ББК 63.

3(0)
Б 90
Главный редактор и автор проекта «Книга света»
С.Я. Левит

Редакционная коллегия серии:

Л.В. Скворцов (председатель), Е.Н. Балашова, В.В. Бычков,
П.П. Гайденко, И.Л. Галинская, В.Д. Губин, П.С. Гуревич,
А.Л. Доброхотов, Г.И.Зверева, И.А. Осиновская, Ю.С. Пивоваров,
Г.С. Померанц, М.М. Скибицкий, А.К. Сорокин, П.В. Соснов

Переводчики: А.В. Дранов, А.Г. Гаджикурбанов

Послесловие: А.Г. Гаджикурбанов
Ответственный редактор Л.Т. Мильская
Серийное оформление П.П. Ефремов

Буркхардт Я.
Б 90 Размышления о всемирной истории / Пер. с нем. — 2-е изд.,
М.; СПб.: «Центр гуманитарных инициатив», 2013. 560 с. —
(Серия «Книга света»).

Якоб Буркхардт (1818-1897) - швейцарский историк и теоре­

тик культуры, основоположник культурно-исторической школы в
историографии.
Буркхардт анализирует основные закономерности всемирно-ис­
торического процесса, основополагающими факторами которого
он считал развитие государства и духовной культуры. Он анализи­
рует религиозные и социокультурные факторы становления и
функционирования государства, которые в их взаимодействии оп­
ределяют облик и судьбы каждой из великих цивилизаций. Суще­
ственное внимание уделено такому аспекту политической исто­
рии, как чередование эволюционных и кризисных периодов
развития государства и общества. Автор стремится уяснить причи­
ны и условия возникновения политических кризисов, выявить
особенности их протекания в разных странах в ту или иную исто­
рическую эпоху и характеризовать некоторые общие их признаки.
Я.Буркхардт подробно освещает феномен великой личности в ис­
тории,обращаясь при этом к историческим периодам, отмечен­
ным наибольшим динамизмом и внутренней напряженностью.
Именно в такие периоды, которые принято называть «переломны­
ми», наиболее ярко проявляется индивидуальность выдающихся
людей и претворяются в жизнь их замыслы.

© С.Я. Левит, составление серии, 2013

© А.В. Дранов, А.Г. Гаджикурбанов, перевод, 2013
© А. Г. Гаджикурбанов, послесловие, 2013
ISBN 978-5-98712-112-2 © Центр гуманитарных инициатив, 2013
 Размышления
о всемирной истории
 Предисловие издателя

огда в 1905 году мой отец, Якоб Эри, за три года до сво­
ей смерти издал данную работу своего дяди, Якоба

К
Буркхардта, то написал к ней следующее введение:
«Во второй половине июля и в первой половине авгус­
та 1868 г. Якоб Буркхардт провел свой месячный канику­
лярный отпуск в Констанце, где и составил первый план акад
ческого курса лекций, представленного здесь публике, чтобы
лавие никого не смогло ввести в заблуждение, как “Размышления
о всемирной истории” (Weltgeschichtliche Betrachtungen), но кото­
рый сам он назвал “Об изучении истории” (Ober Studium der
Geschichte). Этот план ученый счел необходимым переработать
осенью, а зимой, когда он стал вести (одночасовой) семинар, со­
стоялась еще одна переработка, которая и легла в основу настоя­
щего издания. “Читался” — то есть излагался свободно и безуко­
ризненно по форме, которой Буркхардт владел в совершенстве, —
этот курс только дважды, а именно, помимо вышеназванного пе­
риода, еще зимой 1870—1871 гг.; кроме того, глава о выдающихся
исторических личностях определила тему трех публичных докла­
дов, состоявшихся в ноябре 1871 г. в актовом зале городского му­
зея, там же, где 7 ноября 1871 г. Буркхардт сделал и свой доклад о
счастье и несчастье в мировой истории.
Таким образом, читатель имеет здесь дело с проектом академи­
ческих чтений, а не с произведением, предназначенным для пе­
чати, и издатель не только не намеревался избавиться от этой ха­
рактерной особенности предлагаемого текста, но и старался по
возможности сохранить в своей обработке стиль устной речи
Буркхардта с присущими ей известными отклонениями от нормы,
как, скажем, довольно частые повторения мыслей, важных для
Буркхардта (такова, например, идея Шлоссера, согласно которой
“власть по самой своей природе зла” (“die Macht ist bose an sich”),
и оставил без изменений замечания о желательном, но так и не

7
предпринятом автором дальнейшем развитии его первоначальных
замыслов.
Условия, в которых создавались «Размышления», делают понят­
ным и то, что в них Буркхардт не оперирует большим объемом на­
учной литературы. Местами в тексте проглядывают свидетельства
того, что он в то время обращался к работам Шопенгауэра и Гарт­
мана; нередко встречаются цитаты из Кинэ, Ренана, Прево-Пара­
доля и других французских авторов; однако достаточно часто он
ссылается на упоминаемую лишь на с. 20 небольшую брошюру
Эрнста фон Лазоля, имевшую, во всяком случае, то преимущество,
что она поставила перед ним множество вопросов, ставших пред­
метом его пристального внимания. О какой-либо законченности
и полноте не могло быть и речи в этих докладах, преследовавших
скромную цель, состоявшую в том, чтобы побудить слушателей к
самостоятельному изучению истории. И пусть тот, кому в этих тек­
стах будет чего-то недоставать, скажет себе, что этот лектор ждал
дополнений от всех тех, кто «идя своим путем, нашел для себя ги­
гантскую тему», и что доклады его выполнили свою задачу, если
другие исследователи дополнили их.
Буркхардт охотно выслушивал и поправки, если только они не
высказывались в отвратительном тоне узколобой научной орто­
доксии. От “Размышлений” нельзя требовать, чтобы они во всем,
целиком и полностью находились на высоте последних достиже­
ний современной науки. Уже к моменту их создания кое-что в
них — особенно это касается истории Древнего Востока — было
явно устаревшим, а со временем в ходе неустанных исследований
было обнаружено много нового, что привело к распространению
новых взглядов и суждений. Издатель был не в силах поправлять
Буркхардта и, даже если бы он был способен на это, то не сделал
бы этого. Ведь никто не будет — или не должен — искать у Бурк­
хардта отдельных фактов в том виде, как их в наши дни констати­
рует наука; но попытка глубокого, разностороннего и высокооб­
разованного мыслителя составить себе с помощью известных ему
фактов картину развития всемирной истории сохраняет свою цен­
ность вопреки всем ошибкам и заблуждениям.
Если бы Буркхардт до конца своей жизни продолжал работу
над этими лекциями, а не закончил бы ее уже в 1873 г., написав
последние дополнения к ним, он смог бы выработать более чет­
кие формулировки, дать более строгие дефиниции, и мы смогли
бы заполнить явные на наш сегодняшний взгляд лакуны, по-ино­
му взглянуть на различные проблемы, затронутые автором. Его
мысли не очень-то востребованы обретшей с тех пор силу соци­
ал-демократией; но то, что он предвидел развитие нынешней си­
туации, также ясно доказывает ряд мест в его “Размышлениях ”.

8
Думать так его всегда заставляли вопросы церкви и здесь следу­
ет сказать, что под влиянием более либеральной позиции, кото­
рую занял папа Лев ХШ по отношению к традиционным госу­
дарственным формам, Буркхардт предсказывал наступление для
католицизма гораздо более многообещающей эпохи, чем то вре­
мя, когда «трон и алтарь рука об руку стояли на страже своих
консервативных устоев». Протестантской же церкви, о которой
Буркхардт часто говорил, что в ней в полном противоречии с ло­
гикой Да и Нет соединились, он обещал куда менее благопри­
ятный прогноз, особенно если он видел, что и это направление
в христианстве, порвавшее с мифами, стремится заполучить
власть с помощью большинства голосов тех, кто интересуется
скорее политическими, нежели церковными проблемами.
Так зачем же эти размышления о всемирной истории, несмот­
ря на все, что о них было здесь сказано, и несмотря на то, что сам
Якоб Буркхардт разумеется не издал бы их в таком виде, сейчас
предлагаются вниманию общественности? Здесь можно было бы
указать на второстепенную, побочную цель этого предприятия —
лекции эти, когда они читались во второй раз, слушал Фридрих
Ницше, и с тех пор, как он в письме барону фон Герсдорфу от
7 ноября 1870 г. написал об этом, вопрос о соотношении принци­
пиальных взглядов на историю у Ницше и Буркхардта давал пищу
самым различным толкованиям. Теперь на него нетрудно отве­
тить, правда, к разочарованию, может быть, тех, кто предполагал
близкое сходство их воззрений.
Но это, как было сказано, второстепенная цель. Распростра­
няться же о главной цели издатель не считает необходимым, и
читатель, в руки которого он хотел бы передать “Размышления”,
согласится с ним».

С тех пор, как мой отец написал эти строки, пришли време­
на, принесшие больше всемирно-исторических событий, чем
размышлений о всемирной истории. За это время немало книг,
когда-то вызывавших большой интерес, перестали привлекать
читателей, немало авторитетов было свергнуто с их пьедесталов
и так и не смогло вновь утвердиться на них. Вышедшие из-под
пера Якоба Буркхардта «Размышления о всемирной истории» вы­
держали суровый экзамен. Они заслуживают быть прочитанны­
ми больше, чем когда-либо — ведь поколение, которое сегодня
берется за книгу, уже не верит в химеры влачащего бездумно-рас­
тительное существование оптимизма о лучшем из миров. Оно заг­
лянуло в темные глубины бытия и благодарно человеку, провид­
ческий взор которого больше чем на полстолетия раньше его
заглянул в эти глубины. Благодарно за его мудрое постижение сути

9
вещей. И еще больше — за его смелое, бодрое слово утешения!
Глава о счастье и несчастье во всемирной истории — назидатель­
ное послание нашему времени в высшем смысле этого слова. Ах,
если бы этот человек, настолько отстранившийся от политичес­
кой суеты своих дней, жил и учил в наше время!
При подготовке этого нового издания, которое без малейших
изменений является повторением первого, я, сравнивая рукопис­
ный оригинал Буркхардта с редактированным моим отцом тек­
стом, в полной мере осознал всю сложность и содержание столь
же глубокой и содержательной, как и само произведение, работы,
которую необходимо было совершить, чтобы превратить лекцион­
ный материал в данную книгу. Сказать об этом здесь заставляет
меня не только сыновний пиетет по отношению к отцу, но и моя
благодарность ему как читателя.
Теми же методами, что и мой отец, пользовался также профес­
сор Эмиль Дюрр, подготавливая важные фрагменты научного на­
следия Буркхардта, публикация которых представлялась ему же­
лательной, в качестве приложения к этому тому. Думаю, что к
моему выражению благодарности ему за это присоединятся все
читатели.

Базель, 24 августа 1928 г.

Альберт Эри
 I
Введение

I. Наша задача
Задача, которую мы ставим себе в ходе преподавания этого курса,
состоит в том, чтобы связать ряд исторических наблюдений и изыс­
каний с определенным, почти случайным, время от времени меня­
ющимся ходом мысли.
Кратко обрисовав в общих чертах подход к вопросам, входя­
щим в круг нашего рассмотрения, мы поговорим о трех крупных
силах, трех крупных факторах — государстве, религии и культу­
ре, после чего сначала рассмотрим их длительное и постепенное
воздействие друг на друга, в особенности подвижного, подвер­
женного волнениям и переменам фактора (культуры) на два дру­
гих, стабильных, а затем перейдем к рассмотрению ускоренного
хода всего мирового процесса, теории кризисов и революций, а
также эпизодического скачкообразного поглощения всех прочих
движений, общего брожения всей остальной жизни, переломных
периодов и эпох реакции, то есть к тому, что можно было бы на­
звать теорией бурь, после этого обсудим такие явления, как «сгу­
щение» всемирно-исторического процесса, концентрация его
движений в великих индивидуальностях, в которых старое и но­
вое находит свое совместное сиюминутное и личностное вопло­
щение как в своих инициаторах и главных выразителях, и, нако­
нец, в разделе о счастье и несчастье во всемирной истории
попытаемся отстоять нашу объективность, возражая против пе­
реноса субъективных пристрастий и желаний на историю.
Мы не собираемся давать инструкции к изучению истории в
научном смысле слова, а хотим лишь посоветовать, как изучать
историческое в различных областях мира духа.
Затем мы отказываемся от всего систематического; мы не пре­
тендуем на изложение «всемирно-исторических идей», а удовлет­
воряемся наблюдением фактов и даем поперечный срез истории
по максимально возможному количеству направлений; и что са­
мое главное, мы не создаем никакой философии истории.

11
 Философия истории — это кентавр, contradictio in adjecto
* ; ибо
**
история, то есть координация есть нефилософия, а философия, то
есть субординация есть неистория.
Но философия, в которой нам предстоит разобраться в первую
очередь, намного, если она действительно всерьез берется за раз­
решение касающейся всех великой загадки жизни, превосходит
историю, которая в лучшем случае преследует эту цель отнюдь не
удовлетворительно и далеко не прямо.
Только философия должна быть действительной, то есть бес-
предпосылочной философией, пользующейся своими собствен­
ными средствами.
Ведь религиозное разрешение загадки относится к совершен­
но особой области и связано с совершенно особой внутренней
способностью человека.

Что же касается качеств и свойств существовавшей до сих пор

философии истории, то она шла за историей и делала продольные
срезы; она действовала хронологически.
С помощью этого метода она стремилась проникнуть в сущ­
ность всеобщей программы мирового развития, в большинстве
случаев относясь к ней в высшей степени оптимистически.
Именно на такой позиции стоит Гегель в своей философии исто­
рии. Он говорит (на S. 12 и далее)", что единственная мысль, которую
философия приносите собой, есть простая мысль разума, мысль, что
разум, властвует над миром, что и мировая история развивалась ра­
зумно, и что результатом всемирной истории должно было (sic!) стать
разумное и необходимое шествие мирового Духа — мысли, которые
сначала следовало бы доказать, а не «привносить». Гегель (на S. 18)
говорит о поставленных «вечной истиной целях» и излагает свою те­
орию в виде теодицеи, посредством познания позитивного, аффир-
мативного, в котором негативное (говоря популярно, Зло) исчезает,
превращаясь в нечто второстепенное, устаревшее и давно преодолен­
ное; на S. 21 он развивает свою главную мысль, что всемирная исто­
рия является демонстрацией того, как Дух приходит к осознанию, что
он означает сам по себе, чем он является по сути своей; развитие Духа
было развитием в сторону свободы — на Востоке свободу обрел один
человек, позднее, у античных народов, она стала достоянием немно­
гих, а в новое время свободными стали все. Нашла себе место у Гегеля
(S. 54) и осторожно вводимая теория перфекционизма, совершенство­
вания, то есть хорошо всем известного, так называемого прогресса.

* Противоречие в определении (лат.)

** Стр. немецкого издания соответствуют стр. 10 сл., 16, 18 сл., 52 русского пере­
вода: Гегель. Философия истории. М.; Л., 1935.

12
 Мы однако не посвящены в цели высшей мудрости и не знаем
о них. Это дерзкое предвосхищение всемирного плана ведет к заб­
луждениям, ибо исходит из ложных предпосылок.
Вообще говоря, все хронологически выстроенные философии
истории подстерегает та опасность, что при благоприятном исхо­
де развития они вырождаются в истории всемирной культуры
(именно в этом, искаженном смысле можно понимать выражение
«философия истории»), но, как правило, они претендуют на по­
стижение мирового плана и при этом, будучи неспособны к бес-
предпосылочности, они окрашены идеями, которые философы
впитали чуть ли не с молоком матери.
Разумеется, не только философы подвержены расхожему заб­
луждению, будто наше время есть время исполнения обетований
и чаяний всех времен, или близко к этому, и все, что было рань­
ше, следует рассматривать как рассчитывавшее на нас, тогда как
все бывшее, не исключая и нас, существовало для себя, для про­
шлого, для нас и для будущего.
Свои особые права имеет религиозное рассмотрение истории,
великим образцом для которого служит сочинение Августина «De
civitate dei»', самая выдающаяся из всех теодицей. Здесь мы не
будем касаться этого подхода.
Другие мировые силы также могут толковать и использовать ис­
торию на свой лДд, например, социалисты с их историями народа.
Нашим исходным пунктом является единственно прочный,
постоянный и возможный для нас центр — терпеливо перено­
сящий тяготы и страдания, целеустремленно ищущий и дей­
ствующий человек, такой, каков он есть, всегда был и будет;
поэтому наше рассмотрение будет до известной степени болез­
ненным.
Философы истории рассматривают прошлое как противополож­
ность и предварительный этап по отношению к нам, достигшим
достаточно высокого уровня развития; — мы же рассматриваем
повторяющееся, константное, типическое как находящее в нас от­
звук, напоминающее нам о чем-то и понятное нам.
Эти мыслители погрязли в умозрительных построениях относи­
тельно истоков и начал, почему, собственно, и вынуждены вести
речь о будущем; мы вполне можем обойтись без теорий о началах
исторического развития, в силу чего от нас и нельзя требовать тео­
рии о его конце.
И все же этот кентавр заслуживает самой горячей благодарно­
сти, с ним всегда приятно поздороваться, встречая его время от

* «О граде Божием» (лат.)', здесь и далее (с. 13—97) в подстрочных прим, переводы
А.В. Дранова; дополнены редактором.

13
времени на опушке бескрайнего леса исторических изысканий.
Каковы бы ни были его принципы, все же нельзя не признать, что
он прорубил несколько гигантских просек в этом лесу и подсыпал
немалую толику соли в историю. Достаточно вспомнить хотя бы
о Гердере.
Впрочем, любой метод не бесспорен, нет ни одного, который
был бы общепринятым и общеобязательным. Любой индивиду­
ум, посвятивший себя исследованию этой огромной темы, идет
своим путем, который может стать и путем его духовного разви­
тия, и в соответствии с этим путем он может выработать и свой
метод.

Поскольку в данном случае наша задача является достаточно

скромной, ибо мы не претендуем на какую-либо систематичность
в ее постановке, мы вправе ограничить диапазон своего рассмотре­
ния (хвала нам за это!). Мы вправе и должны не только воздержать­
ся от изучения предполагаемых прабытийных начал и ситуаций, от
всякого рассмотрения истоков, но и ограничиться рассмотрением
активных рас, а в них — народов, история которых дает нам кар­
тины культуры с достаточной и неоспоримой ясностью. Такие
вопросы, как влияние почвы и климата, как движение всемирной
истории с Востока на Запад, все это вопросы, с которых начина­
ют свои изыскания философы истории, но не мы1, почему мы их
и не затрагиваем вовсе, так же, как и все, имеющее отношение к
космосу, как теорию рас, географические условия трех древних
частей света и т. п.2
Везде, в любой области исследования можно начинать с пер­
вооснов, с истоков, только не в истории. Созданные нами пред­
ставления о ней — это, в большинстве своем, просто конструкции,
как это мы увидим особенно в случае с государством, даже про­
сто отражения нас самих. Выводы, сделанные относительно наро­
да или расы, имеют ничтожное значение как для народа, так и для
расы. То, что, как нам кажется, мы можем представить как нача­
ло, как исток, относится уже к весьма поздним стадиям развития.
Раннее египетское царство фараона Менеса, например, имело, как
можно предположить, длительную и полную великих свершений
предисторию. А теперь нам пришлось бы задаться даже такими
вопросами, как вопрос, что представляло собой человечество эпо­
хи свайных построек, или почему мы с таким трудом понимаем
наших современников и близких, и так легко — людей других рас,
и т. д.

Нам не избежать обсуждения, в общих чертах, великой обшей

задачи истории, того, что, собственно, должны мы совершить.

14
 Поскольку духовное, как и материальное, изменчиво, и смена
эпох постоянно сказывается на формах, образующих одеяние как
внешней, так и внутренней духовной жизни, тема истории вооб­
ще заключается в том, что история делится на два идентичных друг
другу основных направления и исходит из следующих проблем —
каким образом, во-первых, все духовное (alles Geistige), в какой бы
области оно не обнаруживалось, обладает исторической стороной,
с какой оно предстанет как изменение, как нечто обусловленное,
как преходящий момент, включенный в виде составной части в
великое, неизмеримое для нас целое, и каким образом, во-вторых,
все событийно происходящее, все «случающееся» (alles Geschehen),
обладает духовной стороной, с какой оно является частью непре­
ходящего, вечного.
Ибо духу свойственна изменчивость, а не преходящесть.
А рядом с изменчивостью существует множественность, со­
существование народов и культур, предстающих, в сущности,
как противоположности или дополнения в отношении друг дру­
га. Хотелось бы мысленно представить себе гигантскую ландкар­
ту, составленную на основе бесчисленного количества этногра­
фических сведений, охватывающих как материальные, так и
духовные моменты, целью которой было бы дать целостную кар­
тину жизни всех рас и народов, отразить их нравы, обычаи и ре­
лигии. Хотя и в более поздние, являющиеся продолжением пред­
шествующих эпох, периоды иногда становится слышно мнимое
или действительное биение общего пульса человечества, отража­
ющее такие, например, явления, как религиозное движение
VI века до Р.Х., охватившее территорию от Китая до Ионичес­
ких островов3, и религиозное движение в Германии в эпоху Лю­
тера и в Индии4.
А теперь о главном, великом феномене, красной нитью прохо­
дящем через все исторические эпохи — возникает историческая
сила (Macht), власть, имеющая в высшей степени временное, си­
юминутное оправдание; земные формы жизни всевозможного
рода — основные законы и уложения, привилегированные сосло­
вия, тесно связанная со всем земным религия, крупное имущее
сословие, полностью сформировавшаяся общественная мораль,
определенные правовые воззрения развиваются на этой основе
или опираются на нее и рассматриваются современниками как
опоры этой власти, более того, единственно возможные носите­
ли нравственных сил эпохи. Один лишь дух, вечный бунтовщик и
подстрекатель, продолжает свою разрушительную работу. Разуме­
ется, эти формы жизни противятся изменениям, но крах, в резуль­
тате ли революции, вследствие ли постепенного разложения, кру­
шение моральных и религиозных норм, кажущееся гибелью всего,

15
даже концом света, все же наступает. Но между тем дух созидает
что-то новое, внешняя оболочка которого должна со временем
испытать ту же судьбу.
По отношению к таким историческим силам индивидуум, их
современник, ощущает обычно свое полное бессилие; как прави­
ло, он поступает на службу к той или иной, нападающей или со­
противляющейся стороне. Мало кто из современников той или
иной эпохи нашел для себя архимедову точку опоры вне проис­
ходящих процессов и событий и в состоянии «духовно преодолеть»
сложившееся положение вещей, причем испытываемое ими при
этом удовлетворение не так уж и велико, и они не могут избавиться
от грустного чувства, вызванного тем, что всех остальных они по­
кинули, обрекая на служебное, подчиненное существование. И
лишь очень не скоро, в отдаленном будущем, дух полностью ос­
вободится, воспарив над таким прошлым.
Следствием воздействия главного феномена является истори­
ческая жизнь, тысячеликая, сложная, примеряющая самые раз­
личные маски, движущаяся свободно и несвободно, выступающая
то от имени массы, то от лица индивидуума, настроенная порой
оптимистично, порой пессимистически, основывающая и разру­
шающая государства, религии, культуры, иногда становящаяся для
себя самой немой загадкой, больше повинующаяся темному чув­
ству, плоду фантазии, чем силе ума, порой руководствующаяся
исключительно рефлексией и вновь отдающаяся во власть неяс­
ных предчувствий и предвосхищений того, что должно исполнить­
ся лишь в далеком будущем.
Со всем этим многосложным феноменом, в развитие которого
и мы, как люди определенной эпохи, вносим свой посильный,
пассивный вклад, нам и предстоит познакомиться в ходе нижесле­
дующего обзора.

А теперь вспомним о том, какие большие обязательства взяли мы

на себя по отношению к прошлому, как тому духовному контину­
уму, который составляет наше ценнейшее духовное достояние.
Все, что хотя бы в самой отдаленной степени может послужить его
постижению, необходимо собирать, не щадя сил и средств, пока
мы не реконструируем во всей полноте духовные горизонты про­
шлого. Отношение любого столетия к этому наследию само по себе
уже есть познание, то есть нечто новое, которое усилиями следую­
щего поколения снова будет превращено, как нечто исторически
ставшее, то есть преодоленное, в наследие.
От этого преимущества первыми отказываются только варва­
ры, которые никогда не разрывают оболочку своей культуры, как
данную им раз и навсегда. Их варварство — это их неисторичность

16
(Geschichtslosigkeit) и vice versa". Правда, у них есть саги, повеству­
ющие об их происхождении, и они обладают сознанием своей
несовместимости с врагами, то есть определенные историко-эт­
нографические начала у них присутствуют. Однако поведение их
остается несвободным, скованным расовыми предрассудками; уже
от власти обычая, окованной цепью символов, можно освободить­
ся лишь с помощью знания о прошлом.
Затем от исторического отказываются и американцы, то есть
образованные, но живущие вне истории, неисторические люди,
которые все же не совсем порвали все связи со Старым Светом.
Эти связи свисают с них, словно старые тряпки, которые они не
в силах сбросить. Эти связи сказываются и в гербах нью-йоркских
богачей, и в абсурднейших формах кальвинистской религии, в
шумихе вокруг духов и привидений и т. д. Ко всему этому добав­
ляется еще и создание из пестрой толпы иммигрантов новоамери­
канского физического типа сомнительного свойства и долговеч­
ности.

Однако наш дух в высокой степени вооружен природой для

осуществления этих задач.
Дух есть сила, направленная на идеальное «схватывание» все­
го земного. Он идеален по своей природе, по способу своего су­
ществования, чего нельзя сказать о вещах в их внешней форме.
Наш глаз солнцеподобен, иначе он не видел бы солнца5.
Дух должен превратить воспоминание о своей жизни в различ­
ные эпохи на Земле в свое достояние. То, что некогда было при­
чиной ликования и отчаяния, ныне должно стать предметом по­
знания, как, собственно, и в жизни отдельного человека.
Тем самым выражение historia vitae magistra"
* приобретает бо­
**
лее возвышенный и в то же время более скромный смысл. Посред­
ством опыта мы хотим стать не только умными (на время), но и
мудрыми (навсегда).
В какой мере результатом этого становится скептицизм? Ко­
нечно, подлинный скептицизм имеет место в мире, где начало и
конец исторического развития неизвестны, а середина его нахо­
дится в постоянном движении; ведь улучшения, вносимые со сто­
роны религии, здесь не рассматриваются.
В известные времена мир переполняется ложным скептициз­
мом, в чем мы совершенно не виновны; порой скептицизм возни­
кает неожиданно, под влиянием моды. В подлинном же, непод­
дельном скептицизме потребность никогда не пропадет.

* Наоборот (лат.)
** История - учительница жизни (лат.)

17
 Истинному, благому, прекрасному наше рассмотрение, правиль­
но понимаемое, не причинит ни малейшего ущерба. Истина и бла­
го окрашены самым различным образом и обусловлены своим вре­
менем; совесть, например, также обусловлена временем; но полная
самоотдача, погружение в лоно обусловленных временем понятий
истины и добра, даже сопряженное с опасностями и жертвами, со­
держит в себе нечто безусловно прекрасное, великолепное. Красо­
та, конечно, могла бы возвыситься над временем и его изменения­
ми, она вообще создает для себя свой, особый мир. Гомер и Фидий
до сих пор прекрасны, тогда как представления их эпохи об истине
и добре далеко не во всем отвечают нашим.

Но наше умозрение — это не только право и обязанность, но

еще и возвышенная потребность; оно есть проявление нашей сво­
боды в осознании страшной связанности и несвободы всей нашей
жизни, уносимой потоком необходимости.
Но мы, конечно, часто возвращаемся к сознанию всеобщих и
индивидуальных недостатков нашей способности познания и про­
чих опасностей, угрожающих познанию.
Прежде всего мы должны задуматься над соотношением двух
полюсов — познания и намерений, целей, пристрастий и интере­
сов. Уже в историческом документе наше стремление к познанию
часто наталкивается на плотную «изгородь» намерений, пытаю­
щихся рядиться в одеяния традиции. Но и помимо этого мы ни­
когда не можем полностью избавиться от намерений, целей и при­
страстий нашего собственного времени и нашей личности, и эта-то
невозможность и является, быть может, злейшим врагом позна­
ния. Надежнейшая проверка этого состоит в следующем -> как
только история приближается к нашему столетию и нашей драго­
ценной персоне, мы находим все происходящее гораздо более «ин­
тересным», тогда как, собственно говоря, «интересующимися»
являемся только мы сами.
К этому прибавьте еще непроницаемый мрак, окутывающий
будущее как отдельных людей, так и всего человечества, хотя мы
неустанно устремляем свои взоры в эту тьму, куда тянутся бесчис­
ленные нити из прошлого, четко различимые и совершенно оче­
видные для нашего сознания, но проследить которые мы не в со­
стоянии.
И если история хоть как-то, пусть в микроскопической степе­
ни, сможет помочь нам решить великую и трудную загадку жиз­
ни, то мы должны вернуться из сферы индивидуальных и обуслов­
ленных временем интересов и забот в сферу, где наш взор не сразу
будет замутнен эгоистическими устремлениями. Быть может, бо­
лее спокойное рассмотрение с более дальнего расстояния положит

18
начало изучению подлинного положения наших земных дел, и, к
счастью, в истории древнего мира сохранился ряд примеров, ког­
да мы с высокой степенью точности можем проследить становле­
ние, расцвет и гибель различных исторических образований по
происходившим в них основным процессам и духовным, полити­
ческим и экономическим факторам любого направления, что
прежде всего относится к истории Афин.
Особенно охотно различного рода намерения, цели и интере­
сы прикрываются личиной патриотизма, так что главным препят­
ствием на пути истинного познания является замыкание его в рам­
ках истории родной страны.
Разумеется, существуют вещи, благодаря которым отечествен­
ная история в глазах каждого будет пользоваться вечным преиму­
ществом, в силу чего занятие ею есть истинный долг ученого.
Однако эта история потребует в качестве корректива других
широкомасштабных исследований, хотя бы потому, что она тес­
нейшим образом сплетена с нашими желаниями и опасениями, и
что, занимаясь ею, мы постоянно испытываем стремление отой­
ти от познания и склониться на сторону желаний, интересов и
намерений.
Кажущаяся большая понятность такой истории основывается
отчасти на нашей куда большей, чем по отношению к другим ви­
дам исторической науки, предупредительности, готовности по­
нять и принять все, излагаемое ею, — позиция, являющаяся след­
ствием большого ослепления.
Патриотизм, в развитие которого мы при этом надеемся внести
свою лепту, часто представляет собой всего лишь высокомерие по
отношению к другим народам и уже в силу этого он отклоняется от
пути истины, более того, часто он бывает только способом примк­
нуть к какой-либо партии или группировке среди своих же сооте­
чественников, а нередко выливается даже просто в преследование
и притеснение всех, кто разделяет иную точку зрения. История та­
кого рода является публицистикой.
С точки зрения такой истории, с жаром формулирующей ме­
тафизические понятия, с жаром отстаивающей дефиниции Доб­
ра и Правды, и объявляющей государственной изменой все, что
находится за их пределами, жизнь человека может не выходить за
рамки филистерского существования и суетного приобретатель­
ства.
Но наряду со слепым восхвалением родины существует и совер­
шенно другая, более трудная обязанность, состоящая в том, что­
бы развить в себе человека познающего, для которого истина и
родственная связь со всем духовным превыше всего, и который в
ходе этого познания смог бы уяснить для себя свой истинный

19
гражданский долг, если только он уже не взял его на себя в силу
прирожденного темперамента.
В царстве мысли все шлагбаумы устремлены ввысь, все гра­
ницы открыты и все преграды устранены. На земле разбросано
не так уж много мыслей и ценностей высшего порядка, чтобы
сегодня какой-либо народ мог сказать — мы полностью доволь­
ны собой, или даже — мы предпочитаем все свое, отечественное;
такой позиции люди не занимают даже в отношении промыш­
ленных изделий, стремясь даже при их равном качестве, равных
таможенных пошлинах и транспортных расходах приобрести
товары по льготной цене, а при одинаковых ценах — изделия бо­
лее высокого качества. В области же духа необходимо просто
стремиться к более высокому и высшему, какое только можно
достичь.
Самым верным, самым истинным изучением отечественной
истории будет рассматривающее историю своей страны парал­
лельно и во взаимосвязи с мировым историческим процессом и
его законами, как часть великого мирового целого, освещаемую
теми же созвездиями, что светили и в другие времена, и другим
народам, которой угрожают те же опасности, и которой предсто­
ит еще погрузиться в ту же вечную ночь и остаться жить в русле
той же великой всеобщей традиции.
Наконец, стремление к чистому познанию приводит к устране­
нию или ограниченному использованию понятий счастья и несча­
стья, что для всемирной истории необходимо. Объяснение, поче­
му так должно произойти, мы постараемся дать в последней главе
этого курса; но сначала мы хотели бы поговорить о противостоя­
щей этим недостаткам и опасностям особой склонности нашего
времени к изучению истории.

2. Склонность XIX столетия к изучению истории

Возникает вопрос, обладаем ли мы качественно более высоким
историческим знанием.
Лазоль (S.10) считает даже, «что о жизни современных народов
Европы уже столько известно, что можно было бы выявить уст­
ремленные к одной цели линии развития и даже сделать выводы
относительно будущего».
Для жизни человечества, так же как и для жизни отдельного
человека, весьма нежелательно знать будущее. И наше нетерпели­
вое желание узнать о нем с помощью астрологии поистине глупо.
Если представить себе человека, который заранее знал бы, на­
пример, день своей кончины или положение, в котором он бу­
дет находиться в тот момент, или народ, которому заранее изве­

20
стно, в каком столетии он исчезнет с лица земли, то мы неизбеж­
но должны будем вообразить себе и все последствия такого пред­
видения, которые приведут к полному смятению воли и всех че­
ловеческих устремлений, которые в полной мере развиваются
лишь в том случае, если человек или народ живет и действует
«слепо», ради самого себя, следуя своим собственным внутрен­
ним влечениям и импульсам. Ведь будущее создается только по
мере того, как совершается эта жизнь и эти действия, а если этого
не произойдет, то жизнь человека или народа, как и ее финал,
приобретет иной характер. Заранее известное будущее — это аб­
сурд.
Но, независимо от нежелательности предвидения будущего,
оно и невозможно для нас. Прежде всего, ему препятствуют заб­
луждения познания, проистекающие из наших желаний, надежд
и опасений, а кроме того, наше неведение относительно всего
того, что зовется скрытыми силами, как материальными, так и
духовными, и непредсказуемость духовных воздействий, которые
могут внезапно преобразовать мир. Далее следует принять во
внимание и значительный обман слуха, под влиянием которого
мы живем вот уже четыре сотни лет, с тех пор, как наша рефлек­
сия и ее умозаключения, проникшие благодаря усилиям прессы
во все поры нашего существования, заглушают своим шумом все
и вся и, казалось, бы поставили в полную зависимость от себя и
материальные силы, которые, тем не менее может быть, вплот­
ную приблизились к великому победоносному развитию иного
рода, то есть, есть основания полагать, противоположное духов­
ное течение стоит у порога. Если победит оно, то возьмет к себе
на службу и рефлексию со всеми ее фанфарами и литаврами, пока
снова не придет время других задач и целей. Наконец, в том, что
касается будущего, нам следовало бы помнить о нашем очень не­
достаточном знании физиологической стороны биологии наро­
дов.
И все же, думается, наше время лучше оснащено для познания
прошлого, чем какая-либо прежняя эпоха.
В чисто внешнем плане развитию исторической науки в наше
время способствует доступность всех литератур, ставшая возмож­
ной благодаря частым посещениям новых стран и изучению их
языков, в результате широкого распространения филологических
знаний, а также доступность архивов, возникшая благодаря пу­
тешествиям и экспедициям возможность познакомиться с памят­
никами с помощью зарисовок и особенно фотографии, массовое
издание источников, предпринимаемое правительствами и раз­
личными обществами и союзами, которые в любом случае носят
более разносторонний характер и больше сосредоточены на ис­

21
тории как таковой, чем это делали конгрегация св. Мавра
* *и Му-
ратори".
Помимо этого, существует и ряд внутренних факторов, способ­
ствующих изучению истории, причем в первую очередь назовем
факторы негативного свойства.
К ним относится прежде всего безразличие большинства госу­
дарств к результатам исследования, которое ничем не угрожает их
существованию, тогда как их тогдашней форме (монархии) угро­
жали несравнимо более близкие и опасные враги, чем история, да
и вообще вся тогдашняя общепринятая практика laisser aller и
laisser dire
***
, заставлявшая разрешать любой газете публиковать
такие сведения о повседневной жизни, которые совершенно рас­
ходились с интересами властей. (И все же можно утверждать, что
Франция слишком легкомысленно отнеслась к делу. Ее историог­
рафы радикального направления оказали большое влияние на ход
дальнейших событий.)6
Следует указать также на беспомощность существующих ре­
лигий и конфессий по отношению к любой интерпретации их
прошлого и настоящего. Мощные научные силы обратились к
исследованию эпох, народов и ситуаций, сформировавших пер­
воначальные представления, под влиянием или на основе кото­
рых создавались религии. Долгое время большую роль играла
сравнительная мифология, история религий и христианской дог­
матики.
А теперь перейдем к факторам позитивного характера - прежде
всего, это огромные изменения, происшедшие с конца XVIII века,
которые породили настоятельную потребность в изучении прошло­
го, независимо от того, вызывалась ли она стремлением к оправда­
нию или к обвинению.
Полный движения период, каким было это тридцатилетие ре­
волюционной эпохи, чтобы не утратить полностью свое мироощу­
щение, должен создать для себя такой противовес.
Только осознание прошлого позволяет нам понять весь размах,
всю быстроту и силу движения, в русле которого живем мы сами.

* Видимо, имеется в виду конгрегация мавристов (названа по имени св, Мавра),

основанная в 1618 г. иезуитами, отделения которой рассматривались как питом­
ник эрудитов, знатоков средневековых рукописей.
” Муратори, Лудовико Антонио (1672-1750) - итальянский историк, католиче­
ский священник, критически изучал источники по истории Италии, «отец» совре­
менной итальянской историографии и открыватель средних веков, корреспондент
Лейбница, представитель реформационного католицизма, оказал значительное
влияние на идеологию австрийского просвещенного абсолютизма.
*" Вседозволенности и возможности писать и говорить что угодно (франц.)

22
 Затем, драматическое зрелище Французской революции и ее
обоснование событиями прошлого приучило исследователей уст­
ремлять свой взор на изучение не только материальных, но и глав­
ным образом духовных причинных связей и на их явные матери­
альные последствия. Вся мировая история, по мере того, как
обнаруживается все большее количество источников, могла бы
дать точно такой же урок, однако эта эпоха учит нас самым непос­
редственным и ясным способом. Для исторической науки совре­
менности преимуществом является также то, что принципы праг­
матизма в наше время усваиваются на более высоком уровне и
гораздо более широко, чем раньше. История — и по своему виде­
нию предмета, и по манере изложения — стала несравненно более
интересной.
Кроме того, благодаря расширению литературных связей и раз­
витию общемировых коммуникаций в XIX веке бесконечно умно­
жилось количество самых различных точек зрения. Далекое ста­
ло близким; на место разрозненных знаний о редкостных,
экзотических фактах из далекого прошлого и дальних стран при­
ходит постулат, требующий создания всеобщей картины жизни че­
ловечества.
Наконец, не следует забывать и об интенсивных процессах в
новейшей философии, значительных самих по себе и прочно свя­
занных с общими воззрениями на всемирную историю.

В чем же заключается наша задача теперь, при огромном росте

исторических исследований, охвативших весь материально-зри­
мый и духовный мир, выйдя далеко за рамки всех прежних поня­
тий об «истории»?
Для полного ее разрешения не хватит и тысячи человеческих
жизней, тысячи исследователей, наделенных исключительным
талантом и энергией.
Ведь в действительности в исторической науке царит крайняя
специализация, проявляющаяся и в монографиях, посвященных
мельчайшим историческим фактам и деталям. При этом даже от
самых доброжелательных исследователей порой ускользает всякое
понимание масштабов их предприятия, когда они забывают, какую
часть своей земной жизни должен затратить на знакомство с их
трудом читатель (лично не заинтересованный в рассматриваемом
предмете). Всякому, кто задумает написать монографию, хотелось
бы посоветовать иметь при себе «Жизнеописание Юлия Агрико-
лы» Тацита, постоянно заглядывать в него и говорить себе — чем
пространнее, тем никчемнее, тем быстрее забывается.
Уже любой справочник по отдельной эпохе или отдельной от­
расли исторического знания дает понять, какое бесконечное мно­

23
жество фактов собрано специалистами. Поистине, картина, кото­
рая может повергнуть в отчаяние начинающего историка!
Нам вовсе нет необходимости беспокоиться о тех, кто решил
целиком посвятить себя изучению истории и даже написанию
исторических работ. В нашу задачу не входит подготовка ученых-
историков и уж тем паче специалистов по всеобщей истории. В
своих замыслах мы ориентируемся на ту способность, которую
всякий человек, получивший высшее образование, мог бы развить
в себе до известной степени.
Ведь мы, как уже было сказано, ведем речь не столько об изу­
чении истории, сколько об изучении исторического, всего, что
имеет отношение к истории.
Каждый процесс познания фактов в отдельности помимо сво­
ей конкретной, специальной ценности как получение сведений
или формирование мыслей, касающихся какой-то специальной
области, обладает еще и универсальной, всеобщей или историчес­
кой ценностью как свидетельство определенной эпохи развития
вечно меняющегося человеческого духа и, рассматриваемый в над­
лежащем контексте, является доказательством непрерывности
развития и вечности этого духа.
Наряду с непосредственным использованием данных науки в
интересах конкретной специальности отдельных ученых, существует
и второй способ их применения, о котором необходимо сказать.
Первейшим предварительным условием является серьезное
изучение какой-то одной дисциплины; необходимо пройти и закон­
чить академический курс теологии, юриспруденции или какой-то
другой науки, причем не только ради того, чтобы приобрести необ­
ходимую в жизни профессию, осуществив свое жизненное призва­
ние, а чтобы научиться упорно и систематически работать, на­
учиться с уважением относиться ко всем дисциплинам, имеющим
отношение к избранной профессии, чтобы упрочить серьезное,
вдумчивое и объективное отношение к изучаемому предмету,
столь необходимое в науке.
Наряду с этим необходимо также продолжать те пропедевтичес­
кие штудии, которые открывают доступ ко всему остальному,
прежде всего к различным литературам, то есть имеется в виду
изучение обоих древних языков, латыни и греческого, и по воз­
можности еще и нескольких новых. Всегда полезно знать лишний
иностранный язык. И сколько бы языков человек ни знал, никогда
нельзя полностью прекращать их изучение, упражняться в них.
Хорошие переводы в чести, но языка оригинала не заменит ни
один из них, ведь он сам по себе, со всем своим словарным запа­
сом и фразеологией, является бесценным историческим свидетель­
ством.

24
 Далее необходимо дать рекомендацию негативного свойства —
следует избегать всего того, что помогает провести, «убить» вре­
мя, которое, наоборот, надлежит всеми силами изыскивать и бе­
речь, держась в стороне от нынешнего увлечения газетами и ро­
манами, опустошающими дух.
Мы вообще имеем в виду лишь те умы и натуры, которые не
подвержены ординарной скуке и способны к длительным и глу­
боким размышлениям, которые в достаточной степени обладают
фантазией и воображением, чтобы не нуждаться в плодах фанта­
зии других людей, и в том случае, если они и вбирают их в себя,
не становиться ее рабами, а уметь рассматривать ее так же, как и
всякий прочий объект исследования.
Вообще необходимо уметь на время полностью отрешиться от
моментов субъективного характера — личных целей, переживаний
и намерений, целиком обратясь к познанию ради самого позна­
ния; необходимо также уметь рассматривать историческое и в том
случае, когда оно не имеет прямого или косвенного отношения к
нашему благополучию или к нашим невзгодам; и даже если оно
каким-то образом связано с ними, исследователь должен уметь
объективно рассматривать его.
Нельзя также, чтобы духовная работа мыслилась как процесс,
доставляющий только наслаждение.
Все подлинные свидетельства прошлого на первый взгляд ка­
жутся скучными, ибо являются чужими для нас. Они сообщают
о воззрениях и интересах своего времени, адресуясь к своему вре­
мени, и не обращены к нам, тогда как современная фальшь и не­
правда создается в расчете на нас, оснащенная пикантными де­
талями и готовая предупредить наши желания и удовлетворить
наши вкусы, как это обычно бывает с поддельными древностя­
ми. В особой степени к явлениям такого рода относится истори­
ческий роман, к которому обращается так много людей, надею­
щихся найти в них историю, которая, по их мнению, подвержена
лишь незначительной аранжировке, но в основном изложена
верно.
Обычному полуобразованному человеку вся изящная литера­
тура вообще (за исключением литературы тенденциозной), а что
касается литературы прошлого, то и ее шедевры (произведения
Аристофана, Рабле, «Дон Кихот» и т. д.), кажутся непонятными
и скучными, поскольку он не находит в них ничего интересного
для себя лично, они не задевают его за живое, как нынешние ро­
маны.
Но и в глазах ученого и мыслителя прошлое всегда на первых
порах выглядит чужим и для усвоения его необходимо проделать
определенную работу.

25
 И уж тем более доскональное исследование источников по ка­
кому-либо важному предмету, в полном соответствии с требова­
ниями эрудиции, представляет собой предприятие, требующее
человека целиком.
Одна только история, например, какого-нибудь теологиче­
ского или философского учения могла бы занять годы, а уж изу­
чение истории всей, собственно, теологии, даже если исключить
историю церкви, церковные уставы и правила и т. д., и рассмат­
ривать ее как историю догм и историю науки о церкви, представ­
ляет собой гигантский труд, если вспомнить обо всех patres,
,
*
concilia, builavia схоластах, еретиках, новейших догматиках, го-
милетиках и религиозных философах. И хотя при глубоком по­
гружении в предмет становится видно, как они опровергают и
списывают со счета друг друга, и исследователь знакомится с ме­
тодами научных изысканий, научаясь по малой части узнанного
угадывать очертания целого, все же существует опасность, что он
просмотрит, упустит из виду вторую важную половину изучаемых
явлений, скрытую под грудой нагроможденных в беспорядке све­
дений, если он не обладает счастливой способностью предчув­
ствия, которая словно случайно раскрыла бы ему глаза на это.
А еще и опасность упадка творческого пыла, когда слишком
долго занимаешься одним и тем же делом, не вызывающим осо­
бого интереса! За изучение шотландских церковных проповедей
XVII—XVIII вв. Бокль поплатился полным расстройством своих
умственных способностей.
А тут еще призывают стать человеком, обладающим обширны­
ми и многосторонними знаниями, который в нынешнем понима­
нии этого качества должен, собственно, изучать все на свете! Ведь
все является источником, не только труды историков, но и вся
литература, все памятники прошлого — именно они и являются
единственным источником для изучения самой глубокой древно­
сти. Все, каким-либо образом переданное от прошлого, сохранен­
ное традицией, так или иначе связано с духом и его изменения­
ми, являясь свидетельством и выражением его.
Но применительно к нашим целям речь может идти лишь об
источниках, обнаруженных в процессе чтения, источниках как
таковых; пусть теолог, юрист, филолог использует отдельные со­
чинения, написанные в прошлом, не только потому, что их со­
держание отвечает их узкопрофессиональным интересам, но
имеет значение и в историческом смысле, как свидетельство от­
дельных стадий развития человеческого духа.

* Отцах церкви, церковных соборах и папских буллах (лат.)

26
 Для того, кто действительно хочет учиться, то есть может обо­
гащаться духовно, один-единственный удачно выбранный источ­
ник может заменить в известной мере бесконечно многое, по­
скольку такой исследователь с помощью простой функции своего
духа находит и ощущает всеобщее в единичном.
Нет никакой беды и в том, если начинающий исследователь
примет, скажем, всеобщее за особенное, само собой разумеюще­
еся, общепонятное, поверхностное за характерное, специфичес­
кое, глубинно сущностное, индивидуальное за общее; все корри­
гируется при дальнейшем изучении, да уже и привлечение второго
источника позволяет ему путем сравнения сходных и противоре­
чащих друг другу моментов сделать выводы, к каким он не при­
шел бы, прочитав и два десятка фолиантов.
Но необходимо обладать желанием искать и находить, и bisogna
saper leggere
* (по выражению Де Бони). Необходимо верить, что в
любом хламе, в любом мусоре зарыты драгоценные камни позна­
ния, имеющие как всеобщую, так и индивидуальную ценность,
важную лично для нас; одна-единственная строчка какого-нибудь
в общем-то ничем не примечательного автора вполне может стать
причиной того, чтобы перед нами вспыхнул свет, который опре­
делит все наше дальнейшее развитие.
И еще — оригинальный источник всегда имеет преимущество
перед его пересказом, обработкой.
Прежде всего, он излагает факты в чистом виде, так что снача­
ла нам приходится выяснить, какие же выводы можно сделать на
их основе, тогда как пересказ, обработка уже предваряют эту за­
дачу и передают факты уже в определенной интерпретации , дав
им определенную оценку, то есть включая их в чуждый им и час­
то ложный контекст чьих-то представлений.
К тому же источник дает факты в той форме, которая носит на
себе ясно видные следы своего происхождения или личности сво­
его создателя, являясь, в сущности, делом его рук. В оригиналь­
ности формы заключена и трудность овладения ею, и ее прелесть
и большая часть ее ценностей, далеко превосходящая значимость
всех пересказов и переработок. Здесь также уместно еще раз
вспомнить, какие преимущества дает знание иностранных языков
по сравнению с использованием переводов.
Наш дух образует настоящее химическое соединение только с
оригинальным источником в полном смысле этого слова, причем,
разумеется, приходится констатировать, что слово «оригиналь­
ный» имеет относительное значение, и там, где оно утрачено, его
место могут занимать второе и третье значения.

' Необходимо уметь читать (итал.)

27
 Однако источники, особенно те, к созданию которых имеют
отношение великие люди, неисчерпаемы, так что каждый иссле­
дователь должен перечитывать тысячекратно использованные
книги, ибо они перед каждым новым читателем и новым столети­
ем предстают в особом обличьи; по-разному они воспринимаются
человеком и в зависимости от его возраста. Может случиться так,
что первостепенный факт, изложенный, например, Фукидидом,
будет замечен кем-то лишь через сотни лет.
Картина, возникающая в нашем воображении под воздействи­
ем искусства и литературы прошлого, постоянно меняется. Может
быть, произведения Софокла повлияют на людей, только что ро­
дившихся, совсем иначе, чем они влияют на нас. В этом нет ни­
чего плохого, никакой беды, это всего лишь следствие неустанного
развития живой жизни.
Но если мы, не щадя своих сил, усердно и вдумчиво работаем
над источниками, нас рано или поздно ожидает награда — незабы­
ваемые мгновения и предопределенные часы, когда нас, погрузив­
шихся в изучение, может быть давно открытых и, казалось бы,
хорошо известных вещей, озаряет внезапная вспышка интуиции.

А теперь зададимся трудным вопросом — что должен человек,

не являющийся историком, отметить в выбранных им источниках
и выписать из них?
Фактический материал давно стал содержанием бесчисленных
справочников и пособий; извлекая его оттуда, исследователь де­
лает массу выписок, на которые он впоследствии, скорее всего, и
не взглянет. И конкретной цели у читателя еще нет.
Но определенная цель может возникнуть перед ним, если он
как следует, еще не делая никаких выписок, вчитается в книгу
какого-нибудь автора; дальше ему следует начать все сначала и
отбирать материал, соответствующий этой частной цели и делать
вторую серию выписок, касающихся всего того, что ему кажется
особенно заслуживающим внимания, пусть это будут даже всего
лишь названия глав и количество страниц с краткой, буквально в
несколько слов, характеристикой содержания.
После этого в работе появится, может быть, вторая, а за ней и
третья цель; возникнут также параллели и контрасты по отноше­
нию к другим источникам и т. д.

Разумеется, «все это способствует насаждению чистой воды ди­

летантизма, который извлекает для себя удовольствие из того, что
другим приносит лишь заслуживающие всяческого уважения муки!»
Словечко это, «дилетантизм», особенно дурной славой пользу­
ется в сфере искусства, где должно быть или ничем, или мастером,

28
посвятив всю свою жизнь избранному делу, ибо в основе искус­
ства — стремление к совершенству.
В науках же, напротив, мастером своего дела можно стать
лишь в какой-то одной, ограниченной сфере, то есть быть имен­
но специалистом, и в каких-то областях знания это и должно
быть так. Но если человек не утратил способности к широкому
общему взгляду на вещи, да и вообще не разучился ценить ее, он
должен быть дилетантом в огромном количестве других облас­
тей, по крайней мере из чисто личных расчетов, ради умноже­
ния собственных знаний и обогащения своих представлений о
различных взглядах и точках зрения, существующих по данно­
му вопросу; в противном случае ученый останется во всем, что
выходит за рамки его специальности, полным невеждой, а при
определенных обстоятельствах и вообще грубым, неразвитым
человеком.
Дилетант же, охотно занимающийся изучением интересующих
его вещей, в течение жизни вполне может стать подлинно глубо­
ким знатоком в различных областях.

Наконец, следует сказать и о нашем отношении к естествен­

ным наукам и математике, нашим единственным бескорыстным
сотоварищам, тогда как теология и право хотят подчинить нас себе
или хотя бы воспользоваться нами в качестве арсенала, а филосо­
фия, стремящаяся встать над всеми, является, собственно говоря,
вольнослушательницей всех наук.
Вопросом, исключает ли категорически изучение математики
и естественных наук всякое историческое рассмотрение, мы при
этом не задаемся. Во всяком случае, обе эти дисциплины не ис­
ключают изучение истории духа.
Одним из величайших фактов этой истории, истории духа,
было возникновение математики. Мы спрашиваем себя, что рань­
ше всего отделилось от вещей — числа, линии или плоскости? И
как у отдельных народов сложился необходимый консенсус отно­
сительно этого? Каким был момент этой кристаллизации?
А естественные науки — когда и как они впервые отделили дух
от природы и ее обоготворения, от магии природы? Когда и где
они хотя бы в малой степени стали самостоятельной, независимой
целью свободных устремлений духа?
Конечно, и они претерпели ряд изменений, и они временно
поступали на службу, вжатые в рамки системных ограничений и
подвергшиеся опасной канонизации в определенных границах, —
на службу к священникам.
Самые горькие сожаления вызывает невозможность написать
историю духовного развития Египта — самое большее, на что мы

29
способны, это изложить ее в гипотетической форме, наподобие
романа.
У греков для естественных наук наступило время полной сво­
боды; однако интересовалось ими не так уж много людей, по­
скольку основные силы уходили на занятие государственными
делами, философствованием и пластическими искусствами.
За александрийской, римской и арабско-византийской эпоха­
ми следует западноевропейское средневековье, когда естественные
науки стали служанкой схоластики, обосновывавшей только об­
щепризнанное.
Но с XVI века они являются одним из важнейших критериев в
руках гения времени. И очень часто именно люди с высшим об­
разованием и профессора замедляют их развитие.
Их преобладание и популяризация в XIX веке — факт, застав­
ляющий нас непроизвольно задать вопрос, к чему все это должно
привести и как это соотносится с судьбой нашего времени.
Но история — это нечто иное, чем природа, ее деятельность,
возникновение и упадок протекают иначе.
Природа дает возможность видам достичь высшего совер­
шенства их организма, проявляя величайшее равнодушие к ин­
дивидууму, более того, она даже создает враждебные друг дру­
гу, борющиеся друг с другом организмы, которые, достигнув
приблизительно одинаковой степени органического совершен­
ства, искореняют друг друга, ведя борьбу за существование. Та­
кой же образ жизни ведут еще и люди, находящиеся в первобыт­
ном состоянии: их существование похоже на жизнь сообществ
животного царства.
История же представляет собой разрыв с этой природой с по­
мощью пробуждающегося сознания; правда, в человеке остается
все еще немало от его первоначальной, животной природы, что­
бы заклеймить его наименованием хищного зверя. Высокая орга­
низация, совершенная структура общества и государства сосед­
ствует с полной незащищенностью индивидуума и с постоянным
стремлением порабощать «других», чужаков, чтобы не быть пора­
бощенными ими.
В природе существуют regnum, genus, species', в истории — на­
род, семья, группа. Движимая прабытийными влечениями, при­
рода последовательно, органично создает бесконечное множество
видов при большом сходстве индивидуумов; здесь разнообразие (и
уж, конечно, это именно так в рамках единственного вида homo”)
далеко не столь велико; между индивидуумами нет никаких рез-

* Царство, род, вид (лат.)

** Человек (лат.)

30
ких различий и разграничений, но все они стремятся к неравен­
ству, то есть к развитию.
В то время как природа создает организмы, ориентируясь на
несколько исходных, древнейших типов (беспозвоночные и позво­
ночные животные, фанерогамы, то есть явнобрачные, цветковые
растения, и криптогамы), организм народа представляет собой не
столько тип, сколько продукт постепенности; он является специ­
фическим духом народа в его постоянном развитии.
Каждый биологический вид, существующий в природе, полно­
стью обладает всем, что необходимо для его жизни; если он не
располагал этим, то и не жил бы и не был бы способен к продол­
жению рода. Ни один народ не обладает всем, что ему необходи­
мо, и каждый народ стремится дополнить свое существование, и
чем выше он по уровню своего развития, тем сильнее в нем это
стремление.
Процесс возникновения видов в природе окутан мраком; мо­
жет быть, он основан на накоплении переживаний, наслаиваю­
щихся на природные способности и задатки, только процесс этот
осуществляется гораздо более медленным и «допотопным» спосо­
бом. Процесс складывания и модификации народности, как о том
свидетельствуют неопровержимые доказательства, обусловлен ча­
стью врожденными свойствами и задатками, а частью также на­
капливанием пережитого; только он, поскольку ему содействует
сознательный дух, идет гораздо быстрее, чем в природе, причем
совершенно очевидное влияние на него оказывают как чуждые,
инородные, так и близкие, родственные факторы, с которыми
сталкивается народность.
Если в природе индивидуальные особи, принадлежащие имен­
но к высокоразвитым животным, не имеют никакого значения для
других особей — за исключением случаев, когда речь идет о более
сильных врагах или о друзьях, то в мире людей выдающиеся лич­
ности постоянно оказывают свое воздействие на окружающих.
В природе вид относительно неизменен; межвидовые гибриды
вымирают или изначально страдают бесплодием. В исторической
жизни гибриды встречаются повсюду — можно утверждать, что это
явление в существенной степени способствует оплодотворению
крупных духовных процессов. Суть истории — изменение.
В природе упадок, гибель является следствием только вне­
шних причин — геологических катастроф, климатических ката­
строф, подавления слабых видов более агрессивными, благород­
ных более примитивными. В истории конец процесса развития
всегда подготавливается внутренним истощением жизненных
сил. Только после этого внешний импульс может положить ко­
нец всему.

31
 II
О трех силах

Темой наших рассуждений будут государство, религия и культура

в их взаимоотношении друг с другом. При этом мы отдаем себе
отчет в произвольности проведенного нами выделения этих трех
сил. Получается так, словно из картины изымается некоторое ко­
личество фигур, а остальное остается без изменений. К тому же это
разделение предназначено служить лишь тому, чтобы обеспечить
нам наглядность изложения, что и без того неизбежно должно
осуществлять всякое проводящее предметную классификацию
исследуемого объекта историческое рассмотрение (причем всякий
раз специальное исследование считает свою специальность, свой
профиль наиболее важным и значительным).
Взаимоотношения выделенных нами трех сил, в высшей степе­
ни чужеродных по отношению друг к другу, не поддаются коор­
динации — даже если две стабильные силы, государство и религию,
и можно поставить в один ряд, то культура будет чем-то суще­
ственно отличающимся от них.
Государство и религия, которые являются выражением поли­
тической и метафизической потребности, обладают по меньшей
мере для данного народа, да и для всего мира, универсальным зна­
чением.
Но соответствующая в узком смысле слова материальной и ду­
ховной потребности культура в данном случае является для нас
воплощением всего того, что спонтанно возникло в целях разви­
тия материальной и как выражение духовно-нравственной жизни,
то есть всего межчеловеческого общения (Geselligkeit), всех техни­
ческих достижений, искусств, произведений литературы и различ­
ных наук. Она представляет собой мир движения, мир свободы,
всего того, что не носит универсального характера, не претендует
на общеобязательную значимость.
Ставить вопрос о приоритете между тремя этими сферами было
бы делом совершенно бесполезным — и здесь мы отвлекаемся от
него так же, как и от всяческих спекуляций относительно истоков
и начал исторического развития.
Главной нашей задачей будет прежде всего краткая характери­
стика всех трех сил, а затем рассмотрение их взаимовлияния друг
на друга.

32
 Порой кажется даже, что они функционально сменяют друг
друга; бывают эпохи по преимуществу политические или религи­
озные — эпохи или, по меньшей мере, месяцы, — и, наконец, вре­
мена, по всей видимости, протекающие под знаком служения ве­
ликим культурным целям.
Затем часто ситуация, условия эпохи стремительно меняются;
и нередко еще долго существует обманчивое впечатление относи­
тельно того, какая из сил занимает активную, а какая — пассив­
ную позицию.
И уж во всяком случае в эпохи существования высокоразвитых
культур на всех уровнях жизни присутствуют все три силы одно­
временно, в особенности, когда наследие множества предшеству­
ющих эпох наслаивается одно на другое.

1. Государство
Все наши построения относительно истоков и происхождения
государства бесплодны и тщетны, поэтому мы и не будем, подоб­
но философам истории, ломать голову над этими примордиальны­
ми проблемами. Вопросы, которыми мы задаемся, должны про­
ливать ровно столько света, сколько необходимо, чтобы увидеть,
какая пропасть разверзлась перед нами — как народ становится на­
родом? и как он создает государство? Каковы его родовые муки? Где
пролегает та грань политического развития, начиная с которой мы
можем говорить о государстве?
Абсурдна гипотеза об общественном договоре, предусматрива­
ющем создание государства, выдвигаемая Руссо лишь в качестве
вспомогательной гипотетической теории, когда он хочет показать,
не как обстояло дело в прошлом, а как оно должно обстоять пос­
ле него, в будущем. Еще не одно государство не возникло на ос­
нове подлинного, то есть добровольно поддержанного всеми сто­
ронами договора (inter volentes); ведь соглашения, заключавшиеся
между дрожавшими за свою жизнь римлянами и победоносными
германцами — это не настоящие договоры. Поэтому и в будущем
никакое государство не сможет возникнуть подобным образом. А
если бы такое государство когда-нибудь и возникло, оно было бы
слабым созданием, поскольку всегда можно было бы оспорить его
основы.
Традиция, не различающая народ и государство, охотно оста­
навливается на идее происхождения; народ знает героев, облада­
ющих личными именами, и отчасти эпонимических архегетов
как мифических представителей его единства’, или же он распо­
лагает темными сведениями то о прамножестве (египетские
номы), то о праединстве, которое впоследствии раздробилось

33
(Вавилонская башня). Но все эти сведения кратки и мифоло­
гичны.
Какое же знание можно извлечь, скажем, из национального
характера применительно к первоначальным истокам государства?
Во всяком случае очень относительное, ибо национальный харак­
тер лишь в крайне незначительных, не поддающихся определению
количествах обусловлен изначальными факторами, представляя
собой, как правило, сумму накопленных событий прошлого, след­
ствие переживаний, возникая, таким образом, отчасти лишь под
влиянием последующих судеб государства и народа8.
Часто физиономия народа и его политическая судьба вступа­
ют в полное противоречие друг с другом в результате позднейших
изменений и насилий над ним.
Далее. Хотя государство и может быть тем могущественнее, чем
больше оно отвечает характеру всей народности, но ведь оно от­
нюдь не сливается целиком с этим характером, а соответствует
лишь какой-то его составной части, задающей тон, какой-то от­
дельной сфере, какому-то отдельному контингенту этой народно­
сти, какому-то особому социальному слою.
Или одна лишь правовая потребность уже создала государ­
ство? Ах, этого придется еще долго дожидаться! Думается, до тех
самых пор, пока власть не очистится, чтобы, преследуя собствен­
ную выгоду и стремясь уверенно взять от жизни свое, счесть за
благо успокоить и всех прочих, выведя их из состояния отчаяния.
Но мы не можем разделить и это благожелательно-оптимисти­
ческое воззрение, согласно которому общество является исход­
ным предварительным условием, а государство возникло для его
защиты, так что и оно, и уголовное право имеют общее проис­
хождение. Люди — это нечто совершенно иное.
Каковы же были наиболее ранние, продиктованные необходи­
мостью формы государства? Например, нам хотелось бы знать это
применительно к обитателям свайных построек. Но ссылки на
негров и краснокожих здесь не помогают, как не помогают и ссыл­
ки на религию негров при исследовании вопроса о религии; ведь
белая и желтая расы с самого начала вели себя, разумеется, совер­
шенно иначе, и темнокожие расы не могут служить для них образ­
цом или примером.
Нечто существенно иное представляют собой и государства,
существующие в животном мире, гораздо более совершенные,
чем государства, создаваемые людьми, но несвободные. Отдель­
ный муравей функционирует лишь как часть муравьиного госу­
дарства, которое следует рассматривать как некое тело. Целое,
существующее там, неизмеримо превосходит отдельного инди­
видуума, являя собой жизнь, состоящую из множества атомов;

34
но уже животные, стоящие на более высокой степени развития,
живут семьей, в крайнем случае стаей. Только человеческое
государство является обществом, то есть до известной степени
свободным, основанным на осознанной взаимности отношений
объединением.
Таким образом, возможны лишь две вещи: а) власть (Gewalt)
всегда первична. Относительно ее происхождения у нас нет ника­
ких сомнений, поскольку она возникает сама собой в результате
неравенства человеческих натур. Часто государство было не чем
иным, как ее систематизацией. Или же б) в ином случае мы пред­
полагаем наличие могущественнейшего процесса, особенно сме­
шения. Вспышка молнии сплавляет разнородные компоненты,
образуя новый металл — скажем, в этом процессе участвуют два
более сильных компонента и один более слабый или наоборот. Так
в целях завоевания или используя его как повод, могли объеди­
ниться три дорийских филы и три готских племениВ 9. Ужасной вла­
стью, на которую наслаивалась существующая реальность, и ко­
торая затем стала силой, являются также норманны в Южной
Италии.
Отзвуки ужасных кризисов, которыми сопровождается возник­
новение государства, того, какой ценой совершался этот процесс
первоначально, в самом его начале, слышны до сих пор — в тех
исключительных, абсолютных привилегиях, которые были издав­
на предоставлены государству.
Это представляется нам некоей априорной самоочевиднос­
тью, тогда как привилегии эти, думается, являются отчасти след­
ствием негласной традиции, как это происходит и с рядом дру­
гих вещей; ведь множество традиций, о которых не говорится
вслух, существует просто в силу продолжения рода, переходя от
поколения к поколению; мы не можем исключать и такого рода
явлений.
Если кризис, приведший к возникновению государства, пред­
ставлял собой завоевание, то первоначальной сущностью государ­
ства, его основной позицией, его задачей, да и всем его пафосом
было, по сути дела, порабощение побежденных10.

В самых ранних представлениях о государстве самые старые

традиции далеко не всегда являются наиболее древними. Коче­
вые народы, в том числе и принадлежащие к «высокой» расе, от­
дельные индивидуумы которых, как только они попадают в иную
обстановку, сразу же врастают в современную жизнь, вплоть до
наших дней утверждают крайне ошибочный взгляд на вещи —
патриархальный, тогда как древнейшие из сохранившихся пред­
ставлений о государстве (у индийцев до возникновения цивили-

35
зации в долине Ганга, иудеев, египтян) говорят о том, что эти го­
сударства уже имели за своими плечами очень давнюю традицию,
связанную о покорением природы и насчитывающую тысячеле­
тия. Здесь все представляется плодом рефлексии, отчасти в по­
зднейшей редакции, и в священных заповедях этих народов (за­
коны Ману, Моисея, Авесты) записано множество правил, по
которым надлежит жить, но которым уже никто не следовал. И
если Египет при Менесе (около 4000 г. до Р.Х.) начинается толь­
ко после того, как патриархальные отношения остались далеко
в прошлом, то в Аравии они продолжают жить до сегодняшнего
дня.

Античность довольствовалась рассмотрением трех аристотелев­

ских форм государственного устройства и их побочных, выродив­
шихся форм". Но подлинная градация форм государственного
устройства неизмеримо обширнее и не вмещается в рамки этой
классификации. Нечто совершенно особенное представляет собой,
например, средневековое королевство, носившее, во-первых, стро­
го наследственный характер, в силу чего смена династий и узурпа­
ция трона были весьма редким явлением, а во-вторых, жившее по
законам личного права и собственности, являющихся противопо­
ложностью всякого суверенитета народа, так что народ никоим
образом не является источником власти, в-третьих, утверждавшее
права частных лиц, соблюдения которых от него можно было тре­
бовать под угрозой междоусобной войны, отказа от уплаты на­
логов и от воинской службы, в-четвертых, имевшее очень огра­
ниченный круг деятельности, будучи со всех сторон окружено
церковными учреждениями, университетами, рыцарскими и мо­
нашескими орденами, городами, корпорациями, представлявши­
ми собой чистой воды республики, защищенные привилегиями и
статутами, в-пятых, обладавшее неотъемлемым, неиссякаемым, не
умирающим даже в годины величайших бедствий королевским
правом. Можно было бы упомянуть и о мировых монархиях, о
«соединенных штатах», о различных формах завоеваний, как под­
линных, связанных с ассимиляцией и вытеснением коренного
населения, так и мнимых, для которых характерно чисто внешнее,
поверхностное господство пришельцев, о колониальных владени­
ях и о различии между властью одной лишь коммерческой фир­
мы и настоящей колониальной системой, равно как и о законе
эмансипации колоний.
В зависимости от изначальной предрасположенности и по­
зднейших событий, от воздействия религии и культуры государ­
ства проявляют колоссальные различия, почему у нас и будет по­
вод поговорить об этом в свете двух последних влияний. Здесь

36
хотелось бы лишь коснуться противоположности между большим
и малым государством и их отношения к внутренней структуре
государственного устройства.
Крупное государство существует в истории для достижения
великих внешнеполитических целей, для сохранения и защиты тех
или иных культур, которые в ином случае погибли бы, для про­
движения по социальной лестнице пассивного контингента насе­
ления, которые, будучи наподобие малого государства предостав­
лены самим себе, пришли бы в полный упадок, для спокойного
формирования больших коллективных сил.
Малое государство существует для того, чтобы в мире было
место, где максимально возможное число жителей государства
было бы гражданами в полном смысле слова, цель, в достиже­
нии которой греческие полисы в пору своего наивысшего рас­
цвета, несмотря на существовавшее в них рабство, далеко опе­
редили все теперешние республики. Задачей малых монархий
является максимальное приближение к этому состоянию; малые
тирании — и античности, и итальянского Ренессанса — пред­
ставляют собой самую непрочную и ненадежную форму госу­
дарственного устройства, постоянно испытывая тенденцию к
растворению в более крупном государственном объединении.
Ведь у малого государства нет ничего, кроме реальной действи­
тельной свободы, вследствие чего оно в идеале полностью ком­
пенсирует мощные преимущества крупного государства, даже
его силу; любое вырождение в деспотию лишает малое государ­
ство его почвы, в том числе и превращение его в деспотию по
инициативе «снизу», несмотря на весь шум, которым обставля­
ется этот процесс.

Каким бы ни было происхождение государства («политическо­

го объединения народности»), оно докажет свою жизнеспособ­
ность лишь тогда, когда из воплощения насилия (Gewalt) станет
олицетворением силы (Kraft)'2.
Дело в том, что пока длится внешний рост, любая власть стре­
мится к полной завершенности и законченности, как внутренне,
так и внешне, не считаясь с правом слабейших.
Народы и династии действуют здесь совершенно одинаковым
образом, с той только разницей, что у народов решающую роль
играет тяга масс ко всякого рода удовольствиям и наслаждениям,
а у династии государственные интересы. Это не просто жажда за­
воеваний, а так называемая необходимость, примером которой
может служить империя Каролингов13.
Если отвлечься от того, что власть делает внутри государства,
от упразднения всех взятых на себя частных прав и распростра­

37
нения понятия власти на все и вся, якобы в интересах всего об­
щества, вплоть до логического завершения этого принципа в
виде формулы «1’etat c’est moi»
*, внешняя деятельность власти в
ее наиболее наивной форме представлена в лице старых мировых
монархий, властители которых ведут завоевательную политику и
порабощают, грабят и налагают контрибуции, не останавливаясь
ни перед чем, и, обогатившиеся трофеями и рабами, с триумфом
возвращаются в Фивы или Ниневию, восхваляемые народом как
богоизбранные цари, любимцы богов, — пока не возникает более
сильная мировая монархия. В Европе же Нового времени эпохи
длительного спокойствия перемежаются с периодами территори­
альных кризисов, вследствие того, что где-то нарушено так на­
зываемое равновесие (вовсе никогда и не существовавшее).
Иногда оказывается достаточно вспомнить о Людовике XIV,
о Наполеоне и революционных народных правительствах, — что
власть является злом сама по себе, по самой своей природе (Шлос­
сер), что без опоры на религию право эгоизма, отнимаемое у
индивидуума, передается государству. Более слабых соседей по­
коряют и присоединяют или каким-либо иным образом ставят в
зависимость — не для того, чтобы они сами не выступили боль­
ше с враждебными намерениями, это как раз беспокоит победи­
телей меньше всего, а для того, чтобы ими не завладело и не ис­
пользовало в своих политических целях другое государство;
порабощению подвергается возможный политический союзник
врага. Для тех, кто хоть раз вступил на этот путь, уже не существует
никаких сдерживающих начал; все допускается, все прощается,
ведь «заняв созерцательную позицию, не добьешься ничего, раз­
ве что раньше времени попадешься в зубы других злодеев», и «дру­
гие поступают точно так же».
Следующий шаг состоит в том, что подобного рода действия
совершаются превентивно, без какого-либо особого повода, по
принципу «Если мы завладеем этим своевременно, то в будущем
нам не придется вести чреватую опасностями дорогостоящую
войн». Наконец возникает неутолимая жажда округления своих
владений; захватывается все, что кажется подходящим и что мож­
но захватить, особенно «необходимые» участки морского побере­
жья, при этом используются все слабости, все внутренние недуги
и враги жертвы, обреченной на заклание; страсть к обладанию,
особенно к слиянию мелких территорий, желание учетверить цену
владения при простом удвоении земель и т. д. становятся непрео­
долимыми; не исключено, что и само население подлежащих зах­
вату стран, особенно тех малых государств, где царит деспотизм и

* «Государство - это я» (франц.)

38
где нет свободы, стремится к аннексии собственной территории,
поскольку это обещает ему расширение таможенных границ и
промышленной зоны, не говоря уже об исторгаемых им искусст­
венных криках боли, присущих современной эпохе.
Злодеяния совершаются, можно сказать, наивно; ведь чудо­
вищным является эстетическое воздействие правовых последствий
и взаимных обвинений обеих сторон. Власти, к которой страстно
стремятся и которой добиваются путем всевозможных преступле­
ний, стыдятся, поскольку слово «право» все еще звучит в ушах
людей словно волшебное заклинание, без которого они не могут
обойтись. Поэтому прибегают к софистике, как эти сделал, напри­
мер, Фридрих 11 во время первой Силезской войны, а также к чи­
стой теории о «неправомочных субъектах».
Происходящее впоследствии действительное слияние с захва­
ченными владениями не означает нравственного оправдания зах­
ватчика, как и вообще никакие благоприятные результаты не из­
виняют предшествующего им зла.
И человечество должно вновь устроиться на почве, подготов­
ленной ценой самых страшных преступлений и злодеяний, при­
влечь для этого свои еще здоровые силы и продолжать дальней­
шее созидание.
Даже государство, воздвигнутое на крови и слезах, на прокля­
тиях своих жертв, со временем вынуждено создать своего рода
право и принципы благонравия, ибо законопослушные и благо­
намеренные постепенно завладеют им.
И наконец еще одно, весьма весомое, косвенное извинение —
суть его в том, что преступник, сам того не подозревая, своим пре­
ступлением способствовал достижению великих, до поры до вре­
мени отдаленных всемирно-исторических целей.
Так рассуждают главным образом люди последующих поколе­
ний, обосновывающие свое преимущество во времени тем, что
сложилось в ходе истории. Однако возникают и контрвопросы —
что мы знаем о целях? И если они и существовали, то нельзя ли
было их достичь иным путем? И разве сотрясение основ обще­
ственной нравственности удачно совершенным преступлением так
уж вовсе ничего не значит?
Во всяком случае, большинство согласится в следующем — су­
ществует королевское право культуры на завоевание и порабоще­
ние варварства, которое отныне должно отказаться от кровавых
внутренних распрей и отвратительных обычаев, применившись к
общепринятым нравственным нормам культурного государства.
Прежде всего люди культуры вправе лишить варварство содержа­
щейся в нем опасности, его потенциальной агрессивной силы. Но
остается под вопросом, действительно ли варварство цивилизует­

39
ся внутренне, что хорошего может выйти из наследников власти­
телей и побежденных варваров, особенно принадлежащих к разным
расам, не лучше ли было бы, чтобы они отступили на задний план
и вымерли (как в Америке), не получит ли тогда цивилизованный
человек возможность преуспевать на всей подвластной ему чужой
территории. Во всяком случае нельзя превосходить прежнее варвар­
ство в средствах покорения и усмирения.
Что касается внутренних дел государства, то оно возникло не
в результате отречения от индивидуальных эгоистических уст­
ремлений, оно само и есть такое отречение, нивелирование та­
ких устремлений, в силу чего подводится постоянный баланс
максимально возможного числа эгоистических устремлений и
интересов, которые в конечном счете полностью сливаются с ин­
тересами государства.
Наивысшее достижение, которого добивается в этом случае
государство — это чувство долга, присущее лучшим его предста­
вителям, патриотизм, существующий в двух формах, на разных
степенях развития — примитивной и на уровне развитых культур,
проявляющийся в народе больше непроизвольно, чем как высо­
кая расовая добродетель, отчасти питаемый ненавистью к «не на­
шим», но у людей образованных представляющий собой потреб­
ность самоотдачи на благо всего общества, возвышения над
себялюбием индивидуума и семьи, если только эта потребность
не поглощается религией и обществом.
Искажением естественного хода вещей и философско-бюро­
кратическим зазнайством являются попытки государства непос­
редственно осуществить нравственные нормы и принципы, что
способно и вправе делать одно лишь общество.
Пожалуй, можно согласиться с тем, что государство является
«штандартом права и добра», который должен быть воздвигнут там-
то и там-то, но не более того14. «Осуществление нравственного за­
кона на земле» усилиями государства тысячу раз должно было бы
потерпеть крушение, натолкнувшись на внутреннее несовершен­
ство человеческой натуры вообще и лучших людей в особенности.
Вопросы нравственности решаются на совершенно иных форумах,
нежели тот, каким является государство; колоссальной заслугой
государства можно считать уже то, что оно охраняет обычное пра­
во. И скорее всего оно останется здоровым, если будет ясно осоз­
навать свою природу (а может быть даже и источник своего проис­
хождения) как чрезвычайного института принуждения.
Благотворная деятельность государства заключается в том, что
оно является оплотом права. Над отдельными индивидуумами
высятся законы и стоят наделенные правом принуждения судьи,
которые охраняют как заключенные между индивидуумами част­

40
ные обязательства, так и вещи, жизненно необходимые для всего
общества, — причем это в гораздо меньшей степени происходит
под воздействием реального насилия, чем из благодетельного
страха перед ним. Безопасность, необходимая для жизни, состо­
ит в уверенности, что такое, безопасное и стабильное, положение
сохранится и в будущем, то есть жители государства во все время
его существования никогда уже не будут вынуждены браться за
оружие в спорах между собой. Каждый знает, что прибегнув к на­
силию, он не умножит ни своего достояния, ни своей власти, а
лишь ускорит собственную погибель.
Государство должно также не допускать столкновения различ­
ных представлений о «гражданской жизни». Оно должно стоять
над партиями; разумеется, каждая партия, каждая сторона в спо­
ре стремится одержать верх, выдавая свои взгляды за всеобщую
точку зрения.
И наконец — в поздних, смешанных государственных образо­
ваниях, в которых находится место для различных, даже прямо
противоположных религий и религиозных представлений (в этом
смысле сегодня все культурные государства носят паритетный,
равноправный характер), государство по меньшей мере заботит­
ся о том, чтобы не только между эгоистическими устремлениями
отдельных людей, но и между различными метафизическими си­
стемами и теориями не возникало кровной вражды не на жизнь,
а на смерть (что и в наши дни при отсутствии государства неиз­
бежно произошло бы, ибо самые ярые противники начнут свару,
а другие последуют их примеру).

2. Религия
Религии являются выражением вечной и неискоренимой метафи­
зической потребности человеческой натуры.
Величие религии в том, что она представляет собой целостное
сверхчувственное дополнение к человеку, все то, что он не в со­
стоянии дать себе сам. В то же время она является отражением
жизни целых народов и культурных эпох, падающим на Великое
Иное, или, говоря другими словами, религия — это отпечаток и
контур, создаваемый этими народами и культурами и проецируе­
мый ими в бесконечность.
Но отпечаток этот, несмотря на то, что представляется себе
стабильным и прочным, изменчив, он частичен, или целен по ха­
рактеру, становясь таковым постепенно или внезапно.
Невозможно провести сравнение, чтобы сказать, какой процесс
был величественнее — возникновение государства или рождение
религии.

41
 Но наблюдающим духом овладевает двойственное ощущение —
наряду со способностью рассмотрения, сравнения и анализа он
обладает еще и способностью ощущать величие, воспринимая
колоссальную картину исследуемого явления, которое в момент
своего возникновения, может быть, носило индивидуальный ха­
рактер и по мере своего распространения стало всемирным, уни­
версальным, достоянием всего общества. Здесь перед нами наи­
высший предмет, позволяющий исследовать, каким образом
явление общего порядка господствует над бесчисленными умами
и душами, вселяя в них чувство полного презрения ко всему зем­
ному и в себе, и в других, то есть побуждая их к самоубийству пу­
тем аскезы и к мученичеству, которое взыскуется с радостью, но
на которое обрекаются и другие.
Разумеется, предрасположенность к явлениям метафизическо ­
го плана и их судьбы совершенно по-разному складываются у раз­
личных народов. Из их числа следует сразу же исключить религии
рас, стоящих на низком уровне развития, как, например, негри­
тянских народов и т. д., диких и полудиких. Для примордиально­
го периода духовных ценностей они могут служить мерилом в еще
меньшей степени, чем негритянское государство - для начальной
стадии возникновения государства вообще. Ведь эти народы из­
начально являются добычей вечного страха; их религии не дают
нам даже мерила для характеристики момента зарождения духов­
ности, ибо дух там вообще не может зародиться спонтанно.
Но и у стоящих на более высокой ступени развития культурных
народов существует широкий спектр отправления культа главных
богов государства, грубо, без малейшего пиетета навязанных по­
бежденным — от оргиастических ритуалов и вакханалий и тому
подобных форм насильственной одержимости божеством до чис­
тейшего и невиннейшего почитания Бога, детского преклонения
перед ним как перед Отцом Небесным.
Столь же широк и спектр отношения религий к нравственнос­
ти. Они еще не позволяют делать выводов относительно религи­
озно-нравственной предрасположенности тех или иных народов.
У греков, например, нравственность в значительной степени была
независимой от религии и во всяком случае была более тесно свя­
зана с идеальными представлениями о государстве.
Нельзя также считать народы, которым не удалось выйти за
рамки религии, обожествляющей природу, в меньшей степени
способными к усвоению духовных или нравственных ценностей;
так сложилась их судьба, что развитие религии у них остановилось
на весьма наивной стадии своей истории и позже не смогло под­
няться над этим уровнем. Ведь момент фиксации играет в рели­
гии столь же решающую роль, что и в деле государственного уст­

42
ройства, будучи независимым от желаний или деятельности наро­
дов15.
Что касается возникновения религий, то нам представляется
невозможным вообще представить себе первичную, примитив­
ную стадию рождения духовности; ведь мы-то — люди более по­
зднего происхождения. Против утверждения, гласящего primus in
orbe deos fecit timor’ выступает Ренан16, утверждая, что если бы
религии возникали только под влиянием страха, человек никог­
да не смог бы подняться до подлинно религиозных высот духа;
религии, считает он, не были также изобретены, как полагали
итальянские софисты XVI в., наивными, простоватыми и слабы­
ми людьми, иначе самые благородные души никогда не были бы
и самыми религиозными; религия скорее является созданием
нормальных людей. Сколь бы верно ни было это утверждение, в
религии все же предостаточно страха и боязни. Мы находим у
первобытных народов отчасти полный благоговейного преклонения,
отчасти страха культ природной стихии, сил и явлений природы,
затем культ предков и культ фетишей, когда человек вкладывает чув­
ство своей зависимости в отдельный, лично ему принадлежащий
предмет. Эти религии отчасти схожи со страшными детскими
снами, чьи кошмарные образы человек старается умиротворить,
а отчасти с тем изумлением, которое он испытывает при виде не­
бесных светил и стихий природы; у народов, еще не сумевших со­
здать литературу, они являются единственным свидетельством
духа.
Во всяком случае, более верным предположением является не
то, которое исходит из наличия изначального сознания Бога, а то,
которое берет за основу длительное существование неосознанной
метафизической потребности. Какое-то значительное или страш­
ное событие или человек, наделенный даром основателя религии,
заставляют осознать ее; то, что и без того живет, сокрытое от по­
сторонних, в душах более одаренных соплеменников, находит свое
выражение; процесс этот может повториться в ходе смешений и
разделений народов.
Как бы то ни было, решающую роль в любом случае играет чув­
ство зависимости человека от каких-то более могущественных сил,
страх, примешивающийся к субъективному ощущению собствен­
ной силы и способности к совершению насилия.
Поскольку поводов для страхов, то есть к умиротворению
ужасного, много, то наиболее весомой презумпцией приорите­
та, обладает политеизм17; вышеупомянутое единство примитив-

’ Первым в мире богов страх сотворил (мт.)

43
ного сознания Бога — не что иное, как иллюзия, беспочвенная
греза.
Может быть, прабытийное чувство страха было величественным,
ведь объектом его была бесконечность: ведь с началом религии в
жизнь вошли ограничение, уменьшение, предел (Definition), кото­
рые сделали очень благое дело; может быть, людям внезапно пока­
залось, что теперь-то они знают, как следует действовать. И страху
была предоставлена возможность искать себе новый уголок на
службе у фетишей и демонов.

В какой мере религии являются основанными? Во всяком слу­

чае, они, как создания отдельных людей или следствия отдель­
ных событий, то есть скачкообразных моментов фиксации, воз­
никают наподобие лучей, испускаемых источником света18. Часть
людей поддерживает начинание, так как основатель религии или
событие затрагивает именно ту сторону метафизической потреб­
ности, которую ощущают наиболее активные, наиболее жизне­
способные люди; к ним присоединяется большая масса людей,
поскольку она не может противиться этому и еще потому, что все
определенное обладает громадным преимуществом перед неяс­
ным, нестабильным и анархическим. Эти массы в первую очередь
сильнее всего и легче всего привлекают внешние формы и обря­
ды той или иной религии, которые они и поддерживают (тогда
как суть любой религии остается для них недоступной), пока бо­
лее сильная власть, обладающая достаточно прочной «оболоч­
кой», за которую люди смогут держаться, не перевернет их пред­
ставлений, дав толчок и с внешней стороны, после чего они
встанут на ее сторону.
Постепенно религии не могли возникать', иначе они не несли бы
на себе победного отблеска времени своего наивысшего расцвета,
который является отражением великого единовременного момен­
та. Религии, известные нам из истории, называют имена своих ос­
нователей или реформаторов (то есть тех, кто давал направление
великим кризисам), и даже религии, отчасти обожествляющие
стихийные силы природы, и религии политеистические могли
возникнуть в результате простого слияния ранее возникших, не­
когда основанных культов. Это были порой внезапные, порой
постепенные перевороты и объединения, но никогда это не было
постепенным возникновением.
Иногда возникновение религии сплетается с возникновением
государства; более того, случается так, что религия становится
основой для создания государства (храмовые государства). Ставит
ли религия впоследствии государство себе на службу и как она
вообще к нему относится, мы обсудим позднее.

44
 Что такое народы, предрасположенные к религии, и что такое
стадии развития культуры? Метафизической потребностью обла­
дают все народы во все времена и все они придерживаются какой-
либо некогда обретенной религии.
Однако на роль прародителей религии, выходящей за рамки
привычного круга представлений, в меньшей степени годятся на­
роды, целиком погруженные в земную жизнь, в мир труда и прак­
тических интересов, чем народы, склонные к созерцательности,
которая для тех, кто добывает себе средства к жизни, затрачивая
меньше труда, может стать своего рода образованием, получившим
очень широкое распространение, без нынешнего разделения лю­
дей на образованных и необразованных, затем — это народы, от­
личающиеся большой умеренностью и воздержанностью нравов и
нервной возбудимостью, при которых человек с тонким и ясным
умом может занять господствующее положение, не отдавая дани
ни чудесам, ни чему-либо сверхъестественному, каким-нибудь
видениям; у таких народов может иметь место также и более дли­
тельная подготовка, своего рода религиозная беременность. Боль­
шое значение положений и выводов Ренана заключается в том, что
он знает эти ситуации in concrete
* кладя их в основу своей исто­
рии первоначального христианства.
Народы, живущие земной жизнью и интересами практической
деятельности и труда, воспринимают религию из рук экстатичес-
ки-созерцательных народов, постепенно наполняя ее собствен­
ным духом. Так произошло еще в эпоху Реформации в Англии и
Голландии, где не было оригинальных, самостоятельных рефор­
маторов, и тем не менее эти страны сумели встать во главе проте­
стантизма. Также греки и римляне, народы земной жизни, не су­
мели, в отличие от индусов, своими силами преобразовать свою
религию, а взяли себе ad hoc" за образец иудеев (христиан).
Мы с трудом представляем себе крупные религиозные кризи­
сы, чем и объясняется наш вечный спор вокруг спекулятивных
идей в религиях. Одним они будут всегда казаться ошибочными,
другим — результатом более поздних заимствований; к единому
мнению противоборствующие стороны прийти не в состоянии.
Одни будут всегда видеть в этих идеях реликты древней мудрос­
ти, даже отголоски светлой юности человечества, другие — с боль­
шим трудом обретенное позднее достояние.
Но несмотря на наши очень незначительные способности
представить себе то состояние экзальтации, в котором пребыва­
ли люди в момент рождения какой-либо религии, и особенно

* Конкретно (лат.)
“ Для этой цели (лат.)

45
полное отсутствие критичности, свойственное таким временам и
таким людям, именно это состояние, сколь бы кратковременным
оно ни было, оказало решающее влияние на все, что впослед­
ствии произошло в будущем — оно подарило той или иной рели­
гии ее колорит, ее мифы, а подчас и ее институты, и ее священ­
нослужителей.
Позднейшие «институты» религии представляют собой отдель­
ные остатки или отголоски общей ситуации, существовавшей в
момент ее возникновения, как, например, монастыри являются
наследниками общин первоначального христианства.
Со временем из основателей и свидетелей возникновения рели­
гии возникает некая постоянная коллегия — и здесь потребность
создания корпорации для отправления религиозных обрядов мо­
жет соединиться с постепенно формирующимся исключительным
правом на жертвоприношения, проклятия и т. п.
У религий, возникших в более поздние периоды, такого рода
вещи подтверждаются историческими свидетельствами; древние
же религии дошли до нас в виде едва приоткрытого свитка мета­
физических сведений, обломков исторических и культурных тра­
диций прошлого, древних народных воспоминаний всевозможно­
го рода19, давно рассматриваемых самими народами как некое
единство, ставшее общим неотъемлемым символом их души20.
Лазоль2' подразделяет религии натри следующие большие груп­
пы: а) пантеистические системы Востока и политеистические ре­
лигии Запада, первые в наиболее яркой форме представленные
индийцами, вторые — эллинами; б) монотеизм иудеев и его запоз­
далый преемник, ислам (причем сюда же Лазоль счел необходи­
мым отнести дуализм персов); в) тринитарное учение, которое с
самого начала выступает не как национальная, а как мировая ре­
лигия (причем она складывается на базе всемирной империи).
(Впрочем, такой же всемирный характер носит и буддизм).
Этой классификации, проведенной в соответствии с основны­
ми воззрениями и происхождением, можно противопоставить не­
мало и других систем классификации22, и прежде всего ту, кото­
рая не только группирует религии, но и выделяет отдельные
периоды и слои приверженцев одной и той же религии. В соот­
ветствии с этим складывается следующая классификация: а) ре­
лигии, делающие усиленный акцент на потустороннем мире,
обещающем загробное возмездие и воздаяние, а также обладаю­
щие некоторыми эсхатологическими чертами; б) религии, кото­
рые в значительной степени или совсем лишены этих качеств, и
которые, как религия древних греков, светло и радостно вгляды­
вающаяся в природу человека и в мир жизненных представлений
индивидуума, выстраивают лишь бесцветную картину потусто­

46
роннего мира, мало думая об этом и перепоручая эсхатологию
как физическую проблему философам. Философы же эти отчас­
ти склонялись к третьему решению, а именно: в) к метемпсихо­
зу, явным или негласным коррелятом которого является вечность
мира. Сюда относится великая вера индийцев, пытающаяся про­
никнуть в Европу в форме учения альбигойцев; Будда же хочет:
г) избавить людей и от этого способа продолжения жизни посред­
ством нирваны.
В высшей степени удивительным является чрезвычайно силь­
ное совпадение основополагающей идеи конца света у христиан
и скандинавов, тем более, что последние при этом не ведут и речи
о личном потустороннем существовании индивидуума и их Валь­
халла — это чертог, в котором находят упокоение лишь павшие
герои. Величественная, детально и обстоятельно прописанная эс­
хатология, опирающаяся в сочинениях Отгона Фрейзингенского23
на библейское учение о пришествии Антихриста незадолго до кон­
ца света или об освобождении Сатаны после тысячелетнего зато­
чения24, в целом дает представление о взглядах на эти вещи в эпоху
христианского средневековья. Согласно скандинавской традиции25,
человечество ожидают три года крайнего упадка нравов, предше­
ствующих величайшим вселенским катастрофам. Эти сумерки
нравственности, падение нравственных сил и есть сумерки богов,
рагнарёк (Ragnarok), слово, которым обозначается не следствие,
а причина конца света. Боги и созванные ими в Вальхаллу герои
падут в битве с силами ночи, после чего вспыхнет мировой пожар,
из пламени которого родится наконец обновленный мир с новым,
еще не названным по имени верховным божеством, и новый,
юный род человеческий. Между двумя этими представлениями
находится «Муспилли»26, где пророк Илья сражается с Антихрис­
том и убивает его; но кровь, сочащаяся из ран пророка, стекает на
землю , которую сразу же охватывает пламя мирового пожара.
Общим в воззрениях христиан и древних скандинавов является
следующее — создаваемый ими идеал словно знает, что ему даже
если он и будет воплощен в жизнь, угрожают смертельные враги,
которые окажутся сильнее его и принесут ему гибель, после чего
однако вскоре (по Кириллу Иерусалимскому после трех с поло­
виной лет, а по Оттону Фрейзингенскому сорока двух месяцев
власти Антихриста) наступит расплата за все. Идеал чувствует, что
он слишком свят для этого мира.

С той ролью, которую играет учение о потустороннем мире и

самых сокровенных тайнах жизни и смерти, то выходящее на пе­
редний план, то отступающее в тень, порой, хотя и далеко не все­
гда27, связано формирование более сильной или слабой власти

47
священнослужителей, зависящей от того, в какой — большей или
меньшей — степени они связаны с учением о потустороннем мире.
Связи эти могут иметь и другие, посюсторонние источники и при­
чины, такие, как магическая сила их ритуалов, позволяющая под­
чинять своей воле действия богов, теургия, распоряжение сведе­
ниями о приговоре богов для оценки той или иной ситуации,
наконец соединение священства и искусства врачевания, отчас­
ти благодаря более близким отношениям с богами, отчасти бла­
годаря знанию священных ритуалов и обрядов, а отчасти в силу
воззрения, согласно которому болезни являются наказанием за
совершенные прегрешения - в том числе и в прошлой жизни -
или следствием происков бесов, с которыми священник может
встретиться28. Само собой разумеется, что власть священника в
конце концов признается государственными или национальными
религиями.

Миссионерскими становятся в целом только религии, основан­

ные на учении о потустороннем мире, и даже не все они, напри­
мер, миссионерство не было свойственно египтянам и зендам.
Миссионерский пыл обусловлен не только силой той или иной
религии, ведь как раз очень сильные религии удовлетворяются
тем, что или презирают все, что противоречит им, или уничтожа­
ют эти верования или, в крайнем случае, сожалеют о них, — он
обусловлен содержанием религии и в значительной степени имен­
но тем содержанием, которое связано с учением о потустороннем
мире, ибо ради земной жизни вряд ли кто-нибудь взял бы на себя
труд миссионерства и стал бы искать все новых и новых привер­
женцев своей веры.
Отсюда с настоятельной силой возникает вопрос, не содержа­
ло ли иудейство, распространившееся на Ближнем Востоке и в
Римской империи с 50 г. до н. э. по 50 г. н. э., фарисейского уче­
ния о потустороннем мире29. Или люди становились его привер­
женцами без какой-либо миссионерской деятельности с его сто­
роны? Может быть, земные упования на пришествие Мессии и
были отражением представлений о потустороннем мире?
Во всяком случае, все восточные мистериальные культы, полу­
чившие распространение в Римской империи, имеют отношение
к потустороннему миру. Да и само христианство пользовалось у
римлян влиянием главным образом благодаря его обещаниям бла­
женного бессмертия.
Может быть вообще только религии, основанные на учении о
потустороннем мире, являющиеся в то же время сильными в дог­
матическом отношении религиями, располагают теми исполнен­
ными энтузиазма личностями, в обязанности которых входит или

48
привлечение новых приверженцев или уничтожение всего и вся.
Самыми рьяными проповедниками становятся в особенности но­
вообращенные, которые раньше были ярыми противниками этой
религии.
Совершенно логичным и лишь внешне кажущимся парадок­
сальным образом мы причисляем сюда также распространителей
буддизма, обещающего остановить переселение душ, представля­
ющее собой восточную форму бытия потустороннего мира30.
Полной противоположностью религий, выполняющих миссио­
нерские функции, является классический, в особенности римский
политеизм, который хотя и распространяет на Западе влияние сво­
их богов, но главным образом принимает в свой пантеон богов
других народов. Он является национальной религией, которая ста­
ла имперской религией, претерпев при этом, однако, значитель­
ную модификацию.
И здесь мы сталкиваемся с противоречием между национальны­
ми и мировыми религиями, которое отчасти совпадает с противоре­
чием, обусловленным отношением к потустороннему миру.
То и другое представляет человеческое-сверхчеловеческое на
совершенно различных ступенях, одни под покровом, другие без
него.
Национальные религии возникли раньше. Они тесно связаны
с историей определенных народов, имеют богов, в задачу кото­
рых входит защита или устрашение данного народа; в своем по­
ведении они героичны и горды пока народ процветает, но при
этом сохраняют общую надежду на то, что когда-нибудь все на­
роды сойдутся для поклонения богу Иегове на гору Мориах; те­
перь же они еще разделены национально, более того внутренне
столь же усилены, как внешне изолированы и прозелитичны; по
отношению к другим народам они, как мы видели на примере
греков и римлян, то политеистически дружественны, дружелюб­
ны, признают свою близость, склонны к обмену божествами, то
полны презрения и за исключением персов не склонны к пресле­
дованию.
Этим религиям противостоят мировые религии: буддизм, хри­
стианство, ислам. Они возникли поздно: их сильнейшее средство
воздействия носит обычно социальный характер — уничтожение
каст, провозглашение своей религии религией бедных и рабов, вы­
ступая тем самым и антинационально, тогда как ислам оставался
религией победителей. Они отказываются от священного языка и
переводят свои тексты на народный язык; это же относится к ис­
ламу, сохраняющему Коран на арабском языке и требующему ог­
раниченного знания арабского. Лишь ограниченным сохранени­
ем священного языка можно считать, что католическая церковь

49
сохранила в отправлении своего культа для великой политической
цели латынь; и рассматривать как единичный факт странную судь­
бу коптского национального языка, который стал священным бла­
годаря тому, что копты, которые говорят и понимают только по-
арабски, сохранили на непонятном им теперь народном языке
переведенные некогда на коптский язык письмена и ритуальные
обряды.
Мировые религии привели к величайшим историческим кри­
зисам. Они знают с самого начала, что являются мировыми рели­
гиями и хотят быть таковыми. Различие разных религий в жизни
народов исключительно по своему значению. Сравнивая их снача­
ла друг с другом, мы обнаруживаем, что одни из них вообще почти
лишены познаваемого догмата. У них вообще либо не было священ­
ных текстов, либо они потеряны и заменены произведениями по­
эзии и искусства. Эти религии удовлетворяются более мягким или
более суровым возмездием богов, пышными или скромными цере­
мониями. Их жизнь мало обусловлена религией. Философия и
просвещение могут легко выявить и высказать весь смысл подоб­
ной религии, и мы все легко знакомимся с ней.
В других религиях существуют священные тексты и духовен­
ство, и строгие правила, регламентирующие жизнь вплоть до мель­
чайших подробностей. Их догматизм может быть очень искусст­
венным, переходить в одном случае в секты правого толка, в
другом — в философию.
Народ мало что знает об этом и удовлетворяется внешней фор­
мой. Но его жизнь может быть тесно и прочно связана с культом.
Примером служит религия брахманов.
И наконец появляются великие и догматические в своей сущ­
ности мировые религии, в которых догмат (а не культ) требует гос­
подства над отдельной душой. Оценке земной жизни предостав­
ляется мириться с этим, как ей заблагорассудится.
Гораздо сложнее определить степень значимости одной и той
же религии в различные эпохи и у различных слоев ее привержен­
цев.
Во временном отношении следует различать первичную стадию
существования религии или наивную стадию, вторичную стадию,
когда религия становится традиционной, и третичную, когда у
религии уже есть свое прошлое, свои древности, теснейшим об­
разом связанные с национальными воспоминаниями, а местами
и становящиеся опорой национального сознания.
А о значении религии для различных слоев общества следовало
бы сказать, что религии высокоразвитых культурных народов все­
гда существуют на этих трех и даже еще большем числе стадий в
зависимости от отношения к ним различных социальных слоев и

50
культурных влияний. Здесь уместно вспомнить о политеизме об­
разованных римлян или о сегодняшнем христианстве, которое у
одной части общества предстает в своей внешне-иерархической
форме, у другой — как комплекс религиозных догм, у третьей в
кротком, благочестиво-набожном обличье, а у многих в виде про­
стой религиозности, вполне искренней или поблекшей, давно ут­
ратившей первоначальное очарование.
Ненадежность наших оценок здесь весьма велика. Для нас, на­
пример, представляется сомнительным, в какой мере византийс­
кая религия еще имела какое-то отношение к религиозности в
условиях, когда наряду с догматическими распрями духовенства,
прибегавшего к самым хитроумным и каверзным приемам в спо­
ре, исключительно большое значение придавалось чисто внешним
формам торжественного богослужения и церковного церемониа­
ла, а личность человека подвергалась деспотическому унижению,
но и здесь мы не вправе спешить с преждевременными оценка­
ми — лучшие качества византийцев всегда были связаны с той ре­
лигией, которая и теперь заслуживает называться солью тамош­
ней земли.

А теперь поговорим о распаде религий и о сопротивлении этому

процессу. Например, какая-то религия изначально обосновывает
священное право, то есть тесно сплетается со всем гарантирован­
ным ею состоянием общества, или она создает иерархию, суще­
ствующую рядом с государством, но поддерживающую политичес­
кие контакты с ним. Эти внешние учреждения религии, тесно
связанные со всем материальным и опирающиеся на массы и их
привычки, могут чисто внешне поддерживать такую религию бес­
конечно долго, так же, как сохраняются старые деревья, совер­
шенно сгнившие внутри, но живущие благодаря коре и листьям,
да еще и производящие при этом весьма величественное впечат­
ление; но дух уже давно во многом покинул эти учреждения, зав­
ладев новым, ясно сознаваемым метафизическим элементом, на
основе которого он мог бы создать новую, способную к борьбе и
победе, религию, противостоящую прежней.
Те же частности, которые дух создает тем временем, получают
название ересей и в результате подвергаются преследованиям или
поношениям.
И даже народы, живущие под неусыпным надзором, весь круг
мышления которых, казалось бы, тщательно ориентирован на
требования господствующей религии, порой внезапно — слой за
слоем — становятся жертвой ереси. Вспомним о возникшей под
влиянием манихейства маздакидской ереси в империи Сасани-
дов, о приведших к созданию ряда государств ересях ислама, об

51
альбигойцах XII и XIII веков, этих неоманихейцах, верящих в пе­
реселение душ, что соблазнило их задаться вопросом, а не в том
ли предназначение метемпсихоза, чтобы еще раз перечеркнуть
христианство. И всякий раз ересь оказывается признаком того,
что господствующая религия уже не соответствует в достаточной
степени той метафизической потребности, которая некогда со­
здала ее.

Сила сопротивления религий очень различна в зависимости от

того слоя или той власти, которые ее защищают. Малые государ­
ства, где sacra’ тесно связана с гражданским обществом или госу­
дарством, могут, может быть, защитить себя от новой ереси или
религии лучше, чем крупные мировые империи с их нивелирован­
ной культурой и широко развитой системой различного рода кон­
тактов и общения, которые подчинили себе малые государства,
поскольку теми уже овладела усталость. Для таких — крупных -
государств, может быть, было легче удерживать отдельные наро­
ды в узде именно потому, что они оставили нетронутой их рели­
гию. Вряд ли христианство смогло бы внедриться в духовную
жизнь полисов V и IV веков до Р.Х; римская же империя открыла
ему все двери, оказывая лишь политическое сопротивление.
Существовали еще и очень легкие, быстрые и массовые пере­
ходы от религии к религии31; но в своих постулатах все религии
выдвигают притязания на вечное существованйе, которое будет
длиться по меньшей мере столько же, сколько и весь существую­
щий мир, и каждая из них наполнена извечным человеческим со­
держанием, отчасти оправдывающим эти притязания.
Ужасно такое явление как религиозные войны, особенно среди
приверженцев религий, в которых идея потустороннего мира яв­
ляется преобладающей, или нравственность целиком и полностью
связана с существующими формами религии, или религия при­
обретает ярко выраженный национальный характер и в ее лице
народность защищает себя. Ужаснее всего такие столкновения
происходят у цивилизованных народов — средства нападения и
защиты применяются без всяких ограничений; общепринятая
нравственность и обычное право полностью упраздняются в угоду
«высшей цели», всякого рода сделки и посредничество с отвраще­
нием и ненавистью отвергаются; люди хотят всего или ничего.
Что касается возникновения преследований, то сначала следует
отметить первоначальную стадию при рассмотрении случаев бого­
хульства — люди опасаются из-за совершенного врагом религии
кощунства подвергнуться наказанию божества и поэтому хотят

* Букв.: священное; здесь: религия (лат.)

52
выдать замешанных в этом, чтобы не разделять их страданий.
Подобное может происходить — достаточно вспомнить об афин­
ских процессах против безбожников и осквернителей религии —
и в условиях самого толерантного политеизма, как только его при­
верженцы встретят прямое сопротивление.
Существенно отличаются от этого действия сторонников преж­
де всего мировых религий и религий, основанных на идее потусто­
роннего мира.
Они противодействуют не только уже произведенным на них
нападкам, но и борются против самого существования, пусть даже
тайного, метафизики, отклоняющейся от принципов их учения,
используя для этого все, даже самые крайние средства, и ведя
борьбу так долго, как только возможно.
Религия зендов хотя и не жаждет обращать в свою веру, но про­
являет крайнюю ненависть ко всему, что не согласно с их учени­
ем об Ормузде; Камбис разрушает египетские храмы и умерщвляет
Аписа; Ксеркс опустошает святилища Греции.
Ислам также не занимается миссионерством, а если и прибе­
гает к этой деятельности, то временами и в отдельных местах; он
распространяется, пока он еще способен на это, не с помощью
миссионерства, а благодаря завоеваниям, находя существование
платящих подати и налоги гяуров даже удобным, но убивая их
презрением и жестоким обращением, а в приступах ярости идя
даже на массовые убийства.
Христианство же, начиная с IV в., претендует на исключитель­
ное владение душой и совестью отдельного человека и пользует­
ся мирскими средствами, о чем позже еще пойдет речь, словно это
вещь само собой разумеющаяся, в борьбе с язычниками и в осо­
бенности против еретиков-христиан. И эта религия, победа кото­
рой означала триумф совести над насилием, теперь огнем и мечом
искореняет совесть тех, кто с нею не согласен.
Чудовищна сила утверждения христианства. Мученик, вы­
живший после перенесенных им пыток и мук, навсегда стано­
вится неотступно преследуемым, не столько из жажды возмез­
дия, сколько из-за того, что он ставит дело, которому служит,
превыше всего. Может быть, и без того его земная жизнь пред­
ставляла для него мало ценности; страдания и смерть приносят
ему даже наслаждение. (Подобные вещи происходят и вне пре­
делов христианства, даже вне рамок религии, причем это ни в
коей мере не говорит об объективной ценности отстаиваемого
дела).
Теперь, бесконечно заботясь о душе человека, церковь остав­
ляет ему только выбор между следованием ее догмам (ее силло­
гизмам) и сожжением на костре. Ее ужасная предпосылка заклю­

53
чается в том, что человек вправе судить о правильности или лож­
ности мнений себе подобных.
Подразумевается или часто признается, что с ложным учени­
ем, подобным вечному проклятию, в силу чего оно завладевает
невинными душами и даже целыми народами, необходимо бо­
роться всеми возможными средствами, что смерть относительно
небольшого числа людей не должна приниматься во внимание
перед угрозой вечного проклятия, тяготеющего над целыми наро­
дами.
Во всяком случае, что до тех пор, пока истинная вера не вос­
сияла во всей своей ясности и полноте, в массах царило грубое
неведение истины, а в душах лжепророков еретических учений
вряд ли гнездилось что-либо, кроме злобы. «On est bien pres de
bruler dans ce monde-ci les gens que 1’on brule dans 1’autre»’.
Спасение души объявляется делом первостепенной важности,
даже путем похищения детей и жестокого воспитания.
Среди учителей церкви уже св. Августин выступал сторонни­
ком кровавых преследований донатистов": «Не мы преследуем вас,
а ваши собственные дела» (то есть, поскольку донатисты в силу
своего безбожия отложились от церкви). «И какая же в том не­
справедливость, если эти люди подвергаются наказанию за их гре­
хи и по повелению правительства, люди, коих Бог совершаемым
здесь над ними судом и наказанием наставляет на путь истинный,
дабы не впали они в огнь вечный? Сначала они должны доказать,
что они не еретики и не схизматики, и лишь потом жаловаться».
Св. Иларий и св. Иероним высказываются не менее сурово, а в
средние века папа Иннокентий Ill грозит государям, обязывая их
вести борьбу с еретиками, призывая выступить в крестовый по­
ход против них, обещая в награду за это новые земли и отпуще­
ние грехов, как за поход в Святую Землю. На практике, разумеет­
ся, от врагов — язычников или еретиков — избавлялись лишь путем
их физического уничтожения. Альбигойцев ведь на самом деле
истребили полностью.
Словно повинуясь роковым велениям Немезиды, церковь все
больше превращалась в полицейский институт, что отражалось и
на ее иерархах.
Приверженцы Реформации не меньше, чем сторонники като­
лической церкви, думали о вечном проклятии, in praxi'", однако,

* И в этом мире готовы сжигать тех людей, которых сжигают в другом (франц.)
“ Донатисты - христианская секта в Сев. Африке; называлась по имени еписко­
па Карфагенского Доната. Одно из главных требований - личное совершенство
священнослужителей. После выступления блаж. Августина на Карфагенском со­
боре в 411 г. секта утратила свое влияние. Существовала до VII в.
*** На практике (лат.)

54
предоставляя решать вопрос об этом Богу, за исключением неко­
торых тяжких грехов, например, злостного богохульства, тем са­
мым вновь возвращаясь в обстановку первоначальных преследо­
ваний.
Великие духовные движения XVIII в. сильно подорвали тради­
цию религиозных преследований. Не говоря уже о том, что светс­
кая власть перестала вмешиваться в дела религии, поскольку в эту
эпоху сформировалось новое понятие о государстве, решающее
значение имело, пожалуй, то, что — не без влияния учения Копер­
ника — интерес к вопросам потустороннего мира отступил на зад­
ний план, что стало mauvais genre
* и признаком жестокого сердца
возиться с «вечным» проклятьем, грозящим душам людей, и что
был сформулирован постулат о вечном блаженстве для каждого,
куда более мягкий, не требующий насилия и мук.
Просветительская философия и «терпимость» XVIII века, имев­
шая своих ревностных сторонников и даже мучеников, изменившая
духовный мир, причем ни один человек не присягнул ни одному
пункту ее программы, в свою очередь, конечно же была своего рода
религией, что можно сказать и о той или иной философии антич­
ности, например, о стоицизме: чтобы обрисовать данное явление в
самых общих чертах, скажем, что сам образ мышления, без догм,
собраний и особых обязательств для своих сторонников, разнооб­
разие которых весьма велико, может полностью приобрести каче­
ство религии или секты.

А теперь об упадке религий. Для этого еще далеко недостаточно

то, что называют внутренним разложением — духовного отпадения
отдельных категорий населения от религии (будь то секта внутри
населения или социальная группа образованных, способных к
рефлексии людей). Недостаточно и существования новой, гораз­
до лучше отвечающей метафизическим потребностям современ­
ности, религии.
Отпавшие от религии редко подвергаются преследованиям и
искореняются или отдаются на волю собственному непостоян­
ству и происходящим с ними метаморфозам. Образованные со­
словия, отошедшие от господствующей религии под воздействи­
ем культурных влияний, снова (как о том свидетельствует судьба
почти всех романских народов) возвращаются к ней или снова
налаживают с ней добрососедские отношения из соображений
предусмотрительности (тогда как у народа религия издавна яв­
ляется существенным компонентом культуры). Рядом со старой
религией может возникнуть новая, которая пойдет в мир своим

‘ Дурным тоном (франц.)

55
путем, но она никогда не сможет по собственной воле вытеснить
старую, даже если массы будут на ее стороне — если только не
вмешается государственная власть, не останавливающаяся перед
насилием.
Любая высокоразвитая религия является, как можно предпола­
гать, относительно вечной (то есть вечной до тех пор, пока суще­
ствуют исповедующие ее народы), если ее противники не смогут
обратить эту власть против нее. Насилию подчиняются все рели­
гии, если оно осуществляется последовательно, особенно в тех
случаях, когда речь идет о такой единственной в своем роде, не­
обходимой человечеству мировой империи, как Римская. Без на­
силия или без размеренно осуществляемого насилия религии про­
должают жить, постоянно черпая новые силы из духа масс, и в
конце концов они вновь привлекают на свою сторону светскую
власть. Таковы религии Востока.
С помощью государственного насилия брахманизм сумел ис­
коренить буддизм в Индии. Без императорского законодательства,
складывавшегося от Константина до Феодосия, единая, греко­
римская религия смогла бы существовать до сегодняшнего дня.
Без полного, осуществлявшегося светской властью, по крайней
мере, время от времени (и в случаях необходимости связанного с
применением самых крайних мер) насилия Реформация никогда
не смогла бы утвердиться на своих позициях. Она снова утратила
все те территории, где это преимущество светской власти ею не
было использовано, и вынуждена была оставить в покое значи­
тельное число католиков. Так даже молодая и кажущаяся силь­
ной религия может частично, в отдельных областях потерпеть
поражение и уйти из районов, упоминавшихся выше, быть может,
навсегда. Возникает вопрос, совпадет ли в будущем рождение но­
вой религии с «благоприятным моментом для ее упрочения».

3. Культура
Культурой мы называем всю сумму процессов развития духа, ко­
торые происходят спонтанно и не претендуют на универсальное
или обязательное для всех значение.
Она непрерывно воздействует на оба стабильных института
жизни, модифицируя и разлагая их — за исключением тех случа­
ев, когда они полностью подчинили ее себе, заставив служить себе
и ограничив се в соответствии ее своими целями.
Как правило, культура представляет собой критику обоих ин­
ститутов, своего рода часы, отмечающие время, когда форма этих
учреждений больше не соответствует их содержанию.

56
 Кроме того, культура — бесконечно разнообразный и многоли­
кий процесс, в ходе которого наивное и соответствующее расовым
особенностям действие преображается вставшую предметом реф­
лексии возможность, а в ее последней и высшей стадии — в науке
и особенно в философии — в чистую рефлексию.
Однако общей внешней формой культуры по отношению к го­
сударству и религии является общество в самом широком смысле
этого слова.
Каждый из элементов культуры, так же, как и государства, и
религии, проходит периоды своего становления, расцвета, то есть
полного самоосуществления, упадка и умирания и продвижения
посмертной жизни в русле общепризнанной традиции (если у него
есть для этого возможности и он достоин этого); бесчисленное
количество элементов культуры продолжает жить и неосознанно,
как достояние, обретенное родом человеческим от какого-нибудь
забытого народа. Такое неосознанное накопление результатов
культурной деятельности народами и отдельными людьми следо­
вало бы всегда иметь в виду32.

Вершину любой культуры образует чудо духовности: языки, ис­

точник происхождения которых, независимо от характера отдель­
ного народа и его языка, находится в душе, иначе вообще было бы
невозможно научйть глухонемых разговаривать и понимать звуча­
щую речь; только встречным внутренним стремлением души об­
лечь мысль в слова можно объяснить возможность такого обуче­
ния33.
Но кроме того языки еще являются и самым непосредствен­
ным, в высшей степени специфическим проявлением духа наро­
дов, его идеальным образом, самым долговечным материалом, в
котором народы запечатлевают субстанцию их духовной жизни,
особенно в словах великих поэтов и мыслителей.
Здесь открывается бескрайнее поле для исследований, направ­
ленных как «вверх», с целью изучения первоначального основ­
ного значения слов (этимологический анализ с помощью срав­
нительного языкознания), так и «вниз», в область развития
грамматики и синтаксиса, беря за основу корни, процесс, кото­
рый можно проследить на примере глаголов, существительных,
прилагательных и их бесчисленных флексий.
В целом выясняется, что чем древнее язык, тем он богаче; вы­
сокая духовная культура с ее шедеврами появляется только тогда,
когда язык уже «увядает».
Вначале, в период своего расцвета, язык, по всей вероятнос­
ти, был в высшей степени виртуозным «исполнителем» — для
«игры» он, казалось, использовал все органы чувств, в особенно­

57
сти слух, в том числе у древних греков и германцев. Огромное бо­
гатство флексий наверняка было накоплено вместе с формиро­
ванием словарного запаса, не позднее, а, может быть, существо­
вало и еще раньше, так что совершенный инструмент был готов
заранее, еще до его практического применения, что позволяло го­
ворить все, что угодно, тогда как сказать нужно было еще очень
немногое. Только грубая историческая жизнь и победа вещей над
языком притупила его изощренное изящество.
Однако и обратное влияние некогда существовавшего языка на
духовную историю отдельных народов исключительно велико.

По мнению Лазоля (S. 28), последовательность развития куль­

туры была следующей — за этапом освоения горного дела (имеет­
ся в виду определенная степень производства металлов) последо­
вали этапы скотоводства, земледелия, мореплавания, торговли,
ремесел, общественного благосостояния; только после этого, ут­
верждает исследователь, из ремесла возникли искусства, а из них
после всего — наука34. Все это предстает какой-то путаницей, ведь
источником одних из этих видов деятельности являются причины
материального порядка, других — духовная потребность. Но вза­
имосвязь их на самом деле очень тесна и не позволяет вычленять
отдельные явления, рассматривать их обособленно, в отрыве от
всех прочих. Рядом с материальной деятельностью, осуществляе­
мой по своей воле, с охотой, а не в силу одного лишь рабского
смирения, рождается и излишек духовных сил, пусть зачастую и
очень незначительный. Эти силы быстро выполняют - одну за
другой - две функции.

Das ist’s ja, was den Menschen zieret,

Und dazu ward ihm der Verstand,
Dafl er im innem Herzen spiiret,
WaB er erschafft mit seiner Hand.

Этот духовный излишек используется для придания опреде­

ленной формы изготовленной вещи — как украшение, как ее
окончательная, самая совершенная отделка; — оружие и пред­
меты утвари, описанные Гомером, великолепны, уступая сво­
ей красотой разве что только облику богов; — или же он стано­
вится осознанным духом, рефлексией, сравнением, речью -
произведением искусства; — и прежде, чем сам человек узнает
об этом, в нем просыпается совершенно иная потребность, чем
та, исходя из которой он начал свою работу, потребность, ко­
торая овладевает им и продолжает влиять на него и в дальней­
шем.

58
 Вообще никогда не бывает так, чтобы в человеке действовала
только какая-то одна сторона его натуры, в его деятельности уча­
ствует вся совокупность его способностей и возможностей, даже
если отдельные его стороны «работают» слабее, неосознанно.
Но и без того эти явления следует оценивать не с позиций бес­
конечного разделения труда и специализации нашего времени, а
исходя из представлений эпохи, когда все виды человеческой де­
ятельности были теснее связаны друг с другом.
И, наконец, вовсе не обязательно подыскивать в качестве ба­
зиса для возникновения всякого духовного явления материальный
повод, хотя в конечном счете он и обнаруживается. Раз уж дух
однажды осознал самого себя, в дальнейшем он создает свой мир,
опираясь на собственные силы.

Самым необычным, исключительным феноменом являются, во

всяком случае, искусства, более загадочные, чем науки; в этом
отношении три вида изобразительного искусства нисколько не
отличаются от поэзии и музыки.
Все пять искусств, казалась бы, вышли из культа или издавна
были связаны с ним, однако они существуют также и до культа, и
без него. К счастью, мы и здесь воздержимся от рассмотрения на­
чального периода развития искусств.
Шиллеровские «Художники» не вполне исчерпывают вопрос о
месте искусства в мировой культуре. Недостаточно представить
прекрасное как промежуточный пункт на пути к истине или как
средство воспитания для ее восприятия; ведь искусство в значи­
тельной мере существует ради самого себя.
Науки отчасти представляют собой духовную сторону прак­
тически необходимой и неизбежной деятельности и систематичес­
кую сторону бесконечно-множественного, то есть являются вели­
кими собирательницами и устроительницами всего того порядка,
что реально существует и без их содействия, — отчасти же они про­
двигаются вперед и открывают то же самое, будь то единичный
факт или закон, — наконец, философия предпринимает попытку
обосновать высшие законы всего сущего, которое также существу­
ет и без нее, и до нее, то есть вечно.
Совершенно иначе состоит дело с искусствами; они не имеют
дела с тем, что существует и без них, а также в их обязанность не
входит открытие законов (именно потому, что они не являются
науками), их задачей является изображение жизни более высоко­
го порядка, которой без них не было бы.
Основой их являются те таинственные колебания, которым
подвержена душа. То, что возникает под влиянием этих колеба­
ний, этих движений души, является уже не индивидуальным и

59
временным, преходящим, а наполненным символическим значе­
нием и вечным.
Великие художники прошлого ничего не знали о нас, и трудно
сказать, насколько их занимала мысль о будущих поколениях; но:

...Wer den Besten seiner Zeit genug getan,

Der hat gelebt fur alle Zeiten!

Из мира, времени и природы искусство и поэзия черпают об­

щезначимые, всем понятные образы, которые являются един­
ственным вечным среди земных созданий, представляя собой
второе идеальное творение, свободное от пут определенной, кон­
кретной эпохи, бессмертно-земное, язык, понятный всем наро­
дам. Тем самым они являются крупнейшими представителями
данной эпохи, так же, как и философия.
Внешне их произведениям уготована судьба всего земного и
переданного от поколения к поколению, однако произведение
живет достаточно долго, чтобы освобождать, воодушевлять и ду­
ховно объединять людей на протяжении тысячелетий.
И здесь нам, отдаленным потомкам, приходит к счастью на
помощь наша восстанавливающая способность, которая посред­
ством аналогии по фрагментам реставрирует целое. Воздействие
искусства сказывается в отрывке, в очертании, в скупом намеке,
и особенно сильно — во фрагменте, будь то античные скульптуры
или мелодии.
О нашей предпосылке, согласно которой творящий испытывает
ощущение счастья, речь пойдет позже.
В большинстве искусств, даже в поэзии, на художника, как и
на его аудиторию может, разумеется, оказывать весьма сильное
влияние и содержание (все желанное, ужасное, чувственно при­
влекательное). Ведь большинство людей считает, что искусство —
это подражание физически существующему, единичному, непроч­
ному, недолговечному, и существует, собственно, для того, чтобы
впечатляюще изобразить и «увековечить» то, что является для
людей важным в силу иных причин.
Но, к счастью, существует архитектура, в которой более чисто,
чем где-либо еще, и независимо от всего вышеперечисленного,
выражается идеальная воля. Здесь отчетливее всего видно, что
представляет собой искусство, несмотря на его бесспорно боль­
шую зависимость от целей, преследуемых автором, и на его зача­
стую длительную привязанность к традиционным приемам и сте­
реотипам.
Архитектура доказывает, каким свободным от побочных содер­
жательных намерений является или может являться любое другое

60
искусство. Особого рода параллель к архитектуре образует музы­
ка, в которой подражание как раз и считается самым большим
недостатком.
Высочайшее и самое раннее служение, которому искусство
посвятило себя, не видя в том никакого для себя унижения, было
служение религии35. Разумеется, эта далеко не всегда способство­
вало развитию искусств; ведь метафизическая потребность, ко­
торую представляет религия, может носить такой характер, что
частично (как в исламе) или полностью (как в пуританстве) от­
казывается от искусства или даже преследует его.
Подлинное искусство не черпает из земной реальности ни за­
дач, ни поводов для творчества, свободно вздымаясь и опускаясь
в стихии переживаний и настроений, возникающих при встрече с
земной жизнью. Горе тому, кто скрупулезно свяжет искусство с
фактами, и уж тем более со сферой мыслимого!36
Поучительнее всего в данном случае пример поэзии, которая
создает новые факты, новую реальность, а не повествует о том, что
уже существует, и которая своеобразием своих мыслей и чувств
являет высшую противоположность и высшее дополнение фило­
софии37.
Как прозвучали бы мысли эсхиловского Прометея в филосо­
фии? Изображенные поэтически, они сообщают нам, во всяком
случае, чувство ужасного.
Существующие внутри культуры отдельные области вытесня­
ют, заменяют и обусловливают друг друга. Происходит постоян­
ная смена мест и положений.
Некоторые народы и некоторые эпохи оказывают предпочтение
тем или иным областям, проявляя особый талант в их художе­
ственном изображении.
Появляются могучие индивидуальности, задающие искусству
тон и направление, исследователями которых со временем стано­
вятся целые эпохи и народы, впадающие в конце концов в пол­
ную односторонность и не признающие ничего другого.
С другой стороны, нам, возможно, будет очень трудно решить,
в какой степени элемент культуры, придавший, как нам теперь это
представляется, особый колорит целой эпохе, в действительнос­
ти определял характер тогдашней жизни
.
* Филистерство и власть
всегда существовали рядом, и нам всегда необходимо остерегать­
ся обмана зрения в отношении всего духовно великого в данную
конкретную эпоху.
Отдельные элементы культуры и стадии развития культуры
различных областей и районов оказывают влияние друг на друга
первоначально главным образом посредством торговли, которая
распространяет изделия более высоко развитых и специально

61
обученных определенным профессиям людей, делая их доступны­
ми для всех остальных. Разумеется, при этом далеко не всегда рож­
дается религиозный энтузиазм, вызванный желанием подражать
высокому примеру. Этруски и народы, живущие по берегам Пон­
та Эвксинского, охотно покупают или заказывают для себя пре­
красные вещи греческой работы, причем такое общение остается
на уровне простого обмена. Но история культуры знает неисчис­
лимое множество случаев, когда от народа к народу, от профес­
сии к профессии, от духа к духу протягивались магнетические и
судьбоносные связующие нити. Любое стремление пробуждает
ответное стремление, по крайней мере намерение: «Это мы тоже
можем!» — Пока, наконец, различные культурные народы в ходе
относительно равномерного развития не предстанут воплощением
той бесконечно сложной взаимосвязи всех видов деятельности,
того всеобщего их переплетения, которое нам сейчас представля­
ется само собой разумеющимся.
И, наконец, мы познакомился с крупнейшими пунктами ду­
ховного обмена, какими были Афины, Флоренция и другие горо­
да, где среди местного населения складывалось сильнейшее пре­
дубеждение, что здесь человеку доступно и подвластно все, что
именно здесь собралось лучшее общество, какое только можно
себе представить, и что здесь человек найдет величайший, да что
там, единственный побудительный стимул и обретет достойней­
шую награду.
В силу этого такие места порождают из среды своих собствен­
ных сограждан непропорционально большое количество крупных
индивидуальностей, благодаря которым они и дальше продолжа­
ют оказывать свое влияние на окружающий мир. Это не имеет
ничего общего с «большими возможностями для образования»,
существующими в современных крупных (и даже средних!) горо­
дах, поскольку такие возможности создают лишь «натасканных»
посредственностей, которые благодаря своему терпению и связям
в обществе, дающим им определенные преимущества, рано или
поздно добиваются установленных обществом постов, допуская
при этом и критику, но лишь самого общего характера, — нет,
здесь речь идет о пробуждении высших сил под воздействием ве­
щей экстраординарных, исключительных. Здесь не «таланты про­
буждались», а гений взывал к гению.
Главным условием существования любой высокоразвитой
культуры, если даже не брать в расчет такие обменные пункты
первого разряда, является общительность (Geselligkeit). Она —
подлинная противоположность кастам с их односторонне разви­
той, хотя и относительно высокой, частной, замкнутой культу­
рой, которая может найти себе оправдание в области техничес­

62
кого развития, в создании и совершенствовании внешних исто­
рических форм, но в сфере духовности, как тому нас учит глав­
ный пример — пример Египта, является образцом застоя, огра­
ниченности и высокомерия по отношению к внешнему миру.
Может быть, только принудительно передаваемое по наследству
владение различными ремеслами удерживало такие общества от
возврата к варварству.
Общительность же, даже при сохранении сословий, в большей
или меньшей степени приводит все элементы культуры, от наивыс­
ших духовных до самых незначительных технических видов дея­
тельности, в соприкосновение, так что они образуют гигантскую,
тысячекратно переплетенную цепь, которую в отдельных местах
возбуждает один удар электрического тока. Одно существенное
новшество в области духа и души может также и внешне мало ин­
тересующихся этими вопросами людей побудить к тому, чтобы по-
иному взглянуть на свою привычную, повседневную деятель­
ность39.
Наконец, то, что носит название высшей общительности, со­
здает, в частности, необходимый для искусств форум. Искусст­
ва не должны быть зависимы в существенных вопросах от общи­
тельности, особенно от таких ее ложных побочных форм, как
болтовня современных салонов и т. п.40, но должны взять от об­
щительности мерило понятного, без чего им грозит опасность со­
вершенного отрыва от реальности и ухода в «заумь», или стать до­
стоянием узких, молящихся на них кругов.

И, наконец, об истинном и мнимом отношении культуры к

'нравственности
*. Густав Фрейтаг (в своей работе «Bilder aus der
deutschen Vergangenheit», Bd. 1) в отношении, например, XVI и
XVII вв. оперирует тезисом о росте «чувства долга и честности»
(S. 13) или «духовности, деловитости, честности» (S. 16). Но ар­
гументы, говорящие о продажности, распутстве и особенно о
насилии и «жестокости» прошлых времен или о свирепости,
вероломстве и т. п. варваров — неверны. Ведь люди оценивают
все именно в соответствии с той степенью внешней безопаснос­
ти для жизни, без которой мы уже не можем существовать, и
осуждают прошлое на том основании, что эта жизненная атмос­
фера не существовала в то время, тогда как и теперь, как только
безопасность исчезает, например, во время войны, поступают со­
общения о всевозможных зверствах и преступлениях42. Ни душа,
ни мозг человека не увеличит в историческое время своих возмож­
ностей, тогда как его способности давно уже были сформирова­
ны полностью!43 Поэтому наша изначальная уверенность в том,
что мы живем в эпоху нравственного прогресса, выглядит в выс­

63
шей степени смехотворно по сравнению с «опасными» времена­
ми, когда свободная сила идеальной воли в сотнях высочайших
соборов устремлялась к небесам. Добавьте сюда еще нашу по­
шлую ненависть ко всему разнообразному, многоликому, к сим­
волическим празднествам и к наполовину или совершенно без­
действующему, наполовину или почти совсем уснувшему праву,
наше отождествление нравственного с темностью и нашу неспо­
собность понять все многоцветное, пестрое, случайное. Разумеет­
ся, речь не идет о том, чтобы вернуться душой в средневековье, а
о понимании. Наша нынешняя жизнь — дело, коммерческая сдел­
ка, торговая операция, тогдашняя же была бытием; народ как це­
лостность почти не существовал, но народное начало процветало.
Таким образом, то, что принято считать прогрессом и нрав­
ственностью, представляет собой: а) осуществляемое благодаря
разносторонности и полноте культуры и б) посредством чрезвы­
чайно усилившейся государственной власти обуздание индивиду­
ума, которое может привести его к форменному отречению от са­
мого себя, особенно в условиях одностороннего господства в
обществе принципа извлечения денежной прибыли, который в
конечном счете гасит любую инициативу. В равной степени по­
страдали также инициатива и сила, необходимые для нападения
и защиты.
Но нравственность как сила в наши дни ничуть не выше и в
чисто количественном отношении ни в чем не превосходит ту
нравственность, что существовала в так называемые «грубые» вре­
мена. Готовность пожертвовать своей жизнью ради других людей
проявляли уже столпники. Понятия добра и зла, даже счастья и
несчастья, существующие в различные эпохи и в различных куль­
турах, могут в общих чертах почти совпадать.
Даже в росте интеллектуального развития можно усомниться,
поскольку с прогрессом культуры разделение труда все больше
будет сужать рамки сознания индивидуума. — В науке кругозор
исследователей, занятых исключительно конкретными открыти­
ями единичных фактов, уже накануне полной ограниченности. —
Ни в одной из областей жизни способности индивидуума не уве­
личиваются вместе с ростом всего целого; культура вполне могла
бы споткнуться о собственные ноги.
Главное, в частности, не в том, какие оттенки принимают по­
нятия «добро» и «зло» (поскольку это зависит от особенностей той
или иной культуры и религии), а в том, как живут люди — готовы
ли они, руководствуясь чувством долга, пожертвовать ради других,
таких, как они есть, своими эгоистическими интересами или нет.
Только начиная с Руссо прошлое en bloc44 стало представлять­
ся нравственным, причем оценки эти исходили из предположе­

64
ния, что человек вообще добр по самой своей сущности, но что до
сих пор его доброта не имела возможности проявить себя, и теперь,
когда человек придет к власти, она должна будет обнаружиться во
всей силе и славе! Тем самым (в период Великой французской ре­
волюции) присваивалось право начать судебный процесс против
всего прошлого. Однако с полным высокомерием верят в нрав­
ственное превосходство современности, собственно говоря, лишь
в последние десятилетия, когда и древность не сбрасывалась окон­
чательно со счетов. При этом втайне делалась оговорка, что сегод­
ня зарабатывать деньги легче и безопаснее, чем когда-либо; как
только этому процессу начнет угрожать какая-либо опасность,
развеется и переполняющее наших современников возвышенное
чувство.
Христианство, как можно предположить, рассматривало себя
как спасительный прогресс, но только для своих приверженцев,
создав рядом с собой еще более жестокий и злой век, поставив
условием бегство от этого мира.
Своеобразие высокоразвитых культур заключается в их способ­
ности к ренессансом. Один и тот же или пришедший позднее на­
род частично воспринимает — в виде своего рода наследственно­
го права или в силу восхищения перед увиденным — культуру
прошлого, делая ее достижения частью своей культуры.
Эти ренессансы следует отличать от религиозно-политических
реставраций, с которыми они порой совпадают по времени. Возни­
кает вопрос, как далеко заходил этот процесс в эпоху создания
иудейского царства после вавилонского пленения и в период осно­
вания Персидской державы Сасанидами. При Карле Великом оба
процесса соединились: реставрация позднеримской империи и ре­
нессанс позднеримской христианской литературы и искусства.
Ренессансом чистого типа был итало-европейский Ренессанс
XV и XVI веков. Его отличительными признаками являются
спонтанность его протекания, сила его воздействия, его «убеди­
тельности», благодаря которой он и побеждает, его более или
менее активное распространение во всех мыслимых сферах жиз­
ни, например, в воззрениях на государство, и, наконец, его об­
щеевропейский характер.

Если мы рассмотрим теперь культуру XIX века как всемирную

культуру, то найдем, что она продолжает традиции всех времен,
народов и культур, а литература нашего времени является миро­
вой литературой.
Важнейшее приобретение приходится здесь на долю воспри­
нимающей произведения искусства аудитории. Существует вели­
колепный, всесторонний, молчаливый уговор проявлять объек­

65
тивный интерес ко всему, обращать весь мир — и прошлый, и се­
годняшний — в духовное достояние.
Даже располагая ограниченными возможностями, в наши дни
человек, имеющий более глубокое образование, более тонко воспи­
танный, гораздо глубже и полнее наслаждается чтением нескольких
своих любимых классиков и созерцанием природы, и гораздо лучше
понимает, в чем счастье его жизни, чем это было в прошлом.
Государство и церковь уже не так сильно препятствуют этому
стремлению и сами постепенно начинают ориентироваться на са­
мые различные точки зрения. Для подавления разноречивых мне­
ний отчасти не хватает власти, отчасти — желания. Все сильнее
крепнет уверенность в том, что в условиях кажущегося ничем не
стесненным развития культуры жить лучше, чем в обстановке ее
подавления; о том, как культура при этом на самом деле оказыва­
ется покорной служанкой, речь пойдет позднее.
Определенные сомнения уже вызывает выгода, полученная
приобретателями, которые, в сущности, являются прогрессивным,
всегда устремленным вперед элементом общества, одержимым
элементарной страстью: 1) к еще большему ускорению средств
общения, 2) к полному устранению еще существующих препон и
ограничений, то есть они стремятся к созданию универсального,
всемирного государства. Расплатой за это становится колоссаль­
ная конкуренция во всем — от самого крупного до самого мелко­
го, и полная беспомощность. Занимающийся приобретательством
культурный человек очень хотел бы как можно быстрее многое
узнать и многим насладиться, но с болью в сердце он вынужден
предоставить лучшее другим; другие должны получать за него об­
разование, как другие молились и пели во славу всемогущего Бога
средневековья.
Разумеется, существует большое число культурных людей сре­
ди американцев, которые в большинстве своем отказались от ис­
тории, то есть от непрерывности духовного развития, желая на­
слаждаться искусством и поэзией лишь как формами роскоши45.
В самом горестном положении находится в эту эпоху искусст­
во и даже поэзия, внутренне не нашедшие себе места в этом ли­
шенном верных ориентиров мире, в этой отвратительной среде,
где наивности художественной продукции угрожает серьезная
опасность. То, что художественная продукция (имеется в виду ис­
тинное творчество, ибо неистинное живет легкой жизнью) про­
должает, тем не менее, жить, объяснимо лишь сильнейшим вле­
чением к нему.
Последняя новость в мире — требование образования как
неотъемлемого права человека, которое является затаенной жаж­
дой благополучия.

66
 4. Об историческом рассмотрении поэзии
Спор о рангах между историей и поэзией окончательно улажен
Шопенгауэром46. Поэзия дает больше для познания сущности че­
ловечества; об этом же говорил уже Аристотель: ка1 фгЛооофоиероу
каг onovSaioTEpov noirjGu; iaTopiat; eotivt] («поэзия философич­
нее и глубже истории»), и это истинно именно потому, что воз­
можности, лежащие в основе поэзии, гораздо богаче и выше по
своему качеству, чем возможности самого величайшего из исто­
риков, и что воздействие, которое она должна оказывать, гораздо
сильнее, чем воздействие истории.
Зато история находит в поэзии один из своих важнейших ис­
точников, один из самых чистых и прекрасных.
История должна быть благодарна поэзии прежде всего за по­
знание сущности человечества вообще, а кроме того за богатые
сведения о той или иной эпохе и национальных особенностях
различных народов. Поэзия для исторического рассмотрения
является образом вечного начала в народах, при этом поучи­
тельным во всех отношениях, и, кроме всего прочего, часто
единственным или лучше всего сохранившимся свидетельствам
прошлого.
Далее мы рассмотрим феномен поэзии сначала с точки зрения
ее внешнего положения в различные времена, у различных наро­
дов и слоев населения, всякий раз задавая себе вопрос: кто поет
или пишет и для кого он это делает? И уж только после этого мы
поинтересуемся содержанием и духом поэзии.

Прежде всего поэзия представляется явлением высочайшего

значения как орган религии.
Гимн не только прославляет богов, но и свидетельствует об оп­
ределенной степени развития культа, ее определенном уровне раз­
вития священнослужителей, думаем ли мы при этом о гимнах
арийцев на берегах Инда или о псалмах и гимнах первоначально­
го христианства или средних веков, или о церковных песнопени­
ях протестантов, высшего свидетельства религиозной жизни, осо­
бенно в XVII в.
Одним из наиболее свободных и величайших проявлений ду­
ховной жизни всего Древнего Востока является еврейский пророк
с его теократически-политическими проповедями.
Создатель «Теогонии» (Гесиод) представляет момент, когда
греческий народ нуждался в своде своей безгранично богатой ми­
фологии и обрел его.
Существовавшая уже в начале VIII в. «Велюспа» (то есть речь
велы, прорицание провидицы) является ярчайшим примером

67
мифологических песнопений скандинавов; помимо обычного
мифа оно содержит еще и пророчество о конце света и рожде­
нии новой земли. Но и последующие за ним мифологические
песни «Эдды» исключительно богаты мифами и образами, а так­
же бесконечным перечнем имен и предметов. Образ земного и
потустороннего мира, включающий в свою очередь теологичес­
кие компоненты, нарисован с исключительно своеобразной
фантазией47; весь тон произведения нарочито загадочный, под­
линно провидческий тон.
Затем появляется эпос и исполнявшие его певцы. Он заменяет
собой всю историю и значительную часть божественного откро­
вения как выражение национальной жизни и первостепенной
важности свидетельство потребности и способности народа уви­
деть и изобразить свои собственные типические черты. Певцы, в
которых эта способность была развита в высочайшей степени,
поистине великие люди.
Значение эпоса полностью меняется, как только наступает эпо­
ха литературы, поэзия становится литературным жанром, а пре­
жнее устное исполнение на народный лад уступает место чтению;
но окончательно ситуация меняется лишь с того времени, когда
между высокообразованными и необразованными вырастает пере­
городка, разделяющая их стена; можно только страшно удивиться
тому, что при всем этом Вергилию удалось достичь столь высокого
ранга в литературе, быть властителем дум всех последующих поко­
лений и самому стать своего рода мифом.
Какой же гигантской кажется шкала, отделяющая эпического
рапсода от современного романиста!

Античная лирика занимала самые различные позиции по отно­

шению к миру: как коллективная лирика на службе религии, как
искусство общительности на службе симпозиума, затем (у Пинда­
ра) как глашатай спортивных побед, а также как субъективная
лирика (у эолийцев), пока и здесь с появлением поэтов-алексан­
дрийцев не происходит превращение лирики в жанр литературы,
чем в большинстве своем является также римская лирика и эле­
гия.
В средние века лирика становится важным жизненным прояв­
лением многочисленного космополитически настроенного дво­
рянства; она в схожих формах создается в Южной и Северной
Франции, у немцев и итальянцев, и сам способ, каким она распро­
страняется в придворной среде, уже является культурно-истори­
ческим фактом большого значения.
Затем мейстерзингеры стремятся как можно дольше удержать
лирику в рамках канонов школы, объективной манеры. Но нако­

68
нец наступает — рядом с постоянно существующей народной по­
эзией, в которой объективное предстает как бы в субъективной
форме — полная эмансипация субъективной лирики в современ­
ном смысле слова, связанная с дилетантской свободой формы и с
новым отношением к музыке, в которой итальянцы достигли под­
линных художественных высот под руководством академий.
О драме лучше поговорим позже. Судьба поэзии Нового вре­
мени вообще определяется ее сознательным литературно-истори ­
ческим отношением к поэзии всех времен и народов, по сравне­
нию с которой она выглядит как подражание или отголосок. Но
что касается поэтов, то, пожалуй, стоило бы специально как-ни­
будь рассмотреть вопрос о положении личности поэта в мире и о
том колоссальном изменении ее значения, которое она претерпела
от Гомера до наших дней.
Если мы теперь рассмотрим поэзию с точки зрения ее содержа­
ния (Stoff) и духа, то прежде всего обнаружится следующее: она и
без всего вышесказанного очень долго является единственной
формой сообщения, так что можно было бы говорить даже о не­
свободной поэзии; она сама является древнейшей историей и всю
мифологию народов мы узнаем в большинстве случаев в поэтичес­
кой форме и как поэзию; кроме того, она как гномическая, дидак­
тическая поэзия представляет собой древнейший свод этических
представлений, «сосуд этики», в гимнах она непосредственно про­
славляет религию; наконец, в качестве лирики она непосредствен­
но показывает, что люди различных эпох считали великим, цен­
ным, прекрасным, ужасным.
Но вот наступает великий кризис поэзии: в прежние времена
содержание и считавшаяся необходимой строгая форма были тес­
но связаны друг с другом; вся поэзия представляла собой только
выражение национальных и религиозных чувств и представлений;
кажется, будто дух народов непосредственно обращается к нам,
как некая объективная реальность, так что Гердер был прав, ха­
рактеризовав народную песню и народную балладу как «Голоса
народов в песнях», стиль этой поэзии выглядит раз и навсегда сло­
жившимся, возникшим на основе неразрывного единства содер­
жания и формы.
Затем у всех народов, достигших более высокого уровня разви­
тия культуры, литературу которых мы знаем достаточно полно, на
определенней стадии развития — у греков пограничной вехой в
этом процессе можно было бы назвать Пиндара — происходит
поворот в поэзии — от необходимого к тому, что захочется, от об­
щенародного к индивидуальному, от строго определенного, огра­
ниченного числа изображаемых характеров и типов к бесконечно­
му многообразию.

69
 С этого времени поэты становятся вестниками своего време­
ни и народа в совершенно ином смысле, чем раньше; они вы­
ражают уже не объективный дух времени и народа, а свои соб­
ственные субъективные взгляды и чувства, которые часто носят
оппозиционный характер, но как культурно-исторические сви­
детельства не менее поучительны, чем и прежние, только с дру­
гой стороны.
Это особенно проявляется в свободном выборе и в новизне
содержания. Прежде скорее содержание выбирало поэта, который
до известной степени был словно скован цепями, теперь же все
совершенно иначе.
Здесь следовало бы сказать об историческом значении внедре­
ния сказаний о короле Артуре в эпические произведения запад­
ноевропейских поэтов из дворянского сословия, вследствие чего
у немцев все старинные народные саги, а у французов сказания о
Карле Великом в известной степени отошли в тень. Стиль остал­
ся прежним, но из содержания исчезли признаки конкретной на­
циональности. И среди этих произведений артуровского цикла
был создан немецкий «Парсифаль».
Впоследствии важнейшим свидетельством жизни любой эпо­
хи, любого народа стало то, что они требовали от искусства, что
читали, декламировали, пели.
Цикл древнегерманских саг, цикл сказаний о Карле Великом
и артуровский цикл впоследствии в поэзии и прозаическом рома­
не у французов, немцев и итальянцев ожидали самые различные
судьбы; в определенной степени наряду с этими жанрами в лите­
ратуре утвердилась также легенда, и одновременно наблюдается
появление, а местами и преобладание фаблио, рассказов, шван-
ков и новелл, широкое распространение басен о животных и т. д.,
тогда как для современного Востока особое культурно-историчес­
кое значение имеет сказка. Наконец, в творчестве великих италь­
янцев (Боярдо, Ариосто) совершенно новую стилистическую об­
работку получает цикл сказаний о Карле Великом; здесь мы
находим почти совершенно свободное, повинующееся лишь твор­
ческой фантазии авторов, дальнейшее развитие содержания в
классической форме.
Затем эпическое начало переходит в роман, который позво­
ляет характеризовать всю его эпоху по степени его популярно­
сти, по его содержанию и по составу его читательской аудито­
рии. По сути своей, роман — это произведение, созданное для
уединенного чтения. Только здесь начинается читательский го­
лод по все новому содержанию. Роман должен иметь единствен­
ную форму, в которой поэзии еще удается приблизиться к той
огромной массе людей — их она хочет видеть своими читателя­

70
ми — он должен давать широчайшую картину жизни, постоян­
но опираясь на реальность, то есть пользоваться методом, ко­
торой мы называем реализмом. Обладая этим качеством, роман
находит для себя интернациональный круг читателей; одной
страны уже недостаточно, чтобы удовлетворить разгоревшиеся
аппетиты публики; поэтому происходит обмен романами (разу­
меется, очень неравный) между Францией, Германией, Англи­
ей и Америкой.

Пора вспомнить и о драме, поговорить как о ее месте в жизни

общества, так и о ее содержании и духе. Сам образ существования
драмы и то своеобразное значение, которое ей придавалось, гово­
рит о ее определенном социальном положении, в большинстве
случаев связанном с отправлением религиозного культа. Но по
своему содержанию драма целиком и полностью является одним
из авторитетнейших свидетельств тех или иных народов и эпох,
однако именно поэтому такое случается далеко не всегда, посколь­
ку требует стечения счастливых обстоятельств и даже при высо­
чайшем развитии данного народа драма наталкивается на сопро­
тивление внешних препятствий, которые могут даже совершенно
уничтожить ее. Драма порой — вспомним об английском театре и
английской революции — наживает себе смертельных врагов, что
только вновь является доказательством ее силы и значения. — Су­
щественной предпосылкой существования драмы является нали­
чие сценических представлений и театров. Только для чтения дра­
ма никогда бы не возникла.
Предрасположенность к драматическому искусству кроется
глубоко в природе человека, как о том свидетельствует уже драма
народов, находящихся на недостаточно высоком, среднем уровне
культурного развития, драма, которая с помощью пантомимы,
изобилующей воплями и гимнастическими номерами, стремится
к шутовскому, фарсовому подражанию реальной действительно­
сти.
Китайская драма не выходит за рамки буржуазного реализма.
То, что мы знаем о возникшей относительно поздно и, может
быть, только под влиянием греческой драматургии, индийской
драме, является искусственно созданной поэзией, эпоха расцвета
которой была недолгой4’; у истоков ее мы и здесь видим религи­
озное действо, празднества в честь бога Вишну; но им так и не
удалось стать театром. Главный недостаток индийской драмы — а
недостаток этот очень поучителен — состоит в недооценке земной
жизни и ее конфликтов, а также в недостаточном понимании не­
обходимости показать на сцене сильную, борющуюся с судьбой
личность.

71
 Напротив, аттическая драма проливает потоки света на жизнь
Аттики и всей Греции.
Первоначально представление было общественным делом пер­
востепенной важности, борьбой в высшем смысле, которую поэты
вели в соревновании друг с другом, которое вскоре привело к кон­
куренции дилетантов49. А теперь, в связи с проблемой содержания
и формы необходимо рассмотреть вопрос о возникновении тра­
гедии «из духа музыки». Протагонист остается «эхом» Диониса и
все содержание — только миф, избегающий обступающей его не­
редко истории. Господствует твердое намерение изображать чело­
века только в виде определенных типов, а не в соответствующих
реальности образах, и в связи с этим — убеждение в художествен­
ной неисчерпаемости глубокой древности, когда жили и действо­
вали боги и герои.
Что только не пришлось сделать, пока из скромных дионисий­
ских празднеств не возникла древняя аттическая комедия, важный
жизненный орган эпохи и города, живших необычайно насыщен­
ной духовной жизнью! Ее невозможно «пересадить» на почву те­
атра последующих эпох, космополитический характер носили
только средняя и новая комедии с комизмом, основанным на кон­
фликте сословий, и с любовной интригой. Эти комедии перешли
к римлянам и в конце концов создали основу для современной ко­
медии, но они никогда не были важными жизненными органами,
без которых невозможно представить себе существование народов.
У римлян театр рано стал местом удовлетворения тупой, бездухов­
ной жажды зрелищ, означающей смерть драматической поэзии.
Когда она вновь ожила в эпоху средневековья, содержание ее
могло быть только духовного плана. Со времен отцов церкви ан­
тичный театр нес на себе клеймо тяжкого проклятия и хотя акте­
ры (гистрионы) и существовали, на них смотрели как на людей
низшего сорта, бесчестных и недостойных50. Часто в монастырях,
а потом и в городских церквах разыгрывались рождественские или
пасхальные представления (ludi de nativitate Domini, ludi paschales).
Так религия, стремящаяся к тому, чтобы найти себе выражение в
тысячах самых различных художественных образов (во множестве
картин, украшающих порталы церквей и соборов скульптурах,
окнах и т. д.), в совершенно наивной форме пришла и к драма­
тургической обработке тем священной истории и религиозных
легенд; под влиянием теологов, стоящих у кормила власти в об­
ласти религии, драма обретает также сильный аллегорический
компонент.
Но при этом, в отличие от аттической трагедии, свободно ин­
терпретировавшей древние мифы и создававшей на их основе
множество различных образов, религиозная драма оставалась не­

72
свободной. Аттическая трагедия стремилась к тому, чтобы в обра­
зах идеальных героев заговорило общечеловеческое; мистерия
(собственно) средневековья была и оставалась частью религиоз­
ного культа, будучи привязана к определенной истории.
Миряне - как актеры (горожане и ремесленники), так и зри­
тели — не могли долго удовлетворяться таким положением ве­
щей; возникло аллегорически-сатирическое «моралите», появи­
лись также пьесы, совмещавшие сцены из Ветхого Завета и
светской истории, и в саму священную историю проникали жан­
ровые сценки, даже весьма скабрезного свойства, пока, наконец,
из этой драматургии не выделился шванк и т. д. в качестве осо­
бого жанра.
Одновременно с этим процессом в Италии отделение от мис­
терии происходило в основном путем подражания античной тра­
гедии и внешне продолжавшей традицию Плавта и Теренция ко­
медии. Со временем повсюду произошел переход от дававшихся
от случая к случаю, в связи с теми или иными религиозными да­
тами, представлений к регулярным, профессиональным спектак­
лям, от игры горожан к игре актеров.
Если мы зададимся вопросом, в какой мере и в каком смысле
театр у различных народов Западной Европы стал национальным
или по меньшей мере популярным, нам придется вновь обратить­
ся к примеру Италии. Но у итальянцев последующих поколений,
несмотря на ставшую притчей во языцех выдающуюся способ­
ность итальянцев к актерству, расцвета серьезной драмы не про­
изошло; на ее место пришла опера. Но в других странах сосло­
вие актеров продолжало считаться недостойным, а участие в
представлениях некоторой части публики сомнительным; призер
придворных спектаклей не всякому помогал избавиться от этих
сомнений. Даже положение Шекспира (по данным исследований
Рюмелина) было исключительно непрочным и зависимым. Анг­
лийский театр ограничивался Лондоном и королевским двором,
что уже не дает никакой возможности применять к нему термин
«национальная сцена», в самом же Лондоне представители выс­
шего городского сословия избегали посещать театр, поддержи­
ваемый лишь молодыми аристократами и немногочисленным
классом купцов и промышленников, которых смертельно нена­
видели те, в чьи руки вскоре должна была перейти власть над
всей страной. И шекспировское направление в драме еще до это­
го было вытеснено со сцены другим (комедией характеров Бо­
монта и Флетчера).
Гораздо более национальной во всех своих направлениях
(включая и священные действа), в этом отношении — вылитая
копия греческой драмы, является испанская драма, без которой

73
испанская нация не мыслила себе жизни. При королевском дворе
была своя труппа; но театр зависел не от двора, и не от роскоши
больших городов, а от вкусов нации, в которой актерское даро­
вание, способность к актерству — также широко распространен­
ное явление. К тому же «действа», «аутос» долго (вплоть до ны­
нешнего столетия) были связаны с религиозным культом, что не
помешало им вылиться в комедию, богато представленную обра­
зами современных героев.
Что касается европейской драмы и театра в XVIII в., то броса­
ется в глаза резкое падение их популярности и все большее огра­
ничение круга их деятельности крупными городами (во Франции
это почти только один Париж). Однако наряду с этим в ту эпоху
появляются знаменитые актеры, вскоре получившие европейскую
известность. Постепенно драматическое творчество начинает пре­
обладать над сценической практикой и потребностью в ней, так
что драма становится литературным жанром, существующим вне
сцены, как это было и с афинскими поздними драмами, предназ­
наченными для чтения или по меньшей мере для декламации.
Наконец в драматической литературе (с произведениями Дидро и
др.) возникает тенденциозное начало.
В XIX в. и особенно в наше время театр представляет собой ме­
сто для развлечения, для отдыха и рассеяния как скучающих, так
и уставших от работы людей. Конкурентами на его сцене в суете
больших городов являются пьеса, феерия и в особенности опера.
Театры приобретают гигантские размеры, что уже препятствует
восприятию более тонких впечатлений; публика любит резкие дра­
матические эффекты, которые нагнетаются все сильнее и сильнее;
театр стал коммерческим предприятием, как в наши дни роман и
многое другое, что еще называется литературой.
Но зато мы лучше знаем теоретически, что было хорошего во
всей драматической поэзии и почему.
Но сегодня вообще остается открытым вопрос, в какой мере о
духе современных наций можно судить по их потребности воспри­
нять со сцены реальное осуществляемый на ней идеальный образ
жизни.

В заключение можно было бы сказать еще несколько слов об

историческом рассмотрении прочих искусств, причем мы не будем
касаться отношения человечества на различных стадиях его раз­
вития, в ту или иную эпоху, к музыке, которая в свою очередь яв­
ляется совершенно самостоятельным, особым миром.
Но таким же является и отношение человечества к изобрази­
тельным искусствам, в силу чего возникает вопрос — каким обра­
зом история говорит посредством искусства?

74
 Это происходит прежде всего путем строительства монумен­
тальных сооружений, служащих подчеркнутым выражением влас­
ти, делается ли это во имя государства или религии. Можно было
бы удовлетвориться и сооружением наподобие Стоунхенджа, если
бы у данного народа не было потребности говорить с помощью
форм.
Благодаря этой потребности возникают стили; но путь от ре­
лигиозно-монументального замысла до его осуществления, до
создания, скажем, Парфенона или Кёльнского собора не близ­
кий.
А затем монументальное проявляется в строительстве замков,
дворцов, вилл и т. д., в том числе и ради жизненного комфорта.
Здесь стремление к монументальности является одновременно и
выражением, и стимулом определенных настроений, одних — у
владельца, других - у постороннего наблюдателя.
Так характер целых народов, культур и эпох выражается общим
состоянием их строительного дела как внешней оболочки их бы­
тия.

Искусство в религиозные, монументальные, наивные эпохи

является неизбежной формой всего того, что представляется че­
ловеку священным или могущественным, в силу чего и в скульп­
туре, и в живописи прежде всего находит свое выражение религия,
во-первых, в типах, причем египтяне, народы Востока, греки,
люди средневековья и новейшее искусство представляют боже­
ственные или, по меньшей мере, священные предметы и темы в
соответствующем их представлениям образе возвышенного, обла­
гороженного человечества, и, во-вторых, в историях, причем ис­
кусство возникает ради того, чтобы как бы сменить манеру, тон и
сам язык рассказываемого мифа, священной истории и легенды.
В этом состоят его главнейшие, долгосрочные, неисчерпаемые
задачи, которыми вообще определяется масштаб его действий,
когда оно узнает, на что оно способно.
Но и здесь, в скульптуре и живописи, искусство со временем
становится роскошью, украшением жизни; возникает светское
искусство, отчасти светски-монументальное, находящееся на
службе у власти, отчасти на службе у толстосумов; выделяются
такие второстепенные жанры, как портрет, жанровая сцена, пей­
заж, в особенности соответствующие материальным возможнос­
тям и вкусам заказчиков; здесь искусство также является выраже­
нием настроений и их возбудителем.
Со временем человек начинает думать, что искусство служит,
ему; он использует его как орудие роскоши и до сих пор больше
эксплуатирует его второстепенные или чисто орнаментальные,

75
украшательские формы, считая их главными формами искусства;
более того, искусство становится предметом времяпрепровожде­
ния и пустой болтовни.
Однако наряду со всем этим искусство сознает свое высокое
положение как самостоятельную, служащую только самой себе
власть и силу, которой нужен лишь повод и беглое соприкосно­
вение с жизнью, чтобы самостоятельно, опираясь на собственные
силы, создавать творения высочайшей ценности.
Постигая это великое таинство, большой художник, в душе
которого все это происходит, рисует нам гигантскую картину, ухо­
дящую ввысь и вдаль, независимо от того, является ли она непос­
редственным выражением народного духа, религии, высших цен­
ностей, некогда господствовавших — или проявлением свободного
полета индивидуального духа. Отсюда и магическая власть (а се­
годня еще и высокие цены) оригиналов.
 ш
Рассмотрение шести обусловливающих моментов

Рассмотрение шести обусловливающих моментов не имеет систе­

матизирующего значения, да и в чисто содержательном плане
вызывает определенные сомнения, поскольку понятия условность
и обусловленность очень быстро и незаметно сменяют друг друга
и до сих пор почти невозможно определить, какое из них преоб­
ладает, особенно в далеком прошлом.
И все же эта схема является очень подходящим «футляром» для
ряда исторических наблюдений самого различного значения и
уровня, сделанных на материале всех времен, наблюдений, обла­
дающих определенной научной ценностью, но не вписывающих­
ся, тем не менее, в вечную систему классификации. Она представ­
ляет собой — воспользуемся в качестве примера другим образом —
лишь тот самый удар по стакану с водой, от которого начинают
расти кристаллы льда.
История ведь вообще самая ненаучная из всех наук, хотя она и
дает много ценных знаний. Строгие определения понятий присущи
логике, а не истории, где все находится в расплывчатом состоянии,
в постоянных переходах и смешивании разнородных элементов.
Философские и исторические понятия существенно отличаются от
логических и по своему характеру, и по происхождению; понятия
логики должны быть как можно более четкими и замкнутыми, за­
конченными, тогда как понятия философии и логики — как можно
более расплывчатыми, «текучими» и открытыми.
Таким образом, именно исследователь, «невинный» в вопро­
сах систематизации, скорее всего способен порекомендовать эту
схему. Ведь быстрый переход от одной эпохи и, соответственно,
народа к другим эпохам и народам все же дает возможность про­
вести реальные параллели между ними, чего не может дать фи­
лософия истории, исходящая из принципа хронологической пос­
ледовательности. Она придаст большее значение противоречиям
и несходствам между следующими друг за другом, сменяющими
друг друга временами и народами, мы — сходствам и родству; там
речь идет больше об изменениях, о становлении нового, иного
качества, у нас — об аналогиях и сходствах.

77
 Спустя значительный промежуток времени один и тот же фе­
номен повторяется с поразительной точностью, по крайней мере,
по своей сущности, пусть даже он будет облачен в совершенно
другой «костюм».
Никогда ни одно явление не существовало без воздействия на
него обусловливающих факторов, как и само не было лишь обус­
ловливающим, определяющим другие явления фактором, всегда
одновременно в одной ситуации господствует одно, в другой —
другое, определяющее характер и ход жизни; везде речь идет лишь
a potiori
,
* о преобладающем в данный момент.
Целесообразной нам представляется следующая схема: 1) куль­
тура, обусловленная влиянием государства; 2) государство, обуслов­
ленное влиянием культуры; 3) культура, обусловленная влиянием
религии; 4) религия, обусловленная влиянием культуры; 5) государ­
ство, обусловленное влиянием религии; 6) религия, обусловленная
влиянием государства, причем преимущество этой схемы заключа­
ется в том, что всякий раз рассматриваемый предмет обращается в
свою противоположность.
Но еще больше преимуществ дает та схема, которая объединя­
ет обе стороны обусловленности той или иной силы, начиная с
факторов, обусловливающих развитие культуры, за которыми сле­
дуют факторы, определяющие развитие государства и, наконец,
религии. Это в большей степени хронологический принцип иссле­
дования, при котором — хотя на этом не следует делать особого
акцента — явление более раннее рассматривается в начале, а бо­
лее позднее — в конце.
Мы охотно готовы удовлетвориться при этом простой переста­
новкой, последовательным рассмотрением явлений, исключая
одновременную двойную обусловленность явления X явлениями
У и Z. Однако повторения при обсуждении нашей темы, какой бы
ни была сама схема, неизбежны.

1. Культура в ее обусловленности государством

Мы опять отказываемся от рассмотрения всякого рода начала и
истоков, оставляя в стороне даже вопрос о том, что следует счи­
тать возникшим раньше - государство или культуру, или же они
формировались одновременно. Вопрос, в какой мере право явля­
ется отражением влияния государства на культуру, мы можем
здесь лишь затронуть. Поскольку при почти полном отсутствии
государства и без всякой помощи с этой стороны право, тем не
менее, может быть достаточно прочным в качестве простого обы­

* По преимуществу (лат.)

78
чая (как, например, у древних германцев), напрашивается вывод,
что не следовало бы рассматривать государство как единствен­
ную предпосылку права.
Далее: мы ограничиваем круг нашего исследования подлинно
культурными государствами и не касаемся, например, кочевых
народов, которые знакомились с культурой в отдельных местах —
в пунктах торгового обмена, в прибрежных городах и т. д., а так­
же государств-сателлитов с их культурой «второго сорта», какая
была, например, у кельтов.
Основным примером для нас является, бесспорно, Египет,
бывший, может быть, праобразом и образцом для всех древних
азиатских деспотий, сравнимым в более позднюю эпоху с государ­
ствами ацтеков в Мексике и инков в Перу.
Где бы ни обнаруживалась культура, внедрившаяся и во все
поры сложной и развитой жизни городов, везде на этих ранних
стадиях развития государство является более сильным компо­
нентом, хотя более древние элементы могут, как уже было ска­
зано, по-прежнему полностью опираться на свои собственные
силы.
Государство еще, может быть, отчетливо помнит, что оно сло­
жилось с невероятными усилиями в ходе тысячелетних трудов и
жестокой борьбы и отнюдь не является само собой разумеющим­
ся, спонтанной кристаллизацией; религия укрепляет его с помо­
щью священного права и дает ему совершенно необходимую
власть; все знания, все мыслительные способности, как и все фи­
зические силы и средства поставлены на службу этой двойной вла­
сти; высшая интеллигенция — священнослужители, халдеи, маги —
обступает трон.
Отчетливо видным признаком господства над культурой явля­
ется придание ее развитию одностороннего направления и полное
ее подчинение власти. Поскольку это совершается усилиями ре­
лигии, речь в следующей главе пойдет об этом. Но и само государ­
ство принимает в этом участие.
Сюда же относится и вопрос о замкнутости, об ограниченнос­
ти общения с внешним миром. Обусловлено ли это в большей сте­
пени запретами государства, национальным высокомерием или
чисто инстинктивной ненавистью, страхом и отвращением ко все­
му «чужому»?51 Культура по природе своей склонна к общению и
примирению, улаживанию конфликтов; но создание культурного
государства обошлось ценой таких усилий, пока все не было при­
ведено хоть в какой-то порядок, что извне не ожидается ничего
хорошего, а одни беды и неприятности.
Со временем государство, разумеется, систематизирует такой при­
митивный образ мыслей, придавая ему законодательную форму.

79
 Нагляднейшим признаком такого взгляда на вещи является
отсутствие мореходства у народов, населявших побережье моря,
какими были египтяне и жители нынешней Мексики, тогда как
уже первобытные народы (как, например, население Антильских
островов в доколумбову эпоху) использовали его. Зато в Египте
существовала превосходная система навигации по Нилу; персы
же устраивали по всему нижнему течению Тигра искусственные
пороги, чтобы ни один чужеземный флот не проник в их стра­
ну52.
Что касается кастовой системы, то она, может быть, имеет
двойное происхождение: священнослужители и воины могли
существовать издавна, уже в период возникновения государства;
остальные же касты, связанные с другими занятиями, по всей
вероятности, сложились позже. И все же решающее слово от­
носительно того, чтобы каждый продолжал занятие своего отца,
оставалось, скорее всего, за государством, нежели за священно­
служителями; ведь если бы такое распоряжение исходило от
них, они запретили бы и всякое общение между кастами, сви­
детельств чего история Египта, по крайней мере, не предостав­
ляет, за исключением свинопасов, представлявших своего рода
отбросы общества, тогда как в Индии такой запрет все еще су­
ществует53.
Из этого сильнейшего отрицания индивидуального начала и
возникает, может быть, впоследствии относительно высокая обо­
собленная культура (Partialkultur), которая может найти оправда­
ние в области техники, в совершенствовании унаследованных от
предков, исторически сложившихся вещей чисто внешних, прехо­
дящих (хотя ткачество, столярное дело, производство стекла и т. д.
не претерпевают никаких изменений), в области же духовной жиз­
ни она влечет за собой, по меньшей мере, застой, ограниченность,
высокомерие по отношению к внешнему миру. Ведь свобода ин­
дивидуума, которая здесь нарушается, вовсе не означает произво­
ла, возможности делать каждому все, что ему угодно, а неограни­
ченность познания и общения, а также свободу творческого
влечения, то есть именно то, чему такая культура препятствует.
Все это в древнем Египте привело, разумеется, к тому, что обе
высшие касты, вне всякого сомнения, совместными усилиями
насильственно подчинили себе высокое искусство и науку, до­
вольно сомнительным образом объявив их священными. Обретя
священное право, государство с его помощью заключило дозво­
ленное знание и дозволенное искусство в рамки системы, отобрав
наиболее существенное для определенной касты, причем искус­
ство продолжало, разумеется, служить власть имущим всеми спо­
собами и с величайшей преданностью и самоотвержением; оно

80
стремилось при этом создать высшие формы проявления мону­
ментального начала и в условиях некогда прекращенного разви­
тия достичь наивысшей сохранности стиля, который, правда, был
обречен на медленное внутреннее отмирание и неспособность к
«омоложению».
Чего только не делали также государства ассирийцев, вавило­
нян, персов и т. д., чтобы помешать развитию индивидуального
начала, которое в те времена считалось чуть ли не воплощением
зла? Скорее всего, оно стремилось повсюду, то здесь, то там, выр­
ваться на волю, но стало жертвой гражданских и религиозных ог­
раничений и запретов, кастовой системы и т. п., так и не получив
возможности оставить по себе хоть какой-нибудь след. Вели­
чайшие гении техники и искусства ничего не могли изменить в
примитивных, уродливых царских дворцах Ниневии; убогая ар­
хитектура и раболепная, холопская скульптура продолжали гос­
подствовать столетиями.
Нельзя исключать и принуждения, применявшегося с положи­
тельными намерениями; возможно, уже в древних мировых мо­
нархиях существовал феномен в духе Петра Великого, когда дес­
пот навязывал своему народу против его воли чью-то чужую
культуру, заставляя его стать мировой державой.
Противоположностью деспотиям после отмирания когда-то
реальной существовавшей, пусть даже и не установленной навеч­
но кастовой системы и действовавшего порой священного пра­
ва стал свободный полис античного мира, единственным извес­
тным предшественником которого был финикийский город. В
нем обретает значимость многое и разнообразное, постигаемое
в изменении, не знающее самого себя, сравнивающее и описы­
вающее, в нем нет священных книг, содержащих твердо установ­
ленную доктрину города и определяющих его культуру. Здесь, по
крайней мере, профессия человека не зависит от его происхож­
дения; хотя чисто технические занятия как обывательские, не
требующие особых знаний и способностей, ценятся невысоко, но
земледелие и чаще всего торговля пользуются уважением.
Хотя и относительно поздно, начинает оказывать свое влияние
Восток, стремящийся обуздать индивидуальное начало с помощью
союза жрецов, опираясь при этом на идею потустороннего мира
в форме метемпсихоза; однако правление Пифагора в Кротоне и
Метапонте имело непродолжительный успех.
Однако государство все же оказывало на культуру сильное —
как позитивное, так и негативное — воздействие, определяя ее
развитие и повелевая ею, прежде всего требуя от каждого инди­
видуума, чтобы он был гражданином. Каждый индивидуум ощу­
щал, что он является неотъемлемой частью полиса, что полис

81
живет в нем. Но это всемогущество полиса существенно отли­
чается от всемогущества современного государства. Современ­
ное государство хочет только одного — чтобы никто не скрыл­
ся от него в экономическом плане, полис же стремился к тому,
чтобы каждый служил ему на деле, реально, почему он и вме­
шивался во многое, что в наше время отдано на волю индиви­
дуума.
Совсем рядом находится Спарта, искусственно и страшно же­
стокими мерами сохраняющая положение, сложившееся в дале­
ком прошлом в результате завоевания. Этим, а также внутренним
измельчанием искусственного пафоса и тем самым стилем жизни,
о котором шла речь, обусловливается и особый характер ее внеш­
ней политики.
В процессе высвобождения индивидуального начала государ­
ственная система Греции под влиянием охвативших общества са­
мых противоречивых чувств, от любви до ненависти, пережива­
ет период особенно бурного развития. Это наносит культуре
сильнейшие удары. Каждый конфликт, каждый разрыв отноше­
ний носит безжалостный характер и часто приводит к страшным
по своей жестокости, направленным на полное уничтожение
противника столкновениям различных политических групп, и к
изгнанию целых слоев населения, особенно наиболее образованных.
Однако в конце концов громкая слава и блестящее образование пре­
одолевают все препятствия. Только в греческой государственной си­
стеме все силы раскрепощенного индивидуума приобретали ту
мощь и тот размах, которые позволяли добиться наивысших дос­
тижений во всех сферах человеческой деятельности. Следует все
же заметить, что вся культура, особенно искусство и наука, суще­
ствовавшие в прочных, стабильных тираниях, развивалась так же
успешно или еще более интенсивно, чем в условиях свободы;
более того, без существования таких (порой длившихся целые
столетия) «остановок» она вряд ли достигла бы своего наивыс­
шего развития; и Афинам понадобилось пережить свою эпоху
тиранов, Писистратидов.
В общем, можно сделать следующий вывод: обусловленная тре­
бованиями гражданского долга культура в любом случае была бо­
лее благоприятной для развития ремесел, профессиональных на­
выков, воинских подвигов и политической деятельности (причем
непрерывного и очень интенсивного), чем для развития знания,
основу которого составляет спокойное собирание сведений и фак­
тов. Время для него пришло позже, в эпоху деспотического прав­
ления диадохов, с его стабильной политической жизнью и досу­
гом, когда Полибий (главным образом, касаясь географии) мог
сказать: «После того, как люди дела оставили тщеславное занятие

82
войной и политикой, они использовали повод посвятить себя на­
учным занятиям»54.
Затем Рим спас прежде всего все культуры древнего мира, ка­
кие еще только существовали к тому времени и которые вообще
можно было спасти. Рим — это прежде всего государство и его изу­
чение не нуждается в рекламе; ведь здесь в конце концов был со­
здан полис, который не только повелевал, как Афины в V веке до
н. э., клиентелой численностью в 16—18 миллионов душ, но со
временем и всем миром — причем не только с помощью государ­
ственной формы (ведь с ней за сотню лет до Цезаря дело обстоя­
ло самым прискорбным образом), но и с помощью государствен­
ного духа, благодаря глубочайшей убежденности индивидуума в
том, что он — гражданин государства, властвующего над всем ми­
ром. Колоссальная сила, проявленная и в нападении, и в оборо­
не, развившаяся в период от самнитских войн до войны с Персе­
ем и возвестившая о начале нового отрезка всемирной истории
(оюцатопЗес; Полибия), продолжала оказывать свое влияние и
впоследствии, и не растрачивалась, как это бывало у греков, в раз­
розненных вспышках, а накапливалась в ожидании кесаря, который
смог наверстать большие упущения, спасти Рим от переселения
народов, и затем полностью подчинить его себе и реорганизовать.
Империя, возникшая тогда, в любом случае неизмеримо превос­
ходит все древние мировые монархии и вообще является един­
ственной Империей, заслуживающей при всех своих недостатках,
это имя. При этом вопрос заключается не в том, желательны ли
вообще мировые монархии, а в том, выполнила ли или нет римс­
кая империя свою задачу, состоявшую в великой унификации
древних культур и распространении христианства, которое лишь
одно могло спасти основные провинции империи от нашествия
германцев. Без римской всемирной монархии не было бы непре­
рывности образования.
В высшей степени значителен тот факт, что и разорванная на
части империя вновь и вновь стремится к единству; в период кри­
зиса, наступившего после смерти Нерона, единство империи еще
не подлежит сомнению; в кризисную эпоху после смерти Ком-
мода и Пертинакса ее спасают ценой кровопролитных битв; но
даже после эпохи тридцати тиранов Аврелиан еще раз восстанав­
ливает ее самым блистательным образом, а его наследники защи­
щают ее от многочисленных узурпаторов. Как притязание на
былое величие империя вновь возвышается при Юстиниане, как
преобразованная реальность — при Карле Великом. И процесс
этот не является только результатом властолюбия, он происхо­
дит в силу того, что отдельные части империи сами стремятся к
целостности. Тем временем обрела зрелость церковь, из апостоль­

83
ских могил провозгласившая Рим владыкой мира, вложив новый
смысл в это слово.
Если мы теперь зададимся вопросом о первоначальной подго­
товке Рима к выполнению этой грандиозной задачи в ранний пе­
риод его истории, то увидим народ, живущий исключительно ин­
тересами государства, войны и земледелия, с очень слабо развитой
культурой.
Необыкновенным счастьем для мировой культуры явилось
пристрастие к эллинизму, овладевшее римлянами — хотя в то же
время они проявляли явные опасения в связи с разлагающим вли­
янием чуждого духа. Только ему и ничему другому обязаны мы
продолжением непрерывной духовной традиции.
Отношение римской империи к культуре было терпимым, не
более того. Государство, конечно, желало, в общем, осуществлять
какую-то деятельность в этой области, хотя бы ради vectigalia”, но
не очень хорошо представляло себе, как справиться с этой зада­
чей. Рим занимался только проблемами собственной власти, го­
сударственного управления, и заботился лишь о том, чтобы все его
подданные продолжали исправно выплачивать ему проценты.
Рим во время правления более достойных, более разумных и
терпимых императоров даровал усталому миру спокойную част­
ную жизнь, и относился ко всем вещам духовного плана либераль­
но, а к искусствам благожелательно, в той мере, в какой они слу­
жили прославлению его власти.
Дурные императоры устраивали массовые убийства богатых
людей как в Риме, так и провинциях, лишая культуру безопасно­
сти и уверенности в себе, хотя это и происходило лишь времена­
ми. И если Домициан повелел выкорчевать множество виноград­
ников, то при Траяне их было разрешено сажать снова.
Таким образом, при почти всеобщей терпимости культуры и
религии могли сближаться, уравниваться на значительных терри­
ториях. Разрушающее воздействие на культуру империя стала ока­
зывать только в IV в., причиной этого была свирепая финансовая
система, предписывавшая заключать под стражу владельцев не­
движимости за невыплату налогов с их местности. Последствием
этого было даже бегство римских граждан к варварам, в то время
как множество и других бед и невзгод приводило к сокращению
численности населения.

Господство варваров-завоевателей над культурными народа­

ми длится порой очень долго, чуть ли не вечность, как о том сви­
детельствует пример турецких завоеваний. То, что такого не про-

* Налоги (лат.)

84
изошло в эпоху переселения народов, вызвано тем обстоятельством,
что завоеватели и жители завоеванных стран не были разделены
стеной религиозной розни, и что тем самым между ними воз­
можно было общение, от уровня и характера которого в таких
ситуациях зависит все. Но все же вновь возникшее государство
замедляло развитие культуры, что далеко не всегда является не­
счастьем — особенно способствовало такому замедлению созда­
ние новых каст, новых привилегированных слоев. Одна из них,
а именно клир, священство, существовала давно и была унасле­
дована от прошлого, другая же, вышедшая из дружинной среды
дворянства, была новой.
Рядом с этими двумя слоями, у которых есть своя отдельная,
стоящая особняком культура, и между ними с величайшими уси­
лиями появляется главный носитель новой культуры: город, ко­
торый со времени гибели Римской империи снова представляет
все ветви культуры и с XII в. даже отнимает у церковных иерар­
хов искусство; ведь великие произведения позднего средневеко­
вья созданы горожанами, бюргерами. Вскоре в Италии от церк­
ви эмансипируется и наука. Так пришло время, когда отдельные
малые государства, коммуны, сплошь были представителями
всесторонне развитой культуры, тогда как специфический мир
образованных людей, дворянство и духовенство, переживали
упадок, а придворная среда была лишь «сборным пунктом» дво­
рянства.
Здесь перед нами положительная сторона раздробления госу­
дарственных форм и возникновения системы малых государств,
которые принес с собой средневековый порядок жизни. На ос­
нове каролингского государства посредством странного расчета
образовалась прежде всего национальная и в то же время провин­
циальная государственная форма и жизнь, которую в равной
мере бесполезно и хвалить, и порицать. И все это продолжало
осуществляться и в мелочах: всем уровням власти в обмен на опре­
деленные обязательства были предоставлены какие угодно права,
так что в государстве господствовала постоянная система заме­
щения должностей, при которой понятие службы, должностных
обязанностей исчезало. Это был самый ненадежный и беспомощ­
ный способ получения с какого-либо капитала ренты и от зат­
рат — доходов, расчленение и ослабление власти, которое наше­
му опьяненному властью столетию представилось бы безумием и
несчастьем, системой, при которой управлять государством в те­
перешнем смысле слова невозможно. Однако вещи, не имеющие
совсем никакого значения для культуры своей эпохи, недолговеч­
ны, тогда как ленная система просуществовала длительное вре­
мя. Люди той поры развивали свои добродетели и пороки, исходя

85
из тогдашнего состояния общества; личность могла самовыра­
жаться свободно и действовать по своей доброй воле; в этом и
состоял ее пафос. А теперь, по мере вырождения цеховой систе­
мы, культуру стали окружать — разумеется, и в городах — чудо­
вищные ограничения; только здесь дело было, в сущности, не в
государстве, а в самой культуре, ограничившей свой диапазон
корпоративными интересами и пристрастиями.
Но с приходом к власти императора Фридриха II, в лице его
южноитальянской империи появляется современное, централизо­
ванное, сильное государство, опирающееся на практику норман­
нских тиранов и образцы мусульманского правления, самым без­
жалостным образом подчинившее своей власти также и культуру,
особенно посредством торговой монополии, ставшей прерогати­
вой государства — достаточно вспомнить о пользующейся всевоз­
можными привилегиями торговле, которую сам Фридрих вел по
всему Средиземноморью. — Здесь государство вмешивается во все
частные отношения, так что королевские должностные лица
(bajuli) регулируют даже размер заработной платы; старое налого­
обложение различных видов деятельности пополнилось целой
кучей новых и очень тягостных налогов; если сборщики налогов
не проявляют достаточной твердости, Фридрих как к последнему
средству давления прибегает к помощи сарацин и в конце концов
даже назначает сарацин на должности судей; того, кто не уплатит
налогов в срок, отправляют на галеры; в местности, отказываю­
щиеся платить налоги, посылаются военные гарнизоны, состоя­
щие из немцев или сарацин. К этому добавилась точная кадаст­
ровая перепись, тайная полиция, принудительные займы, шантаж
и вымогательства, запрет на браки с чужеземцами без специаль­
ного разрешения, строжайший надзор за обучением в Неаполи­
танском университете, наконец, порча монеты и широкое приме­
нение монополий, в результате чего 75% доходов от торговли
солью, железом, шелком поступали в казну государства; крупные
преступления, совершаемые государством в отношении общества,
явились тем препятствующим развитию культуры барьером, кото­
рые отделил Южную Италию от остальной Европы. О каких ли­
беральных симпатиях к этому великому Гогенштауфену могла
идти речь?
Наследники Фридриха, итальянские тираны, должны действо­
вать, по меньшей мере, более осторожно, избегая доводить своих
подданных до отчаяния. Но во всей остальной Европе еще далеко
до такой концентрации власти. И там, где она возникает, суще­
ствует надежный критерий, позволяющий судить, насколько
власть искренна, ставя во главу угла общий интерес, признак такого
положения — то, что государство отделяет право от сферы приме­

86
нения своей власти, с особой объективностью рассматривает дела,
связанные с вопросами фиска, а процессы против государствен­
ной казны и жалобы на его чиновников разрешает передавать в
ведение независимых судов.

Лишь вскользь упомянем власть, существовавшую в Испании,

власть исключительно расточительную и разрушительную, сло­
жившуюся на основе смешения светских и религиозных элемен­
тов иначе, нежели в других странах. Наиболее ранним образцом
полностью завершенного современного государства, обладавшего
наивысшей и жестко применяемой властью почти над всеми вет­
вями культуры, является государство Людовика XIV и его подра­
жателей55.
Являясь, собственно, насильственной реставрацией, направ­
ленной против подлинного духа времени, который, начиная с
XVI в., стремился, судя по всему, к политической и интеллекту­
альной свободе, эта власть возникла в результате союза француз­
ских королей с римским правом со времен Филиппа Красивого,
а также с идеями Ренессанса, опиравшегося частью на демокра­
тические утопии, частью на принципы абсолютизма. Этому спо­
собствовала склонность французов к единообразию, равнодушие
к опекающей их власти и готовность к альянсу с церковью. Ра­
зумеется, такое скорее монгольское, чем европейское чудовище,
носившее имя Людовика XIV, в средние века было бы отлучено
от церкви; но теперь он мог действовать как обладатель исклю­
чительных прав и единовластный владелец тел и душ своих под­
данных.
Большим злом является то, что там, где один начинает, другие
уже не чувствуют себя вправе отстать от него ради собственной
безопасности. Это могущественное государство нашло своих по­
читателей, подражавших ему по мере сил и возможностей и в боль­
шом, и в малом, оставшись таким же и после того, как Просвеще­
ние и Революция наполнили его совершенно новым содержанием
и когда оно уже называлось не государством Людовиков, а Рес­
публикой. Только в XIX в., как будет показано несколько позже,
культура, насколько это возможно, берет государство к себе на
службу, и начинается спор о том, кто для кого должен являться
обусловливающим и определяющим началом, спор, на фоне ко­
торого происходит нынешний всеобъемлющий кризис понятия
государства.
Что касается отношения к предпринимательству и внешней
торговле, то система Кольбера усилиями самого Людовика XIV.
переродилась в систему чистой эксплуатации и злоупотреблений.
Существовали принудительно созданные отрасли промышленно ­

87
сти, принудительно насаждаемые культуры, принудительно осно­
ванные колонии, принудительно построенный военно-морской
флот — вещи, в которых немецкие «султаны» изо всех сил под­
ражали своему французскому образцу, однако в результате все­
общего гнета и выжимания последних соков развитие скорее
сдерживалось, чем поощрялось; подлинная инициатива повсю­
ду пресекалась.
Реликтом этой политики и сегодня являются отрасли промыш­
ленности, пользующиеся покровительственными пошлинами;
внешне государство действует на благо индустрии, в сущности же
имеет в виду только собственные интересы.
При этом государство привыкло вести агрессивную внешнюю
политику, содержать большие постоянные армии и использовать
прочие дорогостоящие способы принуждения любого рода, оно
перешло, короче говоря, к «сепаратной», обособленной от осталь­
ного мира жизни, которая полностью отказалась от выполнения
его собственной высшей задачи. Эта жизнь знала лишь одну от­
раду — пустое, тусклое наслаждение властью; она превратилась, в
некий псевдоорганизм «в себе и для себя».
А теперь об отношении к духу. При Людовике XIV — как глав­
нейший и в высшей степени характерный результат его правле­
ния — происходит отмена Нантского эдикта и изгнание из стра­
ны большого числа гугенотов, крупнейшая жертва, которая
когда-либо была принесена Молоху «единства» или, по сути дела,
представлению короля о власти.
Затем государство (после того, как была произнесена фраза
«1’etat c’est moi»
* сначала выдвигает доктрину государственной вла­
сти, несовместимую с общеизвестными истинами и противореча­
щую и культуре и даже религии56.
Затем систематически производится снятие с постов одних и
повышение в должности других, причем первая мера превращает­
ся в преследование определенных групп образованных людей, у
тех же, кто не подвергается преследованиям, отбивают охоту ко
всякому проявлению свободного чувства.
При этом дух охотно идет навстречу политической власти. То,
чего она не заставляет делать, делают в угоду ей сами, по своей
воле, чтобы заслужить ее благосклонность. Здесь следовало бы
сказать несколько слов о достоинствах и недостатках всех акаде­
мий.
Литература и даже философия, прославляющие государство,
становятся лакейски услужливыми, а искусство — лакейски мо­
нументальным, то есть они творят только то, что способно по­

* «Государство — это я» (франц.)

88
нравиться при дворе. Дух всеми путями старается устроиться на
казенный кошт, приспосабливаясь к «данности»57. Наряду с худож­
никами, состоящими на жалованье, и художниками, желающими
такое жалованье получать, существует и свободное искусство, со­
хранившееся только у эмигрантов или у авторов развлекательных
произведений, создаваемых на потребу простому народу.
В то же время королевские дворы становятся образцом для все­
го общества; только их вкус является решающим.
Со временем государство само содержит всевозможные учеб­
ные заведения и не терпит ничьей конкуренции, если только это
не конкуренция церкви. Разумеется, оно не может целиком
передоверить духовные дела обществу, поскольку оно порой ус­
тает и дало бы отдельным сферам жизни прийти в полный упа­
док, если бы их не поддерживала более сильная воля. Вообще,
когда государство на поздних стадиях своего развития, утрачи­
вает первоначальную энергию и устает, оно может в силу необ­
ходимости, вынужденно, стать наследником и защитником все­
го, что принадлежит к сфере культуры и что без его помощи
умерло бы, как это бывает в Америке, где многого не хватает, так
как государство не ставит перед собой такой задачи. Такова обус­
ловленность культуры государством на поздних этапах его раз­
вития, в корне отличающаяся от более ранней, примитивной
обусл овл е н ностй.
Однако постепенное привыкание к полной опеке со стороны
государства убивает в конце концов любую инициативу; от госу­
дарства ожидают всего, отчего при первой же смене власти вы­
яснялось, что от него требуют всего, взваливают на него все. Об
этом новом изменении хода вещей, когда культура предписыва­
ет государству его программы (особенно те, которые, собствен­
но, следовало бы адресовать обществу), желая сделать из него от­
ветственного за проведение в жизнь принципов нравственности
и всеобщего помощника, сильнейшим образом изменив само по­
нятие государства, мы поговорим позже.
В таких условиях порой на время насильственно утверждается
авторитарное государство и деспотическое правительство с помо­
щью традиций насилия и имеющихся в его арсенале средств для
удержания власти, опираясь на привычку. Но эта центральная
династическая власть есть нечто совершенно иное, чем общая «ус­
редненная» воля народов, понимающая усиление власти в совсем
ином смысле слова.
Современное стремление народов к единству и к созданию
крупных государств, которые — даже в тех случаях, когда они
(как союз американских штатов) видят опасность, угрожающую
их существованию, и казалось бы, движутся по пути раздела,

89
 утверждают свое единство самыми решительными мерами -
кажется в своей основе порой спорным, а перспективы его —
неясными.
Правда, среди намеченных целей называется, в частности,
достижение высшего уровня развития культуры (словно это
было руководящим принципом государства): обеспечение бес­
препятственного общения и обмена, свобода передвижения и
местожительства, повышение эффективности всех и всяческих
устремлений и намерений путем придания им общенациональ­
ного значения, объединение разобщенных сил, увеличение
уровня доходов членов объединений, упрощение сложных орга­
низационных форм. Всегда ведь хватает ловкачей, полагающих
что они напишут программу культурного развития для полнос­
тью объединенного государства.
Но в первую очередь народу нужна (проявляет ли он такое же­
лание для вида или на самом деле, всерьез) власть. Жизнь в ма­
лом государстве с отвращением отвергается как нечто позорное,
недостойное; любая деятельность в его интересах не удовлетво­
ряет активного и инициативного индивидуума; люди стремятся
стать частью чего-то большого, тем самым ясно доказывая, что
власть для них является первостепенной целью, а культура — в
лучшем случае лишь второй. И особенно люди хотят, чтобы с их
коллективной волей считались во всем мире, в пику другим на­
родам.
Вот почему на первых порах любые попытки децентрализации,
любого добровольного ограничения власти на благо отдельных
областей и культурной жизни бесперспективны. Люди хотят еще
большего усиления центральной власти.
И здесь власть сама по себе становится жестокой, злой, вне за­
висимости от того, кто ее осуществляет. Это уже не проявление
твердости и настойчивости, а ненасытная, неутолимая жажда, ео
*,
ipso в силу чего внутренне несчастная и вынужденная делать не­
счастными других.
При этом общество неминуемо попадает в руки тщеславных и
нуждающихся в сохранении своей власти династий как предста­
вителей единственно «великих людей» и т. д., то есть таких сил,
для которых именно дальнейшее процветание культуры значит
меньше всего.
Но тот, кто хочет власти, и тот, кто хочет культуры — может
быть, оба они лишь слепые орудия третьего, еще неизвестного?

* Тем самым; в силу своей природы; сама по себе (лат.)

90
 2. Культура в ее обусловленности религией
Большие притязания на материнскую опеку над культурами выд­
вигают религии, да ведь религия и является одной из предпосы­
лок всякой культуры, заслуживающей этого названия, и может
отвечать требованиям именно каждой в отдельности из существу­
ющих культур.
Да, религии удовлетворяют две ра&чичные потребности чело­
века, метафизическую и духовно-материальную. Однако в дей­
ствительности одна потребность побеждает другую и заставляет ее
служить себе
Сильная, развитая религия проникает во все сферы жизни и
кладет свой отпечаток на любое движение духа, на любой элемент
культуры58.
Разумеется, со временем все эти сферы и все эти вещи реаги­
руют на религию; саму сущность ее душат в зародыше те власти­
тели дум и душ, которых религия когда-то втянула в сферу своего
воздействия. «Освящение всех жизненных взаимоотношений и
взаимосвязей» имеет свою судьбоносную сторону.
Любая религия, если брать ее в чистом виде, должна была бы
всеми силами служить государству и культуре, то есть именно тем
сферам, которые находятся вне круга ее основных интересов, и
создавать на основе своих принципов совершенно новое обще­
ство. Ее представители, то есть ее иерархи, могли бы заменить
любых других правителей. И когда вера стала традицией и «ока­
менела», она уже не могла больше оказывать помощь культуре,
оставшейся прогрессивной и стремящейся к изменениям; культу­
ра осталась пленницей.
Эта опасность особенно велика в государствах, обладающих
священным правом59; здесь объединенная власть государства и
религии держит культуру в узде.
Кроме того, уже само содержание религии, ее учение, может
окружить культуру, даже высокоразвитую, очень строгими и жес­
ткими ограничениями60.
Прежде всего, занятие вопросами потустороннего мира может
полностью оттеснить на задний план проблемы мира земного,
посюстороннего. На заре истории мы уже встречаем египетскую
религию, основанную на почитании культа мертвых, которая за­
ставляла египтян приносить столь большие жертвы ради строи­
тельства гробниц. А на исходе античности мы снова находим мрач­
ное созерцание и аскезу, проповедующую отвращение к земной
жизни.
Так христианство начинало не только проникать во все поры
римской культуры, но и заменять ее. В IV в. церковь побеждает

91
арианскую ересь и, начиная с правления Феодосия, империя и
ортодоксальная религия становятся синонимами. И теперь
единство церкви становится не только более важным делом, чем
единство империи, но церковь вытесняет и почти всю прочую
литературу; нам почти ничего неизвестно об образе мыслей
мирян; аскеза внешне придает окраску всей тогдашней жизни.
Все устремляется в монастыри; мир старой образованности,
подвергающийся жестоким мучениям и со стороны государства,
похоже, хочет закончить свои дни в безбрачии. Решающее сло­
во во всем принадлежит только церкви и варварам; иерархи цер­
кви являются могущественнейшими лицами, отправление куль­
та и догматические споры — главным делом (даже в глазах
народа).
Однако при этом культуре неслыханно повезло в том, что, по
крайней мере, в Европе (правда, до известной степени и в Визан­
тии) государство и церковь образовали всеподавляющее единство,
и что в ту эпоху варвары основывали светские, первоначально
чаще всего арианские империи.
Это единство осуществил и ислам, который в существенной
степени властвует над своей культурой, определяет ее характер и
стиль. Он знает лишь одну, неизбежно деспотическую форму го­
сударственного правления, унаследованную от великого халифа­
та всеми династиями как нечто само собой разумеющееся — пол­
ноту и совершенство светски-духовной, теократической власти.
Таким образом, все части бывшей мировой империи повторяют ее
в мелочах, то есть носят арабизированный и деспотический харак­
тер. Любая власть исходит от Бога в том же смысле слова, что и у
евреев.
Ислам, эта до ужаса немногословная, лаконичная религия,
своей сухостью и безотрадной простотой принес культуре скорее
больше вреда, чем пользы, что происходит также только потому,
что он делает народы, принявшие его, совершенно неспособны­
ми перейти к другой культуре. Простота ислама очень облегчи­
ла его распространение, но она сочеталась с той крайней одно­
сторонностью, которая обусловлена жестким монотеизмом61, и
всякому политическому и правовому развитию противостоял и
противостоит убогий Коран; право остается наполовину в ком­
петенции духовенства.
Пожалуй, лучшее, что можно было бы сказать о культурном вли­
янии Корана, это то, что он не осуждает деятельность как таковую,
поощряет живость и подвижность (осуществляемую посредством
путешествий) — на чем и основано единство этого вероучения от
Ганга до Сенегала — и исключает совершенно вздорную, жульничес­
кую восточную магию.

92
 Но даже самая отвлеченная созерцательность и самая суровая
аскеза христианства принесла культуре меньший ущерб, нежели
ислам, если принять во внимание следующее.
Помимо всеобщего бесправия перед деспотизмом и его поли­
цией, бесчестности всех, кто связан с властью62, что не может ком­
пенсировать ни всеобщее равенство, ни отсутствие дворянства и
духовенства, у мусульман развивается дьявольское высокомерие
по отношению к немусульманскому населению своих стран и к
другим народам при периодическом возобновлении войны за веру,
высокомерие, которым мусульмане отгораживаются от все еще
непропорционально большей части мира и его понимания.
Единственные жизненные идеалы полярно противоположны:
князь и аскетически-циничный суфийский дервиш, к которым
относится и бродяга вроде Абу Сеида. Свобода и индивидуаль­
ность могут найти убежище разве только в сатире, бродяжничестве
и «покаянии».
В сфере образования бросается в глаза преобладание языка и
грамматики над содержанием, софистическая философия, в кото­
рой свободу и значительность сохранила лишь ее еретическая сто­
рона, а также жалкая историческая наука, равнодушная ко всему,
что находится вне ислама и раздираемая партийными и сектантс­
кими разногласиями относительно всего, что входит в круг рели­
гиозных представлений ислама, и совершенно недостаточный уро­
вень развития естествознания перед лицом не скованного никакими
запретами эмпирического знания. Приверженцы ислама долго не
проводили тех исследований и открытий, не делали тех, на которые
они были бы способны в условиях свободы, им недоставало обще­
го стремления к философскому обоснованию мира и его законов.
Исламская поэзия характеризуется прежде всего полным не­
приятием эпических жанров, поскольку в них может сохраниться
душа отдельных народов; Фирдоуси проник сюда только контра­
бандным путем. К этому добавляется еще и смертельная для эпо­
са ориентация на поучительность, тенденция, согласно которой
повествовательный жанр достоин внимания лишь как оболочка
общеизвестной мысли, как притча, парабола. Все остальное на­
шло убежище в изобилующей персонажами, но бесформенной
сказке. Кроме того, ислам не знает драмы. Фатализм делает невоз­
можным объяснять судьбу человека переплетением страстей и
обстоятельств; — да, может быть, и сам деспотизм препятствует
установлению поэтически объективного взгляда на вещи. Невоз­
можна здесь и комедия, уже по той причине, что ислам не терпит
разнородного, смешанного общества, и что все настроения коме­
дийного характера уже нашли свое выражение в анекдоте, шутке,
притче, искусстве фокусников, жонглеров и шутов и т. д.

93
 В изобразительном искусстве в условиях ислама сформирова­
лась лишь архитектура, которую создавали сначала персидские
зодчие, а позже она развивалась с использованием византийско­
го и вообще любого стиля и материала. Скульптура и живопись
практически отсутствуют, поскольку правоверные мусульмане не
только соблюдали предписания Корана, но и выходили далеко за
их рамки. Можно только представить себе, какой ущерб при этом
был вообще нанесен духу.
Наряду с этим существует, разумеется, лживая картина цвету­
щих, многонаселенных, богатых, славящихся своими ремеслами
исламских городов с князьями-поэтами, с сильными мира сего,
известными благородством души, как, например, в Испании при
правлении Омейядов и после них.
Но вырваться за эти рамки, к тотальности духовного бытия
никто не мог и здесь, и неспособность к изменениям, к включе­
нию в другую, более высокую культуру и здесь означала конец,
ускоренный военно-политической слабостью в борьбе против
Альморавидов, Альмохадов и христиан.

Воздействие религии на культуры, естественно, в очень сильной

степени зависит вообще от их значения в жизни63, однако не только
от их значения в современную эпоху, но и в прошлом. Религия в ре­
шающий момент духовного развития оставляет в духе народа след,
который невозможно стереть. И если впоследствии й будут открыты
все двери в свободную культуру, интерес, может быть, даже продик­
тованный наилучшими побуждениями, к тому, что было запрещено
в прошлом, исчезнет. Ведь уже не возвратится тот момент, когда дол­
жна была расцвести данная ветвь культуры в связи с общим повы­
шением уровня жизни нации. Как не вырастают вновь некогда вы­
корчеванные дремучие леса, так и отдельные люди, и целый народ
обретают известные вещи или в юности, или никогда.
Кроме того, в отношении культуры вообще можно задать воп­
рос, вправе ли мы считать ее обязательное распространение, на­
чиная с какой-то стадии развития, желательным, не предназна­
чено ли тому, что сейчас ломается и умирает, не развившись,
возникнуть в будущих народах и культурах как нечто совершен­
но новое и впервые родившееся, чтобы хоть когда-нибудь суще­
ствовать во всей своей непосредственности.
Меньше всего препятствовали развитию культуры обе класси­
ческие религии как религии без иерархии священнослужителей,
без священного писания и без придания особого значения потус­
тороннему миру.
Мир греческих богов и героев был идеальным отражением мира
людей, равнявшихся на богов и героев всякий раз, когда ими вла­

94
дело высокое стремление к подвигам или жажда наслаждений. Это
было обожествлением культуры, но все же не ее «окаменением»,
ибо бог огня становился умелым кузнецом, богиня молний и вол­
ны — покровительницей культуры и искусства, а также разумных
и здравомыслящих людей, бог пастушеских стад — властителем
дорог, передачи известий и всех видов общения и транспорта.
Римляне обожествляли буквально любой вид человеческой дея­
тельности, вплоть до pulchra Lavema
.
*
У древних религия оказывала дальнейшему развитию миру
мысли лишь ничтожно малое сопротивление; когда же поэзия пе­
рестала быть воспитательницей человека, им завладела филосо­
фия и получила право вести его к монотеизму, атеизму, панте­
изму.
Продолжавшая жить религия неизбежно выхолащивалась, пре­
вращаясь в простую веру масс, в переживающую упадок мантику,
искусство предсказаний и ясновидения, и, начиная со II в. н. э.,
она снова распахнула свои черные крылья над изнемогшей куль­
турой. Последующая конкуренция этой религии с внедрявшимся
в жизнь общества христианством привела ее к неизбежному по­
ражению.
Отдельно следует рассмотреть еще искусство в его обусловлен­
ности религией64.
Искусства, каким бы ни было их происхождение, в любом слу­
чае провели свои важнейшие, решающие годы юности на службе
у религии.
Уже заранее должны были или могли существовать изображе­
ния реальных существ и предметов, как скульптурные, так и плос­
костные, сделанные с помощью краски, украшения построек, за­
чатки повествовательных жанров и пение, в котором человек мог
излить душу, а также, может быть, и очень искусный танец; если
рядом со всем этим уже и существовала религия, то эти вещи все
же не состояли у нее на службе.
Но только религия и религиозный культ вызывали те движения
души, которые были в состоянии вложить во все это высшие чув­
ства и помыслы; только религия и культ способствовали созрева­
нию в искусстве понимания высших законов и заставили отдель­
ного художника, который в противном случае не знал бы, что
такое творческая самодисциплина, соблюдать стиль; то есть сохра­
няется однажды достигнутый уровень, отличающийся от продол­
жающего существовать наряду с этим критерием народного вкуса
(который, может быть, издавна предпочитал все слащавое, пест­
рое, ужасное и т. д.).

* Прекрасная Лаверна (лат.) — богиня наживы, воров и обманщиков.

95
 Одновременно с этим возник религиозный страх; изображение
богов защищало от ужасных картин действительности, гимн очи­
щал и облагораживал душу.
Впоследствии и деспоты вполне могли использовать в своих
целях искусство, созданное под влиянием духовенства.
Однако со временем искусство не только сохраняется на из­
вестном уровне, но и удерживается от стремления «ввысь», то
есть до поры, до времени его дальнейшее развитие, достижение
новых высот пресекается в результате освященного религией за­
стоя; однажды достигнутое ценой неимоверных усилий считает­
ся священным, что особенно заметно в начальный период и на
закате древнего культурного мира, как доказывает пример Египта
и Византии.
Египет остался стоять там, откуда начал, так никогда и не ос­
мелившись сделать шаг в сторону индивидуального начала, про­
явив полную неспособность перейти к чему-то новому. «Sint, ut
sunt, aut non sint»’ следует сказать о его художниках.
Однако наибольшему порабощению подверглось искусство
Византии, некогда великое и в условиях свободы способное, быть
может, на еще большие достижения; здесь искусству позволялось
освещать лишь «священные» темы, да и то лишь в патентованном
«наборе» и разрешенными изобразительными средствами, уста­
новленными раз и навсегда; искусство становится более схематич­
ным, чем когда-либо.
Где-то, как в исламских странах, искусство насильственно ог­
раничивается посредством религии, даже полностью отрицается,
как это делают кальвинизм и пуританство, под властью которых
церковное неприятие художественных образов, художественного
творчества неизбежно распространяется и на жизнь вообще.
Греки, однако, хотя иератический, «священный» стиль и про­
должал существовать, прорвали все преграды, хотя и делалось это
все еще в рамках служения религиозному культу. Появился боль­
шой, свободный стиль эпохи наивысшего расцвета, затем на сме­
ну ему пришла богатая история перемен в искусстве, происходив­
ших одновременно с обращением искусства к светской тематике
и, наконец, приведших к воспеванию индивидуального и сиюми­
нутного.

Отход отдельных искусств от религиозного культа прошел, как

можно предположить, следующие стадии:
Сначала в значительной мере освобождается поэзия, созда­
вая нейтральный, героический, лирический мир прекрасного;

* Пусть будут такими, как они есть, или пусть вовсе не будут (лат.)

96
да ведь и у евреев, и у греков поразительно рано уже существо­
вала дидактическая поэзия. Религия раньше всех избавилась от
нее, дав ей свободу; ведь она давно уже обзавелась необходимы­
ми ритуалами и усерднее всего сохраняла те из них, что возник­
ли в самый ранний период ее существования, наряду с которы­
ми смогла утвердиться и свободная поэзия назидательного,
возвышающего душу характера, по мере того, как свободная
власть фантазии над священными темами уже не вызывала ни
малейших сомнений. Хранилищем мифа, где он продолжает су­
ществовать, остается, кроме того, народный эпос, поскольку
миф неотделим от народного сказания. Но потребность в свет­
ской поэзии возрастает по мере того, как все обретшие пись­
менную форму сведения, предназначенные для сохранения и
передаче потомству, становятся вообще всецело связаны с по­
этической формой.
Затем от религии одна за другой отделяются сферы познания,
если религия не остается владычицей положения с помощью свя­
щенного права, и, наконец, возникает совершенно светского ха­
рактера наука.
И все-таки существует предположение относительно того, что
вся поэзия и весь дух когда-то служили делу религии и были тес­
но связаны с жизнью храма.
В отличие от Них изобразительное искусство дольше, и в зна­
чительной части своих произведений и навсегда остается на служ­
бе у религии, или же тесно с ней связано (поскольку дело имеет,
как мы увидим позже, две стороны).
Религия дает архитектуре ее высочайшую задачу, а скульптуре
и живописи бесспорный, всеми признанный, всем понятный круг
мыслей, однородную, распространенную во многих странах идео­
логию.
Но исключительно важную роль играет в искусстве единообра­
зие для формирования стилей; оно содержит в себе требование
вечной молодости и новизны того, что было создано в далеком
прошлом, в соответствии со священными принципами, носящее
и монументальный характер; это является причиной того, что ты­
сячекратно изображенные мадонны и снятия со креста представ­
ляют собой не нечто жалкое, убогое, а шедевры в своем полном
расцвете.
Ни одна из повседневных задач не дает этого преимущества. В
них в силу их постоянного изменения не может быть создан стиль;
нынешнее повседневное искусство существует во многом по той
причине, что до него были и все еще есть священные стили; мож­
но сказать, без Джотто — Ян Стен был бы иным и, вероятно, ме­
нее значительным.

97
 И наконец религия предоставляет музыке ни с чем не сравни­
мую эмоциональную сферу. Правда то, что музыка создает внут­
ри этой сферы, религия сама могла бы глубоко пережить в своей
полуопределенности.

3. Государство в его обусловленности религией

Давно было признано, что религия представляет собой важнейшую
связующую опору человеческого общества65, поскольку только она
в действительности является хранительницей того морального ук­
лада, который скрепляет общество. Несомненно, что и при форми­
ровании государств — по всей вероятности, после опасных кризи­
сов, — религия имела определяющее значение и с тех пор оказывает
устойчивое влияние на весь ход государственной жизни.
Этим влиянием объясняется возникновение священного, упро­
ченного жрецами права. Таким образом, государство должно было
обрести возможно большую прочность, а тем самым служило вна­
чале как государям, так и жрецам.
Даже если эта появившаяся двойная власть сама по себе и не
способствовала удвоенным злоупотреблениям, она, к несчастью,
препятствовала развитию всего индивидуального. Всякий разрыв
с устоявшимся порядком рассматривался как святотатство и по­
тому преследовался жесточайшими наказаниями и пытками: при
таких окостеневших формах благочестия дальнейшее развитие
было невозможно.
В подобном положении дел имеется и светлая сторона, так как
во времена, когда индивидуальное начало обуздано, усилиями го­
сударственной и жреческой власти могут совершаться действи­
тельно великие дела, достигаются великие цели, открываются
важные знания, и целый народ может найти в этом способ само­
выражения, проявить свой энтузиазм и гордость по отношению к
другим народам. Те народы, которым присуще священное право,
действительно появились на свет для какой-то цели и оставили в
истории глубокий след, поэтому в высшей степени важно изучить
пример хотя бы одного такого народа, чтобы увидеть, как в нем
сдерживалась индивидуальность единичного и лишь целое могло
стать индивидуальным.
Священное право становится в высшем смысле роковым для
народов, которые когда-либо служили ему. В самом деле, они ни­
когда уже больше не будут отвечать на зов свободы; рабский дух
ранних поколений будет передаваться с кровью их потомству
вплоть до наших дней. А какое тормозящее влияние это состоя­
ние оказывает на духовную культуру, мы уже видели на примере
Древнего Египта.

98
 Таким образом, священные книги представляют собой в высшей
степени поучительный пример не сами по себе, но лишь тогда, ког­
да дополняются и иным взглядом на вещи — что именно данный
народ позволял подавлять и подавлению чего он препятствовал.
К этому добавляется и то обстоятельство, что, как правило,
раньше или позже к господству приходит деспотия, опирающая­
ся на религию в своекорыстных целях.

Своеобразную картину представляют государства, сложивши­

еся вокруг храмов и оракулов в Передней Азии, включая и Ам­
моний. Здесь религия оказывается основополагающим, едино­
властным началом, пусть даже для небольшого круга людей.
Последние редко обладали подданными, чаще всего им принад­
лежали храмовые рабы - подаренные храму, или происходившие
из племен, обращенных к служению богам в результате священ­
ных войн, или иным способом.
Дельфы и Додона также могут в этом случае называться такого
рода государствами-святилищами. По закону Дельф, из некоторо­
го числа семей, происходивших от Девкалиона (Aelcpcov apurcetg,
avaKTE<;), избирались по жребию пять правящих верховных жре­
цов, к которым в качестве высшей инстанции присоединялся еще
и совет амфиктионов66.
В данном случае можно вспомнить интересное сообщение Ди­
одора о секуляризации одного такого жреческого государства, осу­
ществленной в Мероэ Эргаменом67. Наконец, достойно упомина­
ния достигшее своего расцвета около 100 г. до н. э. дакско-гетское
теократическое государство, в котором наряду с царем правил и
некий бог (т. е. человек в качестве бога)68.

Однако величайшие, исторически наиболее значимые, самые

могущественные теократии встречаются вообще не в политеисти­
ческих религиях, но в таких, которые — может быть, в результате
резкого скачка - вырвались из политеизма и были учреждены,
появились и сформировались как реакция на политеизм. Так, на­
пример, мы видим, что евреи постоянно стремились к теократии
сквозь все превратности их истории, и это ярче всего проявилось
в позднейшем воспроизведении ее в образе храмового государства.
Они верили во всемирное господство не столько своего народа,
сколько своей религии: все народы должны прийти поклониться
горе Мориах. Правда, порой во времена Давида и Соломона и ев­
рейская теократия также выступала в облике светского деспотиз­
ма, но периодически еврейский народ вновь пытался отделить от
ее сущности все то, что хотели примешать к ней государство и
мирская культура.

99
 Религия брахманов появилась посредством превращения арий­
ского политеизма в пантеизм, религия же Зенд”, наоборот, возник­
ла в результате величайшего его преобразования в невиданную еще
форму дуализма. Последнюю можно рассматривать только как
нечто единственное и внезапно провозглашенное одной великой
(величайшей) индивидуальностью, что упраздняет всякие сомне­
ния в реальном существовании личности Зардушта”.
Такая религия мыслилась как в высшей степени теократичес­
кая; весь видимый и невидимый мир, также как и вся прошлая
история (Шахнаме), разделялась в соответствии с двумя начала­
ми и, едва ли индивидуализируемыми, сопутствующими им явле­
ниями. При этом доминирующим был пессимистический мотив:
прежде любимый богами повелитель заканчивал свои дни как зло­
дей в тенетах Аримана.
Вновь следует обратить внимание на ту легкость, с какой осу­
ществлялся смысловой переход при взаимной обусловленности
религии и государства: все вышеизложенное не помешало реаль­
но существовавшему персидскому царству (по крайней мере, ахе-
менидскому), полностью присвоить себе выгоды появления на
земле Ормузда и считать себя находящимся под его неусыпной и
исключительной заботой, в то время как само оно фактически
представляло собой отвратительную восточную деспотию. Имен­
но благодаря этой иллюзии это царство считало все для себя доз­
воленным и прибегало к самым гнусным средствам расправы над
своими противниками. Маги — а их влияние на жизнь было не­
сравненно меньшим, чем у брахманов, — являлись только храни­
телями тех или иных придворных предрассудков, а не наставни­
ками и охранителями. В целом мы видим союз государства и
религии, в высшей степени губительный для обоих.
Вообще мало кому бросается в глаза, что нравственность полу­
чает от такого дуализма лишь ничтожную пользу. Она априорно
рассматривается как несвободная: ведь Ариман так настойчиво
совращает добрые души, пока они не начинают творить зло. Од­
нако в дальнейшем потустороннее воздаяние не заставляет себя
ждать.
Данная религия была настолько могущественной, что возбужда­
ла в персах высокомерный гнев против всякого идолопоклонства.
Она вообще была глубоко пропитана национальным пафосом и
потому достаточно сильна, чтобы привести его к возрождению.

* Традиционное обозначение древнеиранской религии (иногда - Зенд-Авеста),

основанной на древнейших текстах «Авесты». Здесь и далее подстрочные приме­
чания и переводы принадлежат А.Г. Гаджикурбанову.
” Заратуштра (авестийское имя) - основатель религии зороастризма (от греч. Зо­
роастр); также Зардушт (среднеиран.)

100
Вслед за македонцами и парфянами пришли Сасаниды, которые
в своих великих политических проектах опирались на этот пафос
и, как казалось, восстановили в чистоте древнее учение. Правда,
впоследствии и дуализм не выстоял под напором ислама. Посколь­
ку он представлял собой насильственно упрощенную картину
мира, то по логике вещей должен был уступить еще более упро­
щенной; одна абстракция замещалась при этом другой, более до­
ступной для понимания.

В связи с упоминанием о возрождении религии Зенд во време­

на Сасанидов можно было бы сказать вкратце несколько слов о
подобного рода реставрациях вообще. При этом мы полностью
отвлекаемся от рассмотрения тех из них, в которых учитывались
только последствия гражданских войн (включая сюда восстановле­
ние! Мессении во времена Эпаминонда, как впрочем и Реставрацию
1815 г., когда государство лишь поощряло церковь), и далее — от
реставраций, которые только еще должны осуществиться. Имеют­
ся ввиду умонастроение еврейского народа, возложившего свои
чаянья после разрушения второго храма на восстановление третье­
го, и греков, связывающих свои надежды с храмом Айя-София.
Реставрации же, о которых идет речь у нас, почти всегда представ­
ляют собой восстановление утраченной в прошлом государствен­
ности и единства народа посредством религии или же с ее помо­
щью. В качестве важнейших примеров, наряду с приведенным
нами возрождением при Сасанидах, можно назвать возрождение
еврейского народа при Кире и Дарии; империю Карла Великого,
в образе которой церковное предание утверждало как бы восста­
новление времен Константина и Феодосия, а также создание
Иерусалимского королевства в результате первого крестового по­
хода.
Что касается величия, которым отмечены эти реставрации, то
оно определяется не их успехом (тем более что он по большей ча­
сти был меньшим, чем позволяла надеяться первоначальная оп­
тическая иллюзия), а тем напряжением, которое при этом прила­
галось, усилием, направленным на воссоздание некоего желаемого
идеала, то есть, не чего-то действительно существовавшего, но его
преображенного в памяти образа. А поскольку все окружающее
уже претерпело изменение, этот образ выглядит на таком фоне
очень необычно, а то, что остается в разности, представляет со­
бой уже как бы апробированную старую религию.

Мы должны еще раз69 вернуться к вопросу об исламе с его по­

гашенным чувством родины и жалкими, пропитанными религи­
ей государственными и правовыми формами, за пределы которых

101
подвластные ему народы так никогда и не вышли. И в этом слу­
чае государство как политическое образование демонстрирует нам
в высшей степени неинтересный образ, где, можно сказать, с са­
мого начала сверху донизу проявляются черты одного и того же
безоглядного деспотизма. Это верно как для истории халифата,
так, затем, в противовес логике вещей, и для его эпигонов. Но в
высшей степени интересно, однако, почему так случилось и дол­
жно было случиться: ведь это было обусловлено самим исламом
и его господством над гяурами, что и породило чрезвычайное
сходство исламских государств от Тахо до Ганга, которые разли­
чались только большей или меньшей степенью устойчивости и
таланта их правителей. Лишь у сельджукской знати обнаружива­
ются проблески попыток раздела власти.
Создается впечатление, что мусульмане почти с самого начала
не слишком усердствовали в своей вере в потусторонний мир. Ни­
какое отлучение на западный манер не имело силы, никакое мо­
ральное устрашение не принималось деспотом всерьез, и тем легче
было ему придерживаться взглядов ортодоксии или какой-либо
господствующей в его время секты70. Между тем, по отношению к
справедливым деспотам обнаруживались очень трогательные чув­
ства со стороны подданных, хотя правители могли как-то проявлять
свое влияние только в ближайшем своем окружении. И тогда мо­
жет возникнуть вопрос, насколько вообще ислам (подобно древ­
нему парсизму или византинизму) представляет дух государ­
ственности. Он гордится именно тем, что он есть ислам, и к этой
простейшей из всех религий нельзя никак подступиться даже через
исповедующих его: в нем злодея нельзя лишить таинств, фатализм
спасает его во всем, насилие и подкуп стали привычными. Тот, кто
не может или не хочет мусульман истребить, пусть лучше оставит
их в покое; можно отобрать у них их пустынные, истощенные и
лишенные растительности земли, но нельзя добиться их действи­
тельной покорности вне рамок государства, основанного на Кора­
не. Умеренность в потребностях дает им высокую степень индиви­
дуальной независимости, а их рабская сущность и господство над
гяурами поддерживает в них пафос презрения к любому роду тру­
да, кроме земледельческого.
Своеобразную устойчивость проявляет османская государствен­
ность; ее можно, наверное, объяснить тем, что ее силы расходуют­
ся на насильственное удержание власти. Но всякое приближение к
западной культуре представляется безусловно губительным для му­
сульман, начиная с займов и государственных долгов.

Полную противоположность по отношению к характеру госу­

дарства и религии Древнего Востока представляют во времена

102
своего высшего развития греческий и римский мир. Здесь религия су­
щественным образом обусловлена государством и культурой; суще­
ствуют государственные и культурные религии и боги — государ­
ственные и культурные боги, но нет государства как государства
божьего, а отсюда нет здесь и иерархии.
Итак, хотя в эту эпоху религия была обусловлена государством
(позже мы еще вернемся к классической древности), все преобра­
зилось начиная с христианской империи. Можно утверждать: это
был величайший переворот, который когда-либо происходил в
истории. Мы уже видели (с. 91 сл.), в какой степени культура была
обусловлена религией в последующие времена христианских им­
ператоров и далее в византийскую эпоху. Вскоре почти то же про­
изошло в отношении государства, и с тех пор вплоть до наших
дней здесь и там мы имеем дело с тем или иным вмешательством
метафизических начал во всю политическую сферу, во все войны
и т. д. Даже там, где эти начала не являются ключевыми, они все
же оказывают влияние на окончательные решения или же привно­
сятся задним числом (например, в идущей в настоящее время71
великой войне).

Византинизм развивался сходным с исламом образом и в ча­

стом взаимодействии с ним. Однако основанием византийской
власти в целом и способом осуществления ее иерархии всегда яв­
ляется четко выделенное учение о потустороннем мире. Последнее
было свойственно уже позднему язычеству, у византийцев же к
этому добавилось in concrete еще и церковное отлучение, сохра­
няющее свою силу также и после смерти. Речь идет прежде все­
го о в высшей степени неоднородном, можно даже сказать, эт­
нически неопределенном рудименте Римской империи с его
неприступной столицей, с его огромным арсеналом средств и
военно-политических навыков, позволивших Византии раство­
рить в себе грандиозное славянское нашествие и вновь по частям
возвратить себе утраченное. Но отношение зависимости меняет­
ся: вплоть до иконоборческой тяжбы в существенных вопросах
господствует церковь, она же судит и признает империю только
соразмерно ее преданности задачам церкви, так же как писате­
ли судят об императорах исключительно в соответствии с тем, на­
сколько последние способствуют церковным интересам72. Даже
Юстиниан должен был утверждать себя главным образом в каче­
стве представителя ортодоксии, как ее меч и гарант ее завоева­
ний73. В соответствии с этим церковь и гарантирует империи по­
слушание народов и счастье на земле. Начиная с Константина все
императоры вынуждены были участвовать в теологических спо­
рах.

103
 Это продолжалось до тех пор, пока, наконец, Лев Исавр не на­
чинает самостоятельно теологизировать. Возможно, что уже у
него, во всяком случае, у Копронима и его последователей под­
спудно утверждается политическая мысль — снова самому взять
тетрадь в руки и стать независимым по отношению к клиру и мо­
нашеству. И тем не менее, империя снова становится ведущей
частью целого и определенно выступает в качестве таковой во
времена македонской династии и Комнинов. Более высокий ду­
ховный импульс церкви угасает, что находит свое выражение в
затухании всех значимых ересей. И, как само собой разумеется,
императорская власть, государство и ортодоксия имеют с тех пор
один и тот же ценностный статус. Ортодоксия уже перестает быть
опасной для империи, а скорее превращается в духовный стержень
царства. Религия служит ему в качестве символа национального
духа, обращенного даже больше против франков, чем против ма­
гометан.
В это время религия вступает в свою примечательную последнюю
стадию: она еще один раз (1261) участвует в деле воссоздания госу­
дарства. Затем, после 1453 г., став воплощением национальной идеи,
она начинает замещать утраченную государственность и неизменно
выступает за ее восстановление. Тот факт, что она так реально суще­
ствует под властью турок без опоры на государственную власть, мо­
жет служить свидетельством ее жизненной силы или ее полного
омертвения.

В германских государствах времен Великого переселения наро­

дов мы обнаруживаем прежде всего знаменательное стремление
власти попытаться с помощью арианства обойтись без соучастия
иерархии.
Эта попытка в ходе времен повсеместно терпит поражение;
ортодоксальная церковь вновь становится госпожой и добивает­
ся для себя подобающего политического статуса. Впоследствии мы
не можем провести различения между церковью и ее иерархичес­
ким воплощением, поскольку в данном случае речь идет только о
том, что собой представляет церковь в каждый определенный мо­
мент истории.

Правда, Западу счастливым образом удается избежать отожде­

ствления религии и государства. На грани реального и потусторон­
него образуется в высшей степени своеобразная имущественная
корпорация, участвующая в высших органах власти и права, в той
или иной мере обладающая суверенитетом.
Церковь многократно оказывается в состоянии упадка, всякий
раз вызванного вторжением в нее мирского духа алчности и стрем­

104
лением хотя бы к частичному его удовлетворению. Но тогда ей или
же, по крайней мере, ее центральному учреждению, папству, обыч­
но спешат на помощь светские власти, спасающие или морально
оздоравливающие ее. Это Карл Великий, Отгон Великий, Генрих
III. В их намерение входит и далее использовать церковь как
instrumentum imperii' и при этом — на всем пространстве Запада.
Но всякий раз властители добиваются противоположного ре­
зультата. Империя Карла раскалывается на части, а церковь ста­
новится могущественней, чем была. Вырванная из глубочайшего
упадка Генрихом III, она возносится на недосягаемую высоту по
сравнению с его преемниками и со всеми мирскими властями.
Ведь ленное государство существует, собственно, только в раздроб­
ленных образованиях, в то время как церковь а) также представля­
ет собой частное образование в том, что касается имущества и прав,
но б) по отношению же к королевской власти обладает, как пра­
вило, сверхмощью, то есть, оказывается при этом не только час­
тью, но и целым.
Так церковь утверждается в своем единстве и силе духа на фоне
разнообразия и слабой организованности государств. Начиная с
Григория VII, она принимается поглощать государство, если же
при Урбане II эта тенденция и ослабевает, церковь все-таки ста­
новится повелительницей от Запада до Востока.
Однако, начиная с XII века, в церкви ощущаются издержки от
перерастания ее в безмерное «царство мира сего», груз которого
начинает превышать ее религиозные и духовные силы. Она ока­
зывается в противоборстве не просто с учением вальденсов о пер­
воначальной церкви, но и с пантеистической, а также и с дуалис­
тической доктриной, включающей в себя учение о метемпсихозе
(у Амальрика Венского и у альбигойцев).
Тогда она принуждает государство дать ей как нечто само со­
бой разумеющееся право быть brachium saeculare". Когда же она
получает это право, то может легко перейти от положения «необ­
ходимо одно» к тезису «только одно дозволено». Так, Иннокентий
III, благодаря своим инструкциям, исполненным угроз и обеща­
ний, одерживает победу.
Но с этих пор церковь выступает как торжествующая бесцере­
монная реакция против собственного духа времени, как полицей­
ская сила; она привыкает к крайним мерам и уже в новой форме
конструирует будущее средневековье.
При этом она по характеру своей собственности и власти ты­
сячами нитей сплетается с миром и фактически должна уступать

* Орудие власти (лат.)

* * Светской десницей (лат.)

105
свои высокооплачиваемые должности знати разных стран — даже
орден бенедиктинцев становится помещичьим. Далее, на нижних
уровнях иерархии повсеместно идет погоня за бенефициями, и
людьми правит дух jus canonicum’ и схоластики; помещики, адво­
каты и софисты становятся самыми важными персонами. Мы ви­
дим картину всеобщих злоупотреблений и величайший пример
порабощения религии ее собственными учреждениями и предста­
вителями.
А поскольку теперь устойчивость ортодоксии обеспечивается
чисто полицейскими мерами, при том, что власть имущие в глу­
бине души становятся равнодушными к ее судьбе, то можно
усомниться, может ли еще такая организация, и далее управляя
показным образом, вообще представлять собой религию. К это­
му добавляется и особенное отношение церковного государства
к итальянской политике, истинное же благочестие находит себе
прибежище в орденах с суровым уставом, у мистиков и отдель­
ных проповедников.
Тогда же и должен был зародиться в церкви дух абсолютно­
го консерватизма, при котором никакие изменения уже не мо­
гут быть для нее благоприятными, а любое движение вызывает
подозрение, поскольку запутанный характер ее собственности
и власти в любом случае должен будет претерпеть от этого
ущерб.
Она вступает в борьбу прежде всего с государствами, где наби­
рает силу централизованная власть (в Южной Италии и во Фран­
ции при Филиппе Красивом) и вынуждает их — и то с различны­
ми исключениями — отказаться по крайней мере от крупных
конфискаций. Церковь горячо придерживается изживших себя
форм власти и собственности, как и окостеневших доктрин, ис­
ключительно для того, чтобы оставить в неприкосновенности те­
орию властных полномочий, в то же время с жадностью хватая все,
что остается ей сверх того, покуда не завладевает третью всего бо­
гатства74. И все это только в малой мере шло на ее собственные
духовные нужды, большая же часть доставалась лишь тем могуще­
ственным людям, которые силой навязывали ей себя.
И уже значительно позднее того, как определилось противоре­
чие между церковью и той религией, которой церковь должна
была соответствовать, она в конце концов вступает в несомнен­
ное противоречие с со сложившимися вокруг нее государственны­
ми образованиями и культурными силами. Отсюда временами
следуют соглашения с государством, которые фактически пред­
ставляют собой частичные уступки последнему, как, например,

' Канонического права (лат.)

106
конкордат с Франциском 1. Правда, подобные соглашения пред­
отвратили в этих странах Реформацию.

Начиная с Реформации, церковь, с одной стороны, вновь се­

рьезно становится на позиции догматизма, но церковь времен
Контрреформации, с другой стороны, будет гораздо более отчет­
ливо сохранять свой реакционный характер, нежели при Инно­
кентии III. С этих пор характерной чертой католицизма (с неболь­
шими исключениями, например, в демагогии Лиги) становится
ориентация на союз трона и алтаря; и тот, и другой осознают
щекотливый статус своего обоюдного консерватизма сравни­
тельно с духом современных им народов. Церковь хоть и не
питает теплых чувств к государству, но тяготеет к такого рода
государственной власти, которая в наибольшей мере выражает
готовность и оказывается способной осуществить преследова­
ния в ее пользу. Церковь встраивается в современное ей госу­
дарство, подобно тому, как некогда она встраивалась в феодаль­
ные отношения.
И наоборот, ей совершенно однозначно противен современ­
ный политический народный дух, и она сама нисколько не со­
глашается с ним’5, хотя и допускает76, чтобы отдельные ее фор­
посты (духовные лица и миряне, не понимающие, в какую они
при этом впадают ересь) заключали соглашения и были посред­
никами в разного рода умеренных формах пограничных отноше­
ний с ним.
Церковь отвергает народный суверенитет и утверждает боже­
ственное право правительства на власть”; она исходит при этом
из испорченности человеческой природы и любой ценой решает
задачу спасения души78; ее важнейшим творением является совре­
менная идея легитимности.
В средние века она соизмеряла себя с тремя сословиями, к од­
ному из которых принадлежала. И наоборот, церковь ужасает со­
временное конституционное представительство, так же как и де­
мократия. Сама же она в глубине своей прежде всего стала еще
больше приверженной аристократизму, а в конечном счете все­
гда — монархизму.
Она проявляет терпимость только в том случае и в той мере,
насколько ее вынуждают к этому. Вместе с тем церковь беспощад­
но преследует всякое подозрительное для нее духовное движение.В

В Германии и Швейцарии, также как в Швеции и Дании, про­

тестантские церкви с самого начала были государственными, по­
скольку там правительства меняли веру и учреждали церкви. Каль­
винизм, будучи сначала церковью тех западных народов, над

107
которыми стояли преследующие его католические правительства,
в Голландии и Англии также принял вид государственной церкви,
хотя в Англии это произошло в форме учреждения с независимой
собственностью и с представительством в палате лордов. В этом
случае к кальвинизму был привит росток ленного порядка.
Школы в католических и протестантских странах частично
попадают под влияние государства, а частично — церкви.

После признания столь тесной взаимосвязи и столь многооб­

разных взаимоотношений между государством и религией зада­
чей нашего времени становится разделение государства и церк­
ви. Она является логическим следствием толерантности, т. е.
неизбежного и фактически утвердившегося безразличия государ­
ства (к вопросам веры], которое связано с растущим влиянием
принципа всеобщего равноправия. А поскольку существующее
государство дает право высказаться каждому, то указанное про­
исходит само собой. Ведь одно из глубочайших убеждений наше­
го времени заключается в том, что различия в вере уже не могут
обусловливать различия в гражданских правах; в то же время эти
гражданские права простираются очень далеко: на общее право
исполнения должностей и возможность налогообложения для
содержания тех учреждений, в которых субъект участия не при­
нимает.
В то же время понятие государства претерпело новые измене­
ния как сверху, со стороны власти, так и снизу, со стороны масс;
в результате этого государство уже не подходит на роль спутника
церкви. Таким образом, понятие церкви нисколько не выигрыва­
ет от того, что остается неизменным, в то время как понятие го­
сударства уже не то, каким было раньше. Ведь влияния религии
недостаточно, чтобы принудить государство к сохранению суще­
ствовавших до сих пор отношений.
Необходимо принять к сведению, что государство в наши дни —
в особенности в Германии и Швейцарии79 — является паритет­
ным во-первых сверху, благодаря тому, что с начала нынешнего
века в результате смешений, территориальных уступок, мирных
договоров и т. д. оно включает в себя так называемых «государ­
ственных бюргеров» различных конфессий (причем в значитель­
ных квотах с той и с другой стороны) и должно гарантировать сво­
ему населению равные права. Оно прежде всего признает две или
несколько религий или церквей в качестве государственных, оп­
лачивает их духовных лиц — государство должно это делать, по­
скольку оно поглотило ранее принадлежащую им собственность
и надеется удовлетвориться таким решением проблемы. Этого и
в самом деле было бы достаточно, если бы внутри всех отдельных

108
религиозных общин не обнаружился глубокий разлад между ор­
тодоксией и Просвещением. А уж здесь поддержание паритета
оказывается задачей вовсе не из легких! Ведь опереться на приори­
тет «большинства» не удается, поскольку его невозможно утвер­
дить ни на основе авторитета, ни фактически.
Во-вторых, если речь идет о том, чем должно определяться го­
сударство, то со стороны широких масс все больше и больше ме­
сто религии занимает культура (в широчайшем смысле этого сло­
ва). Культура уже диктует государству в целом его сегодняшние
программы.
Со временем, однако, церкви так же охотно пойдут на разрыв
своих связей с государством, как это делает государство по отно­
шению к ним. Если мы уподобим их в нынешнем состоянии ко­
раблю, который некогда плыл против волн, но уже с давних вре­
мен привык стоять на якоре, то они снова научатся плавать, как
только окажутся в открытом море. Ведь в Америке даже католи­
цизм научился этому! Тогда они снова станут составными частя­
ми и свидетельствами свободы.

4, Государство в его обусловленности культурой.

Государство на его более ранних стадиях, особенно в его един­

стве с религией, было по отношению к культуре обусловлива­
ющим началом. Поскольку в его возникновении участвовали
чрезвычайно разнообразные факторы, в первую очередь момен­
тальные факторы в высшей степени насильственного порядка,
то нет ничего ошибочней, чем представлять его в качестве ото­
бражения или творения культуры, присущей в те времена тому
или иному народу. Поэтому более ранние формы развития го­
сударства полностью входят в круг этих первоначальных усло­
вий их существования80.
Однако, насколько нам известно, к таким ранним формам при­
надлежат прежде всего финикийские города. Уже существующие
в этих городах умеренно монархическая или республиканская,
аристократическая или плутократическая формы господства древ­
них, обладающих правом наследственной власти родов наряду с
царями, свидетельствует о том, что они возникли по культурному
замыслу. Их появление было в определенной мере процессом спо­
койным, систематическим, они свободны от всякого священного
права, а также от кастового духа81.
Понимание финикийцами мира и их рефлексия над самими
собой вырастают уже из их колониальных основ. Еще на родине
одни из городов являются колониями других: так, например, Три­
полис был в равной мере основан Сидоном, Тиром и Арадусом;

109
в частности, первые в полном смысле слова полисы основывают
свои первые заморские колонии.
Поскольку их культура сродни коммерческой сделке, опреде­
ленные интересы должны искусственно утверждаться с помощью
задабривания, подкупа и поддержания занятости масс. Этому слу­
жит периодическая отправка части их в колонии, которая пред­
ставляет собой нечто совершенно иное, нежели насильственное
перемещение, единственно знакомое деспотизму.
Опасность для таких городов представляли наемники (уже в
Тире были такие) и кондотьеры, а также внешние враги; они лег­
ко (как правило) подчинялись чужому господству, тем более,
если могли полностью утвердить свою культуру и под иной вла­
стью, что было важнее всего. Нигде в таких городах дело не дош­
ло до тирании, и они продержались по крайней мере достаточно
долго.
При полной неразборчивости в средствах здесь обнаруживает­
ся и высокий патриотизм, а падкость до наслаждений мало рас­
холаживает их. При этом они имеют громадные заслуги перед
культурой; их флаги развевались от Офира до Корнуэла, а если они
даже и оттесняли всех других и временами делали своим ремеслом
похищение людей, то тем не менее показали миру первый пример
свободной, непринудительной способности к передвижению и
деятельности. Кажется, ради одного этого только и существовало
у них государство.
А теперь обратимся к греческим полисам. Мы уже видели (с. 81),
насколько далеко простиралась в них власть государства над куль­
турой. В данном же случае, во-первых, следует в целом отметить, что
с самого начала в колониях культура (торговля, ремесло, свободная
философия и т. д.) была определяющим началом, и более того — что
колонии и возникали ради этого, когда люди покидали родину, не
желая подчинаться здесь суровым государственным законам. И, во-
вторых, прорыв к демократии следует рассматривать как торжество
культуры над государственной властью, где культура проявляет себя
как рассудочность. Совершился ли он тогда, когда культура стала
общим достоянием, оторвавшись от тех слоев или каст, которые
были ее носителями, или, возможно, все произошло наоборот, и
культура стала общим достоянием, когда совершился прорыв в де­
мократию, — это в принципе не имеет значения.
Во всяком случае, пришло время, когда у нас, поздних на­
следников Афин, по крайней мере больший интерес вызывает
своеобразие их как очага культуры, нежели особенности их го­
сударственного устройства, что служит для нас побудительным
мотивом, чтобы специально остановиться на этом единствен­
ном в своем роде городе.

ПО
 Достаточно вспомнить про выгоды его расположения на таком
удобном архипелаге, про особо счастливое, ненасильственное
смешение племен82, каждая вновь присоединившаяся часть кото­
рых в первую очередь обогащает его новыми импульсами, про вы­
сокую одаренность и многосторонность ионийцев; про то значе­
ние, которое имеет запоздавшая власть эвпатридов и, в свою
очередь, разрыв с этой властью и возникновение равноправного
гражданства везде, где есть граждане. Наряду с мощнейшим обще­
ственным началом одновременно вырывается из оков и индивиду­
альное, которому пытаются противостоять такими наивными сред­
ствами, как остракизм, а затем и процессы против стратегов,
против бесчестия и финансовых злоупотреблений. И так прохо­
дит перед нашим взором неописуемая действительность V века:
индивидуумы могут утверждаться только или совершая нечто не­
мыслимое во славу государства (как Перикл), или преступая его
законы (как Алкивиад). Эта специфическая активность толкнула
Афины на жуткую борьбу за существование, которая сломила их.
Но за этим следует их дальнейшая жизнь в качестве духовной
силы, очага того пламени, которое стало независимой от полиса
могучей потребностью эллинов: дух внезапно обнаружил свои
космополитические черты. Особенно поучительными в этом
смысле оказываются также и отголоски героической саламинской
эпохи во времена Демосфена, где желание предстает перед нами
вне возможности своего осуществления и где мы видим дальней­
ший облик изношенной демократии: услаждающие себя и исто­
щенные Афины последних веков.
Какую немыслимо богатую пищу для исторического позна­
ния дает нам этот город! Каждый, получающий образование,
должен заглянуть сюда, чтобы суметь связать нечто обособлен­
ное в себе с этим общим центром. Греческая философия, воз­
никшая на почве разных племен, слилась в Афинах воедино;
Гомер принял в Афинах известный нам облик; греческая дра­
ма, представляющая собой объективацию духовного в чувствен­
но воспринимаемом и одновременно подвижном, есть почти
исключительно детище Афин; аттицизм в последующем стал
стилем, значимым для всех поздних греков. И даже в последу­
ющие времена исключительная предрасположенность древне­
го мира в целом (в том числе и римлян) в пользу греческого язы­
ка, как самого мощного и гибкого органа всего духовного, также
опирается на традицию Афин.
И наконец, даже искусство, может быть, самое независимое от
Афин из всех других выражений греческого духа, все же обязано
Афинам Фидием и другими величайшими художниками и нахо­
дит в них свое важнейшее средоточие.

111
 Это может послужить поводом подумать о том значении, ка­
кое имеет признанный всеми центр духовного обмена, носяще­
го в то же время непринудительный характер. Если известный
нам Тимур сгонял в Самарканд всех художников, ремесленни­
ков и ученых оттуда, где он опустошал страны и уничтожал на­
роды, то им оставалось разве что умереть в этом городе. И даже
искусственная концентрация специалистов в наших современ­
ных столицах далеко отстоит от того духовного общения, какое
мы видим в Афинах. Эти господа приезжают сюда, лишь буду­
чи знаменитыми, и мало кто из них что-то впоследствии еще со­
вершает, во всяком случае, делает далеко не лучшее из того, что
мог бы; так что приходишь к мысли, что им, собственно, сле­
довало бы возвратиться обратно в провинцию. Мало что они
могут дать взамен — ведь в наше время, когда законодательно и
финансово утвердилось понятие духовной собственности, мысль
о взаимном обмене может вызвать лишь резкую неприязнь.
Только действительно значительное время может что-то давать
и брать взамен, не нуждаясь в словах. Нынче нужно быть очень
богатым, чтобы предложить себя без всяких оговорок, не «рек­
ламируя» свои идеи в свою пользу, без грызни за приоритет. К
этому добавляется и духовная чума нашего времени — ориги­
нальничанье; со стороны воспринимающих оно соответствует
потребности в эмоциях у утомленного человека. В противопо­
ложность этому в древние времена могло проявляться обще­
ственное согласие, когда благодатное влияние свободного рын­
ка обмена давало возможность выразиться всему максимально
истинному, простому и прекрасному: это согласие попросту
продлевалось и впредь. Ярчайший пример этого являет искус­
ство, которое (уже во времена его расцвета) строилось на вос­
произведении превосходных образцов в скульптуре, стенной
живописи и, безусловно, в других жанрах, памятники которых
до нашего времени не дошли. Оригинальностью нужно обла­
дать, а не «стремиться к ней».
Но для того, чтобы снова вернуть себе это пространство сво­
бодного духовного обмена, необходимо вспомнить, что далеко не
всякий народ был удостоен столь высокой привилегии. Государ­
ство, общество и религия могли принимать жесткие, окостенев­
шие формы, пока высвобожденный индивидуальный дух не смог
создать себе такое пространство. Политическая власть настаивает
на своем, чтобы исказить положение вещей. Новейшие мегаполи­
сы, поддержанные грандиозными официальными проектами в ис­
кусствах и науках, способствуют лишь отдельным дисциплинам, а
не целостному духу, который может быть спасен только свободой.
Более того: как бы упорно человек ни держался за мегаполисы и

112
как бы долго он ни учился, ему следовало бы подчиниться более
сильному импульсу, вырваться наружу и реализовать полученную
силу в мире вовне. Но вместо этого он цепляется за столицы и сты­
дится жить в провинции, которая нынче истощена частично тем,
что те, кто может, уходят, а те, кто вынужден остаться, неудовлет­
ворены своим положением. Превратное стремление к достижению
социального статуса постоянно хоронит лучшие надежды. И в
былые времена иной застревал в Афинах, но не в качестве служа­
щего с пенсионным обеспечением.
Все подобного рода опыты в средние века не свободны и не
направлены на дух как целое, но отличаются относительной мо­
щью и своеобразием. Такую арену представляет каста странству­
ющих рыцарей со своим укладом жизни и со своей поэзией. Она
достигает большой однородности в своих произведениях, в отли­
чающем их характере.
Средневековый Париж может похвастать господством схолас­
тики, к чему можно с еще большим правом присоединить дости­
жения в отдельных видах образования и в общей рациональнос­
ти. Но это свойства касты, которая, всякий раз соприкасаясь с
жизнью (если иссякали питающие ее источники), не слишком
ярко могла себя проявить.
Также и любое заседание папской курии, где можно было не­
вероятно много услышать и невероятно многому научиться, остав­
ляло за собой не больше, чем мутный осадок злословия.
В новые времена мы всегда имеем дело только с двором, с ре­
зиденциями и т. д. На место Афин может быть поставлена только
Флоренция эпохи Возрождения.
Подлинное воздействие свободного духовного обмена прояв­
ляется в отчетливости всякого выражения и определенности того,
что составляет предмет интереса, в отказе от произвола и причуд,
обретении масштабности и стиля, взаимовлиянии искусств и
наук. Произведения любого времени совершенно отчетливо вы­
дают, возникают ли они при подобного рода влиянии или нет.
Его минимальным выражением оказывается общепринятое, бо­
лее благородным — классическое. При этом позитивные и нега­
тивные стороны постоянно переплетаются между собой.

В Афинах дух также выступает свободно и открыто или же мер­

цает как бы сквозь тонкую оболочку, благодаря простоте эконо­
мической жизни, удовлетворенности умереннымми занятиями
земледелием, торговлей и индустрией, величайшей скромности
жизненных потребностей. Легко и возвышенно высвобождаются
из этой действительности возможность участия в государственной
деятельности, красноречие, поэзия и философия.

113
 Мы не находим в них никакого сословного разграничения,
никакого отделения образованных от необразованных, никаких
ухищрений, для того чтобы формально подражать кому-то или
превзойти его. Не было участия «ради приличия», отсюда и исто­
щения от перенапряжения, никакого филистерского хождения в
неглиже наряду с помпезными вечеринками и празднествами, но
господствовала размеренная пластичность. Праздники были регу­
лярными и не требовали мучительного напряжения.
Именно так становится возможной та общительность, кото­
рая следует из диалогов Платона или, например, из «Пира» Ксе­
нофонта.
Напротив, не было перегруженности музыкой, которая у нас
сглаживает различия несовместимых начал, но не было и жеман­
ства, сопровождающего пошлую скрытую злобу. Людям было что
сказать друг другу, и они не пренебрегали этим.
Так сложилось обоюдное понимание: ораторы и драматурги
полагались на публику, подобной которой больше уже не было
никогда. У людей доставало времени и духа для понимания ве­
щей самых высоких и самых утонченных, поскольку они не были
поглощены погоней за прибылью, статусом и стремлением к
ложным приличиям. Они обладали способностью к возвышен­
ному, а наряду с этим — к утонченным намекам и к грубейшим
остротам.
Все наши сведения об Афинах говорят о том, что даже самые
крайние формы выступают здесь в единстве с духом и в духовном
выражении. Тут нет скучных страниц.
Тогда в них отчетливей, чем где-либо, выступает взаимодей­
ствие между всеобщим и индивидуальным. Поскольку складыва­
ется устойчивый локальный предрассудок, предполагающий, что
в Афинах возможно все, что тут мы имеем дело с лучшим обще­
ством и с самыми значимыми, даже единственными в своем роде,
побудительными причинами, город в самом деле порождает не
сравнимое ни с чем многообразие значительных индивидуумов и
дает им возможность взрасти. Афины хотят всегда возвышаться в
единичностях; выделиться в них есть дело безмерного честолюбия,
и за эту цель ведется страшная борьба. Время от времени Афины
откровенно примеряют для себя тот или иной облик, отсюда и
такое отношение к Алкивиаду, какое не проявлял к своим сыно­
вьям никакой иной город. Хотя Афины знают, что второго Алки-
виада они не перенесут.
Однако вследствие кризиса к концу пелопоннесской войны
заметным становится сильное падение этого духа честолюбия,
насколько он выражал себя в политической сфере, и поворот к
специализации, в особенности к такой, которая уже не имеет от­

114
ношения к государству. В то время как в отдельных дисципли­
нах Афины еще могли снабжать специалистами половину мира,
и тем более продолжали активно выражать себя в науке и в ис­
кусстве, их демократия превратилась в поприще самовыражения
официальных посредственностей. Удивительно то, что они зна­
ли чрезвычайно хорошие времена даже после того, как произош­
ло скорое и злосчастное вырождение политической сферы, при­
чины и обстоятельства которого столь наглядно представлены у
Фукидида.
К этому вырождению присоединяется то обстоятельство, что
демократия хочет утвердить такую империю, какая значительно
более пристала бы аристократии (как это было в Риме и Венеции),
а также то, что демагоги стали эксплуатировать подобный пафос
господства. К этому добавляются все иные невзгоды, а также и
великая катастрофа.
Все то, что в других местах выступает в смешанных, случайных
и неявных формах, здесь проявляется явно и в типическом выра­
жении, ярчайшим проявлением чего становится правление трид­
цати тиранов.
И чтобы обеспечить полноту передачи традиции, ко всему это­
му присоединяется политическая утопия Платона как косвенное
свидетельство того, почему погибли Афины.

Однако нельзя переоценить значимость той единственной па­

радигмы, где причины и следствия проявляются более отчетливо,
силы и индивидуумы предстают большими, а памятники — более
многочисленными, чем где-либо.
Нельзя сказать, что идеализированный образ древних Афин
является продуктом какого-то иллюзорного пристрастия, но ско­
рее можно вести речь о реальном существовании такого города, где
знание изливается более широким потоком, чем обычно. Соответ­
ственно, Афины оказываются ключом, отпирающим и иные две­
ри, существованием, выражающим человеческое более многосто­
ронне.
Что же касается греческой демократии в целом, то постепенно
государственное устройство совершенно лишается своего блеска
и час от часу становится все более сомнительным. Так, рефлексия,
которая, как думают, является силой, созидающей новые полити­
ческие формы, на самом деле оказывается началом всеразрушаю-
щим — прежде всего на словах, потом неудержимо реализующимся
в делах.
Рефлексия появляется как политическая теория и превраща­
ет государство в своего ученика; это было бы невозможно, если
бы истинная политическая воля, обладающая гибкостью, уже не

115
была в состоянии глубокого упадка. Одновременно она способ­
ствует названному упадку и полностью истощает эту самую, все
еще наличествующую, податливую политическую волю — при­
мерно так, как это происходит с искусством, когда оно попадает
в руки эстетики.
И горе тогда государству, имеющему в качестве соседа Маке­
донию, а в перспективе — готовый на все Рим!
В демократиях, клонящихся к упадку, такого рода сверхдержа­
вы имеют необратимо преданных им сторонников, и ими не все­
гда становятся люди подкупленные — ослепленные тоже могут
стать таковыми.
Конечно, можно задаться вопросом, одолевается ли в действи­
тельности государственная власть рефлективной культурой, или
же причина заключается скорее в одностороннем партийном эго­
изме (не говоря уже о демагоге как индивидууме). Какой-то один
элемент выступает на фоне чрезвычайно усложненных первич­
ных жизненных основ и завладевает вниманием в мгновения ра­
стерянности и усталости; он выдает себя за самое существенное
и даже за целое как таковое и вызывают зачастую всеобщее ос­
лепление, которое прекращается только в тот момент, когда
действительно испытанное, унаследованное целое очевидным
образом расшатывается и становится жертвой ближайшей под­
вернувшейся силы.

Как государство, Рим во всех фазах своего развития оказыва­

ется выше своей культуры, поэтому мы говорили о нем еще рань­
ше (с.83).
За ним следует смутное государственное устройство германо­
романских королевств времен Великого переселения народов. Как
государственные образования они представляют собой грубые
полуфабрикаты временного варварского характера, а там, где
энергия покорения исчерпывает себя, они обречены на скорый
распад. А именно — теряли устойчивость и неотвратимо вырожда­
лись династии; междоусобные войны, своеволие князей и внеш­
ние вторжения были в порядке вещей. По сути дела, здесь не име­
ли сил ни государство, ни культура, ни религия. Лучшее, что еще
могло произойти в таких странах — это восстановление германс­
ких обычаев, как это было у алеманнов во времена франков.
И хотя эти порядки были частично обусловлены реакцией ро­
манского элемента, он оказывал влияние не своим образованием
или своими изжитыми наслаждениями, а, подобно германскому
началу, скорее действовал грубым и беспорядочным образом. И как
мы знаем о римлянах по Григорию Турскому, они тоже выступали
именно в качестве примитивной силы.

116
 То, что утратила в силе власть, раньше других в целом унасле­
довала церковь; но власть, по сути, разлетелась на куски, которые
впоследствии оставались просто незавершенными, беспорядочно
рассеянными фрагментами власти.
Тогда Пипиниды по меньшей мере вырывают Францию из это­
го развала, и последняя при Карле Великом вырастает далее в
мировую монархию.
Нельзя сказать, что при Карле государство было зависимым от
культуры, она была третьим наряду с государством и церковью
началом. Но и она не смогла сдержать быстрого распада империи
и вскоре вновь отступила перед волной варварства, которая кажет­
ся более жестокой, чем в предыдущих VII и VIII веках.
Конечно, если представить себе, что империя Карла во всем
своем блеске продолжила свое существование еще на сто лет, то
культура получила бы перевес и стала бы из третьей силы первой.
В этом случае городская жизнь, искусство и литература определи­
ли бы в целом характер времени и уже не было бы средневековья,
мир перескочил бы через него и тотчас перешел бы к Возрожде­
нию в период его расцвета (но не начала); а церковь, как бы Карл
ей ни покровительствовал, даже в малейшей степени не достигла
бы своей позднейшей власти.
Мы, однако, находим здесь слишком много лишь внешне обуз­
данных варварских сил, которые просто ненавидели каролингскую
культуру83 и обычно только выжидали появления первого слабого
правительства. Прежде всего, эти «великие» силы вынуждены
были делить свою власть с церковью; но когда нависли внешние
угрозы и нашествия норманнов доказали, что священники умеют
только бегать, то оказалось, что в каждой местности мог повеле­
вать лишь тот, кто показал свою силу для отстаивания себя, и на­
ряду с этим — для защиты другого.
Так получила свое начало ленная система, в которую полнос­
тью включилась также и церковь, храня свое имущество и права.
На первый взгляд кажется, что эта система служит исключи­
тельным препятствием для культуры, задерживая ее развитие, и
именно не по причине превалирования государственного начала,
а вследствие его слабости84. Ведь мы имеем дело с таким государ­
ством, которое должно открыто признавать неспособность свои­
ми силами, т. е. силами королевской власти, обеспечить порядок
и право, которое находится в двусмысленных отношениях с его
крупными, средними и малыми элементами и которое сохраняет
свою целостность только в силу обычая и вследствие своей без­
действенности, или по крайней мере при содействии и по тре­
бованию церкви. Государственная жизнь в провинции намного
превосходит центральную; это государство, которое в Италии

117
фактически распадается на несколько полностью суверенных ча­
стей, а в других регионах (в Германии) даже оказывается не в со­
стоянии сохранить национальное единство в борьбе против гуси­
тов, поляков, швейцарцев и бургундов.
О том, что представляла собой ленная система в своих частно­
стях, мы уже сказали выше (с. 85). Мир в ней полностью разделен
на касты. В самом низу находятся беспомощные зависимые крес­
тьяне (vilain). Лишь постепенно, вырастая при грозных обстоятель­
ствах, поднимаются бюргеры, затем идет знать, которая благодаря
своему рыцарскому статусу полностью отделена от государства, в
то время как единичный человек благодаря идее космополитизма
лишь идеально высвобождается из него. Выступая в качестве уни­
версального высокоорганизованного военного сословия, знать
воплощает в себе общественный энтузиазм западного типа; далее
идет церковь, представленная в образе многочисленных корпора­
ций (монастыри, обители, университеты и т. д.). И почти все это
связано с имеющими ограниченные возможности крупным зем­
левладением и ремеслом и с той неописуемой беспомощностью во
всякой политической деятельности, о которой у нас уже шла речь.
Даже исследование этих бесконечных разделений и степеней за­
висимости представляет трудность; едва ли мы постигнем, что
здесь представляет собой каждый, что он думает, что обязан и что
имеет право делать, как обходится с вышестоящими, низшими и
равными себе.
Однако хотя всякая власть была раздроблена, отдельные
фрагменты того, что впоследствии стало государственной влас­
тью, находились под сильным влиянием ее парциальной культу­
ры, так что эта культура оказывается чуть ли не определяющей
частью. Всякая каста — рыцари, клир, бюргеры — в сильнейшей
степени обусловлена этой культурой, что первую очередь отно­
сится к рыцарству, которое в чистом виде культивировало об­
щительность.
И пусть даже индивидуальное начало еще находится в связан­
ной форме, но это происходит не в пределах духовного простран­
ства касты: здесь личность могла свободно проявить себя и раз­
вивать добрую волю. Таким образом действительно существовало
очень много возможностей для подлинной свободы. Мы видим
здесь бесконечное богатство, но не индивидуумов, а ступенчатых
форм жизни. В тех или иных местах в разные времена царит bellum
omnium contra omnes', что, как мы уже отмечали (с. 63), нельзя
оценивать по современным нам критериям обеспечения безопас­
ности.

’ Война всех против всех (лат.)

118
 Может быть, именно наше время пользуется плодами этого
замедленного движения, тем, что унифицированные формы
деспотизма не истощили еще тогда силы народов. Кроме того,
мы должны более осторожно подходить к оценке реальностей
средневековья уже хотя бы потому, что те времена не оставили
в наследство своим потомкам государственных долгов.

Затем постепенно наступило время современного централизован­

ного государства, которое принципиально стало господствовать над
культурой и определять ее, благословляемое Богом и владычествую­
щее, как султан85. Такая королевская власть, как во Франции и Ис­
пании, уже потому безмерно превосходила культуру, что она пред­
ставляла вершину главных крупных религиозных партий. Рядом
стояли родовая знать и клир, потерявшие к этому времени полити­
ческую власть, но фактически еще сохранившие социальные приви­
легии. Когда в результате революции эта самодержавная власть госу­
дарства стала называться не Людовиком, а Республикой, и все стало
по-иному, многое было поколеблено, за исключением одного — как
раз такого унаследованного нами понятия государства.
Именно в XVIII веке начинается и с 1815 года семимильными
шагами спешит навстречу великому кризису современная культу­
ра. Еще во времена Просвещения, когда государство внешне ос­
тавалось тем же, что и раньше, оно было отодвинуто на задний
план людьми, которые не только дискутировали на злобу дня, но
в качестве philosophes, господствовали над миром: посредством
Вольтера, Руссо и др. Contrat social' Руссо стал, возможно, более
значительным «событием», чем Семилетняя война. Прежде всего
государство попадает под мощное господство рефлексии, фило­
софской абстракции: заявляет о себе идея народного суверени­
тета86. И тогда начинается эпоха приобретательства, связи и об­
щения, а интересы, связанные с ними, все больше и больше
выступают в качестве мироопределяющих.
Государство как форма принуждения раньше других испытало
это в системе меркантилизма. Следом пришла политическая эко­
номия в различных школах и сектах и уже даже стала ходатайство­
вать об идеале свободной торговли, но лишь с 1815 г. постепенно
начали упраздняться ограничения на любой вид деятельности, вся
цеховая система, всякое препятствие для производства. Действи­
тельной реальностью стало движение в формах земельной соб­
ственности и ее приспособление к нуждам индустрии, а Англия с
ее мировой торговлей и промышленностью становится всеобщим
примером.

* Общественный договор (франц.)

119
 Англия открыла миру массовое применение каменного угля и
руды, массовое использование машин в промышленности и со­
здала крупную промышленность, она сделала машины — парохо­
ды и паровозы — средством сообщения; опираясь на открытия в
физике и химии вызвала внутреннюю промышленную револю­
цию и завоевала господство над мировым потребительским рын­
ком благодаря хлопку. К этому нужно прибавить безмерное гос­
подство кредита в широчайшем смысле слова, эксплуатацию
Индии, расширение колонизации до Полинезии и др. В то же
время Соединенные Штаты овладели почти всей Северной Аме­
рикой, и еще ко всему этому была открыта для торговли Восточ­
ная Азия.
При взгляде на эти обстоятельства может показаться, что госу­
дарство играет всего лишь роль полиции для защиты этой тыся­
челикой деятельности. Промышленность, которая в свое время
ожидала от него всяческого содействия, в конце концов требует от
государства, чтобы оно только устраняло препятствия. Кроме того,
промышленность желает максимально возможного расширения
зоны своего обогащения и максимального усиления своего могу­
щества.
Именно в это время идеи Французской революции оказывают наи­
более сильное политическое и социальное воздействие. Конститу­
ционные, радикальные, социальные устремления становятся дей­
ственными на основе принципа равноправия и с помощью прессы
мощно пробиваются к общественности; науки о государстве стано­
вятся общим достоянием, а статистика и политическая экономия
превращаются в арсенал, из которого каждый выбирает оружие,
соразмерное его природе. Любое движение обретает экуменический
размах. Однако церковь воспринимается лишь в качестве ирраци­
онального элемента: хотят религии, но без церкви.
А с другой стороны, государство утверждает свою власть как
унаследованную и по мере сил требующую расширения, и на­
столько независимо от всего остального, насколько позволяют
обстоятельства. Везде, где государство может, оно делает право на
применение силы без его санкции попросту иллюзорным. Оно еще
рождало и рождает династии, бюрократии и военщину, которые
полны решимости сами составлять для себя программу действий
и не терпят диктата.
Из всего этого складывается великий кризис понятия государ­
ства, и в это время мы живем.
Снизу и до самых верхов особые права государства уже не по­
лучают признания. Все становится проблематичным. Рефлексия
относительно идеи государства требует в основе своей переменчи­
вости форм в соответствии с ее прихотями.

120
 Но одновременно она предписывает государству обладание все
более и более масштабной принудительной властью, чтобы оно
могло осуществить все возвышенные программы, которые эта
рефлексия выдвигает перед ним; весьма раскованные индивидуу­
мы требуют при этом крепчайших пут для индивидуальности под
эгидой всеобщего.
Таким образом, государство частью должно стать воплощени­
ем и выражением культурных идей каждой из партий, а частью —
видимым облачением гражданской жизни, и при этом проявлять
свое всемогущество только ad hoc’. Оно должно все мочь, но ни­
что ему уже не позволено, главным образом ему не разрешается
защищать от кризисов свою существующую форму — и в конце
концов все же остается желание снова разделить с ним полноту
власти.
Тогда форма государственности оказывается все более пробле­
матичной, а объем власти — все большим. Последняя выражается
также и в географическом смысле: государство должно охватывать
всю принадлежащую ему нацию и еще другие; возникает культ
единства государственной власти и размеров государства.
Чем основательней утрачивается священное право государства
(укорененная в прошлом воля распоряжаться жизнью и соб­
ственностью), тем больше оно получает светских прав. Кроме
того, корпоративные права отмирают; уже ничто не стесняет го­
сударства. В конечном счете люди становятся чрезвычайно чув­
ствительными ко всякому различию и уже не удовлетворяются
тем упрощением и нивелированием, которые им гарантирует ве­
ликая держава. Жажда приобретения, главная движущая сила со­
временной культуры, в действительности требует наличия уни­
версального государства для поддержания сферы обращения.
Однако серьезным противовесом такому государству является
своеобразие отдельных народов и свойственное им понимание
смысла власти.
Между тем, то тут, то там слышны жалобные призывы к децен­
трализации, самоуправлению, упрощениям в американском духе
и др.
Самое же важное — это то, что границы между компетенцией
государства и общества грозят быть совершенно размытыми.
Сильнейший импульс всему описанному процессу дала Фран­
цузская революция, провозгласив идеи прав человека87, в то вре­
мя как государство должно быть удовлетворено уже тем, что в его
конституции удается разумно сформулировать хотя бы перечень
гражданских прав.

* Для данного случая (лат.)

121
 Как правильно заметил Карлейль, при этом следовало бы, бе­
зусловно, хоть как-то принять к сведению реальную значимость
человеческих обязанностей и возможностей, а также допустимый
для страны уровень производства.
Новейшая редакция прав человека содержит требование права
на труд и существование.
Самые важные проблемы люди уже не хотят перепоручать об­
ществу, поскольку желают невозможного и полагают, что лишь
принуждение со стороны государства может все это гарантировать.
Мало того, что в современной литературе и публицистике
имеют широкое хождение такие понятия, как «устройство» и
«учреждение» (и таким способом все повсеместно хотят придать
им реальный статус), но фактически государству в растущем
списке его обязанностей просто навязывается все, что придет на
ум и что, как подозревают, не в состоянии сделать общество.
Везде пробиваются новые потребности и соответствующие им
теории, но наряду с ними также появляются и долги — самая
великая, удручающая насмешка XIX века. Такой способ изна­
чального разбазаривания собственности будущих поколений
указывает на бессердечное высокомерие как его существенную
черту.

* ***
*
Конец же этой песенки один: каким-то образом вновь входит в
моду идея неравенства людей между собой. Между тем, одному
Богу известно, как выберутся из создавшегося положения суще­
ствующее государство и само понятие государства.

5. Религия в ее обусловленности государством.

К религиям, обусловленным государством, принадлежат прежде
всего две религии классических времен.
И пусть нас не вводят в заблуждение многочисленные выраже­
ния благочестия у Горация: «dis te minorem quod geris imperas»
*, или
у Цицерона в de legibus I, 7 (и далее), или же у Валерия Максима,
I: «omnia namque post religionem ponenda semper nostra civitas duxit...
quapropter non dubitaverunt sacris imperia servire»".
Какой бы характер ни носила их религия88, греки и римляне
составляли светское общество; они (по крайней мере во времена
* По божьей воле ты приказываешь слабейшим, что считаешь нужным (лат.)
** Ибо наше государство всегда полагало на первом месте религию, а все осталь­
ное - после нее.., потому и не сомневались в том, что власть стоит на службе у
богов (лат.)

122
их высшего развития) собственно и не представляли себе, кто та­
кой священник; они знали устойчивые церемонии, но не закон и
не письменное откровение, которые возвышали бы религию над
государством и всей остальной жизнью.
Их поэтически очеловеченные, способные к взаимной вражде
боги, с одной стороны, весьма отчетливо представляют собой яр­
кие типы государственных богов, в специальную обязанность ко­
торых входит защита государства; Аполлон, кроме всего прочего,
является богом поселенцев колоний и должен в Дельфах отвечать
на их запросы.
И даже если боги мыслятся как распространяющие свое покро­
вительство на всех эллинов, и на варваров и на весь мир (идея, лег­
ко доступная позднейшей рефлексии), то все же благодаря свое­
му имени они локализуются и становятся ответственными за
отдельный город, государство или же за специальную жизненную
сферу.
Если бы у греков и римлян были священники и какая-то тео­
логия, то, конечно, они не создали бы свое совершенное, основан­
ное на человеческих потребностях и связях государство89.
Единственный пример, когда римская религия намеренно про­
явила прозелитизм, — это, возможно, романизация галльских и
иных богов народов Севера и Запада; христиан же во времена
императоров никто и не принуждал к обращению, а лишь к отка­
зу от осквернения святынь. Но и в том, и в другом случае речь шла
об интересах государства.
Весь же остальной древний мир, Восток, государства со свя­
щенным правом и т. д. в значительно большей степени зависимы
от религии, которая скорее удерживает их культуру в определен­
ных рамках, нежели культура удерживает ее. Разве что, как мы уже
отмечали выше, со временем заявляет о себе деспотизм, он при­
сваивает божественные прерогативы и выступает в сатанинском
обличьи.

Религии утверждают свой идеальный характер прежде всего тог­

да, когда они в страдании выражают свой протест против государ­
ства, что и составляет для них огненное испытание на пробу, в ко­
тором, безусловно, гаснут многие высокие порывы, поскольку над
ними нависает реальная опасность быть искорененными государ­
ством, представляющим иную, нетерпимую к другим форму рели­
гиозности. Христианство является в сущности страдающей религи­
ей, и его учение существует для страдающих. Из всех религий после
буддизма оно меньше всего склонно вступать в какой-либо союз с
государством. Уже его универсальность противоречит этому. Как же
случилось, что оно завязало теснейшие связи с государством?

123
 Основание этому было положено еще в очень ранние времена,
сразу же после апостольского века. Решающим обстоятельством
было здесь то, что христиане II и III веков принадлежали к антич­
ному миру, и при этом во времена единого государства. Так цер­
ковный дух поддался искушению духа государственности, сообра­
зуясь с его примером. Христиане любой ценой старались создать
новое общество, с огромными усилиями вычленили свое учение
в качестве ортодоксального из массы побочных доктрин, рассмат­
риваемых как еретические, и даже придали своей общине суще­
ственно иерархический характер. Многое уже приняло мирской
облик; можно вспомнить времена Павла Самосатского и сетова­
ния Евсевия.
Таким образом христианство уже во времена гонений было
разновидностью объединяющей имперской религии, а когда
при императоре Константине наступил перелом, община стала
вдруг настолько могущественной, что оказалась чуть ли не спо­
собной поглотить государство. В это время она превратилась по
меньшей мере в сверхмощную государственную церковь. И на
протяжении всего Великого переселения народов вплоть до ви­
зантийских времен, на Западе же — в течение всего средневеко­
вья — религия была, как мы знаем (с. 102), определяющим на­
чалом по отношению к государству. Мировая монархия Карла
Великого, как и государства Константина и Феодосия, была по
существу, христианской; и если церковь, возможно, испытыва­
ла опасения стать объектом злоупотребления с их стороны, то
это беспокойство было недолгим — империя развалилась, а цер­
ковь во времена средневековья оставалась по крайней мере бо­
лее могущественной, чем все остальные организации, которые
существовали наряду с ней.
Но всякое соприкосновение с мирским оказывает на религию
сильное обратное влияние; с любой организацией внешней влас­
тной структуры необходимо связано внутреннее разложение, по­
скольку во главе ее становятся совсем другие люди, чем во време­
на ecclesia pressa".
Последствия такого заражения церковного духа государствен­
ностью таковы: во-первых, во времена позднеримской и византий­
ской империи, когда, как считается, империя и церковь полнос­
тью перекрывают друг друга, и церковь при этом составляет как
бы второе государственное образование, указанный параллелизм
и порождает в ней ложное чувство власти. Вместо того, чтобы
быть нравственной силой в жизни народа, она, политизируясь,
сама превращается в государство, то есть, во вторую политичес-

* Церкви гонимой {лат.)

124
кую силу, с неизбежно следующим отсюда внутренним обмирще­
нием ее служителей. Власть и собственность — это то, благодаря
чему в истории западной церкви святыни все больше и больше
заполняются непризванными. Власть, однако, уже сама по себе
есть зло.
Вторым следствием была невероятная переоценка единства ввиду
тесной связи обоих составляющих (государства и религии). Эта тра­
диция, как мы видели, восходит своими корнями к ранней церкви
и ко временам гонений. Но ecclesia triumphans’ уже применяет все ин­
струменты власти для утверждения единства и все больше делает из
своего единства инструмент власти; она все никак не может насы­
титься им и в конечном счете наполняет все существование своими
оборонительными сооружениями и траншеями. Это верно как при­
менительно к западной, так и к византийской церкви. Напрасно вре­
мя от времени всплывает представление о том, что божество радует­
ся многообразным формам своего почитания.
В настоящее время никто в западном мире не верит в догму о
ecclesia triumphans, какой она была, например, в V веке. Мы посте­
пенно привыкли к зрелищу религиозного многообразия, которое,
особенно в англоязычных странах, проявляется в единстве с широ­
ко распространенной религиозностью, и наблюдаем смешение ре­
лигий, равенство их и т. д., утвердившиеся среди смешанного на­
селения — это то, о чем в прежние времена никто и не мечтал.
Современная история догматов восстанавливает справедливый
взгляд на ереси, поскольку, как мы знаем, в те времена в них зача­
стую выражалось все лучшее достояние человеческого духа и души.
Но какие гекатомбы были принесены в жертву единству —
этой воистину идее-фикс! Эта идея-фикс могла достичь своего
полного развития только в силу того, что политизированная цер­
ковь исполнилась абсолютной жажды власти. Догматическое же
обоснование единства и его поэтическое возвеличение как tunica
inconsutilis” представляется делом второстепенным.
Вместе с Реформацией, которая совпала со временем, когда со­
временное, опирающееся на силу государство, уже находилось в
стадии своего стремительного развития, приходит грандиозное
всеобщее изменение обеих сторон.
В крупных государствах Запада, за исключением Англии,
Контрреформация провозглашает «союз трона и алтаря», т. е.
стремясь утвердиться, церковь еще раз обращается к brachium
saeculare
* ”. С этих пор они оказываются тесно переплетенными.

* Церковь торжествующая (лат.)

** Туники без шва (лат.)
'** Светской руке (лат.)

125
Так, например, в Испании Филиппа II мы едва ли смогли бы оп­
ределить, что и кому из них принадлежит, и тем не менее церковь,
невероятно много сделавшая для государства, первая способству­
ет тому, чтобы распространить обанкротившееся испанское
правление на возможно большее число стран. При Людовике XIV
католицизм также принципиально становится instrumentum
imperii, и свой грандиозный акт запугивания церкви король
(пусть даже подстрекаемый клиром своей страны) осуществил в
основном из жажды политического униформизма, направленно­
го против намерений папы.
В новейшее время равенство сторон в этом союзе все более
утрачивается, и он становится опасным для каждой из них, то
есть далеко не столь полезным, каким было священное право
для деспотических государств древности. В то время как прин­
ципы могут быть вечными, интересы при всех обстоятельствах
подвержены изменениям; и вот уже вместо союза принципов
мы все больше и больше имеем дело с союзом интересов, о ко­
торых очень трудно судить, сколь долго они еще будут двигать­
ся совместно. Как бы церковь ни выдавала себя за консерватив­
ную силу, в дальнейшем государство видит в церкви не опору,
а обузу.
А во Франции государство будет питать смертельную ненависть
к католической церкви в той мере, в какой оно все больше при­
ближается к способу мышления Великой французской революции
и становится ее сторонником. Церковь, однако, вследствие конкор­
дата Наполеона I от 1801 года самым роковым образом становится
государственным институтом согласно универсальной предпосыл­
ке, по которой все состояние дел должно быть подчинено государ­
ству и организовано им. В самом начале революции был издан
constitution civile du clerge
* от 1791 года, но единственный момент,
когда государство и церковь могли успешно разойтись, был про­
пущен. Юридическое разделение 1795 года пришло с опозданием,
поскольку к этому времени церковь уже выступала в образе муче­
ницы.
Таким образом, эти политические обстоятельства существенно
определяют не только церковь, но и религию. Сейчас церковь на­
ходится под защитой и на содержании государства, которое не до­
стойно ее и непристойно относится к ней. Но в том случае, если эта
государственная власть перейдет в иные руки, церковь может выз­
вать чрезвычайную враждебность со стороны государства и при всех
обстоятельствах будет затронута общим кризисом европейской го­
сударственности, о котором у нас уже шла речь (с. 120).

* «Гражданский кодекс духовенства» (франц.)

126
 В большинстве католических стран дело обстоит в большей или
меньшей степени подобным же образом; государство намеревается
объявить о распаде союза между троном и алтарем как о не при­
носящем выгоду, но католическая церковь слишком мало полага­
ется на свои собственные силы и слишком захвачена поисками
внешней опоры.
Готов ли Собор к определенному решению?
Однако со стороны государства выглядело бы смешным, если
бы оно чувствовало расположение к «либеральным прелатам»,
которые могли бы доставлять беспокойство его бюрократии. Пра­
вительству Североамериканских Штатов совершенно безразлич­
но, насколько ультрамонтанистами или «просвещенными» явля­
ются их католические епископы.

★★★
Дополнение 1873. После того, как правительства давно стали тяго­
титься своими отношениями с католической церковью (разве что
Луи Наполеон смог воспользоваться ее помощью для поддержания
своей власти, а Пруссия со своей стороны позволила ей все и удо­
стоилась благословений Пия IX), после того, как современная де­
мократия и индустриальный дух вызвали с ее стороны все большую
враждебность, церковь посчитала необходимым привести на Вати­
канском Соборе свои притязания в единое целое. Уже давно суще­
ствовавший «Силлабус» стал в своих важнейших чертах церковным
законом, а догмат о непогрешимости папы венчал всю систему.
Все mezzi termini' были исключены, все казавшиеся столь по­
лезными переходы либерального католицизма и ему подобных
полностью дезавуированы, разумные отношения церкви с госу­
дарствами были представлены как затруднительные или невоз­
можные; в целом положение католицизма в мире стало невероят­
но сложным.
Какова же была цель? Прежде всего нужно исключить всякую
преамбулу предстоящей войны 1870 года; каждому было ясно, что
война на пороге, но и в случае победы Наполеона дело церкви вряд
ли обернулось бы лучшим образом.
Это не было просто теоретическим высокомерием. Если про­
водится столь радикальное преобразование в структуре католи­
ческой церкви, и от нее требуется столь же безоговорочная по­
корность, на которую она в конечном счете соглашается, то в
основании этой деятельности должна была лежать весьма значи­
мая практическая установка.

* Средние понятия (итал.)

127
 Резкое натягивание поводьев в пользу единства могло выглядеть
необходимой противоположностью всеобщему развитию совре­
менного духа в предвидении скорой утраты dominium temporale",
поскольку церковь нигде не могла надеяться открыто прибегнуть
к оружию и должна была полностью исключить этот фактор из
своих расчетов.
И наконец, обратимся к нынешнему столь разному отноше­
нию правительств к церкви. Большинство из них воспринимает
сложившееся положение вещей как исключительно теоретичес­
кую прихоть папства, которую можно ему простить. Германия же
и Швейцария, напротив, принимают борьбу с полной серьезно­
стью. Самое большое затруднение состоит в том, чтобы консти­
туировать отлученных в новую церковь и создать для них новый
клир.
Но единственно правильное решение о разделении церкви и
государства само по себе дается с трудом, и многие государства уже
не хотят отделения, поскольку их пугает действительно независи­
мые религия и церковь. Как правило, точно так же рассуждают и
радикалы.

★**
Протестантская государственная церковь, возникшая благодаря
собственным усилиям в бурях XVI века, с самого начала должна
была чувствовать свою зависимость от государства и воспринимать
ее даже более обостренно. Но без нее Реформация в большинстве
стран была бы, несомненно, похоронена, поскольку масса неопре-
делившихся в вере вскоре снова вернулась бы в старую церковь, а
также поскольку старая церковь и без того повела бы свои госу­
дарства на бой против государств с новой церковью. Кроме того,
существование государственной церкви было неизбежным хотя бы
ради сохранения способности к обороне.
Неизбежным было также и то обстоятельство, что церковь пре­
вратилась в ветвь государственной власти. Запуганная и оставав­
шаяся для государства элементом власти все то время, пока оно
прикрывало ее своим авторитетом, церковь со времен Просвеще­
ния все больше и больше становилась для него обузой, хотя госу­
дарство еще временно оставалось для церкви прикрытием.
Она может пойти на риск превращения из государственной
церкви в церковь народную, распавшись на множество независи­
мых церквей и сект, если только когда-нибудь кризис идеи госу­
дарства зайдет достаточно далеко90.

* Господство над временным (лат.)

128
 Особая опасность грозит прежде всего англиканской церкви с
ее владениями, конституционными привилегиями и высокомери­
ем при статистически исчисляемом множестве адептов бесправ­
ных второстепенных церквей.
Европейские державы обеспечивают непрямую поддержку
всех опекаемых или терпимых ими религий: полиция и законо­
дательство этих стран делают чрезвычайно затруднительным по­
явление каждой новой религии (которое вообще невозможно без
права на объединения и ему подобным), если таковая еще может
появиться.
Таким государством, которое внутри страны в наибольшей сте­
пени преобразовало церковь в государственный институт и одно­
временно использует ее внешним образом в качестве политичес­
кого инструмента, является Россия. Ее народ инертен и терпелив,
но зато государство прозелитично и нетерпимо (к польскому ка­
толицизму и прибалтийскому протестантизму).
Византийская же церковь продолжает свое существование под
турецким господством даже и в отсутствии государственности в
качестве представителя и опоры византийского народного духа.
Но что стало бы в России с религией и культурой без государствен­
ного принуждения? Религия, наверное, распалась бы, оставив
после себя немногих просвещенных и шаманствующее большин­
ство.

6. Религия в ее обусловленности культурой

При обсуждении вопроса об обусловленности религии культу­
рой речь идет о двух соприкасающихся, но разных феноменах.
Во-первых, религия частично может возникнуть в результате
обожествления культуры. Во-вторых, религия может претер­
петь существенные изменения под влиянием культур разных
времен и народов или же быть затронутой ими. И вот со време­
нем в средоточии самой культуры вырастает критика религии. В
особенных случаях к этому присоединяется также и обратное
влияние искусства на религию, с которым она вынуждена счи­
таться.
В религиях классических времен, а в большей или меньшей
степени почти в любом политеизме — ввиду того, что почти вез­
де в них бытуют боги войны и земледелия, — мы находим наряду
с обожествлением природы и астральных сил совершенно наи­
вную форму обожествления отдельных ветвей культуры91. Пер­
вичным оказывается обожествление природы, к которому затем
прививается обожествление культуры. Впоследствии, однако,
когда природные боги превращаются в этические и культурные

129
божества, эта сторона религии в конечном счете становится пре­
валирующей.
Здесь нет речи об изначальном разладе между религией и
культурой, ведь обе они в высшей степени тождественны друг
другу; религия со временем обожествляет сколь угодно много
разных видов деятельности, наделяя их именами богов как их по­
кровителей92. Но тогда легкость, с какой творятся боги, застав­
ляет все-таки задуматься и вплотную подводит мифолога к воп­
росу: «В состоянии ли ты действительно перенестись в это время
и к этому народу»? Однако родственного сочувствия хватит раз­
ве только на то, чтобы лишь умозрительно представить себя в
таком мире, где каждая новая мысль немедленно находит для
себя форму поэтического обожествления, а позже — и соответ­
ствующую себе вечную художественную форму, и где столь мно­
гое может остаться недосказанным, поскольку высказывается на
языке искусства.
Конечно, впоследствии такая религия становится слишком
удобной мишенью для критики со стороны философии, представ­
ляющей собой высшую ступень развития культуры. А после фи­
лософии с ее критическим греческим духом незаметно подкрады­
вается и постепенно набирает силу мысль о потустороннем и,
несомненно, с помощью кесаря одним ударом кончает с этой ре­
лигией.
Политеизм германцев тоже знает своих культурных богов. На­
ряду с чисто стихийными чертами, характеризующими многие
образы богов, в них проявляются и культурные черты: это кузне­
цы, пряхи, ткачихи, создатели рун и др.
Аналогом этого является в средние века культ заступников и
отдельных святых, как например, св. Георгия, св. Криспина и
Криспиниана, св. Козьмы и Дамиана, св. Элигия и др. Но они
представляют собой простой отголосок античных культурных бо­
гов93. А как бы выглядел Олимп сегодняшних промышленников,
если бы они оставалиь язычниками?
Однако никогда никакая религия не была полностью независи­
мой от культуры определенных времен и народов. А именно, когда
она полностью суверенно господствует, опираясь на буквально
трактуемые святые писания, и, по видимости, направляет все по
своей воле, когда она «переплетена со всей жизнью в целом», эта
жизнь, в свою очередь, неминуемо будет оказывать на нее воздей­
ствие и переплетаться с ней. Позже религия не будет получать от
внутреннего переплетения с культурой никакой пользы, а скорее
будет ощущать угрозу, но вопреки этому религия в той мере, в ка­
кой она сохраняет действительную жизнеспособность, будет дей­
ствовать именно таким образом.

130
 В своей истории христианская церковь прежде всего претерпе­
вает ряд модификаций, соответствующих постепенному вступле­
нию в нее все новых народов: греков, римлян, германцев, кельтов.
В каждое время она становится совершенно другой религией, т. е.
каждый раз основная настроенность оказывается противополож­
ной прежней. Ведь человек совсем не так свободен, чтобы во имя
«откровения» абстрагироваться от культуры своего времени и сво­
его сословия.
Но принуждение порождает лицемерие и нечистую совесть94.
Христианство апостольских времен меньше всего соприкасает­
ся с культурой, в нем доминирует ожидание возвращения Госпо­
да, которое в сущности и объединяет общину. Приближается ко­
нец света и вечность, с легким сердцем можно отринуть мир и его
соблазны, пришествие коммунизма кажется само собой разумею­
щимся, а при общей умеренности и нужде — не вызывающим со­
мнений, что совершенно отличается от тех обстоятельств, когда он
вступает в конфликт с духом наживы.
В эпоху языческих императоров исчерпавшую себя идею при­
шествия сменяет ожидание загробного мира и Страшного суда; но
в религию со всех сторон вторгается греческая образованность и
одновременно с ней — пестрота Востока. Ереси и гностические
полурелигии, наверное, взорвали бы все изнутри, если бы оно
пребывало в покое, предоставленное самому себе: скорее всего,
именно гонения сделали возможным дальнейшее существование
одного господствующего взгляда.
Тотальное преобразование происходит во времена христианских
императоров. Церковь становится аналогом империи и ее единства
и даже превосходит их. Церковные иерархи превращаются в могу­
щественных персон, во власти которых находятся необъятные сбо­
ры и бенефиции всей империи. И тогда же, с одной стороны, одер­
живают победу греческая диалектика, создающая изощренные
тринитарные понятия, и догматический дух Востока, привыкший
к уничтожению инакомыслящих, что совершенно не было свой­
ственно классическому миру: ведь даже преследования христиан со
стороны языческих императоров не были направлены против хри­
стианского образа мыслей. С другой стороны, влияние притока
больших масс людей в церковь сказалось в том, что место религии
занял культ, т. е. он в той мере насытил религию церемониями,
поклонением иконам, усыпальницам и мощам святых и т. д., в ка­
кой это соответствовало потребностям этих масс, в глубине души
еще остававшихся язычниками.
Византийское христианство отличается тем, что оно является
религией закабаленной нации, и, по мере сил участвуя в порабо­
щении народа, оно не оказывает никакого свободного воздей-

131
ствия на его нравственность, поскольку принуждение распрост­
раняется только на учение и внешнюю дисциплину. Ортодоксаль­
ность и строгость поста удовлетворяют потребностям жизни, а
умеренный и скупой народ легко переносит аскезу. И хотя сирий­
ский, египетский и африканский дух, уже начиная с VII века, пе­
рестал оказывать влияние на Византию, но только после того, как
он свершил свое злое дело. Последующие дополнения питаются
больше славянским суеверием, верой в вампиров и т. д., там и тут
смешанными с возродившимся античным суеверием. Христиан­
ство в Абиссинии, как и у других полностью пришедших в упа­
док или духовно бесплодных народов, фактически уживается с
вполне языческим содержанием.
Что касается латинского христианства раннего средневековья,
то здесь мы прежде всего не слышим голоса германцев-ариан и
можем говорить о них только гипотетически. Главное слово при­
надлежит только ортодоксальным епископам и другим иерархам.
В конце концов после крушения германского арианства, при
скорой варваризации и обмирщении епископата, единственно
оставшегося к этому времени верным ортодоксии, вся письмен­
ная культура, как кажется, ограничивается пределами одной орга­
низации, которая тогда и задает тон всей традиции. Сказывается
общее влияние бескультурья; лишь бенедиктинцы владеют пером
и обеспечивают определенный уровень латинского образования
(хотя благодаря своему богатству сами постоянно находятся под
угрозой обмирщения). Господствующим кругозором, который
ранее был в целом церковным, становится монастырский; люди
знают лишь свое монастырское окружение, а единичные сведения
из внешнего мира получают только в качестве дополнения. О на­
родной жизни того времени мы узнаем лишь в той мере, в какой
она граничит со стенами монастыря и вступает в связи с монашес­
кой жизнью, что, впрочем, составляло тогда одно из важнейших
жизненных отношений. Таким образом, когда возле монастырс­
ких ворот встречались два столь различных мира — народная фан­
тазия и монашество — и обменивались здесь тем немногим, что
было у них общего в их жизни и в мироощущении, historiae' от­
ступали перед местными преданиями, легендами и annales". Гро­
зило наступление времен, когда могла быть утрачена возможность
обозревать мир и мировую историю.
Население же требует от церковников только аскезы (от име­
ни многих, которые не нуждаются в ней) и перманентных чудес.
Отвечая (бессознательно) этим народным предрассудкам, церковь,

* Исторические сочинения (лат.)

** Хрониками (лат.)

132
как носительница магической силы, использует ее в качестве ба­
зиса своей светской политической власти.
Удивительным представляется тот факт, что вера в чудеса и
аскеза отходят на задний план95 после спасения империи Каролин­
гами и в период их власти (в царствование Карла Великого о них
речь почти не идет), а в IX и X вв. вновь обретают свою прежнюю
силу, так как каролингская культура снова уступает место перво­
бытному способу мышления народа. Мир чувств в X в. почти та­
кой же, что и в VI и VII вв.
На первый взгляд, христианство XI в. демонстрирует самое бе­
зоговорочное подчинение культуры религии, какое когда-либо
существовало. Усилившееся к тому времени, вполне достойное
уважения стремление многих бенедиктинских монастырей отступа­
ет перед клюнийским фанатизмом. Занимая в лице Григория VII
папский трон, он с этого момента обращает свои постулаты к миру.
Но следует задаться вопросом, не отражает ли само это папское
господство лишь внедрение в церковь своего рода разновидности
мирского начала, не представляет ли тот воинственный дух, кото­
рый выступал в спорах за инвеституру в образе militia S. Petri' лишь
некоторую скрытую мирскую силу тогдашнего мира и его культу­
ры? Идея крестовых походов во всяком случае представляла собой
смешанный, духовно-светский идеал.
XI в. осуществляет этот идеал и охвачен не только им; он завер­
шается мощным волеизъявлением все более и более охватываемо­
го пламенем Запада.
В XII в. деятельная реакция быстро распространяется на За­
паде. Пробудившиеся силы, грандиозные мирские интересы ры­
царства и бюргерства бессознательно составляют конкуренцию
церкви. Сама церковь становится менее благочестивой и обмир­
щается; несомненны признаки падения аскетизма — его место
занимают церковное строительство и искусство. Наступает вре­
мя светского рассудка, появляются парижские школы и великие
ереси в Нидерландах, на Рейне, в Италии, и особенно в Южной
Франции, с их частью пантеистическими, частью дуалистичес­
кими учениями. Возникает вопрос, насколько эти ереси свиде­
тельствуют о вторжении элементов чужой культуры и насколько
они являются простым свидетельством религиозного подъема в
предшествующие времена. Второе, во всяком случае, верно при­
менительно к представителям ecclesia primitiva”, вальденсов.
Затем следует период XIII—XV веков, когда церковь предстает
в облике победившей реакции, даже полиции. Средневековый

* Воинства св. Петра (лат.)

* * Церкви первоначальной (лат.)

133
уклад вновь укрепляется, привыкшая к крайним средствам
иерархия действительно заполняется крупными помещиками и
канониками, наука выступает в виде схоластики, полностью
подчиненной интересам церкви, преимущественно нищенству­
ющих орденов.
Народная же религия совершает в это время чрезвычайно при­
мечательный переход; она настолько тесно переплетается с тог­
дашней народной культурой, что трудно сказать, которая из них
преобладает. Народная религия вступает в союз со всей внутрен­
ней и внешней жизнью человека, со всеми ее душевными и духов­
ными способностями вместо того, чтобы вести с ними борьбу.
Народ, отмеченный высокой религиозностью, серьезно занятый
спасением своей души, в первую очередь именно с помощью дел
служения, уже не может искать выхода в пантеизме и дуализме.
Мистики также ортодоксальны и непопулярны. Люди очень пе­
кутся о непрерывности культа даже при отлучении. Глубокое по­
гружение в страсти Христовы, приобретший чрезвычайное зна­
чимость культ гостии и служение Марии — все это уже имеет
значение как принципиальный протест против всякой ереси. В
наивно политеистическом культе заступников, патронов города и
цеховых святых96 проявляется действительное разделение боже­
ственной силы. Вспомним также популярные сказания о Марии,
духовные драмы, множество обычаев того времени, наивность
религиозного искусства.
Несмотря на все злоупотребления, пытки, отлучения и т. д. ре­
лигия данной эпохи имела то большое достоиинство, что она ши­
роко вовлекала в служение себе все высшие способности человека,
особенно фантазию. В то время как иерархия подчас становилась
в высшей степени ненавистна народу, религия была действитель­
но народной — не только доступной массам: они жили ею, она была
их культурой.
Здесь можно было бы задаться вопросом, не является ли истин­
ным признаком жизненности религии то обстоятельство, что она
всякий раз на свой страх и риск соединяется с культурой? Хрис­
тианство свидетельствало о своем росте пока оно использовало
новую догматику, культовые и художественные формы, т. е. вплоть
до Реформации. И только в последние времена появились на го­
ризонте сомнительные приметы: бесстыдная жажда власти выс­
ших чинов, внушающие ужас папы, рост могущества дьявола в
процессах над ведьмами (частью инспирированных как народом,
так и доминиканцами).
Реформационное христианство сводит спасение к одному внут­
реннему процессу, то есть, к оправданию верой и к снисканию
благодати посредством веры, наряду с которыми кальвинизм выд­

134
вигает учение о благодатном избрании. Именно в противополож­
ность католическому принципу деятельного служения и устанав­
ливается в качестве главной догмы новое учение. Как переменчи­
вы все эти доведенные до крайности положения!
И вот религия «очищена», то есть она остается теперь без вся­
ких внешних дел и обязательств, в которых, как представляется,
повсеместно находит себе убежище деятельное служение. Она
больше не должна иметь ничего общего с одной из могуществен­
ных способностей человека — с фантазией, как исключительно
греховной и мирской, вводящей в заблуждение потенцией, и ей
для этого следует «стать устремленной вовнутрь». Для этого необ­
ходимы были досуг и образование, то есть, непопулярные сред­
ства, в той мере, в какой они добиваются общего содействия без
применения силы. Ко всему этому необходимы и огромные уси­
лия, чтобы удержать оставшуюся, ничем не занятую фантазию от
побочных проявлений. Это стало главной причиной того, что Кон­
трреформация, по крайней мере в искусстве, вновь насильствен­
но восстановила связи с народной фантазией; помпезность стала
характерной чертой барокко.
Далее последовала реставрация религии в ее раннехристиан­
ском понимании со своим вечно значимым смыслом. Но про­
изошло это в весьма отдаленную от нее эпоху, среди захваченных
производственным духом, мощно поднимающихся народов, во
времена бурного подьема образования, который впоследствии под
давлением двух ортодоксий — католической и протестантской —
был вынужден облечься в форму молчаливого почитания.
Вдвойне (в качестве фантазии, то есть искусства и преображе­
ния жизни, и в качестве образования) отвергнутая и порабощен­
ная культура направила тогда свою энергию в русло скрытого мя­
тежа вплоть до XVIII в., когда в литературном движении открыто
выразился дух отвержения, проявивший себя по отношению к
католической церкви в форме чистого отрицания, а по отношению
к протестантской — как претворенный в универсальный разум, как
переход в Просвещение и гуманизм, а также в качестве индиви­
дуальной религиозности, соответствующей душевному миру и
фантазии отдельного человека. В конечном счете и официальный
протестантизм, обязанный своим происхождением духовному
процессу, уже не мог не идти на уступки.
Остановимся на более современном отношении христианства к
культуре. Прежде всего, культура в качестве научного исследова­
ния и философии показывает христианству его человеческое
происхождение и его обусловленность человеческим, она рас­
сматривает священные тексты как обычные тексты. Христиан­
ство, возникнув, как и все религии, в совершенно некритически

135
воспринимаемые моменты жизни и в среде воодушевленных и
абсолютно не терпящих возражения людей, уже не может в sensu
proprio
* и в буквальном значении утвердиться относительно ка­
кой-либо всесторонней духовной жизни. В свете рационального
воззрения на природу и историю попытка утвердить нечто за­
предельное представляется невозможной. И чем настойчивее де­
лается такая попытка, тем упорней противная сторона склоня­
ется к критике и исключению всего мифического. При этом все
же следует осознавать, что в наше время господства односторон­
ней культуры нам трудно верить и представлять себе, во что дру­
гие люди когда-то верили и в какой форме они это выражали. Мы
неспособны ясно понять в далеких от нас временах и народах ту
односторонность и упорство в мученичестве, которые оказыва­
ются неизбежными при религиозных кризисах становления.
Мораль, отделенная от религии, пытается по мере возможнос­
ти стать самостоятельной. Религии в позднейшие времена охотно
опираются на мораль в ее различные формах, утверждая свое род­
ство с ней. Однако против этого существуют два возражения. Во-
первых, в теоретическом плане это концепция существования
нравственности, независимой от религии и основанной исключи­
тельно на внутреннем зове. Во-вторых, тот факт, что в общем и
целом нынешняя практика долженствования определяется в бес­
конечно большей степени чувством чести и чувством долга как
таковым, чем религией. Отчетливые свидетельства этого мы нахо­
дим еще во времена Ренессанса. Искусственные христианские
прививки к ветви добрых нравов всегда, однако, оставались без­
результатными. Правда, остается спорным, долго ли еще устоит
чувство чести в качестве «последней дамбы на пути всеобщего
потопа».
Особым свидетельством отделения морали от христианства
является, в частности, сегодняшняя, исходящая из оптимисти­
ческих предпосылок, филантропия: стремясь помогать людям и
способствовать их деятельности, она скорее является коррелятом
духа предпринимательства и утверждения посюстороннего мира,
чем плодом христианства, которое практикует лишь раздачу соб­
ственности или же милостыню. Поскольку, далее, мы наблюда­
ем ускоренный прогресс в распространении либеральных пред­
ставлений о потустороннем, мораль абстрагируется от идеи
будущего воздаяния. И в целом современный дух претендует на
толкование великой загадки жизни независимо от христианства.
В-третьих, мирская жизнь и ее интересы, не говоря уже о той
разновидности оптимистического мировоззрения, которая наде­

* В собственном смысле (лат.)

136
ется достичь идеального состояния на земле, становятся сильнее,
чем все остальное. Могучее движение, утверждающее временное
и мирское, и разнообразные формы труда, включающие также
свободную духовную деятельность, когда в материальном смыс­
ле уже нет свободного времени для созерцания, — все это нахо­
дится в резком противоречии с реформационной доктриной, ко­
торая (идет ли речь об оправдании или об избрании по благодати)
сама по себе трудна для постижения и, кроме того, никогда и не
могла бы быть доступна каждому. Однако полный контраст об­
наруживается при сравнении самого раннего христианства с бо­
лее изощренным христианством наших дней (за исключением
разве что траппистов). Нас уже не устраивает смиренное само­
уничижение и рассказ о правой и левой щеке; мы хотим утвер­
дить сферу общественной деятельности там, где мы родились;
нужно работать и зарабатывать много денег, вообще позволять
миру вторгаться в любую область, даже если мы ненавидим кра­
соту и наслаждение. Короче, при всей нашей религиозности мы
все-таки не хотим отказываться от преимуществ и благодеяний
новейшей культуры и тем самым вновь даем еще одно доказа­
тельство такого преображении, какое претерпело представление
о потустороннем мире.
Кальвинистские страны, которые еще со времен Реформации
были самыми предприимчивыми, пришли к компромиссу англо-
американского типа между кальвинистским пессимизмом в тео­
рии и ненасытным приобретательством на практике. Тем самым
они оказали большое влияние на страны остального мира, но,
надо полагать, не могли серьезно относиться к своему представ­
лению о petit nombre des elus”.
Вызывающим сомнение средством современной ортодоксии
является согласие на «солидарность консервативных интересов»,
на примыкание к государству, которое уже не слишком готово к
взаимопониманию, на поддержание мифа любой ценой и т. д.
Однако христианство так или иначе возвратится к своей фунда­
ментальной идее о страданиях этого мира; но как на достаточно
долгий срок возможно будет совмещать волю к жизни и творче­
ству в нашем мире с подобной идеей — об этом мы судить не мо­
жем!

***
Дополнение 1871. Кто может сказать, не стоим ли мы на пороге
великого религиозного кризиса? Зыбь на поверхности мы заме­

* Небольшом числе избранных (франц.)

137
чаем быстро, но фундаментальное изменение — только через де­
сятилетия.

*★*
В конечном счете в качестве дополнения к ранее изложенному
(с. 129) можно сказать и о специфической обусловленности рели­
гии искусством и поэзией.
Как искусство, так и поэзия с давних пор в высшей степени
способствовали выражению религиозного. Но всякая вещь, полу­
чив свое выражение, опредмечивается и развенчивается.
Уже язык совершает предательство по отношению к вещи: «ш
ubi sensus vocabulum regere debeat, vocabulum imperet sensui»97, и
это усугубляется тем фактом, что неисчислимое множество лю­
дей которые, не будучи призваны к этому, должны были бы иметь
дело с вещами, довольствуются тем, что могут обойтись слова­
ми.
Полнейшее предательство совершает искусство тогда, когда
оно, во-первых, разбалтывает смысл религии, т. е. удаляет из ре­
лигии начало глубокого благочестия и заменяет его зрением и слу­
хом, утверждает образы и события вместо чувств, лишь на мгно­
вение обостряя их восприятие. Во-вторых, искусству доступно
высокое и независимое свойство, вследствие которого, однако,
оно реально заключает со всем существующим на земле только
временные союзы, ждущие своего расторжения. И эти союзы
очень свободны, поскольку искусство может только загораться ре­
лигиозными и иными задачами, но самое существенное извлека­
ет из своей тайной жизненной основы.
Правда, придет время, когда и для религии станет очевидным,
как свободно обходится со своими предметами искусство, как оно
по своему усмотрению преобразует материю и т. д. Она возьмется
тогда за опасную во все времена реставрацию робкого, ушедшего
в прошлое стиля — стиля иератического, который должен изобра­
жать в вещах только священное. Это стиль, отвлеченный от тоталь­
ности живого явления и обладающий свойством естественным
образом наряду с присутствующей в нем полнотой одушевленно­
сти (ибо такого рода искусство вкусило от древа познания), ожи­
дать еще и присутствия чего-то великого.
С этим связаны брюзжащая манерность и осмотрительность
современного католического искусства и музыки. И кальвинизм,
и методизм слишком хорошо понимают, почему они вынуждены
силой изгонять искусство, так же как это знал и ислам. Возмож­
но, в этом случае мы имеем дело с неосознаваемым влиянием пес­
симизма раннего христианства, который не был настроен изобра­

138
жать что-либо даже и в том случае, если бы греховность твари не
отбила у него охоту к ее изображению.
Все дело заключается в природных качествах, присущих на­
родам и религиям. Непосредственным отражением всего этого
являются времена, когда искусство помогает определять содер­
жание религии. Так, например, было, когда Гомер и Фидий со­
здавали для греков их богов, когда в средние века круг образов,
особенно в изображении Страстей, выстраивал в последователь­
ности весь порядок богопочитания и молитв, или когда религиоз­
но-церемониальная греческая драма выражала в созданных ею об­
разах coram populo
* высшие вопросы бытия, а католические драмы
средневековья и autos sagramentales” отдавали на откуп грубой на­
родной фантазии священные события и деяния, нисколько не
боясь профанации”.
Действительно, искусство оказывается удивительно навязчи­
вым союзником религии и даже в самых щепетильных обстоятель­
ствах не дает изгнать себя из храма; оно представляет религию в
образах, даже если она утратила свой свет (по крайней мере для
образованных людей и даже для некоторых художников, напри­
мер, для Пьетро Перуджино). В поздней Греции, в Италии эпохи
Ренессанса религия продолжает жить (исключая суеверие) по сути
лишь в форме искусства.
Но религии весьма ошибаются, полагая, что искусство просто
состоит у них на службе.
Искусство в лице своих высших и главных представителей не
служит даже той или иной профанной культуре, хотя часто и скла­
дывается подобное впечатление, когда умелые и знаменитые люди
снисходят до иллюстраций филистерской литературы.

* Перед народом (лат.)

" Священные действа (исп.)
 IV
Исторические кризисы

Если в предшествующих рассуждениях речь шла о постепенных и

длительных воздействиях и переплетениях великих мировых сил,
следующих одна за другой или соседствующих друг с другом, то в
настоящем случае мы хотели бы обратиться к процессам ускорен­
ного характера.
Они демонстрируют свое громадное отличие, а наряду с ним все
же и удивительное сродство во многих отдельных чертах, основан­
ное на общем для них всех человеческом начале.
Тем не менее, необходимо предварительно выделить простей­
шие кризисы, протекание и воздействие которых нам недостаточ­
но известно, или те, о которых мы можем догадываться, основы­
ваясь на их более поздних состояниях.
К ним относятся древние переселения народов и нашествия.
Они происходили либо в силу внутренней необходимости, как
переселение этрусков из Лидии в Италию, либо в силу традиции
ver sacrum (весны священной) у древних и, в особенности, у на­
родов Средней Италии, либо в результате внезапного внутренне­
го волнения, как при восстании номадов для великих завоеваний
вследствие появления в их среде крупных индивидуальностей
(монголы под началом Чингисхана и арабы под руководством
Мухаммеда).
Наивные народы в таких случаях рассматривали чужие земли
как дар их собственных национальных богов и под их же поручи­
тельством осуществляли искоренение туземных обитателей этих
земель, как например, израильтяне в Ханаане.
Несколько легковесно-оптимистическое представление о пло­
дотворности подобных нашествий мы находим у Лазоля". Опира­
ясь исключительно на событие германского нашествия на Рим­
скую империю, он пишет: «Всякий великий народ, когда он в
своей совокупности уже не может больше нести в себе известный
нерастраченный заряд природных сил, которые могли бы осве­

140
жить и омолодить его, приближается к своей гибели и может воз­
родиться благодаря затопляющей его варварской силе».
Но ведь не всякое нашествие есть омоложение, а лишь такое,
которое осуществляет молодой, несущий культуру народ по отно­
шению к народу со старой культурой.
Монголы — поскольку мы имеем здесь дело не с post hoc', а с
propter hoc" — оказали на азиатское магометанство воистину смер­
тоносное воздействие, после которого его духовные производи­
тельные силы, бывшие до этого на высоком уровне развития, уже
не смогли подняться. Напротив, ничто не доказывает, что сразу
после Чингисхана появились какие-либо великие персидские по­
эты; те, что нам известны, или родились и получили образование
еще перед его нашествием, или же, подобно суфиям, вообще не
зависели от своего земного окружения. Кризисы, правда, порож­
дают великое, но оно может стать в своем роде и последним. Даже
и то, что две-три последующие, полностью мусульманизирован-
ные монгольские династии еще строили роскошные мечети и
дворцы, мало что доказывает. В целом же все монголы (в той мере,
в какой они не включали в себя турок) были совсем чуждой и ду­
ховно уступающей расой, о чем свидетельствует их высший духов­
ный продукт, а именно Китай.
И даже высокоразвитые кавказские расы вследствие своей во­
инственности и расположенности к кочевничеству в сочетании со
специфической религией оказались обреченными на перманент­
ное варварство, то есть, на неспособность влиться в более высо­
кие культуры, как например, османские турки в качестве владык
прежней византийской империи.
Сам ислам уже несет с собой некоторое варварство, мы видим
в этом случае противоречие между двумя религиями — порабоща­
ющей и порабощенной. Сюда присоединяются отсутствие воз­
можности совместного проживания (Konnubium), постепенное
привыкание к постоянному дурному обращению и даже медлен­
ное искоренение порабощенного народа, при инфернальном вы­
сокомерии победителей, их привычка к полному презрению чело­
веческой жизни; превращение этого господства над другими в
составную часть их пафоса.
Спасение же возможно только при совместимости обоих на­
родов на одной территории, а для исцеляющего совместного про­
живания эти народы должны по крайней мере принадлежать к
одной расе, если исключить возможность последующего подъе­
ма расы, стоящей на более низкой ступени развития. И даже в

* После этого (лат.)

* * Вследствие этого (лат.)

141
этом случае все будет выглядеть скорее распадом. Вспомним ди­
кое запустение германских королевств, сложившихся на терри­
тории прежней Римской империи. То, что германцы вели ужас­
ную жизнь, проявляется в противоречащих их национальному
характеру изменах. Создается впечатление, что германцы утра­
тили свойственные их расе качества и взяли от римлян только
худшее. Но со временем положение устоялось, и возникли под­
линно новые нации; надо было только долгое время терпеть.
Итог: существует здоровое варварство, в котором дремлют в
скрытой форме высокие качества, но существует также и чисто
негативное и разрушительное варварство.
Далее, можно очертить представление о войне как о кризисе
народа вообще и как о необходимом моменте для более высокого
развития100.
К убожеству всего земного относится то, что отдельный чело­
век только тогда достигает, как ему кажется, полного осознания
своей ценности, когда он сравнивает себя с другими и в зависи­
мости от обстоятельств действительно дает им это почувствовать.
Государство, закон, религия и нравственность прилагают все уси­
лия, чтобы обуздать подобную склонность единичного человека,
то есть, загнать ее вглубь индивидуума. Тогда открытое следова­
ние этой склонности станет для отдельного человека смехотвор­
ным, невыносимым, пошлым, опасным, предательским.
Однако, взаимная агрессия под тем или иным предлогом вре­
менами становится для некоторых народов допустимой и не­
отвратимой. Главный же предлог — это якобы отсутствие для на­
рода иного выхода: «если не мы это сделаем, то сделают другие».
Множество самых разнообразных внутренних причин возникно­
вения войн, зачастую чрезвычайно сложных, мы оставляем пока
вне нашего рассмотрения.
Народ действительно в полной мере познает силы своей нации
только в войне, в соперничестве с другими народами, поскольку
лишь тогда проявляется эта сила. И народ впоследствии будет
стремиться достигнуть этой точки, чтобы закрепиться на ней; мас­
штаб его притязаний в общем увеличивается.
Как философское обоснование благодетельности войны приво­
дят изречение Гераклита: тюХещх; юхтг)р jhxvtcov (война — отец все­
го). Лазоль делает вывод (S. 85), что антагонизм — причина всякого
становления: лишь из спора противоположностей возникает гармо­
ния, rerum concordia discors101 или discordia concors102, где имеются в
виду движущие живые силы, а не силы такого рода, когда одна - по­
бедоносная, а другая — раздавленная. Да, выходит, что война есть не­
что божественное, мировой закон, присутствующий во всей приро­
де, — ведь не случайно у индийцев был бог разрушения, Шива. Воин

142
исполнен пафоса разрушения, войны очищают атмосферу как гро­
зовые ураганы, укрепляют нервы, потрясают души, утверждают ге­
роические добродетели, на которых первоначально строились госу­
дарства в противовес расслабленности, фальши и трусости. Вникнем
же в слова Г. Лео о «свежем и веселом ветре войны, который выме­
тет весь золотушный сброд».
Наш итог: люди остаются людьми как в мире, так и на войне;
бедствие земного бытия они равно разделяют в обоих случаях. В
целом же господствующим оказывается значительный оптический
обман в пользу тех партий и представляющих их индивидуумов, с
интересами которых как-то совпадают наши интересы.
Длительный мир не только расслабляет, он способствует появ­
лению множества плачущих, боязливых, жалких существ, которые
без него не могли бы появиться, но теперь с громким воплем кое-
как цепляются «за право» существовать, занимают места, принад­
лежащие подлинным силам, и коптят небо, а в общем оскверня­
ют национальное достоинство. В войне вновь восстанавливается
уважение к истинной силе, жалкие же существа по крайней мере
принуждаются к молчанию.
Таким образом война, которая представляет собой подчинение
всей жизни и собственности задаче достижения одной внезапной
цели, обладает громадным нравственным превосходством над чи­
сто насильственным эгоизмом отдельного человека; она развива­
ет силы для служения всеобщему, причем именно высшему все­
общему, выражаясь в дисциплине, которая одновременно дает
выход высшей добродетели героизма. Действительно, она одна
раскрывает перед людьми величественное зрелище универсально­
го подчинения всеобщему.
И поскольку, далее, только действительная сила может гаран­
тировать долгий мир и безопасность, а война утверждает действи­
тельную силу, то в такой войне заключен будущий мир.
Но война должна быть по возможености справедливой и почет­
ной, прежде всего, оборонительной войной, как греко-персидская
война, которая способствовала всестороннему развитию сил эл­
линского мира, или война Голландии против Испании.
Затем, это должна быть действительно война за общее суще­
ствование. Перманентные мелкие распри, например, заменяют
войну, но не обладают ценностью кризиса; зачинщики междо­
усобиц в Германии XV в. очень удивлялись, сталкиваясь со сти­
хийной силой, подобной силам гуситов.
Но и дисциплинированные кабинетные войны XVII и XVIII вв.
приносили не более чем беду.
Совершенно особый случай представляют собой современные
войны; хотя они и являются составными частями огромного все­

143
общего кризиса, но каждая из них сама по себе не обладает ни
значимостью, ни размахом подлинного кризиса; гражданская
жизнь остается при них в своей старой колее, и именно жалкие
плачевные существа продолжают свое существование. Эти вой­
ны, однако, оставляют после себя невероятные долги, т. е. они
подготавливают самый значительный кризис в будущем. И сама
их краткость лишает их ценности в качестве кризисов: отчаян­
ные силы не обретают полноту своего напряжения, а потому и не
могут победоносно утвердиться на поле сражения. Между тем
только благодаря им могло бы осуществиться действительное
обновление жизни — другими словами, примиряющее упраздне­
ние старого существования новым, исполненным действитель­
ной жизни.
В конце концов, нет необходимости, как и в случае с назван­
ными выше нашествиями, предрекать при каждом обнаруженном
разрушении некоторое, якобы следующее отсюда, омоложение.
Наш земной шар, возможно, уже постарел (при этом неважно,
насколько стар он sensu absolute", т. е. насколько быстро он вра­
щается вокруг Солнца, ведь он может быть при этом весьма
юным). Нельзя предвидеть, когда окостеневшие великие страны
обретут новую возможность после прохождения их звездного часа
вступить в новый; таким же образом и целые народы могут под­
вергнуться уничтожению, не продолжив своего существования в
качестве элементов в составе других народов.
Тем более, что часто справедливое сопротивление оказывает­
ся совершенно бесполезным, и самое большое, что здесь можно
сделать, — это по крайней мере сохранить, как это сделал Рим,
славу Нуманции для следующих веков, да и то в таких случаях,
когда победитель оказывает уважение к величию покоренных.
Жалким выглядит допущение, что любое событие включено в
некий проект мироустройства; это служит плохим оправданием
для его реализации, поскольку всякое успешно осуществленное
насилие является по меньшей мере скандальным, т. е. плохим
примером. Единственным уроком, вынесенным из удавшегося
злодеяния, совершенного сильнейшим, следует считать, что зем­
ную жизнь вообще не стоит оценивать выше, чем она того зас­
луживает.

Прежде всего, следует дать общую характеристику кризисов.

Еще в далекой древности нации нередко распадались в резуль­
тате выступления классов и каст против деспотизма или гнетуще­
го священного права; в обоих случаях вступает в действие рели-

* В абсолютном смысле (лат.)

144
гия, и на этом пути могут появиться новые народности и религии.
Однако, мы недостаточно знаем о протекании духовных процес­
сов.
Затем следуют многочисленные, но уже более известные нам
кризисы в греческих государствах, которые происходят в круго­
вороте царской власти, аристократии, тирании, демократии и
деспотии. Они подлинны, но локальны и могут быть приведены
только для беглого сравнения; в Греции процесс рассеялся на
множество отдельных локальных процессов, и даже Пелопоннес­
скую войну нельзя считать великим национальным кризисом,
который мог бы рассматриваться в качестве перехода к великой
державе. Этого не произошло ни при македонской власти, ни даже
под господством Римской империи, которая оставила за опусто­
шенной Грецией столько автономии, и даже свободы взимания
налогов, что могло сохраниться представление о сохранности по­
лиса.
Риму же, при всех его так называемых революциях, удалось все-
таки избежать настоящего, великого, глубинного кризиса — дру­
гими словами, протекания истории под господством масс. Рим уже
был мировой империей прежде, чем начались революции. В Афи­
нах V в. массы, составляющие господствующий город, хотели пра­
вить империей в 18 миллионов душ, обладая аттической гегемо­
нией, пока по этой причине не погибли и империя, и город. В
отличие от них, власть в Риме все время переходила от одних мо­
гущественных лиц к другим. При этом у Рима в те времена уже не
было таких врагов, какими были для Афин Спарта и Персия; Кар­
фаген и диадохи уже давно были разгромлены, и Рим имел дело
уже только с постоянной опасностью в лице кимвров, тевтонов и
Митридата.
Атак называемые гражданские войны, начиная с Гракхов, дают
следующую картину: против пользующегося исключительными
благами, все более и более вырождающегося нобилитета выступа­
ют обедневшие граждане, латины, италики, рабы. Правда, руково­
дят ими прежде всего сами nobiles в лице своих отдельных предста­
вителей, пусть даже и в качестве народных трибунов, или таких
людей, как Марий. Сам же нобилитет, связанный огромными мас­
штабами уже имеющейся у него или ожидаемой из провинций соб­
ственности, может, во-первых, уступать только в малом, а, во-вто­
рых, удерживается в состоянии осады, благодаря его собственным
разоренным сыновьям — таким, как Каталина.
Затем Цезарь, узурпировав власть, спасает Рим от всех настоя­
щих и будущих катилинариев. Он не стремился к военному дес­
потизму, но фактически решал все благодаря своим преданным
солдатам. Потому и так называемая последняя гражданская вой­

145
на, которую вели его избалованные наследники, также является
делом солдат.
Семейство Юлиев затем спокойно завершило искоренение но­
билитета, начатое Марием и гражданскими войнами. Империя же
тогда действительно означала мир, несомненно обеспечивающий
безопасность внутри государства. Революции в отдельных провин­
циях имели свои особые, очевидные причины в социальных отно­
шениях, как, например, галльские восстания против aes alienum'
или восстания Флора и Сакровира во времена Тиберия. Или же
это были яростные вспышки религиозного характера, как, напри­
мер, восстание иудеев под началом Бар-Кохбы при Адриане. Все
это носит чисто локальный характер.
Единственной опасностью остается склонность как преториан­
цев, так и пограничных легионов к провозглашению императоров.
Сюда относятся и так называемые кризисы после смерти Нерона
и Пертинакса, которые являются грозными мгновениями, но не
истинными кризисами. Никто не хочет изменять форму империи,
великие императоры занимают армии великими войнами; в конеч­
ном счете узурпаторы 111 столетия играют воистину спасительную
роль. Делалось все мыслимое, чтобы Рим оставался тем, что он
есть. Дух римского господства всегда продолжает быть достаточно
сильным и в провинциалах, например, в императорах-выходцах из
Иллирии, чтобы удерживать целое на плаву.
Рекомендации к совершению органических изменений и дру­
гие благие советы, которые временами пыталась давать тогдашним
императорам наша новейшая наука, в любом случае опоздали. И
пока Рим существовал, уже ничего не менялось по произволу и тем
более по практическому умыслу, но живущие в нем проживали
свою жизнь так, как она складывалась.
Под властью Константина и его преемников существование
империи продлевается постепенным становлением ортодоксаль­
но-христианского общества и церкви, встраивающейся в основа­
ние разваливающейся империи. И все время ее существования она
должна заимствовать силу у светской власти в деле беспощадного
преследования ариан и язычников. И наконец, когда уже ортодок­
сия полностью организована и берет под свою сень какую-то часть
традиции древности, империя может отмереть.
Подлинные кризисы вообще-то редки. В различные времена
гражданские и церковные дрязги наполняли воздух весьма долгим
и громким шумом, не вызывая при этом никаких витальных пре­
образований. Примерами таких событий, при которых политичес­
кая и социальная основа не претерпевает потрясений и даже не

* Долгов {лат.)

146
ставится под вопрос и которые в силу этого также не могут счи­
таться подлинными кризисами, являются война английских Алой
и Белой Роз, в которой народ следовал за двумя дворянскими при­
дворными партиями, и французские реформационные войны, где,
собственно, все дело решалось между двумя дворянскими фрак­
циями, и речь шла о том, будет ли король стоять над ними или
присоединится к какой-либо одной из них.
Возвращаясь к Риму, заметим, что истинным кризисом в дан­
ном случае можно считать лишь Великое переселение народов.
Оно в высшей степени отражает его характер: слияние новой ма­
териальной силы со старой продолжает свое существование в ду­
ховной метаморфозе, превращаясь из государства в церковь.
Этот кризис не схож ни с одним из известных нам и оказыва­
ется единственным в своем роде.
Между тем, анализируя кризисы в истории великих культурных
народов, но учитывая при этом и несостоявшиеся кризисы, мы
выводим отсюда следующий универсальный феномен.
При чрезмерно усложнившемся жизненном состоянии, где го­
сударство, религия и культура в своих в высшей степени абстраги­
рованных формах горизонтально и вертикально рядополагаются
друг с другом, где большинство вещей в их тогдашнем устроении
теряют свою вполне оправданную взаимосвязь с истоками, один из
элементов должен со временем обрести безмерный масштаб или
власть и по закону земного бытия злоупотреблять ею, в то время
как остальные элементы должны претерпевать столь же безгранич­
ное ущемление.
Однако подавленная сила может при этом в зависимости от
своей предрасположенности или утратить, или повысить свою
пластичность, а дух народа в высшем смысле этого слова может
осознать свое приниженное положение. В последнем случае где-
то каким-то образом прорывается энергия, благодаря которой
внешний порядок вещей нарушается. Он или подавляется — про­
тив чего господствующая власть, если она достаточно проница­
тельна, находит противоядие, — или же это, неожиданно для всех,
вызывает кризис всего общего состояния, распространяющийся в
колоссальном масштабе на все столетие, на все или многие наро­
ды одного формационного круга. Ведь от этого зависят сами по
себе нашествия вовне и извне. Мировой процесс внезапно обре­
тает пугающую быстроту; стадии развития, на которые в других
условиях требуются века, кажутся пролетающими за месяцы и
недели, как летучие фантомы, и на этом завершаются.

Возникают вопросы, какие кризисы можно было бы ослабить

и почему этого не произошло.

147
 Кризис Римской империи ослабить было нельзя, поскольку он
имел своим основанием стремление молодых, плодотворных на­
родов к занятию южных, обезлюдевших земель; оно было разно­
видностью физиологической компенсации, отчасти протекавшей
вслепую.
Аналогично развивался и процесс распространения ислама.
Сасаниды и византийцы должны были быть совсем другими, чем
они были, чтобы суметь противостоять тому фанатизму, который
обещал погибшим рай, а победителям — наслаждение господством
над миром.
Напротив, в существенных моментах можно было ослабить
кризис Реформации и, весьма вероятно, смягчить казусы Фран­
цузской революции.
В Реформации возможно было бы удовлетвориться реформой
клира и умеренным, остающимся под полным контролем господ­
ствующих слоев уменьшением церковной собственности.
Генрих VIII и Контрреформация доказывают, что вообще было
возможно. Ведь тогда в обществе царило недовольство, а в созна­
нии людей не было всеобъемлющего позитивного идеала новой
церкви.
Но уже сложнее было избежать насилия во Франции в 1789 году,
поскольку в умах образованных слоев общества господствовала
некая утопия, а в массах накопились опыт ненависти и ожидание
мщения.
Однако касты, как иерархия в целом, так и старая французская
знать, были абсолютно неисправимы, даже при том, что многие
отдельные индивиды ясно видели раскрывающуюся бездну. В этот
момент более досадным было желание сохранить единство с себе
подобными и при этом несомненно погибнуть, чем быть обязанным
пережить всеобщий потоп хотя бы в возможности. Даже незави­
симо от подобного вероятностного рассуждения, дела уже могли
находиться в слишком плачевном состоянии, чтобы касты оказа­
лись способными исправиться. Здесь, наверное, могло сыграть
свою роль возобладавшее предвидение того, что какое-либо мо­
гущее появиться движение оказалось бы под властью иных, вне­
шних ему стихий.
Вопрос о том, является ли дух времени, распространяющий кри­
зисы, простой суммой многих сходно мыслящих единичных субъ­
ектов, или, скорее, как думает Лазоль (S. 24 f.), высшей причиной
их брожения, можно оставить пока в стороне, так же как и воп­
рос о свободе или несвободе вообще.
В конечном счете, стремление к периодическим великим изме­
нениям лежит в самом человеке, и какой бы степени среднего че­
ловеческого счастья он ни достиг, он вместе с Ламартином в один

148
прекрасный день (и это совершенно правильно!) воскликнет: «La
France s’ennuye!»'.
По-видимому, важной предпосылкой возникновения кризисов
являются очень хорошо развитая система сообщения и распрост­
ранение уже сходного способа мышления о разнообразных пред­
метах на большие расстояния.
И вот, когда пробьет час и будет готов настоящий материал,
самые разные люди, едва ли знающие друг о друге, будут захваче­
ны им через сотни миль с быстротой электрического разряда. Со­
общение летит по воздуху, и в каждом единичном событии, о ко­
тором идет речь, люди постигают все, пусть даже это звучит как
глухое: «нужны перемены».
Именно во время Первого крестового похода громадные мас­
сы людей после первой проповеди поднялись в течение немногих
месяцев, даже недель, навстречу новой неведомой родине или вер­
ной смерти.
Точно так же случилось и во время Крестьянской войны, ког­
да одновременно на сотнях маленьких территорий крестьяне были
захвачены одним чувством.
Хотя Франция в 1789 г. достигла определенной однородности
в своей структуре, и сообщение было активным, оно было далеко
не таким, как сейчас; только взамен этого образованные слои от­
личались очень большой однородностью мышления.
В противоположность этому можно утверждать, что наше вре­
мя. с его непрерывной системой сообщения, менее расположено
к кризисам и что избыток времени, остающегося для чтения, рас-
суждений и поездок, даже в обычной жизни скорее притупляет
человека. Правда, если вдруг кризисы все же наступят, железные
дороги сыграют в этом свою роль, о двойственности которой мы
будем еще иметь возможность поговорить.
Городское население более подвержено кризисам в силу его
склонности к рассуждениям и более доступно влиянию демагогов,
но во времена различных кризисов ужасные опасения, возможно,
вызывает сельское население.

Что касается физиогномики начальной стадии кризиса, то бро­

сается в глаза прежде всего негативная, обвинительная сторона,
совокупный протест против прошлого, смешанный с образами,
пугающими еще большей, невиданной силой. И если последние
переоцениваются Бэконом103, все же они являются чем-то, что
способствует прорыву, т. е. разрушению публичного порядка в его
существующей форме. Здесь свое роковое влияние оказывают в

' «Франции скучно!» (франц.)

149
особенности те взвинченные натуры, которые после первых же
эксцессов превращаются в сигнальщиков бедствий.
Кризис, начавшийся под влиянием одного фактора, влечет за
собой мощный попутный ветер многих других обстоятельств, ког­
да все отдельные участники кризиса остаются в полном неведении
относительно той силы, которая будет определять ход событий. И
отдельные субъекты, и массы в общем списывают на счет после­
днего предшествующего состояния все то, что их гнетет, в то вре­
мя как причиной этого являются по большей части такие вещи, в
которых сказывается несовершенство самих людей. Для того, что­
бы убедиться в этом, достаточно бросить лишь один взгляд на убо­
жество всего земного, на рачительность природы в ведении дел
человеческой жизни; правда, как правило, господствует мнение,
что история делает это лучше, чем природа.
В конечном счете, в этом участвуют все, кто хочет иного поряд­
ка, чем был до сих пор.
А ответственными за все предыдущее состояние делают исклю­
чительно тех, кто отвечал за него в прошлом, поскольку уже хо­
тят не только что-то изменить, но и осуществить возмездие, а к
мертвым подступиться уже нельзя.
Пошлое геройство по отношению к такого рода виновным, в
особенности, когда можно их поодиночке настичь и преследовать,
сопровождается страшной несправедливостью относительно все­
го предшествующего: все выглядит так, словно одна половина ве­
щей подверглась разложению, а другая с уже давно существующим
напряжением ждет всеобщих перемен.
Единственно благодаря слепой коалиции всех тех, кто хочет
каких-то перемен, вообще оказывается возможным выбить клин
из-под существующего положения вещей; без них старые установ­
ления, хороши они или плохи, утвердились бы навсегда, т. е.
вплоть до гибели соответствующей нации.
При таких обстоятельствах, правда, могут складываться такие
союзы, которые в самом начале радостно бросаются навстречу
кризису, и он не может остановить их, даже если возникнут по­
дозрения, что со временем они отстранят инициаторов револю­
ции, и уже другие силы смогут повести ее дальше.
И пока стоит вопрос, в какой мере может идти речь о достиже­
нии желанного или просто достойного быть желаемым, история
прибегает для этого к совершенно невероятным способам и под­
нимает ни с чем не сравнимый шум. Подобный феномен обнару­
живается также и в жизни отдельного человека: с огромным па­
фосом принимаются решения, которые должны вызвать к жизни
нечто необычайное, однако впоследствии оборачиваются орди­
нарной, но необходимой судьбой.

150
 А сейчас речь пойдет о позитивной, идеальной стороне челове­
ческих начинаний. Она связана с тем, что действительное начи­
нание принадлежит не самым убогим, а самым возвышенным;
именно они окружают блеском возникающий кризис, с помощью
красноречия или иных личных дарований.
И вот начинается великолепное сумасбродство надежды, на
этот раз в колоссальных масштабах, для целого огромного слоя
народа. В массах протест против прошлого смешан так же с
блистательными, фантастическими образами будущего, что
было бы невозможно при хладнокровном рассуждении. Порой
в этом может проявляться глубинная черта того или иного на­
рода, а может быть, здесь сказываются ревматические спазмы
старения, заглушаемые требованиями предстоящего омоложе­
ния общества. В ответ на уговоры Медеи Пелиды варят в чу­
додейственной воде своего собственного отца, но он остается
мертвым.
Засвидетельствовано, что в такие кризисные времена снижается
число обычных преступлений: даже злодеи оказываются захвачен­
ными величием момента104. И даже Шамфор, оставаясь в своих
«Максимах» и «Характерах» при оценке земной жизни в целом
заядлым пессимистом, с началом революции становится воин­
ственным оптимистом.
Такой момент исполненного надежд возбуждения рисует Фу­
кидид в эпизодах, где речь идет о переговорах перед отправкой си­
цилийской экпедиции (VI 24). В настроении афинян перемеша­
лись надежда на захват страны, на завещанные потомками Эгисфа
сокровища и надежда на продолжение выплаты военного доволь­
ствия. К этим настроениям присоединилась и молодежь, «жела­
ющая увидеть и узнать далекую страну и исполненная надежд со­
хранить себе жизнь». Везде можно было увидеть группы людей,
сидящих полукругом и чертящих на земле карту острова105. К это­
му прибавилась еще и инспирированная тайными врагами лихо­
радка процесса гермакопидов.
Первый крестовый поход потому и имел такое огромное значение,
что его устойчивые всемирно-исторические последствия раскрылись
в совсем иной области, нежели страстно желаемая Палестина, а имен­
но, в сознании масс, как сообщает Гвиберт, любопытным образом
всплывали фантастические небесные и земные образы.
Вспомним и видения Карла VIII. Поход в Италию, представ­
лявшийся неправомерно значимым, чуть ли не началом мирово­
го кризиса, оказался лишь началом эры вторжений.
И напротив, во время Крестьянской войны именно начало ее.
не представлялось ничем фантастическим, а вмешательство хили-
астов было только вторичным106.

151
 И даже в английской революции нет ничего подобного. О ней
можно вообще здесь не говорить, поскольку она ни на одно мгно­
вение не поставила под угрозу гражданскую жизнь, даже не воз­
будила высшие силы нации, в первые свои годы приняла форму
медленного правового процесса и в основе своей уже в 1644 г. по­
пала в руки парламентской армии и поставленного ею собствен­
ного Наполеона, который спас нацию от возможных для нее 1792—
94 гг. Кроме того, всякий подлинный кальвинизм и пуританизм
исконно пессимистичны для того, чтобы создавать в воображении
блестящие картины, а потому не потрясли страну и шутовские
проповеди индепендентов.
В противоположность им совершенно блистательно проявля­
ется господство первоначального фантастического образа в «Тет­
радях 1789 года»107, где доминирует дух Руссо с его учением о доб­
роте человеческой природы и ценности чувств как гарантии
добродетели. Это был период празднеств и знамен, последним
блистательным моментом которого был праздник на champ de
Mars
* 1790 года. Казалось, что в такие мгновения приходят в дви­
жение все человеческие способности и надежды.
Мы слишком легко принимаем этот идеальный образ за специ­
фический признак свойственного кризису духа, в то время как это
лишь свадебная церемония, за которой следуют злые будни.
Никогда нельзя будет правильно оценить степень и значение
кризиса, и в особенности масштаб его воздействия, оставаясь в его
начале, поскольку решающей является не столько программа,
сколько, наверное, масса наличного горючего материала, то есть
число и расположенность не просто страдающих, но уже давно
склонных ко всеобщим переменам людей. Одно несомненно: на­
стоящие кризисы при сопротивлении материала только и разго­
раются, не настоящие же или не полные истощаются на этом, хотя
ранее, возможно, и могли создавать чрезвычайно значительный
резонанс.
Если в начальный момент, представляющийся решающим,
проблема отодвигается в будущее и лишена определенности, то
партия обновления считает это своим преимуществом: ведь со сто­
роны противника можно было бы ожидать стремления ее ликви­
дировать, но этим стремлениям не дано осуществиться. Вспомним
кризис на рынке в Мюнстере в 1534 году, давший без борьбы по­
беду сторонникам второго крещения. Но в общем большое значе­
ние имеет тот факт, на чьей стороне окажется фантазия. Кризис
должен руководить ею, если он не желает уступить. Он делает это
посредством демонстраций, ведь даже простая демонстрация мо­

* Марсовом поле

152
жет служить свидетельством силы и, как правило, должна быть
таковой; нужно показать, на какие уступки должна пойти предше­
ствующая власть.
Официальной ареной кризисов являются большие собрания зе­
мель. Но они быстро устаревают и оказываются несовместимыми
с существованием действительно могущественного властителя
(как это подчеркивал в 1815 году Наполеон)108. Подлинным баро­
метром власти можно считать скорее клубы и гетерии, которые
могут каждое мгновение быть преобразованными в соответствии
с реальным состоянием дел и обладают свойством благонадежно­
сти.
После первой стадии кризиса, пока снимается давление старого
порядка и подвергаются преследованию его представители, уже
всплывает феномен, вызывающий столь недоуменное удивление,
а именно, — что первоначальные вожди движения отстраняются и
замещаются другими.
Это происходит потому, что подобные деятели являются инст­
рументом самых разных сил, а в данный момент лишь одна из них
обнаруживает себя в качестве ведущей силы, и она уже влечет за
собой остальные или уничтожает их. Так, к примеру, Английская
революция скорее начиналась кавалерами, но решающим образом
осуществлялась лишь круглоголовыми; это свидетельствовало о
том, что движущей силой революции был, в сущности, не консти­
туционный правовой дух, а индепенденты.
Или же вожди были захвачены (своей или чужой) фантазией,
и при относительно смутном состоянии сознания, без всякого на
то призвания, а исключительно благодаря духу красноречия, вста­
ли во главе движения.
Либо это были тщеславные и честолюбивые люди, такие, как
Петр Амьенский и его приспешники в начале крестовых походов:
они считали себя родоначальниками, а были на самом деле лишь
жалкими феноменами или симптомами, — подвигаемые другими,
но полагавшие себя ведущими деятелями движения.
Пестрый и сильно натянутый парус мнит себя причиной дви­
жения корабля, хотя он всего лишь улавливает ветер, который
может подуть в другую сторону или совсем прекратиться.
Те же, кто проявлял хоть малейшую усталость или больше не
поспевал за все ускоряющимся движением, на удивление быстро
оказывались смещенными. В кратчайшее время могло вызреть
второе поколение активных людей, представлявших собой толь­
ко критическое время и его характерные существенные движущие
силы; они ощущали более слабую связь с предыдущим состояни­
ем, чем представители первой волны. В такие моменты власть
менее всего склонна терпеть разрывы: там, где один человек или

153
какая-то партия обрушиваются от утомления или погибают, сто­
ит наготове кто-то другой, который, в свою очередь, сам тоже
может совсем не соответствовать моменту, но тем не менее по­
нимает, что в это мгновение все кристаллизуется вокруг него. В
людях живет молчаливое предположение, что всякая власть дол­
жна в конечном счете осуществляться рациональным образом, то
есть на долгий срок признавать всеобщие предпосылки существо­
вания и с честью их нести. Даже так называемая анархия с возмож­
ной для себя быстротой претворяется в отдельные элементы вла­
сти, или в представительства, пусть и отдаленные, всеобщего
начала. Норманны в Северной Франции, как позже и в Южной
Италии, начинали действовать как разбойники, но скоро основы­
вали крепкие государства.
В целом же кризисы обнаруживают примеры быстрейшего пе­
рехода от необузданности к повиновению, и наоборот. Всякая же
связанность и подчиненность подавляют чувство ответственнос­
ти и сопряженное с ним ощущение морской болезни.
При дальнейшем своем движении крупный кризис вовлекает в
игру такие «социальные факторы», которые вызывают ужас у его
идеалистически настроенных родоначальников. Речь идет о нуж­
де и алчности, рождающихся частично из-за прекращения граж­
данского сообщения, частично вследствие открывшихся возмож­
ностей для разбоя, а частично благодаря безнаказанности.
В зависимости от обстоятельств, кризис по своему содержа­
нию выразится в том, что он будет или привлекать на свою сто­
рону религию, или иметь ее своим противником, или же вызовет
раскол в самой религии, ее разделение на две части, что одновре­
менно придаст столкновению всех сил характер религиозных
войн.
И вся остальная жизнь оказывается захваченной брожением
и включается своими бесчисленными дружескими и враждебны­
ми элементами в этот кризис. Может даже показаться, что он
несет с собой и впитывает в себя всю движущую способность
этого времени, подобно тому, как при эпидемии какой-то опре­
деленной болезни активность других болезней уменьшается;
прыжки, колебания, отступления и новые прыжки сменяют друг
друга в соответствии с главными побуждениями соответствую­
щего момента.
Когда скрещиваются два кризиса, то более сильный кризис ра­
створяется более слабым. Дважды противоположность между
Габсбургами и Францией отодвигалась в тень и заглушалась про­
тивоположностью между Реформацией и Контрреформацией, то
есть, до 1589 г., а затем все произошло вновь, начиная со смерти
Генриха IV, и так вплоть до Ришелье.

154
 Место борьбы между гуситами и католиками фактически занял
конфликт между богемцами и немцами — в такой форме, что бо­
гемская сторона получила резкую славянскую окраску.

А сейчас нужно сказать несколько слов о силах, устремленных

в противоположных направлениях. Таковыми являются все суще­
ствующие до этого времени общественные установления, которые
давно превратились в настоящие законы, даже приняли характер
закона. С их существованием всеми способами связаны нрав­
ственность и культура, а кроме того и индивидуумы, являющиеся
их носителями в прошлом и привязанные к ним идеей долга и
всеми своими преимуществами. (Против этого, возможно, суще­
ствуют различные рецепты, но нет лекарства).
Отсюда — ожесточенность борьбы, разнузданность страстей с
обеих сторон. Каждая партия защищает свое «самое святое»:
здесь — абстрактный долг верности и религию, там — новый «ми­
ровой принцип».
И при этом — полное равнодушие к применяемым средствам,
даже обмен оружием, когда тайный реакционер играет в демо­
крата, а «поборник свободы» пользуется всеми возможными на­
сильственными средствами.
Вспомним разложение греческой государственной жизни во
время Пелопоннесской войны, которое описывает Фукидид (III,
81—83); оно оказывается реакцией на терроризм демоса и сико­
фантов по отношению к тем, кто хоть что-то из себя представлял.
Когда мы читаем про ужасы Керкиры, мы понимаем, что весь эл­
линский дух переживал потрясение. Война, которая и в общем
является наставницей в насилии, позволяла различным партиям
призывать иностранные интервенции, запоздалые вспышки яро­
сти наверстывались последующим возмездием, даже в языке из­
менилось значение всех выражений. Все спешили опередить друг
друга в злодеяниях, вступали в гетерии, чтобы получить возмож­
ность вопреки закону проталкивать свои интересы, а их связь дер­
жалась на общем для всех преступлении, клятвы примирения были
обесценены; в образе действий предпочтение отдавалось ковар­
ству, так что люди старались быть злыми и ловкими, а не добры­
ми и бесхитростными. Везде царили жажда господства, корысть,
честолюбие; те, кто стоял вне партий, были обречены на гибель из
одной только зависти к их честности, любого рода низость нахо­
дила себе место, простота была высмеяна и исчезла, а общий тон
стал оскорбительным.
Необходимость любой ценой сохранить за собой успех ведет в
такие времена к полной беззастенчивости в выборе средств и к
тотальному забвению первоначально провозглашенных принци­

155
пов. Это приводит к компрометирующему весь кризис террориз­
му, делающему невозможным любое подлинное, плодотворное,
творческое деяние. Как правило, терроризм в самом начале исполь­
зует для своего оправдания популярный предлог внешней опаснос­
ти, в то время как сам он рождается из взвинченной ярости против
почти неуловимого внутреннего врага, также как и из потребности
в получении легких средств управления, и из растущего осознания
численного превосходства его противников. В дальнейшем суще­
ствование террора становится само собой разумеющимся, поскольку
в случае его ослабления сразу же последует воздаяние за все уже со­
вершенное. Несомненно, что в случае внешней угрозы акты наси­
лия должны еще только участиться, что и было в Мюнстере в 1535 г.
Для такого искаженного взгляда на вещи полное уничтожение
противника кажется единственным спасением, и не должно быть
пощады ни детям, ни наследникам; colla biscia muore il veleno’.
Когда всех охватывает настоящая жажда охоты за призраками,
уничтожению подвергается определенная категория людей в со­
ответствии с установленным принципом их отбора. В то же вре­
мя величайшие массовые бойни, анонимные и осуществляемые
наугад, дают только ограниченный эффект, поскольку проводят­
ся от случая к случаю, а названные выше казни повторяются и мо­
гут быть бесконечными. Это осуществлялось в греческих и италь­
янских республиках сколь можно часто, и даже проскрипции
обезумевшего стареющего Мария, направленные против нобили­
тета как касты вообще, входят в то же число (87—86 гг. до н. э.).
Оправдание всему этому находили в утверждении, что противник,
если бы он мог, поступил бы точно так же.
Величайшую ярость вызывают эмигранты, которым приписы­
вают (или делают вид, что приписывают) чрезмерное могуще­
ство, гиперболизируя их значение. Считается почти что разбоем,
если кому-нибудь удается избежать насилия или смерти. Когда
князья, такие, как великий герцог Козимо или Франческо Ме­
дичи, отравляют ядом беглецов из своих владений, скрывающих­
ся от них в других странах, то весь мир возмущается этим, когда
же власти республик бросают в тюрьмы или казнят оставленных
на произвол судьбы родственников этих же эмигрантов, подоб­
ные действия рассматриваются как «политические меры». Вме­
сте с тем терроризм бьет по самому кризису: la revolution devore
ces enfants" — каждая последующая ступень кризиса пожирает
также и представителей предшествующей, как слишком умерен­
ных.

* Вместе со змеей умирает и яд (шпал.)

* * Революция пожирает своих детей (франц.)

156
 Хотя кризис оказывает возможное влияние на многие народы
одного культурного круга (особенно подверженными его воздей­
ствию оказываются малые государства), переплетаясь с господ­
ствующими в нем, подавляемыми силами и страстями и находя
своеобразное отражение в духе этих народов, тем не менее у себя
на родине он может уже находиться в состоянии истощения и рас­
пада, когда его первоначальное стремление оборачивается своей
противоположностью; другими словами, наступает то, что назы­
вается реакцией.
Причины этого могут быть следующие:
1. По обычным человеческим меркам, за предшествующими
безмерными излишествами может последовать истощение.
2. Массы, чья возбудимость только в начале оказывается высо­
кой, отходят от действий или же просто становятся равнодушны­
ми. Они могут сохранить добытое, но, скорее всего, уже не пой­
дут далее определенного порога; только по неосмотрительности
можно предположить, что они безусловно будут оказывать поддер­
жку, ведь мнения большей части крестьян вообще никто особен­
но и не спрашивает 109.
3. Всякий раз, когда возникает насилие, кризис пробуждает к
жизни определенную часть дремлющих сил; они занимают тогда
свое место, требуя в этой суматохе своей доли в добыче, и оказы­
вают поддержку движению, нисколько не задумываясь о его пер­
воначальных идеальных мотивах. Большинство и гвельфов, и ги­
беллинов XIII в. имели подобное умонастроение.
4. Поскольку на эшафот восходят преимущественно те, в ком
наиболее отчетливо воплощается каждый кульминационный
всплеск кризиса, то в их лице со сцены сходят наиболее сильные;
так называемое второе поколение выглядит уже более слабым,
даже эпигонским.
5. Оставшиеся в живых носители движения внутренне изменя­
ются: часть из них хочет наслаждаться, часть — спастись.
И даже когда causa’ продолжает жить, оно все-таки попадает в
чужие руки и утрачивает свою неотразимость. Немецкая Реформа­
ция вплоть до 1524 г. была делом народа и вполне приспособлена
к тому, чтобы в недалеком будущем полностью одолеть старую
церковь; в это время ее как будто подняла на свои плечи Кресть­
янская война, чтобы стремительно пронести через все стихии.
Печальный исход этого предприятия имел длительные разруши­
тельные последствия, во-первых, потому, что там, где Реформа­
ция победила, она стала делом правительств и догматических
систематиков, а во-вторых, из-за укрепления католических пра-

* Дело, причина (лат.)

157
вительств, она уже не смогла проникнуть в Северо-восточную Гер­
манию. Пример анабаптизма в Мюнстере в этом случае еще кое-
что значит.

Пришедшее в дальнейшем отрезвление представляется неверо­

ятным даже независимо от наступивших всеобщих бедствий. Люди
с величайшим терпением принимают самое жалкое правительство
и сносят то, из-за чего еще недавно перевернули бы все вверх но­
гами. В Англии при Карле II полностью приносят в жертву тех
самых пресвитериан, которым он был обязан короной110.
Подобное отрезвление, как показывает Французская револю­
ция, может сопровождаться блестящими внешними успехами и
совершенно бедственным внутренним положением; оно принци­
пиально отличается от ожесточения, наступающего после пораже­
ния, и имеет, очевидно, иные источники.
Правда, некоторые представления, связанные с первоначаль­
ным движением, прочно сохраняют свое существование. Такой
была для Франции идея равенства, хотя революция наивным об­
разом полагала, что она воспитала людей еще и свободными. Ре­
волюция и саму себя считала явлением свободы, но была попрос­
ту лишена этой свободы, подобно лесному пожару. Однако по
сравнению с затраченными гигантскими усилиями и страстями,
выступающими в период кризиса, устойчивый результат кажется
на удивление ничтожным111. Конечно, обозреть в совокупности все
в той или иной мере действительные следствия какого-либо очень
значительного кризиса можно только по завершении большого
отрезка времени, пропорционального величине кризиса. Речь идет
о так называемом добре или зле, то есть, о чем-то желательном или
нежелательном для соответствующего наблюдателя, поскольку за
пределы этого он все же не выходит. Возникает вопрос, в каких
образах кризисное явление воплощает свойственное ему специфи­
ческое содержание при своем вторичном или третичном проявле­
нии.

И величайшее счастьем можно считать, если кризис не стано­

вится жертвой иностранной интервенции или же не попадает в под­
чинение наследственному врагу. Уникальный пример демонстри­
руют нам гуситы, у которых, наряду с жесткой террористической
партией, в городах постоянно утверждала себя и партия умерен­
ная (позже названная партией чашников). В момент отражения
внешнего нападения она присоединилась к партии террора, но
затем, когда последняя истощила себя, ликвидировала ее, само­
властно привела революцию в пропасть и целое столетие принци­
пиально диктовала свою волю.

158
 Пелопоннесская война первоначально была схваткой двух ге­
гемоний, которые, как одна, так и другая, повели против персов
всю Грецию, и даже хотели ее воспитывать'. В начале войны про­
тиворечия между ними достигают такой максимально возможной
остроты, что даже Перикл и иные ораторы представляют их как
противоположность борющихся между собой мировоззрений.
Правда, это не помешало отпавшей по своей воле Спарте господ­
ствовать впоследствии на исторической сцене благодаря персид­
ским деньгам.
Следует сказать и об обратном влиянии вновь возникшего
разделения имуществ. В данном случае нужно констатировать
прежде всего определенный физиологический факт, заключаю­
щийся в том, что кризис несет на своих волнах известное чис­
ло способных, решительных и хладнокровных людей. Они ви­
дят в этом кризисе только возможность обделывать свои дела и
выдвинуться112, и будут желать того же и при противоположных,
да и вообще при любых обстоятельствах. Этот род сорвиголов,
скорых на любой грабеж и захват добычи, любой ценой удержи­
вается на поверхности и чувствует себя так надежно, что ника­
кое более возвышенное стремление не собьет его с толку. Ко­
нечно, тот или иной из них попадает в ловушку обстоятельств
и погибает"3, но сам род таких людей остается вечным, в то вре­
мя как число исконно начинавших, идейно ориентированных
предводителей численно ограничено и по мере нарастания кри­
зиса непрерывно сокращается. Бессмертна на земле лишь по­
шлость"4. Но этот людской род задает тон уже при новых хозя­
евах.
И тогда уже любая собственность, даже секуляризованная, мо­
жет предательски изменить свое предназначение. Еще Перикл
предсказал, что сокровища Дельф когда-то смогут быть использо­
ваны для подкупа, а уже после того, как Ясон из Фер и Дионисий
Старший обратили на это внимание, предсказание сбылось в
священной войне. Стремление обладать церковным имуществом
послужило сильнейшим побудительным мотивом также и для Ре­
формации.
Правда, в конечном счете новая собственность рассматривает
в качестве самого существенного фактора не кризис, благодаря
которому она возникла, а саму себя и собственную сохранность:
кризис не должен идти вспять, но скорее должен остановиться
именно тогда, когда собственность оказывается спасенной. Так,
новые собственники во Франции 1794—95 гг. были исполнены
отвращения к прежним порядкам, но в той же мере испытывали
и тоску по деспотической власти, которая гарантировала бы им их
собственность, а свобода — Бог с ней!

159
 Так же обстояло дело и по завершении альбигойской войны.
430 ленников в Миди были заинтересованы в том, чтобы француз­
ская корона больше не досталась графу Тулузскому, и при этом
вопрос о его еретичности вовсе уже и не поднимался. То есть, в
глубине души ленникам было все равно, являются ли принадле­
жащие им крестьяне альбигойцами или католиками.
В греческих государствах утверждение прав на собственность
изгнанных или истребленных партий, осуществляемое от имени
некоего начала, называется ли оно демосом или аристократией,
легко переходит в тиранию, при которой ни демократия, ни ари­
стократия прав не получают.
И в этом свою роль играют войны и милитаризация. Войны и
армии в определенной мере неизбежно возникают вследствие не­
обходимости укрощения тех регионов и сил внутри страны, ко­
торые возмущены кризисом. К примеру, Кромвель должен был
воевать в Ирландии, а французские генералы — вести военные
действия против федералистов и Вандеи. Частично это вызыва­
ется стремлением отразить агрессию угрожающего иностранно­
го государства, как, в частности, это было при сопротивлении
оранжистов испанцам115, а французов — коалиции, начиная с
1792 г.
Это движение уже само по себе нуждается во внешней власти,
направляющей различные разрозненные силы в некоторое единое
русло. Но, как правило, оно опасается обратной реакции власти
на ее принципы116 и дает это знать прежде всего посредством тер­
рора против своих генералов. В определенном смысле сюда же
относятся процесс против флотоводцев после битвы при Аргинус-
ских островах и совершенно особенным образом — действия фран­
цузов в 1793 и 1794 гг.
Только найти виновных не удается, поскольку о них еще не
знают.
Когда же кризис захлебывается и наступает эпоха утомления,
то устоявшиеся инструменты прежней власти, полиция и армия
словно сами собой организуются в свою старую форму. Однако
нечто в них, отмеченное смертельной усталостью, неминуемо по­
падает в руки самого сильного, который уже наготове стоит рядом,
и оно выразит себя не во вновь избранных и умеренных собрани­
ях, а в солдатах.
Теперь мы имеем дело с государственными переворотами. Они
представляют собой устранение сохранившегося после кризисов
конституционного представительства с помощью военной силы
при рукоплесканиях или равнодушии нации, на что отважились
Цезарь в 49 г. до н. э., Кромвель в 1653 г. и оба Наполеона. При
этом конституционное начало, по-видимому, остается в прежней

160
форме и реконструируется, и даже расширяется, подобно тому,
как Цезарь усилил сенат, а Наполеон 111 восстановил suffrage
universelie', которое было ограничено законом от 31 мая 1850 года.
Но военный дух после некоторых ступеней становления не­
отвратимо влечется к монархии, и именно в ее деспотической фор­
ме: он творит государство по своему подобию.
Не всякая армия так скромно отступает в тень, как армия
Кромвеля, которая, несомненно, появилась лишь на время Анг­
лийской революции и потому не могла примыкать к прежним
военно-монархическим учреждениям. Она не обеспечила коро­
левскую власть и самому Кромвелю, а была и осталась деспо-
тически-республиканской. Реставрация монархии последовала
не благодаря ей, а вследствие обмана ее Монком. И тогда армия
растворилась в приватной жизни, а подобно ей — и американс­
кая армия после последней войны. И то, и другое случилось в ис­
тории совершенно не милитаристских наций.
Если же кризис в конечном счете влияет на другие нации та­
ким образом, что там укрепляются совершенно противоположные
режимы (вопреки тенденциям к подражанию)"7, а в той стране,
где этот кризис начался, он точно таким же образом переходит в
свою противоположность, то все остальное просто разрешается
национальными войнами, ведущимися одной деспотией против
другой.

Деспотический режим, складывающийся после кризисов, являет­

ся прежде всего проявлением целенаправленной властности и ус­
лужливой покорности, при которых развязанные руки государства
вновь оказываются прочно связанными. Этот режим покоится не
на прямом признании властью своей неспособности к правлению,
а скорее на воспоминаниях о некогда пережитых ужасах произвола
случайных людей, с их бесцеремонностью и внушаемым ими стра­
хом. Отречение, которого жаждут от существующей власти, свя­
зано не столько с ее собственной природой, сколько с представ­
лением о беззаконной шайке насильников.
Время от времени и аристократии осуществляют отречение по
собственной воле. Примером служит римская республика, утвер­
ждающая диктатора: ведь «creato dictatore magnus plebem metus
incessit»1"1. Венецианская аристократия постоянно держала над
собой и своим народом дамоклов меч Совета десяти, как бы не
доверяя самой себе.
Но особенно легко отрекаются подчас демократии. В Элладе
того, кто может сломить или изгнать их аристократию, они де-

’ Всеобщее избирательное право (франц.)

161
лают тираном, предполагая при этом, что он будет усердно ис­
полнять их постоянную волю. Если же это выходит не совсем так,
как они задумали, то демагог Гибрей может сказать тирану Ев-
тидему в Миласе: «Евтидем, ты являешься необходимым злом в
нашем государстве, ведь мы не можем жить ни с тобой, ни без
тебя»"9.
Какой-нибудь деспот может сделать бесконечно много хороше­
го, но только не учредить законную свободу; вспомним, что Кром­
вель правил Англией, поставив в каждом округе генерала. Издай
деспот свободную конституцию, он не только будет сам вскоре
отстранен, но и замещен другим, более мелким деспотом, а не сво­
бодой. Последняя оказывается до поры до времени нежелатель­
ной, поскольку до этого она побывала в слишком плохих руках.
Можно вспомнить то, как нынешняя Франция боится своей соб­
ственной тени.
Следующим, сопровождающим деспотизм явлением, может
оказаться расцвет материального благосостояния, который сти­
рает воспоминание о кризисе. Но и в этом случае деспотизм
имеет свои собственные глубинные последствия: он не создает
гарантий в самом себе, выступает в персонифицированной фор­
ме и обременен необходимостью применения актов внешнего
насилия, связанных с обладанием унаследованной им силой,
даже если насильственные действия рассматриваются им лишь
в качестве метастазов предшествующих внутренних беспоряд­
ков.

Далее речь пойдет о реставрациях. Их следует, пожалуй, отли­

чать от рассмотренных выше: там упоминалось о воссоздании на­
родности и государственности, здесь же, напротив, говорится о
восстановлении позиций победившей партии в пределах одного и
того же народа, то есть, о партийных политических реставраци­
ях, которые осуществляются после кризисов вернувшимися домой
эмигрантами.
Быть может, эти реставрации представляют собой восстанов­
ление справедливости, даже восстановление разрушенной целос­
тности нации, но на практике оказываются тем более опасными,
чем более масштабным был предшествовавший им кризис.
Уже на примере греков мы видим, как многие изгнанные граж­
дане вновь возвращаются в свои города, но поскольку они по
большей части вынуждены иметь дело с новыми владельцами, это
не способствует счастью ни их самих, ни их городов.
В то время как они добиваются восстановления из остатков
первоначальной формы некоторых прежних структур, им при­
ходится столкнуться с новым поколением, которое выросло с

162
 момента начала кризиса и уже имеет своей стороне privilegium
juventutis'. Вся эта новая поросль живет на почве разрушенного
предшествующего мира, по большей части не неся за него ответ­
ственности, и потому рассматривает реставрацию прошлого, ко­
торой от нее добиваются, как покушение на унаследованные
права. Сознание продолжает жить соблазнительной картиной
легкости, с которой некогда был совершен переворот, и, напро­
тив, постепенно утрачивает память о пережитых при этом стра­
даниях.
Было бы желательно, чтобы эмигранты никогда не возвращались
или, по крайней мере, не приносили с собой требований возмеще­
ния, чтобы они приняли на себя все пережитое как свою земную
участь и признали бы действие закона о сроке давности, который
вынес бы резолюцию не просто в соответствии с числом прошедших
лет, но соразмерно с масштабом происшедшего разрыва120.
Молодое поколение, от которого требуют, чтобы оно занима­
лось самим собой, как раз и не делает этого, но замышляет новое
ниспровержение в качестве возмещения за пережитое бесчестье —
и вновь поднимается дух обновления. Но чем чаще и решитель­
ней стремление к обновлению побеждается уже существующими
порядками, тем неотвратимей их окончательное крушение вслед­
ствие воздействия новых структур второго и третьего порядка. Les
institutions perissent par leurs victoirs" (Ренан).
Порой же появляется какой-нибудь философ со своей утопи­
ей, как и в какой мере с самого начала должен быть организован
народ в своей прошлой и в своей возможной истории, чтобы не
поддаться призраку демократии, заново не пережить Пелопоннес­
ской войны и нового вмешательства персов. В частности, плато­
новское государство и можно рассматривать как учение, которое
дает возможность предотвращать кризисы. Но ценой какой несво­
боды должна быть куплена эта возможность! Возникает вопрос,
как скоро сами эти утопии будут взорваны очередной революци­
ей. В платоновском государстве это вовсе не представляется не­
возможным: как только между его философами начнутся распри,
все остальные угнетенные сословия будут править сами.
Бывают случаи, когда утопист уже существует в реальности и
сам помогает разжечь огонь революции, как это сделал Руссо с
помощью своего Contrat social.

Прежде всего, в качестве похвалы кризису можно сказать следу­

ющее: страсть есть мать всех великих начинаний; имеется в виду

‘ Привилегия юности (лат.)

” Учреждения погибают от своих побед (франц.)

163
действительная страсть, имеющая своей целью нечто новое, а не
просто крушение старого. Неведомые силы пробуждаются в ин­
дивиде и в массах людей, и даже небо светит другим светом. То,
что существует, получает возможность утвердиться в своих правах,
поскольку все ограничения теряют под собой почву или начина­
ют ее терять.
В соответствии с возрастом, в котором находится тот или иной
народ, кризисы и фанатические формы их проявления следует
рассматривать как истинные признаки жизни, а сам кризис — как
вспомогательное средство природы, сродни лихорадке, его же
фанатические крайности — как знаки того, что существуют вещи,
которые ценятся выше, чем собственность и жизнь. Но оставаясь
дрожащим за свою жизнь эгоистом, не нужно занимать позиции
исключительного фанатизма по отношению к другим.
В целом, все духовное развитие происходит рывками и скачко­
образно, как в индивидууме, так и в различных совокупностях
индивидуумов. Кризис следует рассматривать как новый узел раз­
вития.
Кризисы очищают почву — прежде всего, от множества жизнен­
ных форм, из которых жизнь уже давно испарилась, и которые иначе
по их историческому праву нельзя было бы устранить из мира. Это
положение распространяется и на существующие в обществе орга­
низмы, которые обладают призрачным бытием: не имеют права на
существование и тем не менее в течение времени в высшей степени
застраховали себя для обычной жизни и преимущественно несут в
себе вину за пристрастие ко всему посредственному и ненависть к
любой исключительности. Кризисы устраняют также непомерно
разросшуюся боязнь перед всякими «помехами» и порождают на
свет здоровых и мощных индивидуумов.
Особое отношение кризис имеет к литературе и искусству,
правда, в том случае, если он не оказывает на них непосредствен­
ного разрушительного воздействия, или же если это влияние не
связано с сохраняющимся подавлением отдельных духовных сил:
в культуре ислама стало невозможным существование скульпту­
ры, живописи и эпоса.
Именно в этом случае простое волнение в обществе или совсем
не вредит искусству и литературе, или вредит мало. Среди всеоб­
щей неуверенности непосредственно выступают на сцену великие,
скрытые до того времени духовные силы, подчас совершенно сби­
вая с толку паразитирующих на кризисе. А вот профессиональные
болтуны утрачивают в эти страшные времена все свои способно­
сти121.
Оказывается, что мощные мыслители, поэты и художники
именно в силу того, что они являются сильными людьми, любят

164
атмосферу опасности и ощущают радость в свежих воздушных
струях. Великие и трагические переживания придают зрелость
духу и наделяют его новым масштабным взглядом на вещи, более
независимой оценкой земного мира. Без крушения Западной рим­
ской империи книга Августина De civitate Dei' не стала бы столь
значительной и независимой книгой; в свою очередь, Данте сочи­
нял Divina commedia" в изгнании122.
Художникам и поэтам нет необходимости прямо описывать и
даже возвеличивать содержание соответствующего кризиса, как
это делали Давид и Монти, поскольку человеческая жизнь в ре­
зультате наполнилась новым содержанием, и люди снова узнали,
что они любят и что ненавидят, что представляется незначитель­
ным и что относится к условиям человеческого существования.
«Quant a la pensee philosophique elle n’est jamais plus libre qu’aux
grands jours d’histoire»
* ”, говорит Ренан. Философия расцветала в
***
**
Афинах вопреки опасностям и напряжению афинской жизни,
которая в основе своей протекала как непрерывный кризис борь­
бы с террором, вопреки войнам, процессам по преступлениям
против государства и благочестия, вопреки сикофантии, риско­
ванным путешествиям, вследствие которых можно было быть про­
данным в рабство и др.
И напротив, в совершенно спокойные времена частная жизнь
усыпляет своими интересами и удобствами настроенный на твор­
чество дух и лишает его величия. Но в полной мере пробивают­
ся на первый план просто талантливые люди, отмеченные тем,
что искусство и литература представляются им формами спеку­
ляции, способом обратить на себя внимание, что эксплуатация
присущей им сноровки для них не в тягость, поскольку нет на их
пути избытка гениальности. А часто речь идет не только о талан­
тах.
В этом случае личность, отмеченная великой оригинальностью,
и обреченная на умолчание и забвение, должна дожидаться гро­
зового времени, когда сами собой упраздняются все издательские
контракты вкупе с правами на перепечатку; в это грозовое время
и публику составляют уже другие люди, а протекции, которые до
сих пор опекали и «занимали» людей sui generis'
*
'', сами собой пре­
кращают свое существование.
Чтобы описать специфические черты, характеризующие кри­
зисы нашего времени, сошлемся на наши предыдущие рассужде­

* «О Граде Божием» (лат.)

** «Божественная комедия» (итал.)
*** «Что же до философской мысли, то никогда она не бывает столь свободной, как
в великие исторические времена» (франц.)
**“ Своего рода (лат.)

165
ния (с. 119), где мы пытались показать, каким образом в настоя­
щее время культура задает государству свою программу.
Кризисы в обществе обусловлены преимущественно повсе­
дневным, далеким от всякой чрезвычайности, а потому — в зави­
симости от обстоятельств — возбуждающим или притупляющим
сознание влиянием прессы и средств сообщения; и каждый раз
они имеют определенный экуменический характер.
Отсюда и множество centrefa<;on': искусственно созданные кри­
зисы, ложные, ориентированные на поверхностное возбуждение,
внушения, неоправданные подражания неподходящим примерам,
рукотворные прививки к угасшим кризисам, которые при своей
кончине порождают на свет нечто совсем иное, нежели обуслов­
ленное и обещанное ими, — то, что изначально было в них зало­
жено и что давно можно было в них увидеть, но что открылось
лишь задним числом.
Красноречивый пример представляет Франция 1848 года, где
внезапно пробившаяся на свет республика должна была уступить
натиску духа собственности и наживы, о мощи которого до этого
мало кто имел представление.
Многое, впрочем, и сейчас оказывается в плену слов, прежде
чем стать элементом кризиса.
В эти времена новыми компонентами оказываются противо­
стоящие кризисам правовые убеждения. Прошлые кризисы име­
ли своим противником божественное право, которое в случае по­
беды могло прибегать к крайним мерам наказания. В настоящее
время, наоборот, господствуют всеобщее избирательное право,
простирающееся на все, начиная с выборов, а также абсолютное
равенство гражданских прав и т. д. Именно отсюда главный кри­
зис начнет когда-нибудь свое наступление на гения стяжательства
нашей эпохи.
Свое особое отношение к революции, реакции и войне имеют
железные дороги. Тот, кто действительно овладевает ими или их
материальным составом, может лишить подвижности целые наро­
ды.
Но на горизонте угрожающе маячит возможное переплетение
современного кризиса с могучими войнами народов.
Мы должны отказаться от мысли обсуждать здесь учение об
упадке и гибели наций123. В качестве параллели к ним могут слу­
жить фантастические представления различных народов и рели­
гий, о которых у нас выше (с. 46) уже шла речь; нужно прежде все­
го указать на VIII книгу Оттона Фрейзингенского, а также на
хронику ересей Себастьяна Франка124. Идея предположительных

’ Подделок (франц.)

166
изменений земного шара рассматривается в книге о гибели наций
Декандоля125.

Дополнения о происхождении и особенностях сегодняшнего кризиса

Длительный мир после 1815 г. внушил ложное представление
о том, что достигнуто равновесие сил, которое может длиться веч­
но. Во всяком случае, с самого начала мало кто принимал во вни­
мание подвижность духа народов.
Реставрация и провозглашаемый ею принцип легитимности,
который представлял собой не что иное, как реакцию на дух Фран­
цузской революции, восстановили в самой неадекватной форме
определенное число прежних форм жизни и права и некоторые тер­
риториальные границы, обнаружив полную неспособность вычер­
кнуть из жизни более отдаленные последствия Французской рево­
люции. Ими являются фактически высокий уровень правового
равенства (налоговое равенство, право на занятие должностей, рав­
ное распределение наследства), подвижность земельной собствен­
ности, промышленное применение всякой собственности, паритет
концессий во многих уже сильно перетасованных странах.
Да и государство не хотело отказываться ни от одного из за­
воеваний революции, а главное — от понимания грандиозности
масштабов принадлежащей ему власти, выросшей за это время,
наряду с прочим, в результате террора и имитируемого всеми на­
полеоновского цезаризма. Это властное государство само посту­
лировало равенство даже там, где оно предоставляло своей зна­
ти придворные и военные должности в качестве добычи.
Все это противоречило духу народов, которые вели войны с 1812
по 1815 гг. под знаменем высочайшего национального подъема.
Пробудился критический дух, который не желал уже успокоиться,
несмотря на всю потребность в покое, и прилагал отныне иной
масштаб ко всему существованию. Казалось, что общественным
вопросам придавалось еще мало значения, и даже пример Север­
ной Америки мало что значил, однако выдвинутые собственными
народами требования наполнили правительства беспокойством.
Если бы не интервенция великих стран, самые слабые из пра­
вительств, установленных в результате реставрации, были бы вско­
ре низложены; это Италия 1820/1821 гг., Испания 1823 г. В этих
странах впоследствии стали неизбежными преследования всех
склонных к размышлению классов.
Правда, в этом случае возникает вопрос, сколь долго великие
страны могли в общем сохранять единство, то есть, удерживать
сложившуюся после 1815 года систему. В сложившихся условиях
особое значение приобрел восточный вопрос: всеобщее соотноше­

167
ние сил, реальное или мнимое равновесие могло в любое мгнове­
ние измениться самым недопустимым образом вследствие частич­
ного или тотального преобразования Османской империи, кото­
рая стала доступной для возможного ad hoc’ воздействия.
Поводом послужило восстание греков, действительными же осно­
ваниями были жажда власти и традиционная программа России, а
далее и обнаружившееся в деятельности Каннинга стремление Анг­
лии к сделкам во внешнеполитических вопросах и в отношениях с
континентальным либерализмом. При этом Англия упускала из виду,
что подобным образом нельзя надолго удержать дело в руках.
Самую первую официальную брешь в систему 1815 г. внес рус­
ско-английско-французский договор от 1827 г., направленный на
освобождение Греции, следствием которого были Наварин, рус­
ско-турецкая война 1828 и Андрианопольский мир 1829 гг.
Одного лишь удовлетворения общественного мнения было не­
достаточно, все ждали большего — особенно во Франции.
Несомненно, даже при самом корректном поведении Бурбо­
нов в государстве постоянно витало ожидание взрыва; униже­
ние 1815 г. должно было быть смыто крушением династии с ее
пособниками. Отсюда и временное слияние либералов с бона­
партистами. Правительство, не лишенное положительных черт,
вызывало к себе ненависть из-за его потворства злопамятности
эмигрантов и из-за того, что в нем видели выразителя интере­
сов одной лишь католической церкви; оно воплощало смертель­
ную вражду церкви к Французской революции.
И когда наступила Июльская революция 1830г., вызванное ею
европейское потрясение по своему значению вышло далеко за
рамки исключительно политического процесса.
Австрия, Пруссия и Россия внешне оставались теми же; но
повсюду в качестве средства спасения признавалась необходи­
мость конституции, насколько она могла приниматься всерьез. На
Западе сложился четверной альянс, долженствующий обеспечить
Испании и Португалии благодеяния конституционного порядка
под эгидой Англии и Франции. В Германии, в существовавших
тогда отдельных государствах, начала образовываться конституци­
онная жизнь, но под присмотром двух великих держав; в Италии
же, где дело дошло до окончательных, но исключительно локаль­
ных революций и попыток создания республик, последовали все­
общие репрессии и как реакция на них — заговоры giovine Italia’,
для участников которой идея единства уже выходила за пределы
простого федерализма.

* В данном случае (лат,)

** Молодая Италия (шпал.)

168
 Народы раздробленной Германии и Италии, у которых консти­
туционная система носила жалкий характер или же ее не было
вовсе, с завистью и удивлением взирали на Францию и Англию
как на великие державы, которые одновременно были великими
национальными и при этом конституционными государствами. В
то же время подавление польского восстания определило после­
дующую физиономию русской политики. Только одно устойчивое
территориальное изменение произошло за это время: Бельгия от­
делилась от королевства Нидерландов.
Но конституция способна утолить пробудившуюся жажду сво­
боды столь же мало, сколь и все земное. Прежде всего, француз­
ская Конституция была сама по себе весьма несовершенна: изби­
рательный ценз был настолько узким, что позже парламентская
палата не смогла помочь помешанному на поставленных ею це­
лях правительству, поскольку сама опиралась на ничтожное мень­
шинство населения. К тому же, искусственно созданы были такие
условия, когда программа правительства le paix a tout prix" вызы­
вала ненависть. Луи Филипп мог бы передать обеспечение этой
своей мирной программы парламентской палате, опирающейся на
значительно более широкий базис, даже на всеобщее избиратель­
ное право.

В Западной Европе в 1840-е годы происходило формирование

всеобщего политического радикализма, то есть, такого образа
мыслей, который связывал все существующее зло с предшеству­
ющим политическим состоянием и его представителями и хотел
обрести спасение посредством переворота и переустройства ба­
зиса в соответствии с абстрактными идеалами, но при этом уже
с более активным привлечением политического опыта Северной
Америки.
И с 1840-х годов, частично как следствие того состояния, в
котором находились крупные фабричные города в Англии и
Франции, начинается развитие социалистических и коммунисти­
ческих теорий, которые превратились в полноценные обществен­
ные построения, будучи неизбежными спутниками и следствия­
ми не стесняемого ничем сообщения. Реально существующая
свобода давала достаточно большие возможности для беспре­
пятственного распространения таких идей, так что согласно Ре­
нану, начиная с 1840 г. их общедоступность становится весьма
ощутимым фактом. При этом господствовала величайшая не­
определенность относительно того, какими и насколько значи­
тельными будут противостоящие силы и права. В какой мере

‘ Мир любой ценой (франц.)

169
можно заблуждаться в своих правах на оборону, показал уже фев­
раль 1848 года.
Это состояние нашло свое отражение в современной литературе
и поэзии. Оно дало о себе знать в насмешливом тоне, неприкры­
том брюзжании и мировой скорби в их новой, пост-байроничес-
кой версии.

Между тем происходит опасное внутреннее опустошение в

одной из господствующих консервативных держав — Австрии,
появляются идеи панславизма, и прежде всего в русской офи­
циальной публицистике, а также, наконец с 1846 года, начина­
ется движение в Италии. На сторону последнего становится в
1847 г. Англия, что равно решению помочь опрокинуть ту самую
Австрию, которая одна только и могла еще вести дотируемую
континентальную войну в пользу Англии. Начатая Каннингом
и опирающаяся на выборное большинство либеральная англий­
ская внешняя политика была в то время продолжена Пальмер­
стоном.
В то время как европейский горизонт был целиком охвачен
духом революции и предвестием социального краха, в Швейцарии
началась гражданская война, сопровождаемая колоссальным, не­
соразмерным выражением симпатий и антипатий, и это только
потому, что в ней видели показатель общего положения дел.

Но вот началась Февральская революция 1848 года. Среди все­

общего крушения она принесла с собой внезапное прояснение
горизонта. Ее наиболее значительным, хотя и краткосрочным ре­
зультатом было провозглашение единства Германии и Италии, в
то же время социализм показал себя не столь могущественным,
как предполагалось ранее, поскольку даже июньские события в
Париже почти сразу же вернули власть в руки прежних монархи-
чески-конституционныхсил, а дух собственности и наживы начал
развиваться еще стремительней, чем когда-либо. За поворотным
пунктом, который начинается со сражения у Кустоццы, последо­
вала, однако, всеобщая реакция, в целом восстановившая суще­
ствовавшие прежде формы и границы. Она восторжествовала в
октябре и ноябре 1848 года в Вене и Берлине, и с русской помо­
щью — в 1849 г. в Венгрии.
Когда же Францию охватило новое беспокойство в связи с тем,
что социализм, как казалось, оправился от своего поражения и
твердо рассчитывал выиграть майские выборы 1852 г., этот кри­
зис был заглушен государственным переворотом 2 декабря 1851
года. Единственно правильное решение, которое еще в 1848 г.
могло заключаться в принятии и утверждении некогда существо­

170
вавшей республики, уже далеко не соответствовало ухудшившимся
обстоятельствам 1851 г.

Однако, из-за исключительно половинчатого характера прояв­

ления реакции, большинство государств оказалось в состоянии
полностью противоречивом.
Наряду с тем, что все еще существовали династии, бюрократии
и военное сословие, сохранял свое существование и внутренний
кризис духа, полностью предоставленного самому себе. Обще­
ственность, пресса, безмерно разросшееся сообщение везде мог­
ли сказать решающее слово и настолько тесно сплелись с произ­
водством, что их уже нельзя было ущемить, не причинив ущерб
последнему. Промышленность повсеместно стремилась участво­
вать в мировой индустрии.
Одновременно события 1848 года привлекли более присталь­
ное внимание правителей к народу. Луи Наполеон отважился на
предоставление всеобщих избирательных прав на выборах, и дру­
гие стали ему подражать; в больших крестьянских массах увиде­
ли консервативный элемент, правда, не приняв в расчет его воз­
можное влияние после выборов на все и вся (учреждения, налоги
и т. д.).
С ростом объемов всевозможных сделок у предпринимателей
сложился следующий взгляд на вещи: с одной стороны, государ­
стводолжно быть лишь прикрытием и гарантом их интересов и их
образа мыслей, которые с этого момента естественным способом
выступают в качестве главной цели, к которой стремится мир;
предприниматели даже желали бы, чтобы этот образ мыслей стал
господствующим в соответствии с конституционными установле­
ниями государственной власти. С другой стороны, они преиспол­
нены глубокого недоверия к практике конституционных свобод,
ведь последние скорее могут быть использованы негативными
силами.
Наряду с этим, в качестве универсального выражения и
Французской революции, и реформационных требований Но­
вого времени, оказывает свое влияние на изменения в обществе
так называемая демократия, то есть, продукт слияния тысяч раз­
нообразных источников, мировоззрение в высшей степени разно­
родное в соответствии с исповедующими ее слоями общества, но
единое в одном. А именно, поскольку для демократии власть го­
сударства над единичным субъектом никогда не может быть слиш­
ком велика, она стирает границы между государством и обще­
ством, вверяя в руки государства все то, что общество не станет
творить по своему умыслу, но постоянно стремится все видеть в
проблематичной и подвижной форме, требуя, в конечном счете,

171
для отдельных каст особых прав на работу и на социальное обес­
печение126.

Между тем, политическое положение в Европе становилось все

более угрожающим, год 1848 существенно изменил и, в частности,
глубоко потряс все сложившиеся политические позиции.
Самые сильные правительства должны были испытывать
стремление к продвижению за пределы своих границ.
В такие времена вновь неминуемо заявляет о себе восточный
вопрос — он выступает всякий раз, когда Европа бурлит.
Глубокое недовольство немецкой и итальянской наций (отны­
не представляемой Кавуром), достигло такой степени, что с ним
обязательно должны были считаться и великие державы.
Все в совокупности правительства должны были стать в высшей
степени едиными, чтобы утвердить существующие границы и так
называемое равновесие.
Крымская война была представлена как последняя достигнутая
цель, но в действительности главным здесь было упрочение Луи
Наполеона на его новом троне, и основанием для него могли
быть соображения либерального, клерикального и военного по­
рядка.
Величайшей ошибкой Австрии, или же, если она не могла ина­
че, величайшим ее несчастьем было то, что она, вследствие посто­
янных внутренних потрясений, не могла поддерживать одну из
сторон любой ценой, а ведь, возможно, именно благодаря своей
поддержке западных сил или России она смогла бы преодолеть эти
потрясения.
Англия обнаружила свою слабость, которую она выказывала во
всех войнах, в которых участвовали большие массы людей, и, кро­
ме того, она должна была оплачивать еще и внешнюю войну при
усмирении индийского восстания. Таким образом полностью вос­
произвелась бы испытанная форма ведения войны, когда, одно­
временно с осуществляющей морскую войну Англией, континен­
тальную войну вела бы субсидируемая Англией Австрия.
Вместо Австрии, благодаря решающему шагу Кавура, в войну
вступила Сардиния, и тем самым фатально завязался итальянский
вопрос, разрешенный Парижским договором 1856 года.
В таком положении дел берет начало и в корне ложная поли­
тическая установка Луи Наполеона. Вместе с Англией он угрожал
Фердинанду Неаполитанскому; однако, учитывая свое положение
во Франции, представлявшее для него постоянную опасность, он
делал упор на принцип национализма: ведь ввиду националисти­
ческих брожений он должен был знать, что из этого принципа
берут начало сильные Италия и Германия; он даже неоднократно

172
предлагал Пруссии большие куски Германии. Короче, Луи Напо­
леон вел себя как ученый, например, как философ или естество­
испытатель, который констатирует существование различных сил
в соответствии с тем, приятны они ему или внушают отвращение.
Здесь же следует вспомнить его старое обязательство по отноше­
нию к итальянским тайным союзам, о котором ему напомнило
покушение Орсини, в то время, когда он должен был дать гаран­
тии французским клерикалам и всем консервативным силам. При­
бавим к этому и его мнимое господство над всем, что вообще мог­
ло случиться.
Итальянская война 1859 г. представляла для него опасность во
всех отношениях. Эта война еще больше потрясла его верного со­
юзника Австрию, поскольку она усилила Пруссию, а Австрия
предпочла бы уступить Венецию, чем дать в то время Пруссии за
ее помощь право на первенство над всем Германским союзом. Луи
Наполеон воздержался от решения возвратить итальянцам Вене­
цию и весь Рим в целом, и при этом даже вынашивал идею союза
итальянских государств под председательством папы! Но он уже
не мог сдерживать итальянские события 1860 года, хотя обще­
ственное мнение по большей части приписывало их авторство ему,
а Англия, собственно, и была той силой, которая, вопреки его
амбициям и из соображений локальной популярности, помогла
ему все завершить, нанеся при этом смертельный удар интересам
Австрии, направленным на сохранение раздробленной на части
Италии.
Все, предпринимаемое в дальнейшем Луи Наполеоном, харак­
теризуется неопределенностью планов, которым занимались его
нация и армия.
К североамериканской войне партий он присоединил еще и
мексиканскую, когда он вместе с Англией хотел что-то сделать в
Америке, а смог только одно: а именно, способствовать расторже­
нию Союза. А тот факт, что Англия не прилагала при этом всех
своих усилий, конечно, установить было невозможно, этого пре­
дусмотреть он не мог.
Как узурпатор, он оказался неспособен реально собрать вок­
руг себя партию внутренних преобразований или даже консти­
туционных свобод, которая спасла бы его от заговоров, восста­
ний рабочего класса и т. д. Вместо этого, с каждым днем все
более подозрительным становится его союз с клиром в резуль­
тате сентябрьского соглашения 1864 г. И все же священники и
крестьяне существенно определили результаты выборов на ос­
нове suffrage universelle.
Между тем, Россия в результате освобождения крестьян, осво­
бождения прессы и польского восстания 1862 г. пришла в колеба­

173
тельное движение, литературным выражением которого стал в
настоящее время радикальный панславизм; в какой мере прави­
тельство удерживает его под своим контролем или же само нахо­
дится под его влиянием, остается под вопросом.
К этому присоединился уже не поддающийся сокрытию факт
заката Англии вследствие воссоединения победоносного Союза
(Североамериканских Штатов). В прямой пропорции с данными
обстоятельствами обостряются проблемы Ирландии, а бурление
рабочего класса становится все опасней.
И наконец, немецкий вопрос зашел по меньшей мере так дале­
ко, что обе великие державы должны были непосредственно им
заниматься.
Это происходило в конкуренции с вопросом о конституции, в
особенности в Пруссии. Предприниматели и мыслящие классы
общества посредством определения статей о бюджете и времени
занятости фактически пытались подчинить себе государственную
власть, и их успех доказал, что проблема национального единства
является несравненно более значительной: она проглядывает
сквозь все другие проблемы.
По истечению торжеств 1862 и 1863 гг., которые также назва­
ны были годами конфликтов, грянула Датская война, вызванная
чрезмерной опрометчивостью датчан, которую совместно вели две
великие державы.
Слабость Англии стала в настоящее время очевидной; все за­
ранее знали, что она уже не может вести войны в интересах кон­
тинентальных отношений, даже ради Бельгии. Луи Наполеон, од­
нако, оставил на этот раз все на усмотрение немцев и a priori
подписал лондонский протокол127.

И, наконец, прусское правительство и армия совершили вели­

кую немецкую революцию 1866 г. Это был урезанный кризис перво­
степенной важности. Правда, существовавшее до кризиса и имев­
шее прочные корни государственное устройство сохранялось бы
в Пруссии и после этого, но оно было бы стеснено и потрясено
внутренними негативными конституционными силами, в насто­
ящее же время национальный вопрос намного весомей конститу­
ционной проблемы.
Кризис был вытеснен в Австрию, которая потеряла свою пос­
леднюю итальянскую территорию, а сейчас, вследствие своего
многоязычия, попадает в значительно более опасную ситуацию
перед лицом более однородных образований, в особенности Прус­
сии.
Луи Наполеону следовало бы быть более осторожным с его по­
литическими «компенсациями»: если Пруссия и оставила за ним

174
Бельгию, то предусмотрительно взяла взамен Голландию. И со­
мнительно, чтобы его могли спасти крупные и рискованные ме­
роприятия внутри страны, в любом же случае его уступки были
неудовлетворительными.
Испанская революция 1868 г., в которой он обязан был принять
участие, осуществлялась наверняка против его собственных инте­
ресов.
Однако, в 1869 г. Франция открыто выказала императору свою
насмешку.
Еще раз он доказал свою легитимность на плебисците в мае
1870 г.; и все же оставалось сомнение, сколь долго еще фактор
чрезвычайных интересов, который позволял ему до тех пор удер­
живаться у власти, будет поддерживать его вопреки сопротивле­
нию духа городских масс и предоставлять ему материал для созда­
ния устойчивого, сильного правительства.
Во время обсуждения всегда болезненного для французов воп­
роса об иностранном влиянии он, по всей вероятности, был вы­
веден из себя128.
В Германии тем временем напряжение достигло высших преде­
лов; Южная Германия должна была или твердо примкнуть к Прус­
сии, или же отдалиться от нее. Перед национальным вопросом все
остальное отступило далеко на второй план.
В это же время появилась кандидатура Гогенцоллерна, прием­
лемая для Испании в сопровождении всех связанных с этим со­
бытий.
Объявление Францией войны определило присоединение Юж­
ной Германии к Северной и судьбу войны в целом, поскольку вслед­
ствие этого она велась как исключительное дело всей нации.
Тем самым внутренние политические кризисы в Германии
были надолго упразднены. Власть над внутренними и внешними
отношениями могла теперь во вполне систематической форме
конструироваться сверху.
Великий церковный кризис, по-видимому, совершенно затих
наряду с прочими, и никто, наверное, даже и сам Рим, не знает,
какие отношения будут складываться с вновь сложившимися
структурами у облаченного в тогу совершенной власти папы129.
Франция лежит в руинах; ее влияние как великой державы на
Италию и Испанию надолго сведено к нулю, но как образцовая
республика она, возможно, еще не лишилась своего значения.

Март 1873 г.
Первый значительный феномен после войны 1870/1871 годов —
это вторичный чрезвычайный подъем предпринимательского духа,

175
выходящий далеко за рамки простого заполнения пустот и воспол­
нения потерь, утилизация и открытие бесконечно многих ценно­
стей, с сопровождающим их головокружением от успехов (пред­
принимательской лихорадкой).
Удивление всего профессионального сообщества вызывает пла­
тежеспособность Франции, получившей от своего поражения та­
кой кредит, какой едва ли знала другая страна даже при полной
своей победе.
Аналогом этому в плоскости экономики является рост и эффек­
тивность забастовок.
Общим экономическим результатом оказывается революция
всех ценностей и цен, всеобщее вздорожание жизни.
Но духовными последствиями этого — частью уже наблюдае­
мыми, частью ожидаемыми, — являются, однако, следующие
факты. Так называемые «светлые головы» тянутся к предприни­
мательству или же побуждаются к нему их родителями; бюро­
кратическое призвание уже никак не рассматривается как «карь­
ера», это относится также и к военному призванию во Франции
и в других странах; в Пруссии же оно должно поддерживаться в
таком качестве ценой большого напряжения.
Духовное производство в искусстве и науке прилагает все уси­
лия, чтобы не пасть до уровня простой отрасли городского про­
мысла, не попасть в зависимость от рекламы и показухи, не быть
увлеченным потоком общего смятения. Если подумать об их свя­
зи с ежедневной прессой, с космополитическим сообщением, с
мировыми выставками, то понятна будет необходимость в вели­
ком усилии и аскезе, чтобы сохранить независимость в своем твор­
честве перед лицом всего происходящего. К этому присоединяет­
ся также и отмирание локального со всеми его достоинствами и
недостатками и резкое усиление национального начала.
Какие же классы и слои станут в будущем принципиальными
носителями образования? Кто будет в дальнейшем давать нам ис­
следователей, художников и поэтов, творческие индивидуально­
сти?
Или же все превратится в чистый business, как в Америке?

Если остановиться на факте основания новых великих держав

Германии и Италии, которые появились на свет с помощью уже
давно и чрезвычайно взбудораженного общественного мнения, но
были одновременно плодом великих войн, то при взгляде на опу­
стошения и преобразования, происходящие там, где все существу­
ющее, как казалось, долго еще останется незыблемым, мы можем
обнаружить определенные политические последствия этих про­
цессов. Такими последствиями оказываются превращение поли­

176
тической воли народов в нечто повседневное, и непрерывное ос­
лабление такого рода убеждений, которые могут защищать суще­
ствующий порядок вещей. Государственные мужи больше уже не
пытаются оспаривать «демократию», но больше считаются с ней,
чтобы сделать переход к неизбежному как можно менее болезнен­
ным. Речь идет уже не о защите формы государственного устрой­
ства, но лишь о его масштабе и силе; до определенной поры де­
мократия соучаствует в этом, дух силы и демократический дух по
большей части оказываются нераздельными. И лишь социалисти­
ческие системы абстрагируются от вопроса о власти и ставят во
главе всего свою особую волю.
Республиканские Франция и Испания могут просто по привыч­
ке и из страха перед опасным моментом перехода к монархии со­
вершенно спокойно существовать как республики и дальше, а если
периодически они и будут превращаться во что-то иное, то это
будет скорее цезаризм, чем династическая монархия.
Возникает вопрос, как скоро последуют за ними другие страны.
Однако эти социальные волнения сталкиваются с духом
предпринимательства, а он в конечном счете оказывается силь­
нейшим. Массы желают спокойствия и заработка, и если рес­
публика или монархия смогут обеспечить им это, они будут со­
трудничать с ней, если же нет, то народы, не долго думая, будут
способствовать той государственной форме, которая пообещает
им названные выгоды. Конечно, такое решение никогда не вы­
ражается в отчетливой форме, но всегда сильнейшим образом за­
туманено страстями, личными интересами, влиянием традици­
онных установок.
Полнейшее выражение этой программы содержит последняя
речь Гранта, постулирующая одно государство и один язык как
необходимую цель прежде всего мира промышленности.

И, наконец, о церковном вопросе. Вся Западная Европа обна­

руживает конфликт между мировоззрением, рожденным Француз­
ской революцией, и церковью, а именно, католической церко­
вью, — конфликт, имеющий своим глубочайшим основанием
оптимизм первого и пессимизм последней.
В новейшее время он усилился вследствие «Силлабуса», Собо­
ра и доктрины о непогрешимости папы, после того как церковь по
каким-то смутным причинам сознательно приняла решение в
широчайших масштабах выступить против современных идей.
Италия воспользовалась моментом, чтобы занять Рим; в целом
же Италия, Франция, Испания и др. оставляют теоретическую
сторону вопроса без внимания, в то время как Германия и Швей­
цария каким-то образом пытаются полностью подчинить католи­

177
цизм государству, не только лишая его иммунитета относительно
обычного права, но и стремясь навсегда его обезвредить.
Но определяющее решение должно исходить из глубин всего
человечества. Останется ли этот оптимизм, несущий на себе пе­
чать духа предпринимательства и власти, и сколь долго он будет
сохраняться? Или же — и свидетельством этого может служить
пессимистическая философия нашего времени — наступит всеоб­
щее изменение способа мышления, подобно тому, что было в III
и IV веках?
 V
Индивид и всеобщее
(Историческое величие)

Наш взгляд, обращенный к длительным взаимовлияниям потен­

ций мирового развития, сохраняющий свой интерес и к ускорен­
ным процессам, соединяется с рассмотрением мирового движения,
находящего свое концентрированное выражение в отдельных ин­
дивидуумах: таким образом, мы должны начать разговор о великих
людях.
При этом мы вполне отдаем себе отчет в проблематичности по­
нятия «величия»: в данном случае мы с необходимостью должны
отказаться от всякого научно-систематического рассмотрения.
В качестве точки отсчета возьмем нашу собственную малость
(Knirpstum), внутреннюю расшатанность и разлад. Великая лич­
ность есть то, чем мы не являемся. Жуку, сидящему в траве, ореш­
ник тоже может показаться (если он вообще обратит на него вни­
мание) чем-то очень великим, и только потому, что он всего лишь
жук.
И все же мы чувствуем, что нам не избежать этого понятия, что
мы не можем лишиться его, только оно будет относительным,
поскольку мы не можем надеяться пробиться к абсолютному.
Здесь нас со всех сторон подстерегают заблуждения и ослож­
нения. Наши суждения могут серьезно колебаться в зависимости
от возраста, уровня познания и т. д., противоречить друг другу и
быть в разладе с суждениями и чувствами других, и именно пото­
му, что исходным пунктом для нас и всех других является наша
мел котравчатость.
Далее мы открываем в себе фальшивейшие из чувств, а имен­
но потребность в покорности и в удивлении, стремление опья­
няться впечатлениями, кажущимися нам грандиозными, и фан­
тазировать по их поводу130. Целые народы могут подобным
образом оправдывать свое унижение, рискуя тем, что другие на­
роды и культуры позднее могут заявить им, что они поклоня­
лись ложным ценностям.

179
 В конце концов нас непреодолимо принуждают к тому, чтобы
считать великими в прошлом и настоящем тех, от чьих деяний
зависит наше видовое существование и без вмешательства кото­
рых мы вообще не можем представить своей жизни. Нас особен­
но ослепляет образ таких людей, чья деятельность позитивно от­
разилась на нас в настоящее время: так, например, образованный
русский все же будет считать Петра Великого великим человеком,
даже если тот внушает ему отвращение, несмотря на резкое оспа­
ривание его славы в новейшее время. Ведь без этого человека он
не может мыслить и самого себя. Но в противоположность этому
мы считаем великим и того, кто нанес нам наибольший ущерб.
Короче, мы рискуем принимать за величие силу, а своей персоне
придавать слишком большое значение.
К приведенному выше можно присоединить и столь часто
встречающиеся ложные, даже недобросовестные письменные сви­
детельства, идущие от ослепленных идеей или прямо подкуплен­
ных писак и др., которые льстят грубой силе и выдают ее за вели­
чие.
Вопреки всему этому мы обнаруживаем такой феномен, что все
образованные народы прославляют своих великих исторических
личностей, держатся за них и видят в них свое величайшее досто­
яние.
И при этом совершенно неважно, носит ли какая-либо лич­
ность имя «великой»; последнее просто зависит от того, что его
дает другая, именуемая великой, личность.
Подлинное величие есть тайна. Этот предикат придается лич­
ности или отнимается у нее больше под влиянием каких-то не­
определенных чувств, чем, собственно, на основании каких-то
хартий; при этом зависит он вовсе не от мнения одних только
профессионалов, а от фактического согласия многих людей. Для
этого недостаточно также и так называемой славы. Общее образо­
вание наших дней выбирает из всех племен и народов огромное
количество знаменитостей, но в каждом отдельном случае сразу же
возникает вопрос о том, насколько приложимо к нему название
великого, и тогда это испытание выдерживают лишь немногие.
Но каков же масштаб этого испытания? Он сомнителен, нео­
днозначен, непоследователен. Названное выше качество опреде­
ляется то по интеллектуальным, то по нравственным основаниям,
то скорее на основании документальных свидетельств, или же,
наконец (и это, как было сказано, случается чаще всего), просто
под диктовку чувств. Иногда определяющей является личность,
иногда — то воздействие, которое она осуществила. Часто сужде­
ние оказывается в зависимости и от более сильного влияния пред­
рассудка.

180
 Наконец, мы начинаем подозревать, что личность в целом,
представляющаяся нам великой, оказывает на нас через века и
народы магическое влияние, выходящее за пределы простого пре­
дания.
Слова «единственность», «незаменимость» могут служить от­
правной точкой не для объяснения, но лишь для дальнейшего
описания всякого величия. Великий человек — это тот, без кото­
рого мир показался бы нам несовершенным, поскольку опреде­
ленные великие свершения могли быть осуществлены только бла­
годаря ему, в пределах его времени и окружения, и немыслимы
иначе. Он существенным образом вплетен в великий поток важ­
нейших причин и результатов. Пословица говорит: «Нет незаме­
нимых людей», ноте немногие, которые все же незаменимы, ока­
зываются великими.
Конечно, невозможно строго провести действительное доказа­
тельство незаменимости и единственности, уже потому, что нам
неведом предшествующий арсенал природы и мировой истории,
из которого можно было бы вместо одного великого индивида
вывести на сцену другого. Но у нас есть основание считать его не
столь уж значительным.
Единственным и незаменимым является лишь человек, наде­
ленный необыкновенной интеллектуальной или нравственной
мощью, чьи деяния затрагивают нечто всеобщее, то есть, целые
народы или культуры, даже все человечество. И, несомненно,
лишь в скобках можно в данном случае также заметить, что не­
что, подобное величию, встречается также и у целых народов, и
что далее можно встретить частичное или мгновенное величие,
которое проявляется тогда, когда отдельный индивидуум полно­
стью забывает во всеобщем себя и свое существование: в такой
момент он кажется отрешенным и вознесенным над всем зем­
ным.

XIX веку следует приписать особый дар в оценке великих лю­

дей, проявивших себя во все времена и в разных течениях. Ведь в
результате взаимодействия и взаимосвязи всех наших литератур,
возросшего общения, движения европейского человечества через
все моря, расширения и углубления всех исследований наша куль­
тура обрела свою существенную отличительную черту — высокую
степень всечувствования. Мы обладаем универсальным кругозо­
ром и пытаемся сделать своим достоянием даже самое чуждое и
страшное для нас.
Прежние эпохи смотрели на мир с одной или нескольких то­
чек зрения, в особенности, только национальной или только ре­
лигиозной. Ислам был занят лишь собой одним; средневековье

181
в течение тысячи лет рассматривало античность как культуру,
ввергнутую во власть дьявола. Наше историческое суждение, на­
против, захвачено грандиозным генеральным пересмотром пред­
ставлений о знаменитых индивидуумах и деяниях прошлого;
лишь мы судим отдельного индивидуума, исходя из предшеству­
ющего ему, исходя из его времени. Вследствие этого развеялось
величие ложных фигур, а истинное обрело новую славу. При том
наше право на суждение питается не безразличием, но скорее
энтузиазмом ко всякому величию прошлого, так что, например,
мы признаем величие в самых чуждых нам религиях.
Искусство и поэзия прошлого также звучат для нас по-новому
и в любом случае иначе, чем для наших предшественников. На­
чиная с Винкельмана и гуманистов конца XVIII в. мы смотрим на
античность другими глазами, нежели прежние величайшие иссле­
дователи и художники. Лишь после второго открытия Шекспира,
сделанного в XVIII веке, мы вновь оценили Данте и «Нибелунгов»
и обрели истинный масштаб для оценки поэтического величия, а
именно экуменический.
В свою очередь, можно оставить за будущим временем пере­
смотр и наших собственных суждений. Но при всех обстоятель­
ствах мы в настоящее время удовлетворимся тем, что будем ос­
вещать не понятие «историческое величие», но фактическое
содержание данного термина, а это может вскрыть существенную
непоследовательность в его общепринятом понимании.

Перед нами происходит следующий таинственный переворот:

народы, культуры, религии, события, для которых, как кажется,
только совокупная жизнь может иметь какое-то значение, и ко­
торые должны быть только ее продуктами и способами ее прояв­
ления, внезапно получают свое преображение или свое повели­
тельное выражение в великих индивидуумах.
Время и человек вступают между собой в великое, таинствен­
ное соглашение.
Но природа действует здесь с известной бережливостью, а
жизнь угрожает великому человеку с самой юности совершенно
специфическими опасностями, среди которых есть и ложные, —
когда она направляет его по тем путям, которые противоречат его
подлинному призванию. Возможно, количество этих опасностей
может стать минимально преобладающим, чтобы оказаться непре­
одолимым.
Когда, в конечном счете, жизнь не дает ему возможностей для
самовыражения, то великий человек постепенно угасает нерас­
крытым, непризнанным, или же сходит с жизненной арены, не­
достойной его, почитаемый лишь немногими.

182
 И потому его дело издавна будет и останется редким или даже
уникальным.

То всеобщее, которое находит свое максимальное выражение

в великих индивидуумах или же преобразуется ими, также пред­
стает в большом разнообразии форм.
Прежде всего, следует отдельно рассматривать исследователей,
первооткрывателей, художников, поэтов — короче, представите­
лей сферы духа. Позитивный смысл их деятельности раскрывается
благодаря всеобщему признанию того обстоятельства, что без ве­
ликого индивидуума нельзя продвинуться вперед, что искусство,
поэзия и философия, а также все великие духовные творения, бес­
спорно, обретают существование силами их великих создателей и
вообще только им обязаны своим постепенным совершенствова­
нием. В то же время существует иной исторический взгляд, соот­
ветствующий убеждениям тех, кто его выражает, кто возвышает
свой голос против великих людей, объявляя их вредоносными или
бесполезными, полагая, что народы и без них справились бы со
своими проблемами.
Выходит, что представления художников, поэтов и философов,
исследователей и первооткрывателей не согласуются с «установ­
ками», на которых основывают свое мировоззрение большинство
людей, что их деяния не влияют на «жизнь», то есть, на преиму­
щества и недостатки многих; ни у кого нет необходимости знать
о них, и поэтому их могут оставить наедине с собой.
(Конечно, время нынче толкает самых одаренных художников
и поэтов на промысел. Это находит свое выражение в том, что
творческие люди идут навстречу диктуемому временем «образова­
нию» и тем самым помогают представить его в зрительных обра­
зах; в общем, они терпеливо сносят всякую профессиональную
зависимость и полностью отучаются прислушиваться к своему
внутреннему голосу. Они получают соразмерное своему времени
жалованье на службе у «установок»).
Художники, поэты и философы выполняют двойственную фун­
кцию: идеально переносят в сферу созерцания внутреннее содер­
жание времени и мира и передают их потомкам как непреходящее
свидетельство эпохи.
Возникает вопрос, почему чистые изобретатели и первооткрыва­
тели в сфере производства, как, например, Альтханс, Жаккар,
Дрейк, Даниель, не являются великими людьми, какими бы энер­
гичными, самозабвенными они ни были, хотя фактические резуль­
таты их открытий завоевывают мир и им ставят сотни памятников..
Ответ заключается в том, что они, в отличие от трех названных выше
типов творческих личностей, как раз не имеют отношения к миру

183
как целому. При этом остается ощущение, что они вполне замени­
мы и что кто-то другой мог бы достичь тех же результатов, в то вре­
мя как каждый отдельный великий художник, поэт и философ по­
просту невосполним, поскольку мир как целое тесно связан с его
индивидуальностью, которая в каждый определенный момент сво­
его существования является такой, какая она есть, и в то же время
обладает присущей ей всеобщей значимостью.
В конечном счете тот, кто повысил ренту с какого-либо окру­
га, еще не является благодетелем человечества. Нельзя выращивать
марену везде так, как это делают в департаменте де ла Воклюз, но
даже в департаменте де ла Воклюз не заслужил статуи тот, кто про­
сто ввел культуру марены.
Из первооткрывателей далеких стран великим был только Ко­
лумб, но он был действительно велик, поскольку свою жизнь и
свою необыкновенную силу воли он подчинил одному требова­
нию, которое ставит его в ряд с величайшими философами. Со­
хранение представления о шарообразности Земли является пред­
посылкой всего последующего мышления, а все последующее
мышление неизбежно восходит к Колумбу, поскольку оно обре­
ло свободу только на основе этой предпосылки.
И тем не менее, можно было бы утверждать необязательность
появления Колумба в мире. «Америка была бы вскоре открыта,
даже если бы Колумб умер в колыбели»131, чего нельзя сказать об
Эсхиле, Фидии и Платоне. Если бы Рафаэль умер в колыбели, то,
возможно, «Преображение» осталось бы не написанным.
В противоположность этому все последующие открыватели зе­
мель только вторичны, они живут лишь открытыми и указанны­
ми Колумбом возможностями. Несомненно, Кортес, Писарро и
другие обладают наряду с этим особенным величием, как конки­
стадоры и организаторы на огромных новых варварских землях, но
движущие ими мотивы уже бесконечно более мелки, чем у Колум­
ба. Деятельность Александра Великого отмечена более высоким
посвящением в том смысле, что, собственно, в нем первооткры­
ватель толкал вперед завоевателя. Все-таки самые знаменитые
путешественники наших дней пересекают в Африке и Австралии
те земли, контуры которых нам уже известны.
И все же имя первопроходца, совершившего важнейшее откры­
тие в дальних странах, окружено несравненным блеском (напри­
мер, раскопки Лайарда в Ниневии), даже если мы знаем, что ве­
личие заключено в объекте, а не в открывателе. В этом выражается
чувство благодарности людей, с большим нетерпением ожидавших
этого открытия. При этом остается под вопросом, как долго еще
сохранят потомки свою благодарность за подобное единичное бла­
годеяние.

184
 В случае с естествоиспытателями каждая естественная наука,
задаваясь вопросом о том, кто в наибольшей степени способство­
вал ее продвижению, хотя и сохраняет память о некотором числе
относительно великих людей, все же исходит при этом из интере­
сов своей дисциплины, а не из идеи мирового целого.
Наряду с этим в сфере исследования существует совершенно
иная, независимая оценка, по-своему наделяющая людей преди­
катом величия или отказывающая в нем. Она увенчивает лаврами
не абсолютные способности, не нравственные заслуги и не пре­
данность делу (последние обладают достоинством, но не величи­
ем), но лишь великие открытия в определенных областях, а имен­
но, отмечает наградами открывателей первостепенных законов
жизни.
Как представляется, из их числа будут исключены представи­
тели всех исторических наук. Они подпадают исключительно под
литературно-историческую оценку, поскольку при всех своих ве­
ликолепных знаниях и воображении имеют дело с познанием оп­
ределенных частей мира, а не с открытием законов, ведь «исто­
рические законы» неточны и спорны. Остается под вопросом,
породила ли бесспорно великих людей политическая экономия
с ее законами жизни.
И напротив, в математических и естественных науках суще­
ствуют общепризнанные великие люди.
Все последующее мышление обрело свободу с того времени,
когда Коперник переместил Землю из центра мира на второстепен­
ную орбиту отдельного элемента солнечной системы. В XVII в.,
кроме нескольких астрономов и естествоиспытателей, к примеру,
Галилея, Кеплера и немногих других, не было исследователя, ко­
торого можно было бы назвать великим. Именно на достигнутых
ими результатах основываются все дальнейшие представления о
мировом целом и даже мышление вообще, благодаря чему они
включаются и в число философов.
Только великие философы и открывают сферу подлинного ве­
личия, единственности и незаменимости, необычной силы и от­
ношения ко всеобщему.
Они, каждый по-своему, приближают к человечеству реше­
ние великой загадки жизни; предметом их рассмотрения явля­
ется мировое целое во всех его сторонах, включая, nota bene, и
человека; они одни обозревают и подчиняют себе отношение
отдельного к целому и способны поэтому указывать специаль­
ным наукам их направление и перспективу. Последние, порой
неосознанно и нехотя, прислушиваются к ним, ведь отдельные
науки часто совсем не ведают, какие нити связывают их с мыс­
лями великих философов.

185
 К числу философов можно присоединить и тех, кто сделал
жизнь в высокой мере объектом своих наблюдений и как бы под­
нялся над ней, выразив этот опыт в многостраничных записках -
это Монтень, Лабрюйер. Они образуют переходную ступень к по­
этам.

Тогда в своем высоком посредничестве между философией и

искусствами выступает поэзия. Философу дана одна истина, по­
тому и слава достается ему лишь после смерти, зато и слава эта
становится впоследствии более звучной. Поэты и художники, на­
против, причастны к ясной соблазнительной красоте, чтобы
«преодолевать противодействие глухого мира»; благодаря красо­
те они владеют чувственно-образным языком132. Но поэзия имеет
общий с науками язык и бесконечное множество предметных свя­
зей; а с философией — то, что и она толкует мировое целое; с ис­
кусствами — форму и образность всего своего способа выражения,
а также то, что и она является творческой силой и властью.

Сразу же следует рассмотреть вопрос общего порядка, почему

мы приписываем величие поэтам и художникам.
Не удовлетворенный ни простым знанием, которое является
делом специальных наук, ни познанием, которое есть дело фи­
лософии, осознав свою многообразную, загадочную сущность,
дух подозревает наличие еще и других сил, которые соответству­
ют его собственным темным силам. И тогда обнаруживается, что
его окружают великие миры, которые обращаются к тому, что в
нем выражено в образах, только на языке образов: это сфера раз­
личных искусств. И дух неизбежно будет приписывать то же ве­
личие и его носителям, поскольку именно им он обязан умноже­
нием своей глубинной сущности и могущества. Ведь носители
искусства оказываются в состоянии включить в свой круг почти
все его существование в той мере, в какой оно выходит за преде­
лы обыденного, выразить его чувства в более глубоком смысле,
чем сделал бы это он сам, предложить ему такую картину мира,
которая, будучи освобожденной от шелухи случайного, собира­
ет в фокусе проясненного явления только самое великое, значи­
мое и прекрасное. Таким образом, даже трагическое становится
отрадным.
Искусства являют собой мощь, силу и творчество. Их важней­
шая, центральная движущая сила — фантазия — во все времена
рассматривалась как нечто божественное.
Умение сделать внутреннее внешним, изобразить его таким
образом, чтобы оно воздействовало в качестве внутреннего, обрет­
шего свое внешнее выражение, как откровение, — это редчайшее

186
свойство. Просто поверхностно еще раз воспроизвести нечто
внешнее могут многие, а вот это умение, напротив, вызывает в
зрителе или слушателе убеждение, что только единственный тво­
рец способен создать нечто подобное, то есть, что он неповто­
рим.
Издавна мы знакомимся с поэтами и художниками в момен­
ты их великого, торжественного участия в религии и культуре;
сквозь них говорит могущественнейшее волеизъявление и само­
ощущение прошлых времен, избравшие их своими толкователя­
ми.
Они одни в силах выявить и утвердить мистерию красоты; все
то, что в нашей жизни протекает мимо нас, будучи скоротечным,
редким и разнящимся, концентрированно представлено здесь в
качестве поэтического мира, образов и грандиозных образных
циклов, в красках, камне и звуке как второй, высший земной мир.
Да, именно в искусстве, на примере архитектуры и музыки, мы в
целом и открываем для себя прекрасное, без него мы и не пред­
ставляли бы себе, что оно существует.
Однако среди поэтов и художников действительно великие как
таковые получают законные права благодаря овладению высота­
ми своего искусства, которое нередко становится признанным еще
при их жизни; этому, как правило, содействует опыт или молча­
ливое убеждение в том, что великое дарование всегда есть нечто в
высшей степени редкое. И возникает чувство, что данный мастер
абсолютно неповторим и что мир был бы неполон и даже немыс­
лим без его присутствия.
К счастью, при всей редкости людей высшего ранга в искусст­
ве и поэзии обнаруживается и вторая по масштабам степень вели­
чия. Те достижения, которые оригинальные мастера оставили
миру как дар свободного творчества, могут в порядке наследова­
ния удерживаться в этих областях превосходными мастерами мень­
шего ранга на уровне стиля, большей частью, конечно, неся на себе
очевидные признаки вторичности, даже если эти мастера облада­
ют сами по себе первоклассными задатками, а первые места не
достались им только потому, что уже определенно были заняты
другими.
Третьестепенные же мастера, творящие на продажу, по мень­
шей мере еще раз показывают, насколько могучим был предше­
ствующий им великий человек; они также весьма поучительно
свидетельствуют, какие свойственные ему черты, во-первых, ока­
зались особенно привлекательными для усвоения, и во-вторых,
какие из них могли быть заимствованы прежде всего.
Но мы каждый раз вновь и вновь обращаемся к мастерам пер­
вого ранга; у них одних находим мы истинную оригинальность в

187
каждом слове, мазке или звуке даже там, где они повторяют себя
(хотя при этом мы можем стать жертвами некоторых заблуждений;
и уж совсем печально, когда первостепенный талант отдается на
потребу стандартного наемного труда).
Далее, характерной чертой художников высочайшего ранга ока­
зывается та высокая продуктивность, которая, как небо от земли,
отлична от сноровки и плодовитости, свойственной посредствен­
ности; она тем более бросается в глаза, что кажется вызванной
предощущением ранней смерти, как это мы видим у Рафаэля и
Моцарта, а также у Шиллера с его расстроенным здоровьем. Кто
после нескольких однократных значительных достижений стано­
вится халтурщиком, даже из необходимости заработать, тот с са­
мого начала величием не обладал.
Источником этой продуктивности является сама по себе вели­
кая, сверхчеловеческая сила и, кроме того, проявляющиеся при
каждом новом достижении воля и склонность к многосторонне ­
му приложению своих способностей. Например, у Рафаэля каж­
дой новой ступени развития соответствовала целая серия мадонн
или святых семейств; можно вспомнить здесь также и 1797 «бал­
ладный год» Шиллера. И наконец, подспорьем великому мастеру
могут служить уже сложившийся стиль и большая потребность в
его творчестве у народа, что послужило на пользу Рубенсу и Каль­
дерону.
Может возникнуть вопрос о том, в какой мере великий поэт
и художник может быть лишенным личного величия. В любом
случае они нуждаются в такой концентрации воли, без которой
немыслимо вообще никакое величие, и чье магическое воздей­
ствие мы ощущаем на себе как некую принудительную силу.
Помимо своих желаний они должны становиться исключитель­
ными личностями, а тот, кто таковой не является, даже при бле­
стящих дарованиях может быстро сломаться. Однако, не обладая
в нужной мере твердым характером, даже этот блестящий «та­
лант» останется псом или оборванцем. Все великие мастера
прежде всего много и постоянно учились, для чего наряду с уже
достигнутой значительной высотой, легкой и блистательной про­
дуктивностью необходима была также и величайшая решимость.
Далее, все они достигают последующих ступеней только в тяже­
лой борьбе, решая те новые задачи, которые они сами себе ста­
вят. Микеланджело, уже пользуясь всемирной славой, должен
был в свои шестьдесят лет открывать для себя и осваивать новую
великую область, прежде чем создавать свой «Страшный суд».
Можно вспомнить волевое напряжение Моцарта в последние
месяцы его жизни — того Моцарта, которого все еще представ­
ляют вечным ребенком.

188
 С другой стороны, многие пытаются увидеть у великих мас­
теров более полное, более счастливое существование и замеча­
тельные личные качества, чем это свойственно остальным смер­
тным, а в особенности — более счастливое сочетание духа и
чувственности. При этом многое остается чистой догадкой, к
тому же упускаются из виду чрезвычайно специфические опас­
ности, которые подстерегают их в жизни и творчестве. Современ­
ные, разрисованные яркими красками биографии поэтов и ху­
дожников питаются из чрезвычайно дурного источника; лучше
было бы удовлетвориться их произведениями, благодаря чему мы
представили бы, например, Глюка исполненным величия и гор­
дого спокойствия, Гайдна — человеком счастливым и искренне
доброжелательным. К тому же, не все времена мыслили на этот
счет одинаково: вся Греция до римского владычества на удивле­
ние мало могла сказать о своих величайших творцах в сфере
изобразительных искусств, одновременно чрезвычайно высоко
ставя поэтов и философов.

Несколько слов нужно сказать и о различной степени призна­

ния, которое выпадает великим в отдельных видах искусства.
У поэзии есть свои вершины: когда она, предварительно изящ­
но и идиллически очертив контуры грядущего, извлекает из слу­
чайного, посредственного и безразличного потока жизни нечто
универсально человеческое в его высочайшем выражении, пре­
творяет его в идеальные образы и представляет картину челове­
ческих страстей в борьбе с верховной судьбой во всей чистоте и
моши, не замутненную никакими случайными моментами; ког­
да она раскрывает перед человеком тайны, сокрытые в нем самом,
о которых он имел бы без нее только смутные ощущения; когда
она говорит с ним на чудном языке, и ему кажется, что некогда в
лучшем бытии это должен был быть и его язык; когда страдания
и радости отдельных людей разных времен и народов она преоб­
ражает в непреходящее произведение искусства; когда слова spirat
adhuc amor
* звучат, начиная от диких стенаний Дидоны до печа­
ли покинутых возлюбленных в народных песнях, с тем, чтобы на
них отзывались своими страданиями потомки и ощущали себя
вовлеченными в более высокое целое, в страдание мира. На все
это оказывается способной поэзия, поскольку и в самом поэте вы­
сокие начала пробуждаются лишь благодаря страданию. Проис­
ходит это, наконец, и тогда, когда она воспроизводит настроен­
ность, выходящую за пределы печали и радости, соприкасаясь с
той сферой религиозного, которая составляет глубочайшую осно­

* Жива еще любовь (лат.)

189
ву всякой религии и познания: преодоление земного, которое мы
находим выраженным в высочайшей мере у Кальдерона в сцене
между Киприаном и Юстиной в темнице; но и Гёте удивительным
образом прикасается к этой реальности в своем «Ты, сошедший
с небес». Так бывает и когда поэзия, охваченная могучим поры­
вом, обращается к целым народам, как это делали пророки,
вплоть до того несравненного взрыва вдохновения, который мы
находим у Исайи, 60.
Великие поэты могли бы представляться нам великими даже
в качестве важнейших свидетелей духовных проявлений всех тех
времен, которые оставили нам надежные письменные памятни­
ки поэзии; но в общем и целом они составляют в своей совокуп­
ности величайшее связное откровение о внутреннем мире чело­
века.
Однако, «величие» отдельного поэта надо тщательно отделять
от его «популярности» или авторитета, которые обусловлены со­
всем иными причинами.
Может, правда, сложиться впечатление, что значимость поэтов
прошлого зависит только от их величия, но поэзия может иметь
вес еще и как элемент образования, и как свидетельство своего
времени, что выходит далеко за пределы ее поэтического смысла.
Таковы многие поэты древности, поскольку всякое свидетельство
того времени само по себе бесценно.
Конечно, стоит задаться вопросом, обладает ли Еврипид вели­
чием, подобно Эсхилу или Софоклу. И тем не менее он действи­
тельно оказывается важным источником для понимания поворо­
та в умонастроении всего афинского общества того времени. Но
как раз в его лице мы имеем красноречивый пример названного
различия: Еврипид свидетельствует о чем-то временном в истории
духа, а Эсхил и Софокл — о вечном.
С другой стороны, такие бесспорно великие и прекрасные тво­
рения, как народный эпос, народная песня и мелодия, как может
показаться, не связаны своим происхождением с какой-либо ве­
ликой индивидуальностью; ее замещает весь народ, находящий­
ся, по нашим представлениям, на некотором еще своеобразном,
наивно-счастливом уровне своего культурного развития.
Но эта подстановка основывается, фактически, только на не­
удовлетворительном состоянии самого предания. Эпический пе­
вец, чье имя нам более неизвестно (или же мы знаем его только в
качестве коллективного имени), предстает чрезвычайно великим
в тот момент, когда он впервые отлил какую-либо ветвь сказания
своего народа в устойчивую форму; в этот момент в нем магичес­
ки сконцентрировался народный дух, что возможно только для
исключительных личностей. Таким образом, народная песня и

190
народная мелодия высшего ранга также создаются исключитель­
ными индивидуумами и в великие мгновения, когда в них в сжа­
той форме говорит народный дух, в противном случае песня не
могла бы сохраниться надолго.
То обстоятельство, что какая-нибудь безымянная трагедия сра­
зу же заставляет нас думать о личном авторстве, и в то же время
мы не можем предполагать его наличия в так называемом народ­
ном эпосе, представляет собой не что иное, как исключительно со­
временное, привычное для нас мнение. Ведь существуют драмы,
появление которых на свет, по меньшей мере, столь же обязано
«народу», сколь и народный эпос.

Продолжим разговор о великих художниках и скульпторах.

Первоначально художники, состоявшие на службе у религии,
были безымянны. Там, в святилищах, делались первые шаги твор­
цов к возвышенному, они приучались отделять форму от случай­
ного; появилась типизация, и в конечном счете сформировались
начала идеального.
Эта прекрасная, гармоничная высота искусства наделила созда­
телей личными именами, здесь и родилась их слава. Это проис­
ходило, когда на искусстве все еще сказывалось влияние его про­
исхождения из священного монументального источника. И все же
оно уже начинает обретать свободу в выборе средств и удовольствие
от их использования. В это время во всех направлениях искусства
обнаруживается идеальное начало, а реальная действительность
уже облачается в одеяние принудительной магии. Искусство вновь
и вновь глубоко погружается в рабство вещей, но опять возносится
к славе в качестве возвышенного соперника жизни. Его соприкос­
новение с мировым целым носит принципиально иной, чем у по­
эзии характер; обращенное преимущественно к светлой стороне
вещей, создает оно свой мир красоты, силы, глубины и счастья, и
даже в безмолвствующей природе оно обнаруживает и изобража­
ет явление духа.
Мастера, делавшие таким образом решающие шаги в искус­
стве, были исключительными людьми. Правда, в мире греческо­
го искусства, где известны их имена, мы все же довольно редко
можем с определенностью соотнести их с известными произве­
дениями искусства, а выдающиеся личности северного средне­
вековья времен его расцвета не известны нам даже по именам.
Кто создал статуи на порталах соборов Шартра и Реймса? Пред­
положение, что самое выдающееся в них является всего лишь за­
слугой школы, при сравнительно скромном вкладе отдельных ма­
стеров, является ошибочным. С ними дело обстоит точно так же,
как и с народной поэзией. Первый, кто создал тот возвышенный

191
тип Христа, который мы видим на северном портале Реймсско-
го собора, был величайшим художником и впоследствии еще не
раз первым создавал возвышенные образы.
Во времена исторически вполне определенные, когда знакомые
имена художников прочно привязывались к известным произве­
дениям искусства, известная плеяда мастеров, уже со всей опре­
деленностью и почти единодушно, наделяется статусом величия,
и всякий искушенный взор обнаруживает в их творениях перво­
зданность и непосредственность гения.
Их творения, сколь многочисленными они ни были, распро­
странялись все же только в ограниченном числе, и нам следовало
бы опасаться за их дальнейшее существование.

Среди архитекторов никто, наверное, не обладает таким при­

знанным величием, какое присуще единичным поэтам, художни­
кам и др. Они уже априорно должны делить признание со своими
заказчиками; большая часть поклонения приходится на соответ­
ствующий народ, соответствующий церковный приход, соответ­
ствующего властителя. Все это сопровождается более или менее
осознанным ощущением того, что величие в архитектуре являет­
ся вообще-то скорее продуктом соответствующего времени и на­
рода, нежели произведением того или иного великого мастера.
При этом, однако, и масштаб личности будет затемнять наше вос­
приятие, когда какие-нибудь значительные художники, являющи­
еся при этом значительно более яркими личностями, будут иметь
преимущественное право на наше восхищение.
Наряду с этим ошибочно считается, что архитектура менее до­
ступна для понимания, чем живопись или скульптура, поскольку
она не изображает человеческую жизнь, но понять ее как вид ис­
кусства так же легко и так же трудно, как и эти два вида искусст­
ва.
Кроме того, в ней проявляется феномен, тождественный или
сходный с теми, что обнаруживается и в остальных искусствах: мы
помним уже не создателей стиля, которым охотно присудили бы
величие, но лишь тех, кто завершил или усовершенствовал его.
Так, у греков мы возвеличиваем не того мастера, который утвер­
дил тип храма, но Иктина и Мнесикла, а в средние века — не
строителя Нотр-Дам де Пари, сделавшего последний завершаю­
щий шаг к готике, но скорее довольно значительное число масте­
ров, строивших знаменитые соборы ХШ—XV веков.
Иное дело Ренессанс, где нам точно известны имена ряда зна­
менитых архитекторов, и произошло это вовсе не потому, что эти
времена ближе к нам и документы от них дошли до нас в большем
количестве и более надежны, но потому, что они не просто повто­

192
ряли один главный тип, а скорее постоянно создавали новые ком­
бинации, так что каждый из них мог предложить нечто независи­
мое в пределах единой, но в высшей степени гибкой формальной
системы. На нас также влияет прежнее доверие к этим архитекто­
рам, которым, как мы полагаем, предоставлялись площадки, ма­
териал и немыслимая свобода деятельности.
Но по сути истинное величие признается только за Эрвином
фон Штейнбахом и Микеланджело, после которых можно поста­
вить прежде всего Брунеллески и Браманте. Правда, при оценке
двух первых нужно учитывать ту предпосылку, что они должны
были осуществлять величественные проекты большого масштаба,
а преимуществом Микеланджело можно считать также то, что ему
было позволено возвести главный храм целой религии. В пользу
Эрвина говорит и до сих пор еще самая высокая в мире башня; она
построена вовсе не по его плану, однако без его участия фасад,
выполненный в духе прекраснейшей, ставшей словно прозрачной,
готики, никогда не удостоился бы совершенно исключительной,
но, несомненно, вполне заслуженной славы. Микеланджело же
придал своему собору Святого Петра как в высшей степени пре­
красный контур, так и великолепнейшее в мире внутреннее убран­
ство; относительно этого сооружения существует полное единство
между популярным представлением о нем и профессиональным
художественным взглядом.

На предельной границе искусства стоит музыка, состоящая

прежде всего в поверхностном родстве с архитектурой, которую,
если мы хотим постичь ее сущность, нужно рассматривать ис­
ключительно в качестве инструментальной музыки, вне связи с
какими-либо текстами и совершенно вне драматических поста­
новок.
Ее положение чудесно и загадочно. Если поэзия, скульптура и
живопись все еще могут выдать себя за изображение возвышен­
ной человеческой жизни, то музыка является лишь ее подобием.
Она как комета, которая очерчивает человеческую жизнь своей
колоссально широкой и высокой орбитой, но затем внезапно
сближается с ней, как никакое другое искусство, и открывает че­
ловеку его глубочайшую сущность. Вот она выступает как фанта­
стическая математика, но уже в следующее мгновение предстает
как чистая душа, бесконечно удаленная и при этом близкая и род­
ственная.
В тех случаях, когда она верна себе, ее воздействие оказывается
настолько грандиозным и непосредственным, что наше чувство бла­
годарности сразу же обращается к ее создателю и непроизвольно
провозглашает его величие. Великим композиторам принадлежит

193
бесспорная высота. Однако более сомнительным является вопрос о
непреходящем характере их творчества, который каждый раз зави­
сит, во-первых, от все новых усилий потомков именно в воспроиз­
ведении музыкальных постановок, поскольку они должны конку­
рировать с прежними и с вновь появляющимися современными
работами, в то время как другие искусства могут создавать свои про­
изведения раз и навсегда. А во-вторых, характер их творчества за­
висит также от устойчивости нашей тональной и ритмической сис­
темы, которые не являются вечно неизменными. Моцарт и Бетховен
могут стать для будущего человечества непонятными в той же мере,
в какой для нас могла бы представляться и греческая музыка, столь
высоко ценимая ее современниками. Они будут тогда оставаться
великими только в силу нашего доверия, благодаря восхищенным
отзывам их современников — подобно художникам древности, чьи
произведения до нас не дошли.

И в заключение: когда образованный человек упивается искус­

ством и поэзией прошлого, он не может, да и не хочет полностью
избавляться от прекрасной иллюзии, будто создатели шедевров
были счастливы, когда творили великое. Но на самом деле лишь
ценой больших жертв спасали они идеалы своего времени, ведя в
повседневной жизни ту же борьбу, что ведем и мы все. И только
для нас их творения представляются выражением спасенной и
сохраненной юности.

Посредством искусства и поэзии мы совершаем кратчайший

переход к тем великим людям, которые в действительности обя­
заны своим существованием искусству и поэзии: к созданным ми­
фом образам. Среди них мы можем встретить и тех, кого на самом
деле даже и не было в реальности, или же их существование было
совсем иным, чем его дает описание. Это - идеальные или идеа­
лизированные личности, которые в качестве основоположников
или зачинателей стоят во главе отдельных наций, или в качестве
любимых народной фантазией образов помещаются в героическую
эпоху нации. Мы не можем пройти мимо них, поскольку эта гла­
ва в истории народа, в которой мы обнаруживаем факты своеоб­
разного толкования реальных исторических событий или же со­
бытий вымышленных и никогда не существовавших, оказывается
ярчайшим свидетельством потребности народов в великих обра­
зах своих представителей.
К таким персонажам принадлежат и те герои мифов, которые
частично представляют собой стертые образы богов, сыновей бо­

194
гов, географические и политические абстракции и др.; они, ско­
рее, являются эпонимами и архегетами народа, чем мифически­
ми представителями его единства.
Они, и в особенности эпонимы, не обладают никакими каче­
ствами, или же отмечены только отдельными чертами родоначаль­
ников, подобно Ною, Измаилу, Геллену, Туискону или Манну;
песни, приписываемые им (к примеру, в «Германии» Тацита они
возводятся к Туискону и Манну), утрачены для нас.
Зачастую их биографии содержат в аллегорической форме от­
дельные фрагменты истории народа, и в буквальном смысле — его
важнейших установлений (жизнеописания Авраама, Джемшида,
Тезея133, Ромула и его дополнения — Нумы).
Иные являются не столько архегетами, сколько представляют
из себя чистый идеал, в котором народ воплощает не историю
полиса, а прямо персонифицирует все самое благородное в себе:
это Ахилл, рано умерший, поскольку идеальный образ слишком
высок для этого мира, или Одиссей, который долгие годы отражает
ненависть отдельных богов и через испытания приходит к побе­
де, — последний выступает как представитель реальных качеств
доисторических греков, их изворотливости и стойкости.
Но и другие, более поздние народы возвысили и преобразили
отдельные исторические образы до высоты народных идеалов, и
именно с помощью безудержной фантазии: это Сид у испанцев,
Марко у сербов, принявшие форму архетипов народа.
Но с другой стороны, возникают и популярные карикатурные
образы, существующие исключительно в воображении, представ­
ляющие жизнь с некоей иной, оборотной стороны и могущие
служить здесь примером легкости, с какой осуществляется по­
этическая персонификация. Таковы Уленшпигель или маски се­
годняшней итальянской народной драмы: Менекинг, Стентерел-
ло, Пульчинелла и другие, а также ставшие возможными благодаря
лексике диалектов персонификации городов. Более того, с помо­
щью рисунка можно создать фигуру, представляющую нацию, как
например, Джона Буля в качестве арендатора.
И наконец, встречаются также и художественные идеи, напри­
мер, выдуманный герой «Симплициссимуса» или же Антихрист —
примечательная разновидность такого рода персонажей.
При описании реальных исторических личностей совершенно
особенное место принадлежит основателям религий™. Они при­
надлежат к великим людям в высшем смысле слова, поскольку в
них обретает жизнь то метафизическое начало, которое сохраня­
ет впоследствии способность покорять, то есть собирать в рели­
гиозно-нравственное единство, не только их, но и, возможно,
многие другие народы. В них бессознательно наличное становит-

195
ся осознанным, а остававшаяся скрытой воля превращается в за­
кон. Они находят свою религию не в результате исчисления сред­
них величин, опирающегося на хладнокровное наблюдение над
окружающими, но в их индивидуальности с непреодолимой силой
оживает целое. Даже далеко не самый чистоплотный экземпляр
среди них, Мухаммед, обладал частицей этого величия.
К этому же следует причислить и специфическое величие ре­
форматоров: уже один Лютер заново переориентировал нрав­
ственную жизнь своих приверженцев, как и все их мировоззре­
ние в целом. И напротив, Кальвин со своим учением оказался
ненужным именно для его собственного французского народа,
преобладание это учение получило только в Голландии и Анг­
лии135.
Наконец, несколько замечаний о великих людях прочих истори­
ческих движений.
История любит порой внезапно сгуститься в каком-то челове­
ке, которому отныне покоряется мир.
Эти великие люди являют собой совпадение в одной личности
всеобщего и особенного, устойчивого и подвижного. В них в кон­
центрированной форме выражают себя государства, религии,
культуры и кризисы.
В высшей степени удивительное зрелище представляют уже те
из них, благодаря которым целый народ внезапно переходит из
одного культурного состояния в другое, например, от кочевниче­
ства к мировому господству, как монголы под началом Чингисха­
на. То же следует сказать и о русских при Петре Великом, ведь
благодаря ему они из азиатов стали европейцами. Но в полном
смысле великими представляются нам те, кто именно у культур­
ных народов осуществляет переход их из старого состояния в но­
вое. И наоборот, вовсе не являются великими просто жестокие
разрушители; Тимур не способствовал развитию монголов, после
него им было хуже, чем раньше; он в такой же мере мелок, в ка­
кой Чингисхан велик.
Во времена кризисов в великих индивидуумах соединяются в
своем высшем выражении уже существующее и новое (револю­
ция). Их природа — подлинная тайна мировой истории; их отно­
шение к своему времени представляет собой священный брак,
iepog yapog, который заключается только в страшные времена,
придающие их величию высочайший масштаб, поскольку эти
люди также испытывают потребность лишь в великом.
Правда, во все времена в начале кризиса имеется большой из­
быток и мнимо великих людей, за которых обычно с готовностью
принимают случайных лидеров партий, часто не лишенных дей­
ствительного таланта и энергии. При этом складывается наивное

196
убеждение, что движение с самого начала должно найти такого
человека, который твердо представляет это движение во всей пол­
ноте, и поэтому само оно вскоре начинает претерпевать измене­
ния, которые были немыслимы ранее.
Начинающие движение не в состоянии привести его к завер­
шению и идут ко дну, поскольку они представляли его лишь на
начальных стадиях и вследствие этого не могли идти с ним вро­
вень, в то время как новая стадия уже держит наготове своих
собственных людей. Во Французской революции, где обще­
ственные слои с удивительной последовательностью менялись
местами, даже действительно великие личности (Мирабо) ока­
зывались уже не соответствующими второй ее стадии. По боль­
шей части первоначальные знаменитости революции устраня­
лись из движения, как только кто-то иной оказывался более
отвечающим господствующим в это время пристрастиям, что
едва ли требовало труда. Но почему же ни Робеспьер, ни Сен-
Жюст, ни Марий не обладают величием, несмотря на всю их силу
и неоспоримую историческую значимость? Они представляют не
всеобщее, но лишь программу одной партии и ее ярость. Их при­
верженцы могут попытаться отнести их к числу учредителей
религий.
Всякие начинания таят в себе типичные опасности, например,
это проявляется в том, как Ирод велит отыскать младенца Иису­
са; Цезарю угрожает смерть вследствие его упрямства перед дик­
татом Суллы, который подозревает в нем «марианца»; Кромвеля
преследуют процессами и запрещают эмигрировать. Таким обра­
зом, некоторые черты их исключительности обнаруживаются еще
в самом начале их деятельности.
Многие высокоодаренные индивидуумы погибали, в то время
как только один из них успешно проходил одну стадию своего
пути за другой. Поэтому многим великим людям присущ фата­
лизм, как реакция на подобного рода обстоятельства, хотя и не без
элементов честолюбия, когда человек ощущает себя открытым для
столь значительного события, чтобы быть серьезным объектом
судьбоносных сил.
Конечно, наследственный властитель огромного царства менее
подвержен опасностям, сопутствующим всякому начинанию, и
полностью обладает именно той властью, в пределах которой он
может раскрыть свое величие. Взамен этого рано открывшиеся
возможности для произвола и наслаждения препятствуют в даль­
нейшем достижению величия и не способствуют первоначально­
му развитию всех внутренних сил. Величайший пример этого —
Александр Великий; далее можно назвать Карла Великого, Петра
Великого, Фридриха Великого.

197
 Перед тем как описать характерные черты величия, лучше все­
го обсудить и явление «относительного величия», которое объясня­
ется, в сущности, глупостью и низостью окружающих и в целом
проявляется только из-за различия в статусе. Но и оно немысли­
мо вне наличия некоторых значительных свойств личности. Осо­
бенно сказываются эти свойства у наследников княжеской влас­
ти, и по сути представляют собой проявления величия у восточных
деспотов, о которых редко можно вынести достаточно определен­
ное суждение, поскольку они не формируются в конфликте со
своим миром, не вырастают из него и потому не имеют внутрен­
ней истории, развития, становления. Такова, например, и слава
Юстиниана, который впоследствии в течение тысячи лет, хотя и
не по праву, считался великим, добрым и святым человеком.
Впрочем, бывают также и пустые столетия, когда люди охотней,
чем когда-либо, довольствуются таким величием, как у этого ви­
зантийского императора. Между смертью Теодориха и появлени­
ем Мухаммеда занимает место именно эта официальная фигура.
Но действительное величие в это время принадлежит все-таки
только папе Григорию I.
Стоит, однако, рассмотреть обстоятельства, как обретают
люди величие. С чего и в какой момент начинается его призна­
ние в ком-то при каждом рассмотренном случае? Люди частью
ненадежны, непоследовательны и склонны к соглашательству,
частью же завистливы и равнодушны. Какими должны быть че­
ловеческие качества и деяния, чтобы превратить уже давно и
скрыто существующее восхищение ближайшего окружения во
всеобщее признание?
Если идет речь о сущности величия, то мы должны прежде все­
го оговориться, что в последующих рассуждениях не будет рас­
сматриваться вопрос о нравственных идеалах человечества; ведь
великий индивидуум выступает в истории не в качестве образца,
но как исключение. Мы же следующими словами попытаемся
очертить контуры понятия «великий человек».
Его способности развиваются во всей своей полноте и как бы
сами собой, вместе или соразмерно с самосознанием и в соответ­
ствии с поставленными перед ним задачами. Великий человек на
любом месте выглядит не только обособленным, но само это мес­
то сразу же оказывается для него слишком тесным; он не просто
заполняет его, но и может его взорвать.
Спрашивается, сколь долго он может себя обуздывать, остав­
ляя без внимания величие своего существа.
Сверхъестественными являются та сила и легкость, с которой
он осуществляет все духовные, и даже телесные, функции: в по­
знании и в творчестве, при анализе и при синтезе.

198
 При этом ему естественно присуща способность по своему же­
ланию концентрироваться на каком-либо одном деле и точно так
же переходить к другому. Тогда и вещи оказываются для него про­
стыми, в то время как нам они кажутся предельно сложными и
взаимно препятствующими друг другу. Там, где мы приходим в
расстройство, для него все только и становится ясным136.
Великий индивидуум охватывает и пронизывает взором любую
связь, во всех ее деталях и в целом, в ее причинах и в следствиях.
Это — неизбежная функция его головы. Он видит также и несуще­
ственные связи, хотя бы потому, что умножаясь, они становятся
значительными, хотя ему можно было бы и освободить себя от
познания малых элементов.
Две главные вещи видит он вполне отчетливо: прежде всего,
обнаруживает повсюду действительное положение вещей и воз­
можные средства овладения ими, не позволяя ослепить себя лож­
ным блеском или оглушить в суматохе мгновения. С самого на­
чала ему известно, какими могут быть основания его будущей
власти. Относительно парламентов, сенатов, собраний, прессы,
общественного мнения он всякий раз знает, в какой мере они яв­
ляются властью, а в какой — видимостью власти, для того чтобы в
дальнейшем просто их использовать. Впоследствии они могут
выражать удивление тем, что стали средством, в то время как мни­
ли себя целью.
Затем, однако, ему заранее известен и момент, когда нужно
вмешаться, в то время как мы узнаем о событиях уже после, из
газетных сообщений. Для осуществления этого момента великий
человек может справиться с нетерпением (как Наполеон в 1797)
и выждать. Он смотрит на все с точки зрения полезной ему силы,
и потому ему не в тягость никакое обучение.
Простое созерцание несовместимо с такой установкой; в ней
живет, прежде всего, действительное стремление к овладению
положением, а затем и невероятная сила воли, распространяю­
щая вокруг себя магию принуждения, притягивающая к себе и
покоряющая все элементы власти и господства. При этом такой
индивидуум не питает иллюзий относительно видимости их
проявления и традиции обращения с ними, но подходит к этим
элементам власти и господства с таким знанием присущей им
координации и субординации, словно они изначально принад­
лежали ему.
Можно без труда увидеть, что пришедшие к власти обычно
вызывают покорность окружения перед ними. Всякий же мысля­
щий субъект, напротив, испытывает предчувствие, что перед ним.
великий человек, пришедший исполнить то, что только ему под
силу и имеет лишь для него необходимое значение. Противодей­

199
ствия вблизи себя он совершенно не терпит; те же, кто хочет ему
противостоять, должны выйти из его окружения, войти в число его
врагов и встречаться с ним уже только на поле боя.
«Je suis une parcelle de rocher lancee dans 1’espace»’, говорил На­
полеон. Начиненный таким зарядом, он может даже в течение не­
многих лет выполнить так называемый «вековой труд».

Наконец, в качестве самого примечательного и необходимого

дополнения ко всему этому присоединяется и душевная сила, ко­
торая способна на одно, находя лишь это себе под стать, — не­
стись, захваченная бурей. Однако она представляет собой не про­
сто пассивную сторону силы воли, но и отличается от нее.
Судьбы народов и государств, пути целых цивилизаций могут
зависеть от того, насколько в те или иные времена исключитель­
ный человек может справиться с соответствующими душевными
нагрузками и проблемами высшего порядка.
Фридрих Великий с 1759 по 1763 год сумел в высшей степени
достойно это сделать, что определило всю последующую историю
Центральной Европы.
Ординарные головы и характеры в простой сумме своей не
смогли бы его заместить.
Терпеливо перенося огромные, постоянно окружающие его
опасности, например, угрозу покушения, при высочайшем напря­
жении интеллектуальных сил, великий индивидуум очевидным
образом демонстрирует волю, выходящую далеко за границы его
земного бытия. Таково величие принца Оранского («Молчаливо­
го») и кардинала Ришелье, который был далеко не ангелом и ис­
поведовал не лучшую идею государства, но для того времени
она была единственно возможной. К тому же, как Молчаливый
(которому Филипп постоянно делал лестные предложения), так
и Ришелье, имели возможность заключить со своими врагами
мир.
В противоположность им, Луи-Филипп и Виктория имеют пра­
во на наше сочувствие — вследствие множества покушений на их
жизнь, — но не на величие, поскольку их положение было им за­
дано изначально.
Но что реже всего встречается у индивидуумов всемирно-исто­
рического масштаба — это величие души. Оно заключается в готов­
ности отказаться от выгод в пользу нравственного начала, в доб­
ровольном самоограничении не просто из разумных соображений,
но по внутренней доброте, поскольку великий человек в полити­
ке должен быть эгоистичным и хочет использовать все имеющие-

’ «Я — обломок скалы, пушенный в пространство» (франц.)

200
ся у него преимущества. Требовать у него наличия такого душев­
ного качества мы априорно не можем, поскольку, как уже было
сказано, великий индивидуум являет собой не образец, а исклю­
чение. Великая историческая личность видит свою первую задачу
в том, чтобы самоутвердиться и возвыситься, а власть, в общем,
человека не улучшает.
Франция могла бы ожидать от Наполеона величия души после
18 брюмера (как об этом, например, говорил Прево-Парадоль в
газете «Франс нувель»), когда потрясенная страна надеялась на
спасение через дарование ей социальных свобод. Но только На­
полеон сказал Матьё Дюма в феврале 1800 г.: «J’ai bientot appris en
m’asseyant ici (в кресле Людовика XVI), qu’il faut bien se garder de
vouloir tout le bien qu’on pourrait faire; 1’opinion me depasserait»’. И
тогда он стал обращаться с Францией не как с опекаемой им стра­
ной или как с пациентом, а как с добычей.

Вместе с тем, одной из убедительнейших проб на испытание

великой личности прошлого оказывается наше (потомков) на­
стойчивое стремление ближе ознакомиться с этой индивидуаль­
ностью, то есть, по возможности дополнить для себя ее образ.
В создании картин древнейшей истории свое содействие ока­
зывала индивидуализирующая народная фантазия, она скорее все­
го и создавала первый образ.
Образы же, более близкие нам по времени, можно было бы удо­
стоверить только документальными свидетельствами самой исто­
рии, что зачастую невозможно. Мечтатели же вкладывают в них
все, что им заблагорассудится, а исторические романы использу­
ют или обесценивают великие образы на свой манер.
Есть очень крупные индивидуумы, которым особенно не повез­
ло. Карл Мартелл, чьи деяния имели высшее всемирно-историчес­
кое значение, несомненно наделенный яркой индивидуальностью,
не преобразился в легенду и не удостоился ни единой строки, в ко­
торой был описан его индивидуальный образ; а то, что о нем оста­
лось в устной традиции, возможно, сливается с образом его внука.
Когда же мы располагаем большим количеством документов,
мы оказываемся чрезвычайно заинтересованными в том, чтобы
они удостоверяли нас в сознательной причастности великих лю­
дей к духовному миру, к культуре своего времени, в том, чтобы у
каждого Александра был в качестве воспитателя свой Аристотель.
И только такому человеку доверяем мы тогда право на прижизнен-

* «Сидя здесь, я скоро усвоил, что следует тщательно остерегаться того, чтобы
спешить делать все добро, которое возможно; общественное мнение оказалось
бы выше меня» (франц.)

201
ное обладание высочайшей гениальностью и истинным удовлет­
ворением от занимаемого им места во всемирной истории. Таким
мы считаем Цезаря.
И все исполняется, если к этому добавить еще и привлекатель­
ный характер, и ежечасное презрение к смерти, а также, как и у
Цезаря, волю к победе и к примирению, крупицу доброты! А ду­
шевную жизнь — по крайней мере, как у страстного Александра!
Главный среди образов далеко не удовлетворительных лич­
ностей высшего порядка — это Наполеон в описании Прево-Па­
радоля во France nouvelle. Наполеон предстает нам в качестве
воплощенной безответственности (Garantielosigkeit), поскольку
силы половины мира, концентрированные в его руках, он ори­
ентирует только на себя. Его ярчайший антипод — Вильгельм III
Оранский, вся политическая и военная гениальность и велико­
лепная стойкость которого находились в неразрывном и полном
согласии с истинными и устойчивыми интересами Голландии
и Англии. Общий результат его деятельности значительно пре­
восходил все то, что можно было бы поставить в упрек его лич­
ному честолюбию. И только после смерти началась вся его ве­
ликая слава. Вильгельм III имел и реализовал как раз все те
дарования, которые в его положении было в высшей степени
желательно иметь.

Часто трудно отличить величие от простой силы, зрелище ко­

торой ослепляет, когда она завоевана или значительно окрепла.
Что касается нашей склонности считать великими всех тех, от чьих
деяний зависит наше собственное существование, то можно ото­
слать читателя к началу данного рассуждения (с. 179—180). Источ­
ник ее заключен в потребности оправдать нашу зависимость ссыл­
кой на чужое величие.
Мы умолчим еще об одном заблуждении, безоговорочно выда­
ющем силу за счастье, а счастье — за нечто подобающее, адекват­
ное человеку. Народы имеют своей задачей показать миру неко­
торые свои великие жизненные свойства, без которых мир был бы
неполон, и делают это, совершенно не считаясь с возможностью
облагодетельствовать отдельного человека максимально достижи­
мым в его жизни счастьем.
Несравненно большее впечатление производят, прежде всего,
зрелища военных действий, которые непосредственно затрагивают
судьбы бесчисленного множества людей, а затем, уже опосред­
ствованно, благодаря вновь сложившимся взаимосвязям, оказы­
вают, возможно, и более длительное воздействие.
Последний фактор и может служить истинным критерием ве­
личия, ведь сама по себе воинская слава со временем блекнет, ос­

202
таваясь на уровне чисто профессионального признания у истори­
ков военного искусства.
Но эти устойчивые новые связи не могут быть простыми пере­
мещениями центров силы, им должно соответствовать существен­
ное обновление национальной жизни. В этом случае потомство
безошибочно и заслуженно обнаружит в названных деяниях про­
явление в той или иной мере сознательного умысла и потому на­
делит величием их исполнителя.
Революционный генерал — это особая разновидность военных
деятелей: в процессе глубоких потрясений государственной жиз­
ни, когда нация, будучи физически и духовно еще свежей, или
даже находящейся в состоянии восстановления, оказывается, од­
нако, уже чрезвычайно изжившей себя в политическом плане. При
полном упразднении или бессилии прежних властей люди оказы­
ваются в таком состоянии, что тоска по чему-то, ассоциирующе­
муся с этой прежней властью, становится непреодолимой. Тогда
и возникает привычка видеть в каком-то счастливчике-генерале
как бы источник дальнейших событий, или ожидать их от него, а
также приписывать ему дар политического управления, при кото­
ром государственная жизнь в лучшем случае может складываться
исключительно лишь на основе распоряжений и повиновения. Его
военные подвиги служат в этом случае вполне достаточной гаран­
тией свойственной ему решимости и энергичности в делах. При
всем том он — Единственный, и это в те времена, когда люди дол­
жны были пережить необычайно много бед и спасаться от сумас­
бродов и преступников, которые появлялись во множестве. На
него одного работает тогда унаследованный испуг, нетерпение так
называемых тихих обывателей («Когда же он покончит со всем
этим!»), страх как перед ним, так и перед другими. И чтобы оправ­
дать себя в собственных глазах, они с величайшим пылом обра­
щают все это в чувство восхищения. В целом же фантазия нара­
щивает сама себя в построении подобных образов. И вот наступает
тот самый, решающий момент, в который может родиться образ
великого человека, — это, в общем, происходит тогда, когда фан­
тазия многих обратится на одного.
Но он может или умереть, как Гош, или показать себя поли­
тически несостоятельным, как Моро. И лишь после этих двоих
появляется Наполеон. Гораздо тяжелей, чем ему, пришлось
Кромвелю: хотя он с 1644 г., благодаря армии, был фактическим
хозяином страны, избавил ее от глубочайших потрясений и тер­
рора, но тем самым он перешел дорогу самому себе.
В древности, по крайней мере в греческих государствах, где.
целая каста свободных людей в своей совокупности хотела иметь
вес, силу и блеск, фигура полководца существенно не возвыша­

203
лась над остальными. Даже в качестве тирана никто не вырос в
историческую величину, хотя интересных, значительных людей
было много и среди тиранов, и именно потому, что у них не было
достаточно широкой почвы и никто из них не сумел подчинить
себе даже какой-то существенной части греческого общества, ник­
то не смог соответствовать и нации в целом. Но в то же время были
в Элладе люди, которым мы приписываем истинное величие,
пусть даже и засвидетельствованное ими в чрезвычайно узком
пространстве свойственной им деятельности. Современники и
потомки должны интересоваться людьми, которые по меньшей
мере были способны распоряжаться судьбами сотен тысяч людей,
но при этом имели в себе силы объективно идти против родной
страны как в добрых, так и в злых начинаниях.
В этом случае прежде всего вспоминается Фемистокл. Уже в
юности у него была сомнительная репутация: как утверждают,
отец отрекся от него, а мать из-за него повесилась, и тем не ме­
нее позже он стал «medium Europae et Asiae vel spei vel desperationis
pignus»137. Он и Афины находились в беспрерывной распре; совер­
шенно исключительным является тот факт, что хоть он и спасает
Афины во время персидской войны, однако все же умеет полнос­
тью обособиться от них как от чего-то чуждого себе, от чего он
всегда был внутренне свободен.
Тем, кто в данную эпоху делал карьеру, это удавалось только
благодаря комплексу важных свойств, и только при крайнем рис­
ке. Вся окружающая жизнь пробуждала в них гордыню сильной
индивидуальности, но та же жизнь едва ли терпела их на пред­
назначенном им месте, подвергая их в Афинах опасности остра­
кизма, а в Спарте побуждала к скрытой или откровенной дерзо­
сти.
Такова знаменитая неблагодарность республики. И Перикл
почти подпал под нее, поскольку стоял над афинянами, воплощая
все лучшее в них. Мы не слышали, чтобы он взывал к богам по
поводу такого inauditum nefas (неслыханного беззакония); он дол­
жен был знать, что в Афинах его едва терпят.
В противоположность Периклу, Алкивиад персонифицировал
лучшие и худшие стороны Афин; он не стоял над ними, а сам воп­
лощал их. Здесь мы встречаемся с такой разновидностью величия,
когда город полностью выражает себя в индивидууме. Город, по­
добно женщине, бросался ему на шею, вопреки всему тому неслы­
ханному, что до этого происходило, чтобы в следующий раз еще
раз его снова покинуть.
Еще с юности Алкивиад постоянно добивался того, чтобы по­
ражать воображение сограждан, обращая его только на себя одно­
го. Цезарь в юности действительно поражал воображение римлян,

204
но, кажется, по благородству своей натуры сам он не добивался
этого. Правда, когда зашла речь о выборной должности, он про­
вел римлян более дерзко, чем все его конкуренты, но сделано было
это только относительно черни, имеющей право голоса, и только
один раз. Но, впрочем, величие у римлян оказывается существен­
но иным, чем у греков.

Весьма сомнительным было и остается величие иерархов церк­

ви, таких, как, например, Григорий VII, св. Бернар, Иннокентий
III, что можно сказать и о более поздних деятелях. Прежде всего,
поставленная перед ними превратная цель — сделать их церковное
царство царством от мира сего — бросает тень на их величие. Но
даже если не касаться этой темы, они все же не останутся велики­
ми личностями. Хотя они и поражают той безмерной заносчивос­
тью, с какой они противопоставляют себя профанному миру, по­
лагая себя его господами; но развить это властное величие мешает
им то обстоятельство, что правят они не непосредственно, но,
среди прочего, но и с помощью предварительно развенчанной и
униженной ими же власти. То есть, они не идентифицируют себя
в действительности ни с каким народным духом и прокладывают
себе путь в культуре лишь с помощью запретов и полицейских
методов.
Святой Бернар не жаждал стать епископом, не говоря уже о
папстве, но тем бесстрашней управлял извне делами церкви и го­
сударства. Он был пророком и способствовал подавлению чело­
веческого духа в XII в. Немало пришлось ему хлебнуть горя и при
неудачном исходе его главного предприятия, Второго крестового
похода.
У этих иерархов даже не возникает необходимости в их разви­
тии в качестве подлинных, цельных людей, поскольку любой де­
фект личного начала, любая односторонность и несовершенство
покрываются их святостью.
Таким же образом их слабости скрадываются и в конфликтах
со светской властью, получая преимущество благодаря примене­
нию средств власти духовной. Но потомки и история, рассуждая
о таких личностях, относят эти несправедливо добытые преиму­
щества к их негативным качествам.
Одно преимущество есть у них: уметь казаться великими в сво­
их страданиях и не расписываться фактом своего поражения в сво­
ей неправоте, что характерно лишь для великих светских деятелей.
Но служители церкви должны уметь пользоваться этими преиму­
ществами: ведь если они попадут в беду и вынуждены будут вый­
ти из нее без мученического венца, они произведут плохое впечат­
ление.

205
 Подлинным величием и святостью обладал, однако, Григорий
Великий: он действительно имел отношение к освобождению и
спасению Рима и Италии от дикости лангобардов. Его царство
собственно еще не было царством от мира сего, он деятельно об­
щался с многими епископами и мирянами Запада, не стремясь и
не имея возможности принуждать их, отлучение и интердикт не
были для него главными, ведь он был полностью проникнут на­
ивной верой в освящающие дары римской земли и ее святых скле­
пов.

Если бы позволило время, нам действительно можно было бы

рассмотреть еще некоторые категории, определяющие величие; но
мы удовольствуемся лишь обращением к судьбам и предназначению
великих индивидуумов.
Когда они осуществляют свою власть, то последняя проявля­
ется попеременно то как высочайшее выражение общей жизни, то
как смертельная тяжба с существующим положением вещей, пока
одна из сторон не окажется побежденной.
Если великий человек оказывается сраженным в этой борьбе,
например, Вильгельм Оранский («Молчаливый»), а в определен­
ном отношении и Цезарь, то потомство, охваченное чувством
раскаяния и мести, значительно позднее происшедших событий
направляет все свое воодушевление на доказательство того, на­
сколько этот человек смог воплотить в своей личности идею це­
лого. Правда, часто это делается с тем, чтобы заявить о своей по­
зиции и позлить некоторых современников.
Предназначение же великого человека заключается, возмож­
но, в том, чтобы осуществлять волю, выходящую за пределы ин­
дивидуального, и в зависимости от исходной позиции, быть
обозначенной как Божья воля, как воля некоторой нации или
сообщества, как воля своего поколения. Так, деяния Александ­
ра представляются нам сейчас в высшей мере проявлением воли
определенного века. Открытие и эллинизация Азии, совершен­
ные им, по-видимому, послужили фундаментом дальнейших со­
бытий и основой последующих культур, часто на многие века.
Кажется, дух целого народа, вся эпоха требовали от него обеспе­
чения своего бытия. Для этого нужен был человек, в котором бы
концентрировались сила и способности бесконечно многих лю­
дей.
Общая воля, которой служит индивидуум, может быть в этом
случае осознанной: она осуществляет те предприятия, войны и
акты возмездия, которые необходимы нации или его времени:
Александр захватывает Персию, а Бисмарк объединяет Германию.
Но эта же воля может быть и бессознательной — а именно, инди­

206
видуум знает, чего в действительности должна хотеть нация, и
осуществляет это, нация же признает совершенное правильным и
великим делом уже значительно позже. Цезарь подчинил Галлию,
Карл Великий — саксов.
Таким образом, как кажется, и проявляется таинственное сов­
падение эгоизма индивидуума с тем, что называют общей пользой
или величием и славой сообщества людей.

Далее обнаруживается действительно вызывающее удивление

освобождение от общепринятых нравственных законов. Поскольку
оно в ограниченной форме позволено народам и иным крупным
сообществам людей, то по логике вещей оно же неизбежно позво­
лено и тем индивидуумам, которые действуют в пользу сообще­
ства. В действительности же нет ни одной власти, которая не была
бы основана на преступлении, но важнейшие материальные и ду­
ховные богатства наций развиваются только при обеспечении этой
властью устойчивого существования.
Так появляется и «человек, который по сердцу Богу», — такой,
как Давид, Константин, Хлодвиг, — которому прощаются все его
злодеяния, либо учитывая его серьезные религиозные заслуги,
либо даже не принимая их во внимание. Правда, какой-нибудь
Ричард III не заслуживает такого снисхождения, поскольку все его
преступления были только простыми разрешениями его индиви­
дуальной ситуации.
Таким образом, тем, кто доставляет сообществу величие,
власть, блеск, прощаются преступления: такой политик может
идти на разрыв вынужденных политических договоров, когда
польза целого, государства или народа, становится абсолютно
неотъемлемой, и никто никогда не сможет ее отнять. Нужно толь­
ко продолжать быть великим и знать, что и его последователям
остается роковое наследство — необходимость обладать гениаль­
ностью, чтобы отстаивать добытое силой до тех пор, пока весь мир
не привыкнет к этому, как к полученному по праву.
Все здесь определяется успехом. Тот же человек, наделенный,
как представляется, теми же личными качествами, не получит
снисхождения к своим преступлениям, если они не приведут к
высоким результатам. И прежде всего потому, что, совершив ве­
ликое деяние, он получает также снисхождение и к своим личным
преступлениям.
Что касается последних, то к этим его страстям относятся впол­
не снисходительно, поскольку за ними стоит догадка, что у вели­
кого человека весь процесс жизни протекает сильней и стреми­
тельней, чем у обычных натур. Тогда ему могут быть прощены и
многочисленные искушения, и преступления. Об этом также сви­

207
детельствует неоспоримое родство гения и безумия. Возможно,
Александр обнаруживал признаки начинающегося помешатель­
ства, когда он, в поисках материальных способов выражения тра­
ура по Гефестиону, приказал остричь хвосты лошадям и разрушить
башни на городских стенах.
Нам нечего было бы возразить против такого снисхождения,
если бы нации представляли собой что-либо действительно на­
столько безусловное, что может априорно претендовать на облада­
ние вечным и могущественным бытием. Однако они таковыми не
являются, и потворство великим преступникам оборачивается для
них своей теневой стороной, когда совершенные теми людьми зло­
деяния не ограничиваются пределами, могущими способствовать
величию сообщества, и когда квалификация определенного рода
преступлений как похвальных или необходимых, выверенная по
критериям Principe («Государя» Макиавелли), оказывается иллю­
зорной138, и когда прилагаемые индивидуумом средства оборачива­
ются против него самого и могут надолго отбить у него вкус к дос­
тижению великих целей.
Следующее по счету оправдание преступлений великого ин­
дивидуума состоит в том, что благодаря им предотвращаются
преступления бесчисленного множества других людей. При по­
добного рода монополизации права на злодеяние одним господ­
ствующим общественным преступником может в высокой степе­
ни обеспечиваться безопасность целого. Возможно, что до того,
как он появляется, силы блистательно одаренной нации растра­
чиваются в длительном противостоянии друг другу и препятству­
ют появлению в ней всего того, что требует для своего расцвета
спокойствия и безопасности. Великий индивидуум, однако, унич­
тожает, обуздывает или ставит себе на службу дикие проявления
единичного эгоизма; внезапно они складываются в силу, которая
действует далее в соответствии с его интересами. В таких случа­
ях — вспомним, к примеру, Фердинанда и Изабеллу, — мы порой
изумляемся, видя скорый и блестящий расцвет культур, сдержи­
ваемых до этого в своих проявлениях, который в дальнейшем не­
сет имя великого человека (например, мы говорим: век такого-то
или такого-то).
И наконец, в случае политического преступления принимает­
ся в расчет известное положение: «Если не мы это сделаем, то это
сделают другие». Политические деятели предполагают, что оста­
нутся в накладе, если будут действовать морально. Действитель­
но, жуткое деяние, которое может обеспечить или же впервые дать
свершившему его господство, усиление могущества, как бы мая­
чит перед глазами, носится в воздухе; и тогда существующее пра­
вительство, если оно не хочет быть оттесненным в сторону, идет

208
на совершение преступления. Так, Катерина Медичи устраивает
кровавую свадьбу вместо Гизов. Если бы впоследствии она про­
явила величие и подлинную властную мощь, то французская на­
ция полностью простила бы ей это зверство. Но позже она попа­
ла в поле влияния Гизов и оставила на себе клеймо преступления
без всякой пользы для себя. Следовало бы сказать также несколь­
ко слов о перевороте 1851.

Что касается внутренних побудительных мотивов великого инди­

видуума, то в первую очередь можно выделить желание славы, ко­
торое обычно выражается в виде честолюбия, то есть стремления
к такой славе среди современников, которая, собственно, оказы­
вается в большей мере выражением чувства зависимости, нежели
идеальным проявлением восхищения139. Причем, насколько чес­
толюбие оказывается лишь вторичным фактором, а мысль о по­
томках — только третьестепенным, настолько же резко может
иногда прозвучать высказывание Наполеона на Эльбе: «Мои пот
vivra autant que celui de Dieu»140. Во всяком случае, весьма отчет­
ливо жажда такой славы проявилась у Александра; другие великие
люди не были столь очевидно озабочены мыслью о потомках; им
достаточно было уже и того, что их деяния будут сказываться на
судьбах других. Но великие также любят скорее лесть, чем славу,
ведь последняя угождает только их гению, в наличии которого они
и без того убеждены, в то время как первая является свидетель­
ством их власти.
Жажда власти, скорее всего, является решающей, придающей
энергию и всесторонне воспитующей силой, которая с неудер­
жимым влечением выводит на свет великую личность. Эта по­
требность во власти, как правило, связана с таким суждением о
людях, которое обращено уже не только на их мнения, концент­
рированные в фокусе славы, но и на возможность их подчине­
ния и использования.
Но слава, которая бежит от тех, кто гонится за ней, следует за
теми, кто не придает ей значения.
А именно, это происходит достаточно независимо от оценки
деловых или профессиональных качеств человека. В традиции, в
народном мнении понятие величия ориентировано не на исклю­
чительные заслуги индивидуума, способствовавшие повышению
благосостояния целого, не на точный расчет его дарований, и даже
не на его историческую значимость, — решающим, в конечном
счете, оказывается все же его «личность», чей образ магически
расширяет сферу своего влияния. Это достаточно убедительно
можно доказать на примере династии Гогенштауфенов, самый
выдающийся представитель которой, Генрих VI, начисто забыт;

209
преданы забвению даже имена Конрада III и IV (в то же время
представление о меланхолии Конрадина относится к совсем но­
вым временам); Фридрих I, напротив, совершенно слился с исче­
зающим в прошлом Фридрихом II. И при этом все ожидали его
возвращения — правителя, главная жизненная цель которого, по­
корение Италии, не была достигнута, и система правления реали­
зовалась в государстве чрезвычайно сомнительного статуса. Его
личность, как видно, значительно превзошла его достижения; од­
нако, ожидания связывали все же с личностью Фридриха I.

Своеобразную картину представляет то преображение и окрас­

ка, которую получают все, кого однажды признали великими. On
ne prete qu’aux riches’; могущественным людям дают взаймы есте­
ственным образом, и таким же способом великие люди наделяют­
ся своими народами и почитателями не только определенными
качествами, но и посвященными им сказаниями и анекдотами, в
которых, собственно, и отражаются некоторые особенности на­
родного типа. Пример из известных исторических времен — Ген­
рих IV Бурбон. Но и позднейший историк не всегда может чув­
ствовать себя свободным при взгляде на великую личность; ведь
сами его источники могут быть бессознательно затронуты этими
традиционными представлениями, а всеобщая истина, вместе с
тем, может заключаться именно в этих вымышленных добавле­
ниях.
И наоборот, потомки скорее более строго судят тех, кто неког­
да просто обладал могуществом, как Людовик XIV, и создают себе
их превратный образ.
Однако, в качестве противоположности процессам символиза­
ции национального или возвышения личностного до типического
выступает также способность к идеализации. А именно, со време­
нем великие люди становятся свободными от всяких споров отно­
сительно их величия, от всякого влияния ненависти со стороны
тех, кто от них пострадал, и тогда идеализация их образа будет
осуществляться сразу в нескольких аспектах, как образ Карла Ве­
ликого - героя,государя и святого.
Мы видим вдали, между стволами сосен на высоте горного мас­
сива Юра знаменитую вершину с вечным снегом на ней; ее раз­
личные образы можно одновременно созерцать и из многих дру­
гих мест: сквозь виноградную лозу на фоне огромного озера, через
церковное окно, вдоль узких тоннелей-улиц в Верхней Италии. Но
этот образ всегда есть и остается все тем же образом Монблана.

’ Только богатым дают взаймы (франц.)

210
 Великие люди, продолжающие дальнейшую жизнь в своем иде­
альном образе, имеют высокую ценность для мира, и в особенно­
сти для их народов. Они наделяют свои народы особым пафосом,
дают им предмет для энтузиазма и интеллектуально продвигают
их — вплоть до самых низших слоев общества — благодаря смут­
ному ощущению своего величия; они удерживают высокий мас­
штаб исторических оценок, помогают народам восстать после вре­
менного унижения. Наполеон, при всех тех несчастьях, которые
он принес французам, является все искупающей, бесценной на­
ходкой для них.
Даже сегодня можно выделить целый слой людей, которые
объявляют и себя, и наше время свободными от потребности в ве­
ликих людях. Это значит, что наша эпоха способна сама справлять­
ся со своими делами и надеется обойтись здесь одной добродете­
лью, без необходимости в преступлениях великих людей. Будто бы
и малые люди не ожесточаются, по примеру этих исторических зна­
менитостей, как только столкнутся с сопротивлением, даже не го­
воря о присущих им жадности и зависти друг к другу.
Другие практически добиваются эмансипации от идеи вели­
кого (NB. преимущественно в интеллектуальных сферах) на ос­
нове предоставления всеобщих гарантий посредственностям,
поддержки определенного числа недалеких и ложных талантов,
стремительно заработавших себе репутации, которые, конечно, с
такой же быстротой превратятся в ничто141. Оставшиеся исходят
из невозможности применения полицейской санкции ко всему
грандиозно-спонтанному: могущественные правительства испы­
тывают неприязнь к гениальности. Едва ли ее можно «использо­
вать» в государственных нуждах, разве что после основательного
упрощения, ведь в подобных вопросах речь всегда идет о «полез­
ности». Но и в других сферах жизни предпочтение отдается ско­
рее крупным талантам, то есть, возможности эксплуатации налич­
ного, нежели великому как выразителю нового.
Между тем, ни для кого не секрет, что временами возникает
насущная потребность в великих людях, и преимущественно в го­
сударственной сфере, поскольку во всех крупных странах обстоя­
тельства складываются таким образом, что традиционные динас­
тии и высшее чиновничество не способны спасти положение,
поэтому требуются личности экстраординарного порядка.
Но если великий человек придет и не погибнет сразу же в на­
чале своих дел, то все же остается вопрос, не заморочат ли его,
чтобы своими насмешками лишить его силы. Наше время обла­
дает изнуряющей способностью.
И наоборот, это же время тяготеет к тому, чтобы периодичес­
ки симпатизировать авантюристам и визионерам.

211
 Еще свежи в нас воспоминания о том, как в 1848 г. жаждали
появления великого человека и чем довольствовались впослед­
ствии.
Не всякое время находит своего великого человека, и не вся­
кое великое дарование находит подходящее себе время. Возмож­
но, что и сейчас есть очень значительные люди, для которых еще
не сложились соразмерные им обстоятельства. Во всяком случае,
господствующий в наши дни дух массового благополучия не спо­
собен сгуститься в действительно великий образ. То, что мы ви­
дим перед собой, представляется скорее всеобщим опошлением,
и мы позволили бы себе объявить появление великих индивидуу­
мов невозможным, если бы некое предчувствие не говорило нам,
что однажды кризис перейдет со своей жалкой почвы «собствен­
ности и приобретения» в другую плоскость, и тогда после тьмы
внезапно явится «правый», а все остальное совершится уже после
него.
Ведь великие люди нужны для нашей жизни, чтобы всемирно-
историческое движение периодическими рывками освобождалось
от уже отживших жизненных форм и рефлектирующей болтовни.
Что касается всей прошедшей мировой истории, то открытость
духа перед всякой формой величия является для мыслящего чело­
века одной из немногих надежных предпосылок высших духовных
наслаждений.
 VI
О счастье и несчастье в мировой истории

В нашей собственной жизни мы привыкли воспринимать проис­

ходящее с нами частично как счастье, частично как несчастье,
перенося это представление, как нечто само собой разумеющее­
ся, и на прошедшие времена.
При этом с самого начала у нас должны были возникнуть со­
мнения в таком убеждении, ведь в соответствии с возрастом и опы­
том наши суждения о собственных делах претерпевают изменения,
и лишь последний час жизни может обеспечить завершающее суж­
дение о тех людях и событиях, с которыми мы сталкивались в сво­
ей жизни. А этот вывод может звучать совершенно по-разному в
зависимости от того, умрем мы в сорок лет или в восемьдесят; и
при этом оно будет заключать в себе только субъективную истину
для нас самих, но никак не объективную. Каждый вполне пере­
живал подобное — когда прежде лелеемые им желания позднее
казались совершенной глупостью.
Несмотря ни на что, исторические представления о счастье и
несчастье сложились еще в прошлом, касались ли они отдельных
событий, или же целых эпох и укладов; но преимущественно Но­
вое время любит выносить подобные суждения.
Конечно, существуют также некоторые суждения, восходящие
к давним временам: время от времени прорывается в них удовлет­
ворение одного из господствующих классов над нижестоящими,
например, в сколионе Хибрея142. Макиавелли143 превозносит год
1298, возможно, чтобы противопоставить его по контрасту после­
довавшему после этого перевороту; подобным же образом и Юс-
тингер рисует картину старого Берна около 1350 года. Хотя везде
речь идет о довольно локальных событиях, и описанное чувство
удовольствия частично покоится на несчастьи других, все же эти
утверждения оправдывает по крайней мере их наивность, и они не
могут рассматриваться в качестве событий, задающих историчес­
кую перспективу.

213
 Мы же рассуждаем, например, следующим образом:
К счастью, греки победили персов, а Рим взял верх над Карфа­
геном.
К несчастью, Афины уступили Спарте в Пелопоннесской войне.
К несчастью, Цезарь был убит еще до того, как сумел обеспе­
чить мировой Римской империи соразмерную ей форму.
К несчастью, во время Великого переселения народов было
утрачено так много достижений человеческого духа.
К счастью, однако, что мир при этом обновился благодаря по­
явлению большого количества новых, здоровых народов.
К счастью, Европа в VIII в. сумела в целом отразить исламское
вторжение.
К. несчастью, немецкие императоры потерпели поражение в
борьбе с папством, и церковь развилась в столь опасную тиранию.
К несчастью, Реформация осуществилась лишь в одной поло­
вине Европы, и протестантизм разделился на две конфессии.
К счастью, Испания и Людовик XIV в конечном счете потер­
пели поражение в своих планах мирового господства.
Правда, чем ближе к современности, тем больше расходятся
между собой суждения. Можно было бы, однако, сказать, что
этот факт не противоречит возможности исторического сужде­
ния как такового, поскольку при обозрении большего отрезка
времени оно в большей степени утверждается в своих правах и
может правильно оценивать причины и следствия, события и их
итоги.

Нас вводит в заблуждение оптическая иллюзия счастья в раз­

ные времена и у разных народов, и мы рисуем его по аналогии с
человеческой юностью, весной, восходом солнца и с помощью
других образов. Вот мы представляем себе его живущим в прекрас­
ной местности, в каком-то жилище, а вечерний дым, плывущий
над хижиной вдали, заставляет нас воображать глубокую сердеч­
ность отношений у живущих там людей.
Также и целые эпохи представляются нам счастливыми или
несчастливыми. Счастливыми оказываются так называемые вре­
мена расцвета человечества. В первую очередь приходит на ум
эпоха Перикла, которая признается высшей точкой развития
всей жизни Древнего мира в целом — государства, общества, ис­
кусства и поэзии. Другие, сходные с ними эпохи, например,
времена добрых королей, не признаются таковыми, поскольку
выбираются пристрастно. Но ведь и Ренан144 говорит о трех де­
сятилетиях между 1815 и 1848 годами, что они были лучшими
временами, какие пережила Франция и, возможно, все челове­
чество.

214
 Конечно, как исключительно несчастливые оцениваются все
времена великих разрушений; чувство же удовлетворения со сто­
роны победителей здесь, как правило (и вполне оправданно), в
расчет не принимается.

Одна из примет новейшего времени, мыслимая только на этом

повороте истории, — это способность выносить подобные сужде­
ния. Древние верили в первоначальное существование золотого
века, после которого вещи становились все хуже: Гесиод рисовал
«современный» ему железный век мрачными ночными красками.
В настоящее время авторитетом пользуется скорее теория расту­
щего совершенствования (так называемого прогресса) в пользу
настоящего и будущего. Насколько позволяют судить новые от­
крытия в доисторическом прошлом человека, предистория рода
человеческого скрыта во мраке величайшей огрубелости чувств,
полуживотного страха, каннибализма и др. Во всяком случае, те
эпохи, которые до сих пор рассматривались как юношеская пора
отдельных народов, когда они впервые открыто заявляют о себе,
являются как таковые производными и весьма поздними по вре­
мени.
Но, однако, от кого в целом исходят эти суждения?
Их автор представляет собой продукт литературного соглаше­
ния, сложившегося постепенно на основе потребностей и рассу­
дочных доводов Просвещения и подлинных, или притязающих на
истину, выводов некоторого числа начитанных историков.
Распространяются такие суждения не наобум, но пускаются в
ход публицистикой, с целью утверждения или опровержения оп­
ределенных направлений нашего времени. Они составляют проч­
ный арсенал общественного мнения и, в частности, несут на себе
отчетливую печать своего времени благодаря резкому, грубому
характеру своего выражения. Они являются смертельными врага­
ми истинно исторического познания.

А сейчас можно указать и на отдельные их источники.

Прежде всего мы имеем дело с суждениями, порожденными
нетерпением. Они характерны для пишущих историю и читающих
ее и возникают, когда человек вынужден слишком долго зани­
маться какой-либо эпохой, для понимания которой нам не хва­
тает ни свидетельств, ни просто наших усилий. В этом случае мы
желаем, чтобы события развивались быстрее, и можем, к приме­
ру, пожертвовать несколькими из двадцати шести египетских ди­
настий, чтобы наконец взяли верх царь Амасис и его либеральный
прогресс. Цари Мидии, хотя их было всего четыре, вызывают у нас
раздражение, потому что мы слишком мало о них знаем, в то вре­

215
мя как гигантский, фантастический Тир, кажется, уже ждет нас
у входа.
Итак, мы, несведущие, становимся на сторону того, что кажет­
ся нам интересным и случилось к счастью, а все, что вызывает
скуку, полагаем происшедшим к несчастью. Мы отождествляем
желаемое в далеком прошлом (если оно когда-то существовало) с
тем, что доставило бы нам воображаемое наслаждение.
Зачастую мы пытаемся обмануть себя в этом, облагораживая
наши представления, в то время как сами лишь охвачены некото­
рым нетерпением, обращенным к прошлому.
Мы сожалеем о прошлых временах, народах, партиях, вероис­
поведаниях и др., которые долгие годы сражались за лучшую
долю, как о несчастливых. Мы судим о прошлом подобно тому,
как сегодня мы желаем определенным направлениям в обществе,
пользующимся расположением у отдельных людей, чтобы они
могли получить победу без борьбы и напряжения. Мы сочувству­
ем, к примеру, римским плебеям и афинянам, жившим до Соло­
на, в их борьбе против жестоких патрициев, против эвпатридов
и их безжалостных долговых законов.
Но только путем долгой борьбы возможно было достичь побе­
ды и утвердить свою жизнеспособность и высокую значимость
своих целей.
Какой краткой была для нас эта радость, и как мы цепляемся
за одно преходящее мгновение, предпочитая его другому! Со
временем, вследствие победы демократии, Афины поразило по­
литическое бессилие, а Рим покорил Италию и, в конечном
счете, весь мир, обрекая народы на бесконечные страдания, и
подвергаясь при этом усиливающемуся внутреннему вырожде­
нию.
Подобная настроенность на исключение из прошлого борьбы
разных сил ярче всего проявляется при рассмотрении религиоз­
ных войн. У нас вызывает возмущение, что какая-либо истина
(или то, что мы под ней подразумеваем) может проложить себе
путь только с помощью внешней силы, а если таковой недоста­
точно, то эта истина подавляется. Но из-за подчиняющихся ин­
тересам времени установок ее защитников и приверженцев, ис­
тина, в течение длительной борьбы, непременно теряет свою
внутреннюю чистоту и святость. Так, нам кажется несчастьем,
что Реформация должна была политически определиться в мире,
бороться материальными средствами с противником, опирав­
шимся на огромную материальную силу, а также иметь в каче­
стве своих представителей правительства, которые больше ин­
тересовались церковным имуществом, нежели религиозными
вопросами.

216
 Но цельная, полная жизнь, которая должна родиться из рели­
гиозных споров, развивается исключительно в реальной борьбе, а
не только в печатной полемике. Только борьба делает все осознан­
ным с обеих сторон, только в ней, во все времена и во всех воп­
росах мировой истории, и открывает человек, чего он, собствен­
но, желает и на что способен.
Католицизм снова становится религией, причем такой рели­
гией, какой он едва ли до этого был; дух стал излучаться в ты­
сячах направлений, государственная жизнь и культура во всех
доступных им формах или присоединились к борьбе религиоз­
ных направлений, или отторгли ее от себя, а мир в конечном
счете преобразился и неизмеримо обогатился духовно, чего
нельзя было бы ожидать при условии простой покорности но­
вой вере.

Далее следует сказать несколько слов о культуре. О счастье

и моральном состоянии того или иного народа или его социаль­
ного устройства в прошлом судят по степени распространения
школьного образования, космополитической культуры и ком­
форта в их современном понимании. В этом случае ничто не вы­
держивает критики, и все прежние времена оказываются всего
лишь заслуживающими той или иной степени сочувствия. По­
нятие «современность» некоторое время означало буквально то
же, что и прогресс, и к этому присоединялась весьма забавная
убежденность, что при употреблении этих понятий речь идет о
совершенствовании духа или даже нравов. Ко всему этому не­
заметно подключается также критерий безопасности, о котором
ниже будет идти речь. Получается, что без нее и без культуры в
представленном выше понимании мы уже никак прожить не
сможем. Но тем не менее простое, прочное существование, еще
и сопровождаемое совершенным физическим благородством
расы, при устойчивом общем противостоянии врагам и угнета­
телям тоже является культурой и, насколько это возможно, со­
четается с воспитанием возвышенной и глубокой сердечности.
Дух получил завершенность уже в те ранние времена! А ссылки
на свидетельства о moral progresses (моральном прогрессе) мы,
справедливости ради, оставим за Боклем, который был весьма
наивно удивлен, что не может их найти, хотя они имеют отно­
шение к жизни каждого отдельного человека, а не поколений в
целом145. Если еще в древние времена один человек отдавал
свою жизнь за других, то с тех пор выше его подвига мы уже не
поднялись.
Подводя некоторые итоги, сделаем заключение относительно
суждений вкуса вообще. Если судить, исходя из них, счастливы­

217
ми могут считаться эпохи и народы, во времена которых и для
которых особым могуществом обладали именно те начала, что
были близки каждому. В зависимости от того, какое из них явля­
ется определяющим в соответствующее время, корона победителя
вручается эпохам и народам, либо обеспечившим наибольшему
числу людей возможность серьезно заниматься сверхчувственны­
ми вещами, либо способствовавшим господству искусств и по­
эзии, оставляя тем самым максимальному большинству время
для созерцания и для участия в духовной работе, либо же давав­
шим возможность хорошего заработка максимальному числу лю­
дей, безраздельно отдающему себя сфере производства и обраще­
ния.
Нетрудно увидеть, сколь односторонним оказывается каждое из
трех соответствующих суждений, как мало соответствуют они тог­
дашней жизни во всей ее полноте, и каким невыносимым было бы
пребывание в этих хваленых временах для тех, кто эти суждения
выносит.

Часто можно также встретить суждения, обусловленные поли­

тическими симпатиями. Один может оценивать прошлые време­
на как счастливые только в том случае, если, например, там суще­
ствовала республика, другой — если монархия; один связывает с
этим только наличие постоянных резких перемен, другой — толь­
ко спокойствие. Можно вспомнить, к примеру, и взгляд Гиббона
на времена добрых императоров как на счастливейшие периоды
для всего рода человеческого.
Эти суждения сами взаимно упраздняют друг друга. В конеч­
ном счете, то же происходит и с такими суждениями, в которых
счастливое прошлое каждый раз соразмеряется с конфессиональ­
ными установками носителей этих суждений.

Уже в приведенных выше случаях, и в особенности по отно­

шению к сфере культуры, в наше рассуждение периодически
вплетался вопрос о безопасности. Она предполагает в качестве
предпосылки всякого счастья подчинение собственной воли за­
щищенному полицией праву, рассмотрение всех проблем соб­
ственности в соответствии с объективно установленным зако­
ном, обеспечение прибыли и обращения в возможно больших
масштабах. Вся наша нынешняя мораль существенно ориенти­
рована на эту безопасность, иными словами, индивидуум осво­
божден от необходимости принимать кардинальные решения
относительно защиты своего дома и очага (это становится по
меньшей мере правилом). И то, что не способно гарантировать
государство, гарантирует служба страхования, то есть, откуп от

218
определенных видов несчастья определенными ежегодными
жертвами. А поскольку и существование, и рента, которую за
него приходится платить, стали достаточно дорогими, пренеб­
режение страховкой представляется даже морально предосуди­
тельным.
Но все же подобной безопасности в значительной степени были
лишены многие эпохи, во всем прочем окружившие себя вечным
блеском и обеспечившие себе вплоть до последних дней высочай­
шее место в истории человечества.
Не только во времена, описываемые Гомером, но несомнен­
но и в ту эпоху, когда он жил, разбойничьи нападения были
обычным делом, поэтому всякого незнакомца, встреченного на
пути, очень вежливо и ненавязчиво спрашивали, не грабитель ли
он. Мир изобиловал добровольными и недобровольными убий­
цами, пользовавшимися гостеприимством у королей, и даже
Одиссей в одном из своих вымышленных приключений припи­
сывает себе убийство. Но при этом какая простота и благород­
ство нравов! Творчество и переживания, мощь и наивность, при­
сущие этому времени, делают его вечным объектом зависти,
поскольку эпическая песнь была тогда общим достоянием мно­
гих певцов и, будучи всеобщей усладой большинства народов,
часто странствовала с места на место. Вспомним хотя бы образ
Навсикаи!
Эпоха Перикла в Афинах полностью характеризуется таким
укладом общества, жизнь в котором вызвала бы возмущение у
любого смирного и рассудительного бюргера наших дней; в
ней он должен был бы чувствовать себя до смерти несчастным,
даже если бы он не принадлежал ни к рабскому большинству,
ни к гражданам государства, подчиняющегося афинской геге­
монии, а был бы свободным человеком и полноправным граж­
данином Афин. Безмерное налоговое ограбление индивидуума
государством и постоянные расследования со стороны демаго­
гов и сикофантов в связи с исполнением им гражданских обя­
занностей были здесь в порядке вещей. И тем не менее, в тог­
дашних афинянах должно было жить такое ощущение бытия,
какое не может быть обеспечено никакими учреждениями бе­
зопасности.

Суждения о величии стали в наше время весьма популярны­

ми146. Хотя невозможно отрицать, что быстро достигшая своей
высоты политическая власть господствующих народов и отдель­
ных личностей могла быть куплена только ценой страданий не­
сметного числа людей, тем не менее сохраняется стремление все­
ми силами облагородить природу господина и его окружения147 и

219
вложить в него всевозможные предчувствия того величия и бла­
га, которые позже стали связываться с результатами его деяний.
Наконец, исходно подразумевается, что одного взгляда гения до­
статочно для того, чтобы просветить и осчастливить подвластные
ему народы.
Однако, бесчисленные страдания людей вызывают чрезвычай­
но сдержанное отношение — их рассматривают как «преходящее
зло», указывая на тот неопровержимый факт, что устойчивое со­
стояние, то есть, последующее «счастье», складывалось в обшем-
то только после жестоких битв, в которых и определялась та или
иная расстановка сил. Как правило, появление на свет и существо­
вание самого судящего субъекта опираются на сложившееся оп­
ределенным образом положение вещей, отсюда и его снисходи­
тельный взгляд.

И вот, наконец, еще один источник, питающий все подобные

суждения: проходящий через все наши рассуждения мотив эгоиз­
ма! «Мы» рассуждаем тем или иным образом; правда, и всякий
иной субъект, кто, может быть, из эгоистических соображений
имеет в виду нечто противоположное, тоже говорит «мы», дости­
гая таким образом в абсолютном смысле того же результата, что и
каждый отдельный крестьянин, когда желает для себя дождя или
ясного неба.
Наше глубоко сидящее и в высшей степени смешное себялю­
бие полагает счастливыми прежде всего те времена, которые в чем-
то сродни нашему характеру. Мы считаем похвальными именно те
силы и тех людей в прошлом, на результатах деяний которых, как
кажется, основано наше нынешнее существование и относитель­
ное благосостояние.
Мы судим таким образом, словно мир и мировая история су­
ществуют исключительно ради нас. Точно так же каждый считает
свое время исполнением всех времен, не видя в нем просто одну
волну из множества других, проходящих мимо. Если есть у него
основания полагать, что он приблизительно достиг всего возмож­
ного для себя, то этот взгляд принимается как нечто само собой
разумеющееся; если же он желает иного, то надеется, что также
вскоре увидит это и даже сам будет способствовать осуществлению
этого.
Однако, все частное, а вместе с ним и все мы, существует не толь­
ко для себя самого, а ради всего прошедшего и всего будущего.
Притязания народов, эпох и индивидуумов на устойчивое или
мимолетное счастье или благополучие оказываются чем-то весь­
ма второстепенным по сравнению с этим серьезным и внушитель­
ным целым, ведь поскольку жизнь человечества представляет со­

220
бой нечто целое, то его колебания в пространстве и времени ка­
жутся подъемами и падениями, счастьем и несчастьем только для
наших слабых органов восприятия, в действительности же они
выражают высшую необходимость.
Нам следует вообще попытаться исключить понятие «счас­
тье» из жизни народов и заменить его каким-нибудь другим,
и в то же время, как мы увидим в дальнейшем, необходимо
будет сохранить понятие «несчастье». Естественная история
открывает перед нами опаснейшую борьбу за существование,
а именно эта борьба глубоко пронизывает жизнь народов и
историю.
«Счастье» представляет собой опошленное, затертое в общем
употреблении слово. К чему бы мы пришли, если бы его опреде­
ление решалось всеобщим голосованием по числу людей на Зем­
ле?
Прежде всего, состояние неизменного тождества самому себе
принимается за счастье только в сказках. Пусть живущее в них
почти ребяческое представление пытается удержать образ некото­
рого длительного устойчивого состояния благополучия (с местом
пребывания где-то посредине между Олимпом и Шлараффией).
Ведь даже это представление не обеспечивает им должной серь­
езности: правда, после того как злой волшебник мертв, а злые феи
наказаны, Абдалла и Фатима правят как счастливая королевская
чета вплоть до глубокой старости, но сказочная фантазия проща­
ется с ними сразу же по завершении всех их испытаний, обратив
свой интерес уже не к ним, но к Хассану и Зулейке, или Лейле, или
же к какой-то другой паре. И все-таки насколько ближе к истине
даже финал «Одиссеи»: испытания страдальца будут продолжать­
ся, и его ожидает еще одно тяжелое паломничество.

Представление о счастье как о неизменном пребывании в оп­

ределенном состоянии является само по себе ложным. Наблюдая
за укладом примитивных, или природных, обществ, в которых
один день повторяет другой, одно столетие уподобляется другому,
пока в них в результате разлома не начинается историческая
жизнь, мы должны сказать: неизменность ведет к застылости и
смерти; только в движении, каким бы болезненным оно ни было,
есть жизнь. И, прежде всего, ложным оказывается представление
о счастье как о позитивном ощущении, в то время как оно озна­
чает только отсутствие боли, разве что связанное с некоторым чув­
ством роста.
Конечно, существуют остановившиеся в своем движении наро­
ды, которые в течение столетий в своем общем выражении сохра­
няют один и тот же образ, создавая удручающее зрелище прими­

221
рения со своей судьбой. Но по большей части это является резуль­
татом деспотизма. Он возникает сам по себе в тех случаях, если
некогда (может быть, с большим трудом) завоеванная форма го­
сударственного и общественного устройства вынуждена оборо­
няться от вторжения противодействующих сил, используя для это­
го все имеющиеся, даже крайние, средства. При этом режиме
первое поколение, конечно, по большей части очень несчастли­
во, но последующие уже вырастают при сложившихся условиях и
в конечном счете благословляют то, что они уже не могут и не хо­
тят изменить, и, возможно, прославляют это состояние как свое
высшее счастье. Когда испанцы материально находились на гра­
ни вымирания, они сохраняли высокий энтузиазм, поскольку речь
шла о славе кастильского двора. Не видно, чтобы гнет правитель­
ства и инквизиции хоть в малейшей степени придавил их внутрен­
нюю жизнь; на это время приходится появление величайших ху­
дожников и поэтов Испании.
Такие инертные народы и их эпохи, служат, видимо, той цели,
чтобы сохранять в неприкосновенности определенные духовные,
душевные, а также и материальные ценности прошлого и переда­
вать их будущим поколениям как фермент их развития. Их покой
также нельзя считать абсолютным, мертвенным, но можно срав­
нить со здоровым сном.
Другие же времена, народы, индивидуумы, напротив, принад­
лежат к тем, что периодически растрачивают свои силы, все без
остатка, в быстром движении. Их назначение состоит в том, что­
бы разрушать старое и прокладывать путь новому; но они не со­
зданы для того, чтобы испытать длительное собственное счастье,
даже преходящее, за исключением кратких мгновений победного
ликования. Их обновляющая сила опирается именно на постоян­
ную неудовлетворенность, которая тяготится всяким достигнутым
положением и стремится к новой форме.
Но именно это стремление, — к каким бы важным послед­
ствиям оно ни приводило, каким бы великим ни было его ис­
торическое предназначение, — все же временами фактически
выступает в одеянии непостижимого человеческого эгоизма,
обязанного навязывать свою волю другому и строить свою удов­
летворенность на его покорности, но при этом никогда не спо­
собного в достаточной мере испытывать наслаждение от покор­
ности и почитания, считая дозволенным для себя в общем
любое насилие148.

Итак, зло на земле безусловно составляет часть великой все­

мирно-исторической экономики: это могущество, право сильно­
го над слабым, предвосхищенное уже в той борьбе за существова­

222
ние, которая захватывает всю природу, животный и растительный
мир и продолжается в роде человеческом посредством убийств и
грабежей в ранние этапы его истории, посредством вытеснения,
а точнее сказать, искоренения или закабаления более слабых рас,
слабых народов в пределах той же самой расы, более слабых госу­
дарственных образований, общественных слоев в пределах одно­
го и того же государства и народа149.

Более сильный — это далеко не лучший. Что успеха добивает­

ся наглец и посредственность, мы можем повсеместно наблюдать
и в растительном мире. Но подчиненное положение, в котором
находятся благородные в силу их численного меньшинства, пред­
ставляет в истории большую опасность прежде всего для тех вре­
мен, когда господствует чрезвычайно общедоступная культура,
дающая все права большинству. Пусть все эти подчиненные силы
окажутся, возможно, и лучшими, и более благородными, тем не
менее именно победители, хотя и продвигаются вперед благода­
ря одному своему господствующему положению, несут с собой
то будущее, о котором они и сами еще не подозревают. И лишь
в том, что государства освобождаются от всеобщего морального
закона, хотя он сохраняет свое постоянное значение для отдель­
ного индивида, проглядывает нечто похожее на предчувствие
этого будущего.
Величайший пример этого демонстрирует римская мировая
империя, начавшая утверждать собственное существование с по­
мощью ужасающих средств сразу после прекращения борьбы
патрициев и плебеев, принявшей образ самнитской войны, и за­
вершившая свое формирование покорением Востока и Запада,
которое сопровождалось неизмеримыми потоками крови.
В целом, по крайней мере для нас, в Римской империи реали­
зована вполне допустимая всемирно-историческая цель: создание
всеобщей мировой культуры, благодаря которой стало также воз­
можным распространение новой мировой религии, с последую­
щим заимствованием обоих этих начал в ходе Великого переселе­
ния народов варварами-германцами, что и положило основание
для будущего единения новой Европы.
Но из того, что зло породило добро, а несчастье преврати­
лось в относительное счастье, вовсе не следует, что зло и не­
счастье не были изначально тем, чем они были. Любое удачно
примененное насилие было и злом, и несчастьем, и по мень­
шей мере опасным историческим примером. Но если на его
основе утверждалась власть, то впоследствии на помощь при­
ходило неистощимое стремление человечества преобразовать
слепую силу в порядок и законность; оно привлекало сюда

223
свои исцеляющие силы и начинало излечивать общество от со­
стояния насилия150.
Но зло подчас долго господствовало на земле и в качестве зла
как такового, и не только во времена Фатимидов и ассассинов.
Согласно христианскому учению, князь мира сего есть Сатана.
Ничто так не противоречит христианскому духу, как пророче­
ства о непрерывном господстве добродетели, о материальном
воздаянии от имени Бога за добродетель в этом мире, которое
обещали христианским императорам церковные писатели. Но
господствующее зло имеет огромное значение: только рядом с
ним пребывает бескорыстное добро. Невыносимо было бы ви­
деть, если бы вследствие настойчивого поощрения добра и на­
казания зла на нашей грешной земле злые люди из соображе­
ний целесообразности стали бы вести себя праведно; ведь они
все равно неизбежно оставались бы самими собой — злыми в
глубине своей души. Мы бы тогда пожелали вновь просить небо
допустить некоторую безнаказанность для злых людей на нашей
земле, только чтобы они проявили, по крайней мере, подлин­
ные свои черты. В мире достаточно много притворства такого
рода.

Давайте все же попытаемся, в ответ на некоторые вполне доз­

волительные жалобы мировой истории, привести доступные нам
утешительные доводы.
Прежде всего, ведь вовсе не всякое разрушение имеет своим
следствием обновление. Подобно тому, как уничтожение благо­
родных растений может навсегда превратить страну в выжженную
пустыню, так и народ, подвергающийся слишком грубому наси­
лию, уже никогда не сможет оправиться. Есть (по крайней мере,
это можно представить) силы абсолютного разрушения, под пя­
той которых уже и трава не сможет вырасти. Создается впечат­
ление, что Азия после длительного, двукратного господства
монголов оказалась в самой своей сути надломленной на все
последующие времена; особо лютую свирепость проявил Тимур,
складывавший пирамиды из черепов и строивший стены из кам­
ня, извести и живых людей. Было бы хорошо, если бы люди, гля­
дя на образ такого разрушителя, триумфально утверждающего
свой собственный эгоизм и эгоизм своего народа на дымящихся
руинах мира, давали себе отчет, с какой мощью может временами
прокладывать себе дорогу зло. В этих странах никогда уже не по­
верят в правосудие и человеческую доброту. Однако, тот же Ти­
мур, возможно, спас Европу от османов. Не будь его, на Герма­
нию и Италию ринулись бы одновременно и Баязет, и гуситы!
Позднейшие османы — народ и его султаны, — какую бы опасность

224
для Европы они ни представляли, все же больше не поднимались
до той вершины своего могущества, какой достиг Баязет 1 нака­
нуне битвы при Анкаре.
И в древние времена мы видим ужасающую картину, склады­
вающуюся из совокупного человеческого отчаяния и горя, сопро­
вождавшего, например, становление древних мировых монархий.
Особое наше сочувствие должны были бы вызывать те отдельные
народы, которым после отчаянной борьбы за национальную не­
зависимость приходилось подчиниться персидским, а до этого,
может быть, еще ассирийским и мидийским, царям. А все те оди­
нокие царские укрепления на землях разных народов (в Гиркании,
Бактрии, Согдиане, Гедрозии и др.), что попадались навстречу
Александру, несомненно, свидетельствовали о последних ужасных
сражениях, о которых мы ничего до сих пор не знаем. Была ли их
борьба напрасной?
Совсем по иному представляются нашим чувствам те народ­
ности, о последних битвах и гибели которых мы осведомлены: го­
рода Лидии в борьбе с Гарпагом, Карфаген и Нуманция, Иеру­
салим против Тита. Они представляются нам входящими в ряд
учителей и примеров для человечества в одном великом деле:
жертвовать всем ради всеобщего, не считая привязанную к бла­
гам обособленную жизнь чем-то высшим. Таким образом, из их
несчастья рождается горькое, но возвышенное счастье для всех
в целом.
Если бы были найдены персидские клинописные тексты, ко­
торые также содержали бы подробные сведения о народах восточ­
ных провинций империи, то они, несмотря на высокопарный
стиль Ормузда, свойственный бездарному народу-победителю,
тоже присоединились бы к этой великой памяти.
Нам следует отказаться от утешительных соображений, соглас­
но которым Александр не смог бы пронести элементы греческой
культуры так далеко вглубь Азии, если бы ему не предшествовала
работа таких крушителей, какими были ассирийцы и персы: вли­
яние этой культуры уже за пределами Месопотамии оказалось не
слишком значительным. И вообще, следует остерегаться безого­
ворочно рассматривать наши перспективные исторические пост­
роения в качестве определяющего слова для всей мировой исто­
рии.
Но при всех картинах разрушений можно всегда утверждать
одно: поскольку экономика мировой истории в целом остается
для нас скрытой, мы не знаем, что было бы в том случае, если
бы в ней не состоялось что-то из случившегося, пусть даже са­
мое страшное. Вместо одной известной всемирно-исторической
волны накатилась бы другая, неведомая нам волна, а вместо од­

225
ного жестокого угнетателя пришел бы другой, возможно, еще
худший.
Только это не должно служить извинительным аргументом
для могущественного человека, утверждающего тезис: «Если не
мы, это сделал бы другой», позволяющий оправдывать любое
преступление. Впрочем, сильные мира сего по большей части
не считают необходимым прибегать к извинениям, говоря:
«То, что мы делаем, уже ео ipso (само по себе) способствует
счастью».
Возможно также, что тот или иной покоренный народ в даль­
нейшем своем существовании оказался бы уже недостойным на­
шего в нем участия; например, рано уйдя в небытие после бли­
стательного сопротивления, он позднее мог бы оказаться не
слишком счастливым и культурно одаренным, или даже, если бы
его рано поразил какой-нибудь собственный внутренний порок,
стал бы смертельно опасным для своих соседей. И наоборот, уне­
сенный из жизни в расцвете своих сил, народ уподобился бы в сво­
их деяниях тем исключительным, но рано ушедшим людям, кото­
рым поэтическая фантазия предрекала, что при их возможном
длительном существовании возрастет их счастье и величие, в то
время как они, скорее всего, уже достигли своего звездного часа
и превзошли его.

С другой стороны, в качестве утешительного аргумента высту­

пает таинственный закон компенсации, обнаруживаемый по край­
ней мере в одном: в росте населения после великих эпидемий и
войн. Видимо, существует некоторая совокупная жизнь человече­
ства, которая восполняет эти потери151.
К примеру, для нас может быть очевидным, хотя это далеко от
достоверности, что отступление европейской культуры из восточ­
ного Средиземноморья в XV в. и внешне, и внутренне компенси­
ровалось распространением европейских народов на океаничес­
ких просторах: в этом случае акцент мировой истории только
переместился на другую сторону.
Подобно тому, как вместо одной смерти с неизбежностью
пришла бы другая, так и в нашем случае всеобщая мировая жиз­
ненная сила замещает одну ушедшую жизнь другой, вновь родив­
шейся.
Только эта компенсация не может заместить страданий чело­
вечества и не должна служить оправданием для злодея, но она,
изменяя смысл происходящего, является всего лишь продолже­
нием искаженной жизни человечества. И сами претерпевшие, и
их потомки и прочие близкие им люди могут почти не придавать
этому значения. Если в сравнении с отмирающей Римской им­

226
перией Великое переселение народов было грандиозным обнов­
лением мира, то византиец, живущий, например, в XII в. при
династии Комнинов в восточной, сохранившейся ее части, с ве­
личайшим восторгом говорил о Риме, продолжающем жить на
Босфоре, и со столь же великим презрением — о пресловутом
«обновленном и исполненном новых сил» Западе. Да и в наши
дни какой-нибудь подчиненный туркам греко-славянин не счи­
тает себя менее значимым или хотя бы менее счастливым по
сравнению с человеком Запада. В общем, если спросить людей,
то выходит так, что они приветствуют всякое обновление мира,
наступающее даже в результате их собственной гибели и наше­
ствия диких орд.
Учение о компенсации есть все же по большей части скрытая
доктрина благих пожеланий, которая умела и сейчас умеет береж­
ливо распорядиться той долей утешения, которую можно из нее
извлечь, поскольку мы не можем привести убедительных оценок
вышеназванных достижений и утрат. Хотя возникновение и исчез­
новение и являются общей судьбой всего земного, но всякая под­
линная единичная жизнь, насильственно и, как нам это представ­
ляется, безвременно похищенная, должна рассматриваться просто
как невозместимая, даже посредством иной, пусть столь же пре­
восходной, жизни.

Иной разновидностью компенсации является отсрочка обе­

щанного события. Иногда нечто великое, страстно желаемое ока­
зывается неисполненным ввиду того, что оно находит более совер­
шенное воплощение в будущем. Германия в Тридцатилетней
войне дважды, наверное, была совсем близка к объединению: в
1629 г.— при Валленштейне и в 1631 — при Густаве Адольфе. В
обоих случаях можно было ожидать опасного, едва ли преодоли­
мого противодействия народа. Звездный день нации был отложен
почти на 240 лет и наступил уже в тот момент, когда опасность
противостояния народа полностью утратила силу. Нечто подобное
мы видим и в искусстве — новая церковь св. Петра папы Николая V
была бы несравненно меньшей по своим размерам, чем она стала
у Браманте и Микеланджело.

Замещение отдельных культурных ветвей другими также

представляет собой разновидность компенсации: в первой по­
ловине XVIII в., при почти полном угасании поэзии и незначи­
тельности живописных школ, именно музыка достигла высо­
чайших вершин своего великолепия. Только в этом случае мы
имеем дело с явлениями, не поддающимися учету, и пытаться
сравнивать их по весу было бы тоже большой дерзостью. Несом-

227
ненно, что одна эпоха и один народ не могут одновременно
вместить в себя все, и что многие не определившиеся в себе
творческие силы тяготеют к тем видам искусства, которые уже
обрели большой размах.

Все же самые справедливые упреки, которые, как представ­

ляется, следовало бы обратить к судьбе, касаются утраты вели­
ких произведений искусства и поэзии. О знаниях древних, о
библиотеках Пергама и Александрии в конце концов можно
было бы и не упоминать, достаточно нам того, что мы задавле­
ны современными знаниями; но печалью наполняют нас ушед­
шие в небытие первоклассные поэты. Также и среди историков
мы претерпели невосполнимые потери, ибо нить духовной па­
мяти на большом протяжении стала оборванной, фрагментар­
ной. Ведь эта непрерывная нить существенно задевает наше
человеческое бытие, являясь метафизическим аргументом в
пользу его устойчивости; и сохранится ли эта духовная связь без
нашего знания о ней в некотором органе, о котором нам ниче­
го не известно, — это нам неведомо, и об этом, во всяком слу­
чае, мы не имеем никакого представления; нам остается лишь
настойчиво желать, чтобы сознание этой связи осталось жить в
нас.
Уже и сама наша неизбывная тоска по утраченному представляет
определенную ценность; ей одной обязаны мы спасением столь
многих фрагментов, сведенных в единое целое благодаря неуто­
мимым усилиям науки. А почитание реликтов искусства и неус­
танное комбинирование реликтов художественного наследия со­
ставляют часть религии наших дней.
Сила почитания столь же существенна для нас, как и почитае­
мый объект.
Возможно также, что эти высокие произведения искусства дол­
жны были погибнуть для того, чтобы новое искусство могло тво­
рить непредвзято. Если бы в XV в. внезапно открыли огромный
массив благородной греческой скульптуры и живописи, то Лео­
нардо, Микеланджело, Рафаэль, Тициан и Корреджо не смогли бы
создать то, что они создали, будучи в то же время по-своему спо­
собными поспорить с римским наследием. А если бы во второй
половине XVIII в., во время восторженного возобновления фило­
логических и антикварных исследований, всплыли утраченные
произведения греческой лирики, возможно, они могли бы затор­
мозить высокий расцвет немецкой поэзии. Конечно, через не­
сколько десятилетий застоя, когда пройдет первое удивление, весь
массив вновь открытой старины вступит в сочетание с новыми на­
правлениями, и новое найдет свой собственный путь. Правда, тог­

228
да будет пропущен решающий миг возможного расцвета, который
уже не возвратится во всей своей полноте. Но в XV в. искусство, а
в XVIII — поэзия были знакомы с древностью в той мере, чтобы
вдохновляться ею, но не в такой степени, чтобы она их подавля­
ла.

Остановимся, достигнув этой точки. Незаметно для себя мы

от вопроса о счастье и несчастье перешли к проблеме выжива­
ния человеческого духа, которое мы в конечном счете представ­
ляем себе по аналогии с жизнью одного человека. В той форме,
в какой эта жизнь осознается в истории и благодаря истории,
она должна постепенно приковывать к себе взоры мыслящего
индивидуума, а ее всесторонне обоснование и исследование
должно захватить его до такой степени, что на этом фоне поня­
тия счастья и несчастья все больше и больше будут терять свое
значение. «Зрелость значит все». Целью всякого способного
субъекта из числа nolentium volentium (действующих против
своей воли) вместо счастья становится познание. И даже не из
равнодушия к какому-нибудь горю, которое может затронуть и
нас, - ведь благодаря ему мы защищены от холода всякого
объективного деяния, — а поскольку мы обнаруживаем слепость
наших желаний, когда желания, питаемые народами и отдель­
ными людьми, меняются, противоречат друг другу и друг друга
упраздняют.
Будь мы в состоянии полностью отречься от нашей индивиду­
альности и взирать на историю грядущего с таким же спокойстви­
ем и беспокойством, с каким мы наблюдаем природные зрелища,
например, морскую бурю, стоя на твердом берегу, мы могли бы,
вероятно, когда-то стать сознательными участниками величайшей
главы в истории духа.
В то время:
когда обманчивый мир тех тридцати лет, в которых мы вырас­
тали, давно и основательно забыт, а впереди вырисовывается чреда
новых войн;
когда величайшие культурные нации испытывают колебания в
своих политических формах или находятся в состоянии перехода;
когда наряду с распространением образования и средств сооб­
щения зримо и стремительно возрастает также и ощущение стра­
дания и беспокойства;
когда все социальные установления насквозь пронизаны виб­
рациями тектонических сдвигов Земли, — не говоря уже о нагро­
мождении многих других неразрешимых кризисов, -
было бы удивительным зрелищем, правда, не для современ­
ных земных существ, последовать в познании за человеческим

229
духом, который строит себе новое обиталище, воспаряя над все­
ми этими явлениями и одновременно вплетаясь в них. Тот, кто
способен смотреть на мир подобным образом, полностью отри­
нет представление о счастье и несчастье и целиком отдастся
жажде такого познания.
Исторические фрагменты
(из наследия)

Изданы Эмилем Дюрром

 Предисловие издателя

од названием «Исторические фрагменты» нами пуб­

П
ликуются исключительно неизданные материалы из
лекций и докладов Якоба Буркхардта. Первые состав­
ляют несравненно большую часть, вторые же служат
лишь в качестве приложения. Для обоснования и ис­
толкования замысла этого издания необходимо отметить с
щее.
Деятельность Якоба Буркхардта в качестве преподавателя выс­
шей школы началась летом 1844 г. и завершилась с его уходом ле­
том 1893 г. Таким образом, добрые полвека своей жизни Бурхардт
посвятил преподаванию в вузе и занимался этим с такой полной
самоотдачей, которая могла исходить только из врожденного рас­
положения к преподавательской деятельности и из глубоких ду­
ховных обязательств перед тем, что глубочайшим и высочайшим
образом двигало им в его профессии. За исключением трех лет, с
лета 1855 по лето 1858 гг., которые он провел в качестве профес­
сора истории искусств в стенах федерального политехнического
института в Цюрихе, он вполне сознательно ограничил свою ака­
демическую деятельность исключительно стенами университета
своего родного города, постоянно отклоняя иные почетные пред­
ложения.
В декабре 1843 г. философский факультет Базельского универ­
ситета с величайшей готовностью откликнулся на просьбу моло­
дого ученого о разрешении прочитать курс «Лекций по истории».
Свою деятельность в качестве доцента он начал в летний семестр
1844 г. Уже год спустя, в марте 1845 года, он был выдвинут руко­
водством университета на должность экстраординарного профес­
сора без обязательного преподавания. Оно было ему обеспечено
только осенью 1854 г. и утверждено в объеме от четырех до шести
часов. После трехлетнего преподавания в Цюрихе в феврале 1858 г.
Буркхардту было сделано предложение занять должность ординар­

233
ного профессора истории в родном университете, на которое он с
большим удовлетворением откликнулся. Эту должность он зани­
мал вплоть до своего ухода летом 1893 г.
С самого начала своей академической деятельности Буркхардт
наряду с общей историей уделял внимание и истории искусств,
добровольно делая это три десятилетия, без поручения, обычно с
промежутком от одного до трех семестров. В зависимости от об­
стоятельств, он читал материал от одного до двух часов в неделю.
С лета 1874 г. на основании его собственного ходатайства ему офи­
циально было поручено преподавание истории искусств; начиная
с этого времени и вплоть до зимнего семестра 1882/1883 гг. он
читал по три часа в неделю, после этого — по пять часов ежене­
дельно. Названные лекции по истории искусств он оставил за со­
бой и продолжил, даже когда в летний семестр 1886 г. отказался
от курса общей истории. Таким образом, до 1874 г. Буркхардт чи­
тал историю искусств в качестве неосновного курса, несмотря на
его давно вышедшие крупнейшие и значительнейшие работы по
истории искусства. С лета 1874 г. объем курса истории искусств
почти сравнялся с курсом общей истории и должен был наконец,
с 1886 г., стать единственным предметом преподавания. На его
лекциях по истории искусств мы больше здесь останавливаться не
будем.
Лекции Буркхардта по истории сами имеют собственную не­
безынтересную историю, которую мы обрисуем в самых общих
чертах.
Первый период их чтения ограничен промежутком от 1844 до
1855 г.; на эти годы приходится совсем короткий срок его при­
ват-доцентуры и десятилетие экстраординарной профессуры.
Материал, на который опирался Буркхардт в течение этих 11 лет
при подготовке лекций, он заимствовал преимущественно из
средневековья. Он читал тогда в общем и в частях: немецкую ис­
торию — историю средневековья — историю Великого переселе­
ния народов — историю последних веков средневековья — исто­
рию средневековья с культурно-исторической точки зрения -
(часто) историю Карла Великого Эйнхарда - древнейшую исто­
рию Швейцарии — историю Швейцарии вплоть до XVI в. В ка­
честве лекций более факультативного характера по разным слу­
чаям сюда примыкают: древняя история вплоть до диадохов —
Рим времен императоров — история Нового времени, начиная с
Реформации, — введение в изучение истории (своего рода источ­
никоведение).
Главный акцент в этих лекциях делается, как мы видим, исклю­
чительно на всеобщей и немецкой истории средних веков. Очень
сильно, конечно, сказываются в его курсе импульсы, которые

234
Буркхардт вынес из своих университетских штудий и особенно из
семинара Ранке. Кроме того, на нем отразились многообразные
влияния со стороны позднего романтизма тридцатых и сороковых
годов.
Известно, что после буквально бурлящего потока научной про­
дукции сороковых годов, реализованного, правда, лишь в произ­
ведениях малого и среднего формата, у Буркхардта созрел план
создания ряда культурно-исторических обзоров истории средне­
вековья, включающих прежде всего изображение Рима времен
поздних императоров, к которому присоединяется его продолже­
ние в виде описания VIII в., а в высшей точке рассмотрения —
биографии Карла Великого, что после тщательного отбора описа­
тельного материала позволило бы автору дойти до конца средне­
вековья. Из этого огромного культурно-исторического проекта
были реализованы только начало и конец: «Эпоха Константина
Великого» и «Культура Ренессанса в Италии». Нашлись внешние
и внутренние основания, которые отдалили его от реализации это­
го культурно-исторического проекта по средневековой истории,
но ему полностью соответствовали предметное содержание и мо­
тивы его лекций в годы с 1844 по 1855.
Ко второму периоду можно отнести 1858—1868 гг. Полная
учебная нагрузка, которую летом 1858 г. принесла с собой дол­
жность ординарного профессора, естественно, способствовала
концентрации лектора на значимых предметных областях и
больших периодах мировой истории; отсюда в соответствии с
профессиональными требованиями следовала и дальнейшая си­
стематизация написанных ранее лекций. Первый отбор и пере­
распределение материала происходите 1868 вплоть до 1870 года;
при этом бросается в глаза то, что «Древняя история» несколь­
ко отступает на задний план: только трижды он читает назван­
ный курс в этот промежуток времени, и лишь один раз — спе­
циально «Римскую историю». Все еще значительный вес для
него имеет в это время средневековье, он также читает тогда
курс «О средневековой культуре», а под ней в сущности следу­
ет понимать историю культуры с IV по XIII век (в тех или иных
историко-политических аспектах). К нему примыкают «Послед­
ние столетия средневековья» с их преимущественно политичес­
ким содержанием. Но с этого времени исследователя и педагога
Буркхардта все больше и все решительней начинает притягивать
новоевропейская история. Интерес к ней сосредоточен на 1450
или 1494 г., и он читает ее сначала всего в двух курсах, но эти
курсы читаются чаще, чем такие, как «Новейшая история до
конца Семилетней войны» и затем «История века революций
(1763—1815)». Очевидно, что эта новейшая история рассматри­

235
вал ас ь Буркхардтом в числе обязательных учебных дисциплин.
Но все же, несомненно, что, помимо нее и помимо первона­
чального интереса к проблеме исторической непрерывности,
его привязывали к этим юным эпохам их заманчивая актуаль­
ность и те близкие связи, которые тянулись от них к его совре­
менности.
Только однажды, в зимний семестр 1858/1859 г., Буркхардт чи­
тал «Историю итальянской культуры с XIII по XVI в.» непосред­
ственно перед появлением его труда «Культура Ренессанса в Ита­
лии» (1860 г.) На этом названный курс был оставлен им раз и
навсегда.
Окончательный, личный, эпохальный, историографически и
духовно-исторически значимый расчет со всем историческим ма­
териалом, который внутренне и внешне накапливался у Буркхар­
дта в течение четверти века занятий историей, приходится пример­
но на годы с 1868 по 1870, и в особенно острой форме проявляется
в год войны между Германией и Францией.
Можно вспомнить, что в период с 1868 по конец 1871 г. появи­
лись те самые заметки, доклады и лекция, которые были собраны
воедино и в 1905 г. изданы Якобом Эри под названием «Размыш­
ления о всемирной истории»: «Об изучении истории — Об исто­
рическом величии — О счастье и несчастье в мировой истории». А
лекцию «Об изучении истории» он прочитал всего три раза -
именно в судьбоносные в политическом и культурном смысле
зимы 1868/1869, 1870/1871 и 1872/1873 годов!
Накануне и после немецко-французской войны Буркхардт
был захвачен мыслью о том, что Европа не только находится в
центре культурно-политического кризиса, но и несомненно под­
вержена переменам мирового масштаба. Свидетельством тому
служат и сами «Размышления о мировой истории», и письма Бур­
кхардта этих лет, и, наконец, те «Вступления», которые он в этот
короткий промежуток времени многократно предпосылает сво­
им лекциям. Во всех этих документах повторяются одни и те же
мысли, чувства, опасения и заключения, всем им свойственны те
же мрачные, тревожные и решительные в своих выводах форму­
лировки.
Кроме того, Якоб Буркхардт извлек из событий тех дней след­
ствия, определившие характер его будущих лекций. Мы узнаем об
этом из его трогательного рождественского письма Фридриху фон
Преену от 1870 года: «Завершение этого года я не смогу забыть до
конца моих дней! И воистину, меньше всего причиной тому бу­
дет служить моя личная внешняя судьба. Всесторонняя культур­
ная линька полностью захватила два великих духом народа на
сегодняшнем континенте, и то, что радовало и интересовало че­

236
ловека до июля 1870, ни в малейшей мере не будет затрагивать его
в 1871 г. Но это может стать весьма значительным зрелищем — ког­
да из многих страданий родится нечто новое». Анализируя обрат­
ное воздействие этих преобразований на смысл того, что в буду­
щем будет приниматься в качестве исторического свидетельства,
Буркхардт высказывается далее следующим образом: «Для меня
как доцента-историка отчетливо обнаружился совершенно удиви­
тельный феномен: внезапное обесценивание всех простых «собы­
тий» прошлого. С этих пор в моих курсах я буду выделять лишь
культурно-исторические аспекты, а из их внешней оснастки ос­
тавлять самое необходимое. Подумать только, сколько пушек про­
гремело впустую в тетрадках многочисленных virorum eruditorum’
с немецких кафедр!».
Итак, после этого сильного потрясения Буркхардт почти решил
расстаться с политической историей, подобно тому, как некогда
в его историографии Просвещения исчезла глава «Действия вла­
сти и государства» — из-за свойственного ему отвращения к откро­
венной политике военной силы.
Отныне Якоб Буркхардт более решительно и последовательно,
чем раньше, обращается к истории культуры или, по крайней
мере, делает на ней более сильные акценты в своем изложении
всемирной истории. В то время он придерживался мнения, что
все, способное выжить после войн, должно содержать в себе доб­
рую долю вечного. Он и сам был готов способствовать тому, что­
бы сохранить для этого вечного содержания его права и возмож­
ность дальнейшей жизни.
В это же время с 1868 по 1872 год осуществились третье и пос­
леднее разделение и перегруппировка, а также окончательное ут­
верждение лекций Буркхардта по всемирной истории. Но культур­
но-исторический принцип отбора материала не был в данном
случае единственным. Наряду с этим имели вес и ориентирован­
ность эпох на современность, и их актуальное значение, и исто­
рическая обусловленность национальных, политических, соци­
альных и экономических битв и движений в Базеле, в Швейцарии
и в Европе в целом.
Этот факт получил однозначное подтверждение в более по­
зднем «Введении» Буркхардта к его лекциям. Последние же, за
единственным, но примечательным исключением, захватывают к
этому времени как раз только новую историю, которая излагает­
ся по трем разделам: I. «Новая история» (с середины XV в. по
1598 г.); II. «История XVII и XVIII веков» (до 1763 г.); III. «Исто­
рия эпохи революций» (1763—1815).

* Ученых мужей (лат.)

237
 К этим лекциям примыкает совершенно лишенная политичес­
кого содержания «История греческой культуры», представляющая
собой по своему высшему и исключительно культурно-историчес­
кому смыслу зрелый, культивированный, глубоко прочувствован­
ный поздний плод его творчества. «Я получил возможность для
занятий», пишет Буркхардт 3 октября 1872 года Фридриху фон
Преену, «которые будут служить для подготовки последнего кур­
са лекций и которые никогда не заставят меня раскаяться в них;
здесь я могу со спокойной душой умереть: если бы я по крайней
мере хоть раз не прочитал «Историю греческой культуры», то та­
кое признание было бы невозможным». Он начал завершающую
подготовку к этому лекционному курсу непосредственно после
немецко-французской войны; но был еще один материал, идеаль­
ный проект и истоки которого восходят к нескольким десятиле­
тиям ранее. Установки, которые определяли тогда предпринима­
емое издание, проясняются во «Введении» к вышедшей в 1898 г.
«Истории греческой культуры».
Из тех трех частей, на которые окончательно разделялись лек­
ции по новому времени, исчезла в зиму 1881—1882 г. последняя —
«История эпохи революций». Что касается внутренних причин,
которые могли подвигнуть Буркхардта пожертвовать этим курсом,
то можно предположительно высказать следующее. Курс был по­
священ тому периоду истории, который по глубинным духовным
и моральным основаниям, несомненно, больше всего притягивал
шестидесятичетырехлетнего к тому времени Буркхардта. Француз­
ская революция с ее одновременно и мощным, и ужасающим воз­
действием, конечно, необыкновенно захватила его, и он видел в
ней первостепенный историко-психологический феномен. Но она
же вызывала в нем и внутреннее отторжение: Буркхардт чувство­
вал сильнейшую неприязнь к самому ее духу. И отсюда его инте­
рес к Французской революции был в сущности чем-то негативно
определенным — дерзким человеческим любопытством, сопро­
вождаемым глубоким чувством ужаса. Он, не зная усталости, об­
наруживал везде разломы, оставленные этой революцией в поли­
тической, социальной, хозяйственной и духовной жизни XIX века
и современной ему действительности. Складывается впечатление,
будто страстные политические схватки семидесятых годов в Швей­
царии, и прежде всего в Базеле, придавали слишком большую
жизненность событиям Французской революции как учебному
предмету и тем самым создавали для Буркхардта духовные препят­
ствия, делавшие невозможным академически выдержанное осве­
щение Революции.
Место этой оставленной лекции непосредственно заняла дру­
гая, являющаяся более дистанцированной по содержанию и по­

238
тому имеющая более умеренный характер. После долгого переры­
ва снова всплыла старая тема: культура средневековья, «трудный
и как будто заново осваиваемый курс», как пишет Буркхардт од­
ному своему другу-архитектору 14 мая 1882 г. Этот курс начинал­
ся с времен раннего христианства и простирался вплоть до IX века,
при этом упор делался на Великом переселении народов со всеми
его последствиями, на истории церкви, на исламе, особенно же на
Византии, наконец, на временах Карла Великого и на его лично­
сти. Словно на склоне лет Буркхардт вновь возвратился в страну
своей молодости, к юношеским проектам, — к основам западно­
европейской культуры, которые, для него во всяком случае, пони­
мались уже не только как романо-германские, а как в конечном
счете греческо-западные, отсюда же и большое внимание к визан­
тийскому миру как непосредственному продолжению греческого
начала.
Отныне этот возобновленный курс располагался между «Исто­
рией греческой культуры» и обоими курсами по новой истории, —
одним, охватывающим период между 1450 и 1598 г., и другим — по
истории XVII и XVIII веков.
Летом 1886 г. Буркхардт в последний раз вел в университете
разговор об истории. На этом он закрыл для себя тему средневе­
ковья, с которой и начинал свою академическую деятельность. Но
лекции по истории искусства он продолжал с увлечением читать
еще добрых семь лет.
Рукописи, по которым Якоб Буркхардт читал свои лекции, яв­
ляются, как это ни удивительно, по сути не чем иным, как простым
собранием материалов. Они представляют собой огромную массу
листов из записных книжек в четверть формата с одними выпис­
ками: по древней истории — историография по источникам, био­
графии, географы, описания путешествий, поэты — короче, все,
чему можно дать название традиции и письменного свидетельства;
по истории средних веков — выдержки из отцов церкви, церковных
писателей, хроник, жизнеописаний, легенд, мемуаров, писем, тяжб,
стихов, короче, — из всего унаследованного, в чем-то личностно
прочувствованного богатства средневековых источников при замет­
ной отстраненности от документов и актов; по новой истории —
краткие и подробные выписки из депеш, сообщений, собраний
писем, прежде всего из мемуаров и записных книжек; затем — древ­
ние исторические свидетельства и биографии, памфлеты, конфес­
сиональная полемика, даже собрание актов, и везде предпочтение
отдано всей той же традиции, которая отмечена печатью личност­
ного и вызывающего интерес характера.
Но весь этот первичный исторический материал — материал из
первоисточников в собственном смысле — примерно в такой же

239
мере сопровождается выдержками из современной ему изобрази­
тельной и критической исторической литературы, из крупномас­
штабных картин, из монографий большого и малого формата, из
дневников и газетных статей. Лекции Буркхардта документирова­
ны огромным количеством ссылок на источники и литературу,
причем это собрание все же не везде оставляет впечатление созна­
тельно реализованной полноты в отношении находящегося в на­
шем распоряжении материала.
Но можно найти, конечно, также и цельные куски; есть и бо­
лее ранние, возникшие при составлении первого плана лекцион­
ного курса или же при более поздней курсорной систематизации
отдельных глав, и, конечно, содержащие чисто предметную пере­
работку исторического материала, в котором бывает не всегда лег­
ко отличить собственное его достояние от внешнего заимствова­
ния.
Этот материал, полностью записанный красивым, благород­
ным почерком, из которого столь часто можно вычитать его внут­
ренне сочувствующее или осуждающее участие в исторических
событиях или предметах, с течением времени, на протяжении пол­
столетия, созревал и срастался в единое целое. Тонкая вначале
лекционная тетрадь разрослась до огромных томов совершенно
простым образом: сохранялась первоначальная структура мате­
риала, но с годами все вновь присоединявшиеся ссылки прикла­
дывались к соответствующим страницам, так что единственный
вначале лист зачастую многократно увеличивался (в некоторых
случаях в двадцать и в тридцать раз), и это потом завершалось
тщательным брошюрованием всего материала. Таким образом
первоначальные рамки курса расширялись до огромных, почти
беспредельных размеров.
Сами же отдельные листы, если оставалось свободное место,
постоянно обогащались добавлениями: выдержками из источни­
ков к соответствующему материалу, собственными формулиров­
ками, заметками на полях на злобу дня и по настроению, ритори­
ческими вопросами. Он ведет эту беседу не только с самим собой,
со своими прошлыми воззрениями, но и с покойными и современ­
ными ему авторами по вопросам, которые нередко кажутся ему
спорными. Буркхардту мало быть постоянно погруженным в на­
личную проблематику и во всесторонний, пронизанный духом
страсти и критического пафоса анализ, в оценку как событий про­
шлого, так и современных ему исследований.
При отсутствии точных дат нам не просто в деталях сказать что-
либо определенное о времени внесения отдельных выдержек и
записей, лекционных разработок и рассуждений. В целом вспомо­
гательными средствами для датировки могут служить следующие

240
характеристики: год выхода цитируемого нового издания, затем
сорта бумаги и чернил, наконец, характер письма, который, од­
нако, в отдельных случаях также варьируется в зависимости от
внутренних или внешних мотивов, побудивших к записи, и от со­
провождавших ее обстоятельств. То есть, любые утвердительные
суждения относительно деталей могут столкнуться здесь со значи­
тельными трудностями.
Собрание материала столь внушительного объема служило до­
центу базой для его докладов, которые у других преподавателей
считались лекциями и назывались так по праву. Это собрание с
самого начала должно было служить предметной базой для запо­
минания и подготовительным средством исключительно для уст­
ного изложения.
При построении лекций в целом и при группировке материала
в частности, Буркхардт, особенно в последние два десятилетия,
прилагал к ним обзорные листки, схемы, в соответствии с кото­
рыми материал был упорядочен внутренне и внешне, и здесь его
архитектоника, структура в целом и в частях, а наряду с этим так­
же внутренняя динамика изложения получили чисто внешнее вы­
ражение в графически оформленных проспектах. Иногда эти схе­
мы отличаются такой подробной регламентацией, что привносят
в лекцию безусловный дополнительный элемент как со стороны
предметного содержания, так и духовного понимания лекций, что
в отдельных случаях позволяет рассматривать их как часть пред­
лагаемых читателю «Фрагментов».
Конечно, все же несмотря на это, исключительно только из
самого материала, оставленного Буркхардтом, невозможно в точ­
ности реконструировать даже одну какую-нибудь его лекцию.
Ведь существующие в наличии стенографические записи при
всей их полноте могли бы воспроизвести лишь ту редакцию лек­
ции, которая была приемлема для автора во время этой записи,
и в ней ни в коей мере не могли бы отразиться детали устного из­
ложения того же предмета в более ранние или более поздние вре­
мена.
Само собой разумеется, при публикации отдельных разделов из
лекций Буркхардта во внимание принимаются только такие мес­
та, которые сам автор отметил печатью личностно окрашенных и
более или менее завершенных формулировок. Из этого числа по
справедливости сразу же исключаются те, что являются составной
частью описаний лекционного, ориентированного исключитель­
но на материал, характера, и именно в силу своей предметности
могут в общем и целом перекрываться соответствующими труда­
ми других ученых. Эти места и для самого ученого, несомненно,
служили только материалом.

241
 И напротив, можно спокойно и ответственно браться за изда­
ние другой характерной, относительно малой части, заручившись
одобрением тех, кто ценит и любит Буркхардта. Это разделы,
прежде всего включающие в себя: крупномасштабные историчес­
кие обзоры; характеристики людей и эпох; оценочные суждения,
отмеченные временем и личностью автора; полемику и взгляды на
историю, короче, заметки, касающиеся предметов прежде всего
универсального и возвышенного порядка, которые могли по боль­
шей части выражаться в свойственном ему благородно-мужествен­
ном стиле.
При взгляде на множество подобного рода отрывков, которые
бросаются в глаза каждому, кто проведёт такой умозрительный,
стилистически обусловленный отбор, создается впечатление, что
автор ставил целью закрепить в соответствующем месте за каждым
избранным им предметом собственную, совершенно однозначную
и единственную в своем роде формулировку, характеристику, оце­
ночное суждение и затем воспроизводить ее как готовую, в неко­
тором смысле классическую, структуру при переходе от одного
изложенного факта к другому.
В качестве заявок такого рода по своей форме, содержанию и
направленности служили «Введения» к отдельным лекциям или
курсам. Множество их сохранилось не только среди лекций, чи­
танных им раньше и позднее оставленных, но и среди тех, кото­
рые он постоянно читал в последние 20—25 лет своей деятельно­
сти преподавателя истории. Однако и эти «Введения» нельзя
рассматривать как однократные, неизменные записи; напротив,
они по большей части претерпели дополнения, расширение и пе­
реработку, проследить за которыми было бы заманчивым пред­
приятием, поскольку следы их невозможно не заметить в насто­
ящем издании.
При этом названные «Введения» обладают глубочайшей связью
с эпохой, действительно находящейся в центре духовного суще­
ствования Буркхардта: эта эпоха является в высшей степени зна­
чимой для него в духовно-историческом смысле и определяю­
щей — в историко-политическом. В хронологическом плане они,
хоть и не все, но зато в большинстве своем и содержательно наи­
более насыщенные, располагаются вокруг 1870 г., приближаясь,
таким образом, к «Размышлениям о всемирной истории» как по
мотивам появления, так и по своему содержанию: подобно «Раз­
мышлениям...», «Введения» рождены всемирно-историческим
потрясением, появившись из недр великого конфликта культур,
к которому сам автор чувствовал себя по времени причастным.
Они выступают в качестве интегральной составной части того ве­
ликого расчета, который именно в это время предпринял Бурк-

242
хардт по отношению к мировой истории и современности. Поэто­
му при чтении данных «Фрагментов» мы не можем не оценить их
как духовно-исторические документы высокого порядка, свиде­
тельствующие о личности и времени.
Далее вокруг этих «Введений», словно дополняя и обосновы­
вая общую идею, свободно располагаются те разделы, которые
были выделены ученым в качестве годных для публикаций в той
или иной мере. Это — характеристики, обзоры, полемика и оцен­
ки, которыми пронизан прежде всего современный материал. Их
появление приходится преимущественно на два десятилетия с 1865
по 1885 годы.
Тогда, словно нечто само собой разумеющееся, к этим частям
лекционного курса, посвященным всемирной истории, присоеди­
няются и немногочисленные разделы, берущие свое начало из
докладов по мировой истории и истории культуры; сами эти док­
лады по причине их формальных недостатков не нашли себе мес­
та в издании докладов 1918 г. В нашем же издании, при всей сво­
ей фрагментарности, они не будут восприниматься в качестве
формально чуждых данному курсу и, несомненно, обогатят его
предметно.
Когда мы окидываем единым взором этот не слишком боль­
шой отобранный материал, сложившийся в соответствии с за­
мыслом, хорошо продуманным в предметном и формальном от­
ношениях и фактически не допускающим иного порядка, то
становится очевидным, что в содержательном плане наши «Фраг­
менты» действительно ярко выражают авторские оценки тех или
иных исторических событий и личностей. Но несомненно, они
чаще всего несут на себе отпечаток личностного порядка в кон­
тексте мировой истории. Эти фрагменты внутренне сплетены в
почти непрерывную цепь, что было возможно только благодаря
величественному единству картины мира в созерцании и мышле­
нии Буркхардта.
Хотя обстоятельства, связанные с передачей и отбором мате­
риала, уже в достаточной мере получили свое освещение, изда­
тель все-таки считает своей важнейшей обязанностью раз и на­
всегда подчеркнуть, что он в сущности не был свободен в отборе
«Фрагментов». Пригодных к публикации разделов вообще было
сравнительно мало, а отдельные части по своей форме и содер­
жанию как бы сами собой выделялись на фоне других. При вни­
мательном чтении почти во всех них чувствовался еле слышный
мотив сознательного авторского замысла. Можно согласиться с
тем, что при таком положении вещей во время оценки материа­
ла должны были преобладать соображения самого строгого отбо­
ра. Но когда после троекратного просмотра тысяч листов и стра­

243
ниц там и тут вдруг открывались замечательные по своей выра­
зительности куски, пропущенные издателем, то он желал бы раз­
делить и с другими радость первооткрывателя, которую сам столь
щедро вкусил.
Если бы в нашем распоряжении имелся достаточно большой
объем пригодного для печати материала и по отношению к нему
можно было бы применить определенный принцип отбора, то он
был бы преимущественно ориентирован на выделение таких ис­
торических периодов, которые в известных нам трудах историка
или вообще еще не получили освещения, или были еще недоста­
точно полно представлены. Тогда результат такого труда должен
был бы существенно дополнить историческую картину мира Бурк­
хардта. То, что это не могло быть осуществлено в должном масш­
табе, несомненно, обусловлено внешними особенностями получен­
ного нами наследия, формальной недостаточностью материала. Но
остается еще один непонятный, видимо, сознательно оставленный
пробел в накопленном материале, относящийся ко временам не­
мецких императоров высокого средневековья, о которых Бурк­
хардт явно умалчивает из политических соображений. Можно
предположить, что эти исторические времена были или, скорее
всего, стали ему несимпатичны, и именно потому, что они умыш­
ленно переоценивались и тщательно изучались в те два десятиле­
тия, которые предшествовали 1870 г., немецкими национал-либе-
ральными и младогермански настроенными историографами,
такими, как Зибель и Гизебрехт, частично принадлежавшими,
подобно самому Буркхардту, к школе Ранке.
Несмотря на этот большой и чувствительный пробел, все же
можно утверждать, что, в совокупности с большими трудами уче­
ного и «Размышлениями о всемирной истории», эти «Фрагменты»
позволяют нам реконструировать его «Всемирную историю»: ее
содержательное определение, внутреннее течение, ее определяю­
щие акценты и подлинные всемирно-исторические масштабы
могут оказаться для нас исчерпывающе доступными.
Конечно, и в этом случае отбор материала отвечает не всем
формальным требованиям, к которым нас приучили именно
классические произведения Буркхардта. Однако следует принять
к сведению то обстоятельство, что многие из собранных здесь
отрывков дошли до нас в незавершенном виде, и прежде всего -
что все они не приведены в форму, предназначенную для пуб­
ликации. Часто в рукописях предложения вообще не имеют за­
вершения, глаголы отсутствуют, существительные зачастую свя­
заны между собой как в репликах; используются также и иные
средства, позволяющие однозначно и ясно очертить мысль, в то
же время не требуя от автора ее завершенного стилистического

244
оформления. Вместе с тем, целые разделы только эскизно набро­
саны. Нередки вариации и даже повторения одной и той же мыс­
ли, и в своем постоянном поиске наиболее подходящего выра­
жения этой мысли они нас уже не удивляют. Учитывая подобную
стилистическую картину, естественным будет прибегнуть к тому
же приему, какой использовали уже Якоб Эри для последних то­
мов «Истории греческой культуры» и «Размышлений о всемир­
ной истории» и сам издатель для некоторых из «Фрагментов».
Это значит производить обработку текста, тут и там высвобож­
дать отдельные слова и делать разрядку группы слов, превращать
нагромождения субстантивированных форм в отглагольные
предложения, в тех или иных случаях придавать лаконичную
форму отдельному слову, а при определенных обстоятельствах —
и историческому факту для его правильного понимания. Но все
это делалось нами только самыми деликатными способами и с
безусловным сохранением содержания слов, понятий и мыслей,
свойственных Буркхардту. Более радикальные формальные
вторжения и собственно реконструкции должны были коснуть­
ся только очень немногих частей и всякий раз оговаривались из­
дателем в «Заметках и дополнениях к тексту». Издатель с благо­
дарностью воспринимает преимущество своего положения,
позволявшего ему при отборе материала для отдельных частей
и при оформлении его каждый раз полагаться на весьма компе­
тентные и в то же время исполненные чрезвычайной ответствен­
ности советы и помощь со стороны своих друзей и соиздателей:
Альберта Эри и Феликса Штехелина, старших племянников
Якоба Буркхардта, которым он здесь приносит сердечную при­
знательность.
Несмотря на все старания, форма этих отрывков в общем и в
отдельных деталях будет восприниматься все же как достаточно
афористичная и фрагментарная. Мы не можем выступать с при­
тязаниями на создание искусственно сглаженного текста. Но сло­
варный запас, язык и мысль Буркхардта будут являться духовны­
ми свидетельствами их принадлежности своему творцу, и мы
надеемся убедить в этом даже самых горячих его почитателей.
Предметное, формальное несовершенство текста, которое, ес­
тественно, имеет только относительный характер, должно возме­
щаться духовным содержанием «Фрагментов». Они предлагаются
читателю без комментариев, а следовательно, в непредвзятом виде.
Каждый читатель, хоть немного знакомый с историей и имеющий
под рукой более или менее подробный исторический справочник,
сможет с его помощью, если он вообще ему понадобится, легко
осваивать один фрагмент за другим в исторической последователь­
ности.

245
 «Фрагменты» расположены в хронологическом порядке, в ос­
новном в рамках свойственной Буркхардту хронологической схе­
матики мировой истории, с соблюдением принадлежащей ему
периодизации.
Может быть, кто-то обнаружит, что местами Якоб Буркхардт
представляет такой взгляд на определенные проблемы и персона­
лии, который в наши дни, с учетом продвинувшегося вперед ис­
следования источников и углубленных научных изысканий, уже не
выдерживает критики. В ответ замечу, что в задачу издателя не
могло входить даже принципиальное представление тех предмет­
ных и ценностных различий и противоречий, которые существу­
ют, с одной стороны, между исследователями и мыслителями про­
шлых времен, весьма своевольными и уже тогда считавшимися
несвоевременными, а с другой — с сегодняшним поколением ис­
следователей, которое воистину не только не имеет единого пред­
ставления о столь многом и существенном в прошлой истории, но
и не может его создать.
Итак, примем эти «Фрагменты» в качестве того, чем они и яв­
ляются: изложением позиции, даже исповедью (а почему бы и
нет?) одного из крупнейших исторических мыслителей XIX века,
и одновременно свидетельством незаурядного духа, обладавшего
по отношению ко всей истории и к своей современности этим
удивительным двойным взглядом, видящим все из дальней дали
и в то же время при особом приближении. «Фрагменты» непосред­
ственно соседствуют с «Размышлениями о всемирной истории» в
формальном и духовном отношениях, они даже могут быть вклю­
чены в их порядок как часть; они, как и те, могут увлечь нас в ог­
ромные всемирно-исторические пространства, пробудить и вос­
питать высокое и углубленное историческое мышление в духе тех
проникновенных слов, которыми он, бросая взгляд на бурлящую
современность, завершает свой доклад «О счастье и несчастье в
мировой истории»: «Было бы удивительным зрелищем, правда, не
для современных земных существ, последовать в познании за че­
ловеческим духом, который строит себе новое обиталище, воспа­
ряя над всеми этими явлениями и одновременно вплетаясь в них.
Тот, кто способен смотреть на мир подобным образом, полностью
отринет представление о счастье и несчастье и целиком отдастся
жажде такого познания».
 I
Древность

1. Древняя история и ее границы

В настоящем изложении мы опускаем «Введение» в общую исто­

рию и ограничимся лишь кратким специальным «Введением в
древнюю историю»1. О границах нашей темы следует заметить
следующее: к истории в высшем смысле имеют отношение толь­
ко культурные народы, а не народы первобытные. Однако и о пос­
ледних мы имеем богатые сведения (Геродот). Ведь сама по себе
старая historia является одновременно и этнографией, и истори­
ей. Но эти народы интересуют нас лишь только тогда, когда с ними
вступают в конфликт народы культурные, как например, Кир с
массагетами, Дарий со скифами. Потому и этнографическую со­
ставляющую нашего рассмотрения мы ограничиваем пределами
крайней необходимости. Правда, и среди культурных народов за
пределами нашего рассмотрения останутся те, культура которых
не влилась в европейскую, как, например, Япония и Китай. Да и
об истории Индии у нас идет речь только в древнейшей ее части, в
первом случае в связи с арийским родовым типом, присущим и
зендским народам, далее — в связи с ее контактами с ассирий­
цами, персами, македонянами и другими. Предметом нашего
рассмотрения будет такое прошлое, в котором отчетливо про­
является связь с настоящим временем и с будущим. Мы будем
руководствоваться идеей движения культуры, последовательного
развертывания стадий образования различных народов, рассмат­
ривая этот процесс в границах каждого из них. Прежде всего, не­
обходимо будет выделять те события, от которых тянутся нити
вплоть до нашего времени и до присущих нам исторических об­
разований.
Таких фактов существует больше, чем можно было бы предпо­
лагать; их спектр чрезвычайно многообразен. Человечество от
Средиземноморья до Персидского залива действительно представ­
ляет собой одну живую сущность, активное человечество (как та­
ковое). Эта сущность сразу проникает в мировую Римскую импе­

247
рию, придав ей образ некоторого единства. Только в ней и реали­
зуются постулаты духа; только здесь господствует развитие, нет
абсолютного упадка, а есть лишь переходы.
После нового смешения с германцами, через 1500—2000 лет это
движение вновь набирает силу, ассимилирует Америку и в насто­
ящее время готовится к основательному открытию Азии. Как дол­
го оно еще будет продолжаться, пока все исторически пассивные
образования не будут покорены и пронизаны им? Некавказские
расы отступают, противодействуют ему и вымирают. Основания
этой всепобеждающей силы были положены уже египтянами, ва­
вилонянами и финикийцами. Мы духовно соединяемся с ними
посредством длительного развития, равно как и через скачки и
развертывание противоположностей. Высокое счастье — принад­
лежать этому деятельному человечеству.

2.0 духовной необходимости изучения древней истории

В массиве мирового знания, подобно ведущему, вновь и вновь
захватывающему слух аккорду, утверждает себя голос истории
древнего мира, а это значит — истории всех тех народов, жизнь
которых сливается с нашей.
Было бы проявлением тщеславия полагать, что, после четырех
веков гуманизма, в этой истории все стало уже известным; что весь
исторический опыт и все источники получили свою оценку и не
дадут нам уже ничего нового; что можно удовлетвориться знани­
ем о Новом времени или, по крайней мере, с состраданием или без
всякой охоты, — знанием о средних веках, а оставшееся время
посвятить более полезным вещам.
Мы не сможем никогда отказаться от древности, если снова не
станем варварами. Варвар и образованный новоамериканец живут
без истории.
В своем двусмысленном и странном существовании мы непро­
извольно цепляемся за познание человека как такового и за по­
знание человечества: или эмпирического, то есть, такого, с каким
нас сталкивает жизнь, или открытого нам историей. Созерцание
природы не достаточно для нас, оно нас не утешает и мало чему
учит.
Мы не вправе обособляться от прошлого, оставляя пробелы,
ведь только целое говорит за себя, а именно на протяжении всех
тех веков, свидетельства о которых до нас дошли.
Но не уподобляются ли три великих мировых эпохи трем вре­
менам дня в загадке сфинкса? Скорее они представляют собой
постоянные метемпсихозы деятельного и терпеливого человече­
ства, меняющего свои бесчисленные личины. Истинное познание

248
будет стремиться открывать все эти превращения, отрешаясь от
всякого пристрастия к отдельным векам (иметь предпочтения доз­
волительно, поскольку это дело вкуса), и тем в большей мере, чем
более живо в нас целостное ощущение человеческой ограничен­
ности. Когда мы внезапно обнаруживаем, что не было и уже не
будет счастливых золотых веков в их фантастической реальности,
то освобождаемся от безрассудного возвеличивания какого-либо
прошлого, или от безрассудного отказа от современности и без­
рассудных надежд на будущее. Но зато в созерцании времен от­
крываем для себя одно из благороднейших занятий: видеть в ис­
тории жизни и в истории страстей человеческих одно целое.
А древность могла бы иметь для нас огромную предметную
значимость и в особом смысле: из нее происходит наша идея го­
сударства; она есть колыбель наших религий и самых устойчи­
вых составляющих нашей культуры. Многие ее порождения по
форме и сути остаются для нас недостижимым образцом. Но мы
должны принимать к сведению бесконечно многое как в нашем
родстве с этой древней историей, так и в нашей противополож­
ности к ней.
Может быть, все выглядит в нашем восприятии так, что перед
нами только первый акт драмы о человеке, притом представляю­
щий из себя настоящую трагедию с ее неизмеримыми усилиями,
преступлениями и страстями. Ведь даже если мы происходим от
предков, которые еще пребывали в дремотном состоянии детства
рядом с великими древними культурными народами, то все же
чувствуем себя подлинными потомками последних, поскольку к
нам перешла их душа; действительно, в нас продолжает свое су­
ществование их труд, их призвание и их судьба.

3.0 границах культуры и варварства

Насколько трудно начинать историческое описание с первичных
государственных образований, настолько же ограничены наши
возможности и в освещении перехода от варварства к цивилиза­
ции. Наши понятия оказываются слишком шаткими и в этом
случае.
С какого момента, с какого открытия, с накопления какого
количества жизненных удобств начинается культура? С солнеч­
ного календаря, буквенного письма, ткацкого станка, выплавки
металла или чего-то иного? Тем более, что слово «культура» упот­
ребляется в немецком языке в двух смыслах — в чувственном и
интеллектуальном. Ведь по оценке некоторых людей греки тоже
оказываются варварами, поскольку они имеют рабов и уничто­
жают политических противников; римляне рассматриваются как

249
варвары уже потому, что приносят человеческие жертвоприно­
шения в цирках и амфитеатрах. Тогда и средневековье можно
будет считать варварским, но уже по другим основаниям — по
причине религиозных преследований и искоренения инакомыс­
лящих. В конечном счете, использование этого слова или отказ
от него становится делом вкуса: к примеру, я считаю варварством
держать в клетках птиц.
Прежде всего, из него следовало бы исключить то, что сохра­
нилось в виде окостеневших форм, перешедших от детства чело­
вечества на высшие ступени его образования из сакральных или
политических соображений (например, отдельные случаи челове­
ческих жертвоприношений). Правда, в этом случае можно было
бы задаться вопросом, а не смогли бы древние народы найти и в
нас нечто варварское, то есть такое, что было бы противно их
нравственному чувству.
Только теперь можно поставить вопрос о реальном критерии,
который по существу отделяет варварство от культуры и только
потому не может служить путеводной нитью и способствовать ус­
тановлению начал культурного развития, что нам не хватает доку­
ментальных подтверждений. Где прекращается просто жизнь в
настоящем, которая присуща и дикарю, и где начинается жизнь в
настоящем и прошлом, — другими словами, различающее сравне­
ние? Когда прекращается внеисторическое настоящее как тако­
вое?
Важнейшим достоянием народа является его первая героичес­
кая песнь; в ней наряду с земной жизнью существует по меньшей
мере некое идеальное прошлое, что, например, сообщает Тацит в
своей «Германии»: «Celebrant carminibus antiquis (quod unum apud
illos memoriae et annalium genus est) Tuisconem Deum terra editum
et filium manum, originem gentis conditoresque»'. Так полагает на­
род, за которым великое будущее.
Правда, рядом с очень красивым генеалогическим предани­
ем, какое было у скифов, могло еще утвердиться и иметь пре­
обладающее значение на все времена и полное варварство, по­
стоянно подавлявшее в них черты честности и благородства, -
или вследствие чрезмерной дикости (ежегодное общение с теми,
кто был убит врагами, сарматские девушки), или как результат
символического рабства, рано запечатлевшегося религиозного
страха и ограниченных представлений о потустороннем мире
(убийство придворных слуг и целой свиты у гроба короля), или

' «(Германцы) воспевают в древних своих преданиях (это единственный у них род
хроник и передачи памяти) бога Туискона, рожденного из земли, и его сына Ман­
на - от этих богов они берут начало и происхождение» (лат.)

250
вследствие отсутствия городской жизни и предопределенности
к кочевому существованию (жизнь в степи, пока человек не
покидал ее). Чистейшим примером варварства является отно­
шение к предсказателям у больничной койки короля (счита­
лось, что король заболевал потому, что кто-то приносил лож­
ную клятву возле королевского очага), наконец, привязанность
к натуральной магии2.
Стойкая запоздалая озлобленность, которая может уживаться с
высокой культурой, способна в конечном счете преобразиться в
истинное варварство, связанное с упадком того или иного народа.
Насколько мы вообще можем об этом судить, в ранние исто­
рические времена вперед вырывается все записывающий, умею­
щий чувствовать историю и делать сопоставления Египет. Даже
если бы Египет абсолютно уступал кому-то в культурном смыс­
ле, он оказался бы на высоте благодаря одной своей страсти к за­
писи.

4. Почему сегодняшний «образованный человек»

уже не может понимать древних
В университетах курс древней истории историки охотно перекла­
дывают на филологов, а те в свою очередь — снова на историков.
Вообще и здесь и там с ним обращаются как с бедным родствен­
ником, которому только из чувства стыда не дают погибнуть со­
всем. Однако у широкой публики древность совершенно вышла из
моды, а практикуемое общественностью «образование» даже ис­
пытывает к ней ненависть. В оправдание своего взгляда на древ­
нюю историю приводят различные недостатки, присущие ей;
действительным же основанием такого отношения является вы­
сокомерие, рожденное современными нам средствами сообщения
и изобретениями нашего века, а далее — наша неспособность от­
личить великие достижения в технической и материальной сфере
от интеллектуальных и нравственных, и наконец, представление
о необходимости смягчения нравов, филантропия и тому подоб­
ное.
Однако сегодня обычный «образованный человек» в общем не
способен проявить интереса к древнему миру, что говорит о пол­
нейшем эгоизме нынешнего частного человека, который хочет су­
ществовать как индивидуум, а от всеобщего требует только мак­
симальной защиты своей персоны и собственности, со вздохом
огорчения расплачиваясь за это вносимыми им налогами и охотно
приобщаясь ко всеобщему в специфическом качестве «служащего».
В противоположность ему древние народы Востока жили ра­
совыми сообществами, и они до сих пор влияют на нас, остава­

251
ясь расами, где каждый единичный представитель воплощает в
себе лишь определенный социальный тип, а высшим типом сре­
ди них является король.
В сущности, особенно со времен греческой истории, везде, где
развивается индивид, мы еще долго будем иметь дело с проявле­
ниями типического, например, в образах героев, законодателей.
Они предстают в описаниях как великие индивидуумы, что под­
тверждается нашим историческим чутьем и традицией, но, с дру­
гой стороны, они же являются, одновременно и в полной мере,
именно типами и единством типического и всеобщего.
И, наконец, совершенный индивидуум в древние времена яв­
ляется прежде всего лоХгл]? (гражданином) в той мере, о которой
мы, учитывая присущий нам способ связи между единичным
субъектом и государством, никакого представления не имеем. Там,
где человек порывает с полисом или лишается его, это всякий раз
оборачивается для него трагедией.
Наконец: нынешние «образованные люди» полны решимости
при любой власти выторговать себе право на свое повседневное
существование. В них утверждается безмерное почитание жизни
и собственности. Отрекаются массы, а не только владыки! Мас­
совый характер принимают уступки и сделки со злом, и все это
соседствует с большой щепетильностью в вопросе о признании
общественных заслуг и так называемой чести.
В противовес нашему времени, древние проверяли свои дела не
на сгиб, а на излом. Славной почиталась гибель государств, горо­
дов и королей, что безмерно чуждо для нас.

5. Значение Египта для всемирной истории

Мы должны освободиться от легковесности современных пред­
ставлений об изменениях и новых направлениях развития в госу­
дарстве и культуре и открыть для себя иные высокие и глубокие
измерения. Тогда и откроется нам Египет в своем исключительном
величии.
Когда прошли тысячелетия, в течение которых набирала силы
культура, о которой за пределами Нила никто еще не имел пред­
ставления, когда ее прогресс, возможно, уже был оплачен безмер­
ными жертвами, когда сменили друг друга бесчисленные правя­
щие династии богов, героев и Неку, Египет при Менесе сделал
новый огромный рывок вперед и дал начало Египту в целом. И с
тех пор существует в нем одно государство со сверхмощной волей,
один народ, один обычай, одна религия. В то время, как египтяне
уже основывали общество и составляли свидетельства о нем, во
всем остальном мире сохраняли свое господство лишь только при­

252
родная жизнь или первые зачатки культуры. Благодаря чрезвычай­
но важной для нас случайности к этому присоединилась сильней­
шая тяга египтян к монументальности, к описаниям и передаче
памяти. Постепенно и другие народы, если они не были обитате­
лями пустыни, оказались захвачены всем этим. Не имеет смысла
спорить о приоритете Египта над его соседями. Хронологически это
превосходство достоверно во всем, хотя его влияние и может ус­
кользнуть от нашего взгляда, не становясь от этого менее вероят­
ным.
Даже если другие народы — вавилоняне, финикийцы, ассирий­
цы, иранцы и прочие — в каждом отдельном элементе своей куль­
туры и могли отличаться от египтян, то в высшей степени пред­
положительно, что они поддались общему импульсу, идущему из
Египта. Возможно, без него они в дальнейшем не смогли бы раз­
виваться вовсе.
Времена Древнего Царства3 дают нам следующую картину: пол­
ностью сложившееся правительство с его многочисленными
служащими и жрецами; очень богатая внешняя жизнь, расчле­
ненная на множество видов деятельности; монументальная воля
к запечатлению и увековечению всего этого; реалистически жи­
вое, в высшей степени выразительное, изобразительное искусст­
во (Бени-Хассан, луврский писец), и одновременно — величайшая
монументальность. И уже наряду с этим мы видим подлинное от­
почкование духовного от материального, соединенное с идеей
продолжения жизни после смерти. Сюда же относятся начала ис­
кусства захоронения (вплоть до усыпальницы фараонов, пирами­
ды) и бальзамирование. Несомненно, уже тогда существовали раз­
работанные учения о предсуществовании и метемпсихозе. Но
нечто грандиозное обнаруживается уже в самой идее подчинения
преходящего бытия устойчивому, а земной жизни отдельного су­
щества — гигантскому сообществу мертвых.
Соответственно, жизнь, без сомнения, уже тогда была «тяжким
служением с многочисленными святыми обычаями», но в ней не
было открытого жреческого принуждения и суеверий. Уже из эпо­
хи 5 династии до нас дошел папирус Приссе со сбивчивыми по­
стулатами своеобразной этики.
Преобладающим признаком этой эпохи становится воля к
тому, чтобы жить и ощущать себя Египтом как целым. Несмотря
на порабощение египтянами Эфиопии, в их представлениях гос­
подствует воля к возвеличению всего сущего.

253
 6. Финикийцы как первые создатели полиса (яоХыф
Египет и Древний Вавилон являются великими деспотиями со
священным правом и всеобщим послушанием, а Египет еще пред­
ставляет собой и общество со всепроникающей кастовой систе­
мой. Их внешняя жизнь проходит в войнах, грабительских похо­
дах, мятежах и усмирении зарубежных стран.
Финикийские города являются первыми политиями, государ­
ствами со своими законами, с городскими регионами и с общинной
жизнью, пусть даже под властью царей. Некоторые образуют замк­
нутые аристократии, которые не просто несут те или иные обязан­
ности, а прямо удерживают в своих руках важнейшие дела. Позже
все они стали республиками. Здесь есть конституция, четко опре­
деляющая права многих. Не влияет ли на нее в качестве образца еще
и патриархальный родовой закон номадов? Этот полис становится
фактором умножения государственных образований: в то время как
деспотизм может только депортировать, насильственно переселять
народы, а в крайнем случае основывать военные поселения, полис
создает настоящие колонии и становится для многих из них метро­
полией. Уже совместное основание Сидоном, Тиром и Арадосом
города Триполи является добровольным актом зрелой мысли4.
Такого рода отечество могло в конечном счете породить действи­
тельно патриотические чувства к себе, поднимавшиеся выше глухо­
го национального чванства египтян; этот патриотизм не только не
утрачивал дыхания на дальних берегах, но лишь там и пробуждался.
Служили ли в чем-то финикийцы образцом более позднему гре­
ческому полису, остается совершенно неопределенным. Обычно
для возникновения чего-то, подобного полису, одного примера
недостаточно, но, так или иначе, такое влияние бесценно. В любом
случае, финикийцы обладают приоритетом во времени, удостоив­
шись за это вечной признательности.
Правда, уже в гомеровские времена слово «финикиец» служи­
ло у греков обозначением плута. Также и в истории Карфагена,
еще до соприкосновения его с Римом, обнаруживаются роковые
политико-милитаристские формы жизни5.

7.0 Карфагене
Не будет чрезмерной некоторая доля уважения, проявленная к
роду Хама, который дал начало Египту, Древнему Вавилону, Фи­
никии и Карфагену.
То, что для евреев он был проклят, не ухудшило его земную
участь. Ведь это проклятие есть всего лишь плод злобной ненави­
сти и полнейшего бессилия. Проклятие Книги Исход (IX, 25) не

254
исполнилось: Хам не стал рабом, а наоборот, на протяжении ты­
сячелетий был большим господином. Мы не можем позволить себе
идти на поводу у тех, кто требует, чтобы масштабы оценки миро­
вых событий соизмерялись с пристрастиями еврейского народа.
Если идет рассказ о тех или иных проклятиях его патриархов или
его Иеговы, или же в событиях, происходящих с другими народа­
ми, усматривается месть Иеговы, то это еще не означает, что и нам
следует думать об этих народах подобным образом.
Весьма прискорбно, что вместо эпитом XVIII и XIX Юстина у
нас нет хотя бы полного Трога Помпея! Это единственный в ка­
кой-то мере цельный фрагмент общей истории Карфагена со вре­
мен его основания по IV век до Рождества Христова.
Изрядное число карфагенян, которые, по сведениям Диогена
Лаэрция, входят в число греческих философов, обнаруживают ре­
шительную склонность к ad hoc. Из всей их литературы римляне
спасли только книги по земледелию; нечто похожее сделал с араб­
ской литературой Хименес.

8. Афины
Еще на протяжении всего VII в. Афины мало выделяются из чис­
ла других греческих народов. Но уже с VI в. к ним постепенно
можно прилагать слова:

Verum haec tantum alias inter caput extulit urbes,

Quantum lenta solent inter vibuma cupressi.’

С этого времени стали обращать внимание на своеобразие, при­

сущее ему еще в древности, на его местный миф, почти полностью
отличный от греческих, на древние установления, сочетающие неже­
лание смешиваться с чужаками и безмерное гостеприимство по от­
ношению к преследуемым. Развитие их пошло по совершенно исклю­
чительному пути: в политическом плане все переходы осуществлялись
без страшных перипетий и реакций; законодательство Солона обо­
значило решительную победу рассудка в сочетании с мягкими и спра­
ведливыми нравами; тирания Писистратидов была самой благоразум­
ной; последующее построение демократии, начиная с Клисфена,
имело в высшей степени спокойный и постепенный характер.
Все это, прежде всего, свидетельствует о наличии у афинян аб­
солютного политического дарования. Но, вместе с тем, Афины

* «Но меж других городов он так головою воззнесся,

Как над ползучей лозой возносятся ввысь кипарисы».
Вергилий. Георгики. Энеида. Пер. с лат. М. 1979. С. 38.

255
возносятся над всеми остальными эллинами на троне образова­
ния, искусства и высокой культуры социального общения.
В осуществлении всего этого большую роль сыграло централь­
ное расположение Афин; но более глубоким основанием оказы­
вается счастливое соединение сельской и деловой жизни с высо­
чайшими в мире дарованиями. Кажется, будто природа в течение
сотен лет копила все свои силы, чтобы потом выплеснуть их в од­
ночасье.
В условиях полного, в том числе и ложного, раскрепощения
всех своих сил Афины относительно быстро истощили себя в по­
литическом плане. Но свои культурные позиции они спасли и ос­
тавались духовной столицей эллинов, даже когда места проведе­
ния спортивных соревнований и Дельфийский оракул утратили
свое центральное значение. Они также сохранили свое материаль­
ное положение и смогли достойно просуществовать даже при рим­
лянах.
Великую параллель к ним составляют Флоренция и Ренессанс:
один город в высочайшей мере хочет и может то, что хотел и мог
бы сделать целый народ, подобно тому, как в одном сыне наибо­
лее ярко выступают специфические дарования всего семейства.
Нам сложно в равной мере отдать должное Афинам и Спарте,
поскольку мы обязаны Афинам бесконечно многим, а Спарте —
ничем. Ведь Спарта, вместо того, чтобы удерживать мирное состо­
яние древнего благочестия, в противоположность стремительному
развитию Афин, с самого начала силой утверждает свое отвратитель­
ное господство над покоренными ею соотечественниками-эллина­
ми. Впрочем, сложно сказать, не пришли бы Афины к упадку иным
путем еще раньше, если бы у них не было такого противника, — на­
пример, принялись бы за завоевания и авантюры в духе сицилийс­
кого похода и подобных ему предприятий.

9. Рим и его всемирно-историческое предназначение

Выплывающий из тьмы своих эллински-троянско-италийских
истоков Рим стал владыкой Средиземного моря и этим самым
возвестил идущий из Италии Мировой День.
Восток с его попытками построения мировых монархий, Гре­
ция с ее колониями, Карфаген с его территорией и его торговлей,
и весь огромный варварский Запад — все это сплавилось в одну
империю и в одну культуру. Как одно целое, близкое к распаду,
она была открыта огромному новому мировому движению - хри­
стианству, под крылом которого прошлое продолжает жить на­
столько активно, что позже становится возможным его возрожде­
ние в сфере образования XIV—XVI вв.

256
 С тех давних пор наш горизонт заслонен Римом. Везде и во
всем Рим остается осознанной или молчаливо принимаемой пред­
посылкой нашего созерцания и мышления. Ведь если мы сегодня
по отношению к существенным духовным началам принадлежим
уже не к отдельному народу или стране, а к западной культуре, то
это случилось вследствие того, что мир некогда был римским, уни­
версальным, и что эта универсальная античная культура перешла
в нашу.
Что Запад и Восток принадлежат друг другу, что они образуют
одно человечество, — всем этим мир обязан Риму и его империи.
История Рима представляет собой в высочайшем смысле вто­
рую половину истории древнего мира6. Реки, текущие со всех кон­
цов, сливаются вместе, и не под началом рабства, а в единой на­
следуемой культуре.
Поэтому«римская древность» (Дионисий Галикарнасский) бу­
дет занимать нас лишь настолько, насколько это нужно для позна­
ния всего, что составляло необходимое условие роста и становле­
ния Рима как мирового владыки; на раскрытие его подлинной
тайны мы притязать не будем .
Среди народов-индивидуумов Рим — самый могущественный;
его индивидуальность может быть описана и переписана заново,
наподобие индивидуальности каждого отдельного человека, но ее
глубинные связи остаются сокрытыми:

Verum haec tantum alias inter caput extulit urbes

Quantum lenta solent inter viburna cupressi7.

После полумифической, типической эпохи царей начинается

полуторавековая борьба двух социальных прослоек, вокруг и в
пределах которой развивается особый вид политики и добродете­
ли, отличный от тех, что были в каких-нибудь греческих респуб­
ликах. Сразу же по ее окончании Рим возвышается до своей роли
покорителя Италии, видя в ней естественно присущее ему досто­
яние. Его прежнее политическое упорство открывается вовне уже
под именем величия, — это значит, что Рим в результате естествен­
ного роста поднимается до решения всех задач, связанных с ос­
воением власти. Кажется, что ему от рождения присуще правиль­
ное обращение с властными функциями, а всякая великая задача
представляется соразмерной его природе:

Tu regere imperio populos, Romane, memento,

Haec tibi erunt artes, pacisque imponere morem,
Parcere subjectos et debellare superbos8.

257
 Рим подверг потрясениям галлов и этрусков, смирил самнитов
и заявил о себе в Нижней Италии. Тогда же он столкнулся и с во­
енной силой диадохов в лице ее лучшего представителя — Пирра:
Рим победил и потерял страх перед слонами.
Затем с присущим ему величием и с ясным сознанием того, что
речь идет о мировом господстве, он ведет свою первую войну с
Карфагеном за власть над Сицилией: Иафет и Хам меряются си­
лами и открываются друг для друга. Рим вынужден стать морской
державой и побеждает ценой невероятных жертв.
Начиная с этого времени, мировая история становится единой
(Полибий). Внутренняя слабость Карфагена обнаруживается по­
разительным образом именно в войне наемников против римской
мощи.
Но благосклонная судьба дарит римлянам и достойных про­
тивников. Стоило им покорить кельтов Северной Италии, как
обнаруживается, что один карфагенский род (ветвь Баркинов)
полностью отошел от свойственного хамитам духа предприни­
мательства и в лице одного отца, его сыновей и его зятя смог
посвятить себя единственной цели: спасению родины и унич­
тожению Рима159. По дошедшим до нас сведениям, он превос­
ходил всех, кто принадлежал к Хаму и Симу. Что касается Ган­
нибала, то в определенном смысле он возвышается над всеми
греками и даже над Александром. Рим мог предвидеть все,
только не появление такого противника, как Карфаген. Но и
этого врага он одолел, ограничив его власть куском африкан­
ской территории и окружив такими недоброжелателями, как
Масинисса.
После этого греки и диадохи были для Рима уже легкой закус­
кой; наиболее достойным противником мог считаться Филипп. Но
здесь сказывается изначальный священный трепет Рима перед
эллинским духом, защитником и спасителем которого он себя
ощущал: в римлянах билось древнее греческое сердце. Рим элли­
низировался, и прежде всего под руководством таких людей, как
Тит Квинкций Фламинин и Сципионы, которые и сами способ­
ствовали установлению в Греции политической и военной власти
Рима.
Однако невероятные отступные, которые были получены от
диадохов, приводили Рим к одичанию: он начал требовать процен­
ты, раздаривал целые царства, толпы королей и посланцев коро­
лей появлялись перед сенатом, а Египет купил свое внутреннее
спокойствие благодаря римской защите.
Уничтожение Карфагена и Коринфа отчетливо отозвалось и в
Риме. Унижение подданных, эксплуатация полусвободных граж­
дан, а также очень неудачное ведение войн шли рука об руку с

258
растущим брожением в Италии, хотя в то время были присоеди­
нены еще и Испания с провинцией Галлией.
Город Рим был деморализован оптиматами, разбогатевшими в
провинциях или стремящимися к богатству; гражданство Рима
суживалось пределами города, несмотря на его статус мировой
империи, хотя формально оно распространялось на всю Италию.
Но разве можно с помощью всех аграрных законов защититься от
мира? Или благодаря всем усилиям по привлечению италиков
стать господствующим народом?
Во время начавшихся гражданских войн определяющим ста­
новится голос солдатских избранников, а именно тех, кто отли­
чается не только своей индивидуальностью, но также и совер­
шенными злодеяниями, отказом подчиняться мало способному
к ведению войны сенату, как это было в случае войн Мария с
Югуртой и кимврами. Италики терпят поражение в союзнической
войне. Любое народное движение представляет собой всего лишь
демагогическую городскую суету, используемую в своих целях бо­
лее могущественными людьми. Правда, с монархией они еще не
торопятся. Проскрипции Суллы привели к господству оптиматов,
сам же диктатор отходит от власти.
За рубежами, от Испании до Азии, вокруг всего Средиземно­
морья и Понта, еще утверждаются и умножаются победы и власть
(над Митридатом, Тиграном, пиратами). В самом же Риме респуб­
лика еще не может умереть, но ежечасно должна опасаться стать
жертвой какого-нибудь оптимата, демократа или катилинариев.
Призрачная сенатская власть опирается попеременно то на одно­
го, то на другого обладателя силы.
Наконец, образовался первый триумвират.
В него входил и Цезарь, величайший из смертных. Сначала он
спасал империю, покорив галлов и успокоив германцев, затем зав­
ладевает ею благодаря Фарсалу, Тапсу, Мунде и дает измученным
провинциям предвкушение государственной власти взамен прямо­
го безнаказанного ограбления со стороны оптиматов.
Республиканская партия поступает слишком просто, лишив его
жизни и не предполагая, что одни его ветераны окажутся сильнее
республики. В дальнейшем эта партия утешает себя, наблюдая за
раздорами среди его фактических наследников, пока они не объе­
диняются во второй триумвират для осуществления проскрипций
и не разделяются на Восток и Запад. В конце концов, после ново­
го страшного столкновения противоборствующих сил к единолич­
ной власти приходит Август, и тут становится ясным, что посред­
ством одних покушений монархию уже не устранить.
Дом Августа искореняет оптиматов и их образ мысли; очень
скоро обнаруживается безрассудство императорской власти, а пе-

259
редача ее становится чрезвычайно сомнительным делом. Добрые
правители, от Веспасиана и Траяна вплоть до Марка Аврелия,
кажутся удивительными дарами богов.
И все же, независимо от участия в событиях отдельных инди­
видуальностей, в силу проявления естественного порядка вещей
эта эпоха стала великим временем во всемирно-историческом
смысле. Ведь в I и II вв. после Рождества Христова завершились
важнейшие последствия существования мировой империи: рав­
номерная организация и управление провинциями; наверстыва­
ние пропущенного (Британия, Дакия, Месопотамия покорялись
римской власти); спокойное совмещение римской и эллинской
культур и распространение их вплоть до крайнего Запада. Имен­
но теперь весь старый мир пришел в духовное волнение. Вместе
с тем, религии теряли свой национальный характер. В то время
как Рим романизировал галльских богов, сам он ориентализиро-
вался.
Позже, при новом ослаблении общей власти и отдельных, вну­
шавших страх правительств, начинает подниматься еще одна
смертоносная сила: на арену выступают новые персы и германцы,
совершающие ужасные вторжения в империю. В интересах ло­
кальной защиты допускается необходимость существования мно­
жества императоров (подобно 30 тиранам). Но благодаря великим
полководцам (иллирийцам) империя спасается и объединяется и
на этот раз; столь пассивный в наши дни иллирийский треуголь­
ник стал тогда центром и сердцевиной римского государства. Для
обеспечения надежной передачи власти Диоклетиан испытывает
свою систему адоптации. Впоследствии ее отбрасывает Констан­
тин, заключивший союз с новой мировой религией.
Подобно тому, как некогда Рим усвоил себе эллинскую обра­
зованность и тем самым обеспечил эллинству последующую жизнь
на все оставшиеся времена (к этому можно добавить и все пони­
мание греками Востока, и все их знания о нем), так и теперь хри­
стианство усваивает эллински-римскую образованность, чтобы
пронести ее через все времена германского нашествия10.
После ужасающего периода упадка Рим продолжает жить час­
тью в качестве византийского государства, а частью — в качестве
западной церкви, и постепенно собирает всех язычников и гер-
манцев-ариан под свои базилики. Эта ночь перешла в новый день
средневековья, которое находит в Риме свое духовное единство.
His ego пес metas rerum пес tempora ропо, imperium sine fide dedi’,
говорит Юпитер Венере.

* «Для них не устанавливаю я ни времен, ни пределов вещей, и дал им я власть без

гарантий» (лат.)

260
 Что знали бы мы о прошлых временах, если бы германцы, оше­
ломив тогда своим нашествием языческий Рим, отнеслись к нему,
как свирепые захватчики?
Какую бы независимость от всего прошедшего ни проявлял
наш разум в сфере науки и техники, он всякий раз видит свое выс­
шее посвящение в осознании собственной связи с духом самых
отдаленных времен и цивилизаций. Он научается открывать себя
и оценивать свою высокую природу, только ощущая себя таким,
каким он, в своем тождестве, был во все времена.

10.0 Римской империи в первые два века нашей эры

Слияние стран, находившихся под влиянием античной греческой
культуры, с Италией, Африкой и Западом в единую мировую им­
перию, не является простой их смесью. Его значение заключает­
ся не в его величии, а в том, что в нем участвовало такое множе­
ство народов; что это слияние, по крайней мере, остановило
войны между народами и дало старому миру настолько благопри­
ятные условия для выживания, насколько это могло быть возмож­
ным.
Римская империя как таковая не отвечает за все наследие древ­
него мира, за недостаток прав человека, сохранение рабства (ко­
торое все же было не страшнее, чем во времена расцвета Греции с
ее пытками рабов и рабством на аттических рудниках); за банкрот­
ство свободного государства (римляне спасли греков от взаимной
ненависти и уничтожения); за весьма сомнительный в моральном
смысле мир богов и за разлагающуюся религию — все это очень
напоминает греков, также как и беззастенчивая рефлексия; за уни­
чижительное отношение ко всему существованию. Например,
Астрея (богиня справедливости) исчезает в небе уже у (греческо­
го поэта) Арата в III в. до Рождества Христова, а Вергилиев стих
«Jam redit et virgo»
* не вернет ее назад11.
Жалобы на злое человечество, например у Павсания12, несом­
ненно относятся к его времени, то есть, к царствованию Антони­
нов, но они не могут считаться безусловным доказательством того,
что эгоизма стало больше, чем ранее.
В какой мере можно доверять Артемидору как источнику све­
дений о состоянии морали в целом? А Лукиану с Апулеем? Лу­
киан, последний подлинный просветитель и совершеннейший
безбожник, отвергающий все религии, является свидетелем все­
общей бессердечности, но персонально — ядовитым субъектом с
безграничным тщеславием.

’ «Восходит уж дева» (лат.)

261
 Весь потусторонний мир Лукиана с его iooiipia («равночестно-
стью»), где все однотонно и никто не красивее другого, представ­
ляет собой откровенно презрительную насмешку, — ничто, наде­
ленное тенью жизни ровно в той степени, в какой это необходимо,
чтобы вызвать издевательский смех у некоторых избранных и по­
лучить возможность третировать знаменитостей древнего мира.
Они предстают перед нами откровенными скелетами, поэтому
всякий раз следует искать их лица (вспомним средневековые
танцы мертвых). Менипп выглядит как усмехающийся скелет,
Харон — как уже наполовину черт. Тени, которым симпатизирует
Лукиан, например, Микилл, радуются уже на переправе: «Посме­
емся, глядя на страждущих» усХаобцеОа oipcb^ovta^ opfivteg.
Этот столь горестно воспринимаемый почти всеми людьми
образ потустороннего мира контрастирует с христианским, но
одновременно отличается и от стремления язычников посред­
ством современных им мистерий как-то преодолеть христианс­
кой образ потустороннего мира. При этом не стоит забывать и
небольшой, но высоко вознесшийся при Марке Аврелии круг
стоиков, который представлял собой настоящую религиозную
организацию, со своими исповедниками и казуистами (собствен­
но, по этому поводу цитируется целый ряд мест из Авла Геллия13);
добродетельные люди среди римлян жили на подлинной душев­
ной диете.
В какой же мере общая утрата ценности жизни сказывается на
свойственной христианам безоговорочной готовности к смерти?
Еще Лукиан превозносит до небес Эпикура как разоблачившего
предрассудки этого и потустороннего мира, но в III веке эпику­
реизм угасает.
Старение может измеряться определенной мерой и степе­
нью14.
Насколько могли отличаться количественно зло и страдания
вообще от зла и страданий всех времен и народов?
В римлянах нас могут отталкивать их гладиаторские игры и
многое другое, но разве у греков во времена их так называемого
расцвета мы не найдем немало такого, что может нас оттолкнуть?
Безусловно, I и II вв. следует рассматривать в их отличии от
последующих.
Характер II в. определяют Антонины.
Но в сущности, исключительным представляется тот факт, что
на троне Юлиев и Домициана смогли утвердиться сначала два ве­
ликих, а затем и два совершенно добродетельных правителя, из
которых Марк Аврелий, как стоическая личность, совершенно
явственно пытался подняться над присущими ему огромными
обязанностями императора15.

262
 На взглядах юристов тех времен также сказывается влияние
Стой, а кроме того, начинают складываться предпосылки к гуман­
ному законодательству, из которых, кроме всего прочего, совер­
шенно однозначно следует, что рабы получают некоторые права.
В целом же «римское право», которое позднее принесло почести
компиляторам времен Юстиниана, является в действительности
трудом великих цезарей II в. и великих юристов III в.
Правда, когда Марк Аврелий, ненавидевший амфитеатр, на
время войны с маркоманнами отменил гладиаторские игры, это
чуть не привело к восстанию, словно цезарь желал принудить на­
род к философствованию16.
Он вел войну очень добросовестно и энергично, освободил по
меньшей мере всю Паннонию, очистил от варваров весь правый
берег Дуная, а также вторгся далеко за Дунай. Не будь восстания
Авидия Кассия, он, возможно, превратил бы в римскую провин­
ции Богемию (Маркоманнию) и Галицию (Сарматию)17.
Со времен Нервы цезари в случае отсутствия наследника с лег­
кой душой осуществляли мудрые адоптации. Марк Аврелий, у
которого был сын Коммод, снова ввел право наследования и со­
здавал предпосылки для этого со времен детства его наследника.
Еще в 176—177 гг. он назначил его императором, консулом, авгу­
стом. Когда же Марк Аврелий, наблюдая за характером сына, за­
хотел лишить его наследства, то было уже поздно. Если бы импе­
ратор захотел, например, назначить наследником своего зятя
Помпеяна или Пертинакса, то Коммод был бы все-таки утверж­
ден солдатами.
Затем, в III веке мы видим красноречивую цепь наследований,
мнимых наследований и узурпаций трона, пока Диоклетиан не
ввел адоптацию в качестве целостной системы.
Септимий Север стал вторым Веспасианом, восстановив един­
ство империи; однако деятельность Каракаллы, его поход в соб­
ственную империю и зависимость цезаря от солдат снова ставят
все под вопрос. В конце концов империя переходит под власть
сирийских цезарей, но и лучший из них, Александр Север, был в
235 г. убит.
Империя, после августова дома попавшая в руки офицеров из
провинции, достается уже унтер-офицерам, кровожадным солда­
там. Вплоть до Коммода все цезари, которых убивали, были чудо­
вищами. Начиная с 235 г. цезарями становятся и деятельные
люди — те, кто хочет утвердить дисциплину. При этом варвары уже
вторгаются в империю со всех сторон. Страшными были полвека
с 235 по 284 год.
Величайшее чудо и оправдание Римской империи состоит в
том, что ее вообще удалось снова собрать воедино.

263
 Империя, в сущности, довольствуется признанием ее власти
в целом, уплатой налогов и сохранением границ18, она облада­
ет бесконечным превосходством над грабительским сенатским
правлением. Она ввела прямые налоги, учредила большие ок­
руга для взимания налогов и пошлин. Прямые налоги время от
времени пересматривались; внутренние же пошлины, то есть
разновидность непрямых налогов, были высокими. Налоги взи­
мались в зерне и товарах и тем самым покрывали жалованье
войскам и чиновникам. Все остальное входило в порядок мест­
ной жизни, в местное законодательное творчество городов, со­
ветов и так далее. Полис, муниципии еще живут, как и их эвер-
гесии.
Прежде всего, не существовало никакого материального или
духовного центра притяжения вне сферы влияния государствен­
ной власти, который мог бы привлекать к себе людей.
Духовная свобода и свобода речи были почти безграничны. Со­
держание государственных школ там, где они существовали, все же
не входило в компетенцию власти. Частная жизнь не была под по­
лицейским контролем. Империя не вмешивалась в дела отдельно­
го человека, чего однозначно нельзя сказать об отношениях самих
людей между собой.
А из числа свирепых цезарей дома Юлиев и Флавиев (Домици­
ан) опасность для всей империи, в сущности, представляли толь­
ко бешеные расточители, поскольку они прибегали к огромным
грабежам и к услугам целой армии доносчиков. Но ведь и гречес­
кий полис грабил своих состоятельных граждан.
В Римской империи абсолютизм предполагался сам собой и в
принципе не испытывал никакого беспокойства по поводу послу­
шания своих граждан. Именно поэтому он мог действовать не
стесненно и идеологически непредвзято. Послушание не было
плодом доктрины, требующей для своего созидания большого тру­
да и систематических усилий. Правительство не нуждалось в за­
щите консерватизма. Ему не было необходимости организовывать
армию преданных бюрократов, и менее всего оно было заинтере­
совано в превращении процесса обучения с его системой экзаме­
нов в монополию и фундамент бюрократии. Очень многие долж­
ности были исключительно муниципальными.
Во всей империи не было такой политической партии, с кото­
рой имперским правителям нужно было бы спорить из-за власти.
Сюда приложимы слова Моммзена19: «Еще и сегодня, как на
Востоке, так и на Западе, можно найти некоторые районы, для
которых времена императоров сами по себе знаменуют хоть и
весьма скромную, однако ни ранее, ни позднее не достижимую
вершину хорошего управления. И если бы ангел Божий сделал

264
сравнение, было ли управление той областью, которой владел
Север Антонин, более разумным и гуманным в те времена, неже­
ли в наши дни, продвинулись ли с тех пор вперед или пришли в
упадок нравы и счастье людей, то весьма сомнительно, что его
приговор был бы в пользу современности».
Единственная опасность исходила от солдат, особенно от на­
ходящихся в провинции, когда они спорили за право назначать
цезаря.
Окончательно было покончено с воплями греческой демокра­
тии, такими как «необходим раздел» (xpecov асрЕоц) и «раздел зем­
ли» (avaSaopog ттц; х®Ра<э), хотя во времена Лукиана угроза их
возникновения появляется еще раз.
Но что уже никогда не повторялось, так это стремление к вос­
становлению республики, исключая разве что небольшой заговор
после смерти Калигулы.
Что касается экономического положения Рима, нельзя упускать из
виду те существенные предпосылки, которые лежали в основе нео­
бывательского образа мыслей у людей в более ранней древности и в
совершенно специфической форме — у греков, ведь главным базисом
такой экономики было домашнее, фабричное и сельское рабство. Мы
можем сделать заключение, что, начиная с Ш в., несомненно проис­
ходит резкое уменьшение домашнего рабства поскольку с этого вре­
мени надгробия вольноотпущеников встречаются все реже; по край­
ней мере, исчезают надгробные надписи на их могилах. Возможно,
более дешевым, а с ростом нужды — и более предпочтительным счи­
талось у римлян того времени ограничивать свои расходы и доволь­
ствоваться скорее покупкой свободных слуг, чем рабов, на которых
уже не хватало денег. Не берет ли отсюда начало институт свободных
домашних слуг? Это не дет никаких оснований судить о росте или
уменьшении сельского рабства. А относительно того, каким в среднем
было положение фабричных рабов, можно скорее строить догадки,
нежели что-то доказывать. Видимо, их доля была невелика.
Единственное устойчивое право раба состояло в том, что гос­
подин не мог его убить и отобрать у него сбереженный им пеку­
лий20. В остальном он оставался вещью, обладал призрачным пра­
вом на брак, да и оно фактически не признавалось его хозяином.
Проводилось различие между смертью раба «после» и «вследствие»
пытки; в первом случае даже закон Константина Великого не на­
казывает хозяина.
Существование коллегий и цехов доказывает, что в ремеслен­
ных мастерских значительно преобладал свободный труд. Их,
конечно, следует отличать от часто запрещаемых и политически,
неблагонадежных содалий, целью которых было простое обеспе­
чение общественных развлечений, святилищ и погребений. Ре­

265
месленные мастерские, должно быть, состояли исключительно из
отдельных свободных мастеров. А последние — использовали ли
они больше труд рабов или свободных? В любом случае, они и
сами прикладывали свой труд. Там же, где они обеспечивали кол­
лективные заказы, например, для армий, труд и прибыль распре­
делялись поровну на всех. Кажется, они располагали и коллектив­
ными фондами. Позже было предписано даже принудительное
вступление в коллегию; все, кто занимался каким-либо трудом,
должен был принадлежать к соответствующей коллегии. Государ­
ство облегчило себе задачу, переложив все налоги в первую оче­
редь на декурии, а затем — на названные коллегии. В случае не­
обходимости государство превращало каждую корпорацию в
одну из своих доильных машин. Одновременно оба этих подраз­
деления совместно несли ответственность за городские выплаты,
строительство, поставки, развлечения.
Наряду с этим, за императорскими фабриками (рабский труд,
поскольку коллективный?) оставалась монополия на определен­
ные отрасли производства, например, изготовление оружия, пур­
пура, рудники; позже эта монополизация получила еще большее
распространение. И здесь снова проявляют себя коллегии, кото­
рые в этом случае уже могут рассматриваться как сообщества вла­
дельцев. Коллегии брали под свою ответственность общинные
святилища и места погребений, при этом они полностью прояви­
ли себя только в относительно крупных городах.
Может быть, труд почитался здесь больше, чем у греков и у ран­
них римлян?
Процветание в общем зависит от того, насколько высокой или
низкой культурой отличалась в прошлом соответствующая страна.
Зибель21 жалуется на отсутствие как крупной промышленнос­
ти, так и деятельности, созидающей новые ценности, затем на
исключительно пассивную торговлю без экспорта22, что заставля­
ет задуматься над тем, как Римская империя могла вообще выдер­
жать это, если все действительно было так плохо23.
Если обратиться к земледелию, при котором, как утверждают,
происходило запустение земель и отсутствовала агрикультура, то
также следует различать:
а) то, что случилось по вине Римской империи;
в) то, что случилось по собственной вине древних народов.
Грецию, как это отмечали Дион Хрисостом, Павсаний и Страбон,
опустошили только сами же греки.
с) то, что было разорено вражескими вторжениями.
Латифундии и запустение еще не являются двумя безусловно
взаимозаменяемыми понятиями; в любом случае их соотношение
варьируется по провинциям24.

266
 Во всяком случае, жалоба на итальянские латифундии25 оправ­
дана. Вначале они возникли вследствие захвата патрициями ager
public us, затем распространились по всей Италии и по провинци­
ям26. Но сами по себе они не обязательно должны были быть свя­
занными с плохим, малорентабельным землепользованием и с
издевательством над колонами и рабами27.
Зибель приводит в качестве оснований упадка земледелия сле­
дующие факторы2’: воинская повинность мелкого крестьянства;
истощение среднего крестьянства вследствие собственного расто­
чительства и налогового бремени государства; образование гигант­
ских хозяйств (латифундий) и вытекающие отсюда неблагоприят­
ные производственные, хозяйственные и социальные последствия
для возделывания земли и получения доходов с нее, а кроме того,
и связанные с этим запустение и безлюдность.
Несмотря на то, что названные Зибелем основания весьма од­
носторонни, недостаточны и проходят мимо главных причин па­
дения римской империи, ставших актуальными только в III в., все
же, к примеру, в кельтских странах Запада только римское влады­
чество положило конец коллективной собственности, альменде
целых родов29, и признало лишь определенную, ограниченную
собственность. И только после этого во многих регионах пастуше­
ство, возможно, уступило первенство земледелию. В Галлии (Се-
лье) введение и распространение важнейших культурных растений
засвидетельствовано только благодаря римлянам.
Но всякое владение собственностью предполагает рядом с со­
бой существование угнетенного класса, который при случае зая­
вит о себе.
То, что кажется нам весьма несовершенным, тормозящим куль­
турное развитие, как, например, коллективная собственность, аль-
менда целого рода, было по-своему приспособлено к человечес­
кому существованию того времени, и когда, например, римляне
упраздняли эту традицию, они делали очень несчастными широ­
кие общественные слои. Пастухи не становились земледельцами,
как это предполагалось, а попросту вымирали.
Впрочем, нам ли возмущаться по поводу латифундий в наше
время, когда вся крестьянская собственность задавлена ростовщи­
ками, когда разорившиеся составляют большинство, евреи стали
господами, а крестьяне уходят в города.
Далее, нам нет необходимости считать Римскую империю осо­
бо несчастливой только потому, что там не было конкурентной
фабричной промышленности со «свободными» рабочими.
Что же касается «безлюдности», то следует заметить, что, на-,
пример, Харран, поту сторону Иордана, только в это время и стал
заселенной страной и оставался таким вплоть до исламского за­

267
воевания; и, напротив, уже Дион Хрисостом видел безлюдную
Фессалию, опустошенную Аркадию, а Павсаний в своем путеше­
ствии пересекал большие обезлюдевшие пространства. В этих слу­
чаях виновными были сами греки, у которых уже со времен По­
либия преобладали бездетные семьи. В Кампании значительный
регресс в возделывании земли замечен, кажется, лишь в более
поздние времена, а в Северной Африке, которая снабжала хлебом
Рим, с ее огромным числом епископств (477)30, засвидетельство­
ван высокий уровень народонаселения. Указывают также и на
расцвет Британии31, где кельтский элемент, ограниченный к это­
му времени пределами Уэльса и Камберленда, отступил не толь­
ко перед англами или саксами, но уже и перед римскими идио­
мами. Видимо, культура, а скорее всего, и население Галлии,
возрастали еще вплоть до Антонинов: в пользу этого обстоятель­
ства, возможно, говорит и длительное и устойчивое употребле­
ние галльского языка32. Население agri decumates’, сложившееся
из levissimus quisque Gallorum", inopia audax"
* , видимо, склады­
***
**
вается за счет прироста числа романизированных галло-римлян.
Впоследствии Траян и Адриан провели границу по местам их
расселения.
Таким образом, все, что приводит Зибель, оказывается весьма
односторонним и совершенно недостаточным для объяснения
падения Римской империи.
В качестве главных причин падения Рима выявляются следу­
ющие: внутреннее расстройство императорской власти, начиная
с Коммода, Каракаллы и Элагабала, вкупе с сопровождающими
его войнами империи; затем, начиная с Марка Аврелия, новый
натиск германцев на всех границах и, возможно, их неожиданно
проявившееся, подавляющее численное превосходство, а также
появление Сасанидов. В ответ на это, а частично — как следствие
внутреннего расстройства императорской власти — появляются
тридцать тиранов в качестве спасительного средства.
Даже при более благоприятных обстоятельствах восстановле­
ние империи императорами-иллирийцами должно было с необ­
ходимостью стать насильственным. Сложившееся после этого
положение неизбежно превратилось в постоянное чрезвычайное
положение, даже если не было голода и чумы33.
Империя I и II вв. должна, таким образом, рассматриваться
совершенно обособленно от империи III в. Можно ли было в III в.
еще спасти положение, отменив сельское рабство и силой созда­

* Десятинных полей (лат).

** Самых бедных галлов(ллт.)
*** Отчаянных из-за нужды (лат.)

268
вая способное к обороне свободное крестьянство? Действительно,
с помощью переселения германцев создано было много, но недо­
статочно. В противовес этому существовала в высшей степени гу­
бительная, не поддававшаяся изменениям финансовая рутина; но
в исключительных случаях, хотя и с трудом, изменялась и сама
финансовая система.
В данном случае, следовало бы прежде всего выставить и про­
тивоположный счет. Можно ли подсчитать, сколько всеобщих и
неотвратимых человеческих бедствий приходится как на эти, так и
на другие события? Бедствие есть понятие относительное, срав­
нимое с масштабом неудовлетворенности тем или иным положе­
нием. Человек тогда лишь несчастен, когда он осознает это и уже
не хочет с этим мириться34.
Мировая империя в следующем III в. должна была перестро­
иться и оставаться неразрывной, чтобы стать христианской как
единое целое.
Римская империя заслужила наше уважение: ни одна династия
мира не может привести пример последовательной смены пяти
властителей, подобных тем, что были от Нервы до Марка Аврелия
(простое престолонаследие на это неспособно), или ряда спаси­
телей — от Клавдия Готика до Диоклетиана.
 II
Средневековье

11.0 средневековье
I. (1882). Название «средние века»35, в сущности, берет свое нача­
ло из почитания древнего мира. Оно означает «средние времена»,
и это обстоятельство было известно уже итальянцам XV в. (Не
является ли оборот «medium aevum»’ просто переводом термина
«средневековье», moyen age* ?).
**
В этом названии сказывается представление о совершенно
лишнем тысячелетии, предназначенном, наверное, для наказания
человечества и вследствие этого стяжавшем себе славу варвар­
ского. Начало его действительно было отмечено заполонением
мира варварами. Отсюда также и особая неприязнь к этому вре­
мени со стороны итальянцев, которые будто бы из-за варваров
утратили мировое господство, хотя на самом деле это произошло
уже во времена Константина. Создавалось впечатление, что, в
сущности, Новое время можно было бы прямо присоединить к
завершению римской истории, средневековье вызывало что-то
вроде раздражения.
Эта концепция распространялась сначала в духе Ренессанса и
от его имени, затем, в особенности, от имени современной докт­
рины великой державы (из сожаления о расщеплении власти в
средневековом государстве), а потом — от имени мировой культу­
ры.
Но если и допустимо было долгое время унижать средневеко­
вье, тем не менее пренебрегать им было невозможно. В наше со­
знание проникает мысль о том, что даже если современная обра­
зованность заимствована преимущественно у древних, в своем
существовании мы все же укоренены в средневековье. Постепен­
но средние века вызывали к себе бесконечно многообразные ин­
тересы, а у некоторых их сторонников они рождали подлинное

* Средний век (лат.)

" Средневековье, средний век (франц.)

270
воодушевление, которое, в свою очередь, породило враждебность
у людей с преимущественно современным образом мыслей. По­
скольку предрассудки относительно средневековья обрели боль­
шую устойчивость и широкое распространение, они сохраняют
свою силу в целом и до наших дней, исключая тех людей, кто глуб­
же других проник в суть вещей36. Существует некоторый оптичес­
кий обман относительно так называемых эпох расцвета, когда со­
прягаются друг с другом социально близкие между собой высшие
точки духовного могущества, как будто «счастье» можно обнару­
жить в какое-то время и в каком-то месте, где оно нашло себе убе­
жище.
Прежде всего, в наш нынешний момент — состояние на 1882
год — мы не вправе предъявлять какие-либо претензии к прошлым
временам, учитывая тот факт, что вокруг нас повсюду слышны
жалобы и угрозы как в отношении общего положения дел в совре­
менном мире, так и относительно частных вопросов, а вооружен­
ные до зубов народы противостоят друг другу.
Поскольку мы убеждены в том, что наши сведения о средних
веках принадлежат к самому ценному, чем мы владеем, а именно
к всеобщим великим свидетельствам духовной связи, отличающим
нас от варваров (в том числе и от современных), то давайте, по
возможности, исключим всякие благие пожелания, все рассужде­
ния о так называемом счастье и несчастье по отношению к про­
шлому, как иллюзорные.
Очень своеобразными представляются и участливость наше­
го времени ко всему прошедшему, и суждение об относительном
характере его духовных ценностей. Правда, нынешнее время
само претерпевает такие стремительные превращения, что и
наши суждения о прошлом испытывают значительные колеба­
ния. Но одно остается неизменным: в образе средневековья со­
временное европейское человечество по меньшей мере видит
свою долгую юность.
Жизнь человечества представляет собой одно целое, чьи из­
менения в пространстве и времени представляются подъемами и
падениями, счастьем и несчастьем только для наших слабых ор­
ганов восприятия, будучи в действительности причастными не­
коей высшей необходимости. А попытки проследить логику этой
необходимости в ее отдельных проявлениях также остаются не­
надежными и сомнительными: ведь не все, что может в том или
ином случае показаться какому-либо исследователю ключом к
тайнам мировой истории, в действительности заслуживает это­
го названия.
Общим свойством всего человеческого является то, что ниж­
ние пределы его бытия всегда граничили с несчастьем, когда от­

271
дельные люди, впрочем, как и целые народы, реализовали свое
существование на пределе своих возможностей, — и именно в том
бытии, которое стоило их усилий.
Вместе с тем, не простым является вопрос о возможности даль­
нейшего исторического существовании народа, особенно, когда
народ и не истощает себя сам, как в примере с греками, но и не
уничтожается другими народами. Например, известно, что мно­
гие народы исчезли во время Великого переселения: поскольку эти
народы уже не имели выдающихся царей, они затерялись среди
других. Должны ли мы выражать по их поводу слепое сожаление?
Смогли бы они (и многие другие народы, которые ушли из исто­
рии еще в глубокой древности) при более продолжительном сво­
ем существовании заложить основание чего-то великого или бла­
гого, или, может быть, в них возобладало бы злое начало?
Но в любом случае, совокупность ощущаемых людьми несча­
стий значительно возрастает в эпохи господства развитой циви­
лизованности и обеспеченной безопасности, если их уклад вдруг
становится совершенно ненадежным и подвергается насиль­
ственному изменению, например, во времена Великого пересе­
ления народов.
Но мы все же вправе испытывать к ним некоторое сочувствие
и не должны отговариваться пустыми аргументами, в которых,
например, утверждается, что все, подверженное гибели, опреде­
ленно имело основания для своей смерти, или что за любой гибе­
лью всегда следует обновление. Ведь на самом деле вовсе не вся­
кое исчезновение имеет своим следствием обновление (те, кого
оно коснулось, и их родственники протестуют против всякого
обновления путем гибели), а великие разрушители жизни остают­
ся для нас загадкой. Мы оказываемся беспомощными при оценке
стремлений Аттилы, которому просто не хватило времени на их
осуществление, или при взгляде на уже совершенные деяния Чин­
гисхана, и особенно Тамерлана, и нам остается только повторять:
«Они уничтожили те силы, которые при определенных обстоя­
тельствах могли бы стать чрезвычайно губительными для чело­
вечества». Безмерны потери материальных богатств, но утрата
действительно благородных и поражающих воображение произ­
ведений поэзии и искусства наполняет нас постоянной печалью,
поскольку мы уверены в их невосполнимости, то есть, мы знаем,
что никогда уже не соединятся воедино эта наивная мощь имен­
но с этой красотой. Мы предпочли бы ошибиться в этом, ведь
опыт учит нас: за столь долгое время роду человеческому удалось
создать в прошлом и настоящем так мало чего-то в высшей сте­
пени значительного, что мы вправе проявлять сожаление всякий
раз, когда нечто подобное исчезает.

272
 Единственное и весьма сомнительное утешение звучит следу­
ющим образом: сохранение, к примеру, какого-нибудь величай­
шего, ныне утраченного, произведения древнего искусства могло
бы стать препятствием для современной поэзии и сделало бы не­
возможным процесс ее естественного возникновения, или же ли­
шило бы ее независимости.
Впрочем, и ликования, и сетования относительно прошлого
оказываются, как правило, выражением нашей приверженности
чему-то одному, преходящему, в сравнении с другим, столь же
преходящим. Кроме того, мы зависим от предрассудков нашего
эгоизма (в лучшем случае, от пристрастий нашего времени), ко­
торый одобряет то, что кажется ему родственным, и порицает чуж­
дое или противоположное себе.
Так, например, ислам с его стерильной религиозностью, с его
деспотически обузданным искусством, с его насильственно огра­
ниченной поэзией и неизменно тираническим государственным
устройством вызывает у нас преимущественно антипатию. Но сто­
ит нам послушать верующего, как мы начинаем раскаиваться в
этих упреках. Ислам дает своим народам необыкновенно прочную
опору вплоть до наших дней, они гордятся этим и почти абсолют­
но не чувствительны к любому миссионерству. Если же мы вычер­
кнем для себя ислам из истории, то нужно будет, по крайней
мере, также вычеркнуть и соответствующее его эпохе обновле­
ние, которое он принес как Византийской империи, так и (бла­
годаря крестовым походам) всей Европе, в качестве их антаго­
ниста. (Этот великий противник существенно способствовал
поддержанию жизнеспособности Византийской империи. То, что
ислам в конце концов все-таки сломил ее, было вызвано ослабле­
нием Запада: вспомним 1204 год). Трудно себе даже вообразить, в
каком состоянии застали бы неисламизированную Переднюю
Азию и саму Европу появившиеся там позже монголы.
Однако горькая участь народов может оказаться столь же сом­
нительной, сколь и их удачливость. Если говорить о народах-по­
бедителях, то их успех, так сказать, их счастливый жребий побе­
дителя, обусловлен безмерным горем побежденных, которые тоже
были людьми и, возможно, лучшими из существовавших.
Далее, радость победы удерживается недолго, уже хотя бы по­
тому, что пребывание в одном и том же состоянии не даровано
народам и индивидуумам; через определенное время вновь начи­
нается своего рода борьба за существование, которая в дальней­
шем может принять смертельную форму не только благодаря ору­
жию, но и высоким пошлинам, как это происходит, например, в
наши дни. Мы говорим о деятельности, ориентированной на сво­
бодную конкуренцию, а именно, современной промышленности,

273
которая является в современном мире показателем силы и богат­
ства.
Наряду с этим, хорошо бы определить для всех времен и наро­
дов, насколько значимой была в них доля активного, действитель­
но свободного и деятельного населения: ведь только такие люди
ощущают восторг от собственного бытия. Но нам не известна даже
доля рабов в римском обществе, и кроме того, совершенно не до­
ступно представление о соотношении между полусвободными (ли­
тами и др.) и несвободными (сервами) людьми у победителей-гер­
манцев, а также то, как эти угнетенные воспринимали свою
несвободу.
Вместо всех классификаций счастья и несчастья, вместо всяко­
го рода бесплодных одобрений или неодобрений мы ограничим­
ся рассмотрением и познанием живых исторических сил, их
последовательности, взаимопроникновения и превращений.
Наряду с этим нам необходимо избегать простого пересказа,
вполне замещаемого материалом из справочника; мы должны
группировать феномены скорее в соответствии с их внутренней
причастностью друг к другу, благодаря которой они складывают­
ся в отдельные структуры, устойчивые образования. Здесь вступает
в свои права история культуры. Существуют различные представ­
ления о ней и разные ее определения; она еще долго будет пред­
метом субъективных и дилетантских истолкований, приобретая
расплывчатые и неопределенные очертания, — начиная с извест­
ного нам интереса к древности и заканчивая так называемой фи­
лософией истории. Отдельный человек будет руководствоваться в
ней своими собственным представлениями, но в историю культу­
ры нужно включать не то, что желательно для каждого, а то, что
рассматривается им в качестве обязательного и необходимого эле­
мента.
Давая имена всему тому, что всякий раз приходит нам на ум при
обращении к истории культуры, мы пользуемся слишком ограни­
ченными понятиями, которые вызывают предположение, будто
речь идет только о прогрессе (или, соответственно, упадке) духов­
ных структур и эксплуатации материальных богатств земли, хотя в
этом случае важное значение имеет общее познание наиболее зна­
чимых и активных человеческих сил, а тем самым, и порожденных
ими более или менее устойчивых образований.
Если необходимо, история культуры распространяется на ис­
торию церкви, историю права, историю литературы, историю свя­
зи, историю нравов и т. д., но она не нуждается в том, чтобы са­
мой становиться всем перечисленным. Она отбирает факты в
соответствии со своим внутренним принципом. Ее академические
полномочия, и без того признанные, должны включать в себя, на­

274
ряду с прочим, также и то, что она, в большей мере, чем это дос­
тупно описательному изложению, способна при ограниченном
объеме лекционного курса концентрировать в себе значимый ду­
ховный смысл одного исторического периода, включающего, nota
bene, многие столетия.
Отношение истории культуры к источниковедению оказывает­
ся весьма благоприятным; источники интересуют ее скорее как
памятники и образы определенного народа и эпохи, а не просто
как ориентиры отдельных событий. Глаз историка культуры смот­
рит иначе, чем глаз просто историка. Но в целом изучение исто­
рии культуры имеет смысл только благодаря обращению к источ­
никам, а не к справочникам.

II. (1884). О новейших противниках средневековья — к ним от­

носятся прежде всего те, кто вообще считает христианство ложью
и несчастьем; далее, те, кто не переносит мысли о возможности
переплетения народных фантазий, обладающих грандиозной и
мощной символизирующей силой, с новыми религиями (в исла­
ме фантазия наполовину обуздана, у христиан — нет). И еще к ним
относятся те, кто не чувствителен к замедляющим факторам в ис­
тории или же кого гонит вперед (при таком положении вещей,
когда кому-то позволено все, да и другому тоже, а логически рас­
суждая, — более всего дозволено самому дерзкому) всестороннее
развитие философии, скорая победа естественных наук, всесто­
роннее общение самых близких и самых далеких народов, про­
мышленная эксплуатация мировых богатств, начиная с земной
поверхности. Наконец, причислим сюда же и всех людей, склон­
ных к идее нивелирующего равенства.
Примером противника средневековья с разнообразными крити­
ческими мотивациями может считаться Ренан, который в своей
книге «Марк Аврелий» дает следующие многочисленные характе­
ристики интересующих его предметов: р. 558: «Le but supreme de
I’humanite est la liberte des individus. - L’homme ne doit appartenir qu’a
lui meme»'. Исходя из этого, Руссо, Вольтер и Французская рево­
люция изобретают la foi nouvelle de I’humanite", p. 614. — Христи­
анство подрывает основы государства, это особенно видно на
р. 590. — Религиозные народы, например, индийцы, беспомощны
перед любыми завоевателями. И только когда civitas и государство
в средние века значительно модифицировали христианство, после­
днее будто бы смогло уживаться с ними. В средние века, по убеж-

* «Высшей целью человечества является свобода индивидуума. - Человек должен

принадлежать только самому себе».
“ «Новую веру человечества».

275
 дению Ренана, не было понятия «родина»: каждый был христиани­
ном, мусульманином, буддистом.
Дальше, р. 603: «Ла vie humaine est suspendue pour 1000 ans. La
grande Industrie devient impossible; par suite des fausses idees
repandues sur 1’usure, toute operation de banque, d’assurance, est
frappee d’interdiction. Le juif seul peut manier de 1’argent; on le force
a etre riche», а затем ставят богатство им в упрек. Христианство
«соира le capital par la racine», запретив получение процента, бо­
гатство стало непроизводительным. «La funeste terreur repandue sur
toute la societe du moyen-age par la pretendue crime d’usure fut
1’obstacle qui s’opposa, durant plus de dix siecles, au progres de la
civilisation».— Немного ранее: «1а vie humaine est suspendue pour
1000 ans» (сейчас мы, по крайней мере, знаем, что Ренан назы­
вает la vie humaine!)’.
Другое обвинение: насколько труд потерял свое значение. -
Бедняки будто бы обретают «1е bonheur sans travail»: они надеются
завоевать небо благодаря своей бедности.
Далее, р. 605: Целью христианства ни в коей мере не было «1е
perfectionnement de la societe humaine, ni 1’augmentation de la somme
de la bonheur des individus». (Было бы достаточно bien-etre)’*.
Кроме того, р. 630: по поводу влившихся в церковную жизнь
кельтских, италийских и иных суеверий. — Мир с VI по X век был
более языческим, чем когда-либо: «jusqu’aurprogres de I’instruction
primaire de nos jours, nous paysans n’avaient pas abandonne un seul
de leurs petits dieux gaulois. Le culte des saints a ete le couvert sous
lequele s’est retabli le polytheisme»”'.
Наконец, p. 632: в III в. «Des essais de christianisme unitaire, sans
metaphysique ni mythologie, d’un christianisme peu distinct du
judaisme rationel (вот и Ренан основательно проболтался), comme
fut la tentative de Zenobie et de Paul de Samosate, sont coupes par la
base. Ces tentatives eussent produit un christianisme simple, con­
tinuation du judaisme, quelquechose d’analogue a ce quefut I’lslam.

’ «Жизнь человеческая была прервана на 1000 лет. Крупное производство стало

невозможным; впоследствии получили распространение ложные идеи относитель­
но ростовщичества, всякие банковские операции, страхование подвергались запре­
там. Одни евреи могли манипулировать деньгами: их принуждают быть богатыми»...
«подорвало капитал в корне»...«Мрачный ужас, пронизывающий все средневеко­
вое общество перед мнимо преступной отдачей денег в рост, стал препятствием на
пути прогресса цивилизации более чем на десять веков»...«жизнь человеческая
была прервана на 1000 лет»... «человеческой жизнью».
" «счастья без всякого труда»... «ни совершенствование человеческого общества,
ни возрастание величины индивидуального счастья...благополучия».
«еще до успехов современного первоначального образования наши крестьяне
не забывали никого из своих галльских божков. Культ святых был ширмой, за ко­
торой скрывался политеизм».

276
Si elles avaient reussi, elles eussent prevent: sans doute le succes de
Mahomet chez les Arabes et les Syriens. Que de fanatisme on eut ainsi
evite'.» . (Только вместо него христиане уже тогда стали бы, как
евреи, фанатиками денег).
Религиозные пристрастия Ренана говорят сами за себя.
Но мы, по крайней мере, могли бы позавидовать людям средне­
вековья в том, что они прожили без постоянно идущих или неизмен­
но угрожающих разразиться национальных войн, без принудитель­
ной массовой промышленности с ее смертельной конкуренцией, без
кредита и капитализма, без ненависти к (все же неизбежной) бед­
ности. А если бы они уже тогда разработали каменный уголь, как
это делается сейчас, то где были бы мы?
Средневековью было присуще собственное величие и собствен­
ные страдания совершенно особого рода, неизвестного Ренану.
Величие может проявиться в тот момент, когда упраздняется
простой расчет, а образ мышления, чувство берут верх над всем. И
в такие мгновения у нас, потомков, складывается впечатление, что
подобное величие несло с собой ощущение счастья.

III. В противовес предположению, согласно которому средне­

вековье нужно за что-то извинять, мы должны просто описывать
образы, рожденные прошлым, каким бы оно ни было; средневе­
ковье было юностью сегодняшнего мира, и долгой юностью. То,
что имеет значение для нашей жизни, коренится в нем. Средне­
вековье не ответственно за наше нынешнее падение! Это было
время естественно сложившихся авторитетов. Не его вина в том,
что у нас уже их нет, что мы не сможем их вернуть и что взамен
них снизу доверху захлестнул нас вал массового большинства.
Великое влияние ушедших в прошлое эпох и сил объясняется
не их относительной близостью к нам, но их наивностью, други­
ми словами, их естественным своеобразием. Например: победа
ортодоксии над арианством германцев была делом не взвешенной
рефлексии, но такого рода темперамента, который ipso facto стал
выше жалких побочных форм церковной жизни.
Величие какой-либо исторической эпохи или некоего causa* **
заключается в существовании той доли людей, которые способны

* «Опыт создания единого христианства без метафизики и мифологии, христиан-

ства, мало отличного от рационального иудаизма, который пытались осуществить
Зиновия и Павел Самосатский, был пресечен в корне. Их усилия привели бы к
появлению версии простого христианства, в каком-то смысле похожего на ислам
и продолжающего иудаизм. Если бы они удались, то, без сомнения, предвосхити­
ли бы успех Мухаммеда у арабов и сирийцев. Сколь многого фанатизма удалось
бы тогда избежать!» (франц.).
Деяния (лат.)

277
к самопожертвованию, что бы мы о нем ни говорили. И в этом
смысле в средние века дело обстояло не так уж плохо! Самоотре­
чение, а не твердые гарантии возмещения!
С чего начинается величие? С преданности делу, каким бы оно
ни было, при полном упразднении личного тщеславия.
Величие не зависит от духовного превосходства, ведь послед­
нее может быть связано с жалким характером.
Величие есть соединение определенного духа с определенной
волей.

12.0 древнем христианстве

Когда, где и кому пришла в голову мысль собрать вместе три си­
ноптических Евангелия? Это могло случиться только в такое вре­
мя, когда их тексты почитались уже слишком священными, что­
бы можно было осмелиться переработать их в одну книгу37. В
каких же общинах до этого почитались Евангелия по отдельности?
Из апокрифов особо широкое распространение имело Евангелие
евреев; согласно Евсевию38, эбиониты читали только его.
Ислам сразу же принял образ всемирного могущества, которое
прежде всего не допускало никакого отклонения от веры. Христи­
анство же, напротив, в это и без того кипящее религиозными страс­
тями время, привело в движение многие конкурирующие с ним и
воображаемые миры и должно было три века сражаться со всякого
рода ересями — разнообразными псевдорелигиями, магией, гности­
ками и визионерами, которые в своей совокупности смогли повес­
ти за собой многие общины, полагаясь только на собственные силы.
Людей можно было увлечь одними лишь обещаниями скорого при­
шествия, тысячелетнего царства и тому подобного, а в особеннос­
ти же пророчествами, как это делали монтанисты, и внезапными
внушениями. Монтан считал себя параклетом.
Но между тем все более очевидным становилось то обстоятель­
ство, что исключительные личности принадлежат к правоверной
середине, и именно гонения особенно усилили эту середину. Если
где-либо появлялась фигура, отмеченная величайшим самоотре­
чением, то она принадлежала к церкви.
Все тогдашнее христианство дышало исповеданием. Везде, где
житейская мысль сочеталась с сокровенным, с участием в языче­
ских жертвоприношениях и т. д., мы имеем дело с еретиками, при­
мером чему служит Василид39.
Восстание Бар-Кохбы представляло собой в высшей степени
кровавое преследование христиан. Для приверженцев этой рели­
гии постоянную опасность порождало чрезвычайно усиливающе­
еся со временем убеждение язычников в том, что бедствия вся­

278
кого рода проистекают от распространения христианства вслед­
ствие относительной терпимости к нему.
Чудеса, вплоть до воскресения мертвых, с самого начала не были
для христиан камнем преткновения, и в общине действительно ве­
рили в возможность харизмы, предсказаний, исцеления больных и
всякого рода продолжения жизни, в противоположность чему все
языческие чудеса представлялись простым шарлатанством.
Взаимная поддержка христианами друг друга (до того времени,
пока Константин не предоставил им государственных бенефиций)
практически почти тождественна той недолго просуществовавшей
общественной форме собственности, которая характерна для апо­
стольских времен. Всякий, кто становился христианином, едва ли
оставлял при себе богатство. В Риме во время Коммода также из­
вестны случаи обращения богатых и знатных.
За мученичеством тотчас следовало почитание останков муче­
ников. Во время гонений на христиан в Лугдуне (Пофин, Блан-
дина и др.) преследователи сразу же сжигали трупы и бросали пе­
пел в Рону — не столько для того, чтобы воспрепятствовать
почитанию, сколько — воскресению 40.
О демоническом начале у язычников и христиан были доста­
точно сходные убеждения, но у язычников над ними господство­
вала дикая и пестрая фантазия, у христиан же — в определенной
мере целостное убеждение.
Очевидно, что церковная литература была с самого начала
очень богатой. Главный жанр в ней, несомненно, составляли со­
брания писем к единомышленникам и к общинам; затем нужно
вспомнить об опровержениях ересей и апологиях против язычни­
ков. Еврейский элемент, если он уже не давал настоящих иудео-
христиан, должен был отступить в глубокую тень. Не следует пре­
увеличивать его влияния на доктрину Оригена. В III в. уже было
много ученых теологов и комментаторов.
После гонений Деция, ввиду новацианских споров, в Риме стал
уже возможен синод 60 епископов вместе с многочисленными
пресвитерами и диаконами. Они прибыли из Италии, Африки и
«других мест». По этому поводу Евсевий приводит статистику рим­
ских общин41. Такими же весьма многочисленными и посещаемы­
ми были и антиохийские синоды против Павла Самосатского
(после 270 г.) Тогда же набирали силу споры об обращении с lapsi
* ,
о вторичном крещении обращенных еретиков, но наряду с ними
постоянно главенствующим был спор о природе Христа.
Христианское влияние становилось заметным при император­
ском дворе во времена Коммода, Филиппа Аравитянина, Алексан-.

' Согрешившие (лат.)

279
дра Севера, также и при Валериане, о чем сообщает Евсевий в
Historia ecclesiastica': «Первоначально весь его двор был полон
благочестивых людей, почти став церковью Господней, пока еги­
петские жрецы не совершили полный переворот, приведя его к
отвратительным тайным жертвоприношениям и гонениям». Уже
Аврелиан стал третейским судьей в делах христиан и, кроме про­
чего, высказался против Павла Самосатского.

13. Христианство как религия мучеников

Христианство выделяется среди прочих религий тем, что оно в
значительной мере сохранило память о своем историческом вос­
хождении посредством культа, обращенного к его адептам и му­
ченикам. Буддизм почитает только реликвии самого Будды и не
упоминает каким-то особым образом отдельных его привержен­
цев, поскольку считается, что никакая индивидуальность по сво­
ему достоинству ни в чем не сравнима с Буддой. Христианство же,
всерьез озабоченное спасением отдельного индивидуума, напро­
тив, в высочайшей мере прославляет и отдельных своих провоз­
вестников, прямо связывая значительную долю своего культа и
своей идеи Бога с их реликвиями и гробницами. Атам, где их не­
возможно назвать, существование этих людей постулируют, и
ожидают, что они проявят себя (правда, тем самым уже соверша­
ется поворот к следующей стадии, когда каждая местность долж­
на иметь собственные реликвии, что порождает конкуренцию и
зависть к обладающим ими). Это в сильнейшей мере способству­
ет местническим представлениям о святых, сравнимым с такого же
рода явлениями в греческом мифе.
Здесь можно вспомнить, что и в исламе немного мест для па­
ломничества. Да и те являются не благодатными, а только памят­
ными местами. Верно ли это также и относительно гробниц от­
дельных святых марабутов? Ислам не разделяет действенность сил
Аллаха по местам и персонам.
Для почитания отдельных христианских святых очень важ­
ное значение имеет то, что нам известно об их жизни42. В Труа
у св. Патрокла было небольшое святилище, которое охранял
один клирик (согласно сообщению, его звали Лектор): «Loci
enim homines parvum exhibebant martyri famulatum, pro eo quod
historia passionis ejus non haberetur in promptu; mos namque erat
hominum rusticorum, ut Sanctos Dei, quorum agones relegunt,
attentius venerentur. Quidam igitur de longinquo itinere veniens,
libellum huius certaminis detulit, lectori, quem in ipso loco servire

* «Церковная история» (лат.)

280
diximus, prodidit ad legendum»'. Последний, чрезвычайно обра­
довавшись, немедленно переписывает его и приносит своему
епископу. Но тот строго наказывает клирика за то, что якобы
он все придумал сам. Однако вскоре после этого один француз­
ский господин отправляется в Италию и привозит оттуда домой
точно такую же легенду.
Существует определенное превосходство мучеников над прочи­
ми святыми; мученичество выражается в терминах43: passio, agon,
certamen.
Христианство в этих случаях, в сущности, питается жизненной
силой тех, кто погиб за свое исповедание: оно целиком превраща­
ется в религию мучеников, являясь полной противоположностью
религиям Древнего мира, которые не были прославляемы своими
адептами и обнаруживали первоначальных поборников своего рас­
пространения лишь в мифологических сказаниях (и все же пример
Диониса настойчиво напоминает прежде всего о преследовании,
исповедании веры и мученичестве). Гонения во времена императо­
ров способствовали тому, что христианство сразу же ощутило под
ногами «классическую почву» во всех концах империи. Следует
отметить и полную бессмысленность диоклетиановых гонений на
давно уже устоявшийся обычай почитания мучеников.
О «классической почве»: в Арле одна невинно осужденная дол­
жна была погрузиться в Рону с камнем на шее; в воде она воззва­
ла к самому почитаемому местному святому, который некогда, во
время преследования, переплыл Рону: «Sancte Genesi, gloriose
martyr, qui has aquas natandi pulsu sanctificasti!»". И, конечно же,
была спасена.

14. Об аскезе и ее месте

Аскеза возникает не из деятельного служения (каким она стано­
вится уже позже), и даже не из замещающего покаяния за других,
которые не имеют в мирской жизни времени для этого (мы име­
ем дело с более поздним представлением). Она есть истинное,
фактическое выражение исконно заложенного в христианстве пес­
симизма. Совершенно последовательным оказывается безбрачие,

* «Жители этой местности не слишком почитали в своих службах этого мученика,

поскольку не были знакомы с повествованием о его страданиях; у сельских жите­
лей был обычай особенно рьяно служить тем Господним святым, подвиги кото­
рых дошли до них в преданиях. И вот кто-то из путников, пришедших дальней
дорогой, принес с собой свиток с описанием страданий этого мученика и дал его
прочитать священнику, о котором шла речь» (лат.)
” «О святой Генезий, славный мученик, освятивший сии воды, в которых плыл,
взмахами рук!» (лат.)

281
и не для того, чтобы таким способом отвергнуть чувственность,
хотя этому и придается большое значение (чувственное наслажде­
ние является прямой противоположностью христианства, которое
в этом вопросе сильнейшим образом отворачивается от природных
религий), а потому, что последующая жизнь человека вовсе не пред­
ставляется желанной. В IV и V вв. у благороднейших натур желание
умереть возникает совершенно независимо от внешних судеб им­
перии. А рядом живет чернь, которая даже в самом разгаре бедствий
фанатично цепляется за зрелище игр в амфитеатре.
И лишь после Великого переселения народов аскетически на­
строенный субъект ео ipso
* становится священником или монахом;
в это время аскетическую касту впервые должен был представлять
также и клир, что плохо соответствовало его действительному вза­
имоотношению с миром. Христианство хотело последовательно
реализоваться по крайней мере в одном определенном сословии.
Отсюда берет начало постоянно выдвигаемое и в конце концов
взявшее верх требование целибата. Среди клира должно было во­
плотиться то совершенство, достичь которого мирянин был не в
состоянии. Только таким способом клир мог стать достойным
одарить церковь средствами спасения. Лишь в обмен на полное
отречение мог он потребовать от других такого рода почитания,
когда его считали святым.
Во всяком случае, здесь уже появляется замещающее покаяние
и деятельное служение. Между тем к вопросу о целибате оказы­
вается причастным и весь постепенно завоеванный властный ста­
тус иерархии, которая должна была полностью подчинить себе
священника, оберегая церковное имущество от разбазаривания и
использования его семьями священников.
Давно ли заступничество аскета стало рассматриваться как цен­
ность, как свидетельство замещающего покаяния? И давно ли в
целях такого заступничества стали строить монастыри?

Аскеза и ее полное превращение в монашество представляет со­

бой буквальное понимание Нового Завета, для соблюдения которого
у обычного христианина в его мирской жизни уже недостает сил.
Еще во II в. крупная христианская община включала в свой состав
также и посредственных людей, не столь совершенных, чтобы быть
спасенными. Рядом с охристианившимся миром приобрели опас­
ное влияние прежние аскетические ереси, такие, как монтанизм;
позже, наоборот, строгое христианство мирно обособилось в обра­
зе монашества и нашло в нем свое вполне оправданное выражение.
Монах является последовательным христианином, а мирянин успо­

* Тем самым (лат.)

282
каивает свою совесть тем, что наряду с ним существуют подобного
рода личности, поскольку совершенство, видимо, не принадлежит
миру. В монастыре также могут сохраняться святые дары, которые
не возможны и не допустимы за его пределами.

15. Распространение Никейского христианства

Как могло случиться, что христианство в его Никейском испове­
дании вступило в V в. в качестве невиданной социальной силы,
привлекающей людей и выражающей себя с помощью двух язы­
ков, да еще распространившейся благодаря эллинам — народу,
выступающему в качестве посредника в процессе взаимопонима­
ния других народов? Александр и диадохи уже приблизили к Ев­
ропе Ближний Восток, установив понимание между его культура­
ми и своей: это была эпоха эллинизма. Рим, который постепенно
подчинил себе Восток, одновременно осуществил слияние своей
сущности с греческой. Самый суровый народ должен был, на­
сколько это ему было доступно, ощутить восторг перед греческой
образованностью. Во времена императоров обрел реальность од­
нородный греко-римский мир. Он и стал впоследствии ареной
появления и сферой распространения христианства. Однородная
форма существования христианства от Британии и Геркулесовых
столпов вплоть до Тигра и Евфрата стала новой опорой для раз­
валивавшейся империи. И вот теперь сюда уже могли прийти на­
роды; все они со временем покорились Никейскому христианству.
Без него средневековье стало бы прибежищем смерти.
Подобное должно было произойти, чтобы народы не общались
друг с другом как дикие звери. И все последующие эпохи не будут
забывать этого.

16. Церковь
Христианство как таковое превзошло классическое и иное языче­
ство с его лишенными святости богами, с его ориентацией на уже
исчезнувшее городское население, на достигнутую в конце завер­
шенность поэзии и литературы, его самообвинением в существо­
вании всеобщей злобы и т. д.
Но самым удивительным является тот факт, что христианство
смогло принять форму внешней власти, то есть стать церковью;
что впоследствии утвердились огромные, относимые к истинной
вере, мировые церкви, а среди прочего — то обстоятельство, что
сложился канон Священных Писаний.
Внутренним свойством христианского учения с самого начала
было в высшей степени личностное отношение отдельных субьек-

283
тов к христианским реалиям и доктринам. Отсюда необходимым
образом возникали и различные взгляды в пределах самого раннего
круга апостолов, в чем убеждает нас существование иудео-христиан
и язычников-христиан. Многие разногласия проявились уже в апо­
стольских общинах, как об этом свидетельствуют Послания апос­
тола Павла. А после кончины апостолов проявилась опасность
того, что в реальности уже не стало существовать живого автори­
тета, удовлетворяющего запросам людей. При этом звучал призыв
к дисциплине, который не столько притягивал верующих, сколь­
ко отталкивал. Symbolum apostolicum
* берет свое начало лишь в
**
послеапостольские времена, возможно, в качестве свидетельства
веры крещеных.
Напротив, любовь, помогающая людям в общинах, и равенство
перед Богом оказывали свое влияние как объединяющие силы;
кроме того, факты преследования христиан стали величайшим
побудительным мотивом к достижению их взаимного согласия. В
противном случае мы имели бы дело с множеством сект, которые,
возможно, были бы вновь поглощены язычеством.
Но наряду с этим в жизнь вторгались греческая философия, что
видно на примере апостола Павла, а также восточная теософия и
магия; вслед за ними утверждалась своевольно практикуемая ас­
кеза. Наряду с ними пытались оказать влияние и иные религии —
достаточно вспомнить Симона Мага, а также выступали многие
мессии - Бар-Кохба и другие.
При таких обстоятельствах должно было произойти превраще­
ние первоначального христианства в мировоззрение и структуру
позднеантичного мира, в языческое христианство, а затем — при­
способление его к германскому и славянскому миру.
Своеобразен и сам характер христианского порыва: в нем от­
четливо слышится притязание на полное вытеснение всех других
религий. Можно вспомнить его бурные успехи в I в., слова Таци­
та, обращенные к нему: odium generis humani ”, и возрастающую
ненависть масс. Наконец, при императоре Константине государ­
ство вынуждено было уступить христианству и волей-неволей
слить воедино эту могущественную организацию со своей.
Христианское учение подстерегали свои опасности — ереси. При
этом весь дуалистический гностицизм с его доктриной эонов, с раз­
нородной пестротой и разнообразными источниками возникнове­
ния его системы можно в расчет не принимать, поскольку едва ли
он был способен к образованию общины. Подобным же образом
можно пройти мимо иудео-христианского сектантства, эбионитов

* Апостольский символ веры (лат.)

** Ненависть к роду человеческому (лат.)

284
и других (в поздние времена II в. нашей эры сюда же можно отнес­
ти и ученый круг создателей псевдоклементинской литературы).
Евреи же, без сомнения, были слишком могущественны и высоко­
мерны, чтобы заинтересоваться чем-либо подобным христианству;
при гонениях язычников на христиан они имели обыкновение по­
ощрять язычников44. Бар-Кохба тоже убивал христиан.
Сильнейшее притязание на существование собственной церк­
ви выдвинуло манихейство, которое видело в христианстве лишь
оттенок языческой теософии, пренебрегало иудаизмом, не обна­
руживало никакого влияния платонизма, а наоборот, несло в себе
персидский дуализм с приправой буддийских идей. Относитель­
ную жизнеспособность манихейства доказало его новое появление
в средние века. Ближний Восток был тогда истинным vagina
religionum’. Предметом для размышлений, с учетом более поздней
истории, может служить состояние религиозных учений при Са-
санидах, еще до появления Мухаммеда.
Наконец, около 150 года выступил монтанизм с его экстатичес­
кой доктриной о пророчестве, провозгласивший начало века пара­
клетов-утешителей и несший в себе новое духовное формообразо­
вание. Монтан считал себя параклетом. Секта характеризовалась
строгой аскезой и фанатизмом, она представляла собой хилиасти-
ческое мировоззрение. В дальнейшем монтанизм в его несколько
смягченной форме оказывал свое воздействие и на Западе.
Схизмы Ипполита, Фелициссима, Новациана и Мелетия следу­
ет оценивать просто как отклонения и споры по вопросу о практике
в дисциплине покаяния, с учетом личных стараний их носителей.
Более опасными были схизма по вопросу о Троице, схизмы
патрипассионариев и Павла Самосатского и др.
В противовес им всем церковь оказалась способной утвердить
свое единство (главное произведение этого жанра — труд Киприа­
на «De unitate ecclesiae»”); наряду с этим она могла поддерживать
иерархическое разделение, созывать синоды - сначала в необходи­
мых случаях, а позже и регулярно, с возрастающей решимостью
формировать собственный католический характер. Церковь не
только отвергала ложные учения и аморализм, но боролась также с
любыми отклонениями во внешних формах, установлениях и куль­
те в той мере, в какой должна была это делать. Она достигла пол­
ной власти епископата и начал римского примата. Уже Ириней (III,
3) говорит: «Ad hanc enim (scil. ecclesiam Romanam) a gloriosissimis
duobus Apostolis Petro et Paulo fundatam propter potiorem princi-
palitatem necesse est omnem convenire ecclesiam, h.e. eos qui sunt

* Лоном религий (лат.)

’* «О единстве церкви».

285
undique fideles, in qua semper ab his, qui sunt undique fideles, in qua
semper ab his, qui sunt undique, conservata est ea quae est ab Apostolis
traditio»'.
Если бы не последние гонения по воле Деция, Валериана и
других, то в высшей степени вероятно, что дух противоречия, ди­
алектики и честолюбия раздробил бы церковь на секты, а в этом
случае язычество позже одолело бы их, или же, по крайней мере,
утвердилось бы рядом с ними. Жизнь церкви зависела не от слож­
ных взглядов ученых и не от воли амбициозных личностей, а от
чувства общины, от коллективного родства верующих как детей
Божиих, от братской помощи и бенефиций. Все это должно было
подвергнуться смертельной опасности при расколе церкви на сек­
ты: особая побеждающая сила, направленная против язычества, на
этом бы и угасла, даже если отдельные секты также пожелали бы
оставаться истово религиозными.
Когда при Диоклетиане христианство готовилось завладеть
империей, то оно пребывало в названных опасных схизмах, свя­
занных с проблемой Троицы. Без сомнения, диоклетиановы гоне­
ния в дальнейшем не устранили эти схизмы, но тем не менее имен­
но они снова вызвали к жизни живущий в противовес им дух
единства. И когда Константин связал себя с христианством, он
обнаружил в качестве существующей живой традиции некоторую
прочную экуменическую организацию. Без нее он, скорее всего,
не придал бы христианству значения.
Если бы в верованиях и в выражении собственного мнения не
утверждалось благоразумие, то большинство ересей не появилось бы
на свет, чтобы не ослаблять церковь фактом своего существования.
Однако та сила, которая укрепляла церковь, порождала одновремен­
но волю и призвание к ересям, — конечно, при участии многих лю­
дей с их личным своеволием. Существуют врожденные сектанты.

17. Юлиан и надежда на восстановление язычества

Тот факт, что уже позже (по смерти Юлиана) Арбогаст и Евгений
просто смогли сделать начинания Юлиана содержанием своей про­
граммы, рассчитывая, по крайней мере, на язычников, показывает,
что не все еще в империи получило окончательное разрешение.
Если представить себе Юлиана без персидской войны или хотя
бы осуществившего десятилетний срок правления, то он смог бы
достичь еще многого.
* «Именно к этой церкви (то есть к римской церкви), основанной двумя славнейши­
ми апостолами Петром и Павлом, в силу ее могущественного превосходства и следу­
ет присоединяться всей церкви в целом, то есть, всем тем, кто всюду имеет веру. Ибо
те, кто верен повсюду, всегда сохраняют в ней апостольскую традицию» (лат.)

286
 Правда, организовать язычество в качестве антицеркви было
невозможно, но сельское население и жители многих городов
были бы не против участия в крупных манифестациях в его под­
держку. Вероятно, язычество на долгое время обрело бы прочную
структуру, по меньшей мере, противодействующую всякому его
дальнейшему упразднению и впоследствии продержалось бы не­
ведомо сколько времени рядом с христианством в качестве рели­
гии, не доступной никакому рациональному суждению, в особен­
ности, обладая бенефициями (по праву владения).
Однако, с другой стороны, можно допустить, что в противопо­
ложность язычеству христианские теологи все же прекратили бы
свои тринитарные коллизии; реальные силы скоро выступили бы
на передний план, и, возможно, сложилась бы ситуация, сходная
с той, в какой позже оказались ортодоксы под властью ариански
настроенных германских князей.
Вопреки описанному, большее значение представляла бы опас­
ность иного рода, с которой церковь не сталкивалась ни до, ни
после этого: оставленная имперским государством, церковь мог­
ла бы распасться на отдельные секты и разделиться в соответствии
с границами государств, и лишь с трудом обрести после этого
единство. В Риме, скорее всего, началась бы настоящая борьба, в
которой верх взяло бы язычество, а епископат легко и полностью
утратил бы свои завоевываемые в мире позиции.

18. Западноевропейское арианство и евреи

В своей книге «Марк Аврелий» Ренан проливает жалкие слезы,
горько сожалея, что в III в. потерпели поражение «essais de
christianisme unitaire», которое едва бы отличалось от «judaisme
rationel»45.
Впоследствии евреи по многим поводам принимали сторону
ариан и ничего так не боялись, как ортодоксии, что доказывает
пример евреев из Равенны и других мест46, из Арля (508 год)47 или
из Неаполя, где евреи в 536 г., в связи с нападением Велисария,
дают обещание заботиться о нуждах города. Очевидно, евреи в
западно-готской Испании были очень многочисленны48, здесь они
отомстили за себя, посредством сговора с готовыми к вторжению
арабами.
Все ортодоксальное средневековье в дальнейшем принижало
евреев и периодически их преследовало, а точнее, пыталось унич­
тожить. Напротив, если бы утвердилось (западноевропейское)
арианство, то евреи уже в течение двух или трех веков стали бы
хозяевами всей собственности и тогда заставили бы германское и
романское население работать на себя. Но в этом случае не было

287
бы средневековья, или оно было бы совсем другим. Если судить в
соответствии с нашими предпочтениями, то остается выбор: или
всеобщее господство евреев, начиная с VII и VIII вв., или то
средневековье, каким оно стало.

19. Распад Западной империи

Существует общий патологический факт, согласно которому при
близкой кончине большого организма на него одновременно или
с ускоренной последовательностью обрушиваются многочислен­
ные недуги и пагубные случайности.
Случайным было это или нет, но в определенное время в исто­
рии империи сыграло свою роль то особое обстоятельство, что ее
представляли не сильные императоры, обладавшие властью в ре­
зультате адоптации, выборов или узурпации, а два легитимных сла­
бых правителя, чье руководство могло или должно было в решаю­
щие моменты становиться предметом соперничества, и тогда вместо
могущественного согласия происходил раздор, вызванный их под­
чиненными. К этому присоединялась и двусмысленная позиция
армии.
Войсковые соединения выглядят как обладатели собственной
отдельной воли; римские легионы в Британии проявляют недове­
рие к центральному правительству и затем отпадают от него; втор­
жения на римскую территорию и римские захваты пересекаются
между собой, а войска, набранные из варваров, периодически в
большей мере следуют своим собственным побуждениям, чем
имперским повелениям. Кризисы внутри армии обретают види­
мость стихийных, не поддающихся учету событий.
Ко всему этому следует добавить: идет давление извне. Огром­
ный варварский мир почувствовал в это время, что наступил час
его могущества (Радагайс, германцы в Галлии в 406 г.) Ему боль­
ше не нужно довольствоваться жалованьем, частичной колониза­
цией и т. д. Высшая воля всемирной истории переходит к нему.
Переселение народов в узком смысле означает переход частей
империи к германским народам, а формы его выражения при этом
чрезвычайно разнообразны.
Следует отметить и недостатки существующей традиции: у За­
падной Европы нет обстоятельного автора, как нет и точной хро­
нологии, которые были бы способны определять месяцы и неде­
ли. Также и ход событий необходимым образом рассчитывается по
внутренним основаниям, подчиняясь каузальности, оставаясь тем­
ным и неизбежно обремененным ложными мотивировками. Испо­
линские и неотвратимые судьбы постигаются как отдельная вина
единичных людей. Всеобщие страдания и горе пробуждают фанта­

288
зию, воображение, чувство вины, а иллюзия виновности охватыва­
ет заодно и тех, кто мог бы знать истинное положение дел. Таким
образом, открывающаяся здесь и там nexus causalis' или отсутство­
вала, или представлялась совсем иной, чем была на самом деле.
Такова болтливая, невольно выдающая всю глубину интриг и за­
мыслов манера выражения времен Клавдиана и Зосима. Но при
этом, к сожалению, остается несомненная уверенность в том, что в
судьбоносные мировые мгновения вносят свою долю и низкие про­
иски личного характера. Наконец, следует принять в расчет и при­
водящую всех в замешательство конфессиональную ненависть орто­
доксов к Стилихону. И в восточной, и в западной части Римской
империи любое отпадение провинций, любое вторжение расценива­
ется как результат подстрекательства со стороны соперника49.

20. Дело Хлодвига

Этапы своего восхождения к власти Хлодвиг выдержал с полной
последовательностью: 486—496—506 годы. Будучи правителем
большей части Галлии, он впоследствии, очевидно, при полном
одобрении соответствующих народностей, разделался с другими
соправителями франков. Основа всей его власти зиждется на пре­
ступлениях; только не всякому замарашке пристало находиться в
убеждении, что, совершая преступление, он основывает государ­
ство.
В момент своей смерти Хлодвиг был: 1. Вождем всей нации
франков в узком смысле слова, а вместе с ней, и народа алеманнов,
что означает: всех связанных между собой германских народов. 2.
Владыкой романской Галлии на широком пространстве. Париж
представляет собой его cathedra regni". И весь этот народ, господ­
ствующий и покоренный, оказывается или становится причастным
к никейской ортодоксальной вере. За всем этим должно было пос­
ледовать включение во владения Хлодвига и Бургундии.
Как государство, держава франков остается еще неоформленной
и временной. Она представляет собой жизнеспособное произведе­
ние рядом с искусственными продуктами халтурной деятельности
арийских народов-покорителей, которые считают, что смогут посто­
янно править романскими народными массами, принадлежащими
к ортодоксии. Несмотря ни на что, династия Хлодвига выстояла два
с половиной века, в то время как у вестготов, лангобардов, англо­
саксов и других, едва ли смогли сложиться династии. Нам извест­
ны узурпации высшей власти в этой династии, но вплоть до Пипи-

' Причинная связь (лат.)

’’ Трон королевства (лат.)

289
на мы не знаем в ней об узурпациях королевской власти. Ее госу­
дарственное устройство выдержало жуткие испытания, а позже, при
Пипинидах, блистательным образом омолодилось.

21. Мухаммед как основатель религаи и ислам

Одухотворенный, готовый к лишениям народ, с безмерным чув­
ством собственного достоинства как у отдельного человека, так и
у всего племени, имел основания быть призванным к новой вере
и к мировому господству во имя этой веры50.
Огромным было разнообразие религий в Аравии; язычество
было расцвечено многими красками, а рядом существовала древ­
няя вера в Аллаха; кроме того, страну населяли иудейские племе­
на и христиане разнообразного происхождения. Здесь же были и
византийцы, спорящие между собой о различии природ во Хрис­
те; Сасаниды исповедовали свою дуалистическую религию. Обе
империи — византийская и сасанидская - испытывали военно­
политические потрясения.
Особой находкой для Мухаммеда был уже существующий обы­
чай совершать паломничество в Каабу, с которым с древнейших
времен было связано и все существование Мекки. Он не превра­
щает ее в объект ужаса, не пытается создать противоположное ей
святилище: древнейшая Кааба только нуждается в «очищении»,
черный камень будет сохранен в качестве необходимой тайны.
Хотя эта Кааба и паломничество, без которых он не мог обой­
тись, сами по себе не состояли в необходимой связи с его верой51;
он не только должен был включить их в свою систему, но и сде­
лать из них именно центр всего созданного им культа. Однажды
на некоторое время он должен будет бежать из Мекки, но тогда
пафосом всего его союза тем более станет стремление достичь
Каабы, а решающей победой — завоевание Мекки. А вот то, что
впоследствии все народы заразятся тоской по Каабе, вряд ли могло
входить в его предчувствия. До определенного времени он за­
претил всем верующим посещение Каабы и паломничество.
Одной своей скудной проповедью он достиг бы лишь посред­
ственных и преходящих успехов, но для толп своих последовате­
лей времен хиджры он сформулировал устойчивые конкретные
цели: кроме Мекки, которую он им обещал, еще и ограбление ка­
раванов и завоевания в Аравии вместе с соответствующей добы­
чей. Как нечто само собой разумеющееся, к этому тотчас же при­
соединяется и священная война с иноземцами. Мировая империя
является простым следствием всего вышеизложенного.
Мухаммед обладает необычайным личным фанатизмом, и в
этом его основная сила. Его фанатизм представляет собой каче­

290
ство радикального опрощенца и вследствие этого является совер­
шенно искренним. Этот фанатизм относится к самой стойкой раз­
новидности страстей, а именно, к доктринальной ярости, и его
победа есть одна из величайших побед доктринальности и триви­
альности. Любое идолопоклонство, любой миф, любая свобода в
пределах религии, все многообразные ответвления предшествую­
щей веры приводят его в настоящую ярость, и он появляется в тот
момент (его гениальность заключалась в том, чтобы почувствовать
это), когда большие слои его нации очевидным образом стали в
высшей мере восприимчивыми к крайнему упрощению религиоз­
ного начала. Да и те народы, которые прежде всего подверглись
его нападению, могли в какой-то степени устать от прежней сво­
ей теологии и мифологии. Веру иудеев, христиан и парсов он по­
стигает для себя в общении с десятью, по меньшей мере, собесед­
никами еще в своей юности; он вырывает из нее клочки, которые
необходимы ему, и складывает эти элементы в определенную фор­
му по своему воображению. Таким образом, каждый мог найти в
проповедях Мухаммеда какие-то созвучия со своей прежней ве­
рой.
Самое необыкновенное состоит в том, что этим он не только
достигает успеха в своей жизни, преклонения перед собой в Ара­
вии, но и закладывает основы мировой религии, — жизнеспособ­
ной и до наших дней ставящей себя невероятно высоко.
В этой новой религии все должно было оставаться в кругу дос­
тупного для арабов кругозора, что означает быть возможным для
осуществления. Так и ислам тоже имеет свой простейший катехи­
зис, а главные положения этой простоты следующие: единство Бога
и его предикатов; Аллах не рожден и не рождает; откровения даны
через пророков Адама, Ноя, Моисея, Христа и Мухаммеда как пос­
леднего из пророков, но со свойствами махди; безоговорочность
божественных установлений, фатализм (сам Мухаммед называет его
покорностью), который весьма плодотворно влияет на устремлен­
ные ввысь силы; в спорах с иноверцами ссылка делается на учение;
вера в ангелов, поскольку Мухаммед застал дивов, джиннов и пери
уже существующими; бессмертие и страшный суд, небо и ад («рай
лежит под тенью мечей»); существование морального закона и раз­
ного рода моральных предписаний, среди которых и «не лги» (ибо
право лгать он оставил для себя), к последним также принадлежит
и гражданский закон из Корана, действующий и до наших дней;
наконец, молитва, пост, паломничество.
Оставляя в стороне абсолютную ценность, следует согласить­
ся с тем, что эта религия и мировоззрение в высокой мере от­
вечает общечеловеческому началу на определенной ступени его
внутреннего развития. Оно может и сумело соединиться с под-

291
линным благочестием, мистикой и философией, но более глу­
бокое в исламской религии приходит от сил, находящихся вне
него.
Таким образом, ислам настраивает мысли и души людей таким
образом, что они в соответствии с этими, восходящими к Мухам­
меду волеизъявлениями, или без них, создают только существую­
щие формы государства и культуру, и никакие иные.
Эта скудная религия52 потому и уничтожила на широком про­
странстве две другие, несравненно более высокие и полные более
глубокого смысла религии, христианство и дуализм, что последние
находились в состоянии кризиса
.
* Она господствует от атлантиче­
ского океана вплоть до далеких Индии и Китая, а в наши дни до­
бирается и до негров. Лишь немногим странам, и то ценой величай­
ших усилий, удалось снова оторваться от ислама, а там, где сейчас
христианские правительства господствуют над исламскими наро­
дами, последние благоразумно уступают им свою веру. Христиан­
ская религия не оказывает на нее никакого влияния.
Пустым является пророчество Дёллингера, когда он утвержда­
ет, что ислам содержит в себе «зачатки исчезновения», аргумен­
тируя это так53: «Конечно, ислам уже потому несет в себе зачатки
исчезновения (а наша Европа? Разве в ней нет таких же зачатков?),
что он является религией с устойчивыми, жесткими основополо­
жениями, охватывающими все жизненные сферы и препятствую­
щими всякому развитию (иначе говоря, «прогрессу». Может быть,
ислам живет, потому что он исключает прогресс?). Они, являясь
продуктом деятельности одного отдельного народа, на опреде­
ленной, низкой ступени его становления, при их дальнейшем
движении и передаче другим нациям должны проявить себя как
недостаточные и вредоносные и, в конечном счете, разбиться о
внутренние, порожденные ими противоречия и потребности жиз­
ни».
Но ислам продержался пока что отчаянно долго, а исламский
мир еще сохраняется благодаря этой односторонности! Ведь ис­
ламские народы, что бы с ними ни происходило, считают оторван­
ность от этой религии и культуры свидетельством величайшего
несчастья. Ислам как мировая религия ставит себя высоко и по­
лагает, что неверные обречены на злосчастье.
Есть общая предпосылка у нашего духа — исходя из великих по­
следствий делать заключения о величии вызвавших их причин, то есть,
in casu
:
** из деяний Мухаммеда заключать о величии их творца. В

* В данном случае Буркхардт, видимо, имеет ввиду зороастризм и манихейство.

(прим, перев.)
" В данном случае (лат.)

292
случае с Мухаммедом, по меньшей мере, признается, что он не был
лжецом, был серьезен в своих намерениях и т. д. Однако, следуя
такой логике, мы можем неожиданно прийти к ложному заключе­
нию о природе величия, когда простое могущество покажется нам
признаком великого как такового. На этот раз скорее ничтожные
качества человеческой природы нашли себе мощное образное вы­
ражение. Ислам представляет собой победу тривиальности, а боль­
шая масса людей тривиальна в своих убеждениях54. (Сегодняшние
почитатели Мухаммеда адресуют себе довольно посредственный
комплимент). Тривиальность, однако, охотно прибегает к тирании
и любит возлагать свое ярмо на благородный дух. Ислам хотел,
прежде всего, силой отобрать у древних народов их мифы, у пер­
сов — их королевскую книгу. 1200 лет он фактически насильствен­
но запрещает огромному числу народов живопись и скульптуру.
Был ли Мухаммед предсказателем? Поэтом? Колдуном? Он не
был никем из них — он был пророком.
Кризис в его жизни и в его религии начинается со связей с не­
мекканскими арабами. Приверженцы Мухаммеда начинают выез­
жать. В июле 622 года происходит его собственная хиджра.

22. Деспотизм ислама

Все религии по-своему исключительны, но ислам исключителен
совершенно особым образом. В своем развитии он сразу стал пре­
вращаться в определенный тип государства. Коран есть книга,
содержащая и религиозные, и мирские законы.
1. Его положения, являясь устойчивыми и жесткими по своей
природе, охватывают, как утверждает Дёллингер, все жизненные
сферы. Чрезвычайно односторонний арабский дух накладывает
эти качества на множество народов и преобразует их тем самым
на все последующие времена. (Глубокое, протянувшееся во вре­
мени рабство духа!). Такова сила ислама самого по себе.
2. Вместе с тем, как всемирная империя, так и постепенно от­
деляющиеся от нее государства создаются исключительно по об­
разу деспотической монархии. Даже базис и предпосылки самого
бытия, священная война и будущее завоевание мира не допуска­
ют иной формы своего выражения. Да и сама традиция, с которой
ислам ближайшим образом вступил в соприкосновение, представ­
ляет собой один сплошной абсолютизм (Византия, Сасаниды и
др). Вскоре появился и ординарный султанат.
Порой, когда вновь разгорается подлинная война за веру, ис­
лам снова обретает свое достоинство, вновь приходят владыки,
которые живут только ради своего дела. Тогда и мусульманское
сообщество опять становится истинным хозяином государства

293
(хотя этих повелителей никто не получает путем выборов или на
основе голосования). Как показывает пример Нуреддина, случа­
ется, что повелитель выполняет для верующих функции казначея
и в сражениях ищет мученической кончины.
Но как только этот стимул гаснет, снова заявляет о себе при­
вычный деспотизм. При известных условиях он допускает воз­
можность материального процветания и сам желает этого, но
никогда и нигде не дает обретшим его подлинных гарантий безо­
пасности. И там, и здесь деспотизм почитает высокую духовную
культуру, но, с другой стороны, религия удерживает ее в опреде­
ленном русле. Он полностью исключает современное европей­
ское понимание «прогресса» в обоих смыслах этого понятия:
1) прогресс как обозначение реальности правового государства;
2) прогресс как безусловное стремление к развитию производ­
ства и обращения. Благодаря этому деспотизм, в отличие от ев­
ропейских государств, еще и сегодня остается исполненным
сил. Он избегает свойственных Европе особенностей: 1. превра­
щения европейского правового государства в государство опреде­
ленного числа выборщиков; 2. превращения населения страны как
в людей, ищущих работу, так и в рабочих, запрограммированных
на потребление. Этот деспотизм научился брать взаймы, но ког­
да однажды он вновь отвергает систему кредитов и терпит бан­
кротство, все происходит таким образом, что большинство на­
селения не замечает случившегося.

23. Ислам и его влияние

Благодаря чувственной картине известного ему потустороннего
мира Мухаммед раскрывает свойственный ему масштаб.
Ислам есть низменная религия с ничтожным внутренним со­
держанием, хотя и обладающая даром присоединять к себе ту ас­
кезу и религиозную углубленность, с которыми она сталкивается
у тех или иных народов.
Очень странной и едва ли еще встречающейся в истории рели­
гии особенностью ислама оказывается безмерная гордость его
приверженцев за принадлежность к этой религии, их чувство аб­
солютного превосходства над сторонниками других религиозных
конфессий, совершенная невосприимчивость ко всякому инород­
ному влиянию, в целом перерастающая во врожденное высокоме­
рие и безграничное самомнение. Это in praxi' уживается с отсут­
ствием какой-либо глубокой образованности и ясных суждений
при решении привычных жизненных проблем.

* В действительности (лат.)

294
 Ее дальнейшие характерные черты находятся в зависимос­
ти от совершенно деспотической формы государственной вла­
сти, которая наследуется от халифатов всеми их осколками:
наряду с встречающимся здесь и там живым чувством родины,
которое зависит от привычки и места обитания, обнаружива­
ется полное отсутствие патриотизма, то есть, воодушевления
от своей принадлежности к народу как единой общности, или
к государству как единому целому (здесь нет даже слова «пат­
риотизм»). В этом состоит преимущество ислама, ведь мусуль­
манин именно в исламском мире чувствует себя как дома. От­
сюда также следует, что на войну в нем призывают не во имя
какой-то политически мыслимой родины, а лишь во имя веры,
эд-дин. Тот или иной проповедник войны знает, что если даже
действительная цель войны и не имеет отношения к вере, он
должен возбуждать своих слушателей только средствами фана­
тизма.
Дальнейшие следствия деспотизма, по крайней мере, наибо­
лее существенные, можно выразить так: извилистые пути оказы­
ваются во всяком деле предпочтительнее прямых; проволочки,
медлительность во всем; открытость и признание значимости
реальных оснований оценивается как самомнение, только месть
и интриги могут привести к цели; общее взаимное недоверие
людей друг к другу; основной мотив поведения звучит так: эго­
изм имеет своей целью скорее деньги и блага, нежели почет и
отличие; отсутствие всякой благодарности за прошлые благоде­
яния55.
Наряду с другими источниками, рабство имеет в исламе еще
один, также значимый: это обычай содержания гарема, немысли­
мого без евнухов и черных слуг. Тем не менее, черные находятся
здесь в гораздо лучшем положении, чем некогда на американских
плантациях; евнух является лучшим и ближайшим другом хозяи­
на, он внушает страх женщинам, ищущим его расположения. С
черными слугами обращаются как с детьми в доме, и они стоят
гораздо выше уровня арабских членов семьи, эгадамов или при­
слуги56.
Главнейшее доказательство существования действительной и
в высшей степени деспотической силы в исламе состоит в том,
что он сумел в высокой степени отменить у обратившихся к
нему народов все их прошлые формы существования (нравы,
религию, прежние взгляды на вещи, прошлые фантастические
представления). Он сумел привести их в такое состояние лишь
благодаря тому, что привил им новое религиозное чванство, ко-
торое оказалось сильнее всего и побудило их стыдиться своего
прошлого.

295
 24. Два важнейших обстоятельства, значимых для папства VIII века
1. Раздробленность Италии
Раздел Италии наступил уже после вторжения лангобардов, и пап­
ство в этом не участвовало. Тогда, конечно, папство оказалось в
таком положении, что вынуждено было желать, чтобы никто в
Италии вообще не мог обладать большой политической силой,
поскольку не видело никаких перспектив для осуществления сво­
ей власти над всей Италией, о которой шла речь в даре Констан­
тина. Его устрашает возможность чрезмерного усиления могуще­
ства ортодоксальных лангобардских королей и национальных
итальянских правителей. Но папство должно было, по меньшей
мере, претендовать на владение собственным государством. Одна­
ко само его географическое расположение пока еще обладает та­
ким свойством, когда остается желать, чтобы его границы никог­
да не смогли быть точно определены. Ему необходимо прежде
всего избегать всякого прямого подчинения какому-либо государ­
ству, чтобы избежать судьбы византийской церкви; в то же время
оно не всегда может обходиться без помощи, идущей со стороны
то одной, то другой светской власти или силы. Таким образом,
папство становится при известных обстоятельствах причиной ино­
странных интервенций и длительной раздробленности Италии,
соответственно, и ее слабости.

2. Церковное единство западного мира

Европа ищет формы и силы для совместной жизни, для достиже­
ния более высокой степени единства. Одной из таких форм стала
в то время римская церковь, следующей была империя Карла Ве­
ликого.
Единство Запада со всеми вытекающими отсюда последствия­
ми зависело, в сущности, от папства; только церковное единство
приближало народы друг к другу и обладало возможностью пре­
вратиться в социальную связь огромной силы. В таком случае воз­
никает простой вопрос: а нельзя ли было достичь этого единства
и, соответственно, отстоять его, без участия папства? Не могли ли,
к примеру, одни бенедиктинцы спасти христианство как религию
единства?

25. Карл Великий

Сложившаяся ориентация на мировую империю и предпочти­
тельность перед другими историческими формами власти, вся­

296
кий раз определяется тем, рассматривают ли viri eruditi’ предыду­
щее развитие своего народа удавшимся, или считают его приняв­
шим искаженную форму. Как правило, рассмотрение этой про­
блемы начинается с вопроса о предпочтительности власти как
таковой.
Всякая имперская власть, а значит, и всякое господство над
целым рядом народов, вследствие их неизбежного уравнивания,
будет ограничивать или разрушать многое из их национального
своеобразия, забывая, что этой самобытности в каждом отдельном
случае придавалось очень большое значение (см. в особенности:
Sybel. Die deutsche Nation und das Kaiserreich. S. 13).
В последующем развитии империи происходит максимальное
удаление от идеи народного государства и тяготение к некоторой
бюрократической организации, в которой все силы масс оказыва­
ются в распоряжении правительства. Цель государства в зависи­
мости оттого, насколько оно велико, всегда кажется связанной с
тираническим порядком, — и тем в большей степени, чем менее
понятной представляется она для каждой отдельной страны, вхо­
дящей в империю. В настоящем случае Римская империя была
ближайшим известным нам образцом такого государства. Все вы­
шеизложенное позволяет говорить о том, что и господствующий
народ, поставляющий правящие династии, едва ли будет пребы­
вать в лучшем положении по сравнению с другими.
Однако известно, что при такого рода государственных отно­
шениях, имеющих как универсальный размах, так и частное зна­
чение, реальная политическая цель издавна замещается династи­
ческим, личным, временным интересом более или менее высокого
порядка.
Такие империи нельзя считать обладающими реальной поли­
тической жизнью, характеризующейся самодеятельным участием
связанных воедино народов в общей воле и действии. Централи­
зованная империя скорее подходит народам постаревшим, пере­
жившим свой расцвет. Всякий раз, когда вновь обретает силу ка­
кая-либо разновидность политической или частно-национальной
жизни, в какой бы форме это ни проявлялось, империя распада­
ется на части. И то, что сохраняется в качестве ее остатка, все ос­
тавшееся время ощущает на себе груз прежних имперских амби­
ций.
Если бы Карл Великий дожил до наших дней, он бы услышал,
что в свое время перед ним стояли подлинные и посильные для
него задачи - присоединение саксов, расширение германского
начала совместно с античной образованностью, распространение.

‘ Ученые мужи (лат.)

297
христианства на славянских землях и защита от норманнов, — а он,
оказывается, вместо этого стал напрасно стремиться к владычеству
над миром и в образе покорителя вести мировые войны. Эти уп­
реки, собственно, касаются только завоевания Италии и его отно­
шений с папством.
На самом деле, только благодаря важнейшему событию — по­
корению саксов — Карл и создал возможность для возникновения
Германии. Он уничтожил аваров; о норманнах он узнал лишь в
самом начале их вторжений и был достаточно озабочен ими. Но
можно ли требовать, чтобы он еще и преследовал норманнов у них
на родине для искоренения этой угрозы в самой колыбели?
Мы должны согласиться со следующим: если одна и та же ин­
дивидуальная сила, которая сломила саксов, сумела одновремен­
но с этим обновить Римскую империю, то она представляет со­
бой психологический факт высшего порядка. Тот, кто смог сделать
одно, жаждал совершить и другое.
Вот, наконец, и главный упрек, обращенный к Карлу Велико­
му: он прибегнул к помощи римской церкви для установления
Божественного государства на земле и благодаря этому получил
полномочия для господства над всеми христианскими землями, а
также для победы над остальными нехристианскими народами.
Следовательно, божественное посланничество позволяет завоева­
телю прибегать к любым средствам.
Но папство, привлеченное Карлом к совместному господству
над миром, осталось единым целым, в то время как его империя
распалась на части.
(И случилось это по какому-то смутному волеизъявлению, гос­
подствующему в мировой истории).
Не вызывает сомнения самое важное, оставшееся от него: ог­
ромную роль начинает играть память о великом человеке, живу­
щая у потомков. Среди ценностей, связанных с каролингской эпо­
хой, можно отметить также, что жившие тогда народы обладали
могуществом около 100 лет и, в силу великих общих установок и
воспоминаний, могли уверенно смотреть в будущее, а их устрой­
ство было бесконечно более однородным, чем раньше. После по­
вторяющихся в их дальнейшей истории периодов варварского без­
временья они всегда вновь сближались и понимали друг друга -
возникло чувство общности западной культуры.

26. Норманны
Хотя переселение народов можно было считать давно завершив­
шимся, и Европа полагала, что имеет единственного смертель­
ного врага — ислам, именно против европейского мира, как на-

298
холящегося на более высокой ступени движения культуры, начи­
нает свои грабительские набеги германское племя высочайшей
мощи, остающееся на примитивном уровне развития. Это мор­
ские разбойники, только отличающиеся от обычных; их предво­
дители хотят, благодаря добыче, получить дома славу и почет.
Кроме того, сцена их подвигов, Северное море, требует высшей
меры бесстрашия, силы духа и самопожертвования. Следует при­
нять во внимание и громадные людские потери с их стороны, а
это предполагает существование большего числа воинственных
людей, чем их могла прокормить Скандинавия. Едва ли такого
рода содружество разбойников под предводительством их ярлов
может в полной мере складываться в образ, исполненный могу­
щества и вызывающий удивление; расовые признаки и стихий­
ная сила обеспечивают ему поражающий и устрашающий эффект
воздействия. Все, с чем бы они ни сталкивались, выглядело дрях­
лым рядом с ними.
Их призвание заключалось в том, чтобы создать во Франции
самое могущественное и независимое герцогство; силой своего
последнего вторжения норманны смогли так устроить Англию, что
это вторжение должно было стать действительно последним — ведь
сущность самой Англии в определяющей мере оказывается их тво­
рением; опираясь на Нормандию, они вырвали у арабов, визан­
тийцев и лангобардов Нижнюю Италию и Сицилию и так закре­
пились в них, что арабы и греки должны были отказаться от этих
земель; наконец, их позвали, чтобы они основали норманнское
государство в Антиохии. Наряду со всем этим, норманны устано­
вили свое господство над Русью, которая потом сама жила под
монгольским ярмом и в конце концов смогла стряхнуть его.
Они создавали везде жизнестойкие государства, способные
обуздать своеволие и частные злодеяния и ставить перед собой
великие цели.

27. Византия и ее призвание

Главное испытание ее сил заключалось в противостоянии исламу.
После первоначальных страшных потерь всего Востока, Африки
и Сицилии, Византия сохраняет стойкость и с каждым разом все
глубже проникает в Малую Азию, вплоть до Месопотамии. Что
было бы с раздробленной Европой, с распавшейся на куски ка­
ролингской империей, если бы не это государство? Издевка Ни­
кифора над войском Оттона Великого была не столь уж неумест­
ной.
Однако для Византии невозможно было найти разумную меру
отношений и эффективное взаимодействие с западными крес­

299
тоносцами. Крестовые походы приносили интересам Европы на
Востоке только вред: они вновь пробуждали героический фана­
тизм ислама, для подъема которого было бы недостаточно одной
его борьбы с Византией; они принимали все более скверный ха­
рактер, пока, наконец, в 1203—1204 гг. крестоносцы не захвати­
ли саму Византию, вступив в союз с одной из существовавших в
ней партий. Возникшая на ее месте Латинская империя представ­
ляет собой жалкое зрелище, именно она и породила смертельное
бессилие Европы перед исламом, Палеологи же, в конце концов,
действительно уступили власть туркам. А перед турками, уже в
довольно поздние для истории ислама времена, Европа должна
была долгие века испытывать страх, если не заключала с ними
союза. Но ведь еще Палеологи, пока у них сохранялись силы,
способны были прикрывать Европу от турок.

28. К спору об иконах

I. Главными зачинщиками спора являются генералы — в особен­
ности генералы, ставшие императорами. Они происходили из ме­
стностей, находившихся под влиянием различных ересей и иуда­
изма, и опирались на «фанатизм» такого рода, который, во всяком
случае, имел в Византийской империи меньше прав на существо­
вание, чем предшествовавший ему «фанатизм» иконопочитателей.
Это тот же фанатизм тривиальности, что и у Мухаммеда. Вдоба­
вок ко всему ислам ознакомил генералов с таким государственным
устройством, которое, в силу тождества властных начал и религии,
оказалось в определенной мере более прочным, чем византийское
государство, где власть и религия разделялись. Византийские
правители, будучи людьми военными, были захвачены очень зна­
чимой для них идеей принудительной силы, которой якобы мож­
но уничтожать всех врагов. Всякое сопротивление или противо­
действие невоенного характера приводили их в ярость и вызывали
готовность к крайним мерам. В подобном умонастроении они вели
внутреннюю войну в то время, когда империя нуждалась в вели­
чайшем согласии.
Внешние формы этой борьбы выражаются в действиях одной
части церкви против другой: а именно, когда патриархи, еписко­
пы, митрополиты и др., утвержденные одной частью церкви, про­
являют активность, направленную против остальных служителей
церкви, зависящих от другой части. Средствами, используемыми
в борьбе, становятся в определенной мере декреты церковной ор­
тодоксии, то есть, синодов, и некоторые другие документы. Наря­
ду с ними, однако, прокладывает себе дорогу безмерная бруталь­
ность, в пределах которой и благодаря которой обнаруживала свой

300
характер имперская власть: она проявлялась в тех случаях, когда ее
уже не сдерживали никакие предрассудки религиозного порядка.
Оставалось только поддерживать пламя разрушения, пока не
появились генералы, например, при императрице Ирине, которые
убедились в том, сколь большое влияние можно приобрести, став
на сторону предельно забитого народного большинства. Но тогда
наглядным образом проступило различие интересов в подразделе­
ниях самой армии, и лейбгвардейцы-иконоборцы были поверже­
ны.
Второй период иконоборческого спора, который приходится на
IX век, оказался в зависимости от того обстоятельства, что в ар­
мейских частях еще жива была традиция иконоборчества, и что на
трон снова взошел еретический и при этом иудействующий гене­
рал Михаил Бальб, основавший династию. Борьбу с почитанием
икон начал еще Лев Армянин, по большей части не чувствитель­
ный к религиозным проблемам {Leo. Mittelalter. S. 246), затем ее
продолжил Михаил Бальб, сначала тоже религиозно индифферен­
тный. Общий результат всего происшедшего таков: церковь, ко­
нечно, в чем-то претерпела унижение, и это касается ее главного
органа, патриархата. Но иконопочитание и монашество одержа­
ли полную победу.
Оптимисты от ислама могли бы выставить иной, противопо­
ложный счет такого рода: величайшим счастьем для нас было то,
что византийцы, находясь под властью столь боеспособных импе­
раторов, оказались в значительной мере расколотыми из-за цер­
ковных преследований — ведь в противном случае они могли бы
одолеть нас!
Герцберг {Hertzberg. Geschichte der Byzantiner und des osmani-
schen Reiches. S. 99 ff.) прежде всего обнаруживает, что многие
сегодняшние греки помешаны на Льве Исавре и приписывают
ему неслыханные деяния. Он признается, что людям все же не­
ведомо, насколько обширными были церковные преобразования
Льва, что от них сохранилось в дальнейшем, а что служило лишь
«средством борьбы». Далее Герцберг излагает привычные опасе­
ния профессора перед господством тупого суеверия, противодей­
ствовать которому, по его мнению, могли только восторженный
религиозный реформатор или спокойная, исполненная терпения
антипатия народа. Но перед глазами у Льва был привлекатель­
ный пример таких его предшественников, как Феодосий Вели­
кий, который покончил одновременно и с арианами, и с языч­
никами. Надеялся ли он (Лев) склонить к себе также евреев и
арабов — этот вопрос остается без ответа.
На стороне Льва были: большинство генералов, образованные
миряне в Малой Азии (а не в европейской части Греции!), чинов­

301
ники и высшие сословия, а также часть клира (да еще какая!).
Против него: массы народа и особенно женщины. Герцберг при­
знает отсутствие у иконоборцев всяких перспектив: нужно в
большей мере удивляться их долгой выдержке, нежели их окон­
чательному крушению. Спор зашел гораздо дальше, чем некогда
проблемы Троицы.
(Или, может быть, при Льве Исавре ужасное и чванное государ­
ство стало вести себя с большей любезностью? И даже в противо­
положность тому началу, которое подданные государства все еще
ценили вопреки ему — как то последнее, что у них еще оставалось:
а именно, бытьjaloux).

II. Иконопочитание относилось к тем немногим фактам суще­

ствования, которые до этого времени делали жизнь много испы­
тавших византийцев достаточно сносной и благоприятной и в ко­
торых пока что не чувствовалось вмешательство государства.
Когда языческий люд, невероятно тяготеющий к миру образов,
стал христианским, из представления о новой религии неминуе­
мо должна была родиться и определенная мера почитания самих
изображений; кроме этого, продолжали существовать отдельные
** образы. Но никак не доказано, что где-то благода­
a%£iponoi.T)Ta*
ря иконам были изгнаны магия или привычные злые суеверия.
Наряду с отдельными почитаемыми иконами в церквах существо­
вал колоссальный образный мир в виде фресок и мозаик. Но ког­
да ислам выражал свою ненависть к любому изображению, его
отстаивали с еще большим рвением; христиане, находившиеся под
магометанским господством, даже во времена споров об иконах
были, по меньшей мере, страстно привязаны к ним.
С миром икон было тесно связано и монашество, уже хотя бы
потому, что иконы в значительной мере происходили из монасты­
рей. Одновременно монашество было зримым выражением аскезы,
бедности, трудолюбия и широко распространялось в городах, горах,
на островах. Иконы и монахи, nota bene, еще в древние времена, со
времен Валента, несли на себе знаки достоинства, не оспариваемого
никем из императоров. При этом монашество, благодаря своей ас­
кезе и своим традициям, было островком свободы за пределами
государства насилия, а также главным источником епископата. Зре­
лище, когда толпы монахов помогали принимать решения на си­
нодах во времена беспорядков и т. д., представляется довольно эк­
зотическим, хотя, наверное, едва ли можно встретить что-либо
подобное в VII в.

* Ревнивыми (франц.)
** Нерукотворные (греч.)

302
 Существовавшие в эту эпоху культ иконы и характер монаше­
ства, как и вся жизнь церкви в целом, были тем последним, что
оставалось у людей, живших в государстве насилия, и государство
должно было оберегать эти формы церковной жизни, поскольку
оно всеми способами старалось утвердить свою власть в народе.
Да и спор из-за икон тоже был начат не императором, который
предпочел бы еще больше усилить мощь государства посредством
порабощения церкви, культа и монашества, а доктринером —
Львом Исавром.
По всей вероятности, в сознании императора, при ограничен­
ном характере полученного им воспитания, утвердился фанатизм,
свойственный любой поверхностной образованности или просве­
щению; но силу ему придавала воинская слава полководца. Быть
может, в нем родилось самодовольство, рожденное образом вели­
чия победоносного государства, когда оно начинает считать себя
исполненным благожелательности к своим подданным, а если к
этому присоединяется еще и подлинно ревностное отношение к
ним, — единственно благожелательным. Таким представлял себя
античный полис, который учредил настоящий культ своего обра­
за.
На этом пути в дальнейшем появляется не просто догматиче­
ский тиран, но прежде всего тиран вкуса. Люди начинают испы­
тывать возмущение на уровне нервов и фибров, даже если дело не
касается религии.
Конечно, в процессе спора формируется просвещенный слой
(образованные, оппозиция, профаны, политики и др.), который
принимает сторону иконоборчества. Это те, кто всегда и в любое
время испытывает радость, если религию постигает скорбь; к ним
относятся даже военные и чиновники, которым мешает все, что
не хочет и не может стать армией и государством.

29.0 крестовых походах

Самое истинное и глубокое суждение о крестовых походах выска­
зано Эккехардом фон Урахом: «Novitatem hanc jam senescenti et
prope intereunti mundo pemecessariam!»
* . Их противников он назы­
**
вает эпикурейцами.
Идеалом этого времени было: «Regni sui caelestis ineuntes servi-
tium»". Этот идеал поднимает все европейское человечество ввысь
в его желании чего-то земного и сверхземного. До тех пор остава­
лись чистая власть и индивидуальная набожность, а сейчас уста­

* «Обновление, необходимое для уже стареющего и почти преходящего мира!» (лат.)

** «Идущие в услужение своему Царствию небесному!» (лат.)

303
навливается могущество всех людей в их служении общему свя­
щенному замыслу. Европа убеждается в том, что лишь совместны­
ми действиями и исполнившись сил возможно совершить нечто
великое. Все были полны предчувствиями, что благодаря этому
делу они обретут юность, силу и величие. Это совместное деяние
необходимым образом придает им иное, более высокое ощущение
бытия, чем все использованные до тех пор власть и могущество.
Отличие крестовых походов от завоеваний Мухаммеда и халифов
состояло в том, что их объектом был не мир в целом, а лишь одна
его точка, почитаемая всеми. В сущности, надежду внушало не
обладание земными богатствами (ведь участники прежних кре­
стовых походов, наверное, рассказывали о бедности страны, в
которую они направлялись), а защита священной реликвии. По­
этому такой порыв возвышает крестоносца, в то время как
стремление магометанина (после краткой, священной, требую­
щей самопожертвования войны) унижает и пробуждает в нем жад­
ность ко многому.
Объект завоеваний крестоносцев представляется незначитель­
ным по своему размеру, а их воля — огромной, для магометан же
объектом становится весь мир, а воля вскоре претерпевает униже­
ние. То великое, что свершилось силами крестоносцев, не могло
быть отдано в угоду низменной тирании.
Папство, приведя во всеобщее движение эту огромную волю,
наверное, выполнило свое величайшее предназначение. Только
папство смогло исполнить его, но лишь впоследствии оно уже
никогда не было способно совершить что-либо столь же великое.
Иннокентий III, обращающий свою проповедь в пользу кресто­
вого похода на альбигойцев, зная, что послушные ему толпы вы­
ходят, по сути дела, на путь грабежа и убийств, представляет жал­
кую картину в сравнении с Урбаном II, выступившем в Клермоне.
Крестовый поход придает завершение чувству общей европей­
ской жизни. Народы, участвовавшие в нем, или подобным же об­
разом решавшие сходные задачи, как, например, испанцы, состав­
ляют с тех пор высшую потенциальную силу Европы.
О каком-либо расчетливом предвидении того, что случилось
позже, не было и речи — вместо него ум питался видениями. Пап­
ство, еще вначале осведомленное о великом потоке, по крайней
мере взяло в свои руки штурвал его движения, в соответствии с
принципами, которые были заложены в нем самом и в его пред­
шествующей природе и истории. Империя же претерпела свое вто­
рое европейское крушение по той причине, что не она стала во
главе похода. Тогдашний мир востребовал для себя существования
великого центра, искупающего грехи человечества, и волевым уси­
лием придал ему идеальный характер. Прежде папство вручало

304
короны — в этот момент оно направило европейский мир на Вос­
ток. Именно с тех пор мы стали обитателями Запада.

30. Страсти и жертвы крестовых походов

Страсти и жертвы крестовых походов не были напрасными и бес­
полезными ни со стороны христиан, ни со стороны магометан.
Впредь вся культура Европы и всякое значительное движение в
ней прямо или косвенно ощущают влияние крестовых походов, их
ожесточенной борьбы и заданного ими духовного обогащения. В
исламе дух древней войны за веру и готовности к самопожертво­
ванию вновь ярко возгорается как в Сирии и Месопотамии, так и
в Испании. Уже сельджуки вновь восстанавливают честь ислама —
в борьбе с христианами в нем пробуждается нравственное вели­
чие.

31. К оценке позднего средневековья

Для некоторых наших современников средневековье имеет дурную
репутацию, поскольку рассматривается как время преобладания
распада, всесторонних преступлений и эгоизма. Но ведь всякая
эпоха, во время которой к прежним связям прокладывают путь
новые силы, должна производить точно такое же впечатление.
Эти силы не могут выступить иначе, как в одеянии частных
интересов, — другими словами, в союзе с себялюбием и преступ­
лением, поскольку старый мир не отступает по своей воле.
В цепи тех изменений, которые Запад должен был осуществить,
эпоха позднего средневековья тоже занимает свое совершенно
необходимое место. Какая польза от того, что мы спросим, могло
ли одно или другое событие произойти иным, более благоприят­
ным образом? Ведь люди совершали что-то определенное только
потому, что были устроены так, а не иначе.
Наше нравственная критика прошлых веков легко впадает в
заблуждение. Она с трудом отрывается от противоположностей,
значимых для наших дней, и переносит на прошлое наши сегод­
няшние предпочтения. Затем, данное суждение исходит от людей,
чувствующих себя уверенно под защитой гарантированного внеш­
ним образом порядка, который соответствует господствующему
сейчас индустриализму, и не имеют представления о чрезвычай­
но подвижной и исполненной угроз жизни.
В конце концов подобная оценка слишком сознательно и
принципиально схватывает характеры, и наоборот, слишком мало
учитывает значимые для них сиюминутные потребности и необ­
ходимость повседневной обороны.

305
 Обычно это время оценивается как такой период истории, ког­
да идеалы средневековья, церковь и рыцарство распались на час­
ти или, скорее, потерпели полный крах. Но ведь именно идеалам
присуще то качество, что они живут не вечно (для своего увеко­
вечения они прибегают к услугам поэзии), тем более, когда они
наделены такой хрупкой жизнью, какой отмечены церковь и ры­
царство.
В самом процессе их разложения уже видны очертания вновь
возникающих реальных сил, пусть и проявляющих себя в еще
смутных образах. Движение жизни не всегда происходит через
взаимодействие значимых диаметральных противоположностей,
но допускает и распад. Сама жизнь остается постоянно открытой
нашему взору.
Все затруднения, подстерегающие, во-первых, однобоких фа­
натиков прошлого и настоящего, а во-вторых, философствующих
изобретателей истории, в их конфликте с реальными событиями,
касаются именно их и мало затрагивают нас.
 Ill
Новая история с 1450 по 1598 годы
32. Период с 1450 по 1598 год и его оценка с позиций XIX века
1. 10 мая 1859 года. Главным творением новой истории является
великая держава — форма жизни, характеризующая наиболее зна­
чительные народы. Равновесие между ними покоится, как утвер­
ждают, на пятерке держав (раньше их было шесть). Хотя не толь­
ко малые государства не чувствуют себя при этом более надежно,
чем прежде, но и сами великие не отказались от накопления ору­
жия за все 44 мирно прожитых года и заранее проели деньги бу­
дущих поколений — порой лишь для того, чтобы воспрепятство­
вать возрастанию могущества каждого из них.
Великая держава сосредоточила всю мощь и все право в пределах
самой себя, и малые государства тоже должны были перестроиться по
ее образцу. Но там, где собираются вместе все больные, угнетенные,
противоборствующие, там и революция обретает масштаб, равный
целому государству и даже бытию в целом. Ноу людей хватает уверен­
ности в том, что всякий раз им удастся ее подавить.
Добродетелями подобного современного государства, претен­
дующего на то, чтобы быть правовым государством, являются:
равенство прав, зашита материальных интересов посредством от­
мены всех промежуточных сил угнетения, терпимость благодаря
нейтральности и духу бюрократии (по меньшей мере относитель­
ная) и забота государства о своем единовластии, все большая утон­
ченность частной жизни и ее удовольствий. Но прежде всего та­
кими добродетелями являются свобода мысли и исследования,
объективный взгляд на мир и историю.
В какой мере это благоприятно для нравственного формирова­
ния человека? Как частный человек он выигрывает, как гражданин
опускается ниже, привыкая при всякой опасности апеллировать к
какой-либо государственной власти. Высший расцвет филантропии
может сближаться с полной политической беспринципностью.
Является ли вследствие этого движение Европы в целом вос­
ходящим или нисходящим? Эту проблему невозможно когда-
либо разрешить посредством простых расчетов. Европейские
народы физически себя еще не исчерпали, а в духовном и нрав­
ственном отношениях для верного суждения необходимо прини­
мать к сведению наличие незримых сил и чудесных явлений. Так и
в этом случае.
В нашу задачу входит описание жизни современных народов за
три последних века.

307
 II. (После 1869; в 1872 году?)57. Прошло еще не так много вре­
мени с того момента, когда стало принято рассматривать эпоху с
1450 до 1508 годы главным образом в оптимистическом ключе и
приписывать ей начало того «прогресса», в пределы дальнейшего
расширения и становления которого надеялись включать и соб­
ственное существование.
Это, правда, имело значение лишь при общем и целостном
взгляде на вещи; в отношении деталей признавалось, что велико­
державный деспотизм, Контрреформация и другие реальности
истории потребовали значительных жертв (ведь можно услышать
голос и тех, кто страдает, если есть желание их слушать).
В целом, однако, преобладающим было мнение, согласно ко­
торому предполагаемые преимущества или же многообещающий
смысл тех исторических условий, в которых протекала жизнь при­
мерно с 1830 г., необходимо связывать с великими изменениями,
начавшимися с 1450 г.
В перспективе возникновения кризисов, связанных с уходящим
XIX веком, эти благоприятные выводы теряют под собой почву,
и появляются основания для более осмотрительных высказываний
о предпочтительности для нас тех событий и изменений, которые
начались в 1450 г. Имеются основания даже для полного отказа от
использования понятия предпочтительности в отношении той или
иной версии исторического прошлого.
Но даже вследствие этого названная эпоха не может ни в малей­
шей степени потерять в наших глазах свой высокий духовный инте­
рес. Пока нынешнее европейское устройство будет сохранять свою
устойчивость во временном потоке, мы будем беспрерывно об­
наруживать внутреннее богатство в том, чтобы впитывать крас­
ки и образы прошлого и относиться к духовным структурам и
превращениям, свойственным прежним мировым эпохам, как к
высшим стимулам нашей собственной духовности. Ведь способ­
ность к сопоставлению разных типов прошлого и к сравнению их
с современностью является одной из главных особенностей, отделя­
ющих нас от хаотичного потока повседневной реальности и от вар­
варства, которое вообще не способно ничего сравнивать. Невозмож­
но отрицать, что в этом плане время с 1450 по 1598 г. является одним
из самых насыщенных блистательными примерами для назидания.
Завышенная оценка достижений той эпохи по сравнению с
нашим нынешним развитием восполняется объективным взгля­
дом на них. Мы вовсе не относимся к тем, кто способен обладать
особым даром абсолютного понимания событий прошлого, хотя
бы потому, что судим об уровне развития общества по критерию
материального благосостояния, с акцентом на роли тех историчес­
ких обстоятельств, при которых оно некогда было достигнуто. И

308
все-таки высокие начала (как индивидуальные, так и коллектив­
ные) развиваются только в борьбе, а она может быть очень жес­
токой. Этот критерий, однако, достоин насмешки, ведь именно
людские потребности и желания не имеют предела, и мы посто­
янно будем сталкиваться с неудовлетворенным человечеством.
И наоборот, наш век, возможно, является весьма приспособ­
ленным к тому, чтобы обнаруживать в прошлом духовное начало
во всем богатстве его оттенков.
Для нас должно быть достаточно и того, что предшествующая
эпоха предстает нам в большом количестве источников с их весь­
ма выразительными и интересными красками и образами.
Мы отвергаем в качестве иллюзий следующие представления:
прежде всего, будто человечество было в высшей степени испол­
нено тоски и страстного желания вырваться из средневековья, как
из мрачного, несчастного состояния. Скорее наоборот — возмож­
но, именно средневековье оказывается историческим периодом
благотворного промедления. Если бы оно эксплуатировало поверх­
ность Земли так, как это делаем мы, то нас, наверное, уже не было
бы вовсе. (Можно было бы нас пожалеть?). Сначала следует согла­
ситься с тем, что всякая эпоха, в первую очередь и прежде всего,
существовала скорее ради самой себя, чем ради нас.
Далее, мы отвергаем иллюзии того, что прошлое развитие в об­
щем и целом привело людей к счастливому состоянию. Иллюзор­
ный образ 1830—1848 гг. действительно приводил к такому заблуж­
дению; но при взгляде на тучи, которые нависают над нами на
закате века, нам следует, пожалуй, судить более осмотрительно.
Прежнее, очень неясное и смешанное понятие «прогресса» со­
держит в себе следующее: расширение политических прав для
больших слоев народа; смягчение карающих законов; появление
средств сообщения в широчайшем смысле, вплоть до мировых
железных дорог и мировой телеграфной сети, огромное распрос­
транение всяческих знаний, изменчивый характер всевозможных
ценностей, собственности и многого другого.
Однако новое знание о мире заменило этот прогресс совсем
другим историческим фактором (или придало одному и тому же
обстоятельству иное освещение): борьбой за существование, на­
чинающейся с растительной и животной природы и проходящей
затем через всю человеческую жизнь. Опираясь на этот факт, сле­
дует также заново исследовать понятие «счастья» и, возможно,
полностью исключить его из нашего исторического рассмотрения.
Гартман в «Философии бессознательного», S. 343, даже говорите
том, что перспективу этой постоянной борьбы, в течение которой
непрерывно возвышается интеллект, можно рассматривать с эв-
демонической точки зрения как отвратительную.

309
 Его размышления, приложимые к нашей «Новой истории с 1450
года» звучат так. Начинается порабощение более низких челове­
ческих рас, в особенности красной; согласно Гартману, это за­
вершится полным искоренением ее. (Как же в таком случае бу­
дут преуспевать победители? Ведь испанцы в Мексике и Перу
были интеллигентными дьяволами.) Истинный филантроп может
только пожелать ускорения этих последних конвульсий. Чем ско­
рее Земля будет оккупирована белой расой, тем быстрее разгорит­
ся в самой белой расе борьба различных племен. Поскольку они по
своим силам равны друг другу, эта борьба будет еще ожесточенней,
но одновременно создаст и более благоприятные условия для по­
ступательного развития рода. Средства этой борьбы вовсе не сво­
дятся к одной лишь войне. Ведь эксплуатация других народов со
стороны одного, более развитого в промышленном отношении, на­
рода приводит к сходным результатам. Однако, когда Земля окажет­
ся, таким образом, добычей народов высочайшего развития, это
будет означать, что общее население Земли станет еще более куль­
турным; но благодаря форме поверхности Земли, климату и другим
особенностям возникнут новые очаги развития, и их расцвет, ра­
зумеется, станет возможным лишь в результате совместной борьбы
за существование. (Люди при этом постепенно превратятся в дья­
волов, но в конце концов, вследствие своего исключительно разви­
того интеллекта, — вдобавок и в калек).
III. 4 ноября 1872 г. Из этого времени в сущности и тянутся к нам
нити той ткани, в которую мы сейчас вплетены. Всякий взгляд в
прошлое должен остановиться не позднее, чем на этом времени.
Однако все, что было начато тогда, пережило великие метастазы.
Великодержавность, как и некогда утвердившийся в малых го­
сударствах абсолютизм, основанный на идеалах господствующих
слоев общества, преобразился сегодня в великонародность. Каби­
нетное волеизъявление замещается волей (как страстью, так и ин­
тересом) народов или направляющих мнение общества классов.
Династии, там, где они еще существуют, становятся, в сущности,
управляющими от имени этой воли (подтверждение: в октябре
1876 года).
Всякое отдельное княжество или отдельное государство в на­
циональных границах находится попросту под угрозой, посколь­
ку оно само при всем желании больше не может действовать в
интересах всей нации.
А в отдельных народах и над ними как смутный порыв пробуж­
дается всеобщая демократия, берущая начало из Французской
революции с ее верой в доброту и равенство людей. Она подни­
мается в своей удивительной однородности; ее основная черта
признается самими правителями в образе всеобщего избиратель­

310
ного права, которое может простираться вплоть до проведения
всеобщего референдума по любому вопросу.
На этой основе в качестве главной движущей силы действу­
ет великий социальный вопрос о собственности и наслаждени­
ях. У властвующих существует только одно средство сдержать
это движение или воспрепятствовать ему: народы должны по­
буждаться к тому, чтобы вновь дать себе отчет в своих древних,
давно заострившихся противоположностях, и соизмерить меж­
ду собой принадлежащие им силы. Это возможно, поскольку у
них, благодаря накопленной традиции и практике эксплуатации
мира, существуют противоположные интересы, такие, как у
Англии и России, Англии и Америки и др. Поскольку еще не
весь земной шар занят в высшей степени активными народами
(именно потому последние и должны бороться друг с другом),
и в Европе еще есть небольшие лакомые куски, права на кото­
рые один лидер не уступает другому, и наконец, несмотря на
однородность в организации, в крови у каждого из антагонис­
тов продолжают сохраняться очень стойкие антипатии к друго­
му. Однако, в результате великих национальных войн вновь и
вновь рождается централизованная военная, а, в соответствии
с обстоятельствами, и монархическая власть (это действитель­
но и до наших дней).
Преимущество выхода на просторы, nota bene, всех великих
океанов, а не только Атлантического, на владение простран­
ством Средиземного моря (которое стало бы просто лужей, если
бы мы вместе с Египтом не оценили его пропускную способ­
ность, а иногда и его значимость как поля битвы), ярчайшим
образом выражается в современном мире. К этому присоединя­
ется слабость Турции, Греции, Австрии, Италии, Испании. Но
и из океанических народов Испания и Португалия, а также и
Голландия, отступили в густую тень; их место заняли самонаде­
янные незаконные наследники. Две великие англо-саксонские
нации, обладающие собственностью в колониях и в метрополи­
ях, захвачены грандиозной эксплуатацией мира с приложением
совершенно безудержных усилий. Германия, несмотря на свою
ограниченную береговую протяженность, вынуждена соперни­
чать с ними в торговом и военном флоте. Грандиозные судьбы
мира зависят от того обстоятельства, что одна англо-саксонская
колония, Соединенные Штаты, смогла стать самостоятельной и
сохранить целостность вопреки своей безмерной протяженнос­
ти. В силу особенностей своего образа мыслей Соединенные
Штаты со временем уже не допустят установления барьеров ни
на одном из морей (поскольку для них не должны существовать
внутренние барьеры. 1876 год).

311
 Конфликт между католической церковью и ее противниками
принял совсем иной облик, чего не мог бы предвидеть в XVI в. ни
ее друг, ни какой-либо враг.
Протестантизм попал под сильнейшее влияние универсальной
культуры. В противоположность ему, католицизм сам по себе устой­
чиво сохранился в той форме, которую он воспринял в XVI веке в
качестве носителя Контрреформации, а те, кто не хочет соглашаться
с этим и пошли на уступки требованиям современного духа, подвер­
гаются устрашению со стороны церкви и с избытком отвечают ей тем
же. Католицизм оказался в противоречии со всеми ними, а заодно и
почти со всеми католическими правительствами и бюрократиями. В
настоящее время он представляет собой в высшей степени диковин­
ное зрелище, будучи единственным выразителем чистого авторите­
та, идущего сверху, что уже не присуще государству в самом способе
его бытия. Его прежние связи с образованием, мирской жизнью и
наукой по большей части утрачены, а противоположность современ­
ному способу мыслей в высшей степени обострена.
Субъективность духа, которая в самом своем начале, с XVI в.,
является такой подвижной и порождает такие могучие индивиду­
альности, сохранила реальную свободу действия или же вновь вер­
нулась к ней после перерывов во времени. В наши дни нет недо­
статка в «обладании правом», но при этом уместен совсем другой
вопрос: является ли наше время благоприятным для оригинальных,
творческих гениев, или нет? Оставит ли оно каким-либо потомкам
плоды оригинальности и полноты, как это было в период около
1500 года? Не становится ли рост знания и накопления препятстви­
ем для создания произведений высокого масштаба? Не станут ли
дух стяжательства и всеобщая поспешность губительными для ис­
тинно великой духовной настроенности — как у творческих людей,
так и у тех, кто считается потребителем? И не выражает ли нынеш­
няя демократия тайное недоверие, а при определенных обстоятель­
ствах — и открытую ненависть к людям исключительным во всех
формах и направлениях творчества? Она, с ее программой равен­
ства всех видов наслаждений, свойственных человеку, стоит, несом­
ненно, за пределами всего духовного.
Не только у демократов, но и во всех слоях общества и во всех
партиях обнаруживается жажда прежде всего материальных на­
слаждений. В соответствии с этим они, разумеется, с охотой об­
ратились бы к гениальным поэтам, артистам и, возможно, мысли­
телям, чтобы в дальнейшем украсить свою жизнь, если бы все
вышеназванные с готовностью согласились уместиться в этих тес­
ных границах.
IV. 21 октября 1880 г. XVI век создает, в сущности, те великие
начинания в материальном и духовном мире, которые господство­

312
вали в последующие эпохи: это было время мощного обновления.
У него было свое особое преимущество — ведь если когда-то и
было возможно постичь историю как историю духа и стряхнуть
сор внешних обстоятельств, то именно в этот момент. И не толь­
ко потому, что в начавшихся тогда исторических движениях был
заложен высокий идеальный, даже метафизический порыв, но и
потому, что они выражали себя в государственной жизни и вой­
не, в религии, искусстве и науке благодаря участию оригинальных
индивидуумов, часть которых способна выдержать высшие духов­
ные оценки. Дух в его конкретном выражении говорит с нами ус­
тами могущественных и красноречивых людей. В особенности
время на рубеже XV и XVI вв. сплошь производит впечатление
свежести, спонтанной силы и рождения необыкновенного поко­
ления. Для всякого дела Европа держит в готовности необычай­
ных людей — открывателей, конкистадоров, воинов, государствен­
ных правителей, основателей религий; ученых, каждый из которых
преображает свой предмет; мыслителей, которые порой несколь­
кими словами раскрывают горизонты времен; утопистов, подоб­
ных Мору и Рабле; наконец, поэтов, и прежде всего, ряд худож­
ников высшего ранга. Но люди второго и третьего ранга также
участвуют в общих усилиях, поскольку все, что несут в себе, они
отдают в простоте души. В литературе рождаются такие книги,
которые и в самом деле читаются. Правда, во второй половине
XVI в. господствует уже не это многообразное изобилие великих
индивидуумов; те же, что обладают реальным могуществом, явля­
ются уже не наивными, а рефлективными людьми, или же служат
одному стремлению. Но благодаря огромной силе, с какой бы сто­
роны она ни проявлялась, они вносят в эту эпоху свой высочай­
ший вклад. Они хорошо нам знакомы и лично — это Тассо, Камо­
энс, Шекспир и Монтень, св. Тереза и св. Карло Борромео,
Колиньи, Вильгельм Тацитурнус (Молчаливый), Елизавета Анг­
лийская и Генрих IV во времена своего подъема.
Помимо этого личностного и конкретного выражения мировой
истории значительными оказываются такие действительно вели­
кие движения и изменения в государстве и обществе, которые
приводят к новому веку:
Упраздняется понятие западноевропейского христианства. Запад
почти безучастно наблюдает затем, как христианская культура на
Востоке отступает перед османами, которые топчут магометанские
и христианские государства, попавшие в пределы их влияния.
Возникновение Османской империи является до сегодняшнего
дня последним великим новообразованием на Ближнем Востоке.
С опустошением Средиземноморья Южная Европа подвергается
постоянной и тяжкой угрозе. Одновременно, правда, Европа по­

313
лучила огромную компенсацию: исход португальцев и испанцев в
далекие моря. Европа рвется в древние культурные государства
Восточной Индии и основывает в Америке великие колониальные
страны. В то время как в Малой Азии распространяются турецкие
названия городов, Америка наполняется испанскими и латински­
ми наименованиями.
Дома же наступает сдвиг мировой власти, перенос мирового
акцента на атлантические государства, с их атлантическими и в
целом — океанскими интересами.
Атмосфера крестовых походов омрачается, а их поздний пото­
мок, Дон Себастиан, уходит в мир иной. Вместо этого в воздухе
ощущаются новые дуновения: завоевание мира и торговая при­
быль. Правда, только в последующее время рождается вполне со­
временная эксплуатация мира в союзе с новым понятием труда в
европейских метрополиях. Речь идет о круговороте колониального
сырья и производства товаров в метрополиях с их принудительной
продажей в колониях. Некоторый период времени в XVI в. испан­
цы хотели только господствовать и потреблять, они искали свое
Эльдорадо; обладание огромными американскими империями,
очевидно, мало повлияло на внутреннюю жизнь испанской мет­
рополии и ее дух. В 1580 г. Испания, совместно с Португалией,
правила также и ее колониями. Французские и английские коло­
нии только начинали свое существование, но и здесь завоеватели
искали богатые земли для оплаты расходов на европейскую поли­
тику и войну.
Средневековое ленное государство упраздняется в централизо­
ванном государстве того времени, которое желало тогда прежде
всего власти (абсолютизм), а впоследствии выступало в качестве
правового государства и государства равенства, института целе­
сообразности и всеобщей заботы, отречения от индивидуального
начала и т. д. Новое понятие государственной власти начинается
с итальянского деспотического государства, которое ранее скла­
дывается и во Франции, а в это время осуществляется во всей
Европе, nota bene, включая и Англию. В Германии же это про­
исходит только в небольших регионах, хотя немецкое государство
в качестве целого именно тогда и претерпевает распад. Правите­
ли, осуществлявшие промежуточную власть внутри феодальной
иерархии, упраздняются или же удостаиваются почетных прав,
дворянское звание сводится к привилегиям; все неясные и спор­
ные обязательства замещаются предписанными прочными повин­
ностями; заодно обуздывается и самое стойкое своеволие. Госу­
дарства, ставшие протестантскими, в полной мере наследуют
предшествовавшую им политическую власть церкви лишь ко вре­
менам Реформации. Ну, а что же делают со своей властью прави­

314
тели? Они вскоре начинают вести экспериментальную, а по суще­
ству, завоевательную или присоединительную политику (с нее
начался закат Карла Смелого). Это было первое вкушение каби­
нетной политической жизни и ее плодов.
Основанием и поводом для такой политики были серьезные
национальные антагонизмы.
Восторжествовал бы между нациями мир при отсутствии при­
нуждения со стороны кабинетов? Мы не видим этого и сегодня;
ведь высокомерие и борьба интересов, так тесно сплетенные меж­
ду собой, непредсказуемы. Ведь и «счастливые» народы не смогли
бы просто принять свое «счастье». Кроме того, у некоторых наций
наличествует бросающееся в глаза сатанинское самомнение.
Прежние антагонизмы продолжались и далее: Франция и Анг­
лия, Анжу и Арагон. И вот теперь, с того времени, как срединное
королевство Бургундия в своей большей части, а испанская коро­
левская власть — полностью, перешли по наследству к Габсбургам,
началась неизбежная борьба между Габсбургами и Валуа. Следу­
ющей ее жертвой стали отдельные области Италии и право на гла­
венство в ней.
Италия и вызванное ею великое преображение европейского
духа: Ренессанс. Он везде сокрушил средневековое знание,
мышление и созерцание. Древние, а скоро и новейшие авторы,
став авторитетными, полностью вытеснили средневековье, на­
чиная с его схоластической теологии; весь духовный небосвод
получил новую ориентацию. Наряду с этим на сцену вышло ис­
кусство, которое вскоре или взяло верх над искусством всей
Европы, или разделило его надвое. Время высочайшей художе­
ственной продуктивности в Италии совпадает с переживаемы­
ми ею периодическими военными вторжениями; ее так называ­
емое спокойствие явилось следствием установления решающего
господства Испании.
И именно в такой Италии жило папство в качестве обладателя
церковного государства — оно было пронизано и прославлено Ре­
нессансом, но в то же время оказалось в плену у итальянского по­
литического духа, не зная пределов своим устремлениям.
По сравнению с приобретшими рассудительность нациями и
алчными династиями, папство находится в совершенно ирраци­
ональном отношении к Италии и Европе. Забыв свою более ран­
нюю историю, оно становится жертвой эксплуатации и продол­
жительный период находится й распоряжении преступников,
овладевших им из-за того, что оно превратилось в объект чрез­
мерного вожделения и плохо оберегалось, как это случилось во
времена порнократии. В это же время перед ним возникает ве­
личайшая опасность: немецкая Реформация.

315
 Реформация рождает могучую духовную перемену прежде все­
го в самой Германии, а в дальнейшем в большей или меньшей сте­
пени сотрясает всю Европу, частью в религиозном, частью в по­
литическом, частью в финансовом смысле. Противоположности,
далекие от того, чтобы оставаться исключительно церковными,
обретают и утрачивают свои цвета, смешиваются между собой и
разбегаются, а тысячеголосая литература дает нам знать обо всех
нюансах. К этому присоединяется неслыханное влияние прессы,
которая в то время впервые стала деятельной в европейском по­
нимании. Знания о необозримых далях и дремучей древности со­
впали с сильнейшим религиозным брожением.
В этот момент интересы борющихся церквей переплетаются с
антагонизмами Габсбургов и Валуа, Запада и Османов. На весах
внешней судьбы тогдашнего мира балансируют с одной стороны
протестанты, Франциск I и турки, с другой — Карл V. Папы ста­
новятся противниками католически настроенных Габсбургов, по­
скольку те одновременно хотят завладеть и Италией. Временами
папы желают победы протестантам. Особенно бросается в глаза
союз между католическим королем Генрихом II и немецкими про­
тестантами, направленный против Карла V.
В эпоху Контрреформации старая церковь вновь занимает свое
место почти во всем романском мире и в части германского, кельтс­
кого и славянского миров. Опираясь на свои внутренние силы и на
внешнюю помощь правительств, оставшихся верными католицизму,
она пытается вновь подчинить себе человечество. Церковь заключа­
ет свой вынужденный союз с Испанией, которая при этом борется
за право стать мировой монархией. Старая церковь приходит в себя
и в при существующих обстоятельствах снова возвращает свой пер­
воначальный дух — ей в высшей мере удается достичь омоложения.
Реформация, наряду с опасностью, приносит и спасение.
Все это сливается в великие кризисы от 1560 до 1593 гг. В них
рождается новая нация: Голландия. Заодно открывается также и ве­
ликое европейское значение Англии, с которой Европа ознакоми­
лась бы значительно раньше, не будь последующих неурядиц в
доме Стюартов. Именно в это время отчетливо проявляет себя
Скандинавия.
В высшей степени примечательными оказываются формы жиз­
ни, свойственные этому позднему периоду XVI в. Огромным был
контраст с его началом: мир вновь стал религиозным или, по мень­
шей мере, конфессиональным. XVI в., начавшийся со столь блес­
тящей культурной эпохи, пришел к ужасающему закату. Великие
исторические изменения покупаются всегда дорогой ценой, хотя
после, как правило, складывается впечатление, что они были лег­
кодоступными.

316
 Мир в Вервене (1598 г.) был лишь неизбежной паузой.
Следует еще раз отметить значимость временного промежутка
с 1450 по 1598 г.
История высокоцивилизованных народов в целом обнаружива­
ет как удивительную согласованность, так и запутанность событий,
вызванных, с одной стороны, наиболее массовыми силами механи­
ческого порядка, и в особенности, накопленной мощью огромных
держав, а с другой стороны — тончайшими неизмеримыми феноме­
нами, такими как культура и религия, которые в своем высшем вы­
ражении опираются на усилия очень немногих индивидуумов и тем
не менее могут увлекать за собой и определять судьбы целых наро­
дов. Это находит свое особенное выражение именно в истории XVI
века: личностное начало в его отношении к громадным массовым
судьбам именно потому и проявляется таким замечательным обра­
зом, что соответствующие индивидуумы, движущие миром, не пол­
ностью определяются своим социальным окружением, то есть, не
принадлежат по своему рождению к князьям и знати.
Мы отвергаем эвдемонический, так называемый прогрессист­
ский, способ рассмотрения истории. Именно потому, что наше
нынешнее положение в мире связано главным образом с исто­
рическими решениями, относящимися к прошлому, нельзя с оп­
ределенностью утверждать, что последние в своей совокупности
были особенно счастливыми или похвальными — тогда и сам наш
век должен оцениваться как особенно счастливый или похвальный
(предполагается, что таким можно считать время между 1830 и
1848 гг.) Нужно совершенно отказаться от понятия предпочтитель­
ности по отношению к прошлому — хотя бы потому, что отдельный
человек, выносящий такое суждение, не является в этом мире един­
ственным. В действительности историческое суждение всегда дол­
жно быть таким, чтобы под ним могли подписаться по меньшей
мере все нации, пусть даже и не все партии.
Распространена иллюзия, будто то новое, что создавалось ког­
да-то с допущением серьезных нарушений прав и насилия, было
справедливым или исторически «необходимым» уже потому, что
на его основе позднее сложилось иная структура, так или иначе
обладающая устойчивостью и, по-видимому, создающая новые
правовые отношения. Человечество слишком просто связало с на­
сильственными действиями свои здоровые силы и волей-неволей
свыклось с этим.

Дополнение
К распаду средневекового ленного государства', такое изобилие полнот
мочий разного уровня и такое ограничение соблюдаемых обяза­
тельств.

317
 К экспериментальной политике: власть тем меньше может пре­
бывать в спокойствии, чем она новей: 1. Поскольку те, кто ее со­
здавал, привыкли к скорым последующим изменениям, ввиду
того, что они в сущности являются новаторами и остаются ими.
2. Поскольку силы, которые они пробудили и затем усмирили,
могут быть использованы ими только в результате последующих
насильственных действий.
К папству: будучи государством и не желая быть проглоченным
другими, оно требует, чтобы регентами становились итальянские
политики, а значит, такие люди, которые, имея возможность вы­
бирать между молотом и наковальней, превращались затем в мо­
лот. Вместе с тем оно оказывается добычей алчных и преступных
людей. — Значение правления Юлия II. — А что, если бы Лютер
встретил на своем пути Александра VI?
К Реформации: она создавала государства, в которых клир боль­
ше не составлял политического сословия, а его наследственные
власть и собственность попадали в руки правительств.
К Контрреформации: она представляет собой не просто самоза­
щиту, а внутреннее преобразование католической церкви под вли­
янием протестантизма.
К «необходимости» в истории: Имеются историки культуры,
которые «слышат, как растет трава необходимости» (Ханслик).
Сомнительность так называемого прагматического рассмотре­
ния истории: наряду с достоверными причинными связями в игру
со всех сторон включаются неведомые силы, чье право на суще­
ствование доказывается лишь со временем.
Рост сознания в Новое время, возможно, является разновидно­
стью духовной свободы, но вместе с тем — и усилением страдания.
Следствиями рефлексии оказываются тогда постулаты, которые
могут привести в движение целые массы, но, при своем осуществ­
лении будут порождать только новые постулаты, то есть, отчаян­
ную и изнуряющую борьбу этих масс.
К прогрессистскому способу рассмотрения: «Тот или иной кори­
дор в доме должен быть прекраснейшим уже потому, что он ведет
в нашу комнату». Холод и бездушие этой манеры, пренебрежение
к стонам всех побежденных, которые, как правило, не хотели ни­
чего иного, чем parta tueri
*! Сколь многое должно исчезнуть, что­
бы возникло нечто новое!
Смешение понятий «концентрация власти» и «улучшение общего
существования»: приложение последнего понятия применительно
ко временам около 1500 г. в материальном плане является в выс­
шей степени сомнительным.

* Сберегать приобретенное {лат.)

318
 Наша задача состоит просто в том, чтобы констатировать и
объективно описывать различные силы при их одновременном
или последовательном появлении.

33. Англия в позднее средневековье

На рубеже веков в Англии достигается возвышение королевской
власти, близкое к полному абсолютизму, и одновременно — при­
ближение к европейской великой державе. Это происходит в гу­
бительной войне с участием всех потомков Эдуарда III и их раз­
нообразных приспешников, в которой искоренялись знатные
семьи. Это было кровопусканием знати, похожим на то, какое
происходило в Риме во времена гражданских войн и во времена
Августова дома, вплоть до Домициана. Кроме того, этот абсолю­
тизм станет возможным благодаря особому деспотическому даро­
ванию нового королевского дома Тюдоров. В войне участвует
только Англия-Уэльс, но, несмотря на это, каждый раз — факти­
чески, вся страна в целом. Ирландией никто не интересуется, а
Шотландия чаще всего с враждебностью наблюдает со стороны.
Предшествующее политическое развитие, пусть с ускорениями
и паузами, может оцениваться как существенный прогресс в смыс­
ле парламентаризма. Палата общин обладала с XIII в. прочным и
надежным правом на одобрение налогового сбора, и с тех пор как
Эдуард I смирился с этим, она постоянно пребывала в вызываю­
щих отношениях с короной. Нужны были необычные обстоятель­
ства, чтобы она утратила эти позиции. Доныне рассудительные и
удачливые в войнах короли могли без труда поддерживать с ней
хорошие отношения.
При определенных условиях беспокойство проявляли Палата
лордов и сама королевская семья (Плантагенеты) с ее мятежными
принцами, которые обладали титулами и властью в рамках иерар­
хии на больших территориях страны, но эта власть не была наслед­
ственной и существовала до начала господства новых ветвей.
Дважды случалось, что партии лордов с принцами во главе хо­
тели навязать королю совместное правление, которое лишило бы
его власти. Например, при Эдуарде II — это герцог Ланкастер, при
Ричарде II — Томас Глостер, затем — Болингброк. В обоих случаях
сначала терпит поражение принц, а затем погибает и соответству­
ющий король. Парламент же остается в силе.
При этом господствует общая предпосылка, что в Англии все
происходит на законном основании, и такого рода легитимность
для видимости протаскивается через самые кровавые времена,
сопровождаясь трагикомическим эффектом. Очевидное злодеяние
шествует с пергаменом и печатью в своих руках.

319
 В качестве регуляторов политических отношений в прошлом
модно рассматривать большие или меньшие успехи в англо-фран­
цузской войне, с участием Шотландии и Фландрии, с большими
сражениями при Креси, Мопертюи и Азенкуре. Наконец, в 1420 г.,
по договору в Труа устанавливается личная уния между коронами
Англии и Франции.
Только с 1429 г. дела начали приходить в упадок, и Генрих V в
1422 г. был уже мертв, когда Господь устал от благодеяний в пользу
англичан.

34.0 Ричарде III

I. Если бы в апреле 1483 г., когда скончался король Эдуард IV из
дома Йорков, его вдова, Елизавета Риверс, должна была передать
регентство над малолетним Эдуардом V в руки Ричарда Глостера,
каким бы он ни был. Но то, как она повела себя, предоставив
власть и должности в распоряжение только своей семьи, должно
было погубить ее дом.
В наши дни Паули в V томе своей «Истории Англии» полагает,
что может, да еще с календарем в руках, рассказать о каждом дне,
когда Глостер был еще лояльным по отношению к племяннику,
пока, наконец, не начал сам добиваться короны. Напрасно!
Ричард — не чудовище, а террорист. Он не совершал бесполез­
ных преступлений; позже он был coulant (сговорчив) со своими
жертвами. Он действует в духе «целесообразности».
Ричард выставил бы нам, наверное, совсем другой счет, чем
думает Паули. В июне 1483 г., провозгласив себя королем Англии,
он сказал бы следующее: «Я вижу лесной пожар, который уже сей­
час пожирает в нашей стране стволы высочайших деревьев. Он
почти отбушевал; речь идет о том, кто останется последним на
лугу. Ланкастеры, когда они были могущественными, преследова­
ли друг друга до самой смерти, а когда взошли мы, Йорки, то со­
вершали то же. Я же со своей стороны уже давно нашел способ
упростить вопрос путем истребления тех, к кому способна прим­
кнуть возможная враждебная партия, ведь наступило время для
спасения могущественного королевства58.
Поэтому я своей рукой убил принца Уэльского и Генриха VI, и,
как это мне приписывают, также моего жалкого брата Кларенса.
Но я всегда был заодно с моим братом Эдуардом, потому что он
имел представление об искусстве управления страной. А теперь,
едва он испустил последний вздох, появляется моя двуличная и при
этом такая простодушная невестка и расставляет на всех местах
своих родственников, видимо, считая, что мне доверять нельзя.
Однако следовало бы поверить мне — я был бы законнейшим опе­

320
куном Эдуарда V, но при условии, что все стали бы мне подчинять­
ся. Следовало все-таки упрятать этих Риверсов и Греев за решет­
ку, но, к сожалению, в Англии больше никого нельзя просто так
держать взаперти. А еще поперек дороги мне становятся так назы­
ваемые друзья моего брата Эдуарда IV. Но кто же эти господа? Как
будто мы не имеем истинного представления о происхождении и
появлении их всех, вместе взятых! Они не кто иные, как интрига­
ны! Я однако принадлежу к Плантагенетам. Конечно, теперь Гас­
тингс единственный, кто вынужден был поплатиться жизнью, дру­
гие же должны были отсидеть в заточении, а иные — перейти ко
мне. К сожалению, из-за всех этих историй все так испортилось,
что сыновья моего брата, став взрослыми, меня бы и не простили.
Но уже и сейчас, самим фактом своего существования (хотя сами
они и не смогли бы править), мои племянники представляют со­
бой постоянный повод для раскола в нашей партии Йорков. По­
этому мне необходимо захватить корону, а отсюда логически сле­
дует, что они должны исчезнуть. Если же вследствие этого сердца
многих добрых англичан обольются кровью, то это произойдет
только потому, что они не имеют ни малейшего представления о
тех действительных обстоятельствах, в каких находится сегодня
наше английское королевство. Возможно, что и я уйду тогда в не­
бытие, но мой преемник, кем бы он ни был, оправдает меня тем,
что проведет отбор среди еще существующих отпрысков нашего
дома, с которыми мог бы быть связан его раскол. Хуже всего то,
что из-за убийства моих племянников я вызвал бы невероятную
симпатию к этому подкарауливающему меня Генриху Ричмонду.
Добрые люди, вы еще не знаете этого Тюдора, иначе я нравился бы
вам больше! Вас охватывает ужас? Но что было бы, не будь меня?
Так называемые друзья моего брата и родственники моей невест­
ки тотчас бы начали сражаться между собой от имени Эдуарда V,
и в конце концов не осталось бы уже никого из людей полноправ­
ных и способных нести знамя Англии. Я убиваю по крайней мере
только тех, кто стоит у меня на пути. Теперь же, услышав меня, мо­
жете вынести свое суждение».
II. Ричард предстает перед нами в качестве Робеспьера королев­
ства, уж во всяком случае — своего Йоркского королевства. Подоб­
но тому, как Робеспьер убивает всех республиканцев, которые не
преклоняются перед его пониманием республики, так и Ричард
уничтожает всех из дома Йорков и его окружения, с кем мог быть
связан раскол его партии, пока не остается один и не гибнет.
III. Вместе с короной вся королевская власть в ее целостности
перешла, конечно, от Ричарда к Генриху VII. Ричард не оставил,
после себя королевства в состоянии раздробленности и зависимос­
ти, как это бывало после некоторых гражданских войн. Мрачная

321
воля Ричарда 111 была направлена против того, чтобы королевство
попало в бессильные руки. Сейчас он добился своего и мог умереть.

35.0 войнах Роз и о Шотландии

Вряд ли когда-то удастся подсчитать, насколько повлияло на даль­
нейшее развитие Англии взаимное истребление больших и сред­
них дворянских родов. Несмотря на все значение аристократии,
это развитие становится с тех пор преимущественно буржуазным.
Тюдоры препятствуют разделению знати на партии, зная, что оно
привело бы за собой распад государства, и только при Эдуарде VI
это еще раз удалось совершить.
В Шотландии никогда не ведется споров о наследовании, но
зато идет спор о королевской власти. А головы гидры — знати -
вырастают каждый раз заново. Порядок жизни шотландской зна­
ти, при всей загадочной жизненной силе этой касты, которая, на­
верное, была очень плодовитой, выглядит так, словно знатным
людям нужно было периодически убивать друг друга, чтобы дея­
тельное поколение всегда было юным и призванным осуществлять
дальнейшую кровную месть, начиная с самого королевского дома
Стюартов, когда взаимно уничтожали друг друга целые дома при­
ближенных. Все четыре первых короля (Яковы) умерли насиль­
ственной смертью и оставили после себя малолетних принцев, чья
юность прошла в условиях жесточайшей опеки. Короли, будучи
сами отнюдь не слабосильными, все же не достигали тогда решаю­
щей власти. Горе и ожесточение были, скорее всего, их господству­
ющими настроениями. Отчаявшееся правительство приглашает
знатных людей и велит схватить и обезглавить их за королевским
столом59, молодой же король при этом напрасно проливает слезы.
Представители знати, почти все без исключения, являют собой
градации одной и той же разновидности произвола и необуздан­
ности на протяжении всего XV века. Если кто-то из них хочет про­
явить себя, он может это сделать только в качестве главы своего
клана, а именно — начальника отряда грабителей. Люди Dominus
ab Insulis
*, владыки Гебридских островов, всегда пребывают в пол­
ной готовности напасть на всю остальную Шотландию. Время от
времени дело доходит до подлого унижения перед королями от­
дельных лиц из знати, стоящих в одежде и босиком на коленях и
взывающих к страданиям Христа, но всегда с задней мыслью. Тут
и там, почувствовав силу, очередной король пересекает страну и
велит казнить людей тысячами. Из Англии приходит пища и вы­
пивка.

’ Государя островов (лат).

322
 В свободные мгновения корона с трудом организует админис­
трацию и правительство и выступает опорой того относительного
порядка, который существует, и это погубило даже Якова III. В
распрях периодически разрушаются ремесло и промыслы.
Внутри дома Стюартов складываются заговоры — Атол против
Якова I, Олбени против Якова III, и каждый отыскивает для себя
внешнюю опору60.
Дружинами могущественной знати являются огромные отряды:
«equitum ejus ex ditione collectorum inter quos ingens latronum vis»;
нужно было или присоединиться к dux latronum
,
* или заплатить
большие отступные деньги.
Отношения с Англией не выходят за пределы взаимного разо­
рения, оставшуюся часть составляют политические козни. Наря­
ду с этим примерно до 1450 года остается военная служба шотлан­
дцев во Франции; по крайней мере, еще у Людовика XI была своя
шотландская гвардия.
Яков II в 1452 году лично убивает в Стирлинге Вилл-Дугласа.
За этим следует многолетняя распря двух партий — королевской
и Дугласов.
Когда одна из партий замышляет сопротивление королю, она
утверждает, что его испортили льстивые придворные.
Двор, по крайней мере при Якове III, стал интересоваться му­
зыкой. Тогда враги лишили короля его двора. Короли верят в то,
что, кроме прочего, они подвергаются воздействию злых чар со
стороны своих противников.
Парламенты едва ли фигурируют в этой истории. Незначитель­
ными и слабыми являются города. Тот, у кого есть власть, может
осуществлять ее непосредственно.
История Боэция, соответственно и Феррериуса, завершается
описанием катастрофы, в которой в 1488 г. погиб Яков III, — пос­
ле того, как заговорщики подчинили своей власти его сына,
Якова IV, которому едва исполнилось 14 лет. Исполненный горя,
он не смог спасти своего отца от рук его убийц и при этом впол­
не осознавал сложность своего положения.
Такое политическое состояние сохраняется по существу и на
протяжении XVI в.

36. Бургундия
Психологически оправданным является то обстоятельство, что
огромные успехи в расширении королевства будут вводить в ис­
кушение Карла Смелого, побуждая к бесконечным захватам зе-

* «Собранные под его начальством всадники, среди которых огромное множество

бандитов»... Вождю бандитов (лат.)

323
мель по примеру его отца, Филиппа Доброго. Позволим себе за­
даться вопросом, мог ли этот огромный и богатый круг земель,
протянувшийся от Эмса до Соммы, исключая обе Бургундии,
стать сплоченной великой державой? Да, мог, потому что незави­
симо от всех проблем власти, в этом вопросе содержится важный
культурный элемент, и еще потому, что названный вопрос уже в
значительной степени утрачивает свою силу. Если представить
себе бургундские земли соединенными воедино, в противополож­
ность безумству Карла, расколовшего их, или рассматривать их в
качестве огромного западноевропейского острова мира, процвета­
ния, расцвета искусства, промышленного развития, безмятежной
культуры; если подумать также об их возможности играть великую
роль в колониальных захватах, что позже сделала Голландия, и при­
нять в расчет многие жизненные силы, которые впоследствии
выступили наружу в различных, отделенных друг от друга частях
страны, — то нужно прийти к заключению, что, по всем предпо­
ложениям, эти земли сыграли в XVI в. первостепенную роль в
широчайшем смысле этого слова. Конечно, в них было заложено
слишком много возможностей, а их цветущее состояние порож­
дало раздор.
В своих отношениях с Людовиком XI Бургундия, несомненно,
оказалась в нелегком положении, но другой, не похожий на Кар­
ла, правитель сумел бы справиться с ними.

37. Карл Смелый Бургундский

Карл не был помешанным, за исключением его самых последних
дней (когда «Dieu lui avoit trouble le sens et 1’entendement»), но толь­
ко чрезмерно страстным человеком (это было «folie raisonnante»’.)
Его дарование и сила, которых хватило бы не только на отдельные
поступки, но и на широкую деятельность, каждое мгновение вы­
нуждены были служить его одичавшей, абсолютно упрямой воле.
In praxi почти все происходило так, словно он был в помешатель­
стве. Но помешанного можно было бы по крайней мере запереть,
его же — нет.

38. Франция и идея унификации

Насколько и в чьем сознании эта идея обладала в то время реаль­
ной жизненной силой? Насколько желанной стала она казаться
позже, пройдя длительный период развития и навязав себя созна­
нию XV века?

* «Господь помутил его чувства и рассудок»...«разумное помешательство» (франц.)

324
 Роялизм во Франции, будучи убеждением, возник благодаря
правлению Филиппа Августа и Людовика XI, и утвердился, глав­
ным образом, уже впоследствии — в то время, когда понятие ко­
ролевской власти стало знаменем, поднятым против Англии. Пос­
ле больших неурядиц он снова заявляет о себе в пользу Карла VII.
Правда, целые области Франции почти не были затронуты им,
а их владельцы, крупные вассалы короны, были постоянными
противниками королевской власти.
То, что в целом королевская власть представляет прежде всего
интересы Франции, знали немногие, поскольку еще не было и
самой Франции в соответствующем понимании. Вряд ли суще­
ствовало и само убеждение в этом. Правда, обременительность
королевской власти чувствовал, наверное, каждый.
Значение Людовика XI состояло в том, что посредством жест­
кого принуждения (с этого начал уже Карл VII) он создавал твер­
дую почву, на которой могли сложиться привычка к реальной ко­
ролевской власти, прочная надежда на нее, фундамент интересов,
отождествляющихся с ней, а также охрана сферы производства и
обращения силами полиции и юстиции.
Людовик XI представляет нам образ современной Франции в
некотором смысле вопреки воле и вкусам людей того времени. А
вот после него Карл VIII и Людовик XII уже должны были вос­
пользоваться понятием роялизма, впервые утвердившимся в ин­
тересах и во взглядах людей.
Роялизм существовал уже с XIII в., во всяком случае, имелся
общефранцузский взгляд на него. Но вместе с тем в сознании
всегда сохранялась оговорка, позволяющая допускать любые
внутренние нарушения, и только теперь это положение измене-
нилось.
Обширные территории еще считали делом чести иметь своего
крупного феодального сеньора. Нормандцы издавна верили в то,
что такое огромное герцогство «requiert bien un due»
*, как об этом
сообщает Коммин61.
Более осознанно, в соответствии с фактическими обстоятель­
ствами и на основе определенных государственно-правовых пред­
ставлений, утверждали свою независимость герцоги Бретани и их
край62.
Отличие Людовика от итальянских деспотов состояло в его ве­
ликой цели национального господства. Он изучал их опыт и, по­
жалуй, даже восхищался ими в том, что касалось средств дости­
жения господства. По Шастелену (р. 190) следует, что он даже

* «Несомненно, требует для себя герцога» (франц.)

325
тайно пригласил к себе двух венецианцев, чтобы иметь сведения
об организации власти в Венеции63.
Беспокойство итальянцев относительно планов Людовика XI
было пустым — ведь они не знали, насколько он перегружен забо­
тами у себя дома64.

39. Людовик XI
Хотя под его началом были даны только два сражения, Монтлери
и Гинегат, его отвага превышала гусарскую и сходна с отвагой кар­
динала Ришелье. Возможно, он мог бы стать картезианцем’. Со­
вокупность всех душевных напряжений, которые он выдержал в
период своего правления, представляет собой разновидность ве­
личия.
Позднейшая Франция полностью одобрила присущий ему род
тщеславия и умозрительно разделила с ним все, что он совершил,
хотя вульгарность его натуры, должно быть, противна свойствен­
ному этой стране чувству стиля. По крайней мере, он был выше
своих противников, разве что тот способ, каким он настигал их
(начиная с Сен Поля), представляется в высшей мере отталкива­
ющим.
Благодаря своей исконно прозаической сущности он легко со­
здает видимость того, будто предвидел и хотел большего, чем про­
изошло на самом деле.
Он оказывается и достойным глубочайшего сочувствия, когда
в 1482 г., в Амбуазе в присутствии своего сына должен был пообе­
щать всем своим предателям и полупредателям, что в случае его
смерти за ними сохранятся все их места.
Прочность его установлений обнаруживается в относительно
легком усмирении «guerre folle»
* ’. Уже само королевство в достиг­
нутом им могуществе можно считать общей предпосылкой коро­
левской власти; его существование рассматривается как неопро­
вержимый факт.
Вскоре все выглядело так, словно Луи Орлеанский был дово­
лен, что благодаря своему пленению ему удалось выйти из лож­
ного положения. Характер его правления, как короля Людовика
XII, позволяет предположить, будто он хотел загладить какую-то
ошибку.
И чтобы все это могло случиться, Людовик XI должен был уме­
реть в Плесси как свой собственный пленник.* **

’ Членом монашеского ордена картезианцев (возник в 1084 г. в Бургундии).

** Безумной войны (франц.)

326
 Он господствует во французской истории не из-за слепости
историков, а просто потому, что он для нее много значил.

40. Германская империя при Фридрихе III

У немецкой нации осталось воспоминание о Священной Рим­
ской империи германской нации как об ушедшем в прошлое
мировом господстве, которое при Карле Великом обрело свою
самую могущественную форму, а при Оттонах так или иначе ут­
верждало германское первенство в Европе по сравнению с Гал­
лией, Италией и славянами. Но родовое сознание в отдельных
областях империи, а к тому же и их склонность к обособленной
жизни, всегда противостояли самой империи, со времен же Са­
лической династии и Гогенштауфенов у отдельных князей по­
явилась возможность примкнуть к папам в их борьбе против им­
ператоров. После смерти Генриха VI королевская власть в
Германии была иллюзорной и не обладала способностью к воз­
вышению.
После конца династии Гогенштауфенов продолжало суще­
ствовать только весьма усеченное немецкое королевство, чье
главное значение заключалось в том, чтобы взыскивать вакант­
ные лены в пользу семьи. Да и с этим король должен был спе­
шить, ибо он был лишь избранным королем, а каждое избрание
становилось новой сделкой. Однако его власть оказывалась не­
многим большей, чем господство над достающейся ему всякий
раз территорией.
Нация, распавшаяся на более или менее жизнеспособные кус­
ки, разделилась на силы, довольствующиеся существующим состо­
янием дел и захваченные процессом присвоения, и на недоволь­
ные, находящиеся в угрожающем положении. В представлении
последних старое и могучее королевство казалось воплощением
мечты — тем более блистательной, чем менее реальной она была.
В то же время на конкретно существующего короля, даже и коро­
нованного императором после его похода в Италию, смотрели как
на карикатуру, и еще решительней лишали его последних остат­
ков уважения и послушания65.
Дружба с папами была привычным уже для Люксембургов, а
в положении Фридриха III — и совершенно неизбежным делом.
Венский конкордат только создает для него то, чего добились
уже Бранденбург, Клеве и другие. Иные находили тогда излиш­
ним прибегать к императору как к определяющей инстанции и
просили у папы его решений относительно немецких дел.
Настоящую травлю образа Фридриха III ведет неприкрытый
современный национал-либерализм. По истечении 400 лет он

327
набрасывается на беспомощного в свое время человека и сопро­
вождает публичными смешками все, что наполняло стыдом и
позором австрийский дом в те далекие времена.

41. Османы
Их отличие от большинства других исламских народов и государ­
ственных устройств состоит в том, что абсолютно воинственный
период, обозначающий у других начало их власти, продолжается
у османов столетиями и становится непрерывным, благодаря лен­
ному устройству и янычарам. Турецкий народ учится ощущать
новизну в момент войны — в мирные времена он терпит обычный
исламский деспотизм.
Все это вступает в противоречие с Европой, с ее государ­
ственным устройством, предполагающим иерархию власти, и с
рыночными спорами о распределении обязанностей. К тому же
в ней существует множество центров власти, каждая отдельная
сила обладает ничтожным влиянием, и все они остаются захва­
ченными своими распрями и «наследственными» войнами. Но
даже при таких обстоятельствах какие-то возможности склады­
вались еще и в пользу турок, особенно учитывая французско-
турецкий союз.
Почти каждый из европейских народов только и прикидывал,
какую он получит выгоду, если турки нанесут ущерб его соседу. И
при этом не было еще недостатка в ретивых глашатаях, неусыпно
напоминающих об общей опасности.
Турецкие планы хорошо прочитывались, было довольно точно
известно, как обстоят дела в подавленных ими странах, а также и
то, что не может быть и речи о возможности усвоения турками
европейской культуры.
Наряду с военной организацией, туркам в полной мере прису­
ще и свойственное каждой исламской общине высокомерие; ере­
си у них, за исключением одной попытки при Амурате II, никог­
да не имели большого значения, и именно потому турки научились
ненавидеть и преследовать шиизм как персидскую веру. Власть
османов придерживалась ортодоксальной веры и удерживала цер­
ковь в своих пределах, в то время как Запад в церковном смысле
распался и имел свою всеобщую церковь за границами государств.
Весь «фанатизм» османов как политическая и одновремен­
но воинская сила служит целому, а не шествует рядом с ним.
Любая война есть война за веру. Ео ipso исламу принадлежит
мир.
В правящих кругах происходит все, даже самое страшное, но
только с целью обеспечения единства и устойчивости власти. Все

328
права на стороне одного (!), в то время как в Европе здесь и там
власть и территория еще делятся на части, чтобы права на них
получили многие.
Европа еще помнит и, по крайней мере, номинально сохра­
няет законы о правах наследования. Османы же действуют ис­
ключительно в соответствии с неприкрытым правом завоевате­
лей.

42. Республика Флоренция

Республика расширялась, начиная с XIII в., и с 1406 г., включив в
себя Пизу, делала подвластными себе города, управляемые комис­
сарами. Конституции Флоренции, которые, наверное, запомина­
лись гражданами до самой смерти, последовательно сменяли друг
друга66.
Что в общем бросается в глаза, так это высокая политическая
сознательность народа, а кроме того — участие большей части
граждан в общественной жизни и в решении конституционных
вопросов.
Но при этом вовсе не обязательно, что сами по себе назван­
ные конституции были базисом флорентийской культуры или
что они хотя бы создавали ее. Достаточно уже того, что они не
препятствовали ей или хотя бы не делали невозможным суще­
ствование такого общества, которое в будущем станет субстра­
том, жизненной почвой культуры и искусства. Можно говорить
о множестве сил, выдержавших историческое испытание и яв­
лявшимися носителями всего вышеназванного: это воля и по­
нимание Медичи, соперничество других нобилей, определенное
число духовных корпораций. Кроме того, существует еще и
свойственная всем флорентийцам уверенность в наличии у них
чувства монументальности, однако решающим фактором была
их высочайшая духовная одаренность (или ее самое широкое
распространение в народе) по сравнению со всеми остальными
итальянцами, — точно такая же, как у афинян сравнительно с
другими греками. Флоренция есть Италия Италии, как Афи­
ны - Эллада Эллады, 'EkXaSog 'ЕЛЛск; "AOavat.
И только так, наверное, могло сложиться убеждение: если бы
это не было прекрасным, non si usaria a Firenze.’ Подобное убеж­
дение может дожить и до более скромных времен, сохраняя при
этом высокий масштаб оценок.

’ Ему не нашлось бы места во Флоренции (шпал.)

329
 43.0 войне 1494 г.
I. Для великих держав, еще совсем недавно обретших полное мо­
гущество, сейчас начинается отроческая пора большой внешней
политики.
Складывалось впечатление, что Франция собралась вознагра­
дить себя за терпкую прозу Людовика XI. Романтическое настро­
ение пробивается со всех сторон: реалисту par preference’ скорее
всего нужно было согласиться с тем, что его столь тщательно опе­
каемый сын станет мечтателем (дочь же, Анна де Боже, была реа­
листкой).
Во всем блеске проявляет себя вторая, фантастическая сторо­
на французской натуры. Это качество Карла VIII импонировало
также и итальянцам; для Савонаролы он предстает великим свя­
щенным предводителем гвельфов, для Пизы — освободителем, для
Неаполя — sacra corona”, а для всех — новой великой удачей в стра­
не реализованных возможностей — Италии.
Анри Мартен (Histoire de France, IV. edit., t. VII, 282) в этом
отношении отмечает: «La portion remuante et guerriere de la
population fran^aise garda, depuis la campagne de Naples, une aveugle
fureur de conquetes lointaines, une infatuation funeste de sa superiorite
militaire...»”*.
Сам по себе поход был чистым безрассудством; действительный
интерес Франции, скорее всего, заключался бы в том, чтобы Не­
аполь принадлежал некоторой побочной арагонской ветви, неже­
ли тому арагонцу, который уже занимал Сицилию. Важнейшее
значение этой страны выражалось в противостоянии исламу —
весьма тяжкое и почетное право! В действительности же, Фран­
ции не следовало отказываться от прав на Франшконте и Артуа, а
необходимо было забрать с оставшейся территории Нидерландов
все, что было возможно. Наоборот, Неаполь даже в лучшем слу­
чае был ничего не стоящим для Франции владением, и Карлу VIII
не следовало идти в поход только с целью завоевания Неаполя.
Может быть, решающими были планы продвижения на Кон­
стантинополь и Иерусалим?
Очарование этого времени состоит в том, что эгоизм и вооду­
шевление выступают во всей их простоте; Флоренция пережива­
ет свою республику и своего Савонаролу из потребности в эмоци­
ях.

’ По предпочтению (франц.).
“ Священным венцом (лат.)
«Начиная с кампании в Неаполе, активная и воинствующая часть французско­
го населения сохраняла слепую страсть к дальним завоеваниям, пагубную убеж­
денность в своем военном превосходстве...»

330
 Коммин и Гвиччардини едины в своих сообщениях; к ним при­
соединяется уже и Макиавелли (Decennale I)67.
Но разве все надувательство с планами походов на Константи­
нополь и Иерусалим было в конечном счете только маской? Хо­
телось придать захватническому движению видимость крестово­
го похода? При существовавшей тогда турецкой опасности этот
простой завоевательный поход на Неаполь представлялся неверо­
ятно скандальным, и Александр VI68 довел до сведения Карла
(февраль 1494 г.?), что подобный поход не мог быть предпринят
importuniori tempore
;
* в предельном отчаянии Ферранте хотел от­
даться в руки турок. Да и 30 000 человек было слишком мало для
крестового похода. Но во всем происходящем был скрыт и некий
объективный смысл, как правило, не находящий своего внешне­
го выражения: агрессивный нрав Франции побуждал и без того
заинтересованную в своем усилении испанскую власть к тому,
чтобы равным образом устремиться к дальнейшей оккупации
иных земель. Уступка Руссильона и Сердани еще долго не давала
Фердинанду Католическому покоя!
Насколько достоверна сицилийская доктрина, согласно кото­
рой Филиппо Мария Висконти действительно завещал свой город
Альфонсу Великому69? И в самом деле, не следует ли отсюда, что
не только Лодовико Моро, но и весь дом Сфорца были в посто­
янном беспокойстве за Арагонский дом в Неаполе? И не состоя­
ла ли цель бракосочетания юного Джованни Галеаццо в том, что­
бы устранить эту заботу? А с Орлеанского дома были совершенно
сняты его притязания!

II. Нас убеждают прежде всего в том, что войны необходимы,

поскольку во время мира народы загнивают, а самые мощные
силы уже не получают своего выражения.
И, разумеется, таким способом победитель получает возвышен­
ное чувство полноты жизни. О побежденном и его страдании уже
не говорят, подразумевая единственный вопрос — почему он не
стал более сильным?
В таком случае у Италии, поверженной наземь после эпохи или
целой череды интервенций, конечно, не было ни единства, ни го­
сударственных учреждений для организации национального со­
противления, а отдельные правительства даже желали прихода
чужеземцев. Она обладала силами высочайшего духовного поряд­
ка, способными к творчеству в пользу всех времен и народов, но
бедствия Италии, конечно, в высокой степени подорвали про­
дуктивность этих сил. Все, чего не дано было совершить искуса

* В более неподходящее время (лат.)

331
ствутого времени, вероятно, будет уже недостижимым для искус­
ства белой расы.
Франция появилась, охваченная прежде всего откровенным
желанием добиться признания действенности наследственных
прав, и в первую очередь Карл VIII с его анжуйским пергаментом,
а затем — Луи Орлеанский (в действительности Рабоданг), со сво­
ими миланскими претензиями на права его бабки.
Тем самым они вспугнули испанского зверя. Таким образом
открылась сцена для испанско-французской борьбы за существо­
вание, которая хоть и частично, но постоянно проходит на италь­
янской почве, ставя своей целью захватить различные области
Италии, пока около 1555 г. французы полностью не изгоняются из
страны.
Сверх того они упускают значительно более близкое и важное
приобретение: Нидерланды. Карл VIII жертвует в 1493 г. Артуа и
Франшконте для того, чтобы уверенно приступить к своему ита­
льянскому походу; позже Франция не получает важную француз­
скую Фландрию вплоть до устья Шельды, где когда-то французс­
кие короли одерживали победы при Бувине, Роозебеке и др.
Можно ли в этом случае ставить в вину Филиппу II то, что он
всячески поощряет и использует в своих интересах расстройство
Франции в религиозных войнах?
Франция вновь вступает в Италию при Ришелье, при Людови­
ке XIV, во время войны за испанское наследство, затем при Лю­
довике XV, Директории, Наполеоне и т. д., пока, наконец, при
существенном участии Франции, в Германии и Италии не возни­
кают огромные национальные объединения, с которыми ей уже
нелегко будет тягаться в будущем.
Было бы интересно подсчитать сумму того энтузиазма, который
испытала именно французская нация, nota bene, а не ее предво­
дители, исключая не только страдания Италии, но и унижения
французов после стольких их отступлений из этой страны.
По всей видимости, сегодня можно говорить об окончательных
результатах такого подсчета, поскольку, скорее всего, все француз­
ские вторжения в Италию прекратились навсегда.
Но в конечном счете остается один контрвопрос: Что сотвори­
ли бы итальянцы друг с другом, если бы Европа оставила их в по­
кое?

44.0 папской масти

Папство притязает на роль третейского судьи между нациями и
властителями; оно призывает (хотя чаще всего втуне) к миру в
Европе, чтобы последняя объединилась против ислама, так, на­

332
пример, нам известно требование Бонифация VIII, обращенное к
враждующим королям (Англии и Франции, Анжу и Арагона).
После авиньонского периода и после схизмы она, по меньшей
мере, заново взялась за эту роль: Евгений IV разрешает между
Кастилией и Португалией спор за обладание Канарскими остро­
вами, подобно тому, как Александр VI позже проводит между
ними меридиан через Атлантический океан. И Николай V также
издает буллы по вопросам португальских открытий.
Конечно, если Рим, обладая властью на итальянской террито­
рии, впутывался в процессы, происходящие в целом мире, он уже
не мог соответствовать этим притязаниям, и все же, кажется, Алек­
сандр VI (во времена между Карлом VIII и Ферранте), да еще Лев
X попытались сделать, что могли. Но вместе с тем раскрывается и
наивность Льва X, когда он пожелал передать в 1513/14 гг. Ниж­
нюю и Верхнюю Италию Джулиано и Лоренцо Медичи.
Кроме того, власть церкви была высшей инстанцией в вопро­
сах веры и в делах, связанных с церковными наказаниями и ми­
лостью.
А удалось бы папству, даже если бы оно повело себя совершен­
но корректно, избежать нападок немецкой Реформации? Особен­
но в тот момент, когда практика отчисления денег в пользу папы
стала предметом ожесточенного спора?
Опасной для авторитета папства была привычка прибегать к
духовным средствам борьбы, отлучению от церкви, интердиктам
и т. д. (Пий II включил обход разработок квасцов возле Тольфы в
число смертных грехов, которым нет отпущения!) Если однажды
привычный всем страх перед папской властью и преодолевался, то
на этом дело не только не заканчивалось, но его противники при­
ходили в ожесточение и набирали силу, предавая папу ответным
проклятиям, называя антихристом и т. д.

45. Италия и Европа, находящаяся за пределами Италии

В государствах, находящихся вне Италии, знать и буржуа были
социально разобщены между собой и это продолжалось еще дол­
го; у обоих были свои, чуть ли не разные, культурные традиции, а
каждое сословие в отдельности было не в состоянии создать ба­
зис одной совершенной культуры. Что касается Германии, то
знать здесь одичала и тяготела к насилию, а бюргерство, хоть и
притесняемое со всех сторон, все же имело доступ к получению
разнообразных жизненных удовольствий.
Все княжеские дворы вне Италии были в то время не в силах
стать центрами общественной жизни своих наций, каким еще
раньше был известный своей пышностью бургундский двор. Во

333
Франции один Франциск I, возможно, создал центр социальной
жизни. Лишь отдельным дворам были присущи помпезность и
бурные удовольствия, другие же должны были оставаться более
сдержанными и сами желали этого.
Литературное образование, выходящее за рамки устной тради­
ции, за пределами Италии было еще в сущности подчинено схо­
ластике, которая представляла собой не способ исследования, а
скорее служила подпоркой для всего того, что и так получало под­
тверждение посредством логических процедур. Подобным же об­
разом схоластика и ее учебные пособия господствовали в инкуна­
булах, издаваемых вне Италии. Вместо естественных наук пышно
расцветали такие призрачные науки, как астрология и алхимия,
хотя в Италии они уже были близки к исчезновению.
Так называемые поэтические школы только тогда и начинали
свою жизнь. Далее, здесь и там в северных университетах появля­
лись итальянские и наскоро получившие итальянское образование
учителя поэзии, риторики и юриспруденции, встречавшие иног­
да сильное противодействие со стороны местных коллег. Цицерон
и Квинтилиан силой утверждались в качестве предметов для изу­
чения.
С жизнью чувств дело обстояло так, что религиозное ощу­
щение оставалось в тех или иных странах еще очень сильным,
но наряду с этим существовали и выпадающие из общей кар­
тины небольшие мистические сообщества и отдельные правед­
ники.
Поэзия, выступающая не в качестве сохранившегося народно­
го поэтического творчества, а как часть литературы, появляется у
французов и немцев в одеянии манерного и чуждого для нас ли­
рического стиля. Наряду с этим проявляется и неуклюжая на­
смешка, иногда в большей мере поучительная, иногда со значи­
тельной долей цинизма. Не скрывались ли за этим какие-то
нежные чувства? Для наших дней эта литература обладает одной
лишь культурно-исторический ценностью.
Вне сферы итальянского искусства наиболее исполненной жиз­
ни художественной формой была, возможно, поздно расцветшая
готика с ее роскошным декоративным стилем. В скульптуре и жи­
вописи исчез прежний идеализм великих готических времен, а
гармоническая новизна еще не была обретена; в своем построе­
нии человеческого образа и в манере повествования фламандский
реализм остановился на полпути, и именно свойственная ему
правдивость при передаче индивидуальности ярко выявляет этот
недостаток. Но рядом с неудачами и даже варваризмами в карти­
нах встречаются и отдельные прекрасные, глубокомысленные и
одухотворенные лица. С началом XVI в. на Севере рождается ве­

334
ликое и притом почти полностью самостоятельное прогрессивное
движение.
Таким образом, внеитальянская культура в целом остается еще
дисгармоничной, хотя частично и обладает скрытыми силами.
Италия же является страной единой общей культуры, одновре­
менно несущей в себе гармонию. Формы человеческих связей в обще­
стве достигают более высокого уровня, являя собой отличающу­
юся от сословных различий общительность, и дух составляет ее
основное содержание.
Все то, что для остальных европейцев примерно в конце XV в.
было еще мечтой и предметом фантастических представлений,
выступало для итальянцев уже в качестве знания и свободного объек­
та мысли. Фантазия же у них прекрасно ответвилась в поэзию и
искусство.
Пространство духа, воспринимаемое другими европейцами в
качестве весьма близкого и тесного окружения, было здесь без­
мерно расширено благодаря интересу к идеальному постижению
римско-греческой древности, к Ренессансу в узком смысле сло­
ва, к природе и человеческой жизни. Оно ведь и расширялось бла­
годаря всеобщей устремленности к знанию, исследованиям и от­
крытиям, которые не знали препятствий, порождаемых старой
схоластической системой, все еще тяготеющей над остальной Ев­
ропой.
Здесь не один дух познает мир и самого себя, но и душа гово­
рит другим языком с собой и о себе, и при этом украшает себя или,
скорее, раскрывает свою внутреннюю красоту.
Деспотизм большинства правительств наносит лишь незначи­
тельный урон этому процессу. То, что Неаполь (с Понтано, Сан-
надзаро) и Сицилия только в малой мере причастны к этому ду­
ховному движению, имеет вероятно, другие основания. Где-то
в иных регионах Италии остается возможность принимать впол­
не допустимые независимые установки, более подходящие для
людей не слишком требовательных. Сами тираны и даже неко­
торые папы стоят во главе движения, например, Лодовико Моро
и другие.
В центре событий находится республика Флоренция, как глав­
ный очаг и место, где встречаются значительные культурные цен­
ности. Во Флоренции, даже если мы отвлечемся от деятельности
самого флорентийском государства, происходит чрезвычайно
сложное взаимодействие разнообразнейших сил в процессе скла­
дывания высшей, гармоничной культуры.
Ее базисом, наряду с благоприятными физическими и эконо­
мическими условиями, является и общая предубежденность совре­
менников, что в этом городе возможно все и что в нем необходи­

335
мо обладать всем самым лучшим. Без господства этого представ­
ления никакие мировые законы не смогли бы ничего сделать; оно
нашло свое выражение также и в том, что в Италии стало крыла­
тым высказывание: «не будь это столь превосходным, non s’usaria
a Firenze». Там находилась резиденция Медичи, появлялись дело­
вые люди из многих корпораций и государств, нанимавшие худож­
ников и искавшие произведения искусства.
Таким образом, ученые, поэты, художники высокого ранга
могли сходиться вместе или расти во Флоренции; кроме того, в
качестве заказчиков или творцов произведений искусства следу­
ет рассматривать мастеров из флорентийских колоний и отдель­
ных итальянцев, живущих на чужбине. Уже Бонифаций VIII на­
зывал флорентийцев пятым элементом.
В поэзии итальянский эпос господствует в качестве решающе­
го, ведущего жанра, начиная примерное 1450 г., подобно тому, как
лирика была ведущим жанром в XVI в. После Пульчи эпос обре­
тает все свои тона и краски: он исполнен высокого героизма, по-
лукомичен, созвучен времени и т. д.
Итальянский гуманизм, постепенно проникающий во многие
страны, уже производил впечатление на Европу. Многие северя­
не учились в Италии и, возвращаясь, несли с собой новый образ
науки; из итальянской поэзии, наоборот, они привозили только
новолатинскую ее разновидность. На Севере на рубеже 1500 года
ничего не знали о Данте, за исключением, может быть, его de
Monarchia. От Петрарки и Боккаччо доходили лишь произведения,
написанные на латыни, не слышно было ничего ни о Пульчи, ни
о Боярдо, разве что о Баттисте Монтовано. Ариосто еще только
начинал творить.
В то же время большое влияние имели в Европе новые, свой­
ственные Италии государственные формы, ее торговые учрежде­
ния и путешественники.
Но что в первую очередь следовало открывать завоевателям
Италии, так это ее искусство, тесно связанное с традициями древ­
ности.
Прежде всего, это касается архитектуры, которая, в конечном
счете, уже выражала величественную и приспособленную к по­
требностям человека мирскую жизнь, давая ему приют. Она была
призвана возводить не только церкви или одни лишь замки, но и
дворцы и виллы — все по единому плану, в захватывающе-про­
сторных, благородных и грандиозных формах. В гармонии со всем
этим архитектура стала искусством украшения. Она выступила, с
одной стороны, в качестве полной противоположности сверх­
утонченному искусству европейского Севера, а с другой, — совер­
шенно приспособилась к новому стилю строительства, срослась с

336
ним и была готова к бесконечному распространению. Ее общим
свойством стала величественная ясность.
Затем нужно выделить скульптуру и живопись, в которых уже
можно было увидеть великолепие Леонардо и истоки творчества
Микеланджело. Эти два вида искусства чудесным образом про­
бивали себе путь через все оккупации и интервенции в тех или
иных укромных уголках Италии (Луини в убежище под Сарон-
но!).
Искусство средневековья достигло абсолютного величия по­
буждений, фламандское же искусство — правдивости в детальном
воспроизведении индивидуального начала. У Леонардо все пере­
численное сплавилось с чем-то более возвышенным, превратившись
в совершенную реальность, воплощающую в себе величие; земная
подвижная жизнь оказывается для мастера лишь внешним обра­
зом и выражением иной, духовно активной жизни. Все слилось в
одном произведении: исключительная притягательность образа и
благородство идеи у Рафаэля; совершенное проявление жизни,
воздуха и света у Корреджо; и праздничное, величественное бы­
тие у Тициана; наконец, реальность доисторических, вне- и над­
мирных образов и событий у позднего Микеланджело, не говоря
уже о менее значительных творцах, которые все же кажутся нам
великими. И все это при почти полной независимости от антич­
ного искусства!
Мы имеем дело с единственным счастливым случаем в исто­
рии искусства, когда высочайшая красота и истина чувственно ­
го явления упорно устремляются ввысь и утверждаются как от­
кровение высшей духовной жизни, а человеческое сознание дает
себе в этом отчет. Здесь надо вспомнить слова Микеланджело:
«Истинная живопись благородна и благочестива сама по себе,
поскольку даже усилия к достижению совершенства возвышают
душу к молитве, ибо она приближается к Богу и соединяется с
ним; истинная живопись есть отображение Его совершенства и
тень от Его кисти».
В эти же времена иностранных вторжений и оккупаций со­
здавали свои произведения Макиавелли, Ариосто и Гвиччар­
дини.

46. Испания и Португалия

Даже после смерти Изабеллы (1504) и Фердинанда Католическо­
го (1516) гранды остаются преданными короне. Тем не менее в
королевстве возникают внутренние неурядицы, поскольку высшая,
власть как таковая становится предметом споров, и в конечном
счете начинается восстание городских общин против нидерланд­

337
ских Советов (коллегиальных органов) Карла V. Но королевская
власть остается полным хозяином во всем, и после того, как пре­
кращается разделение сторон, она достигает своего высшего обо­
жествления. Все подавляет инквизиция, глава Медины Сидонии
несет ее знамя. Но кажется, что порабощение не воспринимается
в своем истинном смысле; тот же народ, от которого неслыханная
доселе предварительная цензура отделяет огромные области мыш­
ления и знания, остается в других областях духа живым и творчес­
ким, и даже в значительно более поздние времена творит свои
лучшие и вечные создания. Лишь в течение XVI в. к уже существу­
ющим романам и лирике присоединились сакральная и светская
драма (последняя снова стала трагической и комической), новел­
ла и реалистический роман (нищенский роман). В своем искус­
стве, которое в XVI в. все еще испытывало влияние извне, истин­
ный испанский гений приходит к расцвету лишь в XVII в., когда
нация уже умирала.
Во времена великих открытий и основания колоний Колумб
должен был опираться на единственно влиятельное и активное
начало, которое побуждало людей к деятельности: это было даже
не предвкушение удовольствий, а лишь простая жажда золота.
Возможно, в ней черпают свою силу все проклятия. Невероятное
расширение взгляда на мир сопровождается губительной привер­
женностью испанской лени к деньгам и силе. Чтобы достичь их,
люди отваживаются на любую опасность и прилагают любые уси­
лия. Вплоть до завоеваний Кортеса в деяниях испанцев челове­
ческое начало заметно отходит на второй план по сравнению с
португальцами при Мануэле Великом. Его деятельность полно­
стью поглощают дальние плавания, но, тем не менее, его призы­
вы к крестовым походам доходят и до других европейских влас­
тителей. Перед нами предстает более деятельный народ, который
хочет не просто наслаждаться и царствовать: кажется, что все, от
самого большого до самого малого, захвачены пафосом военно­
торговых плаваний, чтобы потом этот пафос был обобщен вели­
ким поэтом. Впоследствии предводители и вице-короли предста­
ют как исключительно преданные и единодушные слуги великой
идеи, которая находит свое воплощение в образах королей; они
не подвергаются позору, как показывает пример Колумба, Баль­
боа и других.
Португальцы не открывали «новый мир», каким его застали
испанцы, хотя и присвоили себе часть этого мира в Бразилии,
натолкнувшись при этом на некую древнюю, и, в сущности, все
же неведомую им цивилизацию. Они встретились не просто с ди­
кими или полукультурными народами, но с культурным миром,
исполненным опасностей и населенным воинственными мусуль­

338
манами, с которыми снова встречались как с знакомыми, актив­
ными своими противниками вплоть до далекой Индии. Начиная
с Васко да Гамы врата Востока были взломаны одни за другими.
И в завершение всего, только одна Португалия была неповинна в
разразившейся европейской войне народов.

47. Начало Реформации: общие соображения

Реформация способствовала серьезному изменению самого мира.
Прежде всего, нам следовало бы начать с вопроса об «освобожде­
нии».
Прежний католицизм, когда он не испытывал существенного
давления, не препятствовал ни одной идее, даже кощунственным
атеистическим выступлениям, и в первую очередь не помешал
появлению реформационных идей.
Но церковь претерпела изменения (даже если отвлечься от ее
догматов) в иерархической структуре власти и в принадлежащей
ей форме собственности — ведь и то, и другое подчиняется време­
ни. (Поэтому тот, кто свергает и забирает себе власть и собствен­
ность, все-таки остается насильником, пусть даже к результатам
его деяний и присоединяются позже здоровые силы).
В Европе же в целом у светских сословий, повсеместно нуж­
дающихся в средствах, отношение к церковному имуществу
было животрепещущим вопросом, а церковное государство на­
ходилось в угрожающем положении вследствие образа действий
самих пап.
Реформация, как религиозное обновление, абстрагируется от
всей традиции средневековья; по-разному толкуемая Библия ос­
тается единственным авторитетом, а реформационная теология
обнаруживает узкие места в доктрине оправдания.
Начиная с 1520 г. целью Лютера стало полное искоренение ка­
толицизма. Он был отлучен; его противники, однако, были назва­
ны «хулителями» Евангелия, а религиозная терпимость была пред­
ставлена как святотатство.
Реформаторы любили уподоблять свои деяния гневу Господню.
Не было пощады тем, кто хотел optimo jure
* остаться верным
старой религии. (Но ведь того, с кем так обращаются, следует
уничтожить; там же, где это невозможно, мститель становится
ненужным).
Происходили бесчисленные преступления, цель которых —
заставить церковь отречься от установленной для нее тысяче­
летней эпохи. Но значительная часть Германии оставалась вер-

’ С полным правом (лат.)

339
ной католицизму или снова становилась католической, а во всей
оставшейся Европе католицизм утверждался в важнейших стра­
нах и считал себя вправе принимать высшие меры самооборо­
ны от Реформации и, безусловно, хотел отстоять свое существо­
вание.
Кроме того, Германия заплатила в Тридцатилетней войне столь
дорогую цену за Реформацию, какую вообще трудно себе предста­
вить. В целом же все закончилось очень плохо, тем не менее эта
отчаянная ненависть не смогла ничего изменить и по сей день:
ведь «другие» еще продолжают существовать и называть себя так­
же христианами.
За католическими «людскими уставами» следуют протестантские.
Реформаторы и «свобода»: Сегодня в протестантах видят глав­
ным образом пробивную силу, и не из-за тех принципов, которым
она учила, но потому, что они разрушили католицизм, насколько
смогли. И все это делается при ничтожном обращении к их уче­
нию, сопровождаемом жалким, по сути своей, его почитанием.
Протестантизм считается либеральным, но таким он стал только
тогда, когда перестал быть протестантизмом, и когда либерализм
и без того был навязан ему государством.
Реформаторы оплакивали «духовную свободу». Каждый из
них рассматривал свою догматику в качестве условия для спа­
сения души. Они горько жалуются на презрение к себе — и тут
внезапно теряют доверие к самому Лютеру. Их охватывает
ужас, потому что с наступившим обновлением веры вся их эти­
ка вырывается на открытый простор (Бог — создатель зла и
тому подобного), в то время как народная фантазия и страсть,
впредь опирающиеся на одну лишь Библию или же на один
только дух, постоянно совершают все новые эволюции (ана­
баптисты).
При этом, однако, сила, материально поддерживавшая Рефор­
мацию, представляла собой всеобщий отказ от благих дел, от ми­
лостыни, десятины, отпущения грехов, поста. Короче говоря, она
стала проявлением всеобщей распущенности, и в этом проявился
не просто отказ от аскезы, но сказалась прямая ее противополож­
ность.
Реформация есть вера всех тех, кто по своей воле больше ни­
чего не должен. Правда, при Кальвине, это стало рассматривать­
ся иначе.
Вскоре на передний план вышли самые худшие и социаль­
но опасные элементы общества. Именно они толкали на раз­
рыв со всем, что уже исторически сложилось. По этой причи­
не и действовали среди них те, кто был захвачен страстью к
болтовне.

340
 Даже после того, как улеглась буря Крестьянской войны, сохра­
няло свою силу важное для всех разрешение на полную свободу
мышления и действия, которое распространилось также и на зем­
ли, находившиеся под властью католических правителей. В 1532 г.
Тьеполо охватывает страх: в результате одного внутреннего кон­
фликта победители или бежавшие побежденные были охвачены
желанием вторгнуться в соседние страны.
Люди, стоявшие на более высоком духовном уровне, ощущали
в себе внутреннюю подавленность. Характерной чертой этого вре­
мени становится отсутствие в человеке какого-либо возвышенного
состояния духа. Высшее образование не продвинулось (как это
считается) вперед, а отступило назад на десятилетия. Умолкли и
гуманисты.
Немецкое искусство погибало из-за иконоборчества, вслед­
ствие отсутствия в нем высоких целей (его лишили свойственно­
го ему мифа), из-за участия наиболее значительных художников
в реформационном движении.

48.0 Лютере
Возможно, для Лютера первоначальными импульсами стали не
спекулятивные идеи, но чрезвычайно могучие основополагающие
ощущения, которые здесь и там встречаются у глубоких натур,
принадлежащих к древним высоким расам. Они чувствуют искон­
ную ничтожность всего земного и видят в нем — в зависимости от
своих способностей, от времени, места, происхождения, — образ
твари, отпавшей от Бога.
Лютер, заключенный в свою бренную (германскую или мона­
шескую) оболочку, которая придавала его духу внешнюю форму,
воспринимал ее как проявление греха. При этом его не удовлет­
воряло обыкновенно принятое в его окружении средство от гре­
ха, а именно покаяние; совершенно неприемлемым было для него
и формальное искупление, то есть, отпущение грехов.
Внешность Лютера описывает Кесслер70, увидевший его в
1522 г.: «Was er ainer naturlich zimlichen faiste, aines uffrechten gangs,
also da er sich meer hindersich dann furdersich naiget, mit uffgeheptem
angsicht gegen den himel, mit tiefen schwarzen ogen und brawen
blintzend und zwitzerlend, wie ain stern, das die nitt wol moegend
angesechen werden»
.
* (Кранах нигде не смог донести до нас пред­
ставление об этом).

* «Он обладал уверенной прямой походкой, склоняясь взад и вперед, с поднятым

к небу лицом, глаза его, глубокие, черные, смелые, сверкали как звезды, настоль­
ко, что в них было трудно смотреть» (нижн.-сакс.) (Перев. ред).

341
 Определяющим в характере Лютера было то, что вместе с от­
пущением грехов его ужасала также и принятая практика благих
дел в их широчайшем проявлении. Но в пользу последних, несом­
ненно, всегда будут говорить некоторые естественные человечес­
кие чувства, которые он также попрал (вместе со всеми, на его
взгляд, бессмыслицами, практикуемыми в католицизме).
Для христианина является естественным (но, может быть,
именно поэтому теологически ложным?) покаяться в своих ошиб­
ках, возложить на себя страдание, а далее - отказаться от части
своего имущества и удовольствий. Только оптимисты могут не
видеть этого. Более того, христианство даже налагает на себя дли­
тельное покаяние в форме аскетизма, а ее-то Лютер и ненавидел
больше всего, после того как некогда с ней расстался.
Реформаторы вскоре увидели, что они потеряли вместе с цер­
ковной практикой подаяния, и написали тогда свои программы
общественной благотворительности.
Но они сами стали бы жертвами собственного бессилия, если
бы княжеские и городские власти не обеспечили существования
прочного церковного организма, имея на то полное основание. В
сущности, власти вынуждены были далее взять под свое покрови­
тельство и бенефиции, желая, вероятно, в какой-то мере возло­
жить обязательства и на священников.

49.0 немецкой Реформации: ее причины и духовные последствия

К числу притязаний новейших католиков относится идея того, что
корпорация, столь сильно обремененная временным установлени­
ем, как средневековая иерархия, все же не должна подчиняться за­
конам всего временного, но обладает привилегией вечной неиз­
менности, находясь в окружении изменчивых вещей. А вот земное
имущество и власть, как они считают, преходящи. Но мы знаем,
что и сама церковь росла и постоянно изменялась. Она возраста­
ла приблизительно так, как должна была, согласно мнению свя­
щенников, расти религия бессмертия. Эта религия уже не могла и
не хотела выдавать себя за библейскую, отсюда неприязнь к Биб­
лии, переведенной на национальные языки, что нашло свое при­
близительное выражение в правиле Хименеса: достаточно тех трех
языков, на которых высказано 1NR1‘. В этом отношении, может
быть, оказывало свое последующее влияние воспоминание о лол­
лардах, которые то тут, то там продолжали свое существование
вплоть до XVI в.
* Аббревиатура от латинского выражения «Jesus Nazarenus Rex Judaeorum*
(«Иисус Назареянин, Царь Иудейский») (надпись на Распятии, монограмма
имени Христа).

342
 Теперь остается только выбирать: что приведет к потрясению
церкви — постепенный отход от нее субъективно образованных,
современных людей, мирян, на личном опыте испытывающих
истины церкви, или же внезапный серьезный религиозный кри­
зис, да еще и связанный с финансовыми трудностями?
Как долго еще все это могло продолжаться, не будь индустрии
отпущения грехов при Льве X?
Контрвопрос: Как бы все это закончилось, не будь Лютера?
Несомненно, по отношению к церковному имуществу и в особен­
ности — по отношению к церковному государству, по всей Евро­
пе вскоре наступили бы какие-то изменения, но сохранилась бы
львиная доля прежней догматики и иерархии, при которых едва ли
нужно было бы подавлять индивидуальное развитие отдельного
субъекта.
Все случившееся привело к определенным духовным послед­
ствиям, помимо религиозных, — в любом случае, духовное про­
буждение и созревание затронули бесконечно большее число от­
дельных личностей, чем раньше. А благодаря внедрению религии
во внутреннюю жизнь человека душевное начало получило боль­
шее развитие, которое затронуло и более широкие круги общества
(?)71. Но вместе с приобретением этого, ставшего общественной
ценностью, достояния неизбежно было утрачено и много наивной,
примитивной силы. Подобным образом объясняется и факт гос­
подства после Реформации бесцветной литературы и поэзии, и
ощущение гнета со стороны властителей. Последнее связано
прежде всего с воздействием новой догмы (оправдание верой),
которая будучи сама по себе тяжким бременем, оказалась доступ­
ной далеко не каждому верующему. Она тяготела над сознанием
с более гнетущей силой, чем прежде это делал католицизм, кото­
рый в действительности допускал тысячу разных форм приспособ­
ления к своему миру и, если угодно, обладал в высшей степени
либеральной практикой.
Обе церкви (ведь протестантизм заново пробуждает католи­
цизм к жизни), католическая и протестантская, становились по­
давляюще догматическими и требовали, чтобы все люди, вмес­
те взятые, вновь стали односторонними, — и это после того
ощущения могосторонности и свободы, которым было отмече­
но начало XVI в. Позже протестантские страны стали очагами
«свободы духа»72, но не потому, что были протестантскими, но
вследствие того, что исповедовали протестантизм без особого
усердия.
Степень последующего восполнения утраченного не поддает-:
ся измерению: невозможно оценить масштабы реализации исто­
рически предпочтительного в процессе замедленного развития.

343
 Можно было бы вспомнить и о том, как Реформация, а с като­
лической стороны — одновременно и Контрреформация — подвер­
гли Ренессанс ревизии и поставили его себе на службу.
Шиллер в письме к Гёте от 17 сентября 1880’ года в связи с
выходом книги К.Л. Вольтмана «История Реформации» назы­
вает историю реформационного времени «материей, которая
тяготеет по своей природе к мелким, жалким подробностям и
передвигается бесконечно замедленным ходом». Он считает,
что самое важное состоит как раз в том, чтобы «скомпоновать
из нее большие плодотворные структуры и с помощью не­
скольких важных штрихов добиться появления в ней духовного
начала».

50.0 Реформации: протестантизм и традиция. - Нетерпимость нового учения

Ссылка на одну лишь Библию отклонялась католиками на
основании весьма красноречивых доводов. Глапион, например,
говорил: «Библия есть книга, подобная мягкому воску, который
можно разрывать и растягивать по усмотрению каждого; кто-то
может выразить готовность вывести из отдельных слов Библии
еще более удивительные вещи, чем это сделал Лютер; нам же
следует принимать к сведению обычаи, устоявшиеся в церкви
с давних времен»73. Для того, чтобы иметь право выдвигать не­
кий возвышенный взгляд на ход Реформации и опираться на
него, нужно подавить психологический опыт всех времен и на­
родов. В самом деле, можно было без труда доказать, что пол­
ное абстрагирование от более ранних форм церковной жизни,
от традиции представляет собой акт несправедливости и безрас­
судства: ведь христианская истина складывается одновременно
и из Библии, и из традиции — из духа и его жилища, которое он
сотворил себе в более ранние, исполненные религиозной мощи
времена.
Протестантизм, став достаточно зрелым, смог постепенно со­
здать и утвердить свою собственную традицию; достаточно было
времени жизни двух поколений, чтобы и здесь сложилось то, что
не вызывало в дальнейшем никаких сомнений; сравнительно бы­
стро сформировалась и массовая привычка.
Но когда теология протестантизма начинает перегружаться «на­
учностью», он заболевает от этого и демонстрирует способность
превращаться в рационалистическую доктрину.
В XVI в., однако, старое и новое предали друг друга взаимному
отлучению. (Часто они также выдавали свой собственный гнев за

’ Опечатка в немецком издании: следует читать — 1780 г.

344
гнев Божий). Тот, кому приходилось терпеть меньшинства ино­
верцев, мог полагать, что тем самым он навлекает на себя и на
свою страну Божий гнев: ведь меньшинства были не просто «не­
верующими», но и «хулителями».
Себастьян Франк так выразился о евангельских территориаль­
ных церквах: «Каждый верит, что пользуется симпатией у началь­
ства и должен молиться местному Богу. Если умирает государь и
приходит другой распорядитель веры, то скоро изменяется и сло­
во Божье».
Еще в самые ранние времена, в 1520 г., Лютер выпустил самые
резкие, уничтожающие воззвания против католицизма и потребо­
вал полного упразднения и искоренения всего старого. Католики
сразу же оказались в состоянии войны не на жизнь, а на смерть в
борьбе за самосохранение. Уже в 1520 г. папа стал для Лютера
Антихристом, на существование которого будто бы содержатся
намеки в 2 Фессал. II, 3. Еще гуситы прилагали термин «Анти­
христ» к папе.
Вскоре и церковная власть протестантского государства при­
несла с собой ipso facto преследования и уничтожение, или же
изгнание католиков, проявляя необычайную жестокость по от­
ношению к тем, кто optimo jure хотел сохранить прежнюю веру.
Учение об оправдании верой в его лютеровской редакции
отклоняется в это время всеми выдающимися протестантски­
ми теологами — Меланхтон писал в 1531 г. своему другу: «По­
верь мне, спорный вопрос о привилегии веры темен и тру­
ден»74.
Германия заплатила за Реформацию такую дорогую цену, ка­
кую трудно себе представить. Все, что можно было спасти из ка­
толической доктрины по сравнению с ужасно замкнутым и агрес­
сивным характером нового протестантского учения, это новое
учение совершенно не принимало и считало себя вправе пред­
принимать любые ответные меры против католицизма. Отсюда
берут начало Контрреформация и Тридцатилетняя война. Когда
же ответные меры были осуществлены, то память о притеснени­
ях времен Реформации жила еще у внуков тех, кто участвовал в
них.
Принятие на себя господства над церковью является одним
из величайших шагов к всемогуществу, который когда-либо
могло совершить государство. В католических государствах это
происходило в косвенной форме — посредством назначений на
должности и обложения налогами духовных лиц, у протестан­
тов же — совершенно прямо и открыто. Насколько далеко мо­
жет распространяться власть такого государства над душами лю­
дей75?

345
 51.0 Реформации: обоснование так называемой «духовной свободы»
Сегодняшняя радость по поводу того, что Реформация заложила
основания так называемой «духовной свободы» исходит из тези­
са, будто реформаторы были мощной силой, направленной про­
тив любого авторитета в пользу отсутствия любого ограничения. В
действительности, так уже в то время думали многие, только дан­
ное представление вызывало отвращение и отчаяние у самих ре­
форматоров, которые рассматривали созданную ими догматику
как условие для всякого душевного спасения.
Впоследствии правительства помогали им при создании проч­
ных конфессиональных форм, но только после того, как сами ос­
тавили за собой церковное имущество, с целью отстоять его. И
городские, и княжеские правительства были теми, кто реализовал
и утвердил твердые формы вероисповедания, поскольку сами по
себе реформаторы, без всякого сомнения, вступили бы во взаим­
ные конфликты .
Народ же, приняв участие в реформационных процессах, вна­
чале получал огромное удовольствие от падения нравов.
Если бы в реформаторах не видели носителей наступательной
силы в борьбе против самого значительного, а тем самым implicite
* —
и всякого авторитета, не много нашлось бы желающих что-либо о
них узнать, поскольку их систему верований с трудом принимают
даже самые набожные.
Если бы кто-нибудь смог открыть людям завесу над будущим
и показать его им, то какую цену еще раз через столетия согласны
были бы они заплатить за все, что когда-то с такой ребяческой
легкостью получили?
Силы, подобные Реформации, всегда обманываются, захвачен­
ные восторгом мгновения, полагая, будто они одни в этом мире.
После отрезвления и внезапного удивления следуют возгласы про­
клятий — ведь оказывается, что от старины сохранились не только
довольно значительные остатки, но и что она набирается новых
сил, потому что укоренена в глубинах человеческой природы.
Однако в недалеком прошлом у людей не возникало даже ис­
кры желания немедленно уничтожать древние верования путем
запрета, преследования, изгнания и т. д., даже когда соответству­
ющие правительства и обладали достаточной властью. Это стало
бы чем-то отвратительным, привело бы к отчаянию миллионы
людей, и даже не имело бы никаких правовых оснований. Рели­
гии в прошлом тоже действовали по-иному: христианству в IV веке
понадобилось достаточно много времени, чтобы перейти к пресле­

* Неявно (лат.)

346
дованию язычества, поскольку стали играть свою роль религиоз­
ные стимулы. Но произошло это тогда, когда язычество стало со­
вершенно безопасным. А конфискаторы со стороны реформаторов,
наоборот, сразу же проявили свою исключительную жестокость.
Конечно, ценности и различные подношения в языческих храмах
выглядели бы мусором по сравнению с той добычей, которую мог­
ли захватить реформационные власти. В этом и заключается горь­
кая правда проводимых ими актов насильственного внедрения
протестантских проповедей и причастия в жизнь: ведь в против­
ном случае они могли бы остаться без добычи.
Хотя и сами реформаторы всеми силами помогали властям с
помощью своего учения, согласно которому они навлекли бы на
страну Божий гнев, если бы и далее терпели идолопоклонство. Но
не будь здесь замешан интерес в защиту конфискованного, их воп­
ли не были бы услышаны.
Опасности и возможность самопожертвования с самого нача­
ла подстерегали в Германии только тех, кто держался прежней
церкви. Гуттеновская фраза «jacta est alea»‘ кажется смешной.
Иное дело — во Франции, где новообращенные подвергались ве­
личайшей угрозе смерти.

52.0 Реформации: массы, мотивы их поведения и последствия совершенного. -

Лютер
Значительная часть населения, несомненно, без труда примкнула
к реформаторам: было приятно немедленно отказаться от молит­
вы, покаяния, прекратить соблюдение поста, не знать обетов и
отпущения грехов, и, как надеялись, не платить больше никакой
десятины (ведь крестьяне никогда не были свободны от нее). Ре­
формация, возможно, имеет огромную притягательную силу для
всех, кто по своей воле больше ничего не должен.
Бонивар76 везде подчеркивает это: Реформация воспринимает­
ся огромным большинством как антипод аскезы (Се monde est
faict a dos d’asne”; если мешок перевешивает влево, а ты хочешь
укрепить его посредине, он падает вправо). Насколько же иным
было воздействие христианства на людей в самом начале его ис­
тории: новизна, собственность брошена к ногам апостолов; и
напротив, нынче — «nos evangelistes de taverne»
* ". Худшая часть
****
населения вышла на передний план. В эпоху реформационного
перехода грубому насилию подвергались священники и им подоб­

* «Жребий брошен» (лат.) - изречение Цезаря.

Этот мир сотворен с ослиной спиной (франц.)
*** «Мы - трактирные евангелисты!» (франц.)

347
ные. Где же еще проповедь Евангелия сопровождалась улучшени­
ем жизни, если исключить en la val d’Engroigne (вальденсы) et
nostre ville de Geneve»'? Но и здесь случилось то же, но позже и с
большими усилиями, поскольку вначале участвовало «реи de gentz
de bien», но скорее, речь шла о «les plus debordez»”. Это происхо­
дило в городе и в десяти часах ходьбы от него, при жестоком обра­
щении со священниками и монахами и т. д., из одной лишь нена­
висти к церкви, а не из любви к Евангелию, иначе эти люди начали
бы свои реформы с самих себя (Реформация делала главные успе­
хи не благодаря своему позитивному учению, но через отрицание
предшествующего — без этого нельзя было бы завоевать массы).
Возможно, в целом у реформаторов было очень тяжело на душе
среди разгулья народных масс, алчных властей, рядом со своими
жалкими коллегами (свежеиспеченными пасторами всех мастей),
и при взгляде на себя со стороны. Это были анабаптисты, что зна­
чит — рвущийся вперед специфический дух Реформации, стойкий
призыв, звучащий из тьмы. Страшные проклятия в сторону пап­
ства, возможно, обладали частичным эффектом, поскольку на­
сильно лишали скрытого соблазна к возвращению. Но с какой
охотой сохранил бы Меланхтон хоть какие-то свои отношения с
прежней церковью!
Вместе с Реформацией в людях пробудились разнообразнейшие
духовные порывы: разрыв со всем историческим - ведь когда обры­
валась связь со столь обширным историческим наследием, то (для
многих) исчезали границы. Далее, пробудились осколки всевозмож­
ных прошлых ересей, пребывавших до того в тени.
По осознанному или неосознанному представлению Ланга77 в
действительности преемником Реформации должен был сразу же
стать реформационный союз. Только без быстрого появления дог­
матически прочных и ортодоксально настроенных церквей все это
разрешилось бы в сумятицу, баптизм, общение с духами и т. д. (вме­
сто «просвещения» свое место мгновенно занял бы баптизм), во
всеобщую рознь, а ситуацией легко и полностью завладела бы ре­
акция (которая позже показала свою силу!).
Здесь и там мечтатели берут свой оптимистический разбег, что­
бы соединиться в единый Божий народ со строгой дисциплиной,
как когда-то это сделали гуситы. Но у реформаторов еще слиш­
ком мало единодушия, а с опытом Мюнстера они ознакомились
слишком поздно.
Благодаря вопросам об оправдании, благих делах, несвободе
воли и им подобным вся этика отправилась в свободное плавание.

’ «Долину вальденсов и наш город Женеву» (франц.)

*' «Немного добрых людей... самые распущенные» (франц.)

348
Внезапно открылось, будто Бог сотворил и зло (Ганс Денк, а так­
же отдельные реформаторы, например, Цвингли, были достаточ­
но логичными, когда присоединяли к этому окончательное бла­
женство злодеев и даже отвергнутых духов).
Многие были приведены в полное расстройство, обнаружив в
себе врожденную склонность к болтовне. Это были те, кого под­
стегивал к пророчествам дух противоречия.
Но можем ли мы думать, будто Лютер и другие реформаторы
должны были действовать в соответствии со всеми статьями при­
думанной нами программы? Ведь существовал именно этот Лю­
тер в его конкретном выражении, и никакой иной; нам надо при­
нять его таким, каким он был.
Жалуются на «твердолобость» Лютера — но без этой, не способ­
ной на капитуляцию, твердолобости одного из людей, все, навер­
ное, могло бы повернуть вспять.
Учение Лютера об оправдании, являющееся новшеством по
сравнению со всей предыдущей церковью, фактически упраздня­
ется в настоящее время всеми, даже верующими протестантски­
ми теологами, или же толкуется таким образом, что реформато­
ры и их верные последователи прокляли бы его как папистское
или арминианское понятие78.

53.0 Реформации: Власти - Конфискация имущества и догматизация -

Церковь и государство
Возникавшие тогда территориальные «церкви» были по сути лишь
центрами по взысканию имущества и по его конфискации, в пре­
делах которых новое духовенство устраивалось столь же бедствен­
но, сколь и в других местах.
Всякая вновь произнесенная проповедь вызывала бы все новые
и новые эволюции в религиозных представлениях, другими слова­
ми, сразу же порождала бы внутренние расколы, связанные с по­
стоянным обновлением догматических разногласий. Тем самым
простой народ, постоянно сбиваемый с толку этими нововведени­
ями, с большей легкостью вновь вернулся бы к католицизму. Лю­
тер горько сетует на бессилие проповеди и религиозности вообще.
Новой церкви долго не доставало бы собственных сил для со­
здания архимедовой точки опоры, прочного знамени; ей грозила
опасность раствориться во множестве сект.
Но зато правительства были заинтересованы в захвате имуще­
ства церкви и в усилении могущества власти. Со своим «quos
ego»’ они и должны были создавать государственные церкви, из

‘ «Вот я вас!» (лат.)

349
которых ни народ, ни nota bene его духовенство уже не имели
права выйти, в то время как у знати оставалось много различных
возможностей для грабежа. Правителям важны были не догмы
сами по себе, а, пожалуй, одна прочно установленная догма, ог­
раждающая их граждан политическими и полицейскими рамка­
ми. Видимо, они были еще более беспощадными к остаткам ка­
толицизма, чем реформаторы (Альбрехт Прусский, Густав Ваза
и др. устанавливают смертную казнь за исповедание католициз­
ма, и делается это, несомненно, не на почве религиозного фана­
тизма).
Целью правительств было прежде всего: усыпление больших
масс народа, который в своем упоении от вседозволенности, ха­
рактеризующей первый этап Реформации, и без того был в их ру­
ках, азатем - лишение любого противника права на защиту, пока
в течение десятилетий это не становилось нормой жизни.
Правители срочно нуждались в твердом вероисповедании: ведь
в противном случае духовные лица снова повели бы споры между
собой, и каждый в отдельности утверждал бы свою правоту.
Последователи Мюнцера, баптисты и др. с их притязаниями на
власть в государстве и обществе выступали прямыми и опасными
конкурентами прежде всего для правительств, а потом уже для
протестантских догматиков.
Правительства нуждались в прочной догме, чтобы обеспечить
сохранность всего конфискованного. Без применения присущей
им воли протестантизм сплошь распался бы на мелкие части или
секты.
Твердая ортодоксия уподобляется оправданию грабежа.
Хотя в своем снисходительном отношении к жизни католицизм
был в высшей степени толерантен и не уделял специального вни­
мания умонастроению людей, но построенное им огромное зда­
ние способно было выдержать многое.
И напротив, в протестантизме духовные лица не могли ничего
стерпеть и пропустить мимо ушей, а всякое уклонение от веры
порождало у властей страх за конфискованные ими огромные бо­
гатства.
В высшей мере знаменательным является то, что большое число
выдающихся людей, после первоначальной симпатии к нововве­
дениям, вскоре отвернулось от них, например Пиркхеймер, Вице-
лиус и другие. Даже Рейхлин, хоть и осужденный в Риме еще в
1520 г., остался при старой вере и полностью отвергал начинания
Лютера.
Те же, кто внутренне страдал, а внешне все же сохранял здра­
вый смысл, разделяли настроение ожидающих, которые рассчи­
тывали на церковный собор.

350
 Так, уже около 1520 г. Пауль Ланг пишет79: «То, что я до сих пор
сказал о Лютере, я говорил не assertive, но лишь admirative. Я еще
не ручался словом магистра, sed cum sim et ego more suspensus
multorum, quousque per oecumenicum, universale et generale concilium
quid in tarn ardua re tenendum sit, decretum fuerit, я всегда буду учиться
у a recte sapientibus, а пока все еще подчиняю все свои труды
.
*
Romanae ecclesiae judicio
Совершенно спонтанный, автономный характер проявил впос­
ледствии один лишь кальвинизм, который хотел господствовать
над теми государствами, в которых утвердился, и прежде всего
навязать им свою религиозную волю (например, в Шотландии он
смотрит на государство и мир как en bagatelle
)-
** Он по меньшей
мере делает попытку создать некий возвышающийся над отдель­
ными государствами орган и собирает Synodus Dordracena (Дорд-
рехтский синод).
Лютер же, напротив, никогда не организовывал свою церковь,
зато сразу же оставил за отдельными светскими правителями пра­
во придавать ей форму и обеспечивать ее дальнейшее существо­
вание. Он учит, власти же принимаются за дело. Ведь они с са­
мого начала были рядом и завладевали церковным имуществом,
которое для них значило больше, чем оправдание и блаженство.
Правда, Лютеру, наверное, не хотелось, чтобы далее случилось то,
что должно было случиться. Он предполагал лишь, что князья и
городские власти будут только до определенного времени воздви­
гать Евангелие и новую церковь, искоренять папство, но вовсе не
то, что они станут главными ведомствами и высшими судьями в
делах религии, учения и церкви.
Но он уже не мог выступить против этой наскоро сложившей­
ся практики, ведь если бы не участие правительств, то, начиная
примерно с 1525 г., Реформация в основном повернула бы вспять
в сознании самих масс. Во всяком случае, новообращенные ду­
ховные лица подвергались насмешкам и отвергались народом,
если за них не заступалось государство. Правда, в спокойные
минуты Лютера могли посещать мысли о том, что власти дают
лишь незначительные гарантии сохранения своей правовернос­
ти на будущие времена. Но он, напротив, был полностью споко­
ен относительно откровенного (безмерного) подъема могущества
власти и был счастлив тем, что способствовал этому. Временами
он считал, что князья будут руководствоваться советами своих

* «не утвердительно...но с чувством удивления...но ввиду того, что я, как и мно-

гие, нахожусь в неопределенности, пока не будет принято постановление по это­
му трудному вопросу на основании экуменического единого и всеобщего Собо­
ра...правильно мыслящих...суду римской церкви» (лат.)
*’ На безделицу (франц.)

351
теологов, однако в действительности властелин сам выбирал себе
исповедника и сам утверждал или упразднял целые теологиче­
ские факультеты.
С другой стороны, стоит в этой связи снова обратиться к Дёл­
лингеру, который уже80 отмечал: «Церковь была полностью вклю­
чена в государство и рассматривалась как колесо в большом госу­
дарственном механизме. Кто со всей полнотой ответственности
выносил решения о самом благородном и, кроме того, о самом
неприкосновенном — о религии и совести, тому должны были
постепенно доставаться (если только он желал завладеть ими) и
все другие области жизни государства и народа. Вместе с устрой­
ством консисторий в качестве самостоятельных, управляющих
церковной сферой учреждений, началось, соответственно, и раз­
витие бюрократии, княжеского и государственного всемогуще­
ства, централизации управления».
Если что-либо и характеризует современное государство,
так это его ненависть и беспокойство, вызванные необходимо­
стью мириться с фактом существования такой религии, кото­
рая имеет связи, выходящие за государственные границы, и
принадлежит к некоему целому, над которым государство не
властно. И все же вплоть до XVIII в. оно претендовало по
крайней мере на право владеть даже самой религией, чью цер­
ковь оно включило в число своих служащих. С тех пор оно ста­
ло другим.
Государство обладало прежде всего тем преимуществом, что
сумело смешать в одну массу лютеровскую ортодоксию, вла­
дение церковным имуществом и политическое всемогущество.
Если, однако, со временем что-то одно из них и выпало, то
очевидно, что это была в первую очередь лютеровская ортодок­
сия.
Фактически огромная власть государства над церковью в
XVI в. проявила себя сразу; никто не был в состоянии очертить
какие-то ее границы. Позже они сами обнаружились в практике
жизни.
Протестантизм возник как государственная религия, и когда
государство становится религиозно нейтральным, эта религия ока­
зывается в сомнительном положении.
Установление господства над религиозными конфессиями
стало величайшим шагом к всемогуществу, который государство
совершило в прошлые времена. С католической стороны его по­
вторил Людовик XIV. Прежнее утрированное представление о
всемогуществе государства, вызванное теориями революции, не
смогло бы столь легко сформироваться, не будь предшествовав­
шего ему цезарепапизма.

352
 Brachium saeculare, некогда призываемая католической церко­
вью с целью проведения отдельных экзекуций, стала a priori гос­
пожой протестантской церкви.
Конечно, вначале протестантская церковь не желала этого, но,
получив передышку в пылу борьбы, она должна была понять, что
все-таки попала в руки государства уже в тот момент, когда раз­
решила браки духовных лиц!

54. Происхождение территориальных церквей81

Когда кальвинизм утверждал в Женеве, Шотландии и в других ме­
стах господство религии над государством и возможность экуме­
нических деяний, подобных синоду в Дордрехте, когда Цвингли
в Цюрихе стал непосредственным руководителем государства,
когда лишь секты более позднего происхождения утвердились за
пределами государства, — даже тогда Лютер не мог или не хотел
организовать в Германии церковь: он учил, писал и проповедовал.
Не следует видеть в князьях и государственных властях особые
образцы для подражания, учитывая, какими они в действительно­
сти были; об этом же говорят и вечные законы психологии. В про­
тиворечии с духом новой догматики, моральные устремления этих
людей остались такими же, какими были и раньше, то есть, испол­
ненными жадности к конфискациям.
Они создают теперь столько же отдельных территориальных
церквей, сколько и центров для изъятия имущества; при этом
часто им приходится делиться доходами со знатью, жившей до
этого за счет бенефиций, и все эти объединения сразу же пре­
вращаются в догматические центры. Народ и духовенство боль­
ше уже не имели права покинуть церковь, чтобы вновь не по­
ставить под сомнение права на имущество, приобретенное
путем конфискации. Поэтому всякое уклонение от веры вызы­
вало страх.
Из этого, a, nota bene, не из фанатизма, берет начало (разуме­
ется, в созвучии с реформаторами) и абсолютная нетерпимость к
католикам82 — это имеет значение в большей степени для Цвинг­
ли qua (как) политика, чем для Цвингли qua реформатора. Наря­
ду с этим князья и городские власти дотировали (в достаточно
жалкой мере) и новые церкви.
Если представить себе реформаторов, существующих без кон­
троля властей, то благодаря своим новым спорам они вызвали бы
раскол, из-за чего народ был бы окончательно сбит с толку или
пошел бы на попятную. Они не были в состоянии сами обрести,
архимедову точку опоры, держать в своих руках надежное, общее
для всех знамя.

353
 Но властители были заинтересованы в отуплении масс, в их
привыкании к сложившимся порядкам, в длительном сохранении
статуса беззащитности своих противников. Они спешат с утверж­
дением прочной конфессиональной веры и принуждают к согла­
сию тех духовных лиц, которые в противном случае стали бы дис­
кутировать между собой. Сторонники Мюнцера, анабаптисты и
другие сходные с ними движения были конкурентами в первую
очередь для властей, а потом уже для священнослужителей. Отсю­
да и спокойная уверенность, с которой они ведут дело. Только
конфискации и связанные с ними интересы поддерживали жиз­
ненные силы немецкой Реформации, лишь они придавали упор­
ство тем политическим силам, на которых она держалась.
Так, без явно выраженного согласия Лютера власти стали вер­
ховными вероучреждениями. У него не было уверенности в том,
что в будущем правоверность их и их государств будет постоянной
и незыблемой, но лишь оставалась надежда, что они будут следо­
вать советам своих теологов83.
В итоге, священнослужители, оставленные народом, оказавши­
еся в зависимости от государства из-за разрешения на брак, долж­
ны были объединиться в одну организацию, вместо которой они не
смогли создать свою собственную. Католицизм же свою структуру
сохранил! Территориальные церкви представляют собой громадный
шаг в сторону государственного всемогущества, шаг к цезарепапиз-
му. После этого началось усиление властей, хотя его последствия
получили свое полное развитие лишь на протяжении столетий.
В Англии той эпохи мы замечаем значительное возвышение
королевской власти; в Швеции это стало возможным лишь вслед­
ствие Реформации.
Но преобладающая в современную эпоху теория объявляет аб­
солютную и всестороннюю власть государства в качестве главной
цели бытия. Только эта власть не привыкла делать человека луч­
ше, а тем более — счастливее именно в силу внутренней своей не­
насытности.
А вот для немецких князей возрастание такой власти как раз и пре­
вратилось в могущественнейший инструмент проявления их полити­
ческой воли в противовес императору и империи. Он стал характерной
особенностью тех времен, когда сословие, правившее до этого совме­
стно с князьями, было упразднено, а они унаследовали его собствен­
ность. Могло ли случиться, что чем-то подобным были одержимы в
XV в. при своей враждебности к Людовику XI французские крупные
вассалы? Ведь писал же Миконий в 1542 г. из Базеля Кальвину о «за­
разной догме профанов», согласно которой Senatus ecclesia est
*.

* Сенат есть церковь (лат.)

354
 Лютеранские власти выразили бы протест против общих сино­
дов и против всех совместных организаций и силой воспрепят­
ствовали бы проведению собраний такого рода, видя в них вызов
своему господству. Лютеранское католичество так и не смогло
родиться на свет, в то время как у кальвинизма были предпосыл­
ки к появлению чего-то подобного. Прямо в связи с этим можно
было бы привести и чрезвычайно красноречивое письмо Лютера
к курфюрсту Иоганну от 22 ноября 1526 г.

55.0 Реформации, начиная с 1526: неизбежность цезарепапизма

Миконий писал из Базеля Кальвину в 1542 году, что профаны
выдвинули догму valde turbulentum et pestilens
* а именно: «сенат
есть церковь»; они присвоили себе право на отлучение. Всю
прежнюю папскую власть в настоящее время они передают в рас­
поряжение магистрата, выставляя в качестве довода то, что Мои­
сей как светский властитель отдавал Аарону свои распоряжения,
а Давид и другие набожные цари повелевали левитами. Почему
подобное не может происходить и в новом союзе? Кальвин внут­
ренне кипит, когда, к примеру, Совет Берна позволяет себе выно­
сить высшее определение веры. Но ведь именно в начале Рефор­
мации власти получили свободу действий, и никто не протестовал
против этого.
Народ рассматривал женатых священников не иначе, как жи­
вущих в конкубинате, и жалобы реформаторов на пренебреже­
ние к духовному сословию имели, в частности, названное осно­
вание84.
Протестантское католичество так и не появилось на свет;
даже кальвинизм лишь единственный раз добился организации
Synodus Dordracena (Дордрехтский Синод), хотя исповедующие
его страны позже значительно теснее были связаны друг с дру­
гом в религиозном отношении. Лютеранству, напротив, знако­
мы исключительно территориальные церкви (частью очень ма­
ленькие). У него не было ни средств, ни воли, чтобы сложиться
в некое большое сообщество, и оно в слишком значительной
мере стало делом отдельных правительств; последние же, без со­
мнения, запретили крупные синоды и подобные им организации
как покушающиеся на их господство. Цезарепапизм, практику­
емый отдельными правительствами, является врагом всякой об­
щности.
С этих пор протестантизм как религия не в состоянии выдви­
нуть своей волей авторитет, обладающий всеобщим влиянием.

* Смутную и весьма заразную (лат.)

355
 56. Реформация в наступлении: Реформация и судьба искусства
Здесь нам следует попрощаться с немецким искусством, кото­
рое, кажется, именно тогда было захвачено восторженным эн­
тузиазмом в преддверии предначертанного ему апогея. Все зна­
менитые художники, начиная с Дюрера, стояли за Реформацию,
и это имеет, возможно, под собой то основание, что они нена­
видели высший клир, который растрачивал свои безмерные до­
тации на что угодно, но только не на закладку алтарных произ­
ведений.
Реформация лишила искусство не только его основных объ­
ектов, но и истинной наивности, которая, скорее всего, утверди­
лась бы вследствие одного только проникновения Ренессанса в
Германию. Все выглядело так, как если бы грекам в эпоху выс­
шего расцвета их искусства запретили изображать их мифы и
оставили в нем только портрет, рассказ, жанровую картину
(сравним запрет на образное изображение в исламе). Усвоение
Ренессанса и слияние с великим итальянским искусством были
бы вполне доступными еще здоровым немецким силам, и речь не
шла бы о половинчатом стиле, какой сложился в Нидерландах.
Ко всему добавилось и открытое уничтожение икон во многих
регионах85.
Если лишь ничтожно малое число людей способно было про­
никновенно и серьезно прилагать свои усилия для достижения
внезапно поставленной цели — наполнения религии утонченным
этическим смыслом, когда во внешней жизни, окружавшей их,
происходило ожесточенное столкновение интересов, то у этих
образованных людей, на помощь которых обыкновенно опиралось
искусство, складывалось ощущение внутреннего гнета и робкая
сдержанность в образных представлениях. Если же против изоб­
ражений нельзя было возразить никакими разумными доводами,
что показали, например, Цвингли и Лео Юд на главном диспуте в
Цюрихе в 1523 г., то возражения звучали следующим образом: до­
пустимость изображений нельзя вывести из Писания, следователь­
но, их надо изгнать.
Решающим было то, что на номинально оставшихся католи­
ческими территориях протестантизм фактически на протяжении
десятилетий господствовал над душами, по крайней мере, не кре­
стьянскими. Глубоко ли он проник, значения не имеет; действи­
тельный застой в церковном искусстве проявился и здесь, поэто­
му с началом Контрреформации тотчас взяла верх итальянская
художественная традиция.
Изменения в умонастроении людей очень заметно проявляются
в портрете. К началу XVI века среди художников и творцов над­

356
гробных скульптур господствует сила и искренность, но с 1530
года проявляется общая подавленность и беспокойство.
Строительное дело и декоративное начало в немецком Ренес­
сансе показывают, что сами по себе художественное чутье и
страсть к украшению жизни еще не угасли.
Впрочем, перед Реформацией немецкий гуманизм (несмотря
на отдельные реверансы в сторону Дюрера, когда каждый, навер­
ное, с охотой желал бы заказать у него свой портрет) был скорее
враждебен искусству или же полностью отчужден от него, как это
было свойственно философам древности. Эразм проповедует86 по
поводу роскошной могилы Томаса Бекета и мраморного велико­
лепия Чертозы в Павии свою пресную «благотворительность»:
следует подавать деньги беднякам, могилу святого вполне доста­
точно украсить цветами. (Тогдашние бедняки скорее проели бы
соответствующие деньги, и у нас не было бы Чертозы и т. д.)87.
Затем он вообще выступает против украшения могил знати в цер­
квах.

57. К вопросу о положении католической церкви: непосредственное влияние

Реформации
Уже в своих сочинениях 1520—1521 гг. Лютер вырыл между собой
и церковью пропасть. Он отверг всю традицию и всякий автори­
тет. Он требовал уже не реформы управляющего центра и органов
жизнедеятельности церкви, но разрушения всего ее организма,
упразднения культа и многих таинств; он оставил только пропо­
ведь.
Ярость реформаторов по отношению к прежней церкви выш­
ла наружу фактически еще до того, как последняя попыталась
прибегнуть даже к самым незначительным репрессиям против
них. Эта ярость не является эффектом преследования, а скорее,
следствием частичного самоослепления. Фактически в тех стра­
нах, где победила Реформация, сразу же начинаются колоссаль­
ные грабежи.
Католические князья, духовенство и народы с самого начала
знали, что как только их противники обретут достаточную силу,
они прибегнут к полному угнетению всех католиков, — ведь во всех
полемических произведениях реформаторов содержались требо­
вания уничтожить прежнюю церковь. Поэтому и католическая
сторона сделала ставку на борьбу за самосохранение, которая, как
известно, не предполагала ограничений в выборе средств. Воз­
можно, в минуты просветления протестанты должны были
предвидеть возможность возникновения такой самообороны,
поскольку еще сохраняли какое-то представление о характере ка­

357
толической церкви. Поэтому позже их концепция, требующая
искоренения католиков, стала основываться на следующем заклю­
чении: если католики вновь придут к власти, то они, со своей сто­
роны, потребуют полного воздаяния.
Постулат о начале нового тысячелетия, служивший убежищем
католической религии и являвшийся коррелятом некоторого усо­
вершенствованного народного обычая, был у них похищен и раз­
рушен. И это происходило в Германии не только в разгар траги­
ческой борьбы, но сопровождалось внезапными призывами ко
всеобщей распущенности, рядом с которой позитивная новая
«вера» значила очень мало.
Поэтому в странах, еще не захваченных Реформацией врасплох,
особенно во Франции, с самого начала наблюдается необычайная
решимость в применении безоговорочных репрессий по отноше­
нию к сторонникам новой веры, и уже на основании всех доступ­
ных католикам средств.
С самого начала народ служил властям, занимающимся кон­
фискацией, лишь при условии своего полного догматического
отхода от церкви — ведь всякое сохранение в новой вере элемен­
тов старой так или иначе вновь ставило под вопрос оправданность
совершенного ими грабежа.
Смехотворным выглядит предположение, что власть, которая,
как правило, на протяжении всей истории человечества не дела­
ла людей ни слишком благими, ни слишком счастливыми, дол­
жна была совершить это чудо именно при господстве немецких
правителей в XVI в., и только на том основании, что эти прави­
тели были протестантами. Наоборот, мы знаем, что все традици­
онно настроенные люди вынуждены были с молчаливой покор­
ностью склониться перед правительствами лишь из-за того, что
в этот исторический момент правители избрали в качестве свое­
го орудия склонность масс к вседозволенности.
Однако приход Реформации означал для католической церкви
наступление ее высшего часа. Без Реформации она была бы уже
не способной к внутреннему преобразованию своими силами,
даже при самом глубоком понимании его необходимости у наи­
более честных прихожан. Сам святейший папа, окруженный свя­
тыми кардиналами и членами курии, не смог бы изменить обще­
го состояния дел в церкви (погрязшей в мирских проблемах и в
обычных предрассудках); во всяком случае, это ему удалось бы не
больше, чем в свое время Адриану VI. Только страшная опасность
пробудила во всех странах те религиозные силы, которые оказа­
лись способными начать Контрреформацию.
Но с тех пор в протестантизме непрерывно и спорадически от­
четливо проявляется беспокойство о том, что если события вновь

358
обретут свой естественный ход, католицизм снова возьмет верх, и
произойдет это не с помощью силы, но лишь по психологическим
причинам.

58. Цвингли и поздние времена Реформации

Реформация вызвала наступление таких времен, при которых еди­
новерцы стали друг для друга значительно более близкими людь­
ми, чем их соотечественники.
Кроме того, политически дерзкие решения и пренебрежение к
средствам их достижения были знакомы всем и раньше.
К этому прибавилось представление Цвингли и многих его со­
временников о том, что терпеливое принятие положения вещей,
не соответствующего их метафизическим понятиям, может на­
влечь Божий гнев на целую страну. (Было ли такое представление
для Цвингли искренним? В конце концов, речь шла о его соб­
ственном гневе.)
В том и заключалось его фундаментальное отличие от Лютера,
который в общем провозглашал: «Так долго этот мир уже не про­
стоит!», и не брал на себя никакой ответственности за то, что де­
лают с этим миром власть имущие, а заодно рассматривал гнев
Божий в виде постоянного бича, нависшего над людьми. Напротив,
Цвингли считал себя в религиозном и политическом отношении
ответственным за состояние дел в целом, или же заявлял об этом
в своих речах.
Наше предположение о том, что участие верующих в союзах,
выходящих за границы отдельных государств, рассматривалось тогда
как государственное преступление, не соответствует действитель­
ности. Люди, живущие по разные стороны этих границ, воспри­
нимали все иначе.
В те времена не было возможности опираться на точное исчис­
ление народонаселения страны. Цвингли «верил» в то, что бедный
народ в пяти местностях католической внутренней Швейцарии
угнетается только своими владыками88.
Очевидно, что в Берне решения в основном принимало прави­
тельство, поскольку слишком значительная масса сельского насе­
ления оставалась католической, и поэтому горные районы осме­
лились поднять мятеж. А разве в обычных фогтствах дело обстояло
совсем по-иному? По крайней мере, в Тургау и других местах, где
позже, после второго сражения при Каппеле, религиозное наси­
лие было прекращено, католицизм утвердился вновь, частично
своими силами.
Однако, когда дело доходило до войны, то Цвингли смело при­
нимал ее условия и не отказывался использовать общепринятые

359
тогда военные средства уже в Меморандуме от 1526 г., — совсем
как какой-нибудь командир императорской армии.
Его политические интриги, в сущности, были устремлены к од­
ной цели.
Он был оптимистом и хотел заложить основания для нового
порядка вещей на все времена. Его ясный рассудок говорил ему,
даже без специального обращения к истории, что известные нам
устроители власти, которые хотя бы чего-то достигли, все без ис­
ключения мыслили точно таким же образом.
Что его погубило — так это иллюзия, до конца затемнявшая его
сознание, что он сможет увлечь за собой Берн. Он особенно надеял­
ся на это тогда, когда Берн, начиная с 1528 г., из-за участия Унтер-
вальдена в революции верхних земель, оказался в глубоком раздоре
с пятью другими местностями Швейцарии89. Здесь, однако, он на­
ткнулся на стену. Берн хотел при любых обстоятельствах сохранить
унаследованное им право на осуществление власти, которая была ему
ближе, чем вся теология. Долгое время он проводил политику, пол­
ностью отвечавшую его интересам и соответствующую тому, что
было для него привычным. Притянутый буксирным канатом к цвин-
глианской революции, он утратил бы свой приоритет.
Благом было то, что Швейцария по крайней мере справилась с
этой проблемой своими силами, без привлечения иностранной
помощи, охотно предлагаемой с той и с другой стороны.
Цвингли поступал вполне наивно, категорически не желая, с
одной стороны, и дальше терпеть на земле Цюриха католическую
мессу, а, с другой — одновременно требуя от пяти местностей, что­
бы в них поддерживалась терпимость к «Слову Божию». Этот при­
мер показывает, как метафизик может увлечь за собой государ­
ственного мужа.

59. Карл V и Франциск I

Каждый из них начал свое правление с доставшейся ему в наслед­
ство, внушающей страх программы; и тот и другой вскоре оказы­
ваются в финансовом отношении или на краю пропасти (Карл)
или в нужде, вызванной собственным или чужим легкомыслием
(Франциск).
Оба находились vis-a-vis с плохо оплачиваемыми солдатами,
которые были в состоянии ухватиться за первый попавший им в
руки залог, даже если таким залогом оказывался сам полководец
(в свое время не получившие жалованье швейцарцы Карла V были
готовы после битвы при Форонуово схватить его и отправить в
Швейцарию.) И цели войны, и политика постоянно оказываются
жертвами связанных с этим помех.

360
 К установлению мировой монархии Карла явно побуждало то
обстоятельство, что его рассеянная по большой территории и во
многих местах уязвимая власть заставляла вновь и вновь враждо­
вать с Францией — возможным или действительным центром
складывавшихся малых политических сил. Эти малые силы отча­
сти действительно находятся под угрозой, частью же считают себя
находящимися под ней. Франциск представляет собой некий
центр, а Карл — периферию.
Карл и Франциск должны были создавать видимость того, буд­
то они хотят защитить церковь, сами же втайне были исполнены
мыслей о секуляризации, которые в какой-то мере изгонялись из
их сознания лишь ценой чрезвычайных парциальных уступок со
стороны клира и папы.
Современное им государство всегда находилось в их руках, и
поэтому для каждого грабежа находились свои разумные государ­
ственные соображения.
Будущее формирование Франции как национального государ­
ства определялось в то время ее антагонизмом с габсбургской Ис­
панией, а раньше — с Англией. Впоследствии действие этого пра­
вила ограничилось только коротким периодом существования
Лиги. Чрезвычайная внутренняя однородность и всесилие коро­
левской власти со временем превратились в знамя французской
государственности.

60.0 Карле V
I. Его власть оказывается в основе своей несчастной и химерич­
ной, не говоря уже о том, что по сравнению с размерами и разбро­
санностью территории королевства денежных средств у него было
в высшей степени недостаточно — не могли же ропщущие Нидер­
ланды бесконечно платить за всех.
Его сложившееся в общих чертах стремление к универсальной
монархии или даже к верховному контролю над всей Европой
действует на многих его современников в высшей степени раз­
дражающе; противники считают себя вправе как на организацию
самых неожиданных союзов против него, так и на любые напа­
дения.
Он так и не смог никогда ни удовлетворить, ни успокоить
Францию, даже в 1540 г., когда по-видимому, уступил этой необ­
ходимости и принял близко к сердцу политику коннетабля Мон­
моранси90.
Некоторое время он серьезно подумывал принести большую
жертву в пользу Франции и даже был расположен к тому, чтобы
передать Милан или Нидерланды одному французскому принцу,

361
сделав его своим зятем. Но Франциск всегда надеялся получить
Милан или еще что-нибудь и без согласия Карла. Если бы они
договорились, то подавили бы реформу церкви, и, конечно, по­
лучили бы заодно возможность обуздать турок. При этом они так­
же положили бы конец существованию всех республик (вышеназ­
ванное в основном входило в программу Монморанси).
Вместо этого Франциск I вновь связался с турками.
Усиливающаяся болезнь Карла делала его еще более деятель­
ным и воинственным, как будто он собирался в оставшиеся годы
вложить всю свою силу для нанесения решающих ударов, что­
бы иметь возможность окончательно рассчитаться с противни­
ком.
Он дал увлечь себя в Шмалькальденскую войну отчасти из на­
стоятельного желания покончить с этим, частью же из глубокого
отвращения к реформе, которая так активно бурлила в Нидерлан­
дах. Единственным реальным пороком всего замысла был его союз
с Морицем, позволившим себе бравировать протестантским ми­
ровоззрением. Несмотря на позорное временное соглашение, у
Морица было слишком сильно искушение осуществлять совмес­
тно с протестантами сделки против Карла. И такой человек, как
Мориц, легко пошел бы на союз с французами. К тому же, турки
вновь пришли в движение.
В дальнейшем, при осаде Меца, Карл сам проявил, может быть,
чрезмерное ожесточение, хотя и в этом случае он вел себя вполне
по-королевски и пристыдил своих противников, если их вообще
нужно было стыдить.
Напоследок, когда не удалась смена обоих родословных линий
королевства (был ли его отказ от этого вполне официальным?), он
снова прибегнул к идее раздела: второму, ожидаемому от католич­
ки Марии сыну Филиппу, должно было достаться англо-бургунд­
ское королевство.
Отречение в Брюсселе было самой патетической сценой его
жизни; в эти минуты он чувствовал и распространял больше уми­
ления, чем в какой-то иной ее момент91.
(А что произошло бы, если бы дом Габсбургов в 1519 г. поса­
дил на трон вместо Карла — Фердинанда и после этого все же по­
вел бы совместную войну против ислама? Только от одного нуж­
но было бы при этом избавиться: от тесной взаимосвязи Франции
с немецкими протестантами).
Во время брюссельского отречения, когда он признал, что ве­
личайшие часы его счастья перемежались с многочисленными
превратностями судьбы, и поэтому он никогда не чувствовал себя
в полной удовлетворенности, зал был еще увешан траурными тка­
нями в честь Хуаны: не хватило денег для особого украшения це­

362
ремонии. По этой же причине Карлу пришлось ждать четыре ме­
сяца до отъезда в Испанию.
При отречении Карла от престола земли Савойского дома и
лотарингские епископства оставались все еще в руках французов,
в то время как он, несомненно, удерживал Милан и Неаполь92.
II. Величайшим оправданием для Карла всегда будет его про­
тиводействие исламу. Он мог в глубине своей совести постоянно
чувствовать себя опорой христианского мира и относить себя к
нему. Это отношение было предписано ему уже как королю Ис­
пании и в полной мере — как императору; и даже если он непос­
редственно приступил к разрешению этой задачи лишь около 1530
года, то его предыдущие войны все же должны рассматриваться
как подготовительные работы для ее осуществления. Правда, со­
бранных в его руках сил всего западного мира едва бы хватило для
войны с турками.
Намерение Карла повелевать церковью заставляет вспомнить
также и двукратные виды Максимилиана I на папство.
Двумя другими большими задачами Карла были: решение цер­
ковной проблемы и борьба с домом Валуа и его союзниками.
Итальянцы, как например Контарини, подчеркивают его серь­
езность, его понимание верности долгу, склонность к меланхолии
и крепкую память на обиды.
В Вормсе в 1521 г. Карл отчетливо дал понять князьям, что ко
многим другим своим коронам он желает добавить также и импе­
раторскую, и не из корыстолюбия, а ради самой империи, кото­
рая представляет собой еще только тень державы, а он хочет вновь
возвысить ее, посвятив этому всего себя. Для тех, кто соблазнил­
ся его кандидатурой, уже одно это заявление могло внушить опа­
сения.
Некий Марино Джустиниани рассматривал в 1540 г. шансы
Карла в случае, если бы он сам взялся за реформы церкви93. Вме­
сто этого его постоянным желанием была реформа католического
клира, и именно в испанском, а не в немецком духе, — несомнен­
ное влияние наследия Фердинанда и Изабеллы с их реформатор­
ской деятельностью.
Личность Карла ярко проявляется в том ответе, который он дал
своим придворным советникам. Когда однажды они привели ему
в качестве примера для подражания Цезаря, умевшего полностью
использовать свои победы, он сказал: «У древних была перед гла­
зами только одна цель — честь; у нас, христиан, их две — честь и
спасение души».
III. Заключительный итог: В конечном счете, Испания превра-г
тилась в великую державу и осталась ею все-таки благодаря Кар­
лу V. И сами испанцы, что бы с ними ни происходило, рассмат­

363
ривали себя как единственную великую державу. Необходимость
с величайшими усилиями отстаивать собственную территорию
появилась у Испании уже значительно позже Карла V.

61. Генрих VIII

Редкая для князей смесь: Генрих VIII представляет собой в одно
и то же время и олуха, и сатану.
Но ввиду существования отдельных отвратительных сил, ко­
торые могли бы снова вырваться на свет, в высшей степени же­
лательным для блага целого может стать такое событие, когда
кто-то пригрозит им плетью. И этот субъект может вести себя в
зависимости от обстоятельств так, как ему заблагорассудится.

62. Густав Ваза

В отличие от Генриха VIII, Густав Ваза не унаследовал от отца
дисциплинированное государство и казну.
Просто он оказался на месте именно тогда, когда Швеции по­
надобился предводитель, чтобы отразить датчан. Из соображений
высшей целесообразности он должен был выступить в качестве ко­
роля — это диктовалось настоятельной необходимостью мгнове­
ния, а Густав Ваза сумел им воспользоваться. Ему все же очень
помогло то, что Кристиан II был тоже изгнан датчанами, а это
означало избавление от необходимости вести войну с Данией; важ­
но было также, что Фридрих I Датский признал тождество своих
интересов и интересов Густава. Не нужно было вести войну за три
короны.
Особая исключительность его персоны позволяет ему многое,
прежде всего — делать все самому, не имея ни своего Уолси, ни То­
маса Кромвеля.
Он сразу же становится в полном смысле слова шведом. И с тех
пор Швеция сразу же обретает волю и переживает великую эпоху
своей военно-политической славы. Стало ли это время для нее
счастливым — на этот вопрос ответить трудно. Но все, что шведы
сделали с той поры, очевидно, целиком восходит к Густаву Вазе и
немыслимо без него.
Он, без сомнения, должен был являть собой прообраз шведа, в
котором нация смогла узнать себя.
Страшная сторона его натуры открывается только в связи с
присущей ему целесообразностью действий и не переплетена со
смертоносными брачными конфликтами, как у Генриха VIII.

364
 63. Община избранных
Лютер построил свое учение по Библии, как он ее понимал, и ус­
транил из своей конфессии все папистское. Быть лютеранином
означало — быть исключенным из римско-католической церкви.
Правительства, примкнувшие к его учению, полностью искореня­
ли в своих областях все папистское. Их подданные впоследствии
постепенно перешли под власть нового церковного организма. Об
ином их поведении говорят горькие жалобы Лютера и всех люте­
ранских реформаторов: прекращение деятельного служения выз­
вало тотальное одичание паствы. Но Лютер надеялся приглушить
свою ответственность, отмечая то, что население оставалось ото­
рванным от папского влияния; все остальное он оставил в руках
Божиих и штурвалом уже не правил. После церковной кафедры
тотчас же вступает в действие мирское начальство, а не контро­
лирующие пресвитеры. Принуждение ограничивается по существу
обязанностью не быть больше католиком.
Но Лютер совершенно точно знал, что наряду со всем прочим
существует еще и учение об избрании по благодати, о предопре­
делении индивидуумов, базирующееся в основном на Послании
к Римлянам (IX), и он приступил к рассмотрению этого вопроса
в работе «De servo arbitrio»94.
Однако Лютер по меньшей мере более детально не вникал в
доктрину о небольшом числе, или, другими словами, о квоте из­
бранных, которая и придает такой угрожающий характер учению
о благодатном избрании.
Вновь крестящиеся желали представить себя избранным на­
родом, но их обращение к духу было анархистским, их цели вез­
де, где они смогли организоваться, были прежде всего неупоря­
доченно материальными, а гибель — неизбежной. И все же Ганс
Денк учил об окончательном блаженстве даже проклятых, в том
числе самого Сатаны, и это было вполне логичным на фоне во­
ображаемой картины мирового царства. Последнее нуждалось во
алокатаотасяд dndvxcov' как в завершающей декорации.
Влияние Реформации на Европу в первые десятилетия было
немецким, лютеровским. Ее отличало учение об оправдании ве­
рой; ее специфическим внешним признаком была отмена деятель­
ного служения; она принимала форму подчинения государству в
качестве территориальной церкви, где только могла.
Первые протестанты во Франции, Англии, Италии, Испании
так или иначе были или назывались лютеранами. Пропаганда
цвинглианства за пределами Швейцарии угасла после битвы при

’ Всеобщее воскресение (греч.)

365
Каппеле. Дания и Швеция стали строго лютеранскими государ­
ствами.
Только к концу 1540-х гг. в странах Запада дает о себе знать
новый дух: кальвинизм. Он становится Реформацией у тех наро­
дов, которым немцы внушали антипатию. Его отличает учение о
предопределении, его специфической формой является община,
которая должна быть по возможности общиной избранных. Там,
где может, она овладевает государством или хотя бы по мере сво­
их сил ставит его в известность о собственной точке зрения; че­
рез своих старейшин она ведает частной жизнью.
Далее, эта доктрина в значительно большей степени, чем лю­
теранская, обнаруживает способность создавать общины в тех
странах, правительства которых силой поддерживают католицизм.
Кроме того, учение о «немногих избранных» с необходимостью
носит миссионерский характер, каким лютеранство никогда не
обладало.
Это учение борется во Франции и побеждает в Шотландии и
Голландии. В Англии против него выступает старая религия лол­
лардов с собственным учением о немногих избранных. Впослед­
ствии, с 1547 г., прежняя Реформация вбирает в себя это новое
направление, но не дает ему полной свободы, а предполагает вве­
дение строго организованной государственной церкви при вер­
ховной власти короля. В противовес этому абсолютный дух пре­
допределения должен утверждать себя в виде секты (позднее
получившей название пуританской).

64.0 Кальвине
I. Единственно решающим в кальвинизме является не догма, а, в
сущности, господство религии над государством.
Там, где господствует государство (это встречается везде в лю­
теранских странах, в странах же с влиянием кальвинизма такое
явление характерно для Англии с ее верховенством короля, и в
Берне), население сносит это обстоятельство терпеливо, без вся­
кого душевного участия. И наоборот, если оно с этим согласно,
государство может удерживать свое господство.
Необычной выступает слабость лютеранства даже при весьма
значительном численном его расширении, что обнаруживается
всякий раз, когда оно должно пробивать себе путь без помощи
правительств, посредством одних лишь суперинтендантов, сино­
дов и других форм организации — например, в немецко-австрий­
ских землях. Очевидно, во времена Контрреформации, ему не
хватало для этого отчаянной решимости (исключая Верхнюю Ав­
стрию в период Крестьянской войны в 1626 г.). Здесь протестан­

366
тизм имел на своей стороне сильное дворянство, самостоятельно
же существовал лишь среди определенной части городского насе­
ления.
Можно заметить, что население областей Северной Германии
при выборе лютеранства приходило к согласию со своими влас­
тями, прежде всего отказываясь от соблюдения поста и от много­
го другого — то есть, в общем, через негативные акции по отно­
шению к старой вере.
Кальвинисты же, напротив, могут, организуясь снизу вверх,
создавать в областях с католическим правлением свои общины и
одну церковь благодаря внутренней движущей силе учения об из­
бранных: оно придает им необходимую решимость и прививает
смертельную, внушающую почтение ненависть к католицизму.
На этих землях самостоятельно складывалась пресвитерианская
форма организации церкви; в странах, где правительство не ока­
зывало ей помощь или оставалось еще католическим, община не
могла просто состоять из проповедников и слушателей; только
там, где проповедник несомненно принадлежит к роду избранных
членов общины, она действительно возникает и существует.
А если кальвинистская догма, кроме прочего, еще и совпадает
с народным духом, в высшей мере близким ей, как в Шотландии
и у английских пуритан, то тогда возникает полная власть церкви
над государством и гражданской жизнью. В противоположность
этому, мне всегда казалась сомнительной страсть к идее предоп­
ределения у голландских масс в 1618 г. Шотландцы остаются пес­
симистически настроенными и бедными, голландцы же хотят
стать богатыми и пронизаны мирским духом обогащения и соб­
ственности (Да? Кальвинизм с его уверенностью в однажды из­
бранном бытии в сущности еще более удобен и утешителен, чем
лютеранство). Насколько убедителен пример сегодняшней Север­
ной Америки? Бешеная страсть к добыванию денег с трудом ужи­
вается с верой в малое число избранных от века.
Выступление кальвинистов против католицизма с самого нача­
ло исполнено больших проклятий и презрения, чем у Лютера; ка­
толическая церковь здесь подвергается угрозе полного разруше­
ния, поскольку ее сущность видят в идолопоклонстве. В результате
соответствующие меры самообороны принимаются и со стороны
католиков.
Сомнительной стороной пресвитерианского устройства95 было
то, что оно далеко ушло от стремления сделать церковь популяр­
ной; оно ведет к мучительной тирании и побуждает к оппозиции.
И суды нравов тоже всегда устраивались только в маленьких го­
родах и селах, где все знали друг друга. Выбранные из членов об­
щины старейшины, творящие суд над своими согражданами, под­

367
вергаются с одной стороны, искушению поддаться влиянию лич­
ной выгоды, мщения, злонамеренности, а с другой — разложению,
которым сопровождается любое доносительство. И наконец, это
приводит к общей ненависти и недоверию, когда уже и сами ста­
рейшины начинают внушать опасения. То, что позволено стояще­
му за пределами повседневной жизни духовному лицу, не дозво­
ляется делать людям, уподобляющимся ему.
II. Целью Кальвина является «подготовить общину, зависящую
от дисциплины Божественного Слова и Святого Духа», в отличие
от Лютера, оставившего за Евангелием задачу внедрения в массы
народа.
Уже Фарель начал в Женеве некую реформацию нравов. Но толь­
ко Кальвин в 1537 г. с успехом добился поставленной им цели и по
возвращении в 1541 г. превратил Женеву в некую общину в своем
понимании — с пресвитерианской организацией и дисциплиной.
Отношение общины к избранию по благодати:
Ввиду того, что небольшое число избранных от века установ­
лению не подлежит, и только Бог знает своих, то эту церковь
нельзя смешивать с видимым церковным сообществом, которое
содержит в себе не только внешне исповедующих, но также, не­
сомненно, и истинных членов невидимой церкви, при условии,
что проповедь и таинство осуществляются по правилам. Это тоже
служит основанием, почему не следует отделять себя от видимой
церкви.
И вот он устраивает свою видимую церковь согласно смешению,
notabene, немногих избранных и notabene многих лицемеров. Он не
потерпит, по крайней мере, внешне, возражений против чистоты
проявления избрания; безбожников же нужно держать в рамках, и
это означает, что они должны рассматриваться как лицемеры. (Он
не хочет вовлекать их в церковь, и даже в принципе не хочет вну­
шать веру, поскольку верующие избраны от века. Вместе с тем,
церковная дисциплина является щадящим средством наказания
для падших избранников, но только во вторую очередь, после бо­
жественного решения). При этом он, конечно, в максимальной
степени использует помощь поощряемой им светской власти.
Созданный Кальвином высший орган церковного начальства,
консистория, одновременно осуществлявшая церковную дисцип­
лину, имела в своем составе 3/5 светских членов и одного синди­
ка в качестве президента. В эту систему входит постоянный дос­
мотр семей и отдельных лиц.
Поэтому, в конечном счете, все вызывало у него подозрение, а
малейшая искра сопротивления, не только церковного, но и по­
литического и личного порядка, была для него невыносима. Он
слишком много внимания уделял тем, о которых знал или дога­

368
дывался, что они ему не принадлежат. И все же в конце Кальвин
понимал, что преимущественно вызывает ненависть. Возможно,
любое реальное или предполагаемое сопротивление было вызва­
но самой его личностью.
Известен психологический факт, что во всякое время существу­
ет определенное число людей, которые упорно поглощены рас­
смотрением вопроса о petit nombre des elus:’ он представляет со­
бой необходимое следствие и развитие строгого Новозаветного
учения о потустороннем мире. Такие люди заметно выделяются
среди английских лоллардов XIV в. (Найтон); они всегда будут
представлять уют земной жизни, созданный другими людьми, как
пошлую обыденность. Их взгляд с необходимостью убегает в даль,
поскольку рядом с собой они, видимо, находят слишком мало elus
(избранных). Так и Кальвин обладал исключительной способно­
стью привязывать к себе elus из всех народов. Женева является его
мастерской, и не более того, а потому не может, к примеру, быть
объявлена осажденной крепостью. Он знает, что его посланников
подстерегают гибельные опасности. К несчастью для Франции, ее
шансы на свершение Реформации оказались в полной зависимо­
сти от Кальвина.
В отличие от Лютера, он соглашается с Цвингли в том, что дол­
жен полностью взять власть над маленькой республикой, стано­
вящейся местом испытания церковно-политической жизни. И
позднее кальвинизм вполне проявил себя только там, где он мог
посредством народных масс (пресвитериане и другие) или же бла­
годаря полному распоряжению светской властью создать свою
разновидность полиции, как в Шотландии, некоторое время спу­
стя — в Голландии, далее — в Англии во времена Республики.
Только догматики-кальвинисты — плохи! Но стоит только мир­
ской жизни и удачным сделкам внести в жизнь отдельных людей
оптимистические ноты, как везде начинается тихая внутренняя
измена.
III. Нужно было создать обширные литературные декорации,
чтобы приукрасить поведение Кальвина в Женеве (гибель Серве-
та и другое), потому что в реальной действительности население
Женевы относилось к нему с такой антипатией, какая только воз­
можна. За последующей идеализацией Кальвина скрывалось глу­
бокое унижение жителей этого города, заключающееся в том, что
им необходимо было все же терпеть его присутствие.
Они не могли больше подчиняться тирании отдельного чело­
века, который превращает свою субъективность во всеобщий за­
кон, не только порабощая или изгоняя присущие всем другим

‘ Небольшом числе избранных (франц.)

369
убеждения, nota bene в том числе и весьма добротные протестант­
ские, но и день ото дня оскорбляя каждого в проявлении самых
невинных склонностей.
В его лице Женеве пришлось уживаться с величайшим песси­
мистом, иностранцем; позже однако, она произвела на свет са­
мого большого в мире оптимиста (при всей его жалостливости).
Это был Ж.-Ж. Руссо, проповедник доброты человеческой при­
роды, ставшей в наши дни образом мыслей всего человечества.
IV. Влияние Кальвина на Западе. Прежде всего он оказал воздей­
ствие на Францию благодаря своим письмам, корреспонденции и
своим посланникам. Последних он часто отправлял навстречу не­
сомненной гибели (?), и на этом стоит остановиться особо, по
примеру того, как это сделано у Маццини. По большому счету, его
место во Франции уже было занято Ренессансом и носителями
кощунственной профанной речи96. Одно из политических движе­
ний того времени, направленное против двора и правительства
Генриха II, открыло для себя кальвинизм и частично использова­
ло его.
Влияние кальвинизма было бы напрасным, если бы, начиная
с 1555 г., к нему не присоединилось французское дворянство,
имевшее для этого совсем другие основания, кроме догматичес­
ких.
Но в Англии, начиная с Эдуарда VI, местный протестантизм
приобрел отчетливую кальвинистскую окраску (превращение лол­
лардов?).
Шотландия знает с самого начала один кальвинизм.
В Нидерландах, где еще в 1530-е гг. произошел более реши­
тельный отход анабаптизма от основного движения, Реформация
носила лютеровский характер; но уже после, начиная с 1550 гг.,
кальвинизм выходит на передний план и становится активной
стороной реформ.

65.0 протестантизме во Франции

У королевства не было никакой экономической необходимости в
поддержке протестантизма, поскольку благодаря конкордату и его
последствиям оно уже косвенным способом заставило служить
себе имущество церкви. Кроме того, в случае конфискации при­
шлось бы с риском делить это имущество со знатью.
Поэтому, в отличие от Германии, французское правительство,
обладающее в стране большой властью, не дало сигнала к вседоз­
воленности и разграблению.
Кроме того, существовало большое различие в поведении го­
родского населения этих стран: во Франции ни буржуа, ни про­

370
летарии, исключая разве что часть дворянства, не выразили вос­
торга от упразднения деятельного служения, прекращения постов
и др.: в этом смысле протестантизм ни на миг не получил попу­
лярности в массах. И в то же время насмешки над священниками
едва ли были во Франции более умеренными.
К тому же, ко времени проникновения лютеранства в страну
при Франциске I, все влиятельные люди приняли твердое реше­
ние всеми средствами удержать протестантизм на расстоянии —
одной безоговорочной позиции (а именно, взгляду Лютера на ка­
толическую церковь) была столь же решительно противопостав­
лена иная безоговорочная позиция.
Но когда в стране появилось учение Кальвина, оно, вероятно,
сумело побудить к крайнему сопротивлению лишь незначитель­
ное, nota bene мало влиятельное даже среди гугенотов меньшин­
ство. Однако в целом оно оказалось совершенно неприемлемым
для французского духа, поскольку претендовало на установление
господства и над внутренним миром человека, а это француз пе­
реносит в меньшей степени, чем любой другой.
Кальвинизм, однако, требовал по большому счету не просто
терпимости, которая позволяла ему найти себе место под солнцем,
но уничтожения идолопоклонства. Анна де Бург говорила на
seance royale о turpitude romaine.
*

66. Немецкая культура около 1555 года

Реформация сильнейшим образом повлияла и на значительно от­
даленные от нее сферы.
В поэзии, насколько она известна нам до 1517 года, мало что
можно было испортить. А в это время, по крайней мере, появи­
лось протестантское церковное пение, и благодаря влиянию Лю­
тера облагородился язык. Но до того времени церковное пение
практиковалось и в католицизме. Далее, в целом необычайно воз­
росли литературное общение и взаимосвязь всех немецких земель; все
стало значительно менее провинциальным, чем раньше, включая
и поэзию.
Наибольшие боевые потери понесли скульптура и живопись.
С крушением католицизма обе они лишились 9/10 своей значи­
мости, и именно в период своего высокого развития — еще до
того, как от достигнутой правды жизни успели сделать шаг к аб­
солютной красоте. Фактически они свелись к портрету, аллего­
рии, медалям, гербам и тому подобному, да к тому же были слиш­
ком слабы, чтобы суметь творчески преобразовать итальянское

‘ Королевском собрании... римской мерзости (франц.)

371
влияние. Не испытывая на себе живого дыхания итальянского
искусства, скульптура и живопись колебались между маньериз­
мом и непритязательным реализмом. Они уже были не в состоя­
нии выразить собственными средствами высочайший идеализм
нации.
Лучше чувствовала себя ставшая исключительно светской ар­
хитектура, которая свидетельствовала об оригинальной интерпре­
тации итальянского Ренессанса, интересе к фундаментальным,
еще средневековым идеям — совсем как во Франции (Гейдельберг,
Оффенбах, Майнц, Штутгарт, Бамберг и другие города; после
1600 г.: замок в Мюнхене, Ашаффенбург и другие).
Наряду с невыносимо шумными теологическими перебранка­
ми, происходившими внутри протестантизма, заявила о себе на­
ука в качестве одного из высших плодов духа, пробужденного в
большей мере Реформацией, чем Ренессансом; она была в основе
своей в светских руках97.
Проявляется большой и важный интерес к филологии у таких
личностей, как Иоахим Камерариус, Иеронимус Вольф, да и у
филологов вообще, в распоряжении которых находятся базель­
ские издания и издатели. Знание римского права представлено
Грегором Халоандером, медицина развивается Парацельсом и
Везалием, естественная история — Конрадом Гесснером, а астро­
номия — Коперником (1473—1543). Историю представляют и ис­
следуют в Германии — Слейдан и магдебургские центуриаторы,
в Швейцарии — Чуди, Штумпф, Ансельм и базелец Панталеон,
как переводчик и издатель исторических трудов. А в космогра­
фии постоянно работают Себастьян Мюнстер и Герард Мерка­
тор.

67.0 «Лузиаде» Камоэнса

Камоэнс был великим поэтом, с воодушевлением отдавшимся
своему делу, и у него было право представлять героическую славу
Португалии в образах.
Убежденность и вдохновение обретают свойственную им фор­
му и пронизывают «Лузиаду» с начала и до конца, и вся поэма, при
всей ее пестроте и удивительной многогранности, выглядит, слов­
но отлитая из одного цельного куска. И сочинялась она в то вре­
мя, когда вся та сила, которую поэт возвеличивал, наполнялась
дыханием жизни.
Вся поэма равномерно проникнута ощущением славы Порту­
галии, ее патриотизмом, и выступает в некоей еще живой потен­
ции, а не в качестве ретроспективной идеи, как в итальянских
поэмах о Сципионе и ему подобных. В целом все выражает под­

372
линное воодушевление — в Италии нечто подобное было невоз­
можным уже давно.
Для португальских семей является высокой честью, если их
упоминает Камоэнс. Он охватывает в описании похода Васко да
Гамы всю португальскую историю, как более раннюю, так и не­
посредственно следующую за ней, воплощая ее в трех великих
сценах: сначала в веренице королей перед повелителем Мелинды,
затем в портретной галерее героев и полководцев, представленной
на корабле, наконец, в образах открывателей земель, вице-коро­
лей и других известных личностей, упомянутых в речи Фетиды.
Это — энциклопедия славы, обратившись к которой настоящий
португалец мог бы обойтись и без всей остальной родной ему ли­
тературы. Все поэтические и общечеловеческие устремления, до­
стойные упоминания, сохранены в «Лузиаде».
Это единственный случай в истории литературы, когда в пре­
делах не полумифического, но исторического времени выражает
свои мысли человек, который, как личность, полностью конгени­
ален своим героям, и принимает чрезмерное участие в их стрем­
лениях и борьбе, лишениях и победах. Для Камоэнса привычно
врубаться в ряды магометан и малабарцев, даже если он один сра­
жается против десяти. Поэма не отдает дорожной пылью — у нее
вкус морской соли, это жизнь, увиденная с верхней палубы кораб­
ля, нервная, непритязательная, изысканная, наполненная жаждой
борьбы до высшего фанатизма. Себя поэт тоже относит к austero
.
*
Мы слышим в поэме шум моря и гул оружия.
Поэт неоднократно разражается горькими жалобами на суро­
вую, глухую бесчувственность его нации к поэтическому творче­
ству: она полностью отдалась практической деятельности, пого­
не за богатством и уже не способна его слушать. Тем не менее, он
выражает ее чистый и цельный пафос в те времена, которые еще
допускали существование истинного пафоса. В наши дни, когда
о поэзии говорят значительно больше, все усилия нового Камо­
энса, появись он на свет, были бы совершенно напрасными: кри­
тики не обратили бы на него внимания, или же ухватились бы за
очевидные несовершенства его творения и приговорили к забве­
нию.
Камоэнс непрерывно возвеличивает лучших представителей
своего времени и своего народа. А вот нам уже нечем порадовать
лучших людей нашего времени!
Os Lusiades, о Лузитанцы! Здесь собрана вся слава нации, толь­
ко более или менее свободно привязанная к одному центрально­
му событию, — плаванию Васко да Гамы.

' Суровым людям (португ.)

373
 Индивидуально охарактеризовать каждого из товарищей Вас­
ко в отдельности было не только излишним, но и невозможным
намерением, поскольку перед нами все время появлялся бы один
и тот же португальский герой. Композиция поэмы является в це­
лом совершенно исключительной sui generis’.
Что касается мира прежних богов, Камоэнс даже не догадыва­
ется, с чем он имеет дело.
Об испанцах он почти не упоминает.
Кроме того, он выражает свой образ мыслей не только через
деяния и речи своих героев, но и непосредственно, и эти места
поэмы относятся к самым впечатляющим: прежний лирик стано­
вится увещевателем и пророчествует против знати, царедворцев,
льстецов, сладострастников. В конце он выступает с очень серь­
езным призывом к дону Себастьяну, чтобы тот отыскал мягкие
законы и лучших министров для своего невероятно храброго и
преданного народа. Перед походом в Африку он говорит Алексан­
дру слова предостережения.
В отличие от Гомера, Камоэнс не стал поэтом, значимым для
всего культурного мира, ведь все предшествующие эпохи в сфере
своего образования зависели, пожалуй, больше от греков, чем от
португальцев. Поэт созвучен не всякому строю души, а националь­
ному, одностороннему, проникновенному! Но он представлял
невыразимую ценность для нации, обреченной на скорое незас­
луженное закабаление.
Португалия не удостоилась иметь национальную драму, но
именно Камоэнс накануне испанского завоевания еще раз собрал
воедино в своей «Лузиаде» все патетические моменты ее великой
истории.
Быть может, поэма сыграла незримую, но все же существенную
роль в португальском восстании 1640 г. против испанцев.

68.0 Контрреформации
Ее инициаторы и последующие пропагандисты имели в этом мире
самую чистую совесть, какой только можно обладать, отвергая
грандиозную несправедливость и разбой, равного которому не
было. Кроме того, они имели о своей версии христианства по
меньшей мере такое же верное представление, как и их противни­
ки. Далее, их задача заключалась вовсе не в том, чтобы отвергнуть
предшествующую несправедливость, но прежде всего в том, что­
бы предотвратить процесс дальнейшего обвала церкви. Защитни­
ки католической веры вошли в самую его гущу и прочно встали

* В своем роде.

374
посредине, противодействуя ему. Что возвышало самых реши­
тельных из них — это, наверное, образ обновленной, очищенной
церкви, какую они видели в своем воображении. В готовности на
личное самопожертвование они ничем не уступали своим про­
тивникам. Им не хватало только одного — чтобы папство в значи­
тельной мере перешло под их руководство, во всяком случае, ока­
залось в их руках.
Немецкий и швейцарский протестантизм с самого начала был
исполнен уверенности, что он всегда обладает превосходством над
своими оппонентами. Сейчас пришло время показать, что это
превосходство вовсе не было таким уж безусловным.
В этот момент наступила та реформа внутри церкви, которую
Лютер сделал невозможной с 1520 г., но происходила она уже под
покровительством самого папства. Начавшееся в Германии изме­
нение мира вынудило старую церковь к проведению внутренней
реставрации, в процессе которой она встретила содействие, пусть
даже и своекорыстное, со стороны мощных государств. Между тем
начинаются мировые войны, в которых обе религии становятся
духовным содержанием и боевым кличем противоборствующих
сторон. И вот теперь старая церковь могла вновь спасти себя во
многих странах во всей цельности и полноте, а также усвоить со­
вершенный новый стиль.

69. Св. Игнатий Лойола

Он происходил из Гипускоа и был еще при этом кастильцем, что
не прошло бесследно для его карьеры. Как офицер, Лойола был
необыкновенно честолюбив: он увлек за собой других на продол­
жение обороны Памплоны.
Несомненно важную роль играло то, что в нем сошлись, с од­
ной стороны, офицерская выправка и привычка повелевать, а с
другой — общие начала, свойственные человеку, имеющему обра­
зование и положение в обществе. В отношениях с различными
людьми, даже с могущественными, он не был подвержен лукавству
и непредсказуемости, обычно присущим выходцам из низов, кре­
стьянам или представителям городского населения.
Как долго он вращался при дворе Reyes catolicos
?
* Воспомина­
ния об этом впоследствии уже не всплывают.
Его дальнейший жизненный путь с трудом поддается психо­
логическому обобщению и, несомненно, предполагает наличие
весьма экстраординарной и твердой, как железо, личности. Ему
пришлось полностью расстаться со своей созерцательной и по­

* Католических королей (исп.)

375
каянной паломнической жизнью; большинству людей она ос­
тавляет возможность стать впоследствии лишь нищими или от­
шельниками. Лойола мог сохранять невозмутимость духа не
только благодаря своему железному здоровью, но и блаженно­
му дару мистика.
Поэтому он был избавлен от догматического рвения в крити­
ке реформаторов, от диспутов вокруг тонкостей веры и экзеге­
тики. В крайне нерегулярной форме наверстывает он учебу как
некую обязанность, поскольку любой ценой должен стать свя­
щенником.
В нем обнаруживается опасная тяга к проповеди и спасению
человеческих душ еще до того, как он получает на это право. Но
судьям веры, которые, возможно, не раз видели его перед собой в
Испании и во Франции, должна была сразу же броситься в глаза
его полная ортодоксальность.
Сила этого человека заключалась в том, что он рано мог соби­
рать вокруг себя товарищей, впоследствии сохранявших ему вер­
ность, полностью покорять их и внушать воодушевление. Он ув­
лек за собой Контарини и Караффу.
Чрезвычайно важным в таком случае оказывается то, что он
основывает не покаянный Орден, как трапписты, а очевидным
образом — организацию, предполагающую наличие у ее адептов
высокого рефлектирующего напряжения. Это был Орден, хоть и
склонный к визионерству, но имеющий при этом вполне практи­
ческий характер. Здесь он проявил свои дарования как бывший
офицер. Место хоровой службы оказалось занятым весьма всесто­
ронней внешней деятельностью.
Но наряду с этим он был исполнен веры в периодическое ду­
ховное излечение или диету. Речь идет о Exercitia spiritualia:
* те, кто
их исполнял, мыслил потом как св. Игнатий. Это не было вдалб­
ливанием в голову некоторой массы знаний, предназначенных для
сдачи экзамена, ибо нечто подобное позже отвергалось в Ордене
почти с отвращением.
Орден был предварительно утвержден в тот момент, когда все
бывшие прежде ордена рассматривались как прекратившие свое
существование ввиду их вырождения.
Протестантизм абсолютно не был способен выстроить внутри
себя конкурирующий институт подобного рода, в то время как
иезуиты умели воспитать своих способных питомцев таким обра­
зом, что они всегда оставались вместе с Орденом, потому что в нем
они чувствовали себя лучше всего.

* «Духовные упражнения» (лат.)

376
 70. Иезуиты
Любой привычный взгляд на организацию и дисциплину Ордена,
которые строятся по «Constitutiones» и «Exercitia spiritualia», лишь
в относительной мере дает нам представление о нем98. И в других
Орденах существует организация, но лишь иезуиты в решающие
времена живут в соответствии с правилами своей организации. У
других орденов тоже есть свой запас клятвенных обещаний и ус­
тавов, и особенно в части послушания.
Все могущественные ордена действуют централизованно и яв­
ляются параллельными структурами и опорами папской системы.
Такими были, например, в XIII в. нищенствующие ордена, пред­
ставлявшие собой настоящую погибель для епископов и священ­
ников. Иезуиты, в свою очередь, создали для себя из папства еще
один особый культ.
В середине XVI в. опасное положение, в котором находилась
общая церковь, безоговорочно потребовало более сильного и по­
стоянного воздействия из центра, а также большей доступности
церковных средств во всех землях. Это осуществили иезуиты и
Тридентские реформы.
Подобный феномен выдвинулся вперед благодаря влиянию
почти бессознательной коллективной воли, более мощной, чем
расчеты Игнатия, его товарищей и самих пап99.
Когда св. Игнатий (с его зловещим видом) вместе с товари­
щами прибыл в испанское посольство в Венеции в 1537 г., имея
хорошие рекомендации, он полагался на дружбу с Контарини
и Караффой. Только Караффа посчитал его мошенником и не
захотел связываться с ним; Контарини же, наоборот, быстро
поддался его чарам и стал его покровителем. В октябре 1538 г.
Игнатий прорвался в Рим, где лично был принят папой по ре­
комендации Контарини. После сильного сопротивления Игна­
тий одержал верх: 27 сентября 1540 г. папа Павел III одобрил со­
здание Ордена.
Возможно, мысль о безусловной субординации, благодаря ко­
торой была построена дисциплина созданной им организации,
опиралась на мощные стимулы, позаимствованные из его военно­
го прошлого. Св. Пахомий и св. Мартин Турский тоже были офи­
церами.
Решающим в движении иезуитов является то, что оно тесно
связывает испанскую реформу и ее способ мышления с римским пап­
ством — отныне речь идет об универсальной церкви. Кроме того,
Карл V и Филипп II, наверное, все время держались мнения, что
они лучше, чем папы, умеют защищать интересы религии и цер­
кви.

377
 Иезуиты были величайшими идеалистами в своем понимании
значения папской власти, непогрешимости ее теоретического ста­
туса, универсального епископства и мировой власти папства.
Насколько глубоко понимал сам Игнатий смысл своего начи­
нания100?

71. Иезуиты и папство

Основатель ордена, соединяющий фанатичную преданность цер­
кви со способом мышления, проникнутого духом военного пови­
новения, и несколько его друзей, преимущественно испанцев,
которых воспринимают прежде всего как теологов (Сальмерон,
Лаинес) — таким было начало ордена.
Распространение его, за исключением, может быть, Португа­
лии при Жуане III, проходило не слишком быстро и встречало
сопротивление даже в Испании.
Но орден ведет большую напряженную жизнь; он включает в
себя непропорционально много членов, готовых к исполнению
практически любого дела, и быстро становится движущим элемен­
том церкви.
Именно в папстве видит он самое существенное воплощение
такой церкви и, исходя из этого, возводит теорию папства на вы­
сочайший уровень. Таким образом он и завоевывает влияние на
папство, как в свое время нищенствующие ордена, и действует
централизованно, как когда-то и они. В период борьбы орден ста­
новится незаменимым благодаря абсолютной однородности его
воли, а также в силу исполнительности и внутреннего единства,
присущих его членам.
В такие времена было недостаточно одного фанатизма, привя­
занного к безрассудному своеволию и страсти: это должен быть
дисциплинированный фанатизм. В самой реальности такого Орде­
на заключалась определенная опасность - она состояла в том, что,
наверно, в какой-то момент времени он мог представить в качестве
цели своей деятельности уже не церковь как таковую, а самого себя,
свое собственное существование и присущую ему власть.
Противодействие, которое иезуиты некоторое время ощущали
в Парижском университете, видимо, было обусловлено прежде все­
го влиянием утвердившейся во Франции идеи галликанизма, а так­
же опасением, что сторонники ордена хотят взять в свои руки ис­
толкование Заветов, но главное: d’aspirer a ruiner 1’enseignement
salarie de I’Universite par leur enseignement gratuit...'. Тем не менее,

* ...стремятся разрушить практику платного преподавания в Университете введе­

нием своего бесплатного преподавания... (франц.)

378
иезуитский Коллеж Клермон, Рю Сен Жак101, открытый в 1564
году, настаивал на том, что был утвержден без ведома Универси­
тета102.
О могуществе иезуитов: не столь уж сложно для коллектива, со­
стоящего из тесно сплоченных, рассудительных и отважных людей
совершать в этом мире великие дела. Десять из них могут оказать
воздействие на 100 000 человек, поскольку большая масса челове­
чества занята только добыванием богатства, пользованием им, су­
етой и тому подобными делами, в то время как названный десяток
при достижении своей цели всегда действует сообща.

72. Третий Трвдентский Собор (1562-1563 гг.)

1. Возможно, только немногим, а, в особенности, Пию IV (он на­
долго положил конец пустым разговорам, сопровождавшим дея­
тельность соборов) и реальным церковным политикам стало яс­
ным, насколько важной и срочной была поставленная перед ними
цель — создать единодушную концепцию для нового овладения
миром и провозгласить завершение того временного состояния,
которое прежде могло служить укрытием всем врагам церкви.
Старания, по видимости прилагаемые к тому, чтобы пригласить
к сотрудничеству протестантские правительства, были несерьез­
ными.
Значительные трудности вытекали из тех обстоятельств, что
стиль поведения Павла IV вызвал ожесточенную реакцию со сто­
роны всех католических правительств, и что папство вынуждено
было реально считаться как с их алчными прихотями, так и с дей­
ствительно одолевавшими их проблемами.
Франция только что пережила свою первую религиозную вой­
ну, и ее правительство, которое уже в 1560—61 годах было оттесне­
но далеко влево, было, наверное, не против временных серьезных
уступок в пользу протестантов, особенно в сфере ритуальной прак­
тики, чтобы таким способом произвести на своих гугенотов бла­
гоприятное впечатление. Одновременно она хотела сохранить в
своих глазах видимость своего величия, словно все в Триесте
танцевали под ее дудку; этим объясняется и поведение тщеслав­
ного кардинала Гиза. Бавария и Фердинанд 1 ощущали реальную
опасность из-за проникновения на их территорию протестантизма,
а Фердинанд пребывал в угрюмом расположении духа, обиженный
Павлом IV. Только Филипп II принял на соборе угрожающе-мрач­
ную мину, чтобы выбить у напуганного папы еще больше прав на
церковную собственность, провозглашение буллы о крестовом
походе и другое. Вместе с тем испанские епископы выступили в
защиту теории, вызывающей при известных обстоятельствах опа­

379
сения и у короля, — в ней говорилось о происхождении епископа­
та от самого Христа, о том, что он является божественным уста­
новлением. Наконец, наготове всегда имелся сбивающий с толку
вопрос: А не стоит ли Собор выше самого папы? Ведь в этом слу­
чае конкретный Пий IV мог умереть durante concilio'!
Но огромное отличие Третьего Тридентского собора от Первого
и Второго заключалось в том, что в пространстве между первыми
двумя дух католической реформы успел быстро окрепнуть и уже
не страшился отдельных примеров волеизъявления, выражаемых
на заседаниях одного из них, а был уверен в своей победе благо­
даря Собору в целом. Устрашающие речи о курии и клирах исчер­
пали себя на Первом и Втором Соборах; сейчас никто их уже не
боялся103.
II. Таким образом, результат был достигнут вследствие согла­
шения папства с большими католическими дворами, которые
осознали однородность своей и папской власти и тождество их
интересов и не допускали со стороны Собора независимых, стес­
нительных для себя инициатив, поэтому и желали их ограничить
(может быть, один Филипп II пытался их продлить?).
Самое важное заключалось в том, что в это время и ортодок­
сальные династии, и курия, и инквизиция снова получили в
свои руки устойчивые формулы принуждения к вере, которые
могли стать обязательными для мира. И лишь сейчас можно
было перейти от длительной обороны к регулярному наступле­
нию.
Воспитание в духе церкви вступило в пору своего обновления,
возросла сила церковного отлучения, были созданы семинарии со
строгой дисциплиной, урегулированы должности священников.
По меньшей мере желательными стали как регулярные синоды в
диоцезах и провинциях, так и проверки церквей. Таинства и про­
поведи претерпели серьезную стандартизацию, участие монахов в
церковной жизни направлено в нужное русло. Епископы были
призваны к дисциплине и должны были подписать и закрепить
присягой особое признание о соблюдении Тридентских декретов
и полного послушания папам. Затем была утверждена карающая
власть самих епископов. Епископ, подобно каждому духовному
лицу должен был, кроме присяги, произносить теперь и professio
fidei Tridentina".
Концепция папства едва была затронута на Соборе, а папская
власть была скорее расширена, чем ограничена; невероятно зна­
чительным стало право церкви толковать Тридентские декреты во

* При действующем Соборе (лат.)

* * Исповедание веры, установленное Тридентским Собором (лат.)

380
веки веков. Злоупотребления, приносящие Риму доход, удостои­
лись лишь беглого упоминания, апелляции и диспенсы (освобож­
дения от обязательств) были несколько ограничены, и наоборот,
аннаты (папские доходы), а также папские права остались неиз­
менными.
В это время возникла также новая церковная архитектура и
соответствующий церковный стиль, поскольку вся церемония
службы была сохранена.
С тех пор католицизм становится «стационарным»
,
* но, несом­
ненно, в свою пользу, ибо и он оказывается теперь защищенным
от опасности еще большего погружения в глухое суеверие, от не­
избежного обветшания идеи святости труда, учения об отпущении
грехов и др. Ведь на основании концепции отпущения грехов за­
прещались, по меньшей мере, торговые сделки. Правда, вскоре
место схоластики заняла казуистика.
Лютеранство тоже было настроено на стационарный характер,
да и кальвинизм стал таким же. Все тогдашние религии запреща­
ли себе принимать идею последующего развития, так сказать,
идею «прогресса». Стационарный католицизм начал принимать
правила светской жизни только благодаря силам, порожденным
Контрреформацией, — хорошо дисциплинированным и в то же
время направленным на определенные цели.
Воздействие Реформации на католическую церковь было бла­
готворным. При всем том, что Тридентская доктрина, с одной
стороны, характеризовалась резкой качественной обособленно­
стью от других документов церкви (отныне в церковном учении
уже не было ни пограничных концепций, ни промежуточных
версий) и в своем завершении закрепляла стационарный статус
католицизма, она, с другой стороны, способствовала омоложе­
нию церкви.
Разрешение на допуск мирян к причастию (Laienkelch) было
оставлено на усмотрение папства; император Фердинанд и Альб­
рехт Баварский действительно потребовали от него этого позво­
ления, но уже больше не смогли воспользоваться им при своей
жизни — Контрреформация двигалась скорым шагом.

73. Папы времен Контрреформации

Начиная с Павла IV, внушающие страх папы были неизбежны для
курии прежде всего потому, что она подвергла бы осмеянию лю­
бые реформы, если они не сопровождались настоящим террором,
как например, при Адриане VI. До тех пор, пока у нее оставалась

* Термин самого Я. Буркхардта.

381
надежда заполучить уступчивого папу с помощью отравленно­
го вина и других подобных средств, ничего изменить было
нельзя.

74.0 немецкой Контрреформации

Кислый вид, с каким немецкие соборные монастыри и бенедик­
тинцы приветствовали иезуитов в самом начале их появления, был
неоправданным. Без воздействия иезуитов они, возможно, после­
довательно склонились бы перед протестантизмом и перед секу­
ляризацией.

75. Франция в 1542 году

И католики тоже пользуются в стране популярностью, так же, как
гугеноты.
Большой и внезапной бедой было то, что государственная
власть, от которой во Франции, как нигде в другом месте, зави­
сит все, оказалась недостаточно сильной, чтобы воспрепятство­
вать появлению двух массовых движений, среди которых уже ут­
вердились две партии знати. Екатерина Медичи, при всем ее
желании держаться выше обеих партий, будет вынуждена факти­
чески лавировать между ними.
Однако шансы военных предводителей обеих масс распреде­
лились вовсе неравномерно; гугенотам следовало знать, что в
целом они будут значительно слабее, чем их противники, в то
время как для Гизов гражданская война, или, иными словами,
начало voies de fait
*, была самым удобным средством для того,
чтобы в любое время прекращать пустые обсуждения, кончающи­
еся уступками в пользу протестантов, брать в свои руки бразды
правления и в решающие моменты склонять на свою сторону ко­
ролевский дом.
Остается только спросить, насколько далеко, между тем, мог
зайти распад нормальной государственной власти и ее правления?
Ко всему происходящему беззастенчиво присоединяются ино­
странные союзы и связанные с заграницей интересы обеих партий.

Существуют такие народы, религии, партии, которые терпят

существование каких-то меньшинств, и такие, которые их не тер­
пят. Французы принадлежат ко вторым, и неважно, в какой сфе­
ре это проявляется.

* Самоуправства (франц.)

382
 16. После Варфоломеевской ночи
Беженцы и памфлетисты признали за свершившимся одно лишь
религиозное основание и выдумали факт договоренности фран­
цузских католиков с папой и Испанией для уничтожения протес­
тантизма вообще.
Однако то, что произошло в эту ночь, было связано с гугено­
тами прежде всего как с политической партией; это особенно от­
носится к Колиньи — не как к протестанту, но как к руководите­
лю политического движения. Если бы в Париже господствовали
тогда исключительно религиозные мотивы, Наварра и Конде не
получили бы пощады.
Об убийствах в провинциях: следует сказать, что они совершен­
но отсутствовали именно в городах тех провинций, которые под­
чинялись Гизам и их приспешникам: в Пикардии, Шампани, Бре­
тани, Оверни, Лангедоке, Провансе. В сельской местности ничего
подобного не случилось.
Там же, где совершались убийства, они происходили от того,
что в соответствующих городах боялись нападения гугенотов, из­
брания гугенотов в органы управления, а ведь по таким причинам
всегда и начинались религиозные войны. Именно этого и опаса­
лись в Лионе: после известия о поражении при Монсе горожане-
протестанты и их прислуга были выделены в особый список, а те,
кто не входил в число горожан, были вынуждены город покинуть.
Губернатор Мандело был целиком предан королю. В общем губер­
наторы важнейших городов, а это были почти одни укрепленные
города, после реляции о Монсе получили приказ обеспечить их
безопасность.
Конечно, впоследствии в дело вмешалась фанатическая чернь
и продолжила его даже после того, как король положил ему конец,
например, в Мо, Орлеане, Бурже, Лионе; в Руане и Тулузе пресле­
дования прекратились лишь в середине октября. По всей стране
было примерно 20 000 жертв, но число общин сократилось ненам­
ного — еще в 1576 г. их было 2000.
Только при понимании принципиально политического характера
этой кровавой свадьбы становится ясным, что французское прави­
тельство не было связано с Филиппом II; что оно не перешло в руки
Гизов, которых Карл по-прежнему ненавидел; что в Декларациях от
26 и 28 августа, в которых Карл IX все брал на себя, он все-таки объя­
вил о сохранении Сен-Жерменского эдикта. Единственно, культо­
вая практика гугенотов была ограничена — «для зашиты самих про­
тестантов от эксцессов толпы», как об этом сообщили за границу.
Монморанси оставались в королевском Совете. Филипп и Альба
были пока успокоены тем, что двор полностью отказался от нидер­

383
ландских притязаний Колиньи, но желание завладеть Фландрией у
французов оставалось, только реализация его откладывалась. Жене­
ва (при ее опасениях перед замыслами Савойского дома и Испании)
быстро получила заверения во французской защите и затем снова
продолжала свои привычные переговоры с оранжистами. Проект
брака между Елизаветой Английской и Франсуа д’Алансоном и
дальше сохранял свою силу. И откуда мы взяли, что Елизавета встре­
тила французского посла в трауре? Она прежде всего поздравила
Карла IX с устранением опасности!
В Польше французский двор постоянно опирался на протес­
тантскую партию, чтобы добиться выбора в пользу Анжу. Главную
задачу спасавшиеся бегством гугенотские писатели, особенно в
Женеве, видели в том, чтобы воспрепятствовать данному выбору:
Отман, Донно описывали манеры королевского дома и Гизов в
ужасающих красках.
То, что король все взял на себя и in concrete
* уверял, будто Гизы
и другие действовали по его приказу, было лишь официальным
французским обычаем, вызванным господствующим представле­
нием о том, что ничто не может случиться без приказа короля.
Король же присочинил к этому еще и версию о своих четырехлет­
них предварительных раздумьях перед принятием решения.
Позже, когда гугеноты снова получили перевес и двор настро­
ился против Гизов (1576 г.), причастность Карла к событиям Вар­
фоломеевской ночи снова была приуменьшена, да и само собы­
тие было дезавуировано. Уже позже, при Бурбонах, Валуа были
пощажены и выведены из игры, а план убийства протестантов стал
приписываться Гизам.
Главное сожаление по поводу случившегося этой ночью в Па­
риже, которое преимущественно высказывалось в том же, 1572
году, связано было не с горечью от множества понесенных жертв
или вероломства совершенного католиками деяния, но со срывом
грандиозной попытки захвата власти партией, замышлявшей пла­
ны овладения короной, овладения Бельгией и вытеснения като­
лицизма за пределы Альп и Пиренеев. Факт срыва был для нее 1а
.
grande trahison
**
Взамен этого двор при Генрихе II продолжал политику подав­
ления протестантизма внутри страны и организации альянсов с
протестантами во внешней политике.
Двор вовсе не считал, что в ту ночь было совершено «преступ­
ление», которое нуждалось бы в оправдании, — так не думали ни
Карл, ни Анжу, ни Екатерина Медичи, ни, тем более, Гизы и фа­

* Определенно (лат.)
** Великой изменой (франц.)

384
натичные жители Парижа. Никто не отвергал своего участия в
совершенном, кроме двора, но и тот сделал это спустя некото­
рое время, хотя не по моральным, а по политическим соображе­
ниям.

77. Убийство как вспомогательное средство

Вполне понятно, что правительство или индивидуум предприни­
мают уничтожение противника прежде всего тогда, когда они ста­
новятся судьями в собственном деле и у них отсутствуют какие-
либо легальные правовые средства для разрешения затрагивающей
их интересы проблемы.
Тут следует отметить следующие нюансы: хотя противник и
может быть арестован, зрелище его казни способно вызвать страх,
начало мятежа и другие следствия; заговоры и им подобное обна­
руживается, как правило, слишком поздно, пусть и сохраняет свою
силу тезис: Salus reipublicae supreme lex esto‘.
Убийства позволяли себе не только князья, особенно в пос­
ледние времена средневековья, но также и города, например,
Аугсбург и другие; они считали способными на преступления и
своих тайных слуг104. В XVI веке Фердинанд приказывает убить
Мартинуцци, а Филипп II — Эсковедо. Кроме того, надо вспом­
нить так называемые тайные казни «на черном бархате».
Другой стороной этого вопроса является заимствованное из
литературы, но тем не менее популярное здесь и там представле­
ние, что убийство тирана дозволено и является похвальным.
Подобное представление разделяли все: «кроткий» Меланхтон,
а также Лютер105: первый хотел этого применительно к Генриху
VIII после казни Томаса Кромвеля. Затем со сходными взгляда­
ми выступили и иезуиты.
Этот феномен неминуемо порождается религиозным рвением
той и другой стороны и одобряется им. В 1563 г. в момент предель­
ного ухудшения своего положения гугенотские проповедники на­
ходили в убийстве Франсуа де Гиза единственное средство спасе­
ния и публично славили Полтро, видя в нем орудие Бога. Позже
то же самое повторили и католики по отношению к Жаку Клема­
ну, убийце короля Генриха III.

78. Своеобразие французского двора

Это своеобразие состоит в том, что короли постоянно окружены
партиями, которые различаются в соответствии с королевскими

* Спасение республики есть высший закон {лат.)

385
милостями и полученными должностями, и соответственно, при­
сваивают себе все, что могут.
Партии при дворе Филиппа II, к примеру, Альбы и Рюи Гоме­
са, при всей их противоположности друг другу, представляют со­
бой нечто совсем иное, и стране нет необходимости знать об этом.
Тюдоры, включая Елизавету, полностью господствуют в своем
дворе в соответствии со свойственными им живыми причудами.
Только малолетство Эдуарда VI отличает его.
При французском дворе могущественными оказываются жен­
щины, и даже не королевы; Екатерина Медичи становится в чем-
то влиятельной лишь в качестве опекунши. Двор окружен всеоб­
щими и постоянными слухами, везде проявляется интерес к
шансам на милость и немилость. Последующее несчастье королев­
ского дома заключалось в том, что королевство оказалось в «лож­
ном положении», подобно всякой стороне, которая, находясь по­
средине между различными разъяренными партиями, обязана
представлять право или справедливость — другими словами, по­
стоянные интересы нации. По отношению к кипящим вокруг
страстям представитель права всегда и с давних пор занимал та­
кое положение.
Конфессиональная судьба всего Запада зависела от хода и ис­
хода религиозных войн, идущих во Франции. Франция решала воп­
рос о прочности, или, соответственно, о восстановлении позиций
католицизма в Бельгии, Швейцарии и Германии, и даже (по край­
ней мере, в косвенной форме) об их безопасности в Италии и
Испании. Если бы Франция стала гугенотской страной, все везде
пошло бы по-другому.
Но даже в этом случае могла сложиться совсем удивительная
картина! Гугенотский король мог попасть в руки фанатичной гу­
генотской партии проповедников и повел бы себя по отношению
ко всей Европе как кальвинистский халиф, готовый к вторжени­
ям и захватам, — эдакий кальвинистский Людовик XIV. Тогда по­
всюду и везде нашелся бы повод (nota bene также и по отношению
к лютеранам) «de venger Dieu et sa sainte eglise»', проповедники же
направили бы свою незатухающую страсть против всего, что было
им чуждо.
А французская нация, как всегда, успокоила бы себя только
прочными успехами во внешней политике.

* «Отомстить за Бога и его святую церковь» (франц.)

386
 79.0 переходе Генриха IV в католицизм
Если уж Генрих IV стал после смерти Генриха III не только коро­
лем гугенотов, но также и королем роялистов-католиков, то бли­
зок был и час его перехода из одной веры в другую: его толкали к
этому.
Он прежде всего король и француз — остальное приложится. С
1560 г. гугеноты были такой же вооруженной политической парти­
ей, как и любая другая.
Возможность появления некоторого галликанского патриарха­
та является в это время пустой мечтой — Генрих IV не есть Ген­
рих VIII Тюдор и не живет на острове. Тридентская Контррефор­
мация уже наполняет своим позитивным пылом все религиозные
отношения.
К этому присоединяется и общее истощение, в том числе и гу­
генотов. Габриэль д’Эстре тоже совершила переход в вере, а с кон­
ца 1591 года Генрих, возможно, и сам принял подобное решение:
его Ministres courtisans’, защищая на диспутах гугенотскую веру,
видимо, умышленно уступали противникам в спорах. Даже Дюп-
лесси Морне оказался втянутым в вопросы о перемене веры (в
какой мере он действительно дал себя обмануть?). Сюлли позже
даже хвалился, что вложил в это дело свой вклад. Письменные
отговоры Безы, доверенного духовника Габриэли д’Амур и других,
были тщетны, также как и наставления д’Обинье, который, навер­
ное, в устных разговорах внушал, что «было бы лучше стать коро­
лем в одном из уголков Франции, служить Богу и быть окружен­
ным верными слугами, чем... и т. д.»
Генрих IV брал уроки по основам католицизма, что означало
проведение шестичасовых бесед, и 25 июля 1593 года объявил об
отречении от ереси, с торжеством отметив его в Сен-Дени. Мно­
жество парижан наблюдало за этим, несмотря на приказ герцога
Майеннского запереть ворота собора и на заявление папского ле­
гата о недействительности совершенной процедуры.
Отныне, при всех благих намерениях Генриха по отношению
к гугенотам, в нем все-таки возникла некоторая неприязнь к ним
и к их жалобам. Правда, одновременно он должен был и заботить­
ся о них, поскольку они снова подверглись разнообразным пре­
следованиям. Сюлли остался протестантом — возможно, из чув­
ства высокомерия; впрочем, Генрих IV весьма желал того, чтобы
и другие тоже поменяли веру.
Прощение Генриха IV от имени папы Климента VIII надвое
раскололо испанские планы господства над миром. С ним выра-

* Министры двора (франц.)

387
зили свое согласие заодно и Сан Филиппо Нери, Бароний, гене­
рал иезуитов Франческо Толедо, который по происхождению был
испанцем, правительство Венеции и другие.
До Нантского эдикта во Франции было более 100 terre chiuse'
и около 1000 parrochie е monasterii," в которых католический культ
был полностью упразднен106.
Нантский эдикт был необходимой и неизбежной констатаци­
ей такого мирного существования, в котором все партии должны
были найти свое место.
Правда, с него начинается упадок французского протестантиз­
ма — его перестают бояться; он выступает как общепризнанное
меньшинство в своей обособленности, и должен упорствовать в
этом. Но одновременно протестанты глубоко погружены в светс­
кие политические сделки, ставшие теперь для них методичными
и непрерывными. При этом они оказываются в более сомнитель­
ном и проигрышном положении по сравнению с властями и ду­
ховенством, принявшими с некоторых пор ханжеский облик.
Парадокс: величайшим благодеянием для гугенотской общины
стал бы не Нантский эдикт, а его отмена.

80. Голландия
I. Северные провинции складывались из Голландии, Зеландии,
Западной Фрисландии, Утрехта, Оверэйссела, Гронингена, Гель-
дерна; еще и из Генеральных земель, большей части Северного
Брабанта и частей Фландрии. Они всегда рассматривались в ка­
честве завоеванных земель, представляли собой разновидность
общих фогтств и могли быть сравнимы со швейцарскими подчи­
ненными землями. Вплоть до XVI в. на эти провинции мало кто
обращал внимания, но начиная с их борьбы против испанского
господства (в данном случае процессы отделения от Испании и
утверждения кальвинизма сопровождали друг друга) они завое­
вывают высокую славу. В них открывался новый народ, новая
культура, новая мировая держава; кажется, что она постоянно об­
ретала в борьбе новые силы. От ее успехов очевидным образом
зависела вся судьба Западной Европы.
Все эти события два десятилетия подряд находились в руках
Вильгельма Оранского: без него были бы немыслимыми ни их
взлет, ни их продолжительность. Сама Испания признала влияние
Вильгельма, назначив высокую премию за его голову. Когда же,
наконец, герцога постигла смерть, голландский народ уже далеко

* Огороженных земель (итал.).

** Церковных приходов и монастырей (итал.).

388
продвинулся в отстаивании своей независимости, опираясь на
помощь Англии, которая прочно связала себя с борьбой за его
спасение. Голландия продолжала отчаянное сопротивление ис­
панскому владычеству, хотя это и было связано с возрастающими
для нее опасностями, пока печальная судьба Армады не дала гол­
ландцам свободно вздохнуть.
Их не любили за границей, считали высокомерными за то, что
они, будто бы, прежде всего не желали благ для немецкой нации
(в 1582 г. говорили, что голландцы отравляют селедку). Карл V
официально вывел земли Бургундии из состава немецкого госу­
дарства.
Испания постоянно видела в них государственных изменников,
которых могла истреблять любыми доступными ей средствами. Но
походы Морица Оранского освободили Северные провинции от
испанского господства.
Среди стран, которые вырвались из тисков Филиппа II, Фран­
ция уже в 1598 г. заключила мир с Испанией; Англия долго жда­
ла и заключила его в 1604 г. Голландия тем временем сражалась
одна, даже находясь под еще большей угрозой с того момента,
когда у Испании вновь развязались руки, но ее фактически при­
крывал от Испании Генрих IV. При этом война, наряду с боль­
шими жертвами, давала Голландии и определенные преимуще­
ства.
В маленькой, постоянно борющейся с морем Голландии, види­
мо, жила сильнейшая «воля к жизни», которая когда-либо суще­
ствовала.
П. О нидерландском федеративном устройстве.
Оно в чистом виде представляет собой воплощение окончатель­
но изжившей себя традиции, которая продолжает существовать
только потому, что она в действительности еще существует. Мы
не хотим замещать ее какой-то однообразной свободой и свое­
волием единичного субъекта, боясь, что утратим от этого действи­
тельную жизненную силу.

81. Мария Стюарт

I. Мария Стюарт — отпрыск той династии, которая в условиях бед­
ной страны вела борьбу с наводящей страх аристократией; после­
дняя в лице предводителей кланов могла повести за собой народ.
Все четыре первых короля Якова умерли насильственной смер­
тью, а ее отец Яков V умер в Граме около 1542 г. Это произошло
после того, как дворянство покинуло его накануне предстоящей
схватки с англичанами. Марии было тогда несколько дней от
роду. Вдовой короля и матерью будущей королевы была Мария де

389
Гиз — Гизам удалось в 1538 г. возвести на шотландский трон одну
из представительниц своего рода.
С Марией-ребенком с самого начала были связаны всевозмож­
ные планы двора. Помолвку с Эдуардом VI, который был старше ее
всего на 5 лет, не удалось сорвать даже Эдуарду Сеймуру его втор­
жением в Шотландию: шотландцы, при всем понесенном ими уро­
не, не позволили отобрать у них принцессу. И тут Гизы приняли
решение сделать эту племянницу, уже ставшую королевой Шотлан­
дии, прежде всего королевой Франции. Мария была воспитана при
французском дворе и в апреле 1558 г. вышла замуж за дофина Фран­
циска, еще в период завершения войны св. Квентина.
Принятие ею английского титула и герба — состоялось ли оно
уже тогда или лишь чуть позже? Произошло ли это просто по
воле Гизов или Генриха II? Оно было той сделкой, которую папа
Павел IV хотел довести до успешного завершения.
Прежде всего, все случившееся подтолкнуло Елизавету к при­
нятию протестантизма. Сама же Шотландия представляла собой
для далеко идущих династических планов самую ненадежную по­
чву.
Протестантизм вторгся в нее, и в противодействии ему корона
и клир, несомненно, действовали совместно. Наряду с этим, ког­
да в шотландском дворянстве, возможно, уже проснулась страсть
к ограблению церкви, Шотландия породила на свет одного из са­
мых безоглядных кальвинистов — Джона Нокса, который как лич­
ность, видимо, был способен производить очень сильное впечат­
ление на окружающих. При регентше Марии де Гиз (с 1554 г.), он
спасся бегством, а в 1559 г. возвратился в Шотландию. В том же
году, в конце мая, начался штурм монастырей. Награбленное было
поделено в соответствии с интересами дворянской конгрегации,
и после этого существование католического королевства стало по­
чти невозможным. Однако регентша, опираясь на французов, ока­
зала открытое сопротивление дворянской оппозиции.
И вот теперь Нокс должен был сделать то, чего ни разу не со­
вершала ни одна шотландская «народная» партия: позвать на по­
мощь Англию. После некоторых сомнений, Елизавета посылает
ему на подмогу военные корабли, и благодаря этому партия Нок­
са может сохранить свои позиции. Елизавета заключает с шотлан­
дскими лордами договор с целью изгнания из Шотландии фран­
цузов. Незадолго до этого умирает регентша (июнь 1560 г.)
II. Спор о королеве с сомнительным статусом продолжается до
наших дней.
Для одних она оказывается идолопоклонницей, Иезавелью, ко­
торая вступает в заговор с Испанией и папой с намерением снова
сделать Шотландию католической, прибегая для этого к коварству

390
и насилию. Для других она составляет объект симпатии и, в осо­
бенности позже, — беспредельного сострадания; тут уже играет
свою роль поэзия.
Мера реального участия Марии Стюарт в происшедших при
ней событиях, несомненно, должна быть серьезно ограничена. В
действительности, могуществом обладали предводители шотлан­
дских кланов, с которыми не смог справиться даже Нокс: ведь они
чувствовали себя вполне уверенно после осуществленного ими
церковного погрома. Почему, исходя из каких внутренних побуж­
дений действовали эти люди, всякий раз остается неясным — в
этом они уподобляются дикарям.
Одна часть этой клики, связанная с изгнанным ранее Моро,
незаконным сводным братом Марии, 9 марта 1566 г., сразу после
королевского обеда убила Риччо, и тогда действительно появились
доказательства того, что Риччо был посредником в папских и ис­
панских связях Марии Стюарт. Но было бы безумием в январе
1566 г. замышлять возможность католической реставрации в Шот­
ландии, поскольку в этот момент во Франции замаячила вторая
религиозная война, а Нидерланды находились накануне велико­
го восстания гёзов. Несомненно одно — по какой-то причине кли­
ка хотела запугать и унизить королеву до глубины души, а Риччо
стоял у заговорщиков на пути.
Участие короля Дарнли мотивируется тем, что Риччо будто бы
скрыл от него матримониальную корону. Никакого значения, в
сущности, не имеет, был ли он соучастником заговора, посколь­
ку его персона была незначительной. Заговор же против него са­
мого, который был осуществлен 10 февраля 1567 г., был, соглас­
но новым исследованиям, делом одной и той же клики. Королева
чувствовала приближение какой-то опасности, но была пассивна
и не вмешивалась в происходящее. Совершенно ложным пред­
ставляется мнение, будто она поощряла или устроила убийство
супруга из-за того, что при жизни юного принца был бы невозмо­
жен ее развод. Во всяком случае, Дарнли убили не из-за него са­
мого, но потому, что он оказался материальным препятствием на
пути упомянутой клики.
За этим последовал развод Босуэла и его брак с Марией Стюарт.

82.0 Елизавете Английской

1. После битвы при Босворте Тюдоры могли совершенно опреде­
ленно строить свою власть, исходя из отвращения нации к любой
возможной гражданской войне. Нация была согласна мириться с.
чем угодно, только не с борьбой глав политических группировок.
Народ отказывался от парламентских прав и защиты от судебно­

391
го произвола, даже от спасения и блаженства души, лишь бы толь­
ко правительство оставалось сильным, а штурвал корабля был в
твердых руках. Куда он плывет — не имело большого значения. В
этом смысле серьезные опасности возникали только при прави­
тельстве Эдуарда VI, потому что тогда главы политических груп­
пировок продолжали сражаться между собой; но сразу же после
его правления Мария [Кровавая], утвердившаяся в своем абсолю­
тизме, вновь получила право на все, что бы она ни пожелала.
Благодаря вопросу о наследовании, Елизавета теперь оказы­
вается не только на стороне, но и на вершине западноевропей­
ского протестантизма. При существующей у Тюдоров системе
истребления в самой стране всех тех, кто имел возможность
притязать на наследство, династия в конечном счете попадала
в зависимость от судьбы своего последнего представителя. При
этом шотландские Стюарты, бесспорно, являлись ее ближайши­
ми наследниками. Поэтому Елизавета никоим образом не хоте­
ла допустить, чтобы вопрос о наследовании стал предметом раз­
бирательства. Бежавшая в Англию Мария Стюарт была схвачена
и через некоторое время обезглавлена, а Яков VI оставался до
поры до времени всего лишь весьма сомнительным наследни­
ком.
Елизавета — старая дева, королева, лишенная союзников, -
выдерживает при появлении Армады свое величайшее испытание.
Правда, никто не знает, что она была бы способна пережить, не
будь спасительной бури в Ла-Манше. А теперь благополучие и ее
самой, и абсолютного большинства нации оказываются связанны­
ми друг с другом.
II. Елизавета приняла в качестве наследства от Марии нена­
висть к себе папы, но из-за безрассудных претензий папства на
роль третейского судьи и на распоряжение церковным имуще­
ством вынуждена была отойти от Рима и отказаться от уступок,
сделанных Эдуардом VI.
Ее действия ускорялись тем, что от имени королевы Шотлан­
дии, бывшей одновременно дофинессой Франции и племянницей
Гизов, выдвигались притязания на Англию, а именно на быстрое
овладение английским королевством; при этом свою дерзкую игру
вели Генрих II и Гизы.
После некоторых размышлений Елизавета открыла в себе силу
и упорство своего отца. При этом вызывает сомнение сама ее ре­
лигиозность, а не только ее принадлежность к конфессии.
Прежде всего, она заранее знала настроение клира и была уве­
рена, что он последует за ней; она рассчитывала на островной и
антиримский образ мыслей англичан, на откровенную враждеб­
ность к ней профранцузски настроенного Павла IV и приняла

392
смелое решение, хотя в то же время сама была сторонницей це­
либата.
В конфессиональном отношении принимается верховное пра­
во королевы. Елизавета является единственным источником ис­
тины и правомочности; тем самым оставшиеся верными Риму ка­
толики ipso facto становятся государственными изменниками,
даже если они и не проявляют никакой активности. Серьезные
кальвинисты, какими были пуритане, осознают тогда, что та пет­
ля, которую они помогали набросить на католиков, охватила те­
перь и их собственную шею. Елизавета не терпит «отклонений».
Преследования ведутся вплоть до эшафота.
Задавленный ею парламент был послушным, и с тех пор все
последующие парламенты стали ей откровенно преданными, не­
смотря на то, что она могла набрасываться на них, словно свора
собак, и что суды и администрация чинили насилия, а порою
были воистину развращенными. Англия материально процвета­
ла и стала деятельной и великой европейской державой даже при
той ничтожной помощи, которую она оказывала различным по­
литическим силам на континенте. Ее маленькая постоянная ар­
мия показывает, что не будучи народной, она тем не менее су­
мела обезопасить страну от внутренних неурядиц. Мыслящие
англичане, между тем, скорее предпочитали иметь достаточно
сильное правительство, чем становиться мячом в руках игроков
из партий знати.
Личность Елизаветы едва ли располагала к себе. Она не терпе­
ла смеха, зато обладала внутренним свойством, присущим коро­
леве, — душевной стойкостью. Когда ее охватывала дрожь, этого
по меньшей мере никто не замечал; она, как и ее отец, никак не
показывала, что нуждается в чьей-либо душевной поддержке и в
утешении.
Ее министры, прежде всего Сесил, лорд Бёрли, находились в
том счастливом положении, когда они в общем отождествляли
свое благо с королевским; в худшем случае они оказались бы в
проигрыше вместе с ней. Таким образом, они становились ее
действительными сообщниками во всех делах, и Елизавета, со
своей стороны, предпочитала делить власть не с исполнителями,
а с фаворитами.

83. «Век» Елизаветы

Творчество Шекспира занимает исключительное место между ал­
легоризмом королевы фей Спенсера (1596) и буколикой в «Арка­
дии» Филипа Сидни, оказываясь на значительном расстоянии и
от произведений остальных драматургов.

393
 Его публика складывалась исключительно из двух крайне уда­
ленных друг от друга слоев общества107: молодой аристократии и
низшего люда; по сравнению с размерами тогдашнего Лондона
театр занимал относительно небольшое помещение; его посеще­
ние даже считалось неприличным (хотя на самом деле даже «по­
рядочная» публика была слишком тупа для него). Двор пользовал­
ся этим театром лишь сообразно своему статусу, не лишая себя
удовольствий такого сорта. Едва ли Елизавета замечала Шекспи­
ра, а «Виндзорские проказницы», которые он сочинил по ее по­
велению, принадлежат к числу самых слабых его пьес. В английс­
кой провинции, кажется, совсем не было театров, в то время как
в Испании они встречались повсеместно. Шекспир является для
Англии истинно счастливой случайностью, которой могло и не
быть, а его отсутствия в это время никто бы и не заметил. Скоро
его совершенно забыли, и лишь позднее он снова был открыт.
Рюмелин доказывает, что знание жизни у Шекспира было ско­
рее пророческим, внутренне интуитивным, чем эмпирическим.
В самых значительных пьесах проглядывает глубоко мелан­
холический взгляд на жизнь; на этом мрачном фоне выступают
шутка, юмор и прекрасная фантазия («Сон в летнюю ночь»; осо­
бенно же «Буря» с ее разделением сфер зла; «Ричард III» и
«Макбет», с их проникновением в самую глубину тьмы, все же
совершенно отчетливо смоделированы; среди прочих назовем и
комедию с меланхолическим задним планом — «Как вам это по­
нравится»).
Исходя из такого взгляда на жизнь, все характеры оказывают­
ся «оправданными» — в течении того времени, пока они стоят и
держат перед нами речь.
Шекспир развенчивает суетность этого мира не просто посред­
ством созерцательных строф (хотя у него достаточно и таких!), как
это делают Саади и Хафиз, — он набрасывает огромный, обстоя­
тельный, тысячеликий образ этого мира. Стал бы он делать это, бу­
дучи просто автором печатных произведений? К счастью, он был
еще и театральным постановщиком и актером.
Нам известно бесконечное множество исследований о Гамле­
те, задающихся вопросами, что в нем хотел выразить и сказать
Шекспир. Всякий читающий видит в нем свой образ и при каж­
дом новом прочтении — каждый раз иной. И самое главное: он
жаждет читать его снова и снова.
У Шекспира был свой ключ к пониманию сущности человека,
по сравнению с поэтами до него и после.
Трогательной выглядит сегодняшняя перепалка о том, был ли
он протестантом или католиком. Несомненно только одно — пу­
ританином он не был.

394
 Важнейшее значение имело го, что в описываемые времена в
Англии, как и в Испании, театр существовал в основном благода­
ря конкурирующим между собой частным труппам (в Италии, ско­
рее всего, задавал тон именно придворный театр с оперой, пасто­
ралью, комедией в общепринятом смысле; кроме них мало что
можно назвать, разве что народный фарс в виде комедии масок).
К счастью, английская драма была лишена помпезности.
Англичане прививали в Германии профессиональные навыки
немецким актерам (под их влиянием оказался Якоб Айрер с его
драмами). К вопросу об их появлении на континенте — можно ли
этот факт объяснить лишь тем, что их искусство уже почти не на­
ходило применения на родине?
 IV
История XVII и XVIII веков

84. Введение в историю XVII и XVIII вв. (1598-1763)

I. 4 мая 1869 года. Предыдущий курс представлял собой разрыв со
средневековьем|08.
Средневековье и начало Нового времени различаются между
собой по масштабным, существенным признакам: там мы имеем
дело с бесконечным разделением власти и с еще незначительным
антагонизмом наций, здесь — с концентрацией власти, завоева­
тельными войнами, которые сопровождаются ростом националь­
ного могущества, достигаемого любой ценой, и с первыми призна­
ками так называемой системы государств.
Далее, средневековье ограничивает себя пределами европейс­
кого Запада и церковного единства, а в том веке, который прихо­
дит ему на смену, обнаруживаются распространение европейских
народов во всех частях Земли и разделение католицизма на боль­
шие церковные партии, чей антагонизм угрожает поглотить все
иные типы противоположностей и родственных связей.
Прежнее историческое устройство зависело от церкви, было
европейски однородным — отчасти благодаря церкви, отчасти из-
за специфического духа средневековья, — и при этом имеющим
расовые отличительные признаки. В последующую эпоху истори­
ческие образования складываются заново из традиции древности
и нового постижения вещей; при всех иных влияниях церкви они
являются в сущности светскими, национально многоликими и при
этом чрезвычайно индивидуальными.
В данном случае проявляется воистину бесконечное скрещива­
ние и переплетение всех вышеназванных элементов; характерным
становится неслыханное ранее многообразие жизни, которое полу­
чает дальнейшее развитие в XVII и XVIII веках.
Привычная для нас доктрина предпочтительности обладает
способностью требовать незамедлительной и окончательной по­
беды одного начала; она не способна переносить многообразие.
Священнослужители всех конфессий109, популярные философы,

396
 владетельные князья и радикальные политики требуют чего-то
единого, да и его — тотчас и полностью, несмотря на то, что из-за
этого мир будет становиться мертвым и бесцветным до тех пор,
пока упомянутые субъекты не уничтожат друг друга, не вынеся
долгого существования такого рода, или же не породят новую про­
тивоположность. Ибо мы заблуждаемся, ожидая, что человек бу­
дет испытывать чувство длительного удовлетворения от достигну­
той победы, на которое он, безусловно, не способен.
Несомненно, человек, будучи существом временным, умеет
желать чего-то определенного и выражать его, в то же время ос­
тавляя за собой способность и к более высокому созерцанию.
Но при этом с нами остается то, что не зависит от нашего же­
лания, что мы находим как уже существующее, радуемся ли мы
этому или сожалеем о нем: это — Европа как древний и новый
очаг многообразной жизни, как место возникновения изобиль­
нейших формообразований, как родина всех противоположнос­
тей, которые растворяются в неповторимом единстве, чтобы
именно в нем все духовное проявило себя в слове и в выразитель­
ной форме.
Европе свойственно следующее: возможность для каждой силы
выразить себя в памятнике, картине и слове, институции или
партии, вплоть до индивидуума; переживание духовного во всех
его измерениях; стремление духа дать знать обо всем, что в нем
есть; неприятие бессловесной преданности мировым монархиям
и теократиям, свойственной Востоку110. Занимая возвышенную и
отстраненную позицию, какая должна быть свойственна истори­
кам, мы слышим благое созвучие колоколов, и не важно, слива­
ются эти звуки при большем приближении, или нет: Discordia
concors
.
*
Пусть древние народы основывают в Азии одну за другой еще
более крупные, могущественные империи, такие, как Иран и Ас­
сирия, — каждая из них все равно будет обладать лишь одной еди­
нообразной властью, духом и тональностью, подобно другим во­
сточным империям111.
Видимо, некий мрачный порыв повлек некоторые ветви ин­
догерманцев на Запад, навстречу вечерней заре, поскольку их
ждала здесь иная почва и иной климат, открывающий свободу
и многообразие, — бодрый мир настоящих предгорий и остро­
вов. Ибо свойственным для Европы оказывается следующее:
любить не только силу, кумиров и деньги, но также и дух. Эти на­
роды создали эллинскую, римскую, кельтскую и германскую куль­
туры112, которые только потому в значительной мере и побеждали

’ Согласованное разногласие (лат.)

397
азиатские культуры, что были многообразными, в них индиви­
дуум мог развиваться со всей полнотой и осуществлять свое выс­
шее служение целому.
Церковь создала новый внушительный остов европейской жиз­
ни. средневековье возвысилось, будучи прочно связанным изнут­
ри, но все же бесконечно свободным и тысячеликим, а вместе с
ним поднялась и ведущая к Новому времени эпоха всеобщего раз­
вития.
Исторический взгляд должен радоваться такому богатству115 и
оставить радость победителей тенденциозным людям. При огром­
ном ожесточении тогдашних схваток, пристрастии к уничтожению
противника, мы, гуманные восприемники прежних эпох, не смог­
ли бы придерживаться ни одной из сторон, даже той, какую выб­
рали бы для себя сами.
Некая скрытая высшая сила создает долгие эпохи, нации, ин­
дивидуумов со своей особенной, бесконечно богатой жизнью.
Западноевропейское развитие получило подлинный признак
жизни: в борьбе свойственных ей противоположностей рождает­
ся действительно новое; старые противоположности вытесняют­
ся вновь появившимися. Это не есть простое, бесполезное, почти
идентичное повторение военных, престольных и династических
революций, какие происходили в течение 700 лет в Византии и еще
дольше — в исламском мире. В любой борьбе люди становятся
иными, чем раньше, и оставляют свидетельства об этом; мы смот­
рим вглубь тысяч индивидуальных душ и в состоянии датировать
по десятилетиям стили духовной жизни, в то время как их на­
циональное, религиозное и локальное само по себе своеобразие
дополняет эту картину бесконечными духовными нюансами.
Только не эти вещи в свое время удовлетворяли и доставляли
наслаждение людям, но их борьба не на жизнь, а на смерть.
Для Европы всегда оказывалось губительным только одно:
подавляющая механическая сила — исходит ли она от варвар­
ского народа-завоевателя или от концентрированных внутренних
властных начал, которые могут находиться на службе одного го­
сударства или подчиняться некоторой тенденции, характерной,
например, для сегодняшних масс114.
В то время не было иных варварских природных сил, а соответ­
ственно, и совершающих нашествие варваров, кроме османов, да
и те, начиная с Сулеймана 11, находились еще скорее в состоянии
застоя. Новая Россия была еще относительно малым государством,
отделенным от Европы очень крупной Польшей. Но опасной ка­
залась испанская «мировая монархия», борьба с ней всех остальных
государств занимает весь XVI и еще часть XVII века. К исходным
началам, составляющим силу этой мировой монархии, добавлялось

398
еще и то обстоятельство, что она была связана с могущественной
старой партией, католической церковью; таким способом она на­
деялась преодолеть все противоположности чисто политического
порядка.
При Филиппе II, когда он из-за Нидерландов ввязался в кон­
фликт, затрагивающий весь Запад, начинается борьба Испании и
ее сателлитов, к которым продолжительное время принадлежал и
римский престол, со всем еретическим миром. Испания прежде
всего использовала тридцатилетний период бессилия Франции, а
это любыми доступными ему способами поощрял Филипп с це­
лью сделать своей жертвой и саму Францию.
(Ко всему сказанному еще следует присоединить более подроб­
ный обзор в качестве «Введения» в историю XVII и XVIII веков и
довести его до мира в Вервене.)
Спасителями Европы стали не величайшие враги Рима, но
упорнейшие враги Испании: голландцы, Англия, католическая и
протестантская, и Генрих IV, несмотря на его переход в католи­
ческую веру. Спасителем Европы является прежде всего тот, кто
избавляет ее от опасности принудительного политически-рели-
гиозно-социального единства и нивелировки, которые угрожают
ее специфическому качеству, а именно — многообразному богат­
ству ее духа. Банальным выглядит возражение, будто дух непре­
одолим и всегда будет побеждать, в то время как фактически в
определенный момент истории от степени влияния одного чело­
века может зависеть, исчезнут или нет целые народы и культу­
ры. Очевидно, что великие индивидуумы были необходимы, но
их деятельность нуждалась в удачном исходе. И такие выдающи­
еся личности часто появлялись в знаменательные моменты евро­
пейской истории.
В качестве основного содержания курса следует указать при­
мерно следующее: начиная с XVII в. все заметнее становится пла­
мя, охватившее Германию и Австрию. Крупнейшие деятели ис­
тории, Генрих IV и Густав Адольф, умерли рано насильственной
смертью, в тот момент, когда они замышляли самое великое и
смотрели вперед. Испания, внутренне уже превратившаяся в
труп, снова становится мировой державой, достаточно сильной,
чтобы вмешиваться во все, но не способной что-либо завершить.
Франция склоняется в 1612 и в других годах перед политикой Ис­
пании; Ришелье, который освобождал ее от зависимости, может
это делать, создав во Франции бесчеловечную систему власти,
Мазарини же должен еще раз бороться с Испанией de imperio."
Политически мертвая Италия живет лишь одной культурой и уже

* За власть (лат.)

399
не получает пользы от падения своего прежнего деспота — Испа­
нии. Германия погибает в бедствиях Тридцатилетней войны;
этим заправляют Швеция и Франция. Конечно, вместе с тем до­
стигает своего высшего расцвета Голландия; вспыхивает англий­
ская революция. Будучи в какой-то мере скрытой военной рево­
люцией, она оставила английский народ очень сильным и при
этом внутренне подготовила его к тому, что он не мог уже допу­
стить и мысли о длительном господстве над собой государства,
утверждающего свою власть силой.
Но Испания еще раз восстает из гроба, а именно в своем опас­
нейшем облике — испанизированной Фракции Людовика XIV (? Эту
вину уже нельзя возлагать на Испанию). Испанская программа
укореняется в нации, которая обладала несравненно большими
средствами для закабаления Европы, чем Испания, и занимала в
ней центральное положение. И вновь всплывает опасность неко­
торой мировой католической монархии, причем даже противники
ее заражены вирусом султанизма. Политическое вытеснение аб­
солютистской Франции было достигнуто отчасти в результате
ужасных войн, образ которых рисуется почти исключительно как
отмеченный военными, политическими, финансовыми и коммер­
ческими чертами, а душа народов при этом не находит отчетли­
вого выражения.
Но вот в культуре Франция все-таки победила. Людовик XIV
способствует тому, что в XVIII веке все европейское будет отож­
дествляться с французским, и именно ему Франция обязана сво­
ей универсальной способностью быть объектом подражания.
Между тем, пока шла борьба за испанское наследство, великая
держава — Швеция, которая некогда хотела создать огромную не­
мецко-скандинавскую империю, прибавив к себе часть Германии,
взлетела на воздух благодаря усилиям некоего безумного героя. Со
времен Петра Великого, благодаря бессилию Швеции и Польши,
поднимается Россия, ставящая своей целью потрясать и подстре­
кать Запад и устраивать свои дела на Востоке. А последняя в на­
шем списке великая держава — Пруссия, с немыслимыми усили­
ями восстающая из развалин Германии, должна после Семилетней
войны признавать себя постоянным и неизбежным союзником
этой России. Между тем Англия по своей колониальной и коммер­
ческой значимости отодвигает Голландию на второй план. Нако­
нец, благодаря поддержке униженной в Семилетней войне и жаж­
дущей мести Франции, у Северной Америки начинается путь к
статусу великой державы.
И это все происходит в то время, когда великий кризис всего
традиционного авторитарного государственного устройства и ав­
торитарного характера религии внятно и с удивительной, все воз­

400
растающей (для нас) очевидностью провозглашает: «Револю­
ция!».

II. 4 мая 1871 года. Что же касается вопроса об оправданности

данного курса (он признан академическим, несмотря на всю ог­
раниченность его объема), то надо отметить следующее:
Всякая граница сама по себе отвечает требованию простой не­
обходимости, но при этом всегда остается место для произвола в
выборе только одной последовательности представлений или од­
ной точки зрения на волны тех событий, из которых складывает­
ся океан всемирной истории, начиная с далекого прошлого и за­
канчивая отдаленным будущим, о котором совсем ничего не
известно. И тем не менее художник-маринист не может творить,
не учитывая этого.
При всем том, что существует свободный выбор, только про­
стая необходимость повелевает нам извлечь из огромного духов­
ного континуума всех вещей лишь одну, из всего знания — Един­
ственную науку, и обращаться с ней особым образом.
В действительности нам следовало бы жить в постоянном ин­
туитивном постижении мирового целого. Только для этого по­
надобился бы сверхчеловеческий интеллект, вознесенный над
последовательностью временного и ограниченностью простран­
ственного бытия, и вопреки этому находящийся в постоянном
созерцательном общении с ними и полностью участвующий в
них.
А когда установлены начало и конец курса, только тогда внут­
ри него и начинается совершенно произвольное очерчивание
свойственных ему границ.
Правда, некоторый принцип построения курса формируется
еще вначале, при переходе от одного изложения к другому, — он
служит целям группировки событий в общем плане и оценки фак­
тов по степени их значимости, однако, в сущности, имеет дело
только с внешними фактами.
Тут впервые и возникает вопрос о том, какого рода материал
вовлекается в рассмотрение и каков его объем, на каком основа­
нии доцент должен представить его или оставить без внимания.
Масштаб его измерения не является единообразным: в книгах не
существует единого измерения, на кафедре соблюдаются опреде­
ленные ограничения. У пишущих книги нет представления о не­
обходимых пределах; возможно, они существуют у говорящего
вслух.
И тогда столь же неотвратимо при отборе материала начинает
играть свою роль субъективный произвол. Из всех наук история
является самой ненаучной, поскольку она в наименьшей мере

401
обладает или может обладать надежным, признанным методом
отбора материала. Это означает, что критическое исследование
опирается на некий весьма определенный метод, а вот у изложе­
ния такого метода нет.
История всякий раз сообщает о том примечательном, что один
век обнаруживает в другом.
Любой излагающий ее будет проявлять свой специфический
характер при отборе материала, прилагать свой собственный мас­
штаб к тому, что достойно сообщения, в соответствии со своей
национальностью, субъективностью, особенностями образования
и времени.
И все же временные границы этого курса, по крайней мере,
относительные, оправданы. Мир в Вервене, с которого мы начи­
наем чтение лекций, обозначает некую реальную передышку для
всех ведущих народов Европы, отмеченную такой чертой, которая
нигде больше в истории не повторяется. Если же говорить о том,
где его следовало бы завершить, то существует настоятельная не­
обходимость сделать это как раз накануне событий Французской
революции, приблизительно ко времени заключения Губертусбур-
гского мира в 1763 г.
Последние десятилетия перед началом Французской револю­
ции рисуют события и людей специфически нового типа, пусть
даже нам ясно, что они берут начало из предшествующей эпохи.
И структура человеческого общества, и доля людей, участвующих
в событиях, становятся существенно иными, чем ранее.
Мир в Вервене и эпоха Генриха IV создают паузу между теми
двумя великими периодами в пределах Контрреформации, кото­
рые могут быть названы эпохой французских религиозных войн
и эпохой Тридцатилетней войны — по именам присущих им отли­
чительных феноменов.
Сегодня, в свете происходящих перед нами исторических про­
цессов, все в чистом виде политические и военные события про­
шлого все больше утрачивают свое значение. Количественное раз­
личие между явлениями прошлого и настоящего огромно, но в
полной мере они отличаются друг от друга своими качественны­
ми характеристиками.
Для тех времен характерны исключительно кабинетная по­
литика и кабинетные войны. Ныне же активную роль играют
скрытые или явные народные движения и (пусть даже полнос­
тью технически организованные и направляемые) войны наро­
дов, расовые войны (а в конечном счете, снова религиозные
столкновения).
У нас складывается впечатление (соответствует оно истине или
нет — трудно судить), что в те времена ведение войны или отказ

402
от нее зависели от воли правителя. Относительно сегодняшних
войн мы подозреваем, что они предпринимаются для того, чтобы
преградить путь революциям или канализировать их, а это удает­
ся не всегда. Отсюда и отсутствие у нас особого интереса к вой­
нам Людовика XIV, за исключением, может быть, тех моментов,
когда к его противникам или союзникам примыкали настоящие
народные движения, как, например, в Голландии, а в Испании —
во время войны за наследство.
Относительные заслуги полководцев не могут быть оценены
нами со знанием дела, а связанные с ними большие политиче­
ские комбинации редко всплывают на поверхность. Из этого сле­
дует, что вся военная сторона событий оказывается слишком ог­
раниченной в своих проявлениях, чтобы мы могли увидеть ее
результаты; в политической сфере следует отмечать не каждую
отдельную интригу, а только те, в которых сказывается побуди­
тельный мотив действительных состояний, чреватых прошлым и
будущим.
Итак, главная задача будет заключаться в следующем: по мере
сил приблизить историю мира к истории духа, а для этого у нас
вполне достаточно средств. При поверхностном взгляде, история
XVII и XVIII вв. рисует лишь взаимоотношения различных влас­
тных начал, но дух там все-таки тоже присутствует.
Необходимо оставить вне нашего рассмотрения сугубо исто­
рический хлам внешних фактов, в особенности же извлечения из
разного рода депеш и контрдепеш. Скорее, даже более стоящим,
на наш взгляд, может быть дерзкий юмор, когда дипломатичес­
кий такт сменяется проявлением откровенного насилия, особен­
но в первые десятилетия XVIII века: это были времена Гёрца,
Дюбуа, Альберони и других дипломатов и министров, подобных
им.

III. Этот курс имеет характер некоторого «антракта», вернее

сказать, «интермедии».
По отношению к великим началам нового исторического века,
начиная с 1450 года, он является их продолжением; по отношению
же к веку революций он оказывается лишь завершением века пре­
дыдущего и подготовкой грядущего, но при этом удерживает за
собой всю полноту своих специфических интересов. Не все века
могут представлять для нас первичный, основополагающий инте­
рес (ритм мировой истории очень неровен), тем не менее, в них
все же проглядывает достаточно мощное движение истории, сви­
детельства материального и духовного бытия отличаются богат­
ством, а отчасти — и очень высокими качественными характерис­
тиками.

403
 По сравнению с XVI веком XVII век уже обозначен как замед­
ленный, как некая реакция на предыдущую эпоху. У некоторых лю­
дей существует нетерпеливый взгляд на вещи, согласно которому
история идет недостаточно быстро. Например, предполагается, что
совершенно новое отношение к реальности могло и должно было
утвердиться уже в XVI в., а борьба с противоборствующими сила­
ми являлась, собственно говоря, пустой тратой энергии. Такое
представление основывается на понятии «прогресса», при котором
любое замедленное развитие вызывает сожаление.
Если спросить таких людей, довольны ли они состоянием об­
щества, достигнутым в нынешнее время, то они выскажут тысячи
разных мнений, и прежде всего — о предпочтительности всего до­
стигнутого теперь или еще находящегося в становлении. Можно
только призвать их к тому, чтобы они поскорее пришли к едино­
му мнению хотя бы по этому вопросу. Ведь рядом с ними стоят
другие — те, что ждут, когда это мнение сформируется.
Взгляд на историю в целом может быть для нас полезным, по­
скольку учит принципиально отвергать всякие благие пожелания,
посвятив себя рассмотрению и возможно более объективному
описанию конфликтов прошлых времен, всего их разнообразия и
свойственных им антагонизмов.
Ведь жизнь западного мира составляет борьба.
Конечно, историк как личность не в состоянии избежать борь­
бы, захваченный ею в своем историческом измерении. Как чело­
век, живущий в определенном времени, он должен желать и пред­
ставлять нечто конкретное, но в области науки обязан сохранить
за собой право на возвышенное созерцание.
Многие люди выходят из себя уже только потому, что кто-то
другой высказывает мнение, отклоняющееся от их собственного,
и стараются переубедить его, замечая в этом случае лишь верши­
ну айсберга. Умолкает ли их оппонент или продолжает в том же
духе высказывать свое особое мнение, он получает в ответ нена­
висть или сочувствие, соответствующие темпераменту этих раздра­
женных людей. Хотя они и признают, что противодействующие им
силы тоже имеют право на существование, но все же делают это с
величайшим сожалением либо негодованием.
Включая в описание всемирной истории явления, которые явно
предпочитаем, мы поступаем точно также, как если бы в океане
исторических времен одна из его волн по своей прихоти пожела­
ла бы получить преимущества перед другими.

IV. 5 мая 1873 года. Духовный колорит XVII и XVIII вв. в це­
лом определяется влиянием наиболее активных классов и тогдаш­
ним образом жизни.

404
 Прежде всего, государственное устройство является, за неболь­
шим исключением, абсолютистским или все же управляемым с
использованием принципов абсолютизма. Это время значимости
авторитетов, а не большинства. Любые изменения мыслятся с тру­
дом, всякое стремление к ним само по себе считается преступле­
нием, что характерно даже для немонархических государств. В
данном вопросе аристократические слои общества оказываются
столь же непреклонными. Все рассчитано на вечную длительность,
никому еще не ведома постоянная переменчивость всех состоя­
ний.
Сословия все еще различаются между собой по принадлежа­
щим им правам. Религия как единственное, что охватывает их все
без исключения, рассматривается высшими сословиями в XVIII в.
как в чем-то уже утратившая свою жизненную силу.
Земельная собственность в целом еще слишком инертна; капита­
лы (а это означает свободно обращающиеся стоимости) еще очень
умеренны и мало пригодны для развития промышленности.
Вопреки ограниченным попыткам введения меркантилистской
системы со стороны отдельных государств, общий строй жизни
еще очень далек от того, чтобы его можно было назвать индуст­
риальным: зачастую, из проектов не извлекались соответствующие
им результаты, например, таможенные ограничения существова­
ли внутри границ самих великих держав. Самым значительным
предприятием пока еще остается заморская торговля нескольких
отдельных, обладающих колониями государств, но не промыш­
ленное производство как таковое"5, являющееся свободной дея­
тельностью, безоговорочной материальной эксплуатацией мира.
И даже там, где она существует, она по меньшей мере еще не пра­
вит и не в состоянии распространить свою опасную конкурентную
природу на все народы.
Если обратиться, например, к жизни немецких имперских го­
родов и других мест, то в них бюргерство как политическая сила
или уже умерло, или невероятно сократилось. Даже в искусстве,
литературе и в образе жизни оно нигде, за исключением, может
быть, Голландии, не задает свой тон, а принимает его от других
сословий, хотя в средние века бюргерское сословие обладало сво­
ей культурой. И даже в Голландии жизнь высших классов ока­
зывается, в противоположность распространенному мнению, не
столько буржуазной, сколько демократической.
Господствующий в обществе характер отношений основан на
доходах аристократии, складывающихся из земельной ренты, из
должностных окладов в государственных учреждениях и жалова-.
ния военных (все это принадлежало касте самой по себе), из до­
ходов духовенства. В отдельных, особо бедных государствах по­

405
добного рода аристократия продает интересы своей страны, ско­
рее всего, из потребности в роскоши (в Швеции, а одно время и
в Англии), а в самых могущественных государствах аристократия,
несомненно, оказывается в полной зависимости от своего госу­
даря. Она уже почти нигде не является составной частью поли­
тической свободы, за исключением лучших времен английской
аристократии. Но ее социальная значимость все же была еще
очень велика, даже больше, чем в период около 1500 года, когда
на Севере все еще существовал буржуазный уклад, а в Италии —
дворянско-буржуазный. И прежде всего, аристократическое об­
щество принадлежит западной цивилизации в целом, а не толь­
ко национальным государствам. Аристократы по всей Европе
еще ощущают свою близость друг к другу в той же мере, в какой
и к своим отдельным странам116.
Их существование складывается из досуга и считающихся благо­
родными занятий, или страстей, таких, как военная служба, индиви­
дуальная отвага, знаменитые любовные похождения. При том, что их
образ жизни был зачастую весьма беспорядочным, свойственный
XVIII в. способ общения был более утонченным, благородным и оду­
хотворенным, чем когда-либо после. У этих людей еще хватало вре­
мени на жизнь, а значит - на исполненное духовных интересов обще­
ние. Они еще не склонились перед деловитостью.
Однако талант, откуда бы он ни брался, легко находил себе
покровительство, свое место и круг деловых интересов. Здесь ис­
чезало всякое высокомерие, поскольку целью было желание по­
лучить действительное наслаждение.
Ученая деятельность частично попала в руки надежно органи­
зованных, обеспеченных корпораций, частично же осуществля­
лась независимыми дилетантами.
В конце концов, эта аристократия из свойственного ей исклю­
чительно благородного безделья и абстрактного великодушия ес­
тественным образом переходит к принятию либеральных прин­
ципов и начинает с легкомыслием относиться к реальностям
существующего государственного устройства, что под конец при­
дает ей необычайно благородное освещение. Между тем, другие
слои общества, опираясь на близкое им «общественное мнение»,
начали захватывать господствующие позиции.
Все, что было создано в литературе, поэзии, музыке, живопи­
си и т. д., делалось главным образом для этого аристократическо­
го класса, а не для издателей и массовой публики. Вся начинаю­
щаяся в государстве оппозиция и все нововведения в духовной
сфере тоже были в их руках.
Наш взгляд должен теперь привыкнуть к особенностям духов­
ной жизни того времени.

406
 Государственное устройство
Государства представляют собой устройства сословного порядка,
с приближением к так называемому правовому государству, пре­
доставляющему защиту индивидуальной жизни, собственности и
свободной деятельности. Сословное государство в достаточно пол­
ном виде было реализовано только в Голландии и Англии в резуль­
тате тяжелой борьбы; там господствовало мнение, что сила нации
принципиально связана именно с таким государственным устрой­
ством, причем как во внутренних делах, так и во внешней поли­
тике.
Если говорить о Германии начала XVII в., то очень сильные и
революционно настроенные сословия были только в Австрии, в
других же немецких государствах сословное устройство было чрез­
вычайно ослаблено, а правители фактически оказались близки к
абсолютизму. В Тридцатилетней войне в обеих областях Германии
сословное устройство фактически исчезает и продолжает суще­
ствовать в лучшем случае формально. Позднее подавляющее вли­
яние стали оказывать как пример Людовика XIV (многие прави­
тели подражали ему по меньшей мере в своем султанизме), так и
тип княжества XVIII в. Наконец, в лице Фридриха Великого мы
видим самое гениальное использование абсолютизма, в высшей
мере испытавшего, на что он может быть способен при опоре на
терпеливый и восхищенный народ.
Общераспространенным является мнение (исключая такие
страны, как Голландия и Англия), что только абсолютизм спосо­
бен править и наделять государство мощью.
В Скандинавии Дания превращается в абсолютистское государ­
ство из отвращения к власти дворянства. В Швеции, наоборот,
утверждает себя дворянская власть, и именно в своей самой бес­
славной форме (единственное исключение — это Карл XI). Наци­
ональные интересы продаются за пределы страны, а после Карла
XII преобладает полное бессилие власти. В Польше же все ее «не­
счастья», то есть, вся политическая немощь, обусловлены, очевид­
ным образом, дворянским характером управления: Польша может
рассматриваться как парадигма такого государственного устрой­
ства, каким ему не следует быть
Италия управляется полностью в абсолютистском духе, за ис­
ключением Венеции, которая имеет все основания пребывать в
спокойствии. Войны за Испанское и за Австрийское наследство,
а также войну 1730-х гг. со всеми вытекающими из этого послед­
ствиями Италия принимает с пассивной покорностью117.
Испания при последних Габсбургах, уже частично испытыва­
ющая тяжесть проблемы наследования, в сущности своей оста­

407
ется абсолютистской державой, но ощущает бессилие в отноше­
ниях с регионами, из которых она складывается, и в выборе
средств ведения политики; ее государственный механизм непод­
вижен. При Бурбонах проявляются абсолютистские начинания
в плане реформ и нового утверждения Испании в европейской
политике.
Османы после эпохи Кёприли (вторая половина XVII века)
явно пребывают в состоянии упадка и не способны к новым на­
падениям на Европу.
Наконец, если взглянуть на Россию до Петра Великого и пос­
ле него, то в ней утверждается абсолютизм, который внезапно
осознает свои возможности и вырабатывает определенную систе­
му отношений к османам и Европе. Ее собственный народ должен
до поры до времени сохранять полное молчание, скрывая в себе
ненависть к власти.
Европейская политика и так называемое равновесие сил харак­
теризуются тем, что в их пределах существует стремление держав
к расширению, но еще не с целью удовлетворения национальных
интересов, а пока только с попытками завоевания новых поддан­
ных и владений118.
Огромным достижением является то обстоятельство, что Фран­
ции периодически указывают на ее границы. Это подлинно евро­
пейское дело — против одностороннего превосходства какого-то
государства восстают все остальные. Европа хочет оставаться мно­
голикой.
В переговорах уже затрагиваются вопросы о тарифах, которые
там и тут обретают первостепенную важность.
Правители в общем отождествляют силу со счастьем, а народы
видят в бессилии по меньшей мере несчастье, поскольку оно по­
буждает могущественных соседей к вторжениям и длительному
грабежу побежденных.
Однако все государственные устройства в целом покоятся на
авторитете каких-либо сил, и это верно даже в тех случаях, когда
исход дела решается большинством — ведь последнее еще не яв­
ляется численным большинством!

Великая держава и сфера обогащения

Первичной везде оказывается воля правителя, и даже в том, что­
бы добыть деньги. Купец и промышленник считаются по сути
источниками налоговых поступлений. Примерами их деятельно­
сти в прошлом могут служить исламские государства средневеко­
вья и итальянские государства, начиная с XIV—XV вв. Налогооб­
ложение превратилось в научную дисциплину.

408
 Землевладение постепенно перестает быть единственной осно­
вой существования, хотя оно еще обладает огромными приорите­
том и надежностью; складываются большие состояния и возника­
ют предприятия, которые не зависят от земледелия. Торговля и
ремесло мало помалу утрачивают свой преимущественно локаль­
ный характер и начинают все больше привыкать к большим про­
сторам.
У океанских народов к этому присоединяется и эксплуатация
захваченных ими колоний; последние еще рассматриваются ис­
ключительно как владения метрополий. И это продолжается до­
вольно долго, пока не вступает в действие так называемый нор­
мальный кругооборот: ввоз колониального сырья в метрополию и
принудительное потребление колониями тех продуктов, которые
производятся в метрополии.
В XVII и XVIII вв. расширяется колонизация. В Северной Аме­
рике и далее — в Индии образуются огромные французские вла­
дения; к ним присоединяются голландские захваты в Ост- и Вест-
Индии. Только одна Англия создает большие поселения англичан
вдали от родины, поскольку они не оседают в тропических реги­
онах, и к тому же за границу переселяется значительно больше
британцев, чем французов.
Испания погибает, и не только из-за своей налоговой полити­
ки, «права мертвой руки»
*, монастырского уклада жизни, а также
многого другого, но из-за свойственного ей совершенно неинду­
стриального мироощущения на фоне уже захваченной промыш­
ленным развитием Европы.
У Франции своя беда — здесь царствует чудовищно расточи­
тельный и жаждущий завоеваний король, который проедает го­
раздо больше, чем может обеспечить ему министр Кольбер, на­
прягая силы всей страны; при этом король является объектом
завистливого подражания для других монархов Европы. Кольбер-
тинизм, видящий в развитии промышленности средство обога­
щения, обретает европейское значение119.
Французская революция и ее последующая монархическая вер­
сия, осуществленная стараниями Наполеона, придали дополни­
тельное звучание примеру Людовика XIV и его системе; а до них
и одновременно с ними существовали подражающие им государ­
ства. Одновременно, начиная с 1815 г., пример Англии становит­
ся образцовым.

’ «Право мертвой руки» (средневеков. manus mortua) - запрет продавать церков­

ные владения; касалось и некоторых категорий вассалов. Это ведет к практичес­
кому застою хозяйственной жизни.

409
 Европа становится мастерской для всех пяти частей света; про­
мышленное и политическое превосходство рассматриваются как
неразрывно связанные друг с другом. После вовлечения в оборот
церковного имущества и упразднения «права мертвой руки», про­
мышленность начинает распоряжаться огромной массой сил и
собственности, включая и связанную с ними рабочую силу.
Постепенно набирают мощь машины и массовое производство,
формируется необходимый для этого крупный капитал и растет то
первоначально небольшое число людей, которые могут распоря­
жаться своей судьбой. Возникает конкуренция, а вместе с ней -
сдерживание взаимных притязаний.
Но одновременно, начиная с Ж.-Ж. Руссо и Французской ре­
волюции, заметным становится влияние идей равенства, челове­
ческих прав и понятия «достойного человеческого существова­
ния». Величайшая политическая свобода соединяется с огромным
ростом экономической зависимости; очевидным становится ис­
чезновение среднего сословия.
Ко всему этому присоединяется до смешного удручающее до­
полнение: в качестве цены за свою политику, войны и другие вы­
сокие цели и «прогрессы» государство входит в определенные дол­
ги, другими словами, заранее оплачивает свое будущее, тем самым
как бы частично заботясь о нем. При этом предполагается, что
вышеупомянутое будущее оплатит в вечности проценты по вексе­
лям, полученным за такое участие. Государство обучается у ком­
мерсантов и промышленников умению использовать кредит, но
оно пренебрегает тем обстоятельством, что нация никогда не по­
зволит ему обанкротиться.
Рядом со всеми остальными мошенниками нынче появляется
величайший сверхмошенник — государство.

Духовная культура
Прежде всего, несколько слов о мышлении и научных исследованиях'20:
они еще сталкивались с разнообразными препятствиями, порож­
денными существовавшими тогда общественными силами, особен­
но под влиянием узко трактуемых конфессиональных интересов,
но не были, в сущности, настолько ограниченными, как это при­
нято считать. Примером служит сам Лейбниц и его «Теодицея».
Это положение будет соответствовать действительности, если мы
согласимся, что счастье мыслителя вовсе не безусловно связано с
голой проповедью материализма и что вопрос о предельных осно­
ваниях бытия решается отнюдь не средствами сугубо индивидуаль­
ной рефлексии, nota bene, с ее притязаниями на общезначимость
и даже на право навязывать свое мнение.

410
 Исследование природы, несмотря на казус с Галилеем, было в
действительности совершенно свободным, в том числе и на терри­
ториях с влиянием католицизма. Только в Испании подобных ис­
следований не было совсем. Конечно, по числу открытий XIX в. и
даже конец XVIII века невероятно превосходят два предшествовав­
ших им, но в то время, кажется, сильнее ощущалось влияние на
науку счастливых случайностей, о чем свидетельствуют достиже­
ния множества дилетантов в физике и других областях знаний.
Основное слово тогда принадлежало Ньютону и учению о грави­
тации. В людях той эпохи превалировала созерцательность.
Современная история представлена множеством довольно хо­
рошо написанных работ и носит по существу военно-политиче­
ский характер, поскольку зависит от гражданской принадлежно­
сти ее авторов. Наряду с ними во множестве появляются важные
и исключительные по своим достоинствам мемуары.
Историческое исследование, обращенное к прошлому, еще
соответствует церковным или юридическим интересам. В то же
время в нем присутствует замечательный дух собирательства, а
зачастую встречается и весьма дельная критика. Очень слабыми
являются лишь исследования истоков исторических событий в
любом их понимании. Но уже тогда заявляет о себе пример
Джамбаттиста Вико.
География находилась еще в младенческом состоянии; вопре­
ки колониальным захватам, наша Земля была известна тогдашним
людям бесконечно меньше, чем нам. Но до определенной поры в
исследованиях преобладало начало занимательности — XVIII в.
представляется эпохой усердного интереса к повествованиям о
путешествиях. Человек тогда еще мог подняться выше всего уже
известного и открытого, даже не впадая при этом в узость профес­
сионального интереса.
О «человеке» в то время знали столько же, сколько и мы.
Многознание было еще возможным и вполне практикуемым
(Лейбниц). Различные коллекции и кабинеты уже заполнялись
без разбора естественноисторическими экспонатами, историчес­
кими курьезами и даже произведениями искусства. Понятие «ра­
ритета» еще обладало широким кругом значений. Бесконечное
превосходство современных нам научных методов над существо­
вавшими в те времена бросается в глаза лишь в том случае, когда
речь идет о продвижении науки самой по себе в силу разделения
труда и специализации видов научной деятельности, направлен­
ных in infinitum
.
* Только человек нашего времени все реже может
ощутить обобщающую мощь познания, а эти эрудиты и дилетан­

* В бесконечность (лет.)

411
ты XVII и XVIII веков, возможно, испытывали больше радости
от полученных ими знаний, чем современные нам специалисты.
Базой всякого научного исследования была в ту эпоху препо­
давательская должность или принадлежность исследователя к ка­
кой-либо корпорации, по большей части религиозного характера.
Для продавцов книг важнейшее значение имело наличие большого
числа ученых библиотек, принадлежащих как корпорациям, так и
богатым коллекционерам, — это были две категории собственни­
ков, обладавших надежно защищенным, неделимым имуществом,
закрепленным, кроме прочего, и правами майората. Наряду со
всем перечисленным, можно вспомнить и «меценатство» князей
и знати, отраженное в разного рода посвящениях, написанных в
их честь.
И наоборот, тогда еще не существовало никакого взаимоотно­
шения научной деятельности и «образованной публики», навязы­
вающей свои симпатии ученым. Не было и «критических обзоров
в ежедневной печати», порожденных этой самой публикой, как и
не было унизительности, вызванной такими отношениями, по­
скольку те посвящения, о которых упоминалось, в действительно­
сти не являлись свидетельствами раболепства121.
Латынь как язык ученых при всех своих недостатках имела и
преимущества, особо отмеченные Шопенгауэром, и продолжала
жить — достаточно вспомнить хотя бы латынь Бэкона Верулам-
ского. Желание воздействовать на людей средствами родного язы­
ка прокладывает себе путь еще только у Томазия и Вольтера.

Свободное творчество: поэзия

В этом разделе мы начнем разговор с вопроса о культурном бази­
се творчества. Большой читательской аудитории и страсти к чте­
нию тогда не было, или они были только в самых зачатках. Бороть­
ся со скукой с помощью чтения в то время еще не умели. Тем
самым, Дон Кихот выглядел в те времена забавной персоной.
В своем творчестве авторы еще ни в коем случае не ставили
своей целью достижение популярности или воздействия на мас­
сы, а издателей, вынужденных с этим считаться, не было. Отсут­
ствовала литературная индустрия. Весь «Симплициссимус» был
написан его создателем как бы для себя самого, без мысли о ка­
ком-либо массовом читателе. Публика была еще сравнительно
благородная и избранная. К этому прибавляются и «меценаты» из
знати и высших кругов. Женщины читали тогда мало.
Да и авторы писали в те времена не на злобу определенного дня
и не под влиянием господствующей именно в этот момент поли­
тической или социальной атмосферы. Поэтому они и не станови­

412
лись жертвами свойственной нашему времени необычайной ми­
молетности производимого человеком продукта.
И потом, никто не старался внушить народу чувство сладостра­
стия или ужаса пикантными картинками из так называемой жизни
большого города, ввиду того, что такового в нашем современном
понимании вовсе не существовало. Поэтому пикареско (жанр плу­
товского романа) был еще исполнен юмора и обладал свойством
поучительности в высшем смысле этого слова. Все действие «Дон
Кихота» разыгрывается на проселочных дорогах и в глухомани.
Не было еще необходимости в подстегивании воспаленного во­
ображения у той части населения, которая была восприимчива
только к авантюрному, грубому стилю и всегда желала от искусст­
ва одного — развлекательности и напряженности повествования122.
Все это, взятое в своей совокупности представляет собой дей­
ствительно благородную, а не высокопарную литературу: она вос­
создает жизнь в универсальном измерении, в таком ее образе, ко­
торый был бы предпочтителен для людей благородных. Она рисует
человека, а вместе ним — и жизнь в гуще народа. И напротив, эта
литература почти не расписывает жизнь благородного общества
как такового в той узкой перспективе, которая свойственна лите­
ратуре наших дней.
Такова литература, протянувшаяся в историческом простран­
стве от Шекспира до Вольтера, — последний писал уже исключи­
тельно для самых высоких сословий, но благодаря своей насмеш­
ливости был понят и оценен и читателями из буржуазных кругов.
Среди книг, принадлежащих тому времени, очень много таких,
которые по крайней мере пользуются достаточной известностью
и в наши дни, хотя сейчас подобная литература представляет в
первую очередь исторический интерес.
Для поэзии определяющим является господство театра в Англии,
Франции и Испании с его мощным, пышно выраженным стилем.
В целом XVII в. и значительная часть XVIII века представляют
собой патетические времена. Часто в них еще отчетливо звучит
общеморалистическая тональность, правда, преимущественно в
форме осуждения скабрезностей.
Римская древняя традиция в сущности составляет универсаль­
ную предпосылку всякого превосходного творения; тот, кто пи­
шет, знает и ценит ее, даже если это проявляется в косвенной
форме, — прежде всего, в ясном стиле выражения.

Общие преимущества описываемой нами эпохи по сравнению

с нашей заключаются в том, что первая заполнила два и еще один
век людьми, посвятившими себя познанию и наслаждению, в то
время как наша эпоха идет навстречу такому будущему, которое,

413
кажется, лишь с насмешкой делает пометки обо всем, случившем­
ся в прошлом.

Изобразительные искусства
Величайшее отличие искусства того времени от нашего состоит
в том, что оно обладало естественным пониманием стоящих пе­
ред ним задач; то же самое характеризовало и способ мышления,
свойственный его заказчикам. Последние были тогда полностью
не зависимыми от каких-либо художественных оценок, выноси­
мых в прессе; всякие сведения о художниках, доступные при их
жизни, носили характер устного или эпистолярного сообщения.
Решающее значение имели рекомендации, передаваемые от од­
ного двора к другому, из одной местности в другую. Публичную
известность приобретали разве что церковные художники, бла­
годаря их алтарным картинам и фрескам, а это было возможно
лишь в католических странах. Художественные приложения в
газетах совершенно отсутствовали. Решения о светских заказах
принимали истинные меценаты, не зависимые от любой печат­
ной информации. Тогда еще совершенно отсутствовали всякие
художественные выставки, которые появились лишь в 1760-х гг.
в парижском Салоне и освещались Дидро в литературных при­
ложениях к газетам. Нагромождение разнородной художествен­
ной продукции и уничтожение художественного конкурента
средствами умолчания, применяемые обеими сторонами, были
приемами борьбы, еще совершенно неведомыми для людей того
времени. Не было потребителей, выносящих соответствующие
своим вкусам оценки. Княжеские собрания не были еще доступ­
ны никакой «публике» — исключение делалось для художников,
обучающихся мастерству.
В искусстве полностью преобладающими стали темы религи­
озные, мифологически-аллегорические, или же реалистические
сюжеты, характерные для голландских художников, особенно в
жанровой живописи, пейзаже и в побочных жанрах.
Общая дрессура искусства, навязанная сверху, и его преиму­
щественная концентрация вокруг двора обнаруживаются лишь во
Франции; в других странах князья соседствуют с состоятельны­
ми частными любителями искусства. А ведь Людовик XIV даже
не был любителем — действительно, любил ли он что-либо вооб­
ще?
В итоге: перед нами искреннее покровительство искусству,
идущее сверху, и вовсе не со стороны enrichis!
* В этом случае ис­

* Разбогатевших выскочек (франц.)

414
кусство находится в лучшем положении, нежели при знакомых
нам формах заинтересованности в нем, идущих снизу. Нам изве­
стны имена множества художников той эпохи, поднявшихся из
низших социальных слоев, благодаря помощи, оказанной им выс­
шими сословиями. Тогда художественная одаренность была, по
крайней мере, такой же надежной порукой для восхождения, как
и в наше время; при этом она не теряла свои ориентиры так, как
это происходит сегодня, когда художнику нужно самому придумы­
вать сюжеты для своих произведений. В те дни каждое новое тво­
рение всегда опиралось на имеющуюся в наличии предметную
основу.

Музыка
В ней появляются две новые большие формы: оратория и опера.
Ее социальный смысл весьма различен у разных народов. И здесь
и там она уже не имеет исключительного отношения к церкви или
ко двору, но исполняется по вкусу различных корпораций, прав­
да, пока еще только избранных. Ведь в целом музыка все же еще
весьма почитается как вид искусства.
Начиная с конца XVII в., она спонтанно и мощно расцветает в
Италии и на Севере Европы (здесь в особенности в творчестве
Генделя и Баха) й на протяжении XVIII в. становится в целом наи­
более активным двигателем всего искусства того времени123.

85. Характер XVI и XVII веков

В какой мере можно согласиться с оценкой XVI в. как фанатично­
го, а XVII - как ханжеского124? В любом случае, 1-й и 2-й периоды
Контрреформации в духовном плане отличаются от друг от друга;
посредине между ними возвышается фигура Генриха IV. Первый
период отмечен в большей мере своим народным характером и вы­
ражает себя в массовых движениях — это касается прежде всего
Франции. Далее, его ведущие личности представляются людьми,
живущими более яркими страстями, нежели последующие: они пе­
реживали поставленные перед ними задачи в своем внутреннем
мире, в то время как те, чья жизнь приходится на второй период,
воспринимали эти задачи в качестве исполненных и определенных,
чтобы потом механически следовать их порядку.
Для таких, воспитанных в иезуитском духе личностей, как Фер­
динанд 11, не вызывало сомнения то обстоятельство, что необхо­
димо всеми средствами вновь вернуть мир в его прежние грани-,
цы. Они никогда не ломали голову относительно главной цели его
движения и не испытывали в этом вопросе колебаний.

415
 С другой строны, значительная часть народа (его буржуазный
элемент значил в это время меньше, чем в XVI в.) представляется
заметно более уставшей и менее исполненной энтузиазма, что
видно на примере французских гугенотов и католиков. В Герма­
нии же огромная опасность, нависшая над страной, уже не выз-
вает в ней подъема народного движения (исключая Австрию и
Богемию). А для обманутого народа даже Тридцатилетняя война
долго еще остается исключительным занятием самих прави­
тельств, и эти правящие круги, преимущественно протестантско­
го толка, оказываются по большей части ничтожными и бессиль­
ными.
В этом смысле Густав Адольф с его молодой энергией резко
выделяется на фоне всех остальных. Исключительно ярким явле­
нием была и разразившаяся ранее в Верхней Австрии крестьянс­
кая война. Подобная ситуация давала огромные преимущества
католицизму. В той мере, в какой он сохранял свое единство
(правда, начиная с Урбана VIII он таким уже не был), католицизм
знал, что ему необходимо: по сравнению с расколотым на части и
состоящим из одних правящих кругов протестантизмом католи­
цизм являл собой пример экуменического умонастроения или
даже предрасположенности.
Красноречивым свидетельством изменений, происходящих в
промежутке между двумя интересующими нас веками, является
поведение Испании. В нем можно увидеть такое же различие, ка­
кое существует между фанатизмом и ханжеством. Филипп II по
своей воле становится во главе всего католического движения, а
Филипп III (отставка Лермы) и Филипп IV (отказ от затишья в
Нидерландах) позволяют себе ввязаться в рискованное дело из
одного лишь «fausse honte»'.
Времена влияния Лермы представляют собой своеобразную
паузу: в фанатичное, всемирно-монархическое государственное
устройство, созданное Испанией, втерся склонный к удовольстви­
ям выскочка — к горю тех, кто служил общему делу. В этом случае
Испания явным образом испытывала угрызения совести перед
Австрийским домом. Правда, крупные испанские чиновники про­
должали свою деятельность независимо от него, по собственному
усмотрению.

86. Гугеноты при Генрихе IV

Отношения Генриха IV с гугенотами были несравненно более на­
пряженными, чем это может показаться на первый взгляд. Его

* «Ложного стыда» (франц.)

416
оптимистические ожидания относительно того, что они поменя­
ют веру вместе с ним, нисколько не осуществились или реализо­
вались лишь в малой степени. Ведь 60 000 новообращенных, ко­
торые последовали за ним, еще не составляли значительную часть
гугенотов. Он совершенно неверно оценивал характер гугенотов,
принадлежащих к народу (горожан и крестьян!), поскольку, даже
прожив среди них долгую жизнь, не был знаком с особенностями
их религиозности. Гугенотские же вельможи, лживые и коварные,
связывали себя со своей конфессией как с определенной полити­
ческой установкой — с тем большим упорством они цеплялись за
нее в это время, рассчитывая на беспорядки, которые могли про­
изойти в случае возможной внезапной смерти короля. Позже все
они вместе со своими семьями совершили переход в вере, по­
скольку это уже соответствовало их политическим интересам, а
Ришелье вырвал у них клыки. Вместе с тем, ассамблеи, объявив­
шие в 1602 и 1607 годах папу антихристом, совершили это без­
рассудство из чисто теологического своенравия. В 1599 г. Генрих
заявил парламентской депутации следующее: «II faut que les
catholiques convertissent les Huguenots par I’exemple de leur bonne
vie!»'. В самом деле, как долго еще корона должна была оплачи­
вать старания гугенотов, комплектуя свою службу безопасности?

87. Гомаристы и арминиане

Уже сам Кальвин представлял собой некую карикатуру на самого
себя с учением о вечном предопределении некоторой части людей
(к спасению) и вечном проклятии гигантского их большинства,
установленными от века. Таким образом, он скорее отравил свою
жизнь, не доверяя и преследуя тех, кого считал предположитель­
но или безусловно проклятыми, нежели наполнил ее светом, ру­
ководя избранными. Такая особенность кальвинизма, возможно,
признавалась как факт и должна была с необходимостью воспро­
изводиться в практике всех строгих кальвинистов, исповедующих
учение о предопределении. И это происходило в такую культур­
ную эпоху, которая превосходила мировосприятие кальвинистов
и вызывала у них раздражение.
Пока в Нидерландах шла вооруженная борьба, а теологи вы­
нуждены были отойти на второй и третий план, эта доктрина еще
не получила определенного звучания. Но как только наступили
спокойные времена и священнослужители во Франции, Нидер­
ландах и прежде всего в Шотландии могли сказать свое слово (к

* «Необходимо, чтобы католики обращали гугенотов примером своей доброй жиз­

ни!» (франц.)

417
большому ущербу для их партий), идея предопределения вновь
становится актуальной. Идея проклятия зазвучала у них с боль­
шей силой, чем у католиков: ведь даже из числа своих сторонни­
ков Кальвин застраховал для спасения одну лишь ничтожную их
часть.
В это время названное учение проникает в народные массы
Шотландии125 и Нидерландов, что кажется еще более отталкива­
ющим, нежели дебаты о втором Божественном лице, происхо­
дившие в среде торгашей еще во времена Иоанна Хрисостома
(Златоуста).
Вместе с тем, в голландских городах происходило очевидное
отторжение всех образованных и знатных слоев общества от этой
ужасающей доктрины, представляемой гомаристами, и обращение
к необычайно сдержанному учению арминиан. Гомаристам было
показано, что они в принципе из себя представляют: в лучшем
случае они выступали в образе изолировавших себя зелотов в кругу
образованных голландцев. Это приводило их во все большую
ярость, и они еще более возбуждали массы своей проповедью. Тут
появился Мориц и к своей выгоде воспользовался сложившейся
ситуацией.
Олденбарневелт, как предводитель партии штатов, не хотел,
чтобы какая-то провинция могла иметь приоритет в религиозном
плане и чтобы особые наемные войска из отдельных провинций
попали ео ipso под командование стадхаудера — штатгальтера, вы­
ступающего в качестве полководца всей нации. Генералштатгаль-
тер Мориц Оранский, считавшийся «представителем всей нации»
и имевший виды на основание собственной монархии, вступил в
союз с одной из строгих религиозных партий, а именно с гома­
ристами, которые пытались выдать свою форму религиозности не
за провинциальную, а за общегосударственную. Он выступил за
упразднение суверенитетов провинций и их вооруженных сил, а
также за устранение главных государственных деятелей со сторо­
ны оппозиции (таких, как Олденбарневелт). В то же время в Дор­
дрехте собор строгой религиозной партии заострил вопросы дог­
матики, будучи на самом деле лишь пародией Тридентского
собора.

88. Европейские государства и общество накануне Тридцатилетней войны

К трем государствам, которые оборонялись от Испании в их все­
мирно-исторической борьбе, следует отнести следующие:
Франция — очень сомнительно, что после смерти Генриха IV
она смогла бы долго сохранять самостоятельность в своей поли­
тике.

418
 Англия — она была способна оставаться нейтральной в начав­
шейся великой борьбе.
Голландия — единственная страна, которая должна была в но­
вой войне встать на сторону протестантизма. Ее противостояние
Испании на море уже представляло собой явление гигантского
масштаба.
Север находился в дреме. Мог ли кто-нибудь в начале Тридца­
тилетней войны даже догадываться о предстоящем мировом зна­
чении Швеции?
Одно предположение было несомненно достоверным: если уж
началась война между политическими и религиозными противни­
ками, то именно Германия станет ее объектом и сценой ее развер­
тывания.
При испытании католическо-испанских сил на прочность, ка­
жется, что взятые в отдельности, они не выдержат тяжелой борь­
бы: они никак не смогут сравняться с другими силами, если те
будут держаться вместе, - ни по напряжению своих внутренних
импульсов, ни по используемым ими средствам. Однако и их про­
тивники оказались столь же подавленными в своих стремлениях,
и у них не было единства между собой.
Одна из ветвей Габсбургской династии, представляющая инте­
ресы многих отдельных католических сил, в союзе с Баварским
домом, находит в себе достаточно энергии, чтобы осмелиться на
борьбу.
Можно ли думать, что в протестантских странах господствова­
ли преимущественно буржуазные, а в католических — аристократи­
ческие формы образованности и отношения к миру? Различие меж­
ду ними было не столь значительным, как может показаться.
XVII век оказывается аристократически окрашенным и для
протестантской стороны — по существу, в большей степени, чем
это было в период с 1500 до 1550 гг.
Преимущественно буржуазные черты XVI в. в целом отступи­
ли на задний план под обратным давлением привилегированных
слоев общества. Частная жизнь итальянского общества в своих
особых проявлениях подверглась испанизации. Буржуазия присут­
ствовала везде, но уже не со своей собственной культурой: в это
время она все больше заимствовала у высших сословий их формы
жизни и способ мышления. И даже в Голландии жизнь высших
классов была более аристократичной, чем думают.

89. Италия в XVII веке

Италия была испанизирована и приведена в состояние покоя126.
Стерилизация итальянского общества нашла свое выражение в

419
его политической смерти и в духовном упадке (последний все же
следует принимать cum grano salis’.) Экономически оно дегради­
ровало, хотя в то же время его потребности росли. Сисмонди вы­
ражает особо горькое сожаление о практике чичисбеев”, беру­
щей свое начало от двора. Чичисбеи возникли в знак протеста к
практикуемой испанцами ревности и были реакцией против нее.
В конечном итоге, не существовало ни одной знатной итальян­
ской семьи, которая могла бы точно определить, кто кому при­
ходится в ней сыном, отцом или братом. Одновременно, это
было превосходное средство для духовного подавления общества
в целом.
Однако, испанизация выступала и в образе «благородного до­
суга»: люди, бывшие ранее банкирами и коммерсантами, вкла­
дывали свои средства в земельную собственность на праве майо­
рата. (Я не стану здесь оплакивать закат банкирских домов).
Праздность стала всеобщим проклятием — у самых старших она
родилась от высокомерия, а у их потомков — от бессилия. Для пос­
ледних чичисбейство и стало главным развлечением.
При этом оставались в силе два закона: ни одна дама не может
появляться в публичном месте без сопровождения; ни один муж
не может сопровождать свою жену. Нравы и раньше были не столь
уж совершенными, но именно теперь нарушение супружеской
верности стало считаться чем-то безобидным (А кто в самом деле
говорит об этом?). Впрочем, чичисбеи были по большей части
невинным выражением скуки. Насколько этот обычай проник в
народ? Сисмонди говорит: «Ces moeurs nouvelles.-.imitees par la
masse entiere du peuple»
* ****
".
Во всяком случае, упадок торговли наступил вследствие исчез­
новения людей, заинтересованных в промышленном развитии, и
оттока капиталов из сферы производства. Окончательное влияние
на этот процесс оказали в испанской Италии монополии и бес­
смысленные, отдающие алькабалой, торговые налоги.
Точно так же, к следствиям испанского влияния можно отнес­
ти и возрастание помпезности как сословного символа в ущерб
реальным потребностям и удобствам жизни. Люди начали жить с
исключительной заботой об эффекте внешности.
В дальнейшем этот процесс распространился на обретение ти­
тулов и на церемониал, завершившись спорами о первенстве сре­
ди тогдашних дворянских родов (Эсте, Медичи, Савойская дина­
стия, Фарнезе и др.), которые, между тем, в своей совокупности
* С крупицей соли, т. е. не в полной мере, достаточно условно (лат.)
*' Чичисбей - друг семьи, любовник в реальном положении мужа, имеющий не­
кий социальный статус и общественное признание.
*** «Эти новые нравы...им подражают в массах всего народа» (франц.)

420
полностью зависели от Испании или Франции, и среди кардина­
лов, впервые обретших в это время титул «Ваше высокопреосвя ­
щенство» (1630 г.) Последний пример получил столь широкое рас­
пространение в низших слоях общества, что в конце концов и к
сапожнику стали обращаться, добавляя к его имени molto illustre *.
Но каждый носитель звания становился вместе с тем все более
недовольным, всякий раз отмечая, в чем ему было отказано при
титуловании.
Отец семейства, некогда женатый против своей воли, не чув­
ствует уважения со стороны своих (может быть, чужих) детей; по­
ловина его братьев и сестер живет в монастыре, другая имеет от­
крытый стол в его доме. Он считается лишь распорядителем
семейного наследства, в то время как все остальные втайне пыта­
ются поживиться за его счет, и уже не может увеличить свое со­
стояние, которое и без того тает от налогов, напастей и роскоши
(Неужели? В таком случае от него давно бы ничего не осталось!).
Он не может ни отдать эту собственность в залог, ни продать: за­
имодавцы могут покуситься на его доходы, но не на его имуще­
ство (Не правда ли, citoyen (гражданин) Сисмонди, все это уже
тогда должно было достаться спекулянтам? Ведь к крестьянам бы
оно не перешло.)
«Pour chaque besoin imprevu il prenait sur le fonds destine a la culture,
которую он должен был беречь; il ruinait ses terres, parce qu’il n’avait
**
pas droit de les vendre, а вместе с ним страдали и арендаторы».
Ко всему прочему добавляется вялое или же продажное право­
судие, тайные враги и доносчики, tribunaux arbitrages"
.
*
Складывается привычка плыть по течению событий и пользо­
ваться представившимся случаем, насколько позволяют обстоя­
тельства.
Такого рода «испанизированная» жизнь в действительности
много значила тогда и для большинства других народов Европы.
Сисмонди в цитированной нами книге говорит от имени ути­
литаризма. Напротив, мы знаем, что Италия все-таки продолжа­
ла по-своему жить, не опускаясь ниже, и итальянская раса не вы­
родилась.
В самом деле, люди той эпохи были далеки от свойственной
нашему времени эксплуатации человеческих сил и земных бо­
гатств. Периоды, когда землю оставляли под паром, тоже облада­
ют собственной ценностью.

’ Многоуважаемый (букв.: Ваша светлость) (шпал.)

" «При каждой случайной необходимости он пытался использовать землю, пред­
назначенную для возделывания...он истощал принадлежащую ему землю, посколь­
ку не имел права ее продавать» (франц.)
Третейские, арбитражные суды (франц.)

421
 90. Ришелье
I. Он представляет собой тип политика, являющегося поборником
ускоренного дальнейшего развития Франции, как в превратных,
так и в благотворных его проявлениеях.
В полном одиночестве, погруженный в свою идею государства
и совершенно отождествивший ее со своей личностью, Ришелье
противостоит миру, полному эгоизма.
Он должен постоянно обуздывать себя, чтобы иметь возмож­
ность прибегать к таким средствам, которые необходимы для об­
ращения с этим нагромождением зла и для преодоления его. Ему
помогает в этом чувство удовлетворения, испытываемое в случа­
ях, когда удается справиться с предательством. Средства, приме­
няемые при этом, совершенно безразличны для него в моральном
отношении. Когда Ришелье хватает на месте преступления дворя­
нина par preference
* как участника дуэли, для него и это вполне
оправдано.
Свойственный ему королевский стиль проявляет себя в вели­
колепии дворца Ришелье, в городе Ришелье, а также в его, как
казалось тогда, естественном попечительстве над литературой,
утратившей свою идейную направленность; он, однако, лишает ее
«Air de Spadassin» (Les Grotesques)
* ’ и приучает подчиняться влас­
ти, по крайней мере, на будущие времена.
Его отношения с королевским домом складываются таким об­
разом, что последний испытывает к нему смертельную ненависть,
но Ришелье все-таки не может и не хочет ни избегать его, ни за­
мещать в своей деятельности. Он трудится исключительно для тех,
кто желает его повесить или отравить, то есть, ради идеи, носите­
лями которой должны по возможности стать именно люди двора
или их потомки. Он находится в несравненно более неприятном
положении, чем Генрих IV, который был королем и вел сражения:
Ришелье является всего лишь самым ненавистным из всех мини­
стров и только сопровождает военные походы, поскольку без него
все может расползтись по швам.
Он должен постоянно поддерживать дружеские отношения с
Гастоном, братом Людовика XIII, предполагаемым престолонас­
ледником, а в дальнейшем, после ранней смерти короля, — с воз­
можным регентом при Людовике XIV. При этом Ришелье обязан
принимать за чистую монету все его pater peccavi
* ’*, хотя прекрас­
но знает, что сделает с ним Гастон, если станет королем. Он рано

’ Преимущественно (франц.)
’* «Авантюрного вида» (Гротеска) (франц.)
**’ «Я согрешил, отче» - начальные слова исповеди (лат.)

422
сумел приспособиться и к полной бесчестности Гастона, и к ни­
зости обеих королев. Ришелье не выражает никакого морального
возмущения, но продолжает властвовать.
Король принадлежит ему постольку, поскольку испытывает к
другим большее недоверие, чем к своему министру; кроме того,
Ришелье добывает ему деньги на карманные расходы. Людовик
XII1 постепенно проникается убеждением, что поддержка Испа­
нии и государственная измена являются понятиями тождествен­
ными. Однако постоянную опасность для Ришелье представлял
тот факт, что король чувствовал себя оказавшимся в тени своего
министра, и при этом периодически вынужден был признаваться
в своем желании отправить его в отставку.

II. Необходимо еще раз сказать о тех в высшей степени губи­

тельных обстоятельствах, от которых Ришелье хочет избавить
Францию, а может быть, и всю Европу.
Против него вела свою политическую игру испанско-габсбург­
ская сторона, которая в это время представляла определенный
способ мышления, направленный на пропаганду католицизма, и
заключала в себе ориентиры собственной политики, все больше
используя при этом представителей французского двора и знати
в качестве простых пешек для своих комбинаций.
С самого начала Ришелье вынужден был прилагать значитель­
ные усилия для подавления того своеобразного компонента
французской жизни, который был захвачен ветрами политиче­
ских бурь: речь идет о гугенотах, принуждаемых к покорности.
Согласно плану кардинала, впредь они имели право на достой­
ное обращение, но уже не должны были составлять государства
в государстве.
Вследствие этого Ришелье в общем и целом приобрел репута­
цию хорошего католика и впоследствии мог пользоваться без­
оговорочной поддержкой французского клира; многие ордена
искали его покровительства, а иезуиты (по крайней мере, фран­
цузские, — ведь иезуиты в габсбургских странах были настроены
по-габсбургски, на что в Риме во имя Иисуса закрывали глаза)
встали на его сторону. Урбан VIII захотел вступить с ним в союз,
звал его в Италию, стал поверенным французско-шведского аль­
янса, отказался дать деньги на возвращение Валленштейна к ак­
тивной деятельности, а после гибели Густава Адольфа произнес в
его память трогательную речь.
Но зато во внутренней политике Ришелье вынужден был защи­
щать благополучие и независимость Франции, применяя самые
жестокие средства против тех людей, которые изначально долж­
ны были стать хранителями государственных интересов. По этой

423
причине на Францию оказывалось всестороннее давление, а Ри­
шелье стал «1е dictateur du desespoir
».
*
Везде, где самостоятельность могла проявиться, она демон­
стрировала себя в формах, имевших разрушительный для об­
щества эффект, — например, в парламентах, которые желали
вести дебаты вокруг справедливых приговоров, выносимых Ри­
шелье. Когда Ришелье пытался удержать Францию на поверхно­
сти потока, он и в самом деле мог сделать это, следуя девизу «je
mourrai en la peine ou je reduirai ce royaume au gouvernement
d’Espagne»”. Он доставал своему королю карманные деньги, но
наряду с этим произносил для короля речи, например, после
взятия Ла Рошели.
Учитывая, что в Германии в полном разгаре была война, из
которой король не выбрался бы без помощи Ришелье, он уже не
мог обойтись без такого министра.

Ш. Франции больше, чем другим странам, свойственна способ­

ность к персонификации национального или государственного
духа. Для этого не всегда нужен король; так, например, Жанну
д’Арк представляли в качестве воплотившегося духа нации. В об­
разе Ришелье олицетворяется определенная идея государства (с
этих пор она была признана как в самой Франции, так и в Европе
в целом), и происходит это в тот момент, когда неуместно зада­
ваться вопросом «Что бы мы без него делали?».
Для этой цели необходим был человек, умеющий, вопреки нуж­
дам собственной безопасности и жизненных удобств, осуществ­
лять веления могущественной воли, которая кажется сильнее са­
мой его природы.

Использованые им средства были абсолютно надежными -

они служили ему только в том случае, если он не испытывал ко­
лебаний. Таким типичным инструментом был для Ришелье ко­
варный отец Жозеф. Его шпионы были везде, даже на Bal de
*
Grace ”. Он защищал благоденствие страны против тех, кто дол­
жен был служить хранителем ее интересов. Но он вовсе не был
таким последовательным, каким пытается представить себя в
своих мемуарах.

Он добился создания системы всеобщего послушания. Любое

проявление самостоятельности, заимствованное из прошлого,
’ Диктатор отчаяния (франц.).
” «Я сложу голову от трудов, или доведу это королевство до управления Испани­
ей» (франц.)
*” Благотворительный бал (франц.)

424
выражалось только в разрушительных формах, в частности, дея­
тельность парламента, ничего не смыслящего в государственных
делах. Для него важнее всего оказываются интересы государства,
которые стоят выше сострадания и милосердия. Уклонение от
наказания он рассматривает как высочайшее преступление про­
тив общественного блага. Государство не может ничего забывать
или прощать. Для обвинения в государственном преступлении
достаточно простого предположения.

Ришелье стоит в одиночестве со своей идеей государства. Об­

щаясь с проходимцами, он должен постоянно себя сдерживать; он
расправляется с людьми поодиночке, используя для этого любые
средства; дворян он ловит на дуэлях. Он работает исключительно
на тех, кто мечтает его повесить. Он не король, а всего лишь не­
навистный министр. Он смиряется с признаниями Гастона и ни­
зостью обеих королев.

Он не обладает лучезарной внешностью, какая была у Генриха

IV; не завоевывает сердца, а лишь подчиняет себе людей, приме­
няя одну только силу. Ришелье не является королем, но он боль­
ше, чем король, а именно — хранитель идеи государства, которая
без него прекратит свое существование по причине забвения чув­
ства долга у всех тех, кто должен хранить данную идею, но вместо
того предает ее.
Что преимущественно придает Ришелье благородные черты и
страхует от исторического забвения — так это постоянно подсте­
регающая его опасность смерти, в чем и заключается его сходство
с Генрихом IV.

91. Положение Германии накануне Тридцатилетней войны

Германская империя была целым, части которого были связа­
ны между собой и оказывали друг на друга влияние ровно настоль­
ко, чтобы вызывать яростные вспышки взаимного негодования, но
у которых не было сил, чтобы укротить соседа. В сущности, все
шло к распаду и к самоопределению, но при этом каждый все же
желал выгадать для себя особые возможности, входя в отдельные
союзы с подобными себе и с заграницей.
Вся эпоха Карла V была заполнена только тем, чтобы, восполь­
зовавшись Реформацией, до предела ослабить императора и им­
перию или передать центральную власть в другие руки.
По нашему скромному мнению, предпочтительнее всего было
бы не мешать другим идти своим путем; но люди с такой охотой
пытаются приноровить себе подобных к собственной воле, а ре­

425
лигиозные убеждения разных сторон настолько прониклись духом
принуждения, что наш замысел неисполним.
После конфискации церковных имуществ и упразднения цер­
ковных суверенных владений вся распря так или иначе приобрела
характер болезненного и спорного jura quaesita’; наряду с конфес­
сиональными вопросами и выше их повсеместно обнаружили себя
вопросы материального и политического порядка.
Следует принять к сведению и половинчатость мирных согла­
шений между Пассау и Аугсбургом, как впрочем, и любых мыс­
лимых мирных соглашений. При истощении сил можно отложить
исход известных конфликтов на неопределенное будущее, но в
любом случае их с неизбежностью придется разрешить в борьбе,
которая завершится в дальнейшем решительной победой одной
стороны или смертельным изнеможением обеих, что и произош­
ло в этом случае. Негодование по поводу того, что противник все
еще остается в живых, ни к чему не приводит.

92. Шведы в Германии

Трудно спорить, что немецкий протестантизм кажется на первый
взгляд обретшим спасение только благодаря вмешательству шве­
дов, — конечно, при условии, что здесь придется вспомнить про
дальнейшее поведение шведских войск и про многое другое.
(Шведы пришли — и протестантизм продолжил свое существова­
ние: кажется, что два эти положения связаны неразрывной при­
чинной взаимосвязью.)
Позволим, однако, задаться вопросом: «А не стало бы немец­
кому протестантизму легче и без обращения к таким ужасающим
средствам лечения»? (Всякое обделенное судьбой правительство
имело давнюю привычку — при каждой возможности искать по­
мощи извне.)
Во-первых, совершенно скандальным является тот факт, что
какая-то конфессия — неважно, католическая или протестант­
ская, — ставит свое спасение выше целостности нации. Ведь по­
добным образом Германия могла разлететься на клочки по со­
ображениям метафизического порядка. Если мы согласимся с
такими действиями, то нам придется одобрить и политику пап,
которые способствовали ослаблению империи, водя за нос немец­
ких князей.
Во-вторых, ни немецкие правительства, ни партии не взывали
к помощи со стороны Густава Адольфа; это делали за пределами
Германии Ришелье и его приверженцы, Голландия и частично

* Отстаивание прав (лат.)

426
Англия. Сам же Густав Адольф горел желанием вторгнуться в Гер­
манию. Уже тогда его появление ужаснуло герцога Померанско­
го.
Взглянув на происходящее по-иному, можно сделать такие
выводы: или Валленштейн остается командующим и осуществля­
ет над Северной Германией свою власть в присущей ему манере, то
есть, с пренебрежением к Реституционному эдикту, с идеей равен­
ства прав, даже с государственным переворотом, который вполне
ему по силам, учитывая его безразличие относительно конфесси­
онального состава подчиненной ему армии, — или же, после от­
ставки Валленштейна, его армия оказывается тоже существено
стесненной в своих возможностях, то есть, неспособной к даль­
нейшей реализации положений Реституционного эдикта, даже
если у нее появится такое желание.
И наконец: даже если допустить существование войска и влас­
тных органов, однозначно преданных интересам императора, то
наверное, для будущего страны лучше и преодпочтительней всего
было бы, если бы население Северной Германии последовало при­
меру жителей Верхней Австрии, которые начали подлинно наци­
ональную борьбу за свою религию, имея бесконечно меньшие
шансы на успех.
Но люди не были настроены на такой ход событий, поскольку
сама Реформация осуществилась для них в XVI веке с невероят­
ной легкостью, можно сказать, упала им в руки как некий дар. И
только после падения Магдебурга в них, наконец, обнаружились
первые признаки подлинного отчаяния.
А до этого нужно было пока что покориться чужому владыке,
который вступил на имперскую землю с намерением присоеди­
нить к своей империи все балтийское побережье: Скандинавия
жаждала отхватить кусок Германии. Кристиан IV мог из-за обла­
дания Гольштейном еще считаться немецким князем, даже когда
он обращал свой алчный взор на ганзейские города и мона­
стырские земли и вел в Германии войну, выступая в качестве пред­
водителя дворянских кругов Нижней Саксонии, а вот у Густава
Адольфа уже не было с Германией ничего общего.
В религиозном плане дело обстояло следующим образом: если
бы Фердинанд II со всей силой и жестокостью вернул в лоно ка­
толичества всю Северную Германию, по крайней мере, вплоть до
Эльбы, оставив в покое хотя бы часть ее, то здесь для Густава
Адольфа оставался бы родной уголок. А если бы, наоборот, какой-
нибудь протестантский император, или же ставший конфессио­
нально индифферентным Валленштейн подчинил бы или захотел
бы подчинить себе южное побережье Балтийского моря, то про­
тив них выступил бы Густав Адольф.

427
 Шведы, также, как и французы, вообще не могут терпеть, когда
имперская власть в Германии набирает хоть какую-то силу.

93. Гибель Валленштейна

Главное оправдание, согласно которому он стремился избежать
такой войны, когда империя вынуждена была бы в угоду Испании
столкнуться с Францией, является пустым и несостоятельным,
поскольку французы уже находились в пределах империи, а Фран­
ция преднамеренно вмешивалась в германские дела ровно столько
времени, сколько длилась война.
Можно вспомнить и его притязания — ведь Фердинанд II вы­
нужден был бы наблюдать за тем, как Валленштейн на имперские
деньги основывает в границах империи большое, враждебное ей
государство, которое хочет дополнить началами равенства и толе­
рантности.
По случайному стечению обстоятельств существующее положе­
ние вещей осложнилось из-за желания кардинала-инфанта Фер­
динанда Испанского перебросить испанские войска из Милана в
Нидерланды через территорию империи. Конечно, Испания хотела
не только вновь вернуть себе Нидерланды, но и восстановить свой
этапный маршрут, прерванный на разных участках французами.
Если же Валленштейн выступил против такого намерения, то де­
лал это не из отвлеченного вдохновения идеей целостности импе­
рии, но, кроме прочего, и потому, что сам был расположен при­
брать к рукам Пфальц. Здесь он противопоставил свою волю
планам Испании, которая еще раньше, в 1632 г., помогла ему воз­
выситься. Правда, тем самым Валленштейн поставил под серьез­
ный удар интересы Лиги в Южной Германии, в результате чего, к
примеру, Регенсбург в ноябре 1633 г. перешел к шведам: он нахо­
дился в пределах собственных владений императора, а не вне их.
В ближайшие планы Валленштейна очевидным образом входило
обретение богемской короны, причем с помощью Франции, -
ведь ему приписывают в качестве главной заслуги именно стрем­
ление избегать всяких столкновений с французской стороной!
Наконец, он представляет собой угрозу для империи в том отно­
шении, что желает «отречения» инфанта, то есть, подстрекает про­
тив него своих офицеров, а это неизбежно приводит к спору меж­
ду императором и полководцем за приоритет в армии. Затем
наступило 12 января 1634 г. в Пльзене, когда на банкете была взята
подписка у генералов и полковников, следствием чего стали даль­
нейшие события.
Для Фердинанда II речь шла просто о том, чтобы перекупить
генералов у Валленштейна, или же, по крайней мере, успоко­

428
ить в отношении полученного ими кредита и всего остального.
Оба изданных императором манифеста ничего не говорят о не­
обходимости убийства Валленштейна, но второй из них доста­
точно определенно подчеркивает факт совершенной им госу­
дарственной измены. К этому присоединяется передаваемое из
уст в уста сообщение об инструкции, отданной Пикколомини
Бутлеру — привезти Валленштейна живым или мертвым. То, что
солдаты не проявили никакой реакции на второй манифест,
опубликованный в Праге, показывает, по сути, всю тщету вла­
сти такого рода кондотьеров. Последние интриги Валленштей­
на с Бернхардом, также как и его продвижение в сторону Эгера
были всего лишь попытками спасти свою персону. Он уже не
смог бы выставить против шведов никакого достойного боево­
го отряда.
Если бы Фердинанд II простил Валленштейну его проделки,
потеряв на этом все потраченные им кроны, он собрал бы в каче­
стве награды за такие старания лишь насмешки всего света.
Убийство Валленштейна127 давало большие выгоды Фердинан­
ду II: он сразу же становился хозяином над своей армией, кото­
рая превращалась в императорскую и уже оставалась таковой на
все времена. Фердинанд также смог избавиться от необходимости
оплатить счета Валленштейна, что вряд ли бы ему удалось осуще­
ствить при наступлении какого-либо мирного состояния. Наем­
ники, с их видами на собственность Валленштейна и даже на мно­
гое другое, выбиравшие, кого им предать раньше — Фердинанда
или Валленштейна - смогли расстаться с последним, ощущая
большую безопасность и меньшие угрызения совести. Ни одно
иностранное ведомство не обвинило Фердинанда в преступном
деянии и не встало на защиту Валленштейна после обвинения его
в предательстве.
Откуда берет начало чувство снисходительности к Валлен­
штейну, если не оглядываться на Шиллера, — может быть, от
Фридриха Фёрстера? [Позже:] Нет, кроме ненависти к Фердинан­
ду, оно имеет и более фундаментальное основание: Валленштейн,
как и Магдебург в 1631 г., стал козырной картой в игре протестан­
тской партии.
Почему ни курфюрст Саксонский, ни курфюрст Бранденбург­
ский не пожелали выслушать его еще осенью 1633 года? Не пото­
му ли, что они уже тогда о слишком многом догадывались, или же
Фердинанд II был для них в конечном счете более приемлемым,
чем Валленштейн?
 94. Великий курфюрст
Он приходится прадедом Фридриху Великому и является предком
императора Вильгельма в шестом поколении. Последующее возра­
стание прусского могущества бросает свой ослепительный свет как
на его истоки, так и на наше представление о нем.

Главная черта у такого прадеда была, видимо, та же, что и у его

дальнего потомка, — это душевная твердость, особое качество пра­
вителя, которое нельзя заместить решением большинства в пала­
тах или ассамблеях, избранных путем голосования.

95. Англия накануне Первой революции

Королевская власть далеко не так почиталась в Англии в каче­
стве единственной опоры нации, как это было свойственно
Франции: для англичан важнее было их островное положение.
При этом, в отличие от Франции, передача провинций как от­
дельных наследственных ленов отпрыскам королевского дома
не нарушала единства страны. Поэтому даже дух величайшей
враждебности к правящей власти, сохраняющийся у дома План­
тагенетов, не был в состоянии расколоть королевство. Здесь нет
ни принцев крови, ни побочных династий, законно владеющих
отдельными областями, ни даже таких, которые имели бы устой­
чивую привычку к заговорам в союзе с заграницей. Конечно,
время от времени возникают союзы с иностранными держава­
ми. Плантагенеты и Тюдоры уже вымерли, наследники Стюар­
тов немногочисленны. Нет принцев крови, и тем более — мя­
тежных.
Преимущество английского парламента перед французскими
Etats generaux" заключается в редко прерываемой периодичности
его заседаний и во взаимной уживчивости обоих главных дворян­
ских домов, основанной на осознании их общих интересов. Лор­
ды не объявляют критику третьего сословия, как это сделала фран­
цузская знать по отношению к Tiers-etat’***
на Генеральных Штатах
1614 г. Скорее можно говорить о неудержимом росте чувства
умозрительного превосходства палаты общин над палатой лор­
дов. Английский парламент обладает также тем преимуществом,
что опирается на укоренившиеся издавна традицию и взгляды, по
которым корона и народ связаны между собой отношениями вза­
имного договора.

* Генеральные Штаты (франц.)

** Третье сословие (франц.)

430
 Англия не приходила к единству усилиями отдельных князей
и не была спасаема ими, как это часто бывало во Франции. Но у
нее, за исключением небольшого периода правления Елизаветы,
не было и необходимости закрывать собой бреши, обороняя всю
Европу от натиска Габсбургов, а, соответственно, не нужно было
приучаться терпеть ожесточеность всех сословий в своей внутрен­
ней жизни. Буржуазия в Англии была с давних пор значительно
более развитой, чем во Франции, хотя и менее культурной; она
несла в себе протестантский дух.
Пуританский образ мыслей, считающий себя вправе реально
протестовать единственно против одного — верховной власти ко­
роны над церковью, нес в себе заряд поступательного и восходя­
щего движения, а его следствия неизбежно были республикански­
ми. Он взял бы на себя смелость подняться даже над абсолютно
корректной в своем поведении королевской властью, исходя из
ощущения своего умозрительного превосходства над ней. Пури­
танизм в общем не способен видеть рядом с собой и переносить
что-либо, отличное от него — все это он определяет как идолопок­
лонство и настаивает на его искоренении. К такого рода представ­
лениям присоединяется и ужасное самомнение людей, считающих
себя «избранными». Именно такая партия, а не англиканско-ро­
ялистская и арминианская, ставит своей задачей похоронить анг­
лийский католицизм, а короли, по естественному порядку вещей,
вынуждены его защищать. Но этот королевский ход входил в замыс­
лы пуритан: защита католицизма со стороны короны стала впослед­
ствии главным рычагом для свержения королевской власти. Ника­
кой мудрый правитель не мог бы править обществом, сохраняя в
нем эту партию в качестве некоей «уже существующей реальнос­
ти». Королевская власть была ей не по вкусу, потому что проис­
ходила не от нее. Уже лолларды некогда заметили: populates вправе
corrigere
* князей, забывших свой долг.
Истинным ядром и главной побудительной силой этой партии
является индепендентский образ мыслей, который позже несколь­
кими решительными движениями сбрасывает свои предыдущие
оболочки (пресвитерианизм и др.)
Парламенты при Тюдорах терпеливо переносили все происхо­
дящее, и тем самым подлинная парламентская традиция была пре­
рвана. Ну а в названное время она не только оживляется, но и дает
новые ростки — достаточно вспомнить решения 1621 г.
Практика парламентских слушаний нисколько не была забы­
та, поскольку сохранялась в ограниченных сферах (управление
* Популяры... поправлять (лат.) (В этой цитате Буркхардт удачно встраивает ла­
тинский инфинитив в инфинитивную конструкцию немецкого языка. Фраза зву­
чит тяжело, но убедительно.)

431
графств и городов и др.), но к ней присоединились пуританские
начала, дополнившие ее волей и энергией.

96. Английское королевство и его задача

При первых Стюартах парламентский дух пробуждается вновь и
пытается максимально расширить границы своего влияния, посте­
пенно оттесняя королевскую власть. Он может это делать только
потому, что становится союзником, можно даже сказать, двойни­
ком определенного религиозно-нравственного мировоззрения,
давно получившего влияние. Речь идет о пуританизме, который
одновременно все больше превращается в секту. Но королевская
власть должна была представлять весь народ в целом, и в равной
мере защищать интересы всех, в том числе и католиков, которые
уже не были опасными для Англии — ведь они составляли преоб­
ладающее большинство населения только в Ирландии. Именно их
пуритане громче всего и обвиняли в идолопоклонстве. Позже ко­
ролевская защита распространилась на оставшиеся у народа радо­
сти и развлечения, которые еще сохранились после правления
Елизаветы и принятых ею Poors-tak (законов о бедных и нищих),
затем — на спектакли (Шекспир f 1616 — эпоха Мессинджера, Бо­
монта, Бена Джонсона), а далее — и на всю высокую светскую
культуру, в том числе, к примеру, на идейный мир Бэкона (1621 -
год его крушения, 1626 — смерти.)
Ведь в сущности пуританизм мог терпеть только самого себя и
все то, что порождал сам, — остальное он рассматривал как «идо­
лопоклонство». Королевская же власть появилась на свет не по его
воле, поэтому он более или менее осознанно желал ее гибели, ведя
тяжбу с ней.
Существующее английское историческое сознание не столько
задается вопросом о правоте совершенного, сколько спрашивая:
«Могли бы вы править Англией?», сразу же дает ответ «Да, конеч­
но, вместе с Шотландией и Ирландией». Пуритане пытались сде­
лать это, исполненные высокомерия людей избранных и пробуж­
денных, пока около 1644 года не пришли к пониманию того, что
в самой сердцевине их движения руль корабля действительно взя­
ла в свои руки наиболее радикальная его партия, а в этой партии —
один могущественный человек.
Решающим был тот миг, когда в 1625 г. парламент лишил но­
вого, еще полностью бездействующего короля прав на Tonnage and
Poundage, то есть, отказал ему в средствах для какого-либо отправ­
ления власти.
Это был урок, преподанный самими парламентариями: все то,
что в какие-то исторические моменты было отвоевано у короны

432
волей того или иного парламента, может навеки стать законом для
государства.

97. Кромвель
I. Как развивались бы события (после 1645 г.), если бы не было
Кромвеля? Разумеется, пресвитериане и миролюбивая часть наро­
да стала бы искать мира с Карлом 1. Правда, остается под вопро­
сом, удалось бы им это (вместо индепендентов к власти пришли
бы другие?), поскольку из рук уставших «дельных людей» штур­
вал должны были взять революционеры, своего рода «якобинцы»,
получившие право голоса именно благодаря таким дельным лю­
дям. Кромвель потому и является спасителем, что он представлял
этих революционеров и одновременно сдерживал их.

II. Кромвель становится (в 1648 г.) спасителем от анархии; она,

правда, опасности не представляла, поэтому в нем не было необ­
ходимости. (? Но я вновь выражаю сомнение в этом: после исто­
щения пресвитерианских сил радикалы разрушительного толка
все же могли бы получить свои шансы, если бы не Кромвель и
армия.) Левеллеров он вскоре призывает к порядку силой оружия,
а фанатическая убежденность его сторонников сокрушает болтли­
вых превитериан.

III. Почему Кромвель сделал ставку на одних только индепен­

дентов?
Этот анархистский тип людей стеснял его меньше всего — они
представляли общины, которые, подобно воздушным пузырям,
могли всплыть в кипящем котле и вновь исчезнуть. Благодаря им
Кромвель отделывался от всех предшествующих персонажей ре­
волюции, от тех почтенных пуритан и пресвитериан, которые по­
лагали, что без них дело не сдвинется.
Лишь в индепендентах обнаружил он смесь, состоящую из
фанатиков, которых мог провести, и мошенников, чьими услу­
гами мог воспользоваться. Наконец, только для индепендентов
мог он одновременно выступать в роли религиозного главы, толь­
ко здесь способен был каждый миг взывать к вдохновению, — и
находить соответствующие места из Писания для своих пропо­
ведей перед битвами и другими важнейшими событиями. Инде-
пенденты выделялись среди всего остального народа и армии
своим безмерным самомнением. Конечно, это не могло продол­
жаться бесконечно, и перед Кромвелем встала следующая зада­
ча огромной важности: создать из индепендентов преданное себе
войско.

433
 IV. Англичане испытывают настоятельную потребность видеть
в нем сказочного, грандиозного, исполненного великих предчув­
ствий человека — ведь было бы унизительным открыть для себя
истинный образ Кромвеля, затоптавшего политически-либераль-
ный пафос и все возможные оттенки конфессионального сектан-
ства, присущие остальным английским партиям, а также просто
силой своей армии походя загнавшего в угол английскую револю­
цию. Ко всему прочему, его представляют не только в качестве
одного из самых одаренных англичан (каким он и был), но рису­
ют гением высшего порядка и национальным героем.
Бывают такие люди, которые рождаются, чтобы повелевать; он
был одним из них. Особняком стоит вопрос о том, может ли на­
ция, породившая такую личность, испытывать к ней чувство осо­
бого восхищения? Ведь ее господство покоится на двух основани­
ях: на собственном величии и на унижении огромной массы
повинующихся.
Современные нам оценки личности Кромвеля можно класси­
фицировать следующим образом.
Мнения тех, которые считают, что они в максимальной степе­
ни отвечают особенностям английского мировоззрения и даже
интересам английской нации, когда возносят историческое собы­
тие как единое целое на недосягаемую высоту, а потому могут
высказывать свои возражения против любого упоминания или
выделения его «отдельных темных сторон», видя в этом проявле­
ние некоего педантизма. А если волна подобных настроений ока­
зывается на подъеме и благодаря вмешательству прессы и другим
средствам воздействия подхватывает недостаточно осведомлен­
ные или совершенно несведущие в этих вопросах массы населе­
ния, то тогда мы сталкиваемся со слепым восторгом перед зас­
лугами той или иной личности, что произошло, например, на
похоронах Виктора Гюго.
Другие обнаруживают в Кромвеле кроткий, в сущности, дух,
правда, обремененный значительными недостатками, но в общем
и целом видят в нем орудие замыслов Божиих, как в общерелиги­
озном, так и в узкоконфессиональном аспектах.
Есть и такие, которые усматривают в определенных событиях
его жизни очевидные признаки лицемерия и притязания на трон
и выражают в связи с этим свое отвращение к нему; для них он не
более чем лицемер. Но поскольку его высокие дарования и реаль­
ную власть отрицать невозможно, с тем большей определеннос­
тью отсюда следует вывод о глупости и малодушии тогдашнего
английского народа.
Следующий взгляд на Кромвеля ставит его на одну доску с
Мухаммедом: они сохраняют общий стиль жизни, перешедший к

434
ним из прошлых, более или менее фанатичных времен с привыч­
ной им формой благоговения; однако со временем в каждом из
них начинают властно заявлять о себе профессиональные навы­
ки правителя со всем сопровождающим их набором качеств, преж­
де всего, ясным рассудком — неизбежным и необходимым антаго­
нистом набожной сдержанности. Далее, достигнутые успехи
порождают некую разновидность благочестия и честности вторич­
ного порядка, не запрещающую обрушивать ужасающие удары на
головы других людей. Наставительность, однако, выглядит у Му­
хаммеда даже менее отталкивающей, чем у диктатора Кромвеля,
чьи пуританские по духу изречения звучат поистине скандально,
производя в то же время комический эффект. Цезарю, по крайней
мере, не нужно было читать проповедь своим солдатам, несмотря
на то, что он все-таки был pontifex maximus’ ,2tt.
Но все эти рассуждения оставляют в душе горький осадок: вид­
но, что Кромвель был страшным человеком, он уничтожал все, что
встречалось ему на пути или могло снова попасться на глаза, — на­
чиная с Карла I и кончая ирландцами в Дрогеде и Вексфорде.

V. Сложности при нашей оценке Кромвеля связаны со следу­

ющими обстоятельствами: имея невероятно высокое мнение о
каких-либо реальных политиках (к числу которых относился и он)
in abstracto, мы обнаруживаем, что часто in concrete они не удов­
летворяют нашим представлениям, поскольку мы не включали
сюда многие отдельные моменты, связанные с осуществлением
власти, или с тем сопротивлением, которое они должны были пре­
одолевать, то есть, мы оставались в плену наших политиканских
пристрастий, складывавшихся под влиянием воображения и не­
терпения.
Кромвель, который прежде всего желал править и должен был
обладать властью, со всей очевидностью пытался навязать ее сво­
ей нации максимально возможными способами.
У него была своя уязвимая точка: все неизбежно держалось на
его собственной персоне и могло без нее пасть, а кроме того, он
не мог никогда всерьез допустить возможности передачи своей
власти по наследству. Он знал имена всех тех, кто возлагал все
надежды на его смерть, а она могла наступить в любой момент в
результате покушения. В таком состоянии духа он продолжал уп­
равлять как внутренними событиями в стране, так и внешней по­
литикой со всей мощью, а часто и с великолепием. Английское
государство обладало при нем могуществом, какого не достигало
ни раньше, ни значительно позже.

' Верховный понтифик (лат.) - (высшее жреческое звание в Риме).

435
 Одним из самых стойких предрассудков того времени был сле­
дующий — что законные налоги могут войти в силу только по ре­
шению парламента.
Но опорой Кромвеля все же всегда оставалась армия, которую
он, как представляется, сохранял в полном составе несмотря ни
на какой мир. Между ней и всякими парламентами сохранялся
непреодолимый антагонизм.
Проживи он дольше, ему, возможно, пришлось бы использо­
вать эту армию и для внешних войн, по всей вероятности, с це­
лью расширения влияния протестантски-индепендентских идей.
Ведь для него представляли одинаковую опасность как роспуск,
так и содержание в пределах Англии бездеятельной армии. Но
можно было восстать против «идолопоклонников», что означало
бы, осуществлять войны, грабежи, всевозможные насилия против
католических народов. Угрозы Кромвеля, обращенные к папе,
заранее выдают такой ход мыслей.
Интересно, вел бы он такие войны лично, будучи протектором
и держа в руках гражданский меч, или, скорее, перепоручил бы их
своим адмиралам и генералам? По отношению к еще живущим в
Англии католикам он был и оставался свирепым гонителем и не
хотел терпеть в стране ни одного из них. При нем появилось пра­
вительство: хотя оно в течение долгих лет повседневно наносило
смертельные оскорбления бесчисленному множеству людей за их
убеждения, а в высшей степени — за интересы, которыми они
жили, тем не менее, оно же позволяло им вести хозяйственную
жизнь.

98. Фронда и французская аристократия

Во Франции существовали принцы крови, вельможи, и вся про­
чая знать, неспособная еще со времен средневековья образовать
настоящую аристокрд/иы/о.
Корона, уже давно пронизанная духом реального абсолютизма
(борьба с Англией превратила французское королевство в некое
воюющее королевство), либо достаточно сильна, чтобы смирить
всех, соответственно, взять их на свой полный пансион, либо она
слаба, и тогда все дробится на части в соответствии с интересами
эгоистических партий. Здесь так и не смогла сложиться какая-то
органическая форма в качестве устойчивого легального противо­
веса абсолютизму короны. После любого расстройства общества
корона по-новому набирает силу и снова кормит всех из своих рук.
Фронда прежде всего обращает на себя внимание тем, что
представляет последнюю очевидную возможность для знатных
людей продемонстрировать свою способность для формирования

436
истинной политической аристократии, которая на длительное
время могла бы стать выражением легальных свобод, подлинным
органом государственной жизни. Фрондерство выражает всякую
независимость вовсе не в форме закона, но в качестве привиле­
гии одной касты и предпосылки для становления индивидуаль­
ности.
Однако, вместо обретения подлинной политической дей­
ственности в ее целостном выражении, каждый участвующий во
Фронде субъект хочет всего лишь создать и утвердить видимость
своей «importance»**. Ее отношение к Парижскому парламенту и
тем более к people" кажется безобразным или шутовским. При
здравом руководстве все это движение могло бы вознестись на
сильных воздушных потоках, поднятых, бесспорно, английской
революцией.

99. Фронда и Парижский парламент

Всякая иная форма легального выражения общественных интере­
сов в целом вряд ли была бы мыслимой в те времена. Находясь в
пространстве между отвратительными сеньорами и опасной го­
родской толпой, парламент Парижа с трудом отстаивал свои чрез­
вычайно сомнительные права на существование в качестве орга­
на власти. Даже если он поддерживал связи с провинциальными
парламентами, а также безупречно и единодушно представлял
"
интересы noblesse de robe
* по всей Франции, он все-таки являл
собой всего лишь одно сословие, в заговорах против которого бу­
дут участвовать все остальные. А еще его забавные притязания на
власть! Да и места в нем распределялись посредством продажи и
передачи по наследству.
Критический момент сложился в январе 1649 г., когда парла­
менты склонили на свою сторону тех из сеньоров, кому они дав­
но доверяли. Но появление сеньоров неизбежно пробуждало
прежние страхи перед испанскими заговорами против французс­
кого государства как такового.
Начиная с этого момента, вся деятельность парламента вмес­
те с поставленным им вопросом об облегчении участи народа
становится лишь довеском к борьбе людей могущественных, к
которой странным образом проявляет интерес и «народ», стано­
вясь то одну, то на другую сторону. Например, как бы открыто ни
выражал Конде свое наивное пренебрежение к парламенту и па­

‘ «Значимости» (франц.)
‘ Народу (франц.)
* Дворянство мантии (франц.) - дворянство, приобретенное службой.

437
рижанам во все времена Фронды, тем не менее и народ и парла­
мент прилагают потом усилия для его освобождения.
События 1640-х гг., когда простая угроза, выраженная со сто­
роны парламентских советов, побуждала к яростному всплеску
энергии, привели к тому, что впоследствии любое насилие совер­
шалось уже без всякого стеснения. Особенно в 1651 г. парламент,
попросту подстрекаемый посторонними силами, принимает са­
мые резкие и безрассудные постановления в интересах сеньоров.
Он настойчиво присоединяется к голосам, требующим выдворе­
ния Мазарини из страны.
Конде же в своем чванстве и пренебрежении к Мазарини до­
шел до такого ослепления, что постепенно все роялистские нача­
ла, сохранившиеся во французах, должны были неизбежно обер­
нуться против него.
Роялистские чувства, свойственные французам того времени,
могут быть описаны следующим образом129: «Ведь эту похвалу сле­
дует обратить к французам: зол или добр король по отношению к
ним, справедлив или нет, — они прочно привязаны к нему и все­
гда говорят о нем только хорошее».
И совершенно отвратительными представляются тогда послед­
ние (весной 1652 г.) связи Конде с Гастоном, дядей Людовика XIV,
который привозит с собой герцога Лотарингского.
Впоследствии, в событиях Сент-Антуанского предместья, дочь
Гастона, Princesse de Montpensier’, помогает спасать Конде, а пар­
ламент раз и навсегда хоронит свою репутацию: несмотря на со­
вершеннолетие короля, он «наделяет» двух заговорщиков, которые
уже очевидным образом были связаны с Испанией, двумя высши­
ми государственными полномочиями. И все лишь из чувства яро­
сти к «1е Mazarin»", к чужаку, вымогателю и тирану. Парламента­
рии не замечают того, что по отношению к любому носителю
высшей государственной власти как таковой они ничего лучшего
и придумать бы не могли!
Тогда происходит то, что всегда бывает на неподдающихся уче­
ту стадиях какого-либо движения: берут верх сторонники мира.
После того, как Конде стал уклонистом, а на дядю короля, ча­
стично помилованного Гастона, стали смотреть как на медведя в
клетке, Мазарини снова смог въехать в Париж и деспотично пра­
вить в полное свое удовольствие, не чувствуя никакой необходи­
мости благодарить за это сеньоров.

* Княгиня Монпансье (франц.)

** Мазарини (франц.)

438
 100.0 Мазарини
I. После терроризировавшего всех Ришелье, рядом с которым был
совершеннолетний и, по крайней мере, позже полностью послуш­
ный ему король, управление страной, возложенное при пятилетием
наследнике престола на регентшу и на одного из министров, каким
бы он ни был, представляло трудную задачу. Даже Анна Австрий­
ская вначале противилась Мазарини и пыталась преодолеть себя с
помощью епископа Бовэ, испытывая со всех сторон навязчивое
давление. К ее прежним промахам можно отнести слепую любовь
к своей родине, а также опасную переписку от 1637 г. Но Ришелье
официально уже завещал королевской династии кандидатуру Ма­
зарини, посвятив его в самые сложные и тайные дела. Если рань­
ше двор не представлял себе дальнейшего существования без Ри­
шелье, то теперь это же можно было сказать и о Мазарини.
II. Как бы то ни было130: в событиях времен Фронды он являет­
ся символом силы французского государства и его независимости
от Испании. Он отвергал попытки подкупа из заграницы, подобно
русским министрам XVIII века, потому что уже выучился тому, как
сделать своей непосредственной данницей всю Францию. А по от­
ношению к французам он был наделен тем безмерным, не скрыва­
емым порой презрением, обладатель которого спрашивает каждо­
го человека прежде всего о стоимости его услуг, и конфискует
пасквили на себя, чтобы продать их подороже. Конечно, его про­
тивники тоже по видимости неподкупны, но только в той мере, в
какой им помогают их честолюбие и тщеславие. Талант Мазарини
заключался в умении поймать тот момент, когда отдельный субъект
оказывался беспомощным. Помимо того, сколько стоит человек,
услугами которого он хочет воспользоваться, Мазарини интересо­
вался и тем, счастлив ли тот, каковы его шансы в жизни, например,
спрашивал у генерала: «Est-t-il heureux?»'.

101. Стили в жизни и в искусстве около 1650 года

Патетическими народами являются романские и те, что испове­
дуют католицизм. Реалистами и буржуазными народами оказыва­
ются голландцы; Англия в это время выпадает из рассмотрения, а
Германия после Тридцатилетней войны сохранила пока что толь­
ко свою ученость.
О патетических народах. Стиль жизни и мода еще следуют ис­
панским образцам даже в высших католических кругах Германии
и особенно при императорском дворе.

’ Счастлив ли он? (франц.)

439
 Искусство и поэзия обусловлены католической церковью,
древнеримской образованностью (пока что без представления о
существовании греческой), а поэтическое творчество частично
находится под влиянием испанской поэзии, которую до этого ак­
тивно переводили («Сид» Корнеля).
Барочный стиль в трех видах искусства формируется следую­
щим образом: в архитектуре — под воздействием Микеланджело,
в скульптуре и живописи — под определяющим влиянием Корре­
джо и Тициана и в духе Карраччи. Насколько можно считать его
реалистичным? Его важнейшей целью является создание эффек­
та величия и помпезности. Это эпоха Бернини и Пьетро да Кор­
тона, Рубенса и Ван Дейка и созданных ими школ, Веласкеса и
Мурильо. В таком искусстве господствует жизненная яркость и
колорит при относительно слабом внимании к высшим связям
предметного мира.
Настроение, мало затронутое патетикой, направляет свой ин­
терес прежде всего к элегии, пасторали и пейзажу, а затем к реа­
листическим побочным жанрам; бамбоччиада и подобного рода
литература тоже находит себе место.
Поэзия отмечена героико-пасторальными и лирико-элегичес­
кими чертами. В Италии и в Испании господствует надуманная
лирика. Представителями обоих этих видов поэзии являются
Джамбаттиста Марино (автор поэмы «Адонис»), последователи
Тассо, Шаплена. Широкое распространение получают эпистоляр­
ный жанр и сатира. Что касается драмы — во Франции она или ге­
роическая, или комическая, в Италии — только комическая или
никакая, в Испании — частично священная, частично — героико­
трагическая, затем любовная и комическая.
Наконец, в Италии расцветает опера, находя для себя место при
всех дворах Европы. Именно тогда музыка в целом приобретает
характерный для нее в настоящее время вес.
О реалистических и буржуазных народах', они тоже владеют
изощренными средствами патетического выражения и зависят в
этом от древности и от романских народов. Но вместе с тем у гол­
ландцев в жанровых кртинах преобладет реализм, а уравновеши­
вает его элегический пейзаж.
Далее, увлеченность священным жанром обнаруживается и в
картинах на библейские сюжеты, а именно у Рембрандта и его
школы.
Высочайший пример свободного обращения с миром Библии -
«Потерянный рай» Мильтона.

440
 102. Шведы при короле Карле Густаве
Vivitur ex raptu'. Внутреннее беспокойство нации, обретшей бру­
тальные черты в результате огромных побед, совпадает с появле­
нием короля из нового рода, который был известен народу как
храбрый генерал, а сейчас получил доступ к безмерным финансо­
вым ресурсам. Правительство, занимающееся исключительно до­
машними делами при таким правителе, как Карл Густав, просто
немыслимо. При этом искусственно сложившееся господство
шведов над окружающими их народами могло стать для них
fataliter" прежде всего в том случае, если обширные соседние тер­
ритории покорялись силой. Все соседствующие со Швецией стра­
ны чувствовали себя обделенными благодаря несправедливо на­
вязанным им мирным соглашениям, шведы же полагали, что
целесообразней всего давать им каждый раз заново понюхать за­
пах пороха.
Однако в действительности наибольшую ненависть из их сосе­
дей вызывали не принадлежащие к Швеции скандинавы, а имен­
но датчане и норвежцы. Если бы им удалось присоединиться к
шведам в самом начале Тридцатилетней войны, то, скорее всего,
весьма значительная часть Германии на долгое время стала бы их
добычей.
В смелости и быстроте своих натисков с их авантюрным харак­
тером этот «скандинавский Пирр» в высшей степени был созву­
чен своей дружине. В то же время нельзя думать, что Карл Густав
был выпивохой, ведь он в большой мере обладал также и стойким
даром дипломатического обхождения. В решающие минуты он
даже мог затянуть лютеранское песнопение131. Но за пиршествен­
ным столом, где он поглощал много масла, первый тост короля
Карла Густава произносился за здоровье всех рогоносцев132, и это
вполне соответствовало настроениям, свойственным его окруже­
нию.

103. Время безграничного влияния княжеской власти

Эпоха церковных споров определенно завершилась, разве что
сохранялась иллюзия ее продолжения, поскольку еще имела силу
религиозная нетерпимость и широкую известность получали пе­
реходы известных личностей из одной веры в другую.
В границах тех или иных конфессий обнаруживается, что ре­
лигиозные идеи уже утратили свое господство над миром; каби-

* Живет грабежом (лат.)

** Роковым (лат.)

441
нетная политика, полностью следующая профанным интересам,
не только вытесняет духовные устремления, но и превосходит по
своему воздействию конституционально-светские и сословные
начала (исключая Англию). Дворянство способно утверждать свою
политическую значимость уже в значительно меньшей мере и по­
всюду ищет для себя лишь напыщенных, исключительных форм
самовыражения.
Мало кто обращает внимание на то обстоятельство, что и Рим
заново секуляризовался. Начиная с Александра VI папы полно­
стью потеряли свой вес в европейской политике; их значимость не
выходила за границы, созданные церковным государством. Лишь
против Вестфальского мира Рим выразил свой бессильный про­
тест. Далее, забывают, что и иезуиты направляют свои усилия
лишь на приобретение власти и собственности и ориентируются
прежде всего на интересы тех стран, где они живут. Правда, даже
если бы дело обстояло совсем по-иному, деспотизм кабинетной
политики и султанизм все равно взяли бы верх и подчинили бы
искусство, красоту и всякую высшую форму жизни своим целям —
как на протестантской, так и на католической стороне. (К сожа­
лению, это не мешает проявлениям нетолерантности в некоторых
странах, где единство веры считается политически приемлемым.
Его можно рассматривать в качестве выражения своего рода не­
гативной религиозности, сводящейся, по существу, к праву нена­
видеть других.)
Но неизбежным выводом из сложившегося положении вещей,
характеризующегося господством абсолютистской идеи, стало
первенство одного государства. Внутренне это соответствует не­
обходимым законам деспотизма, который для укрепления своей
власти внутри страны стремится властно утвердиться и во внешних
отношениях.
Насколько уверенно стремилась в прошлом представить себя в
таком качестве Испания, настолько же определенно должна была
делать это в названное время и Франция, которая была тогда в оп­
ределенном смысле бесконечно более могущественным государ­
ством, чем сейчас, со значительно более сильной армией — по
средним подсчетам, она составляла около 120 000 солдат. Этому
способствовало то, что Россия и Северная Америка еще не суще­
ствовали для европейской политики, Бранденбург был не могуще­
ственнее Саксонии, Австрия (а долгое время и Англия) устрани­
лись в результате подкупа их министров, а Испания была безмерно
слаба.
Внутри страны принцы, клир, знать, парламент до этих пор
выдавали себя за государство, а буржуазия и тем более массы на­
рода еще не могли претендовать на это. Всякое проявление кор­

442
поративных начал, преимущественных прав, политической орга­
низованности и тому подобного закономерно попадало в руки
беспринципных принцев. Людовик и сказал тогда: «L’etat c’est
moi».
Конфессиональная принадлежность роли не играет. Если не го­
ворить об Англии, то протестантские князья стали деспотами не в
меньшей мере, чем католические, а в конфессиональном плане и
те и другие были одинаково нетерпимыми. Они заместили полно­
мочия католических князей на совершение клятвопреступления и
на другие подозрительные деяния своими собственными прерога­
тивами.
Протестантская аристократия со своей стороны (шведская и
другие) не только высасывает из народа соки, подобно католичес­
кой, но даже превосходит ее своим бесстыдством.

104.0 Людовике XIV

Процесс расширения власти и владений осуществляется им
прежде всего с целью их сохранения, но подчинен у него требо­
ваниям персонально выраженного пафоса. Опираясь на прису­
щее ему чудовищное право распоряжаться всеми средствами
Франции, Людовик неминуемо приходит к идее универсальной
монархии.
Его красноречиво характеризует фраза, брошенная уже в позд­
ние времена, в 1688 г.133, в беседе с Максом Эммануилом Баварс­
ким: пусть князь воспользуется предоставленными ему судьбой
возможностями для того, чтобы расширить свои владения, «по­
скольку это является самой достойной и прекрасной целью любой
княжеской власти».

105. Людовик XIV как патрон церкви

(Это в качестве Введения к Revocation de Г edit de Nantes
.)
* Оче­
видным образом дает о себе знать время, когда важнейшие по­
буждения католического духа берут свое начала совсем не из Ва­
тикана, но здесь и там направлены против него. Например,
такого рода импульсы скорее питаются космополитической поч­
вой Ордена иезуитов в его соответствующем тому времени обра­
зе и стремлении к власти, а также интересами французского ко­
роля. В нем преобладает сплав жажды территориальной власти,
уже пренебрегающей всякими различиями, с убогой ханжеской
убежденностью134 в праве каяться в прегрешениях за спиной других

' Отмене Нантского эдикта (франц.)

443
и одновременно с фанатичной яростью набрасываться на них, в
одно и то же время наносить оскорбления папе и использовать
силу турок и венгров в борьбе с Австро-Германией.
В существовавшей тогда французской и любой иной форме
католицизма с большим трудом пытались укорениться и получить
право на существование (в противовес холодному властолюбию,
жалкой исповедальной морали и откровенной набожности иезу­
итов, находящей с 1675 г. свое выражение в культе Sacre coeur')
более изысканные и духовно наполненные течения, такие, как
янсенизм, постоянно подвергавшийся преследованиям еще со
стороны Ришелье, затем мистицизм и квиетизм, практикуемый,
например, Молиносом.
Королевская власть полностью полагалась на французских
иезуитов, а в деле Молиноса даже сам папа Иннокентий XI дол­
жен был давать показания перед инквизицией. Тяжба с папством
продолжилась в вопросе о королевских прерогативах относитель­
но бенефиций и набирала все большую силу вплоть до формули­
рования галликанских статей от 1662 г. Позже, в 1687/1689 гг., к
ней присоединился спор с Иннокентием XI о резиденции для цер­
ковных посольств.
Но наряду со всем этим гораздо более значимыми, преоблада­
ющими событиями времени стали вновь начавшееся преследова­
ние гугенотов и Revocation de 1 ’edit de Nantes: именно такой ценой
была куплена верность клира королю в его борьбе с папой.
Церковь времен Контрреформации, принявшая иезуитский
облик, была гораздо более чувствительной в вопросах догмати­
ки и иерархического построения, чем раньше; прежняя церковь
спокойнее отнеслась бы к такого рода явлениям, как янсенизм,
или даже не придала бы им значения. Папство тоже оставило бы
янсенизм и квиетизм без внимания, если бы не вмешались фран­
цузские иезуиты, — всякое более глубокое, чем у них, понимание
понятий греха и благодати задевало церковную организацию
иезуитов за живое.
Даже мистицизм, который прежняя церковь в высшей мере
спокойно терпела или, более того, использовала в своих целях,
стал в это время вызывать у нее подозрение.
Заодно было уничтожено и гугенотское движение, поскольку в
этом вопросе государственная власть была в достаточной мере
услужливой по отношению к церкви, оставаясь мощной и доста­
точно лояльной в вопросах веры.
Для всего этого во Франции существовала специфическая по­
чва, поскольку она оставалась страной с нерастраченной жизнен-

' Святого сердца (франц.)

444
ной энергией. Иезуитская церковь и подружившееся с ней госу­
дарство находили людей, готовых исполнять их повеления. А ведь
Людовик XIV еще помнил Францию, полную людей со своенрав­
ным характером. В начале его царствования во многих из них еще
не угас дух Фронды, да и не все смогли сразу оценить, во сколько
им обойдется желание остаться самими собой под властью такого
короля.
В таком контексте легко объяснимо и почти полное неуваже­
ние короля Людовика к своему французскому клиру. В частно­
сти, это отчетливо проявляется в тоне «Lutrin»
:
* Буало не посмел
бы так дразнить клир, если бы не знал, что вызовет одобрение ко­
роля.

106. Дух униформизма во Франции и гугеноты

Дух униформизма, свойственный королевству, и беспокойство,
охватывающее французских иезуитов, если они обнаруживали
хоть малейшие признаки жизни в чем-нибудь, инородном себе,
находят себе выход в первом преследовании янсенистов, которых
можно было бы и не замечать, а заодно и в гонениях на квиети­
стов, осуществленных в качестве открытого вызова папе Иннокен­
тию XI. Самим же иезуитам достаточно их патентованного мис­
тицизма в образе «Sacre соеиг».
Постепенно этот дух французского униформизма и иезуитства
вполне осознанно выступает в боевом строю против громадного
католического мира в целом. Используя в качестве повода споры
по вопросу о королевских прерогативах относительно бенефиций,
Франция не останавливается перед крайними решениями, создав
галликанские статьи, к чему Людовик добавляет грубостей в свя­
зи с вопросом о резиденции посланников французской курии, а
затем приказывает занять Авиньон. Вопреки всему, позже на та­
ком фоне отчетливо прозвучал сигнал к отступлению, который
Людовик вынужден дать в связи с приближением войны за Испан­
ское наследство; за этим следует отмена галликанских статей и,
наконец, появляется «Bulle unigenitus»".
Жертвами же этого французского униформисте кого и иезуит­
ского духа в общем и целом стали гугеноты. Если бы корона об­
ладала здравым умом, она при любых обстоятельствах пощадила
бы столь полезных для нее и верных ей подданных, оставив за
клиром право на протест и дав остальным бездеятельным кастам
возможность пороптать.

' «Певчие» (произведение Н. Буало.)

“ Папская булла «Единородный» (лат.) от 1713 г., осуждающая янсенизм.

445
 Если же она хотела во что бы то ни стало (partout’) стать вели­
кой и могущественной державой, то могла бы превратить фран­
цузское королевство в самое великое государство в мире, — при
условии, что оно (единственное во всей Европе) показало бы всем
пример сохранения равных прав у обеих своих конфессий. Людо­
вик XIV смог бы сделать это, просто оставив в силе Нантский
эдикт.

107. Людовик XIV накануне войны за Испанское наследство135

Всякая власть захвачена жаждой расширения и округления границ
своих владений, если этому не препятствуют внутренние неуряди­
цы. Она набрасывается на маленькие пограничные страны с не­
устойчивыми режимами и, может быть, даже утверждает, что ан­
нексия их территорий совершается им во благо. А в те времена
существовали еще и наследственные права, права на возмещение
урона и им подобные. Для таких действий существовала формула
оправдания: если не мы, то это сделает другой. Сильная держава
создает удобные для себя обстоятельства, а затем настаивает на
том, что ими надо воспользоваться. В этом смысле всякая реаль­
ная власть несет в себе зло.
Но Людовик XIV и в теоретическом (в своем самомнении) и в
практическом отношении (в своих злодеяниях) проявлял необык­
новенный размах притязаний — как во внутренней, так и во внеш­
ней политике. Все, что противоречило его понятию власти, он
стирал в порошок. Он считал себя связанным своим правом. Внут­
ри страны господствовали эксплуатация и рабство народа, отвра­
тительные религиозные преследования, а вне ее по ничтожным
поводам завязывались завоевательные войны.
По миру в Нимвегене Людовик оставил за собой Франшконте,
Южную Бельгию и фактически почти весь Эльзас, а в самой Фран­
ции ни одна рука не осмеливалась уже подняться против королев­
ского представления о вере, которое одновременно являлось и
королевским пониманием власти.
Как долго это еще могло продолжаться? Голландия с честью
вышла из войны, а Людовик вследствие этого вовсе не достиг ее
главной цели. Впоследствии он начал ощущать нехватку средств,
а это можно было исправить только применением надежных форм
вымогательства на долгие времена. Большие опасения вызывало
отсутствие людей, а кроме того, то обстоятельство, что Людовик
сам начал помогать в работе своим министрам, которые в сущно­
сти превратились в простых приказчиков (да и Лувуа умер в

' Везде; повсюду (франц.)

446
1691 г.), и еще то, что все большее значение приобретала способ­
ность исполнителя быть уступчивым (а в общем и целом — обла­
дать преклонным возрастом).
Все острее становился вопрос о наследовании испанского пре­
стола, чреватый большой войной, для которой нужны были надеж­
ные союзники.
Но вместо этого вся Европа встала на дыбы, полная ненависти.
Она была беспомощна — до тех пор, пока великий курфюрст со­
стоял в союзе с французами, император опутан сетью сложных об­
стоятельств и занят турецким вопросом, а в Англии трон занима­
ли Стюарты. Франция же, занимая в ней центральное положение,
могла осуществить свои великие планы.
Вопреки всему, Людовик против своей воли одного противни­
ка себе создал — это был Вильгельм Оранский, с которым он дол­
жен был столкнуться: Оранский всегда был готов к бою, даже
после того, как проигрывал сражения или завершал их с неопре­
деленным результатом; он отклонял все предложения Людовика.
Но король пребывал в надежде, что всегда сумеет отыскать для
Вильгельма достойного противника и в самой Голландии.
Даже если отвлечься от упразднения Нантского эдикта, мера
самомнения, присущая Людовику после мира в Нимвегене, рас­
крывается со всей очевидностью в политических насилиях, осуще­
ствленных им, начиная с присоединения чужих территорий.

108.0 второй Английской революции

I. Что касается напыщенных речей в пользу второй Английской
революции, то нужно заметить следующее:
Достаточно уже того, что заговорщики знали: нация не сдвинет­
ся с места. Она была безразлична и деловита, но короля ненавиде­
ла ровно в той мере, чтобы, не свергая его своими силами, спокой­
но наблюдать, как это будут делать другие. Она наблюдала за тем,
что делала армия, и бежала или плелась за ней следом. Если же
удалось обставить все дело так удачливо и благоразумно, придав
ему видимость всего навсего преобразований, происходящих внут­
ри королевской семьи, народ принял все происшедшее как дан­
ность.
Без сомнения, дружба с Голландией сама по себе была народу
антипатична, но ненависть к Франции, конечно, все перевешива­
ла. Хотя виги, как и тори (поскольку в политике принимали уча­
стие и те, и другие) видели в активном продвижении вперед лю­
дей, обладающих реальными деловыми качествами, спасение для.
англиканства от религиозных раскольников. А большинство лю­
дей согласилось с этим лишь тогда, когда появился Вильгельм. Но

447
на совести Англии всегда останется тот факт, что силами целой гол­
ландской армии она позволила произойти тому, что с ней случилось.
Вполне обоснованная тревога господствующей англиканской
касты перед возможным ростом влияния раскольников, вызван­
ная актами о религиозной терпимости, дополнялась остатками
страха перед остатками католицизма. Правда, народные массы
уже не были расположения к нему и после столетнего отвыкания
испытывали от него отчуждение; но в этом случае массы ни в
коей мере не могли высказать свое мнение. Если бы в обществе
существовала реальная и полная свобода, то католики во всяком
случае заняли бы в нем важное место рядом с раскольниками, -
скорее вопреки милости двора, чем вследствие нее. Правда, рас­
кольники, получив большее влияние, развязали бы войну на
уничтожение «идолопоклонников».

II. Их печальная участь вызывает в сознании англичанина зна­

комую нам утешительную мысль: наконец-то Господь обратил
свою милость к Англии, оставив беспощадный гнев другим на­
родам.
Но что в действительности удалось добиться Англии (при том,
что она избегала карающей десницы Божией в силу своего остро­
вного положения) и чего не смогло тогда позволить себе ни одно
континентальное королевство — это появления двух аристократи­
ческих партий, которые не только последовательно сменяли друг
друга у власти, но и на самом деле были способны править, то есть,
имели необходимый кредит у остального народа и открывали его
для себя посредством парламентских выборов. От разрушительных
движений Англию защищал ее достаточно ограниченный электо­
рат — 200 000 избирателей в Англии и Уэльсе.
Во всяком случае, еще вначале виги не были полностью обо­
соблены от республиканцев, а тори — от яковитов. Тогда еще
продолжала существовать относительно большая партия якови­
тов: учитывая спорность вопроса о новом наследовании, она
вполне могла надеяться вновь завоевать успех. Здесь все зависе­
ло оттого, сможет ли новая, антияковитская Англия сама решить
свои проблемы в эти решающие десятилетия. И она решала их
самым блистательным образом: оказывая политическое влияние
на Европу, создавая рабочие места, развивая промышленность и
торговлю.
А яковитство замыкалось во все более узком кругу, становилось
все больше предсказуемым и в конце концов угасло. У него были
большие права на существование, но однажды его не стало.

448
 109. Английская защита от милитаризации общества
При восхождении Вильгельма 111 на трон общественное мнение
было исполнено ненависти к военному деспотизму Кромвеля и к
угрожающим милитаристским мерам Карла II и Якова II.
Поэтому парламент уже в Declaration of right' (от 22 января
1689 г.), по которой он пригласил Вильгельма на трон, утвердил
на все времена: Суверен не имеет права без разрешения парламен­
та держать в мирное время на территории Соединенного Королев­
ства постоянную армию. Весной 1689 г. Mutiny act" заострил эту
мысль тем, что право короны на использование военных судов по
отношению к мятежным солдатам оказалось в зависимости от
ежегодного одобрения парламента. Парламент получил полномо­
чия, по которым он мог определять число находящихся на терри­
тории Британии офицеров и солдат, подпадающих под военные
законы, при всякой процедуре принятия бюджета. Допустимая им
тогда армия состояла из 10 000 человек (?).
И только традиционной политической сдержанности англичан
можно приписать заслугу в сохранении их военных учреждений.
За последние 200 лет не нашлось такого парламента, который по­
пытался бы полностью парализовать деятельность правительства
или заставить его нарушить конституцию, отказав ему в праве ис­
пользовать военные средства.
Вильгельм III должен был отправить домой через Ла-Манш
свою голландскую гвардию, спутников его славы и спасителей
Англии. Но с другой стороны, парламент и при самых непопуляр­
ных правительствах давал свое согласие на содержание таких,
правда, очень ограниченных, военных сил, которые были необхо­
димы для поддержания внутреннего порядка и внешней безопас­
ности.

ПО. Характер XVII века

Перед обращением к войне за Испанское наследство следует по­
прощаться с занимавшим нас XVII веком, со всеми его радостя­
ми и печалями.
Насколько далеко отступил он перед XVI веком в политическом
отношении?
При взгляде на множество оригинальных личностей, которых
породил XVI век, мы в общем составили себе о нем самое блиста­
тельное представление и с легкостью делаем отсюда следующее

' Декларация прав (англ.)

“ Акт о мятеже (англ.)

449
заключение: тогдашний мир должен был непосредственно пере­
течь в полностью современный век (то есть, соответствующий
нашим представлениям); но препятствием этому послужили толь­
ко Контрреформация, мировой монархизм и многое другое. Сле­
довательно, XVI век имел возможность быть «более современ­
ным», чем XVII.
Но и XVII в. был, по крайней мере, полностью аристократичес­
ким. За исключением двух крупных государств, где аристократия
осуществляла свое господство напрямую — Голландии и Англии, —
она фактически выполняла господствующую роль и в деспотичес­
ких государствах.
Оба столетия обладают по отношению к высшей духовной
культуре свойственными им достоинствами и недостатками. Обе
эти эпохи характеризуются тесным переплетением политических
и конфессиональных условий существования. Почти везде в них
католическая и протестантская церкви выступают в тесной связи
с государством и гражданским обществом. Знание подстраивает­
ся под них, а научное исследование существует с их соизволения.
Иноверцы должны молчать или покинуть страну.
Тем не менее, в XVII в. отдельные мыслители Европы посте­
пенно складываются в единое сообщество и входят в число са­
мых почитаемых людей своего времени, оказывая влияние и на
теологов. Их воздействие не ограничивается национальными
рамками, а становится общеевропейским, космополитическим.
Создается новая концепция познания (Бэкон); философия осво­
бождается от религии (Картезий); необходимость выступает в
форме каузальной связи (Спиноза); сомнение становится уни­
версальным принципом (Бейль); разум получает господство над
религией (свободомыслящие английские философы). Примени­
тельно к государственной власти это означает, что государство
опирается уже не на божественное право, а на разум и целесо­
образность, и возникает на основании предваряющего его дого­
вора. Почвой для формирования таких представлений послужи­
ло восстание голландцев в XVI в., а также Английская революция
XVII в. Постепенно складывается дух западноевропейского Про­
свещения.
Между тем, однако, в XVII в. повсеместно происходит усиле­
ние государственной власти над всякой единичной реальностью;
эта власть может выступать от имени абсолютистского государ­
ства, или же являться результатом взаимного договора и т. д. На­
чинает оспариваться священное право отдельного правителя или
отдельного учреждения: люди не замечают, что этим самым они
передают власть колоссального масштаба в руки самого государ­
ства.

450
 111. Россия
До сих пор романские и германские народы Запада, обращаясь в
сторону Востока, видели в турках своих антагонистов и заклятых
врагов; их представляли как исключительно разрушительную сти­
хию, которая достигала какого-то величия лишь в военной сфе­
ре, но сохраняла верность своей замкнутой магометанско-татар­
ской культуре и свысока взирала на традицию Запада. Влияние
турок на Европу осуществлялось только средствами завоевания и
внешнего давления.
И вот на Востоке поднимается государство, которое, как ка­
жется, с огромным рвением стремится примкнуть к европей­
ской культуре, — но только для того, чтобы всеми средствами
покорить себе Европу! Оно использует чужой ум, но отвергает
чужие идеи.
При определенных обстоятельствах эта нация, в соответствии со
своей расовой принадлежностью, обособилась бы в своем восточном
качестве, насколько могла; рядом со свойственной ей, принудитель­
но усвоенной культурой, она с неслыханным упорством сохраняет
древние туземные обычаи, и в ней правит кричащий контраст меж­
ду образованием и субстанцией народной жизни.
Но вот уже на протяжении ста пятидесяти лет она, попадая в
руки очередного «правительства с твердой программой», время от
времени превращается в одну из мощнейших машин, которые ког­
да-либо приводились в движение с целью достижения мирового
господства.
Сохраняя древние обычаи, она в то же время совершенно
безоговорочно поддавалась муштре', сверх того, благодаря сво­
ей здоровой варварской основе, добавляла к этому изобилие
стихийных сил, способствующих достижению поставленных
правительством целей. Русь (Russentum) имеет возможность
влиться в европейскую культуру хотя бы потому, что у нее нет сво­
его Корана.
Могли бы русские остаться обособленными варварами? Скорее
всего, ненадолго, — ведь достаточно было даже тиранов средней ве­
личины, таких, как, например, Иван IV, чтобы с помощью муштры
развивать власть и культуру и внушать страх соседям. В царизме
проявлялось постоянное искушение к такому поведению, и мир уви­
дел ярчайшее и окончательное выражение этого в образе Петра I.
Данная особенность издавна присуща всем варварам: их могуще­
ственные повелители всегда были завоевателями.
С тех пор трагическая участь Европы заключается в том, что
западные народы, изнутри подверженные беспрестанным пре­
вращениям и революциям, одновременно подвергаются извне

451
натиску почти полностью механической силы, которая не име­
ет, можно сказать, никакого отношения к их радостям и страдани­
ям, к их духу и к их высшим целям. В тоже время эта сила образует
момент влияния на весах событий, способствуя их замедлению и
революционизированию, — всякий раз по ее усмотрению (Nota
bene: В новейшее время это изменилось. Полученные до сих пор
преимущества начинают мстить за себя и оскорбляют своих об­
ладателей.)
При использовании средств для достижения господства царизм
ведет себя совершенно непредвзято и способен совершать такого
рода деяния, на которые Запад при всем своем цезаризме решить­
ся уже не может136.
Русские обрели одно из высочайших мест в мировой истории
благодаря полному насилию над их собственным нравом и глубо­
ким внутренним бедам, постигшим большую часть нации.
Мы не знаем, не подверглись бы они и без вмешательства Петра
самому разнообразному злу и опасностям, только иного рода.

Если же русская нация испытывает большое желание проявить

себя во внешней политике как великая и могучая, то есть, как злая,
подобно всем великим нациям, то пусть она найдет в себе силы
признать превосходство и самого Петра, и его установлений.
Решится ли когда-либо судьба очертить индивидуальную сущ­
ность русского народа, или, другими словами, совершится ли в
нем атомарная революция, избавив Европу отего воздействия или
же, тем более, подвергнув ее активному его влиянию? Если да, то
скоро ли?

112. Англия со времен Георга I

Королевская власть как инстанция, обладающая самовластным
авторитетом, была сломлена навсегда — вместе с ее верховенством
над церковью. Другими словами, ее политические преимущества
перешли в распоряжение сменяющегося министра кабинета. По
сути именно он стал в дальнейшем осуществлять патронат над цер­
ковными должностями, естественно, используя это для укрепле­
ния позиций своей партии.
Вначале корона даже больше симпатизировала раскольникам —
до тех пор, пока высший англиканский клир выражал склонность
к яковитам.
Англия и Шотландия в это время полностью объединились, но
в противовес господствующей в Англии англиканской церкви в
Шотландии существовала враждебная ей кальвинистски-пресви-
терианская церковь, которая тоже была государственной.

452
 Для Англии сохраняли свое значение слова Хелэма: «The
Supremacy of the legislature is like the collar of the watch-dog»
* — этот
ошейник государство накидывает на дотируемую и превращен­
ную им в государственный институт церковь, рассматривая это
в качестве платы за пищу и пристанище. И наоборот, все уже об­
разовавшиеся или появлявшиеся в дальнейшем секты и религи­
озные объединения обладали полной (до определенной поры)
свободой самоуправления.
Этим самым была достигнута религиозная свобода, что означа­
ло свободу от необходимости принадлежать к (тоже протестантс­
кой) государственной церкви; эта свобода была завоевана путем
противостояния основоположениям первоначального протестан­
тизма.
Были восстановлены гражданские свободы, частично упразд­
ненные протестантской государственной церковью в XVI в.; они
даже были расширены. Протестантизм в его ранней официальной
форме был смертельным врагом гражданских свобод. Теперь же
его побочные формы (секты), образовавшиеся при последующем
раздроблении, по меньшей мере реально участвовали в восстанов­
лении этих свобод.
И вовсе не потому, что они с готовностью выражали свою тер­
пимость, становясь составными элементами и выразителями сво­
боды! Каждая из них охотно задавила бы всех остальных и поста­
вила бы всю нацию под ярмо своих собственных убеждений и
учреждений.
Пресвитеранская церковь в Англии была полностью распущена
по своей воле и замещена другими сектантскими образованиями.
Начиная с XVIII в. королевская власть представляет собой бес­
сильную тень; ее место занимает господствующее большинство в
Палате общин.
Аддисон писал в 1715 г.: «Наш народ стал нацией государ­
ственных деятелей; каждое поколение, каждый пол и каждое
профессиональное сословие даже во сне повторяет список сво­
их представителей, а «виги» и «тори» — это первые слова, кото­
рые младенцы лепечут на материнской груди».

113. Фридрих Великий

Резкий перелом в характере, окончательная зрелость его натуры
должны рассматриваться в качестве результатов его попытки к
бегству в 1730 г. С этого события берет начало неотвратимо сфор-

’ Верховенство законодательной власти можно сравнить с ошейником для сторо­

жевой собаки (англ.)

453
мировавшееся в нем впоследствии презрение к людям, и, несом­
ненно, также особое пренебрежение ко всему тому, что окружало
его в прусском государстве, а в лице своего отца он увидел желез­
ный кулак королевской власти. В этом случае орудия предельно­
го унижения были применены не in anima vili”, а к нему, наслед­
нику трона: на его глазах прикончили крысу, а затем заперли его
на замок, дав в руки Библию, тюремную книгу и сочинение Арн­
дта «Истинное христианство»; правда, ему позволено было изучать
архив маркграфа Ганса. Тогда-то он и кинулся (в противополож­
ность полу-лютеранской убежденности его королевского отца в
наличии универсальной благодати) к «кальвинистской» идее пред­
определения (Вильгельм III Оранский тоже горячо разделял эту
идею). Еще в 1737/38 гг. Вольтер пытался внушить ему137 неотлож­
ные представления о человеческой свободе, вопреки его ожесто­
чающему сердце фатализму.
Его остановка в Кюстрине имела огромное значение в том
смысле, что она изменила преимущественную направленность его
интересов в сторону духовных наслаждений, которая могла бы в
будущем воспрепятствовать становлению его как великого поли­
тика. Он детально воспринял тонкости государственного управ­
ления и военного руководства. Затем был вынужденный брак с
Беверн, с которой он из соображений приличия жил далее в
Рейнсберге138.
Уже сама упорная приверженность Фридриха к французско­
му началу свидетельствует о его решении, живя в кругу своего
государства и народа, обособиться от них. Если бы ему при­
шлось столкнуться с духовными проблемами в их немецком вы­
ражении, то он избежал бы опасности заставлять себя уважать
Германию.
При известии о смерти Карла VI он в тот же день твердо решил
завладеть Силезией.
Если бы Фридриху было дано заранее увидеть, с чем ему при­
дется иметь дело, когда он станет взрослее и опытнее, то вряд ли
он осмелился бы взвалить все это на себя.
После первого же своего военного испытания Фридрих II при­
нял для себя необходимость установления личной диктатуры до
конца своей жизни.

* К презренной душонке (лат.)

454
 V
Революционный век

114. Введение в историю революционного века

[1: 6 ноября 1867 г.]. Время, которым каждый раз завершается наш
курс, отличает его от других обзоров истории тем, что оказывает на
него свое влияние. В этом курсе мы говорим об истоках тех исто­
рических реальностей, которые продолжают свое воздействие на
нас и будут это делать впредь; о том веке, дальнейшие последствия
развития которого нам еще неведомы. В каждый момент проходя­
щего перед нами времени мы делаем определенные шаги, извлека­
ем какие-то выводы из прошлого, а на горизонте то приближается,
то удаляется от нас грандиозная европейская война, являющаяся
следствием всего предыдущего движения истории.
Объективный характер изображаемых нами событий представ­
ляется в этом случае более сомнительным, чем прежде. Но мы
должны, в общем и целом, дать отчет относительно нашего взгляда
на веши.
Поверхностной и недостаточной оказывается в этом случае по­
зиция воздержания от оценочных суждений, которая удовлетворя­
ется тем, что находит для каждого отдельного события времен ре­
волюции возможность его относительного оправдания, видя в нем
только результат последовательного развития исторической реаль­
ности. На это можно возразить, что, во-первых, далеко не всякий
факт является исторически необходимым, поскольку многое
происходит как случайно, так и по вине отдельных личностей, а,
во-вторых, мнимый отказ от оценочного суждения с легкостью
подменяется худшей разновидностью суждений, а именно, оп­
равдывающей все то, что можно назвать fait accompli, или succes
* **
.
Прежде всего, Революция” привела к таким последствиям, от
которых мы и сами оказываемся полностью зависимы, и кото­
* Свершившимся фактом... чем-то успешным.
** Весь последний раздел книги Я. Буркхардта проходит под знаком Великой Фран­
цузской революции 1789 г, XIX век он относит к эпохе, начавшейся с этой рево­
люции (см. далее.). Соответственно, слово «революция», часто встречающееся в

455
рые являются составляющей частью присущего нам чувства спра­
ведливости и нашей совести, то есть, становятся уже неотдели­
мыми от нас.
При прежнем общественном порядке мы видим картину тако­
го государственного устройства, где знать и клир хоть и органи­
зованы и там и тут в форму сословной власти, но в то же время
обладают чрезвычайными личными привилегиями, свободой от
уплаты налогов, исключительными возможностями для занятия
высших должностей и владеют огромной земельной собственно­
стью, закрепленной во владениях, сохраняющихся за ними по
праву «мертвой руки» и майората; здесь промышленность подвер­
гается эксплуатации благодаря государственной монополии и ре­
гулируется самыми безрассудными методами; в нем существуют
единственно допустимые государственные религии, которые мо­
гут в лучшем случае терпеть иноверцев, а на поверхности в обще­
стве всемерно утверждается единство веры.
В противоположность этому, к результатам Революции сле­
дует причислить следующее: полное равенство всех перед зако­
ном, более или менее равные возможности для занятия офици­
альных должностей, уплаты налогов, распределения наследства.
Полная или почти полная свобода обращения земельной соб­
ственности; сильное ограничение права «мертвой руки» и май­
ората. Свобода промышленного развития и идейная убежден­
ность во вредности всякого вмешательства в него государства;
невероятный расцвет экономической науки; государство спра­
шивает советов у промышленности; невероятный подъем мате­
риальной культуры, связанный с ускоренной эксплуатацией
земной поверхности. Равные права для всех религий, и уже не
только для христианских конфессий, благодаря возникновению
государств с принципом равноправия с его clerge salarie
,
* и ре­
лигиозной индифферентности государства. Далее, в наше вре­
мя господствует тенденция к отделению государства и церкви,
а наряду с этим государство полностью господствует над цер­
ковью. Утверждаются начала абсолютного политического рав­
ноправия, примером чего служат Америка и Швейцария как
страны с развитой демократией; Suffrage universel
** во многих
**
местах и еще - общественное уравнивание.

этом разделе, Буркхардт употребляет вполне конкретно, хотя в то же время оно

приобретает у него отвлеченное и символическое значение: Французская револю­
ция является преддверием революционного, XIX века и прототипом всех совер­
шающихся в нем революций. Понятие «Revolutionszeitalter» можно понимать не
просто как «революционный век», но и как «век Революции».
* Духовенством, состоящим на жаловании (франц.}
** Всеобщее избирательное право (франц.)

456
 Но остается вопрос, стал ли мир в среднем от этого счастливее:
есть две вещи, из которых складывается счастье, — это само состо­
яние, в котором мы находимся, и степень нашей удовлетворенно­
сти им.
Главным феноменом наших дней является ощущение временно­
сти происходящего. Для нас к неопределенности судьбы каждого
индивидуума присоединяется колоссальный вопрос о смысле бытия,
составные элементы которого следует рассматривать обособленно, а
именно — в их свойстве быть новейшими следствиями и тенденциями,
берущими свое начало в Революции. К ним мы относим:

а) Новое понятие о государстве

Речь идет не о философском понятии государства, которое (по Ге­

гелю!) хочет представить государство в образе осуществленной
нравственности на Земле, поскольку это относится не к государ­
ству, а к обществу, в то время как государство является все-таки
неким убежищем от бурь в отрицательном смысле. Напротив, мы
имеем дело с новым представлением об объеме власти, присущей
государству.
В предшествующем Революции веке господствовал султанский
произвол в той мере, в какой он мог выступать против привиле­
гий. В промежуточных нишах общества свивали себе гнезда раз­
нообразные обособленные существа.
Затем пришла Революция и открыла свободный простор снача­
ла для всех идеалов и желаний, а затем и для всех страстей и себя­
любия. Она (унаследовала и) испытала такой род деспотизма, ко­
торый станет примером для всякого последующего деспотизма во
веки веков. Существенное значение имела тогда и секуляризация
церкви. Этому общему процессу способствовала внезаконная цент­
рализация, появившаяся на свет во времена господства лозунга
«Отечество в опасности!». Она полностью была воспринята уже
после Революции и монархиями, используемая ими всякий раз или
под предлогом самообороны, или как предмет для подражания.
При этом понятие равенства становится двусмысленным: оно
превращается в требование отречения индивидуума, поскольку,
чем более универсальным является благо, тем меньше находит оно
защищающих его индивидуумов. Если же люди привыкают к ис­
ключительному праву и исключительной заботе со стороны госу­
дарства, то им уже не поможет даже желание децентрализоваться.
Правительства уже не оставляют за своими провинциями, города­
ми и другими отдельными подразделениями реальное решение,
вопросов, связанных с властью, а передает им только те хлопот­
ные и жалкие проблемы, с которыми уже совершенно не могут

457
справиться сами, — но и подданные не горят желанием их решать.
В целом же, вопреки всем разговорам о свободе, народы и прави­
тельства требуют безграничного расширения государственной вла­
сти внутри государства.
Во внешней политике Революция оставила Францию в таком
состоянии, от которого она хотела спастись сначала посредством
мировых завоеваний, но после глубокого унижения наполнила ее
одними требованиями и обвинениями. Последние (после полно­
го отмирания государственно-правового и народно-правового
сознания) находят себе выход в периодически вспыхивающих ре­
волюциях, вследствие которых Европа снова оказывается под уг­
розой139. Другие, однако, тоже научились создавать угрозы, а пра­
вительства и народы едины в том, что во внешней политике надо
проявлять силу.
Следствием такого внешнеполитического курса становится без­
мерный рост милитаризма; начиная с Фридриха Великого появ­
ляются огромные постоянные армии, используемые как внутри
государства, так и вовне. К этому присоединяются немыслимо
быстро растущие государственные долги, вступающие в резкое
противоречие с жаждой приобретения и желанием благополучия.
Все связанные с этим злоупотребления называют иногда кабинет­
ным и династическим произволом, а иногда высочайшей государ­
ственной необходимостью.
В какой мере династии могут еще считаться верховодителями
массовых движений, а в какой — всего лишь их управляющими и
курьерами? Они поглощают и извергают из своей среды себе по­
добных, подчиняясь требованиям момента, и включают в их чис­
ло родственников и самых близких им людей! А лишенные соб­
ственности князья ведут потом тяжбы в защиту своих притязаний
на доходы и пенсии. Божественное право исчезло из сознания
правителей, но тем большее значение в сознании народа должна
была бы обрести вера! Вера в незримые, исконные основания бы­
тия, в которой заложена политико-религиозная мистика. Динас­
тии прекратят свое существование уже хотя бы потому, что нуж­
ны будут только личности с исключительными способностями.
Помогут ли династиям адоптации? Нелепым выглядит наша жа­
лость к выборным государствам из прошлых времен, в то время
как на наших глазах вся Европа идет навстречу чему-то подобно­
му, — будь это исключительные личности, или адоптации, или
даже такое положение вещей, при котором у людей уже не будет
никакой возможности выбирать!
Наконец, народам кажется, что если государственная власть
полностью окажется в их руках, они смогут с ее помощью сотво­
рить для себя новое бытие.

458
 А между тем они ведут свою жизнь при длительной доброволь­
ной покорности отдельным вождям и узурпаторам: они думают
уже не о принципах, но временами, скорее, о спасителе. И перед
изнуренными народами постоянно предстает возможность уста­
новления деспотизма на долгие времена.

б) Отношение к национальностям

Революция и ее войны пробудили сначала французскую, затем

другие национальности как таковые, из их раздробленности и тер­
риториальной обособленности, в их любви и ненависти друг к
другу, к активному действию, или же, если нация уже была объе­
динена, по крайней мере вызвали более острое ощущение своей
национальной принадлежности.
Рефлексия могла возразить на это, что национальная общность,
складывающаяся на основе одного языка и происхождения, пред­
ставляет собой давно изжитую реальность (французское Просве­
щение, а затем и Французская революция без умолку твердили о
«человечестве», рядом с которым занимало свое место и облаго­
роженное понятие «мирового гражданства»), что образованность,
носящая общеевропейский характер, общность переживаний,
интересов и воли крепче связывают людей, и что не нация, а здо­
ровое государство является местом пристанища и властелином
всех человеческих чувств.
Однако при сложившихся болезненных обстоятельствах, омра­
ченных атмосферой Конгресса' (kongressverpfuschten), люди все
больше обращаются к своему происхождению и языку как к спа­
сительным началам в невыносимых условиях существования,
пока, наконец, кто-то не проявит волю к ним; правда, в результа­
те жить становится не лучше, чем прежде.
Впоследствии, когда народы набираются сил, национальная
принадлежность начинает использоваться в качестве дополни­
тельного средства для скопления населения в одном регионе. (А
сторонники переворотов видят в требованиях к пополнению нации
повод для своих действий, например, итальянские ирредентисты).
Князья и народы находят в этом единство, а всякое сопротивление
вызывает у них ненависть. Области, где уже существует инородное
население, подвергаются притеснению. В России популярна идея
предполагаемого искоренения немецких элементов в балтийских
провинциях.

* Возможно, Буркхардт имеет в виду Венский конгресс 1815г., на котором был

создан Священный союз.

459
 Начиная с Революции, несмотря на промежуток в тридцать три
года, складывается привычка ко всяческим изменениям границ.

с) Общественное мнение
Крестовые походы и Реформация показывают нам пример того,
как духовные образования могут проявлять свою власть не толь­
ко над отдельными классами, но и над целыми народами и эпо­
хами. Но Революция распространяет воздействие такого рода
власти гораздо шире — начиная с нее эта власть становится не­
прерывной. С тех пор в этом вопросе европейские страны прояв­
ляют свою солидарность. Но огромен и размах их колебаний; они
заразительны в той мере, в какой возрастает скорость образования
всяких связей и однородность европейского образования и ежед­
невной прессы. Последняя занимает наиболее господствующее
положение, будучи почти единственным родом чтения, захваты­
вающим целые классы и страны. Великим открытием 1789 г. мож­
но считать идею, что мнение творит и преобразует мир, — она ста­
ла очевидной с того момента, когда традиционная власть слишком
ослабла, чтобы воспрепятствовать этой реальности, и когда она
начала заключать сделки с отдельными потоками общественного
мнения.
Дух партийности и связанная с ним теория двойственной ис­
тины присутствуют везде, где решаются вопросы, имеющие высо­
чайшее значение для всех европейских народов. Сила мнения, дру­
гими словами, страсть, которой охвачены целые народы, и на
самом деле становится непреодолимой.
Но реальное достижение прессы заключается сейчас больше в
нивелировании различных мировоззрений, чем в ее непосред­
ственном воздействии на людей. Самое громкое предложение или
требование, даже если они исходят от множества людей, часто не
имеют никакого результата. Потому-то пресса и кричит с такой
настойчивостью, что ее никто уже не слышит. Нашими против­
никами частью, наверное, оказываются такие люди, которые все
равно не читают газет. Кроме того, существует также и обществен­
ное мнение, сфабрикованное господствующими слоями общества
и малочисленными партиями, заказная пресса и многое им подоб­
ное. Правящие круги в целом менее сдержанны, они идут на край­
ности, поскольку их действия не приносят нужного эффекта, по­
зволяют себе все и по меньшей мере полностью отказываются от
цензуры в ее традиционном выражении, хотя и оставляют за со­
бой право на неожиданные промежуточные уловки. (С тех пор они
снова стали более трусливыми. А вот общественное мнение может,
тем не менее, не сегодня-завтра перекинуться на улицу и превра­

460
титься в беспорядки.) Между тем правители открыли для себя под­
линное противоядие от прессы — это:

d) Производство и сообщение
Когда завершились великие войны, определяющим для Европы
стал пример Англии. Начиная с 1815 г. происходит усиливающа­
яся индустриализация мира, рядом с которой крупная земельная
собственность полностью отходит на задний план. Машинное
производство далеко обгоняет любую старую технику; капиталы
концентрируются, чтобы положить начало заводам, а человече­
ские массы - чтобы привести их в движение; одновременно не­
вероятно расширяется сфера применения кредита. Машины ис­
пользуются и в крупном сельскохозяйственном производстве.
Наконец, железные дороги, пароходы и телеграф начинают слу­
жить средством сообщения. Товары могут отправляться на дале­
кие расстояния, а пространство Европы выравнивается. Произ­
водство теряет какой-либо локальный характер, поскольку на нем
уже непосредственно не используется продукт, произведенный на
той же территории. Наконец, к этому присоединяется возмож­
ность торговать, спекулировать и получать прибыль посредством
ценных бумаг. Богатство становится и остается главной шкалой
вещей, а бедность - величайшим пороком. Деньги заменяют бла­
городство происхождения, и они более справедливы, поскольку
недолго сопровождают бездарных наследников.
Конечно, дух и образованность еще почитаются, только, к со­
жалению, и литература, подобно многому другому, по большей
части превращается в производство. Литература XVIII в. состав­
ляет здесь исключение, поскольку создавалась, в первую очередь,
из простой сердечной потребности. В наши дни мало что уже
рождается по внутреннему зову, а художники в большинстве сво­
ем опираются на бытийные основания, измеряемые или гонора­
ром, или надеждой на более выгодное место. Самые известные
писатели с легкостью превращаются в фабрикантов, а в научной
сфере, при громадном размахе исследовательских работ, высшие
места занимает обширная, жаждущая гонорара, популярная пи­
санина.
Спешка и заботы портят жизнь; всеобщая конкуренция застав­
ляет делать все с величайшей быстротой и с желанием хоть в нич­
тожной мере выделиться среди других.
Одновременно, однако, под влиянием жизни в большом горо­
де, человеком овладевает бешеная страсть к скорому обогаще­
нию, Гатоиг du million, поскольку это становится мерилом бы­
тия. Наивные признания такого рода можно услышать повсюду.

461
Идеал «приличной жизни» взвинчивается до умопомрачения, по­
является потребность хотя бы в иллюзии богатства. Такие жиз­
ненные условия оказываются связанными со всякого рода жуль­
ничеством.
При наступлении критических времен большинство карточных
домиков разваливается. Те же, что не могут создать себе твердую
почву и накопить богатства, например, в 1849-53 гг., взывают к
жалости (потом крах 1873 г. и его последствия). Если бы эти вре­
мена продлились, то мы уже переживали бы жуткие кризисы —
вследствие одного только головокружения от успехов и наступив­
шего перепроизводства. Ведь опыт показывает, что умеренность
не входит в число наших добродетелей. (Затем наступают 1871 —
72 гг., а в 1873 г. следует наказание.)
Но все это продолжает свое дальнейшее движение — при по­
стоянных, каждый раз заново охватывающих общество снизу до­
верху волнениях, одно из которых, например, в наши дни вверг­
ло в панику всю состоятельную Англию (а следом за ней - и
другие страны!); при полной нашей неосмотрительности по от­
ношению ко всякого рода изменениям, к которым Французская
революция сумела приучить все человечество, особенно недо­
вольную его часть; при совершенной неопределенности право­
вых границ у решений, принимаемых избирающим большин­
ством; и, наконец, при скоплении над нами самых мрачных
грозовых облаков. С началом великой континентальной войны,
которая уничтожит все относительно слабые государственные
образования, будет связано наступление великого социального
вопроса, который сам объявит о своем появлении сразу же пос­
ле остановки производства и кредита. (Это уже случилось, но
совсем по-иному, чем мы думаем: Франция испытала этот опыт
на себе в 1871 г.; у других стран эта болезнь продолжает оставать­
ся внутри в скрытой форме.)
Самым важным является вопрос о том, как наше поколение
сумеет выдержать это испытание. Могут прийти времена страха и
глубочайших бедствий. Нам хочется узнать, какая волна унесет нас
в океан, только мы сами являемся этой волной.
Но человечество еще не обречено на гибель, а природа, как и
прежде, продолжает творить в доброте своей.
Если же в несчастьи заключена наша удача, то она может прий­
ти только из духовной сферы: обращенная в прошлое — она послу­
жит нам для сохранения того уклада, который достался нам от
прошлых времен; обращенная в будущее — даст начало радостно­
му и исполненному силы представлению духа в такие времена,
которые при других условиях могли бы полностью обратиться в
прах.

462
 [Ill: 6 ноября 1871 г.] Относительно названия данного курса
следует сказать, что в действительности все, вплоть до наших дней,
в сущности попросту представляет собой век Революции, и мы,
возможно, лишь в относительном смысле пребываем или в самом
начале этого века, или во втором его акте. Ведь три, на первый
взгляд, спокойные декады между 1815 и 1848 гг. могут быть назва­
ны только антрактом в наблюдаемой нами грандиозной драме. Но
она грозит превратиться в единое, наполненное движением дей­
ствие, противоречащее всему, что нам известно из прошлого на­
шей планеты.
Конечно, на протяжении этих трех десятилетий, в которые
мы появились на свет и пережили свою молодость, могло сло­
житься убеждение, что Революция уже завершилась и у нас по­
явилась возможность для ее объективного описания. Даже со­
здавалось впечатление (эта иллюзия достигла своего пика в
атмосфере 1830 г.), что в образе конституционной монархии мы
видим посредника между старым и новым. Некоторые «дости­
жения» равномерно распространялись по всей Европе, пусть
даже частью лишь в форме постулатов, и превозносились как
«благодеяния», например: равенство граждан перед законом,
равенство при налогообложении и распределении наследства,
наличие равных возможностей для занятия официальных дол­
жностей; свободное обращение земельной собственности; огра­
ничение права «мертвой руки» и майората, а также прибыльное
возделывание земли, что означает в частности, ее быстрый обо­
рот; свободное развитие промышленности; приоритет произ­
водства и обращения; недвижимый капитал уступает первенство
свободному и сам становится подвижным; равенство прав для
всех конфессий, что является неизбежным следствием суще­
ствования прежде всего многоконфессиональных государств,
местами это сопровождается полным господством государства
над церковью, а также тенденцией к их разделению; высокая
степень влияния общественного мнения на все события, про­
исходящие в обществе; его экуменическая направленность, пре­
одолевающая все национальные границы — появление совре­
менной прессы.
В то время вышли хоть и не ставшие классическими, но мас­
терски написанные книги; они не лишены партийных пристрас­
тий, но пытаются с позиции одобрения и полного убеждения в
естественном характере всего происшедшего дать общий обзор
событий с 1789 по 1815 гг., как относящихся к уже завершивше­
муся веку.
Мы же, бросая взгляд из нашего времени, наоборот, понима­
ем, что тот же самый ураган, захлестнувший человечество начи­

463
ная с 1789 г., несет вперед и нас самих. Мы можем bona fide’ кля­
сться в нашей беспристрастности" и при этом неосознанно со­
хранять в душе устойчивые пристрастия (Parteinahme).
И тем не менее, с практической точки зрения период с 1789 по
1815 гг. вместе с его подготовительным этапом, берущим начало
с середины XVIII века (Просвещение, начало реформ со стороны
правительств), образует некую разновидность завершенного цело­
го, позволяющую достаточно удовлетворительно устанавливать
определенные факты и мотивы поведения людей.
Но если мы подойдем к вопросу более строго, то для чистого
познания история с самого начала выглядит в целом как весьма
сомнительный источник, поскольку историк, живущий в ту или
иную эпоху, переносит атмосферу свойственных ему симпатий
или антипатий даже на самые древние исторические сообщения.
Ведь уже при обращении к древней истории Греции и Рима, а за­
одно при взгляде на Египет и Ассирию, можно впасть в полную
пристрастность и опрокидывать на прошлое свои упреки, предназ­
наченные для нашей современности.
Так давайте же возьмем на себя смелость и бросим академичес­
кий взгляд на этот первый период нашего настоящего революцион­
ного века. Во всяком случае, основательной научной предпосыл­
кой к этому будет служить то, что очень многие персонажи и
события того времени представляют собой типические образцы,
значимые и для последующих времен; что культ и подражание
реальностям первой Французской революции является составной
частью нашего современного развития, то есть, представление о
них необходимо для нас хотя бы при историческом познании этого
процесса.

[II: 1 ноября 1869 г.) Прежде всего, перед нами открывается вре­
мя реформ, идущих сверху, с его просвещенными правителями и
министрами. Тогда общественное мнение еще находится в стадии
становления, направляемое весьма влиятельными литературой и
поэзией, настроенными отчасти негативно, отчасти фантастичес­
ки позитивно и опирающимися на представление о доброте чело­
веческой природы. Это общественное мнение, пока еще ожидающее
всего сверху. Тем не менее, великое внешнее событие, освобож­
дение северо-американских колоний от Англии, воспринимается
им уже в качестве общезначимого примера любой возможной эман-

* С чистой совестью (лат.)

* * В оригинале у Буркхардта Unparteilichkeit, что буквально можно понять как «бес­
партийность». Такой перевод пробудил бы в сознании избыточные коннотации
слишком близкого нам слова, тем более, что мы уже неоднократно использовали
близкие к нему понятия (от Partei. parteilos).

464
сипации. Одновременно тот же смысл несет в себе и серьезная кон­
ституционная борьба, происходящая в самой Англии.
Весьма показательно, что великие реформаторы в деспотичес­
ких государствах являются одновременно и революционерами —
в той же мере, в какой они осуществляют аннексии и завоевания.
Такими были Фридрих П, Иосиф 11 и Екатерина 11. Первым зна­
чительным примером конфискации целой страны и народа стано­
вится раздел Польши.
Затем французский король вызывает взволнованную нацию на
совет по причине глубокого финансового расстройства. Все идеа­
лы и желания выплескиваются в «Листках», которые являются чем-
то исключительным в своем роде. Перед нами время фантастичес­
ких надежд, только на короткие мгновения они возвращались
потом к людям, и это настроение излучалось на всю Европу.
Само же собрание быстро становится центром борьбы с коро­
левской властью. Все прежнее государственное устройство распа­
дается на части, утверждается anarchie spontanee
.
* Соглашение меж­
ду старым понятием власти, с используемыми ею средствами, и
попыткой создания нового народного правительства, от которого
ждут и требуют установления государства всеобщего счастья, ста­
новится совершенно невозможным. Великий энтузиазм, ставший
определяющей силой не только во Франции, но и во всем мире,
пробуждается идеей человеческих прав. Оба лагеря должны рас­
сматриваться не в качестве двух спорящих между собой партий
защитников прав, но только в виде двух феноменов.
Но вот в мнимой доброте человеческой природы обнаружива­
ется разлом: ею стали заправлять Ж.П. Марат и привитая им по­
дозрительность — сначала по отношению к королю и роялистам
(эмигрантам), а затем — ко всем членам его партии, кто не обла­
дает безоговорочной убежденностью. Самые опасные элементы из
населения Парижа захватывают руководство революцией. Париж
начинает играть роковую роль в истории Франции, значительно
превосходя по своему значению Рим времен гражданских войн.
Ярость, порожденная страхом, становится деятельной силой; дух
Парижа осуществляет руководство над прежним анархическим
движением; Париж диктует не только формы деятельности, но и
способ мышления.
Сентябрьские убийства следует оценивать как начало подлин­
ного террора. Развязанные Францией и проводимые ею вовне вой­
ны вызывают в качестве ответной реакции наступление прусских
войск в Шампани и последующие войны коалиции; благодаря им
поддерживается тот накал страстей, которым живет правительство

* Стихийная анархия (франц.)

465
ужаса. Оно проводит свои экзекуции также против федералистов
внутри страны. Роялисты направляют свои террористические акты
против «друзей народа», подобно тому, как во времена испанской
инквизиции евреи и мавры наносили ответные удары по испан­
цам.
И теперь Революция пробегает все типические стадии своего
становления с такой закономерностью и быстротой, какая неве­
дома никакой другой революции. Она предстает перед нами в зна­
чительно более завершенном образе, соответствуя требованиям
высококультурной эпохи и получая всевозможные истолкования
в духе литературно-образовательной традиции.
И когда иностранное вторжение было относительно легко ос­
тановлено (вследствие резких внутренних противоречий среди
участников коалиции), Франция, несмотря на всю атмосферу тер­
рора, сумела обрести новую личину; это обнаружилось сразу пос­
ле Термидора.
Появилось новое общество, множество новых обладателей
собственности, которые не хотели знать ни о каких особых со­
словных правах, да и вряд ли желали обладать политическими
правами; всякие корпоративные начала только стесняли бы их
деятельность. В их распоряжении уже была освободившаяся рабо­
чая сила; все это вместе нуждалось только в спокойствии и без­
опасном существовании. Понятие собственности пережило все ос­
тальные принципы и ценности. Только теперь оно фактически по
большей части попало в новые руки.
Директория пытается сохранить за оставшимися в живых уча­
стниками Революции власть и почет, отбросив принципы Револю­
ции, в которые никто уже не верит. В финансовом отношении она
подкармливается, создавая и одновременно подвергая грабежу так
называемые дочерние республики, а в политическом плане удер­
живается, снова прибегая к террору в каждой сложной ситуации.
Но между тем в обществе набирает силу милитаризм. Поскольку
теперь генералов уже не обезглавливают, а дают им возможность
приобретать все большую известность и могущество, 18 брюмера
власть берет в свои руки Наполеон.
В его лице мы наблюдаем самый поучительный пример цеза­
ризма. Внутри страны он предстает как спаситель нового француз­
ского общества, вовне ее — как завоеватель мира. Заслужить по­
читание можно было бы и гораздо меньшими средствами
Внутренняя жизнь страны полностью скована; четырнадцать
лет страна живет в глухой покорности; правление и законодатель­
ство подчиняются рассудочным началам. Это созданное Наполе­
оном государство не сумело стать примером для подражания в
других европейских странах. Разрушая, Революция сумела лишь

466
все централизовать, а новое государство дополнило ее своим по­
рядком и целесообразным характером созданного им организма.
Во внешней политике Наполеон являет собой тип террориста
образца 1793—94 гг. Правда, при этом он стал, возможно, первым
среди полководцев всех времен. При полном пренебрежении к воп­
росам морали он обладает высочайшими военными дарованиями.
Его предназначением является временное подавление народов;
в то же время он пробуждает все дремлющие в них силы — или
используя их и тем самым прививая им опыт, или же приводя их
в ярость.
Едва заключив мир с Англией, через год он разрывает его; он с
жадностью бросается на захват Италии, Швейцарии и Голландии.
Он воздвигает свою империю, а после угрозы вторжения в Ан­
глию начинает свою грандиозную борьбу с третьей коалицией,
сокрушив ее в первый раз при Аустерлице. Затем поворачивает
против Пруссии, сохраняющей губительный для нее нейтралитет,
и России. Значительными вехами в осуществлении такого замыс­
ла становятся Йена, Эйлау, Фридланд и Тильзит. Но и в дальней­
шем его главным противником остается Англия; Наполеон жаж­
дет прямого столкновения с ней, но после Трафальгара вынужден
довольствоваться борьбой косвенными средствами.
Наполеон не может остановиться на этом пути; миролюбивая
уступчивость других государств его уже не удовлетворяет, посколь­
ку, как он полагает, они все-таки могут оказаться под влиянием
Англии, которая еще ведет борьбу. Отсюда и разгорающаяся вой­
на в Испании. Она послужило для Австрии основанием для отпа­
дения от Франции; Австрия вновь была сокрушена, хотя и с боль­
шим, чем раньше, напряжением сил.
Трагизм Наполеона заключается в том, что как политик он ста­
вил перед собой такие цели, которые были недостижимы для него
как полководца. Он был неспособен придать побежденным им в
войне народам иной статус, кроме подданных или вассалов, или
каким-то образом сделать из них союзников путем примирения.
Наряду с этим он пробуждал в народах глубокое внутреннее него­
дование, благодаря которому они открывали самих себя и претер­
певали в результате этого внутреннее преображение, как, напри­
мер, пруссаки начиная с 1808 г.
Самой близкой и заманчивой целью его стремлений было кру­
шение Англии, с которой он боролся за господство с таким ожес­
точением, что сферы влияния его и английской короны представ­
ляли собой два мира, совершенно отделенных друг от друга. Если
бы он заставил и Россию признать власть его таможенников в
Петербургском порту, это должно было привести к истощению
английских сил.

467
 Попирая ногой народы, скрежещущие зубами от ненависти,
приложив неимоверные усилия, он начинает, наконец, свой рус­
ский поход, за которым следует трехлетний страшный суд. Но
принципиальный смысл всего совершившегося заключается в том,
что вовсе не внезапная смерть Наполеона, и не сделка, заклю­
ченная между правительствами, а прежде всего неудержимый
подъем национального движения у народов, особенно в Германии,
России, Испании и Англии, приводит к формированию нового
международного государственного порядка, и что только таким
образом народы, взбудораженные в результате Французской рево­
люции и освободительных войн, вопреки всякому желанию покоя,
никогда уже больше не погрузятся в сон, а отныне будут прила­
гать к своему существованию новые измерения и никогда не сми­
рятся с этим установленным новым порядком.
Важнейшим следствием всего случившегося оказывается про­
буждение духа вечного пересмотра сложившегося положения ве­
щей. Сам Наполеон pro tempore (своевременно) подавил этот дух:
«J’ai conjure le terrible esprit de nouveaute qui parcourait le monde»
*.

[IV: 6 ноября 1871 г.] На протяжении последующих трех от­

носительно мирных десятилетий начали очевидным образом за­
рождаться новые великие бури, вытекающие из основного, глу­
бочайшего принципа Революции, который отличает ее от всех
прежних эпох: вечного пересмотра, другими словами, вечной Ре­
волюции.
Решающее новшество, принесенное в мир Французской рево­
люцией, - это право и желание изменять все существующее с це­
лью достижения общественного блага. Данная новация рождает­
ся из идеи равенства, которая предоставляет возможность решать
эту проблему на основе всеобщего или же чрезвычайно широкого
права голоса. Из этого следует изменение всех форм, поскольку
рождается новое содержание.
Поэтому с этих пор государственная власть продолжает свое
существование или в состоянии зависимости, находясь под посто­
янной угрозой из-за появившегося в обществе стремления к пе­
ресмотру, или в качестве деспотической реакции, сопровождаемой
разрушением существующих политических форм.
В теоретическом плане власть нигде уже не является передаю­
щимся по наследству Jus quaesitum
;
** отсюда всякий раз, когда ее
существование оказывается необходимым, она порой устанавли­
вается посредством насильственных актов.

* «Я предал проклятию устрашающий дух новизны, затопивший мир» (франц.)

** Приобретенное право (лат.)

468
 Всеобщее право голоса является логической противоположно­
стью божественного права и древнего авторитета. Революция его
провозгласила, но она же и извратила его почти с самого начала.
Границы понятия всеобщего права голоса неопределенны; со­
зданное для осуществления выборов, оно может быть распростра­
нено на все государственные нужды и на любую сферу существо­
вания. В конечном счете, так можно дойти и до представления о
наличии общего волеизъявления у обитателей пчелиного улья и
муравейника.
Всякая политическая свобода, существующая до всеобщего
права голоса особым образом отличается от политической сво­
боды, появившейся после утверждения такого права. Даже в Ан­
глии право голоса ограничивается определенным числом выбор­
щиков. И только политическая свобода, появившаяся после
утверждения всеобщего права голоса, опирающегося на теорию
равенства, имеет или завоевывает себе полномочия на вечный
пересмотр существующего положения вещей. Именно после его
появления конституции стали постоянно вызывать сомнение, а
формы государственной власти — подвергаться непрерывным
преобразованиям.
Равенство и совместная власть, возникшая благодаря всеоб­
щему праву голоса, оказываются взаимозаменяемыми понятия­
ми (покуда деспотизм вновь не напомнит нам, что равенство
может существовать и при нем — еще до внедрения всеобщего
права голоса).
Движущей силой всего этого движения является мощная, оп­
тимистически окрашенная воля, которая захватывает времена,
начиная с середины XVIII в. В основание кладется представление
о доброте человеческой природы, в которой, между тем, смеша­
ны и добро, и зло. Эта воля выражает надежду на то, что измене­
ния несут с собой скорое и решительное исцеление общества, и
верит, что с каждым кризисом оно обнаруживается все отчетли­
вей, как вершина горы при теплом ветре. Нации, касты, образо­
вательные слои последовательно оказываются в ее власти и пола­
гают, что когда их особое желание будет исполнено, то можно
заставить мир на некоторое время остановиться в его движении.
Они не подозревают, что это принадлежащее именно им волеизъ­
явление предоставляет право всем остальным людям последующих
времен тоже выразить присущее желание. Мы слишком быстро
забыли, насколько отвлеченной была та цель, которую поставил
собой еще Руссо со своими речами о «Genre humain» (роде чело­
веческом), который можно было сделать в равной мере счастли-.
вым благодаря его возвращению к простейшему идеальному состо­
янию. Но среди человеческих желаний в значительной степени

469
преобладающими оказываются материальные, какими бы идеаль­
ными они не казались, поскольку большинство не представляет
себе счастья по-другому. Но желания материального рода и сами
по себе, и в абсолютном смысле все равно остаются неутолимы­
ми, даже если их беспрестанно исполнять, — и чем дальше, тем
больше.
Правда, идеальные души простирают свои желания и фантазии
вплоть до блистательных картин будущего, где духовное прими­
ряется с материальным; религия, мысль и жизнь пребывают в
единстве; между волей и долгом нет разлада; жизнь, исполненная
наслаждений, и моральность выступают в согласии между собой.
Эти идеи воплотилось бы в самом высшем своем выражении, если
бы все можно было свести к одному познанию и одновременно —
к одним прекрасным образам. А ведь нам известно, что на самом
деле, вплоть до наших дней, прогрессивно развивалась одна толь­
ко культура140, а не человеческая доброта и, тем более, не челове­
ческое счастье. Ведь есть две вещи, из которых складывается сча­
стье, — это само состояние, в котором мы находимся, и степень
нашей удовлетворенности им.
Не исключено, что на наших глазах происходит переход от вы­
шеупомянутого оптимизма к пессимизму, подобно тому, как это
уже было на закате античного мира, и уже видны первые призна­
ки такого движения, но по какой причине это происходит и ско­
ро ли совершится, мы ответить пока не можем.
Касаясь pro и contra решения политических и социальных
вопросов, Шопенгауэр говорит о страданиях, порожденных этим
миром, считая, что было бы лучше, если бы он вовсе не суще­
ствовал.
В настоящее время и учение Дарвина о природной борьбе за
существование все больше и больше прилагается к человеческой
жизни и истории. Эта борьба была реальной с древнейших вре­
мен, но почти не замечалась ввиду медленного протекания по­
литической, национальной и производственной жизни. И наобо­
рот, сейчас мы отмечаем опасное оживление и ускорение борьбы
за существование благодаря национальным войнам и губитель­
ной промышленной конкуренции.
Возможно также, что наряду с названной нами слепой волей к
изменениям (которые стараниями ходового оптимизма условно
получают название «прогресса», а также культуры, цивилизации,
просвещения, развития, воспитания и многого другого), былоза-
мыслено и нечто устойчивое (что означает — относительно устой­
чивое), и что в нас и вместе с нами проявляет свою волю что-то
более сильное и возвышенное. Будущее время сможет заглянуть в
этот наш революционный век, если окинет его своим историчес­

470
ким взглядом как единое целое; в то же время это не означает, что
оно не станет таким же близоруким по отношению к собственной
жизни и деятельности, как мы — к своей.
(Мы не задаемся вопросом о том, как долго еще наша планета
будет нести на себе органическую жизнь, и как скоро — после ее
остывания, исчерпания кислорода и воды — исчезнет земное че­
ловечество).
Вместо выражения благих пожеланий мы видим свою задачу
в том, чтобы освободиться от безрассудной радости и страха и
направить свои силы прежде всего на познание процесса исто­
рического развития. Конечно, как мы уже отмечали, наш рево­
люционный век меньше всего располагает нас к такого рода
объективному познанию. Отдавая себе отчет в своем нынешнем
состоянии, мы видим, что плывем на борту более или менее од­
ряхлевшего судна, движущегося на гребне волны, — одной из
миллионов других. Но можно сказать и так — этой волной час­
тично являемся мы сами.
Тем не менее, проявления той или иной воли могут вызывать
серьезный интерес.
Существуют эпохи, страны, организации, движения, индиви­
дуумы, в которых выступает некоторый своеобразный дух и свя­
занные с ним сила и страсть: он говорит на внятном нам языке,
то поучая, то преимущественно захватывая нас с ураганной силой.
Этот хаос восприятий должен послужить нам ступенью для пере­
хода от смущения духа к духовному росту; мы найдем в нем не
повод для огорчения, а путь к богатству.
Революционный век представляет собой поучительное явление
в особом и высшем смысле слова — он отличается от всех древних
и более близких ему веков богатством происходящих в нем изме­
нений, большим разнообразием новых форм жизни сравнитель­
но с прежними, резким учащением пульса и, наконец, своей ог­
ромной искушенностью во всем.
Уже благодаря одному этому (на самом деле, не по собствен­
ным заслугам) мы знаем о жизни человечества в целом значитель­
но больше, нежели самые великие умы предшествующих веков.
Если жизненные наблюдения наших предков чуть ли не целиком
ограничивались военными событиями, то три близких к нам по­
коления имеют несравненно более многообразный жизненный
опыт, а именно, открывают новые принципы существования, со­
здают новые государственные образования, совершают быстрые
изменения в нравах, культуре и литературе. Например, по харак­
теру жизненных потрясений век Реформации и колониальных захг
ватов несравненно менее значим, чем наш. Даже о глубокой древ­
ности мы имеем совсем другое представление, нежели наши

471
предки, поскольку революционный век открыл перед нами зрели­
ще тех сил, что приводят в движение человеческую историю, в то
время как раньше о них знали только действующие личности.
Сейчас мы все отчетливей обнаруживаем в исторической реально­
сти всех эпох проявления принудительной необходимости и рас­
сматриваем индивидуума просто в качестве ее орудия.
В этот век произошли два великих превращения — новое зна­
чение приобрел вопрос о национальностях и, в связи с новыми
социальными программами, появилось новое понятие государ­
ства.

Национальности
Национальности стали значительно лучше осознавать себя, чем
раньше, — как во Франции, так и в других странах, которые достиг­
ли этого как в силу необходимости самообороны, так и в результа­
те усвоения чужого опыта. Совершенно разделенные государствен­
ными границами, они пожелали преодолеть свою территориальную
обособленность в целях совместного существования и раскрытия
своих сил. Наполеон I умышленно поддерживал эту мечту у по­
ляков и итальянцев, которые верили ему даже после его смерти.
Сформировался идеал национальной воли, способной обратить
свою энергию как вовне страны, так и против собственных пра­
вителей. Правда, надо вспомнить в этой связи последующие на­
циональные войны и присущие им особенности; их порождением
является милитаризация общества.

Государство в его новом понимании

Оно должно соответствовать определенной национальности, что
означает, простираться на всех тех, кто говорит на одном языке;
национальность должна служить государству — или наоборот, оно
должно служить национальности — в качестве дополнительного
средства для концентрации населения на одной территори; суще­
ствующие внутри страны инородные сообщества подвергаются
притеснениям. В своей внешней политике национальное государ­
ство никак не может стать ни слишком могущественным, ни даже
достаточно могущественным.
Но и внутри него это оказывается невозможным, отсюда и по­
явление невероятно широких, адресованных ему политических
и социальных программ, содержащих трудно согласующиеся
между собой положения. В политической сфере от государства
требуют: предоставления величайшей свободы любому порыву и
движению, всеобщего совместного голосования и принятия со­

472
вместных решений; национальная воля (какой бы она ни была)
должна стать господствующей, для чего всегда отыщутся ad hoc
(соответствующие этой цели) органы; все учреждения должны
рассматриваться как временные и подвижные образования. Ис­
точником этой политической программы является теория рево­
люции, но не ее практика.
В социальной сфере сплошь идут требования установления все­
сильного государства, поскольку никто не ожидает и не надеется,
что само общество по своей инициативе (что на самом деле оно и
должно было бы делать) осуществит те или иные пожелания. А по­
тому эта обязанность перекладывается на государство, у которого
есть или появятся необходимые средства для нужд желанного все­
общего попечения, следовательно, ему необходима для этого не­
слыханная полнота власти. Но такое всесильное государство хо­
тят взять в свои руки различные карьеристы, чтобы управлять им.
Источником или, скорее, предпосылкой этой социальной про­
граммы является цезаризм.
Французская революция была социальной с самого своего на­
чала, еще с 1789 г.; смена земельной собственности была той на­
сущной движущей силой, без которой крестьянин не стал бы
поддерживать революцию. Кроме того, этому способствовала по­
явившаяся возможность изгнания, или уничтожения, тех хозяев
земли, которые до этих пор были носителями официальной влас­
ти; сюда следует прибавить и свободу для каких угодно притяза­
ний, словно мир представлял собой tabula rasa' и можно было,
благодаря хорошо продуманным устройствам, добиться всего.
Теоретическими выразителями этих тенденций были Сен-Жюст,
который, следуя идеям Руссо, оставил за людьми лишь меч и плуг,
и еще запоздавший со своими идеями Бабёф.
Времена, последовавшие за 1815 г., подхватили это движение
и продолжили его дальше. И лишь наступивший мир обнаружил,
наконец, последствия введения в оборот гигантской земельной
собственности и либерализации промышленности, которая до
этого была еще скована и лишь относительно свободна. По при­
меру Англии начинается век неограниченного, безоглядно разви­
вающегося производства и сообращения (Гёте говорил Цельтеру о
характерных для этого века богатстве и скорости); выросла совре­
менная промышленность; рядом с национальными войнами заня­
ла свое место столь же убийственная национальная конкуренция,
а также борьба между общественными слоями и классами, начав­
шаяся с создания крупных хозяйств для механизированной обра­
ботки земли и продолжающаяся посредством вытеснения кустар-

’ Чистую доску (лат.)

473
ного производства и ремесла крупной промышленностью и фаб­
ричным производством, отвечающих главным образом интересам
массового потребителя, а затем — и любым интересам141.
Резкую противоположность к политическому равенству пред­
ставляют собой нищета и физиологическая деградация (при фор­
мировании головного мозга). Хотя нищета и входит в «составную
часть каждой цивилизационной фазы», но прежде она не выступа­
ла в такой концентрированной форме и не была такой красноре­
чивой. Сейчас нищета во всеуслышание заявляет о себе и не хочет
оставаться самой собой — и вот мы уже попадаем в век, в котором
происходит постоянная ревизия всего существующего.
Очевидно, что при таких обстоятельствах рядом с провозгла­
шенным еще раньше равенством утверждается единственная, но
бросающаяся в глаза форма неравенства: неравенство в обладании
собственностью. Именно сейчас мы обнаруживаем процесс его
стремительного роста, сопровождаемый явным упадком среднего
сословия в целом.
И вот появляется социализм со всей последовательностью со­
зданных им систем. Он стремиться завладеть государством, а го­
сударство подвергается соблазну осуществления социальных эк­
спериментов.
Опасность подстегивается свертыванием сфер частной жизни,
самыми разнообразным типами социального распада и созидания,
а также перенаселением, и все это на фоне растущих притязаний
государства.
К счастью, наши исторические размышления не имеют ниче­
го общего с предвидением грядущего, в отличие от попыток фи­
лософов делать предсказания о будущем; можно вспомнить, на­
пример, господина фон Гартмана с его двояким пророчеством.
Пусть это пророчество утратило свою силу, но нельзя отрицать тот
факт, что наше время в целом провоцирует расчеты о будущем,
или конструирование.
В одном из пророчеств142 утверждается распад мира на множе­
ство республик, которые в своей совокупности образуют одну рес­
публику, состоящую из отдельных государств; они обладают га­
рантиями общих прав.
В социальном плане Гартман предполагает существование сво­
бодной ассоциации, с единой организацией производства и сбы­
том продукции по всему свету. При этом земные богатства будут
возрастать с гораздо большей быстротой, чем сейчас, при условии,
что и в данном случае этот процесс не будет парализован или же
превзойден ростом населения. (Даже у этого философа нет лекар­
ства от названной болезни.) Конечная цель заключается в том,
чтобы каждый человек вел благополучное, достойное человека су­

474
ществование, имея после рабочего дня достаточно свободного
времени для своего интеллектуального развития. (Но кто же бу­
дет в таком случае заниматься сбором навоза и чем-то подобным?)
Таким образом, человек будет обладать материальными возмож­
ностями, чтобы, наконец, выполнить свою подлинно позитивную
задачу
Другое пророчество Гартмана143: после величайшего самовосх­
валения философии и других прекрасных рассуждений он рисует
(следуя за Дарвином) иную картину будущего, которая согласует­
ся с первой, насколько может144. Здесь господствует борьба за су­
ществование; даже среди людей она подчиняется тем же неотвра­
тимым природным закономерностям, что и среди животных и
растений, то есть, приводит к искоренению низших человеческих
рас, дикарей, представляющих собой отсталую ступень эволюции.
Правда, чем быстрее вся Земля будет заселена высокоразвитыми,
белыми расами, тем сильнее будет разгораться борьба между раз­
личными племенами внутри рас, и, поскольку они необычайно
близки друг к другу, она примет особо опасный, ожесточенный
и затяжной характер, но еще более будет способствовать прогрес­
сивному «развитию» рода (Увы! ведущему к превращению его в
сатанинское сборище!). При этом безразлично, в какой форме
выступит эта борьба — войны или иного рода конкуренции, эксп­
луатации посредством торговли и других средств. Земля все боль­
ше будет становиться исключительной добычей высокоразвитых
народов, а те, в свою очередь, станут все более цивилизованны­
ми. Хотя и этим народам их дальнейшее развитие будет удаваться
только в результате грандиозной борьбы за существование. (Но
как быть с вышеупомянутым благополучным, достойным челове­
ка существованием?)
Мы отказываемся от такой заключительной декорации, укра­
шающей сцену истории, и скорее взываем к судьбе, чтобы она
оставила нам чувство долга по отношению ко всякий раз существу­
ющему, покорство перед неизбежным, и — если нас затронут ве­
ликие вопросы существования — их ясную, недвусмысленную по­
становку. И, наконец, мы попросим наполнить жизнь каждого
отдельного человека солнечным светом, чтобы придать ему сил
для исполнения его долга и для созерцания мира.

115. Времена реформ, идущих сверху

Абсолютизм, ранее живший, в сущности, упоением от своей
власти и жаждущий достижения своих целей, опиравшийся на
принадлежащее ему божественное право, принимает образ сул-
танизма и начинает проявлять интерес к общественному мнению,

475
или, по крайней мере, создает видимость этого, частично стре­
мясь достичь великих целей, частично наполняясь притязания­
ми отечественного духа. В этом смысле он хочет и требует по­
вторного возвышения своего всемогущества, вопреки интересам
привилегированных каст, и даже церкви, а также в противовес
провинциальным отличиям и особым правам отдельных слоев
общества.
Общественное мнение пробуждается к жизни французско-евро­
пейской, частью негативной, частью позитивно- фантастической
литературой и поэзией и само по себе опирается на идею равен­
ства или, по крайней мере, сходства. При этом оно настолько же
примиряется с абсолютизмом, насколько считает наилучшим та­
кое государственное устройство, где привилегированные сословия
сохраняют только свои привилегии и уже обладают минимальной
корпоративной властью, и где они меньше всего отличаются от
других. Общественное мнение полагает, что самыми злосчастны­
ми являются государства, управляемые знатью, например, Польша
и Швеция. Англия представляет в этом смысле исключение. Од­
новременно общественное мнение все больше и больше выступа­
ет в образе «Просвещения» как такового, то есть, абстрагируясь от
первоначальных и непроявленных оснований бытия.
Реформа несет с собой безусловную централизацию; Просвеще­
ние же — враждебность к любой традиции. Просвещенное, то есть,
абсолютистское государство, добивается полного внутреннего
единства и права полного распоряжения всеми силами общества,
общественное же мнение стремится сломать все ограничения.
Высшие сословия пока еще обладают везде наибольшей соци­
альной значимостью и только они способны занимать высокие
должности в государстве, а, частично, и в (католической) церкви,
но внутренне они больше уже не обладают уверенностью в соблю­
дении своих привилегий и подвергаются сильному влиянию но­
вых веяний в обществе.
Но если государство черпало свои полновластные полномочия
уже не из божественного права, а из представления об обществен­
ной пользе, то оно само могло подвергнуться неизбежной опас­
ности перейти из династических рук в другие руки. Только оно не
догадывалось, насколько близок был этот момент, а именно -
каждый был уверен сейчас в своей способности править, отвечая
потребностям общества.
Эта двойственный корень происхождения современного госу­
дарства — из полностью централизованной власти и из Просвеще­
ния — с тех пор постоянно дает о себе знать. Так, традиция поли­
тической власти во Франции складывается из наследия Революции
и из наполеоновского деспотизма.

476
 К примеру, отвечая такому всеобщему положению вещей, Ин­
струкция Фридриха II, обращенная к Генеральному правлению в
1778 г., звучит следующим образом: «Наши интересы тождествен­
ны интересам народа». По убеждению Фридриха Великого, вся­
кий князь уже давно выступает в качестве «1е premier serviteur de
1’Etat
*» (Завещание от 1752?) Правда, во времена его правления
«общественная польза» заменяется концентрацией всех сил в
целях войны и военной готовности, а также его неотвратимой
и непрерывной диктатурой. Дворяне в его государстве только в
ничтожно малой мере были истинными аристократами, по пре­
имуществу же — юнкерами.

116. Абсолютизм в северных странах

При Густаве III речь идет о том, чтобы спасти страну посредством
свержения олигархии, похожей на ту, у которой Карл XI в 1681 г.
отобрал узурпированное ею имущество короны и права. Государ­
ственный переворот Густава является подлинной королевской ре­
волюцией, совершенной от имени всего общества против одной
его части, слишком зарвавшейся.
Наоборот, в Дании королевской власти было вдоволь, разве что
вместе с ним правила связанная кумовством бюрократия, не име­
ющая опоры вне страны (здесь не было партий шапок и шляпок,
как это было в Швеции), но полагающаяся на обычай. Это гнездо
злоупотреблений пытался разворошить от имени Просвещения и
прогресса высокомерный и честолюбивый Струэнзе, настоящий
профессор; он должен был шаг за шагом прорываться вперед, пока
не стал задыхаться и не был свергнут. Вся его история представ­
ляет интерес только как патологический случай лихорадки про­
гресса, показательный для того времени; можно вспомнить и
пример господства in anima vili. Монархия осталась после него
примерно такой же, какой и была.

117. Об освободительной войне в Северной Америке

1. Пока американцы действительно верили, что Америка суще­
ствует ради них и им принадлежит, то для того, чтобы отколоться
от Англии, им не нужна была догма о согласии на одобрение на­
логов, поскольку они сами были достаточно сильны для этого. Но
в реальности противники английского владычества отошли сторо­
ну, поэтому вопрос о налоге стал всего лишь самым желанным
поводом для отпадения.

' Первого слуги государства (франц.)

477
 В высшей степени характерным в движении сопротивления
было то, что оно долгое время сохраняло видимость законного
действия.
Несоответствие между огромной личной свободой и полити­
ческими правами американцев — с одной стороны, и существую­
щее до этих пор ущемление прав американцев на торговлю и ее
эксплуатация англичанами — с другой, — составляло кричащее
противоречие.
Невозможной и невообразимой была в те времена лишь одна
мысль: что Англия должна была без всякого увещевания и по соб­
ственной инициативе дать этим колониям свободу. Ведь она еще
совсем недавно с триумфом добилась того, что под ее власть пе­
решло еще одно новое владение в Америке. Но Англии пришлось
бы, наверное, впоследствии еще раз защищать эти территории,
когда здесь попыталась бы укрепиться другая морская держава,
например, та же Франция, которая позже приняла сторону аме­
риканцев.
Потому самые влиятельные политики и государственные эко­
номисты того времени тотчас должны были расплатиться за пре­
поднесенный им урок.
Прежде всего, американцы, не будь иностранной помощи, ко­
нечно же, подчинились бы чужой власти, но едва ли надолго. Кро­
ме того, к свойствам таких, как они, народов относится то, что они
находят иностранную помощь и принимают ее.
К этому времени в среде американцев уже существенно сглади­
лись столь своеобразные первичные особенности их происхожде­
ния, различия политического и религиозного характера, а также
отличительные черты не-английских переселенцев, голландцев и
других народов.

II. Несомненно, что без французской помощи и без европейс­

кой войны на море Северная Америка была бы сломлена. Сверх
того, вся политическая и экономическая жизнь Англии была бы
нацелена на долгое подавление Америки: Англия стала бы своего
рода милитаризованным государством. Но Французская револю­
ция, которая разразилась чуть позже, несомненно, вновь побуди­
ла бы Америку к восстанию; только это, наверное, произошло бы
так быстро, что Англии пришлось бы встать под ружье и примк­
нуть к коалиции задолго до 1793 г. Кроме того, и в самой Англии
милитаризованному государству пришлось бы обороняться от ре­
волюции. В Америке (United States) в 1783 г. было всего в полтора
раза больше населения, чем в одном только Нью-Йорке в наши
дни. Она, безусловно, не имела представления о своих будущих
взаимоотношениях с Европой, хотя сразу же следовало бы пред­

478
полагать, что удавшееся ей отпадение от Англии имеет в целом
важное моральное значение для Европы. Это государство внесло
в свои учредительные акты тезис о «счастливом существовании»
как о цели народной жизни.

118. Англия
Здесь существуют государственное устройство и экономическая
жизнь, которые могут, благодаря значительной политической силе
и личным способностям жителей островов, оставаться совсем в
стороне от свойственного в то время континентальной Европе
стремления к изменениям и к так называемой реформе.
На англичан никак не могут повлиять ни Монтескье, ни Рус­
со; даже опыт Французской революции внутренне полностью
ими отвергается. Англия, какой она до этого была, переступи­
ла порог XIX в. после гигантских победоносных войн, будучи
самым прославленным врагом Франции и Революции. Она пре­
одолела внутренние кризисы, не дав иностранным державам ни
вмешаться в ее дела, ни совершить вторжение, ни, тем более,
подвергнуть ее какому-либо длительному завоеванию. Ее обще­
ственное мнение поднималось выше колебаний общественно­
го настроения на континенте — ей было достаточно своей ост­
ровной территории.
Англия вступила в Новое время, начиная с 1763 г., во всем блес­
ке (Парижский мир) и после войны за Испанское наследство по­
чти все время пребывала в устойчивом росте.
Ее высшее сословие в громадной степени обладало двумя ка­
чествами, которых не хватало французской знати: оно могло, в
лице двух своих партий, править государством и одновременно,
не получая денежного содержания, распространять свое руко­
водство на правосудие, администрацию и военное командова­
ние.

119.0 малых государствах

[В связи с положением дел в Германии.] Особенно много неболь­
ших имперских княжеств и графств было в вестфальском, верхне­
рейнском и франконском регионах, и, прежде всего, в Швабии;
все они были окружены своими маленькими дворами и имели
полный состав органов управления в их миниатюрном выражении.
Вот если бы только их хозяев удовлетворял статус крупных сельс­
ких помещиков! Вместо этого, в них бушевали придворные и сол­
датские страсти. Сюда почти не проникали реформы. Современ­
никами реформаторов, живших в больших государствах, стали

479
здесь ничтожные нимроды и мучители крестьян, окруженные
толпой авантюристов; эти хозяйчики и исполняли свою роль.
Малые государства и существуют-то лишь по той причине, что
один более сильный сосед не хочет уступать их другому, столь же
сильному.
Малое государство обладает осмысленным существованием
только тогда, когда оно является республикой, и республикой на­
стоящей, сохраняясь и изменяясь ровно настолько, насколько хва­
тает его жизненных сил.

120. Закрытие Ордена иезуитов

Примечательным является анонимный характер заката этого ор­
дена в целом. Неужели, после таких сильных личностей, как Пом-
бал и другие, среди иезуитов уже не появилось ни одной выдаю­
щейся фигуры? В этот последний час Ордена можно было бы, по
меньшей мере, пожалеть об отсутствии книги, которая только за­
щищала бы его с точки зрения властей и по необходимости момен­
та ([Позднейшая вставка:] книга не помогла бы). Правда, не было
и последующих «разоблачений».

121. Духовная атмосфера накануне 1789 г.

Принципиально материалистическое истолкованйе мира, как и ир-
религиозное учение о душевном мире человека, ненависть к хрис­
тианству (и не только к его внешнему выражению в образе католи­
ческой церкви) соединяются с растущей критикой существующего
французского государственного порядка и пренебрежением к нему,
с представлением об идеальном правовом государстве, с новыми
взглядами на политическую экономию. Все это встречается и час­
тично пересекается с учением о доброте человеческой природы в ее
так называемом первоначальном состоянии, со стремлением к ра­
дикальному преобразованию как нравов, так и государственной вла­
сти. На всех стадиях своего развития названные идеи распространя­
ются благодаря неотразимому влиянию литературы, увлекшей за
собой не только Францию, но и всю Европу.
Здесь господствующей оказываются всеобщая способность
поддаваться влиянию; пробуждается и обнаруживает себя потреб­
ность в эмоциях, где важную роль играют чувствительность и
нравственные ощущения; появляется привычка к раскрытию
внутреннего мира своего ближнего — важным свидетельством это­
го является физиогномическое учение Лафатера.
Потребность в эмоциях, отмеченная влиянием сентиментализ­
ма и Просвещения, удовлетворяется за пределами Франции раз­

480
личными тайными обществами, в самой же Франции - усилиями
разного рода чудотворцев и шарлатанов.
Утверждается всеобъемлющая и неотразимая власть ощущений,
созвучных человеческой душе, — они питаются далекими путеше­
ствиями, описаниями природы и естественнонаучными открыти­
ями.

122.0 духовном развитии в Германии и во Франции в XVIII в.

Французский дух обращается к вещам исключительно с целью
использования их ad probandum', чтобы извлечь из них доказатель­
ства несостоятельности всего, что до сих пор существовало.
Немецкий же дух, напротив, существует ad narrandum", то есть,
он может поведать о бесконечно многом и в себе самом, и в окру­
жающем его мире, увиденном новыми глазами. Он обладает ярко
выраженной способностью к погружению в самого себя и в реаль­
ный мир.
Убедительным свидетельством этого является характер тогдаш­
ней музыки в обеих странах: поскольку она не имела никакого
отношения к функции probare (доказательства), составляющей
единственное занятие тогдашнего французского духа, то, несмотря
на усилия Гретри и Мегюля, играла лишь незначительную роль.
В области поэзии французский дух в силу своей тенденциозно­
сти также не может больше создать ничего действительно велико­
го.
В противоположность ему, немецкий дух является позитив­
ным, богатым, многообразным, проникающим в безмерные
собственные глубины и наслаждающимся найденными там со­
кровищами, обращенным к познанию и духовному наслажде­
нию.
Мы не обнаружим в творчестве его величайших представи­
телей ни малейшего следа распространенного в то время недо­
вольства миром или издевательского тона, которые французы
бросали в лицо всему прошлому и настоящему. Индивидуальные
ощущения преобладают, но там, где выступает всеобщее, оно
выражает чувство патриотизма, отмеченное не ожесточением, а
воодушевлением.
В самых различных сферах вместо ожесточения здесь господ­
ствует мечтательность, исполненная надежд.

‘ Для доказательства (лат.)

" Для повествования (лат.)

481
 123.0 Руссо и его утопии
I. Руссоистская утопия, выйдя из сферы людей образованных,
опустилась до полуобразованных слоев общества. Эта утопия скла­
дывалась и существовала на основе:
^представлений о доброте человеческой природы, освобожден­
ной от ограничений; в связи с этим культивировались моральные
чувства и восприимчивость, и все, им подобное; первобытный че­
ловек превозносился в пику цивилизованному;
‘^рассуждений, или действий, не связанных с каким-либо от­
дельным народом, но совершаемых только от имени и во благо
genre humain;
‘^предположений о существовании некоего первоначального
договора, под которым можно было понимать что угодно (люди
более осторожные говорили о молчаливом соглашении); Liberte и
Egalite' становятся производными от Contrat social (общественного
договора); уже в них была заложена посылка, что все люди обла­
дают определенной, но не чрезмерной, собственностью;
‘-определения порядка отношений между Volonte de tous и
Volonte generale”, причем не ясно, кто выражает эту общую волю.
Французов приучили к мысли о предстоящем прыжке в неве­
домое, и в этом сыграла свою роль всеобщая эмоциональная по­
требность.
11. Интересно, что Руссо не обращается к столь доступному ему
опыту реальной, конкретной жизни и страданий низших слоев
французского народа, но остается теоретиком, другими словами,
утопистом. Может быть, это произошло потому, что он не хотел
тогда отпугнуть своих, единственно верных ему, читателей? — Его
нетрадиционные взгляды получили достаточно времени для сво­
его распространения на протяжении жизни двух поколений.
Ill. Ж.Ж. Руссо остался плебеем. Он создал только видимость
душевного тепла. Его «Исповедь» озадачивает: меланхолически-
бунтарский тон, расслабляющая мечтательность и добродетельные
чувства вместо добродетели; она звучит не совсем по-французски.

124. Политическая ситуация во Франции накануне Революции

Самый сильный гнет испытывали самые слабые: они едва могли
вздохнуть. Помещичий и церковный гнет был мало заметным по
сравнению с государственным. Крестьяне втайне были взбудора­
жены.

* Свобода...Равенство (франц.)
** Волей всех людей...всеобщей волей (франц.)

482
 Бюджет был сильно перегружен. Его обременяли расходы на со­
держание бюрократии, долги и проценты по ним, налоги на аренду
земли и все, что с этим связано; армия с ее раздутым офицерским
бюджетом; внешнеполитические затраты. Больше всех транжирил
двор и его окружение, и особенно безмерно субсидируемое знатное
придворное общество, вдобавок получающее и свои пенсии; ко все­
му присоединялась и его растущая расточительность. Создается впе­
чатление, что в распоряжении французских королей находились ог­
ромные богатства, используемые ими не только для содержания
родственников, но и всех, кто хоть как-то принадлежал к их обще­
ству: они обязаны были оказывать им помощь, невзирая ни на ка­
кие убытки, — и все это при растущем дефиците бюджета. Причем
эта высшая знать была политически совершенно беспомощной и
полностью отвыкла от общения с народом. Она вовсю погрузилась
в изысканную салонную жизнь с ее узким кругом влияния.
Tiers-etat (третье сословие) получило уже столько преимуществ, что
желало обрести все, и выражало свое нетерпение. Его больше не удов­
летворяет возможность легкого перехода в дворянское сословие или
многие открывшиеся перед ним официальные должности. Оно с
1614 г. не состоит больше в политических отношениях с дворянством,
зачастую подвергается унижениям при занятии общественных дол­
жностей и утрачивает дух своих старо-муниципальных традиций.
Буржуа получают социальное признание со стороны дворянства,
только когда обладают талантом или известностью (Gens de lettres) и
развлекают его, или же, если богаты, оказывают знати поддержку
деньгами. В своих деловых начинаниях они рвутся вперед и целиком
захвачены процессом обогащения, но при этом обнаруживают на себе
сильное влияние уравнивающей системы образования.
Хотя общественные классы еще резко отличаются друг от дру­
га, также, как и горожане — от крестьян, их различия сглаживаются
в сфере образования и нравов уже больше, чем в чем-то другом, а
их теоретические построения, опирающиеся на литературу того
времени, носят в сущности уравнительный характер.
К тому же сила воздействия и всепоглощающая способность
Парижа имеют определяющее значение.
Правительство выступает как антипод всего перечисленного —
оно все еще действует исключительно в духе произвола, хотя тог­
да уже проявляет умеренность в применении lettres de cachet”, и в
общем оказывается modere et faible”” и трудится на основании воли
к деятельности и прогрессу. Полагаясь на одни только централи­
стские методы управления, оно подготавливает революцию145.

' Тайных распоряжений об аресте (франц.)

** Умеренным и бессильным (франц.)

483
 125. Роковые обстоятельства, сопровождавшие Французскую революцию
К роковым обстоятельствам, определявшим особенности этой
Революции, можно отнести то, что корона, опираясь на старую
традицию, посчитала себя вправе прибегнуть ко всем доступным
ей средствам, особенно к обману, который, однако, ей мало уда­
вался; например, если бы ей было позволено, королевская власть
без сомнения отказалась бы от любого данного ею слова якобы
вырванного под принуждением. Но к таким же обстоятельствам
относится и то, что в противоположность тактике королевской
власти, у революционеров было уже совершенно иное понимание
государственного права, в соответствии с которым все это необ­
ходимым образом представлялось как предательство. Корона с
немыслимой быстротой сумела подчиниться этой новой морали и
приспособиться к ней. С самого начала она также вызывала ли­
хорадочную ярость у своих противников, принявшую характер
мести существующему королю и знати за тысячелетнюю неспра­
ведливость. Революция выдвигала свои притязания в безогово­
рочной форме. Кроме того, корона и все предыдущие облада­
тели привилегий, а затем и все имущие и образованные люди не
представляли, с кем им пришлось столкнуться и насколько дале­
ко может зайти Париж, которому еще предстоит принимать у себя
столько Собраний
.
*

126.0 Мирабо
1. Труды и исследования Мирабо разносторонни. Он обладал да­
ром всегда замечать в обстоятельствах своей личной жизни черты
универсальных явлений и образ Франции. Он был знаком с за­
границей, с Англией, Голландией, Пруссией, как никто из
французов того времени. Однако, даже если его гений и сила
убеждения были необычайны, а он достиг тогда полной духов­
ной зрелости, то, зная о наличии раковой опухоли, с самого на­
чала поразившей Французскую революцию изнутри, можно было
сомневаться, что Мирабо ждет здесь удача. С момента проявления
кризиса Мирабо не был в полной мере оценен двором, и вынуж­
ден был приложить свои силы к его разрушению.

II. Мирабо предлагал такую программу, которая едва ли была

осуществима и, безусловно, предполагала присутствие немысли­
мого дара надежды и отваги. В связи с этим можно вспомнить и о

• Имеются в виду Национальное собрание, Учредительное собрание, Законода­

тельное собрание - высшие представительные органы парламентской власти.

484
первоначальных проявлениях его полного малодушия. Чтобы все
получилось удачно, необходимо было, чтобы двор полностью
доверился человеку, представлявшему, как казалось, интересы
оппозиции, а революция, накопившая столь много горючего
материала для дела, проявила достаточную близорукость, что­
бы принять все уловки Мирабо. Если бы Мирабо не потребовал
для себя права действовать почти любой ценой, то у него не оста­
лось бы никакой надежды на успех. Можно отметить и роковую
черту того времени: гениальнейшая личность так долго и так глу­
боко шокировала людей своей дурной репутацией, что, потеряв
время, не смогла их спасти.
Мирабо в 1790 г. прошел огромный путь месте со всеми, толь­
ко для того, чтобы оставаться выше их, особенно при решении
всех клерикальных проблем146.
Среди французов своего времени он был интереснейшим чело­
веком (Лафайет и его сообщники выглядят рядом с ним как на­
стоящие чучела), но он уже ничем не мог помочь, после того, как
летом 1789 г. anarchie spontanee вырвалась наружу.
Даже если бы, к примеру, 11 июля Людовик XVI назначил
министром на место Неккера Мирабо, а Национальное собра­
ние горячо одобрило бы его кандидатуру, то Мирабо был бы
уже не в силах создать ту паузу спокойствия и порядка, кото­
рая была ему необходима, чтобы заново сформировать все го­
сударственные учреждения; он уже не мог угнаться за событи­
ями, которые зашли слишком далеко. Да и воспрепятствовать
соперничающей с ним власти со стороны Парижа Мирабо уже
не мог; позже он посоветовал уклоняться от столкновений с
ней. Между тем, он ничего и не смог бы изменить: во-первых,
потому что в Собрании голосование шло под влиянием силь­
ного внешнего давления; а во-вторых, решения, принятые Со­
бранием, были бессильны ввиду их реальной естественной не­
состоятельности .
Он хочет спасти монархию, которая с самого начала все вре­
мя отталкивала его от себя. В конце июня 1789 г. он признается
Ламарку, что не его вина, si on le forfait, pour sa surete personelle,
a se faire le chef du partie populaire'. Он должен был стать признан­
ным в народе, уже хотя бы для того, чтобы быть полезным монар­
хии, — как и самому себе. (А со временем, чтобы сохранить свое
влияние, он должен будет присоединять свой голос к другим.) Ему
повезло, что он никогда не стоял на стороне герцога Орлеанско­
го. В горячке всех дел его не покидала мысль, что он способству­

* Его побуждают, из соображений личной безопасности, становиться во главе на­

родной партии (франц.)

485
ет движению к пропасти. События 5 и 6 октября привели его в ве­
личайшее замешательство.
Свое мнение о французах он выразил в записке к Сиейесу,
11 июня 1790 г.: «Notre nation de singes a larynx de perroquets!»'.

127. Клир
Новое государство равенства испытывало ненависть ко всему, что
было в духовенстве: что оно представляло собой корпорацию и по­
тому не было доступно всеобщему распылению; что оно бросало
вызов принципу равенства (на основании этого принципа в то вре­
мя было отменено старое разделение на провинции, упразднены
связанные с этим сословия, парламенты, все гильдии и цехи); что
оно противоречило droits de rhomme" из-за своего обета послуша­
ния; что его верхушка сохраняла независимость, и что оно полно­
стью было пронизано авторитарным принципом, — как в религи­
озной жизни, так и в своем существовании в целом. Философам
же христианство казалось заблуждением, а католицизм — неким
Fleau (бичом) для народа.
Законодательная власть аннулировала сначала коммунальную
собственность, а потом и существование всех корпораций, в том
числе и тех, что занимались благотворительностью и воспитанием.
Конвент, следуя той же логике, распустил все Академии и литера­
турные объединения; затем он конфисковал все имущество при­
ютов для престарелых и других благотворительных учреждений.
Десятина, отмена которой дала существенные выгоды облада­
телям крупной собственности, фактически принесла им одну седь­
мую часть чистого дохода.
Конфискация имущества на сумму в четыре миллиарда, безуслов­
но, привела к величайшему ущербу, поскольку дала основание пола­
гать, что из этой бочки можно черпать бесконечно. Для культовой,
благотворительной деятельности (приюты и другое) и для школ, за
которые до этого отвечал клир, почти ничего выделено не было, — об
этом должны были позаботиться политические объединения. Все
поглотила ассигнационная бездна. Уже начиная с 1790 г. ограбленное
духовенство и его корпорации почти не получали пенсии.

128. Assemblee legislative (Законодательное собрание) и клубы

Любое Собрание должно придерживаться определенных форм
организации и опираться на принципы, но само оно, ввиду его

* «Наша нация, состоящая из обезьян с глотками попугаев!» (франц.)

** Правам человека (франц.)

486
избрания на территории всей страны, все-таки всякий раз оказы­
вается неоднородным по своему составу. Поэтому эти Собрания
по необходимости должны уступать первенство бесцеремонным
клубным вожакам, которые, по-видимому, более непосредствен­
но могут выносить на обозрение то или иное положение вещей,
поскольку в самих этих личностях находят свое воплощение самые
животрепещущие проблемы, другими словами, само поступальное
движение событий. Эти главари клубов оказываются в дальнейшем
совершенно неразборчивыми в применении средств всеобщего
принуждения и имеют у себя под рукой организованные толпы мя­
тежного люда из огромного города.
При всем том нужно признать наличие в клубных вожаках та­
кого высокоразвитого властного начала, которого нисколько не
беспокоит сиюминутность и беспочвенность его существования —
оно сохраняется до тех пор, пока держится страх.
Разумеется, им очень пригодилось то, что они (благодаря вли­
янию своих клубов) имели возможность управлять, поскольку
иначе не было бы уже никакого правления; их изображение мож­
но встретить в каждой деревне. Можно поспорить, следует ли счи­
тать правлением такую организацию власти, когда любое дело
получает скорое разрешение посредством эффекта страха; то или
иное число индивидуумов подвергают ему целые города, прило­
жив к этому личные усилия.
По убеждению таких людей, Законодательное собрание не со­
ответствует своему предназначению, хотя бы потому, что каждый раз
оно избирается в условиях, не подверженным прогрессивному дви­
жению, в то время как само руководство клубов непрерывно пере­
живает персональное обновление и отвечает требованиям каждого
изменившегося момента. Такого рода Собрания производят жал­
кое впечатление уже тем, что стремятся благодаря своей непрерыв­
ной уступчивости добиться впечатления, будто они стоят во главе
движения.
Вождям клубов (Камиль Демулен признал в посетителях клу­
бов L’aristocratie du poumon
*
) наоборот, нужно было полагаться
лишь на свой лихорадочно бьющий темперамент, чтобы в каждое
мгновение делать безошибочный выбор. Порой им приходилось
всеми способами подстегивать чувство страха; характер их дей­
ствий, благодаря которым они подчинили своей власти секции
Парижа летом 1792 г., был вполне естественным: они их просто
запугали, как и все Собрание в целом, чтобы там не смог удержать­
ся никто, кроме своих.

‘ Аристократизм луженой глотки (франц.) (букв, «аристократизм легких» — в про­

тивоположность аристократизму крови).

487
 Со временем важная задача подготовки определенного умона­
строения стала возлагаться и на террористов: любой ценой через
устрашение способствовать построению власти.
В этом случае террор, в сущности, приравнялся к той форме
господства, которое обрели над Собранием негативные силы из
парижского населения.
Важнее всего было то, что именно эти круги Парижа смогли,
сговорившись, объединиться для достижения в каждом отдельном
случае одной линии поведения и однородного образа действий.
Действительно, это было тем единственным, что они могли и дол­
жны были делать; только другие, наверное, не смогли бы прийти к
единству и потому с самого начала были обречены на гибель.
Позицию, которую занимает якобинская историография по
отношению к Людовику XVI, можно считать отвратительной;
ведь король только хотел спастись, да и то не безоговорочно.
Якобинские историки представляют собой только отголосок яко­
бинцев того времени, которые видели свою цель в том, чтобы
объявлять Людовика виновным и представляющим опасность,
угрожать ему смертью147, а парочку роялистских забияк выдавать
за chevaliers du poignard
.
* Он был принужден прочитать перед Со­
бранием резолюцию об объявлении войны. 25 мая он был лишен
своей Garde constitutionelle
** .
*****

129.0 событиях 10 августа 1792 г.

Многое еще зависело от поведения самого короля. Обладай он
обычным мужеством сангвинического темперамента и покажи
пример презрения к смерти, у него появилось бы гораздо больше
защитников, или же те, кто встал на его защиту, быстрее помогли
бы ему. Если бы он своим словом и примером воодушевил еще
верных ему национальных гвардейцев, отдал бы точные распоря­
жения швейцарцам, вместо того, чтобы заставить их защищать
Тюильри, когда его уже там не было! Mais comment tout risquer en
faveur d’un prince qui ne veut rien risquer?
**
' Барбару тоже полагал,
что король мог победить. Если бы в нем было еще что-то от Ген­
риха IV, кроме добродушия, и он вскочил на коня, то смог бы об­
ратить в свою пользу направленный против него удар.
Наполеон был тогда capitaine d’artillerie
* ’*’ — как в событиях
20 июня, так и 10 августа, а также и в сентябрьские дни в Париже.

* Рыцарей кинжала (франц.)

" Конституционной гвардии (франц.)
’*’ Но можно ли рисковать всем в пользу короля, который ничем рисковать не на­
мерен? (франц.)
**** Артиллерийским капитаном (франц.)

488
 130.0 сентябрьских днях
I. Вся соль заключалась в том, что у Марата была жажда крови и
желание замести грабежи и беззакония ужасающим преступлени­
ем и своим влиянием на выборы в Конвент.
Некоторые видели, что должно случиться нечто ужасное; они
присоединялись к другим и становились во главе их, чтобы это
произошло не без их участия. Так Дантон оказался рядом с Ма­
ратом.
Только тот, кто стал тогда соучастником событий, мог надеять­
ся, что будет править и дальше, поскольку Революция получила
прививку страха.
Париж помнит три таких даты: 1418, 1572 и 1792 гг., не считая
1357/58 и 1381/82 гг.
Но что на этот раз речь шла не о специфической мести (под
которую могли в небольшом числе подпадать разве что аристо­
краты, офицеры швейцарской гвардии и Insermentes' — те, кого
Дантон отметил знаком креста), а исключительно о жажде проли­
тия крови, которая должна была придать Революции свойствен­
ный ей темперамент, свидетельствует то, что заодно было убито и
множество обыкновенных преступников и подозреваемых. А что
при этом также не может быть и речи о каком-либо моральном
негодовании, говорит, в свою очередь, открытие темниц и предо­
ставление свободы разного рода негодяям: после этого никто в
течении восьми дней не был застрахован на парижских улицах от
ограбления. И то и другое было совершено, чтобы освободить ка­
меры для новых жертв.
Коммуна Парижа вновь должна была силой террора обеспечить
себе сколь можно долгое пребывание у власти. Она представляла
вто время незначительное меньшинств населения и, зная об этом,
должна была держаться сплоченной.
Единственно притягательной была тогда сама-по-себе смерть,
обязанная с тех пор выражать темперамент Революции.

II. Quoad (что касается) выборов в Конвент: коммуна Парижа

хочет, чтобы новое собрание было избрано в приемлемом для нее
духе, чтобы оно несло на себе цвета Парижа148.
Те, кто сомневается в существовании здесь определенного
умысла (Вильоме, Л. Блан и др.), не замечают, что оказываются в
плену собственной бессовестности, когда оправдывают Тайный
комитет (общественного спасения) и обвиняют во всем один Па­
риж, или когда произвольно ставят убийства в один ряд с защи­

‘ Священники, отказавшиеся дать гражданскую присягу (франц.)

489
той отечества. Выходит, что все можно свалить на один Париж,
только для того, чтобы Марат, Робеспьер, Бийо, Дантон, Маню-
эль и другие могли сухими выйти из воды. Сентябрьские дни при­
вили Революции темперамент убийцы.
С этих дней как раз и начинается террор, то есть, всеобщее
aplatissement’, и даже если в политическом смысле оно связыва­
ется по времени с деятельностью Конвента, тем не менее, в дей­
ствительности страх перед своеволием коммуны господствовал в
Париже всегда.
Сентябрьские дни, как позже и события 31 мая, подтверждают
то, что Революция уже вторично пропиталась парижским духом
(Verpariserung). Париж привносит в Революцию террор, прежде
всего для того, чтобы выборы по всей стране несли на себе отте­
нок террора.
Их главным результатом было то, что сама Революция оказа­
лось на порочном пути развития; соучастники преступлений дол­
жны были уничтожать тех (жирондистов), кто обвинял их в этом.

131. Появление Конвента: взгляд в прошлое и взгляд в будущее

3 января 1868 г.— 4 января 1870 г.— 4 января 1876 г. Неслыханный
подъем милитаризма и кризис современного производства застав­
ляют нас еще раз обратиться к вопросу об истоках Революции, тем
более, что все человеческие права и само существование каждого
отдельного субъекта находятся сейчас под угрозой, которая идет
как сверху — от правительств, полагающихся на силу, так и сни­
зу — от волнующихся народных масс. В нашу задачу входит не да­
вать прорицания, а услышать в наши дни отзвуки начавшейся тог­
да Революции. Мы хотим понять, какой волной великой бури мы
подхвачены.
Революция была подготовлена, во-первых, гигантским литера­
турным движением, исполненным веры в будущее и сомневаю­
щимся во всем настоящем, во-вторых, тем состоянием, в котором
находились во Франции и собственность, и власть; было очевид­
но, что они все больше расходятся с этим движением. К всему еще
присоединяется представление о доброте человеческой природы
и народа в целом.
Финансовая нужда принуждала к созыву Etats generaux", а
Cahiers (Листки) превратились в горящие факелы накануне пожа­
ра. Вместо того, чтобы стать полем для обсуждения конституци­
онных идей, которые были оставлены за Etats generaux, они хоте­

‘ Расплющивание (франц.)
” Генеральные штаты {франц.}

490
ли утверждения прав человека и подменяли образ француза поня­
тием о человеке. Грандиозность этой идеи сыграла свою решаю­
щую роль, и вот теперь мы видим перед собой политического «че­
ловека» Европы образца 1868 года. Но наряду с этим, тогда звучали
и требования разного рода упразднений и уравниваний.
Etats generaux, которые не могли еще стать Assemblee de
I’Humanite’, превращаются пока в Assemblee nationale". Вершиной
его существования является 20 июня, когда третье сословие в Jeu
de Раите'"дает клятву, что оно подарит стране конституцию. Но
в эти же дни Париж, охваченный волнениями, берет курс на Ре­
волюцию, и Assemblee nationale уже 23 июня ощущает, что стано­
вится роялистской. После случившегося 11 июля «государственного
переворота», 14 июля следует штурм Бастилии — первый великий
подвиг парижан. В провинциях старая государственная система
рушится, города страдают от недостатка продовольствия, в дерев­
нях горят замки. 4 августа закрепляется печатью отмена всех фе­
одальных прав дворянства и упразднение церковной десятины. В
то время как Париж и провинции на десятилетия вперед подготав­
ливают установление государства насилия, Assemblee nationale за­
нимается правами человека, и даже призывы Мирабо не могут ей
в этом воспрепятствовать. Затем выносится на обсуждение кон­
ституция — с выраженным в ней недоверием к созданию легаль­
ной власти и с ограниченным правом короля на вето. Это про­
исходит на фоне того, что в Париже и в других местах пышно
расцветает власть иллегальная, национальная гвардия с трудом
обеспечивает внешний порядок, а людей пока что спасает искус­
ственная цена на хлеб и искусственная занятость.
Наконец, 5 и 6 октября король и депутаты Собрания схвачены
и привезены в Париж. Раздаются призывы не только отменить
существовавший ранее порядок, но и более того — осуществить
месть всем его нынешним представителям. Уже устанавливаются
новые департаменты и снизу доверху проводятся выборы. Факти­
чески бессильное правительство заменяется всесильной однород­
ной клубной массой. Тогда же начинается и привычное для всех
новейших кризисов истребление церковного имущества, а вско­
ре в силу вступает новая церковная конституция. Это выливается
в коллизию Революции с древними, сакраментальными опорами
бытия, невероятно прочно спаянными еще в эпоху средневековья.
Дворянство упраздняется, армия разваливается, поскольку офи­
церы-дворяне к службе не допускаются, в то же время Франция

’ Собранием всего человечества (франц.)

” Национальное собрание (франц.)
Зале для игры в мяч (франц.)

491
все больше осознает, что вступает в полный конфликт с окружа­
ющими ее государствами. Новая Франция постоянно им угрожа­
ет и ведет по существу пропагандистскую политику. Ее Constitution
civile du clerge’ сопровождается прежде всего идеей о несовмести­
мости короля с Революцией; отсюда его попытка бежать, после
которой с королем начинают обращаться как с заложником, хотя
внешне речь еще идет о свержении королевской власти.
Страна преднамеренно бросает вызов загранице, которая про­
являет ответную реакцию, но старается максимально уклониться от
войны. Эмигранты служат пугалом; против них поднимается все­
общая ярость, которая подпитывается энергией собственных бе­
зумств. Как и все Собрания, Assemblee legislative" и Жиронда ста­
новятся объектами скорой и сознательной эксплуатации. Жиронда
хочет посредством войны добиться устранения королевской вла­
сти, в то время как Нарбонн хочет спасти ее с помощью войны и
Dictature militaire'". В эти дни Дюмурье первым высказал мысль о
существовании естественных границ Франции.
Внутреннее положение между тем все ухудшалось; в Миди
начались волнения; Авиньон подпал под власть страха; на
падающем курсе ассигнаций заключались сделки; проблемы ду­
ховенства вызывали постоянное беспокойство; все шире рас­
пространялось влияние клубов. 20 апреля 1792 г. была объявле­
на война Австрии; война захватила уже Бельгию и Савойю.
Внутри страны борьба все более обострялась. Людовик протес­
товал против изгнания Refractaires и призыва Federes"”. Дантон,
который желал от Революции только добычи, вместе с корделье­
рами гасит энтузиазм жирондистов в день их испытания, 20 июня.
Это значит, Париж еще раз овладевает ситуацией, — он получает
в свое распоряжение Federes — они полностью вырваны из рук
жирондистов, и в этом ведьмином котле Франция опять по-но­
вому становится парижанкой. Затем на Законодательном собра­
нии начинаются вызванные войной дебаты, и в конце концов
звучит: «La patrie en danger""’». В самый разгар невероятного бро­
жения появляются манифесты герцога Брауншвейгского, оказав­
шие свое роковое воздействие. Усиливается стремление к созы­
ву третьего Собрания.
В ночь на 9/10 августа из парижских секций создается новая
Коммуна; затем следует штурм Тюильри и взятие короля под
стражу. Assemblee legislative безучастно наблюдает за всем этим,

’ Гражданский кодекс духовенства (франц.)

“ Законодательное собрание (франц.)
"’ Военной диктатуры (франц.)
"” Строптивых рекрутов... федератов (франц.)
"’" «Отечество в опасности» (франц.)

492
а потом декретирует образование нового Собрания, Convention
,
*
nationale который должен служить кому-то некоторым прикры­
тием.
Насколько успешней будет деятельность Convention nationale?
Он управляет вовсе не как подлинный орган национального пред­
ставительства, но только как носитель сил, существующих вне
него.
После того, как Конвент осудил короля, Париж лишил его ре­
альной политической опоры, жирондистов; оставшаяся часть
стала объектом внимания со стороны обеих экстремальных
партий.
Революция в целом не испытывала чувства благоговения ни
перед одной из созданных ею форм. Это было самое горькое ее
наследство: полномочие, дающее право на улучшение мира по­
средством постоянно изменяющихся форм, больше того, посред­
ством смены в руководстве все новых индивидуумов.
Она все еще обладала вулканической силой, движимая па­
рижской чернью и ее жаждой добычи, страстью вождей и
партий к громадной, оставшейся без хозяев, собственности, а
также крестьянством, страшащимся возвращения подлинных
владельцев.
Между тем в пылу борьбы с европейскими коалициями как из
земли вырастали новые армии и генералы, которые скоро долж­
ны были перейти от обороны отечества к власти над ним, ведь
головы политиков благодаря их взаимным стараниям летели под
ножом гильотины одна за другой.
И нация почувствовала приближение страшной усталости, ко­
торая все возрастала, настигнув ее в удивительно-новом состоя­
нии: непочтительном, но и безвольном, как это бывает свойствен­
но и в наши дни новым народам.
Наполеон возвел милитаризм на высшую ступень, внедрив в
душу нации искусственную волю.
Когда же экономико-индустриальные силы, оказавшиеся в рас­
поряжении общества только после Революции, освободились от
своих оков, и Европа по примеру Англии превратилась во всеоб­
щую мастерскую, пробудилось и четвертое сословие, — его внут­
реннее брожение оказало свое воздействие на всю действитель­
ность после 40-х годов. Четвертое сословие и направляемый сверху
милитаризм показывают сейчас свои зубы; господствует глубокое
недоверие ко всем формам и вместе с тем — готовность к любым
изменениям, в то время как производство из всех сил устремля­
ется из одной страны в другую в поисках хотя бы минимальной

’ Национальный конвент (франц.)

493
разницы между стоимостью товара и пошлиной. (С 1868 г. и на
самом деле не стало лучше.)

132.0 процессе над Людовиком XVI14’

Людовик, подобно Карлу I, был замешан в преступлении laesae
revolutionis’. Но как и тот, он был воспитан на принципах такого
права, согласно которому он не мог привлекаться ни к какой от­
ветственности и был непогрешим; Людовик имел представление
только о нем. Поэтому его наказывали в соответствии с теми пра­
вовыми нормами, которые были ему чужды.
Процесс над королем был высшим свидетельством революци­
онности той или иной партии; жирондисты показали, что они не
были истинным воплощением Революции. Им могли стать толь­
ко самые яростные, соответствовавшие требованиям того време­
ни, когда дерзость отождествлялась с властью.
Когда случилось, что Бийо-Варенн предложил переправить
короля за границу «в сопровождении достаточного эскорта»? А
был ли у него вообще такой эскорт? Во всяком случае, все это нуж­
но было сделать задолго до 26 декабря 1792 г.
Никакую династию нельзя свергнуть через казнь одного отдель­
ного короля; вызвав к себе невероятное сострадание, обезглавленные
властители возвращаются к жизни в лице своих наследников.
Лишили короля головы якобинцы, но монархия ускользнула от
них, а вся Европа почувствовала при этом не страх, а отвращение.
Следствием была: бесконечная непримиримая борьба, для продол­
жения которой «on se redonna un maitre»".
Блуждающий по заграницам король был бы в сто раз менее опа­
сен, нежели обезглавленный, сопровождаемый историей страстей
его семейства. Виновники преступления предполагали, что можно
будет уже не бояться «versatility» (переменчивости) пристрастий
народа, и что теперь они уже навсегда покончили с королевской
властью. (Нет, уважаемый Кинэ, они не так все себе представляли.)
К ничтожному большинству, проголосовавшему за безуслов­
ную казнь, надо причислить также графа Сиейеса и герцога д’От-
ранте из наполеоновского окружения.
Смерть Людовика была неотвратимой, поскольку, если бы он
был жив и оставался во французской тюрьме, им могла бы вос­
пользоваться какая-то более умеренная партия или силы реакции.
Его смерть в действительности относится ко временам полного
господства якобинцев.

’ Оскорблении революции (лат.)

” Вновь воскрес повелитель (франц.)

494
 Даже если король, стоя на эшафоте, говорит: «Je pardonne a mes
ennemis», то он становится последним из тех, кто может это ска­
зать, поскольку следующие жертвы чаще всего умирают avec les
passions et les fureurs de la terre’.
К дальнейшим последствиям нужно отнести войны с Англией,
Испанией, Голландией... В конечном счете созревает новая фор­
ма роялизма и тоска по какому-либо владыке.
Но пока что оставалась в силе только альтернатива между по­
бедой и гибелью. В своей ненависти враг прибегал к более дей­
ственным средствам борьбы, и французы отвечали тем же...
Но что случилось бы, если бы народ своим голосованием по­
дарил Людовику жизнь? Скорее всего, его убили бы и в Тампле”:
те, кто позволили себе сентябрьские убийства, не остановились бы
и перед этим преступлением.
Последующая духовная жизнь монархии уподобляется воспри­
ятию ампутированного органа.
Партии, вступив в распри не из-за принципов, а из желания
власти, стали испытывать друг к другу чудовищные подозрения:
каждая приписывала другой монархические идеи и тайные заго­
воры против республики. В действительности же в каждой из них
укоренились насилие и тирания; никто не принимал всерьез
мысли о реальном существовании республики, и это вызывало у
них приступы бешенства и отчаяния, подавлявшие любое состра­
дание.

133. Жирондисты и якобинцы

Все предыдущие описания Французской революции все ближе
примыкают к истории формирования национальных Собраний —
Учредительного, Законодательного и Конвента.
Но благодаря Тэну нам известно, что, начиная с 1789 г., в про­
цессе быстрого разложения прежнего государства, страна полно­
стью лишилась центрального управления, а крушение ее полити­
ческого устройства повсеместно сопровождалось и социальным
крахом. Но королевская власть хотела сохранить большую часть
нации — как ограбленных, так и разбогатевших.
Законодательная власть и ее главный рупор — жирондисты —
все же из одной абстрактной ненависти к монархии ведут дело к
созданию республики и объявляют войну загранице с единствен­
ной целью свергнуть королевскую власть: это происходит с 20 ап­
реля по 10 августа 1792 г.

‘ «Я прощаю моих врагов.»... со страданием и яростью земных существ (франц.)

” Тюрьма, где содержался король.

495
 И только сейчас, особенно в период со 2 по 4 сентября, жирон­
дисты начинают испытывать удивление по поводу того, что рядом
с ними появилась новая, далеко превосходящая их власть, высме­
ивающая их пафос, и при этом власть настоящая — волевой им­
пульс, исходящий из парижских клубов, прочно соединенный и
тесно корреспондирующий с фанатиками провинциальных клу­
бов. Его элементами являются: секции и коммуны Парижа, далее
платные сборища людей, потом якобинцы, кордельеры и, в каче­
стве bureau d’enregistrement
,
* — Конвент, подвергающийся натис­
ку трибун, а также локальные клубы по всей Франции.
Эта власть вырывает из рук жирондистов прежде всего возмож­
ность использовать внешнюю войну как инструмент для господ­
ства внутри страны, принуждает их голосовать за казнь короля,
запросто превосходит их во всем, что представляется дерзким и ко­
щунственным, и мастерски справляется с задачами террора, уже
получившего общественное признание после того, как и жирон­
дисты однажды выступили с угрозами, опираясь на идею святос­
ти народного гнева.
При совершенно неудовлетворительном ведении войны, при
умышленной дезорганизации армии эти якобинцы могут выгля­
деть спасителями от иностранного вторжения, хотя бы потому, что
народ не знает, насколько разобщены между собой кабинеты и во­
енные руководители коалиции. И внутри страны они действитель­
но осуществляют свою власть, пусть и самым ужасающим обра­
зом, — это значит, что все старые средства жизни оказываются
истощенными, ассигнации обозначаются миллиардными цифра­
ми, все их действительные и возможные противники из любого
сословия либо изгнаны, либо схвачены.
Это продолжается недолго, но времени хватает, чтобы лишить
дневного света всех beaux diseurs et gens a procedes'
.
* Жирондисты
еще делают одолжение своим смертельным врагам, до конца мая
1793 г. потворствуя таким решениям, которые были задуманы,
чтобы привести их к гибели.

134. Всесилие партии, совершенно не щепетильной ни в чем

[По поводу якобинцев и их армии.] Партия, не боящаяся полно­
го разрушения культуры, предпринимательства и благополучной
жизни, может некоторое время оставаться всесильной.

’ Регистрационное бюро (франц.)

” Краснобаев и любителей добрых дел (франц.)

496
 135. Как правительство становится невероятно сильным
[О временах Comite du salut public’ и террора.] Правительство, ко­
торое не заботится о хозяйственном благополучии страны и свя­
занной с ним культуре, может быть невероятно сильным и бесце­
ремонным.

136. Социализм? Коммунизм?

I. Люди не хотели тогда становиться ни коммунистами, ни соци­
алистами, но лишь новыми собственниками награбленного.

II. Конечно, все были, насколько это возможно, далеки от ком­

мунизма, уже потому, что крестьяне хотели больше всего закре­
пить за собой свою новую «собственность». Речь шла исключи­
тельно об индивидуальном владении собственностью, но заодно —
и о ее тотальном обмене.

III. Во всяком случае, говорят не о коммунизме и социализме,

но исключительно о новой личной собственности, — получена ли
она в результате грабежа или должна быть создана заново, и не­
важно, отдают ли себе в этом отчет Робеспьер и его сообщники,
или нет.

137. Глубинная суть Революции

Тэн [La Revolution, t. II], La conquete jacobine (Победа якобин­
цев), p. 69, Nota, предварительно сообщает о социальных взгля­
дах террористов: Антонель считал, что для того, чтобы укрепить
республику, необходимо «egalite approximative des proprietes», и
для этого нужно «supprimer un tiers de la population»’’. Все фа­
натики придерживаются таких взглядов. Жан-Бон Сен Андре
даже говорит, что достаточно чуть больше половины населения.
А Гюффруа хотел оставить во Франции всего пять миллионов
жителей.
Здесь, несомненно, выдает себя новая Франция: предусматри­
вается не построение коммунизма и социализма, при которых
можно рассчитывать лишь на среднюю общую нищету и равенство
в наслаждениях (причем остается равенство в правах, с тайным
желанием достичь господства над другими). Наоборот, сохраня­
ется необходимость только новой частной собственности, прибли­

‘ Комитет общественного спасения (франц.)

** «Приблизительное равенство в собственности»...«уничтожить треть населения».

497
зительно равно распределенной, но весьма значительной по объе­
му. И чтобы процветали эти избранники судьбы, должна погиб­
нуть большая масса людей. В качестве цели этой программы выс­
тупает благосостояние современного француза.

138. Музыкальные идеи Руссо и разорение церкви

В свое время Ж.Ж. Руссо так рассуждал на темы музыки: «Все кон­
трапунктные построения, особенно фуги, представляют собой
лишь des sottises difficiles'. Они терзают слух и не могут иметь для
себя разумного оправдания, оставаясь пережитками варварства и
свидетельствами извращенного вкуса, подобно тому, как порталы
наших готических соборов одним фактом своего существования
позорят своих терпеливых создателей». Всего один шаг отделяет
эти слова от разрушительных действий.

139.О Робеспьере
I. Что делает образ Робеспьера возмутительным — это его полное
бессилие при утверждении диктаторской власти; такое бессилие он,
по-видимому, считал vertu”. В то же время он уже не мог видеть
никого выше себя и рядом с собой, не ощущая при этом завистли­
вой ярости уничтожения. Но править самому ему вовсе не хотелось,
поскольку у него не было позитивной программы, а его projet agraire
(аграрная программа) никогда всерьез не принималась.
II. Камиль Демулен как-то осенью 1793 г. писал: «On a dit qu’en
tout pays absolu c’etait un grand moyen pour reussir que d’etre mediocre.
Je voit que cela peut etre vrai des pays republicains»’". (Это можно
было бы применить к Робеспьеру, но, с другой стороны — в пол­
ной мере и к известным нам республикам.)
III. Эпохи, приходящиеся на время между анархией и каким-
либо, пусть даже жалким и насильственно установленным прави­
тельством, выбирают последнее.

140. Перед 9 термидора (27 июля 1794 г.)

Революция, используя в качестве предлога идею защиты отечества,
бесконечно далеко перешагнула все разумные пределы, дойдя до
целенаправленного искоренения любой индивидуальности, у ко­

’ Трудные глупости (франц.)

” Доблесть (итал.)
Утверждают, что абсолютно во всей стране существовали огромные возможно­
сти для того, чтобы преуспеть, а не оставаться посредственностью. Я вижу, что это
может быть истинным применительно к республиканским странам (франц.)

498
торой могла еще сохраняться тесная привязанность к прежнему
порядку, и требуя полной смены форм собственности. Конвент
давно уже был всего лишь ее придатком.
Революция стала грандиозным предприятием, сотканным из
множества насильственных действий, в котором и директоры, и
акционеры пытались выставить друг друга за дверь, не оставляя
себе никакой возможности оставаться его хозяевами, в то время
как поручительство за него переходило к максимально большему
числу участников.
Устоявшееся в сознании ложное заключение, привычное для
того времени, а заодно типичное и для последующей якобинской
историографии, звучит так: Революция как конкретно-абстракт­
ная сущность должна быть спасена en bloc", другими словами,
представлена исторически, в противном случае мы будем поощ­
рять реакцию.
В те времена в этом ложном суждении выражалось желание
идти вместе с самой сильной партией, партией принуждения, по­
скольку спокойствие могло стать гибельным, — ведь самая талан­
тливая часть нации была оскорблена до глубины души.
Одновременно из-за взаимной борьбы на уничтожение между
участниками этого предприятия их оставалось все меньше, и тут
Робеспьер обрушил неопределенные угрозы на всех оставшихся.
Далее следует 9 термидора, а после него — беззастенчивые стара­
ния спасти скомпрометировавших себя персон посредством мни­
мого продолжения революции, пока, наконец, не появляется за­
воеватель, взваливающий Революцию на свои плечи и тем самым
освобождающий граждан от последующих усилий; злоумышлен­
ников же он частично убирает со сцены.
Трудно сказать, можно ли было обойтись здесь без гильотины,
просто заменив ее изгнанием оппонентов (а также без ареста
200 000—300 000 suspects” и без всеобщего страха), особенно в свя­
зи с громадным изменением форм собственности, которое вряд ли
смогло бы осуществиться именно таким образом, учитывая даль­
нейшую здравую жизнь прежних хозяев этой собственности за
пределами Франции.
Но для дела свободы и для будущего Франции террор был, не­
сомненно, таким же злосчастным событием, каким он вообще мог
быть (ведь эмансипация землевладения обязана (неужели?) сво­
им существованием героям 1789 г., а не террору).
В последние дни перед термидором, когда ежедневно совер­
шалось от 50 до 70 казней, состояние дел в комитетах и в Кон­

‘ Целиком, в общем (франц.)

” Подозрительных (франц.)

499
венте должно было стать совершенно невыносимым. Робеспьер
с большей или меньшей определенностью угрожал всем окружа­
ющим и таким образом сделал возможным появление немысли­
мого, враждебного ему союза Колло, Бийо и дантонистов с Дю­
раном де Мейо, Буасси д’Англа, Шампо и другими.
Робеспьер был действительно обречен: когда 8 термидора в
Конвенте у него потребовали: «Nommez ceux que vous accusez»
*, он
не назвал ни одного имени.

141.0 взаимном истреблении революционными партиями друг друга

Если бы у этих людей было хоть малейшее представление о дей­
ствительном управлении и они обладали бы подлинно властным
духом, то они не стали бы так обращаться друг с другом. Но они
происходят от gens de lettres (литераторов или ученых) и адвокатов,
их амбиции выражаются в речи и письме, а их самое неистовое
желание — оставить право на справедливые политические решения
только за собой, поскольку по своей литературной, другими сло­
вами, адвокатской привычке, они не могут мыслить иначе.
Терроризм представляет собой, в сущности, ярость литерато­
ров в ее последней стадии, по крайней мере, у Робеспьера, Сен
Жюста и других.

142.0 18 фруктидора (4 сентября 1797 г.)

Террор доказал свою бесполезность, да и изгнаний для францу­
зов было уже достаточно. Безумные трагедии гильотинирования
в городах, страшное подавление федералистов и вандейцев в про­
винциях, и, наконец, уничтожение лучших республиканских
умов — все это завершилось 9 термидора, свержением Робеспьера
и реакцией, угрожавшей перейти в роялизм. Ведь чтобы выжить в
такое время, сторонники Конвента были обречены оставаться на­
верху и править дальше. Поэтому они ускорили принятие новой
конституции Директорией в 1795 г., а две трети их должны были
войти в оба Совета — пятисот и старейшин. Было очевидно, что
контрреволюция стояла на пороге, и спасти от нее могла только
передача власти тем, чьей жизни она угрожала. Вспомним чистоп­
лотность Конвента, последовательно сменившего на себе все цвета
и все еще жадно стремящегося продлить свое существование! А
когда парижане больше не пожелали смириться, их ожидало
13 вандемьера и первое победоносное вмешательство в политику
солдат под командованием Бонапарта.

' «Назовите тех, кого Вы обвиняете» (франц.)

500
 Так цареубийцы продлили свое господство и дальше — с его
произволом и проскрипциями, походами за наживой, за повыше­
нием политического кредита и за утверждением власти внутри
страны при полном финансовом банкротстве, тотальном измене­
нии форм собственности и всеобщей неопределенности.
Тогда и случилось, что из всех генералов именно один стал
главным предметом восторженных мечтаний всей нации: Бона­
парт, который как раз в это время завершал свой итальянский
поход 1796/97 гг. Можно ли было увидеть в нем будущего власти­
теля? Но нация действительно желала властителя, что означает:
смертельно уставшая нация, а вместе с ней и революционная
партия, пришли к полному отрезвлению. Нация (с ее немыслимым
множеством новых собственников, скупивших земельные владе­
ния церкви и эмигрантов и разделавшихся с их долгами и аренд­
ной платой, оплатив их ассигнациями по номинальной стоимос­
ти), в целом вовсе не хочет принимать ни Людовика XVI, ни Луи
Филиппа, ни какого-то там испанского инфанта, а желает всего
лишь какого-нибудь правительства, которое обеспечило бы ей мир
и пользование собственностью.
Если на это был способен директор
,
* то нация долгое время
одобряла его правление, в противном случае она отторгала власть
отдельного человека. Народ не был настроен роялистски, но во все
большей мере и частью неосознанно тяготел к монархизму. Надо
было только остерегаться, чтобы по-бурбонски настроенные ро­
ялисты не воспользовались тем временем существующей ситуаци­
ей в пользу Людовика XVIII.
Вялым было и участие народа в выборах по обновлению сове­
тов и служащих. Поэтому роялисты могли в одночасье, или же, если
бы не обратили на себя внимание, постепенно добиться в органах
власти преобладания для своих сторонников. Цареубийцы, высту­
пая в виде насильно сколоченной — им нужно было d’etre pris au
serieux
** — и ненадежной команды, испытывали при перевыборах
серьезное беспокойство. Ведь нормальное функционирование кон­
ституционных законов привело бы к такому результату, который
был бы для них уничтожающим. Пресса по существу была уже ро­
ялистской; многие эмигранты вернулись обратно; Club de Clichy
(Клуб в Клиши) был роялистски ориентированным. И во время
перевыборов 1787 г. действительно сложилась такая ситуация, когда
роялисты в широком или узком смысле слова обрели большинство
в Совете пятисот; в период с мая по сентябрь 1797 г. советы Пари­
жа и сам город были охвачены сильным волнением.

* Член Директории.
* Иметь вес (франц.)

501
 Кроме носителей прежней власти в Париже, заботы пресле­
довали еще одного человека - это был победитель в Итальян­
ском походе, разъезжавший тогда по роскошным виллам вок­
руг Милана... 18 фруктидора, то есть, 4 сентября 1797, отмечено
прискорбным событием спасения брошенной народом респуб­
лики силами солдат, действовавших в угоду одному человеку,
которому надо было еще дожидаться своего часа: речь идет о
Наполеоне. Именно в эти дни для него стало ясным, как мало
он заслужил благодарности. В день ратификации мира в Кам-
по-Формио, который был скоро заключен Наполеоном, дабы
отстранить от него Директорию, она назначила его командую­
щим Аппёе d’Angleterre', — только для того, чтобы удалить его
из итальянской армии.

143. Бонапарт и 18 фруктидора

Неотвратимо приближался новый вандемьер, - в том случае, если
бы термидорианцы, цареубийцы (и поставщики!!) не пожелали бы
взять на себя горькую вину. Если бы смогли, они охотно избежа­
ли бы государственного переворота. Ситуацию хорошо характери­
зует фраза Трейяра, брошенная им Дюма и говорящая в пользу
клишистов, умеренных и роялистов: «Вы только объявите всем,
что в январе 1793 г. стали бы голосовать за казнь Людовика!» Сей­
час вопрос стоял не только об их власти, но и о жизни.
Наполеон, будучи, несомненно, в сильнейшем возбуждении,
все же сохранял в себе огромное самообладание, понимая, что за­
манчивый плод еще не созрел. (Таковы его слова, обращенные к
Мио в сражении при Монтебелло). Может быть также, что он со­
вершенно однозначно льстил себя мечтой о походах в немысли­
мые дали. Он был молод и жил пока еще в соответствии со свои­
ми специфическими задатками полководца.
При всем глубочайшем презрении к Директории, он понимал,
что в этот момент неизбежно превращается в ее союзника. Одна­
ко больше всего его отталкивало роялистское движение, чья по­
беда вывела бы на сцену множество непрогнозируемых личностей,
отношений и притязаний. Без сомнения, ему также было против­
но обхаживать дворы Милана и Турина.
Степень его внутреннего возмущения можно соразмерять с
теми реальностями, которые ему пришлось учитывать в своей
итальянской ставке: традиция клубов и настроение солдат. Без
обращения к крайним средствам он ничего бы здесь не добился.
Конечно, не портфель д’Антрега открыл ему глаза на смысл ро­

’ Армией, предназначенной для вторжения в Англию (франц.)

502
ялизма; скорее, он познакомился с ним из первых рук во время
своего пребывания в Париже, а портфель, скорее всего, был от­
части им выдуман.
Если бы Гош спас Директорию, что значит, если бы он совер­
шил за нее государственный переворот, это, пожалуй, устроило бы
Наполеона и даже было бы для него по возможности предпочти­
тельней. Уже позже, когда в брюмере дело дошло до свержения
Директории, он смог сказать: «Я не был тогда тем, кто спасал вас».
Однако, вследствие разногласий между Гошем и Директорией он
должен был послать им на помощь своего Ожеро. Так состоялось
18 фруктидора, или 4 сентября 1797 г.
Сразу же после этого — сам он остался как раз за кулисами со­
бытий — Наполеон выказал полную независимость от директоров
и с очевидным удовлетворением наблюдал за проявлениями той
ненависти, которую они к себе пробудили в результате своей по­
беды. Сам же он обрел образ миротворца Кампо-Формио.
Для него самого фруктидор значил очень много, потому что
благодаря ему Constitution de Гап III
* и правление Директории
получили смертельный удар. Он мог теперь оставить за ней даль­
нейшие государственные перевороты и симптомы деградации, и
извлекать для себя из ее последующих грабительских войн (про­
тив Швейцарии, Рима и других государств) еще некоторые вре­
менные финансовые выгоды. Когда он находился в Египте, сло­
жилась вторая коалиция.
Появление же его в образе спасителя заключало в себе теперь
возможность прямого господства.

144. Как покоряются аристократия и князья

Аристократии оставляют свои должности, но в отличие от князей,
не спасаются бегством.

145.0 вторжении французов в Швейцарию

Петера Окса нужно было отправить в Париж, поскольку сам Ла-
гарп не был в состоянии создать новую конституцию. Оке, кото­
рый отправился в Париж уж через несколько дней после отъезда
Наполеона из Швейцарии, видимо, еще в Базеле получил от него
дополнительное указание.
Единственное объяснение для образа действий одаренного
Йенкена150, если не называть их отвратительными, заключается
в следующем: они отвечали образовательным стандартам века и

* Конституция III года (франц.)

503
выражали подлинное возмущение всем, что могло заключать в
себе моменты многообразия и различия, без всякой надежды на
то, что это может когда-либо существенно измениться по воле
самих швейцарцев. Оно объясняет, по крайней мере, настроение
тех, кто принадлежал к правящей касте. Оке несет гораздо боль­
шую ответственность за содеянное, чем Лагарп, хотя бы потому,
что тот оставался ожесточившимся в своей душе беженцем.
Откуда же взялся гимн, прославляющий швейцарское много­
образие, напечатанный Хормайром (II, 189)? Из Предисловия к
«Истории Швейцарии» Иоганнеса фон Мюллера151? Насколько
наш поспешный и деловитый XIX век, везде, где можно, добива­
ющийся упрощения, оказался способен вынести такое суждение?
Самая страшная вина Окса и Лагарпа выражается в том, что
они задним числом вторглись в дела швейцарской Директории,
вместо того, чтобы скрыться от глаз людских.
Хотя, однако, Швейцария вряд ли избежала бы участи стать
театром военных действий для второй коалиции (1797 г.)
(Я все больше сомневаюсь в том, что мир в Кампо-Формио как-
то учитывал позицию Швейцарии. Обе подписавшие его стороны
тем более были заинтересованы избегать всякого упоминания о
ней, что этот вопрос, несомненно, сам вертелся у них на языке.
Тугут безусловно предвидел, что вскоре произойдет, а Наполеон,
безусловно, хотел этого, но им было важно выдержать определен­
ную паузу, чтобы снова начать игру. При этом Наполеон желал
тогда выглядеть в глазах французов миротворцем.)
Удивляет своекорыстная пошлость тогдашней Французской
республики: она пренебрегла реальной возможностью заключения
мира в Кампо-Формио — для того, чтобы присвоить себе сорок
миллионов.

146. Старый Берн: почему его ненавидят

После того события, [ когда союзный контингент 4 марта 1798 г.
оставил Берн ввиду приближения французов, и город в который
раз был потерян,] часть современной Швейцарии испытывает пе­
ред Берном угрызения совести и потому ненавидит его еще боль­
ше. Здесь нет партий, но есть лишь люди, которые защищали
себя, и те, которые себя не защищали. Всякая конституционная
болтовня — ничто по сравнению с искрой того темперамента,
который побуждает по крайней мере защищаться от шайки гра­
бителей.

504
 147.018 брюмера (9 ноября 1799 г.) и о консульстве
Реальная военная власть с необходимостью возникает из ранее
устоявшегося навыка насилия — через терроризм внутри страны и
войны вовне ее.
Власть Наполеона была в то время наименее унизительной из
всех мыслимых; действительно, казалось, что некий гений подхва­
тил Францию своими руками. Величайшей удачей Наполеона
было то, что он смог прибавить к этому победу при Маренго.
Напрасно проливать слезы по Конституции III года и ее носи­
телям: в части своей они являются малочисленными остатками
поколения 1793 года, которые искусственно сохранялись под дав­
лением постоянно напирающего реального большинства, сформи­
ровавшегося после государственных переворотов в вандемьере
1795, фруктидоре 1797 и флореале 1798 гг.
Франция больше никоим образом не хотела попадать в зави­
симость от совещательных собраний: она была сыта ими по гор­
ло. Все настоятельно желали вкусить ощутимых и устойчивых пло­
дов Революции, а не ее продления в парламентских и клубных
формах.
Constitution de Гап III (Конституция 3-го года) даже без всяко­
го брюмера давно утратила свою силу и могла продолжить свое
призрачное существование только благодаря уже привычным го­
сударственным переворотам.
Собственность (что означает, начавшийся век производства и
сообщения) взывает к порядку; а тот вид собственности, который
возник исключительно на основе национального имущества, зо­
вет к полной остановке всякого дальнейшего движения.
Проблема первостепенной важности для того времени — это
монархия без Бурбонов. Даже орлеанская ветвь была, в конечном
счете, слишком близка к ним. По сути, все Бурбоны внушали
страх не столько возможностью реставрации тягостного прошло­
го, сколько, скорее, тем ложным положением, в котором оказа­
лись бы все (после того, что случилось!) по отношению к ним,
ведь они были чудовищно оскорблены. Наверное, люди стыди­
лись этого, и потому были вынуждены сохранять враждебную к
Бурбонам брутально-патетическую позицию (эпизод с герцогом
Энгиенским).
При тамошнем убогом состоянии общественной жизни не
было никакого иного способа предупредить реставрацию дома
Бурбонов, кроме как возвысив над собой совершенно нового вла­
стителя, который скоро обзаведется и новой короной, и наслед­
никами.

505
 148.0 Наполеоне
I. Попытка создания образа Наполеона на основе современных
ему источников, появившихся недавно на свет (Юнг. Bonaparte et
son temps; Мемуары мадам де Ремюза; Записки Меттерниха), не­
избежно приводит к односторонним результатам. Они не проли­
вают свет на его величие и исключительность — на соединение в
нем неслыханной, магической силы воли с грандиозным всепод-
вижным интеллектом; оба эти начала служат цели достижения
власти и постоянной борьбы, направленной, в конечном счете,
против всего остального мира.
II. У Наполеона было шестое чувство для ведения всех военных
дел и седьмое — для всего, что способствует достижению власти.
У него, как и у всех людей такого рода, был свой смертельный
враг — нетерпение; оно оказалось губительным для всей его по­
здней карьеры.

149. Наполеон и Русский поход

Весь мир пережил чудовищный сдвиг, приведший его в состоя­
ние неслыханного принуждения. Но Наполеон еще собирался
привести его к полной завершенности и потом передать по на­
следству своему сыну. Все должно было получить настолько
прочное основание, что даже возможные посредственные даро­
вания его сына не смогли бы повредить целому. Это было торже­
ство колоссального эгоизма, свободного от всяких нравственных
размышлений, если цель стоила того. Все решало безоговороч­
ное чувство власти, пусть и исходящее от личности гигантско­
го масштаба, но, тем не менее, переродившееся в жажду риска.
Фуриями такого чувства власти были фантазия и нетерпение, но
совсем не помешательство; а именно, — оно не было похоже на
помешательство римских императоров, рождавшееся из упое­
ния и страха перед заговорщиками. При достижении своих ве­
ликих, но ложных целей, Наполеон действовал не только рацио­
нально, но и гениально, если бы только эта ложная цель не
налагала свой отпечаток на применяемые им средства. Его ин­
теллект и трудоспособность не знали упадка; в походах с 1813
по 1815 гг. он часто проявлял пик своих способностей, и все же
временами он обнаруживал слабость своих сил. Но очень часто
и в самые решающие моменты его жизни ложная цель, постав­
ленная им как политиком, могла губить его полководческий та­
лант, что в полной мере и проявилось в его русском походе. Он
боялся, что если он не возьмет Москву, остановившись на зим­
ние квартиры в Вильно, Витебске и Смоленске, это произведет

506
в Европе нежелательный для него эффект. И даже оставаясь в
почти выгоревшей Москве, он еще больше приближал свою
гибель, когда хотел максимально долго продлить иллюзию об­
ладания городом.
Русский поход был в целом самым безрассудным его предпри­
ятием, рожденным его страстью, которое он осуществил, затратив
на это колоссальные духовные и материальные средства. Но даже
признавая, что его призванием является покорение всей Европы,
ему не следовало бы соглашаться с этим. Правда, Тьер полагает,
что если бы Наполеон, вместо войны с Россией, настойчиво про­
должил бы испанскую войну и континентальную блокаду, он сло­
мил бы Англию и тем самым обезоружил бы Европу. Тогда он смог
бы также сберечь достаточно времени и разумных сил, чтобы с вы­
соты своей власти суметь пойти на такие неизбежные жертвы,
которые примирили бы народы с его господством и заодно про­
длили бы его срок.
Но именно Испанская война отомстила за себя Наполеону, пре­
вратившись в преступление, — она отравила его существование,
перестав быть предметом честолюбивых фантазий. Война в Испа­
нии приводила его в полное ожесточение; он не мог справиться с
ней даже во время своего недолгого пребывания в Испании в 1808/
1809 гг. И вообще люди, подобные Наполеону, не испытывают
соблазна исправлять то, что уже было испорчено или должно быть
испорчено стараниями других людей: он начинает все заново, но
не любит выпрямлять уже искривленное. Этому противится его
восприятие войны как искусства.
Конечно, чем должна заниматься армия и как она должна снаб­
жаться — на все это следовало ответить в Испании, как и в Рос­
сии. И маршалы, и рядовые солдаты охотно остались бы дома, но
остальной, честолюбивый состав армии вовсе нельзя было рас­
сматривать только как второстепенную причину войны с Росси­
ей. Во всяком случае, она с лихвой возмещалась тем, что всякая
война пробуждала внутри страны надежды различных партий и,
пока был жив Наполеон, все ставила под вопрос.
Прежде всего, самым важным было то обстоятельство, что На­
полеона мучила идея-фикс, согласно которой, после его предпо­
ложительно скорой смерти, император Александр должен был
стать во главе коалиции, направленной против французского гос­
подства. Но ведь ее Наполеон мог бы разрушить совсем иным
способом — если бы завязал человеческие и даже дружеские связи
с Пруссией, Австрией и Швецией и нашел бы в этом для себя
утешение.
И совершенно лишен смысла вопрос о том, что бы он стал де­
лать с Россией, если бы все пошло успешно и он занял бы Моск­

507
ву, Петербург и другие регионы России, а Александр вынужден
был бежать в Казань или в Астрахань. Можно сказать, что совер­
шив бегство, Александр обезопасил себя больше, чем если бы он
пошел на уступки. Таким образом, Наполеон неверно судил и о
нем, и о русских в целом.
Наполеон был убежден, что держит в своих руках всех князей,
поскольку, по его мнению, они были напуганы демократически­
ми устремлениями своих народов (с Австрией дело обстояло имен­
но так), но он не хотел знать, что обратил против себя отчаяние и
ярость этих народов, которые при определенных обстоятельствах
должны были увлечь за собой и князей. Замыслив что-то, он уже
не мог смириться с существованием какого-либо противоречащего
ему замысла.

Примечания
Размышления о всемирной истории
1 По этой теме отсылаем к кн.: Lasaulx E.v. Nearer Versuch einer alten auf die Wahrheit
der Tatsachen gegriindeten Philosophic der Geschichte. S. 72, 73 ff.
2 Ibid., S. 34, 46, 88 ff.
3 Cm.: Lasaulx E. Neuer Versuch... S. 115.
4 Cm.: Ranke L. von. Deutsche Geschichte. Bd. I. S. 226.
5 См. цитируемое Лазолем (S. 8), легшее в основу известного изречения Гёте, ме­
сто из Плотина (I, 6, 9): об убр ov лсЬлоте ef'8ev осрваХрод nXiov f|Xioei5f|g pf|
yeyeviipevog (человеческий глаз не смог бы видеть солнца, если бы не был солн­
цеподобным).
6 См.: Pressense. Les legons du 18 mars. S. 19s.
7 Cm.: Lasaulx. S. 18,40-42.
8 О языке как о крайне важном проявлении духа народов см. раздел о культуре,
с. 56 след.
9 Лазоль (S. 41 ff.), говоря об этой троичности, имеет в виду разделение; нам же,
скорее, кажется, что у дорийцев, например, речь идет об объединении.
10 См. сколион критянина Хибрея: Bergk Th. Antologia lyrica. P. 531.
11 Их якобы круговорота: Lasaulx. S. 105.
12 Здесь снова стоит вспомнить о норманнах в Южной Италии.
13 В другой раз следовало бы попытаться составить кодекс этого так называемого
народного права, по которому люди должны были «прочесть «Отче наш» и бро­
ситься в бой», как говорит Нибур.
14 Что касается социальных программ власти, которых ожидают от государства и
которые сегодня, когда понятие государства расплывается, утрачивая четкие очер­
тания, вообще находятся под влиянием культуры, то они рассматриваются в том
разделе, где говорится об обусловленности государства культурой.
15 Отдельные народы, разумеется, смогли вновь подвергнуть испытанию свои
религиозные идеи (de remettre dans le creuset leurs idees religieuses, по выра­
жению Кинэ, франц.)', так произошло у индусов и зендов, сменивших (причем
официально) свой прежний (совместный?) политеизм на брахманизм и дуа­
лизм.
16 Questions contemp. Р. 416.
17 Ср.: Straufi. Der alte und der neue Glaube. S. 95 ff. особ. S. 101 ff.

508
 18 Наглядным примером единовременного основания религии, без которого она
вообще немыслима, является, в частности, появление двенадцати зодиакальных
божеств.
19 Только не следует давать богам прямую историческую интерпретацию, как это
делал Евгемер.
20 Об этом очень смело высказывался Лазоль (Lasaulx. S. 99).
21 Ibid. S. 97 ff.
22 Это в особенности относится к случаям, когда в качестве мерила избирается пре­
грешение и наказание или известные по литературе условия жизни лучших пред­
ставителей тех народов, сведения о которых могли бы составить картину, совер­
шенно отличающуюся от официальной; можно было бы также провести различие
между оптимистическими и пессимистическими религиями.
23 Chron. I, VIII.
24 Апокалипсис, 20. Из посланий Павла сюда относится Второе послание к фесса­
лоникийцам, 2, 3: 6 dvOpcorcog Tfjg dpapTiag, 6 btog Trig dKcoXeiag (человек гре­
ха, сын погибели - грен.).
25 См.: Simrock. Deutsche Mythologie. S. 136.
26 Языческое понятие, означающее мировой пожар, вселенскую катастрофу, став­
шее заглавием древневерхнегерманской поэмы IX в.
27 У скандинавов, которые не создали вместе со своей великолепной эсхатоло­
гией учения об индивидуальном бессмертии, нет иерархии священнослужите­
лей; у иудеев она имеется, несмотря на то, что у них нет учения о потусторон­
нем мире.
28 Встречаются также случаи вражды между двумя тауматургиями (магиями - при-
меч. перев.), как, например соперничество между св. Иларионом и жрецом Мар-
наса за власть над народом в Газе и ее окрестностях. См.: BurckhardtJ. Constantin.
S. 324.
29 См.: Winer. Biblisches Realworterbuch II. S. 247.
30 Cm.: Duncker. Geschichte des Altertums. U.S. 209.
31 Вспомним о первом столетии хиджры, а также о моде на перемену религий не­
посредственно перед появлением Мухаммеда.
32 См. выше с. 35.
33 Собственно, для доказательства этого достаточно уже возможности изучения ино­
странных языков, необходимых вообще для духовного общения. Сколько языков
человек знает, столько у него и сердец (см. tria corda - три сердца Энния (лат.)).
34 Взаимосвязь этой последовательности с возрастом народов отмечал Бэкон, см.:
Lasaulx. S. 30.
35 См.: Lasaulx. S. 108.
36 Конечно, тот, кто находит «идеи» в произведениях искусства прошлого, должен
требовать и от современных произведений, чтобы они изображали «мысли».
37 Здесь можно было бы еще раз вспомнить о шиллеровском «Художнике».
38 Например, определяющее влияние брахманской философии на брахманскую
Индию. Она представляла собой схоластическую интерпретацию религии, прида­
вая свой оттенок жизни образованных людей. Средоточием ее были дворы царей
(См.: Weber. Weltgeschichte. I. S. 250). Вообще, может быть, ни в какой другой стра­
не умозрение не было столь широко распространено, отчего и борьба с буддизмом
была, может быть, в равной степени и философской, и религиозной.
39 Позже хотелось бы также коротко рассказать о транспорте и прессе.
40 Здесь достаточно лишь намекнуть об отношении между роскошью и духом.
41 См.: Hartmann. Philos, des UnbewuBten. 3. Aufl. S. 723.
42 De Candolles. Hist, des Sciences et de Savants. P. 400.
43 Buckle. Gesch. d. Civ. Deutsch v. A.Ruge. Bd. S. 149.
44 В целом (франц.)

509
 45 См. с. 17.
46 Welt als Wille und Vorstellung. I. S. 288 ff. II. S. 499. ШопенгауерА. Мир как воля и
представление. I. § 36; II. § 31.
47 Стоит вспомнить про Гриммисмаль и Фаструднисмаль. В последнем экзамену­
ют друг друга Один, выдающий себя за Ганградра, и великан Фаструднир в обла­
сти тайн мифологии и теогонии. Наконец великан узнает, что Один убьет его.
48 О причинах ее довольно слабого развития см.: Weber. Weltgesch. Bd. I. S. 309.
49 У Аристофана: «Лягушки».
50 Капитулярий 789. Св. Фома Аквинский высказывается в том же духе.
51 Вспомним, что слова hospes (гость) и hostis (враг, лат.) происходят от одного корня.
52 См.: Arrian. VII, 7, 7, где рассказывается, как Александр Македонский насмехался
над этим. - О преобразованиях в Египте при Псамметихе и исключительном про­
цветании страны в ту эпоху см.: Curtius. Gr. Gesch. I. S. 345 ff.
53 Здесь существуют две главные касты — вайшьев и шудр, разделяющих населе­
ние страны на две большие массы - арийцев и неарийцев.
54 Polib. Ill, 59; XII, 28.
55 См.: Buckle. I. S. 157-190.
56 Вспомним о катехизисе империи - catdchisme de 1’empire - Наполеона и о ко­
ролевской власти в Испании, уже достигшей уровня обожествления.
57 В новейшее время место правителей занимают издатели или публика.
В какой степени устрашающие религии малочисленных рас способствуют сохра­
нению их бескультурья? Или эти религии утверждаются скорее потому, что раса
не способна к созданию культуры?
59 О его возникновении ср. с. 98 и 79.
60 Относительно того, в какой степени буддизм окрашивает повседневную и исто­
рическую жизнь своих народов, мы отсылаем читателя к результатам, которые
должны получить Бастиан и другие исследователи.
61 Ведь вся культура и наука в ходе их творческого процесса носит пантеистичес­
кий, а не монотеистический характер (Lasaulx. S. 71).
62 См.: Prevost-Paradol. France nouvelle. Р. 358.
63 См. выше, с. 50.
64 См. выше, с. 59.
65 Religio praecipuum humanae societatis vinculum, - Baco. Sermones fideles (Рели­
гия есть важнейшая скрепа человеческого общества: Бэкон. Проповеди веры -
лат.) В Новое время ее замещает чувство чести: см. Prevost-Paradol. France
nouvelle. Р. 357.
66 Ср.: Pauly. Realenc. II, S. 903 ff.
67 Diodor \\\, 6.
<* Strabo VII, 3, 5.
69 См. выше, c. 92.
70 Единственно, что могло его побеспокоить - это когда какой-нибудь религиозный
энтузиаст собирал под свое знамя так называемых фанатиков (вспомним ваххаби­
тов), сумеречное состояние души которых уже не поддается нашему наблюдению.
71 Написано в начале 1871.
72 Это, правда, происходило также и значительно позже.
73 Ср.: Gibbon. Кар. 20.
74 Сейссель сообщает, что клиру принадлежала треть от revenue d’iceluy royaume
(«дохода названного королевства» - Франции) и даже больше. Seyssel. Histoire du
roy Louis XII.
75 To, что во Франции называют 1’antagonisme entre 1’eglise catholique et la revolution
franQaise («антагонизм между католической церковью и французской революци­
ей»). Можно вспомнить также «Syllabus» («Силлабус» - важнейший документ
I Ватиканского собора. - Прим, перев).

510
76 Это значит, что она допускала это до 1870 г.; что будет дальше, покажет время.
77 Ср.: Bossuet. La politique tiree des propres paroles de 1’ecriture sainte («политика,
выводимая из самого Священного Писания»).
78 О мотивировке преследований ср. выше с. 39.
79 Другие страны должны по крайней мере признать равные права своих религи­
озных меньшинств.
80 Ср. с. 78-80. В этом случае мы обходим вопрос о нарушении культурной деятель­
ности или препятствии к ней, когда, например, номады вводили запреты для властву­
ющего народа на занятие земледелием или разрешали делать это только руками ра­
бов.
81 Сомнительное исключение, видимо, представляют собой события, случившие­
ся в Тире. Здесь около 950 г. жрец Астарты Итобал сверг Хирамидов, но в его соб­
ственном доме его правнук Пигмалион убил его внука, своего дядю Зихарбаала,
жреца Мелькарта, и получил от народа корону, поскольку тот не желал участия
жреца в управлении. Возможно, это означает неудачу восстановления по всей ве­
роятности изначально замысленкого господства храма.
82 Поэтому в преданиях Афины предстают перед нами в образе гостеприимного
убежища.
83 Можно вспомнить историю о Карле Великом и учениках.
84 О королевской власти во времена ленной системы см. с. 37. Юридически она
была защищена здесь от узурпации как ни в какое другое время, однако узурпа­
ция в действительности не стоила затраченных усилий.
85 См. выше с. 87 ff.
86 «Мы не знаем другой такой политической идеи, которая на протяжении послед­
него века была бы столь действенной, как идея народного суверенитета. Периоди­
чески оттесняемая на задний план и выражающая только мнения, но затем вновь
прорывающаяся и открыто признаваемая, ни разу не реализованная и постоянно
вторгающаяся, она представляет собой вечно движущий фермент современного
мира» говорит Ранке. (Engl. Gesch. Bd. Ill, S. 287.) (Правда, как раз в 1648 г. она
выступила в такой форме, которая представляет собой издевку над ее содержани­
ем: теоретическое провозглашение полных прав народной независимости утверж­
далось в парламенте в соответствии с Pride purge, фактическим подчинением воен­
ной силе).
87 См.: Sybel. Franz. Rev. Bd. I. S.76.
88 Все-таки мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что с представлением о судь­
бе, которая стоит даже над Зевсом, мы не подберемся ни к какой религии, и что
потусторонний мир мало что здесь значит.
89 Renan. Apotres. Р. 364 («L’infdriorite religieuse des Grecs et des Romains dtait la
consequence de leur supdrioritd politique et intellectuelle. La superiority du peuple juif a
contraire a 6t£ la cause de son inferiority politique et philosophique».) («Религиозное
отставание греков и римлян было следствием их политического и интеллектуаль­
ного превосходства. Превосходство же в этом плане еврейского народа, напротив,
было причиной его политического и философского отставания» (франц.). Евреи и
ранние христиане даже общество строили на религии, подобно мусульманам.
90 Временами также и протестантская держава может полагать, что она вынужде­
на будет делать свою опеку над церковью предметом сделок. Но вовсе нельзя ис­
ключать возможность того, что этот кризис будет остановлен и отсрочен чистым
насилием (январь 1869).
91 Ср. выше, с. 95.
92 Можно вспомнить, к примеру, Павсания 1, 24, 3, где наряду с A0r|va 'EpyavT|
(Афина-работница) появляется E7cov6dia>v Sdtpcov (покровитель усердных).
93 В народе святые, очевидно, вызывали страх как побудители несчастья, а потому
должны были быть умилостивлены. Ср.: Рабле. Гаргантюа 1,45, где паломники ве­

511
рят, что чума послана св. Себастьяном, que St. Antoine mettait le feu aux jambes,
St. Eutrope faisait les hydropiques, St. Gildais les folz, St. Genou les gouttes («что св.
Антоний посылает огонь в ноги, св. Евтропий - водянку, св. Жильде - безумие,
а св. Жену - подагру» - очевидно, что названия болезней частично созвучны с
именем святого). Также II, 7, где св. Адорас спасает от повешения.
94 Вовсе не столь поучительными являются параллели с историей ислама в разные
времена и у разных народов.
95 Хродеганг и Бенедикт Анианский не доказывают обратного, поскольку они пред­
ставляют не индивидуальную экстатическую аскезу, но лишь некоторую новую
(неохотно воспринимаемую) дисциплину.
96 Ср. выше, с. 130.
97 Васо. Sermones fid. 3.: там, где смысл должен был повелевать словом, смыслом
пусть повелевает слово (лат.)
98 И наоборот, протестантизм XVI века имел достаточные основания ограничивать
свое восприятие публичных драм аллегориями, морализацией, Ветхим Заветом и
немного историей.
99 См.: с. 96 и особенно с. 111.
100 См. также ниже о войне как составной части политического кризиса.
101 Horaz. Epist. I, 12, 19.: разнящееся согласие начал.
102 Manilius. Astron. I, 141.: согласованное разногласие.
103 Sermones fid. 15, de seditionibus et turbis.
104 Cp.: Guibert. Novigent. ap. Bongars S. 482.
105 Plutarch. Alkib. 17.
106 Об их идеях см.: Ranke. Deutsche Geschichte im Zeitalter der Reformation. Bd. II,
S. 185, 207.
107 Ed. Chassin.
108 Cp.: Fleury de Chaboulon. Bd. II, S. 111.
109 К примеру, никто не спрашивал у римских колонов IV века, хотят ли они быть
христианами, или у польских крестьян, желают ли они стать протестантами, - ими
распоряжался землевладелец.
1,0 О разочаровании, которое последовало за немецкой Реформацией, см. у Себа­
стьяна Франка (Vorrede zum III Buch der Chronik, Fol. 255.) - Можно вспомнить в
этом случае и об оставшихся под католическим господством Нидерландах в 1566
и 1577 гг.
111 Ср. выше, с. 151-152.
112 Ср. выше, с. 157.
113 Вспомним частично аффектированный гнев Французской революции против
Фабра д’Эглантина. В 1794 реакция была уже не той, хотя шум, поднятый отно­
сительно vendus (продавшихся), и продолжался.
114 Ср. стихотворение Гёте «О низости» и др.
115 Именно тогда возникает собственная военная партия при Морице Оранском,
который использовал ее в своих политических целях.
116 Сент-Жюст говорил Бареру: «tu fais trap mousser nos victoires» («Ты преувеличи­
ваешь наши победы»).
117 К примеру, Французская революция вызвала в Австрии после смерти Иосифа II
ужесточение полицейского режима.
1,8 Livius II, 18.: «после назначения диктатора великий страх овладел чернью»
(лат.)
1,9 Strabo XIV, 2, 24. Правда, этот анекдот появился позднее, во времена второго
триумвирата.
120 Об эмигрировавших сторонниках конституционной свободы и желательности
их возвращения см. Quinet. La revolution. Bd. II, S. 545.
121 Примечание: к сожалению, это не касается дураков.

512
122 Сюда относятся также и великие персидские поэты времен монгольского вла­
дычества, пусть даже они и были последними поэтами эпохи; Саади говорит: «Мир
был закрученным, как негритянский волос».
123 См. об этом: Lasaulx. S. 93, 101, 107, 139-153.
124 Fol. 252.
125 Histoire des Sciences et de Savants. S. 411 (De 1’avenir probable de I’espdce humaine).
126 См. выше, c. 121, 166.
127 Эту уступчивость Зибель пытается искусственно истолковать таким образом,
будто Луи Наполеон хотел тем самым втянуть Пруссию в опасную политическую
авантюру.
128 Прево-Парадоль сравнивает эту ситуацию со столкновением двух мчащихся на­
встречу друг другу поездов.
129 Так обстоит в начале 1871.
130 Это касается впечатлений от чьего-то политического и военного могущества,
поскольку признание, достигнутое людьми, великими в интеллектуальном отно­
шении (поэтами, художниками, философами), часто при их жизни оказывалось
спорным.
131 BaerK.E. von. Blicke auf die Entwicklung der Wissenschaft, S. 118, цит. no: Lasaulx.
S. 116.
132 Cp.: Lasaulx. S. 134 о месте Гомера. Об отношении поэта к философу см. пись­
мо Шиллера к Гёте (7 января 1795): «Между тем несомненно, что поэт является
единственно подлинным человеком, и сравнительно с ним даже лучший философ
представляет собой лишь карикатуру».
133 В «Тезее» Плутарха совершенно отчетливо выявляется функция (зиж­
дителя).
134 Ср.: Lasaulx. S. 125 ff.
135 Здесь следовало бы сказать еще и о великих законодателях.
136 По признанию Наполеона, различные предметы cases dans la tete comme ils
eussent pu I’etre dans une armoire. «Quand je veux interrompre une affaire, je ferme son
tiroir et j’ouvre celui d’une autre...Veux-je dormir, je ferme tous les tiroirs et me voil^
au sommeil» (располагаются у него в голове подобно тому, как если бы они лежали
в шкафу. «Когда я хочу прервать какое-либо дело, я закрываю его в ящик и откры­
ваю ящик с другим делом...Если же я хочу заснуть, я закрываю все ящики, - и вот
я уже сплю».)
137 Vai. Max. VI, 11: посредником между Европой и Азией, залогом надежды или
отчаяния (лат.)
138 Наполеон на острове Св. Елены берет в качестве масштаба простую необходи­
мость: «Ма grande maxime a toujours et6 qu’en politique comme en guerre tout mal,
fut-il dans le rdgles, n’est excusable qu’autant qu’il est absolument necessaire; tout ce
qui est au del A, est crime» («Моя главная максима всегда заключалась в том, что в
политике, как и на войне, всякое зло, даже ставшее правилом, простительно толь­
ко в меру его крайней необходимости; все остальное, что выходит за ее пределы,
есть преступление»).
139 Слава в глазах потомков также не вполне свободна от этого; люди почитают дав­
но умерших, от которых зависит наше существование.
140 Fleury de Chaboulon. Мёт. I, Р. 115: «Мое имя будет жить столько же, сколько и
имя Божье» (франц.)
141 Конечно, в тех или иных обстоятельствах быстрая слава сопровождает также и
открытие нового гения.
142 См. с. 508, прим. 10.
143 Stor. Fior.II.
144 Questions contemporaines. Р. 44.
145 См. выше, с. 63-64.

513
146 Шлёцер определял, например, Мильтиада и ему подобных как деревенского
шульца (должностное лицо).
147 Как это делает Плутарх в трактате «De fortuna Alexandria («О фортуне Алексан­
дра».)
J48 См. выше, с. 37-38.
149 Мы вспоминаем здесь пророчество Гартмана: Hartmann. Philosophic des
Unbewussten. S. 341/3.
150 См. выше, c. 38-39.
151 Особенно сравни устойчивые цифры статистики, учение о народонаселении и
др. (Schopenhauer. Die Welt als Wille und Vorstellung. Bd II, S. 575.)

Исторические фрагменты из наследия

1 Td у dp rcaXatd ка1 уеобт] Kai тератсЬ5т| jivGoi KaXoimai, fl 8’1сгтор1а PobXetai
т’аХт|0£$, те naXatov dv те v£ov, ка! td тератшбед fl огж ёхе1 fl ondviov.
(Рассказ о вымышленных и чудесных событиях прошлого называется мифом, ис­
тория же ищет истинного - в далеком ли или недавнем прошлом; поэтому чудеса
в ней не встречаются или редки.) (Strabo XI, 5)
2 Herodot \N 5, 66, 71,72, 117, 68, 69.
3 Буркхардт датирует этот в высшей степени спорный по своей верхней границе
период между 4242 и 2100 годами и сам же отмечает сомнительность этих цифр.
4 Основной источник сведений о Триполи - Диодор Сиц. XVI 41).
s Диодор Сиц. XX и др.
6 Florus'. ...ut qui res ejus legunt, non unius populi, sed generis humani facta discant. (...и
те, кто читают о его деяниях, изучают свершения не одного народа, но рода чело­
веческого.) (лат.)
1 [ Vergil., Eclogia 1] Tityrus.
8 «Римлянин! Ты научись народами править державно -
В этом искусство твое! - налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!»
Вергилий. Георгики. Энеида. Пер. с лат. М., 1979. С. 263.
9 Рефлекс, перешедший от Ганнибала к древним египтянам.
10 Тьер: «Lorsque la vieille Rome tomba vaincue et sanglante aux pieds des barbares,
I’dglise romaine recueillit le genre humain comme un enfant expirant sur le seih de sa
mdre 6gorg6e» («Когда старый Рим, поверженный и окровавленный, пал к ногам
варваров, римская церковь приняла род человеческий, словно ребенка, погибаю­
щего в лоне своей мертвой матери».) (франц.) Она укрыла его в своих святых мес­
тах, обучила греческому и латыни, всему, что знала сама, пока ребенок не вырос
в мужа и не был назван Бэконом, Декартом, Галилеем.
11 См. также Овидий. Метаморфозы, I, 149.
12 Павсаний, VIII, 2,2.
13 Renan. Marc Aurdle. Р. 40 ss.
14 См. работу Буркхардта «Константин» S. 249 и др., а также Bd. 2. S. 206 указ, из­
дания.
15 К самому себе VI, 30. - На рельефах его триумфальной арки (Palazzo dei Conser-
vatori) все представлено в таком благом и благородном виде, что даже лошади смот­
рят там прочувствованным взглядом.
16 Hist. Aug.; Dio Cassius 71, 29.
17 См. его любимое чтение: «Записки Эпиктета», редактированные Аррианом;
наряду с этим и его собственный дневник, собранный после его смерти под на­
званием «К самому себе»: «cet dvangile de ceux qui ne croient pas au sumaturel»
(«это евангелие тех, кто не верит в сверхъестественное»); оно никогда не уста­
реет, «саг il n’affirme aucun dogme...il rdsulte du simple fait d’une haute conscience

514
 morale placde en face de Гunivers» («поскольку не утверждает никакую догму...
оно выводится из простого факта существования высокого морального сознания
перед лицом Вселенной»). Религия Марка Аврелия «n’est ni d’une race ni d’un
pays» («не принадлежит ни к какому народу и ни к какой стране») (Ренан)
{франц.)
18 Взамен этого империя, с жестко установленными налогами, не имела государ­
ственного кредита и злоупотребления им, а также не предполагала займов.
19 Romische Geschichte, Bd. V. 5.
20 Burckhardt. Zeit Constantins I. Aufl. P. 426 und 489 f., II Aufl. P. 379 und 434 = Bd.
V. 2, S. 315 и 360 указанного издания.
21 Kleine Schriften, Bd. I, S. 5.
22 См. ниже «Замечания и дополнения к тексту» (в настоящем издании раздел опу­
щен).
23 Тогда можно было работать, поскольку было покончено с (народными собра­
ниями) и (тяжбами).
24 Колумелла жалуется на абсентеизм: нет praesentia domini (присутствия хозяев);
если судить по этим жалобам, «Георгики» Вергилия имели малый эффект; см. важ­
ное «Вступление» и I, 3.
25 Latifundia perdidere Italiam, jam vero et provincias (Латифундии погубили Италию,
как, впрочем, и провинции) (Plinius. Historia Naturalis VIII, 7,3); - Там же: Sex
domini semissem Africae (то есть, провинцией Африка?) possidebant, quum interfecit
eos Nero princeps (Шесть хозяев владели половиной Африки, пока их не убил вла­
стелин Нерон (Какой способ лишения собственности применялся? Может, уже
при власти сената?) (лат.) Однако в Африке должна была производиться продук­
ция, поскольку Рим питался африканским зерном.
26 В самом сердце североамериканской свободы, благодаря железнодорожным та­
рифам, сегодня все шире распространяет свое губительное влияние масштабное
землевладение и масштабная эксплуатация.
27 Свободное имущее крестьянское сословие не является чем-то само собой разу­
меющимся, а там, где оно существует, оно может быть задавлено ипотеками или
налогами (королевство Италия).
28 См. ниже «Замечания и дополнения к тексту» (См. выше, прим. 22).
29 Urgeschichte von Augsburg (Dea Ziza etc.). Chronicon Uspeigense. P. 284 (после
Фридриха I).
30 Ranke \N, Anm.411.
31 MommsenN, 175.
32 Mommsen V, 92.
33 Плачевное состояние Галлии при Диоклетиане; багауды.
34 Описание Галлии у Аммиана Марцеллина XV, 12, 1 не замечает нищету.
35 О его границах см. «Замечания и дополнения» (См. выше, прим. 22).
36 Вариации к изложенным здесь и далее мыслям и дополнения к ним см. ниже
«Замечания и т. д.» к тексту (См. выше прим. 22).
37 Что пытался впоследствии сделать еретик Татиан в своем «Диатессароне».
Eusebius. Historia ecclesiastica. IV, 27.
38 Historia ecclesiastica HI, 24.
39 Eusebius. Historia ecclesiastica IV, 7.
40 Но разве только этот мотив двигал язычниками? См. письмо Евсевия в конце
Historia ecclesiastica V, 1.
41 Historia ecclesiastica VI, 42.
42 Gregor Turon. De gloria martyr. I, 64.
43 Например, там же, 1, 65: В этой борьбе мученик Юлиан по праву завоевал ве­
нок победителя (при Диоклетиане).
44 Kurz. Р. 50.

515
45 Особенно р. 588, 603,605 и, тем более, р. 632.: «попытки создания единого хри­
стианства»,.. «рационального иудаизма» (франц.).
46 Anonymus Valesianus.
47 Vita s. Caesarii.
48 Lembke 1, 193.
49 Разъединение Востока и Запада империи за исключением раздела при Диокле­
тиане и др.) уже было подготовлено в соглашении между Октавианом и Антони­
ем в 40 г. до н. э.: Плутарх, Антоний 30.
50 См. «Замечания и дополнения» к тексту (прим. 22).
51 Редакция III: черный камень был, несомненно, слишком значим для него.
52 Оказала ли она большее моральное воздействие, нежели арабское идолопоклонство?
53 Dollinger. Kirche und Kirchen. P. 166.
54 В иной редакции: Некогда пошлость выказала здесь свое могущество. Тривиаль­
ность охотно прибегает к тирании и с удовольствием возлагает свое ярмо на благо­
родный дух. Ислам запретил скульптуру и живопись. Сам по себе он представляет
победу тривиальности над более глубокими религиями, которые, правда, находи­
лись в кризисе. Ведь большая масса человечества тривиальна в своих убеждениях.
55 В скобках: «в более поздние времена фатализм питает леность, а леность - фатализм».
56 Частично заимствовано из Бругша (Brugschy. Der Mahdi, in Rodenbergs Deutscher
Rundschau, Bd. 39 (1884) (это касается главным образом раздела «Дальнейшие след­
ствия деспотизма» и до сих пор.)
57 Дата может быть установлена на основе упоминания Буркхардтом книги Э. фон
Гартмана «Философия бессознательного», вышедшей в 1869 г., и из того обстоя­
тельства, что заметки, очевидно, появились одновременно со следующими (III)
рассуждениями.
58 Он примерно так же хотел спасти королевство, как Робеспьер - Французскую
республику.
59 После amotis epulis (унесения явств) была подана бычья голова (Boethius.
Historiae Scotorum libri XIX cum continuatione Ioann. Ferreri ad annum 1488, fol. 363)
(лат.)
60 Sylvescere Scota juventus (Уничтожается шотландская молодежь.) - Невозмож­
ность возделывания пашни. Семья каннибалов в пещере Финнана, Boethius. Fol. 381.
61 Comines, I Cap. 13.
62 Martin H. Histoire de France VI, 513.
63 Как далеко заходит дружба Людовика XI с городами: Tocqueville, Martin Я. VII.
Р. 70 и заметка.
64 Buser В. Beziehungen der Mediceer zu Frankreich wahrend der Jahre 1434 bis 1494.
S. 407 f., 5 Nov. 1451: Instruktion des Ferrante.
65 Отсюда в общих чертах следует: Народ: почитание железного сундука в Кибур-
ге, в котором раньше находились имперские регалии. Ученые: Petrus ab Andlo и
de imperio Romano libri duo. Идеалист-сторонник империи и кричащий во весь
голос против конкретного Фридриха III: Матиас фон Кемнат: Мнение грубых глу­
пых людей относительно люцернского шиллинга.
66 Dante. Purgatorium VI. Конец.
67 Письмо Баязета от 12 сентября 1494 по поводу Гема (принца Джема) к Алек­
сандру VI, как его цитирует Ранке: sia levato di travaglio... che translatata 1’anima
sua nell’altro mondo dove havra miglior quiete («как избавленная от забот..его душа,
вознесенная к иному миру, должна обрести лучшее упокоение») вместе с обеща­
нием 300000 Ducati d’oro (золотых дукатов), находим в Lettere de Principi II, fol. 3
(итал.)
68 Baluze. Miscellanea Ill. 123.
69 Giuseppe Buonfiglio Costanzo. Prima parte dell’historia siciliana. Venezia, 1604. P. 391.
70 Sabbata I, 122

516
71 Вопросительный знак более позднего происхождения.
72 Кавычки более позднего происхождения.
7' Maurenbrecher. Studien und Skizzen zur Reformationszeit. Leipzig, 1874. S. 260,
1521 r.
74 Captivitas babylonica («вавилонское пленение»)(лд/л.) церкви есть уже у Иоанна
Везалия.
75 Более позднее дополнение с простым знаком точки.
76 Advis et Devis des diffbrmes reformateurz, напечатано в его Advis et Devis. Genf,
1856. P. 142, 144, 148.
77 Lang Heinrich. Luther, ein religidses Charakterbild (1870). Ланг (t 1876) был откры­
вателем новых путей свободомыслящего христианства в Восточной Швейцарии;
реформационные союзы означают объединение приверженцев этого современного
реформированного направления в Швейцарии.
78 Dollinger. Kirche und Kirchen. S. 429, bes. 434, 437.
79 B: Chronicon Citizense. P. 899.
80 Cp. Dollinger. Kirche und Kirchen. S. 54, 55.
81 Частичное повторение № 53.
82 Ср. особ. Альбрехт Прусский.
83 Перемены в его взглядах на власть: Janssen II, 488, из Хагена.
84 Janssen III. 184. - Уровни терпимости, ib. 191 (Из времен Аусбургского рейхс­
тага 1530): Лютер требовал только изгнания католиков; Меланхтон хотел, что­
бы к ним применялись телесные наказания, поскольку в обязанности светской
власти входит провозглашение и охрана божественного закона (здесь цит.
Corpus Reformatorum 9, 77); Цвингли оценивал умерщвление, в случае необхо­
димости, епископов и духовных лиц как заповеданное Богом дело (Janssen III,
114); Дальше всех пошел в своих требованиях Мартин Буцер в своих «Диало­
гах» 1535: всеобщее истребление папы, епископов и всех их приверженцев (Бу­
цер иудейского происхождения). - Janssen III, 348, заметка из С.А. Менцеля:
о приверженцах Лютера около 1537: они хвалятся независимостью от челове­
ческих предписаний и приходят в ярость от всего того, что они называют че­
ловеческими установлениями. В то же время сами они все теснее замыкаются
в узком кругу начетничества и церковных форм, которые один человек, превос­
ходных личных качеств и своеобразной духовной направленности, выделил в
обширной области религиозных идей и объявил в качестве совокупного поня­
тия общезначимой истины, как единственно возможный способ выражения и
понимания христианства».
85 О Пенце и обоих Бехаймах: Janssen II, 382.
86 Colloquia р. 150 в Convivium religiosum.
87 Описанный позже (р. 160 s.) цикл картин в загородном доме совершенно опре­
деленно тенденциозен; частью он библейский по содержанию, частью поучителен
в моральном смысле (древняя история, мифы, знаменитые люди, фризы с голо­
вами пап и императоров). Эразм, возможно, не был слишком напуган иконобор­
чеством. Lettere di Principi III, 184 s.: после битвы при Мюльберге испанские сол­
даты находили в Саксонии во всех домах (очевидно, имелись в виду дома пасторов)
большие деревянные или медные гравюры с изображением Лютера и в principale
parte. В главной части дома видели другую картину: Лютер, раздающий причас­
тие, рядом с ним распятие, а слева папа и кардиналы в аду. Недалеко от Виттен­
берга в прекрасном месте был обнаружен красивый дом с множеством стенных
росписей con bellissimi colon et durabili, fra quali vi era Gesu Cristo con la croce in
spalla, ed il Papa in una sedia, Gesu Cristo lavando i piedi a’poveri e basciandogli ed il
Papa sentato (sic!) basciandosegli a lui (тенденциозный фасад) (написанных краска­
ми, отличающимися своей красотой и стойкостью. Здесь можно было увидеть об­
раз Иисуса Христа, несущего на плече крест; папу, сидящего на престоле; Иисуса

517
 Христа, обмывающего ноги бедняку и целующего его, и папу, желающего (!) по­
целовать Христа. - шпал.)
№ На самом деле горные кантоны не были на стороне Реформации. Ср.: Morikofer J.C.
Ulrich Zwingli II, 183.
89 Ср. Liithi Е. Die bemische Politik in den Kappelkriegen. Bern, 1878. S. 22 ff.
90 Об этом: см. Van Praet J. Essais sur 1’histoire politique des demidres sidcles.
Bruxelles, 1867. P. 168.
91 Общая характеристика: Van Praet J. P. 189 s.
92 Далее еще следует: его день св. Матиаса, 24 февраля: день его рождения, битвы
при Павии, его коронации и рождения дона Хуана Австрийского и даже согласно
Стирлингу, р. 184, также и битвы при Бичокка (?) - он отпраздновал его еще в
Юсте с большим торжеством. Торжественное пожалование Морицу лена также
последовало 24 февраля 1548 г.
93 Albert, Relazioni, Serie I, vol. II p. 142 ss.
94 «О рабстве воли». На одном из прилагаемых листов Буркхардт воспроизводит
из нее некоторые отрывки и замечает: «Чего однако Лютер не упоминает во всем
произведении - это квота блаженных и проклятых. - Лука XIII 23 ff. Слова зву­
чат достаточно милостиво, особенно стих 29. - (Lib. аг. Свободная воля была од­
ной из самых близких сестер разума, которую Лютер обычно так жутко поносил).
Этот вопрос о квотах возникает, когда Рим. XI привязывают к словам Христа об
узком пути и тесных вратах. - Обращение за помощью к предвидению было при­
нято уже в схоластике и обнаруживается, среди прочего, у Фомы Аквинского».
95 Dollinger. Kirche und Kirchen. S. 127.
96 Показательным в этом отношении является произведение Кальвина: De
scandalis (1550) («О соблазнах»).
97 Ср. Ranke. Deutsche Geschichte V. Ende; его исполняющееся с тех пор пожела­
ние S. 483.
98 Буркхардт ссылается в этом разделе, за исключением работы Janus, f. 411 f. (см.
след, прим), на работы: Huber. Der Jesuitenorden nach seiner Verfassung und Doktrin,
1873, и Heinrich von Orelli. Das Wesen des Jesuitenordens. Potsdam, 1846 (последняя
особенно значима для обозрения более важных трудов Ордена).
99 Die Jesuiten und das Papalsystem: см. Janus. Der Papst und das Concil. P. 411.- Свое­
образное бесстыдство иезуитских чудес: у Рубенса (Бельведер) св. Франциск Кса-
вер пробуждает по крайней мере двух мертвецов сразу и, без сомнения, собирает­
ся сделать то же и с мертвым ребенком, которого приносит погруженная в горе
темнокожая мать. Исцеление слепых и тому подобное идут своим чередом.
100 О его знании людей и умении пользоваться ими см. Heinrich von Orelli (как в
прим. 1). Р. 155.
101 Martin Н. Histoire de France. Т. IX. 103.
102 Одобрение убийства тирана у Лютера и Меланхтона: Janssen. Geschichte des
deutschen Volkes, Bd. Ш, 418, 419. Nota - кроме того, о том, что цель освящает
средства, см. ib. 431, 432.
103 Janus. Der Papst und das Concil, особ. 386-394.
104 Властители Женевы еще в 1591, 19 мая: On charge М. le Sc. (Syndic?) Du Villard
de faire tuer, sous la гёсотпрепсе qu’il jugera й propos, le baron d’Hermance et les
Seigneurs d’Avally et de Campois, qui sont manifestement ennemis de cet 6tat. (M.S.
(синдик) Дю Виллар обвиняется в том, что приказал убить (за вознаграждение, ко­
торое будет установлено им по сему случаю, барона д’Эрманса и сеньеров д’Авали
и де Кампуа, которые являются открытыми врагами этой страны») (Segesser. Ludwig
Pfyffer. Bd. II, p. 151, N.). Для чего цитируется: Grenu. Fragments historiques. P. 72.
los Cp.: Janssen. Geschichte des deutschen Volkes. III. 418, 419 Nota.
106 Pietro Priuli 1608, p. 220, в: Relazioni degli stati Europei, изд. Barozzi und Berchet,
Serie II, Francia, vol. I.

518
 107 См.: Gust. Rumelin. Shakespearestudien (автор, не превзойденный, на мой взгляд,
Дингельштедтом).
,(ж Следующее «Введение», относящееся к названному историческому периоду,
было обобщено Буркхардтом в подробно изложенном обзоре, содержащем допол­
нения и достойные внимания формулировки. Они будут использованы в после­
дующих «Примечаниях».
109 В обзоре: фанатики всех конфессий и неконфессий... Радикальные политики,
которые не могут выдержать в истории зрелища враждебных сил и их борьбы.
1,0 В обзоре: Восток с его неантагонистическими мировыми монархиями.
1,1 В обзоре: И им тоже следовало существовать как почве определенных культур.
112 В обзоре: ...и это в настоящих превращениях и схватках, которые сопровожда­
ли их в те времена всегда в болезненных, но в то же время постоянно чреватых но­
выми силами формах, - не так, как в заслуживающей самой по себе уважения Ви­
зантии, где в течение 700 лет каждый раз повторялась одна и та же престольная и
военная революция.
1,3 Обзор: Для того и существует история, чтобы не сожалеть об этой борьбе евро­
пейского Запада, но наблюдать за ней и давать о ней представление. С ее насколько
возможно высокой и свободной точки зрения она воспринимает и Discordia
concors («разногласие» как «согласование») (лат.) Она должна радоваться, как
своему богатству, всем ушедшим в прошлое силам, а не только тем, какие случай­
но вызывают симпатию в последнее десятилетие.
1,4 Обзор: На службе Одному государству (стремление Людовика XIV) или ниве­
лирующей тенденции, будь она политической, религиозной или социальной. Про­
тив этой подавляющей силы Европа всегда собирала свои последние силы и все­
гда находила своих спасителей (Вильгельм III Оранский).
1,5 Людовик XIV постоянно разрушает то, что строит Кольбер.
1,6 В обзоре: аристократы... по всей Европе находятся в соглашении между собой.
1,7 Обзор: страны безмолвно переходят от одних владык к другим (Италия в резуль­
тате войны за Испанское наследство и т. д.).
,,н В обзоре выражено более отчетливо: Через конфликты этих абсолютистских
властей, почитающих силу за счастье и желающих возрастать все больше, проби­
вается идея некоего так называемого равновесия сил.
119 В обзоре: промышленники, однако, еще нигде не были правящим классом,
даже в Англии.
120 В обзоре: состояние духа, которое невероятно отличалось от сегодняшнего, но
при этом тоже имело свое право на существование и свойственный ему стиль.
121 В обзоре: меценатство и посвящения меньше унижают человека, чем сегодняш­
нее преклонение перед мнением и вкусом толпы.
122 В обзоре: еще не было производства литературного корма, то есть, отсутство­
вало почтение к пустому и скудному обману чувств.
123 Утвержденные в музыке того времени стилистические законы будут впослед­
ствии сохранять свое господство (по крайней мере, в общих чертах), подобно со­
временной нам тональной системе.
124 Ср.: Michelet. Histoire de France. T. XII. 30.
125 См.: Buckle.
126 Sismondi. Histoire des Republiques italiennes du Moyen age. Bd. XVI. 219 ss.
127 Этот раздел дается no: Gindely A. Geschichte des DreiBigjahrigen Krieges. Bd. III.
S. 73 f.
,2S Ср. обет Цезаря своей прародительнице Венере в битве при Фарсале.
129 Ludolff. Hiob, Schaubiihne der Welt. III. Teil. 997.
130 Буркхардт предпосылает этим словам: это существенные черты его личности.
«Je ne suis pas esclave ma parole» («Я не раб своего слова, франц.], что тогда было
свойственно каждому собственнику.

519
 ,3‘ Ludolff. Hiob, Schaubiihne der Welt. III. Teil. Frankfurt, 1713. III. 395.
132 Ibid., 1211.
133 Письмо Виллару от 8 января 1688 г.
134 Элизабет Шарлот: у него не было иных суеверий, кроме духовидения, веры в
чудесное явление Богоматери и др.
135 Заметка сделана после летних отпусков 1869 г.
136 Далее следует зачеркнутая фраза: Явная цель - владычество над наследием ос­
манских турок, хотя, возможно, втайне имеются в виду не столько Константино­
поль, сколько Пешт и Эгер.
137 Ср.: Ranke. Preussische Geschichte II, 26. В полемике с Вольтером Фридрих про­
явил себя как убежденный теист.
138 Но уже будучи королем, он хотел однажды отречься от престола в пользу принца
Генриха, чтобы на 12 000 талеров жить только для своих друзей и для научных
интересов; Ranke III, 474.
139 Позднее добавлено: вплоть до рубежа 1870 г.
140 Культура не несет с собой никакого нравственного прогресса: Hellwand F. v.
Kulturgeschichte in ihrer natiirlichen Entwicklung. Augsburg, 1875. S. 702.
141 Die Maschine und das Elend, Hellwald, S. 783 (nota bene, это касается не только
переходных времен.)
142 Philosophic des Unbewussten, S. 348, 351 f.
143 Там же. S. 337 и, в особенности, S. 341 f.
144 Там же, на S. 343 он признается, что с позиций эвдемонизма его построение
выглядит чудовищным.
145 Ср.: высказывания Токвиля.
146 Ср.: также Taine. La Revolution. Р. 235: заметка (о браке священников и т. д.)
147 Mortimer-Ternaux. Histoire de la Terreur I. 120.
148 Ср. также Mercier. Nouveau Paris II. 200.
149 Отчасти с использованием книги Edg. Quinet [La Revolution, Band I. S. 425 ff.] и
в полемике с ней.
150 Неразборчиво: Yenken=Yankys=Gleichmacher?
151 Имеется в виду следующее издание: Jos. v. Hormayr. Allg. Geschichte der neuesten
Zeit, Gluckstaad, 1825, HI Band (но не II Band), S. 188-91= Band II, S. 67, из: Neue
Ausgabe, Wien, s.d. Источником действительно является Иоганнес фон Мюллер.
***
Раздел «Замечания и дополнения к тексту» («Bemerkungen und Erganzungen zum
Text». S. 467-482), содержащий отсылки к Архиву Буркхардта, разночтения и т.п.
в настоящем издании опущен. - Ред.

Перевод с нем. яз. выполнен А.В. Драновым (с. 7-97) и А.Г. Гад-
жикурбановым (с. 98—508) по изданию: Burckhardt J. Weltgeschicht-
liche Betrachtungen. Historische Fragmente aus dem NachlaB. Basel, 1929.
Аслан Гаджикурбанов

Всемирная история
в представлении
Якоба Буркхардта
 настоящем издании впервые на русском языке публику­
ются два собрания исторических сочинений выдающего

В
ся историка и теоретика культуры Якоба Буркхардта
(1818—1897). Это «Размышления о всемирной истории» и
«Исторические фрагменты». Они представляют собой ре­
зультат почти полувековой преподавательской деятельности
зельского профессора - с 1844 по 1893 гг. Эти собрания его ис
рических трудов были изданы уже после кончины их автора — в
1905, 1918 и 1929 гг. Читатель может ознакомиться с характером
этих сочинений, принципом отбора материала по вступлениям,
написанным редакторами названных изданий. Значительная часть
текста не предназначалась для печати, представляя собой лишь
подготовительный материал для обширных лекционных курсов Я.
Буркхардта. Этим объясняются и многие его особенности. Для пе­
реводчика особые трудности представляла проблема превращения
этих зачастую сырых, лаконичных, фрагментарных записей про­
фессионального историка (его конспектов, пометок, дневников)
в доступный чтению текст. Насколько удачно это удалось сделать,
читатель может судить сам.
Язык Буркхардта сочетает в себе научную концептуальность с
образностью и метафоричностью свободного исторического пове­
ствования. Перед нами картина, панорама истории. Кроме того,
историк создал во «Фрагментах» прекрасную галерею портретов
выдающихся исторических личностей, отмеченную ярким художе­
ственным стилем. Позиция автора постоянно дает о себе знать; в
то же время, зачастую трудно определить, выражает ли Буркхардт
собственную точку зрения или излагает какую-то, может быть,
чуждую ему доктрину; выдающиеся деятели исторического про­
шлого становятся его живыми оппонентами. Очевиден моралис­
тический подтекст многих его рассуждений, особенно в «Размышг
лениях», в разделе «О счастье и несчастье в мировой истории», где
этический подход составляет основу исторического анализа. К

523
тому же, как оказывается, история для Буркхардта говорит не
столько о прошлом, сколько о настоящем: в этих фрагментах мы
не только чувствуем дыхание истории, но и непосредственно вос­
принимаем грозовую атмосферу близких ему по времени собы­
тий — прежде всего, франко-прусской войны 1870 г., Парижской
коммуны, формирования новых национальных государств в Гер­
мании и Италии, экономических и политических кризисов, созы­
ва Первого Ватиканского собора и др. Некоторые фрагменты этих
записей производят впечатление написанных в наши дни - на­
столько они современны нам по стилю и по смыслу. Знакомство
с историческими сочинениями швейцарского историка не толь­
ко расширит наш кругозор, особенно в общеевропейской истории,
но и позволит понять истоки формирования современного евро­
пейского духа в целом. Якоб Буркхардт выражает одну из его вер­
шин. Его можно назвать и творцом европейской идеологии в ши­
роком смысле.
Предлагаемые произведения Якоба Буркхардта интересны еще
и тем, что по своему характеру выходят далеко за границы исто­
рических сочинений; они представляют собой свидетельства мыс­
ли, захваченной философским, социологическим, политологичес­
ким, культурологическим, эстетическим и этическим интересом
к человеку.

История как самая ненаучная дисциплина

Фундаментальной проблемой исторического исследования оказы­
вается разработка ведущего принципа, на котором основывается
исторический анализ. С чего начинается история? Я. Буркхардт
дает следующую характеристику истории как специальной дис­
циплины: «История всякий раз сообщает о том примечательном,
что один век обнаруживает в другом» (Исторические фрагменты.
История XVII и XVIII вв. 84 II). В этом определении выделяются
специфические особенности исторического взгляда: историк
прежде всего обращает свой взор в прошлое. Буркхардт не исклю­
чает при этом возможности, когда современные друг другу эпохи
могут обмениваться критическими суждениями друг о друге — это
особенно важно для культурологического, политологического и
социологического исследования. В частности, в «Размышлениях»
и во «Фрагментах» их автор оставил нам множество размышлений
о современной ему европейской жизни; это как бы диагноз его
времени — живой, заинтересованный и трагический.
Далее, историк всегда что-то предсказывает, предвидит, экст­
раполирует современную ему историческую ситуацию в будущее —
в этом и проявляется огромный эвристический смысл истории как

524
науки, но такого рода прогнозирование всегда чревато ошибками
ввиду ограниченности познавательных средств у любой, даже са­
мой строгой, исторической дисциплины. Буркхардт достаточно
однозначно определяет пределы достоверности исторического ис­
следования: «Из всех наук история является самой ненаучной, по­
скольку она в наименьшей мере обладает или может обладать на­
дежным, признанным методом отбора материала» (Там же). Любое
суждение о будущем всегда будет вероятностным («ненадежным»).
По какому же принципу историк отбирает из многообразного ис­
торического материала комплекс фактов, который может быть им
так или иначе систематизирован? Это далеко не спекулятивная
проблема — Буркхардту, как доценту, преподающему историю,
нужно было давать себе отчет о хронологических, фактологичес­
ких, структурных границах той исторической картины, которую он
создает перед своими слушателями или читателями. Издатель
Я. Буркхардта рассказывает, на какую огромную фактологическую
основу опирается каждое из блистательных описаний историчес­
ких эпох, создаваемых замечательным историком в предлагаемых
«Фрагментах», как бы раскрывая перед нами его исследовательс­
кую «лабораторию».
История преимущественно смотрит в прошлое и видит в нем
то, что ей интересно или примечательно. Буркхардт подчеркива­
ет такую особенность исторического познания, как дифференци­
рующий взгляд; сравнивая свою эпоху с одной из прошлых, исто­
рик отличает одну от другой. В этом смысле в истории мы имеем
дело с множеством индивидуальностей. Буркхардт был современ­
ником неокантианца Г. Риккерта, разделявшего два типа наук —
науки о природе и науки о культуре. Первые (естественные науки)
характеризуются генерализирующим (номотетическим) методом
обобщения, при котором множество естественных явлений под­
водится под одно общее для них понятие, как бы нивелируясь в
таком синтезе. Науки о культуре (в их число входит и история)
использует индивидуализирующий (идиографический) метод вов­
лечения множества непохожих событий в некоторое единое про­
странство вокруг общего для них центра — каждый индивидуум
соседствует с другим, не утрачивая своего лица: это как бы их диф­
ференцирующее сочленение.
Несомненно, Буркхардт отдал бы предпочтение методу инди­
видуации, в частности, его оценка столь любимой им эпохи сред­
невековья прямо говорит об этом. Не будем забывать, что отно­
шение ученого-историка Якоба Буркхардта к истории выражает
преимущественно эстетическую доминанту, художественный
взгляд Буркхардта на становление культуры нашел свое отражение
в его обширных циклах лекций по истории художественной куль­

525
туры Древнего мира, средневековья и Возрождения, прочитанных
им в пору его преподавательской деятельности в Базельском уни­
верситете; основные их идеи выражены в его известнейших про­
изведениях «Культура Возрождения в Италии», «Истории Возрож­
дения в Италии» и «Истории греческой культуры». В предлагаемых
читателю трудах историка этот метод индивидуализации бросает­
ся в глаза в тех запоминающихся «физиономиях» эпох и персона­
лий, которые он нам представляет. Здесь может сказываться и вли­
яние тезиса его знаменитого учителя Леопольда фон Ранке, что
«всякая эпоха одинаково близка к Богу», ставшего хрестоматий­
ным: именно в силу своей близости к высшему началу эпоха об­
ретает равную всем другим историческую значимость (о таком
«возвышении» любой индивидуальности в силу ее отнесения к
высшей «ценности» говорили и неокантианцы).
Историческое сообщение — не рассказ о случившемся в про­
шлом, а представление самого случившегося в зримом образе:
Weltgeschichtliche Betrachtungen можно переводить, как «Размыш­
ления о всемирной истории», подчеркивая момент интеллектуаль­
ного созерцания истории, размышления о ней, но с полным пра­
вом допустимо, а в чем-то даже предпочтительнее определить их как
«Рассмотрение всемирной истории»’ с акцентом на эстетический
характер того исторического обзора, который дает Буркхардт). Этим
методом самоописания исторических событий Буркхардт пользует­
ся очень широко во «Фрагментах» — не случайно он сравнивает
историка с художником-маринистом, охватывающим одним взором
огромную панораму океана истории («при этом всегда остается
место для произвола в выборе только одной последовательности
представлений или одной точки зрения на волны тех событий, из
которых складывается океан всемирной истории, начиная с дале­
кого прошлого и заканчивая отдаленным будущим, о котором со­
всем ничего не известно»). Хотя одновременно каждая его истори­
ческая картина (портрет) несет в себе заряд авторской рефлексии
по поводу самой себя, а это требует способностей не визионера, а
аналитика: «В действительности нам следовало бы жить в постоян­
ном интуитивном постижении мирового целого. Только для этого
понадобился бы сверхчеловеческий интеллект, вознесенный над
последовательностью временного и ограниченностью простран­
ственного бытия, и вопреки этому находящийся в постоянном со­
зерцательном общении с ними и полностью участвующий в них».
В таком насыщенном определении слышны отголоски традиций
немецкого идеализма, в частности, кантовской методологии (вос­
приятие явлений целесообразности природы соединяет в себе мо-

* См: Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. М., 1996. С. 531.

526
менты чувственного и интеллектуального созерцания), а, возмож­
но, и идей Шопенгауэра.

Предпочтительность в выборе историка

Историк вынужден выбирать: будучи существом, ограниченным в
пространстве и времени, он не обладает бесконечным интеллек­
том и созерцанием, а предмет, открывающийся его взгляду, бес­
конечен. Однако, очевидно, что такое требование, обращенное к
ученому-историку, оказывается для него непосильным и невыпол­
нимым, оно скорее, задает некий человечески недостижимый иде­
ал исторического созерцания: быть вне событий, обозревая их из
отвлеченной точки наблюдения (хронологически она будет соот­
носится с последующей по отношению обозреваемому прошлому
временной фазой, т. е. не совпадать с объектом созерцания), и в
то же время, созерцательно общаться с прошедшим и участвовать
в нем (идея вживания в исторический факт, близкая к методоло­
гии Дильтея и герменевтической традиции в целом). Как ни уди­
вительно, при чтении «Фрагментов» Буркхардта у нас создается,
как говорит по другому поводу сам базельский историк, «оптичес­
кая иллюзия» того, что сам он в реальности обладал таким интуи­
тивным постижением истории — настолько близки ему эти исто­
рические «вещи» — события и персоналии. Его вчувствование в
них, основанное на огромном знании фактологии и на художе­
ственном переживании исторической драмы, реально передается
читателю (другое дело, удалось ли воспроизвести это ощущение
при переводе на русский язык).
Правда, и сам Ранке, и Буркхардт все же, как простые смерт­
ные, выбирали из множества эпох те, которые были им ближе в
силу разных оснований, и не смогли удержаться от специфиче­
ских оценок исторической реальности. Проблема оценки или
оценочного суждения представлялась для Якоба Буркхардта чрез­
вычайно важной, и он так или иначе касается ее и в «Размышле­
ниях о всемирной истории», и во «Фрагментах». В первом разде­
ле его «Размышлений...», изданном под заглавием «Об изучении
истории», есть специальный параграф, посвященный теме пред­
почтения, или предпочительности (избирательности, благого по­
желания — Wiinschbarkeit) при отборе исторического материала и,
соответственно, его оценке. Очевидно, что любой отбор несет в
себе некоторую предпочтительность. С одной стороны, сам Бурк­
хардт подчеркивает, что никакой ученый-историк не может от­
казаться от определенных предпочтений при взгляде на всемир­
ную историю; он даже говорит не только об избирательности, но
и о влиянии на выбор человеческих пристрастий (интересно, что

527
в этом случае используется термин Parteinahme — буквально
«партийность»): «мы можем bona fide клясться в нашей беспри­
страстности и при этом неосознанно сохранять в душе устойчи­
вые пристрастия» (Фрагменты. Революционный век. Hid) Про­
изводство и сообщение.)
Далее, любой излагающий историю будет проявлять свой специ­
фический характер при отборе материала, прилагать свой собствен­
ный масштаб к тому, что достойно сообщения, в соответствии со
своей национальностью, субъективностью, особенностями образо­
вания и времени. Когда историк готовит свой курс, при отборе
материала неотвратимо начинает играть свою роль субъективный
произвол. Буркхардт прекрасно сознает, что при исторических
рассмотрениях ученый бессознательно переносит страсти своего
времени или своей индивидуальной природы на события далеко­
го прошлого, находя в нем ответ на мучающие его загадки, вернее,
полагая, что он его находит. Здесь Буркхардт говорит скорее о
роли исторических предрассудков, которым он и сам отдал пола­
гающуюся дань.
Субъективность предпочтительного неизбежна, она выступает
в скрытой форме, но историк должен сознавать ее ограниченность.
В чем ущербность «предпочтительного» подхода к истории? Он тя­
готеет к одномерности, нивелировке, упрощению: «Привычная для
нас доктрина предпочтительности обладает способностью требо­
вать незамедлительной и окончательной победы одного начала; она
не способна переносить многообразие. Священнослужители всех
конфессий, популярные философы, владетельные князья и ради­
кальные политики требуют чего-то единого, да и его — тотчас и
полностью, несмотря на то, что из-за этого мир будет становится
мертвым и бесцветным» (Фрагменты. Там же. 84 I).
Он противоречит идеалу научности, полностью подчиняя ру-
зум одной его тенденции, пренебрегая высшим предназначением
науки — объективным описанием реальности. История не может
и не должна отказываться от этого критерия: «Взгляд на историю
в целом может быть для нас полезным, поскольку учит принци­
пиально отвергать всякие благие пожелания, посвятив себя рас­
смотрению и возможно более объективному описанию конфлик­
тов прошлых времен, всего их разнообразия и свойственных им
антагонизмов» (Там же. 84 III).
Прибегая к сравнению историка с художником, Буркхардт го­
ворит о том, что, включая в описание всемирной истории явления,
которые для нас явно предпочтительны, мы поступаем точно так
же, как если бы в океане исторических времен одна из его волн по
своей прихоти пожелала бы получить преимущества перед други­
ми (Там же), то есть частный взгляд стал бы абсолютно приори­

528
тетным и тем самым нарушилась бы гармония разных начал —
критерий, несомненно, эстетический (concordia discors).
Образ волны исторического океана, подхватившей человечество,
является для Буркхардта истинным символом всемирного истори­
ческого движения — он даже говорит, что ураган, захлестнувший че­
ловечество в «век Революции», начиная с 1789 г., продолжает вес­
ти за собой и современную ему Европу. Здесь Буркхардт проявляет
глубокое философское прозрение, лишний раз свидетельствующее
о проникновенности его мысли: «Нам хочется узнать, какая волна
унесет нас в океан, только мы сами являемся этой волной» (Фраг­
менты. Революционный век. 114 Id. Производство и сообщение).
Эта мысль раскрывает драму любого исторического взгляда, пыта­
ющегося, опираясь на традиционные и для самого Буркхардта кри­
терии научности, выявить в совокупности явлений устойчивые ка­
узальные связи по принципу редукции одних исторических явлений
к другим или эксплицирования одного события истории из иного.
Сам историк также настаивал на наличии такой каузальной вза­
имозависимости исторических явлений, когда каждое из них ока­
зывается обусловленным прошлым и несущим в себе свое будущее,
хотя это должно было вносить существенные коррективы в «фи­
зиогномический», индивидуализирующий подход к истории. Не­
сомненно, эстетический, идиографический критерий дополнялся
у Буркхардта критерием исторического детерминизма, требую­
щего отвлеченно интеллектульного анализа, установления опре­
деленных законосообразностей в последовательности или взаимо­
связи исторических реальностей. Якоб Буркхардт, однако, был
склонен говорить не о законах истории, как это было свойственно
многим его великим современникам, а об устойчивых тенденциях
в истории Европы, повторяющихся примерах, убедительных сви­
детельствах или даже выразительных ликах. Вынося обобщающее
суждение, он всегда явно или неявно предполагает оговорку отно­
сительно необходимого многообразия, многоликости историчес­
кого поля, по крайней мере, считает это как бы объективно при­
нудительным для Европы, — образом, ставшим неотъемлемым от
нее. И свое собственное историческое суждение он также не мо­
жет вынести за европейские границы.
Это фундаментальный принцип и критерий его культурологи­
ческого подхода, поскольку всемирную историю он рассматрива­
ет еще и как многообразную историю духа, художественного ге­
ния и нравственного идеала. Поэтому у него нет единственного или
единообразного критерия в оценке исторических явлений. В зави­
симости от контекста принципом оценки (предпочтения, от ко­
торого он не отказывается) может быть законосообразная связь
событий, воплощенный эстетический образ, претворенный мо­

529
ральный императив, проявления волевых феноменов в ту или
иную эпоху. Эта позиция историка получила свое программное
выражение в его вышеназванных культурологических работах,
однако и «Размышления..», и «Фрагменты» содержат огромное
количество примеров культурологического и эстетического ос­
мысления исторической реальности, уже не говоря о том, что за­
мечательные портреты исторических персоналий здесь не только
иллюстрируют законы исторического бытия (они создавались Бур-
кхардтом не для этого), но и сами составляют некую художествен­
ную ткань прозаической истории «производства и сообщения».
Если современная ему Европа не просто несется в океане исто­
рии, но и сама является несущей себя волной, то, пытаясь опреде­
лить движущие силы этого потока, историк попадает в сложное
положение — он не сможет отделить в современной ему действи­
тельности субъекта движения («несущего» начала) от его объекта
(«несомого» им). В этом случае как бы не существует какого-то
определенного исторического закона, который мог бы детермини­
ровать «ход истории» и подвигать людей: человечество, и прежде
всего Европа, само движет себя, и у исследователя нет надежных
инструментариев для определения траектории его последующего
движения.
Перед нами идея открытой истории (трудно сказать, насколь­
ко последовательно сознавал это сам Якоб Буркхардт, сравнив
историю с океаном). Поэтому для полного представления «рево­
люционного», XIX века, Буркхардт прибегает к методу историче­
ских аналогий, проекций из прошлого в будущее, а также к про­
гнозированию, основанному не только на знании современных
ему реалий европейской жизни, тенденций ее развития, но и на
переживании исторических катаклизмов (кризисов). Это позволя­
ет увидеть в его картине истории не только блистательный эсте­
тический феномен, но и оперативный простор для развертывания
значимых эвристических построений каузального порядка, иног­
да выступающих в образе исторического закона; поскольку у ис­
торических событий есть свои временные основания, они идут из
прошлого и предопределяют будущее. Поэтому Буркхардт и обра­
щается к прошлому, фиксируя всякий раз, что нового создает каж­
дая новая эпоха — Древний мир, средневековье, Возрождение, Ре­
формация, XVI, XVII, XVIII века, и, наконец, чем снарядила
XIX век Французская революция, положившая начало «революци­
онному веку», — ведь Европа продолжает жить на этой, поднятой
Революцией, волне. Буркхардт не ищет в этой революции ответа
на все современные вопросы, но хочет увидеть те ее специфичес­
кие «новации», вернее, услышать в ней шум тех разломов, отго­
лоски которых он воспринимает в конце своего века. Это и позво­

530
ляет ему понять и истолковать смысл современности, увидев его
в наследии Революции.

Размышления о Европе
Для Буркхардта история представляет собой как бы череду нова­
ций, которые приносит с собой каждая эпоха и передает их по
наследству другим временам, то есть, она выражает последователь­
ность разнообразных черт, отличающих эти возрасты человечества
и отдельные культуры. Якоб Буркхардт выступает перед нами как
вполне современный мыслитель, зараженный дифференцирую­
щей мыслью и чувствующий разность времен. Тем и интересно для
него всякое историческое сообщение, что оно всегда говорит об
ином. И в то же время история Европы для него — это зеркало ев­
ропейского сознания: в своем прошлом Европа видит черты сво­
его нынешнего облика. Каждая ее эпоха принесла то новшество,
которое отпечатлелось в ней навсегда.
Из чего же сложился лик Европы? Ведь непригодного, чуждого,
даже вредоносного для нее материала было достаточно, и от него
она должна была отказаться, чтобы не потерять цельность своего
исторического существования. Вот здесь и оказал влияние прин­
цип отбора «по предпочтению». Что же предпочитает Европа в ка­
честве существенных признаков своего субстанциального бытия?
Буркхардт пишет об этом совершенно определенно: во-первых, есть
внутренние, сущностные, отличительные признаки европейского
духа в целом (это как бы внутренний критерий, свойственный ев­
ропейскому началу); во-вторых, эти черты, соответственно, от­
личают Европу от Азии (это внешний, культурно-исторический
и географический критерий). Первым историческим прецеден­
том названного различения, имеющим строгую хронологическую
определенность, являются для базельского историка крестовые по­
ходы - это тот момент, когда, как он считает, европейцы стали по­
нимать, что они живут в Европе. Вражда являлась и следствием, и
истоком великого культурного различения Европы и Азии.
Фундаментальным началом европейского духа Буркхардт пола­
гает следующее.чЕвропа как древний и новый очаг многообразной
жизни, как место возникновения изобильнейших формообразова ­
ний, как родина всех противоположностей, которые растворяют­
ся в неповторимом единстве, чтобы именно в нем все духовное
проявило себя в слове и в выразительной форме.
Европе свойственно следующее: возможность для каждой силы
выразить себя в памятнике, картине и слове, институции или
партии, вплоть до индивидуума; переживание духовного во всех его
измерениях; стремление духа дать знать обо всем, что в нем есть;

531
неприятие бессловесной преданности мировым монархиям и теок­
ратиям, свойственной Востоку. Занимая возвышенную и отстра­
ненную позицию, какая должна быть свойственна историкам, мы
слышим благое созвучие колоколов, и не важно, сливаются эти
звуки при большем приближении, или нет: Discordia concors»
(Фрагменты. История XVII и XVIII вв. 84 I).
Отличительной особенностью Европы является принцип мно­
гообразия, позволяющий развиваться бесчисленным жизненным
формам; отсюда и безграничные возможности для становления
индивидуальности (не случайно преклонение Буркхардта перед
эпохой Возрождения — как известно, она создала новую индивиду­
альность). Далее, европейский дух свободен в своем творческом
самовыражении, в том числе и в политической деятельности -
Европа отвергает деспотизм, рабскую покорность и мировой мо­
нархизм. Взятый сам по себе, различительный принцип может
породить ощущение дисгармонии, хаоса, разрушительного для
европейской жизни, но, как оказывается, Европа несет в своем
наследии и гераклитовскую идею объединения - через «согласу­
ющуюся разность», гармонию противоположных начал.
Множественность, различие, даже противоречивость становят­
ся существенными чертами европейского духа. Сплачивающее их
стремление к единству Буркхардт акцентирует в меньшей мере,
поскольку именно в единстве, единообразии и тождестве самих по
себе проглядывают признаки, враждебные европейскому способу
существования в целом (в этом смысле Буркхардт, как мы увидим,
еще раз проявляет позитивную для него самого односторонность,
все-таки предпочитая различительное — единообразному).
Существенные признаки европейского духа проявляются преж­
де всего в художественной сфере - не случайно Буркхардт резко
отрицательно относился к религии ислама и принципиально кри­
тиковал дух европейской Реформации: они, с его точки зрения,
примитивизировали, унифицировали формы художественного
выражения у многих народов, не дав им раскрыться в своем мно­
гообразии. Фактически, Якоб Буркхардт, описывая своеобразие
европейского «лица», выдвигает собственный критерий культур­
ного прогресса: он заключается в достижимом многообразии выра­
зительных форм культуры и человеческой жизни в целом. Возмож­
но, в этом проявляется своеобразие эстетического взгляда на
вещи — прекрасное, выразительное должно бросаться в глаза, от­
личаться, и это касается не только художественной сферы. Мы не
будем здесь спорить со знаменитым историком — он сам доста­
точно определенно ограничил сферу влияния этого критерия, во-
первых, все-таки признав за мусульманскими народами высокие
духовные и нравственные порывы, чувство достоинства и неза­

532
висимости, а во-вторых, уступив, несмотря ни на что, протестан­
там сферу глубинной духовной жизни, мало поддающейся внеш­
нему выражению. Да и как ценитель искусства, он признает, что
Реформация немало сделала для развития барочного стиля.
Неприятие монотонности ярче всего раскрывается в оценке
Буркхардтом форм политической жизни: «Пусть древние народы
основывают в Азии одну за другой еще более крупные, могуще­
ственные империи, такие, как Иран и Ассирия, — каждая из них
все равно будет обладать лишь одной единообразной властью, ду­
хом и тональностью, подобно другим восточным империям» (Там
же). Эти черты азиатского духа Буркхардт видит не только в древ­
них империях, но и в более поздних политических образованиях
на Востоке, прежде всего, в Османской империи. Не забудем, что
именно османы уже в Новое время осуществили самый мощный
натиск Востока на Запад, исламского мира на христианский, и
только два крупнейших поражения на крайнем форпосте их про­
движения в Европе — под Веной в 1529 и 1683 гг. - остановили их.
Об этой угрозе для Европы Буркхардт говорит не раз, упоминая в
этой связи и роль России.
«Для Европы всегда оказывалось губительным только одно:
подавляющая механическая сила — исходит ли она от варварско­
го народа-завоевателя или от концентрированных внутренних
властных начал, которые могут находиться на службе одного го­
сударства или подчиняться некоторой тенденции, характерной,
например, для сегодняшних масс» (Там же). Варварские народы-
завоеватели для Европы — это монголы под предводительством
Чингисхана, орды Тамерлана, арабские завоеватели и турки-ос­
маны. Все они представляют для Буркхардта враждебный евро­
пейской сущности дух насилия, деспотизма, безликости. Они не
придают значения индивидуальности и многообразию бытия ни
в искусстве, ни в государственном устройстве. Но у Европы были
еще более страшные враги — «концентрированные внутренние
властные начала» в ее собственных пределах — это претендовав­
шие на всеевропейскую власть монархия в Испании при Филип­
пе II, поддержанная католической церковью, и «испанизирован-
ная» монархия Людовика XIV во Франции. Они воплощали силы
единоличного господства и унификации.
Европейское начало в своей идеальной, чистой форме оттор­
гает от себя доминанты предельной концентрации власти, чрез­
мерного единства, всякой принудительной социальной механики.
Перед нами вырисовывается знакомый нам либеральный образ
свободы как выражения индивидуального и органического нача­
ла в человеке, но показательно, что Буркхардт никак не связыва­
ет его с идеей «свободы» в духе Французской революции, скорее

533
наоборот. Интересно, что в своем понимании роли России в Евро­
пе Буркхардт видит преимущественное воплощение этой механи­
ческой принудительности в культуре и формах власти. Носителя­
ми таких форм в современном ему мире оказываются большие
массы, народы, нации. Это уже носители новейшего европейско­
го духа, о роли которых в истории Буркхардт мог только догады­
ваться, хотя эти догадки были достаточно прозорливыми (в част­
ности, его глубокие замечания о событиях 1871 г. во Франции —
он имел в виду Парижскую коммуну). Но социализм и коммунизм,
с которыми он в определенной мере был знаком, вызывали у него
несомненную тревогу — именно как антиевропейские по своему
социальному смыслу доктрины предельного упрощения и нивели­
ровки человеческих интересов, обобщения собственности, вмеша­
тельства государства в индивидуальную жизнь, отождествления
общества и государства.
Кого же можно было назвать тогда спасителем Европы от этих
сил абсолютизма? «Спасителем Европы является прежде всего тот,
кто избавляет ее от опасности принудительного политически-ре-
лигиозно-социального единства и нивелировки, которые угрожа­
ют ее специфическому качеству, а именно — многообразному бо­
гатству ее духа» (Там же). Это были в свое время голландцы,
англичане (антагонисты Испании и абсолютистской Франции),
французский король Генрих IV (противник господства Испании
в Европе).
Синонимом мирового монархизма и абсолютизма в Европе ста­
новится у Буркхардта «восточное» понятие султанизма — оказыва­
ется, им были отмечены даже хозяева малых немецких княжеств.
Как видим, к политической жизни Буркхардт прилагает уже отме­
ченные нами эстетические критерии многообразия и индивидуаль­
ной (государственной) свободы. Отсюда следует красноречивое зак­
лючение: «Огромным достижением является то обстоятельство, что
Франции периодически указывают на ее границы. Это подлинно
европейское дело - против одностороннего превосходства какого-
то государства восстают все остальные. Европа хочет оставаться
многоликой» (Фрагменты, История XVII и XVIII вв. 84 IV). Мно-
голикость для Буркхардта — это кредо Европы.
Характерны многочисленные критические выпады базельско­
го историка в адрес обоих господствующих в Западной Европе
направлений христианской религии: в их развитии он также об­
наруживает существенные черты названного «султанизма»; в ка­
толицизме — это ориентация на союз трона и алтаря (пример Ис­
пании), или стремление к утверждению универсальной власти
почти секулярного порядка (история папства); в протестантизме —
создание территориальных церквей, полностью подчиненных сво­

534
им правительствам, что и становится средством светского принуж­
дения к вере (результаты Реформации).

Нравственный смысл истории

Чем же определяется ход исторического развития? Я. Буркхардт
отказывается принимать прогрессивную теорию развития. Во-пер­
вых, полагает он, прогресс — очень неясное и смешанное понятие:
расширение пролитических прав для больших слоев народа, смяг­
чение карающих законов, широчайшие средства сообщения, ог­
ромное распространение всяческих знаний, изменчивый характер
всевозможных ценностей, собственности. Как ни странно, он, бу­
дучи защитником европейских свобод, в то же время не может
принять безоговорочно ни один из этих пунктов. Подробнее его
критика названного наследия Французской революции представ­
лена во «Фрагментах». Фактически, он не принимал нового евро­
пейского порядка, его политических, экономических и духовных
основ, заложенных Революцией. Может быть, над мыслью Бурк­
хардта тяготел романтически-консервативный общественный иде­
ал, даже традиция швейцарского почвенничества, хотя это доста­
точно сложный вопрос.
Во-вторых, важнее всего то, что прогресс не хочет знать (или за­
бывает) о той цене, которую приходится платить человечеству за
каждый шаг продвижения вперед (эта цена — бесконечные страда­
ния побежденных, уничтожение огромного числа народов, разруше­
ние духовного наследия и др.). Здесь моральный аспект его истори­
ческих воззрений проявляется достаточно отчетливо (Размышления.
«О счастье и несчастье в мировой истории»).
И в-третьих, Буркхардт задается вопросом, становится ли че­
ловек счастливее, завоевав своими усилиями такое призрачное
счастье? Это уже вопрос не историка, а философа-моралиста.
Современной ему альтернативой прогрессизма была концепция
дарвинизма и ее версия в философских построениях Э. Гартмана.
Буркхардт говорит о ней так: однако новое знание о мире замени­
ло этот прогресс совсем другим историческим фактором (или при­
дало одному и тому же обстоятельству иное освещение): борьбой за
существование, начинающейся с растительной и животной приро­
ды и проходящей затем через всю человеческую жизнь. Опираясь
на этот факт, следует также заново исследовать понятие «счастья»
и, возможно, полностью исключить его из нашего исторического
рассмотрения. Гартман в «Философии бессознательного» даже под­
черкивает, что перспективу этой постоянной борьбы, в течение
которой непрерывно возвышается интеллект, можно рассматривать
с эвдемонистской точки зрения как отвратительную. И действи­

535
тельно, для Буркхардта она означает господство над людьми новой
расы чудовищ. Ни моральное, ни эстетическое чувство не позволяет
ему принять такую картину будущего.
Хотя нельзя сказать, что швейцарский историк был последо­
вателен в своих умозрительных построениях — борьбу за суще­
ствования он не исключает из движущих сил истории, и потом
сам же присоединяет к ней красноречивое описание добродете­
лей войны. Говоря об исторических кризисах в разделе VI своих
«Размышлений», он утверждает позитивную ценность войны,
хотя относит ее преимущественно к ранним этапам истории че­
ловечества: это могущественное право сильного над слабым, ут­
верждаемое вытеснением, закабалением, истреблением слабых
народов — более сильными; именно победители движут историю
вперед, несут с собой будущее, о котором не подозревают и т. д.
Да и господствующее зло имеет огромное значение — только
рядом с ним пребывает бескорыстное добро, а поскольку, как го­
ворит ученый, экономика мировой истории от нас скрыта, можно
ли считать напрасными жестокости великих завоевателей, страда­
ния угнетенных, гибель миллионов? Может быть, за этим скрыва­
ется какой-то высший смысл? В решении этой проблемы, кото­
рая не входит в компетенцию историка, философские ресурсы
Я. Буркхардта оказываются исчерпанными, и его мысль останав­
ливается на распутьи. Конечно, с позиций строгой философской
рефлексии интеллектуальный уровень «Размышлений» не всегда
соответствует масштабам затронутых им проблем. Но и те реше­
ния, которые находит для них историк, впечатляющи и интерес­
ны. Для современного исследователя, несомненно, очевидна и
политическая «некорректность» и научная несостоятельность из­
ложения некоторых разделов всемирной истории у Буркхардта,
например, резкая и неадекватная характеристика как ислама, так
и истории еврейского народа.
Сам Якоб Буркхардт следующим образом определил значение
изучения истории для современного человека — к этим словам мы
полностью присоединяемся: «Пока нынешнее европейское уст­
ройство будет сохранять свою устойчивость, мы будем беспрерыв­
но обнаруживать внутреннее богатство в том, чтобы впитывать
краски и образы прошлого и относиться к духовным структурам
и превращениям, свойственным прежним мировым эпохам, как к
высшим стимулам нашей собственной духовности».
 Указатель имен

Абу Сеид (Абу Саид ибн

Аби-л-Хэйр) 93
Август Гай Юлий Цезарь
Октавиан 259, 516
Августин Блаженный Аврелий 13, 54, 165
Авидий Кассий Гай 263
Аврелиан Луций Домиций 83, 280
Аврелий Марк Антонин, имп. 260, 262, 263, 268, 269, 514
Аддисон Джозеф 453
Адриан Публий Элий, имп. 146, 268
Адриан VI (Адриан Флори),
папа 358, 381
Айрер Якоб 395
д’Алансон Франсуа 384
Александр Македонский,
Александр Великий 184, 197, 201, 202, 206, 208, 209, 225, 258,
283, 510
Александр Север
Марк Аврелий 263, 279, 280
Александр I, рос. имп. 507, 508
Александр VI (Родриго
Ленцуоли Борджа), папа 318, 331,333,442,516
Алкивиад 111, 114, 204
Альба Альварес де Толедо
Фернандо 383, 386
Альберони Хулио (Джулио) 403
Альбрехт Баварский,
Альбрехт IV Мудрый,
герцог Баварский 381
Альбрехт Прусский 350, 517
Альморавиды, дин. 94
Альмохады, дин. 94
Альтханс Людвиг Карл 183
Альфонс I Великий, неапол. король
(Альфонс V Арагонский) 331
Амальрик Венский
(Амори Шартрский) 105
Амасис (Яхмос II),
египет. фараон 215
Аммиан Марцеллин 515
д’Амур Габриэль 387
Амурат (Мурад) II, тур. султан 328
Анжу, Анжуйская дин. 384
Анна Австрийская,
франц, королева 439
Ансельм 372
Антонель Пьер Антуан 497
Антоний Марк 516
Антонины, дин. 261, 262, 268

537
д’Антрег Эммануил Луи Анри 502
Апулей Луций 261
Арагонский дом 331
Арат 261
Арбогаст 286
Ариосто Лудовико 70, 336, 337
Аристотель 67, 201
Аристофан 25, 510
Арнд (Арндт) Иоганн 454
Арриан Флавий 514
Артемидор 261
Атол Уолтер 323
Аттила 272
Бабёф Гракх (Франсуа Ноэль) 473
Баварский дом 419
Бальб Михаил 301
Бальбоа см. Нуньес де Бальбоа В.
Барбару Шарль Жак 488
Барер, Барер де Вьёзак Бертран 512
Баркины, род 258
Бар-Кохба 146, 278, 284, 285
Бароний Цезарь 388
Бастиан Адольф 510
Бах Иоганн Себастьян 415
Баязет (Баязид, Баязед) I
Молниеносный, тур. султан 224, 225
Баязет (Баязид, Баязед) II,
тур. султан 516
Беверн, Брауншвейг-Беверн
Элизабет Кристина 454
Беза (Без) Теодор 387
Бейль Пьер 450
Бе кет Томас 357
Бенедикт Анианский 512
Бернар Клервоский 205
Бернини Лоренцо 440
Бернхард, герцог
Саксен-Веймарский 429
Бетховен Людвиг ван 194
Бехайм (Бехам),
Бартель и Ганс Зебальд 517
Бийо, Бийо-Варенн
Жан Никола 490, 494, 500
Бисмарк Отто Эдуард
Леопольд фон Шёнхаузен 206
Блан Луи 489
Бландина Лионская 279
Богуслав XIV,
герцог Померанский 427
Боже Анна де 330
Боккаччо Джованни 336
Бокль Генри Томас 26, 217
Болингброк Генрих
(Генрих IV, англ, король) 319

538
Бомонт Фрэнсис 73, 432
Бонапарт см. Наполеон I
Бонивар Франсуа 347
Бонифаций VIII
(Бенедетто Гаэтани), папа 333, 336
Борромео Карло 313
Босуэл Джеймс Хепберн, граф 391
Боэций Гектор 323
Боярдо Маттео Мария,
граф Скандиано 70, 336
Браманте Донато д’Аньоло 193, 227
Бранденбургский курфюрст см. Георг Вильгельм
Брауншвейгский герцог см. Карл Вильгельм Фердинанд
Бругш Генрих Карл 516
Брунеллески Филиппо 193
Буало, Буало-Депрео Никола 445
Буасси д’Англа Франсуа Антуан 500
Будда (Гаутама Сиддхартха) 47, 280
Бурбоны,дин. 168, 384, 408, 505
Бург Анна де 372
Буркхардт Якоб Кристоф 7-10, 233-246, 292, 381, 431, 455, 456,459,
464, 514, 516, 518-520, 523-536
Бутлер Вальтер 429
Буцер Мартин 517
Бэкон Фрэнсис,
Бэкон Веруламский 149,412, 432, 450, 509,510,514
Валент Флавий 302
Валериан Публий Лициний 280, 286
Валерий Максим 122
Валленштейн Альбрехт
Венцель Евсевий 227, 423, 427-429
Валуа, дин. 315, 363, 384
Ван Дейк Антонис 440
Василид 278
Везалий Андреас 372
Везалий Иоанн 517
Веласкес Родригес
де Сильва Диего 440
Великий курфюрст см. Фридрих-Вильгельм,
курфюрст Бранденбургский
Велисарий 287
Вергилий Марон Публий 68, 255, 514, 515
Веспасиан Тит Флавий 260, 263
Вико Джамбаттиста 411
Виктория,
королева Великобритании 200
Виллар Клод Луи де 520
Вилл-Дуглас см. Дуглас Вильям
Вильгельм I, прус, король,
герм. имп. 430
Вильгельм 1 Молчаливый,
принц Оранский 200, 206, 313, 388
Вильгельм III Оранский,
англ, король 202, 447, 449, 454, 519

539
Вильоме Никола 489
Винкельман Иоганн Иоахим 182
Висконти Джованни Галеаццо 331
Висконти Филиппо Мария 331
Вицелиус (Георг Витцель) 350
Вольтер (Франсуа Мари Друэ) 119, 275, 412, 413, 454, 520
Вольтман Карл Людвиг 344
Вольф Иеронимус 372
Габсбурги, дин.
(Габсбургский дом) 154,315,316, 362, 407,419, 431
Гаджикурбанов Аслан Гусаевич 100
Гайдн Франц Йозеф 189
Галилей Галилео 185,411, 514
Гама Васко да 339, 373, 374
Ганнибал 258, 514
Ганс, маркграф (Иоганн I,
маркграф Бранденбург-
Кюстрина) 454
Гарпаг 225
Гартман Эдуард 8, 309, 310, 474, 475, 514, 516, 535
Гастингс Вильям, барон 321
Гастон Орлеанский,
Гастон Жан Батист,
герцог Орлеанский 422, 423, 425, 438
Гвиберт Ножанский 151
Гвиччардини Франческо 331, 337
Гегель Георг Вильгельм
Фридрих 12, 457
Геллий Авл 262
Гендель Георг Фридрих 415
Генрих V Ланкастер,
англ, король 320
Генрих VI Ланкастер,
англ, король 320
Генрих VII Тюдор, англ, король
(герцог Ричмонд) 321
Генрих VIII Тюдор,
англ, король 148, 364, 385, 387
Генрих II Валуа,
франц, король 316, 370, 384, 390, 392
Генрих III Валуа,
франц, король 385, 387
Генрих IV Бурбон,
Генрих Наваррский,
франц, король 154, 210, 313, 383, 387, 389, 399, 402, 415-
418, 422, 425, 488, 534
Генрих 111, герм,
король и имп. 105
Генрих VI Гогенштауфен,
герм, король и имп. 209, 327
Генрих Гогенцолерн, принц 520
Георг I, англ, король 452
Георг Вильгельм,
курфюрст Бранденбургский 429

540
Георгий Победоносец 130
Гераклит Эфесский 142
Гердер Иоганн Готфрид 14, 69
Геродот 247,514
Герсдорф Карл Фридрих Антон
Герман Вернер фон 9
Гёрц Иоганн Эйстах 403
Герцберг Густав Фридрих 301, 302
Гесиод 67,215
Гесснер (Геснер) Конрад 372
Гёте Иоганн Вольфганг 190, 344, 473, 508, 512, 513
Гефестион 208
Гиббон Эдуард 218
Гибрей 162
Гиз Карл (Шарль),
герцог Майеннский 387
Гиз Карл (Шарль),
кардинал лотарингский 379
Гиз Мария см. Мария де Гиз
Гиз Франсуа, герцог де 385
Гизы, род 209, 382-384, 390, 392
Гизебрехт Фридрих Вильгельм
Беньямин фон 244
Глапион Жан (Иоганнес) 344
Глостер Ричард, герцог см. Ричард 111
Глостер Томас 319
Глюк Кристоф Виллибальд 189
Гогенцоллерн см. Леопольд Гогенцоллерн
Гогенштауфены
(Штауфены), дин. 209, 327
Гомер 18, 58,69, 111, 139,219, 374,513
Гораций, Квинт
Гораций Флакк 122
Гоффруа Арман Бенуа Жозеф 497
Гош Луи Лазар 203, 503
Гракхи, Тиберий и Гай, братья 145
Грант Улисс Симпсон 177
Греи, род 321
Гретри Андре Эрнест Модест 481
Григорий I Великий, папа 198, 206
Григорий VII (Гильдебранд),
папа 105, 133, 205
Григорий Турский
(Георгий Флоренций) 116
Густав 1 Ваза, швед, король 350, 364
Густав II Адольф, швед, король 227, 399, 416, 423, 426, 427
Густав III, швед, король 477
Гюго Виктор Мари 434
Давид, царь иуд. 99, 207, 355
Давид Жак Луи 165
Дамиан см. Козьма и Дамиан
Даниель Джон Фредерик 183
Данте Алигьери 182, 336
Дантон Жорж Жак 489, 490, 492

541
Дарвин Чарлз Роберт 470, 475
Дарий I, персид. царь 101, 247
Дарнли Генрих Стюарт 391
Де Бони 27
Декандоль Альфонс
Луи Пьер Пирам 167
Декарт Рене (Картезий) 450, 514
Дёллингер Иоганн Йозеф
Игнац фон 292, 293, 352
Демосфен 111
Демулен Камиль 487, 498
Денк Ганс 349, 365
Деций Гай Мессий
Квинт Траян 279, 286
Джем (Гем), принц 516
Джонсон Бенджамин 432
Джотто ди Бондоне 97
Джустиниани Марино 363
Дидро Дени 74,414
Дильтей Вильгельм 527
Дингельштедт Франц 519
Диоген Лаэртский,
Лаэрций 255
Диодор Сицилийский 99, 514
Диоклетиан Гай
Аврелий Валерий 260, 263, 269, 286,515,516
Дион Хрисостом 266, 268
Дионисий I Старший 159
Дионисий Галикарнасский 257
Д’Обинье Теодор Агриппа 387
Домициан Тит Флавий 84, 262, 264,319
Донат 54
Донно де Визе Жан 384
Дранов Александр Васильевич 13
Дрейк Эдвин Лорентин 183
Дуглас Вильям, граф
(Вилл-Дуглас) 323
Дугласы, шотл. род 323
Дюбуа Гильом 403
Дюма Матье 201, 502
Дюмурье Шарль Франсуа 492
Дюплесси-Морне Филипп 387
Дюран де Мейо Пьер 500
Дюрер Альбрехт 356, 357
Дюрр Эмиль 10
Евгемер 509
Евгений IV (Габриэле
Кондолмиери), папа 333
Евгений, рим. узурпатор 286
Еврипид 190
Евсевий Кесарийский,
Евсевий Памфил 124, 278-280, 515
Евтидем 162
Екатерина II, рос. имп. 465

542
Екатерина (Катерина) Медичи,
франц, королева 209, 382, 384, 386
Елизавета I Тюдор (Елизавета
Английская), англ, королева 313, 384, 386, 390, 392-394, 431, 432
Елизавета Риверс,
англ, королева 320
Жаккар Жозеф Мари 183
Жанна д’Арк 424
Жозеф, отец (Франсуа
Леклерк дю Трамбле) 424
Жуан (Иоанн) III,
порт, король 378
Заратушра (Заратустра,
Зороастр, Зардушт) 100
Зибель Генрих фон 224, 244, 267, 268, 513
Зиновия, царица 277
Зихарбаал 511
Зосим 289
Иван IV Грозный 451
Игнатий св. см. Лойола И.
Иероним Блаженный, Иероним
Евсевий Стридонский 54
Изабелла Кастильская 208, 337, 363
Иктин 192
Иларий Пиктавийский
(Иларий из Пуатье) 54
Иларион Великий 509
Иннокентий III
(Лотарио ди Сеньи), папа 54, 105, 107, 205, 304
Иннокентий XI (Антонио
Факинетти), папа 444, 445
Иоанн Златоуст (Хрисостом) 418
Иоганн Постоянный (Твердый),
курфюрст Саксонский 355
Иоганн Георг I,
курфюрст Саксонский 429
Иосиф II, австр. эрцгерцог,
имп. 465, 512
Ипполит 285
Ирина, виз. имп. 301
Ириней Лионский 285
Ирод I Великий 197
Итобал, тирский царь
Йенкен
Йорки, дин. 320, 321
Кавур Камилло Бенсо 172
Калигула Гай Юлий Цезарь 265
Кальвин Жан 196, 340, 354, 355, 368-371, 417, 418, 518
Кальдерон де ла Барка Педро 188, 190
Камбис (Камбиз) II,
персид. царь 53
Камерариус Иоахим 372
Камоэнс Луиш ди 313, 372-374
Каннинг Джорж 168, 170

543
Каракалла Марк Аврелий
Антонин (Септимий
Бассиан) 263, 268
Караффа см. Павел IV
Карл Великий, франк,
король и имп. 70, 83, 101, 105, 117,124, 133, 197, 207, 210,
234, 235, 239, 296-298, 327, 511
Карл I Стюарт, англ, король 433, 435, 494
Карл II Стюарт, англ, король 158, 449
Карл VII Валуа, франц, король 325
Карл VIII Валуа, франц, король 151, 325, 330-333
Карл IX Валуа, франц, король 383, 384
Карл V Габсбург, имп.,
исп. король (Карлос I) 316, 338, 360-364, 377, 389, 425
Карл VI Габсбург, австр.
эрцгерцог, имп. 454
Карл X Густав, швед, король 441
Карл XI, швед, король 407, 477
Карл XII, швед, король 407
Карл Мартелл 201
Карл Смелый,
герцог Бургундский 313, 323, 324
Карл IV, герцог Лотарингский 438
Карл Вильгельм Фердинанд,
герцог Брауншвейгский 492
Карлейль Томас 122
Каролинги, дин. 37, 133
Карраччи, Агостино,
Аннибале и Лодовико 440
Картезий см. Декарт Р.
Катилина Луций Сергий 145
Квинтилиан Марк Фабий 334
Кеплер Иоганн 185
Кёприли, род 408
Кесслер Иоганнес 341
Кинэ Эдгар 8, 494, 508
Киприан Фасций Цецилий 285
Кир II Великий, персид. царь 101, 247
Кирилл Иерусалимский 47
Клавдиан 289
Клавдий II Марк Аврелий
Готский (Готик) 269
Кларенс Джордж (Георг),
герцог 320
Клеман Жак 385
Климент VIII (Ипполит
Альдобрандини), папа 387
Клисфен 255
Козьма и Дамиан, братья 130
Колиньи Гаспар де Шатийон 313, 383, 384
Колло д’Эрбуа Жан Мари 500
Колумб Христофор 184, 338
Колумелла Луций
Юний Модерат 514

544
Кольбер Жан Батист 87, 409,519
Коммин (Комин) Филипп де 325, 331
Коммод Луций Элий Аврелий
(Марк Антонин Август) 83, 263, 268, 279
Комнины,дин. 104, 227
Конде Генрих I де Бурбон,
принц 383
Конде Людовик (Луи) 11 де Б:урбон,
принц (Великий Конде) 437, 438
Конрад III Штауфен,
герм, король, имп. 210
Конрад IV Штауфен,
герм, король, имп. 210
Конрадин Швабский Штауфе н 210
Константин I Великий
Флавий Валерий 56, 101, 103, 124, 146, 207, 260, 265, 270,
279, 284, 286, 296
Контарини Гаспаро 363, 376, 377
Коперник Николай 55, 185, 372
Копроним, Константин V
Копроним, виз. имп. 104
Корнель Пьер 440
Корреджо (Аллегри) Антонио 228, 337, 440
Кортес Эрнандо 184, 338
Кранах Лукас Старший 341
Криспин и Криспиниан,
братья 130
Кристиан (Христиан) 11, дат.,
норв., швед, король 364
Кристиан (Христиан) IV, дат.,
норв. король 427
Кромвель Оливер 160-162, 197, 203, 433-436, 449
Кромвель Томас 364, 365, 384
Ксенофонт 114
Ксеркс I, персид. царь 53
Лабрюйер Жан де 186
Лагарп Фредерик Сезар де 503, 504
Лазоль Петер Эрнст фон 8, 20, 46, 58, 140, 142, 148, 508, 509
Лаинес Диего 378
Лайард (Лайярд, Лэйард)
Остин Генри 184
Ламарк Жан Батист 485
Ламартин Альфонс
Мари Луи де 148
Ланг Генрих 348, 516
Ланг Пауль 351
Ланкастер Генрих 319
Ланкастеры, дин. 320
Лафайет Мари Жозеф 485
Лафатер Иоганн Каспар 480
Лев III Исавр (Сириец,
Сирийский), виз. имп. 104, 301-303
Лев V Армянин, виз. имп. 301
Лев X (Джованни Медичи), па па 333, 343

545
Лев XIII (Джоакино Печчи),
папа 9
Лейбниц Годфрид Вильгельм 22,410,411
Лео Генрих 143
Леонардо да Винчи 228, 337
Леопольд Гогенцоллерн-
Зигмаринген 175
Лерма Гомес де Сандоваль-и-
Рохас Франсиско 416
Лодовико Моро см. Сфорца Лодовико
Лойола Игнатий
Л о пес -де - Ре кал ьдо 375-378
Лотарингский герцог см. Карл IV
Лувуа Франсуа Мишель
ле Телье де 446
Луи Наполеон см. Наполеон III
Луи Орлеанский см. Людовик XII
Луи Филипп, франц, король 169, 200, 501
Луини Бернардино 337
Лукиан 261, 262, 265
Людовик XI Валуа,
франц, король 323, 324-326, 330, 355, 516
Людовик XII Валуа,
франц, король (Луи Орлеанский) 325, 326, 332
Людовик XIII Бурбон,
франц, король 422, 423
Людовик XIV Бурбон,
франц, король 38, 87, 88, 126, 210, 214, 332, 352, 386, 400.
403, 407, 409, 414, 422, 438, 443, 445-447.
519, 533
Людовик XV, франц, король 332
Людовик XVI, франц, король 201, 485, 488, 492, 494, 495, 501, 502
Людовик XVIII, франц, король 501
Люксембурги, дин. 327
Лютер Мартин 15, 196, 318,339-345, 349-351, 353-355, 357,
359, 365, 368, 369, 371, 375, 385, 517, 518
Мавр Субиакский 22
Мазарини Джулио 399, 438, 439
Майеннский герцог см. Гиз Карл
Македонская дин. 104
Макиавелли Никколо 208, 213, 331, 337
Максимилиан I Габсбург,
австр. эрцгерцог, имп. 363
Максимилиан II (Макс)
Эммануил,
курфюрст баварский 443
Мандело Франсуа 383
Мануэль I Великий,
порт, король 338
Манюэль Луи Пьер 490
Марат Жан Поль 465, 489, 490
Марий Гай 145, 146, 156, 197, 259
Марино Джамбаттиста 440
Мария Стюарт, шотл. королева 389-392

546
Мария 1 Тюдор (Кровавая),
англ, королева 362, 392
Мария де Гиз, шотл. королева 389, 390
Мартен Анри 330
Мартин Турский 377
Мартуницци Георг 385
Масинисса, царь Нумидии 258
Матиас фон Кемнат 516
Маццини (Мадзини) Джузеппе 370
Мегюль (Меюль)
Этьенн Никола 481
Медичи, род 329, 336, 420
Медичи Джулиано,
герцог Немура 333
Медичи Екатерина см. Екатерина Медичи
Медичи Козимо I,
великий герцог 156
Медичи Лоренцо Урбинский 333
Медичи Франческо 156
Меланхтон (Шварцэрд)
Филипп 345, 348,385,517,518
Мелетий 285
Менее (Мен, Мина), фараон 14, 36, 252
Менцель С.А. 517
Меркатор (ван Кремер) Герард 372
Меррей Джеймс Стюарт, граф 391
Мессинджер Филип 432
Меттерних, Меттерних-
Виннебург Клеменс 506
Микеланджело Буонарроти 188, 193, 227, 228,337, 440
Миконий Освальд 354, 355
Мильтиад 513
Мильтон Джон 440
Мио Жак Франсуа 502
Мирабо Оноре Габриель
Рикети, граф де 197, 484, 485, 491
Митридат VI Евпатор 145, 259
Мнесикл 192
Молинос Мигуэль 444
Моммзен Теодор 264
Монк Джордж 161
Монморанси, род 383
Монморанси Анн де 361, 362
Монпансье Анна Мария Луиза 438
Монтан 278, 285
Монтень Мишель де 186, 313
Монтескьё Шарль Луи
де Секонда 479
Монти Винченцо 165
Монтовано Баттиста 336
Мор Томас 313
Мориц Оранский (Нассауский) 389,418,512
Мориц, курфюрст Саксонский 362, 518
Моро Жан Виктор Мари 203

547
Моцарт Вольфганг Амадей 188, 194
Муратори Лудовико Антонио 22
Мурильо Бартоломе Эстебан 440
Мухаммед 140, 196, 198, 277, 285, 290-294, 300, 304,
434, 435, 509
Мюллер Иоганнес фон 504, 520
Мюнстер Себастьян 348,372
Мюнцер Томас 350, 354
Наварра см. Генрих IV Бурбон
Найтон 369
Наполеон I Бонапарт 38, 126, 153, 160, 199-203, 209, 332, 466-
468, 472, 488,500-508, 510
Наполеон III, франц, имп.,
Луи Наполеон Бонапарт 127, 160, 161,171-174, 513, 515
Нарбонн, Нарбонн-Лара Луи
Мари Жак Амальрик 492
Неккер Жак 485
Нерва Марк Кокцей 263, 269
Нери Сан Филиппо 388
Нерон Клавдий Цезарь 83, 146, 515
Нибур Рейнгольд 508
Никифор 299
Николай V (Томазо
Парентучелли), папа 227, 333
Ницще Фридрих 9
Новациан,антипапа 285
Нокс Джон 390
Нуньес де Бальбоа Васко 338
Нуреддин 294
Ньютон Исаак 411
Овидий Публий Назон 514
Ожеро Пьер Франсуа Шарль 503
Оке Петер 503, 504
Октавиан см. Август Октавиан
Олбени Александр Стюарт,
герцог 323
Олденбарневелт Ян ван 418
Омейяды, дин. 94
Ориген Александрийский 279
Орлеанский дом 331
Орлеанский герцог см. Филипп Эгалите
Орсини Феличе 173
Османы,дин. 316
Отман Франсуа 384
д’Отрант Жозеф Фош, герцог 494
Оттон I Великий, герм.
король, имп. 105, 299
Оттоны 327
Оттон Фрейзингенский 47, 166
Павел III (Александр Фарнезе),
папа 377
Павел IV (Джованни Пьетро
Караффа), папа 376, 377, 379-381, 390, 392
Павел Самосатский 124, 277, 279, 280, 285

548
Павсаний 261, 266, 268, 511, 514
Палеологи, дин. 300
Пальмерстон Генри
Джон Темпл 170
Панталеон Генрих 372
Парацельс (Филипп Ауреол
Теофраст Бомбаст фон
Гогенгейм) 372
Патрокл св. 280
Паули Рейнгольд 320
Пахомий Великий 377
Пенц Георг (Йорг) 517
Перикл 111, 159, 204, 214, 219
Персей, македон. царь 83
Пертинакс Публий Гельвий 83, 146, 263
Перуджино (Ваннуччи) Пьетро 139
Петр I Великий 81, 180, 196, 197, 400, 408, 451, 452
Пётр Амьенский (Пустынник) 153
Петрарка Франческо 336
Пигмалион, тирский царь 511
Пий П (Энеа Сильвио
Пикколомини), папа 333
Пий IV (Джованни Анджело
Медичи ди Мариньяно),
папа 379,380
Пий IX (Джованни Мариа
Мастаи Феретти), папа 127
Пикколомини Октавио,
герцог Амальфи 429
Пиндар 68, 69
Пипин Короткий 289, 290
Пипиниды, дин. 117, 290
Пиркхеймер Виллибальд 350
Пирр, царь Эпира 258, 441
Писарро Франсиско 184
Писистратилы, род 82, 255
Пифагор Самосский 81
Плавт Тит Макций 73
Плантагенеты, дин. 319, 321,430
Платон 114, 115,184
Плотин 508
Плутарх 514, 516
Полибий 82, 83, 258, 268
Полтро Жан де 385
Помбал Себастьян Жозе ди
Корвалью-и-Мелу,
маркиз де 480
Померанский герцог см. Богуслав XIV
Помпеян Клавдий, рим. имп. 263
Понтано Джованни 335
Пофин Лионский 279
Прево-Парадоль
Люсьен Анатоль 8,201,202,513
Преен Фридрих фон 236, 238

549
Псамметих I, египет. фараон 510
Пульчи Луиджи 336
Пьетро да Кортона
(Берреттини) 440
Рабле Франсуа 25, 313, 511
Рабоданг 332
Радагайс, вождь 288
Ранке Лепольд фон 235, 244, 511, 516, 526, 527
Рафаэль Санти 184, 188, 228, 337
Рейхлин Иоганн 350
Рембрандт Харменс ван Рейн 440
Ремюза Клер Элизабет
Жанна, графиня де 506
Ренан Жозеф Эрнест 8, 43, 45, 163, 165, 169, 214, 275-277, 287,
514
Риверс Елизавета см. Елизавета Риверс
Риверсы, род 321
Риккерт Генрих 525
Ричард II Плантагенет,
англ, король 319
Ричард III Йорк, англ, король
(герцог Глостер) 207, 320-322
Ричмонд Генрих см. Генрих VII
Риччо (Риччио) Давид 391
Ришелье Арман Жан
дю Плесси 156, 200, 326, 332, 399, 417, 422-426, 439,
444
Робеспьер Максимильен
Мари Исидор де 197, 321, 490, 497, 498-500, 516
Рубенс Питер Пауль 188,440,518
Руссо Жан Жак 33,64, 119, 152, 163, 275,370,410,469,473,
479, 482, 498
Рюи Гомес де Сильва,
принц Эболи 386
Рюмелин Густав 73, 394
Саади (Муслихаддин Абу
Мухаммед Абдаллах) 394, 512
Савойский дом, Савойская дин. 363, 384, 420
Савонарола Джироламо 330
Сакровир Юлий 146
Саксонский курфюрст см. Иоганн Георг I
Салическая
(Франконская) дин. 327
Сальмерон Альфонсо 378
Саннадзаро Якопо 335
Сасаниды, дин. 51, 65, 101, 148, 268, 285, 290, 293
Себастьян I, порт, король 314, 374
Север Антонин 265
Сеймур Эдуард,
герцог Сомерсет 390
Селье 267
Сен Жюст Луи Антуан Леон де 197, 473, 500, 512
Сен Поль Луи де Люксембург,
граф де 326

550
Сент Андре Жан Бон 497
Септимий Север Луций 263
Сервет Мигель 369
Сесил Уильям, барон Бёрли 393
Сидни (Сидней) Филип 393
Сиейес (Сьейес, Сийе)
Эмманюэль Жозеф 486, 494
Симон Маг 284
Сисмонди, Сисмонд де Жан
Шарль Леонар 420, 421
Слейдан Иоганнес 372
Соломон,царь 99
Солон 216
Софокл 28, 190
Спенсер Эдмунд 393
Спиноза Бенедикт 450
Стен Ян 97
Стилихон Флавий 289
Стирлинг, Стирлинг-Максвелл
Уильям 518
Страбон 266, 514
Стюарты, дин. 316, 322, 323, 392, 430, 432, 447
Сулейман II, тур. султан 398
Сулла Луций Корнелий 197, 259
Сфорца, род 331
Сфорца Лодовико Моро 331, 335
Сципион Публий Корнелий
Африканский Старший 372
Сципионы, Публий Корнелий
Африканский Старший,
Публий Корнелий Эмилиан
Африканский Младший 258
Сюлли Максимилиан де Бетюн,
барон Рони 387
Тамерлан см. Тимур
Тассо Торквато 313, 440
Татиан Ассириец
(Ассирианин) 515
Тацит Публий Корнелий 23, 195, 250, 284
Теодорих (Теодерих) Великий,
король остготов 198
Тереза Авильская (Тереса Санчес
де Сепеда-и-Аумада) 313
Теренций Публий Афр 73
Тиберий Клавдий Нерон 146
Тигран II Великий, армян, царь 259
Тимур (Тамерлан) 112, 196, 224, 272, 533
Тит Квинкций Фламинин 258
Тит Флавий Веспасиан 225
Тициан, Тициано Вечеллио 228, 337, 440
Токвиль Алексис де 520
Толедо Франческо 388
Томазий Кристиан 412
Траян Марк Ульпий 84, 260, 268

551
Трейяр Жан Батист 502
Трог Помпей 255
Тугут Франц де Паула фон 504
Тьер Адольф 507, 514
Тэн Ипполит Адольф 495, 497
Тюдор, Генрих Ричмонд см. Генрих VII
Тюдоры 319, 322, 386, 391,392, 430, 431
Уолси (Вольсей) Томас 364
Урбан II (Оттон Остийский),
папа 105, 304
Урбан VIII (Маффео
Барберини), папа 416, 423
Фабр Д’Эглантин Филипп
Франсуа Назар 512
Фарель Гильом 368
Фарнезе, род 420
Фатимиды, дин. 224
Фелициссим 285
Фемистокл 204
Феодосий I Великий Флавий,
рим. имп. 92, 101, 124, 301
Феодосий II, виз. имп. 56
Фердинанд I Габсбург, австр.
эрцгерцог, имп., чеш.
и венгр, король 362, 379, 381, 385
Фердинанд II Габсбург,
австр. эрцгерцог, имп. 415, 427-429
Фердинанд II Арагонский,
Фердинанд Католик,
Фердинанд V в Каталонии,
Фердинанд II в Сицилии,
Фердинанд III в Неаполе 208, 331, 337, 363
Фердинанд Неаполитанский,
Фердинанд II Бурбон,
король обеих Сицилий 172
Фердинанд Испанский,
кардинал-инфант 428
Ферранте, Фердинанд I
Арагонский, неапол. король 331,333
Феррериус Иоганн
(Феррерио Джованни) 323
Фёрстер Фридрих 429
Фидий 18, 111, 139, 184
Филипп I Араб Марк Юлий Вер,
Филипп Аравитянин 279
Филипп V, македон. царь 258
Филипп II Габсбург,
исп. король 126, 200, 332, 377, 379, 380, 383, 385, 386,
389, 399, 416, 533
Филипп III Габсбург,
исп. король 416
Филипп IV Габсбург,
исп. король 416
Филипп II Август,

552
 франц, король 325
Филипп IV Красивый,
франц, король 87, 106
Филипп III Добрый,
герцог Бургундский 324
Филипп Эгалите, Луи Филипп
Жозеф, герцог Орлеанский 485
Фирдоуси Абулькасим 93
Флавии, дин. 264
Фламинин Тит Квинкций 258
Флетчер Джон 73
Флор 146
Фома Аквинский 510, 518
Франк Себастьян 166, 345, 512
Франциск I Валуа,
франц, король 107, 316, 334, 360-362, 371
Франциск, дофин (Франциск II
Валуа, франц, король) 390
Франциск Ксавер 518
Фрейтаг Густав 63
Фридрих I Барбаросса
(Штауфен),
герм, король, имп. 210, 515
Фридрих II Штауфен,
герм, король, имп. 86, 210
Фридрих III Габсбург,
герм, король, имп. 327
Фридрих II Великий
(Гогенцоллерн), прус, король 39, 197, 200, 407, 430, 453, 454, 458, 465,
477, 520
Фридрих I Датский 364
Фридрих-Вильгельм, курфюрст
Бранденбургский,
Великий курфюрст 430
Фукидид 28, 115, 151, 155
Халоандер Грегор 372
Ханслик 318
Хафиз (Гафиз, Хафез)
Шамседдин Мохаммед 394
Хелэм Генри 453
Хибрей 213, 508
Хименес де Сиснерос
Франсиско 255, 342
Хирам иды, род 511
Хлодвиг ILфранк, король 207,289
Хормайр Йозеф фон 504
Хродеганг 512
Хуан Австрийский 518
Хуана Безумная 362
Цвингли Ульрих (Хульдрейх) 349, 353, 356, 359, 360, 369,517
Цезарь Гай Юлий 83, 145, 160, 161, 197, 202, 204, 206, 207,
214, 259, 347, 363, 435
Цельтер Карл Фридрих 473
Цицерон Марк Туллий 122, 334

553
Чингисхан (Темуджин,
Темучин) 140, 141, 196, 272,533
Чуди Эгидий 372
Шампо 500
Шамфор Себастьян
Рош Никола да 151
Шаплен Жан 440
[Настелен Жорж 325
Шекспир Уильям 73, 182, 313, 394,413,432
Шиллер Иоганн
Кристоф Фридрих 188, 344, 429, 513
Шлёцер Август Людвиг 514
Шлоссер Фридрих Кристоф 7, 38
Шопенгауэр Артур 8,67,412,470,510, 527
Штауфены см. Гогенштауфены
Штейнбах Эрвин фон 193
Штехелин Феликс 245
Штумпф Иоганнес 372
Эдуард I Плантагенет,
англ, король 319
Эдуард II Плантагенет,
англ, король 319
Эдуард III Плантагенет,
англ, король 319
Эдуард IV Йорк, англ, король 320, 321
Эдуард V Йорк, англ, король 320, 321
Эдуард VI Тюдор, англ, король 322, 370, 386, 390, 392
Эйнгард (Эйнхард, Эгингард) 234
Эккехард фон Урах (Аура) 303
Элабагал, Гелиогабал (Цезарь
Марк Аврелий
Антонин Август) 268
Элигий Нойонский 130
Элизабет Шарлотта Орлеанская 520
Энгиенский (Ангиенский)
герцог, Луи Антуан Анри де
Бурбон, принц Конде 505
Энний Квинт 509
Эпаминонд 101
Эпикур 262
Эразм Роттердамский (Герхард
Герхарде) (Дезидерий) 357, 517
Эргамен 99
Эри Альберт 10, 245
Эри Якоб 7, 236, 245
Эсковедо Хуан де 385
Эсте, д’Эсте, род 420
д’Эстре Габриэль 387
Эсхил 184, 190
Югурта, царь Нумидии 259
Юд Лео 356
Юлиан Отступник,
Юлиан Флавий Клавдий 286
Юлиан Тарсянин (Тарсийский) 515

554
Юлии, род
(Юлии-Клавдии, дин.) 146, 262, 264
Юлий II (Джулиано
делла Ровере), папа 318
Юнг 506
Юстин Марк Юнион
Юстингер Конрад
Юстиниан 1 Великий, виз. имп. 83,103, 198, 263
Яков I Стюарт, англ, король,
Яков VI в Шотландии 322, 323, 392
Яков II Стюарт, англ, король 449
Яков I Стюарт, шотл. король 322, 323, 389
Яков II Стюарт, шотл. король 322, 323, 389
Яков III Стюарт, шотл. король 322, 323, 389
Яков IV Стюарт, шотл. король 322, 323, 389
Яков V Стюарт, шотл. король 389
Яков VI Стюарт, шотл. король см. Яков I, англ, король
Ясон,тиран 159
 Содержание

Размышления о всемирной истории

Предисловие издателя........................................................................... 7
I. Введение............................................................................................ 11
II. О трех силах...................................................................................... 32
III. Рассмотрение шести обусловливающих моментов.............. 77
1. Культура в ее обусловленности государством................................ 78
2. Культура в ее обусловленности религией....................................... 91
3. Государство в его обусловленности религией................................ 98
4. Государство в его обусловленности культурой.............................. 109
5. Религия в ее обусловленности государством................................. 122
6. Религия в ее обусловленности культурой...................................... 129
IV. Исторические кризисы............................................................... 140
Дополнения о происхождении
и особенностях сегодняшнего кризиса......................................167
Март 1873 г...............................................................................................175
V. Индивид и всеобщее (Историческое величие)...................... 179
VI. О счастье и несчастье в мировой истории............................. 213
Исторические фрагменты из наследия
Предисловие издателя....................................................................... 233
I. Древность
1. Древняя история и ее границы..................................................... 247
2. О духовной необходимости изучения древней истории............. 248
3. О границах культуры и варварства................................................. 249
4. Почему сегодняшний «образованный человек»
уже не может понимать древних............................................... 251
5. Значение Египта для всемирной истории.................................... 252
6. Финикийцы как первые создатели полиса................................... 254
7. О Карфагене.................................................................................... 254
8. Афины.............................................................................................. 255
9. Рим и его всемирно-историческое предназначение.................... 256
10. О Римской империи в первые два века нашей эры.................... 261
II. Средневековье
11.0 средневековье............................................................................ 270
12. О древнем христианстве............................................................... 278
13. Христианство как религия мучеников.........................................280
14. Об аскезе и ее месте....................................................................... 281
15. Распространение Никейского христианства............................. 283
16. Церковь........................................................................................... 283
17. Юлиан и надежда на восстановление язычества........................ 286
18. Западноевропейское арианство и евреи......................................287
19. Распад Западной империи............................................................ 288
20. Дело Хлодвига................................................................................ 289
21. Мухаммед как основатель религии и ислам............................... 290
22. Деспотизм ислама..........................................................................293
23. Ислам и его влияние...................................................................... 294

556
 24. Два важнейших обстоятельства, значимых
для папства VIII века.................................................................. 296
25. Карл Великий ................................................................................ 296
26. Норманны.......................................................................................298
27. Византия и ее призвание............................................................... 299
28. К спору об иконах.......................................................................... 300
29. О крестовых походах..................................................................... 303
30. Страсти и жертвы крестовых походов......................................... 305
31. К оценке позднего средневековья............................................... 305
III. Новая история с 1450 по 1598 годы
32. Период с 1450 по 1598 год и его оценка с позиций XIX века.... 307
Дополнение............................................................................................ 317
33. Англия в позднем средневековье................................................. 319
34. 0 Ричарде III.................................................................................. 320
35. О войнах Роз и о Шотландии................... 322
36. Бургундия........................................................................................323
37. Карл Смелый Бургундский........................................................... 324
38. Франция и идея унификации....................................................... 324
39. Людовик XI.................................................................................... 326
40. Германская империя при Фридрихе III....................................... 327
41. Османы............................................................................................328
42. Республика Флоренция................................................................. 329
43. О войне 1494 г................................................................................. 330
44. О папской власти........................................................................... 332
45. Италия и Европа, находящаяся за пределами Италии............... 333
46. Испания и Португалия.................................................................. 337
47. Начало Реформации: общие соображения.................................. 339
48. О Лютере........................................................................................ 341
49. О немецкой Реформации: ее причины
и духовные последствия............................................................. 342
50. О Реформации: протестантизм и традиция. -
Нетерпимость нового учения.................................................... 344
51. 0 Реформации: обоснование так называемой
«духовной свободы».................................................................... 346
52. О Реформации: массы, мотивы их поведения
и последствия совершенного. - Лютер.................................... 347
53. О Реформации: Власти - Конфискация имущества
и догматизация - Церковь и государство................................. 349
54. Происхождение территориальных церквей................................ 353
55. О Реформации, начиная с 1526: неизбежность цезарепапизма... 355
56. Реформация в наступлении: Реформация и судьба искусства .... 356
57. К вопросу о положении католической церкви:
непосредственное влияние Реформации................................. 357
58. Цвингли и поздние времена Реформации................................... 359
59. Карл V и Франциск I..................................................................... 360
60. О Карле V....................................................................................... 361
61. Генрих VIII..................................................................................... 364
62. Густав Ваза..................................................................................... 364
63. Община избранных....................................................................... 365

557
 64. О Кальвине..................................................................................... 366
65. О протестантизме во Франции..................................................... 370
66. Немецкая культура около 1555 года............................................. 371
67. О «Лузиаде» Камоэнса...................................................................372
68. О Контрреформации..................................................................... 374
69. Св. Игнатий Лойола...................................................................... 375
70. Иезуиты...........................................................................................377
71. Иезуиты и папство......................................................................... 378
72. Третий Тридентский Собор (1562-1563 годы).......................... 379
73. Папы времен Контрреформации................................................. 381
74. О немецкой Контрреформации................................................... 382
75. Франция в 1542 году...................................................................... 382
76. После Варфоломеевской ночи..................................................... 383
77. Убийство как вспомогательное средство.................................... 385
78. Своеобразие французского двора................................................ 385
79. О переходе Генриха IV в католицизм...........................................387
80. Голландия.......................................................................................388
81. Мария Стюарт..................................................................... 389
82. О Елизавете Английской.............................................................. 391
83. «Век» Елизаветы............................................................................ 393
IV. История XVII и XVIII веков
84. Введение в историю XVII и XVIII вв. (1598-1763).................... 396
85. Характер XVI и XVII веков........................................................... 414
86. Гугеноты при Генрихе IV............................................................. 416
87. Гомаристы и арминиане............................................................... 417
88. Европейские государства и общество накануне
Тридцатилетней войны..............................................................418
89. Италия в XVII веке........................................................................ 419
90. Ришелье...........................................................................................422
91. Положение Германии накануне Тридцатилетней войны.......... 425
92. Шведы в Германии........................................................................ 426
93. Гибель Валленштейна.................................................................... 428
94. Великий курфюрст........................................................................ 430
95. Англия накануне Первой революции......................................... 430
96. Английское королевство и его задача......................................... 432
97. Кромвель.........................................................................................433
98. Фронда и французская аристократия..........................................436
99. Фронда и Парижский парламент................................................. 437
100. О Мазарини.................................................................................. 439
101. Стили в жизни и в искусстве около 1650 года........................... 439
102. Шведы при короле Карле Густаве.............................................. 441
103. Время безграничного влияния княжеской власти................... 441
104. О Людовике XIV........................................................................... 443
105. Людовик XIV как патрон церкви...............................................443
106. Дух униформизма во Франции и гугеноты............................... 445
107. Людовик XIV накануне войны за Испанское наследство...... 446
108. О второй Английской революции.............................................. 447
109. Английская защита от милитаризации общества..................... 449
110. Характер XVII века...................................................................... 449

558
 111. Россия............................................................................................ 451
112. Англия со времен Георга I.......................................................... 452
113. Фридрих Великий........................................................................ 453
V. Революционный век
114. Введение в историю революционного века...............................455
115. Времена реформ, идущих сверху................................................ 475
116. Абсолютизм в северных странах................................................ 477
117. Об освободительной войне в Северной Америке..................... 477
118. Англия.......................................................................................... 479
119. О малых государствах..................................................................479
120. Закрытие Ордена иезуитов......................................................... 480
121. Духовная атмосфера накануне 1789 г......................................... 480
122. 0 духовном развитии в Германии и во Франции в XVIII в..... 481
123. О Руссо и его утопии.................................................................... 482
124. Политическая ситуация во Франции накануне Революции... 482
125. Роковые обстоятельства, сопровождавшие
Французскую революцию.......................................................... 484
126. О Мирабо..................................................................................... 484
127. Клир.............................................................................................. 486
128. Assemblee legislative (Законодательное собрание) и клубы.... 486
129. О событиях 10 августа 1792 г........................................................488
130. О сентябрьских днях.................................................................... 489
131. Появление Конвента: взгляд в прошлое и взгляд в будущее..490
132. О процессе над Людовиком XVI................................................ 494
133. Жирондисты и якобинцы........................................................... 495
134. Всесилие партии, совершенно не щепетильной ни в чем........ 496
135. Как правительство становится невероятно сильным............... 497
136. Социализм? Коммунизм? ........................................................... 497
137. Глубинная суть Революции........................................................ 497
138. Музыкальные идеи Руссо и разорение церкви......................... 498
139. О Робеспьере................................................................................ 498
140. Перед 9 термидора (27 июля 1794 г.).......................................... 498
14 1.0 взаимном истреблении революционными партиями
друг друга..................................................................................... 500
142. О 18 фруктидора (4 сентября 1797 г.)......................................... 500
143. Бонапарт и 18 фруктидора......................................................... 502
144. Как покоряются аристократия и князья.................................... 503
145. О вторжении французов в Швейцарию..................................... 503
146. Старый Берн: почему его ненавидят.......................................... 504
147. О 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) и о консульстве..................... 505
148. 0 Наполеоне................................................................................ 506
149. Наполеон и Русский поход.......................................................... 506
Примечания........................................................................................... 508
Аслан Гаджикурбанов. Всемирная история
в представлении Якоба Буркхардта.......................................... 521
Указатель имен. Составитель Е.Н. Балашова................................537
 Буркхардт Якоб
Размышления о всемирной истории

Корректор: Е.Н. Балашова

Компьютерная верстка В.Д. Лавреников
Оформление Ю.В. Балабанов

По издательским вопросам обращаться:

«Центр гуманитарных инициатив»
e-mail: unikniga@yandex.ru, unibook@mail.ru.
Руководитель центра Соснов П.В.

Комплектование библиотек, продажа в России и странах СНГ

ООО «Издательство «Академический проект»:
111399, Москва, ул. Мартеновская д.З
Тел. (495) 305-37-02, e-mail info@aprogect.ru, http://aprogect.ru

Комплектование библиотек, оптовая продажа в Санкт-Петербурге

ООО «Университетская книга-СПб»
Тел. (812)640-08-71, e-mail: uknigal@westcall.net
в Москве ООО «Университетская книга-СПб»
Тел. (495)915-32-84, e-mail: ukniga-m@libfl.ru

Розничная продажа в Санкт-Петербурге:

магазин «Книжный окоп»
В.О., Тучков пер., 11. Тел.: (812)323-85-84

Розничная продажа в Москве:

www.notabene.ru (495) 745-15-36

Подписано в печать 20.01.2013

Гарнитура NewtonTT. Формат 60x90 ’/|б. Бумага офсетная.
Усл. печ. л. 35. Уч.-изд. л. 35
Тираж 1000 экз. Заказ № 388

Отпечатано способом ролевой струйной печати

в ОАО «Первая Образцовая типография»
Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г Чехов, ул. Полиграфистов, д. 1
Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpk.ru, 8(495)988-63-87
 Якоб Буркхардт (1818-1897)
швейцарский историк и теоретик
культуры, основоположник
культурно-исторической школы
в историографии.
Буркхардт анализирует основные
закономерности всемирно-
исторического процесса,
основополагающими факторами
которого он считал развитие государства
и духовной культуры.
Он анализирует религиозные
и социокультурные факторы
становления и функционирования
государства, которые
в их взаимодействии определяют облик
и судьбы каждой из великих
цивилизаций.

5 121122