Алексей Зайчиков

Эра предчувствий 

В марте 1962 г. Лакан объявляет своим слушателям о том, что открывает новую эру
— эру предчувствий1. Речь идёт о топологической эре, к которой, по его словам, он долго
готовился. 
Отдельным вопросом может стать это странное название, которое он использует,
— «эра предчувствий». Кажется, что одним из ответов, или, как говорят, «прочтений»,
может стать то, что французское ère произносится так же, как и air, одним из значений
которого является «внешний вид», «наружность». Именно с темы этого внешнего вида,
видимости Лакан начинает своё введение в топологию. Для этого он предлагает обратить
внимание на рисунок куба. С одной стороны, перед нами куб, который нарисован на
плоскости и который мы без труда узнаём, но с другой — мы могли бы сказать, что
вообще-то здесь нет никакого куба, а лишь несколько отрезков, некоторые из которых
находятся в отношениях пересечения. Эта версия упраздняет нашу интерпретацию, она
более строгая, более сдержанная, она, могли бы мы сказать, не даёт нам обманываться.
Казалось бы, что данная редукция значения — это тот
путь, которым мы могли бы пойти, руководствуясь,
например, логикой противопоставления воображаемого и
символического в духе схемы L: не спешить понимать и
регистрировать повторяющиеся элементы. Однако Лакан
предлагает обратную стратегию. Его идея заключается в том,
что ошибиться, обмануться, позволить поймать себя на
блесну — это единственный способ что-то узнать об истине.
Путь к истине лежит через ошибку. Лакан приводит
красивый пример из книги Андре Моруа Молчаливый
полковник Брэмбл, в котором научный строгий подход к
вопросу о том, что представляет собой женщина, промахивается, будучи абсолютно не в
состоянии схватить в ней женское. Лакан скажет, что ответ «женщина — это
определённый набор белков» совершенно не объясняет или не согласуется с теми
чувствами, тем трепетом и головокружением, которые вызывает желанная женщина.
Измерение приманки [leurre], видимости имеет куда большее отношение к реальности
женщины, чем любое исследование, которое ставит это измерение под вопрос. Более того,
Лакан скажет, что это и есть сама её реальность. Чтобы увидеть куб, чтобы увидеть
женщину, нужно совершить ошибку. Не совершив ошибку, мы ничего не поймём, мы
полностью упустим истину.
Такое введение делает Лакан перед тем, как перейти к рассказу о первой из тех
топологических поверхностей, которые будут его интересовать. Помимо того, что эта
логика ошибки будет тем путём, которым он будет вводить поверхность тора, мы можем
заметить и куда более общее указание. Лакан предлагает не бояться обманываться и
видеть что-то в тех топологических объектах, которые будут появляться у него на доске.
Эти рисунки должны позволить нам что-то узнать об истине субъекта, об истине его
желания.
Тут стоит отметить, что Лакан многократно отмечает необходимость образной,
интуитивной составляющей предложенной им топологии. Это измерение он всячески
подчёркивает, в том числе со ссылкой на Пуанкаре. 
Что ещё стоит отметить, так это то, что на момент появления этих объектов Лакан
ещё не определился в отношении их статуса. Так, он несколько раз будет говорить о том,
что речь идёт о моделях. Идея о том, что эти объекты находятся куда в более близких

1
“À partir d'aujourd'hui, vous le voyez, j'ouvre délibérément «l'ère des pressentiments»”. 7 марта 1962г.
отношениях с тем, что они описывают или записывают, появится немного позже, — так,
её можно найти в семинаре Объект психоанализа 1965-1966 гг.
Одним из ответов на вопрос о статусе этих объектов является письменность. Этот
ответ, конечно же, не единственный, — так, есть авторы, которые всё же настаивают на
метафорическом статусе топологии Лакана, но нас именно он будет интересовать в
первую очередь. Уже в ходе семинара Идентификация сам Лакан даёт несколько поводов
для того, чтобы интерпретировать свою топологию таким образом. 
Тем не менее, подобное именование вовсе не решает вопрос. Сказать, что
топология — это некоторый вид письменности, значит сразу же обозначить ряд других
вопросов, например: как мы понимаем письменность вообще? что мы собрались
записывать? почему нам нужен какой-то особый вид письменности, как так вышло, что
тех многих, что уже существуют, нам недостаточно? 
Мы попробуем кратко обозначить те ответы, к которым пришли на данный
момент. 
Говоря о письменности у Лакана, мы пришли к выводу, что существуют две её
концепции: ранняя и поздняя. В первой письмо понимается как связанное с
символическим, а во второй — уже с реальным.  
Здесь мы будем опираться на раннюю трактовку письменности, которую Лакан
раскрывает в том же году, в котором объявляет открытие топологической эры. Если для
Соссюра письмо — дубликат устной речи, способ её фиксировать или законсервировать,
одним словом, что-то по отношению к устной речи вторичное, то для Лакана дело обстоит
почти противоположным образом. Язык, будучи системой различий, произрастает именно
из письма, поскольку именно в письме, по утверждению Лакана, появляется новый тип
различия, не сводимого к качественному. Речь идёт о понятии единичной черты. Лакан
предлагает различать человеческую речь и речь животных именно по этому принципу:
говорить и говорить на языке не одно и то же. Животные пользуются знаковыми
системами, тогда как человеческое существо говорит скорее из письма, чем из речи.
Символическое рождается из письма, или письмо — это дом символического, дом языка.
Письмо, о котором говорит Лакан, должно записывать не звуки или некоторые
понятия, нет, — оно должно записывать структуры. Речь идёт о структурах
бессознательного. Идея Лакана состоит в том, что нас интересуют не только конкретные
воплощения этих структур в виде тех или иных историй, смысл которых от раза к разу
будет отличаться, но и связь тех элементов, которые их образуют. В этом смысле
предложенные им объекты не являются объектами однозначной интерпретации, если мы
начнём пытаться приводить их во взаимно однозначное соответствие с концептами, то
пойдём по ложному пути. 
Почему нам нужен какой-то особый вид письменности, как так вышло, что тех
многих, что уже существуют, нам недостаточно? Ответ на этот вопрос мы частично дали в
предыдущем абзаце. Дело в специфике того объекта, который мы пытаемся записать.
Поэтому нам не подходят ни буквы, ни идеограммы.
Кроме того, интуитивная составляющая позволяет нам записывать непрерывную или
прорывную трансформацию одной структуры в другую. Другая сторона ответа состоит в
том, что Лакан заимствует элементы для этой письменности из математики. В этом
смысле, несмотря на то, что это письмо претерпевает разительные перемены в том, как
пользуется им Лакан, мы всё-таки без труда узнаем его буквы и то место, откуда они
заимствованы.
Наши ответы, безусловно, не закрывают вопрос интерпретации топологии как
письма, скорее наоборот, тем не менее, исходя из них, можно составить некоторое
предварительное представление о том, на что эта интерпретация статуса топологии
опирается.
Тем не менее, на данный момент мы можем констатировать, что эра предчувствий,
открытая Лаканом, не стала эрой письменности для психоаналитиков. За прошедшие 60
лет аналитики не стали подобно физикам или математикам обмениваться записями
структур, а не смыслами. Это не значит, что сама эта идея потерпела крах, но указывает на
ряд сложностей, связанных с использованием нового письма.
Одна из них снова отсылает нас к статусу этого письма. Допустим, у нас есть
структура невроза, которую мы понимаем как торическую. Наша запись позволяет
увидеть в ней два несводимых друг к другу измерения: она не позволяет их путать или
сближать. Но чем в данном случае наша запись отличается от иллюстрации? Если мы
хотим сказать, что запись связана со структурой, а иллюстрация — с образом, то да, мы
различим их. Тем не менее, сложно сказать, что структура является исключительной
особенностью письма. Более того, такой способ говорения, как «невроз — это тор»,
скорее отсылает нас к знаку, а не к письму.
Кроме того, если мы говорим о тексте клинического случая, то не слишком понятна
прибавка от нашей записи. С одной стороны, есть текст, с другой — объект, наш тор. Мы
могли бы сказать, что наша запись игнорирует смысловые различия от случая к случаю и
позволяет каждый раз указывать на идентичность структуры. Вне зависимости от
смыслового измерения невроз остаётся неврозом.
Но текст случая — это не только его смысл. В тексте есть измерение
материальности или, как говорит Лакан, мотериальности. Кажется, что эту
мотериальность означающего наша запись не улавливает. Можно предположить, что
примерно в этом месте Лакан разделяет научный и психоаналитический подход к истине в
1965 году. Формализация научного типа игнорирует телесность означающего. В этом
смысле запись не становится альтернативой текста, не становится чем-то, чем мы могли
бы обмениваться вместо текстов.
В каких отношениях находятся текст и наша запись? Мы могли бы сказать, что
структура — это то, что извлекается из текста, но не наоборот. Кажется, что это один из
способов понять, почему Лакан отказывается от того, чтобы рассматривать свою
топологию в качестве метаязыка. Но в чём прибавка этого извлечения? Речь не идёт о том,
чтобы сказать о чём-то кратко, экономно. Одна из идей Лакана была в том, чтобы
использовать письмо там, где что-то сказать невозможно. То есть, скорее наша запись
должна говорить не о тексте, но о дыре или дырах в нём. О дырах, вокруг которых наш
текст структурируется. То есть, это скорее способ сказать или записать что-то, где буквы
останавливаются. Записать дыру, вокруг которой они закручиваются. Это, безусловно,
очень общий ответ, который не снимает поставленных вопросов. Скорее, это некоторое
гипотетическое направление, в котором можно попробовать ответить более внятно.
Нам кажется, что этот вопрос отношений текста и записи является одним из
центральных в отношении вопроса психоаналитического письма и его использования. У
нас есть множество ответов апофатического характера, таких как: топология не является
иллюстрацией к тексту, также она не является моделью или метаязыком по отношению к
нему. Но даже при условии того, что мы по каким-то причинам принимаем на веру эти
утверждения Лакана, что само по себе вызывает вопросы, даже при этом сейчас наш
вопрос остаётся неразрешённым.