МЕЖДУНАРОДНАЯ ТЮРКСКАЯ АКАДЕМИЯ

О. Ибраимов

АЙТМАТОВ
последний писатель
империи

жизнь и творчество

«Ғылым» баспасы
Астана – 2018
УДК 821.512.154.0
БКК 83.3 (5Кир)
И 15

Международная Тюркская академия

Утвержден Ученым Советом

Международной Тюркской академии

Серия "Выдающиеся личности"

Ибраимов О.
И 15 Айтматов. Последний писатель империи
(жизнь и творчество) – Астана: “Ғылым” баспасы,
2018. – 336 с.

ISBN 978-601-7793-75-3

Увлекательно и доступно написанная книга видного

кыргызского ученого, историка литературы и общественного
деятеля с достаточной подробностью и глубоким знанием
материала раскрывает славный жизненный и творческий путь
Ч. Айтматова, его яркое восхождение к мировой литературной
славе, сложное взаимоотношение с советской системой, с
окружающим миром. Человеческий облик, непростые перипетии
личной жизни автора «Джамили», «Первого учителя», «Белого
парохода», «Буранного полустанка», «Плахи» и др. культовых
повестей и романов чередуются популярным анализом
произведений.
Издание адресовано широкому кругу читателей,
преподавателям, студентам, любителям творчества классика
кыргызской и русской литературы.

УДК 821.512.154.0
БКК 83.3 (5Кир)

© О.Ибраимов, 2018
ISBN 978-601-7793-75-3 © «Ғылым» баспасы, 2018
 Предисловие
Эта книга о Чингизе Айтматове. О человеке, чья
человеческая судьба и литературное творчество, даже
политические взгляды и социальные предпочтения
оказались столь тесно связанными с прошлым веком,
с драматургией развития, расцвета, последующего
заката и развала огромной империи по имени Советский
Союз. О таких людях обычно говорят «человек–эпоха».
Действительно, насыщенная самыми разными событиями
жизнь и непростая личная судьба этого без преувеличения
выдающегося человека так наглядно отражают все
драматические перипетии истории и Советского Союза, и
в целом двадцатого века. Как пишет автор данной книги,
этого великого и трагического столетия.
То, что это так, стало еще более очевидным после
ухода из жизни Чингиза Торекуловича, который внезапно,
почти загадочно покинул сей мир в 2008 году, спустя
шесть месяцев после выхода своей последней по времени
и итоговой по своему характеру книги «Когда падают
горы» (Вечная невеста). Критики и многочисленные
айтматоведы до сих пор гадают, какой смысл вложил автор
в такое название своего романа: только ли кризис и гибель
Советского Союза или тот всеобщий кризис, который
охватил те страны и новые государства, которые появились
после почти фантасмагорического падения огромной
коммунистической империи? По-видимому, писатель имел
в виду и то и другое.
С того времени пролетело почти десять лет. Но при-
сутствие Айтматова в нашей духовной жизни ничуть не
уменьшилось. Более того, мы к нему все чаще обращаемся
со своими вопросами, сомнениями, тревогами, и чувствуем,
что лучшего собеседника и мудрого советчика, чем Чингиза
Торекуловича, трудно было бы найти.

3
 Нынешние поколения весьма туманно представляют,
что за обществом был Советский Союза и какими
мыслями и чувствами жили граждане этой страны. Но
самое удивительное то, что нам все труднее становится
объяснить нашим же детям причуды той системы, ее
взлеты и падения, с каких социальных и гуманистических
лозунгов она начинала свою 73-летнюю историю и как все
потом, в 1991-м, завершилось. Между тем, лучшие вещи
Айтматова посвящены именно этому: и «Первый учитель»,
и «Материнское поле», и «Белый пароход», и «Буранный
полустанок», и «Плаха», и «Когда падают горы». Поэтому
всем, кто хочет понять человеческую историю последней
коммунистической империи, ее внутреннюю драму, да
и в целом век 20-й, следует рекомендовать читать и
перечитывать именно Айтматова.
Автор этой книги считает, что у Айтматова к Советскому
Союзу, который считал своей большой Родиной, было
весьма противоречивое , если не двойственное, отношение.
Он считает, что это было и любовью, и самым глубоким
разочарованием. И задается вопросом: был ли Чингиз
Торекулович писателем-диссидентом? Ответ О. Ибраимова
таков: конечно, он не был диссидентом, как Солженицын
или Бродский, но критиком советской автократии был
последовательным. Однако его критика, его человеческое
неприятие советской системы были глубоко зашифрованы
и закодированы; он пускал в ход изощренные образные коды
и глубокомысленный символизм, ассоциации и параллели,
мифы и легенды, аллюзии и иносказания. Типичный
литературный герой Айтматова – это человек, причем,
сильный и бескомпромиссный, стоящий перед трудным
выбором, перед сложной, порой почти неразрешимой
дилеммой. Его герой почти всегда некий последний
человек гибнущей империи, так и не нашедший ответов на
свои жгучие вопросы. И в этом человеке вырисовывается
личная судьба и самого Айтматова, которую никак нельзя
назвать легкой и безоблачной, хотя в творческом плане
она сложилась как нельзя счастливо и удачно. С этой точки
зрения вполне можно согласиться с автором книги, который

4
свой биографический труд назвал «Айтматов. Последний
писатель империи».
Айтматов всегда поражал масштабами своих обобщений.
В этом смысле он был действительно писатель под стать
поистине могучей советской державе. Герои Айтматова
– это киргизы и казахи, русские и грузины, монголы и
нивхи, люди Европы и Америки. В то же время хотелось
бы особо подчеркнуть, что Чингиз Торекулович был
и остается мощным художническим голосом всего
возрождаемого тюркского мира. Его мир – это мир гор и
степей, мир вчерашних неугомонных кочевников, в то же
время народов, нашедших свое твердое цивилизационное
место в современном глобальном контексте. Его мир – это
мир живых страстей и поисков, мир труда и любви, мир
простых, но от этого не менее значимых, даже титанических
личностей.
2018-й год – год 90-летия Чингиза Айтматова. Это очень
значимое событие не только для Кыргызстана и Казахстана,
который, кстати, писатель считал своим вторым домом и
очень любил, как может любить человек, всеми фибрами
души чувствующий духовное родство казахов.
Без преувеличения можно сказать, что Чингиз
Торекулович и его творчество во многом заложили те
духовные основы, на которых зиждится деятельность
Тюркской академии – международной научной организации,
миссия которой состоит в исследовании и популяризации
языка, культуры и истории братских тюркских народов.
В настоящее время Международная Тюркская академия
(TWESCO), зарекомендовавшая себя как эффективный
координационный центр, объединяющий академические
сообщества тюркских стран, последовательно расширяет
масштабы своей деятельности. Текущий 2018 год TWES-
CO официально объявила Годом Чингиза Айтматова. В
честь «года Айтматова» Академия проводит ряд научных
мероприятий, посвященных его жизненному пути и
творческому наследию – в том числе на уровне ЮНЕСКО.
90-летие Чингиза Айтматова имеет для нас особую
значимость, поскольку именно его фигура является
главным объединяющим символом в мире современной

5
тюркской культуры. Издание этой книги также посвящается
Году Айтматова.
90-летие – это большое культурное событие для всего
тюркского мира, хотя безусловно Айтматов принадлежит
всему читающему миру. И мне доставляет большое
удовлетворение, что книга профессора Осмонакуна
Ибраимова, посвященная жизни и творчеству великого
писателя, выходит под эгидой и при спонсорской помощи
Международной Тюркской академии.
Несколько слов об авторе этой книги. Осмонакун
Ибраимов – известнейший кыргызский ученый, профессор,
член–корреспондент Национальной Академии наук
Кыргызстана. Отдельного слова заслуживает его весьма
внушительная биография общественного и политического
деятеля Акаевской формации, обозначивший себя в качестве
вице-премьера по социальной сфере, Государственного
секретаря, Чрезвычайного о Полномочного Посла и т.д.
И ему сильно повезло, что имел привилегию быть очень
близким к Чингизу Торекуловичу в течение многих лет как
литератор, как соратник и по жизни и по политике. Если бы
этого не было, не было и этой книги.
Что ж, в добрый путь книге!

Дархан КЫДЫРАЛИ,
президент Международной Тюркской академии

6
 Введение

Чингиз Торекулович Айтматов, один из самых знако-

вых, культовых писателей советской эпохи второй полови-
ны ХХ века, ушел из жизни в году 2008-м, предварительно
написав свой прощальный роман. Роман назывался не бо-
лее не менее как “Когда падают горы”, то есть в самом его
названии угадывались какие-то роковые предчувствия и
апокалиптические интонации. О глубоком трагизме миро-
ощущения писателя было известно давно, но такой вселен-
ской грусти, такой безысходности, близкой к фатализму,
как это было выражено в романе, у него еще не было. А тут
он выдал некий литературный аналог Судного дня, как бы
представил свой айтматовский Последний день Помпеи.
Вновь появилась у него символическая для него тема жу-
равлей, вновь описан их поднебесный облет земли, этой
обители детей человеческих или Планеты людей, говоря
по Сент-Экзюпери. И тут же последний проблеск взгляда,
вербальное прощание с миром в виде романа, написанного
достаточно поспешно, почти спонтанно, и внезапный уход
из жизни…
Писатель скончался всего шесть месяцев после книж-
ной публикации романа “Когда падают горы”, имеющего
еще подтему “Вечная невеста”. Оказалось, это было его про-
щальной книгой, одновременно неким подведением итогов
всего того, что он в жизни узнал, понял, пережил и постиг.
Но в его уходе был и свой явно символический контекст
– с ним вместе отошла целая эпоха. Его эпоха. То есть со-
ветская эпоха, эпоха СССР, а Айтматов был плоть от плоти
от нее, как бы ее родным сыном и столь же органичным
интеллектуальным ее продуктом. В годы зенита его пи-
сательской славы он воспринимался как украшение этой

7
огромной многонациональной державы, ее законной гор-
достью, живым воплощением успеха ее национальной, со-
циально-культурной политики.
А вообще автор “Вечной невесты”, как писатель и как
общественная фигура, действительно очень многое значил
собой. Прежде всего, он был, что называется, нацменом,
представителем того небольшого среднеазиатского наро-
да, известного своим кочевым образом жизни, небольшой
численностью и признанного всеми путешественниками
и этнографами 19-века как крайне отсталым в своем соци-
ально-экономическом развитии этносом. Но за годы Совет-
ской власти этот народ полностью преобразился, совершил
огромный рывок и в социальной жизни, и в культуре и нау-
ке. Произошло то, что можно было назвать возрождением,
своеобазным национальным ренессансом. Говоря другими
словами, Айтматов являл собой как бы триумф советского
социализма и успешного развития ранее отсталых народов
в результате “ленинской национальной политики” и в со-
ставе СССР.
В этом была огромная доля истины. Что бы не гово-
рили критики большого Союза, но правдой было то, что
именно советская эпоха его вырастила, сформировала как
личность и как писателя, и со всеми своими подъемами и
падениями, драмами и трагедиями, отразилась в его удиви-
тельной судьбе, в личной, семейной биографии, в биогра-
фии, разумеется, и творческой. Именно Айтматов в своих
художественных текстах так или иначе отразил и светлые
надежды этой незабываемой эпохи, как ее пиковое время,
так и ее постепенный закат в поздние 1980-е. А это был за-
кат не совсем обычной страны, а последней великой импе-
рии по имени Советский Союз…
С Айтматовым вместе отошел и век 20-й, век литера-
турный. Без преувеличения, это был его век. А это было
воистину удивительное столетие. Люди, народы мира, в
том числе разные мыслители ныне предъявляют свой счет
к веку двадцатому, но можно с уверенностью сказать, что
это был бесспорно век того народа, из которого вышел Ай-
тматов – кыргызов. Это был век огромных, поистине неве-
роятных везений для этого небольшого, но очень древнего
8
народа. Нам, кыргызам, никогда раньше так не везло, как в
этом столетии. Мы слишком долго блуждали – многие сот-
ни лет – по обочине большой истории после переселения из
Алтая и Южной Сибири, и наш реальный духовно-истори-
ческий и культурный потенциал наиболее полно раскрыл-
ся только в этом великом столетии.
Я бы выделил самые главные везения, коли речь зашла
о них.
Их, на мой взгляд, было пять. Это, конечно, Советская
власть (несмотря на нескончаемые споры об ее полити-
ческой природе), которая спасла нас, кыргызов, от наци-
ональной катастрофы 1916 года, когда, после массового
антицарского восстания, жестоко подавленного каратель-
ными отрядами русской армии, кыргызы пустились в мас-
совое бегство в соседний Китай. И мы выжили как народ,
благодаря этой власти, которая установилась годом спустя,
в году 1917-м, вернула отчаявшихся кыргызов обратно и
остановила их истребление.
Второе везение – это, конечно, социальная политика
СССР, которая привела кыргызов, в конечном своем итоге, к
культурно-образовательному, демографическому, духовно-
му возрождению.
Третье везение – это наше территориальное размеже-
вание и образование Кыргызской ССР среди 15 союзных
республик, что положило конец нашему многовековому ко-
чевничеству.
Четвертое везение судьбы в ХХ веке – это, разумеется,
наша государственная независимость, которая была до-
стигнута не войной и не кровью, а принесена в страну как
бы в клюве голуби из Москвы.
Наконец, пятое везение – это, конечно, явление Айтма-
това, блистательный кыргызский “серебряный век” 1960-
70-х годов, во многом предопределенный именно его твор-
чеством и личностью.
Чингиз Айтматов для Кыргызстана стал самым ярким
выражением его всестороннего возрождения, его социаль-
но-культурного ренессанса. В то же время трудно было бы
найти писателя, человека, в судьбе которого так ярко пере-
ломились все перипетии сталинского правления, трудные
9
годы войны, знаменитая хрущевская “оттепель”, кризис
СССР в 1980-х и, разумеется, почти фантасмагорическое па-
дение огромной империи в году 1991-м.
Совершенно отдельная тема – постсоветский Кыргыз-
стан, трудное время государственного становления респу-
блики, все то, что происходило в ней после распада совет-
ской страны. Дело в том, что Чингиз Торекулович своей
родиной, отчей землей всегда считал Кыргызстан, который
очень сильно любил, но в такой же степени ему были близ-
ки и Россия, и Казахстан, и Узбекистан, другие республики
Центральной Азии, а в последние годы и Турция, где его
буквально боготворили. Его очень хорошо знали в Европе,
особенно в Германии, да и по культурным привязанностям,
по душевному складу он был истинный европеец. Еще точ-
нее, евразиец.
Словом, трудно было бы найти человека, жизненный
путь которого так близко совпал с головокружительными
зигзагами как СССР, так и Кыргызстана в ХХ веке и после.
А он был писателем с мощной художнической интуици-
ей, и эпоха, в которой он жил и состоялся как человек, как
личность, как художник, нашла свое наиболее талантливое
художественное воплощение в его текстах. “Первый учи-
тель”, “Джамиля”, “Материнское поле”, “Прощай, Гульсары!”,
“Белый пароход”, “Пегий пес, бегущий краем моря”, “И доль-
ше века длится день”, “Плаха”, “Тавро Кассандры”. И послед-
ний его текст, роман-прощание, названный “Когда падают
горы”…
Самое интересное, Айтматов был сугубо национальный
художник, хотя одинаково талантливо творил на двух – кы-
ргызском, русском –языках. Уникальность его писательско-
го дара состояла в том, что он так же близко и органично
воспринимался всеми, причем, воспринимался как свой,
национальный писатель, будь это в Германии, в России, в
Казахстане, в Турции, да и везде. То есть универсализм его
писательского языка, знаменитый его “панмонголизм” был
и сейчас остается одним из самых интересных проявлений
его литературного таланта. Как русскоязычный писатель,
он был близок всем, кто на этом языке читал и писал, а как
тюркоязычный писатель был общей гордостью десяток
10
народов этого культурно-языкового мира. В Китае он был
одним из самых многократно издаваемых зарубежных пи-
сателей.
Отсюда и предопределился его особый статус – статус
гражданина мира, писателя определенно мирового масшта-
ба. Лауреат Ленинской премии, обладатель немыслимых
орденов и медалей, самых разных знаков отличия, Чингиз
Айтматов еще при жизни стал живой легендой, культовой
личностью. Никто не сомневался в том, что он получит и
Нобелевскую премию, что он безусловно достоин ее и, мо-
жет, получил бы, если прожил еще несколько лет.
Но с распадом Союза все начало круто меняться. При-
чем, меняться безвозвратно. Постепенно менялся и при-
вычный статус Чингиза Торекуловича как гражданина
великой страны – он теперь был представителем, прежде
всего, маленького Кыргызстана, Кыргызии. Распад Союза
не мог не отразиться в последующей самоидентификации
народов и он начал терять своих многотысячных, если не
многомиллионных, почитателей, которых теперь разделя-
ли границы, разные КПП, блокпосты, которые, кстати, он
так и не принял. Айтматов их искренне ненавидел и откры-
то осуждал.
С другой строны, Айтматов был один из сильных и
убежденных критиков Советского Союза, его политики, но
о его крушении как единой страны он вряд ли мечтал или
предполагал. И когда страна на его глазах разрушилась, он
вправду не знал как себя вести и что по этому поводу ска-
зать. С одной стороны, он, как писатель, в сути своей почти
антисоветский, как видный общественный деятель гор-
бачевского поколения, никогда не жалел красок и всегда
находил соответствующие метафоры, чтобы указывать на
ошибки и идеологические изьяны своей большой страны,
но он никак не принадлежал к числу тех, кто мечтал о крахе
и распаде Союза или каким-то образом содействовал этому.
И когда именно это и прозошло, Чингиз Торекулович бук-
вально метался между этими новыми независимыми стра-
нами-государствами. Как кыргызский дипломат, представ-
ляющий свою маленькую республику в Европе, он жил в
Брюсселе, но так же часто продолжал посещать Москву, бы-
11
вал в Алма-Ате и Астане, в Стамбуле и Баку, и все же волей
неволей ему приходилось осознавать то, что его Союза, его
большой страны уже больше нет. Нет и той огромной чи-
тательской аудитории, какая у него была раньше. Поэтому
ему постепенно пришлось забыть то, кем он был по праву –
быть гражданином огромной империи, быть гражданином
мира, принадлежать всем, кто его читал, знал, перечитывал
и преклонялся перед его талантом.
Он скончался 10 июня 2008 года при далеко не выяс-
ненных, почти загадочных обстоятельствах. Он неожидан-
но и сильно заболел в Казани, умер в Германии, в Нюрнбер-
ге, в небольшой частной клинике, где его, внезапно впав-
шего в глубокую кому и так и не приходившего в сознание
еще в Казани, лечили немецкие врачи, но не смогли вернуть
к жизни. Он был похоронен в Бишкеке, в его родном городе.
Все это – жизнь этого великого человека по имени Айт-
матов. Об этом и данная книга.
К сказанному хотелось бы добавить, что автор этой кни-
ги имел привилегию быть его близким соратником, млад-
шим собратом по литературе, исследователем его творче-
ства в течение многих лет. О жизни и творчестве Чингиза
Торекуловича так или иначе речь шла и в моем двухтомном
исследовании «История кыргызской литературы ХХ века»,
в книге «История кыргызского государства», в других ра-
ботах.
Хочу от души поблагодарить за оказанную бесценнную
помощь в появлении этой книги супруге писателя Марии
Урматовны Айтматовой, сына его Эльдара Айтматова, се-
стры его Розы Торекуловны Айтматовой.

12
 Родословная

Чингиз Торекулович Айтматов (Чыңгыз Төрөкул уулу),

уроженец легендарного Таласа – первородины древних кы-
ргызов, перекочевавших ради этих мест из самого Алтая в
еще раннем средневековье, восходит к большому роду кы-
тайлар, что входит в так называемое левое крыло истори-
ческих соборных кыргызов. Он сам как-то раз писал в «За-
метках о себе», что для кыргыза знать свое происхождение,
причем, до седьмого колена, что ни на есть непременный
сыновний долг. «У нас в аиле старики на этот счет были
строги, – вспоминал он. – Они обычно испытывали маль-
чишек: «Ну-ка, батыр, скажи, из какого ты рода, кто отец
втоего отца? А кто его отец? А его? А какой он был человек,
чем занимался, что говорят о нем люди?» И если окажет-
ся, что мальчик не знает свою родословную, то нарекание
дойдет до ушей его родителей. Что, мол, это за отец, без
роду, без племени? Куда он смотрит, как можно расти чело-
век, не зная своих предков, и т. п. Я бы мог тоже начинать
свое жизнеописание с этого, как теперь принято называть,
«феодального пережитка». Я бы мог сказать, что я из рода
шекер. Шекер – наш родоначальник, мой отец – Торокул,
его отец – Айтмат, а его отец – Кимбилди, а его отец – Кон-
чуджок».1
К сказанному можно было бы добавить, что село Ше-
кер, которое находится в Таласской области, что на севере
Кыргызстана – не только название его малой родины, но
и имя родоначальника его племени, а кытайлар – это на-
звание всего рода, к которому относился Чингиз. Он также
вспоминал, что между прапрадедом Кончуджок («безголе-

1
Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. – М., Изд-во АПН,
1988, стр. 24-25

13
нищый», ибо ходил всю жизнь в чарыках, обуви из сыро-
мятной кожи) и Шекером есть дюжина имен, о которых он
мало имеет сведений.
Но вот Кимбильди, отец Айтмата, был весьма делови-
тым и предприимчивым человеком, баем по местным мер-
кам, а сын его Айтмат, хотя и не сумел сохранить отцовское
состояние, но построил для своих соплеменников водяную
мельницу, следы которой Чингиз застал еще в детстве.
«Деда Айтмата я не застал, но говорят, что он был чело-
веком мастеровым, умел шить, первым привез из города
швейную машину, отсюда получил прозвище «машинечи
айтмат», то есть портной Айтмат; дед умел рубить седла,
умел лудить и паять, хорошо играл на комузе и даже читал
и писал арабским алфавитом. Но, при всей предприимчи-
вости, всю жизнь бедствовал, не вылезал из долгов и нуж-
ды, временами оставался «жатаком» – некочующим, ибо не
было для этого скота. Окончательно разоренный, дед ухо-
дит вместе с двенадцатилетним сыном Торекулом, моим
отцом, на строительство железнодорожного тоннеля близ
станции Маймак. Отсюда Торекул с помощью тамошней
русской администрации попадает в русско-туземную шко-
лу города Аулие-Ата, ныне Джамбул».1
Стоило бы особо сказать о двух предках Чингиза – о Кы-
тай и Шекер.
Как рассказывает Роза Айтматова, сестра писателя, Кы-
тай восходит к левому крылу соборных кыргызов и проис-
ходит от Куба уул – родоначальника этого крыла. Так вот
правнук этого человека по имени Каранай, возвращаясь
с победой после сражения с китайскими племенами, жи-
вущими по соседству, узнал радостную и долгожданную
весть: его жена родила сына. Согласно семейному преда-
нию, в ту ночь только уродилась новая луна, по кыргыз-
ски «ай», но не простая, а «куттуу», то есть «благовестная».
Так сложилось имя младенца «Кут–ай». Кутай со временем
превратился в Кытай, давший имя большому кыргызскому
роду кытайлар.
Сам же Чингиз Торекулович помнил другую историю
происхождения своего прапрадеда Кытая, хотя он к этому
1
там же, стр. 25 (сейчас город Джамбул переименован и называется Тараз–прим.
автора)

14
делу, к делу родоплеменного деления, относился с извест-
ной осторожностью, не без основания считая себя выше
всяких родоплеменных условностей, тем более миллионы
поклонников его таланта по праву его считали человеком
планетарным, настоящим гражданином мира. И все же хо-
рошо помню одну его шутку, когда в кругу близких к нему
людей, хороших знакомых, расспрашивая, кто из какого
рода или племени, Чингиз Торекулович, смеясь, сказал о
себе: «А я из рода китайских императоров…» Мы все и уди-
вились, и от души смеялись, помня, что он и на самом деле
из большого рода кытайлар (кытайцы), хотя этот род к эт-
ническим китайцам никакого отношения не имел.
Легенды и мифы рождаются не сами по себе, а при-
мерно так или почти так, хотя это совсем другой вопрос и
никакого касательства к данному делу у него нет. Но стоит
ли сомневаться в том, что в жилах Чингиза Торекуловича,
человека редкой воспитанности и культуры, личности уди-
вительно яркой, если угодно царственно-величественной,
ставшей вторым Чингизом, покорившем мир не мечом, а
пером (слова Мирзо Турсун-заде), прозванным – и заслу-
женно – Каганом духа и Падишахом слова (определение Ол-
жаса Сулейменова), текла очень благородная, если хотите
истинно голубая кровь?
Так, одна из таких легенд о Кытае, рассказанная уста-
ми самого Чингиза Торекуловича, гласила примерно так:
воинственные кыргызские племена все время нападали и
занимались грабежами и набегами против китайцев, живу-
щих в сопредельных территориях. Китайцы старались ути-
хомирить их и примерно наказать, но это не всегда у них
получалось – кыргызы быстро уходили назад и исчезали в
высоких горах. “Гонцы даже проникали глубоко в горы, но
кыргызы умели скрываться в горах так, что никто не мог
их найти. Надоело каждый день слышать о кыргызских на-
бегах китайскому императору, и тогда он пригласил своих
сподвижников и сказал, чтобы они устроили ему перегово-
ры с кыргызским ханом. Император и хан договорились о
перемирии: кыргызы прекращают набеги на китайские по-
селения, а император выдает замуж одну из своих дочерей
за кыргызского хана. И у хана родился сын от китайской
15
принцессы. Чтобы отличить его от детей, родившихся от
других жен хана, о нем говорили «кытай аялдын баласы»,
что значит сын жены-китаянки. Для краткости его называ-
ли просто «кытайдын баласы» или «кытай», а род, произо-
шедший от него, стал называться Кытай»1.
Таким образом, вполне возможно, что в жилах предков
Айтматова текла и китайская кровь, причем, чуть ли импе-
раторская, если эта быль имеет реальное отношение к жиз-
ни.
У Кытая родился сын Тулку. От Тулку происходят Бай-
тике, Буудай и Богожу Буудай. Потомками Байтике были
его два сына: Тонтогор и Кыйра. Шекер приходится сыном
Тонтогора и является родоначальником рода айтматовых.
От него произошел Кудайназар, а от него - близнецы Асан и
Усен. От Асана - Табылды. У Табылды было два сына: Кончу-
жок и Танабай. От Кончужока происходят Джаналы и Тына-
лы. Тыналы наш прапрадед. Его сыном был Кимбильди. У
Кимбильди было два сына: Биримкул и Айтмат.
У Биримкула, старшего брата Айтмата, было две жены,
от которых родились три сына: Алымкул, Озубек и Керим-
бек. У Айтмата и Аимкан имелось пятеро детей - два сына
и три дочери: Аимкуль, Торекул, Карагыз, Гуляим и Рыскул-
бек. От Торекула родились,Чингиз, Ильгиз, Люция и Роза.
О Торекуле Айтматове, конечно, известно намного
больше. Не будем описывать подробности его биографии,
но то, что он был одним из первых коммунистов-кыргы-
зов, дважды проучившийся в самой Москве, находился на
высших руководящих партийных постах в советской Кы-
ргызии, известно уже из истории республики советского
времени.
Последний раз он находился с семьей в Москве в связи с
учебой в Институте марксизма-ленинизма, завершал курсы
так называемой красной профессуры. Он был не только хо-
роший отец и благородний человек, еще и, как уже сказано,
видный партийный деятель республиканского масштаба,
убежденный ленинист и большевик. По свидетельствам,
он был человек очень яркий, добрый, душевный, и краси-

1
Айтматова Р. Белые страницы истории. Бишкек, 2013, стр. 44.

16
 ХАМЗА
(1850-1932)

НАГИМА
(1904-1971)

ЧЫҢГЫЗ Роза
(1928-2008) *** ***

Санжар Жамиля Урмат Асан

Аскар Энвер Айгүл Сұлтан

Ширин Жибек Ильяс Медет

Эльдар Тоймарт
Айдана Тауекел

Айдина Кемелбек Чолпан

Эскандер

Нағима
Жандар ***
Керемет

Жанай Омар ***

Дария
Айпери
Сеит
***

Дастан
Айгери
Арууке
Дария

***

(Фамильное древо Айтматовых)

17
вый, как мужчина. Если судить по фотографиям и воспоми-
наниям, Торекул был человеком высокого роста, с умными,
проникновенными карими глазами, с вьющимися черными
волосами. Чингиз Торекулович говорил, что черные, густые
волосы его – от отца, а лицо, глаза – от матери.
Говоря о Торекуле Айтматове, необходимо особо под-
черкнуть следующее обстоятельство. Как политик и руко-
водитель, отец Чингиза принадлежал к числу тех первых
руководителей советского Кыргызстана, которые в глуби-
не души все-таки мечтали о независимом Туркестане, раз-
говоры о котором – пусть и келейно, в разных кругах тог-
дашней кыргызской и казахской элиты, воспринявших в
некотором роде пантюрксистскую идею Алаш Ордо и вели-
кого Турана – велись особенно активно в начале 20-х годов.
Это, конечно, отдельная тема, о котором нужно и должно
говорить подробнее, но стоит заметить, что во всем этом
оказался «виноват» не кто иной как В.И. Ленин, основатель
Советского государства, который, как свидетельствует аме-
риканский историк Луис Фишер, как-то раз высказывался
в том смысле, что если какие-то окраинные народы захо-
тят отделиться от Советской России, не следует им сильно
воспрепятствовать. Дело было в том, пишет тот же Луис
Фишер, что Ленин справедливо полагал, выводя знамени-
тую формулу о праве народов на самоопределение, что эти
слаборазвитые, а то и вообще экономически беспомощные
народы при всем желании не смогут просуществовать без
России1.
Однако, вождь мирового пролетариата все-таки не уга-
дал истинное желание местных элит, хотя в общем и целом
был глубоко прав. А эту мысль сразу же подхватили неко-
торые закавказские политические круги, за нее ухватились
отдельные среднеазиатские деятели, и почти открыто на-
чали создавать некие объединения и подспудно вынаши-
вать политические планы, не заметив и не придав должно-
го внимания на то, что И.В.Сталин, вскорости занявший ме-
сто умершего В.И.Ленина, придерживается уже совершенно
противоположного взгляда. А Сталин, объявляя себя на сло-

1
Луис Фишер. Ленин.Harper & Row, Publishers, New York, 1964. 884-885 cтр.

18
вах продолжателем дел Ленина и всячески поощряя то, как
его на всех газетах и партийных собраниях хором называли
«верным ленинцем», но сразу же взялся за максимальную
централизацию власти, начал строить свой тоталитарный
монолит, и всех, кто только замышлял о самостоятельном
пути, выявлял до единого и, в конце концов, ликвидировал
их всех как злостных «врагов народа». Так многие видные
деятели как в центре, так и на местах, в том числе и Торекул
Айтматов, стали жертвой террора 1937-38 годов.
Можно только догадаться, какую глубокую драму и
внутреннюю бурю вызывало данное обстоятельство на
душе Чингиза, в его личностном, психологическом разви-
тии, хотя мы прекрасно знаем, как все это потом отразилось
в его многогранном литературном и публицистическом
творчестве. Он глубоко презирал всех тех, кто отнял у него
отца и несправедливо репрессировал, ненавидел и власть,
ими олицетворяемую. С другой стороны, он прекрасно по-
нимал, сколь много сделала и делает эта власть для кыр-
гызского народа, какие высокие идеалы она перед собой
ставит.
Так тема власти и ее вторжение в частную жизнь ста-
новились сквозной темой всего творчества Чингиза Айтма-
това. Никуда не исчезли и его обида на Советскую власть,
недовольство ею, не говоря и о своеобразном кафкианском
его страхе перед ней. Хочу подчеркнуть еще раз, что у него
даже в годы славы никуда не исчез страх перед властью, он
никогда не верил в ее доброту или изначальный гуманизм.
Конечно, этого не было видно в его поведении или в обще-
нии с людьми, власть имущими, но опасение все равно оста-
лось.
Словом, эту трагическую страницу жизни ему так и не
удалось перевернуть и забыть. Грустные, а то и зловещие
отзвуки этого факта почти всегда присутствовали в его
книгах, в его умственной жизни в целом, в его мироотноше-
нии как в романтический период хрущевской «оттепели» (в
период «Повестей гор и степей» рубежа 50-60-х годов), так
и в эпоху его всемирно известных экзистенциалистских и
постмодернистских поисков конца века.

19
 Говоря о генетических корнях Айтматова хотелось бы
добавить еще два замечания. Это материнская ветвь его
предков, этнических татар, правоверных мусульман, вос-
ходящих к Казанскому ареалу по происхождению, но пере-
селившихся в Кыргызстан, в частности, город Каракол (в
то время еще Пржевальск, небольшое русско-татарско-кы-
ргызское поселение) в середине Х1Х века. Как сообщают
родственники Чингиза Торекуловича, предки его по мате-
ринской линии были очень грамотными, достаточно обра-
зованными по тем временам людьми, среди которых были
учителя, купцы, служители ислама и т. д. Хамза Абдували-
ев, дед Айтматова по материнской линии, был российским
купцом 2-й гильдии, был известен своей благотворитель-
ностью, однажды даже написал обращение в местной газе-
те о помощи местным кыргызам, жестоко пострадавшим
из-за джута (падеж скотины из-за обильного снегопада и
нехватки корма). По свидетельствам, он окончил медре-
се, знал арабскую письменность, неплохо владел русским
языком и имел свое весьма преуспевающее торговое дело.
Главное, он сделал все возможное, чтобы его дети выросли
образованными, умели читать и писать, говорить по-рус-
ски и быть культурными, передовыми людьми своего вре-
мени. Обосновавшись в кыргызском Караколе (бывшем
Пржевальске), он построил большой дом, наладил тесные
связи с кыргызами и местной знатью, и заслужил уважение
своим трудолюбием и деловой хваткой. Когда случилось
антицарское кыргызское восстание 1916 года, он очень со-
чувственно отнесся к местному народу, жестоко подавлен-
ному царской властью. Но когда установилась Советская
власть, провозглашенная годом позже и имевшая свой счет
к имущему классу, он совершенно добровольно отдал свое
имущество в распоряжение большевиков и стал жить как
все. Его двухэтажный фамильный дом сохранился до само-
го последнего времени, а сад, посаженный им в городе Ка-
раколе, до сих пор носит название «Сад Абдувалиева».
Отдельная тема, конечно, Нагима Хамзеевна Айтмато-
ва, в девичестве Абдувалиева, мать писателя, которая была
человеком редкой душевной красоты и преданности семье
и детям. Она была истинной музой Торекула, прекрасной
20
женой и матерью, человеком образованным и женщиной
передовых взглядов. Не будет никаким преувеличением
утверждать, что писатель Айтматов так многим ей, своей
матери, был обязан: и тем, что был прекрасно воспитан, и
тем, что она была всегда с ним и всячески поддерживала в
самые трудные дни и годы. Нагима Хамзеевна происходила
из весьма самодостаточного татарского рода, вышедших,
как сказано выше, из Казанских татар.
Родословная ветвь Абдувалиевых выглядит следу-
ющим образом: Йосыф – Халил – Габдрашит - Гайса - Габ-
дельвали (1800 г.) - Хасан -Хамза (1850-1932 гг.) - Нагима
(1904- 1971 гг.) - Чингиз Айтматов (1928-2008 гг.). фамилии
Абдувалиевых (в начале 19 века).
Стоит заметить, что Абдувалиевы и Утямышевы явля-
ются двумя параллельными ветвями известного в Татар-
стане рода Ишмана. Как сообщает Роза Айтматова, сестра
писателя, от рода Ишманов вышли немало передовых лю-
дей своего времени, имеются письменные данные как ми-
нимум о 200 достаточно известных членах этого рода.
В родословной Хамзы Абдувалиева сказано: Ишман –
сын Туктаргали, Туктар – сын Кучука, Кучук – сын Табежа,
Табеж – сын Кудаша, Кудаш – сын Кул сулаймана, Кул сулай-
ман – Сын Сулаймана. Эти два прадеда восходят к знамени-
тым булгарам1.
О Нагиме, матери Чингиза, можно было бы сказать
много и она этого совершенно заслуживает. Страдания,
которые она перенесла после репрессии мужа, те муки, вы-
павшие на ее долю – это материал для целого романа. Ее
жизнь, вначале сложившаяся вполне счастливо, особенно
после встречи Торекула, которого она любила преданно и
ждала всю жизнь, потом превратилась в бесконечную цепь
неприятностей, унижений и борьбу за жизнь, за воспита-
ние четверых детей, оставшихся сиротами. Быть женой
высокопоставленного партийного деятеля, которого знали
все в советском Кыргызстане и уважали, но которого потом
объявляют «врагом народа», сажают в тюрьму без права
переписки, и тайно расстреляют и более полувека не будет
известно, где похоронен и за что убит – легко перечислить,
но трудно пережить и описать.
1
Айтматова Р. Белые страницы истории. Бишкек, 2013, стр. 47.

21
 Она была, бесспорно, святой, если попробовать понять
и представить себе то, что ей приходилось пережить и ис-
пытать. В то же время она могла себя считать счастливой,
потому что все-таки выдюжила, спасла своих детей от ран-
ней психологической ломки и оберегла от того, что назы-
вается потерей нравственного ориентира и неизбежного
в таких случаях разрушения личности. Как неоднократно
повторял сам Чингиз Торекулович, она одна вела всех их по
жизни и вела правильно. Главное, Нагима Хамзеевна увиде-
ла своими глазами яркий успех своих детей, реабилитацию
мужа, видела постсталинскую политическую оттепель, осо-
бенно триумфальное восхождение Чингиза к вершинам
успеха и настоящей всемирной славы.
Роза Торекуловна рассказывает такой случай из жизни
Нагимы, овдовевшей столь рано. Не будучи приверженцем
разного рода предсказаний, ясновидений и так далее, но
бесконечные неприятности после ареста Торекула Айтма-
това все же вынудили ее однажды спросить у одной цыган-
ки-гадалки, что же ждет ее и ее детей, есть ли какой-нибудь
просвет в будущем. Но цыганка не сильно ее обрадовала,
хотя попыталась всячески подбадривать, не преминув,
кстати, сказать, что она какого-то очень близкого человека
ждет, не дождется. Но она добавила к своим словам то, что
оставила Нагиму в явном недоумении: гадалка сказала, что
один из сыновей станет очень большим человеком и его
имя узнает весь мир. Подавленная столь многими повсед-
невными заботами и проблемами Нагима такой далекой
перспективе вовсе не обрадовалась, потому что она хотела
услышать что-то связанное с ее мужем, от которого ника-
ких вестей не было. Да и вспомнила она о давно забытом
предсказании гадалки намного позже, когда действитель-
но на Чингиза буквально обрушилась громкая и безуслов-
ная слава в конце 1950-х и в начале 60-х.
Очевидцы утверждают, что Чингиза Торекуловича
нельзя было бы относить к людям плаксивым, слезливым,
но многие увидели, как он буквально рыдал в трех случаях
и по поводу кончины трех самых дорогих для него женщин:
когда скончалась Нагима Хамзеевна, его дорогая мать и до-
брый ангел, и когда после тяжелой болезни покинула сей
22
мир Бибисара Бейшеналиева. Примерно то же самое с ним
произошло, когда умерла его первая жена, мать двоих его
детей, подруга жизни в самые непростые годы – Керез Шам-
шибаева. О последней, о прекрасной матери и добрейшем
человеке, можно было бы говорить много и она безусловно
этого заслуживает. Но существенным в данном случае явля-
ется то, что Чингиз Торекулович всегда себя считал винова-
тым перед ней за то, что он все-таки ушел от нее к другой
женщине в самом зените славы и авторитета во всем Совет-
ском Союзе и в читающем мире. Легенда гласит, что он пе-
ред уходом всячески просил у Керез Шамшибаевны проще-
ния, даже встал на колени, никоим образом не снял с себя
вину, но все-таки ушел, оставив ей все: и прекрасный дом,
построенный на деньги Ленинской премии на территории
Государственной резиденции в Бишкеке, и машину (что по
советским меркам считалось предметом роскоши) и т.д.
Правда, мы все своими глазами видели, как он плакал
уже по другому поводу. Он плакал, но без слез, беззвучно,
когда возлагал цветы к могиле отца, нашедшего вечный
свой упокой в общей братской могиле Ата-Бейит (назва-
ние, между прочим, было предложено Чингизом Торекуло-
вичем). Лицо его было очень бледным, полным глубокого
страдания, хотя ясно было, что он все же успокоился, зная,
что отец, наконец, найден, и уже известно, где он лежит.
Потом он на одном из мероприятий по поводу тех же ре-
прессированных, в том же Ата-Бейите скажет, что отец его
все-таки счастливый человек, что лежит в таком изуми-
тельном месте, откуда виден Бишкек, кругом удивительная
тишина, красивые горы и т.д. Конечно, это были слова му-
дрости, внутреннего успокоения, вернее, умиротворения, а
также человеческой покорности воле Всевышнего.
Угодно было судьбе, чтобы там же, в Ата-Бейите, в На-
циональной усыпальнице политических репрессирован-
ных, нашел вечный упокой он сам, великий писатель земли
кыргызской, наша национальная гордость и слава, Чингиз
Торекулович Айтматов.

23
 Детство. Заря и сумрак

Говоря о своем детстве, Чингиз Торекулович Айтматов

всегда подчеркивал две противоположные вещи – это заря
и сумрак, что-то вроде из огня в полымя. Он часто и с неж-
ностью вспоминал период раннего детства, когда и мать, и
отец были рядом, рядом были его младший брат Ильгиз, се-
стра по имени Люция (Люся), и младшая Розалия или Роза.
И жили они по меркам тех лет совершенно счастливо и
благополучно – все-таки отец был видным партийным ру-
ководителем Кыргызстана, а мать – одна из образованных
и грамотных женщин своего времени. Он учился в москов-
ской школе, ходил с отцом и матерью по великому городу,
дружил с русскими детьми, выезжали за пределы города на
дачу, которую отец нанимал у местных.
Благодаря отцу он видел Москву 1930-х, учился в мо-
сковской школе, да и жили они в историческом центре
города – на улице Воровской (ныне Поварской), там, где
по сей день находится Дом писателей России, а в те годы
– Союз писателей СССР (Центральный дом литераторов,
ЦДЛ). Расположенный в самом сердце столицы, дом вы-
ходит фасадами двух своих зданий на Поварскую (раньше
улица Воровского) и Большую Никитскую (бывшую Герце-
на) улицы. Справочники исторической Москвы сообщают,
что особняк, где когда-то собиралась самая влиятельная в
России дворянская масонская ложа, был построен в 1889 г.,
по заказу князя Б.В. Святополк–Четвертинского по проекту
известного московского архитектора П.С.Бойцова. Дом, «по-
хожий на замок», выполнен в стиле модерн романтическо-
го направления.
Чингиз Торекулович потом вспоминал, как играл
школьником во дворе этого легендарного особняка со сво-

24
ими сверстниками, даже вместе с отцом ходил на проводы
Максима Горького на последний путь. Конечно, он вряд ли
тогда предполагал, что когда-нибудь вновь вернется в этот
исторический дом, в дом Ростовых, в дом, где побывал сам
Лев Николаевич Толстой, и что сам станет одним из самых
известных и именитых личностей, так часто посещавших
сие знаменитое здание с конца 1950-х годов, став весьма
молодым лауреатом Ленинской премии по литературе.
Чингиз Торекулович потом не раз вспомнит, как он играл с
русскими своими сверстниками и в Подмосковной даче, не
раз видел Кремль, Большой театр, гулял с отцом на Крас-
ной площади, испытывая неподдельную гордость и ни о
чем дурном не думая. Но счастье детства было резко омра-
чено снятием с должности Торекула Айтматова в 1935-м
году и арестом в 1937-м, политическим судилищем над ним
и последующей неизвестностью его судьбы.
Как сказано выше, Чингиз родился в семье одного из
видных партийных руководителей советского Кыргыз-
стана Торекула Айтматова, спустя одиннадцать лет после
большевистской революции, 12 декабря 1928 года. И рос
типичным советским мальчиком. Нужно также отметить,
что он был счастливым ребенком, у которого были прекрас-
ные родители, один из них – высокопоставленный партий-
ный деятель, а именно секретарь Кыргызского обкома ВКП
(б), а мать Нагима отличались исключительной добротой,
заботливостью. В деле воспитания детей у них категори-
чески исключалось какое-нибудь давление, не было даже
тени суровости или домашнего тиранства. Оба старались,
чтобы дети выросли честными, отзывчивыми людьми, учи-
лись хорошо.
О детстве Чингиза немного известно, но все источники
указывают на то, каким чувствительным и ранимым вырос
будущий писатель. В устной книге писателя, рассказанной
немецкому своему переводчику Ф. Хитцеру и изданной по-
следним под названием «Детство» (в кыргызском переводе
«Балалыгым»), есть два характерных эпизода, указываю-
щих на чрезвычайную чувствительность и душевную рани-
мость Чингиза еще в раннем детстве. У него еще в те годы
наблюдалась удивительная способность сопереживать
25
проблемам других и принимать как свое, чужое, посторон-
нее горе или беду. Интересен эпизод, когда, ребенок Чин-
гиз, при просмотре сентиментально-слезливого фильма
«Соловей-Соловушка» в кинотеатре в Москве, начал гром-
ко плакать и по-детски рыдать, не в силах остановить себя,
видя несчастье людей, показанное в фильме. Отец, сидев-
ший рядом, пытается его успокоить, говоря, что это всего
лишь фильм, игра артистов и т. д. , но маленького Чингиза
так и не удается успокоить. Придя домой, Торекул жалует-
ся жене, что ребенок у них получается такой плаксивый и
легко ранимый, при этом выражая беспокойство, как же он
будет жить, каким станет человеком.
Но еще более характерен случай, когда на Подмосков-
ной даче, в селении Парфеновка, увидев двух спьяна деру-
щихся людей, наблюдая, как один избивает другого, Чингиз
прибегает к отцу и слезно просит разнять людей, помочь
пострадавшему, опять же плача и долго не успокаиваясь.
«Отец всереьез был обеспокоен, думая, что из меня на-
стоящего мужчины так и не получится.
– Нагима, каким он вырастет? Да, дерутся люди, оба
пьяные, понятное дело, а этот орет да орет, обливаясь сле-
зами. Как же так? Что с ним станет потом, в будущем?
Мама и на этот раз попыталась оправдать меня, говоря,
что с маленькими детьми такое бывает, что, мол, вырастет,
все будет как у всех».1
Но его счастливое детство скоро резко прервалось,
когда Торекула Айтматова еще в Москве задержали, потом
этапом переправили во Фрунзе, при этом лишив его права
переписки с семьей. Тревожные сомнения терзали Тореку-
ла и раньше, и с ними он поделился дома с женой Нагимой,
потому что почти всех видных деятелей Кыргызстана до-
прашивали, иных уже задерживали, в газетах появлялись
статьи зубодробильного характера, предъявлялись к ним
какие-то немыслимые обвинения. Торекул, узнав, как его
товарищей по партийной работе сажают одного за другим,
не без основания опасался, что и его могут задержать, хотя
искренне считал, что ни в чем не виноват и не сделал ни-

1
Чынгыз Айтматов. Балалыгым. – Бишкек, 44 стр.

26
чего такого, за что можно было предъявить обвинение. Но
вскоре очередь дошла и до него, к нему проявили интерес
НКВДшники, и, заподозрив в недобром, он решил в спеш-
ном порядке отправить детей не во Фрунзе, а в далекий
Талас, в кыргызскую провинцию, к родственникам. Но это
было только началом их бедствий, многолетних страданий,
особенно унижений оттого, что они – дети «врага народа».
Насколько резкой была перемена в жизни после задержа-
ния отца можно судить по тому, что по настоянию Торекула
семья в буквальном смысле слова бежала из Москвы, где
она недолго, но так счастливо жила. Глава семьи учился в
высших партийных курсах красной профессуры, повышая
квалификацию, и никто не подозревал, что так неожидан-
но произойдут перемены и быстро наступят столь черные
дни.
Судя по воспоминаниям, Торекул видел, как одного
за другим берут его знакомых, коллег по работе, нередко
очень авторитетных, общесоюзно известных деятелей, и
догадывался, что в этот черный список может попасть и он
сам. Им уже интересовался НКВД – основная репрессивная
машина Иосифа Сталина, поэтому он буквально спешил,
чтобы семью, детей срочно отправить в Кыргызию, при-
чем, не во Фрунзе, где они жили до Москвы, а, как сказано
выше, прямо в Талас, в глухую деревню, к родственникам.
И он спешно посадит их в поезд, стараясь ничем не выдать
свою тревогу, всячески их подбадривая, хотя дети смутно
догадывались, что все это неспроста, что в их жизни проис-
ходит что-то очень тревожное, страшное и непоправимое.
Этот эпизод, когда Торекул жену и детей провожал на
Курском вокзале и долго бежал за двинувшимся поездом,
бежал долго, под жестокий окрик сирены, как будто хотел
догнать и уехать вместе, но не мог, писатель потом несколь-
ко раз воспроизводил в своих произведениях. В частности, в
“Первом учителе” описана картина, когда учитель Дюйшен,
провожая свою любимую ученицу Алтынай в дальний путь,
долго бежит за поездом, как будто не хотел ее отпустить, но
не может, при этом что-то важное хотел ей сказать.
Но еще более мрачным было прибытие на станцию
Маймак, который находится на территории Кыргызстана и
27
о котором писатель несколько раз упоминал в своих произ-
ведениях.
Есть такой эпизод в повести “Лицом к лицу”:
“Темна ночь в ущелье Черной горы. Но еще непрогляд-
ней она на маленьком полустанке под горой. Время от вре-
мени темнота словно колышется от света и грохота поез-
дов; поезда проносятся дальше, и снова на полустанке тем-
но и безлюдно.
…Дневальный, вытянув шею, стоял у двери, напряжен-
но всматриваясь в темноту и прислушиваясь. В ущелье,
как всегда, дул резкий ветер, за приземистой станционной
улочкой, где-то под обрывом, натруженно, подспудно гу-
дела река. По лицу дневального скользнул холодный то-
полиный лист – словно коснулась щеки дрожащая ладонь
человека. Дневальный отпрянул, поглядел внутрь вагона.
Потом снова выглянул: безлюдье, ветер, ночь…
Отгудели над рекой пролеты моста. Дальше – туннель.
Паровоз, прощаясь, заревел во всю мощь своей глотки и
двинулся дальше.
Все глуше и реже постукивали рельсы, откликаясь на
бег удаляющихся колес.
Бурно вздыхали тополя. С гор тянуло запахом осенних
выпасов.
Темна ночь в ущелье Черной горы…”
Так в жизни юного Чингиза, в целом семьи айтматовых
началась сплошная черная полоса. Но самое ужасное состо-
яло в том, что после ареста Торекула на его семье стойко
висело клеймо семьи «врага народа», с которым Чингизу
пришлось прожить детство. Потом подростковый возраст.
Потом и юность. И тут началась вторая мировая война. Ему
исполнилось всего четырнадцать лет, когда она началась.
Увы, печальная политическая судьба Торекула Айтма-
това, действительно много обсуждавшего и говорившего
о национальном самоопределении с отдельными своими
единомышленниками и расстрелянного за это в 1938 году
как «националист», оставила очень глубокий трагический
след в истории этой легендарной семьи, в личной жизни
и творческой биографии Чингиза Торекуловича. Это была
такая отметина судьбы, был такой тяжелый крест, причем,
28
совершенно незаслуженный, потому и крайне болезнен-
ный и чрезвычайно обидный. Чингиз этот крест вынужден
был нести в детстве, затем в годы учебы, да и очень долгое
время после. Так было до первой и немыслимо громкой пи-
сательской славы, что буквально обрушилась на его голову
в конце 50-х и начала 60-х годов ХХ века, когда опубликова-
лись в Москве его первые культовые повести.
И все же эта крайне нерадостная полоса его жизни
осталась с ним практически навсегда. Она не исчезла даже
в годы зенита его феерической славы, яркого творческого
взлета, а когда в 1990 году были найдены, наконец, остан-
ки Торекула Айтматова в урочище Чон-Таш близ Бишкека, в
братской могиле сталинских репрессий, этот факт превра-
тился в некий ореол фортуны, в punctum saliens1; в основ-
ную линию айтматовской судьбы и творческого пути.
В данной связи стоило бы рассмотреть такой факт его
военной юности, как острое желание попасть на фронт. Ду-
мается, в этом кроилось некое сугубо интуитивное, но в
сути своей подростковое желание совершить нечто такое,
что бы обратило на себя внимание всех, изумило всех, и
Чингиз показал бы себя, какой у Торекула Айтматова герои-
ческий сын, какого сына он воспитал. О желании совершить
что-то совершенно необычное, затем тут же погибнуть,
вспоминал и сам писатель. «Мы с братом очень пережива-
ли все, что писали тогда о нашем отце. А я уже читал книги
о разведчиках-чекистах и втайне мечтал, чтобы меня по-
слали поймать какого-нибудь шпиона и чтобы я поймал и
погиб, чтобы доказать таким образом невиновность моего
отца перед Советской властью».2 Конечно, в этом мечтании
таилось, прежде всего, острое желание реабилитировать
отца, интуитивное стремление вернуть ему его доброе имя.
Как свидетельствует Роза Айтматова, Чингиз несколь-
ко раз попытался записаться добровольцем, с друзьями
тайно бежал в райцентр и писал заявление в военный ко-
миссариат, но ничего из этого не вышло, потому что он еще
был молод. Несомненно, в желании попасть на фронт легко
1
важный пункт, важное обстоятельство (лат.)
2
Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. – М., Изд-во АПН, 1988,
30 с.

29
можно угадать чувства патриотично настроенного юноши
тех сталинских лет, когда чуть ли на каждом углу висел зна-
менитый плакат военных лет с изображением молодого
солдата в буденновке с красной звездой на лбу и с указую-
щим пальцем: «А ты записался добровольцем?»
Да, Чингиз хотел стать именно добровольцем. И герои-
чески погибнуть, изумив всех. Но все-таки основным под-
спудным мотивом был поиск некой возможности, при кото-
рой он мог бы совершить такое, что перевернуло бы все на
свете. Он жаждал подвига, даже, повторюсь, громкой геро-
ической гибели. Из этого факта следует, как он мучительно
тяготился с клеймом быть сыном «врага народа», и можно
только предположить, какое глубокое психофизическое
последствие это имело для формирования его личности,
его внутреннего мира, его поведенческих предпочтений и
нравственных ориентиров в жизни. По сути это был некий
морально-психологический комплекс, такой тяжелый груз,
все время довлеющий над ним, и тем сильнее было стрем-
ление его откинуть, сбросить с плеча, но с одним импера-
тивным условием – честное имя отца непререкаемо. Конеч-
но, с годами это юношеская мотивация изменилась, появи-
лись иные цели и приоритеты, но цель осталась – ему не-
пременно нужно было доказать обратное, то есть выявить
и доказать невиновность отца, восстановить честное имя
родителя, сорвать эту потраву с корнем и быть как все. Мы
знаем, что это ему действительно удалось и в наивысшей
степени, но трудно себе представить, кем бы стал и чего бы
достиг Айтматов, если бы таких сверхчеловеческих вну-
тренних мотиваций у него было бы мало или не было вовсе.
Поэтому потеря отца, жить с унизительным позорным
клеймом, прожить пятилетнее военное детство и отроче-
ство стали той почвой, тем богатейшим жизненным источ-
ником, откуда он, став писателем, все время черпал и чер-
пал обильно. По крайней мере, это было вполне достоточно
для того, чтобы создавать свои художественные тексты,
пронизанные гуманизмом, одновременно трагизмом миро-
ощущения, стать знаменитым писателем и одним знаковых
личностей всей Советской империи.

30
 Ни мать Нагима, ни сам Чингиз в течение почти двадца-
ти лет не знали, жив ли Торекул, вернется ли когда-нибудь,
виноват ли в чем или все это злая и непоправимая ошибка
тех, кто его посадил на скамью подсудимых, лишил детей
нормального детства, а молодую Нагиму мужа. Однако, по-
разительно то, что, как и многие миллионы жертв стали-
низма, ни Чингиз, ни его близкие во всем этом видели не
политику Иосифа Сталина, а ошибку тех, кто его окружал.
Свидетельством этому является первый и в общем-то за-
бытый рассказ Айтматова “Газетчик Дзюйо”, опубликован-
ный в 1952 году в газете “Советская Кыргызия”. Сам Чингиз
Торекулович не любил вспоминать этот свой рассказ – по
всей видимости, открытое восхваление политики диктато-
ра устами японского мальчика, раздающего газеты на ули-
цах Токио, о чем говорится в тексте, его явно смущало. Рас-
сказ не вошел ни в одно собрание сочинений писателя ни
при жизни, ни после. Да и не имел он никакой художествен-
ной ценности, был типичной пробой пера, таким незрелым
литературным дебютом, а может вообще некой попыткой
заявить о себе, затронув политически проходную тему.
Но вернемся к теме нескончаемых унижений из-за
клейма «врага народа» и безотцовщины. Характерен эпи-
зод, о котором часто вспоминал Чингиз Торекулов и о ко-
тором пишет в своих воспоминаниях и сестра писателя
Розалия Торекуловна Айтматова. Писатель вспоминает: «В
1937 году мой отец, партийный работник, слушатель Ин-
ститута красной профессуры в Москве, был репрессирован.
Наша семья переехала в аил. Вот тогда и началась для меня
подлинная школа жизни, со всеми ее сложностями. В то тя-
желое время нас приютила сестра отца – Карагыз-апа. Как
хорошо, что была она у нас! Она заменила мне бабушку. По-
добно своей матери, она – мастерица, сказочница, знавшая
старинные песни, – пользовалась в аиле таким же уваже-
нием и почетом. Моя мать приехала в аил тяжело больная,
болела она после этого долгие и долгие годы. А нас, детей,
было четверо, я – самый старший. Положение было очень
тяжелое, но Карагыз-апа открыла нам глаза на то, что какие
бы бедствия на человека ни обрушились, он не пропадет,
находясь среди своего народа. Не только наши одноплемен-
31
ники-шекеры (тогда этот «феодальный пережиток» оказал
нам неоценимую услугу), но и соседи, и вовсе незнакомые
раньше люди не оставили нас в беде, не отвернулись от нас.
Они делились с нами всем, чем могли, – хлебом, топливом,
картошкой и даже теплой одеждой... Однажды, когда мы с
братом Ильгизом – теперь он ученый, директор Института
физики и механики горного дела АН Кыргызской СССР – со-
бирали в поле хворост для топлива, к нам завернул с дороги
всадник. На хорошем коне, хорошо одетый.
– Чьи вы сыновья? – спросил он. Наша Карагыз-апа
постоянно учила, что в таких случаях, не опуская головы,
а глядя людям в лицо, надо называть имя своего отца. Мы
с братом очень переживали все, что писали тогда о нашем
отце, а она, Карагыз-апа, не стыдилась нашего позора. Ка-
ким-то образом эта безграмотная женщина понимала, что
все это ложь, что не может быть такого. Но объяснить свое
убеждение она не могла. Я уже читал тогда книги о развед-
чиках-чекистах и втайне мечтал, чтобы меня послали пой-
мать какого-нибудь шпиона и чтобы я его поймал и погиб,
чтобы доказать таким образом невиновность моего отца
перед Советской властью.
Так вот, человек этот, завернув с дороги, спросил, чьи
мы. И хотя это было мучительно, не опуская глаз, я назвал
нашу фамилию.
– А что у тебя за книги? – поинтересовался он. То был
школьный учебник, как сейчас помню, учебник географии,
который я носил за поясом. Он посмотрел книгу и сказал:
– В школе хотите учиться? – Еще бы! Кусая губы, чтобы
не расплакаться, мы кивали головами.
– Хорошо, будете учиться! – и с тем уехал.”1
Так, с помощью добрых людей они начали ходить в
школу, как все нормальные дети.
Все дети любят своих отцов, но для Чингиза отец был
совершенно особым понятием. Может, потому, что он его
рано потерял. Отец значил для некую некую полноту жиз-
ни, ее целостность, олицетворяя высший в мире авторитет
и самую прочную духовную опору. Он и после ареста отца
1
Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. – М., Изд-во АПН,
1988, 30 стр.

32
все равно не верил, что его, может быть, уже нет на свете,
и терпеливо ждал отца, будучи убежден, что он жив и ког-
да-нибудь постучится в дверь, откроет ее и войдет в дом.
Вполне возможно, что его особая привязанность к отцу
обострилась в связи с фактом его ареста, жалости к нему,
смутным ощущением невиновности родителя.
Но надо особо подчеркнуть то, что глубокая боль и оби-
да все равно остались, потому что это было незабываемо.
Впрочем, это было не только обидой на власть или ненави-
стью к тем, кто лишил их отца, да и само чувство ненависти
не было характернао для гуманного и очень гармонично-
го душевного устройства Чингиза. Скорее, это было своео-
бразным мировоззренческим переворотом, сменой белого
черным, что предопределило его последующее раздвоение,
экзистенциализм мышления, психологическую амбива-
лентность, глубокую расколотость его внутреннего мира. С
другой стороны, если бы не было всего этого, не было бы
и Айтматова-писателя. Как выясняется, за все хорошее мы
где-то платим, чем-то расплачиваемся…
Таким образом, война, воспоминания военных лет,
люди, с которыми он сталкивался в те труднейшие годы,
оставили в сознании Чингиза неизгладимый след. Он учил-
ся и в военное время, и после, был слушателем Высших ли-
тературных курсов в Москве в конце 1950-х, вообще очень
любил учиться, читать, но настоящими университетами
жизни для него были именно годы войны.
Как видим, даже в годы военного лихолетья жизнь у семьи Торе-
кула Айтматова не остановилась, она шла своим чередом. После уни-
зительных хождений в районные инстанции наконец Нагима Хамзе-
евна устроилась счетоводом в селе Кировское. Чингиз снова
пошел в школу, но на этот раз в русскую. В 1942 году при-
шлось опять оставить школу, надо было матери помогать
хоть в чем-то. Но, как говорится, нет худа без добра. Через
некоторое время вновь пришлось вернуться в Шекер, а там
подростка Чингиза назначили секретарем сельсовета. В то время ему
было уже пятнадцать лет. Из-за нехватки людей, особенно грамотных,
в годы войны и подростков привлекали к государственной службе.
Затем он работал и налоговым агентом райфо, и письма с
фронта раздавал людям, а там нередко приходилось и вру-

33
чить так называемый “кара кагаз” (черная бумага, то есть
извещения о гибели). Писатель потом вспоминал, что когда
он или его младший брат Ильгиз появлялся в том или ином
селе, жители опасались, не несет ли он опять “кара кагаз”.
Среди разных событий и происшествий, пережитых
Айтматовым, одно из них представляется очень важным и
интересным. Речь идет о том, как единственную корову, мо-
локом которой кормилась целая семья Айтматовых, украл
какой-то вор. Ситуация настолько была катастрофической,
что надо было любой ценой найти корову. Чингиз, как стар-
ший в доме, сразу же направился искать. Как он вспоми-
нает в своей устной книге, изданной Ф. Хитцером, его так
возмутило это воровство, что он готов был пустить пулю в
лоб этому вору, если только его найдет. И посреди леса его,
бледного от злости и отчаяния, с ружьем в руках кого-то
ищущего, увидит какой-то аксакал и его остановит, спра-
шивая, в чем дело, почему такой злой и бледный. На это
Чингиз ответит, что ищет вора, укравшего единственную
корову-кормилицу, что если только найдет, то застрелит на
месте.
Аксакал, как гласит предание, его осторожно привле-
кает к разговору, просит его выслушать и скажет, чтобы он
все-таки остановился и успокоился, дабы подумать, что он
говорит и что собирается делать. Своим мудрым и отече-
ским словом он возвращает Чингиза домой, говоря: “Тебе
еще повезет, сынок, у тебя все еще впереди, береги себя и
успокойся”.
Никто не знает, кем он был этот старик, как он так успо-
коил и направил разгневанного юношу на правильный
путь, сказал нечто такое, что навсегда запомнилось Чинги-
зу. Может, осенил его сам легендарный Хызыр, волшебник,
святой или обычный кыргызский мудрец? Об этом история
умалчивает, но совершенно ясно, что эта встреча запомни-
лась Чингизу навсегда и он помнил суть вещих слов аксака-
ла всю свою сознательную жизнь.
“Если в детстве я познал жизнь с ее поэтической, свет-
лой стороны, то теперь, в годы войны, она предстала пере-
до мной в своем суровом, обнаженном, горестном и геро-
ическом обличии,–вспоминал позже Чингиз Торекулович.
34
– Я увидел свой народ в другом его состоянии – в момент
наивысшей опасности для родины, в момент наивысшего
напряжения духовных и физических сил. Я вынужден был,
обязан был видеть это – я знал каждую семью на террито-
рии сельсовета, знал каждого члена семьи, знал наперечет
немудреное хозяйство всех дворов. Я узнал жизнь с разных
сторон, в разных ее проявлениях”1.
Ему в качестве секретаря сельсовета приходилось вы-
полнять самые разные работы, даже налоги собирать с на-
селения. Он взрослел не по годам, а по месяцам, если можно
так выразиться. Конечно, он еще не догадывался, что весь
этот ранний жизненный опыт для него еще как приго-
дится, что все пережитое и испытанное станет основным
источником и жизненным материалом его литературных
текстов. “Если бы я знал, как это трудно делать в военное
время, голодное время, – писал позднее Чингиз Торекуло-
вич. – Для меня это было настолько мучительно, что через
год, в августе 1944 года, я самовольно бросил эту работу, за
что чуть не попал под суд. И пошел учетчиком тракторной
бригады на уборку хлеба. Продолжалась война, и жизнь от-
крывала передо мной, юношей, все новые и новые страни-
цы народного бытия. Все это много позже отразилось, – в
той степени, насколько это мне удалось, – в повестях «Ли-
цом к лицу», «Материнское поле», отчасти в «Джамиле» и
«Топольке».
В 1946 году, после восьмого класса, я поступил учиться
в Джамбульский зооветтехникум. Всю производственную
практику 1947 – 1948 годов провел у себя в аиле и теперь
мог как бы со стороны наблюдать послевоенные измене-
ния в жизни родных мне людей.
После окончания техникума, в том же году, как отлич-
ник, был принят в Кыргызский сельскохозяйственный ин-
ститут. Институт, кстати, тоже окончил с отличием”2.
Такое получилось отрочество и юность у будущего пи-
сателя, одного из самых знаковых писателей советской эпо-
хи послевоенных лет.
1
Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. – М., Изд-во АПН,
1988, стр. 25
2
там же, 31 с.

35
 Так сформировалась его личность, его знаменитая лю-
бовь и ненависть к политической власти в СССР. Этим объ-
ясняется и его многолетнее «танго» с советской империей,
его идейно-политическая амбивалентность, близкая к раз-
двоению.
…Если вдуматься в фантастические круговороты жиз-
ни Айтматова, напоминающие американские горки, не-
вероятные совпадения с крупными поворотами большой
истории и такие же резкие удаления от так называемой ге-
неральной линии, многозначные возвращения к началам и
истокам, то выясняется, что жизнь Чингиза Айтматова сама
по себе некое зеркало эпохи. Он очень мало рассказывал о
себе, не оставил мемуары, но те биографические материа-
лы, факты и свидетельства не могут не впечатлять любого
нормального человека.
Воистину, автор “И дольше века длится день” прожил
удивительную, даже фантастическую по своей насыщенно-
стью событиями и географией пребывания жизнь. А с каки-
ми людьми он встречался, дружил и занимался общими де-
лами... Одно то, что его жизненный путь отмечен очень тес-
ными связями и дружескими отношениями и с Мухтаром
Ауэзовым, и с Луи Арагоном, и с Дмитрием Шостаковичем,
с одним из самых выдающихся русских поэтов советского
времени и выдающимся редактором Александром Твар-
довским, с гениальным оператором и талантливым режис-
сером С. Урусевским, не раз и не два встречался с Леонидом
Брежневым, а до него с Никитой Хрущевым, до конца своих
дней высоко ценил и дружил с Михаилом Горбачевым, вме-
сте со всеми прожил двадцать труднейших лет суверенного
Кыргызстана, где отношение к нему колебалось от безус-
ловного массового боготворения до самых различных ин-
триг и пакостей – все это биография одного и того же чело-
века по имени Айтматов.

36
 Юность.
Первое пришествие мадонны

У Чингиза получились, как отмечалось выше, искром-

санные красным террором 1937-38 годов и пятилетней ми-
ровой войной отрочество и юность. И произошло с ним то,
что называется ранним духовным созреванием, ранним уз-
наванием глубинных проявлений человеческой природы,
величия духа самых простых людей в самое трудное время,
в годы мировой войны. В годы войны он своими глазами
видел и предательство, и героизм, видел дезертиров, сбе-
жавших с фронта, горе людей, потреявших своих родных,
порой единственных кормильцев. Видел и познал, что та-
кое голод и холод. Возможно, именно тогда он своим юно-
шеским умом понял, почему жизнь бесконечна, народ вечен
и почему именно народ был и останется хранителем самых
лучших человеческих проявлений, моральных и этических
ценностей.
Жить без отца, заменить его как старший в семье, живя
в настоящей кыргызской глубинке с клеймом сына «врага
народа», было крайне нелегко. Точнее сказать, мучитель-
но и унизительно. И он очень рано испытал, что же такое
несправедливость, что представляет собой жестокая сила
власти, разрушившая его детство и укравшая его юность.
Он также очень рано понял, что значит выбиться в люди,
доказать свое и показать себя, добиться своего. Но исклю-
чительно важно и то, что именно в это труднейшее время
отрока Чингиза осенила муза, он окунулся в стихию народ-
ного слова, живой кыргызской речи, услышал, потом про-
читал величайший кыргызский эпос «Манас», покоривший
его навсегда, много занимался самообразованием и это
решало все. Именно в эти годы он оказался в самой гуще

37
народной жизни, ощутил его корневые устои, тот мощный
фундамент, на котором, собственно, и зиждется националь-
ная культура и базируется духовность.
Тем не менее, именно человеческая судьбы Айтматова
с неопровержимостью доказывает, как жизнь бесконечно
интересна и многогранна, что даже в военное время най-
дется много места высоким мечтам и нежным, глубоким
чувствам. Именно это и происходило с Чингизом во время
войны, в годы труднейших испытаний.
Безотцовщина, постоянное недоедание, унизительное
положение быть сыном “врага народа” оставили, как от-
мечено, глубокий след на душе и мировоззрении будущего
писателя, но поразительно то, что даже в таком отчаянном
и крайне трудном детстве были свои радости и светлые мо-
менты. И что именно в военные годы Айтматов пережил и
перву во сне и не в виде волшебной феи, а в облике обык-
новенной молодой, но немного старше него женщины, от-
носящейся к нему, подростку, как к своему младшему бра-
ту, о чем так великолепно рассказано в “Джамиле”. Другой
трогательный эпизод связан с Мырзагуль-бийкеч, которая
тоже была в реальной жизни, мастерски описан в повести
“Ранние журавли” – творческой дани Айтматова своему во-
енному детству, тем подросткам, с которыми он делил тя-
готы войны и которые старались в тылу заменить отцов,
старших.
В те суровые годы он пережил свою первую влюблен-
ность. То есть он увидел и осознал, что реальность жизни
намного шире бумажных представлений и готовых схем,
что даже во время войны найдется место для нежности,
для страстной любви, высоких романтических душевных
всплесков. И все то, что он тогда видел и постиг, его пере-
полняло, глубоко взволновало, заставляло гордиться, по-
том это превратилось в острейшую внутреннюю необходи-
мость, даже обязанность делиться с ним, рассказать об этом
людям, воспеть оду героизму и доброте, но проклинать тех,
кто эти вечные ценности топчет или не ведает о них или
отвергает в принципе.
Примечательно, что этот сильнейший мотив, переходя-
щий в острое желание делиться с сокровенным, делиться
38
с тем, что он открыл в жизни, в людях, не раз повторялся
в его текстах конца 50-х годов. “Я хочу во всеуслышание за-
явить, а вернее – поделиться с людьми своими мыслями,
потому что обязан!” – такие восклицательные сентенции
почти один к одному предвосхищают и “Первый учитель”,
и “Джамилю”.
“Я открываю настежь окна. В комнату вливается по-
ток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я
всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины.
Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в
целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного,
того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нараста-
ющей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в
душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной
тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каж-
дый раз я убеждаюсь в том, что моя картина – еще только
замысел. Я не сторонник того, чтобы заранее говорить и
оповещать даже близких друзей о незаконченной вещи. …
Но на этот раз я изменяю своему правилу – я хочу во всеус-
лышание заявить, а вернее – поделиться с людьми своими
мыслями о еще не написанной картине. Это не прихоть. Я
не могу поступить иначе, потому что чувствую – мне од-
ному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу,
история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне
настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь
не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, что-
бы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы
они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта,
чтобы они волновались вместе со мной. Не пожалейте
жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать
эту историю…”
Забегая вперед, можно было бы заметить, что в первые
десять-пятнадцать лет творческой жизни Чингиз Айтматов
действительно только и делился с тем или выплескивал на
бумагу то, что ему, его сердцу и душе, никак не давало по-
коя. О таком волнующем творческом самочувствии Влади-
мир Маяковский, пожалуй, сказал наиболее точно: писать
“по мандату долга”.

39
 Именно потому, что Айтматов считал себя обязанным
рассказать о величии духа самых простых людей в самое
трудное время, и появилась гениальная сага о войне – “Ма-
теринское поле”. Чуть раньше, в 1957 году появилась по-
весть “Лицом к лицу”. В них писатель рассказывал о том,
что он своими глазами видел, в точности описывая места
и населенные пункты, где происходили события. Интерес-
но заметить и другое обстоятельство: в ранних рассказах,
появившихся до «Лицом к лицу» и «Джамили» («Сыпайчи»,
«Трудная переправа», «Белый дождь» и др.), писатель го-
тов был преподнести жизненные ситуации в той осовре-
мененной рамочке, где картинки жизни выглядели едва
ли несколько приукрашенными и приглаженными. То есть
подойти к той суровой и неприукрашенной правде жизни,
что предстала перед ним и перед его семьей в его детстве
и военной юности, он пока еще не осмеливался. Не хватало
опыта, а может обычной человеческой зрелости. Поэтому
этот период можно было назвать периодом поиска путей,
поиском собственного голоса, тем и идей. Осознание того,
что не нужно бояться правды, какой бы она ни выглядела,
и всеми путями приближаться к ней, пришло позже, в пе-
риод культовых «Повестей гор и повестей». Он понимал,
что обязан рассказать совершенно волнующую историю о
первом учителе своего села, его титанических усилиях при-
общить людей к свету знаний – и появился “Первый учи-
тель” (1958). Но ему не давало никакого покоя его личняя
история – первая, чистая, как утренняя роса, подростковая,
одновременно и опасная влюбленность. Так родилась “са-
мая прекрасная повесть в мире о любви” (Арагон), то есть
“Джамиля”.
Когда мы говорим о трудном детстве и не менее труд-
ной юности Айтматова, часто упускаем из виду, что само по
себе трудности жизни далеко не всегда зажигают фитиль
художественного творчества и ты станешь «священной
жертвой» Аполлона. По-видимому, нужен еще негасимый
огонек души, а именно возвышающая душу и очищающая
ум божья благодать – любовь. И мы, читатели Айтматова,
должны благодарить судьбу и господа бога, что именно в
годы войны, в мрачное время общемирового испытания
40
подростку Чингизу снизошла любовь, осенило светлое
потрясение встречи с женщиной, которая наполнила его
юношескую, ни чем не запятнанную и чистую душу этим
священным огоньком. И мир для Чингиза стал другим, и
он стал резко иным. Его чувственная, но несправедливо
униженная, израненная душа впервые ощутила “неба со-
дроганье”, увидел “горний ангелов полет”, говоря по Пуш-
кину. Любовь, снизошедшая к нему и ярко осветившая его
внутренний мир, Чингизом не сразу была осознана; он,
как отрок благородный, или, говоря по Валерию Брюсову,
«юноша бледный со взором горящим», не углублялся в сво-
их чувствах и смутных устремлениях, считая все это обыч-
ной дружбой или теплотой родственных отношений. Но
потом выяснилось, что это было именно любовью, которая
– опять вернемся к гениальному Пушкину – широко откры-
ла его «зеницы», «вырвала грешной его язык» и в нем про-
снулся поэт, художник.
Говоря о подлинности первой и очень сильной влю-
бленности Чингиза, мы имеем в виду свидетельства оче-
видцев, признания близких родственников. Но самое луч-
шее тому свидетельство – это повесть “Джамиля”. Да, была
в его юношеской жизни своя Джамиля, была сильнейшая
влюбленность, была и горькая разлука. Правда и то, что
это было очень ранней, почти детской, невинной по своей
природе, любовью. Мы не будем приложить какие-то фак-
ты или перечислять некие полевые изыскания в пользу
подлинности этого утверждения, понимая его крайнюю
деликатность. Не станем и сослаться на свидетелей этого
события в жизни будущего писателя, автора “самой пре-
красной повести о любви”, цитируя Луи Арагона. Но можно
смело предположить, что именно это событие разбудило
в Чингизе художника, произошло то, что психоаналитики
называли бы “сублимированием”, то есть тем исключи-
тельно сильным возбуждением, после которого откры-
вается выход внутренней духовной энергии и получается
значительное повышение психической работоспособности
“из опасного само по себе предрасположения”, как заметил
еще Зигмунд Фрейд. Как заметил тот же основоположник
психоанализа, один из источников художественного твор-
41
чества кроется именно в данной сфере чуств и психических
переживаний, от которых зависит степень того самого “су-
блимирования”, которое при благоприятном случае может
длиться всю жизнь.
Таким образом, два важных обстоятельства открыли в
Айтматове поэта, художника, гуманиста. Первое – это все те
неимоверные трудности, с которыми ему так рано прихо-
дилось сталкиваться после потери отца, особенно в воен-
ные годы, и, второе – благословенная встреча с Любовью
или Первое пришествие мадонны (ибо судьба потом дарила
ему и другие, не менее сильные переживания и счастливые
встречи) в военные годы. Эти обстоятельства, по сути, ста-
ли теми потрясениями, страданиями его юной души и оза-
рениями его ума, которые оставили в нем неизгладимый
след, формировали его личность и мировоззрение.
Была ли эта история, вернее, встреча юного Чингиза с
его замужней Беатриче (как известно, реальная Беатриче
или прекрасная мадонна великого Данте Алигьери была
замужней дамой) окутана какой-то тайной или полу-ре-
лигиозной или полу-романтической тайной? Великий ита-
льянец, например, так описывал эту встречу со своей воз-
любленной: «...собравшиеся сопровождали одну из благород-
ных дам, которая в этот день вышла замуж, а по обычаю
города приличествовало, чтобы она, когда впервые сядет за
стол в доме новобрачного, была в окружении других дам... И
как только я решился так поступить, мне показалось, что
я ощущаю чудесный трепет в левой стороне груди, тот-
час же распространившийся по всему телу. Тогда я присло-
нился к фреске, которая шла вокруг по стенам зала, чтобы
скрыть своё волнение. Боясь, чтобы другие не заметили мой
трепет, я поднял глаза на дам и увидел среди них Беатри-
че. Тогда столь сокрушены были мои духи силою, которую
Амор получил, увидев меня столь близко от благороднейшей
госпожи, что в живых остались лишь духи зрения... Тогда я
сочинил сонет..» (Данте, цитата из «Новой жизни»).
У Чингиза встреча с Любовью была совсем иной. Его Бе-
атриче явилась в чистом поле, на фоне желтеющей пшенич-
ной нивы и вечных гор, знаменитой горы Манас-Ата, что в
Таласе, в военные годы. Все было просто, как прост бывает
42
первый каравай собранного с поля хлеба и как чиста и про-
зрачна утренняя роса. Его Джамиля явилась в облике жиз-
нерадостно-веселой, никогда не унывающей, но душевно
тонкой кыргызской невесты в простенькой белой косынке.
Однако важно то, что его Бетриче любила другого, вовсе не
Чингиза, то есть юноша он влюбился в любовь других, да
простится мне этот вынужденный каламбур, в возвышен-
ную человеческую историю, которой он был невольным
свидетелем. Чингиз в то время был еще слишком юным, чи-
стым в своих помыслах и по-детски наивным, чтобы испы-
тывать ревность или стремиться к некоему обладанию, но
влюбленность бесспорно была.
“Я всегда ждал, что она скажет мне что-то важное,
объяснит, что тревожит ее. Но она ничего мне не говорила.
Молча клала она на мою голову к себе на колени, глядя ку-
да-то вдаль, ерошила мои колючие волосы и нежно гладила
меня по лицу дрожащими горячими пальцами. Я смотрел на
нее снизу ввех, на это лицо, полное смутной тревоги и то-
ски, и, казалось, узнавал в ней себя. Ее тоже что-то томило,
что-то копилось и созревало в ее душе, требуя выхода. И она
страшилась этого. Она мучительно хотела и в то же вре-
мя мучительно не хотела признаться в себе, что влюблена,
так же, как и я не желал, чтобы она любила Данияра. Ведь в
конце-концов она невестка моих родителей, она жена моего
брата!
Но такие мысли лишь на мгновение пронизывали меня.
Я гнал их прочь. Для меня тогда истинным наслаждением
было видеть ее по-детски приоткрытые чуткие губы, ви-
деть ее глаза, затуманенные слезами. Как хороша, как кра-
сива она была, каким светлым одухотворением и страстью
дашало ее лицо! Тогда я только видел все это, но не все по-
нимал. Да и теперь я часто задаю себе вопрос: может быть,
любовь – это такое же вдохновение, как вдохновение ху-
дожника, поэта? Глядя на Джамилю, мне хотелось убажать
в степь и криком кричать, вопрошая землю и небо, что же
мне делать, как мне поборот в себе эту непонятную трево-
гу и эту непонятную радость. И однажды я, кажется, нашел
ответ.

43
 Мы, как обычно, ехали со станции. Уже опускалась ночь,
кучками роились звезды в небе, степь клонило ко сну, и
только песня данияра, нарушая тишину, звенела и угасала
в мягкой темной дали. Мы с Джамилей шли на ним.
Я был потрясен. Степь будто расцвела, всклыхнулась,
раздвинула тьму, и я увидел в этой широкой степи двух
влюбленных. А они не замечали меня, словменя и не было
здесь. Я шел и смотрел, как они, позабыв обо всем на свет,
вместе покачивались в такт песни.
…Мной опять овладело то самое непонятное волнение,
которое всегда приходило с песнями Данияра. И вдруг мне
стало ясно, чего я хочу. Я хочу нарисовать их”.
Для юного Чингиза это было, повторюсь, настоящим
пришествием мадонны, осенением любовью, всем тем, что
потом его никогда не покинуло. Те редкие свидетели этого
события в жизни Чингиза утверждают, что действительно
были эти влюбленные, Данияр и Джамиля, был и их побег
или уход из села, как Адам и Ева из Эдема, но было и воз-
вращение Джамили спустя несколько лет в родное село,
но без своего возлюбленного. Но она была уже не та Джа-
миля, которую в селе хорошо знали. Жизнь семейная у нее
не удалась. Как ни печально, после возвращения не было и
того сердечного отношения к ней сельчан, какое было до ее
ухода с любимым мужчиной. Она была отвергнута местным
джамаатом, окружена если не презрением, то негласным
хихиканием злорадствующих женщин, воспринималась
как падший ангел, как жена Лота. Это говорило о том, что
жизнь не линейна, она не организована по схемам и гото-
вым сюжетам, а асимметрична, иррациональна, подверже-
на стихии и полна непредвиденных поворотов и неожидан-
ностей.
Этот эпизод жизни Чингиза было огромной важности
событием. Событием внутреннего порядка. Это было оче-
редным испытанием судьбы, которая к нему была и черес-
чур жестока, но и удивительно милостива. Я бы эту первую
встречу с любовью назвал именно милостью судьбы, подар-
ком небес, благословением Аполлона.
После этого события многое переменилось в жизни
молодого Айтматова. Пришлось пережить немало других
44
испытаний и потрясений, в том числе и душевных, сер-
дечных, но эта его влюбленность осталась с ним навсегда.
Джамиля в его памяти так и запомнилась в облике своео-
бразной “вечной невесты”. Даже в последнем своем рома-
не, в романе-прощания “Когда падают горы” с характерным
подзаголовком “Вечная невеста”, Айтматов вновь вернулся
к теме любви, но любви несчастной и несбывшейся, но свет
его очей, негасимый след той молнии, которая его настиг-
ла совсем юношей, почти подростком, озарил – правда, куда
более слабым, мерцающим светом – его завершающую кни-
гу. Его мадонна на этот раз появилась в облике Айданы, лю-
бимой, но недосягаемой женщины Арсена Саманчина, глав-
ного героя романа, журналиста и киносценариста, “друга
Горбачева” и деятеля, «летавшего в легендарной стае вдох-
новителей перестройки» середины 1980-х годов в СССР.
За свою долгую творческую жизнь Чингиз Айтматов
много раз писал о любви, о женщинах, да и у него в жизни
были разные, в большинстве случаев совершенно достой-
ные и прекрасные представители этого пола, но тот образ
далекой Джамили, его первой мадонны, его прекрасной Бе-
атриче или Моны Лизы в белой косынке, пахнущей не изы-
сканными духами, а полынью таласских степей, той, рав-
ной которой он так не отыскал в подлунном мире, никогда
не покидал Айтматова в течение его долгой и насыщенной
событиями жизни.
Позже много раз мне, историку кыргызской литерату-
ры, доводилось убеждаться, что айтматовские женщины в
литературе фактически примерно одного и того же типа и
облика, в чем-то напоминают знаменитую «Дочь Советской
Кыргызии» С.А. Чуйкова. То есть все они представляли со-
бой типичные кыргызские женские типажи красоты. И Тол-
гонай из «Материнского поля», и Алтынай из «Первого учи-
теля», и упомянутая выше Джамиля, и Зарипа из «И доль-
ше века длится день», даже Айдана из последнего романа
«Когда падают горы» имеют между собой очень схожие
черты, хотя характерологически все они выписаны инди-
видуально и каждая выделяются своим инливидуализмом,
личностной особенностью.

45
 Чингиз Торекулович ничего не оставил в плане вос-
поминаний о первых своих любовных привязанностях, но
для меня совершенно ясно, что между подростком Сейитом
в «Джамиле» и им самим существует самая прямая связь.
Джамиля, круглолицая, жизнерадостно-веселая кыргыз-
ская мадонна – это айтматовский символ женской красоты,
некий его секс-символ, его прекрасная Беатриче, что была
воспета в свое время великим Данте. В то же время этот тип
кыргызской женщины, сама эта прекрасная пасторальная
история любви сублимировались, как у другого титана Воз-
рождения Леонардо да Винчи, в мощный позыв творчества.
И Айтматов создал свою Мону Лизу, свою кыргызскую Джо-
конду, написав «Джамилю».
Однако, тут нужны некоторые оговорки и уточнения.
Дело в том, что «Джамиля» – это не только прекрасная
история любви, восхитившая Луи Арагона. «Джамиля» –
это и история рождения художника, психоаналитическое
описание творческой сублимации, появления огромной,
всепожирающей воли к творчеству.
Эта история любви бесспорно перевернула внутрен-
нюю жизнь Айтматова. Оказались правы французы: нель-
зя шутить с любовью, как гласит их пословица. Да, сказа-
но правильно, но беда в том, что управлять этим сильным,
очень часто труднообъяснимым, сверхрациональным чув-
ством, которое вообще ведомо человеку, редко кому удает-
ся. Особенно если любовь сильная, настоящая, непреходя-
щая. Поэтому там, где любовь, там и напасть, – говорят те
же французы.

46
 Годы учебы.
Между Аполлоном и Сатурном
Чингиз Торекулович Айтматов в зрелые годы, бесспор-
но, был одним из самых образованных и продвинутых лю-
дей своего времени, человеком с широким кругозором и
обширными знаниями в разных областях. Этому способ-
ствовало то, что он был, что называется, аграрий, по специ-
альности зоотехник, прекрасный знаток животноводства,
человек, знающий жизнь простых тружеников, сельское
производство и с первых рук. Одновременно он глубоко
знал мировую литературу, особенно русскую, всегда внима-
тельно следил за родной кыргызской литературой, интере-
совался философией, очень любил классическую и народ-
ную музыку.
Люди, близко знавшие раннего Айтматова, свидетель-
ствуют, что он пристрастился к книгам в детские и юноше-
ские годы. Чтение книг для него было особой страстью и
едва ли не главным увлечением. Было много случаев, когда
он, курсант Джамбульского зооветтехникума, буквально
тонул в книгах городской библиотеки, нередко попросился,
чтобы его закрыли в ней до утра – оторваться от книг ему
так не хотелось. Зная его страсть к книгам, библиотекари
так и сделали. Вообще жажда знаний, огоромное желание
приобщиться к мировой культуре были в его крови.
В этой связи и в контексте данной книги хотелось бы
отметить, что его судьба с самого начала его сознательной
жизни двигалась в том направлении, чтобы из него полу-
чился как минимум интересный рассказчик. Ему было о
чем поведать и о чем рассказать людям. Звучит в какой-то
степени странным, даже циничным утверждение, но все в
жизни молодого Чингиза происходило так, чтобы из него
получился настоящий писатель, подлинный художник,
47
потому что и самые суровые жизненные испытания, и
столь удачно комбинированное языковое (кыргызско-рус-
ское) окружение, тяжелое военное детство и совершенно
взрослая юность, глубокое погружение в мир книг, после-
дующее институтское образование, высшие литературные
курсы в Москве – все “работало” на эту цель.
Говоря другими словами, ранний жизненный опыт у
него обильно подпитывался книжными знаниями, обога-
щался с жадностью прочитанной художественной литера-
турой, постепенно формировался развитый эстетический
вкус. Думается, примерно в эти годы у Айтматова сложи-
лось то, что потом литературоведы называли глобализмом
художественного мышления (Гачев), имперскостью обоб-
щений (Ибраимов), эсхатологизмом мироощущения (Лай-
лиева). А тут необходимо пояснить, что имеется в виду.
Склонность к большим, широким обобщениям и нахо-
дить в жизненных деталях нечто большее, чем деталь или
частное жизненное явление, проявлялась у него еще в дет-
стве. Можно также предположить, что длительное (почти
пять суток) и печальное путешествие семьи из Москвы во
Фрунзе могло заронить в его детскую душу и ум ощущение
связанности мира, несмотря на его протяженность и огром-
ные расстояния, чувство единства земли людей, одинако-
вости человеческих проявлений, где бы это ни было. Еще
в детстве Чингиз своим детским умом пытался понять, как
связаны народы и различные страны: железной ли доро-
гой, о которой, кстати, он имел четкое представление еще в
те годы, когда они всей семьей по ней добрались из Фрунзе
до Москвы в течение почти шести дней, потом по той же
железной дороге, связавшей Европу с Азией, возвраща-
лись обратно в Талас; самолетами ли, которые в то время
устанавливали различные рекорды межконтинентальных
полетов (например, все были наслышаны о легендарном
летчике-испытателе Чкалове, о котором знал каждый со-
ветский школьник). Чингиз все время пытался понять, как
можно объять весь мир, как уловить те нити или связую-
щие звенья, которые придают миру цельность и единство?
Он пытался себе представлять: а может тучи-путешествен-

48
ники, передвигающиеся по небу и не знающие ни границ,
ни препятствия высоких гор, ни даль морей и океанов?
У Гергия Гачева, одного из блестящих знатоков творче-
ства Айтматова, есть очень глубокие заметки о железной
дороге, которая кыргызским писателем воспринималась
какой-то мистикой, глубоким символизмом, некой зага-
дочной металлической “нитью”, опоясывающей весь мир,
ставшей проводником какой-то энергии, каких-то невиди-
мых сигналов, обеспечивающей сомкнутость мира, “разных
судеб соединенность”, выражаясь словами Евг. Евтушенко.
Всемирно известными стали айтматовские пассажи о по-
ездах, мчащихся с востока на запад, с запада на восток по
Сары-Озекским саваннам, повторящиеся, как рефрен, в ро-
мане “И дольше века длится день”.
«Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада
на восток…
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали
великие пустынные пространства – Сары-Озеки, Середин-
ные земли желтых степей.
В этих краях любые расстояния измерялись примени-
тельно к железной дороге, как от Гринвичского меридиа-
на…
А поезда шли с востока на запад, с запада на восток…»
Затем у Айтматова появился обруч, опоясывающий
мир. Творческое воображение Чингиза чуть ли с детства
сильно увлекали также журавли – любимые образы его не-
скольких шедевров, в том числе и в “Ранних журавлях”. Одна
из его статей называлась “Ветры, омывающие землю”. Поз-
же он написал замечательные литературно-философские
импровизации о тучах-путешественниках в повести “Белое
облако Чингиз-хана”. В конце концов, он пришел к философ-
скому выводу, что мир может объять только мысль, только
слово, ее выражающее.
В своем литературном творчестве он придерживался
той же позиции, что у Хемингуэя, который говорил: “Лю-
бая часть мира, если о ней написать правдиво, отразит весь
мир”. В статье “Ветры, омывающие землю” Айтматов наи-
более точно выразил свое понимание назначении литера-
туры: “Никакая литература не может сегодня полноценно
49
развиваться вне контактов. И разговор о любой литерату-
ре будет неполным, если не рассматривать ее частью всей
мировой культуры. … Поэтому каждая литература, стремя-
щаяся к прогрессу, должна судить себя максимальнейшими
критериями. Только так можно рассчитывать на преодо-
ление замкнутости и провинциализма, только ориентиры
мировой литературы должны быть мерилом профессио-
нального мастерства”.1
Иными словами, Чингиза с детства увлекала мысль о
со-единении мира, идея о связанности людей и народов. В
этом смысле он, писатель, всем пафосом своего творчества
и взглядами предстал неким литературным антиподом
Редъярда Киплинга, другого выразителя духовной импер-
скости, говорившего, наоборот, о раздельности Запада и
Востока. Айтматов был столь органичным писателем СССР,
этой громадной евроазийской державы, занимающей чуть
ли полсвета суши, страны без преувеличения “без конца и
края”.
Особо можно было сказать и о ландшафте Таласа, где он
провел самые трудные, в то же время самые поучительные,
в творческом плане крайне полезные годы.
Талас – это красивейшая долина севера Кыргызстана,
примыкающая к Казахстану, как бы являющаяся продолже-
нием казахских степей в сторону кыргызских гор и, сужаясь
в верховьях, плавно переходящая в широкую долину, кото-
рую окаймляют белоснежные горы и высокие перевалы.
И этот удивительный, поистине эпический масштаб, этот
ландшафт Таласа, земли легендарного Манаса Великодуш-
ного, напоминающий открытую ладонь, не могли не отраз-
иться в художественном мышлении Айтматова, в его ми-
ровидении. Не случайно его сборник прозы, удостоенный
Ленинской премии в 1963 году, назывался “Повести гор и
степей”.
Писатель оставил целый ряд очень интересных воспо-
минаний и заметок о своей учебе в казахском городе Джам-
буле (ныне Тараз), в то время названного Аулие-Ата (Олу-
я-Ата) в послевоенные годы. Во-первых, он приходил сюда
1
Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. М., Изд-во АПН,
1988, 39-40 стр.

50
из далекого кыргызского села пешком, редко когда верхом,
если кто-нибудь, проезжая мимо, посадить его сзади на
крупе лошади. А расстояние между селом, где жили мать,
братья и сестры, и Джамбулом было приличным – где-то
30-40 километров. Во-вторых, именно в зооветеринарном
училище он восполнил то, чего не давали в школе в кыр-
гызском Таласе. Главное, там читали лекции и вели заня-
тия специалисты, которые были эвакуированы из России и
Украины. Чингиз Торекулович до конца своих дней с боль-
шой теплотой вспоминал об одном человеке, который был
прекрасным знатоком не только животноводства, но обла-
дал обширными знаниями, далеко выходящими за пределы
данной области знаний. Учеба, таким образом, само по себе
была ему очень интересна, хотя не обходилось и курьезны-
ми ситуациями.
Об одной из них он сам рассказывал: «Дело было в том,
что в годы, когда отец был репрессирован, и в последовав-
шие за этим годы войны я проживал большей частью у тети
Каракыз, отцовской сестры. Она возлагала на меня великие
надежды, полагая почему-то, что я буду большим челове-
ком - парторгом, прокурором или еще кем-либо в этом роде.
В ее понимании она делала для этого все зависящее от нее,
очень старалась, чтобы я учился в городе. Она отдавала мне
последние гроши, готовила мне про запас талкан. И вот ка-
кую шутку сыграла со мной жизнь.
Параллельно с ежедневными лекциями у нас шли прак-
тические занятия. Пройдя курсы лекций «Коневодство»,
‘‘Овцеводство», мы вдруг перешли к теме «Ословодство».
Поначалу мы смеялись, иронизировали: эка невидаль, осел.
Вот еще, не хватало изучать его! На деле оказалось иначе.
Как стало нам известно, вислоухое и ревущее ослиное пле-
мя издревле ведет свой род, подразделяется на различные
породы, виды, масти, то бишь, и осел ослу – рознь. Препода-
ватель наш был русский, строгий пожилой человек, отлич-
ный знаток своего предмета – коневодства, эвакуировав-
шийся в Казахстан из блокадного Ленинграда. Подсобного
хозяйства для практических занятий в техникуме не было.
Для этих целей профессор обычно водил студентов на Жам-
былский скотный рынок «Атшабар». Так было и на сей раз.

51
По воскресным дням здесь царило светопреставление: из
близлежащих аулов, из кыргызского Таласа валил люд по-
купать и продавать скот. В толпе, ловко проворачивая сдел-
ки, сновали шустрые посредники. Мы выбрали подходящий
‘‘длинноухий экспонат»
– Студент Айтматов, – сверкнув очками, повернулся ко
мне профессор, читавший нам накануне лекцию «Роль осла
в цивилизации человечества». - Поведайте-ка нам, что вы
знаете об этом благородном животном?
– Это животное поначалу было распространено на кон-
тинентах Африки и Азии, - вдохновенно начал я. – В настоя-
щее время оно встречается в Сирии, Кашмире, Тибете, Тур-
кмении, Узбекистане, Казахстане и Кыргызстане, а также
в Монголии. В основном ослов используют как домашний
тягловый скот. Как вы видите сами, ослы отличаются от
другого скота длиной своих углей, имеют они также длин-
ный, тонкий хвост. Потомство вынашивают двенадцать ме-
сяцев...
И тут на полуслове я вдруг с ужасом узнал хозяина это-
го злополучного ишака. Им оказался сосед моего дяди До-
салы и тетушки Каракыз из аила. Озадаченный, выпучив
глаза, он с величайшим изумлением наблюдал, как я, при-
став к его ослу, страстно рассказываю всю его родословную
Я готов был сквозь землю провалиться. У меня даже голос
пропал. Но разве мог это понять профессор?
– Студент Айтматов, почему вы замолчали? Продол-
жайте! Чем еще отличается серый осел от других ослов? –
напирал он. От смущения меня даже пот прошиб.
Так вот,вернувшись в Шекер, этот почтенный аксакал
растрезвонил на весь аил, чему-де я обучаюсь в городе. А в
конце сороковых в аиле особо почитались такие профессии,
как судья, прокурор, милиционер. Бытовала даже частуш-
ка: «Чтоб в милиции служил твой муженек, чтоб индийский
распивать тебе чаек!». Мои родные, тетушка и дядя, очень
гордились, что я учусь в городе. Считалось, что я обрету
уважаемую профессию и, вернувшись, даст Аллах, выбьюсь
в большие люди. Во время моих приездов они ничего не жа-
лели для меня, старались посытнее накормить, совали мне
последние свои копейки. Услышан же рассказ соседа, они не
знали, плакать им или смеяться.

52
 Когда я прибыл на каникулы, Каракыз-эже, печально
воззрившись на меня, вздохнула:
– Что-то люди поговаривают, будто ты там, в городе,
обучаешься ослиной науке. Как же эго понимать, милый
мой? Или другой учебы для тебя не нашлось? Если уж так
хочется тебе ишаков изучать, так ведь их здесь, в аиле, хва-
тает...»
По сей день помню, как вспыхнул со стыда и как хо те-
лось мне оправдаться перед моими добрейшими р0д. ными,
мечтавшими о моем расчудесном будущем. Их простодушие
и детская наивность, столь свойственные людям из народа,
кстати, и есть одно из положений той самой «степной ака-
демии», в какой я и учился в те годы».
Оба учебных заведения Чингиз закончил с отличием,
намеревался даже вступить на стезю науки и стать уче-
ным-селекционером. Его заметил выдающийся селекцио-
нер, автор знаменитой кыргызской тонкорунной породы
овец академик М.И. Лущихин, и звал к себе в аспирантуру.
Может, он и стал бы ученым, но тут опять ему помешал
ярлык “сына врага народа”, и после чьего-то доноса его не
приняли. Это был новым болезненным ударом, который за-
ставил его вновь сильно призадуматься о своем будущем, о
своей карьере. Тем не менее, ему удалось устроиться рядо-
вым зоотехником в экспериментальной ферме КирНИИЖ
(Кыргызский научно-исследовательский институт живот-
новодства), но это было той последней точкой или пун-
ктом, после которого у него началась совершенно другая
полоса в жизни.
Во-первых, работа в экспериментальной ферме Кир-
НИИЖ сделала возможным перевезти семью из Таласа во
Фрунзе в августе 1953 года, чтобы жить в 2-х комнатной
подведомственной квартире названного научного учреж-
дения. Чингиз не стал аспирантом, но то, что он работал
простым зоотехником и ему выделили квартиру “было луч-
шим выходом из положения, чем если бы он был аспиран-
том”, как пишет сестра писателя Роза Айтматова.1
1
Роза Айтматова, 208 стр.

53
 Во-вторых, именно в эти годы его опять мучили про-
блемы выбора пути и в нем вновь началось столь знакомое
ему раздвоение – все шло к тому, что он должен был стать
специалистом по зоотехнике, по животноводству, но душа
требовала совершенно другого – ему не давало покоя то,
что он посчитал с самого начала своей обязанностью, че-
ловечесим долгом. Он хотел писать. Он хотел поделиться с
тем, что он знал и познал в своей жизни. Резко свернуть с
избранного с самого начала пути ему было нелегко, потому
что он был старший в семье и от него очень многое зависе-
ло в судьбе ее членов. Мать была больна, инвалидом второй
степени, а жизнь все еще была очень далека от устроенности.
И тут, думается, его увлекла сама эпоха, вернее, новая
эпоха – эпоха постсталинских нововведений, политических
и культурных поветрий и возможностей. ХХ съезд Коммуни-
стической партии 1956 года, знаменитый антисталинский
доклад Никиты Хрущева на нем всколыхнули всех. В обще-
стве чувствовлось некое обновление, существенное смяг-
чение режима, и тут же появилась какая-то общая потреб-
ность рассказать о том, о чем раньше невозможно было ни
говорить, ни и писать. Тот же Хрущев своими выступления-
ми, разными пятилетними и семилетними планами разви-
тия страны сильно обнадежил людей, появилась надежда
на лучшее, на более свободное и раскованное существова-
ние. Эту новую волну сильнее всех и раньше всех ощутила
культура, литература в том числе.
Таким образом, время, когда Чингиз Айтматов пришел
в литературу, само по себе было весьма благоприятное. Пе-
риод столь сталинской диктатуры завершался, а с кончи-
ной “великого вождя всех времен и народов” в марте 1953
года появилась надежда на определенные общественно-по-
литические перемены. И они действительно случились.
После опредленных перетасовок на верху, к руководству
КПСС пришел Никита Хрущев, политик той же сталинской
закваски, но несколько другими взглядами на жизнь, но, са-
мое важное, с однозначно критическим отношением к той
политике, которая проводилась Иосифом Сталиным в тече-
ние почти тридцати лет в СССР. Для семьи айтматовых как
будто улыбнулось время – началась постепенная реабили-
тация жертв красного террора 1937-38 годов.

54
 Примерно в эти годы Чингиз начал писать, пробовать
себя в литературе. И выходило совсем неплохо. Он понял,
что вполне может стать переводчиком литературы с рус-
ского на кыргызский или обратно, а это в то время было
очень и очень востребованным делом. Он понял, что может
написать как на родном кыргызском, так и на русском при
условии определенной выучки и профессиональной подго-
товки.
И Чингиз постепенно начал заводить знакомства с мест-
ными писателями, ходил на какие-то литературные собра-
ния. Из этих знакомств оказались очень полезными встре-
чи с вдумчивым писателем и прекрасным переводчиком У.
Абдукаимовым, автором единственного военного романа
в кыргызской литературе “Майдан”, и Райканом Шукурбе-
ковым, талантливым поэтом и драматургом, тоже перевод-
чиком, в некотором роде земляком – Шукурбеков был из
Таласа. Они сразу почувствовали его искреннюю тягу лите-
ратуре, определенную подготовку, и искренне поддержали,
всячески напутствовали на литературное творчество.
В 1952 году, за год до смерти И. Сталина, вышел его пер-
вый рассказ с неожиданным названием “Газетчик Дзюйо”. В
нем речь шла о маленьком японском мальчишке, который
на улицах Токио продает газеты и кричит прохожим, что в
свежей утренней газете напечатана новая мирная инициа-
тива великого Сталина, обращенная к японскому народу. И
смотрит мальчик на роскошные машины на улицах и сидя-
щих в них обеспеченных людей с ненавистью, как смотрел
бы на всю эту вопиющую социальную несправедливость
истинный сын пролетария. Как отмечает Л.Укубаева, иссле-
дователь творчества Айтматова: «Молодой писатель в сво-
ем творчестве не отталкивался от реальной жизни, но оста-
вался под давлением книжных впечатлений. А финальный
эпизод рассказа, где речь идет о послании Сталина япон-
цам, воспринятое как радостное событие, не проистекает
из внутреннего развития произведения, а продиктовано
желанием автора завершить рассказ на оптимистической
ноте».1 Это подтверждает и сам писатель, позднее вспом-
нивший предысторию своего первого рассказа: «Не то что-
1
Укубаева Л. Чынгыз Айтматовдун каармандарынын көркөм дүйнөсү. – фрунзе:
Кыргызстан, 1984, 18 стр.

55
бы реальная жизнь, даже проблема рассказа была почерп-
нута не из личных жизненных впечатлений, а из книг».1
Словом, текст получился в полном соответствии с иде-
ологическими нормами и требованиями, предъявляемыми
к литературе в сталинские времена. Ясно, что это было пер-
вой пробой пера, робкой попыткой молодого Айтматова
вообще что-нибудь написать в смысле литературы и печа-
таться.
Примерно в это время он пробовал себя в переводче-
ской работе, причем, как он потом признавался, главной
мотивацией было то, что решил ознакомить кыргызских
читателей с “лучшими книгами о войне”. Позже он вспо-
минал: “Движимый этим чувством, я принялся переводить
“Сын полка” В. Катаева и “Белую березу” М. Бубеннова на
свой риск и страх, не имея представления о том, что такое
художественный перевод и как издаются книги. Потом,
когда принес в издательство свои переводы, мне сказали,
что книги эти давно переведены и скоро выйдут из печати.
Тогда было очень обидно, но именно это и явилось началом
моей литературной работы. Будучи студентом, писал в га-
зетах небольшие заметки, статьи, очерки”.2
Да, это было периодом проб, осторожных, но все более
близких подходов к литературной деятельности. Но с вы-
бором пути окончательно решилось, когда он поступил на
Высшие литературные курсы в Москве в 1956 году.
Так в нем победил Аполлон, покровитель искусств и
красоты, но не Сатурн, бог плодородия и земледелия, а
выход в московском литературном журнале “Октябрь” его
небольшой повести “Лицом к лицу” в 1956 году доказывал,
что он уже зрелый писатель, художник со своим видением
проблем и гражданской позицией.
Перед ним открывались совершенно невиданные про-
сторы и уникальные возможности, о которых он раньше не
мог бы даже мечтать.

1
Ч.Айтматов. Бизди ойготкон китептер. «Кыргызстан маданияты», 1979, 6-ок-
тябрь
2
там же, 32 стр.

56
 “Орлиное перо, упавшее с небес…”

Не сильно ошибемся, если скажем, что перо, писатель-

ская профессия для Айтматова стали тем средством или
той возможностью, благодаря которой он как бы разгружал
себя, освобождал свою душу, которую переполняло им лич-
но пережитое, понятое и осознанное в жизни еще в ранних
ее порах. Рассказывать – для него было своего рода спосо-
бом приглашения других к совместной душевной работе,
к обсуждению неких экстраординарных вещей и проблем
человеческой жизни. Кроме того, это было возможностью
выпуска накопившейся духовной энергии, выполнением,
как он считал, внутреннего человеческого долга. «Я хочу во
всеуслышание заявить, а вернее, поделиться с людьми сво-
ими мыслями , потому что не поступить иначе, потому что
чувствую – мне одному это не по плечу» – так он предва-
рял свою повесть «Первый учитель». Фактически это было
неким заявлением, своеобразным литературным манифе-
стом, осознанной гражданской позицией Айтматова в худо-
жественном творчестве.
Мы уже говорили, что эта мысль, эта переполнявшая
изнутри эмоциональная волна хорошо сформулирована
и в начале «Первого учителя», и в начале «Джамили». «Я
не могу иначе – я писать обязан» – эта мысль, заявленная
Айтматовым в этих произведениях в той или иной форме,
очень точно охарактеризовала его внутреннее состояние
тех лет. С другой стороны, в нем таилась мощная энерге-
тика сказителя, прекрасный дар рассказчика, и выбор про-
фессии писателя для него получился совершенно осознан-
ным и логичным.
Кстати, известен кинокадр, где Айтматов какой-то ста-
рой женщине (земляки писателя считают, что она и есть

57
прототип Толгонай из «Материнского поля»), сидя с ней
рядом у старого, обветшалого дувала, говорит, что о ней
обязательно напишет, хотя он к этому времени уже опубли-
ковал «Материнское поле» и «Лицом к лицу».
Но вернемся к вопросу о том, как он стал писателем –
именно писателем – и какие обстоятельства и внутренние
мотивы к этому делу его подтолкнули. Не будем повторять
известное, но отметим, что он пришел к литературе, когда
она имела огромный общественный престиж, книги озна-
чали для людей очень многое, поэтому они читали и чита-
ли несравненно много. Писатели считались довольно при-
вилегированным слоем общества, потому что еще Ленин, а
потом Сталин, КПСС во многом опирались на них, использо-
вали их, всячески поощряли так называемую «партийную»
литературу, субсидировали книги из госбюджета и плати-
ли неплохие по тем временам гонорары.
Конечно, не это привлекло Айтматова в литературе.
Как он говорил, небеса к нему всегда были милостивы в
плане творчества, но к тому, чтобы он стал писателем, а не
аграрием, предстал одним из самых глубоких мыслителей
гуманистического склада, подвигнула, бесспорно, его био-
графия, в целом его крайне противоречивая эпоха с ее свет-
лыми надеждами в начале и вселенскими катаклизмами в
конце. Говоря проще, то, что он видел – а он видел и переви-
дел очень многое – пережил и чувствовал, было уникально
и важно, об этом нужно было говорить и, как он пишет, «во
всеуслышание заявить». Все это вполне логично привело
его, писателя, к выраженной исповедальности, наррати-
визму от первого лица, рассказу от имени лирического «я»,
что и получилось. И «Первый учитель», и «Джамиля» у него
написаны от имени первого лица, от имени живого участ-
ника или свидетеля описываемых событий.
Кроме того, он, если не осознанно, то, по крайней мер,
интуитивно понимал, что слово человеческое, литература
– это мощная сила, это то искусство, которому стоит посвя-
тить жизнь. Он, будучи глубоким поклонником «Манаса»
и его пожизненным неутомимым промоутером и пропа-
гандистом, очень рано осознал, что только Слово способно
противостоять тлену бытия, что именно оно залог бессмер-
58
тия. А его всегда привлекала тема вечности, столь же силь-
но интересовал феномен бессмертия, упорно размышлял
о сути человеческого долга при жизни. Это он восхищался
старым кыргызским заклинанием о человеческом слове,
которое он лично переводил на русский язык и в котором
было сказано: «Слово выпасает Бога на небесах. Слово доит
молоко Вселенной и кормит нас тем молоком вселенским
из рода в род, из века в век. И потому вне Слова, за преде-
лами Слова нет ни Бога, ни Вселенной - и нет в мире силы
такой, превосходящей силу Слова, и нет в мире огненного
пламени, превосходящего жаром пламя и мощь Слова». Во-
обще слово человеческое для Айтматова означало нечто,
что наполняет собой пустоту и хаос объектного мира и ин-
теллектуальное безмолвие вселенной, наделяя все сущее
смыслом, значением, объясняя эту удивительную последо-
вательность природы и неупорядоченность бытия.
В незаконченном рассказе «Плач перелетных птиц»,
написанного в 1972 году, Айтматов вновь предается раз-
мышлениям о трагической сути человеческой жизни, о том,
что переживет суету повседневную и что потом останется
для потомков, для людской памяти. В небольшом, но поч-
ти гениальном айтматовском философском нарративе речь
идет о толковании сна юноши по имени Элеман со стороны
его отца старика Серкебая. А сон был необычным: Элеману
приснился сон, где он – неожиданно для себя –стихами рас-
сказывает эпос «Манас», рассказывает так увлеченно и без
остановки, будто он настоящий манасчи, сказитель эпоса, и,
просыпаясь, делится о своем странном сне с отцом. А отец,
сердечный больной, испытывая новый приступ, радуется
такому сну, считая, что это очень хорошая примета. Но он,
застигнутый неожиданным приступом, не в состоянии рас-
толковать сон вслух, рассказать, к чему он, этот сон, и что
значит «Манас» во сне. Умирая, старик так сожалеет о том,
что не успел растолковать этот удивительный сон, что это
к тому, что Элеман овладеет словом, вернее, даром слова, а
лучше и выше искусства и дара человеческого, чем овладе-
ние словом, нет и не было.
Важно отметить, что Чингиз Торекулович никогда не
увлекался эзотерикой, не верил мистическим гаданиям,
59
магическим знамениям, но вещему сну верил. Верил и судь-
бе, много говорил о роке, о некой предопределенности. «Су-
ществует одна непреложная данность, одинаковая для всех
и всегда, –писал он в романе «Когда падают горы», – и ни-
кто не волен знать наперед, что есть судьба, что написано
ему на роду, – только жизнь сама покажет, что кому сужде-
но, а иначе зачем судьбе быть судьбою… Так было всегда от
сотворения мира, еще от Адама и Евы, изгнанных из рая,
– тоже ведь судьба – и с тех пор тайна судьбы остается веч-
ной загадкой для всех и для каждого, из века в век, изо дня
в день, всякий час и всякую минуту».
Это слова кыргызского писателя о том, что такое судьба
и доля человеческая. Но если говорить о судьбе самого Айт-
матова, то можно было бы сказать, что ее предопределили
несколько вещей: Москва, русский язык и встреча с вели-
ким казахским романистом и ученым Мухтаром Ауэзовым.
Годы, проведенные будущим писателем в Москве на
Высших литературных курсах, были самыми плодотворны-
ми и, как он любил говорить, судьбносными. Именно в Мо-
скве он близко познакомился и узнал известного не только
в Казахстане и Кыргызстане, но и во всем Советском Союзе
казахского писателя Мухтара Ауэзова, автора великого ро-
мана “Путь Абая”, за который он был удостоен –первый из
Средней Азии – Ленинской премии.
То оказалась поистине счастливой встречей. Выясни-
лось, что Мухтар Омарханович хорошо знал отца Чингиза,
хорошо знал кыргызских писателей, главное, он давно и
основательно увлекался эпосом “Манас”, научному изуче-
нию которого он отдал несколько лет жизни. То есть между
маститым писателем и молодым кыргызским литератором
обнаружилось много общего и это было огромным везе-
нием для молодого Айтматова. У него в лице Ауэзова уже
нашелся профессиональный наставник, в определенном
смысле и покровитель, старший товарищ, собрат по перу.
Судьбоносным оказалось и другое. Мухтар Омархано-
вич хорошо знал Луи Арагона, в то время самого извест-
ного французского писателя в Советском Союзе, лауреата
Ленинской премии мира, коммуниста, мужа Эльзы Триоле,
тоже писательницы, но русского происхождения.
60
 Словом, годы мучений и тяжелейших испытаний закан-
чивались, и началась уже полоса везений, причем, везений
огромных, почти невероятных, которые из него довольно
скоро сделали писателя сначала общесоюзной, а потом и
всемирной известности.
Следует отметить, что, находясь в Москве, напряженно
и с увлечением учась, Чингиз все равно продолжал думать
об отце, о его судьбе. Он расспрашивал о жизни в лагерях,
надеясь на то, что может, таким образом, что-нибудь узнать
о Торекуле Айтматове. Однако, существенным в данном
случае является то, что он именно в Москве многое узнавал
об истинной природе репрессий 1937-38 годов и об отно-
шении передовой столичной интеллигенции к сталинской
политике, к жертвам репрессий. Характерна его жалоба, на-
писанная 15 июля 1956 года и отправленная на высшие су-
дебные инстанции как союза, так и Кыргызской ССР.
Ниже приводим текст жалобы полностью:

ЖАЛОБА

Вот уже 20 лет мы не имеем никаких вестей о судьбе

отца, не знаем, жив он или нет, когда осуждён, кем осуждён,
не знаем, действительно ли он виноват перед родиной. Эти
вопросы возникают у нас потому, что на протяжении все-
го этого времени мы всегда мучительно переживали свер-
шившееся событие и в душе никак не могли поверить в пре-
ступность отца перед советской властью, за которую он
боролся в самые тяжёлые годы установления и упрочения её
в Средней Азии... Насколько мне известно, мой отец честно
и добросовестно работал секретарем Кир. Обкома ВКП(б)
и на других ответственных партийных и государственных
постах. В последнее время он учился в Москве в институте
Марксизма-ленинизма, оканчивал завершающий курс. Сейчас,
когда партия приступила к справедливому пересмотру ми-
нувших событий 1937 года, мы с нетерпением ждём сообще-
ний об участи отца. От этого зависит не только его личная
судьба, но и нашей семьи... Например, по этой причине меня не
приняли в аспирантуру, несмотря на то, что имел все дан-
ные для поступления.

61
 Точно так же поступили с моим младшим братом,
окончившим Московский Геологоразведочный институт. А
сестру, окончившую среднюю школу в 1954 году, не приняли
на учёбу в Московский вуз, хотя по конкурсу, организованно-
му у нас (в Кыргызии) для отбора студентов в центральные
вузы, она прошла с самыми лучшими результатами.
В конце концов, дело даже не в этом, может быть, это
мелочи, о которых не следовало даже говорить, однако нам
важно добиться истины, восстановить незапятнанную
честь отца и нашей семьи перед народом.

Айтматов Чингиз, 15 июля 1956

Кыргызская ССР, с. Чон-Арык»

Но официальный ответ на жалобу из НКВД семья Ай-

тматовых получила только в августе 1957 года. В ответе
было сказано, чтобы кто-то из членов семьи срочно при-
был в офис НКВД во Фрунзе.
Эта новость сильно взволновала всех, но особенно На-
гиму Хамзеевну, матери Чингиза. Ей, да и всем айтматовым,
предстояло узнать, жив ли отец или его нет уже в живых, а
если умер, то при каких обстоятельствах, где похоронен и
т. д. Все они сильно надеялись, что он все-таки жив, нахо-
дится где-то в Сибири или на севере, отсидит свой срок и
в какой-нибудь благословенный день вернется домой. Осо-
бенно на это надеялась супруга Торекула Айтматова Наги-
ма. К сожалению, в НКВД их ожидало худшее известие – им
вручили справку Военной Коллегии Верховного суда Союза
ССР от 11 июля 1957 года.
Об этом долгожданном, но тагическом дне существует
подробная запись Розы Торекуловны Айтматовой. Она опи-
сывает, как мама ожила, получив долгожданное приглаше-
ние, как она вдруг начала воображать, что ей вручат навер-
няка доброе известие, что муж все-таки жив. «Мама была
инвалидом второй группы, ей было очень трудно ходить,
передвигаться. А тут она обо всем забыла. Быстро оделась,
взяла все документы и стала торопить меня. Тогда я про
себя думала, что если бы наш отец был жив, то нашел бы

62
способ передать нам о себе какое-нибудь известие. Уж за
двадцать лет мог бы это сделать... И сейчас, когда мы соби-
рались в НКВД, эта мысль вновь и вновь возвращалась ко
мне. Но маме я ничего не говорила.
Она вся преобразилась: у нее порозовели щеки, зеле-
новатые глаза ярко засияли, движения стали уверенными
и бодрыми. Мама вмиг помолодела! Мы быстро дошли до
остановки и стали ждать автобус.
– Ты знаешь, наверное, отец ваш был в Сибири или на
Дальнем Востоке. Сейчас же много людей возвращается от-
туда. Может быть, он там женился и дети уже есть. Он же
мужчина. А мужчины жить не могут одни, они не приспосо-
блены. Пусть, лишь бы был жив! Если сейчас он увидит вас,
представляешь, как обрадуется! Ведь как он любил детей!
Жаль, не видел, как вы росли. А ведь видеть, как ребенок
делает первый шаг, как начинает говорить, а потом радо-
ваться успехам, которые он делает в подростковом воз-
расте, видеть юношество своих детей - это же счастье для
человека. Не пришлось ему все это испытать. Вон Чингиз с
Ильгизом уже стали взрослыми, женились, детей имеют, а
вы с Люсей - юные девушки. Ничего, и сейчас не поздно. А
если он увидит моего Санжара... Внуки - это такое счастье,
они слаще детей...
Тут подошел автобус, мы сели. Мама и в дороге без уста-
ли говорила, она была уверена, что сейчас встретится с То-
рекулом.
– Интересно, каким он стал? Лишь бы был здоров. Ах,
каким он был джигитом! И умница, и грамотный. А каким
он был заботливым семьянином!
Чтобы как-то отвлечь ее, я спросила:
– Мама, а как вы познакомились?
– О-о! Это, наверное, произошло по велению судьбы.
Я была на работе, писала что-то. Вдруг резко открылась
дверь, и к нам в кабинет зашел красавец джигит. Все было в
нем: рост, стать, красивые волосы, искрящиеся иссиня-чер-
ные глаза. Меня как током ударило!–улыбнулась мама.
Мы прибыли на угол улиц Киевская и Логвиненко, по-
дошли к аккратному зданию – НКВД. У входа стоял солдат с
автоматом наперевес. Мама показала ему приглашение.
63
 – Вы проходите, – указал он на маму, а мне сказал:
– А вы подождите здесь.
Через некоторое время мама вышла обоатно. Она была
бледная, серя, ак зола, глаза потухшие, едва передвигала
ноги. Я сразу поняла, что случилось. Усилием воли сдержала
слезы: плакать нельзя было, иначе маме станет еще хуже.
Я ничего не сказала. Она дала мне листок бумаги – «кара
кагаз», которая извещала о том, что Торекул Айтматов по-
гиб, его больше нет. Это была спарвка Военной Коллегии
Верховного Суда СССР о посмертной реабилитации Т. Айт-
матова.
Итак, стало ясно, когда, где и по какой причине погиб
отец, оставалось неизвестным. Мама, которая совсем не-
давно без устали говорила, сейчас молчала ,тоже не произ-
несла ни слова.
– Когда придем домой, не будем плакать, чтобы не рас-
страивать Чингиза, а то, не дай бог, сляжет совсем, – мама
пыталась сдержать себя. - что ж, придется подчиняться
судьбе. Теперь ничего не изменишь, – тяжело вздохнула она.
Через некоторое время, когда Чингизу стало лучше и он
пошел на поправку, из аила приехала Карагыз-апа, видимо,
ее вызвали. Мама сообщила ей грустную новость о смерти
ее брата Торекула. Они, обнявшись, долго плакали, вспоми-
нали и в итоге - смирились»1.
Так закончилось столь долгое ожидание отца. Но это
было лучше, чем всю жизнь ждать и не знать, жив ли он или
нет.
Заключая раздел, можно было сказать, что перо у Ай-
тматова одухотворялось и оттачивалось многими жизнен-
ными и политическими обстоятельствами, о некоторых из
них говорилось выше. Но трагизм восприятия жизни, поли-
тико-психологическое двоемирие, творческая амбивалент-
ность, детерминированные печальной судьбой отца, оста-
лись уже навсегда.
Тема отца у него получилась какой-то кровоточащей,
вечно не заживающей. А если учесть то, что поколение То-
рекула Айтматова выросло на идеях большевизма, что оно

1
цит. по книге: Роза Айтматова. Белые страницы истории. Б., 206 стр.

64
Ленина считало чуть ли своим духовным отцом, путеводной
звездой, воплощенным идеалом, то можно представить,
какую драму они из-за этого пережили. «Отец» по имени
Владимир Ильич Ленин принес им огромное несчастье. Это
было незживающая травма не только для этого поколения,
но и для их детей тоже.
Трудно было бы найти такую семью в Кыргызстане,
судьба которой так тесно связана с политикой, вернее, с
изменениями политического климата в стране, как семья
Айтматовых. Так, с кончиной Иосифа Сталина в марте 1953
года и начавшимся потеплением политического климата
в Советском Союзе происходили и важные изменения и в
жизни Чингиза и его родственников. Но столь долгое сирот-
ство и безотцовщина даже в постсталинское время давали
знать о себе. Клише сына «врага народа», следы пережитых
страданий, унижений, невольного стыда и постоянного, не-
избывного желания кричать, доказать, что отец не был ви-
новат, что он был честен и предан своему делу, оставались с
ним и продолжали жить в нем.
У выдающегося русского поэта конца ХХ века Юрия Куз-
нецова, «сумеречного ангела русской поэзии ХХ века», есть
характерное стихотворение «Отец»:

Что на могиле мне твоей сказать?

Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на свете.

Взгляни на мать – она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер.
На эту боль нет старости, отец.

Но вдовьем ложе памятью скорбя,

Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далеких тучах,

Дарила миру призраков летучих.
Сестер и батьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?

65
 Мне у могилы не просить участья,
Чего мне ждать?.. Летит за годом год.
Отец! – кричу. Ты не принес нам счастья!.. –
Мать мне в ужасе закрывает рот.
Стихотворение это, бесспорно, не про Чингиза Айтма-
това и ни про его отношении к отцу. Но оно безусловно о са-
мых разных «отцах» советского времени: об «отце» Ленине,
каким его назвали почти все поэты Кыргызстана старшего
поколения, об «отце» Сталине, причинившем всему совет-
скому народу столько горя и всеобщего страха, о слезах и
последующих разочарованиях поколений, выросших в 30-
и 40-е.
Михаил Александрович Рудов, кыргызстанский лите-
ратуровед и переводчик, приятель Айтматова еще с тех мо-
лодых лет, автору этих строк рассказывал, как Чингиз, те-
перь уже молодой писатель (дело было в 1950-е), был очень
бедно одет и так легко узнаваем был его «сиротский», чем-
то сильно ущемленный облик. Он вспоминал необычную
вежливость высокого, но очень худого молодого человека с
вьющимися черными волосами, черты и цвет лица которо-
го явно выдавали полуголодную жизнь, а также некое по-
стоянно присутствующее внутреннее напряжение. «Впол-
не возможно, что сиротский облик Чингиза я лучше других
узнавал и чувствовал, потому что сам вырос в детском доме,
знал, как сиротство выдает себя даже во взрослое время»,
говорил Михаил Александрович. Именно в это время моло-
дой Чингиз все более активно и убежденно ввязывался в
литературное дело.
Так Чингиз, готовясь стать зоотехником, посвятить
себя животноводству, даже стать ученым-селекционером,
взялся за перо. Взялся, потому что иначе не мог. А у него
было о чем поведать людям, с чем поделиться и к чему при-
зывать. И о чем вслух грустить.
Можно также предположить, что это желание возник-
ло у него после встречи с тем загадочным стариком в Та-
ласском лесу, который, как легендарный Хызыр (Кызыр),
остановил его, Чингиза, с ружьем в руках ищущего вора,
укравшего единственную корову у семьи, и остановил не-

66
сколькими мудрыми словами, успокоил его и направил на
праведный путь.
Проливает определенный свет и рассказ «Плач пере-
летных птиц», написанный Айтматовым в конце 1970-х
годов, в зрелые годы, когда он напряженно думал о назна-
чении литературы, о цивилизационной миссии человече-
ского слова, о бессмертии. В рассказе говорится о вещем
сне, о том, что юноша Элеман во сне увидит себя сказите-
лем «Манаса», встречается с белобородым таинственным
аксакалом, мудреца в белом калпаке, в воинских доспехах,
который, будучи верхом на коне, о чем-то ему говорит, на-
правляет туда, где бурным потоком льется рассказ о Манасе
Великодушном. Увидеть себя сказителем «Манасчи» во сне
значило нечто неординарное, необычайное, потому что для
любого кыргыза этот величайший эпос само по себе что-то
святое, сакральное, несущее в себе и тайну, и пророчество,
«и божество, и вдохновенье». Да, писатель не оставил ка-
кие-то воспоминания о своем вещем сне или о других ми-
стических событиях или обстоятельствах, когда он понял,
в чем его предназначение, в чем его настоящее поприще,
но нет никакго сомнения в том, что писательство для него
означало именно миссию, возможность сказать нечто чрез-
вычайно важное и сокровенное.
Как неоднократно подчеркивалось в предыдущих раз-
делах, Чингиз Торекулович очень редко делился с «тай-
нами ремесла», цитируя слова Анны Ахматовой; у него не
было привычки прокомментировать свои же тексты, хотя
ему не раз приходилось защищаться, отстаивая свои взгля-
ды на литературу1. Но он определенно рассматривал свое
литературное творчество как некоторую миссию, причем,
пророческую, если хотите, апостольскую. В этом смысле он
был творцом пушкинского склада, который всегда чувство-
вал за собой некое особое предназначение как минимум в
контексте кыргызской культуры, кыргызского культур-
1
Известен случай, когда он спорил со своими критиками по поводу повести «Бе-
лый пароход», написав в 1971 году полемическую статью «Необходимые уточне-
ния» в «Литературной газете», в которой он выражал свое несогласие с А. Алим-
жановым и другими критиками о якобы неудачном, излишне трагическом финале
повести, о том, что Айтматов показал «безысходность» ситуации с мальчиком,
брошенном родителями и столкнувшимся с бездушием взрослых и т. д.

67
но-духовного контекста. Не случайно нами указывалось
на повесть «Джамиля», где говорится не столько о любви,
сколько о побуждении к художественному творчеству, к со-
зиданию другого параллельного мира, к психологической
сублимации.
Возможно, молодого Чингиза вдохновила его первая и
сильнейшая влюбленность в военные годы, причем, в ре-
альную Джамилю, в ту, с которой он познакомился в юно-
шеские годы и которая, никак не подозревая об этом, убе-
жала с другим мужчиной в Казахстан.
Можно только предположить, что все это значило для
молодого Айтматова, для его литературного творчества,
для его раздумий о человеческом счастье, о свободе, о траге-
дии сильных людей, о любви, которую он считал подарком
судьбы, вспышкой человечности, некой мировой симфони-
ей. Несмомненно и то, что та женщина была его мадонной,
пришествием богини, его святой, озарившей его жизнь осо-
бым светом и наполнившей никогда не преходящей сутью.
У русского поэта Юрия Кузнецова, которого мы уже ци-
тировали, есть небольшое стихотворение, которое, пусть
косвенно, но многое может объяснить в писательском яв-
лении Айтматова.
Орлиное перо, упавшее с небес,
Вручил мне прохожий или бес.
«Пиши!..» он скзал, и подмигнул хитро:
«Да осенит тебя орлиное перо».

Отмеченный случайной высотой,

Мой дух восстал над общей суетой.
С тех пор горный лед мне сердце тяжелит,
Душа мятется, а рука парит…

68
 Непотерянное поколение.
Первые пробы пера

Как сказано выше, первой литературной публикацией

Айтматова-писателя считается крохотный рассказ «Газет-
чик Дзюйо», опубликованный в альманахе «Литературный
Кыргызстан» в 1952 году (№2, с.77) и написанный, между
прочим, на русском языке. Это было первой пробой пера,
попыткой написать не на кыргызском, который для него
был родным, а именно на русском языке. Трудно сказать,
чего было больше в его литературном дебюте – желание
удивлять, выглядеть необычным и ультрасовременным (в
то время писать на русском литературу было в новинку)
или просто хотя бы таким образом заявить о себе.
Потом появились и другие произведения молодого ав-
тора, но уже на кыргызском языке, на кыргызские темы.
Его прочитали, имя его запомнили, хотя сенсации никакой
не было. Это было время, когда один за другим заявляли
о себе молодые авторы, те, которые выросли в военное
время или успели участвовать в настоящей войне. Говоря
другими словами, вступали в литературу авторы, уже по-
знавашие многое в жизни: и страх смерти и горечь утрат,
раньше времени созревшие и потому имеющие за плечами
достаточно серьезный жизненный опыт. Раны, нанесенные
войной, едва заживали, хотя они все равно уступали место
новым реялиям и нужно было жить и двигаться вперед.
В то время, когда он написал свои первые повести, кыр-
гызская литература вступала в период глубокого внутрен-
него обновления. Именно в эту пору в национальный ли-
тературный процесс включились представители послево-
енного поколения, повсеместно чувствовалось стремление
сказать свое слово, найти свою тему, обозначить круг про-

69
блем. В литературе активно шла смена поколений; духов-
ный опыт «шестидесятников» еще предстояло открыть, а
тем временем жизнь диктовала новые темы и идеи, в лите-
ратуре происходили интереснейшие идейные, жанровые,
стилевые процессы, все виды искусств бурно развивались.
Первые литературные публикации молодого Айтмато-
ва, как уже сказано, не прошли мимо внимания критиков и
читателей. Его прочитали, запомнили, но события не слу-
чилось. Рассказы раннего Айтматова вполне вписались в
литературный контекст Кыргызстана тех лет, но сказать,
что он в чем-то удивил или резко выделялся, было бы пре-
увеличением. Они действительно ничем особо не выделя-
лись, кроме, пожалуй, одного – свежести взгляда на вещи
и языка. Перечитывая эти рассказы, можно было заметить
одно важное обстоятельство: его художественное мышле-
ние еще тогда формировалось на стыке двух языков – кы-
ргызского и русского. Его знаменитый айтматовский «ги-
бридный» стиль сложился позднее, но видно было, что он,
как художник, вырастает между языками и учится мыслить
на двух языках и что оба языка для него одинаково орга-
ничны.
Например, повесть «Трудная переправа» и рассказ «На
реке Байдамтал» свидетельствовали о вполне серьезных
намерениях автора, который жаждет понять многое, хочет
высказаться вслух о волнующих его проблемах и напря-
женно ищет себя. В «Сыпайчи» и «Белый дождь» чувству-
ются сильный поиск собственной темы, желание полнее
выразить себя, заявить собственное отношение к окружа-
ющему миру.
Трудное рождение художника – так можно было оха-
рактеризовать этот период, когда молодой Айтматов, буду-
чи работником совсем другой сферы – животноводства, все
сильнее и увлеченнее посвящает свое основное время ли-
тературной деятельности. Так получилось до публикации
небольшой повести о войне «Лицом к лицу» (1957).
Именно в этот период напряженных поисков молодой
Ч.Айтматов, по-видимому, чувствовал, что ему нужна пере-
мена творческой среды и более основательная подготовка
к литературному творчеству. Так он уезжает в Москву, по-
70
ступив на двухгодичные Высшие литературные курсы. Там
он и напишет свою новую повесть. То была повесть о воен-
ном времени с названием «Лицом к лицу» (на кыргызском
«Бетме-бет келгенде»), написанная на кыргызском языке,
и ему удается опубликовать ее русский перевод в журнале
«Октябрь», распространяемом по всему большому Союзу, а
кыргызский оригинал в журнале «Ала-Тоо».
«Когда вышла в свет повесть «Лицом к лицу», – вспо-
минал позднее сам Айтматов, – некоторые критики в ре-
спублике пытались поставить под сомнение достоверность
событий, изображенных в ней, увидели в ней «оскорбление
всего кыргызского народа», ибо в повести выведен дезер-
тир, изменник Родины, а таких, согласно литературным
схемам, быть не могло».
Известный кыргызский критик К.Асаналиев все, что
написал Чингиз Айтматов до повести «Лицом к лицу», счи-
тает периодом напряженных поисков себя, своего пути,
периодом ученичества, подготовкой к серьезным темам и
новым формам. Но следовало бы отметить, что если даже
автор «На реке Байдамтал» и «Сыпайчи» остался на том же
уровне и продолжал работать в том же духе, он все равно
занял бы свое твердое место в кыргызской литературе и
никто не смог бы сказать, что он лишен художественного
дара или у него нет призвания литератора. Тот же К.Асана-
лиев в своих мемуарах «Литературная борьба» («Адабий
айкаш») пишет, как он впервые узнал Айтматова. Он вспо-
минает, что прочитать повести молодого, малоизвестного
тогда писателя порекомендовал его коллега, по образова-
нию философ, Б. Аманалиев, который под впечатлением
произведений еще никому не известного Айтматова выска-
жет о нем свое вполне комплиментарное суждение.
В своем докладе, озвученного в Союзе писателей Кы-
ргызии, критик выдал такую оценку: «Автор, как рассказ-
чик, весьма обстоятелен. Он не тороплив, не подгоняет со-
бытия, но вдумчив и основателен. Его рассказы по своему
сюжетостроению, выведению образов особо отличаются
среди кыргызских писателей».1 Это было вполне лестная

1
К.Асаналиев. Адабий айкаш. – Бишкек. Изд-во БГУ, 2008, 106 стр.

71
оценка публикаций молодого автора со стороны критика,
который тогда считался одним из принципиальных и до-
статочно дерзких.
Но в этих произведениях настоящего Айтматова еще
не было. Как молодой автор, к тому же сын «врага народа»,
которого именно из-за отца даже в аспирантуру не приня-
ли, он еще не принимался говорить и писать о том, что его
давно терзало и не давало покоя. Его ранние тексты – сама
осторожность, желание не выпасть из общего контекста, не
обратить на себя излишнее внимание определенных струк-
тур. То есть ему все еще не хватало какой-то внутренней
свободы, смелости, а эта смелость могла появиться только
на некоем политическом уровне, на уровне идеологии. Все-
возможные партийные постановления, ждановские идео-
логические тиски, все еще свежие примеры судеб писате-
лей и критиков, попавших в опалу Сталина и кончивших
свою карьеру печально, постоянно маячили перед глазами
молодого писателя Айтматова. И эта осторожность посте-
пенно исчезала только после смерти Сталина 1953 года,
особенно после легендарного доклада Никиты Хрущева на
ХХ съезде коммунистов СССР 1956 года «О культе личности
и его последствиях». Новый лидер коммунистов СССР, нако-
нец, прояснил ситуацию, открыл глаза миллионам людей,
но особенно тех, кто, как семья Айтматовых, не знали что
думать о своих репрессированных родителях. Разоблаче-
ние злодеяний Иосифа Сталина сняло самую тяжелую за-
весу всего советского периода и страна начала дышать не-
сравненно более свободно, чем прежде. Эту замечательную
эпоху позже называли «хрущевской оттепелю» и значение
и место ее в истории СССР трудно было бы переоценить.
Выражаясь фигурально, получилось как в старинной ан-
глийской эпиграмме:
Был этот мир глубокой тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.
Если бы не было этой идеологической оттепели, труд-
но предположить, появился бы тот Айтматов, которого мы
знаем по его «Повестям гор и степей», «Прощай, Гульсары!»,
«И дольше века длится день!», «Плаха» и др. Но что было, то
было: изменение политического климата в Советском Со-
72
юзе сыграло решающую роль в появлении в Кыргызстане
писателя, который не только прославил свою небольшую
республику на весь читающий мир, но стал родоначальни-
ком целой эпохи, которую принято называть кыргызским
«Серебряным веком». Эта эпоха (1950-70-гг), начавшаяся
со второй половины 50-х, отмечена не только выдающи-
мися произведениями литературы, но и целым созвездием
имен и в театральном искусстве, и в живописи, и в кинема-
тографе, и в оперном искусстве, и в балете, и в науке. Эту
эпоху, если уж быть очень точным, открыла повесть «Ли-
цом к лицу», вошедшая в культовый сборник «Повести гор
и степей», за который он спустя шесть лет стал лауреатом
Ленинской премии.

73
 Рождение любви из духа музыки:
история кыргызской Моны Лизы

Выше было неоднократно подчеркнуто, что Айтматов

в эпоху «Повестей гор и степей» все материалы, легшие в
основу своих произведений, исключительно черпал из сво-
ей жизни или из тех наблюдений и событий, которым он
был свидетелем или лично пережил и понял. Говоря други-
ми словами, в первое время творческой жизни ему вообще
не приходилось придумывать сюжеты или что-то «выса-
сывать из пальца», эксплуатируя воображение – у него все
шло из его жизни, оставалось только облечь в соответству-
ющую художественную форму. А тут Айтматова сам бог по-
гладил по голове – вкуса, чувства формы, душевной энергии
и умения найти точное и емкое слово у него всегда были на
высочайшем уровне. Да и время было наиблагоприятное
для чтения таких текстов, какие вышли из-под пера Чинги-
за – на дворе стояла самая настоящая оттепель, начало бур-
лить хрущевское полулиберальное, “волюнтаристское”, как
потом охарактеризовали, но по сути антисталинское время.
Это было временем Айтматова.
Так получилось и с «Джамилей», названной Луи Ара-
гоном «самой прекрасной повестью о любви в мире» и от-
крывшей читающему миру настоящего Чингиза Айтматова.
Да, «Джамиля» было личной историей писателя. Как
вспоминает сестра писателя Роза Айтматова, это было пер-
вой и очень серьезной человеческой драмой молодого Чин-
гиза, когда он, совсем еще юноша и без того отягощенный
той ответственностью, что легла на его плечи как старшего
в семье, оставшейся без кормильца, крайне болезненно пе-
режил эту историю. Но вопрос в данном случае заключается
в том, был ли этот эпизод в жизни Айтматова тем стимулом

74
к художественному творчеству, к тому, чтобы он, сублими-
ровав свои личные переживания (они могли быть самыми
разными: эмоциональными, философскими, сексуальными,
психофизиологическими и т.д.), тянулся к искусству. Ответ
на этот вопрос заложен в «Джамиле» – безусловно, да. Со-
вершенно ясно и другое: Аймтатов об этой истории не мог
не писать, потому что это было самым светлым озарением
его юношеских лет, тех горестных лет, когда он фактически
был болен трагической судьбой отца, унижен и обижен. Но
именно Джаимля, его прекрасная мадонна, вытеснила, хотя
бы на время, эту боль, эту глубокую драму. И он эту повесть
буквально исторгнул из своей израненной души, как извле-
кают некую занозу, которая все время не дала покоя, ноет,
причиняет боль и беспокойство.
Да, «Джамиле» с самого начала несказанно повезло – ей
суждено было быть прочитанным самим Луи Арагоном (по
рекомендации выдающегося казахского писателя М.Ауэзо-
ва). И произошло почти чудо – повесть перевел на француз-
ский язык сам Арагон, всемирно известный французский
писатель, и она вышла с его, Арагона же, предисловием, в
котором он «Джамилю» назвал лучшей в мире повестью о
любви и сравнивал историю любви Джамили и Данияра с
историей Паоло и Франческо, Ромео и Джульетты.1 Факти-
чески получилось так, что он, Арагон, молодого кыргызско-
го писателя сравнил чуть ли с самим Шекспиром…
О краткой предыстории повести мы уже говорили в
предыдущих разделах, но стоит подчеркнуть еще раз, что
исходным материалом произведения стала подлинная
юношеская история Чингиза, если не прямо, то косвенно
описанная в «Джамиле». Повесть, опубликованная снача-
ла на кыргызском языке в журнале «Ала-Тоо», потом в ле-
гендарном «Новом мире» А. Твардовского в русском пере-
воде, сделала настоящее имя автору. Но то, что она очень
скоро вышла во французском переводе и была снабжена
необычайно лестным предисловием французского писа-
теля-коммуниста Арагона, была уже настоящей сенсацией.
Это было неким наваждением, подарком судьбы, самой вы-
1
Арагон Луи. Самая прекрасная в мире повесть о любви. – «Культура и жизнь»,
1958, №7

75
сокой оценкой, данной малоизвестному в те годы молодо-
му кыргызскому писателю. В то же время самой громкой и
безошибочной рекламой, после которой Айтматов в бук-
вальном смысле слова проснулся знаменитым, по крайней
мере, в Советском Союзе, не говоря о Кыргызстане. То, как
высоко оценил повесть известный французский писатель,
было не столько оценкой таланта молодого кыргызского
писателя, сколько громкой рекламой, которая, в конце кон-
цов, проложила путь к высочайшему в СССР официальному
признанию – к Ленинской премии.
В «Джамиле», как заметил в свое время М.Ауэзов, ве-
ликий казахский писатель, впервые высоко оценивший
повесть, «событий немного, и с героями тоже происходят
внешне как будто не очень большие перемены».1 Но пере-
мены все-таки происходят и на поверку получается, что
Айтматов написал историю, которая не укладывалась в
обычные, традиционные рамки таких историй вообще. Да,
любовные драмы и в кыргызской литературе были, как и
во всех других, и были достаточно популярны, но то, о чем
говорилось в айтматовском лирико-психологическом нар-
ративе, далеко не умещалось в привычные рамки-стерео-
типы о любви. Что бы ни говорили о жизни кочевников, о
патриархальном укладе кыргызского народа, семейных и
межличностных отношений, но любовь младшего брата к
жене своего старшего брата – могла считаться как мини-
мум неким вызовом для местной читатющей публики. Но
повесть была настолько талантливо написана, а духовная
составляющая этой истории настолько зашкаливала, что
читатели почти не обратили внимание на это обстоятель-
ство и текст молодого кыргызского писателя был воспри-
нят буквально на ура.
Многие считают эту повесть гениальной, вдохновен-
ной историей любви. Я же считаю, что это повесть больше о
рождении художника, о рождении искусства. С другой сто-
роны, смысл текста Айтматова настолько глубоко запрятан
или закодирован, что о многом остается только догады-
ваться. В тексте есть и святость, и грехопадение, и некое

1
М.Ауэзов. «Путь добрый!», статья. Литературная газета, 1958, 23 октября.

76
Адамово яблоко, следовательно, искус и избавление. Прав
был Георгий Гачев, усмотревший в «Джамиле» некую ана-
логию с библейской историей о Адаме и Еве, изгнанных из
Эдема за грехопадение, хотя в айтматовском тексте нет и
намека на сексуальную близость Сейита с Джамилей.
Для молодого Сейита жизнерадостно-веселая Джамиля
предстает чем-то вроде идеала, в то же время она – некото-
рая загадка, нераскрытая книга, в которой может быть еще
много нереализованного потенциала, в том числе и жиз-
ненного, женского, фертильного, греховного, о чем подро-
сток может только догадываться. Эта далеко не осознанная
тяга подростка к жене брата – на интуитивном, бессозна-
тельном уровне – не была склонностью к инцесту или не-
осознанным инстинктом кровосмешения, но в этих отно-
шениях бесспорно присутствовало то, что мы бы назвали
«синдромом Леонардо», имея в виду историю написания
«Моны Лизы», бессмертной картины великого итальянско-
го мастера Возрождения.
Никто еще не установил в точности, чего же больше в
картине Леонардо да Винчи – любви, скрытого инстинкта
греха, святости, духовного идеала или иной другой черты
характера. То же самое можно было бы сказать о Джамиле.
Но мы видим, что история любви Данияра и Джамили, раз-
вернувшаяся на глазах юноши, подстегнула другую драму,
драму Сейита. И он, в конце концов, ощущает жгучую не-
обходимость самореализоваться, высказаться, но выска-
заться о высоком, об идеальном, о том, как мир – прежде та-
кой скучный, обыденный и упорядоченный – обрел смысл
и содержательность, одухотворен Любовью. А любовь по
Айтматову – это обретение Смысла в жизни, это обрете-
ние человечности или быть настоящим человеком; без нее
жизнь пуста и бессмысленна, без любви нет ни духовного
творчества, ни поэзии, ни музыки. Об этом и получилась по-
весть Айтматова. Это его слова: “Любовь – богиня будущего.
Без любви не может быть будущего у человека. Любовь –
основа жизни. Не будет любви – не будет связанных с нею
страстей. И жизнь человека станет опустошенной. И потом,
не будет любви – не будет детей, фактора, связующего нас
с будущим. Все, что дано природой, звездами, Космосом, –
77
любовь в себя включает. Любовь – это симфония, точнее,
мировая симфония”1.
Интересно заметить, что первоначально повесть на-
зывалась «Обон», то есть «Мелодия». А музыка в «Джами-
ле» – это основной камертон, главный смыслообразующий
элемент. Вообще повесть Айтматова – это рождение любви
из духа музыки, перефразируя Фридриха Ницше. Мне даже
представляется, что Чингиз Торекулович, как художник,
был из числа тех, кто мог о себе сказать, следуя за Фридри-
хом Шиллером, что именно музыка или некое музыкальное
настроение предваряет у него литературное творчество. А
великий немецкий драматург и философ говорил: «Ощуще-
ние у меня вначале является без определенного и ясного
предмета; таковой образуется лишь впоследствии. Некото-
рый музыкальный настрой души предваряет все, и лишь за
ним следует у меня поэтическая идея».2
И Джамиля, и Сейит влюбляются в угрюмого, нелюди-
мого Данияра за то, что он так прекрасно поет, поет о зем-
ле, о родине, о красоте мира. Но песня Данияра – это своео-
бразная экспликация внутреннего мира героя, определен-
ная манифестация его личностных качеств, сигнал вовне,
и этот сигнал с огромной готовностью воспринимается и
Джамилей и Сейитом. Вместе с тем, Айтматов организовал
структуру повести так, что читатель почти ничего не зна-
ет, о чем думает о Джамиле Данияр, а она о Данияре. Мы
смотрим на происходящее глазами Сейита, которому от-
ведена роль, если использовать понятия древнегреческой
трагедии, своеобразного хора. А хор, как известно, у древ-
них драматургов содействовал автору в выяснении смысла
трагедии, раскрывал душевные переживания его героев,
давал оценку их поступков с точки зрения автора, господ-
ствующей морали и вел как бы зрителя по ходу развития
сюжета т.д. В этой связи существует очень интересное за-
мечание того же Ницше, который писал: «Я думаю, что не
будет абсурдом, что греческая трагедия возникла… из тра-
гического хора», при этом предполагая, что именно музыка,
1
О. Ибраимов. Бибисара и Муртаза. История неразделенной любви. – Август 26,
2015, Rus.Azattyk.org.
2
Цит. по книге: Ницше. Сочинения в 2-х тт. Моска, «Мысль», 1990. Том 1. стр.72

78
«равная по своей силе самому Гераклу», служила основным
средством выражения авторской точки зрения на происхо-
дящее.
Процесс написания «Джамили», как свидетельствуют
очевидцы, настолько был интенсивен, что его написание
не отнимало много времени. Но писатель переписывал, до-
рабатывал ее множество раз. Писатель как-то раз призна-
вался, что переписывал ее как минимум семь раз. По-види-
мому, он хорошо понимал, что повесть никого не оставит
равнодушным, но и наверняка натолкнется на критику
недоброжелателей. Что и произошло. Не будем подробно
остановливаться на ментальных, психологических и иных
проблемах внутрисемейных отношений кыргызов, но в той
критике были свои объекивные причины. Начнем с того,
что в повести сильно пошатнулась не только традицион-
ная концепция «положительного» героя в советской ли-
тературе, но в столь же щекотливом положении оказались
принципы привычного коммунистического моралите, нор-
мы «социалистической нравственности». Уход Джамили,
чей законный муж находится не на курорте, а на фронте, с
Данияром, вернувшимся в родное село после полученного
ранения, не было верхом коммунистической морали, но эта
история описана писателем так, что такой финал сюжетно-
го развития кажется не только не предосудительным, но
столь естественным. Писатель говорит, что жизнь людей
сложнее упрощенных формулировок морали, прописных
истин. В этом и заключалась красота этой любви, но в этом,
как утверждает писатель, и кроется ее трагизм.
Да, юноша Сейит с самого начала станет свидетелем,
невольным соглядатаем взаимоотношений Данияра, угрю-
мого и молчаливого фронтовика, и веселой и жизнерадост-
ной снохи, к которой он сам испытывает некие полудетские
нежные чувства, которые после побега двух возлюбленных
переходит в безотчетную тоску, невероятное опустошение,
в острейшее желание восполнить чем-то эту вдруг обнару-
жившуюся душевную пропасть. Что-то надо было предпри-
нимать, чем-то заглушить эту тоску и это отчаяние. И он
решает воспеть эту историю двух людей, воспроизводить
ее в красках, стать художником. Это отчаяние на самом деле
79
было глубокой душевной травмой, связанной с ощущением
раннего одиночества, потерей какой-то духовной опоры, но
ее же – этой опоры – неожиданным обретением. Это при-
дало повести удивительную атмосферы сопереживания, в
то же время острого драматизма, косвенного соучастия в
этой любовной истории. Отсюда и вытекал вывод, что глав-
ное в повести – это не столько любовь между Данияром и
Джамилей, сколько духовная драма самого Сейита. То есть
«Джамиля» – это история Сейита, его любви, вернее, его от-
крытия Любви, его открытия человека, открытия, в конце
концом, самого себя. В этом и была суть.
С точки зрения психологии глубокие душевные пере-
живания Сейита – это достаточно сложная материя. В них
есть и не озвученная влюбленность, в то же время полно
косвенных симптомов и неявных, вытесненных пережи-
ваний. Ведь в отношении Сейита к Джамиле как минимум
присутствует невидимая стена близкородственных связей,
целый клубок запретных чувств; лирический герой все вре-
мя балансирует на очень тонкой грани смутного влечения,
ревности и стыда. Тонко чувствуя это обстоятельство, пи-
сатель эти сложные душевные движения юноши целому-
дренно оставляет без подробного анализа; он отдает пред-
почтение исключительно поэтическим символизмам, инту-
итивным ощущениям, создавая дискурс недосказанности
и нераскрытого контекста, хотя в конце повести все-таки
Сейит называет уходящую с Данияром Джамилю «люби-
мой». Фрейд, отец психоанализа, это состояние назвал бы
«перверзными душевными движениями», то есть страда-
ниями, причиняемыми определенными симптомами.
В “Прощай, Гульсары!” есть такие строки: “Гульсары
смирно стоял, прикованный к одному месту, а его кто-то
искал. Он слышал ржанье маленькой гнедой кобылицы, той
самой, вместе с которой вырос и с которой всегда был не-
разлучен. У нее белая звезда во лбу. Она любила бегать с ним.
За ней уже стали гоняться жеребцы, но она не давалась,
убегала вместе с ним подальше от них. Она была еще недо-
ростком, а он тоже не достиг еще такого возраста, чтобы
делать то, что пытались сделать с ней другие жеребцы.

80
 Вот она заржала где-то совсем поблизости. Да, это была
она, он точно узнал ее голос. Он хотел ответить ей, но боял-
ся раскрыть издерганный, опухший рот. Это было страшно
больно. Наконец она нашла его. Подбежала легким шагом,
поблескивая при луне белой звездочкой во лбу. Хвост и
ноги ее были мокрые. Она перешла через реку, принеся с со-
бой холодный запах воды. Ткнулась мордой, стала обнюхи-
вать, прикасаясь к нему упругими теплыми губами. Нежно
фыркала, звала его с собой. А он не мог двинуться с места.
Потом она положила голову на его шею и стала почесывать
зубами в гриве. Он тоже должен был положить голову на
ее шею и почесать ей холку. Но не мог ответить на ее ласку.
Он не в состоянии был шевельнуться. Он хотел пить. Если
бы она могла напоить его! Когда она убежала, он смотрел
ей вслед, пока тень ее не растворилась в сумеречной тьме
за рекой. Пришла и ушла. Слезы потекли из его глаз. Слезы
стекали по морде крупными горошинами и бесшумно пада-
ли у ног. Иноходец плакал первый раз в жизни”.
Но эти слова Айтматов напишет гораздо позже, но в
«Джамиле» он больше касался духовных, эмоциональных
сторон любви. Эта любовь пробудила в Сейите поэта, ху-
дожника, который теперь совершенно по-другому смотрит
на мир, на людей, на самого себя, на брата своего. И он твер-
до решает, что уедет в город, и пускается в собственное
интеллектуальное приключение, ищет свой собственный
путь в жизни.
Это состояние автора, состояние смутного творческого
прилива, пока еще глухого, в чем-то даже стихийно-бессоз-
нательного, еще не сублимированного, но ищущего выхода
наружу, очень хорошо описано в повести «Джамиля» через
состояние лирического героя Сейита. «Я впервые почув-
ствовал тогда, как проснулось во мне что-то новое, чего я
еще не умел назвать, но это было что-то неодолимое, это
была постребность выразить себя. Да, выразить, не толь-
ко самому видеть и ощущать мир, но и донести до других
свое видение, свои думы и ощущения, рассказать людям о
красоте нашей земли так же вдохновенно, как умел это де-
лать Данияр. Я замирал от безотчетного страха и радости

81
перед чем-то неизвестным. Но я тогда еще не понимал, что
мне нужно взять в руки кисть.
Я любил рисовать с детства. Но песни Данияра всполо-
шили мою душу. Я ходил точно во сне и смотрел на мир из-
умленными глазами, будто видел все впервые. …
Глядя на Джамилю, мне хотелось убежать в степь и
криком кричать, вопрошая землю и небо, что мне делать,
как мне побороть в себе эту непонятную тревогу, и эту не-
понятную радость. Мной овладело то самое непонятное
волнение, которое всегда приходило с песнями Данияра. И
вдруг мне стало ясно, чего я хочу. Я хочу нарисовать их».1
И Айтматов ее нарисовал. Нарисовал свою Мону Лизу,
по-своему интерпретируя то, что называют искусствоведы
«синдромом Леонардо». Кстати, некий «синдром Леонардо»
описан и в другом талантливом рассказе Айтматова «Плач
перелетных птиц», написанном намного позднее, в начале
1970-х, когда нерастраченая влюбленность литературного
героя оборачивается неодолимым желанием восполнить
внутреннее опустошение, активным духовным творче-
ством, и сублимируется в непреходящий позыв к художе-
ственной самореализации. Правда, все это теория, причем,
очень интересная и по сей день остро дискутируемая, но
вернемся к тому, как «Джамилю» воспринимали кыргыз-
ские читатели того времени.
Факт состоял в том, что «самая прекрасная повесть о
любви» действительно оказалась достаточно сложно орга-
низованной, основанной на необычном в общем-то сюжете,
необычной для кыргызского читателя теме. Ведь в повести
речь шла о неординарных превратностях любви, о совер-
шенно нетривиальных «свойствах страсти», «о сердечной
смуте», говоря словами поэта. Айтматов принялся расска-
зать о том, что могло дать тем же критикам, вооруженным
«марксистско-ленинской методологией», повод уничто-
жать Айтматова в самом начале пути. Повод мог дать сам
сюжет повести, который был в чем-то провокативен.
Конечно, нельзя сказать, что он основан на каком-то
исключительном, особом жизненном материале, что уход

1
Ч.Айтматов. Джамиля. – Бишкек, «Турар», 2008, 62 – 64 стр.

82
женщины от нелюбимого мужа среди кыргызов является
чем-то из ряда вон выходящим. В сюжете повести не было
ничего необычного, за исключением того, что подросток
Сейит поневоле стал соучастником ухода жены своего бра-
та с другим человеком и благословил этот уход, эту исто-
рию любви своим чистым, детско-подростковым разумени-
ем. В жизни бывает все. Как однажды остроумно заметил
Расул Гамзатов, великий аварский поэт, события, анало-
гичные любовной истории Ромео и Джульетты, на Кавказе
встречались чуть ли не в каждом ауле, но не было своего
Шекспира, чтобы описать это.
Интересно отметить, что многие современники Айтма-
това склонны были видеть главное достоинство и новизну
повести только лишь в поступке главной героини – в отходе
от якобы традиционных представлений о долге, верности
и т.д. И почти все они связывали всю идейно-художествен-
ную новизну повести с ее финалом. Например, К.Бобулов в
в книге «Критика и литературный процесс» (Фрунзе: Кы-
ргызстан, 1976) утверждал, что «Джамиля», воспитанная
в новых условиях, восстает против отношения к женщине
как к недочеловеку что Айтматов на первый план выдвигал
«тему личного достоинства женщины».1 Все это было пра-
вильно, только речь в повести шла не об этом или не совсем
об этом. Драма Джамили – это было драмой, еще точнее,
трагедией талантливой по жизни, душевно и физически
здоровой женщины. Женщины сильной, на пороге своего
поприща, только начинающей понимать и познавать суть
человечесого бытия и вкус жизни. Поэтому ее трагедия –
трагедия полноты жизни.
В.Шкловский в своей книге «Художественная проза.
Размышления и разборы», говоря о жизни толстовских ге-
роинь, остроумно замечает: «В Анне Карениной нет ничего
необыкновенного, но она одарена всем как бы чрезмерно;
она - человек в его полной сущности, и именно это делает
ее любовь трагической. Кроме полноты жизненности, Анна
ни в чем не виновата...
1
Бобулов К. Пути развития социалистического реализма в кыргызской прозе. -
Фрунзе: Кыргызстан, 1969

83
 Наташа Ростова тоже охарактеризована тем, что ей
дано слишком много, это должно ей принести несчастье.
Анна Каренина обыкновенна, воспитанна, в ней нет ни-
чего уклоняющегося от обычного, но она настолько сильна,
что сламывает это обычное; ее несчастье типично, как тра-
гедия полноценности» 1.
Воля к жизни, активность жизненной позиции, вну-
тренняя раскованность органически присущи личности
Джамили. Жизненную позицию Джамили, ее трудный вы-
бор всецело разделяет и принимает Сеит. «Нестерпимая
обида душила меня,- говорит он, вспоминая семейные скан-
далы посла ухода Джамяли. - Пусть меня считают изменни-
ком. Кому я изменял? Семье? Нашему роду? Но я не изменял
правде, правде жизни, правде этих двух людей! Я вспомнил,
как они уходили из аила, и мне нестерпимо хотелось выйти
на дорогу, выйти, как они, смело и решительно в трудный
путь за счастьем».
В данной связи нужно еще раз подчеркнуть: бунт про-
тив закостенелых обычаев патриархального уклада жизни,
стремление найти свое счастье по велению сердца, пособ-
ственному разумению имели место и у нас, среди кыргы-
зов, но еще не было Айтматова, чтобы написать об этом так,
как он. Такие сюжеты лежат и в основе многих произведе-
ний устно-поэтического творчества. Например, в «Семе-
тее», второй части эпической трилогии «Манас», Айчурек,
возлюбленная Семетея, сама приходит (вернее прилетает,
превратившись в белую лебедь), к суженому за тридевять
земель, нарушая заповеди патриархального благочестия,
обеты засватанной девушки. Таков и малый эпос «Олжобай
и Кишимжан», народная поэма о любви. Таких примеров
можно было бы найти множество из эпического наследия
прошлого.
В кыргызском обществе дореволюционного времени
были нередки случаи, когда женщина, насильно выданная
замуж, уходила от мужа или бежала из дома, бросив вызов
устоявшимся нормам и привычкам и пытаясь соединить
1
Шкловский В. Художественная проза. Размышления и разборы. – Мю: Советский
писатель, 1961, 24 стр.

84
свою судьбу с любимым человеком. Такие случаи еще бо-
лее участились после революции 1917 года. Одну из таких
историй положила в основу своей поэмы «Дочь Каптагая»
(«Капатагайдын кызы») известная в свое время кыргыз-
ская поэтесса Т. Адышева.
«Когда я начал читать повесть кыргызского писателя
Чингиза Айтматова «Джамиля», мое сознание вдруг ста-
ло излучать неожиданные для меня самого ассоциации, –
пишет русский литературовед и культуролог Г. Гачев. – В
Данияре мне почудились приметы байроновского героя;
в развитии характера Джамили я угадывал ренессансное
становление личности; в том, что повесть подводит к пес-
не (стихотворению) и заменяет ею всю кульминацию, – я
увидел признаки весьма архаической ступени повествова-
тельного жанра (ср. куртуазный роман в Западной Европе),
которая надолго утверждалась на Востоке (ср. индийская и
арабская проза, постоянно чередующаяся со стихотворны-
ми вставками, или китайский классический роман «Сон в
Красном Тереме»); а вся коллизия повести – разлом патри-
архальной слитности индивида с обществом, пробуждение
титанического характера, одержимого страстью, смеющего
желать, думать и поступать из себя, – напомнила коллизии
и античной и шекспировской трагедии»1.
Конечно, можно было не согласиться с отдельными
наблюдениями и параллелями Г.Гачева, но он был прав в
главном – в том, что нет литературы, в целом культуры, ко-
торую бы обошли основные вехи и магистральные дороги
культурно-духовного развития человечества – от прими-
тивного искусства до современных форм мировой циви-
лизации. По крайней мере, так сложилась судьба так назы-
ваемых младописьменных литератур, в частности, кыргы-
зской литературы ХХ века, сложившейся и развивавшейся
в течение многих столетий по собственному пути, не так,
как культуры Европы, но пережившей совершенно иную
скорость развития в ХХ веке, на стыке эпох, в период смены
общественных форм, слияния культур и их тесного взаимо-
действия, что произошло в советские годы.

1
Гачев Г. Чингиз Айтматов и мировая литература. – Фрунзе, Кыргызстан, 1982, с.15.

85
 Таким образом, «Джамиля» не была воспринята безого-
ворочно и на ура на родине автора. Особенно критично от-
неслись к повести представители старшего поколения. Нам
неизвестно мнение ни А.Токомбаева, ни Т.Сыдыкбекова, ни
К.Джантошева, аксакалов отечественной литературы, но
хорошо известен случай, когда на одном из заседаний Сою-
за писателей Кыргызии, популярный в то время писатель Н.
Байтемиров откровенно высмеял автора, поведав сидящим
такой эпизод. Оказывается, его, уже достаточно известного
писателя, в одном из кыргызских сел якобы остановил не-
кий крестьянин, «обычный советский труженик», который
поинтересовался «каким-то автором по имени Айтматов».
И просил передать, что он хотел бы его хорошенько побить
за то, что написал о какой-то потаскухе по имени Джами-
ля, ушедшей из дома, бросив мужа, воевавшего на фронте.
Байтемиров рассказывал этот случай так, что все сидящие
в зале Союзе писатели открыто смеялись. Автор «Джами-
ли», оскорбленный и осмеянный, вынужден был встать и
выйти из зала…
Тем не менее, большинство читателей было в восторге,
особенно творческая молодежь, молодые критики. Первой
написала о повести благожелательный отзыв Р.Кыдырба-
ева, затем К.Бобулов, известный тогда молодой критик, а
также К.Асаналиев, тоже известный критик, ставший по-
том самым крупным кыргызским специалистом по Айтма-
тову, другом и близким соратником писателя, усмотревшим
в творчестве молодого еще писателя «открытие человека
современности». К этому времени Айтматов написал свои
новые повести, в частности, «Первый учитель», «Материн-
ское поле», «Тополек мой в красной косынке» и «Верблю-
жий глаз». Все они вошли в культовый сборник писателя
«Повести гор и степей», за который он получил высшую
литературную премию СССР – Ленинскую (1963). Эта кни-
га положила начало той новой эпохи, айтматовской эпохи,
кыргызского «серебряного века», о чем говорилось выше.

86
 По жизни, не по Фрейду:
Песнь о неубитой любви

Чингиз Айтматов за свою долгую жизнь пережил нема-

ло самых разных испытаний и сам менялся, всегда находясь
на гребне своего времени. Было время, когда он восхищал-
ся достижениями советской власти, коммунистами, комсо-
молом, не раз принимался воспевать простого труженика,
колхозника, железнодорожного рабочего и т.д. Но насту-
пал период, когда он испытывал глубокое разочарование
этой властью, ее идеологическими конструктами, подверг
критике – вначале скрыто, намеками и на языке зишифро-
ванных символов, потом открыто – советскую автократию,
особенно Сталина. И все же в нем всегда оставалось что-то
от сына убежденного коммуниста, проводника идей ком-
мунизма, каким действительно был его родитель Торекул
Айтматов, убежденный большевик, высокопоставленный
партийный руководитель.
Тем не менее, трудно было бы найти человека во всей
кыргызской литературе, в личной, семейной истории ко-
торого так наглядно и так картинно отразилась вся слож-
ная драматургия развития СССР от его становления до его
развала. В его творчестве, как в фокусе, запечатлелась эта
сложная, в то же время великая история страны, ее слезы
и радости, иллюзии и разочарования, ее важнейшие вехи
и периоды, и, наконец, трагический, неожиданный конец.
Разумеется, все это не только пережито им лично, пережи-
то его семьей, но пропущено через его ум и сердце, описано
в произведениях, ставших всемирно известными и вошед-
шими в историю мировой литературы ХХ века.
Чингиз Торекулович с малых лет сильно верил в Совет-
скую власть. Он сочувственно относился к ней и в зрелые

87
годы, хотя его мощная творческая интуиция позволила
ему еще в «Прощай, Гульсары!» (1967) ставить весьма кар-
динальные вопросы и вынести очень суровые вердикты.
Чего стоит выброшенный за борт, сокрушенный морально
и опустошенный духовно, всеми забытый старый комму-
нист Танабай, все время мечтавший о мировой революции,
но завершивший свой путь в полном одиночестве. А его
оскопленный, мучительно умирающий иноходец Гульса-
ры, этот «человекоконь», кентавр, образно-психологиче-
ский двойник Танабая? Примерно таким же показалась для
Айтматова историческая судьба истинного большевика в
превосходной повести «Первый учитель» (1958), где учи-
тель Дюйшен, принесший свет образования, чувство чести
и человеческого достоинства в кыргызскую глухомань, и
забыт, и морально изможден, потерпев поражение в самых
сущностных вопросах жизни, любви и человеческого сча-
стья. Такой же предстает перед читателем Алтынай, глав-
ная героиня этой же повести, которая ищет, но не находит
ответы на многие кардинальные вопросы и человеческого,
и общественного бытия.
Известно высказывание Айтматова о том, что при на-
писании «Первого учителя» он хотел представить свое по-
нимание образа коммунистов, в том числе доктрины соци-
алистического реализма.1 Но айтматовское понимание со-
циалистического реализма, как и ныне забытой концепции
«положительного героя», на деле оказалось существенно
иным, чем это практиковалось в творчестве других совет-
ских писателей.
Дюйшен и Алтынай, главные герои классической по-
вести Чингиза Айтматова «Первый учитель», несмотря на
видимые признаки успеха и историческую правдоподоб-
ность, в финале своего пути предстают людьми душевно
израненными, даже трагическими. Алтынай, бывшая кру-
глая сирота, выросшая в чужом доме и самим этим фактом
обреченная на бедственную жизнь, усилиями и самоотвер-
женностью своего учителя Дюйшена была спасена. Спасена
и получила хорошее образование, достигла немалого в сво-
ей жизни, стала даже академиком. Но мы видим, что она все
1
Ч.Айтматов. Создадим яркий образ коммуниста. В кн. В соавторстве с землею и
водою. – Фр.: Кыргызстан, 1978, 93 стр.

88
равно не считает себя человеком счастливым, успешным,
довольным своей судьбой. Ее самым дорогим, а может, са-
мым любимым человеком был и остался первый учитель
Дюйшен, с которым ей пришлось расстаться и расстаться
уже навсегда. Но именно это обстоятельство и омрачает
ее жизнь и превращается в трагический излом ее жизни и
судьбы. Почему так устроено в жизни, почему счастье че-
ловеческое так трудно достижимо или его не существует
вовсе? И что значит память человеческая, память нрав-
ственная? Чингиз Айтматов задается этими вопросами, но
не дает ответа или еще не собирается дать прямой и одно-
значный ответ. Забегая вперед, можно было бы сказать, что
эти и другие вопросы человеческой жизни всю жизнь вол-
новали Чингиза Торекуловича и его творческая и человече-
ская жизнь свидетельствуют о том, что на эти «проклятые
вопросы» человеческого бытия весьма не просто найти од-
нозначный ответ.
Повесть возвращает нас в далекие 20-е годы, в годы,
когда кыргызское село только пробуждалось от вековой
спячки неграмотности и информационной темноты. Поэто-
му стремление к свету, идея просвещения всецело двигают
умом и делами первого учителя своего села Дюйшена. Этот
молодой человек весь охвачен этими идеями и в них он на-
ходит и импульс к борьбе, и моральное удовлетворение. И
Дюйшен, этот кыргызский Прометей, начинает свое дело в
отдаленном кыргызском селе так, обращаяь к сородичам:
«Так вот комсомол послал меня учить ваших детей. А
для этого нам нужно какое-нибудь помещение. Я думаю
устроить школу, с вашей помощью, конечно, вон в той ста-
рой конюшне, что стоит на бугре. Что скажете на это, зем-
ляки?
Люди засмеялись, как бы прикидывая в уме, куда он
гнет, этот пришлый? Молчание прервал Сатымкул-спор-
щик, прозваный так за сбою несговорчивость.
– Ты постой, парень, - проговорил Сатымкул, прищури-
вая глаз, словно бы прицеливаясь. - Ты лучше скажи, зачем
она нам, школа?
– Как зачем? - растерялся Дюйшен.
– А верно ведь! - подхватил кто-то из толпы.

89
 И все разом зашевелились, зашумели.
Кровь хлынула с лица Дюйшена. Обрывая дрожащими
пальцами расстегнул крючки шинели, он вытащил из кар-
мана гимнастерки лист бумаги, сложенный вчетверо и, то-
ропливо развернув его, поднял над голевой:
– Значит, вы против этой бумаги, где сказано об учении
детей, где поставлена печать Советской власти? А кто вам
дал землю, воду, кто дал вам волю? Ну, кто против законов
Советской власти, кто? Отвечай!
Он выкрикнул слово «отвечай» с такой звенящей, гнев-
ной силой, что оно, как пуля, прорезало теплынь осенней
тиши и, словно выстрел, отозвалось коротким эхом в ска-
лах. Никто не проронил ни слова. Люди молчали, понурив
головы».
В этом своем фанатизме Дюйшен, первый учитель,
несущий огонь просвещения этим неграмотным, темным
людям, как в античной мифологии Прометей, трогатель-
но-смешон, когда он с вязанкой курая на спине тащится к
заброшенной конюшне, одновременно героически- мону-
ментален. Для Айтматова учитель Дюйшен – эпический
герой, одновременно мученик и страдалец, своеобразный
кыргызский Дон-Кихот, когда он, голодный и окруженный
стеной непонимания, пытается объяснить амбициозные
просветительские планы социализма.
Любовь и моральный долг, преданность и одиночество,
отягощенность жизни всевозможными предрассудками, ус-
ловностями, и невозможность их преодолеть в конкретном
социуме составляют содержательную сторону этой самой
историчной, если можно так выразиться, повести кыргыз-
ского писателя.
Почему историчной? Потому что ни одно произведение
Чингиза Айтматова так не насыщено конкретикой истории,
суровым реализмом, даже натурализмом описаний и соци-
ально ангажировано, как «Первый учитель». В то же время
грустная история любви Дюйшена и Алтынай стала как бы
продолжением истории Сейита и Джамили, только в обрат-
ном порядке. И, быть может, именно в этом повествовании
окончательно оформилось то, что становилось как бы пер-
манентной философской, мировоззренческой доминантой
произведений кыргызского мастера – глубокий трагизм,

90
ощущение вечной дисгармонии бытия, скорбь, даже миро-
вая скорбь. Известно, что такое мировосприятие еще более
укрепилось в Айтматове в 70-е, в 80-е, а последней, про-
щальной книгой писателя стал роман с характерным назва-
нием – «Когда падают горы» (Вечная невеста), вышедшей в
2008 году, за шесть месяцев до его кончины.
В начале этой книги мы вскользь упомянули о траги-
ческом раздвоении Айтматова-писателя, гражданина, че-
ловека. Тому причиной были очень многие обстоятельства,
начиная с ранней потери отца и долгого ожидания его судь-
бы, до двойственного отношения к Советской власти, вер-
нее, к советской политической системе, которая его долгое
время унижала, заставляла страдать и трепетать перед
своей грозной и жестокой силой, но которая подняла его
до небес. Даже крушение этой системы, в судьбе которой и
сам Айтматов сыграл определенную роль, как писатель и
как общественный деятель, погрузило его в безрадостные
размышления о смысле истории, о роли судьбы, о смысле
жизни. Примечательно, что эту свою философию Чингиз
Торекулович скорее интуитивно, чем осознанно, попро-
бовал развивать именно в ранней своей повести «Первый
учитель».
В ней и Алтынай, и Дюйшен предстают персонажами с
очень сложной и неоднозначной судьбой – внешне как бы
удачной и успешной, но внутренне сломленной и трагиче-
ской. Эти герои как бы совмещают в себе два концептуаль-
ных начала – с одной стороны, они несут на себе большую
историко-культурную нагрузку, а с другой, писатель все
равно возвращает читателя к так называемым «вечным»
темам – темам счастья, долга и смысла жизни. Получилось
так, что история Дюйшена – это история покинутого чело-
века, одновременно история героики, забытой обществом.
Но, главное, история несчастной любви. История о том, как
эти два человека нашли друг друга, нашли как бы навсегда,
но конкретные условия, конкретный социум, обстоятель-
ства жизни никак не благоприятствовали тому, чтобы они
были вместе, рядом. Это стало их трагедией.
Между тем, повесть Айтматова сконструирована как
многослойная архитектоника, где все уровни, темы и идеи
91
заслуживают отдельного разрешения и художественной
разработки.
Кто для Алтынай ее первый учитель? Спаситель, бла-
годетель или первая любовь? Это достаточно непростые
вопросы. Когда к ней, круглой сироте, собирающей кизяк,
с открытой душой и улыбкой обращается Дюйшен и при-
глашает ее учиться в его «конюшне»-школе – он для нее
старший товарищ и очень милый человек. Это один уро-
вень отношений. Но когда он все-таки добивается того,
чтобы ее отпустили и она действительно учится в школе,
Дюйшен – первый учитель и добрый человек, почти идеал.
А взаимоотношение учителя и ученицы – это совсем иной
уровень отношений или два конца этой морально-психоло-
гической иерархии. Этот уровень отношений предполагает
только уважение и благодарность, но там как бы нет места
для любви. Это воспрещено моралью и культурой.
Но этот образ доброго дяди и дорогого учителя в ходе
развития повести постепенно меняется в глазах Алтынай и
она, глубоко тронутая ласковым отношением своего учите-
ля, начинает по-другому относиться к нему, ибо он теперь
не только учитель, но и некий старший брат, одновремен-
но добрый, красивый молодой мужчина. Этот визуальный
образ-клише в ходе повствования еще дальше трансформи-
руется, особенно тогда, когда Дюйшен, защищая ее от на-
сильной выдачи замуж, избит другими мужчинами. Тут он
предстает как ее рыцарь, как настоящий джигит. Наконец,
он – ее спаситель, вызволивший ее из рук насильника-мужа
и добившийся того, чтобы ее отправили в детский дом, в
далекий город-мир Ташкент.
Наполнен исключительным драматизмом и глубокой
символики эпизод, где несчастную Алтынай, обесчещен-
ную и оболганную, Дюйшен оставляет у небольшого водо-
пада, вручив ей небольшой кусок мыла, чтобы она помы-
лась:
«– Алтынай, я не сумел уберечь тебя, прости меня, – ска-
зал он. А потом взял мою руку и поднес к своей щеке. – Но
если ты даже простишь меня, я сам никогда не прощу себе
этого...

92
 Я зарыдала и припала к гриве коня. А Дюйшен стоял
рядом, молча гладил мои волосы и ждал, пока я наплачусь.
– Успокойся, Алтынай, поедем, – сказал он наконец. – По-
слушай, что я тебе расскажу. Третьего дня я был в волости.
Ты поедешь учиться в город. Ты слышишь?
Когда мы остановились у звонкой светлой речушки,
Дюйшен сказал:
Сойди с коня, Алтынай, умойся, – Он достал из кармана
кусочек мыла. – На, Алтынай, не жалей. И забудь обо всем,
что было, и никогда не вспоминай об этом. Выкупайся, Ал-
тынай, легче станет. Ладно?”
Тут он, Дюйшен, конечно, мужчина, человек противо-
положного пола, потенциальный муж или любовник, не-
кий Ланселот, а может и лузер, не сумевший сохранить и
защитить очень дорогой для нее человек и потерпевший
столь сокрушительное поражение. И все это вместе взятое
характеризует сложное, отягощенное всеми условностями
и предрассудками конкретного социума взаимоотношение
Дюйшена и Алтынай.
Нет сомнения, сколько скрытых и явных, осознанных и
бессознательных мотиваций бы нашел профессиональный
психоаналитик, поклонник Фрейда в этом взаимоотноше-
нии учителя и ученицы. Но мастерство писателя состояло
в том, что он свою повесть организовал почти по Хемингу-
эю, как бы используя его стиль “айсберга”, опустив то, что и
так ясно, почти всегда ограничившись лаконичными штри-
хами, короткими намеками, порой вообще умалчивая о не-
которых немаловажных деталях. Это касается и того, в чем
заключалась суть отношений между учителем и его учени-
цей. Их связывали, безусловно, очень глубокие чувства, ко-
торые никогда не высказывались вслух, но о них читатель
всегда мог догадываться. Это было любовью. Но любовью
не высказанной, не озвученной, задвинутой вовнутрь, в ка-
кие-то затаенные уголки их сердца, оттого и ставшей такой
болезненной и трагичной. У этой любви было много раз-
личных преград, запретов, систем табу (учитель и ученица,
национальные предрассудки, насильно выданная замуж
женщина, скинутая с высокого пьедестала девственница и
т.д.).
93
 Таким образом, повесть о первом учителе и ее ученице
в художественной интерпретации Айтматова выросла до
уровня высокой трагедии. Алтынай действительно спасе-
на, ее не постигло участь тысячи несчастных сирот, так и
ничего не добившихся в жизни. Она получила хорошее об-
разование, стала видным в стране человеком, но вопросы
счастья и смысла жизни остались. И, прощаясь на железно-
дорожной станции, откуда она держала путь в Ташкент, Ал-
тынай говорит Дюйшену: “Поезд миновал туннель, вышел
на прямую и, набирая скорость, понес меня по равнинам ка-
захской степи и к новой жизни…
Прощай, учитель, прощай моя первая школа, прощай,
детство, прощай моя первая, никому не высказанная лю-
бовь…”
Таким образом, революционная тематика, тема просве-
щения в кыргызском селе у Чингиза Айтматова получила
совершенно неожиданную художественную разработку.
Она у кыргызского писателя превратилась в историю люб-
ви – загубленной любви.
Надо сказать, что в кыргызской литературе еще до Ч.
Айтматова достаточно глубоко разрабатывалась просве-
тительская, революционная тематика. В качестве приме-
ра можно было бы привести целый ряд произведений, ха-
рактеризующих этот период, более известный как период
культурной революции 1920-годов. Время коллективиза-
ции, ликвидации неграмотности, тема эмансипации жен-
щин нашли свое отображение в кыргызской литературе
довоенных лет довольно часто и весьма успешно. «Темир»,
«Среди гор» Т.Сыдыкбекова, «Каныбек» К.Джантошева,
поэма «Своими глазами» А.Токомбаева, «Долина Курмана»
К.Баялинова в той или иной степени художественности за-
трагивали этот важный исторический период. Но уровень
литературного развития был таков, что зачастую авторы
своих персонажей изображали в основном в двух концепту-
альных ипостасях: герой либо почти уподоблялся персона-
жам народно-эпической культуры, превращаясь в некоего
неуязвимого богатыря (как, например, Каныбек из однои-
менного романа К.Джантошева), или изображался сильно
задавленным социальными трудностями дня. К послед-
94
нему типу героев относится, например, Самтыр из романа
«Среди гор» Т.Сыдыкбекова. Образ Самтыра, первого «ма-
ленького человека» в кыргызской литературе, порой сме-
шон, иногда трогателен в своей наивной непосредственно-
сти, но начисто лишен героического начала, незначителен
как фигура в коллективе.
То же самое можно было сказать по поводу дальнейшей
судьбы социалистического реализма как основного твор-
ческого метода изображения действительности в совет-
ской литературе 40-50-х годов. Не станем обсуждать, что
это был за метод, вернее, культурная доктрина, и что она
на самом деле предполагала. Но этот “метод”, вне всякого
сомнения, нуждался в дальнейшем развитии с учетом ново-
го исторического опыта, да и само послевоенное общество
внутренне менялось, трансформировалось. Это было осо-
бенно ощутимо в 50-е годы, после кончины Сталина, в годы
«хрущевской оттепели», когда в литературу влилось новое
поколение литераторов, так называемых «шестидесятни-
ков», безусловным лидером которых в Кыргызстане был и
остался Ч.Айтматов. Это поколение внесло свою собствен-
ную лепту в дальнейшую трансформацию социалистиче-
ского реализма, относясь к нему новаторски, без сильных
идеологических «шор» на глазах, по-своему интерпретируя
основные его принципы и идеалы, сформированные еще
при жизни А.М.Горького и В.Маяковского. И принципиаль-
ным вкладом Чингиза Айтматова в это дело стала повесть
«Первый учитель».
Повесть стала новым творческим успехом Чингиза.
После «Джамили» и «Лицом к лицу» страстный нарратив
о судьбе первого учителя, «настоящего коммуниста» (еди-
нодушная оценка местных критиков) еще больше закрепил
за молодым Айтматовым писателя с большим будущим. Ха-
рактерно и то, что почти все критики как на местном, так и
на союзном уровне увидели в новом произведении автора
повесть о трудных делах просвещения, о заслугах Совет-
ской власти перед ранее отсталыми народами. Такое пони-
мание повести легко позволило продвинуть и кинофильм о
первом учителе и его ученице, ставшей академиком. Так по-
явилась в целом весьма удачная картина А. Кончаловского.
95
Фильм имел большой успех и на него написал отзыв даже
Жан-Поль Сартр. Но мало кто обратил внимание на общую
судьбу коммунистов-первопроходцев, на их историческую
драму, даже трагедию. И глубоко примечательно то, что в
своей повести Айтматов впервые поднял тему, которая для
него потом станет стержневой – тему памяти. Точнее, исто-
рической, моральной памяти. Когда повесть писалась авто-
ра больше всего увлекала и захватывала тема долга новых
поколений перед теми, кто заложил основы новой жизни
в неимоверно трудных условиях, в борьбе. В начале 1960-х
повесть «Первый учитель» так и прозвучала – в ней читате-
ли больше уловили публицистические нотки, чем тему пер-
вой любви и первого учителя. Но со временем, особенно в
90-е, угол зрения на повесть существенно изменился. В эти
годы читатели в ней определенно увидели именно истори-
ческий дискурс событий и явлений, оставившие «сплошные
рубцы» на сердце, изломы судеб и глубокое разочарование.
После «Первого учителя» именно тема памяти больше
всего занимала Айтматова-писателя. В «застойные» 80-е,
и в суверенно-независимые 90-е Айтматов проблему исто-
рической и нравственной памяти вновь и вновь поднимал,
превращал в главную идейно-художественную сверхзадачу
повести «Белый пароход» (1970) и знаменитых романов «И
дольше века длится день» (1980), «Плаха» (1986) и т.д.
Да, в 1960-е годы повесть о первом учителе предстала
как лирико-психологический рассказ о том, как строилась
эта советская новь, как становилась эта образователь-
ная система, это социально-экономическое возрождение.
Действительно, советская образовательная система была
предметом законной гордости этой власти, ее реальным
достижением, но еще тогда Айтматова тревожило истори-
ческое беспамятство, некий нравственный порок, мораль-
ный изъян, заложенный в основу самой системы.
Новое прочтение «Первого учителя» имело место в
годы перестройки и гласности и в фокусе читательских раз-
мышлений встала не само по себе дело просвещения, а во
многом символическая судьба этих двух людей – Алтыная
и Дюйшена, их жизненная драма, в порыве борьбы за права
и образование отодвинувших на второй план личное, чело-
веческое.

96
 Сага о войне:
“Материнское поле” и “Лицом к лицу”

Известна вековая мудрость: за все хорошее в жизни мы

всегда чем-то расплачиваемся. «Мне отмщение и азъ воз-
дам» – это из Библии.
Размышляя о жизни Чингиза Айтматова, поневоле
приходится думать о том, что в его жизни имели место так
много важных факторов и событий, которые «работали» на
него как на будущего писателя, обогатили его внутренний
мир, формировали его личность. Это и счастливое детство,
потом жестоко оборванное арестом отца, и полное униже-
ний и борьбы за выживание юношество, жизнь в отдален-
ном кыргызском селе, встреча с простыми, но невероятно
добрыми и отзывчивыми людьми, которые стали для него
как бы идеалами человечности, и тут же мировая война.
Чингиз совсем молодым видел и перевидел то, что назы-
вается человеческим горем, потерей близких, голодом и
холодом. Именно в годы войны он открывал, что значит
истинная красота человека, особенно, как он любил гово-
рить, «человека труда», простых людей. Кроме того, бог его
действительно погладил по голове в том смысле, что у него
был удивительный талант воспринимать чужое горе как
свое. О том, как он был крайне чувствителен к чужой беде
еще в детстве, что у него была привычка расплакаться во
время просмотра какого-нибудь душещипательного филь-
ма, мы говорили в предыдущих главах. А то, что он очень
рано приобщился к народной речи, к образному слову, к
русско-кыргызской литературе и культуре, к эпосу «Манас»
способствовали к тому, что у него формировалась мощная
база для последующего плотоворного литературного твор-
чества.

97
 Говоря другими словами, ему не везло в чисто житей-
ском плане, в плане социальной устроенности на ранних
порах, особенно больно ударила по нему трагическая судь-
ба любимого отца, все что было с этим связано. Но именно
это и было везением в том смысле, что без этих зигзагов
судьбы, без этого жизненного опыта ему не удалось бы на-
писать то, что написал.
И еще. Ему, писателю, повезло, что начинал писать по-
сле смерти Сталина и расцет его творчества совпал с пери-
одом прихода в жизнь «шестидесятников», затем пережил
брежневский «застой», горбачевскую «перестройку и глас-
ность», увидел невероятный распад СССР и появление на
карте мира новых государств, в том числе и независимого
Кыргызстана или Кыргызской Республики.
В кругу литераторов, людей, хорошо знавших Чингиза
Торекуловича, часто задаются и таким вопросом: все ли он
рассказал нам, о чем думал. Мне кажется, не обо всем. Кое
о чем, что он видел или заметил в годы войны, после, он
все-таки не рассказал. «Такая рана – видит даже ветер!» –
это не об Айтматове. Во многом он был закрыт для посто-
ронних. Он, между прочим, очень ценил, даже написал о До-
стоевском, но не хотел идти по его пути. Между тем, люди,
близко знавшие Айтматова, не могли не замечать, какие
глубокие травмы соседствовали или уживались в его душе.
Переезд перед самой войной из Москвы – гудящей и веч-
но разноцветной и шумной столицы СССР – в отдаленный
Талас, то есть из огня в полямя, в малую родину репресси-
рованного отца, уже был глубокой душевной травмой для
чувствительного и остро впечатлительного Чингиза. Дру-
гой незаживающей раной сердца было клеймо сына «врага
народа». Эта рана так и у него не зажила, глубокая обида за
гибель отца даже в годы успеха и огромной писательской
славы никак не прошла.
Но вскорости начавшаяся мировая война стала уже но-
вой человеческой драмой для него. Она со своими новыми
реальностями и неимоверными трудностями вытеснили
прежние проблемы, в частности, проблемы репрессирован-
ного отца, неизвестности его судьбы. Тут надо было решать
какие-то проблемы каждый день и каждый день думать
98
о том, как выживать, как помочь другим, как делить горе
тех, кто, как и они, потеряли близких, отцов, единственных
кормильцев. Война для семьи Айтматовых создала новые,
еще более тягостные проблемы. Кругом стояли голод, хо-
лод и хроническое недоедание. В то же время именно война
вытеснила прежние травмы и горе, привнесла свои новые.
Неизвестность судьбы отца и смутные догадки обо всем,
это вечное, томительное ожидание доброй вести о нем вы-
нужденно сменились уже другими проблемами. Он со сво-
им младшим братом Ильгизом, всей родней отца видели не
меньшее горе других, один за другим получавших «черную
весть» их фронта. Мир погрузился в какой-то кошмар, кото-
рый никого не пощадил и который всех без исключения по-
ставил на грань колоссального испытания – и физического,
и морального, и человеческого. Если суммировать челове-
ческий итог военных лет для Чингиза, то можно было бы
сказать – именно в этот тяжелейший период он еще раз для
себя открыл, что значит истинная человечность, доброта,
несгибаемость и мощь человеческого духа, умение состра-
дать. Причем, эти качества он открывал не в орденоносных
героях, о которых слагались песни и поэмы, а в самых про-
стых людях, ничем не выделяющихся в обыденной, повсед-
невной жизни.
Тут нам не обойтись без личных воспоминаний самого
Чингиза Торекуловича из пережитого в годы войны. «Когда
началась война, мне было тринадцать лет. Этим началось
открытие большого мира для моего поколения. Самому те-
перь не верится, в четырнадцать лет от роду я уже работал
секретарем аилсовета. В четырнадцать лет я должен был
решать довольно сложные общественные и администра-
тивные вопросы, касающиеся самых различных сторон
жизни большого села, да еще в военное время. Но тогда это
не казалось ничем таким из ряда вон выходящим.
… Самое страшное было раздать “черную бумагу”, опо-
вестить о гибели близких семьям погибших. И хотя сообща-
ли эту горькую весть с положенным достоинством старики
аксакалы и оплакивали погибшего всем аилом, саму бума-
гу, «черную вестницу», приходилось вручать на дому мне.
Не сразу, попозже, уже после взрыва отчаяния и страданий.
99
И все равно жутко вынимать из казенной полевой сумки,
доставшиеся мне по наследству от прежнего секретаря,
небольшую, размером с ладонь, печатную бумагу с воен-
ным штампом и подписями майоров, капитанов или дру-
гих штабных лиц. Текста несколько строк. Тихо зачитываю,
перевожу слова на кыргызский язык и умолкаю. Слышу
тяжкий, опустошенный вздох, будто каменистая осыпь за-
шуршала с горы и поползла, покатилась вниз. Трудно под-
нять мне глаза, хотя я ни в чем не виноват. Я отдаю бумагу.
«Спрячьте», – говорю. И тут сдерживаемый, сдавленный
плач матери прорывается вдруг судорожными рыданиями
и затем долгим, бесконечно горестным плачем. Неужели
эта бумажка дана взамен живого сына?!
Я не могу ни встать, ни уйти, ни утешить. Как тут уте-
шить, какими словами! В такие минуты мне хочется вы-
скочить из дверей, схватить пулемет, да, именно пулемет,
и бежать с ним без передыху прямо туда, на фронт, откуда
пришла эта бумага. И там, крича от ярости и гнева, расстре-
ливать фашистов очередями, очередями из неиссякающего
и неумолкающего пулемет.
...Теперь, по истечении многих лет, я благодарен судьбе,
что мне довелось, как говорится, сызмальства встретить
интересных достойных людей и сделать тогда, как требо-
валось.
А требовалось многое в ту тяжкую, суровую пору. Мо-
билизации шли одна за другой. На фронт, в трудар- мию, на
шахты, на лесозаготовки и даже на Чуйский канал, который
продолжали строить и в те годы. Мы не ограничивались
вручением людям повесток и положенной при этом канце-
лярской регистрацией».
Таким образом, война стала колоссальным испытани-
ем для всех без исключения, для кыргызского народа, в
том числе для детей, женщин и стариков, о чем так хорошо
написал Айтматов. Да, театр военных действий был очень
далек от Кыргызстана, но колоссальное напряжение сра-
жений на фронтах чувствовалось и здесь. И делалось мак-
симум для того, что можно было сделать ради победы. Из
республики на войну ушли более 300 тысяч человек, из них
71 воин стал Героем Советского Союза.
100
 Интересно и то, что Айтматов в первый, начальный
период своего творчества воздержался писать о войне. Он
считал эту тему очень ответственной и сложной и долго не
решался взяться за нее. Он писал о послевоенной жизни, о
молодых тружениках села, о душевных переживаниях и мо-
ральных, духовных исканиях своих современников. Он ин-
туитивно чувствовал, что писать о войне так, как он хотел
бы, как минимум рискованно и чревато определенными
последствиями. Да и не так много времени прошло, чтобы
все переосмыслить, трезво оценить, не влиться в общий
хор славословия Сталину, а найти свою тему, сказать свое
собственное слово о войне.
Его первая военная повесть «Лицом к лицу» появи-
лась в печати в 1957 году. Написал он ее в Москве, в пери-
од учебы в Высших литературных курсах, после ХХ съезда
ВКП (б), в тот самый период хрущевской «оттепели». А по-
весть-реквием «Материнское поле», эту потрясающую сагу
о войне завершил уже в Бишкеке (тогда еще город Фрунзе)
и опубликовал в журнале «Ала-Тоо» на кыргызском языке,
позже в «Новом мире» в 1963 году на русском языке (№5).
Обе вошли в сборник «Повести гор и степей», принесшие
ему Ленинскую премию.
Повесть «Лицом к лицу» стала первой заявкой писа-
теля на творческую зрелость. В ней писатель обратился к
теме, за которую он, будь она напечатана в таком виде в
прежние сталинские годы, по меньшей мере, был бы на-
долго отстранен от литературного дела, если не угодил в
тюрьму. Дело в том, что основной темой повести стал побег
человека (советского человека!) из рядов действующей ар-
мии, побег с фронта, то есть дезертирство. А дезертирство
в те годы в любой его форме равнялось измене родине и
каралось крайне жестоко, вплоть до расстрела. Поэтому
малейшее сочувствие к «изменникам» воспринималось бы
как серьезное отклонение от «ленинских норм», от комму-
нистической морали и т.д. Но Айтматов взялся именно за
эту весьма рискованную тему, положив самую болезненную
и политически уязвимую проблему на веса высокой чело-
веческой морали и гуманизма.

101
 Между тем, дезертирство во время второй мировой во-
йны исчислялось тысячами, если не десятками тысяч. Это
происходило почти повсеместно в первые месяцы войны.
Их было особенно много тогда, когда Красная Армия, слабо
подготовленная и фактически обезглавленная сталински-
ми репрессиями перед самой войной, отступала и отступа-
ла. Как известно, имели место даже случаи, когда сдавались
целые группы войск в руки фашистам. Дезертиры скрыва-
лись в горах, в степях Казахстана, за ними гонялся и охотил-
ся НКВД. Достаточно типичными случаями были членовре-
дительство, особенно намеренное ранение правой кисти
рук, что позволяло демобилизоваться как инвалид войны.
Как пишут исследователи творчества Айтматова, и в
родном селе будущего писателя были свои дезертиры. О
них ходили в селе слухи, люди догадывались, и в конце кон-
цов, их поймали и судили. Один из них и стал прототипом
Исмаила в повести «Лицом к лицу». Известно, что такой
человек действительно в его родном селе был, он получил
потом судимость, выжил в сталинских ГУЛАГах и вернулся
домой. И чрезвычайно гордился тем, что о нем написал ху-
дожественное произведение сам Чингиз Айтматов1.
Нужно подчеркнуть, что в повести «Лицом к лицу» пи-
сатель ни в коем случае не пытается оправдать дезертира
как такового, он пытается его понять, хотя определенные
нотки сочувствия к нему все-таки просматриваются. Для
него, Исмаила, сбежавшего с фронта, существует только
одно, с его точки зрения, оправдание – дома остались боль-
ная, престарелая мать, жена с грудным ребенком, семья без
кормильца. Его жене Сейде, вначале воспринявшей тайное
возвращение мужа как тревожную, но все-таки радость,
еще предстояло понимать, почему возвращение мужа с во-
йны в таком качестве, в качестве беглеца все-таки не на-
стоящая радость. Она потом постигнет, что ее муж совер-
шил нечто из ряда вон выходящее, когда война со всеми ее
слезами и смертями миллионов – доля всеобщая, доля всех
и каждого. С другой стороны, молодая жена, престарелая,
больная мать, новорожденный ребенок, семья, недостроен-

1
Роза Айтматова. Белые страницы истории. Бишкек, 2013, стр. 45.

102
ный дом – все это оказалось для Исмаила тем замкнутым,
но психологически комфортным миром, ценности которого
ему показались наивысшыми. Вначале он еще не понима-
ет, что его бегство с фронта есть непримиримая коллизия с
интересами всего общества, что этот его шаг – фактическое
моральное самоубийство. Финал повести однозначен и су-
ров – жена его Сейде, увидев глубокое моральное падение
мужа, осознав всю пагубность выбора, отбросившего мужа
из общепринятого круга человеческих ценностей и личное
свое спасение поставившего выше спасения всего народа,
сама выдает мужа и ведет сотрудников НКВД в пещеру, где
тот скрывался.
Существенным в данном случае являлось то, что в кы-
ргызской прозе была заявлена принципиально новая кон-
цепция литературного героя. Во-первых, в этой повести
главная героиня обрисована в постоянном психологиче-
ском развитии, в тесном взаимодействии мысли и действия,
убеждения и поступка. В литературу пришел герой актив-
ной, «трудолюбивой» души и столь же активного действия.
Героиня повести Сейде, рядовая, ничем, казалось бы, не
выделяющаяся кыргызская женщина, принявшая дизерти-
ра-мужа радостно, без тени осуждения, не сразу поймет, что
значит побег из фронта и скрываться от людей в горной пе-
щере. Она еще не в состоянии понимать, что в период миро-
вого военного лихолетья спасти свою собственную шкуру
и выпасть из сообщества – самое худшее из предательств.
Но когда Исмаил зарежет единственную кормилицу сосед-
ней многодетней семьи – их дойную корову, у Сейде выбора
другого не остается – она идет в НКВД и выдает мужа.
Надо сказать, что в таком финале есть ощутимая доля
давления того общественного мнения, что складывалось
во время войны и после. В поступке Сейде есть некая теа-
тральность, если не пафос. Правы были те исследователи,
которые указывали на определенную категоричность про-
изведения. Могли быть и другие решения. Но в тот период
Айтматов еще не был готов войти в полемику с обществен-
ным мнением, предложить более сложные, психологиче-
ски углубленные и тщательно мотивированные решения.
В том, что главная героиня повести «Лицом к лицу» Сейде
103
привела за собой солдат к месту обитания дезертира-му-
жа, вместо того, чтобы ограничиться лишь его выдачей,
многие тогдашние литераторы готовы были видеть, как
свидетельствует сам Ч.Айтматов, заведомую схему, не соот-
ветствующую «реальной» действительности. «Возможно,
здесь тема преображения человека раскрыта излишне пря-
молинейно, - замечал критик В.Лавров, - но вслед за этой
ранней повестью вышла «Джамиля», где исследование ду-
ховных сдвигов ведется обстоятельно, поэтически возвы-
шенно»1.
Однако, такое понимание литературного героя было
растущим трендом в советской литературе. Поэтому можно
сказать, что «прямолинейностью» Айтматова в изображе-
нии поступков своего основного персонажа не в последней
степени двигала если не политика, то соображения идео-
логических мотивов того времени. И все-таки ключевой
идеей повести, ее несомненным достоинством оказалась
попытка писателя понять «падшего» героя и «призывать
милость» к нему, говоря словами классика.
Известно, что спустя почти тридцать лет, Айтматов на-
писал несколько дополнительных эпизодов к повести. Это
было как минимум очень странно – пересматирвать давно
уже устоявшийся текст, ставший чуть ли не хрестоматий-
ным. Но это произошло под впечатлением повести извест-
ного русского писателя Валентина Распутина «Живи и пом-
ни» (1974), которая так сильно поразила автора «Лицом
к лицу», что принялся заново пересматривать свое про-
изведение. Так, Айтматов «дописал» несколько эпизодов,
включая эпизод смерти престарелой матери, на похороны
которой Исмаил так и не сможет прийти, боясь быть схва-
ченным НКВД. Появилась деталь о забеременевшей Сейде,
что должно было еще больше усугубить драматизм ситуа-
ции и придать повести как бы дополнительную убедитель-
ность и художественную весомость. Тем не менее, идейная
суть повести даже после включения упомянутых эпизодов
сильно не изменилась, что было видно в том, что ни один
1
В.Лавров. Человек. Время. Литература: Концепция личности в многонациональ-
ной советской литературе. – Л.: Художественная литература, 1981, с.117

104
серьезный критик не отметил, что восприятия повести ста-
ло иным.
Но эта повесть показала, что Айтматов уже обрета-
ет свой собственный голос, находит свои темы. «Дицом к
лицу» уже не было повестью о том, о чем думают и о чем
спорят трактористы или молодые члены колхоза послево-
енных лет, о чем он писал в первое время. В ней речь шла
о войне. О том, что внесла война в жизнь простых труже-
ников села, как радикально поменялись жизненные и мо-
ральные ценности у людей. Айтматов решился написать
о времени без права на поблажек или молодость, о пороге
человеческих отношений, о той грани, за которой уже от-
крывается бездна морального падения, вернее, крушения
человека. В его лирико-психологическом нарративе о де-
зертире впервые обозначилось то, что критики потом на-
звали айтматовским гуманизмом. Айтматов еще в период
«Повестей гор и степей» понимал, что каждый человек во-
енного времени живет в жестком морально-психологиче-
ском контексте общества, что он не менее, если не более,
зависим от широких, всеобщих интересов, нежели от инте-
ресов собственных, личных, даже семейных. И в этом писа-
тель видел основные противоречия человеческой жизни,
отдельно взятой личности вообще.
Таким образом, в кыргызской литературе появилась
новая концепция героя, изображаемого в интенсивном
личностном, психологическом развитии, в процессе граж-
данского созревания, что обозначило начало качествен-
но новый этап кыргызской советской литературы. В этом
смысле повесть «Лицом к лицу» была достаточно смелым
заявлением молодого автора. А повесть появилась в то са-
мое время, когда литературные персонажи принято было
описывать, заранее зная, кто из них будет положительный,
а кто отрицательный. Об этом очень точно написал в одном
из стихотворений перестроечного периода Б.Слуцкий, один
из лучших советских поэтов второй половины ХХ века:
И положительный герой,
И отрицательный подлец –
Раздуй обоих их горой –
Мне надоели наконец.
105
 Он прогрессист иль идиот,
Космополит иль патриот,
По директивам он растет
Или к свободе всех зовет.

Зверь – это зверь. Дверь – это дверь

Длину и ширину измерь,
Потом хоть десять раз проверь,
И все равно: дверь – это дверь.

А человек? Хоть мерь, хоть весь,

Хоть сто анкет с него пиши,
Казалось, здесь он.
Нет, не здесь.
Был здесь – и нету ни души.
Второй повестью Айтматова о войне стало «Материн-
ское поле», которое окончательно закрепило за ним одного
из лучших молодых писателей не только Кыргызстана, но
и большого Союза.
«Материнское поле» – самая сильная антивоенная по-
весть кыргызского писателя. В повести очень много пафоса,
прямых призывов не допускать войны, не проливать крови
и т.д. Несомненная эмоциональная сила айтматовского тек-
ста состоит также в том, что в его художественный центр
поставлена мать, причем, простая колхозница, любящая
трудиться на поле, в этом видящая свое призвание и нахо-
дящая душевное, моральное удовлетворение. И эта простая
женщина не понимает, почему и из-за чего в мире затева-
ют войны, почему люди убивают друг друга, почему такие
люди, как ее муж Субанкул, прекрасный труженик, как и их
сын Касым, также любящий работать на поле и выращи-
вать хлеб, должны погибнуть?
Говоря о повести, следовало бы сказать, что проблема
моральной и физической выдержки человека, вообще тема
испытания, когда человек оказался на пределе возможно-
стей, стала темой, над которой писатель чаще всего заду-
мывался в те годы. Что помогает людям превозмогать боль
и страшные потери и тем не менее спасти в себе человеч-
ность, не потерять человеческий облик и обрести волю к
106
жизни и к труду? Это было вопросом, на который Чингиз
еще в годы войны искал ответы.
«Материнское поле» – это произведение о том, что та-
кое истинная человечность и как эту человечность пытает-
ся изничтожить война. В тексте почти до минимума дове-
дена традиционная идеологическая составляющая, очень
редки привычные штампы о «советском патриотизме», о
несгибаемости советского человека и т.д. Это просто по-
весть о войне как таковой, это просто повествование о том,
как выдерживают трудности войны простые люди, особен-
но женщины, мать, обычные люди. Это повесть о том, что
такое воля к жизни и откуда она берется. По мысли писате-
ля, воля к жизни берется не из броских лозунгов, висящих
на каждом углу, а генерируется любовью к людям, к ближ-
нему, к труду, а также неизбывной верой в торжество добра.
По Айтматову только это способно спасти человека от отча-
яния, от потери нравственных ориентиров, от морального
саморазрушения. По крайней мере, в таком ключе изобра-
жена Толгонай, главная героиня произведения.
Толгонай – это реальное лицо, ее хорошо знал писатель,
о ней существует даже киноматериал, не раз показанный
на экране. Она и стала для Айтматова той героиней, о ко-
торой он считал своим долгом рассказать в виде повести.
Она простая кыргызская женщина, для которой лучшие
воспоминания ее жизни – это шуршащие колосья пшени-
цы и встреча во время жатвы с простым сельским парнем
Субанкулом, в мозолистых руках которого она увидела то,
что посчитала самым прекрасным достоинством рода че-
ловеческого. И антигуманная сущность войны в том, что
она убивает именно таких людей, она пытается вытравить,
убить в трудовом человеке его истинную сущность.
Жизнеутверждающий пафос повести огромен. Еще в
начале произведения взят возвышенно-скорбный аккорд,
задающий тон всей повести.
“В белом свежевыстиранном платье, в темном стеганом
бешмете, повязанная белым платком, она медленно идет
по тропе среди жнивья. Вокруг никого нет. Отшумело лето.
Не слышно в поле голосов людей, не пылят на проселках

107
машины, не видно вдали комбайнов, не пришли еще стада
на стерню.
– Здравствуй, поле, - тихо говорит она.
– Здравствуй, Толгонай. Ты пришла? И еще постарела.
Совсем седая. С посошком.
– Да, старею. Прошел еще один год, а у тебя, поле, еще
одна жатва. Сегодня день поминовения.
– Знаю. Жду тебя, Толгонай. Но ты и в этот раз пришла
одна?
– Как видишь, опять одна.
– Значит, ты ему ничего еще не рассказала, Толгонай?
– Нет, не посмела.
– Думаешь, никто никогда не расскажет ему об этом?
Думаешь, не обмолвится кто ненароком?
– Нет, почему же? Рано или поздно ему станет все из-
вестно. Ведь он уже подрос, теперь он может узнать и от
других. Но для меня он все еще дитя. И боюсь я, боюсь на-
чать разговор.
Однако человек должен узнать правду. Толгонай”.
Так, еще в начале повести мать, доведенная до предела
крайних человеческих лишений, потерявшая мужа, взрос-
лых детей, думает о том, что сказать ребенку, которую ро-
дила ее сноха, только не от ее сына, а от совершенно друго-
го человека. Она в этом ни в коем случае не обвиняет сноху,
Алиман – между прочим, один из лучших образов женщин,
когда-либо созданных пером Айтматова. Толганай видит и
знает, что первопричина всего этого – война.
Таким образом, война и мир, мать и война, неиссякае-
мость человеческой воли к жизни в произведении подняты
на уровень поистине бетховенского трагизма и героики.
Красота мирной жизни и нравственная полнота созида-
тельного труда настолько резко контрастируют бесчело-
вечной сущностью войны, что те страницы повести, где
изображена довоенная жизнь семьи Толгонай, читаются
как высокая ода к жизни, труду.
Конечно, трагедию, какую пережила Толгонай, можно
было бы интерпретировать по-разному. Можно было изо-
бражать Толгонай разуверившимя в людях и в жизни, по-
терянным, несчастным человеком, который даже в свете
108
солнца кроме страха и пугащей яркости, ничего не увидит.
Такими, кстати, изображаются Раман, молодой мужчина, и
Жамбы, его новая знакомая, пережившая тяготы войны в
молодые годы, в не менее знаковой повести другого кыр-
гызского писателя К.Джусубалиева «Солнце не окончило
автопортрет», опубликованной чуть позже упомянутого
произведения Айтматова. Настолько сильна растерянность
и глубоко отчаяние героев К.Джусубалиева, что даже солн-
це не может внушить Раману и Жамбы чувство радости и
ощущение красоты жизни.
Айтматов же идет по своершенно другому пути. Пока-
зывая Толгонай, уже потерявшую всех своих близких, в том
числе и сноху Алиман, жену погибшего на фронте сына, от
которой остался «только росточек–ребенок», и когда ей ка-
жется, что лучше «умереть, чем жить так», писатель все же
уверяет нас, читателей, что это еще не конец. Это еще не ко-
нец истории, это еще не конец человека, не конец его жиз-
ненных сил. То есть у него получается почти по Хемингуэю:
человека можно уничтожить, но нельзя победить. Кыргыз-
ский писатель писатель отнюдь не связывает подобное ху-
дожественное решение с идеалами коммунизма, марксизма
и ленинизма или иных доктринарных философий. Айтма-
тов, рассказывая крайнюю степень человеческого отчая-
ния и безвыходности, продолжает размышлять о путях спа-
сения человеческого в человеке. И высказывает убеждение,
что этот путь может быть найден, если люди еще способны
услышать друг друга, и если в душе человека не погибла
любовь. Любовь к ближнему, к людям, к жизни.
Айтматов всегда был уверен в том, что мир держится
на людях труда, что именно простые труженики являются
носителями высочайших моральных и нравственных цен-
ностей. Эти люди – соль земли, ее непоколебимый остов,
база, фундамент. Только труд способен возвысить человека
и победить эгоизм. Только труд является тем спаситель-
ным фактором, который оградит человека от морального
и нравственного падения и сможет свести на нет инстинкт
разрушения и возможность всеобщей деградации. Мысль
эта, может быть, не оригинальна и повторяется не одно
столетие, но в интерпретации Айтматова она особенно
109
сильно звучит в финале повести, достигшем поистине бет-
ховенских масштабов художественного обобщения и анти-
военного пафоса.
« – Мать-земля, почему не падают горы, почему не раз-
ливаются озера, когда погибают такие люди, как Суванкул
и Касым? Оба они - отец и сын - были великими хлебороба-
ми. Мир извечно держится на таких людях, они его кормят,
поят, а в войну они его защищают, они первые становятся
воинами. Если бы не война, сколько бы еще сделали Суванкул
и Касым, сколько бы людей одарили они плодами своего тру-
да, сколько еще полей засеяли бы, сколько еще зерна намо-
лотили бы... Скажи мне, Мать-земля, скажи правду: могут
ли люди жить без войны?»
Надо особо подчеркнуть и то, что Айтматов никогда не
был приверженцем так называемого социал-дарвинизма,
какой бы то ни было билогизации поступков человека. И
вообще его можно было бы отнести к числу тех немногих
мыслителей ХХ века, уверовавших, как гуманисты эпохи
Ренессанса, в силу активного добра и бессмертие человече-
ского духа.
Вместе с тем, айтматовский гуманизм 50-60-х годов
явно проникнут идеализмом. Но этот идеализм был его
твердым внутренним убеждением той поры и спорить с та-
кой стоической верой писателя трудно было бы поспорить,
ибо это было убеждением человека, который не придумал
все это, а почерпнул из своего личного жизненного опыта.
Однако, забегая несколько вперед, стоило бы отметить, что
этот идеализм Айтматова все же претерпел существенные
изменения в поздние годы, и этого пафоса, этой убежден-
ности еже не было ни в «Прощай, Гульсары!», ни в «Белом
пароходе», ни тем более в романах «И дольше века длится
день», «Плаха», не говоря уже о романе-прощании «Когда
падают горы».
В ранние 60-е Айтматов придерживался мнения, что
трудности жизни, испытания истории есть лучший инди-
катор крепости человеческих убеждений и принципов. Для
него всегда важно было схватить и изображать нравствен-
ные и духовные составляющие тех или иных человеческих
поступков. Он особенно увлекался этим в «Повестях гор и
110
степей», которым был присущ именно высокий пафос, не-
кий идеализм, особенно когда речь касалась военной тема-
тики. Забегая несколько вперед, заметим, что самой яркой
литературной манифестацией айтматовского активного
гуманизма стала повесть «Пегий пес, бегущий краем моря»,
написанная в 80-е годы. В этом произведении люди идут на
сознательную смерть не потому только, что исчерпались в
них ресурсы биологического выживания, а идут из высоких
гуманистических побуждений. Дальневосточные нивхские
рыбаки верят, что смерть во имя жизни не только возмож-
на, но является продолжением самой жизни и ее позити-
вистским торжеством. Но эта повесть станет практически
последним произведением Айтматова такого плана, когда
заданный гуманистический пафос определяет и поведенче-
ские линии героев и их дух «благоговения перед жизнью»
(выражение западно-европейского философа А.Швейцера).
Читатели Айтматова потом не раз убедятся в том, как
кыргызский писатель меняется и как в 1980-е и 1990-е
годы на передний план выходит философский эсхатоло-
гизм, ощущение трагической предопределенности жизни и
т.д. Но это было потом.
Антивоенная повесть Айтматова имела огромное коли-
чество критических откликов. Характерно, что некоторые
авторы усиленно подчеркивали сходство концепций чело-
века и гуманизма в повести «Материнское поле» и в расска-
зе «Судьба человека» М.Шолохова. Например, исследова-
тель Е.Ветрова в своей статье пишет: «Есть много общего
в «Материнском поле» Ч.Айтматова с «Судьбой человека»
М.Шолохова. И здесь, и там человек проходит через страш-
ные испытания, убит горем, потерей близких из-за войны.
И здесь, и там человек остается одиноким. Но Андрей Со-
колов и Толгонай не сломились, сохранили твердую волю,
ясное осознание своей правоты и, что самое главное, веру в
жизнь, веру в людей. Они воспитывают детей, чужих детей
и растят смену»1.
Толгонай у Айтматова действительно выстояла, не по-
теряла себя, не разуверилась в жизни. И тут, считает писа-

1
Ветрова Е. Поэма в прозе. Газета «Труд», 1963, 26 ноября.

111
тель, действовали далеко не биологические законы само-
сохранения или мученическая долготерпимость Толгонай,
а ее вера в жизнь, вера в силу добра, вера в человека. Эту
ее веру не смогло поколебать даже такое страшное испыта-
ние, как война.
Вместе с тем, нельзя упускать из виду и то, что повесть
Айтматова построена на ином, чем шолоховский рассказ,
философском фундаменте. Рассказ Шолохова написан в
лучших традициях русской реалистической школы, что и
обусловило его особую – суровую – стилистику и иной, чем
у Айтматова, способ манифестации авторских идей и кон-
цепций. Повесть Айтматова, несмотря на свой трагический
контекст, определенно окрашена неким возвышенно-ге-
роическим пафосом, в ней лирика с такой органичностью
соседствует с реализмом, антивоенный публицистизм с
гуманистическими призывами. В повести есть свой осо-
бый язык символов и знаков, своя художественная семан-
тика, как например, Мать, Мать-Земля, хлебное поле, муж-
чины-хлеборобы, мальчик – продолжатель человеческого
рода, железная дорога, солдат и т.д.
Вся исповедь матери, ее условно-аллергический разго-
вор с землей в повести приобретает общечеловеческое зву-
чание, прежде всего, потому, что здесь не только прокляты
и осуждены война и ее виновники, но и с необычайной ху-
дожественной выразительностью обрисованы люди, на ко-
торых испокон веков держится мир и у которых ни война,
ни другие превратности судьбы не могут отнимать высо-
кие нравственные качества.
Кто-то из современников хорошо сказал об Айтматове,
что у него «пламенная душа». Так, Алиман, овдовевшая сно-
ха Толгоная, одна из самых обаятельных, в то же время тра-
гических героинь Айтматова, зная, что ни Касым (ее муж),
ни Маселбек, ни Суванкул не вернутся с фронта, с прису-
щей ей страстностью уверяет Толгонай: «Вы поверьте мне,
мама, сердце мне подсказывает так: Джайнак должен вер-
нуться. Пропал без вести - это значит, что живой. Ведь ни-
кто не видел его убитым. Давай подождем, мама, не будем
хоронить прежде времени... А я верю, точно знаю, Джайнак
наш живой, вернется скоро. Никак не должно быть, чтобы
112
из четверых человек ни один не вернулся ... А обо мне не
беспокойся, если раньше я была тебе невесткой, то теперь
я тебе как сын, вместо всех сыновей».
И тут размышляет вслух Толгонай: «Да, будут идти до-
жди, будут расти хлеба, будет жить народ и я с ними буду
жить. Я так думала не потому, что Алиман пожалела меня,
не потому, что она из милосердия сказала, что не оставит
меня одну. Нет, я радовалась другому. Кто говорит, что во-
йна делает людей жестокими, низкими, жадными и грубы-
ми? Нет, война, сорок лет ты будешь топтать людей сапо-
гами, убивать, грабить, сжигать и разрушать – и все равно
тебе не согнуть человека, не принизить, не покорить его».
В «Блокадной книге» Д.Гранина и А.Адамовича, поя-
вившейся много позже обсуждаемой повести Айтматова,
приводятся потрясающие документальные факты из жиз-
ни ленинградцев в блокадную пору, свидетельствующие о
крепости человеческого духа, в то же время о поразитель-
ной живучести людей. Авторы книги задаются вопросом:
«Откуда брались силы, откуда возникала стойкость, где
пребывали истоки душевной крепости?» И тут же делятся
своими мыслями: «Перед нами стали не менее мучитель-
ные проблемы и нравственного порядка. Иные слова воз-
никали для понятия доброты, подвига, жестокости, любви.
Величайшему испытанию подвергались отношения мужа и
жены, матери и детей, близких, родных, сослуживцев.
Мы слушали, записывали, и не раз нам казалось: вот он
предел страданий, горестей, но другая история открывала
нам новые пределы горя, новую вершину стойкости, новые
силы человеческого духа». И далее: «...Амплитуда страстей
человеческих в блокаду возросла чрезвычайно – от паде-
ний самых тягостных до наивысших проявлений сознания,
любви, преданности».
Заключая раздел, необходимо, однако, подчеркнуть,
что Айтматов всегда был далек от расхожей мысли, что в
жизни все решает бесскомпромиссная вера, убежденность,
как это преподносилось во многих классических произве-
дениях социалистического реализма. Он одинаково не ве-
рил и в дарвинисткую теорию естественного отбора и в
инстинкт самосохранения. Он прекрасно отдавал себе от-
113
чет в том, что силы человеческие берутся от многих других
источников, как духовных, так и жизненных, от живучести
человека в том числе. Но уже в «Материнском поле», в этой
самой пафосной своей повести, Айтматов начал осознавать
более общую истину – трагическукю противоречивость
истории человечества, ее стихийность, даже внутреннюю
обреченность.
Таким образом, с приходом в советскую, в том числе и
кыргызскую литературу Ч.Айтматова и его поколения, ко-
торое мы называем «шестидесятниками», постепенно ме-
нялась тональность военной тематики в целом, идейная и
эстетическая направленность текстов, в частности.

114
 Крутое восхождение.
Ленинская премия

Для Чингиза Айтматова город Москва всегда был счаст-

ливым, благословенным городом. Он там провел свое бла-
гополучное детство с родителями в середине 1930-х, хотя
оно драматически прервалось в связи с арестом отца. Но
угодно было судьбе, чтобы он вновь оказался в нем же, уже
будучи слушателем Высших литературных курсов. Он его
любил, одновременно восхищался его масштабами, вели-
чием, историей.
В благословенной Москве он написал и в центральных
толстых журналах опубликовал и «Лицом к лицу», и «Джа-
милю», и «Первого учителя». Издание сборника «Повести
гор и степей», куда вошли лучшие произведения Ч. Айтма-
това конца 50-х и начала 60-х годов, стало значительным
событием не только литературной жизни Кыргызии, но
и всего большого Союза, и положило начало новой лите-
ратурной эпохе. Началом феерического успеха молодого
писателя стало, как отмечено выше, напутствие Мухтара
Ауэзова «Путь добрый!» в «Литературной газете»1, после
которого появилось столько рецензий, откликов в местной
и московской прессе, что их трудно было бы перечислить.
За сравнительно короткое время Чингиз Айтматов стал
любимцев и читающей публики, но и критиков. Самое ин-
тересное, была огромная пресса о произведениях кыргыз-
ского писателя, но не было собственно критики. Так было
досттаточно долгое время. Все хвалили, все восторгались.
Но подлинной сенсацией стал печатный отзыв всемирно
известного писателя Луи Арагона, написавшего предисло-

1
М.Ауэзов. «Путь добрый!», статья. Литературная газета, 1958, 23 октября.

115
вие к французскому изданию «Джамили» и назвавшего по-
весть кыргызского писателя «самой прекрасной повестью
в мире о любви»1. Самое главное, он историю Данияра и
Джамили поставил рядом с историей Ромео и Джульетты,
Паоло и Франчески. То есть Арагон малоизвестного кыр-
гызского писателя взял да поставил чуть ли рядом с самим
Шекспиром. Выше отзыва, лучше рекламы для Айтматова
трудно было бы придумать. После напутствия Ауэзова и
высочайшей оценки Арагона автор сборника «Повести гор
и степей» буквально проснулся знаменитым.
И «Джамиля», и «Первый учитель», и «Материнское
поле», и «Тополек мой в красной косынке», и «Верблюжий
глаз» настолько полюбились читателям, что в Кыргызста-
не резко вырос интерес к книгам, стало привычным обсуж-
дать прочитанные книги и пересказывать их друг другу.
И получилось так, что повести Айтматова больше и рань-
ше выходили на русском языке, чем на кыргызском, и это
тоже было неким новым знамением времени. Писать на
русском – это было уже очень престижно. Такое понимание
роли языка меняло читателя, меняло литературные вкусы.
Более того, это обстоятельство придавало писательскому
имиджу Чингиза особый шарм и привлекательность, задал
как бы новую моду в литературе и стало началом нового
далекоидущего тренда. После успехов Чингиза стало как бы
ясно всем, что, если ты пишешь на русском, то и успех будет
ярким, круг читателей более масштабным, даже массовым,
да и узнают тебя несравненно больше людей в мире. Это
было и политически выигрышным обстоятельством – Ай-
тматов на своем личном примере как бы доказывал и во-
площал торжество советского интернационализма и силу
и возможности «свободного и могучего» русского языка, не
говоря о торжестве «ленинской национальной политики»,
как вещал советский официоз. Кстати, именно это обстоя-
тельство, поддержанное почти единодушным признанием
таланта писателя и международной славой, проложило
путь к высшей литературной награде СССР – Ленинской
премии.
1
Арагон Луи. Самая прекрасная в мире повесть о любви. – «Культура и жизнь», 1958,
№7

116
 Да, эта премия сразу же поставила Айтматова на выс-
ший литературный пъедесталь. Такой громкой всесоюзной
славы в Кыргызстане ни у кого не было. Люди, рядовые чи-
татели, молодежь были безмерно рады, а на него букваль-
но обрушились и почет, и привилегии, и мгновенное воз-
вышение общественного статуса писателя. Вместе с тем,
росло число и ревнителей, завистников, особенно со сторо-
ны признанных аксакалов литературы, давно считавшихся
классиками и окончательно «обронзовевших».
В этой связи можно было вспомнить интересные при-
меры, когда молодого писателя Айтматова некоторые его
коллеги по цеху никак не воспринимали, считали его не
более чем выскочкой, даже журналистом, только не писа-
телем. Известен случай, когда на большом писательском со-
брании, где обсуждались произведения новых авторов, из-
вестный тогда прозаик и поэт Насирдин Байтемиров откро-
венно издевался над Чингизом. Ни один признанный акса-
кал литературы не писал ни строчку о восходящей звезде
кыргызской изящной словесности, но это уже не играло
никакой роли в общественном возвышении автора «Джа-
мили». О том, что какой-то житель села якобы сказал, что
с удовольствием побил этого самого Айтматова за повесть,
восхитившей Арагона, мы уже писали в предыдущей главе.
Никто не знал, правда ли это, правда ли писателя Байтеми-
рова попросили, чтобы он предупредил Чингиза Айтматова
за неизбежное наказание за свое «крамольное» сочинение.
Можно было понять состояние писателей старшего по-
коления, когда вчерашнему сироте и сыну «врага народа»
рукоплещет имперская Москва. Многим показалось, что
там, в союзной столице, просто ошибаются, что у читателей
Чингиза вкусы дурные. Им было очень неуютно, когда чи-
тательские симпатии целиком были на стороне молодого
и очень современного, да и умеющего прекрасно писать на
двух языках писателя. И это состояние скрытого, плохо за-
камуфлированного, но жесткого соперничества Айтматов
очень образно описал позднее, в своей новой повести «Про-
щай, Гульсары!» В ней есть эпизоде скачек, когда иноходца
Гульсары всячески, любой ценой хотели обгонять другие
испытанные скакуны, но все же Гульсары приходит к фини-
117
шу определенно первым. «Состояние скакунов было такое,
что все они просто застыли в каком-то странном оцепене-
нии и безмолвии. Можно было даже разглядеть выражение
глаз соседей, их напряженно вытянутые морды, закушен-
ные удила, уздечки и поводья. Темно-серый смотрел свире-
по и упрямо, а рыжий волновался, взгляд его неуверенно
скользил по сторонам. Именно он первым начал отставать.
Сначала скрылся его виноватый, блуждающий взгляд, за-
тем уплыла назад морда с раздутыми ноздрями, и больше
его не стало. А темно-серый отставал мучительно и долго.
Он медленно умирал на скаку, взгляд его постепенно сте-
кленел от бессильной злобы. Так и ушел он, не желая при-
знать поражения.
Когда соперники отстали, вроде бы легче стало дышать.
А впереди уже серебрилась излучина реки, зеленел луг и
слышался оттуда далекий рев человеческих голосов. Там,
впереди, гудела и колыхалась огромная толпа, и уже пока-
тились двумя рукавами навстречу конные и пешие, крики
становились все громче, сильней! И он вдруг явственно ус-
лышал: «Гульсары! Гульсары! Гульсары!..» И, вбирая в себя
эти крики, возгласы и вопли, наполняясь ими, как воздухом,
иноходец с новой силой устремился вперед. При неумолка-
ющем шуме и криках ликования Гульсары прошел сквозь
гулкий коридор встречающих и, сбавляя бег, описал круг по
лугу. …
Гордый и стремительный, он вступил на арену с высоко
поднятой головой, с горящими глазами. Хмелея от воздуха
славы, Гульсары пошел выплясывать, вышагивать боком,
порываясь к новому бегу. Он знал, что он красив, могуч и
знаменит».
Как бы ни относились соперники, но время и читатель-
ские симпатии взяли свое. Сборник «Повести гор и степей»
трижды выдвигался на соискание Ленинской премии и, на-
конец, он ее удостоился.
Год 1963-й для семьи Айтматовых стал годом велико-
го триумфа. 35-летний Чингиз стал лауреатом Ленинской
премии. А Ленинская в масштабах СССР была равнозначна
советскому Нобелю, выше признания и оценки в Советском
Союзе, чем знаменитая Ленинка, просто не было.
118
 Надо сказать, что Айтматова на эту премию три года
подряд выдвигал Союз писателей Кыргызии во главе с вы-
дающимся кыргызским философом ХХ века Азизом Салие-
вым, который был и товарищем, и глубоким поклонником
Чингиза. «Светлый талант» называлась его статья (кстати,
одна из лучших, написанных об Айтматове в то время), где
он очень проницательно отметил «бетховенскую страсть»
чувств у молодого писателя, удивительную широту обоб-
щений, глубину затрагиваемых проблем.
Бесспорно, это было великой премией, потому что ею
отмечены творческие достижения таких талантов мирово-
го значения, как Дм. Шостакович, С. Маршак, К. Чуковский,
М. Ростропович, Г. Рождественский и другие.
Ленинская премия была триумфом не только айтма-
товых, этой мученической семьи, но и всего Кыргызстана.
Радовались все, даже те, кто, может быть, далек от литера-
туры или еще не успел прочитать легендарный сборник
«Повести гор и степей».
Да, многие продолжали видеть в этом успехе молодого
кыргызского писателя случайность, везение судьбы, осо-
бенно русский язык Чингиза. Были и такие, которые в при-
суждении Ленинской премии видели не литературу, а чи-
стую политику. Но успех Чингиза был настолько шумным
и ошеломляющим, что никто из них не посмел свою мысль
высказать публично, печатно.
Сомнения в том, что все это случайность, что едва ли
Чингизу удастся продолжать творить в том же духе, окон-
чательно развеялись, когда Айтматов опубликовал новую
повесть «Прощай, Гульсары!» (1967), за которую он полу-
чил уже Государственную премию СССР и которая сразу же
была признана живой классикой. Это было уже очень се-
рьезно. Все осознали, что Айтматов – это явление, что оно
может быть объяснено и интерпретировано в более широ-
ком историко-культурном, даже цивилизационном контек-
сте всей кыргызской литературы и культуры ХХ века.
Огромную радость с Ленинской премией сестра писа-
теля Роза Айтматова вспоминает так: «Мама вдумчиво и с
пристрастием читала каждую строку его творений, даже
статьи и интервью. Она была осведомлена и о тогдашней
119
советской, и мировой литературе. Все анализировала, срав-
нивала и радовалась за сына.
День присуждения Чингизу Ленинской премии стал
поворотным в судьбе семьи, днем высочайшего взлета и
возврата авторитета, которым она обладала до 1937 года.
Республиканские газеты посвятили Чингизу целые поло-
сы. Со всех концов не только Кыргызстана, но и СССР шли
потоком письма и телеграммы. Я помню содержание одной
телеграммы, которую направил Иса Коноевич Ахунбаев. Он
писал: «Если народ не может стать великим, то его сыно-
вья должны быть великими».
В тот день, когда должен был вернуться домой новои-
спеченный лауреат Ленинской премии, мама слегла в боль-
ницу с тяжелыми приступами. Все поехали встречать Чин-
гиза в аэропорт, а я осталась с мамой в палате. Ее обычно
клали в отдельную палату, потому что тяжелое состояние
нарушало покой соседей.
Чингиз, не заезжая домой, прямо с аэропорта приехал в
больницу. Едва поднявшись с койки, мама припала к груди
сына и долго плакала. Но то были слезы радости, чистые
и светлые, словно бриллиантовые ручейки горных родни-
ков. Впервые за долгие годы она вздохнула свободно, пол-
ной грудью, как будто не осталось и следа от нескончаемых
страшных дней и бессонных ночей. Словом, мама воспри-
няла торжества и славы сына как духовную победу Тореку-
ла»1.

1
Айтматова Р. Белые страницы истории. Бишкек, 2013, стр. 47.

120
 Прощай, Гульсары, прощай,
коммунизм!

Среди других советских писателей своего поколения

Чингиз Айтматов, пожалуй, наиболее искренне и с глубо-
кой данью за высокие революционные порывы размышлял
о судьбе коммунистов старшего поколения. Эта тема была
ему душевно близка и по-человечески знакома, к тому же
все время стояла перед его мысленным взором трагиче-
ская судьба отца-коммуниста. Но он размышлял не только о
судьбе собственного родителя, его интересовал весь спектр
вопросов, связанных с идеологическим коммунизмом, с его
скрытыми и очевидными результатами.
Первой и очень талантливой пробой по осмыслению
жизни и благородных устремлений этого поколения ста-
ла повесть о коммунисте-первом учителе Дюйшене(«Пер-
вый учитель»). Когда повесть появилась на кыргызском и
русском языках, она прозвучала скорее публицистически,
чем художественно. И мало кто обратил тогда внимание на
достаточно сильные трагические нотки повести, на то, что
и Дюйшен, и Алтынай люди все-таки сломленной личной
судьбы. Да, сиротка Алтынай была спасена своим учителем
и добилась определенных успехов в своей ученой карьере,
но ни она со званием академика, ни ее первый учитель, так
и не посмевший встретиться со своей ученицей, затаивший
на душе глубочайшую душевную рану, не заменили того,
что называется человеческим счастьем. Повесть рассказы-
вала не столько о борьбе Дюйшена за грамотность своих
односельчан, сколько о трагической любви этих двух лю-
дей, которые на последнем перевале жизни задаются труд-
ными и неотвратимыми вопросами, но не могут найти на
них ответа.

121
 Между тем, после огромного международного успеха
сборника «Повести гор и степей» перед Айтматовым-писа-
телем стояли уже новые задачи. Да, многие его продолжали
считать «скороспелкой», «выскочкой», взлетевшим на ли-
тературное поднебесье на гребне текущей политической
коньюньктуры. Тем не менее, он даже на фоне всей совет-
ской многонациональной литературы особо выделялся.
Достаточно раннее лауреатство, широкий мировой резо-
нанс его художественных текстов снискали ему заслужен-
ную международную славу, но повысили и спрос к нему,
многократно подняли ответственность. Ему нужно было
идти дальше. И он решил еще раз вернуться к образу ком-
муниста или коммунистов, о которых у него были свои до-
гадки, свое личное художническое отношение к ним. Этим
поискам благоприятствовала новая общественно-полити-
ческая обстановка в Советском Союзе, связанная с полити-
кой Никиты Хрущева.
Новая повесть «Прощай, Гульсары!» (1966) показала,
что Айтматов, как писатель, развивается в самом правиль-
ном направлении и открыла новые грани его художниче-
ского таланта. Это был новый поворот или новая ступень
в его писательской биографии. Один из самых именитых
советских критиков этого времени К. Зелинский новое
произведение Ч.Айтматова еще по журнальному варианту
назвал «живой классикой», а Танабая, главного героя пове-
сти, критики начали сравнивать с образами коммунистов
М.Шолохова. Это сейчас могут пройти мимо такого сравне-
ния, но тогда, когда автор «Тихого Дона» был чуть ли кано-
низирован в качестве и великого, и гениального, считался
единственным писателем-коммунистом, получившим Но-
белевскую премию, это было очень серьезно.
Повесть «Прощай, Гульсары!» явилась как продолжение
художественной истории большевизма, о чем уже написали
и Михаил Шолохов, и ныне забытый советский писатель Н.
Островский, автор романа «Как закалялась сталь», А. Твар-
довский, А. Фадеев и другие. И все же отношение Айтматова
к большевизму, к судьбе коммунистов старшего поколения
оказалось несколько иным. Можно сказать, что он первым
из советских писателей заговорил о кризисе идеологии,
122
о проигранной в историческом плане борьбе за коммуни-
стические идеалы. Он в «Прощай, Гульсары!» написал о че-
ловеке, который свято верил в эти идеалы, боролся за них
сколько мог, заблуждаясь, «плача на коленях и восстав во
гневе», говоря словами самого Айтматова. Но проиграл.
Многими критиками образ Танабая Бакасова из пове-
сти «Прощай, Гульсары!» был воспринят как логическое
продолжение образа Дюйшена-коммуниста из «Первого
учителя». Правда, в новом произведении писателя строгая
аскеза его повести о первом учителе явно была смягче-
на; его новый герой, коммунист Танабай – уже не «беспо-
лый человек», как говорил Г. Гачев, а женатый и семейный
гражданин, личность с неукротимым темпераментом. И в
политике, и в жизни. Более того, он влюбляется в другую
женщину, хотя он свой статус честного, морально стойкого
и преданного коммуниста ставит превыше всего.
Вместе с тем, Танабай имеет одну общую черту или
судьбу с Дюйшеном – в финале повествований оба предста-
ют как изрядно сломленные, забытые обществом, выбро-
шенные за борт люди. Разрушенные иллюзии и несбывши-
еся мечты – вот что характеризует их жизнь на самом ее
закате. В обоих произведениях читатель покидает героев
в состоянии полного одиночества, с неудавшейся личной
жизнью, со многими «рубцами» на душе и теле. Поэтому
тема утраченных иллюзий и крушения множества идеалов
в «Прощай, Гульсары!» звучит сильнее, чем в повести «Пер-
вый учитель».
Среди произведений Чингиза Айтматова эта повесть
выглядит наиболее историчной и насыщенной многознач-
ной художественной символикой. Танабай Бакасов – чело-
век «огненной стихии», необычайного темперамента, не-
кротимой политической страсти. Порой активность Тана-
бая переходит все границы сдержанности, терпеливости,
и его друг Чоро абсолютно справедливо говорит ему: «Хо-
чешь знать, Танабай, почему тебе не везет? От нетерпения.
Ей богу. Все тебе скорее да скорее. Революцию мировую
подавай немедленно! Да что революция, обыкновенная до-
рога, подъем из Александровки и тот тебе невмоготу. Все
люди как люди, идут спокойно, а ты соскочишь - и бегом в
123
гору прешь, точно за тобой волки гонятся. А что выигрыва-
ешь? Ничего. Все равно сидишь там наверху, дожидаешься
других. И в мировую революцию один не выскочишь, учти,
будешь ждать, пока все подтянутся».
Танабай чаще всего страдает не от трудностей, а от са-
мого себя, он воистину «себе враг». Но чем крупнее те за-
дачи, которые он берет на себя, тем крупнее его личность,
значительнее масштабы его образа, ровно как и глубина
его страданий от поражений.
Да, Танабай в прямом смысле слова сын своей совет-
ской эпохи. Примечательна и его судьба, судьба борца,
коммуниста, правдоискателя. Казалось бы, в его жизни, в
жизни его иноходца Гульсары, было много светлых момен-
тов, но Танабаю-человеку «дано слишком много», он от это-
го «многого» и часто страдает. У него «активная совесть»,
используя слова А.Вознесенского, сказанные им по поводу
творчества выдающегося русского писателя и кинодеятеля
второй половины ХХ века В.Шукшина. Именно об этом го-
ворит та цепь монологов-воспоминаний, как бы оживляю-
щих прошлое Танабая, чья жизнь тысячами нитей связана с
развитием всего советского общества.
Образ Танабая не поддается умозрительным схемам
или общепринятым моделям личности. Для Айтматов
важно увидеть и показать в нем человека, личность высо-
ких социальных и политических устремлений, наивного и
сильного, борца и мечтателя. А связь Танабая с Бибижан
изображена как человеческая драма, сопряженная с проти-
воречиями самой эпохи, ее моральными и этическими им-
перативами.
Показателен финал повести, где Танабай стоит как че-
ловек, который проиграл самые важные сражения своей
жизни. Он видит, что его борьба, его живые страсти теперь
позади. В том числе и его идейный коммунизм с несбыв-
шимися мечтами о мировой революции; его партбилет,
который он считал гордостью, самым важным обретением
своей сознательной жизни и которого отобрали чиновни-
ки, обвинив его в том, в чем он не был виноват. И перед его
глазами лежало бездыханное тело Гульсары, его любимого
иноходца, которого, когда-то злонамеренно оскопленного
124
и изможденного, превратили в старую клячу. Да и сам он
как бы на пороге предела. Получается, что он фактически
проиграл жизнь, проиграл самую главную и трудную борь-
бу его жизни.
В повести «Прощай, Гульсары» есть характерный эпи-
зод, где главный герой, находящийся на заседании партбю-
ро райкома по его личному вопросу, терзается сомнениями
о смысле своей жизни и работы. Осознание того, что он
всегда находился там, где нужна была настоящая комму-
нистическая честность, самоотверженность, но из этого
ничего не вышло, не дает ему покоя, толкает к напряжен-
ным раздумьям. Ведь он работал и табунщиком, и чабаном,
и кузнецом. Вроде везде был нужен партии. Но вот его по-
стигла неудача и жизнь потеряла свой смысл.
«Боже,- стучало в голове Танабая,- куда все девалось,
что было смыслом моей жизни, смыслом всей моей рабо-
ты? Вот уж до чего дожил - стал врагом народа. А я-то стра-
дал за какую-то кошару, за ягнят этих обдристанных, из-за
беспутного Бектая...» и т.д. И сидя возле павшего на дороге
старого иноходца Гульсары, свидетеля лучших дней его мо-
лодости, Танабай понимает, что и у него жизнь на исходе.
Мне представляется, что описывая финальный эпизод,
где перед Танабаем-коммунистом со всей неотвратимостью
встали вопросы, на которые он не нашелся сразу дать от-
веты, Чингиз Торекулович все же решил не быть слишком
категоричным в своих обобщениях. По-видимому, он боял-
ся быть обвиненным в слишком однозначных выводах и
заключениях.
«Напишу Самансуру (сын его друга Чоро - И.О.),-решил
Танабай, - так и напишу в письме: помнишь иноходца Гуль-
сары? Должен помнить. На нем я отвозил в райком партби-
лет твоего отца. Ты сам отправлял меня в тот путь. Так вот,
возвращаясь прошлой ночью из Александровки, по дороге
пал мой иноходец. Всю ночь я просидел возле коня, всю
жизнь свою продумал. Не ровен час, и сам паду в пути, как
иноходец Гульсары. Должен ты мне помочь, сын мой Саман-
сур, вернуться в партию. Мне немного осталось. Хочу быть
тем, кем я был».

125
 Таков финал повести. К такому решению Танабай при-
ходит в свою самую знаменательную ночь, в ночь экзистен-
циального выбора, трезвого анализа прожитой жизни. По
мысли Айтматова, герой должен был либо отойти от борь-
бы, смирившись со своей участью, либо снова подняться,
снова обрести себя. И выбор сделан Танабаем – он решает
восстановиться в партии, восстановиться в вере, которую
он было потерял.
Так смотрелось для Айтматова прощание его героя со
своим конем Гульсары, с идейным коммунизмом. Правда,
писатель еще далек от мысли, что личное поражение Тана-
бая означает бессмысленность всего того, за что он боролся
всю жизнь. Есть еще надежда, есть еще остаток той энер-
гии, которая в нем кипела в годы молодости.
Таким образом, образ коммуниста у Айтматова все-та-
ки отличается от тех, какие получились у Шолохова, у Ни-
колая Островского, у других советских классиков. У него
прочитывался несколько иной идейно-художественный
подтекст – Танабая мучают сомнения, причем, сомнения
нешуточные, непростые. На его образ накладывается еще
очень сильно вписанная в идейный контекст повести мета-
фора – метафора об насильном оскоплении его любимого
коня Гульсары. За свою творческую жизнь кыргызский пи-
сатель много раз обращался к метафорам, почерпнутым из
народной мифологии, из кыргызских эпосов, но по художе-
ственной силе и идейной неоднозначности эта метафора в
«Прощай, Гульсары!», несомненно, одна из самых сильных.
С ней можно сравнивать только легенду о Манкурте из ро-
мана «И дольше века длится день», одного из лучших про-
изведений автора.
Сюжет повести усилена также легендой о Карагуле,
рассказывающая о гибели единственного сына, по ошиб-
ко застреленного отцом-охотником. Таким образом, пол-
ная идейного смысла художественная символика, скрытые
коды повести были настолько однозначными, что их про-
чтение, их дешифровка не оставляла двух мнений – речь
шла о разрушенных иллюзиях и несбывшихся мечтах. Та-
набай, старый коммунист, этот человекоконь, «кентавр»
(выражения Г.Гачева) прощался не только со своим конем
126
Гульсары, рухнувшим на пути из-за физической слабости и
немощи. Он прощался с иллюзиями прошлого, с лучшими
днями, с эпохой, о которой он мечтал и которую он так и
не узнал, хотя за нее боролся всеми своими силами. Он от-
вергнут, и тот реальный мир, где он всегда вращался и за
что-то боролся, оказался чужд для него. Он уже не хозяин
своей судьбы, а собственная тень, как бы «посторонний».
Все, что Танабай делал и чем занимался, потеряло смысл, а
у жизни, у истории, как оказалось, нет не только диалекти-
ки, но и позитивной логики. У Айтматова человек сталки-
вается с Судьбой, с Историей как бы один на один, лицом к
лицу, а вера, идеалы, борьба за что-то есть не что иное как
мотивы для экзистенциального выбора, который, как гово-
рил Сартр, всегда предшествует этической самореализации
человека, личности.1
При этом нужно подчеркнуть, что Айтматов далек от
мысли, что борьба в жизни – абсурд или очередная идео-
логическая затея. Наоборот, он убежден, что без борьбы,
причем, упорной и трудной, все равно не обойтись. Про-
блема, по Айтматову, заключается в другом – насколько
она, борьба за идеалы и социально-политические догмы,
результативна в человеческом, общественном прогрессе, в
этическом самосовершенствовании личности, в достиже-
нии общественной и личной гармонии.
В данной связи необходимо вспомнить литературный
контекст 60-х годов, когда в советской литературе активно
обсуждалась проблема так называемого «положительного
героя». Эта тема волновала и Чингиза Торекуловича. Суще-
ственно и то, что отношение к вопросу «положительного
героя» у Айтматова все время менялось, наполнялось но-
выми идеями и воззрениями. То, что он говорил по пово-
ду «Первого учителя» в 1963 году в своих статьях, совсем
по-другому сформулировалось, например, в 1977 году, об-
наружив существенные изменения понимания писателя к
положительнему герою, к его личности. Как бы заново пе-
реосмысливая те выводы, к которым он пришел в процессе
работы над повестью «Прощай Гульсары», он, в частности,
1
Sartre J.P. Existentialism is a humanism. Source: Existentialism from Dostoevsky to Sar-
tre, ed/ Walter Kaufman, Meridien Publishing Company, 1989

127
утверждал: «Невозможно прийти к герою лишь путем чи-
стого разума... Мне кажется, что задача литературы состоит
не в том, чтобы показывать хорошего агронома, или пло-
хого председателя колхоза, или передового рабочего, или
разоблачить отвратительную пьяницу, или расхваливать
своего героя для всеобщего назидания. То, что критики по-
нимают под термином «положительный герой», нередко
оказывается огрублением. Если герой не является лично-
стью, он может обладать многими хорошими качествами,
но он не вызывает симпатий: в лучшем случае возникает
красивая икона. Герои серьезной литературы - противоре-
чивые, внутренне богатые личности».
Одним словом, творчество Ч.Айтматова второй поло-
вины 60-х и начала 70-х годов по-своему обозначило суще-
ственный отход от доктринарной концепции социалисти-
ческого реализма. То, чем он занимался и в каком направ-
лении развивался, мы бы назвали, скорее, экзистенциализ-
мом евроазийского направеления, или постэкзистенциа-
лизмом, характерным целому ряду писателей России, Сред-
ней Азии, ведущим представителем которого, вне всякого
сомнения, является автор незабываемой саги о Гульсары.
Автор “Прощай, Гульсары!” чем дальше, тем больше
отходил от этого доктринарной теории, называемой соци-
алистическим реализмом, что еще раз подтвердила новая
повесть “Белый пароход” (1971). Теперь Айтматовым руко-
водила убежденность, что любая часть мира – это его мо-
дель, его семиотическая парадигма. Ось этой модели, его
неизменная доминанта – это человек, это люди. Ему было
ясно: чтобы понять век 20-й, его лицо и гуманистический
облик, его подъемы и падения, нужно всмотреться в чело-
века.
По мысли писателя, человек в ХХ веке оказался зажатым
и морально, и духовно под давлением проблем, число кото-
рых только умножалось. Из революции большевиков 1917
года вышла не демократия и не освобождение человека, а
кроваво-репрессивная диктатура, для которой отдельно
взятый человек никогда не был большой ценностью. Исто-
рическая борьба за социализм в СССР постепенно потеряла
внутренний смысл, а сам процесс человеческого развития,
128
в том числе научно-технический прогресс, не спровождался
прогрессом в морали и гуманизме. Фактически то же самое
явление наблюдалось и на индустриальном Западе, где был
обеспечен, по сравнению с СССР, настоящий потребитель-
ский рай, намного лучше защищались права и свободы. Но
человек оказался неизмеримо шире самого себя и глубже
самого себя. И противоречивее, чем всегда казалось. Мысль
Ф.Достоевского, озвученная устами Алеши Кармазова “че-
ловек слишком широк, я бы сузил”, оказалась истиной вы-
сокой степени.
Критическое отношение Айтматова к советской поли-
тической системе и коммунистической идеологии после
“Прощай, Гульсары!” стало все более заметным и очевид-
ным. Но вряд ли будет справедливо утверждать, что Айтма-
тов во всех провалах человечества, гуманистических про-
блемах ХХ века обвинял только систему или коммунистов.
Он, скорее, близок был к идее, что людям надо думать не
столько о той или иной политической доктрине, сколько о
моральном самосовершенствовании, о душе, о нравствен-
ности, об активной доброте, чтобы спастись от все новых и
новых политических доктрин.
«Литература всегда стремилась мыслить широко, даже
глобально, не забывая при этом, что центр ее интереса, ее
точка кипения, ее краеугольный камень – отдельная че-
ловеческая личность. Отдельную человеческую личность
можно сравнить с фокусом, в котором собраны все воздей-
ствия действительности: их изучение дает нам возмож-
ность познать через человека содержание, сущность и тен-
денции времени», - утверждал в те годы Ч.Айтматов.1
Особого разговора заслуживает взаимоотношение кы-
ргызского писателя с советской идеологией, в целом со-
ветской с властью. С одной стороны, Айтматов в своих вы-
ступлениях, в статьях и интервью все время старался быть
корректным и не портить отношения с Кремлем. Вообще
он, как подчеркивалось в предыдущих главах, очень боялся
власти – по-видимому, судьба репрессированного отца так
и не была забыта и никогда не отходила в задний план. Но,

1
Ч.Айтматов. В соавторстве с землею и водою. – Фр.: Кыргызстан, 1978, с. 93

129
с другой стороны, его художественные тексты очень часто
противоречили его публичным утверждениям. Так получи-
лись и в «Прощай, Гульсары!», и в «Белом пароходе», не го-
воря о первом романе «И дольше века длится день», затем
в «Тавро Кассандры» и другие.
Ч.Айтматов еще в б0-е годы много писал о необходимо-
сти изображения людей труда, личностей активных, совре-
менных, морально и социально ответственных. Его статьи
«Главная книга» (1961), «Создадим яркий образ комму-
ниста» (1963), «Горожусь моим современником» (1963) в
сущности, являются программными заявлениями на этот
счет. Конечно, содержание этих статей достаточно силь-
но затронуто распространенными в то время идеологиче-
скими клише, да и видно было сильное желание писателя
вписаться в тогдашний политический мейнстрим. Отсюда
и пафос названных статей, где Айтматов ратует за создание
такого образа современника, такого образа коммуниста, в
котором органически сочетались бы настоящий гуманизм
и революционные традиции советской литературы.
Но разрыв между политическими заявлениями писате-
ля и его реальным литературным творчеством, конкретны-
ми произведениями еще в 60-е годы был достаточно оче-
виден. Его коммунисты, как литературные герои, заметно
отличались от тех, какими они изображались у классиков
социалистического реализма. Время потом покажет, что
Айтматов постепенно все дальше и дальше будет отходить
от доктринарных установлений метода социалистического
реализма и это будет особенно видно не только в «Прощай,
Гульсары!» (1966), но и в «Белом пароходе» (1971).
Заключая раздел, можно было бы сказать, что все его
произведения так или иначе отражают тот или иной пери-
од развития советского общества, в целом, исторической
жизни кыргызов, в частности. Бесспорно, у него был удиви-
тельный талант увидеть в самом рядовом человеке огром-
ную личность, сильную, даже титаническую натуру. У Ай-
тматова был особый художнический дар в простом труже-
нике расшифровать знаки времени, распознать историю,
увидеть драматизм и обнаружить удивительную душевную
глубину. Здесь у него соперников среди его современников
130
практически не было. Многие его герои предстают как ти-
таны античности; у них пламенная душа и чувствительное
сердце, но и страдания их связаны с вопросами и пробле-
мами, над которыми бьется человечество вот уже столько
веков. Толгонай, Дюйшен, Танабай, Эдигей, Джамиля, Кал-
листратов… В советской литературе созданы образы каких
только рабочих-стахановцев, чабанов-героев труда, стале-
варов и шахтеров, но айтматовские чабаны и табунщики,
железнодорожные рабочие и учителя без преувеличения
олицетворяли целую эпоху, обнаруживали титанический
дух в своей борьбе и поражении.
Среди кыргызских историков литературы существует
общее мнение, что после «Прощай, Гульсары!» его автор
фактически оторвался от национального литературного
контекста и местным авторам оставалось как бы двигаться
в его фарватере, осваивать те художественные простран-
ства, им обозначенные. Да, это правда, что новаторские по-
иски Айтматова рубежа 50-60-х годов оказали самое силь-
ное влияние на кыргызских прозаиков более молодой гене-
рации. Одним из тех, кто воспринял (или мыслил в унисон)
идейно-эстетические уроки писателя был Оскен Даникеев
с его повестями «Бакир» и «Тайна девушки», Ашим Джакы-
пбеков, антивоенная повесть которого «Суровый путь» за-
няла свое достойное место среди лучших произведений,
посвященных этому историческому периоду.
Нужно подчеркнуть, что новаторство Айтматова они
продолжили по-своему, идя своим путем и затрагивая не-
сколько иной жизненный материал и социальный контекст.
О.Даникеев воспринял от своего предшественника, прежде
всего, эту тенденциозность идейно-художественного изо-
бражения, ясно выраженную авторскую позицию. Это вы-
разилось в том, что в повестях О.Даникеева на первый план
вышел герой нравственно активный, изображенный в про-
цессе гражданского и личностного становления. Писатель
как бы задается вопросом о том, каков сегодняшний граж-
данин, наш советский молодой человек, или каким он дол-
жен быть? На эти вопросы отвечают сами герои, когда ока-
зываются в той или иной непростой жизненной ситуации,

131
перед трудным нравственным выбором. Во всяком случае,
так построена повесть писателя «Тайна девушки».
Однако, следует отметить, что в кыргызской литера-
туре 60-х годов существовал иной, отличный от айтма-
товского и его последователей, взгляд на проблему героя
современности. Например, уже упомянутый выше К.Джусу-
балиев, автор замечательной повести «Солнце не окончило
автопортрет» (1967), выступил абсолютно с других пози-
ций, и у него сложилась совершенно иная художественная
концепция героя своего времени. Его очень трудно было
бы заподозрить в подражании Айтматову, или привержен-
ности его идейно-эстетических взглядов, но факт состоит в
том, что и он в 60-70-е годы так далеко отошел от эстетики
социалистического реализма, прокладывая путь к новым
тенденциям и литературным поискам и создавая свою, аль-
тернативную Айтматову, художественную школу.
Именно о них, о писателях и поэтах более молодой ге-
нерации, писал и Ч.Айтматов в 1963 году в полемической
статье «Жажда поиска»: «За последние годы в кыргызскую
литературу пришла целая группа молодых одаренных по-
этов и писателей. Они переступили порог литературы так
стремительно, что нередко трудно уследить за их имена-
ми. Я знаю Сеита Джетимишева, Ашыма Джакыпбекова,
Марьям Буларкиеву, Кубатбека Джусубалиева, Майрамкан
Абылкасымову и других. Характерно, что многие из них во-
шли в литературу шумно, зримо, какими-то новыми наход-
ками, новыми формами и новыми почерками. Им присуща
та самая жажда поиска, о которой я говорил выше.
Подчас поиски идут по неверным дорогам, - продолжал
Ч.Айтматов.- Молодой писатель мучается над строкой, пы-
таясь выразить свою мысль посложнее. Ему кажется, что в
век атома именно таким усложненным языком и нужно вы-
ражаться... Формалистические вывихи нередко приводят
художника к идейной ущербности, убогости содержания». 1

1
Айтматов Ч.В соавторстве с землей и водою. 2-е изд. – Фр.: Кыргызстан, 1979, с.
94

132
 Айтматов как «шестидесятник»

Жизнь Айтматова 60-х годов – это без преувеличения

жизнь звезды, если это применимо к писателю, а не к де-
ятелю, скажем, кино или телевидения. Ленинская премия,
после нее новое признание в виде Государственной премии
СССР за «Прощай, Гульсары!» (1968) еще более упрочили
за ним одного из популярных и авторитетных писателей
всего Союза. Читать его лирико-психологические повество-
вания было настоящим удовольствием, к тому же он не со-
чинял длинные и увесистые произведения. Его романтизм,
его проникновенность, исповедальность наряду с удачно
выбранной формой общения с читатателем (всегда от пер-
вого лица), так нравились всем, что Айтматов восприни-
мался как очень современный и самый запоминающийся
писатель. Писательская слава его очень быстро перешла
границы СССР, о нем заговорили в Европе, особенно во
Франции, а также в Германии. Интерес к нему, как писате-
лю, подогревался еще тем, что он представлял советскую
Азию, а именно Среднюю Азию, о которой все еще очень
мало знали за рубежом. Как говорилось в предыдущей гла-
ве, он писал о жизни огромного региона, который все еще
оставался неким terra incognita, малоизвестной землей с
преимущественно мусульманским населением, малоизу-
ченной культурой и т. д.
А Чингиз тех лет сам по себе был своеобразной экзоти-
кой: такой не по азиатски высокий, с очень узнаваемыми
крупными чертами лица, по-своему красивый и киноге-
ничный молодой мужчина. Если бы у него был актерский
талант, из него получился бы очень популярный артист
экрана или сцены. Очень приятный голос, большие темные
глаза на светлом, матовом лице, а также черные, как смола,

133
вьющиеся волосы из него делали чрезвычайно популярной
личности союзного, а потом мирового масштаба. К его без
того привлекательному шарму добавилось то, что он был
двуязычным писателем, одинаково пишущим на русском и
кыргызском, а также сыном жертвы сталинского террора,
представителем совершенно неизвестного за пределами
СССР Кыргызстана. Примечательно и то, что именно в эти
годы он сильно увлекся кинематографом, писал сценарии
для фильмов, по его произведениям ставились спектакли,
появлялись музыкальные опусы.
Если говорить о его месте и роли в кыргызской нацио-
нальной культуре ХХ века, то достаточно сказать, что Айт-
матов ее поднял на новый качественный уровень. Адапти-
рованные для театральной сцены, для кино, даже для
оперы и балета его повести стали в полном смысле слова
общенародно известными. Например, балет «Асель» В. Вла-
сова ставился не где-нибудь, а в Большом театре, затем во
Фрунзенском театре оперы и балета. По его произведениям
снимались полнометражные фильмы, писались песни, му-
зыка. Его человеческий шарм, привлекательность его лич-
ности на глазах публики стали еще более магнетическими
тем, что именно в это время появились слухи о его любов-
ном романе с великой кыргызской балериной, народной
артисткой СССР, депутатом Верховного Совета большого
Союза Бибисарой Бейшеналиевой (об этом будет подроб-
нее рассказано в отдельной главе).
Говоря другими словами, это уже было жизнь су-
перзвезды со всеми вытекающими отсюда слухами, сплет-
нями, даже мифами. Его книги никогда не залеживались на
книжных полках, изучались в школах и вузах. Он стал це-
лым явлением, еще точнее, знаковым явлением в рамках
национальной кыргызской культуры. Прав был выдаю-
щийся казахский поэт Олжас Сулейменов, назвавший Чин-
гиза Торекуловича личностью ренессансного порядка для
Кыргызстана.
Он сблизил кыргызский язык с русским, создав их пре-
красный симбиоз, а своим творчеством очень убедительно
пропагандировал русский язык в национальных окраинах
СССР, что очень нравилось Кремлю, партийному руковод-
134
ству страны. Автор «Джамили» стал как бы мостом между
культурами, а его страсть публициста, склонность к поли-
тике (сказалась, по-видидмому, судьба отца), сделали его
популярным общественным деятелем. Ни один республи-
канский съезд компартии не обходился без его выступле-
ния, а вопросы, которые он поднимал там, всегда отлича-
лись и актуальностью, и животрепещущим характером.
Что же касается 60-70-х ХХ века в целом, то это были,
бесспорно, лучшие годы и СССР, и Кыргызстана. Это годы
его исторического пика, когда экономика добилась боль-
ших достижений, международный авторитет советской
страны был огромным и незыблемым, а в науке и культуре
были достигнуты выдающиеся успехи.
В этом смысле смерть И.В.Сталина (1953) для большой
советской страны, вместо реального социализма получив-
шей тоталитаризм, действительно была огромной значи-
мости событием. Длительному периоду единоличной по-
литической диктатуры «отца всех народов» пришел конец.
Да, в превое время людей охватил страх: как жить без Ста-
лина? Вера в его сверхчеловеческие возможности настоль-
ко была велика, что когда он умер, многие советские люди
действительно плакали, общество было на грани психиче-
ской истерики. Поэтому тут же возник вопрос: кто возгла-
вит эту громадную страну, и куда она пойдет в дальнейшем
своем постсталинском социально-политическом развитии?
Вопрос был не из простых, но в результате определенных
процессов, довольно жесткой подковерной борьбы за место
Сталина в Кремле, к власти пришел Н.С.Хрущев, политик
более либеральный и не диктатор, главным достоинством
которого, как партийного лидера, было то, что он не был
сторонником репрессий и с самого начала вознамерился
разоблачить то, как Сталин в своей политике далеко «ото-
шел от ленинских норм партийной жизни». Его доклад на
ХХ съезде КПСС о культе личности и преодолении его по-
следствий получился поистине поворотным и судьбонос-
ным. Новый лидер попытался придать советскому обще-
ству некоторое человеческое лицо.
«Я благодарен судьбе, – писал позднее Чингиз Айтма-
тов, – что мои начальные в литературе годы, конец 50-х - на-
135
чало 60-х годов, оказались исключительно интересным, об-
новляющим этапом в истории отечественной литературы.
Я имел возможность наблюдать и быть участником живого
литературного процесса, когда наиболее отчетливо и резко
подлинные ценности отличались от мнимых. Постепенно
начали постигать значение проблем морально-этических,
возникающих в отношениях человека с другими людьми,
обществом, убедились, сколь ответственная, сложная зада-
ча – нравственное воспитание людей»1.
Этот период оказался очень знаменательным и про-
дуктивным для культуры и искусства. Та порция свободы,
которую отпустил Н.С.Хрущев советскому обществу, дала
возможность деятелям литературы и культуры высказы-
ваться смелее, чем раньше, и касаться тем и идей, ранее по-
просту запрещенных. Это глубоко всколыхнуло литературу
и способствовало появлению целого ряда крупных фигур
как в искусстве, так и в литературе. Они вошли в историю
как «шестидесятники». Это было мощная волна у в целом
культуре, именно эта волна потом поддержала политики
перестройки и гласности, обеспечила последний, предкри-
зисный подъем советской культуры. Об этом Н.Думбадзе,
выдающийся грузинский писатель, писал: «Критика, кото-
рый находится в гуще литературных событий Грузии и иг-
норирует своеобразие «шестидесятников», критиком счи-
тать просто нельзя! Я же лично убежден, что шестидесятые
годы в истории грузинской литературы являются порой
чрезвычайно яркой и насыщенной».2
Это было и время, когда мощно заявляли о себе литера-
туры народов СССР. Тон всей советской культуре задавала
выдающаяся когорта деятелей литературы и искусства и в
России, и в странах Балтии и Закавказья, и в Средней Азии.
С шумом, вперемежку с политическими скандалами, на вол-
не резкой критики и столь же неприкрытых восторгов со
стороны читателей заявили о себе Евг. Евтушенко, А.Возне-
сенский, В.Аксенов, Б.Окуджава, Б.Ахмадулина, О.Сулейме-
нов, Ф.Искандер, Э.Неизвестный и другие. Это было время,

1
Журнал «Юность», 1978, № 5, с.69
2
Вопросы литературы, 1078, №1, 160 стр.

136
когда Б.Пастернаку присуждалась Нобелевская премия по
литературе, а творчество А.Ахматовой и М.Цветаевой, не-
смотря на немилость официальных властей, вызывало все
больший интерес и, читая их, люди учились по-другому
смотреть на вещи, на историю, в том числе и советскую.
Наступало время, когда официальная, политически мо-
тивированная критика того или иного деятеля культуры,
наоборот, умножала славу и вызывала еще больший инте-
рес к его творчеству. Так случилось почти со всеми выше-
названными советскими писателями и поэтами, а литера-
турная Москва не раз спасала многих талантливых деяте-
лей литературы из национальных окраин от участи быть
несправедливо растоптанными и отвергнутыми. Так случи-
лось с Ч.Айтматовым, если говорить о Кыргызстане.
Говоря о легендарных ныне «шестидесятниках», не сле-
дует забывать еще и об одном важном обстоятельстве. Дело
в том, что в постсталинское время наступил своеобразный
бум переводной литературы, когда на русском языке озву-
чивались лучшие произведения зарубежной классики ХХ
века, от Ф.Кафки до С.Беккета, от Н.Саррот до Э.Хемингуэя.
Эти переводы, хотя и изданные в ограниченном количе-
стве, невозможно было найти в книжных магазинах, они
ходили по рукам; эти книги тоже попадали в список того
привычного «дефицита», какими были японские цветные
телевизоры, магнитофоны или американские джинсы, за
которыми выстраивались длинные очереди. Вообще со-
ветское литературное западничество 50-70-х годов второй
половины ХХ века и его творческие итоги – это предмет от-
дельного и внимательного научного рассмотрения.
Советские люди, «томимые духовною жаждой», жадно
ловили каждую новость литературной жизни Запада, но
точно так же и читатели западного полушария следили
очень внимательно за всеми важными процессами в куль-
туре социалистического Востока, какими были советские
республики, страны так называемого Восточного блока.
Этот неподдельный интерес подогревала и «холодная вой-
на», развернувшаяся в мире именно в эти десятилетия и, в
конце концов, подточившая экономические силы как СССР,
так и стран Восточного блока.
137
 Если бы не эти переводы, сделанные с иностранных
языков на русский (а в 60-70-е большинство кыргызской
творческой молодежи прекрасно владело русским языком,
а иные получили высшее образование в московских и и ле-
нинградских вузах), не было бы того увлечения западным
литературным модернизмом, французскими и немецкими
экзистенциалистами, какое наблюдалось в эти десятиле-
тия. И результат не заставил долго ждать: целый ряд моло-
дых писателей еще в 60-е годы не считали нужным строго
придерживаться мировоззренческих и идейно-эстетиче-
ских установок классического социалистического реализма
горьковско-маяковско-фурмановского образца, а на многие
вещи и события смотрели другими глазами.
Наилучшим олицетворением этой эпохи перемен стало
явление Чингиза Айтматова, «шестидесятники», сыграв-
шие ключевую роль в дальнейшем ее развитии.
Теперь, когда Айтматова уже нет в живых и его творче-
ское наследие предстало в своей завершенности, когда мы
имеем возможность рассмотреть его творчество в более
широком культурно-историческом контексте кыргызской
литературы, стало ясным, что его явление обусловили, по
меньшей мере, два фактора: возрожденный культурно и со-
циально-экономически Кыргызстан второй половины про-
шлого века и великая и могучая держава по имени Совет-
ский Союз. И писательское становление и развитие Айтма-
това так или иначе является органичным продуктом этого
развития. Он, будучи сугубо национальным художником, но
по значимости поднятых проблем и художественно-фило-
софских обобщений он без преувеличения стал писателем
державным, имперским.
В связи с этим уместно процитировать одного лучших
интерпретаторов Айтматова Георгия Гачева, который в кон-
це 80-х писал: «Народу Чингиза сколько выпало в веке ХХ
прожить, перейти и перемыслить. Только из пелен сонного
патриархального состояния, в котором он застыл на тыся-
челетие, ввергнут он был в XX веке в водоворот всемирной
истории и, не успев оглянуться, оказался уже в социализме.
Вот и продирает до сих пор его человек, Чингиз Айтматов,
глаза, и все думает, думает, думает: что же произошло? Что
138
есть, что будет? И это не только его народа мысль, но пред-
ставительственная дума – за все человечество. Ибо для XX
века типично, что народы, долгое время стоявшие в сторо-
не от магистральных путей мировой истории, включаются
в нее, и бурно, ускоренно развиваясь, перепрыгивают со
стадий древних – в наисовременнейшие. Недаром Айтмато-
ва переводят на многие языки: близки судьбы и думы его
героев людям из многих стран Азии, Африки, Латинской
Америки; и опыт, что накопил его кыргызский советский
народ: и исторический, и душевно-эмоциональный, и мыс-
лительный, и художественный, всем в поучение оказывает-
ся.
Но раз народ его такой путь, равный двум – трем ты-
сячелетиям европейской истории, промчался, то подобная
же прорва должна быть перекрыта и в духовной культуре,
и в типе писателя. И действительно: как тип писателя, Чин-
гиз Айтматов не просто житель середины XX века, но и ша-
ман-заклинатель-мифотворец, акын-рапсод-сказитель го-
меровского толка, ренессансно-шекспировский драматург,
просветитель и дидакт своего народа, романтик с идеалом
высокого накала, реалист-нравоописатель и историограф,
и наконец, вполне «модернист», как и конгениальный ему
собрат в Латинской Америке Габриэль Гарсиа Маркес, кни-
га которого «Сто лет одиночества» являет собой подобное
же конденсированное табло эпох мировой истории и путей,
и сутей, и идей человека...»1
Говоря о легендарных ныне «шестидесятниках», не сле-
дует забывать еще и об одном важном обстоятельстве. Дело
в том, что в постсталинское время наступил своеобразный
бум переводной литературы, когда на русском языке озву-
чивались лучшие произведения зарубежной классики ХХ
века, от Ф.Кафки до С.Беккета, от Н.Саррот до Э.Хемингуэя.
Эти переводы, хотя и изданные в ограниченном количе-
стве, невозможно было найти в книжных магазинах, они
ходили по рукам; эти книги тоже попадали в список того
привычного «дефицита», какими были японские цветные
телевизоры, магнитофоны или американские джинсы, за

1
Георгий Гачев. Чингиз Айтматов. Фрунзе, «Адабият», 1989,11-12 стр.

139
которыми выстраивались длинные очереди. Вообще со-
ветское литературное западничество 50-70-х годов второй
половины ХХ века и его творческие итоги – это предмет от-
дельного и внимательного научного рассмотрения.
Советские люди, «томимые духовною жаждой», жадно
ловили каждую новость литературной жизни Запада, но
точно так же и читатели западного полушария следили
очень внимательно за всеми важными процессами в куль-
туре социалистического Востока, какими были советские
республики, страны так называемого Восточного блока.
Этот неподдельный интерес подогревала и «холодная вой-
на», развернувшаяся в мире именно в эти десятилетия и, в
конце концов, подточившая экономические силы как СССР,
так и стран Восточного блока.
Если бы не эти переводы, сделанные с иностранных
языков на русский (а в 60-70-е большинство кыргызской
творческой молодежи прекрасно владело русским языком,
а иные получили высшее образование в московских и и ле-
нинградских вузах), не было бы того увлечения западным
литературным модернизмом, французскими и немецкими
экзистенциалистами, какое наблюдалось в эти десятиле-
тия. И результат не заставил долго ждать: целый ряд моло-
дых писателей еще в 60-е годы не считали нужным строго
придерживаться мировоззренческих и идейно-эстетиче-
ских установок классического социалистического реализма
горьковско-маяковско-фурмановского образца, а на многие
вещи и события смотрели другими глазами.
Выше говорилось, что невероятно трудное детство и не
менее трудные юношеские годы Айтматова с лихвой ком-
пенсировались тем, что ему, будущему писателю, во всем
везло в творчестве. Везло, что называется, в судьбе. Особен-
но в опыте жизни. Если бы не этот уникальный жизненный
опыт, особенно тот факт, что его первые шаги в литературе
совпали с постсталинским периодом развития СССР, тесно
коррелировали с кыргызским и русским литературным
процессом, такого художника слова, каким мы знали Чин-
гиза Торкуловича, не было.
Что же касается кыргызской литературы, выдвнувшей
Айтматова, то первая половина 60-х годов и 70-е характе-
140
ризуется рядом особенностей. Во-первых, художественное
мышление писателей существенно изменилось – все-таки
сказалось это удивительное, динамичное – не в пример со
сталинским – либеральное время. Значительно углубилось
художественное миропонимание, умение связать локаль-
ные, местные проблемы с проблемами более широкого
масштаба, иногда и глобального. Наблюдалось разнообра-
зие творческих поисков как в идейно-тематическом, так и в
жанрово-стилистическом планах. Усилились попытки най-
ти новые темы, идеи, соответственно новые художествен-
ные формы, выразительные средства. Понятно, что иные
молодые авторы новаторство понимали всего лишь как
обновление «фасада», внешней формы, стилистики. Отсю-
да и произошло стремление «осовременить» кыргызскую
литературу за счет чисто формалистических ухищрений,
что было в 60-е и 70-е годы довольно характерным явлени-
ем. Именно в эту пору в литературный процесс включились
представители послевоенного поколения, повсеместно
чувствовалось стремление сказать новое слово, найти свою
тему, круг проблем. В литературе активно шла смена поко-
лений, духовный опыт так называемых «шестидесятников»
еще предстояло открыть, а тем временем жизнь диктовала
новые темы и идеи, культура и искусство бурно развива-
лись, в советской литературе происходили интереснейшие
идейно-тематические, жанровые, стилевые процессы.
Оказали ли влияние айтматовские романы на кыргы-
зскую литературу ХХ века? Вопрос, казалось бы, риториче-
ский, если иметь в виду то особое место, которое занимал
в отечественной словесности Айтматов. Но сказать, что
это влияние видно в том или другом конкретном произве-
дении было бы трудно. Вместе с тем, сказать, что он воз-
вышался один и в своем величии был обречен на вечное
«одиночество», было бы неправдой. О том же, о чем думал
и писал Айтматов, думали и писали и другие кыргызские
авторы, но другой вопрос, что у них не было той огромной
читательской аудитории поистине мирового масштаба, ка-
кая была у автора «Буранного полустанка». У большинства
кыргызских писателей не было того колоссального пабли-
сити, той армии критиков и литературоведов, которые за-
141
нимались, например, Айтматовым и которые почти сразу
откликались на новые произведения писателя. Примерно в
это время, когда Айтматов создавал свой «Белый пароход»,
«Пегий пес, бегущий краем моря», писал свой экзистенциа-
листский роман «Холодные стены», рассказ «Толубай сын-
чы» К.Джусубалиев, свою «Сотую песню усталости» О.Сул-
танов, прекрасный импрессионистские стихи С.Акматбеко-
ва, Р.Карагулова, «Поезд дальнего следования» М.Байджиев,
свою триумфальную пьесу «Семетей – сын Манаса» Дж.Са-
дыков и др. Но их общественный резонанс был совершенно
несоразмерным с тем эффектом воздействия на читателей
и общественность, произведенным повестями и романами
Айтматова.
Тем не менее, знаковые, поистине этапные произведе-
ния писателя сыграл свою огромную, совершенно незаме-
нимую роль в жизни страны, в жизни кыргызской литера-
туры. А в 60-70-е годы, к началу 80-х кыргызская культура
представляла собой целый комплекс искусств, где имелись
свои яркие достижения, связанные с именами тех выда-
ющихся деятелей, каждый из которых обеспечил успех в
своей отрасли и снискал всеобщее признание. Это и лите-
ратура, и кино, и музыкальное и театральное искусство,
балет, опера, скульптура и живопись, и другие сферы куль-
туры. За Ч.Айтматовым, ставшим неким символом нового
возрожденного Кыргызстана, его духовно-культурного Ре-
нессанса, последовала целая плеяда ярчайших имен, таких
как М.Рыскулов, А.Джумахматов, К.Молдобасанов, М.Абдра-
ев, Н.Давлесов, Б.Бейшеналиева, Б.Минжилкиев, Т.Океев,
Б.Шамшиев, С.Чокморов, Б.Бейшеналиев, Б.Кыдыкеева,
Д.Куйукова, А.Мырзабаев, К.Сартбаева и мн.др.
Следует отметить, что именно в эти десятилетия интен-
сивно развивалась и кыргызская наука, как фундаменталь-
ная, так и прикладная, появилась значительная прослойка
профессиональных ученых как в области общественно-со-
циальных, так и естественных и точных наук. Вслед за
выдающимся русским ученым К.Скрябиным, стоявшим у
истоков кыргызской академической науки, а также М.Н. Лу-
щихиным, замечательным селекционером, поставившим
кыргызское животноводство на подлинно научную основу,
142
появились великий хирург И.Ахунбаев, выдающийся гео-
лог М.Адышев, математик с мировым именем М.Иманали-
ев, кардиолог М.Миррахимов, историки Б.Джамгерчинов,
К.Каракеев, С.Табышалиев, филологи К.Юдахин, Б.Юнуса-
лиев и др.
Феноменальная слава Ч.Айтматова еще больше подня-
ла значимость литературы. Она не могла не повысить инте-
рес к искусству слова, поднять его общественный престиж
и способствовать динамизации литературного процесса.
Особенно шумный успех достался на долю романиста Т.Ка-
сымбекова, создавшего свою школу исторического романа,
поднявшего на новый уровень кыргызскую литературу в
целом, и кыргызский роман, в частности. Его знаменитый
роман «Сломанный меч», а также «Голубой стяг» Т.Сыды-
кбекова показали, что кыргызская литература только на-
чинает осваивать совершенно нетронутый пласт – бога-
тейшую историю народа. Пройдет время и в кыргызской
прозе, да и в поэзии в том числе, тема истории станет самой
популярной, стержневой, а некоторые писатели вообще пе-
реквалифицируются в историки, издав многотомные тру-
ды с претензией на научность и фундаментальность.
Этот знаменательный период историки отечественной
литературы называют «Кыргызским серебряным веком»,
который обозначен целым рядом крупных фигур отече-
ственной словесности второй половины ХХ века. И лидером
этого движения в кыргызской литературе был, вне всякого
сомнения, Ч.Айтматов, в определенной степени поздний
Т.Сыдыкбеков, осмелившийся поднять древний пласт кыр-
гызской истории в романе «Голубой стяг» (написан в 60-е
годы, но вышел отдельным изданием только в 1989-м),
вслед за ними С.Эралиев, автор программной поэмы «Пу-
тешествие к звездам» (1966), классического произведения
кыргызского поэтического модернизма. В 60-е заявили о
себе К.Джусубалиев, чья нашумевшая повесть «Солнце на
окончило автопортрет» (1967) положила начало экзистен-
циалистским поискам в кыргызской прозе. В этом десяти-
летии возникли фигуры Т.Касымбекова, создавшего целую
школу исторического романа, О. Султанова, Ж. Мамытова,
Р.Рыскулова, признаннных метров кыргызского поэтиче-
143
ского авангарда, М.Байджиева, автора пьесы «Дуэль», позд-
нее драмы «Древняя сказка», внесшего в кыргызскую дра-
матургию новые настроения, иную театральную эстетику.
Такая же благоприятная ситуация сложилась в других
отраслях кыргызской культуры, в частности, в кинемато-
графе, в музыке и театре, в скульптуре, живописи, архи-
тектуре, в оперном и балетном искусстве. Такие великие
деятели кыргызского национального искусства, как М.Ры-
скулов, Б.Бейшеналиева, Т.Океев, Б.Шамшиев, С.Чокморов,
Д.Куйукова, К.Молдобасанов, Н. Давлесов, А.Джумахматов,
Б.Кыдыкеева, Г.Базаров, С.Чокморов, Б.Минжилкиев, А.То-
комбаева и другие, стали широко известными именно в эти
годы и по праву составили славу и гордость культуры Кыр-
гызстана второй половины столетия.
Говоря о «кыргызском серебряном веке», нельзя обой-
ти вниманием еще один важный фактор. Это фактор рус-
ского языка, в целом русской культуры в жизни советского
Кыргызстана. Именно к концу 50-х появились первые рус-
скоязычные кыргызские писатели, позднее их число толь-
ко умножалось. Список возглавлял, понятно, Чингиз Айтма-
тов.
Вместе с тем, существовала и даже пышно расцветала
конъюнктурная, «сервисная» литература, всегда обслужи-
вавшая текущую партийно-идеологическую программу,
считающая себя литературой «социалистического реа-
лизма», искусством марксистско-ленинской закалки и т.д.
Целый ряд писателей, драматургов влился в эту струю, и
заработали почетные звания, ордена и медали. С этим явле-
нием трудно было бы бороться, тем более она нашла свою
удобную нишу как партийная, политически благонадежная
литература, обслуживающая текущие идеологические за-
дачи.
Нельзя сказать, что это была совсем уж никуда не год-
ная, профессионально не состоятельная литература. С
точки зрения жанра, охвата событий, «правильности» тол-
кования событий с точки зрения текущей политической
коньюнктуры, «верности» идеям марксизма и ленинизма
все было на месте. Это особенно касалось произведений о
том же самом Ленине, партии, о пятилетних и семилетних
144
планах Советского правительства, о достижениях в обла-
сти науки и техники и т.д. Только о Юрие Гагарине, первом
космонавте, была создана целая коллекция вполне про-
фессиональных произведений, которые вошли в учебники
школ, в хрестоматии и которые обязан был знать наизусть
каждый кыргызский школьник. Среди таких произведений
была своя классика, причем, написанная с большим вдохно-
вением, как, например, «К коммунизму», «Рисуй портрет»
(«Сүрөтүн тарт») А.Токомбаева, «Партбилет» А.Токтомуше-
ва, «Ленин в Разливе» С.Эралиева и мн.др.
К примеру, «К коммунизму» А. Токомбаева принадле-
жит к классике этого жанра и без преувеличения может
считаться одним из лучших произведений старейшины кы-
ргызской литературы, которое в советские годы наизусть
знал каждый школьник. По своему характеру это глубоко
философское произведение, в нем есть и изрядная доля
поэтической публицистики, подкупает глубокая убежден-
ность поэта в коммунизм, который кажется ему «вечным
символом счастья», к которому неуклонно движутся и вре-
мя, и история, и человечество. Поэт глубоко верит в реаль-
ность осуществления коммунизма, который ему представ-
ляется высшим идеалом человеческого развития и которо-
му должны стремиться все сознательные люди планеты.
Время показало, что все-таки тенденции, намеченной в
«Лицом к лицу», «Джамиле» и «Материнском поле» принад-
лежало большое будущее. Это было продолжением преж-
них литературных традиций, традиций социалистического
реализма, заложенных в произведениях Т.Сыдыкбекова,
К.Джантошева, К.Баялинова, А.Осмонова и других. В то же
время Ч.Айтматову удавалось избежать схематизма в соз-
дании так называемых положительных героев, удавалось
глубже взглянуть на личностные качества человека, в слож-
ный и противоречивый мир его психологии. Как результат
этих поисков развивался психологизм в кыргызской прозе,
стало характерным стремление раскрывать душевные дви-
жения героя «как бы изнутри», выражаясь словами М.Ау-
эзова, одним из первых заметившего своеобразный писа-
тельский талант Ч.Айтматова.

145
 Ностальгия по настоящему.
Айтматов в предкризисные 70-е

Ч.Айтматов, как писатель, как художник, за свою дол-

гую творческую жизнь менялся, по меньшей мере, четыре
раза. Начало его писательскому упти положили первые, ме-
стами достаточно робкие, повести и рассказы начала 50-х
(«Газетчик Дзюйо», «Сыпайчи», «Белый дождь», «На реке
Байдамтал» и др.), ставшие своеобразным прологом куль-
товых «Повестей гор и степей», опубликованных в конце
50-х и начала 60-х годов.
Второй период его творческой эволюции – это, конеч-
но, «Повести гор и степей», куда вошли повести писате-
ля, еще в 60-е признанные как кыргызская национальная
классика («Лицом к лицу», «Джамиля», «Первый учитель»,
«Материнское поле», «Тополек мой в красной косынке»,
«Верблюжий глаз»). Эти повести созданы в то время, когда
писатель все еще сильно верил в коммунистическое буду-
щее советского общества, в его жизнеспособность. Поэтому
его повести этого периода проникнуты общим духом соци-
алистического реализма, романтизма постсталинской эпо-
хи, периода «хрущевской «оттепели».
Но с повести с романным масштабом «Прощай, Гуль-
сары!» (1967), особенно с «Белого парохода» (1971) на-
чался новый, третий этап в творчестве Ч.Айтматова. Это
был период, когда писатель очень сильно задумывался об
идейной, гуманистической природе тоталитаризма, о по-
следствиях идеологического подавления человека, о но-
вом виде рабства (позднее он именует это явление емким
словом «манкуртизм»), о важности морального выбора
между добром и злом, о значении личной и общественной
свободы как важного критерия гуманизма всякой полити-

146
ческой системы или режима. Этот третий этап – это этап
очень болезненных сомнений в идеалах, которые деклари-
ровались в обществе и которые его вдохновляли в жизни и
в творчестве, и наиболее ярко и глубоко отразились в ро-
мане «И дольше века длится день» (1981), повести «Пегий
пес, бегущий краем моря» (1977), «Ранние журавли» (1978).
«И эта книга вместо моего тела, и слово это вместо души
моей» –такой эпиграф был предпослан к первому роману
Айтматова, что был взят из «Книги скорбных песнопений»
великого армянского поэта и мыслителя-мистика Х века
Грегора Нарекаци.
Последний, четвертый этап в художественных, идей-
но-философских взглядах Ч.Айтматова связан с выражен-
ным эсхатологизмом в его мироотношении, в его восприя-
тии мировой и национальной истории. Это роман «Плаха»
(1987), «Тавро Кассандры» (1994) и последний, предсмерт-
ный роман «Когда падают горы» (Вечная невеста), издан-
ный в 2008 году.
Но, возвращаясь к творчеству писателя 70-х годов, к пе-
риоду, когда он опубликовал три весьма знаменательные
повести («Белый пароход», «Ранние журавли» и «Пегий пес,
бегущий краем моря»), необходимо отметить, что Ч.Айтма-
това в эти годы сильно занимала этическая, нравственная
проблематика, о которой очень много говорили в советском
обществе, много говорил и высказывался в своей публици-
стике сам писатель. Кстати, о формировании «активной
жизненной позиции» как центральной задачи воспитания
молодежи, в целом советского человека, говорилось и на
одном из съездов КПСС. Это навязшее на зубах утвреждение
озвучивалось в отчетном докладе ХУ съезда: «Формирова-
ние активной жизненной позиции личности – центральная
задача нравственного воспитания, поставленная XXV съез-
дом КПСС, в которой концентрируются усилия общества
развитого социализма по воспитанию духовно-нравствен-
ного облика советского человека, отражается эффектив-
ность идеологической работы партийных, общественных
организаций. Это свидетельствует не только о большом
значении для всей системы нравственного воспитания
этой проблемы, но и о сложности ее решения”. Автор этих
147
строк никак не считает, что вышеназванные произведения
кыргызского писателя вдохновлялись именно подобными
задачами очередного партийного съезда, но, бесспорно,
кризис морали, отчетливое ощущение девальвации ценно-
стей, какая-то душная атмосфера в обществе всех думаю-
щих людей беспокоили. На самом деле старые моральные
императивы раннего советского социализма, к началу 70-х
ставшего уже бюрократическим, каким-то недвижным, ста-
тическим социализмом, уже не работали и мало вдохнов-
ляли. Военная тематика, как источник подъема общесовет-
ского патритоизма, также изрядно набила оскомину, а но-
вых объединяющих идей и сильных лозунгов, к сожалению,
отсутствовало. Советское общество постепенно увязывало
в болоте бумажных, обветшалых, мертворожденных пара-
дигм, а людей сильнее всего угнетал разрыв слова и дела.
Чингиз Айтматов 70-х продолжал верить, что только
реальное, истинное, деятельное человеколюбие спасет мир
от моральной деградации и сползанию к черте, когда че-
ловек просто перестанет быть человеком, а цивилизация
придет к своему неизбежному закату, а именно к закату гу-
манизма. Это свое мировоззрение писатель попытался вы-
разить в ряде своих текстах, особенно в «Ранних журавлях»,
слегка затронутых ностальгией по молодости и романтиз-
мом 60-х. Позднее он писал, что эта повесть – дань подвигу
и святой вере подростков военного времени, так рано по-
знавших и горький привкус жизни, и переживших сладкую
истому первой любви.
Но совсем по-иному прозвучала, даже озадачила чита-
телей айтматовская повесть «Белый пароход». Озадачила и
темой, и экзистенциалистским дискурсом, особенно своим
финалом, где писатель никакого спасения от жестокости и
бездушия людей не способен был находить – безымянный
кыргызский мальчик, преданный всеми, забытый родите-
лями и живущий в мире красивых сказок и легенд, утопит-
ся, не выдержав уродство и меркантилизм, житейский ма-
териализм старших. Увлечение писателя народными пре-
даниями, мифами, легендами было известно давно, но та-
кого плотного присутствия в достаточно реалистическом
повествовании, каким был «Белый пароход», еще не было.
148
Текст получился очень красивым, актуальным обществен-
но, но многих напугал мальчик-утопленник. Убежденность
писателя в том, что энергетика мифов и легенд может до-
вести до суицида столь наивное и слабое существо, каким
был кыргызский мальчик из Иссык-Куля кое-кого из его
критиков никак не убедила. Повесть, написанная Ч. Айтма-
товым с почти вызывающей этической категоричностью,
сразу же наткнулась на газетно-журнальную критику. Она
вызвала оживленный спор в литературной среде, породила
противоречивые оценки из-за интерпретации поднятых в
ней социальных и морально-этических проблем. Например,
некоторые из корреспондентов писателя прямолинейно
утверждали, что эта повесть означает отказ писателя от
прежних гуманистических позиций, который выразился
якобы в этической безысходности, беспросветном трагиз-
ме произведения. Такие мнения высказывались и некото-
рыми профессиональными писателями, критиками.1
А могло ли быть такое событие в жизни? Конечно, да.
Потому она жизнь. Мальчик сделал свой выбор, но этот вы-
бор был и позицией его. То есть он решил «победить себя,
но не мир» (слова Декарта). Но оппонентами Айтматова так
или иначе двигала другая убежденность и она, быть может,
отражал тот уже успевший устояться советский пурита-
низм, который был характерен более консервативной ча-
сти советского общества. По их мнению, советский мальчик
никак не мог утопиться и не стоило обобщать иссык-куль-
ского утпленника как характерного случая, если даже имел
место такой факт или было такое событие. Такое обвине-
ние в чем-то напоминало критику католического деятеля
Мерсье одного из столпов французского экзистенциализма
Сартра в том, что он «забыл про улыбку ребенка».2
Но сильна была другая сторона «Белого парохода» – а
именно художественная семиотика текста, глубокая его
закодированность, намеки и иносказания, которые указы-

1
См. статью А.Алимжанова «Трагедия на лесном кордоне». «Литературная газе-
та», 19?0, 9 июля; Климова А. «Тысяча почему?», Литературная газета, 1970, 22
июня и мн.др.
2
Жан-Пль Сартр. Экзистенциализм – это гуманизм. Цит. По кн. Сумерки богов. – М.:
«Политиздат», 1989. С. 319–344.

149
вали не только на трагедию в небольшом исык-кульском
кордоне, но на трагедию более общего порядка и масшта-
бов. По сути, Айтматов достаточно завуалированно, зашиф-
рованно и на своеобразном метаязыке символов и парал-
лелей решился высказаться о трагедии народа, теряющего
свои собственные ценности и вековые традиции, даже на-
циональную идентичность в огромном «интернациональ-
ном котле»; о трагедии общества, превращенного в некий
самозаводящий бюрократический механизм из-за жестоко-
го коммунистического Левиафана. В этом смысле «Белый
пароход» стал предтечей «И дольше века длится день», а
безымянный мальчик-утопленник – манкурта, лишивше-
гося памяти жестокими жуань-жуанями.
Но кыргызский «мыслящий Сфинкс», каким Айтмато-
ва назвал русский критик Георгий Гачев, на этом не оста-
новливался. Он решил идти еще дальше. Моральный долг,
если он выполнен, ответственность, если она осознана, и
делает человека человеком, говоря словами Жан-Поль Сар-
тра. «…Когда мы говорим, что человек ответствен, то это не
означает, что он ответствен только за свою индивидуаль-
ность. Он отвечает за всех людей. (…) Когда мы говорим, что
человек сам себя выбирает, мы имеем в виду, что каждый из
нас выбирает себя, но тем самым мы также хотим сказать,
что, выбирая себя, мы выбираем всех людей. Действитель-
но, нет ни одного нашего действия, которое, создавая из
нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в
то же время образ человека, каким он, по нашим представ-
лениям, должен быть. Выбрать себя так или иначе означает
одновременно утверждать ценность того, что мы выбира-
ем, так как мы ни в коем случае не можем выбирать зло. То,
что мы выбираем, – всегда благо”1.
Именно моральный выбор в порогой с точки зрения
этики жизненной ситуации совершается в другом – един-
ственно морском – нарративе кыргызского писателя с на-
званием «Пегий пес, бегущий краем моря». Эта повесть
о дальневосточных охотниках, о ценностной шкале того
крайне малочисленного народа по имени нивхи. Повесть

1
Цит. По кн. Сумерки богов. – М.: «Политиздат», 1989. С. 319–344.

150
еще раз доказала, каким мощным мастером русского слова
является Айтматов, какова сила его художественного ин-
теллекта, каков его масштаб. Собственнно, в этот период и
зародилось понимание того, что, если вообще существует
понятие «имперского писателя», то Айтматов и есть насто-
ящий имперский писатель. Писатель советской империи,
этого колоссального полиэтнического котла, мировой су-
пердержавы, управляемой консервативной до неподвиж-
ности властью, руководимой высокими, подчас, утопиче-
скими идеалами, но не имеющей никакого дела до отдель-
но взятого человека, до запросов отдельного небольшого
народа, застывшего в своем развитии.
Таким образом, «Белый пароход» Ч.Айтматова, так же
как и «Пегий пес, бегущий краем моря» позднее, стал этап-
ным, по-своему весьма символическим и выраженным эк-
зистенциалистким текстом, в котором писатель высказал
свое личное художническое мнение о явлениях в советском
обществе, каким моральным, духовным процессам оно
подвержено, особенно в таких «окраинных» республиках,
как Кыргызия. По Айтматову, этот небольшой иссык-куль-
ский кордон – самый показательный и выразительный
островок советского общества. Этот кордон – неизбежный
социальный продукт советского идеологического Левиа-
фана, результат усталости системы, из которой вынуто все
то сущностное, что делало народ народом, а человека лич-
ностью, носителем какой-то культуры, какого-то этноса.
Вся служебная иерархия кордона довольно проста:
Орозкул находится на самой вершине этой пирамиды,
словно Зевс-громовержец, неумолимый и вольный в своих
прихотях. А все остальные его подчиненные – молчаливые
приспешники его воли. В этом художественном мирообразе
постепенно зреют, а потом сталкиваются два нравственных
начала, главными носителями которых являются мальчик
(отчасти и дед Момун) и Орозкул.
Углубляя морально-этический конфликт сказочно-ми-
фологической линией и целиком полагаясь на ее нрав-
ственную действенность, писатель выдвигает весьма ради-
кальное художественное решение: отчаявшийся мальчик в
болезненном бреду идет прямо в воду, как бы выражая свой
151
активный протест и желая свою давнюю мечту превратить
в явь. «Мальчик оторопел, холодом обдало его, когда он уви-
дел под стеной сарая рогатую маралью голову. Отсеченная
голова валялась в пыли, пропитанной темными пятнами
стекшей крови, напоминала корягу, выброшенную с доро-
ги. Возле головы валялись четыре ноги с копытами, отре-
занные в коленных суставах.…
Мальчик с ужасом глядел на эту страшную картину. Он
не верил своим глазам. Перед ним лежала голова Рогатой
матери-оленихи... Та самая, что вчера еще смотрела на него
с того берега добрым и пристальным взглядом, та самая, с
которой он мысленно разговаривал и которую он заклинал
принести на рогах волшебную колыбель с колокольчиком.
Все это превратилось в бесформенную кучу мяса, ободран-
ную шкуру, отсеченные ноги и выброшенную вон голову».
Для мальчика как бы разорвана связь времен, разруше-
ны все представления о добре. И нужно было активно вос-
противиться всему этому бездушному, безнравственному,
жестокому миру. Интуитивно понимая, что сам еще так мал
и физически слаб для того, чтобы на деле воспрепятство-
вать самодурству Орозкула, он в воображении сзывает всех
своих единомышленников, жаждет активно предотвратить
зло, принявшее облик не каких-нибудь джиннов или дья-
волов, а имеющее черты вполне конкретных и реальных
людей. Он представляет себе всех, кто, по его убеждению,
мог бы приостановить злодеяние, восстановить добро. И
он начинает воображать, как бы все это происходило в дей-
ствительности. Но на деле мальчик остался один, слабый,
растерянный и преданный всеми. И он решает. Решает за
себя, бросаясь в воду.
Трагедия в крохотном лесном кордоне на берегу Ис-
сык-Куля разорачивается не оттого, что в нем произошло
что-то необычное и неожиданное, а потому, что жизнь про-
текает здесь со всей своей размеренностью и «в обычном
стационарном режиме». Глубоко символичен Орозкул, че-
ловек бездетный, обиженный судьбой, находящийся на
самой последней ступени бюрократической иерархии со-
стемы, потому и копирующий или повторяющий модель
«сталинской» власти в пределах вверенного ему кордона.
152
Символичен и дед Момун, то есть кроткий, безропотный
старик, который уже виноват тем, его дочь, жена Орозкула,
не может рожать. А для последнего бить свою жену, причем,
у всех на глазах, чуть ли некий ритуал, манифестация своей
значимости, одновременно и гнева, власти. Круг персона-
жей замыкает мальчик, брошенный родителями, причем,
безымянный, внутренний детский мир которого совершен-
но противоположный тому, что он видит каждый день.
«Нравственные аспекты конфликта и характеров «Бе-
лого парохода», - писал тогда критик Ч.Гусейнов, - могут
быть поняты только в свете социально-психологических
факторов, связанных с историческими судьбами целого ре-
гиона, осуществивших всемирно-историческое движение
от феодально-патриархальных отношений к социализму,
минуя капитализм и буржуазные отношения, которые, не
отменяя коренных, родовых особенностей, свойственных
антогонистическим формациям, знаменуют все же, по срав-
нению с отсталыми феодально-патриархальными нормами
бытовых, нравственно-психологических и иных отноше-
ний, сравнительно высокий этап духовного развития лич-
ности. И только в этом контексте могут быть с должной
полнотой поняты и исторически осмыслены пафос и идей-
но-художественные особенности «Белого парохода» и во-
обще творчества Ч.Айтматова, в частности и прежде всего,
повести «Джамиля».1
Был ли «Белый пароход» антисоветским произведени-
ем по своей внутренней направленности, а Айтматов дис-
сидентом скрытым, закамуфлированным? И да, и нет. Ясно
то, что Айтматов поднимал проблемы и интерпретировал
их так, как ему показалось наиболее убедительным и худо-
жественно приемлемым. Не следует забывать и то, что 70-е
– это время растущего конфликта так называемых дисси-
дентов с официальной властью. Айтматов не стал дисси-
дентом, но критиком определенных аспектов советской
системы безусловно был.
Но критика Айтматова была достаточно завуалиро-
ванной, тщательно зашифрованной, выраженной на языке
1
Гусейнов Ч. Формирование общности советской многонациональной литерату-
ры. – Мысль, 1978, с.184

153
символов, метафор, с позиций общечеловеческих ценно-
стей, поэтому позволяющей выявлять причины явлений
изнутри, преимущественно философски. Автора «Белого
парохода» лучше было бы охарактеризовать одним из вы-
дающихся представителей советской либеральной интел-
лигенции. Кстати, историк советского диссидентства Л.
Бородин утверждает, что диссидентство как явление заро-
дилось в среде московской интеллигенции, в значительной
мере в той её части, которая пережила трагедию отцов и
дедов в конце тридцатых годов, испытала справедливое
чувство реванша на волне знаменитой «оттепели» и после-
довавшее затем разочарование. “На первой стадии москов-
ское диссидентство не было ни антикоммунистическим,
ни антисоциалистическим, но именно либеральным, если
под либерализмом понимать некую совокупность добрых
пожеланий, не удостоверенных ни политическим опытом,
ни политическими знаниями, ни, тем более, политическим
мировоззрением”1.
Говоря другими словами, Айтматов критиком совет-
ской системы был в том смысле и формате, в каком царское
самодержавие критиковали русские классики от Пушкина
до Толстого. Да, он тоже был сыном репрессированного че-
ловека, пострадал не хуже, если не тяжелее, чем иные дисси-
денты. Но он, критикуя советский тоталитаризм, все равно
признавал многие достижения социализма, никогда себя не
считал врагом официальной власти. Он неоднократно гово-
рил и писал, что, если бы не Советская власть, у Средней
Азии в целом, у Кыргызстана, в частности, была бы совсем
иная участь. В одном из предсмертных интервью, данном
немецкой газете Frankfurter Allgemeine Zeitung, писатель
утверждал: “Я убедился, что колониализм и империализм
могут иметь и позитивные стороны, что, во всяком случае,
русское влияние на Среднюю Азию было позитивным. Рос-
сия своими колониальными амбициями внесла большой
вклад в развитие нашей территории. Только благодаря рус-
скому колониализму нам в Средней Азии удалось приоб-
щиться к общей цивилизации. Россия является и останет-

1
Диссиденты о диссидентстве. // «Знамя». – 1997. № 9

154
ся ядром евразийской оси. Мы - люди одной цивилизации.
Нельзя также забывать и о том, что Россия принесла Сред-
ней Азии в плане цивилизаторского прогресса, кстати, еще
до появления Советского Союза. В ином случае, у нас сегод-
ня было бы, как в Афганистане. Поэтому было логичным со-
здание евразийского экономического союза, включающего
некоторые государства Средней Азии и Россию”1.
Так Чингиз Айтматов говорил в 2005 году, но в 1970-е
им овладевали иные чувства и взгляды на вещи. Это был
период, как выше утверждалось, напряженных раздумий о
судьбе малых народов, о возможности потери языка, наци-
ональных традиций, культурной идентичности и т.д. При
этом он всегда умел увидеть в частном, отдельно взятом
жизненном материале нечто общее, общечеловеческое,
универсальное. В художественном моделировании дей-
ствительности Ч.Айтматов прибегал к тому же творческо-
му приему, которым мастерски пользовался еще Э.Хемингу-
эй. Знаменитый американский писатель любил повторять,
что «любая часть мира, если только ее показать правдиво,
отразит весь мир». Так было у него и в «Фиесте», в «По ком
звонит колокол», в «Старике и море». Вместе с тем, кыргы-
зский писатель в своей скрытой полемике, смешанном с
глубоким восхищением автором «Старика и моря», решил
идти дальше, произведя на свет новую повесть, причем,
морскую, не кыргызскую, с длинным названием «Пегий
пес, бегущий краем моря» (1977).
«Пегий пес» – наиболее экзистенциалистское произве-
дение Айтматова 70-х годов, когда он, продолжая идеи «Бе-
лого парохода», больше уповал на нравственно-этические
нормы человеческого бытия, и в этом он не уставал видеть
высшее предназначение человека. В повести, сотканной из
элементов архаического фольклорного мироощущения, пе-
реосмысленного в свете самого современного художествен-
ного опыта, речь идет о сугубо сегодняшних этических про-
блемах. Раздумья старика Органа, Аки-Мылгуна, Эмрайина
и маленького Кириска глубоко созвучны с этическими ис-
каниями современности. Впрочем, это признает и сам ав-
1
Оригинал публикации: «Der Imperialismus kann auch positive Seiten haben»,
11.07.2005

155
тор: «В последней моей повести «Пегий пес, бегущий краем
моря» действие происходит на море. Персонажи находятся
в пограничной ситуации. Лодка - это мир. ...Я вижу свою за-
дачу в том, чтобы подвергнуть нравственную основу героя
максимальному испытанию. В сущности, вся современная
проза занята такой проверкой, ставя перед обществом во-
прос о том, насколько наши собственные поступки соответ-
ствуют общим требованиям, нашей исторической миссии».1
В связи с обсуждаемой повестью Ч.Айтматова – един-
ственным его «морским» произведением – некоторые
критики начали проводить параллель между кыргызским
писателем и Э.Хемингуэем, имея в виду рассказ «Старик и
море» американского писателя. Однако, эта параллель во
многом была достаточно поверхностной и искусственной.
Дело в том, что рассказ Хемингуэя не о «борьбе человека
и природы», как посчитали многие критики, а о величии
человека, о его моральной победе в самом поражении, в то
время как внимание кыргызского писателя сфокусировано
на его излюбленном тезисе о том, кто есть человек и как
ему себя вести в экстремально-пограничной ситуации. Во-
обще тема морального испытания, экзистенциального вы-
бора, когда, собственно, и проверяется, насколько человек
слаб или, наоборот, силен, стала главной проблематикой
айтматовских повестей 70-х.
Разница же между Айтматовым и Хемингуэем состоя-
ла в том, что герой американского писателя идет в схватку
(если иметь в виду не только «Старик и море», но и другие
произведения американского писателя), чтобы проверить
свою личную стойкость и мужество, и в этом есть значи-
тельная доля культа индивидуализма, даже жестокости. У
Айтматова то же самое всегда означает испытать крепость
гражданских, нравственных чувств и убеждений человека,
и такое испытание несколько иного порядка, чем у героев
Хемингуэя. Достаточно вспомнить эволюцию характера
Сейде, осознавшей после «мильона терзаний» первосте-
пенность интересов народа, общества, чем интересы соб-
ственные, шкурные, или судьбы Дюйшена и Танабая, отдав-

1
Айтматов Ч. ……………(10, 363)

156
ших всего себя для интересов народа, социалистического
созидания.
Возникает вопрос: почему именно в 60-70-е годы эти
нравственные проблемы так активно обсуждались и ото-
бражались в литературе, в других отраслях культуры.
Если говорить обобщенно, то начавшийся внутренний
кризис всего советского общества очень скоро отозвался в
фильмах, книгах, произведениях литературы. В годы пред-
кризисные, в годы, когда самые передовые представители
советской творческой интеллигенции засомневались во
многих ценностях советского общества, а литературное
диссидентство стало фактом всемирно известным, нрав-
ственно-этическая проблематика занимала умы лучших
советских писателей. Та экстремальность ситуации, на ко-
торую указали почти все критики повести «Пегий пес, бегу-
щий краем моря», таким образом, своеобразной тенденци-
ей, разрабатываемой не только в советской, но и в мировой
литературе, если иметь в виду известные произведения
классиков экзистенциализма.
Об этом же речь идет и в повести «Ранние журавли»
(1978), в которой оживают некоторые эпизоды детства и
отрочества писателя, трудное военное время, когда никто
не оставался в стороне, когда суровое, но важное слово «от-
ветственность», как коллективная, так и личная, мобилизо-
вала каждого.
После вызвавшего горячие споры «Белого парохода»
эта повесть как бы напомнила читателям Ч.Айтматова
60-х годов, период «Повестей гор и степей», в то же время
«Ранние журавли» в идейно-композиционном плане обна-
руживают нечто новое в творческой эволюции писателя.
Своеобразие повести заключалось в том, что в ней Айтма-
тов описал героику детей, подростков военного времени,
но героику он увидел как бы в обыденном и незаметном,
в самом ее зародыше и в том самом возрасте, когда чело-
век наиболее чист и свободен от идейного, политического
и иного давления. Острая, экстремальная ситуация теперь
становится тем жизненным, историческим контекстом, где
доброе и злое в человеческой природе проявляются макси-

157
мально и проверяет прочность нравственных, гражданских
убеждений.
Сам писатель охарактеризовал это состояние следую-
щим образом: «Общая ответственность за судьбу страны
становится персональной… Как я теперь понимаю, каждому
человеку, великому и малому, на фронте и в тылу, нашлось
свое место в этой грандиозной, всенародной борьбе…».1
Экстремальность ситуаций в повести для Айтматова
опять же скорее способ художественного постижения чело-
века, нежели самоцель, поэтому Ак-Сайская история – это
история о героике, в основе которой лежат чистота по-
буждений и детскость мироотношения. Жажда вновь жить
мирной, счастливой жизнью, вместе с родителями, особен-
но с отцами, которые находятся очень далеко, на фронте,
вселяет в пахарей – сверстников Султанмурата, высокопар-
но названных «Ак-Сайским десантом» - огромную мораль-
ную силу, чувство сопричастности к важному общенарод-
ному делу. Решение задач, легших на плечи Султанмурата
и его друзей, преодоление тех трудностей, в условиях ко-
торых они живут и работают, должны были, по их мнению,
приблизить конец войны и вернуть их родителей.
«Ранние журавли» – это повесть о светлой духовности,
об «утре человечества» (Б.Панкин), о первой, священной
волне любви и привязанности, когда все в мире кажется
очень простым, с легкими решениями, не столь запутан-
ным, каким он предстанет перед взором человека в другом
возрасте. Юный Султанмурат и его школьные друзья, почти
лицом к лицу столкнувшиеся с дезертирами-конокрадами,
готовыми идти на любое преступление ради собственно-
го выживания, у Айтматова вызывают некую перекличку
с апокрифическими «отроками юными» из Книги Иова,
которых сразили острием меча, как в ней сказано. Веет
ностальгическими нотками тема любви Султанмурата к к
Мырзагуль-бийкеч, также подсказанная воспоминаниями
молодости автора.
И все же «Ранние журавли» оказались неким проме-
жуточным текстом, своеобразной интерлюдией. Айтматов
1
Айтматов Ч. В соавторстве с землей и водою, 2-е изд. – Фр.: Кыргызстан, 1979,
стр. 166

158
прекрасно понимал, что тема эта им уже разработана, так
или иначе прозвучала в «Джамиле», в известной степени в
«Материнском поле». Он явно испытывал необходимость в
новой тематике, в новых, более масштабных художествен-
ных идеях. «Пегий пес, бегущий краем моря» был бесспор-
ной удачей, но он жаждал большего, новой высоты, новой
энергетики. Повторяться и обходиться более или менее
проходными темами его никак не устраивало. Как инохо-
дец Гульсары в зрелом возрасте, ему хотелось поучаство-
вать в более захватывающих скачках, вновь испытывать
то, что пережил в эпоху «Повестей гор и степей», когда вос-
торженные взгляды читателей и публики его вдохновляли,
окрыляли и магнетически приковали к письменному столу.
«Буланый иноходец Гульсары из мохнатого кургузого полу-
торалетки превращался в стройного, крепкого жеребчика.
Он вытянулся, корпус его, утратив мягкие линии, принимал
уже вид треугольника - широкая грудь и узкий зад. Голова
его тоже стала как у истинного иноходца - сухая, горбоно-
сая, с широко расставленными глазами и подобранными,
упругими губами. Но ему и до этого не было никакого дела.
Одна лишь страсть владела им пока, доставляя хозяину
немалые хлопоты, - страсть к бегу. Увлекая за собой своих
сверстников, он носился среди них желтой кометой. В горы
и вниз со склонов, вдоль по каменистому берегу, по крутым
тропам, по урочищам и по лощинам гоняла его без устали
какая-то неистощимая сила. И даже глубокой ночью, когда
он засыпал под звездами, снилось ему, как убегала под ним
земля, как ветер посвистывал в гриве и ушах, как лопотали
и словно бы звенели копыта”.
Чингиз середины 70-х почувствовал себя именно та-
ким. Он знал, что хочет большего и может большего. Дело
шло к роману, к современной эпической полотне, к саге о
необычном историческом времени, свидетелем которого
он стал. Он каким-то своим внутренним чутьем, интуицией
чувствовал, в советском обществе идут какие-то странные
процессы, чем-то напоминающие углубляющуюся трещину.
Чингиз хотел это предугадать, исследовать на уровне про-
стого человека, своего любимого “человека труда”, еще точ-
нее, человека трудолюбивой души.
159
 Но в эти же 70-е с ним произошли два противополож-
ных по своей значимости события. Одна была весьма не-
приятной, другая – наоборот.
31 августа1973 года в газете “Правда” было опублико-
вано письмо советских писателей, осуждающее Александра
Солженицына и Андрея Сахарова. Там было и имя Айтмато-
ва. Вот текст этого очень короткого письма:
“Уважаемый товарищ редактор!
Прочитав опубликованное в вашей газете письмо чле-
нов Академии наук СССР относительно поведения акаде-
мика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского
учёного, мы считаем своим долгом выразить полное согла-
сие с позицией авторов письма.
Советские писатели всегда вместе со своим народом и
Коммунистической партией боролись за высокие идеалы
коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба
– веление сердца всей художественной интеллигенции на-
шей страны. В нынешний исторический момент, когда про-
исходят благотворные перемены в политическом климате
планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солжени-
цын, клевещущих на наш государственный и обществен-
ный строй, пытающихся породить недоверие к миролюби-
вой политике Советского государства и по существу при-
зывающих Запад продолжать политику «холодной войны»,
не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого
презрения и осуждения”.
Письмо было подписано такими известными советски-
ми писателями,как
Юрий Бондарев, Василь Быков, Расул Гамзатов, Олесь
Гончар, Сергей Залыгин, Валентин Катаев, Георгий Марков,
Сергей Михалков, Борис Полевой, Константин Симонов,
Алексей Сурков, Николай Тихонов, Мирзо Турсун-заде, Кон-
стантин Федин, Николай Федоренко, Александр Чаковский,
Михаил Шолохов и т.д.
Теперь, спустя почти полвека, трудно предположить,
что двигало кыргызским писателем, когда поставил свою
подпись на письме. Зная, как Чингиз Торекулович очень не
любил быть подписантом, можно полагать, что не только,
но почти всех фактически вынудили. Да и Айтматов никак
160
не хотел ссориться с Кремлем, с которым у его сложились
прекрасные отношения. Не подписать письмо означало, что
эти отношения надолго будут испорчены. Отказ был явно
чреват последствиями. Другим мотивом подписания было,
сколько можно теперь судить, действительное расхожде-
ние во мнениях как с Солженицыном, так и с академиком
Сахаровым. Он, понятно, с ними никогда не спорил или по-
лемизировал в открытую, но призывы изолировать СССР,
осудить советское вторжение в Афганистан ему казалось
непатриотичным и предательским.
Вообще 1973 год для Чингиза получился одним из не-
приятных. Именно в этом году скончалась его незабвенная
муза – Бибисара Бейшеналиева. Об этой трагической исто-
рии любви будет рассказано в других главах этой книги, но
это было действительно невосполнимой потерей. Он на по-
хоронах буквально рыдал и никак не мог остановиться. Да
и он своих слез не стеснялся. Он знал, что люди все равно
знают про эту историю, знают их взаимоотношения, все пе-
рипетии этой любви. Видели слезы Чингиза все: и местный
партийно-советский официоз, и журналисты, и присут-
ствующая на похоронах публика. После его Джамили, его
прекрасной Моны Лизы, это уже было вторая его личная
трагедия. Оба раза он остался один, оба раза ему изменила
судьба. Он был безутешен, одинок, несчастен. Автору этих
строк известный кыргызский критик Кенешбек Асаналиев,
близкий друг Айтматова с молодых лет, рассказывал, как
писатель ему жаловался, что он несчастен, одинок у него
нет другого утешения, чем литературное творчество.
В диалоговой книге Айтматова с казахским поэтом и
публицистом Мухтаром Шахановым есть небольшое вос-
поминание, как он после кончины Бибисары, не зная как
быть и как жить без нее, впадал в отчаяние, терял сон, пла-
кал. В Сицилии, куда он был приглашен в составе советских
деятелей культуры, он еще раз испытал, что значит жить
без Бибисары. Он говорит, что, в открытом море, при све-
те луны, охваченный совсем свежими воспоминаниями о
своей Биби, “стоял на стороне, прислонившись к поручням,
не имея сил сдержать навернувшиеся на глаза слезы, да и в
этом, собственно, не было необходимости. Море, луна, ночь
161
без Биби, безлюдные острова и полное одиночество души…”
Интересно, что писатель о своих переживаниях, осо-
бенно любовных, часто и очень выразительно и мастерски
написал через образы своих персонажей из мира любимых
ему животных. Например, через образ того же коня Гульса-
ры, позже через образ верблюда Каранара, а в последний
раз – в виде горьких переживаний старого снежного барса
по кличке Жаабарс. Спустя семь лет после кончины Биби-
сары Бейшеналиевой свое психологическое состояние того
времени косвенно описал в романе “И больше века длит-
ся день”. “Разъяренный верблюд еще пытался вернуться к
разлученным маткам, хотел даже, закидывая голову набок,
достать зубами хозяина. Но Едигей знал свое дело. И, несмо-
тря на рыки и злобные вопли, на раздраженное несмолка-
емое вытье Каранара, Едигей упорно гнал его по снежной
степи и все пытался вразумить.
– Перестань! Хватит! - говорил он ему.- Замолчи! Все
равно назад не вернешься. Дурная ты голова! Ты же взбе-
сился, это верно, еще как верно! Взбесился, ведешь себя как
последний сумасброд! А не то зачем приперся сюда, своих
маток тебе не хватало? Вот учти, доберемся до дома - и ко-
нец твоим куролесиям по чужим стадам! На цепь посажу, и
ни шагу тебе не будет свободы, раз ты такой оказался!
Грозился Буранный Едигей больше для того, чтобы
оправдаться в собственных глазах. Силой уводил Карана-
ра от его ак-мойнакских верблюдиц. И это было вообще-то
несправедливо! Был бы он смирным животным - какой во-
прос!
Через некоторое время смирился Буранный Каранар и
с тем, что снова оказался под седлом, и с тем, что снова по-
пал под начало хозяина. Кричал уже поменьше, выровнял,
убыстрил шаг и вскоре достиг высшего хода - бежал тро-
том, стриг ногами расстояние сарозеков как заведенный. И
Едигей успокоился, уселся поудобней между упругими гор-
бами, застегнулся от ветра, поплотней подвязал малахай и
теперь с нетерпением ждал приближения к боранлинским
местам”. В этих строках легко можно угадать те чувства и
переживания, которые оспытывал Айтматов после потери
Бибисары.
162
 Но в 1978 году произошло самое приятное событие в
жизни Чингиза Торекуловича. Он стал Героем Социалисти-
ческого Труда. Причем, это известие было получено в канун
его 50-летия. По меркам советского времени, он стал доста-
точно молодым Героем Труда. Нужно иметь в виду и то, что
к этому времени он уже был лауреатом Ленинской премии,
двух Государственных премий, дюжины других достаточно
престижных знаков отличия и премий.
Этот высокий знак признания его никак не свел с ума,
не расхолаживал, а только подстегивал. Как его придуман-
ного буланого иноходца Гульсары, он испытывал приход
новой силы, решил во что бы то ни стало творить, воспол-
нить эти зияющие пустоты на душе литературой. Что у
него, как всегда, получилось с лихвой.

163
 Опасное путешествие в прошлое.
Легенда о Манкурте

Обращение к давнему прошлому у Чингиза Айтматова

никогда не было обычной данью истории, что происходит
почти с каждым писателем, или очередным творческим ув-
лечением, а способом поиска истины, попыткой самопозна-
ния. Так, автора «И дольше века длится» (Буранный полу-
станок) почти всю сознательную творческую жизнь очень
сильно интересовал феномен коллективной или народной
памяти, говоря словами того Чингиза Торекуловича, ее глу-
бинные мотивы и причины. Наглядным примером такого
феномена для него являлся грандиозный кыргызский эпос
«Манас», который сохранился исключительно в памяти
людей, в изустной форме и который Айтматов всегда вос-
принимал как «энциклопедию героизма и гражданствен-
ности». Лично он сам очень хотел, чтобы новые поколения
никогда не забывали не только «Манас», но и прошлую
историю, особенно тот героизм, те колоссальные трудно-
сти, которые пришлось пережить советскому народу во
время второй мировой войны. И тот факт, что он посвятил
свою последнюю военную повесть «Ранние журавли» сыну
Аскару Айтматову, являлся именно таким месседжем, адре-
сованным поколениям, выросшим в послевоенные годы.
В то же время, как отмечено выше, история, особенно
народные легенды и предания, для него была настоящей
кладезью познания человека, открытой книгой, одновре-
менно пищей для глубоких раздумий и о прошлом, и о со-
временности. Именно сквозь призму событий и легенд
минувших лет он наилучшим образом понимал проблемы
современности, как бы дешифровал подспудные мотивы
текущих событий или тенденций. И с ним часто случалось

164
то, о чем сказано в древней книге премудростей – он часто
бывал очень грустным. Кто-то хорошо скзал о нем, что у
него всегда какая-то “вселенская грусть”.
Он с начала примерно 70-х годов в буквальном смысле
зачитывался Библией, апокрифическими легендами, их с
удовольствием цитировал, любил поставить в виде эпигра-
фов в начале своих произведений. Он восхищался Книгой
Иова, ровно как и премудростями Соломона. И он полно-
стью соглашался с мнением тех философов и современных
мыслителей, что человечество без сомнения сильно про-
двинулся в плане техническом, цивилизационном с времен
античных ваятелей, викингов, мореплавателей средневе-
ковья, но никак не продвинулся в смысле интеллектуаль-
ном, умственном, морально-этическом. «И предал я серд-
це мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и
глупость; узнал, что и это – томление духа. Потому что во
многой мудрости много печали; и кто умножает познания,
умножает скорбь». Эти слова из Книги Екклесиаста были о
нем.
Об Айтматове 70-х можно было сказать: грустный, не-
счастный, печальный создатель кыргызской Моны Лизы. В
то же время невероятно популярный, общенародно люби-
мый, массово издаваемый и пристрастно читаемый. Осы-
панный всеми мыслимыми и немыслимыми наградами и
премиями. Если судить внешне, то почти баловень судьбы,
избранник фортуны, чуть ли ловелас, почти открыто выра-
жавший свою интимную привязанность к красавице-бале-
рине, в то же время долго и мучительно не осмелившийся
уйти от первой жены. Да, позднее он все-таки ушел от нее,
но это было ценой мучительных переживаний и сомнений.
Это все при том, что Айтматов был вечный депутат, неодно-
кратный лауреат, главное, Герой Труда в 50 лет. Другой бы
об этом мечтать не мог, но все это у Айтматова было. Но это
никак не облегчало его боль и страдания. Он в самом деле
мучился. Отсутствие внутреннего спокойствия, душевной
гармонии отражалось даже на его лице: в начале 70-х он
был раньше времени морщинистым, седым, немного даже
сгорбившимся. Грустно-ироничные слова Расула Гамзато-

165
ва, ставшие хрестоматийными: “Дорогая Фатимат!1 Сижу в
Президиуме, а счастья нет” были точно об Айтматове.
В то же время 70-е годы – это годы настоящей зрело-
сти Айтматова как мыслителя, художника. То, что им уже
было написано, его уже не устраивало. Он хотел еще боль-
шую широту, еще большую глубину. Фигурально говоря, он
жаждал какого-то космизма обощений. Это может звучать
чересчур пафосно или выспренно, но чтобы это восприни-
мать нормально, надо было знать Айтматова, его истинных
писательских амбиций, имперскости его масштабов. А кос-
мос, внеземные пространства его интересовали в букваль-
ном смысле. Вот что он потом написал: “(124 стр)
И все-таки писательское воображение Айтматова 70-х
всецело захватывало явление, обычно именуемое тотали-
таризмом, манипуляцией человеческого сознания, зомбиз-
мом. Он с автором этих строк однажды делился своим впе-
чатлением о том, как огромный стадион, набитый до отказа
болельщиками футбола, гудит, как взбешившийся гигант-
ский циклоп, и люди могут остервенело могут бросаться
друг на друга, обиженные за проигрыш своей команды. Он
искренне удивлялся этому и задумывался. У него был даже
сюжет романа с примерным названием «Стадион и флейта»
и он должен был отразить те мысли и ощущения, связанные
с тотальной манипуляцией человеческого разума, зомби-
рованием, которые могут привести к агрессии, к террору, к
социальной, расовой, политической нетерпимости. Теперь,
когда, мир охвачен пожаром терроризма, межрелигиозны-
ми, межцивилизационными конфликтами, выясняется, что
кыргызский писатель тревожился тогда совершенно обо-
снованно и многое предчувствовал и предвидел.
К роману «И дольше века длится день», вышедшего
в 1980 году, Айтматов пришел, можно сказать, всей своей
жизнью и человеческим опытом. Он задумал написать не-
что такое масштабное о природе тоталитаризма. К этому
добавились его давние наблюдения о сути человеческой,
шире – народной памяти. Он об этом частично высказывал-
ся еще в «Первом учителе», описывая непростую судьбу за-

1
Фатимат – жена Гамзатова –О.И.

166
бытого всем учителя Дюйшена, названного Георгием Гаче-
вым кыргызским Прометеем. Он об этом опять же косвенно,
но достаточно внятно написал и в «Прощай, Гульсары!» Но
текущие культурно-духовные процессы, то, что он видел и
наблюдал в советском обществе, особенно так называемые
запретные темы, «белые страницы» истории как кыргыз-
ского, так и других народов Союза, проблемы исчезающих
языков и традиций, его еще сильнее волновали именно на
рубеже 70-80- ходов прошлого столетия.
Действительно, к началу 80-х годов в советском обще-
стве наблюдались процессы, имеющие не временный, не
преходящий, а глубинный, фундаментальный характер.
Ценностные ориентиры в обществе начали меняться до-
статочно быстро, причем, далеко не всегда в пользу совет-
ской ценностной шкалы. Официальная пропаганда вещала
о развитом социализме, за которым должен был наступать
уже «коммунизм» – общество всеобщей гармонии и венец
мировой истории, декларировалось, что сформировалась
новая историческая общность – советский народ. Прово-
дники официальной политики в области литературы уже
ставили перед писателями вопрос о «достойном отраже-
нии» образа советского человека, изображении его духов-
ного мира, его высоких дум и борьбу.
Но газеты, невероятно ожившие в годы перестройки и
гласности и почувствовавшие вкус свободы и относитель-
ного либерализма, открыто писали о homo soveticus, о со-
ветском человеке, выросшем на советских учебниках исто-
рии, особенно истории КПСС, на марксизме и ленинизме, на
бесконечных очередях за всем, в том числе, в поисках нуж-
ных, но запрещенных книг. Модным, знаковым выражени-
ем стало «новое мышление».
А поиск запрещенных книг, в сущности, был поиском
истины, ответов на вопросы, которые волновали каждого
сознательного советского гражданина. Именно в этот пери-
од поиска правды, поиска новых путей как в экономике, так
и в духовной жизни, люди шли за такими личностями, как
Ч.Айтматов, В.Быков, Н.Думбадзе, А.Адамович, А.Пристав-
кин и мн.др., которые в полном смысле слова стали вла-
стителями дум, проводниками всего нового, фактически
167
выступая как неофициальные, косвенные оппонеты совет-
ской идеологии, проводимой политики.
В 80-е годы, а именно в первой их половине, советская
литература вступила в период, который русский критик
В.Ерофеев назвал «поминками по советской литературе».
Действительно, советская литература, как исторически
сложившееся культурно-идеологическое образование или
более или менее целостная художественно-эстетическая
система, испытывала глубокий кризис. Именно поэтому
чувствовалась и необходимость выхода на новые уровни
обобщения и художественного анализа, попользоваться
той свободой и благоприятной общественно-политической
ситуацией, сложившейся в стране в период перестройки.
Происходящие исторические изменения, новые ощущения
и открытия нуждались в новых литературных формах, в
новом слове. Эту потребность во многом восполнила лега-
лизация ранее запрещенных, либо находившихся в литера-
турном андерграунде произведений. Стали событиями в
культурной жизни все еще живой советской страны рома-
ны и повести А.Рыбакова, В.Дудинцева, Н.Шмелева, А.При-
ставкина, В.Шаламова, Ю.Домбровского, В.Гроссмана. Раз-
решили перепечатать книги даже А.Солженицына, самого
знаменитого литературного диссидента, не говоря о «Ма-
стере и Маргарите», «Белой гвардии», «Собачьем сердце»
М.Булгакова.
Не менее значимыми стали новые произведения со-
ветских писателей либерально-демократического крыла,
таких как Н.Думбадзе, О.Сулейменов, Ф.Искандер, В.Распу-
тин и др. Особую роль сыграла публицистика, которая раз-
будила общество, открыла глаза широким массам. Статьи
Ч.Айтматова, Ф.Бурлацкого, О.Лациса, В.Бовина, Ю.Каряки-
на, А.Стреляного и многих других, напечатанные в ведущих
партийных и советских изданиях, особенно в «Литератур-
ной газете», в «Известиях», в «Правде», сильно способство-
вали тому, чтобы люди понимали и осознавали необходи-
мость глубоких перемен в советском обществе. Тиражи
газет взлетели, люди читали взахлеб все литературные но-
винки, обсуждали, а в прямом эфире транслируемые сессии
народных депутатов СССР превратились в арену открытых
168
политических баталий, особенно вокруг доминирования в
обществе одной только коммунистической партии, вско-
ре переставшей быть «умом, честью и совестью» народа, а
ставшей тормозом в процессе демократизации общества.
Общесоюзные процессы нашли свое отражение и в Кы-
ргызии. Бурное, скачкообразное развитие кыргызской ли-
тературы послевоенных лет, особенно в 60-70-х годах, на-
личие в ней не одного, а нескольких ярких имен и крупных
творческих индивидуальностей, особая атмосфера в куль-
турной жизни, когда книга, в целом художественное слово
имели очень высокий общественный авторитет и силу вли-
яния, и в 80-х не сбавляло своего темпа, хотя наступивший
всеобщий кризис давал о себе знать во всем, в литератур-
ном процессе в том числе.
Самым большим событием в культурной жизни респу-
блики этого периода стало то, что в результате снятия мно-
голетнего запрета читатели впервые ознакомились в пе-
реводах с запрещенными произведениями К.Тыныстанова,
М.Кылыча, Калыгула, Арстанбека и др. Иными словами, не
только литературная атмосфера, но и общественный кли-
мат в стране начал меняться и меняться стремительно, и в
этом едва ли не самую влиятельную роль сыграла публи-
цистика.
Мощная инерция прежних лет и энергетика накоплен-
ного творческого потенциала давали о себе знать, несмо-
тря на экономический кризис, и кыргызская литература
все равно жила своей собственной жизнью. И прозаики, и
поэты, и драматурги продолжали творить, печататься, вы-
пускать свои книги. Застойные явления в обществе не смог-
ли, как отмечено выше, остановить культурные процессы,
развитие многонациональной советской литературы, в том
числе и взаимные контакты. Именно в 80-е появились про-
изведения, ставшие вехой не только в кыргызской, но и в
советской литературе в целом. Ее лучшие примеры могут
и должны быть отнесены к лучшим достижениям всей со-
ветской литературы, а отдельные из них – и к мировой, и в
этом бы не было никакого преувеличения.
Одним из столпов вышеупомянутого «нового мышле-
ния» и властителей дум советского общества 80-х годов
169
выступил Ч.Айтматов, чьи произведения, выступления
в печати, статьи и интервью оказали, быть может, весьма
глубокое влияние на людей, на своих современников. И все
роман «И дольше века длится день» стал венцом его твор-
ческих достижений рубежа 70-80-х годов.
Примечательно, что Ч.Айтматов долгое время считал
именно повесть самым подходящим жанром, и только в
1981 году появился роман «Буранный полустанок», как бы
венчающий давнюю тягу автора к романизации повести.
Впрочем, романный потенциал чувствовался еще в пове-
сти «Материнском поле», которую можно было бы назвать
повестью-эпопеей, подобно тому, как русский критик Л.Я-
кименко однажды назвал «Судьбу человека» М.Шолохова
«рассказом-эпопеей». Черты романного мышления были
явственны и в повести «Прощай, Гульсары», жанровую осо-
бенность которой еше в 60-е К.Зелинский определил как
роман. Черты монументальности приобретали почти мно-
гие повести кыргызского мастера, благодаря тому, что он
всегда стремился к широким обощениям, к крупным темам
и проблемам.
Так произошло с романом Ч.Айтматова «И дольше века
длится день» (1980), вышедшим ровно десять лет спу-
стя после публикации другой знаковой повести писателя
– «Белый пароход» (1971). Если упомянутая повесть выя-
вила множество самых глубоких, весьма противоречивых
проблем, волнующих народы Советского Союза, то первый
роман кыргызского писателя, вызвавший с первых же дней
своего выхода в свет самые горячие отклики не только в ли-
тературной среде, но и в целом в советском обществе, стал
без преувеличения вехой в истории всей многонациональ-
ной советской литературы. В этом смысле роман «И дольше
века длится день» стал поистине знаковым произведени-
ем, событием широкого общественного звучания, которое
глубоко всколыхнуло умы, заставило глубоко задуматься
над существующими проблемами. Кстати, и эпиграф был
предпослан к роману «И дольше века длится день» соот-
ветствующий: «И книга эта – вместо моего тела, И слово
это – вместо души моей…», взятый из армянского поэта и
мыслителя Х века Григора Нарекаци. Роман заставил своих
170
читателей пересмотреть многие вещи, события и процес-
сы, связанные с советской историей, политикой, и получил-
ся достаточно серьезным ударом по идеологии Советского
Союза средствами литературы.
Однако, путь романа к читателю далеко не был простым.
Всемирная слава писателя очень мало значила для всеви-
дящего ока советской цензуры, которая все-таки повлияла
на название книги, которое изначально было другим, на
содержание, если иметь в виду те купюры, на которые пи-
сатель вынужден был идти перед публикацией. Позже сам
автор вспоминал: «…Осложнения романа на пути в свет на-
чались с первых шагов. Первозданное, родное, если можно
так выразиться, название книги было «Обруч». Имелся в
виду «обруч» манкуртовский, трансформированный в об-
руч космический, «накладывающийся на голову человече-
ства» сверхдержавами в процессе соперничества на миро-
вое господство… Однако, цензура быстро раскусила смысл
такого названия книги, потребовала найти другое наиме-
нование, и тогда я остановился на строке из Шекспира в пе-
реводе Пастернака «И дольше века длится день». Исходил
при этом из того, что лучше поступиться с названием, чем
содержанием. Но в «Роман-газете» и в издательстве «Моло-
дая гвардия» и такое название не нашло согласия. Потре-
бовали более упрощенное, «соцреалистическое» название
– и тогда появился на свет «Буранный полустанок», в ро-
ман-газетном варианте с литературными купюрами мест,
показавшихся идеологически сомнительными. Шел на это,
скрепя сердце, выбирая наименьшее из зол. Главным было
опубликовать книгу. Не поставить ее под удар фанатичной
вульгаризованной критики. Теперь эти дела в прошлом, но
тогда идеология являла собой доминирующую силу».1
Роман получился самым политическим и, одновремен-
но, наполненным глубоким философско-этическим и мо-
ральным содержанием произведением Айтматова. Вновь
в эпицентр его гуманистических исканий был поставлен
человек, в котором, как он сам однажды выразился, сфо-
кусируется все, чем живет мир, общество. По убеждению

1
Айтматов Ч. И дольше века длится день. – М.: Известия, 1991, с.6

171
Айтматова, человек – это некий сложный конгломерат про-
шлой и настоящей жизни, истории и той этнической сре-
ды или того народа, которому он принадлежит. Без этого
он – ничто, химера, пылинка во всей вселенной. Особое по-
нятие для Айтматова – человек второй половины ХХ века.
Он – зеркало времени, частица этой сложной целостности,
и его человеческий облик, кодекс его поведения целиком
детерминированы всем сложным единством националь-
ной идентичности, веры, морально-этических постулатов,
которые он перенял, усвоил и которые, в конечном счете,
определяют его непростой поведенческий статус.
Это убеждение кыргызского писателя получилось во
многом созвучным с тем, что сказал однажды Карл Ясперс
в своей книге «Смысл и назначение истории»: «Жизнь че-
ловека как такового в мире определена его связью с воспо-
минаниями о прошлом и с предвосхищением будущего. Он
живет не изолированно, а как член семьи в доме, как друг
в общении индивидов, как соотечественник, принадлежа-
щий некоему историческому целому. Он становится самим
собой благодаря традициям, позволяющим ему заглянуть
в темные глубины своего происхождения, и живет, ощущая
ответственность за будущее свое и своих близких; погру-
женный на долгое время в субстанцию своей историчности,
он действительно присутствует в мире, создаваемом им из
полученного наследия. Его повседневное существование
охвачено духом чувственно присутствующего целого, ма-
ленького мира, каким бы он ни был скудным. Его собствен-
ность – неприкосновенное тесное пространство, которое
определяет его принадлежность к общему пространству
человеческой историчности».1
Понятие «манкурт» Айтматов заимствовал из эпоса
«Манас». Он об этом писал и в том признавался не раз. По-
сле публикации романа появилось понятие «манкуртизм»
и стало широко используемым морально-этическим тер-
мином, специфическим понятием. Историческое и нрав-
ственое беспамятство, культурно-исторический нигилизм,
намеренная манипуляция сознанием людей, идейное от-

1
Карл Ясперс. Смысл и назначение истории. – М.: Политиздат, 1981, стр. 323

172
лучение народов от их исторического прошлого, культур-
но-духовного наследия, языка, родства и, как следствие
этого, глубокий имморализм, бездуховность – вот что оз-
начало понятие «манкуртизм» в устах читателей, у тех, кто
воспринял и правильно истолковал роман кыргызского пи-
сателя. Читательский успех «И дольше века длится день»
был беспрецедентным. Автор романа стал самым широко
цитируемым, имя его знаковым, почти символическим на
фоне процессов, идущих в советском обществе.
Центральный герой романа Едигей Буранный сфоку-
сировал все то, о чем хотел написать или выразиться кы-
ргызский писатель. Художественная семиотика писателя
ролучилась весьма емкой и символичной: железная дорога,
маленький полустанок, затерянный в великих казахских
степях, там же советский космодром, ракеты, верблюды и
любовь. Айтматовский литературный глобализм был ви-
ден во всем: и в сюжетной структуре романа, когда из не-
большого полустанка, затерянного в просторах казахских
степей, нити мыслей, чувств и страстей простираются до
масштабов всего мира, даже внеземных простанств. В то же
время художественная площадь романа была совершенно
мало заселена – героев и персонажей в романе совсем не-
много, если иметь в виду огромные пространства казахских
степей, космос и те временные пласты, которые, возникая
вместе с мифами, легендами и преданиями прошлого, на-
кладываются одно на другое и оставляют сложное время-
пространственное целое. Но каждый герой, каждый эпизод
или вставные легенды и мифы очень плотно загружены
и наполнены художественными идеями и философскими
мыслями. Таковы Абуталиб, Сабитжан, Укубала, Найман-э-
не, Манкурт. Совершенно справедливо Ю. Суровцев, извест-
ный русский критик 70-х, охарактеризовал роман Айтмато-
ва как «роман-контрапункт».
Роман имеет свою особую ритмику, сюжетный темп,
очень крепкую конструкцию, где «своды сведены так, что
не видно, где гвоздь», говоря словами Льва Толстого, кото-
рый это говорил относительно своего романа «Анна Каре-
нина», желая подчеркнуть совершенную композиционную
организацию своего детища. А особый, поистине космиче-
173
ский ритм произведения подчеркивал рефрен, вписанный
в роман там, где меняется тема, где вносится новый сюжет-
ный элемент:
«Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада
на восток…
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали
великие пустынные пространства – Сары-Озеки, Середин-
ные земли желтых степей.
В этих краях любые расстояния измерялись примени-
тельно к железной дороге, как от Гринвичского меридиа-
на…
А поезда шли с востока на запад, с запада на восток…»
Одна из главных тем романа – тема исторической и
нравственной памяти, имеющей, по давнему убеждению
писателя, первостепенное значение в жизни общества, в
нравственной жизни человека, нации в целом. Ясно, что
Айтматов тем самым задел едва ли не самую болезненную
тему всего советского общества, в котором считалось нор-
мой представить историю народов, в целом СССР, так, как
коммунистическое руководство страны считало нужным,
допуская непозволительные искажения, домыслы, купю-
ры, запрещая одни эпизоды истории или имена, но выпя-
чивая другие. Наиболее острым был вопрос национальных
языков, которые не выдерживали мощную конкуренцию со
стороны русского языка, действительно «великого и могу-
чего», на изучение и популяризвацию которого работала
вся мощь государственной пропагандистской машины. Ни-
кто из народов Советского Союза не отрицал роль русско-
го языка как языка межнационального общения, но и ради
этого принести в жертву свой родной язык, язык собствен-
ной культуры и литературы, язык исторической памяти и
духовности никто хотел. Роман Айтматова остро задел и
эту проблему.
Старинный миф о манкурте, которого жуаньжуаны ли-
шили памяти путем надевания на голову человека сырую
шкуру верблюда, настолько свежо и актуально прозвучал в
контексте советского общество времен «застоя», что почти
мгновенно слово «манкурт» стало, как отмечено выше, по-
литологическим термином.
174
 Вот так описывает Айтматов превращение человека в
манкурта: «Жуаньжуаны уничтожали память раба страш-
ной пыткой – надеванием на голову жертвы шири. Обычно
эта участь постигала молодых парней, захваченных в боях.
Сначала им начисто обривали головы, тщательно выска-
бливали каждую волосинку под корень. К тому времени,
когда заканчивалось бритье головы, опытные убойщи-
ки-жуаньжуаны забивали поблизости матерего верблюда.
Освежевывая верблюжью шкуру, первым долгом отделяли
ее наиболее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю
на куски, ее тут же в парном виде напяливали на обритые
головы пленных вмиг прилипающими пластырями – напо-
добие современных плавательных шапочек. Это и означало
надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо
умирал, не выдержав пытки, либо лишался на всю жизнь
памяти, превращался в манкурта – раба, не помнящего сво-
его прошлого».
Этот образ в контексте айтматовского романа напол-
нялся более широким, метафорическим смыслом и сразу
же тарктовался и критиками, и читателями как художни-
ческая реакция писателя на те процессы, которые имели
место в советском обществе с его автократической идеоло-
гией, ограничением свободы слова, политическими запре-
тами, «белыми пятнами» в истории, строжайшей цензурой,
коммунистическим агитпропом, научной «лысенковщи-
ной» и целыми монбланами заказной соцреалистической
псевдолитературы.
В предисловии к первому изданию своего романа Ай-
тматов написал: «Желание лишить человека его индиви-
дуальности издревле и до наших дней сопровождало цели
имперских, ипериалистических, гегемонистских притяза-
ний… Человек без памяти прошлого, поставленный перед
необходимостью заново определить свое место в мире,
человек, лишенный исторического опыта своего народа и
других народов, оказывается вне исторической перспекти-
вы и способен жить только сегодняшним днем».1 Нетруд-
но догадаться, что роман кыргызского писателя получил
1
Айтматов Ч. Предисловие к роману «И дольше века длится день». – Фр.: Кыргы-
зстан, 1981, стр. 6

175
самый горячий отклик не только в Советском Союзе, но и
во всем читающем мире, расколотом «холодной войной»,
«железным занавесом», военными блоками и гонкой воору-
жений. В мире, где каждая противостоящая сторона стояла
насмерть за свое, за свое видение мира и за свою правоту.
Изданный в 1981 году уже отдельной книгой (журналь-
ный вариант вышел в 1980-м), роман Айтматова «И дольше
века длится день» стал знаменательным событием в куль-
турной и интеллектуальной жизни страны. Он без преуве-
личения стал знаковым романом, произведением, которое
ознаменовало зарождение и утверждение так называемого
«нового мышления», политическим воплощением которо-
го стал новый лидер СССР М.С.Горбачев, а в литературе вне
всякого сомнения Ч.Айтматов, хотя ни в коем случае нельзя
умалить роль других советских писателей, среди которых и
Е.Евтушенко, и А.Вознесенский, и А.Солженицын, и Н.Дум-
бадзе, и известные советские публицисты, журналисты,
движение «Апрель» и мн.др.
Таким образом, роман Ч.Айтматова ознаменовал собой
очень знаменательную веху в истории не только кыргыз-
ской, но всей советской литературы. Они стали события-
ми общекультурного порядка, провозвестниками новых
перемен или осознания их острой необходимости. Роман
воспринят как крик души, как самая искренняя исповедь
думающего человека, сокровенное слово писателя, кото-
рый лично испытал на себе, на судьбе своей семьи, своего
народа все драматические перипетии ХХ столетия, особен-
но страны по имени Советский Союз.
Да, эта страна на первых этапах ярко символизировала
надежды и чаяния миллионов людей на планете, как страна
реального социализма, но ее последуюшее развитие разо-
чаловало даже самых преданных ей интеллектуалов мира,
начиная с Луи Арагона и Пабло Пикассо до многих других.
А к концу 70-х и начала 80-х, особенно после вторжения
советских войск в Афганистан в 1979 году, после бойкота
Всемирной олимпиады 1980-м, сбитого советской ракетой
корейского пассажирского самолета «Боинг 747» над Саха-
лином очень многие в мире в корне изменили свое мнение
о СССР, о его политике, его будущем.
176
 Между тем упорно наступала новая, но еще незнакомая
эпоха. Началась политика перстройки и гласности, кото-
рая заставила пересмотреть многие ценности, казавшиеся
раньше незыблемыми и фундаментальными. Пересмотру
подлежало очень многое. Не только то, что уже написано
и издано, но и то, что накоплено, вошло в историю литера-
туры. Некоторые ведущие писатели Кыргызстана 80-х го-
дов в буквальном смысле слова заново переписывали свои
произведения, дописывали уже давно опубликованные
тексты. Не был исключением и Чингиз Торекулович. Так,
он написал дополнительную главу в виде вставной пове-
сти «Белое облако Чингиз-Хана» к роману «И дольше века
длится день» и несколько небольших эпизодов к ранней
своей повести «Лицом к лицу». Так же поступил и Т.Касым-
беков, который внес очень существенные коррективы в
свой роман «Сломанный меч», в котором теперь появились
образы знаменитой кыргызской царицы Курманджан-Дат-
хи, Алымбека и т.д.
Таких случаев было много. Но все переписать и все
адаптировать не было возможности. Да и не стоило это сде-
лать. Это показал опять же опыт Айтматова, переписавше-
го или дописавшего кое-какие свои тексты, написанные в
разные годы.

177
 Битва титанов.
Токомбаев против Айтматова

Кто-то из умных людей говорил, что ничто не меня-

ется так быстро, как прошлое. Мы с высоты сегодняшнего
дня видим, как наше историческое прошлое, все дальше от-
даляясь от нас, переворачивается, меняя свои привычные
контуры, обнаруживая какую-то новую грань, восхищая,
порой и пугая своими опасными зигзагами.
Взять, к примеру, наши недавние советские годы. Они
только на первый взгляд кажутся такими стабильными и
идеологически одномерными. Как теперь выясняется, в
их недрах накапливалась вулканическая сила идейно-по-
литического и социального извержения, шла постоянная
борьба, нередко почти насмерть, возвышая одних, столь же
опрометчиво низвергая с пьедестала других.
Не будем говорить о 20-30-х годах прошлого столетия,
когда новая советская власть силой оружия и массовыми
репрессиями самоутверждалась, обретая свой окончатель-
ный идеологический профиль. Но даже в 60-70-е, в поздние
годы СССР, в период знаменитой хрущевской «оттепели»,
нашу тихую и мирную кыргызскую республику сотрясали
свои идейно-политические конфликты, нередко отзываясь
гулким эхом в масштабах большого Союза. Таким получил-
ся ставший почти легендарным идеологический диспут
или жесткий конфликт между классиком кыргызской ли-
тературы Аалы Токомбаевым и Чингизом Айтматовым, что
имело место в году 1987-м, в закатный период Советской
империи.
Если в двух словах, то суть конфликта сводилась к тому,
что Токомбаев выступил категорически против издания

178
так называемого орозбаковского варианта великого кы-
ргызского эпоса “Манас”, вышедшего под редакцией Айт-
матова. В этом издании, по мнению классика, слишком об-
наженным оказался националистский пафос, проводилась
чуть ли не захватническая идея, что не характерно эпосу
и может негативно отразиться в международных делах, в
китайско-советских отношениях, к примеру. Аксакал кыр-
гызской литературы, воспитанный в атмосфере “классовой
борьбы” 20-30-х годов, стрелу своей явно идеологически
мотивированной критики направлял против Айтматова,
который действительно продвигал “Манас” во всем мире,
в то же время открыто и всесоюзно позиционировал себя
как защитник кыргызского (и не только кыргызского, но
и всех нерусских языков, ставших маргинальными) языка.
Он на этой основе стал почти всеобщим выразителем куль-
турно-языковых интересов всех малых народов СССР, одно-
временно активно выступая за знание русского языка как
языка культуры и науки и сам являясь живым воплощени-
ем реального двуязычия.
Очень важным обстоятельством было то, что своими
всемирно известными романами создатель Манкурта в
80-е годы почти открыто шел наперекор генеральной ли-
нии коммунистической партии, а идеологический “вред” от
произведений кыргызского писателя никак не был мень-
ше, чем от сочинений и выступлений, тех же нашумевших
диссидентов. Но его спасала горбачевская политика демо-
кратизации и гласности, иногда помог сам последний пре-
зидент СССР, когда писателю грозила реальная опасность.
Хорошо известно, что Чингиз Айтматов одним из пер-
вых поднял вопрос о национальных языках, повсемест-
но отодвинутых на второй план заговорил об отсутствии
школ на местных языках даже в столицах союзных респу-
блик. Понятно, что его выступление вызывало огромный
резонанс, особенно в тех же советских союзных республи-
ках, даже в мире, но это ничуть не радовало официальную
Москву. И впервые Айтматов, который считался чуть ли не
баловнем Кремля и имя которого систематически упомина-
лось в каждом отчетном докладе Генсеков с самых высоких
трибун, как одно из достижений национальной политики
179
СССР, ощутил этот холод отношений. Его выступление по
вопросу языков встретило враждебное отношение со сто-
роны московской прессы, а сам Ч.Айтматов испытал весьма
ожесточенный отпор со стороны своих оппонентов.
В те годы мы все считали этот эпизод кыргызской исто-
рии, то есть конфликт Айтматова с Токомбаевым, неким
досадным, непреднамеренно-окказиональным событием,
в котором столкнулись амбиции двух грандов кыргызской
культуры, но не больше того. Только теперь выясняется,
что эта драматическая сшибка никак не была случайным,
личностным конфликтом двух важных фигур, частным дис-
путом очень уважаемых, знаковых людей. К сожалению, в
этом конфликте столкнулись слишком большие интересы,
причем, интересы большой политики, политики масштаба
советского Кремля со всеми вытекающими отсюда послед-
ствиями.
Теперь, спустя почти сорок лет с того времени, выяс-
няется, что терпение верхов тогда все-таки лопнуло и Айт-
матова собирались как минимум остановить в его критике
национальной политики Союза, каким-то образом утихо-
мирить, а еще лучше вообще заставить замолчать. И, судя
по всему, решили поколебать слишком прочную междуна-
родную и внутринациональную позицию столь знакового
писателя руками и авторитетом его же соотечественника–
Аалы Токомбаева, одного из зачинателей кыргызской про-
фессиональной литературы, бесспорно великого деятеля
отечественной культуры. Но за аксакалом стояли местные
секретные службы, главное, такие всесоюзно популярные
газеты, как газеты “Правда”, “Известия”, “Комсомольская
правда”. А курировали и вели этот нешуточный идеологи-
ческий диспут союзные структуры безопасности, то есть
КГБ.
Опустим подробности и отметим, что со временем ата-
ка против Айтматова только активизировалась и принима-
ла характер похвальной системности. Вскоре появилась и
группа местных рьяных защитников Токомбаева, которые
выступали печатно опять же с ведома местных секретных
служб и партийных организаций, а Чингизу Торекуловичу
пришлось всячески защищаться. Потом появились очень
180
серьезные критические статьи о его творчестве во всесо-
юзной прессе. И тут его особо не жаловали. В дело подклю-
чились весьма серьезные московские научно-критические
силы в лице С. Аверинцева, В. Лакшина, В. Бондаренко, В.
Кожинова и др.
И все-таки главным оппонентом его выступил А.Током-
баев, признанный классик кыргызской литературы, писа-
тель и поэт действительно выдающийся. Он обвинил Ч.Ай-
тматова в «национализме», в неуместной, на его взгляд,
пропаганде «Манаса», особенно в части широко расписан-
ного похода Манаса в Китай, в частности, на Бейджин, что
многие воспринимали как нынешний Пекин. По мнению
аксакала, это могло иметь нежелательное геполитическое
последствие. Разумеется, нашлись и многочисленные сто-
ронники Ч.Айтматова, так же как и сторонники у А.Током-
баева, но в несравнимо меньшем количестве. Получилось
так, что спор вокруг родного языка разделил кыргызов на
два лагеря – на тех, кто настаивал на широком преподава-
нии и обучении этого языка во всех школах, и на тех, кто
считал этот вопрос несвоевременным и надуманным, ис-
пользуемым только для разжигания националистических
чувств. На стороне последних негласно, но стояло местное
партийное руководство. Интересно отметить, что с того
времени прошло почти три десятилетия, но спор по вопро-
су кыргызского языка по сей день не утихает, и, насколько
можно судить, продолжится и в обозримом будущем.
Спор между Айтматовым и Токомбаевым получил
огромный резонанс. Кульминацией стало общественное об-
суждение позиции Токомбаева в большом зале Союза кыр-
гызских писателей. Собралась вся национальная элита, как
тогда говорил Чингиз Торекулович, «весь цвет кыргызской
интеллигенции». Собрание открыл коротким вступитель-
ным словом Айтматов, как председатель Союза писателей
Кыргызии. И начал предоставлять слово тем, кто, по всей
видимости, заранее подготовились и намеревались дать
старейшине кыргызской литературы сильный отпор. Мно-
гие ораторы выступали по бумажке, почти все однозначно
поддержали Чингиза Торекуловича. Атмосфера в зале была
такой, что все понимали, что происходит нечто незабывае-
181
мое, даже историческое событие, каким оно действительно
стало.
Собрание длилось почти пять часов. В зале присутство-
вал главный объект нападаений и виновник собрания Аалы
Токомбаев со своими взрослыми детьми. К его чести, акса-
кал держался весьма достойно. Более того, он реагировал
на выступления своих сверстников по перу, таких же, как
он, «зачинателей национальной литературы», с открытым
пренебрежением, даже позволял себе посмеяться, потому
что действительно в некоторых речах прозвучали откро-
венно клеветнические обвинения. Наблюдавшие за Током-
баевым этому обстоятельству весьма удивлялись, потому
что другой человек попросту не выдержал бы такой шквал
прямых нападений и издевательств. Вот тогда и подума-
лось, что в зале сидит человек, который пережил времена
похуже – времена Ежова и Берии, «красного террора» и мас-
совых арестов 1937-38 годов. Только потом выяснилось,
что за ним стояла – не выдавая себя и занимая позицию
стороннего наблюдателя – Центральный Комитет партии.
А кыргызский ЦК работал через своего местного КГБ, ко-
торый далеко не забыл испытанные методы уничтожения
любого инакомыслящего. Поэтому показное олимпийское
спокойствие Токомбаева реально подкреплялось неглас-
ной поддержкой местной власти.
Выступали минимум человек 20, в их числе и признан-
ные аксакалы литературы, как Т. Сыдыкбеков, Т. Уметалиев,
представители более молодого поколения, как Т. Касымбе-
ков, М. Борбугулов и многие другие. Держали речь и уче-
ные, критики, даже люди кино и театрального искусства.
Напряжение в зале достигло своего предела, когда ос-
новные ораторы исчерпали свои аргументы и когда следо-
вало предоставить слово и главному обвиняемому – Аалы
Токомбаеву. И он просил дать ему ответное слово. Айтматов
обратился к залу за мнением. И тут почти весь зал поднял
шум, чтобы не дать слово аксакалу. Особо выделился про-
фессор М. Борбугулов, известный в стране дитературовед
и близкий товарищ Айтматова, который настаивал не дать
Токомбаеву никакого слова, «потому что без его ответа все
ясно». Зал вновь одобрительно загудел и Токомбаева лиши-
182
ли ответной речи. Создавалось впечатление, что и он особо
не горел желанием выступить, потому что с места сказал
несколько слов в том смысле, что «Токомбаев не сошел с
ума, чтобы выступить против «Манаса», за который он от-
дал полжизни, а тут идет односторонняя клевета на него»
и т.д. Видя, что зал его не поддерживает, патриарх оделся и
начал выходить из зала.
Таким образом, в споре победителем вышел, по совер-
шенно понятным причинам, Айтматов. И не потому, что на
стороне Токомбаева было явное меньшинство, а потому,
что его защита позиций родного языка прозвучала на ра-
стущей волне кыргызского патриотизма. Это было словом,
которое должно было быть произнесено когда-нибудь, и
это сделано было именно Айтматовым.
Нет необходимости говорить, как взлетела вверх его
популярность и, наоборот, росли открытые неприязненные
нападки на Токомбаева, вплоть до прямых оскорблений.
Именно в этот период и начались и выступления ряда лите-
ратуроведов и критиков, утверждающих, что Токомбаев ни-
когда не был зачинателем кыргызской профессиональной
литературы, что таковым следует считать К.Тыныстанова,
С.Карачева и др. Оказалось, что его знаменитая ода «Время
прихода Октября», считавшаяся первым печатным продук-
том кыргызской профессиональной литературы, опубли-
кованном в первом номере первой кыргызской газеты «Эр-
кин-Тоо» 7 ноября 1924 года, действительно была написана
под сильным влиянием стихотврения «Сегодняшний день»
(«Бугинги күн») К.Тыныстанова. Такое мнение высказал,
снабдив сильными аргументами, критик А.Эркебаев.
Самым характерным печатным материалом, в котором
Токомбаев подвергался нелицеприятной критике, полу-
чился «Ответ А.Токомбаеву», напечатанный в еженедель-
нике «Кыргызстан маданияты». В «Ответе…» приводились
все контраргументы по всем пунктам, по которым Токомба-
ев обвинял Айтматова, особенно по вопросу геополитиче-
ского спора с соседним Китаем. В нем, в частности, говори-
лось: «Достаточно одного упоминания, промелькнувшего в
устах одного из персонажей эпоса, слова о Китае (Кытай),
причем упоминания в форме сомнительного предположе-
183
ния, сводящегося к тому, а не станет ли, мол, вдруг Китай
оспаривать такие-то и такие земельные пределы, назва-
ние которых представляет ныне интерес разве что с точки
зрения этимологической расшифровки давно устаревшей
туземной топонимики, как Токомбаев тут же делает неот-
разимый вывод о том, что эта мимолетная фраза из ста-
родавнего сказания кочевников непременно, самым непо-
средственным и страшным образом повлияет на современ-
ные официальные межгосударственные устои. Осененный
такой уникальной детской догадкой, Токомбаев потрясает
трибуны, предвещая чуть ли ни мировую войну в масшта-
бах чуть ли не всего восточного полушария. Караул! Китай
отхватит наши земли! Удивительно, что слушатели при
этом еще не падают со стульев от таких откровений уважа-
емого аксакала.
Но если уж всерьез вдаваться в сие открытие, то, соб-
ственно о каком Китае идет речь? Какой Китай, в какой его
ипостаси имеется в виду Токомбаевым – этнический, родо-
племенной, географический, государственный? Ведь «Ки-
таев» в прошлом было много, ведь с тех пор Китай много
раз возникал и распадался как конгломерат враждовавших
империй; в таком случае, Китай какой династии, какой эпо-
хи, какого императорского девиза, в какие времена? Поня-
тие Китая для древности достаточно аморфное, поскольку
в этом регионе эклектика множества племен и народно-
стей способствовала возникновению самых различных
феодальных образований, так же быстро появлявшихся на
свет, как и исчезавших бесследно. Вместо беспочвенных
нападок, пусть вначале Токомбаев обнаружит и кодифи-
цирует в «Манасе» именно тот Китай, который он имеет в
виду, выдвигая свои «устрашающие» претензии. И тогда
выяснится: тот ли это Китай, от которого нам необходимо
таиться даже во сне. И наконец, в самом составе кыргызско-
го народа есть племенные самоназвания «Кытай». Неужто
Токомбаев всерьез полагает, что только он один бдитель-
ный страж территорий, неусыпный провидец всех будущих
бед?» и т.д. 1
1
Улуулуктун татаал жолу (А.Токомбаев адабий макалаларда, эскерүүлөрдө,
документтерде) – Б.: 2004, с. 434

184
 Естественно, на такие выступления в печати и у сто-
ронников Токомбаева нашлись свои аргументы и доводы.
Сам Токомбаев среагировал так: «Так как же повернется
мой язык кыргыза против родника, реки, океана, наконец,
питающего, обогащающего меня. Мою благодарность рус-
скому языку, который, хотя плохо знаю, некоторые пре-
подносят как национальный нигилизм. Значит, захотели
понять именно так и намеренно противопоставляют меня
моему народу…»1
Нужно подчеркнуть, что достаточно грубый, почти
оскорбительный ответ Токомбаеву все-таки вызвал не-
годование у многих людей своим оголтелым характером,
желанием уничтожить морально и духовно признанного
патриарха кыргызской литературы, о чем написали в сво-
их откликах журналисты А.Черемушкина, А.Белоконь и
др. Например А.Черемушкину возмутил, прежде всего, тон
ответа Токомбаеву. «Давайте допустим предельную край-
ность: Аалы Токомбаев – преступник, все его творчество
– плод нашей пропаганды, он будет лишен почетнейших
званий Народного поэта и Героя Социалистического Труда,
но и тогда позволительно ли культурным людям говорить
в таком тоне не просто с пожилым, а с очень старым чело-
веком?» И она приводила цитаты: «... Начнем с того, что в
образе мышления А. Токомбаева, в его неизменно ЛЕВАЦ-
КО-ПОГРОМНЫХ (выделения в цитатах мои – А.Ч.) речах, с
которыми он позволяет себе выступать публично. Током-
баеву и ЕМУ ПОДОБНЫМ надо отвыкать, наконец, от схола-
стических идейных обвинений эпоса и в этом ракурсе напа-
док. Вам бы, т. Токомбаев, сделать для культуры своего на-
рода столько, сколько сделал Сагымбай Орозбаков. Всегда
есть возможность осмыслить свои ошибки, пересмотреть
свои, не подтвердившиеся взгляды, нежели до конца вла-
чить ЖАЛКОЕ И НИЧТОЖНОЕ БРЕМЯ ПОСЯГНУВШЕГО НА
НЕПОСЯГАЕМОЕ».2 .
Журналистка была права. Действительно, ответ То-
комбаеву грешил грубостями, не аргументированными
1
В той же книге, с. 447
2
Чермушкина А. Уважаемая редакция! –В кн. «Улуулуктун татаал жолу». – Б.:Бий-
иктик, 2004, с. 442

185
утверждениями и т.д. По-видимому, составители ответа не
смогли сдерживать эмоции, свою неприязнь к Токомбаеву.
Да и поставить заслуги Токомбаева под сомнение было не
самым умным ходом, потому что вся страна знала классиче-
ские тексты писателя и поэта наизусть, и никто не мог даже
думать, что Токомбаев – фальшивый в литературе автори-
тет, коньюньктурщик и бездарь.
Словом, это было битвой гигантов, непримиримым
сражением двух известнейших деятелей. Тем более речь
шла о “Манасе”–святая святых для каждого кыргыза. Став-
ки были слишком высоки и цена конфликта была бесспор-
но судьбоносной, в то же время политически и идеологиче-
ски глубоко мотивированной.
И в том 1987 году вся Кыргызия, особенно кыргызское
население, моментально разделилась на два лагеря – тех,
кто поддерживал старейшину кыргызской литературы
Аалы Токомбаева, и тех, кто взял сторону Айтматова. Не-
трудно догадаться, что сторонников Чингиза Торекулови-
ча, в то время обладавшего колоссальной популярностью и
непререкаемым личным авторитетом, было подавляющее
большинство.
Так закончилась эта битва, битва титанов, которые в
году 87-м всерьез померились силами, но не было явного
победителя. На самом деле нелепо было бы заподозрить в
Токомбаеве врага и оппонента “Манаса”, имея в виду, сколь
много он сделал для подготовки к изданию эпоса в преж-
ние годы. Его намеренно натравливали против Чингиза То-
рекуловича другие силы. Об Айтматове и речи нет–он был
и остался самым большим пропагандистом величайшего
культурного наследия кыргызов. Беда состояла в том, что в
дело вмешалась большая политика, а она хотела столкнуть
двух грандов с тем, чтобы одного поощрять и подталки-
вать, а другого дискредитировать.
Могут спросить: а где доказательства того, что за этим
диспутом стояли слишком серьезные силы? А в том, что
“Известия” и “Комсомольская газета” наперебой печатали
статьи журналистов Г. Шипитько и В. Романюк, где откры-
то подвергались критике “идейное двоедушие” Айтматова,
его заигрывание с национальными чувствами народов, не-
186
справедливость по отношению к Токомбаеву, организация
клеветнической и односторонней информационной компа-
нии против аксакала и т.д. Разумеется, автор “Плахи” и “Бу-
ранного полустанка” отвечал на критику, вел свою актив-
ную компанию в прессе. Ситуация вокруг этой битвы двух
кыргызских грандов стала известной во всем Союзе, а слава
Айтматова – защитника местных языков и культур росла в
стране не по дням, а по часам. В то время в Кыргызстане он
воспринимался чуть ли неким живым Манасом.
… Как свидетельствует очень близкий к Чингизу Торе-
куловичу человек, в конце 80-х все-таки советские секрет-
ные службы вплотную подбирались к писателю и реши-
лись, наконец, его взять, хотя не совсем теперь понятно, что
они могли сделать с ним даже после “взятия”. А в то время
писатель как раз работал в Переделкине, в пригороде Мо-
сквы, ни о чем не подозревая. …И вдруг раздается телефон-
ный звонок от очень близко знакомого деятеля, который
его предупреждает о предстоящей непонятной задержке, о
которой знал, судя по всему, лично В. Крючков, тогдашний
глава КГБ СССР. Ошарашенному столь неожиданным изве-
стием писателю тот же доброжелатель посоветует немед-
ленно найти способ и позвонить лично Михаилу Горбачеву.
И писатель сумеет-таки выйти на последнего президента
еще живого Союза, и сообщить о полученной из надежных
источников информации. И тот спас его. Очень хотелось бы
нам узнать об этом поподробнее, но этого уже нам не дано.
По-видимому, Михаил Сергеевич убедил шефа КГБ, какого
масштаба будет политический скандал, если “возьмут” все-
мирно известного кыргызского писателя.
Да и Айтматову было тогда нелегко. Больше жил в Мо-
скве, чем в Бишкеке, а потом направили его послом СССР
в крохотный Люксембург. После распада Союза получил
должность посла суверенного Кыргызстана в Брюсселе.
С того времени утекло немало воды. Поменялась чуть
ли эпоха. Страсти тех лет давно улеглись. Время все расста-
вило по местам. Правда, появились новые проблемы с тем
же “Манасом”, но это уже другая тема.
А мораль в данном случае в том, что эта битва титанов
была во многом подогреваемой и подталкиваемой извне,
187
но она, если смотреть через призму большой истории, ни-
как не умалила чисто творческий вес, исторические заслу-
ги и общенациональный авторитет ни одного из этих вели-
ких людей.
Таким образом, идейная борьба в кыргызской лите-
ратуре, суть которой заключалась в столкновении старо-
го охранительного мышления с новым, «перестроечным»
мышлением, а также печальные рецидивы прошлого,
«сверхбдительность» сталинских времен, вызвавшие отпор
и сопротивление либерально-демократически настроен-
ной интеллигенции, определила характер литературного
развития второй половины 80-х годов. При этом надо от-
метить, что этот конфликт, хотя и бросил нежелательную
тень на А.Токомбаева, тем не менее его, действительно од-
ного из зачинателей кыргызской литературы, заклеймить,
а его огромные заслуги перечеркнуть, не удалось. Но глубо-
кий осадок от этой жесткой идейной борьбы за эпос «Ма-
нас», за кыргызский язык, конечно, остался.
К сожалению, этот диспут обоим стоило немало здо-
ровья и нервов. Токомбаев очень скоро ушел в мир иной–
этот затянувшийся жесткий публичный спор все-таки его
выбил из колеи, расшатал его здоровье и столь уважаемый
человек покинул сей мир, изрядно потеряв свой авторитет
в глазах сограждан из-за спора по “Манасу”.
Это был очень трудный период и для автора “Джамили”.
И, в конце концов, ему пришлось оставить знаковую долж-
ность председателя Союза писателей Кыргызии и незамет-
но ретироваться в Москву в качестве главного редактора
“Иностранной литературы”. Считалось, что позиции Айт-
матова в Москве почти непоколебимы, но все оказалось да-
леко не так. Тем временем и политика перестройки захлеб-
нулась в собственной пене, а Горбачев неуклонно терял в
авторитете.
Но история – поучительная и очень драматическая –
осталась.

188
 Бог и марихуана

Многие помнят, как в советской прессе перестроечных

лет, прежде всего, в литературе постепенно начали вслух
говорить Боге, о значении религии, о душе. Десятилети-
ями третируемая и почти запрещенная тема вдруг стала
вполне легальной, интеллектуально модной. Рассуждать
о Боге, о необходимости покончить с атеизмом, особенно
воинственным, постепенно стало манерой хорошего тона.
Одним из тех, кто эту тему смело затронул и о ней написал
в своих произведениях, был Чингиз Торекулович Айтматов.
Это произошло в романе «И дольше века длится день». В
нем есть примечательный эпизод, когда Казангапа, умер-
шего своего старшего товарища, отдает земле рабочий
Едигей Буранный, в своем незнании религиозных предпи-
саний типичный советский человек. И он пытается молить-
ся богу, не зная что при этом делать и что говорить. «Дума-
лось ему о том, что никто здесь не знал молитву. Как же они
друга будут хоронить? Какими словами заключат они уход
человека в небытие? «Прощай, товарищ, будем помнить?»
Или еще какую-нибудь ерунду? Едигей вспоминал про себя
полузабытые молитвы, чтобы выверить заведенный по-
рядок слов, восстановить точнее в памяти последователь-
ность мыслей, обращенных к Богу, ибо только он один, не-
ведомый и незримый, мог примирить в сознании челове-
ческом непримиримость начала и конца, жизни и смерти.
Для того, наверное, и сочинялись молитвы. Ведь до Бога не
докричишься, не спросишь его, зачем, мол, так устроил, что-
бы рождаться и умирать. С тем и живет человек с тех пор,
как мир стоит, – не соглашаясь, примиряется».
Вот так айтматовские герои 80-х интуитивно, на ка-
ком-то трансцендентном уровне, путаясь на пути жизнен-

189
ном, приближались к Богу, пытались понять эту сокровен-
ную тайну человеческого духа.
Но тема эта вновь поднималась в новом романе писате-
ля с несколько апокалиптическим названием «Плаха». Айт-
матов вновь попытался связать воедино разрозненный, но
взаимосвязанный мир людей, мир религий, чувств и стра-
стей. Второй роман Айтматова «Плаха» появился в печати в
1986 году, в котором писатель вновь попытался развивать
те мысли и идеи, поднятые в своем предыдущем произве-
дении. Но стремление охватить мир единым художествен-
ным взглядом, ощутить его большие ритмы, повторы и
исторические переклички, в новом романе проявилось бо-
лее концептуально ярко и эстетически целостно. В нем пи-
сатель вновь попытался использовать те же приемы и сю-
жетные конструкции, продемонстрированные в «И дольше
века длится день». Более зримо проявился айтматовский
идейно-художественный «глобализм», о котором речь шла
выше.
Идейно-проблемный замах кыргызского писателя и в
новом романе оказался поистине впечатляющим – Айтма-
тов вновь заговорил о сущностных вопросах человеческой
жизни, таких, как смысл жизни, вера в бога и поиск сча-
стья, история и человек в ее контексте. Роман получился
как факт литературного постмодернизма, когда некоторая
эклектика, попытка показать взаимосвязанность вовсе не
связанных – или слабо связанных – между собой вещей и яв-
лений, исторических фактов и реалий современной жизни
составили содержательную канву произведения. В «Плахе»
еще более усилился айтматовский духовный эсхатологизм,
вновь появилось предощущение некоего кризиса человеч-
ности, заката многих гуманистических ценностей, морали,
нравственности, была поднята проблема наркотизма.
Новый роман по своему сюжетостроению получился
весьма причудливый, многослойный, организованный, как
писал выдающийся русский филолог С. Аверинцев, по прин-
ципу коллажа. Филолог был глубоко прав. Он был прав и в
том, что роман кыргызского писателя с его разношерстной
стилистикой, во многом похожей на газетно-журнальную, –
это симптом, причем, симптом, «отражающий общее состо-
190
яние культуры». А В. Лакшин, тоже весьма известный кри-
тик и литературовед, свое читательское ощущение срав-
нил со спуском «с горы на горку». В то время все эти заме-
чания прозвучали как достаточно нелицеприятная критка
и их Чингиз Торекулович воспринял весьма болезненно, но
именно стилистическая разношерстность, этот коллажный
принцип выстраивания событий и персонажей были, что
называется, и фишкой романа. А он был глубоко убежден,
что существует всеобщая мировая связь даже очень далеко
отстоящих друг от друга явлений. Он об этом говорил в од-
ном из интервью, данном «Литературной газете».
Если роман «И дольше века длится день» является вер-
шинным произведением так называемого евроазиатского
экзистенциализма, то «Плаха» обозначил новый поворот в
творчестве Айтматова, причем, стал, как показало время,
предтечей нового явления в литературе уже постсоветско-
го периода. Это явление предстало как смешение стилей и
жанров, идейных и художественных воззрений, как уход,
причем, радикальный, от всего предшествующего, и одно-
временно как возврат к тем лучшим традициям и обретени-
ям, что было до этого. Такова, например, вставная повесть
о волке Ташчайнаре и волчице Акбара, которую писатель
Григорий Бакланов сразу назвал «классикой». Говоря дру-
гими словами, это было и преодоление, и развенчивание
определенных канонов и правил, жанровых, мировоззрен-
ческих и идеологических вериг, как некоторая «разбитая
витрина», из осколков которой и собрано было то новое и
важное, что воплощено в романе «Плаха». Сам, может быть,
не намереваясь, но писатель создал настоящий постмодер-
нистский текст. По своей эстетике, по внутреннему содер-
жанию роман получился как пример нового течения в ли-
тературе и искусстве нового времени.
Что мы имеем вы виду, говоря о литературном постмо-
дернизме 80-х и 90-х годов? Вопрос не простой, поэтому и
ответить на него двумя словами тоже нелегко. Но ясно одно:
это явление своим появлением обязано тому кризисному,
переходному времени, когда в культуре и литературе нача-
лась переоценка многих ценностей, а ощущение взаимной
связанности мира в его многочисленных проблемах и но-
191
вых вызовах стало как бы всеобщим. На соцреалистические
традиции мировыражения накладывались – во многом по
принципу ассоциативно-культурной связи – прежние мо-
дернистские, авангардистские; сюрреалистические прие-
мы и стили тесно соседствали с фольклорными мотивами,
а реализм с фантасмагорией. Притчи и мифы, почерпнутые
из богатейшего кыргызского устного народного творче-
ства, мировой мифологии, теперь обязывались выразить
существовавшую в перестроечные 80-е и лихие 90-е атмос-
феру больших надежд и одновременно тревог, все острее
чувствуемую социальную дисгармонию. Так, если коротко,
был генерирован кыргызский постмодернизм, суть которо-
го заключалась, повторюсь, в той разношерстной и разно-
стилевой эклектике, в том свободном смешении стилей и
методов, мыслей и оценок, мировоззренческих установок и
совершенно новых веяний и настроений в рамках одного и
того же текста. Радостное ощущение свободы, даже эстети-
ческой «вседозволенности», ощущение вселенского хаоса, в
то же попытка в некий порядок и когерентность, по своему
отразились в «Плахе». Трудно было бы найти во всей совет-
ской, не говоря о кыргызской литературе, такого броского
и демонстративного смешения всего, как в этом романе.
Идейно-тематический диапазон произведения охвати
от Христа и Понтия Пилата до Авдия Каллистратова и Бо-
стона, от грузинской притчи о погибших солдатах до пре-
красной во всех отношениях вставной повести о волках Ак-
бара и Ташчайнар. И получилось то, что показалось С. Аве-
ринцеву, одному из самых глубоких и блестящих филологов
России конца ХХ века, «коллажом». Это замечание ученого
тогда прозучало как достаточно жесткая критика, которая
очень сильно обидела Айтматова, но на самом деле это
было достоинством романа, ярким примером того явления,
которое мы называли литературным постмодернизмом.
Христос и Антихрист, желание преодолевать цивилиза-
ционное и ралигиозно-культурное разделение мира, пои-
ски единого духовного корня, какого-то нового пантеизма,
представление человека как эманации божественного на-
чала, в то же время общий трагический контекст, тема Суд-
ного дня сообщили книге Айтматова необычный масштаб.
192
Как бы не критиковали писателя, но он был настоящий им-
перский писатель, жаждущий объять необъятное, одержи-
мый какими-то всемирными идеями и тревогами. В «Пла-
хе» еще более усилился айтматовский эсхатологизм, вновь
появилось предощущение общемирового гуманитарного
кризиса, заката многих морально-этических ценностей и
т.д.
В романе художественное и публицистическое оказа-
лись в тесном соседстве. Особенно впечатляли поистине
эпические описания жизни бесконечных казахских саванн.
Слова-прилагательные «нескончаемый», «незапамятный»,
«неутомимый», «круговорот», «извечный», «великий», «по-
топ» и т.д. стали самыми часто употребляемыми. «…Люди
охотились на сайгаков Моюнкумской саванны. В том утра-
ченном умире, в далекой Моюнкумской саванне, проеткала
великая охотничья жизнь – в нескончаемой погоне по не-
скончаемым моюнкумским просторам за нескончаемыми
сайгачьими стадами. Когда антилопы-сайгаки, обитавшие
с незапамятных времен в саванных степях, с вечно сухо-
стойным саксаульником, древнейшие, как само время, из
парнокопытных, когда эти неутомимые в беге горбоносные
стадные животные с широченными ноздрями-трубами,
пропускающими воздух через легкие с такой же энергией,
как киты сквозь ус – потоки океана, и потому наделенные
способностью бежать без передышки с восхода и до заката
солнца, – так вот когда они приходили в движение, пресле-
дуемые извечными и неразлучными с ними волками, ког-
да одно спугнутое стадо увлекало в панике соседнее, а то и
другое и третье, и когда в это поголовное бегство включа-
лись встречные великие и малые стада, когда мчались сай-
гаки по Моюнкумам – по взгорьям, по равнинам, по пескам,
как обрушившийся на землю потоп, земля убегала вспять и
гудела под ногами так, как гудит она под градовым ливнем
в летнюю пору, и воздух наполнялся вихрящимся духом
движения, кремнистой пылью и искрами, летящими из-под
копыт, запахом стадного пота, запахом безумного состяза-
ния не на жизнь, а на смерть, и волки, пластаясь на бегу,
шли следом и рядом, пытаясь направить стада сайгаков в
свои волчьи засады, где ждали их среди саксаула матерые
193
резчики – то звери, которые бросались из засады на загри-
вок стремительно пробегающей жертвы и, катясь кубарем
вместе с ней, успевали перекусить горло, пустить кровь и
снова кинуться в погоню; но сайгаки каким-то образом рас-
познавали, где ждут их волчьи засады, и успевали проне-
стись стороной, а облава с нового круга возобновлялась с
еще большй яростью и скоростью,и все они, гонимые и пре-
следующие, – одно звено жестокого бытия – выкладыва-
лись в беге, как предсмертной агонии, сжигая свою кровь,
чтобы жить и чтобы выжить, и разве что только сам бог мог
остановить и тех, и других, гонимых и гонителей, ибо речь
шла о жизни и смерти жаждущих здравствовать тварей,
ибо те волки, что не выдерживали такого бешеного темпа,
те, что не родились состязаться в борьбе за существование
– в беге-борьбе – те волки валились с ног и оставались из-
дыхать в пыли, поднятой удаляющейся, как буря, погоней,
а если и оставались в живых, уходили прочь в другие края,
где промышляли разбоем в безобидных овечьих отарах, ко-
торые даже не пытались спасаться бегством, правда, там
была своя опасность, самая страшная из всех опасностей,
– там, при стадах, находились люди, боги овец и они же ове-
чьи рабы, те, что сами живут, но не дают выживать другим,
особенно тем, кто не зависит от них, а волен быть свобод-
ным…»1
Таким стал айтматовский стиль, в чем-то напомина-
ющий стиль Фолкнера периода «Шума и ярости», манеру
письма представителей «нового романа». Таким предстал
у него мир, который он увидел таким текучим и неоста-
новимым, эклектически-многослойным, кричаще разноо-
бразным и противоречивым, но все же единым в своей гу-
манистической сути. Необычен и внутренний ритм романа,
который то то созерцательно-философский, то вихреобраз-
но-стремительный, то полон самой нежной лирики, в чем
писатель всегда отличался высоким мастерством. Но в этом
вечно переворачивающемся мире лежит печать обреченно-
1
Айтматов Ч. И дольше века длится день. Плаха. Пегий пес, бегущий краем моря.
– Фр.: Кыргызстан,1988, стр. 290-291

194
сти, фатализма, вечной круговерти, хаоса и безостановоч-
ного движения.
Быть может, именно в этом полнота и красота жизни?
Из «Плахи», по меньшей мере, вытекает, что нет. Да, жизнь
прекрасна, но для Айтматова с его вечной жаждой гармо-
нии и поиска смысла во всем, хотелось бы большего. Ему
хотелось бы гармонии и некоего вечного жизнеутвержда-
ющего порядка, когерентности, четкого гуманистическо-
го смысла. Но этого как раз не было. Суть его вселенской
грусти, трагического мироощущения заключалась в этом. А
его последний, предсмертный роман «Когда падают горы»
(Вечная невеста), вышедший в 2008 году, еще больше углу-
бил этот взгляд на мир. Он получился как художественный
плач по утраченным иллюзиям и разбитым надеждам, не-
ким прустовским поиском утраченного времени. Но об этом
будет речь в другом разделе.
Таким образом, роман «Плаха» был прорыв. Прорыв в
плане обозначения новых тем и проблем. Марихуана, нар-
котизм, моральный и духовный кризис составили содержа-
тельную основу произведения. Да, роман получился очень
амбициозным по замыслу, но менее отшлифованным в
смысле стилевого единства, композиционной организации,
очерченности философской концепции. В романе современ-
ные наркобароны оказались ассоциативно похожими на ле-
гионеров Понтия Пилата, римского наместника, распявше-
го Иисуса Христа, а Авдий Каллистратов, «нездешний и не-
современный», с его стремлением к чистой и справедливой
жизни, также вызвал в памяти читателей определенные
аналогии, являя собой пример богобоязненности и нрав-
ственной стойкости. Конечно, роман мог быть более крепко
организованным в смысле композиции и художественной
архитектонике, лучше отредактированным, но получилось
то, что получилось. И критика его была вполне ожидаемой.
Фактически это был в первый раз, когда писателя, столь
популярного и по-настоящему авторитетного, художника с
мировым именем, чьи произведения давно были признаны
советской и кыргызской классикой, критиковали жестко,

195
причем, эта критика прозвучала из уст таких маститых ав-
торов, как С.Аверинцев, В.Лакшин, Е.Сурков и т.д.1
Лучшие страницы книги – это, конечно, та сюжетная
линия, связанная с жизнью волков Акбара и Ташчайнар. Пи-
сатель настолько глубоко проник в мир животных, в вопро-
сы экологии, защиты дикой природы и окружающей среды,
что справедлив был известный советский писатель Г.Ба-
кланов, назвавший эту часть романа «живой классикой».

1
Лакшин В. По правде говоря. «Известия», 3-4 декабря 1986; Сурков Е. Трагедия в
Моюнкумах. «Правда», 22 декабря 1986; Роман и его прочтение. Обсуждение ро-
мана Ч.Айтматова «Плаха». «Литературная Россия», 28 ноября 1986 ; Крывелев И.
Кокетничая с боженькой. «Комсомольская правда», 30 июля 1986; Золотусский И.
Пламя свечи. Литературная Россия, 3 июля 1986; Иванова Н. Испытание правдой.
«»Знамя», №1, 1987 и т.д.

196
 Скорее русский, чем кыргыз?
О билингвизме Айтматова

Кентавр, мыслящий сфинкс, писатель-билингв, король

слова, художник с двойным мышлением, человекоконь...
Все эти слова были об Айтматове. Русский критик Л.Аннен-
ский одну свою статью об Айтматове так и назвал: «Скачки
Кентавра».
Так сложился уникальный имидж кыргызского писа-
теля, художника сугубо национального, но начавшего свой
творческий путь с русского языка («Газетчик Дзюйо», 1952),
потом перешедшего на кыргызский. Он все повести, вошед-
шие в культовый сборник «Повести гор и степей» (1963),
написал на своем родном кыргызском. Но дело было в том,
что после повести «Прощай, Гульсары!» (1967) он почти
полностью перешел на русский язык, а сам писатель, его
тексты стали фактами не только кыргызской, но и русской
литературы. Поэтому Ч.Айтматов одинаково принадлежит
и кыргызской литературе с ее относительно небольшой
историей профессионального становления и развития, и
русской литературе с ее богатейшими многовековыми тра-
дициями, накопленным художественно-эстетическим опы-
том, разнообразной стилевой палитрой.
Судьба Чингиза Айтматова, как подчеркивалось в пре-
дыдущих разделах, сложилась так, что его личность, его пи-
сательский дар сформировались на стыке культур и языков.
Он еще с детства научился русскому языку, часть школьных
лет прошла не где-нибудь, а в самой Москве. Угодно было
судьбе, чтобы он даже играл со своими сверстниками во
дворе Союза советских писателей, там, где до сих пор стоит
памятник Льву Толстому. Позже он вспоминал, что они с от-
цом ходили даже на похороны Максима Горького.

197
 Но эта же судьба когда-то вдруг перебросила его в са-
мую настоящую кыргызскую глубинку, где он наслушался
родному кыргызскому языку, настоящей народной речи.
Главное, именно в эти годы он приобщился к «Манасу», к
великому народному эпосу кыргызов.
Да, Айтматов свою первую пробу пера – небольшой рас-
сказ «Газетчик Дзюйо» написал и опубликовал на русском
языке. А в середине 50-х несколько своих рассказов написал
на кыргызском. И сразу был замечен критикой того перио-
да. «Повести гор и степей», удостоенные Ленинской премии
в 1963 году, он саначала написал на кыргызском, но потом
либо сам, либо в сотрудничестве с опытными московскими
переводчиками изложил на русском языке.
Его настоящий «русский период» начался с «Прощай,
Гульсары!». Позже всего несколько раз написал короткие
рассказы и отдельные статьи на кыргызском, но по-насто-
ящему он так и не вернулся к написанию своих текстов на
родном кыргызском. Так он стал писателем между двумя
языками, человеком двойной культуры, художником слова
как русского, так и кыргызского языков.
Трудно переоценить огромный личный вклад, внесен-
ный автором «Джамили» в дело популяризации русского
языка не только в Кыргызстане, но и в Советском Союзе.
То, что он писал на русском языке и достиг такого уровня
мастерства и широчайшего мирового признания, уже было
самой громкой и эффективной рекламой в пользу изуче-
ния этого языка. И изучали. Самоочевидным результатом
этого стал массовый переход кыргызов на русский язык не
только в общении, но и при чтении произведений не толь-
ко самой русской литературы, но и всей западной, мировой.
Язык Пушкина и Толстого, Чехова и Маяковского фактиче-
ски становился первым рабочим языком не только в Кыр-
гызии, но и во всем большом Союзе.
Но в этом были и свои негативные стороны. Та нерав-
ная конкуренция, с которой столкнулся кыргызский язык
в 50-70- годы и о которой мы писали в предыдущих главах,
в эти годы привела к тому, что язык Токтогула и Арстан-
бека, Сыдыкбекова и Осмонова волей-неволей отодвигался
на второй план. Причиной были те огромные возможности,
198
которые предоставлял русский язык как язык межнацио-
нального общения, как язык мировой литературы, боль-
шой русской культуры, науки и информации. Спору нет, этот
процесс овладения русским языком в массовых масштабах
положительно сказался в развитии кыргызского обще-
ства в целом, динамизировал внутренние, имманентные
культурные процессы, в решающей степени способствовал
выравниванию общего уровня образования, интеллекту-
ального потенциала. Но к 70-м годам факт всеобщей руси-
фикации был уже налицо. Как русскоязычный писатель,
Айтматов уже был не один. В 80-е среди кыргызов их было
уже много. В этом было много хорошего, но повсеместно за-
бываемый, отодвинутый на второй план кыргызский язык
не мог не вызывать тревогу. Нарастала боязнь за язык, за
культуру. И одним из первых забил тревогу и заговорил о
проблемах национальных языков, об их развитии, куль-
турно-духовной значимости именно Ч.Айтматов. Впослед-
ствии это вылилось в целое интеллектуальное движение
во всем Советском Союзе, сильно оживило охранительные
процессы, помогло улучшить необходимую инфраструкту-
ру для сохранения и более или менее нормального функци-
онирования национальных языков и литератур.
Именно в эти годы в среде деятелей культуры и искус-
ства развернулась жесткая идейная борьба по вопросу язы-
ка, культурного наследия, по «Манасу». В Кыргызстане это
была борьбой между старым и новым, то есть уходящей ста-
росоветской охранительной психологией и наступающим
новым, либерально-демократическим мышлением. Пла-
чевное состояние родного кыргызского языка, реабилита-
ция запрещенные в сталинские годы имена, вопрос «белых
пятен» национальной истории волновали всех, в том числе
и Айтматова. Видно было, что в целом значительно вырос-
ло национальное самосознание, произошла реальная оцен-
ка ситуации в каждой республике, да и изменилось положе-
ние дел в целом в Советском Союзе.
Вместе с тем, двуязычие или билингвизм в такой мно-
гонациональной стране, как СССР, было явлением практи-
чески неизбежным, даже естественным. Но это означало
также, что языки советских народов по сравнению с рус-
199
ским языком, преимущества которого были очевидны со
всех точек зрения, оказались в неравных условиях конку-
ренции. К тому же на его популяризацию была направлена
вся мощь государственной пропагандистской машины, все
рычаги идеологии. Однако, это привело к обратным, цен-
тробежным тенденциям, спровоцировало иные чувства и
тревоги, близкие к национализму. Можно сказать, что имен-
но эти сложные процессы, которые обычно называют поли-
фуркацией, и подготовили определенную идейно-психоло-
гическую почву для суверенизации советских республик, к
фактическому распаду Советского Союза в 1991 году.
Сейчас в суверенном Кыргызстане много спорят о язы-
ковой политике, но многие прекрасно понимают, что имен-
но двуязычие (кыргызско-русское) и культурная откры-
тость - это тот путь или та модель, которую нам завещал
великий Айтматов. Это уже наша история, наша историче-
ская судьба. Это та дорога, которая привела нас к сегодняш-
нему дню. К тому самому периоду, который считается пе-
риодом нашего национального возрождения, нашего куль-
турно-духовного Ренессанса, который столь многим обязан
и Чингизу Айтматову, его поколению.
Судьба у писателя с детства сложилась так, что вырос
двуязычным и это обстоятельство многое решило в его
жизни и в творческой судьбе. Кыргызский язык был дан
ему молоком матери, а русский он приобрел в школе, в пе-
риод жизни в Москве, а потом в годы учебы в Джамбуль-
ском зооветтехникуме, в Сельскохозяйственном институте
во Фрунзе. Потом всю жизнь.
Русский язык Айтматова – это очень большая тема. Он
у него был очень своеобразный, гибкий, сочный, колорит-
ный, потому что он мыслил на двух языках и оба они были
для него как бы родными и абсолютно органичными. Чув-
ство кыргызского языка у него было почти абсолютным,
а стиль таким свежим, точным и выверенным. Но русский
язык его и спас как писателя и принес всеобщую извест-
ность. Он ему помог и в детстве, в военные годы, но особен-
но в писательском творчестве. Если бы не русский его язык,
неизвестно, как сложилась бы его писательская судьба во-
обще.
200
 Как его школьный русский помог ему проявить себя еще
в детстве, в пятилетнем возрасте, заработать первый свой
«гонорар», писатель рассказывал непременно с чувством
гордости и удовлетворения. Особенно забавен эпизод, ког-
да он, совсем мальчишка, помог своим односельчанам объ-
яснить причину гибели колхозного коня уполномоченному
ветеринару из районного центра. А уполномоченный ока-
зался русским человеком и никто не мог ему объяснить,
из-за чего вздохло это колхозое животное. Замученные од-
носельчане ищут того, кто бы мог переводить их кыргыз-
ский представителю района, но никого, кроме маленького
Чингиза, в округе нет. И он все-таки сумеет выручить их,
выполнить их просьбу.
«Я застеснялся, испугался, вырвался и убежал к бабуш-
ке в юрту. За мной вся гурьба друзей, снедаемая любопыт-
ством. Через некоторое время снова приходит тот человек,
жалуется на меня. Бабушка всегда была ласкова, а в этот раз
строго нахмурилась.
– Ты почему не хочешь разговаривать с приезжим, тебя
ведь просят большие люди, разве ты не знаешь русского
языка?
Я молчал. За юртой притаились ребята, ожидая, что бу-
дет.
– Ты что, стыдишься говорить по-русски, или ты сты-
дишься своего языка? Все языки богом даны, пошли. – Она
взяла меня за руку и повела. Ребята снова за нами.
В юрте, где в честь гостя уже варилась свежая баранина,
было полно народу. Пили кумыс. Приезжий ветеринар си-
дел вместе с аксакалами. Он поманил меня, улыбаясь:
– Заходи, мальчик, иди сюда. Как тебя звать?
Я тихо пробормотал. Он погладил меня:
– Спроси у них, почему этот жеребец погиб, – и достал
бумагу для записи.
Все стихли в ожидании, а я замкнулся и никак не могу
выдавить слова. Бабушка сидела сконфуженная. Тогда меня
взял к себе на колени старик, наш родственник. Он прижал
меня к себе и сказал на ухо доверительно и очень серьезно:
– Этот человек знает твоего отца. Что же он скажет
ему о нас, скажет, каким плохим растет у кыргызов его
201
сын! – И потом громко объявил: – -Сейчас он будет гово-
рить. Скажи нашему гостю, что это место называется Уу-
Саз...
– Дядя, – робко начал я. – Это место называется Уу-Саз,
ядовитый луг, – и потом осмелел, видя, как радовались ба-
бушка и этот приезжий человек, и все кто был в юрте. И на
всю жизнь запомнил тот синхронный перевод разговора,
слово в слово на обоих языках. Жеребец, оказывается, отра-
вился ядовитой травой. На вопрос, почему не едят эту траву
другие лошади, наши табунщики объяснили, что местные
лошади не трогают эту траву, они знают, что она несъедоб-
ная. Так я все перевел.
Приезжий похвалил меня, аксакалы дали целый кусок
вареного мяса, горячего, душистого, я выскочил из юрты с
торжествующим видом»1.
Да, русский язык Айтматову решительно помог обре-
сти всесоюзную известность, и спас как писателя, в то же
время опредедлил его уникальное место в русской и кыр-
гызской культуре и литературе. Он был действительно не-
ким кентавром. Но самое удивительное в его творческой
натуре то, что, самовыражаясь на русском, он, тем не менее,
оставался художником сугубо национальным. Это очень
редкое явление даже в мировой литературе, но это так. Мне
представляется, что одинаковая принадлежность Айтмато-
ва и русской и кыргызской культуре только подчеркивает
уникальность его таланта и еще раз напоминает нам, что
он своим творческим возвышением и даже уходом из это-
го мира целиком был связан с той супердержавой по имени
Советский Союз, просуществовавшей всего 73 года.
Перечитывая его произведения, нетрудно убедиться,
как сильно повлияла на него русские просторы, как гово-
рят, моря и океаны, от Охотского моря до Финского залива,
от рыбаков Дальнего Востока до советских космонавтов.
Поэтому таким естественным выглядело появление в его
книгах русских людей, особенно русских интеллигентов. И
не только русских. Но и американцев космический монах
Филофей, мистер Борк, Крыльцов, железная дорога, оке-
1
Чингиз Айтматов. Статьи, выступления, диалоги, интервью. – М., Изд-во АПН,
1988, стр. 24

202
анские волны, космодром, кони и верблюды, степи и горы,
дальневосточные рыбаки, тавро Кассандры, белоснежные
ледники и Иссык-Куль – вот узнаваемые символы айтма-
товского мира, его смысловые коды и художественная се-
миотика.
Знание языков, по общему мнению, всегда способство-
вало динамизации интеллектуальной жизни, ускоряло ди-
алоговые процессы в культуре, приводило к интенсивному
обновлению национального культурного ландшафта. Ока-
залось, что иноязычное слово, усвоенное близко – дополни-
тельный понятийный инструмент для экспликации мысли,
лучший ресурс, обильно подпитывающий человеческий
интеллект, а также поле для альтернативного выбора. По-
этому не будет преувеличением сказать, что языки для его
обладателя, как хорошее снаряжение для скалолаза – ему
ничего не стоит одолевать самые трудные переходы и зи-
яющие высоты на кручах, ибо для этого у него под рукой
есть все необходимое. Ведь не для того вставляют в текст
латынь (например, латинскую поговорку), чтобы показать
свою начитанность, как думают иные, а очень часто точнее
сказать или глубже выразить мысль бывает сложнее. Ибо
именно в словах застывает яркая законченная мысль, как
в выразительной скульптуре схватывается стремительное
движение тела.
Вообще именно интерференция языков способствова-
ла расцвету литератур – это общеизвестно. Яркий истори-
ческий пример тому – Россия первой половины Х1Х века,
когда почти все продвинутые русские «говорили и думали
по-французски», как заметил Толстой, но это не привело к
ущербности, а наоборот, к расцвету самой русской культу-
ры.
Немало примеров можно приводить в подтверждение
другого тезиса – как дополнительный язык (или языки)
изнутри обогащает оригинальную литературу и нацио-
нальное образное мышление. Почти все наиболее внима-
тельные исследователи Пушкина заметили, что его знание
языка Беранже и трубадуров весьма продуктивно сказа-
лось в его литературе. Не приходится говорить о том же на
примере Тургенева, для которого французский был почти
203
как родной; о Тютчеве, в совершенстве писавшем стихи и
на немецком; о Лермонтове, о Толстом. Особо следовало бы
говорить о Набокове, англоязычном мастере слова, став-
шем именно поэтому одним лучших стилистов русского
языка. Есть блестящие примеры Джозефа Конрада, поляка,
ставшего классиком английской литературы, Садриддина
Айни, классика как таджикской, так и узбекской литератур,
наконец, об Айтматова, огромном явлении, выросшем на
стыке культур, на переплетении языков и цивилизаций.
Много сказано о феномене так называемых новопись-
менных литератур народов бывшего Союза, которые при-
мерно за одну человеческую жизнь прошли – и это доказано
научно – путь от азбуки письменной культуры до явлений
литературы мирового порядка. Но столь же мало исследо-
ван другой аспект, имеющий отношение к тому, как нацио-
нальное слово «набухало» содержательно, наполнялось но-
вым смыслом и стремительно обогащалось оттенками, об-
разно-выразительным инструментарием и ассоциативным
рядом, «заряжаясь» в процессе тесного контакта и взаимо-
проникновения с другими языками. Тут речь не только о
роли русского языка, действительно ставшего мостом меж-
ду народами и культурами в бывшем Союзе, но и о самом
русском языке и литературе, испытавшим огромное вну-
треннее напряжение и входившим в фазу так называемой
«большой парадигмы».
Ныне мы живем в эпоху, когда многие вещи и ценности
подвергнуты жесточайшему испытанию. Это эпоха-тест.
Для литературы и языковой жизни в том числе. Но, несмо-
тря ни на что, современные кыргызы сохранили (или силь-
но пытаются сохранить) свой дополнительный русский
язык, жизнь требует большего–идти дальше. В наш обиход
и языковой быт упорно лезут другие языки, языки бизне-
са, информации, науки. В то же время приходится делать
и параллельный шаг вперед, наполняя кыргызский язык
функционально и культурно, ибо вопрос крайне чувстви-
тельный и политически, и духовно.
Поэтому вопрос заключается в одном: не терять осво-
енные языковые территории и культурные пространства и

204
не дать языковой жизни оскудеть. Это айтматовское заве-
щание нам.
Важно понимать и то, что в том поразительном куль-
турно-образовательном, духовном и политическом воз-
рождении кыргызов ХХ века значительную роль сыграла
наша столь же стремительная языковая экспансия.
В наших национальных интересах не сбиться с этого
пути, правильно и точно оценить уроки прошлого и уве-
ренней двигаться дальше, если мы, современные кыргызы,
признаем Айтматова нашей путеводной звездой.
Ибо только так мы сможем дальше развивать свой соб-
ственный язык, кыргызский, помочь ему пройти через ны-
нешний жесткий тест, именуемый глобализацией, всемир-
ной паутиной и медийным пространством.
Поэтому русский язык, язык Пушкина и Айтматова, для
нас был и должен оставаться важнейшим национальным
интеллектуальным ресурсным проектом, которого надо
беречь и наполнять новыми формами и содержанием.
Вместе с тем, этот проект надо по возможности дер-
жать подальше от политики и геополитики. Нужно всегда
помнить: этот проект может пасть жертвой совершенно не-
языковых обстоятельств, о чем не раз предупреждал тот же
Айтматов. Как только он, этот проект, окажется в чьих-то
нечистых руках и недобрых помыслах станет инструмен-
том для политического давления или вмешательства, ему
грозит распад и деградация.
Это будет худший день для данного проекта, столь мно-
го сделавшего для нашей литературы и культуры.
Но пока есть твердая надежда, что этого никогда не
произойдет и никто это и не допустит.

205
 Его женщины

Айтматов в жизни всегда казался человеком очень ре-

спектабельным, важным, в то же время очень сдержанным
на эмоции и чувства. Это был достаточно крупный чело-
век с очень киногеничной внешностью, всегда с галстуком,
выглаженной рубашкой, внимательно следящий за своей
внешностью. Он выделялся даже в очень большой толпе:
такой высокий, по-своему красивый, с крупными чертами
лица, с чувственными губами и большими умными глазами.
У него были прекрасные и крепкие зубы, которые сохрани-
лись вплоть до его кончины. Когда с возрастом поседел, его
лицо стало еще приятнее, светлее. От него веяло потряса-
ющей человеческой аурой, а когда он сидел в кресле, обло-
котившись, в своей привычной задумчивости, я, к примеру,
не мог отделаться от впечатления, что он так похож на из-
вестный портрет позднего Тургенева периода Буживаля и
Полины Виардо.
Он был и очень мягкий человек, которому трудно было
кому-то отказать в какой-нибудь просьбе, помощи. Зная это,
очень многие доброхоты буквально эксплуатировали его,
просили то, другое, не давая ему покоя. О том, какой он был
вежливый и высококультурный, блестяще образованнный,
не будем долго рассуждать. Но то, что за этой внешней ре-
спектабельностью и сдержанным видом скрывалась очень
влюбчивая и страстная личность, не все догадывались.
Вообще он очень долгое время не любил говорить о
своих увлечениях молодости, о любовных привязанностях,
о том, с какими женщинами судьба столкнула и что из этого
вышло. Чингиз Торекуловиич начал говорить об этом толь-
ко в начале 2000-х. По-видимому, он посчитал, что можно
приоткрыть завесу своей личной жизни, да и к тому вре-

206
мени не были в живых ни Бибисары Бейшеналиевой, его
легендарной музы, ни первой жены Керез Шамшибаевой,
ни Таттыбюбю Турсунбаевой. А он раскрыл некоторые
подробности своей любовной жизни весьма своеобразным
путем – путем диалога с известным казахским поэтом и пу-
блицистом Мухтаром Шахановым.
И все же особо следует сказать об одном обстоятель-
стве. Чингиз Торекулович мерой человеческой состоятель-
ности каждого считал, прежде всего, любовь. Это понятие
у него имело определенно сакральный смысл, а в любви
он так и остался как бы подростком, юношей с чистыми
помыслами, не ловеласом, шатающимся между постелями,
хотя о своих женщинах говорил во множественном числе.
«Я тысячу раз благодарен судьбе зато, что она подарила
встречи с женщинами, ставшими для меня музами в самые
плодотворные годы, позволившими мне пережить звезд-
ные часы счастья»–вспоминал он. Тем не менее, думать, что
Айтматов был неким ловцом легковерных душ, гонялся за
«юбками» или эксплуатировал женщин, в чем-то от него за-
висимых, было бы непростительной ошибкой. Во-первых,
Чингиз Торекулович воспитан был прекрасно и, во-вторых,
мораль и этика, чувство долга и преданности для него всег-
да были непререкаемыми ценностями жизни. В этом смыс-
ле он был настоящий старовер, но никак не плейбой и ло-
велас даже в молодые, очень успешные годы. Да, в вопросах
жизни, в политике, в быту он всегда был реалистом, правда,
несколько наивным, и никак не витал в облаках, но в люб-
ви, в ее восприятии он так и оставался романтиком, челове-
ком тургеневского склада души.
Хотя сам Чингиз Торекулович ничего не оставил в пла-
не воспоминаний о первых своих любовных привязанно-
стях, но для меня совершенно ясно, это чувство осенило его
еще в юношеские годы. Можно с большой уверенностью
предположить, что история с Мырзагюль-бийкеч, которая
дарила вышитый платочек с заглавными буквами двоих,
это подростковая история самого Чингиза Торекуловича.
То, что он в молодости был достаточно влюбчивой натурой,
писатель сам признавался так: «И в моей жизни были не-
забываемые часы, которые, оставшись лишь в памяти,
207
тем не менее по сей день щемящим чувством отзыва-
ются в душе. Скрывать нечего, в студенческие годы на
вечеринках, танцплощадках я знакомился со многими
девушками. Бессонными ночами писал им письма, му-
чился, подбирая самые проникновенные слова призна-
ния, получал в ответ пухлые конверты. Много мне было
подарено ярких платочков с вензелями, любовно выши-
тыми разноцветными мулине. Но все эти чувства так же
быстро угасали, как и вспыхивали. Это были мгновения,
напоминающие порхание бабочки с цветка на цветок.
Они не оставляли следов в душе». Да и такие увлечения
очень часто напоминали некую игру юношества, будучи
прекрасными мгновениями жизни, которые менялись, а то
и забывались в бурном потоке жизни.
«Настоящая любовь – дело мучительное», – заметил од-
нажды Чингиз Торекулович. Тут он был прав. Его настоя-
щая влюбленность всегда была и счастьем, но и непреходя-
щей болью, страданием. Такой никак не преходящей привя-
занностью, имевшей очень болезненные последствия для
его юной, очень ранимой и восприимчивой души стала его
близость к молодой женщине по имени Джамиля, героини
одноименного шедевра Айтматова.
Интересно, что Чингиз Торекулович в своей достаточ-
но откровенной беседе с Мухтаром Шахановым все-таки
умолчал об этом незабываемом эпизоде своей жизни, лишь
вскользь упомянув имя своей героини Джамили. Между
тем, если бы не было этого события в его жизни, если не
было Джамили, всего того, что было в трудные годы войны,
не было бы и писателя Айтматова. Это было таким озаре-
нием юности, такой яркой вспышкой света, чувств, запахов,
ощущений, которые в нем разбудили поэта, но и человека,
личности, мужчины тоже. Но он об этом промолчал в бе-
седе с казахским своим коллегой по определенным сооб-
ражениям. Во-первых, Джамиля была женой его родствен-
ника, находящегося на фронте. Во-вторых, была ли это его
влюбленностью или жалко было расставаться с женщиной,
ставшей для него и сестрой, и старшим товарищем, с кото-
рым он играл как с мальчишками – это вопрос, не до конца
выясненный. Да и он долгое время не хотел в этом всерьез
208
разбираться. В своих сильных чувствах, в том неожиданном
озарении, когда небеса коснулись слуха его и наполнили
божественным шумом, «вырвали грешной его язык», чтобы
«глаголом» своим он «жег» сердца людей – во всем этом он
разобрался в своей гениальной повести лишь в 1957 году.
Говоря «близость», мы никак не должны иметь в виду
физическую близость, а близость духовную, человеческую.
Джамиля, круглолицая, жизнерадостно-веселая кыргыз-
ская мадонна, на всю жизнь осталась для Айтматова некой
моделью, символом женской красоты вообще, своеобраз-
ным его секс-символом, его прекрасной Беатриче, что была
воспета в свое время великим Данте. В то же время этот тип
кыргызской женщины, сама эта прекрасная пасторальная
история любви сублимировались в мощный позыв художе-
ственного творчества. И Айтматов создал свою Мону Лизу,
свою кыргызскую Джоконду, написав «Джамилю», это пас-
торальную серенаду в духе «Сон в летнюю ночь» Ф. Мен-
дельсона, написанную, в свою очередь, под влиянием одно-
именного произведения Шекспира. Если бы не эта история
любви, стал бы Айтматов писателем вообще, появилась бы
та галерея образов, которая создана им в его текстах, труд-
но сказать. Но одно совершенно ясно: автор «Джамили» по-
том всю жизнь искал женшину, похожую на нее, и находил.
Все это было на уровне интуиции, осознанно или по наи-
тию, но что это было в его жизни и творчестве, не прихо-
дится сомневаться.
Очевидцы утверждают, что Чингиза Торекуловича
нельзя было бы относить к людям плаксивым, слезливым,
но многие видели, как он буквально рыдал в трех случаях
и по поводу кончины трех самых дорогих для него женщин:
когда скончалась Нагима Хамзеевна, его дорогая мать и
добрый ангел, когда после тяжелой болезни покинула сей
мир Бибисара Бейшеналиева. Примерно то же самое с ним
произошло, когда умерла его первая жена, мать двоих его
детей, подруга жизни в самые непростые годы – Керез Шам-
шибаева. О последней, о прекрасной матери и добрейшем
человеке, можно было бы говорить много и она безусловно
этого заслуживает.

209
 Существует легенда, как молодой Чингиз признавался
в любви к будущей своей супруге и в какой форме он это
сделал. Дело, гласит легенда, было в библиотеке, в студен-
ческие годы, когда Чингиза никто не знал, и он, обычный
студент Сельхозинститута, и готовился стать зоотехником,
а она – врачом-терапевтом. Они как-то познакомились, но
создавалось впечатление, что она особого на него внима-
ния не обратила. Но зато она показалась Чингизу в чем-то
близким, родным, тем более у нее было красивое открытое
лицо, которое всегда излучало великодушие и доброту.
Видя, что Керез сидит в библиотеке и какую-то книгу
углубленно читает, Чингиз к ней осторожно подходит и го-
ворит:
«Что за книгу читаешь , Керез, и так внимательно?»
Она ему:
«Ну, готовлюсь к экзаменам, читаю…»
А тот, несколько осмелев, продолжает:
«А можно мне сесть рядышком и….»
Керез делает вид, что он волен где сидеть и с кем си-
деть, тем более он уже придвинул стульчик к столу.
«Керез, как смотришь, если книгу вместе читать…»
«Как? Это же…»
И тут Чингиз выясняет, наконец, что он имел в виду:
«Да, читать вместе. Я давно хотел тебе сказать, чтобы
Книгу жизни читать с тобой вместе и всегда…»
История умалчивает, как дальше продолжался разго-
вор и о чем, но известно, что вскоре два молодых студента
поженились.
Они счастливо, в мире и согласии прожили как мини-
мум лет двадцать, но за это время в жизни Чингиза прои-
зошли невероятные вещи: он ником неизвестного студен-
та-зоотехника стал звездой первой величины, появились и
деньги, и достаток в доме, и друзей, и родственников поя-
вилось огромное количество. Но появились и женщины в
жизни Чингиза.
Но существенным в данном случае является то, что
Чингиз Торекулович всегда себя считал виноватым перед
Керез Шамшибаевной за то, что он все-таки ушел от нее
к другой женщине в самом зените славы и авторитета во
210
всем Советском Союзе и в мире. Легенда гласит, что он пе-
ред уходом всячески просил у Керез Шамшибаевны проще-
ния, даже встал на колени, никоим образом не снял с себя
вину, но все-таки ушел, оставив ей все: и прекрасный дом,
построенный на деньги Ленинской премии на территории
Государственной резиденции в Бишкеке, и машину (что по
советским меркам считалось предметом роскоши) и т.д.
Айтматов свою прекрасную Беатриче, в которую сильно
влюбился еще подростком в военные годы, интуитивно ис-
кал в жизни и, думается, находил. Не мое дело углубляться
в интимную сторону жизни Чингиза Торекуловича, но, ду-
маю, выделить две его Музы все-таки будет позволительно,
тем более об этом не раз высказывался сам писатель. Это,
конечно, Бибисара Бейшеналиева, великая кыргызская ба-
лерина, и Мария Урматовна Айтматова, из рук которой он и
ушел в мир иной. Обе были вылитые Джамили в молодые
годы; Джамили во плоти, кыргызские мадонны, воспетые
писателем в его художественных текстах.
Позже много раз доводилось убеждаться, что айтма-
товские женщины в литературе примерно одного и того
же типа и облика, в чем-то напоминают знаменитую «Дочь
Советской Кыргызии» С.А. Чуйкова, то есть они были ти-
пичными кыргызскими женскими типажами красоты. И
Джамиля, и Толгонай, и Алтынай, и Зарипа, даже Айдана из
последнего романа «Когда падают горы» имеют между со-
бой очень схожие черты, хотя характерологически все они
выписаны индивидуально и выделяются своей личностной
особенностью
В этой связи не могу не поделиться с одним своим на-
блюдением, почерпнутым уже из жизни самого Чингиза То-
рекуловича, у которого автор этих строк пользовался при-
вилегией быть достаточно близким и часто общаться. Так
вот однажды, оказавшись в его доме в Москве в 1985 году,
довелось первый раз увидеть и познакомиться с его супру-
гой Марией Урматовной Айтматовой, последней Музой пи-
сателя, и ловил себя на совершенно осознанной мысли, что
я ее где-то видел и знаю. Но дело было в том, что я никак
не мог ее видеть, потому что наши пути никогда не пере-
секались. Потом только понял, что эта милая, красивая со
211
всех точек зрений женщина и есть вылитая Джамиля из од-
ноименной повести, за которую Луи Арагон молодого кыр-
гызского писателя поставил рядом с Шекспиром. Сходство
реального человека с литературным образом было такой
очевидной, что мне вполне объяснимо показалось, что пе-
редо мной знакомый человек.
Как отмечалось в начале этой книги, рождением в себе
писателя, художника слова божьей милостью Чингиз Торе-
кулович обязан был, прежде всего, Ее Величеству Любви в
ранние годы, как это случилось у Данте с Беатриче, как у
Леонардо с Моной Лизой.
Известно, что у Чингиза Торекуловича был короткий,
но столь же искрометный роман с знаменитой красавицей
и актрисой кино и театра Таттыбюбю Турсунбаевой. Об
этой истории Айтматова немного известно, кроме одного
только упоминания писателем в виде реплики на вопрос
Мухтара Шаханова. Автор «Джамили» говорит: «Что же ка-
сается, Таттыбюбю, то в свое она занимала в моей душе по-
четное место. Она была незаурядной личностью, рожден-
ной обогатать театральное кыргызское искусство»1. Без
сомнения, он очень высоко ценил ее талант замечательной
актрисы, и ее поистине неземную красоту, но отношения
между ними все-таки не переросли в настоящую любовь.
И не могли. Потому что это все случилось после Бибисары,
после ее внезапной кончины. Это был период, когда он, по
собственному призанию писателя, «опустевшее место в
душе после смерти Бибисары ничем не мог заполнить». А
заполнить действительно не получилось. Даже красавицей
и прекрасной женщиной по имени Таттыбюбю.
Попутно хочется заметить, что после непродолжитель-
ных, но очень теплых и близких отношений с Чингизом,
знаменитая актриса пережила не самые лучшие дни своей
жизни. Она сильно увлеклась алкоголем, чему способство-
вали ее подружки-артистки, крайне ревниво относившиеся
ее творческим успехам и невероятной популярности. За ней
буквально охотились местные знаменитости, сановние чи-
1
Чингиз Айтматов, Мухтар Шаханов. Плач охотника над пропастью (исповедь на
исходе века). Алматы, руан, 1996, стр. 341

212
новники, и, в конце концов, актриса заболела и очень рано
скончалась.
И все-таки самую сильную, почти непреходящую лю-
бовную привязанность писатель испытал с Бибисарой
Бейшеналиевой. Он буквально горел, мучился и страдал,
не зная, как быть, как со своими чувствами, страстью упра-
виться. Ситуацию крайне осложняло то, что к тому времени
он уже не был никому неизвестным юношей, его знали все,
узнавали все, как знаменитого писателя, гордости страны,
любимчика публики. Поэтому он, как минимум, обязан был
соблюдать приличие, показать образец культуры и мораль-
ной устойчивости.
Особенно болезненным было пережить кончину Би-
бисары и остаться душевно одиноким. Он метался, не зная
куда себя девать и найти хоть какое-то душевное успокое-
ние. Чингиз временами был как свой Каранар, верблюд-са-
мец, привязанный к столбу, несчастный и несвободный.
Благо, что именно в это трудное время жизни он встретил
свою последнюю музу – Мариям Урматовну Айтматовой.
«В такую тяжелую пору мне выпала встреча с Мариям. Со
временем душевные мучения постепенно улеглись, жизнь
наладилась. У нас с Мариям две надежды, две опоры – дочь
Ширин и сын Эльдар Мы с женой мечтаем, чтобы наши дети,
какую бы профессию они ни избрали, выросли достойными
людьми».
Теперь позволю себе более подробно рассказать о лю-
бовной истории Чингиза Айтматова и уже нами упомяну-
той Бибисары Бейшеналиевой.

213
 Бибисара и Чингиз: Слияние двух звезд

Удивительная, в то же время трагическая история люб-

ви Чингиза Айтматова к Бибисаре Бейшеналиевой, вели-
кой кыргызской балерине, скончавшейся из-за неизлечи-
мой болезни в 1973 году, заслуживает отдельного разгово-
ра. Как они познакомились, как их закомство превратилось
в бурную любовь и какую незаживающую душевную рану
оставила эта история – об этом писатель достаточно под-
робно рассказал в книге диалогов «Плач охотника над про-
пастью» с М. Шахановым. Приведем цитату из этой книги.
«Каждому отпущена своя судьба - бесконечная,
сложная тайна. На своем жизненном пути каждый
встречается с женщинами или мужчинами, предназна-
ченными ему судьбой. Встретившись, они начинают со-
вместный путь в поисках счастья... И я в этом не исклю-
чение... Но была в моей жизни и счастливая незабыва-
емая встреча с Любовью, захватившей меня всего! Мы
не искали друг друга. Все произошло как бы само собой.
И эта нежданная встреча стала для меня самым доро-
гим даром судьбы. Женщина, осветившая мою жизнь,
– звезда кыргызского искусства, знаменитая балерина
Бюбюсара Бейшеналиева. Этот дорогой образ до сих пор
витает в моих сновидениях, тревожит и возвышает душу,
возвращает в прошлое...
Конец 50-х годов. Я закончил Литинститут в Москве,
произведения мои стали публиковаться в центральной пе-
чати, обо мне заговорили. В это время была сформирована
делегация для оказания шефской помощи кыргызским ре-
бятам, служившим на Балтийском флоте. Меня пригласил
бывший тогда первым секретарем Фрунзенского горкома
партии Турдакун Усубалиев и предложил полететь с де-

214
легацией в Ленинград. Труппа Кыргызского Театра оперы
и балета пребывала в те дни в Ленинграде, где на студии
«Ленфильм» шли съемки балетного фильма «Чолпон». Там
я и встретился с исполнительницей главной партии Бюбю-
сарой Бейшеналиевой. Потом я понял – то было предопре-
делено судьбой.
Когда я на катере в сопровождении двух-трех матросов
подплыл к крейсеру «Аврора», на палубе стояла наша де-
легация. Среди ее членов была и светлоликая, с радостно
сияющими глазами Бюбюсара. Ее стройный стан и темные
волосы нежно ласкал легкий морской бриз. Она с улыбкой
помахала нам рукой. Раньше мы слышали друг о друге, но
лично знакомы не были. Как-то легко и быстро мы сбли-
зились, почувствовали удивительную взаимную симпатию.
Это невозможно передать словами. Наверное, ты не по-
веришь, если я скажу, что чувства наши вспыхнули мгно-
венно и запылали, как огонь. Мы были поражены тем, что
не встретились раньше. Люди вокруг, пение птиц, шелест
листвы, шорох морских волн - все воспринималось вокруг
совершенно по- иному. Мир вокруг меня стал неузнаваем -
ярче и краше...
Какие счастливые часы мы провели в бесконечных
беседах, мгновения или, может быть, века, без устали гу-
ляя вдоль берегов Невы в ленинградские белые ночи! Вся
прежняя жизнь словно отошла на второй план. В мире были
только я и она. Она и я... Промелькнуло несколько дней, де-
легация уехала в Кыргызстан. Я страдал, не находя ни сил,
ни желания оставлять половину своего сердца на берегах
Невы. В конце концов, сославшись на то, что по делам мне
нужно заехать в Москву, я остался в Ленинграде. Через 2-3
дня направился в столицу. Следом за мной примчалась и
Бюбюсара. Лишь один день и одну ночь мы провели вдвоем
в гостинице «Москва». Но это были незабываемые часы ду-
ховного общения. Мы прощались вновь и вновь и не могли
расстаться. Наконец я проводил Бюбюсару на электричке
до самого Ленинграда. Она упорно порывалась проводить
меня обратно до Москвы, но я насилу отговорил ее.
С этого времени и до самой смерти Бюбюсары, на про-
тяжении четырнадцати лет, огонь в моем сердце ни на ми-
215
нуту не угасал. Конечно, не утихали все эти годы пересуды
и сплетни, доставляя нам много неприятностей...
Бюбюсара получила образование в Ленинграде, хоро-
шо разбиралась в театре, кино, литературе. Ее суждения и
оценки об искусстве были оригинальны и глубоки. Трудно
передать словами то влияние, которое оказала эта непо-
вторимо талантливая и изумительно красивая женщина на
всю мою жизнь и творчество.
У кого-то может возникнуть вопрос, почему же эти двое,
любившие друг друга, как в сказках «Тысяча и одна ночь»,
не соединили свои судьбы? Когда я заводил речь об этом,
Бюбюсара переводила разговор на другую тему или проси-
ла не торопиться. Позднее мы получили новые квартиры в
соседних подъездах дома на Дзержинском бульваре. Вско-
ре, когда мы были одни, Бюбюсара произнесла с печальной
улыбкой:
– Ачинов (она придумала это обращение из начальных
букв моей фамилии и имени), я понимаю, что ты хочешь
сказать. Говорят, по-настоящему любящие друг друга люди
не соединяются. – Она немного помолчала. – Может, так и
должно быть. Обыденность семейных будней убьет любое
великое чувство. Зачем нам свою любовь связывать путами
брака?
Позднее я понял, что отказ Бюбюсары был ее попыткой
уберечь меня (о себе она и не думала) от жестокой распра-
вы партийных «товарищей», от травли коллег по литера-
туре. Ведь ты помнишь, что значил в те годы развод? Прав
ли я, что принял ее жертву? Этот вопрос будет мучить меня
всегда»1.
Таким образом, эта любовь обоим принесла и счастья
общения и взаимного узнавания, но не семью.
Какой была в жизни Бибисара, эта удивительная жен-
щина, балерина, человек, ставшая одной из знаковых жен-
щин Кыргызстана ХХ века, портрет которой запечатлена на
денежной купюре страны? В качестве ответа можно было
бы развернуть длинную историю ее жизни, но ограничим-
ся лишь тем, какие личные драмы они пережила в жизни.
1
Чингиз Айтматов, Мухтар Шаханов. Плач охотника над пропастью (исповедь на
исходе века). Алматы, руан, 1996, стр. 334-336

216
 Ей всегда везло в творчестве, в частности, в балетном
искусстве, на сцене, но не в личной жизни. Достаточно ска-
зать, что она была дважды замужем, были и разные любов-
ные истории, но так и не познала счастье семейного очага.
Но ее встреча с Чингизом в тот именно период, когда оба
были достаточно молоды и переживали время взлета и в
творчестве, и в общественной жизни, имела счастливое
продолжение, но трагический конец.
В этой истории отношений Чингиза и Бибисары су-
ществует и некая побочная линия и о ней следовало бы
рассказать, коли речь идет о любви и ее трагических пре-
вратностях. Дело в том, что Бюбюсара еще до Айтматова
пережила другую, не менее легендарную историю, которая
хорошо известна в стране и проливает очень интересный и
неожиданный свет на личность этой выдающейся женщи-
ны. Попробуем рассказать об этом хотя бы в общих чертах.
Французская поговорка гласит: “С любовью не шути-
те”. Вроде сказано правильно, но беда в том, что управлять
этим сильным, очень часто труднообъяснимым, сверхра-
циональным чувством, которое вообще ведомо человеку,
редко кому удается. Особенно если любовь сильная, насто-
ящая, непреходящая. Поэтому там, где любовь, там и на-
пасть, – говорят те же французы.
Такой оказалась поистине драматическая любовь к
этой удивительной женщине со стороны прекрасного вра-
ча, совершенно неординарного человека, своеобразного
кыргызского Меджнуна любви Муртазы Асанова, о чем це-
лую книгу написал его коллега и друг Тазабек Касымбеков.
Самое удивительное, в этой истории так хорошо видны чер-
ты личности Бибисары Бейшеналиевой, великой балерины
и человека, на что обратил внимание и не раз подчеркивал
и Чингиз Торекулович. В этой истории любви не менее за-
хватывает и образ настоящего пламенного Меджнуна Би-
бисары– Муртазы Асанова, который в своей всепоглощаю-
щей любви к ней превзошел самого себя, обнаружил свои
наилучшие качества, всегда оставаясь именно Меджнуном
в любви, а не превращаясь в ревнивого Ланселота с поло-
умными глазами. Он, безоглядно окунаясь в свое чувство,
оставался человеком, который, фанатично любя и будучи
217
готовым пойти на все ради своей избранницы – ради Биби-
сары, тем не менее никак не желал причинять ей лишнюю
боль, навредить ее возрастающему общественному реноме,
ни в коем случае оторвать ее от театра, от балета, который
был предметом не менее сильной любви и профессиональ-
ной преданности этой легендарной женщины.
А Муртаза, обычный студент Кыргызского госмедин-
ститута конца 50-х, влюбился в балерину почти тривиаль-
но – попал в театр, хотел посмотреть спектакль с участием
Бибисары, как многие молодые люди того периода, и уви-
дев на сцене, почти с первого мгновения безнадежно влю-
бился в нее. Но таких, как он, в то время были десятки, если
не сотни, поэтому он никак не был исключением из некоего
общего ряда. И все-таки Муртаза оказался тем редким ис-
ключением, которое и позволяет нам его назвать Меджну-
ном страсти, человеком, который безоглядно бросал себя в
полыхающий огонь рокового для него чувства, сжигал себя,
при этом глубоко страдая, одновременно наслаждаясь этим
горением, не думая о последствиях. Так он стал театралом
поневоле, любителем балета, неизменно сидел в первом
ряду, не пропускал ни одно представление с участием Биби-
сары, с жадностью глазея на каждое ее движение, всматри-
ваясь в каждую деталь ее лица, тела, восхищаясь самыми
мельчайшими ньюансами ее артистического мастерства.
Вот тогда и он с немалым опасением понял, что реально бо-
лен, но болен неизлечимой болезнью – Любовью.
Надо особо отметить и другое. Муртаза, как мужчина,
как парень, никак не был той посредственностью, на ко-
торую любая более или менее заметная девушка могла не
обратить внимания, считая это пустой тратой времени.
Он был настоящим кыргызским красавцем и у него самого
были свои тайные воздыхатели среди сокурсниц, знакомых.
Вообще он был рожден, отмечает автор книги, быть поко-
рителем женских сердец, стать потенциальным Дон-Жуа-
ном своего круга, а врачебную карьеру он мог сделать без
большого напряжения. Учился хорошо, был абсолютно са-
мостоятельным молодым человеком, имел прекрасное чув-
ство юмора, занимался спортом и т. д., но любовь к Бибиса-
ре вдруг начала с треском ломать его жизнь, кардинально
218
менять его жизненные взгляды. Все это привело к тому, о
чем те же французы, большие знатоки “науки страсти неж-
ной”, обычно говорят: “Полюбишь женщину–полюбишь и
ее собаку”.
Это и произошло с Муртазой – он вдруг решил стать ар-
тистом балета. И, недолго думая, поступил в балетную сту-
дию при оперном театре, бросив любимый мединститут. И
стал, о сила любви, достаточно успешным балероном, каж-
дый день, до седьмого пота трудясь в репетиционном зале.
Конечно, у него не было тех знаний и той профессиональ-
ной выучки, той школы, что было у великого Урана Сраба-
гышева или замечательного Роберта Уразгильдеева, но на
него все равно не могли не обратить внимания. Обратила
внимание, наконец, и Бейшеналиева, в то время бесспорная
примадонна кыргызского балета.
Они тогда и познакомились. И, наконец, наступил тот
вожделенный для Муртазы день, когда он мог открыто
признаться в любви к балерине. Но, как сообщает автор
книги, она этому делу особо не удивилась, ибо такое слу-
чалось достаточно часто в ее личной жизни, но и не могла
она не оценить отчаянный, в то же время смелый поступок
молодого стройного красавца. Она в это время еще не была
знакома ч Чингизом, но уже успела пережить первую свою
семейную драму.
Дело было в том, что свежеиспеченная выпускница зна-
менитого Хореографического училища им. А. Я. Вагановой
в Ленинграде, успела расстаться с талантливым компози-
тором Акматом Аманбаевым, за которого вышла замуж в
18-летнем возрасте. Брак двух перспективных молодых
представителей кыргызской культуры всем тогда казался
совершенно удачным, а перспектива безоблачной, но уди-
вительная красота Бибисары, ее стремительно растущая
популярность, особенно толпы воздыхателей, среди кото-
рых были достаточно высокопоставленные работники ЦК,
ректоры, министры и т. д., этот брак обрек на очень скорый
распад. Говоря другими словами, имела место типичная се-
мейная драма красивой знаменитой женщины, вполне объ-
яснимой ревности молодого мужа и т. д.

219
 Если говорить коротко, то состояние Бибисары на мо-
мент встречи с Муртазой и более близкого знакомства с
ним можно было описать одним только словом – растерян-
ностью, а также боязнью навредить своему устоявшемуся
реноме звезды кыргызской сцены, депутата, гордости стра-
ны, что уже крепко прилипли к ее имени. Она определенно
не могла не беречь этот свой статус и не имела права разо-
чаровать людей, многочисленных поклонников, общество.
Говоря другими словами, она уже не принадлежала себе и в
этом заключалась главная проблема этих отношений. По-
этому она сразу отказала Муртазе. У нее к нему по-настоя-
щему сильной привязанности не возникало – мешали тра-
диции, мешали опасения, возможные кривотолки. Как из-
вестно, советское общество нельзя было назвать пуритан-
ским, но так называемая партийная этика, статус депутата
и орденоносной примадонны, с которой посчитал за честь
потанцевать сам Никита Хрущев в Кремле, опекали, как ар-
тистку, Исхак Раззаков, затем Турдакун Усубалиев, долго
добивался согласия выйти замуж Салмоорбек Табышалиев,
выдающийся ректор единственного тогда университета
республики, поклонником балерины был Салмоорбек Аки-
ев, тоже известный партийный и советский деятель, ди-
пломат, а другой высокопоставленный воздыхатель даже
просил снять один туфель у балерины, и, наполнив конъя-
ком, залпом выпил, – все это было слишком серьезно. И она
буквально умоляла, уговаривала Муртазу вернуться к ме-
дицине, стать врачом, тем более Бибисара решилась выхо-
дить замуж за давнего ухажера, тоже врача, преподавателя
мединститута, чтобы покончить со сплетнями и одинокой
жизнью. Новый супруг казался вполне подходящим выбо-
ром – был старше ее по возрасту, имел научную степень в
области медицины и т. д. Но, к сожалению, человек оказал-
ся сильно пьющим и с ним пришлось расстаться довольно
скоро. И с Айтматовым она познакомилась примерно в этот
период.
Муртаза вынужден был все-таки уйти. Выхода другого
не было. Он все прекрасно понимал. Понимал и то, что его
пламенная любовь не рождена для счастья, а для испепе-
ления его дотла. И решил не навредить карьере Бибисары,
220
ее любви к балету. Да и она часто говорила, что театр – ее
жизнь и жить без нее она не в состоянии. Понимая все это,
Муртаза с болью на душе оставил театр и вернулся в инсти-
тут. И тогда он решился на крайний для себя шаг – женить-
ся. И поженился.
Прошло время. Но судьба сложилась так, что несколько
лет спустя, когда слава Бейшеналиевой была в самом зени-
те, она заболела и заболела серьезно – у нее нашли тубер-
кулезные палочки. Анализы показали, что необходима опе-
рация – резекция верхней части правого легкого. Ясно, что
она предпочла Москву для лечения. Так, спустя несколько
лет, злая (или милостивая?) судьба вновь столкнула Мур-
тазу с ней. Столкнула будто бы крайне удачно и счастливо.
Дело в том, что он как раз в это время стажировался во Все-
союзном научно-исследовательском институте туберкуле-
за, куда и положили Бибисару. О новости узнали все сотруд-
ники, в том числе и высококвалифицированный врач-фти-
зиатр из Кыргызстана Муртаза Асанов. Он буквально ожил.
И нет смысла говорить, как он неразлучно сидел у кровати
своей любви, принимал непосредственное участие в под-
готовке ее к операции, а потом в самой операции, главное,
отдавал, как донор, свою кровь, которая оказалась той же
группы, что и у Бибисары. А она посчитала эту встречу за
добрый знак, за удачу и искренне радовалась. Так проник-
ла кровь Муртазы в тело, в самое сердце его несбывшейся
мечты, а балерина не могла не быть глубко тронутой и бла-
годарной Муртазе за все это.
Их общение продолжалось почти без конца. Это было
настоящее счастье. И, когда Бибисара встала на ноги, он
представил ей свою семью, детей. И оставил свою жену и
балерину одних в больничной палате, тем более, его благо-
разумная жена прекрасно знала об этой грустной истории.
Никто, конечно, не знает о чем говорили две женщины, но
вскоре вылечившаяся балерина уехала обратно во Фрун-
зе и этой затянувшейся драме пришел логический конец.
Именно в этот период он узнал главную для себя новость
– о не переходящей, а очень серьезной привязанности Би-
бисары к Чингизу Айтматову. Интересно то, что он ревно-
сти или враждебности почти не испытывал к кому бы то
221
ни было. Можно предположить, что Муртаза к новой исто-
рии Бибисары отнесся с пониманием – наконец, ей судьба
улыбнулась. Это была действительно звездная пара и их
любовь друг к другу можно было только приветствовать.
Да, Чингиз в то время был женат, имел двое детей, был как
минимум всесоюзной знаменитостью, и все же эта история
многими современниками воспринималась как совершен-
но нормальным и по-человечески объснимым делом.
Что же касается Муртазы, то судьба лицом повернулась
к нему еще один раз, будто “на закат печальный” его страст-
ная любовь захотела “блеснуть улыбкою прощальной”, го-
воря словами классика.
Дело было опять в благословенной Москве, в гостини-
це “Украина”. Муртаза, ни о чем не ведая, ужинал со своими
товарищами, и вдруг нагрянула в зал ресторана неболь-
шая группа кыргызских депутатов. Среди них оказались и
сияющая Бибисара Бейшеналиева с не менее радостным
Чингизом Айтматовым. Она сразу заметила Муртазу и они
очень тепло, как старые друзья, в обнимку поздоровались.
Это заметил, разумеется, и Чингиз. Застолье продолжалось
долго и никто среди сидящих не знал о взаимных отноше-
ниях Муртазы и знаменитой балерины, которые частенько
переглядывались. И тут Муртаза и его друзья посчитали
нужным передать через официанта бутылку шампанского
и что-то еще к столу депутатов в знак внимания. И вдруг
зазвучала какая-то всем знакомая классическая музыка. То
была вальс из “Лебединого озера”, который, как потом вы-
яснилось, был тайно заказан Муртазой, как сигнал, как но-
стальгическое приветствие к Бибисаре. Оставалось только
набраться смелости и пригласить балерину к танцу. Что и
произошло.
Это было незабываемым зрелищем. Это было настоя-
щим дежавью, гибелью богов, неким сюжетом для фильма
вроде “Последнего танго в Париже” Бернардо Бертолуччи
или темой для Вуди Аллена. Это было и встречей с про-
шлым, и прощальным танцем, и прощанием вообще. Мур-
таза понял, что Бибисара всей душой и всеми своими мыс-
лями и мечтами с другим человеком, а он стоял перед его
глазами. Это был Чингиз…
222
 У этой истории есть свое грустное завершение. Биби-
сара вновь неожиданно заболела. Но когда знаменитая ар-
тистка второй раз заболела, теперь уже недугом неизлечи-
мым, рядом с ней, в знаменитой Кремлевке, находилась уже
ее настоящая любовь – Чингиз Айтматов. Он вспоминает:
«С каких-то гастролей она вернулась больной. С диагнозом
- злокачественная опухоль груди. Бюбюсару поместили в
Кунцевскую больницу. Она страдала полтора года. Трудно
обо всем этом говорить. На территорию больницы можно
было попасть только по специальному пропуску. В одной
палате с Бюбюсарой лежала с таким же диагнозом народная
артистка Советского Союза Ольга Николаевна Андровская.
В то же время в Кунцево лечился от этой страшной болезни
Александр Трифонович Твардовский. Это он одним из пер-
вых благословил меня на писательской стезе, опубликовав
мои ранние повести в своем журнале «Новый мир». Всякий
раз, бывая в больнице, я навещал и его. Несмотря на все
старания врачей, он быстро угасал. Вскоре Твардовского не
стало.
Бюбюсара тоже с каждым днем таяла. У нее уже не хва-
тало сил самостоятельно подниматься с постели. Она силь-
но изменилась, свет ее ласковых глаз становился все глу-
ше, слабее. Только тогда я впервые осознал, что ее болезнь
действительно неизлечима, и земля ушла из-под ног... И
вот, когда даже малейшее движение стало приносить Бю-
бюсаре мучения, ее перевезли во Фрунзе. Я не мог усидеть
на работе, вновь и вновь кружил вокруг больницы, одино-
кий и неприкаянный. Уже смирившаяся с тем, что ей оста-
лись считанные дни, Бюбюеара при моем появлении слабо
улыбалась, пытаясь как-то подбодрить меня. Она и в эти
последние минуты оставалась моим ангелом- хранителем.
11 мая 1973 года Бюбюсары не стало»1.
Об этой любви написано и сказано очень много, но сто-
ило бы заметить, что эта поистине великая любовь Биби-
сары к Чингизу принесла ей только боль и горечь – горечь
несбывшейся судьбы и не обретенного счастья. Так случи-
лось и с самим Айтматовым. И я прекрасно понимаю, по-
1
Чингиз Айтматов, Мухтар Шаханов. Плач охотника над пропастью (исповедь на
исходе века). Алматы, руан, 1996, стр. 337-338

223
чему с такой потрясающей силой он написал в своих куль-
товых произведенях несчастную любовь между Танабаем
и Бибикан, Едигеем и Зарипа, Дюйшеном и Алтынай и мн.
др. И почему рыдал, как мальчик, у всех на виду, когда люди
провожали великую балерину в последний путь во Фрун-
зенском театре оперы и балета 10 мая 1973 года.
Для Айтматова это было настоящей трагедией. Он вооб-
ще находился на грани психического срыва, потери всякого
самообладания. Он буквально заболел от одиночества и от-
чаяния. Может быть, об этом он и написал, когда, описывая
состояние своего литературного героя Едигея Буранлы, по-
терявшего свою любимую женщины, не знает что с собой
поделать: “Без шапки, без шубы, с пылающей кожей на лице
и руках, брел он в темноте, волоча бич, и вдруг почувство-
вал полное опустошение, бессилие. Он упал на колени в
снег и, согнувшись в три погибели, крепко обнимая голову,
зарыдал глухо и надсадно. В полном одиночестве, посреди
сарозеков, он услышал, как движется ветер в степи, посви-
стывая, взвихриваясь, взметая поземку и, услышал, как па-
дает сверху снег. Каждая снежинка и миллионы снежинок,
неслышно шурша, шелестя в трении по воздуху, казалось
ему, говорили все о том, что не снести ему бремя разлуки,
что нет смысла жить без любимой женщины и без тех ребя-
тишек, к которым он привязался, как не всякий отец. И ему
захотелось умереть здесь, чтобы замело его тут же снегом.
– Нет бога! Даже он ни хрена не смыслит в жизни! Так
что же ждать от других? Нет бога, нет его! – сказал он себе
отрешенно в том горьком одиночестве, среди ночных пу-
стынных сарозеков…» Итак, заключаем раздел. Но он был
бы не полным и не завершенным, если бы мы не послу-
шали, что говорил сам Чингиз Торекулович о любви к Би-
бисаре в конце своей жизни. Критик Валентин Пустовойт
спрашивает у писателя: «–Меня потрясла история ва-
шей любви с Бибисарой Бейшеналиевой, описанная вами
в книге «Плач охотника над пропастью». Как вы думаете,
почему безоглядно, с полной самоотдачей мы, как правило,
влюбляемся только один раз в жизни?
– Видимо, наступает такой момент духовного созрева-
ния, созревания чувств. Это вершина духа, вершина само-
224
понимания. Понимания того, что дается жизнью. Да, это
великая история любви в моей жизни. Незабываемая. И это
было вершиной... Но что было, то было…”
Но литератор интересуется:
“– Случалось ли, что любовь вызывала какой-то резкий
поворот в вашей судьбе?
– Не могу такого сказать. Ведь учтите, что та обстанов-
ка (советская –прим. автора статьи) проявлениям любви
не способствовала, тот режим такие душевные всплески не
приветствовал. Все укладывалось в жесткие рамки, опреде-
ленные партией. Ведь моя юность и молодость прошли в
сталинские и послесталинские времена.
– Была ли у вас несчастная любовь? Боялись ли вы по-
сле нее влюбляться?
– Наверное, я это уже пережил.
– Кстати, как вы думаете, почему несчастная любовь
так долго помнится?
– Это же трагедия, личная трагедия.
– А почему воспоминания о ней всплывают в памяти со
сладкой болью?
–Потому что то, что грезилось, то, что приближалось,
то, что уже имело свое место в сердце, вдруг разрушилось.
И это оставляет особый след в сознании. Несбывшаяся меч-
та… ”
И писатель завершает свою мысль так: “Любовь – бо-
гиня будущего. Без любви не может быть будущего у че-
ловека. Любовь – основа жизни. Не будет любви – не будет
связанных с нею страстей. И жизнь человека станет опусто-
шенной. И потом, не будет любви – не будет детей, фактора,
связующего нас с будущим. Все, что дано природой, звезда-
ми, Космосом, – любовь в себя включает. Любовь – это сим-
фония, точнее, мировая симфония”1.
К сказанному хотелось бы добавить, что неразделенная
или несчастная любовь, сублимируясь в мощный креатив-
ный потенциал, способна неожиданно открыть в человеке
страсть к искусствам и неодолимую тягу к художествен-
1
ЧИНГИЗ АЙТМАТОВ: «НЕ БУДЕТ ЛЮБВИ – И ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА СТАНЕТ ОПУСТО-
ШЕННОЙ» Валентин Пустовойт 13 февраля 2004, http://gazeta.zn.ua/SOCIETY/
chingiz_aytmatov_ne_budet_lyubvi__i_zhizn_cheloveka_stanet_opustoshennoy.html

225
ному творчеству, как в случае Данте, Ван Гога, Тургенева,
нашего великого соотечественника Айтматова. Но она мо-
жет и сломать человека, отнять у него воли к жизни, даже
разрушить личность. Рано ушли из жизни талантливый А.
Аманбаев, первый муж балерины, ушел и второй ее муж,
имя которого по определенным соображениям не хочется
упомянуть, ушел безвременно и Муртаза Асанов – Медж-
нун, неисправимый романтик, раб любви, заложник стра-
сти, человек в истинном смысле слова. Безвременно ушла
и Бибисара.
Любовь так сильно обожгла их душу, а ее несбыточность
или неразделенность невероятно сузила, опустошила само
жизненное, духовное пространство, вынула из него некую
содержательную суть и жестоко сократила даврованные
небесами сроки их пребывания на земле…

226
 Горбачев и “Иссык-Кульский Форум”

Чингиз Торекулович Айтматов, будучи профессиональ-

ным писателем, тем не менее, всегда был в гуще обще-
ственно-политической жизни Советского Союза. Пик его
общественной активности совпал с перестроечным перио-
дом 80-х годов. К этому времени он был одним из видных
представителей советской либеральной интеллигенции,
проповедующим так называемое «новое мышление», в ста-
новлении и утверждении которого кыргызский писатель
сыграл весьма видную роль. Оно касалось не только сферы
политики и международной безопасности в ядерно-косми-
ческий век, но и широкого круга культурно-интеллекту-
альной и гуманистической деятельности человечества.
Это было время, когда суровые реалии холодной вой-
ны нависли, как дамоклов меч, над миром, а литература и
искусство так или иначе были сильно ангажированы по-
литикой, всевозможными идеологическими доктринами,
глобальным противостоянием из-за различия социальных
и политических систем, мировоззрения. В одном из своих
речей творец политики перестройки и гласности М.С.Гор-
бачев, первый и последний президент СССР, говорил, что
«…нужно новое мышление, нужно перодолеть образ мыс-
ли, стереотипы и догмы, унаследованные от безвозвратно
ушедшего прошлого… Можно сказать, мы выстрадали но-
вое мышление, которое призвано ликвидировать разрыв
между политической практикой и общечеловеческими мо-
рально-этическими нормами».1
Так, «новое мышление», если сформулировать коротко,
означало, кроме всего прочего, раскрепощение живой мыс-
ли, освобождение ее от устаревших идеологических догм
1
Цит. по книге Ф. Бурлацкого «Новое мышление». – М.: Политиздат, 1989, с.5

227
как с той, так и с этой стороны «железного занавеса». Оно
означало покончить с так называемым «блоковым мышле-
нием» (имелось в виду два противостящие друг другу воен-
но-политические блоки – НАТО и страны Варшавского до-
говора, то есть СССР и страны Восточной Европы, контро-
лируемые Советским Союзом), закрытостью для других, за-
старелыми догмами, и призывало шире думать о жизненно
важных вопросах всего мира, включая вопросы экологии,
войны и мира, экономического развития, демократии и т.д.
И знаковым, вершинным событием в утверждении этого
«нового мышления» стало проведение международного
«Иссык-Кульского Форума» по инициативе Ч.Айтматова в
1986 году в городе Чолпон-Ата.
Это был один лучших проектов Айтматова-обществен-
ного и культурного деятеля мирового масштаба. Он ре-
шил собрать в Кыргызстане, на берегу благословенного
Иссык-Куля, самых известных деятелей культуры, науки,
литературы. Приехали на Форум действительно знако-
вые люди мировой культуры. Это А.Кинг, тогда президент
Римского клуба, американский футуролог Олвин Тоффлер,
Артур Миллер, автор легендарной пьесы «Смерть комми-
вояжера», ставшей основой одноименного фильма Фоль-
кера Шлендорфа с Дастином Хоффманом в заглавной роли;
Питер Устинов, знаменитый английский актер и режиссер,
Инга Миллер, Хейди Тоффлер, Лисандро Отеро, турецкий
писатель Яшар Кемаль, будущий генеральный директор
ЮНЕСКО Федерико Майор, Аугусто Форти, лауреат Нобе-
левской премии в области литературы, один из создателей
так называемого «нового романа» француз Клод Симон,
эфиопский культовый художник Афеворк Текле, американ-
ский актер Джеймс Болдуин, знаменитый индийский музы-
кант Нараяна Менон, другой американец, но уже писатель
Девид Болдуин, турецкий писатель Омер Ливанели. Компа-
ния собралась поистине звездная, и встречу эту Ч.Айтматов
предложил назвать по-кыргызски «шерне» – осенние бесе-
ды, с традиционным угощением и чаепитием, как он сам же
толковал это слово.
Нельзя забывать, что Айтматов по совершенно объяс-
нимым причинам стал одним из видных духовных лиде-
228
ров перестроечных процессов в Советском Союзе, другом
и единомышленником М.С.Горбачева, а на рубеже 80-90-х
годов членом Президентского Совета в Кремле, одним из
советников президента СССР. Айтматову особо импониро-
вала формулировка «новое мышление», о необходимости
которой высказывались все выдающиеся либерально на-
строенные представители советской интеллигенции, в том
числе и прежде всего Чингиз Торекулович и о чем с первых
же месяцев своего правления говорил Михаил Сергеевич
Горбачев. По сути, романы «И дольше века длится день» и
«Плаха» косвенно, если не прямо, поднимали и этот вопрос.
Легенда о Манкурте, о чем заговорили все мыслящие люди
в СССР, прозвучала как колокольный набат, как знак беды и
общей тревоги. Причем, манкуртизм необязательно нужно
было понимать как сугубо советское явление или критику
идеологии Союза, он в той или иной степени касался всех
держав, всех тех режимов, которые занимались манипуля-
цией общественного сознания.
И личняя инициатива кыргызского писателя пригла-
сить и собрать на берегу знаменитого кыргызского озера
самых известных деятелей мировой культуры, писателей,
художников, футурологов со всего мира, поддержанная ру-
ководством советской страны, превратилось в символиче-
ское событие. Оно доказало, что между западным свобод-
ным миром и странами восточного блока диалог возможен,
что людей мира волнуют одни и те же проблемы, что в сути
своей мир един, разделяют его только разные идеологии,
особенно советский «железный занавес».
Форум стал тем событием, к которому Айтматов шел,
как писатель и гуманист, всю свою сознательную творче-
скую жизнь. Во-первых, Форум совпал с выходом романа
«Плаха», которому предшествовало издание другого зна-
кового произведения писателя – «И дольше века длится
день». Их влияние на общество, на общественную мысль
было огромно, оба были восприняты как выдающиеся со-
бытия литературы, особенно жанра романа. Во-вторых, в
80-е годы автор этих романов стал одним из самых влия-
тельных властителей дум во всем Советском Союзе, к го-

229
лосу присушивались миллионы, а романы его обозначили
прорыв в отображении тех проблем и идей, которые давно
витали в советском обществе, о которых люди все чаще за-
думывались и искали выход, пути их решения.
Как призвал еще на первой встрече мировых интел-
лектуалов сам Ч.Айтматов, нужно было «обменяться мне-
ниями и положить начало подобным неформальным кон-
тактам интеллектуалов – творцов слова, деятелей науки и
культуры», чтобы попытаться понять внешние параметры
развития планеты и право всех народов, всех нынешних и
будущих поколений на жизнь на ней. «Нет второго земного
шара, куда могла бы переселиться от конфликтов и притес-
нений часть населения земли. Такого не дано. Научиться
жить на небольшой планете – вот единственная альтерна-
тива человечества на сегодняшний день и на все грядущие
времена»1, - говорил Айтматов.
Поскольку глобальный политический контекст 80-х
отличался очень сильными «заморозками», колоссальной
конфликтностью, близкой к реальному вооруженному про-
тивостоянию между западным миром и восточным воен-
ным блоком, то долгом интеллектуалов, мыслителей было
найти некие общие точки соприкосновения, предложить
миру некие общеприемлемые формулы и консолидирую-
щие идеи, а не сосредочиться на том, что разъединяет и
разделяет мир. И первым таким предложением стало вы-
шеназванная идея Айтматова «Выживание через творче-
ство», имея в виду то, что только разум, только созидатель-
ный интеллект человека, сотворивший современную куль-
туру и научно-техническую цивилизацию, способен спасти
мир от сползания на новый мировой кровопролитный кон-
фликт, на бессмысленное идеологическое противостояние,
отвлекающее силы и средства на все новые и новые виды
вооружения, цель которых – убивать людей и как можно
больше. «Наш девиз – «Выживание через творчество» вби-
рает в себя многое, – отмечал тогда Ч. Айтматов. – Все то,
что может способствовать тому, чтобы люди смогли осмыс-
лить, осознать себя и как личности ХХ века, и как люди, от-

1
В той же книге. – Фр.: Кыргызстан, 1987, стр. 36

230
ветственные за за всеобщее состояние мира. Я думаю, что
«Иссык-Кульский Форум» в определенной степени прича-
стен к формированию такой системы мышления, к диалогу
между людьми, обмену мнениями по самым актуальным
вопросам современности, задевающим нашу общечелове-
ческую культуру, наш духовный потенциал».
По мнению А. Кинга, Президента Римского клуба, Ис-
сык-Кульский форум – не только важное событие в обще-
ственной жизни, но и «вдохновляющая встреча», поскольку
никаких сложностей в общении не возникало, несмотря на
то, что собрались люди самых разных взглядов и мировоз-
зрений. «Так получилось, – отмечал он, – потому что боль-
шинство участников не только не искали, но, наоборот, ста-
рались проходить мимо того, что нас разделяет. Постоянно
думали о том, что нас объединяет. А объединяет многое. И в
первую очередь проблемы,, стоящие перед человечеством,
очень трудные и останутся такими, даже если будут реше-
ны вопросы ядерного разоружения. Нас объединяло общее
беспокойство за судьбы человечества и готовность сделать
все от нас заисящее, чтобы обеспечить мирное будущее ны-
нешних и будущих поколений. Один из главных выводов,
к которому мы пришли, – это необходимость перестройки
мышления в наш ядерный век. Как инкогда ранее, сегод-
няшний день дикутет настоятельную потребность нового,
«нестандартного мышления». Мышление, которое не та-
щилось бы позади, а опережало технологические новинки,
какими бы они фантастическими они ни казались».1
Встреча получилась действительно знаковой, сугубо
своевременной, прорывной, получившей сразу мировое
признание. Ее значение признали многие мировые лидеры,
в том числе М.С. Горбачев, в то время Генеральный секре-
тарь ЦК КПСС, лидер советской державы.
Ключевым итогом «Иссык-Кульского Форума» стала
встреча ее участников с лидером СССР, автором политики
перестройки и гласности М.С.Горбачевым в Кремле. Он на-
звал Форум «огромным аргументом в пользу того, что дает
новое мышление».

1
Там же, стр.50

231
 Первый и последний Президент СССР потом вспоминал:
“В октябре 1986 года произошло событие, которому сужде-
но было сыграть заметную роль в годы перестройки. Это
– Иссык-Кульская встреча, собравшая выдающихся деяте-
лей культуры: Артура Миллера, Александра Кинга, Олвина
Тоффлера, Питера Устинова, Омера Ливанелли, Федерико
Майора, Афеворка Текле. Ее инициатором и вдохновителем
явился наш Айтматов. Речь шла о ядерной угрозе, экологи-
ческих бедах, о дефиците нравственности, особенно в по-
литике.
Моя встреча с участниками форума состоялась 20 ок-
тября, спустя неделю после Рейкьявика. Мы почувствова-
ли взаимное расположение и в непринужденной беседе за
столом провели несколько часов. Я, в частности, напомнил
собеседникам ленинскую мысль о «приоритетности инте-
ресов общественного развития над интересами классов». В
ракетно-ядерный век ее значимость ощущается особенно
остро. Мы присягаем этому принципу и хотели бы, чтобы
он был понят и признан повсюду в мире”1.
Эта беседа вызвала большой резонанс и у нас, и за рубе-
жом. В особенности тема общечеловеческих ценностей. Ра-
бота Форума на берегу Иссык-Куля совпала также с тем, что
накануне новый руководитель страны встречался с амери-
канским Президентом Р.Рейганом в Рейкьявике, который
вошел в историю как тупик в поиске выхода из многолет-
ней «холодной войне». Из истории известно, что этот со-
ветско-американский саммит завершился почти провалом
из-за, как признавался сам М.С.Горбачев, «нехватки нового
мышления». Но он очень высоко оценил Иссык-Кульскую
встречу деятелей мировой культуры, назвав ее событием
огромной важности в утверждении «нового мышления».
Так, личняя инициатива Ч.Айтматова о приглашении де-
ятелей культуры на мировое «шерне» стало событием,
по-своему предварявшим завершение «холодной войны»,
открывшим дорогу к диалогу и сотрудничеству между За-
падам и Востоком в широком масштабе и падения Берлин-
ской стены.

1
М.С. Горбачев. Жизнь и реформы. Кн.1, стр. 321

232
 Гуманистический порыв Ч.Айтматова преодолевать
идеологические преграды, что может разделять людей и
найти точки соприкосновения при беспрекословном ува-
жении чужого, протовоположного мнения, был повсемест-
но услышан. Ему действительно удалось собрать столько
разных людей, ярких личностей, чье мнение в мире всегда
пользовалось уважением. Это было событием поистине
глобального масштаба, вершиной общественной деятель-
ности кыргызского писателя, его духовных и гуманисти-
ческих устремлений, а если говорить на современном язы-
ке, блестящей мировой рекламой горного Кыргызстана,
самой эффектным паблисити республики, куда редко кто
мог заглянуть в те времена, поскольку страна почти была
закрытой, более того, как писали журналисты периода пе-
рестройки и гласности, настоящей «забытой республикой».
Только теперь, спустя столько лет со времени его про-
ведения, стало ясно, сколь важное и в культурном плане
экстраординарное событие имело место тогда на берегу
Иссык-Куля. Ключевым моментом Форума стало программ-
ное выступление самого инициатора встречи Ч.Айтматова.
И его мистификация о двух птицах, жаждущих весны, но
разделенных непроходимым перевалом, наилучшим об-
разом объясняла то, какие гуманитарные, философские,
культурные мотивы лежат на основе идеи о созыве такого
глобального Форума. «Две птицы разделены непроходи-
мым снежным перевалом. Но обе поют о том, что они жа-
ждут весны. О том, что они любят жизнь, свободу и все то,
что присуще стихии птицы. Они слышат друг друга через
перевал. Но погода ухудшается и слышимость тоже ухудша-
ется. И тогда одна из птиц отваживается на перелет. Через
бури и вьюги летит она и достигает другой стороны. И сно-
ва они вместе поют, и голоса их слажены и гармоничны. И
такая необходимость была между нами, многие годы зна-
ющими друг друга писателями, художниками, философами,
общественными деятелями – теми, кто в своем творчестве
и реакциях находили много общего. И мы сумели собрать-
ся вместе. И эта встреча на берегах Иссык-Куля еще больше

233
нас сблизила и объединила. Идея нашей встречи и свелась
к девизу – «Выживание через творчество».1
Нельзя было сказать, что Форум отличался полным
единством взглядов на сам Форум в том числе. С самого на-
чала стало ясным, что, к примеру, французский писатель
Клод Симон далеко не разделял и духовные поиски и ли-
тературные концепции о человеке своего кыргызского со-
брата. Он оказался самым убежденным антикоммунистом,
хотя о встрече на берегу Иссык-Куля он отозвался весьма
благожелательно: «Я не оратор. Свои мысли мне привыч-
нее выражать на бумаге. Однако встречи интеллектуалов
из разных стран, представителей различных видов ис-
кусств, бузусловно, нужны и полезны. И я хочу выразить
благодарность Чингизу Айтматову, стране, которую он
представлял, за госеприимство, за возможность встретить-
ся и обменяться мнениями на таком уникальном форуме,
как Иссык-Кульский. На подобных форумах устроители
всегда хотят чего-то от гостей и, бывает, оказывают на них
давление. Нас не только хорошо приняли, но исключили
даже намек на давление»2.
К сожалению, «Иссык-Кульскому Форуму» не дано
было долго жить и иметь дальнейшее продолжение. Тому
были свои объективные причины. Прежде всего, после Фо-
рума начался все углубляющийся социально-экономиче-
ский кризис всего советского общества, который, в конце
концов, привел к объединению двух Германий, слома Бер-
линской стены, ухода от советского военно-политического
контрола стран Восточной Европы и роспуска Варшавского
Договора. Это было официальным и окончательным паде-
нием «железного занавеса» и заврешением «холодной вой-
ны». Вместе с тем, пиком этого кризиса стал распад СССР в
1991 году и получение суверенитетов всех 15 союзных ре-
спублик. В том числе и Кыргызстана. Кыргызская ССР был
переименован в Республику Кыргызстан, город Фрунзе – в
город Бишкек. Страна с самого начала избрала курс демо-
кратизации и перехода в рыночную экономику.

1
Иссык-Кульский Форум. – Фр.: Кыргызстан, 1987, стр. 48
2
В той же книге. – Фр.: Кыргызстан, 1987, стр. 55-56

234
 Поэтому айтматовский Форум, имея блестящие воз-
можности и дальше функционировать в качестве неправи-
тельственной международной организации, не имел свое-
го продолжения по причинам, прежде всего, историческим.
Никто не предполагал, что после Форума, после углубления
перестроечных процессов так многое переменится в СССР,
что внимание людей и общества будет теперь больше от-
влекаться на проблемы глубокого реформирования стра-
ны, нежели проблемам «нового мышления», которое, в свою
очередь, и стало причиной падения «железного занавеса»,
Берлинской стены и возникновения на руинах теперь уже
бывшего СССР новых суверенных государств, новых демо-
кратий, одновременно и новых тоталитарных режимов.
Тем не менее, «Иссык-Кульский Форум» остался в памя-
ти людей и твердо вошел в историю.
Таким образом, Иссык-Кульская встреча крупных миро-
вых известностей оправдала себя со многих точек зрения.
Как остроумно заметил знаменитый английский актер, пи-
сатель и режиссер П.Устинов, «людям, которые только уме-
ют говорить и не умеют слушать, нельзя доверять. Нам же
всем можно доверять. Потому что мы говорили примерно
одну тридцатую часть этой беседы. Остальное время мы
слушали».1
Да, «Иссык-Кульский Форум» был бы немыслим, если
бы не политика открытости Михаила Горбачев, друга и
единомышленника Айтматова. Надо особо отметить и то,
что последнего Генсека КПСС и Президента СССР Чингиз
Торекулович очень сильно уважал и ценил и ровное от-
ношение к нему сохранил даже в то время, когда о творце
перестройки и гласности СССР невозможно было говорить
без пристрастий. Причем, эти пристрастия не имели под со-
бой личной или групповой, корпоративной, даже партий-
ной окраски. Они были несравненно более широкого, даже
глобального масштаба. Свидетельством тому является то,
как о нем пишут и рассуждают в западном мире, в мире за

1
Там же, стр. 78

235
пределами бывшего Союза, и как оценивают деятельность
Михаила Сергеевича Горбачева, первого и последнего Пре-
зидента СССР, его бывшие соотечественники.
Для западного мира он – личность безусловно огромно-
го исторического масштаба, некий воплощенный Голиаф,
сеятель добра и взаимопонимания, едва ли не единствен-
ная светлая личность во всей советской политической
истории, состоящей из репрессий, социальной ненависти
и нетерпимости, подавления прав и свобод человека, иде-
ологической манкуртизации и т.д. Так думал о нем и Чин-
гиз Торекулович. А он знал и Никиты Хрущева, в период его
правления став лауреатом Ленинской премии, хороша знал
и Леонида Брежнева, но Горбачев для него был человеком
особым, светлым, достойным быть руководителем такой
мощной державы как СССР.

236
 Айтматов и СССР:
Когда падают горы

Что значил для кыргызского народа СССР? Вопрос

очень непростой. Но первый и лежащий буквально на по-
верхности вопрос ответ был бы такой: он значил, при всех
минусах и огромных проблемах, преображение. А может
и культурно-образовательный ренессанс. После распада
большого Союза принято было о нем говорить и писать не-
пременно со знаком минус, но идти против истины и реаль-
ностей вряд ли стоит – СССР не только для Кыргызстана, но
и для многих народов Востока, особенно Средней Азии ока-
зался лучшей судьбой. Многие спрашивают: была эта мо-
гучая страна империей? Да, но в лучшем, образно-метафо-
рическом смысле. На самом деле Союз представлял собой
некую конфедерацию народов, с делегированием основных
вопросов безопасности, экономической жизни, планирова-
ния общесоюзному центру, то есть Москве. Были ли нерус-
ские народы СССР колонией в классическом смысле слова?
Нет, конечно. Еще раз подчеркнем: да, были проблемы, да,
происходили разные процессы, в том числе и центробеж-
ные, антисоветские, но общая социальная политика, так
называемая генеральная линия была в общем и целом не-
изменной. Очень многое делалось для подъема экономики,
культуры, образования национальных республик. В преды-
дущих разделах мной уже неоднократно подчеркивалось,
что эпоха СССР для Кыргызстана – это золотой век литера-
туры и культуры, что это эпоха социально-экономического
преображения кыргызского народа, век Айтматова.
Как выше неоднократно подчеркивалось, взаимоот-
ношение Айтматова с СССР, с его большой родиной, было
достаточно сложным. О причинах такого двойственного

237
отношения к последней коммунистической империи мы
попытались разобраться сколько могли.
Некоторые историки советской литературы утвержда-
ют, что Айтматову каким-то чудом удалось перехитрить
Советскую власть, особенно НКВД и КГБ и выжить лично,
даже получить все мыслимые премии и награды. Это, ко-
нечно, не так. Ему просто повезло. Повезло с постсталин-
ской оттепелью, с перестроечными временами, когда за-
крывали глаза на многое и разрешалось очень многое.
Да, у Айтматова-писателя было довольно сложное от-
ношение с советской политической системой. В то же вре-
мя он сам был самый органичный ее продукт. Нет, продукт
не идеологический, не «заказной», а подлинный, настоя-
щий, потому что сила айтматовского слова заключалась в
его глубинной правдивости, искренности, в то же время в
глубоком трагизме, уходящем своими корнями в кыргы-
зский героический эпос, в «Манас», в особенности нацио-
нального мировосприятия, сформированного столетиями
на сложном и трудном пути истории кыргызов, их борьбы
за независимость и национальное самосохранение. Этим,
собственно, он и интересен, как писатель и как гуманист.
Неслучайно его называли писателем имперским, мыслите-
лем планетарным и т.д. А он действительно был личностью
под стать этой огромной, великой стране.
Если поискать среди самых крупных писателей ХХ сто-
летия, чей жизненный путь и личная биография так близ-
ко совпали бы и отразили все трагические перегибы этой
эпохи, то лучшего примера, чем айтматовскую биографию,
трудно было бы найти. Да, был А.Солженицын, но он ни-
когда не сочувствовал советской системе и не раздумывая
вступил в титанический политический дуэль с огромной
коммунистической державой при первой же возможности;
были Б.Пастернак и А.Ахматова, но они тоже почти никогда
не были слишком дружны и согласны с советской полити-
ческой системой – червь сомнения их мучила с самого на-
чала.
Но айтматовская философская дилемма – это дилем-
ма, как мне кажется, несколько иного уровня или плана.
Это – вопрос, прежде всего, этического спасения человека,
238
спасения в человеке Человека, глубокая вера в него, в то же
время отчаяние оттого, что человек не способен подняться
выше истории, преодолеть фатум, «изнасиловать судьбу»,
как однажды выразился тот же Хемингуэй. Поэтому исто-
рия для Айтматова – это как некий демиург, это тяжелый
Крест, одновременно и Плаха, великое благо и сущий Ад;
история – это неуправляемая, движимая толпой и ее узко-
корыстными манипуляторами стихия, которая и до небес
возвышает человека, но порой его подавляет и до неузна-
ваемости деформирует.
Сила Айтматова как писателя, суть его гуманизма за-
ключались, кроме всего прочего, в том, что у него был ис-
ключительный талант увидеть в самом рядовом человеке
огромную личность, сильную, даже титаническую натуру. У
него был особый художнический дар в простом труженике
расшифровать знаки Времени, распознать Историю, уви-
деть драматизм и обнаружить удивительную душевную
глубину. Здесь у него соперников среди его современников
практически не было. Многие его герои предстают как ти-
таны античности; у них пламенная душа и чувствительное
сердце, но и страдания их связаны с вопросами и пробле-
мами, над которыми бьется человечество вот уже столько
веков. Толгонай, Дюйшен, Танабай, Эдигей, Джамиля, Кал-
листратов… В советской литературе созданы образы каких
только рабочих-стахановцев, чабанов–героев труда, стале-
варов и шахтеров, но айтматовские чабаны и табунщики,
железнодорожные рабочие и учителя без преувеличения
олицетворяли целую эпоху, обнаруживали титанический
дух в своей борьбе и поражении. Это Айтматов вывел свою
гуманистическую формулу и моральное кредо: плача на ко-
ленях, восстать во гневе.
Он, как писатель, как гражданин и личность, целиком
оказался связан именно с советской эпохой и ее историей. В
его творчестве, как в фокусе, запечатлелась эта сложная, в
то же время великая история страны, ее важнейшие вехи и
периоды, и, наконец, трагический, неожиданный ее конец.
Все это не только было пережито им лично, но пережито
его семьей, пропущено через его ум и сердце, описано в про-
изведениях, ставших всемирно известными и вошедшими
239
в золотой фонд не только кыргызской, но и русской и миро-
вой литературы ХХ века.
Я этим хотел сказать, что у Чингиза Айтматова сло-
жилась такая же судьба, какая сложилась у Шостаковича
или у Пастернака (а Пастернак в одно время просто бого-
творил Сталина, хотя в общем и целом всегда оставался
самим собой). Говоря другими словами, автор «Плахи», «И
дольше века длится день», «Тавро Кассандры» и «Когда па-
дают горы» был очень советский писатель, который мог
«правильно» говорить и выступать на различных съездах
и высоких форумах, не сильно отходя от основного курса
текущей политики СССР, но в своих произведениях утверж-
дал совершенно другие идеи и мысли. Для этого у него был
огромный набор чисто художнических приемов и средств–
от философской символики, мифологических параллелей
и аллегорий до глубоко запрятанных смысловых кодов и
шифров.
Так сформировалась его личность, его знаменитая лю-
бовь, постепенное разочарование в политике СССР. Отсюда
и его многолетнее танго с советской империей, его идей-
но-эстетическая амбивалентность, близкая к раздвоению.
И искушение политикой. Несмотря на горький урок семьи,
гибели отца, его всегда тянуло к политике, как Достоевско-
го к карточной игре, а это так мешало его литературному
поприщу.
Распад Союза 1991 года его застал врасплох и он долго
не знал, как быть и что делать в складывающейся ситуации.
И мудро решил держаться подальше от мест, где эта самая
большая история месила свое только ей ведомое тесто. Его
творческое дело надолго застопорилось, он потерял свою
огромную аудиторию, растерял своих фанатичных почита-
телей, размывался его творческий масштаб и расплывался
голос, который раньше идеально соответствовал масштабу
огромной империи, занимавшей одну шестую часть суши с
около 180 народами, пятнадцатью республиками. И в кото-
рых добросовестно корпели целые роты, если не дивизии,
критиков и литературоведов, которые умножали его славу,
до мелочей разъясняли его тексты.

240
 Он, Айтматов, несомненно, украшал эту державу и не-
даром его называли писателем имперским, который – в чем
и была соль–был этническим кыргызом, пишущим на рус-
ском, живущим в Москве и Бишкеке, ставшим послом СССР,
а потом новой России в Люксембурге, а потом суверенного
Кыргызстана в Брюсселе.
Его последним идейно-политическим причалом стала
кыргызская государственность, ее реальность и будущая
судьба. Так замкнулась впечатляющая дуга его уникальной
биографии, вернувшись туда, откуда взошла.
В этом был весь Айтматов. Новый Айтматов. Его реаль-
ная жизнь. Конечная точка или последний причал его зем-
ной жизни. Его личной судьбы. Его сомнений и тревог.
Но развал советского государства, на лоне которой он
вырос и стал одним из его самых знаковых людей, предстал
новой его дилеммой, предметом его нового раздвоения и
моральной амбивалентности. Дело в том, что Кыргызстан,
его «малая» родина, оторвался от державы, которую он счи-
тал своей, родной, отделился от Союза одним из первых, а
Россия, другие тринадцать республик с их многомиллион-
ными преданными читателями стали для Айтматова уже
«зарубежьем», пусть и «близким». Таким образом, новые
реалии жизни и истории оказались для него совершенно
неумолимыми. Пришлось все-таки примириться с произо-
шедшим и, в конце концов, пришвартовываться к берегу
родному. А писателю имперскому, каким справедливо оха-
рактеризовал Айтматова один русский критик, Кыргыз-
стан действительно был слишком малой площадкой, слиш-
ком узкой и тесной аудиторией.
Есть еще один аспект вопроса, касающийся историче-
ского аспекта духовной культуры кыргызского народа в со-
ветскую эпоху.
Давно замечено: смена эпох (культурных, цивилизаци-
онных, социально-экономических и т.д.) всегда сопрово-
ждается болезненным конфликтом устоявшихся стреоти-
пов, привычек, культур, их взаимотталкиванием и трудным
взаимным приближением. Но, в конце концов, оказывает-
ся, что у сильной стороны действительно много привлека-

241
тельных, практически полезных и прогрессивных преиму-
ществ. Наличие того, чего не было раньше и в чем была ре-
альная жизненная нужда, все равно пробивает себе дорогу
и, в конечном итоге, так или иначе самоутверждается.
Примерно так или почти так произошло и с кыргыз-
ской культурой в ХХ веке, входившей сначала в конфликт,
а потом в зону диалога с русской культурой. В начале века
русская культура, в сути своей европейско-христианская,
выступала в роли ведущей, прогрессивной, именно поэто-
му фронтально наступающей культуры. Поскольку реаль-
ная власть принадлежала новым русским администрато-
рам-управленцам, новая культура выступала как агрессив-
но-ведущая, обладающая действительно эффективными и
рациональными формами и способами жизнеустройства.
Новизна, привнесенная русскими в досоветский Кыргыз-
стан, динамизировала кыргызское общество, гальванизи-
ровала местную культуру, по крайней мере, у людей появил-
ся выбор, возникла альтернатива. И европейская культура
(шире–цивилизация) проникла вместе с языком русским
почти с триумфом, и кыргызское общество фронтально
вступило в фазу социально-культурного гомеостаза.
В этой связи существует весьма примечательное выска-
зывание Айтматова, которое раскрывает суть того, что мы
называем особенностью нынешней национальной куль-
турно-цивилизационной идентичностью кыргызов. Он го-
ворил: «Я убедился, что колониализм и империализм могут
иметь и позитивные стороны, что, во всяком случае, рус-
ское влияние на Среднюю Азию было позитивным. Россия
своими колониальными амбициями внесла большой вклад
в развитие нашей территории. Только благодаря русскому
колониализму нам в Средней Азии удалось приобщиться
к общей цивилизации. Россия является и останется ядром
евразийской оси. Мы - люди одной цивилизации. Поэтому
было бы логичным создание евразийского экономического
союза, включающего некоторые государства Средней Азии
и Россию. Россия принесла Средней Азии в плане цивилиза-
торского прогресса, кстати, еще до появления Советского

242
Союза. В ином случае, у нас сегодня было бы, как в Афгани-
стане»1.
Другим важным фактором, сильно изменившим суть
кыргызской культуры, стала вторая мировая война. Эта
война была для советской страны невиданной по разори-
тельности и принесенным на алтарь победы человеческим
жертвам. Люди погибали, очень часто из-за слабой подго-
товленности страны к войне, а кто был в тылу, отдавали
последнее, фактически голодали, мерзли, чтобы добиться
победы. Советские люди никогда не были так едины, как во
время войны. Кыргызы впервые видели русские просторы,
города русские, жизнь простых россиян. Они в них увиде-
ли своих братьев, единых и в мечте, в чаяниях, и в борьбе.
С того времени кыргызы действительно полюбили и язык
этого народа – русский. Постепенно эта любовь стала мас-
совой, а знание русского стало почти национальной идеей.
Как известно, если какая-нибудь идея овладевает массами,
то она способна свернуть горы. Именно это и произошло
с кыргызами после войны: русский язык стал и модой, и
стилем жизни, и знаком высокой образованности и успеха.
В этом кыргызы превзошли самих себя: очень скоро поя-
вились местные писатели, свободно пишущие на языке
Пушкина и Толстого, Есенина и Маяковского. Этот процесс
увенчался, в конце концов, явлением Айтматова, который
сам по себе был живой рекламой, символом блестящего
успеха, примером не только общесоветского, но и мирового
творческого признания.
Суммируя сказанное выше, можно было сказать, что
в ХХ веке в целом кыргызский народ пережил новую эпо-
ху своей истории – мы бы назвали ее эпохой националь-
но-культурного возрождения. Причем, необязательно это
понятие ассоциировать или типологически связывать с
эпохой Возрождения или Ренессанса, что имело место в Ев-
ропе в средние века. Понятие «кыргызское национальное
возрождение» можно воспринимать как эпитет или как не-
кую аналогию или речевую фигуру, чтобы лучше описать
1
Чингиз Айтматов. У империализма могут быть и позитивные стороны. Оригинал
публикации: «Der Imperialismus kann auch positive Seiten haben» Интервью газете
“Франкфуртер альгемайне. 11.07.2005.

243
и оценить эту важнейшую эпоху в истории кыргызов. Эта
эпоха, безусловно, началась еще в 20-30-е годы, но истори-
чески завершилась к концу ХХ столетия, с распадом СССР
и возникновением независимой кыргызской государствен-
ности в 1991 году.
Многие задаются вопросом о том, хотел ли Айтматов
развала СССР, ненавидел ли он эту страну или все-таки лю-
бил? Однозначного ответа вряд ли можно найти, но ясно
то, что критиком системы он был последовательный. Он в
глубине души понимал, что в недрах ее зреют достаточно
опасные центробежные тенденции. Как представителя не-
большого народа, его одолевало противоречивые чувства:
он никогда не хотел разрушения того порядка вещей и той
в высшей степени благоприятной среды, каким был для
него большой Союз, но и не хотел, чтобы местные традиции
исчезали, забывался язык, утрачивалась культурная иден-
тичность. Возможность свободы от Союза, чего добивался
целый ряд национальных республик, особенно прибалты,
он, полагаю, считал все еще очень далекой перспективой
для Кыргызстана.
В общем, Чингиз Торекулович искренне любил свою
большую страну, гордился быть его гражданином, принад-
лежать его многонациональной культуре–в этом нет ника-
кого сомнения. Но он не мог не видеть ее некую внутрен-
нюю обреченность. Ее изначальную слабость. Ее внутрен-
ние коллизии. Будучи художником честным и правдивым,
Айтматов глубоко обнажил силу и слабость идеологиче-
ского коммунизма, противоречивость его идеалов и цен-
ностей, с чем связан и его критицизм, когда дела касалось
идеологических фундаментов Союза, его репрессивной, ав-
тократической политики.
Одним словом, он никогда не был сторонником роспу-
ска СССР, а критиковать его за неправильную политику, за
недостатки он считал своим гражданским, писательским
долгом. Но в одном никогда не сомневался: он понимал
острую необходимость определенных перемен. И думал,
что эти перемены произведет именно новый Генсек КПСС
Михаил Горбачев.

244
 Был такой забавный случай, связанный с Горбачевым
и его дружеским отношением к кыргызскому писателю.
Дело было в государственной резиденции во Фрунзе (ныне
Бишкек), в 1988 году, в 12 декабря, в день 60-летия Чингиза
Торкуловича. А время было сухое, «лигачевское», употре-
бление алкоголя было категорически запрещено. Вечером
в так называемой «Стекляшке», в зале торжеств Государ-
ственной резиденции восседали все важные члены праваи-
тельства во главе с тогдашним руководителем республики
А. Масалиевым, а с ним рядом сидел Айтматов, все о чем-то
говорили, но вот первый официальный тост в честь юби-
ляра от имени республиканского руководства был в виде
«Советского шампанского». Хорошо помню: все стоя и с
огромным наслаждением пьют замечательный и всем при-
вычный напиток. Но когда все хором осушили содержимое
в худющих фужерах, заметили, что на столах ничего, хотя
бы отдаленно напоминающего алкоголь, не было. Салаты
да овощи, фрукты, разные праздничные блюда.
И тут весь главный стол во главе в А. Масалиевым под-
нимается и направляется к выходу. Мы ничего не поняли,
потому что официальная часть вечера только начиналась.
Прошло примерно минут 15-20 и те же лица вновь занима-
ют свои места и глава республики с заметно оживленным
лицом и приподнятым настроением произносит речь. Вы-
яснилось, что звонили из приемной Президента СССР и там
связали с самим Горбачевым, а тот поздравил Чингиза Торе-
куловича с юбилеем. И спросил: «А что вы там делаете? Как
отмечаете?» Ему ответили, что решили позволить бокал
шампанского. «Ну что вы, товарищи, в такой день и толь-
ко шампанское – это не пойдет. Надо что-нибудь покрепче,
по-серьезнее!»
Когда зал услышал это послание генсека СССР, главное,
когда услышали разрешение на алкоголь первого челове-
ка государства, как будто упала гора с плеч. Все оживились,
вскорости нашлись и водка, и коньяк и все пошло в ладу.
То, что с Горбачевым столь теплые отношения у Айтма-
това, все знали, но вот тому, какое глубоко уважительное
отношение к нему со стороны других членов тогдашнего

245
политбюро, совершенно случайно стал свидетелем автор
этих строк.
Накануне вышеупомянутого 60-летнего юбилея мест-
ные писатели группами заходили к Айтматову и поздрав-
ляли. В одной группе оказался и я, молодой тогда критик
и аспирант. Но когда все пожали ему руку, вручили цветы
и все такое, люди начали выходить, тут он, увидев меня,
попросил остаться. И мне пришлось присесть за столом, во
главе которого сидел Айтматов. Но он даже не начал гово-
рить, как тут же зазвонили телефоны и ему пришлось им
отвечать. Так вот мне пришлось слушать, как он кому-то от-
вечает бесконечное «спасибо», «спасибо», «и я вам желаю
всяческих благ» и т.д. И Чингиз Торекулович, обращаясь ко
мне, говорит: «Это Вадим Андреевич Медведев звонил». Я
усек, что речь идет о секретаре ЦК КПСС. Но опять звонок,
опять из Москвы. Но это уже был Эдуард Амвросиевич Ше-
варднадзе, в то время министр иностранных дел СССР (то,
что это он, я понял из того, что Чингиз Торекулович про-
изнсил это имя и все время благодарил, без конца говоря
«спасибо», «и вам также…» и т.д.
Что же касается Горбачева, то Айтматов до конца сво-
их дней сохранил очень тесные и сердечные отношения с
последним Президентом СССР. И это, между прочим, несмо-
тря на то, что не по собственной вине, но по воле мировой
политики, Нобелевская премия, присужденная Чингизу Ай-
тматову по решению Шведской академии, вдруг перешла
Михаилу Горбачеву и это было очень сильным и неприят-
ным ударом по писателю.
Вот что пишет об этом А. Акматалиев, известный ай-
тматовед, в то время ближайший помощник писателя: «В
период перестройки писательский авторитет Чингиза То-
рекуловича вырос как никогда и именно тогда Шведская
академия присудила Нобелевскую премию Айтматову. Наш
писатель находился в поездке по Австрии. Представитель
Нобелевского комитета специально разыскал Чингиза Ай-
тматова в Вене, сообщил весть о присуждении премии и го-
рячо поздравил его. Но случилось так, что впервые за свою
110-летнюю историю Нобелевский комитет, я специально
хочу подчеркнуть слово «впервые», был вынужден спешно
246
поменять свое первоначальное решение. А в тот год прои-
зошло поистине эпохальное событие: была разрушена 160-
ти километровая Берлинская стена и две Германии объе-
динились в единое государство. В мирном объединении не-
мецкого народа огромную роль сыграл первый президент
СССР М.С. Горбачёв. Без ведома могущественной тогда дер-
жавы – СССР даже мышь не могла проскользнуть через эту
стену. Именно в тот единственный раз шведский комитет
пересмотрел свое решение и присудил Нобелевскую пре-
мию мира Михаилу Горбачеву. Посчитали, что двум пред-
ставителям СССР нельзя получать премию»1.
Надо сказать, что даже такое и неприятное и прискорб-
ное событие не изменило отношение Айтматова к Михаилу
Сергеевичу. Писатель ни тогда, ни потом не обвинял послед-
него в распаде СССР, в тех катастрофических последствиях,
к чему привела его перестроечная политика. По глубокому
убеждению Айтматова, тут были задействованы какие-то
фундаментальные законы мировой истории, когда всеоб-
щая жажда новизны и необходимых перемен обернулись
развалом великой страны. По его мнению, тут сказались
и личностный фактор, и закономерное желание народов
взять на себя ответственность за свою судьбу, когда эту
ответственность не хотел и не смог взять на себя большой
советский центр. И вообще человек всегда жаждет новиз-
ны и перемен и это роковое желание очень часто губит его,
но это все равно не останавливает его, он вновь возжаждет
что-то новое, другое. Это та историческая круговерть, та
печальная, в то же время грустная и неизбежная парадигма
человеческой истории, из которой выйти никогда не удаст-
ся, поэтому от этих приливов и отливов истории никто не
избавлен, считал Айтматов.
Никто не мог предположить, в том числе проповедники
«нового мышления», что даже символическое ослабление
туго затянутых репрессивных ремней чревато настоящей
катастрофой для СССР. Коммунисты фундаменталистско-
го толка попытались вернуть страну назад, устроив путч,
а амбициозный Ельцин и его команда радикальных запад-
1
А. Акматалиев. Чингиз Айтматов: Живи и помни. – Бишкек, «ИМАК ОФСЕТ», 2015,
с.254

247
ников-рыночников в буквальном смысле слова огромную
страну пустили под откос, распустив Союз в Беловежском
лесу и заодно разрушив десятилетиями сложившиеся эко-
номические и культурные связи.
Да, Горбачев допускал, что можно попытаться идти
вспять, повторить печальный эксперимент Сталина или
Хрущева, но он прекрасно понимал и видел, что страна уже
совсем другая. К тому же он сам был человек и политик со-
вершенно другой генерации. Начался глубокий системный
кризис Союза, а с ним вместе и начались неизбежные цен-
тробежные процессы. Горбачев всячески старался ускорить
подписание нового Союзного договора, и текст был факти-
чески готов и в целом согласован, но буйно-неугомонный
Ельцин слишком торопил события, слишком подгонял ко-
ней, чтобы свалить своего соперника Горбачева с трона и
оставить без политического поприща. И рухнул Союз. Но
рухнул с миром, почти без пыли. Как колосс на глиняных
ногах.
Политика перестройки и гласности лишь вскрыла все
болезненные язвы советского общества, а вылечить их
оказалось делом очень трудным, да и ни у кого не было го-
тового рецепта, кроме как сохранить все как есть и ничего
не менять. Но ничего не менять уже было невозможно. От-
сталость и консерватизм советской системы экономики и
политического управления были очевидным фактом исто-
рии, но никто, в том числе высшее советское политическое
руководство, толком не знал, как можно было улучшить
создавшуюся ситуацию, динамизировать рост, наверстать
упущенное, а главное, освободиться от догм сталинизма и
в мышлении, и в мировоззрении.
Это сейчас аналитики и политологи своим задним умом
допускают мысль, что СССР можно было спасти, будь тогда
руководители страны жестче и беспощаднее. Многим исто-
рикам трудно понять другой и самый большой парадокс
этой страны – ее достаточно высокий культурно-гумани-
тарный и научно-интеллектуальный потенциал, накоплен-
ный именно за годы советской автократии и не позволив-
ший новым лидерам страны заново превратить Советский
Союз в приснопамятный тоталитарный «скотный двор»,
248
создавать новые Гулаги и вновь организовывать массовый
красный террор.
Страна переживала период политического застоя и
экономической стагнации, но культурный запрос людей,
движение вперед в плане интеллектуального развития,
формирования нового взгляда на жизнь, историю и окру-
жающий мир, никак не останавливались. Перестройка и
гласность, провозглашенные М.С.Горбачевым как новый
политический курс страны, наполняли понятие «демокра-
тия» иным смыслом, чем было раньше, и по мере того, как
менялись ценности в обществе, изменению подверглись
и людские взгляды на вещи, их социально-политические
предпочтения. И все же никто не мог предположить, что
именно новые идеи и взгляды на жизнь подорвут самые
устои советского государства, заронят глубокое сомнение
в праведности того пути, избранного еще в годы прихода к
власти большевиков.
Однако, политика перестройки и гласности, одним из
активных промоуторов в культуре был Чингиз Айтматов,
фактически заложили основу для общего кризиса СССР, рас-
шатали устои советской империи. Убежденность в том, что
советское общество безнадежно отстало от западного мира
по всем показателям и параметрам, в том числе по социаль-
ным и экономическим, привела, как отмечено выше, к по-
пытке перестроить общество, начать процесс демократи-
зации. Но по мере того, как политика гласности открывала
глаза людям, росло общее разочарование в традиционных
советских ценностях, в то же время подстегнула ускорение
демократических процессов, открытости, что и стало глав-
ной причиной гибели Советского Союза. Растущее нацио-
нальное самосознание народов, высокий культурный и об-
разовательный уровень советских республик, достигнутый
за годы советской власти, наличие достаточно плотной и
самодостаточной культурно-научной прослойки на местах,
так называемой национальной интеллигенции, привели к
центробежным тенденциям. Национализм стал очевидным
фактом истории Союза. Прибалтийские республики откры-
то и демонстративно начали процесс отделения от СССР,
тем более такое формальное положение предусматрива-
249
лось в конституции Союза. Декабрьские события 1987 года
в Алма-Ате, трагедия в Баку, армяно-азербайджанская во-
йна из-за Нагорного Карабаха, многие другие события,
явившиеся как результат ошибочной политики советского
руководства, только ускорили распад Советского Союза в
начале 90-х годов.
Действительно, это было непростое время для всей
огромной страны по имени Советский Союз. Дело заключа-
лось не в том только, что к власти приходили новые люди,
иное поколение руководителей. Все было в другом – при-
ближалась смена Эпох, смена вех большой истории. Годы
стабильного, уверенного роста во всех отраслях – от осво-
ения космического пространства до ядерной физики, от
оперы и балета до фигурного катания – оставались позади,
а советские люди все больше и открыто восхищались до-
стижениями Западного мира. Восхищались его очевидным
динамизмом, его демократией, потребительским раем, тех-
нократическими успехами и на таком фоне советское об-
щество выглядело безнадежно отставшим и архаичным. И
оно разлагалось уже изнутри. Разлагалось, прежде всего,
идейно. Наступили времена, когда Историю двигали уже
не лидеры и не руководители, а рядовые люди, особенно
культурно-научная интеллигенция, все более открыто от-
дававшая свое предпочтение тем демократическим поряд-
кам, тем преимуществам, которыми жили люди на Западе,
и никто с этими чувствами людей не мог справиться. Это
так или иначе сказывалось и в настроении верхов и приве-
ло общество к кризису.
Общее разочарование в коммунистической идеологии,
в однопартийной тоталитарной системе, отсутствии сво-
боды слова и демократии было настолько велико, что со-
ветские граждане перестали верить в будущее «развитого
социализма», как называли советские идеологи жизнь в
СССР 70-80-х годов. Немало серьезных беспокойств и не-
приятия вызвала в союзных республиках новая теория со-
ветских идеологов о том, что постепенно исчезнут народы,
их языки и сольются в один некий общий «суперэтнос». На-
мек, таящийся за этой «теорией», все поняли правильно – в
верхах хотели таким образом притупить усиливающийся
250
национальный вопрос, особенно вопрос о языках нецмень-
шинств, и так укрепить советскую империю, изнутри рас-
шатавшуюся именно в период «развитого социализма». Не-
случайно выдающаяся книга Ч.Айтматова «И дольше века
длится день» с образом Манкурта стала общесоветским бе-
стселлером, а слово «манкуртизм» вскоре закрепилось как
самостоятельный термин, активно используемый полито-
логами, аналитиками, журналистами.
Очень скоро было внесено изменение в действующую
тогда конституции СССР о ликвидации печально известно-
го шестого пункта о лидирующей роли коммунистической
партии. Это открыло путь к созданию новых политических
партий, многопартийности. Вслед за этим резко упал и ав-
торитет компартии, которую ведущие советские историки,
публицисты обвинили и в «красном терроре» 37-38-годов
ХХ века, в организации голодомора в Украине, в Казахстане,
в других жутких преступлениях. Люди в массовом порядке
выходили из членства коммунистической партии, в такой
ситуации и политическое руководство Советского Союза не
смогло эффективно управлять огромной многонациональ-
ной страной.
Многие советские жуткие тайны времен Иосифа Ста-
лина становились достоянием гласности, самым актуаль-
ным выражением того времени стало «Так жить нельзя».
На страницах уважаемых газет эта тема открыто обсужда-
лась, и самые продвинутые и осведомленные журналисты
и публицисты на этом сделали себе громкое имя. Это было
настоящее брожение умов, и оно с годами только усилива-
лось. Поэтому Михаилом Горбачевым и его сторонниками,
пришедшими к власти на этой идейно-психологической
волне, руководило вполне справедливое и здравое чувство
обновить страну, впустить некий свежий воздух, немного
смягчить советский автократический режим. Но никто не
мог предположить, что даже символическое ослабление
туго затянутых репрессивных ремней чревато настоящей
катастрофой для СССР. Коммунисты фундаменталистско-
го толка попытались вернуть страну назад, устроив путч,
а амбициозный Ельцин и его команда радикальных запад-
ников-рыночников в буквальном смысле слова огромную
251
страну пустили под откос, распустив Союз и заодно разру-
шив десятилетиями сложившиеся экономические и куль-
турные связи.
Да, коммунизм как социальную практику убили и рас-
топтали сами коммунисты. Это они довели советскую эко-
номику до очевидного малоэффективного абсурда, повсе-
местно устроив «дефициты» и выстроив бесконечные оче-
реди. Это они цитировали ранние работы Ленина, не отда-
вая отчет в том, что эпоха давно ушла вперед, и надо что-то
сделать по новым схемам и моделям мировой экономики, а
не забивать головы новых поколений давно устаревшими
догмами.
Тем не менее, число желающих всеобщего обновления
оставалось устойчивым, необходимость демократических
перемен осознавали все думающие люди в стране. Тем бо-
лее, что этому способствовала наступившая свобода слова,
хотя вмешательство и определенный контроль партийного
руководства чувствовался во всем. Если смотреть на ситуа-
цию с этой точки зрения, то это было время удивительное,
невероятно интересное, потому что можно было говорить
о чем угодно и как угодно, хотя до полной свободы слова
еще было очень далеко.
Процесс освобожденного слова начался в России, в Мо-
скве и Ленинграде, нынешнем Санкт-Петербурге, потом во
всех республиках, но сильнее всего в республиках Прибал-
тики, которые сразу заговорили о «советской оккупации»,
о «финляндизации», а очень скоро поставили вопрос об
отделении от СССР. Во всем было видно, что действитель-
но накопилось очень много обиды, недовольств. Началось
время глубоких центробежных процессов, накопленных в
скрытых недрах культурно-духовной жизни народов. И все
это постепенно вылезало наружу по мере того, как разре-
шалось вслух размышлять и открыто обсуждать «больные
вопросы».
Путч так называемого ГКЧП 17 августа 1991 года силь-
но помог сойти СССР в могилу, самими же коммунистами
вырытую. Великая империя рухнула почти без пыли. Мы,
советские люди, потеряли свою общую Родину, которой
гордились и которой так многим были обязаны. Но столь
252
же быстро обрели новую, ту, которую раньше называли
«малой». Она стала теперь по-настоящему большой. Од-
ной единственной. На глазах уходила одна эпоха, наступала
другая.
Самое интересное, Айтматов стал косвенным свидете-
лем одного из самых трагических событий века – восста-
ние китайских студентов на Тяньаньмыньской площади
и их жестокое подавление, будучи в составе государствен-
ной делегации СССР во главе с М.С. Горбачевым в Пекине.
Делегация сразу вернулась домой, так и не выполнив свою
миссию, потому что случилось то, что в ту ночь случилось.
Все понимали, что в мире происходит некие тектонические
сдвиги и эти процессы одним росчерком пера или собствен-
ной волей никто не сможет остановить и притормозить.
Правда, китайское руководство сумело перенаправить эту
кинетическую силу исторического процесса в несколько
иную сторону, но советское руководство, в том числе и со-
ветская научно-культурная интеллигенция замечтала о де-
мократи, либеральной экономике, свободе слова. А китай-
ские студенты требовали такие же изменения в политике,
какие имели место в СССР.
Что и говорить, совтеское руководство затеяло тогда
действительно важное и, как всем казалось, перспективное
дело. Но все кончилось довольно неожиданно. Произошел
развал СССР.

253
 Айтматов – Президент?
Последнее искушение политикой

Когда начался так называемый парад суверенитетов,

Чингиз Торекулович находился в Королевстве Люксембург
в качестве Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР. Как
и все люди планеты, он за этим почти фантасмагорическим
процессом распада великой страны по телевизору и по га-
зетам. Это было, что называется, очевидное невероятное.
Самое интересное – впереди многих была Кыргызская ССР
– так называлась наша страна в составе большого Союза. Он
провозгласила себя независимым государством раньше и
Казахстана и Узбекистана, не говоря о других республиках
Средней Азии.
Это было 31 августа 1991 года. Многие помнят, как тог-
да кыргызстанцы пребывали в глубоком раздумье, в состо-
янии психологической фрустрации, даже тревоги, когда
узнали, что нашим парламентом принята Декларация Не-
зависимости Кыргызстана – впрямь как в Америке в 1776
году, отделившейся от власти Англии и провозгласившей
образование Соединенных Штатов. Конечно, Кыргызстан –
не Америка, и кыргызстанцы никак не воевали тогда за са-
мостоятельность, как на том континенте. Но жить отдель-
но, без СССР, как Независимое Государство… Все это трудно
укладывалось в голове; очень многие боялись длительной
деградации, а то и голода, разрухи, полной и окончательной
дезориентации в экономике, в социальной жизни, в поли-
тике. Страна погрузилась в тот день в глубокое молчание.
Никаких криков «ура», шапкозакидательства, потому что у
каждого была своя дума, а коммунисты открыто оплакива-
ли исчезающий на глазах Союз, проклиная М.С. Горбачева с
Б.Н. Ельциным.

254
 Так история перестала быть материей абстрак-
тно-книжной, а стала настоящей конкретикой, материаль-
ной до физической осязаемости своего присутствия. 31
августа 1991 года волею высшей Судьбы наша страна, кы-
ргызский народ, все кыргызстанцы вступили в совершен-
но новую эпоху в своей истории. В период, когда возникло
столько проблем, столько трудностей. Реформы. Причем,
радикальные. Демократия. Ожидания людей. Надежды и
разочарования… Государственные перевороты, политиче-
ские кризисы.
Но еще до провозглашения независимости произошло
событие, которое стало как бы последним искушением по-
литикой для Айтматова. Почему искушением? Дело в том,
что роль Чингиза Торекуловича в политической жизни Кы-
ргызстана всегда была очень весомой. Во-первых, все зна-
ли, что в Москве имя Айтматова одно из самых уважаемых.
Во-вторых, его слово всегда звучало очень кстати и отра-
жало мнение многих думающих людей республики. В-тре-
тьих, автор «Буранного полустанка» был самым известным
и уважаемым кыргызом во всем мире. Бытовала легенда,
как он, совсем свежеиспеченный лауреат Ленинской пре-
мии, хотел сесть чуть на место Турдакуна Усубалиева, по-
пытавшись устроить что-то вроде дворцового переворота,
при этом снабдив Москву соответствующей компрометиру-
ющей информацией. В это время Айтматов уже был вхож
в Кремль и мог действительно повлиять на некоторых
членов политбюро по кандидатуре Усубалиева. Но к тому
времени и первое лицо страны твердо стоял на ногах и, как
гласит та легенда, он его опередил буквально в приемной
Никиты Хрущева, пользуясь своим положением Первого
секретаря ЦК КП республики. Считается, что после этого
случая Чингиз Торекулович никогда не ставил своей целью
взобраться на первое кресло страны, довольствуясь своим
не менее привилегированным положением самого извест-
ного человека Кыргызстана.
Но когда решался вопрос о первом президенте Кыргы-
зстана, никто не мог обойти его стороной. Все знали, тем
добрым имиджем, который выработался в мире, в первую
голову кыргызстанцы обязаны этому великому человеку.
255
Поэтому, когда уходил последний Первый секретарь ЦК и
Председатель Верховного Совета республики А.Масалиев
и когда встал вопрос кого избирать Президентом Кыргыз-
стана, самым логичным образом все смотрели на Айтмато-
ва как на самой подходящей фигуры на эту роль. Это целая
история о том, как группа писателей и политиков уговари-
вали его дать согласие быть главой республики и как он
им в этом категорически отказал. Зато точно известно, что
Аскара Акаева, ученого, в то время президента Академии
наук Кыргызии, рекомендовал именно Чингиз Торекулович
в качестве самого подходящего человека на президентство.
И тот и стал, после некоторой цепи интриг и рейтингового
голосования, первым президентом республики.
Айтматов был крупным писателем, но не в меньшей
степени политиком. Нет, не потому что он всю жизнь был
депутатом как Союзного, так и республиканского уров-
ней. Он по природе своей был человеком очень масштабно
мыслящим, мудрым, но главное, он был человеком очень
ответственным, которому было чуждо смотреть на проис-
ходящее безучастно, нейтрально. Отюда и его общирная пу-
блицистика, многочисленные интерью, беседы, в том числе
с всемирно известным японским философом и гуманистом
Дайсаку Икеда, его большая книга бесед с казахским поэ-
том и общественным деятелем Мухтаром Шахановым.
Как и в своих художественных текстах, Айтматов и в
политике обладал достаточно широким обзором видения.
Ядерная проблематика, вопросы экологии, нравственно-
сти, воспитания молодежи, даже сельское хозяйство нахо-
дились в центре его внимания. Он, к примеру, считал, что
значительное изменение экономической, геополитической
картины мира после распада СССР привело и к тому, что су-
щественно изменилось равновесие сил на глобальном, кон-
тинентальном и региональном уровнях. Как результат этих
процессов, возникла реальная опасность нарушения того
хрупкого стратегического эквилибриума, который появил-
ся после падения Берлинской стены и распада СССР в нача-
ле 90-х прошлого века. И, по его мнению, самый важный из
вызовов – это был вопрос сохранения международной ста-
бильности, предотвращение нового глобального противо-
256
стояния, поддержка и укрепление разумного мирового по-
рядка и международной законности с учетом прав народов
на самостоятельное государственное, культурно-духовное
развитие.
Хорошо, что он новое испытание политикой выдержал
достойно и отказался быть главой независимого Кыргыз-
стана, которого ожидали такие бурные годы, такие труд-
ности и проблемы, что кому-то нужно было привести себя
в жертву. То есть проводить такие реформы, чтобы напра-
вить страну по совершенно новому пути. По пути рыноч-
ных отношений, не плановой, а конкурентной, частно-соб-
ственнической экономики. Если первый учитель Дюйшен
или коммунист-чабан Танабай были реальными людьми,
которые мечтали и с нетерпением ждали наступление ми-
ровой революции, перевернулись бы в гробу.
Кыргызстан новый принял вызов времени и наступи-
ла эпоха дикого капитализма, эпоха челночной торговли,
фермеризации колхозов, разгосударствления промышлен-
ности, накопление первоначального капитала. Демокра-
тии и свободы слова. Кыргызстан, возглавляемый акаде-
миком-реформатором Аскаром Акаевым, действительно
опережал всех по смелости преобразований и республика
получила новое, журналистское, название – Остров демо-
кратии.
Сказанное, конечно, не значит, что Чингиз Торекулович
не принял или внутренне отверг независимость Кыргыз-
стана. Нет, прошло определенное время и он все же прими-
рился с действительностью, а через некоторое время вовсе
превратился в патриота своей суверенной страны. А это
было очень важно для молодой государственности, потому
что его поддержка суверенитета Кыргызстана придала уве-
ренность и надежду в первые годы государственного ста-
новления. Он успешно и очень достойно представлял нашу
республику в Европе, своей личностью и глубоко знаковым
именем символизировал Кыргызстан, сопереживал неуда-
чам и радовался, если был для этого повод. Он выучил текст
нашего национального Гимна и я своими глазами много
раз видел, как он поет вместе со всеми и этим был весьма
горд.
257
 Нет никакого сомнения в том, что распад СССР Чингиз
Торекулович воспринял очень болезненно. Он очень долго
переживал эту нашу общую драму. Последним причалом
его жизненного пути и заинтересованной темой была кы-
ргызская государственность; ее проблемы и трудности им
воспринимались как нечто личное, собственное. Важно и
то, что он верил, что наша государственность все же состо-
ится и мы не потеряем ее из-за наших взаимных политиче-
ских дрязг.
В связи с этим необходимо привести один очень важ-
ный пример. В 2007 году, по случаю 16-летия Кыргызской
Республики Ч.Айтматов давал интервью «Голосу Америки»
на русском языке в прямом эфире, а беседу в прямом эфи-
ре вели журналисты из Вашингтона. Это было накануне
праздника независимости, 30 августа.
Журналист спрашивает: «Чингиз Торекулович, вы зна-
ли очень многих известных людей, политиков, некоторы
из них давно уже нет в живых. Если бы была такая возмож-
ность, вы кому из них отправили бы послание или напи-
сали?» После короткой паузы Айтматов отвечает на этот
весьма странный и очень оригинальный вопрос: «Пожалуй,
я бы написал Александру Трифоновичу Твардовскому. Это
был великий поэт и выдающийся редактор. Было бы о чем
написать ему…» «А кому из политиков Вы бы также отпра-
вили послание?» Айтматов говорит: «Конечно, Александру
Николаевичу Яковлеву, главному идеологу перестройки и
гласности. Мы очень хорошо знали друг друга, долго дру-
жили. Его мнение о некоторых вещах, происходящих сей-
час, было бы очень важно для меня…»
И тут журналист подходит к главному своему вопросу:
«Вот Кыргызстан уже шестнадцать лет живет как незави-
симая страна, как самостоятельное государство. Как вы ду-
маете, есть ли у него перспективы, что может ждать вашу
страну в обозримом будущем? Как она развивается?» И тут
Чингиз Торекулович отвечает: «Конечно, есть трудности,
проблемы. Мы учимся, на ошибках в том числе. Не все про-
сто, ничего не дается легко, но, тем не менее, страна разви-
вается…» И далее он говорит: «Я верю, что сможем посте-
пенно наладить жизнь, поставить на нормальные рельсы
258
экономику. Верю, что все будет нормально. Верю, хотя, по-
вторю, не все просто…» Так, Айтматов трижды употребляет
слово «Верю» и это было глубоко знаменательно.
В заключении хотел бы сказать о его последней книге,
которая называется «Когда падают горы» (Вечная невеста).
Это было его прощальной книгой, книгой неких итогов, но
очень неутешительных, даже суровых философских заклю-
чений. Во-первых, Айтматов в ней, в этой своей последней
книге, простился и с веком своим, который так или иначе
оставил свой глубокий отпечаток на судьбе, на его знаме-
нитых произведениях. «Падающие горы»–это было мета-
форой, столь точно отражающей гибель большой советской
страны, поиском утраченного времени, а в гибели основно-
го героя, Арсена Саманчина, в судьбе которой легко узна-
ваема линия жизни самого Айтматова, угадывалось траги-
ческое предощущение близкого конца. Получилось так, что
писатель оплакивал гибель своего прототипа на страницах
своего последнего романа, а спустя полгода, в 2008 году, мы
прощались с ним самим.

259
 Автографы на обломках

Говоря об отношении кыргызских писателей и поэтов

к факту кыргызской суверенной государственности, необ-
ходимо признать, что мало кто из литераторов был готов
осознать значимость этого исторического события. Наобо-
рот, большинство писателей и не скрывали преимущества
советской системы поощрения литературного творчества,
вспоминая с ностальгией советскую идеологию, даже цен-
зуру. Выяснилось, что люди привыкли тому, что книга –
если она готова и соответствует всем «требованиям», осо-
бенно критериям лояльности режиму – выходила из печати
и можно было сходить в кассу издательства за гонораром.
В условиях либеральной экономики этого не получилось.
Здесь было все наоборот: пиши что хочешь и печатайся где
хочешь. Никакого гонорара никто не обязан платить, если
книга не расходится в магазинах.
Вот таким образом советская литература умирала,
но в тяжелых предсмертных конвульсиях. А когда-то еди-
ный Союз советских писателей распался и образовались
несколько самостоятельных творческих организаций, от
этой литературы остались только осколки или обломки. На
беду и кыргызская писательская организация распалась и
разделилась, но появились новых три. А объединить или
что-нибудь сделать с рассорившимися писателями Чингиз
Торекуловия ничего не смог. Да и он находился в Европе, где
он при Борисе Ельцине был Послом РФ в Люксембурге, а
при Аскаре Акаеве Послом республики в странах Бенилюкс.
Таким образом, советская литература как некая куль-
турная и организационная общность умирала в тяжелых
муках, а писатели не знали как быть и что делать. Главное,
они не знали, как писать и как интерпретировать происхо-

260
дящее. Просто охаивать и проклинать демократию в общих
бедах без проблем сумела и газетная журналистика, но ли-
тература находилась в состоянии полной фрустрации.
Советская литература в целом, кыргызская, в част-
ности, постепенно вошли в длительную стадию кризиса.
Самым существенным ущербом литературному процессу
в Кыргызстане 80-х годах было снятие с государственной
дотации газет и журналов, таких как «Ала-Тоо», «Литера-
турный Кыргызстан», и еженедельника «Кыргызстан ма-
данияты» из-за экономического кризиса. Литературный
еженедельник был вскоре приватизирован, но из-за от-
сутствия средств прекратил свое существование. А журнал
«Ала-Тоо» так и оставался органом Союза писателей респу-
блики, но из-за серьезных разногласий в писательской сре-
де сам творческий орган распался, и появилось несколько
писательских организаций, что крайне осложнило работу
журнала.
Такая ситуация продолжалась около двадцати лет,
вплоть до 2004 года, когда все-таки удалось объединить
разрозненные писательские организации и вновь создать
единый писательский союз с приданием ему статуса «На-
циональный Союз писателей Кыргызстана» с соответству-
ющей денежной дотацией для решения самых неотложных
проблем творческой организации. Поскольку писатели
сами долго не могли объединиться, более того, вступили
во взаимные нападки и обвинения, то и журнал «Ала-Тоо»
не смог выразить общую картину литературного развития
в новую историко-политическую эпоху. Примерно такая
же участь постигла журнал «Литературный Кыргызстан»,
вскоре ставший частным и отразивший жизнь русскоязыч-
ного крыла кыргызской литературы, которое росло и по
численности и в смысле профессионального роста. К этому
времени кыргызских писателей, пишущих на русском язы-
ке, уже насчитывалось более двадцати, которые представ-
ляли целую группу во главе, разумеется, с Ч.Айтматовым.
Конечно, советская, в том числе кыргызская литерату-
ра, в массе своей была обслуживающей литературой, лите-
ратурой на службе идеологии, насквозь коньюнктурной,
несвободной и в целом глубоко вторичной. Такие мастера,
261
как А.Токомбаев, Т.Сыдыкбеков, А.Осмонов, Ч.Айтматов,
Т.Касымбеков сумели высказать много смелых и важных
идей и мыслей, часто прибегая к метафорам, иносказани-
ям, намекам, к эзопову языку, чтобы показать правду этого
времени, этой эпохи, но это были все-таки исключения. И
надо было прожить почти 15-20 лет после обретения неза-
висимости, чтобы кыргызские писатели, наконец, загово-
рили о национальной государственности, о святости госу-
дарственного флага, всех символов суверенитета и т.д.
Следует отметить, что в то бурное время 90-х только
Чингиз Айтматов не потерял свою творческую форму, про-
должал творить, осмысливать происходящее. Это он сказал
однажды, что даже Шекспир был бы бессилен отразить весь
этот ужас хаоса и предательств, жульничества и падения
простых людей на самое дно общества, что принес собой
коллапс Советского Союза. Поэтому в первое время и у него
не было никакой уверенности в том, что из этого вселенско-
го хаоса выйдет что-нибудь стоящее и перспективное. «Пе-
чально видеть, – писал тогда Чингиз Торекулович, – что на-
ряду с изменением экономических отношений стало оску-
девать и наше духовное богатство. Чего греха таить, при
советской власти любой вид искусства и художественного
творчества становились орудием партийной пропаганды.
И хотя культуру душили узкие рамки «социалистического
реализма», с его недремлющей цензурой, государственные
издательства выполняли огромную работу, бесперебойно и
своевременно выпуская добротные печатные издания. Ли-
шившись политической опеки, государство прекратило фи-
нансировать избюджетных средств издательства, газеты и
журналы, как это было прежде»1.
В республике самым «больным» вопросом оказалось
антицарское восстание 1916 года, известное под названи-
ем Уркун, о котором запрещено было говорить еще в 30-е
годы. Спор развернулся вокруг, казалось бы, самого про-
стого вопроса – определения характера восстания. Одни
историки писали, что это «стихийное восстание», другие
начали утверждать, что это «национально-освободитель-
1
Чингиз Айтматов, Мухтар Шаханов. Плач охотника над пропастью (Исповедь на
исходе века). Алматы, Руан, 1996, с.138

262
ное восстание». Вскоре появилось другое слово – «борьба за
национальную свободу». Из этого следовало, что раз была
«борьба», то все-таки не было никакого «присоединения»
или добровольного вхождения в состав Российской импе-
рии, а имело место самая настоящая «колонизация» Кыр-
гызстана во второй половине Х1Х века. Дело закончилось
тем, что впервые появились статьи, научные публикации, в
которых была предпринята серьезная попытка правильно
расставить акценты, дать историческую оценку того, что
действительно произошло в том трагическом 1916 году
в Кыргызстане, особенно на его севере. Реальным итогом
стало то, что восстание признано как антицарское, и была
издана книга под названием «Уркун», где были собраны
все наиболее интересные и научно выверенные работы, в
том числе статья автора этих строк «Краткий очерк исто-
рии восстания 1916 года», которая была одной из первых
публикаций на русском языке, в которой излагалась новая
точка зрения на это событие.1
Книга «Уркун» без преувеличения была событием. Не
верилось, что удалось открыто писать и говорить о такой
спорной и крайне болезненной для Москвы теме, как ан-
тицарское восстание кыргызов за свою свободу, за свои ис-
конные территории, против жестких колониальных поряд-
ков. Разумеется, все видные представители национальной
интеллигенции отдавали отчет и в том, что нужно, освещая
события прошлых лет, не испортить сегодняшнюю жизнь,
не внести раздор в современное кыргызское общество. На-
пример, Ч.Айтматов в одном из выступлений справедливо
говорил, что «нам нужен не столько 1996 год (в том году
многие настаивали на широком освещении всех подроб-
ностей восстания, отмечать 80-летие – О.И.), сколько 2016
год».
Таким же спорным, вызвавшим ожесточенные дебаты,
стал вопрос о реабилитации творческого наследия Молдо
Кылыча и К.Тыныстанова. Соотвественно возник вопрос
в целом о заманистах, считавшихся «реакционерами», за-
щитниками ислама и феодальных устоев кыргызского об-
1
Ибраимов О. Краткий очерк истории восстания 1916 года. В кн. Кыргызская
одиссея. До и после империи. – Б.: Бийиктик, 2011, с. 224-242

263
щества. Одновременно встал вопрос и о наследии Молдо
Нияза, Нурмолдо, Алдаш Молдо, Молдо Казыбека, С.Караче-
ва, целого ряда других деятелей литературы рубежа Х1Х-ХХ
веков. Республиканское партийное руководство во главе с
А.Масалиевым не проявляло желания идти навстречу об-
щественности, не осознавало, как далеко ушло обществен-
ное мнение и продвинулась научная мысль, как на глазах
меняются многие представления о прошлом, прежде всего,
о сталинском времени в истории СССР. Вследствие этого
принимались поистине драконовы меры в отношении ряда
деятелей науки и культуры, которые обвинялись в прояв-
лении национализма, в наступлении на традиционные со-
ветские ценности и т.д. Так, профессор Киргосуниверситета
С.Аттокуров, которому инкриминировали «национализм»,
«оскорбительное отношение к русскому народу», негатив-
ное влияние на студентов, был изгнан с работы, исключен
из партии. Роман «Сломанный меч» Т.Касымбеков в докла-
де Т.Усубалиева, многолетнего руководителя республикан-
ской партийной организации, стал предметом «партийной»
критики (1983) за субъективное, «натуралистическое»
изображение некоторых исторических событий и процес-
сов. Роман Т.Сыдыкбекова «Голубой стяг» так и оставался
под спудом и не публиковался. Но все решилось после 1985
года, начала эпохи перестройки и гласности. И заманисты
были постепенно реабилитированы, и С.Аттокуров был
восстановлен во всех правах и должностях, а творческое на-
следие К.Тыныстанова, других зачинателей отечественной
словесности увидело свет в полном объеме.
Интересно отметить, что довольно серьезные дебаты
развернулись по вопросу, кто же «родоначальник кыргыз-
ской профессиональной литературы», каким в течение поч-
ти полувека, во всех учебниках считался А.Токомбаев. Его
стихотворение «Время прихода Октября», напечатанное в
первом номере газеты «Эркин-Тоо» (7 ноября 1924 года),
официально считалось первой ласточкой профессиональ-
ной кыргызской литературы, и такой приоритет поколе-
бался после того, как стало известным, что задолго до него
издал свою книгу стихов К.Тыныстанов, С.Карачев и др.
Много ясности внесли работы таких литературоведов, как
264
З.Мамытбеков, С.Джигитов, А.Эркебаев. Серьезным вкла-
дом в прояснении картины становления кыргызской пись-
менной литературы стала монография А.Эркебаева «Мало-
изученные страницы истории кыргызской литературы»,
ставшая итогом докторской диссертации ученого (1992),
исследование С.Джигитова «Кыргызская литература 20-х
годов» (1984), «Обретение новых традиций» (1984).
Но более спорным и болезненным вопросом оказался
все-таки кыргызский язык, его реальное положение. В си-
туации, когда в Кыргызстане и рабочим языком, и языком
образования, и массовых коммуникаций стал русский язык,
по сравнению с которым язык Токтогула и Тоголока Мол-
до, А.Осмонова и А.Токомбаева не выдерживал конкурен-
цию по совершенно объективным причинам, превратился
в язык газет, художественной литературы на кыргызском
языке, «язык кухонь». Это всерьез беспокоило всех думаю-
щих людей Кыргызстана, в том числе и деятелей культуры.
Но весомее всех и сильнее всех звучал голос Айтматова, для
которого проблема родного кыргызского языка стала са-
мой настоящей головной болью и предметом его нешуточ-
ных терзаний.
Надо сказать, что изучение местных языков, таких как
кыргызский, всячески поощрялось с самых первых лет Со-
ветской власти. В 20-30-е годы, в послевоенное время ши-
роко развернулось научное изучение и систематизация
лексического богатства кыргызского языка, причем, реша-
ющий вклад в это дело внесли К.Тыныстанов, Д.Е. Полива-
нов, И.Арабаев, К.Юдахин, Б.Юнусалиев, К.Карасаев, Б.Оруз-
баева, С.Кудайбергенов, Э.Абдылдаев и др. А в 50-е годы, в
период руководства республикой И.Раззакова, кыргызский
язык начал изучаться и в русских школах, что было совер-
шенно справедливым и нужным делом. Но после ухода
И.Раззакова, снятого Москвой за «проявления национализ-
ма», выразившегося в преподавании кыргызского языка в
русских школах, а также за другие менее значимые факты,
указывающие на определенную самостоятельность в веде-
нии дел в республике, дело это сворачивалось в принципе.
Кыргызский язык стал определенно «второсортным», не
престижным языком. Еще в 70-е на этот вопрос пытался об-
265
ратить внимание кыргызского руководства того времени Т.
Сыдыкбеков, ставший писателем-диссидентом, открыто вы-
ражавшим свое недовольство национальной политикой Мо-
сквы в своем знаменитом письме в адрес руководства респу-
блики. Но его голос так и не был услышан, и такое состояние
дел продолжалось до конца 80-х годов ХХ века. Но вопрос не
мог не возникнуть рано или поздно, и в в годы горбачевской
перестройки он вновь встал поистине во весь рост. В 1987
году его со всей среьезностью и обоснованностью поставил
перед общественностью Ч.Айтматов.
Понятно, что постановка вопроса устами столь автори-
тетного, всемирно известного человека, как Ч.Айтматов не
могла не вызвать широкий общественный резонанс. При-
чем, резонанс был не только республиканского, но всесоюз-
ного масштаба. Фактически его выступление, широко под-
хваченное газетами и телевидением, всколыхнуло все совет-
ское общество, и можно было сказать, что оно стало одним
из сильных предпосылок для активизации национальных
чувств в СССР в целом, в союзных республиках, в частности.
Таким образом, эпоха государственной независимости
наложила свой неизбежный отпечаток и на жизнь и творче-
ство Чингиза Айтматова. Да, в первое время он во всем со-
мневался, не был уверен в том, получится ли государство,
выживет ли страна экономически, не получится ли хаоса и
всеобщей нищеты. Но потом он все-таки убедился, что все
это – творчество истории, что опять эта суровая мамаша ме-
сит только ей ведомое свое тесто. И со временем поверил
в будущее не только Кыргызстана, но и всех других стран
Средней Азии, которых он считал своей общей родиной.
Что же касается России, то он старался принимать актив-
ное участие в разных общекультурных мероприятиях, воз-
лавлял один из Московских медждународных кинофестива-
лей, как и раньше любя русскую культуру, а себя считая как
полноправный представитель и российской словесности.
Однако, самым важным делом было то, что он факт неза-
висимости Кыргызстана принял и его последние годы жиз-
ни так или иначе были связаны с заботами и проблемами
новой молодой национальной государственности.

266
 В поисках богоматери в снегах

Вначале была история. История кыргызской девушки,

принявшей христианство. Потом приключилась вторая, но
она связана с Чингизом Торекуловичем Айтматовым. Все
это видел своими глазами я, автор данных строк, даже не
предполагая, во что все это выльется.
Меня, тогдашнего госдеятеля, волновали во всем этом,
понятно, в первую голову политическая сторона, поиск ре-
шения проблемы, имеющей тенденцию нарастать. Но ока-
залось, что тот необычный инцидент, о котором я расска-
зал Чингизу Айтматову как писателю и мыслителю, далеко
не прост. Чем дальше распутывалась история, тем глубже
оказался ее гуманитарный, философский, даже глобальный
аспект. Но меня больше всего поражала не сама история, а
Чингиз Торекулович, предложивший совместно пригля-
деться к проблеме. Что называется, с выездом на место. И
я поневоле стал свидетелем его живой творческой мысли,
его мощного художественного интеллекта. Так приключи-
лась история, рассказать о которой я считаю своим долгом
перед памятью столь великого человека и выдающегося
гуманиста.
Дело было в 1999 году летом. Вернувшись с работы, я
еще с порога заметил, что в доме какие-то гости. Оказалось,
что пришли мои дальние родственники увидеться со мной,
узнав, что мы вернулись из Индии по завершении моей ди-
пломатической миссии в качестве посла. Поздоровались,
немного пообщались. И тут я замечаю, что по комнатам бе-
гает, изредка заглядывая на мамашу из-за дверей, весьма
забавный мальчик лет примерно пяти, которого все звали
подойти, а он не слушается. Потом все-таки его ловит ма-
маша и я пытаюсь с ним поговорить. «Как тебя зовут?» Он

267
что-то мне говорит, но я не могу разобрать, как же его имя.
«Абил?» «Абдиль?» И тут его мама меня поправляет, что
зовут ее сына Авель. «Авель? Это же… не кыргызское сло-
во». Переглядываются все. «По-моему, это библейское имя?
Так?» «Да, так», говорит родственница, слегка смущенная.
«А почему?» «Да, я захотела так его назвать…» Я начинаю
постепенно догадываться, в чем все-таки дело. «Неужели
ты стала христианкой?», спрашиваю, так как и раньше при-
ходилось сталкиваться с такими фактами в процессе моей
работы. «А что в этом плохого?», ничтоже сумняшеся от-
вечает наша гостья. «Бог один, а Иисус – наш пайгамбар…»
Пайгамбар по-кыргызски означает пророк.
Честно скажу, мною овладело очень сложное чувство –
были и возмущение, и стыд, и какая-то тревога. И удивле-
ние тоже. Но спорили недолго. Я сразу понял, что это беспо-
лезно. Кое-кто из сидящих начал выяснять, что за религия
такая, которую она приняла. Но секту эту мало кто знал, в
чем ее сущность, в чем ее различие от других христианских
верований. «Да успокойтесь же, она такая же, как и ислам»,
говорит племянница. Словом, я попросил сидящих не раз-
ворачивать в доме эту сложную дискуссию. Но мне запала
в память другая история, о которой она рассказала. «Вот
такие, как вы, и доводят до отчаяния и иногда даже люди
исчезают…» «То есть как?» «Очень просто, недавно моя под-
ружка из села Рот-Фронт пропала, потому что родители то
ли хотели ее убить, то ли хотели отречься от нее и ее нету,
говорят». «А может она куда-нибудь убежала?», спрашиваю.
«Как бы так». «Да это ты ее, надо полагать, завербо… ну,
втянула в свой круг?» с нескрываемым упреком замечает
кто-то из сидящих. Тут наша родственница, видно, не вы-
держала и, чуть плача, бросила нам свой упрек: «Если бы вы
знали, какая она была хорошая! Да ангел просто…» И вышла
из комнаты со слезами на глазах. Так началась эта история,
о значимости которой я тогда мог только догадываться.
Чуть позднее выяснилось, в чем все-таки дело и что за
эта девушка. Да и Рот-Фронт я знал достаточно хорошо, по-
скольку родители моей супруги жили в соседнем селе и мы
часто сюда приезжали. А некоторых этнических немцев,ис-
поведующих баптизм и издавна живущих там, и лично знал.
268
 Она, судя по разговорам, была действительно прекрас-
но воспитанной девушкой, умницей, но достаточно гордой.
Приехала в Бишкек поступить в университет, но не посту-
пила. Посчитала, что это для нее позор. К тому же посту-
пили именно те, кто не так хорошо учились в школе, хотя
никто не сомневался, что она поступит – была ведь отлич-
ницей. Девушка долго не приехала обратно в село, сообщив
родителям через знакомых, что поступила. Жила у
какой-то подружки, но что за была подружка – об этом мол-
чит история.
…И тут в городе с ней произошло что-то очень серьез-
ное, очень личное, но что именно, никто не знает. Она резко
изменилась. И об этом начали догадываться ее подружки, а
потом и родители, особенно мать. Она была бледна, но гла-
за уже горели каким-то особым огоньком. То, что она втяну-
лась в какую-то секту, узнали именно тогда. Судя по всему,
эта новость воспринималась родителями как гром средь
бела дня, как огромная семейная катастрофа. И тут роди-
тели, недолго подумав, решили ее вернуть домой любой
ценой и срочно выдать замуж. Если даже насильно. Благо,
в этом селе ее хорошо знали и восхищались ею. Хотели вы-
дать замуж, чтобы спасти дочь. И она убежала неизвестно
куда...
Об этом и я рассказал Чингизу Торекуловичу, когда он
приехал из Европы, желая знать его мнение о проблеме–
проблеме перехода отдельных кыргызов в христианские и
иные секты. Он всерьез призадумался. По лицу было видно,
что он тоже задается вопросом: «Как быть?» А готовых ре-
цептов решения проблемы не было ни у кого и сейчас их
нет. И вряд ли будут. «И нашлась эта девушка потом или не
нашли?», спрашивает писатель. Я ответил, что не знаю, на-
верное, нашли.
Прошло время. И, кажется, зимой того же года я читаю
в местной газете «Дело№» статью о не менее драматиче-
ской истории, которую я тут же вырезал и отправил по по-
чте Чингизу Торекуловичу. В ней речь шла о том, как одного
молодого, также принявшего христианство, кыргыза из Ке-
минского района три дня не могли хоронить после его смер-
ти родственники. Газета цитировала слова некоего пастора
269
по имени Кадырбек, который поведал с возмущением об
отношении местных жителей к таким «иноверцам», отка-
завших дать даже место на сельском кладбище, где лежат
все близкие покойного. Не дали место и в соседнем селе.
Разумеется, и местный имам не пришел на похороны, кате-
горически отказавшись совершить обычную в таких слу-
чаях жаназу (заупокойную мусульманскую молитву). При-
шлось, как писала газета, вмешаться местной власти и, в
конце концов, человека похоронили поодаль от сельского
кладбища как бог знает кого. Горе близких, особенно роди-
телей, было неописуемо. Такой же инцидент имел место и в
одном из районов Иссыккульской области.
Где-то в июне приехал Чингиз Торекулович из Бельгии
и в одной нашей беседе я вновь затронул тему религиозной
конвертации, как говорят в таких случаях. Мы вспомнили
Ливан, где те же этнические арабы не могут уже многие
годы найти общий язык из-за религиозных различий. По-
литологи эту ситуацию называют ливанизацией. Вспом-
нили и Иерусалим, который не могут поделить арабы и из-
раильтяне и воюют уже более пятидесяти лет. Вспомнили
арабо-палестинскую трагедию, решение которой тянется
вот уже целые десятилетия. Там очевиден самый настоя-
щий конфликт религий, культур, в определенном смысле
и цивилизаций. А нарастание числа кыргызов, переходив-
ших в сектантское, ортодоксальное христианство, крайне
осложнило бы наше без того нелегкое бытие. «Боже, только
этого нам не хватало», восклицаю я, представив себе, что
это такое. Соглашается и Чингиз Торекулович.
«Напишите об этом, Чингиз Торекулович», говорю ему,
зная, что это его тема, его писательская стихия. Да и сам
вижу, что проблема близко задела его ум и сердце. Он глу-
боко задумался. «Интересно, что же все-таки получилось с
той девушкой, которая сбежала из дома, помнишь?», гово-
рит он. Тут я понял, что писателя все-таки заинтересовала
человеческая сторона, психологические моменты драмы.
«А, может, я позвоню моим знакомым, чтобы узнать, где
она или что случилось с ней после?» говорю я, заинтриго-
ванный вниманием писателя. Чингиз Торекулович в ответ
ничего не сказал и мы расстались на этом.
270
 Но я мысленно часто стал возвращаться к этому разго-
вору, прекрасно сознавая, какой непростой конфликтный
потенциал таит в себе эта тенденция и может стать еще од-
ним испытанием для моего народа. Что же делать? Запре-
щать на уровне конституции все остальные религии, кроме
ислама и православия, как некоторые эксперты предлага-
ли? Это было невозможно хотя бы потому, что противоре-
чило одному из фундаментальных положений Всеобщей
декларации прав человека, международному праву и нашей
собственной конституции, провозгласившей свободу веро-
исповедания в Кыргызстане. Да и запретительные меры
плодят, как показывает жизнь, еще большее нарастание
конфликтного потенциала, интереса к «запретному плоду».
К тому же религиозное чувство – одно из самых крепких и
затаенных и его нельзя и невозможно выветрить из созна-
ния человека одними только увещеваниями или давлени-
ем. Одно для меня было ясно – эту тему может затронуть,
описать и обозначить ее глубину и всю сложность только
Айтматов. И мне казалось, что он об этом напишет.
После зимнего разговора с ним я даже начал себе пред-
ставлять, как он об этом напишет и в каком глобальном ра-
курсе и в каком духовно-нравственном контексте он тему
затронет. «Вот тебе «Новая Элоиза» или кыргызская Ромео
и Джульетта или Анна Франк», начал я про себя с удоволь-
ствием фантазировать. А может, появится некое продолже-
ние «И дольше века длится день» или «Плахи», где также
поднята религиозная, богоискательская проблематика? И
опять поражался предвидению и пророчеству Айтматова,
который в своем первом романе описывал почти одинако-
вую ситуацию, когда человека не могут предать земле по
той же причине некоей запретности, но уже не в Буранном
полустанке, придуманном писателем, а в реальном нашем
Кемине. Похоронная процессия тянется, люди с грустью
думают о бренности жизни и сиюминутности бытия, а из-
за придуманных теми же людьми причин невозможным
окажется похоронить человека… Ведь Едигей Буранный не
мог похоронить Казангапа из-за запретности зоны, где на-
ходился советский космодром, а тут предстала иная, но не
менее головоломная причина…
271
 В общем, я бы забыл эту тему, если бы сам Чингиз То-
рекулович не проявил новый интерес к той же проблеме
следующим летом, предложив мне съездить на место, пря-
мо в село Рот-Фронт, что в переводе с немецкого означает
Красный Фронт.
Это было лето 2003 года. Я решил нашу поездку соче-
тать с неким пикником на природе и попросил присоеди-
ниться тогда еще молодого бизнесмена Осмонбека Артык-
баева, который также очень любил и боготворил Чингиза
Торекуловича. На его джипе мы и отправились в Иссыка-
тинский район, где находится село Рот-Фронт.
…Наш философский диспут начался, как только мы от-
правились в путь. Я ему говорю: «Чингиз Торекулович, вы
знаете, какое мое самое любимое произведение из тех, что
вы написали?» «Какое?» «Я выше всего ставлю ваш неболь-
шой рассказ «Плач перелетных птиц» о древних кыргызах,
когда ушедшие на военный поход джигиты не возвраща-
ются, никаких вестей от них нет, дети и жены плачут, упо-
вают только на бога, и томительное ожидание приговора
Судьбы вызывает у древних любителей высокой мысли
поразительные философские парадигмы о смысле жизни
и человеческого бытия…» Мой собеседник держит долгую
паузу и говорит задумчиво: «Да-а, что поделаешь, таковы
мы, люди, такова жизнь…» Я не унимаюсь, пользуясь пра-
вом заинтересованного читателя: «Может быть, все-таки
завершите, допишете его? Или, например, «Бахиану» или
«Богоматерь в снегах»?
И тут я впервые чувствую, что в этом он почему-то наи-
менее уверен... «Ну, тогда напишите хотя бы рассказ про эту
девушку из Рот-Фронта. Какая актуальная тема, какая фак-
тура тут!..» А он оборачивается на мою сторону и говорит:
«Если вот позволят небеса…» и показывает на край неба,
видное из окон машины. И опят задумывается. А мне как-то
неловко говорить, что у вас вполне нормальное здоровье,
тем более это было годом ранее его первого инфаркта.
Дальше разговор зашел о современной литературе. Мы
начали говорить о современных тенденциях, поговорили
о прозе Пауло Коельо, о котором он отозвался весьма нео-
добрительно. Я говорю: «А мне понравился его мистицизм,
272
некий осознанный уход от тропы реализма. Знаете, мне по-
рой кажется, что люди немного устали от реализма, от этих
уличных сленгов, голливудского мата, хочется каких-то
волшебных превращений, даже некоторого ухода от дей-
ствительности. От всех нарастающих проблем жизни люди
хотят отгородиться хотя бы на страницах книг», провоци-
рую я новый диспут. И в подтверждение говорю о финале
«Белого парохода», где мальчик уходит от всего реального,
материального, уплывая рыбой. Чингиз Торекулович лишь
качает головой, то ли подтверждая, то ли покачиваясь в
ритме собственных мыслей.
Тем временем мы уже подъезжаем в село и наш Осмон-
бек, сидящий за рулем, говорит, что вот начало искомого
нами Рот-Фронта. Удивились, что так быстро время прошло
и уже приехали. Подъезжаем к Дому молитвы, месту сбора
сельских последователей баптизма. Обращаем внимание
на цветущий, ухоженный сад вокруг церкви, внушитель-
ный, вполне свежий вид здания. Писатель не захотел зай-
ти и осмотреть церковь. Да и у меня тоже не было особого
желания и решили поехать дальше. А потом не знали, как
к этому отнесутся сектанты, среди которых было и мно-
го кыргызов. Следующим местом остановки должна была
быть мечеть, как нам сказали, годом раньше построенная
за деньги каких-то арабских фондов. Нашли. Она оказалась
на другом конце села. Никого не было возле мечети, кото-
рая была совсем небольшой, покрашенной белой известью,
весьма симпатичная на вид. Видя, что Чингиз Торекулович
хочет с кем-нибудь поговорить, о чем-то поспрашивать, мы
решили найти имама села. Наконец нашли. Дом местного
имама оказался на небольшом переулке и, подъезжая пря-
мо к воротам, Осмонбек коротко посигналил.
Пришлось еще раз посигналить и проявить упорство,
тем более, прохожий кыргыз подтвердил, что молдоке
только что был дома. И он, наконец, вышел.
…Он был в майке. На вид имаму было лет тридцать пять
или сорок. На щеке было некое подобие бороды и, увидев
нас, имам никакого энтузиазма или активного к нашим
персонам интереса почему-то не проявил. На вопросы от-
вечал односложно и коротко. Расспрашивал в основном
273
Чингиз Торекулович. Вскоре я почувствовал, что я начинаю
отчего-то злиться на этого господина, именующего себя по-
чему-то имамом. Скорее всего, я был покороблен тем, что
молдо не сказал главного – он просто обязан был, следуя
традициям нашего народа, попросить нас зайти в дом и
пригласить на чай, хотя никто из нас не захотел бы сделать
это. Я видел, что он узнал и меня, и Айтматова, но отвечал
на расспросы Чингиза Торекуловича, сделав металлическое
лицо. И мне пришлось, прервав разговор почти грубо, ска-
зать ему: «Молдоке, зайди, пожалуйста, в дом и оденься нор-
мально! И потом выйди». Сидящий за рулем наш спутник
покачал головой, поняв мой справедливый гнев. «Да-а…»,
растянулся Чингиз Торекулович. «А может, поедем дальше?
Тут же недалеко знаменитое Кегетинское ущелье-заповед-
ник?», говорю я.
Как только мы начали разворачиваться, вышел молдо,
уже одетый и более опрятный, но я не захотел даже на него
смотреть. Вроде он что-то говорил – и сугубо на словах –
про чай, а Чингиз Торекулович поблагодарил. Этот человек
на моих глазах уронил честь не только молдо или имама,
он не был самым обычным кыргызом. Уверен абсолютно,
что другой бы плашмя лег под колесами машины, чтобы
так просто не отпустить нас и завести домой великого пи-
сателя, стоявшего у порога его дома, как чудо с неба, и на-
поить чаем. Хотя бы потом похвастаться перед сельчанами.
Таковы непреложные законы национального этикета и кы-
ргызского гостеприимства. Он этого не сделал. Нетрудно
было понять, что мечеть почти пустовала, да и кто бы мог
последовать за таким вот имамом? Я был элементарно зол
и весьма недоволен. А Чингиз Торекулович опять ушел в
свои думы и мысли.
Понятно, про той девушке, принявшей христианство и
ушедшей из дома, мы даже не заикнулись с этим имамом.
Я был благодарен писателю, что он не стал об этом гово-
рить – теперь уже мне почему-то так не хотелось какого-то
банального завершения истории, боялся какого-то разоча-
рования или неудачного поворота сюжета.
Вскоре мы въехали в ущелье и остановились на неболь-
шой пригорке возле дороги. Решили немного походить
274
пешком и разминуться. Вид Кегеты был замечателен и дол-
го любовались столь живописным местом. И тут я заметил,
что действительно Чингиз Торекулович не может выйти из
собственных мыслей и продолжает думать о чем-то своем.
«А что за эта сопка, вот эта гора?», спрашивает писатель. Он
указывал на красивую возвышенность недалеко от села. Я
пояснил, что эта сопка называется Кароол дөбө и местные
люди поднимаются на него, чтобы найти пропащую скоти-
ну или просто отдохнуть, осмотреть окрестную панораму.
Она достаточно высокая, иногда на ней снег лежит. И сразу
мне подумалось, что Айтматов спросил об этом не зря.
«Мне кажется, что она была единственной дочерью
в семье». Сказав это, писатель опять промолчал. «Думаю,
что она вышла из дома и решила подняться на эту гору в
ночь, когда ее хотели забрать жених и его родители. В ту
ночь был сильный ветер, потом дождь со снегом…» Я по-
смотрел на высокую сопку и ее крутые каменистые склоны,
на следы давнишнего оползня, уже обросшего кустарника-
ми и разной растительностью. Продолжаю молчать и слу-
шать писателя, затаив дыхание. «А как она умудрится это
сделать, если дома сваты и ждет жених?» Я это спрашиваю,
чтобы живо все представить, как это может произойти в
жизни. «Ну, придут с женихом, а может, они возьмут с собой
кого-нибудь из ее подружек. Но те останутся внизу, чтобы
не отказать в ее желании и ее не обидеть. Думают, что если
у нее была такая добрая примета перед каждым значимым
событием или поездкой подняться на свою любимую гору,
то почему бы и нет?». Чувствую, что он уже многое домыс-
ливает и во мне вновь пробуждается заинтересованный
и крайне любопытный читатель и мне не терпится знать,
как дальше продолжится теперь уже воображаемая писа-
телем драматическая история, каким будет ее финал. «Но
она вернется назад или?..», осторожно спрашиваю я. А Чин-
гиз Торепкулович, продолжает говорить: «…Но к утру все
успокоилось, и все надеются, чуть свет и ее найдут. И видят,
что, хотя утро еще не наступило, а верх сопки покажется им
таким белым-белым… Он излучать будет какой-то особый
свет… трепетный и неяркий». Мне, кыргызу, страшно даже
представить, что же произойдет дома, где сватья да родня,
275
и никто ни о чем плохом и позорном не подозревает, но она
вдруг не вернется или что-то с ней случится. Что будет с
матерью, которую итак во всем обвинял, как у нас водится,
разгневанный городским поведением единственной доче-
ри отец? Убьет, задушит? А что будет со сватами? А жених,
опозоренный навсегда? Вот тебе и кыргызская трагедия
про современной Джульетта…
Ответа на мой вполне наивный вопрос, вернется она
или нет, не последовало. А потом именно в этот момент и
нас приглашают к экспромтному достархану на капоте ма-
шины и мы подходим. Чингиз Торекулович только пригу-
бил красного французского вина и почти ничего не ел. Ре-
шили поесть попозже и на другом месте. Осмонбек сделал
несколько любительских фотографий на фоне красивого
ущелья и мы двинулись дальше.
Я предложил возвращаться в город не по трассе, а по
дороге через Иссыкатинский курорт, по склону гор, через
село Горная Маевка, Норус и т.д. Решили остановиться на
какой-то возвышенности и там сесть за обед.
На обратной дороге Чингиз Торекулович почему-то
повеселел и нам рассказал довольно смешную историю о
том, как однажды его в село Кегеты пригласил в гости по-
койный писатель Насирдин Байтемиров и как тот, лежа в
глубокой траве, ловил перепелок каким-то своим свистком,
похожим на пение этих пернатых. Свисток был всамделиш-
ный, имитировал пение самки, зовущее к себе страждущих
самцов в жаркую летнюю пору и они легко попадали в рас-
кинутые капроновые сети хитроумного ловца. Айтматов со
смехом рассказывал, как они с Байтемировым поссорились
из-за этого метода ловли птичек, который, на взгляд Чин-
гиза Торекуловича, был нечестным и обманным и как он,
возмущенный, пешком уходил из этих мест и как догнал
растерянный от столь наивного протеста вполне взрослого
человека Насирдин ага и как они потом помирились и от-
дыхали в сельском доме писателя. Я подумал про себя: даже
в этом весь Айтматов, который сидел рядом со мной…
Действительно, Чингиз Торекулович во многих вещах
был определенно наивен, проявлял какую-то детскость в
восприятии фактов жизни, которая, сочетаясь с общей его
276
трагической концепцией мироустройства, составляла стер-
жень его художественной конфликтологии, его видении
мира, его евроазиатского литературного экзистенциализ-
ма, хотя я никак не могу утверждать, что он был столь же
наивен или беспомощен везде и всюду. Жизнь – а она у него
была очень непростой – его научила многому, в том числе и
тому, как выходить из той или иной весьма непростой ситу-
ации, будь это в политике или в реальной жизненной прак-
тике, не прибегая при этом к открытому конфликту.
Словом, на обратной дороге мы много смеялись. Но
из моей головы никак не вышла та же тема религиозной
конвертации. Теперь мне так не терпелось знать, куда же
все-таки заведет айтматовская художественная фантазия
историю этой девушки. Масштаб темы был уже очевиден.
Очевиден был и ее глобальный контекст. Кыргызы, уме-
ренные мусульмане, живущие в эпоху кризиса, и зачастив-
шие в страну разные миссионеры после завершения эпохи
государственного атеизма, немецко-кыргызское село Рот-
Фронт и эта сопка, похожая на местную Фудзияму… Я ис-
пытывал настоящее предвкушение нового айтматовского
шедевра, повествующего о новой грани конфликта рели-
гий и цивилизаций в мировом масштабе. И тут мне в голову
взбрела почти провокационная мысль о том, что будущее
произведение следовало бы назвать… «Богоматерь в сне-
гах». «Ну, как? Это же название другого произведения, пусть
не завершенного?», не соглашается Айтматов. И он говорит,
что в этом своем произведении он начал писать о событиях
времен Великой Отечественной войны, о силе религиозно-
го чувства и человеческой морали и т.д. А я в порядке возра-
жения говорю, что Хемингуэй, например, однажды нашел
свою старую незавершенную рукопись и там нашел эпизод
со стариком-рыбаком и переделал его в знаменитый рас-
сказ «Старик и море». И так он получил Нобелевскую пре-
мию. Но вижу, что мой аргумент пока не срабатывает. Я с
сожалением молчу.
И тут, дорогой читатель, я вынужден немного забегать
вперед и сказать следующее. После этой поездки как-то раз
мне Чингиз Торекулович звонит, кажется, из Бельгии и го-
ворит: «Ты знаешь, я нашел для той истории название…»
277
А я сразу: «Какое?». «Негасимый след молнии…» Я ничего
не сказал. Бог видит, все-таки мне так нравилось название
«Богоматерь в снегах». Ах, какое было название, лучшее и
не придумать…
Тем временем мы выехали из Иссыкатинского ущелья,
миновали курорт и уже ездили по плоскогорному склону.
Была видна вся благодатная Чуйская долина. Солнце сто-
яло на самом зените. Вокруг цвело такое буйное разнотра-
вье, стояла такая роскошь предгорных цветов и летающих
то здесь, то там разноцветных бабочек, что мне хотелось
выбежать из машины и ребенком кувыркаться в этом рай-
ском травяном ковре.
Примерно в селе Горная Маевка мы увидели красивую,
свежескошенную пригорку с многочисленными стогами
сена и я велел поворачивать туда. Новый японский джип
бизнесмена без труда понес всех нас на самый верх и там
решили остановиться.
Выйдя из машины, я тут же падал на стог сухого сена,
как в перину. Такого удовольствия от поездок я давно не по-
лучал. И вижу, что то же самое делает, правда без детского
падения в сено, и Чингиз Торекулович. Он расселся в стог
сена, как в глубокое кресло, опустив кепку на глаза. Так же
счастлив и горд был наш Осмонбек, который тут же начал
прямо на траве разворачивать достархан и разложить еду и
инструменты.
Мы были так счастливы, что Айтматов очень доволен
и отошел от привычного образа солидного, официального
человека и, возможно, на миг вернулся, мысленно, в дале-
кое свое детство и юность. Бог видит, я так хотел бы узнать,
о чем же он тогда думал и в какие пределы времени и про-
странства помчались его легкокрылые мечты и высокие
думы… Теперь это уже точно не дано.
Несмотря на мое неутихающее желание поговорить о
литературе и об импровизируемом сюжете о девушке, пав-
шей жертвой обстоятельств и ставшей по-своему святой,
пришлось заняться едой и поднять положенный в таких
случаях тост. Естественно, мы пили за здоровье нашего до-
рогого гостья. За его творчество, особенно за произведе-
ние, которое на наших глазах рождалось.
278
 Мы пили вино, а Чингиз Торекулович виски с содовой.
Пил совсем немного. Но еда ему весьма понравилось. И тут
случилось то, что меня определенно обрадовало и у меня
уже не осталось никакого повода думать, что наш народ
начинает забывать наши священные национальные тради-
ции.
…Когда мы только начали нашу полевую трапезу, чуть
поодаль от нас вдруг появился какой-то мальчик верхом
на коне. На нас посмотрел и повернул в другую сторону. И
тут его начал позвать Чингиз Торекулович, и видя, что он
стесняется подойти, взял какие сладости, что-то еще и по-
шел к нему. «Ме, айланайын», сказал он, делая ударение на
втором слоге, как это делают казахи. Мальчик удалился,
по виду очень довольный, и вскоре скрылся за косогором.
Немного прошло времени и мы видим, что на том же коне
появляется уже взрослый мужчина и едет прямо к нам.
Вспомнив недавний опыт общения с Рот-Фронтским има-
мом, я насторожился при виде приближающего всадника.
А если он нагрубит, если он вдруг начнет выгонять нас от
своего пастбища, если эти места его собственность? Честно
говоря, я так не хотел, чтобы кто бы то ни был, не испортил
нам наше отличное настроение. Но Айтматов явно обрадо-
вался незваному гостью, а тот сразу же слез с коня и начал
за руку поздороваться со всеми. Присел к достархану и не
преминул оглядеть и красивые бутылки с интригующими
содержимыми.
К счастью, разговор пошел в самом желанном русле.
Разумеется, он сразу нас узнал и после первого бокала без
труда развязался и его язык. Много о чем он рассказал нам
о жизни села, о своей семье, хозяйстве. Действительно, мы
оказались в его фазенде, на его пастбище. Узнали, что у него
около сорока коз, пять или шесть коров, дети уже взрослые,
есть овцы и т.п. И конь был его. «Чынгыз ага, теперь будь-
те, пожалуйста, моими гостями, зарежу одного из ягненков
или коз в вашу честь, как же иначе?»
Нетрудно представить, как мы с Осмонбеком были
рады этому приглашению. Конечно, никто и не подумал
бы сходить к нему домой, но он пригласил, как настоящий
кыргыз! Айтматов тоже был рад, даже тост сказал о том,
279
чтобы этот человек стал бы еще богаче и росло число его
домашних животных. Одним словом, этот человек, имени
которого я не запомнил, спас на моих глазах честь мунди-
ра, как говорят, кыргыза, это тоже предвещало о благопо-
лучном завершении нашей поездки. Замечаем, что Чингиз
Торекулович уже подустал. И начали собираться в путь, да и
время склонялось уже к 4 часам пополудни.
Как только двинулись, Айтматов вздремнул. Выклю-
чили музыку, ездили не быстро, чтобы не раскачивать и не
разбудить писателя. Спустя полчаса, мы уже были в Бишке-
ке. Проснулся и Чингиз Торекулович. Разговорились. Потом
подъехали к его дому.
«Ну, Осоке, спасибо тебе, вам обоим, за эту поездку.
По-моему, все было очень здорово. Самое главное, хорошо
поговорили, многое поняли, узнали, правда?»
А мы были рады безмерно. Тут включается в разговор
наш Осмонбек, который со своей задачей младшего спут-
ника и умелого водителя справился блестяще: «Чынгыз
байке, давайте напишите про эту историю, которая меня,
например, очень взволновала. Это же очень серьезная про-
блема. Надо писать!» Мне пришлось заметить, что это без
преувеличения мировой важности проблема. И тут Чин-
гиз Торекулович сказал, пожалуй, свое самое важное, самое
ключевое слово за всю поездку.
«А ты знаешь, что с этой девушкой случилось и куда в
самом деле она пошла?»
«Куда?»
«Она поднялась на этот Кароол дөбө. Ночью. Ветер.
Дождь и снег…»
«А потом куда? Обратно домой? В город? А может ее
волки…? Или сорвалась со скалы?»
Чингиз Торекулович на меня посмотрел с таким зага-
дочным взглядом и, приоткрывая дверь машины, сказал:
«Она вознеслась в небо».
И начал выходить из машины. «В небо вознеслась?» Эти
слова гулким эхом отдавались во мне… «Значит, вознеслась
в небеса, не выдержав груз и натиск земных проблем и ве-
ковых противоречий?» Я поразился, что Айтматов так ре-
шил завершить эту историю. И еще раз отчетливо понял,
280
что рядом со мной сидел не просто большой писатель, а
гений. Он вышел. Вышли и мы. Попрощались. Кто бы мог
подумать, что наше путешествие обернется настоящим ин-
теллектуальным приключением, точку в котором поставит
Чингиз Айтматов…
Мы оба смотрели на него, пока он не зашел во двор и
закрыл за собой металлическую калитку.
…И думал ли я тогда, что пройдет время, он это произве-
дение так и не напишет и, подчинившись воле судьбы, той
Судьбы, о которой он так часто размышлял, особенно в сво-
ем последнем символическом и прощальном романе «Когда
падают горы» (Вечная невеста), и сам улетит куда-то очень
далеко, но живым уже не вернется домой, на свою Родину?
Улетит, оставив за собой свое великое Слово, свои думы и
образы, и эту Вечную невесту…
И часто вспоминается строчка из его давнего незавер-
шенного произведения:
«И в опустевшее поле выбегает серый скакун без седо-
ка…»
…Я до сих пор считаю, что Айтматов так и испарился,
превратился в белое облако, ушел куда-то в неизвестность
и не вернулся больше.
Он вознесся в небо, куда так часто устремлял свои взо-
ры, а белый его скакун выбежал в опустевшее и осиротев-
шее поле уже без седока… Слышно только пронзительное
ржанье коня и затем полная тишина, и опять ржанье, уходя-
щее вдаль, отдающееся дальним эхом и медленно растворя-
ющееся в бесконечности времени и в эфире пространства…

281
 Айтматов и эпос “Манас”

Чингиз Айтматов в одном из своих интервью призна-

вался, что плачет, когда читает «Манас». На вопрос: «Значит,
«Манас» и сейчас жив и продолжает волновать современ-
ных кыргызов?», знаменитый писатель отвечает: «Если
живы мои слезы, то жив, наверное, и наш эпос». Ч.Айтма-
тов в одной из статей сравнивал «Манас» даже с Библией,
назвал его вершиной национального духа. В одной беседе
с автором этих строк он в эпосе усматривал даже кыргыз-
скую национальную идею.
Действительно, «Манас» с феерической чередой ге-
ройств и с такой же феерией описанных в нем с огромной
эмоциональной и художественной силой человеческих тра-
гедий, оказался не только выдающимся мировым памят-
ником культуры и духа, но и поныне совершенно живым и
востребованным. Он стал пророческим Словом для кыргы-
зов, в котором закодировано нечто такое, что и сейчас пора-
жает своей глубиной и актуальностью своего содержания.
С подачи Айтматова, о «Манасе» вспомнили и в первые
же годы суверенитета, в самые трудные годы преобразова-
ний, в постсоветские годы, когда остро встал вопрос о наци-
ональном единстве всех кыргызстанцев, в том числе и пре-
жде всего, самих кыргызов. Всем было ясно, что в основе
идеологического строительства независмого Кыргызстана
должны лежать великие свободолюбивые, интеграторские
идеи «Манаса», идеи всеобщего единения и межэтниче-
ского согласия. Вспомнили и о жарких спорах по времени
возникновения и формирования эпоса в былые годы, о
его историческом возрасте, праздновании 1100-летия или
1000-летия. Вспомнили о крайне противоречивом отно-
шении Советской власти к великому кыргызскому эпосу, о

282
том, что практически все те, кто так или иначе имел прямое
отношение к изданию эпоса, его переводу на русский язык,
его популяризации, так и не избежали молоха сталинских
репрессий и были расстреляны. Не было забыто и то, что
именно «Манас» сильно помог поднять дух народа, когда
фашистская Германия напала на СССР, в составе которого
находился и Кыргызстан, а кыргызским воинам надо было
напоминать о великих предках, чтобы они воспряли духом.
Самым приятным и радостным событием для Айтмато-
ва, как и для всего суверенного Кыргызстана, стало прове-
дение 1000-летия «Манаса» по решению ООН в 1995 году.
Это стало огромной культурной значимости событием для
страны, переживающей всего лишь третий год своего само-
стоятельного существования. В проведении миллениума
Айтматов принимал самое живое участие, потому что осу-
ществилась его самая заветная мечта как глубокого знато-
ка «Манаса».
Но очень интересная тема – влияние великого кыргыз-
ского эпоса на художническое сознание автора «Когда пада-
ют горы» (Вечная невеста). Поклонники Айтматова очень
часто спорят и гадают, откуда у него этот античный, грече-
ский трагизм, из книг в книги кочующие эсхатологические
мотивы, предощущение «конца света», этот, говоря по Фре-
йду, инстинкт Смерти и пароксизмы безысходности, в то же
время такой мощный всепобеждающий позыв Жизни? Да,
это он сказал: «За всё в жизни есть расплата, как за жизнь
есть расплата смертью». Мысль о смерти его всегда очень
сильно беспокоила, будоражила его пламенную, в то же
время глубоко израненную с детства душу и никогда его не
покидала; мощный позыв жизни сосуществовал с инстин-
ктом смерти, обостренным чувством конечности века чело-
веческого. Ответить на озвученный выше вопрос нелегко,
но сделать некоторые предположения, думаю, можно.
Со мной многие могут не согласиться, но убежден глу-
боко, что истоки и корни этого мироотношения все же ле-
жат в нашей национальной культуре, сформированной, в
свою очередь, сложной и в общем-то очень трагичной исто-
рией нашей; они лежат в «Манасе», который не столько ге-
роический эпос, каким мы привыкли его называть, сколько
283
трагическое сказание о героической борьбе и трагической
смерти Манаса Великодушного, чья семья спаслась от пол-
ного истребления самими же кыргызами бегством в Бухару
и чья династия, Семетей и Сейтек, повторяют тот же путь ге-
роического подъема и столь же трагического обрыва исто-
рии, что и сам Манас, основатель объединенных, соборных
кыргызов. Я это называю Большой парадигмой «Манаса»,
которая составляет идейно-сюжетную доминанту этого
грандиозного эпоса в целом. Параллель здесь, быть может,
не очень уместна, но не стоит забывать, что и айтматовы
также спаслись бегством, срочно приехав из Москвы, где
жили, и укрывшись в глухой кыргызской деревне и выжив
чудом. Эта парадигма как будто подтверждена и новейшей
историей нашей, периодом суверенитета, двукратным яр-
ким всполохом надежд, всколыхнувшим народные массы, и
их крушением.
Ну а если бросить даже беглый взгляд на всех тех ве-
ликих кыргызов, чьи имена у всех на устах, мы услышим
столько арманов, кошоков, трагических мотивов, что в ушах
звенит. Таков и великий Токтогул, таковы все знаменитые
заманисты от Арстанбека до Ысака Шайбекова, включая
Калыгула-прорицателя, таково большинство наших малых
эпосов («Курманбек», «Кожоджаш», «Эр Табылды», «Эр То-
штюк» и т.д.).
История кыргызской литературы ХХ века со всей крас-
норечивостью свидетельствует: эпос «Манас» всегда ока-
зывался в центре внимания, как только кыргызский народ
переживал важный поворотный период в своем развитии.
Оказалось правдой, что «Манас» духовно поддерживал кы-
ргызов и в лучшие, и в худшие дни. Так было и в 20-30-е
годы ХХ века, когда Кыргызстан из кочевой и полукоче-
вой жизни переходил в оседлую, происходили непростые
процессы национальной самоидентификации под властью
уже Советов в составе СССР. Так было в годы войны 1941-
45 годов, когда кыргызстанцы сражались с фашистскими
захватчиками, и когда отвагу и смелость многие черпали
из великого эпоса. Так получилось и в исторический пери-
од становления и развития национальной суверенной го-

284
сударственнсти в 90-х годах ХХ века, в труднейший период
социально-политического транзита.
Словом, в новый период кыргызской истории вновь пе-
ред мысленным взором кыргызского народа возникла бес-
смертная тень Манаса Великодушного, его сорока сподвиж-
ников, вспомнились их героические деяния во имя защиты
и сохранения нашего народа и его исконных земель. Образ
Манаса действительно в те дни послужил мощной духов-
ной опорой, заставлял думать о стране, о единстве народа,
о дружбе между народами.
Руководство независимого Кыргызстана начало пред-
принимать многостронние дипломатические, культур-
но-духовные усилия, чтобы довести до внимания мирового
сообщества беесмертные идеи эпоса, его национальное и
мировое значение в контексте современного глобализиро-
ванного мира, в эпоху возникновения новых независимых
государств, новых демократий, диалога культур и циви-
лизаций. Кыргызстан обратился в ООН с предложением о
праздновании 1000-летия нашего героико-трагического
эпоса «Манас», тщательно обосновывая, аргументируя,
подробно описав весьма длинную историю вопроса. Конеч-
но, молодому кыргызскому государству повезло. На фоне
общей симпатии к нам, совсем молодой азиатской респу-
блике, твердо избравшей курс демократических реформ,
уважающей свободы слова, политических и гражданских
прав граждан, появилась уникальная возможность добить-
ся поддержки стран-членов Совета Безопасности, Экососа
(самое большое подразделение в административной систе-
ме ООН), ряда влиятельных деятелей мировой политики и
культуры. В 1994 году ООН, эта самая авторитетная меж-
дународная организация, приняла к рассмотрению проект
Резолюции о всемирном праздновании 1000-летия кыргы-
зского эпоса как культурно-духовного наследия.
В 1994 году Генеральная Ассамблея ООН, наконец, рас-
смотрела культурную инициативу независимого Кыргы-
зстана и приняла резолюцию о всемирном праздновании
1000-летия эпоса. Это было огромным событием, огром-
ной победой, в чем сыграла, как отмечено выше, свою роль
приверженность молодого кыргызского государства прин-
285
ципам демократии, свободы слова, прав человека. Звание
самой демократичной страны, «островка демократии», как
во всем мире называли тогда Кыргызскую Республику, по-
могло не только в принятии специальной резолюции об
эпосе «Манас», но помогло и в самом всемирном праздно-
вании 1000-летия и финансово, и морально. Положитель-
ный имидж молодой республики оказался настолько при-
влекательным, что многие государства проголосовали за
«Манас», еще толком не запомнив наше национальное са-
моназвание, точное произношение страны (одни говорили
Кыргызия, другие Кыргызстан или Кыргызстан), тем бо-
лее, что это был всего лишь третий год независимого суще-
ствования страны.
Во внутринациональном плане 1000-летие эпоса сы-
грало мощную консолидирующую роль, способствовало
общему духовному подъему, национально-государствен-
ной самоидентификации, послужило благодатным идеоло-
гическим фундаментом и огромной поддержкой в период
социально-экономического и политического транзита. В
переходный период Манас Великодушный воспринимал-
ся всеми как интегратор и прогенитор, символ всеобщего
единения, как национальная идея в период трудного госу-
дарственного становления. Празднование «Манаса» стало
историческим событием огромной важности и своеобраз-
ной презентацией суверенного Кыргызстана в глазах миро-
вой общественности.
Айтматов всегда подчеркивал, что если бы в «Манасе»
не было заключено живое содержание для тех, кто его со-
хранил, слушал и сопереживал, эпос едва ли мог бы дойти
до наших дней в таком полнозвучном и многовариантном
виде. В «Манасе» оказалась зашифрованной наша многове-
ковая историческая жизнь, даже скрыта некоторая тайна,
обнаруживаемая только при внимательном и вдумчивом
чтении. Чтобы это понять, нужно вернуться к тому, о чем
повествуется в эпосе с таким колоссальным подъемом и не-
избывным надрывом.
В громадной поэме о судьбах неугомонных кочевников,
жизнь которых переполняли взлеты и падения, воспето ле-
гендарное единение разных кочевых племен и родов под
286
флагом Манаса Великодушного и рождение народа кыр-
гызов. А единение, как это обычно происходило в мировой
истории, вызывалось жизненной необходимостью совмест-
но защищаться от экспансии более сильных соседей. Это и
стало главной тематической линией и идейным дискур-
сом «Манаса». Все исследователи эпоса, от русского учено-
го-востоковеда Х1Х века академика В.Радлова и казахского
просветителя Ч.Валиханова до академика В.Жирмунского,
единодушно указывали на глубокие исторические основы
«Манаса», его собирательность, живой метафоризм.
Чингиз Айтматов практически всю жизнь занимался
и размышлял о великом кыргызском эпосе. Его хрестома-
тийно известная статья «Манас» – сияющая вершина наци-
онального духа кыргызов» по сей день остается однаой из
глубоких работ о нашем эпсое. Главная в ней мысль заклю-
чалась в том, что, по его мнению, «Манас» – кроме всего про-
чего, это главный национальный вклад кыргызв в мировую
культурную сокровищницу. Что он имел в виду? Ананлизи-
руя его высказывания и статьи о кыргызском эпосе, можно
приходить к выводу, что это грандиозное сказание – это и
тайна, в котором закодированы историческая судьба и путь
кыргызов, но и открытый текст.
Чтобы прояснить мысли и догадки Айтматова, нужно
вкратце раскрыть основное содержание этой эпической
трагедии. Так, «Манас» – эпическое повествование о борь-
бе народа, к которому принадлежал Манас, с китайцами и
калмыками за свои земли и свободу, а также о переселении
кыргызов под его предводительством из Алтая в совре-
менный Кыргызстан. В заключительных эпизодах гранди-
озного поэтического сказания описаны так называемый
Великий поход против китайцев, потрясающие батальные
сцены, а также гибель Манаса и его легендарных сподвиж-
ников на поле сражения, последующая длительная дегра-
дация кыргызского народа после смерти своего лидера. По-
трясают сцены гибели героев, тайные похороны Манаса в
неприступных горах Алатоо, бегство его матери и жены с
шестимесячным сыном Семетеем из легендарного Таласа,
где обосновалась ханская орда интегратора и прогенитора
всех кыргызов. Рассказано все это в стихах и с колоссаль-
287
ной художественной силой и глубоким трагизмом. Такой
трагизм можно встретить разве что в «Реквиеме» Моцарта
или в похоронном марше знаменитой Героической симфо-
нии Бетховена. Поэтому нетрудно представить плачущего
при чтении эпоса Чингиза Айтматова…
Примерно тот же путь Начала, Героического Подъема
и трагического Конца проходит и сын Манаса – Семетей,
о чем сложен отдельный эпос. Такая же череда событий и
идейный стержень характерны и для третьей части эпоса
– «Сейтек». В повторяющейся трагической парадигме эпоса
героика почти с фатальной неизбежностью соприкасается
с предательством, альтруизм - с эгоизмом, самоотвержен-
ность - с завистью, и т.д. Сюжетная модель, да и вся смысло-
вая архитектоника эпоса оказывается построенной именно
из таких бинарных оппозиций, которые придают «Манасу»
глубокий трагизм.
Примечательно и то, что в варианте великого китайско-
го сказителя «Манаса» кыргызского происхождения Джу-
супа Мамая, который боготворил Чингиза Торекуловича за
его устойчивую приверженность к «Манасу», династия бо-
гатыря Манаса доведена до седьмого колена, но сюжетная
парадигматика почти в точности повторяет заданную еще
в «Манасе» структурную модель. Модель коренных мораль-
но-философских основ человеческого бытия. Модель жиз-
ни. Модель рождения и гибели. Модель бессмысленности.
Кыргызский эпос, охватывающий героические деяния и
гибель целых поколений людей, отличающийся огромной
плотностью событий, происшествий, человеческих чувств,
возвышенной любви, порой кажется отражением бесконеч-
ной борьбы Жизни и Смерти в ее бессмысленном течении
и одновременно отражением ее повторяющихся вечных и
горьких истин.
Вт эта философская доминанта эпоса сильнее всего
привлекала Айтматова, потому что он сам тоже об истории,
о человеческой судьбе, о смене поколений размышлял при-
мерно в таком же духе.
И вообще так называемая мировая скорбь Айтматова,
трагизм его мировоззрения следует объяснять, прежде все-
го, тем сильным влиянием, которое на него оказало раннее
288
приобщение к «Манасу». Одним из его кумиров и самым
уважаемым человеком в Кыргызстане был великий скази-
тель эпоса Саякбай Каралаев. Айтматов с ним в одно время
жил по соседству, когда ему дали квартиру в писательском
доме, потом ездил вместе в Москву, даже заграницу, и вез-
де он выступал с пояснениями сказительсткого искусства,
пропагандировал эпос, одновременно восхищался гениаль-
ностью Каралаева, который в своем исполнении доводил
эпос до поистине шекспировского уровня страстей.
Когда 1000-летие «Манаса» отмечалось по решению Ге-
неральной Ассамблеи ООН в 1995 году, ему предоставлено
было основное слово и он, наконец, высказал все, о чем он
думал все время и что, на его взгляд, является секретом бес-
смертия «Манаса».
Главная мысль писателя заключалась в том, этот эпос –
явление двужущееся. По его мнению, это есть свойство всех
изустных эпосов. Именно поэтому эпос, даже спустя тысяча
лет после своего возникновения, обнаруживает для нас, со-
временных кыргызов, обремененных обустройством свое-
го государства, и другую истину. Истину вечно актуальную,
животрепещущую, заключающуюся в следующем. После
гибели Манаса, затем его наследников и идейных последо-
вателей, кыргызы так и не смогли в течение длительного
времени реально объединиться, сохранить единую госу-
дарственность, обеспечить преемственность историческо-
го развития. Тому причиной оказалась новая реальность,
с которой переселившиеся с Алтая кыргызы столкнулись
еще в древности. Обширный и не поделенный на изолиро-
ванные локации высокими горами Алтай и южная Сибирь
– историческая родина кыргызов – благоприятствовали их
государственному и этническому единству в практическом,
коммуникативном смысле. Контакты и живые связи между
людьми осуществлялись легко и этногенез кыргызов про-
исходил на благодатной почве. Здесь имеются в виду, ко-
нечно, география и ландшафт.
Но сложные географические условия Тянь-Шаньских
гор и Памиро-Алая, куда пересилились исторические кы-
ргызы, своими жестко поделенными высокими горными
хребтами на изолированные территории, затруднявшие
289
устойчивые связи между племенами и мелкими ханствами,
не всегда позволяли жить в едином взаимосвязанном сооб-
ществе. Идея единого государства, да и в целом дальней-
ший этнический политогенез кыргызов оказались в наиме-
нее выгодных для этого условиях.
Конечно, эпос «Манас», если строго говорить – это, пре-
жде всего, изящная литература, и искать в нем рецепты для
нынешней нашей жизни по меньшей мере некорректно. Об
этом много говорилось и в дни праздновании 1000-летия
«Манаса», об этом говорил и Айтматов. Но многие учены-
е-фольклористы, манасоведы указывали на главную осо-
бенность изустного эпоса, состоящую в том, что он, сохра-
нив первичный смыслосодержащий архетип, сюжетный
каркас, как правило, вбирает настроения и взгляды своих
исполнителей или сказителей, которые всегда что-то до-
бавляют от себя. Неизбежно что-то проецировалось и на
слушателя-реципиента, который, кроме поглощения кра-
сивых преданий и легенд, хотел получить ответы на вечно
волнующие вопросы. Вот так «Манас» становился для кы-
ргызов явлением движущимся, своеобразной энциклопе-
дией, собранием самых горьких для народа уроков, описан-
ных в сказании с такой неотразимой поэтической силой.
И еще. В 1986 году в московских газетах и журналах раз-
вернулась дискуссия о русской идее, об ее сущности, и были
высказаны очень интересные идеи и суждения. Как обычно
тогда происходило, то, что дискутировалось в столице, так
или иначе аукнулось и на местах. Так вот, автор этих строк,
в то время молодой критик и исследователь, при одной из
встреч осмелился спросить у Айтматова, а у кыргызов была
какая-нибудь тоже национальная идея? Он не сразу нашел-
ся ответить, говоря, что это очень специфический вопрос, и
т.д., но, спустя некоторое время, когда речь зашла о «Мана-
се», сказал мне, что «Манас» и есть национальная идея кы-
ргызского народа.
Айтматов, конечно, был абсолютно прав. Именно в годы
независимости, после 1000-летия «Манаса» стало ясным,
что в этом гениальном эпосе, кроме чистой литературы и
высокой поэзии, скрыт некий смысловой пласт, этнокуль-
турный код, привнесенный временем и его сказителями,
290
которые пытались хотя бы косвенно повлиять на кыргызов
и их правителей. Эпос оказался неким национальным ду-
ховным Завещанием, пророческим Предупреждением, ве-
щим Словом, забыть которые чревато самыми плачевными
последствиями для кыргызского народа, его национально-
го единства, духовного здоровья, сохранения и сбережения
национальной государственности.
Как и во времена легендарного Манаса, сохранение и
укрепление единства кыргызского народа, состоящего из
разных племен и родов, и поныне остается больным вопро-
сом. Возрождаемый родоплеменной регионализм, с кото-
рым отчаянно боролся Манас Великодушный, быстро мо-
жет превратиться в живучую и трудноизлечимую болезнь
Кыргызстана. А в нашем древнем эпосе красной нитью
проходит пророческое предупреждение о том, что кыргы-
зам необходимо «собрать воедино то, что рассыпано, свя-
зать заново то, что разорвано» и («Чачылганды жыйнайлы,
үзүлгөндү улайлы»). Мысль о том, что раскол родов и пле-
мен, создавших единый народ кыргызов, может стать пред-
вестником гибели и распада страны, является основным
содержательным ядром эпоса «Манас».
Проводить параллель между ограбившими орду Манаса
Великодушного кыргызами тясячелетней давности и тра-
гическими событиями 2005 и 2010 годов, когда столица го-
сударства была отдана на грабеж туче мародеров, а Дворец
Республики был ограблен и загажен, не очень корректно.
Да и не хотелось бы заниматься такого рода сравнениями.
Но порой кажется, что со времен Манаса Великодушного
мало что изменилось в нашем менталитете и во внутри-
национальной жизни. Имеется в виду вопросы националь-
ного единства кыргызов, территориальной целостности,
формы и содержания государственной власти, взаимоотно-
шения регионов, родов, племен, кланов и т.д.
Один из известных исследователей генезиса «Манаса»
профессор Р.Кадырбаева указывает, что эпос возник как
поэтическая реминисценция героической эпохи первых
кыргызов и как обширное повествование о той трагедии,
которую они пережили в результате распрей и внутрен-
них конфликтов. Как только и Манас, и Семетей, и Сейтек
291
с огромным энтузиазмом восстанавливали утраченное, за-
ново собирали распавшиеся племена, добивались победы
над врагом, их тут же поджидала пропасть, обнаруживался
заговор среди соратников, измена и т.п.
Поэтому айтматовская мысль о том, что «Манас» в
определенном смысле и есть кыргызская народная идея о
сбережении и защите нашей земли от внешних врагов, от
внутренних распрей, оказалась очень плодотворной мыс-
лью, ракрывающей глубинную суть эпоса. Действительно,
смысловой пласт, язык метафор и многозначных силлогиз-
мов эпоса невольно наталкивают на размышления о жизни
и судьбе древних кыргызов, заставляет глубоко задуматься
и о путях развития современного кыргызского общества,
нашей государственности. При высокой роли кыргызской
национальной элиты статус современной национальной
государственности достался нам в конце ХХ века во многом
по воле высшей Судьбы. И, когда застарелые болезни вновь
маячат перед нашими глазами, когда видим воочию, что
вновь становимся больным обществом, подверженным ре-
гионализму, который открыто поощряется политиками-по-
пулиствами, поневоле начинаешь думать о прошлом, о про-
рочествах, заключенных в таких нетленных хранилищах
национального духа и исторического опыта, как «Манас», а
также великие и малые эпосы, легенды и мифы.
В учебниках и разного рода пособиях эпос «Манас»
определяют как героический. Это действительно так. Но
следует подчеркнуть, что героизм в нем всегда сопрово-
ждался трагизмом. «Манас» с его скрытым закодирован-
ным смыслом и аллегориями эпос и трагический. Это гран-
диозная поэма о гибели героев, Манаса, о трагической судь-
бе его детей, пытавшихся продолжить дело отца, объеди-
нителя и интегратора. «Манас» – живое напоминание о том,
что из-за неспособности интегрироваться и объединиться
кыргызы той поры утратили целостность, многие века их
жизни остались пустыми, «темными временами».
Прочтите монолог Семетея, который, возвращаясь из
Бухары и видя, в каком состоянии оказались земля и народ
Манаса, скажет горькие и душераздирающие слова. Те же
самые слова, спустя несколько десятков лет, скажет и Сей-
292
тек. Начавшийся подъем в их делах всегда обрывается. На-
ступает трагический конец. В эпосе он воспринимается как
трагический обрыв Истории, а не только сюжета. Именно
в этом заключена своего рода каббалистика, имплицитный
дискурс бессмертного эпоса как Послания-предупрежде-
ния…
Лев Гумилев в знаменитой теории пассионарности вы-
водил формулу: Конец и вновь Начало. Содержание «Мана-
са» может некоторыми трактоваться как проявление дру-
гой траектории нашего исторического пути: Начало вновь
Конец… Возникает соблазн представить дело так, что пара-
дигма нашей истории идет вразрез с гумилевскими пред-
ставлениями, что мы являемся как бы исключением из
правила. Но есть надежда, что дело обстоит все же не так.
Наилучшим тому свидетельством является сама наша исто-
рия. За двадцать два века чужеземные силы не раз пыта-
лись сломить кыргызов, привести их к бесславному концу.
Но наш народ, несмотря на малочисленность, выстоял. И в
ХХ –ХХI веках он предстал перед миром как суверенная на-
ция, создавшая независимое государство.
Новые поколения кыргызов наизусть знают семь заве-
тов Манаса, и это не может не радовать. Сможем ли мы из-
влечь уроки из собственной истории, чтобы страна могла
занять достойное место в мировом сообществе? Или при
нашей нездоровой любви к Власти и безразличии к тому,
что творится дома и в стране, мы вновь вернемся на круги
своя?
Это очень большой Вопрос. У него, заметим, почти ты-
сячелетний возраст. Им задавались во времена Манаса, а
после – все наши более или менее думающие предки. И так
почти всегда. Этим вопросом задавались, когда отмечали
1000-летие великого эпоса.

293
 Айтматов и тюркский мир
Начало нового миллениума уже входит в историю под
безусловным знаком глобализации, новых интеграцион-
ных возможностей между странами, благодаря информа-
ционным технологиям, международному бизнесу, кото-
рый становится все более экстерриториальным и надна-
циональным. В то же время современный мир столкнулся
с целым рядом новых вызовов, решение которых требует
совместных коллективных усилий, консолидации средств,
ресурсов и т.д.
И Чингиз Торекулович, как писатель и как политик,
живо интересовался всеми этими вопросами, высказывал-
ся публично и его мнением считались очень многие.
Среди этих разообразных вопросов мировой геоплити-
ки его особо интересовала судьба постсоветской Централь-
ной Азии и Казахстана, а также Турции, в целом – всего
тюркского мира. Тюркская культурно-духовная ойкумена,
этно-культурные границы которой простирается на трех
континентах, в нескольких суверенных государствах, для
него была и близка, и понятна. Нет, он не был пантюрки-
стом или человеком ортодоксальных этно-политических
взглядов. Этнократия для него было глубоко чужда. Но на-
родов Центральной Азии, в частности, постсоветских пяти
республик он всегда считал единым неразрывным сообще-
ством. Алма-Ата и Ташкент для него были родными горо-
дами, в которых жили столько его друзей и поклонников.
С Туркменистаном и Таджикистаном также его связывали
его друзья; Мирзо-Турсун-заде был его самым преданным
другом, а туркменских кинематографов, особенно замеча-
тельного режиссера Ходжакули Нарлиева и актрисы Айме-
довой очень высоко ценил.
Совершенно отдельной и очень дорогой для его серд-
ца темой была Турция. Он был из тех, кто по человечески и
294
культурно открыл эту страну, но открыл в том смысле, что
люди этой огромной и древней страны вовсе не являются
исламизированным государством, где ни о чем другом, кро-
ме крика муэдзинов и гудка автомобилей, не услышишь.
Нет, он зачарованно вглядывался в эту плотную и глубо-
кую в смысле укорененности культуру турков, в мощную
энергетику этого культурного и политического гибрида
Востока и Запада. Он в Турции Ататюрка видел воплощен-
ный и опробованный путь и Центральной Азии после Со-
юза, поэтому каждая его поездка в эту уникальную страну
превращалась для него в праздник души и ощущение жара
сердец своих многомиллионных поклонников. А турки дей-
ствительно его обожали, даже открыто культивировали
его, при жизни устанавливая разные памятники ему и пе-
реименовывая парки и улицы. Страстные в своих привязан-
ностях и темпераментные в проявлении эмоций и чувств
турки души не чаяли в нем, и удивляли его, и вдохновляли.
В конце концов, это было для него той страной, где свет-
скость является частью общей культуры и где любимая для
его души Европа столь органически переплеталась с род-
ным для него мусульманским Востоком. А издавали и пере-
издавали турки Айтматова десятки, если не сотни раз, при-
чем, первое собрание сочинений писателя вышли именно
в Турции, да и еще в советские годы. Отдельный разговор,
конечно, как они снимали полноформатные фильмы по его
произведениям, как они интерпретировали, изучали, писа-
ли о нем книги, диссертации и монографии.
Он понимал и видел, как этот мир уже начинает наби-
рать силы, напрягая свои внутренние резервы и богатые
кулуьтурно-гуманитарные, природные ресурсы, обнаружи-
вая при этом внушительный духовно-интеллектуальный
потенциал. Активное возрождение этого мира, этих моло-
дых наций, разбуженных новой судьбой и историей, Чинги-
за Торекуловича сильно волновало. Возрождались утрачен-
ные исторические связи, в силу самых разных причин ра-
нее утраченных или ослабленных, активизировался диалог
и экономическое и политическое сотрудничество.
Еще раз хочется подчеркнуть: он категорически не был
каким-то пантюркистом, тем более не националистом-эт-

295
нократом, но близость этого мира к себе, к его душе он все
время ощущал и чувствовал. Это он сказал в 1990 году, что
узбеки и кыргызы – дети легендарного Тюрк-Ата.
Почему к Айтматову был огромный интерес и глубоко
почтительное отношение во всем тюркском мире, особенно
в Турции? Самый короткий ответ был бы такой: никто из
тюркского мира не достиг такой славы и такого всемирно-
го признания, как Айтматов. Он попросту был общей гор-
достью, неким общетюркским символом, хотя, хочу еще раз
подчеркнуть, масштабы мышления кыргызского писателя
выходили далеко за пределы тюркского мира и амбиции
его уходили куда дальше. Он считал себя гражданином
мира, а не только тюркского, что было правдой.
Вместе с тем, он понимал, что у истоков этого суперэт-
носа стояли многие выдающиеся ученые и знаменитые му-
дрецы в еще средневековье, если не сказать раньше. Такие
ученые и интеллектуалы, люди мудрого, высокого духа и
мысли, как Юсуф Баласагуни и Махмуд Кашгари, Юнус Эмре
и Ходжа Ахмет-Яссави, Алишер Навои и Насими закладыва-
ли прочные основы этого культурно-духовного единства.
Особенно сильно и всем своим умом и своей интеллекту-
альной деятельностью служили интересам тюркского мира
многие выдающиеся просветители и подвижники Х1Х века.
К их числу относятся такие масштабные личности, как Ч.
Валиханов, М. Гаспринский, все прогрессивные тюркоязыч-
ные заманисты и джадидисты, деятели эпохи Алаш-Ордо
и социал-туранского движения, многие поэты и писате-
ли. Это М. Гаспринскому принадлежат слова, сказанные о
тюркском мире: «Единство в делах, мнениях, в языке». А
выдающийся казахский поэт А.Байтурсунов в своем знаме-
нитом стихотворении «Туркестан» выразил общую мечту
народов тюркского мира в виде высокой оды.
Однако падение СССР и появление новых Централь-
но-азиатских суверенных государств на политической
карте мира открыли новые и невиданные возможности и
перспективы перед этим миром. Регулярные встречи ли-
деров, саммиты тюркских государств, смелые шаги по эко-
номическому и культурному сотрудничеству, создание бла-
гоприятных условий для взаимных контактов, совестные

296
исследовательские проекты, налаживание интенсивной
транспортной коммуникации и общения между деятелями
культуры и интеллектуалами–все это то ценнейшее дости-
жение, которые происходили при жизни Айтматова.
В мире, где возрождаются неоимперские амбиции, где
религиозный экстремизм и террор далеко не побеждены,
где новые геополитические тренды заставляют думать о
мире и международной стабильности, о государственном
суверенитете и его укрепления, общетюркское единство
может оказаться очень сильным подспорьем для развития
тюркских народов.
Особо следует сказать о его отношении к исламу. К со-
жалению, он к этому вопросу так и не проявил особого ин-
тереса, хотя к теме религии он несколько раз возвращал-
ся, написал даже знаменитую сцену интеллектуального
поединка между Иисусом и Понтием Пилатом в «Плахе».
По всей видимости, международный терроризм, усилива-
ющийся религиозный радикализм, эти взрывы и кидне-
пинги его напугали и порядком разочаровали. Он открыто
осуждал терроризм и говорил: «Нужно действовать шире,
необходимо смотреть в корень вещей – как ликвидировать
базу терроризма, эту пагубу средневекового религиозного
экстремизма. И долг добрососедства обяжет нас, если по-
надобится, противостоять этой и любой другой опасности
плечом к плечу с узбеками, таджиками, казахами, туркме-
нами, кыргызами, ибо мир у них -это мир и в общем Турке-
станском Доме, ибо терроризм даже в его локальном про-
явлении есть враг всеобщий для всех, везде и всюду. Тер-
роризм - это та эпидемия, возникновение которой требует
немедленного, коллективного, радикального противодей-
ствия, т. е. борьбы на полное избавление от нее».
Не будучи исламистом, а человеком совершенно свет-
ских взглядов, Чингих Торекулович не скрывал своего ува-
жительного отношения к христианской культуре, в целом
к Европейской цивилизации, долго и сильно увлекался
Библией, апокрифическими текстами. Мне кажется, что он
вообще был рожден европейцем, человеком свободным от
всяких догм и предрассудков. Хотя он много писал и гово-
рил о вопросах религии, а в «Плахе» вообще затронул тему

297
Христа, в целом христианскую религию, он не был религи-
озным человеком, но не был и атеистом.
В последние годы жизни Чингиз Торекулович много
размышлял о постсоветской Центральной Азии, которая
стала фактически заложником экономического эгоизма
стран и которая политически и интеграционно разрозне-
на, как никогда. О зачаточной дипломатии и неготовности
стран региона для взаимоприемлемого решения вопросов
безопасности, нерешенность даже таких базовых вопросов,
как демаркация границ, вопросы паспортного контроля на
границах он много думал и беспокоился. Казалось бы, стра-
ны ЦА по естественной логике вещей должны были быть в
одном союзе или в одной геополитической связке, но этого
никак не получалось. При большом Союзе этого абсолют-
но не чувствовалось, потому что народы этого общирно-
го региона жили в составе одного государства. Но совсем
иная ситуация сложилась после СССР. Ведь постсоветская
ЦА – существенная часть или геополитическая ось всего
тюркского мира – была и остается глубоко дезинтегриро-
ванной и экономически разрозненной. К сожалению, такие
негативные тренды в сторону дезинтеграции в регионе
Центральной Азии только усиливаются, а культурное со-
трудничество фактически заморожено. В результате про-
игрывают народы, усиливается взаимное отчуждение, ра-
стут изоляционистские тенденции.
«Неужели мы, современные центрально-азиаты, живя
на одной земле, будучи наследниками одной уникальной
цивилизации, принадлежа к одной и той же религии, имея
общие проблемы строительства новой государственно-
сти, в XXI веке будем жить врозь, будем решать общереги-
ональные проблемы врозь?» – вопрошал в одном из своих
выступлений Ч. Айтматов, который мечтал видеть этот
регион единым и тесно интегрированным, где все вопросы
межгосударственного общения решаются путем диалога и
братского взаимопонимания. Он еще в 1998 году говорил,
что «нужно решить вопросы, имея твердую политическую
волю и широкое видение перспектив и, что не менее важно,
осознавая историческую ответственность перед будущим,
переступая порог нового столетия, даже тысячелетия, всту-

298
пая в эпоху экономической, информационной глобализа-
ции. Для нас это должно быть истиной само самой разуме-
ющейся. Поэтому мое мнение однозначно: нам надо объеди-
ниться в макромасштабах. Не на словах, а на деле. Мы долж-
ны быть системно объединенными на практике, на единой
арене всего региона. Никоим образом нельзя учинять пре-
грады на пути выстраданных тысячелетних взаимных кон-
тактов в регионе, где люди взаимосвязаны бесчисленными
нитями родственности, общей религии, культуры и языка,
торговли и коммуникаций. Экономическую интеграцию,
промышленную кооперацию, торговое сотрудничество не-
обходимо сдвинуть с мертвой точки во имя нашего общего
выживания и развития всех нас. Мир идет вперед, а мы, тур-
кестанцы, идем вспять – по пути самоизоляции, экономи-
ческой дезинтеграции». Это слова Чингиза Торекуловича,
высказанные в диалоге с ним, который назывался «Мы-цен-
трально-азиаты. Сможем ли жить вместе в ХХ1 веке?»
Айтматов предупреждал, что тренд к изоляционизму и
закрытость–участь именно отсталых регионов мира, но пе-
редовые, экономически развитые страны, наоборот, делают
все, чтобы открыть границы, помочь трансграничной тор-
говле, культурному диалогу. Как показывает мировая прак-
тика, именно в дезинтегрированных регионах мира чаще
всего и возникают разного рода конфликты, даже затяжные
локальные войны, которые еще больше отбрасывают назад
в плане экономического, социального и гуманитарного раз-
вития.
В диалоге с автором этих строк, Айтматов сказал о том,
что Европа, к примеру, многие века был раздираем глубо-
кими противоречиями, которые не раз заканчивались кон-
фликтами, затяжными войнами, перекраиванием границ и
т.д. Это особенно было характерно эпохи Талейрана и Мет-
терниха, когда бесконечное перетягивание каната, закулис-
ные интриги и опасные амбиции политиков рождали вой-
ны, противостоящие друг другу блоки, союзы. Счастье Евро-
пы второй половины XX века состояло в том, что появился
генерал де Голль, возник мощный политический авторитет
Уинстона Черчилля, заложившие фундамент общеевропей-
ского дома и «освободившие бонапартов от континента»,

299
говоря словами того же Талейрана.
Все эти факты и тенденции говорят о том, что перед
тюркским миром стоят очень много проблем, которые
нуждаются в решении и дипломатической регуляции для
того, чтобы избежать нежелательных исходов событий и
дальнейшего отчуждения. И он приводил пример Европы,
где континентальное сотрудничество и тесная интеграция
буквально спасает старый свет от новых войн и конфлик-
тов.
Вообще Чингиз Торекулович очень опасался конфлик-
тов между странами ЦА. Это опасение у него особенно укре-
пилось после кровопролитных Ошских и Узгенских событий
1990 года, когда он лично, по поручению Президента СССР
М.С. Горбачева прилетел в Андижан, потом в Ош и занимал-
ся умиротворением конфликтующих сторон. Его сильно
встревожила серия взрывов в Ташкенте весной 1998 года,
захват заложников и вооруженный конфликт в Баткенском
и Чон-Алайском районах юга Кыргызстана, таджикская во-
йна, унесшая десятки тысяч жизней. Ташкентские взрывы
и по замыслу, и по масштабу были крайне дерзкими. По-
лучив жесткий отпор от властей Узбекистана, террористы
проникли в Кыргызстан, потревожив наши южные рубежи,
взяв в заложники местных жителей, японских геологов. И
в Ташкенте, и на юге Кыргызстана погибли мирные граж-
дане, погибли военные. Захватив людей в Кыргызстане,
террористы требовали, как известно, две вещи: деньги и
свободный проход в Узбекистан для вооруженной борь-
бы против законных властей соседней страны. Речь шла о
якобы священной войне, о так называемом джихаде против
существующего правительства Узбекистана. Разумеется, с
таким преступным нашествием кыргызское правительство
никак не могло смириться. Пришлось, как говорится, гру-
дью защищать границы, закрывать все возможные лазейки,
чтобы бандиты не прорвались в соседнее государство. Это
было нелегкое, трудное дело. Главное, при этом погибли
люди. «Нужно действовать шире, – говорил в то время Чин-
гиз Торекулович, – более того, необходимо ведь смотреть
в корень вещей - как ликвидировать базу терроризма, эту
пагубу средневекового религиозного экстремизма. И долг

300
добрососедства обяжет нас, если понадобится, противосто-
ять этой и любой другой опасности плечом к плечу с узбе-
ками, таджиками, казахами, туркменами, ибо мир у них -это
мир и в нашем доме, ибо терроризм даже в его локальном
проявлении есть враг всеобщий для всех, везде и всюду. Тер-
роризм - это та эпидемия, возникновение которой требует
немедленного, коллективного, радикального противодей-
ствия, т. е. борьбы на полное избавление от нее».
Вместе с тем, необходимо особо подчеркнуть, что Чин-
гиз Торекулович будущую судьбу Кыргызстан всегда видел
в тесном сотрудничестве с Россией и эб этом он никогда не
уставал повторять. Но возрождающиеся национализмы, ре-
гиональное соперничество, и как следствие, экономический
эгоизм его сильно пугал и не на шутку беспокоил. «Пора
четко и недвусмысленно заявить,–предупреждал писатель,
размышляя о растущем отчуждении тюркских народов,–
что это очень контрпродуктивная, даже опасная тенден-
ция. Рано или поздно эти усилия закрыться глухой стеной
от соседей в буквальном и переносном смысле слова будут
осмеяны и оставлены на пепелище истории, но от этого ны-
нешним поколениям никак не легче. Нельзя заставлять от-
чуждаться братьев, это безнравственно. Нельзя заставлять
их общаться друг с другом, обходя кордоны, блокпосты и
прочие свидетельства нашей политической близорукости.
Нужно исходить из того понимания вещей, что в безопасно-
сти мы будем только вместе в нашем регионе и альтернати-
вы этому просто не существует».
Говоря о взглядах Чингиза Айтматова на региональное
сотрудничество, нужно особо отметить, что он всегда был
самым дорогим гостем и желанным собеседником почти
всех лидеров региона. Особенно он был близок к Нурсултану
Назарбаеву и Исламу Каримову. С последним он реализовал
проект Культурной Ассамблеи народов Центральной Азии.
Об одной из встреч с Иламом Абдуганиевичем он рассказы-
вал так: «Я вспоминаю идею президента Ислама Каримова
о Туркестанском доме, уже существует Туркестанская куль-
турная ассамблея или, как мы ее именуем, Ассамблея куль-
тур народов Центральной Азии со штаб-квартирой в Таш-
кенте. Стало быть, какие-то подвижки, наметки существуют,

301
только их надо до разумного максимума расширить, четко
определив ответственности. Возможно, мы только сейчас
созрели морально и психологически для практической реа-
лизации этой идеи. В следующем веке идея центральноази-
атского единения на равноправной, взаимовыгодной осно-
ве, на основе идентичности культур и секуляризма, общих
интересов региональной безопасности должна стать меж-
национально-приоритетной. Над этим благородным делом
должны работать, кроме политиков, дипломаты, деятели
культуры, ученые, экономисты, передовая молодежь».
Одним словом, вклад Чингиза Торекуловича в культур-
но-экономическую интеграцию народов тюркского мира
очень значителен. Во всех значимых проектах и культурных
мероприятиях он был неизменным участником и желан-
ным гостем. Тюрксой, TIKA, Тюркская академия в Астане,
Туркестанская культурная ассамблея в Ташкенте и ряд дру-
гих межгосударственных организаций – появлялись не без
вдохновляющего слова Айтматова.
В вышеупомянутом диалоге с писателем я ему задал
такой вопрос: «Что нас, центральноазиатов, ждет в следую-
щем веке, в обозримом будущем? Как наилучшим образом
организовывать нашу совместную жизнь, чтобы наши дети,
новые поколения жили в безопасном, экономически про-
цветающем регионе?»
Ответ Чингиза Торекуловича был следующим: «Для
меня естественно и привычно воспринимать весь наш ре-
гион как судьбой предопределенную нам обитель и как ко-
нечный причал моих вольных и невольных передвижений
по миру. Поэтому мое мнение однозначно: нам надо объе-
диниться в макромасштабах. И не на словах, а на деле. Мы
должны быть системно объединенными на практике, когда
такого рода задачи воспринимаются на единой арене всего
региона.
Да, каждое государство вольно делать все, что ему нуж-
но и что сообразуется с его какими-то внутренними потреб-
ностями и интересами. Это должно быть уважено, конечно,
остальными. Но никоим образом нельзя учинять преграды
на пути выстраданных тысячелетних взаимоконтактов, как
ты выразился, центральноазиатов, где люди взаимосвяза-

302
ны бесчисленными нитями родственности, общей религии,
культуры и языка, торговли и коммуникаций. Экономиче-
скую интеграцию, промышленную кооперацию, торговое
сотрудничество необходимо сдвинуть с мертвой точки во
имя нашего общего выживания и развития всех нас».
Анализируя взгляды Чингиза Торекуловича, невожмож-
но отделаться от мысли, что он так и остался романтиком,
когда речь касалась межгосударственного сотрудничества.
Например, он был убежден, что между соседями не долж-
ны возводиться пограничные посты, контрольно-пропуск-
ные пункты и т. д. «Я много думал о ташкентских взрывах,
о событиях в Баткене и Алае. Переживал и переживаю. И
поневоле сопоставлял нашу систему безопасности с евро-
пейской. В Европе сумели извлечь уроки из истории – все
вопросы континентальной торговли, экономической коо-
перации, даже глобальные дела решаются только на кол-
лективной основе, на основе консенсуса. Они поняли, что
отсутствие именно этого в прошлом превращало конти-
нент в постоянный источник конфликтов, войн, в том числе
двух мировых. Для меня совершенно ясно: к современному
опыту Европы нам следует приглядываться самым внима-
тельным образом и идти по пути теснейшей региональной
кооперации.
Думаю, что в свете ташкентских и баткенских собы-
тий назрел вопрос о создании объединенных вооруженных
формировании Туркестана или Центральной Азии по про-
тивостоянию хотя бы терроризму, по обеспечению безопас-
ности наших границ. Это для меня совершенно очевидно».
Он понимал, что очень многое зависит от глав госу-
дарств, от глубины их понимания идущих процессов в реги-
оне и адекватной оценки возможных перспектив. Он также
отдавал себе отчет в том, что узкокорыстная власть может
эгоистически отодвинуть более широкие общерегиональ-
ные интересы.
К сожалению, то что было совершенно очевидно Чин-
гизу Торекуловичу, далеко не очевидно нынешним полити-
кам и руководителям государств.

303
 Крест и Плаха. Айтматов как
последний писатель империи

Как выше неоднократно подчеркивалось, взаимоот-

ношение Айтматова с СССР, с его большой родиной, было
достаточно сложным. О причинах такого двойственного
отношения к последней коммунистической империи мы
попытались разобраться сколько могли.
Некоторые историки советской литературы утвержда-
ют, что Айтматову каким-то чудом удалось перехитрить
Советскую власть, особенно НКВД и КГБ и выжить лично,
даже получить все мыслимые премии и награды. Это, ко-
нечно, не так. Ему просто повезло. Повезло с постсталин-
ской оттепелью, с перестроечными временами, когда за-
крывали глаза на многое и разрешалось очень многое.
Да, у Айтматова-писателя было довольно сложное от-
ношение с советской политической системой. В то же вре-
мя он сам был самый органичный ее продукт. Нет, продукт
не идеологический, не «заказной», а подлинный, настоя-
щий, потому что сила айтматовского слова заключалась в
его глубинной правдивости, искренности, в то же время в
глубоком трагизме, уходящем своими корнями в кыргы-
зский героический эпос, в «Манас», в особенности нацио-
нального мировосприятия, сформированного столетиями
на сложном и трудном пути истории кыргызов, их борьбы
за независимость и национальное самосохранение. Этим,
собственно, он и интересен, как писатель и как гуманист.
Неслучайно его называли писателем имперским, мыслите-
лем планетарным и т.д. А он действительно был личностью
под стать этой огромной, великой стране.
Если поискать среди самых крупных писателей ХХ сто-
летия, чей жизненный путь и личная биография так близ-

304
ко совпали бы и отразили все трагические перегибы этой
эпохи, то лучшего примера, чем айтматовскую биографию,
трудно было бы найти. Да, был А. Солженицын, но он ни-
когда не сочувствовал советской системе и не раздумывая
вступил в титанический политический дуэль с огромной
коммунистической державой при первой же возможности;
были Б.Пастернак и А.Ахматова, но они тоже почти никогда
не были слишком дружны и согласны с советской полити-
ческой системой – червь сомнения их мучила с самого на-
чала.
Но айтматовская философская дилемма – это дилем-
ма, как мне кажется, несколько иного уровня или плана.
Это – вопрос, прежде всего, этического спасения человека,
спасения в человеке Человека, глубокая вера в него, в то же
время отчаяние оттого, что человек не способен подняться
выше истории, преодолеть фатум, «изнасиловать судьбу»,
как однажды выразился тот же Хемингуэй. Поэтому исто-
рия для Айтматова – это как некий демиург, это тяжелый
Крест, одновременно и Плаха, великое благо и сущий Ад;
история – это неуправляемая, движимая толпой и ее узко-
корыстными манипуляторами стихия, которая и до небес
возвышает человека, но порой его подавляет и до неузна-
ваемости деформирует.
Сила Айтматова как писателя, суть его гуманизма за-
ключались, кроме всего прочего, в том, что у него был ис-
ключительный талант увидеть в самом рядовом человеке
огромную личность, сильную, даже титаническую натуру. У
него был особый художнический дар в простом труженике
расшифровать знаки Времени, распознать Историю, уви-
деть драматизм и обнаружить удивительную душевную
глубину. Здесь у него соперников среди его современников
практически не было. Многие его герои предстают как ти-
таны античности; у них пламенная душа и чувствительное
сердце, но и страдания их связаны с вопросами и пробле-
мами, над которыми бьется человечество вот уже столько
веков. Толгонай, Дюйшен, Танабай, Эдигей, Джамиля, Кал-
листратов… В советской литературе созданы образы каких
только рабочих-стахановцев, чабанов–героев труда, стале-
варов и шахтеров, но айтматовские чабаны и табунщики,
305
железнодорожные рабочие и учителя без преувеличения
олицетворяли целую эпоху, обнаруживали титанический
дух в своей борьбе и поражении. Это Айтматов вывел свою
гуманистическую формулу и моральное кредо: плача на ко-
ленях, восстать во гневе.
Он, как писатель, как гражданин и личность, целиком
оказался связан именно с советской эпохой и ее историей. В
его творчестве, как в фокусе, запечатлелась эта сложная, в
то же время великая история страны, ее важнейшие вехи и
периоды, и, наконец, трагический, неожиданный ее конец.
Все это не только было пережито им лично, но пережито
его семьей, пропущено через его ум и сердце, описано в про-
изведениях, ставших всемирно известными и вошедшими
в золотой фонд не только кыргызской, но и русской и миро-
вой литературы ХХ века.
Я этим хотел сказать, что у Чингиза Айтматова сло-
жилась такая же судьба, какая сложилась у Шостаковича
или у Пастернака (а Пастернак в одно время просто бого-
творил Сталина, хотя в общем и целом всегда оставался
самим собой). Говоря другими словами, автор «Плахи», «И
дольше века длится день», «Тавро Кассандры» и «Когда па-
дают горы» был очень советский писатель, который мог
«правильно» говорить и выступать на различных съездах
и высоких форумах, не сильно отходя от основного курса
текущей политики СССР, но в своих произведениях утверж-
дал совершенно другие идеи и мысли. Для этого у него был
огромный набор чисто художнических приемов и средств–
от философской символики, мифологических параллелей
и аллегорий до глубоко запрятанных смысловых кодов и
шифров.
Так сформировалась его личность, его знаменитая лю-
бовь, постепенное разочарование в политике СССР. Отсюда
и его многолетнее танго с советской империей, его идей-
но-эстетическая амбивалентность, близкая к раздвоению.
И искушение политикой. Несмотря на горький урок семьи,
гибели отца, его всегда тянуло к политике, как Достоевско-
го к карточной игре, а это так мешало его литературному
поприщу.

306
 Распад Союза 1991 года его застал врасплох и он долго
не знал, как быть и что делать в складывающейся ситуации.
И мудро решил держаться подальше от мест, где эта самая
большая история месила свое только ей ведомое тесто. Его
творческое дело надолго застопорилось, он потерял свою
огромную аудиторию, растерял своих фанатичных почита-
телей, размывался его творческий масштаб и расплывался
голос, который раньше идеально соответствовал масштабу
огромной империи, занимавшей одну шестую часть суши с
около 180 народами, пятнадцатью республиками. И в кото-
рых добросовестно корпели целые роты, если не дивизии,
критиков и литературоведов, которые умножали его славу,
до мелочей разъясняли его тексты.
Он, Айтматов, несомненно, украшал эту державу и не-
даром его называли писателем имперским, который – в чем
и была соль–был этническим кыргызом, пишущим на рус-
ском, живущим в Москве и Бишкеке, ставшим послом СССР,
а потом новой России в Люксембурге, а потом суверенного
Кыргызстана в Брюсселе.
Его последним идейно-политическим причалом стала
кыргызская государственность, ее реальность и будущая
судьба. Так замкнулась впечатляющая дуга его уникальной
биографии, вернувшись туда, откуда взошла.
В этом был весь Айтматов. Новый Айтматов. Его реаль-
ная жизнь. Конечная точка или последний причал его зем-
ной жизни. Его личной судьбы. Его сомнений и тревог.
Но развал советского государства, на лоне которой он
вырос и стал одним из его самых знаковых людей, предстал
новой его дилеммой, предметом его нового раздвоения и
моральной амбивалентности. Дело в том, что Кыргызстан,
его «малая» родина, оторвался от державы, которую он счи-
тал своей, родной, отделился от Союза одним из первых, а
Россия, другие тринадцать республик с их многомиллион-
ными преданными читателями стали для Айтматова уже
«зарубежьем», пусть и «близким». Таким образом, новые
реалии жизни и истории оказались для него совершенно
неумолимыми. Пришлось все-таки примириться с произо-
шедшим и, в конце концов, пришвартовываться к берегу
родному. А писателю имперскому, каким справедливо оха-
307
рактеризовал Айтматова один русский критик, Кыргыз-
стан действительно был слишком малой площадкой, слиш-
ком узкой и тесной аудиторией.
Таким образом, Айтматов лично пережил все периоды
истории СССР: его взлет и падение, годы сталинских ре-
прессий, оптимистическую атмосферу 60-70-х годов. Как
все представители передовой советской интеллигенции,
он проникся либеральными взглядами западной демокра-
тии в 80-е, глубоко верил в ее ценности, но, как и все они, не
в состоянии был оценить колоссальную человеческую цену
тех кардинальных преобразований, последствия которых
ощутимы по сей день.
Чингиз Торекулович с малых лет сильно верил в Со-
ветскую власть, сочувственно относился к ней и в зрелые
годы, хотя его мощная творческая интуиция позволила ему
еще в «Прощай, Гульсары!» (1967) ставить весьма карди-
нальные вопросы и вынести очень суровые вердикты. Чего
стоит выброшенный за борт, сокрушенный морально и
опустошенный духовно, всеми забытый старый коммунист
Танабай, все время мечтавший о мировой революции, но
завершивший свой путь в полном одиночестве. А его оско-
пленный, мучительно умирающий иноходец Гульсары, этот
«человекоконь», кентавр, образно-психологический двой-
ник Танабая? Примерно таким же показалась для Айтмато-
ва историческая судьба истинного большевика в классиче-
ской повести «Первый учитель» (1958), где учитель Дюй-
шен и забыт, и морально изможден, потерпев поражение в
самых сущностных вопросах жизни, любви и человеческого
счастья. Такой же предстает перед читателем его ученица
Алтынай, которая ищет, но не находит ответы на такие же
кардинальные вопросы и человеческого, и общественного
бытия.
Таким образом, СССР, как огромная держава и как стра-
на, был и глубокой привязанностью, в то же время пред-
метом жестоких внутренних терзаний Айтматова. Он был
очень и очень многим обязан большому Союзу, поэтому его
любил, гордился быть его гражданином, представлять за
пределами страны. Огромные культурные и гуманитарные
масштабы этой супердержавы так соответствовали запро-
308
сам его духовного мира, размаху его мысли и художествен-
ных обобщений, что жить в такой стране, представлять его
в мире для него, писателя, было честью, великим благом.
Вместе с этим, его творческие противоречия достаточно
точно отражали внутреннее состояние державы, поскольку
он, поистине имперский писатель, жил ее жизнью, пропу-
скал через себя ее колоссальные социально-политичсеские
тряски и колебания. Именно поэтому гибель СССР в кон-
це 90-х, неостановимый крах этой огромной евразийской
империи, которая и вынесла Айтматова на своих мощных
крыльях на широчайшие мировые просторы, писателем пе-
реживалась очень болезненно, о чем он так эмоционально
и с чувством безысходности написал в своем прощальном
романе «Когда падают горы» (Вечная невеста).
Для него, как и миллионам людей и внутри страны, и за
ее пределами, гибель СССР означала, кроме всего прочего,
крах очень многих социальных и духовных иллюзий и на-
дежд. Трещины страны проходили через него, боли от них
передавались и ему, потому что, даже критикуя Союз, он ни-
когда от него не открещивался. А пришедший с новыми ре-
жимами рыночная система, проще говоря, капитализм, не
была его системой, более того, для него был глубоко чужд,
о чем он с ощущением какой-то тревоги, даже обреченно-
сти писал в последнем своем романе «Когда падают горы».
Капитализм для него означал власть наживы и культ де-
нег, поэтому его последний роман получился как бы новым
подтверждением его эсхатологических чувствований, его
лебединой песней и прощальным словом В идейном отри-
цании советского пути развития огромную роль сыграли,
как реальная альтернатива, именно западная модель раз-
вития, то есть рынок, либеральная политика, свобода сло-
ва, демократические ценности и т. д. Научно-культурная
элита страны была убеждена, что нужно избрать именно
западный путь, который бы действительно привел к «хра-
му», цитируя символические слова из знаменитого фильма
Абуладзе «Покаяние», а не к оруэллскому скотному двору.
Спору нет: Чингиз Торекулович Айтматов был одним из
знаковых людей советской державы. Правда и то, что он по
своим масштабам мышления и художественных обобщений
309
являлся типичным писателем империи. Свидетельством
тому все его знаменитые повести от «Прощай, Гульсары!»
и «Белого парохода» до романов 80-х годов. Однако ему
суждено было стать и последним писателем такого рода,
который искренне любил свою многонациональную стра-
ну, не раз слагал высокие дифирамбы, одновременно суро-
во и бескомпромиссно критиковал ее. Но когда ее, в конце
концов, не стало, оплакивал целым романом. Роман «Когда
падают горы» (Вечная невеста) получился и романом-тра-
гедией, и романом-прощанием, последним заповедным
словом писателя, где падение Советской державы показа-
но как некий апокалипсис, как воплощение злого рока, как
всеобщая и личная трагедия.
Автор «Плахи» никогда не вводил в структуру своих ху-
дожественных творений образы политиков или президен-
тов, но для Горбачева он сделал своеобразное исключение:
в последнем своем романе «Когда падают горы» (Вечная
невеста) Айтматов упоминает Михаила Сергеевича, с кото-
рым якобы в дружеских отношениях состоял главный ге-
рой романа Арсен Саманчин, журналист и киносценарист,
и с которым последний «летал в одной стае перестройщи-
ков». Говоря другими словами, введя в роман имя Горба-
чева, Чингиз Торекулович как бы косвенно, если не прямо,
указал и на самого себя, как активного участника пере-
строечных процессов. Правда и то, что Саманчин завершил
свой жизненный путь трагически: ни политика, в которую
он окунулся с головой и с надежой на лучшее, ни те переме-
ны, обещавшие много важного и интересного, не принесли
ему удовлетворения и большого жизненного смысла. Арсен
в конце концов трагически погиб.
… Молва приписывает В. В. Путину слова о том, что кто
не сожалеет о распаде СССР, тот не имеет сердца, но кто хо-
чет его вернуть и восстанавливать, не имеет головы. Если
это действительно его слова, то они, бесспорно, очень глу-
бокие и правильные, хотя трудно с ним согласиться, когда
он утверждает, что крушение СССР, якобы, величайшая ка-
тастрофа ХХ века. Это, конечно, не так. Величайшей ката-
строфой минувшего столетия были две мировые войны,
особенно вторая, когда погибли более 50 миллионов лю-
310
дей, превратились в руины десятки городов и тысячи на-
селенных пунктов и т. д. Что касается крушения Советской
империи, то оно ничем не отличалось от постепенного за-
ката, а потом развала всех известных нам империй. Так ка-
нули в Лету и оттоманская империя, до него империя мон-
голов, а в ХХ веке – британская, французская, японская и т.
д. Например, достаточно предусмотрительные, хорошо воо-
руженные, экономически и культурно развитые англичане
могли спасти свои колонии под британской короной, но не
получилось же. Потому что стремление к свободе и нацио-
нальной независимости – это желание извечное, кровное,
неистребимое, фундаментальное. Поэтому распад Союза
был исторически неизбежен, и наша Советская империя
никак не была исключением из общего ряда. А проводить
реформы в 80-е было неизбежной мерой.
Да, Чингиз Торекулович жалел о распаде большого Сою-
за, но все же пришло постепенное понимание, что события
конца 80-х и начала 90-х не были результатом только лишь
горбачевской политики перестройки и гласности. Нет, это
было логическим результатом всех предшествующих деся-
тилетий. Скорее, это было следствием глубокого идейного
отрицания самой природы советского социализма со сто-
роны либеральной интеллигенции, народных масс. И прав
был Никита Хрущев, который в одном личном разговоре с
коллегами откровенно признавался в том, что в Советском
Союзе построили не совсем социализм, «а вот настоящий
социализм тот, который у себя построили шведы».
Когда страна на его глазах разрушилась, Айтматов
вправду не знал как себя вести и что по этому поводу ска-
зать. С одной стороны, он, как писатель, в сути своей почти
антисоветский, как видный общественный деятель горба-
чевского поколения, никогда не жалел красок и всегда на-
ходил соответствующие метафоры и образы, чтобы указы-
вать на ошибки и идеологические изьяны своей большой
страны, но он никак не принадлежал к числу тех, кто меч-
тал о крахе или распаде Союза или каким-то образом содей-
ствовал этому.
И когда именно это и прозошло, Чингиз Торекулович
буквально метался между этими новыми независимыми
311
странами-государствами. Как кыргызский дипломат, пред-
ставляющий свою маленькую республику в Европе, он жил
в Брюсселе, но так же часто продолжал посещать Москву,
бывал в Алма-Ате и Астане, в Стамбуле и Баку, и все же во-
лей-неволей ему приходилось осознать, что его Союза, его
большой страны уже больше нет. Нет и той огромной чи-
тательской аудитории, какая у него была раньше. Поэтому
ему постепенно пришлось забыть то, кем он был по праву –
быть гражданином огромной империи, быть гражданином
мира, принадлежать всем, кто его читал, знал, перечитывал
и преклонялся перед его талантом.
Строительство нового государства оказалось очень
трудной задачей. Самое главное, люди долго не могли
порвать с прошлым, со старыми привычками и стереотипа-
ми, а новое приживалось крайне трудно, болезненно. Теперь
все кажется таким далеким, а страсти и нешуточные колли-
зии тех лет лишенными былой остроты и драматизма. Но
пережито то, что называется большой Историей, которую
нам не удастся ни улучшить, ни поправить, ни тем более
переписать, а научиться ее уважать. Принять такую, какая
она есть, конечно, извлекая уроки, проявляя здоровый кри-
тицизм, в то же время не забывая, что независимость как
таковая была, прежде всего, трудным испытанием.
Что же касается новой эры независимостей, то это уже
совершенно другая тема. К сожалению, постсоветская исто-
рия не получилась ровной и однозначной. Было тут все. И
массовая бедность, и коррупция, и государственные пере-
вороты. И Айтматов все это видел своими собственными
глазами. Он видел и наблюдал, как вчерашние первые се-
кретари республик эволюционируют в новых условиях и
продемонстрируют самые поразительные метаморфозы –
от средневековых диктаторов до воров и коррупционеров,
каких мало видело целое столетие… Их в новых условиях
буквально разбирало настоящая библейская жадность и
редкая даже в мировой истории клептомания. Чего стоит
один только феномен Сапармурада Туркменбаши. Туркме-
ны избавились от него только благодаря всевышнему. Лице-
мерные и двоедушные вчерашние руководители Централь-
ной Азии, сегодня уже «лидеры наций», давно убежденные
312
в своей непререкаемости и «величии», навряд ли отдадут
свою единоличную власть добровольно, разве что своей
смертью, но никогда– «живыми». Это очевидно. Но развал
советского государства, на лоне которой Айтматов вырос и
стал одним из его самых знаковых людей, предстал новой
его дилеммой, предметом его нового раздвоения и мораль-
ной амбивалентности. Дело в том, что Кыргызстан, его «ма-
лая» родина, оторвался от державы, которую он считал сво-
ей, родной, отделился от Союза одним из первых, а Россия,
другие тринадцать республик с их многомиллионными
преданными читателями стали для Айтматова уже «зару-
бежьем», пусть и «близким». Таким образом, новые реалии
жизни и истории оказались для него совершенно неумоли-
мыми. Пришлось все-таки примириться с произошедшим
и, в конце концов, пришвартовываться к берегу родному. А
писателю имперскому, каким справедливо охарактеризо-
вал Айтматова один русский критик, Кыргызстан действи-
тельно был слишком малой площадкой, слишком узкой и
тесной аудиторией.
Жизнь показала, что абсолютное большинство кыргы-
зских писателей оказалось не готовым ни приветствовать,
ни проникнуться сочувствием к тем трудностям, реформам
и преобразованиям, происходившим в стране. Все были на-
стороже. Многим вообще трудно было соорентироваться в
складывающейся ситуации, понять смысл и значение про-
исходящего. Но почти всех писателей огорчила исчезнув-
шая возможность издавать книги за государственный счет
и получать за это соответствующее вознаграждение, то
есть гонорар. Новая система не дотировала издание книг,
тем более не платила деньги за литературное творчество
из госказны хотя бы потому, что в стране стоял глубокий
экономический кризис. В таком же кризисе жили все пост-
советские страны без исключения.
Литературная периодика, как, например, журналы
«Ала-Тоо», «Литературный Кыргызстан» и еженедельник
«Кыргызстан маданияты», перестали выходить, или вы-
ходить намного реже, с перебоями еще в советские, пере-
строечные годы. Многие писатели бросили литературное
творчество, поскольку зарабатывать на нем уже не было
313
возможности. В результате оказался подорванным весь
литературный процесс, почти исчез со страниц газет ли-
тературная критика, перестали защищаться диссертации
по литературоведению. Научная деятельность филоло-
гов-литературоведов начала оживать только после откры-
тия новых университетов, как КРСУ, АУЦА, КТМУ, Ошские и
Джалал-Абадские университеты, университеты в Нарыне,
Таласе, Баткене и т.д.
А с конца 90-х годов и сама литературная жизнь начала
активизироваться, чему в значительной степени способ-
ствовало объединение разрозненных писательских орга-
низаций, появление новых литературных газет, как «Ала-
Тоо адабияты» и «Адабий газета». Появлялись и журналы,
но многие их них так и не удержались по причине того, что
не хватало финансов, плохо расходились среди читателей.
Только создание единого Национального Союза писателей,
открытие его филиалов на местах, финансирование твор-
ческого союза в его полноценной деятельности во многом
помогли восстановить нормальный литературный процесс,
вновь поднять престиж литературного творчества, пред-
ставить наиболее заслуженных и признанных мастеров
слова к государственным наградам, премиям, почетным
званиям и т.д. А в 2000-е на книжных полках уже появились
двух, трех, даже семитомники писателей, что стало безус-
ловно положительным явлением.

314
 Тень Кассандры.
Последние дни Патриарха

Ученые-археологи доказывают, что у динозавров, не-

смотря на гигантские размеры их туловища, выживаемость
оказалась почти ничтожной в условиях изменившегося
климата земли. То же самое произошло и с огромными ма-
монтами, парадоксально отличавшимися достаточно хруп-
ким здоровьем. Их убило как биологический вид, прежде
всего, наступление холода, начало ледникового периода.
А священная весна, вдохновившая, кстати, на создание
одноименного балета Игоря Стравинского, великого ре-
форматора музыки ХХ века, наступила много тысячелетий
после. Но это уже была другая весна, весна без гигантов; в
саваннах и тропических джунглях охотились на меньших
своих собратьев коротенькие вараны, юркие аллигаторы,
не умолкали разноголосые суслики и бесчисленные перна-
тые… А вокруг простиралась воистину сюрреалистическая
картина: белеющие под палящим солнцем огромные скеле-
ты, загадочные, несоразмерные кости, и люди, пытающие-
ся познать непознаваемое…
Нечто подобное можно наблюдать и в человеческом об-
ществе. Изменившийся климат в привычной среде, похоло-
дание общей духовно-нравственной температуры, как по-
казывает жизнь, вернее всего губят именно гигантов духа,
но не многочисленных перевертышей, обладающих высо-
кой степенью адаптивности, и наступает почти неотврати-
мый конец целой эпохи.
… Национальные потери Кыргызстана 2008 года оказа-
лись поистине неисчислимыми: ушел от нас Чингиз Айтма-
тов. После него буквально задохнулся в подвале больницы
великий кыргызский дирижер Асанхан Джумахматов. Не-

315
возможно без боли говорить о другом гранде кыргызской
культуры, композиторе Калые Молдобасанове, ушедшем
годом раньше.
При президенте №2 Кыргызстана К. Бакиеве людям
культуры стало и тесно и неуютно. Новая власть почему-то
подумала, что все эти гранды кыргызской культуры–люди
Аскара Акаева, стоявшего у истоков суверенной государ-
ственности Кыргызстана и ставшего ее доброй репутацией
и лицом.
Все думали, что Чингиз Торекулович живет лучше всех,
греясь на лучах собственной славы и сознательно откре-
стившись от реальных проблем страны и наслаждаясь за-
катным солнцем счастливой старости в благополучной
Бельгии. Грешен, порой и я думал почти так же.
Да и он вел себя соответственно: все время шутил, сме-
ялся, казался чуть ли не редким воплощением внутренней
гармонии. И мало кто мог догадаться о той бездне проблем,
порой очень болезненных и сугубо личных, и вовсе не пла-
нетарных. Прав был Евг.Евтушенко, сказавший сразу после
кончины Айтматова, что он «жил очень тяжелой жизнью».
Но мне меньше всего хочется даже попытаться заглянуть в
сферу его личной жизни, даже в качестве литератора, близ-
ко знавшего писателя в течение многих лет, но поразмыс-
лить о том, что’ ускорило его внезапный уход и о чем он все
же рассказал – если не прямо, то косвенно – в своих книгах,
особенно в романе «Когда падают горы».
…Мне посчастливилось быть едва ли не самым первым
читателем его последнего романа еще в журнальном вари-
анте и «проглотил» его почти без перерыва. Прочитал за
два дня, потом еще раз перечитывал некоторые места для
того, чтобы лучше понять роман, его смысл, особенно тот
творческий позыв, который заставил автора сесть за такое
произведение. Заинтриговало и название, как всегда у Ай-
тматова, одно про запас: «Когда падают горы» и тут же в
скобках «Вечная невеста». Интерес к его писаниям у меня
был всегда огромный. К тому же он задал такой масштаб
обобщений и размах вселенских дум на рубеже 70-х и 80-х
годов в романах «И дольше века длится день» («Буранный
полустанок») и «Плаха», что мне, историку литературы и
316
его современнику, было не менее интересно проследить за
творческой эволюцией позднего Айтматова.
Прочитал и стало мне очень грустно. Впечатление было
очень глубоким, даже шокирующим. Но только не от литера-
туры, не от текста. А от того трагического контекста, от той
обволакивающей и всепроникающей грусти, которой веяло
от книги во время чтения. Я тогда очень не хотел думать,
что это его последняя книга, но не мог не видеть, как он…
уже предсказывает собственную смерть и почти прощается
со своими читателями. Роман, как художественный текст,
долженствующим быть цельным по стилю и подогнанным
композиционно крепко – все-таки обязывало имя–полу-
чился достаточно сырым и до конца не проработанным. Но
как некий документ времени, как исповедь великого чело-
века, обманутого историей и покинутого полноценной и
полнокровной жизнью, потрясающим. Я долго не решился
набрать его номер телефона и высказать свое мнение на
духу – меня терзала двойственность впечатления. Я ожидал
литературы, но получил больше человеческий, личный до-
кумент. Именно поэтому документ Эпохи. И вдруг позвонил
он сам… Я не нашелся что сказать. Не мог же сказать, зачем
вы, мол, так прозрачно намекнули на собственную смерть.
Ограничился тем, что впечатление глубокое, задумка очень
серьезная, что уже третий день хожу только в думах и проч.
Арсен Саманчин, главный герой романа, получился не-
ким литературным двойником Айтматова, о чем cам автор
пишет абсолютно недвусмысленно. Да и гадать не прихо-
дилось – никто в Кыргызстане, кроме Айтматова, не дру-
жил с Горбачевым. Таков, по роману, Арсен, журналист и
сценарист. Его уничтожила, еще точнее, искромсала эпоха
– жестокая и лавинообразная, с ее мощными социально-по-
литическими цунами и страстью к деньгам и богатству.
Отомстила и жизнь – ушла любимая женщина к преуспева-
ющему бизнесмену, ушли слава, признание, все то, что его
окружало в Его времени, в Его эпоху. В такой ситуации уход
из жизни был делом предрешенным и запрограммирован-
ным, смерть была такой логичной и неизбежной. И Арсен
ушел… Обманутый, обиженный, покинутый, он ушел за сво-
ей эпохой, канувшей в Лету.
317
 И все время в романе идут сюжетные параллели, осо-
бенно впечатляет вставная повесть о Жаа-Барс и его лю-
бимой самке, покинувшей его, уже старого и немощного, и
ушедшей к молодому, любвеобильному самцу. Первый раз
Айтматов, как писатель, предавался почти бесконтрольно-
му натурализму в описаниях и это для меня было довольно
странно, потому что он никогда не позволял себе такое и
любовь для него всегда была сферой сакральной и жизнет-
ворящей. А тут… Словом, Айтматов позволил себе нечто не-
позволительное, приоткрыл то, о чем он раньше и не поду-
мал бы расписать. И предрекнул свой трагический финал.
И мы услышали эти грохот и треск, издаваемые тектони-
ческим разрывом падающих гор, имеющих метафориче-
ское значение, шум и ярость разлома эпохи и трагическую
смерть человека, которого предали все: и женщины, и близ-
кие, и история.
Первая, но вполне близкая встреча с Судьбой, с возмож-
ным концом жизни, у него случилась в году 2004-м, когда
он получил первый инфаркт. Ситуация была крайне серьез-
ной, мы все были напуганы и ошарашены, потому что удар
случился на фоне давнишнего диабета и высокого кровяно-
го давления. Опорой и поддержкой были жена Мария Урма-
товна, младшие дети, талантливые и добрые, как сам Чин-
гиз Торекулович. Но его буквально спас академик Мирсаид
Миррахимов, без преувеличения лучший врач страны, его
друг и современник.
Мне хочется рассказать, как он себя вел в те дни. Он
весь был воплощением удивительного достоинства. Ника-
кой паники или жалобы, тем более суеты. Несмотря на не
очень яркий свет в палате, его лицо казалось таким свет-
лым и лучезарным, но, самое главное, он был почти весел
и бодр духом. Словом, Айтматов оказался действительно
олимпийцем. Уходя, ловил себя на противоречивой мысли,
что он к возможному концу своей жизни отнесся абсолютно
спокойно, даже… с некой радостью. Он прекрасно знал, что
жил не зря и свое земное дело выполнил с лихвой. Знал и
то, что его посмертная жизнь окажется не менее славной
и интересной, поэтому его уже ничто беспокоило. И он го-
тов был со смехом встретить Смерть, не только не боясь, но
318
посмеиваясь над ее пустой попыткой остановить неостано-
вимое…
И все же ошибкой было то, что его отозвали из Евро-
пы и вынудили униженно ходить в турецкий университет
и устраиваться советником ректора. Он бы там спокойно
дожил свои дни, тем более он там себя очень хорошо чув-
ствовал. Мне уже приходилось отметить, что он по своей
культурной организации, по природе своих духовных при-
страстий и привязанностей, был европейцем.
Здоровье его для человека, доживающего седьмой де-
сяток своей жизни, было совершенно нормальным и при-
емлемым. Но все-таки о смерти, о возожности неожидан-
ного конца он стал говорить чаще. Например, мне слышать
из его уст такое было немного странно, потому что его фи-
зическое здоровье ни о чем дурном не предвещало. Зубы
были у него свои, естественные, а не вставные, лицо у него
было всегда свежее, без лишних, старческих морщин, а стан
прямой, правда, с не очень заметной горбинкой. И, тем не
менее, тема смерти у него – во выступлениях, в разговоре –
начала звучать все чаще.
Не думаю, что он так боялся смерти, страшился перед
его неотвратимостью, как, например, Гоголь, или считал ее
основным вопросом бытия и философии, как Альбер Камю,
но он всегда ощущал ее дыхание, ее близкое соседство и
безусловную власть; был убежден, что она может насту-
пить в любую минуту, встреча с ней может быть за первым
же углом. И смерть действительно встретила его так вне-
запно, буквально на пути, будто вылезла, выпрыгнула из-
за угла, подмигивая хитро и заманивая в иной мир, говоря
«Пора уже!», как черт у Фауста, как бесы у Пушкина, Демон
у Лермонтова.
Вспоминается один эпизод, которму я был свидетелем.
Дело было во время очередного митинга-реквиема на исто-
рическом мемориале «Ата бейит», где я затеял, приурочив
это к 2200-летию Кыргызской государственности, установ-
ку огромного колокола Памяти рядом с братским кладби-
щем. Колокол получился очень красивым и уместным по
смыслу, хотя, к большому сожалению, не столь звонким, как
того хотелось,–у местных инженеров не хватило немного
319
опыта изготовления такого весьма специфического изде-
лия. Но все уладилось благодаря настоятелю Бишкекской
православной церкви, который нам отдал аж два неболь-
ших колокола, и «Реквием» Моцарта в исполнении симфо-
нического оркестра маэстро А.Джумахматова на фоне зво-
на колоколов произвело поистине неизгладимое впечатле-
ние. Замечателен был и хор Национального радио. И вот я
вижу, что Чингиз Торекулович крайне взволнован, никак
не может оторваться от места, где был установлен колокол
Памяти. А Президент А.Акаев, все руководство уже стояли
у микрофона и нужно было начинать митинг, на котором
должен был выступить и Айтматов. Я подошел к нему. А
он стоял на том же месте, о чем-то сильно задумавшись.
Он сказал, что колокол ему очень понравился. Я тоже был
очень рад, что он понравился всем, в том числе Чингизу То-
рекуловичу.
Все было так торжественно, в то же время печально.
Столько выдающихся людей и все они в одной братской
могиле… Тут и К.Тыныстанов, и Б.Исакеев, и А.Сыдыков,
многие исторические люди, в их числе и отец Айтматова,
которого он всю жизнь боготворил, ждал, тосковал, искал
место его захоронения и оно, наконец, было найдено. И мне
поразило одно место в словах Чингиза Торекуловича: «Мы,
дети Айтматова, рады, что он найден, что он нашел место
своего вечного успокоения в таком прекрасном, священ-
ном месте… Я хочу сказать, что отец наш оказался все-та-
ки счастливым человеком…» И я сразу подумал: красивое
место, где похоронен любимый отец… И который, должно
быть, счастливым человеком, ибо нашел вечный свой по-
кой в таком удивительном месте, откуда все было видно…
Так, в чем же счастье?
И когда Чингиз Торекулович сам ушел в мир иной, пре-
рвав свой земной путь, я с удивлением узнал, что он все-та-
ки завещал быть похороненным именно в Ата-Бейитском
мемориале, причем, точно на том месте, где он тогда стоял
со своими глубокими и нешуточными думами. Возле коло-
кола, там, где была небольшая полянка и росла пушистая
молодая ель.

320
 На следующий день после похорон, рано поутру я
специально съездил на его могилу, совершил обычную му-
сульманскую молитву и внимательно осмотрел место, где
он лежит. Мне стало, наконец, ясно, почему именно это ме-
сто он назвал и пожелал там остаться уже навсегда.
Вокруг стояла такая особая, торжественная тишина...
Отсюда все было видно, как на ладони. Виден был и Биш-
кек, любимый его город. Город его фантастического взлета,
его любви, его друзей, его высоких дум. А рядом с его моги-
лой лежал любимый отец. Ему действительно было здесь
так уютно, так спокойно… Было понятно, что даже после
смерти он захотел быть поближе к своему отцу. А колокол
Памяти, установленный возле его могилы, как бы символи-
зировал то, о чем он неустанно предупреждал всех – и нас,
грешных, и весь цивилизованный мир – великий сын земли
кыргызской, наша гордость и национальная слава, гражда-
нин мира и… вечный сирота.
А кончина его (2008) по сей день остается очень туман-
ной и загадочной, если не сказать весьма подозрительной.
Весьма примечательно, что так же думают в Астане, где он
переночевал накануне и выглядел совершенно здоровым и
бодрым, и, разумеется, в Татарстане, на родине его предков
по материнской линии, куда прибыл следующий день. Про-
шло несколько лет, но никак не утихают споры и появля-
ются все новые догадки и версии о кончине этого одного
из знаковых писателей ХХ века. Забегая вперед, все же от-
мечу, что болезнь Айтматова в Казани была действительно
до странности скоротечной, внезапной, словно его сразил
меч Кассандры, будто его срочно позвала в иной мир некая
судьба, словно свалила его зловещая коса смерти, поджи-
давшая, подстерегавшая его именно там, за мгновение ока.
По воспоминаниям младшего сына писателя Эльдара, он
после не очень долгого недомогания как-то сразу потерял
сознание и впал в кому и так и не пришел в себя.
Как гласило заключение консилиума татарских врачей,
у него отказались обе почки, произошла полная дисфунк-
ция печени, случилась двусторонняя пневмония легких, к
тому же его организм поразил жесточайший септический
шок. То есть весь его организм одномоментно отказался
321
функционировать, а Чингиз Торекулович и слово не успел
сказать своим близким. А их и не подпустили к нему. Не ста-
ли даже согласовывать, как вспоминает Мария Урматовна
Айтматова, когда потерявшего сознание писателя решили
отправить легкофюзеляжным самолетом не в Москву, а по-
чему-то в немецкий Нюрнберг. Словом, он не умер, а погиб
при весьма загадочных обстоятельствах.
Но самое поразительное то, что он свою роковую судь-
бу как бы предчувствовал, косвенно описал в своем послед-
нем романе «Когда падают горы», вышедшем всего полгода
вперед его внезапной кончины (2007).
Это было его прощальной книгой, книгой неких итогов.
Во-первых, Айтматов в ней, в этой своей последней книге,
простился и с веком своим, который так или иначе оставил
свой глубокий отпечаток на судьбе, на его знаменитых про-
изведениях. «Падающие горы»–это было метафорой, столь
точно отражающей гибель большой советской страны, а в
гибели основного героя, Арсена Саманчина, в судьбе кото-
рой легко узнаваема линия жизни самого Айтматова, уга-
дывалось трагическое предощущение близкого конца. По-
лучилось так, что писатель оплакивал гибель своего про-
тотипа на страницах своего последнего романа, а спустя
полгода, в 2008 году, мы прощались с ним самим.
Я называю этот роман его лебединой песней, прощаль-
ным словом, хотя далеко не самым лучшим в художествен-
ном отношении. В романе Арсена Саманчина, главного ге-
роя произведения, в жизни и мыслях которого многое идет
от самого писателя, автор видел стоящим перед сложней-
шей дилеммой – жить или не жить, быть или не быть? И он
погиб от случайной пули так нелепо. Звучит парадоксально,
но пуля эта была для Саманчина весьма желанной, а физи-
ческая смерть неизбежной. Параллели всегда очень риско-
ванны, но тут невозможно не делать аналогию с романом
Франца Кафки «Процесс», где герой умирает почти так же,
как в романе Айтматова. То есть жизнь у него как бы теряет
всякое содержание, смерть становится неким спасением и
избавлением от этой экзистенциональной бессмыслицы, и
когда добивает его конвоир, он почти благодарит его за это.

322
 Конечно, между миром и героями Кафки и Айтмато-
ва лежат огромные культурные дистанции и различные
жизненные опыты и взгляды. То же самое можно было бы
сказать и о Хемингуэе, о Камю, с которыми исследователи
очень любят сравнивать Айтматова. Но существует и без-
условная общность, которая их всех объединяет. Это – общ-
ность кризиса базовых человеческих ценностей, общность
смыслоутраты, общность в понимании человеческой борь-
бы за себя, за идеалы, за жизнь, наконец. История ХХ столе-
тия не одного только Айтматова заставила, «плача на ко-
ленях, восставать во гневе», жить в бесконечной надежде,
в то же время жестоко сомневаться в самых сущностных
гуманистических ценностях, утратив прежние иллюзии,
сходясь в экзистенциональных парадигмах жизни и исто-
рии, бытия и человека. Для героев Хемингуэя важно было
«не сдаваться», не закиснуть, поэтому его герои-одиночки
боролись в одиночестве, но нередко предпочитали – как,
впрочем, сам писатель тоже – смерть, чем моральную капи-
туляцию. Камю же видел в жизни человека ХХ века истин-
ное благородство в борьбе, но видел и экзистенциональное
отчаяние перед неразрешимыми вопросами бытия и исто-
рии, поэтому объявил, что основной вопрос философии –
это самоубийство.
Но айтматовская философская дилемма – это дилем-
ма, как мне кажется, несколько иного уровня или плана.
Это – вопрос, прежде всего, этического спасения человека,
спасения в человеке Человека, глубокая вера в него, в то же
время отчаяние оттого, что человек не способен подняться
выше истории, преодолеть фатум, «изнасиловать судьбу»,
как однажды выразился тот же Хемингуэй. Поэтому исто-
рия для Айтматова – это как некий демиург, это тяжелый
Крест, одновременно и Плаха, великое благо и сущий Ад;
история – это неуправляемая, движимая толпой и ее узко-
корыстными манипуляторами стихия, которая и до небес
возвышает человека, но порой его подавляет и до неузна-
ваемости деформирует.
И все же мучает вопрос: что же с Чингизом Торекулови-
чем случилось в том 2008 году 10 июня в Казани? Его сразил
меч Кассандры? Или позвала в мир иной судьба? И почему
323
он прощался с нами через свою последнюю книгу, назвав ее
«Когда падают горы»? Или устал он жить? Но ведь столько
у него было планов. Не говоря о том, что у него была совсем
неплохое здоровье для его возраста и он только собирался
написать нечто, о чем он мечтал почти всю свою жизнь…
…Айтматов завещание не оставил, но оставил свои кни-
ги и ушел из жизни, как может уйти таинственный стран-
ник, как пушкинский Арион. О многом хотелось бы у него
спросить, но, увы, не спросили, да и он бы не ответил. Но
то, о чем думал и во что верил и на чем настаивал в своих
произведениях и публичных выступлениях, и есть, думает-
ся, его Завещание.
Как отмечалось, роман «Когда падают горы» получился
и как своеобразное продолжение «Буранного полустанка»
(И дольше века длится день), «Плахи», и как итоговое про-
изведение, как экзистенциональный плач по утраченной
великой стране и ушедшей эпохе. Предвидел собственный
конец, описав фатальную кончину Арсена Саманчина, глав-
ного героя своего романа, в образе которого, как сказано,
легко узнаваемы факты личной биографии самого писа-
теля. Предвидел – и это самое удивительное – и близкую
судьбу Кыргызстана, который он так любил, но за который
он очень тревожился, даже боялся, казалось, без видимой
на то причины. И в последнем романе он пророчески опи-
сал эти выстрелы (задолго до того как прозвучали они в ре-
альной жизни в 2010-м), эти убийства, предугадал террор,
власть тьмы и взбесившихся мырков, политизированных
люмпенов. Так роман получился грустным нарративом о
том, как разрушилась Гора, как не сбылась Мечта. Остава-
лась только Вечная невеста – свет его очей, закатные грезы
не остывшей души, последняя спасительная соломинка, но
похожая уже на мистику…
Так он завершил свою земную жизнь. И эта жизнь, эта
судьба, эта удивительная биография пришла к своему логи-
ческому итогу. К концу большого пути. Только тогда, опла-
кивая его внезапную кончину, мы поняли, что эта Песнь,
эта удивительная, эпохальная песнь, песнь этого великого
столетия по имени Айтматов, увы, действительно допета.

324
Что судьба этого человека, судьба этой личности была ис-
пытана до конца…
Так закончил свой путь последний писатель империи,
философ и гуманист, певец и глубокий печальник ушедшей
эпохи.
Он ушел. Эта Весть настолько сильно потрясла нас, кы-
ргызов, что только теперь по-настоящему мы понимаем и
начинаем осознавать, кем он был на самом деле и как силь-
но мы его любили. И только теперь все с горечью понима-
ют, как трудно, как пустынно и сиротливо стало без него.
Когда умер Айтматов, кто-то очень хорошо сказал, что
кыргызы хоронят целую эпоху и едва ли не самого выдаю-
щегося своего соотечественника. В этом не было никакого
преувеличения. Ушел последний трубадур, заблудшийся в
эпохах, ушел кыргызский Арион, воспевший любовь и оча-
рованный красотой сущего. И взгрустнувший при виде всех
трагических несовершенств сына человеческого.
И часто вспоминается мне строчка из его давнего неза-
вершенного произведения:
«И в опустевшее поле выбегает белый скакун без седо-
ка…»
…Я до сих пор считаю, что Айтматов так и испарился,
превратился в белое облако, ушел куда-то в неизвестность,
в пустоту инфинити и не вернулся больше.
Он вознесся в небо, куда так часто устремлял свои взо-
ры, а белый его скакун выбежал в опустевшее и осиротев-
шее поле уже без седока… Слышно только пронзительное
ржанье коня и затем полная тишина, и опять ржанье, уходя-
щее вдаль, отдающееся дальним эхом и медленно растворя-
ющееся в бесконечности времени и в эфире пространства…
Так закончился этот удивительный писательский, че-
ловеческий путь. Так была допета эта великая песнь по
имени Айтматов. Так закончилась эта прекрасная жизнь,
так состоялась эта великая Судьба, так эта Судьба была ис-
пытана до конца.

325
Нагима (мать писателя).
Город Каракол.
1917 год.

Нагима и Торекул
Айтматовы. 1926 год.
 Родители писателя:
Торекул Айтматов и
Нагима Абдувалиева.
Слева первый Чингиз

Чингиз
в молодые годы
Ленинская премия. Вручает Н. Тихонов. 1964 год.

Секретное фото Чингиза и Бибисары.

Опубликовано посмертно
 Чингиз Айтматов,
лауреат Ленинской премии

Фото Бибисары с надписью Чингиза Айтматова

Актриса Бакен Кыдыкеева в роли Толгонай
(«Материнское поле»)

Таттыбюбю Турсунбаева
Ч. Айтматов и великий сказитель эпоса «Манас»
Саякбай Каралаев

М.А. Шолохов и Ч.Айтматов

Нагима Айтматова. Последнее фото

Мария Айтматова. Жена писателя

 Среди земляков

Писатель и его земляки - рабочие совхоза «Коксай»

 Среди односельчан

Айтматов: «Адамға
ең қиыны - күн
сайын адам болу»
 Иссык-Кульский форум (1997). С поэтами
Евгением Евтушенко (слева) и Мухтаром Шахановым (справа)

Участники «Иссык-Кульского Форума»

на берегу Иссык-Куля. 1986 год.
Питер Устинов и Чингиз Айтматов

Чингиз Айтматов и Уильям Сароян

 Ч. Айтматов и Луи Арагон. Париж

Святослав Федоров и Чингиз Айтматов

Чингиз Айтматов и Микеланджело Антониони

Чингиз Айтматов и Мухтар Шаханов

 Дом кино (1979). С цветом кыргызского киноискусства

На пленуме творческих союзов. С министром культуры

Джамал Ташыбековой, на заднем плане - Суйменкул Чокморов
Ч. Айтматов с министром культуры СССР
Е.А.Фурцевой и К.Симоновым

Съезд писателей Советского Союза.

Первый слева - поэт Расул Гамзатов
 Первый Иссык-Кульский форум, 1986 год
Гости форума - вице-президент Международного института оперы и поэзии (Италия)
Аугусто ФОРТИ, генсек ЮНЕСКО Федерико МАЙОР и др.
8 съезд писателей
Чингиз Айтматов и кенийский книгоиздатель Ной Семпира
(второй справа) во время посещения совхоза «Кегеты»
в Чуйской долине
 Чингиз Айтматов с группой зарубежных писателей,
приехавших в Кыргызстан

Писатель беседует с членом южноафриканской делегации

А.Макиване на конференции солидарности
народов стран Азии и Африки
На перерыве между съемками «Белого парохода»

На съемках фильма «Белый пароход» (1975)

Писатель часто говорил: «В жизни я не освоил три важные
вещи - не научился водить автомобиль, работать
на компьютере и не выучил ни одного иностранного языка»
Со старшими сыновьями (слева Санжар, справа Аскар)

С младшим сыном Эльдаром

Музыка с рук детей
(играет на пианино дочь
Ширин, а рядом
с писателем младший
сын Эльдар)

Чингиз Айтматов
в окружении близких
Встреча с делегатами XXII съезда ВЛКСМ
Чингиз Айтматов и Сулейман Демирель, президент Турции

В саду дома в Бишкеке

Айтматов за рабочим столом
 Чингиз Айтматов, Миртимер Шаймиев и
Олжас Сулейменов

Чингиз Айтматов и О. Ибраимов (автор книги)

Чингиз Айтматов и Миртимер Шаймиев. Казань. 2007 год

Чингиз Айтматов и Нурсултан Назарбаев. 2008 год. Астана

Проводы Айтматова в Бишкеке. 10 июня 2008 года

Золотая именная монета памяти Ч. Айтматова

«Сидячий Айтматов». Скульптурная композиция
на берегу Иссык-Куля

Памятник Айтматову
в Стамбуле

Скульптура «Айтматов».
Библиотека иностранной
литературы. Москва
Одна из последних фотографий писателя. 2008 год

Раздумье
 Заключение

У нашей родины есть свои символы, и они действи-

тельно прекрасны. Ала-Тоо, например. Это поэтический
синоним Кыргызстана, как слово Русь – России. Таковы
Иссык-Куль, величественный пик Хан-Тенгри, седовласый
Алай, священная Сулайман-гора, дивные ореховые леса
Арсланбапа. В этом же ряду символов легендарный Талас –
древняя столица кыргызов, земля Манаса Великодушного,
озеро Сары-Челек и т.д. Один из этих бесспорных символов
Кыргызстана, конечно же, Айтматов. И мы счастливы знать
это.
Помнится, как один раз вслух замечтался Чингиз То-
рекулович Айтматов. Дело было в начале 80-х, в большом
зале филармонии, а речь шла об обмелении Иссык-Куля, о
котором тогда заговорили все и начали создавать некий
Фонд по спасению озера. И он размышлял о значении это-
го уникального кыргызского моря для всех нас. Он, чуть ли
как и Мартин Лютер Кинг, начинал: «Я мечтаю…» Может
быть, это была вообще первая вслух произнесенная, пу-
бличная мечта на кыргызской земле, хотя допускаю, что и
раньше могло быть что-то вроде этого. «Я мечтаю, чтобы
Иссык-Куль сохранился в своей первозданной красоте и
наш народ вечно жил и благоденствовал на его берегах, по
последнему слову цивилизации его обустроив и радушно
встречая гостей отовсюду, да чтобы был дома мир и солнце
сошлось в наш благословенный чамгарак1…» и т.д.
Чингиз Торекулович так замечтался, что зал на некото-
рое время затих; казалось и присутствующие унеслись на
волне айтматовской мечты куда-то в будущее и представ-
ляли, как бы выглядело иссык-кульское побережье, окру-
1
то же, что и тюндюк–О.И.

326
женное сверкающими зданиями современных курортов, а
на голубой воде озера снуют белые яхты и разноцветные
паруса, а кыргызы управляют этой неземной красотой, здо-
ровые, загорелые и счастливые…
Кстати говоря, мечтал в свое время и Манас Великодуш-
ный. Как поведает эпос, он облюбовал Ала-Тоо, куда привел
из Алтая кыргызов, уговорив их оставить родные места и
ведя людей за собой, как библейский Моисей, на землю бо-
лее безопасную, отдаленную от врагов и блогодатную. Ска-
зано в эпосе, как он поднялся на легендарный Кароол-Дөбө
в благословенном Таласе, где сейчас расположилась наша
духавная Мекка–“Манас-Ордо”, и представлял, как здесь
будут жить кыргызы, сплоченные и свободные. Цитиро-
вать из эпоса не станем–это займет слишком много места,
но напомним, что когда Манас, спустившись с коня Аккула,
руками разрыхлил почву, чтобы оценить землю, то под ней
обнаружилось… золото (“төрт ээли жерди казганда, алтын
чыкты астынан”). Конечно, это метафора, но никакой мета-
форой не является тот факт, что в том же Таласе потом об-
наружено несколько крупных месторождений золота.
Что ж, мечта Манаса почти реализовалась, если иметь в
виду тот факт, что мы живем на своей земле, не исчезли, не
рассыпались и не растворились в других народах, живем в
мировом сообществе как самостоятельная нация и незави-
симое государство. Однако, все остальное только начинает-
ся.
Утешим себя–позитивы, бесспорно, есть. Приятно ви-
деть, как столица возрождается, какие красивые дома и
торговые центры появляются с удивительной скоростью.
Наши строители овладели всеми секретами своего дела и
оказались с хорошим вкусом – у нас нет причин жаловать-
ся на то, что новые здания портят облик столицы, как это
было раньше. Сейчас мы видим похвальное разнообразие
строений. Нет, убогого вида киоски, разные забегаловки
без соответствующего архитектурно-эстетического испол-
нения встречаются повсюду, но, тем не менее, Бишкек наш
становится все лучше.
Да, радует наша молодежь, которая знает языки, учится
и одновременно работает, стремится ко всему новому и пе-
327
редовому. А те, кто за границей, почти все учатся на стипен-
дии, выплачиваемые тамошними университетами за хоро-
шое успевание. Многие кыргызстанцы делают настоящие
успехи за границей, став бизнесменами, банкирами, уче-
ными, блестящими адвокатами и готовы в любую минуту
приехать и помочь стране. Мы просто счастливы узнавать,
что они там, где-то в Чикаго или в Екатеринбурге, создают
какие-то фонды, чем-то хотят помочь стране, родным, друг
другу, наконец. Разве это не говорит о чем-то очень важном,
например, о крепости наших корней и национального духа?
Между тем, манкуртизм–нравственный и духовный, о
чрезвычайной опасности которого для исторического раз-
вития и морального здоровья кыргызов все время преду-
преждал Чингиз Торекулович–и сейчас живуч и вовсе не
ушел в небытие. Нужно помнить, что этот айтматовский
завет-предупреждение имеет не только национальное, но
и широкое общечеловеческое значение.
В данной книге не раз было подчеркнуто, что судьба
Айтматова органически переплетена с историей Советско-
го Союза. История этой могучей державы, ее взлет и паде-
ние таак или иначе отразились в произведениях Чингиза
Торекуловича. Он наилучшим образом отразил все проти-
воречия и внутренние коллизии советского общества. Ай-
матов в своих произведениях показал, так же, как и Хемин-
гуэй, Камю, Маркес и многие крупные художники XX века,
как в нашем столетии человек загнан в глубокий тупик
бесчеловечности, оказался в жерновах планетарного кри-
зиса морали. И он показал с необыкновенной мудростью и
искренностью мучительный путь человека этого великого
столетия, его поиски и заблуждения, его неистребимую лю-
бовь к жизни и величие красоты его духа. Он показал путь,
который ведет – сквозь идеологические постулаты и поли-
тические доктрины – к Богу, к духовным, этическим пер-
воначалам. К почти неизбежному экзистенциональному
выбору. К единоличной встрече с Судьбой, с Историей. Вы-
бору, который когда-то привел так называемого блудного
сына, выведенного кистью Рембрандта почти четыре сто-
летия назад, к родным истокам, к дому, к истине. Отсюда и

328
его определенный фатализм, общий трагический пафос его
писаний, готовность «восстать во гневе, плача на коленях».
Айтматов еще долго будет примером истинной свет-
скости, приверженности к языкам, к общечеловеческим
ценностям. К русскому языку в особенности. Его гуманизм
стический базировался на родной кыргызской культуре, ко-
торую он обогатил, наполнив новым содержанием, связав
с русской, а через нее европейской цивилизацией. Собствен-
но, в этом и заключался феномен Айтматова, если нужно,
загадка и разгадка его. Яркий, удивительно органичный на-
циональный базовый конструкт его творчества обретал
морально-этическое полнозвучие, а его уникальный писа-
тельский голос – достоверность и правдивость, когда он
коснулся насущных вопросов, как он говорил, трудового че-
ловека ХХ века, человека неравнодушного, пристрастного,
духовного.
Айтматов своим читателям уникальное по своему зна-
чению наследие. О нем еще вспомнят, когда неотвратимый
вопрос «как быть человеку человеком» вновь возникнет.
Его духовный универсализм еще пригодится людям, когда
призывы к изоляционизму, к закрытым границам, к зам-
кнутым территориям приведут к внутренней нищете эго-
истов. Приверженность языкам и культурная открытость
- это путь, который кыргызам завещал этот великий чело-
век.
Если не усвоим уроки Айтматова, не проникнемся осо-
бым духом его произведений, его нравственно ангажиро-
ванного слова, мы, кыргызы, немногого добьемся.
В предыдущих разделах говорилось, что Чингиз Торе-
кулович крайне настороженно воспринял независимость
Кыргызстана. Да, это было. Ему предлагали даже стать пре-
зидентом Кыргызстана, но он наотрез отказался. В этом
проявилась, конечно же, его мудрость. Он понимал, что
значит возглавить новое независимое государство. Но он
не отказался от совместного с народом поиска пути, неу-
станно говорил о чем-то, предупреждал, тревожился, порой
сомневался.
При жизни никогда не было к нему однозначного от-
ношения. О нем спорили, его критиковали, ему завидова-
329
ли, ему и молились. Газеты его открыто критиковали – за-
вистников у него было немало и Бишкеке, и в Москве, и в
Алма-Ате; отдельные люди, политики вслух ворчали, что
писатель слишком долго задержался в своей благополуч-
ной Европе, но все прекрасно отдавали себе отчет в том,
что Айтматов давно уже некий символ возрожденного Кы-
ргызстана. И критика его скорее была лишь данью свободе
слова, нежели желанием его унизить или вычеркнуть. Факт
в том, Айтматов был и остается лучшей частью нашей куль-
туры, нашей законной гордостью, нашим национальным
символом. Наше все, как говорят русские о своем Пушкине.
Да, Айтматов по масштабу своего писательского талан-
та и широте мышления, был явлением международным,
художником имперским и своим этическим универсализ-
мом и абсолютно четкой национальной определенностью,
приверженностью к языкам и открытостью к культурам,
неприятием национального шовинизма и всякой нетер-
пимости, он еще долго послужит нам, кыргызам, основой
основ, верным духовным ориентиром в этом вечно меняю-
щемся мире.
Он и после своей смерти остался локомотивом, лучшей
частью нашей культуры, всего нашего национального бы-
тия. Лучшим нашим украшением, нашей гордостью, нашим
национальным символом и до, и после независимости.
Вместе с тем, мы, кыргызстанцы, как показывает
жизнь, оказались не совсем готовы к тому, чтобы усвоить
его идейно-философское наследие, его духовные уроки и сле-
довать его заветам. И это обходится нам дорого, порой че-
ресчур дорого.
Очень не хочется повторять известное, но, тем не ме-
нее, я не могу не вспомнить гениальные слова Достоевско-
го о том же Пушкине, которого он назвал не только явлени-
ем чрезвычайным и пророческим для России, но и неким
указанием.
По масштабу писательского таланта и широте мышле-
ния Айтматов был явлением международным, далеко вы-
ходящим за национальные рамки, а как кыргыз был и на-
долго останется феноменом пророческим, даже указующим
для этого народа.
330
 Индекс имен
А Ахмадулина Б. 136
А. Акматалиев 246, 247 Ахунбаев И. 143
А.Байтурсунов 296 А.Черемушкина 185
Абдраев М. 142
Б
Абдылдаев Э. 265
Базаров Г. 144
Абуладзе 310
Байджиев М. 142, 144
Абуталиб 173
Байтемиров Н. 86
Абылкасымова М. 132
Байтике 16
Аверинцев С. 192, 196
Бакланов Г. 196
Адамович 167
Б. Аманалиев 71
Адышева Т. 85
Баялинов К. 94, 145
Адышев М. 143
Беатриче 42, 45, 46, 209, 211, 212
Айданы 45
Бейшеналиева Б. 142, 144
Аимкан 16
Бейшеналиев Б. 142
Аимкуль 16
Беккет С. 137, 139
Айтмат 13, 14, 16
Белоконь 185
Айтматов Ч. 56, 70, 71, 76, 83, 84, 85,
Бернардо Бертолуччи 222
86, 88, 94, 95, 96, 101, 104, 105, 107,
Бибижан 124
110, 111, 112, 113, 114, 122, 123,
Бибисара Бейшеналиева 22, 209, 211,
124, 126, 127, 128, 129, 130, 131,
222
132, 137, 141, 142, 143, 144, 145,
Биримкул 16
146, 147, 149, 151, 153, 155, 156, 157,
Б.Исакеев 321
167, 170, 172, 173, 174, 175, 176, 180,
Бобулов К. 83, 86
181, 183, 190, 191, 192, 195, 199,
Бовин В. 168
228, 229, 230, 232, 233, 234, 251,
Болдуин Девид 228
258, 259, 261, 263, 266, 282, 288
Болдуин Джеймс 228
Акматбекова С. 142
Буларкиева М. 132
Аксенов В. 136
Бурлацкий Ф. 168
Алдаш Молдо 264
Буудай 16
Алиман 109, 112, 113
Быков В. 167
Алишер Навои 296
Алтынай 27, 45, 88, 90, 91, 92, 93, 94, В
121, 211, 224, 308 Вадим Андреевич Медведев 246
Алымкул 16 Валентин Пустовойт 224
Арабаев И. 265 Валиханов Ч.Ч. 287
Арагон Луи 75, 116, 176 В. Бондаренко 181
Арсен Саманчин 310, 317 В.Лавров 104
Арстанбек 169, 198 Владимир Маяковский 39
Асан 16 Вознесенский 124, 136, 176
Асаналиев К. 71, 86 В. Романюк 186
Асанхан Джумахматов 315
А.Солженицын 176, 238, 305 Г
А.Сыдыков 320 Габдельвали 21
А.Токомбаева 86 Габдрашит 21
Аттокуров С. 264 Габриэль Гарсиа Маркес 139
Ауэзов М. 75, 76, 145 Гагарин Юрий 145
А. Фадеев 122 Гайса 21
Афеворк Текле 228 Гамзатов Р. 83
Гачев Г. 85, 123, 126
331
Г. Гачев 85 З
Горбачев М.С. 176, 229, 231, 232, Зарипа 45, 211, 224
249, 251, 254, 266 Зелинский К. 122, 170
Гранин Д. 113 З.Мамытбеков 264
Г. Рождественский 119 Золотусский И. 196
Гроссман В. 168
Гуляим 16 И
Гумилев Л.Н. 293 Иванова Н. 196
Гусейнов Ч. 153 Ильгиз 16, 24, 34
Г. Шипитько 186 Иманалиев М. 143
Искандер Ф. 136, 168
Д Исмаил 103, 104
Давлесов Н. 142, 144 Исхак Раззаков 220
Дайсаку Икеда 256
Даникеев О. 131 Й
Данияр 44, 78, 81 Йосыф 21
Данте Алигьери 42 К
де Голль 300 Каллистратов 131, 195, 239, 305
Д.Е. Поливанов 265 Камю 319, 323, 328
Джакыпбеков 131, 132 Карагулова Р. 142
Джамгерчинов Б. 143 Карагыз 16, 31, 32, 64
Джамиля 10, 40, 41, 43, 44, 45, 46, Каракеев К. 143
58, 68, 77, 78, 80, 81, 82, 83, 85, 86, Каракыз 51, 52, 53
104, 116, 131, 146, 153, 208, 209, Каранай 14
211, 212, 239, 305 Карасаев К. 265
Джаналы 16 Карачев С. 183, 264
Джантошев К. 86, 94, 145 Карл Ясперс 172
Джигитов С. 264, 265 Карякин Ю. 168
Джумахматов 142, 144 К.Асаналиев 71
Джусубалиев К. 109, 132, 142, 143 Касым 110, 112
Дм. Шостакович 119 Касымбеков Т. 143, 177, 262, 264
Домбровский Ю. 168 Кемаль Яшар 228
Досалы 52 Керез Шамшибаева 23, 209
Достоевский Ф.М. 129 Керимбек 16
Дудинцев В. 168 Кимбилди 13
Думбадзе Н. 136, 167, 168, 176 Кинг 228, 231
Дюйшен 27, 88, 89, 90, 91, 92, 93, Климова А. 149
121, 131, 239, 305, 308 Кончуджок 13
Крывелев И. 196
Е Куба уул 14
Евг. Евтушенко 49 Кудайбергенов С. 265
Е.Ветрова 111 Кудайназар 16
Евтушенко Е. 136, 176 Кудаш -- сын Кул сулаймана 21
Едигей Буранный 173, 271 Куйукова Д. 142, 144
Ельцин Б. 251, 254 Кул сулайман -- Сын Сулаймана 21
Ж Курманджан-Датхи 177
Жан-Поль Сартр 96 Кутай 14
Жирмунский В.М. 287 Кучук -- сын Табежа 21
К. Чуковский 119
Кыдыкеева Б. 142, 144
332
Кыдырбаева Р.З. 86 Нур Молдо 264
Кыйра 16
О
Кытай 14, 16, 183, 183
Озубек 16
Л О. Ибраимов 2
Лавров В. 104 Океев Т. 142, 144
Лакшин В. 196 Окуджава Б. 136
Л.Анненский 197 Ольга Николаевна Андровская 223
Лацис О. 168 Орозбаков Сагымбай 185
Ленин В.И. 144, 145, 252 Орузбаева Б. 265
Леонардо да Винчи 46, 77 Осмонов А. 145, 198, 261, 265
Ливанели Омер 228 Отеро Лисандро 228
Луи Арагон 212
П
Луис Фишер 18
Панкин Б. 158
Лущихин М.Н. 142
Пастернак Б. 137, 171
Люция 16
Пикассо Пабло 176
М Приставкин А. 167, 168
Манкурт 173
Мария Урматовна Айтматова 211, 322 Р
Масалиев А. 264 Радлов В.В. 287
Маселбек 112 Раззаков И. 265
Махмуд Кашгари 296 Распутин В. 168
Маяковский В. 95, 138, 140, 198 Р.Кадырбаева 291
М. Борбугулов 182 Роза 14, 16, 21, 22, 24, 29, 53, 64, 74,
М. Гаспринский 296 102, 119
Менон Нараяна 228 Рыбаков А. 168
Миллер Артур 228 Рыскулбек 16
Миллер Инга 228 Рыскулов М. 142, 144
М.И. Лущихин 53 Рыскулов Р. 143
Минжилкиев Б. 142, 144 С
Мирзо Турсун-заде 15 Сабитжан 173
Миррахимов М. 143 Садыков Дж. 142
Михаил Александрович Рудов 66 Салмоорбек Акиев 220
Молдобасанов К. 142, 144 Салмоорбек Табышалиев 220
Молдо Казыбек 264 Саррот Натали 137, 139
Молдо Кылыч 263 Сартбаева К. 142
Молдо Нияз 264 Саякбай Каралаев 289
Момун 151, 153 Сейде 102, 103, 104, 156
М. Ростропович 119 Сейит 78, 79, 80, 83
Мухтар Шаханов 262 Сент-Экзюпери 7
Мырзабаев А. 142 Симон Клод 228, 234
Мырзагуль-бийкеч 38, 158 Скрябин К. 142
Н Слуцкий Б. 105
Нагима 20, 21, 22, 25, 26, 31, 33, 62, 209 С. Маршак 119
Нагима Хамзеевна Айтматова 20 Стреляный А. 168
Найман-эне 173 Сулейменов О. 136, 168
Нарекаци Григор 170 Султанов О. 142
Насими 296 Сурков Е. 196
Неизвестный Э. 136 Сыдыкбеков Т. 86, 94, 95, 143, 145,
Н. Островский 122 198, 261, 264, 266
333
 Т Ц
Табеж -- сын Кудаша 21 Цветаева М. 137
Табылды 16, 284
Ч
Табышалиев С. 143
Чермушкина А. 185
Танабай 16, 88, 123, 124, 125, 126,
Чингиз 7, 9, 10, 11, 13, 14, 16, 18,
131, 239, 305, 308
21, 22, 23, 24, 25, 26, 29, 30, 31, 32,
Твардовский А. 258
33, 34, 35, 39, 43, 45, 46, 47, 48, 49,
Т. Касымбеков 182
50, 51, 53, 54, 55, 59, 61, 62, 63, 66,
Тоголок Молдо 265
67, 71, 78, 85, 87, 89, 91, 97, 102, 118,
Токомбаев А. 94, 144, 145, 181, 183,
120, 121, 125, 135, 138, 139, 144, 155,
184, 185, 188, 261, 264, 265
177, 179, 180, 181, 202, 206, 207, 208,
Токтогул 198, 265
210, 212, 214, 217, 222, 223, 224, 229,
Токтомушев А. 145
235, 236, 244, 246, 247, 249, 257, 258,
Толгонай 45, 58, 107, 108, 109, 111,
260, 262, 267, 270, 272, 273, 274, 275,
112, 113, 131, 211, 239, 305
276, 277, 278, 279, 280, 281, 282, 287,
Толстой Л.Н. 173, 198
294, 298, 300, 301, 308, 309, 310, 311,
Тонтогор 16
315, 316, 318, 320, 322, 326, 328, 329
Торекул 14, 16, 18, 19, 26, 27, 31, 64, 87
Чокморов С. 142, 144
Тоффлер Олвин 228
Тоффлер Хейди 228 Ш
Туктаргали 21 Шаламов В. 168
Туктар -- сын Кучука 21 Шамшиев Б. 142, 144
Тулку 16 Швейцер А. 111
Т. Уметалиев 182 Шекером 14
Турдакун Усубалиев 214, 220 Шекспир В. 75, 83, 85, 171
Тыналы 16 Шкловский В. 83, 84
Тыныстанов К. 169, 183, 263, 264, 265 Шлендорф Фолькер 228
Шмелев Н. 168
У
Шолохов М.А. 111, 112, 122, 169
Укубаева Л. 55
Шукшин В. 124
Укубала 173
Усен 16 Э
Устинов Питер 228, 234 Эдигей 131, 239, 306
Усубалиев Т. 264 Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе
Утямышевы 21 246
Элеман 59, 67
Ф
Эльзы Триоле 60
Федерико Майор 228
Эралиев С. 143, 145
Форти Аугусто 228
Эркебаев А. 183, 264, 265
Х Э.Хемингуэ 155
Халил 21
Ю
Хамза Абдувалиев 20
Юдахин К. 143, 265
Хасан -Хамза 21
Юнусалиев Б. 143, 265
Хемингуэй Э. 137, 139, 155, 156
Юнус Эмре 296
Ходжа Ахмет-Яссави 296
Юсуф Баласагуни 296
Хоффман Дастин 228
Хрущев Н.С. 135, 136 Я
Хызыр 34, 66 Якименко Л. 170
Ясперс Карл 172

334
 СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие.............................................................................................. 3
Введение...................................................................................................... 7
Родословная............................................................................................... 13
Детство. Заря и сумрак......................................................................... 24
Юность. Первое пришествие мадонны........................................ 37
Годы учебы. Между Аполлоном и Сатурном............................ 47
“Орлиное перо, упавшее с небес…”................................................ 57
Непотерянное поколение. Первые пробы пера....................... 69
Рождение любви из духа музыки:
История киргизской Моны Лизы..................................................... 74
По жизни, не по Фрейду: Песнь о неубитой любви............... 87
Сага о войне: “Материнское поле” и “Лицом к лицу”............ 97
Крутое восхождение. Ленинская премия................................... 115
Прощай, Гульсары, прощай, коммунизм! ................................. 121
Айтматов как «шестидесятник» ................................................... 133
Ностальгия по настоящему.
Айтматов в предкризисные 70-е......................................................146
Опасное путешествие в прошлое. Легенда о Манкурте.... 164
Битва титанов. Токомбаев против Айтматова..................... 178
Бог и марихуана....................................................................................... 189
Скорее русский, чем киргиз?
О билингвизме Айтматова................................................................ 197
Его женщины............................................................................................. 206
Бибисара и Чингиз: Слияние двух звезд...................................... 214
Горбачев и “Иссык-Кульский Форум”.......................................... 227
Айтматов и СССР: Когда падают горы........................................ 237
Айтматов – Президент?
Последнее искушение политикой.................................................... 254
Автографы на обломках...................................................................... 260
В поисках богоматери в снегах....................................................... 267
Айтматов и эпос “Манас”.................................................................... 282
Айтматов и тюркский мир................................................................. 294
Крест и Плаха.
Айтматов как последний писатель империи......................... 304
Тень Кассандры. Последние дни Патриарха............................ 315
Заключение................................................................................................ 326
Индекс имен...............................................................................................331

335
 О. Ибраимов

АЙТМАТОВ.
ПОСЛЕДНИЙ ПИСАТЕЛЬ ИМПЕРИИ

жизнь и творчество

Подписано в печать 26.03.2018 . Бумага офсетная.

Усл.печ.л. 21,0. Формат 60х90 1/16. Тираж 500 экз.
___________________________________________________________

«Ғылым баспасы» ТОО

Республика Казахстан, 010000, г. Астана, ул. Мостовая, 6.
тел. +7 (7172) 57-49-83, 24-37-79