OCR Document Стр.

1 из 7

В.П. АНИКИН
(Москва)

НЕ «ПОСТФОЛЬКJIОР», А ФОЛЬКJIОР

(К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА О ЕГО СОВРЕМЕННЫХ ТРАДИЦИЯХ)

(Аникин В.П. Не «постфольклор», а фольклор (к постановке вопроса о его современных

традициях) // Славянская традиционная культура и современный мир: Сборник
материалов научно-практической конференции. Вып. 2. – М.: Государственный
республиканский центр русского фольклора, 1997. С. 224–240)

Тема «Современные фольклорные традиции» весьма обширна. И при всем том она
часть еще более широкой – о сущности и специфике фольклора. Спор о современном
фольклоре упирается в понимание, что считать и что называть фольклором. Мы его толкуем
по-разному. Отсюда происходят несогласия. Не хочу предлагать что-либо доктринерское,
отвлеченное и предвзятое. Просто обращаю внимание на явления, которые нуждаются в
самом внимательном изучении.
Не могу пройти мимо и того обстоятельства, что на заседание круглого стола
конференции вынесен вопрос в предельно открытой и резкой постановке: фольклор (говоря
модным языком, «неофольклор») или «постфольклор»? Такая постановка вопроса навеяна
статьей С.Ю. Неклюдова «После фольклора», в которой сказано: «А может быть, правильнее
считать, что «эпоха фольклора» (сначала «архаического», а затем и «классического»)
безвозвратно миновала, и перед нами – совершенно новое явление, для которого следует
искать соответствующее название, ну, скажем, постфольклор?» [Неклюдов 1995: 4]. Вопрос
поставлен риторически. Автор ясно сказал, что современные записи фиксируют явления,
которые не относятся к фольклору.
Смысл понятия «неофольклор» очевиден – это новый фольклор. Понятие
«постфольклор» исключает существование фольклора вообще, в лучшем случае предполагает
его замещение чем-то иным. Именовать фольклорные новообразования
«сорняком» [Неклюдов 1995: 2], как по частному случаю выразился автор статьи, означает
просто уходить от изучения явлений массового творчества.
У точки зрения, что никакого фольклора нет, вряд ли найдется много сторонников.
Разве лишь среди тех, кто судит о явлениях современного массового творчества в границах
отвлеченных научных конструкций и умозрительных исторических предположений. В свете
подхода, считающегося прежде всего с фактами, очевидно, что давний традиционный
фольклор существует и существует новый фольклор, у которого уже сложились свои
традиции.

[С. 224]
Вопрос об изменениях, которые произошли в давнем фольклоре, оставим в стороне.
Это особая тема. Речь пойдет о современном фольклоре, о тех «сорняках», которые по всем
рекомендациям строгой аrpoнауки надо полоть.
Вопрос о современном фольклоре не нов. У него своя история. По необходимости
кратко отмечу только главное в ней.
До 1917 г. среди специалистов господствовал взгляд, суть которого состояла в
утверждении, что фольклор вступил в полосу кризиса, отмечен чертами упадка. Исключали
самую мысль о достоинствах фольклора, идущего на смену прежнему. Писали о том, что
частушка не художественна, что «фабричная» песня пошлая, что городской романс не
фольклор, что все это не идет в сравнение с прекрасной традиционной песней, вообще, со
всей давней устной поэзией. Однако прозвучали и другие голоса. В суждениях о том, что
происходит с фольклором, осмотрительные исследователи не были склонны драматизировать
ситуацию, а что касалось собирателей, то они неизменно говорили о преображении

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006
OCR Document Стр. 2 из 7

продолжающегося фольклора. Очень рано, в сущности, оформились два

противоположных воззрения на судьбу фольклора. Они сохранились до сегодняшних дней,
хотя с той поры время от времени видоизменялись.
После 1917 г. в суждения о судьбе фольклоре была привнесена политизация,
сместившая спор в ненаучную область. В отходе от академического решения вставших перед
наукой вопросов меньше всего повинны крупные ученые. Они лишь настаивали на собирании
фольклора, не считая. возможным уходить от исследования его новизны. Ю.М. Соколов
опубликовал в известном сборнике «Художественный фольклор» программную статью
«Очередные задачи изучения русского фольклора», в которой писал: «…Фольклориста
должны интересовать не только традиционные формы, но также и. новообразования, частью,
впрочем; выросшие из традиции. Это сочетание старого и нового наблюдается почти во всех
видах фольклора» [Соколов 1926: 28]. Ю.М. Соколов писал о распространении частушек с
трагикомической трактовкой сцен времени экономической. разрухи: о мешочничестве и
других явлениях, характерных для гражданской войны и нэпа. Несомненно, это было
подлинное народное творчество, и оно удержалось в памяти старшего поколения,
передавшего его детям и внукам. Чтобы убедиться в основательности этого утверждения,
достаточно сравнить, к примеру, частушки,
[С. 225]
опубликованные журналом «Беднота» (1927), с их нынешними публикациями, в
частности, с текстами из сборника поэта Николая Старшинова и составителей новейших
антологий [Старшинов 1993; Виллисов 1993].
В предвоенные 30-е годы тональность суждений о современном фольклоре резко
изменилась. Постепенно сложилась политически агрессивная концепция. Какой она была,
можно судить по сборнику статей «Современный фольклор». В .статье «Новый фольклор»
известный фольклорист М.К. Азадовский сформулировал положения, с которыми согласились
многие исследователи тех лет. Считали, что фольклористика чрезвычайно обогатились
новыми материалами, которые обязывают по-новому решать «основные вопросы» науки:
изменилось самое понятие «фольклор». Те же специалисты, которые, подобно
дореволюционным ученым, продолжали толковать фольклор как «традиционное творчество»,
были объявлены отсталыми, не поспевавшими за движением научной мысли. По словам
Азадовского, такие ученые оказались неспособными понять новые явления в народном
творчестве, закоснели в суждениях давнего времени – признали у фольклора лишь
«регрессивное значение». Обращаю внимание на эти решительные суждения о «регрессии».
По мнению Азадовского и его многочисленных единомышленников, фольклор как
проявление народной культуры, напротив, обладал «организующим и действенным
значением»: «Современный фольклор имеет дело не только с отражениями далекого
прошлого, но и с творческими произведениями, отражающими сегодняшний день, его борьбу
и завоевания. Новые факты ломали и опрокидывали привычные рамки: совершенно отчетливо
определилось активное начало в фольклоре и его живая связь с современностью» [Азадовский
1939: 10–11].
По сути дела, М.К. Азадовский соединил в своих суждениях по крайней мере два
исключающих друг друга положения. Одно, верное, что традиционный фольклор включен в
современное массовое творчество, и другое, несомненно, ошибочное, что к фольклору можно
причислять новообразования, не имеющие традиционной основы. В связи с последним
утверждением и связано неприемлемое для Азадовскоro мнение, что фольклор во всех
случаях только традиционное творчество, что вне традиции фольклора нет. Азадовский
допускал, что фольклор может быть и чистым новообразованием – с новым содержанием и
новой формой: «Октябрьская революция вызвала к жизни совершенно
[С. 226]
новую тематику и новые песни. Таковы же автобиографические сказы, песни о
радостной жизни советского народа, песни о Красной Армии, о вождях народа и
революции» [Азадовский 1939: 12].
Меньше всего я хотел бы, чтобы критика этих взглядов, ставшая теперь весьма легкой
поживой для ищущих ее, вела к прямо противоположным утверждениям – что никакого
современного фольклора нет, а тот фольклор, который еще записывают, полузабыт, обречен

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006
OCR Document Стр. 3 из 7

на исчезновение. Прежним ошибкам нельзя противопоставлять новые: что на смену

фольклору пришла массовая, самодеятельная, авторская литература, которая теснит фольклор
и скоро заменит его собой.
Скажу, тоже по необходимости кратко, о бурных дискуссиях середины 50-х – начала
60-х годов. их «освободительное» (если можно так выразиться) значение состояло прежде
всего в том, что были отвергнуты дезориентирующие публикации. Но дискуссии, как это не-
редко случается, когда они затрагивают интересы большого числа участников с
противоположными воззрениями на предмет спора, остановились на полпути – перед
постижением специфики фольклора в его исторически менявшихся формах, хотя все вопросы
своеобразия фольклора как явления культуры и художественного творчества были так или
иначе поставлены. Итоги дискуссий подводили В.И. Чичеров [Чичеров 1954; Чичеров 1955] и
В.Е.Гусев [Гусев 1962]. Их суждения не были лишены полемичности, но ученые настаивали
на необходимости искать критерии фольклорности, утраченные в 30-е и 40-е годы. Уже то
было хорошо, что произошла переоценка «новообразований», нисколько не обязанных
происхождением фольклору. Был поставлен вопрос о необходимости выработать четкие
ориентиры в оценке разнообразных видов массового творчества и понять исторические
преобразования фольклорных традиций, не исчезавших, а обретавших новое бытие.
По этой причине вести сегодня дискуссию в альтернативных понятиях «фольклор» или
«постфольклор» (то есть говорить об его исчезновении) означает впадать в странный
анахронизм - возвращать научную мысль вспять, игнорируя тридцатипятилетний опыт
публикации сборников, иных по сравнению со сборниками 30-40-х годов. Вопрос стоит по-
другому: необходимо решать, какие свойства присущи традициям фольклорного творчества
нашего времени и чем эти традиции отличаются от давних. Речь должна идти именно о
традициях, так как вне традиционного содержания и традиционных форм
[С. 227]
фольклора нет. Никаких новообразований, свободных от традиции, в фольклоре не
существует. Если в новообразованиях налицо свобода от традиции, то они не могут
рассматриваться как фольклорные. Напротив, если. новообразования отмечены
приверженностью к традиции, даже если сама традиция изменилась, то новообразования
фольклорны. И в первую очередь надо изучать новое качество традиций, понять, как они
изменились.
Считаю высказанное соображение очень важным, лежащим в основе понимания
фольклора как феномена, не застывшего в архаике, а меняющегося под влиянием социальной
новизны. Фольклор как явление культуры исторически непреходящ, хотя и изменчив.
Возникнув на .заре человеческой истории, он в последующие времена не исчезал, но
многократно преображался. С возникновением профессионального творчества фольклор
многообразно использовал то, что находил в нем близкое себе. Творчество профессионалов –
область, не враждебная фольклору, а сопредельная. Сосуществование двух видов
художественной культуры стало мощным фактором сотворчества, но в границах,
удерживавших каждый вид творческой работы в своей специфике – безличной, фольклорной
и авторской, индивидуальной. Традиции фольклора исторически менялись – и под влиянием
собственного развития, и под влиянием, идущего навстречу этим изменениям воздействия
профессионального творчества. Иначе говоря, традиции фольклора вбирали в себя свойства и
стиль литературной работы. Появлялись новые темы, варьировался вид творчества,
преобразовывались формы и стиль, но сохранился самый тип массового внеличного
творчества в границах и на основе традиционной преемственности творческих актов.
Фольклор образовал неотъемлемую часть национальной культуры и может исчезнуть только с
самим народом.
Догадка (именно догадка, а не тезис, обставленный строгой научной аргументацией) о
том, что в фольклоре, как и вообще в художественном творчестве, существуют культурно-
исторические константы, содержится в самом факте возникновения новейших теорий;
которые с разной степенью приближения к истине пытаются конструировать механизм
фольклора в виде системных образований (инвариантов, сюжетных схем, алгоритмов,
архетипов, кодов и проч.), но коренная ошибка всех таких изысканий состоит в
умозрительности конструирования фольклорных традиций во внеисторическом их

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006
OCR Document Стр. 4 из 7

понимании. Научные схемы подняты над материалом, привносятся в него, навязаны

фольклору, не выведены из него. Здесь налицо произвольная научная дедукция, которая
теряет из виду самый объект и предмет изучения. Новейшему структурализму более всего
чужд индуктивный ход
[С. 228]
мысли, идущей от фактов к обобщению. Структуралистические шгудии
демонстрируют крайнюю предвзятость методов и принципов. Впрочем, это особая тема, она
здесь только затрагивается, но может стать предметом отдельного освещения, хотя острота
споров вокруг структурализма заметно притупилась. Приверженцы его сами постепенно
осознают тот тупик, в который себя завели.
Обратимся к фактам современного фольклорного творчества и проследим за тем, как в
них обнаруживает себя опора на традиции, выработанные в народе. Здесь всего важнее
понять, как изменились, традиции и в чем состоит их отличие от прежних традиций. Нетрудно
заметить, что произошло включение в фольклор ряда особенностей литературного творчества,
но без осознания его индивидуальной авторской неповторимости. Литературная эстетика
стала близкой сознанию и вкусам народа. И каждый собиратель фольклора знает об этом.
Наверное, окажется нелишним напомнить о некоторых фактах, подтверждающих
близость литературного творчества сознанию людей нашего времени. Во время фольклорной
экспедиции в русские села Башкирии летом 1949 г. я заинтересовался девичьими альбомами
недавних школьниц. Альбомы хранились со времен войны и датировались 1942-1943 гг. В
альбомных стихах было много наивного, неумелого, но каждая запись заключала в себе
искреннее стремление сообщить интимному переживанию свойства высокой письменной
культуры. Самодельная массовая стихотворная поэзия скрашивала бедный досуг девушек и
юношей.
Многое в альбомах навеяно узнанным из книг и нередко из бывших в моде
популярных авторских песен. Тяга к литературной поэзии весьма знаменательна для
меняющихся вкусов молодежи XX в. Однако в стихах ощутимо дало о себе знать и
традиционное начало с его вариативностью, повторяемостью клишированных стилевых
формул, иных, разумеется, по сравнению с прежними фольклорными традициями. Альбомные
стихи напоминали своего рода любовный «письмовник» на который можно равняться и в
котором уже выражено то, что ищет в смятении юная душа, волнуемая первым чувством. По
стилю эта поэзия родственна городской романсовой лирике и стихам известных поэтов.
Отражения, идущие от профессиональной лирики, лежат на поверхности.
Припоминаются строки и стилистические обороты поэтов, оказывающи близкими сознанию
творцов альбомных стихов:
Если эти стихи грубоваты.
Если это обидит тебя,
То ты скажешь: довольно, не надо –
И простимся с то6ой навсегда.
[С. 229]

Возможно незаметно для себя автор четверостишия использовал строки из песни П.

Арманда «Тучи над городом встали...» из кинофильма, обошедшего в довоенное время все
экраны страны. В песне были строки о прощании рабочего пария с девушкой: .
Мы простимся с тобой у порога,
И быть может, навсегда.
Еще ближе к авторскому «оригиналу» прощальное обращение к подруге:
Прощай, серенькое платье,
Прощай, школьная скамья,
Прощай, Фрося дорогая,
А быть может, навсегда.
В альбоме были и такие стихи:
Писать красиво не умею,
Альбом украсить не могу,

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006
OCR Document Стр. 5 из 7

Любови требовать не смею,

Позвольте, имя напишу.
Третья строчка повторила с изменением пушкинскую из «Признания. К Александре
Ивановне Осиповой»:
Алинаl Сжальтесь надо мною,
Не смею требовать любви.
Литература, несомненно, стоит и за такими стихами:
Ангел летел над рекою,
Дуня в то время спала,
Сошел, сказал ей три слова:
«Милая Дуня моя!»

Когда завидишь берег Дона,

Останови своих коней,
Я жду прощального поклона
И трепетной слезы твоей.

Пишу в альбом рукой небрежной,

Что[б] через много скучных лет
От жизни краткой и мятежной
Какой-нибудь остался след.
Наряду с попыткой сделать интимно близкой себе поэзию профессионалов молодежь
охотно использовала расхожие стихотворные строчки, сложенные неизвестно кем, но широко
вошедшие в эпистолярный обиход (надписи на дареных фотокарточках, письма и пр.):
[С. 230]
Любовь – солома, сердце – жар,
Одна минута – и пожар!

Люби меня, как я тебя,

И будем вечные друзья.

Двенадцать раз луна заходит,

Двенадцать месяцев в году.
Двенадцать мальчнков я знаю,
Но лучше (имя) не найду.
Вариант двух последних строк:
Двенадцать девушек я знаю,
Но лучше вас Я не найду.

Любовь – это бурное море,

Любовь – это верный обман.
Любовь – это слезы и горе,
Любовь – это злой океан.
Только на первый взгляд может показаться, что альбомные стихи не имеют никакого
отношения к фольклору и не обнаруживают его особенную творческую природу. В сущности,
с теми же творческими импульсами мы имеем дело в фольклоре вообще и в современных
песнях в частности.
В фольклоре рабочих уже в первые десятилетия века была широко известна
прекрасная песня о гибели коногона. В Донбассе на шахтах ее пели повсеместно, и она
разнообразно варьировалась. В сборнике А.В. Ионова «Песни и сказы Донбасса» она
представлена двумя близкими вариантами [Ионов 1960: 121–123]. Приведу текст в наиболее
существенных выдержках, дав понятие о самом типе песенного рассказа.
С утренним гудком молодой шахтер заторопился в «нарядную», где ему велели быть
коногоном. И он спустился в шахту:
Вот лошадь мчится по продольной,

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006
OCR Document Стр. 6 из 7

По темной, узкой и сырой,

А молодому коногону
Кричит с вагона тормозной:
– Ах, тише, тише, ради Бога!
Гляди-ка, тут какой уклон,
На повороте путь разрушен,
С толчка забурится вагон.
Тормозной (шахтер, тормозящий на ходу вагонетку) недаром опасается, что вагонетка
сойдет с рельсов («забурится»): вагонетка сошла с
[С. 231]
рельсов, коногона ударило и прижало к деревянным опорам, поддерживавшим свод.
Звать на помощь было поздно:
Через минуту над вагоном
Уже стоял народ толпой,
А коногона к шахтной клети
Несли с разбитой roловой.
Происходит воображаемый диалог, вероятно, тормозного и погибшего коногона:
– Ах, глупый, глупый ты мальчишка,
Зачем так быстро лошадь гнал?
Или начальства ты боялся,
или конторе задолжал?
Коногон отвечает:
– Нет, я начальства не боялся,
Конторе я не задолжал,
А мне забойщики сказали,
Чтоб порожняк быстрей давал.
Прощай навеки, коренная,
Мне не увидеться с тобой.
Прощай, Маруся-ламповая,
И ты, товарищ стволовой.
Обилие технических наименований выдает шахтерское происхождение песни.
«Коренная» – главный ход, ствол шахты. «Маруся-ламповая» – ламповщица, заправляющая
бензином лампы шахтеров. «Стволовой» – рабочий, регулирующий движение клети по
шахтному стволу. По типу подачи события песня примыкает к широко распространенному в
фольклоре разряду баллад – историй с трагическим концом, вместе с тем она отличается от
традиционных баллад. Стилевая структура обнаруживает приверженность песни к
литературному творчеству. Она включает в себя обороты и синтаксический строй, более
уместные в письменной речи:
Гудок послышав с кочегарки,
Стал на работу поспешать.
Деепричастный оборот – несомненная примета письменного слога. И вообще, в
обстоятельной передаче сюжетных подробностей заметно свойство, которое не в природе
устного лирического рассказа – такая детализация типична для повествования о
происшествии. История выдержана в строгом временном развертывании события от самого
начала – с экспозиции – упоминания об утреннем гудке и – «нарядной»:
Там собралось народу много,
Пришел десятник молодой,
[С. 232]
Меня назначил коногоном –
Возить вагоны с коренной.
Тематическая детализация для песни, ставящей целью запечатлеть горестное со6ьrrие,
в сущности излишня и, как правило, в пении опускается. Перед нами вариант, до времени не
нашедший в процессе бытования всей эмоциональной силы. Песня еще не обрела той степени
обобщения, которое основывается на скупом отборе немногих деталей, способных в
наибольшей степени вызвать сопереживание. И по вариантам можно проследить, как

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006
OCR Document Стр. 7 из 7

эмоциональная сила главного лирического мотива возрастала. В частности, во втором

варианте из сборника АВ. Ионова о гибели коногона уже пели.
Двенадцать разиков пробило,
И клеть на гору поднялась.
А коногона молодого
Уж мать слезами залилась.
Вариант:
Двенадцать раз сигнал пробило,
И клетка в гору поднялась,
Подняли тело коногона
И мать слезами залилась.
В конце песни снова идет речь о материнском горе.
Коногон не винит забойщиков в своей торопливости, повлекшей гибель. В
воображаемом ответе тормозному коногон говорит:
Я был отважным коногоном,
Родная маменька моя
Меня убило в темной шахте,
А ты осталася одна.
Налицо процесс изменений и дополнений, который ведет к формированию лирической
структуры песни. Но песенные варианты исходным имеют творческое решение, которое
отличает формирующуюся песню от прежних фольклорных баллад. Лишь в процессе
бытования песня сблизилась с давней традицией балладных трактовок, неизменно
раскрывающих гибель не только как следствие житейских и бытовых обстоятельств, но и по
причине неосторожной удали и трагической неудачи.
Сближение с давними традиционными трактовками обнаруживает и неизменное для
народной баллады упоминание о горе близких и родных. Однако, хотя власть прежней
традиционной трактовки заметно повлияла на песню, в целом по стилю она все же являет
образец песенных произведений, принадлежащих к сфере письменно-книжной культуры.
[С. 233]

http://www.centrfolk.ru/st_anikin.htm 19.12.2006