Сторонники «стратегического

поражения России» выдают

желаемое за действительное
Сторонники этой стратегии хотят
преобразовать Россию по образцу Германии
и Японии после поражения во Второй
мировой войне. Но есть одна большая
заминка

Леонид Бершидский, Bloomberg, 19 октября 2022 года. Перевод

Антона Парфенова

На протяжении восьми месяцев вторжения в

Украину Владимир Путин подчеркивал, что его
война — это борьба за существование России,
борьба за новый мировой порядок. Теперь
важные западные политические мыслители,
похоже, приходят к тому же выводу: нарратив
смещается от помощи Украине к
формированию послевоенного глобального
порядка, который отодвинет Россию на второй
план и сделает ее неспособной создавать
новые проблемы.
Этот сдвиг бросает вызов общепринятому
мнению о том, что война закончится неким
компромиссом, достигнутым путем
переговоров — до или после падения
путинского режима. Многие на Западе — и не
только в Центральной Европе, где всегда была
широко распространена вера в то, что Россия
никогда не меняется, — будут утверждать, что
Россию необходимо лишить ее чрезмерной
международной роли. И некоторые скажут, все
более открыто, что ее нужно поставить на
колени, как нацистскую Германию или ее
союзницу Японию, прежде чем ее можно будет
восстановить и реинтегрировать в мировое
сообщество.
Французский политолог и чиновник Николя
Тензер красноречиво изложил этот аргумент на
Substack. Он писал, что попытка восстановить
отношения с посткоммунистической Россией
на основе «иллюзии, порожденной надеждами
1991 года» была ошибкой — ошибкой,
допущенной глупыми и коррумпированными
политиками. Запад, по мнению Тензера, не
должен стесняться ставить собственные
военные цели, даже если официально он не
участвует в войне в Украине, и эти
максималистские цели должны включать уход
России из каждой страны и региона, где в
настоящее время присутствует путинский
режим, включая не только Украину и Грузию,
но и Сирию, Беларусь, Армению, государства
Центральной Азии, а также страны Африки и
Латинской Америки, где действует группа
Вагнера — частная военная компания,
связанная с Москвой. Россия, считает он, также
должна лишиться права вето в Совете
Безопасности ООН, любого доступа к западной
финансовой системе и сетей влияния на
Западе. «Полупоражение», писал Тензер, все
равно будет победой России, поскольку она
сохранит свои глобальные амбиции; Россию
нужно превратить в «нормальную страну» —
«противоположность империи». Ее нельзя
преобразовать только изнутри.
Фиона Хилл, один из самых уважаемых
экспертов по России в США и бывший гуру по
россиийским делам в администрации Трампа,
предложила менее радикальную версию того
же аргумента в недавнем интервью Politico.
Она также призвала Россию отказаться от
права вето в Совете Безопасности. Война, по ее
словам, на самом деле не из-за Украины. «Это
конфликт великих держав, третий конфликт
великих держав на европейском пространстве
чуть более чем за столетие», — сказал Хилл.
«Это конец существующего мирового порядка.
Наш мир уже не будет таким, как раньше».

В этой парадигме — как и в путинской —

интересы Запада выходят далеко за рамки
падения его режима. Стратегическая цель –
постоянно уменьшающаяся Россия. Однако
даже когда его войска терпят одну неудачу на
поле боя за другой, Путин по-прежнему
формирует дискурс просто потому, что
западные сторонники его «стратегического
поражения» не могут сформулировать, как это
может произойти на самом деле.
Что именно даст лишение России права вето в
ООН, кроме большинства в Совете
Безопасности, которое может санкционировать
прямое участие западных сил в войне на
Украине? Путина не остановить простым
осуждением, как показали многочисленные
голоса Генеральной Ассамблеи, которые были
против него. И как Россия откажется от своего
военного присутствия на территории бывшего
Советского Союза и в некоторых частях
развивающегося мира, если она не потерпит
решительного поражения в более широком
конфликте, чем война на Украине? Если ее
просто заставят отступить с некоторых или
даже со всех украинских территорий, у нее все
равно будут ресурсы, чтобы сохранить влияние
в других местах и подготовиться к еще одному
нападению на Украину.
Буквально никто, даже самые радикальные
сторонники лишения России остатков ее
выдающейся послевоенной роли, не
предлагает полномасштабной войны с ней.
Даже Тензер признает это. «Утверждая, что мы
не воюем... мы ставим себя в такой настрой,
который мешает нам сформулировать цели
войны», — пишет он. Отказ от ответственности
важен: на самом деле он не призывает
западные правительства объявить войну
России, но выступает за достижение
результатов, которые могут быть достигнуты
только в полномасштабной войне.
Это табу на прямую военную конфронтацию
является пережитком холодной войны: оно
основано на идее, что Россия в ответ нанесет
ядерный удар по всему миру. Независимо от
того, возможно ли это на самом деле, страх
настолько силен, что ни один ответственный
политический эксперт не хочет пересекать эту
черту — пока.
Это означает, что любая перспектива нового
мирового порядка, в котором Россия станет
кротким, кающимся, постимперским
государством, теперь лежит на плечах
украинцев. Надежда и ожидание состоят в том,
что они смогут победить российскую армию, не
получив в ответ ядерный удар. Или, если удар
все-таки будет, их мученическая смерть
послужит более высокой цели превращения
России в полного изгоя и, таким образом,
навсегда ослабляя его.
Несмотря на всю западную поддержку в виде
боеприпасов, обучения и снаряжения,
украинцы по-прежнему сражаются в одиночку:
гибнут их солдаты, и это их страна методично
разрушается российскими ударами по городам
и инфраструктуре. И при всех их успехах на
поле боя исход войны далеко не решен.
Поскольку Россия выбирает «сирийский
вариант» и пытается разбомбить Украину до
Средневековья, преимущество Украины в
мотивации и тактическом мастерстве могут
быть не такими эффективными, как во время
недавнего контрнаступления. Российские
мобилизованные солдаты, пусть даже плохо
вооруженные и обученные, усложнят Киеву
прорыв обороны оккупантов, особенно зимой.
И если украинцы победят, они не
заинтересованы в завоевании и
«денацификации» России: они просто хотят
вернуть свою страну, им еще предстоит ее0
восстанавливать.
Недостаток логики «стратегического
поражения» заключается в том, что, хотя
российский ядерный потенциал
рассматривается как [последний] козырь в
руках Путина, у Запада нет практических
средств сделать Россию маленькой и
податливой. Для достижения максимальных
целей Западу нужно будет игнорировать
путинские ядерные рычаги и мыслить более
прагматически. Потому что, опять же, с этой
точки зрения, если Россия не будет подчинена,
ее нельзя «денацифицировать» так же, как
Германия и Япония избавились от своего
империализма благодаря десятилетиям
оккупации, принудительной демилитаризации
и навязанным извне политическим структурам.
Выход состоит в том, чтобы признать, что у
России еще есть второй шанс и что она все еще
может измениться изнутри. Наивно ожидать,
что на руинах путинского режима немедленно
возникнет либеральная демократия — более
реалистичным сценарием является крайне
правое правительство, действующее из еще
более глубокого негодования. Однако столь же
наивно ожидать, что страна таких размеров и
стойкости каким-то образом ускользнет, если
Запад применит более жесткую дипломатию
или ужесточит и без того беспрецедентные
экономические санкции.
Что нужно предложить русским, так это
перспективу включения в мировое сообщество,
а не безнадежного вечного поражения; нам
нужна оптимистичная перспектива, с которой
столкнулись Германия и Япония, когда они
реформировались. Бескомпромиссная
жесткость является такой же лицемерной
позицией, как и позиция, которую в последние
два десятилетия занимали открытые
сторонники умиротворения Путина.
Единственное будущее, которое могло бы
объединить и мотивировать разрозненное
российское сопротивление Путину, войне,
российскому империализму и тоталитаризму
— как внутри страны, так и все чаще за ее
пределами, — это будущее, в котором Россия
является частью Запада со всеми
ограничениями и преимуществами. что
включает.
Россия пыталась самостоятельно
ликвидировать последствия сталинизма в
1990-е годы — и не смогла. Мы, русские,
потерпели неудачу, о чем я постоянно
напоминаю себе. Но это не значит, что мы не
можем и не должны пытаться снова. Это
лучше, чем тотальная война.