i/l

Jf
/

/ Yf
.1r

,ЗГ
СТЩЯ!Р5Г«РР '

МГУ"

X. H. БЯЛИКЪ
/ ^ /

ПЪСНИ и поэмы
ЛВТОРИЗОВЛННЫЙ ПЕРЕВОДЪ
СЪ ЕВРЕЙСКЯГО ЯЗЫКА
И ВВЕДЕНІЕ

Вл. ЖЛБОТИНСКЯГО

Л-
S
У' <н

Ч ^ ^^' Ь ^ А ^ /
^

С-ПЕТЕРБУРГЪ
1911
 ВВЕДЕНІЕ

Хаимъ - Нахманъ Бяликъ родился въ 1874-мъ

году въ одномъ изъ мелкихъ м стечекъ Волыни.
Отецъ его былъ б днякъ и служилъ у арендатора
надсмотрщикомъ л сного участка и мельницы. Впо-
сл дствіи, года за три до смерти, онъ потерялъ эту
службу и открылъ корчму. Тамъ онъ стоялъ за при-
лавкомъ, на которомъ лежалъ раскрытый фоліантъ
Талмуда, и, отрываясь отъ тонкихъ его силлогиз-
мовъ, наливалъ мужикамъ водку, торговался съ ними,
разнималъ дерущихся и опять возвращался къ своей
книг . Такіе контрасты еще не были р дкостью въ
тогдашнемъ быту.
Маленькому сыну талмудиста-корчмаря не было
д ла ни до мужиковъ, ни до старыхъ фоліантовъ.
М стечко лежало въ одной изъ живописн йшихъ
м стностей Волыни, кругомъ были поля и л са, а
невдали большой прудъ. У мальчика не было това­
рищей, онъ вс хъ дичился и по ц лымъ днямъ про-
падалъ гд -то за околицей. Потомъ, черезъ много
л тъ, оказалось, что онъ тамъ былъ не одинокъ:
тамъ у него были товарищи, только незримые обык-

з
 новенному глазу, особенно глазу взрослаго чело-
в ка. Для ребенка все въ природ было живое, все
его ласкало и все съ нимъ играло такъ хорошо,
что ему къ людямъ не хот лось.
Когда ему исполнилось шесть л тъ, семья пе­
реселилась въ Житоміръ. Зд сь они жили тоже за
городомъ, на краю б днаго предм стья, у самой
р чки. Но мальчику было ц лыхъ шесть л тъ, пора
учиться, и его отдали въ хедеръ. Въ маленькой
комнатк было множество д тей и два учителя:
самъ „ребе" и его помощникъ. Помощникъ обучалъ
новичковъ еврейской азбук , а потомъ ребе прохо-
дилъ съ ними Пятикнижіе, библейскій комментарій
мудраго Раши и псалмы царя Давида. Оба настав­
ника больно дрались: помощникъ ущемлялъ между
грязными пальцами кожу подъ подбородкомъ и
трясъ изо всей силы, а ребе колотилъ плеткой.
Мальчику трудно давалась азбука, именно потому,
что ему очень понравились буквы: буква „алефъ"
оказалась похожа на коромысло съ двумя ведрами,
и, при взгляд на нее, вспоминалась сос дская
горничная Маруся, что таскала воду изъ колодца;
буква „гимель" была, точь въ точь, какъ тотъ вы-
сокій сапогъ, что нарисованъ на коробочк отъ
ваксы: высокій сапогъ, а передъ нимъ чертенокъ
съ хвостомъ прис лъ на корточки и чистить. И
когда помощникъ, стукая указкой по букв , спра-
шивалъ, что это такое, мальчикъ радостно, точно
завидя добраго знакомаго, вскрикивалъ:

4
 — Ой, это Маруся!...
Хорошо было то, что и хедеръ находился на
краю предм стья, надъ р чкой. Л томъ д ти зани­
мались на воздух и урывками б гали купаться.
Такимъ образомъ, еще съ годъ или полтора будушій
поэтъ сохранилъ н которую связь со своей первой
подругой — природой.
На седьмомъ году его жизни все р зко изм -
нилось. Отецъ его умеръ. И до того семья очень б д-
ствовала: даже въ канунъ субботы не было за сто-
ломъ традиционной праздничной булки—„халлы"—
и вся трапеза состояла изъ куска чернаго хл ба и
хвостика селедки. Теперь стало еще хуже. Мать
занялась мелочною торговлей въ разносъ, а по но-
чамъ вязала чулки на продажу. Ъсть было нечего.
Тогда д дъ съ отцовской стороны, жившій въ дру-
гомъ предм стьи Житоміра, согласился принять од­
ного изъ мальчиковъ на воспитаніе, и Хаимъ-Нах-
манъ поселился у д да.
Старикъ былъ тоже талмудистъ и большой на-
четчикъ спеціально въ литератур хасидизма и
Каббалы. Онъ по ц лымъ днямъ сид лъ надъ
своими книгами, былъ суровъ и сухъ въ обращеніи;
внука онъ очень полюбилъ, но тогда было не въ
обыча выказывать д тямъ любовь. Зато многочи­
сленные домашніе д да не взлюбили мальчика, и
много ему пришлось отъ нихъ и изъ-за нихъ вы­
нести. Онъ, впрочемъ, и д йствительно былъ ша­
ловливый ребенокъ, и не разъ вид ли его на вер-

5
хушк телеграфнаго столба или на высокомъ де-
рев ; случалось и такъ, что онъ въ полночь забирался
на крышу и кричалъ п тухомъ. Д дъ, учителя,
тетки, двоюродные братья жестоко расплачивались
съ нимъ за эти гр хи, и тогда онъ забивался въ
уголокъ, думалъ о своей матери, ненавид лъ своихъ
враговъ, а потомъ мало по малу успокаивался и
черезъ часъ опять сид лъ верхомъ на дымовой
труб .
Однако учителя были имъ довольны. Онъ ока­
зался способнымъ и понятливымъ, и легко усваи-
валъ трудн йшія м ста Мишны. Кром того онъ
пристрастился и къ чтенію. У д да была большая
библіотека по разнообразнымъ отд ламъ еврейскаго
знанія. Мальчикъ ее всю перечиталъ, многаго не
понимая, но въ то же время шлифуя и изощряя
свой умъ и проникая въ самую глубь духовной
жизни в чнаго народа. Въ одиннадцил тнемъ воз-
раст онъ очень увлекался ученіемъ каббалистовъ,
колдовствомъ и заклинаніями, а н сколько поздн е
попали въ его руки произведенія такъ называемой
„просв тительной эпохи", полныя протеста противъ
обряда и традиціи, полныя порыва къ новой жизни
и новой культур .
Когда мальчику минуло тринадцать л тъ, было
признано, что учителямъ съ нимъ болыде нечего
д лать, и ему остается дальше самому пополнять
свои знанія. Тогда онъ сталъ заниматься въ бетъ-
гаммидраш (въ разговорномъ произношеніи „бей-

6
самёдрешъ"). Трудно объяснить людямъ иного быта,
что это за учрежденіе. Это—„молитвенная школа",
н что среднее между домомъ молитвы и домомъ
священной науки, или, в рн е, сочетаніе того и
другого, при чемъ второе назначеніе—школа—заело-
няетъ первое. Съ зари до полночи, иногда и за-
полночь, сид ли въ бетъ-гаммидраш старики и
отроки, богачи и нищіе, раввины и лавочники, каж­
дый предъ своимъ фоліантомъ, и нарасп въ, по­
качиваясь, повторяли священные тексты, упивались
мудрыми толкованіями, опьянялись высшимъ разгу-
ломъ духа за счетъ хилаго и презр ннаго т ла.—
Такъ бывало прежде, такъ оно въ немногихъ уц -
л вшихъ углахъ и понын . Но на томъ бетъ-
гаммидраш въ предм стьи Житоміра уже усп ла
отразиться дкая сила времени: онъ опуст лъ.
Тринадцатил тній ученый встр тилъ тамъ только
одного коллегу — стараго „дайяна", духовнаго рав­
вина, что полъ-дня сид лъ надъ книгами, а полъ-
дня тамъ же принималъ богобоязненныхъ пос ти-
телей и разр шалъ имъ ритуальные вопросы.
Мальчикъ почувствовалъ себя совершенно отр -
заннымъ отъ міра: л са, поля, воды, люди, вся
жизнь осталась гд -то за ст ною. И на время онъ
все это забылъ и ушелъ въ книги. Старый „дайянъ"
заинтересовался мальчикомъ-товарищемъ и предло-
жилъ ему заниматься вм ст . За годъ мальчикъ
сд лалъ такіе усп хи, что иногда, въ отсутствіе
„дайяна", принималъ его посетителей и разр шалъ

7
 ихъ сомн нія по запутаннымъ вопросамъ еврейскаго
права и ритуала.
Но въ свободное время онъ все больше увле­
кался книгами „просв тительнаго" содержанія. Бетъ-
гаммидрашъ сталъ ему т сенъ. Его потянуло въ
Берлинъ, ему грезилась тамошняя раввинская семи-
нарія и титулъ „доктора философіи". Но о Берлин
предъ д домъ нельзя было и заикнутьСя. Мальчикъ
р шилъ отправиться, по крайней м р , въ Воло-
жинъ, литовское м стечко, гд существовалъ съ
1803-го года знаменитый „ешиботъ"—высшая школа
юдаизма. Кто-то ему сказалъ, будто въ Воложин
проходятъ не только еврейскіе предметы, но и свет­
скую науку—„семь мудростей и семьдесятъязыковъ".
Д дъ и объ этомъ долгое время слышать не хот лъ.
Д дъ былъ хасидъ, а литовское еврейство издавна
враждовало съ этимъ теченіемъ, и Воложинскій
ешиботъ даже былъ созданъ главнымъ противни-
комъ и гонителемъ хасидизма — великимъ вилен-
скимъ Гаономъ. Но случайно старику попала въ
руки записка, въ которой внукъ очень нелестно от­
зывался объ одномъ изъ столповъ волынскаго ха­
сидизма. Оказалось, что ересь уже пустила корни
въ душ мальчика. Д дъ р шилъ: ужъ лучше Во-
ложинъ, а то Богъ знаетъ, ч мъ это еще кончится.
Пятнадцатил тній Бяликъ очутился въ Воло-
жин . Онъ, конечно, ошибся: тамъ не проходили
ни одной изъ „семи мудростей" и ни одного изъ
„семидесяти языковъ". Около четырехсотъ молодыхъ

8
людей сид ли тамъ надъ Гемарой, лекціи были по­
священы Гемар , все начиналось и кончалось Ге­
марой. Онъ былъ сильно разочарованъ, но тоже
с лъ за Гемару и на н которое время увлекся.
Усп хи его скоро бросились въ глаза даже въ этой
сред , гд общій уровень еврейскихъ знаній былъ
очень высокъ, такъ какъ принимали въ ешиботъ
съ большимъ выборомъ. Черезъ н сколько м ся-
цевъ онъ могъ послать д ду хвалебный отзывъ са­
мого главы ешибота, Н. Берлина, пользовавшагося
большимъ авторитетомомъ даже у хасидовъ. На
н сколько м сяцевъ молодой Бяликъ сталъ снова
„mathmid'oMb"— отшельникомъ Ученія, подвижни-
комъ Книги, для котораго міръ и вс богатства бы­
та— ничто передъ квадратными буквами стараго
фоліанта, озареннаго тусклой св чею.
И опять недолго продолжалось это настроеніе.
Сама среда нашептывала мятежныя мысли. Въ еши-
бот уже давно зам чалось броженіе, ученики вол­
новались, требовали включенія въ программу обще-
образовательныхъ предметовъ, отъ времени до вре­
мени устраивали форменные бунты. Большая часть
тайкомъ въ свободное время училась русскому и
н мецкому языку, ари метик и другимъ отраслямъ
„эллинской премудрости". Съ помощью сверстни-
ковъ выучился читать по-русски и юный пришелецъ
съ Волыни. Первой книгой на русскомъ язык ,
которую онъ прочелъ, были стихотворенія Фруга;
они произвели на юношу громадное впечатл ніе.

9
 Въ 1891-мъ году въ газет „Hammeliz", издавав­
шейся въ Петербург , появилось его первое произ-
веденіе—статья палестинофильскаго содержанія, подъ
заглавіемъ: „Идея колонизаціи". Она была написана
по порученію кружка, образовавшагося въ ешибот
подъ вліяніемъ еврейской публицистики того вре­
мени. Это былъ моментъ, когда, съ одной стороны,
Achad-Ha'am (псевдонимъ У. Гинцберга), властитель
думъ тогдашней еврейской молодежи, пропов ды-
валъ свой „духовный сіонизмъ"— теорію возрожде-
нія національнаго духа черезъ „культурный центръ"
въ Палестин ; отъ другихъ стадій національнаго
движенія — отъ практически-колонизаторскаго пале-
стинофильства, которое тогда уже никого не увле­
кало, и отъ политическаго сіонизма, который тогда
еще не возникъ,—эта теорія отличалась т мъ, что
отрицала возможность новаго „исхода" въ большихъ
разм рахъ. и, зато, настаивала на національномъ
перевоспитаніи еврейскихъ массъ въ діаспор . Съ
другой стороны, н которыя группы, выд лившіяся
изъ непримиримой, непріемлюшей наукъ ортодоксіи,
пропов дывали сочетаніе строгаго обрядоваго благо-
честія съ современнымъ просв щеніемъ. До Воло-
жина вся эта литература доходила обрывками, такъ
какъ на чтеніе постороннихъ книгъ и особенно
газетъ начальство ешибота смотр ло косо. Кружокъ
хот лъ объединить все — и „духовный сіонизмъ", и
в рность ортодоксальной традиціи, и св тскую науку.
Въ этомъ смысл было р шено издать воззваніе, а

10
сочинить его было поручено молодому Бялику; въ
результат явилась статья, которую охотно принялъ
и напечаталъ „Hammeliz".
Въ это время товарищи уже смотр ли на Бялика,
какъ на будущаго писателя. Д йствительно, среди
его набросковъ уже им лись вполн законченныя
веши, между прочимъ и стихотвореніе „Къ ласточк ",
которымъ онъ вскор дебютировалъ въ качеств
поэта. Писать онъ началъ рано, еще до бетъ-гам-
мидраша; большей частью то были сатиры на
сверстниковъ и учителей; очевидно, и та непочти­
тельная записка о волынскомъ цаддик , что уб дила
д да отпустить юношу въ Воложинъ, тоже принад­
лежала къ этому виду творчества. За двухл тнее
пребываніе въ ешибот писательское призваніе въ
немъ окр пло и опред лилось. Его ужъ больше не
тянуло въ Берлинъ: онъ мечталъ объ Одесс , гд
въ то время группировался вокругъ упомянутаго
У. Гинцберга кружокъ популярныхъ еврейскихъ лите-
раторовъ. Въ то же время жизнь въ Воложин сд -
лала его бол е см лымъ и самостоятельнымъ: посте­
пенно созр ло въ немъ р шеніе обойтись въ этомъ
случа безъ согласія д да и семьи. Восемнадцати
л тъ отъ роду онъ р шительнымъ шагомъ вывелъ
свою жизнь изъ русла, по которому она была до
т хъ поръ направлена, и, безъ в дома родныхъ,
безъ денегъ и безъ связей, очутился въ Одесс .
Зд сь онъ явился къ писателю 1. Равницкому,
готовившему тогда къ печати сборникъ подъ загла-

п
віемъ „Happardes", и предложилъ ему для сборника
стихотвореніе „Къ ласточк ". Редактированіе книги
уже было закончено, она набиралась; Равницкій
согласился просмотр ть стихотвореніе, но предупре-
дилъ, что оно уже не попадетъ въ сборникъ. Однако,
прочитавъ, онъ передумалъ. Содержаніе было на­
ивное: поэтъ здоровался съ ласточкой, прилет вшей
съ юга весною, горько жаловался ей на то, какъ
тяжело живется его народу въ этой холодной стран ,
и жадно разспрашивалъ, что вид ла она за теплыми
морями. Быть можетъ, она пролет ла надъ Пале­
стиной? „Принесла-ли ты мн прив тъ отъ роскоши
родной земли, отъ ея долинъ и горъ? Сжалился-ли
Богъ надъ Сіономъ, ут шилъ-ли его, или попреж-
нему край оставленъ могиламъ?" Но наивныя мысли
были выражены задушевно и трогательно, стихъ
легокъ и звученъ, н которыя ри мы богаты. Стихо­
творение попало въ сборникъ. Въ еврейской лите­
ратуре гд вс имена были наперечетъ, и „Happar­
des" ожидался съ большимъ интересомъ, этотъ де-
бютъ не могъ пройти незам ченнымъ.
Дальн йшая жизнь X. Н. Бялика можетъ быть
разсказана кратко: по вн шнимъ событіямъ она
похожа на множество другихъ жизней, на жизнь
любого еврейскаго б дняка и автодидакта. Въ Одесс
онъ терп лъ и голодъ, и холодъ; впрочемъ, тамош-
ніе писатели ему покровительствовали, доставили
ему платные уроки еврейскаго языка, дали возмож­
ность выучиться н мецкому. Не прошло года, какъ

12
онъ узналъ, что д дъ при смерти, и вынужденъ
былъ возвратиться въ Житоміръ. Зд сь онъ похо-
ронилъ старика. Разныя причины принудили его
остаться въ Житомір . Вскор онъ женился, девят-
надцатил тнимъ юношей. Онъ занялся л сной тор­
говлей, потомъ пере халъ въ Польшу, въ Сосновишы,
гд давалъ уроки. Въ 1900 году онъ опять поселился
въ Одесс , гд , съ небольшими перерывами, живетъ
до сихъ поръ. Одно время онъ редактировалъ бел-
летристическій отд лъ ежем сячнаго журнала „На-
schiloach"; теперь онъ, вм ст съ I. Равницкимъ,
стоить во глав книгоиздательства „Morija", которое
за недолгіе годы своего существованія пріобр ло
репутацію одного изъ серьезн йшихъ факторовъ
развитія еврейской литературы, особенно педагоги­
ческой. За вс эти годы онъ много читалъ, вообще
упорно работалъ надъ своимъ самообразованіемъ,
главнымъ образомъ въ области европейскихъ лите-
ратуръ. Что касается до еврейской литературы вс хъ
эпохъ, то онъ считается однимъ изъ лучшихъ знато-
ковъ этой почти необъятной сокровищницы и ея
богатаго языка.—Впрочемъ, когда въ Одесс возникъ
образцовый ешиботъ, иХ.Н.Бяликъбылътуда пригла-
шенъ лекторомъ еврейскаго языка и литературы,
учебное начальство не утвердило его—за непред-
ставленіемъ свид тельства на званіе начальнаго
учителя.
X. Н. Бяликъ принимаетъ живое участіе въ
еврейской общественной д ятельности. Онъ близко

13
стоить къ Одесскому Палестинскому комитету и къ
его работамъ, особенно въ области школьнаго д ла
въ Палестин . Когда въ 1908 году онъ пос тилъ
эту страну, гд на его п сняхъ воспитываются д ти,
и рабочіе поютъ ихъ, идя за плугомъ, еврейское
населеніе превратило его по здку въ тріумфальное
шествіе.

14
 Личная жизнь X. Н. Бялика могла бы сама по­
служить канвою для большой поэмы. Не потому,
чтобы событія этой жизни были такъ необычайны,
а потому, напротивъ, что они такъ обычны, такъ
характерны для той среды. Вся жизнъ гетто въ
эпоху его распада отразилась бы въ этой поэм . Но
совокупность собственныхъ произведеній Бялика
можно разсматривать именно какъ такую поэму.
Тогда намъ станетъ особенно понятенъ ихъ смыслъ
и внутренняя связь; тогда намъ станетъ понятно, что
Бяликъ—національный поэтъ въ полномъи высшемъ
смысл этого слова, национальный даже тамъ, гд
ему поется о солнц и любви. Ибо онъ написалъ
только то, что пережилъ, а жизнь его была, во вс хъ
ея д лахъ и дняхъ, отраженіемъ и повтореніемъ кол-
лективнаго бытія еврейской улицы въ посл днюю
четверть ХІХ-го в ка и въ начал ХХ-го.
Бяликъ самъ разсказалъ намъ свою литератур­
ную біографію въ стихотвореніи „Если а н г е л ъ
в о п р о с и т ъ . , . " * ) На вопросъ ангела, охраняющаго

*) Въ разбивку набраны заглавія т хъ изъ упоминаемыхъ зд сь

стихотвореній, которыя переведены въ настоящемъ сборник .

15
таинственный порогъ, поэтъ разсказываетъ ему исто
рію своей души. Она переведена въ этомъ сборник ,
но зд сь мы ее вкратц напомнимъ. Гд -то на
краю св та, въ глухомъ м стечк , игралъ на улиц
ребенокъ, одинокій, н жный, задумчивый: „и тотъ
ребенокъ, о ангелъ, — то былъ я". Однажды ребе­
нокъ залюбовался на б лую точку —и душа его
потянулась къ ней и угррхнула. Въ неб подхва-
тилъ ее солнечный лучъ и долго носилъ ее по
св ту. Однажды лучъ упалъ на слезу, что блест ла
на д тской щечк , и душа поэта соскользнула съ
золотого луча и растворилась въ слезинк . ft слеза
потомъ упала на священный пергаментъ старой д -
довской книги, и тамъ, среди мертвыхъ буквъ и
пятенъ воску и сала, душа поэта трепетала и би­
лась.—И задохнулась?—спрашиваетъ ангелъ.—Н тъ,
ангелъ, зап ла! Ибо въ мертвыхъ буквахъ била
родникомъ п сня жизни. И душа поэта зап ла
обо всемъ, что познала: о б лой тучк , о солнеч-
номъ луч , о жемчужной слезинк и о старой
Книг , испещренной святыми квадратными пись­
менами.
Это, въ самомъ д л , основное содержаніе поэзіи
Бялика: обожаніе солнца, природы, жизни—обожа-
ніе, иногда похожее на ясную радость, иногда на
мучительную жажду; преклоненіе предъ Книгой,
святою Книгой съ ея пятнами воску и сала, съ ея
ароматомъ старины и быта, съ ея преданіями о по-
гибшемъ величіи; и, наконецъ или прежде всего.

і€
слезы, слезы разной кръпости и разнаго состава,
отъ явныхъ слезъ унынія до затаенныхъ, ядовитыхъ
слезъ нестерпимаго гн ва.

Бяликъ началъ со слезъ. Когда онъ вышелъ

изъ д тскаго нев д нія и огляд лся, кругомъ, въ
великомъ гетто западнаго края, было тоскливо и
скверно. Обще-россійскія условія той эпохи вс мъ
еще памятны; внутренняя жизнь еврейства тоже
стояла на мертвой точк . Активное палестинофиль-
ство, подъ ударами разочарованій, шло на убыль;
„духовный сіонизмъ" Ахадъ-Гаама былъ ут шеніемъ
только для немногихъ; Герцля еще не было; Бундъ
еще только-только зарождался. Было скучно, скверно
и невесело. Н сколько позже Бяликъ символически
охарактеризовалъ то с рое время въ „Сиротли­
вой п сн ": свинцовое небо, топкая слякоть,
мертвые голые сучья, которые словно не в рятъ
больше въ весну, и в теръ воетъ нап вомъ безна­
дежности. И даже, когда соловьиная п сня вдругъ
зазвучитъ среди этого унынія, не на радость она
зазвучитъ, не ко времени—„и въ сердце проникнетъ
глубокая, скорбная жалость о пташк -сиротк и
п сн ея сиротливой..."
Въ другомъ стихотвореніи, озаглавленномъ „Моя
п сня", Бяликъ даетъ бол е конкретную картину
этого сушествованія — даетъ типичный еврейскій
interieur изъ захолустнаго гетто. Это несомн нно-
автобіографическое стихотвореніе лишено всякой

17
2
оригинальности: такіе мотивы есть у каждаго еврей-
скаго поэта — но, если это понижаетъ художествен­
ную, за то подчеркиваетъ бытовую ц нность произ-
веденія. Бяликъ зд сь пытается иными словами,
ч мъ въ бес д съ ангеломъ, возстановить исторію
своей п сни. Первымъ его учителомъ поэзіи былъ
сверчокъ въ щеляхъ родимой лачуги. Субботній
ужинъ безъ вина, безъ б лаго хл ба, семеро д тей,
каждому по черствой корк и по куску селедки —
старая, сто разъ переп тая картина. Но посл ды,
согласно чину, отецъ затягивалъ традиціонно-суббот-
ніе гимны—„земиротъ", голодныя д ти подп вали,
и тогда имъ аккомпанировалъ незримый сверчокъ,
„п вецъ нищеты", и его п сня, „тоскливая какъ
смерть, какъ безсмыслица приниженной жизни, и
печальная, безъ конца и пред ла печальная", стала
образцомъ для поэта.
Таково д тство. Много ли лучше юность? Резю­
мируя всю жизнь челов ка изъ гетто—въ стихотво-
реніи „ О д и н о к а я зв зда", написанномъ въ 1899
году, когда поэту было 25 л тъ,—онъ не находить
для нея другой оц нки, кром проклятія этой „жизни
безъ надежды, безъ огня и доли" —

Жизни безъ надежды, затхлой, топкой, грязной,

Мертвенно-свинцовой, жалко-безобразной —
Жизни пса, что рвется на и пи, голодный...
О, проклятье жизни, жизни безысходной!..

18
 Для Бялика въ этой темной и топкой жизни
есть одна только точка посв тл е, на которой глаза
его останавливаются почти безъ горечи, съ глубо-
кимъ волненіемъ благодарности. Это—бетъ-гамми-
драшъ, старая, закопт лая молитвенная школа на
окраин города, гд онъ провелъ н сколько л тъ
своего отрочества. Когда, посл Воложина, посл
первыхъ опьяняющихъ усп ховъ въ Одесс , онъ
вернулся въ Житоміръ и опять увид лъ этотъ об­
ветшалый „храмъ Бога юности своей", глубокое
волненіе охватило его, грусть о д тств , проведен-
номъ въ разлук съ солнцемъ и природой, и вм -
ст сознаніе, что и въ этомъ полутемномъ углу за­
таилось н что великое, скрыть ц лый міръ, по-
своему богатый и многоив тный, р ютъ незримыя
крылья чего-то высшаго—т нь Божества, или душа
старой в ры—то, что святыя книги называютъ не-
переводимымъ словомъ „Шехина". Въ этомъ поко­
сившемся домишк и въ безчисленномъ множеств
другихъ, ему подобныхъ, длинный рядъ покол ній
находилъ отраду и награду за вс муки жизни:
зд сь былъ родникъ ихъ нравственной мощи, оплоть
духовнаго самосохраненія, родное материнское лоно,
что принимало и впитывало ихъ слезы... „Домомъ
жизни нашей" называеть Бяликъ это святилище
Книги въ одномъ изъ стихотвореній, посвященныхъ
бетъ- гаммидрашу, — „Если п о з н а т ь ты хо­
ч е ш ь . . . " Иногда поэту кажется, что вс мъ
своимъ духовнымъ богатствомъ онъ обязанъ только

19
этой темниц своего д тства. „Старый храмъ Бога
юности моей"—говорится въ другомъ, еще совс мъ
раннемъ стихотворении, не вошедшемъ въ этотъ
сборникъ —„не съ пустыми руками отпустилъ ты
меня изъ укромной твоей с ни: твои добрые ангелы
сопровождали меня по дорог —плодотворная мысль,
св жій разумъ, ц льное, ув ренное сердце... Да,
врагъ мой сильн е меня—но, покидая тебя, я спасъ
моего Бога, и мой Богъ спасъ меня..."
Но, въ свою очередь, печальна и мрачна и эта
единственная св тлая точка. Въ цикл стихотворе-
ній, посвященныхъ ей Бяликомъ, есть крупная поэма
„Hammathmid": точно перевести это слово по-русски
нельзя, а приблизительно оно значитъ „Подвижникъ".
Въ настоящій сборникъ эта поэма не вошла, потому
что и она въ сущности такъ же непереводима, какъ
и ея заглавіе. Д йствія въ ней н тъ, она вся со-
стоитъ—если можно такъ выразиться--изъ бытовой
лирики. Это—частью описательная, а главнымъ об-
разомъ психологическая картина изъ жизни бетъ-
гаммидраша, или, в роятн е, воложинскаго ешибота.
На еврейскихъ читателей поэма поизвела громад­
ное впечатл ніе; но публика, незнакомая съ изобра­
жаемой тамъ средой и далекая отъ т хъ пережива-
ній, врядъ ли оц нила бы несомн нныя красоты
этого произведенія. Въ поэм , очевидно, есть и
автобіографическій элементъ. Ея герой—мальчикъ,
приносящій вс радости отрочества въ жертву одной
честолюбивой мечт : сд латься истиннымъ „math-

20
тісГомъ", истиннымъ подвижникомъ „Книги", уче-
нымъ, „гаономъ", княземъ отъ в нца талмудическаго.
Съ самаго разсв та онъ уже въ своемъ полутемномъ
углу пожираетъ глазами святыя квадратныя буквы.
Заря, в терокъ, солнечные лучи, пташки, сверстники,
вс искушенія природы и жизни манятъ его къ
себ ; изъ его товарищей не вс выдержали тяжкій
искусъ—одного застали ночью за картами, другого
съ д вушками, третьяго въ субботу съ папироской
въ зубахъ, четвертаго съ запретной книгой, пятый
сталъ женихомъ румяной деревенской толстушки...
Но маленькій подвижникъ непоколебимъ, онъ ни­
чего не видитъ, не слышитъ, жизнь проходитъ по
ту сторону окна, и никогда не узнаетъ онъ, что есть
радость, что такое молодость...
Бяликъ знаетъ неизб жную судьбу этого „по-
сл дняго угла". Есть у него небольшое стихотворе-
ніе „Lewaddi" (буквально „Я одинъ"; въ настоящемъ
сборник озаглавлено „Посл дній"), — непереда­
ваемо-трогательное, проникнутое грустью сына у по­
стели матери, которая осуждена. Вс хъ уже в теръ
унесъ къ св ту, къ новымъ п снямъ, — онъ одинъ
остался, позабытый, въ опуст ломъ божьемъ дом ,
„подъ крылами Шехины". И Шехина — старое, оси­
ротелое в яніе Божества, еще витающее въ поки-
нутыхъ ст нахъ маленькаго дома на окраин , — не­
зримо простираетъ надъ нимъ перебитое крыло —
и трепещетъ, трепещетъ „за посл дняго сына".
Иногда и его тянетъ къ окну и св ту, и тогда ему

21
 чудится, будто Шехина плачетъ, прижимаясь, ла­
скаясь къ нему и какъ-будто защищая перебитымъ
крыломъ отъ чего-то неизб жнаго. И ему чудится,
будто она шепчетъ: „Вс хъ ихъ в теръ унесъ, я
одна, одинока"... И многое звучитъ въ этомъ без-
звучномъ шопот : „заключительный аккордъ древ­
ней скорбной п сни, и мольба, и ужась"—мольба
о пощад , ужасъ предъ неизб жностью...

22
 Не выплакала осирот лая Шехина у рока свою
посл днюю надежду: поэтъ тоже ушелъ. И его
„унесъ в теръ", и его „захлестнуло св томъ". Изъ
лишенія родилась жажда. Изъ этой жизни, гд не
брезжило ничего, кром слезъ и „Книги", сердце
вынесло несказанную жажду счастья, красоты,
солнца — особенно солнца. Трудно найти у другого
поэта, когда бъ онъ ни жилъ и на чьемъ бы язык
ни писалъ, такое идолопоклонническое обожаніе
солнечнаго св та: только въ темныхъ подвалахъ
еврейскаго переулка, только въ полумрак бетъ-
гаммидраша, только въ гетто, оторванномъ отъ солнца
и природы, могло родиться это поклоненіе. Бяликъ
еще былъ въ этомъ отношеніи счастлив е другихъ
своихъ братьевъ по гетто: онъ, все же, зналъ и
солнце, и поле въ первые годы своей жизни — и
никогда уже не могъ ихъ забыть. Ц лый рядъ его
произведеній посвященъ этому упоенію св томъ и
роскошью природы — „гимномъ земли", по дивному
слову Библіи; но ярче всего излилось это настроеніе
въ „ З о р я х ъ " , одномъ изъ т хъ счастливыхъ, не-
подражаемыхъ произведеній, которыя пишутся только
въ молодости и только нечаянно. Въ этой малень-

23
кой поэм Бяликъ олицетворяетъ солнечные лучи,
д лаетъ изъ нихъ крохотныя живыя существа, то­
варищей своего д тства; они съ нимъ играютъ, пры-
гаютъ, хохочутъ—и все это въ Ніагар нев роятнаго
и, конечно, для переводчика неподражаемаго бо­
гатства красокъ и отт нковъ, добытыхъ Бяликомъ
изъ бездонныхъ кладезей трехъ-тысячел тняго языка.
Зам чательно въ психологическомъ отношеніи
и другое стихотвореніе того же цикла, — „Въ пол ".
Съ незапамятной древности „отлученный отъ персей
земли",сынъ и потомокъ торговцевъ, ремесленниковъ,
въ лучшемъ случа раввиновъ, выросшій въ грязи
предм стья, — какъ этотъ еврей у Бялика любитъ
поле, ниву, колосья, какъ онъ чуетъ в чную, серь­
езную красоту работы оратая, и какими хорошими
словами шлетъ онъ прив тъ за море, на далекій
сирійскій берегъ, „братьямъ, пашущимъ въ дом
моей матери..."

Но понятіе красоты не исчерпывается красотами

природы—есть у жизни другія прелести, бол е ин-
тимныя, бол е могущественныя: это — мечты моло­
дости, страсть, любовь. Старое гетто, подлинное,
нетронутое, правов рное, патріархальное, мало знало
объ этой сторон жизни. Его женщины могли бы,
если бы знали, повторить о себ слова пушкинской
няни: „и полно, въ наши л ти мы не слыхали про
любовь, а то бы согнала со св та меня покойница-
свекровь". Эти ц льные, плотно-сложившіеся быты

24
почти не оставляли м ста для такихъ капризныхъ,
зыбкихъ, неучитываемыхъ двигателей, какъ любовь;
функція воспроизведенія обставлялась въ этой сред
прочными, незыблемыми правилами, противъ кото-
рыхъ никому и въ голову не приходило возставать —
и которыя д лали любовь ч мъ-то несерьезнымъ,
соціально-лишнимъ. Въ старомъ гетто на любовь
смотр ли, какъ на довольно р дкую бол знь, на
душевную аберрацію, поддаваться которой непри­
лично серьезному челов ку. Въ одномъ разсказ о
той эпох внучка спрашиваетъ бабушку:
— Ты любила д да, когда стала его нев стой?
Старая бабушка красн етъ:
— Богъ съ тобою, что ты говоришь? Полю­
бить челов ка до свадьбы! Чужого молодого чело-
в ка!
Бяликъ выросъ въ одномъ изъ посл днихъ эк­
зем пляровъ этого гетто, когда распадъ стараго
уклада уже надвигался, но еше не совершился.
Выше, вспоминая бес ду поэта съ ангеломъ, мы не
до конца ее просл дили: зд сь ум стно будетъ
вспомнить и конецъ этой испов ди. Да, душа поэта
п ла обо всемъ, что познала: о тучк , о луч , о
слезинк , о Книг , но —
Про любовь и про юность только п сенъ не знала.
И куда-то рвалася, и томилась о чемъ-то,
Тосковала и ныла, словно въ т сной темниц ;
И однажды раскрылъ я обветшалую Книгу —
И душа улет ла на волю.

25
 И съ т хъ поръ она въ мір безпріютно блуждаетъ,
Безпріютно блуждаетъ и не знаетъ ут хи;
И въ стыдливыя ночи, когда м сяцъ родится,
Когда молятся люди объ ущерб св тила,
Она грезить любовью предъ порогомъ запретнымъ
И стучится, прижавшись, беззвучно рыдая
И молясь о любви...

У Бялика есть, конечно, стихотворенія, посвящен-

ныя любви, есть даже среди нихъ маленькіе ше­
девры. Есть идиллія „Мотылекъ", пропитанная
истиннымъ сверканіемъ первой молодости, малень­
кая непритязательная исторія про то, какъ о н ъ и
она шли межою, и мотылекъ „с лъ на косы твои
и запутался въ прядь, на цв точекъ похожій", и что
изъ того вышло: обыкновенная исторія, всякій ее
переживалъ, и, в рно, н тъ челов ка, чтобы, про-
читавъ въ подлинник эту прелестную игрушку, не
задумался, улыбаясь и припоминая. Есть „Народ-
ныя п сни": интересная попытка возстановить —
или, в рн е, угадать характеръ современной народ­
ной п сни на еврейскомъ язык , построивъ ее на
элементахъ библейской „П сни п сней", талмуди-
ческихъ легендъ и мотивовъ жаргонной народной
поэзіи: несмотря на искусственность замысла, н ко-
торыя вещи этого цикла даютъ полную иллюзію
подлинности и дышать неподд льной страстностью.
Но иногда сквозь эту эротическую роскошь просв -
чиваетъ н что другое, слышится робкое признаніе—
и глубокая, надрывающая искренность этого при-

26
знанія затмеваетъ, обращаетъ въ выдумку вс только
что вылившіеся изъ-подъ пера поэта любовные
образы. Таковы стихотворения „Гд ты", „Пріюти
меня п о д ъ к р ы л ы ш к о м ъ . . . " Въ нихъ повто­
ряется мотивъ изъ испов ди предъ ангеломъ: лучшее,
что есть въ жизни, неизв дано сыномъ гетто...

Къ этому циклу и этому мотиву т сно при-

мыкаетъ поэма „ С в и т о к ъ о П л а м е н и " , на кото­
рой сл дуетъ остановиться н сколько подробн е,
чтобы, если не вполн , то хоть отчасти ввести чита­
теля въ ея сложный символическій замыселъ. Во­
обще говоря, „разъяснять" символическое произве-
деніе значитъ портить его, низводить на уровень
аллегоріи; но въ данномъ случа символъ построенъ
на такихъ интимныхъ сторонахъ еврейской трагедіи,
которыя читателю не-еврею обыкновенно неизв стны;
такова же и форма, сотканная изъ элементовъ агга-
дической и каббалистической литературы. Необхо­
димо поэтому дать читателю въ руки н которую
нить, указать ему въ общихъ чертахъ на ту катего-
рію національныхъ переживаній, которую им лъ въ
виду авторъ.
„Свитокъ о Пламени" есть поэма о роковой не-
полнот національнаго бытія народа въ изгнаніи.
Со дня, когда была утрачена независимость, а за
нею родина,—со дня, когда на разрушенномъ алтар
догор ло святое Пламя, символъ полнов сной, много-
цв тной жизни,—еврейскій народъ ограничилъ свое

27
 бытіе суровыми и т сными жел зными гранями. Все,
что есть роскошь жизни, было изгнано изъ націо-
нальнаго обихода: изгнана любовь, изгнана ра­
дость, изгнано творчество, изгнано все то красивое,
сверкающее, полнокровное, что Бяликъ объединяетъ
въ символ женщины, женственнаго начала. Жизнь
стала подобна пустынному каменистому острову.
Только этой ц ной могъ безземельный бродяга сохра­
нить остатокъ того, что есть высшее сокровище ка-
ждаго племени,—остатокъ своей самобытной лично­
сти, посл днюю прядь отъ догор вшей „гривы
Огненнаго Льва". За ст нами гетто, у чужихъ людей,
искрилась и переливала вс ми красками божіей па­
литры свободная полнота жизни, — для узниковъ
пустыннаго острова порывъ навстр чу этой жизни
означалъ бы исчезновеніе в чнаго народа „въ вол-
нахъ р ки Аваддонъ, чье имя —Гибель". И вотъ,
на почв этой двадцатив ковой борьбы между ра­
достью бытія и суровой миссіей самосохраненія,
между Аваддономъ и Небомъ, развивается у Бялика
великая трагедія современнаго еврейства—нец ль-
ность, двойственность, сумеречная шаткость и зыб­
кость еврейской души.
Таковъ, приблизительно, ключъ, съ которымъ
надо подходить къ этой поэм и отд льнымъ ея
эпизодамъ. Остальное дополнить читатель. Детали
символическаго произведенія д о л ж н ы оставаться
неясными, чтобы каждый могъ воспринимать ихъ
по-своему: въ этомъ главная ц нность настоящаго

28
художественнаго символа. Каждый читатель, чьей
душ вешь эта покажется близка, вложить с в о е
содержаніе въ отд льные образы—въ картину гибели
юношей и д въ, которыхъ только бездна сочетала,
въ кудряваго мальчика съ важно выпяченной грудью
и громкими словами на устахъ, въ „Серну Зари"—
утреннюю зв зду, покровительницу „великихъ от-
щепенцевъ". Читателямъ подлинника, д тямъ того
же пустыннаго острова, ближе и родн е всего была
въ этой поэм „Испов дь" VI главы: ее можно
считать испов дью ц лаго покол нія. Читатели рус-
скаго перевода зато легче, быть можетъ, поймутъ
Грознаго съ его „п снью ненависти"—съ его при-
зывомъ мстить народамъ міра, шныряя между ними
и с я разложеніе на нивахъ...

29
 Таковъ высшій синтезъ жизни гетто въ глазахъ
даровит йшаго изъ его сыновъ. Изъ двухъ основ-
ныхъ элементовъ слагается эта жизнь, изъ слезъ и
„Книги", изъ горя житейскаго и суровой дисциплины
духа. Солнца, солнца въ широкомъ смысл н тъ въ
этой жизни. Отсюда и родилась жажда св та и
счастья, та жажда, которая, постепенно расширяясь,
углубляясь, обобщаясь, вылилась въ многообразномъ
еврейскомъ мятеж , ознаменовавшемъ посл днія
десятил тія. У однихъ это былъ мятежъ противъ
вн шняго насилія, у другихъ—противъ неправедности
мірового строя, у третьихъ—противъ нищеты и на­
готы родного племени; но у вс хъ, революціонеровъ,
соціалистовъ, сіонистовъ, это былъ въ сущности тотъ
же мятежъ противъ жизни, заклейменной прокля-
тіемъ Бялика— „жизни безъ надежды, затхлой, топкой,
грязной—жизни пса, что рвется на ц пи, голодный..."
Бяликъ тоже мятежникъ, но въ другомъ смысл .
Его мятежъ глубже. Его молотъ бьетъ не по вн ш-
нему врагу: Бяликъ игнорируетъ вн шняго врага,
не снисходитъ до упоминанія о немъ, а когда ужъ
необходимо, отд лывается отъ него двумя словами,
полными непередаваемой брезгливости, словно при­

зе
трагивается кончикомъ пальиа, чтобы отбросить.
Мятежъ Бялика направленъ во внутрь, удары его
бьютъ по еврейской голов и еврейскому сердцу.
Въ его глазахъ н тъ виновнаго, кром самого еврей-
скаго народа: онъ виновенъ, потому что терпитъ,
потому что с о г л а ш а е т с я страдать. Этимъ мяте-
жомъ противъ себя, возстаніемъ противъ собствен-
наго рабьяго духа отм чена у Бялика одна катего-
рія произведеній, къ которой, въ сущности, отно­
сится и упомянутая п снь Грознаго изъ „Свитка о
Пламени". Самъ Бяликъ озаглавилъ ихъ „П снями
Гн ва". Родились он изъ той же „слезы", о кото­
рой поэтъ говорилъ испытующему ангелу. Но это
ужъ не т слезы, что пролились: отъ пролившихся
слезъ, говорятъ, все же легче душ . Это — невы-
плаканныя слезы, схороненныя въ глубин , пере-
гор вшія, ядовитыя. Въ самомъ изв стномъ изъ
произведеній этого цикла—въ „ С к а з а н ! и о по­
г р о м " — поэтъ такъ передаетъ слова Бога, пове-
л вшаго ему сберечь непролитую слезу:
. . . Ты сбереги нетронутой ее.
Лел й ее, храни дороже клада
И замокъ ей построй въ твоей груди—
Построй оплотъ изъ ненависти ада,
И не давай ей пищи, кром яда
Твоихъ обидъ и ранъ твоихъ, и жди.
И вырастетъ взлел янное с мя,
И жгучій дасть и полный яду плодъ;
И въ грозный день, когда свершится время,
Сорви его — и брось его въ народъ...

31
 Возстановимъ кратко въ нашей памяти психо-
логію той недавней эпохи, когда создались „П сни
Гн ва" и родственный имъ стихотворенія. Посл дніе
годы прошлаго стол тія были для гетто періодомъ
большихъ духовныхъ кризисовъ. Національная идея,
пробужденная посл 1880 года, но впосл дствіи
захир вшая, около того времени получаетъ новые
толчки и начинаетъ осязательно захватывать и массы,
и часть интеллигенціи. Первые сіонистскіе конгрессы
создаютъ вокругъ себя атмосферу неслыханнаго
энтузіазма; въ то же время рядомъ организуется Бундъ
и, по м р своего роста, зам няетъ космополити­
ческую идеологію національной. Со вс хъ сторонъ
на разные лады звучитъ ана ема надъ старой,
исконной политической пассивностью, къ которой въ
теченіе в ковъ ц ликомъ свелась вся государствен­
ная мудрость еврейскаго народа. Новое покол ніе
хочетъ активно вм шаться въ исторію, хочетъ само,
по своей вол и вкусу, л пить свою судьбу. И, по
всей линіи, извн , какъ извнутри, оно переходитъ
отъ обороны къ наступленію. Исторія еврейскаго
народа не должна больше быть т мъ, ч мъ была
до сихъ поръ, т.-е. „ исторіей того, что д р у г і е д лали
съ евреями": новые евреи хотятъ отнын сами д лать
свою исторію, наложить печать своей воли и на
свою судьбу, и, въ справедливой м р , также на
судьбу страны, гд они живутъ. И, поверхъ этого
гама разнор чивыхъ, но въ сущности созвучныхъ
голосовъ, не см шиваясь съ ихъ юношеской крик-

32
ливостью, важный, серьезный, глубокій, непрерывно
звучалъ отъ веселой зари до печальнаго заката
голосъ Бялика.
Первымъ изъ этого цикла было стихотвореніе
„И н а р о д ъ мой и с ч а х ъ " , появившееся въ 1897
году; за нимъ посл довалъ рядъ аналогичныхъ про­
изведен!^ въ томъ числ „ Г л а г о л ъ " , „То н о в а я
к а р а Г о с п о д н я " и, въ особенности, „ С к а з а н і е
о п о г р о м ",—произведеній, по праву заслужив-
шихъ Бялику имя воспитателя своего покол нія.
Остановимся на нихъ.
Въ стихотвореніи—„То новая кара Господня"
Бяликъ подходить вплотную къ самой печальной,
самой малодушной, самой жалкой сторон еврей-
скаго упадка: къ ассимиляціи. Ростъ поэта слишкомъ
великъ для обыденной полемики противъ людей или
партій: онъ трактуетъ ассимиляцію съ высоты, какъ
судія, а не какъ противникъ, и охватываетъ всю
глубину этого уродства съ р дкой остротой анализа,
обличающей въ автор мыслителя почти вровень
ростомъ съ поэтомъ. Онъ не останавливается на
видимыхъ признакахъ бол зни, какъ утрата націо-
нальнаго языка или забвеніе національнаго про-
шлаго. Онъ подходитъ прямо и непосредственно
къ самой душ ассимиляціи, вскрываетъ и рас-
членяетъ безъ жалости эту маленькую, съежив­
шуюся душу — и не находить тамъ ничего, кром
самаго глубокаго, самаго безграничнаго изъ униже-
ній. Что особенно его поразило, это—и с к р е н н о с т ь

33
s
рабства, рвеніе и усердіе не за страхъ, а за сов сть,
вносимое денаціонализированнымъ евреемъ въ свою
барщину; это не просто порабощенный челов къ,
несущій ярмо по принужденію,—это рабъ сознатель­
ный, рабъ съ удовольствіемъ, охотно ц лующій руку.
„Величайшей изъ казней божіихъ" называетъ
Бяликъ эту извращенную черту, эту способность
внутренняго приспособленія къ неправд , это ум ніе
„отрекаться отъ собственнаго сердца":
Служите камнямъ чужбины съ упоеньемъ, съ жалкой
любовью,
Въ рабол пно - усердномъ пот ;
Пожирающимъ ваше т ло, въ мукахъ, истекая кровью,
Вы въ придачу душу даете.
Строите новый Рамзесъ попирающимъ васъ фараонамъ,
И кирпичами служатъ ваши д ти;
И не слышите хруста костей, и не внемлете жалобнымъ
стона мъ,
Зачарованы свистомъ плети.

Особенно это посл дняя жертва, закланіе мла-

денцевъ на чужомъ алтар , подымаетъ бурю отчая-
нія и горечи въ душ поэта, и р шительно нечего
прибавить къ его безотрадному пророчеству, которое,
въ сущности, давно уже сбылось:
И если родится межъ васъ орленокъ съ орлинымъ
взоромъ,
Вы его прогоните сами;
И потомъ воспаритъ орелъ къ красот , и лучамъ, и про-
сторамъ—
Но не для васъ, и не надъ вами...

34
 . . . Такъ вс лучшіе ваши уйдутъ по чужой дорог ,
И безд тнымъ оставятъ жилище,
Оскуд етъ вашъ шатеръ, и станетъ въ вашемъ чертог
Безобразно, тоскливо и нище...

Это было написано въ 1905 году. Кругомъ уже

шум ло разгулявшееся челов ческое море, на пер-
выхъ порахъ такое чистое, прозрачное, ликующее,
радостное, что и мысль еще никому не приходила
о возможности сквернаго конца. Многіе, неисчисли­
мые изъ т хъ, къ кому Бяликъ обращалъ свое
горькое пророчество, гордо и см ло держались тогда
на самомъ гребн волны, и въ каждомъ слов ихъ
звучала п сня возрожденія, и толпа в рила, и они
сами въ себя в рили. Говорятъ, поэтамъ дано иначе
и глубже вид ть, ч мъ остальнымъ людямъ; съ
Бяликомъ это оправдалось. Клики возрожденія не
обманули его. Въ самый разгаръ горячаго времени,
въ произведшемъ сенсацію стихотвореніи „Глаголъ",
онъ писалъ:

Что-то свершилось надъ нами, но что—намъ невнятно,

Никому изъ насъ, никому...
Взошло-ли намъ солнце, или погасло, умирая,—
Или погасло навсегда?

Правду хочетъ знать поэтъ; и онъ призываетъ

пророка, „пророка Конца", чтобы пришелъ и грянулъ
надъ нами своимъ Глаголомъ, какъ бы ни былъ онъ
горекъ—хоть горше самой смерти; ибо —

35
 Намъ смерть не страшна — ужъ она насъ давно
ос длала
И въ ротъ намъ прод ла узду;
На устахъ у насъ — гимнъ возрожденья, и съ нимъ, подъ
звоны кимвала,
Мы до гроба допляшемъ въ бреду...

Къ этому циклу внутренне относится еще одна

крупная вещь, хотя она очень далека по содержа-
нію отъ нашей современности, а по тону и по на-
строенію—отъ яда и горечи только что процитиро-
ванныхъ п сенъ гн ва. Видно, устала душа поэта
отъ укоризнъ и негодованія, и захот лось ей при­
ласкать и себя, и людей красивой мечтою. Тогда
Бяликъ разсказалъ своимъ братьямъ, въ форм леген­
ды или вид нія, к а к и м и хот лъ бы онъ ихъ вид ть
наяву.Это — „ М е р т в е ц ы пустыни", однаизъкруп-
н йшихъ его поэмъ и, пожалуй, лучшая съ точки
зр нія чистаго художества. Поэма построена на талму­
дической легенд . Библія пов ствуетъ, что н кото-
рая часть египетскихъ б глецовъ не пожелала под­
чиниться Божьей вол , обрекшей весь этотъ родъ
на смерть въ пустын : эти мятежники попытались
насильно прорваться въ об тованную землю и пали
перебитые ханаанеями. Въ связи съ этимъ Талмудъ
разсказываетъ, что одинъ странникъ вид лъ этихъ
мятежныхъ „мертвецовъ пустыни": они все тамъже,
гигантскій и молчаливый станъ воинскій, затерян­
ный среди песчаныхъ равнинъ, и они такъ огромны,
что всадникъ съ длиннымъ копьемъ свободно про­

зе
 детъ, не зад въ, подъ согнутымъ кол номъ у лю­
бого. На этой канв Бяликъ вышилъ свое вид ніе.
Нечелов ческимъ величіемъ облекаетъ онъ этихъ
титановъ, этихъ непокорныхъ предковъ покорнаго
потомства. Они лежать, распростертые въ царствен­
ности сонной мощи; ни одинъ изъ властителей
пустыни—ни орелъ, ни зм й, ни левъ,—не см етъ
приблизиться, роб я и смиряясь предъ окамен -
лымъ воплощеніемъ мужественной силы. Только
буря, иногда, разъ во много стол тій, пробуждаетъ
ихъ отъ сна; тогда древніе мятежники, поб жден-
ные, но не укрощенные, подымаются, потрясая ме­
чами, и повторяютъ клятву—бороться, бороться про-
тивъ объединенной силы вс хъ стихій и противъ
самого Бога...

Эта поэма, прославлявшая предковъ въ стыдъ

и въ поученіе эпигонамъ, появилась въ 1902 году.
Всего черезъ годъ, 7 апр ля 1903 г., разразился ки-
шиневскій погромъ и показалъ воочію, съ кровавой
осязательностью, какъ нев роятно глубока была на
самомъ д л пропасть между предками и эпиго­
нами. Тогда Бяликъ обрушилъ на склоненное темя
своего народа самую ужасную страницу, какую
только знаетъ еврейская литература посл проро-
ковъ — онъ написалъ „Сказаніе о погром ".
Кишиневское событіе всегда будетъ у насъ днемъ
національнаго траура; но не въ томъ историческое

37
значеніе этого страшна го д ла. Кровавая Пасха 1903
года отм чаетъ въ исторіи еврейскаго пробужденія
переломъ, межу, разграничивающую дв эпохи, дв
психологіи. „Еврейская улица" до Кишинева и посл
Кишинева — далеко не одно и то же. Конечно, пе-
рерожденіе началось задолго до этого дня, націо-
нальныя и революціонныя теченія въ еврейств
давно уже свид тельствовали о нарожденіи новой
національной воли. Но пережитки традиціонной
пассивности еще глубоко сид ли въ массовой душ ;
мятежники или мечтатели вс хъ толковъ, какъ т ,
что созидали во имя Сіона, такъ и т , что боролись
во имя соціализма, еще въ сущности не им ли
прочныхъ корней въ настоящей, почвенной, ц ль-
ной еврейской масс . Масса иногда интересовалась
ими, иногда побаивалась ихъ, но прямой связи
между ихъ и своей волею не ощущала; они были
и оставались сами по себ , а масса сама по себ , и
въ ея глазахъ пассивное воспріятіе не нами твори­
мой исторіи было попрежнему наилучшей и самой
подходящей изъ политическихъ системъ. Въ Киши-
нев исторія подвергла перерождающееся гетто боль­
шому испытанію, страшному экзамену на зр лость.
И перерождающееся гетто провалилось на испытаніи,
жалостно, постыдно и ужасно. Его д ти оказались
еще неподготовленными къ открытой борьб ; у
нихъ еще не оказалось ни отваги для отпора, ни
гордости для того, чтобы скрестить руки и ждать
смерти на порог своего дома...

38
 Смутное чувство, сложное, непонятное, овлад ло
при в сти о Кишинев вс ми еврейскими сердцами
въ огромной Россіи. Это не было простое чувство
горя. Въ глубин этого чувства таилось еше что-то,
жгучее, мучительное, что-то такое, изъ-за чего почти
забывалась самая скорбь, — и чего никто все же
не могъ назвать. Тогда Бяликъ бросилъ въ лицо
своимъ обезчещеннымъ братьямъ „Сказаніе о по-
гром " и открылъ имъ, что это за чувство, имени
котораго они не знаютъ. Это былъ—позоръ. Бол е,
ч мъ день траура, то былъ день срама: вотъ основная
мысль этого удара молотомъ въ форм поэмы. Она
въ художественномъ смысл далеко не лучшая у
Бялика. Она не можетъ похвалиться ни такой
скульптурной чистотой образовъ, какъ „Мертвецы
пустыни", ни такой роскошью красокъ, какъ „Зори",
ни такой глубиною поэтической концепціи и кри­
сталлической обработанностью языка, какъ „Сви-
токъ о пламени". Но это—одно изъ т хъ р дкихъ
литературныхъ произведеній, которыя кладутъ пе­
чать на свою эпоху. Бяликъ нашелъ слово, кото­
раго недоставало, и это слово совершило чудеса.
Историческая дата Кишинева им етъ двойной
смыслъ: это, съ одной стороны, полное выраженіе,
полное воплощеніе всего приниженнаго и пассив-
наго, что скопилось в ками въ еврейской д у ш е ­
но, въ то же время, это и отправная точка новой
эры. Съ этого момента идея національной само-
д ятельности изъ кабинетной или, въ лучшемъслуча ,

39
подпольной окончательно становится всенародной.
Позоръ Кишинева былъ посл днимъ позоромъ. Въ
1904 году былъ Гомель; въ 1905 н сколько с о т ъ
погромовъ разразились по всей Россіи: скорбь ев­
рейская повторилась еще безпошадн е прежней —
но срамъ не повторился. Второе испытаніе, коли­
чественно бол е ужасное и нравственно бол е
оскорбительное, ибо оно совпало съ великимъ все-
россійскимъ ликованіемъ, доказало, что новая ев­
рейская душа уже достигла своей зр лости... Ко­
нечно, это не была заслуга одного челов ка — это
сд лала жизнь, исторія, сила вещей. Но исторія на-
ходитъ иногда людей, рукамъ которыхъ она дов -
ряетъ свой пос въ. Въ важный и трудный моментъ
новой еврейской исторіи, на перелом двухъ эпохъ,
эта роль выпала Бялику. Только на часъ, но часа
этого мы никогда не забудемъ.

Остается отм тить еще одинъ мотивъ, настой­

чиво повторяющійся въ „П сняхъ Гн ва" („Надъ
б о й н е й " и „Я з н а ю : кану я../ 4 ). Еще недавно
молодая идеологія еврейскаго интеллигента отво­
дила еврейскому народу роль вспомогательнаго
средства для чужихъ преусп яній; даже погромная
кровь разсматривалась, по нашум вшему выраженію
одного изъ еврейскихъ революціонеровъ, какъ
„смазочное масло для колесъ прогресса". Бяликъ
отказывается отъ какого бы то ни было служенія
кому и чему бы то ни было на св т . Для него

40
еврейскій народъ не только самоц ль, но и больше
того: надъ св жими гробами братьевъ, прямо въ
лицо вс мъ пляшущимъ „на праздник чужомъ",
онъ провозглашаетъ, что благо родного племени
есть для него единственное оправданіе міра, един­
ственный смыслъ бытія и вселенной, и вн этого
блага все для него ложь: и прогрессъ, которымъ
мы лишь одни не воспользуемся, и „солнце правды",
котораго мы лишь одни не увидимъ. Ибо освобожде-
ніе міра есть ложь и гадкая насм шка, если мы
должны быть раздавлены подъ колесами чужого
счастія; и величайшій праздникъ будущаго, о кото-
ромъ грезятъ лучшіе борцы челов чества, будетъ
тогда въ глазахъ поэта наглымъ пиромъ на нашемъ
кладбищ ...
Можетъ быть, нравственную ц нность этой про-
пов ди многіе найдутъ сомнительной. Спорить о
законности національнаго эгоизма и его пред лахъ
не входитъ въ задачу настоящаго введенія; напом-
нимъ только мимоходомъ старую формулу, что, когда
палка слишкомъ долго была перегнута въ одну
сторону, нельзя ее выпрямить, не перегнувъ еще
больше въ другую^ Конечно, жаль бы было, если
бы на этомъ настроен!и, на своихъ „П сняхъ Гн ва"
Бяликъ остановился, какъ на пред льной точк
своего художественнаго развитія. Многіе этого опа­
сались. Но Бяликъ—слишкомъ разнообразный, слиш­
комъ многострунный и многоокій художникъ. Жизнь
идетъ своимъ чередомъ, впечатл нія ложатся на

41
душу поверхъ впечатл ній и почти безъ воли поэта
перерабатываются въ образные звуки. Какъ разъ
въ промежутк между двумя только что упомяну­
тыми проклятіями поб жденнаго („Надь бойней" и
„Я знаю") была напечатана, почти рядомъ, одна
изъ самыхъ н жныхъ, самыхъ ясныхъ идиллій въ
любимомъ стил Бялика, съ обиліемъ солнца и кра-
сокъ. Поэтъ опять зоветъ свою д вушку—можетъ
быть, опять ту самую, которой никогда въ глаза не
видалъ; онъ зоветъ ее сначала словами „П сни
п сней"—„Встань, выйди, сестра моя, нев ста", но
дальше идутъ его собственныя слова, и какія мягкія,
ласковыя, ликующія слова:
Выйди въ д вичьей крас ,
Съ синей лентою въ кос ,
Въ б лой ткани, въ б ломъ зно !
Озари улыбкой садъ...
Твой весенній ароматъ —
Словно яблоко л сное.

И у волнъ, въ т ни в твей,
Полный кротостью твоей,—
Ярче, радостн й, чудесн й
Первыхъ ласточекъ весны,
Звонче лепета волны
Зазвеню я въ небо п сней!

42
 Для полноты этого введенія сл довало бы ко­
снуться также м ста, занимаемаго X. Н. Бяликомъ
въ ново-еврейской поэзіи. Къ сожал нію, рамки
очерка не даютъ остановиться на этомъ предмет
сколько-нибудь подробно и заставляютъ ограни­
читься немногими словами. Различіе между Бяли­
комъ и его предшественниками на поприш но-
в йшей еврейской поэзіи (назовемъ изъ нихъ отца
и сына Лейбензоновъ, 1. Л. Гордона, К. Шапиро,
Мане) можно свести къ двумъ моментамъ. Во-пер-
выхъ, оно обусловливается самой эпохой, выдви­
нувшей новыя, бол е спожныя переживанія, новыя,
безконечно бол е глубокія проблемы и задачи.
Во-вторыхъ — разница въ разм р , діапазон и
зр лости таланта. Н которые изъ предшественни-
ковъ, особенно I. Л. Гордонъ, отличались круп-
нымъ поэтическимъ дарованіемъ; но имъ слишкомъ
многое приходилось творить заново — и потому
до Бялика ново-еврейской поэзіи во многихъ отно-
шеніяхъ недоставало печати мастера. Пропов дь
страдала дидактичностью и впадала въ тонъ про­
заической полемики, художественные образы р дко
оставляли впечатл ніе законченной выдержанности,

43
фабулы были наивны, па осъ лишенъ чувства м ры,
и, несмотря на значительное совершенство формы,
все же мало чувствовалась въ ней теплая гибкость
живого языка. Бяликъ первый далъ ново-еврейской
поэзіи то, что н мцы называютъ Meisterschaft, под-
нялъ и утвердилъ ее на качественномъ уровн
европейскихъ литературъ — и заговорилъ на язык
пророковъ такъ, словно бы со временъ Деборы до
нашихъ дней гд -то въ нев домой земл непре­
рывно жила и развивалась еврейская р чь въ устахъ
матерей и малютокъ, борцовъ и мужей сов та, го-
ремыкъ и влюбленныхъ. Онъ создалъ школу, кото­
рая уже выдвинула два-три имени, достойныхъ съ
честью занять вторыя м ста рядомъ съ именемъ
учителя.
Н тъ ничего рискованн е, какъ употреблять,
говоря о современнике о живомъ и еще молодомъ
поэт , слишкомъ отв тственныя слова похвалы:
Это особенно трудно, когда р чь идетъ о язык ,
новая поэзія котораго не дала еще достаточнаго
числа крупныхъ именъ для установленія проч-
наго м рила, устойчивой іерархіи. Приходится искать
м рила въ литературахъ другихъ языковъ, а это
очень трудно. Какъ знать, — можетъ быть, многое
изъ того, ч мъ мы восхищаемся, хорошо только
потому, что сказано впервые на этомъ язык , еще
сравнительно св жемъ, д вственномъ, не вырабо-
тавшемъ столько шаблоновъ,—а если бы то же са­
мое было сказано по н мецки или по англійски, по-

44
лучилась бы нич мъ не зам чательная фраза, давно
использованный образъ? Этимъ отрезвляющимъ
сомн ніемъ надо всегда руководиться при оц нк
д ятелей молодой литературы. Но, при всей осто­
рожности, когда читаешь въ подлинник , въ вели-
кол піи древней, почти-первозданной библейской
фразеологіи, эти громовые Chatiments, нельзя не
испытать особаго жуткаго ощущенія, словно отъ
незримаго присутствія чего-то высшаго, ч мъ обык­
новенный челов ческій ростъ...

45
 Дать равноц нный переводъ Бялика могъ бы
только поэтъ, равный ему по таланту. На предла­
гаемый сборникъ надо смотр ть лишь какъ на по­
пытку заронить въ сознаніе читателя н которое
представленіе о жизненныхъ силахъ, таящихся въ
новой литератур древн йшаго изъ живыхъ язы-
ковъ.
Для перевода выбраны четыре изъ пяти круп-
ныхъ поэмъ и около трети меныиихъ стихотвореній,
вошедшихъ въ отд льныя изданія. При выбор
переводчикъ почти всегда руководствовался т мъ
соображеніемъ, что красота формы непередаваема, а
потому сл дуетъ переводить только то, что и помимо
формы, по самому содержанію, индивидуально, ха­
рактерно, непохоже на обычные тона русской лите­
ратуры. Поэтому далеко не все лучшее, что написано
Бяликомъ, вошло въ настоящій сборникъ. Дал е,
пришлось воздержаться отъ перевода н которыхъ
„п сенъ св та", какъ „Эльфы утра" и „У открытаго
окна": рядомъ съ „Зорями" он произвели бы въ
перевод впечатл ніе однообразія и повтореній. Въ
подлинник это не чувствуется, благодаря исключи­
тельному богатству синонимовъ и оборотовъ въ

46
еврейскомъ язык ; но передать это богатство по-
русски—задача непосильная для переводчика-еврея.
Тою-же причиной объясняются внесенныя кое-гд со-
крашенія и пропуски; впрочемъ, большой пропускъ
въ конц І-ой главы „Свитка" сд ланъ по указа-
нію автора. — О причинахъ, по которымъ не пере­
amma rt
ведена поэма „H thmid , упомянуто выше.
Переводчикъ стремился соединить в рность
смыслу подлинника съ легкостью и удобопонят­
ностью русскаго стиха; исключеніе представляютъ
н которыя м ста „Сказанія о погром ", давно пе-
реведенныя и скор е подходящія къ типу „вольнаго
перевода". Необходимо, впрочемъ, отм тить, что
в рность смыслу подлинника не всегда совпадаеть
съ буквальной точностью. Это особенно в рно въ
отношеніи къ еврейскому языку: въ немъ часто
употребляются вошедшія въ повседневный обиходъ
библейскія выраженія, смыслъ которыхъ, т сно
связанный съ библейскимъ контекстомъ, совершенно
не передается точнымъ переводомъ. Вотъ прим ръ.
Въ „п сни Грознаго" („Свитокъ о Пламени") гово­
рится въ буквальномъ перевод сл дующее: „По­
несите ее (п снь о разгром ) въ народы, разс й-
тесь среди проклятыхъ Богомъ и сыпьте ея раска­
ленные угли на головы ихъ." Самъ по себ этотъ
образъ—сыпать раскаленные угли на головы т хъ,
которые сильн е насъ и въ чьей земл мы ски­
таемся безъ защиты,— р зко противор читъ об­
щему тону этой п сни, призывающей, напротивъ,

47
 с ятъ отраву и разложеніе исподтишка, незам тно
и лицем рно. Все д ло въ томъ, что образъ этотъ
взятъ изъ Библіи и въ ум еврейскаго читателя вызы-
ваетъ представленіе, совершенно отличное отъ
буквальнаго смысла. Онъ взятъ изъ притчи Соломо­
новой: „Если голоденъ врагъ твой, накорми его
хл бомъ, и если жаждетъ, напой его водою; ибо
раскаленные угли сыплешь ты на голову его"
(Притчи, 25, 22). Зд сь изображена именно прикры­
тая, лицем рная месть, месть подъ видомъ услуги,
т. е. то самое, что пропов дуетъ Грозный. Вотъ
почему въ русскомъ перевод пришлось зам нить
этотъ образъ другимъ.—
Разм ръ подлинника по большей части сохра­
нена Отступление отъ этого правила сд лано для
„Сказанія о погром ": въ подлинник оно написано
такъ называемымъ библейскимъ разм ромъ, неуло­
вимый ритмъ котораго трудно было бы сохранить въ
русскомъ перевод такой крупной вещи. Н которое
представленіе объ этомъ разм р даютъ переводы:
„Глаголъ" и „То новая кара".—„Свитокъо Пламени"
въ подлинник написанъ прозой. Переводчикъ не
рискнулъ передать эту изумительно ритмическую и
гармоничную прозу иначе, какъ б лымъ стихомъ, по-
строеннымъ по образцу итальянскаго endecasillabo—
съ обязательнымъ удареніемъ на четвертомъ или
шестомъ слог ; разнообразный, м няющійся ритмъ
этого разм ра, можетъ быть, до н которой степени
передастъ тоническое паденіе оригинала.

48
 Въ еврейскомъ изданіи стихотворенія распред -
лены по отд ламъ, сообразно содержанію, но въ
предисловіи авторъ самъ оговаривается, что „для
стиховъ лучшимъ порядкомъ является порядокъ хро-
нологическій, по времени написанія". Этотъ поря­
докъ и принятъ въ настояшемъ сборник . Правда,
одно изъ его преимуществъ—картина постепеннаго
совершенствованія формы—исчезаетъ при перевод ;
но остается другое — картина см ны и наростанія
настроеній, картина внутренней жизни поэта.*)

*) Біографическія данныя этого введенія почерпнуты, главнымъ

образомъ, изъ статьи д-ра I. Клаузнера „X. Н. Бяликъ, его жизнь и
творчество" (въ ежегодник „Яхіасафъ" за 1903/4 годъ) и изъ автобіо-
графическаго очерка „Mime hajaiduth" („Изъ дней д тства"), изд. Биб-
ліотеки „Morija". — Отд льные переводы изъ Бялика появлялись на
русскомъ язык неоднократно; лучшіе изъ нихъ принадлежать С. Дуб-
новой и Л. Яффе. Въ двухъ-трехъ м стахъ тексть настоящаго сборника
совпадаеть съ ихъ тексгомъ.

49
4
П СНИ
ВЪ ПОЛЪ 1894

Не птицею, вольно и гордо раскинувшей см лыя

крылья, —
Не львомъ, раздробившимъ затворы въ стремленьи къ
пустынямъ и вол , —
Собакой, побитой собакой, стыдясь своего же безсилья,
Б жалъ я сегодня далеко въ широкое чистое поле.

И полемъ иду я и внемлю бес д межъ Богомъ и

нивой,
И слышу подъ ласками в тра вс шорохи гордаго
стебля.
Узоры таинственной дрожи, нап въ тишины говорливой
И грёзу, что грезятъ колосья, тяжелыя космы колебля.

Уйду я глубоко и скроюсь, зароюсь въ рокочущій

колось,
Сольюсь и отдамся въ истом волненью могучаго жита;
Въ далекомъ молчаніи л са учую загадочный голосъ,
И станетъ великая тайна и мн на мгновенье открыта.

И кинусь на влажную землю, прильну и приникну,

рыдая,
И стану пытать я печально у лона праматери в чной:

53
Скажи мн , о мать и царица, скажи мн , родная, святая,
Зач мъ и меня не вскормила ты грудью живительно-
млечной ?

Все тихо. На запад солнце склонилося къ горному краю,—

И стебли меня, какъ родного, какъ будто бы съ ними
же росъ я,
Укутали н жною т нью, и въ ней я неслышно ступаю —
И небо вверху надо мною, да справа и сл ва колосья.

И тучки по синему небу плывутъ-расплываются, тая,

И крадутся т ни по нив , исполнены медленной л ни;
Но мигъ — и разс ется тучка, и нива блеститъ, золотая,
И дремлетъ подъ ласками в тра, и грезить въ игр
св тот ни.

Вдругъ пов яло вихремъ, пронеслася прохлада,

Встрепенулись колосья, наклонились глубоко —
И шумя поб жали, словно робкое стадо,
Поб жали далеко-далеко.

Поб жали въ долину, прокатились какъ волны,

Рокоча докатились до зеленаго бора,
И разлился невнятно, св тлой радости полный,
Бодрый шумъ золотого простора.

Что б жите, колосья, и куда, золотые?

Саранчей что шумите въ беззаботномъ разгул ?
Отчего засверкали ваши брови густыя,
Мотыльковъ легкокрылыхъ спугнули?

54
 Не въ догонку ль несетесь сизыхъ тучекъ и т ни,
Въ синій край, гд раздолье, ширь и вольная воля?
Или мчитесь въ отчизну сонныхъ грезъ и вид ній,
О, колосья широкаго поля?

Но вихорь затихъ, и колосья забыли мгновенье испуга,

И замеръ взволнованный ропотъ тревожно - веселаго
гула,—
А въ сердц моемъ зашум ла другая жестокая вьюга,
Уснувшую боль разбудила, угасшее пламя раздула.

Какъ нищій, стою передъ нивой, веселой, могучей, богатой,

И мучусь своей нищетою, и сердце такъ шепчетъ упорно:
Не я васъ, колосья, взлел ялъ, не я въ вашемъ пол
оратай,
Не я ваши зерна пос ялъ, не мн и собрать ваши зерна.

Жемчужными каплями пота не я поливалъ вашу ниву,

Не я призывалъ на поб ги дожди съ благодатнаго неба.
Не я приходилъ улыбаться ихъ росту, подъему, наливу,
И п сня моя не раздастся въ день жатвы обильнаго хл ба...

И все жъ я люблю тебя, нива, и въ сердц , тобою

согр томъ,
Мн вспомнились пахари - братья на нивахъ моей
Палестины,
Что въ это мгновенье, быть можетъ, и мн отв чаютъ
прив томъ
На мой молчаливый, но страстный прив тъ изъ далекой
чужбины.

55
У ПОРОГА 1896
(Отрывокъ)

Дальше, о скитальцы, бодрыми рядами!

Путь еще не конченъ, бой еще предъ вами.

Свершены блужданья по глухой пустын :

Новая дорога стелется вамъ нын .

Сорокъ л тъ блужданья—зной, пески, граниты;

Пали миріады, пали незарыты —

Пусть: они родились въ рабств Мицраима —

И рабами пали. Не жал й ихъ. Мимо!

Пусть гніютъ, обнявши то, что сердцу мило —

Тюкъ своихъ пожитковъ, принесенныхъ съ Нила;

Пусть имъ снится рабство, съ чеснокомъ и лукомъ,

И горшками мяса, и гусинымъ тукомъ.

И под литъ коршунъ съ бурею пустыни

Жалкій прахъ посл днихъ изъ сыновъ рабыни.

56
Сладко будеть солнцу озлатить впервые
Ц лый родъ свободныхъ, не склонявшихъ выи —

И впервые взглянетъ, незнакомъ съ бичами,

Ц лый родъ на солнце — гордыми очами!

57
 1897

И народъ мой исчахъ, словно высохшій стволъ,—

Словно трупъ, онъ лежитъ, безконечно тяжелъ;
Прогрем лъ для него Божій голосъ съ высотъ —
И не понялъ народъ, не услышалъ народъ,
Не проснулся въ немъ левъ, не воскресъ исполинъ,
И не дрогнулъ въ отв тъ ни одинъ, ни одинъ...
И когда, живы духомъ, изъ дальней земли
На Господній призывъ ваши братья пришли, —
Не сб жался навстр чу борцамъ у воротъ
Весь, отъ моря до моря, ликуя, народъ,
И для в рныхъ своихъ не нашлось у него
Ни пожатья руки, ни кивка, ничего...
Въ шумной давк глупцовъ предъ чужимъ алтаремъ
Утонулъ Божій голосъ, заглохъ Его громъ,
И, поруганъ плевками холопскихъ пот хъ,
Замеръ Божій глаголъ подъ раскатистый см хъ...

Такъ истл лъ мой народъ, сталъ, какъ жалкая пыль,

Обнищалъ, и засохъ, и разсыпался въ гниль;
Не родится межъ вами, въ день кары большой,
Мужъ д яній и жизни, съ великой душой,
Съ огневою стр лой, проникающей въ грудь,

58
Со зв здой надъ челомъ, озаряющей путь;
Съ грезой Правды въ душ , съ дерзновеньемъ борьбы,
Съ беззав тной враждой противъ рабьей судьбы —
И съ великой, какъ скорбь, и огромной, какъ срамъ,
И, какъ море, бездонною жалостью къ вамъ, —
Чтобъ ярилась, бушуя, въ немъ буря Любви,
И клубился пожаръ ненасытный въ крови,
И надъ вами грем лъ его голосъ сквозь тьму:
Подымись! Созидай!—
Не родиться ему...

Такъ погибъ мой народъ... Срама жаждетъ онъ самъ.

Н тъ опоры стоп , н тъ м рила д ламъ.
Сбились люди съ пути, утомившись бродить,
И въ скитаньяхъ в ковъ затерялася нить.
Рождены подъ бичемъ и бичемъ вскормлены,
Что имъ стыдъ, что имъ боль, кром боли спины?
Въ черной ям чужбинъ копошася на дн ,
Воспарить ли душа надъ заботой о дн ,
Возв ститъ ли разсв тъ, возведетъ ли престолъ,
Зав щаетъ ли в ку великій глаголъ?
Рабъ уснулъ, и отвыкъ пробуждаться на кличъ,
Подымаютъ его только палка да бичъ.
Мохъ на камн руинъ, листъ увядшій въ л су —
Не расцв сть имъ вов къ, не зови къ нимъ росу.
Даже въ утро Борьбы, подъ раскатами трубъ,
Не проснется мертвецъ, и не двинется трупъ...

59
BftLUE СЕРДЦЕ 1897

Словно въ домъ, гд разбито имя Бога надъ дверью,

Въ ваше сердце проникла толпа б сенятъ:
Это б сы насм шки новой в р — Безв рью —
Литургію - попойку творятъ.

Но живетъ н кій сторожъ и въ покинутыхъ

храмахъ —
Онъ живетъ, и зовется Отчаяньемъ онъ;
И великой метлою стаю б совъ упрямыхъ
Онъ безъ жалости вымететъ вонъ.

И, дотл вши, погаснетъ ваша искра живая,

Он м лый алтарь распадется въ куски,
И въ руинахъ забродить, завывая, з вая,
Одичалая кошка Тоски.
 1898

Если познать ты хочешь тотъ родникъ,

Откуда братья, мученики-братья
Твои черпали силу въ черный день,
Идя съ весельемъ ик смерть, подставляя
Свою гортань подъ вс ножи вселенной,
Какъ на престолъ вступая на костры
И умирая съ крикомъ: Богъ единый! —

Если познать ты хочешь тотъ источникъ,

Изъ чьихъ глубинъ твой братъ порабощенный
Черпалъ въ могильной мук , подъ бичемъ,
Ут ху, в ру, кр пость, мощь терп нья
И силу плечъ — нести ярмо неволи
И тошный мусоръ жизни, въ в чной пытк
Безъ края, безъ пред ла, безъ конца; —

И если хочешь знать родную грудь,

Гд изливалъ народъ твой слезы, душу
И желчь обидъ; гд вопль его звучалъ,
И, слушая, тряслись утробы ада,
И ц пен лъ, внимая, Сатана,
И трескались утесы, — только сердце
Врага жесточе скалъ и Сатаны; —

61
И если хочешь вид ть ту твердыню,
Гд прад ды укрыли кладъ любимый,
З ницу ока — Свитокъ — и спасли;
И знать тайникъ/гд сохранился дивно,
Какъ древле чистъ, могучій духъ народа,
Не посрамившій въ дряхлости и въ гнет
Великол пья юности своей; -—

И если хочешь знать старушку - мать.

Что, полная любви и милосердья
И жалости великой, вс рыданья
Родимаго скитальца приняла
И, н жная, вела его шаги;
И, возвратясь измученъ и поруганъ,
Сп шилъ къ ней сынъ — и, ос ня крылами,
Съ его р сницъ она св вала слезы
И на груди баюкала . . . —-

Ты хочешь,
Мой б дный брать, узнать ихъ? Загляни
Въ убогую молитвенную школу,
Декабрскою ли ночью безъ конца,
Подъ зноемъ ли палящаго Таммуза,
Днемъ, на зар или при св т зв здъ —
И, если Богъ не смелъ еще съ земли
Остатокъ нашъ,—неясно, сквозь туманъ,
Въ т ни угловъ, у темныхъ ст нъ, за печкой
Увидишь одинокіе колосья,
Забытые колосья, т нь чего-то,
Что было и пропало,— рядъ головъ,
Нахмуренныхъ, изсохшихъ: это д ти
Изгнанія, согбенные ярмомъ,
Пришли забыть страданья за Гемарой,
За древними сказаньями — нужду
И заглушить псалмомъ свою заботу...
Ничтожная и жалкая картина
Для глазъ чужихъ. Но ты почуешь сердцемъ,
Что предстоишь у Дома жизни нашей,
У нашего Хранилища души.

И если Божій духъ еще не умеръ

Въ твоей груди, и есть еще ут ха,
И теплится, прор зывая вспышкой
Потемки сердца, в ра въ лучшій день,—
То знай, о б дный брать мой: эта искра—
Лишь отблескъ отъ великаго огня.
Лишь уголекъ, спасенный дивнымъ чудомъ
Съ великаго костра. Его зажгли
Твои отцы на жертвенник в чномъ —
И, можетъ быть, и х ъ слезы насъ домчали
До сей поры, о н и своей молитвой
У Господа намъ вымолили жизнь —
И, умирая, жить намъ зав щали,
Жить безъ конца, вов ки!
ОДИНОКАЯ ЗВЪЗДА 1899

Зв здочка блеснула въ теми непроглядной.

Озари, сиротка, путь мой безотрадный!

Не боюсь ни ада, ни ночныхъ вид ній —

Но усталъ отъ жизни въ скук в чной т ни.

Я — вскормлёнышъ ига, побродяга темный,

И отв ка нишій, и давно бездомный.

Голодъ былъ отецъ мой, мать моя — чужбина;

Б дность и скитанье не страшатъ ихъ сына,

Но боюсь до крика, до безумной боли

Жизни безъ надежды, безъ огня и доли,

Жизни безъ надежды, затхлой, топкой, грязной.

Мертвенно-свинцовой, жалко-безобразной —

Жизни пса, что рвется на ц пи, голодный,—

О, проклятье жизни, жизни безысходной!

Озари же духъ мой, опаленный срамомъ

Странствій по чужбинамъ и по чуждымъ храмамъ;
И св ти мн долго — я мой путь изм рю:
Можеть быть, я встану, можетъ быть, пов р ю . . .

Долго ли продлится ночь моя — не знаю,

Мраку и скитанью все не видно краю,—

Пусть же, подымая взоръ изъ тьмы кром шной,

Твой прив ть я встр чу ласково - ут шный.

Не до дна, не вс же выплаканы слезы:

Я вспою остаткомъ цв тъ посл дней грезы.

Въ сердц не дотл ла искорка былая —

Пусть же снова вспыхнетъ, пламенемъ пылая.

Еще сила бьется гд -то тамъ глубоко —

Пусть же вся прольется въ битв противъ Рока!

65
5
 1899.

Эти жадныя очи съ дразнящими зовами взгляда,

Эти алчныя губы, влекущія дрожью желаній,
Эти перси твои — покорителя ждущія лани,
Тайны скрытой красы, что горятъ ненасытностью ада;

Эта роскошь твоей наготы, эта жгучая сила.

Эта пышная плоть, напоенная н гой и страстью,
Все, что жадно я пилъ, отдаваясь безумному счастью, —
О, когда бы ты знала, какъ все мн , какъ все опо­
стыло !

Былъ я чисть, не касалася буря души безмятежной —

Ты пришла и влила въ мое сердце отраву тревоги,
И теб , не жал я, безумно я бросилъ подъ ноги
Миръ души, св жесть сердца, вс ландыши юности
н жной.

И на мигь я изв далъ восторги безъ дна и пред ла,

И любилъ эту боль, этотъ ядъ изъ блаженства и зною,
И за мигъ — опуст лъ навсегда ц лый міръ надо мною,
Ц лый міръ... Дорогою ц ной я купилъ твое т ло!

66
НЯ СТРАЖЪ УТРА 1899.

Ты встр чалъ ли на страж вступленье зари

На небесньш^ nojDOi^
Золотые потоки, багрецъ, янтари
Прорываются ввысь, разливаются вширь,
И встаетъ -в» * to--»*.

Солнце Дня въ облаченіи славы . . . —

Что за мощь и сіянье, размахъ, красота!

Словно б л и з и т с ^ л ^ ^ ~ и н ч т о предтечей
Смутно бродить въ душъ/—^ ш*6^зщіьны уста
Это н ч т о назвать, и не можетъ извлечь ^
И од ть это въ р чь
Ни единый языкъ челов чій.

Ты встр чалъ ли на страж вступленье зари —

Первый проблескъ разсв та на неб народа?
Миріады лучей — посланцы - бунтари —
Съ св тлой в стью порхаютъ и мчатся вокругъ
На полночь и на югъ,
На закатъ и къ пустынямъ восхода...

67
Какъ прекрасенъ разсв тъ, какъ возвышенъ
полетъ!
Сохранимъ же хоть лучъ отъ зари, что мелькнула,
Чтобы завтра — потомъ, когда радость умретъ
И вернется нашъ мракъ, — эта искра у насъ
Изъ заплаканныхъ глазъ
Иногда хоть сквозь слезы блеснула...
СИРОТЛИВАЯ ГГВСНЯ 1899.

Прислушайся тихо: изъ темной задумчивой чащи

Доносятся къ намъ соловьиный трели несм ло,
И, чудится, л сь, такъ уныло кругомъ шелестящій,
Нерадостно шепчетъ: ой, пташка, ты рано зап ла.

Смотри — еще въ неб свинцовыя тучи нависли,

Въ грязи непроходной мы вязнемъ по топкимъ
тропинамъ;
До сердца проникли злой в теръ и черныя мысли,
И черныя волны до горла, до горла дошли намъ,

Я л съ — онъ застылъ, неприв тливый, мертвый,

унылый,
Нигд не прор занъ веселою струйкою св та;
Спятъ голыя сучья, и сонъ ихъ — дремота могилы,
И, мнится, не ждутъ они мая, не будетъ имъ л та.

И гниль залегла в ковая по чаш дремучей,

Вся пл шь листопада за длительный рядъ седмил тій;
Опавшіе листья гніютъ многослойною кучей,
И корни погибшихъ гигантовъ сплелися, какъ с ти.

69
 Покровъ бурелома — гнетущая мертвая груда-—
Какъ саванъ могильный, на землю л сную надвинуть;
Весною не дасгъ онъ пробиться поб гамъ оттуда,
И такъ, подъ землею, завянуть они и застынуть, —

Застынуть и сгинуть отъ стужи подземнаго мрака, —

И, можеть быть, тамъ, въ глубин , гд отв ка
царить онъ,
Погибъ ц лый міръ, не родивъ ни цв точка, ни злака,
Ник мъ на земл не зам ченъ, ник мъ не сосчитанъ...

Л в теръ поетъ — только п сню другого нап ва:

Поетъ онъ о жизни во тьм , безъ желаній, безъ
ц ли, —
Унылой, какъ ливень, какъ вой леденящей метели
Въ степи, гд не стало дороги ни вправо, ни вл в о . .

И свистъ соловьиный, сквозь холодъ, и вихрь, и усталость,

Домчится къ теб уловимымъ едва переливомъ —
И въ сердце проникнетъ глубокая тихая жалость
О пташк - сиротк и гимн ея сиротливомъ...

70
ВЕСНА" 1900.

Новымъ в тромъ пахнуло... Небо снова бездонно.

Вновь открылися дали, широко, озаренно.
По холмамъ — звонъ весенняго гула ...
На разсв т поляна тепльшъ паромъ од та,
Влажно - зелены почки въ ожиданьи расцв та —
По земл новымъ в тромъ пахнуло.

Св тъ поб дный не грянулъ полнымъ громомъ разлива —

Онъ, какъ п сенка, р етъ, непорочно, стыдливо,
Н жно-молодъ, какъ травы, какъ рощи . . .
Погоди — и прорвется жизнь, родникъ сокровенный,
И заблещетъ расцв томъ молодой, дерзновенной,
И великой, и творческой мощи!

Св тъ такъ ласково-н женъ, воздухъ ласково-зыбокъ,

И на что ты ни взглянешь, всюду радость улыбокъ,
Чьи-то глазки горятъ отовсюду;
Отъ всего ко всему словно нить золотая, —
Скоро, скоро забрызжетъ въ блеск ландышей мая
Юность, юность, подобная чуду!

71
И вольются мн въ душу съ б лымъ чадомъ сирени
Чары юности новой и старыхъ вид ній —
Ихъ дыханье весны всколыхнуло.
Вылью все, что мятется въ сердц , полномъ весною,
Св тлой влагой рыданій черный трауръ омою —
По земл новымъ в тромъ пахнуло!..

72
 1902.

Уронилъ я слезу — и слезинку настигь

Лучъ игриваго св та.
Сердце сжалось во мн : и она черезъ мигъ
Испарится, пригр та . . .

И пойду — снова нищій... За что? Для чего?

Словно капля въ болот ,
Даромъ сгинетъ она, не прожжетъ никого,
Не смутить ихъ въ дремот , . .

И куда мн пойти? Разв броситься ницъ,

Рвать подушку зубами —
Можетъ, выжму еще каплю влаги съ р сницъ
Надъ собой и надъ вами.

Слишкомъ бл денъ вашъ лучъ, и во мн онъ со дна

Старыхъ силъ не пробудить:
Въ неб солнце одно, въ сердц п сня одна,
Н тъ другой и не будетъ...

73
ПОСЛЪДНІЙ 1902.

Вс хъ ихъ в теръ умчалъ къ св ту, солнцу, теплу,

П сня жизни взманила, нова, незнакома;
Я остался одинъ, позабытый, въ углу
Опуст лаго божьяго дома.

И въ тиши, надо мною, незримо грустна,

Перебитымъ крыломъ трепетала Шехина,
И я зналъ: за меня трепетала она,
За посл дняго сына . . .

Всюду изгнана, н тъ ей угла на земл ,

Кром старой и темной молитвенной школы,—
И забилась сюда, и д лилъ я во мгл
Съ ней пріютъ невеселый.

И когда, истомивъ надъ строками глаза,

Я тянулся къ окошку, на св тъ изъ темницы, —
Она никла ко мн , и катилась слеза
На святыя страницы.
Тихо плакала, тихо ласкалась ко мн ,
Словно пряча крыломъ отъ какого-то рока:
„Вс хъ ихъ в теръ унесъ, вс въ иной сторон ,
Я одна . . . одинока..."

И въ беззвучномъ рыданьи, въ упрек безъ словъ,

Въ этой жгучей слезинк незримаго взора
Былъ конечный аккордъ скорбной п сни в ковъ,
И мольба о пощад , и страхъ приговора . . .

75
ПРЕДЪ ЗЛКДТОМЪ 1902.

Выйди, стань предъ закатомъ на балконъ, у порога,

Обними мои плечи,
Приклони къ нимъ головку, и побудемъ немного
Безъ движенья и р чи.

И прижмемся, блуждая отуманеннымъ взоромъ

По янтарному своду;
Наши думы взовьются къ лучезарнымъ просторамъ —
И дадимъ имъ свободу.

И утонетъ далеко ихъполетъ голубиный

И домчится куда-то —
Къ островамъ золотистымъ, что горятъ, какъ рубины,

Въ св тломъ мор заката-

То — міры золотые, что въ вид ньяхъ блистали

Нашимъ грезящимъ взглядамъ;
Изъ-за нихъ мы на св т чужеземцами стали,
И вс дни наши — адомъ...

76
И о нихъ, объ оазахъ лучезарнаго края,
Какъ о родин милой,
Наше сердце томилось и шептали, мерцая,
Зв зды ночи унылой.

И нав ки остались мы безъ друга и брата,

Дв фіалки въ пустын ,
Два скитальца въ погон за прекрасной' утратой
На холодной чужбин .

77
НЯДЪ БОЙНЕЙ 1903.

Небеса! Если въ васъ, въ глубин синевы,

Еще живъ старый Богъ на престол ,
И лишь мн Онъ незримъ, — то молитесь хоть вы
О моей окровавленной дол !
У меня больше н тъ ни молитвы въ груди,
Ни въ рукахъ моихъ силъ, ни надеждъ впереди...
О, докол , докол , докол ?

Ишешь горло, палачъ? На! Свой ножъ приготовь,

Р жь, какъ пса, и не думай о страх :
Кто и что я? Самъ Богъ разр шилъ мою кровь,
Въ ц ломъ мір я — будто на плах ...
Брызни, кровь моя, лей, заливая поля,
Чтобъ осталась нав ки, нав ки земля,
Какъ палачъ, въ этой красной рубах . . .

Если есть Высшій Судъ — да свершится тотчасъ!

Если жъ я въ черныхъ мукахъ исчезну,
И т о г д а онъ придетъ, слишкомъ поздно для насъ,—
То да рухнетъ престолъ его въ бездну,

7в
Да сгніетъ ваше небо, кровавая грязь,
И убійцы подъ нимъ да живутъ, веселясь
И глумясь надъ Десницей возмездной...

И проклятье тому, кто поетъ намъ про месть!

Мести н тъ, слишкомъ страшны страданья:
Какъ за д тскую кровь казнь отм рить и счесть?
Сатана бъ не нашелъ воздаянья . . .
Пусть сочится та кровь неотмщенная въ адъ,
И да роетъ во тьм , и да точитъ, какъ ядъ,
Разъ дая столпы мірозданья...
ГЛАГОЛЪ 1904

Разбей твой алтарь, и пламенный угль, о пророкъ,

Швырни средь большой дороги —
Пусть жарятъ они на немъ мясо, и ставятъ горшокъ,
И гр ютъ руки и ноги.
И брось имъ искру изъ сердца — она пригодится
Зажигать окурокъ, что погасъ,
Озарять воровато - ухмыляюшіяся лица
И злорадство прищуренныхъ глазъ.
Вотъ шныряютъ они — и твою молитву бормочутъ,
И во храм твоемъ, какъ дома;
Скорбью твоею скорбятъ, о твоей забот хлопочугъ —
И ждутъ твоего разгрома.
И тогда на разбитый алтарь налетятъ, и растащать соръ,
Унесутъ въ свои жилища,
И обломками вымостятъ дворъ, и починять заборъ,
И разукрасятъ кладбища;
И если найдутъ твое сердце, опаленное, въ куч сора, —
Швырнуть его псамъ на ду.

80
Пни же твой жертвенникъ, пни пинкомъ позора,
И да рухнетъ и гаснетъ въ чаду.
И смети паутину съ развалины в ры твоей —
Съ разореннаго сердца пророка,
И сотки себ п снь возрожденья, и марево свей —
Обманъ для слуха и ока, —
И пусти ихъ, какъ б лыя нити, что плаваютъ днемъ
Въ воздух поздняго л та,
И не знаютъ, не встр тятъ другъ друга, и съ первымъ
дождемъ
Исчезнуть съ б лаго св та.
И надломленный молоть, что треснулъ въ борьб без-
полезной,
Но камня сердецъ не потрясъ, —
Въ дребезги раздроби, перекуй на заступъ жел зный
И вырой могилу для насъ.
И все, что подскажетъ гн въ Божій, — да грянетъ изъ устъ,
И дрогнуть не дай имъ:
Будь Глаголъ твой горекъ, какъ самая смерть — пусть!
Да услышимъ, и да знаемъ.
Смотри, насъ окутала ночь, предъ взоромъ — черныя
пятна,
Какъ сл пые, мы щупаемъ тьму:
Что-то свершилось надъ нами, но что — намъ невнятно.
Никому изъ насъ, никому.
Взошло ли намъ солнце, или погасло, умирая, —
Или погасло навсегда?
Бездна хаоса кругомъ, великая, страшная, злая,
И не спастись никуда;

81
к
И если взвоемъ во тьм , или, молясь, воззовемъ, —
Кто насъ услышитъ, братья?
И если проклятьями ярости все проклянемъ, —
На кого упадутъ проклятья?
И если со скрежетомъ гн ва сожмемъ кулакъ, —
На чье темя рухнетъ ударъ?
Все это, все поглотить безсмысленный мракъ,
Все в теръ разв етъ, какъ паръ.
Н тъ опоры, руки повисли, не стало пути подъ стопами
И безмолвенъ небесный Судъ —
Знають давно Небеса, что вина ихъ безм рна предъ
нами,
И въ молчаніи гр хъ свой несутъ...
Открой же уста, если имъ отъ Правды дано,
Пророкъ Конца, возстань:
Будь Глаголъ твой горекъ, какъ смерть, — будь онъ
смерть сама, все равно:
Грянь!
Намъ смерть не страшна — ужъ она насъ давно ос д-
лала
И въ ротъ намъ прод ла узду;
На устахъ у насъ — гимнъ возрожденья, и съ нимъ, подъ
звоны кимвала.
Мы до гроба допляшемъ въ бреду...

82
МОТЫЛЕКЪ 1904.

Ц лый міръ — это блескъ, это гимнъ, и кругомъ

Несказанно клокочетъ богатство живое,
И тропинкой межъ л сомъ и нивой бредемъ
Молчаливо мы двое.
Мы бредемъ и бредемъ, а тропа все длинн й;
Справа бабочки вьются, колосья рокочутъ;
Сл ва заросли насъ паутиной т ней
И просв товъ щекочутъ.

Т нь ли ангела тамъ или тучка прошла

И растаяла вмигь въ синев безъ пред ла?
Всл дъ за ней, какъ она высока и св тла,
Моя греза въ лазурь улет л а . . .
И опять синев н тъ пред ла и д н а . . .
Ты идешь, — я , какъ пл нный, бреду за тобою;
И, какъ очи твои, даль чиста и ясна,—
Колосистая, полная зною...

И мн чудится: этотъ задумчивый л съ,

Тихо дышащій т нью, прохладой, покоемъ,
Затаилъ н кій кладъ первозданныхъ чудесь
Въ брачный даръ намъ обоимъ...

83
Чу — по нивамъ дохнулъ в терокъ, и потрясъ,
Въ трепетъ искръ и лучей и мерцаній од лъ ихъ,
И посыпалъ метелью сн жинокъ на насъ
Тучу бабочекъ б лыхъ.

И одинъ мотылекъ с лъ на косы твои

И запутался въ прядь, на цв точекъ похожій, —
И какъ будто дразнилъ: Я ц лую, смотри, —
Поц луй ее тоже!
Ты почуяла ль то, что сказалъ мотылекъ?
Ты почуяла ль то, какъ глазами я жегъ,
Самъ на страхъ мой въ досад , съ мольбою во
взгляд ,
Эти мягкія пряди?

Твои горлинки-очи скромны, какъ всегда,

И напрасно бы въ нихъ заглянулъ я съ вопросемъ;
Н тъ, я в рю не имъ, а проказницамъ-косамъ,
Что киваютъ мн : да!
Такъ за мной же, малютка, — въ т нистомъ л ск
Наши души раскроемъ, нашъ день отпируемъ,
И любовь, что виситъ на твоемъ волоск ,
Я сорву поц луемъ...
ГДЪ ТЫ? 1904.

Изъ твоего таинственна го края

Приди ко мн , родная,
Приди, моя мечта, зв зда моей дороги,
Въ мой домъ убогій;
Пока не поздно мн — спаси, возьми сь собою
И правь моей судьбою;
Верни хоть день ограбленнаго мая —
И съ нимъ угасну, догорая,
И у тебя на персяхъ жизнь покину
И стихну и застыну,
Какъ бабочка въ сирени, на закат ,
Вся въ аромат . . .

Гд ты?
Я звалъ тебя среди ночной дремоты,
Еще не зная, кто ты, —
Незримая, во тьм , сквозь покрывала
Ты обжигала,
И я рыдалъ и рвалъ зубами ткани
Въ томленіи желаній;
Л днемъ — сквозь буквы древнія святы я,
Сквозь каждый лучъ, сквозь тучки золотыя,
Сквозь каждую молитву, каждой думой,
И въ грез св тлой, и въ тоск угрюмой —
Рвалась моя душа, полна мольбою,
Къ теб и за тобою,..
изъ зимнихъ П-ВСЕНЪ
1904.
ИЗЪ ЗИМНИХЪ ПЪСЕНЪ. 1904

Разбудштъ меня сегодня

Гамъ воронъ и утра холодъ.
Я проснулся почему-то
Словно въ праздникъ бодръ и молодъ;

Словно въ сердце, кто — не знаю,

Брызнулъ струйкой родниковой;
Словно вдругъ моя коморка
Стала лучше, стала новой...

Я, морозъ убралъ окошко!

Хорошо убралъ, на славу:
Точно посохъ Яарона
Зк ночь выростилъ дубраву.

Кипарисы въ хлопьяхъ сн га,

Дубъ, алоэ, пальма, роза. •.
Добрый день, поб ги стужи!
Шлю прив тъ, цв ты мороза!

89
И холодный, св жій, б лый
Залилъ блескъ мою коморку,
Словно былъ въ ней добрый ангелъ,
Прилетавшій на уборку.

И сіяньемъ беззаботнымъ
Залилась душа, ликуя,
Словно былъ въ ней добрый ангелъ
И омылъ ее, ц луя.
 11

R пока узорный иней

Сыплетъ радуги на солнц ,
Кто тамъ искрой огневою
Бьется, бьется мн въ оконце?

Шаловливый лучъ-малютка
Въ этой заросли горящей
Заблудился, зац пился
И повисъ въ алмазной чащ ...

Бьется, плещется, трепещетъ

Искрометною пылинкой,
Рвется вонъ изъ б лой с ти —
Вдругъ затихъ — и сталъ росинкой...

Вонъ другая . . . Вонъ и третья . . .

И смотри — окно разд то,
И въ коморку бурно хлынулъ
Ливень солнечнаго св та.

91
То меня искало солнце
И настигло-затопило,
И въ душ зап ла радость,
Бодрость дерзкая и сила...

Божій міръ хорошъ и св телъ —

Я на плечи плащъ накину
И, влюбленный, опьяненный,
Ринусь въ б лую пучину...
 HI

Т о л ь к о сталъ я на порог —
И лучи, какъ брату рады,
Окружили, закружили,
Затопили безъ пощады.

Сколько солнцъ отвсюду мечетъ

Брилліантовыя стр л ы ! . .
Словно д вушка нагая,
Блешетъ міръ безстыдно-б лый.

Б лизна, куда ни взглянешь,

Б лизна безъ дна и граней —
Все лучится, все сверкаетъ,
Все какъ будто въ новомъ сан ...

Сн гу, мощному Владык ,

Служатъ службой удалою
Б лый Св тъ и б лый Холодъ,
Тотъ стр лой, а тотъ иглою.

93
 В рно, ночью грозный голосъ
Прогрем лъ державнымъ кликомъ:
„Завтра вс мъ въ убор б ломпь
Быть на праздник великомъ!"

Серебро, хрусталь и мраморъ,

Яхонтъ, радуга, червонцы —
Такъ и брызжутъ съ каждой крыши,
Съ каждой в точки на солнц . . .

Н женъ, чисть еще, какъ въ неб ,

Стелетъ сн гъ лебяжьи ризы
На заборы, мостовыя,
Подоконники, карнизы;

Устилаетъ тротуары
Мягкой б лою периной,—
Нити проволокъ обвиты
Серебристой паутиной, —

А на крышахъ — од яла,
Вс съ хрустальной бахромою:
Въ ц ломъ мір б лый праздникъ,
Міръ в нчается съ зимою!

Б лизна зоветъ и дразнитъ...

Сверху день рукой незримой
Сыплетъ пылью золотою
Съ діадемы негасимой...

94
Я деревья, гд для пташекъ
Въ б ломъ ине чертоги,
Вс звенятъ въ сіяньи утра
Гамомъ радостной тревоги...
 IV

...Гей, Морозъ, ожги насквозь!

Въ жаръ и холодъ разомъ брось,

Запуши мн усъ и брови,

Влей жел за вм сто крови,

Словно звонкіе мечи,

Буйны силы отточи,

И окуй, чтобъ не прорвали,

Грудь какъ панцыремъ изъ стали!

Разгуляйся, проморозь,
Рви, царапай, жги насквозь,

Напряги во мн вс ткани,
Захвати мн духъ въ гортани,

Пылью золота гори

И, безумствуя, цари!
 V

Трескъ и хрустъ и лязгъ металла,

Словно рубятся враги, —
Чьи-то по сн гу см ются
Богатырскіе шаги:

Утро шествуетъ, вздымая

Радость облакомъ, какъ пыль...—
Въ дымк пара мчатся кони,
Заливаясь: циль-циль-циль...

Въ пестрыхъ с тчатыхъ попонахъ,

То навстр чу, то восл дъ,
Мчатся, мечутъ брызги сн га —
И проносятся — и н тъ.

Въ буйномъ хаос веселья.

Звона, пара и саней
Чуть мелькаютъ вихремъ шубы —
Щеки въ пламени — о н ъ съ н е й . . .

7
97
Словно та же ненасытность
Охватила вс сердца:
Пролет ть однимъ размахомъ
Ширь земную до конца!

Воля! Воля! —Эй, свободенъ?

Такъ помчи меня, жив й,
Утопи меня въ безумств ,
Душу съ бурею разв й!

Мчи, лети...— Куда? — Не знаю!

Я не знаю — все равно,
Лишь бы жизнь и кровь кип ла,
Искрясь, п нясь, какъ вино.

Да, я жидъ, я бл дный книжникъ.

Да, я робокъ, слабъ и хилъ —
Но и я во льду пустынномъ
Искру силы сохранилъ;

Но и я во льду пустынномъ
Затаилъ святые сны,
Ароматы новой, дивной
И невиданной весны . . .

Что такъ проволоки грустно,

По осеннему гудятъ?
Бьетъ мой духъ еще каскадомъ,
И запасъ еще богатъ.
Прочь, тоска! Міръ полонъ блеска
Вырвемъ дерзкою рукой
У судьбины кубокъ жизни,
Чтобъ не выхватилъ другой;

И до дна его осушимъ,

Весь бокалъ однимъ глоткомъ —
И до тла въ огн разгула
Мощь и пылъ его сожжемъ!

Но когда изсякнетъ сердце

Ямой голой и пустой —
Довези меня до л са,
Тамъ, за городомъ,— и стой.

Тихъ зимою л съ могучій,

Тишь подъ сводами его:
Б лъ онъ, убранъ, и разубранъ,—
И безв стно, для кого . . .

Среброкудрый и холодный,
Б лымъ таинствомъ объять,
Онъ свершаетъ Богу Славы
Н кій жертвенный обрядъ...

Я войду. Между стволами

Непорочный сн гъ блеститъ.
Есть пов рье: дивный молоть
Въ глубин л сной сокрыть.
Изъ груди я сердце выну —
Словно мечъ, а грудь — ножны,—
И въ горнил у мороза
Раскалю до б лизны.

И вздыму я тяжкій молоть,

Стану б шено ковать,
И въ груди л сного эхо
Грянетъ откликъ: Исполать!

И подъ молотомъ нальется

Сердце кр постью, какъ онъ, —
И пойду своей дорогой,
Семикраты закаленъ...
Встань, сестра моя, нев ста,
Выйди въ садъ,
Выйди въ садъ —
Я пришелъ съ прив томъ мая:
У меня въ саду цв токъ
Далъ ростокъ-
Лепестокъ,
Первыхъ ласточекъ встр чая.

Рой лучей съ утра у двери

Стережетъ
Твой приходъ,
Сыпля искристыя ласки:
Выйди, св тлая, ты въ садъ —
Обовьютъ, возродятъ,
И зажгутъ весельемъ глазки.

Мчать они Господню милость

На крыл
По земл ,
И журчитъ ихъ гомонъ вешній
Въ каждой р чк : „здравствуй, май!"
Весь мой садъ — зеленый рай,
Б лымъ убраны черешни.

Я въ душ — цв токъ любэи...

Выйди, глянь, благослови
Мой цв токъ весной твоею:
И отдамъ весну мою
И весной тебя залью
И цв тки твои взлел ю.

Выйди въ д вичьей крас ,

Съ синей лентою въ кос ,
Въ б лой ткани, въ б ломъ зно !
Озари улыбкой садъ...
Твой весенній ароматъ —
Словно яблоко л сное.

Мы уйдемъ бродить по нивамъ,

По горамъ.
По лугамъ:
Тамъ сорву я незабудки.
Соберу съ нихъ жемчугъ росъ,
Жемчугъ росъ —
Ожерелье для малютки.

Соберу я снопъ лучей,

Снопъ лучей,
Нанизаю розъ и лилій,
Блестки, золото, багреиъ
И сплету теб в нецъ
Изъ мерцаній, искръ и пылей.

И у волнъ, въ т ни в твей,
Полный кротостью твоей,—
Ярче, радостн й, чудесн й
Первыхъ ласточекъ весны.
Звонче лепета волны
Зазвеню я въ небо п сней I
ЕСЛИ ЖГЕЛЪ ВОПРОСИТЬ... 1905.

— Гд душа твоя, сынъ мой?

— Тамъ, на св т широкомъ, о ангелъ!
Есть на св т поселокъ, огражденный л сами,
Надъ поселкомъ — пучина синевы безъ пред ла,
И средь синяго неба, словно дочка-малютка,
Серебристая легкая тучка.
Въ л тній полдень, бывало, тамъ р звился ребенокъ,
Одинокій душою, полный грезы невнятной,
И былъ я тотъ ребенокъ, о ангелъ.
И однажды казался міръ окутанъ дремотой,
Загляд лся ребенокъ на бездонное небо,
И увид лъ малютку, серебристую тучку —
И душа упорхнула, словно горлинка, въ небо
Къ б лой тучк прекрасной...

— И растаяла съ нею?
— Н тъ, есть солнце на св т !
Подхватилъ мою душу ясный лучъ милосердый,

104
И на крыльяхъ сіянья долго, долго порхала
Она бабочкой б лой;
И однажды, поутру, на луч золотистомъ
Прилет ла на землю для жемчужинъ-росинокъ
И на щечк ребенка увидала слезинку,
И былъ я тотъ ребенокъ, и душа моя тихо
Въ той слез утонула...

— И чрезъ мигъ испарилась?

— Н тъ, упала на Книгу!
Былъ у д да косматый фоліанть обветшалый,
Межъ страницами — волосъ бороды серебристой,
Пукъ оборванныхъ нитей отъ молитвенной кисти,
И межъ буквами пятна, пятна сала и воску —
И душа одиноко въ т хъ безжизненныхъ буквахъ
Трепетала и билась...

— И задохлась?
— Н тъ, ангелъ, зап ла!
Въ т хъ безжизненныхъ буквахъ п сня жизни таилась,
Въ ветхой д довской Книг сердце в чности билось.
И душа моя п ла п снь о тучк сквозистой,
О луч св тозарномъ, о слезинк лучистой,
Объ истрепанной Книг въ пятнахъ воску и сала,—
Про любовь и про юность только п сенъ не знала.
И куда-то рвалася, и томилась о чемъ-то,
Тосковала и ныла, словно въ т сной темнии ;
И однажды раскрылъ я обветшалую Книгу —
И душа улет ла на волю.

105
И съ т хъ поръ она въ мір безпріютно блуждаетъ,
Безпріютно блуждаетъ и не знаетъ ут хи;
И въ стыдливыя ночи, когда м сяцъ родится,
Когда молятся люди объ ущерб св тила,
Она грезить любовью предъ порогомъ запретнымъ,
И стучится, прижавшись, беззвучно рыдая
И молясь о любви...

106
 * *
*

Пріюти меня подъ крылышкомъ,

Будь мн мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой.

Наклонись тихонько въ сумерки,

Буду жаловаться я :
Говорятъ, есть въ мір молодость —
Гд же молодость моя ?

И еше пов рю шопотомъ:

И во мн гор ла кровь ;
Говорятъ, любовь намъ вел на —
Гд и что она, любовь?

Зв зды лгали ; сонъ привид лся —-

И не стало и его;
Ничего мн не осталося,
Ничего.
Пріюти меня подъ крылышкомъ,
Будь мн мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой...
 1905.

* *

То новая кара Господня: предъ собственнымъ сердцемъ

вы лживы,
Предъ самими собою трусы:
Свои слезы вы льете въ грязь, и на каждый лучъ фаль­
шивый
Какъ дешевыя нижете бусы;
Служите камнямъ чужбины съ упоеньемъ, съ жалкой
любовью,
Въ рабол пно-усердномъ пот ;
Пожирающимъ ваше т ло, въ мукахъ, истекая кровью,
Вы въ придачу душу даете.
Строите новый Рамзесъ попираюшимъ васъ фараонамъ,
И кирпичами служатъ ваши д ти,
И не слышите хруста костей, и не внемлете ихъ жалоб­
ны мъ стонамъ,
Зачарованы свистомъ плети.
И если родится межъ васъ орленокъ съ орлинымъ
взоромъ,
Вы его прогоните сами;
И потомъ воспарить орелъ къ красот , и лучамъ, и
просторамъ,—
Но не для васъ, и не надъ вами;

109
И прор жетъ онъ тучи крыломъ, и для св та проло­
жить тропины,—
Но вдали отъ вашей полоски;
Далеко прозвучитъ его кличъ съ утеса чуждой вершины,
И до васъ не домчатся отголоски.

Такъ вс лучшіе ваши уйдутъ по чужой дорог ,

И безд тнымъ оставятъ жилище;
Оскуд етъ вашъ шатеръ, и станетъ въ вашемъ чертог
Безобразно, тоскливо и нище;
Не забрежжитъ ни радость спасенья, ни милость Бога
живаго
Въ окнахъ, мохомъ од тыхъ;
Вы придете туда молиться —и въ душ не найдете ни
слова,
И слезъ захотите •—и н тъ ихъ.
Ссохлось и выжато сердце, какъ старая кисть винограду,
Что брошена въ уголъ у точила;
Ни капли, неч мъ дать душ голодной отраду,
И не воскреснеть сила.
Тронете печь — холодна, и кошка въ зол остылой
Мяучить отъ стужи и страха,
И сядете въ скорби тупой: снаружи — ливень унылый,
Въ сердц — груда пепла и праха,
Въ окнахъ—-сонныя мухи застряли въ треснутой рам ,
По угламъ паутина да мыши,
И нищета, нищета воетъ и стонетъ яадъ вами
Гд -то въ труб , на крыш ,..

110
 1906.

Взвойте вы къ зм ямъ, и пусть разнесутъ вашу ярость

по св ту.

Брошены вы средь пустыни, на камняхъ ея раскаленныхъ,

Вкругъ — нагота міровая въ безмолвномъ проклятіи Бога;
Родъ отлученный отъ персей земли, вы ихъ запахъ за­
были,
Видъ позабыли травы, благовонье цв тковъ посл ливня,
Мощь многол тнихъ л совъ, ликованіе воднаго плеска,
Св жесть и влажную т нь в чно-юнаго дерева жизни.
Съ дены крохи души, не осталось ни цв та, ни корня,
Гложете щебень земной и, алкая, лижете камень,
Ваша надежда — пустыня, молитва — шип нье гадюки,
Взоръ утомленъ наготой и земли, и нависшаго неба *—
Н тъ ничего іампь для вась, и не брежжитъ ни сердцу,
ни взору;
Яростна Божья десница, и гн вно нещедрое око,
И не пошлеть Онъ ни тучки, ни ласковыхъ крылышекъ
в тра —
Такъ догніете въ тоск , въ обнаженьи вселенской засухи,
Смерти моля и, какъ зв рь, вопія подъ потугами жизни...

ш
Взвойте къ орламъ — пусть домчать ваши вопли до
вышняго неба...

Вспомнилъ Господь, и взыскалъ вашу пустошь и в тромъ,

и тучей —
Съ дальняго края земли прилет ли гонцы возрожденья,
Влагою полныя тучи, ликуя во ср тенье ждущихъ,
Зовъ обновленья неся и для жажды ут ху досыта;
Громъ въ ихъ утроб дремалъ, и р звилися проблески
молній,
Въ пляск зм ились межъ горъ и скакали по зубьямъ
утесовъ,
И долет ли къ вамъ тучи, молнія ярко сверкнула,
Громъ, пробудясь, зарычалъ — и вдругъ разразился —
надъ вами!
Затрепетала пустыня, подъ вами земля пошатнулась,
Вы поднялися, дрожа, осл пленные, въ дикомъ смятеньи,
Брошены въ мракъ изъ огня, затопленные блескомъ и
тьмою,
Къ облаку подняли руки, взывая глазами о капл , —
Но пронеслись облака, улет ли своею дорогой:
Вамъ ихъ насм шливый громъ, но не вамъ ихъ творящая
влага.
И, сиротливо дрожа, вы остались на тернахъ пустыни,
Съ вялой посл дней молитвой, таящею корчи проклятій,
Тщетно о смерти моля — и гнія въ содроганіяхъ жизни...

Взвойте до тучъ, пусть умчать ваши стоны къ безбреж-

ностямъ моря .. •

112
 1906

* *

Я знаю: кану я, какъ зв здочка въ туманъ,

И пропадетъ моя могила;
Но гн въ мой будетъ тл ть —дымиться, какъ вулканъ,
Чье пламя спитъ, но не остыло.
И в чной будетъ скорбь, какъ в чны небеса
Надъ м стомъ бойни беззащитной,
И станеть поперекъ, какъ кость у злого пса,
Въ гортани міра ненасытной;
И небо напоить, и всю земную гладь,
И степь, и л съ отравой жгучей,
И будетъ съ ними жить, и^цв сть, и увядать,
И расцв тать еще могуч й;
И безымянная, безъ роду и лица,
Пройдетъ изъ в ка въ в къ, свид тель нашъ нетл нный—
И вопль ея н мой она запнетъ Зарю Конца,
День Искупленія вселенной!

Но если День придетъ, и Правды лживый взоръ

Надъ міромъ въ наглости возблещеть,
И лицем рный стягъ, въ крови моихъ сестеръ,
Надъ ихъ убійцами заплещетъ,

ИЗ
8
И Божія печать подд льная на немъ
Безстыдно солнцу въ очи взглянетъ,
И наглый хороводъ, и лживыхъ п сенъ громъ
Надъ м стомъ пытки нашей грянетъ; —
То хлынетъ наша кровь по небу и земл ,
И станетъ солнце тьмой багровой,
Печатью Каина у міра на чел ,
Клеймомъ безсилья надъ іеговой;
И зв зды задрожать: О, день великой лжи!
О, скорбь, неслыханная міру! —
И Мститель-Богъ взреветь изъ раненой души
И занесетъ Свою с киру...

114
ИЗЪ НЛРОДНЫХЪ ПЪСЕНЪ 1906

Между Тигромъ и Ефратомъ,

На пригорк , на горбатомъ,
Въ листьяхъ пальмы, вся блистая,
Княжить пава золотая.

Я взмолилась златокрылой:
Ты сыщи мн , гд мой милый!
Подхвати его на м ст
И, связавъ, умчи къ нев ст .

А не свяжешь, или неч мъ,—

Кликни зовомъ челов чьимъ
И скажи . . . Я что — не з н а ю . . .
Ты скажи, что я сгораю.

Скажешь: садъ расцв лъ богато,

И зард лся плодъ граната —
Но замки-ворота ц лы,
И не сорванъ плодъ созр лый.

115
Скажешь: ночью я часами
Плачу горькими слезами
И мечусь, полунагая,
Покрывала обжигая.

Я нейдетъ — тогда шепни ты:

Сундуки мои набиты —
Шелкъ, сорочки, од яла —
Я сама ихъ вышивала...

И перина пуховая,
Что сготовила родная
За недоспанныя ночки
Къ ложу брачному для дочки...

И, запрятана глубоко,
Ждетъ фата поры да срока, —
Все по счету, я готова, —
Что жъ не видно дорогого?

Чудо-диво, птица рая,

Молвить пава золотая:
„Полечу во мрак ночи
И раскрою другу очи.

Въ грез образъ твой нав ю,

Въ сердц зовъ запечатл ю:
Онъ проснется, хвать метелку
И верхомъ — въ твою св телку.
„Я примчался издалека,
Радость жизни, св точъ ока,
И хочу не шелкъ прозрачный,
Но любовь въ подарокъ брачный.

Что мн въ роскоши наряда!

Шелка-бархата не надо:
Твои косы — шелкъ прекрасный,
Твоя грудь — какъ пухъ атласный.

И за мной большое в но:

Чубъ — и море по кол но.
Выходи жъ на встр чу друга,
Нареченная супруга..."

Вотъ и ночь. Туманъ пронзая,

Взмыла пава золотая,
Взмыла къ небу и пропала —
И об та не сдержала.

И съ утра до темной ночи

Подымаю къ тучкамъ очи:
Тучки, б лые туманы,
Гд же милый мой желанный ? . .

117
 1907

I
Быстро конченъ ихъ трауръ, отряхнулись и встали, —
Я сажуся на землю,
Голова моя въ пепл , на ногахъ н тъ сандалій,
Молча жду я и внемлю.
Не могу я молиться у безмолвнаго храма,
Зд сь мольбы мои стынуть:
Еще храмъ ихъ не рухнулъ, еще высится прямо,
Но онъ Богомъ покинуть.
Въ сердц трауръ тяжелый, въ сердц черная дума, —
Т проходять, не чуя,
И сижу, безъ сандалій, одиноко, угрюмо,
Жду конца и молчу я.
II
И когда я погибну въ вашемъ брошенномъ храм ,
Захлебнусь въ моей злоб —
Пусть умру средь молчанья: не пятнайте слезами
Мою память во гроб .
Семь пожаровъ Геенны, что терзали при жизни,
Пусть палять и въ могил —
Лишь бы худшей изъ пытокъ—вашимъ плачемъ на
тризн
Вы меня не казнили.
Дайте гнить безъ пом хи, глядя мыслью безсонной,
Какъ гніете вы сами,
И обглоданной пастью хохотать о бездонной
Вашей мук и срам . . .

118
поэмы
ЗОРИ
1901
ЗОРИ

Я росъ одиноко, и въ д тств безлюдномъ

Любилъ притаиться, уйти въ тишину;
Въ душ моей жажда о св тломъ и чудномъ
Шум ла, бродила подобно вину.
Часами я думалъ въ углу незам тномъ,
И въ око вселенной гляд лся мой взоръ;
Слетались друзья — пошептать о зав тномъ, —
И въ сердц ихъ голосъ звучитъ до сихъ поръ.

Друзей было много: и пташка, и мошка,

И кустъ, и березка, и кучка грибовъ,
Луна, что стыдливо сіяетъ въ окошко,
Скрип нье калитокъ и мракъ погребовъ;
Колючій репейникъ подъ старымъ заборомъ,
Лучи, что струятся капризнымъ узоромъ
Отъ солнца, отъ св чки, отъ блестокъ стекла,
Чердакъ, паутина пустого угла,
Таинственный сумракъ въ пучин колодца
(И сладко, и жутко тому, кто нагнется!),
И эхо, и зыбкій мой образъ на дн ,
И скрежетъ пилы, и часы на ст н ,
Что смутно лепечуть — быть можетъ о Бог ;
И дикая груша, и вдругь, на дорог ,
Изъ сада чужого упавшій ор хъ,
И божья коровка, что въ панцырь од та,—
Друзей было много. Но лучше ихъ вс хъ —
Лучи золотистаго св та.

Я л томъ узналъ ихъ. Малютки-лучи,

Какъ ангелы легки, какъ *кровь горячи,
Однажды р звились по р чкамъ и нивамъ
И вдругь обожгли, веселясь, и меня —
И радость меня подхватила приливомъ,
И взоръ мой блеснулъ первой искрой огня.
И сталъ я собратомъ ихъ тайнаго круга,—
И какъ полюбили мы славно другъ-друга!

Бывало, чуть св тъ—такъ уютна кровать! —

Они ужъ стучатся въ окошко: вставать!
Вскочу, од ваюсь, сквозь сонъ еще мл я —
Они мн мигаютъ, торопятъ: жив е!
Куда-то сапогъ я забросилъ вчера,
Ищу впопыхахъ — а снаружи: пора!
Од нусь, и къ двери опрометью кинусь —
Ихъ н гъ, разлет лись, и дразнять: лови насъ!
Я зд сь, я на крыльяхъ сіянья лечу,
Я брать вашъ, я легкій, подобно лучу, —
Летимъ на поляну, подъ хохоть и визги
Въ трав поваляться, росистой, густой,

124
И вдругъ, разсыпая жемчужныя брызги,
Пройтись по зеленымъ коврамъ чехардой!

Упали въ траву, и ныряемъ въ росинкахъ,

Заискрился лупь отъ веселой толпы,
Алмазы безъ счету горятъ на былинкахъ,
И радугу мечутъ, сверкая, шипы —
На каждой колючк , на каждомъ листочк
Дрожитъ и блеститъ по мерцающей точк ,
Султанъ изумрудныхъ лучей...

И вдругъ — взволновался стотысячеглазый,

Сверкающій лугъ, — изумруды, алмазы
См шались въ одно осл пленье очей:
Забрелъ къ намъ теленокъ, отставшій отъ матки,
Сб жались цыплята порыться въ корняхъ-—
Шныряютъ, ныряютъ, и прячутся въ прятки;
И лугъ улыбнулся, сіяя въ огняхъ.

Какъ горлинка въ неб , я плаваю въ св т —

Дрожу въ немъ, опутанъ, какъ горлинка въ с ти,
Опутанъ, окутанъ мильономъ обвитій
Въ его золотисто-лазурныя нити:
То д тство лучится, и солнцу см ется;
И губы см ются, и сердцу поется.
Отъ ласки сіяній, безъ грани, безъ краю
Я искрюсь, я тл ю, я мл ю, я т а ю . . .

Я пьянъ отъ сіянья, въ пл ну, въ забытьи —

Они меня будятъ и кличутъ: на нивы!
И въ мигь ужъ мы тамъ, и горятъ переливы,
И р зво скользить золотыя струи
По р звымъ головкамъ колосьевъ усатыхъ...
И весело нив . Тьма пестрая птицъ
Проносится мимо съ прив томъ „цвицъ-цвицъ";
Рой бабочекъ легкихъ и тканнокрылатыхъ
Порхаютъ и р ютъ и вьются надъ ней,
Дрожа миріадомъ стоив тныхъ огней,
Б л ютъ, багрятся, горятъ, золотятся,
И тонуть въ сіяньи, и снова родятся,
Какъ будто бы н кто, шутя, съ высоты
Пригоршнями с етъ живые цв ты;
Р звятся, танцуя съ лучами надъ нивой,
Гоняясь за ними въ игр шаловливой
Подъ гомонъ и звонъ скрипачей полевыхъ —
Оркестра, что скачетъ, трещитъ и скрекочетъ,
Жужжитъ и сверлитъ и скрежещетъ и точить —
И воздухъ какъ будто звенитъ и не хочетъ,
И сонно рокочетъ, и въ рокот тихъ...

Жара. Утомилась веселая банда.

Купаться, на прудъ! — прозвен ла команда —
И мчатся, играя, гоняясь, сп ша,
Къ пруду, что сіяетъ въ кольц камыша.

Чуть плещутся воды подъ полднемъ, л нивы,

То искрясь на солнц , то прячась подъ ивы.
Какъ зеркало блещетъ одна полоса,
И въ ней отразилася высь голубая,

126
Жемчужныя тучки проносятся, тая, —
И все тамъ иное: не т небеса,
Св тъ солнышка мягче горитъ, охлажденный,
Фатою покоя подернуть весь міръ
И н жится въ глуби спокойной и сонной,
Гд все—безмятежность, и греза, и миръ.с.

Л глубже, объятая сладостной л нью,

Зеленая влага замкнута въ заливъ,
И справа и сл ва насупился т нью
Надъ царствомъ подводнымъ прибрежный обрывъ;
И тамъ опрокинуть камышъ золотистый,
И волосы ивы плакуче - в твистой,
И камни, и б дный челнокъ у ствола,
И жилы корней надъ обрывомъ, утята,
И аистъ безъ правой ноги, что поджата,
И прачка босая — все т нью объято.
Все св жесть, прохлада, и сумракъ, и мгла...

Я дальше — коверъ изъ сверкающихъ струекъ

И зм екъ и блестокъ и зв здъ и чешуекъ,
Сплошной золотой ярко-трепетный плескъ, —
Распались два солнца, что сверху и снизу,
И пыль ихъ слилась въ искрометную ризу,
Гд все — осл пленье, мерцанье и блескъ!

Купаться, купаться! — И , дрогнувъ, потрясся

Сверкающій въ искрахъ и блесткахъ коверъ,
И сталъ, какъ одна раскаленная масса,
И тысячи красокъ см шались въ узоръ.

127
 И дрогнулъ подводный небесный шатеръ,
И дрогнуло солнце, и нк-семь распалось,
И семеро солнцъ на волнахъ закачалось,
Другь съ другомъ играя, другъ друга дразня,
Слилось, и распалось, и снова слилося —
И съ міромъ подводнымъ исчезло въ хаос
Потопа сіяній и въ мор огня.

И я, въ мор св та безъ дна и безъ грани,

Какъ губка, впиваю богатство сіяній,
Очищенъ и влагой, и лаской лучей;
И тысячью горныхъ журчащихъ ключей
Въ душ моей радость звенитъ и трепещетъ,
Какъ музыка танца, что льется и плещетъ
По струнамъ безчисленныхъ а р ф ъ . . .

Я вышелъ и с лъ на зеленое ложе —

Любуюсь на зыбь угасающей дрожи,
На зыбь, что струится, какъ газовый шарфъ,
На зыбь, что сверкаетъ багрянымъ отливомъ,
И жжетъ фейерверкъ изъ малютокъ-ракетъ,
И искры взметаетъ посл днимъ порывомъ —
Слаб е — слаб е — и стихла — и н т ъ . . .

И вновь, какъ дотол , спокойное лоно

Зеркально и ясно, недвижно и сонно,
И міръ отраженный застылъ, молчаливъ,
Подъ т нью таинственной ивъ.

128
И только напротивъ, гд , ровенъ и гладокъ,
Сливается берегъ съ лучистой водой,
Свой неводъ волочить рыбалка с дой,
И сыплются капли, какъ тысяча радугь,
Ялмазъ за алмазомъ, зв зда за зв здой... —
Не мн ль онъ струить золотистое зелье
Въ хрустальную чашу? Я весь опьяненъ...
Я капли струятся, плетутъ ожерелье...
И легокъ и сладокъ мой сонъ.

Вдругъ — по водамъ, надъ покоемъ

Ихъ сверкающей парчи,
Пронеслися легкимъ роемъ
Шалуны-лучи.

Чище св та, легче дыма,

Словно только сорвались
Съ н жныхъ крыльевъ херувима,
Что умчался въ высь;

И хранятъ еще ихъ глазки

Отраженье Божества—
И поютъ, кружася въ пляск ,
Дивныя слова:

„Приди къ намъ, малютка,

Приди къ намъ, прекрасный,
Приди къ намъ за св томъ,
Пока не темно,—

9
 Въ пучин сіянья
Безбрежной и ясной
Утонемъ и канемъ
Глубоко на дно.

Тамъ въ зал зеркальной

Средь башни хрустальной
Есть яхонтъ, какъ солнце
Съ лазурнымъ огнемъ.

То св тъ первозданный,
То св тъ изначальный —
И полную чашу
Теб мы нальемъ.

И выпьешь, и св томъ
Наполнятся ткани,
И брызнуть, и хлынуть,
Подобно слезамъ,

Лучистыя ласки
Несчетныхъ сіяній,
И въ сладостной мук
Исчезнешь ты самъ..."

Не смолкъ еще лепетъ невнятнаго хора —

Они уже въ чаід сос дняго бора,
Бросаютъ мн взоромъ прощальный прив тъ,
Мигаютъ: „до завтра!* — и скрылись. Ихъ н тъ.

130
И было однажды... Когда это было?
За что?—-Я не знаю, не помню того;
Но взоръ ихъ прощальный погась такъ уныло,
И мн не сказалъ ничего...
На утро — какой-то неласковый, грубый,
Св тъ солнца обжегь мн р сницы и губы;
Взглянулъ я въ окошко — тамъ солнце не то;
Я ждалъ — и никто не вернулся, никто...
И п сенка Зорь он м ла нав ки.
Но въ сердц живетъ ея эхо, и в ки
Хранятъ ея отблескъ въ мерцаньи зрачка;
И лучшіе сны мои въ мір холодномъ,
И лучшія грезы о счастьи свободномъ
Б гутъ изъ ея родника.
МЕРТВЕЦЫ ПУСТЫНИ
1902
 40. И встали рано поутру, и поднялись на вершину горы,
и сказали: мы взойдемъ, мы взойдемъ на то м сто, о которомпь
изрекъ Господь запрещеніе за то, что мы прегр шили.

44. И дерзнули они подняться на вершину горы ; а ковчегъ

зав та Господня и Моисей не тронулись изъ среды стана.

45. И сошли Ямалекитянинъ и Ханаанеянинъ, обитавшіе на

той гор , и разбили ихъ, и поразили ихъ до истребленія.
(Числа, XIV)

Сказалъ мн тотъ Ярабъ: пойдемъ, я покажу теб Мертве-

цовъ Пустыни. Я пошелъ къ нимъ и вид лъ ихъ; они казались
только одурманенными, и лежали они навзничь. У одного изъ
нихь было согнуто кол но; тотъ Ярабъ въ халъ подъ кол но
верхомъ на верблюд , и въ рук его подъятое копье — и не
коснулся его.
(Изъ странствій Рабба-Баръ-Баръ-
Ханы: Baba Bathra LXXIII, 74)

134
МЕРТВЕЦЫ ПУСТЫНИ 1902

То не косматые львы .собралися на в че пустыни,

То не останки дубовъ, пргибшихъ въ расцв т гордыни, —
Въ зно , что солнце струить на просторъ золотисто-
песчаный,
Въ гордомъ поко , давно, спятъ у темныхъ шатровъ
великаны.
Вдавленъ подъ каждымъ песокъ, уступившій тяжелой
громад ;
Кр покъ ихъ сонъ на земл , и уснули въ воинскомъ
наряд —
Каменный мечъ въ головахъ, закинуты копья за спины,
Дротики л сомъ торчать изъ песка, словно роща
тростины.
Головы въ космахъ назадъ опрокинуты, тяжко, л ниво.
Кудри разсыпались вкрупь, густыя, какъ львиная грива,
Грозныя лица >— какъ м дь, очерненная жаромъ
полдневнымъ,
Р звои игрою лучей и бурей въ безуміи гн вномъ;
Строги могучіе лбы, что въ небо съ угрозой глядятся;
Брови нависли, какъ чаща, гд страшныя чуда
гн здятся;

135
Пряди густой бороды, словно зм и, сплетенныя въ
схватк ,
Кроютъ гранитную грудь и вьются по ней въ безпо-
рядк ;
Грудь—словно н&коваль Божья, что съ молотомъ тяжкимъ
знакома:
Чудится — Время свой молоть, разящій ударами грома,
Долго пытало на нихъ, и внутри затаенная сила
Въ глыбу сковалась и такъ нав ки безмолвно застыла;
Только глубокіе шрамы, какъ надпись на древней
гробниц ,
Зоркому скажутъ орлу, что парить надъ безгласной
станицей.
Сколько и стр лъ, и мечей, и вс хъ смертоносныхъ
орудій
Въ брызги и пыль раздробилось объ эти гранитныя
груди.

Солнце вставало и гасло, и шло за стол тьемъ другое;

Степь содрогалась отъ бурь и опять застывала въ
поко . . .
Словно въ тоск о быломъ, син ютъ за далью равнины
Въ гордой, безмолвной крас , одиноки отв ка, вершины.
Н& трое сутокъ пути — ни звука въ пространствахъ
сыпучихъ:
Смолкъ, поглощенный пустыней, кличъ покол нья
Могучихъ,
Стеръ ураганъ ихъ шаги, потрясавшіе землю когда-то,
Степь затаила дыханье, и скрыла, и н тъ имъ возврата.

ЛаЗО
Можетъ быть, н когда въ прахъ изсушатъ ихъ в тры
востока,
Съ запада буря придетъ и умчитъ его пылью далеко,
До городовъ и людей донесетъ и постелетъ, разв явъ, —
Тамъ первозданную силу растопчутъ подошвы пигмеевъ,
Вылижетъ прахъ бездыханнаго льва живая собака,
И отъ угасщихъ гигантовъ не станетъ ни звука, ни
знака...

Зной и затишье. Но вдругъ, иногда, на простор

песчаномъ
Черная т нь промелькнетъ, поплыветъ надъ повержен-
нымъ станомъ,
Въ ширь и въ длину и вокругъ очертить во мгновеніе
ока —
И неподвижно замреть надъ однимъ изъ уснувшихъ
глубоко.
Самъ' онъ, и н& семь локтей въ окруженіи все потем-
н ло;
Мигъ — содроганье — шумъ крылъ — и паденье могучаго
т ла:
Тяжкою глыбой низвергся на ребра недвижимой ц ли,
Мощно-крылатъ и когтистъ, горбоносый орелъ, сынъ
ущелій.
Хищные когти орла — какъ булатъ дорогого чекана,
Но, какъ алмазъ, отверд ла широкая грудь великана;
д \ и г ъ — и борьба началась, состязанье гранита и стали.
Вдругъ — содрогнулся орелъ, отстранился, глаза за­
сверкали:

137
Дивно покоится вкругъ, величава, дремучая сила...
Вздрогнулъ, и крылья простеръ, и вознесся къ зениту
св тила,
Хрипло къ могучему солнцу бросилъ свой клекотъ
могучій,
Выше, и выше, и скрылся въ бездонномъ простор за
тучей.
Только внизу, на копь , бездыханной рукою зажатомъ,
Бьется перо — бурый клокъ, оброненный монархомъ
пернатымъ,
Бьется, трепещетъ и блещетъ, одно, сиротливо-чужое...

Спять исполины. Ни звука. Пустыня застыла въ поко .

Или, бывало, чуть полдень окутаетъ степь, темносиній —

Выползъ узорчатый зм й, изъ великихъ удавовъ пу­
стыни,
Выползъ, и свился въ кольцо, блестя чешуей расписною;
То онъ недвижно лежитъ, отдаваясь недвижному зною,
Тая въ истом жары и купаясь въ сіяніи л та;
То распрямится навстр чу лучамъ золотистаго св та,
Пастью широкой з внетъ и, волнуя свои переливы,
Баловень старой пустыни, р звится въ песк , ша­
ловливый.
То —- встрепенулся, рванулся, поползъ сътихимъ свистомъ
шип нья,
Быстро толчками скользить, извивая упругія звенья, —
Вдругъ — пересталъ, и на треть поднялся, какъ обломокъ
колонны —

138
Столпъ изъ кумирни волхвовъ, письменами волшбы
испещренный,
И золотистой повелъ головою, отъ края до края
Н что медлительнымъ взглядомъ пронзаюшихъ глазъ
озирая:
То исполины предъ нимъ, лежать безъ числа и пред ла,
Къ небу нахмурены брови грозно и гн вно и см ло;
Вспыхнула въ глазкахъ зм иныхъ, зеленымъ огнемъ
пламен я.
Искра шипящей вражды, запов дной отъ древняго
зм я, —
Легкой волной прокатился трепетъ безмолвнаго гн ва
Отъ расписного хвоста до разверстаго чернаго з ва,
Пестрое горло раздулось, и, злобно шипя, задрожало,
Словно вонзиться готово, двуострое черное жало.
Мигъ — и отпрянулъназадъ, свернулся, шип ньезастыло:
Дивно покоится вкругь, величава, дремучая сила...
Прянулъ назадъ, и уползъ, и, сверкая, клубятся спирали,
Искрятся, рд ютъ, горятъ — и исчезли въ мерцаніяхъ
дали.
Спять исполины. Ни звука. Пустыня застыла въ поко .

Или подымется м сяцъ на тихое небо ночное;

Степь и открыта и скрыта, разубрана чернымъ и б лымъ:
Въ б ломъ.— безбрежный песокъ, уходящій къ без-
в стнымъ пред ламъ,
Чернымъ очерчены т ни высокихъ и мрачныхъ утесовъ :
Мнится — не т ни, а стадо слоновъ, допотопныхъ
колоссовъ,

139
Что собрались помолчать о тайнахъ Былого на в че,
Встанутъ съ зарей, и пойдутъ, и тихо исчезнуть далече.
Грустно и жутко лун , ибо тамъ, на равнин безкрайной,
Ночь, и пустыня, и древность сливаются тройственной
тайной;
Грустно и жутко пустын , и сонъ ея — скорбь о все­
ленной,
И за бездоннымъ молчаньемъ чудится стонъ со­
кровенный. —
Левъ иногда въ эту пору, могучій, проснется, воспрянетъ,
Выйдеть, несп шно ступая, дойдетъ до гигантовъ, и
станетъ,
Голову гордо подыметь, в нчанный косматымъ уборомъ,
Н дра безмолвного стана роя пылающимъ взоромъ:
Стань исполиновъ великъ, и великая тишь надъ
равниной,
Сонъ ихъ тяжелъ и глубокъ, и не дрогнетъ ни волосъ
единый,
Словно бъ ихъ т нями копій, какъ с тью, земля при-
кр пила.
Долго глядитъ онъ на нихъ: величава дремучая сила, —
Вдругъ колыхнулъ головой — и, гремя, раскатилось
рыканье,
И необъятно кругомъ по пустын прошло содроганье,
Рухнуло эхо, дробясь, и осколками грянуло въ горы,
И миріадомъ громовъ отв тили гулко просторы,
Гд -то заплакали совы, гд -то завыли шакалы,
Ужасъ и трепетъ и вопль наполнилъ равнину и скалы —
То застонала, полна в ковыхъ несказанныхъ уныній,

140
Устали, голода, боли, — жалоба старой пустыни.
Мигь онъ, внимая, стоить — и, насытяся мощью державы,
Вспять обращаетъ стопы, спокойный, большой, ве­
личавый ;
Полузакрыты, горятъ равнодушнымъ презр ніемъ очи,
Царственна поступь его, — и скрылся за пологомъ ночи.
Долго, рыдая, дрожать пробужденные скорбные звуки:
Стонетъ пустыня, ей тяжко, и ропщетъ на горькія
муки;
Лишь предъ зарей, утомясь, затихла въ дремотномъ
туман .
Спить и не спить, и о завтра плачеть неслышно заран .
Тихо восходить заря... Пустыня застыла въ поко .
Спять исполины. Ни звука... Идетъ за стол тьемъ
другое,..

Но иногда, возмутясь противъ ига молчанья и скуки,

Мстить и пустыня Творцу за свои одинокія муки:
Бурей встаетЪ) и смерчи воздымаеть къ обители Божьей,
Яростно мечеть, и рветь, и у трона колеблетъ подножье,
Вызовъ бросаеть Творцу и, бунтуя въ безумной крамол ,
Рвется низвергнуть Его и Хаосъ утвердить на престол .
Дрогнулъ отъ гн ва Творецъ; мигь — и н тъ ужъ лазури
безбрежной:
Какъ раскаленный металлъ, небеса надъ пустыней
мятежной;
Хлешеть багровый потокъ, затопляя въ бушующей лав
Богомъ разрушенный міръ и вздымаясь до горныхъ
оглавій, —

141
Дико взрев ла земля, см шалося небо съ пустыней.
Тучи съ сыпучимъ пескомъ въ единой бурлящей пучин ,
И, отъ шакала до льва, до могучаго льва - великана.
Вся закружилось, какъ пыль, въ безумномъ кольц
урагана.

Въ эти мгновенья —
Вдоль по рядамъ исполиновъ проносится гулъ про-
бужденья,
И отъ земли возстаетъ мощный родъ дерзновенья и
брани
Съ яростью молній въ очахъ и съ мечемъ въ гордо
поднятой длани,
И, раздирая рычанье и грохотъ и свистъ урагана,
Къ небу подъемлется кличъ, грозный кличъ отъ
несм тнаго стана,
Ширясь, гремитъ и гремитъ и несется надъ бурей далеко:

— Мы соперники Рока,
Родъ посл дній для рабства и первый для радостной
воли!
Мы разбили яремъ, и судьбу мятежомъ побороли;
Мы о неб мечтали-—но небо ничтожно и мало,
И ушли Mbf сюда, и пустыня намъ матерью стала.
На вершинахъ утесовъ и скалъ, гд рождаются бури,
Насъ учили свобод орлы, властелины лазури,—
И съ т хъ поръ н тъ надъ нами владыки!
Пусть замкнулъ Онъ пустыню во мстительномъ гн в
Своемъ:

142
Все равно — лишь коснулись до слуха мятежные клики,—
Мы встаемъ!
Подымайтесь, борцы непокорнаго стана:
Противъ воли небесъ, напроломъ.
Мы взойдемъ на вершину, взойдемъ
Сквозь преграды и грохотъ и громъ
Урагана!

Мы взойдемъ на вершину!
Пусть покинулъ насъ Богь, что когда-то клялся: Не
покину;
Пусть недвиженъ ковчегь, за которымъ мы шли въ
оны л та —•
Мы безъ Бога пойдемъ, и взойдемъ безъ ковчега
зав та.
Гордо встр тимъ Его пепелящіе молніей взоры,
И наступимъ ногой на Его запов дныя горы,
И къ твердыня мъ врага —кто бъ онъ ни былъ —
проложимъ дорогу!
Голосъ бури — вы слышите — чу! —
Голосъ бури взываетъ: „Дерзайте!"
Трубите тревогу,
И раздолье мечу!
Пусть отъ б шенства скалы разсыплются комьями
глины,
Пусть погибнуть изъ насъ миріады въ стремленьи
своемъ —
Мы взойдемъ, мы взойдемъ
На вершины! —

143
 И страшно ярится пустыня, грозн й и грозн й,
И н тъ ей владыки;
И вопли страданья и ужаса мчатся по ней,
Безумны и дики,
Какъ будто бы въ н драхъ пустыни, средъ мукъ
безъ числа,
Рождается Н ч т о, исчадье великаго зла...

И пролет лъ ураганъ. Все снова, какъ было донын :

Ясно блестятъ небеса, и великая тишь надъ пустыней.
Сбитые въ кучу, ничкомъ, оглушенные, полные страха.
Мало по малу встаютъ караваны, и славятъ Яллаха.
Снова лежать исполины, недвижна несчетная сила;
Св телъ и ясенъ ихъ видъ, ибо съ Богомъ ихъ смерть
примирила.
М ста, гд пала ихъ рать, не найдутъ никогда челов ки:
Буря холмы намела и тайну сокрыла нав ки.
Изр дка только на здникъ - арабъ предъ своимъ
караваномъ
Добраго пуститъ коня въ весь опоръ по равнинамъ
песчанымъ;
Сросся съ конемъ и летить, что птица, по шири без­
брежной.
Мечеть копье въ вышину и ловить рукою небрежной:
Чудится—молнія мчится предъ нимъ по песчаному полю,
Онъ, настигая, хватаетъ, и вновь отпускаетъ на волю...
Вотъ ужъ они на холм , далеко, чуть видимы глазу...
Вдругъ — отпрянулъ скакунъ, словно бездну завид вши
сразу,—

144
Дико взвился на дыбы, какъ въ испуг вздымаются
кони,—
Всадникъ нагнулся впередъ — глядитъ изъ-подъ л вой
ладони —
Мигъ — и коня повернулъ — на лиц его страхъ не­
понятный,
И, какъ изъ лука стр ла, несется дорогой обратной.
Вотъ доскакалъ до своихъ и пов далъ имъ тайну
равнины.
Внемлютъ, безмолвно дивясь, разсказу его бедуины,
Ждутъ, чтобъ отв тилъ стар йшій — въ чалм , сь
бородой среброкудрой.
Долго молчитъ онъ — и молвитъ: „Валлахъ! Да святится
Премудрый!
Вид лъ ты дивныхъ людей: ихъ зовутъ Мертвецами
Пустыни.
Древній, могучій народъ, носители Божьей святыни,
Но непокорно-горды, какъ хребты аравійскихъ
ущелій —
Шли на вождя своего, и съ Богомъ бороться хот ли;
И заточилъ ихъ Господь, и обрекъ ихъ на сонъ безъ
исхода —
Грозный, великій урокъ и память для рода и рода...
Есть на земл ихъ потомки: зовутъ ихъ народомъ
Писанья."

Молча внимаютъ арабы загадочной правд сказанья;

Лица ихъ полны смиренья предъ Богомъ и Божіимъ
чудомъ,

145
Дума въ глазахъ, —- и пошли къ навьюченнымъ тяжко
верблюдамъ.
Долго сверкаютъ, какъ сн гь, издалека ихъ б лыя
шали;
Грустно киваютъ верблюды, теряясь въ мерцаніяхъ дали,
Словно уносятъ съ собой всю тоскливость легендъ про
былое...

Тихо. Пустыня застыла въ своемъ одинокомъ поко . . .

СКАЗАНІЕ О ПОГРОМЪ
1904
СКЯЗЯНІЕ О ПОГРОМЪ 1904

. . . Встань, и пройди по городу р зни

И тронь своей рукой, и закр пи во взорахъ
Присохшій на стволахъ и камняхъ и заборахъ
Остылый мозгъ и кровь комками: то — они,
Пройди къ развалинамъ, къ зіяющимъ проломамъ,
Къ печамъ, что въ дребезги разбиты, словно громомъ, —
Вскрывая черноту нагого кирпича,
Глубоко врылся ломъ крушительнымъ тараномъ,
И т пробоины подобны чернымъ ранамъ,
Которымъ н тъ ц ленья и врача.
И ступишь — и увязъ: ты въ пухъ поставилъ ногу,
Въ осколки утвари, въ отрепья, въ клочья книгь:
Копилъ ихъ по крохамъ воловій трудъ — и мигъ,
И все разрушено...
И выйдешь на дорогу —
Цв тугь акаціи и льютъ свой ароматъ,
И цв тъ ихъ —словно пухъ, и пахнуть словно кровью;
И нк зло въ грудь твою войдетъ ихъ сладкій чадъ,
Маня тебя къ весн , и жизни, и здоровью;
И гр етъ солнышко, и, скорбь твою дразня,
•Осколки битаго стекла горятъ алмазомъ —

149
Все сразу Бопь послалъ, вс пировали разомъ:
И солнце, и весна, и красная р зня!

Но дальше. Видишь дворъ? Въ углу, за той клоакой,—

Тамъ двухъ убили, двухъ: жида съ его собакой.
На ту же кучу ихъ свалилъ одинъ топоръ,
И вм ст въ ихъ крови свинья купала рыло.
Размоетъ завтра дождь вопивщій къ Богу соръ,
И сгинетъ эта кровь, всосетъ ее просторъ
Великой пустоты безсл дно и уныло —
И будетъ снова все попрежнему, какъ было...

Иди, вскарабкайся подъ крыши на чердакъ:

Предсмертнымъ ужасомъ еще пропитанъ мракъ,
И смотрятъ на тебя изъ дыръ, изъ т ней черныхъ
Глаза, десятки глазъ безмолвныхъ и упорныхъ.
Ты видишь? То о н и . Вперяя мертвый взглядъ,
Т снятся въ уголк , и жмутся, и молчать.
Зд сь ихъ настигъ топоръ, и въ это м сто снова
Пришли они взглянуть и память унести
Про всю безсмыслицу пройдбннаго пути,
Про жизнь проклятую и скорбь конца тупого,—
И молча шлють укоръ и требуютъ: За что? —
И то молчанье снесть лишь Богь великій въ силахъ!..
И все мертво кругомъ, и только на стропилахъ
Живой паукъ: онъ былъ, когда свершалось то, —
Спроси, и проплывутъ передъ тобой картины:
Набитый пухомъ изъ распоротой перины
Распоротый животъ — и гвоздь въ ноздр живой;

150
Съ пробитымъ теменемъ пов шенные люди,
Зар занная мать и съ ней, къ остылой груди
Прильнувшій губками, ребенокъ — и другой,
а
Другой, разорванный съ посл днимъ крикомъ „мама!
И вотъ онъ — онъ глядитъ, недвижно, молча, прямо
Въ Мои глаза и ждетъ отчета отъ Меня... —
И въ мук скорчишься отъ.пов сти паучьей,
Пронзить она твой мозгъ, и въ душу, леденя,
Войдетъ нав ки Смерть... И, сытый пыткой жгучей,
Задушишь рвущійся изъ горла дикій вой
И выйдешь — и земля все та же, не другая,
И солнце, какъ всегда, хохочетъ, изрыгая
Свое ненужное сіянье надъ землей . . .

И загляни ты въ погребъ ледяной,

Гд весь табунъ, во тьм сырого свода,
Позорилъ женъ изъ твоего народа —
По семеро, по семеро съ одной.
Надъ дочерью свершалось семь насилій,
И рядомъ мать хрип ла подъ скотомъ:
Безчестили предъ т мъ, какъ ихъ убили,
И въ самый мигь убійства... и потомъ.
И посмотри туда: за тою бочкой,
И зд сь, и тамъ, зарывшися въ сору,
Смотр лъ отецъ на то, что было съ дочкой,
И сынъ на мать, и братья на сестру,
И вид ли, выглядывая въ щели,
Какъ корчилисі^ т ла нев стъ и женъ
И спорили враги, д лясь, о т л ,
Какъ д лятъ хл бъ, — и крикнуть не посм ли
И не сошли съ ума, не пос д ли
И глазъ себ не выкололи вонъ
И за себя молили Ядоная!
И если вновь отъ пытокъ и стыда
Изъ этихъ жертвъ опомнится иная —
Ужъ передъ ней вся жизнь ея земная
Осквернена глубоко навсегда ;
Но выползутъ мужья ихъ понемногу —
И въ храмъ пойдутъ вознесть хваленья Богу;
И, если есть межъ ними к о г а н и м ъ ,
Иной изъ нихъ пойдетъ спросить раввина:
Достойно ли его святого чина,
Чтобъ съ нимъ жила т а к а я — слышишь? съ нимъ!
И все пойдетъ, какъ было...

И оттуда
Введу тебя въ жилья свиней и псовъ:
Тамъ прятались сыны твоихъ отцовъ,
Потомки т хъ, чей прад дъ былъ Іегуда,
Левъ Маккавей, — средь мерзости свиной,
Въ грязи клоакъ съ отбросами сид ли,
Гн здились въ каждой ям , каждой щели —
По семеро, по семеро въ одной...
Такъ честь Мою прославили превыше
Святыхъ Небесъ народамъ и толпамъ:
Разсыпались, б жали, словно мыши,
Попрятались, подобные клопамъ,
И окол ли псами...
 Сынъ Ддама,
Не плачь, не плачь, не крой руками в къ:
Заскрежещи зубами, челов къ,
И сгинь отъ срама!

Но ты пойдешь и дальше. Загляни

Въ ямской сарай за городомъ у сада —
Войди туда. Ты въ капищ р зни.
Въ угрюмой тьм коробится громада
Возовъ, колесъ, оглоблей тамъ и тутъ —
И кажется злов щимъ стадомъ чудъ:
То словно спять вампиры-великаны,
До устали пресыщены и пьяны
Отъ оргій крови. Ссохся и приросъ
Мозгъ отверд лый къ спицамъ т хъ колесъ,
Протянутыхъ, какъ пальцы, что, напружась,
Хотятъ душить. Кровавое, въ дыму,
Заходить солнце. Вслушайся во тьму
И въ дрожь бездонной тайны: ужасъ, ужасъ
И ужасъ безконечно и нав к ъ . . .
Онъ зд сь разлить, прилипъ къ ст намъ досчатымъ,
Онъ плаваетъ въ безмолвіи чреватомъ —
И чудится во мгл изъ подъ тел гъ
Дрожь судорогъ, обрубки т лъ живые,
Что корчатся въ безмолвной агоніи, —
И въ воздух виситъ посл дній стонъ —
Безсильный голосъ муки предконечной —
Вокругъ тебя застылъ и р етъ онъ,
И смутной скорбью — скорбью в ков чной

153
 Кругомъ дрожитъ и бродить тишина . . .
Зд сь н кто есть. Зд сь рыщетъ н кто черный—
Томится зд сь, но не уйдетъ, упорный;
Усталъ отъ горя, мощь истошена,
И ищетъ онъ покою — н тъ покою;
И хочетъ онъ рыдать —не стало ч мъ;
И хочетъ взвыть онъ б шено — и н мъ,
Захлебываясь жгучею тоскою;
И, ос ня крылами домъ р зни,
Свое чело подъ крылья тихо прячетъ,
Скрываетъ скорбь очей своихъ, и плачетъ
Безъ языка

И дверь, войдя, замкни,

И стань во тьм , и съ горемъ тихо слейся,
Уйди въ него, и досыта напейся
И на всю жизнь имъ душу наводни,
Чтобъ дальше — въ дни, когда душ уныло
И гаснетъ мощь, — чтобъ это горе было
Твоей посл дней помощью въ т дни,
Источникомъ живительнаго яда, —
Чтобъ за тобою злымъ кошмаромъ ада
Оно ползло, ползло, вселяя дрожь;
И понесешь въ края земного шара,
И будешь ты для этого кошмара
Искать именъ, и словъ, и не найдешь...

Иди на кладбище. Тайкомъ туда пройди ты,

Ник мъ не встр ченный, одинъ съ твоей тоской;

154
Пройди по вс мъ буграмъ, гд клочья т лъ зарыты,
И стань, и воцарю молчанье надъ тобой.
И сердце будетъ ныть отъ срама и страданій —
Но слезъ теб не дамъ. И будетъ зр ть въ гортани
Зв риный ревъ быка, влекомаго къ костру —
Но я твой стонъ въ груди твоей запру...
Такъ вотъ они лежатъ, закланныя ягнята.
Ч мъ Я воздамъ за васъ, и что Моя расплата?!
Я самъ, какъ вы, б днякъ, давно, съ далекихъ дней —
Я б денъ былъ при васъ, безъ васъ еще б дн й;
За воздаяніемъ придутъ въ Мое жилище —
И распахну Я дверь: смотрите, Богъ вашъ — нищій!..
Сыны мои, сыны! Чьи скажутъ намъ уста,
За что, за что, за что надъ нами смерть нависла,
Зач мъ, во имя чье вы пали? Смерть безъ смысла,
Какъ жизнь — какъ ваша жизнь безъ смысла прожита ...
Гд -жъ Мудрость вышняя, божественный Мой Разумъ?
Зарылся въ облакахъ отъ горя и стыда . . .
Я тоже по ночамъ невидимо сюда
Схожу, и вижу и х ъ Моимъ всезрящимъ глазомъ,
Но — бытіемъ Моимъ клянусь теб Я самъ —
Безъ слезъ. Огромна скорбь, но и огроменъ срамъ,
И что огромн е — отв ть, сынъ челов чій !
Иль лучше промолчи... Молчи! Безъ словъ и р чи
И м ъ о стыд Моемъ свид телемъ ты будь
И, возвратясь домой въ твое родное племя,
Снеси къ нимъ Мой позоръ и имъ обрушь на темя,
И боль Мою возьми и влей имъ ядомъ въ грудь!

155
И, уходя, еще на н сколько мгновеніи
Постой: вокругъ тебя коверъ травы весенней,
Росистый, искрится въ сіяньи и тепл .
Сорви ты горсть, и брось назадъ надъ головою,
И молви: Мой народъ сталъ мертвою травою,
И н тъ ему надежды на земл .

И вновь пойди къ спасеннымъ отъ убоя —

Въ дома, гд молится постящійся народъ.
Услышишь хоръ рыданій, стона, воя,
И весь замрешь, и дрожь тебя возьметъ:
Такъ, какъ они, рыдаетъ только племя,
Погибшее нав ки — навсегда...
Ужъ не взойдетъ у нихъ святое с мя
Возстанія, и, мщенья, и стыда,
И даже злого, страстнаго проклятья
Не вырвется у нихъ отъ боли ранъ...
О, лгутъ они, твои родные братья,
Ложь —ихъ мольба, и слезы ихъ — обманъ!
Вы бьете въ грудь, и плачете, и громко
И жалобно кричите Мн : гр шны
Да разв есть у праха, у обломка,
У мусора, у падали вины?
Мн срамъ за нихъ, и мерзки эти слезы!
Да крикни имъ, чтобъ грянули угрозы
Противъ Меня, и неба, и земли, —
Чтобы, въ отв тъ за муки покол ній,
Проклятія взвилися къ горней с ни
И бурею престолъ Мой потрясли!
 Я для того замкнулъ въ твоей гортани,
О челов къ, стенаніе твое:
Не оскверни, какъ т , водой рыданій
Святую боль святыхъ твоихъ страданій,
Но сбереги нетронутой ее.
Лел й ее, храни дороже клада
И з&мокъ ей построй въ твоей груди,
Построй оплотъ изъ ненависти ада —
И не давай ей пищи, кром яда
Твоихъ обидъ и ранъ твоихъ, и жди.
И выростетъ взлел янное с мя,
И жгучій дастъ и полный яду плодъ —
И въ грозный день, когда свершится время,
Сорви его — и брось его въ народъ!

Уйди. Ты вечеромъ вернись въ ихъ синагогу:

День скорби кончился — и клонить понемногу
Дремота. Молятся губами кое-какъ,
Безъ сердца, вялые, усталые отъ плача:
Такъ курится фитиль, когда елей изсякъ,
Такъ тащится безъ ногъ за зженная кляча...
Отслужено, конецъ. Но скамьи прихожанъ
Не опуст ли: ждутъ. Я, пропов дь съ амвона!
Скрипитъ она, скучна, безцв тна, монотонна,
И мажетъ притчами по гною св жихъ ранъ,
И н тъ ни одного въ ней Божіяго слова,
И въ душахъ не родить ни проблеска живого.
И паства слушаетъ, з вая старъ и младъ,
И не до пропов ди имъ отъ думъ унылыхъ:
Печать конца на лбу, въ пустынномъ сердц чадъ,
Сокъ вытекъ, духъ увялъ, и Божій взоръ забылъ ихъ...

Н тъ, ты ихъ не жал й. Ожгла ихъ больно плеть —

Но съ болью свыклися, и сжилися съ позоромъ,
Чрезчуръ несчастные, чтобъ ихъ громить укоромъ,
Чрезчуръ погибшіе, чтобъ ихъ еще жал ть.
Оставь ихъ, пусть идутъ — стемн ло, небо въ зв здахъ.
Идутъ, понуры, спать — спать въ оскверненныхъ
гн здахъ, —
Какъ воры, крадутся, и станъ опять согбенъ,
И пустота въ душ бездонн е, ч мъ прежде;
И лягутъ на тряпь , на сброшенной одежд ,
Со ржавчиной въ костяхъ, и въ сердц гниль и тл н ъ . . .

А завтра выйди къ нимъ: осколки челов ка

Разбили лагери у входа къ богачамъ,
И какъ разносчикъ свой выкрикиваетъ хламъ,
Такъ голосятъ они: „Смотрите, я — кал ка!
Мн разрубили лобъ! Мн руку до кости!"
И жадно ихъ глаза — глаза рабовъ побитыхъ —
Устремлены туда, на руки этихъ сытыхъ,
И молятъ: „Мать мою убили— заплати!"

Эй, голь, на кладбище! Отройте тамъ обломки

Святыхъ родныхъ костей, набейте вплоть котомки
И потащите ихъ на міровой базаръ
И ярко, на виду, разставьте свой товаръ:
Гнусавя нарасп въ мольбу о благостын ,

158
Молитесь, нищіе, на в теръ вс хъ сторонъ
О милости царей, о жалости племенъ —
И гнійте, какъ поднесь, и клянчьте, какъ понын !

Что въ нихъ теб ? Оставь ихъ, челов че,

Встань и б ги въ степную ширь, далече:
Тамъ, наконецъ, рыданьямъ путь открой,
И бейся тамъ о камни головой,
И рви себя, горя безсильнымъ гн вомъ,
За волосы, и плачь, и зв ремъ вой —
И вьюга скроетъ вопль безумный твой
Своимъ насм шливымъ нап вомъ...
 СВИТОКЪ О ПЛАМЕНИ
ИЗЪ СКЛЗЯНІЙ О РАЗРУШЕНІИ ВТОРОГО ХРЯМЯ
1905

11
СВИТОКЪ О ПЛЯМЕНИ 1905

Всю ночь оно пылало, воздымая

ввысь надъ горою храма языки
огня. Съ высотъ опаленнаго неба
брызгали зв зды ливнемъ искрометнымъ
на земь. Или Господь Свой тронъ небесный
и Свой в нецъ въ дребезги раздробилъ?

Обрывки красныхъ тучъ, перегруженныхъ

кровью съ огнемъ, скиталися въ просторахъ
ночи, неся по далекимъ горамъ
скорбную в сть о гн в Бога мщеній
и о Его ярости возглашая
скаламъ пустынь. Не Свою ли порфиру
разодралъ Ддонай, и по в трамъ
клочья разв ялъ?

И великій ужасъ
былъ на дальнихъ горахъ, и дрожь объяла
хмурыя скалы пустынь: Б о г ъ о т м щ е н і й
Іегова, Б о г ъ отмщеній в о з с і я л ъ !
И вотъ Онъ, Богъ отмщеній, въ дивной слав
Своей, покойный, грозный, возс дитъ
на пылающемъ трон , въ сердц моря
пламени, облаченъ въ пурпуръ огня,
и угли раскаленные — подножье
стопамъ Его. Кругомъ въ безумной скачк ,
въ б шенной пляск вьются языки.
Надъ головой Его шипитъ пожаръ
и со свистомъ засасываетъ, жадный,
пространства міра. Спокоенъ и грозенъ
сидитъ Онъ, мышцы Его скрещены,
и отъ взоровъ очей ширится пламя
и выше воздымаются костры
отъ манія р сницы.

Пойте Богу
п снь пламени, о буйный хороводъ
огневого рад нія!

II

Когда
засверкала заря на горныхъ высяхъ
и по долинамъ легь б лесый паръ,
тогда смирилося море пыланій,
и земля поглотила языки
отъ обожженной Божіей святыни
на гор храма.

И ангелы свиты,
согласно чину священнаго хора,
собрались на заутреннюю п снь
и распахнули окна небосвода
и показали головы наружу
надъ горой храма: отперты ли входы
святыни, и клубится ли надъ нею
дымъ куреній?

И вилять: Савао ъ,
Ветхій деньми, надъ грудами развалинъ
возс дающій въ сумеркахъ зари,
въ черный дымъ облаченъ, и прахъ и пепелъ
Его подножье. Голова поникла
на скрещенный мышцы, и надъ нею
скорбь нависла горою. Молчаливъ
и угрюмъ озираетъ Онъ обломки
разгрома; гн въ и ужасъ вс хъ в ковъ
и міровъ омрачилъ Его р сницы,
и во взор великое застыло
безмолвіе.

Гора еще дымится.

Кучи пепла и тл ющей золы,
дымныя головни, скирды багровыхъ
углей, нагроможденные, сверкаютъ
словно розсыпи камней самоцв тныхъ
въ молчаніи зари.

Но Аріэль,
Огненный Левъ, издревле возлежавшій
днемъ и ночью на жертвенник Бога, —

165
Аріэля не стало. Только прядь
его гривы, посл дняя сиротка,
мерцаетъ, и дрожитъ, и умираетъ
на обгор лыхъ обломкахъ, въ молчаньи
зари.

И поняли ангелы свиты,

что сд лалъ имъ Господь. И содрогнулись,
и сь ними вс предутреннія зв зды
затрепетали; и ангелы лица
окутали крылами, чтобъ не вид ть
скорби Господней.

И гимны зар
см нилися безмолвной п снью горя,
беззвучно-внятной жалобой. И молча
отвернулись и плакали они,
каждый ангелъ одинъ съ своей душою,
и весь міръ съ ними плакалъ въ тишин .

И н кій вздохъ, беззвучный, но глубокій,

со дна земли поднялся и разнесся
и разбился въ безмолвіи рыданья.
То разбилось, разбилось сердце міра,
и не въ мочь стало Господу кр питься,
и очнулся Господь, и львинымъ ревомъ
возрев лъ, и всплеснулъ руками въ боли —
и поднялась Шехина съ пепелища
и сокрылась въ загадочности Тайнъ...
 Ill

Я надъ горою храма, въ вышин ,

стыдливая, печальная, блистала
Серна Зари, съ лазурнаго шатра
озирая развалины, и тихо
р сницы, серебристыя р сницы
трепетали.

И юный ангелъ Божій,

св тлокрылый, съ печальными глазами,
обитавшій въ лучахъ Серны Зари
на страж Затаенныхъ Слезъ-жемчужинъ
въ чаш Безмолвной Скорби,—-увидалъ
ту прядь огня изъ гривы Аріэля,
что мерцала, дрожала, умирала
средь обожженныхъ каменныхъ обломковъ,
на гор храма.

И дрогнуло сердце
ангела, жалостно и больно стало
его душ , да не умретъ посл дній
уголекъ Божества—и на земл
не останется пламени святого,
и дивный св точъ Божьяго народа
и Божіяго дома догоритъ
навсегда.

И понесся, покидая
Серну Зари, съ кадильницей въ рук ,
и опустился на гор развалинъ
и приступилъ трепетно къ алтарю
и выгребъ изъ святого пепелища
Божье пламя; и крылья распростеръ
и умчался. Одна только слезинка,
зашип въ, утонула въ жгучемъ пепл —
и то была единственная капля,
что пролилъ ангелъ дотол изъ чаши
Безмолвной Скорби,—слеза умиленья
и отрады о чуд , о спасенномъ
уц л вшемъ Огн .

И ангелъ несся
межъ легкихъ тучекъ, и пламя святыни
въ его десниц . Т сно, т сно къ сердцу
прижималъ онъ добычу и устами
ея касался. Радостно мигала
ему Серна Зари, и сердце билось
родникомъ ут шенья и надежды.

И унесъ онъ ее на голый островъ

и опустилъ на клыкъ крутой скалы;
и поднялъ къ небу печальныя очи,
и шепнули уста беззвучно:

— Боже
милосердый, спасающій, вели,
да не угаснетъ посл днее пламя
Твое вов ки!
 И призр лъ на душу
св тлокрылаго ангела Господь
и далъ пламени жизнь; и поручилъ
его Серн Зари, и повел лъ:
— Бодрствуй, о дочь моя, надъ этой искрой,
да не погаснетъ, ибо какъ з ница
ока теб она; стой и блюди,
что съ нею будетъ.

И стала въ лазури
Серна Зари надъ Божьимъ огонькомъ,
и съ любовью безмолвной и далекой
и стыдливою н гою мигала
ему съ высотъ, и встр чала поутру
сіяющимъ прив томъ, и тянулась
къ нему лучемъ ут шенья и ласки.

ft юный ангелъ съ грустными глазами

отлет лъ и вернулся вновь на м сто
свое, на стражу Затаенныхъ Слезъ
въ чаш Безмолвной Скорби; только глубже
и печальн й глаза его, ч мъ были,
и на устахъ и на сердц ожоги,
которымъ не зажить; ибо коснулся
до сердца и до устъ огонь святыни,
и н тъ имъ исц ленья.
 IV

Въ это время
захватилъ покоритель и увезъ
на корабляхъ въ далекій пл нъ по дв сти
отъ юношей и д вушекъ Сіона.
Чистыя д ти чистыхъ матерей,
молодыя газели съ горъ Іуды, —
еще росами юности ихъ кудри
окроплены, и блескъ небесъ Сіона
въ очахъ. Отецъ ихъ — Олень Израиль,
и мать — вольная Серна Галилеи.

И мало то казалося врагу,

что поругалъ и осквернилъ нав ки
св жую п снь ихъ жизни; но задумалъ
истомить ихъ тоской, и долгой смертью
отъ голода и жажды. Обнажилъ
и высадилъ на тотъ пустынный островъ —
юношей зд сь, на одномъ берегу,
д вушекъ тамъ, на берегу противномъ,
и покинулъ.

И думалъ нечестивый:
„Разрозню ихъ — и муку ихъ удвою.
Да блуждаютъ на остров пустынномъ,
братья сестрамъ чужіе, и не встр тятъ
и не увидятъ вов ки другъ друга,
и высохнеть душа, завянегь сердце

170
и св тъ очей потухнетъ. И когда
лишь одинъ шагъ останется межъ ними
и протянутся руки ихъ навстр чу
рукамъ,—то вдругъ исказятся ихъ лица
и подкосятся кол ни, и рухнутъ,
и умрутъ смертью судорогь и муки
на жел зной земл , подъ м днымъ небомъ,
безъ ут хи и радости.и

Три дня
по острову пустынному блуждали
юноши безъ питанья и воды,
безъ словъ и стона. Вонжены ихъ очи
въ жаркій песокъ, и голова поникла
подъ раскаленнымъ солнцемъ. Острія
пылающихъ утесовъ осыпаютъ
ихъ стр лами огня, и скорпіоны
въ разс линахъ, колючіе, см ются
ихъ тяжкой скорби.

Ибо проклялъ Богъ

отв ка этотъ островъ, пл шью проклялъ
и чахлостью: терновникъ и гранить,
ни травинки нигд , ни пяди т ни,
шорохъ жизни застылъ, знойная тишь,
опаленная пустошь. Утомились
наготою глаза ихъ, замирало
сердце въ груди, истаяла душа.
Ихъ дыханье — какъ огненныя нити,
и мнится, будто самый звукъ шаговъ
умираетъ безъ отклика,—и т нь,
упадая, сгораетъ. И уснулъ
и смолкъ источникъ жизни, въ темный уголъ
забилася душа, и н тъ отрады,
опустилась рука, закрылись очи
и бредутъ — и не знаютъ, что бредутъ.

Но внезапно — когда уже померкло

и он м ло все въ нихъ — изъ унылой
тишины зазвучала чья-то поступь,
ув ренная, м рная, какъ эхо
твердаго сердца; и никто не в далъ,
чей и откуда шагъ; ибо со дна
своихъ сердецъ услышали тотъ звукъ
и въ ихъ сред звучалъ онъ. И познали,
что былъ н кто Загадочный межъ нихъ
и сердце вс хъ — въ его великомъ сердц .
И влеклися за поступью чудесной,
попрежнему съ закрытыми глазами,
уц пившись душою за стопы
Незримаго.

И было, если кто

пріоткрывалъ съ усиліемъ р сницы,
отличали глаза его невольно
двухъ юношей, ростомъ и мощью равныхъ,
головой выше спутниковъ; и оба
загадочны, и широко раскрыты
очи у нихъ обоихъ; но одинъ
кротокъ и св тлоокъ, и смотритъ въ небо,
словно тамъ ищетъ зв зду своей жизни,—
другой мраченъ и грозенъ, его брови
насуплены, глаза устремлены
къ земл , словно пытаютъ у нея
о великой утрат . И не можно
отгадать, кто Загадочный водитель
межъ этими двумя.

На третью ночь —
ночь, полную лазури и созв здій —
они пришли къ р к , широкой, черной
какъ смола, и воскликнули: вода!
И налет ли хищно, и глотали,
и легли отдыхать на берегу.

И закричали двое:—Мы нашли

лебеду!—И накинулися жадно
вс на ту лебеду, и обглодали,
и снова полегли на берегу.

И нев домо было имъ, что пили

изъ р ки Яваддонъ, чье имя Гибель,
и вкусили отъ корня Сатаны.
Лишь одинъ Св тлоокій не коснулся
ни до чего. Опершись одиноко
о прибрежный утесъ, онъ сталъ поодаль,
и глаза его рыли бездну ночи
и напряженное ухо внимало
п сн души.

Тогда поднялся вдругь

тотъ Грозный, мрачный, съ гн вными бровями,
и приблизился къ нимъ, и вопросилъ:

— Братья, не позабыта ль вами п снь

о ненависти, п снь уничтоженья?

И промолчали юноши, ни слова

не сказали въ отв тъ, ибо стыдились —
ибо вов къ не знавали той п сни.
Только одинъ, золотисто-кудрявый,
еще дитя, выпятилъ важно грудь
и вскричалъ, лицем ря:

~~ Разв могъ
юный левъ позабыть свое рыканье,
разв . . .

Стр ла сверкнула изъ очей

Грознаго и спалила на устахъ
ребячью ложь. И въ мрачномъ гн в молвилъ
Загадочный:
 — Сталъ юный левъ шакаломъ,
псомъ пустыни...

И потупился отрокъ,
зард лся и уставился глазами
въ большой палецъ ноги, вертя въ рукахъ
осколокъ голыша. Добрая ночь
его сокрыла, и никто не вид лъ
его стыда.

А Загадочный с лъ
на берегу, и въ черныхъ глубинахъ
его жгучіе взоры утонули
и заблудились. Юноши, притихнувъ,
затаили дыханье, ибо ужасъ
палъ великій на нихъ, и сердце ныло
отъ невнятнаго трепета. И слухомъ
прильнули къ тишин : палимый жаждой,
такъ приникаетъ скиталецъ въ пустын
ухомъ къ н мой скал — и будто внемлетъ
изъ гранита запечатл нный лепетъ
подземнаго ключа . . .

И зазвучала
въ этотъ мигъ п снь Загадочнаго, тихо,
словно прозрачный голосъ самого
безмолвія. Своей душ онъ п лъ,
про себя, еле внятно; и безстрастна,
таинственна, темна, какъ сама ночь,
 доносилася п снь, и леден ло
отъ спокойнаго холода ея
въ груди; и не понять было, откуда —
изъ темной ли норы въ его душ
тихо выползла п снь черной ехидной
и потянулась къ вод , — или онъ
ее глазами выманилъ изъ бездны
р чной, и п снь тихо ползла оттуда
къ его душ . . .

И такъ п лъ челов къ:

„Черныя, дремлютъ бездны р ки Яваддона,

Загадку смерти гадая...
Вопли міровъ сокрыты во тьм ея лона
И великая боль міровая . . .

Гд же Заря Искупленья? — Она, какъ блудница,

Играетъ и съ нами, и съ Богомъ —
Въ тимпаны, веселая, бьетъ и въ пляск р звится
Гд -то по горнымъ отрогамъ... —"

Тихо слушали юноши. Глаза ихъ

приковала р ка. Глубь Яваддона
имъ ужасное н кое шептала,
и золотистыя зв зды дразнили
изъ черноты пучины. Я кудрявый
застыдившійся отрокъ поднялъ гальку
на берегу разс янной рукою

176
 и швырнулъ въ воду — и нутро р ки
шарахнулось, заб гали морщины
по искаженной поверхности, зв зды
удлинилися въ зм йки золотыя
и зигзагами трепетно и р зво
разсыпались везд . . . И колыхнулось,
какъ р ка, сердце юношей, и дрожь
по членамъ проскользнула — и не знали
отчего. Чернымъ пламенемъ сверкнули
очи Грознаго — пламя Сатаны —
и голосъ сталъ другимъ, и вдругъ окр пъ,
разрастаясь и трепетный и гн вный:

„Изъ безднъ Яваддона взнесите п снь о разгром ,

Что, какъ духъ вашъ, черна отъ пожара,
И разс йтесь въ народахъ, и все въ проклятомъ ихъдом
Отравите удушьемъ угара;

И каждый да с етъ по нивамъ ихъ с мя распада,

Повсюду, гд ступить и станетъ.
Если т нью коснетесь чист йшей изъ лилій ихъ сада —
Почерн етъ она и завянеть;

И если вашъ взоръ упадеть на мраморъ ихъ статуй —

Треснуть, разбиты на-двое;
И см хъ захватите съ собою, горькій, проклятый,
Чтобъ умерщвлять все живое —и

И тогда Св тлоокій, что стоялъ

одиноко поодаль, опираясь

177
12
о прибрежный утесъ, и въ темномъ неб
сл дилъ свою зв зду, — тихо ступилъ
ближе къ юношамъ, глазъ не отрывая
отъ неба, и спросилъ:

— Братья мои,
а знакома ли вамъ п снь ут шенья,
п снь искупленья и Конца?

Но т
не слыхали, не двинулись и взоровъ
не отвели отъ р ки, ибо душу
поглотила п снь Грознаго. Сид ли
недвижные, н мые, и казались
чернымъ рядомъ надгробныхъ изваяній
на собственномъ кладбищ . — Только снова
тотъ самый отрокъ въ золотыхъ кудряхъ
важно выпятилъ грудь и, лицем ря,
отв чалъ :
— Разв горная газель
могла забыть свой голосъ ...

И не кончилъ,
смутясь, ибо покоились на немъ
два ясныхъ глаза; и вложилъ смущенно
кончикъ мизинца въ ротъ, словно ребенокъ,
что солгалъ и попался, и усм шка
пристыженно играла въ ямкахъ щекъ.
И улыбнулся ему Св тлоокій
 улыбкою прощенія; но скорбно
стало его душ ; и отошелъ
снова къ утесу и взоромъ унесся
въ небо.

R п снь Загадочнаго кр пла,

нарастала, какъ буря, какъ зв риный
ревъ, увлекая буйными волнами
юношей; и зарычали они,
словно львята, и вм ст съ мощью клича
въ нихъ нарастала ненависть сильн е
смерти, пронизывая, опьяняя,
искажая лицо и зажигая
черное пламя въ глазахъ. И качнулась
тогда р ка сплошной черной громадой
отъ берега до берега въ единомъ
колыханьи, какъ будто бы дитя
въ колыбели, и вм ст зашатались,
зазм ились, заб гали въ пучин
рыбками золотыми искры зв здъ:

JrKSo то — П снь Гн ва, что въ ночь Божіей мести

Родилась, воспріята кострами,
Шъ крови отцовъ и д тей, и изъ д вственной чести,
Растоптанной въ мукахъ и срам ..."

Но въ этотъ мигъ вскочилъ кудрявый отрокъ

и показалъ рукой на крутизну
по ту сторону волнъ, и закричалъ:
—Смотрите!..

179
 Юноши подняли взоры,
и упало въ нихъ сердце: тамъ, напротивъ,
съ высоты, что надъ кручею обрыва,
словно ангелы легкія, касаясь
едва земли, нисходятъ ровны мъ рядомъ
б лот лыя д вы. Стройной нитью,
нога къ ног , идутъ он , и руки
подняты, словно тянутся къ лучамъ
м сяца, и, какъ очи одержимыхъ
луннымъ недугомъ, закрыты глаза;
на чел ихъ — терновые в нцы,
и муки мессіанскія застыли
въ чертахъ лица; въ т ни р сницъ ихъ дремлетъ
изначальная в ра, и улыбка
на губахъ опочила»

И узнали
ихъ юноши, и замерло въ нихъ сердце;
ибо д вы, съ закрытыми глазами,
близились къ темной круч надъ р кою,
и чрезъ мгновенье останется шагъ
между ними и пропастью. Вскочили
юноши, закричали, замахали
руками — но, не внемля и не видя,
не открывая глазъ, легкія, ровнымъ
рядомъ, нога къ ног , двигались д вы
своимъ путемъ. И вотъ — посл дній шагъ.
Длинная, ровная нить изъ алмазовъ
мгновенно распахнувшихся очей

І80
на одинъ мигъ сверкнула и погасла —
и вереницею аистовъ б лыхъ
понеслись он въ черную пучину.

Съ воплемъ ужаса юноши вскочили

и ринулись съ обрыва. Словно гривы,
стали дыбомъ ихъ кудри на лету —
и ужъ роютъ руками чрево бездны,
и, вынырнувъ, плывутъ наперер зъ
пучины. Вотъ ужъ головы покрыла
тяжкая т нь крутизны, что на томъ
берегу... Полдороги . . . И завыла,
вздыбилась, обезум ла р ка;
черный, огромный выросъ валъ изъ чрева
бездны, и бросилъ отважныхъ назадъ,
и ринулись опять они на приступъ
его гребня. И мощный валъ застылъ,
притаился, нависъ сплошной ст ною —
и въ нутр его злая назр вала
мысль. Юноши боролись и взбирались
выше и выше — вотъ уже они
на гребн вала, ясно изъ-за гребня
слышны д вичьи вопли — но раздалась
въ это мгновенье подъ ними громада,
и въ ней разверзся, подобный ущелью
смерти, черный провалъ — и понеслись
юноши въ ту зіяющую глубь
и тамъ, на дн , столкнулись головами
о головы подругъ . . .
 Тяжкая тишь,
спокойствіе насыщеннаго зв ря
опустилось надъ пропастью. Замкнулось
надъ см лыми ущелье, и по темной
глади р ки неслышно поползло
что-то тяжкое, черное, большое
и поплыло за трупами вдогонку,
словно черная лодка — или гробъ...

Л св тлоокій юноша стоялъ,

невредимый, у выступа утеса,
одинъ, одинъ; и закрылъ онъ руками
лицо свое, и, рухнувъ, зарыдалъ,
зарыдалъ, зарыдалъ...

VI

Но когда всталъ онъ

и обычно вознесъ очи гор ,
то увидалъ — вотъ, надъ высями кручи
напротивъ, непорочная, какъ ангелъ
чистоты, б лот лая, печально-
окая, одинокая, стояла
"д вушка и смотр ла прямо въ очи
ему, и надъ ея головкой въ неб
сіяла Серна З а р и . . .

И забилось
его сердце. Впервые за всю жизнь
опустилъ онъ глаза — и погрузился
въ черную воду взоръ, и тамъ почилъ
на отраженьи д вушки въ пучин
съ предразсв тной зв здою надъ челомъ:
то впервые за всю страшную ночь
онъ заглянулъ въ пропасти Аваддона.
И вдругъ снова поникъ онъ на кол ни
предъ отраженнымъ образомъ, прикованъ
глазами къ бездн чрезъ муку любви,
и его губы, томясь и тоскуя,
шепнули:

— Ты-ль это, сестра?..

И смолкъ
и не продолжилъ, ибо одол ло
бушеваніе сердца, и душа
задыхалась своею полнотою. ..
Но овлад лъ собою черезъ мигъ, и
открылъ глаза широко — и они
стали глубже, и греза въ нихъ бродила,
и, больная, ужалена любовью,
кровоточа, въ глубин трепетала
душа; и вновь закрылся взоръ отъ боли
великаго безхитростнаго сердца,
и страннымъ звукомъ, робкимъ и печальнымъ,
словно ропотъ таинственно-незримый
родника подъ травою на закат ,
хлынула изъ груди его молитва.
 исповъдь

„Ты ли это, единственная, ты ли,

огонекъ моего пути, святая
души моей отъ перваго дыханья
понын , ты ли съ вершины холмовъ
на безжизненномъ остров предстала
мн подъ крылами Зари, подъ в нцомъ
ея зв зды?

„Изъ глубины моей

жизни къ теб миріадами воплей
о помощи давно, в чно взывала
моя душа, и неслась отъ тебя
и къ теб тысячами потаенныхъ
и извилистыхъ тропокъ. На зар
д тской поры увидалъ я впервые
твое сіянье, и въ тайн ночей
и зорь мн полюбился твой сокрытый
блескъ. Между горъ Самарійскихъ, средь гроздій
виноградныхъ садовъ, — тамъ родили
меня мать моя, тамъ подъ переплетомъ
лозъ и пальмъ колыбель моя качалась,
и п сней няни былъ для меня голосъ
божьей пташки. Высоко колосились
золотыя поля, благословляя
мое д тство, л са прохладныхъ кедровъ
и кипарисовъ вводили меня
подъ с нь тайны своей, и полюбилъ я
бога земли, бога долинъ и горъ,
а Бога неба страшился. Но часто
предъ зарей, предъ зарей, едва съ вершины
горъ въ міровой тишин раздавался
первый рогъ пастуха, и страхъ святой,
непонятный и сладостный, окутывалъ
меня, я пробирался, крадучись,
къ выходу шалаша, и подымался
на холодный пригорокъ; мои ноги
купались въ рос утра, и глаза
уносились къ лазоревому небу
и созерцали тамъ дивную славу
твою въ луч предутренней зв зды,
и въ ея мягкомъ сіяньи твою
божественность; и съ высоты лазурной
въ молчаливой любви ты мн мерцала,
и мое сердце трепетало съ трепетомъ
твоихъ р сницъ, и я тогда любилъ
даже небо и все, что въ неб скрыто, —
ради тебя . . . "

И дальше говорилъ,
затопленный любовью:

„И остался
я сиръ и одинокъ. Отецъ погибъ
смертью зилота въ битв — и его
кости покрыты безславіемъ; мать
осквернилась душою за пригоршню
ячменя на чужбин ; и остался
я одинъ, и скитался, безпріютный,
ц лые дни по гор&мъ, и въ ночи
засыпалъ, обнимая твердый камень.
И лисицы кругомъ меня шныряли
во мрак , и сова меня пугала,
плача гд -то въ развалинахъ; и былъ я
одинокій, мечтательный ребенокъ,
съ однимъ богатствомъ — съ душою, пугливой
какъ пташка, и съ глазами, что смотр ли
и дивились. И мн являлась ты,
задумчивая, св тлая, въ туман
ночи, на голой скал моего
ночлега, передъ каменнымъ моимъ
изголовьемъ, — а утромъ сторожила
меня съ нагорныхъ высотъ, и дарила
добрымъ лучомъ, и съ матерински-н жной
грустью ласкался ко мн золотой
взоръ твой. И обучила мое сердце
тайному горю, и безмолвной боли,
и страданьямъ любви. Я ждалъ тебя
дни на пролетъ, словно стражъ на дозорномъ
холм , и по ночамъ къ теб тянулся,
какъ отлученный отъ груди ребенокъ
къ матери.. *

„Такъ, заброшеннымъ въ горахъ,

меня нашелъ однажды странный старецъ
изъ Іудеи, с дой и косматый,
въ плащ , мрачный и хн вный, — назорей
и подвижникъ предъ Богомъ; величавъ
и грозенъ былъ онъ, какъ тяжкая туча,
или сн жныя горы предъ разсв томъ
утра. И, сжалясь, пріютилъ ребенка
подъ таинственной кровлей своего
шатра, и заслонилъ отъ міра т нью
своей дрожащей б лой бороды.
И обучилъ меня своимъ дорогамъ,
и своему Богу поработилъ,
далъ душу безъ желаній, и глаза,
устремленные въ высь. И оборвалъ онъ
лепестки моей юности, одинъ
за другимъ, и принесъ своему Богу
въ жертву, и лучшія грезы мои
посвятилъ небесамъ; и дни мои,
подобно днямъ его, стали постами,
ночи мои молитвами, какъ ночи
старика. Былъ онъ страшенъ мн , какъ осень
страшна цв тку. Исхудало лицо,
и чело мое съ каждымъ днемъ бл дн ло —
только кудри все гуще, все пышн е
вились, да въ сердц дико разрослась
св жая чаща грезъ; и я, малютка,
терялся въ ея сумрак , подобный
загнанной юной лани. И, бывало,
тотъ дикій л съ въ моемъ сердц внезапно
претворялся въ волшебный садъ цв товъ,
сладкихъ плодовъ, солнечнаго сіянья, —
и ты, Божія дочь, заткана св томъ
и блескомъ, тихо шла межъ благовонныхъ
грядъ, улыбаясь улыбкой, дарующей
жизнь, и, какъ будто влюбленная горлинка,
трепеталъ я, воркуя, на твоемъ
б ломъ плеч

„Я былъ тогда нетронутъ

и стыдливъ, и душа была чиста,
словно капля росы въ горлышк лиліи,
сердце ясно, какъ влага Силоама
въ хрустальной чаш . Ни разу дотол
пыль женщины не пала на мои
одежды, и нев домъ для меня
былъ ея ароматъ; но въ моемъ сердц
журчала жизнь тысячью родниковъ,
и молилась душа моя о шум
любви, о дивномъ гомон любви.
И расцв талъ изъ грезъ моихъ твой образъ
и вставалъ предо мною сочетаньемъ
дочери Бога съ женщиной, и самъ
я не в далъ, когда и какъ соткалось
оно въ моей душ . И мн казалось
иногда, что вн дрилъ тебя Господь
искони и отв ка въ моемъ сердц ,
и въ оны дни, на одной изъ далекихъ
зв здъ, или въ грез древности, прошелъ я
мимо тебя, и ты меня окликнула
по имени. Твой ароматъ я чуялъ
и въ загадкахъ моей далекой д тской
поры, и эхо твое доносилось
изъ н мыхъ ея сновъ. Днемъ мои взоры
подымалися къ небу, но рука,
словно сл пая, ошупью искала
т ни твоей вокругъ; и сквозь тревожный
сонъ по ночамъ недоставало мн
на б дномъ лож тебя. И, бывало,
ночью вставалъ старикъ будить зарю
и молился въ окно, лицомъ къ востоку,
и п лъ, вторя предутреннимъ зв здамъ,
п снь Богу жизни своей, — а въ углу
я на лож сгоралъ, корчился въ мук
затаенныхъ желаній, и душа
испуганно дрожала, какъ молочный
ягненокъ въ пасти голоднаго зв ря, —
и плакалъ, и терзалъ зубами губы,
что въ трепет желанія шептали
гр ховныя мольбы Богу м о е й
жизни. И странно мн врывалась въ душу
старцева п снь, словно чистый родникъ
въ мутное море. Гадкимъ и презр нньшъ
самъ себ я казался, и томился,
и во мрак души моей шепталъ
об т ы . . .

„Разъ я вышелъ предъ зарею

освятить себя Господу въ р к
съ общиной Братьевъ Разсв тной Купели.
Съ горъ полнотою св жести святой
в ялъ навстр чу мн в терокъ утра,
и чудилось — во ср тенье иду я
большой и дивной Тайны. Ткани т ла
переполнены мощью, сердце ново
и кр пко — и душа моя, ликуя,
не помнила себя. И вдругъ — звенящій
всплескъ воды пронизалъ меня хрустальной
струей, и былъ онъ уху моему,
какъ рокотъ арфъ. И я взглянулъ и замеръ:
внизъ по р к передъ мной купалась
д вушка. Б лизна н жнаго т ла
изъ полутьмы озарила меня
и опьянила . . . Мигъ — и я бъ однимъ
прыжкомъ ринулся къ ней — но предо мною
встала старцева т нь. И задушилъ я
свой порывъ, и залегь въ дупл утеса,
и насыщалъ голодные глаза
б лою наготой, и трепетало
мое сердце отъ трепета ея
д вственныхъ персей. И возскрежеталъ
я зубами, и поднялъ, угрожая,
свой кулакъ — и не зналъ, противъ кого —
противъ небесъ ли, меня испытующихъ,
или противъ Діавола, что такъ
искушалъ мою душу. И какъ молотъ
обрушился кулакъ мой на скалу,
и брызнули осколки, и нога
растоптала, какъ пыль, гранитный щебень.
„Но опьяненье прошло, и глубокій
ужасъ объялъ меня, великій ужасъ
передъ собою; ибо заглянулъ я
въ черный хкосъ, гд адова качель
между св томъ и тьмой меня швыряла:
и увидалъ свою душу — и вотъ,
она черна и б ла; и увид лъ
сердце свое — и въ немъ нора ехидны
и вм ст съ ней орлиное гн здо...
Такъ сид лъ я, томясь, на берегу
той р ки; голова моя поникла
подъ ношей тьмы, взоры гляд ли въ воду,
и, казалось, сижу я на распутьи
между тропой проклятья и тропой
благословенья. И вдругъ увидалъ
кудри свои въ вод : он обрбсли
дико и тяжко, вис ли, бросая
темную т нь, подобно покрывалу
изъ черныхъ зм й — и словно измышляли
противъ души моей козни со дна
потока. И вскочилъ я — и поклялся
принести свои кудри въ жертву небу —
и свершилось, и опустилась чаша
ВоСОВЪ • • •

„И я вступилъ въ Іерусалимъ
и увид лъ чертогъ святыни, прелесть
юношей и жрецовъ его, толпу,
что по дворамъ его шумно сновала, —
и захватило духъ мой. И остригъ я
свой в нецъ назорейскій тамъ надъ кровью
жертвы моей, и бросилъ кольца прядей
въ пасть Огненнаго Льва — и въ тотъ же мигъ
мои кудри взвились въ пламени жертвы
къ небу, и роскошь юности моей
стала пепломъ, угоднымъ благовоніемъ
для Господа... Какая-то волна,
какъ дымъ костра, какъ ненависть черна,
хлынула изъ души моей сожженной,
и въ глазахъ потемн ло, и хот лось
зарев ть по зв риному — но въ этотъ
мигъ затопилъ хоръ левитовъ меня
моремъ звуковъ, и грохотъ трубъ и лепетъ
лиръ заглушилъ посл дній вопль моей
юности; сердце мое потерялось
въ шум тимпановъ, кимваловъ, и палъ я,
обезсиленъ, предъ старшимъ изъ жрецовъ
въ одежд льна, и въ краяхъ его ризы,
межъ бубенцовъ и гранатовыхъ яблокъ,
скрылъ лицо, испов дался и плакалъ...

„ Д удаляясь —- увид лъ я въ груд

пепла, у края жертвенника, прядь
моихъ кудрей, одну, что уц л ла
отъ огня. И похитилъ я у Бога
ту Богу об тбванную прядь,
утаилъ на груди и уб жалъ,
и была она долго талисманомъ
и печатью на сердц у меня.
Когда же вновь отросли мои кудри,
я вынулъ эту прядь, поц ловалъ
и пб-в тру разв ялъ, возвращая
украденное Небу...

„И смотри —
Небо меня обмануло, опутало
жестокой ложью. Молодость мою
и все взяло себ , и ничего
не дало мн взам нъ. Какъ рабъ покорный,
вс дни мои возносилъ я къ Нему
глаза и, словно песъ, молча молилъ
о своей дол ; но высоком рно
отв чало безмолвіемъ Оно,
и лживымъ благочестьемъ истомило
юность мою; и остался я вновь
одинъ въ земл пустынной, и уходитъ
моя весна, ограбленная Небомъ,
повернула и хочетъ уходить,
мрачная, гн вная, безъ поц луя
и прощанья; и я за ней б гу,
ц пляясь, какъ ребенокъ, и ц лую
ноги ея, и хватаю за край
од янья, и трепещу, и плачу:
„Не покидай!"—И ты мн вдругъ явилась,
сила моя, царица, въ полнот
славы твоей сошла ко мн на землю,
жезлъ отрады въ десниц , и в нецъ

13
освобожденья на чел . И я
вижу тебя, и пл нныя желанья,
словно зм и въ заваленной нор ,
наполовину выползли, и тянутся,
дрожащія, голодныя, къ теб ,
къ теб , къ теб , и необычнымъ пламенемъ,
пламенемъ бунта горятъ ихъ глаза ...

„Слушай! Вс зв зды неба, золотыя,

серебряныя, вс теб отдамъ
за горсть любви, за право прикоснуться
къ концу твоего скипетра. Отнын
чтб небеса мн , кто въ нихъ для меня
отнын живъ, если ты ихъ покинула
ради меня, и сіянье твое
удалилось отъ нихъ? Ибо разрушены
столпы небесъ, Божій чертогь — руина,
Божій престолъ разбить, у врать святыни
мусорь; а я возросъ и возмужалъ,
красота расцв ла, хребетъ упрямъ
несокрушимою гордостью, н дра
полны рыканій льва — и ты со мною!
Повели — я встряхну кудрями, сброшу,
какъ солому, расшатанное небо
надо мной; молви слово — погружу
мою жизнь въ эту пропасть Аваддона,
и мой взоръ, что вонзился въ глубину
навстр чу лику твоему, вов ки
не подымется къ небу. Сжалься, сжалься,
возьми меня, умчи меня, сестра, —
я въ рук твоей, буду я печатью
на твоемъ сердц , буду я подножьемъ
твоей стопы; какъ собака, я лягу
у края ризы твоей, сторожа
миги твоихъ р сницъ и мановенья
мизинца твоего, — или, какъ левъ,
ринусь я на тебя и унесу
въ пещеру..."

Голосъ его зазвучалъ

словно молитва, сдержанно и мягко:

„ . . . Или создамъ иную высоту,

съ новой лазурью и новымъ сіяньемъ,
и солнцемъ будешь ты надъ мірозданьемъ
жизни моей; имя твое сплету
съ п снью моей души; какъ раньше Богу,
изъ молитвъ буду вить теб в нки,
съ ландышей лучшихъ сорву лепестки
и стопамъ твоимъ выстелю дорогу.
Орелъ огня, буду дивнымъ огнемъ
обв вать тебя; въ высь, какой не знали
грезы мои, домчусь, и къ солнцамъ дали
донесу кликъ о счастіи моемъ..."

Такъ говорилъ онъ, и въ его глазахъ

св тъ и пламя см шались и боролись;
и поднялъ онъ въ томленіи души
взоръ отъ лика въ вод къ живому лику,
трепеща и пылая — и, взглянувъ,
окамен лъ: ея н тъ надъ обрывомъ —
только образъ ея, запечатл нный,
словно выр занъ въ черной глубин
и оттуда глядитъ, и съ нимъ оттуда
глядитъ зв зда з а р и . . .

И поднялъ взоры
вновь на вершину кручи: въ высот
плыла надъ нею маленькая тучка,
св тлая, словно крылатая тучка,
и казалось — прозрачная рука
изъ-за тучки простерта, указуя,
съ Серн Зари. То былъ ли н кій ангелъ,
или о н а ?

И взоръ его повлекся

къ дивной зв зд разсв та, и въ лучахъ
ея в нца душа его повисла,
пл ненная какъ с тью. В дь она,
Серна Зари, чистоокая, грустно-
лучистая, сіяла искони
в ковъ, не угасая, не тускн я;
и предъ зарей, предъ зарею, когда
вставали т , кто на земл непонятъ,
отщепенцы великіе, сироты
міра, — вставали блуждать межъ тумановъ,
прокладывая первыя тропы
къ горнымъ высямъ, — она вставала съ ними,
одна и непонятна, какъ они,
встр чала ихъ, и былъ въ ея мерцаньи
одинъ прив тъ, одно благословенье:
Будьте чисты ! — и души ихъ сливала
со вс хъ концовъ блужданія въ единой
мечт З а р и . . .
Великая тоска
его объяла, высшая любовь,
сильн е смерти, затопила сердце
моремъ томленій; и пилъ онъ очами
темную синеву, и пилъ допьяна —
и распрямился юноша, и поднялъ
руки, и возопилъ:

— Богъ! Даже пламя,

что бунтуетъ во мн , я отдаю
Теб и небу!

Дивное сіянье
было въ его глазахъ, ибо съ высотъ
Серна Зари о клятв ликовала,
предв щая великое; и в ра
въ н кій жребій наполнила его,
и позналъ онъ, что Богъ къ нему воззвалъ
огнемъ его души и предназначилъ
свершить н что на остров — но что ?

И двинулся вдоль берега впередъ,

навстр чу уготованнаго рока,
твердый сердцемъ. Призывъ Огня звучалъ
въ его ушахъ, и передъ нимъ мерцали
полусв ты Зари. И въ глубин
д вичій образъ, и св тлая тучка
въ вышин тихо пбплыли предъ нимъ;
и не дивился юноша предъ чудомъ,
ибо лучшее чудо низошло
въ его душу; и шелъ спокойно, молча,
навстр чу Серн Зари.

Долго шелъ онъ —

и берегъ подымался выше, выше
и, наконецъ, сравнялся съ крутизной
по ту сторону водъ; и об кручи
постепенно сходились, омрачая
русло р ки, замкнутое межъ нихъ,—
словно два великана заманили
р ку въ свои т снины, замышляя
тамъ удушить во мрак . . . Но спокойно
юноша восходилъ, и тучка въ неб
и отраженный образъ въ глубин
плыли предъ нимъ.

И вдругъ—- остановилась
св тлая тучка и застыла въ неб
надъ вершиной утеса. И вгляд лся
онъ издали: черный, громадный клыкъ
возвышался изъ утреннихъ тумановъ,
опираясь о плечи береговъ;
внизу подъ нимъ зіялъ злов щей глубью
Яваддонъ — а съ вершины чуть мерцала
словно малая св чка.

И почуялъ
издали юноша сердцемъ Огонь
святыни, и душа затрепетала
въ груди. Такъ вотъ онъ, потаенный св точъ
Божій, дрожитъ изъ пустынныхъ тумановъ
и мерцаетъ съ вершины скалъ, и мнится
въ его мерцаньи намекъ Искупленья!..
Кто возжегъ тебя, св точъ на утес ,
и кто достоинъ, чистый, прикоснуться
до тебя ? Или въ этомъ оный подвигъ,
предначертанный юнош ?

И радость
могучая, безъ дна и граней радость
ворвалась въ его грудь; благогов я,
расширилась душа и ликовала
въ трепет в ры. Стопы его легки,
и широки шаги; призывъ Огня
звучалъ въ его ушахъ, и въ сердц билось
благословенье Зари.

Л межъ т мъ
искра росла. Ужъ вотъ она, какъ малый
языкъ огня, что пляшетъ въ обожаньи
передъ зарей, сестрой своей; а вотъ
уже какъ прядь отъ Пламени большого —
прядь Аріэля, передъ к мъ стоялъ онъ
н когда въ день об та. И узналъ
юноша тотъ Огонь, и встрепенулся
орелъ въ гн зд его сердца и бросилъ
радостный клекотъ въ вышину. Забыла
душа юноши бездну; мигъ — и былъ онъ
на вершин , и ринулся прыжкомъ
на священное Пламя, и широкимъ
взмахомъ поднялъ и взв ялъ къ небесамъ.
Прекрасенъ онъ стоялъ на высот ,
въ корон юности кудрявой, гордо
поднявъ пышнов нч&нное чело,
и въ рук его радостно пылалъ
факелъ Спасенія. Св тлая тучка,
какъ херувимъ-покровитель, витала
надъ его головою —и, ликуя,
Серна Зари благословляла свыше
силу его.

И мощный кличъ восторга

зр лъ на его устахъ -— но въ этоть мигъ
безмолвный зовъ пронзилъ его — и въ бездн
Яваддона, подъ черной глубиною,
выплылъ д вственный образъ. То она,
въ полнот красоты и вожд леній,
съ блескомъ иной денницы на чел :
прямо въ очи она вонзаетъ очи
и, какъ удилищемъ въ омут , ловить
взоромъ въ безднахъ души. Тянется молча
ему навстр чу въ высь, и молча въ пропасть
влечетъ его къ себ . Стройныя руки
протянуты къ нему, словно берутъ
и отдаются ; взоръ — любовь, и смерть,
и споръ мига и в чности.
И кр пко
прижалъ онъ факелъ святыни къ груди,
и зажмурилъ глаза, и крикнуть: Небо —
Яваддонъ — т ы . . . — И ринулся въ вершины
въ раскрытыя объятія на дн
гибели...

И погасли Божьи св чи
въ вышин , пос р ли степи неба,
обнаженныя, грустныя, какъ поле
посл жатвы, — и тамъ, у края поля,
словно ненужный, брошенъ к мъ-то серпъ
м сяца...

Дрогнула св тлая тучка

и растаяла; дрогнула за нею
Серна Зари, и не стала видна.
Ибо въ чертог своемъ пробудился
Левъ золотого утра, и вступилъ
въ царственной мощи на порогъ великой
тверди; в нчанный гривой золотой,
отряхнулся, и брызнуло сіянье
въ горныя дали.
 VIII

А юношу воды
вынесли въ край далекій, незнакомый,
въ край, чье имя Чужбина.

И скитался
по вс мъ странамъ, и жилъ съ д тьми Изгнанья
и проходилъ между ними, подобный
сказк древности дальней и вид нью
грядущаго; и странно непонятенъ
былъ онъ для нихъ.

И вид лъ небеса,
но ему они чужды; вид лъ землю,
но и она чужда; и научилъ онъ
свои глаза гляд ть передъ собой,
въ міровое Ничто.

Такъ онъ блуждалъ

по земл , словно выбитая Богомъ
изъ орбиты зв зда по безпред льнымъ
пространствамъ; такъ блуждалъ онъ нагъ и босъ,
глядя передъ собой, нищенски б дный —
только съ Огнемъ великимъ въ глубинахъ
сердца, и съ т нью сумерекъ Зари
въ безднахъ очей. Ибо душу его
трижды расплавилъ Рокъ въ тройномъ горнил ,
и великое тройственное Пламя
пылало въ ней: пламя Бога, и пламя
Діавола, и — жарче т хъ обоихъ —
пламя Любви.

И несъ онъ это Пламя

по четыремъ окраинамъ земли,
зажигая сердца своимъ дыханьемъ
и лампадки затепливая людямъ
въ ихъ потухшихъ глазахъ.

И проходилъ онъ
среди братьевъ своихъ, д тей Изгнанья,
и вид лъ униженья, вид лъ муку
ихъ, и бол лъ ихъ болью, и рыдалъ
ихъ воплями. И были въ этихъ вопляхъ
слышны клики небесъ и ревы ада,
Божья ревность и буря гн ва Божья,
стоны души, погибающей въ мукахъ
невоплощенной любви,—и вселенскій
горестный вздохъ, что разбился надъ міромъ
н когда въ ночь разгрома. Но, бывало,
въ скорби молчалъ онъ—и молчанье было
воплемъ его; и не было на св т
скорби, равной его безмолвной скорби,
ни боли, какъ его н мая боль.

И выдержать не могъ его прямого

взора никто. Иные подымали,
изб гая очей его, глаза
къ небу, иные къ земл опускали; —
онъ безмолвно сл дилъ за ними взглядомъ,
пока пройдутъ, и жалостью великой
жал лъ о нихъ.

Встр чалъ онъ и людей

гн ва и ненависти: люди гн ва
содрогались предъ нимъ и отступали
торопливо, и хмурили чело,
и надвигали брови надъ глазами,
и клали руку на сердце, и будто
н что пытались утаить отъ взора
Загадочнаго. Тщетно: вид лъ онъ
н дра ихъ сердца, и входилъ въ ихъ душу,
какъ въ осажденный городъ сквозь проломъ
ст ны. ..

Я если встр чалъ на дорог

беззаботно - ув ренное сердце, —
пронзалъ его глазами, и вливалъ
смертный недугъ, и съ той поры не в далъ
беззаботный спокойствія и тихихъ
сновъ по ночамъ.

И много было т хъ,

что подъ его проклятьемъ и его
благословеньемъ безмолвно склоняли
голову, и отъ устъ его просили
поученій, укоровъ и молитвъ,
и отъ очей жаждали милосердья
и надежды. Въ душ его шум ло
море жалости; утренней росою
струилися на скорбныя сердца
слова его ут хи, и во взор
сіяла милосердая Заря.

Ибо и мощь и блескъ яркаго Солнца

несъ онъ въ своей душ , и мракъ и тайну
Ночи; но жаждой глазъ его была
только Заря, мерцаніе разсв та —
его стихія, предутренній сумракъ —
п снь его жизни...

Я когда сжималось
его сердце, и дико налетали,
какъ волны моря, великіе сны
и непреложныя муки, — далеко
за-городъ уходилъ онъ на зар
и стоялъ, опершись, подъ одинокимъ
деревцомъ у дремотнаго потока,
смотря подолгу на Серну Зари
и на отблескъ ея въ глубокой влаг ;
и закрывалъ глаза, и, глядя въ бездны
своей души, долго, долго стоялъ,
съ ц лымъ міромъ безмолвствуя въ великой
скорби своей — въ своей великой скорби
Одинокаго.

Янгелъ молодой,
св тлокрылый, съ печальными глазами,
что обиталъ въ лучахъ Серны Зари,
наклонялъ надъ землей тогда въ молчаньи
чашу Безмолвной Скорби — и катились,
капля за каплей, сокрытыя слезы
среди безмолвія зари . . .

КОНЕЦЪ
 ОГЛАВЛЕНІЕ

ВВЕДЕН1Е
I

пъсни Стр
Въ пол 53
У порога (отрывокъ) 56
И народъ мой исчахъ 58
Ваше сердце 60
Если познать ты хочешь 61
Одинокая зв зда 64
Эти жадныя очи 66
На страж утра 67
Сиротливая п сня 69
Весна 71
Уронилъ я слезу 73 *
Посл дній * 74
Предъ закатомъ 76
Надъ бойней . • 78 5-
Глаголъ * 80
Мотылекъ 83 г
Гд ты? . , 85
Изъ зимнихъ п сенъ 89.
Встань, сестра моя, нев ста 101
Если ангелъ вопросить 104
Пріюти меня подъ крылышкомъ 107
То—новая кара Господня 109
Взвойте вы къ зм ямъ Ill
Я знаю: кану я ИЗ
Изъ народныхъ п сенъ 115
Быстро конченъ ихъ трауръ 118

II

ПОЭМЫ
Збри 123
Мертвецы пустыни 135
Сказаніе о погром 149
Свитокъ о Пламени 163
ТЕКСТЪ НАБРАКЪ И ОТПЕЧА-
ТАНЪ ВЪ ТИПОГРАФІИ АКЦ.
ОБЩ. ТИПОГРАФСКАГО Д ЛА
ВЪ СПБ., 7 РОТА 2 6 .