A4

Казанский альманах
Коллектив авторов
Казанский альманах 2016. Алмаз
«Татарское книжное издательство»

2016
УДК 821.161.1-1/3
ББК 84(2Роc=Рус)6
Коллектив авторов
Казанский альманах 2016. Алмаз / Коллектив авторов —
«Татарское книжное издательство», 2016 — (Казанский альманах)
ISBN 978-5-298-03241-4
«Казанский альманах» – сборник, включающий стихи, прозу, очерки,

художественные переводы русскоязычных авторов Казани и Татарской
республики.
УДК 821.161.1-1/3
ББК 84(2Роc=Рус)6
© Коллектив авторов, 2016
ISBN 978-5-298-03241-4 © Татарское книжное
издательство, 2016
. Коллектив авторов, А. Х. Мушинский. «Казанский альманах 2016. Алмаз»
Содержание
Марина Цветаева 6
Время собирать камни 7
Татарскому ПЕН-центру – 20 лет. «Казанскому альманаху» – 10 лет 12
Было душевно и продуктивно 13
Всё новое даётся нелегко 15
Век живи! 19
Держать планку 22
Юрий Волков 24
Анна Акчурина 28
Жанна 30
Трава 31
Из сумрака 32
Настоящее 33
Опыт 34
Август 35
Этюд в четыре руки 37
Зимний Зодиак 38
Простые вещи 39
Из глубины 40
«Кроишь по-своему, и дышишь – слишком слышно…» 41
Василий Аксёнов 42
Возвращение на Родину 44
Ахат Мушинский 47
Лоренс Блинов 54
Татарскому ПЕН-центру – 20 лет 62
Геннадий Паушкин 69
Дорогами войны 83
Ахат Мушинский 87
Андрей Казанский 97
Конец ознакомительного фрагмента. 99
4
Казанский альманах 2016. Алмаз

Составитель Ахат Мушинский
© Татарское книжное издательство, 2016
© Мушинский А. Х., сост., 2016
Иллюстрации: M. Akhat

***

5

Марина Цветаева
«Никто ничего не отнял…»

Никто ничего не отнял —

Мне сладостно, что мы врозь!
Целую вас через сотни
Разъединяющих вёрст.
Я знаю: наш дар – неравен.

Мой голос впервые – тих.
Что вам, молодой Державин,
Мой невоспитанный стих!
На страшный полёт крещу вас:

– Лети, молодой орёл!
Ты солнце стерпел, не щурясь, —
Юный ли взгляд мой тяжёл?
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел вам вслед…
Целую вас – через сотни
Разъединяющих лет.
12 февраля, 1916
6

Время собирать камни
Агат, алмаз…

Читателям «Казанского альманаха» уже известно, что он теперь выходит в несколько
изменённом виде: мы сейчас вместо эмоционально нейтрального порядкового номера выби-
раем свой знак, свой символ для каждого выпуска – тот или иной камень-самоцвет.
Почему именно камни? Во-первых, потому что они, от агата и горного хрусталя до чаро-
ита и яшмы, издавна играют особую, а по мнению значительной части человечества – даже
мистическую роль в жизни людей. С древних эпох из камней строили жилища, делали утварь
и украшения, с их помощью проводили обряды. Народы слагали о них мифы. На берегах Ганга
почитали красные камни – «кровь богов», в арабских странах – чёрные, египтяне полагали,
что характер влияния камней зависит от астрологической соотнесённости камня и конкрет-
ного человека. Драгоценные минералы так прочно вошли в нашу жизнь, что люди стали давать
своим детям имена самоцветов: Агата, Алмаз, Порфирий, Рубин… Татарское «Энже» значит
«жемчуг», «Гаухар» в переводе с каракалпакского – «бриллиант». Русское имя «Пётр» озна-
чает «камень» или «скала» – так же, как испанское «Педро», итальянское «Пьеро» или англий-
ское «Стэнли»…
Но всё же определяющей для нас стала другая традиция. «КА» – издание прежде всего
литературное. А литераторы, поэты и прозаики, всегда охотно использовали тот или иной
камень если не в качестве предмета вдохновения, то уж точно как опору для сюжета или
основную метафору. Камни нередко фигурируют уже в названиях произведений: «Гранато-
вый браслет» Куприна, «Лунный камень» Коллинза, «Алмазный мой венец» Катаева, «Алмаз-
ная гора» Фицджеральда, «Жемчужина» Стейнбека, «Волшебник Изумрудного Города» Вол-
кова и многое другое. Первый поэтический сборник Осипа Мандельштама так и назывался –
«Камень», о драгоценных камнях писали Гёте и Бодлер, Державин и Бунин, Гиппиус и Сол-
логуб… Камни присутствуют в массе народных сказок и в не меньшем числе стихов, песен,
романсов. И неважно, верили авторы в мистический смысл аметиста и изумруда или просто
принимали правила старинной романтической игры. Неважно, потому что сами поэты так или
иначе одушевляли, преображали представление людей о камне, придавая ему новые психоло-
гические оттенки, новую «магию».
Символом предыдущего «КА» был агат. Что выглядит неслучайным: название его – кото-
рое, по преданию, дал греческий философ и натуралист Теофраст – в переводе означает «счаст-
ливый», «камень удачи» (агатом, заметим, в те времена называли любой полосатый камень).
Он очень разнообразен по видам и цветам: сапфирин (голубой), моховой (серо-голубой), пей-
зажный (узорчатый), бразильский (серо-бело-коричневый), огненный, морозный (белый узор-
чатый), Ботсвана (розовый), африканский, или «вены дракона» (красный с трещинами) и так
далее, не говоря уж о самом распространённом сером.
Приписываемые этому камню магические свойства привели людей к мысли использовать
его для изготовления амулетов и талисманов. Египетские скульпторы вставляли его в глазницы
статуй как оберег от злых сил, а рыцари эпохи крестовых походов заказывали мастерам выре-
зать на агате портрет дамы сердца и всюду носили камею с собой.
Косвенным подтверждением и продолжением давней традиции можно считать детское
стихотворение – а стихов с упоминанием агата написано множество – известного английского
поэта прошлого века Уолтера де ла Мэра. Герой этого повествования не просто так путеше-
ствует по миру: самая ценная его находка – это прекрасный магический камень…
7

Агат

Мой дядюшка Билл,

Который жил
В джунглях пять лет подряд,
Попал под град,
Упал в водопад,
Но всё же вернулся домой, назад,
Побывав по дороге у озера Чад,
Посетив Ассуан, Арарат, Ашхабад,
Гонолулу и Хайдарабад.
Он вернулся коричневый, как шоколад,
И стройный, как акробат,
И мне рассказал, как ужаснейший скат,
Страшнее льва и тигра стократ,
Напал на него у острова Бат,
Где растёт виноград
Размером с гранат,
Где в тёмной пещере нашёл он клад…
А потом подарил мне маленький камень,
Волшебный камень – АГАТ.
– Возьми его, Невви, – сказал мне дядя, —

С АГАТОМ ты будешь богат.
Может любое твоё желанье
Исполнить этот АГАТ.
Я спрятал АГАТ подальше от глаз,

Я в землю его зарыл.
Потом уснул. И во сне, к несчастью,
Где спрятал его – забыл.
С тех пор у меня лишь одно желанье.

О как же я буду рад,
Когда отыщу мой маленький камень,
Волшебный камень АГАТ!
(Перевод Виктора Лунина)

А сейчас вы держите в руках выпуск «Казанского альманаха», знаком которого стал
алмаз. И если с упоминанием агата существует множество литературных произведений, то
таких, где важную роль играет алмаз, – великое множество. Этот камень не только самый доро-
гой, твёрдый и прочный (название его произошло от греческого слова «адамос» – неодолимый,
несокрушимый; в Индии его называют «осколок вечности»), но и самый известный.
Что до магической стороны дела, то алмаз считается целительной силой для человече-
ского тела и духа. Это символ чистоты, твёрдости и храбрости, совершенства, придающий вла-
дельцу силы и мужества, приносящий счастье и удачу, способствующий раскрытию лучших
сторон хозяина.
8
Впрочем, время всё же влияло на толкование «образа алмаза». Вот два небольших сти-
хотворения, в первом из которых легко прослеживается традиционный подход, а во втором
(особенно если вспомнить биографию автора) – полемическое, хотя и шуточное, опроверже-
ние устоявшегося взгляда.
9

Алмаз

Не украшать чело царицы,

Не резать твёрдое стекло, —
Те разноцветные зарницы
Ты рассыпаешь так светло.
Нет! За прозрачность отраженья,

За непреклонность до конца,
Ты призван – разрушать сомненья
И с высоты сиять венца.
(Афанасий Фет)
10

Басня про алмаз

Простой блистающий алмаз

Был мерой твёрдости для нас.
Ведь нет кислот и щелочей,

Какие гасят блеск лучей.
Но может измениться он,

Когда он будет накалён.
И в безвоздушной духоте,
В мильонолетней темноте
Алмаз изменит внешний вид,

Алмаз расплющится в графит.
И вот алмазная душа

Горда судьбой карандаша.
И записать готов алмаз

Стихотворенье и рассказ.
(Варлам Шаламов)
«Время собирать камни» – так озаглавлен наш материал, таким, не лишённым глубокого
смысла будет эпиграф к каждому выпуску нашего издания.
Дорогие авторы! Присылайте нам ваши стихи, рассказы, миниатюры, произведения в
любом жанре, связанные с темой Камня, – как в самом обычном, так и в переносном смысле,
прямо и косвенно, сюжетно и метафорически. А мы обещаем отнестись к ним с особым вни-
манием, и лучшие из них непременно найдут своё место на страницах «Казанского альманаха».
Адрес по данной теме: bgorin@mail.ru
11

Татарскому ПЕН-центру – 20 лет.
«Казанскому альманаху» – 10 лет

Рука об руку

12

Было душевно и продуктивно

Да, уже 20 лет прошло с тех пор, как на Всемирном конгрессе писателей в мексиканском
городе Гвадалахара Татарский ПЕН-центр был единогласно принят в Международный ПЕН-
клуб. Помнится, с рекомендацией выступили мы, Русский ПЕН, и наши финские друзья.
Сколько воды утекло с тех пор! Татарский ПЕН стал неотъемлемой частью мирового
содружества писателей. Запомнилась резолюция, подготовленная татарскими литераторами о
праве народа на свой алфавит, на свою письменность. Её единогласно поддержал Всемирный
конгресс в Охриде (Македония), и разговор на эту тему продолжился на следующем писатель-
ском форуме в Тромсё (Норвегия).
С казанцами мы проводили совместные акции, как за рубежами страны на конгрессах
и конференциях, так и у себя, в Москве и Казани. В Казань я ездил с моим другом и сорат-
ником, тогда генеральным директором Русского ПЕН-центра Сашей Ткаченко. Нас встре-
чали радушно президент ТатПЕНа Туфан Миннуллин, вице-президент Разиль Валеев, дирек-
тор Ахат Мушинский, председатель Союза журналистов Татарстана Римма Ратникова. Было
душевно, интересно, продуктивно.
Позже эти люди организовали литературно-художественное издание «Казанский альма-
нах», который стал хорошим плацдармом для молодых писателей и переводчиков. Но вот уже
и ему 10 лет.
13
От имени Международного и Русского ПЕНа поздравляю казанских коллег с двумя доб-

рыми этими юбилеями!
Андрей Битов,
президент Русского ПЕН-центра, вице-президент Международного ПЕН-
клуба
14

Всё новое даётся нелегко

Знаменательные юбилеи! На ниве литературы и культуры оба эти образования начина-

лись совсем не просто. Альманах долгое время искал опору для своего старта.
Первоначально думалось начать выпуск русскоязычного издания на основе журнала
«Казан утлары» («Огни Казани»). По различным причинам задумка не удалась. Пришлось
выносить вопрос на уровень Государственного Совета республики. Своим решением он вклю-
чил издание альманаха в Государственную программу по сохранению, изучению и развитию
государственных и других языков Татарстана. Здесь нам с депутатом и народным писателем
Туфаном Миннуллиным, кстати, президентом Татарского ПЕН-центра, пришлось засучить
рукава. Тогда, со второй попытки, наша идея достигла цели – в 2006 году «Казанский альма-
нах» вышел в свет. Редакторство мы поручили интересному прозаику и опытному журналисту
Ахату Мушинскому.
И вот эти десять лет показали правильность решения. Литературно-художественное и
культурно-просветительское издание доказало свою состоятельность. Для писательского мира
были открыты новые имена, восстановлены незаслуженно забытые, осуществлены качествен-
ные переводы на русский язык классиков и современных татарских писателей, возродилась
15
литературная критика… Словом, «Казанский альманах» занял значимое место в ряду литера-
турно-художественных изданий республики.
Татарский ПЕН-центр образовался ровно на десять лет раньше. Во Всемирную ассоциа-
цию писателей нас приняли в 1996 году в Мексике. Первых делегатов-первопроходцев нашего
центра было четверо. Это – Рафаэль Мустафин, Вахит Юнус, Ахат Мушинский и ваш покор-
ный…
С тех пор наши делегаты объездили немало стран, участвуя во всемирных форумах писа-
телей и распространяя книги татарских писателей на английском языке. Кроме того, важно
было общение с представителями мирового сообщества писателей, выступления…
Помнится забавный случай. С трибуны конгресса в Хельсинки президент нашего клуба
Туфан Миннуллин выступал на родном татарском языке. Говорил он минут пять. Переводил
его на английский язык Вахит Юнус. Как положено – частями. И в общей сложности затратил
на это минут двадцать пять – так сильно хотелось ему передать информацию о татарской лите-
ратуре, культуре и вообще – нашем народе!
Со своей миссией мы не только колесили по миру, но и радушно принимали гостей. У
нас побывали президент Русского ПЕН-центра Андрей Битов и генеральный директор Алек-
сандр Ткаченко, руководитель Финского ПЕНа Юкка Маллинен, генеральный секретарь Меж-
дународного ПЕН-клуба, проживающий в Париже, Жан Бло… «Круглые столы», поездки по
республике, встречи с писателями и читателями – всё это было в программе наших гостей.
На протяжении всех своих десяти лет «Казанский альманах» подробно освещал жизнь
Татарского ПЕН-центра, рассказывал об акциях Международного ПЕНа, его конгрессах, кон-
ференциях…
Это хорошо, когда, казалось бы, разные по назначению литературные силы взаимодей-
ствуют, дополняют друг друга, вносят свой отдельный и никем неповторимый вклад в общее
дело. Желаю в будущем не сбавлять оборотов!
Разиль Валеев,
народный поэт Татарстана, председатель Комитета Госсовета РТ
по образованию, культуре, науке и национальным вопросам, президент
Татарского ПЕН-центра, член редколлегии «КА»
16
На трибуне Всемирного конгресса писателей в Хельсинки президент Татарского ПЕН-

центра Туфан Миннуллин. С татарского на английский язык его выступление переводит Вахит
Юнус (1998)
17
Делегация Татарского ПЕН-центра – Разиль Валеев, Рафаэль Мустафин, Ахат Мушин-

ский, Вахит Юнус – у пирамиды Солнца в Мексике во время Всемирного конгресса писателей
(1996)
18

Век живи!

«Казанскому альманаху» в этом году исполнилось 10 лет. Журналов в России сегодня,

слава Всевышнему, хватает! И возрастных, и молодых. Все они по-своему хороши и в той или
иной мере отвечают требованиям своего тематического профиля и места выхода в свет. Но
печатные собратья в Татарстане с узаконенным двуязычием отличаются тем, что здесь необхо-
димо особое внимание уделять принципам толерантности. Судя по десяти годам жизни «Казан-
ского альманаха», принципы эти он не только сохраняет, но ярко и постоянно демонстрирует
на своих страницах. Публиковались здесь, как русскоязычные авторы, так и представители
татарской литературы, как классики, так и современные авторы…
Конечно, если русская классика широко печаталась по всей стране, то классики татар-
ской литературы, ограниченные в таких возможностях, с помощью «КА» получили и новые
переводы на русский, и расширили круг читателей. Это и Г. Тукай, и М. Джалиль, и Ф. Карим,
это – Х. Туфан, А. Еники, С. Хаким, А. Гилязов, Т. Миннуллин…
Да, пожалуй, произведениям Туфана Миннуллина альманах уделил наибольшее внима-
ние. Здесь впервые увидели свет на русском языке рубаи прижизненного классика, большая
подборка афоризмов, печатались его рассказы с комментариями к ним. В последнем номере за
19
прошлый год был опубликован интересный очерк о жизни и творчестве народного писателя,
кстати, одного из основателей «Казанского альманаха».
В недавнем выпуске вызвали интерес письма Мусы Джалиля, напечатанные в полном
объёме, без сокращений. Они дали новую информацию и пищу для размышлений. В своё
время на страницах «КА» появились ранее не известные русскому читателю письма Аяза Гиля-
зова, а также писателей-фронтовиков Ф. Карима, А. Шамова…
Нет сегодня среди нас замечательных поэтов М. Аглямова, Зульфата, Р. Мингалима,
Х. Аюпова, Н. Гамбара, Э. Гаделева… Но они живут на страницах «Казанского альманаха»
в переводе казанских поэтов.
В самом деле, к переводу на русский язык татарских авторов альманах относится с повы-
шенным интересом. Это и понятно: иначе невозможно показать всю широту и разнообразие
литературы Казани как казана, котла, в котором смешиваются, взаимопроникают, переварива-
ются, дают пищу для ума и сердца нашим многонациональным гражданам два государствен-
ных языка.
Хочу отметить также конкурсы поэтического перевода стихов Х. Туфана и Ф. Карима,
которые прошли в двух последних номерах. В них приняли участие переводчики дальнего и
ближнего зарубежья, России и, конечно, Татарстана. Замечу, победителями стали наши, казан-
ские, поэты-переводчики.
Представлены в альманахе и ныне здравствующие татарские писатели Разиль Валеев,
Зиннур Мансуров, Ркаил Зайдулла, Лябиб Лерон, Газинур Мурат… Молодые – Ленар Шаех,
Рузаль Мухаметшин…
Заговорив о молодых и талантливых, нельзя не сказать о большой работе редакции «КА»
по выявлению талантов, которых альманах выискивает, печатает и, так сказать, запускает в
большую литературу. За десять лет под рубрикой «Новые имена» в «Казанском альманахе»
появилась целая плеяда одарённых литераторов. Союзу писателей Татарстана надо бы обратить
на них внимание, привлечь в свои ряды, в орбиту своей работы.
Вместе с тем, не забыты и старые имена. Редакция даёт вторую жизнь ярким, но незаслу-
женно забытым писателям, публикует их произведения, считавшиеся потерянными, дневники,
письма, а также воспоминания о них современников.
Что ещё отличает «Казанский альманах»? Это критические статьи под рубрикой «Перо
в бок» – о псевдолитераторах, шумной толпою рвущихся на Парнас, к писательским лаврам.
На приторно-елейном фоне нашей литературной критики альманах возрождает сатиру, даёт
зелёный свет жанру фельетона. На его страницах появился некий Вася Татарский, чьи крити-
ческие стрелы метки и справедливы. Это удачное изобретение редакции. Этот Вася напоми-
нает и Козьму Пруткова и нашего острого на язык Шомбая одновременно. Недаром, видать,
что он – и Вася, и Татарский! Под стать «Перу в бок» и рубрика «Из дневника зануды», которая
приглашает к детальному рассмотрению текстов с исторической, стилистической, лингвисти-
ческой точек зрения. Раньше, правда, она охватывала более широкие пласты жизни.
В последнем номере «зануда» пером Лии Корниловой проанализировал одну из глав
книги Марселя Галиева «Поэзия духа». Разбиралась поговорка «Незваный гость хуже тата-
рина». Моё же отношение к этому вопросу совпадает со взглядом поэта Зульфата: незваным
гостем татарин ворвался в Париж и незваным гостем ворвался в подвалы Рейхстага; незваным
гостем татарин Гази Загитов первым водрузил Знамя Победы над Рейхстагом; незваного гостя
Мусу Джалиля вместе с его десятью соратниками Имперский суд нацистской Германии осудил
на смертную казнь. Это ведь с какой стороны посмотреть на поговорку.
Просто зачитаешься сказками, рассказами, стихами под рубрикой «Волшебный каза-
нок». Казалось бы, публикации адресованы детям. Однако и взрослому человеку здесь можно
ума-разума набраться.
20
Наконец – оформление альманаха. Оно, скажу я вам, на уровне мировых стандартов. Пре-
красны иллюстрации. Легко, воздушно водит M. Akhat своим пером по бумаге, рождая образы,
напоминающие бессмертные рисунки Пушкина и Нади Рушевой. И диву даёшься, когда в
стилизованном рисунке узнаёшь конкретных авторов публикуемых произведений. Художник
росчерком пера точно передаёт и внешность, и внутренний мир своего героя. Туфан Миннул-
лин, Рустем Кутуй, Геннадий Капранов, Альбина Нурисламова, Александр Ткаченко, Гарай
Рахим… Целую портретную галерею можно устроить!
Одним словом, «Казанский альманах» мне очень нравится. Его можно сравнить с малой
энциклопедией, что в исторических, литературных, критических произведениях отражают всю
нашу многообразную жизнь. Век живи, «Казанский альманах»!
Рабит Батулла,
народный писатель Татарстана
21

Держать планку

Что там, что тут, в принципе, одни и те же люди. Я имею в виду, что Татарский ПЕН-
центр, что «Казанский альманах». Может, потому-то оба они, какие бы разные предназначения
не имели, идут в одном русле. Сегодня работу их трудно переоценить.
ТатПЕН, можно сказать, вывел татарскую литературу на широкую международную арену.
Её читают теперь на английском языке в разных уголках мира. ТатПЕН – равноправный член
Всемирной организации писателей. В России ведь только два национальных ПЕН-центра –
русский и татарский. И они находятся в тесном контакте и взаимодействии.
«Казанский альманах» также играет немалую роль в популяризации татарской литера-
туры посредством перевода её поэзии и прозы на русский язык, публикации статей о её вид-
ных представителях. Естественно, страницы «КА» изобилуют качественными стихами, рас-
сказами, отрывками из романов и повестей русскоязычных авторов. Здесь поставлен заслон
графомании и всяческому имитаторству. Мало того, альманах выступает с острыми литера-
туроведческими материалами и обозрениями книжной и журнальной продукции. Интересны
здесь статьи по истории, языкознанию, краеведению. Недаром уже первые шаги издания были
отмечены Союзом журналистов республики и Татмедиа – «Хрустальным пером» в номинации
«Дебют». И я горжусь, что в первом же номере альманаха принял участие – опубликовал очерк
22
о наставнике Юрия Гагарина лётчике-инструкторе, жителе Казани Ядкаре Акбулатове, кото-

рый в своё время обучал будущего первопроходца космоса.
Когда я работал гл. редактором «Бугульминской газеты», имел честь принимать автор-
ский десант «Казанского альманаха» – А. Мушинского, Б. Вайнера, Н. Ахунову, Л. Корнилову
– в славном для литературного мира городе Бугульме, где в своё время пришлось жить и рабо-
тать Ярославу Гашеку. Ахат Мушинский рассказал, что двумя неделями ранее он в составе
делегации Татарского ПЕН-центра побывал в Праге и прошёлся по местам обитания автора
бравого солдата Швейка. Татарские писатели были приняты в редакции журнала «Пражский
графоман». Они рассказали коллегам о Бугульме и «бугульминце» Гашеке, о музее его в совре-
менные дни. Интересно, как всё – ТатПЕН, «Казанский альманах», Казань, Прага, Бугульма –
садится на одну сюжетную нить!
Естественно, гостей из Казани мы первым делом повели в музей великого чешского писа-
теля. А потом прошла встреча с читателями в центральной городской библиотеке Бугульмы.
Зал библиотеки был переполнен. В тот день состоялся живой, заинтересованный диалог писа-
телей, авторов альманаха, с читателями. Было много вопросов, были основательные ответы,
песни, стихи… Всё-таки читатель нуждается в живом слове писателя, а писатель – в обратной
связи.
Надеюсь, планка, взятая Татарским ПЕН-центром и «Казанским альманахом», будет и
впредь на достойной высоте.
Владимир Изергин,
член президиума Союза журналистов Татарстана, лауреат Гран-при
«Хрустальное перо»
23

Юрий Волков
Награды моего деда

Отгремели юбилейные парады в честь Дня Великой Победы, отмечен День памяти по
случаю 75-летия начала Великой Отечественной войны…
Но тема самой кровопролитной бойни на земле, конечно, не закрыта
Знаете, когда заканчивается память и начинается История? Та История, которую пишут

в назидание потомкам; которая должна воспитывать и вдохновлять; которая никакого отноше-
ния к правде не имеет? Я думаю, что в тот момент, когда люди утрачивают личную связь с
событиями, когда уже вспоминает не сердце, а только разум. Потому что память – это наши
чувства, а История – всего лишь информация…
Но День Победы я помню сердцем. Не парады и салюты, не фильмы и фронтовые песни
в парках, а висящий на стуле пиджак моего деда с множеством орденов и медалей.
Это сегодня День Победы – насквозь официальный, грозный и невероятно пафосный
праздник. Когда новейшие танки и тягачи с ядерными ракетами едут по Красной площади
столицы, а над ними кружат стратегические бомбардировщики. Чтоб весь мир знал – тогда
врагов победили, и сейчас кого хочешь победим.
А лет тридцать-сорок назад не нужно было километрами георгиевской ленточки всю
страну обматывать, чтобы помнили. Потому что и так помнили хорошо – живы были те, кто
добывал эту победу. И 9 Мая был больше домашним праздником, а не общегосударственным.
Собирались семьями, за столом, приглашали друзей. Чтоб вспомнить тех, кто не вернулся, и
порадоваться за тех, кто дожил до сегодняшнего дня. Выпивали, пели песни, плакали. При
застольях этих деда всегда сажали во главе стола на самый удобный стул с высокой спинкой.
И бабушка обязательно надевала на деда парадный пиджак с орденами и медалями.
Дед сидел на почётном месте при параде минут пятнадцать, до первого тоста. Затем вста-
вал, вроде как по делам, снимал пиджак, вешал его на спинку стула и выходил из комнаты.
Когда же возвращался, садился уже не на главное место, а куда-нибудь на диван, потеснив
остальных гостей. Так застолье и продолжалось – пиджак с наградами висел на стуле во главе
стола сам по себе, а дед сидел где-то сам по себе. День Победы они праздновали отдельно друг
от друга – наградной пиджак и дед.
24
Дед прошёл всю войну – и германский фронт, и японский. С июня 1941-го по март 46-
го. В пехоте, рядовым. Лишь до ефрейтора дослужился. Несколько ранений, госпиталя, потом
опять передовая. И про войну категорически не хотел ничего рассказывать. Все деды как деды
– в школах воспоминаниями делились, на трибунах стояли. А мой – отказывался.
Вот наград у него было много. Но относился он к ним… Дарил нам, внукам, чтоб играли.
Если я выменивал боевую медаль на значок «Ну, погоди!» – всегда хвалил. Внуков четверо, все
мы карапузами игрались дедовскими наградами. Сколько потеряли, сколько раздарили дру-
25
зьям! Но всё равно – оставались! Много было у деда наград. Хотя пехоту, вроде как, и не жало-
вали знаками отличия…
Наградной пиджак – это вообще бабушкина инициатива. Если б не она, дед бы все
свои награды за месяц растерял и раздарил. Но бабуля зорко следила за парадным пиджаком,
чистила ордена и медали, всегда отсылала деда получать новые, недополученные на войне или
юбилейные.
– Ну что ты неумёха какой! Зайди в медаляках в магазин-то, глядишь – чё без очереди
купишь, все ж так делают, – ругалась бабушка.
– Эхххх, – вздыхал дед.
Но наградной пиджак позволял надеть на себя лишь по праздникам, да и то не надолго.
Вообще, очень интересно они с бабушкой жили. Бабуля верховодила в семье всем,
решала каждую мелочь – что деду надеть, что покушать, когда спать ложиться. Он не спорил
и не возражал. Но в редких и действительно важных вопросах дед решал единолично всё сам,
ни с кем не советуясь. И говорил об этом один раз – никто не спорил. Так он просто решил,
что все трое детей-погодок окончат институты, дневное. Притом что семья жила очень бедно,
бабушка не работала. Притом, что тётка моя и учиться-то вообще не хотела. Притом что мой
отец нашёл было после школы выгодную работу. Но дед просто сказал – и всё. Все дети с выс-
шим образованием.
Ещё бабушка вечно его пилила – какой он к жизни не приспособленный, ничего по хозяй-
ству не умеет, всё ей приходится… Дед лишь вздыхал и соглашался. Но вот как-то бабулю
положили в больницу, и я был поражён насколько ловко, умело и с явным удовольствием дед
делает домашние дела. И поесть сготовить, и постирать, и убраться. Лучше, чем бабушка. И
лишь много лет спустя я понял – если ты кого-то любишь, недостаточно стать необходимым
этому человеку. Куда важнее дать почувствовать его необходимость тебе…
Дед с бабулей никогда не ругался, он вообще очень молчаливый был. Русский был для
него не родным языком, который до конца он так и не смог выучить. Говорил с акцентом и
множеством ошибок, в принципе не мог понять грамматическую категорию «род». Поэтому
всё больше молчал. Но почему-то очень любил русские песни, чуток выпив, всегда пел, без-
божно путаясь в окончаниях:
Гремела буря, дождь шумела,

Во мраке молнии блистала,
И непрерывно гром гремела,
И в дебрях ветер бушевала…
Но что интересно, дед – один из очень немногих людей в моей жизни, с кем комфортно
было молчать. Не просто молчать. Те редкие слова, которые он произносил, заставляли заду-
маться, размышлять о чём-то важном и нужном. Он так умел.
У деда было три класса образования. То есть ровно столько, чтоб кое-как научиться
читать и писать. Но читать он очень любил. Читал всегда – книги, газеты, брошюры какие-то.
Читал очень медленно, по слогам, шевеля губами и явно переводя написанное на родной язык.
Но читал всегда, а вот телевизор и радио терпеть не мог.
Дед – человек верующий, никогда не ругался матом. Вообще бранных слов не произно-
сил, делая лишь одно исключение. Стоило хоть кому-то где-то упомянуть «отца всех народов»
Иосифа Виссарионовича Сталина, как дед тихо выдавливал «сво-о-олочь», протяжно так, с
шипением каким-то. И столько ненависти было в это слово вложено, сколько не получалось
вложить ни диссидентам в их обличительные речи, ни позднее новым демократам при стро-
ительстве карьеры. Сталина сволочью дед называл всегда. И даже когда жив был «отец наро-
дов», когда за подобный эпитет в его адрес червонец запросто могли намотать. Почему, отчего
26
– не известно. Ни сам дед, ни кто-то из его родни от сталинских репрессий не пострадали…

Бабушка боялась, одёргивала деда – «накликаешь». Но – пронесло…
Мой отец занимал высокий пост, поэтому часто приглашал на семейные праздники людей
с работы. Коллег, подчинённых, начальство. Как-то на День Победы был у нас в гостях один
очень крупный партийный босс. Дед сидел с одной стороны длинного стола, а этот товарищ –
с другой, вроде как оба на почётных местах. Выпили за Победу, выпили за не вернувшихся с
фронта друзей. И тут встаёт этот руководитель и предлагает тост за вдохновителя всех побед
Иосифа Виссарионовича Сталина, имя которого незаслуженно забыто. За столом повисла
тишина. Дед молча поставил наполненную стопку с водкой, встал, снял наградной пиджак и
аккуратно повесил на спинку стула. Лишь потом сказал:
– Спички кончились, да… Пойду, купить надо…
И ушёл, так же молча. Дальнейшее застолье продолжалось уже без деда, скомкано и при-
нуждённо. Лишь пиджак с наградами висел на стуле. А дед гулял где-то до позднего вечера.
Последний раз он надел наградной пиджак в 1987 году. Дед уже старый был. И вот на
День Победы пошёл гулять при своих наградах. В самый разгар горбачёвской антиалкоголь-
ной компании. Встретил фронтового друга, что редкость – уже поумирали большинство, да и
страна большая. А тут встретились. Взяли бутылочку у таксистов, сели на лавку, выпили, войну
вспомнили. Тут их и забрал милицейский патруль – за распитие спиртного в общественном
месте. Двух ветеранов в наградах на День Победы. Но у милиции план…
Дед просидел в отделении всю ночь, до утреннего развода. Отец мой в то время власть
имел, повторяю, немалую… Можно было даже не звонить, а просто патрулю номер телефона
продиктовать, по которому позвонить надо. Сразу по стойке смирно встали б и пожелали при-
ятно побезобразничать. Но дед звонить не стал.
Утром отпустили, бабушка вся в слезах встретила. Отец мой узнал, в бешенство пришёл.
Даже не за деда, по факту. Нашёл тут же всех ментов к делу причастных, устроил разнос. И
начал действия по увольнению из органов и исключения из комсомолов-партий. Он мог. Ска-
зал об этом деду – и дед запретил. Категорически. Просто, как он умел, сказал один раз, чтоб
ментов-обидчиков батя оставил в покое. «Я сам виноват». Но парадный пиджак не надевал
больше ни разу, как бы бабка не заставляла. И все последующие годы бабушка просто вешала
пиджак с орденами и медалями на спинку стула в День Победы…
Несколько лет спустя я спросил у деда, почему у него такое пренебрежительное отноше-
ние к боевым наградам. Столько их, гордиться ж надо!
– Чем гордиться? – спросил дед. – Тем, что я людей убивал?
– Ты же фашистов бил!!!
– Я убивал людей… Гордиться тут нечем… Тут плакать надо…
Рано или поздно история и память всегда расходятся и идут каждая своей дорогой…
27

Анна Акчурина
Вздох и речь

Родилась (1970) в Казани. Окончила живописное отделение КХУ им. Н. Фешина.
28
Художник, педагог, автор статей по искусству на русском, татарском, немецком языках.

Выпустила сборник стихов «Страж» (2014) с собственными иллюстрациями. Лауреат поэти-
ческого фестиваля «Галактика любви», посвящённого памяти В. Тушновой
29

Жанна

30 мая 1431 г.
Милая Франция…
Твои дрова вечно сыры,
а площадь тесна, как крысиный лаз.
– В самый раз.

Зато эшафот на ладони.
– Тихо, Ведьму ведут!

Посторонитесь, посторонитесь!
Нет, это не снится.

Господи, сколько рук…
Жадно ждёт,
сиротой юродивой, —
неужто не помнит
бедная родина.
– Шутка ли – десять тысяч ливров золотом.

– За эти-то кости?
– Что это – колокол?
– Эй, потаскуху ведут!
Очнись, Жанна,
вот твоё знамя.
– Сгодится на растопку,
сюда её, Ведьму.
Эй, отступи-ка подальше,
добрая Франция.
30

Трава

Оплачь его. Верни, как дар

Священный – талый снег.
Бежит таинственный пожар
по сводам тусклых век,
по сколам почерневших пут,

по выступам крыла…
О чём, о чём тебе поют
небесные тела?
Уж нет ни строф, ни слёз – лишь суд.

Отъят слепой покров.
Смотри… О как же дорог тут
травинки каждой зов.
31

Из сумрака

Максиму Перминову
Ещё не разбирали ёлку,

ещё не пел заварник медный,
ещё в незрячую светёлку
не пробирался отблеск бледный, —
И было жаль – и это утро,

и лепет снежных асфоделей,
и чей-то абрис златокудрый,
порхающий в мерцаньях ели…
но что-то зрело уж подспудно,

волной безвестною влекомо…
И, дрогнув, оживало судно
забвенью отданного дома.
32

Настоящее

Будничный Толедо. Плоских кровель пятна.

Рыжие чернила на ступенях дня.
Мутные стекляшки, века шум невнятный…
Брошенная глина – в мире нет огня.
А когда-то, помнишь: свет и тьма Эль Греко,

Хрупкой кости стены, ждущие конца.
Чаша отторженья? Грань иного века?
…Спи, мятежный призрак, в молниях венца…
33

Опыт

Звукоряд виолончели…
Мы у цели… близко-близко:
трепет кисти Боттичелли,
пальцы, что белей батиста,
кифарической капели
звоны цвета аметиста —
извлекают в самом деле
вздох и речь – из стрелолиста,
из поблекшей дали тёмной,
из понурых душ овечьих,
из гортани рыси вольной…
И из глины человечьей.
34

Август

Под сенью грецкого ореха

примолкла парочка хмельная,
сгустилась студнем тьма немая.
День словно в пыльную прореху
стекает…
Скользит разрозненным потоком

частиц несвязных и никчёмных;
И зыбкий свет из створ оконных
плывёт по скатерти и стёклам…
Кто знает,
Зачем туман плывёт к лиману

По глиняным разбитым крышам,
Зачем так горестно мы дышим,
Чья песнь над скошенным бурьяном
витает…
Аквариум, где каждый житель

прозрачней чаши анемона…
И спелым ломтиком лимона
качается луна в зените…
Светает.
35
36

Этюд в четыре руки

Скучна зима, оставшись без поэта,

И город – вял.
Под крышей меж этюдов дремлет лето
В пыли лекал…
На кухне жар и стук ножей; с мороза,

Как генерал,
Вступает восхитительная проза —
В оглохший зал…
Отпрянув, встать навстречу, скрыв поспешность…

Искрит накал…
И на кивок рассеянно-небрежный,
Как высший балл
Принять свою тотальную погрешность:

Мой кубок – мал1.
Наждачный привкус слёз… А тема «Нежность» —
Как снежный вал.
1
«Стакан, из которого я пью, мал, но он – мой» (А. Мюссе).
37

Зимний Зодиак

Дохнула мгла, и стайка грудничков

в каракуль прячет слабенькие ножки,
и пригоршни зелёных светляков
клубком роятся над горбом сторожки.
Кристаллами подёрнутся леса

и мутные зацветшие окошки;
Да Амалфея, окликая Пса,
нагнёт свои серебряные рожки.
38

Простые вещи

Тамаре Пеунковой
Зачем виолончель: плетёт узор

Осенний вечер из палитры винной
Гудящего огня печи старинной
И шёлковых шуршаний книжных створ,
Из разности звучанья – мышьих нор

И скважин гулких в партии каминной,
И бархатных тонов исинской глины —
С кувшином деревенским вечный спор,
Пока клюют носами, мелют вздор

И специи – за партитурой длинной,
Внимая чутко ропоту в гостиной,
Под кружек оловянных разговор…
39

Из глубины

…И кажется: ещё чуть-чуть,

лишь камень воздохнёт, —
воскреснет мёртвая гортань
и глиняный мой рот.
И уж не надобны тогда
ни костыли, ни флёр,
ни жалкой логики узда,
ни века подлый вздор.
40

«Кроишь по-своему, и дышишь – слишком слышно…»

Кроишь по-своему, и дышишь – слишком слышно,

рука берёт не так, как прочих пясть…
Измученные кони сушат дышла,
и яблоку их некуда упасть.
А высоко над горем – пилигримы

марают снег… И всюду дышит страсть.
При деле мир скудельный. Ты лишь – мимо.
Как арестант, отправленный на казнь.
41

Василий Аксёнов

В Татарском книжном издательстве вышел в свет сборник произведений Василия Аксё-

нова на татарском языке.
В него вошли: роман «Ленд-лизовские. Lend-liasing», рассказы «Зеница ока» и «Рыжий
с того двора».
42
Открывает книгу вместо предисловия интервью с мэром Казани Ильсуром Метшиным,

озаглавленное «Возвращение на Родину». Заключает издание послесловие Ахата Мушинского
«Василий Аксёнов и Казань».
Предлагаем нашему читателю оригиналы – интервью и послесловие, с которых и был
осуществлён перевод на татарский язык
43

Возвращение на Родину

Вместо предисловия интервью с мэром Казани Ильсуром Метшиным

– Ильсур Раисович, какую роль, на ваш взгляд, играет Василий Аксёнов для Казани?
– Как сказал Евгений Попов, «из джинсовой куртки Аксёнова, как из «Шинели» Гоголя,
вышла вся современная русская литература». А меня очень цепляет, что началом всему этому
большому пути, большой писательской судьбе, его крутым маршрутам, которыми опоясано
полмира от Магадана до Америки, исходной его точкой стала Казань. Аксёнов родился здесь
– в нашем городе, провёл здесь детство, которое пришлось на годы Великой Отечественной
войны. Сын репрессированных крупных партийных казанских деятелей выбрал путь не пря-
мого политического диссидентства, а творческого. И благодаря этому хлебнул трудностей в
жизни большой ложкой. Но как сам же сказал в одном из интервью: «Это закалило и воспитало
меня». А мы воспитывались на его поступках, книгах, на его упорности и верности самому
себе, своим убеждениям.
Символично, что в конце жизни он снова побывал в Казани, дал своё благословение на
восстановление дома, в котором прошло его детство и где сейчас находится дом-музей Васи-
лия Аксёнова, а также – на проведение «Аксёнов-феста». И мне очень дорого, что и фести-
валь, носящий его имя, живёт и развивается, и новые памятные места, связанные с именем
писателя, в городе появляются: тот же сад Аксёнова, в котором закипела жизнь – проходят
джазовые концерты, показывают кино, читают стихи. И мне видится в этом влияние животвор-
ного аксёновского духа. Аксёнов был созидателем, его жизнь всегда была очень насыщенной.
И мне хотелось бы, чтобы эта до сих пор ощутимая творческая энергия Василия Павловича
по-прежнему питала наш город и помогала всем нам, казанцам, быть ещё на чуть-чуть честнее,
ответственнее и талантливее.
– Как возникла идея выпуска казанского сборника?
– Идею предложили прошлой осенью народный поэт Республики Татарстан Разиль

Валеев совместно с координатором «Аксёнов-феста», главным редактором журнала «Октябрь»
Ириной Барметовой. Я идею, конечно, охотно поддержал.
Аксёнов – не обычный писатель, а символ целой эпохи под названием «оттепель» с её
духом свободы, творчества, ярким, диссидентским для советской России стилем. На мой
взгляд, Аксёнов – это целое культурное явление. Как сказал Дмитрий Быков о нём, это «свин-
гующий ритм, раскачка, джаз». К сожалению, на исторической родине писателя до сегодняш-
него дня не было ни одной его книги на татарском языке. А татарский язык для многих жите-
лей столицы Татарстана является родным. Теперь эта лакуна будет восполнена.
Переписать историю мы не можем – всем известно, что Василий Павлович был гоним
советской властью, со всеми вытекающими из этого последствиями, но, издав эту книгу, мы
отдадим должное замечательному русскому писателю – нашему земляку, внесём свою лепту в
популяризацию его творчества на родной земле.
– В чём видите основное предназначение этого издания?
44
– Это не коммерческое издание – социальный проект, призванный показать нашего выда-

ющегося земляка, что называется, в полный рост. Ведь в этих трёх произведениях, включённых
в книгу, дано реалистическое описание непростого становления будущего писателя в тяжёлые
военные годы в нашем городе. А татарский язык сборника делает его в республике с двумя
государственными языками – татарским и русским – совершенно полным для родных мест
писателя. А то переводы на другие языки имеются, а на титульный язык нашей земли – нет.
Непорядок. С этим нашим изданием Аксёнова справедливость восторжествует. Сборник про-
изведений писателя на татарском языке составит особо ценную часть фондов городских и рес-
публиканских библиотек и будет живым примером общедоступности наследия Аксёнова.
– Ильсур Раисович, как зародился «Аксёнов-фест»? Известно, что именно вы – иници-

атор и главный организатор этого литературно-музыкального празднества…
– В 2007 году я выступил с инициативой празднования 75-летнего юбилея нашего зем-
ляка, писателя Василия Аксёнова на родине, в Казани. Празднование было названо «Аксё-
нов-фест» и организовано как культурная программа, включающая литературные и музыкаль-
ные (джазовые) действа. Помимо самого юбиляра, в них приняли участие литераторы Евгений
Попов, Александр Кабаков, Белла Ахмадулина, Михаил Веллер, музыканты Алексей Козлов,
Андрей Макаревич… Об этом событии Сергеем Мировым был снят документальный фильм
«Визит пожилого джентльмена».
Первоначально фестиваль не задумывался как ежегодный. Однако он получился
настолько к месту, ко времени и лёг на благодатную почву, что нам не захотелось расставаться.
Именно тогда вместе с Василием Павловичем было принято решение собираться на «Аксё-
нов-фесте» ежегодно, каждую осень. В этом году мы проведём юбилейный десятый – «Аксё-
нов-фест».
– Скажите о главных задачах фестиваля?
– Когда с Василием Павловичем обсуждали саму идею фестиваля, он мечтал о том, чтобы
это культурное празднество давало путёвку в жизнь молодым талантам, было местом, где они
действительно получали бы настоящий «Звёздный билет» в будущую творческую жизнь. Так
оно и вышло. Напомню: одним из первых получателей премии «Звёздный билет» стал писатель
Денис Осокин. Затем по его произведению «Овсянки» был снят фильм, который показали на
Венецианском фестивале, и сам Тарантино аплодировал стоя. Толстый литературный журнал
«Октябрь» выпустил спецвыпуск с творениями казанских писателей и поэтов и симпатичными
очерками о Казани. С 2014 года запущен проект по изданию сборника с подстрочным пере-
водом на русский язык молодых татарских авторов. Обладателем премии «Звёздный билет»
стала уроженка Казани Гузель Яхина, чей роман «Зулейха открывает глаза» покорил тысячи
читателей по всей стране.
В рамках «Аксёнов-феста» проходят мастер-классы с известными литераторами, круг-
лые столы, презентации новых литературных проектов и книг.
Вот, о чём мы мечтали и что претворили и претворяем в жизнь. Мы хотим развивать
город не только в материальном смысле, строя инфраструктуру, но и в культурной плоскости.
Духовная составляющая, историческая память не менее важны для развития. Без них у города
не может быть своего лица с «необщим выраженьем».
– Понятно, что тема Василия Аксёнова комплексная – и литературно-музыкальный

фестиваль, и премия, и творческие семинары, и выпуск книг… Трудно переоценить и воссо-
45
здание дома, где в военные годы жил писатель. Теперь Дом Аксёнова – один из активно дей-
ствующих культурных центров Казани…
– Мы долго думали, какой же подарок преподнести Василию Павловичу, и решили, что
лучшим подарком будет материализованная память. При первом же его приезде мы обошли
обветшалый дом, в котором прошли годы детства писателя во время войны, и я пообещал,
что дом его детства будет восстановлен и подарен ему «в первозданном виде». И Казань сдер-
жала слово. Теперь это – Дом-музей Василия Аксёнова, где жизнь бьёт ключом – проходят
литературно-музыкальные вечера, различные презентации, выставки живописи… К тому же
за кинотеатром «Мир» мы открыли Аксёнов-сад, где уже начали проводить различные лите-
ратурно-музыкальные праздники.
Я рад, что Василий Павлович отметил с нами свой 75-летний юбилей. Уезжая из Казани,
писатель был переполнен благодарными чувствами к городу, казанцам – к тем, с кем вырос, и
к тем, кто по достоинству оценил его творчество. Нет сомнений, Василий Павлович никогда
не будет забыт в Казани. Это великий писатель, наш земляк, и соразмерно его величию мы
будем хранить память о нём.
46

Ахат Мушинский
Василий Аксёнов и Казань

послесловие

У немалого числа писателей есть, по словам нашего поэта-земляка Юрия Макарова,
«голубая своя колыбель», или, как принято говорить, малая родина. Да, тянут писателей к себе
большие столицы с множеством газет и журналов, с издательствами, библиотеками, продви-
нутой публикой… Французы верно заметили: «Поэты рождаются в провинции, а умирают в
Париже». Но если физически они, бывает, подолгу не возвращаются на землю предков, то в
творчестве с «колыбелью своей», какой бы неоднозначной она ни была, не порывают.
Вот и в творчестве нашего земляка Василия Аксёнова родная Казань не забывается. Она
возникает в разные периоды творческого пути писателя. И особенно масштабно – в его послед-
нем труде «Ленд-лизовские. Lend-liasing».
Мемуаров от него давно ждали. Ясное дело, с кем только он ни общался, где только ни
бывал, чего только ни видывал – интересно же узнать всё из первых рук! Кое-что в этом плане у
него уже было. Например, роман-воспоминание «Таинственная страсть» – о друзьях-писателях
1960-х. Для своего же последнего романа Аксёнов взял события казанского детства. Мемуары
он вообще-то не переваривал, да и к реалистической прозе большой любитель и знаток джаза
со временем стал относиться, как к чему-то написанному по нотам и скучному. Тем не менее,
начинаем читать первую часть «Ленд-лизовских», и вот перед нами – роман-биография. И
главное действующее лицо – он сам, юный Аксёнов Василий, в романе – третье лицо, мальчик
Акси-Вакси.
Хотя действие романа и происходит в Казани и его предместьях, Аксёнов, следуя приё-
мам жанра, называет наш город трамвайным городищем Булгары. Он многое меняет в назва-
ниях. Например, «Чёрное озеро», где расположились и парк, и озерцо, и каток зимой, и зда-
ние органов внутренних дел, называет то Бездонным озером, то Глубоким, то Глубинным…
Имена тоже зачастую меняются (Аксёнов – Ваксонов, Водопьянов – Мясопьянов, Жеребцов
– Аргамаков).
Но реалии берут своё. И вот уж вместе с героем романа в тыловом городе, переполнен-
ном беженцами, эвакуированными, фронтовиками на излечении, мы разгуливаем по улицам
Карла Маркса, Комлева, Лобачевского, Подлужной… мимо дворца Сандецкого, мимо строя-
щегося театра оперы на площади Свободы, заходим в парк им. М. Горького, катаемся на кару-
селях «Чёрного озера», даже заглядываем в городскую баню № 4 на Большой Красной… А то
отправляемся на Волгу, Свиягу, Казанку или на «уединённый пляжик на курортном казанском
островке Маркиз, что на несколько вёрст ниже по течению великого водного потока Итиль…»
Для казанского старожила вся эта топонимика – не пустой звук, всё узнаваемо, всё вызы-
вает свои воспоминания и ассоциации, как и близлежащие Свияжск, Моркваши, Услон…
К концу первой части книги Аксёнов уже называет наш город поясняюще «Казань-Бул-
гары», а под самый конец, для полного сближения с действительностью – просто Казанью, без
Булгар. Кстати, Булгары вместо Казани – это не авторская придумка, ведь было время, когда
после разгрома Великих Булгар Казань называли Яңа Булгар (Новый Булгар).
Понятно и присутствие в романе татарских имён и фамилий – Равилька Мухаметзянов по
прозвищу Муха, дядя Искандер, пролетарии Касимовы, соседка Фатима, однокашник (буду-
щий академик) Сагдеев, девочки Нэлка Гибайдуллина, Зухра, Алсу…
47
Конкретной привязкой к месту служат и татарские словечки. Читаем: «Осенью я сделал

несколько попыток разжиться «таньгой», то есть деньгой».
Да, слово «деньга» татарского происхождения. Открываю русско-татарский словарь под
редакцией профессора Ф. А. Ганиева и слова «деньга» не обнаруживаю. Множественное число
– «деньги» – есть, а единственного, как положено словарю, нет. А вот в академическом изда-
нии «Словаря русского языка» и толковом В. И. Даля – пожалуйста. И примеров масса:
«Деньга и камень долбит», «Не было ни деньги, да вдруг алтын». А точное значение слова
«таньга» («тәңкә») – монета, рубль… одним словом, деньга. И Аксёнов употребляет это слово
и на татарском, и на русском со знанием дела.
Но минуем опознавательные знаки произведения и выйдем на столбовую дорогу повест-

вования.
Роман потрясает несколькими главными темами. Одна из них – ужасающий голод воен-
ных лет. Эта тема начинается с первых же страниц романа:
«Дай мне руку, и идём. В нашем районе открыты питательные пункты. Мне выданы
талоны!» – горделиво воскликнула тётя Котя. «…» Вместо того чтобы растянуть эти свои
талончики на две недели, она собрала всё семейство и двинулась в «Пассаж», под стеклянной
крышей которого как раз и располагался основной питательный пункт. <…> В меню было одно
блюдо – «горячий суп с капустой». Отнюдь не щи и уж тем более не борщ. <…> «Суп» обла-
дал удивительной зеленоватой прозрачностью, потому что в нём не было никаких питательных
добавок: ни картошки, ни крупы, ни свеклы, не говоря уже о мясе или масле. <…> Иными
словами, питательный состав был близок к совершенству: горячая вода с кусками капусты.
Мы <…> покончили со своей едой, не вдаваясь в подробности. Миски и ложки у нас
тут же отобрали и показали нам всем на выход. Запомнилось ощущение горячей тяжести в
желудке.
«Хоть и противно, а всё-ш-таки полезно», – сказала тётя Ксеня.
Вокруг среди выходящих повторяли популярную фразу тылового кошмара: «Жить
можно».
«По крайней мере, сегодня», – дерзковато хохотнула школьница Шапиро.
<…> Пытаясь вспомнить сейчас страшную голодную зиму 1941–42-го, мне кажется, что
мы, тогдашние дети, подсознательно испытывали ощущение полной заброшенности.
<…> К 1943-му положение немного изменилась к лучшему».
Тут появляется вторая тема, одноимённая с названием всего романа, – Ленд-лизовская,

то есть продовольственная и вещевая помощь союзников.
«По продовольственным карточкам стало возможным иногда получать невиданные
доселе продукты: белое мягкое (для намазывания на хлеб) сало – лярд, яичный порошок для
омлетов или просто для посыпки поверх сала, мясные консервы, ветчинные консервы с клю-
чом на мягкой металлической ленточке, сгущённое молоко, сухое молоко в пакетах с непонят-
ными английскими надписями, пакетики чаю на одну заварку… и т. д.
Поставки продовольствия в рамках lend-lease (в-долг-с-рассрочкой) не только уберегли
миллионы детей от истощения и рахита, они также подняли общее настроение. Еда прибывала
к нашим желудкам, в общем-то, в мизерных количествах, однако народ вроде бы стал пони-
мать, что он не одинок, что о его детях пекутся в далёких странах, как тогда говорили, «сво-
бодолюбивого человечества».
Хотя половина морских конвоев шла ко дну, а уцелевшие моряки Англии, Америки,
Канады, Австралии… в советских госпиталях теряли руки, ноги, фрагменты лиц… повальный
голод всё-таки был отодвинут.
48
Вместе с «глобальными поставками» продуктов осаждённая страна получала и вещевые

посылки граждан свободного Запада. Акси-Вакси вдруг был ошарашен невиданными по кра-
соте и качеству ботинками.
«…Я переворачивал их подошвами вверх и глаз не мог оторвать от неслыханных подошв,
на внешней стороне которых, на обеих, во всю ширину красовались рельефные отпечатки герба
Британской империи.
Эти гербы убедили меня, что я, полуоборванец в свалявшихся валенках и потрескав-
шихся галошах, не имею ни малейшего права щеголять в таких ботинках». (По ходу романа
главный герой Акси-Вакси начинает выступать и в первом лице тоже – полнейшее единение
автора со своим героем.)
История эта завершилась тем, что Акси-Вакси отдал заморские ботинки тётке, и та
отнесла их на толкучку. На полученные деньги купили «пакет яичного порошка, банку сала,
две банки тушёнки, три баночки сладчайшей сгущёнки и три кирпича ржаного хлеба. Семья
воспряла…»
После проеденных ботинок появился ещё один заокеанский подарок – «штаны из Шта-
тов!» «Тёмно-голубые жёсткие штаны…» Слова «джинсы» тогда ещё в обиходе не было, но
качество было отменное. Штаны эти «обладали особыми свойствами: с течением времени они
приобретали формы хозяйских ног, а если вы повисните на чугунной пике городского парка,
не паникуйте – выдержат!»
Их-то уж Акси-Вакси ни на какие продукты не поменял, носил до заплат.
Третья тема – ужас на ужасе!
Когда Акси-Вакси не было и пяти лет, его родителей арестовали.
«Мама пропала в феврале. Ей позвонил майор Веверс, так я слышал от отца. Товарищ
Гинз (Лидия Гинзбург. – Прим. автора), я был бы вам очень благодарен, если бы вы нашли
время заглянуть к нам на Бездонное озеро. В любое время, хотя бы даже сегодня.
<…> В начале июля пропал отец.
<…> В конце июля приехала опермашина за Акси-Вакси. В большущей квартире все
комнаты были уже запечатаны, кроме детской, где ребёнок ютился вместе с двумя русскими
старухами, Евфимией и Авдотьей».
Поясню. Большая квартира осталась после ареста отца Акси-Вакси – председателя Казан-
ского горсовета.
«Явились трое: два толстозадых дядьки и одна толстозадая тётка… Стояла летняя свет-
лая ночь. Старухи выли в голос, провожая единственного дитятю».
И далее:
«Эпоха была характерна огромными детскими спальнями. Проснувшись, я уже не мог
уснуть… Вокруг истерически бесновались старшие дети. Все они, как и я, были детьми врагов
народа… Я боялся вылезти из-под одеяла. Сосал хвостик последнему домашнему животному
– набивному слону».
<…> Часами он стоял перед огромными окнами, кое-где заколоченными фанерой. Под-
свистывал ледяной ветерок. Высокие своды монастырской церкви ещё сохранили не вполне
затёртые лики святых. Дядя Сталин улыбался с картины, держа на руках свою Мамлакат в
матроске…»
Площадкой для прогулки детей служило монастырское кладбище, которое расчищала
от снега «какая-то команда» в ватных штанах под охраной красноармейца со штыком наизго-
товку.
За ним сюда, в детдом в «Коросте» (Костроме. – Прим. автора), добившись специального
разрешения, приехал дядя, Адриан Васильевич Аксёнов. Малыш принял его за папу. Читать
всё это непросто. Дядя ведёт племянника через чёрно-белое кладбище-сад. Торопит, чтобы
всё это поскорее осталось позади и навсегда скрылось.
49
Таким образом, Акси-Вакси оказался опять в Казани, только уж не в большой квартире на

Комлева, а в «бывшей усадьбе инженера Аргамакова» на Карла Маркса, в которой «процветала
коммунальная квартира».
В этой коммуналке Акси-Вакси в годы войны вспоминал свою бывшую огромную квар-
тиру со счастливыми отцом-матерью и глубокой тарелкой манной каши, которую тогда отка-
зывался есть.
Только к 1943 году мальчик начинает задумываться: как же это его выдающийся папа и
прекрасная мама оставили хоромы из шести комнат, служебный автомобиль и, главное, люби-
мого сына, и отправились в какую-то бесконечную полярную командировку?!
Ответ на эти вопросы даёт не только тёткин сундук с разными родительскими вещами,
документами и газетой с материалами о судебном процессе по делу группы предателей Родины
во главе с бывшим председателем горсовета Казани… Невозможно без содрогания читать о
двух свиданиях Акси-Вакси с отцом. Однажды родная тётка повлекла его за собой… Оказы-
вается, неожиданно НКВД дало разрешение на свидание с заключённым – её братом и отцом
мальчика. Проходя по площади Свободы, она кивнула горделиво в сторону будущего оперного
театра в строительных лесах: «Твой папка начал его возводить!»
Свидания они дожидались целый день до вечера в парке «Бездонное озеро», на берегу
которого тянулось длинное трёхэтажное здание, поглотившее его родителей.
При первом свидании Акси-Вакси забыл или не понял, где находится. Отец был во
френче без ремня, с сорванными карманами и под конвоем. Но это мальчика не остановило, он
бросился к папе, ликуя и просясь к нему на плечи: «Папка, покатай меня на верблюде!» Дома
отец катал на плечах по большой квартире сына, который держался за отцовы уши. Но здесь
был не дом. Тем не менее он поднял Ваксика на плечи и пошёл поступью верблюда. Конвоиры
мрачно следили за ними, попыхивая «казбечинами».
На втором свидании Акси-Вакси сначала и не узнал отца, превратившегося в ободран-
ного, «исхудавшего доходягу». Тот не удержался от слёз, затем «протянул к сыну грязные руки,
и мальчик отдал ему свои ладошки».
Такие вот непридуманные сцены.
Врезалось в память признание Героя Советского Союза, 22-летнего старлея ВВС Льва
Бурмистрова, проходившего в Казани курс реабилитации после ранения. Он влюбился в свод-
ную сестру Акси-Вакси – Майю Шапиро. И вот за неделю до возвращения на фронт молчали-
вого лётчика-героя прорвало: «Я боюсь, что больше тебя не увижу. Что ты меня не увидишь.
Что мы друг друга больше не увидим. Боюсь страха. Всё, что пережил во время ранения, нико-
гда не забуду. Можно ли летать со страхом? У нас говорят, что в Люфтваффе созданы спе-
циальные группы для охоты за советскими асами. Погибаю, Майка, просто погибаю от ужаса
войны».
Соколик улетел. После месяца молчания, на имя невесты пришло извещение о том, что
её жених «погиб в бою с превосходящими силами противника».
Василий Аксёнов показывает войну во всей её неоднозначности. И героям было присуще
чувство страха, и нацистской Германии противостояли не одни мы, а всё «свободолюбивое
человечество»…
Роман, конечно же, не ограничивается темами голодного детства его главного героя в
годы войны, пребывания в спецдоме для детей врагов народа, казанского сиротства при живых
родителях… Здесь и своеобразная дворовая жизнь тех лет, и пионерлагерь, и парк с танц-
площадкой, и городские кинотеатры «Электро», «Унион», «Вузовец», и первое свидание…
Понятно, детство, с какими бы суровыми годинами не совпадало, угрюмым не бывает.
Из первой части романа я узнал, что Василий Аксёнов в малолетстве два раза тонул –
на Казанке у Коровьего моста и во время шторма на слиянии Свияги с Волгой. Оба раза его
50
благополучно спасали. Эти реальные события в жизни писателя даны подробно и с большой
художественной силой. Реализм Аксёнова в «Ленд-лизовских» развернулся на полную мощь.
На мой взгляд, повествование гораздо сильнее тут, чем при фантасмагориях, присущих нема-
лому числу его произведений.
Однако, как уже говорилось, Аксёнов тяготился реализмом, человек джазового харак-
тера стремился к свободе письма, импровизации, прорыву из устоявшихся литературных жан-
ров. Во второй части вся эта авторская вольница и начинается. Начинается и заканчивается.
Роман этот Аксёнов завершить при жизни не успел. Заметим, однако, что приключения и фан-
тастика второй части навеяны «славной школьной книгой «Кондуит и Швамбрания», написан-
ной Львом Кассилем совместно с его младшим братом Осей». Аксёнов признаётся: «Очень
мало осталось в памяти от этой книги, однако кое-что зиждилось…» С воспоминаний о «Кон-
дуите и Швамбрании» вторая, приключенческая, часть книги и начинается.
Но мы как раз тут рассматриваем не фантастические повороты, не полёты творческого
воображения писателя, которых в его книгах немало. Тема нашего разговора конкретна: Васи-
лий Аксёнов и Казань. И она, эта тема, шире одного романа, каким бы он объёмным и глубо-
ким ни был, пусть и по большому счёту одночастным.
Не могу в этом отношении не вспомнить слова уважаемого Дмитрия Быкова, утверждав-
шего в предисловии к книге «Ленд-лизовские», мол, Аксёнов взялся за повесть о казанском
детстве – единственном периоде его жизни, о котором не написано у него ни строки, если не
считать гениальных «Завтраков 43-го года». И в том же материале: «…Он не прикасался к
казанскому опыту военных лет не потому, что боялся растревожить рану, а потому, что берёг
этот материал на крайний случай».
Как я понимаю, «Ленд-лизовские» и есть тот «крайний случай». Получается, Аксёнов
знал, что это его последнее произведение? Удивительные выводы!
Ничего-то Аксёнов не держал про запас! Да и как это о казанском детстве «не написано
у него ни строки»?!
А самый известный «казанский» рассказ «Зеница ока» (1960–2004)?! Его можно назвать
предтечей, а то и квинтэссенцией романа «Ленд-лизовские». В нём, кстати, некоторые вещи
описаны подробнее. Например, тёткин сундук, содержимое которого многое прояснило в
жизни кочующего из произведения в произведение образа «казанского сироты». Или допросы
с пристрастием, при которых его отец лишился глазного протеза. В рассказе он поведал сыну:
«После первого же удара в лицо там, на «Буром овраге», протез вылетел и покатился по пар-
кету. Лёжа на полу, я видел, как хромовый сапог раздавил глаз». Отец рассказал сыну, как
лишился и своего, живого, глаза. Это было ещё в Гражданскую войну при форсировании
Сиваша.
Некоторые эпизоды в романе, можно сказать, просто списаны с рассказа. Посудите сами.
В рассказе:
«После оглашения приговора конвой повёл его по коридору клуба им. Менжинского на
посадку в «воронок». И вдруг эту процессию обогнала крохотная старушечка, не кто иная,
как его родная матушка Евдокия Власьевна Збайковичева. Забежав вперёд, она повернулась
и осенила его крестным знамением:
– Не боись, Павлушка, ничего не боись! – вскричала она прежде неведомым мощным
голосом. – Без Божьей воли ни один волосок не упадёт с головы человеческой!»
Позже в романе:
«По приговору суда Павлуша получил высшую меру без права обжалования. Чекисты
вели уже его к фургону для отправки в камеру смертников, когда из толпы перед ним выско-
чила матушка, Евдокия Васильевна, рождённая ещё при крепостном праве.
– Пашка, не боись! – пронзительно закричала она и осенила его крестом. – Ни один волос
не упадёт с головы без воли Божьей!»
51
Правильней, конечно, сказать: не в романе использован эпизод из раннего рассказа, а оба

эти эпизода списаны с действительности.
А рассказ «Три шинели и нос» (1996), а «На площади за рекой» (1967), а «Рыжий с того
двора» (1975), а повесть «Свияжск» (1981)?.. Не говорю уж об упомянутых «Завтраках 43-го
года» (1962).
В рассказе «Рыжий с того двора» не иносказательно говорится:
«Мы жили во время войны в Казани, на улице Карла Маркса, бывшей Большой Грузин-
ской, напротив туберкулёзного диспансера, бывшего губернаторского дворца, в большом дере-
вянном доме, бывшем особняке инженера-промышленника Жеребцова».
«Рыжего с того двора» мы опубликовали в первом номере «Казанского альманаха». Рас-
сказ посвящён друзьям детства, в том числе – Рустему Кутую, впоследствии – известному
казанскому писателю. Когда в 2000 году на Всемирном конгрессе писателей в Москве я позна-
комился с Василием Павловичем, как раз от Кутуя и передал ему привет.
И Аксёнов, и Кутуй родились на одной казанской улице – Комлева (ныне – Муштари).
Кстати, и я на этой улице родился и жил, и работал потом в Союзе писателей и редакции жур-
нала «Идель», расположенных в доме купца Оконишникова. Этот дом находился по соседству
от моего родного. Дом Оконишникова был в аксёновскую пору детской клинической больни-
цей имени Лепского. В пору моего детства – тоже. Я даже несколько дней пролежал там. Так
что нам в кулуарах конгресса было о чём поговорить.
Отец Василия Павловича в качестве главы города начинал строить теперь широко извест-
ный Татарский академический театр оперы и балета, а моя мама артисткой хора проработала
в этом театре сорок лет, и в его закулисьях прошло моё детство; своё первое художественное
произведение – стихотворение о студентах – Аксёнов опубликовал в газете «Комсомолец Тата-
рии» и даже получил специальный приз, а я там, в редакции, проработал ответственным сек-
ретарём пять с лишним лет; вспомнили мы также Лядской садик, омывающие город реки, где
он, оказывается, два раза тонул (об этом узнал позже), туберкулёзный диспансер, где теперь
музей изобразительных искусств… Он же в Казани сто лет не был и о многих преобразованиях
не знал.
Интересно всё-таки, жили в одном городе, ходили по одним и тем же улицам, только в
разные времена!
И вот мы оба в одно время в одном месте – на московском конгрессе Международного
ПЕН-клуба! Позже, в начале 2006 года, я позвонил ему из московского офиса Русского ПЕН-
центра в Биарриц с новостью об открытии в Казани альманаха. Его это заинтересовало, он
согласился войти в редсовет будущего издания, дал добро на публикацию двух рассказов –
«Рыжего с того двора» и «Зеницы ока».
«Казанский альманах» № 1 вышел в свет уже к концу года. Хорошо получилось: в посвя-
щении «Рыжего с того двора» значилось имя друга детства Рустема Кутуя, а за рассказом мы
дали сразу подборку стихов Рустема Адельшевича!
Василий Аксёнов выступил на одной из секций московского конгресса с большой лек-
цией. После мы опять пообщались. Меня интересовала судьба современного романа и мнение,
что в наш динамичный век судьба этого неповоротливого жанра предрешена. Аксёнов, если
кратко, сказал, что роман в исторической перспективе молодой жанр и будет ещё развиваться.
В то же время – это серьёзный род литературы и предполагает серьёзного читателя, потому,
быть может, и не совсем массового.
В 2007 году в Казани состоялся первый «Аксёнов-фест», организованный мэрией Казани.
Земляка-писателя ждал на родине отреставрированный его дом, в котором он прожил не самые
лёгкие годы жизни, который впоследствии стал музеем и культурным центром. С Аксёновым
приехали его друзья – Белла Ахмадуллина, Борис Мессерер, Евгений Попов, Александр Каба-
ков, Михаил Генделев, Михаил Веллер, Андрей Макаревич, Алексей Козлов… Торжествен-
52
ное открытие фестиваля состоялось в Татарском академическом театре оперы и балета им.
М. Джалиля. В том самом театре, который в 1936 году начал строить отец писателя. Василий
Аксёнов сказал со сцены: «Я первый раз попал внутрь оперного театра, хотя он сопровождает
меня всю жизнь. Его начали строить, когда я был бэби. Мой папа…» Мог ли председатель гор-
совета Казани при закладке этого здания представить себе, что сын его будет в нём почётным
гостем и говорить об отце при переполненном зале? Реальность закручивает такие сюжеты…
специально будешь думать – не придумаешь!
А «Аксёнов-фест» из года в год продолжается, хотя Василия Павловича и нет уже с нами.
Вот и на татарский язык перевели его произведения, связанные с родным городом. В «комму-
нальной квартире» под одной обложкой хорошо ужились рассказы Василия Аксёнова «Рыжий
с того двора», «Зеница ока» и роман «Ленд-лизовские. Lend-leasing». Перевёл книгу молодой,
талантливый татарский писатель Рустем Галиуллин. Авторы идеи сборника на татарском языке
– народный поэт Татарстана Разиль Валеев и главный редактор журнала «Октябрь» Ирина Бар-
метова. Организатором издания выступил мэр Казани Ильсур Метшин.
Может возникнуть вопрос: мы же все умеем читать на русском, зачем нам перевод на
татарский язык? Ответ прост: книга Василия Аксёнова – это один большой рассказ о его дет-
стве, юности и татарской столице – Казани. И как же не издать такое на татарском! И ещё.
Если татарская литература со своим тысячелетним багажом полноценна, если в Татарстане на
самом деле два государственных языка, то перевод прозы о Казани нашего писателя-земляка
на исконный язык Земли Казанской, безусловно, необходим.
Возвращение писателя Василия Аксёнова на родину продолжается.
53

Лоренс Блинов
По дороге в Керлантай

поэзо-вариации в стиле retro

54
Время было как валун

жаркий недвижи́мый серый
посреди людских стремнин

от зари и до зари
пели трубы на ветру
кони фыркали
а впрочем
мы потом поговорим
по дороге в Керланта́й
Было небо
был валун
был я молодой безумный

посреди толпы ревущей
посреди безгласных душ
звонко трепетали трубы
степь дымилась вдалеке

в тесном воздухе знамён
как булыжник тёмно-серый
день влачился тяжело
от зари и до зари
мысли коконом стальным
были скручены
а впрочем
по дороге в Керлантай
И была заря
за ней
до закатного пожара
в душном воздухе знамён
посреди стремнин ревущих
день катился тяжело
как булыжник тёмно-серый
и ложился наконец
в мостовую лет
гремели
по булыжной мостовой
по Тверской-Ямской весёлой
наши славные дела
по широкой мостовой
гулко цокали подковы
кумачовых лет
55
а впрочем
мы врастали в эту жизнь
словно лопнувшее ожерелье
«дней связующая нить»
впрах развеяна и в нас
что-то враз перегорело
(торфяная полоса?..)
или может быть
напротив
может где-то там внутри
что-то тихо назревало —
и границ не удержать!
(торфяная полоса…)
в сердце яблока закрался

червь невидимый
горим
словно бурые растенья
словно ржавый торф
а впрочем
по дороге в Керлантай!
Нетерпимостью горя́
мы с годами понимали
всё —
красивые слова:
«времени седой валун»
«трепетанье труб»
«закаты»
и о прочем о таком
всё – красивые слова
выспренне
высокопарно
и границ не отыскать
пламя ширится, растёт
мы внезапно воспаряем
над своею сединой
образуется провал
в памяти гудит ненастье
степь дымится тяжело
и секирой сотен лун
обезглавлены рассветы
и багряная роса
словно лопнувшее ожерелье
зажигает новый день
а за ним
другие дни
56
пламя ширится, растёт

бахрома времён дымится
становясь росою звёзд…
Ах! красивые слова…

выспренне
витиевато
заставляют вновь лететь
заставляют обратиться
в «тихий рёв зеркальных скважин»
в сеть багряных диких лет
устремляться
лопнет вдруг
портупея на скаку,
но стальной клинок беснуясь
умножает урожай
яростных и смелых ягод
порыжелая луна
тоньше и изящней к ночи
образуется провал
торфяная полоса
бахрома времён
а впрочем
было многое дано
многое тогда умелось —
как дышалось
так и пелось
и о многом о таком
бахрома времён ветха
глубина былого гулка
кем отобраны права?
корни трав?
зари?
а впрочем
нетерпимостью бряцать —
не обычай мудреца!
ныне я имею смелость
ничего не отрицать
Был и я непримирим
жгучий молодой бедовый
был я дикий как валун
в серо-голубой пыли
буйно трепетали травы
где-то далеко внутри
ночь секирами секла
дум безумные побеги
57
и дождями новых слов

осыпались буквари
степь дымилась тяжело
и ворочался валун
знойной тяжестью
а впрочем
Был и я непримирим
но когда дождям отпелось
где-то далеко внутри
в зоне внутренних пространств
вихри собственного ego
устремились в тишину
в центр буйного циклона
и явился Джон Лилли2

и позвал за грань явлений
в обнажённые мигрени
подсознательных глубин
и ступив за грань себя
в пропасти без направлений
где судьбу пророчит гений
в опрокинутой душе
вдруг забрезжили рассветы
тихо вырос «Нищий бог»
(первая моя поэма) —
ослепительный босой
с ворохом зеркальных песен
(словно Хлебников в «Зангези»)
В «Нищем боге» пел простор

полыхал прохладой в реях
и восходы пламенели
круто пенился бокал
и внезапно разбивался
звоном тысячи лучей
и сверкали зеркала
над осколками бокала

словно трубы на ветру
гулко трепетали дни
а впрочем
вновь – красивые слова!
«звёзды сыпались»
2
Лилли Джон Каннигам (1915–2001) – доктор медицины, врач, знаменитый психоаналитик, выпустивший нашумевшую
книгу «Центр циклона», неутомимый исследователь внутренних глубин человеческой психики.
58
куда там! —
тусклый волочился быт
тощая тащилась кляча
(«Бог»-то всё-таки был нищ!)
и сознания застенок
был тяжёл и в темноте
осыпались буквари
мысли стыли в затхлой тине
серых равнодушных дней
было буднично
а впрочем
Ты же знаешь
круглый рёв
тихих лун в ночи бездонной
вряд ли нынче потрясёт
торфяная полоса
едкий смог в людских глубинах
над безумной маетой
утончённый шар небесный
будит ряски нежный звон
осторожный стон уключин
Ладоги целебный взор
он плывёт по духоте
словно отсвет прежних истин
и границ не удержать!
он плывёт в ночи
а впрочем
по дороге…
по дороге
раскалённым валуном
глубина былого гулка
раскалённым валуном
раздвигается овал
в памяти гудит ненастье
знойным буйным валуном
тысячью таких тяжёлых
раскалённых валунов
дни обуглились
горят
словно ржавый торф
а впрочем
вся вселенная полна
свежести и ликованья:
в ней – душистая война!
59
Нет! я будто оглушён

сквозь высокие слова
выспренность высокопарность
снова виден звонкий цок
снова полыхают ночи
как босые зеркала
и – раздвинуты права
и секирою целебной
срезан тягостный бурьян
воспалённых сновидений
и прозрачна глубина
и упрямый смелый дождь
будоражит наши будни
учит заново дышать
посреди степей безбрежных
учит заново дышать
учит свежестью струиться
ясной совестью росы
кровью смелых диких ягод
Где ещё такой запал?
где такие песни? трубы?
и о прочем о таком
нет, я снова удивлён
ка́к
валун тяжёлым духом
в серо-голубой пыли
обретает свежесть лу́га?
обращается в луну?
и летит стезёй ночною
светло-голубой валун
прячась в утреннем тумане
…Бахрома времён
ресницы
портупея на бегу
«тихий рёв небесных скважин»
и обуглены поля
корни трав
зари
в душе
над осколками заката
он плывёт по духоте
он плывёт в ночи
а впрочем
бахрома времён ветха
и знамёна порыжели
и о трубах на ветру
60
вычурно высокопарно

нам уже никто
о трубах
о безумных днях
а впрочем
по дороге
в Керлантай.
61

Татарскому ПЕН-центру – 20 лет

фотолетопись на всемирных форумах писателей

На Всемирном форуме писателей в Эдинбурге (Шотландия, 1997) – Набира Гиматди-

нова, президент Международного ПЕН-клуба Рональд Харвуд, Вахит Юнус, Равиль Файзуллин
62
Хельсинки (Финляндия, 1998) – Карлос Шерман (Испания), Мусагит Хабибуллин, Муда-

рис Валеев, Вахит Юнус, Василь Быков (член Беларусского ПЕНа, проживавшего в Германии),
Разиль Валеев, Ахат Мушинский, Ркаил Зайдулла, Туфан Миннуллин
На Всемирном конгрессе в Москве выступает Миргазиян Юнус
63
По приглашению Татарского ПЕН-центра Казань посетил Генеральный секретарь Все-

мирной ассоциации писателей (Международного ПЕН-клуба) Жан Бло (Париж) с супругой
Надеждой Алексеевной. В честь высокого гостя в Государственном Совете РТ состоялся офи-
циальный приём. На снимке: Туфан Миннуллин, Надежда Алексеевна, председатель Государ-
ственного Совета РТ Фарид Мухаметшин, Жан Бло, гендиректор Русского ПЕН-центра Алек-
сандр Ткаченко, Разиль Валеев, Ахат Мушинский. 1998
Татарский ПЕН на конгрессах всегда был вместе с русским. Тромсё (Норвегия, 2004) –
Газинур Мурат, гендиректор Русского ПЕНа Александр Ткаченко, Гарай Рахим
64
Всемирный форум в г. Блед (Словения, 2005) – Нур Ахмадиев, Ахат Мушинский, Мир-
касым Усманов, Марсель Галиев
Татарский центр был единогласно принят во Всемирную ассоциацию писателей – Меж-

дународный ПЕН-клуб в ноябре 1996 года на Всемирном конгрессе в Гвадалахаре (Мексика).
У истоков Татарского ПЕНа стояли такие корефеи татарской литературы, как Туфан
Миннуллин, Миргазиян Юнус, Нурихан Фаттах, Ильдар Юзеев, Рафаэль Мустафин…
Международный ПЕН-клуб основан в 1921 году английскими писателями Джоном Гол-

суорси и Кэтрин Эми Доусон-Скотт.
Объединяет более 100 национальных ПЕН-центров
Татарский ПЕН-центр выпускает художественную литературу, публицистику, книги

фольклора, истории татарского народа на татарском, русском, английском языках.
На четырёх языках – татарском, русском, английском, турецком – под одной обложкой
увидел свет богато иллюстрированный сборник Габдуллы Тукая «Три сказки».
Книги, изданные Татарским ПЕН-центром, распространяются и на Всемирных конгрес-
сах писателей
65
У Бранденбургских ворот (Берлин, 2006) – Зиннур Мансуров, Разиль Валеев, Туфан

Миннуллин, Ахат Мушинский, Харрас Аюпов
В Финляндии и Германии делегатов Татарского ПЕНа встречали татарские диаспоры.

Писатели побывали в гостях в Татарских домах Хельсинки и Берлина. На снимке: на приёме
в Татарском доме Берлина
66
Международный форум писателей в Крыму (2012). На открытии в Бахчисарае выступил

Ленар Шаех
На Всемирном конгрессе писателей в Линце (Австрия, 2009) – Разиль Валеев, Андрей

Битов, Туфан Миннуллин
67
В кулуарах форума в Белграде (Сербия, 2011) – Лябиб Лерон, Нани Опара (Нигерия),
Гарай Рахим
На Всемирном конгрессе писателей в Бишкеке (Кыргызстан, 2014) – Ленар Шаех, пре-

зидент Международного ПЕНа Джон Сол, Рустем Галиуллин
68

Геннадий Паушкин
«Встретимся победителями»

75 лет со дня начала Великой Отечественной войны
В этом году исполнилось 75 лет со дня начала Великой Отечественной войны. Среди
первых, кто принял первый бой на границе был наш земляк-писатель Геннадий Паушкин
69
(1921–2007). «Казанский альманах» писал о нём в прошлом своём выпуске. О нём также
хорошо написано в книге «Писатели-фронтовики Татарстана», которую выпустил в свет Татар-
ский ПЕН-центр и о которой говорится в последующем материале. Сегодня мы делаем шаг
вперёд – «КА» публикует письма Геннадия Паушкина с фронта и неизвестные фотографии
тех лет.
Напомним читателю главные биографические вехи писателя-фронтовика.
Поэт, прозаик, фронтовик переводчик и журналист, заслуженный работник культуры
РСФСР (1981) Геннадий Александрович Паушкин родился 28 февраля 1921 года в Казани. В
1939 году поступил на историко-филологический факультет Казанского университета, в том
же году призван в армию, где служил радистом 12-й Кагульской погранзаставы 25-го Погра-
нотряда-полка на советско-румынской границе. 22 июня 1941 года застава приняла на себя
первый удар врага. От всей заставы в живых остались только её командир лейтенант Кузьма
Фёдорович Ветчинкин (в последующем получивший звание Героя Советского Союза) и радист,
сержант Геннадий Паушкин.
Затем старшина Паушкин участвовал в битвах на Дону, в обороне Сухуми, в разгроме
немецкой альпийской горно-стрелковой дивизии «Эдельвейс» на перевалах Главного Кавказ-
ского хребта, в освобождении Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии. В 1943 году
вступил в члены ВКП(б). Демобилизован из армии осенью 1945 года.
За боевые заслуги Паушкин награждён орденами Красной Звезды и Отечественной
войны 2-й степени, медалями «За оборону Кавказа», «За взятие Будапешта» и т. д.
После войны продолжил учёбу в Казанском университете, который окончил в 1950
году. Работал в редакциях газет «Комсомолец Татарии» (1949–1953), «Комсомольская
правда» (1953–1955) и руководил «русской» секцией Союза писателей Татарии (1955–1968
и 1979–1981). Далее был свободным, профессиональным писателем. За заслуги в развитии
литературы Паушкин награждён орденом «Знак Почёта» и медалями.
Скончался Геннадий Паушкин 15 октября 2007 года в Казани.
Публикуя письма писателя-фронтовика, мы оставляем в редакционном портфеле тексты
его дневника, который он вёл на протяжении всего боевого пути.
Альфия Шамова

***

Здравствуйте, дорогие папа и мама!
Вчера получил от вас письмо. Перед этим опустил и своё к вам. Сегодня решил напи-
сать ещё одно, вне очереди. Правда, времени очень мало, но представился удобный случай.
Это письмо от вас я читал, стиснув зубы. Да, в этой беспощадной войне на жизнь и на смерть
лишимся мы многих дорогих людей, близких и друзей. Жаль Сашу, кто бы мог подумать, что
он будет убит? Представляю состояние матери. Я доволен, что Толя на родине, там он лучше
поправится. Тёте Нюре выражаю своё глубокое соболезнование по поводу гибели её сына-
орлёнка, моего младшего товарища и брата по оружию Саши Жукова. Он умер благородно.
Плакать не будем. Воины не плачут – они мстят! Наша эпоха родила сильных людей, вчерашние
птенцы окрылились, ныне они орлы – гроза фашистских ворон! Наша юность горит в поро-
ховом дыму, проходит под свист пуль и грохот снарядов. Мы те, о которых люди грядущих
поколений будут петь легенды.
…Мы не простим врагу, мой милый Саша!

Не умер ты, ты в нашем сердце жив!
Ты нас ведёшь тропой священной мести,
70
Орлиной кровью славу обагрив.
По-прежнему идёшь ты с нами вместе.

Пусть знает зверь, безумный супостат,
Поднявший руку чёрную над нами,
За брата павшего воспрянет мститель-брат…
Это в память Саши.

Вы мне даёте наказ быть бдительным, зорким и осторожным, я ваш наказ выполняю.
Будучи в боях, я всегда помнил о вас, сдерживая себя от ненужных порывов, и победил врага и
смерть. Только мысль о вас, мои дорогие, мать и отец, отогнала прочь беспощадную смерть. У
меня есть, как ни у кого из моих близких товарищей, боевой опыт. И впредь я следую вашему
наказу, и верьте мне, я вернусь с победой. Сейчас пока ничто не угрожает жизни. Если и угро-
жает, то так же, как и вам, только лишь с воздуха. Не убивайтесь и берегите себя. Я пройду
сквозь все испытания ради нашей встречи. Шлю свой пламенный, боевой, пограничный при-
вет Жуковым! Жму руку другу Анатолию (насчёт Тины пора давно бы узнать). Сообщите Пав-
ловым, что нет никаких причин так расстраиваться о Серёже, который живёт «как у Христа
за пазухой»…
С приветом, Геннадий.
24 июня 1942 г.
ЦГА ИПД РТ. Ф. 8320. Оп. 1. Д. 11. Л.3, 4. Подлинник.

***

С ответом немного задержался. Получил от вас несколько писем. Пора сейчас горя-
чая, жизнь идёт кипучая – работа, усовершенствование и пр. В предыдущем письме послал
вам свою балладу, напечатанную в нашей газете, надеюсь, получите – прочтёте. Также полу-
чил письмо от Нюси. Ирина пишет, также как и вы, часто. Пока стихов не пишу и не высту-
паю, слово осталось за мной. Поэзией заниматься некогда, все возможности испарились. Ещё,
конечно, пристают ко мне за стихачеством, но скоро бросят. Это же мне не страшно, за мной
всё осталось. Погода стоит замечательная, хожу с утра вокруг рации без рубашки. Хлопцев
прибавилось, но ребята все мировые, хотя и «зелёные».
Я доволен, что вы живёте хорошо и дружно. Обо мне вообще не беспокойтесь и не
думайте страшно, я вполне уверенно живу и буду жить. Писать больше будто бы нечего и не
нужно.
Шлю всем боевой пограничный привет!
Геннадий.
9 июля 1942 г.
ЦГА ИПД РТ. Ф. 8320. Оп. 1. Д. 11. Л. 5, 6. Подлинник.
71
На погранзаставе. Май 1941 г. Паушкин – слева

***

Во-первых, сообщаю, что я жив и здоров. Живу среди гор, греюсь у костра, варю кашу
и по привычке сплетаю кавказские стихи. Жизнь, конечно, необычна. После красивых южных
городов попал на лоно дикой природы. Куда ни глянь – горы и горы. Порой заходят в гости
странники – тучи и окутывают нас сырой мглой. Несомненно, жизнь связана с трудностями,
ибо мы, в конце концов, не туристы, а воины. Судьба открывает мне всё новые и новые кар-
тины, как бы исполняя давнюю заветную мечту. Зову я теперь себя «третьим кавказским плен-
ником».3 За эти дни я пересёк два больших перевала на большой высоте над уровнем моря.
3
Вероятно, имеются в виду герои повести (поэмы) А. С. Пушкина «Кавказский пленник» и одноимённого рассказа Л.
Н Толстого.
72
Теперь в долине возле шумливой реки разбросили мы свой шатёр. С Серёжей виделся недавно,
он чувствует себя хорошо, стал также «альпинистом». Ехал я сюда со своим горным дружком,
с конём, которого прозвал Эльбрусом в честь этой седой горы, увиденной мной впервые ещё
с Кубани.
Перед этим письмом я вам послал два с Кубани и с гор. Не знаю, получили вы их или
нет. Надеюсь, это письмо дойдёт. Нахожусь я вблизи Сухуми. За меня не беспокойтесь. Пока
не пишите. С почтой трудно.
Привет всем родным и знакомым!
Привет Ирине!
С горным кавказским приветом, сын Геннадий.
3 сентября 1942 г.

***

Целый месяц я не имел возможности написать вам. Это был месяц нашего путешествия
по горам Кавказа. Опустить письмо не удавалось из-за отсутствия почты и определённой ППС 4.
За это время увидел наши южные курортные города, купался в море, проехал по родине
Маяковского, снова попал в горы, ибо […]5 это […] крутые тропы, шумящие и бушующие
реки. Здесь можно попасть в любые климатические условия, вплоть до тундровой полосы на
[…], где растут только мхи между […] и острых камней. Сейчас я окружён горами с седыми
вершинами. Снег лежит там уже давно. Осень спускается к нам в лощину на стандартные сана-
торные дома в виде дождей и туманов. Уже глубокая осень, а всего 8 дней назад купался на
[…] и любовался игрой дельфинов. Да что 8 дней – за 24 часа я однажды пошёл от зимы к
лету, в период передислокации с […]. На перевалах было до двух метров снега и пришлось
жить в условиях зимы в землянках. Там, на горных хребтах и вершинах, наша слава, там мы
заставили отступить врага и не пропустили его ни на шаг за […].
4
ППС – полевая почтовая станция.
5
Здесь и далее в тексте документа слова, заретушированные военной цензурой, отмечены отточием в квадратных скобках
73
Г. Паушкин (справа) с командиром роты связи. 1943
74
С однополчанами (июнь, 1945). Г. Паушкин в первом ряду, справа. (Фотографии публи-

куются впервые.)
Помню, когда гремела наша горная артиллерия, в один из холодных, но ясных и солнеч-
ных дней, я получил, наконец, кучу писем. Это были радостные часы. Я получил мамочкину
75
карточку и карточку Володи. Как он изменился! Он мне написал, и я ему благодарен за его
заботы. Также получил письма от Германа и Ирины.
Теперь я имею [их] адреса, думаю, что наша жизнь станет стабильной и всё будет хорошо.
Мы были в тяжёлых условиях боя, сейчас вроде как на отдыхе, да ещё в окрестностях санато-
рия, где течёт натуральный нарзан, который мы и употребляем вместо воды.
Друзья мои все целы и невредимы. С Серёжей мы ехали в одном эшелоне, Володю Скуль-
ского не видел, т. к. он в другом подразделении, но также жив. За эти интересные дни много
покушал фруктов, главное виноград (15–20 р. кило) и попил… Встретил я здесь груши с бара-
нью голову, и такие сладкие, каких я никогда не ел. Впечатлений много.
Пишите мне по адресу:
ДКА6 ППС 2194
Часть 750. Паушкин
Всем, всем привет! Геннадий.
10 ноября 1942 г.

***

Дорогие папа и мама!
Шлю я вам свой боевой привет.
Чувствую, что вы заждались от меня вести. Простите за долгое молчание. Ничего осо-
бенного в моей жизни не произошло – всё идёт своей чередой. Весна перерастает в лето,
жить стали веселей. Вчера вечером слушал концерт – джаз. Сейчас проходят занятия младших
командиров и в то же время неотлучен от рации. Стихи сопутствуют мне на всех этапах. Ско-
рое будущее, как всё утрясётся на месте, даёт мне возможность снова развернуться в поэтиче-
ской работе. Вчера на парт. конференции виделся со старыми друзьями, с Серёжей же видимся
ежедневно, ибо живём по соседству. Беспокоиться обо мне ни к чему. В своей стихотворной
работе сделал шаг вперёд, устремляясь на лирику. Как один из экспонатов стиха шлю я вам
одно из последних. Писать больше не о чём, заполню лист стихами.
6
ДКА – действующая Красная Армия.
76

Матери

Родная земля кругом

И взором простор не объять —
Немецким ли сапогом
Её целину истоптать?
Так много по ней дорог,
Что все их не перешагать —
Какой чужестранец смог
Величье б её попрать?
Не сдюжилось никому,
Чтоб Русь в кандалы одеть.
И много ль, ни мне одному
Сейчас за неё умереть?..
Но край, где шаги учил,
Откуда пошла стезя —
Особенно сердцу мил,
Его позабыть нельзя.
Тот край, где осталась ждать,
От зорюшки до темна,
Меня поседевшая мать —
Родная моя сторона.
И даже на тот забор,
Что нам ограждает сад
Я б руки сейчас простёр,
Как старому другу рад.
И если цела скамья,
Где девушку ожидал,
Где снилась любовь моя,
Я грудью бы к ней припал.
Там юность была моя,
Ей больше нигде не быть.
И ты лишь, слезу тая,
Осталась по мне грустить.
Осталась, чтоб вечно ждать,
Вернусь я к тебе, иль нет, —
Моя незабвенная мать, —
Мой неугасимый свет.
И может, какой порой
Приду я – не угадать,
Но ты назовёшь весной,
Тот день, как выйдешь встречать.
Всю давность легко позабыть
В пучине невзгод и бед,
Но только нельзя изменить
Отечеству и тебе.
77
Г. Паушкин.
Поздравляю с празд. 1 Мая. Шлю привет родным и знакомым. Жму ваши руки. Привет
3-м Сашам. Ждите скорых частых писем.
Геннадий.
12 апреля 1943 г.

***

18 апреля распростился со своим полком, с друзьями и товарищами, с кем работал и
сражался, защищая границы и отечество. Три с лишним года прослужил я там, как ветеран
заслужил почёт и доверие. Но военная жизнь такова, где более нужен там и твоё место. Сейчас
моё положение более благополучное. Рабочее место осталось за мной старое. Работаю теперь
в УПВо.
Ну и здесь находятся старые друзья, ещё со школьной славутской скамьи, хорошие спе-
циалисты и неплохие товарищи. Это можно также назвать моим ростом, ибо здесь не каждому
дано работать, только старые мастера своего дела.
Теперь лишь по эфиру я «говорю» со своими друзьями из полка. Жалеть особенно
нечего, да и чувство жалости уже выгорело в тяжёлых походах. Стихи и сюда, как тени мои,
дошли со мной. К 1 Мая готовлюсь выступать.
Серёжа остался в полку, мы с ним распростились. В предыдущем письме я послал матери
стихи, правда, написанные карандашом. По пути из полка в штаб, на дороге, написал, вернее,
сочинил ещё стих, навеянный окружающей весенней природой. Пишу.
Бурьян горит —
В степи горит сухой бурьян.
Ликует яростное пламя.
И дым, как призрачный титан,
Стоит, качаясь над полями.
Освобождённые огнём,
Легли земля, квадраты чернозёма.
Земля, как вымя молоком,
Полна апрельскою чистотой.
Настала жаркая пора,
Не ждёт, торопит наше время,
Пусть, как снаряд в канал ствола,
В бразды полей ложится семя.
Тевтонских псов испепеля
Огнём народного отмщения,
Тебе, о русская земля!
Мы возвратим твоё цветение.
19. 04. 1943 г.

Писать больше не о чём, жизнь только налаживается. Живу с хлопцами в одной из укра-
инских хат вблизи рации. Хозяйка, что мать, старается всячески угодить сынам земли своей,
а украинский народ, скажу я вам, самый гостеприимный и щедрый.
78
Пишите мне, давно уже не получал писем ниоткуда.

Мой адрес:
Полевая почта 39955 – К.
Шлю всем родным и знакомым свой первомайский привет!
Геннадий Паушкин.
22 апреля 1943 г.

***

Сегодня я пишу вам новогоднее письмо. У нас тоже, разумеется, наступила зима, тёплая,
бледная. Стоим на Днепре, он ещё не замёрз. Хорошо бы встретить Новый год в этом городе,
здесь в нашем распоряжении театр, где нередко дают для нас концерты фронтовые ансамбли.
И этот 44-й год мы встречаем вместе. Может быть, снова, по-солдатски, хвачу «горькой» за
нашу встречу, а может быть, в ночь привычно буду «плавать» в эфире. Я ровно в 24.00 по мос-
ковскому времени, если небо будет прозрачным, выйду посмотреть на нашу Полярную звезду.
Я часто ищу её по ночам, почему-то она мне кажется родной, напоминая о родине, о нашей
земле. Существенного в моей жизни ничего не произошло, живу по-старому. Работаю так же,
как всегда, обучаю молодёжь. Это уже третий ученик, который будет радистом «моей школы»,
и, стало быть, не последним среди коллег. Здесь несколько дней назад я встретил однополча-
нина, бывшего нач[альника] рации полка, где я работал. С ним мы были всю войну. Я думал,
больше [не] встретимся с ним, но солдатская судьба свела, будем работать вместе. А сколько
разговоров о прошедших днях, о походах, о Кавказе! Вчера мы с ним написали письмо в полк.
Вы просили писать вам стихи. Я это могу сделать, но не часто, ибо не всё я смогу сделать
достоянием вас, но постараюсь высылать печатными.
В этом письме посвящаю вам новогодний стих.
Поздравляю всех с Новым годом!
Вам, в ночь под Новый год!
От сына:
«В краю отеческом моём…»

В краю отеческом моём
Со смертью рядом жизнь не встала.
Я знаю, снова за столом
Вы соберётесь, как бывало.
Обычных вереница слов

В бокалах поднятых растает,
И стрелка мозерских часов
Свои минуты отсчитает.
Вновь завершён военный год,

Живыми он недаром прожит —
Пусть каждый с чаркою встаёт
За тех, кто встать уже не может.
Бессмертной поступью солдат,

79
По вражьему шагаю следу, —

Мы встретим громом канонад
Пришедший год, как год победы.
А там, надеждою дыша,

Где Русь слагает нам былины,
Благословляет каждый шаг
Отец и мать родного сына.
Врагу наш гнев не превозмочь,

Наш каждый взмах увековечен.
И нам предскажет эта ночь
Счастливый день, родную встречу.
С новогодним приветом! Геннадий Паушкин.

P.S. Получил письмо от Володи с фотокарточкой.
11 декабря 1943 г.

***

Получил письма от вас и Ириных родителей. От них уже 2-е письмо, где они выражают
своё удовлетворение по поводу нашей женитьбы.
У нас стоят тёплые весенние дни. Цветут абрикосы, зеленятся степи, поют в садах птицы.
Не так давно приехал л[ейтена]нт, что видел Ирину. Сейчас она в дороге, едет в направлении
к нашему фронту, но встретить её едва ли представится удача, будь она даже в 10 км от меня,
такова суть военной службы. Мы с Германом всегда почти на расстоянии 50–60 км, но, увы, не
видели друг друга все четыре года. На днях снова тронемся в путь, вперёд. Не беспокойтесь,
что редко пишу, – всё ближе к Днестру, всё двигаемся. Всем привет!
Целую, Геннадий.
4 мая 1944 г.
ЦГА ИПД РТ. Ф. 8320. Оп. 1. Д. 11. Л. 17. Подлинник.

***

Дорогой папа!
Перед отъездом в Москву ты мне написал письмо, которое я получил. Вслед за ним полу-
чил письмо уже из Москвы вместе с письмом Ирины.
Я очень рад, что ты встретился с ней, уже не с той Ирой, а с женой моей, со своей невест-
кой.
Она была очень рада этой встрече. В последнем письме Ира писала, что проводила «папу
Саню домой».
Сейчас у нас стоит чудесный май. Цветут сады. Дни теплее, вечера яснее. Немного ждать
осталось, когда снова буду купаться в Днестре, стремя свой шаг по молдавским холмам. Чув-
ствую себя бодро, работаю на том же месте нач[альником] рации. Живём вчетвером дружно.
80
В моём расчёте боевом один однополчанин, только что прибывший из Одессы. Хотелось бы
снова побывать в родном легендарном полку, где зачиналась моя песня в славу храбрых това-
рищей-героев. С живущими из них я держу связь. Теперь они читают в газете свои имена в
моих стихах. По-прежнему пишу в газету, в стихе заметен рост. В следующем письме пришлю
вам что-либо, вырезав из газеты.
От Ирины получил новый адрес, военный. Она будет где-то недалеко от меня, но едва ли
я её увижу до конца войны. Целую мамочку.
Привет друзьям и знакомым!
Получил письмо от Володи, из госпиталя.
Геннадий.
17 мая 1944 г.

***

Получил от вас по письму в период папиной командировки. Вчера же получил от Риты

и Вовы. Последний пишет, что имеет шансы на командировку в Казань. Хорошо, если бы он
съездил домой. Живу я, так сказать, жизнью застойной. Всё ещё до Днестра не доехал, хотя и
рукой подать. Лето у нас неплохое. В садах зреют абрикосы, вишня, черешня. Хутор весь тонет
в зелени, только, к сожалению, нет речки. Я уже почернел на солнце и давно выкалил из себя
непогожую зиму. Сейчас у меня хватает времени на книги. Нет ярких событий в жизни, ищу
её на страницах книг. Теперь часто вижу старых полковых друзей, навещают по служ[ебным]
делам.
В этом письме у меня к вам небольшая просьба: вышлите мне (если сможете) денег руб.
300–400, переводы к нам доходят. Мне их нужно на хоз[яйственные] нужды. Хожу я в лёгких
сапожках, на случай дождей надо иметь крепкие сапоги. Что папа сшил, они требуют ремонта
– лопнули передки. Здесь можно за деньги достать хорошей кожи.
Всем привет! Геннадий.
29 мая 1944 г.

***

Пишу, лёжа в зарослях большого фруктового сада. Жара несносная. Даже здесь, в тени,
не прохладно. Вишня начинает краснеть, и назревают плоды абрикосов. Скоро настанут «фрук-
товые дни». Пока мы, как и вам известно из сводок, стоим на месте, но дни наступательных
боёв не за горами и к этому мы сейчас готовимся.
Ирина пишет мне с дороги. Она будет, по всей вероятности, севернее меня, так что мечта
о встрече на фронте тщетна.
Встретимся победителями. Сейчас радуют нас всех успех войск союзников. Война, веро-
ятно, кончится так же неожиданно, как и началась. Теперь ещё больше приходится думать о
своей судьбе. Пять лет отчизне, самых лучших и плодотворных! В скором будущем придётся
вспомнить и о себе. За пять лет стал лишь опытным солдатом и нужно будет искать место в
мирной жизни.
81
С приветом ко всем. Жму ваши руки.

Геннадий.
15 июня 1944 г.
82

Дорогами войны

Поклялся я, что жизнь в бою не пожалею,

Чтоб защитить народ, чтоб родину спасти.
И разве ты, мой друг, имея сотню жизней,
Их все не отдал бы на этом же пути?
Из стихотворения Мусы Джалиля «Другу», посвящённого

Абдулле Алишу
83
В этом году Татарский ПЕН-центр выпустил книгу «Писатели-фронтовики Татарстана»,

посвящённую 70-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне (1941–
1945) и горестной дате – 75-летию начала этой войны. Сборник статей о наших писателях,
ушедших на фронт, увидел свет на трёх языках – татарском, русском, английском – в Татар-
ском книжном издательстве. Более подробно о книге – в предисловии к ней президента Татар-
ского ПЕН-центра Разиля Валеева
84
Всё дальше и дальше от нас грозовые годы Великой Отечественной войны. Но за далью
десятилетий со Дня Победы образы героев-фронтовиков не размываются, а становятся только
яснее и чётче. Как говорится, большое видится на расстоянии. И мы всё пристальнее вгляды-
ваемся в тех, кто, оставив родной кров, распростившись с родными и близкими, ушёл тогда
на фронт защищать свою Родину. Разная им выпала судьба. Кто-то вернулся, а за кого-то вер-
нулась казённая похоронка, кто-то прошёл дорогами войны в безвестности, а кто-то зажёгся
звездой на небосклоне воинской славы.
Безусловно, примером самого яркого героизма является для нас всем известный подвиг
поэта Мусы Джалиля, Героя Советского Союза, лауреата Ленинской премии, автора «Моабит-
ских тетрадей». Его борьба, его предсмертные стихи, написанные в нацистском каземате,
получили мировую известность. Но ведь кроме него на Великую Отечественную ушли ещё
123 писателя из Татарстана. Из них 33 тоже погибли.
Говоря о подвиге поэта-воина Мусы Джалиля, следует напомнить, что вместе с ним были
казнены в берлинской тюрьме Плётцензее ещё 4 татарских писателя – Абдулла Алиш, Гайнан
Курмаш, Ахмет Симаев, Абдулла Баттал. (Назовём и остальных павших смертью героев, это –
Ахат Атнашев, Фуат Булатов, Галлянур Бухараев, Фуат Сайфельмулюков, Зиннат Хуснуллин,
Гариф Шабаев.)
Нельзя не сказать и о том, что в увековечивании памяти джалиловцев значительную роль
сыграл первый президент Татарского ПЕН-центра, народный писатель Татарстана Туфан Мин-
нуллин. Будучи депутатом Верховного Совета СССР, он обратился в высшие инстанции страны
с обращением о должной правительственной оценке стойкости и мужества, проявленной груп-
пой татар в подпольной антифашистской борьбе. В итоге 5 мая 1990 года вышел Указ Прези-
дента СССР М. Горбачёва «О награждении орденом Отечественной войны I степени активных
участников Великой Отечественной войны 1941–1945 годов». В списке были названы все 10
соратников Мусы Джалиля.
Гости столицы Татарстана могут подняться на площадь у Казанского Кремля и уви-
деть величественный памятник Мусе Джалилю и барельефы его соратникам по антифашист-
скому подполью, высеченные в бронзе. (Автор памятника и барельефов – известный скульптор,
народный художник СССР, лауреат Ленинской и Государственной премий Владимир Цигаль.)
Народная память бережно хранит имена и других писателей-земляков, погибших на
фронтах Великой Отечественной войны, и воздаёт им должное. Это и лейтенант – поэт Фатых
Карим (погиб в Восточной Пруссии, 1945), и младший лейтенант – поэт, прозаик, драматург
Адель Кутуй (Польша, 1945), и майор – поэт Нур Баян (Австрия, 1945), и подполковник –
поэт, прозаик Хайретдин Музай (Германия, Дахау, 1944) и др.
Вчитываешься в скупые строки биографий и думаешь: ведь за каждым кратким жизне-
описанием была самая настоящая живая жизнь со всеми своими радостями, мечтами, любо-
вью… А некоторые наши земляки такими молодыми ушли на фронт, что и семьями не успели
обзавестись. Поэта Шарафа Мударриса призвали в армию сразу после института. На фронте он
оказался с первых дней войны. Ему был 21 год. В 1944-м поэт пишет Мирсаю Амиру с фронта,
что вот, мол, он уже давно опытный боец, а ни с одной девушкой ещё не целовался. 21 год было
погибшему под Киевом Сулейману Мулюкову. Детский поэт Мухаммат Ахметгалиев в 23 года
погиб в бою под Смоленском. В 24 года отдали свои жизни Ахтям Аминов и Макс Гатау. В 25
– Гайнан Курмаш… Поэту Агзаму Камалу не было и 25-ти, когда в Сталинградском сражении
вражеская пуля оборвала его жизнь. Также в сражении за Сталинград отдал жизнь поэт Касим
Вахит. Ему было 26 лет…
Вернулись с войны победителями и продолжили писательскую деятельность в мирное
время народный поэт Татарстана Сибгат Хаким, народные писатели нашей республики Гумер
Баширов, Амирхан Еники, Фатих Хусни, Хисам Камалов, лауреаты Государственной премии
им. Г. Тукая Республики Татарстан Нури Арсланов, Абдурахман Абсалямов, Мирсай Амир,
85
Хай Вахит, Ибрагим Гази, Якуб Занкиев, Абрар Каримуллин, Ибрагим Нуруллин, Атилла
Расих, Ахмет Файзи, Миргазиян Юнус… Среди известных писателей-фронтовиков были и
руководители Союза писателей Татарстана – Ахмет Ерикеев, Афзал Шамов, Заки Нури…
Своими книгами, публикациями, выступлениями они много сделали для того, чтобы память
о жертвах, героях, победах и буднях Великой Отечественной войны сохранилась в будущих
поколениях…
Эта книга посвящена 70-летию Победы советского народа в Великой Отечественной
войне и горестной дате – 75-летию начала войны. В ней мы рассказываем о писателях-фронто-
виках – наших земляках, соплеменниках, татарстанцах и не только татарстанцах… Мы, писа-
тели Татарстана, гордимся собратьями по перу, в лихую годину вставшими на защиту нашей
Родины. Согласитесь, наш отряд писателей-воинов сороковых-грозовых собрался весьма
изрядный. Повторим, всего на этой войне отдали жизнь (вместе с Джалилем) 34 писателя, а
участвовало в военных действиях – 124.
Военно-исторический материал к сегодняшнему дню собран немалый, но, мы уверены,
не весь. Будут новые открытия и факты войны 1941–1945 годов, появятся новые имена и био-
графии. И нашим следопытам-поисковикам, исследователям и историкам далеко не закрыто
поле для новых исследований, находок и открытий.
Разиль Валеев,
президент Татарского ПЕН-центра
86

Ахат Мушинский
Пути светлы…

Новость облетела деревню быстрее ветра. В тот же день она и до бабы Кати донес-
лась, хотя и жила та на отшибе за озерцом в одиночестве. Весть была о том, что в районный
центр приехал известный хирург-глазник на огромном автобусе (передвижной операционной)
с десятком помощников.
Бабка взволновалась, поскольку была почти слепа. Возраст возрастом, а видеть-то хоте-
лось. И уж совсем сон потеряла, когда через неделю узнала о возвращении из райцентра про-
зревшего деда Толкуши, бывшего печника, глаза которого застила «тёмная вода», по-научному
– глаукома. Теперь он опять, как много лет назад, сиживал на лавочке у своего дома и демон-
стративно почитывал газету.
На отшибе за озерцом баба Катя всё-таки не совсем в одиночестве жила. Через просёлоч-
ную дорогу напротив её двора с недавних пор обосновался в заброшенной насыпушке неиз-
вестно откуда взявшийся одинокий жилец примерно сорока с лишком лет по имени Сабир.
Это был угловатый, медлительный мужчина, но с руками, то есть умел держать в них и топор, и
молоток… Не спеша, он со знанием дела вернул, казалось бы, мёртвую хибару к жизни, попра-
вил забор, ворота, в которые загонял после еженедельных отлучек своего трёхногого коня –
мотоцикл с коляской.
Соседка сперва ворчала, даже пару раз громко высказала своё недовольство по поводу
шума и вони от его машины. Однажды он погазовал у дома, когда пришлось менять муфту
стартера, но сразу понял свою ошибку и больше уж такое не повторял.
Как-то по осени заявилась она к нему и с порога затребовала помощи: дым из её печи
пошёл, видите ли, не в трубу, а в избу. Он откликнулся, ступил на половицы её дома, и уже
на следующий день над озерцом встали в редком безветрии два соседствующих белых столба
дыма.
Надо сказать, здесь всегда было ветрено. Ветер продувал деревню насквозь со стороны
степи, начиная как раз с их дворов за озерцом. Поначалу Сабир наивно поставил на крыше
флюгер в виде то ли дракона, то ли петуха, и он как встал клювом в сторону степи, так и замер
навсегда.
87
Постепенно одинокие соседи на отшибе нашли общий язык, если это можно так ска-
зать, – Сабир-то был редкостным молчуном. За него говорили его руки. Старухе он и поло-
вицы на крыльце переложил, и слив для стока дождевой воды наладил… Она, благодарная, в
88
ответ запускала самовар и угощала его чаем с бубликами, которые он сам и привозил на своём
мотоцикле. Пирогов она давно не пекла, поскольку к своим семидесяти почти совсем ослепла.
Зато тарахтела без умолку. Компенсировала, что ли? Обсуждала, предрекала, но больше
вспоминала. Говорят же, глаза стариков назад смотрят.
А сосед слушал. Такого слушателя поискать. Правда, старуха порой, замолчав вдруг,
тыкала его костистым перстом:
– Ты гдей-то?
В смысле: не уснул ли?
Нет, он слушал. И её, и себя… внутреннего. Какие-то свои давние разговоры, видимо,
вставали в его памяти. Она раз-другой пыталась выведать его подноготную, но он только отма-
хивался: не интересно, мол, чего былое перемалывать!
В тот день соседа дома не было. Укатил куда-то с утра на своём драндулете. Тихо в
его дворе. Ни молоток тебе не стукнет, ни петух спросонья не кукарекнет – какая живность!
и кошки-то у него не было. Зато она, «своими глазами» услышав, как шелестит газетой на
завалинке под тёплым солнышком Толкуша, места себе не находила. Туда-сюда, туда-сюда…
И курам дала внеочередную порцию пойла, и Пальму спустила с цепи погулять, и на колодец
смоталась с одним ведёрком – в другой-то руке тросточка-посошок. А сама прислушивалась –
не заверещит ли в степной дали мотоцикл: несу-несу твоего соседушку!
Насколько видели её глаза? Разве определишь в каких-нибудь известных долях-едини-
цах! Сегодня вот на пути к Толкушкиному дому прорезался полуденный луч, а вчера – тьма-
тьмущая без единого просвета. И что! Давно уж без глаз управлялась она в хозяйстве. Чего
глядеть-то! Каждый шаг рассчитан годами жизни, любое движение взвешено навыком, все
шорохи-шумы пойманы чутким ухом. Вон Пальма звякнула цепью, вон куры что-то всполо-
шились – закудахтали в курятнике, захлопали крыльями, а вон застрекотал кузнечиком вдали
мотоцикл…
Она выставилась за ворота, и как только запылённый с дороги сосед подошёл к ней поздо-
роваться, позвала его вечерять:
– Чайку попьём…
В ответ он спросил только:
– Что-то ты взволнованная какая-то, баб Кать… Случилось чего?
– Да нету, – ответила она и пошла по обыкновению с задранной головой накрывать стол.
Меню у ней всегда было одно и то же – варёная картошка, яйца, квашеная капуста и
подсолнечное масло. Ну, конечно, чай с молоком, сахар, мёд, который она брала у местного
пасечника. Остальное – колбаску или «консерву» какую – прихватывал в виде гостинца Сабир.
На этот раз, однако, посреди стола красовалась поллитровка водки под видавшей виды
этикеткой.
– Сколько лет выдержки? – пошутил гость, нарезая краковскую.
– Да нет, по рюмочке-другой можно же в кои веки, – оправдывалась хозяйка. – В прошлом
году купила для печника, но обошлось. Уж и забыла о ей совсем.
В избе, несмотря на середину лета, было прохладно. В окнах занудно жужжали и бились
о стёкла мухи. Прочие шумы сквозь бревенчатые стены пробиться не могли. Да и какие они
могут быть в деревне? Троллейбусы-трамваи по просёлочным дорогам не ходят, ребятни тут,
за озерцом, нет, разве что ворона каркнет.
Тихонько играло радио. Телевизор она перестала включать, только пыль машинально
протирала с него. Было в избе удивительно чисто, опрятно, будто жила здесь молодая, глазастая
баба.
Хозяйка подняла гранёную рюмку.
89
– Пилось бы да елось, – говаривал мой расписанный браком супруг, – да ишо не боле-

лось. – Хозяйка в один приём опорожнила рюмку и пододвинула квашеную капусту гостю. Тот
принялся за дело молча. Понятно, проголодался порядком.
– А сам заболел. Поджелудочная железа… – разматывала клубок воспоминаний
хозяйка. – Повезли в город, там его и зарезали.
– Как зарезали? – поперхнулся гость.
– В больнице… На операционном столе и помер. Говорила ему: погодь, сама выхожу,
настоями трав оздоровлю – нет, не поверил. – Она на минуту смолкла. – Давай по второй. Мой,
помнится, сказывал: по одной нельзя – хромать будешь.
Мужчина взял бутылку, аккуратно разлил. Расправлялся с рюмкой он в два глотка, с
расстановкой. Так же обстоятельно ел, тщательно хрумкая капустой, перемешанной горячей
картошкой и политой подсолнечным маслом. Вскидывал свои дегтярно-чёрные глаза, уважи-
тельно внимал разглагольствованиям старухи.
– Мы с им ладно жили. Ещё до армии поженились. Совсем мальчонкой его я полюбила.
А уж из армии вернулся бравым молодцем. Сапоги блестят, медали на груди и бляха на ремне
огнём полыхают. А уж умелец был… Кол забьёт – яблоня вырастет. Любо-дорого было с им
на энтом свете. Да вот ушёл. И сорока семи ведь не было. Вот как ты щас. – Баба Катя под-
тёрла побежавшую по щеке слезу кончиком платка, который с головы нипочём не стаскивала,
зашарила по избе невидящими глазами, да запел тут на краю стола электрический самовар
– отвлёк… Бабка засуетилась, нащупала заварочный чайник, безошибочно залила кипятком,
накрыла видавшей виды тряпичной куклой в сарафане – пускай заваривается.
– Всяко-разно бывало, – продолжила она уже более спокойно. – И сладко, и… И вот
дочку родили мы с им. Сейчас в городе. В научном институте робит. Хочу поехать очень к ей,
внучек понянчить, только вот… Сам же знашь, не вижу ни черта.
– Что же она сама не приедет?
– Не может.
– Поня-я-ятно.
– Сабирушка, дорогой… – Баба Катя как-то вся подобралась, выпрямилась. – Я ж те
говорила, в райцентр врач знамый приехал, глазник. Вон Толкушу нашего уже зрячим сделал.
Свози меня к ему. Може, и мне мои прежни глаза вернёть?
– Когда? – не переставая жевать, спросил он.
– Завтра же, а чё тянуть! Вдруг не поспем, у нас таких, как я, поди, тыща.
Немногословен новый сосед у бабы Кати:
– Хорошо.
– Чтоб не припоздниться, надо бы поране.
– С твоим петухом и сыграю подъём.
– Ну, ты уж совсем! – вздохнула полной грудью баба Катя. Она знала, что сосед не отка-
жет, однако всё равно волновалась – на кой-то день согласится ведь.
Уже ближе к полуночи вышла со двора за ворота, присела на пень от векового дуба,
который лет сорок назад срезало молнией и который чуть было не раздавил её дом. С озерца
доносились хоры лягушек, со степи веяло сладко-горьким дыханием полыни. Сколько здесь,
меж озером и степью, всего произошло! И родилась, и родила, и в негодность пришла. Раньше
ведь газеты с такими мелкими буковками деду читала, а теперь на сельпе вывеску не прочесть.
Какой вывеску! Саму избушку продмага по внутренней памяти только и найдёшь. Зато нюх и
слух обострились. Надо ж на старости лет!
– Не-е, жить можно! – назло напасти бросила во тьму баба Катя. Подняла глаза и уже
про себя, не разжимая губ: «Только не поймёшь, чисто ли небо над головой и что пророчат
звёзды к завтрему».
90
Ни свет ни заря баба Катя стала поглядывать в окошко на соседову насыпушку, вернее,
прислушиваться – не брякнет ли щеколда на воротах, не взаржёт ли разминочно железный
конь, на котором она должна отправиться в поход за зрением. Всё ж таки очень хотела напо-
следок увидеть своих внучек в городе глазами своими. И готова была за ради того на любую
операцию, на любую боль, хотя по жизни не терпела никаких врачебных вмешательств в Богом
данное состояние её организма – помнила судьбу мужа. В Бога-то она, грешная, верить верила,
но сдержанно. Гром грянет – перекрестится… А так… Являлась на Пасху и Рождество в цер-
ковку на другой стороне деревни, но в последние два года изменила праздничной привычке.
Почуяла она какую-то несправедливость к своему быстротечному присутствию на земле. Нет,
не возроптала на Всевышнего, просто непонятная обида закралась в душу. И истока этой обиды
баба Катя не находила.
Железного коня она в то утро оседлала впервые. Впрочем, не оседлала. сосед усадил её
в коляску.
Она сунула вдоль тесной люльки свои ревматические ноги, трость, положила на колени
сумку с документами, кошельком, расчёской, носовым платочком и – всё-таки! – крошечной в
полиэтиленовом пакете иконкой, оставшейся от матери, натянула колясочную искож-накидку,
Сабир поправил, и они поехали.
Утро выдалось ясное, но ветреное. Молодое солнце светило ярко и с каждой минутой
набирало мощь. Такое бывает в этой степи – вместе с начинающейся жарой всё сильнее подни-
мался ветер. Защитных стёкол на мотоцикле не было. Сабир, как мотогонщик, надел дорожные
очки, баба Катя зажмурилась и прикрыла глаза ладонью. Память рисовала ей картины юности,
как они с отцом тряслись по этой вот дороге в райцентр на телеге, запряжённой смирной и
пятнистой, как корова, конягой за какими-то удобрениями для колхозной пашни, которая рас-
кинулась на другой от их дома стороне деревни, за церковью и клубом. Также трясло, также
жарило солнце, и напирал ветер.
Частенько отправлялась она в степь и с матерью. Блуждали вне троп и дорог, собирая
лечебные корешки, травы – полынь, ковыль, девясил… Дома провяливали, просушивали в
тени, затем обрабатывали… Аптечными лекарствами сроду не пользовались.
Здесь, в пушистых ковылях, восьмиклассница Катя в первый раз поцеловалась. С одно-
кашником – будущим мужем своим. Да уж, поцеловалась! – ткнулись друг в дружку носами,
подбородками, вот и всё. А потом бегали, догоняясь, до самой одури. И не было границ ни
степи, ни жизни. Раздолье, красота! У каждого ведь своя родина. Кто Волгой-матушкой хва-
лится, кто тайгой, кто морем, а у неё – степь, которая давным-давно быльём да новым ковылём
поросла.
– Не зря ваш колхоз назвали «Светлым путём», – прокричал Сабир. Ветер мгновенно
сорвал слова с губ и унёс в степной простор за мотоциклом.
– Каким путём? – расслышала баба Катя только последнее слово.
– Светлым путём, говорю, едем в райцентр, – напрягая связки, пояснил Сабир, усмех-
нувшись.
– Ох уж!.. – воскликнула баба Катя, – Пути светлы, да глаза слепы.
– Ничего, сегодня они слепы – завтра зрячи.
Прямо по дороге издалека навстречу приближался гонимый ветром шар перекати-поля.
Мотоциклист притормозил, травянистый клуб подпрыгнул перед самым носом, врезался в
руль, сухо скользнул по шлему и улетел. Сабир оглянулся: за мотоциклом – ничего, кроме
пыли.
Баба Катя испугалась. По лицу её будто злая тень пробежала и хлестнула то ли сухой
веткой, то ли колючкой. Она вжалась в коляску – не к добру это.
91
Минуту спустя мотоцикл зачихал и тихо встал.

– Что случилось? – забеспокоилась баба Катя.
Сабир не ответил, покрутил набалдашники ручек, слез с «коня», снял очки, опять взялся
за руль и принялся ломать ботинком рычаг кик-стартера. Бесполезно. «Урал» безмолвствовал.
– Гора старого утиля! – выругался он, обошёл мотоцикл вокруг, достал из патронташа
отвёртку, плоскогубцы, скрючился у цилиндра – так, что почти скрылся из виду. Бабка про-
должала сидеть в коляске, надеясь, что верные руки соседа всё уладят, и они тронутся дальше.
Время шло, однако машина не подавала никаких признаков жизни. Баба Катя не выдер-
жала – пекло солнце, дул ветер в лицо, зашалили нервы, и она полезла из люльки. Но и на ногах
не успокоилась, коротко замаячила туда-сюда. Беспокойство нарастало – неужели она так и не
доберётся до чудо-доктора?
Сабир, наконец, выпрямился, тщательно протёр тряпкой руки и сказал:
– Пошли пешком.
– Дык, неблизко ж! – завозражала баба Катя.
– Ничего, дойдём.
– Всё-то у его – ничё, а у меня рематизьм.
– Пошли, пошли. – Он взял её под локоток, и они не сразу, но двинулись по пыльной
дороге.
Метров через пять старуха остановилась и сказала, что забыла тросточку в коляске.
– Я твоя тросточка, – ответил Сабир.
– Ещё вот что сообщу, – продолжила она, оставаясь на месте. – Дорога в райцентр идёт
в обкружную, надо срезать и прям через степь… Ближе будет.
На немое сомнение провожатого дёрнула кончики платка под подбородком и ответила,
как отрезала:
– Я тут кажную кочку знаю, не боись!
Сабир кинул взгляд на без конца и краю степь. Под ветром гривы седого ковыля ходили,
точно морские, пенные волны. Высоко в чистом, без единого облачка, небе заливался звонкой
песней жаворонок. И не было ему дела до жары, ветра, сломанного мотоцикла и слепой старухи.
– Какие кочки, ты же не видишь дальше носа ничего!
– Я не глазами вижу, – ответила она.
Неожиданно для самого себя слова старухи убедили видавшего виды мужчину. И парочка
свернула с дороги.
Он держал её под руку, а она чуть впереди него удивительно ловко лавировала между
метёлками ковыля, кустами полыни и чертополоха.
Но скоро баба Катя начала тормозить, спотыкаться…
– Что с тобой? – остановился Сабир.
– Я ж те говорила – ноги… Болят они у меня. Давай передохнём малость.
Он согласился.
Сели в траву, перевели дух. Поднялись, снова двинулись… Однако через пять минут
старуха опять заспотыкалась.
– Не можу больше. Перекурим.
– Нет, так дело не пойдёт. Садись мне на спину.
Хотела баба Катя возразить, но здравомыслие не изменило ей, и она, перекрестившись,
подчинилась – полезла на хребет присевшего спутника.
Жаркое солнце набирало высоту. Коротко стриженую мужскую голову нещадно пекло.
Порывы ветра не остужали. Ноша хоть и была невесть что, тем не менее свой вес имела.
«Да и выпил вчера лишнего, – казнил себя Сабир. – Надо же, без двух бабкиных рюмок
самостоятельно осушил бутылку! Будто отродясь водки не видел. Хотя и верно – сто лет уж
ни капли».
92
Степной путь был совсем не шёлковым. Постепенно ноша стала весомо тянуть, ноги
налились тяжестью, рубашку хоть выжимай, в висках застучало. А бабка на загорбке разгово-
рилась. Всю свою жизнь вспомнила. Внучата-то у ней, оказывается, внучками были, близняш-
ками, школьницами начальных классов. Не то второклашками, не то постарше. Сама всюду
ранняя была, а дочь поздней оказалась. Всё бы хорошо, да вот муж – отец деток – сбежал от
семьи.
– Потому и нелегко Марийке-то. Слышь меня?
– Угу… – только и мог ответить Сабир.
– А что значит твоё имя? – не унималась наездница.
– Терпеливый, – ответил он.
– Стало быть, выносливый, упёртый. Извиняй, конешно, но у нас поговорка есь. – Бабка
даже хихикнула. – Нет, не скажу. Обидешься ишо.
– На обиженных воду возят, что ли?
– Не-е…
– Да говори уж, раз заикнулась.
– И то верно. Коль заикнулась… Нет, не можу.
– Не можу, не можу… – передразнил Сабир. – Сейчас в репейник брошу!
Баба Катя ёрзнула у него на спине и выдала:
– Терпи, пока-а терпя́т бока-а.
– Про меня, что ли?!
Перед его глазами встала старая открытка, которую видел ещё в детстве: босоногий
китаец несёт на себе богатого соплеменника под зонтом. «Интересно, – подумал он, – как
называется человек, который везёт на себе другого?»
– Обиделся? – услышал он за ухом и спросил вместо ответа:
– Голову не напекло?
– Не, я ж в платочке.
Через короткое время настроение у неё изменилось. Она начала ныть, что они опоздают,
что ничего не получится и останется она слепой курицей.
– И почему ветер всегда навстречу, спрашиваю? – был следующий её всхлип уже в самое
ухо.
Он обернул голову:
– Это я тебя спрашиваю: где твой райцентр? Сколько уж скачем по степи! Давно бы
дорогой дошли.
– Сама дивлюсь. Верно ж, кажись, направлялися…
Сабир чувствовал себя дурно. Во рту пересохло, голова раскалилась, как чугунок на огне,
ноги заплетал ковыль. Наверное, так и должно быть, когда слепой зрячему дорогу указывает.
В мозгу вспыхнула другая картинка, но всё на одну и ту же тему: «Почерневший лицом от
солнца и ветра шерп эвакуирует на своей спине альпиниста».
Вскоре трава кончилась, вышли на песок. Легче не стало. Зыбучая почва лишала ходока
с грузом на спине равновесия. Тут ещё корни какие-то повсюду. Но он неотступно, как заве-
дённый, пёр по намеченному курсу.
Порыв ветра поднял тучу песка и бросил на путешественников.
– Откель песок-то? – удивилась баба Катя.
– Так пустыня началась, Сахара! – ответил Сабир, отплёвываясь. – Не видишь?
– А то!.. – обиделась старуха. – Прозрела у тя тут на шее.
– Прости…
– Бог простит.
Она давно уже поняла, что забрели они куда-то не туда. Сбились с пути. Иначе давно
бы дошли. Боялась не только вслух сказать, но и себе признаться. С прежними глазами-то не
93
допустила б такого. «Расхвасталась: и без глаз каждую кочку вижу! А теперь хоть помри у него
тут на спине от стыда и позора!» – думала она, и слёзы закапали проводнику на спину
Но он не заметил, споткнулся о корягу…
Что интересно, в жизни до этого, споткнувшись, поскользнувшись, оступившись, ни разу
не падал. Взмахивал руками-ногами, как крыльями, балансировал корпусом и выворачивал из
любого пике. По крайней мере, не помнил нелепых, «штатских» приземлений. Он всё внештат-
ное, нелепое называл штатским. А тут грянул со своей ношей в безбрежный простор пустыни,
то есть, если быть точным, ткнулся носом прямо в горячий песок. Неловко так, бестолково,
только и успел воскликнуть при падении:
– И-и, Алла!
Бабка же, как он ни пытался удержать её, вылетела из своего насиженного седла и заку-
выркалась, точно перекати-поле.
– Жива? – спросил он, когда полёт закончился, и оба они замерли в неподвижности.
– Кажись, да… – застонала минуту назад благополучная пассажирка. – Только головой
о што-то твёрдое тюкнулась. А ты?
Он не ответил.
– Э-эй! – испугалась она.
Отозвался Сабир не сразу. Положение у него было не самое радужное – подвернул капи-
тально ногу.
– Не шею же, – зауспокаивала она, узнав, в чём дело.
Нога в высоком ботинке стремительно разбухала, вот-вот шнурки лопнут. О боли и речи
нет!
– Пить… – сипло вырвалось у него. Рот связывала небывалая сухость. Язык, будто к нёбу
прикипел.
– Водички-то у нас с собой нету, – констатировала спутница общее их разгильдяйство.
«Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – выругался он про себя за секундную слабость. – Пить ему подавай!»
А вслух выдавил:
– Знаю.
К тому же глаза запорошило, и он тёр и тёр их кулаками. Затем сел покомфортней, если
можно так сказать, и вслепую расшнуровал обувку: «Подумаешь, ещё ни в такие переплёты
попадал!»
Но песок из глаз вместе со слезой не выходил.
– А-а, я поняла, куда нас загнуло! – сказала баба Катя, потрагивая шишку на лбу. – Это
Захаркина Плешь. Тут, знамо дело, и озерцо должно быть, пошти как у нас. Вон, я ж вижу…
– Как же ты, слепая, видишь? – преодолевая сушь во рту, произнёс Сабир.
– Дык, не мерещится ж мне! Глазами вижу. Вон оно под ветром волнами ходит. – И вдруг
ойкнула и зашептала: – Боже ж мой, неужели прозрела! Это ты, ты-ы, Всемилостивый, путь
светлый указал и камень подложил, чтоб я, раба твоя, соприкоснулася с ним межглазьем своим!
– Может, это ковыль, как обычно, волнами ходит? – засомневался Сабир. – А тебе озеро
мерещится.
– Не-е, я его с детства помню. И купалась, и коня поила… Щас, соседушко дорогой… ты
ж у нас Терпеливый… мигом принесу те напиться.
Баба Катя подтянула сумку, достала иконку в полиэтиленовом пакете. – Надо ж, надо
ж! – Пакет освободила, а образ Божий обратно спрятала. – Одна нога здесь, другая…
Она встала, прозрачный мешок в её руке от ветра надулся пузырём, она приложила его
к груди, суетливо свернула и пошла.
Сабир не понимал, каким-таким образом на старости лет, в чистом поле можно прозреть?
Он скинул с ноги ботинок, стащил носок, глаза тереть перестал – бесполезно, только хуже
можно сделать грязными руками. Ничего, ещё ни в такие переплёты попадал!
94
Баба Катя вернулась через вечность.

– Щас напою тя!
Вода была тёплой и противной.
– Не кривись, наш Алтай пил – не отравился. Только хвостом от удовольствия помахивал.
Сабир нашёл силы в себе усмехнуться.
– И глазки промоем. А потом ишо принесу.
Она вылила остатки воды на его пропечённый солнцем затылок и опять ушла.
Солнце перевалило на вторую половину неба. Ветер не стихал. Баба Катя в поход за водой
ходила несколько раз. Она ополоснула ему глаза, омыла вывихнутую ногу, да и всего его по
пояс окатила:
– Всё равно рубаха вся наскрось…
После чего накрыла стриженую голову сплетённым из каких-то стеблей чем-то навроде
венка или панамы.
Со временем глаза стали оправляться. Но всё равно были набухшими, красными и не
переставали слезиться – просто течь ручьями.
– Теперича не мне нужда до глазника-то, – качала головой баба Катя.
Из очередного похода она вернулась с корягой в руке.
– Вот, нашла те посох.
Стали совещаться.
– Надо идти, – собрался с духом Сабир.
– А смогёшь?
– Не дойду, так доползу.
– Куды идтить-то? В райцентр или обратно?
– Обратно, – ответил он.
– В больницу те, дружочек мой ситный, надоть сперва.
– Нет, Катрин, домой.
– Какая я те Катрин?! Забредил, што ль, уж совсем!
– Домой… по ветру, баб Кать, по ветру. Теперь он нам союзник. – Сабир заозирался,
поднял в сторону солнца всё ещё влажную голову в панаме из ковыля, половил ноздрями горя-
чие волны степного воздуха и скомандовал:
– Подъём!
На больную ногу встать не мог, глаза почти ничего не видели, но у него теперь в друзьях
были баба Катя, посох и попутный ветер в спину.
С грехом пополам двинулись. Степь слушала песнь невидимого высоко в чистом небе
жаворонка.
Не успели с песка в травы ступить – посох сломался. Со своим «рематизьмом» сломалась
и «Катрин». Не особо вспомоществовал попутный ветер, потому как путники не шли, а уже
совершенным образом ползли.
Он помогал себе обломком коряги, точно штыком или сапёрной лопаткой. Она…
А что она? Не уставала мечтать о встрече с внучками, ободрять: «Видят очи – найдутся
мочи». И рассказывать, какая красивая степь вокруг. А ещё сообщила по секрету:
– Сёдня ночью выйду из дому, встану на свой дубовый пенёк и на звёзды погляну. Давно
не видала их.
Ветер гнал седые волны ковыля и подталкивал два маленьких, затерявшихся в степи
существа в сторону деревни. Здесь ветры всегда дуют в одном направлении.
95
96

Андрей Казанский
Живая вода Гаяза Исхаки

Рецензия на книгу прозы Гаяза Исхаки в переводе с
татарского на русский язык Азалии Килеевой-Бадюгиной

Автор десятков романов, повестей, пьес, историко-политических сочинений, Гаяз
Исхаки (1878–1954) во всём своём величии предстал лишь на исходе XX века. Все годы совде-
пии его творчество было под жесточайшим запретом, да и сам он, во плоти и крови, был отлу-
чён от родины – жил в эмиграции, куда попал после череды царских тюрем, ссылок и больше-
вицкого произвола. А ведь в начале прошлого века книги Гаяза Исхаки выходили огромными
тиражами, и равнодушных к ним не было. В татарском обществе, в прессе шли ожесточённые
споры по поводу идеологических посылов писателя. Были его почитатели, последователи, но
были и противники.
Прогрессивные деятели татарской культуры, в том числе Габдулла Тукай, называли Гаяза
Исхаки личностью, который даёт уроки татарскому народу. Для видного политического дея-
теля Юсуфа Акчуры он был «пламенным борцом за нацию». Гаяза Исхаки высоко ценил Мак-
сим Горький, называя его в своих письмах «дорогим собратом». При его поддержке была
переведена на русский язык и опубликована пьеса «Брачный договор» (1914), готовилась к
изданию драма «Жизнь с тремя жёнами». Тем не менее было немало противников творческой
и общественно-политической деятельности «пламенного борца». Консервативное движение
кадемистов, ратовавших за патриархальные устои жизни, всяческие противники открытости
татарского общества, современной просвещённости, светскости обвиняли Исхаки в привер-
женности к русской культуре во вред национальному самосознанию.
Те и другие, противоречивые в своей сути взгляды сохранились практически до наших
дней, когда, казалось бы, уже нет сомнений в его выдающихся творениях, как в литературе,
так и в жизни.
В чём же тут дело?
Жизненность и развитие татарского народа Гаяз Исхаки видел в тесном взаимодействии
с русской культурой в самом широком смысле слова. Он призывал татар освободиться от
замкнутости и фанатизма, невежества и отчуждённости от европейских ценностей, светской
литературы, искусства, науки… А в религии сын муллы, бывший шакирд, прекрасно знавший
богословскую литературу на арабском и персидском, ратовал за реформы школ и медресе на
широкий просвещённый лад.
Просвещение, наука, культура – вот три кита, которые должны были вывести татарскую
нацию к прогрессу. Сам он, проучившись в двух медресе, окончив учительскую школу, отдав-
ший весомую дань самообразованию, стал одним из образованнейших людей татарского мира.
Поэтому нет ничего удивительного, что одна из главных тем его творчества была тема
просвещения, тяги к знаниям, свету и добродетели. Эта тема главенствует и в двух его романах
«Нищенка» и «Мулла-бабай», переведённых на русский язык Азалией Килеевой-Бадюгиной и
вышедшей в Татарком книжном издательстве под одной обложкой.
Ранее в том же издательстве увидело свет 15-томное собрание сочинений писателя на
татарском языке. На русском же мы только-только начинаем знакомиться с его обширным
наследием.
В романе «Нищенка» повествуется о судьбе татарской женщины, прошедшей драмати-
ческий путь от нищенства и бесправия к просвещению, свободе и относительно равному поло-
97
жению в обществе. Читатель знакомится с Сагадат (кстати, так звали дочь Г. Исхаки), когда она
была ещё совсем юной и жила с родителями в благополучии и любви. Однако сложилось так,
что ей, прежде чем обрести подлинную себя, пришлось испить горькую чашу до дна – нищен-
ство, униженность, отчаяние… Не миновала героиня романа и «дом жёлтого цвета за озером
Кабан». Вместе с судьбой девушки перед нами разворачиваются мрачные картины казанского
Забулачья конца XIX – начала XX века. Эти казармы, переполненные бездомными людьми,
эти пятницы, когда нищие толпами идут, ругаясь и сквернословя, за подаянием… И там, среди
них, в таких же лохмотьях – она, юная, воспитанная в семье муллы, благочестивая Сагадат!
Нищая, но красивая, цветущая девушка – это в бесправном мире, как правило, новое
испытание и новые злоключения…
Но Сагадат выстаивает. На её жизненном пути встречаются и такие образованные, мыс-
лящие люди, как Мансур с его друзьями. Она тянется к знаниям, знакомится в кругу едино-
мышленников с лучшими образцами татарской, русской и европейской литературы, познаёт
основы общественно-политической жизни, поступает учиться в казанскую гимназию и готовит
себя к служению своему народу. Образ Сагадат представляет собой для писателя идеал татар-
ской женщины – образованной, раскрепощённой, не уступающей в своих правах мужчинам.
98

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета
мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal,
WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам спо-
собом.
99

A4

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

A4

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Казанский альманах

«Татарское книжное издательство»

«Казанский альманах» – сборник, включающий стихи, прозу, очерки,

Казанский альманах 2016. Алмаз

Никто ничего не отнял —

Я знаю: наш дар – неравен.

На страшный полёт крещу вас:

Мой дядюшка Билл,

– Возьми его, Невви, – сказал мне дядя, —

Я спрятал АГАТ подальше от глаз,

С тех пор у меня лишь одно желанье.

(Перевод Виктора Лунина)

Не украшать чело царицы,

Нет! За прозрачность отраженья,

Простой блистающий алмаз

Ведь нет кислот и щелочей,

Но может измениться он,

Алмаз изменит внешний вид,

И вот алмазная душа

И записать готов алмаз

От имени Международного и Русского ПЕНа поздравляю казанских коллег с двумя доб-

Знаменательные юбилеи! На ниве литературы и культуры оба эти образования начина-

На трибуне Всемирного конгресса писателей в Хельсинки президент Татарского ПЕН-

Делегация Татарского ПЕН-центра – Разиль Валеев, Рафаэль Мустафин, Ахат Мушин-

«Казанскому альманаху» в этом году исполнилось 10 лет. Журналов в России сегодня,

о наставнике Юрия Гагарина лётчике-инструкторе, жителе Казани Ядкаре Акбулатове, кото-

Знаете, когда заканчивается память и начинается История? Та История, которую пишут

Гремела буря, дождь шумела,

– не известно. Ни сам дед, ни кто-то из его родни от сталинских репрессий не пострадали…

Родилась (1970) в Казани. Окончила живописное отделение КХУ им. Н. Фешина.

Художник, педагог, автор статей по искусству на русском, татарском, немецком языках.

– В самый раз.

– Тихо, Ведьму ведут!

Нет, это не снится.

– Шутка ли – десять тысяч ливров золотом.

Оплачь его. Верни, как дар

по сколам почерневших пут,

Уж нет ни строф, ни слёз – лишь суд.

Ещё не разбирали ёлку,

И было жаль – и это утро,

но что-то зрело уж подспудно,

Будничный Толедо. Плоских кровель пятна.

А когда-то, помнишь: свет и тьма Эль Греко,

Под сенью грецкого ореха

Скользит разрозненным потоком

Зачем туман плывёт к лиману

Аквариум, где каждый житель

Скучна зима, оставшись без поэта,

На кухне жар и стук ножей; с мороза,

Отпрянув, встать навстречу, скрыв поспешность…

Принять свою тотальную погрешность:

Дохнула мгла, и стайка грудничков

Кристаллами подёрнутся леса

Зачем виолончель: плетёт узор

Из разности звучанья – мышьих нор

Пока клюют носами, мелют вздор

…И кажется: ещё чуть-чуть,

Кроишь по-своему, и дышишь – слишком слышно,

А высоко над горем – пилигримы

В Татарском книжном издательстве вышел в свет сборник произведений Василия Аксё-

Открывает книгу вместо предисловия интервью с мэром Казани Ильсуром Метшиным,

– Как возникла идея выпуска казанского сборника?

– Идею предложили прошлой осенью народный поэт Республики Татарстан Разиль