ПОЛИТИЧЕСКАЯ

ПСИХОЛОГИЯ
Хрестоматия

Составитель
доктор философских наук,
профессор Е. Б. Шестопал

4-е издание,
исправленное и дополненное

Москва
2018
УДК 316.6(076.6)
ББК 88.5я7-3
П50
Н а у ч н ы й р е д а к т о р:
А. Л. Зверев
А в т о р ы:
Бокова Н. Б., Буллит У., Владыкина И. К., Горшков М. К., Джаст М.,
Добрынина Е. П., Евгеньева Т. В., Зверев А. Л., Зорин В. А., Ихилов О.,
Кендрик Т., Китинг К. Ф., Ковалевский П. И., Криглер Э., де Ландшир К.,
Макгроу К., Мидлхоф Ю., Молчанова О. А., Нестерова С. В., Палитай И. С.,
Ракитянский М. Н., Рогозарь А. И., Рогозарь-Колпакова И. И., Рэндалл Д.,
Самаркина И. В., Селезнева А. В., Смит М. Б., Смулькина Н. В.,
Стрелец И. Э., Титов В. В., Торни-Пурта Дж., Уинтер Д. Дж., Фелдман С.,
Фрейд З., Чиж В. Ф., Шереги Ф. Э., Шестопал Е. Б.
П е р е в о д ч и к и:
Алифиренко С., Блинова В. В., Бражник О., Виноградова Н. С., Козырь Л. А.,
Рогозарь-Колпакова И. И., Селезнева А. В., Шелекасова Н.

Политическая психология: Хрестоматия / Сост. Е. Б. Шестопал. — 4-е изд.,

П50 испр. и доп. — М.: Издательство «Аспект Пресс», 2018. — 448 с.
ISBN 978–5–7567–0959–9
Очередное издание хрестоматии, выпускаемое с 2006 г., дает представле-
ние об основных направлениях исследований не только в зарубежной, но
и в отечественной политической психологии. Представленный в хрестома-
тии состав авторов не претендует на отображение всей палитры исследова-
ний в современной политической психологии, но позволяет судить о новых
трендах, прежде всего, в отечественной политической психологии.
Включенные работы отражают также тематические приоритеты кафе-
дры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ
им. М. В. Ломоносова и соответствуют программе высшей профессиональ-
ной подготовки будущих политологов. Отличительной особенностью изда-
ния являются отдельные разделы, посвященные теоретическим подходам и
методологии исследований, а также появление нового раздела по приклад-
ным аспектам современной политической психологии.
Для студентов, магистрантов и аспирантов, изучающих политические
и психологические науки.
УДК 316.6(076.6)
ББК 88.5я7-3

ISBN 978–5–7567–0959–9 © Коллектив авторов, 2018

© ООО Издательство «Аспект Пресс», 2018

Все учебники издательства «Аспект Пресс» на сайте

www.aspectpress.ru

2
 Содержание

П р едисл о в ие со с т а в и т ел я .............................................................................5

Раздел 1
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ
В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

З. Фрейд, У. Буллит. Вступление ..........................................................................8

О. Ихилов. Быть или не быть: политическая социализация
в изменяющемся мире .................................................................................. 13
М. Б. Смит. Авторитарная личность: переосмысление 46 лет спустя .............24
Н. М. Ракитянский. Категории сознания и менталитета в контексте
феномена политической полиментальности ..............................................30
Дж. Торни-Пурта. Политическая социализация подростков
в изменяющемся контексте: международное исследование
в духе Невитта Сэнфорда ............................................................................. 51

Раздел 2
МЕТОДОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ

Н. М. Ракитянский. Построение портрета ........................................................66

Д. Дж. Уинтер. Анализ мотивов политика: основные определения
и правила подсчета .......................................................................................78
Е. Б. Шестопал. Социологические опросы и электоральные прогнозы:
некоторые методологические аспекты ........................................................89
А. В. Селезнева. Методики изучения ценностей ................................................93
М. К. Горшков, Ф. Э. Шереги. Метод фокус-групп .............................................96

Раздел 3
ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФЕНОМЕНЫ
В МАССОВОМ СОЗНАНИИ

Е. Б. Шестопал. Четверть века политических реформ в России с точки

зрения психологии ..................................................................................... 106
Т. В. Евгеньева, В. В. Титов. Формирование национально-
государственной идентичности российской молодежи ............................ 122
А. Л. Зверев, О. А. Молчанова. Теория политической социализации
в условиях трансформации политических систем .................................... 139
А. В. Селезнева. Основные подходы к анализу политических ценностей
в современной России ................................................................................ 149
С. Фелдман. Ценности, идеология и структура политических установок ...... 159

3
 Раздел 4
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЛИЧНОСТИ В ПОЛИТИКЕ

К. де Ландшир, Ю. Мидлхоф. Роль личности в политике на примере

Евросоюза .................................................................................................... 196
Д. Дж. Уинтер. Король-философ или противоречивый политик?
Личностный профиль Барака Обамы ........................................................ 210
Е. П. Добрынина. Человеческий капитал российского
губернаторского корпуса ............................................................................ 223
И. И. Рогозарь-Колпакова. Исполнительное лидерство:
личностно-ситуативные особенности членов правительства Путина ..... 242
И. Э. Стрелец. Влияние мотивационного профиля президента
на исполнение политической роли: сравнительный анализ
Б. Н. Ельцина, В. В. Путина, Д. А. Медведева ..........................................256
П. И. Ковалевский. Петр I ................................................................................. 271
В. Ф. Чиж. Психология злодея ......................................................................... 281

Раздел 5
ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ВОСПРИЯТИЯ

М. Джаст, Э. Криглер. Создание образа лидерства:

на примере Клинтона и Уотергейта ............................................................290
К. Макгроу. Политические впечатления: формирование и управление .........309
А. Л. Зверев, И. С. Палитай, Н. В. Смулькина, А. И. Рогозарь. Особенности
политического восприятия в современных российских условиях ........... 350
С. В. Нестерова. Визуальные и вербальные характеристики
образов власти ............................................................................................ 366
В. А. Зорин. Проблема восприятия образа политика в контексте
изучения его личности ............................................................................... 379
Н. Б. Бокова. Политико-психологические подходы к исследованию
образа страны ............................................................................................ 391
И. В. Самаркина. Образ власти в политической картине мира молодежи ..... 398

Раздел 6
ПРИКЛАДНЫЕ АСПЕКТЫ СОВРЕМЕННОЙ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

К. Ф. Китинг, Д. Рэндалл, Т. Кендрик. Президентская физиогномика:

измененные образы, измененные восприятия .......................................... 410
И. К. Владыкина. Страх публичных выступлений:
социально-психологический анализ ......................................................... 428
Н. М. Ракитянский. Категории сознания и менталитета в контексте
феномена политической полиментальности ............................................ 433
Св еде ния о б ав тор а х ..................................................................................446

4
 Предисловие составителя
Новое, пятое издание хрестоматии по политической психологии представ-
ляет собой коллекцию важнейших, на взгляд составителя, текстов по данной
дисциплине. При этом каждое из предшествующих изданий сыграло свою
роль. Первое вышло в 2002 г., и включало переводы новейших на тот момент
статей из профессионального журнала Международной ассоциации полити-
ческих психологов ISPP — Political Psychology, мало доступного для широкого
читателя. Зарождавшаяся тогда отечественная политическая психология остро
нуждалось в знакомстве с новейшими зарубежными трудами, прежде всего
в сфере методологии и методики исследования. Та первая хрестоматия во мно-
гом удовлетворяла этот голод и до сих пор не потеряла своего значения. Но она
давно разошлась и практически недоступна для студентов.
Если в первое издание хрестоматии отечественные работы не вошли — их
было на тот момент единицы, то в следующие издания хрестоматии наряду
с переводными мы включали ряд новых работ отечественных авторов, разраба-
тывающих важнейшие темы современной политико-психологической теории.
Как показывает наш опыт преподавания курса политической психологии
с использованием хрестоматии, в последующих изданиях не хватало, прежде
всего, работ по методологии и методам исследования. Другие же работы (на-
пример, многие труды классиков) стали вполне доступными. Намного более
доступными для наших студентов стали и новейшие публикации, и мы решили
включить в хрестоматию только наиболее важные зарубежные работы послед-
них лет, которые не всегда доступны российским читателям.
В пятое издание учебника по политической психологии (2017 г.) мною
была включена глава о развитии отечественной политической психологии
в последние годы, которая дает более глубокое представление о тех авторах, ко-
торые были отцами-основателями нашей профессии, и о современном состо-
янии дисциплины. Растущий интерес к отечественным авторам побудил нас
включить в хрестоматию ставшие классическими тексты Ковалевского и Чижа.
Развитие политической психологии в нашей стране идет быстрыми темпами,
и за прошедшие годы в отечественной политической психологии сделано мно-
го нового и интересного. Поэтому в данный выпуск хрестоматии мы включили
материалы, которые представляют не только зарубежную, но и отечественную
политическую психологию. Состав авторов, как современных, так и их пред-
шественников, естественно, не претендует на полноту ни по персональному
составу, ни по географии представительства. Но он отражает важнейшие на-
правления развития нашей дисциплины и основан на тематических приорите-
тах в исследованиях и преподавании курса политической психологии на кафе-
дре социологии и психологии политики факультета политологии МГУ.
Структура хрестоматии отражает понимание предмета политической психо-
логии, как он представлен в нашем учебнике. В ней выделены шесть основных
разделов: во-первых, раздел, посвященный теоретическим подходам в современ-
ной политической психологии. Раздел открывает введение из книги З. Фрейда
и У. Буллита о Вудро Вильсоне, не потерявшей своей актуальности и для сов-
ременных исследователей личностных особенностей политиков. В этот раздел
вошли и материал М. Б. Смита, в котором анализируется опыт развития теории

5
авторитарной личности за полвека, два материала по теории политической со-
циализации (О. Ихилов и Дж. Торни-Пурты), анализ категории политического
менталитета предпринятый нашим коллегой Н. М. Ракитянским.
Во-вторых, мы выделили отдельный раздел по методологии и методам, уде-
ляя особое внимание методам изучения личности политика (статьи Н. М. Ра-
китянского и Д. Уинтера) и методам изучения массовых форм политического
сознания и поведения (статьи Е. Б. Шестопал, А. В. Селезневой, М. К. Гор-
шкова и Ф. Э. Шереги). Такой акцент на методологии связан с выраженной
потребностью исследователей в литературе по методам.
В-третьих, это раздел о политико-психологических феноменах в массовом
сознании. В нем обсуждаются проблемы трансформации политического сознания
российского общества (Е. Б. Шестопал), формирования идентичности (Т. В. Ев-
геньева. В. В. Титов), процессы политической социализации (А. Л. Зверев,
О. А. Молчанова), политические ценности российских граждан (А. В. Селезнева),
а также анализ современных политико-психологических исследований идеоло-
гии как системы ценностей и установок, предпринятый известным американ-
ским политическим психологом Стенли Фелдманом.
В-четвертых, одним из центральных разделов хрестоматии стал психо-
логический анализ личности в политике. Финалом данного раздела стали два
классических текста, принадлежащих перу П. И. Ковалевского и В. Ф. Чижа.
Такой выбор авторов не случаен. Мы хотели показать, что у современных
отечественных исследователей личности в политике есть глубокие историче-
ские корни. Нам есть на что опереться. Наряду с текстами классиков в раз-
дел включены разработки современных специалистов по проблеме личности
в политике, как отечественных (И. И. Рогозарь-Колпакова, Е. П. Добрынина,
И. Э. Стрелец), так и зарубежных (К. де Ландшир, Ю. Мидлхоф, Д. Уинтер).
В-пятых, большой раздел посвящен проблеме политического восприятия.
За прошедшее десятилетие только на нашей кафедре вышло более десятка мо-
нографий, посвященных восприятию власти, государств, наций, лидеров. Эта
проблематика широко обсуждается в современной политической науке и в по-
литической практике.Среди проблем, возникающих при исследовании поли-
тического восприятия есть проблемы собственно теоретические ( К. Макгроу),
прикладные (А. Л. Зверев и др.). В хрестоматии обсуждаются образы некото-
рых объектов восприятия: политиков, власти и страны, особенности отдельных
субъектов восприятия (молодежи).
В-шестых, хрестоматию завершает раздел, посвященный прикладным
аспектам политической психологии. Сегодня они чрезвычайно востребованы
и в избирательных кампаниях, и в практике политического консультирования.
Хрестоматия дополняет пятое издание учебника по политической психо-
логии, который выходит в том же издательстве «Аспект Пресс» и представляет
собой единый учебно-методический комплекс, который обеспечивает изучаю-
щих курс политической психологии всеми необходимыми материалами в соот-
ветствии с программой и стандартом курса.
Составитель хрестоматии,
д. ф. н., профессор, зав. кафедрой социологии
и психологии политики факультета политологии МГУ
Е. Б. Шестопал
 ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ

1 ПОДХОДЫ
В ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ
 З. Фрейд,
У. Буллит

Вступление*1

К огда автор высказывает свое мнение об исторической личности, он,

как правило, с самого начала заверяет своих читателей в том, что ста-
рался быть объективным и непредубежденным, что он работал «без гнева
и беспристрастно». Я должен, однако, начать данное психологическое ис-
следование Томаса Вудро Вильсона с признания в том, что личность этого
американского президента с самого начала его появления на европейской
арене не вызывала у меня симпатии и что антипатия с течением времени
становилась тем сильнее, чем больше я узнавал о нем и чем больше страда-
ний довелось нам испытать вследствие его вмешательства в нашу судьбу.
При более близком знакомстве с его личностью было нетрудно
найти веские причины в защиту такой антипатии. Сообщалось, что
Вильсон, став президентом, потряс одного из политиков, упомянув-
шего о своих заслугах в ходе предвыборной кампании, словами: «Богу
было угодно, чтобы я стал следующим президентом США. Ни тебе, ни
другому смертному не удалось бы помешать этому». Этим политиком
был Уильям Ф. Маккомбс, председатель демократического националь-
ного комитета. Я не знаю, как воздержаться от заключения о том, что
человек, способный столь буквально принимать на веру религиозные
иллюзии и столь убежденный в особой личной интимности с Всемогу-
щим, неспособен построить отношения с обычными смертными. Как
известно каждому, вражеский лагерь в годы войны также имел Божьего
избранника: немецкого кайзера. В высшей степени жаль, что позднее
у противной стороны также появился свой избранник. Из этого ничего
хорошего не получилось: уважения к Богу также не прибавилось.
Еще одна явная особенность президента, на которую он сам часто
обращал внимание, во многом повинна в том, что мы не знаем, с чего
начать постижение его личности, которая представляется нам экзотич-
ной. В ходе длинной и трудной эволюции мы научились разграничи-
вать внутренний мир нашей психики и внешний мир реальности. Этот
последний мир мы можем понять только в процессе его наблюдения,
изучения и систематизации сделанных открытий. В ходе проведения
этой тяжкой работы нам было нелегко отказаться от объяснений, соот-
ветствующих нашим желаниям и подтверждающих наши иллюзии. Но
такая победа над собой окупила себя с лихвой. Она привела нас к тако-
му господству над природой, о каком мы не могли и мечтать.

* Фрейд З., Буллит У. Томас Вудро Вильсон. 28-й президент США. Психологическое
исследование. М., 1992.

8
 Недавно мы начали применять аналогичную процедуру к содержа-
нию мира нашей психики. Посредством этого еще больше возросли наше
уважение к фактам реальности и наша самокритика. В этой области мы
также рассчитываем на подобный успех. Чем более обширным и глубо-
ким будет становиться наше знание психических процессов, тем боль-
шей властью мы будем обладать в отношении сдерживания и управления
своими инстинктами. Вильсон же, наоборот, неоднократно заявлял, что
голые факты не имеют для него никакого значения, что он высоко це-
нит только человеческие мотивы и мнения. Как результат такого отно-
шения, его образу мышления было свойственно игнорирование фактов
реального внешнего мира и даже отрицание их существования, если они
противоречили его надеждам и чаяниям. Таким образом, у него не было
побудительной причины уменьшить свое невежество путем изучения
фактов. Для него ничто не имело значения, кроме благородных наме-
рений. Когда он пересек океан для того, чтобы принести раздираемой
войной Европе справедливый и прочный мир, он оказался в плачевном
положении благодетеля, который хочет восстановить пациенту зрение,
но не знает строения глаза и не умеет оперировать.
Этот же способ мышления, вероятно, ответствен за ту неискрен-
ность, ненадежность и тенденцию отрицать правду, которые проявлялись
в контактах Вильсона с другими людьми и которые всегда столь непри-
ятно встречать у идеалиста. Настоятельная потребность говорить правду,
должно быть, одобряется этикой, но она основана на уважении к фактам.
Я должен также выразить свою уверенность в том, что существо-
вала очень тесная связь между отчуждением Вильсона от мира реаль-
ности и его религиозными убеждениями. Многое в его общественной
деятельности очень напоминает отношение христианской науки к по-
литике. Бог — это благо, болезнь — это зло. Болезнь противоречит при-
роде Бога. Поэтому, так как Бог существует, болезнь не существует.
Нет никакой болезни. Можно ли ожидать от такого целителя интереса
к симптоматике и диагнозу?
Позвольте мне возвратиться к началу этих замечаний, к признанию
моей антипатии к Вильсону, с тем чтобы сказать кое-что в его оправда-
ние. Все мы знаем, что не несем полную ответственность за результа-
ты наших действий. Мы действуем с определенным намерением; затем
наше действие порождает результаты, которые противоречат нашим
намерениям и не могли быть заранее предвидены. В силу этого мы ча-
сто пожинаем больше ненависти и недоверия, а иногда — больше по-
хвал и почестей, чем заслуживаем. Но когда, как в случае с Вильсоном,
человек достигает почти прямой противоположности того, чего он хо-
тел достичь, когда он показывает себя прямой противоположностью
той власти, которая «всегда желает зла и всегда творит добро», когда
претензия освободить мир от зла оборачивается лишь еще одним под-
тверждением той опасности, которую может причинить фанатик обще-
9
му благу, то не приходится удивляться тому недоверию, которое возни-
кает у наблюдателя и которое делает симпатию невозможной.
Конечно, когда под влиянием Буллита я занялся более тщательным
исследованием жизни президента, мое отношение к Вильсону претерпе-
ло известное изменение. У меня появилась по отношению к нему неко-
торая доля симпатии, но симпатии особого рода, смешанной с жалостью,
такой, какую ощущаешь, читая Сервантеса, к его герою, наивному рыца-
рю из Ла-Манчи. И наконец, когда сравниваешь силу этого человека с ве-
личием той задачи, которую он взвалил на свои плечи, жалость становит-
ся столь громадной, подавляет все другие эмоции. Поэтому в конечном
счете я могу просить читателя не отвергать эту работу, несмотря на мое
предубежденное отношение к Вильсону. Хотя при написании этой книги
не обошлось без участия сильных эмоций, все они тщательно прорабаты-
вались и искоренялись. То же самое я могу сказать относительно Уильяма
С. Буллита, соавтором которого по данной книге я являюсь.
Буллит, знавший Вильсона лично и работавший под его руководст-
вом (надо отметить, что в это время Буллит был ему предан со всем эн-
тузиазмом молодости), подготовил краткие сведения о жизни и юности
Вильсона. Что касается аналитической части этой книги, мы несем за
нее равную ответственность.
Представляется уместным сделать некоторые дополнительные по-
яснения. Возможно, читатель будет возражать против того, что наша
работа, представленная на его суд, называется «Психологическое ис-
следование», хотя мы применяли метод психоанализа при исследова-
нии нашей темы и неограниченно использовали психоаналитические
гипотезы и термины. Такое представление сделано вовсе не в угоду
предрассудкам публики. Наоборот, данное заглавие выражает наше
убеждение в том, что психоанализ — это не что иное, как психология,
одна из частей психологии, и что нет надобности извиняться за приме-
нение аналитических методов в психологическом исследовании, в ко-
тором изучаются более глубинные психические факторы.
Опубликование результатов такого исследования глубинных пси-
хических механизмов и предоставление их на суд публики до тех пор,
пока жив данный индивид, определенно недопустимо. То, что данный
субъект согласится на публикацию при жизни, в равной степени мало
вероятно. Терапевтический анализ проводится между врачом и пациен-
том при обещании секретности, при этом исключаются все посторон-
ние. Однако, когда умирает индивид, чья жизнь и деятельность оказали
большое влияние на настоящее и будущее, он становится, по общему со-
гласию, подходящей темой для биографического исследования, и преж-
ние ограничения более не имеют места. Затем может возникнуть вопрос
о периоде посмертной неприкосновенности для биографического из-
учения, но такой вопрос редко когда-либо поднимался. Будет нелегко
прийти к согласию относительно длительности такого периода и тем бо-
лее к обеспечению его выполнения. Томас Вудро Вильсон умер в 1924 г.
10
 Наконец, мы должны высказаться против ложного суждения о том,
что мы написали эту книгу с единственной целью доказать, что Виль-
сон обладал патологическим характером и не был нормальным челове-
ком и что мы стремились подорвать почтение к его достижениям. Нет!
Это не являлось нашей целью. И даже если бы мы этого и хотели, мы
не смогли бы посредством написания данной книги добиться такого
результата. Ибо наша наука давно уже отказалась от веры в узкие рамки
нормальности и от веры в резкую разграничительную черту между нор-
мальным и анормальным в психической жизни. Все более тонкая тех-
ника диагностики показала нам всевозможные образцы неврозов там,
где мы менее всего ожидали их обнаружить; так что почти полностью
верным становится утверждение о том, что невротические симптомы
и запреты, до определенной степени, стали обычными для всех людей,
живущих в условиях цивилизации. Нам даже кажется, что мы понима-
ем ту острую необходимость, которая породила это явление.
Далее мы были вынуждены прийти к заключению, что для суждения
о психических явлениях категория «нормальный — патологический» яв-
ляется такой же неадекватной, как и предшествующая ей всеохватываю-
щая категория «хороший — плохой». Лишь в подавляющем меньшинстве
случаев психические расстройства могут быть прослежены до воспали-
тельных процессов или до введения токсических веществ в организм.
И даже в этих случаях влияние данных факторов является косвенным.
В большинстве случаев количественные факторы вызывают лавину
патологических результатов: такие, как чрезмерно сильные стимулы,
воздействующие на определенную часть аппарата психики, большая
или меньшая выработка тех внутренних секреций, которые незамени-
мы для функционирования нервной системы, временные расстройст-
ва — слишком раннее или запоздалое развитие психической жизни.
Мы снова обнаруживаем ту разновидность количественной причин-
ности, когда с помощью психоанализа изучаем то, что в настоящее время
представляется нам элементарным материалом психического явления.
Относительная сила любого из многих инстинктов, вырабатывающих
психическую энергию, особая глубина одного из тех отождествлений,
посредством которых обычно формируется характер, особенно мощное
реактивное образование, в ходе действия которого вытесняются импуль-
сы, — такие количественные факторы определяют конечную форму лич-
ности, наделяют ее определенной индивидуальностью и направляют ее
активность в соответствующее русло.
В своем описании мертвого Брута шекспировский Марк Антоний
говорит:
«...все стихии
Так в нем соединились, что природа
Могла б сказать: “Он человеком был!”»1

1
Шекспир У. ПСС: В 8 т. М., 1959. Т. 5. С. 323.
11
 В качестве примечания к этим словам поэта испытываешь искуше-
ние добавить, что элементы психической конституции всегда одни и те
же. Все изменения в их совокупности происходят в результате их рас-
положения в различных областях психической жизни и их привязан-
ности к различным объектам. Согласно определенному критерию, мы
затем оцениваем индивида как нормальную, или патологическую, или
как проявляющую патологические черты личность. Но такие критерии
никоим образом не являются едиными, надежными или постоянными.
Их трудно обосновать научным образом, ибо в своей основе они явля-
ются лишь практическими средствами, часто условного происхождения.
«Нормальный» обычно означает просто «средний» или «близкий к сред-
нему». Наше суждение о том, следует или нет какую-либо черту харак-
тера или действие считать патологическими, часто определяется на ос-
новании того, являются ли или нет они вредными для индивида или для
общества, членом которого он является. Несмотря на неопределенность
этих понятий, мы не можем в практической жизни обойтись без про-
ведения различий между ними; но нас не должно останавливать, если
устанавливаемое различие не удовлетворяет другим важным критериям.
Глупцы, мечтатели, страдающие от иллюзий, невротики и лунатики
во все времена играли громадную роль в истории человечества, и не толь-
ко тогда, когда они были знатного происхождения. Обычно они сеяли
хаос, но не всегда. Такие лица оказывали далеко идущее воздействие на
настоящее и будущее, они способствовали многим важным движениям
культуры и совершали великие открытия. С одной стороны, они были
способны к таким достижениям с помощью «неповрежденной» части их
личности, то есть несмотря на свою анормальность, но, с другой сторо-
ны, часто именно патологические черты их характера, односторонность
их развития, анормальная сила определенных желаний, некритическое
и неограниченное следование какой-либо одной цели, давали им силу
тащить за собой других и преодолевать всевозможные препятствия.
Великие достижения столь часто совершаются людьми с психиче-
скими отклонениями, что невольно испытываешь искушение предпола-
гать, что они неотделимы друг от друга. Однако такому предположению
противоречит тот факт, что во всех областях человеческого знания мож-
но найти великих людей, удовлетворяющих требованиям нормальности.
Мы надеемся, что сделанные нами предположения и замечания
снимут с нас подозрения в том, что в этой книге содержится еще что-
либо, кроме психологического исследования Томаса Вудро Вильсона.
Однако мы не можем отрицать в этом, как и в любом другом случае, что
более интимное знание человека может способствовать более точной
оценке его достижений.

12
 О. Ихилов

Быть или не быть:

политическая социализация
в изменяющемся мире*1

Т ермин «политическая социализация» был введен Хербертом Хайма-

ном и вошел в заголовок его книги, изданной в 1959 г. Новая область
исследований и теоретических познаний быстро развивалась, о чем
свидетельствует количество опубликованных книг и статей, начиная
с конца 1950-х и в 1960-х. Чуть меньше работ было издано во второй
половине 70-х годов ХХ в. Вскоре эта проблематика стала одним из ос-
новных направлений работы Американской ассоциации политических
наук (APSA). Недавно, заглянув на сайт APSA, я обнаружил, что там
больше нет раздела «политическая социализация», хотя, как мы хоро-
шо знаем, изучением этой проблематики занимается один из исследо-
вательских комитетов Международной ассоциации политических наук
(IPSA). По-моему, это не случайно.
Каково современное состояние политической социализации как
области исследования? Верно ли, что она преждевременно «сконча-
лась» в 1970-е?1 Превратилась ли она в «гражданскую активность»?2
Возрождается ли интерес к политической социализации?3 Насколько
она все еще важна в мире, полном конфликтов и перемен?
Я предлагаю обсудить появление интереса к политической социа-
лизации, причины ее упадка, нынешнее состояние, а затем обрисовать
то, что я считаю новой программой изучения политической социали-
зации как области науки.

Рождение «политической социализации»

Уже в Древней Греции философов интересовали происхождение
и характеристики «политического человека». Однако политическая со-
циализация как область исследований в социальных науках появилась
в конце 1950-х, а в 1960-х и 1970-х интерес к этой области устойчиво
рос. В чем были причины такого сильного интереса политологов к по-
литической социализации? Роберта Сигел4 объясняет это природой
мира политики тех лет. Особо она выделяет возникновение новых го-
сударств: «многие появились, будучи долгое время колониями, другие

* Iсhilov O. To be or not to be: Political socialization in a changing world // Citizens and

Leaders in a Comparative Perspective.What Can Political Psychology Tell Us About Recent
Trends and Events in Politics? / Ed. by E. Shestopal. M.: MSU, 2013. P. 11–25.
13
стали результатом объединения ранее разрозненных территорий, пле-
мен или наоборот». Главной миссией этих новых наций было «созда-
ние чувства единства, национальной лояльности и согласия; в скором
времени им предстояло стать политическими социализаторами»5.
Другую причину обозначили в заголовке своей книги Даймонд
и Платтнер6 — «глобальное возрождение демократии». Несколько уче-
ных, и особенно С. Хантингтон, считают, что демократия развивалась
волнами с начала XIX в. Третья волна началась в середине 1970-х7.
В чем значение политической социализации как области иссле-
дования? В 1965 г. ежегодник Американской академии политических
и общественных наук посвятил отдельный выпуск теме «Политическая
социализация: ее роль в политическом процессе». Редактором выпу-
ска была Роберта Сигел — видный политолог, которая не так давно
скончалась. Среди авторов статей были известные профессора, такие
как Дэвид Истон из Университета Чикаго и Роберт Е. Лэйн из Йейля,
и ученые, только начинавшие свою карьеру: Джек Дэннис (Универси-
тет Чикаго), Дэвид Зиблат (Государственный университет Мичигана)
и Роберта Сигел (Государственный университет Вэйна). Во вступлении
к выпуску Роберта Сигел описывает задачи зарождающейся области,
выделяя «необходимость изучения политических ценностей».
I. «Политическая социализация связана с ПРОЦЕССОМ НАУЧЕ-
НИЯ, в ходе которого политические нормы и правила поведения
передаются политической системой из поколения в поколение».
II. «Подобное научение начинается на очень раннем этапе жизни
человека». Во многих отношениях этот процесс завершается
к подростковому возрасту8.
III. Большая часть процесса научения и интериоризации норм про-
исходит «незаметно», а не через «осознанную индоктринацию».
VI. Конформизм это результат процесса политической социализации:
«мы принимаем нормы как должное, и нам даже не приходит
в голову ставить их под сомнение». «Правильный» гражданин
это тот, кто принимает (интериоризирует) политические нор-
мы общества, а потом передает их будущим поколениям.
V. Молодежь представляет собой пассивного реципиента влияния.
VI. Конформизм необходим для выживания и правильного функцио-
нирования политической системы.
Эти положения объясняют, почему изначально в этой сфере до-
минировали политологи и специалисты по психологии развития. На-
пример, в Йейле Фред. И. Гринстайн (политолог) в 1965 г. опублико-
вал книгу, озаглавленную «Дети и политика». В Университете Чикаго
Дэвид Истон (политолог) и Роберт Хесс (психолог) совместно изучали
детей со 2-го по 8-й класс. Фокус на этих возрастных группах отражал
превалирующее среди возрастных психологов мнение о том, что это са-
14
мые важные годы становления. Однако, пока политологи пытались со-
относить стабильность политических режимов с диффузной поддерж-
кой граждан, психологи считали политическое восприятие отражением
когнитивного, морального и аффективного развития.
Таким образом, на начальном этапе среди специалистов по полити-
ческой социализации преобладало убеждение, что расшифровка ДНК
покорности граждан в значительной степени будет способствовать ста-
бильности и хорошему функционированию демократических режимов
и что психология развития может проследить появление демократиче-
ских убеждений граждан уже в детстве.
Энтузиазм исследователей политической социализации скоро на-
чал иссякать. Найеми и Хепберн9 заявили, что политическая социа-
лизация «скоропостижно скончалась в 1970-х». Д. Сирс10 сделал обзор
статей, опубликованных в шести ведущих журналах в период с 1982 по
1986 г., и пришел к выводу, что из 1000 статей лишь 14 можно назвать
посвященными «традиционным» темам исследований политической
социализации. Однако он отмечает, что все еще есть интерес к общему
вопросу соотношения устойчивых и изменчивых переменных в тече-
нии жизненного цикла. Мне кажется, что заинтересованность в поли-
тической социализации по-прежнему существует, в то время как заяв-
ленные выше «постулаты» были поставлены под сомнение и должны
быть сильно изменены. Исследователи политической социализации
также расширили свои научные горизонты и круг вопросов и, по моему
мнению, до сих пор остаются активны. Это развитие, как будет пока-
зано далее, было вдохновлено накоплением результатов исследований,
глубокими глобальными переменами, действиями различных социаль-
ных движений и изменениями теоретических перспектив в вопросах
образования и научения.

От фокуса на обучении в детстве к фокусу

на жизненном цикле в целом
Важным шагом в развитии стал переход от почти полного фоку-
сирования на политической социализации в детстве к исследованию
жизненного цикла в целом. Психологи поняли, что глубинные пере-
мены могут происходить с человеком в течение всей жизни11. Найеми
и Хепберн полагают, например, что внимание надо уделять периоду от
14 лет до 24–26, а не детским годам. Они выяснили, что детей стоит
изучать в том случае, если они втянуты во «взрослые вещи» вроде же-
стоких национальных или этнических конфликтов12. Такие ситуации
могут иметь долгосрочное влияние на поведение и систему оценок
во взрослом возрасте. Несмотря на растущее внимание среди ученых
к политическому взрослению в подростковом и взрослом возрасте, ин-
терес к детской политической социализации еще полностью не исчез.
15
Например, в 1985 г. Мур, Лэйр и Вагнер опубликовали книгу, содер-
жащую отчет об их многолетнем изучении, интервьюировании детей
каждый год от детского сада до четвертого класса.
Интерес к подросткам и молодым людям сильно вырос благодаря
активности молодежи и ее участию в протестных движениях в 1960-х,
ставших выражением несогласия и даже гражданского неповиновения.
Такие движения развивались в ряде индустриальных обществ (особен-
но в США, Франции, Германии, Японии). Забастовки, демонстрации,
антивоенные протесты и уклонение от призыва (в США во времена
вьетнамской войны) расходились с ожиданиями того, что процесс по-
литической социализации будет производить послушные поколения.
Ученые были заинтересованы в том, чтобы объяснить столь неожи-
данное поведение и позицию молодых людей13. Заинтересованность
ученых в молодежи и подростках быстро росла14. В 1988 г. Р. Сигел
выпустила монографию под названием «Политическое научение во
взрослом возрасте». Главным исходным утверждением авторов книги
является то, что роли, исполняемые во взрослом возрасте, могут стать
источником опыта, вызывающего перемены в поведении. Сюда можно
отнести: обучение в колледже, службу в армии, эмиграцию, женитьбу,
воспитание детей и работу. Пытаясь обобщить разные подходы, Си-
гел приходит к выводу, что наблюдаются тенденции и к переменам,
и к стабильности. Перемены заключаются в принятии на себя множе-
ства новых обязанностей и ролей, к которым ни детство, ни подростко-
вый возраст не могут подготовить взрослого.

Социальные перемены: демократизация, жестокие

конфликты и терроризм
Исследования по политической социализации изначально прово-
дились в условиях стабильных демократий, а на конфликты и переме-
ны не обращали внимания. Однако мы живем в динамичном и быстро
изменяющемся мире15. Возьмем, к примеру, распад СССР, разрушение
Берлинской стены, разделение Югославии и Чехословакии на несколь-
ко государств, создание Евросоюза и принятие евро большинством
стран-членов, из недавних событий — свержение диктаторов в Ираке,
Ливии и Египте и продолжающаяся борьба за свержение президента
Асада в Сирии.
Эти перемены не означают, что демократические режимы про-
цветают. Хантингтон16 настаивает, что нынешний период демокра-
тического роста, начавшийся с краха авторитаризма в Португалии,
Испании и Греции в 1974–1975 гг., представляет собой «третью вол-
ну» распространения демократии. Эта волна включает в себя падение
военных режимов в Латинской Америке, коммунистических режимов
16
в Центральной и Восточной Европе и в Африке к югу от Сахары. Од-
нако, как показывает ежегодное исследование Freedom House, с 1990-х
общий уровень политических прав и гражданских свобод увеличился
незначительно. Более того, в Латинской Америке и Южной Азии об-
щая тенденция показывает снижение уровня свободы, а некоторые
посткоммунистические страны сделали шаг назад от начальных ожи-
даний относительно демократии. Между 1993 и 1996 гг. число репрес-
сивных стран выросло с 38 до 5317.
Наблюдая за общей картиной, нельзя не заметить, что в мире полно
религиозных войн, националистических войн, этнических конфликтов,
угроз геноцида и терактов. Эти конфликты и террор оказывают на детей
воздействие как напрямую, так и косвенно, в основном через СМИ.

Близость понятий «социализация»

и «гражданское образование»
Политическая социализация и гражданское образование существо-
вали параллельно, но не способствовали развитию друг друга. Но, как
видно из названия нашего научно-исследовательского комитета в IPSA
«Политическая социализация и образование», это сейчас уже не так.
Стало ясно, что обе области имеют общие интересы и могут обогатить
друг друга, сохраняя при этом их уникальные характеристики. В то
время как преподаватели обеспечивали подростков различными зна-
ниями, которые значимы для воспитания демократических граждан,
исследователи политической социализации занимались дополнитель-
ными социализирующими условиями и контекстом. Они могут быть
менее структурированы, чем иной образовательный опыт. Сближение
политической социализации и гражданского образования было глав-
ной темой международного семинара, который я организовала в Уни-
верситете Тель-Авива в 1987 г. Обсуждаемые работы были включены
в сборник, опубликованный в 1990 г.18
В последние пару десятилетий по всему миру растет научный и об-
щественный интерес к гражданскому образованию. Гражданское об-
разование стало ключевым пунктом общественных программ многих
стран, а также региональных и международных организаций. Приведу
несколько примеров. В 1997 г. Совет Европы, межправительственная
организация, включающая 41 члена, запустила свою программу «Проект
демократического образования». Основные цели программы включают
повышение степени понимания и осознания обществом различных
аспектов жизни в демократическом государстве, особенно в условиях
социальных перемен, а также возможность донести до граждан инфор-
мацию о различных угрозах демократии, таких как экстремистские дви-
жения, насилие, расизм, ксенофобия и социальное исключение. Про-
17
ект получил широкое освещение и поддержку во время празднования
пятидесятилетия Совета Европы в 1997 г. Документ под названием «Де-
кларация и программа демократического гражданского образования,
основанного на правах и обязанностях граждан» был принят Комитетом
министров и Парламентской ассамблеей Совета Европы19.
В 1994 г. ЮНЕСКО организовала конференцию, посвященную во-
просам роли образования в становлении ценностей, ориентированных
на мир, человеческие права и демократию20 (Международное бюро об-
разования, 1994).
В США прозвучал призыв уделять больше внимания гражданскому
образованию21. Американская ассоциация политических наук сформи-
ровала целевую рабочую группу по гражданскому образованию, а серия
конференций в Белом доме завершилась рекомендациями по улучше-
нию гражданского образования в США22.
И наконец, в 1994 г. на Центральной ассамблее Международной
ассоциации оценки достижений в сфере образования было принято
решение провести исследование гражданского образования. Предыду-
щее исследование было проведено в 1971 г.
Исследование 1999 г. включало 28 стран с разными политически-
ми культурами и демократическими традициями. Такие исследования
позволяют проводить анализ объемных данных в различных образова-
тельных средах и контекстах.
Необходимо упомянуть, что общественная деятельность считается
важным компонентом гражданского образования и заслуживает более
пристального изучения23.

От конформизма к легитимации инакомыслия

и гражданского неповиновения
Первоначально, повестка дня исследований политической соци-
ализации была основана на «избыточной социализации человека»24.
Конечным продуктом процесса социализации должны были стать кон-
формные и послушные граждане, которых рассматривали как пассив-
ных реципиентов воздействия.
Люди больше не рассматриваются как пассивные реципиенты, ко-
торые подвержены влиянию различных «агентов социализации». Они
могут инициировать контакты с «агентами» и самостоятельно искать
информацию о мнениях и способах поведения. В век широкого разви-
тия средств коммуникации и социальных сетей индивиды быстро ста-
новятся высокоактивными в сфере поиска источников информации.
Индивиды обрабатывают входящие сообщения, а не пассивно их при-
нимают. Они могут принимать или отвергать сообщения, или оставать-
ся к ним безразличными25.
18
 Вопрос гражданского неповиновения стар и противоречив. Однако
после судов над нацистскими военными преступниками люди поняли,
что в определенных условиях индивиды могут не подчиняться прика-
зам и нарушать законы и что предпочитаемым поведением является
скорее непослушание, чем согласие. Движение за гражданские права
в США, кампания Ганди в Индии дали ход мирным путям гражданско-
го неповиновения. Этический кодекс Сил обороны Израиля наклады-
вает на солдат тяжелое моральное бремя: они должны не подчиняться
приказам, «над которыми развивается черный флаг». В общем, было
легитимизировано гражданское неповиновение, а не согласие.
Радикальные подходы вызывают подозрение своей апелляцией
к единому восприятию политической социализации как попытки при-
вить культуру большинства культуре меньшинства 26. Вместо единства
и конформизма инакомыслие предлагает предоставить права и свобо-
ды меньшинствам.

Расширение сферы гражданства:

социальные движения и НПО
Милбрат27 дает точное описание узкого определения области граж-
данства, характерного для ранней стадии теории политической социа-
лизации:
«Политика неправительственных организаций исключена из этого
определения. Поведение, которое определяет долгосрочные решения
церкви или корпорации, например, даже если оно было бы чисто по-
литическим по форме и содержанию, не будет считаться политическим
поведением согласно этому определению». Больше это не так. И «по-
литическое участие», и «гражданская активность» рассматриваются как
компоненты гражданственности28. Однако эти компоненты не равны
между собой. «Политические» компоненты правительств становятся
слабее, в то время как компоненты, считающиеся «неполитическими»,
набирают силу. Правительства теряют большую часть своего влияния
в том, что касается заботы о благосостоянии граждан, перекладывая
большую часть контроля над общественными благами на свободные
рыночные силы (т.е. приватизация). Клейн28 утверждает, что некото-
рые корпорации так выросли, что их бюджет превосходит бюджеты
ряда правительств.
Еще одно изменение касается различия между национальными
и транснациональными площадками. Нация изначально считалась ос-
новной сферой гражданской вовлеченности. Со временем все сильно из-
менилось. Глобализация, на мой взгляд, уменьшает силу правительства.
Правительства отдают власть корпорациям и наднациональным аген-
19
там, занимающимся торговыми соглашениями, — таким как Всемирная
торговая организация, Североамериканская зона свободной торговли,
альянсы взаимной обороны, такие как НАТО и Совещание по безо-
пасности и сотрудничеству в Европе — а также огромной сети неправи-
тельственных организаций (НПО). НПО часто воспринимают как часть
«глобального гражданского общества». Их популярность часто выше,
чем у традиционных политических организаций. Например, к 1990 г.
Гринпис Великобритании имел больше членов, чем Британская Лейбо-
ристская партия30. Однако надо помнить, что НПО представляют собой
скорее сеть групп интересов, нежели формальные представительские
структуры, и что наряду с некоммерческими НПО существуют коммер-
ческие. Граждане, кажется, оказывают поддержку множеству движений,
часть из которых носит международный характер. Сюда включены дви-
жения за защиту окружающей среды, прав женщин, гражданских прав,
прав детей, прав меньшинств и т.д. Эти тенденции иллюстрируют широ-
кое распространение различных гражданских площадок.
Насколько эти тенденции наделяют людей большей властью? Не-
которые ученые боятся, что приватизация, глобализм, растущая гете-
рогенность культур, преобладание постмодернистских идей могут со-
здать впечатление, что институт гражданских обязанностей ослабевает;
опасения по поводу снижения политического участия и ассоциативной
жизни; опасения относительно ослабления социальной сплоченности
и политического единства31.

Политическая социализация
в условиях конфликта
Я считаю, что уделяется недостаточно внимания воздействию со-
циальной среды на социализацию в условиях конфликтов. Однако
множество детей и молодых людей по всему миру живут в разрываемых
войной и глубокими разногласиями обществах. Дети наблюдают ужасы
войны прямо и косвенно. Они могут быть вовлечены во вражду, а мо-
гут быть ее прямыми целями и жертвами. По-моему, терроризм — это
крайняя форма последствий социализации в конфликтных ситуациях,
а насилие — это усвоенная форма поведения, в усвоении которой игра-
ют роль взрослые, школа и СМИ32.
Мы должны лучше понимать, как жизнь в конфликтных общест-
вах влияет на развитие политической картины мира детей. Каковы те
психологические и социальные механизмы, которые формируют у мо-
лодежи образы власти, институтов, закона, морали, их идентичность
в условиях конфликта и в случаях, когда политическое насилие это не
редкость? Откуда берутся террористы?
20
 Смена агентов политической социализации:
социализирующая среда и контексты
Агенты политической социализации, такие как семья, сверстники
и школа, являются источником важных межличностных взаимодей-
ствий и создают важный контекст для обучения будущих граждан. Уче-
ные уделяли мало внимания тем глубоким переменам, через которые
прошли агенты политической социализации. Например, возьмем пе-
ремены в структуре семьи и расцвет новых моделей семьи, и изменения
в обязанностях членов семьи. Или подумайте о недавних глубоких из-
менениях в электронных и печатных СМИ. Все это требует повышения
интереса ученых к современным агентам политической социализации.

Заключение
Как область исследования, политическая социализация должна
представлять большой интерес для ученых, занимающихся поведен-
ческими науками, и работников образования. Понимание того, как
формируется политический мир в течение жизни — это сложная зада-
ча. Мы должны признать, что некоторые компоненты политического
мира менее подвержены переменам, чем другие, это мир, который пос-
тоянно и быстро изменяется. Политические, социальные и культурные
среды и контексты, в которых проходит политическая социализация,
разнообразны и разнородны. Следовательно, существует много моде-
лей гражданственности в условиях демократии33. За долгое время было
проведено множество исследований, и политическая социализация
вышла на новые территории и обрела более тесные связи со сферой
образования. Однако необходимо еще немало сделать, учитывая пере-
мены в структуре и функционировании старых и новых агентов поли-
тической социализации; понимания динамики политического обра-
зования в условиях конфликтов; понимания условий, в которых люди
становятся террористами. Теория политической социализации все еще
жива и заслуживает того, чтобы вернуть к себе внимание и усилия гора-
здо большего числа ученых.

Примечания
1
Niemi R. G., Hepburn M. A. The rebirth of political socialization // Perspectives
on Political Science. 1995. 24 (1). P. 7–16.
2
Torney-Purta J. Early history of political socialization and civic engagement:
1962–1999. Paper presented at the 35th Annual Scientific Meeting of the International
Society of Political Psychology. July 6–9. Chicago, 2012.
3
Adolina M. Civic engagement research entering a new phase: 1997–2012. Paper
presented at the 35th Annual Scientific Meeting of the International Society of Politi-
cal Psychology. July 6–9. Chicago, 2012.
21
 4
Sigel R. S. Learning About Politics. N.Y.: Random House, 1970. P. 11.
5
Ibid. P. xi.
6
Diamond L., Plattner M. F. Introduction // L. Diamond, M. F. Plattner (eds).
The Global Resurgence of Democracy. Baltimore: The Johns Hopkins University
Press, 1996. P. ix–xxxiii.
7
Huntington S. P. (ed.) The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth
Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991.
8
Hyman H. Political Socialization. Glencoe, ILL: Free Press, 1959.
9
Niemi R. G., Hepburn M. A. The rebirth of political socialization // Perspectives
on Political Science. 1995. 24 (1). P. 7–16.
10
Sears D. O. Whither political socialization research? The question of persis-
tence // O. Ichilov (ed.) Political Socialization, Citizenship Education, and Democ-
racy. N.Y.: Teachers College Press, Columbia University, 1990. P. 69–98.
11
Brim Jr. O. G., Wheeler S. Socialization after Childhood. N.Y.: John Wiley &
Sons, 1966; Levinson D. J. The Seasons of a Man’s Life. N.Y.: Knopf, 1978; Levin-
son D. J. The Seasons of a Womenan’s Life. N.Y.: Knopf, 1996; Brim Jr. O. G., Ka-
gan J. (eds). Constancy and Change in Human Development. Cambridge, MA: Har-
vard University Press, 1980; Renshon S. A. Educating political leaders in democracy //
O. Ichilov (ed.). Political Socialization, Citizenship Education, and Democracy. N.Y.:
Teachers College Press, Columbia University, 1990. P. 313–349.
12
Niemi R. G., Hepburn M. A. The rebirth of political socialization. Perspectives on
Political Science. 1995. 24 (1). P. 7–16.
13
For example, Reich C. A. The Greening of America. N.Y.: Random House,
1970; Brezezinski Z. Between Two Ages. Westport, CT.: Greenwood Press, 1970;
Katz J. Associates. No Time for Youth. San Francisco: Jossey-Bass, 1968; Feuer L. S.
The Conflict of Generations. N.Y.: Basic Books, 1969.
14
Sigel R. S., Hoskin M. B. The Political Character of Adolescents. New Bruns-
wick, NJ: Rutgers University Press, 1981; Bhavnani Kum-Kum. Talking Politics. UK:
Cambridge University Press, 1991.
15
Ichilov O. Political Learning and Citizenship Education Under Conflict. L.:
Routledge, 2004.
16
Huntington S. P. (ed.) The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth
Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991.
17
Diamond L., Plattner M. F. Introduction // L. Diamond, M. F. Plattner (eds).
The Global Resurgence of Democracy. Baltimore: The Johns Hopkins University
Press, 1996. P. ix–xxxiii.
18
Ichilov O. (ed.). Political Socialization, Citizenship Education, and Democracy.
N.Y.: Teachers College Press, Columbia University, 1990.
19
Audigier F. Basic Concepts and Core Competences for Education for Demo-
cratic Citizenship. Strasbourg: Council of Europe, 2000; Birzea C. Education for
Democratic Citizenship: A Lifelong Learning Perspective. Strasbourg: Council of
Europe, 2000; Carey L., Forrester K. Sites of Citizenship: Empowerment, Participa-
tion and Partnership. Strasbourg: Council of Europe, 2000; Duerr K., Spajic-Vrka V.,
Martins I. F. Strategies for Learning Democratic Citizenship. Strasbourg: Council of
Europe, 2000.
20
International Bureau of Education. Educational Innovations and Information.
No 81. Geneva, 1994.

22
 21
National Commission on Civic Renewal. A Nation of Spectators: How Civic
Disengagement Weakens America and What We Can Do About It? College Park, MD:
University of Maryland, 1998.
22
Branson M. The Role of Civic Education: A Position Paper. Calabasas, CA:
Center for Civic Education, 1998.
23
Ichilov O. Political Learning and Citizenship Education Under Conflict. L.:
Routledge, 2004; Battistoni R. M. Service learning and democratic citizenship //
Theory Into Practice. 1997. 36: 150–156; Battistomi R. M., Hudson W. E. (eds). Ex-
periencing Citizenship: Concepts and Models for Service-Learning in Political Sci-
ence. Washington, DC: American Association for Higher Education, 1997; Hepburn
M. Service learning in civic education: A concept with long study roots // Theory Into
Practice. 1997. 36: 136–142.
24
Wrong D. The over-socialized concept of man in modern society // American
Sociological Review. 1961. 26:183–193.
25
Ichilov O. The Political World of Children and Adolescents. Tel-Aviv: Yachdav
(In Hebrew), 1984; Ichilov O. Political Learning and Citizenship Education Under
Conflict. L.: Routledge, 1984.
26
Kanpol R., McLaren P. (eds.) Critical Multiculturalism: Uncommon Voices in a
Common Struggle. Westport, CT: Bergin & Garvey, 1995; McLaren P. Revolutionary
Multiculturalism Pedagogies of Dissent for the New Millennium. Boulder, CO: West-
view, 1997; Young I. M. Polity and group difference: A critique of the idea of universal
citizenship // R. Beiner (ed.) Theorizing Citizenship. Albany: State University of New
York Press, 1990. P. 175–209.
27
Milbrath L. Political Participation. Chicago: Rand McNally, 1965. P. 1–2.
28
Ichilov O. (ed.) Political Socialization, Citizenship Education, and Democracy.
N.Y.: Teachers College Press, Columbia University, 1990.
29
Klein N. No Logo. N.Y.: Picador, 1999.
30
Clark J. Democratic Development: The Role of Voluntary Agencies. L.: Ku-
marian Press, 1991.
31
Putnam R. D. Bowling alone: America’s declining social capital // Journal of
Democracy. 1995. 6 (1). P. 65–78; Kymlicka W., Norman W. (eds.) Citizenship in Di-
verse Societies. N.Y.: Oxford University Press, 2000; McDonnell I. M. Defining demo-
cratic purposes // I. M. McDonnell, P. M. Timpane, R. Benjamine (eds). Rediscov-
ering the Democratic Purposes of Education. Lawrence: University of Kansas Press,
2000. P. 1–21.
32
Ichilov O. Political Learning and Citizenship Education Under Conflict. L.:
Routledge, 2004.
33
Ichilov O. (ed.) Political Socialization, Citizenship Education, and Democracy.
N.Y.: Teachers College Press, Columbia University, 1990.

23
 М. Б. Смит

Авторитарная личность:
переосмысление 46 лет спустя*1

И мпульсом к написанию этого ретроспективного эссе-переосмы-

сления явилось приглашение Дональда Брауна в 1996 г. принять
участие в симпозиуме в честь памяти Невитта Сэнфорда, человека,
внесшего особый вклад в исследование «Aвторитарной личности»
[Adorno et al., 1950], исследование, которое на протяжении почти по-
лувека справедливо считали важнейшей работой по политической
психологии. После войны, будучи самым молодым членом нового
гарвардского факультета общественных отношений, я состоял в коми-
тете Общества психологических исследований социальных проблем
(SPSSI). Общество выбирало главного претендента 1946 г. на премию
Эдварда Бернейса в области межгрупповых отношений. Одним из пре-
тендентов на премию была «Авторитарная личность» (TAP). Проект по
Авторитарной личности не получил премии Бернейса, потому что, как
я смутно помню, комитет посчитал, что анализ не может служить руко-
водством для социального действия. Прочитав толстую книгу незадолго
до ее публикации, я с радостью принял приглашение Гордона Олпор-
та, редактора «Журнала патологической и социальной психологии»[Smith,
1950], написать для этого журнала рецензию. Это была одна из первых
рецензий на «Авторитарную личность».
Естественно, приглашение написать рецензию возбудили во мне
сильные эмоции, а также желание принять вызов.
В рецензии я приветствовал ее появление с большим энтузиаз-
мом, так как книга представлялась мне «несомненно, наиболее дале-
ко идущим и глубоким исследованием антисемитизма, доселе пред-
принятым психологами. Ее вклад в наши систематические познания
в области формирования личности и исследовательскую методологию
едва ли менее поразительный» [Smith, 1950, p. 775]. Как я заметил,
«книга скорее напоминала сборник монографических исследований,
чем текст», и «общая картина динамики личности с предрассудками
представляет собой последовательность частных перспектив, нежели
представляют общий замысел» [p. 775]. Поэтому, возвращаясь к этой
книге, я испытываю значительное удовлетворение своей попыткой
описать авторскую концепцию авторитарной личности как «краткую
и неадекватную».
* Smith M. Brewster. The Authorian Personality: A Re-Review 46 Years Later // Political
Psycology. 1997. Vol. 18. No 1. P. 159–163.

24
 По существу, книга характеризует слабого и зависимого индиви-
да, который пожертвовал собственной способностью к приобретению
подлинного опыта ради шаткого порядка и безопасности.
Обычно он сталкивается с фасадом поддельного мирового сопротив-
ления, в котором жестко стереотипные категории заменяют болезнен-
ный и индивидуализированный опыт, на который этот индивид просто
не способен. Подобный человек отчуждается от внутренних ценностей,
испытывает недостаток саморефлексии и избегает самопонимания.
Его суждениями управляет карательная конвенциональная мораль, от-
ражающая внешние стандарты, в которых он ощущает ту же небезопа-
сность, так как он был не в состоянии сделать их действительно своими.
Его взаимоотношения с другими строятся на признании власти, успеха
и представлении, что люди скорее средство, чем цель. В его мире добро,
могущество и «свои» противопоставлены безнравственности, слабости
и «чужим». Хотя он и пытается равняться на первые, его внутренние чув-
ства слабости и самопрезрения побуждают его на постоянную и озлоб-
ленную борьбу во имя доказательства себе и остальным, что он принад-
лежит к сильным и хорошим. Предубеждение против любых внешних
групп является следствием его личностных особенностей [p. 776].
Сейчас я вижу, что выделил ту же самую тему «силы и слабости»,
которую Стоун, Ледерер и Кристи (1993) сделали популярной в своей
совсем недавно по-новому оцененной книге «Авторитарная личность
сегодня». Это последовательный, психодинамически наполненный об-
зор, который теперь мне кажется бессмертным вкладом в исследования
«Авторитарной личности». Как я отметил в 1950 г., «принципиальные
выводы… раскрывшие связанность многих характеристик того, что
принято относить к современному американскому культурному ком-
плексу — даже спускаясь до уровня, на котором объединяются неприя-
тие коммунизма и гомосексуализма, еще недавно относившиеся к Гос-
депу, проявляются в пугающей согласованности» [p. 779].
Я заметил, что у авторов была цель использовать традиционную
«психоаналитическую психодинамику для понимания человека с пред-
рассудками — скорее, чем для усиления и усовершенствования кон-
цептуального психоаналитического аппарата, направленного на анализ
данных» [p. 778]. Так как «большинство имеющихся фактов относит-
ся к современным личностям, их фантазиям и мнениям о предметах»
[p. 779], я полагал, что традиционные интерпретации, используемые
авторами, едва ли нужны для интерпретации их данных; «предполо-
жительные генетические конструкции в их кейс-стадиз, без сомнения,
могли бы быть сформулированы и в неофрейдистских концепциях»
[p. 779]. Сегодня мне это кажется вполне оправданным, ведь сейчас до-
ступно все больше психодинамических теорий, альтернативных клас-
сическому фрейдизму.
25
 Исследование материалов интервью Френкель–Брюнсвика вдох-
новляло меня больше, чем анализ шкал, за который отвечали Сэнфорд
и Левинсон. Я могу взять на себя ответственность, критикуя их реше-
ние описать все шкалы одни способом, когда согласие с вариантом
оценивается большим числом баллов. Так как мое объяснение касалось
практической стороны управления шаткими шкалами и признания ре-
зультатов исследования, которые указывают, что предубежденная лич-
ность формирует более согласованный синдром, чем ее противополож-
ность. Я не заметил основной ошибки, позже подмеченной в работах
Хаймана и Шитсли (1954), касающейся того, что серия таких ответов
могла в действительности увеличивать корреляцию между шкалами.
Возможно, я компенсировал это упущение, когда позднее [Smith, 1965]
на выборке сотрудников Корпуса мира я обнаружил, что F-шкала дей-
ствительно показывает сильную позитивную корреляцию с таким из-
мерением авторитаризма, как acquiescence.
Конечно, я не ожидал, что спустя десятилетия F-шкала станет чуть
ли не единственным итогом этой книги вместе с ее критикой, заполо-
няющей литературу до тех пор, пока интерес к этой проблематике не
сошел на нет. Я считал наглядную динамику клинических интервью
и проективных вопросов более плодотворными. Я до сих пор верю в то,
что использование глубинных интервью, теста TATs и проективных во-
просов, а также изучение определенного контингента, например, за-
ключенных Сан-Квентина или пациентов клиники Langley Porter, не
только привело к пониманию сути динамики авторитаризма, но также
обеспечило полную обоснованность концепции (хотя методы кодиров-
ки и оценки не обеспечивают точного доказательства каждого в част-
ном порядке утвержденного аспекта) — [см. Hopf, 1992]. Эти иссле-
дования содержали свои проблемы, но повода для уничтожительной
критики, направленной на F-шкалу, не было. В большинстве случаев
проблемы просто игнорировали.
Франц Сэмельсон (1992) показал, как позитивистско-эмпирист-
ское крыло американской поведенческой науки свело все богатство
«Авторитарной личности» до F-шкалирования.
Но поскольку такая редукция произошла, возрождения интере-
са к проблеме авторитаризма в американской психологии пришлось
ждать вплоть до появления работы Боба Альтемейера (1981), в которой
автор аккуратно заменяет шкалу авторитарных установок (F-шкала) на
шкалу «Авторитаризма правого толка» (RWA). В своей статье я выска-
зался против слишком большого доверия шкалированию Ликкерта,
имея в виду развитие этой темы еще в военное время в трудах Гутмана
и Лазарсфельда.
Уникальная, практически не имеющая аналогов прагматическая
попытка Альтемейера не только решила проблему опровержения со-
26
гласия, но также создала ясную одномерную шкалу, измеряющую
главные аспекты синдрома Беркли. Клинической, качественно обога-
щенной теории «Авторитарной личности», Альтемейер противопоста-
вил эмпирическую образность в нахождении корреляций своего упро-
щенного измерения. Я думаю, что такое противопоставление очень
полезно. Это было восстановлением центральных тем «Авторитарной
личности» — авторитарной агрессии, авторитарного подчинения и тра-
диции, связывающей наиболее социально значимые выводы, которые
были провозглашены F-шкалой. За 15 лет с момента выхода его книги
он провел исследование правого авторитаризма, междисциплинарная
значимость которого для политической психологии имеет огромное
значение. До сих пор споры продолжаются. Хорошая психометрия, ко-
торая сделала шкалу Альтемейера одномерной, тем не менее оставляет
нерешенными ряд вопросов относительно каузальной модели, при-
званной объяснить авторитарный синдром.
Боб Альтемейер придерживается теории социального научения
в духе Бандуры (1986). Эта модель сильно отличается от психоанализа
авторов «Авторитарной личности». Я вынужден согласиться со Стоуном
[1992, p. 167] в том, что Альтемейер «не доказал, что подход социально-
го научения описывает авторитарность более точно, чем психоаналити-
ческий подход, лежащий в основе F-шкалы». Мода меняется и сегодня
теории социального научения и когнитивно ориентированные теории
доминируют над психоаналитической и психодинамической теориями.
Однако это не может служить основой для выбора базовых каузальных
моделей. В этой части работы я возвращаюсь к попытке охарактеризо-
вать авторитарный синдром, указанный выше в этой статье.
Формально язык «Авторитарной личности» не является психо-
аналитическим — нет ни Эдипова комплекса, ни эго, ни супер-эго, ни
переноса. Однако описательная формула предполагает психодинами-
ку, в которой защитные механизмы, по существу, сводящиеся к субли-
мации, воображению и инверсии, мобилизуются для защиты чувства
самоуязвимости. Я не готов поверить в то, что теория социального на-
учения уже может контролировать такие процессы успешно. Если это
когда-нибудь и случится, то теория социального научения поглотит
психодинамику и я приму это.
А до тех пор мне бы хотелось оставить место для интерпретации
в соответствии с представлениями личностной психологии, проистека-
ющей из учения Кохута (1971) или теории символов Силвана Томкинса
[Demos, 1995]. Также я соглашаюсь со Стоуном [1992, p. 181] в том, что
«истоки авторитарных побуждений никогда не будут полностью поня-
ты до тех пор, пока лонгитюдные исследования не превратятся в обыч-
ное дело. Ни «Авторитарная личность», ни более поздние данные Аль-
темейера не могут быть признаны убедительными.
27
 Последний мой комментарий содержит информацию относительно
роли четырех авторов «Авторитарной личности». В моей первой рецен-
зии этот вопрос не поднимался. Сегодня совершено понятна сравни-
тельно несущественная роль эмигранта из Франкфуртского институ-
та Теодора Адорно, который выигрывает по количеству цитирований
в силу того, что его имя стоит вначале по алфавиту [см. Sanford, 1986].
Также ясна роль Сэнфорда, который привлек своего студента Дэна Ле-
винсона, чтобы усовершенствовать шкалу, измеряющую антисемитизм.
Наименее ясным остается взаимодействие между Сэнфордом и Френ-
кель-Брунсвик, которые разрабатывали общую концепцию и направ-
ление анализа «Авторитарной личности». И тот и другой исследовате-
ли имели обширный опыт практических психоаналитиков. Очевидно,
Френкель-Брунсвик, как еврейка и беженка из гитлеровской Германии,
имела отличное от Сэнфорда понимание предмета исследования. В осу-
ществлении анализа и написании текста Френкель-Брунсвик отвечала
за интервью, а Сэнфорд и Левинсон — за шкалирование. Но кто отвечал
за общую концепцию и ведение проекта? Моя оценка осталась такой
же, как и прежде. Это было удачное взаимодополняющее сотрудниче-
ство. Эта точка зрения подкрепляется утверждением Сэнфорда о том,
что «осенью 1943 года доктор Хоркхаймер из Института социальных
исследований открыл финансирование нашего (его и Левинсона) про-
екта, которые позволили нам увеличить штат и довести до конца наше
интенсивное клиническое исследование по тестированию респонден-
тов и шкалированию их по шкале антисемитизма. Осенью 1944 г. доктор
Френкель-Брунсвик и я подготовили к публикации материал, который
объединял большинство формул психодинамики, имеющих отношение
к авторитарной личности [Frenkel-Branswik E., Sanford N., 1945].
Является ли Френкель-Брунсвик главной среди авторов или, как я
полагаю, на самом деле авторы перечисляются здесь в алфавитном по-
рядке?

Библиография
Adorno T. W., Frenkel-Branswik E., Levinson D. J., & Sanford R. N. The
authoritarianpersonality. N.Y.: Harper and Row, 1950.
Altemeyer B. Right-wing authoritarianism. Winnepeg: University of Manitoba
Press, 1981.
Bandura A. Social foundations of thought and action: A social cognitive theory.
Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, 1986.
Demos E. V. (ed.) Exploring affect: The selected writings of Silvan S. Tomkins.
N.Y. and Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1995.
Frenkel-Branswik E., Sanford N. Some personality factors in anti-Semitism //
Journal of Psychology. 1945. 20. Р. 271–291.
Hopf С. Authoritarians and their families: Qualitative studies on the origins of
authoritarian dispositions // W. Stone, G. Lederer, & R. Christie (eds). Strength
28
and weakness: The Authoritarian Personality today. N.Y.: Springer Verlag, 1992.
P. 119–143.
Hyman H. H., Sheatsley P. B. “The Authoritarian Personality”: A methodological
critique // R. Christie & M. Jahoda (eds). Studies in the scope and method of “The
Authoritarian Personality.” Glencoe, IL: Free Press, 1954.
Kohut H. The analysis of the self. N.Y.: International Universities Press, 1971.
Murray H. A. et al. Explorations in personality. N.Y.: Oxford University Press,
1938.
Samelson F. The authoritarian character from Berlin to Berkeley and beyond: The
odyssey of a problem // W. Stone, G. Lederer, & R. Christie (eds). Strength and weak-
ness: “The Authoritarian Personality” today. N.Y.: Springer Verlag, 1992. P. 22–43.
Sanford N. A personal account of the study of authoritarianism: Comment on
Samelson // Journal of Social Issues. 1986. 42 (1). P. 209–214.
Smith M. B. Review of T. W. Adorno, E. Frenkel-Branswik, D. J. Levinson, &
R. N. Sanford, “The Authoritarian Personality” // Journal of Abnormal & Social
Psychology. 1950. 45. P. 775–779.
Smith M. B. An analysis of two measures of “authoritarianism” among Peace
Corps teachers // Journal of Personality. 1965. 33. P. 513–535.
Перевод Л. А. Козырь

29
 Н. М. Ракитянский

Категории сознания и менталитета

в контексте феномена политической
полиментальности*

Сознание как понятие классической науки

П роблема сознания восходит к временам Античности. Она явля-

ется сложнейшей и глобальной проблемой в современной науке.
Метафорически иллюстрируя степень этой сложности, А. Шопенга-
уэр в свое время назвал сознание «загвоздкой Вселенной». Сознание
как одно из базовых понятий философии, психологии, социологии
и политологии обозначает человеческую способность идеального вос-
произведения действительности в мышлении. В научном сообществе
сознание рассматривается как высшая, свойственная только человеку
и связанная с речью функция мозга, состоящая в обобщенном и целе-
направленном отражении действительности, в мысленном построении
деятельности и предвидении ее результатов, в разумном регулировании
и самоконтроле поведения человека.
Сознание определяется как интегрирующее свойство психики, ре-
зультат общественно-исторических условий формирования личности
человека в трудовой деятельности, при постоянном общении с другими
людьми. Каждый человек является носителем этого уникального психи-
ческого качества, в основе которого лежит понимание собственного Я.
В психологической науке проблема сознания является централь-
ной. Представляет интерес система взглядов на феномен сознания
классика отечественной психологии Л. С. Выготского (1896–1934). Он
пишет о том, что сознание — это рефлексия субъектом действитель-
ности, своей деятельности, самого себя. Сознательно то, что переда-
ется в качестве раздражителя на другие системы рефлексов и вызывает
в них отклик. Сознание есть как бы контакт с самим собой. Элемента-
ми сознания, его «клеточками», по Выготскому, являются словесные
значения.
С. Л. Рубинштейн (1889–1960) определял сознание человека как
отражение независимого от него объекта и отношение к нему субъекта.
В психологическом плане сознание выступает реально, прежде всего,
как процесс осознания человеком окружающего мира и самого себя.
* Ракитянский Н. М. Категории сознания и менталитета в контексте феномена поли-
тической полиментальности // Информационные войны. 2012. № 3. С. 29‒40.

30
 Взгляды на проблему сознания А. Н. Леонтьева (1903–1979) во
многом продолжают линию Л. С. Выготского. Леонтьев считает, что
сознание в своей непосредственности есть открывающаяся субъекту
картина мира, в которую включен и он сам, и его действия и состояния.
Сознание-образ становится также сознанием-реальностью, т.е. прео-
бразуется в модель, в которой можно мысленно действовать.
По мнению Б. Г. Ананьева (1907–1972), как сознание психическая
деятельность есть динамическое соотношение чувственных и логиче-
ских знаний, их система, работающая как единое целое и определяю-
щая каждое отдельное знание. Эта работающая система есть состояние
бодрствования человека, или, другими словами, специфически чело-
веческая характеристика бодрствования и есть сознание. Сознание как
активное отражение объективной действительности есть регулирова-
ние практической деятельности человека в окружающем его мире.
Б. Ф. Ломов (1927–1989) в фундаментальном труде «Методологиче-
ские и теоретические проблемы психологии», изданном в 1984 г., пишет
о сознании как идеальной форме отражения бытия, говоря уже не столь-
ко об отражении «действительности», сколько об отражении бытия.
Советский и американский психолог, представитель ленинград-
ской школы, ученик Б. Г. Ананьева и В. М. Мясищева, автор концеп-
ции фундаментальной психологической триады, Л. М. Веккер (1918–
2001) к исходу ХХ в. делает попытку операционализировать понятие
сознания. Он отмечает, что сознание представляет собой итог интег-
рации когнитивных, эмоциональных и регуляционно-волевых процессов.
А. И. Юрьев в докладе «Трансформация сознания в эпоху Интерне-
та» на Международной конференции 2001 г. «Информационное обще-
ство и интеллектуальные информационные технологии ХХI века» при-
водит 16 наиболее употребительных определений сознания человека,
которые имеют скорее теоретический, нежели практический характер.
Но и эти определения все вместе или порознь не дают ответа на во-
прос — что есть сознание. Автор доклада приводит примеры того, как
понятие сознания в конце ХХ в. постепенно исчезало из научной и жи-
тейской практики.
Научная разработка проблемы сознания продолжалась около четы-
рех столетий, но и к началу XXI в. понятие сознания остается необъ-
ятно широким и неопределенным. Оно отражает сложный системный
феномен, который представляет собой обширную совокупность весьма
разнородных идеальных процессов — мыслительных, эмоциональных,
волевых, мнемических, а также процессов воображения, воспомина-
ния, интуиции.
Определение сознания в классической науке по-прежнему сталки-
вается с большим количеством непреодолимых трудностей, связанных
31
с разнообразием подходов к этой теме. Общая проблема известных
дефиниций сознания — это прямой или косвенный акцент на поли-
семантизме и психологической бескачественности понятия сознания,
т.е. на его неинформативности, невозможности концептуализировать
феномен сознания, что обусловливает его неизречимость и непости-
жимость. Эту непостижимость метафорически выразил К. Г. Юнг:
«Сознание есть условие возможности бытия».

Понятие сознания в политической психологии

В политологии и политической психологии политическое сознание
рассматривается также весьма неопределенно — как совокупность пси-
хического отражения политики, как ее субъективный компонент, про-
являющий себя на разных уровнях, в различных ситуациях. Например,
в «Политической психологии» под ред. А. А. Деркача политическое со-
знание субъекта политики предстает как высшая форма развития психи-
ки и характеризует его способность системно воспринимать, понимать
и оценивать ту часть реальности, которая связана с политикой, с во-
просами власти и подчинения. В «Общей и прикладной политологии»
под ред. В. И. Жукова политическое сознание определяется как ком-
плекс идей, теоретических концепций, взглядов, представлений, мнений,
оценочных суждений, эмоциональных состояний субъектов политических
отношений. Политическое сознание — естественный субъективный
компонент политической деятельности, политического поведения.
Сферами политического сознания являются политическая наука, по-
литическая идеология и политическая психология.
При всей многосложности проблемы сознания в настоящее время
в политической психологии осуществляются попытки выработать ра-
бочие варианты его определения. Так, в «Теории политики» под ред.
Б. А. Исаева политическое сознание — это не только научные теорети-
ческие знания, но и представления, возникшие в ходе осознания повсе-
дневной жизни и т.д.
Е. Б. Шестопал считает, что политическое сознание человека вклю-
чено в сложную ткань его психической деятельности в соответствии
с ее законами. Политическое сознание представляет собой восприятие
субъектом той части реальности, которая связана с политикой, с во-
просами власти и подчинения государства с его институтами.
А. В. Селезнева, не рассматривая сущность феномена, определяет
его структуру. По ее мнению, политическое сознание личности состоит
из двух слоев. Политические представления составляют верхний отно-
сительно изменчивый под воздействием текущих социально-полити-
ческих трансформаций слой. Центральное ядро политического созна-
32
ния составляют политические ценности, определяющие в конечном
счете отношение респондентов к власти и политике.
А. И. Юрьев во «Введении в политическую психологию», раскры-
вая психологическую структуру политического сознания, пишет, что
сознание, будучи высшим интегратором психической жизни, выполня-
ет эту функцию благодаря тому, что все его компоненты также выпол-
няют функцию интеграции. Так, память объединяет в себе огромные
объемы политической информации. Внимание на каждый момент вре-
мени объединяет субъекта политики с одним из объектов окружающей
среды и в целом с политическим контекстом. Чувства и воля являются
интегральными регуляторами политического поведения и деятельно-
сти в конкретных политических условиях. При этом память, восприя-
тие и мышление преимущественно осуществляют функцию отражения.
Внимание, чувства и воля — преимущественно функцию регулирования.
В настоящее время область политологии, исследующая проблемы
политического сознания, представляет собой пространство самых раз-
нообразных, зачастую противоречащих друг другу подходов, создан-
ных на основе предположений, аксиом, умопостроений, предпочте-
ний и лишь изредка — фактов. Стройного здания единой теории как
сознания, так и политического сознания пока нет и не предвидится.
Не имея возможности по изложенным выше причинам твердо «стоять
на плечах» предыдущих исследователей, как это принято, например,
в физике, и что обеспечивает архитектонический рост научного зна-
ния, политологи и политические психологи продолжают возводить ин-
дивидуальные строения, не связанные друг с другом.
Вместе с тем в реальной практике исследования политического
сознания представляется возможным использовать в качестве суще-
ственных для определения этого феномена различные критерии, не
противопоставляя их определениям других авторов. Чем более много-
мерным и многосторонним будет эта совокупность определений, тем
глубже будет наше проникновение в сущность различных аспектов по-
литического сознания. Из арсенала самых разнообразных теорий и ме-
тодологий политический психолог может сам определять, существует
ли вообще теория, имеющая отношение к исследуемой реальности,
и если да, то какая. Он должен решить, какие аспекты этой теории бу-
дут избраны им для исследования политического сознания.

Менталитет как понятийная новация

неклассической парадигмы
В начале ХХ в. в мировой науке формируется, а со второй полови-
ны столетия активно развивается устойчивая тенденция изучения осо-
бенностей проявления сознания различных социальных, а затем и по-
33
литических субъектов посредством понятия менталитета. Появление
и широкое использование этого понятия обусловлено в первую оче-
редь возникновением неклассических парадигм социального познания
как нового направления ХХ в., которое отождествляется с движением
от естественно-научной ориентации к гуманитарной, от потенциализ-
ма к экзистенциализму, от количественного подхода к качественному.
Глобальные проблемы и кризисы послевоенного мира вызывали
необходимость перехода от классического типа научного исследования,
характерного для естественных наук, к более масштабному, многосто-
роннему и гибкому учету специфики человека как уникального куль-
турно-исторического и политического феномена. При этом возникла
потребность в расширении интерпретативного потенциала и методо-
логического инструментария путем использования гуманитарных или
неклассических методологий познания этого феномена, методологий,
опирающихся на не измеряемые, но понимаемые и интерпретируемые
содержания. В свою очередь, это привело к модернизации и расшире-
нию концептуально-понятийного поля и научного инструментария со-
циально-политических теорий, включению в аналитический аппарат
цивилизационных, религиозных, этнических, антропологических и,
наконец, политико-психологических характеристик общества.
В научном сообществе России разнообразные направления изуче-
ния феномена менталитета стали формироваться в начале 1990-х годов.
Отечественные исследователи также нуждались в новом понятийном
инструментарии, отражающем особенности мышления, чувствования
и поведения различных социальных слоев, классов, групп и лично-
сти. Их уже не удовлетворяло использование таких традиционных для
советской науки категорий, как сознание, мнение, настроение и т.д.
Требовалась категория, интегрирующая уникальные природные, ду-
ховные, культурные, социальные и политические качества народа
и конкретного человека и одновременно акцентирующая фокус ис-
следовательского внимания на уникальности и неповторимости этих
феноменов.
Если заслуга в постановке проблемы сознания принадлежит Р. Де-
карту (1596–1650), то понятие «менталитет» в научный оборот было
введено в 1910 г. французским этнологом и социоантропологом Л. Ле-
ви-Брюлем (1857–1939). Изучением менталитета людей различных
исторических периодов занимались основатели французской истори-
ческой школы «Анналов», среди них наиболее известные — М. Блок
(1886–1944) и Л. Февр (1878–1956).
М. Блок связывал менталитет с вопросами религии и народных верова-
ний. Л. Февр считал, что менталитет — это эволюционно и исторически
сложившаяся структура, определяющая строй мыслей, чувств и поведе-
ния и формирующая систему ценностей и норм индивида или социальной
34
группы. В их трудах менталитет (и ментальность) означает «умственное
оснащение» той или иной социальной общности, которое позволяет ей
по-своему воспринимать как окружающую среду, так и самих себя.
В дальнейшем концепции менталитета получили развитие в стрем-
лении научного сообщества к новому, неклассическому осмыслению
феномена коллективного и индивидуального сознания и служили ин-
струментом в познании особенностей сознания чужого.
Знакомясь с современной литературой по теориям менталитета
и результатами многочисленных ментальных исследований, стано-
вится очевидным, что само понятие менталитета является еще более
аксиоматичным, многомерным, неопределенным и полисемантич-
ным, чем понятие сознания. В этой связи интересно вспомнить, что
по аналогичному поводу писал Г. Спенсер (1820–1903): «В основе всех
правил, определяющих выбор и употребление слов, мы находим то же
главное требование: сбережение внимания… Довести ум легчайшим
путем до желаемого понятия есть во многих случаях единственная и во
всех случаях главная цель»1.
С одной стороны, Спенсер формулирует справедливое требование
к языку научных исследований. С другой стороны — представляется
очевидным, что это требование в ментальных исследованиях практи-
чески невыполнимо, так как, во-первых, по словам О. Мандельштама,
любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные сто-
роны, а не устремляется в одну официальную точку. Во-вторых, вряд
ли целесообразно переносить естественно-научные закономерности
в сферу такого предмета, как политическая психология, ибо в таком
случае мы входим в соблазн вульгарного механистического редукцио-
низма. В-третьих, метафорический и, следовательно, многозначный
язык в изучении менталитета неизбежен.
К тому же политическим психологам необходимо учитывать и тот
факт, что в науке сравнительно недавно установлены закономерности,
в соответствии с которыми чем более точен язык, тем менее полно описы-
вается явление, и, наоборот, чем менее точен научный язык, тем полнее
описывает предмет теория. Даже по отношению к самой точной нау-
ке — математике — эта закономерность была сформулирована в 1931 г.
в теореме К. Геделя (1906–1978) о неполноте теоретического знания2
и в 1927 г. применительно к квантовой физике — В. Гейзенбергом3
(1901–1976) в теореме о соотношении неопределенности.
Первая теорема гласит, что человеческое познание невозможно форма-
лизовать полностью, вторая — что даже совокупностью точных теорий
невозможно выразить целостность объекта изучения. С этими теорема-
ми соотносится и методологический принцип дополнительности Н. Бора
(1885–1962), сформулированный им в 1927 г. Согласно этому принципу,
35
для воспроизведения в знаковой системе целостного явления необходимы
взаимоисключающие, «дополнительные» классы понятий, совокупность
которых дает исчерпывающую информацию об этих явлениях как о це-
лостных. Таким образом, используя неклассические подходы, а также
конвергенцию методологического потенциала различных научных на-
правлений и школ в системном политологическом изучении феномена
менталитета, мы можем ожидать позитивный результат.
В заключение отметим, что менталитет признан не только «поня-
тийной новацией гуманитарного знания», но и альтернативой поняти-
ям классической рациональности, сам же термин получил общеприз-
нанный междисциплинарный статус. В нашей стране в последние годы
не только в научном сообществе, но и в обыденной жизни он стал та-
ким же привычным, как и другие иностранные слова — «суверенитет»,
«муниципалитет», «комитет», «иммунитет» и пр.

Соотношение понятий сознания и менталитета

На настоящий момент выявлено два основных подхода к пони-
манию соотношения понятий сознания и менталитета. Одна группа
авторов отождествляет эти понятия. Позиция другой группы исследо-
вателей выражена И. Г. Дубовым, который пишет, что менталитет во-
все не идентичен общественному сознанию, а характеризует лишь его
специфику. Менталитет выступает как «интегральная характеристика
людей, живущих в конкретной культуре, которая позволяет описать
своеобразие видения этими людьми окружающего мира и специфику
реагирования на него»4.
Многие отечественные и зарубежные исследователи также акцен-
тируют внимание на том, что понятие «менталитет» отражает систему
своеобразия, совокупность особенностей сознания и веры, образ мышле-
ния, систему образов и представлений, особый способ мироощущения
и мировосприятия, установки сознания, устойчивые стереотипы, спе-
цифику психологической жизни людей. Это черты, типовое поведение,
культурный и поведенческий код, психический склад, «своеобразный
склад ума», матрица духовной жизни, национальные особенности на-
родов, идентичность и т.д.
Дискутируя о феномене менталитета, исследователи так или иначе
говорят о специфике различных этносов, народов, наций, рас, религиоз-
ных конфессий, социальных слоев, поколений, классов, элит, а также
о профессиональных, региональных, политических и прочих отличиях
групповых и индивидуальных субъектов деятельности. Классик отече-
ственных ментальных исследований А. Я. Гуревич считал, что понять
человека в контексте социальных отношений можно путем изучения
особенности, инаковости мировидения человека.
36
 Обобщая многочисленные точки зрения, представляется возмож-
ным сделать вывод о том, что менталитет как «психологическая оснаст-
ка» социальных и политических субъектов проявляется в особенностях
мышления, верования, чувствования, волеизъявления, которые экс-
плицируются в понятиях, установках, представлениях, стереотипах,
ценностях, идентичности и, наконец, в особенностях политического
поведения. Следуя за К. Юнгом, возьмем на себя смелость продолжить
его метафору: менталитет есть условие возможности бытия в его свое-
образии и уникальности5.

Структурные построения менталитета

Одним из первых психологов в нашей стране проблему менталите-
та стал исследовать В. Е. Семенов. В его понимании менталитет и его
структура — это исторически сложившееся долговременное умонастрое-
ние, единство сознательных и неосознанных ценностей, норм, установок
в их когнитивном, эмоциональном и поведенческом воплощении, прису-
щее представителям той или иной социальной группы (общности) 6.
Разрабатывая тему политического менталитета, Е. Б. Шестопал
выделяет в нем два блока элементов: мотивационный — потребности,
ценности, установки, чувства и познавательный — знания о политике,
информированность, интерес, убеждения. При этом автор справедливо
подчеркивает, что разделение это во многом условно, так как в жизни
оба эти блока тесно переплетаются7.
Р. А. Лубский и Д. В. Ольшанский, в свою очередь, выделяют
в структуре политического менталитета два базовых компонента. Пер-
вый, содержательный план представляет собой совокупность повсед-
невных политических представлений, ценностей и чувствований опре-
деленных социальных общностей. Второй, инструментальный — это
стиль мышления, психологические установки, представления, стере-
отипы, механизмы идентификации, т.е. собственно «психологический
инструментарий», «оснастка»8.
В. В. Можаровский в соответствии с концепцией стратегической
психологии проф. А. И. Юрьева считает, что каждый тип политиче-
ского менталитета как целостная система включает в себя четыре ба-
зовых психологических компонента. Это догматически обусловленное
мышление, направляемая догматом воля, связанное с догматом бессозна-
тельное и определяемая догматом вера. Эти же компоненты выражают
собой неизменяемые веками и непререкаемые в своих проявлениях до-
гматические установки9.
По мнению А. И. Юрьева, в структурном плане «менталитет состо-
ит из четырех интегральных психологических феноменов, куда, кроме
ценностей и целей, входят: смысл жизни и жизненная сила челове-
37
ка». Кроме того, он считает менталитет инструментальным понятием:
«людям придется искать внутренние резервы защиты от агрессивного
внешнего мира, а теория менталитета может им в этом помочь, сделав
его реальным инструментом самозащиты»10.
Задача выявления универсальной структуры политического мен-
талитета, как и проблема определения содержания этого понятия,
в настоящее время также далека от решения. Она может иметь самые
различные построения, которые определяются, как правило, целями
и задачами исследования.

Менталитет и догматический принцип

Принципиально важным в политической психологии является во-
прос поиска и определения базовых оснований содержания ментали-
тета. Опираясь на догматический принцип А. Ф. Лосева, мы полагаем,
что основанием содержания, ядром менталитета любого этноса, народа
и нации является принятый ими догмат11 как некая истина а priori. Эта
истина, принимаемая на веру в первую очередь политической и духовной
элитой, со временем формирует смыслообразующие устремления, вектор
мышления, воли и верований больших групп людей, программирует осо-
бенности их жизни и деятельности, воззрения, намерения, чувствования
и поступки.
Многие поколения людей различного социального и политического
статуса — правители, элитные группы, обыватели — ориентировались и по
сей день ориентируются на догматические основания жизни. «Догмат, —
пишет А. Ф. Лосев, — есть система теоретического разума, выдвинутая тем
или иным религиозным опытом и откровением веры… Догматика никогда
не прекращалась и не прекратится в человечестве… Догмат же всегда есть
научно-диалектическая система или принцип ее». И далее: «догмат … есть
утвержденность вечных истин, противостоящих всякому вещественному,
временному и историческому протеканию явлений»12.
В соответствии с догматическим принципом, догмат как первичная
система априорного знания об основах мироздания и смысле человече-
ского существования становится основой менталитета, наполняет его
содержание. Более того, догмат обусловливает и характер политиче-
ской власти целой страны, особенности системы права, ее экономиче-
ский уклад, нравственность, духовность, саму жизнь и судьбу народов
и их политических элит, государств, каждого отдельного человека.
Со времен французского Просвещения сформировалось отри-
цательное отношение к понятиям «догма», «догмат» и «догматика».
И в наше время обыденное мышление привычно воспринимает эти
слова крайне негативно, как олицетворение некой архаичной, окаме-
нелой и заскорузлой системы религиозного сознания, которая якобы
38
состоит из сплошных ограничений и запретов, «мешает свободному раз-
витию» личности и ее «самореализации». Одно слово — догма — зачастую
вызывает иррациональную реакцию, как минимум, в форме насторожен-
ности и раздражения. Но наше понимание догмата как некоего запрета,
наложенного на мысль, неверно в том отношении, что догмат вообще из-
начально не затрагивает те положения, которые находятся в сфере нашей
повседневной жизни.
Догматичность менталитета как имманентное его качество для
большинства современных людей является практически невидимой
и неразличимой как давление атмосферного столба, ибо она столе-
тиями привычно воспринимается как истина а priori и не составляет
для его носителей никакого вопроса. Именно поэтому для мышления
каждого человека, находящегося внутри любого менталитета, чрезвы-
чайно сложно определить — в чем именно состоит его догматическая
обусловленность.
Догматическое мышление формирует ментальную матрицу, и она
как инвариантный код объединяет различные массы людей, которые
длительное время жили в пространстве преобладающего вероиспове-
дания, словно в своеобразной гравитационной системе, недоступной
для непосредственного восприятия. Ментальная матрица выступает
в качестве программы многовариантного алгоритма, в русле которого
этнос или народ развивает и реализует свои социокультурные, эконо-
мические и политические практики.
В. В. Можаровский определяет догмат как установки веры, которые
утверждаются как всеобщие для исповедания13. Они не могут быть вы-
ведены с помощью логического мышления, иначе догмат оказался бы
излишним и мог бы быть заменен произвольными положениями жи-
тейской или научной логики. Догматическое мышление непреложно
воспроизводится в ментальных особенностях обыденной и обществен-
ной жизни наций, народов и конкретных людей, во всех сферах знания,
образования, права, науки, философии, культуры, экономической
и политической деятельности.
Представления, ценности, идентичность, образы, установки, сте-
реотипы, нормы, традиции и в результате этого процесса со временем
становятся неотъемлемой частью не только сознания, но и других —
неосознаваемых (бессознательных), т.е. подсознательных и сверх-
сознательных, компонентов психики людей. Догматическая основа
менталитета из поколения в поколение возобновляется и утверждает-
ся их носителями — субъектами менталитета — как нечто само собой
разумеющееся, не требующее каких-либо объяснений, доказательств
и обоснований14.
В. С. Барулин делает акцент на таком свойстве менталитета, как его
инвариантность — вариативность. Он определяет менталитет как ду-
39
ховно-стационарную основу человеческого существа, которая позволяет
ему бесконечно видоизменять свое поведение, оставаясь при этом од-
ним и тем же. Отметим, что ядром этой духовно-стационарной систе-
мы является не что иное, как догматическое основание того или иного
менталитета.
Традиции как ментальная практика повседневной жизни также
догматичны. «Традиции… обязательно догматичны, — пишет В. А. Ку-
тырев, — получены через откровение и переживание, в опыте непо-
средственного общения по принципу «делай как я» (Гуру, Учитель, Ав-
торитет, Предание), без всякого обоснования своей целесообразности.
Это «почва», коллективное или личное бессознательное в чистой или
сублимированной форме, из которой произрастают наши мысли и ко-
торая является органической частью живой культуры»15.
Вся история существования и развития, задача выживания и проб-
лема безопасности любого народа, элит, государств, их политическое
устроение определяются выбором и утверждением тех или иных догма-
тических оснований бытия.
В этой связи нельзя не отметить в европейской и, в частности, во
французской литературе стремление связать менталитет с отношени-
ями веры. Так, Г. Бутуль в монографии «Менталитет», впервые опуб-
ликованной в 1952 г. и выдержавшей подряд пять изданий, пишет:
«Менталитет — это совокупность идей интеллектуальных установок,
присущих индивиду и соединенных друг с другом логическими свя-
зями или же отношениями веры… Наш менталитет находится между
нами и миром как призма. Она, пользуясь выражением Канта, является
априорной формой нашего познания»16.
В этом определении обращает на себя внимание, прежде всего,
стремление автора связать понятие менталитета с верой, а не с по-
знанием. Следует вообще заметить, — пишет Л. Н. Пушкарев, — что
почти все зарубежные ученые подчеркивают значение веры в мен-
талитете. Вера является важнейшей составной частью менталитета
и всегда изначально присутствует в человеческом сознании. В дан-
ном же определении отметим также место менталитета между миром
и воспринимающим его как бы через призму субъектом. При этом
автор, ссылаясь на Канта, подчеркивает априорность менталитета.
Тем самым менталитет как бы становится исходным постулатом вос-
приятия мира человеком, выражением его изначальных, доопытных
принципов восприятия.
В дальнейшем в ментальных исследованиях европейских ученых
все более стали подчеркивать значение менталитета в духовной жизни
человека. Так, П. Динцельбахер — видный специалист в области сред-
невековой мистики и истории религии, останавливаясь на источниках
для изучения менталитета, полагает, что ими может быть все, создан-
40
ное человеком и сохранившее дух, духовную сущность творца. Автор
понимает историю менталитета как центральный аспект всемирной
истории, изучающий все проявления человеческого духа17.
Идея о связи менталитета с духовностью и верой отчетливо про-
слеживается еще в одном определении, данном в философском словаре
«Vocubulairetechnique et critique de la philosophic» (1988): «Менталитет —
это совокупность умственных установок, привычек мышления, фунда-
ментальных верований индивида»18.
Подводя итог, следует сказать, что догматические основания мен-
талитета формировались с момента возникновения у человечества са-
мосознания. Догматы, догматическое мышление и менталитет любого
политического субъекта неотделимы от религии и духовной культуры,
в пространстве которой он развивался даже притом, что в нынешнюю
эпоху секуляризма важность самой религии может стоять далеко не на
первом месте в иерархии жизненных предпочтений и ценностей сов-
ременных людей. Даже при снижении уровня религиозности людей их
мышление остается неизменно догматичным.
Что касается современной России, то актуализация воздействия ре-
лигиозно-догматического фактора на политические процессы и инсти-
туты проявляется вследствие конвергентного эффекта глобальных тен-
денций и российских особенностей. Россия, чей политический modus
vivendi основывается на поликонфессиональном и, как следствие, по-
лиментальном цивилизационном основании, болезненно реагирует на
актуализацию различий в религиозной сфере: с одной стороны, рост
нетерпимости, активизация экстремистских политических практик,
с другой — действие глубинной исторической традиции конструктив-
ного сосуществования различных конфессий, позволяющей пока избе-
жать деструктивных сценариев.

Ментально-догматические основания процессов

политической интеграции и дезинтеграции в Европе
Прежде чем перейти к ментально-догматическим основаниям,
обратимся к тезису о том, что религия остается одной из базовых кон-
стант цивилизационной идентичности. Более того, влияние в мире
религиозных конфессий с долговременной исторической традицией
заметно и неуклонно возрастает. Это влияние постепенно охватыва-
ет различные стороны общественной жизни — от политики и культу-
ры до бизнеса и науки. Религия играет особо важную общественную
роль там, где у правительств не хватает сил и легитимности, прежде
всего в периоды экономических и политических потрясений19. Так,
М. М. Мчедлова пишет о том, что религия, являющаяся одной из наи-

41
более фундаментальных констант в иерархии идентичностей, помогает
сохранять устойчивость в современном мире, является ключевым во-
просом современных политических практик20. Постоянно звучащие
дискуссии и дебаты об интерпретации политического процесса сквозь
призму религиозного фактора свидетельствуют как об особой актуаль-
ности и насущности данной проблемы, так и о кризисе секулярного
объяснительного инструментария и политических практик.
Многие политические проблемы приобретают резонанс вследст-
вие наделения их религиозными смыслами. Религиозные интенции
становятся все более востребованными в политическом пространстве.
Не случайно именно эти две сферы — религия и политика — представ-
ляются смыслообразующими в современном мире, проникая в соци-
альную ткань и структурируя политическое поведение, образ мысли
и способы рефлексии.
Политолог Г. В. Косов на основании проведенного исследования
утверждает, что цивилизационные особенности политического про-
цесса связаны с таким метафактором, как религия. «Необходимо под-
черкнуть, — пишет он, — что конфессиональная компонента вновь
становится мощным инструментом самоидентификации и ставит под
вопрос границы государств»21.
Исследователь проблемы религиозного фактора в процессах поли-
тической интеграции и дезинтеграции в Европе Е. В. Жосул полагает,
что «вопреки прогнозам о наступлении пострелигиозной секулярной
эпохи постмодерна в мировой политике, самоизживании традицион-
ных верований и оттеснении их на обочину общественной практики,
масса примеров убеждает в том, что религия остается полноправным
участником глобальных процессов.
В целом ряде этнополитических конфликтов в различных регионах
мира демаркационной линией между враждующими сторонами оказы-
ваются вероисповедные различия. Борьба с международным террориз-
мом в средствах массовой информации и в высказываниях отдельных
политиков непроизвольно, а чаще всего намеренно связывается с про-
тивостоянием исламской и христианской ценностной культуры и обра-
за жизни, с экспансионистским внедрением ислама в традиционную
христианско-гуманистическую структуру западного мира. Религиозная
проблематика приобретает все более конъюнктурный характер, ее по-
литизация на уровне международных отношений становится привыч-
ной. Одновременно с этим межрелигиозный диалог в современном
мире становится объектом внимания политических лидеров в процессе
выработки решений и урегулирования конфликтов.
Все более частое выдвижение религиозных отношений на перед-
ний план политических процессов делает необходимым и актуальным
их осмысление в политологическом ракурсе».
42
 Религиозно-догматический фактор играл фундаментальную роль
при зарождении и последующих трансформациях цивилизационной
базы общеевропейских политических процессов. Он опосредован-
но проявился при формировании европейских интеграционных ин-
ститутов. Конструирование европейской ментальной и впоследствии
политической общности изначально было обусловлено религиозным
менталитетом населения, находящимся в сфере влияния богословско-
социальной активности религиозных организаций. Интегративные
политические процессы в Европе начали формироваться в рамках си-
стемы ментально-догматических координат, сформированных инсти-
тутами христианства, а с XVII в. — и под влиянием просвещенческой
гуманистической идеологии и продуцируемых ею общественных и по-
литических моделей.
Тенденции политической интеграции и дезинтеграции во взаимо-
отношениях государств Западной и Центральной Европы, в силу вза-
имосвязей между религиозно-догматическими установками и поли-
тическим менталитетом общества, основывались на интеграционных
социальных моделях религиозных организаций. Важно в этой связи
заметить, что Римская католическая церковь, например, выработала
традиционно-имперскую ментально-цивилизационную модель поли-
тической интеграции, протестантские общины — альтернативную фе-
деративную модель. Данные модели, опирающиеся на догматическую
платформу обеих конфессий, стали концептуальной основой процес-
сов политического объединения государств региона.
Иудейские и исламские религиозные меньшинства Западной
и Центральной Европы, вследствие своеобразия истории собственного
присутствия на континенте, выработали самостоятельные, также де-
терминированные религиозными догматами ментальные модели поли-
тической интеграции. Иудейские и исламские общины создали общин-
но-сетевые модели интеграции, которые соответствовали своим типам
менталитета. При этом для иудейского и исламского типов интеграции
в большей степени характерны осознание своего культурно-менталь-
ного отличия от окружающей среды, общинная замкнутость на почве
постоянного выделения цивилизационной идентичности.
Поместные православные Церкви в соответствии со своими мен-
тально-догматическими установками сформировали соборно-нацио-
нальную модель. Однако данные модели, в отличие от католической
и протестантской, не играли определяющей роли в интегративных
и дезинтегративных политических процессах в Западной и Централь-
ной Европе22.
Итак, современное политическое поведение традиционных ре-
лигиозных сообществ Западной и Центральной Европы, характер их
деятельности на межъевропейском уровне, особенности их взаимо-
43
действия с институтами Европейского союза в значительной мере об-
условливался всем предшествующим историческим опытом их участия
в цивилизационных процессах в регионе, который, в свою очередь,
определялся ментально-догматическими установками.
В настоящее время нельзя не учитывать и тенденции к сокраще-
нию количества практикующих верующих в странах христианской
религиозной традиции, а также активное внедрение в Европейское
пространство пассионарных масс людей, принадлежащих к иным мен-
тально-религиозным ареалам, что нарушает исторически сложившие-
ся структуры политических диспозиций.

Менталитет и политические элиты России

В рамках заявленной в названии настоящей статьи темы нельзя не
остановиться на проблеме менталитета политических элит. Постпра-
вославная и постсоветская Россия является одним из наиболее слабых
геополитических образований современного мира. Ее правящие элиты
как минимум дважды радикально отказывались от ментально-догмати-
ческих оснований своей политической субъектности.
Первый отказ от субъектности проявился в разрушении право-
славного догматического исповедания как ментального основания
русской цивилизации. Этот ментальный распад, длившийся около двух
столетий, в итоге привел к деструкции тысячелетней русской государ-
ственности и всего общества, его институтов, культуры, идентичности.
Результатом была трагедия 1917 г., Гражданская война и уничтожение
православия как системообразующего компонента Российского госу-
дарства.
Второй отказ, но уже от догматического атеизма был осуществлен
партийно-номенклатурными элитами постправославного и постста-
линского23 Советского Союза с делегированием политической суъектнос-
ти лидерам протестантского Запада. Атеистические правители поздне-
го СССР были не в состоянии предложить людям трансцендентальные
и вечные ментальные основания общественного и политического раз-
вития, сформировать духовный иммунитет у советского народа про-
тив «растлевающего влияния Запада», его «идеологической диверсии»
и «психологической войны» как форм ментально-догматической эк-
спансии. К началу «перестройки» большинство населения Советского
Союза было заражено мещанско-индивидуалистическими и инфан-
тильно-потребительскими установками. Постправославная и постсо-
ветская Россия под водительством «маньяков демократии» и идолов
либерализма, не приобретя внятных догматических оснований поли-
тики, продолжает ментально деградировать. Этот процесс более чет-
верти века идет под аккомпанемент бесплодных разговоров о поиске
44
 «национальной идеи», обретения «общечеловеческих ценностей», раз-
витии демократии, гражданского общества и пр.
В конце ХХ в. мир вступил в эпоху, когда правящие элиты в усло-
виях однополярного мира одновременно становятся еще и информа-
ционными элитами или информационно-политическими элитами.
Этот симбиоз политики и информационных технологий порождает но-
вые политические соблазны, возможности их удовлетворения и новые
проблемы. Информационные технологии не только повышают эффек-
тивность, но значительно удешевляют и упрощают технологии модифи-
кации политического менталитета в широком диапазоне полименталь-
ности. В отличие от традиционного маркетинга, они приспосабливают
не товар к предпочтениям людей, а, напротив, людей — к уже имею-
щемуся товару. Технологии этих модификаций, по аналогии с традици-
онными высокими технологиями, направленными на изменение окру-
жающей среды — high-tech, получили название high-hume24.
В соответствии с одним из базовых догматов (аксиом) политики,
эффективнее и рентабельнее влиять не на все полиментальное обще-
ство, а на его правящую элиту, которая в ментальном плане является
относительно однородной. Элиты России находятся под концентри-
рованным воздействием политических технологий более сильных
и изощренных операторов власти. Результатом явилась радикальная
модификация политической системы нашей страны в заданном внеш-
ними силами направлении.
В конце ХХ в. правящая элита России провозгласила курс на ин-
теграцию с западной цивилизацией. Был осуществлен радикальный
политический переворот с намерением построить «новую российскую
государственность» на либеральных догматах в варианте воспроизведе-
ния англо-американской ментальной матрицы.
Фактически была предана забвению идея о России как о самобыт-
ном мировом политическом, культурном и духовном центре. На сме-
ну русскому православному и советскому ментальному универсализму
пришел «российский» либеральный догматический Ordnung, который
не предполагал для России роль политически суверенного субъектного
центра в мире, а включал ее в орбиту евро-атлантической цивилизации
в роли сырьевого придатка.
Национальная элита добровольно отказалась как от своей менталь-
ной идентичности, так и от самостоятельной роли России в мировом
пространстве, признавая тем самым полную ментально-идеологиче-
скую победу Запада. Теперь наша политическая элита — послушный
и дисциплинированный рядовой в шеренге однополярного мира.
И она уже не может определять свою ментальную идентичность. Ее
определяют другие.
Вместе с тем современные элиты, составляющие правящий класс
России, уже несколько десятилетий дрейфуют в сторону неоязычества
45

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

(неопаганизма), древневосточной мистики, сайентизма и прочих экзо-
тических культов. Осознанно или неосознанно они становятся прони-
цаемы для чуждой нашему менталитету догматики, принимая на себя
роль объектов англо-американской ментально-догматической экспан-
сии. Как следствие они становятся и объектами рефлексивного контро-
ля и управления в планетарной борьбе за выживание и доминирование
с заведомо проигрышным результатом. Дело только во времени.
Лидеры государств Запада, вступая в должность, присягают на Биб-
лии. Это не обряд, не ритуальное, это сакральное действо, наполнен-
ное глубоким смыслом. Это демонстрация незыблемости ценностей
и интенций, берущих свое начало в протестантской или католической
религиозной догматике.
Президенты России клянутся на тексте Конституции РФ, который
писали консультанты, советники и прочие специалисты. При этом не-
трудно догадаться, откуда они его списывали. Сам этот факт нами так-
же воспринимается исключительно догматически, т.е. так, что он не
составляет для нас никакого вопроса как некая истина а priori. Именно
поэтому для мышления каждого из нас, находящегося внутри ментали-
тета, так трудно определить, в чем именно состоит его догматическая
обусловленность.

Догматический принцип и феномен политической

полиментальности в России
Догматический принцип и неразрывно связанная с ним система
фундаментальных религиозных верований и основ духовной жизни
людей соотносятся с концепцией полиментальности В. Е. Семенова25.
Так, автор, опираясь на результаты многолетних исследований, при-
водит следующую типологию базовых менталитетов в современной
России. Это православно-христианский, коллективистско-социалисти-
ческий, индивидуалистически-капиталистический (либеральный) и кри-
минально-мафиозный менталитеты.
Помимо четырех базовых менталитетов, в России существуют мен-
талитеты различных конфессий и этносов. При этом автор концепции
полиментальности выделяет и так называемый мозаично-конформист-
ский псевдоменталитет, который вполне можно считать адогматиче-
ским, т.е. не имеющим каких-либо внятных догматических оснований.
Будучи порождением «массовой культуры», «потребительской демо-
кратии», агрессивно внедряемый в массовое сознание массмедиа, этот
тип менталитета в своем основании может иметь, видимо, только один
«догмат» в варианте формулы римской античности — «хлеба и зрелищ»
как примитивный императив современного общества потребления
с его установками низменного прагматизма.
46
 Каждый из выявленных В. Семеновым типов менталитета, во-пер-
вых, имеет в своем основании те или иные истины а priori — догматы,
которые субъектами менталитета приняты на веру, исповедуются и не ну-
ждаются в каких-либо доказательствах. Во-вторых, соотносится с тем или
иным типом политических представлений, ценностей установок, сте-
реотипов, норм и традиций. В-третьих, сама концепция полименталь-
ности дает реальную возможность научного структурирования и поли-
тико-психологического анализа ментально-идентичностных координат
российской реальности в соответствии с методологической установкой
К. Маркса — цельность в разобщенности и единство в разнообразии.

«Россияне» и политический менталитет

Концепция В. Е. Семенова, по нашему мнению, является научным
ресурсом для решения сложной методологической проблемы в изуче-
нии оснований политической полиментальности. Один из аспектов
этой проблемы состоит в следующем. С 1991 г. в нашей стране актив-
но используются термины «менталитет россиян» и «российский мен-
талитет». Эти термины, по нашему мнению, будучи такими же бессо-
держательными, как и само понятие «россияне», запущенное в оборот
Ельциным с подачи политтехнологов, умалчивают не только о государ-
ствообразующей роли русского народа, но и о его существовании, о со-
зидающей и интегрирующей роли русской культуры и русской духов-
ности. Часто из уст политиков и вторящих им представителей научного
сообщества мы слышим, что Россия многонациональная страна. Это
действительно так, но не совсем. Большая неправда, как всегда, кро-
ется «в мелочах». В реальности Россия асимметрично многонациональ-
ная страна, так как более 80% ее граждан считают себя русскими. Но эта
асимметричность практически всегда умалчивается, видимо, «из соо-
бражений политкорректности». Собственно говоря, термин «россияне»
и был изобретен для сокрытия этой реальной «многонациональности».
Но и это еще не все. За термином «россияне» стоит социально-
мировоззренческий и политический заказ господствующей в России
либеральной элиты, которая своевольно исключает признание тож-
дественности интересов России интересам государствообразующего
русского народа. И как следствие нынешние «россияне» — это отраже-
ние вненациональных и секулярно-сектантских установок либераль-
ного (индивидуалистически-капиталистического, по Семенову) мыш-
ления, как неадекватная реальности и циничная «политкорректность»
в усреднении и обезличивании духовного богатства и глубины религии
не только русского, но и всех народов, населяющих Россию.
В традициях следования установкам партийных съездов, наряду
со СМИ, «россиян» как идеологических оппонентов русских приняла
47
к «научному» толкованию и часть экспертного сообщества. Но эти тер-
минологические новообразования как торжество беспочвенности сви-
детельствуют о неадекватности описания исторической и современной
России, субъектов менталитета и отрицания их базовых идентично-
стей — конфессиональной, национальной, культурной, цивилиза-
ционной, исторической и политической. Они свидетельствуют о вы-
падении рефлексивного аспекта из современного научного дискурса
о менталитете и вполне соответствуют постмодернистской тенденции
пренебрежения базовой потребностью людей и народов в идентично-
сти (need for identity).
Русскую цивилизацию и государство создавали не «граждане
России», не «россияне», а именно русские. «Россиянин» как некий
«общечеловек» конца XX — начала XXI в., проживающий на терри-
тории РФ, — это не зрелый плод тысячелетнего национально-исто-
рического развития, а продукт постсоветской социальной инженерии
и политической пропаганды. Э. Паин осторожно назвал «российский
менталитет» всего лишь метафорой26. Но эта «метафора» не только не-
лепый симулякр, символизирующий отсутствие системно-структурной
методологии и иерархически упорядочивающего принципа рассмотре-
ния феномена менталитета в России в его сложности и многообразии.
«Российский менталитет» по своей сути есть идентификационный
проект, направленный на модификацию русского политического мен-
талитета в «правильном» направлении.

Этапы развития понятия менталитета

Изучая феномен менталитета, его содержание, структуру и функ-
ции, весьма важно учитывать не только политический, но и историче-
ский контекст. Так, анализируя историю генезиса и развития понятия
«менталитет», представляется возможным выделить в нем три основных
этапа. Первый этап — имплицитный. Он характеризуется тем, что тер-
мин «менталитет» еще не встречается в научных трудах. Исследователи
пользуются такими понятиями, как «этническое сознание», «нацио-
нальный характер», «душа народа», «духовный склад», «дух народа» и др.
Второй этап уже связан с активным введением понятия в научный
оборот и затем его широким распространением в научном сообществе,
художественной литературе, публицистике и в живом разговорном языке.
Начало третьего, нынешнего, этапа исследований феномена мен-
талитета приходится на 90-е годы ХХ в. и связано с развитием инфор-
мационной революции, радикальных политических изменений и пере-
воротов в контексте процесса глобализации.
Принципиальное значение последнего этапа состоит в том, что фе-
номен менталитета стал рассматриваться заинтересованными операто-
48
рами глобальной политики и ТНК не только как объект изучения, но
в первую очередь как объект политического управления и политической
модификации средствами информационно-психологической экспансии.

Примечания
1
Спенсер Г. Философия слога // Г. Спенсер. Собр. соч. Т. 1. СПб., 1886.
С. 77.
2
Во второй теореме о неполноте формальных систем Курт Гедель показал,
что ни одна система не может доказать свою истинность, не выходя за пределы
самой себя, т.е. базовый тезис, истинность которого не может доказать данная
теория, данный язык, может быть доказан в рамках метатеории, метаязыка. Но
эта метатеория также будет включать в свой состав ряд суждений, которые она
не может доказать своими собственными средствами. Таким образом, мы, под-
нимаясь вверх по ступеням познания, обречены вечно пребывать в простран-
стве неопределенности. Любая научная теория включает в себя ряд суждений
(утверждений), полученных ненаучным путем; это означает, что любое мышле-
ние на определенном уровне всегда аксиоматично (догматично), так как вклю-
чает в себя набор положений, принимаемых на веру.
3
Согласно этой теореме Вернера Гейзенберга, невозможно равным обра-
зом точно описать два взаимозависимых объекта микромира, например коор-
динату и импульс частицы. Если мы имеем точность в одном измерении, то она
будет потеряна в другом. Философский аналог этого принципа был сформу-
лирован в трактате Людвига Витгенштейна «О достоверности»: для того чтобы
сомневаться в чем бы то ни было, нечто должно оставаться несомненным.
4
Дубов И .Г. Феномен менталитета: психологический анализ // Вопросы
психологии. 1993. № 5. С. 20–21, 27.
5
Ракитянский Н. М. Понятия сознания и менталитета в контексте поли-
тической психологии // Вестник Московского ун-та. Сер. 12. Политические
науки. 2011. № 6. С. 90–103.
6
Семенов В. Е. Российская полиментальность и ее выражение в культуре //
Социология и общество / Тезисы I Всероссийского социологического конгрес-
са. СПб., 2000.
7
Шестопал Е. Б. Политическая психология: Учебник для студентов вузов /
Е. Б. Шестопал. 3-е изд., испр. и доп. М., 2010. С. 276.
8
Лубский Р. А. Политический менталитет: методологические проблемы
исследования. Ростов-на-Дону, 2001; Ольшанский Д. В. Основы политической
психологии. М.: Деловая книга, 2001.
9
Можаровский В. В. Психологический анализ религиозно-ментальных
оснований политики: Автореф. дисс. … канд. психол. наук. СПб.: СПбУ, 2003.
10
Юрьев А. И. Формула менталитета петербуржцев // Москва — Петербург.
Российские столицы в исторической перспективе. М.; СПб., 2003. С. 39–40, 54.
11
Догма, догмат от др.-греч. δογματίζω — учение, мнение, общее убежде-
ние, постановление, утверждение. Англ. dogma; нем. Dogma. Это положение
или мнение, принимаемое на веру за неопровержимую истину и признаваемое
бесспорным без доказательства.
12
Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М.: Академический проект, 2008. С. 149–
150, 152, 190.

49
 13
Исповедание (от греч. exomologeō — «признаю, исповедую»), т.е. безуслов-
ное признание и соблюдение принципов, аксиом, постулатов, догматов и уста-
новлений, следование им в повседневной жизни. Например: «исповедовать
строгие нравственные принципы», «исповедовать веру» и т.д.
14
Можаровский В. В. Критика догматического мышления и анализ религи-
озно-ментальных оснований политики. СПб.: ОВИЗО, 2002.
15
Кутырев В. А. Культура и технология: борьба миров. М.: Прогресс-Тра-
диция, 2001. С. 98.
16
Цит. по: Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические за-
метки // Отечественная история. 1995. № 3. С. 158–166.
17
Там же.
18
Там же.
19
Бондарев В. В. Религия в жизни президента Обамы // Проблемы нацио-
нальной стратегии. 2011. № 2. С. 156.
20
Мчедлова М. М. Место религии в социально-политическом процессе: ци-
вилизационные основания и современные тенденции: Автореф. дисс. … докт.
полит. наук. М., 2011.
21
Косов Г. В. Политическая концепция ислама: проблемы цивилизацион-
ного и политологического анализа. Ставрополь: Возрождение, 2008. С. 31.
22
Жосул Е. В. Религиозный фактор в процессах политической интеграции
и дезинтеграции в Европе: Автореф. дисс. … канд. полит. наук. М., 2008.
23
Сталинский «Красный проект» представлял собой не столько атеизм,
сколько новую религию, и он осуществлялся идеологически, по крайней
мере до 1953 г. Граждане СССР строили альтернативу капиталистическому
миру — «царство Божие» на Земле, но без Бога, которого пытались заменить
марксизмом-ленинизмом с вечным Лениным. СССР в этом смысле был идео-
кратическим, квазирелигиозным государством. Переход Н. Хрущева на позиции
западного проекта, выразившийся в лозунге «Догнать и перегнать Америку!»,
дал начало процессу встраивания России в хвост либерального проекта.
24
Делягин М. Россия в условиях глобализации // Независимая газета.
НГ-Сценарии. 2001. 11 апр.
25
Семенов В. Е. Полиментальная специфика России и российская полити-
ка // Вестник политической психологии. 2001. № 1. С. 20–23; Семенов В. Е.
Художественное творчество и полиментальность // Современные проблемы
российской ментальности / Материалы Всероссийской научно-практической
конференции / Отв. ред. В. Е. Семенов. СПб., 2005. С. 40–41.
26
Паин Э. Единый российский менталитет — это только метафора.
[Электронный ресурс]. — Ресурс доступа: http://www.epochtimes.ru/content/
view/48159/54/.

50
 Дж. Торни-Пурта

Политическая социализация подростков

в изменяющемся контексте:
международное исследование
в духе Невитта Сэнфорда*1

О снователи Международного общества политической психологии

назвали премию именем Сэнфорда, одного из своих коллег, а не
премией за исследования по прикладной политической психологии.
Потому, как я полагаю, что организация должна подтверждать свою
историю и основы, я решила узнать больше о жизни и деятельности
этого выдающегося политического психолога и построить эту статью
на том, что я узнала. Первая часть посвящена тому, кем был Невитт
Сэнфорд, и некоторым неожиданным аналогиям с нашей жизнью
и деятельностью. Затем я описываю методологию и данные, получен-
ные в недавно законченном исследовании гражданского образования,
и указываю, ссылаясь на некоторые рукописи Сэнфорда, обнаружен-
ные в процессе подготовки к публикации, как работа Сэнфорда со
взрослыми и студентами университетов соответствует исследованию
IEA в их методах и подходах [Amadeo, Torney-Purta, Lehmann, Husfeldt
& Nikolova, 2002; Torney-Purta, Lehmann, Oswald & Schulz, 2001;
Torney-Purta, Schwille & Amadeo, 1999]. Эти параллели включают ис-
пользование количественных и качественных методов, многомерных
и контекстуализированных подходов к исследованию политической
социализации подростков и исследуемых групп с крайними моделями
ответов. В конце приводятся размышления о том, что я хотела бы обсу-
дить с Невиттом Сэнфордом в его исследовании и политической соци-
ализации, если бы он был еще жив, и о путях, которыми исследование
IEA делает вклад в будущие исследования политической социализации.

Невитт Сэнфорд, сущность и традиция его работы

Невитт Сэнфорд родился в 1909 г. После получения ученых степе-
ней в Университете Виргинии и Колумбийском университете Сэнфорд
в качестве докторанта отправился в Гарвард в 1930-х годах работать над
Тематическим Апперцепциональным Тестом (ТАТ) с Генри Мюрреем.
Тут начинаются параллели с моей работой. Я отправилась в качестве

* Torney-Purta J. Adolesents’ Political Socialization in Changing Contexts: An International

Study in the Spirit of Nevitt Sanford // Political Psychology. 2004. Vol. 25. No 3.
51
студентки в Гарвард приблизительно тридцатью годами позже, также
увлеченная личностным тестированием, и попросила, чтобы меня при-
крепили к Генри Мюррею. Вместо этого я была включена в исследова-
ние задержки подкрепления, предлагая школьникам выбор между ма-
леньким пятицентовым леденцом сегодня и большим десятицентовым
леденцом на следующей неделе. Это был длинный путь от психодина-
мических и проективных тестов, и спустя год я перевелась в Чикагский
университет, где я получила степень доктора в области психологии
развития человека. Там мои интересы в области психологического те-
стирования переместились с взрослой личности на детские установ-
ки. Исследование по политической социализации было начато с со-
трудничества между психологом (Robert Hess) и политологом (David
Easton). От предложения леденцов я перешла к вопросам типа: «Как вы
думаете, беспокоится ли президент о том, что думают люди вроде тебя
и твоей семьи?». В результате я написала в соавторстве книгу «Разви-
тие политических установок у детей» [Hess & Torney, 1976]. В течение
двух лет после получения степени доктора психологии я начала первое
исследование гражданского образования в девяти западноевропейских
странах, проводимое IEA (Международная ассоциация оценки совер-
шенствования образовательных достижений) [Torney, Oppenheim &
Farnen, 1975]. Сейчас, в конце моей карьеры, у меня есть возможность
руководить исследованием в той же самой сфере и проблематике, где
аккумулируется опыт моей деятельности.
Что значит, что гражданское образовательное исследование сдела-
но в духе работы Сэнфорда? В ранние годы своей карьеры он участво-
вал в большом исследовании «Авторитарная личность» (1950); у него
было двое немецких коллег — Теодор Адорно и Элсе Френкель-Брун-
свик, которые бежали от нацизма в Университет Калифорнии в Берк-
ли. Некоторые воспоминания Сэнфорда об Адорно дают перспективу.
В 1986 г. Сэнфорд писал: «Мы не видели, как наши количественные
и клинические методы (в книге) могут подтвердить некоторые большие
теории Франкфуртской школы... [однако], Адорно был самым стиму-
лирующим интеллектуальным спутником... Он был очень полезен,
когда приходилось придумывать вопросы для шкалы F 1 » [p. 211].
Исследование по гражданскому образованию, только что закончен-
ное, было основано на сотрудничестве между Университетом Гумболь-
да в Берлине и Университетом Мериленда. Мы также нашли членов от-
борочной Комиссии по выработке регламента IEA из Польши, Греции
и Италии, которые внесли вклад в разработку вопросов для шкалы F.
Другая параллель с Сэнфордом относится к финансированию. Сэн-
форд отмечал, что грант в 500 долларов лежал в основе «Авторитарной
1
F-scale, или шкала фашизма, — психологический инструмент, предложенный
аторами «Авторитарной личности» для измерения уровня авторитарности.
52
личности». Он также комментировал, как редко обществоведы стар-
шего поколения успешно сотрудничали в течение пяти лет. Здесь па-
раллели продолжаются. Они касаются наших относительно скромных
финансов для этого исследования (собранных вместе из различных
фондов) и наших тесных профессиональных контактов (поддержива-
емых девять лет электронными коммуникациями через по меньшей
мере 12 часовых поясов). И наконец, это руководство Сэнфордом Дана
Левинсона (соавтор «Авторитарной личности»), который позднее воз-
главит исследование жизни взрослых. Здесь также существует соот-
ветствие, потому что IEA-группа взяла на себя обязательство включать
в исследование молодых ученых из разных стран.
Сэнфорд был назначен профессором психологии в Университет
Калифорнии в Беркли в 1940 г., но университет уволил его и 11 дру-
гих членов факультета в 1950 г. в эпоху маккартизма за отказ подписать
присягу на верность. Оглядываясь назад в 1986 г., он писал: «“Время
присяги” научило меня, что то, что сотрудники университета факти-
чески делали согласно присяге, было далеко от сущности их личных
склонностей; экономические, социальные и культурные факторы
в современной ситуации были часто решающими причинами» [p. 212].
Это сформировало его взгляды в политической психологии. Он
был реабилитирован Верховным судом Калифорнии в 1959 г. и в 1968 г.
основал Институт Райта, цель которого заключалась в междисципли-
нарном исследовании социальных проблем.
«Авторитарная личность», хотя ее и критиковали, была тем не ме-
нее ключевым моментом раннего этапа развития политической пси-
хологии. Подход к изучению политических установок и убеждений,
который Салливан и его коллеги ассоциируют с 70-ми годами [Hess &
Torney, 1967], и исследование ментальных схем в решении подростка-
ми политических проблем в 1980-х годах [Torney-Purta, 1994] помогали
в формулировке целей IEA-исследования, которое имело дело с более
широким диапазоном знаний и познавательных возможностей, уста-
новок, убеждений или понятий, и действий или практик, а не концен-
трировалось на одном из них.
Хотя четкое разграничение между качественным и количествен-
ным исследованием не вызывало особых споров между Сэнфордом
и его коллегами 50 лет назад, его исследование является образцом их
сочетания, хотя и делает особый акцент на клинических интервью
и индивидуальных кейс-стадиз. Первая фаза недавнего IEA-исследова-
ния состояла из серии качественных, структурированных кейс-стадиз,
проводимых учеными, специализирующимися в области социальных
наук, и преподавателями каждой страны. Кроме того, оно было допол-
нено несколькими фокус-группами и интернет-конференциями, что-
бы дополнить исследование международными данными по учащимся.
53
Эта фаза была также процессом совместного построения инструмен-
тария, что необычно для подобных исследований. Итогом стала книга
Гражданское образование: 24 национальных кейс-стадиз в рамках проек-
та IEA по гражданскому образованию [Torney-Purta et al., 1999].
Не существует такой вещи, как политическое мышление, вне кон-
текста. Следовательно, 29 национальных координаторов исследования
сделали отчеты об ожиданиях в отношении гражданских знаний, уста-
новок и поведения, каждый по своей стране, и эти отчеты стали осно-
вой для построения тестов и интерпретации результатов. Как Сэнфорд
строил свою работу вокруг проблемы социального изменения, так
и для IEA-группы стимулом к работе — особенно, когда исследование
стартовало в начале 1990-х, — стали коллапс коммунизма и создание
новых демократий, чьи лидеры и преподаватели нуждались в изучении
изменений в гражданском образовании. В конце XX в. и в признанных
демократиях росла озабоченность в связи с падением интереса к пуб-
личным занятиям и участию, особенно среди молодых людей. Однако
эта проблема не новая для нашего времени. Сэнфорд (1967) нарисовал
картину 1960-х годов, довольно отличную от той, которая ассоциирует-
ся со студенческим активизмом в Калифорнии.
В перечне из 14 пунктов, предложенном студентам Стэнфордско-
го университета в середине 1960-х, который включал в себя «участие
в деятельности, направленной на национальное и международное улуч-
шение», «участие как гражданина в деятельности своего сообщества»
и «помощь людям», ни один из этих трех пунктов не был поставлен
выше третьего места более чем 11% студентов. Даже движение за сво-
боду слова в Беркли (в течение этого периода) привлекло лишь мень-
шинство студенческой общины. В IEA-исследовании нередко одни
и те же координаторы участвовали в количественных и качественных
фазах исследования. Более того, мы получили оригинальные вопросы
и предложения для пересмотра через несколько лет от преподавателей
из многих стран. Это обязательство усилило кросс-национальный по
своей сути характер исследования и прояснило позиции, важные во
многих районах мира.

Ценность перспектив респондентов для опросов

Ключевые категории IEA-исследования сфокусированы на инди-
виде и включении психологических процессов в социальный контекст
или ситуацию. Исследование использовало модель «восьмиугольни-
ка», а также социокультурную теорию и концепцию ситуативного по-
знания, в частности работы Лейва и Венгера (1991) о повседневных
практических сообществах. Недавнее внимательное прочтение работы
Сэнфорда обнаружило следующую цитату 30-летней давности, которая
54
могла быть написана о проекте IEA: «Взгляды людей и их самоощу-
щения в окружающей среде могут различаться» [Sanford, 1970, p. 10].
В начале 1980-х он жестко критиковал экспериментальных социальных
психологов за фрагментирование целостных личностей, которых они
исследовали, и рекомендовал им постараться понять, как исследуемые
ими люди видят свою окружающую среду [Sanford, 1982]. IEA-иссле-
дование основано на полученных от респондентов ответах о том, как
они воспринимают свои класс и школу, так же как и на результатах бе-
сед с их семьей и друзьями, дополняя (где было возможно) эти данные
подтверждающей информацией от учителей и других студентов, но мы
нигде не допускали, что только учитель или группа студентов имеют
правильные мнения.
Во второй фазе (количественной статистической части) исследо-
вания, использующей тест и опрос, в центре внимания были ответы
и восприятие студентов. Два вопросника с несколькими вариантами
выбора, каждый их которых состоял из 40 пунктов, были преобразо-
ваны в общий опросник из 180 пунктов. Один тест был для 14-летних;
другой, содержащий некоторые такие же пункты, для 17–19-летних.
Следуя предложениям 30 координаторов национальных исследований,
эти 40-минутные инструменты концентрировались на понимании уча-
щимися демократических идей и принципов, так же как умений ин-
терпретировать политическую информацию, такую как карикатуры
и газетные статьи. Не было включено ни одного пункта, специфиче-
ского для какой-либо одной национальной структуры правления. Вто-
рой инструмент продолжительностью в один учебный час состоял из
замеров их представлений о демократии и гражданстве и измерял уста-
новки (многие из них были получены из такого источника, как Глав-
ное социальное обследование) на политическое участие или практику.
11-членная IRT (item response theory-based) шкала знаний и установок
имеет сильное психометрическое сходство в разных странах. Данные
и результаты по инструментам, описанные в этом разделе, в двух томах.
Первый, Гражданство и образование в 28 странах: гражданское образо-
вание и политическая вовлеченность в 14 лет, был опубликован в марте
2001 г. [Torney-Purta et al., 2001]. Он обобщает данные опроса 90 000
студентов в 1999 г. в 28 странах: Австралии, Бельгии, Болгарии, Чили,
Колумбии, Кипре, Греции, Дании, Англии, Чехии, Эстонии, Финлян-
дии, Германии, Гонконге, Венгрии, Италии, Латвии, Литве, Норвегии,
Польше, Португалии, Румынии, Российской Федерации, Словакии,
Словении, Швеции, Швейцарии и Соединенных Штатах.
Второй книгой, опубликованной в июле 2002 г., была Гражданское
образование и вовлеченность: IEA-исследование студентов высшей школы
[Amadeo et al., 2002]. Она обобщает данные опроса 50 тыс. 16–19-лет-
них, исследованных в 2000 г. в 16 странах: Чили, Колумбии, Кипре,
55
Чехии, Дании, Эстонии, Гонконге, Израиле, Латвии, Норвегии, Поль-
ше, Португалии, Российской Федерации, Словении, Швеции и Швей-
царии. Обе книги обобщают репрезентативные данные по каждой из
стран, значимых с общенациональной точки зрения образцов школ,
и описывают примеры по случайно отобранным классам тех же школ.
Собрано огромное количество данных для анализа между и внутри
стран. Основные данные по 14-летним и 16–19-летним были опубли-
кованы для вторичного анализа [Lehmann, 2004].
Многое в недавней работе IEA созвучно размышлениям Сэнфорда.
Он, конечно, интересовался «демократической личностью». Он пола-
гал, что для преодоления авторитаризма и достижения независимости
мышления «учащиеся должны иметь знания, чтобы противостоять до-
гме; иметь опыт критичного мышления; и, наконец, иметь самоуваже-
ние и уверенность, что дает возможность противостоять давлению как
со стороны власти, так и со стороны ближайшей социальной группы»
[Sanford, 1968, p. 865].
Аналогичным образом исследование IEA в начале 1990-х годов
было построено на использовании расширенной концепции гра-
жданской вовлеченности, соответствующей демократии. Независи-
мые от каких-либо прямых влияний работы Сэнфорда IEA-иссле-
дователи пришли к списку элементов, достаточно похожему на эту
недавно найденную цитату. Инструмент исследования включал мно-
жественные методы и критерии гражданской вовлеченности. Этот
подход противостоит многим программам, которые стремятся возро-
дить гражданское чувство в молодых людях, опираясь на институты
(школы или молодежные организации), но фокусируются на одном
результате. Некоторые разработчики программ обеспокоены неве-
жеством молодых людей и поэтому стремятся повысить их знания
о правительственных структурах. Другие мотивированы уменьшени-
ем числа молодых граждан, которые не участвуют в выборах, и они
стремятся повысить их явку (иногда не учитывая тот факт, интересу-
ется ли избиратель конкретным кандидатом или проблемой). Все еще
есть люди, обеспокоенные снижением членства в гражданских обще-
ственных организациях, которые добиваются увеличения готовности
молодых стать добровольцами. Нередко та или иная группа выдвигает
одно из определений проблемы, исключая другие (или их комплекс).
Одной из главных идей исследования IEA было то, что существует
множество типов гражданской вовлеченности. Они, конечно, вклю-
чают знания, но также предполагают психологическую вовлеченность
(чувство уверенности в том, что от твоего участия в группе что-то за-
висит) или готовность ненасильственно протестовать против неспра-
ведливости. Это делает задачу усиления гражданской вовлеченности
более сложной, но в то же время более реалистичной.
56
 Если мы посмотрим на пункты, по которым было найдено значи-
тельное совпадение среди респондентов, то становится ясно, что про-
филь убеждений молодых людей о гражданской деятельности меняется.
Хотя молодые люди верят, что граждане должны повиноваться закону
и голосовать, другая конвенциональная политическая активность, та-
кая как членство в политической партии или участие в политических
дискуссиях во взрослом возрасте, воспринимается не так хорошо. Вза-
мен молодые люди выбирают деятельность по защите прав человека,
защите окружающей среды и муниципальную активность.
Удивительны различия по странам в шкалах IEA, которые противо-
стоят общепринятым взглядам взрослых (голосование или вступление
в партии) с неконвенциональными взглядами (активностью в право-
защитных, экологических и местных движениях). По данным шкалам
посткоммунистические общества показывают смешанную картину;
некоторые из них (например, Польша и Литва) были выше средних
международных значений, а другие (например, Греция и Эстония)
были ниже их. Вообще говоря, страны, где студенты были склонны
разделять ценности социальных движений, сосредоточены в Южной
Европе (Кипр, Греция, Италия и Португалия) и обеих Америках (Чили,
Колумбия и Соединенные Штаты). Страны, где учащиеся показывали
относительно низкие уровни поддержки этих видов активности, нахо-
дятся на севере Западной Европы (все Скандинавские страны, Англия,
Германия и Бельгия), а также Австралия. Швеция стоит особняком как
страна, в которой учащиеся принимают активное участие в пределах
школы, но этот интерес не переносится на политическую среду за пре-
делами школы.
Результаты в Соединенных Штатах также показали особую модель
участия: учащиеся чаще, чем в какой-либо другой стране, говорят, что
они уже имеют опыт добровольного участия в каких-либо обществен-
ных акциях, но при этом они реже, чем в других странах, регулярно чи-
тают международные новости в газетах.

Необходимость исследования
младших подростков
Вопрос об уместности исследования политической социализации
подростков обсуждается среди политологов и психологов по меньшей
мере 35 лет. Сэнфорд также высказался по этому вопросу: «Взрослые
определенно не меняются так быстро, как дети, потому что обладают
большим поведенческим репертуаром. Если перед ними не стоит выбор,
они отреагируют так, как делали это в прошлом» [Sanford, 1968, p. 860].
Он продолжал отмечать, что подростковый возраст — это время,
особенно богатое возможностями изменения. Одним из источников
57
междисциплинарного непонимания служит то, что для большинства
психологов несомненно, что все происходящее после 12 лет не имеет
особого значения, тогда как политологи убеждены в том, что не так уж
и важно все, что происходит до 18 лет. Возможно, здесь кое-что меня-
ется. Коновер и Сиринг (2002) обнаружили интерес к формированию
граждан, примиряющий противников среди политических философов
и бихевиористски ориентированных политологов, исследующих осо-
бенности разных возрастных групп. Салливан, Ран и Рандольф (2002)
в той же книге поддержали исследование подростков: «Политологи
часто высказывают мнение, что поскольку между моделями политиче-
ского мышления и поведения детей и подростков нет прямой зависи-
мости с поведением взрослых, то исследование политической социа-
лизации бессмысленно. Мы думаем, что это чрезвычайно узкая точка
зрения. Возрастная психология соединяют структуру и содержание,
мысль и действие, которые предшествуют настоящему... Понимание
настоящего не может быть отделено от понимания прошлого и для
личностей, и для социальных и политических масс» [р. 33].
Кто-то может надеяться, что обнародование данных IEA-исследо-
вания для анализа обществоведами во всем мире может возродить но-
вый интерес к исследованию политической социализации подростков
и очертить роль школы более ясно. [В качестве первого шага в этом на-
правлении см.: Torney-Purta, 2002.]
Практические ограничения привели к тому, что в рамках IEA-
исследования акцент делали на изучении скорее 14-летних, а не бо-
лее старших подростков. Обязательное образование заканчивается
в 15 лет в некоторых странах-участницах, что ограничило возраст ре-
спондентов. Оглядываясь назад после завершения основного анализа,
мы убедились, что исследование этой возрастной группы оказалось
уместным. Важным выводом IEA-исследования было то, что в 14 лет
многие молодые люди уже принадлежат к той политической культуре,
которую они разделяют со взрослыми [Torney-Purta, 2002]. Это лучше
всего иллюстрируется двумя шкалами, которые похожи на те, которые
часто используются со взрослыми: доверие к социальным институтам
и убеждение, что правительство должно брать ответственность, когда
оно вмешивается в экономические вопросы. Отличия между страна-
ми, где исследовали 14-летних, почти идентичны тем, которые были
зафиксированы среди взрослых во Всемирном ценностном обследо-
вании (World Values Survey) [Inglehart, 1997]. Например, респонденты
IEA в новых демократических странах, включая посткоммунистиче-
ские, показали низкий уровень политического доверия; напротив,
Дания, Норвегия и Швейцария оказались на пике распределения. По
другой шкале 14-летние в Соединенных Штатах менее, чем в других
27 странах, верили, что правительство должно нести ответственность
58
за регулирование экономики или обеспечение скромного стандарта
жизни для безработных. Странами, отмеченными высоко по той шка-
ле, были Болгария и Российская Федерация. Эти восьми-, девяти-
классники усвоили политические взгляды о доверии к правительству
и степени, в которой правительство должно регулировать экономику,
которые соответствуют представителям поколения их родителей.
Второй интересный аспект данных исследования — это различия,
наблюдаемые между средними показателями 14-, 17- и 19-летних уча-
щихся. Во всех 15 странах, где проводилось исследование этих двух
возрастных групп, уровень знаний у старших был выше, чем у млад-
ших учащихся, на 1/3 стандартного отклонения в тесте в каждый год,
также менее доверяя правительству [Amadeo et al., 2002; Torney-Purta
& Amadeo, 2003]. Мы не заметили бы этих различий и могли потер-
петь неудачу в понимании важной роли первых и последних лет под-
росткового возраста в процессе политической социализации, если бы
тестировали только старших школьников.
Другая часть доказательства заключается в том, что одна из наи-
более рано формирующихся идентичностей — пол — уже влияет на
политическую активность в 14 лет [Torney-Purta, 2001]. Наиболее по-
разительное гендерное различие наблюдалось по шкале Поддержки
политических прав женщин (Support for Women’s Political Rights Scale),
различие близко полному стандартному отклонению в некоторых стра-
нах, женщины во всех странах склонны чаще поддерживать эти права,
чем мужчины в каждой стране. Женщины также были более склонны
поддержать права иммигрантов, чаще собирают деньги для социальных
целей и реже проявляют большой интерес к политике и чаще выбирают
такую форму протеста, как блокирование дорог. Эти гендерные разли-
чия были по большому счету одинаковыми среди младших и старших
подростков [Amadeo et al., 2002].

Улучшение социализирующей среды

Очень важной частью IEA-исследования, помимо страновых раз-
личий, было изучение влияний, важных внутри каждой страны. У Сэн-
форда (1970) был схожий интерес: «Большинство социальных научных
проблем... должны касаться общих вопросов: как организовать среду,
институты или социальное окружение таким образом, чтобы способст-
вовать развитию всех людей, которых это затрагивает» [р. 14]. Действи-
тельно, Сэнфорд (1968) рассматривал многие стороны образовательной
среды (колледжа) — учебный план, методики обучения, организацию от-
ношений учитель—ученик и внеучебную деятельность, задаваясь вопро-
сом, как каждый из них влияет. Ученые IEA-исследования независимо
достигли этого же направления для анализа и провели базовый предска-

59
зывающий /прогнозирующий анализ [Amadeo et al., 2002; Torney-Purta
et al., 2001] и многоуровневый анализ [Torney-Purta & Stapleton, 2002].
Данные, полученные в обоих типах анализа, указывают на важность
выделения в содержании учебного плана высоких образовательных ожи-
даний, атмосферу в классе, которая побуждает учеников к активному
выражению своих мнений, такой тип школьного климата, который по-
зволяет им чувствовать свою силу, просмотр телевизионных новостей
и чтение газет, обсуждение политики с родителями как путь повышения
знаний о гражданских делах и способ повышения уровня голосования.
Демографические переменные, которые позитивно влияют на знания
и вероятность голосования, являются образовательным фоном дома
и присущи чаще коренному жителю (скорее, чем иммигранту).
Более пристальное рассмотрение различных видов участия показало
различные модели корреляции. Например, некоторые недавние иссле-
дования показали, что предполагаемая вероятность участия респонден-
та, когда он вырастет, в общественной работе по-разному коррелирует
с другими формами участия (такими, как голосование). Действительно,
менее знающие ученики собираются участвовать в своих общинах, в то
время как более хорошо осведомленные ученики планируют голосовать
и искать информацию о кандидатах. Напротив, интерес к политическим
вопросам показывает малое влияние на волонтерство, но коррелирует со
вступлением в политическую партию и некоторой степенью потенци-
ального голосования [Torney-Purta & Richardson, в прессе].
Эти выводы о школьном и семейном влиянии перекликаются с вы-
водами Сэнфорда (1967), сделанными в исследовании студентов коллед-
жа около четырех десятилетий раньше: «Хотя курс политологии может
разбудить критический дух... однако он чаще воспринимается как пред-
мет, по которому надо сдать экзамены, чем то, что влияет на выбор жиз-
ненного пути. Для того чтобы укрепить социальную ответственность...
надо заботиться не только об учебном плане, но и о ценностях, в соответ-
ствии скоторыми мы живем, и о примерах, которые подаем».
Конечно, это справедливо и для учеников, недавно исследованных
IEA, особенно в отношении роли класса и школы как моделей демо-
кратии.
Понятие политической эффективности красной нитью проходит
через большую часть политико-психологической литературы. Уверен-
ность в том, что твое участие может что-то изменить в социальной сре-
де, разновидность само- и коллективной эффективности явно важна.
Сэнфорд суммировал свою работу в том же ключе:
«Раз студент разбужен социальными и политическими вопроса-
ми, он нуждается не только в поддержке сочувствующей группы, но
и в уверенности в своем собственном мышлении, в своих суждениях
и умении принимать решения — уверенность рождается только из пра-
60
ктики. Вместо того чтобы стараться избегать противоречивых вопро-
сов... (мы должны) продвигать их анализ» [Sanford, 1967, p. 28].
И в другой статье он отмечал, что роль учителей состоит в том, что-
бы сохранить трудные укрепившиеся реакции в интересах развития
[Sanford, 1968]. Эти замечания чрезвычайно уместны для понимания
результатов IEA-теста и обзорного исследования.

Исследование групп
с крайними установками
Финальной точкой связи с Сэнфордом, открытой в недавнем про-
смотре его работ, был его интерес в продвижении за рамки центральной
тенденции к рассмотрению крайних, даже если они были невелики:
«Когда мы смотрим тенденцию, существует значительное количество
людей, которые не идут в ногу с большинством» [1986, р. 213]. Даль-
нейшее исследование авторитарной личности было построено на пред-
положении, что, даже если кто-то ожидал найти только маленькую
группу людей с фашистскими установками в Соединенных Штатах
в конце 1940-х и начале 1950-х годов, все равно имело смысл создавать
шкалу F, чтобы выявить средние. Ведь интерес представляют не только
величины, но и то, как много американцев имеют высокие показатели
по шкале фашизма.
Это соответствует направлению нашего исследования. В среднем
молодые люди имеют положительные установки по отношению к им-
мигрантам [Torney-Purta et al., 2001]. В Германии и Швейцарии эти уста-
новки менее позитивные, чем в других странах, но даже в этих двух стра-
нах большинство учащихся выражают готовность гарантировать права
на образование и даже голосовать за иммигрантов. Однако маленькие
группы студентов с очень негативными установками также должны быть
интересны. Даже очень маленькая группа с такими взглядами может
иметь влияние, если ее члены превращают эти установки в действия.
Чтобы исследовать эту проблему, мы выделили в Соединенных
Штатах и Германии контрастные группы, состоящие из учащихся со
значением установки в 1,5 раза ниже стандарта отклонения по пара-
метру средних значений поддержки прав иммигрантов, и сравнили их
с учащимися, у которых были средние или ниже средних значения по
этой шкале. Ученики в группе с негативными установками были ре-
шительно не согласны с разными пунктами о правах иммигрантов,
тогда как в другой группе были согласны или решительно согласны.
Эти группы с негативными и от средних до позитивных установка-
ми (соответственно) были подвергнуты сравнению с помощью серии
других вопросов инструментария. Было интересно выявить пункты,
по которым они различались. В исследовании повиновение закону
61
трактовалось как признак хорошего гражданина, что соответствова-
ло ответам подавляющего большинства школьников в большинстве
стран, но среди тех, у кого были высокие негативные значения уста-
новок в отношении иммигрантов, около 25% студентов считают, что
«для граждан не важно подчиняться закону». Только около 2% учени-
ков с положительными установками по отношению к иммигрантам
поддерживают это мнение. Далее, и в Соединенных Штатах, и в Гер-
мании соответственно школьники с положительными установками
по отношению к иммигрантам относятся к тем, у кого негативные
установки в соотношении два к трем, и полагают, что для демократии
было бы хорошо, если бы были запрещены критика в адрес прави-
тельства и мирные акции протеста.
В перспективе важно то, что в Германии пропорционально боль-
ше учащихся с высоко негативными установками по отношению к им-
мигрантам, но общая картина установок в США не менее проблемна.
Более обширное исследование крайних групп среди респондентов IEA
является частью будущего запланированного анализа.

Выводы и воображаемый разговор

с Невиттом Сэнфордом
Неожиданная перекличка с работами Сэнфорда в IEA-исследова-
нии побудила рассмотреть три повторяющиеся проблемы, сводящие-
ся к вопросу: если бы Невитт Сэнфорд был еще жив, что бы я хотела
обсудить с ним? Во-первых, я бы искала уточнения его замечания, что
психологи «превратили сущностные проблемы в методологические»
[Sanford, 1986, р. 213]. В текущем контексте политологи часто относят-
ся невнимательно к методологическим и измерительным проблемам
и хотят «добраться до сути». Действительно, уровень исследования
политических знаний у взрослых в большинстве обследований был
довольно низким, психометрически низкого качества или концентри-
руется на таком лакомом куске, как знания о политических личностях
и проблемах. Однако забота о результатах и методе не должна противо-
речить друг другу. Обсуждение результатов исследования может быть
на более высоком уровне, если постараться создать инструментарий
или прийти к согласию относительно аналитической модели. Это осо-
бенно справедливо, когда имеешь дело с учеными-гуманитариями из
разных культур, где высказывания и смыслы могут различаться.
Во-вторых, я бы спросила Сэнфорда, что делать с комплексом проб-
лем в междисциплинарном сотрудничестве, которое, кажется, изме-
нилось очень мало в последние несколько десятилетий. Он замечал,
описывая находки Института Райта, что «ни один традиционный уни-
верситет, вероятно, не предоставит возможность вести исследование,
62
основанное на проблемах» [Sanford, цитировал в Кэноне, 1986]. Как он
мог бы прокомментировать текущую ситуацию, когда лишь несколько
сфер деятельности ученых, работающих в области социальных наук,
продвинулись к междисциплинарности.
В-третьих, одной из самых поразительных вещей для читателя его
работ, вероятно, будет неистовство, с которым Сэнфорд одобряет дея-
тельностное исследование, которое он стал называть «исследователь-
ским действием». Почему после нескольких десятилетий существует
такая низкая активность (или исследовательская активность, или ак-
тивное исследование) по осуществлению активности, поддерживаемой
сильной эмпирической доказательностью? Это включает обсуждение
противоречивых проблем, бросающих вызов школьникам, которые
осознают сложность подходов и выводов скорее, чем дают их узкую
трактовку. Это делает информацию об обществе осмысленной для уче-
ников и помогает им соединять гражданскую позицию с собственной
личностью и практической деятельностью.
Некоторые аспекты IEA Гражданского образовательного исследо-
вания расширяют перспективы обычного в эпоху, когда Сэнфорд про-
водил свое исследование. Новые методы коммуникации и понимание
того, что исследование социализации, проводимое в демократических
странах, должно быть связано с теорией демократии и стимулиро-
вать более обширное сотрудничество в планировании исследований
и интерпретации результатов. Кросс-культурная психология должна
способствовать развитию новых направлений методологии в таких
сферах, как децентрированный или распространенный тест развития.
Психологи, занимающиеся развитием, должны стать более частыми
партнерами в политической психологии. Они внесли в исследования
теоретические концепции, которые концентрируются на ежедневной
практике молодых людей и на путях, которыми они внедряются в раз-
личные контексты. Новая волна исследования политической социали-
зации может находиться на пороге создания.

Библиография
Adorno T. W., Frenkel-Brunswik E., Levinson D., & Sanford N. The authoritarian
personality. N.Y.: Harper and Row, 1950.
Amadeo J., Torney-Purta J., Lehmann R., Husfeldt V., Nikolova R. Civic knowledge
and engagement: An IEA study of upper secondary students. Amsterdam: International
Association for the Evaluation of Educational Achievement. 2002.
Canon H. Nevitt Sanford: Gentle prophet, Jeffersonian rebel // Journal of
Counseling and Development. 1988. 66. P. 451–457.
Conover P., Searing D. Defining political psychology // J. Kuklinski (ed.). Thinking
about political psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 89–114.
Hess R., Torney J. The development of political attitudes in children. Chicago:
Aldine, 1967.

63
 Inglehart R. Modernization and postmodernization: Cultural, economic and
political changes in 43 societies. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997.
Lave J., Wenger E. Situated learning: Legitimate peripheral participation.
Cambridge: Cambridge University Press, 1991; Lehmann R. Data release for the IEA
Civic Education Study. Retrieved 20 March 2004. URL: http://www.wam.umd.
edu/~iea.
Sanford N. The development of social responsibility // American Journal of
Orthopsychiatry. 1967. 37. P. 22–29.
Sanford N. Education for individual development // American Journal of
Orthopsychiatry. 1968. 38. P. 858–868.
Sanford N. Research with students as action and education // American
Psychologist. 1969. 24. P. 544–546.
Sanford N. Whatever happened to action research? // Journal of Social Issues.
1970. 26 (4). P. 3–23.
Sanford N. Social psychology: Its place in personology // American Psychologist.
1982. 37. P. 896–903.
Sanford N. A personal account of the study of authoritarianism // Journal of
Social Issues. 1986. 42. P. 209–214.
Sullivan J., Rahn W., Rudolph T. The contours of political psychology: Situating
research on political information processing // J. Kuklinski (ed.). Thinking about
political psychology. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 23–47.
Torney J., Oppenheim A., Farnen R. Civic education in ten countries: An empirical
study. N.Y.: Wiley, 1975.
Torney-Purta J. Dimensions of adolescents’ reasoning about political and historical
issues: Ontological switches, developmental processes, and situated learning // M.
Carretero & J. Voss (eds). Cognitive and instructional processes in history and the
social sciences. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1994. P. 103–121.
Torney-Purta J. The school’s role in developing civic engagement: A study of
adolescents in twenty-eight countries // Applied Developmental Science. 2002. 6.
P. 202–212.
Torney-Purta J., Amadeo J. A cross-national analysis of political and civic
involvement among adolescents // PS: Political Science and Politics. 2003. 36.
P. 269–274.
Torney-Purta J., Lehmann R., Oswald H., Schulz W. Citizenship and education in
twenty-eight countries: Civic knowledge and engagement at age fourteen. Amsterdam:
International Association for the Evaluation of Educational Achievement, 2001.
Torney-Purta J., Richardson W. Anticipated political engagement among
adolescents in Australia, England, Norway and the United States // J. Demaine (ed.).
Citizenship and political education today. L.: Palgrave, (in press).
Torney-Purta J., Schwille J., Amadeo J. Civic education across countries: Twenty-
four national case studies from the IEA Civic Education Project. Amsterdam:
International Association for the Evaluation of Educational Achievement, 1999.
Torney-Purta J., Stapleton L. Multilevel structural equation models for school
factors predicting civic knowledge and likelihood of voting in three countries.
Unpublished manuscript, University of Maryland, 2002.
Перевод А. В. Селезневой

64
 МЕТОДОЛОГИЯ

2 ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ

65
 Н. М. Ракитянский

Построение портрета*1

П остроение психологического портрета — одна из наиболее слож-

ных и деликатных задач в психодиагностике российских поли-
тических деятелей. Она предполагает создание целостной картины их
личности, достаточно полное раскрытие наиболее значимых аспектов
жизнедеятельности и соразмерное соединение их в единую картину —
психологический портрет.
<…> Трудность решения сформулированной задачи во многом объ-
ясняется отсутствием в необходимой мере операционализированных
общепсихологических и дифференциально-психологических теорий.
Без точных теоретических ориентиров построение портрета каждый
раз происходит как бы «на ощупь», по наитию.
В итоге психологические портреты, составляемые в результате пси-
ходиагностических исследований, отличаются определенной фрагмен-
тарностью, так как результаты, полученные с помощью разных мето-
дов, оказываются мало связаны между собой и, как следствие, с общей
картиной личности. Более того, зачастую отдельные важные аспекты
вообще ускользают от внимания исследователя, и такая неполнота
диагностической информации наносит ущерб адекватности делаемых
с ее помощью выводов.
Другой проблемой, связанной с построением психологическо-
го портрета на базе психодиагностических данных, может являться
их абсолютизация вследствие переоценки валидности используемых
методик. В итоге исследователь рискует получить неправильные ре-
зультаты со всеми вытекающими из этого последствиями. Иногда это
проявляется в виде «парадоксов», когда две методики, направленные
на измерение близких особенностей, дают несовпадающие или даже
противоположные результаты. Причины таких «парадоксов» могут
быть разные, но наиболее распространенная — невалидность одного из
результатов. Приписывание получаемым результатам статуса истины
в психодиагностике недопустимо.
Фактически процесс построения психологического портрета дол-
жен сводиться к постоянному выдвижению диагностических гипотез,
которые необходимо проверять всеми доступными методами. Пользу-
ясь языком сравнения, можно сказать, что портрет политика должен
сначала рисоваться не «красками», а «карандашом», что позволяет сти-

*
Ракитянский Н. М. Портретология власти: Теория и методология психологическо-
го портретирования личности политика. М.: Наука, 2004. С. 189–202.

66
рать некоторые черты, заменяя их другими по мере прорисовки задан-
ного образа1.
Продолжая «карандашную» аналогию, необходимо выделить в каче-
стве первого этапа построения психологического портрета политическо-
го лидера создание первичного «наброска», общего каркаса, схемы. Они
задают психологу первичную ориентировку, подлежащую затем раскры-
тию и уточнению, углублению, «фокусировке», которые в итоге позво-
лят перейти от «карандашного наброска» к «портрету в красках». Этот
набросок включает в себя наиболее важные и устойчивые особенности,
конституирующие психологическую структуру изучаемого политика.
Естественно, в научном лексиконе этим особенностям соответствуют
наиболее обобщенные, абстрактные понятия, такие как «психологиче-
ская структура личности», «сознание», «индивидуальный стиль деятель-
ности» и т.п. Методики изучения этих особенностей стали называться
универсальными, так как они используются для получения первичной
информации при решении самых разных практических задач.
В построении психологического портрета обычно выделяется два
типа универсальных психодиагностических подходов, по-разному рас-
крывающих образы политических деятелей. Первый тип направлен
на измерение степени выраженности соответствующих особенностей,
например, личностных черт, — так называемые измерительные мето-
дики. При этом предполагается, что сам выбор черт является универ-
сальным, а межличностные различия связаны только с различиями
в степени выраженности той или иной черты. Эти методики позволяют
выявить у политика так называемые акцентированные черты, но, как
правило, не дают информации о природе этих черт: являются ли они
устойчивыми, организмическими, приобретенными стилевыми, лич-
ностно-мотивационными (возведенные в ранг основ Я-концепции)
или преходящими реактивными состояниями2.
Второй тип — это описательные методики. Они основаны на другом
понимании содержания психических особенностей. Предполагается,
что психическая особенность характеризуется не степенью выражен-
ности, а наличием в ее содержании более конкретных проявлений. Так,
при первом подходе деятельность можно охарактеризовать ее широтой,
насыщенностью, уровнем внутренней или внешней направленности.
При втором подходе одной из характеристик деятельности политика
выступает репертуар составляющих ее действий, другой характеристи-
кой — выбор средств для ее осуществления, третьей — обстоятельства
ее протекания и т.п.
Если при первом подходе эмоциональная жизнь может характери-
зоваться уровнями ее интенсивности, насыщенности и разнообразия,
то при втором — характеристиками являются значимые темы, ситуа-
ции, в связи с которыми переживаются те или иные эмоции, и т.п.
67
 При переходе от «наброска» общей «каркасной» схемы к более
«красочному» портрету измерительные и описательные методики до-
полняют друг друга, постепенно формируя общую картину личности.
После предварительной количественной оценки формальных характе-
ристик представляется целесообразным более предметно раскрывать
содержание тех характеристик, для которых количественные оценки
оказались выходящими за пределы условных норм или по каким-то
другим причинам представляющими интерес в контексте общей задачи
построения портрета.
Создавая психологический портрет, целесообразно учитывать вре-
менной масштаб проводимой работы, т.е. необходимо отдавать себе от-
чет в том, стоит ли задача создать портрет политика в данный момент
времени или же речь идет о портрете этого человека «вообще». В зави-
симости от ответа на этот вопрос портрет будет включать либо относи-
тельно устойчивые, стабильные, либо изменчивые, менее стабильные
характеристики состояний.
Важный вопрос, который представляется необходимым постоян-
но иметь в виду при включении в портрет тех или иных психологиче-
ских особенностей, — являются ли эти особенности специфичными
для каких-либо конкретных ситуаций, а если и являются, то для каких
именно, или же эти особенности имеют кросс-ситуационный характер
и проявляются в самых разных ситуациях. То есть надо связать психи-
ческие свойства человека с политической ситуацией его жизнедеятель-
ности, во-первых, и с его стратегией поведения в ситуации обследова-
ния — во-вторых3.
Весьма важным моментом в работе над психологическим портре-
том является его статичность или динамичность. Здесь существует
определенная аналогия с фото- и кинопортретами. Как правило, пси-
ходиагност стремится получить как бы фотографию психологической
индивидуальности — психические особенности, присущие объекту на-
шего интереса в период проведения исследования.
При статичном психодиагностическом замысле в неявной форме
упускается из виду то очевидное положение, что для человека характер-
но развитие, и выявленные особенности через некоторое время могут
под влиянием политических и социальных факторов или под влиянием
внутренних факторов существенным образом измениться. Естествен-
но, при этом меняются и прагматические выводы «фотографического»
портретирования.
При динамическом замысле, идея которого берет начало от поло-
жений Л. Выготского о «зоне ближайшего развития», психолога инте-
ресует не столько наличное состояние объекта, сколько динамика этого
состояния — его генезис и по возможности прогноз. При этом прогноз
должен включать анализ не какого-либо одного пути дальнейшего раз-
68
вития, а ряд различных, в том числе и альтернативных вариантов с ука-
занием тех условий, в которых может реализоваться каждый из них.
В построении прогноза должно быть уделено место активности самого
человека, к которому этот прогноз относится. Прогнозирование в пси-
хологии не может сводиться просто к предсказанию возможного разви-
тия человека в тех или иных независящих от него условиях. Важнейшим
моментом системной детерминации личностного развития является
самодетерминация4. Поэтому психологический прогноз предполагает
определение меры и способов активности самого человека, которая мо-
жет обеспечить реализацию того или иного из возможных вариантов.
Естественно, статический и динамический подходы не образуют
противоречия. Более того, последовательная реализация динамическо-
го замысла невозможна без одновременной реализации статического,
который является средством для реализации первого. При этом необ-
ходимо учитывать, что отказ от динамичности в пользу статичности
ведет к снижению практической ценности диагноза. Поэтому важней-
ший результат целостного психологического портрета — формулиров-
ка основной тенденции развития личности политика.
При создании каркаса психологического портрета политическо-
го деятеля у психолога возникает необходимость опереться на ту или
иную теоретическую концепцию. Проблема выбора или синтеза из
известных концепций для использования в конкретном исследова-
нии является весьма значимой на этапе подготовки каркаса. Проб-
лему можно сформулировать так: на диагностирование каких сфер
психического должно быть направлено исследование? В зависимости
от теоретических предпочтений эта проблема может решаться по-раз-
ному. С прагматической точки зрения можно выделить два критерия.
Во-первых, теоретическая схема должна достаточно полно отражать
всю феноменологию исследуемой диагностом области. Во-вторых,
следует стремиться к избеганию излишней избыточности психодиаг-
ностических данных, т.е. ненужного для конвергентной валидизации
дублирования данных5.
Например, в случае приверженности психолога теории деятельно-
сти в качестве максимально обобщенных конструктов для построения
каркаса психологического портрета можно использовать базисные ка-
тегории этой теории «деятельность», «сознание», «личность». При рас-
крытии этих конструктов можно использовать, например, такие поня-
тия, как «мотивы», «потребности», «репертуар деятельности», — для
раскрытия индивидуальных особенностей деятельности; «значимые
темы» — для специфики содержания сознания; «стилевые характери-
стики» и снова «мотивы» — для своеобразия личности. Естественно,
этот пример является грубым схематизмом, не претендующим на адек-
ватное отражение даже основных положений теории деятельности, од-
69
нако такое огрубление вообще характерно для использования теорети-
ческого знания в прикладных целях психодиагностики6.
Автор считает возможным для снятия отдельных неизбежных про-
тиворечий в психологическом портрете опираться на концепцию ди-
мензиональной онтологии В. Франкла7. В. Франкл, пользуясь геоме-
трическими аналогиями, сформулировал два закона димензиональной
онтологии. Первый из двух законов звучит так: один и тот же пред-
мет, спроецированный из своего измерения в низшие по отношению
к нему измерения, отображается в этих проекциях так, что различ-
ные проекции могут противоречить друг другу.«Например, — пишет
В. Франкл, — если стакан, геометрической формой которого являет-
ся цилиндр, я проецирую из трехмерного пространства на двумерные
плоскости, соответствующие его поперечному и продольному сечени-
ям, то в одном случае получается круг, а в другом — прямоугольник.
Помимо этого, несоответствия проекции противоречивы уже постоль-
ку, поскольку в обоих случаях перед нами замкнутые фигуры, тогда как
стакан — это открытый сосуд.
Второй закон димензиональной онтологии гласит: «Уже не один,
а различные предметы, спроецированные из их измерения не в разные,
а в одно и то же низшее по отношению к нему измерение, отобража-
ются в своих проекциях так, что проекции оказываются не противоре-
чивыми, но многозначными. Если, например, я проецирую цилиндр,
конус и шар из трехмерного пространства на двумерную плоскость,
параллельную основаниям цилиндра и конуса, то во всех трех случаях
получается круг. Предположим, что перед нами тени, которые отбра-
сывают цилиндр, конус и шар. Эти тени многозначны, поскольку я не
могу заключить на основании тени, отбрасывает ли ее цилиндр, конус
или шар, — во всех случаях тень одна и та же».
Как приложить теперь все это к человеку? Человек также, если
у него редуцировать специфически человеческое измерение и спро-
ецировать его на плоскости биологии и психологии, отображается
в них так, что эти проекции противоречат друг другу. Ведь проекция
в биологическое измерение обнаруживает соматические явления, тог-
да как проекция в психологическое измерение обнаруживает явления
психические. В свете димензиональной онтологии, однако, эта проти-
воречивость не ставит под сомнение единство человека — как и факт
несовпадения круга и прямоугольника не противоречит тому, что это
две проекции одного и того же цилиндра. Но будем помнить: бессмы-
сленно искать единство человеческого способа бытия, преодолеваю-
щее многообразие различных форм бытия, а также разрешение таких
противоречий, как антиномия души и тела, в тех плоскостях, на кото-
рые мы проецируем человека. Обнаружить его можно лишь в высшем
измерении, в измерении специфически человеческих проявлений»8.
70
 Таким образом, димензиональный метод В. Франкла дает нам до-
полнительные возможности решать некоторые проблемы психологи-
ческого портретирования. Он позволяет строить психологический пор-
трет с использованием разнообразных подходов и видеть за разными
взглядами частные проекции сложного многомерного объекта — лич-
ности — на разные плоскости ее рассмотрения.
Тем самым ответ на вопрос, зачем существует такое разнообразие
теорий личности, может звучать так: чтобы увидеть все многообразие
граней, которыми может поворачиваться личность, и ни к одной она
не сводится9.
Необходимо, однако, пояснить, что когда речь идет о низших или
соответственно высших измерениях, это не предопределяет их субор-
динацию. В логике димензионального подхода более высокое измере-
ние означает лишь, что это более объемное измерение, которое вклю-
чает в себя низшие измерения. Низшее измерение оказывается «снято»
в высшем, в том многозначительном смысле, который придавал этому
слову Г. В. Ф. Гегель. В этом смысле и человек, став человеком, остает-
ся в чем-то животным и растением. Можно сравнить его и с самолетом,
который передвигается по поверхности земли, подобно автомобилю.
Но лишь поднявшись в воздух, он доказывает, что он самолет. Изве-
стен тот факт, что специалист по конструкции самолета, который еще
не поднимался в воздух, может определить, будет ли этот самолет в со-
стоянии взлететь. Так и с человеком. Ученым удалось показать, что че-
ловеческое можно проследить вплоть до его анатомических особенно-
стей. Автору весьма близко мнение В. Франкла о том, «что даже плоть
человека всегда несет отпечаток его духа»10.
Но наука не только вправе, но и обязана выносить за скобки мно-
гомерность реальности, отграничивать реальность, вычленять из всего
спектра реальности какую-либо одну проекцию. Необходимость введе-
ния заведомо не существующих идеализированных объектов предопре-
делена задачей логического описания сложных объектов. Идеализиро-
ванные объекты как раз и позволяют описывать процессы в настолько
упрощенном виде, чтобы можно было использовать логические, ма-
тематические и другие конструкции11. Поэтому проекция более чем
оправданна. Она необходима. Психолог должен сохранять видимость,
будто он имеет дело с одномерной реальностью. Однако он должен при
этом знать, что он делает. Иначе говоря, он должен знать источники
возможных ошибок, чтобы миновать их впоследствии.
В. Франкл разъясняет возможность применения к человеку второго
закона димензиональной онтологии: «Допустим, я проецирую не просто
трехмерное изображение на двумерную плоскость, а такие фигуры, как
Федор Достоевский или Бернадетт Субиру, — в плоскость психиатриче-
ского рассмотрения. Тогда для меня как психиатра Достоевский — это
71
не более чем эпилептик, подобный любому другому эпилептику, а Бер-
надетт — не более чем истеричка со зрительными галлюцинациями.
То, чем они являются помимо этого, не отражается в психиатрической
плоскости. Ведь и художественные достижения одного, и религиозное
обращение другой лежат вне этой плоскости. На психиатрическом же
уровне рассмотрения все остается многозначным до тех пор, пока через
него не становится видным что-то другое, что стоит за ним или над ним.
Так и тень имеет много толкований, пока мне не удастся выяснить, что
же ее отбрасывает — цилиндр, конус или шар»12.
Таковы подходы основателя «Третьей венской школы» В. Франкла
к пониманию и описанию личности человека. Его идеи и опыт в кон-
тексте проблем психологического портретирования нам еще предстоит
осмыслить. Но уже сейчас мы можем говорить о том высоком науч-
ном и гуманистическом потенциале, который содержит в себе учение
В. Франкла.
При построении психологического портрета «вообще», а не в дан-
ный момент времени, широкие возможности предоставляет использо-
вание биографического метода, восходящего к идеям Б. Г. Ананьева13
и К. А. Абульхановой-Славской14 о реконструкции в психодиагности-
ческом исследовании жизненного пути личности. О необходимости
рассматривать психологические характеристики личности политика
в их связи с биографическими данными пишет и Е. В. Егорова. Она
считает, что «в число их входят происхождение, образование, участие
в военных действиях, успехи или неуспехи в сфере бизнеса, политиче-
ская деятельность, первые шаги в ней и первые итоги, опыт внешне-
политической деятельности. Эти данные не только многое объясняют
в происхождении и становлении отдельных психологических особен-
ностей личности политического лидера, но и показывают общее влия-
ние личностных особенностей на политическую деятельность, карьеру
лидера. В ряде случаев этот набор биографических данных может быть
в ходе анализа расширен, дополнен и даже изменен. Во многом это за-
висит от задач, которые стоят перед психологом, создающим портрет
личности лидера, от методов, которые он использует. Нужно пони-
мать, что при необходимом постоянстве критерия целостного портрета
полнота его, состав конкретных элементов могут быть изменяемой ве-
личиной в зависимости от целей и методов исследования»15. При таком
подходе каркас портрета составляет событийный ряд жизни объекта
исследования. В качестве инструментария для реализации этой про-
граммы представляется возможным использовать методические прие-
мы А. А. Кроника16 и В. В. Нурковой17.
Как уже отмечал автор, создание «срезового» портрета, т.е. портре-
та человека в данный момент времени, требует включения в него наря-
ду с «чисто психологическими» и характеристик, описывающих свое-
72
образие ситуации, в которой находится человек. При этом предметом
диагностики могут быть его конкретные связи, роли, характеристики
межличностного взаимодействия и характеристики «метаиндивиду-
альности»18. Соответственно, этот набор конструктов становится зна-
чимым элементом психологического портрета.
В деятельности психолога задача создания психологического пор-
трета включена в широкий контекст его профессиональной деятельно-
сти. Имея в виду аналогию психологического портретирования с пор-
третированием в изобразительном искусстве19, можно сказать, что этот
широкий профессиональный контекст профессиональной задачи зада-
ет как бы точку зрения исследователя на объект исследования20. Бла-
годаря категории точки зрения читатель может понять, где находится
автор портрета. Смотрит ли на объект портретирования из другого вре-
мени, находится ли он рядом с героем или смотрит на него со стороны,
«из вне». Ведет ли он повествование как непосредственный свидетель
или дистанцируется от героя и описывает его как наблюдатель, как
оценивает героя или относится к нему индифферентно21. В случае, если
у автора психологического портрета возникла необходимость допол-
нить характеристику политического деятеля оценочными суждениями
(как своими собственными, так и экспертными), то портрет дополня-
ется аксиологическим рядом, в котором автор пытается повлиять на
оценку политика со стороны пользователя22.
Автор согласен с мнением Т. М. Рысковой, которая считает, что
«было бы очень сложно предложить для политико-психологическо-
го портрета, в силу самой специфики исходных данных, какую-либо
обобщенную схему его составления. Поэтому портретная диагностика
данного типа требует от аналитика не только профессиональной подго-
товки в области общей и политической психологии, но и навыков кон-
цептуализации, определенного методического мастерства»23.
Важную роль в расширении инструментальных возможностей пси-
холога-портретиста играют в первую очередь программы, а также пла-
ны, схемы изучения личности и систематизации результатов ее иссле-
дования, которые в настоящее время достаточно полно представлены
в литературе24.
При этом систематизация полученных результатов является одним
из важнейших направлений деятельности портретиста. В основу систе-
матизации данных о личности политического деятеля должны быть по-
ложены: принцип изучения личности в деятельности, принцип цель-
ности личности и принцип конкретно-исторического подхода.
Принцип изучения личности в деятельности нацеливает исследо-
вателя на анализ деятельности изучаемого человека и на сопоставление
этой деятельности с его высказываниями. Принцип цельности ориен-
тирует психолога на учет совокупности черт, реакций, качеств, свойств
73
и отношений, а не на изучение какой-либо отдельной черты или реак-
ции изучаемого человека. Принцип конкретно-исторического подхода
предполагает изучение истории жизни человека, его жизненного пути
и условий, в которых он социализировался. Такой подход согласуется
с идеей о социально-психологической детерминации личности, согла-
сно которой в каждой конкретной личности отражается совокупность
качеств той общности людей, в среде которой он появился на свет
и сформировал свою Я-концепцию.
В психологическом портретировании личности политического де-
ятеля весьма важным моментом является знание психологом основных
требований к портрету как к результату проведенной работы. Эти тре-
бования представляется возможным пояснить на примере выделения
А. И. Анфиногеновым и другими авторами25 основных характеристик
психологического портрета как итогового документа.
Психологический портрет:
является относительно устойчивым психологическим продук-
том. В первую очередь это относится к его базовым компонен-
там, которые личность зачастую не может произвольно изме-
нять. Они относительно устойчивы во времени;
носит вероятностный характер в силу того, что одни и те же
свойства личности могут актуализироваться в разнообразных
формах проявления и в то же время одна и та же форма пове-
дения может явиться реализацией разных индивидуально-лич-
ностных тенденций, что затрудняет их однозначную интерпре-
тацию;
зависит от объективности источников информации, способов
получения информации, адекватности интерпретации получен-
ных данных. Адекватность обеспечивается критичностью выво-
дов психолога-аналитика, отсутствием стереотипов и предубе-
ждений в отношении портретируемого;
носит дискретный характер — как отражение конкретной этап-
ности и конкретной цели из множественности возможно реша-
емых с его помощью задач на разных стадиях построения пор-
трета;
обладает динамичностью, что проявляется в его способности
дополняться и углубляться. Он всегда не полон, его создание
представляет собой процесс непрерывного уточнения и выявле-
ния новой информации о личности политического деятеля;
характеризуется прогностичностью. Психологическая инфор-
мация о личности политика может содержать сведения, позво-
ляющие прогнозировать его поведение;
отвечает требованиям оптимальности, которая является необ-
ходимым свойством психологического портрета. Это предпола-

74
 гает необходимость осмысления психологической информации
с целью ее систематизации и оптимизации на основе изби-
рательности. В то же время оптимальность предполагает, что
портрет будет достаточно полным. Кроме того, в портрете как
в итоговом документе предполагается минимальное использо-
вание специальной и клинической терминологии, поскольку
содержащаяся в портрете информация предназначена пользо-
вателю, как правило, не имеющему специального психологиче-
ского образования.
Для экспертной оценки психологического портрета политического
деятеля могут использоваться прагматические критерии — верифици-
руемость, эвристическая ценность, внутренняя согласованность, эко-
номность, широта охвата и функциональная значимость26.
Верифицируемость — психологический портрет политика должен
содержать четко определенные, логически взаимосвязанные и доступ-
ные эмпирическому обоснованию концепции.
Эвристическая ценность — портрет должен стимулировать новые
психодиагностические идеи для дальнейшего изучения описываемой
личности.
Внутренняя согласованность — портрет должен логически, после-
довательно объяснить те личностные феномены политика, которые он
рассматривает.
Экономность — портрет должен содержать только те концепции
и положения, которые реально необходимы для объяснения конкрет-
ной личности политика, рассматриваемой данным портретом.
Широта охвата — портрет должен охватывать и объяснять широ-
кий круг разнообразных личностных и поведенческих феноменов кон-
кретного политика. Всесторонний портрет может быть использован
как логический каркас для объединения и интеграции новых, разроз-
ненных фактов, установленных в наблюдении и изучении.
Функциональная значимость — психологический портрет должен
предлагать полезные рекомендации во взаимодействии с политиком,
на которого составляется психологический портрет.
В заключение отметим, что расширяющаяся практика психологи-
ческого портретирования неизбежно расширит приведенные здесь пе-
речни требований и критериев.
Автор не ставил перед собой задачу давать развернутый обзор всем
методам, применяемым в практике психологического портретирования
личности политика. В рамках настоящей работы эта задача невыпол-
нимая. Вышеизложенное представляется автору тем перспективным
планом, по которому может идти разработка проблемы психологиче-
ского портретирования личности политического деятеля. Выделенные
ориентиры рассмотрения проблем психологического портретирования
75
выступают как основа их дальнейшего изучения. Методы психологиче-
ского портретирования еще ждут своей разработки. Психологическое
портретирование при всем его несовершенстве — важное направление
в политической психологии.

Примечания
1
См.: Практикум по психодиагностике. Конкретные психодиагностиче-
ские методики / Ред. А. Г. Шмелев и др. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 18–21.
2
См.: Дубов И. Г., Пантелеев С. Р. Восприятие личности политического ли-
дера // Психологический журнал. 1992. Т. 13. № 6. С. 25–34.
3
См.: Практикум по психодиагностике… С. 21.
4
См.: Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психоло-
гии. М.: Наука, 1984. С. 407.
5
См.: Практикум по психодиагностике… С. 21–22.
6
Там же. С. 23.
7
См.: Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник / Пер. с англ. и нем.;
Общ. ред. Л. Я. Гозмана и Д. А. Леонтьева; вст. ст. А. Леонтьева. М.: Прогресс,
1990.
8
Там же. С. 48–49.
9
См.: Леонтьев Д. А. Личность: от мифологии к науке // Мадди С. Теории
личности: сравнительный анализ. М.: Речь, 2002. С. 5–8.
10
Франкл В. Человек в поисках смысла… С. 52.
11
См.: Аллахвердов В. М. Методологическое путешествие по океану бессоз-
нательного к таинственному острову сознания. СПб.: Речь, 2003. С. 239–240.
12
Франкл В. Человек в поисках смысла… С. 52.
13
См.: Ананьев Б. Г. Человек как предмет познания. М.: Наука, 2000. С. 75–
119.
14
См.: Абульханова-Славская К. А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991.
15
Егорова Е. В. Психологические методики исследования личности поли-
тических лидеров капиталистических государств. М., 1988. С. 15.
16
См.: Кроник А. А., Головаха Е. И. Психологическое время личности. Киев,
1984; Сколько Вам лет? (Линии глазами психолога) / Под ред. А. А. Кроника.
М.: Школа-Пресс, 1993.
17
См.: Нуркова В. В. Свершение продолжается: Психология автобиографи-
ческой памяти личности. М.: Изд-во УРАО, 2000.
18
См.: Мерлин В. С. Очерки психологии личности. Пермь, 1959.
19
См.: Семенов В. Е. Социальная психология искусства: Актуальные проб-
лемы. Л.: Изд-во ЛГУ, 1988.
20
См.: Ноздрина Л. А. Поэтика грамматических категорий: Курс лекций по
интерпретации художественного текста. М.: Диалог-МГУ, 2000. С. 70.
21
Там же.
22
Рыскова Т. М. Политический портрет лидера: вопросы типологии //
Вестник МГУ. Серия 12. 1997. № 3.
23
Там же.
24
См., например: Ананьев Б. Г. О методах современной психологии // Пси-
ходиагностические методы (в комплексном лонгитюдном исследовании сту-
дентов). Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1976; Андреева Г. М. Лекции по методике

76
конкретных социальных исследований. М., 1972; Басов М. Я. Общие основы
педологии. М.; Л., 1930; Викторов Н. А., Чугунова Э. С. Социально-психоло-
гические проблемы диагностики инженерных кадров в автоматизированных
системах управления разрабатывающих предприятий (АСУРП) // Психологи-
ческий журнал. 1983. Т. 4. № 4; Владимирова Н. М. Биографический метод //
Психодиагностические методы (в комплексном лонгитюдном исследова-
нии студентов). Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1976. С. 221–226; Владимирова Н.
М. Возможности психографического метода изучения студентов // Человек
и общество. Вып. ХХ. Л., 1983; Воробьев Г. Г. Психологическая документали-
стика. Теория. Проблемы // Вопросы кибернетики. Вып. 39. Документалисти-
ка и психология. М., 1978; Гарбер Е. И., Гарбер И. Е. Метод психологического
портрета в компьютерной психодиагностике // Психологическое исследова-
ние: Материалы Вторых Страховских чтений. Саратов: СГУ, 1992. С. 55–59;
Грачев Г. В. Актуальные проблемы юридической психологии (социально-
психологическая портретистика как метод комплексного изучения личности
и социальных групп в правоохранительной деятельности). М.: МААН, 2001;
Дюк В. А. Компьютерная психодиагностика. СПб.: Братство, 1994; Жуков К. С.,
Карнышев А. Д. Азбука избирательной кампании. М.: ИМА-пресс, 2001; Кова-
лев А. Г., Мясищев В. М. Психические особенности человека. Т. I / Отв. ред.
Б. Г. Ананьев. Л.: Изд-во ЛГУ, 1957; Колодная А. И. Психографическая схема
для разработки биографического материала. Орел, 1924; Логинова Н. А. Пси-
хографический метод в структуре комплексного исследования // Психодиаг-
ностические методы (в комплексном лонгитюдном исследовании студентов).
Л., 1976; Методики психодиагностики в спорте / В. Л. Марищук, Ю. М. Блу-
дов, В. А. Плахтиенко, Л. К. Серова. М.: Просвещение, 1984; Мясищев В. Н.
Психология отношений / Под ред. А. А. Бодалева; вступ. ст. А. А. Бодалева.
М.: Изд-во «Институт практической психологии»; Воронеж: НПО «МОДЭК»,
1995; Общий практикум по психологии: Метод наблюдения. Часть I, II, III /
Под ред. М. Б. Михалевской. М.: Изд-во МГУ, 1985; Платонов К. К. Краткий
психологический словарь. М.: Высшая школа, 1984; Потемкина О. Ф. Способ
составления психологического портрета и автопортрета. М.: ИП РАН, 1993;
Фаустова Л. В., Хитрова Н. Г. Опыт профессиографирования личности инже-
неров // Личность в системе коллективных отношений / Тезисы докладов Все-
союзной конференции в г. Курске. М., 1980; Чугунова Э. С., Чикер В. А. Опыт
социально-психологического изучения личности инженеров различного дол-
жностного статуса. Вильнюс, 1977; Чугунова Э. С., Чикер В. А. Опыт построения
модели личности членов инженерного коллектива // Социальная психология.
Л., 1979; Чуфаровский Ю. В. Психология оперативно-розыскной деятельности.
М.: МЗ-Пресс, 2001; и др.
25
См.: Анфиногенов А. И. Психологическое портретирование неустанов-
ленного преступника. М.: Академия управления МВД России, 2001; Столярен-
ко А. М., Черненилов В. И. Понятие, структура и приемы составления психологи-
ческого портрета // Преподавание юридической психологии и ее практическое
применение. Ч. 2. Тарту, 1986.
26
Иващенко А. В., Семенига Ж. П. Теории личности в зарубежной психоло-
гии. М.: Изд-во МНЭПУ, 2001. С. 61–66.

77
 Д. Дж. Уинтер

Анализ мотивов политика:

основные определения и правила
подсчета*1

Выражение мотива: мотив достижения

Мотив достижения засчитывается при любом проявлении стандар-
та высокого качества, превосходства и мастерства и выражается пятью
разными формами, представленными ниже.
1. Употребление прилагательных, с помощью которых дается положи-
тельная оценка деятельности, — «хороший», «лучше» или «лучший».
«Она хотела найти лучший путь».
«Наше правительство должно лучше выражать идеалы».
Иногда, однако, слово «лучший» не означает оценку работы, как
во фразе «лучший выбор», так же как «хороший» в смысле «морально
хороший». В таких случаях слово не засчитывается.
2. Упоминание цели или действия, описание которых предполагает по-
ложительную оценку.
Например, оценка работы как «трудная» или даже «тщательная»
засчитывается только тогда, когда связь между тяжелой работой, тща-
тельностью и превосходным качеством исполнения очевидна. Сама по
себе тяжелая работа только предполагает беспокойство о задаче, а не
о результате. Это можно было назвать «мотивом задачи», а не мотивом
достижения. Таким образом, мотив достижения засчитывается только
тогда, когда трудная работа (или другая характеристика работы) озна-
чает хорошую работу.
«Хирург должен был работать быстро, без ошибок». (Скорость и точ-
ность подразумевает быть хорошим хирургом.)
«Наша политика прогрессивна и дальновидна».
«У наших предков было достаточно сил, чтобы вынести сложности
жизни в дикой местности». (Здесь выносливость означает мастерство.)
«Прогресс» и «экономический рост» как цели предполагают наличие
высокого качества и превосходства, поэтому засчитываются как моти-
вы достижения.

* Winter D. Manual for scoring motive imagery in running text. Version 4.2. Michigan University
Press, 2007. Данный текст представляет собой описание методики по выявлению мотивов
политика по его текстам. Эта методика широко используется в политической психологии не
только в США, но и в нашей стране. В частности, в работах В. Зорина, Э. Гиззатова, И. Ро-
гозарь-Колпаковой и других исследователей личностей политиков. — Прим. сост.

78
 Не засчитываются:
«Автомобиль человека сломался, и он провел долгое время, пытаясь его
отремонтировать». (Много времени, затраченного на работу, не обяза-
тельно является показателем хорошей или эффективной работы.)
«Мы долго работали, чтобы создать эту программу».
3. Упоминание победы или соревнования с другими, только если по-
беда является отражением превосходства и мастерства, а не чистой аг-
рессии или власти:
«В последние годы мы поддерживали более высокий темп роста, чем
другие страны».
4. Указание на неудачу, плохое исполнение работы и любое другое,
свидетельствующие об отсутствии желаемого результата, в том случае,
когда выражается некоторая печаль, беспокойство или любые отрица-
тельные чувства по поводу препятствия на пути достижения цели.
«Она была расстроена тем, что плохая погода помешала ей прийти
вовремя».
«Каждому гражданину должно быть стыдно оттого, что наша стра-
на находится только на втором месте».
5. Упоминание уникального достижения — любого действия или
цели, которое является беспрецедентным, новым, необычным или экс-
траординарным:
«Она найдет лекарство от рака».
«Наше общество было первым, объединившим духовность и свободу».
Проблемы при подсчете мотива достижения. Содержание тек-
ста, относящееся к прошлым или настоящим «мечтам», «целям» или
устремлениям, должно быть внимательно рассмотрено. Простая ссыл-
ка на слово «мечта», без дополнительного подтверждения о наличии
достижения, не засчитывается.
«Мы постоянно радуемся нашей возрастающей мечте». (Не засчиты-
вается; содержание мечты не установлено, а «возрастающей» не обяза-
тельно указывает на превосходство.)
«Наши предки привезли с собой мечты, которые мы до сих пор разделя-
ем». (Не засчитывается, неопределенное содержание.)
«Я мечтаю о возрождении этого университета». (Засчитывается,
«возрождение» предполагает улучшение.)
«В те времена ни один приз не уходил из наших рук». (Засчитывается,
так как прошлые воспоминания включают в себя слово «приз», которое
подразумевает успех в соревновании и превосходство.)
Обзорные примеры. Следующие примеры засчитываются как мо-
тивы достижения:
«Она закончила колледж с высокими результатами».
«Мы не можем быть счастливы без продвижения вперед».
79
 Мотив аффилиации
Мотив аффилиации связан с установлением, сохранением и возоб-
новлением дружеских отношений, созданием благоприятного климата
и получением одобрения. Простой связи или даже совместных дей-
ствий недостаточно; должны присутствовать дружеские чувства.
1. Выражение положительных, дружественных или сокровенных
чувств в отношении других людей, наций и т.д. Использование таких слов,
как «друг», «дружба», «любовь» или «свадьба», почти всегда засчитыва-
ется, если только теплые чувства не отрицаются и не опровергаются.
Упоминание «единения» в случае, если люди, группа или нация яв-
ляются тесно связанными друг с другом:
«Два институтских товарища рады видеть друг друга».
«Мы желаем, чтобы наши страны подружились».
Определенные шаблонные выражения, такие как «товарищ»,
«брат» или «сестра», используемые при обращении к другому челове-
ку, не засчитываются, если используются официально, без проявления
признаков близости, единения или теплых чувств. Точно так же, как
слова «союзник» или «союзники», однако «хорошие союзники», «бли-
жайшие союзники» засчитываются как показатель аффилиативных
проявлений.
2. Сожаление или иное негативное чувство, вызванное расставани-
ем и прекращением дружеских отношений и желанием их восстановить
(грусть, одиночество). Слово «одиночество» обычно засчитывается,
так как оно выражает негативное чувство по поводу отсутствия друзей.
«Ему стало грустно, когда его друг уехал на каникулы».
«Я расстроена по поводу отмены моего визита, так как это препят-
ствует укреплению наших отношений».
3. Аффилиативное, дружеское времяпровождение — вечеринки,
встречи и другие социальные события, сопровождающиеся признака-
ми дружественной, аффилиативной близости.
«Мир» среди наций или людей засчитывается, если присутствуют
теплые, эмоциональные чувства, стремление сблизить людей или со-
хранить хорошие отношения (вместо простого прекращения или от-
сутствия войны). Таким образом, словосочетание «победа ради мира»
само по себе не засчитывается.
«После обеда все вместе сидели, болтали и смеялись».
«Мы будем работать ради мира во всем мире».
Ссылка на «хорошие отношения» или «улучшенные отношения»
между нациями засчитывается, но упоминание о «правильных отноше-
ниях» или «нормальных отношениях» без последующих аффилиатив-
ных подтверждений не засчитывается. Слова приветствия не засчиты-
ваются, если использованы формально.
80
 «Добро пожаловать в нашу страну». (Не засчитано.)
«Добро пожаловать в нашу страну, дорогой брат». (Засчитано.)
«Добро пожаловать в нашу страну; мы надеемся, что Вы будете чув-
ствовать себя как дома». (Засчитано.)
4. Дружественные акты заботы, такие как помощь, утешение, сочув-
ствующее беспокойство и т.д., только если ради приобщения или со-
чувствия, а не исключительно из обязанности. Помощь, которая упо-
минается как один из элементов в длинном списке неаффилиативных
целей, или помощь, которая действительно вовлекает только воздей-
ствие, не засчитывается. Такие действия помощи часто засчитываются
как мотивы власти.
Проблемы при подсчете мотива аффилиации. В политических ре-
чах или документах аффилиативные реплики обычно менее очевидны,
таким образом, необходимо быть готовым к более тонким проявлени-
ям признаков теплоты, единения или дружеской активности.
Обзорные примеры. Следующие примеры засчитываются как мо-
тивы аффилиации:
«Они были молоды и влюблены».
«Я прошу, чтобы Вы присоединились ко мне».
«Во время моего визита предлагаю вместе поработать и хорошо про-
вести время».
«Наше правительство должно быть сочувствующим».
«Она хотела сделать своему внуку подарок на его день рождения».
(Даже если подарки ко дню рождения — обязательство, ее «желание»
делает это явно аффилиативным мотивом.)
«Если мы встретимся, я уверен, что мы сможем уладить наши разно-
гласия». (Преодоление отчуждения.)
«Правительство должно быть поставлено на службу людей, охраняя
здоровье женщин, мужчин и детей». (Акт заботы.)
Следующие примеры не засчитываются как мотивы аффилиации:
«Мы должны предоставить работу нуждающимся и укрепить семью,
которая является фундаментом нашего общества». (Неочевидное про-
явление теплоты и заботы.)
«Стремясь сохранить мир, мы должны были вести три войны».
«Мэри согласилась работать с ней с целью создания бизнеса». (Рутина,
никакой теплоты или аффилиативного подтекста.)

Мотив власти
Мотив власти засчитывается в том случае, когда человек, группа,
учреждение, страна и др. оказывают влияние, контроль или воздейст-
81
вие на другого человека, группу, учреждение, страну или мир в целом.
Есть шесть основных форм властных образов:
1. Действия, которые по своей природе оказывают воздействие и вли-
яние на других людей или мир в целом, такие как нападение, угроза, об-
винение, преследование, оскорбление, эксплуатация и т.д., например:
«Мы однозначно можем избавиться от них».
«Представитель компании раскритиковал менеджера».
«Корпорации использовали свою монопольную власть, чтобы задавить
конкурентов».
Совершенно обычные, каждодневные действия не засчитываются
(например, когда учитель преподает или военный отдает приказы). Од-
нако рутинные действия могут быть засчитаны, если степень их воз-
действия на других явно возрастает и развивается, как в следующем
примере:
«Я предлагаю новую политику (обычный акт пока), которая преобра-
зует жизни людей» (мотив власти).
Слово «противодействие» не обязательно засчитывается как мотив
власти, так как может означать попытку актора избежать воздействия
других, а не оказывать влияние. Однако фраза «противодействовать ре-
шительно» выражает стремление актора к влиянию и поэтому засчиты-
вается как мотив власти.
Вообще беспокойство по поводу автономии или сопротивление
любому вмешательству и т.д. не засчитывается, если нет дополнитель-
ного свидетельства о заинтересованности во влиянии. Таким образом,
«мы не признаем вмешательство в наши дела» не засчитывается, но
«мы обязательно будем сопротивляться любому вмешательству» засчи-
тывается, потому что сопротивление предполагает наличие воздейст-
вия на других.
2. Контроль или регулирование, особенно через сбор информации
или проверку других. Совершенно обычные или безличные действия
(контроль и проверка дел скорее, чем людей) не засчитываются, напри-
мер: «Техник просвечивает рентгеновскими лучами стальную балку».
(Этот осмотр является безличным.)
Засчитывается:
«Мы пытаемся определить, нуждаются ли они в материальной по-
мощи».
«Доверие к этому правительству должно быть тщательно оценено».
3. Попытки оказывать влияние, убеждать, отстаивать свою точку зре-
ния, спорить и т.д. с целью воздействия на других, а не достижения со-
глашения или аннулирования непонимания. Такие слова, как «лидер»
или даже «президент», не обязательно засчитываются, если нет факти-
ческого лидерства или воздействия.
82
 «Мать Кэролайн пытается заинтересовать ее автомеханикой».
«Мы попытаемся убедить его в значимости переговоров».
«Я буду отстаивать эти меры в законодательном собрании».
4. Оказание помощи, поддержки, стремление давать советы в ситуа-
циях, когда это невостребовано другой стороной в явной форме.
И конкретная помощь, и более общая поддержка засчитываются,
если подразумеваются забота и помощь. (Помощь может также быть
засчитана как мотив аффилиации, если это вовлекает теплоту или бли-
зость.) Иногда «помощь» означает совместное действие, как в «помочь
папе сделать работу по дому», вместо воздействия, как в «помочь папе,
делая работу за него».
Обучение также засчитывается, если только это не совершение обыч-
ных рутинных дел (например, учитель в обычной школьной ситуации).
«Она дает совет менеджеру».
«Он утешает сироту».
«Поставка оружия» может означать деловую сделку и не будет за-
считана как мотив власти без дальнейшего признака воздействия, но
«предоставление оружия для помощи» засчитывается. «Поддержка»
в смысле конкретной помощи засчитывается; но «поддержка» в смысле
простого соглашения с политикой — нет. Помощь, совет или поддерж-
ка по просьбе не засчитываются, однако если помощь оказана, а воз-
действие продолжается по инициативе помощника, то это является
проявлением мотива власти.
5. Стремление произвести впечатление на весь мир, ориентация на
славу, престиж, репутацию или упоминание.
Субъективное удовольствие от собственной славы или престижа или
расстройство по поводу нехватки или потери престижа, так же как уси-
лия, направленные на преодоление потери престижа, засчитываются.
«Он хочет выглядеть учтивым и образованным».
«К сожалению, наш национальный престиж является чрезвычайно
низким».
«Делая этот шаг, мы произведем на них неизгладимое впечатление».
6. Любая сильная эмоциональная (позитивная или негативная) реак-
ция на действия другого лица, группы, нации и т.д.
Действие должно быть намеренным (не случайным), но эмоци-
ональный эффект не должен быть намеренным; таким образом, не-
счастные случаи, стихийные бедствия и т.п. не засчитываются.
«Страна ищет лидеров, которые вселят новую надежду в нашу
жизнь».
«После речи волна энтузиазма охватила толпу».
Чтобы образы были засчитаны как мотивы власти, эмоциональные
эффекты не должны быть взаимными и дружескими. Человек, дей-
83
ствия которого создают эмоциональное воздействие, не должен в то же
самое время быть под влиянием других людей. Таким образом, когда
два человека одновременно оказывают друг на друга дружеское и эмо-
циональное влияние, мотив власти не засчитывается.
Четыре проблемы, возникающие при подсчете мотива власти.
При выделении мотивов власти необходимо быть особенно осто-
рожным.
1. Власть как способность или власть как влияние. Слова «власть»
и «сила» иногда используются как «возможность» и «способность»,
в таких случаях мотив власти не засчитывается. Например:
«У него не было достаточной доказательной силы».
«Она потеряла дар речи».
«Эта философия означает возвращение к основному источнику нашей
национальной силы».
Эти образы не засчитаны, потому что внимание уделено внутрен-
ним способностям вместо внешнего эффекта. С другой стороны, сле-
дующий пример засчитывается, потому что проявление внутренней
силы явно связано с внешним престижем:
«От уровня наших устремлений у себя на родине (не засчитано) зави-
сит наше положение в мире» (засчитано).
2. Власть или достижение. Каково различие между мотивами влас-
ти и достижения? Иногда оба мотива могут встретиться вместе, но они
концептуально отличаются и не должны быть спутаны. Выполнять
что-то превосходно — это не то же самое, что оказывать воздействие
и стремиться к престижу. С этой точки зрения «Постройте лучшую мы-
шеловку...» — мотив достижения, в то время как «...и мир проложит
путь к Вашему дому!» — мотив власти. Другой пример: «Если мы сдела-
ем все, на что способны (мотив достижения), то будем утопать в славе»
(мотив власти).
Соревнование с другим человеком, страной и т.д. может рассматри-
ваться как мотив достижения или власти или оба мотива вместе. Та-
ким образом, фраза «Мы можем гордиться тем, что кампания прошла
успешно и что победил лучший кандидат» предполагает наличие пре-
восходства и мастерства и засчитывается как мотив достижения; но
«Мы будем гордиться тем, что борьба велась достойно и мы победили
с честью» засчитывается как мотив власти.
3. Слово great (великий, большой, превосходный, классный) нередко
представляет проблему для оценки. Необходимо тщательно изучить
контекст. Когда слово используется, чтобы описать высокое качество
исполнения, это — мотив достижения, но если в контексте упомина-
ется или подразумевается известность, слава или общественное внима-

84
ние, то это — мотив власти. Таким образом, простая фраза «Это вели-
кая страна» обычно засчитывается как мотив достижения, но «Тысячи
людей наблюдали за превосходным исполнением» будет засчитана как
мотив власти. Точно так же слова «звезда» или «важный» могут быть за-
считаны так или иначе, в зависимости от нюансов контекста. «Важное
открытие» является достижением, но «важный человек» предполагает
престиж и власть.
4. Власть в обычных политических контекстах. Некоторые действия,
которые могли бы означать власть для обычного человека, не засчиты-
ваются как мотив власти, если они являются совершенно обычными
(для политиков, например). Так, политический деятель, произнося-
щий речь, в которой он должен объявить о своей кандидатуре, и гово-
рящий: «Я объявляю о своей кандидатуре» или законодатель: «Я внесу
законопроект на рассмотрение» или «Мы примем закон», эти фразы
не засчитываются как мотивы власти. В этом контексте они являют-
ся рутинными. Однако с дополнительным акцентом на воздействие
или влияние мотив власти засчитывается, как в следующем примере:
«Я буду бороться за назначение вплоть до последнего делегата».
Обзорные примеры. Следующие примеры засчитываются как мо-
тивы власти:
«Она потребовала улучшения существующих условий труда».
«Мы должны препятствовать другим нациям в том, чтобы они не ис-
пользовали нас в своих интересах, и силой отстаивать свои права». (Лю-
бая часть фразы засчитывается.)
«Как премьер-министр она предоставила людям возможность гор-
диться своим правительством». («Гордость» — сильная эмоция.)
«Президент использовал безработицу, чтобы бороться с инфляцией».
(«Борьба» предполагает воздействие вне зависимости от экономиче-
ской политики.)
«Эта политика высвободит энергию, которая является нашим нацио-
нальным духом». (Широко распространенное общественное воздейст-
вие.)
«Она вдохновила ученика поступить в институт».
Следующие примеры не засчитываются как мотивы власти:
«Чтение писем Волстонкрафта вызвало ощущение силы». (Касается
внутренней силы.)
«Я проведу в районе предвыборную кампанию». (Обычное действие
для кандидата.)
«Джон пришел последним и был расстроен». (Беспокойство — мотив
достижения; если бы Джон был «оскорблен или унижен», то был бы
засчитан мотив власти.)

85
 Руководство по использованию системы подсчета
мотивов в письменных текстах
1. Предложение может быть засчитано только однажды как образ
любого мотива, хотя оно может быть засчитано два раза или более
с разными мотивами.
2. Если образы того же самого мотива обнаружатся в двух отдель-
ных, но последовательных предложениях, то он может быть засчитан
только один раз. Если, однако, этот же мотив есть и в третьем последо-
вательном предложении, то он может быть засчитан в первом и третьем
предложениях и т.д. (Вы должны придерживаться этого правила неза-
висимо от изменения длины предложения.)
3. Однако если тот же самый мотив появляется не раз — в том же
самом предложении или в двух последовательных предложениях, но они
разделены образами другого мотива, то они оба могут быть засчитаны.
Фактически два одинаковых мотива в одном и том же предложении,
которые разделены другим мотивом, могут быть засчитаны. (Исследо-
ватели, которые интересуются только одним мотивом, должны выде-
лять все мотивы.)
4. В интервью каждый отдельный вопрос и ответ составляют от-
дельный текст. Таким образом, последнее предложение одного ответа
и первое предложение следующего ответа могут быть использованы для
подсчета одного и того же мотива, только если вопрос или комментарий
другого человека разделяют их. (В общем, два одинаковых мотива могут
быть засчитаны, если между ними находятся: другой мотив, предложе-
ние, вопрос интервьюера, новый текст.)
5. При подсчете мотивов и при определении длины текста в ин-
тервью следующие виды высказываний необходимо игнорировать:
«Пожалуйста, повторите вопрос».
«Сожалею, я не расслышал Вас».
«Без комментариев».
«Я думаю, что я уже ответил на это».
6. В расшифровках стенограмм, основанных на интервью, ответах
на вопросы теста ТАТ пауза, показанная словом «пауза» или многото-
чием (...), может означать конец предложения, если она соответствует
концу предложения как единице мысли, т.е. может быть заменена точ-
кой. Многоточие или пауза не могут быть заменены точкой, если они
встречаются в середине предложения, т.е. если при замене их точкой
получится лишь часть предложения.
Пример.
«Возможно, она потеряла что-то... (пауза) я не знаю, возможно, она
потеряла часы во время экскурсии». (Пауза находится в конце подобной
предложению единицы и поэтому может быть заменена точкой.)
86
 «Возможно, он любит... Я не знаю, возможно, друга или кого-то».
(Здесь многоточие находится в середине подобной предложению еди-
ницы и поэтому не может быть заменено точкой.)
В целом подсчет мотивов производится с расчетом на 1000 слов
(например, на тысячу слов было обнаружено 78 мотивов власти, зна-
чит, окончательный результат мотива власти будет 78/1000 = 0,08). Вы
можете вычислять отдельно мотивы для различных спикеров в диалоге,
различных тем или частей одной и той же речи и т.д.
Примеры из политических текстов
«Я счастлив объявить о своей кандидатуре. Я хочу рассказать Вам,
почему я участвую в предвыборной кампании и почему я прошу Вас при-
нять участие вместе со мной». (Аффил.)
«Та Америка, которая борется (Власть) только в справедливых вой-
нах — и побеждает... где непрерывный экономический рост — наше есте-
ственное наследие». (Достиж.)
«Цена, которую мы платим за пищу и бензин, за больничную койку,
поднялась выше некуда не из-за конкуренции, но из-за того, что несколько
человек владеют большой экономической мощью...» (Власть.) «Республи-
канская стратегия состояла в том, чтобы бороться с инфляцией, остав-
ляя людей без работы». (Власть.) «Но это не решило проблему безрабо-
тицы, вынуждая мужчин и женщин страдать и нуждаться...» (Власть.)
(Мотив власти — засчитывается одно или три предложения.)
«Стратегия правительства дала нам худшую депрессию начиная
с Герберта Хувера». (Достиж. — в этом контексте означает озабочен-
ность по поводу того, чтобы сделать лучше.)
«Правительство не должно вмешиваться в те вопросы, которые люди
и семьи могут решить сами для себя. Но оно должно (власть) защитить
то пространство, в котором люди могут оставаться действительно
свободными и независимыми». (Аффил., слово «защитить» означает —
позаботиться.)
«Я настроен против централизованной, жесткой, безразличной бю-
рократии; я работал, чтобы бороться с такой бюрократией в бизнесе,
в качестве главы местного Совета, и позже — в Вашингтоне и на дипло-
матической службе». (Власть.) «И мы создали наименее бюрократические
государственные предприятия в современной правительственной исто-
рии». (Достиж.)
«Благоразумно комбинируя правительственные запасы и регулирова-
ние, мы сможем управлять самыми сложными процессами в экономиче-
ской жизни». (Власть.)
«Суть моей философии — воссоединение, воссоединение с основными
источниками нашей национальной силы. (Аффил.) Дискриминация рабо-
чих и женщин должна быть остановлена. (Власть.) Мы нуждаемся в гиб-

87
ких календарных планах работы, чтобы разрешить родителям, отцам
и матерям заботиться о своих детях. (Аффил.) Наконец, мы должны пе-
репроектировать наше жилье, налоги, чтобы позволить (власть) семьям
жить вместе». (Аффил. — засчитываются все мотивы, так как они че-
редуются.)
«В современном мире формирование совместного существования —
первостепенное условие безопасного существования — и, возможно, лю-
бого существования вообще». (Аффил. — засчитывается только один из
них, так как в одном тексте один и тот же мотив проявляется в двух
последовательных предложениях.)
«Мы можем лучше (достиж.) бороться (власть) за нашу свободу, в ко-
торую мы верим...».
«Мы развиваем близкие отношения (аффил.) с расистскими режима-
ми в Южной Африке, ЦРУ беззаконно свергает правительства (власть)
за границей... Разве могут быть сомнения у наших бывших друзей (аффил.)
по поводу того, что наши ценности изменились?»
«Наш вызов состоит в том, чтобы пересмотреть роль правитель-
ства. (Власть). Первый шаг — это принять на себя обязательство перед
совместным существованием». (Аффил.)
«Мы были когда-то символом надежды, потому что воплотили идеа-
лы, которые взволновали и потрясли мир. (Власть) Мы можем быть сим-
волом надежды снова».
«У нас есть все, чтобы достичь наших целей: у нас есть люди и ресур-
сы — лучшие люди и богатые природные ресурсы, у нас есть самые сильные
политические, религиозные и философские традиции; у нас есть все, в чем
мы нуждаемся сегодня... но нет лидерства». (Достиж.)
«Цель современного лидерства в том, чтобы вызволить лучшие сторо-
ны человеческой сущности». (Достиж.)
«Поскольку американские люди — самые великие учителя (достиж.),
мы можем лучше (достиж.) бороться (власть) за нашу свободу». (Засчи-
тываются первый и третий мотивы достижения или второй и четвер-
тый.)
«То, в чем мы нуждаемся, — это сплоченность (аффил.), достижение
поставленных целей (достиж.) и обязательства по отношению друг к дру-
гу». (Аффил. — засчитываются все три мотива.)
«Современная жизнь изобилует большим количеством крушений,
даже в лучшие свои времена». (Не засчитывается как мотив достижения,
так как «лучшие» не дает оценки деятельности.)

Перевод И. Рогозарь-Колпаковой

88
 Е. Б. Шестопал

Социологические опросы
и электоральные прогнозы: некоторые
методологические аспекты*1

В ыборы мэра Москвы 8 сентября 2013 г. вновь поставили на повестку

дня проблему значения опросов для политической практики. После
них некоторые политики и журналисты заявили о принципиальном не-
доверии социологии вообще и конкретным социологическим организа-
циям в частности. Но большинство «критиков» полагают, что прогнозы
потерпели неудачу лишь в этой конкретной кампании. Сами социоло-
ги тоже расходятся в оценках: одни связывают свой «просчет» со спе-
цификой данной электоральной кампании и не видят необходимости
что-либо менять в методологии, другие, напротив, находят проблему
в изменившейся социальной ситуации и неадекватности ей привычной
методологии; третьи сделали ставку на неискренность респондентов
(сразу оговорюсь, что тоже вижу корень проблемы в состоянии общест-
ва, но, на мой взгляд, не все сводится к фальши в ответах).
Сентябрьская ситуация — не первая в постсоветской политической
истории. Наиболее серьезное расхождение между прогнозами социо-
логов и результатами выборов случилось в финале предвыборной кам-
пании 1993 г. (выборы в Государственную думу). После этого подобные
расхождения случались в отдельных кампаниях и у отдельных кандида-
тов, но не носили столь существенного характера и не влияли в целом
на доверие к прогнозам социологов. И вот вновь, после довольно дли-
тельного перерыва, прогнозы, сделанные на основе опросов, оказались
неточными. И социологи, уже привыкшие к тому, что их данные имеют
мощный прогностический потенциал, попали под огонь критики.
В настоящей ситуации есть как минимум два вопроса, которые сле-
довало бы поставить: первый — как и кто делает электоральные про-
гнозы, а второй — все ли благополучно с методологией.
Первый вопрос предполагает разграничение между сбором инфор-
мации о состоянии массового политического сознания и ее интерпре-
тацией. Замер политических установок граждан — дело социологов, но
для электорального прогноза необходимы политологический анализ

* Шестопал Е. Б. Социологические опросы и электоральные прогнозы: некоторые

методологические аспекты // Социологические исследования. 2014. № 5. С. 136–138.
Эти заметки родились по итогам дискуссии о проблеме неискренности респонден-
тов, участвующих в опросах, состоявшейся на методологическом семинаре научного со-
вета ВЦИОМ 13 ноября 2013 г.
89
 и использование теоретических моделей, выстроенных на результатах
опросов. Кроме того, включаются другие факторы: и психологическое
состояние общества, и собственно политический контекст, и логика
развития политических акторов, и многое другое, находящееся уже
за рамками эмпирической социологии. Отсюда напрашивается вывод
о том, что от социологов нельзя требовать электоральных прогнозов
и судить их за неточность результатов; прогнозы — не их профессио-
нальная обязанность. Социологические опросы — это лишь одно из
оснований для профессионального политологического анализа и про-
гноза. Если же социологи берутся за прогнозирование, они должны
играть две роли одновременно и брать на себя за это ответственность.
Второй вопрос — кто и что измеряет в ходе опросов, как это отно-
сится к результатам — коррелирует с темой о степени искренности ре-
спондентов. Опыт исследований политических установок показывает,
что здесь есть ряд специфических проблем. Чаще всего речь идет не
столько о неискренности, сколько о различных психологических ба-
рьерах, которые могут исказить — в том числе — и нашу интерпрета-
цию полученных ответов.
Первый эффект возникает, когда вопрос для опрашиваемого неясен
(неактуален) (и дело здесь не в том, что он неумело или безграмотно
cформулирован), а в том, что он находится вне поля зрения респон-
дентов, у них просто не сформировалось то, что называется мнением,
т.е. рациональная, осознанная политическая установка.
Второй эффект связан с тем, что респонденты в своих ответах стре-
мятся попасть в некий социально одобряемый интервал. Так, изучая
образы политиков, мы столкнулись с тем, что они, например, характе-
ризуют политика не как агрессивного и маскулинного, а скорее как ин-
теллигентного и порядочного1. При этом очевидно, что в момент голо-
сования респонденты руководствуются неосознаваемой ими реальной
шкалой оценок, а социально одобряемую демонстрировали интервьюеру.
Третий феномен возникает, когда те, кто проводит опрос, не успе-
вают за изменениями, происходящими в сознании граждан, способны
в последний момент поменять отношение к конкретному политику
или партии. Я хорошо помню гнев одного из кандидатов в середине
1990-х годов, упрекавшего социологов в недобросовестности из-за того,
что полученные им результаты сильно разошлись с данными опросов
за неделю до выборов. В эту последнюю неделю конкуренты вывалили
гору компромата на него, и эти грязные технологии изменили мнение
избирателей. Вот только крайними оказались не соперники, не он сам
и его команда, а социологи, не предупредившие об угрозе провала.
Мне эта история в чем-то напомнила упреки в адрес социологов
в сентябре 2013 г. с той только разницей, что вброс компромата был
минимальным, а кампания главного оппонента власти, А. Навального,
крайне эффективной при довольно вялой работе штаба С. Собянина.

90

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

То есть сходство в том, что действия участников выборов смогли пе-
реломить ситуацию в последнюю неделю перед голосованием, когда
опросы уже не проводятся.
И четвертый феномен, ярко проявивший себя именно на выборах
последних лет, — «голосование от противного», когда оппозиционный
кандидат мобилизует не только свой собственный электорат, но акку-
мулирует весь протест против власти. Многие представители так назы-
ваемого «креативного класса» отдали свой голос А. Навальному не по-
тому, что С. Собянин — плохой мэр (более того, именно они оказались
основными получателями выгод от его работы и весьма позитивно от-
зывались о нем не только в опросах, но и в частных разговорах), но по-
тому, что они голосовали против действующей власти. Парадоксально,
но при этом они голосовали против собственных интересов, прекра-
сно понимая, что А. Навальный в роли мэра вряд ли справится лучше
С. Собянина. Полагаю, что в опросах едва ли можно было зафиксиро-
вать это расхождение между фактическими оценками и последующим
электоральным поведением.
Но тогда возникает вопрос: что же измеряет социолог? Если гово-
рить о мнении, вряд ли можно измерить то, что не сформировано и не
артикулировано. Уместно напомнить, что политические установки бы-
вают разной конфигурации: мнение — лишь один из типов. Большая
же часть установок, отношений и образов не носят осознаваемого ха-
рактера и не могут быть достоверно изучены с помощью стандартной
опросной методики. Нужны совершенно иные инструменты, позволя-
ющие выявить именно неосознаваемые пласты. Для этого используются
преимущественно качественные методы (от фокус-групп до глубин-
ных интервью и проективных тестов). Проблема в том, что эти мето-
ды довольно трудоемки и требуют сложной техники интерпретации,
поэтому редко используются для масштабных прогнозов. Имеющийся
у меня и моих коллег (политических психологов) опыт исследований
показывает, что использование специальных политико-психологиче-
ских инструментов наряду и вместе с опросами позволяет получить ре-
левантную политической реальности картину.
Так, например, в 1993 г., когда все социологические опросы пред-
сказывали успех партии «Выбор России», наши качественные иссле-
дования, ориентированные на выявление неосознаваемых компонен-
тов политических установок граждан, заставили усомниться в этом.
И правда оказалась на стороне полученных нами данных. С тех пор мы
уделяем особое внимание поиску методов, направленных на выявле-
ние и интерпретацию неосознаваемых компонентов установок2.
Многолетние наблюдения позволили прийти к выводу, что есть
периоды, когда расхождения рациональных и неосознаваемых компо-
нентов установок усиливаются, либо, наоборот, снижаются. Так, в на-
чале—середине 1990-х годов замечено максимальное рассогласование
91
политических установок, представлений, образов. В те годы наши гра-
ждане доверяли одним политикам, симпатизировали другим, а голосо-
вали за третьих, но этот период закончился к 2000-м годам. С дости-
жением большей стабильности политической системый разрыв между
рациональными и бессознательными компонентами установок сокра-
тился (хотя их полного слияния не может быть никогда, даже в услови-
ях максимальной стабильности). В это время опросы, фиксирующие
именно рациональные компоненты установок, были гораздо точнее,
чем в 1990-е годы. С началом нового периода политической нестабиль-
ности (по нашему мнению, он начался примерно с 2010 г. и продол-
жается сегодня) расхождение между рациональным и бессознательным
уровнями установок вновь начало нарастать. Можно предположить,
что именно это стало одной из ключевых причин расхождения между
результатами опросов и голосования.
Теоретическая интерпретация и прогнозирование не могут не учи-
тывать неосознаваемой эмоциональной компоненты политического
сознания и электорального поведения. Кстати, есть данные о том, что
формы политического поведения, имеющие сильную эмоциональную
окраску (террористические, экстремистские, расовые, националисти-
ческие выступления, бунты и т.п.), плохо поддаются прогнозированию.
По данным С. Макфейла3, исследования расовых беспорядков выяви-
ли соответствие между установками и реальным поведением в 8–9%.
Кроме того, что ряд политических вопросов не входит в число ак-
туальных для населения (из-за низкого к ним интереса либо по иным
конкретным причинам вроде вброса компромата), есть и серьезное
расхождение между рациональными и бессознательными компонен-
тами политических установок. Мне представляется, что ответы на оба
поставленных в начале статьи вопроса стоит искать именно в психо-
логическом состоянии общества. Очевидно, что при эмоционально
нестабильном состоянии привычные социологические методы, впол-
не надежные для анализа рациональных мнений, дают сбой и долж-
ны быть дополнены иными инструментами, позволяющими выявить
и проинтерпретировать бессознательные слои установок, образов
и представлений граждан о политиках, власти, выборах и т.п.

Примечания
1
Шестопал Е. Б. Образы российской власти от Ельцина до Путина. М.:
РОССПЭН, 2008.
2
Детальное описание различных методов, направленных на анализ разных
типов политических установок и образов см. в: Психология политического вос-
приятия в современной России / Под ред. Е. Б. Шестопал. M.: РОССПЭН, 2012.
3
McPhail C. Civil Disorder Participation // American Sociological Review. 1971.
No 36. P. 105.

92
 А. В. Селезнева

Методики изучения ценностей*1

И зучение политических ценностей представителей политической

элиты осуществлялось методом количественного контент-анали-
за политических текстов на основе авторской методики анализа, раз-
работанной соответствии с предложенной Р. Инглхартом типологией
(материалистические и постматериалистические).
В качестве единиц для анализа выступали «ценностные образы» (V),
которые мы определили как выражение автором значимости («ценно-
сти») действий, событий, процессов, явлений, внутренних состояний
в вербальных конструкциях с использованием конкретных или аб-
страктных категорий. В соответствии с нашей теоретической моделью
мы выделили «ценностные образы» материалистичности (Vm) и «цен-
ностные образы» постматериалистичности (Vpm) и определили их ин-
дикаторы.
Индикаторы «ценностных образов» материалистичности:
Im1 — «мир»,
Im2 — «стабильная экономика»,
Im3 — «порядок в стране»,
Im4 — «уверенность в завтрашнем дне»,
Im5 — «личная безопасность».

Индикаторы «ценностных образов» постматериалистичности:

Ipm1 — «права и свободы личности»,
Ipm2 — «возможности для самовыражения и самореализации»,
Ipm3 — «развитие культуры, искусства, науки и образования»,
Ipm4 — «гуманное общество» (высокий уровень нравственно-
сти),
Ipm5 — «гражданское общество» (высокий уровень обществен-
ной активности).
Все тексты эссе были проанализированы на предмет выявления
в них «ценностных образов» материалистичности и постматериали-
стичности по всем индикаторам, а результаты занесены в таблицы.
Подсчет производился по тем текстам, в которых были представлены
не менее трех индикаторов.
В результате обработки эмпирических данных были получены сле-
дующие количественные характеристики:

* Человеческий капитал российских политических элит. Политико-психологиче-

ский анализ / Под ред. Е. Б. Шестопал, А. В. Селезневой. М.: РОССПЭН, 2012. С. 97‒99.
93
 количество «ценностных образов, соответствующих каждому
индикатору;
общее количество «ценностных образов» материалистичности
(Vm = Im1 + Im2 + Im3 + Im4 + Im5);
общее количество «ценностных образов» постматериалистично-
сти (Vpm = Ipm1 + Ipm2 + Ipm3 + Ipm4 + Ipm5);
общее количество «ценностных образов» (V = Vm + Vpm);
коэффициент материалистичности (Km = Vm / V);
коэффициент постматериалистичности (Kрm = Vрm / V).

Для исследования политических ценностей была разработана мето-

дика анализа1, в которой в качестве индикаторов анализа выступают пар-
ные ценностно-мировоззренческие дилеммы (бинарные оппозиции):
«автономия/патернализм»;
«иерархия/равенство»;
«традиционализм/инновационность»;
«западничество/почвенничество»;
«индивидуализм/установка на сотрудничество»;
«толерантность/интолерантность»;
«конформность/самостоятельность»;
«демократия/авторитаризм».

Выделение данных индикаторов, по мнению О. Ю. Малиновой,

позволяют легче ориентироваться в идеологических представлениях
элиты, проследить связь с особенностями социализации, посмотреть,
насколько они являются последовательными и связными.
Количественный анализ политических ценностей дополнялся их
качественными характеристиками, полученными в результате каче-
ственного контент-анализа политических текстов. Кроме того, были
изучены ценностные стереотипы (декларируемы политические ценно-
сти). На основе методики анализа О. Ю. Малиновой — А. В. Селезневой
были выделены две группы политических ценностей — традиционные
(патернализм, иерархия, традиционализм, установка на сотрудниче-
ство, авторитаризм, почвенничество) и заимствованные (автономия,
равенство, инновационность, индивидуализм, демократия, западни-
чество). Выбор терминов для обозначения групп политических ценно-
стей был сложен в связи с критериальной сложностью типологизации.
Основаниями для типологии выступали: историческая принадлеж-
ность, длительность существования в обществе, оригинальность как
своеобразие ценностной палитры массового сознания. В результате
длительных терминологических поисков оказалось, что наиболее под-
ходящими в нашем случае оказались термины «традиционные» (исто-
рически сложившиеся, уникальные, присущие российскому обществу

94
длительный период) и «заимствованные» (привнесенные в наше обще-
ство извне, аккомодированные, существующие короткий период вре-
мени, имеющие универсальный характер)2. Единственная ось, по кото-
рой не представляется возможным распределение на заимствованные
и традиционные ценности, это ось «конформизм/самостоятельность»,
поскольку она определяет скорее уровень персональных политических
ценностей, нежели групповых.
В результате анализа политических ценностей были составлены
ценностные профили представителей политической элиты.

Примечания
1
Авторы методики — О. Ю. Малинова и А. В. Селезнева.
2
Универсальность в данном случае понимается как наличие ценности
в различных обществах, неоригинальность ценностей массового сознания.

95
 М. К. Горшков, Ф. Э. Шереги

Метод фокус-групп*1

Особенности метода фокус-групп

С реди арсенала пилотажных исследований широкое распростра-

нение получил метод фокус-групп, разработанный в социальной
психологии. Хотя этот метод нельзя назвать строгим научным методом,
он, как свидетельствует опыт, приносит определенную практическую
пользу. Основная цель фокус-групп — понять мотивацию реального или
потенциального поведения (потребительского, электорального, полити-
ческого, этического, экологического и др.) различных групп населения,
а также определить реакцию на символы при изучении эффективности
рекламы, протестировать новый продукт или услугу. Кроме того, данный
метод применяется для пилотажной проверки ряда гипотез, касающихся
новых явлений в обществе (например, отношение населения к созданию
негосударственных пенсионных или жилищных фондов, выпуску ново-
го вида продукции, к символике новых политических движений и т.д.),
и для пилотажной отработки методического инструментария массового
сбора первичной социологической информации.
Становление техники фокус-групп происходило на базе приме-
нявшихся в 1920-е годы в США в практике социальных исследований
групповых углубленных интервью, которые назывались фокусирован-
ными. Основные принципы и методику фокусированного интервью
разработали американские социологи Р. Мертон и Г. Герцог.
Метод фокус-групп отличается от фокусированного интервью не-
структурированностью ответов респондентов, хотя дискуссия в группе
проводится по сценарию. Фокус-группы — это интенсивное глубокое
групповое интервью в форме дискуссии. Основные различия между
формализованным индивидуальным интервью и дискуссией в фокус-
группах показаны в табл. 11.
Идея подобного метода социологических опросов основана на ги-
потезе, согласно которой при помощи массовой анкеты или бланка-
интервью «снимается» идеологизированный срез массового сознания,
ориентированный на стандарты общественных норм, идеологических
штампов (идеологем), теологических догматов и т.д., иначе говоря, от-
ношений, обусловленных социальными институтами.

* Горшков М. К., Шереги Ф. Э. Прикладная социология: методология и методы: Ин-

терактивное учеб. пособие. М.: ФГАНУ «Центр социологических исследований», Инсти-
тут социологии РАН, 2012. С. 182–193.

96
 Таблица 1
Основные сравнительные характеристики метода фокус-групп
и массовых индивидуализированных опросов
Методы фокус-группы Методы массовых опросов
Отношение к статистическим процедурам
Игнорирование статистических про- Опора на статистические процедуры
цедур
Выборка
Малая (группа) Большая (статистически значимая)
группа
Парадигма
Близка к «феноменологической соци- Близка естественно-научной пара-
ологии». Опора на глубокий психоло- дигме
гический анализ мира субъективных
явлений, «субъективное познание»
Происхождение
Из психологии, гуманитарных наук Из социологии, естественных наук
Методики
Нестандартизованные прожективные, Стандартизованные: закрытые вопро-
полустандартизованные: наблюдение, сы, анкетный опрос или стандартизо-
групповая дискуссия ванное интервью, контент-анализ
Проблематика
Более частная Более общая
Преимущества
Большая вероятность выявления раз- Большой объем выборочной сово-
нообразных социально-психологиче- купности; компьютерная обработка
ских характеристик поведения; ручная результатов
обработка результатов; экономичность
Недостатки
Большая вероятность субъективизма Возможность больших систематиче-
в анализе; сложность анализа получен- ских ошибок опроса; недостаточно
ных данных; необходимость высоко- глубокий психологический анализ
квалифицированных модераторов информации

Чтобы получить информацию, выражающую индивидуализиро-

ванное «подсознательное», эмоциональное восприятие индивидом не-
которого нового социального института, политических или этических
отношений, нового товара и др., т.е. оценки, основанные только на его
личных потребностях, необходимо эти оценки «очистить» от идеологи-
ческого фона («газетных штампов»).
Это возможно при соблюдении ряда условий:
численность группы не должна превышать 8–10 участников,
чтобы все могли достаточно интенсивно участвовать в дискус-
сии, направляемой модератором — опытным психологом;
97
 члены группы отбираются случайно, но с соблюдением заданных
параметров квот; они должны быть незнакомы друг с другом;
до начала дискуссии членов группы не информируют о ее теме
и целях;
модератор должен обладать достаточной психологической суг-
гестивностью — даром внушения, чтобы направлять дискуссию
и не поддаться давлению группы;
модератор не должен навязывать свое мнение участникам ди-
скуссии, он только постепенно ведет участников вдоль нити ди-
скуссии согласно сценарию;
модератор должен вести дискуссию с такой интенсивностью,
чтобы у респондентов не оставалось времени вспоминать «газет-
ные» (идеологизированные) штампы для «правильных» ответов.
Число групп и их состав зависят от задач исследования и объекта
оценки. Например, если измерению подлежит эффективность рекла-
мы электрической бритвы, то, вполне естественно, составить группы
из мужчин; а если оценивается реклама губной помады, то целесо-
образно использовать женщин. При этом дискуссию достаточно про-
вести в двух группах, например, состоящих из респондентов молодых
(18–30 лет) и старших (36–50 лет) возрастов. Сопоставление данных
по двум группам поможет выявить различия в установках поколений.
Иногда в качестве критерия отбора участников дискуссии выступают
род занятий, этническая, конфессиональная принадлежность и т.д.

Процедура фокус-групп
Дискуссию в фокус-группе ведет модератор — опытный психо-
лог — за «круглым столом». Он должен вызвать доверие группы, осу-
ществлять ненавязчивый контроль дискуссии; в течение длительного
времени концентрировать свое внимание на обсуждаемом предмете;
запомнить сценарий и не повторяться. Минимальная длительность ди-
скуссии 50–70 мин, максимальная — 1,5–2 ч.
При проведении аттестации новых образцов товара, оценки эффек-
тивности рекламного ролика (текста) или иного аудио- и видеосюжета
помощь модератору оказывает ассистент. Он следит за аудио- и видео-
записью дискуссии, осуществляет демонстрацию образцов либо их рас-
пределение среди участников, собирает сделанные ими записи, если
таковые предусматривались сценарием.
Дискуссия начинается со знакомства модератора с членами группы,
их краткого ознакомления с темой дискуссии и ее правилами и про-
водится по заранее подготовленному сценарию, содержание которого
известно только модератору. Она ведется интенсивно, вынужденная
пауза не должна превышать 5 с.
98
 Через 2–2,5 мин после знакомства с респондентами и объявления
темы (цели) дискуссии модератор должен активно включить в нее при-
сутствующих, вводя дискуссию в нужное русло и не увлекаясь личными
монологами. По ходу дискуссии осуществляется ее аудио-, видео- или
компьютерная запись. В последующем аудиозапись дискуссии подле-
жит распечатке. Полученная стенограмма служит основой для состав-
ления отчета.
Место проведения дискуссии выбирается так, чтобы не было от-
влекающих факторов. Участники должны сидеть за овальным столом,
лицом друг к другу, а модератор — в конце длинной дуги овала.

Требования к поведению модератора

Модератор должен выбрать правильный контакт с членами группы
и заботиться о постановке своей речи (табл. 2)2.
Правильный контакт:
модератор обращен лицом к говорящему;
его руки сложены свободно;
модератор реагирует жестами (если это уместно) и мимикой
(кивает в знак согласия, хмурит брови, если не понимает сути
ответа);
слегка наклоняется в сторону говорящего.

Неправильный контакт:
модератор не поворачивается лицом к говорящему;
сутулится или сидит неестественно прямо, в застывшей позе;
уделяет повышенное внимание своим рукам, бумагам;
производит руками чрезмерные жесты;
сидит с «каменным» лицом;
не к месту улыбается, хмурится, кивает.

Хорошее качество речи характеризуется:

приятной интонацией;
умеренной громкостью голоса (не слишком тихо и не слишком
громко);
подбором слов, облегчающих взаимопонимание с респондентами.

Плохое качество речи отличается следующими признаками:

невыразительный, глухой тон голоса или дрожащий голос;
речь слишком громкая или слишком тихая;
чрезмерное употребление жаргонизмов;
частое употребление вводных слов, слов-паразитов типа «пони-
маете».

99
 Таблица 2
Эффективное «несловесное» поведение модератора
Манера поведения Значение
Поддерживает хороший зрительный Способствует более активному уча-
контакт стию в беседе
Сидит лицом к говорящему Поза активного участия, означаю-
щая: «Готов слушать вас»
Сидит свободно Придает беседе «открытость», поза
необоронительная
Слегка наклоняется к собеседнику Знак активного участия
Остается в относительной расслаб- Означает: «Мы с вами в домашней
ленности обстановке»
Хорошее качество речи — тон голоса, Еще один знак активного интереса
интонация, акценты и участия

Задача модератора — способствовать максимальной открытости

участников дискуссии.
Во время дискуссии модератор должен:
не допускать лидерства ни своего, ни любого участника дискус-
сии, так как это будет подавлять мнение остальных;
предотвратить образование групповой сплоченности, чтобы со-
вокупность индивидуальных мнений участников дискуссии не
превратилась в «общественное мнение» группы.
Ниже дан пример сценария для фокус-группы, основанного на
концептуальной модели предмета анализа (рис. 1).

Примерный сценарий дискуссии на фокус-группе

по проблемам жилищного контракта
Внимание модератора! Процедура знакомства не должна превышать
1–1,5 мин. Беседу следует проводить активно, но не навязывать группе
своего мнения. Можно задавать участникам дискуссии дополнитель-
ные вопросы, если они способствуют более глубокому раскрытию ос-
новной темы дискуссии и нацелены на актуальные проблемы рынка
жилья.
I. Жилищная проблема (вводная часть; длительность — не более
10–15 мин)
1. У кого из участников дискуссии имеется жилищная проблема,
в чем она заключается (вопрос для каждого персонально, очень коротко).
2. В целом для группы (в быстром темпе) выяснить, что понимают
участники дискуссии под жилищной проблемой.

100
 Рис. 1. Концептуальная схема отношения к жилищному контракту

Внимание модератора! Дискуссия по этой проблеме вначале должна

носить общий характер (наличие–отсутствие жилья), после чего ее сле-
дует углубить при помощи понятий: теснота, отдаленность (от работы,
родственников, магазинов, транспорта и др.), экология, престиж.
3. Далее углубить дискуссию по отдельным проблемам.
Критерий тесноты:
желаемая структура квартиры (ее тип);
оптимальное число человек, приходящихся на жилую площадь
в 1-комнатной, 2-комнатной, 3-комнатной квартире;
желаемая квартира при совместном проживании двух или трех
родственных семей (дети, родители, прародители);
мнение о коммунальной квартире (совместное проживание
с чужими семьями).
Критерии комфорта:
по отдаленности (прежде всего от места работы): спросить об
оптимальном расстоянии от места проживания до места работы
в минутах или часах;
какой район следует считать экологически чистым (акцент на
чистоте воздуха, воды, отсутствии шума, загрязняющих окружа-
ющую среду предприятиях);

101
 мнение о критериях престижности жилья: тип дома (многоэтаж-
ный, блочный, кирпичный, коттедж); число комнат на число
членов семьи, площадь кухни, наличие бытовых удобств и т.д.;
мнения о различии критериев престижности жилья для пред-
ставителей разных социальных групп — рабочих и работников
сферы услуг, интеллигенции, представителей бизнеса.
Иные критерии:
обсудить вопрос о том, кто должен решать жилищную проблему
для различных социальных и имущественных групп городского
населения;
мнение о жилье как о недвижимости, капитале; целесообразно
ли его использовать в этом качестве.
II. Дискуссия по фондам (не более 10–15 мин)
1. Какие инвестиционные и финансовые фонды известны участни-
кам дискуссии (перечислить).
2. Из каких источников:
из реклам (каких, перечислить);
были ли (имеются) у респондентов контакты с фондами (каки-
ми, перечислить; если были, но прекратились, то почему);
какие фонды вызывают у респондентов симпатию;
какие фонды вызывают у респондентов антипатию;

3. Критерии доверия фондам.

4. Считают ли участники дискуссии полезным такой вид деятель-
ности инвестиционных или паевых фондов, как накопление денежных
средств населения для приобретения жилья.
III. Дискуссия о механизме приобретения жилья (35–40 мин)
1. Какой вид приобретения жилья посредством инвестиции в фонд
наиболее приемлем:
единовременный взнос (оплата);
первичный взнос с последующей оплатой; каким должен быть
процент этого взноса от стоимости жилья либо просто сумма
вносимых денег;
оптимальные сроки выплаты остальной части взносов; частота
выплат (ежемесячно, ежеквартально, ежегодно);
индексация:
— стоимости жилья;
— взносов населения;
— нужна ли ссуда от банков;
— отношение к ипотечному кредитованию, какая собствен-
ность может служить основой ипотеки.

102
 2. Какие гарантии (их критерии) участники дискуссии ожидают от
фонда; нужны ли специальные контракты.
3. Отчетность фонда перед пайщиками, регулярность их информи-
рования.
4. Наиболее удобные формы взносов: переводы по почте; безналич-
ные отчисления из зарплаты; взнос в филиалы фонда.
5. Покупка жилья (взносы), сертификат, свидетельство — должны
быть именными, обезличенными; содержать право перепродажи, заве-
щания, дарения, уступки пая другому лицу.
6. Право отказа от продолжения выплаты пая, расторжение договора:
со стороны клиента (применимы ли при этом санкции);
со стороны фонда (величина компенсации клиенту).

7. Санкции в отношении фонда, если оплаченное жилье не соответ-

ствует обещанным критериям.
8. Право клиента отказаться от приобретаемого жилья, условия
отказа.
9. Должен ли тип приобретаемого жилья, его характеристики под-
робно излагаться в договоре еще до строительства дома.
10. Должна ли содержаться в договоре детализация стоимости квар-
тиры (сметная стоимость).
11. Размер компенсации в случае расторжения договора по вине
фонда (например, выплата суммы вклада с процентом, индексацией,
величина процента).
12. Сколько вариантов квартир должна предоставить фирма кли-
енту для выбора. Итого общая длительность дискуссии — 55–70 мин.
По итогам дискуссии осуществляется распечатка аудиостенограммы.

Требования к дискуссии
Дискуссия предполагает столкновение широкого спектра инди-
видуальных мнений на «паритетных» началах, т.е. в иерархически не-
структурированной группе. В фокус-группе происходит не общение,
не обмен мнениями, характерное для экспертных групп, а столкнове-
ние мнений. При наметившейся солидарности мнений модератор фик-
сирует этот факт и быстро переводит тему на предусмотренный сце-
нарием очередной предмет обсуждения. В целях углубления дискуссии
модератор задает уточняющие вопросы или стимулирующие замечания
(Могли бы вы привести пример? Что именно вы имеете в виду? Это ин-
тересно! Будьте добры подробнее. Вот как! А я не знал и т.д.).
Чтобы не происходила солидаризация мнений, нужно соблюдать
следующие требования к отбору групп и процедуре дискуссии:
в группу отбираются незнакомые друг c другом респонденты;

103
 длительность выступления одного участника не должна превы-
шать 20–40 с, а реплик 5–15 с;
предмет дискуссии до начала обсуждения неизвестен респон-
дентам;
вплоть до окончания дискуссии ее участники не знакомы со
сценарием.
В ходе дискуссий важна не рациональная мотивация суждений,
а эмоциональная реакция участников на различные аспекты предмета
обсуждения: структурные, эстетические, потребительские, экологи-
ческие и иные функциональные. Характер дискуссии должен содей-
ствовать выявлению строго индивидуальных мнений участников: «Я
считаю...» Нельзя допускать беспредметную «перепалку» участников
дискуссии; также недопустима дискуссия модератора с участниками.
По степени коммуникационной открытости или замкнутости раз-
личают пять основных типов участников дискуссии: лидеры — стремя-
щиеся к высказыванию оценок «в окончательной инстанции»; экспер-
ты — также стремящиеся оценивать, но преимущественно позицию
других участников дискуссии; коммуникабельные — активно ведущие
взаимную дискуссию по поводу основного предмета; застенчивые —
пытающиеся отмолчаться, имитируя повышенное внимание к тому,
что говорят другие; нигилисты — высказывающие преимущественно
отрицательные, порой огульные оценки; если при этом их поведение
агрессивно, они должны быть исключены из фокус-группы.
Модератор при управлении группой может использовать следу-
ющие основные методы:
поддерживающие: одобрительное стимулирование общего хода
дискуссии;
директивные: прерывание дискуссии и ее направление в нужное
русло (на основной предмет);
участвующие: «псевдоконсультирование» с членами группы для
углубления, детализации обсуждения того аспекта предмета ди-
скуссии, который представляет особый интерес для исследователя;
ориентированные на достижение цели: умение направлять ди-
скуссию в русле, строго предусмотренном сценарием.
Дискуссия завершается кратким обобщением сказанного. Модера-
тор благодарит участников.

Примечания
1
Богомолова Н. Н., Фоломеева Т. В. Фокус-группы как метод социально-
психологического исследования. М., 1997. С. 10.
2
Инструкция по проведению фокус-групп. М.: Национальный демократи-
ческий институт международных отношений, 1995. С. 8–11, 19.

104
 ПОЛИТИКО-

3
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ФЕНОМЕНЫ
В МАССОВОМ
СОЗНАНИИ

105
 Е. Б. Шестопал

Четверть века политических реформ

в России с точки зрения психологии*1

Постановка проблемы

П опытки дать свою трактовку изменений, которые пережила страна

после перестройки и в новой, постсоветской России, неоднократ-
но делались в последние годы экономистами, политологами, истори-
ками. Большой вклад в их осмысление внесли наши ведущие социо-
логические центры: и ВЦИОМ, и ФОМ, и Институт социологии РАН
[Красное или белое? 1992; Россия реформирующаяся, 2012; Горшков,
2011; Федоров, 2010]. Между тем о том, что произошло в ходе поли-
тических реформ и под их влиянием в психологии людей: о настрое-
ниях, мотивах, представлениях и ценностях — написано значительно
меньше. Не претендуя на то, чтобы дать полноценный психологиче-
ский портрет нашего общества в ходе его постсоветского развития, мы
попытаемся наметить лишь некоторые штрихи к этому портрету. Свою
задачу мы видели в том, чтобы показать, как психология граждан ме-
нялась на протяжении последних двух с половиной десятилетий под
воздействием изменения политической среды.
Именно трансформации психологических смыслов произошедших
в нашей стране перемен, посвящено наше исследование, которое мы ве-
дем начиная с 1993 г. Опыт этих наблюдений мы попытаемся обобщить
с точки зрения тех эмоций, мотивов, настроений, которые получили
название «человеческого или психологического измерения» и которые
пока редко принимаются в расчет историками и политологами, социо-
логами и экономистами. Их обычно больше интересуют глобальные
институциональные сдвиги в системе власти, устройстве государства,
состояние режимов и деяния правителей, чем переживания обычного
человека, живущего в эпоху перемен. Однако для тех, кто испытывает
процессы трансформации на себе, этот психологический контекст весь-
ма значим. Именно он определяет настроение людей, питает доверие
или недоверие власти и государству, поддержку реформ.
Без учета этого психологического состояния общества неполными
и неверными будут и все выводы относительно успехов или неудач по-
литического транзита в России. Здесь из всего многообразия психоло-
гических состояний и характеристик мы отобрали образы, представле-
*Шестопал Е. Б. Четверть века политических реформ в России с точки зрения пси-
хологии // Полис. Политические исследования. 2015. № 1. С. 136‒150.

106
ния и ценности, которые возникали и исчезали в российском обществе,
особенно образы власти, так как именно вокруг власти, отношения
граждан с ней и к ней и разворачивается основная сюжетная линия
постсоветской психологической драмы. То, что жанр этот именно дра-
ма, нет никаких сомнений у тех, кто включен в нее и наблюдает за исто-
рией этих отношений на протяжении последних десятилетий изнутри.
Не случайно, суть процессов, характерных для этих лет, В. В. Путин
назвал одной из самых крупных гуманитарных катастроф в ХХ в.,
а российский социолог Борис Грушин определял как «социотрясение»,
имея в виду, что произошел тектонический сдвиг самих основ народ-
ной жизни, старые нормы и ценности оказались разрушены, а на их
месте с большими сложностями начали нарождаться, но так до конца
и не оформились новые. Многие люди потеряли не только деньги, ра-
боту, но и страну. По счастью, перемены, начавшиеся в 1991 г. и иду-
щие до сих пор, были потрясением, но не были революцией. Между тем
по масштабу, глубине и длительности перемен в жизни общества они
вполне могут быть поставлены в один ряд с событиями 1917 г.

Методология и теория
Методология. Исследование образов власти, имеющее качест-
венно-количественный характер, мы ведем уже более 20 лет, начиная
с 1993 г. Все это время исследование проводились почти каждый год,
иногда два раза в год. Основные результаты первых этапов исследо-
вания опубликованы нами в статьях и книгах [Шестопал, 1995; 2004,
2005; 2008, 2012, 2014].
Последний по времени этап проходил в 2013–2014 гг. в 8 регионах:
в Москве, Московской, Саратовской, Челябинской. Воронежской,
Томской областях, Башкирии и в Краснодарском крае. Выборка соста-
вила 898 человек. Она не репрезентативна для страны в целом, однако
сбалансирована и пропорциональна для каждого из указанных реги-
онов. В целом все этапы исследования проводились в общей логике
и дают вполне сопоставимые данные для количественного и качест-
венного анализов.
Результаты опроса обрабатывались с помощью стандартных проце-
дур кластерного и факторного анализов с помощью пакета SPSS. При
этом в анкету было включено много вопросов открытого характера. Для
их обработки применялся метод шкалирования. Глубинные интервью
и проективные тесты подвергались в основном качественному анализу.
Исходные теоретические позиции. Психологические изменения
играют роль не только фона политических изменений, но и одного из
факторов этих изменений. До сих пор в литературе нет единства мне-
ний по вопросу о том, ментальные ли структуры трансформируются
107
под влиянием изменения институтов или институты обретают устой-
чивость только там, где для этого имеется подходящая ментальность
населения и элит. Очевидно лишь, что ментальные структуры невоз-
можно изменить так быстро, как политические институты.
Как показали наши предыдущие исследования, во-первых, образы
власти имеют сложную психологическую структуру, в которой следует
различать, наряду с рациональным уровнем, уровень бессознательный.
При этом, если представления (о демократии, о власти, о полити-
ке) — это преимущественно когнитивные структуры, то образы — это
более «объемные», «стереоскопические» психологические образова-
ния, в которых большую роль играют эмоциональные компоненты, ле-
жащие, как правило, в сфере бессознательного. В нашем исследовании
мы использовали и то, и другое понятия. Наряду с этими двумя катего-
риями мы исследовали и политические ценности как психологический
феномен. В структуре личности ценности участвуют в производстве
смыслов в целом и политических смыслов в особенности. Во-вторых,
изменения представлений, образов и ценностей в ходе трансформации
системы означают, что меняется как содержание образов, оценка носи-
телей власти, так и сама оптика, определяющая характер восприятия.
Сложная психологическая структура образов и представлений,
о которой было сказано выше, потребовала для выявления более глу-
боких уровней восприятия не стандартных инструментов социологиче-
ских опросов с закрытыми вопросами, а более тонких психологических
инструментов, в частности методов глубинного интервью, метода фик-
сированных ассоциаций, проективных тестов и др.
Здесь мы остановимся лишь на тех представлениях, образах и цен-
ностях, которые касаются власти. Ниже мы приведем некоторые ре-
зультаты исследования.

Характер психологических трансформаций

постсоветского общества
Многочисленные исследования свидетельствуют о том, что начи-
ная с 90-х годов ХХ в. происходит постоянное изменение в восприя-
тии политической и социальной реальности в России со стороны ее
граждан [Дискин, 1999, с. 34; Лапин, 2003, с. 83; От Ельцина до Путина,
2007]. Наши исследования подтверждают эти выводы коллег.

Меняющиеся представления о демократии, политике, власти

Одним из центральных представлений, вокруг которых склады-
вался весь постсоветский политический дискурс, было представление
о демократии. Сами процессы трансформации обсуждались в контексте

108
демократии и демократизации. Этот концепт стал краеугольным кам-
нем и официальной идеологии, и ее критиков.
Все исследования 1990-х годов показывали, что сам концепт де-
мократии в те годы вызывал остро негативные чувства у большинства
опрошенных, связывавших это понятие с теми политическими практи-
ками, которые привели к ухудшению экономического положения граж-
дан. Тем более поразительно, что в 2000-е и 2010-е годы и, по крайней
мере на вербальном уровне, к демократии как к официально заявлен-
ной цели политического развития, граждане «попривыкли», приняли
ее как вполне конвенциональную политическую норму и даже идеал.
Об этом свидетельствует и тот факт, что, например, в нашем иссле-
довании 2011 г. нынешнюю политическую систему не считали демо-
кратией 76% наших респондентов. Это явно указывает на зазор между
тем, какой должна быть, по их мнению, наша политическая система,
и тем, какой она является. Добавим к этому, что число тех, кто ожидает
в ближайшее время движения нашей страны в сторону большей демо-
кратии составляет 49% против 51%, которые не ждут такого развития
событий. Конечно, 49% — это совсем немало. Таких ответов в 1990-е
и 2000-е годы было куда меньше. Примечательно, что когда мы спра-
шивали респондентов о том, какой должна быть идеальная власть, то
на первом месте стояло ее определение как демократической. Есть,
конечно, некоторые опрошенные, которые являются убежденными
сторонниками авторитаризма, но их доля не так велика, как принято
считать (всего 13%).
Но важнее другое: понимание демократии в последние годы, как
правило, сводится к небольшому числу «заученных» слов вроде наро-
довластия, свободы слова и равенства всех перед законом. Когнитив-
но эти представления стали беднее и бледнее. В 1990-е годы они были,
может быть, не очень точны, но уж точно намного ярче и богаче: «Де-
мократия — это что-то такое приятное, из-за чего хочется утром про-
сыпаться» или «Демократия — это когда все равны; у каждого есть “мер-
седес” и три раба» (цитаты из интервью 1993 г.).
Обращает на себя внимание, что сегодня негативно окрашенных
образов демократии не так много — около 14,2%. Часть респондентов не
верит в реальность демократии вообще, и ее российского варианта в осо-
бенности, говорит о ее иллюзорности, мифологичности: «пустословие»,
«словоблудие», «обман», «ничего не значащее слово», «несуществующая гал-
люцинация», «ерунда», «что-то недостижимое для России», «далекое и не-
понятное», «безвластие», «обман», «недостижимое». При этом у подобных
негативных образов нет субъекта: не ясно, чья это глупость или обман.
Другая часть респондентов, негативно оценивающих демократию,
явно ищет врагов, которые эту демократию принесли в Россию. Среди
109
них фигурируют: Запад («пришло с Запада», «режим в США», «то, что
всем навязывает Америка»), а также свои отечественные враги: сторон-
ники Запада, воры, богатые, элита, правительство: «западные прижи-
валы», «власть богатых», «власть денег», «власть воров», «власть элиты
над народом», «капитализм».
Типы отношения к демократии. Различия в восприятии демократии
объясняются не только социально-демографическими факторами: по-
лом, возрастом, образованием, регионом и пр., но и собственно поли-
тическими представлениями, которые сформировались у граждан в те-
чение постсоветского периода.
Если в 1990-е годы говорить о типологии было просто невозмож-
но: ответы респондентов «рассыпались» и кластерный анализ не да-
вал результатов, то в 2000-е годы эти типы уже начали складываться,
а в 2010-е годы приняли довольно четкие очертания. Анализ ответов
респондентов на вопрос: «Демократия для меня — это…» позволил их
сгруппировать по политико-идеологическим предпочтениям, среди
которых мы выделили либерально-индивидуалистический, авторитар-
но-коммунитаристский и смешанный типы.
«Либеральное понимание» демократии характеризуют идеалы сво-
боды в разнообразных вариантах: это «свобода слова и мнений», «сво-
бода выбора», в том числе политического, «соблюдение прав и свобод
личности».
«Авторитарно-коммунитаристские представления» о демократии от-
личаются преобладанием категорий силы, власти и подчинения, дис-
циплины, требованиями установить жесткий порядок, апелляциями
к закону и моральным нормам. Властные отношения здесь выстраива-
ются по линии противостояния абстрактных «власти», «государства»,
«правительства» и «людей», «народа», «простого народа». На рис. 1 по-
казано соотношение этих типов.
За это десятилетие произошло, прежде всего, определенное про-
яснение позиций в обществе, о чем свидетельствует уменьшение лиц со
смешанными представлениями и затруднившихся с ответом. При этом
в числовом выражении число «либералов» и «авторитаристов» практи-
чески сравнялось.
Следует отметить, в либерально-индивидуалистическом типе соб-
ственно либеральная составляющая повестки дня в обществе стала ме-
нее востребованной, а индивидуализм, наоборот, явно возрос.
Что касается консервативной модели демократии, то она актуали-
зировалась за последние годы по таким ценностным параметрам, как
справедливость, равенство, ответственность. Примечательно, что при
этом соблюдение законов резко пошло вниз, а активизм, как ценность
скорее либерального типа, наоборот, начиная с 2010 г. пошел вверх
и занял первый ранг среди иных ценностей.
110
 Рис. 1. Типы представлений о демократии

Представляется, что наряду с ценностными предпочтениями, ко-

торые позволяют сгруппировать представления о демократии в три
указанных типа, следует учесть и собственно политическую иденти-
фикацию, как она вырисовывается из ответов на вопрос: «Как бы вы
определили свои политические предпочтения?»1 (табл. 1).
Таблица 1
Как бы вы определили свои политические предпочтения? (%)
1993 2000 2010 2013
Либерал 4,2 13,4 17,0 20,4
Социалист ‒ 8,4 10,0 9,7
Анархист ‒ 2,5 3,0 1,4
Демократ 33,3 27,6 33,0 30,4
Патриот ‒ ‒ ‒ ‒
Националист ‒ ‒ ‒ ‒
Радикал 4,2 2,5 3,0 1,3
Консерватор 20,8 12,1 10,0 10,2
Коммунист 25,0 7,1 7,0 7,2
Аполитичный 8,3 19,2 16,0 14,8
Другое 4,2 4,2 2,0 5,7

Примечательно, что в 2010-х годах (вплоть до 2014 г.) число имен-

но сторонников либеральных представлений росло наиболее быстро.
Если посмотреть предыдущие замеры, то они, можно сказать, достигли
своего исторического максимума.
Но демократические представления, при некотором их снижении,
тем не менее удерживают первенство по числу своих сторонников. Они
стоят на первом месте, составляя 30,4%. Снизились также показатели
111
 Рис. 2. Потребности, определяющие представления о демократии, 2011 г.

и у социалистов. Консерваторы не увеличили своего представительст-

ва, точно так же, как и коммунисты, — остались примерно на том же
уровне.
Представления и потребности. Представления людей связаны с их
ведущими потребностями (особенно с неудовлетворенными), кото-
рые и формируют тот или иной политический запрос. Список ведущих
потребностей был предложен известным американским психологом
А. Маслоу. Это потребности материальные, безопасности, любви, са-
мореализации и самоактуализации.
В отличие от представлений о нынешней власти, в отношении ко-
торой по-прежнему доминирующей является потребность в безопас-
ности, представления о демократии диктуются потребностями выс-
шего уровня (самореализации и самоактуализации). Это позволяет
предположить, что демократия не входит в круг ближайших потреб-
ностей граждан и они ее рассматривают как ценность более высокого
порядка, так сказать, «не повседневного пользования», приписывая ей
исключительные моральные характеристики, которых так не хватает
им в этой самой политической повседневности (рис. 2).
Если попытаться обобщить, как изменились политические пред-
ставления за постсоветский период, то можно выделить два основных
аспекта: первый — смысловой, относящийся к содержанию представ-
лений, второй касается самой оптики или способа политического
мышления.
Первый аспект поменялся довольно существенно. Граждане при-
выкли к официально закрепленным демократическим нормам и при-
няли их как тот эталон, с которым они стали сопоставлять реальные
политические практики. Можно также отметить возросшие требова-
ния к эффективности государства и отдельных политических акторов.

112
 В том, что касается политической оптики, дело обстоит несколь-
ко иначе. Во-первых, устоявшиеся когнитивные механизмы меняются
достаточно медленно. Во-вторых, рациональные структуры полити-
ческого мышления в условиях нестабильности не являются ведущими
в процессе принятия решений (например, электоральных). Здесь гора-
здо чаще работают эмоциональные механизмы. Но во всех случаях сле-
дует отметить, что на протяжении первого постсоветского десятилетия
(1990-е годы) прежние представления, сформировавшиеся в советский
период, доминировали. Так, такие формы протеста против власти, как
забастовки и митинги, например, расценивались гражданами как «не-
правильные» и отвергались. Осваивались по преимуществу конвен-
циональные представления о формах политического участия. Также
следует отметить, что для большей части представлений наших граж-
дан о политике были и остаются характерными когнитивная простота
и бедность. Это представления абстрактные и недетализированные,
показывающие, что политика не находится в центре их картины мира,
она отчуждена от них.
В 2000-е годы происходило не только выстраивание вертикали
власти, но и привыкание общества к новой политической лексике. На-
чали складываться первые более или менее непротиворечивые системы
представлений в массовом сознании.
Начало первого десятилетия ХХI в. отмечено консолидацией от-
дельных типов политических представлений. Пока рано говорить об их
окончательной конфигурации, но типы эти уже достаточно ясно прос-
матриваются.

Меняющиеся образы власти2

На протяжении уже двух десятков лет мы изучаем, как и что гра-
ждане видят в российской власти, какие образы складываются в их
сознании, чем эти образы определяются. Образ власти представляет
собой, как и любой образ, с одной стороны — отражение реальных ха-
рактеристик объекта восприятия, т.е. политической власти, которая
все эти годы менялась и по структуре, и по функциям. Эти изменяю-
щиеся объектные компоненты во многом определяют политическое со-
держание образа. С другой стороны, образ является проекцией ожида-
ний субъекта восприятия, т.е. граждан. В образе политической власти
отражаются потребности и мотивы, знания и представления, мнения,
оценки и стереотипы, ожидания, эмоции, требования массового со-
знания к власти. Эти компоненты образа можно назвать субъектными.
Политические образы изменяются с изменением психологии массово-
го сознания. Кроме того, характер образов меняется и в соответствии
с такими характеристиками субъекта восприятия, как пол, возраст,
образование, региональные особенности и т.п. Образы являются более
113
стереоскопическими психологическими образованиями и включают
в себя не только осознаваемые представления, когнитивные по своей
природе, но и эмоциональные, и поведенческие компоненты, которые
нередко нами не осознаются. В нашем исследовании мы просили ре-
спондентов охарактеризовать власть в России в разные исторические
периоды (советский, ельцинский, период первых двух президентств
Путина и современный)3.
Исследование отличалось от обычных социологических опросов
тем, что оно включало в себя большое количество открытых вопросов,
которые обрабатывались методом шкалирования. В нашем исследова-
нии преобладали качественные методы (анализ открытых вопросов,
глубинные интервью и проективные тесты). Ниже приводится таблица
сравнения эмоциональных аспектов образов власти разных периодов
постсоветской истории (табл. 2).
Таблица 2
Эмоциональный знак образов власти разных периодов (в %)
Эмоциональный Власть
знак в совет- при 2000– в современ- идеаль-
ское время Б. Н. Ельцине 2008 гг. ной России ная
до 2014 г.
Положительный 43,8 4,8 43,1 21,7 79,6
Отрицательный 31 73,6 35,1 52,3 5,5
Нейтральный 3,9 1,4 6,6 9,6 1,2
Амбивалентный 11 8,1 4,5 5,1 1,8
Не указано 2 8,6 ‒ 6,8 7,8

Начнем с того, чем идеальная власть отличается от реальной. Впол-

не закономерно, что только 5,5% опрошенных, негативно оценивает
власть даже в идеале. Эти «стихийные анархисты» заведомо не любят
любую власть. У большинства же опрошенных (79,6%) никакой заве-
домой аллергии к власти нет. Их негативной оценки удостоились кон-
кретные исторические модели власти. Так, советская власть оцени-
вается выше, чем современная, почти в два раза, а нынешний режим
видится хуже, чем режим того же В. В. Путина в 2000–2008 гг.
Но чемпионом в негативной оценке оказался период правления
Б. Н. Ельцина, который в настоящее время, как и на прошлых этапах
исследования, независимо от возраста, пола и региона оценивается
негативно почти у 74% опрошенных. Можно предположить, что в мас-
совом сознании этот период ассоциируется с небезопасностью, неста-
бильностью, угрозами жизни и материальной необеспеченностью. Не-
редко говоря о власти, респонденты отмечали такие содержательные
характеристики, как «хаос», «развал», «бардак», об этом говорит каждый
114
пятый опрошенный (20%), также встречаются обвинения власти в неэф-
фективности, в ее неспособности обеспечить управления страной (13,5%).
Как видно из таблицы, наиболее позитивно воспринимаются два
периода — советский и первые два путинских президентства (2000–
2008 гг.). Подавляющее большинство респондентов говорят о главных
достоинствах власти в советский период — о «стабильности», «поряд-
ке», «соблюдении законов», «социальном равенстве», и «эффективности»
(о неэффективности говорит в два раза меньше опрошенных). Среди
минусов советской власти — каждый пятый упоминает тоталитаризм
и определенные ограничения прав и свобод личности.
Оценки современной власти двойственны, с одной стороны, многие
отождествляют ее с личностью президента и не видят особой разницы
между двумя этими периодами. С другой стороны, если внимательно
посмотреть на количественные показатели, то видна существенная
разница. Больше половины респондентов (52%) оценивают власть
в современной России негативно, и лишь каждый пятый (22%) поло-
жительно (табл. 3).
Таблица 3
Параметр силы в образах власти разного периода
Эмоциональный Власть
знак в совет- при 2000– в современ- идеаль-
ское время Б. Н. Ельцине 2008 гг. ной России ная
до 2014 г.
Сильная 74,3 1,0 41,5 30,8 89,9
Слабая 1,1 13,9 28,3 48,8 4,0
Нейтральная 16,4 73,1 25,9 12,1 ‒
Не указано 8,2 8,4 ‒ 3,8 2,8

Сила является второй важной характеристикой власти. Самый вы-

сокий показатель приписывается идеальной власти. Советская власть
также кажется респондентам сильной и эффективной, способной реа-
лизовывать большие задачи. Власть в эпоху В. В. Путина 2000–2008 гг.
кажется сильной, позитивно оценивается укрепление вертикали влас-
ти, хотя она и не достигла того уровня, каким он был в советское время.
В свою очередь, в настоящем почти половина респондентов восприни-
мает власть как слабую, значительно чаще ее упрекают в неэффектив-
ности и неспособности решать проблемы, стоящие перед страной.
Наиболее интересные данные касаются смысловых характеристик
разных исторических моделей власти. Прежде всего, сами категории,
в которых граждане оценивают эти модели, — разные, к каждому исто-
рическом периоду они прикладывают свою матрицу оценок, которые
трудно свести к общему знаменателю: так, советская эпоха высоко оце-
115
нивается по параметрам силы, порядка и эффективности, с которыми
мирно уживаются обвинения в тоталитаризме. Ельцинский период ви-
дится сквозь призму развала экономики и неэффективности политики.
Первые два срока В. В. Путина описываются как торжество консерва-
тизма и стабильности в сочетании с реформами и развитием, но сейчас
появляется ярко выраженная негативная эмоциональная оценка и ста-
бильности, и развития того времени.
Современная власть характеризуется, прежде всего, с точки зре-
ния параметра ее эффективности, как со знаком плюс, так и со знаком
минус. Режим воспринимается как коррупционный и олигархический
(табл. 4).
Таблица 4
Содержание образов современной власти (в %)
Коррупция 9,8
Авторитарное государство 2,2
Олигархия 11,7
Демократия 2,1
Олигархия, власть отдельной группы 2,8
Беспредел, хаос 6,9
Эффективная, положительная 11,2
Неэффективная 19,8
Застой, стагнация 4,5
Стабильность 6,6
Другое 20,0

Изменения ценностных приоритетов

Если обратиться к ценностям как третьей ключевой переменной
психологической трансформации, то здесь наблюдается, пожалуй,
самый сложный и самый резкий процесс изменений. Те ключевые
политические и моральные ценности, на которых было воспитано
поколение «рожденных в СССР», были в одночасье отринуты в ходе
начавшихся в 1991 г. реформ, и рядовые граждане оказались к этому
совершенно не готовы, так как взамен прежних ценностей в реальных
социальных практиках им ничего не было предложено, кроме норм
и ценностей дикого капитализма, который скорее напоминал гоббсов-
скую «войну всех против всех», в которой все моральные тормоза были
отброшены за ненадобностью.
Из воспоминаний и выступлений М. С. Горбачева, Е. Т. Гайдара,
Б. Н. Ельцина и других участников тех событий ясно видно, что ни те
перестроечные, ни последовавшие за ними постсоветские ельцинские
реформы не были глубоко теоретически продуманы. Вообще, склады-
вается такое впечатление, что наша политическая элита начала рефор-

116
мы, не сформулировав ни для себя, ни для общества тех целей и цен-
ностей, ради которых эти реформы и были затеяны. Во всяком случае,
в конце 1980-х — начале 1990-х годов общество оказалось в шоковом
состоянии, когда в одночасье то, во что оно верило в советскую эпо-
ху, было отринуто, а во что верить дальше — было совсем не понятно.
В течение всех прошедших постсоветских лет страна жила в «между-
царствии» не только в смысле смены режимов и лидеров, но и в смысле
смены ценностных приоритетов.
В устоявшейся в советский период системе ценностей ключевое ме-
сто занимали ценности равенства, справедливости, интернационализ-
ма и коллективизма. К концу 1980-х годов эта система ценностей уже
начала разрушаться. Политически цинизм и двоемыслие были распро-
страненными явлениями того времени. Но это не значит, что с прихо-
дом новой политической эпохи все эти ценности просто «испарились»
из массового сознания. Какие-то из них (например, справедливость)
были весьма востребованными и на апелляции к ней, например, тот
же Ельцин добился массовой поддержки населения. Другие ценно-
сти: коллективизм, равенство, интернационализм — были отброшены,
их вытеснили иные ценности, например индивидуализм, рынок с его
имущественным и социальным расслоением.
Официально провозгласив отказ от советской модели государства
и социалистических ценностей и объявив о начале процесса демо-
кратизации, правящие постсоветские элиты так и не определились со
смыслом и направлением этого процесса. Совершенно очевиден для
всех был имитационный характер демократических реформ. При этом
невнятными и хаотичными были не только воззрения лидеров новой
власти на инструменты демократизации (как догнать западные демо-
кратии), но, что важнее, — и на ее цели (зачем и во имя чего надо их
догонять). Отсюда противоречивость основного закона страны — Кон-
ституции. Отсюда чехарда законов и указов. Отсюда бесконечные кон-
фликты между разными ветвями власти, между центром и регионами.
Построенная в начале 1990-х годов методом «проб и ошибок» си-
стема «демократических» ценностей транслировалась и до сих пор про-
должает транслироваться от элиты к массовому сознанию в чрезвы-
чайно путаной и неясной форме. Система официальных ценностей не
только слабо артикулирована и мозаична, она обернулась в 1990-х го-
дах серьезной политической поляризацией между сторонниками либе-
ральной демократии западного образца («демократы») и сторонниками
советской системы ценностей («коммунисты»). На самом деле реаль-
ное противостояние ценностей происходило скорее между этатистами
и антиэтатистами. Независимо от того, как оформлялась идеологиче-
ская форма этого противостояния, ценностная поляризация начала
117
1990-х годов привела к релятивизму в отношении базовых моральных
и политических представлений [Лапин, 2010, с. 28–36; Магун, Руднев,
2012, с. 503–504; Немировский, 2013, с. 57–71].
С приходом к власти В. В. Путина в 2000 г. этот ценностный раскол
несколько сгладился. При этом имевшая место консолидация общества
в 2000-х годах проходила не на базе глубокого ценностного консенсуса,
а исключительно вокруг личности президента, которого поддерживали
в тот период разнородные в ценностном отношении слои населения.
При этом ни одна политическая сила (ни левые, ни правые, ни правя-
щая элита в целом) не выстроили непротиворечивую и внятную идеоло-
гическую конструкцию, которая могла бы стать основой национальной
стратегии. Очередь до этой задачи дошла только в начале третьего прези-
дентского срока В. В. Путина (см. его предвыборные статьи).
За полтора десятилетия в 2000-х — 2010-х годах дробность ценност-
ной системы 1990-х годов начала снижаться, и стала нарастать тен-
денция к консолидации, в результате которой в российском общест-
ве установился определенный ценностный консенсус, пришедший на
смену ценностному вакууму 1990-х годов.

Выводы
1. Если посмотреть в целом на процесс трансформации в течение
всего четвертьвекового периода, то он довольно четко распадается на
три этапа.
— Первый этап относится к 1990-м годам. В этот период поли-
тическая оптика общества была весьма расфокусированной:
симпатизировали одним политикам, доверяли другим, а голо-
совали за третьих. Этот период закончился в 2000 г. и связан
с достигнутой страной стабильностью, которую граждане ассо-
циируют с приходом В. В. Путина.
— В 2000-е годы произошла своего рода консолидация общества
в отношении его видения власти, представлений о демократии,
власти и политике в целом. Эти представления были схожими
у людей разных поколений, регионов, профессий и пр. Этот пе-
риод резко закончился в 2010 г. примерно за год до начала про-
тестов 2011 г.
— Нынешний этап характеризуется определенным возвратом
к рассогласованности представлений, образов, ценностей, ха-
рактерных для 1990-х годов. Полной аналогии тут, конечно,
нет. Можно говорить и о новом позитиве, и о новых опасно-
стях, которые появляются именно сейчас.
2. 2014 г. стал исключительно значимым с точки зрения консоли-
дации общества на новых основаниях, что связано, прежде всего, с но-
118
выми образами своей страны и самих себя, сложившимися в условиях
внешней угрозы, которую обновленное массовое политическое созна-
ние встретило иначе, чем в начале 1990-х годов. Можно предположить,
что общество вышло из Смуты обновленным и что сам период Смуты,
длившейся четверть века, уже позади.
3. Слом прежней советской модели и трансформация российского
общества в постсоветский период больше всего затронули духовную,
нравственную и психологическую сферы. Старые системы ценностей
оказались разрушены, а новые все еще находятся в стадии формиро-
вания. Сегодня в обществе, как никогда, ощущается нехватка высоких
целей и ценностей, не сводимых к обогащению одних и выживанию
других, что ведет к духовной опустошенности и утрате ориентиров.
Украинский кризис еще раз показал, к каким ужасным последствиям
может привести подобный ценностный вакуум.
4. Уйдя от монолитности советского прошлого, мы пришли к мно-
жественности политических, религиозных, культурных представле-
ний, образов и ценностей. В нашем обществе есть сторонники консер-
вативных ценностей и радикалы, либералы и социалисты, «западники»
и «национал-патриоты». Попытки унифицировать это разнородное
общество наталкиваются на усвоенные гражданами ценности плюра-
лизма.
5. Анализ того пути, который прошло наше общество за последние
четверть века показывает со всей очевидностью, что обрести новый
моральный климат в стране нельзя ни с помощью декретов, ни просто
заменив одни политические институты на другие. Это долгий путь
преобразования общества и его психологии, путь воспитания и обра-
зования. Отсюда приоритеты, которые государству предстоит выбрать:
инвестирование в образование, науку, культуру, поддержка основных
конфессий, которые только и могут вернуть людям высокие ценности.
6. Говоря о целях и ценностях внутриполитического развития, со
всей определенностью следует сказать, что демократические ценности
утвердились в нашем обществе. Отказ от них не примет большинство
российских граждан. Одновременно наше общество устало от хаоса,
неупорядоченности и ожидает от государства большей последователь-
ности в наведении порядка и справедливости. Создание сильного госу-
дарства — важнейшее условие сохранения демократических ценностей
в нашей стране, обретения обществом стабильности. Говоря о сильном
государстве мы, прежде всего, имеем в виду, что его сила — в доверии
граждан, в их поддержке и во всеобщем соблюдении законов и прав
граждан.
7. Развитие Российского государства в последние годы и даже ме-
сяцы показало, что те ценности, образы и представления, которые
органичны нашей политической и духовной культуре, а не являются
119
простым копированием заимствованных образцов, имеют все шансы,
чтобы стать серьезной основой для консолидации общества.
8. Одной из причин таких психологических изменений стал приход
в политику так называемого поколения нулевых — людей, чья полити-
ческая социализация пришлась на бурные 1990-е годы, и чья картина
мира формировалась в период крайней сумбурности и неустойчивости.
С одной стороны, у этого поколения представления о политике сло-
жились под влиянием официальной демократической риторики, кото-
рую они усвоили изначально, с другой — эта официальная картинка
не очень стыковалась с реальными политическими практиками. Такой
когнитивный диссонанс подталкивает это поколение к протесту. На
этом фоне неожиданно для всех появилось новое поколение «сердитых
молодых людей» (18–25 лет), которые всем недовольны. К ним примы-
кают и люди предпенсионного и пенсионного возраста, которых, как
и молодых, не устраивает не столько собственно политический формат
власти, сколько моральная деградация российской политики.
9. Пожалуй, это главная психологическая особенность нынешнего
времени. В нашем обществе намного существеннее, чем прежде, сфор-
мировался серьезный запрос на морально-политические ценности
и, в частности, на идеи социальной справедливости, которые традици-
онно входили в повестку дня левых партий. Сегодня этот запрос раз-
деляют сторонники всех идеологических ориентаций, и резкая оценка
власти делается ими именно с точки зрения таких категорий, как спра-
ведливость, честность, порядочность [Шестопал, 2011].

Примечания
1
Здесь следует иметь в виду, что смысл в указанные понятия (либерал, со-
циалист и пр.) респонденты вкладывают весьма различный, но это их само-
идентификация
2
В сборе, обработке и анализе материалов этой части исследования приня-
ли участие сотрудники и аспиранты кафедры социологии и психологии поли-
тики факультета политологии МГУ: С. Нестерова, С. Ахматнурова, И. Богдан,
С. Давыдов, В. Марков, Е. Музыка, Г. Рамалданов, Н. Смулькина, А. Трущева,
А. Черданцева.
3
В нашем исследовании 2013 г. мы попросили респондентов ответить на
открытые вопросы относительно реальной власти: «Как бы вы могли охаракте-
ризовать власть?» (советскую, ельцинскую, эпохи двух первых путинских пре-
зидентств и современную) и власть идеальную («Какой должна стать власть,
чтобы страна вышла из кризиса?»). Здесь мы по преимуществу будем говорить
о реальной власти.

Библиография
Горшков М. К. Реформы в зеркале общественного мнения // Социологиче-
ские исследования. 2011. №10.

120
 Грушин Б. А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мне-
ния. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбаче-
ва и Ельцина. В 4-х кн.: Жизнь 1-я «Эпоха Хрущева». Введение. М., 2001.
Дискин И. Е. Российская модель социальной трансформации // Pro et
Contra. 1999. № 3.
Красное или белое? Драма августа — 91: факты, гипотезы, столкновение
мнений / Под общ. ред. М. К. Горшкова, В. В. Журавлева. М.: ТЕРРА, 1992.
Лапин Н. И. Как чувствуют себя, к чему стремятся граждане России // Со-
цис. 2003. № 6.
Лапин Н. И. Функционально-ориентирующие кластеры базовых ценностей
населения России и ее регионов // Социологические исследования. 2010. № 1.
Магун В., Руднев М. Ценностный портрет россиян на европейском фоне:
Россия в зеркале европейского социального исследования // Демоскоп Weekly.
2012. No 503–504. [Электронный ресурс]. — Ресурс доступа: http://demoscope.
ru/weekly/2012/0503/tema01.php.
Немировский В. Г. Ценностные и социально-сословные препятствия на
пути социокультурной модернизации России и ее регионов // Мониторинг
общественного мнения. 2013. № 4 (116).
От Ельцина до Путина: три эпохи в историческом сознании россиян / Под
ред. В. Федорова. М.: ВЦИОМ, 2007.
Психология политического восприятия в современной России / Под ред.
Е. Б. Шестопал. М.: РОССПЭН, 2012.
Россия реформирующаяся. Вып. 11: Ежегодник / Отв. ред. М. К. Горшков.
М.: Новый хронограф, 2012.
Федоров В. В. Русский выбор. Введение в теорию электорального поведе-
ния россиян. М.: Праксис, 2010.
Шестопал Е. Б. Образ власти в России: желания и реальность (Политико-
психологический анализ) // Полис. 1995. № 4.
Шестопал Е. Б. Образы власти в постсоветской России. От Ельцина до Пу-
тина. М.: Алетейя, 2004.
Шестопал Е. Б. Новые тенденции восприятия власти в России //Полис.
2005. № 3.
Шестопал Е. Б. Образы российской власти. М.: РОССПЭН, 2008.
Шестопал Е. Б. Политическая повестка дня российской власти и ее вос-
приятие гражданами // Полис. 2011. № 2.
Шестопал Е. Б. Ценностные характеристики российского политического
процесса и стратегия развития страны // Полис. 2014. № 2.

121
 Т. В. Евгеньева, В. В. Титов

Формирование национально-
государственной идентичности
российской молодежи*1

Теоретико-методологические основания
исследования

В основе исследования «Национально-государственная идентич-

ность современной российской молодежи», результаты которого
представлены в статье, лежит предложенная авторами концепция по-
литико-психологических трансформаций идентичности. Синтезируя
опыт культурно-исторической психологии и теорий конструктивизма
и социальных изменений, мы будем рассматривать процесс нацио-
нальной самоидентификации макросоциума через призму динамиче-
ского взаимодействия устойчивых глубинных уровней психики и осоз-
наваемых ценностных слоев политической культуры, подверженных
трансформационному эффекту.
Согласно данной теории, национально-государственная идентич-
ность представляет собой значимый фрагмент политического созна-
ния, структурируемый посредством поиска баланса:
неосознаваемых компонентов политико-культурной матрицы
(национальный менталитет, стереотипы, архаические иденти-
фикационные формы, неосознаваемые элементы социальных
представлений индивида о собственной групповой принадлеж-
ности и т.д.);
культурно-символических компонентов (доминирующие в обще-
стве ценности и образы, символическое пространство иденти-
фикационного выбора);
конструируемых компонентов (возможность государства как
центрального института политической системы воздействовать
через концептуализацию идеологического поля и проводимую
информационную политику на идентификационный выбор
и политическую самоидентификацию граждан).
Таким образом, ключевыми следствиями, вытекающими из данной
концептуальной модели, являются три закономерности.

1
Евгеньева Т. В., Титов В. В. Формирование национально-государственной идентич-
ности российской молодежи // Полис. Политические исследования. 2010. № 4. С. 122–134.

122
 Во-первых, склонность трансформирующегося сообщества к практи-
кам архаического идентификационного ренессанса. В его основе лежит
чувство фрустрации, вызванное утратой определенности националь-
но-государственного статуса. Индивид, будучи лишенным устойчивого
национально-государственного среза сознания в структуре собствен-
ного «политического Я», обращается к «нижним этажам» идентично-
сти (этническая, региональная, локальная и т.д.) [Хантингтон, 2004;
Земскова, 2004; Зверев, 2007].
Во-вторых, ключевая роль символического (а в условиях социокуль-
турного кризиса — также и мифологического) — контура в воспроиз-
водстве политической реальности в целом, и национально-государст-
венной идентификационной матрицы как ее определяющего элемента
[Bell, 2003]. При этом подчеркивается двойственная природа симво-
лико-мифологического пространства. Оно выступает и как продукт
социокультурной динамики, результат извлечения неосознаваемых
фреймов из глубинных представлений о коллективном «Мы», и как
производная «политики идентичности», под которой подразумевается
целенаправленная конструктивистская деятельность государства [An-
derson, 2003; Castels, 1997].
В-третьих, корректирующая функция государственно-политиче-
ских акторов. Очевидно, что современное государство может целена-
правленно и комплексно воздействовать на установки относительно
идентичности через институциональные подсистемы политической
социализации, стратегические направления государственной полити-
ки (прежде всего, информационной политики, политики в сфере обра-
зования и культуры).
Таким образом, можно сделать вывод, что национально-государ-
ственная идентичность — это психологическая самоассоциация лично-
сти с геополитическим образом (образами) определенного национально-
государственного конструкта, имеющая в своем основании персональные
фреймы (мотивы и ценности), закрепляющаяся и проявляющаяся через
символические репрезентации.
Можно заметить, что в предлагаемой интерпретации националь-
но-государственная идентичность — психически обусловленная вза-
имосвязь личности с такими элементами политической реальности,
как идентификационные образы, ценностно-мотивационные фреймы
(ценности) и символы.
Мы полагаем, что постоянное динамическое взаимодействие три-
ады «образы—ценности—символы» определяет процесс формирования
национально-государственной идентичности с точки зрения ее синте-
тической политико-психологической природы.
Таким образом, операциональные рамки проводимого научного ана-
лиза ограничены исключительно политико-психологической приро-
123
дой национально-государственной идентичности как динамического
комплекса, основанного на трансформации соответствующих иденти-
фикационных образов, мотивов, ценностей и фиксирующего их сим-
волического пространства.
Исследование проводилось по методике, разработанной автора-
ми на кафедре социологии и психологии политики факультета поли-
тологии МГУ имени М. В. Ломоносова среди российской молодежи
(14–35 лет) одновременно в различных по своему этническому составу,
историческому опыту и культурным характеристикам регионах России
(в том числе Москва и Санкт-Петербург, центральные регионы, боль-
шинство населения которых составляют русские, пограничные регио-
ны, а также ряд республик Северного Кавказа)1.
В исследовании использовались как количественные (общерос-
сийский опрос), так и совокупность качественных методов, включа-
ющих фокус-группы, фокусированные интервью, проективные тесты,
разработанные авторами.
В гайды для фокусированных интервью и фокус-групп, в частно-
сти, были включены такие открытые вопросы: «Кто я есть?», «Моя Ро-
дина — это …», «Россия — это …», «В настоящее время мне бы больше
всего хотелось, чтобы Россия...». Исследование также включало ряд
проективных тестов, где респондентов просили нарисовать Россию
и ряд других государства в виде дома или в виде несуществующего
животного, а также нарисовать на школьной контурной карте, где, по
мнению респондента, должны проходить границы России.
Исследование проводилось в 2008–2009 гг. Для выявления динами-
ки были также использованы результаты аналогичных исследований
авторов в 2003–2004 гг. [Евгеньева, 2007].

Образ «мы» в сознании молодежи:

гражданственность, этничность и «русский фактор»
Диагностика этнопсихологических паттернов респондентов, на
наш взгляд, в полной мере отражает ведущие цивилизационно-исто-
рические черты российского сообщества — мультикультурализм,
высокий уровень региональной фрагментации и сложный характер
социоструктуры [Абдулатипов, 2005; Семененко, 2004]. Сегодня этно-
национальная самоидентификация занимает важное место в полити-
ческом сознании молодых россиян. При этом существенно меньшее их
число воспринимают саму гражданско-политическую формулу «росси-
янин» [Дробижева, 2002: 213–244].
Следует заметить, что в ходе нашего исследования примерно 2/3 мо-
лодых респондентов не отметили наличия этнической (например,
«русский») или гражданско-политической («россиянин») установки
124
среди ключевых паттернов собственной социально-идентификацион-
ной матрицы.
При этом только несколько респондентов упомянули одновремен-
но и этническую, и гражданскую идентификации.
На наш взгляд, сегодня можно говорить о тенденции доминирова-
ния этнокультурного компонента — «русскости» (или иных этнично-
стей) — над гражданско-политической составляющей. Важно подчер-
кнуть, что в ходе интервью респонденты, идентифицирующие себя как
«русские», комментируя собственные ответы, подчеркивали разные
аспекты «русской» идентификации.
По существу, в рамках эмпирического исследования обозначились
две линии: этноинтегративная (конвенциальная) и этноцентричная
(«сегрегационная», конфликтная). Представители первой, этноинтег-
рационной линии, в частности, характеризовали себя как «русских»
в следующем содержательном ракурсе:
«русский, родился и живу здесь, в России», «мы все вокруг русские: у нас
страна и культура русская», «родился и живу в России — русский,
значит», «русская культура и русский язык, все мы говорим на нем».
Представители второй, этноцентричной линии, озвучивали следу-
ющий спектр мнений:
«Россия скоро станет страной нерусских», «русский, родители рус-
ские и все родственники тоже».
Анализ данной динамики позволяет фиксировать противоречивый,
двойственный социально-политический смысл идентификационного
паттерна «русский» в сознании молодежи. Очевидно, для значитель-
ной ее части «русский» выступает синтетической метаидентификацией,
психологически и лингвистически конвенциальной и в значительной
мере, аккумулирующей гражданственность (логическая формула «ро-
дился и живу в России = русский» и т.д.). Для указанной группы статусы
«русский» и «гражданин России» консолидируются по мере приближения
к нормативному образу «русскоязычного» («русскодумающего») индивида
и, вследствие этого, не несут конфликтогенного потенциала и скорее иг-
рают роль постоянно взаимодействующих, комплементарных по своему
смысловому содержанию элементов-интеграторов целостного образа
государства-нации. Для второй, этноцентричной, группы идентифика-
ционный маркер «русский» выступает инструментом внутренней, а на
уровне социальных взаимодействий и внешней социокультурной сегре-
гации от «других», «нерусских» жителей России, механизмом смысло-
вой генерации и адаптации в конфликтном политико-ментальном поле
«свои — чужие» («Большая Россия» vs «Россия—Русь»).
Однако полученное этническое соотношение — результат сложной
политико-культурной деформации этнического смысла «русскости»
125
в современной России. Преобладание «этничности» над «гражданст-
венностью» у российской молодежи (как «русской», так и идентифи-
цирующей себя с другими этносами) выступает скорее не в качестве
отражения этнической фрагментации ее политического сознания или
сознания российского социума в целом, а как результат субституцио-
нального действия «русского» идентификационного паттерна, высту-
пающего не столько конкретно-смысловой этнической категорией,
сколько этнополитическим статусом-заменителем гражданской са-
моидентификации [Земскова, 2004: 58–76]. Из анализа содержаний
фокусированных интервью следует: «русскость» молодого поколения
де-факто консолидирует как этнокультурные, антропопсихологиче-
ские, идеократические (не в религиозном «православном», а в более
широком ментальном ракурсе — «русском духе») и этатистские («Рос-
сия — родина моя») сюжеты политической реальности.

Образ «своего» пространства:

страна—регион—локальное сообщество
Проведенное исследование демонстрирует: в региональном само-
сознании российской молодежи можно выделить три сегмента — граж-
данско-региональный, этнорегиональный и переходный.
Первый сегмент связывает собственную региональную идентичность
с фактором происхождения («родился там», «мои родители оттуда»).
Второй, «этноцентричный», сегмент — во-первых, жестко иденти-
фицирует геополитический образ территории в качестве ареала про-
живания конкретного этноса («Сибирь — русская земля»), во-вторых,
противопоставляет этническую самоидентификацию политическим
представлениям о государстве и гражданской нации.
Третий, смешанный (переходный) сегмент подвержен ситуационным
деформациям и вследствие этого абсорбирует конкурирующие уста-
новки государственности и регионального этноцентризма.
Таким образом, проведенное сопоставление позволяет выделить
два различных кластера российской молодежи, несущих в себе разные
версии регионализма.
Первый кластер проявляет комплементарную региональную иден-
тичность, органично сочетает «узкий» территориальный и «широкий»
государственный компоненты политико-культурной самоидентифи-
кации. Такого рода сбалансированная «идентификационная матри-
ца» дополняет и во многом укрепляет национально-государственное
самосознание личности, обладает минимальным потенциалом этно-
политической конфликтности. Образ «мы» данной группы молодежи
хотя и содержит фрагменты региональных мифологем, тем не менее,
фактически лишен выраженных центробежных черт и приближается
126
к восприятию региона в смысловом контексте территориально-геогра-
фической «уникальности — локальности» (типичный ответ: «природа
у нас красивая: море, горы»).
Второй кластер воспроизводит конфликтогенные модели взаимодей-
ствия этнорегиональной и национально-государственной идентификаций.
В его основании — гипертрофированный этнополитический импульс,
императив непрерывного поиска «своих среди чужих» в мультиэтниче-
ском общенациональном политическом пространстве [Следзевский,
2004: 23–39]. Региональное измерение в данной системе координат —
вторичный, статический по своей сути компонент, географическое
приложение к политизированной этничности, рассматриваемое как
естественный ареал обитания, «наша земля» (которую нужно защищать
от «всяких там иностранцев, азиатов нерусских»). В этом случае этно-
региональный императив прямо противопоставляется национально-
государственному идентификационному компоненту («пытаются сде-
лать из русских россиян», «для меня более важна моя семья, мой народ, а не
Россия», «считаю себя скорее русским, чем гражданином России»).
Очевидно, выраженная этнополитическая самоидентификация
значительной части молодого поколения выступает симптомом кризи-
са национально-государственной идентичности как ценностно-смы-
словой и символической конструкции. Она частично компенсирует
диффузию гражданско-государственного начала посредством фокуси-
рования внимания молодых людей на социокультурном смысле этнич-
ности как политической альтернативы государственности.
Проведенный авторами анализ в полной мере подтверждает мнение
ряда современных исследователей этнического сознания, что этнополи-
тическая идентификация с приставкой «гипер» выполняет двойствен-
ную функцию. С одной стороны, она обеспечивает адаптацию микро-
и мезосоциумов в условиях кардинальных ценностно-психологических
трансформаций макрополитической реальности, в том числе в ее гло-
бальном измерении. С другой стороны, параллельно продуцирует се-
рьезный потенциал внутриполитической конфликтности [Земскова,
2006; Зверев, 2009].
Оценивая специфику взаимосвязи национально-государственных
и локальных идентичностей респондентов, можно зафиксировать до-
минирующую тенденцию, заключающуюся в глубинной персонали-
зации функции «своего места» в политическом сознании российской
молодежи. Главный элемент такой модели взаимодействия личности
и референтного сообщества — репродукция первичной социальной
«самости» исключительно через бытовую и психологическую интег-
рацию в круг «своих»: семью, союз родственников и друзей. «Россия-
страна» для молодых «локалистов» — прежде всего «географическое
ощущение»: «большая территория» со всеми ее плюсами («ресурсы»)
127
и минусами («трудно охранять»). «Россия-государство» в такой карти-
не мира — эквивалент власти, «удаленный» элемент реальности, при-
званный выполнять две метафункции: «охранительную» и социального
обеспечения («государство должно…») «моего мира».

Символическое пространство
национально-государственной идентичности
Опираясь на результаты качественных исследований, можно вы-
делить несколько взаимосвязанных «сюжетных линий» образа России
в политическом сознании той части молодежи, которая проявляет на-
ционально-государственную самоидентификацию.
Первый контур — персонально-эмоциональный — связан с иррацио-
нальными психологическими импульсами и политическими установ-
ками молодых граждан. В его основе заложена недифференцированная
экспрессивная оценка образа «страны — нации — государства» в це-
лом, которая отражена посредством позитивных («самая лучшая страна
на Земле») или негативных («какая-то особенная, ненормальная страна»,
«государство, непригодное для жизни») оттенков.
Второй контур отражает географический и «ресурсный» аспекты
структурации образов России. Конвенциальный лейтмотив, отчетливо
закрепившийся в политическом сознании значительной части моло-
дых россиян, заключен в устойчивой политико-психологической кар-
тине России — «потенциально богатой страны», у которой в избытке
наличествуют природные ресурсы, воспринимаемые как фундамент
дальнейшего ускоренного социально-экономического развития.
Очевидно, что в политическом сознании молодых российских граж-
дан психологическая установка, связанная с природными элемента-
ми — «богатствами» России, — играет одну из ведущих ролей. «Нефть»,
«газ», «лес» стремительно приобретают черты символического содер-
жания, переходят в качественно новое состояние социокультурных мар-
керов, через которые молодежь транслирует «противоречивый» «образ
России» в позитивное структурно-ценностное пространство собствен-
ной «картины мира».
Следующий контур образа страны, влияющий на политическое со-
знание молодых россиян, связан с императивом цивилизационно-исто-
рической уникальности. Данная установка находит отражение в полити-
ческом сознании молодых респондентов. По их мнению, Россия — это:
«великая и неповторимая культура», «цивилизация», «особый путь
развития», «не похожа на другие страны», «особый менталитет».
Необходимо отметить, что среди респондентов преобладают интер-
претации национальной самобытности как позитивного цивилизаци-
128
онно-исторического факта. Но вместе с тем проявляет себя узкий суб-
сегмент молодежи, для которого характерна негативная апперцепция
российских национально-государственных особенностей («ненормаль-
ная страна»).
Четвертый контур — властно-государственный. Респонденты, реф-
лектирующие национально-государственный образ в данном ракурсе,
как правило, выстраивают следующие ассоциативные ряды: «госу-
дарство», «политика, власть» «президент, парламент», «политики и их
окружение» и т.д.
Данный контур представляется наиболее сложно организованным.
В нем можно выделить три примерно равных по численности кластера.
Первый кластер — «институционалистский» — дает дескриптивную
характеристику идентификационному объекту «Россия» через сово-
купность социально-политических институтов:
«государство, которое нами управляет», «Государственная дума»,
«президент и правительство», «губернаторы», «партии какие-то
там, но я их не знаю».
Второй кластер — «персоналистский» — ассоциирует Россию в кон-
кретно-политическом контексте «дня сегодняшнего» посредством
концентрированного символического трансферта — радикального
упрощения и перемещения национально-государственного образа
в персональные рамки («Путин», «ну, конечно, он самый — Путин»,
«Д. А. Медведев»).
Третий кластер респондентов — «атрибутивный». Образ «Россия»
в данном кейсе представлен через оценочно-описательные характери-
стики текущего политического состояния (в том виде, в котором его
интерпретируют респонденты). (Например: «пытаются идти (!) демо-
кратические процессы».)
Интерпретируя полученные результаты, можно отчасти согласить-
ся со сформировавшимся на рубеже XX–XXI вв. мнением, что в рамках
молодежной политической субкультуры России отношение «к совре-
менной власти носит характер достаточно нейтральный… «Она есть ка-
кая есть» и с ней, вне зависимости от того, какие личности и институты
ее персонифицируют, не связывается никаких ожиданий на позитив-
ные перемены» [РНИСНП, 1998]. Следовательно, «молодое поколение
относится к политике и власти как к некоторым данностям, которые не
вызывают ни восторга, ни особо резких отрицательных эмоций. Это,
прежде всего, проявляется в отстраненности весьма значительной ча-
сти молодежи от политический жизни России» [РНИСНП, 1998].
Однако сегодня — в конце первого десятилетия XXI в. — абсенте-
истская по своей природе «политическая нейтральность» молодежи
системно (до 1/3 респондентов) дополняется негативными сюжетами,
129
связанными прежде всего с комплексными оценками власти в контек-
сте политической и управленческой неэффективности, неспособности
адекватно реагировать на запросы социума.
Фактически, мы можем диагностировать специфическую тенден-
цию в динамике политического сознания молодых россиян: в целом
позитивный образ «потенциальной России» диссонирует с окрашен-
ным негативными эмоциями образом корыстной и «неэффективной
власти», которая выступает препятствием национальному политико-
экономическому ренессансу.

Образ «великой державы»

Яркий контур в представлениях молодежи о «России, в которой
я хочу жить» — политико-психологический фрейм «великой державы».
По мнению ряда респондентов, Россия характеризуется как: «великий
народ», «большая страна, которая влияет на политику в мире», и т.п.
Значительное число опрошенных молодых людей (до 30%) в разной
степени уверены, что Российскому государству принадлежит если не
«мировое лидерство», то «особая роль» в современной геополитической
конструкции и мировом политическом процессе. Важно подчеркнуть,
что в представлениях молодых россиян социокультурная составляющая
российской эксклюзивности («богатая культура и народные традиции»,
«своеобразный уклад жизни», «исторический путь» и т.д.) преобладает над
политической («с нами считаются в мире») аргументацией.
Руководствуясь полученными результатами, авторы считают, что
идея позитивной политико-культурной «особости» («державности»)
в политическом образе России выполняет две взаимосвязанные психо-
логические функции.
1. Компенсаторную функцию — в контексте формулирования
мотивационных основ национально-государственной само-
идентификации.
2. Интеграционную функцию — в контексте эмоциональной
(в меньшей степени рациональной) консолидации социального
массива.
В полученных ответах респондентов компенсаторная функция
имеет яркое психосемантическое выражение «Но»: «бедно живем, НО
тем не менее смогли занять третье место на чемпионате Европы».
По существу, самоценный лейтмотив «державности», сливаясь
с идеей «нереализованных» российским обществом и властью возможно-
стей, выполняют в политическом сознании значительного сегмента мо-
лодежи (35–40%) функцию самооправдания. Конструируемый на их ос-
нове позитивный образ «потенциальной» России, которую мы «когда-то
130
потеряли», но «еще увидим» в будущем, элиминирует или минимизирует
негативные фрагменты «России реальной». Кризис, социально-экономи-
ческая неразвитость, опасная жизнь, коррумпированность государства
и т.д. оказываются вытесненными в периферическое сознание молодых
россиян через механизм кросс-темпоральной самоидентификации с пози-
тивной «Россией нового тысячелетия» и отчасти — с локальными сюже-
тами, извлеченными из прошлого [Евгеньева, 2008].
Социально-интеграционная функция бинарного концепта «уни-
кальности — державности» рельефно представлена в следующем выска-
зывании представителя российской молодежи: «Экономика у нас слабая.
Промышленность устарела с советских времен. Нефть. Газ. Еще — сталь…
единственное, чем можно гордиться, за что нас еще уважают».
Очевидно, что в рассмотренных кейсах национально-государст-
венная идентификация респондентов есть некий психологический
аванс, в основании которого лежит ретрансляция позитивного образа
«вчерашней» и «завтрашней» России («через десять лет страна подни-
мется») в текущие временные рамки.

Образ «чужого» как фактор национально-

государственной идентичности
Образ «чужого» занимает значимое место в идентификационной
структуре личности. Многочисленные исследования отечественных
и зарубежных политических психологов подтверждают, что «чужие» —
фундаментальное основание негативной коллективной идентичности
[Хобсбаум, 1992; Хантингтон, 2006; Нойман, 2008].
Очевидно, категориальная схема «свой — чужой» выступает опре-
деляющим смыслом, придающим содержание когнитивному про-
странству «мы» [Тэджфелл, Тернер, 1986; Сван, 1992].
Исследования, проведенные авторами и их коллегами на рубе-
же тысячелетий, показали, что в условиях социально-политического
кризиса и нестабильности (диффузии, когнитивной ограниченности)
позитивного идентификационного образа «Россия» лейтмотивом са-
моопределения молодежи выступает системный поиск «инаковости»
в различных ее проявлениях.
Можно отметить, что сегодня в структуре макрополитической
идентичности молодых россиян сформировалась двухуровневая кон-
струкция «иного мира».
Первый — интернальный — уровень — «чужие» внутри страны,
дифференцируемые посредством социально-бытовых коммуникаций
и часто по формально-гражданским признакам входящие в националь-
но-государственную общность. Второй — внешний уровень — система
геополитических образов «врагов» (и как оппозиция — «друзей») России.
131
 Проведенное изучение политических представлений молодежи
в рамках бинарных оппозиций «свои—чужие» и «друзья—враги» свиде-
тельствует о высоком уровне автономизации молодежных сообществ.
Следует учитывать принципиальную разницу двух схем. Если дихо-
томия «свои—чужие» связана в массовых представлениях преимущест-
венно с субъективным ощущением молодежью социального комфорта
и в некоторой степени — внутриполитической динамикой, то кон-
структ «друзья — враги» в большей степени имеет выраженную внешне-
политическую направленность.
Исходя из ответов респондентов можно сделать вывод, что совре-
менные молодые россияне склонны к рационализации макрополити-
ческой реальности. В частности, перечень названных «врагов» России
свидетельствует о паритете трех составляющих в определении «врагов»:
ценностно-этической, этнической и геополитической.
Ценностно-этический подход к определению «врага» сводится
к рефлексии молодежью социально-политического негатива, имеюще-
го место в национально-государственном и в планетарном масштабе.
«Врагами» России называются негативные процессы как экстерналь-
ного («международный терроризм», «глобальный финансовый кризис»),
так и внутреннего характера («преступность и коррупция», «пассивность
молодежи», «упадок экономики»).
Этнический подход к определению «врага» в наибольшей степени
присущ двум кластерам: молодым респондентам с этнополитической
версией «русской» идентичности и развитым региональным самосоз-
нанием. По их мнению, враги: «азиаты, беженцы, мигранты», «кав-
казцы» и т.д.
Геополитический подход основан на идентификации в качестве «вра-
гов» государств или международных организаций. Молодые граждане
России считают, что «друзья» и «союзники» современной РФ — Бело-
руссия, Украина, европейские страны.
Вместе с тем, основываясь на результатах проведенного исследова-
ния, можно высказать предположение, что у существенной части рос-
сийской молодежи сложилась двухуровневая схема внешнего «врага»:
«большой враг» — обобщенный «Запад» («США и их сообщники»), кото-
рые не только «стремятся к господству над миром», «вооружают врагов
России», но и «натравливают на нас террористов и ислам»; а также «ма-
лый враг» — «Кавказ», «исламисты, «террористы».

Неосознаваемые компоненты
идентификационного образа России
Базовые неосознаваемые компоненты структуры политико-иденти-
фикационного образа «Россия» в сознании молодежи были диагности-
132
рованы нами при помощи проективных методик исследования, создан-
ных авторами («Россия — мой дом», «Несуществующее животное»).
Проведенная интерпретация результатов тестирования позволяет
отметить несколько особенностей:
1. Неустойчивость — гиподинамия («Россия — медведь» лежит на
боку, не пытаясь подняться, «несуществующее животное» статично, не
обращено ни в прошлое, ни в будущее).
2. Расплывчатость массивной пространственной организации («жи-
вотное» велико и бесформенно, не совпадает с контурами реальных
существ). Подобная расплывчатость формы — возможный признак
деструктурации национально-государственной идентичности ряда ре-
спондентов.
3. Тенденция изоляции. «Дом «Россия» в сознании младшей группы
молодежи (18–22 года) представлен иллюстрацией «крепость» (моно-
лит без окон и дверей или с узкими окнами, оградительными сооруже-
ниями вокруг и т.п.).
4. Иерархичные (пирамидальные) схемы организации. (На «нижних
этажах «России» — «народ», выше — «чиновники», на самом верху —
«депутаты», «правительство», «президент»). При этом симптоматич-
но, что только «обитатели верхних этажей» обретают видовые при-
знаки «человека разумного» (прорисовываются черты лица). «Народ»
изображен выстроенными в линию унифицированными «безлики-
ми» фигурами. Компонент, органически дополняющий установку на
иерархию, — полное отсутствие признаков комфорта (семья, животные
и т.п.) в изображении «дома» и территории вокруг него.
Показательно, что иерархические композиции представлены в том
числе у молодых респондентов, указывающих, что для них Россия —
страна «больших возможностей» и «суверенная демократия».
Таким образом, можно констатировать, что феномен аутгрупповой
дискриминации («чужие здесь не ходят»), рассматриваемый в прошлых
работах авторов, — одна из доминирующих неосознаваемых установок
в психоструктурах современной российской молодежи [Евгеньева,
2007; Титов, 2008].
Очевидно, подобная неосознаваемая интерпретация образа «Рос-
сия» может быть объяснена следующими факторами.
Первый значимый фактор — межпоколенческий стереотип — уста-
новка на доминирование-подчинение. В таком случае картина по-
литической реальности испытывает эффект поляризации: «власть»,
которой «можно почти все», реорганизует «бесправный» социальный
ландшафт по гарнизонному типу. Естественно, что политическая ар-
хитектура, оформленная в стиле «крепость-гарнизон», — не только
«не место для дискуссий», но и не время для излишнего социального
комфорта.
133
 Второй значимый фактор — недифференцируемая (слабодиффе-
ренцируемая) на рационально-мыслительном уровне фобия всевоз-
можных вариантов «чужих» как во внешней, так и во внутренней их
проекции. Очевидно, такая глубинная установка может быть диагно-
стирована у респондентов, воспринимающих политическую картину
мира через призму «врагов», «соперников» и «конкурентов» России
[Зверев 2006; Селезнева 2008].
5. Эмоциональная противоречивость. Бесформенная «Россия с улыб-
кой», окрашенная в черный и серый цвета, может интерпретироваться
как в ракурсе «безжалостной» страны, так и в контексте неосознавае-
мого стремления ряда респондентов жить «здесь и сейчас» («русская ру-
летка», «пир во время чумы» и т.д.), невзирая на социальные катаклиз-
мы. Подобное сочетание «веселой» и «темной» России — есть перенос
идентификационного дисбаланса собственного «Я» на макроуровень,
признак закрепления в молодежной среде установки на дефицитарно-
имитационное потребление (социальная и символическая ренты).
«Россия», оформленная в красные тона, отражает неосознаваемую
установку на напряженность и сильную мобилизационную энергетику.
Очевидно, на сознательном уровне восприятия данная тенденция про-
являет себя в семантических конструкциях наподобие «потенциала»,
«ресурсов», «уникальности».

Ценностный аспект
национально-государственной идентичности
Обращает на себя внимание следующий факт: подавляющее боль-
шинство молодых людей с оформленными политико-гражданскими
установками позитивно относятся к действующей российской влас-
ти. Для них типичной является социально-историческая позитивация
образа «Россия» в его геополитической проекции и более сдержанное
отношение к «России — народу». Можно предположить, что у дан-
ного социально-политического сегмента на бессознательном уровне
преобладающей ценностью является «государство», воспринимаемое
как интенсификатор «подъема» — национально-государственной мо-
дернизации. Когнитивный компонент характеризуется одновременно
и динамизмом, и дисбалансом: интерес к текущей политике не подкре-
плен критической социально-исторической рефлексией.
На наш взгляд, сегодня прослеживаются три блока ценностного
фундамента национально-государственной идентичностей молодежи.
Экзистенциально-терминальные ценности — общественная и лич-
ная самореализация, иррациональная сопричастность («обожаю, не-
смотря ни на что»), творческая активность, широкая возможность по-
знания в мультикультурном обществе и т.д.
134
 Инструментальные социально-преобразовательные ценности — раз-
витие, высокий интеллектуальный и технологический потенциал.
Дефицитарные социально -статические ценности, носящие как
терминальный (в интерпретации М. Рокича), так и инструментальный
характер. К ним относятся: сила, комфорт, высокий уровень потребле-
ния, безопасность и государство как эксклюзивный инструмент дости-
жения указанных состояний [Рокич, 1973].
По результатам проведенного анализа можно подчеркнуть, что до-
минирующее место в системе идентификационных ценностей молодых
россиян занимает субстрат «силы» [Селезнева, 2008]. Для российской
молодежи «сила» — это качество власти, управленческий инструмент,
залог «подъема», социально-экономического и политического возро-
ждения («сильная Россия сможет построить экономику и современную
армию»).
Следующая особенность, характерная для молодежи с выраженной
национально-государственной самоидентификацией — гиперболиза-
ция восприятия внутренних социокультурных (интеллектуальных, тех-
нологических) ресурсов России как фундамента национального воз-
рождения и государственного «подъема». На наш взгляд, «подъем как
ценность» есть не что иное, как попытка респондентов с относительно
развитой когнитивной сферой выйти за пределы эмоционального вос-
приятия и найти осмысленное оправдание позитивному образу России
в будущем.
По нашему мнению, вторичность ценностей, связанных с само-
определением, подтверждает гипотезу о преимущественной иденти-
фикации молодежи с «геополитическим» государством и слабости
национально-гражданской составляющей [Дробижева, 2002]. В такой
системе ценностей именно государство выступает ведущим субъектом,
призванным «обеспечить подъем» и разного рода блага для молодых
россиян [Селезнева, 2008]. Гражданская составляющая оказывается
вторичным функциональным элементом, призванным «реализовы-
вать» инициативы власти.
На основании проведенного исследования можно сделать несколь-
ко выводов:
1. Формирование национально-государственной идентичности
современной российской молодежи представляет собой сего-
дня сложный, многоуровневый и часто разнонаправленный
процесс. Основанием для самоидентификации служат разно-
порядковые представления и символы (территория, природа,
культура, нефть, газ, Путин и т.д.), которые не могут быть си-
стематизированы в целостную картину политической реально-
сти и часто базируются на конфликтных политико-психологи-
ческих основаниях.
135

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

 2. Несмотря на то что в сравнении с 90-ми годами ХХ в., харак-
теризуемыми как кризис идентичности [Евгеньева, 2007], на-
ционально-государственная идентификация занимает более
значимое место в структуре сознания молодежи, тем не менее
ценностно-когнитивный фундамент самоидентификации оста-
ется неустойчивым, а символическое пространство — незапол-
ненным и хаотичным.
3. Вторичность ценностей, связанных с самоопределением, под-
тверждает гипотезу о преимущественной идентификации мо-
лодежи с «геополитическим» государством и слабости нацио-
нально-гражданской составляющей [Дробижева, 2002]. В такой
системе ценностей именно государство выступает ведущим
субъектом, призванным «обеспечить подъем» и разного рода
блага для молодых россиян [Селезнева, 2008]. Гражданская со-
ставляющая оказывается вторичным функциональным элемен-
том, призванным «реализовывать» инициативы власти.
4. Отсутствие национально-государственной идентичности про-
должает компенсироваться этнической, региональной и ины-
ми формами локальной самоидентификации представителей
молодого поколения. В последние годы все более значимую
роль играют также виртуальные идентичности, формируемые
в рамках сетевых сообществ.
5. Слабость позитивных (ценностно-ориентированных) осно-
ваний национально-государственной идентичности актуали-
зирует механизмы негативной самоидентификации как в ее
геополитической (образ «внешнего врага»), так и в этнонацио-
нальной (образ «внутреннего чужого») проекции.
6. Проведенные исследования демонстрируют, что процесс фор-
мирования национально-государственной идентичности моло-
дого поколения не может происходить стихийно. Государствен-
ные институты и политические элиты современной России,
являющиеся главным актором политических трансформаций,
не уделяют достаточно внимания задаче конструирования
привлекательной системы символов для самоидентификации
молодежи в качестве граждан России, а в ряде случаев, когда
такие попытки делаются (например, объявление дня 4 ноября
национальным праздником) они часто носят непоследователь-
ный и незаконченный характер (для празднования 4 ноября не
была сформулирована ни соответствующая историческая ми-
фология, ни необходимая система символов и ритуалов, что
позволило политическим организациям националистической
направленности в определенной степени «присвоить» данный
праздник).
136
 7. В этих условиях всегда найдутся иные политические субъекты,
предлагающие собственные, часто негативные символы, фор-
мирующие идентичности, противоречащие интересам россий-
ского общества и государства. Эти символы, тиражируемые
средствами массовой информацией и в сети Интернет, могут
впоследствии становиться инструментами целенаправленного
манипулирования массовым сознанием и политическим пове-
дением молодежи, стимулом для формирования радикальных
националистических, экстремистских движений и политиче-
ских организаций.

Примечание
1
Теоретической основой исследования является положение о роли сим-
волической деятельности в воспроизводстве социальных групп, детально раз-
работанное в рамках теории национализма. Согласно данному положению
неконтекстная группа (а к их числу относится национально-государственная,
региональная, этническая, религиозная и другие общности) может поддержи-
вать свое существование в качестве единого целого лишь за счет соотнесения
каждым из ее членов себя с определенными символами, в которых описыва-
ется и утверждается единство сообщества. Континуум коллективных симво-
лов позволяет выделять, описывать, утверждать этот образ, следовательно,
воспроизводить групповую идентичность и тем самым группу. См., например:
Cohen A. P. The Symbolic Construction of Community. L., N.Y., 1985.

Библиография
Абдулатипов Р. Г. Российская нация (этнонациональная и гражданская
идентичность россиян в современных условиях). М., 2005.
Дробижева Л. М. Российская и этническая идентичность: противостояние
или совместимость // Россия реформирующаяся. М., 2002.
Дробижева Л. М. Этническая идентичность: советское наследие и сов-
ременные подходы // Бюллетень «Население и общество». 2004. 26 января —
8 февраля. № 143–144.
Евгеньева Т. В. Культурно-психологические основания формирования
образа «Другого» в современной России // Политическая психология / Под
ред. Е. Б. Шестопал. 2007. С. 182–199.
Евгеньева Т. В. Символы национально-государственной идентичности сов-
ременной российской молодежи (предварительные результаты межрегиональ-
ного исследования) // Шестая конференция «Политическая наука и полити-
ческие процессы Российской Федерации и Новых Независимых Государствах
постсоветской Евразии». 1–2 февраля 2008 г.
Зверев А. Л. Образ «Другого» в полиэтничных регионах России // Полити-
ческая психология / Под ред. Е. Б. Шестопал, 2007. С. 200–215.
Зверев А. Л. Поколенческая специфика политической социализации граж-
дан в постсоветской России // Политическая психология, культура и коммуни-
кация. М.: РАПН, Российская политическая энциклопедия, 2008.

137
 Земскова Е. Г. Этнокультурные и этнопсихологические основания ксено-
фобии в российской студенческой среде (по материалам эмпирического иссле-
дования) // «Чужие» здесь не ходят. М., 2004.
Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании
европейских идентичностей. М., 2004.
Селезнева А. В. Поколения в российской политике: политические пред-
ставления и ценности. Дисс… канд. полит. наук. М., 2008.
Семененко И. С. Культурные факторы и механизмы формирования россий-
ской национально-цивилизационной идентичности на рубеже XXI в. // Полис.
2004. № 1.
Следзевский И. В. «Чужие идут…» Архетипический мотив границы как
источник иррациональной ксенофобии и фактор ее преодоления // «Чужие»
здесь не ходят. М., 2004.
Титов В. В. Социокультурная идентичность молодежи в современной Рос-
сии: гражданственность, регионализм и «русский фактор» (по материалам фо-
кусированных интервью) // Experimentum, 2009. М., 2008. С. 36–39.
Титов В. В. Феномен национальной идентичности: попытка теоретическо-
го осмысления и структурного анализа // Вестник Пермского университета.
Вып. 2. Серия «Политология». 2007. С. 37–48.
Туровский Р. Ф. Соотношение культурных ландшафтов и региональной
идентичности в современной России // Идентичность и география в современ-
ной России. СПб.: Геликон Плюс, 2003.
Хантингтон С. Кто мы?: Вызовы американской национальной идентично-
сти. М.: ACT: ООО «Транзиткнига», 2004.
Anderson B. Imagined communities. Reflections on the Origins and Spread of
Nationalism, 2003.
Bell D. Mythscapes: memory, mythology and national identity // British Journal
of Sociology. L., 2003. Vol. 54. No 1.
Castells M. The Power of Identity. Cambrigde; Mass., 1997.
Hobsbawm E. Nations and Nationalism in Europe Today // Anthropology Today.
1992. Vol. 8. No 1.
Rokeach M. The Nature of Human Values. N.Y.: Free Press, 1973.
Swann W. B. Identity negotiation: where two roads meet // Journal of Personal
and Social Psychology. 1987.
Tajfel H., Turner J. C. The social identity theory of intergroup behavior //
Psychology of Intergroup Relations / Ed. by S. Worchel, W. G. Austin. Chicago:
Nelson-Hall, 1986.

138
 А. Л. Зверев, О. А. Молчанова

Теория политической социализации

в условиях трансформации
политических систем*1

В последнее время все более очевидным становится тот факт, что

многие из моделей, существующих в теории политической соци-
ализации, перестают быть адекватными в изменившихся как на гео-
политическом, так и на национальном уровне политических условиях.
Ясно, что и сама политическая система, и те ценности, которые она
передает гражданам, в мире, только что пережившем Вторую мировую
войну и фашизм, и в мире, стоящем на пороге глобализации, будут раз-
личаться; ясно также, что механизмы усвоения политических установок
и ориентаций личностью, живущей в условиях стабильной или, напро-
тив, изменяющейся социально-политической и даже технологической
структур мира, тоже будут различаться. Соответственно, те вопросы, ко-
торые вставали перед теоретиками политической социализации в 1950–
1960-е годы, и те вопросы, с которыми им приходится сталкиваться уже
в новом XXI в., требуют иных подходов и решений. Основные направле-
ния развития теории политической социализации в этот период можно
определить следующим образом: во-первых, анализ процесса политиче-
ской социализации, во-вторых, изучение «агентов», влияющих на про-
цесс политической социализации, и, в-третьих, исследование продукта,
который получается на «выходе» процесса политической социализации,
когда происходит становление политической картины мира личности.
Иными словами, это все, что помогает личности понимать мир полити-
ки: политическое сознание, политические представления, ориентации,
установки — то, что, по мнению Л. Пая и С. Вербы, составляет, по сути,
политическую культуру восприятия обществом тех политических про-
цессов, в которые оно вовлечено1.
Процесс политической социализации, в рамках бихевиористской
парадигмы, преобладавшей в политической науке в тот период, ин-
терпретировался как воздействие политической среды на личность
путем передачи определенных моделей поведения через систему орга-
низованных общественных институтов и ценностей. При этом соци-
ализируемые индивиды или группы являются пассивными объектами
1
Зверев А. Л., Молчанова О. А. Теория политической социализации в условиях транс-
формации политических систем // Сборник к 80-летию Роальда Федоровича Матвеева.
М.: РГГУ, 2008. С. 140–150.
139
политической социализации, а сам процесс социализации предполага-
ет «вертикальные» отношения между социализирующими и социали-
зируемыми. Процесс политической социализации рассматривался как
стадиальный, в частности, в нем выделялась латентная2 стадия (т.е.
процесс неполитического научения, впоследствии влияющий на поли-
тическое поведение индивида) и стадия прямой политической социа-
лизации (процесс ретрансляции собственно политических ценностей
и информации). Главными теоретическими положениями на этом эта-
пе были, во-первых, предположение о том, что представления о полити-
ке, усвоенные в детский период, со временем остаются неизменными,
и, во-вторых, гипотеза о более существенном влиянии представлений,
усвоенных в детском возрасте, по сравнению с более поздними ори-
ентациями и установками3. Именно эти положения впоследствии под-
вергались наиболее серьезной критике.
Среди агентов процесса политической социализации на началь-
ном этапе развития теории, объясняющей специфику осуществления
данного процесса, наибольшее внимание исследователей было уде-
лено двум — семье и группе сверстников. Многие ученые, занимав-
шиеся в 1960–1970-е годы проблемой политической социализации,
придерживались тезиса о том, что семья индивида является главным
социализирующим агентом на этапе латентной политической соци-
ализации4. При этом важными факторами, оказывающими влияние
на этот процесс, ученые называли ценностные ориентации родителей
(М. Л. Кон5), структуру власти в семье (Т. Парсонс, Б. Сезар6), воспита-
тельные стратегии, складывающиеся в семье (Т. Адорно, С. Томкинс,
Д. Баумринд, Э. Миллер7).
Тезис о значительном, если не решающем влиянии семьи как со-
циализирующего агента на последующие политические представления
личности, оказался одним из самых спорных (и до сих пор самым «не-
оспоренным») в теории политической социализации. Так, уже в конце
1970-х годов гипотеза о детерминирующей роли семьи была подвергну-
та критике и переосмыслению. В частности, Р. Найеми и Б. Собешек8
в 1977 г. в сравнительном исследовании влияния на социализацию се-
мьи, школы, сверстников, медиа- и политических событий выяснили,
что влияние семьи не столь решающее, а корреляции между политиче-
скими ориентациями родителей и детей весьма низкие. Вместе с тем
ряд исследований, проведенных уже в 1990-е годы, частично «реабили-
тировали» гипотезу о решающем влиянии семьи на формирование пос-
ледующих политических установок9. Ученые обнаружили, что жесткая
дисциплина в детстве позитивно корреллирует с последующей агрес-
сивностью во взрослом возрасте и искажениями в процессах восприя-
тия социальной информации10; а высокий уровень наказаний в детстве
связан с некоторыми политическими установками, в частности с под-
140
держкой смертной казни, милитаризмом и политическим консерватиз-
мом11.
Ряд авторов противопоставили гипотезе о решающем влиянии
семьи на процесс политической социализации предположение о воз-
действии группы сверстников: по их мнению, влияние внесемейного
ближайшего окружения, персонифицированного в друзьях, группе
сверстников, в определенных ситуациях может быть даже сильнее, чем
влияние семьи12. Между тем современные исследования показывают,
что влияние сверстников на формирование установок и ценностей раз-
личается: иногда они усиливают общепринятые установки, а иногда
предлагают иные, явно противоречащие официальной и устоявшейся
модели политического восприятия событий, происходящих в мире по-
литики13.
Семья и группа сверстников оказались наиболее изученными аген-
тами политической социализации. Влиянию других, «социетальных»
агентов социализации — например, школы, СМИ, политических пар-
тий, общественных движений, церкви, деловых кругов и т. д. — было
уделено гораздо меньше внимания. В лучшем случае воздействие каж-
дого из таких агентов изучалось как отдельная и независимая пере-
менная, что отнюдь не добавляло единства в общую картину видения
мейнстрима современного процесса политической социализации.
В целом же в 1970-е — начале 1980-х годов в теории политической
социализации окончательно оформилась парадигма, суть которой сво-
дится к следующему: процесс политической социализации рассма-
тривается как «вертикальная» передача системы ценностей и моделей
восприятия политической реальности от политического режима к лич-
ности; агенты социализации интерпретируются как иерархически ор-
ганизованная система социальных и политических объектов, каждый
из них оказывает определенное влияние на процесс социализации,
в результате которого у личности формируются политические пред-
ставления, установки и механизмы восприятия политической реально-
сти, практически не поддающиеся изменению со временем.
Тем не менее изменение политической реальности в нашей стране
в середине 1980–1990-х годов и сопутствующие ему изменения полити-
ческого сознания и поведения подвергли сомнению многие из выше-
описанного основания теории политической социализации.
В рамках разработанной в послевоенные годы теории политиче-
ская социализация интерпретировалась как «вертикальный» процесс,
отношения в котором между социализирующими агентами и социали-
зируемыми индивидами отчасти подобны отношениям между лидера-
ми и его последователями, и именно это положение в изменившихся
социально-политических условиях перестает быть адекватным. Так,
в последние десятилетия XX в., политическая социализация теряет
141
свой «вертикальный» характер в связи с тем, что в традиционных об-
ществах появляются черты модернизации. Одной из таких черт явля-
ется снижение роли авторитета возраста, т.е. более старший возраст
родителей, учителей не становится основанием для молодого поколе-
ния уважать и подражать передаваемому ими социализирующему опы-
ту; то же происходит и в отношении родства — роль кровных связей
в социализирующемся опыте молодых людей снижается. Кроме того,
социализационный процесс направлен не только в «одну сторону» — от
социализирующих к социализируемым, от старшего поколения к млад-
шему, — но и наоборот. Сегодня уже есть данные о том, что молодежь
ретранслируют свои политические ориентации родителям14.
Теоретическим ответом на запросы изменившейся социальной
и политической реальности стала предложенная в 1986 г. Ричардом
Мерелманом принципиально новая модель механизма усвоения и ре-
трансляции политических ценностей и установок15. Согласно его идее
«горизонтальной» (lateral) политической социализации этот процесс
представляет собой непрерывный выбор из широкого числа возмож-
ных и конкурирующих между собой образов мира и моделей поведения,
количество которых постоянно увеличивается в результате взаимоот-
ношений между «равными» участниками процесса социализации на
«горизонтальном» уровне. В «горизонтальной» политической социали-
зации отношения между объектом и агентами социализации добро-
вольные, равные и временные. Личность социализируемого объек-
та становится центром модели в отличие от модели «вертикальной»
политической социализации, где личность оказывалась своеобраз-
ным «концом» цепочки влияний. В фокусе исследования, по мнению
Р. Мерелмана, оказывается вопрос о том, каким образом в процессе
политической социализации формируются те правила, которые позво-
ляют индивиду ориентироваться и выбирать между множеством кон-
курирующих образов социальной и политической реальности. Иссле-
дования того, что и как индивид усвоил в ходе процесса политической
социализации, а также того, каким образом он может применить по-
лученные знания на практике, как реализует сформировавшиеся уста-
новки в своем политическом поведении, могут помочь найти объясне-
ние наметившемуся изменению в политическом сознании и моделях
политического поведения современных граждан.
Другое основание теории политической социализации, которое
в изменившихся социальных и политических условиях не всегда ока-
зывается адекватным, — тезис о неизменности и более существенном
влиянии представлений, усвоенных на раннем этапе социализации.
Некоторые авторы подвергают сомнению теоретическую состоятель-
ность этого положения. Так, по мнению Роберта Сигела политическую
социализацию следует интерпретировать как процесс, протекающий
142
в течение всей жизни личности, в ходе которого те или иные ценности
и установки могут изменяться16.
Концепции «устойчивости» детских и юношеских представлений
о политике (persistence perspective) противопоставляется концепция «от-
крытости к изменениям в течение жизни» (life-time openness to change
perspective)17. Согласно этой концепции, политические диспозиции
могут с равной долей вероятности изменяться в течение всей жизни,
и политические ориентации людей отражают тот период политической
социализации, который переживает человек в данный момент, зани-
мая определенную позицию в социуме и политической системе, чле-
ном которой он является.
Филипп Васбурн считает, что эти модели политической социали-
зации следует рассматривать не как отдельные и противостоящие друг
другу концепции, а как взаимодополняющие подходы к рассмотрению
процесса политической социализации18. Он предлагает следующую мо-
дель процесса политической социализации: стадии жизненного цикла,
на которой находится индивид (детство, подростковый возраст, юно-
шество, зрелость и старость), и агенты политической социализации
(семья, в которой воспитывался индивид, школа, церковь, СМИ, се-
мья самого индивида, его работа и политический опыт) представляют
собой интерактивные системы. Между агентами политической социа-
лизации существуют комплексные взаимоотношения на всех стадиях
жизненного цикла, и относительная значимость каждого из агентов
политической социализации может варьироваться от одного периода
жизненного цикла до другого. Политические ориентации индивида
в любой точке жизненного цикла определяются личными природными
особенностями, периодом жизненного цикла, который переживает че-
ловек, его предыдущим опытом политической социализации, а также
тем положением, которое он занимает в социальной структуре. Модель
Ф. Васбурна, таким образом, с одной стороны, позволяет учитывать
и использовать ранее разработанные теории политической социализа-
ции, а с другой — открывает перспективы для новых исследований.
Пожалуй, самым весомым аргументом, который заставляет теоре-
тиков политической социализации как минимум пересматривать тезис
о неизменности и устойчивости детских и юношеских представлений
о политике, стали процессы политико-экономической и социокуль-
турной трансформации в странах бывшего социалистического лаге-
ря, жители которых с середины 1980-х годов с той или иной степенью
успешности пытаются интериоризировать выработанные еще на этапе
их личностного становления политические представления в совершен-
но новую для них либерально-демократическую систему ценностей.
Вместе с тем адекватного теоретического ответа на «вызов» полити-
ческой реальности в теории политической социализации пока, увы,
143
не представлено. Сегодня имеется два основных подхода, на которых
специалисты в области политической социализации основывают свои
исследования перехода к демократической системе политических цен-
ностей в постсоветских обществах.
Согласно первому из них, опирающемуся на концепцию К. Мангей-
ма19, быстрые социальные изменения способствуют поиску молодым по-
колением ответов, адекватных требованиям новой ситуации, что, в свою
очередь, препятствует повторению и усвоению ими моделей поведения
старших поколений. Чем быстрее происходят социальные изменения,
тем быстрее среди молодого поколения появятся социальные группы,
чья культура и модели взаимодействия будут явно отличаться от куль-
туры старших поколений20. Однако этот подход скорее объясняет меж-
поколенческие ценностные различия, нежели механизм изменения уже
существующей системы ценностей и представлений поколений.
Второй подход представлен в работах Р. Инглхарта, посвященных
анализу культурного сдвига — от модернистского к постмодернист-
скому21. По мнению Р. Инглхарта, обстоятельства, в которых социа-
лизировалось то или иное поколение, оказывают решающее влияние
на систему ценностей этого поколения, которая заменяется в обществе
только тогда, когда на смену этим поколениям приходят новые, воспи-
танные в других условиях и являющиеся носителями другой системы
ценностей. Именно таким медленным, но систематическим способом
происходит, по мнению Р. Инглхарта, процесс изменения ценностей
в обществе. Впрочем, этот подход также не дает ответа на вопрос, как
и почему меняются уже сложившиеся ориентации и установки, по-
скольку в большей степени сконцентрирован на изучении механизма
смены ценностей всего общества.
Стоит отметить, что в изучении процессов политической ресо-
циализации эмпирические исследования пока явно преобладают над
теоретическими изысканиями, поэтому ряд немаловажных аспектов
проблемы политической социализации и ресоциализации в условиях
системных трансформаций оказывается пока вне фокуса внимания
ученых. Важно изучать, например, каким образом происходит процесс
политической социализации у представителей молодого поколения
в эпоху институциональных и ценностных изменений, как происходит
смена системы ценностей на массовом и на индивидуальном уровнях,
какие институциональные факторы способствуют, а какие — препятст-
вуют процессу политической ресоциализации и т.п.
Трансформационные и модернизационные процессы в современ-
ной политической реальности продемонстрировали, что механизмы
влияния и роль различных агентов социализации также существенно
изменяются.
В последние десятилетия серьезные изменения претерпевает один
из важнейших социализирующих агентов — семья, а точнее, ее структу-
144
ра и роль в обществе, что, в свою очередь, влечет и изменение ее влия-
ния на механизм и результат политической социализации. Изменение
статуса женщины, появление у нее возможности работать существен-
но изменяют ее роль в процессе социализации детей, «уравнивая» ее
в этом смысле в правах с мужчиной. Исследователи отмечают, что
структура семьи в последнее время становится более открытой и менее
жесткой, однако отсутствие твердого лидерства кого-либо из взрослых,
равно как и отсутствие позитивных ролевых моделей в семье, ведут
к отсутствию автономного и демократического поведения выросших
в такой обстановке детей22, в отличие от более ранних научных пред-
ставлений, предполагавших, что демократический опыт в семье спо-
собствует адаптации демократических ценностей в среде молодого по-
коления граждан.
В 1990-е годы существенно изменяются роль медиа и весь характер
коммуникационных структур общества. Электронные СМИ, и в осо-
бенности телевидение, играют все более существенную роль в процессе
ретрансляции системы политических ценностей от политического ре-
жима к отдельной личности. По мнению М. Хэпберна, сейчас следует
принимать во внимание как прямое, все возрастающее влияние теле-
видения на молодежь, так и косвенное его воздействие на тех, с кем
молодежь взаимодействует23.
В последнее время в среде ученых изменяется представление не толь-
ко о роли «традиционных», уже достаточно изученных агентов полити-
ческой социализации, но и о количестве возможных агентов полити-
ческой социализации. Так, в современных обществах высокий уровень
социальной и географической мобильности ведет к расширению числа
социализирующих агентов, поэтому исследователи обращают внимание
на таких агентов и такие факторы политической социализации, которые
ранее не включались в модель этого процесса, как, например, принад-
лежность к различным субкультурам и меньшинствам24 и т.п., и которые
в изменившихся социокультурных и политических условиях оказывают
серьезное влияние на результат этого процесса. К примеру, принадлеж-
ность к той или иной субкультуре становится существенным фактором,
обеспечивающим политические установки. Однако этот фактор оказы-
вается более значимым для гетерогенных (с точки зрения политической
культуры) обществ, в то время как в относительно гомогенных общест-
вах большую роль по-прежнему играет образование25.
Вместе с тем вопрос о взаимодействии и взаимовлиянии различных
агентов политической социализации пока остается вне поля зрения
ученых. Так, например, Р. Сигел отмечает, что в более ранних исследо-
ваниях процесса политической социализации крайне мало внимания
было уделено изучению того, как и почему в одном случае социали-
зирующие агенты оказывают влияние на личность, а в другом — нет26.
Соответственно, в фокус внимания исследователей должны попасть
145
факторы, обусловливающие принятие или отвержение личностью тех
«посланий», которые индивид получает от агентов политической соци-
ализации, причины отсутствия реакции людей на этих агентов, а так-
же анализ того, как в этом смысле различаются отдельные индивиды
и группы.
Следует отметить, что и сама политическая система, воздейству-
ющая посредством агентов социализации на личность, в последние
годы, особенно в условиях глобализации, чрезвычайно усложнилась.
Сегодня речь идет не только о формировании поддержки и принятии
политического режима на уровне отдельной страны, но и о формиро-
вании представлений относительно интернационального и глобального
уровня политики.
В то же время усиливается роль различных внутригосударственных
уровней политической системы, например, региональных властей или
местного самоуправления, что также актуализирует вопрос о том, как
формируются и из чего состоят политические представления населения
об этих уровнях системы. Впрочем, эти два направления на сегодняш-
ний день скорее пока остаются заманчивой перспективой для дальней-
шего развития теории политической социализации, нежели чем реаль-
но разработанной областью исследований в политических науках.
Наконец, перемены, происходящие в политическом сознании
и политическом поведении в последние годы, изменяют и представ-
ления ученых о том, что является продуктом политической социали-
зации. Среди результатов процесса социализации особое внимание
уделяется процессу формирования гражданской идентичности лично-
сти27, причем изменяется само понимание дефиниции гражданства.
Если предыдущие определения понятия гражданства интерпретирова-
ли его в рамках существующих социальных ролей и статусов, то сейчас
гражданство понимается как политическая грамотность (civic literacy),
участие (participation) и гражданская ответственность (civic responsibili-
ty)28. Исследования в этом направлении должны включать в себя изуче-
ние того, что люди знают о политике и как они используют эти знания
в политическом поведении, анализ влияния традиционных и нетради-
ционных форм участия, а также поиск причин, почему иногда люди
проявляют, а потом не проявляют лояльность по отношению к тем или
иным политическим объектам.
Таким образом, вслед за переменами в социальной и политической
реальности в последние десятилетия XX в. в теории политической со-
циализации также произошли изменения и пересмотр многих положе-
ний, касающихся объяснения механизмов, агентов и результатов про-
цесса политической социализации. Вместе с тем построению новых
теоретических схем объяснения взаимодействия существующей поли-
тической реальности и личности, а также динамики этого взаимодей-
146
ствия серьезно препятствует отсутствие в теории единого концептуаль-
ного взгляда на политическую социализацию. Современное развитие
теории политической социализации идет преимущественно эмпириче-
ским путем изучения отдельных аспектов этого процесса, в результате
чего теоретическая картина политической социализации в своем ны-
нешнем состоянии весьма фрагментарна.
Общим итогом проведенного теоретического анализа в данной ста-
тье может стать вывод о том, что одно из важных направлений развития
современной политической науки в области политической социализа-
ции, рассматривающих влияние быстро изменяющегося мира полити-
ка на индивида, нуждается в построении единой концепции, которая
позволит создать наиболее адекватные объяснительные схемы наблю-
даемых ныне трансформаций в политическом поведении и сознании
граждан разных стран.

Примечания
1
См.: Political Culture and Political Development / Ed. by L. Pye, S. Verba.
Princeton, 1965.
2
См.: Almond G. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five
Nations. Princeton, 1963.
3
См.: Easton D., Dennis J. Children in the Political System. N.Y., 1969.
4
См.: Hyman H. Political Socialization: a Study in the Psychology of Political
Behavior. Glecoe, 1959.
5
См.: Kohn M. L. Social Class and Parent Child Relationship // American Journal
of Sociology. 1965. No 475.
6
См.: Parsons T. The Incest Taboo in Relation to Social Structure and the
Socialization of the Child // Parsons T. Social Structure and Personality. N.Y., 1965;
Caesar В. Autoritat in der Familie. Reinbek, 1972.
7
См.: Adorno T. W., Frenkel-Brunswik E., Levinson D. J., Sanford R. N. The Au-
thoritarian Personality. N.Y., 1950; Tomkins S. S. Left and Right: A Basic Dimension
of Ideology and Personality // Study of lives: Essays on Personality in Honor of Henry
A. Murray. N.Y., 1964; Tomkins S. S. Script Theory // Ed. by J. Arnoff, A. I. Rabin, R.
A. Zucker the Emergence of Personality. N.Y., 1987; Baumrind D. Current Patterns of
Parental Authority // Development Psychology. 1971. Vol. 4. P. 1–103; Baumrind D.
Authoritarian vs. Authoritative Parental Control // Adolesence. 1968. Vol. 3. P. 255–
272; Miller A. For Your Own Good: Hidden Cruelty in Child-Rearing and the Roots
of Violence. N.Y., 1983.
8
См.: Niemi R. G., Sobieszek B. I. Political Socialization // Annual Review of
Sociology. 1977. Vol. 3. P. 209–233.
9
См.: Quiggle N. L., Garber J., Panak W. F., Dodge K. A. Social Information Pro-
cessing in Aggressive and Depressed Children // Child Development. 1992. Vol. 63.
10
См.: Weiss B., Dodge K. A., Bates J. E., Pettit G. S. Some Consequences of Early
Harsh Disipline: Child Aggression and Maladaptive Social Information Processing
Style // Ibid. P. 1321–1335.
11
См.: Milburn M. A., Conrad S. D., Sala F., Carberry S. Childhood Punishment,
Denial and Political Attitudes // Political Psychology. 1995. Vol. 16. No 3. P. 447–478.

147
 12
См.: Verba S. Small Groups and Political Behavior // A Study of Leadership.
Princeton, 1961; Eisenstadt S. N. Ven Generation zu Generation. Munchen, 1966;
Ritchie O. W., Koller M. R. Sociology of Childhood. N.Y., 1964. P. 173; Gottlieb D.,
Ramsey C. The American Adolescent. Homewood, 1964; Bossard J. H., Boll E. S. The
Sociology of Child Development. N.Y., 1966.
13
См.: Nathan J. A., Remy R. C. Comparative Political Socialization: A Theoreti-
cal Perspective // Ed. by S. A. Renshon. Handbook of Political Socialization. N.Y.;
L., 1977.
14
См.: Hepburn M. A. Evidence of Remarkable Change in the Political Socializa-
tion Process // Paper presented at 28th annual meeting of the IPSA Research Commit-
tee on Political Socialization and Education. Budapest. May, 1999.
15
См.: Merelman R. M. Revitalizing Political Socialization // Ed. by M. Her-
mann. Political Psychology. San-Francisco, 1986. P. 279–319.
16
См.: Sigel R. S. New Directions for Political Socialization Research. Thought
and Suggestions // Perspective on Political Science. 1995. Vol. 21. No 1. P. 17–22.
17
См.: Sears D. Implications of the Life-Span Approach for Research on Attitudes
and Social Cognition // Abeles R. P. Life-Span Perspectives and Social Psychology.
Hillsdale, 1987.
18
См.: Wasburn Ph. A Life Course Model of Political Socialization // Politics and
Individual. 1994. Vol. 4. No 2. P. 1–26.
19
См.: Mannheim K. A Man in Society in the Period of Reconstruction. N.Y.,
1967.
20
См.: Abma R. Jengd en generatie: De generatie socjologische lenadering 1991 //
Jengd als social fenomeen: Identitieit, socialisatie en Jengdcultuural in theore en
onderzoek. C. Klaassen. Acco. Amersfoort. Leuren, 1991.
21
См.: Inglehart R. Culture Shift in Advanced Society. Princeton, 1990; Idem.
Modernization and Postmodernization. Princeton, 1997.
22
См.: Hepburn M. A. Evidence of Remarkable Change in the Political
Socialization Process // Paper presented at 28th annual meeting of the IPSA Research
Committee on Political Socialization and Education. Budapest. May, 1999.
23
См.: Hepburn M. A. Electronic Media and Political Socialization in the USA //
Paper presented at 27th annual meeting of the IPSA Research Committee on Political
Socialization and Education. Brussels. May, 1998.
24
См.: Jones-Correa M. Different Paths: Gender, Immigration and Political
Participation // International Migration Review. 1998. Vol. 32. No 2. P. 326–349.
25
См.: Turney-Purta J. From Attitudes and Knowledge to Schemata: Expanding
the Outcomes of Political Socialization Research // Ed. by O. Ichilov. Political
Socialization, Citizenship Education and Democracy. N.Y., 1990; Turney-Purta J.
Studies of Political Socialization Cross-Nationally: Reliability and Issues Across
Time / Paper presented at Vancouver ISPP Meeting, 1996.
26
См.: Sigel R. S. Op. cit.
27
См.: Riedel E. Community Service and Citizenship // The Political Psychologist.
1998. Vol. 3. No 2. P. 15–19; Smith E. Political Socialization Research, Social Capital
and the Making of Citizens // Ibid. P. 19–23.
28
См.: Evenson K. L. Prospective from a Retrospective: Political Socialization
Research for the 21st Century / Paper, presented at XYIII IPSA World Congress.
Quebec. August, 2000.

148
 А. В. Селезнева

Основные подходы к анализу

политических ценностей в современной
России*1

В настоящее время, когда процессы политической и социокультур-

ной трансформации в нашей стране еще не завершены, когда идет
поиск вектора развития российской политической системы, одним из
актуальных направлений в политической науке становится проблема
изучения политических ценностей. Без глубокого понимания специ-
фики системы ценностей, являющейся продуктом длительного исто-
рико-культурного развития, невозможно не только понять подлинного
содержания трансформационных процессов, но и давать адекватные
прогнозы их дальнейшего развития.
Теория и прикладные исследования ценностей, в том числе и по-
литических, развивались в двадцатом столетии на стыке философии,
социологии, психологии и политологии. В литературе насчитывается
более ста дефиниций понятия «ценность», в которых предлагаются
к рассмотрению разнообразные аспекты данной проблемы. Отсутствие
какого-либо согласия в определении человеческих ценностей привело
к появлению множества концепций и инструментов измерения, кото-
рые условно можно свести к трем подходам: утилитаристскому, поли-
тико-идеологическому и социально-психологическому. Данная статья
посвящена анализу подходов к исследованию политических ценностей
в современной России.

Теоретические основы
исследования политических ценностей
Утилитаристский подход к ценностям в западной философии,
представленный работами Дж. Дьюи, Р. Б. Перри, Р. Брандта, Д. Брей-
брука и некоторых других авторов1, называет ценностями все то, что
служит реализации потребностей и интересов человека.
С аналогичных позиций к проблеме политических ценностей в оте-
чественной науке подходит В. П. Бранский2. В своей классификации
ценностей он представляет политические ценности как юридические
законы и акты по их исполнению (включая судебные постановле-

* Селезнева А. В. Основные подходы к анализу политических ценностей в современ-

ной России // Вестник Пермского ун-та. Серия «Политология». Вып. 1. 2007. С. 128–134.
149
ния), которые фиксируются материально в знаковых объектах — со-
ответствующих документах (конституциях, кодексах, указах, договорах
и т.д.). Он называет политические (управленческие ценности) утили-
тарными (наряду с экономическими), так как они обладают утилитар-
ной полезностью для людей.
На наш взгляд, утилитаристский подход является односторонним
и поэтому ограниченным в применении. Авторы, работающие в рамках
данного подхода, не имеют разработанной методологии исследования
ценностей, поэтому мы ограничимся лишь обозначением данного под-
хода и рассмотрим подробно два других.
Преобладающим в социологии и политологии можно считать по-
литико-идеологический подход, где ценности играют роль идейного
культурного образца и социального регулятора. Этот подход получил
развитие во второй половине XIX в. в работах М. Вебера, Э. Дюркгей-
ма, У. Томаса, Ф. Знанецкого, Т. Парсонса.
Макс Вебер3 исходил из предпосылки, согласно которой каждый
человеческий акт предстает осмысленным только в соотнесении с цен-
ностями. Они определяют нормы поведения и индивидуальные цели
субъектов.
Эмиль Дюркгейм утверждал, что ценности существуют лишь
в определенном смысле и находятся вне индивида. Они основаны на
оценке и восприятии, что соответственно формирует ценностные
предпочтения и ценностные суждения. «...Эти суждения соответствуют
какой-то объективной реальности, на которой может и должно осно-
вываться согласие. И именно такую реальность sui generis образуют
ценности, а ценностные суждения суть те, которые относятся к этой
реальности»4. Ценность, по Э. Дюркгейму, зависима от особенностей
свойств объекта ценности. Эта особенность лежит в основе воздейст-
вия на процесс формирования ценностного суждения. В случае если
такое воздействие «благоприятно», то ценность считается положитель-
ной, в противном случае — отрицательной.
В классической работе по исследованию ценностей «Польский
крестьянин в Европе и Америке» (1918–1920) Уильямс Томас и Фло-
риан Знанецкий характеризуют ценности как любой значимый пред-
мет для членов какой-либо социальной группы. Ценности, в их пред-
ставлении, определяются как «правила поведения», детерминирующие
сохранение, регуляцию и распространение соответствующих им типов
действия среди членов социальной группы5.
Естественным развитием этих идей, сложившихся в политической
социологии во второй половине XIX в., стали труды Толкотта Парсон-
са. Его нормативный концепт является теоретическим основанием по-
литико-идеологического подхода.
Т. Парсонс рассматривал проблему ценностей в рамках своей тео-
рии социальных систем. Он полагал, что ценности — основа интегра-

150
ции субъектов в общество посредством «взаимопроникновения между
социальной и личностной системами»6. На уровне социальной систе-
мы ценностные образцы принимают вид «коллективных представле-
ний», дающих возможность ориентироваться индивидам при саморе-
ализации. На основе ценностей (как высших принципов организации
социальных систем) и ценностных ориентаций достигается разного
рода консенсус в обществе.
Нет сомнений в том, что на исследования ценностей во второй
половине ХХ в. огромное влияние оказала работа Милтона Рокича.
Его книга «Природа человеческих ценностей» (1973) дала огромный
импульс эмпирическому изучению ценностей. Согласно М. Рокичу,
«ценность — устойчивое убеждение, что специфичный вид поведения
или конечная цель существования является личностно или социально
более предпочтительной, чем противоположный или обратный вид
поведения или конечная цель существования. Система ценностей —
устойчивая организация убеждений, касающихся предпочтительных
моделей поведения или итоговых состояний в континууме относитель-
ной важности»7.
М. Рокич выделял два класса ценностей: терминальные (ценности-
цели) — убеждения в том, что конечная цель индивидуального суще-
ствования стоит того, чтобы к ней стремиться, и инструментальные
(ценности-средства) — убеждения в том, что какой-то образ действий
или свойство личности является предпочтительным в любой ситуации.
Каждый класс состоял из 18 ценностей.
М. Рокич также связывал человеческие ценности и политическую
идеологию, аргументируя это тем, что именно различие ценностей
формирует основу различия между идеологиями. Он считал, что не-
равное распределение власти в любом обществе приводит к возникно-
вению конкурирующих между собой планов по решению социальных
и экономических проблем. Эти конфликты будут возникать на осно-
ве разных уровней свободы общества и на основе неравенства в нем.
Таким образом, главные отличия между идеологиями должны опреде-
ляться приоритетностью ключевых ценностей свободы и равенства.
Позже, развивая идеи М. Рокича, Шэлом Шварц предложил новый
стандарт в исследовании ценностей. Для него «ценности — это поня-
тия или убеждения, которые относятся к желаемым конечным целям
или поступкам, выходят за пределы конкретных ситуаций, управляют
выбором или оценкой поведения и событий и упорядочены относи-
тельной важностью»8. Шварц развивал теорию, которая выделяет типы
ценностей, присутствующие во всех человеческих обществах.
Ш. Шварц создал свою классификацию ценностей — набор из де-
сяти ценностных типов и индивидуальных ценностей, содержащихся
внутри каждого типа. У него типы ценностей являются более общи-
ми категориями, чем индивидуальные ценности в классификации
151
М. Рокича. На самом деле отдельные ценностные единицы, которые
использовал М. Рокич, стали индикаторами типа ценностей для Швар-
ца. Модель Ш. Шварца одновременно сокращает число фундаменталь-
ных типов ценностей до десяти и увеличивает число индивидуальных
ценностей до 54. Описав типы ценностей в терминах основных чело-
веческих и социальных потребностей, он смог выделить взаимоот-
ношения между десятью типами ценностей, которые предполагают,
что индивидуальные ценностные единицы должны быть соотнесены
в двхумерном пространстве с десятью типами ценностей, возникаю-
щими как области в этом пространстве с совместимыми ценностями
по соседству и с противоположными — напротив.
Одновременно с исследованиями М. Рокича и Ш. Шварца совер-
шенно иной подход к проблеме политических ценностей предложил
американский социолог Рональд Инглхарт9. Основная особенность его
работы состояла в том, что он создал целостную теоретико-методоло-
гическую концепцию изучения собственно политических ценностей,
которую впоследствии подтвердил на основе результатов прикладных
исследований в 43 странах.
Р. Инглхарт выдвинул теорию, согласно которой произошел гло-
бальный сдвиг ценностной системы человечества от материализма
к постматериализму. Под ценностями «материализма» он имел в виду
предпочтение физической и психологической безопасности и благопо-
лучия, а под ценностями «постматериализма» — подчеркнутое значе-
ние принадлежности к группе самовыражения и качества жизни.
Его теория основывалась на двух ключевых гипотезах: гипотезе
ценностной значимости недостающего, согласно которой наибольшая
субъективная ценность придается тому, чего относительно недостает,
и гипотезе социализационного лага, которая подразумевает, что состо-
яние социально-экономической среды и ценностные приоритеты не
соотносятся между собой непосредственно: между ними вклинивается
существенный временной лаг, ибо базовые ценности индивида в зна-
чительной степени отражают условия тех лет, которые предшествовали
совершеннолетию.
По мнению Р. Инглхарта, обстоятельства, в которых социализи-
ровалось то или иное поколение, оказывают решающее влияние на
систему ценностей этого поколения, которая заменяется в обществе
только тогда, когда на смену этим поколениям приходят новые, воспи-
танные в других условиях и являющиеся носителями другой системы
ценностей. Именно таким медленным, но систематическим способом
происходит, по мнению Р. Инглхарта, процесс изменения ценностей
в обществе.
Канадский социолог С. Фланаган10 в серии статей, посвященных
критике теории Р. Инглхарта, высказал предположение о существо-
152
вании не одной, а двух ценностных плоскостей в общественном со-
знании — плоскости материализма/нематериализма и плоскости ав-
торитаризма/либертаризма. Он выдвинул также идею, что изменение
ценностей вдоль авторитарной/либертарной плоскости более важно
в современных условиях. Результаты его исследований показали, что
изменение ценностей, причиной которого является смена одного по-
коления другим, происходит только в плоскости авторитарных/либер-
тарных ценностей.
Среди отечественных ученых второй половины ХХ в., кто начал
разрабатывать теорию ценностей в марксистской философии и соци-
ологии, одним из первых был В. П. Тугаринов. Опираясь на идеи пред-
шественников по этому вопросу и свои собственные исследования, он
сформулировал общее понятие ценностей: «Ценности суть предметы,
явления и их свойства, которые нужны членам определенного общест-
ва или класса или отдельной личности в качестве средств удовлетворе-
ния их потребностей и интересов, а также идеи и побуждения в каче-
стве нормы, цели или идеала»11.
В классификацию ценностей, основывающуюся на структуре об-
щественных явлений, В. П. Тугаринов, наряду с материальными и ду-
ховными, включает социально-политические: общественный порядок,
мир, безопасность, свободу, равенство, справедливость, человечность.
В советской социологии проблема политических ценностей носила
в большей степени декларативный, а не исследовательский характер12.

***
В социальной и политической психологии преобладает второй
подход, согласно которому ценности есть результат исключительно
внутреннего опыта личности. Теоретической основой данного под-
хода к проблеме ценностей являются работы Г. Оллпорта13. Он выяв-
лял ценностные ориентации исходя из шести основных интересов или
мотиваций личности: теоретической, экономической, эстетической,
социальной, политической и религиозной. В качестве основной Г. Ол-
лпорт выделял когнитивную установку и понятие ценностей прежде
всего связывал с ней. Главной жизненной задачей индивида Г. Оллпорт
считал необходимость упорядочить и систематизировать наше знание
о мире. В рамках данной концепции для политического типа наивыс-
шей ценностью являются власть, соревнование и борьба. До 1970 г. это
была, возможно, самая распространенная классификация ценностей.
Среди отечественных ученых, работающих в рамках данного под-
хода, следует выделить В. А. Ядова14. Его диспозиционная концепция
объясняет взаимоотношения ценностей и установок в структуре лич-
ности. Система ценностных ориентаций на цели жизнедеятельности
и средства достижения этих целей, детерминированные общими со-
153
циальными условиями жизни данного индивида, образует высший
уровень диспозиционной иерархии. Таким образом, ценностные ком-
поненты включены в мотивационную структуру личности, где побуди-
тельные мотивы человеческой деятельности выстраиваются в своео-
бразную цепочку: потребности — интересы — ценности.
Схожего мнения по данной проблеме придерживаются
и А. Г. Здравомыслов, Н. Г. Щербинина, Г. О. Брицкий и ряд других
исследователей15.
К. А. Абульханова-Славская16 рассматривала роль ценностей в про-
цессе развития личности, развертывающегося «по спирали» в несколь-
ких фазах. Первая фаза процесса — присвоение ценностей личностью,
формирование Образа Мира. Вторая фаза процесса — преобразование
личности на основе ценностей, формирование Образа «Я». Третья фаза
процесса — проектирование — самопроектирование, формирование
Образа Будущего. В самом общем виде данный процесс может быть
представлен как расширяющееся во времени жизненное пространство,
в котором личность строит, приобретает определенную «траекторию
своего движения» сообразно ориентирам: ценностям внешнего мира
и ценностям самопознания, самооценки, саморазвития.
Собственно, политические ценности стали предметом исследова-
ния Е. Б. Шестопал: «Много неясного пока с тем, какими должны быть
доминирующие политические ценности, составляющие ядро «демо-
кратической личности»17. Она рассматривает политические ценности
через установки, при этом уделяя особое внимание социализационно-
му контексту их формирования.

Методология исследования политических

ценностей
Методы исследования ценностей не только так же разнообразны,
как и теоретические подходы к данной проблематике, но и тесно свя-
заны с ними. Следует отметить, что основные инструменты измерения
политических ценностей ученые заимствуют из социологии и соци-
альной психологии. При этом социологи занимаются исследованием
ценностей вообще, в том числе и политических, как одного из типов,
а политические психологи в большей степени обращают внимание на
собственно политические ценности.
М. Рокич на основе своей классификации ценностей создал пер-
вую измерительную процедуру, которая в действительности представ-
ляла собой 2 инструмента, созданных с целью различить инструмен-
тальные и терминальные ценности. Каждый раздел включал список из
18 ценностей, к каждой из которых было дано пояснение из одного-
двух слов в скобках, например: свобода (независимость, свобода выбо-
154
ра). Согласно идее, что все (или почти все) ценности оцениваются по-
ложительно, респондентам предлагалось «отсортировать их по степени
важности для ВАС, как руководящих принципов ВАШЕЙ жизни»18.
Его классификация ценностей помогла стандартизировать эмпири-
ческие исследования. Она стала широко использоваться в психологии
и послужила основой для последующих ценностных инструментов19.
Р. Инглхарт применял особую методику для измерения наличия
и степени распространения материалистических и постматериали-
стических ценностей в массовом сознании. В ее основе — присвоение
рангов двенадцати утверждениям, где категория «материализм» пред-
ставлена через такие социальные ценности, как «экономический рост»
и «экономическая стабильность», а также ценности авторитаризма
и конформизма, а «постматериализм» включает ценности идеологии
«зеленых» или такие ценности, как необходимость сделать наши города
красивыми, большая значимость идей, а не денег, а также либертарные
ценности, связанные с более широкими и прямыми формами участия
граждан в управлении.
В рамках политико-идеологического подхода изучением политиче-
ских ценностей россиян занимаются многие ученые. Некоторые из них
используют подходы, разработанные за рубежом, — инструментарий
Р. Инглхарта (А. В. Андреенкова20, Е. И. Башкирова21, А. П. Вардомац-
кий22, М. С. Яницкий23), у других есть собственные методики исследо-
вания — формализованное интервью для выявления базовых ценностей
россиян (Н. И. Лапин24), построение семантического пространства по-
литических партий (В. Ф. Петренко25), ранжирование слов-ценностей
при изучении либеральных ценностей (И. М. Клямкин26), выявление
неосознаваемых детерминант ценностных структур через графические
символы (Л. М. Смирнов27). Однако, исследования этих ученых носят
скорее нормативный характер. Они как бы априори знают, какие поли-
тические ценности существуют в обществе, поэтому не ценности выво-
дят из исследования, а исследование привязывают к поиску определен-
ных ценностей. С начала 1990-х годов в России наблюдается всплеск
интереса к проблеме политических ценностей в связи с начавшимися
в стране процессами политико-экономической и социокультурной
трансформации. Поэтому большинство проводимых исследований сво-
дятся к выявлению степени интериоризации в обществе новой системы
либерально-демократических ценностей28, так же как в 1970-е годы —
социалистических и коммунистических ценностей.
Среди современных отечественных политических психологов ис-
следованием политических ценностей с позиций политико-психоло-
гического подхода занимается Е. Б. Шестопал29. Она изучает динами-
ку ценностей демократии в России на протяжении 1990–2000-х годов.
В структуру ценностных представлений о демократии она включает
155
иерархию из восьми ценностей: свобода, личная независимость, ра-
венство, ответственность, сильное государство, соблюдение законов,
права человека, активное участие в управлении государством. Связы-
вая политические ценности с установками, она рассматривает послед-
ние на трех уровнях: когнитивном, эмоциональном и поведенческом.
Особенностью методологии исследования политических ценностей
Е. Б. Шестопал является использование инструментов для измерения
неосознаваемых установок (фокусированное интервью, проективные
методики).
Таким образом, проблема политических ценностей своими кор-
нями уходит к вопросу о ценностях вообще. Сложность определения
сущности феномена «ценность» связана с его многозначностью, с его
объективными особенностями. А ведь именно ценности служат ядром
важнейших компонентов политики — идеологии, политической куль-
туры, политической системы.
Ценности, в том числе и политические, имеют двойственную
природу: «они социальны, поскольку обусловлены опытом в связи
с положением человека в обществе, системой воспитания, системой
усвоенных им от общества и групп значений, и одновременно инди-
видуальны, поскольку в них сосредоточен неповторимый жизненный
опыт данного лица, своеобразие его интересов и потребностей, его
привычки и усвоенные типы поведения»30.
В отечественной и зарубежной науке нет единства в определении
природы политических ценностей, отсюда такое разнообразие под-
ходов к данной проблеме. Кроме того, нет ни одной целостной кон-
цепции, которая бы полностью раскрывала социальную и психоло-
гическую природу политических ценностей, а также предоставляла
адекватный инструмент их измерения. Поэтому перед современной
политической социологией и психологией стоят важнейшие задачи —
систематизация и развитие существующих подходов к исследованию
политических ценностей, создание теоретико-методологических осно-
ваний для прикладных исследований.

Примечания
1
См. подробнее: Дьюи Дж. Возрождающийся либерализм // Полис. 1994.
№ 3; Perry R. B. Realms of Value. A Critique of Human Civilisation. Cambrige,
1954; Алексеева Т. А. Современные политические теории. М.: РОССПЭН, 2000;
Леонтьев Д. А. Ценности как междисциплинарное понятие. Опыт многомер-
ной реконструкции // Вопросы философии. 1996. № 4.
2
См.: Бранский В. П. Искусство и философия. М., 1999.
3
См.: Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1990.
4
Дюркгейм Э. Ценности и «реальные» суждения // Социологические иссле-
дования. 1991. № 2. С. 110.

156
 5
Tomas W., Znanecki F. The Polish peasant in Europe and America. Boston, 1918.
P. 21–23.
6
См.: История социологии в Западной Европе и США. М.: Издат. группа
НОРМА-ИНФРА, 1999. С. 539.
7
Rokeach M. The nature of human values. N.Y.: Free Press, 1973. Р. 5.
8
Schwartz S. H. Universals in the content and structure of values // M. P. Zan-
na (ed.). Advances in experimental social psychology. N.Y.: Academic Press, 1992.
Vol. 25. Р.4.
9
Inglehart R. The silent revolution. Princeton: Princeton University Press, 1977;
Inglehart R. Cultural shift in advanced industrial society. Princeton: Princeton Uni-
versity Press, 1990; Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменя-
ющиеся общества // Полис. 1997. № 4.
10
Flanagan S. Changing values in advanced industrial society // Comparative Po-
litical Studies, 1982. No 14; Flanagan S. Value change in industrial society // Ameri-
can Political Science Review. 1987. № 81.
11
Тугаринов В. П. Избранные философские труды. Л.: Изд-во ЛГУ, 1988.
С. 261.
12
См., например: Смирнов Г. Л. Советский человек. Формирование со-
циалистического типа личности. М., Политиздат, 1971; Грушин Б. А. Мнения
о мире и мир мнений. М.: Изд-во политической литературы, 1967.
13
Allport G. W., Vernon P. E. & Lindsey G. Study of values. 3rd ed. Boston: Hough-
ton Mifflin, 1960.
14
Ядов В. А. О диспозиционной регуляции социального поведения лично-
сти // Методологические проблемы социальной психологии. М.: Наука, 1975.
15
См.: Здравомыслов А. Г. Потребности, интересы, ценности. М., 1986;
Щербинина Н. Г. Ценности и политика // Микрополитика. Субъективные
аспекты политического процесса в России. М.: Современные тетради, 2004;
Брицкий Г. О. Восприятие процесса трансформации: предпочтения российских
граждан в публичной сфере // Вестник Московского ун-та. Серия 18. Социо-
логия и политология. 1998. № 2; Брицкий Г. О. Политические ценности и поли-
тические установки постсоветского периода в контексте политической социа-
лизации россиян. Дисс. … канд. социол. наук. М., 2000.
16
См.: Абульханова-Славская К. А. Жизненные перспективы личности //
Психология и образ жизни личности. М., 1987.
17
Шестопал Е. Б. Психологический профиль российской политики 1990-х.
Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. М.: Рос-
сийская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000. С. 331.
18
Rokeach M. The Nature of Human Values. N.Y.: Free Press, 1973. Р. 27.
19
На основе методики М. Рокича созданы, например, тест Д. А. Леонтьева
для изучения уровней структуры системы ценностных ориентаций, Опросник
терминальных ценностей И. Г. Сенина.
20
См.: Андреенкова А. В. Постматериалистические/материалистические
ценности в России // Социс. 1994. № 11.
21
См.: Башкирова Е. И. Трансформация ценностей российского общест-
ва // Полис. 2000. № 6.
22
См.: Вардомацкий А. П. Сдвиг в ценностном измерении? // Социологиче-
ские исследования. 1993.
157
 23
См.: Яницкий М. С. Ценностные ориентации личности как динамическая
система. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2000.
24
См.: Лапин Н. И. Базовые ценности и социокультурная трансформация
России // Социология власти. Информационно-аналитический бюллетень.
Ценности массового политического сознания. № 4. М.: Изд-во РАГС, 1999;
Лапин Н. И. Изменение ценностей и новые социокультурные структуры //
Куда идет Россия?.. Трансформация социальной сферы и социальная полити-
ка / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: Дело, 1998; Лапин Н. И. Модернизация
базовых ценностей россиян // Социс. 1996. № 5; Лапин Н. И. Социальные цен-
ности и реформы в кризисной России // Социологические исследования. 1993.
№ 9; Лапин Н. И. Ценности, группы интересов и трансформация российского
общества // Социологические исследования. 1997. № 3.
25
См.: Петренко В. Ф., Митина О. В. Психосемантический анализ дина-
мики общественного сознания: На материале политического менталитета. М.:
Изд-во МГУ, 1997.
26
См.: Клямкин И. М. Постмодерн в традиционалистском пространстве //
Полис. 2004. № 1; Клямкин И. М. Советское и западное: возможен ли синтез? //
Полис. 1994. № 4.
27
См.: Смирнов Л. М. Эмпирическое изучение базовых ценностей // Мир
России. 2002. № 1.
28
См.: Беляева Л. А. Возрастные когорты в период институциональ-
ных изменений в России // Куда идет Россия? Формальные институты и ре-
альные практики / Под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: МВШСЭН, 2002;
Беляева Л. А. Социальный портрет возрастных когорт в постсоветской Рос-
сии // Социс. 2004. № 10; Бусыгина И. М. Какие ценности в цене? // Полис.
2004. № 1; Гаврилюк В. В., Трикоз Н. А. Динамика ценностных ориентаций в пе-
риод социальной трансформации (поколенный подход) // Социс. 2002. № 1;
Горяйнов В. П. Эмпирические классификации жизненных ценностей россиян
в постсоветский период // Полис. 1996. № 4; Гудков Л., Дубин Б. Конец 90-х
годов: затухание образцов // Мониторинг общественного мнения. 2001. № 1;
Демидов И. А. Ценностные измерения власти // Полис. 1996. № 3; Лапкин В. В.
Политические ценности и установки россиян // Полис. 2002. № 2; Левада Ю.
Координаты человека. К итогам изучения «человека советского» // Монито-
ринг общественного мнения. 2001. № 1; Семенова В. Жизненный путь и со-
циальное самочувствие в когорте 30-летних: от эйфории к разочарованию //
Мониторинг общественного мнения. 2002. № 5.
29
См.: Образы власти в постсоветской России / Под ред. Е. Б. Шестопал.
М.: Алетейа, 2004; Шестопал Е. Б. Психологический профиль российской по-
литики 1990-х. Теоретические и прикладные проблемы политической психо-
логии. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000.
30
Шерковин Ю. А. Проблема ценностных ориентаций и массовые инфор-
мационные процессы // Психологический журнал. 1982. Т. 3. № 5. С. 137–138.

158
 С. Фелдман

Ценности, идеология и структура

политических установок*1

Б ыло бы сложно перечислить все политические установки, которые

человек развивает в течение своей жизни. Политические деяте-
ли, группы, политические курсы государства, политические предло-
жения — это только некоторые возможные элементы политического
ландшафта, которые людям приходится как-то оценивать. В то время
как многие из этих позиций могут сами по себе представлять интерес
для изучения, огромное число исследований в политической психо-
логии было посвящено поиску источников структуры политических
установок. Учитывая сложность политики, неопределенность большей
части политической информации и относительно низкий уровень по-
литического знания у граждан, было бы несложно поверить в то, что
эти позиции неструктуризированы и относительно непредсказуемы.
Хотя все еще существуют значительные разногласия по поводу важно-
сти политических установок, очевидно, что политические оценки лю-
дей как-то предсказуемы и отношения между ними далеки от случай-
ных. Существует множество потенциальных источников структуры,
которые, возможно, взаимодействуют сложным образом. Принадлеж-
ность к определенной партии, например, дает многим основу для оцен-
ки кандидатов на политические должности и политические стратегии,
которые они предлагают. Аналогичным образом, идентификация с со-
циальной группой позволяет людям определить, что соответствует ин-
тересам этой группы.
Фокусирование на структуре политических установок естествен-
ным образом поднимает вопрос о роли идеологии. За последнюю сот-
ню лет при обсуждении политики к идеологии обращались огромное
число раз. Язык и риторика политиков и журналистов часто выстра-
ивают политические оценки в соответствии с лево-правым или либе-
рально-консервативным измерением. Многие модели электорального
поведения и партийной конкуренции предполагают, что партии и из-
биратели могут быть расположены в некотором простом идеологиче-
ском пространстве [Downs, 1957].
Хотя политики, философы и другие обществоведы часто обсуждают
политику, как если бы она была организована в исключительно право-
левом измерении, 50 лет исследований общественного мнения показы-
* Feldman S. Values, Ideology, and Structure of Political Attitudes // Оxford Handbook of
Political Psychology. 2003. P. 477–508.
159
вают, что одномерная модель идеологии дает плохое описание поли-
тических установок подавляющего числа людей практически во всем
мире [Kinder, 1998]. Этот вывод есть не просто результат исследования,
основанного на опросах [см., напр., Converse, 1964]. Даже глубинные ин-
тервью показывают, что люди редко используют какие-нибудь простые
стандарты для политических оценок [Hochschild, 1981; Lane, 1980].
Доказательство существования идеологической структуры в поли-
тических установках зависит отчасти от исследовательского подхода.
Когда корреляции в политических установках — обычно предпочтения
по конкретным проблемам — посчитаны, практически всегда есть не-
которое свидетельство в пользу идеологической согласованности. В то
время как величина этих корреляций значительно колеблется от иссле-
дования к исследованию и от страны к стране [см.: Knutsen, 1995а для
хорошего обобщения], модель отношения между итоговыми предпоч-
тениями обычно согласуется с традиционным лево-правым измерени-
ем. Однако, даже когда корреляции достигают отметки 0,5 (как иногда
происходит в Европе, но редко в США), меньше чем 25% колебаний
в итоговых предпочтениях объясняется лево-правым фактором.
Хотя корреляции между установками могут находиться в соответ-
ствии с идеологическим измерением, они не означают, что люди ак-
тивно пользуются идеологией, чтобы структурировать свои установки.
В своей классической статье Converse [1964] убедительно доказал, что
либерально-консервативное измерение не является основным ограни-
чителем установок для большинства американцев. Подавляющее боль-
шинство людей не могли адекватно определить термины либеральный
и консервативный, и только небольшая группа, как оказалось, на самом
деле использовала либерально-консервативный континуум в своих
оценках политических кандидатов и партий. Анализ данных из других
стран подтверждает этот вывод. Например, Dalton [2002] показал, со-
гласно данным, собранным в 1974–1975 гг., только 21% населения Со-
единенных Штатов и Великобритании использовали идеологические
понятия, чтобы оценивать политические партии, тогда как 34% жите-
лей Западной Германии поступали именно так.
Многие люди способны определить свое место на лево-правом или
либерально-консервативном континууме. И это помогает предсказать
их политические предпочтения [Jacoby, 1991]. Однако есть свидетель-
ства того, что эти идеологические самооценки необязательно связаны
с использованием идеологических понятий. Conover и Feldman [1981]
обнаружили, что либерально-консервативные самооценки в Соеди-
ненных Штатах были во многом функциями установок в отношении
к заметным социальным и политическим группам. Поэтому возможно,
что люди используют идеологические ярлыки при отсутствии действи-
тельных знаний о логике политической идеологии.
160
 В то время как легко можно представить с психологической точки
зрения, как отдельные индивиды могут обходиться без использования
идеологии для того, чтобы понимать политику, это создает значитель-
ные трудности для политики. Если политические установки в основ-
ном не структурированы какой-то общепринятой идеологией, то как
политические лидеры общаются с обществом? В случае отсутствия
идеологии кандидатам сложно судить о том, какие их позиции при-
влекут большинство избирателей. Еще более сложно представить, как
могут быть организованы политические партии без некоторой непро-
тиворечивой основы, отличающей их друг от друга. Кажется, политика
«не работает» без некоторой структуры, которая позволяет широкому
спектру политических стратегий сосуществовать вместе. И демокра-
тическое представительство может существовать, опираясь на некото-
рую степень понимания этой структуры. Вопрос лишь в том, что если
простой идеологический континуум не является хорошей моделью для
понимания того, как люди организуют свои политические установки,
существуют ли какие-нибудь альтернативы, которые могут дать основу
для политических коммуникаций и соперничества?
Потенциальную ценность представляет подход к проблеме органи-
зации установок, который не получил достаточно внимания в литера-
туре по политической психологии, основанной на ценностном подходе.
Теоретиками и исследователями в области философии, антропологии,
социологии и психологии долгое время обсуждается роль ценностей
в человеческой жизни [см.: Rohan, 2000, обзор]. Как обобщающие
стандарты, ценности представляют собой «критерии, которые исполь-
зует человек для того, чтобы выбирать и оправдывать свои действия
и оценивать людей (включая самого себя) и события» [Schwartz, 1992,
p. 1]. Rokeach [1973] начал свое главное исследование ценностей, ут-
верждая, что ему «сложно представить себе какую-нибудь проблему
в общественных науках, которая не была бы тесно связана с человече-
скими ценностями».
Многие исследователи утверждали, что ценности являются пер-
воосновой установок. Bem [1970] описал, как установки возникают
из силлогизмоподобных рассуждений, которые ведут в конце концов
к некоторым ценностям. Модель плюрализма ценностей, которую
разработал Tetlock [2000], предполагает, что «основой всех систем по-
литических убеждений являются конечные или терминальные ценно-
сти, которые определяют итоговые состояния публичной политики.
Эти ценности, которые могут принимать такие разнообразные фор-
мы, как экономическая эффективность, социальное равенство, инди-
видуальная свобода, контроль над преступностью, национальная без-
опасность, расовая чистота, действуют как конечные пункты системы
убеждений» [p. 247].
161
 У ценностей есть характеристики, которые могут применяться
в анализе политических установок и поведения. Ценности, как пред-
полагается, относительно немногочисленны, их определенно намно-
го меньше, чем установок, которых может придерживаться человек.
Таким образом, они могли бы предоставить основу для уменьшения
сложности политических суждений и для создания согласованности
между установками. С другой стороны, все обсуждения ценностей
предполагают, что они более многочисленны, чем единственное идео-
логическое измерение, которое обычно используется для понимания
политического конфликта. Политические установки, которые струк-
турированы ценностями, могут не демонстрировать простую одномер-
ную структуру. К тому же многие теоретики утверждают, что ценно-
сти существуют не в изоляции, а в виде систем. Если действительно
существует организация ценностей людей, это может дать даже более
простую структуру политических установок и основу для политической
идеологии. Наконец, считается, что ценности также относительно ста-
бильны — свойство, необходимое, чтобы действовать как отправной
пункт при оценке. Ценностные приоритеты могут медленно меняться
со временем, по мере того как людям становится необходимым адапти-
роваться к непостоянным условиям внешней среды. Однако они долж-
ны быть достаточно инертны, чтобы придавать стабильность оценкам
и поведению.
Структура ценностей, общие взаимоотношения между ними мо-
гут быть важными для развития теории политических установок. Эта
возможность также указывает на основную разницу между подходами,
обычно применяющимися политологами и психологами. Большинст-
во исследований, которые используют ценности в качестве предска-
зателей политических установок, как правило, включает в себя одну
или более ценностей, которые считаются наиболее подходящими для
изучаемых установок. Это в особенности относится к политологии.
Психологов всегда больше интересовало определение полного спектра
человеческих ценностей и отношений между ними. Подход к ценно-
стям по частям, давая поле для интересного исследования, оставляет
открытой возможность того, что важные влияния ценностей на поли-
тические установки будут упущены.
Ценности также могут быть важны для понимания политических
процессов, так как они представляют собой связующее звено между со-
циальным и индивидуальным уровнями. Исследователи не только пы-
тались изучать ценности, которые присутствуют у людей, но и просле-
дить, как они распределены в сообществах. В дополнение к вариациям
ценностей в одном обществе, оказывается, существуют значительные
различия в ценностных приоритетах среди людей, живущих в разных
обществах. Интересным вопросом является выяснение того, представ-
162
ляют ли собой ценности функцию других возможных характеристик
или социальные ценности сами оказывают влияние на индивидуаль-
ные. Существование социальных ценностей также имеет значение для
источников структуры политических установок.

Определение ценностей
Несмотря на десятилетия исследований с использованием ценно-
стей, их определение и операционализация их структуры остается ос-
новной проблемой, стоящей перед исследователями. И для того чтобы
ценности были полезны при объяснении в процессе политического по-
знания, необходимо четко отличать их от таких конструктов, как уста-
новки и убеждения. Это нелегкая задача в исследованиях обществен-
ного мнения, поскольку все эти понятия, включая ценности, должны
извлекаться из ответов на стимулы, обычно вербального характера.
Как мы отличаем ценности от других понятий, таких как убеждения
и установки? Как замечает Bem (1970), ценности, подобно установкам,
фундаментально оценочны и в отличие от них относительно немногочи-
сленны и более центральны. Два определения от выдающихся исследо-
вателей ценностей хорошо определяют смысл современного употребле-
ния этого конструкта. Согласно Рокичу [1973], «ценность — устойчивое
убеждение, что специфичный вид поведения или конечная цель суще-
ствования является личностно или социально более предпочтительной,
чем противоположный или обратный вид поведения или конечная цель
существования. Система ценностей — устойчивая организация убеж-
дений, касающихся предпочтительных моделей поведения или итого-
вых состояний в континууме относительной важности» [p. 5]. Согласно
Schwartz [1992], «ценности — это (1) понятия или убеждения, (2) отно-
сятся к желаемым конечным целям или поступкам, (3) выходят за преде-
лы конкретных ситуаций, (4) управляют выбором или оценкой поведе-
ния и событий и (5) упорядочены относительной важностью. Ценности,
понимаемые таким образом, отличаются от установок прежде всего
своей обобщенностью и абстрактностью (пункт 3) и своей иерархичной
упорядоченно в соответствии с важностью (пункт 5)» [p. 4].
В принципе, тогда различие между позициями и ценностями по-
нятно. Установки относятся к оценке специфических объектов, в то
время как ценности — это намного более общие стандарты, исполь-
зуемые как основа для множества специфичных оценок различных
ситуаций. Как утверждает Rohan (2000), «когда ценностный конструкт
рассматривается в терминах абстрактной смыслообразующей когни-
тивной структуры, разделение между ценностными приоритетами
и оценками специфических сущностей кажется действительно широ-
ким». В то же время, если это разделение потенциально довольно ши-
163
роко, чтобы создать четкое различие, эта разница не обязательно будет
такой широкой в каждом из случаев. На каком уровне общности уста-
новка становится ценностью?
Поскольку ценности относятся к предпочтительному виду пове-
дения или желаемой конечной цели, то, вероятно, индивид позитивно
оценит большое число ценностей, возможно, не давая никакой из них
однозначно негативной оценки. Поэтому принято говорить о ценност-
ных приоритетах: относительному одобрению ценностей по отношению
друг к другу. Люди могут считать, что взятые по отдельности честолюбие,
ответственность, социальная справедливость — все являются желатель-
ными ценностями. Однако один человек может придать более высокий
приоритет честолюбию и успеху, в то время как другому человеку по-
кажутся более важными ответственность и социальная справедливость.
Идея упорядочивания ценностей в соответствии с их приоритет-
ностью поднимает два важных вопроса. Во-первых, если большинство
ценностей воспринимается положительно, вероятно, многие специ-
фические оценки требуют разрешения конфликтов между ценностями
[см.: Tetlock, Peterson, Lerner, 1996]. Специфичные «установки и пове-
дение управляются не только приоритетом, данным какой-то ценности,
а соотношениями между конкурирующими ценностями, которые одно-
временно задействованы в поведении или установке» [Schwartz, 1992,
p. 2]. Во-вторых, если люди должны устанавливать приоритеты для на-
бора ценностей, это предполагает, что лучше всего мыслить категориями
систем ценностей. Ценности не могут существовать изолированно друг
от друга, но благодаря конфликтам между ними могут быть связаны в не-
которого рода общую конфигурацию. Если ценности действительно су-
ществуют внутри глобальных систем и часто находятся в конфликте друг
с другом, то исследование, сосредоточенное на малом числе ценностей,
может упустить из виду конфликты и напряжение, которые, по мнению
Тетлока и Шварца, являются центром динамики ценностей.

Ранние подходы к ценностям

Теория и исследование ценностей развились в двадцатом столе-
тии на стыке философии, антропологии, социологии и психологии.
Отсутствие какого-либо согласия в определении человеческих ценно-
стей привело к появлению инструментов измерения (и исследования),
которые были в общем несравнимыми. Исследователи использовали
очень разные подходы в своем изучении ценностей. Хотя было прове-
дено множество интересных исследований, каждое оставалось относи-
тельно изолированным.
Например, основываясь на работе Шпрангера «Типы человека»
[Spranger. Types of men, 1928], Allport, Vernon и Lindzey [1960] разви-
164
ли «Учение о механизмах ценностей» (первая версия опубликована
в 1931 г.). Они пытались обнаружить шесть широких ценностных ори-
ентаций, базирующихся на типах людей: теоретический тип, эконо-
мический, эстетический, социальный, политический и религиозный
типы. До 1970 г. это была, возможно, самая распространенная класси-
фикация ценностей.
Исходя из абсолютно другого ракурса Morris [1956] предложил
классификацию, основанную на 13 «образах жизни», представленную
в виде описаний длиной в один абзац, которые были ранжированы со-
гласно тому, насколько каждому субъекту нравилось или не нравилось
каждое описание. Широкий набор типов ценностей позволил исполь-
зовать классификацию для различных культур [Braithwaite, Scott, 1991].
На основе выборки, состоявшей из американских студентов, Моррису
удалось сократить классификацию до пяти основных факторов: соци-
альная замкнутость и самоконтроль, наслаждение и прогресс в дея-
тельности, самодостаточность, восприимчивость и необходимость
в сочувствии и потакание своим слабостям и желаниям.
Третий пример из социологии это работа «Вариации ценностных
ориентаций» Kluckhohn и Stodtbreck [1961]. В этой работе были иссле-
дованы различия в культурных ценностях на Юго-Западе США. Ис-
следователи проводили структурированные интервью на выборке из
американских индейцев, испанских американцев, мормонов, техасских
и оклахомских фермеров. Были выделены пять широких ценностных
ориентаций, определенных вопросами: 1. Каков характер врожденной
человеческой природы? 2. Каково отношение человека к природе? 3. Где
временной центр человеческой жизни? 4. Какова модальность человече-
ской активности? 5. Какова модальность отношения человека к другим
людям? [Kluckhohn, Stodtbreck, 1961, p. 11]. В их исследовании основное
внимание уделялось выделению характерных ценностных ориентаций
внутри каждой группы и исследованию различий между группами.

Милтон Рокич
Нет сомнений в том, что на исследования ценностей за последние
30 лет огромное влияние оказала работа Милтона Рокича, особенно
в психологии. Его книга «Природа человеческих ценностей» (1973)
дала огромный импульс эмпирическому изучению ценностей. Рокич
посвятил первую главу своей книги подробному концептуальному
обсуждению ценностей и систем ценностей. Его классификация цен-
ностей помогла стандартизировать эмпирические исследования. Она
стала широко использоваться в психологии и послужила основой для
последующих ценностных инструментов. Он также провел несколько
исследований, демонстрирующих возможности его классификации
165
ценностей, влияние ценностей на установки и поведение, процессы из-
менения ценностей. Как показывает любой обзор литературы с 1973 г.,
концептуализация и измерение ценностей, предложенные Рокичем,
были главным источником вдохновения ученых.
Одной из главных заслуг Рокича было выдвижение на первый план
структуры систем ценностей. Ценности не существуют изолированно,
и редко какая-нибудь отдельная установка или поступок является фун-
кцией только одной ценности. Рокич не просто пытался изучить неко-
торые ценности, его целью было выявить все основные ценности, ко-
торые существуют в человеческих культурах. Он подошел к этой задаче,
предположив, что ценности довольно немногочисленны. Насколько
немногочисленны? Рокич нигде не дает точного ответа на этот вопрос
и не предлагает четкого механизма для получения ответа. Рокич дей-
ствительно предполагал, что ряд человеческих ценностей должен быть
связан с биологическими и социальными потребностями, хотя он на
самом деле не выдержал эту линию рассуждений.
Определение числа ценностей у Рокича в конечном итоге было свя-
зано с разработкой измерения ценностей. Действительно, хотя Рокич
посвятил много внимания концептуализации ценностей и системе цен-
ностей, на самом деле наибольшее влияние оказала его измерительная
процедура, которая в действительности представляла собой два инстру-
мента, созданных с целью различить инструментальные и терминальные
ценности1. Каждый раздел включал список из 18 ценностей, к каждой
из которых было дано пояснение из одного-двух слов в скобках, напри-
мер: свобода (независимость, свобода выбора). Согласно идее, что все
(или почти все) ценности оцениваются положительно, субъектам пред-
лагается «отсортировать их по степени важности для ВАС, как руково-
дящих принципов ВАШЕЙ жизни» [Rokeach, 1973, p. 27]. Это попытка
избежать той проблемы, когда субъекты оценивают все ценности как
очень важные для них, что в итоге приводит к незначительным разли-
чиям между ценностями. Дальнейшие исследования начали оценивать
выгоды и недостатки использования таких процедур ранжирования для
измерения ценностных приоритетов [см.: Alwin, Krosnick, 1985].
Кажется странным, что Рокич использовал такие специальные
процедуры для замера ценностей, поскольку он стремился установить
весь спектр ценностей, которые могли быть обнаружены у всех людей
в мире.
«Интуитивное» развитие списка ценностей в его последней клас-
сификации должно считаться основным ограничением. Оно явно не
учитывает возможность того, что классификация ценностей является
неполной, и исследователи вскоре указали на упущения, значительно
повлиявшие бы на число ценностей, которые должен был ранжировать
респондент [см.: Braithwaite, Law, 1985].
166
 Хотя работы Рокича были во многом несовершенны, все же трудно
переоценить его вклад. Он предложил четкую концептуализацию цен-
ностей и систем ценностей. Его классификация широко использовалась
в психологии и стала основой для других классификаций. Его исследова-
ния показали важность изучения влияния больших систем ценностей на
установки и поведение. Другие исследователи использовали созданный
им фундамент для усовершенствования учений о ценностях.

Шалом Шварц
Если Рокич разбудил интерес многих недавних психологических
исследований ценностей, то работа Шалома Шварца, похоже, стано-
вится новым стандартом для исследования ценностей. Шварц боль-
ше интересовался воздействием ценностей на установки и поведение,
происхождением ценностей в общей и индивидуальной деятельности
людей и межкультурными различиями в ценностных приоритетах.
Учитывая интерес Шварца к межкультурным различиям в ценно-
стях, первой задачей, которую он поставил перед собой, было выявить
и описать универсальную структуру ценностей. Хотя это также было
одной из первоначальных целей Рокича, отсутствие рабочей теории
структуры ценности в его исследовании не позволило ему достичь ее2.
Шварц начинает развивать теорию, выделяющую типы ценностей, ко-
торые должны присутствовать во всех человеческих обществах [см.:
Schwartz, Bilsky, 1987, 1990]. Чтобы сделать это, он возвращается к наб-
людению Рокича о том, что ценности должны возникать из основных
биологических и социальных потребностей. Шварц считает, что в осно-
ве ценностей лежит малое число целей или мотиваций. В частности, он
утверждает [1992], что «ценности в форме осознанных целей представ-
ляют три универсальные потребности человеческого существования,
влиянию которых должны быть подвержены все индивиды и общества:
потребности индивидов как биологических организмов, потребности
в скоординированном социальном взаимодействии, выживание и по-
требности в благосостоянии групп» [p. 4]. В то время как многие пред-
полагали, что ценности основаны на некотором наборе универсальных
человеческих потребностей и мотиваций, Шварц попытался построить
всеобъемлющую теорию ценностей, выделив эти потребности.
Используя эту схему выборки по 20 странам, был выделен список
из 10 мотивационных типов ценностей3. Эти ценности представляют
основные человеческие мотивации и цели. Значение индивидуальных,
единичных ценностей (свобода, равенство) выделяются из мотивации,
которую они представляют. Чтобы установить эти типы ценностей,
Шварц использовал шкалу из 21 ценности Рокича и добавил несколь-
ко других, взятых из исследований ценностей в Соединенных Штатах.
167
168
Алгоритм многомерной градации
Набор из 10 ценностных типов и индивидуальные ценности, содер-
жащиеся внутри каждого типа, показаны в таблице. Типы ценностей
являются более общими категориями, чем индивидуальные ценности
в классификации Рокича. На самом деле отдельные ценностные еди-
ницы, которые использовал Рокич, стали индикаторами типа ценно-
стей для Шварца. Например, если Рокич рассматривал свободу и не-
зависимость как отдельные ценности, для Шварца они обе являются
индикаторами такого типа ценностей, как самостоятельность.
Модель Шварца одновременно сокращает число фундаментальных
типов ценностей до 10 и увеличивает число индивидуальных ценно-
стей. Классификация Рокича включала 18 инструментальных и 18 тер-
минальных ценностей. Классификация Шварца включает 54 (или боль-
ше) индивидуальных ценностных единиц. В то время как увеличение
числа ценностных единиц кажется несовместимым с идеей того, что
ценностей должно быть мало, Шварц фокусируется на 10 ценностных
типах и меньше заботится о числе индивидуальных единиц. Поскольку
респондентам чрезвычайно сложно, если не невозможно, ранжировать
список из 54 ценностей, субъектам предлагается оценить каждую цен-
ность индивидуально по шкале от 7 («наибольшая важность»), через 0
«важности», до — 1, «противоречит моим ценностям».
Концептуализация ценностей Шварца интересна тем, что она пред-
полагает, каким образом организованы системы ценностей. Описав
типы ценностей в терминах основных человеческих и социальных по-
требностей, он смог выделить взаимоотношения между 10 типами цен-
ностей: какие ценности наиболее сочетаемы и какие противопоставлены
друг другу. Например, доброжелательность и универсализм должны быть
совместимы, поскольку они отражают (различные аспекты) просоциаль-
ных ориентаций. С другой стороны, универсализм и власть противосто-
ят друг другу, поскольку власть предполагает накопление индивидуаль-
ного доминирования и контроля над ресурсами, тогда как универсализм
заботится о благосостоянии всех людей. Эти взаимоотношения пред-
полагают, что индивидуальные ценностные единицы должны быть со-
отнесены в двумерном пространстве с 10 типами ценностей, возника-
ющими как области в этом пространстве с совместимыми ценностями
по соседству и с противоположными — напротив. Чтобы проверить эту
модель структуры ценностей, Шварц провел корреляции между баллами
каждой ценности при ранжировании и проанализировал их, используя
алгоритм многоразмерных шкал. Как показано на рисунке, двухмерная
конфигурация 54 ценностей из 40 примеров, взятых из 20 стран, имеет во
многом ожидаемую структуру. Индивидуальные ценностные единицы
распределены в пространстве, которое разделено на 9 частей, с одной из
частей в дальнейшем разделенной на две, представляющие собой типы
ценностей: традиции и конформизм.
169
 Типы ценностей и ценностные единицы Шварца
1. Самостоятельность: независимые мысли и действия (творчество, свобо-
да, выбор собственных целей, любознательность, независимость)
2. Стимуляция: разнообразие, новизна, вызов (разнообразная жизнь, за-
хватывающая жизнь, риск)
3. Гедонизм: удовольствие, вознаграждение (удовольствие, наслаждение
жизнью)
4. Достижения: личный успех посредством демонстрации компетентности
(честолюбие, успешность, способность, влиятельность)
5. Власть: социальный статус, престиж, доминирование, контроль (автори-
тет, богатство, социальное влияние, поддержание общественного ими-
джа, социальная признанность)
6. Надежность: безопасность, гармония, стабильность общества (социаль-
ный порядок, семейная стабильность, взаимный обмен услугами, чисто-
плотность, чувство принадлежности, здоровье)
7. Конформность: ограничение действий, наклонностей и порывов, ко-
торые могут навредить другим и нарушить социальные ожидания или
нормы (послушание, дисциплина, вежливость, почитание родителей
и старших)
8. Традиции: уважение, обязательность, принятие обычаев и идей, кото-
рые навязывает культура или религия приписывает соблюдать индивиду
(уважение традиций, смирение, преданность, принятие своей участи
в жизни, скромность)
9. Доброжелательность: забота о благополучии близких при каждодневном
взаимодействии (полезность, верность, прощение, честность, ответст-
венность, настоящая дружба, зрелая любовь)
10. Универсализм: понимание, признательность, толерантность, защита
благосостояния всех людей и природы (широта взглядов, кругозор, со-
циальная справедливость, равенство, мир во всем мире, красота мира,
единство с природой, мудрость, защита окружающей среды)

Следует признать, что линии, разделяющие пространство на типы

ценностей, являются не результатом анализа, а скорее интерпретацией
многомерного шкалирования. Это означает, что эмпирически типы
ценностей есть результат объединения в кластеры индивидуальных
ценностей в двухмерном пространстве. В то время как положение ин-
дивидуальных единиц есть функция наблюдаемых корреляций между
баллами при ранжировании для каждой из них. Деление пространства
на типы ценностей связано с концепцией Шварца, и другие исследова-
тели могли бы разделить это пространство по-иному. Например, углы,
определяющие такие типы ценностей, как гедонизм и стимуляцию,
малы по сравнению с углами, определяющими универсализм и добро-
желательность. Являются ли гедонизм и стимуляция отдельными ти-
170
пами ценностей или эти кластеры ценностей в данном пространстве
представляют один тип? Как пишет Шварц [1992]:
«Это означает, что линии раздела в АНП (Анализе Наименьшего
Пространства) представляют собой концептуально удобные решения
о том, где один тип мотивации заканчивается, а другой начинается.
Поскольку порядок ценностей представляет собой континуум мо-
тиваций, точные расположения линий раздела условны. Ценности,
находящиеся около линии раздела, выражают комбинацию родствен-
ных мотивационных целей, связанных с типами ценностей по обе
стороны линии раздела» [p. 45].
Двухмерное пространство может также быть определено двумя ося-
ми, пересекающимися в его центре. Шварц предлагает два таких из-
мерения, которые дают еще более простое понимание общей структу-
ры ценностей. Одно измерение, начинающееся от самостоятельности
и стимуляции на одном конце, проходящее через надежность, конфор-
мизм и традиции, дает разброс ценностей от открытости до консерва-
тизма. Другое, расположенное примерно под прямым углом к первому,
имеет на одном конце универсализм и доброжелательность и дости-
жения, и власть — на другом. Ниже я более подробно скажу, каким
образом двухмерный метод решения дает интересный способ видения
структуры ценностей и возможного взаимоотношения между ними
и фундаментальными социальными и политическими процессами.
Ясно, что необходимо провести намного больше исследований,
чтобы проверить валидность концептуализации структуры ценностей
Шварца и определить, действительно ли она является универсальной
моделью ценностей. Шварц представляет некоторые результаты, судя
по которым можно предположить, что 10 типов ценностей могут не
быть абсолютно универсальными. Эта модель лишь частично воспро-
изводится в нескольких выборках из Китая, где в то же время выделе-
ны некоторые другие типы ценностей. Однако пока неизвестно, будут
ли они повторяться в других китайских выборках и у населения других
стран. Также сложно пока сказать, являются ли межкультурные вариа-
ции в структуре ценностей таковыми или это просто проблемы перево-
да инструментария на другие языки.
Преимущество концептуализации Шварца заключается в том, что
она основана на анализе мотиваций, лежащих в основе ценностей, та-
ким образом результирующая концептуализация менее специфична,
чем предыдущие. Гипотетический мотивационный базис типов ценно-
стей также должен облегчить формулировку гипотез, связывающих типы
ценностей с установками и поведением. Относительно малое число ти-
пов ценностей также означает, что модели политических установок,
основанные на ценностях, снизят сложность таких объяснений до 10 или
менее типов ценностей или даже до двух основополагающих измерений.
171
 С другой стороны, менее ясен статус индивидуальных ценностей
в этой концепции. Рассмотрим, например, такой тип ценностей, как
универсализм. Он включает в себя следующие индивидуальные цен-
ности: равенство, единство с природой, мир во всем мире и др. Таким
образом, вероятно, что если кто-то высоко ценит равенство, то он так-
же присвоит высокий балл при ранжировании миру во всем мире. Цен-
ность универсализма будет основываться на суммарной оценке людьми
этих ценностей. Однако возможно, что специфические позиции были
бы лучше предсказаны на основе той или иной индивидуальной цен-
ности, чем на основе целого типа. Например, установки в отношении
к распределению социального благосостояния были бы лучше предска-
заны на основе равенства, но не мира во всем мире. В какой же степени
должны политические психологи быть заинтересованы во взаимосвя-
зи между политическими установками и очень точно определенными
ценностями, такими как равенство, или более общими мотивационны-
ми типами, как универсализм?

Ценности, политические позиции

и политическое мышление
Анализ множества исследований показал, что есть связь между по-
литическими установками и ценностями. Только перечисление опуб-
ликованных работ, описывающих данные по этому вопросу, заняло
бы множество страниц. Качество этих свидетельств значительно ко-
леблется. В некоторых случаях это не более чем двухмерные корреля-
ции между ценностью и установкой без статистического контроля над
остальными переменными. В других случаях предлагаются сложные
многомерные модели, которые включают другие переменные и прини-
мают во внимание погрешность измерений. Поскольку ценности, ве-
роятно, коррелируют с другими факторами, которые могут предсказать
политические установки, сложно доверять результатам, основанным
только на корреляциях.
Даже если взять только многомерные исследования, то и они сви-
детельствуют, что ценности и установки связаны. Так, установлен
эффект согласованности ценностей и политических предпочтений
[Feldman, 1988; Peffley, Hurwitz, 1985; Pollock, Lilie, Vittes, 1993], уста-
новок на социальные группы [Biernat, Vescio, Theno, Crandall, 1996;
Kinder, Sanders, 1996; Sagiv, Schwartz, 1995], политические действия
[Borg, 1995; Gundelach, 1995] и политиков, и партии [Knutsen, 1995b;
Miller, Shanks, 1996].
Несмотря на общие эмпирические данные, у нас до сих пор нет си-
стематических доказательств связи между многими ценностями, кото-
рые предложили такие теоретики, как Рокич и Шварц, и политическими
установками. Большинство исследований, изучающих влияние ценно-
172
стей, выбирают небольшое их число (возможно, только одну) и оцени-
вают их воздействие на политические установки. Изучение установок
на социальное благосостояние может включать такие ценности, как
равенство и индивидуальность, в то время как исследование установок
на аборты может сосредоточиваться на религиозных ценностях и тради-
циях. Спецификации ценностей и их классификация часто значительно
варьируются от исследования к исследованию. Редко, когда вся сово-
купность ценностей (типов ценностей), как, например, типы Шварца,
включается в исследование. Таким образом, доказательства взаимосвя-
зи ценностей и политических установок имеют разрозненный характер,
проливая мало света на более широкое влияние ценностей.
Шварц утверждал, что его двухмерная структура из 10 типов цен-
ностей показывает, что установки должны быть связаны сразу со всей
совокупностью типов ценностей определенным образом. Корреляции
установок с ценностями должны возрастать и убывать равномерно
от одной ценности к смежной с ней. Шварц приводит доказательст-
во этому в виде корреляции данных по сотрудничеству, выбору в ходе
голосования и внутригрупповым контактам. Например, готовность
учителей израильских государственных школ контактировать с изра-
ильскими арабами наиболее позитивно коррелирует с таким типом
ценностей, как универсализм (r = 0,40), и смежными ценностями са-
мостоятельности (r = 0,32). Корреляции снижаются до максимально
отрицательного уровня –0,41 для традиционного типа ценностей и до
уровней –0,31 и –0,19 в смежных ценностях надежности и толерант-
ности. Хотя этот анализ опять-таки представляет только простые кор-
реляции между ценностями и зависимыми переменными без какого-
либо статистического контроля, он предполагает, что предсказание
позиций из системы ценностей, вероятно, будет лучше и информатив-
ней, чем предсказания на основе одной или нескольких индивидуаль-
ных ценностей.
К сожалению, существует очень мало теорий, объясняющих, как
ценности или ценностные структуры связаны с политическими уста-
новками. Модель Шварца делает предсказания насчет принципов
корреляции между позициями и его 10 типами ценностей и устанав-
ливает типы ценностей, которые должны иметь наиболее положи-
тельную и наиболее отрицательную корреляцию с каждой отдельной
установкой. Хотя могут быть интуитивные догадки об этих связях, не
существует теории, которая производит такие предсказания. Как пи-
сал Рокич [1973], считается, что «ценности, которых придерживаются
люди, объясняют их установки (и поведение), но вопрос в том, какие
ценности лежат в основе каких установок (и поведения) и почему? На
этой стадии развития теории мы просто не знаем достаточно о природе
ценностей и того, как они определяют установки и поведение, чтобы
дать удовлетворительные ответы на эти вопросы» [p. 120–121].
173
 Исследователи также не уделили достаточно внимания условиям,
при которых ценности будут наиболее тесно связаны с политически-
ми установками. В большинстве исследований изучаются простые
взаимоотношения без учета дополнительных обстоятельств, которые
могут влиять на объем этих взаимоотношений. Одним из факторов, по
которым существуют некоторые данные, является политическая иску-
шенность. Хотя, конечно, можно допустить, что связь «ценность-уста-
новка» достаточно проста и не требует политической искушенности.
Заллер [1991–1992] утверждал, что взаимоотношения между ценностя-
ми и политическими установками являются функцией уровня поли-
тического опыта. Те, кто менее искушен, будут неспособны соединить
смыслы политических сообщений, которые они получают, со своими
ценностями и, таким образом, не смогут установить четкую связь меж-
ду своими ценностями и установками.
В то время как Заллер предоставляет факты, показывающие, что
связь между ценностями и политическими установками становится
прочнее с увеличением политического опыта, Поллок, Лили и Витс
[1993] предполагают, что влияние искушенности может зависеть от
природы установок. Согласно Карминсу и Стимсону [1980], различа-
ются «сложные» и «простые» вопросы. У легких вопросов есть «бук-
вальные объяснения, которые напрямую указывают на моральные или
экономические ценности» [Pollock, Lilie, Vittes, 1993, p. 30]. Это «сим-
волические» вопросы, которые, наверно, знакомы большинству лю-
дей. В результате они легко понимаются и ассоциируются с основными
ценностями.
Сложные вопросы, более технические и менее понятные, требу-
ют того, чтобы политическая элита придавала им форму в терминах
ценностей. Людям требуется достаточно высокий уровень политиче-
ской искушенности, чтобы понять эти формы. Поэтому мы должны
отыскать надежные связи между легкими вопросами и ценностями, на
которые не влияет опыт, и более слабые для сложных вопросов, кото-
рые встают только перед теми, кто политически искушен.
Поллок, Лили и Витс предоставляют некоторые факты, свидетель-
ствующие в пользу этих гипотез на основе анализа позиций по отно-
шению к ядерной энергии (сложный вопрос) и «легких вопросов», та-
ких как аборт, сжигание флагов и гомосексуализм. Они находят, что
взаимосвязь между ценностями и установками по отношению к ядер-
ной энергии значительно больше у тех, кто сильно вовлечен в полити-
ку, чем у тех, кто вовлечен слабо. Однако влияние ценностей все-таки
статистически значимо даже для тех, кто слабо вовлечен в политику.
Наоборот, мало данных в пользу того, что взаимосвязь между ценно-
стями и установками по отношению к легким вопросам подвержена
влиянию уровня вовлеченности в политику. Это исследование пред-
полагает, что отношение между искушенностью и ценностями и уста-
174
новками более сложное. Нужно, чтобы анализ влияния ценностей рас-
сматривал и свойства изучаемых политических установок, и природу
дискурса политической элиты, и форму подачи информации средства-
ми массовой информации.
Другим фактором, который может играть роль во взаимосвязи
ценностей и установок, является мотивационная основа ценностей.
Некоторые теоретики установок предлагали модели психологических
функций установки [Katz, 1960; Smith, Bruner, White, 1956]. Модель
Каца предполагает, что существует четыре основные установки: ути-
литарная, функция «Я-защиты», выражающая ценности, и функция
знания. Утилитарная функция включает максимизацию вознагражде-
ний и минимизацию негативных подкреплений; функция «Я-защиты»
служит для предохранения эго от угроз и ударов; функция знания слу-
жит для придания значения и понимания среды; функция, выражаю-
щая ценности, помогает выражать основные ценности и самооценку.
Недавние исследования показывают, что функции, которые несут
установки, могут влиять на взаимосвязь между ценностями и установ-
ками [Kristiansen, Zanna, 1998; Maio, Olsen, 1994, 1995]. В частности,
установки, выражающие ценности, должны иметь более сильные связи
с ценностями, чем установки, имеющие другие функции.
Два исследования Майо и Олсона показывают важность функций
установки. В первом исследовании, посвященном изучению устано-
вок в отношении курения [Maio, Olson, 1994], они определяли функ-
цию установки, используя подход перечисления мыслей [см.: Shavitt,
1990]. Они обнаружили значительные взаимосвязи между многими
ценностями и установками среди людей с установками, выражающими
ценности, но никакой взаимосвязи среди людей с утилитарными уста-
новками. Во втором исследовании они манипулировали функциями
установок по отношению к раку, выделяя либо выражающие ценно-
сти, либо утилитарные причины для дотаций в фонд раковых иссле-
дований. Как и ожидалось, Майо и Олсон обнаружили существенные
различия в предсказаниях установок в этих двух случаях, при этом одно
из ценностных измерений Шварца коррелировало с функцией, выра-
жающей ценности, и совсем не коррелировало с установками, имею-
щими утилитарную функцию.
Функциональный подход к установкам может внести потенциаль-
но важный вклад в лучшее понимание роли ценностей в политике. Нам
необходимо знать, когда политические установки начинают выпол-
нять первичную функцию выражения основных ценностей и самооце-
нок. Определенные установки, скорее всего действуют таким образом,
и, возможно, есть условия, при которых функция, выражающая цен-
ности, будет более важной. Различие между функциями, выражающи-
ми ценности, и утилитарными функциями, похоже, особенно насущно
в политике, поскольку одним из основных расхождений в литературе по
175
политическому поведению и общественному мнению был вопрос от-
носительно степени влияния эгоистических интересов и «символизма»
в политических установках. Эгоизм должен ассоциироваться с установ-
ками, которые выполняют утилитарную функцию. Хотя и менее ясно,
символические установки, вероятно, больше приспособлены, чтобы вы-
ражать ценности по своей природе. В той степени, в какой это разделе-
ние значимо, символические установки должны лучше предсказываться
ценностями. И, учитывая сложные связи эгоизма и политических уста-
новок [Sears, Funk, 1991], политические позиции, наиболее вероятно,
выполняют функцию, выражающую ценности, для многих людей.

Ценности и политическая идеология

В предыдущем разделе дан обзор данных по взаимосвязи ценностей
и специфических политических установок. Если большинство людей не
думают о политике в терминах идеологии, ценности могут позволить лю-
дям организовать их политические оценки относительно непротиворечи-
вым образом. Но также необходимо рассмотреть, как структура этих уста-
новок связана с политическим конфликтом в обществе. Если бы людям
надо было использовать большое число ценностей или если бы они зна-
чительно отличались по своему использованию ценностей, получаемая
в результате сложность сделала бы слабой взаимосвязь между обществом,
партиями и политиками. На самом деле, в этом заключается привлека-
тельность идеологического конструкта: он позволяет легко взаимодейст-
вовать политикам и обществу и предоставляет основу для организации
политических партий. Поэтому важно рассмотреть простые взаимоотно-
шения между ценностями и установками, чтобы понять, могут ли ценно-
сти повлиять на лучшее структурирование политических установок.
Несколько исследователей пытались связать человеческие цен-
ности и политическую идеологию, аргументируя это тем, что именно
различие ценностей формирует основу различия между идеологиями.
Простая модель идеологии, основанной на человеческих ценностях,
представлена в книге Рокича «Природа человеческих ценностей». Его
главным аргументом было то, что четыре главные идеологии ХХ в. —
социализм, коммунизм, фашизм и капитализм — проще всего понять
с помощью двухмерной шкалы. По Рокичу, неравное распределение
власти в любом обществе приводит к возникновению конкурирующих
между собой планов по решению социальных и экономических проб-
лем. Эти конфликты будут возникать на основе разных уровней свобо-
ды общества и на основе неравенства в нем. Таким образом, главные
отличия между идеологиями должны определяться приоритетностью
ключевых ценностей свободы и равенства.
На основе этой логики Рокич утверждал, что двухмерность, яв-
ляющаяся основой современных идеологий, образована этими двумя
176
ценностями. Эта двухмерная модель содержит четыре ячейки, образо-
ванные высоким и низким приоритетом каждой из ценностей. Соци-
ализм соответствует ячейке с высокой степенью свободы и равенства,
фашизм — ячейке с низкой степенью свободы и равенства. Коммунизм
занимает ячейку с высокой степенью равенства и малой свободой,
а при капитализме равенства нет, зато свобода велика.
Для проверки этой модели Рокич в 1973 г. провел контент-анализ
сочинений ключевых авторов-сторонников каждой из четырех идеоло-
гий. Этот контент-анализ позволил оценить позитивные и негативные
упоминания всех терминальных и инструментальных ценностей, вклю-
чая свободу и равенство. Этот анализ был хорошим доводом в пользу
модели Рокича. Он классифицировал ценности в выбранных сочине-
ниях, делая предсказания и прогнозы на будущее в каждом из случаев.
Вдобавок к контент-анализу творчества политических лидеров
Рокич также измерил в американской выборке приоритет ценностей
и предпочтений в выборе президента в 1968 г. В отличие от контент-
анализа ценностей главных фигур в каждой идеологии, ценности всех
сторонников того или иного кандидата легко раскладываются на одно-
мерной шкале право-левых предпочтений. Это результат того, что все
группы избирателей высоко оценили свободу (с первого по четвертое
место в списке из 18 основных ценностей). Главным отличием была
их оценка важности равенства. Сторонники либеральных кандидатов,
например Роберта Кеннеди, Юджина МакКарти и Хьюберта Хэмфри,
расположили равенство вверху списка, тогда как сторонники консер-
ваторов, Ричарда Никсона, Рональда Рейгана и Джорджа Уоллеса, дали
равенству гораздо меньше баллов. На основе этих наблюдений Рокич
утверждал, что двухмерное идеологическое пространство может умень-
шиться до одного измерения, если одно из значений неизменно (в этом
случае свобода).
Открытие Рокичем влияния важности равенства на выбор канди-
дата предвосхитило ряд исследований, показывающих важность этой
ценности для политических установок. Исследования в США пока-
зали, что равенство — главное условие в оценке социального государ-
ства [Feldman, 1988; Feldman, Steenbergen, 2001; Kluegel, Smith, 1986];
расовых позиций [Kinder, Sanders, 1996; Sears, Henry, Kosterman, 2000]
и оценки кандидата [Miller, Shanks, 1996]. Verba и его коллеги [1987]
показали важность равенства в политике США, Швеции и Японии.
Исследования в Европе показывают четко выраженное влияние право-
левого измерения, которое часто интерпретируется (по меньшей мере
частично) как отражение ценности равенства [см.: Knutsen, 1995а].
Несмотря на то что модель Рокича — это удобный способ объ-
яснения современных политических идеологий, она содержит серьез-
ные недостатки. Во-первых, значимость таких ценностей, как свобода
и равенство, может изменяться от одной среды к другой. Свободу, на-
177
пример, сложно определить в общем. Для капиталиста свобода — это
отсутствие принуждения, особенно от органов власти. Для социалиста
свобода означает способность достичь своих целей, а это предполага-
ет усилия органов власти по устранению проблем, например бедности
и расизма. Следовательно, сторонники этих идеологий могут оценить
свободу только в их собственном понимании.
Во-вторых, хотя Рокич получил утверждение своей модели и в кон-
тент-анализе политиков и теоретиков, классификация ценностей
у сторонников этих идеологий не совпадает с его главными прогноза-
ми. Открытие Рокича о том, что лишь при оценке важности равенства
можно говорить о различии в идеологиях, что верно для США, но без
учета значительного вклада как коммунизма, так и фашизма, идео-
логические дебаты сводятся к обсуждению единственного направ-
ления — социализм против капитализма (в США либерализм против
консерватизма). Однако роль свободы должна быть выяснена в кон-
тексте коммунистической и фашистской идеологий. Это и было целью
исследования, проведенного в Англии Cochraine, Billig и Hogg [1979].
От местных активистов и сторонников лейбористской, консерватив-
ной, коммунистической партии и «Национального фронта» эти ис-
следователи получили классификации ценностей, используя систему
18 ценностей Рокича. В соответствии с прогнозами Рокича равенство
распознавалось хуже всего и активистами, и сторонниками этих пар-
тий. Однако свобода совсем не выделялась сторонниками, и отличия
активистов этих партий не совпадали с прогнозами Рокича.
Брэйтуэйт [1982, 1994, 1997] предложила другой подход к соотно-
шению ценностей и идеологий. Она начала с попытки исправить огра-
ниченную двухмерную модель Рокича, однако пришла к совершенно
другому подходу. После модификации модели Рокича с добавлением
большего количества социальных/политических ценностей Брэйтуэйт
проанализировала классификацию этих ценностей и получила два от-
носительно некоррелирующих измерения (два фактора). Первое, на-
званное «международная гармония и равенство», включает ценности
«хорошая жизнь для других», «правление народа», «международная коо-
перация», «социальный прогресс и социальные реформы», «мир во всем
мире», «мир красоты», «человеческое достоинство», «равные возможно-
сти», «большее экономическое равенство» и «сохранение окружающей
среды». Второй фактор, «мощь национального государства и порядок»,
измеряется «величием государства», «развитием национальной эконо-
мики», «властью закона», «национальной безопасностью». Эти два фак-
тора социальных ценностей были затем совмещены с дополнительными
личностными ценностями для создания двух несколько более широких
измерений, «гармонии» и «безопасности» [Braithwaite, 1997].
Брэйтуэйт показывает, что эти два фактора относятся к разным
личностным ценностям и взаимно независимы (вообще-то некоторые

178
положительно взаимосвязаны). Однако, как отмечает Шварц [1994],
отсутствие корреляции между факторами может быть методологиче-
ским артефактом. Поскольку почти все ценности оцениваются скорее
положительно, то существуют лишь очень малые негативные взаимо-
связи между любыми парами ценностей. Поэтому все классификации,
основанные на рейтингах ценностей, будут иметь некоторую взаимную
положительную связь друг с другом. Они могут оказаться невзаимосвя-
занными или даже положительно связанными, если даже «истинная»
связь между ними должна была быть отрицательной.
Существуют также другие проблемы с данными, которые Брэйту-
эйт представляет по этим ценностным факторам. Один из самых инте-
ресных аргументов Рокича состоял в том, что сама структура идеологии
требует двухмерной модели: идеологии нельзя разместить на одномер-
ной модели. Пока что все данные, представленные Брэйтуэйт, показы-
вают связь обоих измерений с политическими установками и выбором
при голосовании. Измерение международной гармонии и равенства
всегда негативно связано с консервативной позицией и поведением,
а фактор мощи государства и закона — связаны положительно. На са-
мом деле, эти два измерения ценностей всегда сводятся к одному идео-
логическому измерению.
Двухмерное представление Шварца представляет другой взгляд на
политическую идеологию, который кажется весьма многообещающим.
Кроме 10 типов ценностей, которые выделил Шварц, он также пока-
зал, что для полной конфигурации ценностей хватит всего двух осей: на
одной находится открытость к изменениям против консерватизма, на
другой — самопревосходство против самоусиления. Шварц [1994] от-
мечает, что эти два измерения отвечают двум измерениям идеологии.
Первый, который назван классическим либерализмом, «говорит о том,
должно ли правительство уделять больше внимания защите индивидов
и способствовать личным свободам и гражданским правам или же за-
щите социального статус-кво путем контроля над отклонениями изну-
три или защите от внешних врагов страны» [p. 39]. Это идеологическое
измерение должно быть ближе всего связано с соотношением открыто-
сти к изменениям консерватизма. Второе идеологическое измерение,
экономический эгалитаризм, «относится к тому, должно ли правитель-
ство уделять больше внимания установлению равенства путем перера-
спределения средств или защите возможности граждан сохранять на-
копленные ими средства для большего и скорейшего экономического
роста» [р. 40]. Соотношение самопревосходство — самоусиление нуж-
но отнести к экономическому эгалитаризму.
Существуют некоторые основания полагать, что эти два измерения
ценностей связаны с другими логическими структурами, которые уже
сильно привязаны к политическим установкам. Некоторые исследова-
тели [Altemeyer, 1998; Rohan, Zanna, 1996] обнаружили, что правый ав-
179
 торитаризм сильно связан с соотношением открытость к консервации.
У сторонника авторитарного режима наиболее сильны положительные
корреляции с конформизмом и наиболее четкие отрицательные корре-
ляции с выбором собственных целей и стимулирующими ценностями.
Также Альтмейер приводит сведения, означающие, что ориентация на
социальное доминирование связана с измерением самопревосходст-
ва — самоусиления.
Двухмерная модель ценностей Шварца также предполагает не-
которые интересные отклонения от этих двух измерений. Например,
самопревосходство представлено ценностями из типа универсализма
и добродетельности. Несмотря на простоту во многих отношениях,
универсализм имеет более широкие пределы по сравнению с более зам-
кнутым термином благожелательности. Проще говоря, Шварц опре-
делил, что на другом конце этого измерения ценности власти больше
конфликтуют с ценностями универсализма и благожелательности,
чем с ценностями достижения. Таким образом, небольшие изменения
в ориентации этого двухмерного пространства могут привести к воз-
никновению различных политических направлений и идеологических
предпочтений. Основная двухмерная структура концепции Шварца
может обеспечить полезную основу для размышления о политических
и социальных конфликтах в обществе.

Устойчивость и первичность ценностей

Чтобы структурировать политические установки, ценности долж-
ны быть более устойчивыми, чем политические взгляды и установки,
так как ценности обусловливают установки. Если ценности скоротеч-
ны и нестабильны, неустойчивы или если были бы факты, свидетельст-
вующие, что на ценности значительно повлияли установки, то было бы
трудно утверждать, что ценности играют главную роль в организации
политических установок. Наше понимание взаимосвязи ценностей
и политических установок было бы сильно осложнено. К сожалению,
мы обладаем слишком малой эмпирической информацией для качест-
венного ответа на эти решающие вопросы.
Все теоретики ценностей принимают, что ценности относительно
стабильны. Полностью устойчивые ценности были бы дисфункциональ-
ны для людей, делая их беспомощными в постоянно меняющемся мире.
Решающий вопрос состоит в том, как сильно должна быть учтена вре-
менная неустойчивость, пока ценности не потеряли свой статус устой-
чивых стандартов, определяющих политические установки и поведение.
Рокич в 1973 г. осуществил измерение устойчивости ценностей, вы-
числив изменения взаимосвязи ценности и ее места в списке для каж-
дой из ценностей за период в несколько недель (в одном случае боль-
ше года). Идеальная взаимосвязь показала бы, что респондент выбрал
180

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

бы 18 ценностей точно в том же порядке оба раза. Средние показатели
составили примерно 0,7–0,8 для терминальных ценностей. Поскольку
такие изменения вычисляются для каждого человека отдельно, можно
выяснить распределение устойчивости среди людей. Тогда как боль-
шинство субъектов исследований проявили довольно высокий уровень
устойчивости, другие были гораздо менее стабильны. Конечно, есть
возможность того, что часть неустойчивости обусловлена ошибками
измерения (даже наверняка). Однако Рокич отметил, что часть измене-
ний устойчивости связана с характеристиками субъекта: полом, возра-
стом, интеллектуальными способностями и либерализмом.
Эти результаты показывают, что существует значительный уровень
устойчивости в общей системе ценностей. Что же насчет индивидуальных
ценностей? Рокич представил изменения каждой из ценностей за период
с первого теста до второго, вычислив для каждой ценности корреляцион-
ные коэффициенты Пирсона для двух пакетов измерений ценностей. Эти
изменения существенным образом отличались от 0,45 «ответственный»
и 0,51 «чувство успеха, достижения» до 0,71 для «равенства» и 0,88 для
«спасения». Единственным изменением свыше 0,71 был рейтинг «спа-
сения», а большинство изменений уложилось в диапазон 0,6. Индивиду-
альные ценности, таким образом, показывают гораздо большую неста-
бильность, чем полный набор ценностей для большого числа людей. Эти
результаты неудивительны, ибо для единственного измерения ценностей
ошибка измерения больше. В таком случае, какой вывод можно сделать
об устойчивости ценностей из таких результатов? Хорошим результатом
было бы изменение в пределах 0,8. Или все же стоит удовлетвориться 0,6?
Сведения об устойчивости других измерений индивидуальных
ценностей ограничены, особенно для национальной выборки. Такие
сведения требуют, чтобы измерения ценностей были включены в груп-
повые исследования. Даже если эти данные будут получены, результа-
ты наверняка будут иметь большой разброс. Например, с использова-
нием четырехуровнего инструментария Ликерта по вопросу о равных
возможностях в американские национальные исследования выборов
(NES) МакКанн в 1997 г. сообщил об удивительно низком стандар-
тизированном коэффициенте устойчивости 0,41 за двухгодичный ин-
тервал (1990–1992). Коэффициент устойчивости измерения четырех
характеристик «морального традиционализма» гораздо выше и равен
0,84. В статье 1995 г. Шенг, используя те же самые данные с включе-
нием двух дополнительных характеристик, отвечающих за равенство
возможностей, сообщает о получении нестандартизированного коэф-
фициента устойчивости порядка 0,814. Его оценка устойчивости мо-
рального традиционализма равна 1,00. Оба этих факта принимают во
внимание ошибку измерения (случайную и систематическую).
Теперь ясно, что нам необходимо значительно большее количество
эмпирических сведений об устойчивости ценностей. Также мы должны
181
подумать получше о том, каковы должны быть устойчивые значения
ценностей и что за тип измерений мы используем. Результаты Рокича
показывают серьезные отличия между устойчивостью систем ценно-
стей и устойчивостью отдельных ценностей. Каждое из измерений —
это единственный объект с очень короткой фразой, характеризующей
его. Вопросы, задаваемые в NES, являются утверждениями, с которы-
ми респондент должен либо согласиться, либо не согласиться, напри-
мер: «То, что некоторые люди имеют больше возможностей, чем дру-
гие, не является большой проблемой». Являются ли такие, состоящие
из множества утверждений измерения ценностей более надежными,
чем одиночные измерения? Или же содержание утверждений делает их
более подверженным быстрым изменениям?
Меняются ли ценности систематически в течение большого пери-
ода времени? Рокич в 1973 г. уделил большое внимание этому вопросу.
Используя метод, который обеспечивал обратную связь с субъектом
и указывал на несоответствие между их изложенным приоритетом цен-
ностей и их «Я-концепцией» (метод конфронтации ценностей), Рокич
смог наблюдать систематические изменения в приоритете ценностей
и политических взглядов. Другие [напр., Kristiansen, Hotte, 1996] отме-
чают, что данный подход, похоже, производит довольно малые измене-
ния в приоритетах.
Сложно собрать хорошие данные о долговременных изменениях
ценностей, так как это требует повторного опроса людей через продол-
жительный временной промежуток. Гораздо проще сравнить приори-
тет ценностей через некоторое время, используя новые выборки, одна-
ко такая информация не будет точным отражением действительности.
Например, Rokeach и Ball-Rokeach в 1988 г. обнаружили, что внимание
к равенству значительно снизилось с конца 1960-х до начала 1980-х го-
дов. Несмотря на их утверждения, что это результат изменения полити-
ческой среды и дискурса элиты, эмпирически проверить эту гипотезу
данными такого рода невозможно.
Некоторые сведения систематических изменений в ценностях
можно увидеть у McCann [1997]. Используя данные NES, он показал,
что избиратели, проголосовавшие за Билла Клинтона в 1993 г., стали
активнее поддерживать равенство возможностей и, наоборот, меньше
стали ценить моральный традиционализм. Те, кто голосовал за Джорд-
жа Буша, изменили свои мнения в противоположную сторону. При от-
сутствии других сведений сложно говорить, насколько общий характер
имеют эти сдвиги.
Вдобавок к устойчивости, ценности также должны быть вне систе-
мы политических установок. Если ценности будут сильно подвергаться
влиянию со стороны установок, то будет сложно рассматривать цен-
ности как основу их организации. А поскольку большинство иссле-
дований по влиянию ценностей на политические установки полагает,

182
что именно различие в ценностях вызывает различие в политических
установках, то значительные сведения о внутрисистемности (зависи-
мости от политических установок) ценностей заставляют сомневаться
в выводах этих исследований. Как и в случае с устойчивостью, лучший
способ определить причинно-следственную связь между ценностями
и политическими установками — это большое количество данных.
Изучение МакКанном [1997] данных NEC представляет некото-
рое подтверждение первичности ценностей. Пренебрегая тем, что
поддержка равенства возможностей и морального традиционализма
в значительной степени обусловлена предпочтениями при выборе пре-
зидента, МакКанн показал, что предпочтения по конкретным пробле-
мам голосующих не сильно повлияли на эти две ценности. С другой
стороны, в 1992 г. было отмечено значительное влияние ценности на
число голосований по проблемам, даже при сохранении неизменны-
ми ценностей двухлетней давности. Таким образом, хотя эти ценности
подвергаются влиянию предпочтений кандидата в президенты (или
какого-либо другого аспекта избирательной компании), не существует
сведений, что ценности первичны по отношению к политической по-
зиции — конкретно в этом исследовании.
Другие исследователи больше склоняются к идее первичности цен-
ностей. Seligman и Katz [1996] представляют свои данные в серии ис-
следований, говорящие о том, что системы ценностей могут быть не так
стабильны и устойчивы, как все полагают. Суть исследований такова.
Субъект располагает в порядке важности ценности по Рокичу. Затем
установки по отношению к той или иной проблеме (например, к абор-
там или охране окружающей среды) оцениваются (вместе с некоторым
дополнительным материалом), и субъект вновь ранжирует ценности
по приоритету. Половине испытуемых были даны одинаковые общие
инструкции по выбору приоритетов, тогда как другую половину попро-
сили выбрать приоритеты на основе их ощущений по проблемам. Се-
лигман и Кац получили, что взаимосвязь между этими двумя списками
приоритетов значительно ниже, если испытуемых просили выражать
важность ценностей по проблемам, чем по общей инструкции. Связь
между некоторыми из ценностей и предпочтениями по проблемам на
выходе была также выше, чем в случае обычного исследования.
Это исследование предполагает, что, вероятно, на приоритеты
ценностей влияют определенные факторы в определенном контексте,
и отрицает устойчивость приоритетов. Однако сложно из этих дей-
ствий определить, наблюдаем ли мы реальные изменения в приорите-
тах или изменения в приведенных значениях происходят из-за условий
исследования. Поскольку испытуемых просили расположить ценности
на основе их ощущений по проблеме, то список должен быть более
непротиворечивым. К тому же Селигман и Кац добавили две или три
ценности, близко связанные с проблемами из списка терминальных
183
ценностей Рокича. Эти дополнительные ценности наверняка были
подвержены воздействию непротиворечивости, и существует предпо-
ложение, что значительная часть полученных изменений ценностей —
результат этих добавленных характеристик.
Существуют причины, из-за которых нужно описать причинно-
следственную связь между ценностями и политическими установками.
Как полагают Кристиансен и Занна [1994], при функциональном под-
ходе установки могут играть не только экспрессивную, но и эгозащит-
ную функцию. Ценности могут являться важным способом объясне-
ния людьми своих политических установок и поведения. С этой точки
зрения, ценности могут быть в равной степени и следствием, и причи-
ной политических взглядов. Эта область однозначно требует больше
исследований. Большинство работ по изучению ценностей начинается
с принятия того, что именно ценности влияют на позиции, но не на-
оборот. В данный момент существует весьма малое число данных для
подтверждения этой гипотезы.

Социетальные и индивидуальные ценности

В попытке оценки структуры политических установок политиче-
ские психологи, естественно, сфокусировали внимание на приорите-
тах индивидов. Действительно, с точки зрения психологии ценности
представляют собой ментальные конструкты. Однако в социальных
науках существует давняя традиция, по которой принято оценивать
конкретные характеристики общества на основе общих социальных
ценностей. Большая часть ранних работ по этой теме была основана на
простом наблюдении социального поведения и установок [см.: Lipset,
1979, хороший обзор по теме для США]. Более современные качест-
венные исследования выяснили различия в культурных ценностях и их
воздействие на психологические процессы и поведение. Для политпси-
хологов эти исследования дают интересную возможность использова-
ния ценностей для объединения микро- и макроуровней анализа. В той
мере, в какой приоритеты ценностей отдельных субъектов формируют-
ся социетальными ценностями (или социальными, экономическими
и политическими условиями в целом), связь между индивидуальным
политическим поведением и состоянием общества будет видна четче.
Общие социальные факторы также помогли бы понять, как образуются
индивидуальные ценности и политические установки.
Для полного успеха этому предприятию требуется четкая концеп-
туализация социетальных ценностей и путей их формирования и со-
хранения. К сожалению, в настоящее время имеется брешь в литерату-
ре по этой тематике. Социетальные ценности либо берутся заданными
до изучения их результатов5, либо измеряются по средним уровням их
приоритетов в маленьких выборках. И хотя исследователи уже исполь-
184
зовали множество методов для выявления межкультурных различий
в ценностях, они еще не систематически изучили, как возникают эти
различия. В результате многие исследования в этой области являются
более описательными, чем теоретическими. Несмотря на это, важно
решить, меняются ли и как меняются приоритеты ценностей в зависи-
мости от культуры. Имея огромное количество исследований по этой
тематике, невозможно даже попытаться произвести обзор этой лите-
ратуры в данной главе. Моя цель состоит в том, чтобы отметить неко-
торые ключевые публикации и предположить, как эти исследования
могут помочь понять структуру политических установок.
Несомненно, центральным измерением ценностей в литературе
о межкультурных ценностях является шкала индивидуализм—кол-
лективизм. Интерес к зарождению и последствиям индивидуализма
датируется как минимум эпохой Французской революции. Доводы,
что политика и общество в США в основном индивидуалистичны,
стали появляться вскоре после создания государства [см.: Lipset, 1979;
Tocqueville, 1954]. Эмпирические данные, подтверждающие эти на-
блюдения, появились в 1980 г. в исследовании Гирта Хофстеде. Он
брал интервью у рабочих больших многонациональных корпораций из
40 стран, которые они заполняли индивидуально. Хофстеде выделил
четыре измерения социетальных ценностей: дистантность власти, из-
бегание неуверенности, маскулинность и индивидуализм. По Хофстеде
[1980], индивидуализм «описывает связь между личностью и коллек-
тивом, превалирующую в данном обществе» [p. 213]. Как определяют
Oyserman, Coon и Kemmelmeier [2002], «основной элемент индивиду-
ализма — предположение, что индивидуалы не зависят друг от друга»,
тогда как «основная идея коллективизма — принятие предположения,
что группы связывают и взаимно обязывают индивидов» [p. 4–5].
Анализ данных Хофстеде позволил составить рейтинг 40 стран
по шкале индивидуализма. Как и ожидалось, в США индивидуализм
был выше всех, хотя Австралия и Великобритания находятся чуть-чуть
ниже. Далее следуют Канада, Нидерланды и Новая Зеландия. Самые
коллективистские страны — Венесуэла, Колумбия, Пакистан, Перу
и Тайвань. В общем, западные индустриальные страны получили выс-
шие показатели индивидуализма, особенно связанные с наследием
Британии. Самые коллективистские страны находятся в Южной Аме-
рике и Азии. Анализ Хофстеде обеспечил исследователей руководством
для изучения высокоиндивидуалистских и коллективистских стран,
которое может стать основой изучения последствий индивидуализма.
Вне зависимости от того, отличаются ли общества по шкале индиви-
дуализма, эта ценность особенно важна для политической психологии.
Начиная с индустриальной революции индивидуализм был связан со
стремлением к социальной мобильности и поддержкой рыночной эко-
номики. Индивидуализм должен был также стать ответом бедности и не-
185
равенству. Индивидуалисты полагают, что люди в конечном итоге сами
несут ответственность за себя, и, таким образом, общество не должно
помогать нуждающимся. Коллективисты, напротив, рассматривают ин-
дивидов в первую очередь как членов социальной группы и кого-то, чье
благосостояние зависит от благополучия и действий группы.
Допущения, что нации различаются уровнем индивидуализма
и что ранжирование стран по шкале индивидуализм/коллективизм мо-
жет быть четко осуществлено, стали очень важными для большого ко-
личества работ по межкультурным ценностям. Эти допущения недав-
но были тщательно проверены Oyserman, Coon и Kemmelmeier [2002],
которые провели широкий вторичный анализ исследований, вклю-
чавший сравнения уровня индивидуализма/коллективизма для США
и по крайней мере еще одной страны. Их данные в целом подтвердили
эти допущения, но со значительными оговорками. Во многих случаях
различия между странами были меньше, чем ожидалось. Было обна-
ружено существенное разнообразие в странах Азии: выборка из Китая
обладала низким уровнем индивидуализма, в то время как его уровень
в Корее и Японии был значительно выше.
Взаимосвязь между социальными и индивидуальными ценностями
также требует пристального внимания. Ясно, что не всегда есть одно-
значное соответствие между культурными ценностями, которые харак-
теризуют общество, и ценностными приоритетами конкретных людей
в этом обществе. Чтобы сделать ясным различие, Triandis и др. [1985]
ввели термины идиоцентризм и аллоцентризм, чтобы описать ценности
на уровне личности, относящиеся к индивидуализму и коллективизму.
Триандис с коллегами обнаружили, что на индивидуальном уровне иди-
оцентризм и аллоцентризм имеют отрицательную корреляцию, даже
несмотря на то, что индивидуализм и коллективизм считаются проти-
воположными концами одного континуума на социальном уровне.
Сложность перехода от культурного к индивидуальному уровню
может быть причиной того, что измерения индивидуализма в исследо-
ваниях политических установок в США часто имеют объяснительную
силу, меньше ожидаемой [см.: Feldman, 1998; Feldman, Steenbergen,
2001; Sears, Henry, Kosterman, 2000, но сравните Kinder, Menderberg,
2000]. В этих исследованиях ценность равенства оказывает более силь-
ное влияние на установки американцев по отношению к социальному
государству и расовой политике. Хотя эти открытия могут оказаться
несоответствующими заявлению, что в США, как в обществе, особен-
но высок индивидуализм, возможно, эти выводы довольно совмести-
мы: если индивидуализм — это широко распространенная ценность
в Соединенных Штатах, будет мало колебаний, объясняющих раз-
личия в политических установках. На самом деле Фелдман и Заллер
[1992] обнаружили, что ссылки на индивидуализм были более широко
распространены в ответах на открытые вопросы о социальном государ-

186
стве, даже среди его сторонников. Мы можем больше узнать о влиянии
индивидуализма на политические установки из кросс-национальных
исследований, чем из исследований в пределах одной нации (в особен-
ности с высоким уровнем индивидуализма). Есть некоторые свидетель-
ства того, что различия в уровнях поддержки индивидуализма связаны
с вариациями в социальных инвестициях в западных индустриализиро-
ванных обществах [Smith, 1987].
Иная попытка связать социальные условия и ценности предпри-
нимается в масштабной работе Рона Инглхарта. Начиная с простых
допущений о социализации ценностных приоритетов, Inglehart [1977,
1990] разработал модель изменения ценностей, которая связана с пере-
ходом от экономической недостаточности к относительной обеспечен-
ности. Инглхарт основывал свою модель на двух предположениях — на
гипотезе недостаточности: ценности развиваются в ответ на условия
низкой обеспеченности, и на гипотезе социализации: ценности фор-
мируются до зрелого возраста и являются после этого относительно
устойчивыми к изменениям. Структура этой модели была в дальней-
шем усовершенствована теорией иерархии ценностей Maslow [1952],
которая утверждала, что люди преследуют основные цели в предельной
последовательности: от физиологических потребностей к потребно-
стям в безопасности, любви, принадлежности к обществу, самоуваже-
нии и, наконец, потребности в самоактуализации. Только по мере того,
как удовлетворяются низшие потребности, люди переходят к достиже-
нию более высоких потребностей. В схеме Инглхарта экономические
лишения в молодые годы фокусируют человека на средствах к сущест-
вованию и потребностях в безопасности, которые приводят к развитию
буржуазных и «материалистических» ценностей. Отсутствие экономи-
ческих лишений позволяет сосредоточиться на потребностях более вы-
сокого порядка, результатом которых является развитие постматериа-
листических ценностей. По мере того как экономическая надежность
в обществе растет, все больше и больше молодых людей должны раз-
вивать постматериалистические ценности и смена поколений должна
сделать эти ценности все более преобладающими в обществе.
Инглхарт классифицировал эти ценности, предлагая людям ранжи-
ровать по порядку группы из четырех ценностных пунктов. Его первая
классификация основывалась на одной группе из четырех составляю-
щих: поддержание порядка в государстве, наделение людей большим
влиянием на решения правительства, борьба с растущими ценами, за-
щита свободы слова. Первая и третья составляющие относятся к мате-
риалистическим ценностям, вторая и четвертая — к постматериалисти-
ческим. В последующих исследованиях использовалось до 12 пунктов.
Использование пунктов, которые относились непосредственно к эко-
номическим условиям (борьба с растущими ценами, поддержание вы-
сокого уровня экономического роста, поддержание стабильной эконо-
187
мики) привело к тому, что некоторые [Clarke, Dutt, 1991; Duch, Taylor,
1993] стали утверждать, что соотношение материалистических ценно-
стей в обществе есть функция короткосрочных экономических усло-
вий, а не стабильных ценностных приоритетов. Хотя этот спор еще не
завершен, яснo, что постматериалистические ценности есть по край-
ней мере нечто зависящее (и, возможно, существенно) от краткосроч-
ных факторов.
Даже среди тех, кто утверждает, что ценности меняются, природа
этих изменений остается спорной. Flanagan [1982, 1987] утверждал, что
модель Инглхарта путает два основных принципа изменений: один,
включающий переход от экономических к неэкономическим ценно-
стям, и другой — от авторитарных ценностей к либеральным ценно-
стям сторонников свободы. Braithwaite, Makkai и Pittelkow [1996], ис-
пользуя брэйтуэейтовскую интерпретацию модели свободы/равенства
Рокича, утверждают, что изменение ценностей лучше истолковывается
как переход от ценностей безопасности к ценностям гармонии.
Каковы последствия этого изменения ценностей? Первоначаль-
ное исследование Инглхарта [1997] было сосредоточено на студенче-
ском протесте и вызове политическим властям. Последующие иссле-
дования имели дело с проблемами окружающей среды и поддержки
«зеленых» партий, ядерной энергии и роли женщин в обществе. Кор-
реляции между постматериалистическими ценностями и этими проб-
лемами почти всегда положительны, хотя их величина значительно ва-
рьируется. Например, Dalton [2002] сообщает, что корреляции между
постматериалистическими ценностями и поддержкой антиядерных
групп колеблются от 0,09 до 0,26 в США, Великобритании, Франции
и Западной Германии с корреляцией 0,01 в Восточной Германии. Эти
результаты очень похожи на поддержку групп, представляющих права
женщин, в этих странах. Это относительно низкие корреляции, и здесь
нет контроля над другими политическими и социальными факторами,
которые могут коррелировать и с ценностями, и с установками по этим
проблемам. Постматериалистические ценности действительно пред-
сказывают результаты голосований в Западной Европе, хотя эта вза-
имосвязь обычно слабее, чем для традиционного лево-правого изме-
рения [Кnutsen, 1995b]. К сожалению, во многих из этих исследований
представлены только процентные различия или простые корреляции,
что осложняет заключения о том, насколько сильными могут быть вли-
яния этих ценностей в многомерных моделях.
Хотя теория и исследования Инглхарта и получили некоторую
долю критики, они были чрезвычайно влиятельны в политологии, осо-
бенно в Европе при изучении политических установок, участия и го-
лосования. И Инглхарт сделал, возможно, больше, чем любой другой
теоретик ценностей для развития теории изменения ценностей, кото-
188
рая могла бы помочь понять динамику политики индустриально раз-
витых стран. Эмпирическое сравнение материалистической/постмате-
риалистической шкалы ценностей Инглхарта со структурной моделью
Шварца могло бы помочь объединить две основные линии исследова-
ний кросс-национальной динамики систем ценностей (политологиче-
ской и психологической).
В заключение этого раздела я приведу интересный пример того, как
изучение социальных ценностей может пролить свет на социальные
и политические процессы. Используя данные по ценностям, которые он
собрал для многих наций, Шварц [1997] исследовал потенциал влияния
идей коммунизма во многих странах. В частности, он сравнивал выбор-
ки учителей государственных школ и студентов колледжей в 9 странах
Восточной Европы с соответствующими примерами из 11 западноевро-
пейских стран. Все примеры были получены с 1989 по 1993 г.
Шварц обнаружил существенные различия в ценностях по не-
скольким важным областям. Восточноевропейские респонденты были
все выше по консервативным ценностям (типы в его теории, это: кон-
формизм, традиции, надежность), чем каждая из западноевропейских
выборок. Восточноевропейцы были все в среднем выше по иерархиче-
ским (относящимся к власти) ценностям, хотя эти различия были не
так четко выражены. Напротив, восточноевропейские примеры были
ниже по эмоциональной независимости (стимуляция), интеллектуаль-
ной независимости (самостоятельность) и, что интересно, по ценно-
стям равенства (универсализм и доброжелательность). Как и в случае
с консервативными ценностями, все девять наций Восточной Европы
ниже ставили ценности равенства, чем каждая из западноевропейских
наций. Эти различия, как оказывается, выдерживают простой конт-
роль за такими переменными, как религия и экономическое развитие.
Характеристики ценностей Восточной Европы точно не согласуются
с ожиданиями о «социалистических» обществах, хотя, как утверждает
Шварц, они могут быть последствиями авторитарных режимов.
Как пишет Шварц, чтобы лучше всего исследовать влияние раз-
личных политических систем на общественные ценности, нужно брать
неоднократно через определенное время примеры из стран, которые
испытывают изменения в политической системе. Учитывая отсутствие
таких исследований, подобные данные могут предоставить важные
свидетельства последствий социополитических структур на ценности
и в конечном итоге на установки, необходимые для демократизации.
Поскольку вероятно, что молодые люди будут наиболее подвержены
изменениям в политических системах, даже примеры после полити-
ческих изменений должны быть полезны, так как ценности молодых
людей будут разительно отличаться от старших членов общества пред-
сказуемым образом.
189
 Заключение: ценности, политика
и политическая идеология
Даже такого объема обзор должен быть довольно избирательным,
и существует множество исследований ценностей, которые мне не уда-
лось обсудить. Моей целью было показать, как ценности могут помочь
политологам и психологам понять структуру политических установок.
Поиск организации установок является одной из главных задач ис-
следований в политологии и психологии. Хотя для исследования этой
проблемы недостаточно никакого отдельного подхода, существует зна-
чительное количество свидетельств того, что ценности являются ос-
новным источником структуры политических установок. Я рассмотрел
некоторые из этих свидетельств, но я также попытался показать, как
современные теории могут продвинуть наше понимание намного даль-
ше. Психологи внесли существенный вклад в учение о ценностях с тех
пор, когда была опубликована книга Рокича в 1973 г. Но все же поли-
тические психологи часто игнорируют эту работу и включают ценно-
сти в свои исследования лишь отчасти. Для многих целей этого может
быть достаточно. Открытия, что равенство служит основным предска-
зателем позиций по отношению к социальному государству [Feldman,
1988] или что индивидуализм не является основным предсказателем
расовых позиций [Kinder, Mendelberg, 2000], важны сами по себе. Но
есть основания полагать, что внимание к более широким ценностным
структурам может быть даже более продуктивным.
Взаимоотношения между ценностями особенно важны, когда мы
переходим от понимания специфических установок к их организации
и идеологии. Поиск главной, простой структуры ценностей может пре-
доставить основу для связывания индивидуальных и общественных
приоритетов с фундаментальными социальными и политическими
конфликтами. Это один из перспективных аспектов теории ценностей
Шварца. Соотнося ценности с основными человеческими потреб-
ностями и мотивами, Шварц систематизирует видение связей между
ценностями. Двухмерная структура, проявляющаяся в связях между
ценностями, может стать фундаментом для модели идеологии, осно-
ванной на ценностях. Более пристальное внимание к структуре и более
всесторонняя классификация ценностей могут иметь существенную
значимость для политической психологии.
Как я уже подчеркивал, все еще остается множество вопросов во-
круг использования ценностей в исследованиях политической психо-
логии. Мы знаем слишком мало о стабильности ценностей и степени
их влияния на политические установки. Нам необходимо знать больше
об условиях, при которых ценности наиболее тесно связаны с установ-
ками. Теории ценностей дают слишком мало ориентиров для предска-
зания того, какие ценности будут особенно сильно участвовать в фор-
190
мировании структуры политических установок. Необходимо намного
больше работы, чтобы определить итоговую значимость ценностей для
политической психологии.

Примечания
1
Инструментальные ценности относятся к «моделям поведения», тогда как
терминальные включают желаемые состояния. Последующие исследования не
подтвердили это деление [см.: Schwartz, 1992].
2
Более того, практически весь анализ Рокича был сделан с использовани-
ем примеров из США. Это, видимо, не позволило ему оценить кросс-культур-
ные вариации в содержании и структуре ценностей.
3
Список был изначально из восьми типов, потом расширился до 11, далее
сократился до 10 с одним типом — духовность, который не вытекал из анализа.
4
МакКанн сообщает о ненормированном коэффициенте стабильности 0,49.
5
Априорные различия в социальных ценностях иногда происходят из об-
щих наблюдений социальных характеристик (основанных, возможно, на ан-
тропологических исследованиях) или из количественных изучений межнацио-
нальных ценностных различий, изначально работа Hofstede [1980].

Библиография
Allport G. W., Vernon P. E., Lindsey G. Study of values. 3rd ed. Boston: Houghton
Mifflin, 1960.
Altemeyer B. The other «authoritarian personality” // M. P. Zanna (ed.). Advanc-
es in experimental social psychology. San Diego, CA: Academic Press, 1998. Vol. 30.
P. 47–92.
Alwin D. F., Krosnick J. A. The measurement of values in surveys: A comparison of
ratings and rankings // Public Opinion Quarterly. 1985. 49. P. 535–552.
Bern D. J. Beliefs, attitudes, and human affairs. Belmont, CA: Wadsworth, 1970.
Biernat M., Vescio T. K., Theno S. A., Crandall С. S. Values and prejudice: toward
understanding the impact of American values on outgroup attitudes // С Seligman,
J. M. Olson, M. P. Zanna (eds). The Psychology of Values. Mahwah, NJ: Erlbaum,
1996. P. 153–190.
Borg S. Electoral participation // J. W. van Deth & E. Scarbrough (eds). The Impact
of Values. N.Y.: Oxford University Press, 1995. P. 441–460.
Braithwaite V. The structure of social values: Validation of Rokeach’s two-value
model // British Journal of Social Psychology. 1982. 21. P. 203–211.
Braithwaite V. Beyond Rokeach’s equality-freedom model: Two-dimensional values
in a one-dimensional world // Journal of Social Issues. 1994. 50. P. 67–94.
Braithwaite V. Harmony and security value orientations in political evaluation //
Personality and Social Psychology Bulletin. 1997. 23. P. 401–414.
Braithwaite V. A., Law H. G. Structure of human values: Testing the adequacy of
the Rokeach Value Survey // Journal of Personality and Social Psychology. 1985. 49.
P. 250–263.
Braithwaite V., Makkai T., Pittelkow Y. Inglehart’s materialism-post-materialism
concept: Clarifying the dimensionality debate through Rokeach’s model of social val-
ues // Journal of Applied Social Psychology. 1996. 26. P. 1536–1555.
Braithwaite V. A., Scott W. A. Values // J. P. Robinson, P. R. Shaver, L. S. Wrights-
man (eds). Measure of Personality and Social Psychological Attitudes. San Diego CA:
Academic Press, 1991. P. 661–753.

191
 Carmines E. G., Stimson J. A. The two faces of issue voting // American Political
Science Review. 1980. 74. P. 78–91.
Clarke H., Dutt N. Measuring value change in western industrialized societies //
American Political Science Review. 1991. 85. P. 905–920.
Cochrane R., Billig,M., Hogg M. Politics and values in Britain: A test of Rokeach’s
two-value model // British Journal of Social and Clinical Psychology. 1979. 18. P. 159–
167.
Conover P. J., Feldman S. The origins and meaning of liberal/conservative self-iden-
tification // American Journal of Political Science. 1981. 25. P. 617–645.
Converse P. E. The nature of belief systems in mass publics // D. E. Apter (ed.).
Ideology and discontent. N.Y.: Free Press, 1964. P. 206–261.
Dalron R. J. Citizen politics. N.Y.: Chatham House, 2002.
Downs A. An Economic Theory of Democracy. N.Y.: Harper and Row, 1957.
Duch R., Taylor M. Postmaterialism and the economic condition // American Jour-
nal of Political Science. 1993. 37. P. 1А1–11Э.
Feldman S. Economic individualism and American public opinion // American
Politics Quarterly. 1983. 11. P. 3–29. Feldman S. Structure and consistency in public
opinion: The role of core beliefs and values // American Journal of Political Science.
1988. 32. P. A16–AA0.
Feldman S., Steenbergen M. R. The humanitarian foundation of public support for
social welfare // American Journal of Political Science. 2001. 45. P. 658–677.
Feldman S., Zaller J. The political culture of ambiguity: Ideological responses to the
welfare state // American Journal of Political Science. 1992. 36. P. 268–307.
Flanagan S. Changing values in advanced industrial society // Comparative Political
Studies. 1982. 14. P. A03–4AA.
Flanagan S. Value change in industrial society // American Political Science Re-
view. 1987. 81. P. 1303–1319.
Gundelach P. Grass-roots activity // J. W. van Deth & E. Scarbrough (eds.). The
Impact of Values. N.Y.: Oxford University Press, 1995.
Hochschild J. What’s fair? Princeton: Princeton University Press, 1981.
Inglehart R. The silent revolution. Princeton: Princeton University Press, 1977.
Inglehart R. Cultural shift in advanced industrial society. Princeton: Princeton Uni-
versity Press, 1990.
Jacoby W. Ideological identification and issue attitudes // American Journal of Po-
litical Science. 1991. 35. P. 178–205.
Katz D. The functional approach to the study of attitudes // Public Opinion Quar-
terly. 1960. 24. P. 163–204.
Kinder D. R. Opinion and action in the realm of politics // D. T Gilbert, S. T. Fiske,
& G. Lindzey (eds). Handbook of Social Psychology. N.Y.: Oxford University Press,
1998. Vol. 1. P. 778–867.
Kinder D. R., Mendelberg T. Individualism reconsidered // D. O. Sears, J. Sida-
nius, & L. Bobo (eds). Racialized politics. Chicago: University of Chicago Press, 2000.
P. 44–74.
Kinder D. R., Sanders L. M. Divided by color. Chicago: University of Chicago Press,
1996.
Kluckhohn F. R., Stodtbeck E. Variations in value orientations. Evanston, IL: Row,
Peterson, 1961.
Kluegel J. R., Smith E. R. Beliefs about inequality. Hawthorne, N.Y.: de Gruyter,
1986.

192
 Knutsen O. Left-right materialist value orientations // J. W. van Deth & E. Scar-
brough (eds). The Impact of Values. N.Y.: Oxford University Press, 1995a. P. 160–196.
Knutsen O. Party choice // J. W. van Deth & E. Scarbrough (eds). The Impact of
Values. N.Y.: Oxford University Press, 1995b. P. 460–491.
Kristiansen С. М., Hotte A. M. Morality and the self: Implications for the when and
how of value-attitude-behavior relarions // C. Seligman, J. M. Olson, & M. P. Zanna
(eds.). The Psychology of Values. Mahwah, NJ: Erlbaum, 1996. P. 77–106.
Kristiansen C. M., Zanna M. P. Justifying attitudes by appealing to values: A func-
tional perspective // British Journal of Social Psychology. 1988. 27. P. 247–256.
Ktistiansen C. M., Zanna M. P. The rhetorical use of values to justify social and in-
tergroup atrirudes // Journal of Social Issues. 1994. 50. P. 47–65.
Lane R. Political ideology. N.Y.: Basic Books, 1960.
Lipset S. M. The First New Nation. N.Y.: Notton, 1979.
Maio G. R., Olson J. M. Relations berween values, attitudes, and behavioral inten-
tions: The moderaring role of attitude function // Journal of Experimental Social Psy-
chology. 1995. 31. P. 266–285.
Maslow A. Toward a Psychology of Being. N.Y.: Nostrand, 1952.
Maslow A. Motivation and Personality. N.Y.: Harper and Row, 1954.
McCann J. A. Electoral choices and core value change: The 1992 presidential cam-
paign // American Journal of Political Science. 1997. 41. P. 564–583.
Miller W., Shanks J. M. The new American Voter. Cambridge, MA: Harvard Uni-
versity Press, 1996.
Morris C. Varieties of human value. Chicago: University of Chicago Press, 1956.
Orstede G. Culture’s consequences: International differences in work-related values.
Beverly Hills, CA: Sage, 1980.
Oyserman D., Coon H. M., Kemmelmeier M. Rethinking individualism and collectiv-
ism: Evaluation of theoretical assumptions and meta-analyses // Psychological Bulletin.
2002. 128. P. 3–72.
Peffley M. A., Hurwirz J. A hierarchical model of attitude constraint // American
Journal of Political Science. 1985. 29. P. 871–890.
Pollock P. H., Lilie S. A., Vittes M. E. Hatd issues, core values and vesi cal constrainr:
The case of nuclear power // British Journal of Political Science. 1993. 23. P. 29–50.
Rohan M. J. A rose by any name? The values construct // Personality and Social
Psychology Review. 2000. 4. P. 255–277.
Rohan M. J., Zanna M. P. Value transmission in families // C. Seligman, J. M. Ol-
son, & M. P. Zanna (eds.). The Psychology of Values. Mahwah, NJ: Erlbaum, 1996.
P. 253–276.
Rokeach M. The Open and Closed Mind. N.Y.: Basic Books, 1960.
Rokeach M. Beliefs, Attitudes, and Values. N.Y.: Free Press, 1968.
Rokeach M. The nature of Human Values. N.Y.: Free Press, 1973.
Rokeach M., Ball-Rokeach S. J. Stability and change in American value priorities,
1968–1981 // American Psychologist. 1988. 44. P. 775–784.
Sagiv L., Schwartz S. H. Value priorities and readiness for out-group social con-
tact // Journal of Personality and Social Psychology. 1995. 69. P. 437–448.
Schwartz S. H. Universals in the content and structure of values // M. P. Zanna
(ed.). Advances in Experimental Social Psychology. Vol. 25. P. 1–65. N.Y.: Academic
Press, 1992.
Schwartz S. H. Are their universal aspects in the structure and content of human
values? // Journal of Social Issues. 1994. 50. P. 19–46.

193
 Schwartz S. H. Value priorities and behavior: Applying a theory of integrated value
systems // C. Seligman, J. M. Olson, & M. P. Zanna (eds.). The Psychology of Values.
Mahwah, NJ: Erlbaum, 1996. P. 1–24.
Schwartz S. H. Influences of adaptation to communist rule on value priorities in
Eastern Europe // Political Psychology. 1997. 18. P. 385–410.
Schwartz S. H., Bilsky W. Toward a psychological structure of human values // Jour-
nal of Personality and Social Psychology. 1987. 53. P. 550–562.
Schwartz S. H., Bilsky W. Toward a theory of the universal content and structure of
values: Extensions and cross-cultural replications // Journal of Personality and Social
Psychology. 1990. 58. P. 878–891.
Sears D. O., Funk C. L. The role of self-interest in social and political attitudes //
Advances in Experimental Social Psychology. 1991. 24. P. 1–91.
Sears D. O., Henry P. J., Kosterman R. Egalitarian values and contemporary tacial
politics // D. O. Seats, J. Sidanius, & L. Bobo (eds). Racialized politics. Chicago: Uni-
versity of Chicago Press, 2000. P. 75–П7.
Seligman C., Katz A. N. The dynamics of value systems // C. Seligman, J. M. Ol-
son, & M. P. Zanna (eds.). The Psychology of Values. Mahwah, NJ: Erlbaum, 1996.
P. 53–76.
Shavitt S. The role of attitude objects in attitude functions // Journal of Experimen-
tal Social Psychology. 1990. 26. P. 124–148.
Sheng S. Y. NES measurement of values and predispositions, 1984–1992 // Na-
tional Elecrion Studies, Technical Report. 1995. No 50.
Sidanius J., Pratro F. 1999. Social dominance: An intergroup theory of social hierar-
chy and oppression. N.Y.: Cambridge University Press, 1995.
Smith M. В., Bruner J. S., White R. W. Opinions and personality. N.Y.: Wiley, 1956.
Smitn T. W. Reporr: The welfare state in cross-national perspective // Public Opin-
ion Quarterly. 1987. 51. P. 404–421.
Spranger E. Types of men: The psychology and ethics of personality. Halle, Ger-
many: Max Niemeyer Verlag, 1928.
Tetlock P. E. Coping with trade-offs: Psychological constraints and political impli-
cations // S. Lupia, M. McCubbins, & S. Popkin (eds). Political Reasoning and Choice.
Berkeley: University of California Press, 2000. P. 239–263.
Tetlock P. E., Peterson R. S., Lerner, J. S. Revising the value pluralism model: In-
corporating social content and context postulates // C. Seligman, J. M. Olson, &
M. P. Zanna (eds). The Psychology of Values. Mahwah, NJ: Erlbaum, 1996. P. 25–52.
Tocqueville A. de. Democracy in American. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1975.
Triandis H. C., Leung K., Villarea, M. J., Clark F. L. Allocentnc versus idiocentric
tendencies // Journal of Research in Personality. 1985. 19. P 395–415.
Verba S., Kelman S., Orren G. R., Miyake I., Watanuki J., Kabashima I., Ferree G. D.
Elites and the idea of equality. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1987.
Zallet J. The Nature and Origins of Mass Opinion. N.Y.: Cambridge University
Press, 1992.
Zaller J. R. Information, values, and opinion // American Political Science Review.
1991. 85. P. 1215–1237.
Перевод В. В. Блинова

194
 ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ

4 АНАЛИЗ ЛИЧНОСТИ
В ПОЛИТИКЕ

195
 К. де Ландшир,
Ю. Мидлхоф

Роль личности в политике на примере

Евросоюза*1

Введение

И дея политического портретирования не нова: еще греческие

и римские философы пытались лучше узнать политиков своего
времени. Во время холодной войны секретные спецслужбы использо-
вали методы контент-анализа интервью и выступлений политических
лидеров. С того времени многое изменилось, в том числе были переос-
мыслены и критерии оценки. Тем не менее на сегодняшний день суще-
ствует не так много экспертов по политическому портретированию [De
Sutter, Immelman 2008; De Sutter, 2004].
В рамках настоящего исследования будут рассмотрены психоло-
гические портреты Кэтрин Эштон, Жозе Баррозу и Германа Ван Ром-
пея (Первого Верховного представителя Союза по иностранным делам
и политике безопасности Европейского союза, президента Еврокомис-
сии, Первого президента Европейского совета). По его итогам будет
предпринята попытка ответить на вопрос о возможности плодотворно-
го взаимодействия между этими лидерами европейской политики.
Чтобы определить, начертить и сравнить психологические портре-
ты К. Эштон, Ж. Баррозу и Г. Ван Ромпея, в эмпирическом исследо-
вании используются методы портретирования, разработанные Обри
Иммельманом [Immelman, 2002, 2003, 2004, 2005]. Уместность добавле-
ния профилей этих трех политических деятелей к уравнению борьбы за
власть в международных делах ЕС очевидна: между крупными игрока-
ми союза могут возникнуть новые формы взаимодействия и появиться
определенные разногласия.
Прежде чем перейти к предмету исследования, уточним выбранный
метод психодиагностического портретирования. Чтобы поместить по-
лученные результаты в контекст нового, установленного Лиссабонским
договором баланса власти на политической арене Европейского союза,
мы рассмотрим и эту сферу. В настоящей статье кратко обсуждаются ди-
скуссии о новой политической структуре ЕС и его внешней политике.
Осветив эти проблемы, мы приступим к эмпирическому исследо-
ванию портретов К. Эштон, Ж. Баррозу и Г. Ван Ромпея, на основании
* Ландшир де К., Мидлхоф Ю. Роль личности в политике на примере Евросоюза //
Полис. Политические исследования. 2011. № 2. С. 25‒35.

196
которого будет сделано заключение о том, что можно ожидать от этих
трех лидеров в европейском процессе принятия решений на политико-
психологическом уровне.

Методология политического портретирования

Из работ по политической психологии мы знаем о высокой зна-
чимости личности лидеров как на местном, так и на национальном
и международном уровне. Ведущая (в особенности в США) научная
традиция в этой области дала несколько исследований личностей поли-
тических лидеров, в частности Билла Клинтона, Альберта Гора, Джор-
джа У. Буша, Нельсона Манделы, Индиры Ганди и Николя Саркози
(для краткого обзора можно обратиться к работам Д. Уинтера [Winter,
2003]). Эти исследования, направленные на получение глубинной ин-
формации о личностях лидеров, были призваны помочь объяснить или
предотвратить те или иные политические события.
Метод, используемый в данной статье, был предложен О. Иммель-
маном, который адаптировал теорию Т. Миллона [Millon, 1986a: 639–
669; 1986b: 671–712; 1990; 1994] к политической сфере. Данный метод
закладывает прочную основу для идентификации и классификации
политической личности. Его главное преимущество состоит в способ-
ности предсказывать поведение, степень и эффективность сотрудни-
чества политических лидеров. Тем не менее заметим, что на общение
политиков оказывает влияние множество факторов, и психологиче-
ский — лишь один из них.
Применяемый метод заимствован из психологии, но он комбинирует
клиническую психологическую оценку с анализом СМИ. Политические
деятели «оцениваются» через СМИ, биографии и прочий архивный ма-
териал. Личностный портрет при этом является синтезом наблюдений
биографов, журналистов, политических комментаторов, коллег и родст-
венников политика. Среди психологов существует относительный кон-
сенсус о диагностической ценности биографических данных, включая их
освещение в СМИ как непосредственном источнике выявления отдель-
ных особенностей политика для включения их в личностный портрет.
Все источники проверяются на наличие подходящего для диагно-
стики материала. Полученные данные кодируются с использованием
метода диагностических критериев Т. Миллона (MIDC), состоящего из
170 дескрипторов, которые основываются на соединении личностных
шкал и атрибутов. Метод использует двенадцать типов или уровней лич-
ностных шкал идентификации человека (табл. 1) и предполагает поиск
наличия этих образцов в пределах пяти признаков: экспрессивное по-
ведение, межличностное поведение, когнитивный стиль, настроение/
темперамент и Я — образ [Immelman, 2004]. Кодирование является це-
лостным и производится на стандартизированном кодировочном листе.
197
 Таблица 1
Методика диагностических критериев Т. Миллона: шкалы и градации
Шкала 1A: Доминирующий тип
Ассертивный
Контролирующий
Агрессивный (садистский; DSM–III–R, Appendix A)
Шкала 1B: Бесстрашный тип
a. Азартный
b. Диссидентский
c. Восхваляющий (антисоциальный; DSM–IV, 301.7)
Шкала 2: Амбициозный тип
a. Уверенный
b. Эгоистичный
с. Эксплуатирующий (самовлюбленный; DSM–IV, 301.81)
Шкала 3: Общительный тип
a. Конгениальный
b. Компанейский
c. Импульсивный
Шкала 4: Приспосабливающийся тип
Сотрудничающий
Соглашающийся
Подчиняющийся (зависимый; DSM–IV, 301.6)
Шкала 5A: Огорчающийся тип
Непритязательный
Отрицающий себя
Обреченный на провал (DSM–III–R, Appendix A)
Шкала 5B: Нетерпимый тип
Решительный
Оппозиционный
Негативистский (пассивно-агрессивный; DSM–III–R,
301.84)
Шкала 6: Добросовестный тип
a. Уважительный
b. Обязательный
c. Навязчивый (абсессивно-компульсивный; DSM–IV, 301.4)
Шкала 7: Скрытный тип
a. Осторожный
b. Скованный
c. Замкнутый (избегающий; DSM–IV, 301.82)
Шкала 8: Застенчивый тип
Замкнутый
Холодный
Одинокий (шизоидный; DSM–IV, 301.20)

198
 Шкала 9: Недоверчивый тип
Подозрительный
Параноидальный (DSM–IV, 301.0)
Шкала 10: Непостоянный тип
Нестабильный
Сомнительный (DSM–IV, 301.83)
Источник: Immelman, 2004.

Согласно процедуре кодировки, описанной в пособии к MIDC

[ibid], высокие значения соответствуют присутствию определенного
образца. Баллы начисляются только в том случае, если два независи-
мых источника подтверждают его присутствие, и оно является сущест-
венным лишь при получении более пяти баллов. С целью обеспечения
воспроизводимости материалы документируются. Источники, исполь-
зуемые для кодирования профилей К. Эштон, Ж. Баррозу и Г. Ван Ром-
пея в данном исследовании, не отражены в библиографии статьи, но их
можно получить у авторов.

События в политике ЕС —
потенциальная борьба за власть
Ученые соглашаются, что структура ЕС сильно изменилась в ре-
зультате вступления в силу Лиссабонского договора [см. Limonard, Van
Keulen, Rood, 2008]. Хотя политические последствия этих изменений
во многом не ясны, очевидны многочисленные попытки дипломатов
и общественных деятелей занять одну из недавно созданных ключевых
позиций, а также возможное назначение К. Эштон и Г. Ван Ромпея
и переизбрание Ж. Баррозу. В этой части мы исследуем их роли, преж-
де чем обратиться к одной из самых интересных тем — балансу сил во
внешней политике ЕС.

Постоянный президент европейского совета

Лиссабонский договор учредил должность постоянного президен-
та Европейского совета [см. European Council, 2008], которую занял
Г. Ван Ромпей. При обсуждении привилегий этой фигуры дипломаты
учли вероятность возникновения конкуренции с президентом Евро-
пейской комиссии. Хотя первый получает большую зарплату и распо-
лагает автомобилем с шофером, у него нет официальной резиденции
или частного самолета, как нет их и у президента Комиссии [Honor,
2008a]. У комментаторов и европейских парламентариев есть причины
полагать, что функции президента Европейского совета будут значи-
тельно расширены и его статус возрастет. В частности, рассматривается
возможность расширения его штата с 20 до 60 человек [Honor, 2008b].
199
 Президент Европейской комиссии
Возможно, это самая известная должность в Брюсселе, которую
предыдущие президенты (такие как Ж. Сантер, Ж. Делор и Р. Проди)
сделали сильнее, чем когда-либо. Наряду с ростом значимости Евро-
пейской комиссии как института, ее нынешний президент Ж. Барро-
зу приобрел высокий статус. Лиссабонский договор существенно не
меняет его положения, хотя отдельные члены Комиссии теперь могут
быть временно отстранены Европейским парламентом. Является ли
это ограничением его полномочий, пока неизвестно, однако былые
разговоры о приостановке деятельности Комиссии в целом теперь бес-
смысленны. В то же время президент Комиссии сталкивается с дву-
мя новыми игроками: президентом Совета — лицом Европы в мире,
и Верховным представителем, который ответствен за внешнюю поли-
тику и является Первым вице-президентом Комиссии.

Верховный представитель Евросоюза

по иностранным делам
Хотя многие утверждают, что должность Верховного представите-
ля по иностранным делам и политике безопасности ЕС является но-
вой позицией, по сути, это сочетание трех должностей: Верховного
представителя по общей внешней политике и политике безопасности
ЕС, специального уполномоченного по международным отношениям
и вице-президента Европейской комиссии. Тем самым Верховный пред-
ставитель попадает в прямое подчинение и президента Комиссии — как
специальный уполномоченный по международным отношениям, и пре-
зидента Европейского совета, который является главным послом ЕС
на мировой арене. Однако должность Верховного представителя может
также стать связью между Комиссией и Советом, так как по закону «Вер-
ховный представитель Союза по иностранным делам и политике безо-
пасности, по сфере общей внешней политики и политики безопасности,
и Комиссии, по другим областям международного взаимовоздействия,
может представить совместные предложения Совету» [European Council,
2008]. Кроме того, Верховный представитель должен формировать Ев-
ропейское внешнеполитическое ведомство. Поскольку международные
отношения — самая интересная область для исследования официальных
и правовых отношений между всеми тремя должностями, в следующей
части нашей статьи мы сосредоточимся на этой сфере деятельности.

Сфера международной политики

Одной из областей, где разделение власти между этими тре-
мя должностями до сих пор окончательно не прояснено, являются
200
международные отношения. Лиссабонский договор усложнил си-
туацию, укрепив более слабые позиции и ослабив более сильную–
президента Еврокомиссии, ограничив его полномочия в этой сфере.
В соответствии с договором, европейскую внешнюю политику ждет
дальнейшая институционализация — создание европейского внеш-
неполитического ведомства (EEAS). В этом случае роль Верховного
представителя в отношении внешней политики и политики безопас-
ности (CFSP) снизится.
К. Эштон как Верховный представитель будет действовать в каче-
стве координатора всех международных связей ЕС. Однако подразуме-
вает ли это представительство Союза в международных организациях,
таких как ООН или НАТО, и как насчет дипломатического регламен-
та и европейской политики в отношении соседей — неевропейцев,
сотрудничества в целях развития, торговли, объединения и защиты?
Некоторые полагают, что Лиссабонский договор определил Европей-
ское внешнеполитическое ведомство как «дипломатическое суперми-
нистерство» [Zwaap, 2008]. Так как область иностранных дел — очень
тонкая сфера политики для государств–членов Союза, ведомство еще
не начало свою работу. Его запуск и есть одна из самых важных задач
К. Эштон в ее новой должности [O’Connor, 2010]. Договор оставляет за
Верховным представителем последнее слово по всем международным
вопросам, тем самым создавая этому политику имидж министра ино-
странных дел ЕС. Европейское внешнеполитическое ведомство будет,
по всей вероятности, вовлечено в политические проблемы, такие как
права человека и кризисное управление, а также в некоторые военные
вопросы [Zwaap, 2008]. Кроме того, аспекты визовой политики и дру-
гих консульских дел будут в большей степени урегулироваться на уров-
не ЕС, где этот орган также сыграет свою роль [Fernandez, 2006]. С пол-
ноценно работающим внешнеполитическим ведомством К. Эштон
сможет подорвать позиции Ж. Баррозу как президента Комиссии по
многим направлениям. Она будет иметь в своем распоряжении собст-
венный штат и получит место в Совете и Комиссии. Не следует забы-
вать, что существует также президент Европейского совета, который
должен обеспечивать внешнее представительство Союза на междуна-
родной арене по вопросам общей внешней политики и политики безо-
пасности [European Council, 2008].
Эта часть — лишь краткая схема обширных дебатов относительно
новой расстановки сил и институционализации внешней политики
ЕС, однако из нее видно, что имеются причины подозревать нехватку
ясности в структуре деловых отношений и разграничении обязаннос-
тей К. Эштон, Ж. Баррозу и Г. Ван Ромпея. Помимо рассмотрения пра-
вовых и стратегических вопросов, важно изучить личности этих трех
политических деятелей.
201
 Баронесса Апхоланда Кэтрин Маргарет Эштон
Из резюме баронессы К. Эштон мы узнаем, что она родилась
в 1956 г. в скромной семье [Renterghem, 2009]. Для комментаторов, по-
литических деятелей и, что не менее важно, для нее самой стало неожи-
данностью назначение Верховным представителем по иностранным де-
лам и политике безопасности Европейского союза, которое состоялось
на неофициальной встрече Европейского совета в Брюсселе 19 ноября
2009 г. [Ashton, 2009]. Взлет К. Эштон к одной из трех высших позиций
в Брюсселе совсем не очевиден при взгляде на ее краткую биографию.
Несмотря на утверждения, что у нее «есть 28-летний опыт переговоров,
достижения консенсуса и защиты прав и гражданских интересов» [Ash-
ton, 2009], К. Эштон никогда до этого не избиралась на какой-либо пост
путем голосования и не занимала высоких министерских позиций в пра-
вительстве. В целом у нее отсутствует как опыт предвыборной борьбы,
так и опыт работы на руководящей должности в правительстве, в то вре-
мя как у Ж. Баррозу и Г. Ван Ромпея такой опыт имеется.
Одно из преимуществ, которое дает К. Эштон ее должность после
вступления в силу Лиссабонского договора, — это право учреждать
и формировать Европейское внешнеполитическое ведомство. Этот ор-
ган, в котором будет около 5000 служащих, первоначально задумывал-
ся разработчиками Конституционного соглашения как новое европей-
ское министерство иностранных дел, опора действующего министра
иностранных дел [Giscar d’Estain, 2007].

Результаты психодиагностического
метаанализа Кэтрин Эштон
Согласно результатам применения метода MIDC, баронесса по-
лучает баллы в 22 пунктах из возможных 170. Ни один из двенадцати
личностных типов у нее ярко не выражен. Наибольшее число баллов
К. Эштон получает в четырех шкалах: «Бесстрашный» тип (уровень
1B, 5 пунктов), «Компанейский» тип (шкала 3, 5 пунктов), «Сотруд-
ничающий» тип (шкала 4, 7 пунктов) и «Добросовестный» тип (шкала
6, 5 пунктов). На всех уровнях «дисфункциональные» значения (шкала
III и выше) отсутствуют.
Согласно результатам анализа, личность К. Эштон главным обра-
зом характеризуется «Приспосабливающимся» и «Коммуникабель-
ным» типами. Кроме того, мы нашли доказательства присутствия «До-
бросовестного» типа. Хотя К. Эштон мало распространяется о своей
личной жизни, ее поведение на публике указывает на то, что она явля-
ется коммуникабельной личностью. Об этом говорит, в частности, тот
факт, что у нее дома находится статуэтка героя из британского научно-
202
фантастического сериала «Доктор Кто» в натуральную величину. Дума-
ется, это характеризует ее как любителя приключений, а также говорит
о ее увлеченности и энергичности [Sunday Times, 2010].
В политике «Честолюбивого» — «Коммуникабельного» типов лич-
ности часто встречается сочетание шкал 2 и 3. Согласно исследовани-
ям, люди с таким типом личности способны привлекать других своим
остроумием и очарованием.
Жозе Мануэл Дуран Баррозу
Находясь на посту премьер-министра Португалии, Жозе Мануэл Ду-
ран Баррозу имел относительно небольшой политический опыт, когда
был назначен президентом Европейской комиссии в 2004 г. Ж. Баррозу,
получивший высшее образование в области права, экономики и общест-
венных наук, был маоистом, превратившимся в консерватора. Политик
часто рассказывает историю о том, как он сбежал от арестовавшего его
военного конвоя, убедив солдат, что «они не станут стрелять ему в спину»
[NRC Handelsblad, 2008]. После долгого лоббирования, как открытого,
так и негласного, в июне 2009 г. Европейский совет назначил Ж. Баррозу
на второй срок, а в сентябре 2009 г. его официально переизбрал Евро-
пейский парламент. К тому моменту, как и второй его мандат был одо-
брен, Ж. Баррозу стал одним из самых опытных игроков в треугольнике
власти Европейского союза [Peeperkorn, 2009]. В его распоряжении нахо-
дится мощная машина Европейской комиссии с 25 000 государственных
служащих. Она огромна по сравнению с текущим штатом в 20 человек
у К. Эштон и Г. Ван Ромпея. Однако предполагается, что число государ-
ственных служащих у последних двух вскоре значительно увеличится
[Rood, Van Keulen, Limonard, 2008].
В Брюсселе Жозе Мануэл Дуран Баррозу, который известен в Пор-
тугалии просто как Дуран Баррозу, вынужден был избавиться от своего
второго имени, поскольку Дуран на португальском языке значит «хотя
один». Смысл своей роли был ясен политику с самого начала: чтобы
преуспеть в Брюсселе, нужно было стать снисходительным и гибким,
стараясь не наступить на пятки лидеров государств–членов ЕС [BBC
News, 2009].

Результаты психодиагностического
метаанализа Жозе Баррозу
Жозе Мануэл Баррозу получил баллы по 26 пунктам из возможных
170 согласно диагностическим критериям Т. Миллона, при этом ни
один из 12 типов ярко у него не выражен. Наибольшее число баллов
приходится на четыре шкалы (уровень I): «Доминантный» тип (шка-
ла 1A, 6 баллов), «Бесстрашный» тип (шкала 1B, 6 баллов), «Честолю-
203
бивый» тип (шкала 2, 8 баллов) и «Приспосабливающийся» тип (шка-
ла 4, 7 пунктов). В то время как «Сознательность» Баррозу (шкала 6,
4 балла) предполагает дисфункциональность, баллов недостаточно для
утверждения ее наличия.
Согласно результатам метаанализа, президент Европейской комис-
сии является честолюбивой, откровенной и вполне уравновешенной
личностью. У господина Ж. Баррозу выделяются четыре уровня лично-
сти, ни один из которых не доминирует. Это приводит нас к заключе-
нию, что он обладает уравновешенностью без какой-либо дисфункци-
ональности.
В политике часто можно встретить доминирующие типы, облада-
ющие сильной потребностью во власти и господстве: к таковым отно-
сились Уинстон Черчилль и Саддам Хусейн [Immelman, De Landtsheer,
Van der Schaaff, 2002]. Человеку с так называемым агрессивным стилем
нравится повиновение и уважение. Ж. Баррозу, как нам кажется, ве-
рит в свои силы, он честолюбив и умеет действовать в условиях кон-
куренции. Отметим, что доминирующий человек может быть твердым
и несентиментальным, зачастую даже неприятным. Обычно подобный
тип личности демонстрирует ориентацию на власть, выбирая роли, ко-
торые, как ему кажется, принимает общественность. Иногда подобное
поведение выливается в упрямство, перфекционизм. Так, отдельные
высказывания Ж. Баррозу носят жесткий характер, что снижает цен-
ность его энтузиазма и чувства ответственности [European Voice, 2009].
Однако эти отрицательные всплески в целом не препятствуют разви-
тию качеств эффективного лидера, обладающего навыками контроля
и убеждения себя и других в необходимости достижения общих целей,
что весьма важно в ЕС.

Герман Ван Ромпей

В отличие от неожиданного назначения баронессы К. Эштон, на-
значение Германа Ван Ромпея постоянным президентом Европейского
совета было вполне ожидаемым. Хотя он и являлся относительным но-
вичком в международной политике, его имя было достаточно известно
среди посвященных лиц ЕС. Г. Ван Ромпей, который менее года был
премьер-министром Бельгии, сильно отличается по характеру от пер-
вого президента Европейского совета. Он имеет правильный «поли-
тический цвет» — христианский демократ. Это самая многочисленная
фракция в Европейском парламенте и в большинстве национальных
парламентов. Именно по этой причине, как говорят, была исключе-
на кандидатура Тони Блэра, как и из-за его излишней откровенности
[Barber, 2009]. Г. Ван Ромпея воспринимают как явного сторонника со-
гласия: положительную роль сыграл его имидж человека, сохранивше-
204
го единство Бельгии, который, по всей видимости, способен сделать то
же и в Европе в целом [Peeperkorn, 2009]. Он говорит по-французски,
что значимо для Парижа, свободно владеет английским и голландским,
не слишком откровенен и болтлив — что очень важно для всех доми-
нантных и честолюбивых глав государств. Кроме того, Г. Ван Ромпей
имеет значительный политический опыт: с 1973 г. он несколько раз
занимал руководящие должности в органах исполнительной власти,
а также участвовал в бесчисленных выборах.

Результаты психодиагностического метаанализа

Германа Ван Ромпея
Г. Ван Ромпей получил 38 баллов из 170 согласно методу диагности-
ческих критериев Т. Миллона. Наиболее выделяются (шкала II) типы
«Совестливый» (шкала 6, 15 баллов) и «Честолюбивый» (шкала 2, 11 бал-
лов). Президент ЕС также получил значительное число баллов (уровень
I) по шкале 1В («Бесстрашный», 7 баллов) и по шкале 4 («Приспосабли-
вающийся», 6 баллов). Дисфункциональность не проявилась ни в од-
ном из двенадцати образцов личности по Иммельману (шкала III). В то
же время высокий балл по шкале «Совестливости» указывает на потен-
циал навязчивости в рабочих обязанностях и перфекционизм.
Очевидно, что Герман Ван Ромпей в целом очень почтителен
и вежлив. Он известен как уверенный, честолюбивый, но добросо-
вестный человек, который добивается того, что хочет. Г. Ван Ромпей
имел успех на переговорах бельгийской коалиции, что подтверждает
его честолюбивый характер, но также говорит о наличии проявлений
приспосабливающегося типа личности, поскольку он борется за согла-
сие и компромисс. Его амбиции отчетливо проявляются в трудном, но
успешном процессе переговоров, однако в остальном эта черта харак-
тера не так видна.
«Приспосабливающиеся» и «Добросовестные» политики — это
дружелюбные люди, альтруисты. Они заботятся о других и защищают
их. Добросовестный тип личности соответствует имиджу Г. Ван Ром-
пея, каким он представлен в СМИ: он старается не огорчать других,
сочетать свои предпочтения с предпочтениями других людей. Почти-
тельный, вежливый и преданный — так Т. Миллон [Immelman, 2004]
описывает людей такого типа. Г. Ван Ромпей ориентируется на ком-
промисс и сочувствие. «Приспосабливающийся» тип личности уверен,
что люди положительны и почтительны, и поэтому они готовы устра-
нять разногласия и искать пути мирного решения, когда необходимо.
Отношения характеризуются дружелюбием и ориентацией на компро-
мисс. Приспосабливающийся тип отличается скромностью, добротой
и чуткостью, и он не станет вести себя агрессивно, чтобы занять опре-
205
деленную позицию. Даже с теми, кто им не нравится, они всегда ведут
себя изящно. Такие люди лояльны к своей семье, бизнесу и организа-
ции [Immelman, 2004].

Европейские гиганты принятия решений

Перейдем к сопоставлению трех полученных портретов, которое
позволит нам сделать выводы о характере их будущего взаимодействия.
Таблица 2
Личностные портреты К. Эштон, Ж. Баррозу и Г. Ван Ромпея
Эштон Баррозу Ван Средний Средняя
Ромпей показатель погрешность
Доминантный 3 6 3 4 1,33
Бесстрашный 5 6 7 6 0,67
Амбициозный 1 8 11 7 3,78
Общительный 5 2 2 3 1,33
Приспосаблива- 7 7 6 7 0,44
ющийся
Огорчающийся 3 1 1 2 0,89
Любящий споры 1 0 3 1 1,11
Нетерпеливый 5 4 15 8 4,67
Сдержанный 1 1 1 1 0,00
Застенчивый 1 0 0 0 0,44
Недоверчивый 0 5 0 2 2,22
Колеблющийся 0 0 0 0 0,00

Таблица 2 и особенно значения, полученные как средние погреш-

ности, не являются статистически значимыми. Эти цифры важны лишь
для сравнения. Прежде всего стоит обратить внимание на низкие и вы-
сокие показатели, а также на сходство и отличия между тремя полити-
ками. Шкалы 5a, 5b, 7, 8, 9 и 0 не релевантны в этом смысле, поскольку
они практически не значимы у всех политиков.
Плодотворное взаимодействие между К. Эштон, Г. Ван Ромпеем
и Ж. Баррозу вполне возможно и вероятно. Все они отличаются бес-
страшием и добросовестностью, которые при должном применении
стали бы весьма положительным фактором для Европы. Кроме того,
все три политика принадлежат к «Любезному» типу, что говорит о том,
что они вполне могут достигнуть согласия. Кроме того, К. Эштон
и Ж. Баррозу, кажется, нуждаются в Г. Ван Ромпее, когда дело дохо-
дит до точности и добросовестности при анализе документов. Кэтрин
Эштон выделяет ее кокетливое поведение, о чем говорит параметр
коммуникабельности. Маловероятно, что оно скажется на взаимоот-

206
ношениях политиков, хотя вполне может и улучшить их. Мы не нашли
структурных доказательств «Недоверчивого» типа у Ж. Баррозу, однако
есть основания подозревать о его существовании, что может вызвать
конфликты с «Добросовестным» Г. Ван Ромпеем. Комбинация недо-
верчивости с доминированием Ж. Баррозу может привести к сложно-
стям в их отношениях. Г. Ван Ромпей обладает более обширными зна-
ниями документов и глубже интересуется данным вопросом. Однако
доказательства недоверчивости у Ж. Баррозу недостаточны.

Заключительные выводы
Что же мы выяснили? Отвечая на вопрос, как сильно личностные
черты влияют на принятие решений на высшем уровне ЕС, мы можем
сказать, что получили доказательства того, что психологические осо-
бенности Германа Ван Ромпея, Жозе Баррозу и Кэтрин Эштон бла-
гоприятно отразятся на их сотрудничестве. Безусловно, это хорошая
новость для Европы, однако она может быть не так хороша для глав
правительств, которые предпочли бы видеть на ключевых позици-
ях не столь открытых людей. Некий дефицит харизматичности у всех
трех политиков проявляется в ограниченном количестве выдающихся
черт. Представляется, что их назначение на ключевые позиции может
повлечь за собой крепкое и успешное сотрудничество, в ходе которого
политики будут влиять друг на друга и совершенствовать свою работу.
Мы можем с уверенностью утверждать, что не нашли доказательств
возможной вспышки борьбы за власть между Г. Ван Ромпеем, Ж. Бар-
розу и К. Эштон. Ж. Баррозу набрал значительное количество баллов
по шкале доминантности и амбицозности, что могло заставить нас по-
лагать, что именно он способен инициировать борьбу.
Однако с добросовестностью Г. Ван Ромпея, а также его и Кэтрин
Эштон любезностью, препятствия в совместной работе будут с легко-
стью преодолены. Конечно, мы можем только догадываться о подлин-
ных характеристиках этих личностей. Другие факторы, такие как по-
литическое давление, различия убеждений, амбиции помощников или
прочие, здесь не указанные (вспомните, например, о честолюбивых
дипломатах, которые будут присоединяться к Европейскому внешнепо-
литическому ведомству), могут вызвать конфликты в центре власти ЕС.
Полученные результаты не доказывают, что будущие конфликты
исключены; однако у нас есть основания полагать, что три главных иг-
рока Союза будут в состоянии успешно их разрешить. Чтобы определить
пути сотрудничества в рамках ЕС, мы возлагаем надежды на дальнейшие
исследования, которые позволят создать портреты всех лиц, имеющих
отношение к принятию решений в Европе. И тем не менее именно на
основе личностных особенностей Г. Ван Ромпея, Ж. Баррозу и К. Эштон
Европа войдет в эру плодотворного сотрудничества на высшем уровне.
207
 Библиография
Ashton C. Written statement, based on remarks to the Foreign Affairs Committee
of the European Parliament. 2009. 02.12.2009. URL: http://europa.eu/rapid/press-
ReleasesAction.do?reference= SPEECH/09/567&format=PDF&aged=0&language
=EN&guiLanguage=en.
Barber G. Europe Risking Irrelevance as World Moves On // Financial Times,
20.11.2009. URL: http://www.ft.com/cms/s/0/4937be62-d60c-11de-b80f-00144fe-
abdc0.html&_i_referer; BBC News //Profile: EU Commission chief Barroso,
16.09.2009. URL: http://news.bbc.co.uk/ 2/hi/europe/8139205.stm.
De Sutter P. Ces fous qui nous gouvernent: Comment la psychologie permet de
comprendre les hommes politiques. Bruxelles, ED. 2007. Les Arиnes.
De Sutter P., Immelman A. The Political Personality of French President Nicolas
Sarkozy. 2008. URL: http://www.allacademic.com/meta/p246215_index.html.
EurActiv. «Imperial» Barroso urged to have «vision» for second mandate //
EurActiv, 11.02.2010.
European Commission // Profile, 02.12.2009. URL: http://ec.europa.eu/com-
mission_20102014/ashton/about/cv/index_en.htm.
European Council. Treaty of Lisbon amending the Treaty on European Union
and the Treaty establishing the European Community. Brussels: European Council,
2008.
European Voice. Barroso denies reacting slowly to economic crisis // European
Voice. 02.04.2009.
Fernбndez A. M. The Europeanisation of Consular Affairs: The Case of Visa
Policy // Discussion Papers in Diplomacy (105). October 2006. The Hague:
Clingendael Institute, 2006.
Giscard d’Estaing V. Quelques rйponses (4). 2007. URL: http://vge- europe.eu/
index.php?post/ 2007/07/05/Quelques-reponses-4.
Honor M. Member states consider perks and staff for new EU president // EU
Observer, 14.04.2008. 2008a.
Honor M. MEPs to use budget power over EU president perks // EU Observer,
22.04.2008. 2008b.
Immelman A. The political Personality of U.S. President George W.Bush /
L. O. Valenty, O. Feldman (eds.) // Political leadership for the new century: Personal-
ity and behavior among American leaders. Westport, CT: Praeger, 2002..
Immelman A. Personality in political psychology / I. B. Weiner, T. Millon,
M. J. Lerner // Handbook of psychology. Vol. 5. Personality and social psychology.
Hoboken, NJ: Wiley, 2003.
Immelman A. Political psychology and personality / S. Strack (ed.) // Handbook
of personology and psychopathology. Hoboken, NJ: Wiley, 2005.
Immelman A., Steinberg B. S. Millon Inventory of Diagnostic Criteria (2nd ed.) //
Available from Aubrey Immelman. Dept. of Psychology. St. John’s University. Col-
legeville. 1999. MN 56321, USA.
Immelman A. Millon inventory of diagnostic criteria manual (2nd ed., Revised) //
Unpublished manuscript, Dept. of Psychology, St. John’s University. Collegeville.
2004. MN 56321–3000. (Preliminary inventory and manual compiled 1993).
Immelman A., De Landtsheer C., Van der Schaaf W. Personality profiles of Dutch
«Purple Coalition» cabinet leaders Kok, Borst, and Jorritsma // Paper presented at

208
the Twenty Fifth Annual Scientific Meeting of the International Society of Political
Psychology. Berlin, July 2002.
Keukeleire S., MacNaughtan J. The Foreign Policy of the European Union. NY.:
Palgrave Macmillan, 2008.
Millon T. A theoretical derivation of pathological personalities / T. Millon,
G. L. Klerman (eds.) // Contemporary directions in psychopathology: Toward the
DSM–IV. N.Y.: Guilford Press, 1986a.
Millon T. Personality prototypes and their diagnostic criteria / T. Millon,
G. L. Klerman (eds.) // Contemporary directions in psychopathology: Toward the
DSM–IV. N.Y.: Guilford Press, 1986b.
Millon T. Millon Index of Personality Styles manual. San Antonio, TX: Psycho-
logical Corporation, 1994.
Millon T. Toward a new personology: An evolutionary model. N.Y.: Wiley, 1990.
NRC Handelsblad. Zonder Europa zijn we gedoemd // NRC Handelsblad,
19.07.2008.
O’Connor S. The Accidental Diplomat. 2010. URL: http://www.esharp.eu/is-
sue/2010-1/Theaccidental-diplomat.
Peeperkorn M. Barroso wint Europese carrousel // De Volkskrant, 20.11.2009.
Renterghem M. V. La discrйte Lady Europe // Le Monde, 10.12.2009.
Rood J., Van Keulen M., Limonard B. Nederland, de EU en het Verdrag van Lis-
sabon. 2008.
The Hague: Clingendael Institute.
The Sunday Times. 2010. PROFILE: Catherine Ashton. 14.03.2010.
Winter D. G. Personality and Political Behavior / D. O. Sears, L. Huddy, R. Jervis
(eds.) // Oxford Handbook of Political Psychology. Oxford: Oxford University Press?
2003.
Перевод С. Алифиренко

209
 Д. Дж. Уинтер

Король-философ1 или противоречивый

политик? Личностный профиль
Барака Обамы*1

Б арак Обама уже перевалил за середину срока своего президентства,

однако для многих он по-прежнему остается загадкой. Его хариз-
матическое появление в 2008 г. резко контрастирует с рейтингом в 40–
45% два года спустя2. Хотя Б. Обама привлекал широкое внимание
СМИ как в ходе выборов 2008 г., так и позднее, в период своего прези-
дентства, некоторые политические аналитики, оппоненты и даже сто-
ронники главы государства отмечают, что его личность в ряде аспектов
остается неуловимой и противоречивой.
В начале 2010 г., через два года после инаугурации, 160 граждан
в возрасте 65–75 лет, представителей среднего и рабочего классов
Среднего Запада, попросили ответить на вопрос: «Как бы Вы описали
свои чувства по поводу избрания Барака Обамы президентом Соеди-
ненных Штатов?» В результате были получены весьма разноречивые
ответы. Как и предполагалось, реакция участников опроса во многом
зависела от их политической идентификации. Так, один белый муж-
чина-демократ описал Б. Обаму как «лучший выбор», в то время как
белый мужчина-республиканец заявил, что «он не имеет достаточной
квалификации, чтобы быть президентом». Разброс ответов на другие
менее политически окрашенные вопросы тоже был велик: «Является
ли Обама «открытым» или он «никого не слышит»? Вызывает он до-
верие или это «нечестный человек»? Кто он: «симпатичный парень
с благими намерениями» или «высокомерный и самовлюбленный»?
Есть ли у него «ум и характер» и «способность к лидерству» или он «по-
литический хамелеон» со «слабыми лидерскими качествами»? Прово-
дит ли он «зрелую политику» или он «нерешителен»? Действует ли он
«в гармонии с мнением обычных людей» или «не считается с мнением
других»? «Пытается ли он улучшить нашу страну» или его «не заботит
наша страна»?
В предыдущих исследованиях личности политических лидеров
[Winter, 1996; 2003; 2005] автор использовал концепцию четырех уров-
ней анализа личности (табл. 1).
* Уинтер Д. Дж. Король-философ или противоречивый политик? Личностный про-
филь Барака Обамы // Полис. Политические исследования. 2011. № 2. С. 36‒46.
Статья написана во время президентства Б. Обамы

210
 Таблица 1
Элементы личности
Внутренняя, Внешняя, объективная
субъективная
Длительные Когнитивные аспекты: Темперамент, ценности: выяв-
или «типичные» выявляются при анали- ляются с помощью наблюдения,
ситуации зе открытых текстов отчетов наблюдателей
Ситуационная Мотивы: выявляют- Социальные контексты: выявля-
зависимость ся с помощью кон- ются с помощью стандартных ме-
тент-анализа текстов тодов анализа социальных наук
и биографических источников

Согласно данной концепции, личность можно рассматривать как

систему из четырех взаимодействующих, но принципиально различ-
ных компонентов: 1) социального контекста, состоящего из усвоен-
ного наследия прошлого и текущих ситуаций; 2) личностных черт,
понимаемых как видимые публике регуляторы поведения; 3) знаний,
складывающихся из публично выраженных личностных принципов,
убеждений, ценностей и самооценки; 4) мотивов, состоящих из ши-
роких, повторяющихся и долгосрочных целей. Рассмотрим каждый из
этих элементов личности Б. Обамы по порядку.

Социальный контекст
Жизнь людей — это путешествие сквозь множество социальных кон-
текстов: прошлое и настоящее на макроуровне (культура, социальная
структура, исторический контекст) и семья, образование, ежедневные
ситуации на микроуровне. Изначально социальный контекст взаимо-
действует с генетическими предпосылками, опытом, который оказал
влияние на формирование мотивов, познаний и личностных черт. В этом
смысле личность можно определить как аккумуляцию ранее усвоенных
контекстов. В дальнейшем социальный контекст продолжает представ-
лять совокупность конкретных возможностей, желаний и барьеров, ко-
торые являются каналом выражения личностных характеристик. Жизнь
Б. Обамы примечательна многочисленными и разнообразными соци-
альными контекстами, которые он пережил на протяжении всей своей
жизни. Далее мы отметим некоторые наиболее важные из них.

Макроуровень: расовая принадлежность,

история, культура и страна
Для Барака Обамы, как и для любого другого афроамериканца,
расовая принадлежность и расизм — в высшей степени важные соци-
альные контексты. На протяжении веков порабощенные афроамери-
211
канцы в США «выносили удары кнута и пахали землю» [Obama, 2009].
Даже после отмены рабства этот опыт выразился в формах насилия,
угнетения и дискриминации афроамериканского населения США, ко-
торые породили различные стратегии адаптации, конфронтации и ма-
нипулирования. Б. Обама родился в исторический момент, важный для
развития расовых отношений в Америке, когда борьба за гражданские
права негров вошла в национальное самосознание граждан. Его юность
пришлась на 1980-е годы, когда эта борьба уже приносила свои плоды,
однако при Рональде Рейгане популярность либерализма и роль гра-
жданских прав начали снижаться. Расовая принадлежность Б. Обамы
является комплексом черт, так как он ребенок белой матери и отца-
негра, полукровка. Стоит также учесть тот факт, что его отец был родом
из Кении, проникнутой скорее наследием британского колониализма,
а не историей афроамериканского рабства и дискриминации. Однако
в американском контексте этот факт остается без должного внимания,
и люди с любым африканским происхождением, как правило, воспри-
нимаются и рассматриваются как «черные»3 [Khanna, 2010: 96–121].
На ранние годы жизни Б. Обамы оказали влияние многочислен-
ные изменения культурного и национального контекста. Он родился
в местечке Рейнбоу (Rainbow), штат Гавайи, где смешиваются разные
культуры, такие как полинезийская, азиатская и европейско-амери-
канская, что повлияло на формирование его толерантности. В период
с 6 до 10 лет он жил со своей матерью и отчимом в Индонезии, затем
вернулся на Гавайи к бабушке и дедушке по материнской линии, кото-
рые были родом из Канзаса.
Б. Обама учился в колледже в Южной Калифорнии и в Нью-Йорке,
затем окончил Гарвардскую школу права в штате Массачусетс. В течение
нескольких лет он возглавлял местное движение за права афроамери-
канцев, которое располагалось к югу от Чикаго, затем преподавал право
в Чикагском университете. В политику он попал, став сенатором от шта-
та Иллинойс. Таким образом, будущий президент, культурные корни
которого соединяют Белую и Черную Америки, в разное время жил на
Среднем Западе, тихоокеанском побережье США, на Гавайях и в Азии.

Социальная структура и социальные институты

Семья Б. Обамы в период его детства по своему социальному ста-
тусу находилась на границе между нижним уровнем среднего класса
и рабочим классом, иногда опускаясь до реальной бедности. Только
благодаря стипендиям и кредитам он смог получить образование в элит-
ных частных школах — колледже Пунаху (Punahou School) на Гавайях
и в колледже Оксидентал (Occidental), а затем в Колумбийском универ-
ситете и в Гарвардской школе права. Данные образовательные институ-
ты часто выполняют двойную функцию: социализации детей из элиты
212
и адаптации перспективных детей из среднего класса к традициям пра-
вящего класса [Domhoff, 2006: 51–54, 72–74, 226]. В результате личность
Б. Обамы сформировалась под влиянием политической машины леген-
дарного Чикагского демократического движения под руководством мэра
Ричарда Дейли [см. Betancur, Gills, 2004: 92–108; Lizza, 2008].

Личный контекст: пол, возраст и семья

С точки зрения американской культуры, Б. Обама — мужчина сред-
него возраста, при этом он моложе предыдущих президентов США.
У него счастливая семья, где как муж, так и жена (адвокат) достигли
успехов в карьере. У Б. Обамы две дочери подросткового возраста. Он
совмещает разные гендерные и семейные роли, независимо от тради-
ционных представлений о мужественности и семье [см. Cooper, 2009:
633–661]. Кроме того, члены его многочисленной семьи совмещают
в себе разные национальности, культуры, этническую принадлежность
и географию [Kantor, 2009].
Более детальный анализ последствий смешения многочисленных
социальных контекстов выходит за рамки данной статьи. Эти контек-
сты выражаются в объективных социальных и материальных реалиях
жизни Б. Обамы и являются источником и основой его личности со
сложной системой каналов коммуникации.

Личностные черты
Личностные черты представляют собой устойчивые стилистиче-
ские аспекты личности, ее публичные маркеры, легко измеряемые
с помощью метода наблюдения. Когда кого-то просят описать челове-
ка, то люди обычно называют именно личностные черты и добавляют
к ним прилагательные — «дружественный», «доминирующий», «от-
крытый» и т.п. В политической психологии выделяют пять основных
кластеров прилагательных, характеризующих личность [McCrae, Costa,
2008: 114–158; Wiggins, 1995], которые уже называют «большой пятер-
кой»: экстраверсия, уступчивость, сознательность, эмоциональная
устойчивость и открытость опыту.
Несложно описать личность Б. Обамы по четырем из пяти факто-
ров [см. Renshon, 2008: 391–433; Greenstein, 2009]. У него легендарное
спокойствие (доказательством может служить прозвище «Обама без
драмы», полученное им в период кампании 2008 г.), которое свидетель-
ствует о его большой эмоциональной стабильности. С другой стороны,
тот факт, что он не может бросить курить, говорит о том, что вопрос
его спокойствия сложнее, чем кажется на первый взгляд. К этому во-
просу мы вернемся в конце статьи. Он конечно же сознателен и открыт
к новому опыту, как и большинство политических лидеров, но при
213
этом имеет умеренный уровень экстраверсии. Уровень уступчивости
Б. Обамы достаточно сложно определить: он, безусловно, приветлив,
вежлив, уважителен; однако, некоторые эксперты оценивают его как
закрытого или даже «холодного» [Dowling, Warner, 2010]. Такой уме-
ренный или даже низкий уровень уступчивости в сочетании с высо-
кой эмоциональной устойчивостью может создать впечатление, что
Б. Обама отстранен, безразличен или (принимая во внимание его неза-
урядный интеллект) даже элитарен [ibid].

Когнитивные аспекты
Когнитивные аспекты личности лидеров включают в себя: миро-
воззрение и стратегии взаимодействия с миром; убеждения, взгляды
и ценности; представления о морали, хорошей жизни и достойном
обществе. Когнитивная составляющая личности может отражать со-
держание (конкретные кластеры взаимоотношений и ценностей) или
стиль (простота — сложность или стили каузальной атрибуции). По-
скольку люди обычно достаточно прямо и открыто высказывают свои
убеждения и ценности, когнитивные аспекты личности анализируются
с помощью контент-анализа выступлений, интервью и статей.
Последовательная стратегия Б. Обамы или «операциональный код»
[George, 1969: 190–222; Walker, Schafer, Young, 2005: 215–245] заключе-
ны в кредо «быть прагматичным, иметь дело со всеми и идти на ком-
промисс, если это необходимо». Он предпочитает работать с людьми
противоположных взглядов, а не «рисовать линии на песке». На вто-
рой год президентства Б. Обамы наиболее преданных его сторонников
огорчила готовность главы государства идти на компромисс и менять
свои политические взгляды в ходе законодательных дебатов. По их
мнению, оппозиция эксплуатирует подобную «уступчивость», чтобы
блокировать его программу.
Учитывая влияние на Б. Обаму его родителей, не удивительно, что
взгляды и ценности президента не ориентированы на социальное до-
минирование (как убеждение, что некоторые группы по своей природе
выше других и им позволено доминировать над другими) или автори-
таризм (выбор установок, включающих агрессию и наказание несогла-
сных и нарушителей общепринятой морали). Когнитивные структуры
личности Б. Обамы относительно сложны, как и ожидалось, благода-
ря его мощному интеллекту и опыту преподавания конституционного
права в Чикагском университете.

Мотивы
Хотя большинство людей охотно обосновывают свои действия,
они могут не отдавать себе отчет о своих истинных мотивах. Поэтому

214
истинные мотивы описываются как неявные и измеряются косвенно,
с помощью контент-анализа текстов выступлений с использовани-
ем экспериментально обоснованной методики подсчета [см. Winter,
1998: 130–153]. Автор [Winter, 1996, 2003: 110–145] предположил, что
достижение (стремление к превосходству), аффилиация (стремление
к теплым дружественным отношениям и единству) и власть (стремле-
ние оказывать влияние на других) составляют три основных побужде-
ния, или измерения мотивированного поведения. Существует много
возможных комбинаций этих трех побуждений; например, опека мо-
жет расцениваться как комбинация аффилиации и власти.
Таблица 2
Краткое содержание мотивов (краткая система определения мотивов)
Мотивы Краткое содержание мотивов
Достижения Ссылки на стандарты качества, выявляются: либо напрямую,
с помощью прилагательных, которые дают возможность
оценивать эффективность и качество, либо косвенно, с по-
мощью анализа действий, которые напрямую показывают
уровень озабоченности достижением совершенства
Негативное влияние или противодействие в ответ на отказ
или отсутствие совершенства
Высокий уровень успеха в конкуренции с другими
Уникальные достижения
Аффилиации Выражение теплых, дружеских чувств по отношению к дру-
гим
Негативные чувства в ответе на прекращение дружеских от-
ношений
Аффилиация, дружелюбие
Дружественное, опекающее поведение
Власти Целенаправленные активные действия, призванные повли-
ять на других: агрессия, попытка оказать влияние, непро-
шенное вмешательство, контроль и управление
Действия, которые напрямую вызывают сильные отрица-
тельные или положительные эмоциональные состояния
у других
Забота о репутации и престиже

Таблица 2 дает краткое описание системы определения мотивов

и вербальных образов. Поскольку любой текст (речь, интервью, заяв-
ление) можно оценивать по связанным с ним мотивационным обра-
зам [Winter, 2002: 25–47; 2005: 557–584], мы проанализировали первые
инаугурационные речи всех американских президентов, тем самым по-
лучив возможность сравнить их мотивационные профили, не забывая
при этом обращать внимание на их политическую позицию и контекст
выступления.

215
 Мотивы в президентских выступлениях. В таблице 3 демонстри-
руется взаимосвязь между мотивами президентов и результатами их
деятельности. Следует отметить, что «величие» президентов, как его
оценивают историки, в большой степени коррелирует с мотивацией
власти — как, например, вступление США в войну во время президент-
ского правления. Президенты с высоким уровнем мотива власти закан-
чивают свое управление как «активно-позитивные» по классификации
Дж. Д. Барбера [Barber, 1992]. В то же время мотивы достижения, явля-
ющиеся залогом успеха у предпринимателя в бизнесе, для президентов
играют негативную роль, и они в итоге предстают как «активно-отри-
цательные» типы. Такие президенты идеализируют свою значимость
и демонстрируют нехватку гибкости и скрытый дефицит самоконтро-
ля, что, в отличие от бизнеса, ведет к фрустрации и нередко к ригидно-
сти [см. Winter, 2010: 1637–1688]. Ни один из перечисленных мотивов
напрямую не связан с успехом на выборах, измеряемым процентом го-
лосов избирателей, которые получил президент.
Таблица 3
Сравнительный анализ мотивов и результатов деятельности президентов
Корреляции мотивов
Дости- Аффи- Власти Соответствие между
жения лиации президентом и амери-
канским обществом4
Оценка величия 0,08 0,09 0,41* –0,38*
Великие решения 0,07 0,28 0,49** –0,28
Процент голосов –0,04 –0,14 –0,04 0,64***
Идеализм 0,53** 0,21 0,21 –0,16
Гибкость –0,18 0,29 0,29 0,09
Активно-позитивный
–0,08 0,36 0,86*** –0,21
тип5
Активно-негативный
0,85*** 0,04 –0,32 –0,38
тип
Начало военных дей-
0,00 0,18 0,55*** 0,11
ствий
* p < 0,05; ** p < 0,01; *** p < 0,001.
Примечание. См. [Winter, 2002] для определения переменных результативности действий
президента.
Мотивы в инаугурационной речи Б. Обамы. Таблице 4 наглядно
демонстрирует показатели мотивов Б. Обамы в его инаугурационной
речи, как в форме подсчета (мотивационные образы на 1000 слов), так
и в стандартизованной форме на основе сравнительного анализа инау-
гурационных речей всех президентов США в XX и XXI столетиях6 ). Как
видно из табл. 4 и рис. 1, показатели Б. Обамы чрезвычайно высоки
в мотивации власти и средние в области достижения и аффилиации.
216
 Таблица 4
Показатели мотивов в инаугурационной речи Барака Обамы,
20 января 2009 г.
Мотивы
Достижения Аффилиации Власти
Образы/1000 слов 7,10 6,68 13,78
Стандартизированные7 49,80 50,41 70,70

Рис. 1. Мотивы Барака Обамы и трех его предшественников

Сравнения и прогнозы
Как только мотивационные показатели были преобразованы
в стандартизированную форму (в данном случае общее среднее = 50
и стандартная погрешность = 10), стало возможным оценить схожесть
мотивационных профилей лидеров. Для измерения расстояния между
«пунктами», представляющими стремление каждого лидера к власти
(ось Y), достижению (ось X ), и аффилиации (близость-отдаленность),
была использована генерализированная трехмерная формула Пифа-
гора. На рис. 2 показано сравнительное положение мотивов власти
и аффилиации у Барака Обамы, Билла Клинтона и премьер-министра
России Владимира Путина8 в двухмерном пространстве. Как мы ви-
дим, мотивационный профиль В. В. Путина намного ближе к профи-
лю Б. Клинтона, чем Б. Обамы. Указывает ли мотивационная схожесть
двух лидеров на схожесть их целей и стилей управления, что, в свою
очередь, ведет к более продуктивному сотрудничеству? Это важный во-
прос для будущих исследований.

217
 Когда тот же самый метод измерения мотивационного профиля
был использован для сравнения Б. Обамы и всех его предшествен-
ников на посту президента США, выяснилось, что он наиболее схож
с Гарри Трумэном и Джоном Ф. Кеннеди. Стоит отметить, что для
всех трех президентов политический путь начинался в городских по-
литических структурах и не был отмечен скандалами. Каждый из них
столкнулся с трудностями при обеспечении поддержки своей про-
граммы в американском Конгрессе, а Г. Трумэн также испытал су-
щественное колебание общественного мнения в оценке результатов
его управления9.

Рис. 2. Мотивы политического участия

Б. Обамы, Б. Клинтона и В. Путина

Мотивационные показатели Барака Обамы, представленные

в табл. 4 и результаты корреляции президентских мотивов в табл. 3
позволяют сделать ряд прогнозов относительно пребывания Б. Обамы
на посту президента США. Во-первых, Б. Обама будет казаться боль-
шому числу американцев харизматичным (высокий мотив власти).
Во-вторых, он будет иметь успех в политической борьбе и получит
чрезвычайно высокую оценку историков (высокий мотив власти).
В-третьих, ему нравится быть президентом (высокий мотив власти)
и он не будет сильно огорчен (среднее значение мотива достижения)
политическими конфликтами или снижением общественной под-
держки (он уже сталкивался с этим в течение 2010 г., особенно во
время промежуточных выборов в Конгресс). В-четвертых, во время
президентства Б. Обамы США снова могут быть вовлечены в войну
(высокий мотив власти).

218
 Общая характеристика личностных особенностей
президента. Источники спокойствия Б. Обамы
В аналитических целях мы можем изучать отдельные компоненты
или личностные переменные, но важно помнить, что в действитель-
ности эти компоненты взаимодействуют и оказывают влияние друг на
друга. Как пример, рассмотрим поразительное спокойствие Б. Обамы,
о котором говорилось ранее. Конечно, эмоциональная стабильность —
его сильная черта, у которой может быть некое генетическое проис-
хождение, являющееся важной основой этого спокойствия. Так, не-
которые публикации [например, Zernike, 2008] объясняют эту черту
Б. Обамы только факторами характера и генетической предрасполо-
женностью. Однако в случае Б. Обамы очевидно, что и другие компо-
ненты его личности — особые социальные контексты — также играют
важную роль в происхождении его спокойствия. Рассмотрим хотя бы
расовую принадлежность: чтобы выжить в мире притеснения и дис-
криминации, афроамериканец должен иметь развитый контроль над
публичным выражением эмоций. Кроме того, как подчеркивает Ф. Ку-
пер [Cooper, 2009], любой темнокожий индивид (особенно мужчина),
который надеется преуспеть в различных областях «белого мира» — та-
ких как Колумбийский университет, Гарвардская школа права, Кон-
гресс или Белый дом, — должен научиться еще более искусно подав-
лять эмоции, особенно злость, поскольку в обществе распространен
негативный образ «сердитого черного мужчины».
Другие социальные контексты Б. Обамы также имеют отноше-
ние к его спокойствию, но уже в более позитивном ключе. Гавайи
и Индонезия, страны его детства, обладают (во всяком случае, это
расхожее мнение) атмосферой спокойной и расслабленной толеран-
тности. Его бабушка и дедушка, которые оказали главное влияние
на него в возрасте 10–18 лет, кажется, привили ему безоговорочно
положительный взгляд на вещи, который также может расценивать-
ся как устойчивая основа для его самоконтроля. Гарвардская школа
права поощряет эмоциональный контроль так же, как и знание зако-
нов. Наконец, сам отец Б. Обамы являлся для него ярким примером
последствий потери эмоционального контроля, таким образом став
«отрицательной ролевой моделью» для своего сына. В родной Кении
старший Б. Х. Обама вступил в спор с кенийским президентом Джомо
Кениаттой, впоследствии начал пить и закончил жизнь сломленным
человеком. Его сын позже говорил, что «каждый человек либо пыта-
ется исправить ошибки своего отца, либо стремится соответствовать
его ожиданиям» [Мерида, 2007].
Интеллигентность Б. Обамы, наряду с его низким авторитаризмом
и высокой степенью открытости новому опыту, может также послужить
219
возможной альтернативно-адаптивной реакцией на угрозу — попытка
понять вместо демонстрации испуга, бегства или борьбы. Наконец, его
крайне высокий уровень стремления к власти (в сравнении со средни-
ми показателями) отражает мотивационный профиль, который мы мо-
жем описать [Winter, 2010] как механизм, сглаживающий неизбежные
последствия политической фрустрации.

Обама и Буш. Сравнение

При сравнении Б. Обамы с Джорджем Бушем-мл., его непосредст-
венным предшественником, мы наблюдаем другие доказательства не-
обходимости учитывать взаимодействие различных аспектов личности.
Их мотивационные профили довольно схожи, особенно высокий уро-
вень стремления к власти и средний уровень стремления к достижению.
Такое сходство обусловлено тем, что оба президента с юного возраста
прошли период «принца Хела», экспериментируя с алкоголем и нарко-
тиками, прежде чем стать «Королем Генри». С другой стороны, многие
личностные переменные двух президентов различны. Б. Обама — вы-
ходец из расово смешанной семьи и афроамериканской среды, вырос-
ший в таких разнообразных местах, как Гавайи, Индонезия и Чикаго.
Дж. Буш родился в состоятельной белой семье привилегированного
класса, рос в маленьком Техас-Сити и учился в элитной частной школе
в Массачусетсе. Оба президента имеют высокие показатели эмоцио-
нальной стабильности и экстравертности, но они резко контрастиру-
ют по показателям добросовестности и открытости к новому опыту
(Б. Обама — высокие показатели, Дж. Буш — низкие) и, возможно,
по показателям нейротизма (или конформности) — у Дж. Буша выше,
чем у Б. Обамы. Наконец, Б. Обама политически либерален, обладает
сложным когнитивным стилем и эксплицитной манерой речи, тогда
как Дж. Буш во многих общественных речах проявляет консерватив-
ность, простоту и неуклюжесть. Таким образом, их схожие мотиваци-
онные профили выражены в совершенно разных когнитивных, лич-
ностных и контекстных каналах.

Примечания
1
Первая часть заголовка заимствована из интервью Дэвида Рэмника жур-
налу «Шпигель», 8 октября 2010г. [Электронный ресурс]. — Ресурс доступа:
http://www.spiegel.de/international/world/0,1518,721922,00.html#ref=nlint.
2
Однако Б. Клинтон, Р. Рейган, и Дж. Картер имели аналогичные рейтин-
ги в первые сроки своего президентства (см.: [Электронный ресурс]. — Ресурс
доступа: http://www.presidency.ucsb.edu/data/popularity.php).
3
Что отличается от тех четких ярлыков, которые были распространены на
Юге США до Гражданской войны или в ЮАР времен апартеида.

220
 4
См. [Winter, 1987: 196–202] для определения и измерения «соответствия»
переменных президент/ общество.
5
См. [Барбер, 1992].
6
Автор [Winter, 2002] проанализировал инаугурационные речи всех амери-
канских президентов, начиная с Джорджа Вашингтона в 1789 г. Но, в силу того,
что сам этот жанр претерпевает существенные изменения в стиле риторики и в
той роли, которую стали играть СМИ, мы решили ограничиться выступления-
ми президентов начиная с 1901 г.
7
Стандартизация основана на инаугурационных речах президентов США
XX и XXI вв.
8
Данные по В. В. Путину основаны на материалах анализа его президент-
ского послания 2008 г. и стандартизированы в соответствии с другими миро-
выми лидерами периода 2006–2010 гг. По своему характеру данное послание
вполне сопоставимо с инаугурационной речью.
9
Пребывание Дж. Кеннеди на посту президента было слишком коротким,
чтобы было возможно сравнить его рейтинг с рейтингом других президентов.
Тем не менее к моменту его гибели он снизился до 50% в ноябре 1963 г.

Библиография
Barber J. D. The presidential character: predicting performance in the White
House. 1992. Englewood Cliffs, New Jersey: Prentice-Hall.
Betancur J. J., Gills D. C. Community Development in Chicago: From Harold
Washington to Richard M. Daley. 2004.
Cooper F. R. Our first unisex president? Black masculinity and Obama’s feminine
side. 2009.
Domhoff G. W. Who rules America? Power, politics, and social change. Boston:
McGraw-Hill, 2006.
Dowling S., Warner M. B. Obama comes across as cold, arrogant, and elitist. 2010.
URL: http://www.spiegel.de/international/world/0,1518,druck-727235,00.html.
George A. L. The «operational code»: A neglected approach to the study of politi-
cal leaders and decision-making. 1969.
Greenstein F. I. The presidential difference: Leadership style from FDR to Barack
Obama. Princeton: Princeton University Press, 2009.
Kantor J. Nation’s many faces in extended First Family. 2009. URL: http://
www.nytimes.com/2009/01/ 21/us/politics/21family.html?scp=2&sq=%22a%20di-
verse%20first%20family%22&st=cse.
Khanna N. «If you’re half black, you’re just black»: Reflected appraisals and the
persistence of the one-drop rule // The Sociological Quarterly. 2010. 51.
Lizza R. Making it: How Chicago shaped Obama. 2008. URL: https://www.
newyorker.com/reporting/ 2008/07/21/080721fa_fact_lizza.
McCrae R. R., Costa P. T., Jr. The five-factor theory of personality / O. P. John,
R. W. Robins, L. A. Pervin (eds.) // Handbook of personality theory and research.
2008.
Merida K. The ghost of a father // Washington Post, 14.12.2010.
Obama B. Inagural address. 2009. URL: http://www.whitehouse.gov/the-press-
office/president-barack-obamas-inaugural-address.

221
 Renshon S. A. Psychological reflections on Barack Obama and John McCain:
Assessing the contours of a new presidential administration // The Political Quarterly.
2008. 123.
Walker S. G., Schafer M., Young M. D. Profiling the operational codes of political
leaders // The psychological assessment of political leaders: With profiles of Saddam
Hussein and Bill Clinton. Ann Arbor: University of Michigan Press. 2005.
Wiggins J. S. The five-factor model of personality: Theoretical perspectives. N.Y.:
Guilford, 1996.
Winter D. G. Leader appeal, leader performance, and the motive profiles of leaders
and followers: A study of American presidents and elections // Personality and social
psychology. 1987. 52.
Winter D. G. Personality: Analysis and interpretation of lives. N.Y.: McGraw-
Hill, 1996.
Winter D. G. Toward a science of personality psychology: David McClelland’s
development of empirically derived TAT measures // History of psychology. 1998. 1.
Winter D. G. Motivation and political leadership / L. Valenty, O. Feldman
(eds.) // Political leadership for the new century: Personality and behavior among
American leaders. Westport, Connecticut: Praeger. 2002.
Winter D. G. Personality and political behavior / D. O. Sears, L. Huddy, R. Jervis
(eds.) // Handbook of political psychology. N.Y.: Oxford University Press, 2003.
Winter D. G. Things I’ve learned about personality from studying political leaders
46 at a distance // Journal of Personality. 2005. 73.
Winter D. G. Why achievement motivation predicts success in business but failure
in politics: The importance of personal control // Journal of Personality. 2010. 78.
Zernike K. Never let them see you sweat // The New York Times, 16.11.2010.
URL: http://www.nytimes.com/2008/12/01/health/01iht-30zernike.18289211.html
Перевод Н.С. Виноградовой

222
 Е. П. Добрынина

Человеческий капитал российского

губернаторского корпуса*1

Роль и место губернатора в политическом

контексте современной России. Психологические
особенности региональных лидеров в РФ
Фигура губернатора как регионального лидера и как части государ-
ственной системы в путинской, а впоследствии и в медведевской по-
литической системе имеет ряд особенностей, которые диктуют регио-
нальным лидерам определенные стандарты поведения. На поведение
губернатора в российских условиях влияют, как минимум, два блока
факторов: особенности региональной политики в РФ (с ее экономи-
чески и административно неоднородными субъектами, «конфликта-
ми интересов» Центра и провинции и др.) и общие психологические
закономерности поведения лидера в данных обстоятельствах. Лич-
ностные особенности при этом играют скорее второстепенную, чем
ведущую роль, хоть и обусловливают различие тактических приемов
при общей «стратегической линии» регионального лидера на эффек-
тивную работу, удачную самопрезентацию в глазах населения своего
региона и одновременно федерального Центра и как можно более дол-
гое и беспроблемное пребывание у власти. Тем не менее политический
«стиль» и особенности личности каждого из губернаторов, безусловно,
накладывают отпечаток на ситуацию в регионе и его взаимоотноше-
ния с Центром. При смене ключевой фигуры экономические показа-
тели региона могут меняться не столь уж значительно, однако его роль
в рамках Федерации, уровень включенности в программы федерально-
го Центра, пиар-составляющая «имиджа» региона претерпевают порой
кардинальные изменения.
Есть множество типологий политических лидеров в зависимости от
их функций в обществе, типа политического режима, культуры, уровня
компетенции и т.п. («настоящий герой», «пожарный», «марионетка»,
«торговец» по М. Херманн1, 9 типов политического лидера в зависимо-
сти от политического строя — авторитаризма, коллективизма, инди-
видуализма или эгалитаризма — и типа лидерства по А. Вилдавскому)
* Добрынина Е. П. Человеческий капитал российского губернаторского корпуса //
Перспективы развития политической психологии: новые направления: Материалы
Международной научной конференции 22–23 октября 2010 г. / Под ред. Е. Б. Шестопал.
М.: МГУ, 2012. С. 166‒185.
223
и др.2 Наиболее близкими российскому опыту, по-видимому, можно
в данном случае считать классификацию, предложенную В. Д. Джоун-
сом, подразделяющим лидеров на четыре типа, характерных для ры-
ночных демократий: лидер-«делегат», зависимый от экономических
элит и подотчетный избирателю, лидер-«доверенное лицо», избира-
телям подотчетный, но от контроля со стороны экономических элит
свободный, лидер-«лакей», который контролируется экономическими
элитами, а избирателям неподотчетен, лидер-«предприниматель», ко-
торый независим от экономических элит, неподотчетен избирателям,
работает на самого себя.
Российских губернаторов, по-видимому, можно в зависимости от
их биографий и моделей поведения подразделить сразу на несколько
типов, пересекающихся между собой как подмножества. «Политиче-
ские тяжеловесы» и «новички», «крепкие хозяйственники» советского
образца и «топ-менеджеры», выходцы из рыночных бизнес-структур,
«служаки» и «хозяева», имеющие опыт выборов и «чистые назначен-
цы», «чиновники», «генералы», «партийцы», «оппозиционеры», «на-
циональные кадры», «бизнесмены», губернаторы процветающих реги-
онов и «глубоко дотационных», «силовики» и «слабаки», «демократы»
и «авторитаристы», сторонники «простых решений» и «продвинутые
в управленческой науке» и т.п. Тем не менее все они в публичной дея-
тельности действуют по достаточно схожим лекалам, что лишний раз
доказывает: при всем разнообразии личностных качеств губернаторов,
равно как и других властных персон, политическая система предостав-
ляет им довольно узкий коридор возможностей, в рамках которого они
могут успешно действовать и достигать поставленных целей. Набор
средств выражения своей позиции, неких стандартизованных формул
публичных высказываний тоже не слишком широк: все, что выходит
за рамки принятых норм, может обернуться против политика и стоить
ему карьеры, и он это обычно прекрасно чувствует. Более того — опре-
деленная «предсказуемость» губернаторов и их довольно простая те-
перь взаимозаменяемость, по всей видимости, служит залогом устой-
чивости всей системы взаимоотношений федеральной и региональной
власти в рамках единой вертикали.
Наличие подобных «рамок» вполне закономерно. Анализируя
практическую деятельность и публичные высказывания любого из рос-
сийских губернаторов, надо учитывать те особенности во взаимоотно-
шениях Центра и регионов, которые сложились в РФ на сегодняшний
день. Как пишет Р. Ф. Туровский3, главные принципы формирования
системы региональной власти в России — это: 1) принцип региональ-
ной самостоятельности и 2) принцип общефедеральных стандартов.
С одной стороны, предполагается, что регионы создают системы ре-
гиональной власти на основе своих представлений о наиболее эффек-
тивной и соответствующей местным условиям модели. С другой —

224
 Центр регламентирует с помощью федеральных законов все системы
региональной власти. Как отмечает и Р. Ф. Туровский, и многие дру-
гие исследователи, принципы формирования губернаторского корпуса
в постсоветской России неоднократно менялись в связи с общим не-
устойчивым форматом отношений между Центром и регионами и по-
стоянным стремлением Центра осуществлять более жесткий контроль
за деятельностью региональной исполнительной власти.
История института губернаторства в России складывалась из не-
скольких этапов — от «парада суверенитетов» ельцинских времен до
постепенного перехода к выборности региональных руководителей
(с 1991 по 1997 г.) и новой отменой в 2004 г. всенародных выборов ли-
деров этого уровня. С учетом того, что ряд губернаторов (в том числе
и упомянутые в данном исследовании) имеют в своем послужном спи-
ске как опыт борьбы за власть на всенародных выборах, так и успеш-
ное «переназначение» по новым принципам, эта двойственность не
могла не отразиться на их политическом поведении и, в частности, на
публичных высказываниях. Подстраиваясь, причем достаточно успеш-
но, под новые «правила игры», наиболее мощные и влиятельные из ре-
гиональных лидеров сохраняют в своей системе ценностей и принци-
пах публичной политики черты двух систем рекрутирования во власть
и способов «выживания» во властной элите. Это тоже хорошо просле-
живается в том, каким образом они строят свои политические тексты
(особенно те, где требуется не «домашняя подготовка», а мгновенная
реакция — теле- и радиовыступления, встречи с населением, ответы на
вопросы журналистов в живой беседе, еще не подвергнутой редактуре
перед публикацией, и т.п.).

Личные особенности ряда российских

губернаторов (на основе анализа их публичных
выступлений и биографических данных)
Для анализа в рамках данного проекта были выбраны губернаторы,
сильно различающиеся как по своим личностным характеристикам,
так и по типу региона, который они возглавляют. Трое из них по-преж-
нему на момент исследования находились у власти (Евгений Савчен-
ко, Белгородская обл.; Илья Михальчук, Архангельская обл.; Влади-
мир Якушев, Тюменская обл.), трое покинули свои посты (Минтимер
Шаймиев уступил бразды правления Татарстаном своему преемнику,
Александр Хлопонин был назначен полпредом президента РФ в Севе-
ро-Кавказском ФО, Владимир Чуб не был переназначен на пост главы
Ростовской обл.).
Для анализа были использованы стенограммы выступлений губер-
наторов в ходе телемостов и «прямых линий» на телевидении, а также

225

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

их ежегодные послания региональным парламентам и газетные ин-
тервью4.
В ходе исследования были выявлены отличительные черты губер-
наторов и черты, характерные для всех региональных лидеров вне за-
висимости от их личностных характеристик.
По своему поведенческому стилю губернатор Белгородской обла-
сти Евгений Савченко (род. в 1950 г.) демонстрирует черты администра-
тора и отчасти теоретика.
Постоянно подчеркиваются достижения областного правительства.
Практически всегда Е. Савченко, говоря о них, употребляет местоиме-
ние «мы», говорит о роли не лично губернатора, а «совета» и т.д. Однако
характерной является и фраза о том, что «моя линия совпадает с линией
президента». Подробно и обстоятельно описываются детали всех про-
ектов, которые были для области успешными. Постоянно проводится
мысль о том, что область среди прочих регионов России является лиде-
ром или входит в число лидирующих. Если рассматривать статистиче-
ские данные, то это некоторая натяжка, так как Белгородская область
хотя и развивается достаточно динамично, но регионом-донором не
является и имеет ряд серьезных проблем в социальной сфере, в сфере
ЖКХ и др. (эти проблемы характерны для всего Центрального ФО).
Характерно, что Е. Савченко-администратор подчеркивает свою
связь, во-первых, с остальными членами регионального правительства
(коллективная ответственность), а во-вторых — с первыми лицами го-
сударства и выработанными ими программами. Однако Е. Савченко-
политик в своих речах, рассказывая, например, о мероприятиях партии
«Единая Россия», местоимения «мы» избегает — сразу же появляется
слово «я». «Лично я считаю необходимым становление институтов
гражданского общества», «я был участником съезда «Единой России»
и меня порадовало…».
В целом Е. Савченко демонстрирует высокие амбиции, специфиче-
ское отношение к власти как к некоему ресурсу, который можно исполь-
зовать, тратить и увеличивать, решительность и активность, устойчивое
чувство реальности, повышенную сосредоточенность на исполнении
деловых и профессиональных обязанностей, любовь к деталям, точно-
сти и порядку, эмоциональную сбалансированность, фокусирование
внимания на манипуляции определенной группой и беспристрастный
безличностный интерес к задачам, поставленным перед ней.
Однако в речах Е. Савченко заметен также такой компонент по-
веденческого стиля, как черты «теоретика». Он постоянно оценивает
и комментирует происходящие события, государственные программы,
различные идеи (в том числе программу модернизации страны, цели
гражданского общества, этапы борьбы с коррупцией, кадровую поли-
тику в области и в стране, космические технологии, работу Общест-
226
венной палаты и т.д.). Если пользоваться типологией Г. Лассуэлла, то
Е. Савченко в данном случае тяготеет к типу теоретика-«эксперта», а не
«идеолога». Он проявляет интерес к высоко рационализированным це-
лям и рассмотрению различных идей.
По стилю межличностных отношений Е. Савченко, если поль-
зоваться типологией Л. Этериджа, — экстраверт с низким уровнем
доминирования. У него нет выраженного стремления к власти в по-
литических отношениях, однако, он старается проводить на деле по-
следовательную политику любого рода, предпочитает политику сотруд-
ничества, демонстрирует желание быть в гуще события при отчетливом
стремлении не допускать резких перемен и «революций» (особенно это
касается его высказываний на темы общефедеральных программ и по-
литики федерального Центра).
В соответствии с теорией мотивации Д. Макелланда и Д. Аткин-
са и по методике Д. Уинтера5 при анализе публичных выступлений
Е. Савченко видно, что ведущим мотивом для него является мотив до-
стижения, вторым по значимости — мотив аффилиации. Мотив власти
практически не выражен.
Анализ Я-концепции Е. Савченко (на основе его публичных вы-
ступлений и отчасти биографических данных) показывает, что он от-
носится к типу «прагматика», для которого характерна повышенная
чувствительность к социальным стимулам и мнению окружающих,
модификация самооценки и политического поведения в зависимости
от одобрения или неодобрения окружающих, уважительное отноше-
ние к другим лидерам (как вышестоящим, так и имеющим с ним «гори-
зонтальные» связи), готовность к восприятию информации от других.
«Прагматик» отличается заниженной самооценкой и высокой сложно-
стью Я-концепции.
Анализ операционального кода Е. Савченко (по методике Д. Уин-
тера) показывает, что этот политик демонстрирует скорее дружествен-
ность, а не враждебность, оптимизм, а не пессимизм, глобальность,
а не ограниченность, полагается скорее на волю, а не на случай, хотя
и признает наличие факторов, ограничивающих возможность дости-
жения целей. Себя он воспринимает как авторитетную фигуру и обла-
дателя позитивной поддержки. Достаточно часто он использует сло-
ва, обозначающие уверенность в достижении своих целей («конечно»,
«безусловно», «я уверен» и т.п.), — значительно чаще, чем выражения
«возможно», «вероятно», «мне трудно судить» и т.п.
Евгений Савченко в настоящее время пытается не просто «встро-
иться в политический контекст», но и проявить себя ревностным сто-
ронником нововведений и реформ, проводимых в стране по инициативе
президента и премьера. Учитывая, что Белгородская область — далеко
не самый богатый и беспроблемный регион, ее администрация всячески
227
лоббирует свои достижения и аккуратно замалчивает проблемы. В рам-
ках ЦФО, впрочем, регион действительно выделяется в лучшую сторону
по сравнению, например, с Брянской или Смоленской областями, где
уровень социальных и экономических проблем намного выше.
Евгений Савченко относится к числу губернаторов-«долгожителей»
во власти, однако на федеральном уровне к числу «тяжеловесов» его
никогда не причисляли. Этот политик всегда ориентировался на то,
чтобы быть «хозяином» именно в регионе. Отсюда и его шаги, на-
правленные прежде всего на укрепление веса и влияния в области. Он
обладает значительным административным и финансовым ресурсом,
умеет вовремя нейтрализовать конкурентов, обеспечил себе поддержку
бизнес-элит региона и контролирует практически все экономические
процессы, идущие в Белгородской области, работу крупнейших пред-
приятий и пр. Кроме того, он обеспечил себе поддержку и федераль-
ного Центра, с которым не вступал и не вступает в конфликты. В на-
стоящее время Е. Савченко находится на посту губернатора уже пятый
срок, если считать с 1993 г., когда президент Борис Ельцин назначил
его главой Белгородской области. Затем он трижды избирался на этот
пост всенародно — в 1995, 1999 и 2003-м. В 2007 г., не дожидаясь срока
истечения полномочий, он досрочно попросил президента о своем пе-
реназначении по новым правилам и получил его.
В настоящее время российские губернаторы делятся на тех, кто
имеет опыт избрания путем прямых выборов, и чистых «назначенцев».
В личностном плане эти две категории сильно отличаются друг от друга.
Евгений Савченко имеет большой опыт как публичный политик и,
безусловно, использует его в своей работе. Притом что он достаточно
жестко контролирует и собственную пресс-службу, и ведущие регио-
нальные СМИ, он умеет создать себе вполне благоприятный имидж
в глазах граждан. Е. Савченко позиционирует себя не просто как «вин-
тик» государственной машины или «хозяйственника», а как «яркую
личность», с удовольствием рассказывает о своем прошлом (естест-
венно, в благоприятных для него тонах), о родителях, о «взглядах на
жизнь» и т.д. Даже биография на официальном сайте обладминистра-
ции написана «от первого лица» и содержит прямое обращение к граж-
данам, личные подробности, эмоциональные обороты и «лирические
отступления».
Точно так же он ведет себя и на публике — вполне раскованно, эмо-
ционально, используя самые разные вербальные способы самовыраже-
ния. В то же время он наполняет свои речи массой подробностей, фак-
тов, имен, цифр и прочих данных, свидетельствующих, что он хорошо
ориентируется во всех аспектах жизни региона и является здесь «хозяи-
ном», а не «управляющим», своим, а не временщиком. Е. Савченко лег-
ко вступает в диалог, парирует доводы оппонентов, что свидетельствует
228
не столько об его «открытости», сколько о хорошем владении ритори-
кой и умении работать в публичном политическом пространстве.
При этом стиль руководства Е. Савченко, по свидетельству экспер-
тов, достаточно жесткий и авторитарный, он за годы пребывания у влас-
ти фактически свел на нет любую оппозицию собственной линии, как
политическую (коммунисты и правые силы), так и в бизнес-среде (в этом
смысле показателен его конфликт с бизнесменом В. Батуриным).
На сегодняшний день позиции Е. Савченко как в регионе, так и на
общефедеральном пространстве можно охарактеризовать как доста-
точно прочные. При этом он не раз публично заявлял, что не собира-
ется делать карьеру за пределами региона, и, видимо, это соответствует
действительности: в любом ином качестве он неизбежно потеряет зна-
чительную часть своего властного и финансового ресурса.
Владимир Якушев (род. в 1968 г.) (Тюменская область) демонстри-
рует в своих публичных выступлениях стиль «администратора». Черты
агитатора практически отсутствуют, черты теоретика выражены очень
слабо. В. Якушев демонстрирует высокие амбиции и устойчивое чув-
ство реальности. Он в своих выступлениях предпочитает концентри-
роваться на реальных, конкретных делах и проектах, способен вникать
в мелкие рутинные детали (вплоть до тех, которые, строго говоря, от-
носятся к компетенции не губернатора, а мелких чиновников местного
уровня — например, благоустройство отдаленного поселка, поставка
учебников в школы и пр.). Тем самым он доказывает, что является «хо-
зяином» в регионе и ни одно, даже мельчайшее нарушение, скрытым
для него не останется. В то же время он избегает без крайней необхо-
димости оценивать политику Центра и рассматривает ее обычно сугубо
через призму региональных нужд.
По стилю межличностных отношений тем не менее В. Якушев —
экстраверт с высоким уровнем доминирования. Он в своих публичных
выступлениях демонстрирует активность в изменении существующих
отношений, стремление все реорганизовать и упорядочить, ориен-
тирован на активную общественную жизнь и содержательную работу
с представителями общественности, склонность к широким и разно-
образным социальным контактам (так, в речи упоминаются регуляр-
ные встречи с ветеранами и другими группами населения).
Мотив достижения является для В. Якушева доминирующим, одна-
ко не менее четко выражен и мотив аффилиации. Мотив власти выра-
жен ярче, чем, например, у губернатора Е. Савченко, — это доказывает
выраженное стремление В. Якушева наладить над всем, происходящим
в регионе, личный контроль и вести регулирование процессов, не деле-
гируя эту ответственность прочим чиновникам или структурам.
Аффективный компонент личности (Я-концепция) В. Якушева:
политик-прагматик. Когнитивный компонент личности (операцио-
229
нальный код): политик дружественный, оптимистичный, ограничен-
ный в большей степени, чем глобальный. Ориентация скорее на волю,
чем на случай.
Владимир Якушев — бывший банкир, в разное время был вице-
губернатором Тюменской области, мэром Тюмени, затем сменил на
посту главы региона Сергея Собянина после ухода того на пост главы
Администрации Президента РФ: фактически стал его преемником на
безальтернативной основе. Опыт предвыборной борьбы у него неве-
лик: В. Якушева, хоть и с оговорками, можно причислить к категории
«назначенцев». Тюменскую область он возглавляет с 2005 г.
Владимир Якушев в публичных выступлениях намеренно сдержан,
высказывания личного характера делает редко, о своей биографии
и взглядах распространяется мало и относится к политикам скорее «за-
крытым», чем эмоциональным и открытым. Акцент он делает в основ-
ном на достижения области, стиль его речей отличается намеренной
суховатой сдержанностью, обилием фактов и цифр, канцеляризмами,
длинными фразами. Когда он напрямую общается с аудиторией, его
публичные выступления проходят жесткую редактуру перед обнародо-
ванием в СМИ.
Тем не менее, несмотря на довольно «вязкий» стиль речей, он
вполне осознанно строит их и не теряется, отвечая на вопросы (хотя
зачастую отвечает на них не точно, а в выгодном для себя ракурсе).
В. Якушев постоянно подчеркивает то, что проблемы Тюменской об-
ласти характерны для всей России, но решаются лучше и эффективнее,
чем в целом по стране (например, низкие цифры безработицы, стро-
ительство новых объектов культуры и пр.), представляет свой регион
в выгодном свете, оперируя при этом данными статистики и ссылка-
ми на первых лиц государства. Он постоянно, даже отвечая на частные
вопросы, старается строить далекоидущие планы, на 5–10 лет вперед,
обрисовывая «светлые перспективы» региона в любой сфере, от куль-
турно-образовательной до ЖКХ. При этом он считает необходимым
затронуть и частные вопросы, относящиеся скорее к компетенции
местной власти, и продемонстрировать свою компетентность и влия-
ние даже в мелочах (впрочем, это характерно для любого губернатора
или высокопоставленного чиновника).
В. Якушев создает на публике свой образ как «хозяйственника», на-
меренно аполитичного и не склонного к «интригам». На «мелочи» он
не разменивается, личные моменты оставляет за кадром.
Вне публичных выступлений В. Якушев политик очень властный,
опытный, жестко выстраивающий вертикаль власти и жестко «выдав-
ливающий» конкурентов. Кроме того, учитывая историю непростых
взаимоотношений Тюменской области с соседними Ханты-Мансий-
ским и Ямало-Ненецким автономными округами, он имеет достаточ-
ный опыт «тайной дипломатии», умеет задействовать властные ресур-

230
сы, вовремя заручиться поддержкой Москвы, не привлекая к этому
внимание публики и действуя на упреждение конкурентов. Этому спо-
собствуют и его сильные позиции в среде бизнес-элиты, а также в фи-
нансовых кругах региона и страны в целом.
Илья Михальчук (род. 1957 г.) (Архангельская обл.) в своих пуб-
личных выступлениях с точки зрения поведенческого стиля может
быть классифицирован как администратор. Однако в поведенческом
компоненте его личности обнаруживаются также черты «агитатора» —
в частности, пристрастие к произнесению речей (регулярное общение
с телезрителями, подробные ответы на их вопросы), энергичность
и энтузиазм, особая потребность в эмоциональном отклике аудитории,
склонность к активной публичной деятельности и использование ора-
торских приемов в общении с аудиторией. Черты «теоретика» выраже-
ны слабо, абстрактными проблемами он в «живом общении» практи-
чески не упоминает. Исключение составляет его ежегодное послание,
но в данном случае к определению глобальных задач подталкивает сам
жанр такого обращения.
По стилю межличностных отношений И. Михальчука можно отне-
сти к экстравертам с низким уровнем доминирования. У него нет выра-
женного стремления к власти в политических отношениях, однако он
старается быть последовательным в своей политике, не строит «барье-
ры» в отношениях (в том числе с простыми гражданами при общении
в телеэфире), демонстрирует открытость миру и окружающим и жела-
ние быть в гуще событий.
Мотив достижения в аффективном компоненте его личности явля-
ется, судя по его публичным выступлениям, доминирующим. Вторым
по значимости выступает мотив аффилиации. Мотив власти практиче-
ски не выражен.
С точки зрения Я-концепции губернатор Архангельской области
И. Михальчук может быть классифицирован как показательный по-
литик (адекватная самооценка, высокая сложность Я-концепции). Его
политика, если судить по публичным речам, не мотивирована стремле-
нием к самоутверждению, он адекватно реагирует на мнения окружаю-
щих, соблюдает принцип обратной связи, реагирует на широкий круг
социальных стимулов.
Операционный код (когнитивный компонент личности) И. Ми-
хальчука включает в себя дружественность, оптимизм, ограничен-
ность (конкретизацию целей, использование количественных данных
для характеристики проблемы или ситуации, ссылки на конкретные
документы или источники и т.д.), ставку на волю (чувство личной от-
ветственности, признание своей возможности контролировать ход со-
бытий, восприятие себя как инициатора действий и авторитетной фи-
гуры, пользующейся позитивной поддержкой).
231
 Илья Михальчук имеет в послужном списке опыт комсомольской
и партийной работы, был директором крупных предприятий, затем
был назначен на административную работу. С 1998 по 2007 г. был мэ-
ром Якутска, подал в отставку после резкого конфликта с главой Яку-
тии Михаилом Николаевым, возглавил, переехав в Москву, крупную
финансовую структуру «Газпром-ипотека», в 2008 г. назначен губер-
натором Архангельской области после того, как со скандалом ушел со
своего поста прежний глава региона. Имеет опыт выборов на пост мэра
и политической деятельности в партии власти. Кроме того, на протя-
жении своей работы в администрации Якутска имя И. Михальчука не-
однократно было связано с разного рода политическими скандалами
и уголовными делами, в которых были замешаны его ближайшие род-
ственники (сын, жена и др.).
Имея опыт постоянных баталий с оппонентами, И. Михальчук
и в своих сравнительно «мирных» речах (например, при общении
с гражданами в ходе «телемоста») исповедует достаточно «наступатель-
ный» стиль поведения. Он легко переключается с одной темы на дру-
гую, но не допускает, чтобы вопрос оппонента поставил его в тупик:
если губернатору нечего сказать по поводу конкретной проблемы, он
немедленно начинает рассказывать о больших перспективах в данной
сфере и твердых позициях региона в целом.
Он постоянно подчеркивает свою готовность «навести порядок»
и «наказать виновных» в нарушениях, относящихся к сфере ответ-
ственности местной и региональной власти, тщательно размежевы-
ваясь с «нерадивыми чиновниками» и т.п. Однако обязательно под-
черкивает свою лояльность власти федеральной, поименно упоминая
высокопоставленных лиц (министров, премьера, президента), как бы
«освящая» их авторитетом свои программы и действия. Это тоже харак-
терная черта всех губернаторов, легко объяснимая с точки зрения их
двойственной роли как хозяина региона и как составной части общей
властной вертикали страны. Он немедленно дистанцируется от чинов-
ников или бизнесменов, допустивших промахи, но как только речь
идет об исправлении ситуации, тут же звучат выражения вроде «мы вы-
тянули», «мы добились», «я уверен, что…». Победу он авторизует, пора-
жение перекладывает на «виновных». Так, даже на вопрос телезритель-
ницы о том, почему повысились цены на проезд в транспорте, следует
ответ губернатора: транспорт финансировался пополам из федерально-
го и областного бюджета, федеральный бюджет субсидии прекратил…
и т.д. Классический для И. Михальчука ответ на вопрос, заведомо про-
игрышный для него: «Я считаю, что отговорок быть не может. Я этот
вопрос возьму на контроль и уточню, почему не решился до сих пор».
«Личное мнение» И. Михальчук высказывает лишь в бесспорных
случаях (в вопросах отношения к ветеранам, борьбы с коррупцией,
232
недостатков, упомянутых в выступлениях первых лиц государства),
в остальном же предпочитает держать его при себе.
В целом это политик, в публичных выступлениях демонстрирую-
щий достаточную гибкость, умение владеть разными жанрами, знаю-
щий приемы воздействия на аудиторию и активно их использующий.
Но говорить об его «открытости», безусловно, можно лишь с очень
большой натяжкой: вопросы граждан на «прямых линиях» региональ-
ных телеканалов проходят жесткую премодерацию, в эфир выводят
лишь то, что работает на губернатора. То же происходит и с печатными
версиями его интервью.
В целом И. Михальчук являет собой тип политика властного, осто-
рожного, однако порой не учитывающего «подводных камней» и име-
ющего негативный опыт скандалов вокруг лиц, входящих в его окру-
жение. Это политик-тактик, а не стратег. Он активно использует свой
опыт работы в крупных закрытых (в том числе унитарных) структурах
с их жесткой иерархией и методами закулисного принятия решений.
Но при этом он пытается демонстрировать как региону, так и цен-
тральной власти свою лояльность «генеральной линии» Москвы и спо-
собность контролировать процессы, происходящие в регионе. Это осо-
бенно хорошо заметно при анализе послания губернатора к парламенту
региона, в котором он подводит итоги работы, очерчивает основные
проблемы, выступает с критикой по тем же пунктам, которые упоми-
нались в послании президента страны и ближе к концу речи все чаще
провозглашает эмоциональные лозунги-слоганы (типа «Поморье, впе-
ред!» и т.п.), рассчитанные на широкие слои населения, которым речь
губернатора будет в сокращенном и адаптированном виде транслиро-
вана через СМИ. Таким образом, он сочетает в себе черты как публич-
ного политика, так и лояльного власти управленца.
Владимир Чуб (род. в 1948 г.) (экс-губернатор Ростовской обла-
сти) в публичных выступлениях демонстрирует в своем поведенческом
стиле черты как администратора, так и агитатора примерно в равной
степени (хотя «администраторские» черты несколько превалируют).
«Агитатором» его делает пристрастие к произнесению речей, склон-
ность к активной публичной деятельности, пристрастие к риторике,
вербальным формулам и жестам, особая потребность в эмоциональном
отклике аудитории.
Как «администратор» он демонстрирует высокие амбиции, отно-
шение к власти как к ресурсу, который можно использовать и увели-
чивать, чувство реальности, решительность и активность при некото-
рой агрессивности. Кроме того, несмотря на всю эмоциональность, он
эмоционально сбалансирован и, как правило, четко знает, чего добива-
ется. Черты «теоретика» выражены в его поведении слабо, к обобщени-

233
ям он склонен мало, абстракции и высоко рационализированные цели
в контексте его речей появляются редко.
По стилю межличностных отношений он скорее экстраверт с высо-
ким уровнем доминирования.
Мотив достижения в аффективном компоненте его личности —
ведущий, мотив аффилиации выражен слабее. Мотив власти — на тре-
тьей позиции.
По типу Я-концепции этот политик может быть отнесен к «идеоло-
гам» и отчасти к «прагматикам».
В операциональном коде Владимира Чуба выражены скорее друже-
ственность, нежели враждебность, скорее оптимизм, чем пессимизм,
скорее ограниченность, чем глобальность, скорее воля, чем случай.
Хотя по сравнению с другими губернаторами он чаще признает нали-
чие факторов, ограничивающих возможность достижения целей, аргу-
ментирует неудачи объективно существующими трудностями, призна-
ет неизбежность ошибок и интерпретирует последствия тех или иных
действий своей «команды» как результат воздействия внешних фак-
торов (например, кризиса) или случайных событий. Таким образом,
соотношение воля/случай в операциональном коде Владимира Чуба
примерно 60:40.
Как известно, Владимир Чуб не был переназначен на свой пост,
и в 2010 г. его кандидатуру даже не внесли в список, представленный на
утверждение Президента РФ (сейчас на этом посту — Василий Голубев,
выходец из Московской области, подчеркнуто дистанцирующийся от
предшественника). Ростовской областью В. Чуб руководил с 1991 г. За
это время экономические показатели Ростовской области претерпели
сильные изменения к худшему (в частности, угледобывающая отрасль
и сельское хозяйство). Период правления В. Чуба был связан с рядом
коррупционных скандалов, криминальных инцидентов, эпизодов
с фальсификацией результатов выборов и пр. При этом В. Чуб распола-
гал огромным административным и финансовым ресурсом, позволяв-
шим ему оставаться практически единоличным хозяином в регионе.
Он гибко приспосабливался к изменениям политической ситуации на
федеральном уровне, однако далеко не всегда делал ставку «на победи-
теля». Показателен пример его поведения в 1991 г. во время августов-
ского путча, когда он некоторое время выжидал: за кем же в итоге будет
перевес.
Владимир Чуб — типичный губернатор «партийно-советской шко-
лы», жесткий, авторитарный, не терпящий конкурентов, концентри-
рующих в своих руках все возможные властные рычаги. При этом он
имеет опыт публичной политики, способен быть раскованным, высту-
пая перед аудиторией, проявлять эмоции, вступать в диалог с оппонен-
тами. В то же время он был хитер и осторожен в отношениях с феде-
234
ральной властью и в нужное время был готов «кардинально поменять
линию», если это угрожало его карьерным устремлениям.
Характерной чертой выступлений В. Чуба в последний год его прав-
ления было то, что он постоянно апеллировал к «общим» трудностям
всей страны, связывая именно с ними проблемы области, и, естест-
венно, всячески подчеркивал даже минимальные успехи, достигнутые
с подачи администрации. Он всячески дистанцировался от непосред-
ственных виновников неудач, эмоционально критиковал их, обещал
«полностью взять под свой контроль» выполнение ключевых про-
грамм. Некоторая неуверенность и нервозность находили отражение
в эмоциональных репликах, обилии риторических вопросов и воскли-
цаний. Однако в целом В. Чуб постоянно демонстрировал на публике
свою уверенность в будущем, отрицал даже возможность своего ухода
с поста, демонстрировал подробное знание малейших деталей того, что
происходит в регионе (значительную часть его выступлений составля-
ли цифры и статистические выкладки). Он также старательно избегал
неудобных вопросов или давал на них ответы в стиле «Господь посы-
лает нам проблемы как испытания, и мы их с вами должны проходить.
Как правило, экзамен сдает подавляющее большинство. Я хочу, чтобы
мы с вами вышли из этой ситуации закаленными, поскольку рассла-
бляться ни в чем нельзя».
В. Чуб также демонстрировал свою «сопричастность» к проблемам
региона, подчеркивал, что он не просто лидер, но и «один из многих»
жителей региона, «свой в доску», а проблемы будет решать не лично
он и даже не администрация области, а «мы», «все вместе» и т.п. В. Чуб
постоянно подчеркивал свои прежние заслуги, апеллировал к достиже-
ниям, достигнутым за годы его руководства областью. Это, очевидно,
на бессознательном уровне позволяло ему «защититься от критики»
и делегировать ответственность. Очень частыми были ссылки на объ-
ективные обстоятельства, сравнения с регионами, в которых ситуация
еще хуже. Все это, безусловно, свидетельствовало о некоторой неуве-
ренности лидера региона в своем будущем как губернатора, вопреки
его же заверениям «не дождетесь!» и т.п.
В этом чувствовался контраст с прежними выступлениям губерна-
тора, когда его авторитет был фактически безусловным: тогда он ред-
ко философствовал на темы того, что «жизнь идет по спирали», был
гораздо более напористым, энергичным и нетерпимым к конкурентам.
В его речи было меньше риторических вопросов, слов «возможно», «ве-
роятно», «может быть», «я не уверен» и т.п.
Представляет интерес анализ публичных выступлений еще двух
экс-губернаторов: главы Татарстана Минтимера Шаймиева, передав-
шего бразды правления преемнику, но сохранившему достаточный вес
и влияние в регионе и на федеральном уровне, и бывшего губернатора
235
Красноярского края Александра Хлопонина, назначенного полпредом
во вновь созданном Северо-Кавказском федеральном округе и вице-
премьером Правительства РФ.
Минтимер Шаймиев (род. в 1937 г.) — политический «тяжеловес»,
опытный политик, имеющий за плечами громадный опыт работы во
главе республики. Он сочетает в себе черты успешного «хозяйственни-
ка», тонкого политика, признанного национального лидера, отлично-
го оратора и человека, искушенного в тонкостях современной власт-
ной дипломатии. Отличительная особенность М. Шаймиева — то, что
его речи, как правило, прекрасно продуманы и срежиссированы. Они
превращаются в мини-спектакль независимо от того, длятся ли они час
или пять минут, произносятся перед депутатами Госсовета Республики
Татарстан или в радиоэфире.
Поведенческий стиль М. Шаймиева несет в себе черты как «адми-
нистратора», так и «агитатора» и «теоретика», причем в разных ситуа-
циях он может проявлять их в разной степени. Так, в послании к Гос-
совету Татарстана доминируют черты «администратора» и в меньшей
степени «теоретика», если иметь в виду его стремление осмыслить
и обобщить происходящее, наметить глобальные цели и пути их до-
стижения. В публичных выступлениях в радиоэфире или «личностно
окрашенных» материалах сразу после решения об отставке он предста-
ет скорее «агитатором», хоть и не в «чистом виде». Все это свидетельст-
вует о гибкости, с которой М. Шаймиев ведет себя в разных аудиториях
и обстоятельствах.
По стилю межличностных отношений М. Шаймиев — экстраверт
с высоким уровнем доминирования. Он активен в изменении сущест-
вующих отношений, стремится упорядочить и реорганизовать «систе-
му», причем не только на уровне своего региона и зоны личной ответ-
ственности, но и в глобальных масштабах. Он уверен в своих действиях,
нацелен на широкие и разнообразные социальные контакты.
В аффективном компоненте личности М. Шаймиева ведущим яв-
ляется мотив достижения, за ним следуют мотивы аффилиации и влас-
ти (что также может в разных ситуациях проявляться по-разному).
Я-концепция М. Шаймиева характеризуется высокой сложностью.
В целом его можно отнести к типу «показательного политика», однако
в ряде случаев проявляются и черты политика «аполитичного» (в част-
ности, проявление нонконформизма, отсутствие зависимости от мне-
ний и ожиданий других и от требований роли).
С точки зрения операционального кода М. Шаймиев выступает по-
литиком дружественным, оптимистичным, в равной степени глобаль-
ным и ограниченным в зависимости от сиюминутных целей, ориенти-
рованным на волю, а не на случай.
236
 М. Шаймиев — политик в России широко известный. Он сочетает
в себе черты партийно-хозяйственного деятеля и национального лиде-
ра. Его авторитет в республике как «отца нации» («Бабая») позволил
ему стать в Татарстане самой влиятельной фигурой и уйти в отставку,
не потеряв возможности влиять на все, что происходит в регионе.
Речи М. Шаймиева эмоциональны, изобилуют метафорами и иди-
омами, он использует образный разговорный язык. Темы — подчер-
кивание своей роли «хозяина» в регионе, критика целевых программ
Центра и действий федеральных чиновников. Высказывается поддерж-
ка действий президента. Активно используются факты личной био-
графии. Он легко меняет тему разговора, перебивает собеседников, сам
направляет ход беседы.
Вместе с тем эмоциональная нагрузка всегда сопровождалась в ре-
чах М. Шаймиева стройным рядом аргументов и фактов, подтверждаю-
щих выводы оратора. Он мастерски владеет искусством выразить свои
мысли, показать свою лояльность ключевым фигурам центральной
власти и одновременно продемонстрировать собственную значимость
и независимость.
Форма и стиль выступлений всегда четко адаптированы к той цели,
которую М. Шаймиев преследует. В остром диалоге в теле- или радио-
эфире он действует напористо, перебивает собеседника, парирует его
реплики или игнорирует их, использует короткие, чеканные форму-
лировки, отбирает инициативу в разговоре не только у оппонентов,
но и у ведущих передачи. В выступлении − к примеру, на Госсовете
в Кремле — демонстрирует успехи республики и ее «самобытность»
практически во всех сферах, не забывая аккуратно, но метко «поста-
вить на место» конкурентов. Кроме того, в речах М. Шаймиева всег-
да присутствует «национальный колорит», он всячески подчеркивает
свои национальные и религиозные традиции, апеллирует к «вечным
ценностям». Это блестящий оратор, владеющий приемами риторики.
Перед депутатами Госсовета Татарстана М. Шаймиев выступает
в иной роли — безусловного лидера, перед которым все присутствую-
щие несут коллективную ответственность, хозяина в регионе, абсолют-
но уверенного в собственной правоте стратега, а не только тактика. Это
находит отражение в стилевых оборотах, выражающих эту уверенность
и твердость позиции.
Выступления М. Шаймиева, после того как он объявил о своей
отставке и назначении преемника — Рустама Минниханова, — рез-
ко отличаются по стилю от его речей во время нахождения у власти.
Эмоциональные, лиричные пассажи, воспоминания, умозаключения,
обобщения — все это призвано создать облик «почетного председате-
ля», духовного лидера, а не просто управленца и хозяйственника, че-
ловека, способного быть для республики высшим авторитетом и нрав-
237
ственным ориентиром. М. Шаймиев в данном случае демонстрирует
гибкость подхода, хорошее владение разными стилями, разносторон-
ность натуры, богатство Я-концепции.
Экс-губернатор Красноярского края Александр Хлопонин (род.
в 1965 г.) (ныне полпред президента в СКФО и вице-премьер прави-
тельства) в своих публичных выступлениях всегда тяготел к роли в рав-
ной степени администратора и теоретика. С одной стороны, он демон-
стрировал высокие амбиции, специфическое отношение к власти как
«расходному ресурсу», устойчивое чувство реальности, эмоциональ-
ную сбалансированность и любовь к точности, порядку, «бизнес-пла-
нам». С другой — в каждой, даже самой небольшой по объему публич-
ной речи А. Хлопонина обязательно очерчиваются некие «горизонты»,
картина будущего, присутствуют глобальные планы и обобщения. Он
относится скорее к теоретикам-«идеологам», нежели к «консультан-
там», демонстрирует, что может легко выйти за рамки той роли, кото-
рую исполняет в данный момент.
По стилю межличностных отношений А. Хлопонин — экстраверт
с высоким уровнем доминирования. Исследование аффективных ком-
понентов его личности позволяет заключить, что ведущий его мотив —
достижение. Мотив аффилиации выражен в гораздо меньшей степени,
мотив власти тоже, хотя оба они тоже отмечаются при анализе речей
А. Хлопонина.
Я-концепция этого политика отличается высокой сложностью. Он
относится к типу «показательного политика».
Операциональный код личности А. Хлопонина: дружественный,
оптимистичный, скорее глобальный, чем ограниченный, признание
скорее «воли», чем «случая».
Александр Хлопонин — лидер молодой, в прошлом руководитель
«Норильского никеля», топ-менеджер, обладающий многомиллион-
ным состоянием. В политике он придерживается «новаторского» сти-
ля, выдвигает амбициозные бизнес-проекты, упор делает на «новые
технологии» в управлении.
Речи А. Хлопонина стилистически сложны, изобилуют техниче-
скими и бизнес-терминами. Темы — решение проблем региона, собст-
венная компетентность, критика действий федеральных чиновников,
лояльность президенту и премьеру, изложение амбициозных проектов,
рассчитанных на долгую перспективу. Факты личной биографии при-
водятся редко. Манера общения — наступательная.
В выступлениях А. Хлопонин делает акцент на дальних планах,
глобальных проектах, оперирует сложными понятиями, однако не за-
бывает и упомянуть конкретные факты, характеризующие ситуацию
в регионе и, что важно, роль областной администрации в решении
имеющихся проблем. Он демонстрирует уверенность, компетентность,

238
активность. Показательно, что на вопрос о собственных карьерных ам-
бициях он дает расплывчатый ответ: «Мне уже на протяжении года на
каждой встрече журналисты задают один и тот же вопрос: а не собира-
юсь ли я в Москву? На любые мои попытки ответить: с чего вы это взя-
ли, слухи, говорят, ходят. С другой стороны − вы задаете вопрос: а буду
ли я реализовывать проекты в 2020 г.? Истина всегда посередине. Если
посчитать, сколько я буду связан с краем к 2020 г., то получится 24 года.
Даже Брежнев проуправлял страной 17 лет! Как-то не хотелось бы за-
бронзоветь. Поэтому две ключевые мысли. Проект «Красноярск-2020»
является для меня приоритетным, я очень хотел бы его запустить и на-
чать реализовывать — это сто процентов, а завершать его должны моло-
дые. Зачем я вам бронзовый и поросший мхом в 2020 году? Я уже буду
в огороде редиску сажать».
Вне публичной политики Александр Хлопонин в бытность его гла-
вой Красноярского края демонстрировал «бизнес-стиль» в управле-
нии. Он не стремился взять на себя всю работу, однако жестко контро-
лировал все ее направления, выстраивал отношения с «командой»,
стремился к интенсификации деятельности. При внешней открытости
контролировал контакты с прессой и активно создавал собственный
имидж как в глазах населения региона и его элиты, так и на федераль-
ном уровне. Все это, несомненно, было обусловлено и его карьерным
путем, и амбициями, простиравшимися намного шире рамок даже та-
кого богатого и крупного региона, как Красноярский край.

Общие закономерности публичных выступлений

и политической роли губернатора в России
Несмотря на несходство личностных характеристик и биографиче-
ских данных упомянутых выше губернаторов, в их публичных высту-
плениях прослеживается ряд общих черт, по всей видимости, обуслов-
ленных спецификой их политической роли как регионального лидера
и одновременно составной части общефедеральной властной вертикали.
В рамках вертикали власти региональный лидер (по сути, хоть и не
по букве закона, назначаемый непосредственно президентом страны)
по своему статусу занимает одно из ключевых мест. Это вполне по-
нятно, если проследить общую логику переформатирования властной
системы с начала 2000-х годов в духе «единоначалия», усиления роли
Центра при одновременной необходимости жестко контролировать
«каркас» исполнительной власти, добиваться решения региональных
проблем, не допускать не только распада страны (эта угроза в постре-
форменные годы существенно снизилась по сравнению с началом
1990-х годов), но и всякого рода «отклонений от генеральной линии»,
провозглашенной из Москвы. Вместе с тем к личностям губернаторов,
239
к их лидерским качествам и поведению стал предъявляться ряд новых
требований, которым им — даже при наличии опыта работы в преж-
ние «вольные» времена — пришлось соответствовать. Для того чтобы
успешно выполнять свои функции и в регионе, и во взаимоотноше-
ниях с Москвой, современным российским губернаторам требуется
проявлять гибкость и изобретательность, демонстрируя не только на
деле, но и в публичных выступлениях свою способность быть одновре-
менно «хозяином» региона и надежным «винтиком» государственной
машины.
Эта «двойственность» достаточно характерным образом проявля-
ется в их публичных выступлениях, рассчитанных одновременно и на
федеральную, и на региональную аудиторию — как население, так
и элитные группы. Причем заметно, что схожие приемы и методы, как
правило, используют практически все губернаторы, сколь бы различ-
ны ни были их биографии, системы ценностей, политические взгляды,
психологические особенности и пр.
На вербальном уровне это проявляется в том, что любая речь губер-
натора, произносимая публично, несет несколько «месседжей», обра-
щенных одновременно к населению региона, его элите и федерально-
му Центру. В числе таких «месседжей», прослеживаемых абсолютно во
всех упомянутых в данном исследовании публичных выступлениях ре-
гиональных лидеров, можно выделить следующие: «я — хозяин у себя
в регионе», «я — политик федерального масштаба», «я — неординар-
ная личность», «я — генератор идей», «я — стратег и тактик», «я лоялен
центральной власти», «я лоялен не всей центральной власти, а лишь ее
лидерам», «у меня есть будущее».
Таким образом, губернаторы российских регионов вольно или
невольно выстраивают свои публичные выступления практически по
единой схеме, по-видимому, отображающей «алгоритм» их поведения
одновременно в роли регионального лидера и «подчиненного» в жест-
кой вертикали власти. Во многом именно умение успешно пройти все
необходимые на этом пути «промежуточные финиши» служит для них
гарантией создания положительного имиджа у разнородной аудитории
и как программы-максимум − успешного пребывания во власти. В слу-
чае же, когда какой-либо из необходимых компонентов не дотягивает
до общепринятого стандарта, губернатор рискует понизить свой авто-
ритет в регионе и в глазах Центра, что чревато потерей высокого поста.
Наличие такого достаточно внятного кодекса поведения и публич-
ных речей для всех лидеров вне зависимости от их личных качеств
и пристрастий может рассматриваться как один из факторов устойчи-
вости самой системы взаимоотношений Центра и регионов: в ней вы-
работаны четкие правила игры, она стабильно воспроизводится, хоро-
шо управляема, гарантирована от ненужных ей потрясений.
240
 В целом можно сделать вывод, что роли губернаторов в российском
политическом контексте отвечают своеобразию требований к ним, об-
условленных большими различиями в политическом и экономическом
состоянии регионов, их роли для страны в целом, степени значимости
для Центра. Личностные особенности региональных лидеров позволя-
ют им успешно играть эти роли, гибко приспосабливаясь порой к про-
тиворечивым условиям «выживания во власти», и заложить основы для
дальнейшего движения по карьерной лестнице (правда, далеко не всег-
да это движение вверх).
По-видимому, в дальнейшем роль губернатора в России будет пре-
терпевать изменения в русле перемен политического контекста и эко-
номической ситуации, однако, в целом она уже устоялась и имеет свой
незыблемый свод неписаных правил.

Примечания
1
Political Psychology: Contemporary Problems and Issues / Ed. by M. Hermann.
San Francisco, 1986; Херманн М. Основные части лидерства // Политология вче-
ра и сегодня. М., 1990.
2
Государственное управление: Словарь-справочник (по материалам
International Encyclopedia of Public Politic and Administration). СПб., 2000;
Политическая психология: Хрестоматия. / Сост. Е. Б. Шестопал. М., 2007;
Tucker R. C. Politics as a leadership. Columbia; L., 1981; Profiling political leaders /
Ed. by O. Feldman, L. Valenty. L., 2001; Political leadership for the new century / Ed.
by O. Feldman, L. Valenty. L., 2002.
3
Туровский Р. Ф. Политическая регионалистика. М., 2006; Он же. Центр
и регионы. Проблемы политических отношений. М., 2007.
4
В ходе исследования использовались тексты выступлений и прямых
эфиров губернаторов регионов, а также их биографические данные, опубли-
кованные на новостных порталах РИА «Новости», «Интерфакс», «Росбалт»,
ИТАР-ТАСС, «Российская газета», Лента.ру, а также на официальных порта-
лах соответствующих региональных администраций и личных страницах гу-
бернаторов (http://www.savchenko.ru, http://www.donland.ru, http://gubernator.
admtyumen.ru, http://shaimiev.tatar.ru, http://www.evenkya.ru, http://viperson.ru
и др.)
5
Уинтер Д. Дж., Херманн М. Дж., Уайнтрауб У., Уокер С. Дж. Дистантное
изучение личностей Буша и Горбачева: процедуры, портреты, политика // По-
литическая психология: Хрестоматия. М., 2002.

241
 И. И. Рогозарь-Колпакова

Исполнительное лидерство:
личностно-ситуативные особенности
членов правительства Путина*1

В данном исследовании делается попытка понять сущность россий-

ского исполнительного лидерства через изучение его основных
компонентов и анализ влияния личности министра на роль исполни-
тельно-распорядительного характера.

Подход к изучению исполнительного лидерства

Современные исследователи политического лидерства, и в первую
очередь Е. Б. Шестопал1, утверждают, что целостное понимание лич-
ности политика невозможно без изучения среды, в которой она реали-
зует политическое лидерство, так же как и функционирование полити-
ческих институтов — без исследования их личностной составляющей.
Иными словами, целостное понимание политического лидерства и,
в частности, при рассмотрении лидерства исполнительного целесо-
образен учет всех его основных компонентов2.

Компоненты политического лидерства

Для исследования данной темы наиболее адекватной теоретиче-
ской основой является «личностно-ситуативная теория»3, в рамках ко-
торой политическое лидерство рассматривается как система взаимоот-
ношений таких компонентов лидерства, как: 1) черты и мотивы лидера,
2) образ лидера и мотивы его последователей, 3) характеристики роли,
а также 4) «институциональный контекст», т.е. те официальные и пра-
вовые параметры, в которых работает лидер.

Компоненты исполнительного лидерства

Учитывая тот факт, что министры не избираются, а назначаются,
восприятие их общественностью не имеет прямого влияния на их «судь-
бу», поэтому изучение образа лидера и мотивов его последователей не
является для нашей работы столь необходимым. Иначе говоря, личност-
ные особенности министра (социально-психологические характеристи-

* Рогозарь-Колпакова И. И. Исполнительное лидерство: личностно-ситуативные

особенности членов правительства Путина // Перспективы развития политической
психологии: новые направления: Материалы Международной научной конференции
22–23 октября 2010 г. / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: МГУ, 2012. С. 114‒128.

242
ки) мы рассматривали во взаимосвязи со структурно-функциональными
и конституционно-правовыми особенностями исполнительной власти
на фоне современного общественно-политического контекста. Разуме-
ется, личность политика не может существовать и действовать изолиро-
ванно от окружающей ее среды, но при этом мы делаем акцент на изуче-
нии личности политика как главной движущей силы этого процесса.

Исполнительное лидерство в разных типологиях

Сложная политико-психологическая природа исполнительного
лидерства обусловливает возможность классификации этого фено-
мена с точки зрения различных типологий лидерства (Е. С. Богар-
дус, Ф. С. Барлет, Дж. В. Гетцель, Е. Г. Губа, В. Белл, Р. Дж. Хилл,
С. В. Миллз, М. Вебер)4. Так, данный тип лидерства является «ин-
ституциональным» (вследствие престижа занимаемой позиции); «за-
конодательным» (вследствие определения нормативных измерений
деятельности в общественно-политических системах), «влиятельным
и формальным» (за счет реального влияния на официальном посту),
«бюрократическим»5 (по праву легальной легитимности — власть поста,
«кресла»), общенациональным6 (относительно общенационального мас-
штаба деятельности), а также исполнительно-распорядительным7 ввиду
исполнительно-распорядительного характера деятельности.
Д. М. Бернс называет данный вид лидерства «исполнительным ли-
дерством» и выделяет его в самостоятельный тип, так как оно не имеет
надежной политической поддержки, а зависит в основном от личности
лидера и бюрократических ресурсов. Если партийные лидеры могут
мобилизовать широкую политическую поддержку и активизировать
политические настроения в пользу партии, то правительственные ли-
деры могут опираться на правительство, министерства и другие органы
исполнительной власти, а в арсенале инструментов исполнительных
лидеров — обращение к общественному мнению при невозможности
его формирования и активизации. У исполнительного лидерства своя
миссия: оно является чрезвычайно необходимым в кризисных ситуа-
циях, так как наиболее эффективно при достижении краткосрочных
и конкретных целей, и в первую очередь за счет личностной ответ-
ственности исполнительных акторов.
Согласно утверждениям Ф. Гринстайна, вес личностного фактора
возрастает в периоды трансформаций и уникальных ситуаций, при по-
явлении абсолютно новых политических обстоятельств, возрастании
сложности и противоречивости ситуации8.
Факторы, повышающие уровень влияния министров:
трансформация российских общественно-политических про-
цессов;

243
 лидирующее положение и социальная направленность прави-
тельства;
влиятельность премьер-министра;
политическая направленность министерств;
двойственность роли министра.

«Современный мир переживает фундаментальные и динамические

изменения» — отмечается в Концепции внешней политики Российской
Федерации9. При этом происходит трансформация российских общест-
венно-политических процессов и принципиальное обновление понима-
ния роли государственного управлении, в том числе и роли министра.
Так, например, за период 1992‒2004 гг. система и структура исполни-
тельной власти изменялась с периодичностью один раз в 2–4 года10.
На протяжении всей русской истории начиная с 1802 г., когда Алек-
сандром I были учреждены министерства11, исполнительная власть со-
ставляла почти все бытие государства12. Основная роль в обеспечении
исполнения законов и проведения в жизнь единой политики государ-
ства в различных сферах общественной жизни отведена правительству.
Характеризуя признаки исполнительной власти, проф. И. Ш. Килясха-
нов фактически поставил знак равенства между исполнительной влас-
тью и Правительством Российской Федерации13. Мы говорим «пра-
вительство» — подразумеваем исполнительную власть и, наоборот,
говорим «исполнительная власть» — подразумеваем правительство.
Тем более в период международного кризиса, когда общественность
надеется не только на чудо, но и на правительство, основной идеоло-
гией которого является социальная направленность. Повышению роли
правительственных структур способствует также рост сферы государ-
ственного регулирования, наблюдаемый сегодня практически во всех
индустриально развитых странах.
Как известно, Конституция 1993 г. значительно уменьшила вес
правительства. Однако ситуация в корне изменилась с назначением
на пост главы правительства В. Путина, пользующегося большой по-
пулярностью у населения и обладающего весомой политической влас-
тью14. По словам Пола Сандерса, директора программы российско-аме-
риканских взаимоотношений Центра Р. Никсона (США), «нынешнее
правительство — это не техническое правительство прошлого десяти-
летия, а самостоятельный центр силы — политическая конструкция»15.
На основании анализа автор сделал заключение, что правительство
В. Путина являет собой «премьерскую» модель правительства, что ха-
рактеризуется доминирующим влиянием премьер-министра в реше-
нии ключевых вопросов и в процессе операционной деятельности. На
первый взгляд может показаться, что это делает министров простыми
«агентами» премьера и налагает серьезные ограничения на личностное
влияние министров, но в действительности это обстоятельство даже
добавило министрам больше «политического веса» и власти в их под-
244
ведомственной области, что способствует более эффективной реализа-
ции принимаемых решений.
Политического веса министрам также добавили и реформы. В соот-
ветствии с Указом Президента РФ от 9 марта 2004 г. № 314 федеральное
министерство является федеральным органом исполнительной власти,
осуществляющим функции по выработке государственной политики
и нормативно-правовому регулированию во вверенной им сфере дея-
тельности. В результате мы впервые имеем министерство как реальный
орган осуществления политики, имеющий для этого и полномочия,
и реальные ресурсы16.

Роль министра
Рамки, внутри которых действуют министры, — это сложное пе-
реплетение взаимоотношений, где сочетаются внутренняя и внешняя
плоскости действий, политическая и административная. Влияние ми-
нистра происходит на двух уровнях. Каждый министр влияет на пре-
образования, которые происходят в его собственном министерстве,
и в то же время на правах решающего голоса участвует в разработке
постановлений и решений правительства — высшего органа исполни-
тельной власти17 (ст. 26 Закона о правительстве). Такая двойственная
политико-административная природа лидерства18, с одной стороны,
усложняет «жизнь» министра, а с другой — предоставляет больше воз-
можностей для личностных маневров.
На основании вышесказанного заключаем следующее: министры
исполняют двойную политико-административную роль, подразделяе-
мую на «подроли», которые они играют в правительстве (правительст-
венная роль), министерстве (министерственная роль), парламенте (пар-
ламентская роль) и на публике (общественная роль). Эти грани одной
роли подразумевают соответствующее поведение, отличительное от
поведения президента, премьера и даже от других членов правитель-
ства, вице-премьеров, например. Таким образом, министры, исполняя
«роль министра», осуществляют или реализуют на практике политико-
административное поведение, которое включает в себя поведение в пра-
вительстве, в министерстве, в парламенте и на публике.
То, как министры исполняют такие разные роли, во многом зави-
сит от их личностных особенностей и требует различных социально-
психологических качеств19.

Подход к исследованию личности министра

Личность министра является своего рода связующим звеном меж-
ду структурно-правовыми составляющими института исполнительной
власти и функциональными особенностями роли министра, что и прев-
245
ращает систему исполнительной власти в динамический процесс. Она,
можно сказать, является основным инструментом в реализации идей,
замыслов и планов исполнительной власти20. В связи с этим представ-
ляется актуальным изучение личности министра: от того, как министр
воспринимает мир и политику, как оценивает себя и какие образцы
поведения избирает, зависит успех его деятельности, а значит, и успех
социально-политических преобразований.
Личность — это своего рода сложившаяся структура — синтез пси-
хологических, биологических и социально значимых черт21. Их взаимо-
действие проявляется как многосторонний и динамический процесс,
обеспечивающий направление развития личности политика, который
существенно обусловливает образ мыслей, побуждений, весь социаль-
но-психологический облик личности22. Взаимодействие всех этих лич-
ностных черт и выдает то, что мы называем «личностью» или «личност-
ными особенностями» политика.
При составлении модели исследования были учтены основные
принципы исследования личности политика, заложенные Дж. Н. Кнут-
сон. Были выделены атрибуты личности, которые поддаются научным
методам исследования и могут быть количественно или объективно
оценены. Е. Б. Шестопал23 выделяет те компоненты и элементы лично-
сти, которые в большей мере ответственны за политическое поведение.

Модель исследования
Для изучения личностного компонента исполнительного лидерства
были выбраны следующие элементы личности: политические ценности
и убеждения, Я-концепция, мотивы, лидерский стиль и стиль межлич-
ностных отношений. Система политических убеждений исследовались
методом операционального кодирования24 при помощи количественного
контент-анализа, система ценностей — по методике ценностно-миро-
возренческих дилемм25 (качественный контент-анализ), мотивы — мето-
дом мотивационного количественного контент-анализа26. Для изучения
Я-концепции использовалась типология Р. Зиллера27 (качественный
контент-анализ и биография), лидерского стиля — типология Г. Лас-
суэлла28 (наблюдение (невключенное) и биография (политическая)),
стиля межличностных отношений — типология Л. Этериджа29 (био-
графия, наблюдение).
Для интерпретации полученных данных, а также для дескриптив-
ного анализа влияния результаты исследования были объединены
в дифференцированную и организованную целостность, которая пред-
ставляет собой политико-психологический портрет30. Именно такой
портрет требует включения в него наряду с личностными и характери-
стик, описывающих своеобразие ситуации, в которой находится чело-
век, его роли и связи31.
246
 Политико-психологический профиль
кабинета министров
Качественные методы исследования позволили изучить личност-
ные особенности всех министров и сконструировать своего рода «сред-
нестатистический» профиль министра.
Итак, в соответствии с типологией Г. Лассуэлла современный ми-
нистр — это «администратор», которого отличают четкий системный
подход, повышенная сосредоточенность на исполнении профессио-
нальных обязанностей, решительность, активность и эмоциональная
устойчивость. Эти качества отвечают общим требованиям роли совре-
менного министра, которая прежде всего требует навыков организато-
ра, управленца, администратора.
Преобладание мотива достижения в структуре личности министра
также свидетельствует о развитости его деловых и предприниматель-
ских качеств и проявляется в установке высоких стандартов работы,
в стремлении к достижению уникальных и беспрецедентных результа-
тов. Несмотря на достаточно сдержанный стиль, такие политики спо-
собны на революционные действия ради преодоления политического
«болота» и достижения цели. Изучение такого типа лидеров привело
к предположению, что авторитарный стиль руководства является сво-
его рода «тенью» мотива достижения в политике32. Однако, учитывая
тот факт, что основной обязанностью министров является исполнение
государственных задач, наличие повышенного уровня мотива достиже-
ния можно считать необходимым требованием к личности министра.
Преобладание мотива достижения над мотивом власти позволяет так-
же причислить политического лидера к хорошо известному типу «по-
литика-предпринимателя».
Вторым, наиболее выраженным мотивом, является мотив аффили-
ации, который проявляется в стремлении к созданию благоприятных
межличностных отношений, что, собственно, требует публичность
и характер ближайшего окружения в правительстве. Политики, мо-
тивированные аффилиацией, легко поддаются влиянию тех, кого они
знают и кому доверяют. Но в условиях конфликта или стресса этот же
мотив может привести к защитной, оборонительной реакции в отно-
шении других, представляющих хоть какую-либо угрозу, а также к не-
устойчивому и неэффективному поведению, так как попытки избегать
конфликтов существенно замедляют принятие и исполнение решений,
и, следовательно, такой лидер часто опаздывает за развитием событий.
Но если это уравновешено мотивом достижения или высокой экстра-
версией (что выражается в портрете министров), то такие политики
ориентированы скорее на рациональное сотрудничество, поиск ком-
промиссов и максимизацию общих результатов.
247
 Стиль межличностных отношений большинства министров — экс-
траверт с невысоким уровнем доминирования. Отсутствие выраженного
стремления к власти в политических отношениях и барьера в общении
помогает преодолевать конфликты, легко устанавливать новые связи
и отношения. Этот стиль позволяет министрам проводить на деле по-
следовательную политику любого рода благодаря стратегии сотрудни-
чества.
Я-концепция характеризует министров как «прагматиков» (вы-
сокая сложность Я-концепции и невысокая самооценка), которые
прислушиваются к мнениям других людей и модифицируют свое по-
литическое поведение на основе обратной связи. Их также отличает
повышенная чувствительность к социальным стимулам. Такие качест-
ва соответствуют требованиям роли министра в условиях социальной
обусловленности.
Вышеперечисленные образцы поведения являются также след-
ствием устоявшейся системы ценностей, сложившейся, в том числе
и в период политической социализации министров, а именно патер-
нализм, равенство, инновационность, почвенничество, сотрудничество,
толерантность, конформизм, демократия.
В общем и целом вышеизложенный профиль характеризует ми-
нистров как акторов, способных изменять свое политическое поведе-
ние в зависимости от обстоятельств, готовых идти на уступки и искать
взаимную выгоду в отношениях с партнерами ради последовательной
и стабильной политики. Такой достаточно высокий уровень соответ-
ствия личностных и ролевых характеристик объясняет популярность
большинства министров и в целом правительства33.

Некоторые примеры личностного влияния

Результаты количественно-качественного исследования пяти ми-

нистров показывают, что министрам С. Лаврову и А. Фурсенко в пер-
вую очередь «по нраву» политическая направленность роли, а затем
административная, тогда как министрам Э. Набиулиной, С. Шойгу
и А. Кудрину — наоборот (табл. 1).
На первый взгляд может показаться странным тот факт, что порт-
реты С. Лаврова и А. Фурсенко имеют достаточно схожие особенно-
сти, тогда как С. Лавров является одним из самых популярных ми-
нистров (56%), а А. Фурсенко, наоборот, — самым непопулярным
(‒37%)34. Для ответа на этот вопрос сравним личностные портреты
обоих министров.

248
 Таблица 1
Я-концепция, мотивы, поведенческий стиль, стиль межличностных отношений
Министр Я-кон- Мотивы Поведен- Межличностные
цепция ческий отношения
влас- дости- аффи-
стиль
ти жения лиации
С. Лавров «Аполитич- 8,92 10,15 7,53 Админи- Экстраверт с вы-
ный» стратор соким уровнем
доминирования
Э. Набиулина «Прагматик» 3,72 9,35 5,36 Теоретик- Интроверт с низ-
эксперт ким уровнем до-
минирования
А. Фурсенко «Аполитич- 6,13 9,16 3,39 Теоретик- Экстраверт с вы-
ный» идеолог соким уровнем
доминирования
С. Шойгу «Прагматик» 4,14 10,98 9,65 Админи- Экстраверт с низ-
стратор ким уровнем до-
минирования
А. Кудрин «Прагматик- 3,29 8,45 3,37 Теоретик- Экстраверт с низ-
идеолог» эксперт ким уровнем до-
минирования

Сравнительный анализ портретов министра иностранных дел

С. Лаврова и министра образования и науки А. Фурсенко
Для начала отметим, что роль министра иностранных дел в силу
своей политической направленности в первую очередь требует полити-
ко-дипломатических навыков и способностей и означает, что личност-
ные особенности министра С. Лаврова соответствуют требованиям
роли министра в данной сфере деятельности, тогда как чрезмерная по-
литическая направленность министра образования А. Фурсенко скорее
мешает ему.
Таблица 2
Операциональный код министров
Министр Р-1 Р-2 Р-4 I-1 I-2 I-4a I-5a I-5b I-5c I-5d I-5e I-5f
С. Лавров 0 0,03 0,44 0,46 0,28 0,54 0,13 0,24 0,32 0,16 0,8 0,03
Э. Набиулина 0,08 0,03 0,74 0,68 0,42 0,32 0,14 0,38 0,32 0,11 0,05 0
А. Фурсенко 0,27 0,26 0,63 0,68 0,55 0,32 0,30 0,41 0,14 0,11 0 05 0
С. Шойгу 0,25 0,09 0,53 0,78 0,58 0,22 0,38 0,21 0,24 0,05 0,03 0,03
А. Кудрин 0,32 0,25 0,76 0,72 0,47 0,28 0,22 0,22 0,43 0,11 0,03 0

Примечание: P-1 — природа политической реальности; P-2 — реализация политических

ценностей; P-4 — контроль исторического развития; I-1 — стратегия; I-2 — тактическая
направленность; I-4а — гибкость в выборе конфликтов; I-5 — средства реализации инте-
ресов: I-5a (награда +3); I-5b (обещание +2); I-5c (призыв/оказание поддержки +1); I-5d
(сопротивление/оппонирование ‒1); I-5е (угроза ‒2); I-5f (наказание ‒3).

249
 Итак, министров С. Лаврова и А. Фурсенко объединяют позитивное
отношение к политической реальности и оптимизм по отношению к реа-
лизации политических ценностей, хотя у А. Фурсенко (P-1 — 0,27; P-2 —
0,26) эти индикаторы выше, чем у С. Лаврова (P-1 — 0; Р-2 — 0,03)
(табл. 2). Это в какой-то степени является объяснением того, что, буду-
чи самым непопулярным министром в течение достаточно долгого вре-
мени, А. Фурсенко не сдается и продолжает проводить свою политику.
Действительно, многие уже просто не выдержали бы такого шквала
критики и подали бы в отставку, но только не политик с такими ха-
рактеристиками. Высокий показатель внутреннего локус-контроля, т.е.
высокая уверенность в собственном контроле над историческими со-
бытиями (Р-4 — 0,63), а также самый высокий уровень оптимизма (среди
пяти исследуемых министров) по отношению к реализации политических
ценностей (Р-2 — 0,26), позволяют А. Фурсенко наслаждаться самим
политическим процессом и добиваться желаемых целей. Здесь отли-
чительными особенностями министров являются скорее сами полити-
ческие ценности. Так, например, ориентация А. Фурсенко на личные
достижения и на приоритет собственных интересов, а также убежден-
ность в том, что частная инициатива эффективнее и предпочтитель-
нее, нежели организация на основе административного подчинения,
является противоположным вектором оси «автономия/патернализм»
по отношению к С. Лаврову, которому больше «по душе» ценностные
ориентации «патернализма». А именно представление о том, что ответ-
ственность за благо «простых» граждан несет власть/элита/начальство;
представление о «правильности» организации общей деятельности на
основе административного подчинения, а также приоритет интере-
сов «всех» /коллектива/ «большинства». В стране, где большая часть
населения является наследником социалистического государственно-
го устройства, ценности, разделяемые С. Лавровым, более понятны
и близки, нежели западнические, инновационные ценности, разделя-
емые А. Фурсенко, что, собственно, и является одной из причин его
непопулярности.
Я-концепция обоих политиков позволяет определить их тип как
«аполитичный политик», у которого высокая сложность Я-концепции
и высокая самооценка. Это в прямом смысле — «нонкомформисты», ко-
торые в процессе исполнения своих обязанностей в первую очередь
руководствуются своими собственными представлениями. Так, напри-
мер, С. Лавров, работая в ООН, был самостоятелен и проявлял иници-
ативу, поступая вопреки обычному порядку, по которому дипломаты
получают инструкции из своих столиц. Особенно успешным для него
был 2003 г., когда ООН одобрила рекордное количество российских
инициатив35. Другой пример: «Глава российского постоянного предста-
вительства при ООН отказался выполнять распоряжение Генерального
250
секретаря ООН Кофи Аннана, который ввел запрет на курение в штаб-
квартире ООН, и продолжал демонстративно курить»36. После тако-
го демарша кампания по борьбе с курением выдохлась. А. Фурсенко,
в свою очередь, несмотря на то что реформа образования встретила
значительное сопротивление со стороны науки и общественности, це-
ленаправленно продолжал свою политику, реагируя такими репликами
в ответ на запущенные в него яйца: «Я буду продолжать диалог до тех
пор, пока будет хоть один желающий»37. Это еще раз подтверждает тот
факт, что чем выше уровень самооценки политика, тем меньше его по-
ведение и результаты деятельности зависят от требований роли и ожи-
даний окружающих.
Мотивационный профиль показывает близость мотивов власти
(С. Лавров — 8,9; А. Фурсенко — 6,1) — достаточно высокий уровень,
что также позволяет этим министрам получать удовольствие от поли-
тического процесса, где они реализуют свои устремления к влиянию,
доминированию и получению повышенного публичного внимания.
Это подтверждается также стилем межличностных отношений: «экс-
траверт с высоким уровнем доминирования», что проявляется в стрем-
лении перестроить систему международных и внутриполитических
отношений. В речи политика это звучит примерно так: «Мы будем
продвигать в мире свои образовательные стандарты и подходы, обучать
планету российскому языку в бизнесе, промышленности и других жиз-
ненно важных сферах», «а также выдавать научные результаты миро-
вого уровня». Или: «Глава российского МИДа раскритиковал ОБСЕ за
«двойные стандарты» при оценке выборов в различных странах и прев-
ращение мониторинга по линии ОБСЕ в политический инструмент»38.
Он заявил, что организация нуждается во всеобъемлющей реформе,
и предложил скорректировать деятельность ОБСЕ и разработать еди-
ные стандарты оценки выборов39.
Мотив достижения (10,2 и 9,2) также является близким по уровню
и проявляется в постоянном целеустремленном желании достичь своей
цели любой ценой. Тогда как мотив аффилиации (7,5; 3,7), позволяет
понять, почему у этих политиков такие разные рейтинги. У С. Лаврова
этот мотив является достаточно высоким и в совокупности с высоким
мотивом достижения и экстраверсией позволяет строить успешные
межличностные общественно-политические отношения. А для А. Фур-
сенко это является камнем преткновения, так как публичная жизнь
требует аффилиативных проявлений (эмпатии, сочувствия…), которые
у него занижены. Это также препятствует адекватной реакции на мне-
ние окружающих.
Последнее различие в портретах двух полярных по рейтингу ми-
нистров является наиболее значительным — это поведенческий стиль.
«Администратор» — стиль С. Лаврова — отвечает требованиям одной
251
из первостепенных обязанностей министра — организатора, управ-
ленца и администратора. А А. Фурсенко характеризуется как «теоре-
тик-идеолог», которого привлекают глобальные цели общественного
развития и грандиозные инновационные идеи, что устремляет его
взгляд в будущее — на перспективу и сопровождается как энтузиаз-
мом, так и напряжением, так как входит в противоречие с аффектив-
ным механизмом мотива достижения, который вызывает у министра
стремление к скорейшему достижению поставленных целей и виде-
нию результата. Однако именно эти особенности помогли ему быстро
составить свое собственное представление о деятельности системы
образования и механизмах ее модернизации. Очевидно, что пробле-
ма глобальных перемен и нововведений занимает центральное место
в системе взглядов и убеждений этого политика и позволяет причи-
слить его к политикам-новаторам40. Его амбициозность — не админи-
стративного характера. Область инноваций и предпринимательства
больше подходит для удовлетворения его социально-психологических
потребностей и амбиций. Все это в определенной степени объясняет
череду конфликтов, которыми характеризуется пребывание А. Фур-
сенко на должности министра.
Изучение портрета министра иностранных дел С. Лаврова показало
достаточно высокий уровень конгруэнтности его личности, что прояв-
ляется в гармоничном взаимодействии с ролью министра иностранных
дел России. Это также подтверждается экспертами41 и стабильным ка-
рьерным ростом в этой области в течение более чем 35 лет. «Не падать
и идти упрямо к цели» — слова из гимна МГИМО, который министр
написал в 1998 г.
Очевидно, что личностные особенности министров имеют непос-
редственное отношение к тому, что происходит в их профессиональ-
ной деятельности.

Заключение
Современное исполнительное лидерство в силу своего лидирующе-
го положения, социальной направленности, уникальной общественно-
политической ситуации и достаточно высокого уровня соответствия
личностных особенностей требованиям роли и времени демонстрирует
новую модель в своем развитии. Все это способствует повышению роли
личности министра и уровню ее влияния. Анализ показал, что в про-
цессе исполнения роли министра разные министры влияют на роль по-
разному в силу своих индивидуальных, социально-психологических
характеристик42, и, несмотря на то что личностное влияние министров
ограничено рамками институциональных и ситуационных факторов,
налицо его возрастающее доминирующее положение.
252
 Такое целостное и многогранное политико-психологическое изу-
чение политического лидерства позволяет в определенной степени
объяснить, почему порой желания политиков расходятся с их дости-
жениями. Как известно, между стремлением и исполнением находятся
личностные и ролевые особенности. И оттого насколько они соответ-
ствуют взаимным требованиям и ожиданиям, а также социально-поли-
тическим обстоятельствам, и зависит конечный результат деятельно-
сти, в данном случае деятельности исполнительно-распорядительного
характера.

Примечания
1
Е. Б. Шестопал — основатель московской политико-психологической
школы (2000 г.), доктор философских наук, профессор, заведующая кафедрой
социологии и психологии политики факультета политологии МГУ имени
М. В. Ломоносова.
2
Hermann M. C. Ingredients of leadership // Political psychology. Contemporary
Problems and Issues. San Francisco; L., 1986. P. 168‒185.
3
Gerth H., Mills C. W. A sociological note on leadership // Problems in Social Psy-
chology. Urbana, 1952.
4
См.: Ольшанский Д. Основы политической психологии. [Электронный ре-
сурс]. — Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Olsch/
5
Вебер М. Харизматическое господство // Психология и психоанализ влас-
ти / Д. Я. Райгородский (сост.): Хрестоматия: В 2 т. Т. 2. Самара, 1999.
6
См.: Соловьев А. И. Политология: политическая теория, политические тех-
нологии: Учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2008. С. 125.
7
Лапина М. А. Современная реформа системы государственного управления:
административно-правовой аспект. М., 2007. С. 69.
8
Greenstein F. The benevolent leader: Children’s image of political аauthority //
ASRP. 1969. Vol. 53. Р. 35.
9
Концепция внешней политики Российской Федерации. Пр-1440.
С. 3. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.kremlin.ru/text/
docs/2008/07/204108.shtml
10
См.: Лапина М. А. Указ. соч. С. 7, 242.
11
Рогов В. А. История государства и права России. М., 1995. С. 71.
12
Сборник Русского исторического общества. СПб., 1868. Т. 3. С. 49.
13
Федеральный конституционный закон от 17 декабря 1997 г. № 2-ФКЗ (ред.
от 1 июня 2005 г.) «О Правительстве Российской Федерации» // СЗ РФ. 1997.
№ 51. Ст. 5712.
14
Исследования, проведенные ВЦИОМ, показывают: уровень доверия
Председателю Правительства — 74%. [Электронный ресурс]. — Режим доступа:
http://wciom.ru/issledovanijapolitika/politicheskie-is...; http://wciom.ru/arkhiv/
tematicheskii-arkhiv/item/sin... В. Федоров.
15
Правительство Путина как политическая сила // Русский журн. 2009.
Вып. 24(38). C. 14‒15.
16
См.: Гусева Т. А. Новая система и структура органов исполнительной влас-
ти: Справочник — учеб. пособие. М., 2005. С. 4.

253
 17
Правительство Российской Федерации / Под ред. Т. Я. Хабриевой.
М., 2005. С. 153‒155.
18
Seurin J.-L. Les cabinets ministeriels / Revue du droit public. 1956 Vol. LXXII.
P. 1207; Andeweg. R. B. Ministers as double agents?: The delegation process between cab-
inet and ministers // European Journal of Political Research. 2000. No 37. P. 377‒395.
19
Так, работа Н. Ная и С. Вербы показала, что разные формы политических
ролей привлекают исполнителей с различным психологическим складом и ори-
ентацией (Nie N., Verba S. Political participation // Handbook of Political Science /
Ed. by F. Greenstein, N. W. Polsby. Boston, 1975. Vol. 4. P. 17‒22).
20
См.: Ракитянский Н. М. Психологическое портретирование в политологи-
ческой практике: Учеб. пособие. М., 2008. С. 28.
21
См.: Шестопал Е. Б. Политическая психология. 2-е изд. М., 2007.
С. 215‒222; Пирогов А. И. Политическая психология: Учеб. пособие. М., 2005.
С. 94; Собчик Л. Н. Введение в психологию индивидуальности. М., 1997.
22
См.: Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М., 1960.
23
См.: Шестопал Е. Политическая психология. 3-е изд. М., 2010. С. 309‒312;
Абашкина Е., Егорова-Гатман Е., Косолапова Ю. и др. Политиками не рождают-
ся: как стать и оставаться эффективным политическим лидером. М., 1993. С. 25;
Собчик Л. Н. Указ. соч.; Millon T., Davis R. D., Millon C. Clinical Multiaxial Inven-
tory–III. Minnetonka, 1996; Millon T. Evolution: A generative source for conceptual-
izing the attributes of personality. 2003.
24
Leites N. Operational code of Politburo. N.Y., 1951; George A. L. The Operational
Code: а Neglected Approach to the Study of Politics and Decision Making // Intern.
Studies Quart. 1969. Vol. 13. Р. 190‒222; Walker S. G., Schafer M., Young M. D. Opera-
tional Codes and Role Identities: Measuring and Modeling Jimmy Carter’s Operational
Code // Intern. Studies Quarterly. 1998. Vol. 42. Р. 173‒188; Post J. M. The psychologi-
cal assessment of political leaders: with profiles of Saddam Hussein and Bill Clinton / Ed.
by J. M. Post. Michigan, 2003. P. 230; Шафер М., Крихлоу С. Операциональный код
Билла Клинтона // Политическая психология: Хрестоматия / Сост. Е. Б. Шес-
топал. М., 2007. С. 343‒358; Пушкарева Г. В. Политическое поведение: теория,
методология и практические возможности когнитивного подхода: Дисс. … докт.
полит. наук. М., 2004; Гизатов Э. К. Когнитивные характеристики личности по-
литического лидера в условиях кризисов: Дисс. … канд. полит. наук. М., 2008.
25
См.: Малинова О. Ю. Методологические проблемы изучения идеологиче-
ских представлений элитных групп // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12. Политические
науки. 2008. № 6. С. 92‒93; Селезнева А. В. Основные подходы к анализу полити-
ческих ценностей в современной России // Вестн. Перм. ун-та. Сер. Политоло-
гия. 2007. Вып. 1. С. 128‒134.
26
Donley R., Winter D. Measuring of motives of public officials at a distance: An ex-
ploratory study of American Presidents // Behav. Sci. 1970. Vol. 15; Winter D. G. Power,
affiliation and war: three tests for motivational model // Journal of Personality and Social
Psychology. 1993. Nо. 3. Р. 53; Idem. Manual for scoring motive imagery in running text
(Version 4.2.). Michigan, 1994. P. 4‒23; Idem. Motivation and political leadership //
Political leadership for the new century: Personality and behavior among American lead-
ers / Ed. by L. O. Valenty, O. Feldman. N.Y., 2002. P. 27‒ 47; Idem. Things I’ve Learned
About Personality From Studying Political Leaders at a Distance // Journal of Person-
ality. 2005. June. Vol. 73, Nо. 3; Уинтер Д. Дж., Херманн М. Дж., Уайнтрауб У.,

254
Уокер С. Дж. Дистантное изучение личностей Дж. Буша и М. Горбачева: проце-
дуры, портреты, политика // Политическая психология: Хрестоматия. М., 2002.
С. 54‒92.
27
Ziller R., Stone W., Jackson R., Terbovic N. Self-other orientations and politi-
cal behavior // A psychological examination of political leaders / Ed. by M. Hermann,
T. Milburn. N.Y., 1977. Р. 176‒204.
28
Lasswell H. Psychopathology and politics. Chikago, 1930. P. 34‒38.
http://5ballow.qip.ru/referats/preview/92741/3 C. 2; Зорин В. А. Роль личностного
фактора в становлении президентства в России, Украине и Белоруссии: полити-
ко-психологический анализ личностей В. В. Путина, Л. Д. Кучмы и А. Г. Лука-
шенко: Дисс. … канд. полит. наук. М., 2004.
29
Etheredge L. A world of men: The private source of American foreign policy,
1898‒1968: A test of interpersonal generalization theory // Amer. Pollt. Sci. Rew. 1978.
Vol. 72. P. 434‒451.
30
Ракитянский Н. М. Портретология власти: теория и методология психо-
логического портретирования личности политика. М., 2004. С. 21; Он же. Пси-
хологическое портретирование…; Политическая психология: Хрестоматия.
С. 435‒444.
31
См.: Мерлин В. С. Очерки психологии личности. Пермь, 1959.
32
Winter D. G. Motivation and political leadership. 2002. P. 27‒47.
33
Исследования, проведенные ВЦИОМ, показывают, что населению нра-
виться большинство министров; уровень доверия Председателю Прави-
тельства РФ — 74%, правительству — 53% (Думе — 28%). http://wciom.ru/
issledovanijapolitika/politicheskie-is...; http://wciom.ru/arkhiv/tematicheskii-arkhiv/
item/sin...
34
http://wciom.ru/issledovanijapolitika/politicheskie-is
35
См.: Андреев А., Васильев Ю., Докучаев Д. и др. Бал дебютантов // Москов-
ские новости. 2004. 12 марта.
36
Кикило В. Новый глава МИДа России. Опытный, сведущий и остроум-
ный // Эхо планеты. 2004. 19 марта.
37
http://www.rg.ru/2006/07/14/fursenko-g8.html
38
Макарычев М., Кузьмин В. Софийский перевал // Российская газета. 2004.
7 дек.
39
ОБСЕ нуждается во всеобъемлющей реформе // ИТАР-ТАСС. 2004. 7 дек.
40
Блондель Ж. Политическое лидерство: Путь к всеобъемлющему анализу.
М., 1992. С. 58‒59.
41
Б. И. Поклад — Чрезвычайный и Полномочный Посланник 1-го класса,
докт. ист. наук, участник советско-американских переговоров по урегулирова-
нию Карибского кризиса (в 1962–1963 гг.), автор книги «Во власти дипломатии:
Мемуары» (М., 2008); А. В. Петренко — специалист первой категории МИДа,
Отдел послов по особым поручениям, опыт работы около 40 лет, знакома с Лав-
ровым с 1975 г.
42
Ferguson M. R. Governors in the legislative arena: the importance of personality in
shaping success // Political psychology. 2002. Vol. 23. Nо. 4. P. 788.

255
 И. Э. Стрелец

Влияние мотивационного профиля

президента на исполнение политической
роли: сравнительный анализ Б. Н. Ельцина,
В. В. Путина, Д. А. Медведева

П резидентство трансформируется в зависимости от личностных

особенностей политика, который занимает эту должность. Каж-
дый новый лидер страны модифицирует характеристики своей роли,
приспосабливая их к своей индивидуальности1, вносит новые черты
в механизмы функционирования власти, в характер взаимодействия
с другими политическими лидерами и институтами.
Поэтому в современных политико-психологических исследовани-
ях столь пристальное внимание уделяется тому, как тот или иной пре-
зидент видит мир и политику, какими мотивами руководствуется, как
оценивает себя и свою роль, какую модель самопрезентации избирает,
каким человеческим капиталом обладает2.
В отличие от других институтов, которые ограничивают личность
политика, подвергают регулированию и бюрократизации, президентст-
во не совместимо с ригидностью и бесцветностью3. Ключевой характе-
ристикой российского президентства является высокая степень персо-
нализации. Оно подвержено тотальному влиянию характерологических
особенностей тех, кто возглавляет государство в тот или иной период4.
В странах с классической президентской системой, таких как США,
проявление этих особенностей ограничено устоявшимися институцио-
нальными механизмами. В прямой компетенции хозяина Белого дома
находятся межгосударственные отношения и вопросы применения во-
енной силы. Глава Российского государства призван решать широкий
спектр вопросов как внутренней, так и внешней политики. От него во
многом зависит судьба страны в целом и каждого гражданина в отдель-
ности. В этом состоит специфика его роли.
Постановка проблемы. Влияние личности президента детермини-
ровано степенью принятия его инициатив общественностью и бли-
жайшим окружением, силой авторитета, харизматичностью его вну-
треннего «Я». Важнейшим компонентом личности лидера является
мотивация. Ее роль приобретает существенное значение, когда возни-
кают беспрецедентные политические обстоятельства, кризисные ситу-
ации, разногласия властных элит при выборе оптимального решения
из нескольких возможных5.
256
 Именно такие события выпали на долю Бориса Ельцина, Влади-
мира Путина и Дмитрия Медведева — представителей трех поколе-
ний политических лидеров России. В период их президентства шли
преобразования государства, экономические и социальные реформы,
велись локальные военные действия, укреплялись границы, отстраи-
валось взаимодействие с сопредельными государствами, зарубежными
партнерами.
Данное исследование проводится в рамках проекта «Человеческий
капитал федеральной и региональных политических элит современной
России»6, который ведет кафедра социологии и психологии политики
факультета политологии МГУ имени М. В. Ломоносова. Несомненный
интерес представляет изучение того, каким образом мотивационный
профиль лидера страны влияет на исполнение им роли президента7.

Характеристика исследования
Теоретико-методологические основы исследования
Объектом изучения является мотивационный компонент личности
трех президентов России — Б. Н. Ельцина, В. В. Путина, Д. А. Мед-
ведева. Предметом исследования выступает влияние мотивации главы
государства на исполнение им роли Президента РФ.
Цель исследования состоит в том, чтобы в ходе рассмотрения case
studies Б. Н. Ельцина, В. В. Путина, Д. А. Медведева выявить взаимосвязь
между их мотивационными профилями и исполнением ими роли главы
Российского государства, сопоставить их мотивационные профили.
Исполнение роли президента является целенаправленным и моти-
вированным. Политические психологи из США Дэвид Винтер, Марга-
рет Херманн и их коллеги в результате многочисленных исследований
доказали, что мотивационные профили лидеров стран коррелируют
с теми моделями поведения, которые они демонстрируют8. С деятель-
ностью главы государства связано множество личностных потребно-
стей, но главное значение имеют три базовых мотива: власти, достиже-
ния и аффилиации.
В аффективной сфере политика мотив власти обнаруживает ин-
стинкт доминирования, воздействия на других. Успешных президен-
тов, как правило, отличает высокий уровень мотива власти.
Мотив достижения развивает предпринимательские качества,
склонность к точному расчету, эмоциональную сдержанность. Прези-
денты с высоким уровнем мотива достижения умеют находить взаим-
ную выгоду с партнерами, минимизировать потери, создавать вокруг
себя эффективную команду экспертов.
Мотив аффилиации проявляется в стремлении сотрудничать, доби-
ваться успеха на переговорах, устанавливать теплые личные отношения
257
с окружением. Высокий уровень этого мотива выражается у президен-
тов в эмоциональности, экспрессивности, нестабильности в формиро-
вании ответных реакций, зависимости от фактора среды.
В политической психологии существует традиция, по которой моти-
вационные качества личности президентов исследуются дистантными
методами. Это предполагает сбор данных без непосредственного кон-
такта с политическим лидерами9. Такие методы базируются на кон-
тент-анализе вербального и невербального поведения10. Они позво-
ляют объяснять и прогнозировать шаги глав государств во внутренней
и внешней политике, а также их взаимодействие на переговорах с ли-
дерами других стран.
В данном исследовании использовался контент-анализ11 речей,
интервью и спонтанных выступлений, метод case-study12, наблюдение,
изучение исторических и биографических материалов13.

Гипотезы исследования
1. Президентство существенно зависит не только от институцио-
нальных рамок роли, но и от личностных особенностей людей, осу-
ществляющих конституционные полномочия главы государства.
2. Важнейшим компонентом личности президента является аф-
фективная сфера, обусловленная его мотивационным профилем,
который, в свою очередь, представлен мотивами власти, достижения
и аффилиации.
3. Президентство Б. Н. Ельцина во многом определялось мотивом
власти, доминировавшим в структуре его личности, при средних пока-
зателях мотива аффилиации. В мотивационном профиле В. В. Путина
преобладает мотив аффилиации при равновесии мотива власти и дости-
жения. Для Д. А. Медведева характерен баланс развитых мотивов дости-
жения и власти при отрицательных показателях мотива аффилиации.

Результаты исследования
1. Институционально-ролевой аспект. Согласно Конституции Пре-
зидент РФ наделен максимальным объемом властных полномочий14.
Помимо выполнения репрезентативных функций (символ единства го-
сударства, представительство внутри страны и в мировом сообществе,
присуждение и вручение высших государственных наград), Президент
РФ несет персональную ответственность за положение дел в стране,
назначает на высшие должности в государственном аппарате, направ-
ляет деятельность исполнительной ветви власти.
Глава Российского государства позиционируется выше социаль-
ных, партийных, национальных и других групповых интересов. Он
является Верховным главнокомандующим Вооруженных сил, высту-
258
пает высшим защитником интересов своих соотечественников, решает
вопросы гражданства. Таким образом, роль Президента РФ обладает
мощным потенциалом влияния на работу государственного аппарата
и трансформацию общества.
Для россиян роль лидера страны имеет не только функциональное, но
и символическое значение, поскольку олицетворяет власть и воплощает
ее сакральный смысл15. В этом проявляются характерные черты россий-
ской политической культуры: всеобъемлющая зависимость от централь-
ного правительства, персонификация власти, склонность к царистско-
му архетипу16. Поэтому выбор модели сильного президентского режима
(так называемого «суперпрезидентства») для России был закономерен.
2. Борис Ельцин. Первым Президентом Российской Федерации яв-
лялся Б. Н. Ельцин. В 1990 г. он возглавил РСФСР в качестве Предсе-
дателя Верховного Совета. Для закрепления суверенитета республики,
который был продекларирован ранее, и оперативного решения государ-
ственных вопросов был учрежден пост Президента России. Эту идею
одобрил всенародный референдум. Ельцин пошел на первые в отечест-
венной истории прямые выборы главы государства и одержал победу.
В результате он получил высшую власть непосредственно из рук со-
граждан как национальный лидер молодой демократической России17.
В связи с распадом Советского Союза в 1991 г. и переименованием
РСФСР Ельцин из Президента республики автоматически стал Прези-
дентом Российской Федерации — государства-продолжателя СССР18.
Он не имел четкого представления ни об институциональных пер-
спективах поста главы государства, ни об особенностях нового амплуа,
хотя о символике страны и своего поста позаботился19. До сих пор ему
доводилось играть две роли: партийного руководителя регионального
уровня («удельного князя») и мятежного народного героя («опального
бунтовщика»). Это пригодилось при вхождении в образ главы государ-
ства («царя»), которое утоляло жажду власти.
Вооруженный конфликт между Президентом и Верховным Со-
ветом России, который произошел осенью 1993 г. в Москве, заста-
вил Ельцина инициировать принятие новой Конституции. В декабре
1993 г., избирая депутатов Государственной думы РФ, россияне прого-
лосовали за Основной закон, который наделил главу государства пра-
ктически неограниченными полномочиями20. С этого времени Ельцин
стал называть себя «гарантом Конституции», ревностно следя за тем,
чтобы никто не покушался на его единоличную власть. Целью ее со-
хранения вдохновлялась и антикоммунистическая риторика, с которой
диссонировала вся его предшествующая карьера. Ельцин был предста-
вителем того поколения советских политиков, которое делало карьеру
в иерархии КПСС. Проработка подчиненных на заседании партийно-
хозяйственного актива, после которой человек мог оказаться в боль-
259
нице с инфарктом или инсультом, была обычной практикой. Ельцин
давно усвоил этот стиль, перенес его из Свердловского обкома в Мо-
сковский горком, а затем демонстрировал в качестве главы государства.
Являясь первым Президентом РФ, Б. Н. Ельцин был драматур-
гом, режиссером и актером, который создавал, выстраивал и вживался
в роль «избираемого монарха»21. К середине 1990-х годов у него сфор-
мировались устойчивые представления о том, как нужно преподносить
себя. Царственная походка, осанка, манера речи — все должно было де-
монстрировать высокий статус Президента великой России22. Во время
встреч с руководителями других государств он стремился к тому, чтобы
его автомобиль в кортеже следовал первым23. Себя идентифицировал
как центр политической жизни страны, а свое окружение считал под-
ручным материалом, которым можно манипулировать ради сиюминут-
ных интересов. При кадровых назначениях Ельцин не заботился о по-
литической совместимости людей. Не старался устанавливать четкие
границы в полномочиях различных институтов, предпочитал скорее
учреждать новые, чем оптимизировать существующие24. Эти факторы
приводили к ослаблению управляемости страной.
Ельцин позволял себе провоцировать острые политические ситуа-
ции. Мог затаиться на неопределенное время, чтобы оппоненты про-
явили себя, и потом внезапно атаковать. Как инстинктивный поли-
тик, он не боялся кризисов, чувствовал себя в них, как в своей стихии,
а в более спокойные периоды сникал, поддавался фрустрации, исчезал
из поля зрения25. Сосредоточив в своих руках всю полноту власти, он не
пытался ограничить права и свободы сограждан, был лоялен к СМИ.
Причем не столько потому, что являлся демократом или либералом по
своим убеждениям, сколько из-за особенностей мотивационного про-
филя. Уступающий лишь мотиву власти, его развитый мотив аффилиа-
ции выражался в желании нравиться, вызывать восхищение, проявлять
демонстративность. Пока позволяло здоровье, Ельцин преподносил
экспромты, выходил к народу, любил рукопожатия, братания, делал
шокирующие заявления. Этого стиля он придерживался до конца пре-
зидентской карьеры.
На очередных выборах в 1996 г. Б. Н. Ельцин победил дорогой це-
ной. Ему это стоило неимоверных физических усилий, а стране — раз-
растания олигархических кланов. Но за полгода до истечения срока он
в своей царственной манере передал пост преемнику, Председателю
Правительства РФ В. В. Путину, которого фактически назначил следу-
ющим главой государства.
Свое кредо Ельцин озвучил, вручая 15 апреля 1999 г. в Кремле
орден «За заслуги перед Отечеством» народной артистке СССР Алле
Пугачевой. «Я полюбил вас, когда вы пошли наперекор тем, кто хотел
зажимать, не пускал, чинил препятствия, — признался первый Прези-
260
дент России. — Я тоже всю жизнь боролся. Поэтому у нас есть что-то
общее. Дух бунтарства»26.
Верный этому кредо, Ельцин сделал собственный уход с полити-
ческой сцены эффектным и безвозвратным, попросив прощения у
сограждан за ошибки и неоправданные надежды. Своего преемника
охарактеризовал кратко и емко: «Он совестливый»27. После отставки
Ельцин воздерживался от публичных комментариев и оценок проис-
ходящего. Вместе с должностью он передал ряд нерешенных институ-
циональных проблем.
3. В. В. Путин получил в наследство плохо управляемую и контроли-
руемую криминально-олигархическими группами страну. Вскоре по-
сле подтверждения президентских полномочий на выборах 2000 г. он
приступил к поэтапному укреплению властной вертикали. Вместо не
оправдавшей себя системы региональных представителей Президента
РФ он решил создать аппарат полпредов28, которые должны назначать-
ся непосредственно главой государства в семи больших администра-
тивных округах (по аналогии с военными), стягивающих 89 регионов
России. Затем В. В. Путин инициировал реформу верхней палаты рос-
сийского парламента29: в Совет Федерации стали входить не губернато-
ры, а постоянные представители местной исполнительной и законода-
тельной власти — по два от каждого субъекта РФ. Самих глав регионов
он собрал в совещательный орган при Президенте — Государственный
совет30. С отменой в 2004 г. прямых выборов на высший пост в субъ-
ектах РФ31 губернаторы превратились из независимых лидеров своих
регионов в руководителей, фактически назначаемых Кремлем32. Пере-
численные меры восстановили управляемость страной, позволили за-
щитить государство от проявлений сепаратизма.
В течение двух сроков своего президентства В. В. Путин стремил-
ся к поэтапным, вызревающим изменениям, получавшим поддержку
в элитах и у широкой общественности. В отличие от предшественни-
ка — персоноцентриста, «западника» и радикала, Путин демонстриро-
вал приверженность институтоцентризму, патриотизму и умеренно-
сти33. Стать президентом он заранее не планировал, поэтому до своего
выдвижения создать костяк соратников не успел. Чтобы собрать вокруг
себя команду единомышленников, на ключевые посты в Центре и на
местах в основном ставил людей, которым доверял лично, — знакомых
по прежней работе в мэрии Санкт-Петербурга и органах госбезопасно-
сти. Этот принцип в подборе кадров зачастую не учитывал компетент-
ность человека, что неоднократно подчеркивалось в оппозиционных
СМИ. В свое время приверженность командному духу вынудила его по-
кинуть мэрию Санкт-Петербурга после проигрыша выборов А. А. Соб-
чаком, отклонить предложение избранного губернатора остаться в но-
вой администрации и тем самым потерять работу.
261
 Путин не пытался поднять свою популярность за счет критики
экс-президента, хотя неоднократно высказывал сожаление, что СССР
распался, а позиции России в Восточной Европе сданы. Более того, он
позаботился о Ельцине и его близких, практически до конца своей пер-
вой инвеституры сохранял в должностях большинство его назначенцев.
Мотивационный профиль Путина определяется устойчивым равно-
весием мотивов власти и достижения при высоком уровне мотива аф-
филиации34. Власть для него — скорее средство, чем цель. Такой поли-
тик испытывает потребность в теплых и симметричных межличностных
отношениях, ценит принадлежность к команде, ищет поддержку и одо-
брение своей работы, охотно оказывает и принимает помощь, стремится
к сотрудничеству с экспертами, заботится о собственном позитивном
имидже в общественном сознании. Этим объясняется манера Путина
на совещаниях и встречах самому обходить всех присутствующих и с ка-
ждым здороваться за руку. А во время телемостов и поездок по стране
примечательны проявления искреннего сочувствия и желания помочь —
даже без учета реальных возможностей бюджета или чиновников.
Вместе с тем высоко развитый мотив аффилиации содержит в себе
опасность того, что называется «негативным циклом»: если такая лич-
ность не находит поддержки и понимания, к которым стремится, то ее
ответная реакция может носить характер защитной агрессии35. В про-
тивоположность Ельцину Путин очень остро реагирует на все, что
о нем пишут. Критические выступления в свой адрес он воспринима-
ет как проявления враждебности, на которые дает отпор с ловкостью
дзюдоиста. Собственно, именно это не учли проигравшие поединок
и вытесненные с телеканалов медиамагнаты и журналисты, эмигриро-
вавшие или осужденные олигархи, утратившие публичность политики
и депутаты. Никто не должен подрывать авторитет верховной власти,
оказывать финансовое или иное влияние на ее решения, принимать за-
коны, противоречащие ее интересам36.
Между тем политик с высокими аффилятивными устремлениями
часто идет на компромиссы ради сохранения дружеских отношений,
что может ослабить его позиции на переговорах с зарубежными колле-
гами, у которых преобладает мотив власти. И если у Горбачева и Буша-ст.
сопоставимые по высоким значениям показатели аффилиации приво-
дили к конгруэнтному партнерству и консенсусу по большинству острых
вопросов, то в паре Путин—Буш-мл. было немало драматичного.
Так, после саммита в Любляне37 летом 2001 г., где произошло зна-
комство президентов, после установления добрых и даже доверитель-
ных личных отношений с Дж. Бушем В. В. Путин не мог не позвонить
в Белый дом 11 сентября 2001 г., чтобы выразить сочувствие в связи
с террористической атакой на Нью-Йорк и Вашингтон, а несколькими
месяцами позднее — не мог не дать согласия на дислокацию амери-
канских войск в бывших советских республиках Центральной Азии38.

262
Мотивированный властью Дж. Буш и представители его администра-
ции истолковали сердечный порыв Москвы как нечто само собой разу-
меющееся — одностороннюю уступку и признание американского
превосходства. Это спровоцировало у В. В. Путина «негативный цикл»
аффилиации. Последовала жесткая международная риторика Москвы,
внешнеполитические шаги продемонстрировали охлаждение отноше-
ний с Вашингтоном39, прагматизм и готовность всемерно отстаивать
геополитические интересы России. Обусловлено это было не столько
политической целесообразностью, державной стратегией или дипло-
матической тактикой, сколько реакцией на отсутствие дружеского рас-
положения, симметричных шагов, простой человеческой обидой и до-
садой на себя. Эскалация взаимных негативных проявлений привела
к тому, что президентам-преемникам Путина и Буша-мл. пришлось
прибегнуть к «перезагрузке отношений» между двумя странами.
Еще одной особенностью лидера с превалирующим мотивом аффи-
лиации является низкая способность справляться со стрессовыми си-
туациями, в числе которых могут оказаться неизбежные для президента
выступления перед телекамерами, встречи с прессой, общение с боль-
шими аудиториями. В случае неудачи или потери привлекательности
в глазах собеседников, журналистов и населения уровень фрустрации
такого лидера может достичь высокого уровня и потревожить столь це-
нимое им самим и его избирателями состояние стабильности. Поэтому
в начале своего президентства Путин демонстрировал дефицит ком-
муникабельности, стиль закрытости и обособленности, наработанный
в органах госбезопасности или присущий от природы, политическое
одиночество40. Этим также можно объяснить его исчезновение из поля
зрения во время трагических событий (гибель АПЛ «Курск», теракт
во время мюзикла «Норд-Ост», захват школы в Беслане и др.), когда
граждане тщетно ждали оперативной реакции Президента РФ. Но он
позиционировал себя как непубличного менеджера, главный прио-
ритет которого — выполнение своей работы, достижение конкретных
результатов, а не бесконечные выступления или тиражирование попу-
листских лозунгов и декларативных заявлений.
Между тем к концу первой инвеституры В. В. Путин вполне освоился
с ролью публичного политика41, показывая блестящее владение приема-
ми убеждающей коммуникации и полемической риторики — результат
целенаправленного системного тренинга. В итоге его критики и сторон-
ники смогли отметить то, что прежде наблюдали только журналисты
президентского пула, иностранные политики и зарубежные обозревате-
ли: путинское остроумие, образность речи, человеческое обаяние.
Путин является представителем среднего поколения, которое пере-
жило смену нескольких эпох. Эти люди умеют приспосабливаться к об-
стоятельствам и постоянно обучаться новому. Он настолько вжился
в амплуа публичного политика, что, сменив Кремль на Дом Правитель-
263
ства РФ, поначалу испытывал явный дискомфорт, поскольку фигура
премьер-министра менее ярка и заметна, более технична по сравнению
с фигурой президента. Поэтому соблюдаемый сейчас в СМИ паритет
в освещении деятельности двух первых лиц российского государства
оказался разумным и целесообразным — как для властного тандема,
так и для граждан. Тем самым обеспечиваются преемственность и от-
крытость проводимого политического курса, а также учитывается кон-
серватизм российских избирателей.
В начале своего правления Путин сказал: «Я бы хотел, чтобы гра-
ждане воспринимали меня как человека, которого наняли на работу
для исполнения профессиональных обязанностей, с которым заклю-
чили трудовой договор на определенный срок»42. Примечательно его
отношение к выполняемой роли: Путин воспринимает ее как миссию,
предначертанную свыше.
Он сохранил верность заявленному амплуа, успев за два президент-
ских срока укрепить статус России в мире, обеспечить стабилизацию
в стране и подготовить конституционную передачу власти своему пре-
емнику. Оценивая политическое кредо Медведева, Путин назвал его
«державником» и «русским националистом в хорошем смысле слова»43.
4. Д. А. Медведев44 стал первым в истории России главой государ-
ства, который получил конституционные полномочия в установлен-
ный законом срок и по классическому сценарию — от действующего
руководителя к избранному. Никто не предполагал весной 2008 г., что
мировой кризис и внешнеполитические вызовы позволят преемнику
Путина доказать всем, что роль «технического» президента или «ме-
стоблюстителя» не соответствует ни его политическим амбициям, ни
индивидуальному стилю, ни темпераменту45.
Основными психологическими характеристиками третьего Пре-
зидента РФ являются высокая степень развития самоконтроля, мыш-
ления, независимости, повышенная практичность и правдивость при
пониженной агрессивности. У Медведева развит мотив достижения
успеха в сочетании с выраженным мотивом власти, при этом страх
власти отсутствует. Аффилиация представлена отрицательными по-
казателями. Подобный мотивационный профиль характерен для эф-
фективных топ-менеджеров, реализующих себя в конкретной дея-
тельности. Наряду с этим контент-анализ предвыборных выступлений
Медведева выявлял несамостоятельность в принятии решений и про-
ведении их в жизнь, а также неспособность видеть препятствия на пути
к целям46, что можно объяснить контекстом его выдвижения на выс-
ший пост в Российском государстве.
Очевидно, он не готовился быть президентом кавказской войны
и экономических потрясений. Ключевыми направлениями его пред-
выборной программы значились «четыре И»: институты, инновации,
264
инвестиции, инфраструктура47. Большинство идей пришлось отложить
на неопределенное время и сосредоточиться на решении текущих за-
дач. Среди значимых институциональных инициатив было увеличение
срока полномочий Президента РФ до шести лет, а депутатов Государ-
ственной думы РФ — до пяти лет.
Необходимость защитить позиции России в связи с грузинской аг-
рессией в Осетии заставила Медведева ощутить себя главой государства
и использовать всю полноту власти. В чрезвычайных обстоятельствах он
не пропал из виду, подобно предшественникам, а среагировал момен-
тально и гласно48. Будучи Верховным главнокомандующим, он принял
на себя ответственность за силовое решение и продолжил отстаивать его
уверенно и последовательно. Признал независимость Абхазии и Южной
Осетии, разработал мирный «план Медведева—Саркози», дал отпор за-
рубежным оппонентам и СМИ, но не допустил конфронтации с Запа-
дом. На переговорах в Москве с Федеральным канцлером Германии А.
Меркель и Президентом Франции Н. Саркози Дмитрий Медведев по-
зиционировал себя как хозяин положения, как политик, который пред-
почитает сначала победить соперника военной силой, а затем проявить
великодушие, обсуждая условия мирного соглашения. Апелляция Пре-
зидента РФ к здравому смыслу и отрицание двойных стандартов при ре-
шении конфликтов албанцев с сербами и грузин с осетинами и абхазами
расположило Николя Саркози, обезоружило Ангелу Меркель, а так-
же позволило итальянскому лидеру Сильвио Берлускони поддержать
успешную миротворческую операцию России.
Политическая воля Президента РФ и умелое сочетание жесткой
риторики с дипломатической гибкостью способствовали негласному
принятию Западом нового геополитического расклада на Кавказе. Та
же стратегия была успешно использована Медведевым в ходе газового
конфликта с Украиной49, в результате чего Киев обязался платить за газ
по мировым ценам.
Российский президент проявил инициативность и предприимчи-
вость в поиске новых политических и экономических партнеров, осу-
ществив масштабное турне по странам Латинской Америки50. В итоге
был подписан ряд долгосрочных соглашений, включая отмену визово-
го режима. Не менее результативными были энергичное участие лиде-
ра России во встречах «Большой двадцатки», ЕС, ОДКБ, ШОС, БРИК,
турне по странам Северной Африки, визит в США, выступление на
64-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, многочисленные перегово-
ры с высшими руководителями стран СНГ, Монголии, Китая, Вьетна-
ма, Турции, Сингапура, Алжира, Японии, Дании, Австрии, Германии,
Швейцарии, Швеции.
Сходство мотивационных профилей Дмитрия Медведева и Барака
Обамы, представителей одного поколения и одного профессионально-
265
го юридического сообщества, позволило в ходе интенсивных встреч на
высшем уровне (июль 2009 г. — Москва, сентябрь 2009 г. — Нью-Йорк,
ноябрь 2009 г. — Сингапур) говорить на одном языке. Это сблизило по-
зиции двух стран по большинству острых вопросов, включая противо-
ракетную оборону, сокращение и нераспространение ядерного оружия.
Кризисные ситуации позволили Дмитрию Медведеву продемон-
стрировать черты не только державника, но и либерала, открытого по-
литика, лидера вне партий и идеологий51. Он ввел практику регулярных
встреч с журналистами, экспертами, правозащитниками, предложил
создать открытую систему формирования резерва управленческих ка-
дров из числа успешных профессионалов в разных областях52, иниции-
ровал пакет антикоррупционных законов и реформу МВД РФ, обязал
чиновников регулярно публиковать декларации о доходах.
Навыки аудиторной работы, опыт ведения лекций и семинаров
в Санкт-Петербургском университете позволяют Д. А. Медведеву
выступать перед разными аудиториями, практически не заглядывая
в подготовленные тексты, а во время больших встреч с бизнес-элитой,
региональными руководителями, партийными лидерами, сенаторами,
депутатами, журналистами и молодежью вести активный диалог, моде-
рировать обсуждение, мгновенно реагировать на реплики, резюмиро-
вать высказанные идеи.
В то время как высокопоставленные чиновники в публичных вы-
ступлениях обходили стороной тему мирового финансового кризиса,
Медведев нарушил молчание, посвятив ей пост в своем блоге53. Ни
тогда, ни позднее он не перекладывал ответственность за ключевые
экономические решения на Правительство РФ. Президент ведет по-
стоянный мониторинг ситуации в России и за рубежом, что позволяет
ему информировать соотечественников о перспективах преодоления
последствий кризиса без лукавства, прямо и по существу.
Медведев является представителем поколения, которое сформиро-
валось в период перестройки и смогло успешно применить свои силы
в научной сфере, бизнесе и государственной службе. Он с интересом
следит за техническими новинками и стремится оперативно осваивать
их для оптимизации своей деятельности. Если, будучи Президентом
РФ, Ельцин изучал подготовленные пресс-службой подборки публи-
каций, а Путин по собственному выбору просматривал отечественные
и зарубежные телеканалы и газеты, то Медведев предпочитает широ-
кие интернет-ресурсы, которые воспринимает не только как источник
информации, но и как средство систематического PR-сопровождения
функций главы государства. Активное использование современных
технических средств, интернет-общение с соотечественниками позво-
ляют ему отслеживать ситуацию в обществе и оперативно реагировать
на запросы граждан, стимулировать чиновничество к работе с населе-
нием в режиме on-line.
266
 Никогда прежде глава государства не приближался к рядовым
гражданам, не был столь мобилен и быстр, отвечая на их обращения.
В своей деятельности нынешний президент делает явный акцент на
интересы «простого человека»54. Он уловил острую потребность людей
в кризисный период постоянно видеть и слышать власть, которая вы-
ступает не как безликий инициатор всевозможных реформ, а как опыт-
ный психотерапевт, упреждающий истерию и панические настроения.
После победы на выборах весной 2008 г. Д. А. Медведев признал-
ся: «Я юрист по стилю мышления. Юрист, может быть, даже в большей
степени, чем это нужно. Юрист до мозга костей. Я многому научил-
ся у президента Путина»55. Можно отметить, что в условиях внешне-
политических вызовов и глобального кризиса политическая капита-
лизация Медведева неуклонно растет56. Он органично вошел в роль
главы государства и продолжает ее исполнять, проявляя присущую
ему рассудительность, основательность, прагматику, деликатность, це-
леустремленность, ответственность и самодостаточность. Ему удается
противостоять деструктивной ситуации в стране и в мире, утверждаясь
в глазах российского общества и зарубежного истеблишмента в каче-
стве сильной личности и реально действующего президента.

***
Таким образом, исторические сведения, биографические данные
и результаты политико-психологических исследований подтвержда-
ют выдвинутые гипотезы. Они свидетельствуют о том, что мотивация
как важнейшая составляющая человеческого капитала в значитель-
ной степени влияет на исполнение роли главы государства и развитие
института российского президентства в целом. В системах с сильной
президентской властью, какая сложилась в постсоветской России,
смена на посту главы государства политиков, обладающих различным
человеческим капиталом, неизбежно влечет изменения в природе
президентства. Трансформации президентства происходят на наших
глазах и делают продолжение научных изысканий востребованным
и актуальным.

Примечания
1
Шестопал Е. Б. Психологический профиль российской политики 1990-х:
Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. М.:
РОССПЭН, 2000. С. 377.
2
Стрелец И. Э. К вопросу о человеческом капитале президентства в Рос-
сии // Изменения в политике и политика изменений. Стратегии, институты,
акторы: Тезисы докладов на V Всероссийском конгрессе политологов (Москва,
20–22 нояб. 2009 г.). М.: РАПН, 2009. С. 398–399.
3
Graubard S. R. The Presidents: The Transformation of the American Presidency
from Theodore Roosevelt to Barack Obama. L.: Penguin Books, 2009. P. 21.

267
 4
Shestopal E., Strelets I. Russian Presidents: Yeltsin, Putin, Medvedev. Does Per-
sonality Matter? // Hierarchy and Power in the History of Civilizations: Abstracts /
Ed. by D. Bondarenko, O. Kavykin. M.: The Institute for African Studies, 2009. P. 241.
5
Greenstein F. I. The Presidential Difference: Leadership Style from FDR to George
W. Bush. Princeton: Princeton University Press, 2004. P. 17.
6
Стрелец И. Э. К вопросу о человеческом капитале президентства в России //
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12. Полит. науки. 2008. № 6. С. 100.
7
Shestopal E., Strelets I. Yeltsin, Putin, Medvedev: How Motivation Impacts on
the Way President Fulfills His Role // ISPP: 32nd Annual Scientific Meeting. Trinity
College, Dublin, Ireland. 2009. July 14–17. URL: http://www.allacademic.com/meta/
p304963_index.html.
8
Winter D. G., Stewart A. J. Content Analysis as a Technique for Assessing Politi-
cal Leaders // Psychological Examination of Political Leaders / Ed. by M. Hermann,
T. Milburn. N.Y.: Free Press. 1977. P. 28–61; Winter D., Hermann M., Weintraub W.,
Walker S. The Personalities of Bush and Gorbachev Measured at a Distance: Proce-
dures, Portraits and Policy // Political Psychology. 1991. Vol. 12. No 2. P. 215–245; и др.
9
Handbook of Psychology // Journal of Personality and Social Psychology / Ed. by
T. Millon, M. Lerner. 2003. Vol. 5. P. 599–627.
10
Шестопал Е. Б., Стрелец И. Э. Ельцин, Путин, Медведев: влияние мотива-
ции на исполнение роли президента // Теория и практика российской политиче-
ской психологии: Материалы науч. конф. / Под ред. А. И. Юрьева. СПб.: Изд-во
СПбГУ, 2009. С. 410–414.
11
Winter D. G. Manual for Scoring Motive Imagery in Running Text. Ann Arbour:
University of Michigan press, 1994.
12
Kaarbo J., Beasley R. A Practical Guide to the Comparative Case Study Method in
Political Psychology // Political Psychology. 1999. Vol. 20. No 2. P. 369–391.
13
Glad B. Passing the Batton: Transformation Political Leadership from Gorbachev
to Yeltsin; from de Klerk to Mandela // Political Psychology. 1996. Vol. 17. No 1. P. 20–22.
14
Конституция РФ: Принята всенародным голосованием 12 дек. 1993 г.
(Ст. 80, 83–93. Гл. 4) / Ред. от 30.12.2008 // Российская газета. 2009. 21 янв.
15
Шестопал Е. Б. Политическая психология. М.: Аспект Пресс, 2007. С. 167,
169–171; Образы российской власти: От Ельцина до Путина / Под ред. Е. Б. Шес-
топал. М.: РОССПЭН, 2008. С. 339–340.
16
Шестопал Е. Б. Психологический профиль российской политики 1990-х:
Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. М.:
РОССПЭН, 2000. С. 377.
17
White S. Russia’s New Politics: The Management of a Postcommunist Society.
Cambridge: Cambridge University Press, 2000. P. 27–33.
18
Согласно теории континуитета. Подробнее см.: Кремнев П. П. Категория
«Российская Федерация — государство-продолжатель СССР»: Вопросы теории
и практики // Вестник Моск. ун-та. Сер. 11. Право. 2008. № 2. С. 3–22; Феде-
ральный закон РФ от 15.06.1995 № 101-ФЗ «О международных договорах РФ» //
Российская газета. 1995. 21 июля.
19
Зверев А. Л. Государственный символизм в образе современной России //
Образы государств, наций и лидеров / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Аспект
Пресс, 2008. С. 91–96.
20
Robinson N. The Presidency: the Politics of Institutional Chaos // Institutions
and Political Change in Russia / Ed. by N. Robinson. Houndmills: Macmillan Press,
2000. P. 11–40.

268
 21
Стрелец И. О роли личностного фактора в становлении института россий-
ского президентства (на примере Б. Н. Ельцина) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 12.
Полит. науки. 2009. № 3. С. 85–87.
22
Млечин Л. М. Борис Ельцин: Послесловие. М.: Центрполиграф, 2007.
С. 196–198.
23
Ельцин Б. Н. Записки президента. М.: Изд-во «Огонек», 1994. С. 113.
24
Nichols T. M. The Russian Presidency: Society and Politics in the Second Russian
Republic. N.Y.: St. Martin’s Press, 1999. P. 97.
25
Сердюченко В. Л. После Ельцина // Независимый альманах ЛЕБЕДЬ. 2000.
№ 165. 16 апр. С. 12.
26
Ельцин, поздравляя Пугачеву с юбилеем, разглядел в ней свои черты //
Полит.ру. 1999. 15 апр.
27
Млечин Л. М. Борис Ельцин: Послесловие. М., 2007. С. 260.
28
Указ Президента РФ от 13.05.2000 № 849 «О полномочном представителе
Президента РФ в федеральном округе» // Российская газета. 2000. 16 мая.
29
Федеральный закон от 05.08.2000 № 113-ФЗ «О порядке формирования
Совета Федерации Федерального собрания РФ» // Российская газета. 2000. 8 авг.
30
Указ Президента РФ от 01.09.2000 № 1602 «О Государственном совете
РФ» // Российская газета. 2000. 5 сент.
31
Федеральный закон от 11.12.2004 № 159-ФЗ «О внесении изменений в ФЗ
«Об общих принципах организации законодательных (представительных) и ис-
полнительных органов государственной власти субъектов РФ» и в ФЗ «Об основ-
ных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан
РФ» // Российская газета. 2004. 15 дек.
32
Штукина Т. А. Новые тенденции регионального политического лидерст-
ва // Психологические аспекты политического процесса во «второй путинской
республике» / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Аспект Пресс, 2006. С. 81–83, 88–89.
33
Крамник В. В. Путинская власть: Психокультурные дилеммы второй инве-
ституры // Психологические аспекты политического процесса во «второй путин-
ской республике» / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Аспект Пресс, 2006. С. 45–47.
34
Шестопал Е. Б. Скорее Павел, чем Петр // Новая газета. 2004. 9–11 февр.
35
Зорин В. А. Политическая психология постсоветского президентства. Челя-
бинск: Челяб. гос. ун-т, 2006. С. 83–84.
36
Дымшиц М., Шалак В. Роль вошла в исполнителя раньше, чем он в нее //
Общая газета. 2000. 6 дек.
37
Бородич В., Степанов А. Путин и Буш взглянут сегодня в глаза друг другу //
Труд. 2001. 16 июня.
38
Керни Дж. Новый лучший друг Америки? // Столичные новости. 2002.
№ 18. 21–27 мая.
39
Гиззатов Э. К. Сравнительный анализ влияния кризисов на личности
Дж. Буша-мл. и В. В. Путина // Политическая психология, культура и комму-
никация / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: РАПН, РОССПЭН, 2008. С. 134–135,
142–148.
40
Бовт Г. Николай Злобин: «Путин довольно уверенно чувствует себя в по-
литическом одиночестве» // Известия. 2004. 10 сент.
41
Шестопал Е. Б. Кто сказал, что Медведев уступит? — Беседу вела Р. Цвет-
кова // Независимая газета. 2010. 19 янв.
42
Президент России Владимир Путин в интервью ОРТ, РТР и «Независимой
газете» подводит итоги 2000 г. // Независимая газета. 2000. 26 дек.
269
 43
Баранов А. Встреча президента Путина с канцлером Германии Меркель //
Комсомольская правда. 2008. 8 марта.
44
Статья написана во время президентства Д. А. Медведева.
44
Шестопал Е. Б. Медведев не из тех, кто даст себя легко подвинуть // Неза-
висимая газета. 2009. 19 мая.
45
Шалак В. Who is mr. Medvedev? // Проект ВААЛ. Публикации: Политика.
2008. 28 фев. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.vaal.ru/show.
php?id=181.
46
Кособокова Т. Четыре «И» Медведева: Первый вице-премьер выдвинул
свою программу для России // РБК daily. 2008. 15 февр.
47
Президент Дмитрий Медведев прокомментировал ситуацию в зоне грузи-
но-осетинского конфликта // Российская газета. 2008. 8 авг.
48
Зыков С. Безоговорочное подписание: Вчера наконец был подписан прото-
кол о контроле за транзитом газа // Российская газета. 2009. 13 янв.
49
Кузьмин В. Острова свободы // Российская газета. 2008. 1 дек.
50
Зубов М. Двенадцать месяцев Медведева: Год с новым президентом: Побе-
ды и провалы // Московский комсомолец. 2009. 1 марта.
51
Шестопал Е. Б. Медведев не из тех, кто даст себя легко подвинуть. — Бесе-
ду вела Р. Цветкова // Независимая газета. 2009. 14 мая.
52
Ситуация в связи с глобальным финансовым кризисом // Видеоблог Дмит-
рия Медведева. 2008. 23 окт. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://
blog.kremlin.ru/post/2/transcript.
53
Медведев Д. А. Россия, вперед! Прямой адрес: kremlin@gov.ru // Российская
газета. 2009. 11 сент.
54
Бакли Н., Барбер Л., Бэлтон К. Дмитрий Медведев — избранный Президент
РФ // Ведомости. 2008. 25 марта.
55
Стрелец И. Личность президента Д. А. Медведева в условиях внешне-
политических вызовов и мирового финансового кризиса // Полис. 2009. № 5.
С. 123–125.

270

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

 П. И. Ковалевский

Петр I*1

В последнее время вопросу о гении посвящено очень много работ,

причем нужно правду сказать, часто рассматривался этот вопрос
с совершенно ложной точки зрения, отчего сущность данного состоя-
ния не только не уяснена, а скорее даже запутана и затемнена. В самом
деле, гений рассматривался с точки зрения взаимоотношения с сумас-
шествием. Собственно говоря, такое уродливое сопоставление двух
совершенно различных понятий есть дань увлечения времени и скоро
падет, по мере разъяснения других вопросов, затронутых попутно, жиз-
ненными обстоятельствами.
<…> Принимая во внимание тесную связь и частое соприкоснове-
ние сумасшествия, преступности, эпилепсии и нейрозов, некоторые ув-
лекающиеся исследователи отнесли к этой же группе и гений. Насколько
такое сопоставление правильно — увидим из дальнейшего изложения.
Проявления гения известны с древнейших времен. Древние гре-
ки этим именем обозначали особый дар богов, особое, превышающее
обычное, проявление ума, энергии и душевной жизни. <…>
Прошли века. Изменились нравы. Проявления гения от времени до
времени вспыхивали, но взгляд на них общества изменился. В Средние
века слово «гений» исчезает из употребления и заменяется выражениями:
«дар Божий», «люди, одаренные Богом», «искра Божия» и проч. С возро-
ждением науки и искусств и установкой надлежащего взгляда на науку
и ее значение — гений вновь появляется и занимает надлежащее место.
Но что такое гений? Определений гения существует много, едва ли,
однако, хотя одно из них охватывает и определяет точно все то, что сов-
мещается в проявлении гения. <…>
Придавая такое высокое значение гению, должно принять во вни-
мание, что появлению гения должны благоприятствовать известные
жизненные условия. <…>
Во всем вышеизложенном гений представляется высшим душевным
даром, являющимся украшением и славою человечества, его совершен-
ством и мощью, его светом и красотой. Гений является плодом человече-
ства, работающим, в свою очередь, на благо и пользу всего человечества.
<…> Теперь я позволю себе изложить мое личное мнение о том, что
такое гений. Гений никоим образом не есть болезнь. Гений есть высшее
и высочайшее проявление душевных сил у данного лица по сравнению
с таковыми же лицами, равными ему по возрасту, общественному по-
ложению, национальности и географическому положению. Это есть вы-
* Ковалевский П. И. Психиатрические эскизы из истории. СПб., 1904.
271
сочайший расцвет умственных и душевных сил и мощи. Это есть краса
и честь семьи и общества, государства и человечества. Гении не создают-
ся, а родятся. Ни воспитание, ни образование, ни другие условия жизни
не могут из данного лица создать гения, если он к тому не имеет при-
родных дарований. Для того чтобы явиться гением, нужно от природы
иметь к тому особенное предрасположение, которое должно состоять
в полнейшем, совершеннейшем, наивысшем развитии нервных элемен-
тов центральной нервной системы и периферических ее окончаний, во
всей ее полноте или частично. Отсюда и гении могут быть или полными
гениями, или обладать гениальными дарованиями в одном или несколь-
ких направлениях. Таким образом, центральная нервная система гения,
как орган ума и души, не в болезненном состоянии должна находиться,
а представлять по строению своих нервных элементов наивысочайшее
совершенство нормы как по строению нервных клеток, так и по соот-
ношению отдельных частей и частиц их и по питанию их. Мало того.
В мире все должно совершенствоваться, развиваться и прогрессировать.
Нервные элементы центральной нервной системы гения будут представ-
лять собой прогресс развития для данного человечества; а потому они
будут совершеннее, полнее и наитончайше устроены, чем у остальных
людей. Ввиду такого совершенства устройства нервных элементов не-
рвной системы гения и отправления ее, т.е. ум и душевные силы, долж-
ны быть выше, полнее, мощнее и совершеннее, чем у остальных лиц.
Высота и совершенство этих душевных способностей будут стоять в те-
сной связи с высотой, совершенством и преобладанием над обычным
уровнем центральной нервной системы. Отсюда следует, что гении бы-
вают не одинаковы: одни больше, другие меньше, — одни полнее, другие
ограниченнее. Такая разница прежде всего, но не единственно, зависит
от совершенства строения нервных элементов центральной нервной си-
стемы. Но если такое предрасположение центральной нервной системы,
дарованное природою и унаследованное от рождения, не получает для
своего проявления надлежащих жизненных условий: воспитания, усло-
вий жизни, надлежащей обстановки и проч., то из такого человека и не
будет гения, а только человек со странностями. Трудно оспаривать то по-
ложение, что гении в одинаковой мере принадлежат отдельным расам,
национальностям и народностям. Скорее всего, можно допустить, что
все нации и расы получают гениальность более или менее равномерно.
Гении в одинаковой мере появляются и между славянами, как и между
немцами, французами, англичанами, итальянцами, монголами, негра-
ми и проч. Но несомненно, что качества гениальности не одинаковы для
отдельных национальностей и чем выше стоит в культурном отношении
нация, тем выше и совершеннее будет ее гений. В этом отношении, по
справедливости, первенство должно падать на долю французов, затем
на долю немцев и англичан, далее на долю славян и итальянцев и т.д.
Следует, однако, добавить, что на развитие и направление гения должны

272
иметь влияние не только степень и совершенство развития народности,
но и вековое ее направление в той или другой специальности. Так, во
Франции больше должны появляться гении ума, тогда как в Италии —
гении искусства и художества. На развитие гения могут иметь влияние
не только уровень и обстановка данной национальности, но и таковые
же других национальностей, стоящих в этом отношении выше. На гений
Петра I имели влияние не только общая среда, но общие душевные усло-
вия тех стран, которые он посетил; поэтому его гений неизмеримо выше
современного ему русского уровня.
Если гений рождается в негритянской семье и его умственный кру-
гозор не получит сведений дальше его народности, то этот гений только
и будет гением для своей национальности и в наших глазах он будет
представляться великим негром, как были великими монголами Та-
мерлан, Тохтамыш и Аттила. Но если негритянский гений получит об-
щеевропейское образование и ознакомится с условиями жизни и быта
европейских народов, то такой гений будет для нас великим человеком.
Но, принимая во внимание влияние на человека его расы, мы должны
допустить, что этот последний великий человек будет все-таки с оттен-
ком негра, хотя бы получил и общеевропейское образование. Влияние
расы сказывается весьма долго. Лучшим тому доказательством служат
евреи. Недостаточно еврею принять христианство и жить в России,
чтобы стать вполне русским. Пройдут десятки лет, может быть и десят-
ки поколений, пока еврейская национальность превратится в русскую.
И эта национальная особенность кладет свою печать одинаково как на
обычного человека, так и на гения, хотя на последнем на столько же
меньше, на сколько его дарования выше общего уровня. Из этого выте-
кает еще положение: несправедливо издевательство над национально-
стями со стороны интернационалов. Национализм есть голос природы.
Интернационализм имеет в основе своей или ханжество, или бравуру,
или недомыслие, или увлечение.
Влияет ли на продукцию гения климат и географическое положе-
ние — трудно сказать. Можно думать, что богатство и полнота природ-
ных условий могут способствовать более частому развитию и появле-
нию гения, хотя едва ли правильно отрицать возможность появления
гения и на бедном севере.
Говорить о наследственности гения едва ли возможно. Гении не
родятся подобно грибам. Они являются на миллионы людей, и трудно
себе допустить несколько гениев на одну семью, если не разуметь под
гением самых обыкновенных людей. Замечено, однако, что огромное
большинство гениев имеет в числе своих предшественников людей
крайне впечатлительных: нервных больных и даже душевнобольных.
Давно уже говорят о том, что матери гениальных людей женщины
умные и с характером, но трудно доказать, чтобы эти матери носили
в себе нечто гениальное.
273
 Гений проявляется преимущественно в мужчинах и если бывает
присущ женщинам, то проявляется в них значительно в слабейшей
степени. А. Шопенгауэр даже заявляет, что «женщины могут обладать
значительным талантом, но женщины не бывают гениальны, так как
они всегда субъективны...».
Замечено еще и то, что в той же семье рядом с гением иногда по-
падается и другое даровитое лицо, но далеко пониже своего даровитого
брата, и притом почти всегда сестра. Такова была София у Петра Вели-
кого, Элиза у Наполеона и т.д. Наконец, замечали и то, что в семьях ге-
ниальных людей часто ютятся эпилепсия, истерия и идиотизм. Во вся-
ком случае, далеко не редкость факт, что наряду с гениальностью в семье
ютятся умственная убогость и тупоумие. В этом отношении существует
довольно остроумная гипотеза. Говорят, что всякой семье присуща из-
вестная сумма умственных и душевных сил, которая переходит от поко-
ления к поколению по преемству и распределяется между членами семьи
более или менее равномерно или в известном соотношении. Но бывают
случаи, когда одно лицо данной семьи получает дарования со слишком
большим избытком, совершенно нарушающим общий баланс и эко-
номию семейной энергии; тогда остальные члены семьи, иногда даже
в нескольких поколениях, будут представлять дефект, граничащий с ту-
поумием, недостатком нравственности, эпилепсией и даже идиотизмом.
Первое детство гениальных людей часто связано с нервными за-
болеваниями в форме младенческого (eclampsia), судороги эти бывают
при прорезывании зубов, во время лихорадочного состояния и проч.
В некоторых случаях наступают даже приступы эпилепсии, ката-
лептического оцепенения и проч., но эти приступы не часты и даже
единичны. Вся эта нервность в большей своей части — наследие семьи
и в меньшей части — результат слишком большой нежности, тонкости
и чуткости нервной системы, не выдерживающей неблагоприятного
воздействия обычной среды.
В детстве эти люди почти всегда проявляют особенности, выделяю-
щие их из среды сверстников. Эти особенности ничего не говорят о бу-
дущем детей, но отличают их настоящее. В большинстве случаев эти дети
бывают одиноки, замкнуты, сосредоточенны и даже скрытны. Они нео-
хотно идут в общество сверстников и предпочитают общество старших
и взрослых. Среди сверстников они всегда господствуют, повелевают
и не любят противоречия и ослушания. Обыкновенно такие дети отлича-
ются прекрасными способностями и усвоение им дается легко; но они не
любят учиться, тяготятся учением и исполняют его в силу необходимо-
сти. Между тем они не проводят времени в играх и шалостях. Все время
они посвящают фантазии и воображению. Материал для своих фантазий
они черпают меньшей частью из окружающей обстановки и рассказов
и большей частью из книг, которые они проглатывают весьма охотно,
делая преимущественно известный подбор.

274
 Природные свойства этих детей отличаются утонченной и почти
болезненной впечатлительностью. По мере развития умственных спо-
собностей впечатлительность растет и достигает наибольшей силы
в гениальных людях. Эти избранные натуры более чувствительны в ко-
личественном и качественном отношениях, чем простые смертные,
а воспринимаемые ими впечатления отличаются глубиной, долго
остаются в памяти и сочетаются весьма разнообразно. Мелочи, слу-
чайные обстоятельства, подробности, незаметные для обыкновенного
человека, глубоко западают им в душу и перерабатываются на тысячу
ладов, чтобы воспроизвести то, что обыкновенно называется творче-
ством, хотя это только бинарная и кватенарная комбинация ощущения
(Ч. Ломброзо).
По мнению А. Шопенгауэра, гений должен обладать живым страст-
ным темпераментом, физически проявляющимся необыкновенной
энергией... Флегматический гений невозможен... Эти люди сохраняют
на всю жизнь свойственную юности способность восприятия ощуще-
ний, впечатлительности и отзывчивости, а вследствие этого и понима-
ние жизни и интересов молодого поколения вполне им доступно. Меж-
ду ними и жизнью, новым поколением, их старостью и наступившей
юностью нет разделяющей пропасти. Они всегда живут в уровень с ве-
ками и даже впереди веков. С этой особенностью характера гениальных
людей в связи стоят часто их наивность и отсутствие практичности.
Если же они своими действиями и показывают основательность и пре-
красную практическую приспособленность, то это скорее результат их
интуиции, нежели опыта.
<…> Гении обладают необыкновенно утонченной чувствитель-
ностью как в количественном, так и в качественном отношении. Это
значит, что чувствительные восприятия гения несравненно богаче
и несравненно совершеннее, чем обычного человека. Очевидно, их
органы чувств воспринимали более тончайшие внешние раздражения,
причем эти восприятия отличаются необыкновенной ясностью, точно-
стью и полнотой. Естественный вывод из этого: количество впечатле-
ний и количество ощущений у таких лиц будет несравненно большее,
чем у обычных людей, причем эти ощущения столь же совершенны
и качественны. Между тем мы знаем, что ощущения служат основою
представлений, понятий и мысли. Ясно, что гении, по природе своей,
являются людьми особенными, обладающими более усовершенство-
ванными орудиями восприятия и ео ipso неизмеримо большим матери-
алом для создания мысли и мышления. Эти люди будут людьми выс-
шего порядка уже в своей основе знания и душевной жизни. При этом
особенно важно помнить то, что данный избыток чувственных вос-
приятий является не только количественным, но и качественным, ибо
воспринимаемые гением ощущения отличаются не только богатством,
но и ясностью и полнотой, глубиной, а следовательно, и сохранностью.
275
 Это первая важная и недосягаемая для обычного человека особен-
ность гения. Эта особенность, если в нее хорошенько вдуматься, охла-
дит многих смертных, мнящих себя гениальными людьми.
Вторая особенность гения — необыкновенное внимание или нео-
быкновенная способность все видеть, все слышать, все схватывать, осо-
бенно в области того предмета, которым в данный момент мышление
занято преимущественно. Всякая мелочь, всякий пустяк, всякое, по-ви-
димому, ничтожное обстоятельство ими улавливается, подмечается, ре-
гистрируется и пускается в жизненный оборот, ибо весьма многое, что
для простого глаза является мелочью и пустяком, в уме великого мысли-
теля может сослужить великую услугу. Жизненные факты нас убеждают,
что такие именно пустяки послужили поводом к открытию великих за-
конов и знаменитых открытий. Третья особенность гениальных людей —
необыкновенно быстрая способность сочетания ощущений и представ-
лений и потому необыкновенно быстрый ход идей. Такая способность
является естественным последствием чрезмерного накопления материа-
ла — ощущений и представлений, ибо чем меньше этого материала, тем
слабее и медленнее должно совершаться мышление, и чем обильнее этот
материал, тем больше придет его в сознание в данную единицу времени.
Четвертая особенность гения — несравненно обильнейшее и мно-
гостороннейшее сочетание мыслей, представлений и чувствований,
чем у обычного человека, т.е. необыкновенно богатое суждение или
ассоциации идей. Эта особенность всецело проистекает из богатства
материала в области чувства и представлений.
Кроме того, эти люди, в силу богатства посылок, обладают особен-
ной способностью к обобщениям; в явлениях и обстоятельствах они
видят не только таковые, но и следующий из них вывод, что доступно
далеко не всем людям.
Отсюда сама собою вытекает пятая особенность гения — ориги-
нальность его выводов, самобытность, творчество, открытие новых за-
конов, явлений, действий и т.п. Чем больше посылок в суждении и чем
совершеннее они сочетаются, тем вернее, оригинальнее и неожидан-
нее будут те выводы, к которым приходят эти люди. Все то, что до сих
пор видели люди обычными глазами, при обычных условиях жизни,
казалось таким, каким его считали все подобные люди. Но вот явился
человек, который при помощи особенных, ему одному свойственных,
чувственных дарований увидел новые стороны предмета, посмотрел на
него иными глазами и потому дал новые указания и новые разъясне-
ния, которые с этих пор стали понятными и простым смертным людям.
В процессе мышления и открытий гения нет ничего необыкновенно-
го, сверхъестественного и экстраординарного. Каждому его открытию
предшествует серьезное, обстоятельное и многостороннее изучение
предмета. Гений изучает все прошлое, пользуется несравненно обиль-
нее и богаче настоящим, сочетает его с прошлым и потому яснее и от-

276
четливее провидит будущее, чем все его современники. Совершенно
правильным является то мнение, что всякое гениальное открытие име-
ет в основе своей открытие гения, его предшественника, и, наверное,
в будущем послужит основой для гения преемника. Мы обольщаем
себя той мыслью, что ряд гениальных открытий не оставит на земле
ничего сокровенного и откроет нам все сущее и будущее.
При таком богатстве мышления и душевной жизни весьма естест-
венно, что гении нередко не могут себе уяснить и понять самых обыч-
ных явлений, ибо они смотрят на них более совершенными глазами.
Отсюда также понятны и те явления, что гений, по-видимому, нередко
впадает в противоречия и непоследовательность с самим собой; но это
будет не противоречие и не непоследовательность гения, а непонима-
ние его окружающими. В сущности же гений последователен и прав,
но только он держится такого направления и такого образа действий,
который простым смертным мало понятен и мало доступен. Его систе-
ма — собственная система, и, действительно, «горе тому народу, кото-
рый не признает и попирает своих гениев».
Поступки и действия гениальных людей часто кажутся дикими,
странными, даже нелепыми и ненормальными, но не потому, что они
действительно были таковыми, а потому, что на пути выполнения
их плана явились новые обстоятельства и новые сочетания, которые
и заставили их переменить направление действия. Не порок и не не-
достаток в таких поступках заключается, а необыкновенная быстрота
сообразительности, живости сочетания, меткость вывода и энергия
выполнения, что, разумеется, скорее можно признать преимуществом,
нежели недостатком гения.
Гениальные люди не эгоистичны. Их эгоизм заключается в выпол-
нении их идеи. Они живут для своей идеи и своей идеей, вот почему
в большинстве случаев их жизненная обстановка не блестяща, да они
и не заботятся о ней. Они далеки от мелочей жизни и не интересуются
жизненными удобствами.
Существуют направления в действиях и поступках людей основные
и побочные, второстепенные. В выполнении основных направлений
люди гениальные неуклонно настойчивы и непоколебимо исполни-
тельны и последовательны; во второстепенных же направлениях они,
напротив, крайне неустойчивы и изменчивы. Жизнь есть война с веч-
ными и крайне разнообразными переменами боевых позиций. Всякий
боец есть полководец, и тот останется победителем, кто, имея ясно
и точно определенный план, сумеет в каждый данный момент свою бо-
евую позицию поставить в неуязвимое положение, а последнее требует
постоянных изменений и приспособлений.
Нося в себе и ясно сознавая свою умственную и душевную мощь
и превосходство, естественно, что в жизни эти люди являются резко
выделяющимися, как сознательно, так и бессознательно.
277
 В силу своей необыкновенной жизненной энергии и деятельности
такие люди крайне впечатлительны и раздражительны; часто переходят
от одного намерения в другое и в этом отношении очень неустойчивы.
В силу своей крайней чувствительности некоторые из них очень силь-
но реагируют на холод, почему любят тепло и могут работать только
в тепле, этим объясняется, почему многие гениальные произведения
творятся в летние месяцы и в жару. Гениальные люди часто бывают
раздражительны, вспыльчивы, своенравны и капризны. Иногда их раз-
дражительность сопровождается нервными подергиваниями, судорож-
ными тиками, судорогами и даже приступами эпилепсии, хотя очень
нечастыми и неполными. Обычная жизнь и обычные удовольствия их
мало удовлетворяют. Они больше живут своею жизнью и своею дея-
тельностью и в них находят себе удовлетворение. Их деятельность не-
обыкновенно велика, и в ней они не только не находят утомления, а,
напротив, вечную поддержку, энергию и удовольствие. К людям они
относятся соответственно своим основным жизненным воззрениям.
С близкими людьми часто они бывают нетерпеливы и несносны, но не
по душевной грубости, а по недостатку терпения и внутренней заня-
тости. Собственно говоря, едва ли этих друзей можно назвать в пол-
ном смысле друзьями, alter ego, — так как великие люди стоят значи-
тельно выше своих друзей, — могут иметь их значительное количество
и относиться к ним одинаково дружески — снисходительно, но не как
к равным бессекретным друзьям. Ввиду значительного превосходства
гениальных людей над их друзьями, ни тот, ни другие не находят себе
удовлетворения. Зато врагов у гениальных людей, несомненно, несрав-
ненно больше, чем друзей. С.-Р. Н. де Шамфор правильно говорит, что
«не так пороки мешают человеку иметь много друзей, как слишком вы-
сокие достоинства», ибо, по Бекону Веруламскому, «низшие доброде-
тели встречают со стороны толпы похвалу, средние — удивление, выс-
шие же не встречают никакого сочувствия». Любовь гениям присуща,
как и всем людям, но только она проявляется несколько своеобразно.
Они не признают в любви осадного положения, а предпочитают натиск
и быстрое наступление. Они любят сильно, страстно, очень ревниво, но
больше плотской любовью. В свободные минуты жизни они проявляют
любовь всей силой своей природной мощи, причем нередко доходят до
геркулесовых столбов нелепости. Любовь Наполеона к Жозефине во
время итальянских походов служит тому лучшим доказательством. Та-
кова же была любовь Петра I к Екатерине. В своей любви они не ищут
ответа ума и жизненной логики, а страсть и безграничную преданность.
Они любят только в свободные минуты, но любят соответственно своей
душевной мощи. Их сексуальная жизнь также проявляется урывками,
то являясь сильно и страстно, то на время затихая. Иногда эта жизнь
вспыхивает одновременно с усиленной умственной жизнью. Чувство
любви к детям не чуждо и этим людям; напротив, они их любят нежно

278
и сильно, но только в свободные минуты, так как все их время при-
надлежит их голове. Пища для них не составляет жизненной потребно-
сти — они едят, потому что нужно есть, и могли бы обойтись без этого
удовольствия, если бы это было можно.
Сон непродолжителен. Засыпают они сразу, крепко спят, быстро
просыпаются и моментально приходят в сознание. Но в свободные
промежутки времени эти люди склонны к дреме во всякое время. Бы-
вают, впрочем, лица, имеющие и плохой сон.
Нередко организм этих людей проявляет физические расстройст-
ва различных органов, частью унаследованные, частью происшедшие
от небрежного отношения к своему здоровью, но все эти недуги пере-
носятся весьма терпеливо и как бы шутя. Эти люди поражают своею
неутомимой деятельностью и переходят от одного рода деятельности
к другому как бы шутя, причем самая сильная является для них неко-
торым отдыхом. Обычные люди не могут следовать за деятельностью
гениальных людей, быстро утомляются и даже расстраивают свое здо-
ровье, тогда как они сами нисколько от этого не страдают. Одна из ве-
личайших особенностей их натуры — уменье подобрать сотрудников,
это не значит, чтобы они всецело полагались на них, напротив, во всем
и всюду они проявляют личное участие и содействие. Быстрота, разно-
образие и неутомимость их деятельности поразительны, но еще пора-
зительнее то, что эта деятельность во всем в целом является совершен-
ной.
Одни из этих людей работают непрерывно и неустанно, другие, на-
против, на время как бы замирают и затем, под влиянием вдохновения,
творят, творят непрерывно, пока не изольют всего того, что ими откры-
то. Явствует, что одни гении как бы постоянно с вдохновением, другие
же имеют наитие этого вдохновения и откровения как бы по временам.
Последнее явление объясняется очень просто и имеет для себя анало-
гию и в обычной жизни. Каждому из нас, взявшись за работу, приходи-
лось наталкиваться на такие вопросы, которые сразу не поддаются раз-
решению. Тогда мы на время вовсе оставляем в стороне вопрос. Но вот
проходит две-три недели, месяц и даже два, и вдруг вопрос вспыхивает
в вашем сознании вполне ясно и определенно, и вы его быстро пере-
даете бумаге. Совершенно то же мы видим в творчестве и вдохновении
гениальных людей. Этот последний вид творчества принято называть
вдохновением, откровением, творчеством, интуицией.
<…> Наконец, должно упомянуть еще об одной особенности гени-
альных людей — необыкновенно развитой фантазии и воображении.
Процесс фантазирования состоит в воспроизведении образов и кар-
тин реальных и действительно нами пережитых, но в сочетании, нами
лично создаваемом и управляемом. Поэтому процесс фантазии рису-
ет нам картины, отличные от имеющихся в природе, но, в частности,
имеющие реальную основу. В этих образах фантазии особенно мощно
279
и влиятельно участвует область бессознательного. Фантазия присуща
каждому человеку, но у одних она проявляется больше, у других мень-
ше, причем многое в данном случае зависит от упражнения и степени
развития и участия области бессознательного. Гениальные люди очень
часто имеют богатейшую фантазию по природе и весьма охотно в ней
пребывают активно. При богато развитой чувствительной области и при
таковой же области бессознательного деятельность фантазии таких лю-
дей отличается необыкновенной красотой, разнообразием, обилием
и заманчивостью. Никакие жизненные обстоятельства не представят
столько интереса и увлекательности, как своя собственная фантазия,
и потому естественно, что такие люди увлекаются ею, постоянно пре-
даются ей и избегают участия в серенькой жизненной обстановке. Эта
игра фантазии во многом помогает им и в жизненной деятельности,
тщательно корригируя все высоким рассудком, необыкновенною на-
блюдательностью над всем существующим и горьким опытом.
Вот, в коротких чертах, по моему мнению, душа гения. Она пред-
ставляет собою необыкновенно мощное, полное и совершенное раз-
витие органов восприятия и усвоения как в области сознания, так
и бессознательного, она обладает необыкновенно быстрым ходом пред-
ставлений и суждения, столь же необыкновенны проявления суждения
по полноте, разносторонности и обилию ассоциации, причем все про-
цессы как восприятия, так и сочетания отличаются чрезмерною ясно-
стью, яркостью и отчетливостью, все, что согревается и пополняется
крайне развитой и богатой фантазией, обильно пополняемой областью
бессознательного, причем, однако, рассудок всецело царит в этой игре
фантазии и каждой мелочи дает должное место и назначение, при та-
ком сочетании сил познавательных и процесса мышления и выводы его
будут оригинальными, собственными, своеобразными и отличными от
обычных. Центральный нервный аппарат гения отличен от такого же
обычного человека, отличен совершенством построения и отправле-
ний, нежностью и тонкостью, а потому и хрупкостью. При неумелом
и неосторожном воспитании, питании, образовании и дурных услови-
ях жизни его можно испортить, повредить, создать болезни, породить
крайнюю нервность и даже извращение деятельности — душевную бо-
лезнь, но это не есть болезнь души. Гений есть высшее совершенство
человеческой природы. Это прогресс центральной нервной системы
и ее отправлений. Это передовой человек среди обычных людей, а по-
тому светоч, слава, честь и украшение человечества.
<…> Таким великим гением для России явился император Петр
Великий. Ум и душа преклоняются пред величием этого гиганта. Мы
с необыкновенным благоговением можем следить только мыслию за
его подвигами и поражаться величием и колоссальностью его ума,
мощи, терпения и самопожертвования.
280
 В. Ф. Чиж

Психология злодея*1
Граф Алексей Андреевич Аракчеев
Где злая воля связана с ужасным
Избытком сил, где разум зол и дик,
Там никакой охраны нет несчастным1.

К риминальная антропология дала нам немало сведений о психоло-

гии преступного человека; ничуть не разделяя всех увлечений этой
школы, мы должны признать за ней немалую заслугу именно в том, что
она расширила и сгруппировала в одно целое наши сведения о духов-
ной жизни преступников. Эта школа довольно убедительно показала
существенное различие между преступниками и грубобезнравственны-
ми людьми — истинными злодеями. <…>
Криминальная антропология обрисовала довольно подробно, хотя
и с некоторыми промахами, только преступных людей; все же попытки
объяснить нам психологию злодеев, не совершивших уголовного пре-
ступления, оказались совершенно неудачными; как велико было непо-
нимание вопроса, можно судить по тому, что нашлись ученые, уверяв-
шие, что Наполеон обладал преступной организацией.
Не задаваясь целью обрисовать психологию злодея, очертить этот
тип, объяснить его происхождение, я хочу сделать первую попытку
в изучении этой человеческой разновидности. Для этой цели я хочу
воспользоваться методом, давшим столь блестящие результаты в меди-
цине; а именно дать историю болезни одного очень типического боль-
ного или, говоря иначе, дать психологическую характеристику одного
типического злодея — графа А. А. Аракчеева. Я остановился на этом
историческом лице именно потому, что деятельность его нам хорошо
известна; к моему удивлению, до сих пор нет полной биографии этого
типического злодея непреступника, и потому моя работа, до известной
степени, пополнит этот пробел в нашей литературе. А. А. Аракчеев,
бесспорно, типический злодей — непреступник; аракчеевых в жизни
много, и всякий внимательный наблюдатель встречал их немало.
«История болезни» А. А. Аракчеева для психолога особенно завлека-
тельна потому, что он вследствие отчасти случайных обстоятельств, отча-
сти особенностей исторической эпохи достиг исключительно высокого
служебного положения и потому мог проявить вполне все свои душев-
ные силы, мог совершить много зла, что делало его историческим лицом.
* Чиж В. Ф. Психология злодея, властелина, фанатика / Предисловие, составитель,
перевод иностранных текстов Н. Т. Унанянц. М.: Республика, 2001.
281
Его злодеяния нам известны, если не все, то очень многие; нам известна
почти вся его деятельность; наконец, нам известна его интимная жизнь;
биография его фаворитки Н. Ф. Минкиной достаточно подробна для
понимания основных свойств А. А. Аракчеева. Было бы упущением не
воспользоваться всем богатым материалом для методологической пси-
хологической характеристики А. А. Аракчеева. Задача психолога в дан-
ном случае является весьма простой: расположить весь материал так, как
того требует современная психология; психолог должен воспользоваться
разбросанным в исторических трудах и журналах материалом, для того
чтобы обрисовать все главные признаки, все главные особенности пси-
хической организации А. А. Аракчеева. Само собою разумеется, что ме-
тодологическое изображение исторического деятеля преследует другие
цели, чем характеристика историка-художника.
Имеющийся в литературе материал вполне достаточен, чтобы очер-
тить весь склад, весь психологический образ А. А. Аракчеева; нам из-
вестна его биография, известна его умственная деятельность, известны
его чувствования, его основная страсть, известна его привязанность,
известно, в чем и как проявлялась его воля.
Уяснив психологию А. А. Аракчеева, нам будет понятнее духовный
облик многих, конечно не всех злодеев, мы лучше поймем аракчеевых,
которые причиняют и, я думаю, всегда будут приносить много вреда
обществу.
Крупная историческая роль, выпавшая на долю А. А. Аракчеева,
свидетельствует, как велико значение аракчеевых, какого вниматель-
ного изучения заслуживает этот тип. Понимание хотя бы одной разно-
видности человека-злодея подвинет нас в изучении вредных для обще-
жития типов злодеев — непреступников.
Психологическая характеристика А. А. Аракчеева имеет значение
для устранения недоразумения, вытекающего из одностороннего по-
нимания Ф. В. Ницше. Восхваление жестокости этим философом дает
основание, по крайней мере для некоторых, думать, что жестокость слу-
жит проявлением или признаком силы. Действительно, Ф. В. Ницше
требовал твердости и даже жестокости, но, конечно, не для достижения
личного благополучия. Психологическая характеристика А. А. Аракче-
ева весьма наглядно объясняет нам, что «раб» жесток при достижении
личного благополучия; жестокость «раба» не делает его сильным, потому
что трусливый и лживый «раб» не имеет права быть жестоким, так как че-
ловеконенавистничество, а не стремление к высшим целям — причина
его жестокости. А. А. Аракчеева никто не может считать сильным, но по
своей жестокости он выделялся между современниками. Иван Грозный
по своей жестокости, принимая во внимание, конечно, эпоху, не уступал
А. А. Аракчееву и даже превосходил его, но, бесспорно, Грозный-царь
был сильный человек, а А. А. Аракчеев жалкий раб. Прямо к А. А. Арак-
чееву относятся слова Ф. В. Ницше: «В умном, бессовестном негодяе

282
и преступнике мы порицаем его эгоизм не как таковой... но за то, что он
направлен на низкие цели и ими ограничивается». Изучение психиче-
ского склада А. А. Аракчеева с полной убедительностью доказывает нам,
что злобность и вытекающая из нее жестокость есть удел «раба», нрав-
ственного урода. Ф. В. Ницше учил, что жестокими имеют право быть
только сильные люди, созданные для власти; жестокий «раб» это нравст-
венный урод. А. А. Аракчеев был типичный жестокий «раб», а потому че-
ловек очень вредный, заслуживающий презрения и за свою жестокость,
и за свою рабскую душу; он заслуживает презрения моралиста, разделя-
ющего взгляды Ф. В. Ницше; он возбуждал ненависть и презрение своих
современников, потому что был весьма жесток, крайне тщеславен, лжив
и труслив — одним словом, он был выдающимся злодеем.
Благодаря Ф. В. Ницше нам понятно, насколько не правы были
адепты криминальной антропологии, считавшие Наполеона преступ-
ником; нам понятно, насколько были не правы многие ученые, счи-
тавшие Ивана Грозного злодеем; благодаря Ф. В. Ницше мы можем
правильно оценить рабскую душу А. А. Аракчеева, установить суще-
ственное различие между злодеем и сильными, жестокими людьми;
и А. А. Аракчеев, и Петр Великий были жестоки, но этим сходство меж-
ду ними и исчерпывается. Аракчеевы, безусловно, вредные люди, так
же как и преступники; многие жестокие, сильные люди были самыми
полезными, самыми лучшими слугами своего народа.
Вот основание, почему я почел полезным с достаточной подробно-
стью изучить психологию А. А. Аракчеева и с особенным вниманием
остановиться на тех особенностях его душевной организации, которые
нам объясняют сущность аракчеевского типа. Изучение духовной орга-
низации А. А. Аракчеева поучительно и для психолога, и для моралиста.
Мне казалось, что психологическая характеристика А. А. Аракчеева
дает столь ясные выводы, что не представляется надобности в объясне-
ниях; психологическая характеристика А. А. Аракчеева выясняет нам
тип злодея непреступника и тип «раба», в смысле учения Ф. В. Ницше.
<…> Злобный, замкнутый характер графа А. А. Аракчеева дает не-
которое право предполагать о чем-то патологическом в его семье; весь-
ма правдоподобно, что один брат был эпилептик и алкоголик, а дру-
гой был наделен злобностью и человеконенавистничеством. Графиня
Р. С. Эдлинг в своих записках сказала про А. А. Аракчеева: «В чрез-
мерной жестокости всегда скрыта крупица безумия»2. Она до известной
степени права; сам А. А. Аракчеев был человек здоровый, но все же он
происходил из семьи, в которой была «крупица безумия». Допускать
скрытую эпилепсию у графа А. А. Аракчеева мы не имеем права, но
нельзя отрицать, что в его характере было много весьма характерного
для эпилептиков; как мы видим, в его семье была эпилепсия.
К сожалению, мы не обладаем хорошими портретами А. А. Арак-
чеева, на основании же имеющихся невозможно с полною точностью
283
сказать что-либо определенное о физических признаках вырождения
А. А. Аракчеева. На всех его портретах обращают на себя внимание
большие оттопыренные уши с приросшими мочками; надбровные дуги
сильно развиты, глазные орбиты велики, подбородок узок; но все это
недостаточно выражено, чтобы считать доказательством вырождения.
Можно считать аномалией или признаком вырождения бесплод-
ность А. А. Аракчеева; едва ли ее можно объяснить половой болезнью,
перенесенной в молодости; если бы такая болезнь оставила прочные
следы, ею бы страдали сожительницы А. А. Аракчеева — В. П. Пукало-
ва и Н. Ф. Минкина, которые, как то хорошо известно, пользовались
цветущим здоровьем.

Психология властелина
Император Павел I
Психологический анализ
Цель настоящей работы — выяснить неоднократно возникавший
вопрос о психическом здоровье Павла I; лучший историк Павла I
Н. К. Шильдер не высказался положительно по этому вопросу и оста-
вил его открытым3; Т. Шиман считал Павла I душевнобольным, вы-
сказываясь весьма категорически: «В конце концов он полностью
помешался, безудержное возбуждение превратило его в деспота, одер-
жимого манией величия».
Тщательное изучение обширной литературы о жизни и царство-
вании этого государя приводит к убеждению, что Павел I не страдал
душевной болезнью; такой вывод, понятно, должен быть обоснован
подробным психологическим анализом характера этого государя. Пси-
хологический анализ должен объяснить странные поступки Павла I,
объяснить, почему многие сомневались относительно его психическо-
го здоровья, а некоторые считали его душевнобольным.
Личность Павла I возбуждала удивление, и мы имеем очень мно-
го сведений о характере и деятельности этого государя, но до сих пор
не имеем объяснения его характера и царствования; историки ограни-
чиваются изложением событий; восполнить этот пробел должен пси-
хологический анализ. Конечно, для такого психологического анализа
необходимо подробное и всестороннее изучение всей жизни и всей
деятельности этого государя.
Я не нашел нужным откладывать опубликование этого труда до появ-
ления обещанной Е. С. Шумигорским большой, двухтомной «Истории
императора Павла», так как мы уже обладаем достаточными материала-
ми для психологического анализа личности Павла I. Именно нам недо-

284
стает психологического уяснения этой своеобразной личности и потому
немыслимо правильное понимание царствования Павла I. В самом деле,
разве возможно понимание личности Павла I и его царствования, когда
одни историки (П. Н. Буцинский4, Д. Ф. Кобеко5) считают его светлой
личностью, другие сомневаются в нормальности его умственных спо-
собностей; наконец, есть историки, считающие его душевнобольным.
Считаю необходимым оговориться, что я, насколько это мне было
доступно, пользовался источниками и, только при недоступности по-
следних для меня, ограничивался выписками из лучших трудов о Пав-
ле I; главным образом я пользовался в таких случаях прекрасной рабо-
той Н. К. Шильдера.
Литература о Павле I очень обширна; некоторыми источниками я
не нашел нужным пользоваться ввиду их малой достоверности.
О событии 11 марта 1801 г. я только упоминаю, потому что оно, по
существу, не входит в задачу моего исследования и, наконец, не под-
дается точному описанию, а потому и недоступно психологическому
анализу.
Так как решение вопроса о психическом здоровье Павла I состав-
ляет вывод из всего психологического анализа его личности, этому во-
просу посвящена последняя глава, и он разобран сравнительно кратко.

Психология фанатика
Фотий Спасский
Первый недостаток этих людей — ограничен-
ный ум, и он тем ограниченнее, чем глубже
впечатления, получаемые их мозгом от самых
незначительных предметов. Второй недостаток
в том, что они — визионеры, но визионеры не-
явные, и распознать их довольно трудно. Боль-
шинство людей не считает их визионерами,
и лишь ясные и просвещенные умы замечают,
что этими людьми управляют иллюзии и заблу-
ждения, порождаемые их воображением6.

Психологический и психиатрический анализ Фотия Спасского

заслуживает внимания ввиду значительной общественной деятельно-
сти этого монаха; всестороннее изучение исторических деятелей, даже
второстепенных, понятно, имеет свое значение. Но психологический
и психиатрический анализ этой интересной исторической личности
особенно поучителен и важен, потому что наши сведения о фанатизме
весьма недостаточны, а Фотий — типический фанатик. Самый глубо-
кий анализ фанатизма нам дал Н. Мальбранш, и с тех пор наши сведе-
285
ния об этом малопонятном явлении не подвинулись вперед, как мож-
но судить по последним работам, посвященным этому вопросу7. Нет
ничего удивительного в том, что наши сведения о фанатизме весьма
скудны; фанатики всегда имели восторженных поклонников и ярых
противников; понятно, что и те и другие дают весьма пристрастные
рассказы и суждения о фанатиках; поклонники изображают фанатиков
героями, приписывают им всевозможные добродетели; противники,
напротив, описывают их как обманщиков и дураков. Сами фанатики,
увлеченные своею деятельностью, не имеют времени писать свои ав-
тобиографии и по понятным причинам не склонны изображать свою
жизнь правдиво. Поэтому я считал необходимым воспользоваться та-
ким крайне редким документом, как автобиография Фотия, в которой
он достаточно подробно и ясно изложил свое мировоззрение, свои чув-
ствования и желания. Изучение личности этого типического фанатика
облегчается тем, что Фотий жил сравнительно недавно, а потому о его
деятельности имеется немало достоверных сведений. Наконец, доста-
точно изучена обстановка, в которой действовал Фотий, и, что также
важно, мы можем вполне объективно отнестись к этой личности, так
как теперь борьба, в которой участвовал Фотий, уже достояние истории.
Изучив личность этого типического фанатика, мы выясняем себе
психологию фанатизма, приближаемся к пониманию фанатиков так
же, как изучение типического больного выясняет нам данную болезнь,
приближает нас к пониманию больных, страдающих этой болезнью.
Как удивительно верно подметил Н. Мальбранш, понимание этих лиц
доступно далеко не всем, потому что у них имеются неясные патологи-
ческие явления; изучение таких лиц требует знания не только психоло-
гии, но и психиатрии, чем, конечно, и объясняется, что психология так
мало знает о фанатизме. У Фотия, как типического фанатика, было не-
мало патологических явлений, почему только психиатр может вполне
понять весь душевный склад этого исторического лица. Для выяснения
этой личности необходим не только психологический, но и психиатри-
ческий анализ.
Понимание фанатизма крайне важно для психолога как психоло-
гическое явление, весьма своеобразное; но этим еще не исчерпывается
вся задача изучения личности Фотия. Фанатизм — явление крайне важ-
ное для понимания социальных явлений, потому что фанатики нередко
оказывают значительное влияние на окружающих и даже на целое об-
щество и историю целых народов. Все попытки анализировать и объя-
снить влияние, нередко весьма сильное, таких лиц на общество до сих
пор остались безуспешны, как то свидетельствует последняя работа об
этом вопросе П. Росси (Rossi. Les suggesteurs et la foule. 1904). В самом
деле, что может быть удивительнее влияния необразованных ограничен-
ных фанатиков на лиц, гораздо более их сведущих и одаренных? Неко-
торые исследователи допускают внушение; но ведь таким объяснением

286
ничего, в сущности, не объясняется, не говоря уже о том, что в громад-
ном большинстве фанатики действовали именно не внушением в том
его понимании, какое принято современной наукой. Влияние фанати-
ков на общество составляет загадку, совершенно для нас непонятную,
хотя немало ученых, например Г. Тард, С. Сигеле, Г. Лебон, Т. Обри,
и пытались объяснить способы влияния и воздействия одних лиц на дру-
гих. Нам, конечно, вполне понятно влияние людей, одаренных высоким
умом, большими знаниями, красноречием, но для нас пока необъясни-
мо, как могут подчинять себе необразованные, ограниченные фанатики,
хотя мы нередко и сами наблюдаем такие явления.
В этом отношении изучение общественной деятельности Фотия
крайне поучительно и интересно, так как этот исключенный с первого
курса духовной академии, необразованный и недаровитый монах сыг-
рал значительную роль в истории нашего просвещения, имел влияние
на внука великой Екатерины, воспитанника Лагарпа, высокопросве-
щенного и даровитого государя Александра I. Изучение общественной
деятельности Фотия крайне интересно именно потому, что он был по
развитию и по дарованиям неизмеримо ниже лиц, которых победил;
изучение этой борьбы уясняет нам значение фанатизма в жизни, спо-
собы действия фанатиков, объясняет, почему они побеждают своих ум-
ных и образованных противников.
Всегда и всюду ограниченные, фанатически относящиеся к делу
люди играли и будут играть весьма значительную, но в большинст-
ве случаев печальную роль; образованные, объективно относящие-
ся к делу люди часто принуждены уступать фанатикам; поэтому даже
в практическом отношении крайне поучительно проследить, как не-
вежественный Фотий успешно боролся с противниками, превосходив-
шими его во всех отношениях.
Понятно, что уяснение всех этих вопросов требует достаточно пол-
ного анализа всей духовной личности Фотия, подробного анализа его
патологических явлений и, наконец, полного изложения той борьбы,
которую он вел. При таком изложении с достаточной ясностью вы-
ступают все основные элементы фанатизма, отпадает необходимость
в описании фанатизма.
К сожалению, я ничего не могу сказать о физических признаках
вырождения Фотия, так как его портрет сделан очень дурно и на ос-
новании его нельзя делать каких-либо определенных заключений.
У нас нет достоверных сведений о наружности Фотия, и потому вопрос
о том, были ли у него физические признаки вырождения, остается не-
разрешенным. Это упущение не имеет, однако, значения, так как в ав-
тобиографии Фотия заключается достаточно данных, доказывающих,
что у него были психические расстройства.
О последнем периоде жизни Фотия я говорю весьма кратко, так как
наши сведения об этом периоде не вполне достаточны и, кроме того,
287
этот период не интересен для психолога и социолога. Общественная
деятельность Фотия была уже закончена, характер его вполне проя-
вился; этот период имеет чисто психиатрический интерес. <…> Рано
развившийся мальчик учился хорошо; Фотий отмечает, что его млад-
ший брат не обладал столь хорошими способностями, как он сам. Ни
дома, ни в хоре при Казанском соборе, ни в Новгородской семинарии
не было развивающего воздействия на рано развившегося мальчика; ни
одного истинно развитого человека он не встретил в этот период своей
жизни. Также ему не попалась в руки ни одна дельная светская книга.
Между тем, несомненно, мальчик не только развился очень рано, но
и обладал некоторыми способностями, жил по преимуществу духовной
жизнью. Ни дома, ни в семинарии он не шалил, не искал развлечений,
свойственных детскому и отроческому возрасту. Он не был похож на
своих сверстников, искал уединения, жил своей внутренней жизнью,
не мирился с окружающей его действительностью.
Крайне необразованные родные Фотия и их знакомые не могли
иметь непосредственного влияния на сосредоточенного в себе отрока;
все они не отличались даже и внешней религиозностью; также и семи-
нария не могла дать духовной пищи Фотию. Брат его, учившийся вме-
сте с ним, не много вынес из школы. Единственный духовный интерес
в среде, в которой вырос Фотий, — это обрядовое благочестие, и пото-
му, естественно, что уже очень рано Фотий со свойственной ему сосре-
доточенностью заинтересовывается обрядовым благочестием. Ведь ни-
чего другого он и не мог воспринять в той среде, в которой вырос. Уже
в семинарии он всецело поглощен одной руководящей идеей, всецело
занят одной мыслью и ничем другим не интересуется.
Его тяготит домашняя обстановка, которая, по существу, чужда
его натуре; его ничто не интересует ни в семинарии, ни в городе; в его
воспоминаниях не видно, что он обращал внимание на жизнь с ее вол-
нениями. Ни одного слова в его автобиографии о тех великих событи-
ях, которые волновали тогда всю Россию, нет; мы вполне можем по-
верить Фотию, что двенадцатый год для него ничем не отличался от
всех остальных. Это весьма и весьма характерная особенность Фотия
почему-то не обращала на себя внимания его биографов.

Примечания
1
Данте А. Божественная комедия / Пер. Д. Мина. СПб., 1909. Т. 1. С. 165.
2
Memoires de la comptesse Edling. P. 261.
3
Шильдер. Император Павел Первый. С. 461‒465.
4
Отзывы о Павле I его современников. 1901.
5
Цесаревич Павел Петрович. 1882.
6
Мальбранш Н. Поиски истины. Кн. II. Ч. 3.
7
Мюрисье. Болезненные проявления религиозного чувства. 1903; Дюга. Аб-
солют. 1904.

288
 ПСИХОЛОГИЯ

5 ПОЛИТИЧЕСКОГО
ВОСПРИЯТИЯ

289
 М. Джаст, Э. Криглер

Создание образа лидерства:

на примере Клинтона и Уотергейта*1

С оставление повестки дня — это коллективный процесс, в котором

средства массовой информации, правительство и граждане ока-
зывают, по крайней мере в некоторых отношениях, взаимное влияние
друг на друга [Лэнг и Лэнг, 1983. С. 58–59].

Образы лидеров, как и повестка дня, создаются совместно лидера-

ми и их избирателями, имеющими к этому отношение, — выборными
деятелями, средствами массовой информации и публикой. Образ ли-
дера сложен и подвижен. Хотя значительная часть внимания исследо-
вателей уделяется поддержке президента со стороны общества, взгляд
общества не является единственным релевантным фактором. Средства
массовой информации и другие политики создают свои собственные
образы президента. В ходе взаимосвязанных процессов то, как прези-
дент и другие политики создают его образ, находит выход в прессе и да-
лее — в обществе, а то, как средства массовой информации изображают
президента, может повлиять на то, что думают о президенте другие по-
литики и общество. В ходе всего его правления образ президента в об-
ществе является решающим компонентом политической власти.
В предыдущих исследованиях делается акцент на том, что оценки
лидерства имеют и личное, и профессиональное измерения. Процесс
создания образа лидера опирается, однако, на прежние ожидания, свя-
занные с лидером. Как уже отмечалось другими исследователями, про-
цесс создания образа лидера также подчинен ходу событий [Кемелл,
1978; Киндер, 1981; Мюллер, 1970], и характеру политических ресурсов
[Лэнг и Лэнг, 1983].
Избранные политики, средства массовой информации и общество
играют более значительную роль в определенных аспектах создания
образа лидерства. Поскольку эти три категории участвуют в процессе
создания образа лидерства по-разному, неудивительно, что результа-
ты различаются. Игра имиджей помогает объяснить успех или неудачу
президентов. Кризисный момент, например президентский импич-
мент, придает четкие очертания обоюдной и подвижной конструкции
имиджа лидера.
В этой статье мы сначала рассмотрим процесс создания образа
и применим эти идеи к объяснению того, почему президент Клинтон

* Political Psychology. 2000. Vol. 21. No 1.

290
выстоял в ходе процесса импичмента. Мы проанализируем, как средст-
ва массовой информации, общество и другие избранные политики со-
здавали разные образы Клинтона и как эти образы влияли на их пове-
дение. Успех Клинтона в сохранении своего имиджа в обществе затем
противопоставляется провалу президента Никсона в уотергейтском
кризисе. Клинтон был спасен во многом по причине низких ожиданий
от его личного морального поведения и высокого одобрения его ли-
дерства в экономике. И напротив, Никсон потерпел поражение в силу
высоких ожиданий общества, связанных с его личной порядочностью,
и разочарования в его управлении экономикой.
На примере Клинтона и Никсона мы развиваем конструктивист-
ский подход к пониманию образа лидерства. Наш анализ объединяет
литературу о динамике одобрения президентств [Меллер, 1970; Ке-
мелл, 1978; Киндер, Петерс, Абелсон и Фиске, 1980] с интерактивным
анализом средств массовой информации и общественного мнения
[Лэнг и Лэнг, 1983; Броуди, 1991]. Мы начинаем с рассмотрения пре-
дыдущих исследований взаимодействия средств массовой информа-
ции, общества и избранных политиков, а затем обсуждаем, почему эти
политические акторы создают разные образы президента.
Средства массовой информации, общество и избранные полити-
ки. Как и в прочих аспектах своих взаимоотношений, средства массовой
информации и избранные политики зависят друг от друга в выражении
своих образов лидерства. Пресса зависит от официальных источников
новостей [Сигал, 1973]1. Выбор, который делают профессиональные
журналисты относительно того, у кого брать интервью, из каких ин-
ститутов (напр., Конгресс или Белый дом) и какой политической ори-
ентации (напр., демократы или республиканцы), влияет на содержание
и тон освещения лидеров в средствах массовой информации [Лихтер
и Нойес, Ротман и Лихтер, 1987].
В то время как средства массовой информации опираются на офи-
циальные источники, избранные политики обязательно полагаются
на средства массовой информации при выполнении ряда функций.
Прежде всего, политики наблюдают за новостями, чтобы узнать, на
что способны другие политики. Кроме того, они отслеживают новости,
чтобы знать, что думает общество. Решающее значение для процесса
создания образа лидерства имеет то, что лидеры полагаются на сред-
ства массовой информации в передаче своих посланий обществу. Чи-
новники начинают верить, что средства массовой информации опре-
деляют то, как общество видит их. Например, Лэнг и Лэнг объясняют,
что в начале уотергейтского кризиса президент Никсон и его персонал
«разработали специальную медиастратегию, прямо нацеленную на по-
беду в битве за общественное мнение» с целью сохранить его прези-
дентство. Мнение общества о лидере может быть политическим ресур-
291
сом или политическим обязательством. Так, есть свидетельства о том,
что средства массовой информации относятся к популярным лидерам
лучше, чем к непопулярным [Беннетт, 1996]. Кроме того, другие избран-
ные политики считают популярных президентов могущественными, что
повышает вероятность того, что такие президенты преуспеют в своих
политических начинаниях [Нойштадт, 1990]. Если президент успешен
в достижении политических результатов, общественное одобрение воз-
растает [Броуди, 1991, гл. 7], делая успех в будущем более вероятным.
Оборотной стороной общественного мнения является, конечно, то, что
президент, который теряет доверие общества, становится слабее также
и на политической арене. В своем анализе уотергейтского кризиса Лэнг
и Лэнг (1983) утверждали, что освещение событий в средствах массовой
информации — это «зеркало», которое позволяет чиновникам увидеть,
какими они предстают перед обществом.
На общественное мнение о лидере может, следовательно, влиять
освещение событий средствами массовой информации; оно может
быть темой для них и способно воздействовать на поведение полити-
ков. То, что делают избранные политики, в свою очередь, подпитывает
освещение лидеров в новостях и влияет на одобрение лидера общест-
вом. Эти взаимодействия между обществом, прессой и другими поли-
тиками составляют процесс создания образа лидерства.

Создание образа лидерства

В число ключевых факторов создания образа лидера входят прежние
ожидания, политические достижения, предписываемые лидеру, внеш-
ние события и политические ресурсы. В новаторском анализе оценива-
ния президентов Киндера, Петерса, Абелсона и Фиске (1980) делается
акцент на двух измерениях: личность и политическая компетентность.
Согласно их анализу общество более единодушно в отношении прото-
типной потребности президента в политической эффективности, чем
в отношении предпочитаемых личностных качеств. События, связанные
с процессом импичмента Клинтона, свидетельствуют о том, что склон-
ность общества считать политическую эффективность более важной для
президентов, чем их личностные характеристики, не была вполне понят-
на для оппонентов Клинтона. Как будет видно ниже, противоположный
исход процесса импичмента Никсона (прерванного его отставкой в авгу-
сте 1974 г.) можно объяснить отчасти тем же акцентом, который общест-
во делало на политических факторах в создании образа лидерства.
Понятие образа лидерства, однако, отличается от оценки черт лично-
сти. Имиджи включают в себя эти черты настолько, что положительная
или отрицательная оценка политической компетентности может влиять
на оценку того, что в общем рассматривается как личные качества (та-

292
кие как честность и доверие). Использование личностных характеристик
в процессе создания имиджа лидера опирается на существующую литера-
туру по политической рекламе. Анализ содержания рекламы и исследо-
вания реакции аудитории на рекламу показывают, что трудно опровер-
гнуть сообщения о своем характере и проблемах. Эти измерения связаны
воедино в концептуализации и эмоциональной реакции на кандидата.
Например, в 1992 г. кандидат Клинтон разработал образ заботливо-
го лидера, обеспокоенного экономическим благополучием людей. Те,
кто поддерживал его экономические предложения, считали Клинтона
не менее честным, чем его соперников, даже после серии лжесвиде-
тельств и фиаско в начале его кампании — в том числе после решения
вопросов, связанных с Дженнифер Флауэрс, его призывным состоя-
нием и употреблением марихуаны [Джаст и др., 1996]. Позднее, в ходе
кампании 1996 г., граждане, которые были довольны лидерством пре-
зидента Клинтона в экономике, имели увеличивающиеся позитивные
эмоциональные реакции на его кандидатуру и, в свою очередь, чаще
высказывали позитивные суждения о его лидерстве в экономике [Белт,
Криглер и Джаст, 1998].
Прежние ожидания. Создание имиджа лидерства подразумевает
и измерение временного порядка. В любой новой ситуации наиболее важ-
ный фактор в образе лидера — это любой образ, который лидер вызывал
в прошлом. Поскольку для создания образа характерны динамика и на-
растание, то естественно, что лучшие предсказания делаются на основе
прежнего образа. Если общество воспринимает лидера как высокомораль-
ную личность, лидер может дорого заплатить, если его обнаружат в мо-
рально компрометирующем положении. Высоконравственного Джимми
Картера, например, со всех сторон критиковали за то, что он дал интервью
«Плейбою», в котором признался, что «в глубине души вожделел» других
женщин. Образ кандидата в президенты Джесси Джексона, лидера «Коа-
лиции радуги», пострадал из-за его антисемитских высказываний. В об-
щем, пресса и общество плохо относятся к тому, что они воспринимают
как лицемерие. В ходе процесса импичмента Клинтона новоизбранный
спикер палаты Роберт Ливингстон почувствовал необходимость подать
в отставку, так как позволил себе внебрачную связь. Подобный сексуаль-
ный проступок мог бы быть простителен, если бы человек не возглавлял
обвинение президента в сексуальной неосторожности.
Ожидания от образа лидерства не ограничиваются личностными
качествами. Невысокие ожидания относительно включенности прези-
дента Рейгана в процесс управления помогли ему выжить в ходе сканда-
ла по делу «Иран-Контра». Большинство американцев не считали, что
Рейган достаточно контролировал каждодневный административный
процесс, чтобы инициировать или управлять нарушением конститу-
ции. В своих попытках создания образа лидеры могут нарушать баланс
293
между выработкой ожиданий слишком высоких, чтобы им соответст-
вовать, и настолько низких, что никто не считает их эффективными.
Ожидания от лидера в должности соответствуют похожей «игре
ожиданий», которая имеет место в ходе периода выдвижения и общих
выборов. Кандидаты стараются сформировать низкие ожидания в от-
ношении того, какую поддержку они получат в ходе «праймерис», с тем
чтобы общее число голосов превышало ожидания прессы. Далее, обе-
щания, сделанные в ходе кампании, формируют ожидания от образа
лидера у власти. Джордж Буш, например, создал крайне высокие ожи-
дания от своей экономической программы, когда пообещал: «Читай-
те по моим губам — никаких новых налогов!» — на республиканском
национальном собрании в 1988 г. Его публичный образ был частично
дискредитирован, особенно среди республиканцев, когда впослед-
ствии он произвел повышение налогов.
Результаты проводимой политики. Защита публичного образа из-
бранного политика в конкретной ситуации во многом зависит от эф-
фективности достижения поставленных лидером политических целей.
Это более важное из двух измерений, которые Киндер, Петерс, Абелсон
и Фиске (1980) различали в процессе создания президентских прототи-
пов. Используя свидетельства из прессы и общественного мнения, Бро-
уди показывает, что то, чего президент действительно добивается с по-
мощью политических результатов, находит большую поддержку, чем то,
что президент предлагает. Броуди [1991, гл. 7] подтверждает тезис, пред-
ложенный Энтони Даунсом, о том, что общество полагается скорее на
прошлый опыт лидера, чем на обещания, направленные в будущее.
Из долгой истории электоральных исследований известно, что гра-
ждане зависят от обращенных в прошлое экономических оценок пре-
дыдущей администрации, когда делают свой выбор [Фиорина, Киндер
и Кивит, 1981]. Не только общество, но и пресса склонны создавать по-
ложительный образ успешных президентов и быть чрезмерно критич-
ными по отношению к неуспешным [Беннетт, 1996]. Добросовестные
президенты, провалившиеся в вопросах экономики, особенно крити-
куются в освещении кампании [Зайллер, 1996]. Управление экономи-
кой, следовательно, — важнейший аспект образа президента.
Проектирование внешнеполитического лидерства также может
быть источником силы в создании образа сильного президента. В ходе
международных кризисов президенты обычно могут рассчитывать на
возникновение чувства единения (rally effect). Как лидер страны, прези-
дент извлекает выгоду из патриотического энтузиазма, до тех пор пока
не слышно уважаемых официальных голосов против его внешней по-
литики [Броуди, 1991]. И напротив, в ходе затянувшейся безуспешной
войны образ президента (как это было с Линдоном Джонсоном) может
резко обесцениться в прессе и общественном мнении.
294
 Текущие события. Пример Джонсона указывает на то, как созда-
ние образа лидера подчинено последовательности событий в реальном
мире. Развитие событий от успеха к неудаче и от неудачи к успеху может
определять разновидность образа лидера. Если у лидера есть целый ряд
достижений, то даже небольшой успех возвеличивается. Точно так же
если лидер проваливается раз за разом, то даже незначительные неудачи
принимают угрожающие размеры в конечном образе. Например, то, что
в начале своего президентства Джеральд Форд оправдывал президента
Никсона, уменьшило его поддержку в обществе. Антиинфляционная
политика Форда (Высеки Инфляцию Сейчас — WIN) была еще одним
просчетом. В 1976 г. Форд заявил во время дебатов с Джимми Картером,
что советского господства в Восточной Европе не существует. Кроме
того, Форд имел трудности с формированием собственного образа. Од-
нажды президент споткнулся, когда выходил из самолета. После того
как президент несколько раз подряд упал во время катания на лыжах,
репортеры — которые сами никогда не преуспевали в спорте — смеялись
над неуклюжестью президента. Впоследствии физические недостатки
президента стали частью созданного средствами массовой информации
широкомасштабного образа недееспособности президента.
Преемник Форда Джимми Картер являет собой ярчайший пример
президента, пострадавшего от неблагоприятного хода событий. Его
президентство началось на популистской ноте, но впоследствии ему
пришлось иметь дело с высокой безработицей, двузначными показате-
лями инфляции, агрессией русских в Афганистане и длительным кри-
зисом с заложниками в Иране. Сообщалось, что во время рыбалки на
Картера напал злобный плавающий кролик. И наконец, пресса харак-
теризовала Картера не только как политического неудачника, но и как
«Джимми-посредственность».
Политические ресурсы. Несмотря на то что внешние события ока-
зывают влияние на образ лидерства, они находят место лишь в контек-
сте политических ресурсов. Выборная должность сама по себе является
ресурсом для создания образа лидерства. На должность переходит неко-
торая мера уважения. Узнаваемость и известность дают политику доступ
к публичной аудитории. Прожектора обеспечивают президенту то, что
Теодор Рузвельт описал как «проповедь хвастуна» (bully pulpit). Но поли-
тические ресурсы президентов различаются в зависимости от контроля
их партии за Конгресом, их отношений с членами своей партии, вре-
мени следующих выборов в Конгресс и электорального статуса самого
президента (например, начальный — honeymoon — период, первый или
второй срок и т.д.) [см.: Броуди, 1991]. Силы, противостоящие прези-
денту, могут контролировать Сенат (как было в случаях и Клинтона,
и Никсона), и Конгресс может быть более или менее расколот узкопар-
тийным конфликтом. Популярность президента неизбежно принима-
295
ется в расчет в ходе взаимодействия конгрессменов. Их оценка того, как
образ президента может воздействовать на их шансы на переизбрание,
оказывает влияние на их отношения с Белым домом. В общем, прези-
денты, которые контролируют наиболее ценные политические ресурсы,
имеют больше возможностей контролировать свои образы.

Странный случай Билла Клинтона

Cпособность Билла Клинтона выстоять в ходе ведущегося ре-
спубликанцами процесса импичмента опирается на положительный
образ, который он был способен создавать в течение кризиса. Главная
сила Клинтона во время его minus horribile была в поддержке общества.
Образ президента выстоял в первую очередь благодаря тому, что он был
хорошо зафиксирован в общественном сознании после шестилетнего
пребывания в должности, и во вторую — потому что в обществе высоко
котировалось то, как он исполнял свои обязанности. Устойчивый образ
имеющего недостатки, но эффективного лидера хорошо соответство-
вал президентской интерпретации импичмента — согласно которой он
стал жертвой узкопартийного вмешательства в его личную жизнь.
Прежние ожидания. Достаточно странно, но устойчивость образа
Клинтона можно объяснить признанием того, что он не был способен
выдержать «нравственный стандарт» [МакГрори, 1999]. Сексуальные
скандалы преследовали Клинтона с января 1992 г. (когда он и его жена
рассказали, что у них были «проблемы в браке») вплоть до процесса
импичмента в 1998 г. С самого начала ожидания общества в отношении
личной нравственности Клинтона не были высоки. Незадолго до об-
народования заявлений Левински согласно социологическим опросам
(опрос Геллапа) 62% американцев считали, что президент Клинтон «не
разделял их ценностей» [Ньюпорт, 1999].
Новые откровения о супружеской неверности Клинтона, как ока-
залось, не вызвали большого удивления в обществе. На скандал по
делу Моники Левински общество реагировало гораздо спокойнее,
чем пресса и Конгресс2. Возможно, общество с самого начала было
убеждено, что сексуальные признания согласовывались с прежним
поведением президента, и, следовательно, не сочло их последовавшее
подтверждение особенно шокирующим3. Приняв однажды в расчет мо-
ральные слабости президента, общество не стало наказывать его за то
же самое в дальнейшем.
Члены Конгресса и пресса, казалось, разочаровались в том, что
общество не разделяло их стандарты политического поведения пре-
зидента. Даже после обнародования видеозаписи показаний, которые
Клинтон дал Большому жюри в августе 1998 г., в три раза больше аме-
риканцев считало, что для президента важнее «эффективно выполнять
296
свою работу» (65%), чем «быть образцом морального поведения» (21%)
[Берк, 1998]4.
Результаты проводимой политики. В ходе процесса импичмента
все политические деятели признавали, что президент имел сильную
поддержку со стороны общества. Большинство наблюдателей связыва-
ли его популярность с выдающимся периодом процветания, который
начался со второй половины первого срока президентства Клинтона,
продолжился во втором сроке и в который полностью входит период
скандала и процесса импичмента. Итоговое одобрение Клинтона, оче-
видно, опирается в значительной степени на его лидерство в экономи-
ке [Фишле, Ньюпорт, 1999; Зайллер, 1998].
Текущие события. Известие о том, что президент имел связь с мо-
лодой стажеркой Белого дома, привело к предельному насыщению упо-
минаниями этой истории новостей в январе 1998 г. Согласно Центру по
вопросам средств массовой информации и общественности, признания
Левински содержались в 305 сообщениях, что составляло одну треть всех
новостей в прямом эфире на всех каналах за первый месяц. К момен-
ту оправдания президента в феврале 1999 г. три главных вечерних но-
востных программы на разных каналах выдали в прямом эфире в общей
сложности 1636 сообщений длительностью 46 часов 39 минут, освещаю-
щих дело Левински/импичмент («Скандал в числах»5). Освещение пре-
зидента средствами массовой информации и показатели общественного
одобрения улучшились после отклонения иска Полы Джонс к нему о до-
могательстве6. Согласно данным одной из фирм, ведущих мониторинг
средств массовой информации, число упоминаний Клинтона в кон-
тексте невиновности превысило число упоминаний в контексте вины
в теле- и радионовостях только в период отклонения иска Джонс.
Впоследствии обстоятельства повернулись против Клинтона.
17 августа 1998 г. он был вынужден давать показания Большому жюри
по видео; в сентябре доклад независимого прокурора (counsel) Кеннета
Старра был выставлен в Интернете для прямого ознакомления общест-
ва, прессы и других политиков; а немногим позднее в средствах массо-
вой информации появилась запись его показаний. Согласно данным,
около 25 млн пользователей посетили сайт, на котором содержался
доклад Старра — важная веха в истории Интернета. За появлением до-
клада Старра последовали слушания в юридическом комитете палаты
представителей, который впоследствии проголосовал независимо от
партийной принадлежности за четыре статьи импичмента.
На ноябрьских выборах демократы усилили свое преобладание
в палате представителей. Результаты выборов не шли в значительной
степени против попыток республиканцев провести импичмент в Кон-
грессе. Республиканские представители в палате отвергли просьбы
297
демократов об осуждении, а не импичменте президента. Четыре ста-
тьи импичмента обсуждались с трибуны палаты, и большинство (го-
лосовавшее почти полностью независимо от партийной принадлежно-
сти) провело две статьи, в которых содержались обвинения Клинтона
в лжесвидетельстве и препятствовании правосудию. На разбирательст-
вах этих обвинений в адрес президента в Сенате республиканцы сно-
ва не удовлетворили стремление демократов голосовать за предложе-
ние об осуждении. Было призвано небольшое количество свидетелей,
и после закрытых дебатов Сенат проголосовал за то, чтобы признать
Клинтона виновным по одной из статей импичмента. Однако ни одна
из статей не прошла даже простым большинством, что намного мень-
ше требуемых для признания виновным двух третей, и верховный судья
провозгласил, что президент оправдан.
За редким исключением, события неизменно развивались против
президента. В ходе процесса импичмента пресса и другие политики
весьма агрессивно ставили вопрос о способности президента управлять
в атмосфере нападок [Берке, 1998в]. А президент Клинтон продолжал
служить, сохраняя публичный образ покинутого (beleaguered), но эф-
фективного лидера.
Характер политических ресурсов. Несмотря на то что он добился
переизбрания, Клинтон не имел в своем распоряжении непропорцио-
нальной доли политических ресурсов для создания своего образа в ходе
второго срока. Самое важное — он был президентом-демократом, пра-
вящим вместе с республиканским Конгрессом. В этих условиях прези-
денту было сложно создавать образ сильного руководителя. Более того,
у Клинтона были плохие отношения с демократами в Конгрессе, кото-
рые чувствовали себя преданными из-за компромисса, который прези-
дент заключил с республиканским большинством с целью достижения
своих политических целей [Броудер и Шмитт, 1998]. Многие демократы
продолжали винить его за потерю контроля над палатой представителей
во время промежуточных выборов 1994 г. [Берке, 1998в]. Даже во время
голосования по импичменту приводились слова конгрессмена-демокра-
та Луиз(ы) Слотер, которая возмущенно говорила: «[Билл Клинтон] не
лучший демократ, которого видел любой из нас» [Берке, 1998в].
Столкнувшись со скандалом Левински, президент был вынужден
противостоять политическим ресурсам фанатичного независимого
прокурора, имеющего в своем распоряжении неограниченный бюджет.
Репутация не только президента, но и Кеннета Старра была вовлече-
на в расследование по поводу импичмента. С помощью серии утечек
в прессу служба независимого прокурора пыталась создать образ пре-
зидента как лживого и, возможно, преступного публичного чиновника.
В качестве заключения: президент Клинтон встретил процесс им-
пичмента с низкими ожиданиями общества от его морального поведе-
298
ния, но с сильным одобрением действий его администрации в эконо-
мике. Казалось, что события неумолимо развиваются против него. Его
политические ресурсы были ограничены контролем оппозиции над
Конгрессом и назначением независимого прокурора. Защищая себя во
время расследования по импичменту, президенту пришлось обращать-
ся к трем аудиториям: прессе, Конгрессу и обществу. Эти аудитории
делали акцент на разных факторах в создании образа президента.
Создание образа Клинтона в средствах массовой информации.
Учитывая то, что мы знаем о ценностях новостей, неудивительно, что
создание образа Клинтона средствами массовой информации во мно-
гом зависело от текущих событий. Образ президента в средствах мас-
совой информации улучшался и ухудшался по мере развития событий.
Его оценка прессой страдала с появлением каждого нового пункта
доказательств против него — таких как доклад Старра и видеозапись
показаний перед Большим жюри. Тон освещения президента менялся,
когда он выигрывал раунд, — предпринимая контрнаступление против
независимого прокурора в феврале 1998 г. и при отклонении в апреле
судебного иска Полы Джонс. Однако общий тон был негативен. С ян-
варя по сентябрь оценки Клинтона в теленовостях в среднем составля-
ли 63% отрицательных к 37% положительных7.
Интересно, что самым уравновешенным освещение импичмента
президента стало в ходе разбирательств в Сенате. По своей природе раз-
бирательство соответствует одному из любимых средствами массовой
информации сюжетных стереотипов — «конфликту». В конфликтных
сюжетах пресса ищет две противостоящие стороны, чтобы соответст-
вовать нормам честности. В силу того что в Сенате были уважаемые
источники и среди сторонников, и среди противников обвинительного
вердикта, достигнуть равновесия было легко.
Степень освещения образа Клинтона, уравновешенного во время се-
натского разбирательства, усиливает и расширяет анализ президентско-
го эффекта единения, который провел Броуди (1991). Броуди утверждал,
что единения не происходит, когда пресса может привести легитимную
альтернативную точку зрения по внешнеполитическим проблемам; хотя
пресса и придает мало значения мнениям «нелегитимной» оппозиции,
появление оппозиции внешней политики президента получает достаточ-
но внимания. Точно так же в случае импичмента Клинтона наличие пар-
тийной оппозиции означало, что пресса не будет увлекаться вынесением
обвинительных суждений, как она делала в начале истории с Левински8.
Создание образа Клинтона членами Конгресса. В то время как
создание образа президента в прессе в значительной степени зависит от
хода событий и применения новостных ценностей, избранные полити-
ки в Конгрессе во многом исходят из политических факторов. Характер
ресурсов и оценки результатов выборов имели решающее значение для
299
вынесения суждений членами палаты. В начале кризиса не было оче-
видно, что возникнет внутрипартийное противостояние; уотергейтские
слушания представляют собой противоположную модель. Значимость
промежуточных выборов — на которых баланс власти в Конгрессе мо-
жет измениться в ту или иную сторону — сделала внутрипартийную ло-
яльность более заметной, чем она могла бы быть в другом случае.
Члены палаты, столкнувшиеся с проблемой переизбрания, были
вынуждены создавать образ президента, который согласовывался бы
с точкой зрения в их собственных округах. Они полагались скорее на
письма, личные встречи, местные редакции и т.д., а не на распростра-
ненное мнение, передаваемое национальными опросами обществен-
ного мнения. Образ президента значительно различался у демокра-
тических и республиканских избирателей, что вело к разногласиям
по некоторым ключевым моментам в процессе импичмента [Фишле,
2000]. Однопартийцы (partisans) имели разные взгляды на то, связаны
ли обвинения импичмента с сексуальным поведением или уголовным
деянием, заслуживало ли поведение президента осуждения или удале-
ния с должности и был ли процесс импичмента просто узкопартийным
противостоянием или легитимной законной процедурой9.
Конгрессмены-демократы имели бы наибольшие шансы на
переизбрание, если бы смогли превратить в политический капитал
образ Клинтона как успешного политического лидера, сосредоточив-
шись на политических целях, достигнутых президентом-демократом
и его сторонниками-законодателями. В то же время демократы не
могли игнорировать то, что на поведение президента в деле Левинс-
ки может возникнуть сильная неблагоприятная реакция общества.
Поэтому они должны были идти деликатным путем, осуждая личные
поступки президента [Альварес, 1998] и в то же время отдавая должное
достижениям его администрации. Конгрессмены-республиканцы из
преимущественно республиканских округов свободно могли играть на
необлегченно отрицательном образе президента и как политического
лидера, и как человека.
Взгляд через призму выборов настолько распространился, что Бе-
лый дом пошел против обычая и подтвердил, что конгрессмены долж-
ны быть свободны голосовать согласно своей совести (т.е. настроениям
своих округов), а не подчиняться партийной линии [Броудер и Шмитт,
1998]. Однако в итоге подавляющее большинство членов партий с обеих
сторон определилось с тем, что их интересы согласуются с партийными.
В меньшей степени, чем в случае с прессой, создание образа Клин-
тона республиканскими конгрессменами попало под влияние хода со-
бытий. Республиканскому Конгрессу пришлось иметь дело с докладом
Старра после того, как он появился. Учитывая серьезность обвинений
Старра, конгрессмены-республиканцы не могли оставить вопрос в по-
кое. Они обнародовали доклад, пытаясь убедить общество принять их
300
образ президента как лжеца и морального неудачника, если не явного
уголовника [Шмитт, 1998]. Несмотря на сопротивление общества из-
гнанию президента с должности, они настаивали на импичменте.
Даже после того, как промежуточные выборы разочаровали респуб-
ликанское большинство, их лидеры отвергали общественное мнение,
обращаясь к совести. Конгрессмен Джей Си Уоттс настаивал, что:
«Если мы не отметим беззаконие, наши дети не смогут распознать его.
И если мы не накажем беззаконие, они не будут верить этому. Как мы
можем говорить нашим детям, что честность — лучшая политика, если
не требуем честности в качестве политики?»
Конгрессмен Генри Хайд, председатель юридического комитета
палаты представителей, утверждал: «Это может быть глупо и наивно и,
может быть, и то и другое сразу, но я просто не думаю, что термометр —
ужасно полезная вещь в вопросах совести и принципов... Послушайте,
если бы Иисус Христос провел социологический опрос, он никогда бы
не проповедовал Евангелие».
К несчастью для республиканцев, их партийный пыл и демокра-
тическая оппозиция в ходе процесса усилили точку зрения прессы
и общества, согласно которой все это было в первую очередь узкопар-
тийной проблемой. Узкопартийная природа процесса импичмента по-
зволила публичному имиджу президента пережить атаки в Конгрессе
и средствах массовой информации.
Взгляд общественного мнения на образ Клинтона. В образе Клин-
тона общественным мнением акцентировались контекстуальные фак-
торы, отличные от тех, которые выделяли пресса и Конгресс. Большая
часть общества живет за пределами Кольцевой дороги и не реагирует на
события так преувеличенно, как члены вашингтонского истеблишмента.
Точно так же общество не может быть движимо политическими расчета-
ми, которые определяют поступки выборных политиков. Скорее всего,
граждане использовали свое понимание Клинтона и его достижений за
шесть лет в должности для создания образа президента. Фишле (2000)
соглашается, что «восприятие гражданами достоверности и важности
заявления различалось в соответствии с их прежними чувствами (affects)
по отношению к Клинтону». Основываясь на концепции «мотивирован-
ной аргументации (reasoning)», Фишле показывает, как «окончательные
суждения [общества о действующих лицах и событиях скандала] имели
тенденцию придерживаться линии прежних убеждений».
В известном смысле предыдущие нравственные неудачи Клинтона
могли создать у общества иммунитет (inoculate) перед разоблачениями
в скандале с Моникой Левински. Тем, что вызывало постоянную не-
удовлетворенность прессы, было сложно пробудить интерес общества
к делу. Даже перед лицом насыщенного освещения событий в сред-
ствах массовой информации общество, как оказалось, лишь «вроде
301
бы» проявляло интерес. Этот сюжет (story) занял только десятое место
среди сюжетов, за которыми респонденты следили весьма пристально
в 1998 г., только 36% респондентов в национальном опросе говорили,
что следили за этим сюжетом «очень внимательно». В 1998 г. сюжет
импичмента привлек равное внимание общества с более техническим
внешнеполитическим сюжетом — инспекцией ООН в Ираке — и про-
играл двум сюжетам о погоде.
Недостаток внимания общества не объясняется сложностью сю-
жета. Сексуальный проступок не является проблемой высокого уров-
ня, которая требует серьезного технического толкования. Проблемой
для оппонентов президента оказалось не то, что сюжет было трудно
понять, а как раз то, что его легко понять, поверить в него и затем
списать как личный недостаток. Особенно после того, как президент
(в телезаявлении от 17 августа 1998 г.) допустил, что нарушил правила
отношений со стажерами Белого дома, две трети общества стали рас-
сматривать его поведение как частное дело, а не нарушение, заслужи-
вающее импичмента. Всего 28% избирателей считали, что это «очень
важно» для страны. Это допущение умиротворило тех, кто считал его
виновным, в то же время усилив точку зрения, согласно которой он
стал жертвой политической вендетты. К моменту импичмента в пала-
те представителей 70% общества думало, что республиканцы в Кон-
грессе действовали «по политическим мотивам».
Далее, образ президента Клинтона в обществе концентрировался
в первую очередь вокруг его достижений в должности, особенно экономи-
ческого процветания в течение нескольких предшествовавших лет. Поли-
тическая деятельность президента оказалась наиболее важным элементом
для сохранения позитивного образа в обществе [Ньюпорт, 1999, с. 23; Зал-
лер, 1998]. Взгляд общества на образ Клинтона, созданный со временем,
оказался относительно непроницаемым для превратностей, связанных
со скандалом. Это не означает, что общественное мнение невосприим-
чиво к событиям. Его показатели одобрения упали после обнародования
записи его показаний Большому жюри, но в основном общество, каза-
лось, создавало его образ в длительной перспективе. Если бы скандал
произошел в начале срока Клинтона, до того, как он определил смысл
(record) политики, или начала экономического процветания, результат
мог бы быть иным. Если бы члены Конгресса выработали двухпартий-
ный подход к расследованию, утверждение Клинтона о том, что он стал
жертвой узкопартийного нападения, не было бы так убедительно.
Впоследствии большинство граждан рассматривали процесс им-
пичмента как межпартийную битву, особенно после голосований по
партийным спискам в юридическом комитете палаты представителей,
в зале палаты и, наконец, в Сенате. Со временем большинство людей
начали думать, что скандал был связан с сексом. Даже мужчины-респуб-
302
ликанцы, по традиции устойчиво критичные по отношению к Клин-
тону, стали более благосклонны к президенту после обнародования
видеозаписи его показаний перед Большим жюри, где ему задавались
вопросы о его поведении в отношение Левински10 [Peu Research centre,
1998в]. Общество считало (в соотношении 2 к 1), что показания не сле-
довало обнародовать (Митчелл,1998а), большинство были согласны
с тем, что расследование было пустой тратой денег и что разоблаченное,
пусть и предосудительное, поведение не должно быть основой для им-
пичмента [Берк, 1998а]. Опрос в конце января 1999 г., во время разби-
рательств в Сенате, подтвердил, что 70% респондентов не считали, что
президент должен оставить должность. В итоге образ, который пытался
представить президент Клинтон — будто он стал жертвой расследова-
ния его личного поведения по политическим мотивам, не имеющего от-
ношения к управлению, — стал образом, в который общество поверило.

Сравнение с Уотергейтом
Способность Клинтона выдержать удар контрастирует с лидерским
образом президента Никсона во время уотергейтского кризиса. Клин-
тон сохранил благоприятный образ в глазах американского народа,
тогда как поддержка Никсона упала с 68% одобрения (после мирного
урегулирования во Вьетнаме) до 24% одобрения непосредственно пе-
ред тем, как он оставил должность. Прежние ожидания были важным
фактором для оценки виновности Никсона. «Новый Никсон», избран-
ный в президенты в 1968 г., был искренним и морально честным чело-
веком, которого часто называли в числе десяти людей его времени, ко-
торыми восхищались в наибольшей степени [Геллап, 1978]. После того
как уотергейтское расследование привело к опубликованию разгово-
ров Никсона в Белом доме, в нем увидели человека, склонного к сквер-
нословию и этническим предрассудкам. Именно характерная манера
говорить «удивила и оскорбила» общество, согласно позднему анализу
[Шадсон, 1996]. Записи разговоров в Белом доме напомнили обществу
о старом Никсоне — «Трюкаче Дике», который не остановился бы ни
перед чем, чтобы дискредитировать своих оппонентов.
Политические ресурсы Никсона имели смешанный характер. Как
и Клинтон, Никсон имел дело с Конгрессом, контролируемым оппози-
ционной партией. Как и у Клинтона, образ Никсона, задействованный
в уотергейтском деле, был усилен существенной победой на перевыбо-
рах. Хотя администрация Никсона и добилась заметных результатов во
внешней политике, уотергейтский скандал произошел на фоне эконо-
мической нестабильности в стране. Занятость экономикой и тем, ка-
кую роль она сыграет на промежуточных выборах 1974 г., доставляла
беспокойство как Белому дому, так и республиканскому меньшинству
в Конгрессе.
303
 Последовательность событий вокруг Уотергейта также работала
против публичного образа президента Никсона. Расследование в Кон-
грессе неумолимо вело к разоблачению президента, подозреваемого
в сокрытии фактов подслушивания (break-in), и появлению точки зре-
ния, согласно которой Белый дом стремится наказывать своих мнимых
(perceived) врагов любыми средствами, честными или грязными. Это
расследование, возможно, не имело бы успеха, если бы не поддержка
конгрессменов-республиканцев, обеспокоенных своими шансами на
перевыборах и желавших дистанцироваться от скандала, проистекаю-
щего из Белого дома.
Эта двухпартийная сила в Конгрессе привела к истощению по-
литических ресурсов президента. Широкая коалиция сторонников
уотергейтского расследования сделала невозможным для Никсона
найти спасение, утверждавшего, что расследование было лишь уз-
копартийным делом. Более того, официальные слушания привели
к переизбытку вредного для президента освещения событий в средст-
вах массовой информации. Лэнг и Лэнг утверждали, что не средства
массовой информации поддерживали жизнь уотергейтской истории,
а непрекращающиеся расследования различных правительственных
институтов (arms), в частности комитета Эрвина. Главным вкладом те-
левидения было обеспечение постепенного (gavel-to-gavel) освещения
развивающихся событий. Поразительно, что к июню 1974 г. 98% аме-
риканцев слышали об Уотергейте.
В самом начале опросы показывали, что большинство американ-
цев верили, что президент замешан в уотергейтском деле, но большая
часть не думала, что это составляет серьезную проблему [Геллап, 1978].
События приняли другой оборот, когда члены собственного персонала
Никсона (особенно советник Белого дома Джон Дин) впутали президен-
та в сокрытие фактов подслушивания в Уотергейте. Образ Никсона еще
более пострадал, когда он уволил особого прокурора по делу Уотергейта
Арчибальда Кокса. Общественная поддержка импичмента президента не-
уклонно росла — с 35% в конце 1973 г. до 65% в августе 1974 г. [Геллап,
1978]. Никсон подал в отставку до того, как члены Конгресса смогли оце-
нить, как голос за импичмент сможет в действительности повлиять на их
шансы на переизбрание по результатам промежуточных опросов в ноябре.
Воспоминания об Уотергейте в ходе импичмента Клинтона.
Уотергейтское дело никогда не выпадало из рассмотрения основных
участников скандала с Клинтоном. Демократы считали, что новое
республиканское большинство в Конгрессе искало «расплаты» за рас-
следования по делам Уотергейта и «Иран-Контра», в которых были
замешаны предыдущие республиканские президенты. Бывший кон-
грессмен-демократ отец Роберт Драйнен говорил в показаниях юри-
дическому комитету, что мотивы республиканцев «коренятся в мсти-
304
тельности» [Клайнз, 1998]. Демократы не могли не заметить попыток
республиканцев наполнить (craft) статьи импичмента Клинтона фра-
зами (такими, как «препятствование правосудию»), подражающими
уотергейтским обвинениям, с целью усилить параллели между двумя
событиями. В начале расследования по делу Клинтона и.о. (designate)
спикера Роберт Ливингстон удивлялся, что Ричард Никсон «был под-
вергнут импичменту за то, что скрыл преступление, совершенное дру-
гими... Так почему же импичмент был средством для Никсона, но не
для Клинтона?» [Митчелл, 1998в].
Республиканцы слепо не замечали отличия: дело Левински было
«проблемой низкого уровня» (‘low-threshold issue’). История Клинто-
на была увлекательна — ей были присущи драматизм, непристойность
и сосредоточенность вокруг хорошо известной личности. Как показы-
вают исследования Оуэна (2000), средства массовой информации пред-
ставляли дело «в рамках телевизионного сексуального скандала». Сама
по себе доступность истории Левински означала, что люди могут состав-
лять собственные суждения о действующих лицах и событиях, не пола-
гаясь на интерпретацию элиты. Для общества не составляло трудности
понять, что президент мог сделать со стажеркой Белого дома и почему он
мог солгать о том, что сделал. Большинство пришло к выводу, что сек-
суальный флирт, пусть и морально предосудительный, был, в сущности,
частным делом, а не нарушением, заслуживающим импичмента.
И напротив, события вокруг Уотергейта были «проблемой высокого
уровня». Прессе пришлось объяснять обществу, почему определенные
выборные «грязные трюки» (такие как использование общественного
института с целью шпионажа за оппонентами, вторжение в предвы-
борный штаб оппозиционной партии или отзыв расследования ФБР
о политическом преступлении — burglary) угрожали демократии и оз-
начали злоупотребление властью. По причине того, что проблемы но-
сили технический характер, средства массовой информации и другие
политики играли большую роль в восстановлении образа Никсона,
чем в деле Клинтона; и как пресса, так и Конгресс оказались плохими
(indifferent) друзьями.
Приоритеты ключевых участников расследований по поводу им-
пичмента и Клинтона, и Никсона были одинаковы. Как и в случае
Клинтона, аудитория средств массовой информации увлекалась раз-
витием событий в уотергейтском деле. Освещение событий в средст-
вах массовой информации подпитывалось официальными расследо-
ваниями, которые постоянно предоставляли новые доказательства
причастности к скандалу президента Никсона. В отличие от случая
с Клинтоном, члены партии Никсона были вынуждены выходить на
промежуточные выборы с бременем не только политической несосто-
ятельности президента, но и экономического кризиса, который вызы-
305
вал широкую озабоченность в обществе. Кроме того, доказательства
против Никсона были настолько убедительны, что даже самые стойкие
его защитники среди республиканцев в юридическом комитете повер-
нулись против него. И наконец, образу Никсона в обществе нанесли
ущерб те же аудиозаписи, которые обеспечили юридическому комите-
ту достаточно доказательств для одобрения статей импичмента. Образ
Никсона так и не очистился от мстительности и вульгарности, о кото-
рых свидетельствовали записи его частных разговоров.

Три грани образа президента

Анализ импичмента Клинтона, противопоставленный уотергейт-
скому делу, иллюстрирует взаимодействие политиков, прессы и об-
щества в создании образа лидерства. В случаях с Клинтоном и Ник-
соном средства массовой информации активно освещали скандалы,
но в обоих случаях развитие освещения событий зависело от офици-
альных расследований и дебатов. Выборные чиновники признавали,
что кризисы были отчасти «битвами за общественное мнение» [Лэнг
и Лэнг] — битвами за образ президента. Взгляды общества выражались
главным образом через опросы общественного мнения, часто спонси-
руемые и всегда широко распространяемые прессой. Освещение со-
бытий в прессе и опросы представляли собой изменяющиеся (evolving)
ресурсы и довлели над двумя президентами и их оппонентами.
Анализируемые здесь случаи иллюстрируют большое различие
приоритетов, которые привносят эти взаимозависимые акторы в про-
цесс создания образа. Для других выборных политиков образ прези-
дента связан с их собственной судьбой на выборах. Популярность ад-
министрации наиболее важна для членов Конгресса, сталкивающихся
с проблемой переизбрания. В случае с Клинтоном демократы держали
нос по ветру и голосовали вместе с президентом; в случае с Никсоном
его однопартийцы делали то же самое и голосовали против него.
В процессе создания образа президента пресса наиболее зависи-
ма от своих собственных ценностей. Освещение имеет тенденцию
быть ведомым ходом событий. События, наиболее примечательные
для освещения политического скандала в прессе, — это официальные
действия и реакции. Продолжающиеся официальные расследования,
дебаты и решения — такие события требуют (invite) освещения в сред-
ствах массовой информации. В случае с Клинтоном пресса не могла
не сообщать об узкопартийной природе происходящего; точно так же
двухпартийная природа уотергейтского расследования была оценена
прессой и дошла до массовой аудитории.
Во всех избирательных округах президента общественное мнение
наиболее благосклонно к нему. В процессе создания образа президен-
306
та оно медленно приходит в гнев и готово прощать. В обоих случаях
(с Клинтоном и Никсоном) общество поддерживало президента, в то
же самое время принимая определенную долю его виновности. Клин-
тон сохранил положительный образ отчасти потому, что люди высоко
оценивали его политическое лидерство и отделяли от него его личное
поведение. Общество приняло итоговый позор Клинтона как адекват-
ное наказание за то, что он сделал. Никсон потерял поддержку, потому
что никогда не относился с должной серьезностью к своим поступкам,
кроме того, общество было убеждено, что личное поведение Никсона
выходит за рамки существенных ценностей — «гражданской религии»
Америки [Шадсон].
Процесс создания образа президента — это взаимодействие не толь-
ко между действующими политическими акторами, но и между деяте-
лями настоящего и прошлого. В некотором смысле образ президента
строится на истории других президентов. Президент Рейган выстоял
в ходе скандала «Иран-Контра» во многом потому, что не встретился со
стандартом уотергейтского «дымящегося ружья» — что он знал и когда
он узнал об этом. Тот факт, что президент Клинтон выстоял в ходе про-
цесса импичмента, не должен привести будущих президентов к мысли
допустимости самонадеянного пренебрежения общественными нрава-
ми. Уже есть весомые доказательства того, что «усталость от Клинтона»
стала помехой для кандидатуры Гора в 2000 г. На самом деле, учиты-
вая данные Киндера и др. о том, что о кандидатах, как правило, судят
по сильным и слабым сторонам их способности выполнять свой долг
(incumbent), все кандидаты на выборах 2000 г. делали акцент на прочных
семейных узах и религиозных обязательствах. Путь, который, возмож-
но, придется пройти следующему президенту, чтобы добиться снисхо-
дительного отношения общества к личным недостаткам, может ока-
заться настолько трудным, что будет способен свалить любого лидера.
Понимание динамики создания образа иллюстрирует взаимоза-
висимую природу управления при демократии. У избранных полити-
ков есть множество слушателей. Три категории избирателей, которые
мы здесь рассмотрели, делают акцент на различных аспектах процес-
са создания образа лидера: средства массовой информации концен-
трируются на текущих событиях (passing scene), избранные политики
заботятся о собственных политических интересах, общество рассма-
тривает все в длительной перспективе (takes thе long view). Создание
эффективного образа через разные категории избирателей — одна из
неотъемлемых задач лидерства.

Примечания
1
На самом деле прессу критикуют за чрезмерное доверие к официальным
источникам в освещении новостей.

307
 2
Почти две трети общества были согласны с тем, что и пресса, и Конгресс
уделяли «слишком много внимания» [Peur Research Centre, 1998a, p. 2].
3
Фрэнк Ньюпорт выдвигает похожую точку зрения в анализе рейтинга
одобрения Клинтона во время скандала и процесса импичмента.
4
Эти цифры незначительно отличаются от оценки президентских прототи-
пов, выявленных Киндером и др. (1980).
5
Только к концу сентября 1998 г. три крупнейшие телерадиовещательные
сети привели более 1000 рассказов о скандале и его последствиях.
6
Немедленно после этого события проведенные опросы указывают на воз-
рождение поддержки президента, последовавшей за обнародованием показа-
ний Клинтона [Берк и Элдер, 1998а].
7
В то время, когда преобладали негативные оценки этики президента в об-
щем и в деле Левински в частности, его образ в средствах массовой информа-
ции включал достаточно много положительных оценок. Освещение событий
в прессе отражало доступные источники. В ходе скандала и последовавшего
процесса импичмента Белый дом дал «залп» из защитных сообщений. Хотя Бе-
лый дом рассматривался как просто продолжение президента, он был единст-
венным проклинтонским источником коммуникации, который пресса могла
привлекать в эту историю. Так или иначе, в своем желании обеспечить рав-
новесие в освещении импичмента средства массовой информации дали Бело-
му дому значительные возможности изложить свой взгляд перед обществом.
И напротив, конгрессмены-демократы сделали не много для очищения образа
президента в средствах массовой информации. В действительности в вечерних
новостях конгрессмены-демократы высказывались о президенте даже более
негативно, чем республиканцы. Защитники, которые были у Клинтона в ново-
стях, были склонны говорить о политических задачах президента, дистанциру-
ясь от его личных нравственных неудач. Даже во время длительного процесса
импичмента в Конгрессе демократы из обеих палат концентрировались глав-
ным образом на достижении более мягкого исхода, чем смещение с должности,
выдвигая предложение об осуждении — а не на защите президента. Даже сам
президент, когда он наконец допустил существование фактов дела, осуждал
свои собственные поступки. В результате цитаты из всех источников в прессе
имели тенденцию содержать некоторые негативные суждения о президенте.
8
В первый месяц, не считая суждений членов штата администрации Клин-
тона, негативных оценок президента было 86%.
9
В каждом случае демократы занимали первую позицию, а республикан-
цы — последнюю.
10
В тот момент значительное число консервативных республиканцев —
40% —одобряло то, как президент делает свою работу.
Перевод Н. Шелекасовой

308
 К. Макгроу

Политические впечатления:
формирование и управление*1
Если же говорить не о вымышленных,
а об истинных свойствах государей, то
надо сказать, что во всех людях, а осо-
бенно в государях, стоящих выше прочих
людей, замечают те или иные качества,
заслуживающие похвалы или порицания.
А именно: говорят, что один щедр, другой
скуп — <...> а скупым мы называем того,
кто слишком держится за свое; один расто-
чителен, другой алчен; один жесток, другой
сострадателен; один честен, другой веро-
ломен; один изнежен и малодушен, другой
тверд духом и смел... Поэтому государю
необходимо быть благоразумным, чтобы
знать, как избегать тех пороков, которые
могут лишить его государства, от остальных
же, менее опасных, — воздерживаться по
мере сил, если это возможно.
...Государю не обязательно иметь все
те хорошие качества, которые я упомянул
выше, однако он должен выглядеть так, как
будто они у него есть.
Никколо Макиавелли. «Государь»

В этих известных строках, описывающих «то, за что людей, в особен-

ности государей, восхваляют или порицают» (глава 15), Макиавел-
ли замечает, что государи, как и обычные люди, обладают репутацией,
которой при необходимости они должны уметь управлять. Более того,
в том, что касается репутаций, внешнее проявление имеет большее
значение, чем реальность. Понимаемая таким образом репутация по-
литика — это восприятие, которое представляет собой конечный ре-
зультат динамического процесса, связывающего граждан и политиков.
Удержание в сознании граждан и формирование репутаций — важные
элементы демократической политики, и политические психологи мо-
гут внести многое в понимание этих динамичных процессов.

* Kathleen M. McGrow. Political Impressions: Formation and Management // Oxford

Handbook of Political Psychology. 2003.
309
 Если перевести мысль Макиавелли на язык современной социаль-
ной науки, то можно сказать, что политические репутации являются
функцией двух взаимосвязанных процессов — формирования образа
и управления образом. Первый из этих процессов относится к конструк-
ции мысленного представления индивида — когнитивной структуры,
содержащейся в памяти и состоящей из знаний и убеждений о другом
человеке. В сфере политики представление граждан о политиках состо-
ит из выводов не только о тех чертах, на которые указал Макиавелли,
но и о личных и политических свойствах, внешности, манере пове-
дения и т.д. С другой стороны, управление образом имеет отношение
к действиям людей по регулированию и контролю информации о себе,
того, как они подают себя другим людям. В своей классической книге
Home Style (1978) Фенно отмечает, что самопрезентация является цен-
тральным элементом для получения политической поддержки: «Поли-
тики верят, что большая часть той поддержки, которую им оказывают
избиратели, получена ими за счет того, что именно они представляют
собой как личности. Политики в большей степени, чем другие люди,
сознательно пытаются манипулировать тем, какое впечатление они
производят» [c. 55].
Моя цель в этой главе — исследовать, что политические психологи
уже знают и что надо бы изучить о формировании и управлении обра-
зом. Эти процессы представляют собой две стороны одной медали, и я
исхожу из достаточно простого предположения: мы не продвинемся
в понимании того, что обычные граждане думают о политиках, до тех
пор, пока политические психологи не станут принимать во внимание
стратегическое взаимодействие между элитами и массами. Хотя это
предположение простое и, возможно, очевидное, следует с самого на-
чала предупредить: эмпирические исследования редко учитывают эту
явную связь между двумя процессами. Джарвис (2002) в своем недав-
нем призыве унифицировать исследования о «сигналах и восприятии»
в международной политике утверждает именно это, когда утверждает,
что «нам нужно строить изучение так, чтобы оно включало как влияю-
щего, так и воспринимающего». К сожалению, две проблемы — с од-
ной стороны, вопрос о том, что граждане думают о политиках и страте-
гии, а с другой — вопросы о том, какие стратегии выбирают политики,
чтобы повлиять на их восприятие гражданами, — занимают разные
полки в наших кабинетах и отдельные главы в научных изысканиях.
Взаимообогащение этих двух областей исследования случается редко.
Как следствие явные эмпирические связи между двумя процессами
редки. Я попытаюсь предпринять небольшой шаг к объединению двух
проблем, но моя основная цель — призвать следующее поколение по-
литических психологов развивать проблематику, которая более полно
объединяет эти подходы.
310
 Для понимания формирования восприятия и управления воспри-
ятием наиболее важными являются три психологических процесса:
когнитивные, аффективные и мотивационные. Это тройное деление
в конечном итоге восходит к Платону, который представлял себе челове-
ческую душу как заключающую в себе три различных компонента: раци-
ональную душу (мышление и разум), духовную душу (волевой акт, или
воля) и желающую душу (эмоции и желания). Проделанное Платоном
тройственное разделение «Я» оказало огромное влияние на западное
мышление, и почти все социальные ученые признают важность этой
триады в качестве объяснительных элементов человеческого поведе-
ния. Далее в тексте мы попытаемся показать, какую роль познание, аф-
фект и мотивация играют в процессе нашего понимания взаимных свя-
зей между образами граждан и попытками политиков повлиять на эти
образы. Обозначив свою позицию, я хочу немедленно отступить и от-
метить, что мало кто из исследователей дал тщательное документаль-
ное подтверждение этих сложных связей в рамках одной программы
исследования. Скорее в некоторой степени их роль освещалась с опо-
рой на несопоставимые источники. Вторая цель этой главы — побудить
политических психологов развивать и исследовать теории, которые
одновременно разрабатывают все три вышеперечисленных механизма.
Я использую указанные термины в их наиболее общем смысле, без
привязки к специальным теоретическим рамкам или операциональным
определениям. Под когнитивным элементом я понимаю всего лишь мы-
слительный процесс, придающий смысл суждениям о политическом
мире, — то, как люди воспринимают других людей, группы, полити-
ческий курс и события. Для обеих сторон медали эти мыслительные
процессы — восприятия — являются базовыми. Это может показать-
ся очевидным, когда мы говорим о формировании восприятия среди
обычных людей, но оказывается менее очевидным, когда мы говорим
о манипулятивных стратегиях элиты. Но и восприятие элитой народа
также важно для понимания того, как элита выбирает среди различ-
ных стратегий самопрезентации, хотя у нас мало эмпирических дан-
ных о подобных процессах [Fenno, 1987; Jervis, 2002]. Аффект — общий
термин для целого ряда явлений — предпочтений, оценок, настроений
и эмоций [Fiske & Tailor, 1991]. Политика редко бывает бесстрастным
занятием, поэтому аффективные и когнитивные процессы внутренне
связаны в политическом восприятии и в наших теориях, описывающих
данные процессы.
И наконец, мотивация относится к таким психологическим меха-
низмам, которые управляют нашим мышлением и поведением и на-
правлены на достижение той или иной цели; мотивы — это причины
(сознательные или неосознаваемые), по которым мы делаем опреде-
ленный выбор [см.: Lane, 1986; Lau, 1990] для политико-психологи-
311
ческих дискуссий. В рассуждениях о социальных и политических вос-
приятиях обычных людей можно выделить два центральных мотива.
Уточняющие цели побуждают воспринимающего достигать настолько
точного суждения, насколько это возможно в данных обстоятельствах.
В противоположность этому направляющие цели побуждают достигать
суждений, согласующихся с предпочтительным или существующим
умозаключением; этот процесс чаще обозначается как мотивированное
рассуждение [Kunda, 1990; Lodge & Taber, 2000]. Уловки восприятия,
рассчитанные на граждан, состоят в достижении равновесия, когда они
поверят в то, что расчет их верен в его чувственном подтверждении,
в то, что он соответствует их целям [Fiske, 1992].
Как человеческие существа, политики, по-видимому, обладают
теми же механизмами мотивации, что и обычные люди, однако в на-
учной литературе, которую я использовала для своего анализа, этой
теме не придается особого значения. Скорее акцент делается на по-
литической мотивации. Исследования политиков в демократических
государствах показали, что доминируют два мотива: первый — прове-
сти ту линию, которую поддерживают они лично или их партия; и вто-
рой — стремление быть переизбранным [Fenno, 1973; Smith & Deering,
1990]. Большинство ученых признают, что оба мотива важны (исклю-
чение составляет Мейхью [Mayhew, 1974], который рассматривал
членов Конгресса как «людей, стремящихся исключительно к пере-
избранию»). Поэтому тактическая проблема, с которой сталкиваются
политики, — это достижение баланса между проведением своего курса
и целью переизбрания. Доминирование цели переизбрания является
центральной для нас здесь именно потому, что политикам необходимо
развивать и укреплять общественную поддержку, их действия — ключ
к пониманию тех образов, которые складываются у граждан.
Несколько слов об интеллектуальной истории вопроса. Неоспо-
рим тот факт, что учение о восприятии в политической психологии во
многом имеет своими истоками социально-психологические теории
и методы. Это особенно верно в отношении первой «стороны меда-
ли» — формирования образа. Политические психологи до некоторой
степени вышли за рамки прямого использования принципов «обычной
психологии» [Gilbert, 1998], но нам следовало бы сделать еще один шаг.
В частности, большинство исследований формирования политическо-
го образа заимствуют у социальной психологии классический лабора-
торный эксперимент, в котором информация о политиках используется
аккуратно, сжато упакованная, и предприняты все действия, позволя-
ющие нам делать выводы о лежащей в основе структуре и о содержании
сложившегося образа. Этот подход имеет ряд достоинств, но исследо-
ватели должны принимать во внимание, что такие исследования ухо-
дят корнями в традиции социальной психологии, которая исторически
312
тяготела к ясным и статичным внутрипсихическим отображениям ин-
дивидуального образа, нежели к более динамичным и межличностным
представительствам [Gilbert, 1998]. В действительности такие исследо-
вания в социальном познании, которые рассматривают развитие обра-
зов в течение какого-либо периода реального времени [см.: Park, 1986,
как исключение] или стратегические попытки со стороны некоторых
деятелей повлиять на когнитивный процесс воспринимающего, про-
водятся редко. Однако для политологов очевидно, что политики ак-
тивно стремятся формировать и манипулировать восприятием граждан
[McGraw, 1991]. Успешные попытки построения теорий, которые со-
четали бы в себе обе стратегии: взаимодействие между элитами и ког-
нитивный процесс у граждан, дают возможность политическим психо-
логам внести свой вклад и в общепсихологическую теорию [Krosnick &
McGraw, 2002].
Последнее предостережение: большая часть политико-психоло-
гической литературы по формированию образов политиков фокуси-
руется на личностях этих политиков, вне контекста электорального
выбора. Этот подход вытекает из социально-психологической модели
формирования образов, которая во многом сформировала эту тради-
цию, так как ее базовый интерес сосредоточен на размышлении об ин-
дивидах, а не на выборе между ними, что является фокусом совершен-
но отдельного исследовательского поля по принятию решений, где
конкретный процесс мышления отходит на второй план. Точно так же
как социально-психологическая традиция пренебрегает динамикой
в формировании образов, ей, в сущности, нечего сказать и о формиро-
вании образов индивидов в контексте процесса выбора. По большей
части я следую этой традиции, так что в центре внимания будут обра-
зы политиков как индивидов, меньше уделяется внимания контексту
выбора, а именно — голосованию. Я бы также добавила, что иссле-
дование механизма формирования образа в контексте выбора — важ-
ный путь для эмпирического исследования [McGraw, 2000; см.: Lau,
1995; Lau & Redlawsk, 1997, 2001; Rahn, 1995; Rahn, Aldrich, Borgida &
Sullivan, 1990; Redlawsk, 2001].
Теперь, когда предварительные замечания сделаны, отметим, что
оставшаяся часть данной главы разделена на три раздела. Первый
рассматривает эмпирические данные по формированию образов: как
образы политиков формируются и каково их содержание. Во втором
разделе я рассматриваю вопрос об управлении политическим образом,
анализируя исследования, которые формируют наше понимание того,
в каком направлении политики влияют на мнения, складывающие-
ся о них у граждан. И в конце я пытаюсь ответить на вопрос, как гра-
ждане реагируют на применяемые стратегии управления восприятием
и в особенности какова их восприимчивость к манипуляции и обману.
313
 Выражение «формирование образа» предполагает, что образы яв-
ляются результатом динамичного процесса, затрагивающего формиро-
вание некой ментальной структуры. Так, впечатления являются чем-
то бoльшим, чем просто суммой оценочных суждений о других людях,
скорее это ментальная структура, содержащаяся в памяти и имеющая
два свойства. Во-первых, образ состоит из того, что мы знаем и во что
верим относительно другого человека, из информации, которую мы по-
лучили, и из выводов, которые сделали. Во-вторых, эти структуры — не
случайный набор атрибутов, но они в некоторой степени более или ме-
нее организованы в концептуально сходные кластеры. Формирование
образов — это также динамичный, конструктивный процесс, развер-
тывающийся во времени. Новая информация постоянно добавляется,
и образы систематически или иногда не систематически изменяются.
Эти изменения могут быть как медленными и незаметными, так и вне-
запными и ощутимыми (читатели левых взглядов могут вспомнить, как
менялось их восприятие президента Буша или мэра Джулиани после
11 сентября 2001 г.). Это происходит потому, что образы — динамич-
ные объекты, которыми политики с успехом могут управлять.
Хотя существует множество исследовательских тем, которые могли
бы быть рассмотрены в рамках дискуссии о формировании политиче-
ского образа, остановлюсь на двух из них: 1) содержание политического
образа (в особенности характерные черты, стереотипы и эмоциональ-
ные реакции) и 2) процессы, с помощью которых образы, особенно их
результирующие формы, складываются [Lodge & McGraw, 1995].

Содержание: сырье для создания

политического образа
В центре внимания — черты
Каковы основные категории или блоки, из которых состоит наше
восприятие политиков? Анализ ответов на открытые вопросы о том,
что людям нравится или не нравится в кандидатах в президенты, в На-
циональном электоральном опросе (National Electoral Survey — NES),
который провели Миллер, Ваттенберг и Маланчук, выявил четыре
основные группы черт: позиция кандидата, проблемы избирательной
кампании, партийность, убеждения, связанные с группой, и личност-
ные атрибуты (включая характерные черты, внешность и информацию
о происхождении и прошлом). Не имеет значения, что этот список от-
личается от неопровержимой «большой тройки» категорий, которые
изучает общая психология, а именно: внешность, поведение и черты
личности [Fiske & Tailor, 1991; Park, 1986]. Наличие проблем, на ко-
торых строится избирательная кампания, и групповой партийной

314
 принадлежности в процессе формирования политического образа убе-
дительно свидетельствует о роли и важности политического контек-
ста. Но если не брать контекстуальные различия, то обычные образы
и образы политиков объединяют именно черты, изучению которых
посвящена львиная доля теоретических и эмпирических исследований
[Основополагающие теоретические работы: Asch, 1946; Heider, 1958;
Jones & Davis, 1965; современные обзоры: Gilbert, 1998]. Анализ черт
доминирует и в восприятии, и в теориях восприятия, так как черты дей-
ствительно являются центральным его элементом, как и мотивация.
Иными словами, восприятие черт основывается на потребности вос-
принимающих понять основные причины человеческого поведения,
для того чтобы иметь возможность прогнозировать будущее и контр-
олировать события. По мнению Хайдера, наблюдатель «схватывает ре-
альность и может прогнозировать и контролировать ее, только соот-
нося приходящее и изменчивое поведение и события с относительно
неизменными условиями, лежащими в основе» [1958, р. 79], и далее:
«У нас есть потребность воспринимать события и людей как неизмен-
ные» [р. 53]. Ряд ученых не соглашаются с тем, что черты выполняют
инструментальную роль в политическом восприятии, а именно: в спо-
собности прогнозировать, как данный лидер будет действовать после
избрания [Barber, 1972; Kinder, 1986; Page, 1978].
Личностные черты не поддаются четкой чувственной фиксации.
В отличие от восприятия «зеленого» цвета или «сладкого» вкуса вряд ли
кто-либо когда-либо таким же образом ощущал «компетентность» или
«честность». Скорее эти черты наблюдатель переносит исходя из тех
качеств политиков, которые поддаются наблюдению. Наиболее пол-
ная психологическая модель процесса выявления черт использует три
последовательные операции: 1) категоризацию наблюдаемого поведе-
ния; 2) выявление черт; 3) адаптацию к ситуационным ограничениям
[Gilbert, 1998]. Первые две операции проходят относительно автома-
тически, тогда как последняя ступень корректировки требует больше
когнитивных усилий. Рассмотрим, например, сенатора Эдмонда Ма-
ски, который разрыдался на публике в Нью-Гэмпшире во время пре-
зидентской кампании 1972 г., когда он произносил речь в защиту своей
жены. Наблюдатель такого поведения мог сделать ряд различных вы-
водов о характерных чертах сенатора, а именно: Маски эмоционален,
предан жене, полон сочувствия, слаб, неуравновешен. На деле атри-
буция, которая доминировала в последовавшем освещении в прессе,
говорила о том, что инцидент показал слабость Маски и рассматри-
вался как событие, которое привело к неудаче его кампании. А как же
насчет третьего шага: корректировки по ситуации? Речь Маски была
произнесена на улице во время метели, и поэтому, возможно, его щеки
были мокрыми скорее от снега (ситуационный атрибут, который был
315

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

запущен как объяснение штабом Маски после события), чем как про-
явление какой-либо устойчивой личной черты. Наблюдатель, который
пожелал бы потратить силы и интеллект на рассмотрение и принятие
этого ситуационного ограничения, вряд ли мог бы сделать из этого
конкретного случая какие-либо выводы о характере Маски.
Пример с сенатором Маски указывает на дополнительные принципы
анализа черт. Поведение само часто двусмысленно, поэтому между пове-
денческим актом и результирующим выводом о черте характера редко
можно установить прямое соответствие. Поведение само по себе должно
быть проинтерпретировано, и только после этого должен следовать вы-
вод о характерных чертах человека. Так же как аргументы мотивирован-
ного рассуждения, впечатления стремятся быть оценочно устойчивыми,
настолько, что люди с заранее позитивными мнениями о Маски могли
сделать выводы, очень отличающиеся (полный сочувствия) от тех, кото-
рые сделали люди с негативным мнением об этом человеке (слабый). Бо-
лее того, в мире политики предположения о чертах являются предметом
манипуляции и раскрутки со стороны элиты с соответствующей выгодой
в конце; в примере с Маски обе стороны активно пытались манипулиро-
вать общественным восприятием и поведением.
Значительная часть исследования была направлена на понимание
роли, которую играют черты в оценке политика [см.: Funk, 1996]. Вни-
мание было уделено трем основным областям исследования. Во-первых,
существует бесконечное число черт характера, доступных для нашего
обычного лексикона, для характеристики политиков используется лишь
небольшое количество общих категорий. По поводу точного числа ка-
тегорий существуют некоторые разногласия, окончательный результат
зависит от тех техник, которые используются для измерения, и от ста-
тистических методов, описывающих эти измерения. В общем, обычно
выделяют такие черты, как компетентность, лидерство, честность и спо-
собность к сочувствию, которые выступают эмпирически как отдельные
характеристики [Kinder, 1986]. В измерении политической личности ком-
петентность относится к квалифицированности и интеллектуальности
лидера, менеджера (такие термины, как «интеллектуальный» и «трудо-
любивый», используются для того, чтобы оценить этот аспект), тогда
как лидерство — «героический, мифический» аспект [Ibid, р. 236], фик-
сируемый такими описаниями, как «вдохновляющий» и «(не) слабый».
Честность, порядочность — это рамки, в которых лидер обладает этикой
и моралью («честность», «мораль»), тогда как способность к сочувст-
вию — пределы, в которых лидер ведет себя как понимающий и связан-
ный с «простым человеком» («сочувствует», «заботится о людях»).
Во-вторых, особые черты характера, использующиеся для форму-
лирования этих понятий высшего порядка, являются предметом систе-
матически мотивированного искажения. Черты различаются по своему
объему: более широкие (такие как «доброта») включают в себя большое
316
число различных актов поведения, тогда как более узкие (такие как
«щедрость») относятся к ограниченному набору поступков. Если у че-
ловека сложился позитивный образ политика, то использование ши-
роких позитивных черт означает то, что политику будут приписывать
эту черту характера (например, «ум») во многих обстоятельствах. Если
приходится признать, что у политика есть негативные качества, выбор
узкой (по объему) черты (например, «коварство») ограничивает обсто-
ятельства, в которых эта черта может проявиться, и, таким образом,
минимизирует урон, который может быть нанесен этому в общем по-
зитивному образу. Следуя этой логике, люди стремятся выбирать более
широкие положительные черты (например, «доброта») и более узкие от-
рицательные черты («доверчивость») для описания политиков, которые
им нравятся; и наоборот, люди стремятся выбирать широкие негатив-
ные черты («невежественность») и узкие позитивные черты («мягкосер-
дечность») для описания политиков, которые им не нравятся [McGraw,
Fischle, Stenner & Lodge, 1996]. Это иллюстрация того, как достигается
баланс между точностью и направляющими целями, так как люди гото-
вы признавать, что их любимый политик допускает ошибки, но делают
это таким образом, что сохраняют общее впечатление.
И в-третьих, вывод о чертах характера вытекает из оценки поли-
тических кандидатов и из выбора в ходе голосования в Соединенных
Штатах [см.: Funk, 1996; Kinder, 1998, для подробной справки]. Из всех
измерений личности компетентность кажется наиболее важной, по
крайней мере в отношении оценки кандидатов в президенты [Kinder,
1986; Markus, 1982]. Большинство доступных данных пересекаются,
увеличивая реальную вероятность того, что суждения респондентов
о чертах политиков являются скорее рационализацией, чем причинами
оценок. Однако экспериментальные исследования [напр., Funk, 1996;
Huddy & Terkildsen, 1993] подтверждают, что черты могут играть при-
чинную роль в формировании оценок политиков.

Стереотипизация
Установив природу и последовательность черт для политических
образов, следует поставить вопрос об истоках суждения о чертах. Как
указывает Киндер (1986), «суждения о характере президента отражают
по определению и их общие представления о политических лидерах во-
обще, и их определенные конкретные знания о конкретных лидерах»
[р. 253]. Иначе говоря, суждение о черте характера может быть основано
и на стереотипах, и на фактах о конкретном случае. Мы возвращаемся
к тому, что предположения о чертах характера коренятся в процессе ка-
тегоризации. Современные исследования стереотипов рассматривают их
как неизбежный побочный продукт обычного когнитивного процесса,
в особенности процесса категоризации индивидов, их деления на раз-
личные типы «групп» [Allport, 1954; Fiske, 1998]. Как вид когнитивной
317
структуры стереотипы содержат мыслительные элементы, к ним отно-
сятся в том числе и черты характера, которые по умолчанию применяют-
ся к отдельным представителям категории, а именно в том случае, когда
нет специальной информации об использовании какой-либо черты.
Политические психологи до сих пор рассматривали стереотипиче-
ское основание суждений о политических чертах, сводя их к четырем
категориям: физической внешности, полу, расе и партийной принад-
лежности. Первые три категории способствуют возникновению сте-
реотипов, потому что они проявляются физически и, таким образом,
активируют визуальные сигналы. То, что партийная принадлежность
среди этих категорий имеет очень значительные последствия, — хо-
роший повод для размышления, так как суждения о чертах характера,
сделанные на основе физических, или невербальных, сигналов, возни-
кают даже еще более автоматически, чем те, которые возникают из вер-
бальных источников [Gilbert, 1989]. Пол и раса, так же как и партийная
принадлежность, тоже могут способствовать созданию стереотипов,
потому как это политически значимые категории, которые играют за-
метную роль в современной политике. Ниже я подчеркиваю те преде-
лы, в которых эти стереотипические категории формируют суждения
о чертах характера. Тем не менее стереотипы также содержат в себе
информацию о других атрибутах членов группы, и я приведу приме-
ры исследований, которые свидетельствуют об этих других атрибутах
(в частности, политических позициях).
Физическая внешность. Несмотря на предостережение «Не судите
о книге по обложке», понятно, что людям свойственно полагаться на
первое впечатление о физической внешности. Отсутствие любой дру-
гой информации о качествах кандидата (и принимая во внимание пол
и расу) ведет к тому, что привлекательная внешность создает более по-
ложительные впечатления о чертах характера, чем непривлекательная,
у кандидатов — мужчин [Rosenberg, Bohan, McCafferty, & Harris, 1986]
и женщин [Sigelman, Sigelman, & Fowler, 1987]. Однако когда инфор-
мация о поддержке и позиция по тем или иным проблемам кампании
доступна, физическая привлекательность не имеет такого эффекта,
возводя ограничение эффекту привлекательности в суждениях о чертах
[Riggle, Ottaty, Wyer, Kuklinksi, & Schwarz, 1992].
В дополнение к привлекательности другие физические сигналы
связаны с политическим восприятием черт. Например, рост, есть дан-
ные о положительной корреляции роста политика с восприятием его
лидерских качеств [Chaiken, 1986; Stogdill, 1948]. То же можно сказать
о взрослости выражения лица. Люди приписывают большую теплоту,
порядочность и покорность людям «с детским выражением лица» (от-
носительно большие глаза, круглый подбородок и толстые губы), чем
взрослым с «более зрелыми» чертами лица (такими как маленькие глаза,
318
квадратные челюсти и более тонкие губы), которые связывают с прояв-
лениями господства и силы [Zebrowitz, 1994]. В своей творческой демон-
страции воздействия взрослости лица на суждения о политических чер-
тах К. Китинг, Д. Рэндалл, Т. Кендрик [Keating, Randall & Kendrick, 1999]
подвергли портреты известных современных президентов компьютер-
ной обработке, создавая «детское лицо» и более зрелую версию каждо-
го. Эти тонкие изменения в лицевых характеристиках влияли на оценки
черт этих известных лидеров. Например, и сторонники Клинтона, и его
противники находили его более честным, привлекательным и сострада-
ющим, когда нормальным чертам придавали «детскость» (толстые губы
и большие глаза). Прежде чем политические консультанты бросятся за-
казывать коллаген и белладонну для их клиентов, узнав об этих результа-
тах, заметим, что детская внешность также ведет к отрицательным выво-
дам, таким как восприятие таких лиц как менее сильных, авторитетных.
Пол. Из четырех категорий стереотипов пол получил наибольшее
академическое внимание, и результаты различных методологических
подходов удивительно совпадают [см.: Huddy, 1994; Huddy & Capelos,
2002]. При прочих равных условиях женщинам-кандидатам приписы-
вают стереотипные женские черты, например чувствительность, те-
плоту, эмоциональность, тогда как мужчины-кандидаты описываются
в стереотипных мужских терминах, например: решительный, жесткий,
компетентный [Kahn, 1992; Rosenwasser & Seale, 1988; Sapiro, 1983].
В дополнение к этому стереотипы кандидатов мужчин и женщин рас-
пространяются и на другие политические атрибуты (идеологию и под-
держку), так же как компетентность в различных областях политики
[Huddy & Terkildsen, 1993; Koch, 2000; Sanbonmatsu, 2002; Sapiro, 1983].
Хадди и Теркилдсен (1993) провели самый сложный анализ системы свя-
зей между полом кандидата, его чертами, верованиями и компетентно-
стью, заключив, что гендерные стереотипы играют независимую при-
чинную роль в формировании убеждений о компетентности политика.
Так, хотя гендерные стереотипы сильны, это не всегда мешает женщи-
нам-кандидатам в тех вопросах, которые обсуждаются в ходе кампании.
Например, хотя компетентность — критическая детерминанта оценок
кандидата и мужчины-кандидаты типично имеют преимущество в тер-
минах общей компетентности, так же как компетентности в некоторых
конкретных областях политики (таких как экономика и внешняя поли-
тика), женщины-кандидаты чаще имеют преимущество по компетен-
тности в вопросах социального обеспечения и также обычно получают
более высокие оценки по сочувствию и порядочности. Некоторые об-
стоятельства во время выборов могут навредить женщинам (например,
во время международного конфликта), а другие могут, наоборот, быть
им на пользу (например, когда центральными в кампании становятся
социальные проблемы). В результате, хотя существование гендерных
319
стереотипов в политике было зарегистрировано как в лабораторных,
так и в исследованиях «реального мира», нет никаких однозначных
теоретических причин ожидать, что гендерные стереотипы однознач-
но настраивают избирателя против женщин-кандидатов. Кроме того,
очевидно, что есть индивидуальные склонности создания стереотипов
кандидатов на основе их пола [Huddy, 1994]. В соответствии с этим ар-
гументом Sanbonmatsu (2002) утверждал, что многие избиратели имеют
предрасположенность поддерживать кандидатов мужчин или женщин
и что эта предрасположенность (которая приносит пользу кандидатам
обоих полов) может быть связана с гендерными стереотипами.
Раса. Очевидно, что расовый фактор играет роль в общественном
мнении, хотя его влияние зависит от множества обстоятельств [Citrin,
Green & Sears, 1990; Peffley, Hurwitz & Sniderman, 1997]. По этому кон-
кретному вопросу о влиянии расы на суждение о политиках существует
удивительно мало данных, а те, что есть, противоречивы и неоднознач-
ны [см.: Callaghan и Terkildsen, для обзора]. Учитывая, что белые аме-
риканцы исторически имели отрицательные стереотипы о чернокожих
[Devine, 1989; Katz & Braly, 1933; также см.: Judd, Park Ryan, Brauer &
Krauss, 1995], можно предположить отрицательное воздействие расо-
вых стереотипов на суждения о черных кандидатах. Тем не менее эмпи-
рические данные весьма противоречивы. В одних исследованиях чер-
ные кандидаты описывались в более отрицательных характеристиках,
чем белые кандидаты [Williams, 1990], но в других исследованиях белые
респонденты без расовых предрассудков приписывали им более поло-
жительные черты [Colleau et al., 1990; Sigelman, Walkosz & Nitz, 1995].
Кажется, что расовые предубеждения (т.е. проявление отрицательного
отношения к чернокожим вообще) уменьшают эти эффекты, посколь-
ку расистски настроенные белые приписывают более отрицательные
индивидуальные черты черному кандидату, тогда как нерасистски на-
строенные белые приписывают незначительно более положительные
черты тому же самому кандидату [Moskowitz & Stroh, 1994]. Как и с ли-
тературой по гендерным стереотипам, нет никакого доказательства, что
расовые стереотипы, как таковые (в отличие от общего вопроса рас-
ового предубеждения), реально влияют на настроения избирателя при
опросах — в значительной степени потому, что этот вопрос никогда не
был предметом внимательного рассмотрения. Тщательное внимание
к измерению будет необходимо, так как трудно разделить воздействие
стереотипов и предубеждения, для того чтобы оценить их независимые
эффекты на выбор голосования и оценки.
Партийная принадлежность. Партийная принадлежность — это
центральное звено в политическом суждении и принятии решения
[Rahn, 1993], но, насколько я знаю, нет никаких доказательств того,
что партийные стереотипы влияют на приписывание политику тех или
320
иных черт. Неудивительно, что граждане с различными партийными
предпочтениями различаются в своей готовности приписывать черты
определенным политическим деятелям (например, республиканцы
описали Рейгана более положительно, чем демократы [Kinder, 1986]),
но это не то же самое, что распространенная склонность приписывать
различные черты республиканским и демократическим чиновникам.
Ясно, что партийные стереотипы существуют в сфере политики, где
люди имеют ясные и согласованные убеждения о положениях полити-
ки (и компетентности), что «сопутствует» партийной принадлежности
[Feldman & Conover, 1983; Hamill, Lodge & Blake, 1985; Lodge & Hamill,
1986]. Свидетельства, полученные из литературы по гендерным стерео-
типам, демонстрируют связи между воспринимаемыми политически-
ми компетенциями, чертами и партийной принадлежностью [Huddy &
Terkildsen, 1993], разумно было бы предположить, что партийный яр-
лык кандидата значим в приписывании ему черт в некоторых обстоя-
тельствах, например, в ситуации низкой информированности, но это
предположение нуждается в эмпирической проверке.
В целом эмпирические данные доказывают, что процессы стерео-
типизации формируют суждения о личностных чертах политиков. Для
одних стереотипов имеется больше данных, чем для других, и в наших
знаниях есть много пробелов. К настоящему времени мы мало знаем
о воздействии многих стереотипов в конкретном контексте и про то, как
граждане справляются с этими противоречиями внутри и между стерео-
типными категориями [см.: Хадди и Капелос, которые приводят данные
о доминировании партийности кандидата над его полом, и Sigelman
и др., 1995, — о взаимосвязи между идеологией и расовой принадлеж-
ностью кандидата]. Мы также знаем слишком мало о том, как индиви-
дуальные особенности граждан, такие как изощренность и особенности
личности, влияют на использование политических стереотипов.

Процесс индивидуализации
Использование стереотипов зависит от множества ограничиваю-
щих условий, в особенности от соответствия между объектом суждения
и более широким стереотипом [напр., Hurwitz & Peffley, 1997; Peffley,
Hurwitz & Sniderman, 1997; Rahn, 1993; Terkildsen, 1993]. Граждане
гибко перерабатывают информационные процессы, способные как
обобщать стереотипные представления, так и индивидуализировать
процесс, когда политические суждения создаются в соответствии с те-
оретическими прогнозами, созданными с помощью двойных моделей
обработки [Fiske, 1986; Fiske & Neuberg, 1990]. Под индивидуализацией я
подразумеваю процессы формирования суждения, основанные на до-
ступной информации, независимо от соотнесения с теми или иными
категориями. С суждениями о политических чертах связаны три типа
индивидуализации информации. Первый, и, надеюсь, это не удивля-
321
ет, — отличия между кандидатами видны в различных оценках экспер-
тов [Simonton, 1986] и обычных людей [Kinder, 1986], это согласуется
с фактическим изменением в репутации политиков. Вот отрицательный
пример по современным американским президентам [см.: Weisberg &
Hill, 2001, для точных данных]: Джимми Картер получил самый низкий
рейтинг оценки его личностных черт среди всех последних президен-
тов по параметру лидерства, вызванный, возможно, его непринужден-
ностью, неофициальной манерой поведения и неудачным инцидентом
с «бешеным кроликом», плывущим на каноэ; Билла Клинтона воспри-
нимали как наименее порядочного человека, что и понятно, учитывая
постоянный поток скандалов, который сыпался на его администрацию;
Джордж Буш (старший) получил низкие оценки по сочувствию и рас-
сматривался как «недосягаемый», что, без сомнения, подпитывалось
такими инцидентами, как его эпизод с позорным незнанием техноло-
гии тестирования продуктов питания; Рональд Рейган воспринимался
как наименее компетентный и умный в соответствии с его репутацией
управления администрацией по принципу «невмешательства», частым
дневным сном и игнорированием заявлений (ссылки на незнание за-
кона) о продаже оружия Ирану. Кроме того, воздействие суждений
о чертах по общим оценкам различается среди кандидатов (напри-
мер, восприятие честности было существенной детерминантой оценок
Клинтона в 1992 и 1996 гг., но не Буша в 1988-м и 1992 г. [Funk, 1999]).
Во-вторых, выводы об особенностях черт вытекают из информации
о позиции кандидата по ключевым проблемам кампании, как выясни-
ли Rapoport, Metcalf и Hartman (1989). Интересно, что получающиеся
в результате суждения о чертах в этом исследовании часто оказывались
уникальными, это означает, что они основываются не на действиях
согласующихся стереотипов об определенных позициях по проблеме,
но скорее на основе уникального индивидуального набора убеждений
и склонностей человека. Эта причинная связь между позицией по про-
блеме и чертами является центральной для анализа Фенно (1974), когда
он отметил: «Проблемы кампании редко бывают автономны... Скорее
проблемы выступают тем поводом, который некоторые из членов пала-
ты используют, чтобы продемонстрировать свою квалификацию, свою
идентификацию и свое чувство сопереживания» [с. 134].
Наконец, самое важное для моих целей в его исследовании — это
то, что восприятие черт находится под управлением самих политиче-
ских деятелей, которые могут структурировать стратегии коммуника-
ции, для того чтобы подчеркнуть или приуменьшить роль различных
характеристик личности. Например, Кан (1996) задокументировал
стратегии, которые женщины-кандидаты на сенаторские и губерна-
торские посты используют в своих политических заявлениях, чтобы
подчеркнуть свои «мужские» качества, такие как компетентность,
и избежать негативных эффектов гендерных стереотипов. Кроме того,
322
политические деятели используют объяснительные стратегии, чтобы
ограничить или минимизировать политический ущерб от влиятельных
суждений об их индивидуальных чертах [McGraw, 2001]. Анализ прези-
дентской кампании Джона Ф. Кеннеди 1960 г., проведенный Якобсом
и Шапиро (1994), показывает, что манипуляция восприятием его ин-
дивидуальных черт была центральной целью кампании. (Я возвращусь
к этой важной теме позже.) В ответ на нехватку связей между этими
двумя темами, однако, был проделан небольшой систематизирующий
анализ взаимного воздействия стереотипов и стратегий поведения элит
на образы граждан о кандидатах.

Аффект
Исследования воздействия черт, стереотипов и индивидуализующей
информации относятся к разным проблемам эволюции, ментальной ре-
презентации и последствий различных типов информационного содер-
жания для политических образов. Однако эмоциональная валентность
образов достаточно независима от содержания информации. Я имею
в виду не эмоциональные реакции на кандидатов, а скорее более простые
положительные и отрицательные реакции или оценки. Так, например,
категория «республиканец» не только дает информацию о вероятном
отборе политического курса (стереотипное содержание), но также, веро-
ятно, произведет эмоциональную реакцию, которая варьируется по на-
правлению и интенсивности, и мы можем по существу теоретизировать
о применениях этой эмоциональной реакции как таковой. Множество
вопросов лежало в основе исследований роли аффекта в политических
образах. Первый вопрос: «Что имеет большее значение, положительная
или отрицательная информация?» Асимметрия в воздействии очевидна,
поскольку множество исследований формирования политического обра-
за указывает на то, что негативная информация имеет большее влияние
на образы, чем позитивная [напр., Holbrook, Krosnick, Visser, Gardner &
Cacioppo, 2001; Klein, 1991, 1996; Lau, 1982, 1985]. Это так называемый
отрицательный уклон по познавательным и мотивационным причинам.
Иначе говоря, отрицательная информация имеет большую диагности-
ческую возможность при выявлении черт и способностей [Skowronski &
Carlston, 1989], и это привлекает больше внимания, потому что отрица-
тельные действия и признаки менее обычны, чем положительные [Lau,
1985]; мотивационный компонент связан скорее с тенденцией избегать
затрат, чем искать выгоды [Lau, 1985].
Второй вопрос: есть определенные сомнения, в какой степени обра-
зы политических деятелей характеризуются амбивалентностью, т.е. од-
новременно положительными и отрицательными представлениями
о них. Хотя большинство работ по амбивалентности в политической
психологии было связано с политическими представлениями [Alvarez &
Brehm, 1995, 1997, 1998; Huckfeldt & Sprague, 1998; Steenbergen & Brewer,
323
2000; Zaller, 1992; Zaller & Feldman, 1992], лишь немногие из последних
исследований анализировали последствия амбивалентности для пред-
ставлений о политиках. Увеличение амбивалентности по отношению
к политическим деятелям было связано с более умеренными и менее
уверенными оценками [Meffert, Guge & Lodge, 2000], а также с более
негативными оценками [McGraw, Hasecke & Conger, в скором време-
ни]. Кроме того, двойственное отношение было связано с менее устой-
чивыми и предсказуемыми оценками и задержкой в формировании
намерений, связанных с голосованием [Lavine, 2001].
Третий вопрос: «В какой степени впечатления от политических фи-
гур организованы прежде всего по эмоциональному измерению?» Так,
суждение, которое, по существу, содержит положительные убеждения
и положительную информацию, будет сохранено в одной части менталь-
ной структуры, а отрицательные убеждения и информация — в другой.
Мои исследования этой возможности с использованием кластерного
анализа приводят к выводу, что оценочная организация не преобладает;
скорее люди, кажется, организуют свои впечатления от политических
акторов по основному впечатлению (т.е. проблемам и личным чертам)
[McGraw, Penney & Neumann, 1991; McGraw & Steenbergen, 1995]. В той
степени, в какой оценочная организация памяти действительно встреча-
лась в исследованиях, она была наиболее выражена у людей с меньшими
интересом и знаниями о политике; вообще более вероятно, что полити-
ческие суждения таких людей формируются эмоциональными мотива-
циями [Rahn, 2000; Sniderman, Brody & Tetlock, 1991].

Процессы формирования впечатления

Совсем отдельно от исследований содержания политических обра-
зов в академической практике исследуется сам этот процесс, или «как
у граждан складываются взгляды, каким образом они соединяют вме-
сте различные компоненты» [Kinder, 1998, р. 812]. Для описания про-
цессов, лежащих в основе формирования мнений о политиках, были
выдвинуты две модели, которые в значительной степени отличаются
друг от друга временным параметром, тем, когда мнения сформирова-
ны [Hastie & Park, 1986; Lodge, McGraw & Stroh, 1989]. Первая утвер-
ждает, что мнения о политических деятелях формируются «онлайн»,
т.е. во время первоначального контакта с информацией. При обработ-
ке онлайн люди объединяют оценочные значения новой информации
о политиках, непрерывно обновляя «в режиме бегущей строки» итого-
вые оценки с полученной при первом знакомстве информацией. Когда
необходимо выразить мнение, из памяти извлекается суммарное впе-
чатление, а не та информация, которая внесла свой вклад в его фор-
мирование. С другой стороны, вторая модель описывает обработку на
основе памяти, где мнение формируется в момент, когда выражается
суждение, путем вылавливания определенной информации из долго-
324
срочной памяти и комбинирования оценочных значений восстанов-
ленной информации для того, чтобы составить суждение [Zaller, 1992;
Zaller & Feldman, 1992].
Обе модели прежде всего имеют отношение к познавательным
процессам, к тому, как информация, которая закодирована и сохране-
на в памяти, используется, чтобы строить итоговые мнения, но и аф-
фект также имеет фундаментальное значение. Таким образом, обе
модели исходят из того, что главное — это то общее направление (не-
гативное или позитивное) эмоциональных значений информации или
«соображений», которое и является основанием мнений. Заметим, что
в действительности и онлайновые политико-психологические иссле-
дования на основе памяти сосредоточились на глобальной сети (поло-
жительно-отрицательных) вычислений, построенных либо на моменте
обработки информации (в случае модели онлайн), либо на времени
(произнесении) суждения (в случае обработки на основе памяти). Та-
кая фокусировка на итоговой оценке может казаться непоследова-
тельной и даже противоречивой по отношению к предшествующему
обсуждению важности черт, и в особенности по отношению к расчле-
нению суждений о чертах политических деятелей на отдельные зна-
чимые категории. Фактически это несоответствие является функцией
ограниченного объема существующих исследований и не указывает ни
на какую фундаментальную несовместимость между теоретическими
структурами. Возможно и даже желательно концептуализировать впе-
чатления и как имеющие глобальное измерение, и как субкатегорию
другой черты или черт. Информация может соответствовать одной ха-
рактеристике, но не соответствовать другой, но в то же время входить
как составная часть в общую глобальную оценку. Социально-психоло-
гические исследования показали, что определенные суждения о чертах
возникают онлайн [напр., Park, 1989; Uleman, Hon, Roman & Moskowitz,
1996]; но, к сожалению, исследования в этой области не рассматривали
глобальные оценочные значения именно таких суждений о чертах. По-
литико-психологическое исследование, напротив, сосредоточивается
на глобальном общем впечатлении, но не рассматривает связи с ком-
понентами образа более низкого порядка. Что необходимо, так это бо-
лее всесторонняя стратегия исследования, нацеленная на соединение
нашего понимания онлайн с многократными измерениями в течение
всего процесса формирования образа.
Литература по данному предмету развивалась, определяя природу
двух типов моделей обработки. Так, было выделено несколько прием-
лемых переменных. Ключевое условие, регулирующее онлайн обра-
ботку, является мотивационным: предшествующее существование или
активация цели для формирования итогового оценочного суждения
об объекте [Hastie & Park, 1986; Lodge et al., 1989]. Этот объект явля-
ется наиболее важным, потому что активация и непрерывное обнов-
325
ление онлайн-впечатлений требуют некоторых затрат познавательных
средств, чтобы получить доступ к нужной информации и обновить
суждение. Соответственно, более искушенные индивиды с большей
вероятностью предпочтут онлайн-обработку, чем менее искушенные.
По-видимому, это происходит потому, что первые обычно мотивиро-
ваны на получение информации и формирование мнения о политике,
и, следовательно, они мотивированы на формирование впечатлений
о видных политических деятелях [McGraw, Longe и Stroh, 1990].
Второй набор принципов непрерывности указывает на ситуатив-
ные параметры. Сложный контекст изучений, в котором представле-
но несколько (четыре или шесть) кандидатов одновременно [Redlawsk,
2001], так же как получение информации в формате дебатов (соревно-
вание между двумя кандидатами [Rahn, Aldrich, Borgida, 1994]), лучшие
результаты при обработке информации на основе памяти возможны
потому, что сложность подобных ситуаций нарушает «нормальный»,
обычный порядок переработки. В-третьих, индивидуальные различия
влияют и на неполитические объекты. Так, есть индивиды с высокой
потребностью давать оценку [Tormala & Petty, 2001], которые описы-
ваются как «теоретики целостности» (т.е. те, кто склонен полагать, что
личности других людей являются статичными и неподвижными, а не
динамичными и гибкими [McConnell, 2001]) и чаще используют он-
лайн-переработку. Обе из этих особенностей могут быть связаны с це-
лью формирования образа у людей с хронически высокой потребно-
стью оценивать, обычно мотивированных на формирование итоговых
оценочных суждений, и «теоретиков целостности», обычно склонных
полагать, что любое впечатление более или менее логично.
Подводя итог вышесказанному, можно говорить, что данные ука-
зывают на ряд теоретически значимых параметров, регулирующих
склонность использовать переработку информации на основе памяти
и онлайн-переработку с мотивацией, в которой центральным фактором
является то, какой тип обработки будет выбран. Ограничение исследо-
ваний до настоящего времени происходило по причине того, что ученые
выбирали один из двух подходов, хотя есть серьезное основание пола-
гать, что гибридный подход, включающий и модель времени-контакта,
и модель времени-суждения на оценочные суждения, может быть в пси-
хологическом отношении более реалистичным [Hastie & Pennington,
1989; Lavine, 2002]. В гибридной модели гражданин может обработать
информацию о кандидате онлайн и также оказаться под влиянием со-
ображений, доступных для него, в то время когда его просят высказать
мнение о кандидате. Недавние данные, полученные в моей лаборато-
рии, подтверждают этот вывод [McGraw, Hasecke & Conger]. В этом
исследовании оценки кандидата были сильно ограничены механизмом
онлайновой обработки, он также был под влиянием психического со-
стояния (амбивалентность и неуверенность) в момент суждения.
326
 Применение модели и онлайн-переработки, и переработки на ос-
нове памяти важно, поскольку помогает лучшему пониманию того, как
формируются образы политических деятелей и при каких условиях ис-
пользуются различные модели переработки. Но нормативные аспекты
оценок также важны, поскольку две модели рисуют очень разные вари-
анты способности граждан соответствовать демократическим стандар-
там. Как доказывали Лодж и Стинберген [Lodge & Streenbergen, 1995;
Longe, 1995], модель онлайн рисует довольно розовую картину, потому
что она изображает этаких отзывчивых граждан, с готовностью прини-
мающих во внимание информацию, с которой они сталкиваются, даже
если эта информация в конечном счете исчезает из памяти. «Восприим-
чивость» может показаться нижней планкой достижения успеха, но это
более положительная характеристика демократических граждан, чем те,
которые доминируют в литературе по общественному мнению. Модель
переработки информации на основе памяти, с другой стороны, предла-
гает более эфемерное и случайное основание политических суждений,
когда граждане «составляют суждения со временем» и в значительной
степени под влиянием любой информации, из любых источников, яв-
ляющихся доступными в момент суждения [Zaller, 1992]. Я соглашаюсь
с Киндером (1998) в том, что заключения о нормативном превосходстве
двух моделей преждевременны, пока ученые не оценили более система-
тически природу информации и информационных источников, которые
вносят свой вклад в формирование мнения о каждой модели.

Стратегии управления образом

Общая тема управления политическим образом является потенци-
ально очень большой, включая литературу по избирательным кампани-
ям, рекламе, сбору средств, лоббированию, контролю над СМИ и др.
Я сознательно сужаю фокус, чтобы описать такие специфические темы
исследований, которые иллюстрируют воздействие различных стратегий
поведения на образы в сознании граждан и дают основу для того, чтобы
расширить эту линию исследования в пределах политической психоло-
гии. В частности, я сосредоточиваюсь на трех темах в пересечении поли-
тической психологии и исследовании законодателей, поскольку именно
здесь мы видим и понимаем представительную демократию в действии:
это работы Фенно (1978) — анализ «домашнего стиля»; освоение статуса
(в частности, притворство); политические объяснения.

Домашний стиль (Home Style)

Ричард Фенно (1978) запустил термин «домашний стиль», относя-
щийся к трем типам действий, в которых избранные политики из пред-
ставительной ветви власти принимают участие в своих округах (в про-
тивоположность Вашингтону), чтобы обеспечить поддержку своих
избирателей (таким образом, электоральная цель фундаментальна для
327
данного анализа). Эти действия — распределение средств для округа
(время и штат), объяснение своей деятельности избирателям и само-
презентация. Я рассматриваю тему «объяснений» отдельно ниже; здесь
будет достаточно сказать лишь несколько слов о том, как Фенно пони-
мает самопрезентацию: его понимание и в политическом, и в психо-
логическом отношении весьма проницательно. Фенно рассматривал
самопрезентацию как «центральную часть» домашнего стиля. Оконча-
тельная цель в самопрезентации — не высокие рейтинги, а скорее более
туманная и хрупкая конструкция доверия, понимаемого как готовность
граждан позволить представителю исполнять роль доверенного лица или
использовать его собственное суждение в принятии решений. (Бианко
[Bianco, 1994] проводит обширный анализ доверия между законодате-
лями и избирателями.) Анализ Фенно выделяет три стиля самопрезен-
тации: передача квалификации (компетентность и честность), чувство
идентификации с избирателями своего округа («я — один из вас») и эм-
патия. Отметим, что эти компоненты хорошо соотносятся с приемлемы-
ми чертами, которые преобладают в опросах по восприятию кандидатов,
хотя у нас нет никакого прямого эмпирического свидетельства относи-
тельно того, как граждане воспринимают стратегии самопрезентации,
которые описывает Фенно, или как это влияет на доверие гражданина.
Кроме того, появление Интернета как первичной среды коммуникации
между законодателями и их избирателями [Davis, 1999] создало новые
стратегии самопрезентации и смазало различие между «в Вашингтоне»
и «в округе», предполагая, что анализ Фенно надо расширить.
Как ни странно, ответ на центральный вопрос, который Фенно
излагает в начале «Домашнего стиля»: «Что избранный политик видит,
когда он или она смотрит на свой избирательный округ?», остается не-
ясным. Так, сформулированная проблема ставит вопрос о формирова-
нии образа у самих избранников. Фенно, рисуя этот образ, указывает
на четыре концентрических круга: это образ географический, сообра-
жения переизбрания, первичный и личный. Получается «сложный
контекст», который требует значительных стратегических навыков со
стороны законодателя и аналитической нюансировки со стороны уче-
ных, изучающих наличие связей между законодателями и гражданами.
Фенно спешит признать, что есть и другие пути, с помощью которых
члены палаты представителей могли бы «видеть» свои избирательные
округа. Таким образом, открывается перспектива дальнейшего теоре-
тического и эмпирического развития этой темы.

Освоение статуса
Одно из привлекательных свойств анализа Фенно — то, что он ана-
лизирует законодателей в терминах динамики и процесса, как ряд дву-
сторонних коммуникаций между законодателями и избирателями. Эта
процедурная концептуализация роли законодателя противоречит тра-
328
диционным и все еще доминирующим структурным представлениям,
которые акцентируют собственно политический курс. В нормативной
теории и в эмпирических исследованиях деятельность законодателя
традиционно рассматривается как соответствие между политическими
предпочтениями избирателей в конкретном округе и политическими
решениями (анализ поименного голосования) депутата. «Представи-
тельская» функция считается успешной, когда это соответствие до-
стигает достаточно высокой степени. Влиятельным является и анализ
Мэйхью, где он обозначает «освоение статуса» как одно из ключевых
действий, которые «конгрессмен считает электорально полезными»
[Mayhew, 1974, с. 49]. Таким образом, занятие и артикулирование по-
зиций, которые соответствуют предпочтениям избирателей, не только
удовлетворяют требование публики на представление их интересов, но
также являются центральным средством удовлетворения избиратель-
ных целей избранного депутата. В конечном счете в анализе Мэйхью ос-
воение статуса является стратегическим — не мотивированным, напри-
мер, приверженностью модели «делегированного» представительства.
Два вопроса особенно уместны для понимания связи между освоением
статуса избирателем и образами граждан, а именно: как связаны «пот-
ворствование» и неоднозначность в исполнении своих обязанностей.

Потворствование
Один из наиболее широко принятых принципов поведения элит,
описанный и журналистами, и политологами, — то, что политические
деятели, мотивируемые интересами своего переизбрания, связывают
себя с избирателями, меняя свои позиции по той или иной проблеме,
чтобы совместить их с общественным мнением [напр., Barone, 1997;
Dowd, 1998; Geer, 1996; Graber, 1976; Lippmann, 1955; Page, 1978]. Вот
как прозвучал аргумент Стимсона, Маккуена и Эриксона (1995): «...как
антилопы в поле. <...> Когда политики чувствуют изменение общест-
венного мнения, они приспосабливают свое поведение, чтобы понра-
виться избирателю» [с. 545, 559]. Это стратегическое поведение может
быть положительно описано как «демократическая восприимчивость»
[Jacobs & Shapiro, 2000; Page & Shapiro, 1992], но чаще описывается
уничижительно как «потворствование». Лэрри Джакобс и Боб Шапиро
бросают провокационный вызов традиционной мудрости, приводя до-
воды против этого в своей книге «Политики не потворствуют» (2000).
Джакобс и Шапиро утверждают, что политические деятели мотиви-
рованы и электоральными целями, и «хорошей политикой», и одно-
временно преследуют обе цели через стратегию «хорошо продуман-
ной речи», нацеленной на изменение общественного мнения, для того
чтобы минимизировать риск электорального возмездия как следствия
проявления безразличия к предпочтению избирателей. Эта изначаль-

329
ная позиция является самой важной, поскольку помещает политиче-
ские предпочтения политика в центр последующих стратегий и, таким
образом, рисует картину политической стратегии, которая является
противоположной потворствованию. Три технологии способствуют
процессу продуманной речи. Во-первых, политические деятели исполь-
зуют опросы и фокус-группы, чтобы определить аргументы и симво-
лы, относящиеся к определенным политическим решениям, которые
публика находит наиболее привлекательными. Во-вторых, политики
влияют на освещение этих решений в печати, оставаясь на виду, вы-
ступая с простыми, тщательно продуманными сообщениями. В-тре-
тьих, вместо того чтобы принимать стратегию прямого убеждения или
образования публики, политики используют стратегию «первого слова
(priming)», которая не нацелена на изменение фундаментальных цен-
ностей публики или предпочтений, скорее она влияет на вес, который
публика придает соответствующим соображениям в сфере политики.
Особенно уместно в данной статье привести иллюстрацию этих про-
цессов Джакобса и Шапиро (1994) о кампании по выборам президента
Джона Кеннеди в 1960 г. Кампания Кеннеди опиралась в большой сте-
пени на проводимые частными фирмами опросы, для того чтобы вы-
двинуть определенные предложения политического курса. Кроме того,
кампания использовала освоение статуса как «средство, с помощью
которого проектируется продвигаемый имидж кандидата <...> как че-
ловека, способного «заботиться» и имеющего желание предлагать но-
вые подходы» [с. 535]. Другими словами, стратегия продуманной речи
использовалась, чтобы разметить его позиции по проблемам, которые
в конечном счете сформируют впечатления избирателей об индивиду-
альных чертах Кеннеди (стратегия, которая поддержана [Fenno, 1978]
и [Rapoport, Metcalf & Hartman, 1989], анализирует описанное ранее),
таким образом подчеркивая взаимозависимость проблем и черт в по-
литических образах.
Модель «симулирующей отзывчивости» Джакобса и Шапиро ну-
ждается в дополнительной систематической проверке. Модель может
быть более обоснованной для характеристики видных национальных
политиков типа президентов и высокопоставленных членов Конгресса,
которые имеют власть «предания гласности» через СМИ, чтобы обеспе-
чить поддержку своей политики [Kernell, 1997]. Политические деятели
на государственном и местном уровнях имеют меньше возможностей
управлять освещением своих действий в СМИ и потому могут с боль-
шей вероятностью потворствовать. Однако точно в той мере, в какой
Джакобс и Шапиро описывают поведение политических деятелей, их
модель рисует более сложную картину взаимосвязей между обществен-
ным мнением, элитами и СМИ, чем та, которая предложена простой
одномерной схемой, объясняющей, как позиция элит влияет на обще-
ственное мнение, и наоборот.

330
 Двусмысленность
И Даунс (1957), и Ки (1958) отмечали, что кандидаты нередко стре-
мятся занять неоднозначную или неясную позицию по той или иной
проблеме. Ки идет дальше и подтверждает, что со временем полити-
ческие деятели «могут пристраститься к уклончивости и двусмыслен-
ности» [с. 241]. Причина тому, как в случае потворствования, связана
с переизбранием: «избегая ясных позиций, они не хотят задеть тех изби-
рателей, которые придерживаются противоположных мнений; двусмы-
сленность максимизирует поддержку» [Page, 1976, p. 742]. Так, напри-
мер, в своем классическом анализе Пейдж и Броди (1972) утверждали,
что и Ричард Никсон, и Хьюберт Хэмфри высказывались неоднозначно
по вопросу войны во Вьетнаме в кампании 1972 г., чтобы избежать от-
чуждения избирателей. Ряд исследователей формализовали причины,
по которым политики занимают неоднозначные позиции, так же как
обстоятельства, при которых этого следует избегать [Enelow & Hinich,
1984; Page, 1976; Shepsle, 1972]. Удивительно, но не было сделано си-
стематического анализа ни того, в каких случаях политики используют
двусмысленность или ясность, ни того, в какой степени распростране-
на эта практика, ни условий, при которых это с большей или меньшей
степенью вероятности происходит.
С точки зрения политической психологии выбор неоднозначной
позиции по проблеме имеет три потенциальных недостатка. Во-первых,
когда информация неоднозначна, люди, более вероятно, доверятся ра-
нее существующим верованиям, включая стереотипы, для того чтобы
сделать выводы об объекте [Darley & Gross, 1983; Devine, 1989]. Стерео-
типы действуют как линза, через которую неоднозначная ситуация ин-
терпретируется. В результате двусмысленность позиции кандидата по
данной политике может усилить стереотипы, вследствие чего результат
может быть противоположным целям кандидата. Во-вторых, двусмы-
сленность может создать впечатление неуверенности кандидата, а не-
уверенность ведет к более отрицательным оценкам политических ли-
деров [Alvarez, 1997; Glasgow & Alvarez, 2000; McGraw, Lodge & Jones,
2002]. В-третьих, в той мере, в какой граждане предпочитают пред-
ставительский стиль депутата, т.е. когда политик принимает позиции,
совместимые с общественным предпочтением, неспособность соот-
ветствовать этому ожиданию может также быть политически опасной;
как показывает практика, граждане хотят, чтобы избранные ими зако-
нодатели действовали как их представители, а не опекуны [Patterson,
Hedlund & Boynton, 1975; Sigelman, Sigelman & Walkosz, 1992].

Объяснения
Важная форма политической коммуникации — объяснения, или от-
четы (я использовала эти термины как синонимы), и в терминах нор-
мативной теории, и в смысле их воздействия на общественное мнение.
331
Нормативно объяснение — фундаментальное проявление ответствен-
ности в представительной демократии. Согласно Питкину (1967),
представительство подразумевает «действие в интересах представлен-
ных, в манере, подотчетность им... Законодатель должен действовать
таким способом, чтобы не было никакого конфликта, или, если это
происходит, его можно призывать к ответу» [р. 209–210]. Фенно (1978)
также подчеркивает важность объяснения в теориях представительст-
ва: «теории представительства всегда будут неполны без того, чтобы
объяснить объяснение» [р. 162].
Специалисты по Конгрессу давно признали важность «объясне-
ния голосования» [Bianco, 1994; Fenno, 1978; Kingdon, 1973; Mayhew,
1974]. Одним из важных выводов из этих источников — то, что объ-
яснения сильно преувеличиваются в расчетах законодателей. Они
предполагают у избирателей потенциальную потребность услышать
объяснения их решений, и это ожидание ответственности имеет след-
ствием разнообразные акты поведения с целью уйти от вины, направ-
ленные на то, чтобы минимизировать ущерб в целом (например, через
приспособление принимаемых решений к этим ожиданиям [Austen-
Smit, 1992; Kingdon, 1973], так же как для множества стратегических
решений в ходе голосования и установления повестки дня или автома-
тической индексации [Weaver, 1986, 1988]). Мудрость Конгресса пред-
полагает, что представители от безопасных районов и самые опытные
конгрессмены объясняют реже свои решения избирателям, чем те,
кому сложнее переизбраться [Kingdon, 1973]. Представители более раз-
нородных по составу регионов могут объяснять чаще тех, кто избран от
гомогенных регионов, потому что последние, более вероятно, прого-
лосуют за решения, с которыми значительная доля их избирательного
округа не согласится [Fenno, 1978; Kingdon, 1973].
Центральная тема в литературе отражена пословицей: «Если вы
должны объясняться, у вас — проблема» [Fenno, 1978, p. 145]. Другими
словами, политику приходится объясняться, когда действия имеют от-
рицательные последствия, будет ли это его личный проступок или его
непопулярное политическое решение. Работа Питкина, ранее упомя-
нутая нами, также предполагает, что объяснение следует «за конфлик-
том» или непопулярными действиями, что подтверждают и видные со-
циальные психологические труды [Goffman, 1971; Schlenker, 1980]. Нет
сомнения, что когда политические деятели нарушают ожидания их из-
бирателей, они отвечают объяснениями, или стратегиями управления
вины [McGraw, 1991, 2001], чтобы упредить политические непредви-
денные последствия и ущерб их репутациям. Однако объяснения могут
также использоваться и в контексте положительных действий. Bianco
(1994) утверждал, что объяснения могут применяться, чтобы усилить
восприятие достижимости и как механизм для освоения статуса; более
широко — объяснения могут быть ключевым компонентом действий,
332
«полезных для избрания», которые перечислил Мэйхью (т.е. рекла-
мирование, оказание доверия и освоение статуса; 1974). Хотя было
небольшое систематическое исследование обстоятельств, предшество-
вавших политическому объяснению, недавнее исследование проливает
некоторый свет на этот вопрос объяснения как механизма управления
виной или оказания доверия [McGraw, Anderson & Willey, 2000]. Мы
исследовали объяснения, помещенные на интернет-страничках членов
Конгресса и палаты представителей по вопросу голосования «за» или
«против» импичмента Клинтона в 1998 г. Конгрессмены чаще были
склонны размещать посты с объяснениями их голосования, когда их
позиции соответствовали мнениям избирателей, а не тогда, когда их
предпочтения расходились, что соответствует тезису о том, что объя-
снения могут мотивироваться самопрезентацией.
Объяснения — не просто «пустая риторика», скорее они имеют си-
стемные последствия для широкого диапазона явлений общественного
мнения [см.: McGraw, 2001, 2002]. Например, оправдания (категория
объяснений, которые влекут за собой отказ от полной или частичной
ответственности за результат) влияют на приписывание ответствен-
ности. Удовлетворительные оправдания увлекают за собой, а неудов-
летворительные имеют следствием усиление вины. Оправдания (кате-
гория объяснений, которые пытаются пересмотреть оценки акта и его
последствий) влияют на мнения о спорном действии или политическом
курсе. Политические объяснения формируют выводы об определенных
чертах личности политика. Например, оправдание в стиле «опекуна»
(«в конце концов, я сам решил, что лучше соответствует вашим интере-
сам») усиливает образ лидера, тогда как оправдание в духе «представи-
тельства» («я должен это моим избирателям, чтобы голосовать согласно
пожеланиям своих избирателей, и именно это я сделал») усиливает впе-
чатление, что конгрессмен — человек сочувствующий [McGraw, 2001].
Наконец, удовлетворительные объяснения улучшают оценки по-
литических деятелей, тогда как неудовлетворительные имеют для них
разрушительные последствия. Это решает спор о том, что необходимо
для удовлетворительного политического объяснения. Есть и некото-
рые более широкие обобщения. Так, во-первых, объяснения, которые
воспринимаются как наиболее обычные в политической риторике,
в целом более удовлетворительны [Bennett, 1980; McGraw, 1991], что
соответствует общей позиции, что публика благоприятнее встречает
политическую риторику, которая ей знакома [Edelman, 1988]. Вто-
рой принцип указывает на индивидуальные особенности: при прочих
равных более доверчивые и менее искушенные граждане легче удов-
летворяются политическими объяснениями [McGraw & Hubbard,
1996]. В-третьих, существующие установки на политического деяте-
ля [Gonzalez, Kovera, Sullivan & Chanley, 1995] или на решение, кото-
рое будет объяснено [McGraw, Best, & Timpone, 1995], служат якорем:
333
просто граждане бывают более удовлетворены объяснениями, исходя-
щими от тех политических деятелей, которых они любят или решения
которых они оценивают положительно. Фенно указал на важность за-
висимости между общепринятыми оценками и объяснительным сти-
лем политика (1978), это подтверждают и эмпирические исследования
[McGraw, Timpone & Bruck, 1993]. Наконец, по крайней мере в поли-
тической сфере оправдания, обращающиеся к нормативным принци-
пам (особенно таким этическим нормам, как справедливость, совесть
и коллективная взаимопомощь), оцениваются наиболее положитель-
но, тогда как оправдания, ориентированные на распространение ответ-
ственности, недопустимы [Chanley, Sullivan, Gonzales & Kovera, 1994;
McGraw et al., 1995; McGraw et al., 1993].
Политические объяснения нормативно и cущностно важны, но
в нашем понимании их динамики много пробелов. Большая часть ра-
боты сосредоточилась на том, чтобы «объяснять голосование», тогда как
скандалом и коррупцией пренебрегали, несмотря на множество приме-
ров в современной политике [Chanley et al., 1994; Gonzales et al., 1995,
являются исключениями]. Было уделено мало внимания и тому, как
объяснения развиваются в течение времени, т.е. как, когда и почему по-
литики решают нередко весьма противоречиво объяснить свои действия
гражданам и как граждане отвечают на эти пространные объяснения.
Фактически о последствиях политических отчетов ничто не известно вне
лабораторных экспериментов. Понятно, что обвинения в плохом пове-
дении имеют отрицательные последствия для избирательной поддерж-
ки (хотя ее снижение, возможно, и не приведет к поражению [Alford,
Teeters, Ward & Wilson, 1994; Jacobson & Dimock, 1994; Welch & Hibbing,
1997]), но неизвестно, до какой степени сопровождающая объясни-
тельная риторика смягчает эти последствия. Наконец, в то время как
мы понимаем воздействия извинений и оправданий, мы знаем намного
меньше о других типах отчетов, типа опровержений и уступок (которые
часто включают извинения). Последние особенно интересны, учиты-
вая обилие извинений за личные, институциональные и национальные
проступки в современном политическом дискурсе. Извинения в меж-
личностных конфликтах вообще расцениваются как самое эффективное
средство с точки зрения уменьшения отрицательных последствий для
актора [Schlenker & Weigold, 1992], в какой степени эти выгоды проявля-
ются в политическом контексте — очень большой вопрос.

Обман, манипуляция и реакции граждан

на коммуникации элит
Элитные стратегии «самопрезентации», освоения статуса и «объя-
сняющей риторики» иллюстрируют средства, с помощью которых по-
литические деятели могут эффективно сформировать общественное
мнение, включая свои образы в сознание граждан. Возможности этих
334
стратегий ставят несколько нормативных вопросов, если предположить,
что коммуникации, инициируемые политиками, правдивы, т.е. точно
и искренне артикулируют их истинную личность, позиции и мотивы
действия. Однако большинство людей не могут себе представить по-
литику без некоторого обмана, и большинство ученых принимают как
данность, что политики при случае вводят в заблуждение, манипулиру-
ют и обманывают публику [Bok, 1989; Jamieson, 1992; Page, 1996; Page &
Shapiro, 1992].
Я оставлю в стороне большинство очень важных вопросов вокруг
проблемы манипуляции и обмана в политике (Как часто это проис-
ходит? Когда это оправдано? Есть ли такие политические ситуации,
которые больше способствуют обману?) и вместо этого сосредоточусь
на вопросе, который является действительно связкой между двумя
темами, к которым я возвращаюсь в этой статье. А именно: как гражда-
не отвечают на стратегические коммуникации элиты, которые являются
потенциально лживыми? В основе этого вопроса лежит предположение,
что не вся политическая информация бывает разной. Вся информация
воспринимается и может оказывать влияние на образы. Но есть такая
информация, которая не вызывает сомнения, например, что наш прези-
дент — белый мужчина, республиканец из Техаса, и эти факты неопро-
вержимы (если не брать во внимание модернистскую критику). И наобо-
рот, есть информация или сигналы [Джарвис, 2002], которые находятся
под контролем актора и часто вызывают вопросы о смысле и подлинно-
сти. Эти сигналы включают не только открытые попытки внушения, но
и более тонкие самопрезентации (например, одежду и другие аспекты
внешности и социального поведения, имеющие символическое значе-
ние). Я остановлюсь на явных стратегиях коммуникации, но эти прин-
ципы применимы и к более широкому кругу сигналов. Граждане могут
ответить на коммуникацию со стороны элиты разными способами: при-
нятием сообщения, задержкой суждения или его систематическим иска-
жением. Ниже я кратко рассмотрю каждый из них.

Пассивное принятие
Макиавелли, первосвященник политической манипуляции, твер-
до верил, что преобладающим ответом граждан на стратегические об-
ращения является их пассивное принятие. Он утверждал в «Государе»,
что практика лицемерия и манипуляции не только необходимы, но
и легкодостижимы, потому что граждане «настолько просты и так по-
глощены удовлетворением насущных нужд, что тот, кто стремится об-
мануть, всегда найдет того, кто позволит себя обмануть» (глава 18). Эта
характеристика перекликается с современной ситуацией: люди столь
отвлечены «насущными потребностями», что политика находится на
периферии их жизненных интересов, и они уделяют ей немного време-
ни и средств; а когда они действительно думают о политике, то делают
335
это в упрощенной и беспринципной манере [Converse, 1964; Dahl, 1961;
Kinder, 1998; Lippmann, 1922]. Однако нет прямой связи между полити-
ческой «бесхитростностью» и принятием стратегических коммуника-
ций; для этого мы обращаемся к психологии. Гилберт (1991), опираясь
на Спинозу, выдвинул провокационный аргумент, говоря, что первый
инстинкт человеческого ума — это вера и принятие того, что воспри-
нято; чтобы отклонить что-то, нужен следующий шаг, требующий
познавательного усилия, которое мы, может быть, и не расположены
сделать. Заметим, что основная мысль здесь — не то, что принятие яв-
ляется неизбежным, а скорее что это является естественной первой
реакцией, которая, вероятно, сохранится при отсутствии специальных
усилий со стороны воспринимающего (самостоятельных или вызван-
ных посторонними источниками), чтобы подвергнуть коммуникацию
более глубокому изучению.
Мощные психологические силы, которые вносят свой вклад в при-
нятие стратегических сообщений, поддерживаются склонностью к по-
иску обмана, даже когда люди мотивированы поисками правды. В от-
ношении способности людей обнаруживать обман литература дает
однозначный ответ: мы не очень хороши в этом, редко выходя за грани-
цы случайности [Friedman & Tucker, 1990]. Профессиональные «детек-
торы лжи» (например, полицейские, журналисты и профессора кол-
леджа) владеют техникой, которая, как они думают, более эффективна
в обнаружении обмана, но все эти техники требуют прямого взаимо-
действия между воспринимающим и обманщиком [Kalfbleisch, 1994],
что редко имеет место в политической коммуникации. Невербальные
индикаторы могут обеспечить некоторую надежность в обнаружении
обмана, но опосредованный характер большей части политической
коммуникации делает эти индикаторы менее полезными, особенно
если нет визуального контакта.
Если граждане не склонны заниматься поиском и опровержением
вводящих в заблуждение коммуникаций, если эта задача представле-
на на их усмотрение, то политические силы могут вызвать скептицизм
и сомнение. Политика является сферой соперничества, и противники
или СМИ могут поставить под сомнение правдивость или законность
утверждений политика. У нас нет ясного понимания той роли, которую
эти соперничающие движущие силы играют в формировании образов
и в отказе принимать коммуникации со стороны элит, но есть серьез-
ные основания ожидать, что контраргументы «лгуна» звучат не очень
часто [McGraw, 1998]. Публичные политики признают, что политиче-
ская риторика «сильно ритуализирована» [Graber, 1976, p. 12], и они
принимают правила этого ритуала, даже если от них требуется неко-
торое искажение правды. Кроме того, нередко обвинение кого-то во
лжи бывает невыгодно самому обвиняющему, иногда оказывается, что
это обвиняющий, а не предполагаемый лгун, больше нарушил правила

336
[Robinson, 1993, p. 364]. Наконец, Джемисон (2001) в своем анализе ри-
торики в палате представителей указывает, что прямое использование
слова «лгун» и его синонимов встречается редко, а когда это действи-
тельно происходит, то более вероятно, что оно будет адресовано ино-
странцам, а не американским политическим деятелям.

Подозрение и отсрочка суждения

Читатели могут сомневаться в аргументе о слепом принятии по-
литической коммуникации населением, которое испытывает все бо-
лее глубокое недоверие к политическим деятелям и системе. Эмоцио-
нальные реакции на политическую коммуникацию — важный фактор,
определяющий ее результат: слепое принятие или требующее большей
когнитивной реакции подозрение, результаты подозрения [McGraw,
Lodge & Jones, 2002]. В этом исследовании описывается политик, при-
нимающий позицию при обстоятельствах, которые его подталкивают
к потворствованию. Причем только те люди, которые не согласились
с этой позицией, показали реакции, говорящие о большем когнитив-
ном усилии (подозрение, повышенное недоверие сообщению, вплоть
до требования отзыва конгрессмена), и как следствие выражали боль-
шую неуверенность в суждениях о чертах политического деятеля. Уси-
ленное внимание и подозрение, когда сообщение не принимается,
является частным случаем более общей тенденции усиления контроля
над информационной средой под влиянием отрицательного эмоцио-
нального состояния [Marcus, Neuman, & MacKuen, 2000]. В отличие от
того, когда сообщение вызывало несогласие, благоприятная реакция
на сообщение вызывает меньше подозрений и неуверенности в сужде-
ниях о политическом деятеле, даже в ситуации, способствующей пот-
ворствованию. Эти результаты предполагают, что люди принимают то,
с чем готовы согласиться, совершенно некритически, даже в подозри-
тельной ситуации. Наконец отметим, что эта тенденция людей к не-
критическому принятию того, во что люди хотят верить, играет на руку
стратегически корыстным и рациональным политическим деятелям,
которые вряд ли будут демонстрировать такие качества или деклариро-
вать такие позиции, которые неприятны большинству их избирателей.

Отклонение посредством систематического искажения

Подозрение и готовность представить, что сообщение вводит в за-
блуждение, приводят к задержке суждения, к остановке на стадии
между принятием сообщения и его отклонением. Анализ механизмов
отклонения освещается в соответствии с теориями мотивированного
рассуждения, в частности новой версией когнитивной последователь-
ности [Kunda, 1990, 1999; Lodge & Taber, 2000; Steenbergen, 2001; Taber
& Lodge, 2000]. Цель этого анализа — достижение суждения, которое
совместимо с ранее существующими, господствует над целью точности
337
в обработке политической информации. Соответственно, люди упор-
но держатся за существующие представления [Festinger, 1957]. Одно
из проявлений этой тенденции — предвзятость подтверждения, когда
информация, которая противоречит установленным мнениям, обесце-
нивается. Большая часть существенных эмпирических работ сосредо-
точилась на отторжении неопровержимых сообщений о политиках, но
Фишле (2000) убедительно показывает сущность механизмов мотиви-
рованного предубеждения в оценках политической фигуры, а именно
Билла Клинтона во время скандала с Левински. Это не вызывает аб-
солютно никакого удивления у того, кто следил в течение того пери-
ода за сторонниками Клинтона и его противниками, у которых были
различные реакции на скандал. Сила анализа Fischle — демонстрация
механизмов, которыми сторонники Клинтона демонстрировали свою
поддержку, а именно выражая неуверенность в правдивости утвержде-
ний, приуменьшая важность скандала и приписывая скандал «обшир-
ному правому заговору». Другое исследование указывает на активную
контраргументацию и конструирование оправданий [Kunda, 1999].
Эти механизмы мотивированного рассуждения важны, потому
что они предполагают, что когда люди сталкиваются с нежелательной
очевидностью, они вкладывают труд — инвестируют познавательные
средства, — чтобы снизить значение очевидного. Именно через эту
трудную познавательную работу происходит непринятие попыток по-
литика управлять восприятием прежде всего среди тех, кто предраспо-
ложен к непринятию его позиции. Эти систематические искажения
очевидности вносят свой вклад «в двойные стандарты» в политическом
суждении, где люди применяют один набор стандартов для политиче-
ских акторов, которых они любят, и другой набор стандартов — для тех,
кого они не любят (вспомните обвинения против феминисток в конце
1990-х, что они по-прежнему реагировали на обвинения в сексуаль-
ном домогательстве против Кларенса Томаса со стороны Аниты Хилл
и против Билла Клинтона со стороны Полы Джоунс). Ирония состоит
в том, что применение двойных стандартов чаще используется, когда
люди инвестируют познавательные средства, чтобы думать о проблеме,
и особенно гражданами со сложным ментальным устройством, вовле-
ченными в политику и заинтересованными ей [Lodge & Taber, 2000].
Я говорю «очевидно», потому что окончательное решение все еще
отсутствует. У нас нет достаточных оснований, чтобы судить, в какой
степени такое мотивированное рассуждение влияет на политическое
и социальное восприятие. Есть давняя традиция исследования в соци-
альной психологии, которая утверждает, что наблюдатели достаточно
точно считывают черты воспринимаемой личности [Fiske, 1992], что
противоречит положению о том, что впечатления существенно иска-
жаются направленными целями. Однако работы в той традиции не рас-
сматривали точность восприятия черт в контексте, где стратегическая
338
самопрезентация имеет место. Именно здесь политико-психологиче-
ский подход мог бы быть особенно информативен. Возможно, полити-
ческое восприятие черт является относительно точным, но восприятие
других качеств, типа проблемы избирательной кампании или других
политических позиций, либо может быть предметом строгого приня-
тия, либо может систематически искажаться.
Однако основываясь на существующем теоретическом и эмпири-
ческом наследии, можно сделать вывод о том, что способность граждан
тщательно исследовать и обнаруживать вводящие в заблуждение аргу-
менты не так уж и развита. Предлагаются два возможных пути. В первом
случае люди трактуются как пассивные получатели информации, и сле-
пое принятие — это их автоматическая первая реакция [Gilbert, 1991],
особенно если коммуникация или самопрезентация ими принимаются
[McGraw, Lodge & Jones, 2002]. Учитывая, что рациональные и корыст-
ные политики вряд ли будут демонстрировать качества или позиции,
которые большинство публики не примет, так же как стратегическое
использование «осторожной речи», чтобы привести публику в соответ-
ствие с желательными образами и политическими позициями [Jacobs &
Shapiro, 2000], вполне возможно, что этот путь может преобладать. Со-
гласно теории мотивированного рассуждения, люди желают и могут
инвестировать познавательные средства, чтобы тщательно исследовать
коммуникации на предмет их правдивости. Однако это исследование не
приводит к беспристрастному рассмотрению информации, скорее к си-
стематическим искажениям, основанным на предшествующих мнениях.

Заключительные комментарии
Я подозреваю, что у читателей возникли смешанные чувства в связи
с рассмотренной литературой и аргументами, представленными в этой
статье. Политические психологи и политологи внесли значительный
вклад в каждую отдельную тему, но наше понимание связей между фор-
мированием впечатления и стратегией управления впечатлениями пока
находится на начальной стадии. «Полупустая» оценка — результат того,
что мы забывали принимать всерьез эти очевидно связанные процессы
слишком долго, и в итоге даже предварительные заключения огорчают;
«полунаполненная» оценка — это то, что важная основа была заложе-
на и есть огромные возможности для будущих исследований. Ясно, что
понимание динамики формирования впечатления и управления впечат-
лением требует объединения аффективных, когнитивных компонентов.
Политические впечатления — познавательные структуры, состоящие из
убеждений и выводов, которые также включают общие эмоциональные
оценки, являющиеся избирательными в отношении положительной
и отрицательной информации и сильно ограниченными мотивацион-
ными соображениями в их формировании и модификации. Стратегии
339
управления образами, принятые на вооружение политическими деяте-
лями, коренятся в их стратегических расчетах, связанных с двумя моти-
вами (не потерять поддержку избирателей и проводить хорошую поли-
тику), при этом оба они в значительной степени эмоциональны по своей
функции (т.е. политики хотят нравиться и продвигать свой курс). Ког-
нитивное восприятие политиком своего округа и предпочтений изби-
рателей, конечно, должно играть роль в том, как стратегии управления
впечатлением отобраны и представлены. Наконец, реакции граждан на
потенциально управляемые и вводящие в заблуждение коммуникации
со стороны политических элит ограничены тремя процессами, как мы
показали выше: образцами слепого принятия положительных, приятных
коммуникаций; инвестициями когнитивных средств в тщательное ис-
следование при некоторых ограниченных условиях; и систематическим
искажением, относящимся к направленным целям или мотивированно-
му рассуждению. Есть основания полагать, что будущие теории, обосно-
вывающие эти явления, будут когда-либо более детальными и позволят
объединить эти три процесса.
Если следующее поколение политических психологов отнесет-
ся серьезно к тому, что происходит на стыке процессов восприятия
отдельными гражданами образов политиков и стратегий элиты по
управлению впечатлениями, то они будут готовы внести свой вклад
в родительские дисциплины — политическую науку и психологию.
Обе проблемы фундаментальны для той и другой дисциплины, все же
ни одна не продвинулась очень далеко в развитии теорий функцио-
нирования этих механизмов. В дискуссиях по смежным темам ученые
недавно привели доводы в пользу объединения внутрииндивидуаль-
ных познавательных процессов со внеиндивидуальными ограниче-
ниями, наложенными политическим контекстом, включая стратегии
элит и установленные механизмы [Jackman & Sniderman, 2002; Lupia,
McCubbins & Popkin, 2000]. Тезис, который я здесь выдвигаю, прямо
соответствует этой традиции [см. также: Jervis, 2002].
Наконец, в дополнение к теоретическому анализу связей между
элитами и массовой публикой, исследование этих вопросов имеет ог-
ромное нормативное значение, о чем я только поверхностно упомяну-
ла в этой работе. Кажется ясным, что поведение и стратегии политиче-
ских лидеров имеют последствия и для общественного мнения, и для
политической системы в целом. Заключение, к которому мы приходим
об этих стратегиях и последствиях, имеет фундаментальное значение
для общей теории политики. Какова степень обмана и манипуляции
в политике, как они осуществляются и насколько эффективны? Како-
ва истинная природа политических представлений? Как народные из-
бранники представительствуют и чем граждане отвечают на эти попыт-
ки? Более общий вопрос: как суждения граждан о политических элитах
и ответ граждан на стратегические коммуникации влияют на наше

340
понимание качества демократического гражданства? Как восприятие
гражданами их избранников связано с общим чувством доверия к по-
литической системе? Это фундаментальные теоретические вопросы,
в решение которых политические психологи могут внести свой вклад.

Библиография
Alford J., Teeters H., Ward D. S., Wilson R. K. Overdraft: The political cost of con-
gressional malfeasance // Journal of Politics. 1994. 56. P. 788–801.
Allport G. The nature of prejudice. Reading, MA: Addison-Wesley, 1954.
Alvarez R. M. Information and elections. Ann Arbor: University of Michigan Press,
1997.
Alvarez R. M., Brehm J. American ambivalence towards abortion policy: Develop-
ment of a heteroskedastic probit model of competing values // American Journal of Po-
litical Science. 1995. 39. Р. 1055–1082.
Alvarez R. M., Brehm J. (1997). Are Americans ambivalent towards racial policies? //
American Journal of Political Science. 1995. 41. Р. 345–374.
Alvarez R. M., Brehm J. Speaking in two voices: American equivocation about the
Internal Revenue Service // American Journal of Political Science. 1998. 42. Р. 418–452.
Asch S. E. Forming impressions of personality // Journal of Abnormal and Social
Psychology. 1946. 41. Р. 1230–1240.
Austen-Smith D. Explaining the vote: Constituency constraints on sophisticated vot-
ing // American Journal of Political Science. 1992. 31. Р. 68–95.
Barone M. Polls are part of the air politicians breathe // The Public Perspective.
1997. 8. Р. 1–2.
Barber J. D. The presidential character. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1972.
Bennett W. L. The paradox of public discourse: A framework for the analysis of po-
litical accounts // Journal of Politics. 1980. 42. Р. 792–817.
Bianco W. T. Trust: Representatives and constituents. Ann Arbor: University of
Michigan Press, 1994.
Blais A., Nevitte N., Gidengil E., Nadeau R. Do people have feelings toward lead-
ers about whom they say they know nothing? // Public Opinion Quarterly. 2000. 64.
Р. 452–463.
Bok S. Lying: Moral choice in public and private life. N.Y.: Vintage Books, 1989.
Campbell A., Converse P., Miller W., Stokes D. The American voter. N.Y.: Wiley,
1960.
Chaiken S. Physical appearance and social influence / C. P. Herman, M. P. Zanna,
E. T. Higgins (eds.). Physical appearance, stigma, and social behavior: The Ontario sym-
posium. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1986. Vol. 3. Р. 143–177.
Chanley V, Sullivan J. L., Gonzales M. H., Kovera M. B. Lust and avarice in poli-
tics: Damage control by four politicians accused of wrongdoing (or, politics as usual) //
American Politics Quarterly. 1994. 22. Р. 297–333.
Citrin J., Green D. P., Sears D. O. White reactions to black candidates: When does
race matter? // Public Opinion Quarterly. 1990. 54. Р. 74–96.
Cody J. J., McLaughlin M. L. Interpersonal accounting / H. Giles, W. P. Robinson
(eds.). Handbook of language and social psychology. N.Y.: Wiley, 1990.
Colleau S M., Glynn K., Lybrand S., Merelman R. M., Mohan P., Wall J. E. Symbolic
racism in candidate evaluation: An experiment // Political Behavior. 1990. 12. Р. 385–402.
341
 Converse P. E. The nature of belief systems in mass publics / D. E. Apter (ed.). Ideol-
ogy and discontent. L.: Collier-Macmillan, 1964.
Dahl R. A. Who governs? Democracy and power in an American city. New Haven:
Yale University Press, 1961.
Darley J. M., Gross P. H. A hypothesis-confirming bias in labeling effects // Journal
of Personality and Social Psychology. 1983. 44. Р. 20–33.
Davis R. The web of politics: The Internet’s impact on the American political sys-
tem. N.Y.: Oxford University Press, 1999.
Devine P. Stereotypes and prejudice: Their automatic and controlled components //
Journal of Personality and Social Psychology. 1989. 56. Р. 5–18.
Dowd M. Leaders as followers. New York Times. 1997. January 12. Section 4. Р. 17.
Downs A. An economic theory of democracy. N.Y.: Harper and Row, 1957.
Eagly A, H., Chaiken S. The psychology of attitudes. Fort Worth, TX: Harcourt
Brace Jovanovich, 1993.
Edelman M. Political language: Words that succeed and policies that fail. N.Y.: Aca-
demic Press, 1988.
Enelow J., Hinich M. J. The spatial theory of voting. N.Y.: Cambridge University
Press, 1984.
Feldman S., Conover P. J. Candidates, issues and voters: The role of inference in
political perception // Journal of Politics. 1983. 45. Р. 810–839.
Fenno R. E. Congressmen in committees. Boston: Little, Brown, 1973.
Fenno R. E. U.S. House members in their constituencies: An exploration // Ameri-
can Political Science Review. 1977. 71. Р. 883–917.
Fenno R. E. Home style: House members in their districts. Boston, MA: Little,
Brown, 1978.
Fesringer L. A theory of cognitive dissonance. Stanford, CA: Stanford University
Press, 1957.
Fischle M. Mass response to the Lewinsky scandal: Motivated reasoning or Bayesian
updating? // Political Psychology. 2000. 21. Р. 135–159.
Fiske S. T. Schema-based versus piecemeal politics: A patchwork quilt, but not a
blanket, of evidence / R. R. Lau, D. O. Sears (eds.). Political cognition: The nineteenth
Annual Carnegie Symposium on Cognition. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1986.
Fiske S. T. Thinking is for doing: Portraits of social cognition from daguerreotype to
laserphoto // Journal of Personality and Social Psychology. 1992. 63. Р. 877–889.
Fiske S. T. Stereotyping, prejudice, and discrimination / D. T. Gilbert, S. T. Fiske,
G. Lindzey (eds.). The handbook of social psychology. N.Y.: McGraw-Hill, 1998. 4th ed.
Vol. 2. P. 357–411.
Fiske S. T, Neuberg S. L. A continuum model of impression formation: From cat-
egory-based to individuating processes as a function of information, motivation, and at-
tention // M. R. Zanna (ed.). Advances in experimental psychology. San Diego, CA:
Academic Press, 1990. Vol. 23. Р. 1–108.
Fiske S. T., Taylor S. E. Social cognition. 2nd ed. N.Y.: McGraw-Hill, 1991.
Franklin С. Eschewing obfuscation? Campaigns and the perception of U.S. Senate
incumbents // American Political Science Review. 1991. 85. Р. 1193–1214.
Friedman H. S., Tucker J. S. Language and deception // H. Giles, W. P. Robinson
(eds.). Handbook of language and social psychology. N.Y.: Wiley, 1990.
Funk C. L. Understanding trait inferences in candidate images // M. X. Delli Car-
pini, L. Huddy, R. Y. Shapiro (eds.), Research in micropolitics. Greenwich, CT: JAI
Press, 1996a. Vol. 5. Р. 97–123.

342
 Funk C. L. The impact of scandal on candidate evaluations: An experimental test of
the role of candidate traits // Political Behavior. 1996b. 18. Р. 1–24.
Funk C. Bringing the candidate into models of candidate evaluation // Journal of
Politics. 61. Р. 700–720.
Gee J. G. From tea leaves to opinion polls. N.Y.: Columbia University Ptess, 1996.
Gerbert A., Green D. R. Misperceptions about perceptual bias // Annual Review of
Political Science. 1999. 2. Р. 189–210.
Gilbert D. T. Thinking lightly about others: Automatic components of the social
inference process // J. S. Uleman, J. A. Bargh (eds.). Unintended thought. N.Y.: The
Guilford Press, 1989.
Gilbert D. T. How ordinary mental systems behave // American Psychologist. 1991.
46. Р. 107–119.
Gilber D. T. Ordinary personology // D. T. Gilbert, S. T. Fiske, G. Lindzey (eds.).
The handbook of social psychology. N.Y.: McGraw-Hill, 1998. 4th ed. Vol. 2. Р. 89–150.
Glasgow G., Alvarez R. M. Uncertainty and candidate personality traits // American
Politics Quarterly. 2000. 28. Р. 26–49.
Goffman E. Relations in public: microstudies of the public order. N.Y.: Basic
Books, 1971.
Gonzales M. H., Kovera M. В., Sullivan J. L., Chanley V. Private reactions to pub-
lic transgressions: Predictors of evaluative responses to allegations of political miscon-
duct // Personality and Social Psychology Bulletin. 1995. 21. Р. 136–148.
Graber D. A. Verbal behavior and politics. Urbana: University of Illinois Press, 1995.
Hamill R., Lodge M., Blake F. The breadth, depth, and utility of class, partisan, and
ideological schemata // American Journal of Political Science. 1985. 29. Р. 850–870.
Hastie R., Park B. The relationship between memory and judgment dep-neds
on whether the task is memory-based or on-line // Psychological Review. 1986. 93.
Р. 258–268.
Hastie R., Pennington N. Notes on the distinction between memory-based versus
on-line judgments // J. M. Bassili (ed.). On-line cognition in person perception. Hills-
dale, NJ: Erlbaum, 1989.
Heider F. The psychology of interpersonal relations. N.Y.: Wiley, 1958.
Holbrook A. L., Krosnick J. A., Visser P. S., Gardner W. L., Cacioppo J. T. Atti-
tudes toward presidential candidates and political parties: Initial optimism, inertial first
impressions, and a focus on flaws // American Journal of Political Science. 2001. 45.
Р. 930–950.
Huckfeldt R., Sprague J. Sources of ambivalence in public opinion: The certainty
and accessibility of abortion attitudes // Paper presented at the annual meeting of the
International Society of Political Psychology. Montreal, Canada. 1998, July.
Huddy L. The political significance of voters’ gender stereotypes // M. X. Delli Car-
pini, L. Huddy, R. Y. Shapiro (eds.). Research in micropolitics. Greenwich, CT: JAI
Press, 1994. Vol. 4. Р. 169–196.
Huddy L., Capelos T. Gender stereotyping and candidate evaluation: Good news
and bad news for women politicians // V. C. Ottati, R. S. Tin-dale, J. Edwards, F. B. Bry-
ant, L. Heath, D. C. O’Connell, Y. Suarez-Balcazar, E. J. Posavac (eds.). The social
psychology of politics. N.Y.: Kluwer Academic/Plenum Publishers, 2002. Р. 29–53.
Huddy L., Terkildsen N. Gender stereotypes and the perception of male and female
candidates // American Journal of Political Science. 1993. 37. Р. 119–147.
Hurwitz J., Peffley M. Public perceptions of race and crime: The role of racial stereo-
types // American Journal of Political Science. 1997. 41. Р. 375–401.
343
 Jackman S., Sniderman E. M. Institutional organization of choice spaces: A political
conception of political psychology // К. М. Monroe (ed.). Political psychology. Mah-
wah, NJ: Erlbaum, 2002. Р. 209–224.
Jacobs J. R., Shapiro R. Y. Issues, candidate image, and priming: The use of private
polls in Kennedy’s 1960 presidential campaign // American Political Science Review.
1994. 88. Р. 527–540.
Jacobs L. R., Shapiro R. Y. Politicians don’t pander: Political manipulation and the
loss of democratic responsiveness. Chicago: University of Chicago Press, 2000.
Jacobson G., Dimock M. A. Checking out: The effects of bank overdrafts on the 1992
House elections // American Journal of Political Science. 1994. 38. Р. 601–624.
Jamieson К. Н. Dirty politics: Deception, distraction, and democracy. N.Y.: Oxford
University Press, 1992.
Jamieson К. Н. Civility in the House of Representatives: The 106th Congress. An-
nenberg Public Policy Center of the University of Pennsylvania. Philadelphia, PA, 2001.
Jervis R. Signaling and perception: Drawing inferences and projecting images //
K. R. Monroe (ed.). Political psychology. Mahwah, NJ: Erl-baum, 2002. Р. 293–312.
Jones E. E., Davis К. Е. From acts to dispositions: The attribution process in per-
son perception // L. Berkowitz (ed.). Advances in experimental social psychology N.Y.:
Academic Press, 1965. Vol. 2. Р. 219–266.
Judd C. M., Krosnick J. A., Milburn M. A. Political involvement and attitude struc-
ture in the general public // American Sociological Review. 1981. 46. Р. 660–669.
Judd С. M., Park В., Ryan С. S., Brauer M., Kraus S. Stereotypes and ethnocen-
trism: Diverging interethnic perceptions of African-American and white urban youth //
Journal of Personality and Social Psychology. 1995. 69. Р. 460–481.
Kahn K. F. Does being male help? An investigation of the effects of candidate gender
and campaign coverage on evaluations of U.S. Senate candidates // Journal of Politics.
1992. 54. Р. 97–517.
Kahn K. F. The political consequences of being a woman: How stereotypes influ-
ence the conduct and consequences of political campaigns. N.Y.: Columbia University
Press, 1996.
Kalfbleisch E J. The language of detecting deceit // Journal of Language and Social
Psychology. 1994. 13. Р. 469–496.
Katz D., Braly K. W. Racial stereotypes of 100 college students // Journal of Abnor-
mal and Social Psychology. 1933. 28. Р. 180–290.
Keating C. E, Randall D., Kendrick T. Presidential physiognomies: Altered images,
altered perceptions // Political Psychology. 1999. 20. Р. 593–610.
Kernell S. Going public: New strategies of presidential leadership. Washington, DC:
CQ Press, 1977.
Key V. O. Politics, parties, and pressure groups. 4th ed. N.Y.: Crowell, 1958.
Kinder D. R. Presidential character revisited // R. R. Lau and D. O. Sears (eds.). Po-
litical cognition: The nineteenth Annual Carnegie Symposium on Cognition. Hillsdale,
NJ: Lawrence Erlbaum, 1986.
Kinder D. R. Opinion and action in the realm of politics // D. T. Gilbert,
S. T. Fiske, G. Lindzey (eds.). The handbook of social psychology. N.Y.: McGraw-
Hill, 1998. 4th ed. Vol. 2. Р. 778–867.
Kingdon J. W. Congressmen’s voting decisions. N.Y.: Harper and Row, 1973.
Klein J. G. Negativity effects in impression formation: A test in the political are-
na // Personality and Social Psychology Bulletin. 1991. 17. Р. 412–418.
Klein J. G. Negativity in impressions of presidential candidates revisited: The 1992
election // Personality and Social Psychology Bulletin. 1996. 22. Р. 288–295.

344
 Koch J. W. Do citizens’ apply gender stereotypes to infer candidates’ ideological
orientations? // Journal of Politics. 2000. 62. Р. 414–429.
Krosnick J. A., McGraw К. М. Psychological political science v. political psychol-
ogy ‘true to its name’: A plea for balance // K. R. Monroe (ed.). Political psychology.
Mahwah, NJ: Erlbaum, 2002. Р. 79–94.
Kunda Z. The case for motivated reasoning // Psychological Bulletin. 1990. 108.
Р. 480–498.
Kunda Z. Social cognition: Making sense of people. Cambridge, MA: MIT Press,
1999.
Lane R. E. What are people trying to do with their schemata? The question of pur-
pose // R. R. Lau, D. O. Sears (eds.), Political cognition: The nineteenth Annual Carn-
egie Symposium on Cognition. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1986.
Lasswell H. D. Power and personality. N.Y.: Norton, 1948.
Lau R. R. Negativity in political perception // Political Behavior. 1982. 4. Р. 353–377.
Lau R. R. Two explanations for negativity effects in political behavior // American
Journal of Political Science. 1985. 29. Р. 119–138.
Lau R. R. Political motivation and political cognition // E. T. Higgins, R. M. Sor-
rentino (eds.). Handbook of motivation and cognition: Foundations of social behavior.
N.Y.: Guilford Press, 1990. Vol. 2.
Lau R. R. Information search during an election campaign: Introducing a process-
tracing methodology for political scientists // M. Lodge, К. М. McGraw (eds.). Political
judgment: Structure and process. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1995.
Lau R. R., Redlawsk D. P. Voting correctly // American Political Science Review.
1997. 91. Р. 585–598.
Lau R. R., Redlawsk D. P. Advantages and disadvantages in using cognitive heuristics in
political decision making // American Journal of Political Science. 2001. 45. Р. 951–971.
Lau R. R., Sears D. O., Centers R. The «positivity bias» in evaluations of public
figures: Evidence against instrument artifacts // Public Opinion Quarterly. 1979. 43.
Р. 347–358.
Lavine H. The electoral consequences of ambivalence toward presidential candi-
dates // American Journal of Political Science. 2001. 45. Р. 915–929.
Lavine H. On-line versus memory-based process models of candidate evaluation //
K. R. Monroe (ed.). Political psychology. Mahwah, NJ: Erlbaum, 2002. Р. 225–247.
Lazarus R. S. Stress and emotion: A new synthesis. N.Y.: Springer, 1999.
Lippmann W. Public opinion. N.Y.: Macmillan, 1922.
Lippmann W. Essays in the public philosopliy. Boston: Little, Brown, 1955.
Lodge M. Towards a procedural theory of candidate evaluation // M. Lodge,
К. М. McGraw (eds.). Political judgment: Structure and process. Ann Arbor: University
of Michigan Press, 1995. Р. 111–140.
Lodge M., Hamill R. A partisan schema for political information processing //
American Political Science Review. 1986. 80. Р. 505–519.
Lodge M., McGraw К. М. (eds.). Political judgment: Structure and process. Ann
Arbor: University of Michigan Press, 1995.
Lodge M., McGraw K. M., Stroh P. An impression-driven model of candidate evalu-
ation // American Political Science Review. 1989. 83. Р. 399–420.
Lodge M., Steenbergen M., Brau S. The responsive voter: Campaign information
and the dynamics of candidate evaluation // American Political Science Review. 1995.
89. Р. 309–326.
345
 Lodge M., Taber C. Three steps toward a theory of motivated reasoning // A. Lupia,
M. D. McCubbins, S. L. Popkin (eds.). Elements of reason: Cognition, choice, and the
bounds of rationality. N.Y.: Cambridge University Press, 2000. Р. 183–213.
Lupia A., McCubbins M. D., Popkin S. L. Elements of reason: Cognition, choice,
and the bounds of rationality. N.Y.: Cambridge University Press, 2000.
Marcus G. E., Neuman W. R., MacKuen M. Affective intelligence and political judg-
ment. Chicago: University of Chicago Press, 2000.
Markus G. B. Political attitudes during an election year: A report on the 1980 NES
Panel Study // American Political Science Review. 1982. 76. Р. 538–560.
Mayhew D. Congress: The electoral connection. New Haven: Yale University Press,
1974.
McConnell A. R. Implicit theories: Consequences for social judgments of individu-
als // Journal of Experimental Social Psychology. 2001. 37. Р. 215–227.
McGraw К. М. Managing blame: An experimental investigation into the effective-
ness of political accounts // American Political Science Review. 1991. 85. Р. 1133–1158.
McGraw К. М. Manipulating public opinion with moral justification // Annals,
AAPSS. 1998. 560. Р. 129–142.
McGraw К. М. Contributions of the cognitive approach to political psychology //
Political Psychology. 2000. 21. Р. 805–832.
McGraw K. M. Political accounts and attribution processes // J. H. Kuklin-ski (ed.).
Citizens and politics: Perspectives fivm political psychology. N.Y.: Cambridge University
Press, 2001. Р. 160–197.
McGraw K. M. Manipulating public opinion // B. Norrander, C. Wilcox (eds.). Un-
derstanding public opinion. Washington, DC: CQ Press, 2002.
McGraw K. M., Anderson W., Willey E. The E-Connection: House members’ use of
the internet to explain impeachment votes // Paper presented at the annual meeting of
the Midwest Political Science Association. Chicago, IL. 2000. April.
McGraw К. М., Best S., Timpone R. What they say or what they do? The impact of
elite explanation and policy outcomes on public opinion // American Journal of Political
Science. 1995. 39. Р. 53–74.
McGraw K. M., Fischle M., Stenner K. What citizens «know» depends on how they
are asked. Unpublished manuscript. 2000.
McGraw K. M., Fischle M., Stenner K., Lodge M. What’s in a word? Bias in trait at-
tributions of political leaders // Political Behavior. 1996. 18. Р. 263–281.
McGraw K. M., Hasecke E., Conger K. Ambivalence, uncertainty and processes of
candidate evaluation // Political Psychology. (in press).
McGraw K. M., Hubbard C. Some of the people some of the time: Individual dif-
ferences in acceptance of political accounts // D. C. Mutz, P. M. Sniderman, R. Brody
(eds.). Political persuasion and attitude change. Ann Arbor: University of Michigan
Press, 1996.
McGraw K. M., Lodge M., Jones J. The pandering politicians of suspicious minds //
Journal of Politics. 2002. 64. Р. 362–383.
McGraw K. M., Lodge M., Stroh P. On-line processing in candidate evaluation: The
effects of issue order, issue salience and sophistication // Political Behavior. 1990. 12.
Р. 41–58.
McGraw К. М., Pinney N., Neumann D. Memory for political actors: Contrasting
the use of semantic and evaluative organizational strategies // Political Behavior. 1991.
13. Р. 165–189.
346
 McGraw К. М., Steenbergen M. Pictures in the head: Memory representations of
political actors // M. Lodge, К. М. McGraw (eds.). Political judgment: Structure and
process. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1995..
McGraw К. М., Timpone R., Bruck G. Justifying controversial political decisions:
Home Style in the laboratory // Political Behavior. 1993. 15. Р. 289–308.
Meffert M., Guge M., Lodge M. Good, bad, indifferent, and ambivalent: The conse-
quences of multidimensional political attitudes // P. Neijens, W. Saris (eds.). Real opin-
ions, real change. Princeton: Princeton University Press, (in press).
Miller A. H., Wattenberg M. P., Malanchuk O. Schematic assessments of presidential
candidates // American Political Science Review. 80. 1986. Р. 521–540.
Miller D. T., Ross M. Self-serving biases in the attribution of causality: Fact or fic-
tion. Psychological Bulletin. 1975. 82. Р. 13–225.
Moskowitz D., Stroh P. Psychological sources of electoral racism // Political Psy-
chology. 1994. 15. Р. 307–329.
Page B. I. The theory of political ambiguity // American Political Science Review.
1976. 70. Р. 742–752.
Page B. I. Choices and echoes in presidential elections. Chicago: University of Chi-
cago Press, 1978.
Page B. I. Who deliberates? Mass media in modern democracy. Chicago: University
of Chicago Press, 1996.
Page B., Brody R. Policy voting and the electoral process: The Vietnam War issue //
American Political Science Review. 1972. 66. Р. 979–995.
Page B. I., Shapiro R. Y. The rational public: Fifty years of trends in Americans’
policy preferences. Chicago: University of Chicago Press, 1992..
Park B. A method for studying the development of impressions of real people //
Journal of Personality and Social Psychology. 1986. 51. Р. 907–917.
Park B. Trait attributes as on-line organizers in person impressions // J. N. Bassili
(ed.). On-line cognition in person perception. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1989. Р. 39–59.
Patterson S. C, Hedlund R. D., Boynton G. R. Representatives and represented: Bases
of public support for the American legislature. N.Y.: Wiley, 1975.
Peffley M., Hurwitz J., Sniderman P. M. Racial stereotypes and whites’ political views
of blacks in the context of welfare and crime // American Journal of Political Science.
1997. 41. Р. 30–60.
Pitkin H. F. The concept of representation. Berkeley: University of California Press,
1967.
Rahn W. M. The role of partisan stereotypes in information processing about politi-
cal candidates // American Journal of Political Science. 1993. 37. Р. 472–496.
Rahn W. M. Candidate evaluation in complex information environments: Cognitive
organization and comparison processes // M. Lodge, К. М. Mc-Graw (eds.). Political judg-
ment: Structure and process. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1995. Р. 43–64.
Rahn W. M. Affect as information: The role of public mood in political reasoning //
A. Lupia, M. McCubbins, S. Popkin (eds.). Elements of reason. N.Y.: Cambridge Uni-
versity Press, 2000. Р. 130–150.
Rahn W. M., Aldrich J. H., Borgida E. Individual and contextual variations in politi-
cal candidate appraisal // American Political Science Review. 1994. 88. Р. 193–199.
Rahn W. M., Aldrich J. H., Borgida E., Sullivan J. L. A social cognitive model of can-
didate appraisal // J. A. Ferejohn, J. H. Kuklinski (eds.). Information and democratic
processes. Urbana: University of Illinois Press, 1990. P. 136–159.
347
 Rapoport R. В., Metcalf K. L., Hartman J. A. Candidate traits and voter inferences:
An experimental study // Journal of Politics. 1989. 51. Р. 917–932.
Redlawsk D. You must remember this: A test of the on-line model of voting // Jour-
nal of Politics. 2001. 63. Р. 29–58.
Riggle E. D., Ottati V. C, Wyer R. S., Kuklinski J. H., Schwarz N. Bases of political
judgments: The role of stereotypic and nonstereotypic judgment // Political Behavior.
1992. 14. Р. 67–87.
Rivers D., Fiorina M. P. Constituency service, reputation, and the incumbency ad-
vantage // M. P. Fiorina, D. W. Rohde (eds.). Home style and Washington work: Studies
of congressional politics. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1991. Р. 17–46.
Robinson W. P. Lying in the public domain // American Behavioral Scientist. 1993.
36. Р. 359–382.
Rosenberg S. W., Bohan L., McCafferty P., Harris K. The image and the vote: The
effect of candidate ptesentation on voter preference // American Journal of Political Sci-
ence. 1986. 30. Р. 108–127.
Rosenwasser S. M., Seale J. Attitudes toward a hypothetical male or female presiden-
tial candidate: A research note // Political Psychology. 1988. 9. Р. 591–598.
Sanbonmatsu K. Gender stereotypes and vote choice // American Journal of Politi-
cal Science. 2002. 46. Р. 20–34.
Sapiro V. The political integration of women: Roles, socialization and politics. Ur-
bana: University of Illinois Press, 1983.
Schlenker B. R. Impression management. Monterey, CA: Brooks/Cole, 1980..
Schlenker B. R., Weigold M. E. Interpersonal processes involving impression regula-
tion and impression management // Annual Review of Psychology. 1992. 43. Р. 133–168.
Sears D. O. The person-positivity bias // Journal of Personality and Social Psychol-
ogy. 1983. 44. Р. 233–240.
Shepsle K. The strategy of ambiguity: Uncertainty and electoral competition //
American Political Science Review. 1972. 66. Р. 555–568.
Sigelman L., Sigelman C. K., Fowler C. A bird of a different feather? An experimental
investigation of physical attractiveness and the electability of female candidates // Social
Psychological Quarterly. 1987. 50. Р. 32–43.
Sigelman L., Sigelman С. К., Walkosz B. The public and the paradox of leadership:
An experimental analysis // American Journal of Political Science. 1992. 36. Р. 366–385.
Sigelman L., Sigelman C. K., Walkosz N., Nitz M. Black candidates, white voters:
Understanding racial bias in political perceptions // American Journal of Political Sci-
ence. 1995. 39. Р. 243–265.
Simonton D. K. Presidential personality: Biographical use of the Gough Adjective
Check List // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. 51. Р. 149–160.
Skowronski J. J., Carlston D. E. Negativity and extremity biases in impression forma-
tion: A review of explanations // Psychological Bulletin. 1989. 105. Р. 131–142.
Smith S. S., Deering C. J. Committees in Congress. Washington, DC: CQ Press,
1990.
Sniderman P. M., Brody R. A., Tetlock P. E. Reasoning and choice: Explorations in
political psychology. N.Y.: Cambridge University Press, 1991.
Steenbergen M. The Reverend Bayes meets John Q. Public: Patterns of belief updat-
ing in citizens // Paper presented at the annual meeting of the International Society of
Political Psychology. Cuernavaca, MX. 2001, July.
Steenbergen M., Brewer P. The not-so-ambivalent public // P. Neijens, W. Saris
(eds.). Real opinions, real change. Princeton: Princeton University Press. (in press).

348
 Steenbergen M., Wolak J., Kilburn W. Affective moderators of online and memory-
based processing in candidate evaluation // Paper presented at the annual meeting of the
midwest Political Science Association. Chicago, IL. 2001, April.
Stimson J. A., MacKuen M. В., Erikson R. S. Dynamic representation // American
Political Science Review. 1995. 89. Р. 543–565.
Stogdill R. Personal factors associated with leadership // Journal of Psychology.
1948. 25. Р. 35–71.
Taber C., Lodge M. Motivated skepticism in the evaluation of political belief. Manu-
script submitted for publication. 2000.
Terkildsen N. When white voters evaluate black candidates: The processing impli-
cations of candidate skin color, prejudice, and self-monitoring // American Journal of
Political Science. 1993. 37. Р. 1032–1053.
Tetlock P., Levi A. Attribution bias: On the inconclusiveness of the cognition-moti-
vation debate // Journal of Experimental Social Psychology. 1993. 18. Р. 68–88.
Tormala Z., Petty R. E. On-line versus memory-based processing: The role of «need
to evaluate» in person perception // Personality and Social Psychology Bulletin. 2001.
27. Р. 1599–1612.
Uleman J. S., Hon A., Roman R. J., Moskowitz G. B. On-line evidence for sponta-
neous trait inferences at encoding //Personality, Social Psychology Bulletin. 1996. 22.
Р. 377–394.
Weaver R. K. The politics of blame avoidance // Journal of Public Policy. 1986. 6.
Р. 371–398.
Weaver R. K. Automatic government: The politics of indexation. Washington, DC:
Brookings Institution, 1988; Weisberg H., Hill T. The succession presidential election of
2000: The battle of legacies // Paper presented at the Conference on the 2000 Elections,
The Ohio State University, Columbus, OH. 2001.
Welch S., Hibbing J. R. The effects of charges in corruption on voting behavior in
Congressional elections, 1982–1990 // Journal of Politics. 1997. 59. Р. 226–239.
Willey E. Explaining the vote: Claiming credit and managing blame in the United
States Senate. Unpublished doctoral dissertation. Ohio State University. Columbus,
OH. 2002.
Williams L. F. White/black perceptions of the electability of black political candi-
dates // National Political Science Review. 1990. 2. Р. 145–164.
Zajonc R. Feeling and thinking: Preferences need no inferences // American Psy-
chologist. 1980. 35. Р. 151–175.
Zaller J. R. The nature and origins of mass opinion. N.Y.: Cambridge University
Press, 1992.
Zaller J. R., Feldman S. A simple theory of the survey response: Answering ques-
tions versus revealing preferences // American Journal of Political Science. 1992. 36.
Р. 579–616.
Zebrowitz L. A. Facial maturity and political prospects: Persuasive, culpable, and
powerful faces // R. C. Schank, E. Langer (eds.). Beliefs, reasoning, anddecision mak-
ing: Psychologic in honor of Bob Abelson. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1994. Р. 315–345.
Перевод О. Бражник

349
 А. Л. Зверев,
И. С. Палитай,
Н. В. Смулькина,
А. И. Рогозарь

Особенности политического восприятия

в современных российских условиях*1

Методология исследования
политического восприятия

В рамках данной статьи предпринимается попытка выявления но-

вых трендов политического восприятия власти, лидеров, партий
российским массовым сознанием. Важной задачей исследования было
описание содержательных компонентов основных политических обра-
зов в текущем электоральном цикле. Специфика формирования поли-
тических образов в массовом сознании россиян обусловлена современ-
ным политическим контекстом, рассмотрение особенностей которого
в настоящее время представляется актуальным и значимым.
Исследование, положившее начало эре изучения восприятия граж-
данами окружающей действительности и получившее название New
Look, объединило большую группу психологов во главе с Дж. Бруне-
ром и Л. Постманом [Bruner, Postman, 1949]. Они пришли к выводу, что
восприятие обусловлено потребностями, ожиданиями, мотивациями
и ценностным восприятием объекта [Bruner, Jerome, Goodman, 1947].
Современные психологические трактовки процесса политического
восприятия разрабатываются в рамках трех теорий. Согласно структу-
ралистской концепции, восприятие производно от внешних стимулов
и представляет собой интерпретацию получаемой извне информации.
С когнитивных позиций восприятие происходит за счет здравого смы-
сла и массива ранее усвоенной личностью информации, а экологиче-
ская концепция делает упор на субъективизме восприятия, где особая
роль отводится установке [Zebrowitz, 1990. P. 4–6].
В современной политической психологии в структуре установки
принято выделять три уровня: когнитивный, эмоциональный (аффек-
тивный) и поведенческий. С их помощью в отечественной политиче-
ской психологии выявляются представления граждан о власти, демокра-
тии, лидерах и др. [Шестопал, 2002. C. 69–75, 141–149, 184–188]. Сам

* Зверев А. Л., Палитай И. С., Смулькина Н. В., Рогозарь А. И. Особенности полити-

ческого восприятия в современных российских условиях // Полис. Политические иссле-
дования. 2016. № 3. С. 40‒54.

350
процесс политического восприятия наиболее полно отражен в «модели
перцептивного континуума» и состоит из трех стадий: первичной катего-
ризации (происходит бессознательно, итог — когнитивная абстракция),
подтверждения в заданном контексте (верификация категоризации)
и уточнения (рекатегоризация) [Fiske, Neuberg, 1990].
Специфика политического восприятия обусловлена различиями
в ходе интерпретации получаемой из среды информации, разной степе-
нью доступа к этой информации, а также особенностями когнитивного
стиля и поведения субъекта в ситуации «информационного пробела»
[Woon, 2007. P. 5]. Все это характеризует политическое восприятие как
селективное, логичное либо алогичное, часто неосознанное и аффек-
тивное [Политология, 2008. С. 439]. Результатом восприятия является
образ политической власти, под которым в российской политической
психологии понимается отражение политической власти, личности ли-
дера, политических институтов и иных феноменов политики в массо-
вом и индивидуальном сознании граждан [Шестопал, 2008: С. 12–13].
При этом на уровне обывателя личность строит образ часто инту-
итивно, как правило, эмоционально формируя впечатления о значи-
мых политических акторах и политических событиях [De Landtsheer,
De Vries, Vertessen, 2008. P. 218]. А вот на уровне групповых полити-
ческих представлений образы в большей мере рациональны, чем у от-
дельных граждан, что создает «микро-макропарадокс» [Parker-Stephen,
2004. P. 5]. Иначе говоря, изучение политических образов сегодня идет
как на уровне рационального, так и на уровне бессознательного ком-
понентов и сопряжено с анализом отдельных аспектов политического
восприятия — его имплицитных и эксплицитных основ, а также кон-
цепта и структуры политического образа. При этом если в зарубежной
политической психологии акцент делается на проблематике процесса
и факторов политического восприятия, то в фокусе внимания многих
российских исследователей — политические образы как итог восприя-
тия [Букреева, 2013. С. 7].
Эти два подхода соединяются в рамках факторной модели поли-
тического восприятия, разрабатываемой отечественной научной шко-
лой политической психологии под руководством Е. Б. Шестопал на
кафедре социологии и психологии политики факультета политологии
МГУ. Согласно данной модели, факторы, влияющие на формирование
образа политического объекта в сознании воспринимающего индиви-
да, делятся на пять групп: объектные, субъектные, пространственные,
темпоральные, коммуникативные [Путин 3. 0…, 2015. С. 11–78; Смуль-
кина, 2013; New Trends…, 2016. P. 3–64].
Сама структура политического образа в рамках школы Е. Б. Шес-
топал основывается на когнитивном, эмоциональном и поведенческом
уровнях установок, являющихся, по сути, фильтрами получаемой из-
351
вне информации об окружающем мире. На когнитивном уровне лич-
ность воспринимает вербальные компоненты образа, которые в своем
сознании рационализирует по следующим трем линиям: привлекатель-
ность, сила, активность [Osgood, Suci, Tannenbaum, 1957. P. 47–66]. На
эмоциональном уровне индивид в большей мере получает восприни-
маемые образы благодаря бессознательным (неосознаваемым) им са-
мим компонентам, часто в виде визуальных картинок, создающихся
механизмами первой сигнальной системы. Часто усвоение образов на
этом уровне становится определяющим фоном для последующей ра-
ционализации получаемой информации. И наконец, на поведенческом
уровне в ситуации выработки рациональной оценки реального полити-
ческого объекта идет его сравнение с идеальным прототипом. Если от-
сутствует достаточная информация о политическом объекте, либо если
он вызывает сильные как положительные, так и негативные эмоции,
политический выбор делается благодаря ощущениям, бессознатель-
ным оценкам.
Образ власти в исследованиях политического восприятия фиксиру-
ется по следующим рационализируемым параметрам:
общие представления о власти, выявляющие ее субъектность
(лидеры, личности, партии, группы, институты), а также дейст-
вующий режим и иные абстрактные представления;
реализуемые властью социальные потребности граждан (мате-
риальные потребности, потребности в безопасности, любви, са-
мореализации);
эмоциональный знак восприятия власти (негатив, позитив,
нейтральный, амбивалентный);
четкость или размытость воспринимаемого образа;
когнитивная бедность или сложность образа;
наличие или отсутствие субъектности образа.

Для анализа образа на неосознаваемом уровне восприятия эф-

фективно используется проективный тест «Психологический рисунок
власти». При интерпретации изображений власти применяется схема:
когнитивная составляющая (острота форм, тяжесть, завершен-
ность, повторяемость форм, когнитивная сложность или про-
стота, симметричность, целостность картинки, детализирован-
ность);
эмоциональная составляющая (привлекательность, абстрак-
тность или конкретность изображения, сила, агрессивность);
поведенческая составляющая (динамичность изображения, на-
личие субъекта, направленность или центрированность, актив-
ность изображенных субъектов, наличие или отсутствие объекта
применения власти, т. е. народа);

352
 мотивационный компонент (размер рисунка, плотность запол-
нения листа, прорисованность изображения (качество линий,
наличие показателей динамичности);
смысловой компонент (или предметность): стереотипность или
самостоятельность, образы-символы или оригинальные образы
индивида.
При исследовании образов политических лидеров используется схо-
жий с изучением образа власти инструментарий. Согласно исследова-
тельской стратегии, выявляются: узнаваемость политического лидера;
его сила (способность оказывать влияние, лидерский потенциал); при-
влекательность (внешность политика, телесные характеристики, мо-
ральные, психологические, деловые и политические качества, соотно-
шения позитива и негатива по всем названным качествам); активность
(отношение к исполнению властных полномочий, к внешним проявле-
ниям, с которыми граждане ассоциируют политика), мотивационный
профиль. Бессознательную привлекательность, силу и активность обра-
за определяют, рассматривая ассоциации изучаемого политика с живот-
ным (шкалы привлекательности, агрессивности, масштаба, статусно-
ролевой позиции); цветом (шкалы яркости, теплоты, цветового тона)
и запахом (шкалы привлекательности, маскулинности, естественности).
И наконец, модель изучения образов партий включает: объект
(сами партии, имеющие различия в структуре организации и в про-
граммных документах, а также образы лидеров, часто воспринимаемые
как символы) и субъект (граждане с мотивационной и идеологической
направленностью на поддержку нравящейся им партии с одобряемой
системой отстаиваемых ею ценностей и спецификой стереотипного
и культурного восприятия партии). На уровне рационального анализа
образ изучается по параметрам: четкости или размытости; субъектнос-
ти (личностно-субъектная персонификация — ассоциации с лидером);
когнитивной простоты и сложности; знака эмоциональной перцепции
(привлекательности / непривлекательности); силы и активности обра-
за каждой партии, их достоинств и недостатков. На бессознательном
уровне методом рисуночного теста фиксируются характеристики: при-
влекательности/непривлекательности, силы, активности, наличие или
отсутствие субъектности, уровень личностно-субъектной персонифи-
кации, когнитивного содержания (сюжетного наполнения рисунков,
количество изображенных объектов, их взаимосвязь в сюжете, степень
прорисованности изображения) [Шестопал, Палитай, 2014. P. 34–35].
Для изучения современных тенденций политического восприятия,
рассмотрения образов политических объектов в динамике были исполь-
зованы результаты исследований, проводимых кафедрой социологии
и психологии политики факультета политологии МГУ им. М. В. Ломо-
носова с 2000-х годов. Предметом исследования выступили образы рос-
353
сийской политики, зафиксированные и проанализированные в элек-
торальном цикле, начавшемся в 2011–2012 гг. Последнее исследование
было проведено в апреле 2015 г. В методологии преобладали качест-
венные методы исследования с элементами использования количест-
венных методов, в частности кодирования и шкалирования ответов
на открытые вопросы, а также статистический анализ при обработке
количественных данных опроса. Важную роль играл сравнительный
метод, позволивший изучить трансформацию образов. Исследование
проведено в Москве и регионах России, выборка сбалансирована по
полу, возрасту и образованию [Путин 3.0.., 2015. С. 49–72].
В исследовании образов партий использовались методы фокуси-
рованного интервью и проективного теста. Было изучено восприятие
четырех парламентских партий. В случае рассмотрения образа каждой
партии было опрошено по 60 респондентов.
При изучении образов политических лидеров применен метод глу-
бинного интервью с предъявлением респондентам черно-белых фото-
графий в качестве стимульного материала и использованием фиксиро-
ванных ассоциаций с животным, цветом и запахом. В фокусе внимания
находились образы 16 политиков разных статусно-ролевых позиций
(оппозиционеры, парламентарии, губернаторы, политики-админи-
страторы, кандидаты президентских выборов 2012 г.). На разных эта-
пах было получено разное количество интервью по каждому политику
(от 80 до 500).
Методология изучения образов власти включала в себя опрос
с большим количеством открытых вопросов, глубинные интервью,
метод неоконченных предложений, а также метод проективного теста
«Рисунок власти». В исследовании образа власти выборка составила
898 респондентов.

Влияние пoлитического контекста

на процесс восприятия
На выработку политических представлений граждан о важнейших
политических объектах значительное влияние оказывают происходящие
вокруг обывателя политические события. И главным здесь становится
определение последствий, происходящих вокруг событий, которые вос-
производят стабильный характер функционирования существующей
политической системы или, напротив, ввергают ее в кризис. В период
третьего президентства В. В. Путина выделяется ряд изменений в вос-
приятии политики массовым сознанием российских граждан.
Во-первых, повысилось общее эмоциональное восприятие гражда-
нами политических процессов, начиная с протестных событий зимы
2011 — весны 2012 гг. по итогам парламентских и президентских вы-
354
боров. «Зашкаливание» эмоционального восприятия проявлялось
в радикализации оценок итогов деятельности политической власти
в первом десятилетии нулевых годов у части граждан и категорично-
стью высказываний, выразившейся в артикуляции этим электоратом
популярного тогда лозунга, что партия «Единая Россия» — это «пар-
тия жуликов и воров».
Во-вторых, причинами массовых протестов граждан стало «возму-
щение фальсификацией итогов голосования» (в феврале 2012 г. об этом
говорили 34%). Протест вызывала и сама «политика властей» (38%), и то,
что «основные решения в стране принимаются без участия граждан»
(25%)1. Этот период был пиком протестных настроений, когда идейное
меньшинство поддержали отдельные граждане без четких политических
ориентиров, впервые выйдя на площади в мегаполисах. Протест против
власти тогда выразили и те, кто выступал за курс В. В. Путина, что увели-
чило протестное движение до десятков тысяч. Это было случайное сов-
падение идейного меньшинства со стихийным настроением отдельных
сегментов большинства общества после выборов. В дальнейшем возни-
кло непонимание большинством целей протестных акций из-за слабого
идейного подкрепления и резкой риторики лидеров оппозиции при не-
ясности того, чего они хотели добиться от власти.
В-третьих, в этой ситуации, чтобы смягчить противоречия в вос-
приятии внутриполитических процессов, власть перенесла акцент на
возрастающую роль России в международных отношениях. Внешняя
политика В. В. Путина усилила влияние России на международную
обстановку. Он смог предотвратить вторжение войск западной коали-
ции в Сирию, а в конце 2015 г. организовал достаточно эффективное
уничтожение инфраструктуры так называемого Исламского государ-
ства (организация запрещена в России) в той же Сирии, фактически
оградив от военного свержения режим Б. Асада. Вкупе с событиями на
Украине весной 2014 г., когда Россия воссоединилась с Крымом, про-
изошла актуализация в системе национально-государственной иден-
тичности российских граждан державной компоненты, способство-
вавшей «всплеску» ностальгии у многих людей, прошедших советскую
социализацию, о статусе России как супердержавы. Полученная по-
стсоветским массовым сознанием коллективная «травма», связанная
с распадом СССР и утратой влияния России на международной аре-
не в 1990-х — начале 2000-х годов, компенсируется самостоятельным
внешнеполитическим курсом РФ, что и стало основой поддержки ны-
нешнего курса В. В. Путина.
В-четвертых, данная поддержка обеспечивается во многом за счет
так называемого путинского большинства, формирующегося из бюд-
жетников, пенсионеров, чиновников и силовиков — иначе говоря, из
тех, кто получает доходы из бюджета государства. Их поддержка ста-
355
ла внутренним политическим приоритетом В. В. Путина, что нашло
отражение в семи его предвыборных статьях 2012 г. С оглядкой на это
большинство президент актуализирует опасность внешней угрозы при
реальном снижении потребительских возможностей граждан. Введен-
ные США и странами ЕС экономические санкции на фоне «игры на
понижение» цен на нефть стран — экспортеров нефти стали серьезным
вызовом российской экономике. В условиях снижения уровня соци-
ально-экономического благополучия граждан фрустрация социальной
мотивации достигает такого уровня, когда приоритетной становится
потребность в безопасности и стабильности. Потому консервативный
тренд политики В. В. Путина вновь оказывается востребованным и,
наоборот, либерализм, ассоциируемый с политикой Запада и курсом
радикальных реформ 1990-х годов, вновь воспринимается как потенци-
альная угроза стабильному функционированию политической системы.

Восприятие политических партий

в современной России
Начнем описание результатов исследования образов российских
партий с параметров силы и активности.
«Единая Россия», как и прежде, остается самой сильной и актив-
ной партией (82 и 66%). Связано это, вероятно, с тем, что в системе
нынешней власти она занимает центральное положение и максималь-
но приближена к центру принятия решений. На втором месте по этим
же показателям — КПРФ (12 и 16% соответственно). «Справедливая
Россия», несмотря на относительно высокий процент по шкале актив-
ности (18%), имеет крайне низкий показатель силы — всего 4%. В кон-
це списка находится ЛДПР с показателем силы в 1%. Не спасает эту
партию даже относительно высокий показатель по шкале активности
(44%), многие из респондентов отмечают, что либерал-демократы «ак-
тивничают только на словах».
Оценивая привлекательность образов, отметим, что ответы респон-
дентов носили чаще всего нейтральный характер. «Единая Россия»
выглядит менее привлекательной, вероятно, в связи с закрепленным
в массовом сознании в 2014 г. образом «жуликов и воров» (ЕР — 30%,
КПРФ — 56%, СР — 53%, ЛДПР — 56%).
На бессознательном уровне восприятия «Единая Россия» выглядит
менее сильной. Показатели силы присутствуют на 73% рисунков, а не-
гативное отношение к партии заметно в 53% случаев. Треть респонден-
тов на бессознательном уровне воспринимает партию «Справедливая
Россия» сильной, что, вероятно, можно объяснить молодостью партии
и неким авансом от граждан. Образы остальных партий по результатам
анализа проективного теста не содержат в себе признаков силы.
356
 «Единая Россия» остается в лидерах и по шкале бессознательной
активности (41%). Активность остальных партий в данном случае не
превышает 28% (КПРФ — 20%, СР — 25%, ЛДПР — 28%). Что касает-
ся оценки бессознательной привлекательности, то здесь примечателен
тот факт, что негативное отношение, зафиксированное в результате
проведения интервью, в рисуночных тестах проявляет себя в сюже-
тах ироничного характера. На первом месте здесь стоит «Справедли-
вая Россия» (52%), за ней — КПРФ и ЛДПР (по 28%). В случае самой
многочисленной партии позиция респондентов несколько отличает-
ся: рисунков «Единой России» с какой бы то ни было положительной
эмоциональной окраской выявлено не было, зато практически каждый
второй респондент (53%) рисует партию в негативных аспектах.
Опираясь на результаты исследования, можно утверждать, что по
сравнению с 2011 г. партия власти практически полностью утратила
свою привлекательность в массовом сознании россиян. То же самое
можно сказать и про партию коммунистов, которая, по мнению ре-
спондентов в 2011 г., во многом несет на себе отпечаток КПСС: та доля
привлекательности, которой располагает КПРФ, обусловлена носталь-
гией по «той» жизни.
После 2011 г. «Справедливая Россия» значительно повысила свою
известность (в 2014 г. узнаваемость партии достигла 87%), однако ее
образ по-прежнему остается достаточно когнитивно бедным и безли-
ким. Можно констатировать, что СР не реализовала возможности, по-
явившиеся у нее после 2011 г. Партия, несмотря на узнаваемость, все
больше ассоциируется с «видимостью оппозиции», в силу чего, воз-
можно, готовность голосовать за нее в 2014 г. выразило лишь 6,3% про-
тив 32% в 2011 г.
Проведенное исследование позволяет утверждать, что близость
партии «Единая Россия» к власти порождает двойственное к ней от-
ношение. С одной стороны, ее считают сильной и активной, но с дру-
гой — ответственной за все существующие в стране проблемы, которые
должна решать политическая элита. В более общем виде можно ска-
зать, что партия, которая воспринимается как провластная или свя-
занная с властью, несет на себе отпечаток ее негативного образа, су-
ществующего в России на протяжении всего постсоветского периода.
В обществе имеется запрос на проявление оппозиционности, но при
этом ни одна из оппозиционных партий не воспринимается как дос-
тойная замена существующей власти. Скорее можно говорить о том,
что востребованы новые политические структуры в силу слишком дол-
гого пребывания на политической сцене одних и тех же акторов, будь
то лидеры или партии. Именно этим можно объяснить те позитивные
эмоциональные отклики, которые вызывают новые политические пар-
тии и объединения независимо от их идеологической направленности
357
(например, ОНФ, «Гражданская платформа»). Наши исследования по-
казали, что новые игроки заведомо выигрывают в общественном мне-
нии все последние годы.
Отметим также тот факт, что результаты 2011 и 2014 гг. показали,
что в случае с партиями тезис о персонифицированности российской
политики получил лишь частичное подтверждение. Единственной
партией вождистского типа была и остается ЛДПР. Во всех осталь-
ных партиях, независимо от степени привлекательности их лидера,
этот фактор играет определенную роль, но наряду с ним на воспри-
ятие партии оказывает влияние множество других психологических
и политических факторов.
Помимо всего перечисленного, необходимо отметить еще один ин-
тересный факт. Несмотря на изменения в партийно-политической си-
стеме страны и официально существующую многопартийность, наше
исследование показывает, что население по-прежнему ориентируется на
привычную однопартийную модель. В ответах наших респондентов не-
однократно прослеживаются суждения относительно искусственности
многопартийности. И в 2011 г., и в 2014 г. респонденты тем или иным
образом отмечают отсутствие ценностной определенности, а также про-
тиворечия между декларативной многопартийностью и распространен-
ными монополистическими политическими практиками. Из всего этого
можно сделать вывод о том, что население, равно как и власть, так и не
приняло либеральные ценности политического плюрализма.

Восприятие российских политических лидеров

Опираясь на результаты исследования трансформации образов по-
литиков, выделим особенности восприятия, уникальные для текущего
электорального цикла. Во-первых, наблюдается снижение значимости
для граждан профессиональных и внешних характеристик политиков
(например, после декабря 2012 г. упала важность деловых качеств в обра-
зах С. М. Миронова, Г. А. Зюганова, В. В. Жириновского). Во-вторых,
к декабрю 2013 г. возрастает важность показателей силы и активности.
При увеличении конгруэнтности образов их яркость и отчетливость
снижается. К уникальной особенности данного периода можно отнести
и повышение в декабре 2013 г. психологической непривлекательности
в оценках многих политиков. Наибольшие изменения претерпели моти-
вационные портреты политических лидеров. Заметно то, что происхо-
дит переоценка политиков относительно корыстных мотивов на рацио-
нальном и бессознательном уровнях восприятия. Если на рациональном
уровне упоминаний мотива «власть ради денег» становится меньше, то
на бессознательном уровне корыстный мотив упоминается чаще, чем
в прошлом электоральном периоде [Путин 3.0.., 2015. С. 31–32].
358
 Наблюдаемые тенденции, вероятно, связаны с влиянием целого
ряда факторов. Исследование динамики образов кандидатов в прези-
денты 2012 г. позволило выявить трансформации образов, специфич-
ные именно для предвыборного периода (например, резкое возраста-
ние мотива амбициозности, снижение мотива «власть политику не
нужна», рост значимости активности, на бессознательном уровне —
увеличение числа ассоциаций политиков с животными статусно-роле-
вой позиции «охотник», символизирующих конкурентоспособность).
На наш взгляд, главной причиной наблюдаемых тенденций является
трансформация общественного сознания, происходящая в последние
три года и связанная с политическим контекстом, изменением цен-
ностной структуры общества.
Сравнительный анализ образов политических лидеров в 2012–
2015 гг. позволяет с уверенностью утверждать, что именно В. В. Путин
отличается наиболее высокими показателями политической поддерж-
ки, рациональной и бессознательной силы и активности, психологиче-
ской привлекательности. Он воспринимается как наиболее конкурен-
тоспособный, агрессивный, маскулинный политик.
Двойственное восприятие В. В. Путина в 2013 г. сменяется более
благоприятным в 2014 г. В образе происходит снижение корыстных
мотивов, актуализируются внешние позитивные характеристики, воз-
растает профессиональная и деловая привлекательность, она заметно
превышает число негативных оценок. Параметр силы образа достигает
своего исторического максимума с 2000 г. Негативные трактовки ак-
тивности Владимира Владимировича снизились. На бессознательном
уровне восприятия образ выглядит более привлекательным, чем на ра-
циональном. Это говорит о его неисчерпанном потенциале. Согласно
нашим исследованиям, пик привлекательности президента пришелся
на весну 2015 г.
При вышеупомянутой тенденции есть основания утверждать, что
восприятие современных политических лидеров все больше происхо-
дит в фокусе усиливающейся независимости фигуры президента. На
формируемом в последние годы ценностном фундаменте происходит
консолидация российского общества вокруг В. В. Путина. Процесс со-
поставления гражданами в ходе политического восприятия реальных
политиков с идеальными прототипами теперь дополняется и частым
сопоставлением образа политического деятеля с образом националь-
ного лидера. Обостряющаяся внешнеполитическая ситуация 2014 г.
и активные действия президента в отношении защиты национальных
интересов, возвращения Крыма изменили требования граждан не
только к нему, но и к любому политическому лидеру. Более значимыми
становятся сила политика, его преданность национальным интересам,
лояльность (нередко даже верность) федеральному центру. В данном
359
 случае интересны для рассмотрения трансформации ролевых ожида-
ний в отношении оппозиционно настроенных политиков.
Согласно результатам исследования образов российских оппози-
ционеров (М. Д. Прохорова, М. Б. Ходорковского и А. Л. Кудрина),
данных политиков характеризуют скорее негативно, часто упоминая
богатство и склонность к использованию неформальных связей. Ха-
рактеризуя М. Б. Ходорковского как сильного, а М. Д. Прохорова —
как активного лидера, граждане приписывают им непривлекательные
морально-психологические характеристики, мотивы получения де-
нег и амбиций. Более благоприятно в массовом сознании выглядит
А. Л. Кудрин, проработавший долгие годы на одном из ключевых по-
стов в Правительстве РФ. В ходе исследования был зарегистрирован
некоторый скрытый потенциал этого политика, имеющего некон-
фликтный, неагрессивный характер.
Очевидно, что наиболее эффективны такие политические и идео-
логические особенности образа российских лидеров, которые наиболее
согласованы с национальными интересами. События, происходящие
на международной арене, актуализируют мифологическую категорию
«свой — чужой». Вероятно, приходит время политиков, способных
в наибольшей мере обеспечить политическую сплоченность общества
(не только на федеральном, но и на региональном уровне). Возрастает
запрос на политических лидеров, близких к народу, твердых и волевых,
с одной стороны, способных к мобилизации населения в случае напря-
женных ситуаций, с другой, не оппозиционных, выступающих в качестве
ретрансляторов воли национального центра, воли сильного государства,
воли, направленной на удовлетворение потребности в безопасности.
Исследование образов глав российских регионов (С. С. Собянина,
А. Ю. Воробьева, С. Ю. Орловой, Б. А. Дубровского) позволяет утвер-
ждать, что специфичным запросом к региональному лидеру является
требование высокой деловой активности, хозяйственности, приорите-
та для него малой Родины. Изучение динамики восприятия показало
рост требований граждан к региональным лидерам. В последнее время
образы приобрели большую когнитивную сложность, однако они за-
метно неконгруэнтны, противоречивы, в первую очередь на бессозна-
тельном уровне.
Проведенное исследование позволяет утверждать, что при вос-
приятии лидеров-администраторов (Д. А. Медведева, В. В. Володина)
актуализируются образы власти, политической элиты. Формирование
образов современных российских парламентариев и депутатов в мас-
совом сознании, в свою очередь, заметно преломляется сквозь призму
восприятия политических партий и подвержено воздействию субъект-
ных факторов. Восприятие в данном случае зависит от идеологической
идентификации самого респондента.
360

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

 Отчетливо заметно неблагоприятное влияние факта старения ос-
новных российских политических фигур на процесс восприятия по-
литиков. Данным явлением можно объяснить снижение в восемь раз
показателей силы образа В. В. Жириновского, увеличение в три раза
числа людей, которым ничего не нравится в Г. А. Зюганове. Фактор
старения российских политиков в глазах общественности ярко про-
явил себя в ходе президентской избирательной кампании. Весной
2012 г. критики по поводу возраста не смог избежать даже фаворит гон-
ки В. В. Путин. Молодежь, которая социализировалась при В. В. Пу-
тине-президенте, высказывалась против его кандидатуры, так как он
ассоциировался у них с политической стагнацией.
Завершая анализ образов лидеров, отметим, что наибольшее вни-
мание россияне уделяют политикам федерального уровня, однако их
образы претерпевают скорее неблагоприятные изменения. В россий-
ской политической действительности не хватает новых политических
субъектов. Несомненно, общие тенденции восприятия отразились
в трансформациях образов политических лидеров. Стоит обратить вни-
мание, что в сравнении с образами других политических объектов вос-
приятие политических лидеров более зависимо от таких параметров,
как ролевые характеристики, личностные качества, особенности по-
литического поведения лидера (например, от участия в избирательных
кампаниях, оппозиционной активности).

Восприятие власти и оппозиции

в современной России
Восприятие власти в российском обществе сохраняет свою всеобъ-
емлющую роль: власть представляется в качестве самого сильного поли-
тического субъекта, которому граждане готовы подчиняться, несмотря
на негативное отношение. Среди тех, кто обладает наибольшей властью
в сегодняшней России, респонденты выделяют президента, силовые
структуры (МВД, ФСБ и др. ) и председателя Правительства РФ.
Наблюдается снижение восприятия теневого характера власти, ко-
торое обусловлено усилением влияния президента, а также обозначе-
нием как конкретных фигур из его близкого круга, так и конкретных
структур и компаний. С одной стороны, это определяет рост патрио-
тических настроений и уровень доверия к власти, а с другой — это, по
мнению респондентов, создает ощущение усиления авторитарных тен-
денций и сворачивания демократических преобразований, проводив-
шихся во время президентства Д. А. Медведева.
С начала третьего срока В. В. Путина респонденты укрепились во
мнении, что сильная оппозиция в России отсутствует, а существующая
361
по-прежнему сосредоточена в Государственной думе. Согласно резуль-
татам исследования, оппозиционными признаются все фракции, за
исключением партии «Единая Россия», а наиболее часто в разговорах
об оппозиции упоминаются КПРФ и Геннадий Зюганов. Что касается
внесистемной оппозиции, то здесь прослеживается несколько тенден-
ций: во-первых, происходит ее диверсификация; во-вторых, повыси-
лась узнаваемость и упоминаемость оппозиционеров в СМИ и среди
интернет-аудитории (А. А. Навальный, С. С. Удальцов, М. Б. Ходор-
ковский); в-третьих, сохраняется низкий уровень доверия к ней [Зве-
рев, Ахматнурова, 2015. С. 45–46].
Привлекательность власти оценивается прежде всего через эмоци-
ональный знак отношения к ней. Так, можно отметить, что одной из
констант, определяющих восприятие власти гражданами, является не-
гативное отношение. Данные исследования свидетельствуют о том, что
больше половины респондентов оценивают власть негативно: «пустые
обещания властей», «нет реальных дел», «не знаю, что будет завтра».
Негативные суждения, прежде всего, связаны с пассивностью власти
и отсутствием позитивных изменений. Во многих ответах респонден-
тов также сквозит желание перемен: «одно и то же», «разочарование»,
«сейчас уже не устраивает».
В то же время значительная часть общества видит положительные
черты во власти, касающиеся четкости выстроенной властной вертика-
ли и политического курса в целом, а также эффективности («четкость
линии», «уверенно двигается вперед», «система власти налажена», «наве-
ли хоть какой-то порядок», «решение проблем»).
Параметр силы в образе современной власти выглядит довольно ам-
бивалентно (сильная — 30,8%, слабая — 48,8%, нейтральная — 12,1%),
хотя слабость все же превалирует над силой. Кроме того, очевидна поля-
ризация в оценке активности (активная — 23,6%, пассивная — 27,3%).
Если до 2012 г. власть воспринималась в целом однозначно — показа-
тели силы и активности были крайне высокими в сравнении с параме-
трами слабости и пассивности, то в 2014 г. произошел рост показателей
слабости и пассивности, что соотносится с гораздо более взвешенным
и поляризованным эмоциональным отношением к власти.
Рассматривая содержание образов власти, сложившихся в сознании
граждан, можно отметить, что наиболее «выпуклой» чертой власти яв-
ляется ее неэффективность. За период наших исследований эффектив-
ность впервые занимает первую позицию в оценке власти, что говорит
о рационализации отношения к ней. Одной из наиболее распространен-
ных характеристик является коррупция, зачастую упоминаемая в связке
с олигархией, бюрократией, чиновничеством и взяточничеством.
Таким образом, усиление негативного восприятия власти, а также
поляризация в оценках силы и активности становятся характерными
362
чертами для третьего президентского срока В. В. Путина. В то же время
отношение к власти приобретает большую определенность.
Также изучение динамики восприятия власти позволило выделить
тенденцию к росту числа тех граждан, у которых актуализирована по-
требность в безопасности (потребность в стабильности и наведении
порядка).

Заключение
Завершая рассмотрение особенностей формирования образа влас-
ти на современном этапе, отметим, что за период наших исследований
эффективность впервые становится важнейшим критерием оценки
власти гражданами, что говорит о рационализации отношения к ней.
Изучение политических образов, сложившихся в массовом созна-
нии российских граждан, позволяет сделать ряд выводов об особенно-
стях современного политического восприятия в России.
Согласно результатам исследования, во время третьего срока
В. В. Путина образы власти и политических лидеров приобретают
большую конгруэнтность. Их непривлекательность, однако, возра-
стает. Наблюдается снижение доверия к власти в результате отсутст-
вия информации об основных политических институтах (например,
политических партиях) и невыстроенной коммуникации между влас-
тью и обществом. Современную власть чаще называют неэффектив-
ной, приписывают ей склонность к коррупции и лживости. Старение
ключевых политических фигур, отсутствие полноценной оппозиции
в представлениях граждан заметно определяют рост критичности в вос-
приятии партий и политиков, повышает запрос на силу и авторитет.
Можно отметить, что массовое сознание при всей его сложности
и многомерности все же становится более гомогенным. К 2014 г. в об-
ществе сформировалось более четкое отношение к власти и политиче-
ским лидерам. Несмотря на общую непривлекательность образа влас-
ти, граждане по-прежнему готовы подчиняться ей. Присоединение
Крыма, противостояние западному давлению на Россию и поиск но-
вых внешнеполитических приоритетов привели к осознанию собствен-
ных национальных интересов. Не случайно успехи президента и власти
в целом наши граждане отмечали во внешней политике. Внешнее дав-
ление во многом позволило россиянам осознать и найти опору в тра-
диционных для нашей политической культуры ценностях патриотизма
и справедливости. На уровне массового сознания заметно актуализи-
руется потребность в сохранении безопасности. При этом российская
политико-культурная традиция персонификации политических про-
цессов влияет на то, что общественность требует обеспечения данной
безопасности не от власти, а от президента.
363
 В 2014–2015 гг. можно констатировать нарастание тенденции
к консолидации общества вокруг В. В. Путина, которая связана, с од-
ной стороны, с ростом доверия граждан к лидеру страны, принятием
транслируемых им ценностей, а с другой — с уникальным внутри-
и внешнеполитическим контекстом. Россияне отнюдь не идеализи-
руют фигуру президента, а достаточно рационально оценивают его
способность отстаивать интересы страны, особенно в кризисных си-
туациях. В представлениях граждан В. В. Путин выглядит деятельным
политиком, способным принимать неординарные решения, предлага-
ющим стратегию, которая позволит обществу чувствовать уверенность
в завтрашнем дне.
Если говорить о влиянии политического контекста на текущий про-
цесс политического восприятия, то можно отметить, что во внутренних
коммуникациях власти и общества наблюдается отчужденность, тради-
ционно характерная для российской политической культуры. Связано
это с закрытостью самой власти и сословностью многих социальных
страт современного российского общества. Однако главными пробле-
мами остаются слабая работа общественных институтов во взаимодей-
ствии с властью и нежелание многих властных институтов, за исключе-
нием президента, наладить прямой диалог с гражданами.

Примечание
1
Пресс-выпуск Аналитического центра Ю. Левады. Выборы президента,
дополнение к презентации, часть 1 — митинги протеста и в поддержку В. Пу-
тина, имидж кандидатов. 24.02.2012. [Электронный ресурс]. — Ресурс доступа:
http://www. levada. ru/2012/02/24/vybory-prezidenta-dopolnenie-k-prezentatsii-
chast-1-mitingi-protesta-i-v-podderzhku-v-putina-imidzh-kandidatov (проверено
08. 01 2016).

Библиография
Букреева О. В. Сравнительный анализ рационального и бессознательного
компонентов образов власти в современной России. Дисс. … канд. полит. наук.
М., 2013. 154 с.
Зверев А. Л., Ахматнурова С. Ф. Оптика восприятия современной россий-
ской политики // Вестник РГГУ. Серия Политология. История. Международ-
ные отношения. Зарубежное регионоведение. Востоковедение. 2015. № 11.
С. 42–51.
Политология // Под ред. С. Г. Киселева. М.: Проспект, 2008. 480 с.
Путин 3.0: общество и власть в новейшей истории России // Под ред.
Е. Б. Шестопал. М.: АРГАМАК-МЕДИА, 2015. 420 с.
Смулькина Н. В. Факторы, влияющие на восприятие кандидатов в прези-
денты в российской избирательной кампании // Вестник Томского государ-
ственного университета. Философия, Социология. Политология. 2013. № 3.
С. 30–36.

364
 Шестопал Е. Б. Политическая психология. М.: ИНФРА-М, 2002. 448 с.
Шестопал Е. Б. Образ и имидж в политическом восприятии: актуальные
проблемы исследования. Образы государств, наций и лидеров // Под ред. Е. Б.
Шестопал. М.: Аспект Пресс, 2008. С. 8–24.
Шестопал Е. Б., Палитай И. С. Психологические особенности восприятия
политических партий в современной России // Вестник Московского универ-
ситета. Серия 12. Политические науки. 2014. № 4. С. 28–51.
Bruner J., Jerome S., Goodman C. Value and Need as Organizing Factors in
Perception // Journal of Abnormal and Social Psychology. 1947. Vol. 42. No 1. P. 33–
44. DOI: http://dx. doi. org/10. 1037/h0058484
Bruner J., Postman L. Perception Cognition and Behavior // Journal of
Personality. 1949. Vol. 18. No 1. P. 14–31. DOI: http://dx. doi. org/10. 1111/j. 1467-
6494. 1949. tb01229. x
De Landtsheer C., De Vries Ph., Vertessen D. Political Impression Management:
How Metaphors, Sound Bites, Appearance Effectiveness, and Personality Traits Can
Win Elections // Journal of Political Marketing. 2008. Vol. 7. No 3–4. P. 217–238.
DOI: http://dx. doi. org/10. 1080/15377850802005083
Fiske S., Neuberg S. A Continuum of Impression Formation, from Category-based
to Individuating Processes: Influences of Information and Motivation on Attention and
Interpretation. // Advances in experimental social psychology / Ed. by M. P. Zanna.
N.Y.: Academic Press, 1990. Vol. 23. P. 1–74.
New Trends in Russian Political Mentality: Putin 3.0 // Ed. by E. B. Shestopal.
Lanham, Maryland: Lexington Books, 2016. 414 p.
Osgood C., Suci G., Tannenbaum P. The Measurement of Meaning. Urbana: Uni-
versity of Illinois Press, 1957. 323 p.
Parker-Stephen E. Political Perception and the Micro-Macro Paradox // Paper
Presented at the Annual Meeting of the Midwest Political Science Association.
Chicago, Illinois, 2004. 35 p. URL: http://citation. allacademic. com//meta/p_mla_
apa_research_citation/0/8/2/5/7/pages82571/p82571-5. php (accessed 08. 01. 2016).
Woon J. Asymmetric Partisan Biases in Perceptions of Political Parties. Pittsburgh:
Carnegie Mellon University, 2007. 28 p. URL: http://www. pitt. edu/~woon/papers/
partisanbias_mpsa07. pdf (accessed 02. 03. 2016).
Zebrowitz L. Social Perception (Mapping Social Psychology). Buckingham: Open
University Press, 1990. 240 p.

365
 С. В. Нестерова

Визуальные и вербальные
характеристики
образов власти*1

В данной статье нас интересовал вопрос, существует ли разница

в вербальных и визуальных образах власти. Для решения данной
задачи, с одной стороны, анализировалась информация о вербальных
образах власти, полученная с помощью опроса. С другой стороны,
использовался проективный рисуночный тест, выявляющий визуаль-
ные характеристики образов власти. Нашей задачей в ходе исследо-
вания было сравнить вербальные образы власти с более глубинными,
выяснить, похожи они или отличаются. Исследование проводилось
в конце 2001 — начале 2002 г.
Методология проведения исследования была следующей. Для по-
лучения вербальных характеристик нами анализировались ответы на
открытый вопрос в анкете о характере власти в современной России.
Всего было получено 948 ответов.
Для получения визуальных образов использовался проективный ри-
суночный тест. Этот метод был разработан в русле клинической пси-
хологии и выполняет там вполне определенные задачи по выявлению
личностных особенностей тестируемого. В социальной психологии
он также достаточно успешно используется, в том числе и для ана-
лиза образов воспринимаемого объекта, имеющего социальную при-
роду. Так, в литературе встречаются работы, посвященные изучению
потребительского поведения (Т. В. Фоломеева, О. С. Цехоня1), чер-
нобыльской трагедии (В. И. Батов2), выборам в Государственную думу
(Н. А. Головин, В. А. Сибирев3), общим проблемам применения проек-
тивных методик (Т. В. Фоломеева, О. М. Бартенева4).
Незаменимость проективных методик заключается в том, что они
вскрывают уровень иррациональных проявлений, алогичного поведе-
ния и неосознаваемых отношений. Однако возникает проблема соот-
ношений личностных проекций и собственно характеристик объекта5.
Безусловно, ряд изображений несет личностные особенности каждо-
го респондента, но в них есть большое количество совпадений, часто
встречающихся элементов, что позволяет говорить скорее об особен-
ностях объекта, в нашем случае об образах власти, существующих в го-

* Нестерова С. В. Вербальные и визуальные образы власти // Образы власти в пост-

советской России / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Алетейя, 2004.

366
ловах людей. Выборка включала в себя как рядовых граждан (они были
отобраны среди студентов различных московских и саратовских вузов),
так и политиков (функционеров «Единой России» со всей страны, про-
ходивших обучение в Москве). Респондентам была дана инструкция
изобразить власть (причем имелась в виду именно центральная власть)
в сегодняшней России и затем описать то, что они рисовали. Всего
было получено 92 картинки (43 картинки в Москве и 49 в Саратове)
у рядовых граждан и 50 картинок — у политиков. Исследование носило
качественный характер.
Мы ставили перед собой задачу проанализировать не столько раци-
ональные, сколько неосознаваемые, глубинные образы власти и понять,
существует ли различие в образах власти рядовых граждан и полити-
ков. В ходе анализа фиксировался неосознаваемый уровень отношения
к власти (полученное рисуночное изображение) и вербальный, осозна-
ваемый уровень (каждый респондент писал, что он хотел нарисовать).
При оценке полученных изображений мы применяли те же самые
параметры, которые использовались при анализе вербальных (рацио-
нальных образов) власти6:
привлекательность/непривлекательность образа;
простота/сложность;
сила/слабость;
активность/пассивность;
агрессивность/неагрессивность;
отсутствие или наличие субъекта;
качества власти (сюжет изображения).

Результаты исследования
Вербальные характеристики
Привлекательность/непривлекательность образа. Большая часть
респондентов воспринимает власть положительно (37,9%) или ней-
трально (22,5%). Доля тех, кто оценивает власть в сегодняшней России
отрицательно, составляет всего 18,6% респондентов.
Простота/сложность. Большинство (67%) полученных образов
когнитивно достаточно просты, более сложные образы встречаются
лишь у 17% опрошенных.
Четкость образа. Полученные образы весьма нечетки. Власть пред-
ставляется большинству (76%) наших граждан размытой, туманной,
«от которой непонятно, что можно ожидать». Лишь у 3% опрошенных
образы власти имеют более четкие очертания.
Наличие или отсутствие субъекта. У подавляющего большинства
(75,7%) респондентов образы власти не имеют субъекта. Им неясно,
кому принадлежит в России власть, кто ею владеет и распоряжается.
367
 Качества, приписываемые власти. Надо сразу отметить, что вер-
бальные образы власти более бедны, чем визуальные. Практически все
характеристики, даваемые власти, можно разбить на несколько под-
групп.
1. Изменение характера власти. Как уже отмечалось выше, боль-
шинство опрошенных оценивают путинскую власть позитивно. В этом
же пункте стоит отметить, что значима доля тех, кто считает, что в ха-
рактере власти произошли изменения. При этом тех, кто считает, что
ситуация изменилась к худшему, существенно меньше, чем тех, кто по-
зитивно оценивает такие факты, как укрепление порядка, стабильность,
мощь России на мировом уровне.
2. Вторая группа упоминаний о власти связана с отсутствием у ре-
спондентов четкого представления о том, что представляет собой
власть в настоящее время. Они либо затруднялись охарактеризовать
власть в сегодняшней России, либо отмечали, что власти нет.
3. Положительные и отрицательные черты власти.
Все остальные выделенные качества власти распадаются на шесть
групп.
Первая ось связана с восприятием таких черт власти, как стабиль-
ность. С одной стороны, респонденты отмечают, что власть стала бо-
лее устойчивой, стабильной, обеспечивает порядок, с другой — в два раза
больше тех, кто говорит о бардаке, беспределе, неразберихе, анархии или
просто отмечает, что власти нет. Заметим, что по сравнению с властью
в период правления Ельцина таких высказываний стало существенно
меньше. Это говорит о том, что мы имеем дело с довольно благоприят-
ной тенденцией.
Вторая ось власти — сила. Если, говоря о стабильности, мы отмеча-
ем, что это качество воспринимается амбивалентно, то сила является
одним из абсолютно положительно оцениваемых качеств современной
власти. Респонденты считают ее сильной, централизованной, более согла-
сованной, цельной, организованной и уверенной, число тех, кто называет
власть слабой, незначительно.
Третьим важным измерением власти является ее моральная ось.
И хотя ряд респондентов отмечают, что власть стала ближе к людям,
осуществляется выплата зарплат и происходит повышение уровня жиз-
ни, то существенно большее количество граждан упрекает власть в кор-
рупции, жадности, взяточничестве, в том, что она не заботится о про-
стых людях, которые находятся на грани нищеты.
Ряд респондентов, говоря о власти, называют конкретных ее носите-
лей или субъектов. Среди таких ответов — подавляющее число мнений,
что нравится президент Путин. Встречаются и негативные мнения, что
правят никчемные и криминальные люди, но доля таких ответов ничтож-
но мала.
368
 Что касается восприятия деловых качеств власти, то они восприни-
маются со знаком «плюс». У ряда респондентов складывается впечат-
ление, что власть что-то делает, хотя что конкретно — они затрудня-
ются сказать.
Политические же черты в оценках власти встречаются довольно
редко, и их восприятие амбивалентно. Одни позитивно оценивают еди-
ноначалие, другие же, наоборот, считают это минусом. Кто-то считает,
что в стране демократия, соблюдаются права человека и обеспечивается
экономическая свобода, другие обвиняют Путина в авторитаризме.

Визуальные образы власти

Практически все наши рядовые граждане воспринимают власть
скорее эмоционально, чем рационально. Число изображений, рисующих
власть как систему взаимодействия различных политических институ-
тов, невелико: в Москве — 9%, в два раза больше в Саратове — 16%.
Более того, у московских респондентов были нередки высказывания,
что «так должно быть в теории, но в нашей стране по-другому».
Однако политики воспринимают власть более рационально. Так, по-
ловина из них воспринимают власть как систему взаимодействия различ-
ных политических институтов, взаимодействие исполнительной и законо-
дательной власти, взаимодействие региональной и центральной власти.
Такая разница в восприятии связана с более рациональным вос-
приятием власти. Возможно, для политиков власть не является некото-
рой «сакральной силой», а наделяется чисто функциональными харак-
теристиками. В ряде изображений присутствует и население (или, как
выражаются политики, электорат), но обычные люди в изображениях
присутствуют существенно меньше, чем структуры власти.
Привлекательность образа. По данному параметру власть воспри-
нимается респондентами по-разному. Так, у московских респондентов
власть выглядит либо нейтрально (40%), либо крайне непривлекатель-
но (52,5%). Доля позитивных образов составляет лишь 7,5%. Порой это
связано с такими чертами власти, как сила и агрессивность (практиче-
ски у каждого четвертого опрошенного). Это говорит о том, что ряд ре-
спондентов ощущают бессознательный страх перед этой силой и агрес-
сивностью власти, которая может и их поглотить.
В восприятии саратовцев, наоборот, власть выглядит скорее ней-
трально, доля привлекательных и непривлекательных образов пример-
но одинакова (соответственно 12 и 16%), более того, власть у них не
выглядит ни сильной, ни агрессивной, по крайней мере эти качества
власти приписывают лишь 2% респондентов, у большинства же она бо-
лее размыта, туманна и неконкретна.
По отношению к политикам скорее такое выделение неправомер-
но, поскольку большинство изображений показывает функциональ-
369
ные особенности власти и ее специфику. Они более схематичны, чем
изображения обычных людей.
Простота/сложность. Ряд респондентов, как обычных людей,
так и политиков, связывают власть с достаточно простыми символа-
ми: власть ассоциируется с деньгами (причем однозначно с долларами),
флагами, зданиями, гербом, силой (выраженной на рисунках в виде ору-
жия), а также с пятнами нефти и ядерным чемоданчиком, но доля таких
изображений не превышает у обычных людей 10%. У политиков она
еще меньше — около 4%.
Большинство же полученных образов — достаточно неоднозначны
и сложны. Это говорит о том, что власть в глазах как обычных граждан,
так и политиков представляется в виде довольно сложной конструкции
с различными функциями и основаниями, причем у политиков в силу
их профессиональной деятельности это выражено сильнее.
Отсутствие или наличие субъекта. По данному пункту восприятие
обычных людей и политиков похоже. Большинство обычных людей
воспринимают власть как размытую и неопределенную, субъект при-
сутствует лишь у каждого четвертого опрошенного. Более того, ряд ре-
спондентов отмечают, что власть — это «не то, что кажется», а неко-
торая «непонятная сила», «неизвестно кто», «люди, стоящие за кадром».
В свою очередь, такое представление встречается и у политиков, но
выражено в меньшей степени, чем у обычных людей. Доля его у них со-
ставляет 12%. Часть политиков, так же как и обычные люди, воспринима-
ют власть как «марионетку» — «непонятно, в чьих руках она находится».
Это отчасти показывает закрытый и теневой характер власти, что
может быть связано с нехваткой информации о том, что представляет
собой нынешняя команда Путина.
Среди субъектов власти рядовые люди выделяли президента, Го-
сударственную думу, Совет Федерации, правительство (в том числе
и правительство Москвы), значительно реже олигархов, чиновников,
правоохранительные органы и политические партии, которые зача-
стую также принимают символическую форму и несут на себе некую
функциональную нагрузку. Так,
например, рис. 1 назван «Три
буржуя, или Кому на Руси жить
хорошо». Это и есть, по мнению
респондента, реальные хозяе-
ва власти — олигархи, крими-
нальные структуры, чиновни-
ки, правоохранительные органы
и партии, которые живут за счет
Рис. 1 обнищавшего народа.
370
 У политиков число субъектов власти больше, и они носят более
структурированный и иерархизированный характер. Так, вершину
пирамиды обычно занимает президент. Кроме него, политики выде-
ляли администрацию президента, правительство, губернаторов, Думу,
судебную власть и значительно чаще называли группы влияния, олигар-
хов и «теневые структуры», «братков», мафию, что говорит о большем
значении этих субъектов для процесса принятия важнейших политиче-
ских решений. Значительно реже назывались чиновники, силовые органы
власти, прокуратура и местные власти. Лишь одно изображение носит
персонифицированный характер, на нем показаны Ельцин, Волошин,
Путин, «Семья» и региональные лидеры, но большинство политиков
предпочитали показывать те или иные структуры.
Активность/пассивность. Более 40% обычных граждан восприни-
мали власть как пассивную и нединамичную. В свою очередь, активной
власть считали 22,5%. Причем активность власти связывалась с раз-
личными поездками и приемами тех, кто стоит у власти, с публичными
выступлениями или с внутриэлитной борьбой за достижение власти, при
этом обычных людей эта активность абсолютно не касается, власть ис-
пользует их как винтики для достижения своих целей. Кроме того, ряд
респондентов-москвичей отмечают, что если власть начинает действо-
вать, то чаще всего это связано не с ней, а с некоторыми внешними обсто-
ятельствами. Этот же мотив присутствует и у политиков, но выражен
в меньшей степени.
Большинство политиков оценивали власть скорее нейтрально, ни
как активную, ни как пассивную. При этом активность власти у по-
литиков связывалась с внутриэлитной борьбой за достижение власти
и функциональными обязанностями — работой как самой власти, так
и ее отдельных институтов. В изображениях других власть изобража-
лась довольно нединамично.
При этом как обычные люди, так и политики отмечали, что власть
занимается «своими делами» и страшно далека от интересов простых
людей.
Качества власти (сюжет изображения). В данном случае кроме ви-
зуального образа полученного изображения анализировался и вербаль-
ный текст, объясняющий нарисованное7.
Полученные сюжеты изображений можно разделить на несколько
подгрупп.
1. Система взаимодействия политических институтов
Как уже отмечалось выше, доля таких изображений среди обыч-
ных людей небольшая. При этом существует региональная специфика.
У москвичей образ власти скорее персонифицирован в лице нынеш-
него президента. Сам президент изображен или выше, или намного
371
крупнее, чем все остальные институты. В изображениях саратовских
респондентов это встречается реже, чаще респонденты обращают
внимание на функциональные связи (а скорее их отсутствие) меж-
ду исполнительной и законодательной властью, властью и народом.
У москвичей такие изображения также встречаются, но особенностью
саратовцев является то, что у 8% саратовских респондентов власть изо-
бражается в виде довольно густого дерева с ветвями и плодами. Иначе
говоря, власть у саратовцев выглядит более живой, естественной, у мо-
сквичей образы власти более механистические, функциональные.
Как уже отмечалось, доля таких изображений у политиков значи-
тельно выше. Между разными институтами существуют различные от-
ношения, при этом президент со своей администрацией обычно нахо-
дится на верхушке пирамиды.
Функциональное отношение к власти показывает большую рацио-
нальность образов власти, ее восприятие через непосредственную дея-
тельность.
2. Символы власти
Доля таких изображений среди обычных людей небольшая (10–
15%). На вербальном уровне, как и на визуальном, респонденты ри-
совали власть в виде пирамиды, денег, государственных символов
(двуглавый орел, имперский орел). Москвичи изображали еще оружие
и пятна нефти, видимо, подчеркивая важность нефтяного фактора для
российской власти.
А саратовцы ассоциировали власть с Кремлем, может быть, именно
потому, что жители Саратова чувствуют себя в отдалении от процесса
принятия политических решений. Однако противопоставление Центра
и регионов в визуальных изображениях не встречается. Но централь-
ная власть, ассоциирующаяся у ряда респондентов с правительством,
Москвой, изображается значительно чаще, чем региональная. Кроме
того, для ряда респондентов важным фактором является социальное
расслоение между жителями Москвы и регионов, если жители Москвы
изображаются и бедными, и богатыми, то жители регионов, «перифе-
рии» — «только беднота». Соотношение богатой власти и бедных не-
имущих граждан существенно чаще встречается именно в изображени-
ях саратовских респондентов, что, безусловно, связано с более низким
уровнем жизни.
Доля изображений власти через символы среди политиков, так же
как среди простых респондентов, составляет всего 14%. Политики так-
же главным мотивом власти считают деньги, потом идут государствен-
ные символы и сила. Но мотив денег для политиков является более зна-
чимым, чем для обычных людей, и служит одним из главных способов
достижения власти. Также этот фактор подтверждает и то, что в каче-
372
стве субъектов власти олигархи присутствуют
практически на всех картинках.
3. Теневой характер власти
Респонденты обращают внимание на то,
что власть — это либо не то, что кажется, либо
некая темная сила, стоящая над политически-
ми институтами, либо марионетка, которая
управляется непублично, из-за кулис. Как от-
мечает один из респондентов: «Некий кукловод
управляет всеми остальными, которые являются
куклами» (рис. 2). Отсюда можно сделать вывод
о закрытом характере власти, непрозрачности
процесса принятия политических решений.
Однако если доля таких изображений среди
москвичей составляет 16%, то среди саратовцев
это отметил лишь один респондент, т.е. в отли- Рис. 2
чие от москвичей для саратовцев это качество
не является значимым.
Доля таких изображений среди политиков составляет 12%. Ряд по-
литиков, так же как и обычных граждан, отмечают неопределенный
характер власти: «амеба», «непонятно, что есть власть», «кто в тереме
живет», «где власть», «ширма или туман, и возможно, там она, власть»,
что, скорее всего, показывает, что часть политиков не понимает, как
происходит процесс принятия важных политических решений.
4. Отношение власти и населения
Надо сразу отметить, что рядовые граждане в визуальных изобра-
жениях появляются среди москвичей лишь у каждого третьего респон-
дента, среди саратовцев — у каждого четвертого. По сравнению с субъ-
ектами, олицетворяющими власть, образы простых людей по размеру
в несколько раз меньше.
На большинстве рисунков серьезное разделение власти и наро-
да показано с помощью непроходимых стен и заборов. Роль обычных
людей сведена либо к массовке, которая поддерживает политика, при-
ветствует того или иного политика либо собирается за него голосовать.
Ряд респондентов-москвичей ассоциирует народ с подводной лодкой
«Курск», которая утонула.
Большинство опрошенных согласились, что интересы власти
и народа абсолютно не соприкасаются и обычные люди нужны влас-
ти только для выполнения определенных функций — голосования
или приветствия — и должны выпрашивать как милостыню зарпла-
ту и социальные пособия. При этом саратовские респонденты более
373
 критичны по отношению к власти. Ряд
опрошенных отмечает, что власть, как
и Россия, держится на народе, но боль-
шая же часть считает, что власти нет
дела до простого человека и его проб-
лем, они упрекают власть в невыполне-
нии обещаний, в стремлении захватить
побольше, подмять все под себя и в «ан-
Рис. 3 тичеловечности»:
— власть стремится чужое взять;
— работяга, делающий все для власти предержащей, как всегда,
в нищете.
В четверти изображений политиков (24%) также встречают-
ся изображения простых людей, народа или электората. Но при
этом так же, как и у граждан (рис. 3),
власть и обычные граждане разделены
широкими, непреодолимыми забора-
ми, и власть вспоминает о гражданах
только в момент выборов, называя
их «электоратом». «Власти пожить
всласть, а народу достаются только
крошки от пирога» (власти, ресурсов).
При этом возникает закономерный во-
прос: к кому же причисляют себя наши
политики — к власти или к народу? Из
анализа изображений (рис. 4) создается
впечатление, что не к власти, и это от-
части подтверждает точку зрения, что
Рис. 4 и наши политики воспринимают власть
достаточно отчужденно, не как «свою», не отражающую и их интере-
сы в том числе.

Свойства власти в восприятии политиков

Как уже отмечалось, половина опрошенных изображала власть как
систему тех или иных политических институтов, остальные же также
изображали те или иные ее особенности.
1. Способ или механизм достижения самой власти и действия вну-
три самой власти. При этом лейтмотивом ряда изображений является
тот факт, что «побеждает самый богатый».
2. Деньги, часто необходимые для достижения той самой власти.
Мотив денег и значимости олигархов, или «теневых» структур, выра-
жен у политиков сильнее, чем у обычных людей.
374
 3. Неопределенный характер власти. Части опрошенных полити-
ков (12%) непонятно, что представляет собой нынешняя власть, как
проходит процесс принятия политических решений. При этом ряд
политиков отмечает такие качества власти, как неуравновешенность,
неопределенность. Доля таких изображений, как показано ниже, неве-
лика, однако также показывает претензии самих политиков к власти.
Им также неясно, что за люди близки к президенту, кто составляет его
команду.
«Без рук — делать ничего не могут.
Без ног — не на что опираться.
Без глаз — не смотрят на народ.
Без определенных личностей».
При этом надо отметить, что, подчеркивая неопределенный харак-
тер власти и людей, принимающих решения, ряд опрошенных мечтает
оказаться именно там, «во власти». Показательна одна из фраз — «Кто
в тереме живет? Олигархи, мафиози... И я хочу», что подтверждает точку
зрения, что наши политики ощущают себя вне власти и стремятся ее
достичь.
4. Такое качество, как сила, выражено лишь у 2% респондентов-
политиков.

Выводы
1. Можно констатировать различия в восприятии власти у обычных
граждан и у политиков. Если обычными гражданами власть воспринима-
ется скорее эмоционально, то для политиков характерно более рациональ-
ное восприятие власти.
2. Также существует разница в восприятии между москвичами и са-
ратовцами. Если у московских респондентов она выглядит достаточ-
но непривлекательной, пассивной, нединамичной, но в то же время
сильной, агрессивной и вызывающей чувство страха, то у саратовских
опрошенных власть выглядит скорее нейтрально, ей не приписывают-
ся такие качества, как сила и агрессивность, скорее она, с одной сторо-
ны, более размыта и нечетка, с другой — более функциональна. Иначе
говоря, если для москвичей более важными являются качества самой
власти, то саратовцы больше концентрируются на функциях, которые
должна выполнять власть. У большинства опрошенных, как обычных
граждан, так и политиков, образы власти достаточно сложные. Но если
у обычных людей (как москвичей, так и саратовцев) образы власти раз-
мытые, туманные, субъект часто не называется, то у политиков изобра-
жено большое количество субъектов, они носят более структурирован-
ный и иерархизированный характер.

375
 3. Большинство опрошенных обычных граждан отмечают пас-
сивность власти, чаще всего активные действия власти связываются
с борьбой за захват власти, некоторой публичностью власти или внеш-
ними факторами. Политики же воспринимают власть скорее нейтраль-
но, активные же действия власти в основном связаны с достижением
и удержанием власти.
4. Все обычные респонденты (и москвичи, и саратовцы) отмечают,
что власть очень отдалена от интересов простых людей, она их просто
использует для своих нужд.
Половина опрошенных политиков также считает, что существует
четкое разделение между властью и народом. При этом возникает ощу-
щение, что наши политики причисляют себя отнюдь не к власти, обви-
няя ее в том, что она не отражает интересы народа (значит, и их тоже).
5. Одной из главных претензий к власти на современном этапе яв-
ляется ее неопределенность и размытость, причем на бессознательном
уровне это выражено сильнее, теневой характер власти вызывает у ряда
опрошенных настороженность и опасения. У политиков этот мотив
также развит, правда, в меньшей степени, но ряду политиков также не-
понятно, как происходит процесс принятия важных политических ре-
шений. Политики, в отличие от обычных граждан, значительно больше
внимания уделяют фактору денег как одному из необходимых ресурсов
для достижения и удержания власти, такая функция власти, как управ-
ление, встречается лишь у 4% опрошенных.

Сравнение вербальных
и визуальных образов власти
Из анализа полученных вербальных и визуальных образов власти
мы можем сделать вывод, что власть воспринимается на обоих этих
уровнях по-разному.
1. Привлекательность. Если на вербальном уровне власть воспри-
нимается привлекательно или нейтрально, то на визуальном мы видим
совсем другую картину. Лишь у саратовских опрошенных власть вос-
принимается нейтрально, у москвичей она не просто крайне несимпа-
тична, но и вызывает чувства тревоги и страха.
2. Простота—сложность. Если на вербальном уровне большинство
полученных образов власти достаточно просты, то на визуальном мы
имеем дело с более сложными, глубокими и неоднозначными образа-
ми власти. Она представляется сложной конструкцией с множеством
функций и оснований.
3. Четкость образа и наличие субъекта. По этому параметру вербаль-
ные и визуальные образы власти достаточно похожи. Одной из главных
претензий к власти на современном этапе является ее неопределенность
376
и размытость, отсутствие ярко выраженного субъекта, причем на бессоз-
нательном (невербальном) уровне это выражено сильнее, теневой харак-
тер власти вызывает у ряда опрошенных настороженность и опасения.
4. Качества власти. По ряду критериев вербальные и визуальные
образы власти довольно похожи. Так, и в вербальных, и в визуальных
образах одно из ярко выраженных качеств власти — сила. Но если на
вербальном уровне она оценивается гражданами положительно, то на
визуальном сильная и агрессивная власть, с одной стороны, оценивает-
ся позитивно, с другой — ряд респондентов ощущают бессознательный
страх перед этой силой и агрессивностью, которая может и поглотить,
что особенно выражено у московских опрошенных. У опрошенных
саратовцев власть выглядит скорее нейтрально, ей не приписываются
такие качества, как сила и агрессивность, скорее она, с одной стороны,
более размыта и нечетка, с другой — более функциональна.
5. Еще одним важным параметром восприятия власти как на вер-
бальном, так и на визуальном уровне является ее моральная ось. И хотя
встречается ряд упоминаний, что власть стала ближе к людям, но боль-
шинство и на вербальном, и на визуальном уровне упрекают ее в жад-
ности, коррупции, в том, что она очень отдалена от интересов простых
людей и просто использует их для своих целей. Саратовцы более критич-
ны, у них власть обвиняется в стремлении подмять все под себя, захва-
тить, у них часто встречаются образы имущая власть и неимущие, вы-
мирающие граждане.
6. Кроме того, в вербальных образах отмечается такое качество
власти, как стабильность, которая оценивается амбивалентно. С одной
стороны, респонденты отмечают, что власть стала более устойчивой,
стабильной, обеспечивает порядок, с другой — существенно большее
число говорит о бардаке, беспределе, неразберихе, анархии или просто
отмечает, что власти нет. Хотя по сравнению с властью в период прав-
ления Ельцина таких высказываний стало существенно меньше. Пози-
тивно воспринимаются деловые качества власти, у наших опрошенных
возникает впечатление, что власть что-то делает, хотя они затрудняют-
ся сказать, что именно. В визуальных образах также встречается изо-
бражение власти в виде символов (властная пирамида, деньги, государ-
ственные символы — флаги, орел, оружие, пятна нефти) и, кроме того,
отмечается теневой характер власти: «власть — это не то, что кажется,
а некая темная сила, стоящая над политическими институтами».
7. Сравнивая вербальные и визуальные образы между собой, мож-
но сказать, что по ряду критериев они совпадают, в большей части они
рассогласованы. Возникает вопрос, чему верить больше. В качестве ги-
потезы можно предположить, что в более стабильных, устойчивых об-
ществах скорее можно верить вербальным характеристикам, в нашей
стране с неустойчивыми ценностями и отношением к власти невер-
377
бальные характеристики показывают более глубинное и устойчивое от-
ношение к власти, вербальные же характеристики связаны с социально
одобряемым поведением и влиянием СМИ.

Примечания
1
Фоломеева Т. В., Цехоня О. С. Проективные тесты в исследовании по-
требительского поведения // Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 1997. № 4.
С. 73–79.
2
Батов В. И. Психологический анализ детского рисунка на тему черно-
быльской трагедии // Вопросы психологии. 1997. № 1. С. 26–32.
3
Головин Н. А., Сибирев В. А. Дети и выборы в Государственную думу: Фор-
мирование базовых политических установок // Журнал социологии и социаль-
ной антропологии. 2001. № 4. С. 116–134.
4
Фоломеева Т. В., Бартенева О. М. Опыт применения проективной методи-
ки «Психологический рисунок в исследовании восприятия социальных объек-
тов» // Вестник МГУ. Сер. 14. Психология. 2000. № 2.
5
См.: Фоломеева Т. В., Бартенева О. М. Указ. соч.
6
См.: Шестопал Е. Б. Психология восприятия власти. Гл. 1. М.: ИНО-Центр,
2002.
7
Вербальный текст анализировался только у обычных граждан, поскольку
у политиков были только картинки.

378
 В. А. Зорин

Проблема восприятия образа политика

в контексте изучения его личности*1

О ценки восприятия образа политического лидера являются объек-

том сложной и противоречивой природы. Данные, полученные
в результате изучения образов политиков, нуждаются в многослойной
интерпретации, они представляют собой некий срез, на котором отра-
жены самые разные социальные феномены1. Этим данным можно найти
место в различных исследовательских контекстах, таких как изучение
установок, стереотипов массового сознания, анализ политической куль-
туры или, например, дискурс-анализ процесса политических коммуни-
каций. Вместе с тем эти данные могут быть полезным источником ин-
формации для исследования проблемы личности политического лидера
и могут занять определенное место в его психологическом портрете.
Мы ставим перед собой вопрос о том, какими качествами облада-
ет тот или иной политик. Что мы хотим знать или, лучше сказать, что
нам нужно знать, чтобы ответить на этот вопрос? Каждый из нас зна-
ет, например, о В. В. Путине достаточно много: как он выглядит, откуда
родом, как стал президентом, какие поступки совершил на этом посту.
Кто-то знает больше, кто-то меньше — это зависит от степени заинтере-
сованности каждого конкретного человека в политике, от его информи-
рованности, от его политических пристрастий и симпатий. В общем-то,
ни один публичный политик не способен утаить от своих избирателей
свои внешние, телесные, моральные, психологические, политические,
профессиональные, деловые и, возможно, какие-либо иные качества.
Люди всегда обращают на них внимание, и независимо от того, на-
сколько обоснованно их мнение, они его составляют, определяя для
себя, каков на самом деле тот или иной политик. Таким образом, если
мы хотим узнать что-то важное о каком-либо политике, то можем по-
просить людей рассказать нам о нем.
Вместе с тем такой подход содержит в себе и очевидный недоста-
ток: никто и никогда не сможет поручиться за то, что тот образ, ко-
торый мы обнаруживаем в сознании наших респондентов, является
«подлинным». Иначе говоря, те качества политического лидера, ко-
торые приписываются ему обществом, могут иметь источник в со-
знательно вырабатываемых политтехнологами программах, которые

* Зорин В. А. Проблема восприятия образа политика в контексте изучения его лич-

ности // Психология восприятия власти / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Изд-во «СП
Мысль», 2002.
379
предлагаются избирателю и могут быть обозначены как «имидж» кан-
дидата. Ни для кого не секрет, что мастерство политтехнолога как раз
и состоит в умении сделать образ своего клиента более привлекатель-
ным, чем он есть на самом деле.
Казалось бы, что из этого следует прежде всего то, что, если мы
хотим знать самое главное о личности политика, мы должны прежде
всего отказаться от использования подобных «вторичных» источников
и сосредоточить наше внимание на материалах, в которых личность
лидера отражена «как таковая», т.е. без искажений, диктуемых пиаров-
скими соображениями и электоральными интересами. Психологиче-
ская наука дает исследователю множество возможностей для изучения
истинных, аутентичных в психологическом смысле характеристик лич-
ности. В самом деле, любой политик — прежде всего человек, и у него
гораздо больше общего с простым обывателем, чем отличного. Любому
политику свойственны все те же психические свойства и состояния, его
психика может быть проанализирована через особенности его памяти,
мышления, восприятия, воображения, интуиции и т.д. Но если мы сде-
лаем акцент на подобном подходе, то неизбежно столкнемся с двумя
фундаментальными проблемами.
Первая состоит в том, что все многообразие психологических ме-
тодов изучения личности предназначено для непосредственной работы
с объектом, который часто выступает в роли пациента. Мы могли бы
многое узнать о политике, если бы он согласился нарисовать для нас не-
существующее животное или если бы он согласился прилечь на кушетку
психоаналитика либо подвергнуться гипнотическому воздействию. Если
бы все эти возможности были нам предоставлены, мы могли бы с уве-
ренностью (при этом нужно учитывать то, что эти данные нуждаются
в интерпретациях, которые у разных экспертов могут отличаться) ска-
зать, например, правы или неправы респонденты, когда приписывают
личности этого политика то или иное качество или характеристику.
Влиятельная традиция в политической психологии была основа-
на Х. Лассуэллом2, который в 30-е годы прошлого века смог получить
доступ к историям болезней пациентов одной респектабельной пси-
хиатрической лечебницы, в которой в разное время наблюдались раз-
личные политики, как правило, среднего уровня. Лассуэлл высказал
предположение, что каждый человек, который становится субъектом
политического процесса, привносит в него свои внутренние конфлик-
ты и комплексы в рационализированном виде. Таким образом, то, что
кажется позицией, которую политик занимает по определенному во-
просу, на самом деле оказывается переосмыслением конфликтов соб-
ственной души в общезначимых терминах. Однако обстоятельства,
в которых Лассуэлл проводил это исследование, не являются типичны-
ми. Как правило, ученые сталкиваются с проблемой непосредственной
недоступности объекта своего исследования.
380
 Классик современной политической психологии Ф. Гринстайн
в своих работах3 неоднократно характеризует несостоятельность кри-
тики личностных исследований, опирающейся на положение о том,
что очень трудно найти источники, адекватные целям, которые иссле-
дователь ставит перед собой, с помощью метафоры о пьянице, который
ночью ищет потерянные им ключи именно под фонарем только лишь
по той причине, что там светлее. Таким образом, Гринстайн призыва-
ет политических психологов проявлять героизм и преданность науке
и искать «ключи» в кромешной тьме. Но даже если мы не отступим пе-
ред трудностями и встанем на путь поиска того, что найти почти невоз-
можно, то в любом случае будем вынуждены признать, что эта пробле-
ма существует.
Перед тем как перейти к описанию второй проблемы, необходимо
сказать несколько слов о том, что в политической психологии суще-
ствует исследовательская стратегия, позволяющая оценивать различ-
ные психологические характеристики политических лидеров без не-
посредственного погружения в их психику, т.е. «при свете дня». Речь
идет о дистантной оценке. Ее возможности были продемонстрированы
американскими политическими психологами Д. Уинтером, М. Хер-
манн, С. Уокером и У. Уайнтраубом4, которые создали психологиче-
ские профили президентов Дж. Буша (старшего) и М. Горбачева, а так-
же сделали ряд прогнозов относительно перспектив их коммуникации
и взаимодействия в свете развития советско-американских отношений
в начале 1990-х годов. Принцип дистантной оценки предполагает, что
личность находит свое отражение во внешних, вербальных проявлени-
ях, таких как авторские тексты. Исследователь пытается выявить в тек-
сте некоторые структуры, которые генетически связаны со структурой
личности политического лидера, включающей такие компоненты, как
мотивация, убеждения, личностные качества и т.д.
Сущность второй проблемы состоит в том, что, даже затратив массу
сил и энергии на выяснение интересующих нас особенностей психики
политического лидера и добившись на этом пути относительных успе-
хов, мы все равно можем оказаться ни с чем. Внутренний мир любого
человека удивительно богат и с трудом поддается систематизации, при
этом вряд ли будет ошибочным утверждение о том, что в личности есть
нечто такое, что нам вовсе не обязательно знать, если объектом наше-
го интереса является политический лидер. Вместе с тем несомненно,
что при определенных обстоятельствах те или иные качества и характе-
ристики личности могут становиться политически значимыми факто-
рами, поэтому методологически сознательный исследователь должен
подходить к изучению личности политического лидера с четким осоз-
нанием того, какие именно ее стороны актуальны для политики.
Для адекватного ответа на поставленный вопрос необходимо обра-
титься к рассмотрению феномена политики как таковой. Политика
381
обычно связывается с государственным управлением, главной фун-
кцией политического лидера считается принятие решений, от которых
зависит многое в жизни общества. Если мы отталкиваемся от этого по-
нимания политики, то вопрос о психологическом изучении личности
лидера становится особенно актуальным. На первый план выходит во-
прос о «весе»: как много в действительности зависит от индивидуаль-
ного политического актора, выполняющего определенную роль в по-
литической системе. Различные исследователи характеризуют степень
влиятельности личности с различной степенью оптимизма или песси-
мизма. Наиболее взвешенным представляется подход Ф. Гринстайна5,
который выделяет ряд факторов, наличие которых в характеристиках
роли политического лидера увеличивает вероятность того, что его лич-
ные качества окажут влияние на ход политического процесса.
Несомненно, такой подход к пониманию феномена политики
оправдан и рационален. Но вместе с тем он не является универсальным
и не вмещает в себя множество явлений, с которыми мы сталкиваем-
ся и которые считаем по своей природе политическими. Кроме того,
представляется, что такое понимание политики актуально для изучения
прежде всего «трансформирующего» (термин Дж. М. Бернса6) лидер-
ства. Этот тип лидерства предполагает, что от принятия решений тем
или иным политиком непосредственно зависит ход важных социаль-
ных процессов, т.е. это такое лидерство, которое способно изменять,
трансформировать общество. Противоположный тип характеризуется
как «трансактное» лидерство и предполагает, что выполнение субъек-
том своих ролевых предписаний и обязанностей укладывается в четкие
и устойчивые рамки, которые не предполагают обилия возможностей
для проявления своей индивидуальности. Другими словами, в обыч-
ных условиях государственная машина работает тихо и незаметно, что
делает любого, пусть даже самого влиятельного индивидуального ак-
тора, обезличенной частью механизма, осуществляющего управление.
Именно к первому типу принадлежит лидерство в современной Рос-
сии, а также, например, в наиболее близких ей в культурном, истори-
ческом и прочих отношениях государствах — Украине и Белоруссии.
В другом смысле политика является неким пространством, игро-
вым полем, на которое каждый человек при желании может посмо-
треть. Это мир, сотканный из выпусков телевизионных новостей,
газетных статей, разговоров на кухне, это особая, в каком-то смысле
«виртуальная» реальность, отражающая существование отдельного
социального поля, обладающего своими законами и правилами игры.
В работах французского социолога П. Бурдье показано, что «основной
ставкой в политической игре является не только и даже не столько мо-
нополия использования объективированных ресурсов политической
власти (финансов, права, армии и т.п.), сколько монополия произ-
382
водства и распространения политических представлений и мнений:
именно они обладают той мобилизующей силой, которая дает жизнь
политическим партиям и правящим группировкам»7. В таком понима-
нии политика оказывается феноменом общественного сознания. Это
значит, что каждый член общества конструирует политическую реаль-
ность для себя и в соответствии с закономерностями функционирова-
ния своего сознания. Вместе с тем сознание является социальным фе-
номеном, в его основе лежит механизм отражения. Это позволяет нам
говорить о том, что, несмотря на многообразие индивидуальных раз-
личий, существуют некоторые общие, универсальные структуры, ко-
торые обеспечивают существование политики как цельного явления,
т.е. мы можем рассматривать политику как феномен именно общест-
венного сознания.
Теперь мы можем вернуться к вопросу, с которого начинали,
т.е. к проблеме личности. Что нам нужно знать о политическом лидере
и что является несущественным для политико-психологического ана-
лиза личности? Для этого нам придется внести ясность в используемые
нами понятия. Что такое личность для политического психолога?
В самом общем виде под личностью мы понимаем некоторую сово-
купность признаков, характеризующих индивида. Но «дело в том, что
одни и те же особенности человека могут стоять в разном отношении
к его личности. В одном случае они выступают как безразличные, в дру-
гом — те же особенности входят в ее характеристику»8. А. Н. Леонтьев
понимал личность как новое качество индивида, которое возникает по
мере его включения в систему общественных отношений.
Применительно к политическим лидерам мы можем говорить
о личности как таковой (понимая под ней всю совокупность психиче-
ских и физиологических свойств и состояний, объективно присущих
индивиду), а также об имидже (в который включаются атрибуты, при-
писываемые индивиду и существующие как бы независимо от прису-
щих ему в реальности качеств). Если мы изучаем личность как субъек-
та политики, понимая под последней процесс управления и принятия
решений, то нас должен интересовать не столько имидж, сколько
личность как таковая. Такое понимание личности в данном случае по-
зволит нам видеть индивидуально-психологические детерминанты по-
литических решений.
Но если мы пытаемся рассмотреть личность политика как элемент
политического сознания, объект его отражения, то нам потребуется
иная концепция, иное понимание того, что такое личность в политике.
Насколько адекватно этот феномен отражен в том, что понимается под
имиджем?
Не ставя под сомнение тот факт, что в имидже политического лиде-
ра присутствуют характеристики, важные и актуальные для понимания
его личности, все-таки нельзя не отметить, что имидж по своей при-
383
роде вторичен по отношению к личности. Имидж является продуктом
осознанной деятельности целой группы акторов, т.е. в нем отражена не
столько личность, сколько некоторые процессы, источники которых
лежат вне сферы как собственно личности, так и общественного созна-
ния. Иными словами, в общественном сознании нам нужно искать не
остатки (или результаты) работы имиджмейкеров, а собственно «поли-
тическую личность», которая и является субъектом политики в нашем
понимании.
Таким образом, вводя понятие «политическая личность», мы пред-
полагаем существование особой категории анализа и особой сущности,
которая находится в определенной взаимосвязи с личностью как тако-
вой и с имиджем. Подобно тому как личность возникает в результате
развития индивида, «политическая личность» формируется как про-
дукт трансформации личности как таковой в результате участия субъ-
екта в политической деятельности. Этот механизм описан в работах
А. Н. Леонтьева следующим образом: «...субъект, вступая в обществе
в новую систему отношений, обретает также новые — системные —
качества, которые только и образуют действительную характеристику
личности»9. Таким образом, сущность «политической личности» не-
прерывно трансформируется под влиянием того поля деятельности,
в которую она оказывается включенной.
Очевидно, что «политическую личность» нужно поместить как бы
между личностью как таковой и имиджем в соответствии с тем, что она
является феноменом особой реальности — общественного сознания, —
отличной как от собственно психологической реальности, выражен-
ной в личности как таковой, так и от сферы избирательных технологий.
По своей природе «политическая личность», несомненно, является
образом, т.е. неким идеальным конструктом, формирование которого
проходит как результат процесса отражения в общественном сознании
личности как таковой. Это означает, что в том ряду образов, которые
составляют сущность «политической личности», нет ничего такого,
чего нет в личности как таковой. Люди наблюдают за политиками, оце-
нивают их по собственным критериям, обращают внимание на одни
аспекты их личности и игнорируют другие. Так, например, внешность
политического лидера может быть или не быть важной характеристи-
кой его политической личности в зависимости от того, насколько этот
аспект актуален для общества. Таким же образом общество осуществ-
ляет отбор и сортировку прочих качеств и характеристик личности по
степени их актуальности и значимости.
Когда мы говорим о такой специфичной структуре, как имидж
политика, мы имеем в виду, что формирование и функционирование
таких представлений находится под влиянием и даже под давлением
неких посторонних сил. Но в действительности существует гораздо
больше факторов, опосредующих восприятие политического лидера.

384
Нам представляется, что важнейшим из них является не деятельность
политтехнологов, а собственные установки, ценности и ориентации
избирателей. В сознании граждан образ политического лидера оказы-
вается многогранным и противоречивым, он с большим трудом подда-
ется манипуляциям (речь идет прежде всего об образах политических
лидеров, хорошо знакомых обществу, мнение о которых складывается
с учетом информации из различных источников, возможности сравне-
ния, испытания и проверки своих гипотез и предположений). Таким
образом, на уровне общественного сознания мы можем выделить неко-
торые характеристики, которые правомерно рассматривать как истин-
но присущие «политической личности» лидера.
В соответствии с вышесказанным структура «политической лично-
сти» может быть представлена в виде двух уровней. Первый — это более
устойчивые характеристики, отражающие аутентичные психологиче-
ские свойства и состояния личности, актуальные для политики, су-
ществующие независимо от общественного сознания и становящиеся
объектом отражения в нем. Второй уровень содержит в большей степе-
ни мобильные, изменчивые характеристики личности, которые мож-
но обнаружить лишь непосредственно в сфере общественного созна-
ния. Качества личности, которые мы обнаруживаем на втором уровне,
раскрашивают и уточняют психологические характеристики. Изучая
взаимосвязь и взаимодействие этих уровней, мы получаем целостную
структуру «политической личности», которая возникает как результат
двойного рассмотрения объекта: «изнутри» и «извне».
Единство описанных выше уровней рассмотрения «политической
личности» основывается не только на общности синтетического объ-
екта исследования, но и на потенциальном методологическом единст-
ве исследовательских стратегий, применяемых в рамках ее изучения.
Дело в том, что рассмотрение обоих уровней возможно в рамках так
называемой дистантной оценки, которая предполагает наличие неко-
торых объектов, опосредующих восприятие личности. Фактически ис-
следователь ставит перед собой задачу поиска инструмента, с помощью
которого он способен добраться до глубинных структур личности. На
уровне внутреннего анализа таким инструментом может быть автор-
ский текст, воспоминания современников и т.д.; на уровне внешнего
анализа — массовое сознание, в котором содержатся некоторые обра-
зы, связанные с личностью лидера и выявляемые в ходе соответству-
ющих исследовательских процедур.
Внутренний анализ «политической личности» предполагает ак-
цент на психологических методах. Одним из наиболее разработанных
и широко распространенных в современной политической психо-
логии методов является метод политической психобиографии. Его
методологические основы содержатся в работах американских ученых
385
Х. Лассуэлла, А. и Дж. Джорджей, Дж. Д. Барбера, Б. Глэд, У. Раниена
и др.10. По определению Б. Глэд, психобиографическим является любое
исследование личности, опирающееся на какую-либо эксплицитную
психологическую теорию. В качестве таковых, как правило, исполь-
зуются разнообразные психоаналитические концепции. Цель психо-
биографии — выявить в биографии объекта существенные паттерны,
объясняющие различные когнитивные, аффективные и поведенческие
характеристики последнего. Важной особенностью метода является
его психодинамический характер — психобиография рассматривает
процессы становления, вызревания и функционирования определен-
ных личностных структур.
Дж. Д. Барбер11 выделяет три компонента в структуре личности
политического лидера: мировоззрение, характер и стиль. Эти компо-
ненты, которые также можно определить как когнитивный, аффектив-
ный и поведенческий, отражают актуальные для политики установки,
ценности и ориентации личности. Барбер создал серию психобиогра-
фических портретов американских президентов ХХ в., используя для
анализа эту схему и определенное представление о динамике формиро-
вания данных компонентов, согласно которому наиболее устойчивой
и ригидной структурой является характер, основы которого заклады-
ваются в детстве под влиянием семьи, школы и т.д. Затем формируется
мировоззрение, под которым Барбер понимает механизмы, с помощью
которых индивид объясняет мир, структурирует его, находит свое ме-
сто в нем. Этот процесс протекает в подростковом возрасте. В раннем
взрослом возрасте вырабатывается стиль, т.е. совокупность привычных
для личности способов достижения своих целей. На усвоение опреде-
ленного стиля политиком важнейшее влияние оказывает первый само-
стоятельный успех на этом поприще. Индивид воспринимает его как
своего рода образец, стандарт и даже рецепт успеха, к которому он бу-
дет стремиться прибегать и в дальнейшем.
Таким образом, когнитивные, аффективные и поведенческие
структуры, выявляемые в ходе психобиографического исследования,
представляются наиболее адекватным отражением внутренней сторо-
ны «политической личности».
Для описания когнитивного компонента «политической личности»
в зарубежной политической психологии используется понятие «опера-
циональный код»12, состоящий из вопросов, ответы на которые состав-
ляют как бы каркас, лежащий в основе представлений лидера о тех или
иных событиях, явлениях, фактах и т.д. Вот эти вопросы.
— Какова природа политической жизни: гармония или противо-
борство?
— Как политик относится к возможности добиться своих целей:
с оптимизмом или с пессимизмом?
386
 — Что играет главную роль в истории: воля людей или случай?
— Какие цели нужно ставить перед собой: глобальные и долгосроч-
ные или конкретные и ограниченные?
Аффективный компонент содержит такие фундаментальные пси-
хологические характеристики личности, как самооценка и социальная
адаптация. Можно предположить, что индивид с высокой самооцен-
кой, успешно прошедший процесс социальной адаптации, обладает
необходимой психологической устойчивостью для того, чтобы дейст-
вовать в соответствии с общественным интересом, в то время как его
антипод склонен действовать в соответствии с классической формули-
ровкой Лассуэлла13 о «переносе частных мотивов на социальные объек-
ты и их рационализации в терминах общественного интереса». Таким
образом, при анализе аффективных структур «политической личности»
нас прежде всего интересует степень ее конгруэнтности, от чего зави-
сит адекватность восприятия политики и оценка своего места и своей
роли в политическом процессе.
Поведенческий компонент «политической личности» проявляется
в ее отношении к исполнению ряда обязательных для влиятельного по-
литического лидера (такого, как президент) функций: риторической,
межличностного взаимодействия и «домашней работы». В соответ-
ствии с тем, на каком аспекте стиля лидер делает акцент, выделяются
три типа: агитаторы, администраторы и теоретики. Эти типы отлича-
ются в способах самовыражения в политике.
Анализ динамики формирования и развития структур, составляю-
щих когнитивный, аффективный и поведенческий компоненты «по-
литической личности», позволяет нам рассмотреть ее «внутреннюю
сторону», т.е. те объективно присущие индивиду качества и характери-
стики, которые находят свое выражение в ее политическом поведении,
благодаря чему становятся объектом восприятия общества и получа-
ют отражение в общественном сознании. «Внешняя сторона» «поли-
тической личности» — это те качества и характеристики, которые не
содержатся в психодинамических структурах и приписываются лидеру
обществом. Помимо того, что думает, чувствует и как ведет себя по-
литический лидер, мы должны обращать внимание и на то, насколько
сильными, привлекательными и активными являются его идеи, эмо-
ции и поступки.
Для реализации исследовательской задачи, связанной с оценкой
и описанием «внешней стороны» «политической личности», необхо-
димы совершенно иные методы: мы должны посмотреть на политика
глазами его избирателей, выявить его образ и отыскать в структуре по-
следнего атрибуты изучаемой «политической личности». К таковым
относятся такие качества, как привлекательность, сила и активность.
Они выступают в качестве отдельных измерений, в рамках которых мы
387
интерпретируем как рациональные, так и бессознательные оценки, со-
ставляющие образ лидера.
То, как человек воспринимает политика, зависит от множества
факторов, сами по себе эти оценки необычайно изменчивы, они мо-
гут выступать в качестве подтверждения народной мудрости, согласно
которой от любви до ненависти один шаг. Тем не менее можно утвер-
ждать, что все факторы, влияющие на восприятие образа политическо-
го лидера и опосредующие его, составляют три группы. Первые связаны
с личностью как таковой, это некоторые устойчивые структуры лично-
сти, которые отражаются в общественном сознании и поддерживают
связь образа политика с психологической реальностью его личности.
Вторые имеют ситуативную, контекстуальную природу — специфика
выявляемых образов меняется в зависимости от степени успешности,
узнаваемости, от участия политического лидера в тех или иных событи-
ях. Источник третьих следует искать в личностных структурах респон-
дента (например, есть работы, исследующие влияние «авторитарного
синдрома» на то, как респондент воспринимает власть вообще и власть
конкретных лидеров, ею обладающих)14.
Предмет нашего интереса составляет то, какое место в оценках
восприятия политического лидера занимает собственно его личность.
Очевидно, мы не вправе напрямую приписывать личности те характе-
ристики, которые содержатся в текстах ответов респондентов на вопро-
сы исследователя. Иначе нам пришлось бы согласиться с утверждени-
ем, что мы есть то, что о нас говорят. Кроме того, изменчивость оценок
также не позволяет видеть в них непосредственно то, что мы ищем, т.е.
«политическую личность».
Поэтому, во-первых, необходимо тщательно обрабатывать данные
исследований восприятия и интерпретировать их в соответствии со
строгой схемой анализа, предполагающей кластеризацию всех полу-
чаемых образов в терминах привлекательности, силы и активности,
характеризующих образ политического лидера в той или иной сте-
пени. Это позволяет связывать оценки восприятия с определенными
личностными структурами.
Например, для политика актуально такое качество, как привлека-
тельность, кроме того, очевидно, что люди обладают этим качеством
в разной степени. Дать оценку степени привлекательности политиче-
ского лидера невозможно никаким иным способом, кроме как с помо-
щью анализа восприятия его образа гражданами. Сами по себе при-
влекательность, сила и активность — это не только методологически
обоснованные в работах Ч. Осгуда15 кластеры любых субъективных
оценок, но и атрибуты политической личности постольку, поскольку
она живет и действует в особом пространстве политики как одной из
форм общественного сознания.
388
 Во-вторых, чтобы увидеть роль и место личности лидера в систе-
ме субъективных оценок, их следует рассматривать как некоторый по-
тенциал. Параметры привлекательности, силы и активности каждого
индивида имеют свои рамки, точки максимума и минимума. Показа-
тели этих переменных, которые присутствуют в конкретном образе,
занимают некоторое промежуточное положение между этими двумя
крайностями. Динамика перемещения локуса оценки от минимума
к максимуму зависит от прочих факторов, опосредующих восприятие
респондентом образа. Следовательно, анализ восприятия гражданами
образа политического лидера представляет собой один из возможных
путей дистантной оценки его личности, в ходе которого последняя
рассматривается как бы извне, отраженной в зеркале общественного
сознания.
Объединяя две исследовательские стратегии, две методологические
программы, мы получаем возможность составить профиль личности,
отражающий ее качества и характеристики, имеющие большое значе-
ние для понимания ее специфики как субъекта политики. «Политиче-
ская личность» сочетает в себе субъективные и объективные оценки
лидера, что соответствует нашему представлению о политике как фе-
номене общественного сознания, которое по своей природе объединя-
ет объективные основания и субъективные изменчивые ситуативные
характеристики.

Примечания
1
Шестопал Е. Б. Психологический профиль российской политики 1990-х.
М., 2000; Шестопал Е. Б. Образ власти в России: желания и реальность (Поли-
тико-психологический анализ) // Полис. 1995. № 4. С. 86–97; Шестопал Е. Б.,
Новикова-Грунд М. В. Восприятие образов 12 ведущих политиков России (пси-
хологический и лингвистический анализ) // Полис. 1996. № 5. С. 168–191; Шес-
топал Е.Б. Оценка гражданами личности лидера // Полис. 1997. № 6. С. 57–72.
2
Lasswell H. D. Psychopathology and politics. Chicago, 1931.
3
Greenstein F. I. Personality and politics. Problems of evidence, inference and
conceptualization. Princeton, 1987; Greenstein F. I. Can personality and politics be
studied systematically // Political psychology. 1992. Vol. 13. No 1. P. 105–128.
4
Winter D. G., Hermann M. G., Weintraub W., Walker S. G. The personalities
of Bush and Gorbachev measured at a distance: procedures, portraits and policy //
Political Psychology. 1991. Vol. 12. No 2. P. 215‒245.
5
Greenstein F. I. Personality and politics. Problems of evidence, inference and
conceptualization. Princeton, 1987.
6
Burns J. M. Leadership. N.Y., 1978.
7
Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 24.
8
Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1965. С. 165.
9
Там же.
10
Lasswell H. D. Psychopathology and politics. Chicago, 1931; George A. L.,
George J. L. Presidential personality and performance. Oxford, 1998; Barber J. D.

389
Presidential character: predicting performance in the White House. Englewood, 1972;
Glad B. Contributions of psychobiography // Handbook of political psychology. San
Francisco, 1973; Runyan W. M. Progress in psychobiography // Journal of personality.
1988. Vol. 56. No 1. P. 295‒326; Anderson J. W. The methodology of psychologi-
cal biography // Journal of interdisciplinary history. 1981. Vol. 11. No 3. P. 455‒475;
Friedman W. ‘Woodrow Wilson and colonel House’ and political psychobiography //
Political psychology. 1994. Vol. 15. No 1. P. 35–59.
11
Barber J. D. Presidential character: predicting performance in the White House.
Englewood, 1972.
12
George A. L. The operational code: neglected approach to the study of political
leaders and decision- making // International Studies Quarterly, 1969. Vol. 13. No 2.
P. 190–222; Johnson L. K. Operational code and the prediction of leadership behavior:
Senator Frank Church at Midcareer // Psychological examination of political leaders /
Ed. by M. G. Herman. N.Y., 1977; Walker S. G., Schafer M., Young M. D. Presidential
operational codes and foreign policy conflicts in the post-Cold War world // Journal
of conflict resolution. 1999. Vol. 43. No 5. P. 610–625.
13
Lasswell H. D. Psychopathology and politics. Chicago, 1931.
14
Преснякова Л. А. Влияние авторитарного синдрома на индивидуальное
восприятие политической власти в России (1990-е годы). М., 2001.
15
Osgood C. E., Suci G. J., Tannenbaum P. H. The measurement of meaning. Ur-
bana, 1957; Osgood C. E. Cognitive dynamics in human affairs // Public opinion quar-
terly. 1960. Vol. 24. No 2. P. 341–365.

390
 Н. Б. Бокова

Политико-психологические подходы
к исследованию образа страны*1

И зучение субъективного аспекта политики в современной поли-

тической науке играет очень важную роль. Исследование ис-
ключительно политических институтов только вкупе с рассмотрением
процессов, протекающих в общественном сознании, представляет тео-
ретическую и прикладную ценность. Субъективный аспект политики,
изучением которого занимается политическая психология, связан с от-
ражением ее объектов в сознании граждан. Важно, что знания о фак-
торах и особенностях формирования образов политических объектов,
законах их развития, структуре и смысловой наполненности необхо-
димы как для адекватного прогнозирования политического поведения,
так и для формирования грамотной политики воздействия на общест-
во, чем уже давно занимаются страны—лидеры мирового сообщества.
В последнее время все более актуальной с точки зрения теории и осо-
бенно практики становится тема образа страны. Ученые и практики со
всего мира, специализирующиеся в самых различных сферах, таких как
международные отношения, геополитика, политическая география,
культурология, политический менеджмент и даже маркетинг, все более
уделяют внимание особенностям восприятия территорий. Тем не менее
сложность исследования образа страны обусловлена ее междисципли-
нарным характером. Многоаспектность темы зачастую приводит в ходе
ее изучения либо к отсутствию четкого подхода и модели исследования
образа страны и, таким образом, к поверхностным и несистематизиро-
ванным выводам; либо к чрезмерному конструированию и смешению
стилей, что, в свою очередь, мешает сфокусироваться на каком-либо
одном аспекте образа и глубоко проработать проблему.
Тема исследования образа страны была глубоко разработана в по-
литической географии. В западной школе политгеографов образ стра-
ны затрагивали в своих работах К. Флинт и П. Тэйлор, Дж. Харли,
Дж. Голд и др.
К. Флинт и П. Тэйлор1, рассматривая политические образы с точки
зрения политико-географического подхода, в первую очередь обраща-
ют внимание на конструирование таковых в геополитике, являющейся
одним из основных научных направлений в политической географии.

* Бокова Н. Б. Политико-психологические подходы к исследованию образа стра-

ны // Актуальные проблемы современной политологии: взгляд молодых ученых / Сост.
М. А. Аль-Дайни. М., 2010. С. 12–16.
391
Авторы не используют сам термин «образ государства», вместо которо-
го ими вводится термин «геополитического кода», подразумевающего
способ репрезентации практической деятельности государств и прида-
ние ей смысла и целевой направленности. Следует отметить, что наи-
большая роль в конструировании образа страны, по мнению авторов,
принадлежит академическому сообществу, а не прочим социальным
группам, включая бизнес-элиту, которые также активно формулируют
порой противоречащие друг другу геополитические коды ввиду разли-
чия интересов. В случае, когда государственная политика совпадает с те-
ориями, транслируемыми академическим сообществом, действия вла-
стей по формированию образа страны становятся более легитимными.
В частности, в известном американском научном журнале Foreign affairs
популярно излагаются проблемы современного мирового сообщества,
а также предлагаются рекомендации по их преодолению. Научные тео-
рия «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона, теория «хартландта»
С. Х. Маккиндера, а также геополитическая концепция К. Хаусхофера
являются классическими примерами того, как создавались геополитиче-
ские коды, каждый из которых соответствовал специфике политической
системы своей страны и текущему политическому контексту.
Политический географ Дж. Харли2 придерживается похожей точки
зрения. Согласно его мнению, географические карты возникли в ре-
зультате возникновения потребности в них в ходе ведения военных
действий и в процессе руководства страной. Таким образом, географи-
ческие карты страны являются продуктом государственнической дея-
тельности, неразрывно связывая тем самым образ страны с ее властью,
так как составители карт всегда находились в тесном приближении
к политической власти.
В соответствии с подходом Дж. Голда к образу страны, его струк-
тура основывается на представлениях о пространстве и структуре тер-
ритории, а также на соотнесении названия и оценки страны с прочей
информацией о ней в целях сравнения территорий друг с другом3.
Наиболее полно концепции образа страны среди российских поли-
тических географов представлены работами Д. Н. Замятина4 и В. А. Ко-
лосова5.
С политико-географической точки зрения, согласно подходу
Д. Н. Замятина, географический образ страны основывается на устой-
чивых и традиционных представлениях о территории, идентифицируе-
мой с ее политическими, культурными и историческими особенностя-
ми. Среди факторов восприятия автор выделяет внешние, не имеющие
отношения к данной стране, факторы формирования географического
образа и внутренние, неразрывно связанные с особенностями страны,
ее политическими институтами и т.д.
Российскими авторами также выделяются такие свойства обра-
за страны6, как инерционность (медленная изменчивость образов),

392
многослойность (рассмотрение образов на разных пространственных
уровнях, среди разных социальных групп), противоречивость и тер-
риториальность (обусловлены воздействием стереотипа восприятия
«своих» и «чужих» и проявляются в протяженности «своей территории»
и противопоставлении типологических характеристик своего региона
по отношению к внешним), «эффект сосиски» (ослабевание основ-
ных характеристик образа по мере приближения к границе территории
и удаления от центра), наличие «физических» признаков пространства
(флаги, гербы и прочие иконографические символы), связь с картогра-
фическим изображением и ассоциативность7. Инерционность образов
обусловлена спецификой развития образов на основе их автономиза-
ции в культуре, «транспонируемой другими образами и закрепляющей
себя различными средствами»8.
По мнению В. А. Колосова, который придерживается близкой
к подходу Д. Н. Замятина точки зрения, географические образы прояв-
ляются в конъюнктурных, связанных с текущим политическим контек-
стом, и в «фундаментальных» или базовых, устойчивых представлениях
о стране, сформированных в период первичной социализации и сла-
бо подверженных изменениям. Если в данный период социализации
знания как о собственной стране, ее истории, культуре и т.д., так и о
внешнем мире, были представлены не в полном объеме и усвоены по-
верхностно, то в сознании индивида они замещаются мифологизиро-
ванными представлениями9.
В. А. Колосов выделяет такие функции политико-географического
образа территории, как идентификационную (формирование и укре-
пление идентичности со страной), легитимационную (образы могут
обосновывать политику политического лидера страны), а также фун-
кцию планирования, когда планы развития территории основываются
на сформированном в массовом сознании образе страны10.
В структуре образа страны В. А. Колосов предлагает выделять такие
элементы, как представления об историческом прошлом и культуре,
географии и демографических особенностях, экономике, политиче-
ском устройстве, лидерах, о роли страны в мире, о друзьях и врагах,
а также представления о желаемом будущем страны.
Другим важным аспектом исследования образа страны являет-
ся ее политико-культурная составляющая. Исследование восприятия
страны немыслимо без включения в предметное поле аспектов по-
литической культуры в ее нематериальном проявлении, выраженном
в особенностях менталитета, ценностях, установках и политических
ориентациях массового и индивидуального сознания.
В современной научной литературе существует множество подхо-
дов к пониманию политической культуры. В политической науке по-
литическую культуру, сравниваемую с прибиваемым к стене «желе»11,
принято относить к сфере субъективного. Политическая культура как
393
система ценностей, ориентаций и установок, возникающих в обще-
ственном сознании, связывает внутренний мир отдельного человека
с ценностными предпочтениями общества. На их основе и под влия-
нием личного опыта у индивида формируются образы политических
объектов, будь то страна, государство или его лидеры, к которым люди
неизбежно обращаются в своих оценках текущей политической ситуа-
ции12. Таким образом, политическая культура оказывает основополага-
ющее влияние на процесс политического восприятия.
Общие представления о политической культуре существовали еще
в Античности. Духовные ценности, культура, настроения неотделимы
от мира политики, существующего практически с момента возникно-
вения человеческого общества13. Именно они оказывают непосред-
ственное влияние на характер ее осуществления. Долгое время исто-
рики и антропологи, объясняя политические события, апеллировали
к национальному характеру или традициям как к факторам их опре-
деляющим. Таким образом, «национальный характер» оказался пред-
вестником термина «политическая культура»14.
Во второй половине минувшего столетия политическая культура
обрела свой категориальный статус в трудах зарубежных политологов
Г. Алмонда, С. Вербы, Л. Пая, У. Розенбаума, Д. Каванаха, Д. Элазара,
Р. Такера, С. Липсета и др.
Г. Алмонд в своем первом выступлении со статьей «Сравнитель-
ные политические системы» заявил о возможности качественного
исследования политических систем с помощью политической культу-
ры, которую он определил как образец ориентаций на политическую
деятельность15. При этом Г. Алмонд настойчиво подчеркивал, что по-
литическая культура не может полностью объяснить политическую
реальность, но служит ключевым элементом в ее постижении16. Поли-
тическая культура должна отталкиваться от общественных установок
в области политики и их роли в политической системе17. Эта идея наи-
более полно раскрывается в работе Г. Алмонда и С. Вербы «Граждан-
ская культура»18, однако авторам не удалось избежать пристрастности.
Их работа во многом популяризировала ценности политического уча-
стия, представительности и др., реализованные в англо-американском
типе демократии. К этой книге принято обращаться за классическим
определением политической культуры как «политической системы,
интериоризованной в результатах познавательных процессов, чувствах
и оценках населения»19.
Некоторые исследователи, обобщая опыт изучения теории поли-
тической культуры, расширяют определения: «Политическая культу-
ра — это коммуникативная сеть, по которой циркулируют культурные
образцы, детерминирующие наше восприятие предъявленного созна-
нию артефакта как политического явления и определяющие репертуар
394
возможных действий по отношению к данному явлению. Сопоставляя
реалию с наличным культурным образцом, агент культуры наделяет ее
тем или иным смыслом и условиями его интерпретации»20.
Образы стран в различных обществах со сложившимися субъек-
тивными представлениями воспринимаются под воздействием поли-
тической культуры как совокупности смысловых схем, чувств и норм
по отношению к своей стране и государству. Несмотря на то что поли-
тическая культура в своей форме консервативна, существует изменчи-
вый пласт. В ходе реформирования политических систем политическая
культура может видоизменяться, однако в первую очередь это касается
ее содержательного уровня. Образы как индикаторы изменений в по-
литической системе и политической культуре помогают выявить на-
правленность возможных трансформаций.
Форма политической культуры задается историко-психологиче-
ским опытом социума и определяет «стержневой» образ страны. Закре-
пление в образах минимально возможной динамики ценностей, ориен-
таций и установок политической культуры позволяет в определенные
исторические моменты обретать или видоизменять ее константы (по-
стоянные элементы). В этом проявляются такие ее свойства как общей
культуры, как «саморазвивающейся, самокорректирующейся открытой
системы», не поддающейся точному фиксированию исследователем21.
Само содержание политической культуры, заключающееся в цен-
ностях, чувствах, установках по отношению к объектам политической
реальности, формируется под воздействием всевозможных факторов
в истории развития социума — языка, религии, экономики, политики.
Таким образом, наряду с существованием текущих отношений в поли-
тике образуются определенные константы политической культуры, ее
традиции, проникающие в политические отношения и неизбежно воз-
действующие на процесс восприятия страны и государства.
Политическая культура в процессе восприятия «чужого» государ-
ства и упрощения огромного потока информации под действием ме-
ханизмов идентификации, стереотипизации и каузальной атрибуции
служит основным источником информации о политических объектах.
«Бинарный характер» политической культуры, т.е. включение
в себя устойчивых положительных и отрицательных черт22, являющий-
ся упрощением, схематизацией политической реальности, свидетель-
ствует о том, что некоторая часть культуры всегда представлена укоре-
нившимися в обществе стереотипами. В истории общества отбираются
и закрепляются те устойчивые паттерны, которые соответствуют спе-
цифике самого общества — его языку, религиям и идеологиям, харак-
теру социально-экономического развития и т.д.
Таким образом, традиционное восприятие страны, государства
связано с отражением идеального, должного в образе. Традиции либо
395
задают критерии для восприятия «своего» или «чужого» государства,
страны, либо присутствуют в виде устоявшейся системы политических
ценностей в реальном образе как его основная часть. Политические
традиции тесно связаны с существующими на протяжении истории об-
щества ценностными системами. Если различные культы, верования,
религии, философские системы, идеологии и доктрины регламентиру-
ют вопросы общественно-политической организации, то они неизбеж-
но формируют политические традиции и соответствующие особенно-
сти восприятия внутренних и внешних образов страны. Закрепление,
воспроизводство и даже изменение политических традиций осуществ-
ляется за счет языковых средств, изучение которых позволяет глубже
понять специфику традиционного восприятия страны.
Для анализа изменений образа страны с политико-культурной
точки зрения можно рассмотреть три модели их «реинтерпретации»23,
такие как полное отрицание старых представлений о стране, возврат
к наиболее традиционному представлению или же заимствование
представлений извне. Тем не менее следует иметь в виду, что приведен-
ное выше деление весьма условно ввиду постоянного и одновременно-
го протекания указанных процессов.
С точки зрения исследования образа страны основополагающим
является политико-психологический подход, так как он затрагивает
аспекты исследования образа в массовом и индивидуальном сознании,
которые наиболее актуальны в XXI в. в условиях глобализации и интен-
сификации процесса диалога культур. Политическая культура относит-
ся к сфере субъективного в политике, а географический образ террито-
рии всегда первоначально формируется в сознании индивидов. Если
политико-географические и политико-культурные факторы в большей
степени отвечают за предметную наполненность и смысловое структу-
рирование образа страны и государства, то политико-психологический
подход не только обеспечивает методами сбора и анализа данных, но
и призван раскрыть причины формирования тех или иных образов, тем
самым выполняя объяснительную функцию.

Примечания
1
Flint С., Tayloir P. Political geography. World-economy, nation-state and local-
ity. Edinburgh, 2007. P. 57
2
Harley J. B. The new nature of maps: essays in the history of cartography. Bal-
timore, 2002.
3
Gold J. R. An introduction to Behavioral Geography. N.Y., 1980.
4
Замятин Д. Н. Геополитические образы современного мирового разви-
тия // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 11. С. 10–16.
5
Колосов В. А. Географические образы и геополитические представления:
пути формирования и подходы к изучению // Вестник ДВГСГА. Серия 1. Гума-
нитарные науки. 2008. № 1. С. 72–91.
396
 6
Мир глазами россиян: мифы и внешняя политика / Под ред. В. А. Коло-
сова. М., 2003. С. 30–38.
7
Колосов В. А. Указ. соч. С. 72–91.
8
Замятин Д. Н. Геополитические образы современного мирового разви-
тия // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 11. С. 10–16.
9
Колосов В. А. Указ. соч. С. 72.
10
Там же. С. 76.
11
Выражение немецкого политолога Макса Каазе о политической куль-
туре. Цит. по: Далтон Р. Сравнительная политология: Микроповеденческий
аспект // Политическая наука: новые направления / Под ред. Р. Гудина,
Х. Клингеманна. М., 1999. С. 332.
12
Тяжельникова В. С. Отношение к власти в контексте исторической па-
мяти // Политико- психологические проблемы исследования массового созна-
ния. М., 2002. С. 109.
13
Шестопал Е. Б. Психологический профиль российской политики 1990-х.
М., 2000. С. 93.
14
Там же.
15
Almond G. A. Comparative Political Systems // Journal of Politics. 1956. Vol 18.
No 3. P. 396.
16
Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология
сегодня. Мировой обзор. М., 2002. С. 94.
17
Там же. С. 93.
18
Almond G., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in
Five Nations. Princeton, 1963.
19
Ibid. P. 13.
20
Цит. по: Бляхер Л. Презумпция виновности. Метаморфозы политических
институтов в России // Pro et Contra. 2002. № 3. С. 77; Бляхер Л. Е. Человек
в зеркале социального хаоса. Хабаровск, 1997.
21
Баталов Э. Я. Политическое — «слишком человеческое». М., 2000. С. 49.
22
Там же. С. 52.
23
Лукин А. В. Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России
в XVII–XXI веках. М., 2007. С. 486.

397
 И. В. Самаркина

Образ власти в политической картине

мира молодежи*1

А ктуальность исследования образа власти в политической картине

мира традиционно имеет два аспекта — теоретический и практи-
ческий. В теоретическом плане данное исследование дает нам возмож-
ность продвинуться по пути понимания самой категории «политическая
картина мира» и ее структурных компонентов, среди которых централь-
ным является образ власти. В отечественных политических исследова-
ниях образ власти привлекает заслуженное внимание авторов. Не ставя
в данной работе задачу детального анализа этой проблемы в отечествен-
ной науке, ограничимся указанием на основные аспекты представлен-
ных исследований. Научная школа политической психологии Москов-
ского государственного университета под руководством Е. Б. Шестопал
[Шестопал, 2008] изучает образы власти в создании россиян, делая ак-
цент на анализе образов политических лидеров. Историко-философ-
ское исследование формирования образ власти представлено в работах
Н. А. Романовича [Романович, 2009]. Анализ образа власти в современ-
ном русском языке отражен в работах А. В. Курчатовой и Е. В. Осетро-
вой [Курчатова, Осетрова, 2004. C. 7–19]. Исследование народных обра-
зов власти в фольклорных произведениях представлено А. В. Захаровым
[Захаров, 1998. C. 23–35]. Эмпирические замеры политических настро-
ений и социальных установок молодежи пока не стали постоянными,
однако уже существуют как самостоятельные и масштабные (общерос-
сийские) исследовательские проекты [Поколение XXI в., .., 2008]. Одна-
ко образ власти как центральный элемент политической картины мира
молодежи еще не стал предметом самостоятельного исследования.
Предлагаемая к обсуждению проблема имеет и практическую акту-
альность. Регулирование общественных практик возможно при опоре
на знания об основах тех или иных поведенческих установок. Это тем
более актуально, если общество ставит такие цели в долгосрочной пер-
спективе. Результаты наших исследований показывают, что степень
активности молодежи в общественно-политической сфере определяет-
ся (кроме прочих факторов) образом власти, с которой предполагается
сотрудничать или бороться. К сожалению, эмпирические замеры от-
дельных параметров, характеризующих отношение молодежи к отдель-

* Самаркина И. В. Образ власти в политической картине мира молодежи // Каспий-

ский регион: политика, экономика, культура. 2011. № 1. С. 87‒94.

398
ным представителям власти, не дают полного понимания образ власти.
Не вполне понятно, почему «новое поколение неутомимых оптими-
стов, довольных жизнью, с надеждой смотрящих вперед, чрезвычайно
лояльных к власти и не испытывающих выраженных протестных на-
строений» [Поколение Y …, 2010] нуждается в массированных мобили-
зационных технологиях для повышения уровня своего электорального
участия или внезапно удивляет власти и международное сообщество
мало прогнозируемыми масштабами неконвенциональных действий.
Картина мира как предмет анализа. Связь между системой представ-
лений человека (его картиной мира) и его действиями отмечалась пред-
ставителями разных научных школ. Французский историк Р. Шартье,
представитель школы ментальностей, утверждал: «Система представ-
лений — объективная реальность. Более того, она чуть ли не на три чет-
верти детерминирует и мысли людей, и их поступки, принуждая порой
действовать вопреки личным интенциям» [Соколов, 2004. С. 29]. Клю-
чевым тезисом этой школы было то, что именно «картина мира опреде-
ляет поведение человека, индивидуальное и коллективное» [Гуревич,
1986. С. 229]. Определяя ментальность, Ж. Дюби подчеркивал, что «это
система образов, представлений, которые в разных группах или стра-
тах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному,
но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем
месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение
людей» [Соколов, 2004. С. 32]. Эта дефиниция стала первым определе-
нием картины мира человека и общества как подвижной системы обра-
зов и представлений, определяющей поведение людей.
Картина мира, согласно мнению Р. Редфильда, стоявшего у истоков
этой концепции в антропологии в 1950-х годах, — это видение мирозда-
ния, характерное для того или иного народа, это представления членов
общества о самих себе, своей активности в мире [Исследования.., 2002].
Изучение картины мира предполагает интерпретацию культуры, приме-
нение к исследованиям культуры метода эмпатии. Описание картины
мира он называл приемом (исследовательским методом), с помощью ко-
торого сам исследователь может посмотреть на мир глазами «туземца».
Мы же предлагаем посмотреть на сферу политического, в частности на
власть, глазами современного молодого человека.
Картина мира является основным дифференцирующим признаком
субкультурных различий [Соколов, 2004. С. 12]. По мнению исследо-
вателей социокультурной стратификации, субкультурные различия
(содержание, структура и иерархия ценностей, установок, ориентаций;
образ и стиль жизни; специфика общения, поведения и пр.) являются
следствием различий в более фундаментальном признаке — индивиду-
альной картине мира, т.е. синтетическом панорамном представлении
о конкретной действительности. Основой индивидуальной картины
мира, ее несущим каркасом является система образов. Суммируя все
399
представления о картине мира человека, ее можно понимать как систе-
му взаимосвязанных образов — наглядных представлений о мире и ме-
сте человека в нем (включая образы взаимоотношений человека с дей-
ствительностью: человека с природой, человека с обществом, человека
с другим человеком и с самим собой) [Соколов, 2004. С. 13].
Вместе с тем любое общество, какую бы сложную структуру оно
ни имело, всегда обладает неким ядром культуры. Ядро это состоит
из общих для большинства субкультур фрагментов картины мира, по-
зволяющих однозначно воспринимать некоторые ключевые ситуации.
Иными словами, общество выстраивает некоторую гигантскую куль-
турную суперструктуру — общенациональную картину мира, сопро-
вождающую человека от юности до смерти. В этой суперструктуре, по
удачному выражению Г. Гачева, отражена «целостность национальной
жизни: и природа, и стихия, и быт, и фольклор, и язык, и образность
поэзии, соотношение пространства и времени и их координат: даль,
ширь, верх, низ, откос, дорога и т.п. — то есть выявляется как бы на-
бор, основной фонд национальных ценностей, ориентиров, символов,
архетипов» [Гачев, 1988. С. 87].
Именно наличие «ядра культуры» общенациональной картины мира
обеспечивает возможность взаимопонимания людей разных субкультур.
Вместе с тем своеобразие элементов и структуры картины мира отдель-
ной субкультуры (детской, молодежной, этнической и пр.) работает как
своеобразный фильтр, отбирающий и интерпретирующий на свой лад
всю поступающую извне информацию. В этом контексте важно отме-
тить роль системы образования, которая обладает мощным потенциалом
и технологиями формирования и коррекции части картины мира, осо-
бенно той ее части, которая относится к социально-политической сфере.
Политическая картина мира: понятие, носители и критерии анализа.
Мы предлагаем использовать понятие «политическая картина мира»
для обозначения существующей в индивидуальном сознании подвиж-
ной системы связанных образов и представлений о власти и полити-
ческой системе, ее структуре, механизмах и конфигурации в окружа-
ющей действительности. Фрагменты социально-политического опыта
оседают в личном опыте неповторимым образом, создают уникальную
конфигурацию индивидуального субъективного мира. Политическая
картина мира является частью общей картины мира человека. Она не-
разрывно связана с картиной мира социального, в частности, с пред-
ставлениями о том, какова социальная структура общества, как оно
функционирует, что нужно делать, чтобы достичь успеха и т.п. Мож-
но предположить, что представления большинства людей об обществе
и общественных отношениях шире и в большей степени детализирова-
ны, чем их представления о политике.
Политическая картина мира складывается из целого ряда компонен-
тов, взаимосвязанных между собой: базисных понятийных и символиче-

400
ских концептов, включая центральный концепт «Власть»; событийного
ряда; представлений об актуальных проблемах социально-политической
сферы и путях их решения; образов политических акторов (институтов
и персон); геополитического компонента; образа «Я» в политике. Харак-
теристики субъекта (носителя) политической картины мира влияют на
ее структуру, сложность и содержание. А. Ослон [Ослон, 2002. С. 3–5],
говоря о носителях социальной картины мира, выделил два принципи-
ально отличных типа — человека «специального» и человека «наивного».
Первый строит картину мира или ее отдельные фрагменты, используя
некую рациональную методологию, специальные знания и методы. Вто-
рой ориентирован на экономию жизненных ресурсов и не готов углуб-
ляться в детализацию, поиск и анализ информации.
Эта типология нам кажется полезной применительно к носителям
политической картины мира. Две категории носителей имеют принци-
пиально разные стратегии формирования политической картины мира.
Первая стратегия, которую использует человек «специальный», харак-
теризуется целенаправленным освоением опыта, формированием про-
двинутой теории о политике как предмете своего профессионального
интереса на основе некоторой рациональной теории. Стратегия че-
ловека «наивного» предполагает извлечение чужого опыта из текстов,
признаваемых «правильными», «авторитетными», «путеводными».
Индикатором, отличающим человека «специального» как носителя
политической картины мира, выступает, прежде всего, объем внимания,
уделяемого полосам газет, теленовостям. В основе этого интереса лежит
необходимость решения профессиональных задач, имеющих отношение
к власти и политике. Движущей силой формирования «наивной» поли-
тической картины мира является необходимость разъяснить для себя не-
которую текущую жизненную ситуацию, решить жизненную проблему,
преодолеть ситуацию когнитивного диссонанса. Диссонанс преодолева-
ется через освоение жизненного опыта, накопленного другими людьми.
Мы будем использовать типологию носителей картины мира для
определения двух полярных групп в нашем исследовании — носителей
«специальной» и «наивной» политической картины мира. Для диффе-
ренциации параметров политической картины мира мы использовали
ряд критериев, предложенных К. Б. Соколовым [Соколов, 2004. С. 199–
219]: 1) масштабность картины мира; 2) четкость картины мира; 3) сте-
пень эмоциональной окрашенности картины мира; 4) световая тональ-
ность картины мира, преобладание негативных или позитивных оценок;
5) преобладающая временная ориентация картины мира; 6) самосогла-
сованность (внутренняя непротиворечивость) картины мира; 7) сте-
пень абстрактности картины мира; 8) степень выделенности субъекта
из окружающей среды; 9) активность/пассивность жизненной позиции
носителя; 10) знаковость (символичность) картины мира; 11) степень
(глубина) рефлексивности картины мира; 12) степень насыщенности
401
межчеловеческими отношениями; 13) уровень конформизма карти-
ны мира; 14) степень детерминированности мироустройства в картине
мира; 15) степень общей развитости картины мира; 16) особенности раз-
вития репрезентативной системы и их отражение в картине мира.
Методика исследования. Изучение образа власти в политической
картине мира было проведено в рамках исследовательского проек-
та, посвященного общественно-политическим практикам молодежи.
Нами использовалась проективная техника — «рисунок о политике»
и дальнейшая фокус-групповая дискуссия, для которой рисунки были
стимульным материалом.
Рисунки и стенограммы фокус-групп были подвергнуты качест-
венному контент-анализу. В рамках данной статьи мы будем обсуждать
результаты качественного контент-анализа рисунков студенческой мо-
лодежи. Фокус-группы проводились со студентами Кубанского госу-
дарственного университета, активистами профсоюзных организаций
Краснодарского края, активной молодежью (участниками проекта
«Селигер — 2010») в 2010 г. Базой для проведения контент-анализа ста-
ли 139 рисунков о политике.
Обсуждение результатов исследования. Внутри студенческой моло-
дежи мы выделили несколько групп респондентов, которые отлича-
лись друг от друга по важным для нашего исследования параметрам:
во-первых, по степени информированности в сфере общественной
и политической жизни; во-вторых, по степени вовлеченности в об-
щественно-политические практики (включая опыт непосредственной
коммуникации с представителями власти). Дифференциация групп по
указанным параметрам представлена в таблице.
Мы предполагаем, что носителями специальной картины мира яв-
ляются группы, имеющие высокий показатель хотя бы по одному из
параметров (информированность и вовлеченность). Носители наивной
картины мира — группа, имеющая оба показателя ниже среднего. Ана-
лиз рисунков показал, что в политической картине мира разных групп
молодежи представлен целый ряд совпадающих образов власти.
Самый распространенный способ презентации образа власти — сим-
волы. Власть как символ — важная часть политической картины мира
ребенка, остается она такой и в представлениях молодежи. Образ влас-
ти связан, прежде всего, с государственной символикой: значительная
часть рисунков о политике имеет изображения государственного флага
РФ, иногда — символов других государств. Вторым по частоте встре-
чаемости символом власти стали деньги. Следует отметить, что образ
«власть = деньги» присутствует и в политической картине мира детей.
В студенческих рисунках деньги являются синонимом вседозволенности
и коррупции. Распространен сюжет, изображающий весы Фемиды, на

402
одной чаше которых — деньги (они всегда перевешивают), а на другой —
«закон и порядок» или «интересы людей».
Таблица 1
Группы респондентов в исследовании образа власти
в политической картине мира молодежи
Параметры сравнения Информированность
Высокая Средняя Низкая
Вовлечен- Высокая Активисты — Студенты стар- Молодые акти-
ность в об- участники ших курсов висты профсо-
щественно- проекта «Сели- специальности юзных организа-
политиче- гер — 2010» «Организация ций края
ские работы с моло-
практики дежью»
Средняя Студенты стар- Студенты
ших курсов специальности
специальности «Международ-
«Государствен- ные отношения»
ное и муници-
пальное управ-
ление»
Низкая Студенты Студенты
старших курсов старших курсов
специальности направления
«Политология» «Психология»

Интересно, что на рисунках студентов присутствуют символы мо-

нархической власти — корона, скипетр и держава. Они встречаются
и в тех случаях, когда из контекста рисунка понятно, что речь идет не
о власти вообще, а о высших органах власти (или должностных лицах)
нашей страны. Любопытный рисунок изображает два трона с симво-
лами королевской власти, подписанными «президент» и «премьер-
министр», стрелки показывают двустороннее взаимодействие между
ними. Рисунок называется «демократия». Этот сюжет можно интер-
претировать как образ закрытой от общества власти — представления,
весьма типичные для политической картины мира исследуемой группы
молодых россиян.
Символами власти в картине мира студентов также являются «ми-
галки» (символ властных привилегий) и «крыша» (символ властных
ресурсов). Характерная черта образа власти, отраженная в рисун-
ках всех исследованных групп (за исключением участников проекта
«Селигер — 2010»), — ее закрытость. Чаще всего она представле-
на в изображениях правительственных зданий (Кремля или Белого

403
дома). Они всегда окружены высоким забором, в них нет дверей, лест-
ниц и прочих знаков, по которым можно судить об «открытости» это-
го политического института.
Противопоставление народа (молодежи) и власти. Наиболее рас-
пространенный образ, отражающий это противопоставление, — без-
ликая толпа перед оратором. Часто к этому сюжету добавляются эле-
менты, усиливающие эффект «двух миров». Например, в толпе видны
лозунги-требования, а власть (оратор) в ответ показывает фигу; или
у него на лице две маски: для толпы — ангела, на самом деле — дьявола.
Интересен образ власти, воспроизведенный одним из представителей
группы молодых профсоюзных активистов. Он нарисовал большую
кирпичную стену, разделяющую мир обычных людей и мир политики.
Молодые люди по ту сторону стены (молодые активисты) ищут «лазей-
ки в политику» (профсоюзные активисты).
Общий сюжет в группах (за исключением участников проекта «Се-
лигер — 2010» и активистов профсоюзных организаций) — в политике
власть манипулирует молодежью (обществом). В деталях эти сюжеты
отличаются и помещаются автором в знакомый по роду профессио-
нальной деятельности контекст, но основная идея манипуляции от-
ражена одинаково. Например, носители «специальной» картины мира
(политологи) на рисунке изображают трехуровневую структуру власти:
федеральная, региональная, муниципальная. В ней каждый нижестоя-
щий уровень является марионеткой вышестоящего, а население — ма-
рионеткой всей власти. В другом варианте — власть и население как
участники «уникального циркового шоу», руководителем которого
является большая фигура с российским флагом (образ высшей власти,
элиты). Еще один сюжет по этому поводу — элита (человек в короне)
управляет обществом, приманивая его лакомством (морковкой) в нуж-
ном направлении (политологи).
Образ власти в политической картине мира группы, имеющей опыт
взаимодействия с властными структурами (группа старшекурсников
специальности «Организация работы с молодежью»), — это манипу-
лятор, который надевает маску для работы с молодежью, «давления
и использования в своих целях». Например, клоун, в руках которого
молодежь-марионетки, или представитель власти — чиновник, сооб-
щающий молодежи о том, что «вы в наших руках». Обозначены так-
же в качестве манипуляторов власть (Кремль) и политические партии,
а в качестве марионеток, кроме самой молодежи, — прокремлевские
организации (РгоКремль). В наивной политической картине мира
(психологи) этот образ транслируется сюжетом «Волк и стадо баранов».
Политик — представитель власти на трибуне в образе волка, а общест-
во преданно слушает его речь в образе стада баранов.
404
 Молодежь — электоральный ресурс власти. Представители всех ис-
следуемых групп (за исключением психологов) в образе власти видят
молодежь как ее электоральный ресурс. Исключение составляют но-
сители наивной картины мира, которые в подавляющем большинстве
в выборах участия не принимали.
В целом, за исключением государственной символики, представ-
ления о власти в картине мира молодежи создают образ автономной,
отстраненной, враждебной структуры, к которой у респондентов сфор-
мировано отчетливо негативное отношение. Исключение составляют
группы активистов — молодых людей, вовлеченных в общественно-
политические практики и считающих себя успешно реализовавшимися
(участники проекта «Селигер — 2010» и молодые активисты профсоюз-
ного движения).
В тех группах, где такого опыта нет, представления о закрытости
власти могут быть вызваны разными причинами. По нашему мнению,
в полярных (по степени информированности о политической сфере)
группах «специалистов» (студенты старших курсов специальности
«Политология») и «наивных» (студенты старших курсов направления
«Психология») закрытость власти в картине мира первых обуслов-
лена сформированной профессиональной картиной мира, т.е. более
глубокими знаниями о сущности и характере властных отношений;
а в картине мира второй — отсутствием системных представлений
о политике и знаний общих принципов функционирования этой сфе-
ры. По словам одной из респонденток, «политика — это сфера жизни,
которая от меня очень далека. Она для меня равносильна мистике»
(психологи). Одна из ее коллег изобразила власть в образе избушки
на курьих ножках.
Проведенный анализ рисунков позволил описать линии диффе-
ренциации картин мира и представленные в них образы власти. Основ-
ное отличие, которое нам удалось зафиксировать, — активность / пас-
сивность жизненной позиции, иными словами, степень выраженности
субъектной позиции носителя картины мира. Наиболее четко субъектная
позиция отражена в картине мира активистов. В ней представлен образ
молодежи-партнера, равноправного субъекта властных отношений,
фундамента современной российской власти. В картине мира этой
группы (активистов) молодежь представлена как единая общность,
сплоченная группа, объединившаяся для артикуляции и защиты сво-
их интересов. Например, молодежь представлена как источник идеи
и новаций для власти или фундамент дома под названием «Современ-
ная российская политика» (рисунки участников проекта «Селигер —
2010»). В картине мира других групп респондентов подобные представ-
ления отсутствуют. В картине мира молодых профсоюзных активистов
405

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)

четко отражена потребность власти в активной молодежи, продемон-
стрирована способность этой группы артикулировать интересы этой
социальной группы.
Для других групп молодежи, которые также имели позитивный
и негативный опыт реализации социальных проектов, опыт взаимо-
действия со структурами государственной власти, характерен образ
власти-левиафана. Эти сюжеты похожи. Их можно описать как «госу-
дарство, пожирающее (уничтожающее) инициативу (энергию) моло-
дых». Разные варианты образа левиафана воспроизведены респонден-
тами в группах молодых активистов проекта «Селигер — 2010», группах
«специалистов» (старшекурсники специальностей «Организация рабо-
ты с молодежью» и «Политология»).
Отражение представлений о возможности повлиять на принятие
решений относительно молодежных проблем возможно только на ос-
нове имеющегося опыта. На этом этапе формирования картины мира
именно опыт является фактором, привносящим существенные изме-
нения в представления молодых людей, а также определяет их дальней-
шие действия. Показательно, что субъект-субъектное взаимодействие
с властью существует только в представлениях молодых активистов,
и среди собранных нами рисунков таких рисунков оказалось только
два. Их авторами были молодой участник проекта «Селигер — 2010»
и молодой профсоюзный активист.
Либеральная модель взаимодействия государства и общества (моло-
дежи как его части) также существует в представлениях молодых людей.
Однако из рисунков становится очевидно, что это нормативные пред-
ставления, образы желаемого, а не отражение реальности. В пояснениях
к рисункам авторы упоминают такие ценности, как демократия, права
человека, гражданское общество, разделение властей, честные выборы
и т.п., или иллюстрируют сюжет «Какой должна быть политика» зари-
совкой, где изображены чиновники, которые говорят гражданам: «Чего
изволите?» Либеральные представления не являются доминирующими,
однако они в полной мере отражают желаемый образ власти.
Другое отличие в образах власти связано со степенью его детали-
зации. На образ власти в политической картине мира оказывает вли-
яние процесс профессиональной социализации. Например, студенты-
политологи для обозначения закрытости власти и наличия множества
фильтров, затрудняющих коммуникацию и пополнение элиты новыми
членами, изображают не только закрытые здания и высокие заборы, но
также охрану и замки на всех входах. Этот экс-образ представлен в ри-
сунке, изображающем власть как круг с широким, неразрывным конту-
ром, в котором нет ни входа, ни выхода (политологи). Только в рисун-
ках представителей этой группы образ власти детализирован: отражены
406
ее уровни, представлен образ действующего тандема В. В. Путин —
Д. А. Медведев (как правило, негативные коннотации).
Отличительной чертой рисунков студентов-психологов является
присутствие «Я» в политической картине мира. Правда, во всех рисун-
ках «Я» находится далеко за пределами политики и власти. Особенно-
стью образа власти в политической картине мира студентов-между-
народников стал ее глобальный контекст: представители и символика
других государств, система международных отношений и т.п.
В целом в политической картине мира молодежи отражен конфликт
между ее социальным потенциалом и отношением к власти. Этот кон-
фликт иллюстрирует сюжет, изображенный молодым профсоюзным
активистом. Он представил ботинок, готовый раздавить пришедшую
на митинг молодежь, которая держит лозунги «Примите наши идеи»
и «Мы за бесплатное образование» (профсоюзные активисты). Власть
представляется молодежи закрытой. Такие представления присутст-
вуют в политической картине мира представителей всех исследуемых
групп — от активистов и экспертов до носителей «наивной» картины
мира. Исключение — группа участников проекта «Селигер — 2010»,
в личном опыте которых присутствовала практика общения с предста-
вителями власти (как минимум, на Селигере).
В студенческие годы молодежь получает опыт участия в обществен-
но-политических акциях в социальных проектах и т.п. В большинстве
случаев в картине мира молодежи этот опыт отражается, увеличивая
дистанцию между ее участниками — гражданином и властью. Получив-
шие знания и опыт профессиональной социализации группы молодежи
входят в активную профессиональную жизнь, покидая студенческую
скамью без иллюзий по поводу возможности отдельного гражданина
или общественной организации реально повлиять на власть, участво-
вать в ее формировании. Таким образом, очевидно рассогласование
усилий государства в системе высшего профессионального образова-
ния сформировать непротиворечивую политическую картину мира
(в системе гуманитарной подготовки специалистов с высшим профес-
сиональным образованием и воспитательной работы вузов) и мобили-
зовать студенчество для решения текущих общественных задач (элек-
торальная поддержка, реализация олимпийских проектов).

Библиография
Гачев Г. Национальные образы мира. М., 1988.
Гуревич А. Я. Блок и «Апология истории» // Апология истории, или ремесло
историка. М.: Наука, 1986.
Захаров А. В. Народные образы власти // Полис. Политические исследова-
ния. 1998. № 1. С. 23‒35.

407
 Исследования национального характера и политической картины мира //
Отечественные записки. 2002. № 3 (4). С. 52‒58.
Курчатова А. В., Осетрова Е. В. Образ власти в современном русском языке
(на материале политических текстов) // Лингвистический ежегодник Сибири.
Вып. 6 / Краснояр. гос. ун-т. Красноярск, 2004. С. 7–19.
Ослон А. Человек — «миноритарный» акционер картины мира // Отечест-
венные записки. 2002. № 3 (4). С. 3‒5.
Поколение XXI в. Проект фонда «Общественное мнение». 2008. [Элек-
тронный ресурс]. — Режим доступа: http://bd.fom.ru/pdf/prezzentria2.pdf.
Поколение Y: социальный портрет современной молодежи 18‒25 лет, со-
ставленный по свежим данным фонда «Общественное мнение». 2010. [Элек-
тронный ресурс]. — Режим доступа: http://bd.fom.ru/pdf/d13np10.pdf.
Романович Н. Л. Образ власти: противоречия традиционной и современ-
ной моделей // Вестник ВГУ. Серия: История, политология, социология. 2009.
№ 2. С. 23‒31.
Соколов К. Б. Введение в теорию социокультурной стратификации // Цве-
тущая сложность: разнообразие картин мира и художественных предпочтений
субкультур и этносов / Науч. ред. К. Б. Соколов. СПб.: Алетейя, 2004. С. 22‒77.
Шестопал Е. Б. Образы российской власти: от Ельцина до Путина. М.:
РОССПЭН, 2008.

408
 ПРИКЛАДНЫЕ АСПЕКТЫ

6 СОВРЕМЕННОЙ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ

409
 К. Ф. Китинг, Д. Рэндалл, Т. Кендрик

Президентская физиогномика:
измененные образы, измененные
восприятия*1

Л юди тратят впечатляющее количество времени, энергии и ресур-

сов, работая над своим внешним лицевым обликом. В различ-
ных культурах части лица окрашиваются, формуются, прокалываются
и растягиваются, для того чтобы сделать внешний вид более впечатля-
ющим. Лицевые образы политических лидеров также изобретаются во
многих странах. Например, портреты иракского президента Саддама
Хусейна заказываются правительством, и фотографы обычно изобра-
жают Саддама улыбающимся, потому что так он выглядит приблизи-
тельно наполовину моложе своего реального возраста [Weiner, 1998].
В Соединенных Штатах представители Белого дома подготавливают
благоприятные образы президента, организуя photo-ops и предлагая
прессе и общественности тщательно отобранные президентские фо-
тографии [Adatto, 1993; Edwards, 1983; Grossman & Kumar, 1981]. Ко-
роче говоря, политические инстинкты, так же как и академические
исследования [Budesheim & DePaola, 1994; DePaulo & Friedman, 1997;
Exline, 1985; Keating & Heltman, 1994; McHugo, Lanzetta, Sullivan,
Masters, & Englis, 1985; Rosenberg, Bohan, McCafferty, & Harris, 1986;
Way & Masters, 1996], предполагают, что физический облик обладает
полным внутреннего смысла воздействием на восприятие политиче-
ской власти. Может ли изменение выражения лица менять восприятие
президента? Мы изучали эту возможность, проверяя, будут ли сужде-
ния о характере известных политических лидеров сдвигаться в ответ на
тончайшие изменения особенностей и черт лица.
Не удивительно, что люди используют статичное выражение лица,
чтобы делать выводы относительно характера человека: структура лица
развивалась отчасти посредством коммуникации как своего рода соци-
альная информация [Gregory, 1929/1965; Guthrie, 1970; Lorenz, 1943].
Физиогномические нюансы приводят в движение ожидания по таким
универсальным измерениям, как возраст, пол и статус [Berry & McArthur,
1986; Cunningham, 1986; Guthrie, 1976; Keating, Mazur, & Segall, 1981].
Эти ожидания помогают воспринимающему субъекту в выборе социаль-
ных ответов. Например, лица младенцев порождают впечатления бес-

* Keating C. F., Randall D., Kendrick T. Presidential Physiognomies: Altered Images, Altered
Perceptions // Political Psychology. 1999. Vol. 20. No 3. P. 593–610.

410
помощности, что влечет повышение высоты голоса в разговоре с мла-
денцем и проявление заботы [Lorenz, 1943; McCabe, 1988; Zebrowitz,
Brownlow, & Olson, 1992]. Лица со сформированными, зрелыми струк-
турами передают доминантность и вызывают почтение [Berry & Landry,
1997; Keating & et al., 1981; Mazyr, Mazyr, & Keating, 1984].
Онтогенетические темы лежат в основе перцептивных предубежде-
ний, запускаемых при восприятии незнакомых взрослых лиц. Целый
комплекс изменений в размерах, формах и пространственных взаимо-
отношениях лицевых черт происходит с развитием [Alley, 1988; Berry
& McArthur, 1986; Guthrie, 1970; Lorenz, 1943; Mark, Shaw, & Pittenger,
1988]. Например, лицо младенца характеризуется пропорционально
большими глазами, круглым подбородком и толстыми, пухлыми губа-
ми [Guthrie, 1970; Lorenz, 1943]. Инфантильные черты, подобные этим,
выглядят симпатичными, умильными (cute) и вдохновляют на оказа-
ние помощи [Lorenz, 1943]. Кроме того, до некоторой степени эти пер-
цептивные предубеждения эмоционально затрагивают лица взрослых:
воспринимающие приписывают детские, «ребяческие» психологиче-
ские характеристики незнакомым взрослым с относительно детскими
чертами лица [Berry & McArthur, 1986; Zebrowitz & Montepare, 1992].
Несмотря на вариабильность структуры лица взрослого человека, зре-
лость обычно делает квадратными углы челюсти, сгущает брови, утонь-
шает губы и уменьшает видимые размеры глаз [Gray, 1948; Guthrie,
1970]. Эти аспекты лица обозначают черты, которые сопровожда-
ют возрастной статус, включая доминантность и силу [Guthrie, 1970;
Keating, 1985a]. Лицевые признаки, отражающие крайности в возрасте
(чрезвычайно молодой или чрезвычайно старый), передают незначи-
тельный статус [Guthrie, 1970]. Таким образом, физиогномические по-
слания моделируются посредством онтогенеза.
Дополнительные исследования показывают, что лицевые признаки
зрелости влияют на впечатления воспринимающих, которые они по-
лучают от взрослых людей, по крайней мере, когда оцениваются лица
незнакомцев. Когда оцениваются портретные фотографии, взрослым
людям с относительно детскими лицевыми характеристиками припи-
сываются большая теплота, простодушие, честность и покорность, чем
взрослым со зрелыми лицевыми характеристиками [напр., Cunningham,
1986; Cunningham, Barbee, & Pike, 1990; Zebrowitz & Montepare, 1992].
Зрелые черты лица, такие как маленькие глаза, квадратные челюсти
и редеющая линия волос, вызывают атрибуции доминантности, силы
и хитрости [напр., Cunningham et al., 1990; Keating et al., 1981]. Таким
образом, власть и теплота передаются различными степенями зрелости
лица, и в отсутствие другой информации о человеке эти статические,
непосредственно воспринимаемые лицевые признаки, очевидно, при-
обретают большую значимость.
411
 Однако исследования восприятия лица, возможно, преувеличива-
ют результат действия особенностей черт лицевого облика на социаль-
ное восприятие, потому что предъявляемые в качестве стимула лица об-
ычно незнакомы воспринимающим-наблюдателям. Лица неизвестных
личностей, по существу, представляют «чистые листы» (blank slates), на
которых поверхностные намеки, такие как черты лица, обеспечивают
единственное основание для социальных суждений. Никто до сих пор
не определил, как лицевые нюансы регулируют оценки характера, сде-
ланные в ответ на лица, имеющие сформированную репутацию. Мы
управляли имиджами известных лиц — в особенности политических
лидеров, — чтобы посмотреть, были ли тонкие изменения в физиогно-
мике достаточно эффективными, чтобы сдвинуть социальное воспри-
ятие индивидуумов с упрочившейся, признанной репутацией. Наши
данные включали суждения наблюдателей об известных лидерах, чьи
оцифрованные изображения были подвергнуты тончайшим измене-
ниям, чтобы увеличить или детскость, ребячливость, или зрелость.
Таким образом, мы использовали экспериментальную технику, чтобы
исследовать влияние как выразительности лицевых черт (мимикрия
ювенильных характеристик), так и лицевой зрелости на впечатления
от знакомых, а не от незнакомых взрослых людей [см.: Keating & Doyle,
1999; Perrett et al., 1998]. Эти идеи исследовались на политической аре-
не, где передающиеся по телевидению дебаты и политическая реклама
кампании делают физические нюансы внешнего облика яркими и за-
поминающимися [Adatto, 1993; Hellweg, Pfau & Brydon, 1992; Jamieson,
1984; Jamieson & Birdsell, 1988].
В исследованиях I и II оцифрованные изображения известных ли-
деров с помощью компьютерного программного обеспечения были из-
менены в целях создания выразительного и зрелого типов выражения
лица. Чтобы достичь относительно выразительного или зрелого вида,
были изменены две черты лица. Знакомые лица были сделаны более
выразительными посредством увеличения глаз и губ и более зрелы-
ми — посредством уменьшения размеров этих деталей [Keating & Doyle,
1999]. Воспринимающие не осознавали, что лица были изменены.
Мы использовали в работе лица хорошо известных американских
президентов. Несколько исследователей задокументировали сильное
влияние непосредственно воспринимаемых невербальных нюансов
черт лица на впечатления, произведенные политическими деятелями
[напр., Budesheim & DePaola, 1994; Exline, 1985; McHugo et al., 1985;
Rosenberg et al., 1986; Way & Masters, 1996]. Например, Будешейм
и ДеПаола (1994) обнаружили, что физическая привлекательность вли-
яла на оценки политических кандидатов, даже когда давалась инфор-
мация относительно их политических позиций и личностных харак-
теристик. Позиции кандидата по проблемам имели меньшее значение
для воспринимающего в случае, когда ему представляли фотографии

412
портрета кандидата. На основе результатов Будешейм и ДеПаола мы
предположили, что тонкие изменения в непосредственно воспринима-
емых физиогномических чертах сдвигают восприятие знакомых поли-
тических лидеров, несмотря на их персональные репутации и незави-
симо от политических пристрастий воспринимающих.
Известными лицевыми имиджами, которые мы использовали в ра-
боте, были имиджи президентов Клинтона, Рейгана и Кеннеди. В ис-
следовании I мы собрали оценки Билла Клинтона и от поддержавших,
и от не поддержавших его на президентских выборах 1996 г. В иссле-
довании II мы собрали впечатления от Клинтона и от двух известных
предыдущих президентов, Рейгана и Кеннеди, которые были выбраны,
потому что они представляли крайности в возрасте и лицевой зрело-
сти. В обоих исследованиях мы зафиксировали социальные воспри-
ятия, важные для публичной жизни, такие как власть, сострадание
и честность. Воспринимающие давали суждения по мере того, как они
просматривали либо измененные, либо неизмененные портреты пре-
зидентов. Изменения черт лица были спроектированы достаточно тон-
кими, чтобы воспринимающие их не обнаружили сознательно.
Предположения исследования (I) были основаны на результа-
тах изучения незнакомых взрослых лиц [e.g., Berry & McArthur, 1986;
Cunningham et al., 1990; Keating, 1985a; Keating et al., 1981; Perrett et al.,
1998; Zebrowitz & Montepare, 1992]. Предполагалось, что для Клинто-
на замена черт лица на более выразительные приведет к расширению
впечатлений теплоты (сострадание, честность, привлекательность)
и уменьшению впечатлений власти (доминантность, сила, хитрость).
Также предполагалось, что зрелые черты лица увеличивают рейтин-
ги власти и уменьшают оценки теплоты. Наличие этих перцептивных
сдвигов предполагалось независимо от политических знаний оценива-
ющих [Budesheim & DePaola, 1994]. Эта идея была проверена в иссле-
довании I посредством сравнения суждений, сделанных людьми, под-
державшими и не поддержавшими Клинтона на выборах 1996 г.
Физиогномика Клинтона — мужчины средних лет, которая, естест-
венно, содержала и зрелые (маленькие глаза, тонкие губы), и незрелые
(тонкие брови, круглая челюсть) элементы, была идеальна в качестве
рабочего материала для проявления эффектов зрелости: его нормаль-
ное лицо могло изменяться и вверх, и вниз по физиогномической
шкале. Идентичные манипуляции с чертами лица могли бы оказывать
различное воздействие на нормальные лица, относительно часто по-
являющиеся на крайних позициях физиогномической шкалы. Таким
образом, в исследовании II мы выдвигали гипотезу о том, что признаки
лицевой зрелости будут влиять на восприятие более старых политиче-
ских лидеров, для которых зрелость естественна, не так, как на воспри-
ятие более молодых политических лидеров, с более характерными для
них детскими признаками выражения лица [Guthrie, 1970].
413
 В исследовании II мы собирали впечатления от Рейгана, самого
старого президента Соединенных Штатов, и от Кеннеди, самого мо-
лодого президента. Эти впечатления основывались на фотоизображе-
ниях каждого из президентов во времена их пребывания в Белом доме.
Неизмененное лицо Рейгана отображало много аспектов зрелости,
таких как квадратная челюсть, густые брови, тонкие губы и малень-
кие глаза [Guthrie, 1970; Keating, 1985a]. Несколько детских характе-
ристик, особенно большие глаза и толстые губы, отличало нормальное
лицо Кеннеди [Guthrie, 1970; Keating, 1985a]. Поскольку естественная
физиогномика Рейгана передавала власть лучше, чем теплоту, предпо-
лагалось, что возросшая выразительность лица расширит восприятие
его теплоты, в то время как оценки его власти уменьшит. Однако ожи-
далось, что увеличение зрелости уже зрелой физиогномики Рейгана
уменьшит оценки его властных возможностей до статуса очень пожи-
лых людей [Guthrie, 1970]. Для Кеннеди, чьи нормальные черты лица
проявляли теплоту лучше, чем власть, ожидалось, что возросшая зре-
лость лицевых черт улучшит оценки власти. Добавление выразительных
черт к физиогномике Кеннеди предполагало снижение впечатлений от
его власти и увеличение восприятий его теплоты. Как и в исследова-
нии I, ожидалось, что незрелые черты лица увеличат теплоту Клинтона,
несмотря на скандал с Моникой Левински.

Исследование I
Метод
Участники. 156 студентов (95 — женщины, 61 — мужчины), заре-
гистрированных во вступительном психологическом классе, оценили
фотопортреты знакомых и незнакомых людей. Каждый из них получил
лабораторный кредит в обмен на участие.
Материалы. Официальный, из Белого дома, цветной фотографиче-
ский портрет президента Клинтона служил базовым изображением его
лица. Цветной портрет Хиллари Клинтон первоначально был включен
в стимульный набор фотографий, но позднее его исключили из данных
анализа, потому что низкие оценки узнаваемости ставили под угрозу
возможность корректной интерпретации ее данных1. Стимульный на-
бор включал восемь незнакомых лиц, которые выполняли в настоя-
щем исследовании функции контраста. Восемь контрастных портретов
изображали белых женщин, черных женщин, белых мужчин и черных
мужчин (каждых по два), выбранных случайным образом из четырех
недавних ежегодников колледжа.
Все десять фотопортретов были отсканированы с помощью
компьютерной программы Macintosh. Программное обеспечение
PHOTOSHOP использовалось для работы с лицевыми особенностями
этих оцифрованных изображений. «Большеглазая» и «полногубая» вы-
414
разительная версия каждого лица была создана посредством расшире-
ния размеров глаз и губ на 15%. Вторая манипуляция с лицевыми обра-
зами произвела «малоглазую» и «тонкогубую» зрелую версию каждого
лица посредством стягивания глаз и губ на 15%. Третья версия каждого
лица была оставлена неизмененной. В таблице 1 (верхняя строка) пока-
заны неизмененная и измененная версии лица президента Клинтона2.
Каждое лицо было отпечатано в цвете на пластмассовых транспарантах
и представлено оценивающим на экране через проектор.
Участники указывали свои впечатления от психологических черт
изображенных людей, используя семизначные биполярные шкалы.
Шкалы были обозначены так: покорность—доминантность, слабость—
сила, непривлекательность—привлекательность, наивность—хитрость,
нечестность—честность, бессердечность—сострадательность. Полюса
были изменены (отменены) для нескольких шкал.
Процедура. Оценка выполнялась в группах, содержащих от двух до
восьми человек3. Работа описывалась как исследование личностного
восприятия и политических установок. Участникам было сказано, что
они будут рассматривать незнакомые и знакомые лица и делать от-
носительно них социальные суждения. Сначала участники вносили
в протокол сведения о себе — были они или нет зарегистрированны-
ми избирателями, за какую партию они голосовали, собирались ли
они голосовать на приближавшихся президентских выборах 1996 г.
(по мере их приближения от месяцев до недель до выборов) и какого
кандидата они, вероятно, собирались поддерживать (Дол, Клинтон,
Буш или «другой»).
Помещение, где происходил эксперимент, было слегка затемнено,
чтобы облегчить проекцию лиц. Шкалы были представлены в букле-
тах. Чтобы уменьшить воздействие предыдущего материала на после-
дующий, участники давали суждения по всем десяти лицам для одной
черты, прежде чем перевернуть страницу, чтобы оценить следующую
черту. Шкалы черт были представлены в различных произвольных по-
рядках. Каждое лицо было показано на экране в течение трех секунд
в стандартизированном порядке, с Биллом Клинтоном в последнюю
очередь. После того как все оценивания были завершены, участникам
предлагали: 1) идентифицировать лица, которые они узнали, и 2) сооб-
щить, заметили ли они что-нибудь в отношении этих лиц или имели ли
они какой-либо комментарий по этому поводу.

Результаты
Все участники узнавали президента Билла Клинтона, независимо
от того, какую версию его лица они видели. Хотя каждому участнику
было предложено прокомментировать эти лица, никто не сообщил че-
го-либо экстраординарного относительно лица Клинтона и, казалось,
никто не подозревал, что были сделаны изменения.
415
 Оценки черт. Поскольку каждый участник оценивал специфиче-
ский набор лиц, было выведено стандартное отклонение счета, что-
бы уравнять различия в использовании шкал «в пределах предмета»
[Rossi & Anderson, 1982]. Для каждой шкалы черт стандартное отклоне-
ние отражало отличия от общего среднего показателя оценки для всех
версий из всего набора десяти стимульных лиц по определенной харак-
теристике. Нулевое отклонение демонстрировало отсутствие значимых
различий между оценкой какой-либо характеристики и ее средним по-
казателем по всем стимульным лицам у всех оценивающих.
Таблица 1 представляет средние значения оценок черт в единицах
стандартного отклонения для каждой версии лица. Для каждой оценки
черт Билла Клинтона мы вычисляли дисперсионный анализ (ANOVA) по
формуле «3  2», где 3 — измененные черты, 2 — пол оценивающего.
Результаты, описанные ниже, обобщены по полу оценивающих, так
как по данной переменной не было обнаружено значимых корреляций
(ps > 10).
Восприятия президентской власти в значительной степени оказа-
лись не затронуты нашими лицевыми «махинациями», принимая во
внимание то, что восприятия его теплоты были повышены или пони-
жены ими. Вопреки ожиданиям, исследования показали, что оценки
доминантности, силы и хитрости у Клинтона не сдвигались лицевыми
манипуляциями (табл. 1).
Таблица 1
Средние значения черт для нормальных и измененных
версий лица президента Клинтона
Черта Версия лица F
выразительная нормальная зрелая
Доминантный –.132 .021 .160 0.812
Сильный –.024 .122 –.368 2.510
Хитрый –.062 .412 .400 2.601
Привлекательный .450а –.101b –.411 b 7.614***
Сострадательный .840 а .573 а .202 b 4.454**
Честный .460 а –.090 b –.541с 7.784***
Примечание. Значения представляют отклонения от средних оценок черты по всем верси-
ям лиц для всех оценивающих. Степени свободы для F тестов были равны 2,146, значения
строк с различными верхними индексами (a, b, c) отличаются от p < .05 или больше.
** р < .01; *** p < .001.

Однако восприятие его привлекательности и честности сущест-

венно улучшалось, когда его глаза и губы были увеличены по сравне-
нию с нормальными на 15%. Он казался наименее честным и наименее
сострадательным с маленькими глазами (табл. 1). Таким образом, как
и предполагалось, выразительные черты лица в общем увеличивали
416
внешние проявления теплоты, в то время как зрелые черты лица их
уменьшали.
Когда говорит внешний облик, кто слушает? Увеличивалось или
уменьшалось влияние лицевых черт на восприятие оценивающих пред-
варительно поддерживающими оценками президента? Учитывая то,
что это был год выборов, мы исследовали эту возможность, сравнивая
чувствительность сторонников Клинтона, его противников и неуве-
ренных в своем выборе респондентов к необнаруженным манипуляци-
ям с чертами лица кандидата от демократов.
Из 156 участников нашего исследования 49% (n = 76) обозначили,
что они будут голосовать за Клинтона, 27% (n = 42) сообщили, что они
проголосуют за кандидата от республиканцев (39 — за Дола и 3 — за
Буша), и 24% (n = 38) утверждали, что еще не решили. Мы сравни-
ли оценки, сделанные участниками в каждой из этих трех групп. Для
каждой из шести оцененных черт был проведен анализ по формуле
«3  3», (где 3 — измененные черты, 3 — поддержка: сторонники, про-
тивники, не сделавшие выбор) ANOVA.
Анализ воспринятых честности, привлекательности и сострадания
Клинтона выявил похожие паттерны. По каждому впечатлению измене-
ние лицевых черт и поддержка регистрировали основные результаты, но
никакого взаимодействия. Отсутствие взаимодействия показало, что ма-
нипуляции с чертами лица воздействуют на восприятие теплоты Клин-
тона схожим образом во всех трех группах потенциальных избирателей.
Для суждений, сделанных относительно честности Клинто-
на, ANOVA выдавал основной результат для измененных образцов
[F (2,147) = 6.54, p < .002], основной результат для поддерживаемого
кандидата [F (2,147) = 4.43, p < .018] и отсутствие взаимодействия меж-
ду ними [F (4,147) < 1.0]. Не удивительно, что противники Клинтона
(средняя = –.47) оценивали его как менее честного по сравнению с его
сторонниками [средняя = .31, F (1,116) = 9.54, p < .003]. Не сделавшие
выбор участники (средняя отклонения = –.22) также больше сомнева-
лись относительно честности Клинтона по сравнению с его сторонни-
ками [F (1,112) = 4. 259, p < .041].
Наиболее интересным открытием стало то, что влияние манипуля-
ций с чертами лица конвергировало с различными группами сторонни-
ков. Относительно нормальных черт лица большие, детские черты зна-
чительно увеличивали воспринимаемую честность Клинтона [средняя =
= –.09 против .46, F (1,103) = 4.80, p < .03]. Маленькие, зрелые черты
лица (средняя = -.52) разрушали воспринимаемую честность неизме-
ненной версии Клинтона, хотя не достоверно [F (1, 97) = 2.45, p > .12].
Изменения в сторону большей выразительности черт лица делали пре-
зидента более честным по сравнению с изменениями в сторону зрело-
сти [F (1,106) = 16. 12, р < .001].
417
 На восприятие привлекательности умеренно влияла поддержка
сторонников [F (2, 145) = 2.594, р < .078]. Хотя сторонники Клинтона
и те, кто поддерживал других кандидатов, не отличались по тому, как
они оценивали привлекательность Клинтона [средняя = .17 и .21,
F (1,115) < 1.0], не принявшие решения участники дали Клинтону более
низкие оценки привлекательности (средняя = –.57), чем его сторонни-
ки [F (1,110) = 9.697, p < .002] или противники [F (1,77) = 8.963, p < .004].
Тем не менее во всех группах сторонников изменение лицевых черт де-
монстрировало основной предсказанный результат по восприятию при-
влекательности [F (2,145) = 4.605, p < .012]. Независимо от наличия или
отсутствия поддержки увеличение выразительности нормальной прези-
дентской физиогномики улучшало восприятие его привлекательности
[средняя =. 47 против –.10, F (1,101) = 5.90, p < .017]. Замены на зрелые
черты лица снижали оценки привлекательности (средняя = –.40), но
недостоверно [F (1,96) = 2.079, p < .15]. Относительно замен на зрелые
черты лица незрелые черты лица повышали оценки привлекательности
[F (1,105) = 16.26, р <.001].
В оценках сострадания основной результат для поддерживающих
[F (2,147) = 3.48, p < .034] показал, что сторонники Клинтона воспри-
нимали его как более сострадательного человека (средняя = .83), чем
противники (средняя = .31) [F (1,115) = 8.507, р < .004] или не при-
нявшие решение (средняя = .25) [F (1,112) = 7.26, р < .008]. Наименее
значимый основной результат при изменениях черт лица [F (2,147) =
= 2.92, p < .057] показал, что среди поддерживающих групп Клинтон
воспринимался с выразительными чертами как более сострадательный
(средняя = .84) [F (1,103) = 1.84, р < .178], чем с его нормальными черта-
ми лица (средняя = .57), но незначительно, а лишь слегка; и также не-
значительно он воспринимался как менее сострадательный со зрелыми
чертами лица (средняя = .20) [F (1,98) = 3.025, р < .085], чем с нормаль-
ными. Что касается оценок честности, то замена его нормальных черт
лица на выразительные скорее, чем на зрелые, делала лицо президента
более сострадательным [F (1,105) = 9.221, р < .003].
Добавление к анализу восприятия власти влияния поддержки сто-
ронников не привело к возникновению существенной разницы: ника-
ких значимых результатов или корреляций как для групп поддержки,
так и для измененных черт по всем зависимым переменным не было
выявлено (ps > .10). Единственным исключением стал наиболее зна-
чимый основной результат в группах поддержки, когда они оценивали
силу [F (2,146) = 2.706, р < .07], который показал, что сторонники Клин-
тона воспринимали его как более сильного (средняя = .15), чем его
противники (среднее –.31) [F (1,116) = 4.544, p < .035] или не приняв-
шие решения потенциальные избиратели (средняя = –.33) [F (1,111) =
= 4.059, р < .046].
418
 Обсуждение
Исследование показало, что первое впечатление от лиц незнако-
мых людей находилось под влиянием аспектов лицевой зрелости [напр.,
Berry & McArthur, 1986; Cunningham et al., 1990; Keating & Doyle, 1999;
Keating et al., 1981; Perrett et al., 1998; Zebrowitz & Montepare, 1992]. Мы
продемонстрировали, что тонкие изменения лицевых черт, «намеки»
сдвигают оценки характера известных личностей без понимания вос-
принимающими их влияния. Как Будешейм и ДеПаола (1994), мы
обнаружили, что непосредственно воспринимаемые, невербальные
намеки являются достаточно влиятельными, чтобы изменить воспри-
ятие политического кандидата, несмотря на различия в политических
взглядах воспринимающих.
Узнаваемое лицо президента в целом выигрывало от наших спро-
ектированных черт лица. Его обычно маленькие глаза и тонкие губы,
как нам казалось, передавали власть лучше, чем выражали теплоту. Как
и предполагалось, когда мы увеличивали размеры этих черт лица на
15%, чтобы сделать внешний вид более выразительным, воспринима-
ющие, которые не осознавали наших манипуляций, оценивали прези-
дента как более честного и привлекательного, чем воспринимающие,
которые оценивали его нормальный внешний облик. Даже полити-
ческие противники воспринимали выразительную версию лица пре-
зидента Клинтона как относительно более заслуживающую доверия
и привлекательную. Неожиданно изменения черт лица, спроектиро-
ванные, чтобы уменьшить или увеличить восприятие власти Клинтона,
оказались недостаточными, чтобы оказать влияние на оценки имею-
щегося статуса президента. Тем не менее для Клинтона лицевые изме-
нения были чистым выигрышем: увеличение выразительности знако-
мого лица президента повышало оценки его теплоты, не уменьшая при
этом восприятие его власти.
Возможно, что влияние прибавления выразительности чертам лица
президента Клинтона было специфическим для его физиогномики.
Его средний возраст, статус baby-boomer (быстрый рост рождаемости)
сделали возможным сдвинуть лицевые черты и вверх (старше), и вниз
(моложе) по шкале лицевой зрелости. Как лицевые манипуляции из-
меняли бы образы очень разных, но равно известных физиогномик?
В исследовании II мы работали с двумя незабываемыми, но совершен-
но различными президентскими физиогномиками: одна принадлежала
самому молодому американскому президенту, чье лицо имело естест-
венную детскость (Кеннеди), а вторая — самому старому американско-
му президенту, чье лицо было естественно относительно зрелым (Рей-
ган). Лицо президента Клинтона, которое попадало между этими двумя
возрастами и структурными крайностями, было включено как третье
стимульное лицо. В терминах социального восприятия мы выдвигали
419
гипотезу о том, что черты лица, увеличивающие зрелость, в первую
очередь принесут пользу самому молодому президенту, тогда как уве-
личение выразительности черт главным образом принесет пользу са-
мому старому президенту.
Определенные, конкретные предсказания состояли в том, что рас-
ширенные выразительные черты лица увеличат впечатление теплоты
(честность, привлекательность и сострадание), особенно для Клинто-
на и Рейгана, чьи неизменные версии содержали относительно нем-
ного детских черт лица [напр., Berry & McArthur, 1986; Zebrowitz &
Montepare, 1992]. Ожидалось, что выразительные черты лица в основ-
ном снижают восприятие власти (доминантность, сила и хитрость)
[напр., Cunningham et al., 1990; Keating, 1985a]. Предполагалось также,
что замена нормальных черт лица на маленькие, зрело выглядящие чер-
ты улучшит оценки власти, особенно для Кеннеди, которому серьезно
недоставало доминантных характеристик лицевых черт его старших, бо-
лее зрело выглядящих коллег-президентов [Keating, 1985a; Keating et al.,
1981]. Увеличение черт зрелости самой старой президентской физиог-
номики, ожидалось, приведет к снижению восприятия власти Рейгана,
передавая сниженный статус пожилых людей [Guthrie, 1970]. Предпола-
галось, что зрелые черты лица уменьшают оценки теплоты [Cunningham
et al., 1990; Keating, 1985a; Zebrowitz & Montepare, 1992].

Исследование II
Метод
Участники. Студенты мужского и женского пола в количестве пя-
тидесяти одного человека оценили портретные изображения и полу-
чили лабораторное вознаграждение за свое участие в исследовании.
Шестьдесят процентов выборки составляли женщины.
Аппаратура и материалы. Портретные фотографии президентов
Клинтона, Рейгана и Кеннеди были использованы для того, чтобы
сконструировать стимульные лица. Цветной портрет президента Клин-
тона был идентичен портрету, который использовался в исследова-
нии I и изображал его с легкой улыбкой. Цветной портрет президента
Рейгана времен второго срока полномочий изображал его широко улы-
бающимся. Фотография президента Кеннеди была черно-белой и изо-
бражала его без улыбки.
Каждая портретная фотография была отсканирована в компьютер
Macintosh. Чтобы манипулировать оцифрованными изображениями,
использовалось программное обеспечение «Color-It». Как и в исследова-
нии I, «большеглазая», выразительная версия каждого лица была создана
посредством увеличения размеров глаз и губ на 15%. Вторая обработка
черт лица произвела «малоглазую», «тонкогубую» зрелую версию каждо-
420
го лица, уменьшая глаза и губы на 15%. Третья версия каждого лица была
оставлена неизмененной. Контрольные проверки подтвердили, что за-
мещение нормальных черт лица спроектированными изменяло воспри-
ятие детскости лица предсказанным образом у каждого президента.
Лица и оценочные шкалы были представлены на компьютерах
Macintosh. Оценивающие указывали свои впечатления от психологиче-
ских характеристик, используя биполярные семизначные шкалы.
Шкалы были обозначены так: покорность—доминантность, слабость—
сила, наивность—хитрость, непривлекательность—привлекательность,
нечестность—честность и бессердечность—сострадательность. Полюса
были взаимно противоположны для нескольких шкал.
Процедура. Участников сопровождали в отдельные кабины, обору-
дованные компьютерами Macintosh. Эксперимент был описан как ис-
следование восприятия политических лидеров. Сначала оценивающие
записывали, находились ли они в списках избирателей, голосующих за
демократов, республиканцев или независимых кандидатов. Им была
дана инструкция — записывать свои суждения о каждом человеке, чье
изображение они просмотрели, используя шкалы. Каждое лицо появ-
лялось на экране слева, а шкалы — справа, до тех пор пока участники
не сделают суждения, щелкнув мышью на определенном ответе шкалы.
После того как все три лица были продемонстрированы на экране, по-
являлась следующая шкала, и за ней следовала та же самая процедура.
Оценивающие просматривали только одну версию каждого прези-
дента. Следовательно, им были представлены каждая из этих трех ли-
цевых манипуляций, охвативших лица разных индивидуумов, и любой
одиночный участник был ознакомлен с набором комбинаций оценоч-
ных лицевых шкал. Шкалы и лица появлялись в различных произволь-
ных порядках для каждого оценивающего.
После того как все оценки были сделаны, участников просили за-
писать имена людей, которых они узнали. Наконец, следовал откры-
тый исследовательский вопрос: их просили описать что-нибудь, что
они заметили относительно этих лиц.

Результаты
Все оценивающие узнали президента Билла Клинтона, независимо
от того, какую версию лица они видели. Нормы идентификации для
Рейгана и Кеннеди были равны 98 и 96% соответственно (один чело-
век идентифицировал Клинтона, но пропустил две идентификацион-
ные строки в бланке; другой идентифицировал Кеннеди как Картера)4.
В ответ на открытый вопрос «Заметили ли вы что-нибудь относительно
этих лиц?» два участника упомянули, что или глаза, или рот, или нос
выглядели необычно большими или маленькими для обычного лица.
Из этих двоих один полагал, что черты лица были увеличены, а другой
считал, что лица были скомпонованы.
421
 Поэтому данные этих двух участников были выведены из анализа.
Остальные участники, те, кто записал комментарии (девять ответов «нет»
или «ничего» и восемь пропущенных ответов), описали другие аспекты
стимулов, замечая, к примеру, что все лица принадлежали президентам
(n = 2) и/или людям (n = 2), описывая различия в возрасте президентов
(n = 13) и/или в выражении их лица (n = 23), отмечая, что фотографии не-
которых президентов были «лучше», чем другие (n = 3), и/или, что один
портрет был черно-белым (n = 5). Таким образом, оценки были вынесе-
ны участниками, которые не понимали, что черты лица были изменены.
Поскольку каждый участник оценивал специфический набор лиц,
было выведено стандартное отклонение счета, чтобы уравнять разли-
чия в использовании шкал «в пределах предмета» [Rossi & Anderson,
1982]. Для каждой шкалы черт стандартное отклонение отражало от-
личия от общего среднего показателя оценки для всех версий из все-
го набора десяти стимульных лиц по определенной характеристике.
Нулевое отклонение демонстрировало отсутствие значимых различий
между оценкой какой-либо характеристики и ее средним показателем
по всем стимульным лицам у всех оценивающих.
Оценки черт. Как и в исследовании I, участники просматривали раз-
личные наборы комбинаций лицевых шкал, была сделана коррекция
для различий в использовании шкал «в пределах предмета» посредством
приведения счетов ряда шкал к счетам отклонений. Для каждой черты
счета отклонений были сделаны посредством вычитания полного значе-
ния счета шкалы (по всем оценивающим во всех трех версиях всех трех
президентов) от каждого шкалированного ответа. Нулевое отклонение
показывало отсутствие отличий от средней оценки характеристики по
всем лицам и всем оценивающим. Эти значения отклонений дают от-
носительный смысл отличий каждого президента от других, но не при
непосредственном сравнении, которое делалось в исследовании I.
Чтобы уменьшить число статистических расчетов, мы сортировали
оценки черт по двум группам, основанием для чего послужили резуль-
таты исследования I. Оценки теплоты включали шкалы: сострадание,
честность и привлекательность. Оценки власти включали шкалы: до-
минантность, сила и хитрость. Для каждого президента были выпол-
нены отдельные многомерные исследования дисперсии (MANOVAs) по
каждой группе связанных зависимых переменных. При таком подходе
каждая версия президентского лица была сравнена с измененной вер-
сией лица того же самого президента. Независимой переменной была
версия черт лица (выразительная, зрелая, нормальная). Данные участ-
ников мужского и женского пола были смешаны, поскольку никакого
влияния пола оценивающего не было выявлено в исследовании I.
Таблица 2 представляет результаты восприятия власти по каждо-
му президенту. Как предполагалось, на восприятие власти президента

422
Кеннеди воздействовали измененные черты лица [F (6,90) = на 2,57,
p < .025]. Оценки власти Кеннеди в основном снижались при измене-
нии черт лица на выразительные и увеличивались при замене их зрелы-
ми чертами лица. Как показывает табл. 2, общий результат был подкре-
плен одномерными F-проверками доминантности, силы и хитрости.
По каждой характеристике власти оценки Кеннеди снижались в ответ
на увеличение выразительности лицевых черт. Замена нормальных
черт лица на зрелые увеличивала восприятие хитрости Кеннеди, хотя
на оценки его доминантности и силы это влияло недостоверно.
Таблица 2
Значения оценок власти для нормальных и измененных
версий президентских физиогномик
Черта Лицевые манипуляциии F
выразительная нормальная зрелая
Клинтон
Доминантность –.063 –.289 –.148 —
Сила –.062 –.578 –.147 —
Хитрость .430 .044 .320 —
Рейган
Доминантность –.622а .241b –.563 а 3.838*
Сила –.244 а .185 а –.875 b 3.445*
Хитрость –.756 а .537 b –.313 а 4.041*
Кеннеди
Доминантность –.093 а .625 b .911 b 3.839*
Сила –.037 а .938 b .822 b 3.397*
Хитрость –.852 а –.125 b .711c 6.466**
Примечание. Значения представляют отклонения от средних оценок черт по всем лицам
и оценивающим. Степени свободы для F-тестов были равны (2,46). Ряд значений с раз-
личными верхними индексами (a, b, c) отличаются от p < .08 или больше.
* p < .05; **p < .01.

Общий тест по оценкам власти Рейгана имел также существенные

результаты [F (6,90) = 2.65, p < .021]. Выразительные черты лица в резуль-
тате приводили к уменьшению восприятия доминантности и хитрости
Рейгана (но не его силы; см. табл. 2). Повышение зрелости лица Рейгана
снижало степень власти в его внешнем облике, как и предсказывалось.
Как в исследовании I, восприятие власти президента Клинтона
было устойчиво к лицевым изменениям в соответствии с общим те-
стом [F (6,90) < 1.0]. Оценки существующего президентского состояния
были в значительной степени не затронуты нашими лицевыми мани-
пуляциями (см. табл. 2).
Результаты, представленные в табл. 3, частично подтверждают
предположения о восприятии президентской теплоты. Следуя резуль-
423
татам исследования I, лицевые манипуляции воздействовали на вос-
приятие теплоты Клинтона [F (6,90) = 2,89, p < .013]. Общий результат
был подкреплен одномерными тестами по честности, привлекательно-
сти и состраданию. Как и предполагалось, выразительные черты лица
делали Клинтона смотрящимся наиболее честным и привлекательным
(табл. 3). Со зрелыми чертами он казался наименее сострадательным.
Президент Рейган в основном воспринимался как наименее теплый,
когда его лицо было более зрелым, чем нормальное [F (6,90) = 2,51,
p < .028]. Следуя за предположениями, Рейган выглядел наименее чест-
ным и привлекательным со зрелыми чертами лица. Однако увеличение
выразительности черт Рейгана не смогло увеличить восприятие чест-
ности, привлекательности или сострадания. Обобщенный тест пока-
зал, что на восприятие теплоты президента Кеннеди не влияли мани-
пуляции лицевыми чертами [F (6,90) = l,66, p > .14] (табл. 3).
Таблица 3
Средние оценки теплоты для нормальных и измененных
версий президентских физиогномик
Черта Лицевые манипуляциии F
выразительная нормальная зрелая
Клинтон
Честность ‒.105 a ‒.764 b ‒.1.170 b 4.224*
Привлекатель- .290 а ‒.380 b ‒.783 b 5.771**
ность
Сострадание .190 а ‒.182 a ‒.834 b 5.562**
Рейган
Честность .583а .501 а ‒.423 b 4.304*
Привлекатель- ‒.842 a ‒.446 a ‒1.714 b 5.511**
ность
Сострадание .562 .282 ‒.064 1.650
Кеннеди
Честность .667 .521 .178 —
Привлекатель- .1222 1.417 1.221 —
ность
Сострадание .556 ‒.125 ‒.378 —
Примечание. Значения представляют отклонения от средних оценок черт по всем лицам
и оценивающим. Степени свободы для F-тестов были равны (2,46). Ряд значений с раз-
личными верхними индексами (a, b, c) отличаются от p < .08 или больше.
* p < .05; **p < .01.

Обсуждение
Необнаруживаемые лицевые манипуляции изменяли способы, ко-
торыми воспринимающие оценивали характеристики трех известных
президентов. Однако точное влияние лицевых манипуляций на соци-
424
альное восприятие варьировалось среди президентов. Как в исследова-
нии I, оценки власти Клинтона были устойчивыми к влиянию лицевых
манипуляций: измененные черты лица не влияли на восприятие власти
действующего президента. Но власть каждого предшествующего прези-
дента воспринималась по-другому, когда черты лица были изменены.
Замена нормальных черт лица выраженными подрывала восприятие
власти у каждого предшествующего президента, как и предсказыва-
лось. Замещение нормальных черт лица более зрело выглядящими воз-
действовало на восприятие предшествующих президентов различно.
С увеличением зрелых черт лица самый молодой, с наиболее естест-
венной лицевой детскостью президент Кеннеди воспринимался как
более хитрый, чем с его нормальными чертами лица; в то время как са-
мый старый, с наиболее естественной зрелостью президент Рейган со-
старился достаточно, чтобы выглядеть менее хитрым, менее сильным
и менее доминантным, чем с его нормальными чертами лица.
Паттерн по параметру президентской теплоты отличался от таково-
го по параметру власти. В этом случае оценки Кеннеди были полностью
не затронуты лицевыми манипуляциями. Возможно, его репутация как
одного из наиболее харизматических и любимых президентов нашего
времени влияла на устойчивость его относительно высоких оценок те-
плоты в отношении лицевых манипуляций. Восприятие теплоты Рейга-
на показало похожую устойчивость к измененной физиогномике: оцен-
ки теплоты Рейгана были снижены, но не увеличивались под влиянием
изменений черт лица. Таким образом, когда глаза и губы были сделаны
маленькими и зрело выглядящими, воспринимающие находили меньше
честности и привлекательности в Рейгане. Только президент Клинтон
соотносился с предсказаниями, выглядя значительно более честным
и привлекательным с увеличенными выразительными глазами и губа-
ми. Кроме того, воспринимающие обнаруживали меньше сострадания
в Клинтоне, когда зрелость его нормального лица была увеличена.
Таким образом, каждое президентское лицо обеспечивало различ-
ную платформу для лицевых манипуляций. Зрелость каждого нормаль-
ного лица, возможно в комбинации с репутацией, обусловливала осо-
бенное влияние черт лицевой зрелости. К сожалению, хотя репутация
каждого президента, возможно, смягчала влияние черт лица, мы не
имели прямой, независимой оценки этого эффекта.

Общее обсуждение
Сложность человеческого лица оспаривает любое точное понима-
ние, что же действительно включали наши манипуляции с лицевыми
особенностями. Изменения черт были операционализированы в тер-
минах размера и описаны в терминах зрелости. Однако каждое измене-
425
ние черт прибавляло дополнительные перцепционные измерения. На-
пример, изменение размеров черт также сдвигало пространственные
расположения между чертами лица. Ясно, что влияние уменьшения
и расширения лицевых особенностей, для того чтобы увеличить или
уменьшить зрелость, было более сложным, чем описанное нами.
Значения этого исследования осложнены недостатками наших ме-
тодов. Возможно, влияние черт лица было преувеличено процедурой,
которая использовалась: мы лишь интересовались суждением о ха-
рактере в контексте стимульного лица без того, чтобы соединить по-
литических лидеров со стратегическими решениями или проблемны-
ми позициями. Будущие исследования должны получить впечатления
о политических лидерах посредством включения многочисленных ка-
налов информации (например, проблемные позиции, характеристики
индивидуальности), как это делали Будешейм и ДеПаола (1994), а не
ограничиваясь только лицевыми особенностями. Наш акцент на не-
посредственно воспринимаемых лицевых намеках, возможно, уполно-
мочил их, усиливая их важность в сознании воспринимающих. Кроме
того, мы полагались на впечатления от уникальной группы потенци-
альных избирателей: студенты колледжа обычно не голосуют на выбо-
рах. Наконец, мы изучали физиогномические сообщения в специфи-
ческое историческое время, в течение сильно заряженных выборов
и продолжающегося расследования Независимого совета в отношении
президента Клинтона, которое высветило проблемы характера, осо-
бенно честность. В отличие от Рейгана и Кеннеди честность Клинтона
была в центре политического спора, поскольку данные были собраны
для обоих исследований. Факт, что правдивость Клинтона была под
вопросом, возможно, уникально увеличил выпуклость физиогномиче-
ских черт его честности5.
Однако два интригующих результата появились в результате этого
исследования: во-первых, мы обнаружили, что тонкие, неосознаваемые
изменения в физиогномике лица были достаточно сильными, чтобы
влиять на суждения воспринимающих об особенностях характера из-
вестных людей. Как отмечено выше, предыдущее исследование по-
казало, что первые впечатления о неизвестных людях находились под
влиянием черт лицевой зрелости [Berry & McArthur, 1986; Cunningham
et al., 1999; Perret et al., 1998; Zebrowitz & Montepare, 1992]; здесь же мы
показали, что тонкие изменения лицевых черт сдвигают восприятие из-
вестных личностей. Более того, лицевые манипуляции воздействовали
на воспринимающих людей неосознанно. Во-вторых, способность фи-
зиогномических черт изменять оценки известных политических лидеров
распространялась и на сторонников, и на противников, подобно тому
как и сторонники, и противники Клинтона воспринимали его более
честным и привлекательным, когда его нормальные черты лица были
426
заменены на выразительные. Эти неосознаваемые изменения в физиог-
номических лицевых намеках были достаточно сильными, чтобы влиять
на оценки характера президента с устоявшейся репутацией.
Кажется, что даже в политике межличностные оценки делаются
важным способом, под руководством внутренних ответов на непосред-
ственно воспринимаемые невербальные намеки [Budesheim & DePaola,
1994; Hellweg et al., 1992; Jamieson, 1984; Jamieson & Birdsell, 1988;
McHugo et al., 1985; Rosenberg et al., 1986; Way & Masters, 1996]. Факт,
что неосознаваемые изменения в портретных изображениях трех пре-
зидентов сдвигали впечатления о них, является свидетельством потен-
циала молчания, неподвижности и физиогномических связей. Челове-
ческая чувствительность к физиогномическим намекам, сознательная
или воспринимающая другим способом, возможно, уходит корнями
в древнюю сигнальную систему, основанную на жизни «лицом к лицу»
в социальных группах и склонную к естественному отбору [Guthrie,
1976; Keating, 1985b]. Эти лицевые послания могут внести больший
вклад в формулу харизматического лидерства, чем мы думаем.

Примечания
1
Оценки узнаваемости для нормального, зрелого и выразительного лиц
первой леди Хиллари Клинтон составляли соответственно только 89, 64 и 38%.
2
Таблица 1. Выразительные, нормальные и зрелые версии лиц президентов
Клинтона, Рейгана и Кеннеди. Выразительные версии находятся слева, нор-
мальные (неизмененные) — в центре, зрелые — справа.
3
Мы обеспечили независимость ответов, но не делали независимого заме-
ра, касающегося влияния размера группы на суждения оценивающих.
4
Исследования были выполнены и с использованием, и без использова-
ния данных от этих двух участников; потому что результаты были фактически
идентичны при любом способе, какой мы выбрали, чтобы включить их данные.
5
Переданная по телевидению ложь президента Клинтона не была обна-
ружена во время сбора данных. Сбор данных для исследования II проиcходил
в течение весны 1998 г., после заявления Клинтона 26 января, переданного по
телевидению, когда он, «качая пальцем», отрицал, что имел отношения с Ле-
вински, но до его признания в августе.
Перевод Н. Шелекасовой

427
 И. К. Владыкина

Страх публичных выступлений:

социально-психологический анализ*1

Д инамичная и многоликая социальная реальность нового века

оказывается катализатором личностного развития человека. Не-
обходимость соответствовать духу времени стимулирует формирование
способности к эффективной самопрезентации, свободной реализации
собственного личностного потенциала. Социальный капитал лично-
сти, обеспечивающий ее принадлежность к референтной социальной
группе, все чаще предполагает позиционирование себя в публичном
пространстве. Успешные публичные выступления становятся необхо-
димым атрибутом социального взаимодействия современного челове-
ка, стремящегося занять высокое социальное положение.
Вместе с тем интеллектуальные возможности, владение матери-
алом еще не гарантируют человеку успешности публичного взаимо-
действия с аудиторией. Среди препятствий, блокирующих публичное
поведение человека, страх занимает лидирующее положение. По дан-
ным Дэвида Льюиса, известного специалиста по общению, в одном из
исследований утверждается, что у четырех из десяти американцев страх
публичного выступления сильнее страха смерти [Льюис, 2002]. Похо-
жие состояния свойственны и россиянам. Появился даже специальный
термин, отражающий страх публичных выступлений, боязни открыть
рот в присутствии других людей — лалофобия (от греч. лалиа — «бол-
товня» и фобос — «страх») [Льюис, 2002].
Почему так страшно предстать перед публикой и высказать свою
позицию? Ответ на этот вопрос предполагает многоуровневый анализ
проблемы страха публичных выступлений. Страх как социальное яв-
ление рассматривается в контексте той нормативной среды, в рамках
которой происходит публичное поведение человека. Несоответствие
выступления социальным ожиданиям аудитории, предвосхищение
распространенных в социуме вариантов потерь и наказаний за неуспех
определяют социальный контекст проблемы.
Социально-психологический уровень анализа проблемы страха пуб-
личных выступлений затрагивает вопросы взаимоотношений между
людьми, взаимодействие человека с публикой. Интереснейшим аспектом

* Владыкина И. К. Страх публичных выступлений: социально-психологический ана-

лиз // Перспективы развития политической психологии: новые направления: Материа-
лы Международной научной конференции 22–23 октября 2010 г. / Под ред. Е. Б. Шесто-
пал. М.: МГУ, 2012. С. 186–198.

428
данной проблемы является анализ влияния особенностей детско-роди-
тельских отношений в раннем детстве на формирование страхов и стра-
тегий поведения на публике. Психологический анализ раскрывает зна-
чение и функции страха как эмоции, регулирующей поведение человека.
Проблему страха публичных вступлений необходимо рассматривать
не только на уровне рационального, сознательного поведения. Данный
страх имеет зачастую глубокие корни, уходящие в глубь бессознатель-
ной психики и даже ее архетипических структур. Интенсивность страха
публичного выступления, значительно превышающая социальные ус-
ловия и рациональные установки, говорит о возможной взаимосвязи
публичного выступления с базовыми потребностями человека.
На заре человеческой истории модус поведения человека опреде-
ляли ведущие потребности в развитии и самосохранении. При слабо
дифференцированном сознании человек ощущал себя в безопасности,
находясь вместе с сородичами. Быть отлученным от сообщества, стоять
у позорного столба означало неминуемую гибель. Инстинкт самосох-
ранения маркировал положение, противопоставленное группе, стра-
хом небытия. Можно предположить, что жалобы людей на то, что они
«до смерти боятся публичных выступлений», связаны не с рациональ-
ными соображениями, а с положением один напротив всех и ситуацией
оценивания. Неслучайно в психотерапевтических группах, в ситуациях
значимых переговоров, в том числе на международном уровне, исполь-
зуется круглый стол.
Если бы поведение первобытного человека определялось только
инстинктом самосохранения, человечество вряд ли достигло бы совре-
менного уровня развития. Потребность в развитии, в достижении тол-
кала человека на рискованное поведение, на путь первопроходца, ор-
ганизатора совместной деятельности. Потребность в росте, развитии,
совершенствовании, жажда жизни изначально присуща всему живому.
Потребность в самосохранении вторична по отношению к потребно-
сти в развитии. Вознаграждением за успех было признание группой
превосходства человека, выдвижение его в позицию лидера. А положе-
ние лидера — это не только один впереди всех, но и один перед всеми.
Но это уже совсем другие эмоции. Радость признания, вдохновение,
ощущение перспективы роста, удесятеренные силы за счет группового
единства и поддержки группой.
В публичном поведении одно и то же положение в пространстве
может быть источником как сильнейшего страха, так и радости бытия.
Принципиально то, кем человек себя в данной позиции чувствует, героем
или изгоем. И это тоже определяется не только на рациональном уровне.
Каким было самое первое публичное выступление человека? Появ-
ление на свет! «Вот он я!» Страшно, незнакомо, нет уверенности в безо-
429
пасности. Психологи утверждают, что от того, как встретили, приняли
ребенка, насколько он желанен, зависит его психологическое благопо-
лучие в течение всей его последующей жизни [Гроф, 1996].
А когда человек уходит в мир иной, про него говорят: «Преставил-
ся». Предстал перед Богом. Опять своего рода презентация. Как жил?
С чем пришел? Надо держать ответ.
Презентация — это всегда очень важно. От нее многое зависит.
В нее много энергии вкладывается. Публичное выступление может
быть успешным или неуспешным, но оно всегда очень эмоционально
заряжено.
Рождение и уход человека одинаково связаны с ощущением тонне-
ля и света впереди. Любое завершение всегда несет в себе потенциаль-
ную возможность начала. Но чтобы добраться до света, обрести радость
появления на свет, родиться, надо пройти через трудные испытания.
То, как новорожденный их проходит, определяет некую матрицу его
характера, судьбы, стиля выстраиваемых отношений с другими людь-
ми. Фиксация на страхах и негативных переживаниях или на предвку-
шении великого события, радости появления на свет в значительной
степени определяет характер восприятия жизни. По какой дорожке
пойдем? По светлой стороне или по темной? В момент появления на
свет многое определялось внешними обстоятельствами: эмоциональ-
ным состоянием матери, отношением медицинского персонала.
Важный публичный выход — это первый день рождения. И все по-
следующие. Малыш на виду у родственников, друзей. Подарки, ком-
плименты, поздравления, праздничный торт. Откуда можно узнать
о себе массу позитива, если не из поздравительных тостов на дне ро-
ждения? Ритуальное поведение помогает человеку овладеть ролью лю-
бимого, соответствовать роли уважаемого человека, легко принимать
подарки, комплименты. Отсюда высокая самооценка, уважение к себе
и как следствие естественное поведение на публике.
Выступление на утренниках в детском саду. Музыкальные работ-
ники старались сделать выступление детей эмоционально выразитель-
ным. Позитивный опыт выступлений на таких утренниках закладывал
основы успешного публичного поведения. Негативный опыт оставлял
глубокие шрамы в психике растущего человека.
Школа — это не конец свободы. Это расширяющаяся сфера воз-
можностей для публичного поведения. Ты на виду у всех и можешь
продемонстрировать свои способности. Динамика социальных ситуа-
ций, калейдоскоп возможностей, шлифовка социальных ролей. Одна-
ко реальная российская школа, особенно советского периода, нанесла
огромное количество душевных травм учащимся. Конкретные ситуации
низкой оценки, стыда, обиды вытесняются из сознания человека. Но эти
эмоции продолжают жить на уровне ощущений, в предрасположенно-
сти к сходным эмоциональным состояниям, в пластике тела. При анали-

430
зе конкретных ситуаций страха публичного выступления подростка или
взрослого человека обнаруживается, что в его основе лежит негативный
опыт взаимоотношений в детском и школьном возрасте.
Архетипические предпосылки, ситуация рождения, особенности
взаимоотношений в детском возрасте — все эти факторы составляют
основу эмоционального самочувствия личности во время публичного
выступления.
Стиль публичных выступлений существенным образом зависит от
социально-исторических характеристик российской ментальности.
В русских сказках отражены типичные особенности поведения лиде-
ра. В русских былинах, отражавших социальную ситуацию на Руси до
нашествия в ХII–ХIII вв., фигурируют богатыри, смело выходившие на
единоборство с сильным врагом. Герои русских сказок после татаро-
монгольского ига больше напоминают теневые фигуры. Кто реально
обладает властью и влиянием в русском фольклоре? Это Золотая рыб-
ка, которая живет под водой. Сильный Дед Мороз, которого реально
никто не видел. Иван, скрывающий свои ресурсы под непрестижной
маской дурака. Царевич Гвидон, превращающийся то в муху, то в ко-
мара во время своих публичных выходов. Маленькая мышка-норушка,
благодаря которой вытянули репку.
Явно демонстрировать силу опасно и страшно, поскольку это может
провоцировать агрессию. Казаться маленьким, незаметным, дурашли-
вым, но при этом давать понять окружающим, что в тебе-то и есть скры-
тая сила, которая сможет исправить ситуацию. Такова типичная стра-
тегия успешного поведения, заложенная в русских сказках. Зачастую
именно такой стиль публичного поведения способствует завоеванию
симпатий у публики и в современной российской действительности.
В русских народных сказках часто фигурируют дети без родите-
лей. Это квинтэссенция страха. Типичные герои русских сказок — дед
и бабка. У них есть мудрость, но нет силы и ответственности, присущих
родительским фигурам. В современной российской действительности,
судя по мониторингам общественного мнения, давно и устойчиво со-
храняется потребность в сильных лидерах. Тем не менее стиль публич-
ного поведения, свойственный родительской фигуре, еще недоста-
точно представлен в общественном сознании, не работает как модель
успешного публичного поведения.
Страх в публичном выступлении вызывает отсутствие контакта
и взаимопонимания с аудиторией. Возможность почувствовать ауди-
торию и предложить ей адекватный стиль взаимоотношений помогает
установлению ощущения единства с аудиторией, а значит, чувства бе-
зопасности.
Герои русских народных сказок часто оказывались победителями
в сложном единоборстве с врагами благодаря своим нравственным по-
ступкам, добрым делам, за которые они и получали поддержку окружа-
431
ющих. Публичный образ современных ТВ-героев обрастает мифами,
творимыми усилиями специалистов в области пиара. Русский народ
по-прежнему любит сказки. В то же время важным ресурсом успешно-
го публичного выступления являются добрая репутация, позитивные
установки на оратора.
Страх публичных выступлений определяется и актуальными соци-
альными обстоятельствами. Атмосфера страха как социального явле-
ния была характерной особенностью российской реальности прошлого
века, насыщенного явлениями социальной травматизации [Андрусен-
ко, 1995]. В сознание граждан внедрялось убеждение в том, что страна
окружена враждебными государствами. Советский катастрофизм ха-
рактеризовался максимизацией космического страха перед мировым
злом. В разряд внушавших страх в разное время попадали кулаки, враги
народа, шпионы, затаившиеся остатки враждебных классов, фашисты,
империалисты, сионисты, националисты и вообще кто угодно [Матве-
ева, Шляпетох, 2000].
Особенно сильно страх нагнетался и использовался как средство
управления и контроля за поведением людей в период сталинских ре-
прессий. Доносы, оговоры, жестокие репрессии, всеобщая атмосфера
страха заковали в кандалы души советских граждан. Нельзя было гово-
рить, высказывать свое мнение в публичном пространстве. Это было
смертельно опасно. Боялись все. В том числе и сам творец индустрии
страха. Тотальный страх парализует, приводит к депрессии, пессимиз-
му. В данных условиях расцветают декларативный, социально-регла-
ментированный стиль публичного выступления и манипулятивные
стратегии влияния.
Хрущевская «оттепель», демократизация страны в период пере-
стройки изменили социальную ситуацию в обществе. Правовое, де-
мократическое государство обеспечивает социальное пространство,
в котором личность чувствует себя свободной и защищенной. В соот-
ветствии с социальной ситуацией меняется и стиль публичного поведе-
ния. Востребованность самостоятельной креативной личности создает
условия для развития индивидуальности и ее презентации в социаль-
ном пространстве. В то же время прошлое страны не может не влиять
на ее настоящее. Значительное количество проблем публичного высту-
пления у представителей современной молодежи обусловлено не изжи-
тыми в течение двух-трех поколений страхами и стратегиями защит-
ного поведения, характерными для представителей первой половины
ХХ в. Обучение публичному поведению предполагает индивидуальную
реконструкцию опыта родового бессознательного. Современному ора-
тору весьма полезно осознание стратегий поведения, в том числе и за-
щитного, обеспечившего его предкам выживание в трудные времена,
поиски ресурсных персонажей из собственной семейной истории, кон-
432
струирование адекватной Я-концепции личности, создание внутрен-
них условий для успешной самопрезентации.
На страх публичных выступлений у современной молодежи влияет
и общая атмосфера страха, характерная для их социального окруже-
ния. Среди студентов-социологов разыгрывалась социодрама с целью
выявления типичных страхов в современной российской реальности.
Палитра страхов, представленных в сознании современных студентов,
оказалась весьма многообразной. Среди них можно выделить четыре
группы страхов: социальные страхи, связанные с социальными усло-
виями жизни; социально-психологические страхи, отражающие осо-
бенности взаимоотношений с другими людьми; личностные, опре-
деляющие собственную ответственность за свое поведение; и страхи,
отражающие базовые проблемы безопасности. Как выяснилось в ходе
социодрамы, молодежь боится кризиса; потерять, или не найти работу;
войны; преступности, террористов; армии; шантажа, обмана; непро-
фессиональных, продажных врачей; произвола чиновников. На соци-
ально-психологическом уровне молодые люди боятся оценки того, что
о них подумают, не найти поддержки, неуспеха в глазах окружающих,
не оправдать ожидания родителей, остаться одному. Личностный уро-
вень страхов связан с боязнью не успеть в жизни сделать что-то важное,
последствий своих поступков, взять ответственность на себя, проявить
инициативу, ответственных решений (брак, дети), совершить ошибку,
потратить свое время, силы, энергию и не добиться того, чего хотят.
С базовыми потребностями в безопасности связаны страхи за здоровье
близких, неизлечимых болезней, темноты, высоты, лифтов, крови.
Неблагоприятные аспекты социальной реальности создают напря-
жение в настроениях людей, ослабляющее их ресурсы. Вместе с тем
острота переживаний из-за социальных проблем тесно связана с собст-
венными внутриличностными проблемами человека. Если в процессе
работы человек осознает свою личную проблему, он оказывается спо-
собным развести ее с отношением к социальным обстоятельствам. Это
делает его эмоциональное самочувствие более социально зрелым, а по-
ведение — ответственным.
В ходе социодрамы студентам была дана возможность поговорить
со своими страхами, объединиться в группы на основе сходных стра-
хов, обсудить их между собой, проиграть придуманные сообща сцена-
рии на тему общих страхов. В результате проведенной работы градус
переживаний страхов оказался значительно снижен. Осознание проб-
лем как таковых остается, но они уже не вызывают панических реак-
ций, острого чувства страха. Человек обретает возможность дистанци-
роваться от своего страха, определенным образом относиться к нему
и взаимодействовать с ним.
Психологический анализ страха включает в себя выявление фун-
кций страха в жизни человека. Известно, что страх — это сигнал опа-
433
сности. В «Кратком психологическом словаре» страх определяется как
«эмоция, возникшая в ситуации угрозы биологическому или соци-
альному существованию индивида и направленная на источник дей-
ствительной или воображаемой опасности» [Краткий.., 1999]. В чем
собственно угроза публичного выступления для личности? О какой
опасности этот страх сигнализирует? Конечно же страх публичных
выступлений оберегает самое сокровенное в человеке: его самооцен-
ку, репутацию, уважение со стороны значимых людей и самоуважение,
положение в системе взаимоотношений между людьми. В публичном
выступлении на кону оказывается положение человека в социальном
пространстве.
Ситуация оценивания весьма травматична для человека. А в пуб-
личном выступлении человек оказывается в ситуации оцениваемого.
Это может вызывать дискомфорт у многих людей, не обладающих до-
статочным опытом публичных выступлений. А людьми с заниженной
самооценкой, невротической тревожностью, маргинальным статусом
ситуация оценивания переживается особенно болезненно.
Особенность страха публичных выступлений в том, что это не
только страх потерять (репутацию, уважение, самооценку), но это
еще и сильное желание приобрести то же самое, развить, завоевать,
укрепить. За страхом всегда стоит желание. А иначе, зачем рисковать?
В связи с этим мы считаем возможным говорить и о мотивирующей
функции страха, связанной с потребностью в развитии. Эта функция
страха проявляется и в словесных оборотах. «Страх, как хочется!»
Сочетание страха и мотивации достижения проявляется в точках
роста личности, там, где человек идет по целине, осваивает новые виды
деятельности, расширяет сферу своего влияния, рискует, достигает.
Чувство страха в сочетании с мотивацией достижения способно обо-
стрять чувства, вызывать волнение, ценить победу. В такой ситуации
публичное выступление оказывается эмоционально насыщенным, яр-
ким, оказывающим влияние на окружающих.
Очевидно, можно говорить и об эстетике страха. Художествен-
но оформленная ситуация опасности эмоционально привлекательна.
«Страшно интересно!» Страх — древнейшая эмоция, связанная с мощ-
ным инстинктом самосохранения, в нем заложена огромная энерге-
тика. Приближение к энергии всегда привлекательно. Опасные виды
спорта — автогонки, прыжки с парашютом, воздушная гимнасти-
ка — привлекательны и для участников, и для зрителей. «Есть упоение
в бою…» Публичное выступление может восприниматься оратором
таким же экстримом, как и автогонки. Рисковать своей репутацией
и выйти победителем из ситуации сложного взаимодействия благодаря
собственным ресурсам. Определенный уровень страха может мотиви-
ровать человека к достижениям.
434
 Однако подчинить энергетику страха интересам личности, сделать
его другом, а не врагом личностного развития удается людям с силь-
ным эго, проработанными проблемами, конструктивной направлен-
ностью. Психологические ресурсы социально зрелой личности помо-
гают осваивать рискованные виды деятельности, к которым относится
и публичное выступление, и добиваться успеха.
В структуре личности проблемного человека страх может выпол-
нять функцию неконструктивной защиты, блокирующей целенаправ-
ленную деятельность. В крайних случаях невротического развития
страх может взять верх в структуре личности и подчинить себе поведе-
ние человека. При этом человек сознательно будет выбирать для себя
виды и способы деятельности по критериям, задаваемым чувством
страха, т.е. гарантирующим безопасность. Страх здесь берет на себя
материнские функции: опекает, защищает, предостерегает, запрещает.
Человек с подобной направленностью не окажется на трибуне, если это
будет вызывать малейший дискомфорт.
Карен Хорни выявила три классические формы защитного поведе-
ния невротической личности, а именно движение к людям, от людей
и против людей [Хорни, 1999]. В ситуации опасности характерны те же
три стратегии поведения: убежать, выйти из зоны напряжения; спря-
таться, затаиться; нападать. На сходные стратегии поведения в ситуа-
ции страха указывают и составители психологического словаря. «В слу-
чае, когда страх достигает силы аффекта (панический страх, ужас), он
способен навязать стереотипы поведения (бегство, оцепенение, защит-
ная агрессия)» [Хорни, 1999]. Эти стратегии легко просматриваются
и в ситуации публичного выступления.
Если ситуация публичного выступления воспринимается как опа-
сная и вызывает чувство страха, то одной из возможных стратегий пове-
дения может быть желание спрятаться. А как человеку спрятаться, если
он на виду у всех? Есть разные каналы реализации желания спрятаться.
Можно спрятать свое личное мнение, свою позицию за декларативны-
ми утверждениями, общеизвестными истинами, мнениями авторите-
тов. Вряд ли такое выступление вызовет интерес, но безопасность, ско-
рее всего, будет обеспечена. Спрятаться можно и на бессознательном
уровне за счет ресурсов тела. Мышечные зажимы сделают тело скован-
ным, закрытым, как бы защищенным панцирем. Если не смотреть на
аудиторию, не видеть людей, то возникает иллюзия, что и оратора тоже
не видят. Отвести взор, спрятать руки в карманы, сгорбиться, сдавить
грудную клетку, затрудняя дыхание, слишком тихо и невнятно гово-
рить — таковы возможные варианты защитного поведения во время
публичного выступления, приводящие оратора к провалу. Вегетатив-
ный сбой, который при этом происходит в организме, обеспечивает
минимизацию активности. Страх, который подавляет возможности са-
мореализации, губит публичное выступление.
435
 Что делает страх с человеком, у которого доминирующая стратегия
поведения в ситуации опасности — бегство? Куда убежишь, высту-
пая публично? У оратора есть варианты. Можно в ускоренном темпе,
скороговоркой отговорить свой текст и побыстрее уйти с глаз долой.
У некоторых ораторов в подобной ситуации возникает желание про-
валиться сквозь пол. Это тоже вариант бегства. Иногда выступающие
жалуются на то, что у них начинают дрожать ноги и руки. Чем не мик-
родвижения бега? Отворачивание головы в сторону в ответ на вопрос
журналиста, слишком статичная поза — «не сойти мне с этого места»,
когда человек усилием воли держит себя на одном месте, — все это ва-
рианты защитной стратегии поведения в ситуации опасности во время
публичного выступления.
Не менее интересна в публичном выступлении стратегия защитного
поведения, проявляющаяся в тенденции к нападению, агрессии. Тради-
ционно публичное поведение предполагает нормативный, социально
регламентированный стиль общения. Однако страх в публичном высту-
плении может провоцировать недостаточно аргументированную крити-
ку, обвинения партнеров по общению, что создает почву для конфликта.
Возникновение и эскалация конфликта есть проявление агрессии как
защитного механизма в ситуации повышенной тревоги. Проявление
вербальной агрессии обычно считалось дурным тоном, показателем сла-
бости личности, демонстрацией психотического статуса.
В настоящее время не все так однозначно. Усложнение социальной
реальности, противостояние интересов, позиционное противоборст-
во выливается в информационных войнах в открытую конфронтацию.
Черная риторика нарушает все конвенции о ненападении. Используют-
ся нападки на личность, болезненные уколы, междоусобные информа-
ционные войны, шоковая атака. Нарушаются границы личности, нормы
поведения, считается допустимым нанесение удара в самое больное ме-
сто с целью оказания давления на соперника. Карстен Бредемайер, автор
книги «Черная риторика: Власть и магия слова» призывает легко и тон-
ко манипулировать языком, «как остро отточенной и непредсказуемой
в действиях шпагой, беспощадно эффективной в своем завораживаю-
щем танце» [Бредемайер, 2005]. Современная ситуация публичного вза-
имодействия зачастую предъявляет высокие требования к стрессоустой-
чивости личности, способности держать удар, умению в эмоционально
накаленной ситуации действовать разумно, проявляя бойцовские каче-
ства характера. Психологические ресурсы личности играют здесь веду-
щую роль. Сильное эго, четкая позиция, уважение к себе помогают че-
ловеку встать над ситуацией, использовать методы силового вербального
давления, сохраняя достоинство и уважение к сопернику.
Подобный стиль публичного поведения доступен не каждому чело-
веку. В структуре характера диссоциированной личности в закапсули-
436
рованном виде сохраняется травмированное детское самоощущение,
окруженное архетипической защитой. Эта защита может принимать
форму демонстрации доминантности, самоуверенности, склонности
к агрессии [Бредемайер, 2005]. Как правило, люди с такой структурой
личности легко вступают в конфликтное взаимодействие, но редко
выходят из него победителями. В публичном выступлении с его стрес-
согенным потенциалом подобная конструкция легко ломается, вме-
сто демонстрируемой доминантности обнаруживаются растерянность
и страх. В подобных ситуациях психологическая подготовка, ориенти-
рованная на укрепление внутриличностного потенциала, оказывается
наилучшим способом освоения искусства публичных выступлений.
Сама по себе агрессия в публичном поведении в современных
условиях вполне допустима и даже популярна. Достаточно вспомнить
рейтинговые телепередачи «К барьеру», «Школа злословия», «Окна»,
в которых конфликт перестает быть пугалом, а его участники учатся
вести себя конструктивно в ситуации конфронтации. Важно развести
конфликт как форму защитного поведения, при которой чувство стра-
ха провоцирует неконтролируемую агрессию и конфликтное взаимо-
действие как сознательный способ влияния на оппонентов.
Согласно мысли К. Хорни, любое поведение можно считать нор-
мальным, если оно адекватно ситуации. Признаком невротической
направленности является ригидность реагирования. И в нормальной
ситуации человек может идти на конфликт, если того требуют обстоя-
тельства. Но если человек в любой ситуации конфликтует, то это мож-
но считать проявлением невроза.
Страх в современной российской действительности — явление рас-
пространенное и по большей части негативное. Страх ломает публич-
ное выступление, делая его невыразительным, непривлекательным.
Не дает человеку раскрыться, продемонстрировать свои возможности,
приносит болезненные ощущения.
Однако человек может занимать различную позицию по отноше-
нию к своему страху: подчиниться, преодолеть или принять. Легко под-
чиниться страху, если получаешь за это некие дивиденды. Из-за боязни
публичного выступления можно не оказываться в ситуациях публич-
ных выходов, не выступать на конференциях, не готовить докладов на
семинарах. Возможность не напрягаться, оставаясь в зоне комфорта,
социальная леность — это те преимущества, которые получает человек,
поощряя свой страх. Оказывается, бояться бывает психологически вы-
годно. Но выгоды эти в большей мере ситуативны. Нереализованность
блокирует достижение стратегических целей.
Страх публичных выступлений мешает реализовать себя и в студен-
ческие годы. Проводя опрос среди студентов, мы просили дать мета-
фору своему страху публичных выступлений, описать свои ощущения,
437
определить, чему помешал страх, чего они лишились из-за него. Были
получены результаты, говорящие в основном о негативном влиянии
страха публичных выступлений на студентов.
Метафоры страха публичных выступлений: клякса; Кощей; листок
на ветру; летучая мышь, порхающая в синем небе; призрак; колючка;
падение в лужу; дыра; раненый хищник; кривое зеркало с моим отраже-
нием; религиозный фанатик, который ни с чем не соглашается; океан,
в котором можно захлебнуться; иголка в теле, которую нужно вытащить,
но не можешь; темный лес; шквал в лицо; скучный, отсиживающийся
в углу зверек; ежик. Но в ответах студентов присутствуют и эмоциональ-
но позитивные метафоры страха. Страх — это также сгусток энергии;
прыжок с парашютом; горный ветерок; летний грибной дождь.
По мнению респондентов, страх локализован в различных частях
тела. Наиболее часто указывались голова (мозг, рот, скулы), сердце,
руки, колени, область солнечного сплетения. Описывались ощущения
страха: холод, дрожь, мурашки по телу, все внутри замирает, сдавлива-
ется грудь, трясутся руки, сбивается дыхание, не хватает воздуха. От-
мечается напряжение, скованность, чувство пустоты, ступор, сердце-
биение. Ощущение страха сопровождается чувством неуверенности,
паники, срывается голос, путаются фразы, появляется слабость, заика-
ние, беспомощность, нечего сказать.
Описанные ощущения страха публичных выступлений демонстри-
руют типичную картину вегетативного сбоя. Все жизненные процессы
ориентированы на замирание и защиту: сдавленное дыхание, сужен-
ные сосуды, тремор. Интеллектуальная активность осуществляется за
счет волевого напряжения, но к успеху она не приводит.
Ответы на вопросы: «Чему помешал страх? Чего Вы лишились из-
за него?» фактически отражают мотивацию опрошенных. За страхом
стоят желания. Страх публичных выступлений помешал студентам
ярко, креативно выступать, высказывать свое мнение, уверенно выра-
жать свои мысли, выступать на конференциях, высказать свою точку
зрения, отличную от других, поддержать беседу, заинтересовать людей.
Страх публичных выступлений мешает молодым людям проявить себя,
показать себя во всей красе, заслужить репутацию знающего человека,
реализовать возможности, построить политическую карьеру. Студенты
считают, что из-за собственного страха они лишаются интереса к своей
личности со стороны окружающих, уважения преподавателей, гордо-
сти за свое выступление, лишаются громкого голоса, возможности дви-
гаться вперед, аплодисментов, восхищения, чувства лидерства.
Данные опроса подтверждают то, что за страхом стоят стремление
к значимым социальным ценностям, мощная мотивация достижения.
Для того чтобы эта мотивация реализовывалась в поведении, необ-
ходимы психологические ресурсы личности. Среди них можно отме-
438
тить уважение человека к себе самому, уважение к людям, позитивные
социальные ожидания относительно принятия себя окружающими
людьми, внутренняя целостность и наличие собственной позиции. Для
успешного публичного поведения необходимо быть личностью и уметь
транслировать свою личностную позицию.
По мнению В. Соловьева, когда во взгляде появляется самость, ма-
гия личности, обаяние личности, оратора начинают воспринимать как
человека, который имеет право высказывать свою точку зрения [Соло-
вьев, 2008].
Расширение психологических ресурсов человека, социальная зре-
лость личности не оставляют места деструктивным функциям страха.
Мотивация достижения, не блокированная чрезмерными защитами,
мощным энергетическим потоком обеспечивает раскрытие возможно-
стей личности в социальном взаимодействии, в публичном простран-
стве.

Библиография
Андрусенко В. А. Социальный страх. Оренбург, 1995.
Бредемайер К. Черная риторика: Власть и магия слова. М., 2005.
Гроф С. Холотропное сознание. М., 1996.
Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного
духа. М., 2001.
Краткий психологический словарь. Ростов-на-Дону, 1999.
Льюис Д. Тренинг эффективного общения. М., 2002.
Матвеева С. Л., Шляпентох В. Э. Страх в России в прошлом и настоящем.
Новосибирск, 2000.
Соловьев В. Влияние и воздействие в публичной жизни. Опыт из мира теле-
видения. 2008. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http: //financepro.ru/
style/6447 — soloviov-v.
Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. М., 1999.

439
 Н. М. Ракитянский

Психологические аспекты принятия политических

решений в контексте критериев реалистичности*1

П одготовка и принятие решений являются центральной функцией

во всей структуре деятельности политика любого уровня; она
в наибольшей степени отражает ее своеобразие, определяет ее качество
и эффективность. Процесс принятия решений постоянно представ-
лен в личности политика, он органично пронизывает все компоненты
и этапы его деятельности.
Положение о ключевой роли принятия решения в политической
деятельности согласуется и со сложившимися эмпирическими, жи-
тейскими представлениями. Согласно им суть деятельности политика
в том и состоит, что он «обязан решать», что он затем и нужен в системе
государственного управления, чтобы принимать решения и брать на
себя бремя ответственности за них. Общим мерилом реальной власти
и влияния правителя является то, насколько он сосредоточивает функ-
ции принятия решения, насколько ему «принадлежит последнее сло-
во» в решении проблем государства [Карпов, 2005].
Но в самом понятии «политическое решение» заключена двойст-
венность. Это и функция управления, и реальный процесс по ее ре-
ализации. Двойственность отражается в существовании основных
подходов к изучению феномена принятия политического решения —
организационного и психологического.
Первый основан на методологии нормативного анализа и направ-
лен на разработку теорий, методологий, оптимальных способов, ин-
струментов и процедур в реализации функции принятия политического
решения. Но как бы далеко ни продвинулись в своем развитии теории
решений, опирающиеся на нормативные, организационные и прочие
рациональные основания, будем учитывать, что в действительности
решения принимает реальный субъект. Этот субъект — конкретный
политик, живой человек со всеми его достоинствами и несовершенст-
вами, иногда пороками. Именно поэтому целостная личность полити-
ческого деятеля является главным «инструментом» принятия решений
[Ракитянский, 2004].
«Мерилом власти» и основным признаком ее централизации вы-
ступает та или иная степень концентрации полномочий по принятию
решений, которую осознаёт и реализует политик. При этом его лич-

* Ракитянский Н.М. Психологические аспекты принятия политических решений

в контексте критериев реалистичности // Вестник Томского государственного универси-
тета. Серия: Философия. Социология. Политология. 2013. № 3 (23). С. 143‒148.

440
ностные качества, в том числе и негативные, не всегда проявляясь
в обычных условиях, со всей очевидностью и остротой начинают обна-
руживаться именно в ситуациях выбора. Психологических качеств по-
литика, влияющих на принятие важных решений, немало, однако есть
из них одно, которое не только значимо само по себе, но и является
некой квинтэссенцией всех прочих характеристик вместе взятых.
Речь идет о реалистичности. Это понятие обычно применяется для
оценки руководителей различного статуса как с точки зрения успешно-
сти их деятельности в целом, так и с точки зрения эффективности при-
нятия решений в особенности. Однако само понятие «реалистичность»
ещё недостаточно разработано. Так, в психологических словарях, эн-
циклопедиях и учебной литературе его практически невозможно най-
ти. Это обстоятельство вызывает ряд сложностей в использовании это-
го понятия. Чтобы оценивать степень реалистичности того или иного
политика, необходимо выявить те свойства этого понятия, по которым
представится возможность эту оценку производить.
Обратимся к некоторым известным определениям понятий «ре-
алистичность», «реалистичный» и «реализм». «Реалистичный — это
трезво практический, основанный на реализме», где «реализм — ясное
и твердое понимание действительности, существующих возможностей
при осуществлении чего-либо» [Большой толковый.., 2002]. В «Тол-
ковом словаре русского языка» Д. Н. Ушакова реализм трактуется как
«ясный подлинно-научный учет всех условий окружающей действи-
тельности при осуществлении, проведении чего-нибудь» [Толковый
словарь.., 1935‒1940]. В таком случае реалистичность, на наш взгляд,
может пониматься как трезвое, ясное, релевантное восприятие самого
себя и окружающего мира, опирающееся на действительность и необхо-
димое для эффективного осуществления какой-либо деятельности. Это
способность трезво оценить сложную политическую обстановку и адек-
ватно соотносить себя с актуальными и потенциальными проблемами.
Политику такое качество, как реалистичность, необходимо, прежде
всего, в принятии важных решений, управлении деятельностью своей
администрации, в подготовке и в переговорном процессе с партнерами,
в ситуации конфликтного взаимодействия на международном уровне,
в условиях кризисов и т.д.
Таким образом, реалистичность — это квинтэссенция прочих ка-
честв, необходимых руководителю, принимающему решения. Дей-
ствительно, если рассмотреть некоторые из таких качеств, как, напри-
мер, ответственность или дальновидность, то можно с уверенностью
сказать, что ответственный и дальновидный политик в том числе и реа-
листичный. То есть понятие реалистичности входит в определение всех
других свойств, присущих эффективному политику. Соответственно
чтобы выделить критерии оценки самой реалистичности, необходимо
441
рассмотреть прочие качества, причем сделать это, используя их про-
тивоположные, полярные значения. Например, такие, как «дальновид-
ный — недальновидный». Тем самым мы устраним неопределенность
содержания критерия и получим возможность охватить достаточно
широкий спектр его значений.
Итак, в качестве инструмента квантификации феномена реали-
стичности мы будем оперировать так называемыми биполярными шка-
лами, или бинарными факторами, которые определяют уровень разви-
тия интересующих нас качеств. С помощью таких полярных значений
мы сможем в необходимой мере управлять идентификацией различ-
ных качеств реалистичности. Выделенные критерии могут быть трех
уровней — «верхнеполярные», «нижнеполярные» значения, а также зона
условного «экватора», или область некого баланса, или «усредненные»
значения. Мы попытаемся выявить такие базовые оппозиции, которые
позволили бы составить основу системы практически значимых инди-
каторов оценки реалистичности политика, принимающего решения.
Все критерии реалистичности разделим на две категории: крите-
рии, связанные с личностью политика, и критерии, связанные с его
профессиональной деятельностью. Чтобы достичь карьерных высот,
политику необходимо состояться в первую очередь как зрелой лично-
сти. Поэтому прежде чем рассматривать параметры профессиональной
реалистичности, мы попробуем проанализировать те критерии, кото-
рые соответствуют ступеням самосовершенствования личности.
Остановимся на одном из ключевых оснований реалистичности,
которое в значительной мере определяет все остальные. Оно составляет
суть одного из важнейших качеств человеческого сознания и называет-
ся рефлексией. Любой человек посредством рефлексии так или иначе
время от времени делает самого себя предметом изучения. При этом он
использует такой важный инструмент рефлексии, как определённые
понятия, категории и концепты.
Политик должен обладать способностью к рефлексии — квалифи-
цированной, концептуальной, конструктивной. Квалифицированная
рефлексия — это оптимальный уровень осознания своих проблемных
личностных качеств. Это также способность видеть дальше узкого кру-
га вещей, выходить за пределы обыденного, привычного понимания
самого себя.
Человек, способный к рефлексии такого уровня, в большей мере
способен к достижению высоких результатов в различных видах дея-
тельности. Во-первых, он реалистичнее воспринимает самого себя, про-
дуктивно анализирует свое поведение и на основе этого анализа делает
правильные выводы для принятия решения. Во-вторых, он владеет пси-
хологическим ключом к разностороннему пониманию других людей.
Способность к квалифицированной рефлексии достигается не толь-
ко путем интеллектуальных, но и волевых усилий. Она является позитив-

442
ной противоположностью «реактивному», т.е. непосредственному, им-
пульсивному и как следствие незрелому восприятию действительности.
Итак, первая полярная пара, характеризующая реалистичность ру-
ководителя, — это «квалифицированная — неквалифицированная рефлек-
сия». Рефлексия как фундаментальное психологическое качество в зна-
чительной мере определяет нашу личную и профессиональную жизнь.
Это качество является системообразующим, от него зависят значения
реалистичности и по другим оппозициям.
Способность к квалифицированной рефлексии — один из показа-
телей того, может ли человек успешно занимать высокий руководящий
пост и принимать адекватные решения. Владение инструментами ква-
лифицированной рефлексии приближает политика к знанию других
индикаторов реалистичности. Это, в свою очередь, позволяет ему вый-
ти на более высокий уровень самопонимания.
Квалифицированная рефлексия развивает другое незаменимое ка-
чество, которое является ключом к успеху во многих областях, — спо-
собность к самоконтролю. Реалистичный политик контролирует свои
эмоции, импульсивные побуждения и действия. Поэтому вторая оппо-
зиция, по которой может оцениваться реалистичность, — это «самокон-
троль — импульсивность».
В каждодневной деятельности любого политика стрессы являют-
ся отнюдь не редким явлением. То, как политик реагирует на стресс,
может являться свидетельством его реалистичности. Здесь в качестве
критерия применяем оппозицию «рационализм — эскапизм».
Любая рутинная деятельность может не так сильно отягощать по-
литика, если он обладает широким кругозором. Оппозиция «широкий
кругозор — зашоренность» — еще один критерий для оценки реалистич-
ности. Реалистичный руководитель способен к широкому охвату дей-
ствительности. Для того чтобы правильно проанализировать ситуацию,
сделать выводы и принять сбалансированное решение, надо иметь ис-
черпывающую, наиболее полную информацию, уметь посмотреть на
проблему с разных точек зрения, не «зацикливаться» на каком-то од-
ном аспекте, быть терпимым к противоречиям и неясностям.
Мы рассмотрели некоторые критерии реалистичности полити-
ка, связанные с его каждодневными функциями. Теперь остановимся
на некоторых параметрах, которые могут охарактеризовать политика
с точки зрения планирования его деятельности. Реалистичность про-
является в нацеленности не только на актуальные результаты, но и на
долгосрочные перспективы. Реалистичный деятель чаще всего стратег,
принимающий решения на долгосрочную перспективу. Данную оппо-
зицию можно назвать так: «долговременные предпочтения — временные
предпочтения». Кроме того, реалистичный политик в состоянии понять
и оценить, какие средства и затраты необходимы для достижения ожи-
даемого результата принятого решения и, наоборот, к каким результа-
443
там могут привести те или иные действия. Это оппозиция «вклад — от-
дача» или «затраты — результат».
Формула «цель оправдывает средства» не приемлема для реали-
стичного руководителя, так как ориентация на такой подход не учиты-
вает отсроченных и часто негативных последствий принятых решений.
Реалистичный политик соблюдает баланс между вкладом и результа-
том, действует так, чтобы вложенные силы и ресурсы оптимально со-
относились с результатами.
Подходы к принятию решений в немалой степени зависят от мо-
тивации. В политической психологии принято выделять четыре ос-
новных мотива: мотив достижения, мотив аффилиации, мотив власти,
мотив контроля над людьми и ситуацией. У реалистичного политика
мотив достижения преобладает над всеми остальными, потому что он
соотносится с целями его деятельности. Он позволяет ему нацелиться
главный образом на результат, не отвлекаясь на ненужные с практиче-
ской точки зрения действия.
В практике анализа реалистичности принято выделять два типа мо-
тивационных схем:
мотив избегания провала выше мотива достижения успеха;
мотивация достичь успеха выше мотивации избежать провала.

У зрелых политиков мотив достижения преобладает над мотивом

избегания неудачи. У них ярко выражено стремление к успеху. Этот
баланс отражается оппозицией «мотив достижения — избегание неу-
дачи». Однако оптимальным, скорее всего, является гибкий тип реа-
гирования: реализм заключается в понимании того, что порой проще
и выгоднее избежать неудачи, чем идти напролом к поставленной цели.
Эффективность межличностных отношений руководителя связана
с парами «глазомер — отсутствие глазомера» и «спонтанность — зажа-
тость». Наличие глазомера и спонтанность помогают, например, в пе-
реговорном процессе. Умение держать психологическую дистанцию
дает политику возможность не поддаться давлению, избежать прово-
каций, настоять на своей точке зрения. Спонтанный, нестандартный
ход мыслей и неожиданное предложение также могут дать ощутимый
позитивный результат.
Естественно, чтобы судить о реалистичности руководителя в необхо-
димой мере, желательно анализировать его психологический профиль в
целом и делать акценты на особенностях его профессиональной деятель-
ности. Тот, кто упорно и целенаправленно развивает свой рефлексивный
потенциал, тот учится взаимодействовать с реальностью в роли психоло-
гически взрослого и в итоге становится субъектом своей деятельности.
Сделаем попытку сформулировать обобщенный портрет реали-
стичного политика. Прежде всего, это эмоционально зрелый человек.
444
Вопреки своим побуждениям «хочу — не хочу», он оперирует категори-
ями «могу — не могу» в сочетании с категориями «должен — не должен».
Он отдает приоритет долгосрочным целям и соотносит вклад с потен-
циальным результатом. Основным мотивом, движущим его поведение,
является мотив достижения. Он несет ответственность за свои решения
сам, а не перекладывает ее на подчиненных и не списывает на обстоя-
тельства.
Реалистичный политический деятель — человек, который может
быть субъектом своей карьеры, он контролирует свои эмоции и поведе-
ние. Однако такого рода контроль не приводит к зажатости, в его осно-
ве лежит элемент рефлексии, причем рефлексии квалифицированной.
Важен для реалистичного политика «глазомер» как умение держать
оптимальную дистанцию по отношению к себе и людям. Необходима
и пластичность мышления, способность к гибкому поведению, а также
спонтанность в противовес догматичности, но при этом не переходя-
щая в авантюризм.
Реалистичный политик объективен, он способен системно ана-
лизировать и решать стоящие перед ним проблемы, а не уходить от
них. Хотя он стремится к достижению цели, ему свойственны житей-
ская мудрость и хитрость, поэтому он может выбрать путь избегания
неудачи как наиболее рациональный, когда это целесообразно. Этому
способствует его широкий кругозор. Такой руководитель открыт и об-
щителен. Важными качествами для истинно реалистичного политика
являются позитивная самооценка, уверенность в себе и своих силах,
способность опираться на собственное мнение.
Все критерии личностной реалистичности политика, являющие-
ся ступенями самосовершенствования, связаны с категорией выбора.
Так, стремление или отсутствие стремления к квалифицированной
рефлексии — это также выбор. Таким образом, мы можем прийти
к новому уровню понимания реалистичности. Реалистичность — это
осознание того, что перед человеком всегда есть выбор, более того, это
способность принимать решения квалифицированно, уверенно, даль-
новидно, основываясь на всей имеющейся информации, предвидя воз-
можные результаты, и готовность нести ответственность за этот выбор.

Библиография
Карпов А. В. Психология менеджмента. М.: Гардарики, 2005.
Ракитянский Н. М. Портретология власти. М.: Наука, 2004.
Большой толковый словарь русского языка. 2002 / Под ред. С. А. Кузнецо-
ва. СПб.
Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. Д. Н. Ушакова. М.:
Гос. ин-т «Сов. энцикл.»; ОГИЗ; Гос. изд-во иностр. и нац. слов., 1935–1940.

445
 Сведения об авторах
Бокова Н. Б. — кандидат политических наук, менеджер Департамента по науке
и образованию, Фонд “Сколково”.
Буллит У. — первый посол США в СССР после официального признания нашей
страны Соединенными Штатами в 1933 г., заместитель государственного
секретаря при президенте В. Вильсоне.
Владыкина И. К. — кандидат психологических наук, член исследовательского
комитета РАПН по политической психологии.
Горшков М. К. — академик РАН, доктор философских наук, Директор Института
социологии Российской академии наук.
Джаст М. — профессор факультета политических наук Уэллсли-колледжа, США.
Добрынина Е. П. – кандидат политических наук, заместитель ответственного се-
кретаря ФБГУ «Редакция «Российской газеты».
Евгеньева Т. В. — кандидат исторических наук, доцент кафедры социологии
и психологии политики факультета политологии МГУ имени М. В. Ломо-
носова.
Зверев А. Л. — кандидат политических наук, доцент кафедры социологии и пси-
хологии политики факультета политологии МГУ имени М. В. Ломоносова,
доцент кафедры социальных коммуникаций и технологий Российского го-
сударственного гуманитарного университета.
Зорин В. А. — кандидат политических наук, доцент кафедры политических наук и
международных отношений Челябинского государственного университета.
Ихилов О. — профессор социологии образования в школе образования Тель-
Авивского университета (Израиль).
Кендрик Т. — профессор факультета психологии Университета Колгейт, США.
Китинг К. Ф. — профессор факультета психологии Университета Колгейт, США.
Ковалевский П. И. — выдающийся русский психиатр, профессор, ректор Вар-
шавского университета, основатель первого в России психиатрического
журнала «Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии».
Криглер Э. — профессор факультета политических наук Университета Южной
Калифорнии, США.
де Ландшир К. — профессор Университета Антверпена, Бельгия.
Макгроу К. — профессор факультета политических наук Университета штата
Огайо, США.
Мидлхоф Ю. — научный сотрудник Университета Антверпена, Бельгия.
Молчанова О. А. — кандидат политических наук, член исследовательского коми-
тета РАПН по политической психологии.
Нестерова С. В. — кандидат политических наук, старший преподаватель кафе-
дры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ име-
ни М. В. Ломоносова.
Палитай И. С. — кандидат политических наук, старший преподаватель кафедры
социологии и психологии политики факультета политологии МГУ имени
М. В. Ломоносова.

446
Ракитянский Н. М. — доктор психологических наук, профессор кафедры со-
циологии и психологии политики факультета политологии МГУ имени
М. В. Ломоносова.
Рогозарь А. И. — аспирант кафедры социологии и психологии политики факуль-
тета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова.
Рогозарь-Колпакова И. И. — кандидат политических наук, член исследователь-
ского комитета РАПН по политической психологии.
Рэндалл Д. — профессор факультета психологии Университета Колгейт, США.
Самаркина И. В. — доктор политических наук, профессор кафедры государ-
ственной политики и государственного управления Кубанского государ-
ственного университета.
Селезнева А. В. — кандидат политических наук, доцент кафедры социологии
и психологии политики факультета политологии МГУ имени М. В. Ломо-
носова.
Смит М. Б. — почетный профессор психологии в Калифорнийском универси-
тете Санта-Крус, США, был президентом Американской психологической
ассоциации.
Смулькина Н. В. — кандидат политических наук, младший научный сотрудник
кафедры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ
имени М. В. Ломоносова.
Стрелец И. Э. — кандидат политических наук, преподаватель кафедры русского
языка для иностранных учащихся филологического факультета МГУ имени
М. В. Ломоносова.
Титов В. В. — кандидат политических наук, доцент кафедры политических ис-
следований России и постсоветского пространства Института истории
и политики Московского педагогического государственного университета.
Торни-Пурта Дж. — профессор факультета человеческого развития Мэриленд-
ского университета, США.
Уинтер Д. Дж. — профессор факультета психологии Мичиганского университета,
США, почетный президент ISPP (Международного сообщества политиче-
ских психологов).
Фелдман С. – профессор факультета политических наук Университета Стоуни
Брук, США.
Фрейд З. — австрийский психоаналитик, психиатр и невролог, основатель пси-
хоаналитического направления в политической психологии.
Чиж В. Ф. — русский психиатр, доктор медицины, профессор, заведующий ка-
федрой психиатрии в Юрьевском университете (Дерпт, Тарту, Эстония).
Шереги Ф. Э. — кандидат философских наук, основатель и директор частного
независимого Центра социального прогнозирования.
Шестопал Е. Б. — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой
социологии и психологии политики факультета политологии МГУ имени
М.В. Ломоносова.

447
 Учебное издание
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Хрестоматия
Составитель Е. Б. Шестопал
Формат 6090/16. Усл. печ. л. 28.

ООО Издательство «Аспект Пресс».

111141, Москва, Зеленый проспект, д. 3/10, стр. 15.
E-mail: info@aspectpress.ru; www.aspectpress.ru.
Тел.: (495)306-78-01, 306-83-71
Отпечатано: АО «Т 8 Издательские Технологии»
109316 Москва, Волгоградский проспект, дом 42, корпус 5
Тел. 8 (495) 221-89-80

448

Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)