Публикация Е.И.

Крестьяниновой
Воспоминания Галины Константиновны Флаксерман
…В коммунизме есть … понимание жизни каждого человека как служение сверхличной цели, как
служение не себе, а великому целому…
Н.А. Бердяев
С середины 1890-х годов господствующим
настроением среди общественности, даже среди
умеренной ее части, стала враждебность к коронной
власти, стремление уничтожить власть любыми
средствами – общество к этому времени усвоило точку
зрения, что «единственный враг России есть его
правительство»1. Нет ничего удивительного в том, что
и кажущийся на первый взгляд спокойным, мирным,
благостным, Ростов начала ХХ в. в действительности
не был тихой заводью в бурном море нараставшего в
России революционного движения. Расположенный
близ развитых промышленных центров (Москва,
Ярославль, Иваново-Вознесенск, Кострома), имевший
ряд собственных, достаточно крупных для небольшого
города предприятий, слой интеллигенции,
придерживавшейся передовых взглядов, а также
местную группу РСДРП2, Ростов был вовлечен в
революционный процесс и внес в его развитие свой
вклад3.
Большинство членов ростовской группы РСДРП были
свободны, образованны и, естественно, исповедовали
великую идею освобождения народа от гнета
самодержавия и капитала. На свет этой идеи пылкие
молодые люди летели, как бабочки на огонь. Ныне Лия Флаксерман. Год окончания
известно, чем для большинства из них окончилось это, нимназии.
подчас украшенное романтическим флером, увлечение Фото из собрания ГМЗРК.
революцией, к чему привело непримиримое, жесткое
противостояние правительству – тогда же об этом никто, разумеется, не думал и не помышлял.
Работа Ростовской группы РСДРП строилась по всем правилам конспирации – ее члены имели
партийные псевдонимы4, держали партийные (явочные) квартиры5. Деятельность группы, к
которой, кстати, ростовское общество относилось весьма лояльно, заключалась в хранении и
распространении нелегальной литературы, проведении пропагандистской работы среди солдат
стоявшего здесь 3-его Гренадерского Артиллерийского полка и рабочих предприятий6,
организации маевок7, сборе средств на оружие для рабочих дружин во время событий 1906 г.
Одна из участниц Ростовской группы РСДРП, Галина Константинова (Лия Абрамовна)
Флаксерман-Суханова (1888-1958), стала впоследствии профессиональной революционеркой и
вошла в высшие большевистские круги. В 1917 г. именно на ее квартире в Петрограде собиралась
Комиссия по выработке решений нелегального VI съезда партии, принявшего курс на
вооруженное восстание, а затем было проведено определившее дату восстания совещание ЦК, на
котором присутствовал сам Ленин.
В дальнейшем Г.К. жила и работала в Москве. В 1957 г. ее разыскал Илья Алексеевич Морозов,
тогда – заведующий отделом дореволюционного прошлого Ростовского музея. В одном из писем
(1957) к нему Г.К. Флаксерман вспоминает о начале своей революционной деятельности в
Ростове; в том же году она передает И.А. Морозову «Автобиографию», подготовленную ею для
Музея-квартиры В.И. Ленина, располагавшегося на Карповке, 38, в ее бывшей квартире в
Петрограде.
Публикуемое здесь письмо Г.К. Флаксерман содержит небольшие по объему воспоминания,
которые охватывают очень краткий период истории Ростова, воссоздавая и отображая реальные
события и лица эпохи недавней, но столь уже далекой, освещая малоизвестную сторону
ростовской жизни.
 «Автобиография», написанная достаточно подробно, хорошим языком, весьма показательна – она
многое объясняет и проясняет в области понимания мышления и взглядов участников
революционного движения, являя пример жизни, одной из тех многих, что в полном смысле –
были брошены на алтарь революции. «…Я была твердо убеждена, что все, кто не участвует в
революционном движении – зря живут», - вспоминала в свое время Галина Константиновна,
принадлежавшая поколению русских интеллигентов-революционеров, подвижников,
исповедовавших идеи самоотвержения и самопожертвования ради будущего. Нашего будущего.
Благими намерениями…
1. См. Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 2. СПб., 2000. С. 230, 231.
2. Здесь и далее использованы материалы картотеки, собранной И.А. Морозовым. 1904-1906 гг.: А.К.
Гастев, Лидия, Любовь, Вера Мальгины, Лия Флаксерман, Елена Лутовинова, Елена
Миттельштейн, Михаил Иванов, Анатолий Бедняков, М. Крушевский, Булангис, Ливанов, братья
Фелицыны, Леонид Гуляев, Юлия Талицкая и др. ГМЗРК. А-1576. Л. 113, 114, 117.
3. Хроника событий 1905-07 гг. в Ростове: 15 января 05 г. – распространение прокламаций Северного
комитета РСДРП; 21 января 05 г. – сообщение шифровок о распространении листовок на
Кекинской мануфактуре и фабрике Вахрамеевых (рабочие Галкин и Тарелкин); 16-18 февраля 05
г. – забастовка на Кекинской ф-ке; 8 августа 05 г. – частичная забастовка на ф-ке Блесса; октябрь –
забастовка на ст. «Ростов»; 17-19 окт. 05 г. – забастовка на Исадской мельнице; 13 ноября 05 г. –
митинг в Ростовской Уездной Земской Управе (200 рабочих с Кекинской ф-ки и 70 солдат); 30
декабря 05 г. – забастовка с митингом пекарей Галашина; 29 ноября 05 г.– митинг в помещении
об-ва трезвости; 1 декабря 05 г. – столкновение черносотенцев с участниками митинга и
забастовки булочной Галашина; 1 мая 06 г. – митинг в лесу рабочих Кекинской ф-ки; 24 июля 06 г.
– митинг у ворот Кекинской ф-ки; 1 мая 07 г. – маевка за городом. ГМЗРК. А-2256. Л. 119, 119 об.;
Морозов И.А. Начало и ход революционного движения в Ростове с конца XIX века до февраля
1917 г. Рукопись. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 17; его же. Ростов в годы первой русской революции 1905-
1907 гг. Рукопись. ГМЗРК. Оп. 1. Д. 101.
4. Партийные клички членов Ростовской группы РСДРП: Флаксерман – «Светлая»; Тамаркин –
«Лечебник»; Кустов – «Шустрый»; Мальгина Елена Ив. «Верхняя»; Лутовинова Елена Еф. –
«Медная»; Иоффе – «Покровский»; Крушевский М.И. – «Монастырский»; Фелицын А.Д. –
«Соборный псаломщик»; Фелицын П.Д. – «Филин»; Ливанов – «Шитый»; Талицкая Ю.А. –
«Земская»; Русаков Д.Н. – «Русак»; Гуляев Л. – «Лазаревский». ГМЗРК. А-2256. Л. 122.; ГАЯО. Ф.
906. Оп. 4. Д. 662. Л. 22-24.
5. Явочные квартиры, места встреч (1905-07) членов Ростовской группы РСДРП: ул. М.Заровская, д.
Попова (Красноармейская, 9); ул. Благовещенская, д. Грушина; ул. Заровская, д. Жукова; ул.
Всесвятская, д. Чуркина; Покровская, д. Павлова (8), Агапитова (28); Ярославская, д. Ванчаговых;
Окружная, д. Смирнова. ГМЗРК. А-1576. Л. 117.; ул. Лазаревская у Мельникова и Гуляева (№ 58);
места хранения нелегальной литературы: библиотека Мальгиных (Советская пл. д. 9/2), ул.
Никольская, дом Русакова (дом не сохранился); ул. Большая Заровская, Музей школьных
наглядных пособий (здание Земской управы); ул. Никольская, 33, дом Юрыгина.
6. С этой целью сюда прибывали и опытные подпольщики, в частности Анна Ивановна Васильева-
Гастева (жена А.К. Гастева), крестьянка дер. Горицы, Оставшковского уезда Тверской губернии,
она же – Наталья Васильевна Михайлова – продавщица газет на станции Ростов (1905), она же –
Наталья Васильевна Осовская (1905) – слушатель Казанской фельдшерской школы; она же – дочь
полковника Мария Дмитриевна Ларионова (по подлинному царскосельскому паспорту умершей
дочери полковника); она же – мещанка из Тамбова Ирина Васильевна Горохова. Партийные
клички: «Горелая», «Маркитантка», «Владимир», «Володя», «Берта», «Софья». Для установления
ее личности и нейтрализации деятельности в Ростов были вызваны опытные филеры. ГМЗРК. А-
1576. Л. 89; места тайных собраний и агитационной работы в Ростове: аллеи городского сада
(дальние, у озера), городской остров (собрания проходили под видом гуляний на лодках, где
выступали приезжавшие из Москвы или Ярославля. Одна дежурная лодка непрерывно объезжала
остров; помещение чайной об-ва трезвости; библиотека Мальгиных; дом Кострулина; мастерская
плиссе «Гармония»; в 1917 г. – мужская гимназия, здание гостиницы «Лион». Там же. Л. 89 об.
7. первая маевка состоялась 1 мая 1905 г. в лесу («Рога»), за Кекинской мануфактурой и
Авраамиевским монастырем, слева от дороги, на поляне. Участники делали вид, что просто
отдыхают, у них были самовар, посуда для чая, гармонь. Развернули красное знамя (изготовлено
специально к маевке Еленой Ефимовной Лутовиновой и Еленой Миттельштейн, гимназистками
женской ростовской гимназии, участницами рев. движения в Ростове, активными членами
местной группы РСДРП. Красный ситец (сатин) и белую (шелковую) тесьму покупали в магазине
Титова. Сверху вышили тесьмой «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Внизу – «Долой
самодержавие». С подкладкой и карманом для древка, сострочили на машинке. Место:
изготовления – дом, где квартировали Лутовиновы, ул. Никольская (Пушкинская), д. 46 (33).
После речи «т. Захара» (Гастева) из Ярославля пели «Отречемся от старого мира». После знака
разошлись. Знамя унес под пиджаком М. Иванов, потом вернул его Е. Лутовиновой со словами:
«Берегите его, оно еще пригодится». Второй раз развернули знамя на митинге в Уездной Земской
управе, когда приезжал в Ростов Емельян Ярославский. Там же. Л. 113, 114.
Письмо Г.К. Флаксерман И.А. Морозову.
Хранится в личном архиве Е.И. Крестьяниновой.
Машинописный текст, с правками чернилами и карандашом. Здесь и далее сохранены
орфография и пунктуация подлинника.
Дорогой Илья Алексеевич!
Богат и красив наш русский язык, но у меня нет слов описать, как я была радостно взволнована
Вашим дружеским письмом, так живо восстановившим нашу молодую, революционную жизнь
1905 года. В течение дня я его раз пять перечитала и весь день находилась под впечатлением этого
радостного для меня письма.
Бесконечно благодарна Вам, что прислали мне Ваши обе статьи. Статьи очень хороши. Но,
пожалуйста, черкните, кто назвал Вам наши фамилии. Вы пишете, что товарищей уже нет в
живых, но кто они, как их фамилии. Всех, кого Вы назвали, помню, кроме Варниловой. Леонида
Гуляева очень хорошо знала, прекрасный был товарищ и много работал для организации, очень
скромный, высоких моральных качеств, заботливо и внимательно относился к товарищам.
Вы не упоминаете тов. Иванова Михаила, кажется, Андреевича (его отец как будто, имел какую-
то торговлю). Мы все звали его Мишель, может быть, встретится Вам где-либо такая кличка. Это
был очень серьезный, принципиальный, в высшей степени скромный товарищ, готовый в любую
минуту отозваться на любую нужду и сделать все для других. Он много работал для организации.
Мы все его очень любили. Это был тип настоящего большевика. Я и позже с ним встречалась.
Вы спрашиваете, кто была «тов. Софья». Присланный из центра военный организатор. Ее
настоящее имя Наталия … отчество и фамилию хорошо знала, но не могу вспомнить. Знаю
наверняка, что она была жена тов. Гастева, который приезжал к нам в Ростовскую организацию,
как пропагандист от МК партии, его клички: Лаврентий и Захар. В дальнейшем, много лет спустя,
я встречала его в Москве, он тогда заведывал НОТ (Научная организация труда). Софью также
видала, у них был сын, а не дочь. Как будто уже давно Софья умерла. Это, безусловно,
прекрасный товарищ во всех отношениях и очень умный и культурный человек. Когда она
работала среди войск ростовского гарнизона военным организатором – я работала вместе с ней. У
нее были коротко острижены, по-мужски, волосы, она одевалась (Л. 2.) в солдатскую одежду,
причем каблуки на сапогах были стоптаны, а шинель солдатская – потрепана. Она курила
махорку, скручивая из газетной бумаги длинные козьи ножки, что делали все солдаты, и
артистически сплевывала после затяжки довольно далеко, как заправский солдат. Сказать правду,
она долго обучалась этому искусству. Когда ей понадобилось поехать по партийным делам в
Москву, то, чтобы ее не арестовали – мы с ней решили, что лучше всего ей ехать под под видом
важной барыни. Я достала парик, прекрасное дамское пальто, лаковые туфельки, шляпу, вуаль,
перчатки и изящный чемоданчик. Снарядив ее таким образом, я умоляла Софью ни с кем в вагоне
не разговаривать, а лечь сейчас же спать, потому что в таком непривычном для нее облачении,
после солдатских сапогов, штанов и шинели, - она чувствовала себя, как будто ее заковали в
тесные обручи и жаловалась, что она не может свободно пошевелиться, но больше всего она
волновалась, что у нее слезет парик, полетит шляпа или зацепится за что-либо вуаль. Кроме того,
от махорки и водки у нее был такой сиплый и хриплый голос, какого никогда не бывает у важной
барыни.
Работая среди солдат – Софья целые дни проводила с ними. Она постоянно ходила к ним в
казармы, она пила с ними в чайных о-ва Трезвости чай, а в трактирах пила с ними водку, чтобы
ничем не отличаться. Этим, в значительной степени, объясняется то, что ей удавалось
безнаказанно, сравнительно долгое время проводить открыто, на глазах у всех, революционную
агитацию и пропаганду каждодневно – среди солдат. Лишь немногие знали, что она – женщина,
масса принимала ее за брата-солдата. Понятно, почему у нее был сиплый голос, и я сказала ей,
чтобы при первом же вопросе кого-нибудь из пассажиров она тихо-тихо прошептала, что у нее
сильно болит горло и она не может говорить и легла бы (Л. 3.) спать, конечно, не раздеваясь.
Я хорошо помню тов. Беднякова Анатолия Павловича. Отправляя его на баррикады в Москву во
время вооруженного восстания, снабжая оружием, питанием, литературой – я без конца умоляла
его взять меня с собой сражаться на баррикадах. Он пробовал отговаривать меня гимназией. Я
отвечала, что немедленно брошу гимназию и она мне ни на что не нужна, раз идет бой на
баррикадах, что мое место там. Много раз и подолгу спорили, наконец, он категорически заявил,
что он «посоветовался» и было решено, что здесь, собирая деньги на оружие (что я с большим
успехом делала) и отправляя на баррикады красногвардейцев, как его, и добывая оружие для них,
– я принесу гораздо больше пользы. Я подчинилась.
Хорошо помню сестер Мальгиных, которые много делали с большой пользой для группы РСДРП
– большевиков. Кроме большой работы в библиотеке, у них на квартире постоянно занимались
пропагандистские кружки, я тоже часто бывала у них, они поили нас чаем во время занятий.
Елена Ефимовна Лутовинова была моя ближайшая подруга одноклассница. Очень серьезный,
умный человек, хороший партиец. Много работала в организации, была отличным
пропагандистом. Работала среди войск с Софьей. Уроженка Ростова, она хорошо знала
политическую и экономическую ситуацию города и окрестностей. Ее воспоминания на днях Вам
отправила тов. Лунева. К сожалению, я их не читала. Впоследствии тов. Лутовинова была
профессором общественного питания. В настоящее время она прикована к кровати, у нее было
кровоизлияние в мозг. Она плохо говорит, не все понимает, моментами теряет способность
соображать и правильно воспринимать слышимое. Бывают моменты, когда к ней возвращаются
память и правильное сознание. Я хочу поговорить с ее сестрой и приемной дочерью, все, что
узнаю, сообщу Вам. Кроме того, сообщу Вам адрес ее брата-железнодорожника (начальник
станции, недалеко от Данилова), а Вы напишите ему. Она была дружна с братом и сестрами, они
(Л. 4.) знали о ее работе, возможно, он сообщит Вам что-либо интересное.
Вы пишете, что собираете материал для музея. Душевно жалею, что я не могу помочь Вам в этой
благородной и нужной работе. Ни писем, ни листовок, ни документов, ни вещей – ничего этого не
сохранилось. Тюрьмы, ссылка, подполье, революция, гражданская война, 52 года прошедшего
времени, бесконечные перемены мест – разве могло что-нибудь сохраниться! Единственное, что
могу сделать – с большой радостью пошлю Вам свою биографию, которую уже заканчиваю для
Музея-квартиры В.И. Ленина в Ленинграде (в бывшей моей квартире). Получив Ваше письмо и
статью, я не могла отказать себе в удовольствии процитировать в своей биографии небольшой
отрывок. Вы просите прислать фотографию того времени. Имеется единственный экземпляр,
когда фотограф переснимет – вышлю Вам. Что же касается воспоминаний – то, увы. Астма в
течение 35 лет и склероз – убили память и я не могу ничего написать. Получила письмо от
ИСТПАРТА из Ленинграда и получаю из других мест просьбы написать воспоминания. Всем
отвечаю одинаково – не могу. Не помню.
Вы пишете о тов. Лебедевой. Я ее не помню. А военный оркестр «Марсельезу» играл. Военным
оркестром дирижировал мой дядя, Яков Павлович Флаксерман, офицер кавалерийского
[артиллерийского. – И.М.] полка Ростовского гарнизона. Оркестр играл в городском саду. Во
время больших гуляний Софья открыто разгуливала со своими солдатами, занимаясь пропагандой,
а я и тов. Лутовинова – тоже «гуляли» с солдатами, стараясь прогуливаться в отдаленных,
тенистых аллеях, чтобы не попадаться на глаза и спокойней заниматься агитацией.
Еще раз скажу – мне очень печально, что я не могу изложить Вам для музея историю
существования и активной большой работы (Л. 5.) в целом – группы РСДРП-большевиков,
отразить жизнь и партийную работу в деревне, на фабрике, в городе. Все забыто, даже не помню
никаких улиц, где была гимназия, библиотека, где мы ежедневно собирались и по партийным
делам и для получения нелегальной литературы и просто для чтения газет и журналов, куда
однажды пришел мой дядя офицер посмотреть, что я делаю каждый день в библиотеке. Увидев
меня среди солдат и рабочих, он вызвал меня и увел домой, сказав, что у меня есть отдельная
комната и я могу читать все книги дома. Вскоре после этого он встретил меня с солдатами в саду и
тоже отозвал меня и увел. На другой день я совсем ушла от него. Я не помню улицу и дом
Мальгиных, где я так часто бывала, дом, где я жила. Ничего не помню, кроме озера Неро.
Начальницей гимназии в то время была дворянка, кажется, из помещичьей семьи, Елизавета
Александровна Ошанина. Она сочувствовала революции и всегда меня защищала. Учителей
никого не помню. По окончании гимназии Е.А. Ошанина (она меня очень любила и я часто у нее
бывала) без моего ведома договорилась со знакомым помещиком, что я буду заниматься с его
дочерью у них в имении, а они мне предоставят отдельную комнату, полное питание, полные
услуги, хорошую оплату (не помню, сколько) и … выезд (коляску, запряженную парой лошадей).
Я от всего отказалась и уехала учиться в Москву. По приезде в Москву у меня было в наличности
13 копеек и ни одного знакомого. Но у меня был адрес московского рабочего большевика, у
которого я и остановилась и жила, пока не нашла комнату. Тут же зачислилась на Высшие
женские курсы и вольнослушательницей в Московский университет, одолжив у этого товарища
(Борис, кажется, Корнеев) денег для взноса на учение.
Простите, забыла в соответствующем месте письма сказать, что Московский Комитет Партии в
то время часто присылал к нам очень (Л. 6) ответственных пропагандистов. Несколько раз
приезжал Емельян Ярославский (Губельман), товарищ из МК, у которого была кличка «Японец»,
приезжал и подолгу жил «Лаврентий», он же «Захар», – это и был тов. Гастев, муж Софьи и
другие.
В Москве живет персональный пенсионер тов. Губельман, брат Емельяна Ярославского. Я с ним
встречалась, но это было давно. Возможно, если Вы ему напишете и попросите сообщить Вам что-
либо о Емельяне Ярославском или прислать его фото того времени, то он это сделает. Емельян
Ярославский потому и псевдоним этот имел, что он много работал в Ярославле и б. Ярославской
губернии. Тогда у него была невеста, по фамилии, кажется, Генкина, партийный работник,
которую банды черносотенцев и контр-революционеров разорвали на вокзале, как нам тогда
сообщили. Во всяком случае, несомненно, что она была жестоко избита и тут же умерла.
Письмо Губельману, брату Емельяна, Вы можете адресовать так: г. Москва, Шаболовка, 14,
Министерство Социального Обеспечения РСФСР. Отдел персональных пенсий. Губельману. Они
его найдут, только пошлите заказным.
Ну, дорогой Илья Алексеевич, будьте здоровы, желаю Вам больших удач и радостей в работе,
искренне, душевно, всем сердцем приветствую Вас. Все, что Вам только понадобится –
пожалуйста, напишите. Все, все, что могу, сделаю.
Флаксерман (Галина Константиновна Флаксерман) [личная подпись. – Е.К.].
Пишите мне по адресу г. Москва, Д-100, Студенецкий пер., 6, кв. 14. Л.В. Маяковской, для Г.К.
Я тяжело больна. Несколько лет прикована к постели. Не ходят ноги. Очень болят суставы рук и
ног. Это полиартрит, после гриппа. Кроме того – астма, склероз, сердце, расширение вен, сильная
эмфизема и пр., и пр.
P.S. Сообщите, пожалуйста, точный адрес музея.
Простите, пожалуйста, что машинистка, которой диктовала письмо, так много ошибок допустила.
15 июля 1957 г.
Биография Галины Константиновны Флаксерман (Сухановой)
Написана для Музея-квартиры В.И. Ленина в Ленинграде, по просьбе заведующего квартирой-
музеем Павла Васильевича Лукина, - как материал для ответов на вопросы экскурсантов о хозяйке
квартиры-музея В.И. Ленина, на Петроградской стороне, набережная реки Карповки, д. 32, кв. 31.
Хранится в личном архиве Е.И. Крестьяниновой
Л. 1. Родилась в 1888 г. Отец, мать, старший брат и сестра находились в тюрьмах и ссылке с 1902
по 1915 годы.
Дома постоянно читали газеты, журналы, книги, обсуждали прочитанное, велись долгие,
взволнованные разговоры на политические темы и хотя я была подростком – всегда слушала, что
не понимала – спрашивала.
К отцу и матери постоянно приходили рабочие. Одалживали деньги, за чаем рассказывали о
своих нуждах, бесправном положении, тяжелой жизни, безысходной нужде, постоянных штрафах,
ругали хозяина, буржуев, правительство, царя, и, уходя, всегда просили «что-нибудь почитать».
Отец, мать и старший брат говорили им о неизбежности приближающейся революции. Они
верили. Уходя, рабочие получали революционную зарядку и литературу. Эти разговоры
запоминались, особенно отчетливо: гневный протест против угнетения и бесправия и жгучая
ненависть рабочего к эксплоататору капиталисту. Родители успешно вели свою агитацию. У нас
постоянно бывали революционно настроенная молодежь.
С 14-ти лет старшим братом была вовлечена в революционное движение. В 1902 г. у нас дома у
брата, члена партии большевиков, была явочная квартира. Брат часто поручал мне хранить
нелегальную литературу (ночью, во дворе, под сараем дров, закапывала в землю), а в его
отсутствие принимать товарищей – по паролю, устраивать их на ночевку у себя или другом
надежном месте, выдавать им нелегальную литературу.
Л. 2. По правилам конспирации на явочной квартире не полагалось хранить нелегальщину, но
ввиду недостатка надежных квартир и большой провокации, – приходилось допускать
отступление от правил.
После ареста брата в 1902 году мне пришлось его заменить: продолжала самостоятельно
получать, хранить и выдавать литературу, связывать приезжих из МК и периферии товарищей с
организацией, устраивать ночевки нелегальным и пр., т.е. продолжать «держать» явочную
квартиру. По внешнему виду всем тогда казалось, что мне лет 17. Для своих лет я была рослая и
«толковая», как все тогда говорили.
С 14 лет начала зарабатывать. Старший брат, ученик технического училища, имел платные
уроки. После его ареста я занималась с его учениками. Одновременно имела бесплатных учеников
среди неимущих.
В то время, «на заре» революционного движения, Ленин собирал партию «по крупинкам».
Каждый искренний, активный революционер был ценен, на учете; кроме занятий в кружках,
проводились занятия с «индивидуалами», которых подготавливали на работу руководителями
кружков. Таким «индивидуалом» была и я. Организация выделила для занятий со мной студента.
Конечно, начал он … с I тома «Капитала» Маркса. В первом кружке было 8 девушек, гладильщиц
прачечной. Революционная пропаганда в кружке велась под видом подготовки к экзаменам по
программе гимназии и действительно, после политграмоты я со всеми занималась, конечно,
бесплатно, готовила их на учителя начальной школы. Кажется, 5 из 8-ми стали учительницами и
все преданными, активными революционерами.
Помню, в то время я была твердо убеждена, что все, кто не
Л. 3. участвует в революционном движении – зря живут. Цель жизни твердо и бесповоротно
определилась – и на всю жизнь.
В 1905 г. вступила в партию, учась в последнем классе гимназии. Занималась в пропагандистском
кружке. Для вооруженного восстания в Москве собирала деньги на оружие, отправляла на
баррикады товарищей, снабжая их всем необходимым, работала с военным организатором и
пропагандистом по агитации и пропаганде среди войск местного гарнизона, хранила нелегальную
литературу и оружие. (См. приложение: из воспоминаний участника революционных событий
1905-1907 г. в г. Ростове Ярославской области А. Краморева).
Я жила в тот время у дяди офицера. Однажды, увидев меня на улице с солдатами, он спросил: –
Ты что делаешь с моими солдатами? – Ничего, гуляю. – Гуляй со мной! И увел меня. Дома
объяснил, что он не против революции, но так как старший брат уже погиб в тюрьме, а я еще
молода для тюрем, чтобы я оставила солдат в покое, что за это в каторгу посылают. А мне еще
рано (мне было лет 16). На утро я ушла от дяди и поселилась с подругой одноклассницей Е.Е.
Лутовиновой, тоже членом партии, с которой мы вместе работали, – на чердаке, без кровати, стола
и стула. Спали на газетах, под голову – книги, платили дешево за пустой чердак. Уроки делали в
гимназии. Зато получила полную свободу для работы. В городе трудно было гимназисткам
проводить работу среди солдат. Мы уезжали на лодке по озеру Неро, там высаживались, не
помню, не то на острове, не то на берегу. Солдаты приносили большую, круглую краюху черного
солдатского хлеба и толстущей вареной колбасы. Это была еда для всех на весь день. А мы с
подругой приносили нелегальщину и начиналась
Л. 4. работа. Так мы проводили все воскресенья.
Во время разгула черносотенного террора я долго не ходила в гимназию, скрываясь от
черносотенцев – «Союз Русского народа». Это были банды, организованные полицией для борьбы
с революционерами: разгона митингов, собраний, избиений участников, рабочих, студентов,
убийств ораторов, значительных революционеров, руководителей митингов и всех, кого указывала
полиция, сыщики, провокаторы.
Они убили замечательного революционера Н.Э. Баумана и еще многие тысячи были ими убиты
или на всю жизнь остались калеками. Это были банды озверелых, продажных
контрреволюционеров, из спекулянтов, сыщиков, мелких торгашей, мясников, дворников,
переодетых полицейских, выпущенных из тюрьмы уголовников, кулаков, купеческих сынков,
наемных убийц и других подонков общества. Действовали они всегда сообща с полицией и
казаками.
Я собирала деньги на оружие, для чего открыто ходила по домам, в квартиры либеральной
буржуазии, что не могло остаться неизвестным, а кроме того, в здании женской гимназии, в
большом настенном портрете царя ночью были кем-то выколоты глаза, что наделало много шуму.
Сразу же обвинили меня, т.к. многие знали меня, как активную революционерку. Мне сообщили,
чтоб я не показывалась на улице и не ходила бы в гимназию, так как черносотенцы расправятся со
мной.
Черносотенцы схватили на улице студента большевика Д.Д. Фелицина, руководителя забастовки
у булочника и кружка пропагандистов и жестоко, зверски избили его. Он тяжело болел и вскоре
умер. Приходилось скрываться, пока не утихли погромы. Эти же банды устраивали еврейские
погромы.
Л. 5. В газете «Сталинский путь» от 7 декабря 1955 года за № 146 и от 9 декабря 1955 года за №
147 в статьях И. Морозова - зав. отделом дореволюционного прошлого Музея Краеведения,
«Революционные события 1905-1907 гг. в г. Ростове», сказано:
«…Большой победой революционного движения в городе было привлечение на свою сторону
воинского гарнизона. В этом направлении много работали революционеры-гимназистки
Флаксерман Л. и Лутовинова Е.
«…Результаты этого были налицо. Во время митинга…в декабре 1905 г. черносотенцы сделали
попытку сорвать собрание. Но были остановлены и разогнаны солдатами артиллеристами.
«…Ростовский уездный исправник писал…Ярославскому губернатору: «На местную артиллерию
надежды не имею никакой».
Командование не решалось бросить Ростовский гарнизон и на подавление Московского
вооруженного восстания. Солдаты артиллеристы открыто заявляли, что перейдут на сторону
восставших, если их попытаются заставить задушить революцию. Революционно настроенная
Ростовская воинская часть была впоследствии выведена из города и расформирована.
С осени 1906 года в Ростове начались обыски на квартирах, аресты партийных руководителей и
активистов…»
В 1906 г. должна была скрыться от полиции: навертев на себя под одежду сколько уместилось
нелегальщины, ушла от товарищей, незадолго до обыска, во время которого обо мне спрашивали
охранники. Товарищей арестовали. Впоследствии каждому в отдельности дали по 1-1/2 года
крепости.
Меня сразу же после обыска известили и я скрылась в конспиративной квартире, пока полиция
искала меня. Недели через
Л. 6. три ночью, переодетая важной барыней, уехала в бывш. Вологодскую губернию, где и
скрывалась у старшей сестры, которая жила там в ссылке, в маленьком уездном городке Грязовце.
Связавшись с товарищами, работала в подполье. Вдвоем с товарищем уходили пешим
хождением, под видом мужа и жены километров за 50, в глухие углы по селам и деревням, вели
пропаганду, добывали в волостных управлениях чистые бланки паспортов. Народ там очень
нуждался в агитации.
В 1906 году, тут же по возвращении из Вологодской губернии – 1-й арест. Ввиду отсутствия улик
при обыске – через несколько месяцев освободили. Я тут же уехала в Москву учиться.
В 1907 году – студентка Высших женских курсов и вольнослушательница Московского
университета, состояла в большевистской организации университета.
По окончании гимназии начальница Е.А. Ошанина предложила мне «место»: учить дочь
помещика, жить у него в имении и получать, кроме хорошего вознаграждения комнату, стол,
лошадей для прогулок и пр. Я от всего отказалась, чтоб ехать в Москву учиться и работать в
организации. Там не было у меня ни одного знакомого. Был лишь адрес-явка к рабочему
большевику. Его закуток – 5-6 метров. Там и жила, пока нашла комнату. Рада была, что есть
крыша над головой. Денег, по приезде в Москву, оказалось ровно 13 копеек. Надо было учиться (и
сразу же уплатить взнос за первое полугодие), работать в организации и зарабатывать на житье.
В Университете для заработка работала заведующей студенческой чайной, где фактически был
студенческий клуб. Кроме чая были холодные закуски, бутерброды, что вполне заменяло обед
многим
 Л. 7. неимущим студентам. Студентов там целый день находилось видимо-невидимо. Тепло,
светло, чисто, кругом свои, шумно, весело. Едва начав работать, я сразу же оценила на редкость
подходящие данные помещения студенческой чайной Университета и, конечно, немедленно
организовала у себя хранение нелегальной литературы, оружия, гектографа, что было очень
удобно.
И, хотя это и было против правил конспирации, но ввиду неоспоримо удачных условий, там же
была у меня партийная «явка».
Ко мне мог подойти всякий, не возбуждая ни в ком подозрения: кругом пили чай, спорили,
читали, занимались, – всякий делал свое дело.
И, правда, за все время, что я там работала, провала не было. Но и я держалась крайне
осмотрительно и конспиративно: никто из моего «штата» не подозревал, что я делаю, что и где
храню, кому что выдаю, о чем разговариваю.
В 1907 году – второй арест. Я жила на Бронной, где в дешевых комнатах жило большинство
студентов. Возвращаясь поздно ночью, я увидела издали, что в первом этаже свет, а в моей
комнате движущиеся тени. Поняв, что шел обыск, я повернулась и ушла, чтоб больше туда не
возвращаться. Нашла комнату в другом конце Москвы, в хорошем доме, в буржуазной богатой
семье, стала получше одеваться.
Все это мне надо было, чтоб организовать у себя хранение нелегальной литературы и оружия для
боевых большевистских дружин.
Товарищи старались скорей все забирать, получив сообщение, что можно приходить, чтоб не
подводить меня. Полиция пришла с обыском очень удачно, так как только накануне товарищи
боевики взяли всю нелегальщину и оружие – улик не было, но прописалась
Л. 8. я по паспорту подруги. В момент обыска она была у меня и, естественно, предъявила свой
паспорт. Я оказалась без прописки и меня арестовали. Губернатор хотел выслать из Москвы по
этапу под надзор полиции. Приехала мать и выхлопотала меня «на поруки». Мама уехала, а я
осталась в Москве и перешла на нелегальное положение.
Работать в подполье в то время – это значит, в большинстве случаев, если не имеешь чужого или
фальшивого паспорта, – скитаться где попало, без комнаты, угла и без вещей. Случится
обеспечить ночевку, – выспишься, а если нет – всю ночь, в дождь, и в ветер, в мороз и метель –
бродишь по Москве до утра, в любой момент рискуя быть схваченной полицией. Постоянно
стремление не возбудить подозрения на улице, скучающее, или безразлично-легкомысленное
выражение лица, видя отлично сыщика, – которого «наметанный» глаз безошибочно угадывал,
городового на каждом углу, околоточного, – их форма издали бросалась в глаза, – делать вид, что
ты их не видишь, не замечаешь, как вся обывательская масса, идущая мимо, – такое постоянное
напряжение создало глубокое отвращение к каждому в полицейской форме и один вид каждого из
них возбуждал ненависть и презрение, потому и опасно было встретиться взглядом.
Каждый подпольщик чувствует себя на улице и в помещении, на людях, так, как будто на него со
всех сторон направлены невидимые ему прожекторы врагов, а его задача – всем своим видом
доказать, что он не тот, за кого его принимают. Конечно, это требовало постоянного напряжения
нервов.
И от слежки, и от погоды часто я пользовалась отличным ук-
Л. 9. рытием: поздней ночью забиралась на самый верхний этаж большого дома, садилась на
площадку лестницы у самой входной двери и с наслаждением, в тепле и невидимая, не давая себе
уснуть, чутко дремала до тех пор, пока кто-либо из жильцов не проходил или уходил… Тогда я
вскакивала и протягивала руку к звонку, как будто я только что пришла и хочу войти в квартиру.
Жилец уходил и я опять безмятежно и спокойно коротала ночь.
Иногда в глухом, темном переулке, подальше от центра, скамейка или тумба хорошо спасали от
усталости и давали надежный приют…до первого прохожего. Вскочишь, пропустишь, и опять…
На бульварах – нельзя, опасно. И хулиганы пристают, и сыщик привяжется, и полиция паспорт
спросит.
Иногда за большие деньги удавалось снять угол у хозяйки без прописки, или даже комнату на
двоих. Но не всегда можно было тратить столько денег (партийных денег я никогда не
расходовала ни копейки), да и очень трудно было найти такую хозяйку: хозяйки боялись полиции.
Бывали случаи – только заснешь у подруги – является хозяйка и требует паспорт на ночь. Никакие
увертки, что мама мне в руки паспорт никогда не дает, что мы заговорились, что заболели зубы,
что я боюсь ночью одна ходить и пр., – не помогали. Из теплой постели приходилось идти на
улицу бродить, и сильней ощущался холод зимой и больше хотелось спать. А на утро снова
Университет, курсы, лекции, работа и так все кажется привычным, естественным, нормальным,
что даже и не вспомнишь минувшую ночь, что бы там ни случалось, а пройдет день – повторится
все снова, конечно, в другом варианте.
Л. 10. Как-то раз, чувствуя себя нездоровой, я пошла ночевать к знакомому студенту. Он ушел к
товарищу, я осталась. Едва я успела заснуть – как раздался стук в дверь. Уверенная, что это
полиция, долго не отпирала, соображая, что говорить. Оказалось – что это хозяйка. Она
потребовала на ночь паспорт, и, хотя я объяснила, что осталась, так как неожиданно мне стало
плохо и у меня поднялась температура, – она меня выдворила. Пришлось уйти. Бродить всю ночь
– риск заболеть. Не имея денег, взяла извозчика и поехала к «богатому» студенту. Отец-фабрикант
не знал, что сын его революционер и присылал много денег. Была поздняя ночь, дом буржуазный
и дворник ни за что не соглашался впустить «неизвестно кого» и советовал приехать утром.
Зима. Холод. Уйти с извозчика не могу – нечем расплатиться. Решила ехать в Грузины, в
общежитие к студентам. Туда всю ночь пускают и у кого-нибудь найдутся деньги. Когда доехали
и я, сойдя, сказала, что «сейчас принесу деньги», - извозчик запротестовал и ни за что не хотел
меня отпускать. Денег наездили порядочно, концы большие, и он боялся, что я скроюсь.
Московские извозчики не имели привычки разговаривать тихо. Я с тревогой осматривалась, не
привлек бы шум городового или сыщика. Но была глубокая ночь и кругом ни души. Я тихо, но со
всей силой убеждения доказывала извозчику, что я «не такая» и мне он может верить. Не помню,
что именно его убедило, но он меня отпустил.
Почувствовав свободу – я стрелой помчалась в общежитие.
Звоню – не отпирают. Еще – нет ответа.
- Неужели всех арестовали?! Еще звоню.
Л. 11. А в общежитии переполох. Конечно, решили, что полиция. Стали прятать нелегальных
товарищей на черном ходу и чердаке, туда же упрятали литературу.
Товарищ, открывший мне двери, едва взглянув на меня, стремглав бросился прочь, как от
зачумленной. Ничего не понимая, прошла в комнату и попросила срочно вынести деньги
извозчику. Тем временем вернулись все, кого прятали (за ними и бросился от меня товарищ). Все
объяснилось. Расстелив на полу газету, я легла во всем, что было на мне. Товарищей нелегальных
ночевало достаточно и потому головой надо было лечь под стол, так как на свободном полу
«индивидуального» места не оказалось. Но это было неважно. Наконец, я почувствовала приятное
сознание «устроенности». И лишь одно желание – спокойно уснуть.
Вела обычную работу подпольщика. Занималась в кружке с рабочими, печатала на гектографе
прокламации, листовки, снабжала рабочие и студенческие кружки нелегальщиной, которую
переносила на себе. Я была очень худая и могла много накручивать на себя под одежду, добывала
деньги для организации: устраивала лотереи, сборы, продажу книг, которые собирала у знакомых,
художественных открыток по двойной цене и проч.
В 1908 – 3-й арест. 2 года одиночки, с 10-ти дневным карцером в подземелье, темном и сыром, на
хлебе и воде и 2-х недельной голодовкой, без хлеба и, сколько помню, без воды. Под конец лежала
пластом без движения, без сил…Голодовку объявили, как протест против решения жандармов –
перевести 2-х каторжанок в Рижский централ (каторжная тюрьма), где, как нам хорошо было
известно, для политзаключенных был установлен зверский режим, применялись средневековые
пытки, истязания.
В 1910 году, сразу же, из тюрьмы, - ссылка на 3 года на север, в Архангельскую губернию, на
Печору. Отправили по этапу. Заболела. По справке врача на Печору не поехала. Осталась на Кег-
Острове, на Северной Двине. Заработок в ссылке – уроки и литературная работа. Принимала
участие в разработке данных первой подворной переписи населения Архангельской губернии
(1785 г.), произведенной по указу Екатерины II.
Написала работу о полеводстве – текст и таблицы, напечатала в сборнике.
Л. 12. Из ссылки вернулась больная в 1913 году в Петербург и работала в редакции журнала
«Современник». В 1915-1917 гг. до первого дня революции – в редакции журнала «Летопись» в
Петербурге, по приглашению А.М. Горького, с которым, кроме ежедневных встреч в редакции и
частых встреч у него на квартире на Кронверкском проспекте (ныне проспект Максима Горького),
-–и после много лет была дружна. По его приглашению дважды ездила на время отпуска из
Госиздата к нему за границу в Германию (Сааров) и Италию (Сорренто). Прилагаемое фото А.М.
Горький подарил мне в Неаполе в 1926 году, когда я приехала к нему на отпуск. Надпись:
«Милому другу Галине Константиновне старый ея товарищ М. Горький. 4IV-26. Неаполь».
Снимок сделан в кабинете Горького. Он сидел за письменным столом. С балкона виден Везувий,
на вершине которого всегда курится дымок. Горький несколько раз дарил мне свои фотографии, с
очень дружескими надписями. К сожалению, все они пропали в Ленинградской квартире, которую
при переезде в Москву с правительством в марте 1918 года я оставила со всеми вещами, мебелью,
книгами и прочим, не взяв ничего, так как, работая в секретариате VII съезда партии, который
закончился накануне переезда, я не имела времени собраться. Все пропало.
Л. 13. С первого дня революции – в Таврическом и Смольном, где находились Петроградский
Совет и ЦК большевиков. Первые несколько месяцев безвыходно – дома не была ни разу.
Трудно описать редкостную, волнующую атмосферу и стремительные темпы работы тех дней в
Смольном, «боевом штабе революции» - и совершенно калейдоскопическое многообразие
предъявляемых требований, которые необходимо было немедленно удовлетворять.
В эти первые дни революции, работы в Смольном, каждый из нас чувствовал себя ответственным
за все то, что он делал. Большей частью ни совета, ни разрешения не было возможности ни
спрашивать, ни ждать. Во множестве случаев надо было тут же, сию же минуту и принимать
решение, и выполнять его с полной ответственностью.
Невозможно припомнить всю ту уйму дел маленьких, средних и больших, которые возникали
непрерывно, требуя немедленного решения и выполнения. Не хватало ни дня, ни ночи. А главное
– все уже казалось естественным, привычным…
Лавина людей!
Приходили делегации, группы, одиночки, красноармейцы с фронта, которых надо было
удовлетворить полностью всем, о чем они просили, и отправить обратно на фронт, снабдив
литературой, ответив на вопросы о войне и мире, о декрете о земле, о Советской власти, о власти
на местах и пр., и во всех случаях необходимо – устроить им встречу с кем-либо из ЦК или другим
ответственным товарищем. Все рассказы о положении дел на фронте, на заводах и на местах –
суммировала и в ту же ночь сдавала информацию
Л. 14. в газету.
Приходили толпы и одиночки демобилизованных, направляясь вглубь страны и «ходоки» из
деревни – с большими вопросами. Они с восторгом слушали разъяснение декрета о земле, только
что принятого Советской властью и взволновавшего всю страну, – по опубликовании которого
крестьянские массы сразу поверили и в революцию, и в большевиков. После беседы они особенно
бережно и любовно укладывали в свои котомки и сундучки на самое дно пачки декрета, и было
ясно, что лучших агитаторов для деревни за Советскую власть и желать не надо.
Приходили представители с фронта и матросы с кораблей после митингов с резолюциями о
преданности большевикам и боевой готовности по первому требованию выступить; приходили
рабочие с предприятий, с резолюциями собраний и митингов, – которые ночью также сдавала в
газеты, отобрав наиболее яркие; все – с многочисленными вопросами, с ненасытным требованием
литературы и срочными делами к товарищам из ЦК, хотя «оторвать» кого-либо из членов ЦК,
которые были непрерывно и крайне заняты, - было очень трудно; приходили товарищи из
учреждений, отовсюду – связные, приходили корреспонденты буржуазных и иностранных газет,
прибегали товарищи из редакций за информационным материалом, причем всегда срочно, сию
минуту им был нужен материал о жизни фронта, заводов, деревни. Приходилось…тут же,
приткнувшись где-нибудь на краешке стола или просто на кипе литературы, – срочно строчить
корреспонденции, информации, которые были особенно ценны тем, что факты только что
сообщены фронтовиками, рабочими, ходоками.
Приходили с просьбой дать докладчика, агитатора, разрешить местные недоразумения,
обращались просто жители столицы с вопросами
Л. 15. бытового, организационного и иного характера. Со всеми нуждами, за всеми ответами –
приходили в Смольный.
 Ответственным было дежурство по приему представителей от фронтовых частей, перешедших на
сторону революции и передавших партии свои боевые знамена. <…> В Смольном, «штабе
революции», непрерывно заседал ЦК, с небольшими перерывами заседал Совнарком.
В первую очередь мы делали все то, что требовалось для нужд фронта, а главное – отправляли на
фронт части, отставшие одиночки красноармейцев, группы красногвардейцев, матросов,
добровольцев, любовно помогая скорей и лучше уложить патроны, литературу, продовольствие,
которое начало появляться, в товарищеской беседе, почти на ходу, ведя агитацию, т.к. темпы
отправки на фронт были ошеломляющие, ударные.
И не было тогда дороже и милей человека, чем тот, кто шел на фронт с винтовкой на плече и
вещевым мешком на спине, в обмотках и драной шинели, или в ватнике, ибо они шли, по зову
Ленина, защищать социалистическое отечество, отстаивать завоевание революции, свою
Советскую власть.
Л. 16. Трудно представить себе, как можно было бессменно, почти круглосуточно работать с
такой нагрузкой, с неиссякаемой энергией, пафосом, энтузиазмом, вдохновением, почти без сна,
неизвестно чем питаясь. Не хватало дня, не хватало ночи. Когда удавалось тут же, на столе,
сдвинув литературу, положить голову на краешек стола и, сидя на стуле, уснуть часа на 2, – этого
было совершенно достаточно. О питании вообще не было времени думать, рады были чаю с
хлебом и сахаром, если же что-нибудь перепадало, съедали «на ходу». Но когда забегал Я.М.
Свердлов и говорил, что в Совнаркоме давно никто ничего не ел, - это воспринималось, как
срочное дело, которое надо было немедленно «уладить»; разыскивали что-либо внутри, или я
срочно «командировала» кого-нибудь «на волю» к знакомым с запиской – прислать пищи.
Большое удивление и удовольствие доставили всем в Совнаркоме котлеты, которые прислали, по
записке, знакомые. Из военно-революционного Комитета поступила просьба; С.И. Гусев просил
меня «как-нибудь» достать кусочек мыла для рук. Несмотря на невероятную занятость – Сергей
Иванович забежал сказать – «спасибо». Так все это – и котлеты и мыло – в то время
казалось…недоступным. <…> Спокойно никто не ходил, всем не хватало времени, ходили
стремительно, многие вприпрыжку.
<…> В 1917 году работала в ЦК партии, в комиссии ЦК по созыву Учредительного собрания.
<…> В марте 1918 года, с 6-го по 9-е – принимала участие в работе секретариата VII съезда
партии. Секретариатом съезда заведывала Мария Ильинична Ульянова.
10 марта 1918 года вместе с Правительством, как сотрудник
Л. 18. Наркомата – заведующая пропагандистско-издательским отделом Наркомтруда –
переехала из Ленинграда в Москву.
В 1919-1921 гг. работала в ЦК ВКП(б) заведующей общим отделом и исполняла обязанности
первого Управделами ЦК партии.
Работала под руководством секретаря ЦК Елены Дмитриевны Стасовой <…>, дружескую
теплоту и внимание которой я всегда чувствовала и в работе, и в личном общении.
В ЦК приходилось работать с утра до поздней ночи. Сначала ходила обедать в Кремлевскую
столовую (очень близко), потом обед приносили из столовой в здание ЦК, а в дни съездов,
конференций и особо нагруженные работой – обед стыл нетронутым и только очень поздно, придя
домой, с удовольствием перед сном обедала.
Энтузиазм, пафос работы – заменяли все и создавали неиссякаемый источник сил и энергии…
Работала всегда с увлечением, с радостью. Все другое было абсолютно не нужно, лишнее. Жили и
дышали работой. Через 2 года сильно заболела. По настоянию врачей пришлось переменить
работу.
В 1921 году, по приглашению А.М. Горького – член редакции и зав. редакцией научно-
популярного журнала для рабочих. С 1921 по 1925 гг. по приглашению Председателя Правления
Госиздата О.Ю. Шмидта и по совету А.М. Горького – в главной редакционной коллегии
объединенного Госиздата. Все ныне
Л. 19. самостоятельные издательства по разным дисциплинам – тогда были отделами Госиздата.
Член редакционной Комиссии, совместно с М.И. Ульяновой и Н. Л. Мещеряковым (председатель
главной редколлегии Госиздата) – по составлению и редактированию первых сборников памяти
В.И. Ленина (изд. ГИЗа). С 1925 по 1928 год – по путевке ЦК партии от Наркомвнешторга на
доверительной работе в Торгпредствах СССР в Германии и Италии (Берлин, Рим, Милан, Генуя,
Нерви). В Риме проходила партийную проверку (прошла под аплодисменты членов
партколлектива), проверял тов. Ройзман, председатель ЦКК.
Работать заграницу уехала по настоянию врачей, для лечения астмы. С 1928 по 1930 гг. –
секретарь дирекции ИМЭЛ. В 1931 г. – заведующая контролем исполнения Книгоцентра. С 1932
по 1936 год – заведующая сектором Объединенного научно-технического издательства (ОНТИ). С
1934 по 1936 гг. – заведующая редакцией научно-популярного журнала для рабочих «Наука и
жизнь», начал издаваться ОНТИ по заданию Агит-проп. отдела ЦК. С первого номера журнал
мной организован, издается и сейчас Всесоюзным обществом по распространению научных и
политических знаний.
С 1936 по 1938 год работала в Комиссии под председательством акад. С.И. Вавилова, при
Президиуме Академии Наук СССР, по изданию научно-популярной литературы для рабочих. В
1938 г. – заведующая редакцией массового журнала для рабочих «Что читать?». С 1939 по 1951
год в Государственной редакции полного собрания сочинений В.В. Маяковского, – с перерывом во
время войны и эвакуации. С 1941 по 1944 гг. – в эвакуации. В 1941 г. во время войны –
эвакуировалась в гипсе (от шеи до конца ноги, перелом шейки бедра), в вагон – от Москвы до
Свердловска – санитары втащили на носилках. В 1942 г. выписалась из Свердловского Института
Л. 20. физио-тарапии на костылях. Инвалид, надомница, работала для Музфонда Союза
Советских Композиторов, выполняла художественные вышивки, которые Музфонд сдавал
торгующим организациям и наша продукция шла для продажи населению Свердловска в
розничную сеть. В 1942-1944 гг. до конца эвакуации – в Академии Наук СССР в Уральском
филиале, в Отделении технических наук, в Группе истории техники, и.о. мл. научный сотрудник,
референт по изучению и реферированию фондов Свердловского областного архива УНКВД по
истории развития техники и производительных сил на Урале в XVIII и первой половине XIX века
(транскрипция XVIII века). С 1944 по 1951 гг. – в Москве в Государственной редакции полного
собрания сочинений В.В. Маяковского. С 1951 по 1952 гг. – по состоянию здоровья работала на
дому литературным редактором для издательства Академии Наук СССР по Отделению
общественных наук. С 1952 года – больна, прикована к постели (полиартрит после гриппа, не
ходят ноги).
В 1934 г. мне была назначена персональная пенсия Союзного значения.
В 1938 году врагами была лишена персональной пенсии и лишь через 18 лет в 1956 году, по
постановлению Совета Министров СССР, восстановлена в правах персонального пенсионера
СССР.
Тюрьмы, ссылка, подполье, острое малокровие со школьного возраста, голодное существование
студентки – подорвали здоровье. Крайнее истощение в эвакуации (тяжело больная, одна, без
средств) – вызвало острую дистрофию. С 1921 года тяжело болею астмой. В 1932 и 1942 гг. была
признана временно нетрудоспособной и после, в результате хронической астмы, болезни сердца,
энфиземы легких, общего склероза и расширения вен – неоднократно направ-
Л. 21. лялась на ВТЭК, но не обращалась, а продолжала работать. Часто, имея бюллетень,
работала, если было нужно.
В 1933 г. ввиду тяжелого обострения астмы (ежедневные припадки), вышла из партии – не могла
быть на собраниях, выполнять нагрузок, не приносила партии никакой пользы. Парторганизация в
то время требовала сугубой дисциплины от членов партии. Конечно, осталась той же, преданной
партии и Родине, коммунисткой и без партбилета. Партвзысканий никогда не имела. Партия мне
доверяла.
Я.М. Свердлов не раз предлагал мне перейти к нему на работу во ВЦИК. Ф.Э. Дзержинский звал
меня к себе в НКВД. Но работать с ними не пришлось, так состояние здоровья все время было
очень ненадежно, а для работы во ВЦИКе и НКВД – это не годилось.
Когда в июльские дни [1917 г.] партия постановила скрыть в подполье В.И. Ленина - В.И. Ленин
должен был скрываться у меня на квартире и я уже все приготовила. <…>
Л. 23. Срочно выселила всех, кто жил со мной, закупила провизии, газа тогда в квартирах не
было и я закупила несколько спиртовок (они часто портились), прочищалок к ним (постоянно
ломались), спирта денатурата для разжигания, чтобы во время моего отсутствия Ленин мог сам
приготовить себе чай, разогреть пищу и чтобы до минимума сократить отношения с внешним
миром.
 В тот день, когда был назначен переезд Ленина ко мне на квартиру, на Петроградской стороне,
дежурил мой брат, Юрий Флаксерман, коммунист, младший офицер, чтобы сопровождать Ленина
до моей квартиры, – но Ленин позвонил в квартиру (телефон 555-94):
Л. 24. «Вы меня не ждите, я еду в другое место». Он знал, что я дежурила в квартире. После
звонка я пошла освободить брата от дежурства. Оказалось, что накануне переезда ко мне на
квартиру был найден «Разлив» Конечно, это было более безопасно, чем в городе, как сказал мне
Я.М. Свердлов.
Много времени спустя А.М. Горький не однажды дружески упрекал меня, что не укрыла у него
товарища Ленина. Но бывая постоянно на квартире у Горького, часто оставаясь ночевать, я
хорошо знала распорядок, обстановку жизни в квартире, постоянных посетителей и случайных
гостей, которым не было числа.
Я боялась; слишком много народу и самого разнообразного, всегда было в квартире у Горького.
Временное правительство продолжало громить и преследовать партию. Травля большевиков и
Ленина в буржуазной прессе усиливалась.
Партия должна была перейти на полулегальное положение. В такой обстановке 26 июля (8
августа) 1917 года, под охраной питерских рабочих, собрался исторический, нелегальный VI съезд
партии.
Л. 25. <…> Выследить и арестовать съезд [полиции – Е.К.] не удалось. 3 (18) августа
нелегальный партсъезд закончил свою работу. Была выбрана Комиссия для выработки резолюций
съезда. Но собраться и работать Комиссия должна была нелегально. Нужна была надежная
квартира. Эта Комиссия конспиративно собиралась для работы у меня на квартире, на
Петроградской стороне, на набережной реки Карповки, дом 32, кв. 31, – там же, где должен был
скрываться Ленин.
Л. 26. Решения съезда были направлены на подготовку вооруженного восстания, согласно
указаниям Ленина, который руководил из подполья работой съезда. <…> Его неистребимая,
категоричная, спокойная уверенность в победе, как электрический ток по проводам – передавалась
партии, массам.
Л. 28. <…> Ленин в письмах к членам ЦК доказывал, что ход исторических событий ставит
восстание ближайшей практической задачей дня, что медлить с вооруженным восстанием
преступно <…>.
Однако, нашлись члены ЦК – Каменев, Зиновьев и др., которые высказывались против восстания
и приняли постановление – большинством в 2 голоса – письма Ленина скрыть от партии,
присланные Лениным копии, которые Е.Д. Стасова раздала членам ЦК – уничтожить, оставив
только по одному экземпляру.
Но Ленин кроме ЦК послал письма Петроградскому и Московскому Комитетам партии, - а
передовые рабочие-партийцы приняли к выполнению директиву Ленина и начали готовить
вооруженное восстание.
В такой ситуации явилась крайняя необходимость очень срочно созвать нелегальное заседание
ЦК с участием нелегального Ленина из подполья, причем, организовать заседание так, чтобы не
было провала, тем более, что Петроград наводнен сыщиками, которые рыскают повсюду.
Л. 29. В эти дни я получила срочное поручение от секретаря ЦК Е.Д. Стасовой, переданное мне
Яковом Михайловичем Свердловым – немедленно найти для экстренного, нелегального заседания
ЦК партии вполне, наистрожайше доверительную и законспирированную квартиру, что на
заседании будет Ленин из подполья.
Ответственность была слишком велика в этом почетном задании. Ручаться могла только за себя.
Это всемирно-исторического значения нелегальное заседание ЦК партии, с нелегальным
Лениным во главе, когда была принята Ленинская резолюция о вооруженном восстании, о взятии
большевиками власти, - была технически организована мной, под моей ответственностью за
сохранность, – в моей квартире в Петрограде на Петроградской стороне, на набережной реки
Карповки, дом 38, кв. 31. (Там же должен был скрываться Ленин, там же заседала Комиссия VI
нелегального съезда партии)
С 1938 года в этой квартире открыт музей. Называется квартира-Музей В.И. Ленина.
В день заседания я ушла из редакции журнала «Летопись» рано, чтоб успеть все закупить из
провизии к заседанию, а затем, придя домой, все нарезать и приготовить. Купила: сыр, масло,
колбасу, ветчину, буженину, копчушки (небольшие рыбки), красную соленую рыбу, красную
икру, хлеб, печенье и кэкс. Если бы не кончились все мои наличные деньги, – вероятно, еще бы
покупала. Покупок было много, тяжело нести, неудобно, трамваи переполнены.
Я спешила, чтобы все скорей приготовить, и, кроме того, надо было пораньше попасть домой:
вдруг кто-нибудь придет раньше назначенного времени – никто без меня не откроет, в квартире
Л. 30. никого нет.
На заседание приходили по одному, по два. Первыми пришли Троцкий с Коллонтай. Ленин
пришел в парике. С ним пришел Свердлов. <…> Парик и кепка сообщали лицу [Ленина – Е.К.]
более моложавый вид, и общий контур человека совсем другого типа, чем настоящий Ленин,
никак не интеллигента, скорее интеллигентного рабочего.
<…> На нелегальном заседании ЦК были: В.И. Ленин, Я.М. Свердлов, Ф.Э. Дзержинский, Г.К.
Орджоникидзе, И.В. Сталин, М.С. Урицкий, А.С. Бубнов, А.М. Коллонтай, Г.Е. Зиновьев, Л.Б.
Каменев, Л.Д. Троцкий, Н.И. Бухарин.
Л. 31. Заседание длилось всю ночь. Во время доклада Ленина, ночью, раздался сильный звонок в
квартиру. Сверкнула мысль: выследили! Я бросилась в прихожую к двери. В ту же минуту из
комнаты заседания выбежал встревоженный Я.М. Свердлов. Ленин прервал доклад. Свердлов
спросил:
«Галина Константиновна! Что это?», – в его голосе была тревога, гнев.
Заледенев – провалить нелегального Ленина… ЦК, революцию!!! – ответила: «Не знаю»…
Молнией стрельнула мысль: застрелиться!
Яков Михайлович бросился к двери. Отстранив его рукой, тихо сказала: «Сама».
Спросила: «Кто?!»
Ответили: «Я».
«Кто я» – «Юрий».
Свердлов и многие члены ЦК хорошо знали моего брата Юрия Флаксермана, коммуниста,
офицера, который принимал участие в революции, был делегатом нелегального VI съезда партии,
II исторического съезда Советов, Комиссаром дворцовых имуществ, – ныне персональный
пенсионер, работает специалистом-экспертом в Министерстве электростанций, инженер-
энергетик.
Он пришел пешком из Павловска сказать, что их офицерская школа перешла на нашу сторону.
Ни одного слова я не могла выговорить. Только улыбнулась.
<…> Заседание продолжалось.
Всю ночь брат грел самовар. Я наливала и относила чай. Днем предусмотрительно закупила
стаканы, так как дома все пили из чашек. Пищи всем хватило, так как было ее много. Бумаги,
карандашей принесла из редакции в избытке.
Л. 32. Заседание происходило в столовой, которая расположена прямо против входной двери,
через прихожую. Другая дверь из столовой ведет через коридор в кухню, где был черный ход во
двор, чем можно было воспользоваться при необходимости. Квартира – в 1-м этаже, что также
было очень удобно: в случае необходимости срочно можно было выскочить через входное
«парадное» и скрыться.
Столовая – длинная, узкая. Единственное окно выходило во двор. Я его плотно, сверху до низу
задрапировала одеялом, т.к. со двора было бы видно дворнику и что свет в комнате горит всю
ночь, и полно людей. А при царе и при Временном правительстве почти все дворники служили в
полиции, наравне с сыщиками. Но дворник был опасней сыщика, так как мог иметь
круглосуточное наблюдение за квартирой, а по указанию охранки и за живущими, их образом
жизни, посетителями и пр.
В столовой на крюке, с центра потолка спускалась на цепях большая, массивная лампа под
матовым абажуром с висюльками, которая приходилась как раз над центром стола. Стол очень
длинный, с выдвижными краями – стоял посредине комнаты. Между столом и окном и между
столом и буфетом с другой стороны стола – были незначительные расстояния. У стены, направо от
входа, стояла оттоманка с прикладными подушками и двумя валиками, а у левой стены – стулья. В
левом углу у окна – очень удобное кресло-качалка с высокой спинкой, так называемого венского
плетенья, желтого, приятного, теплого тона в мелкую клетку, во всю длину спинки и сиденья
покрытая широкой дорожкой, вышитой болгарским крестом красными нитками, а для рук –
полированные, круглые, красивые поручни, закруглявшиеся завитушками. В правом углу
Л. 33. у окна стояла этажерка с книгами, журналами, газетами. Книжки журнала «Летопись» без
переплета. Текущие толстые журналы того времени. На верхней полке этажерки стояла ваза,
узкая, стеклянная, внизу массивная, почти всегда с живыми цветами. У стены против окна, между
входной дверью и внутренней дверью в кухню – стоял буфет, с толстыми стеклышками вверху, с
пролетом посредине, где лежала белая дорожка (ришелье). В верхнем отделении буфета были
дверки-створки, а внутри полочки. Внизу, как обычно, две дверки и полка для столовой посуды. В
середине – 2 ящика для вилок, ножей, ложек, салфеток. Дерево буфета – темно-коричневое.
Стулья стояли и по правой стене, от оттоманки до кухонной двери. Стулья коричневые, с
высокими спинками.
На стенах, друг против друга, висели портреты, большого формата – Некрасова и Салтыкова-
Щедрина. Одно время, на правой стене, недалеко от портрета, но ниже его, у края оттоманки висел
мой портрет, вместо рамки сверху был натянут до краев – плюш темно-красного, теплого тона,
мелкий, тонкий, шелковистый. В средине был овалом вставлен портрет, окаймленный коричневым
ободочком.
В квартире из чужих никто не жил. Кроме столовой были еще 4 комнаты. Первая комната, налево
от входа, была снизу до верху забита книгами и заперта. Около двери комнаты – висел телефон:
555-94. Большой, деревянный аппарат, который надо было крутить ручкой, чтобы соединиться.
Рядом с телефоном справа – стоячее зеркало, посредине полочка для кашнэ, перчаток, под ней
ящичек, а внизу до полу – доска, наверху резное украшение. Следующая - столовая. В первой
комнате от входа направо – жили
Л. 34. брат и сестра, студенты, приезжие с Урала, знакомые, во второй – кабинет, в третьей
детская.
Ко дню заседания я освободила квартиру от всех живущих – 11 человек – и осталась одна.
В квартире жили: двое детей Н.Н. Суханова с воспитательницей, моя сестра с 5-ти летней
дочерью (сестра работала в большевистском издательстве «Прибой», потом в Управлении Делами
Совнаркома, а затем в редакции газеты «Социалистическое земледелие), брат и сестра студенты-
уральцы, домработница с сыном и дочерью (школьники) и Н.Н. Суханов.
Когда заседание закончилось и надо было расходиться, брат вышел на улицу и осмотрел все
кругом. Выщиков не было. Все было спокойно.
Первым ушел Ленин с Дзержинским и Свердловым. Потом ушел Зиновьев. <…>. Затем стали
уходить по одному, по два, через небольшие промежутки времени. Урицкий и еще кто-то остались
ночевать. Брат улегся в кухне на плите, к которой, по высоте роста, придвинул большой кухонный
стол.
Я не ложилась совсем. Утром вызвала из Смольного машину и отвезла товарищей в Смольный.
Машина не могла вызвать подозрение дворника, так как из Смольного часто приезжали машины
по утрам. Прежде, чем пройти в машину, я осмотрела улицу. Никого не было.
Поэт А. Безыменский, которому много лет спустя я рассказала о том, как проходило заседание,
отобразил это в стихотворении о Ленине, в главе «Заседание».
Художник В.И. Пчелин написал большую картину «Историческое
Л. 35. заседание ЦК партии 10 октября 1917 г.». <…> Картина была выставлена на Кузнецком
мосту, потом в парке Культуры им. А.М. Горького, затем, кажется, в Центральном Музее Ленина в
Москве, потом в НКВД, где она теперь – не знаю. Следовало бы ее получить Музею на Карповке.
Как известно, на этом нелегальном заседании ЦК была принята Ленинская резолюция о
вооруженном восстании, о взятии большевиками всей полноты власти, об Октябре.<…>
Л. 37. Массы, под руководством Партии, в точности выполнили Ленинский план восстания и 25
октября (7 ноября) 1917 года революция победила. <…>
Начался новый, величайший день всемирной истории.
Открылась новая эра жизни для всего человечества, - о чем много веков мечтали, к чему
стремились, и за что гибли лучшие умы человечества. <…>.
Г.К. Флаксерман
Москва
15 октября 1957 г.