ХАЗИЕВА РУШАНА РАУФОВНА

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛОЖНОЙ ИНФОРМАЦИИ

В ДИСКУРСИВНОМ ЛИНГВОПОЛИТИЧЕСКОМ
МОДЕЛИРОВАНИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

(на материале англоязычных конфликтогенных текстов)

Специальность 10.02.04 – германские языки

АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук

Уфа – 2018
 Работа выполнена на кафедре лингводидактики и переводоведения
факультета романо-германской филологии Федерального государственного
бюджетного образовательного учреждения высшего образования «Башкирский
государственный университет»

Научный доктор филологических наук, профессор,

руководитель ЧАНЫШЕВА Зульфира Закиевна

Официальные ЖЕЛТУХИНА Марина Ростиславовна,

оппоненты: доктор филологических наук, профессор, ФГБОУ ВО
«Волгоградский государственный социально-педагогический
университет», профессор кафедры теории английского языка

НИКИТИНА Ксения Валерьевна,

кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных
языков с курсом латинского ФГБОУ ВО «Башкирский
государственный медицинский университет» Министерства
здравоохранения Российской Федерации

Ведущая ГАОУ ВО ЛО «Ленинградский государственный университет

организация имени А.С. Пушкина»

Защита состоится «22» мая 2018 года в 12.00 часов на заседании

диссертационного совета Д 999.152.02 по защите диссертации на соискание
ученой степени кандидата филологических наук при Башкирском
государственном университете по адресу: 450076, г. Уфа, ул. Коммунистическая,
19, факультет романо-германской филологии, ауд. 31.
С диссертацией и авторефератом можно ознакомиться в научной
библиотеке Башкирского государственного университета по адресу: 450074, г.
Уфа, ул. Заки Валиди, 32 и на официальном сайте Башкирского государственного
университета: http://www.bashedu.ru/autoref, а также на сайте ВАК Минобрнауки
РФ: http://www.vak.ed.gov.ru.

Автореферат разослан «____»_________________ 2018 года.

Ученый секретарь
диссертационного совета Рюкова Айсылу Ринатовна

2
 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Данное исследование посвящено изучению лингвокультурной специфики

дискурсивно-прагматических особенностей передачи в медиадискурсивном
пространстве ложной информации, являющейся концептуальной основой и
основным инструментом лингвополитического моделирования действительности.
В современном конфронтационном контексте международных отношений
искажение информации получает разные формы, среди которых наиболее активно
в англоязычных СМИ используется агрессивная ложь, образующая каркас
конфликтогенного медиадискурса. Актуальность темы исследования
определяется рядом факторов. Во-первых, несмотря на то, что проблема ложной
интерпретации фактов не раз становилась предметом обсуждения в философии,
социологии, юриспруденции, психологии и других науках, наблюдается явный
дефицит теоретических и эмпирических исследований ложных сообщений с
позиций политической лингвистики. Во-вторых, события, происходящие в мире и
получающие освещение в массмедиа, порождают новый вид политического
дискурса в медийной сфере, отражающий преобладание конфронтационных
отношений. Данное обстоятельство обусловливает потребность в расширении
знаний о культурно-языковых и когнитивно-дискурсивных особенностях
политического текста, а также в исследовании современных инновационных
способов оказания речевого воздействия на общественное сознание с помощью
элементов семиотических кодов разного уровня. Заслуживает внимания также
важность акцентирования внимания на ряде малоизученных вопросов, связанных
с осознанием массовым адресатом природы ценностно-смыслового содержания
сведений, передаваемых в медийной коммуникации и создающих агрессивную
тональность сообщений.
В мировой политике за последние несколько лет произошли события,
породившие серьезные конфликтные ситуации в международных отношениях
(война в Ираке, череда «арабских весен», «Евромайдан», санкционная война
против России и др.). Одновременно с этими явлениями наблюдается встречное
движение в форме появления двух взаимосвязанных процессов в отражающей их
лингвистике: с одной стороны, формирование и развитие конфликтогенного
медиадискурса как новой разновидности политического дискурса и, с другой
стороны, усиление воздействующей силы зрительного образа в процессе
восприятия информации на основе использования новейших информационно-
коммуникационных технологий в публичных изданиях. В результате
взаимодействия указанных процессов информирование целевой аудитории
зарубежными изданиями характеризуется на современном этапе крайним
субъективизмом, предвзятой оценочностью, пристрастным толкованием и
интерпретацией событий, преследующими цель навязывания читателю ложных
мнений, представлений и оценок. В условиях информационной войны
политический текст в медиакоммуникации, в которой агрессивная ложь все чаще
выступает как основное средство словесной агрессии, становится эффективным
орудием противоборства, направленным против идеологического противника.

3
 В основу диссертационного исследования положена рабочая гипотеза об
использовании ложной информации в качестве основного средства в
лингвополитическом моделировании современной реальности, имеющем целью
формирование искаженной аксиологической картины мира в массовом сознании,
целенаправленно фальсифицирующей реальные события. Ложная информация
облекается в разные языковые формы и маскирует истинные цели средствами
вербального демагогического и невербального камуфляжа в целях управления
информационным пространством целевого адресата.
Объектом исследования в данной работе являются дискурсивные практики
использования ложной информации в англоязычном политическом
конфликтогенном дискурсе СМИ.
Предмет исследования представляют языковые маркеры лжи,
принимающей разные обличья, и средства ее оформления на разных уровнях
организации дискурса.
Цель данного исследования заключается в систематизации ресурсов
английского языка, используемых для создания, использования и
распространения заведомо ложной информации, на материале англоязычного
конфликтогенного медиадискурса, возникшего как особая разновидность
политического дискурса в информационной войне.
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
1. Рассмотреть особенности существующих в науке подходов к
определению понятия «политический дискурс» для установления его
дискурсообразующих характеристик;
2. Обсудить предпосылки выделения конфликтогенного политического
дискурса и обосновать необходимость его автономного рассмотрения;
3. Установить современные технологии интерпретации действительности,
используемые в политическом медиадискурсе;
4. Разработать процедуру анализа средств выражения субъективной
модальности, участвующих в дискурсивной репрезентации модусной категории
эвиденциальности в конфликтогенном политическом дискурсе;
5. Предложить методику исследования дискурсивных маркеров выражения
агрессивной лжи в терминах эпистемической категории эвиденциальности;
6. Установить средства создания и распространения разных видов лжи на
уровне дискурсивной организации текстов;
7. Обосновать роль лжи как инструмента оправдания мнений, взглядов и
политики «своих» и как орудия очернения и демонизации «чужих».
Основными методами анализа являются общенаучные методы наблюдения,
анализа, обобщения, а также метод сплошной выборки, обеспечивающие научно-
обоснованное построение хода исследования. На различных этапах работы также
использовались частные лингвистические методы: семантический анализ лексики
на основе словарных дефиниций, семантико-стилистический анализ,
контекстуальный анализ, дискурс-анализ, метод количественных подсчетов. В
процессе толкования отобранного языкового материала использовались
процедуры смысловой интерпретации и лингвокультурологического анализа.

4
 Научная новизна работы заключается в том, что в предлагаемом
исследовании впервые: (1) обоснована правомерность выделения
конфликтогенного дискурса как разновидности политического в информационной
войне; (2) доказано функциональное использование различных видов
политической лжи в англоязычном дискурсе в роли основного инструмента
лингвополитического моделирования действительности; (3) установлены
технологии создания и распространения агрессивной ложной информации в
конфликтогенном политическом дискурсе СМИ; (4) раскрыты механизмы
использования анонимных сообщений, применяющих дискурсивные возможности
модусной категории эвиденциальности.
В итоге проведенного исследования и на основании полученных
результатов на защиту выносятся следующие положения:
1. Англоязычный конфликтогенный дискурс формируется как
разновидность политического дискурса СМИ, в которой акцент переносится на
борьбу смыслов, создаваемых, навязываемых и распространяемых с целью
дискредитации «чужих» и оправдания и защиты «своих».
2. Медиатекст конфликтогенного дискурса является когнитивным
отражением противостояния оппонентов, выполняющим роль инструмента
искаженного лингвополитического моделирования действительности в
англоязычной медиасреде, основанного на предвзятом структурировании и
интерпретации событий, действий и поведения субъектов политической
коммуникации и насаждении пристрастной ценностной картины мира.
3. Дискурсивные маркеры модусной категории эвиденциальности в
англоязычных конфликтогенных текстах выполняют функцию средств
субъективизации, насыщая смысловое поле дискурса не соответствующей
действительности пресуппозиционной, фактуальной, подтекстовой и оценочной
информацией. Возможность обойти указание на источник информации является
эффективным дискурсивным способом внедрения в массовое сознание
недостоверных сведений.
4. Дискурсивные способы передачи неверной информации в английском
языке свидетельствуют о ее ранжировании по модальности предположения,
основанного на знании о ситуации в результате логических выводов из случайных
посылок; на мнении субъекта информации, основанном на «кажимости»
описываемых утверждений без опоры на объективные сведения; утверждениях,
формируемых на основании неидентифицируемого и сомнительного источника
информации.
5. Лингвистическое манипулирование массовым сознанием в
конфликтогенном политическом медиадискурсе происходит в результате
искажения смысловой нагрузки используемых единиц, использования
идеологически маркированной лексики, средств политической риторики,
сгущения негативных коннотаций при описании реальных и мнимых врагов и
насыщения текстов негативными коннотациями в представлении «чужих»,
выбора альтернативных способов интерпретации и оценки одних и тех же
событий.

5
 6. Креолизованные тексты, реализующие англоязычный конфликтогенный
дискурс СМИ, создаются с целью усиления синергетического эффекта
совокупного вербально-невербального речевого воздействия, обеспечивая
визуальную опору для ложной информации, подключая карикатурные
изображения, оскорбительные сравнения и непредсказуемые уподобления и иные
формы изобразительной сатиры, черный юмор и осмеяние идеологических
оппонентов.
Материал исследования представлен публикациями из англоязычных
(британских и американских) широкополосных изданий (The American Interest,
The Bloomberg, The Economist, The Foreign Policy, The Guardian, The Huffington
Post, The Independent, The NewYork Times, The Time, The Times, The Washigton
Post, The USA Today), а также видеорепортажами, размещенными на сайте The
BBC News, The CNN News, The ABS News за период с 2010 по 2017 год.
Исследованный корпус текстов составил 850 статей. Методом сплошной выборки
было извлечено 455 примеров непроверенной ложной информации, используемых
при описании общественно-политических событий в мире.
Методологическая база исследования представлена трудами
отечественных и зарубежных ученых в области:
• дискурсивного анализа (Р.М. Блакар, Т.А. ван Дейк, О.С. Иссерс,
В.И. Карасик, В.Е. Чернявская, А.П. Чудинов, Е.И. Шейгал, W. Chafe,
N. Fairclough, J. Milliken, R. Pecheux, J. Potter, R. Wodak и др.);
• когнитивной лингвистики (В.З. Демьянков, А.А. Кибрик, Е.С. Кубрякова,
А.С. Самигуллина, И.А. Стернин, З.Д. Попова, У. Чейф, C. Fillmore, G. Lakoff и
др.);
• лингвокультурологии (С.Г. Воркачёв, В.В. Воробьёв, С.В. Иванова,
Ю.Н. Караулов, В.В. Красных, В.А. Маслова, В.Н. Телия, З.З. Чанышева, B. Fogg,
A. Wierzbicka и др.);
• языковой модальности (Ш. Балли, А.В. Бондарко, П. Бурдье,
В.В. Виноградов, Т.Г. Добросклонская, А.М. Пешковский, Г.Я. Солганик,
A.Yu. Aikhenvald, M. Halliday, F.R. Palmer и др.);
• политической лингвистики (А.Н. Баранов, Э.В. Будаев, Э.Р. Лассан,
Н.Б. Руженцева, Р.Т. Садуов, П. Серио, А.П. Чудинов, Е.И. Шейгал, J. Horvarth,
D. Meyer, J. Mearsheimer и др.);
• теории коммуникации и речевого воздействия (Р. Барт, М.Р. Желтухина,
С.Г. Кара-Мурза, В.Б. Кашкин, А.В. Ленец, П.Б. Паршин, Г.Г. Почепцов,
Г.Я. Солганик, И.А. Стернин, M. Billig, T.A. van Dijk и др.).
Теоретическая значимость работы определяется углублением
представления о природе конфликтогенного дискурса и его роли в
информационной войне, расширением теоретических знаний о лингвокультурной
специфике политической лжи в рамках когнитивно-дискурсивного подхода к
описанию ложной информации в англоязычном политическом конфликтогенном
медиадискурсе.
Практическая ценность диссертации обусловлена возможностью
использования полученных результатов в теоретических курсах по лексикологии
и стилистике английского языка, интерпретации иноязычного текста, а также в
6
спецкурсах по политической лингвистике, лингвистике текста и дискурса,
прагмалингвистике, медийной коммуникации.
Соответствие содержания диссертации паспорту специальности, по
которой она рекомендована к защите: диссертационное исследование выполнено
в соответствии со следующими пунктами паспорта специальности 10.02.04 –
германские языки:
– слово, как основа единства языка, типы лексических единиц, структура
словарного состава, функционирование лексических единиц;
– методы исследования лексических единиц.
Апробация работы. Научные и практические результаты исследования
были представлены в виде докладов и сообщений на международных научно-
практических конференциях: Международной практической конференции
«European science and technology» (Мюнхен, 2012), V Международной научно-
практической конференции «Проблемы многоязычия в полиэтническом
пространстве» (Уфа, 2013), Всероссийском семинаре «Теория и практика
языковой коммуникации» (Уфа, 2013), Международной научно-практической
конференции Башкирского государственного университета «Языки в диалоге
культур», посвященной 75-летию профессора Р.З. Мурясова (Уфа, 2014),
ежегодной Международной конференции Российского университета дружбы
народов «Профессионально ориентированное обучение иностранному языку и
переводу в вузе» (Москва, 2015), Международной научно-практической
конференции «Межкультурная-интракультурная коммуникация: теория и
практика обучения» (Уфа, 2016), Международной научно-практической
конференции «Актуальные проблемы международного права и международных
отношений» (Уфа, 2016), на IX, X, XI Конвентах РАМИ Московского
государственного института международных отношений (2015, 2016, 2017),
Международной научной конференции «Один пояс – один путь. Лингвистика
взаимодействия» (Екатеринбург, 2017).
Основные результаты исследования отражены в 15 публикациях, 3 из
которых представлены в изданиях, включенных в реестр ВАК Минобрнауки РФ:
«Вестник ВЭГУ» (Уфа, 2014), «Вестник Тверского государственного
университета» (Тверь, 2014), «Вестник Башкирского университета» (Уфа, 2015).
Структура диссертации: диссертация состоит из введения, трех глав,
заключения, библиографического списка, списка словарей и медийных ресурсов.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность выбранной темы, приводится

рабочая гипотеза, формулируются цели и задачи исследования, определяются его
объект и предмет, описывается материал и методы анализа, указываются
теоретическая значимость и практическая ценность диссертации.
В главе I «Теоретико-методологические основания исследования
конфликтогенного политического дискурса СМИ» приведен обзор работ по
проблемам дискурса и политического медиадискурса; рассматриваются такие
ключевые понятия, как дискурс, политический дискурс, информационная война,
7
политический медиадискурс; определяется место и роль политического
конфликтогенного дискурса в коммуникативной среде; описывается методика
дискурс-анализа при рассмотрении политических конфликтов в медиасфере.
Большинством исследователей, принадлежащих к различным научным
направлениям и школам (Н.Д. Арутюнова, Т.А. ван Дейк, Дж. Остин и др.),
термин «дискурс» определяется как речевое событие в совокупности с
экстралингвистическими условиями его реализации, связанное с
коммуникативными (социальными, функциональными) и когнитивными
факторами. Дискурс представляет собой процесс порождения текста, а текст есть
результат коммуникативно-когнитивной деятельности, что позволяет толковать
дискурс как текст в совокупности с коммуникативными обстоятельствами. При
рассмотрении дискурса исследовательский ракурс нацелен на следующие его
характеристики: (1) это – коммуникативная акция, производимая в форме текста и
речи [Е.И. Шейгал 2000]; (2) дискурс представляет сложное коммуникативное
явление, интерпретация и понимание которого определяются, помимо знания
речевых преференций и сложившихся практик общения в данной сфере, опорой
на необходимый объем фоновых знаний (социально-культурных, общественно-
политических, культурно-исторических, национально-этнических), ситуативную
приуроченность, целевую установку субъекта дискурса; (3) дискурс выражает
особую ментальность и идеологию, понимаемую как совокупность взглядов,
ценностей, представлений и идей, предназначенную для навязывания целевой
аудитории моделируемой аксиологической картины мира с целью оказания
речевого воздействия [В.Е. Чернявская 2006]. Можно предположить, что данными
характеристиками обладают политический и медийный дискурс.
В настоящем исследовании обосновывается взгляд на тесное
взаимодействие политического и медиадискурса в современных условиях
медиатизации политики, поскольку массовая коммуникация не только является
сферой функционирования указанного дискурса, но и представляет собой важный
инструмент контролирования над политическим информированием массового
читателя. В работе под политическим дискурсом СМИ понимается совокупность
медиатекстов, созданных журналистами и связанных политической тематикой.
Признание фактора медиальности политического дискурса позволяет нам
утверждать, что медийный политический дискурс опосредует передачу жестко
контролируемой информации в массовой коммуникации и обладает рядом
культурно-языковых, функционально-прагматических и когнитивных
особенностей. На наш взгляд, в информационном противостоянии сторон
идеологическая составляющая медиатекстов выступает организующим началом в
процессе отбора, оформления и интерпретации описываемых событий, что
призвано обеспечить авторское влияние на их восприятие и оценку
общественным сознанием. Именно идеологические установки, диктующие
лингвистическое обрамление политического медиадискурса, превращают его в
мощный инструмент воздействия на аудиторию и формирования общественного
мнения, моделируя когнитивную аксиологическую картину мира адресата.
Поэтому неслучайно на первый план в современной политической коммуникации

8
выходит идеологическая составляющая, которая лежит в основе конфликтного
противостояния сторон.
Политический конфликт, являясь предметом междисциплинарного
исследования, понимается в данной работе как противостояние субъектов с
противоположными идеологическими и политическими интересами, ценностями,
взглядами и целями. Политический конфликт выражается в идеологическом
воздействии на аудиторию: (1) выражает определенную политическую позицию
по отношению к персоналиям, действиям и событиям; (2) предлагает искаженную
аксиологическую картину мира и оценку описываемых событий; (3)
предопределяет интерпретацию массовым читателем описываемого, навязывая
субъективную точку зрения автора. В пространстве политического
конфликтогенного дискурса информационное противостояние обеспечивает
площадку для осуществления борьбы за власть, ее легитимизацию и сохранение,
что способствует реализации геополитических интересов государства.
Г.Г. Почепцов считает, что информационная война – это практика
конструирования реальности в условиях идеологического противостояния
[Почепцов 2001].
Информационная война – это пропагандистская деятельность СМИ,
направляемая идеологической стратегией по использованию информации,
реализуемая в форме коммуникативных тактик и приемов, преследующих цели
дезинформации и манипулирования массовым сознанием. Порождением и
культурно-языковым продуктом современной информационной войны является
политический конфликтогенный медийный дискурс.
В настоящей работе политический конфликтогенный дискурс СМИ
понимается как совокупный результат идеологического противостояния
политических субъектов с противоположными мировоззренческими
интересами, ценностями, взглядами и представлениями, характеризуемый
агрессивной установкой манипулировать массовым сознанием, сочетающий
основные характеристики медийного и политического дискурсов и
реализующийся в англоязычных конфликтогенных текстах.
Лингвокультурная специфика содержания современного англоязычного
конфликтогенного политического дискурса может быть установлена в результате
анализа средств создания агрессивных когнитивно-эмотивных смыслов, которые
раскрываются в различных фрагментах нарративной структуры медиатекстов.
Характерные идеологические установки автора, присущие конфликтогенному
дискурсу, важно выявить через средства их языкового преломления на уровне
бинарной оппозиции «свой – чужой», текстуальные средства создания образа
врага, применение технологий разжигания и усиления политической
конфронтации, использование манипулятивных приемов и уловок.
Перечисленные уровни исследования конфликтогенных текстов находят
воплощение в дискурсивном оформлении языкового материала, когда слово в
информационной войне оказывается более мощным инструментом, чем сила
боевого оружия.
Для выяснения природы речевого воздействия конфликтогенного текста в
работе предложена методика критического дискурс-анализа, которая позволяет
9
подойти к прагматике текста, учитывая различные его аспекты (лингвистический,
социальный, исторический, культурный). Цель данной методики состоит в
выявлении идеологии как «скрытой» формы давления на массового читателя,
способной оказывать планируемое воздействие на адресата и навязывать
авторскую интерпретацию событий в мире.
В главе II «Лингвополитические аспекты исследования лжи как
лингвистического и лингвокультурного феномена» раскрываются
теоретические предпосылки исследования агрессивной лжи как основного
средства речевой агрессии и формы манипулирования сознанием в политическом
конфликтогенном дискурсе СМИ. В работе с точки зрения прагмалингвистики и
медиалингвистики рассматривается речевое воздействие в узком и широком
смысле, обсуждаются такие ключевые понятия, как манипулирование,
недостоверная информация, агрессивная ложь, речевая агрессия, пропаганда,
модальность, модальность эвиденциальности, определяется терминологическая
база исследования.
Глава предваряется обсуждением специфики современных массмедиа,
использующих манипулятивные технологии в целях оказания речевого
воздействия на целевую аудиторию в политической коммуникации, направленные
на перестройку сознания массового адресата.
В когнитивно-дискурсивном направлении современной лингвистики
различают понятия когнитивной и дискурсивной репрезентации
действительности. По мнению Т.А. ван Дейка и В. Кинча, понятие дискурсивной
репрезентации помогает определить, что когнитивная репрезентация события и
дискурсивная репрезентация – рассказ о событии – это не всегда одно и то же. В
случае расхождения представлений адресат получает от говорящего лишь
вербализованную версию произошедшего [Дейк 1980: 153]. В.З. Демьянков
отмечает, что отражение реальности в дискурсе является итогом стремления
людей к представлению о действительности, которое есть «правильное»,
«истинностное», согласованное с практикой. Дискурсивная репрезентация
обладает собственной динамикой, так как способна смещать фокусы внимания. С
этой точки зрения, репрезентации способны сами создавать фиктивные объекты,
которые «отображаются» этими репрезентациями [Демьянков 2007: 10–11].
С явлением репрезентации действительности тесно связано понятие
кодификации информации, которая сегодня играет ключевую роль в искажении
описываемого события. Эта черта кодифицируемой информации подразумевается
в концепции К.Х. Каландарова, который рассматривает ее как структурирование
информации, изменение ее статуса, создание информационных схем. Другими
словами, цель кодификации заключается в том, чтобы устанавливать нормы в
обществе, обеспечивать контроль над социумом, формализовать сознание
индивида, ориентировать его на строго определенные цели. Идеологическая
ценность кодификации связана с созданием упрощенной картины мира, системы
иллюзий, позволяющих приукрашивать предлагаемые варианты социального
развития и претендующих на статус реальности, но связанных лишь с ее
конструированием [Каландаров 1998]. Схожей точки зрения придерживается
Г.Г. Почепцов, называя данный процесс знаковостью, когда символическое
10
поведение подменяет реальность, создавая воображаемые миры, где
символическое намного значительнее реального [Почепцов 1987].
Дальнейшее исследование ментальной репрезентации связано с выявлением
механизма ее формирования, представленного в виде шкалы
институционализации, через которую событие проходит коррелирующие этапы
(стадии) – от событийно-фактуального к риторико-аргументативному, а далее к
конвенционально-конклюзивному (легитимному) этапу формирования дискурса
[Алферов, Кустова, Червоный 2016: 10]. Описываемое явление на событийно-
фактуальном этапе идентифицируется, фиксируется в качестве релевантного и
включается в пропозицию дискурса. Происходит формирование контента
политического дискурса, который используется как фактуальная база для всего
процесса, построенного на механизмах аргументации. Событие теряет свой статус
феноменальности, но приобретает статус факта как единицы контента
политического дискурса. В отличие от «события», факт является результатом
информационной переработки реальности и, соответственно, вторичен по
отношению к миру. Далее возникает необходимость доказать, внушить массовому
адресату важность данного события, превращающегося в общепризнанный
(следовательно, достоверный) факт. Завершает этот процесс конвенционально-
конклюзивный этап легитимизации. Помимо пошагового описания данного
процесса в данной теории также заслуживает внимания вывод, что
интенциональность политического дискурса представляет собой определенный
ракурс «подачи» пропозиции и характеризуется ангажированностью
формируемого мнения.
На основании вышесказанного можно утверждать, что создание и
распространение необъективной, предвзятой информации в массовой
коммуникации становится в последнее время популярным способом
лингвополитического моделирования действительности. Когда речь идет о
практиках моделирования политической реальности, современный политический
медиадискурс в условиях идеологического противостояния оппонентов
характеризуется способом конструирования риторико-семиотическими и
медийными средствами ложной реальности, транслируемой в разнообразных
форматах: от простой имитации до изощренной фальсификации, когда
информация выворачивается наизнанку и выставляется в выгодном для
манипулятора свете.
В политической коммуникации ложь проявляет свою суть как когнитивное
явление, поскольку она является речевым актом, включающим «нелегитимную
манипуляцию знанием в ходе интеракции и коммуникации» [Дейк 2013: 293]. В
настоящем исследовании агрессивную ложь в конфликтогенном тексте
предложено понимать как сообщение, реализованное на вербальном и
невербальном уровнях, прямо противоположное реальному положению дел,
целенаправленно искажающее описываемую действительность. Семантика
агрессивной лжи полнее всего раскрывается в дискурсивной организации текста,
анализ которого позволяет установить языковой механизм производства
субъективных смыслов. Учитывая фактуально-оценочное содержание

11
конфликтогенного нарратива, мы выделили в ходе исследования два блока, чтобы
установить используемые в них способы представления ложной информации:
1) блок описания фактической стороны ситуации, которая, казалось бы, по
сути своей призвана сообщать информацию об обстоятельствах, персоналиях,
действиях, событиях, но на деле часто не отвечает своему целевому назначению;
2) блок оценки, связанной с характером представления фактов и
выражением собственного отношения к описываемому. В этом блоке
комментарий автора подается либо в явной форме смысловой интерпретации с
широким использованием на поверхностном уровне всех доступных средств, либо
на глубинном, менее очевидном смысловом уровне.
Субъективная оценка и тенденциозная подача фактов и событий в
англоязычных изданиях основаны на искусном применении коммуникативно-
прагматических аспектов категории модальности. Для реализации целей
лингвополитического моделирования действительности в фокус нашего
исследования вынесена модусная категория эвиденциальности. Данная категория
позволяет не только управлять процессом толкования высказывания, то есть
«процессом определения места мира интерпретации в структуре множества
возможных миров» [Зеленщиков 1997: 226], но и имплицировать навязываемую
адресату пресуппозиционную составляющую информации, создающую
необходимое условие для восприятия фальсифицированного содержания
высказывания как объективного, но на самом деле отражающего субъективно-
оценочную позицию адресанта.
В политическом дискурсе модальность эвиденциальности представляет
собой сложную совокупность модальных значений, связанных с прагматикой
сообщения, поступающего на базе прямого восприятия, речевой информации и
инференции. На наш взгляд, будучи связанной со способом передачи информации
и указанием на источник информации, категория эвиденциальности формирует
информационную основу дискурсивного высказывания, которая в условиях
авторского контекста приобретает дополнительные эмоционально-оценочные
коннотации. Таким образом, не только оценочный компонент, традиционно
квалифицируемый как элемент категории субъективной модальности, но и
фактуальная информация может превращаться в средство дезинформации в
конфликтогенном дискурсе. Обобщая материал по значению и видам
модальности, считаем целесообразным выделить следующие компоненты,
образующие триединую ценностно-смысловую основу медиаполитического
текста: идеологичность, оценочность и манипулятивность. Манипулятивность
является стратегической доминантой медиатекста, оценочность –
инструментальной, а идеологичность – результативной [Марьянчик 2013].
Глава III «Средства оформления ложной информации в
конфликтогенном политическом дискурсе СМИ» посвящена исследованию
репертуара языковых средств, используемых в процессе их функционирования в
дискурсивных практиках для оформления ложной информации в англоязычном
политическом тексте.
Поскольку ложь в политической коммуникации является продуктом
субъективного отношения адресанта к реальности, средства ее создания
12
исследуются в контексте модальной категории эвиденциальности, позволяющей
скрывать или маскировать заведомо неверную или ложную информацию.
Наблюдения, сделанные в ходе анализа эмпирического материала, дают нам
основание говорить о том, что средствами субъективной квалификации
описываемого являются эвиденциальные маркеры в высказывании, так как они
свидетельствуют о насыщении его смыслового поля субъективными
коннотациями. С целью системного представления средств репрезентации
модальности эвиденциальности нами предложена классификация, ранжированная
по степени предположения от допустимости возможного до разных степеней
вероятности события. Поскольку категория эвиденциальности имеет прямое или
косвенное указание на источник информации, она подразделена в ходе анализа на
следующие разряды: (1) знания о ситуации получены на основании логических
соображений общего характера, говорящий выдвигает гипотезу, основанную на
личном знании мира; (2) выражение мнения субъекта информации, основанного
на уверенности в достоверном знании о ситуации; (3) передача мнения адресанта
со значением «кажимости», когда адресант не обладает достаточными знаниями
для утверждения истинности пропозиции; (4) неидентифицируемый,
сомнительный источник информации.
В результате анализа установлено, каким образом средства репрезентации
лжи участвуют в выборе подходящей «упаковки» недостоверной информации с
целью создания негативных коннотаций: обвинительной, агрессивной,
оскорбительной, недружественной и т. д. в отношении политических оппонентов.
В ходе анализа учитываются следующие факторы: (1) характер
использования создаваемой лжи, используемой в качестве инструмента речевого
манипулятивного воздействия; (2) выбор способа авторизации ложной
информации и функционирование средств эвиденциальности в тексте; (3)
взаимодействие единиц вербального кода и невербальных каналов передачи
ложной информации в креолизованных текстах.
На начальном этапе анализа установлены вербальные средства выражения
модальности эвиденциальности на лексическом и грамматическом уровнях,
нередко функционирующие совместно и создающие синергетический эффект
воздействия:
а) эпистемические, репортажные и ментальные глаголы (say, tell, allege,
claim, believe, know, see, suppose и т. п.):
Пример (1) Russian propaganda effort helped spread fake news during election,
experts say. (The Washington Post, November 24, 2016).
Пример (2) Donald Trump Jr, 39, has admitted meeting Natalia Veselnitskaya, a
Russian lawyer who claimed to have damaging information on Hillary Clinton days
after Mr. Trump secured the Republican nomination. (The New York Times, July 11,
2017);
б) вводные и модальные слова: наречия, выражающие модальность
возможности (perhaps, possibly, maybe и т. п.), предположения (apparently,
conceivably и т. п.), уверенности (obviously, evidently и т. п.):
Пример (3) Of course, Moscow oligarchs are far richer than Trump, which is
perhaps why he admires them. (The New York Times, July 11, 2017).
13
 Пример (4) Faced with a rebellion from his own party, Tsipras possibly was
looking at calling a snap general election as this piece went to press, with the Athens
stock market once again plummeting (The Guardian, June 4, 2015);
в) парентетические конструкции с репортативным эвиденциальным
значением (according to, to one’s mind, smb is reported as saying и т. п.):
Пример (5) According to the U.S. government, last week’s attack showed that the
Syrian government retained stockpiles of its most deadly chemicals. (The Washington
Post, April 11, 2017);
г) деавторизованные лица в субъектной позиции (some people, many analysts,
a few politicians, an important source и т. п.):
Пример (6) The foreign officials spoke on condition of anonymity to discuss the
intelligence and the discussions ahead of Trump’s international trip. (The Daily Beast,
29 June, 2017).
Пример (7) Plenty of other people – including, with extraordinary cynicism,
President Trump – have also asked why more wasn’t done. (The Washington Post, June
30, 2017);
д) деавторизованные высказывания (some of the speculation in the media
focuses on the possibility и т. п.):
Пример (8) Some of the speculation in the media focuses on the possibility that
Kushner met with Gorkov in order to procure investments or loans for the
redevelopment of an over-leveraged property on Manhattan’s Fifth Avenue. (The
National Cyber Security Ventures, 1 September, 2017);
е) пассивные конструкции с глаголом в эвиденциальном модусе:
Пример (9) The German finance minister Wolfgang Schäuble was quoted as
saying that “elections cannot change anything”, a statement that was seen as the last
word in undemocratic. (The Guardian, August 23, 2015).
В результате анализа текстового материала установлены средства
выражения категории модальности эвиденциальности, насыщающие смысловое
поле дискурса тремя видами информации, не соответствующими
действительности: пресуппозиционной, фактуальной и оценочной информацией.
Указанные виды информации используются в создании и распространении
разных форм ложных сообщений, используемых в качестве инструментов
выполнения следующих коммуникативно-прагматических задач: ложь как орудие
угрозы, ложь с целью нагнетания страха, ложь как прием введения в
заблуждение, ложь как средство демонизации врага, ложные мифы и
стереотипы, ложь как средство провокации.
Осуществление данных авторских установок, как правило, происходит на
текстуальном уровне, позволяющем выделить ключевые ложные топосы,
создающие смысловой каркас статьи. Опора на концепцию топиков (топосов),
выдвинутую К.П. Зеленецким в 1851 году и представляющую их как «источники
изобретения, развивающие мысль», позволяет квалифицировать их роль в
создании ложной картины действительности, показывая, «с какой точки зрения
должно смотреть на предмет или на мысль» [Зеленецкий 1997: 35].
Как следует из анализа, ложная информация может быть локализована в
рамках любой из категорий и субкатегорий, создающих смысловое пространство
14
текста. Основная нагрузка падает на выбираемый автором главный ложный топос,
который может быть локализован либо в начале статьи, в категории summary или
main narrative (факт), развертываясь через цепочку смежных топосов, либо в
конце статьи, в категории commentary, подводя итог использованным в ходе
сообщения топосам, обобщенным в виде завершающего топоса.
Анализ представленных ниже примеров показывает, что для деструктивной
и агрессивной лжи свойственны обвинительный характер высказываний, разная
степень интенсивности критики – от резкой до злобной, превалирование
отрицательной оценочности. В текстах наблюдается взаимодействие
фактуальной, содержательно-концептуальной и содержательно-подтекстовой
информации в результате актуализации смыслов на всех уровнях содержания,
включая знаки англоязычной политической культуры.
На уровне элементов тематической структуры текста в фактуальном блоке
статьи журналисты, отталкиваясь от ложных посылов, формируют логику
ментальной репрезентации российской политической действительности.
Механизм смыслового развертывания показан на примере статьи из влиятельной
газеты The Times. Данная статья повествует о саммите НАТО в Варшаве и
намерении разместить в трех странах Балтии дополнительный контингент
британских войск.
Ложный топос в начале статьи, выраженный через обвинение, обусловлен
прагматической задачей доказать, что якобы Россия представляет угрозу для
стран Балтии. На элементном уровне с помощью выражений to deter a potential
land grab by Russia; to deter from aggression журналист навязывает отрицательную
оценку для создания образа России. Далее автор перечисляет речевые действия по
принципу стринджендо (stringendo – увеличение темпа в музыке, итал.), когда
увеличивается объем информации угрожающего характера, что напоминает так
называемое «бряцание оружием» в годы холодной войны. Журналист использует
синтаксическую вставную конструкцию для того, чтобы акцентировать внимание
не только на факте увеличения числа военных, но и охвате занимаемой
территории: We are considering “enhanced forward presence” in the Baltic states –
not only in the Baltic states, but along the eastern flank more generally – in the run-up
to the summit, создающих ложную картину якобы усиления военного присутствия
не только на передовых рубежах стран Балтии, но и вдоль всего восточного
фланга. Этот ложный топос подкреплен набившей оскомину в западной массовой
коммуникации обвинительной коннотацией о связи этого события с фактом
присоединения Крыма к России, который в англоязычных источниках
квалифицируется не иначе как annexation of Crimea, intervention. Как следует из
словарных дефиниций, оценочность лексемы annexation тяготеет к концепту
агрессии за счет ассоциативной отсылки к применению силы: to annex – to take
control of a country, region, etc., especially by using force [Oxford Advanced Learner's
English Dictionary URL]. Многократно повторяемый в разных контекстах
медиаобраз является отражением предвзятой аксиологической картины,
преследующей цель создать идеологическую тональность текста и усилить
манипулятивное воздействие на массовую аудиторию.

15
 Автор развивает идею лингвополитического моделирования реальности
таким образом, что она обрастает деталями и, соответственно, вымышленное
ранее утверждение мыслится далее как действительное и легко воспринимается
на веру. В нижеследующем высказывании субъективная модальность выражена
категорией будущего времени, которая реализует значение авторской
уверенности, основанной на его собственных пресуппозициях. Это значение
переплетается в приведенном примере со значением «осведомленность», которое
выражено эпистемической фразой we are wise to that. Кроме того, данная фраза
находится в постпозиции, так как используется синтаксический прием –
парцелляция. Парцелляция придает сообщению не только статус автономного
утверждения, но призвана послужить доказательной базой создаваемой лжи,
способствуя не только актуализации важной мысли в тексте, но и усилению
идеологической коннотации высказывания. Автор предостерегает об угрозе
захвата стран Балтии:
– "The current danger is not that Russia will use hybrid warfare to take over the
Baltic states – we are wise to that,” the report says. “It is that she will use the
advantages of surprise with massive conventional force to present us with a fait
accompli to which we cannot respond without embarking on an unacceptable
escalation”.
Как показывают приведенные ниже примеры, смысловыми маркерами
ложной информации в англоязычных конфликтогенных текстах СМИ являются не
только указанные единицы лексического и грамматического уровней, но и разные
формы их взаимодействия в составе стилистических приемов, синергетически
усиливающих производимый эффект:
• парцелляция в сочетании с модифицированным цитированием (The
prospectus warned that “crime and corruption could create a difficult business climate
in Russia”, but it was convenient, and very lucrative, to pretend that Russia had a
“normal” business environment – with that small exception – nevertheless);
• анафорические повторы в сочетании с маркерами эвиденциальности (now
that the details of that story are finally coming into focus – now that one Trump
associate has been linked directly to Russian hackers – it’s important to remember the
bigger picture;
• синтаксический параллелизм в сочетании с деавторизованными
конструкциями (nobody paid much attention as Russia, which many had hoped would
become a Western-oriented, liberalizing state, turned into something quite different. Or
perhaps I should put it more strongly: Nobody in Western politics paid much attention,
but many others in the West were eager to aid that transformation);
• игра слов, метафора, оксюморон и другие средства в сочетании с
эпистемическими, репортажными и другими единицами (and I think that did a
disservice to the service men and women), (government bailed out the non-
governmental organization), (effectively financed the Sochi Olympics, bringing it to the
brink of bankruptcy), (Plenty of other people – including, with extraordinary cynicism,
President Trump – have also asked why more wasn’t done).
На дискурсивном уровне конструирования смысла исследование средств
лингвополитического моделирования реальности происходит на категориальном
16
уровне с подключением знаков лингвокультуры и лингвополитики в процессе
развертывания ложных топосов.
Для иллюстрации этого утверждения сошлемся на предвзятый материал о
псевдовлиянии хакерских атак на исход президентских выборов в США, в
котором наблюдается объединение ложных утверждений на основании
повторяющегося топоса, предлагающего восприятие информации под оценочным
углом зрения Russiagate (Russiagate and the Democratic Party are for Chumps). В
основе данного знака американской политической культуры лежит
видоизмененный прецедентный феномен по аналогии с печально известным
Уотергейтским скандалом (Watergate), приобретшим символический смысл
политического скандала (-gate suffix used after the name of a place, person, or thing
to give a name to an event involving dishonest behaviour by a politician or other public
official) [Longman Dictionary of Contemporary English 2001]). В новом контексте
риторика анализируемых статей, призванная убедить читателя в объективности
описываемых событий, выстраивается вокруг событийно-фактуального модуса,
характеризующего исход выборов: Д. Трамп победил Х. Клинтон на
президентских выборах в США. Факт оказался неожиданным для многих, в том
числе для политической элиты, социологов, политологов, аналитиков. Такому
исходу выборов необходимо было найти объяснение, настроить аудиторию на
продолжение событийно-фактуальной аргументации, однако последующие
события, в частности, огульное обвинение России во взломе избирательной
киберсистемы, являются ни чем иным, как тенденциозной оценочной
фактологией. Прецедентный знак американской политической культуры
произвольно прикрепляется к несуществующим, якобы фактическим событиям, и
обвинительная коннотация производит эффект смысловой иррадиации, охватывая
интертекстуальное пространство в результате частотности его использования.
Ложный топос, выраженный в данном и других тематически связанных текстах
словосочетаниями Russian hackers, Russian cyber-attack, hacked Democrats,
обладает сильным эмоционально-идеологическим зарядом воздействия в силу
простоты предложенного решения актуальных проблем, многократного повтора
(мультипликации), а также повышенного интереса массового читателя к роли
России в мире.
Для придания большей выразительности речи журналисты часто прибегают
к использованию различных тропов, основанных на использовании разных знаков
американской лингвокультуры. Прецедентная номинация little green men вошла в
англоязычную культуру в связи с массовым увлечением идеей о пришельцах в
1950-х годах. Позже словосочетание закрепилось в обиходе благодаря сериалу
The X-Files («Секретные материалы»), в котором главные герои защищают Землю
от незваных инопланетных гостей. Однако в современном политическом
контексте это выражение приобретает другую смысловую окраску, и в западной
прессе данный прецедентный феномен стал использоваться не столько с иронией,
сколько в обвинительном ключе, описывая, как в приведенном примере,
ситуацию воссоединения Крыма с Россией: The report says the threat has changed
since Putin sent his so-called “little green men” into Crimea in a “below the radar”
operation dubbed “hybrid warfare” by military pundits.
17
 Категории лингвополитики, подчеркивающие роль США как гегемона в
однополярном мире, в сочетании с ложными мифами и стереотипами,
используются при описании бомбежок Югославии в 1995 г., оправдывая роль
Америки как «блюстителя порядка» в мире: For four long years, Western leaders
wrung their hands, sent toothless "peacekeepers" and allowed Milosevic to position
himself as the key to any solution rather than the very heart of the problem. When the
United States finally took an aggressive lead role in confronting the dictator in 1995,
Washington's position as the world's policeman became etched in stone. [The Los
Angeles Times].
В результате анализа материала были установлены следующие формы
вербального выражения лжи в ситуациях конфликта в СМИ: 1) приведение
заведомо ложных фактов; объединение реальных и измышленных фактов;
«конструирование» информации с опорой на ложную пресуппозицию; 2) смена
модальных планов с модальности возможности, предположения на модальность
действительности; 3) тематический сдвиг или неоправданное расширение
контекста, связанные с желанием увести адресата как можно дальше в сторону от
реального положения дел.
Исследование показывает использование невербальных средств,
участвующих в передаче ложных сообщений в составе креолизованных текстов.
Невербальная информация усиливает подсознательный уровень восприятия,
поскольку позволяет реципиенту одномоментно воспринять оказываемое
воздействие, причем это воздействие является более глубоким, по сравнению с
вербальным компонентом, так как влияет прежде всего на сферу эмоций и чувств
человека, как наиболее восприимчивых к образным представлениям
политической культуры постправды. Благодаря своей наглядности, простоте и
легкости восприятия искаженная информация невербального уровня оказывает
мощное суггестивно-манипулятивное воздействие.

(The BBC, Jan 16, 2017)

На сайте BBC статью о президенте Д.Трампе дополняет картинка, где
Трамп изображен на фоне российского флага и с помощью анаграммы автор
задает риторический вопрос «Trump. The Kremlin candidate?». В данном случае
основной ложный топос текста эксплицируется в вербальном компоненте, а
изобразительный компонент доводит эту мысль до сознания еще более ярко,

18
расширяя и углубляя представление о якобы активных действиях закулисных сил,
которые замаскированы и на первый взгляд не видны.
Телеканал Fox News (Fox News, Dec.7, 2011) опубликовал репортаж,
насыщенный откровенно ложной информацией о столкновениях протестующих с
полицией в Москве после выборов в стране. Как стало известно позднее,
сотрудники FoxNews выдали сюжет о протестных выступлениях, состоявшихся
на самом деле в Греции, за события, якобы происходившие в Москве
Таким образом, проведенное исследование позволяет сделать ряд
обобщений относительно ложной информации в массовой коммуникации.
Конфликтогенный дискурс формируется в условиях информационной
войны как культурно-языковая, когнитивно-коммуникативная и функционально-
прагматическая разновидность политического дискурса, призванная создавать,
разжигать и углублять конфликтные ситуации в межкультурном общении.
Основным средством реализации данной установки в англоязычных источниках
является ложь, принимающая разные обличья.
Элементный уровень анализа ложных сообщений включает широкий
репертуар единиц разных ярусов языка, вступающих в сложные контекстуальные
отношения для импликации субъективной пресуппозиционой информации и
искажения фактуальной, концептуально-содержательной и подтекстовой
информации.
Категориальный уровень анализа показывает реализацию ложной
информации в конфликтогенном тексте на примере категорий лингвокультуры,
связывая ее создание в отношении политических и идеологических оппонентов. В
условиях идеологического противостояния оппонентов важную роль играет
категория «свои / чужие», диктующая тактики оправдания и защиты в отношении
своих и демонизации, обличения, осмеяния в отношении мнимых врагов.
Дискурсивный анализ политических конфликтогенных текстов в медийной
коммуникации выявляет использование знаков лингвокультуры (ложные
стереотипы, мифы, прецеденты), актуализирующих их смысловой потенциал с
целью создания ценностно-смыслового пространства текста и навязывания
искаженной аксиологической картины мира.
В заключении подводятся общие итоги работы, формулируются выводы и
намечаются перспективы исследования.
Диссертационная работа показала перспективность более детального
исследования воздействующего потенциала ложной информации как средства
лингвополитического конструирования действительности, а также дальнейшей
разработки моделей развертывания смысловых искажений в контексте
межкультурного взаимодействия. В настоящее время, когда СМИ нагнетают
атмосферу недоверия и страха, углубляют конфликты, распространяя
дезинформацию, необходимо раскрывать механизмы использования мощного
синергетического смыслового потенциала знаков лингвокультуры, которые в
результате субъективных манипулятивных интерпретаций в массовой
коммуникации способны превращаться в орудие пропаганды и откровенной лжи.
Подобные исследования сохраняют свою востребованность и не теряют

19
актуальности, особенно в периоды обострения кризисного состояния в мире и
расширения сфер кризисных коммуникаций.
Основные положения и результаты диссертации получили отражение в
следующих публикациях автора:
1. Хазиева Р.Р. Дискурсивные стратегии и тактики, реализующие
интенцию речевой агрессии в политическом дискурсе СМИ // Вестник ВЭГУ.
Научный журнал по социально-экономическим, общественным и
гуманитарным наукам. Сер. Филология. – Уфа: ВЭГУ, 2014. – № 2 (70). – С.
192–198.
2. Хазиева Р.Р. Смысловое декодирование репрезентантов вербальной
агрессии в дискурсе // Вестник Тверского государственного университета.
Сер. Филология. – Тверь: ТГУ, 2014. – № 4. – С. 176–184.
3. Чанышева З.З., Хазиева Р.Р. Дискурсивные практики использования
агрессивной лжи в конфликтогенном дискурсе // Вестник Башкирского
университета. Сер. Филология. – Уфа: БашГУ, 2015. – № 4. – Т. 20. – С. 974–
980.
4. Хазиева Р.Р. Виды речевой агрессии в массмедийном дискурсе // European
science and technology: материалы III Международной научной конференции
(Мюнхен, 30–31 октября 2012 г.). – Мюнхен, 2012. – C. 145–148.
5. Хазиева Р.Р. Содержание и структуризация концепта речевой агрессии в
англоязычном политическом дискурсе // Проблемы многоязычия в
полиэтническом пространстве: материалы Международной научно-практической
конференции (Уфа, 2013). Часть 2. – Уфа: РИЦ БашГУ, 2013. – С. 373–378.
6. Хазиева Р.Р. Манипулятивная сила метафоры в политическом
медиадискурсе // Теория и практика языковой коммуникации: материалы V
Международной научно-практической конференции (Уфа, 20–21 июня 2013 г.) /
отв. ред. Т.М. Рогожникова. – Уфа: УГАТУ, 2013. – С. 514–519.
7. Хазиева Р.Р. Виды межтекстовых связей в новостном медиадискурсе //
Языки в диалоге культур: материалы Международной научно-практической
конференции (Уфа, 3–4 февраля 2015 г.) / отв. ред. З.З. Чанышева. – Уфа: РИЦ
БашГУ, 2015. – С. 148–154.
8. Хазиева Р.Р. Обзор исследований в области политического дискурса //
Модернизация юридического образования: проблемы и перспективы: материалы
Всероссийской научно-практической конференции (Уфа, 5–6 ноября 2014 г.) / отв.
ред. И.А. Макаренко. – Уфа: БашГУ, 2014. – С. 161–165.
9. Хазиева Р.Р. Формирование образа российского лидера в англоязычных
СМИ // Профессионально ориентированное обучение иностранному языку и
переводу в вузе: материалы ежегодной Международной конференции (Москва,
15–17 апреля 2015 г.). – М.: РУДН, 2015. – С. 135–140.
10. Хазиева Р.Р. Категория эвиденциальности в дипломатическом дискурсе
// Материалы Международной научно-практической конференции (Уфа, 13
ноября 2015 г.) / отв. ред. Р.В. Нигматуллин. – Уфа: РИЦ БашГУ, 2015. – С. 206–
216.
11. Хазиева Р.Р. Метафора как инструмент речевой агрессии в
англоязычных СМИ // Дискурс, политика, управление: материалы IX Конвента
20
РАМИ (Москва, 27–28 октября 2015 г.) / под ред. А.В. Мальгина. – М.: МГИМО-
Университет, 2016. – С. 430–435.
12. Хазиева Р.Р. Информационная война как вид идеологического
воздействия // Межкультурная-интракультурная коммуникация: теория и
практика обучения: материалы Всероссийского семинара (Уфа, 28 апреля 2016 г.)
/ отв. ред. Е.А. Петрова. – Уфа: УЮИ, 2016. – С. 124–127.
13. Хазиева Р.Р. Проблема смысловой интерпретации идеологической
коннотации в дискурсе политического конфликта // Актуальные проблемы
международного права и международных отношений: материалы
I Международной научно-практической конференции (Уфа, 21–22 октября 2016
г.) / отв. ред. Р.В. Нигматуллин. – Уфа: РИЦ БашГУ, 2016. – С. 186–191.
14. Хазиева Р.Р. Информационные технологии использования
эвиденциальных маркеров в политическом дискурсе СМИ // Один пояс – один
путь. Лингвистика взаимодействия: материалы Международной научной
конференции (Екатеринбург, 16–20 октября 2017 г.) / гл. ред. А.П. Чудинов. –
Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2017. – С. 170–173.
15. Хазиева Р.Р. Проблема интерпретации ложной информации в
конфликтогенном политическом дискурсе // 25 лет внешней политике России:
сборник материалов X Конвента РАМИ (Москва, 28–29 сентября 2017 г.) / под
ред. А.В. Мальгина – М.: МГИМО-Университет, 2017. – С. 313–326.

21
 Хазиева Рушана Рауфовна

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛОЖНОЙ ИНФОРМАЦИИ

В ДИСКУРСИВНОМ ЛИНГВОПОЛИТИЧЕСКОМ
МОДЕЛИРОВАНИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук

Подписано в печать 20.03.2018 г.

Усл. печ.л. 1,27.
Тираж 100 экз. Заказ 12.

Редакционно-издательский центр
Башкирского государственного университета
450076, РБ, г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Отпечатано в редакционно-издательском отделе
Института права
Башкирского государственного университета
450005, РБ, г. Уфа, ул. Достоевского, 131-105.

22