Р. М .

Ш у к у р ов

Зн аток и в о с точ н ы х я зы ков

в Поз д н е й Ви з а н т и и ( X I–X V вв.) *
Перу Игоря Павловича принадлежит замечательная работа, посвящен-
ная принципам поздневизантийской дипломатии, которая во многих аспектах
остается непревзойденной в византинистике до сих пор1. Развивая обозначен-
ную там тему коммуникации византийцев с окружающими их народами, в этой
статье я хотел бы сосредоточиться на механизмах передачи информации (вклю-
чая дипломатической) в Византию с Востока, то есть из арабских, персидских
и тюркских культурных областей. Я начну с общих замечаний, касающихся ви-
зантийских представлений о языке. После этого я обсужу несколько персона-
лий носителей восточных языков в Византии, являвшихся передатчиками ино-
странной информации в византийское культурное поле.

1. Я зы к и к ул ьт у р н а я и д е н т и ч но с т ь

В одной из работ мне уже приходилось затрагивать тему византийской

таксономической сетки тождеств и различий, на основе которой новая инфор-
мация об окружающих народах приводилась к уже известным моделям 2 . Визан-
тийские схемы в части классификации народов существенно отличались от со-
временных вследствие применения иных, нежели в современной науке, крите-
риев. В отличие от современных этнических классификаций, византийцы прак-
тически не применяли языковый критерий. Если современная наука выставляет
главным критерием в систематизации народов их языковую принадлежность,
то византийское знание классифицировало народы посредством их локатив-
ных параметров. В зависимости от места обитания народа (Галлия, Дунай, Се-
верное Причерноморье, Кавказ, Анатолия, Ближний Восток, Северная Африка
и т.д.) и его образа жизни (кочевой/оседлый) на него переносилась та или иная
традиционная модель, а вместе с ней и маркирующий этникон. Внимание к ге-
ографическому локусу имело связь с более общими «био-географическими»
идеями древнегреческой астрономии/астрологии, физиологии и географии,
которые сочетались в теории климатов. Соединение географической, физиоло-
гической и астрологической концепций привело к представлению о влиянии
широтных различий на флору, фауну, а также людские нравы.
Именно эта особенность византийской классификационной модели, отодви-
гавшей языковый критерий на второй план, и делает ее столь непохожей на совре-
менную. Даже в греческих моделях самоидентичности языковый критерий носил

* Исследование подготовлено в рамках работы по проекту «Причерноморье и Среди-

земноморский мир в системе отношений Руси, Востока и Запада в Средние века», под-
держанному Российским научным фондом (соглашение № 14–28–00213 от 15 августа
2014 г. между Российским научным фондом и МГУ имени М. В. Ломоносова)
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 359
второстепенный характер, что подробно обсуждалась применительно к классиче-
ской и позднеримской эпохам. Хотя ощущение определенной связи между грече-
ской идентичностью и греческим языком продолжало существовать на протяже-
нии веков, однако, парадоксальным образом, древними греками и позже византий-
цами вопрос главенства языка в процессе «окультуривания» и эллинизирующей
ассимиляции не проблематизировался3. Овладение греческим языком подразуме-
валось как нечто само собой разумеющееся, но оно никогда не рассматривалось как
отправная точка и необходимая предпосылка эллинизации. Именно эта модель ис-
пользовалась и в византийском пространстве, в котором термин «образ мыслей»
часто передавалось через понятие τὸ ἔθος, τὰ ἔθη, «нрав, обыкновение» или же
скорее то, что ныне мы называем «культурой»4. Никита Хониат, желая выразить
полную культурную ассимиляцию итальянца Альдебрандина с греками, говорит,
что он «воспитан в римских нравах» (τοῖς Ῥωμαϊκοῖς ἔθεσι)5. В XV в. ту же формулу
повторяет и Халкокондил, стремясь объяснить читателю, что Великие Комнины
были вполне греками: «Были они эллинами и по происхождению, и по нравам,
тем более, что говорили на языке эллинов» (Ἕληνάς τε ὄντας τὸ γένος, καὶ τὰ ἤθη
τε ἅμα καὶ τὴν φωνὴν προϊεμένους Ἑληνικήν)6. Этот пример замечателен и тем, что
тут Халкокондил раскрывает содержание τὰ ἔθη, применяя его как общее понятие,
а язык – как частное проявление этого общего. Под τὰ ἔθη подразумеваются в этих
примерах римские / эллинские «воспитание» и «обычаи», которые включали в
себя в качестве одного из элементов и знание греческого языка. В этих примерах
проблема языка парадоксальным для нашего сознания образом затушевана как не-
существенная, второстепенная или, скорее, сама собой разумеющаяся.

2 . Л и н г вис т и ч е с к а я т е ор и я

В связи с отмеченным равнодушием византийцев к проблеме языка, мы не

находим в византийской науке попыток разработать лингвистическую теорию,
которая бы систематизировала известные языки. Единственный известный мне
опыт византийского теоретизирования на тему лингвистики обнаруживается в
астрологическом тексте. Анонимный трактат XIV в., условно названный изда-
телем «De planetarum patrociniis» (Monac. № 287), сообщает, что Сатурн соот-
носится с египетским и еврейским языками, Марс – с персидским, Солнце со-
относится с франкским языком и отчасти греческим, Меркурий же «управляет
языками тюркским и хазарским, соучаствуя с Солнцем в греческом языке»7. Из
этого интересного пассажа будто бы следует, что наряду с коптским, еврейским,
персидским греки знали о существовании разных тюркских языков, отмечая
различия между ними маркерами «тюркский» и «хазарский»8. Интересно
также, что греческий по своей космологической природе оказывался близок и
к франкскому, и к тюркскому языкам, разделяя с ними планетарных покровите-
лей – Солнце и Меркурий. Таким образом, греческий, франкский и тюркский,
объединяясь в близкородственную группу, противостоят «чуждым», азиат-
ским – египетскому, еврейскому и персидскому. Астрологическая связь между
Солнцем и тюркским языком, по всей видимости, была широко известна совре-
360 Р. М. Шукуров

менникам, о чем заставляет думать замечание Георгия Трапезундского, назвав-

шего язык турок «солнечным и ослепительным»9. Только астрология дает об-
щую систематизацию языков, что, однако, было нетипичным для византийской
науки в целом. И что примечательно в этом примере, астрологическая система-
тизация языков вновь следует локативным географическим моделям.

3 . П р об л е м а с лов а р е й

Я хотел бы привести тут еще одно наблюдение, показывающее принципи-

альное безразличие византийцев к языковой проблеме. В византийском мире не
существовало традиции двуязычных и многоязычных словарей, которые были
так широко распространены на мусульманском Востоке, в славянском мире и в
Западной Европе. Для византийского пространства единственным исключени-
ем являются греческие толковые и латино-греческие словари, которые созда-
вались с ранневизантийской эпохи и которые были в употреблении до конца
Империи10. Вместе с тем, следует помнить, что латинский считался родным
языком византийцев, а изучение латыни представлялось освоением собствен-
ного византийского прошлого в духе платоновского воспоминания, скорее
чем изучением иностранного языка. Того же рода была работа византийских
лексикографов, создававших греческие толковые словари: это воспоминание и
запоминание своего собственного классического языка, который все более и
более удалялся от них. В этот ряд вряд ли надо ставить многочисленные специ-
альные тексты утилитарного и научного характера, наподобие ботанических,
лекарственных, географических и др. глоссариев. Эти тексты по своему жанру и
функциям были скорее толковниками специальной географической, медицин-
ской и др. терминологии, нежели многоязычными словарями, предназначенны-
ми для изучения другого языка11.
Напротив, мусульманская, славянская и западная культуры разработали бо-
гатую традицию многоязычных словарей. В мусульманском мире существовали
арабо-персидские, арабо-тюркские, монгольские, индийские и т.д. словари, а так-
же многоязычные лексиконы, включавшие в себя до 6 языков12. В Европе с VIII в.
появляются глоссы-переводы с латинского и вскоре двуязычные и многоязычные
словари (например, Райхенауские глоссы в VIII в., Кассельский глоссарий в VIII–
IX вв. и т.д.). Можно указать тут и на известный Codex Cumanicus на трех языках –
латынь, персидский и тюркский, – составленный около 133013.
Средневековые словари с переводом с греческого на другие языки по-
мимо латинского появились в славянском и мусульманском пространстве.
Один из наиболее ранних – двуязычный греко-славянский словарь «Речь
тонкословия греческого», составленный в XIV в.14. Самый ранний грече-
ский лексикон в мусульманском пространстве – так называемый «Расу-
лидский гексаглот» XIV в., включавший в себя переводы слов на арабский,
персидский, греческий, армянский, турецкий и монгольский языки15 . Му-
сульманские, западноевропейские и славянские словари были похожи по
структуре и принципам организации лексического материала: слова в них
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 361
сгруппированы чаще не по алфавиту, а по темам: священный слова, местои-
мения, одежды, пища и т.д.
Насколько мне известно, византийская наука не знала такого рода литера-
туры, и я склонен объяснять это отмеченным равнодушием византийцев к язы-
ковой проблеме в целом и к иностранным языкам в частности.

4 . Но с и т е л и в о с т оч н ы х я зы ков

Несмотря на явное пренебрежение византийцев к иностранным языкам,

было бы несправедливым утверждать, что византийцы совсем не знали ино-
странных языков и не интересовались интеллектуальными достижениями
своих соседей. Информация извне постоянно поступала в византийское куль-
турное пространство. В этом случае, как византийцы справлялись с проблемой
языкового барьера? Кто были те переводчики, которые передавали иностран-
ную информацию в византийское пространство?
Знание восточных языков чаще всего отмечалось среди трех категорий ви-
зантийцев: 1) собственно выходцы с Востока, волею судьбы оказавшиеся на ви-
зантийской территории; 2) греки-репатрианты, переселившиеся из захвачен-
ных восточными народами территорий, 3) коренные византийцы, выучившие
так или иначе восточный язык.
К первой категории натурализованных в Византии выходцев с Востока
относились мусульманские или языческие наемники, военнопленные и рабы,
«политические» беженцы, заложники и, наконец, разного рода поселенцы, по
тем или иным причинам оказавшиеся на византийской территории. Среди по-
селенцев было немало и восточных христиан, сирийцев, арабов, армян и др. по
происхождению. Анна Комнина сохранила известие о языковой ассимиляции
пришельцев с Востока. Рассказывая о созданной Алексеем I школе при его зна-
менитом приюте в Константинополе, она, в частности, говорит и о том, что там
можно увидеть и «скифа, изучающего греческий язык» (Σκύθην ἑληνίζοντα)16.
Они принимали христианство и, вероятно, активно осваивали обычаи и язык
византийского населения. В XII в. тюркские друзья детства Комниновских
василевсов Татикий и Иоанн Аксух, вероятно, были двуязычны и обучали
тюркскому будущих василевсов – Иоанна II Комнина и Мануила I Комнина17.
Первая категория может быть проиллюстрирована весьма яркой фигурой
Симеона Сифа, известного придворного, который был в близких отношениях с
несколькими византийскими императорами во второй половине XI в. По прось-
бе императора Алексея I Комнина (1081–1118), Симеон Сиф перевел с арабско-
го повесть «Калилу и Димну» (на греческом «Стефанит и Ихнилат»)18. Кроме
того, ему приписывается и ряд научных трактатов, несущих на себе явное восточ-
ное влияние. Мы знаем, по крайней мере, о трех таких сочинениях. «Σύνταγμα
κατὰ στοιχεῖον περὶ τροφῶν δυνάμεων» – диетологический трактат, составленный
между 1071 и 1078 гг. во время правления Михаила VII Дуки19. Согласно Г. Хун-
геру, 87 процентов информации, найденной в этом тексте Сифа, не имеет анало-
га в предыдущей греческой фармакологической традиции и скорее всего было
362 Р. М. Шукуров

заимствовано из арабской медицинской науки20. Под именем Симеона Сифа

также известен ботанический алфавитный словарь «Ἑρμηνεία κατὰ λέξιν τῶν
βοτάνων κατὰ ἀλφάβητον»21 и небольшой текст о запахах, вкусе и осязании «Περὶ
ὀσφρήσεως, γεύσεως καὶ ἁφῆς»22. Если в первом из них безошибочно угадываются
арабские истоки, то по крайней мере сама тема трактата о запахах, возможно,
была инспирирована интересом к предмету в арабоязычной литературе. Симеон
Сиф был сирийского или еврейского происхождения, родившись, скорее всего, в
Антиохии, провел большую часть своей жизни в Константинополе, и умер после
1081 г. С одной стороны, несомненно, что это была исключительная личность
для своего времени: византийский придворный и интеллектуал был необычай-
но привязан к восточной культурной традиции и последовательно стремился
к переводу восточной мудрости и включению ее в византийское интеллекту-
альное пространство. С другой стороны, его личность как профессионального
переводчика была вполне типична для Византии: большинство переводчиков с
иностранных языков были натурализованными иностранцами или греческими
переселенцами из завоеванных византийских земель, которые сделали хорошую
карьеру в Византии. Сиф, как кажется, был одним из таких иммигрантов.
Однако носителями чужих языков в византийском обществе (а значит и
потенциальными переводчиками) оставались и иммигранты, далекие от ин-
теллектуальной деятельности. Так, в 1258 г., когда решался вопрос о регентстве
Михаила VIII Палеолога и было спрошено мнение на этот счет у войска, в поль-
зу его кандидатуры выступили скифские воины, говоря разумно на греческом
языке – удивление Акрополита этим фактом само по себе указывает на то, что
половцы были тюркоязычны, а греческий был их «вторым языком»23. В 1305 г.
натурализованный золотоордынец Коджабахши (Kουτζίμπαξις) был отправ-
лен Андроником II  к восставшим аланам и половцам-туркопулам в качестве
предводителя именно потому, что был с ними «одного рода и языка» (τῷ γὰρ
ὁμοεθνεῖ τε καὶ ὁμογλώσσῳ), что, по мысли императора, должно было облегчить
их умиротворение24. Крещеные выходцы из анатолийской и золотоордынской
среды использовались и в дипломатических миссиях. Упомянутый Коджа-
бахши возглавлял посольство к золотоордынскому хану Токте25. Мамлюкские
источники сообщают об абсолютно уникальном прецеденте: в 1326–1327 гг.
двое из византийских послов в Каире – братья Аксункур ( ) и Бахадур (
26
) – обратились в мусульманство ( ) . Очевидно, что они были двуязычны и
именно поэтому были отправлены в Египет. Скорее всего, в бытность свою в
Византии они перешли в христианство из мусульманства.
В эпоху Иоанна Кантакузина (до 1375 г.) богатый и знатный «ахеменид»
мусульманин обратился в христианство и принял в монашестве имя Мелетий;
он, несомненно, был глубоко ассимилирован эллинской культурой, однако нет
сомнений и в том, что остался туркофоном 27. Возможно, именно его изображе-
ние сохранилось на одной из византийских миниатюр XIV в. из кодекса ГИМ
Син. гр. 42928.
Еще более интересный пример: некий Антоний, бывший мусульманин (ἐκ
Μουσουλμάνων), сначала обратившийся в католичество, а потом в православие. В
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 363
феврале 1374 г., по требованию Константинопольского синода, он собственно-
ручно подписал опровержение латинской веры, составленное от его имени. Ин-
тересно, что подпись Антония под документом составлена на персидском языке29.
При всем желании переселенные иностранцы не могли мгновенно пе-
рестать говорить на своем родном языке. Сохранение туркофонии в среде
тюркских поселенцев удостоверяется той балканской и понтийской топоними-
кой, которая подробно обсуждалась другой моей работе30. Те или иные пункты
получали тюркское название, скорее всего, именно потому, что население на
этой территории было преимущественно тюркским.
Среди неассимилированных или мало ассимилированных туркофонов
(или персофонов) следует назвать мусульманских интеллектуалов, как то врачи
и ученые, иногда упоминающиеся в источниках, которых вряд ли принуждали к
принятию христианства. Трое «персидских» врачей пользовали Андроника II
в начале XIV в., в частности, пытаясь излечить его диетой; однако император не
мог удержаться от привычной ему тяжелой пищи31.
Вторая категория греков-репатриантов, переселившихся из захваченных
восточными народами территорий, становится особенно многочисленной в
XII–XV вв. Наиболее ранние сведения о частичной тюркизирующей ассими-
ляции анатолийских греков, живших в пограничных с тюрками районах, от-
носятся уже к концу XI–XII вв. Мы располагаем красноречивым указанием на
этот счет у византийских авторов, которые жалуются на временами частичную,
а иногда и полную тюркизацию тех греческих общин, которые нашли ту или
иную форму симбиоза с соседствующими с ними тюрками. Иоанн Киннам и
Никита Хониат для 1140-х гг. пишут о видимо уже обычной в их время «куль-
турной» метаморфозе, которую претерпело население на островах Пусгусско-
го озера (ныне озеро Beyşehir Gölü) во Фригии – пограничной с тюрками-сельд-
жуками области. По словам Хониата, «на островах жило много христиан, ко-
торые на рыбачьих лодках и небольших судах имели сношение с иконийскими
турками (τοῖς Ἰκονιεῦσι Τούρκοις ἐπιμιγνύμενοι) и через это не только завели с
ними дружбу, но и восприняли во многом их нравы (τοῖς ἐπιτηδεύμασιν αὐτῶν ἐν
πλείοσι προσεσχήκασιν). И, имея с ними [близкую] связь, как с соседями, глядели
они на римлян как на врагов. Обычай, укрепленный временем, бывает сильнее
происхождения и веры»; Киннам дает примерно ту же информацию, но более
сжато: римляне на озере не желали сотрудничать с византийской властью, ибо
они «образом мыслей (τὰς γνώμας) в силу долгого времени и из-за привычки
смешались с персами»32 . В подобном же смысле следует толковать и другое за-
мечание Хониата для событий второй половины XII в. о тюркизированном на-
селении Северо-Восточной Анатолии, на границе с византийским Понтом (τότε
δὲ τοῖς Τούρκοις καὶ τοῖς τούτων ὑπείκουσαν ἔθεσι)33. Описанный начальный этап
тюркизации греческих анатолийских общин, вероятно, предполагал развитие в
греческой среде уже тогда греко-тюркского двуязычия, ибо одним из элементов
«нрава» (ἔθος, ἐπιτήδευμα), как нам уже приходилось обсуждать выше, являлся
и язык. В другом месте Хониат фиксирует двуязычного византийца Мавропула
(τὸ γένος Ῥωμαῖος), судя по всему, местного анатолийца, который владел двумя
364 Р. М. Шукуров

языками (ἀνήρ τις δίγλωττος)34. Скорее всего, Мавропул и был тем самым про-
дуктом лингвистической тюркизации, шедшей полным ходом в Анатолии XII в.
К XV в. двуязычие было настолько распространено в Анатолии, что стало
заметным стороннему наблюдателю, не знавшему ни тюркского, ни греческого.
К 1437 г. даже высокопоставленные греческие иерархи в Анатолии, епископы и
митрополиты одевались в мусульманском стиле и разговаривали на тюркском;
хотя литургия в церкви читалась на греческом, однако проповеди произно-
сились на тюркском. Это важное свидетельство содержится в анонимной ла-
тинской справке, подготовленной в 1437 г. для Базельского собора35. Причем
следует подчеркнуть, что епископы и митрополиты могли назначаться на ана-
толийские кафедры из других частей Византийского мира, они не обязательно
должны были быть местными анатолийцами. Не исключено, что тюркский пе-
ревод исповедания веры патриарха Геннадия Схолария имел хождение в этой
христианской тюркоязычной среде с середины XV в., если учесть, что до наших
дней дошел лишь тот его вариант, что был зафиксирован греческой графикой36.
О распространении греко-тюркского двуязычия в мусульманской Анатолии
свидетельствуют также и восточные, и другие латинские источники XIII–XIV
вв., о чем нам уже приходилось писать подробнее37.
Механизм тюркизации греческого населения Анатолии до сих пор не изучен
в деталях. Современные анатолийские турки в некоторой своей части, несомнен-
но, происходят именно от таких тюркизированных греков. Караманлы и тюркоя-
зычные христианские общины Вифинии, Сиваса, Кастамона, Никсара, Каппадо-
кии, Алашехира-Филадельфии и других регионов Анатолии, существовавшие до
обмена населением, вероятно, в некоей своей части или даже в большинстве были
изначально именно этими тюркизированными греками. То же касалось и тех тюр-
коязычных криптохристиан, существование которых фиксировалось исследовате-
лями вплоть до начала XX в. Долгий процесс тюркизации греков, вероятно, начался
с греко-тюркского двуязычия уже в византийскую эпоху38. Нет сомнений в том, что
значительная часть репатриантов из Анатолии в европейские части Византии мог-
ли быть и были носителями тюркского языка, греко-тюркскими билингвами.
Этому мы находим подтверждения, хотя и скупые, в византийских источ-
никах XIII–XV вв. Из известных репатриантов наиболее интересна группа тех
интеллектуалов, которые настолько глубоко знали языки анатолийских тюрков,
что обладали существенными навыками в их письменном языке. Они, судя по
всему, греки по рождению, были билингвами. Такими были братья Василики,
выходцы с Родоса, сделавшие головокружительную карьеру при дворе султана
‘Изз ал-Дина, но в 1261 г. переселившиеся в византийские земли. Василий Васи-
лик, бывший кундастабиль и беглербек султана, в Константинополе стал параки-
моменом, а его брат, бывший шараб-салар – великим этериархом. Василий Васи-
лик разумел не только разговорный язык, но и «агарянскую грамоту» (ξυνετὸν
ὄντα γραμμάτων Ἀγαρηνῶν) и прочел надпись на египетской чаше (1279  г.)39.
Следовательно, Василий не только говорил на персидском и/или тюркском,
распространенных в Анатолии, но знал и письменный арабский, надписями на
котором украшались мамлюкские металлические чаши.
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 365
Уроженец Филадельфии Феолог Коракс вскоре после 1402 г. переселился
из Анатолии в Константинополь, благодаря своему высокопоставленному зна-
комому, он стал выполнять функции переводчика во дворце. Как отмечает Дука,
«сказанное турками он переводил на греческий, ибо был чрезвычайно знающим
в языке турков»40, а в другом месте он вновь подчеркивает, что Феолог Коракс был
неизменным участником посольств, «из-за искусности в языке турков и хороше-
го знания его»41. Феолог, видимо, действительно обладал исключительными по-
знаниями в обоих языках, ибо с тех пор в течение двух десятилетий он становится
главным переговорщиком со стороны византийцев в сношениях с турками. Од-
нако человеком он был ненадежным, мошенником (πανοῦργος), который шпио-
нил в пользу обеих сторон, пока не был убит греками в 1422 г.42
Судьба одного из современников и приятелей Коракса сложилась иначе.
Михаил Пилл был греком из Эфеса и, оставаясь христианином, служил при
османском дворе в Адрианополе. По словам источника, Михаил Пилл был
«писцом, искусным в грамоте греческой и арабской», т.е. он не только гово-
рил на обоих языках, но и знал их настолько глубоко, что писал на них. Именно
он выдал двойную игру Феолога византийцам, за что был насильно обращен в
мусульманство турками43. Анатолийские греки, как христиане, так и неофиты
мусульмане были неотъемлемым элементом жизни в мусульманской Анатолии.
Чаще всего мы встречаем информацию о них как посредниках и переводчиках.
Переводчик Мануила II Палеолога в Анкаре зимой 1391 г. хоть и был мусульма-
нином, однако происходил из греческой христианской семьи и был расположен
к религии своих предков 44.
Греки-анатолийцы оказались особенно востребованы в эпоху граждан-
ских войн при Иоанне VI Кантакузине. Посредник между греками и тюрками в
эту эпоху еще один филадельфиец – Мавроммат, который знал турки (Περσιστὶ
διαλεγόμενος) и был приставлен Иоанном VI Кантакузином к айдынскому союз-
нику Умур-беку45. Анна Савойская использовала в качестве посредника другого
филадельфийца – великого стратопедарха Георгия Тагариса, который был ото-
слан ею в 1346 г. к эмиру княжества Сарухан. Георгий был сыном знаменитого
правителя Филадельфии Мануила Тагариса (ум. до 1342 г.) и, проведя долгое
время с отцом, дружил с эмиром (ἦν γὰρ αὐτῷ καὶ συνήθης)46. В свете приведен-
ных примеров, можно предположить, что не только Мавроммат, но и Георгий
Тагарис, если даже и не знал «персидскую» грамоту, все же владел языком тюр-
ков, в степени достаточной для полноценной коммуникации.
Филадельфийцы-греки явно были хорошо знакомы с тюркскими обычая-
ми и часто являлись билингвами. Тюрки и греки жили вперемежку в анатолий-
ском пограничье, частью которого была и Филадельфия. Султана Кайхусрава I,
погибшего в сражении при Антиохии на Меандре в 1211 г., греки временно по-
хоронили на мусульманском кладбище, скорее всего, поблизости от места сра-
жения, возможно, в Филадельфии47. Наличие мусульманского кладбища на гре-
ческой территории указывает и на то, что в пограничье тюрки не подвергались
принудительной христианизации. Как подтверждение наличия «агарянского»
населения в Никее и Прусе в эпоху воцарения Андроника I (1183 г.), возможно,
366 Р. М. Шукуров

следует понимать слова Евстафия Фессалоникийского: он утверждал, что мяте-

жу Андроника I сопротивлялись в этих городах не только греки, но и агаряне48.
В XIV в., греческие репатрианты способствовали передаче восточной нау-
ки в византийское культурное пространство. В середине четырнадцатого века,
врач Георгий Хониат (PLP, № 31233, Γεώργιος Χωνιάτης) перевел на греческий
с персидского медицинский трактат. Около 1362, другой врач в Константино-
поле Константин Мелитиниот (PLP, № 17855, Κωνσταντῖνος Μελιτηνιώτης) пе-
ревел другой медицинский трактат с персидского. Судя по вторым именами
обоих врачей, они были репатрианты из Анатолии. Георгий Хониат происходил
из известного анатолийского города Хоны, который был взят тюрками вскоре
после 1204 г., а Константин Мелитиниот пришел в Константинополь из Мели-
тины, завоеванной тюрками еще в 1101 г.
Византийский и сельджукский, а позже и османский дворы, а также шире –
центры византийской и османской культуры – являлись естественными точками
притяжения талантливых и образованных анатолийских греков, которые, благо-
даря своим познаниям в обоих языках, нередко делали хорошую карьеру. Если
учитывать указания на распространенность греко-тюркского двуязычия в му-
сульманской Анатолии и приведенные тут подтверждения этому в судьбах кон-
кретных персон, то можно предположить, что значительная часть анатолийских
переселенцев-греков, живших на византийских территориях в той или иной мере
обладала знанием турки. Однако сейчас нет возможности сказать определенно,
сколько было этих переселенцев, какова была динамика переселений, где они
расселялись и каким образом византийские власти инкорпорировали их в мест-
ные общества49. История греческой эмиграции из мусульманской Анатолии в ви-
зантийские земли (Ῥωμαíοι ἐξ ἀνατολῆς, ἕωθεν), которая временами вырастала до
масштаба настоящих исходов, еще не написана50. В любом случае, нет сомнений
в том, что греческие переселенцы из мусульманской Анатолии способствовали
внедрению и сохранению туркофонии в византийском обществе.
К третьей группе туркофонов относятся греки, выросшие, скорее всего,
на византийских территориях, но тем или иным образом выучившие язык/
языки тюрков. Конец XIII и XIV в. дают нам примеры византийских туркофо-
нов, принадлежавших к высшей элите империи. Иоанн Кантакузин, император
в 1347–1354 гг., в своей «Истории» (события 1348 г.) прямо говорит о своем
знании «персидского», т.е. либо, действительно, персидского, либо тюркско-
го. Кантакузин явно любуется собственным знанием: «василевс же … повелел
на персидском…», «ведь он (т.е. Кантакузин – Р.Ш.) не совсем был несведущ
в их языке»51. Особая гордость Кантакузина своим знанием «персидского»
проглядывает и в другом месте его «Истории». Рассуждая о характере Анны
Савойской, он отмечает: «Слышал я персидскую пословицу, которая весьма
правильно и точно сказала о женской природе – говорят, что если даже до об-
лаков вознесется голова женщины, она ничуть ни меньше прежнего останет-
ся привязанной к земле». Далее он разъясняет ее смысл: даже если женщина
достигнет вершины рассудительности, величия духа и отваги, тем не менее, не
меньше прежнего она останется во власти природных страстей52 . Такая ссыл-
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 367
ка на «персидскую» мудрость для писателей XIII–XIV в. является уникальной.
Кантакузину уже не хватает греческой мудрости, и он легко дополняет ее «пер-
сидской». Остроумное суждение Й. Думмера, подметившего, что «византий-
ские «царские зерцала» не почитали похвальным знание иностранных языков
сильными мира сего»53, не вполне точно – с ним входит в противоречие персона
Иоанна Кантакузина. Кантакузин не надеялся на сторонних апологетов своей
персоны – он активно восхвалял себя сам, в частности, и за свое знание «пер-
сидского», за умение общаться с тюрками на их языке.
Точно также Кантакузин считал примечательными способности Иоанна
Ватаца, представителя высшей знати и видного полководца, который дружил с
тюркскими эмирами в Западной Анатолии, именно «поскольку знал их язык и
разговаривал на персидском». Одна из дочерей Иоанна Ватаца была замужем
за Сулейманом, эмиром Караси. В силу своих лингвистических способностей
Ватац выступал в качестве посредника между враждующими в гражданской во-
йне партиями и тюркскими наемниками, пока последние не убили его осенью
1345 г. 54
Интересно, что Григора или какой-либо другой современник граждан-
ских войн в Византии первой половины XIV в. ни разу не обмолвились о зна-
нии кем-либо из знатных греков языка тюрков. Если бы не признания Канта-
кузина, то мы так и не узнали бы, что часть византийской знати уже в эту эпоху
весьма успешно изъяснялась на языке варваров-тюрков. В этой тематической
«стерильности» текста Григоры хорошо видна эффективность византийской
диглоссийной цензуры.
К группе знатных туркофонов можно причислить и интеллектуалов Иоан-
на Канавуца и Михаила Дуку, которые, несомненно, обладали существенным
знанием тюркского. Особенно интересен тут Дука, весьма чувствительный к
лингвистическим вопросам, цитировавший и разъяснявший целые турецкие
фразы, пытавшийся проследить происхождение тех или иных «турецких»
слов.
Был и другой тип греков – незнатных и небогатых, разными путями ос-
воивших язык тюрков. Так, мы знаем о бывших пленниках, которые выучили
тюркский в плену. Таким был славянин Радомир в войске Алексея I Комнина
в конце XI в., который, побывав у тюрок в плену, выйчил тюркский (οὐδ’ αὐτὸς
ἀδαὴς τῆς τοιαύτης ἦν διαλέκτου)55. Вряд ли следует сомневаться, что прототипы
литературного героя Катавлатта, долгое время прослужившие в османской ар-
мии, но позже вернувшиеся на родину, знали в той или иной мере тюркский56.
Тут можно упомянуть и греков, обратившихся (или обращенных насильно) в
мусульманство, а затем вновь вернувшихся к христианству, которые, несомнен-
но, в итоге становились двуязычными, причем, скорее всего, осваивали и гра-
моту тюрков. Этот тип представлен, например, мучеником св. Феодором, родом
из Адрианополя, который был обращен в мусульманство, а через 10 лет вновь
вернулся в лоно христианства. Он был убит тюрками в середине XIV в. в Ме-
лагине57. Можно думать, что подобные св. Феодору бывшие мусульмане-греки,
вернувшиеся к христианству, избежали судьбы святого и оказались, в конце
368 Р. М. Шукуров

концов, на византийской территории. Так, сохранилось постановление синода

по поводу грамматика Николая, который перешел в мусульманство и написал
исламскую апологию против православной веры, однако, в конце концов, воз-
вратился в лоно христианства58. Таких людей, как показывают канонические
тексты XII–XV вв., было немало, ибо церковь под давлением обстоятельств зна-
чительно смягчает наказание для таких заблудших душ, облегчая их возвраще-
ние в христианскую общину59.
Ко всем выше перечисленным группам носителей иностранных языков
могли относиться индивиды смешанного греческого и варварского происхож-
дения. Метисы могли быть как мусульманами, так и христианами-выходцами
из бывших византийских земель, занятых врагом, однако далеко не всегда – ка-
кая-то их часть рождалась на территории Византии, где оказывался один из их
родителей-иностранцев (чаще отец, но иногда и мать). Греко-варвары обычно
были двуязычны. Анна называет их «миксоварварами эллинофонами» (ἦσαν
γὰρ καί τινες ἐν αὐτοῖς μιξοβάρβαροι ἑληνίζοντες)60. Миксоварвары не раз сообща-
ли Алексею I о тайных переговорах врагов, вскрывая их планы61. О видном во-
енном деятеле Монастре Анна говорит, что он μιξοβάρβαρος ἦν καὶ τῆς τουρκικῆς
εἰδήμων διαλέκτου 62 . В другом месте Анна упоминает, что в 1092 г. «тюрки»
Чахи, осажденные в Смирне, взывали к Богу на греческом (ἐπεκαλοῦντο Κύριον
ῥωμαΐζοντες)63. Айдынские тюрки говорили по-гречески во время переговоров
с Иоанном Кантакузином в 1331 г.64 Как в случае тюрок Смирны, так и в случае
Кантакузина, по всей вероятности, на греческом говорили либо греческие ре-
негаты65, либо отпрыски смешанных тюрко-греческих браков. Для такой интер-
претации есть прямые подтверждения, как, например, сообщение анонимного
итальянского путешественника начала XVI в., по словам которого, две дочери
Феодоры Великой Комнины – греческой жены султана Узун-Хасана, – были дву-
язычными, зная как местный язык (персидский и тюркский?), так и понтийский
диалект греческого, воспринятый от матери66. Дети смешанных браков были,
как правило, двуязычными, причем происхождение и природа этого двуязычия
самоочевидны.

*  * *
Знание восточных языков урожденными византийцами-греками было
абсолютно необычным в средневизантийский период и становится заметным
лишь с конца XIII в. Мы знаем лишь несколько урожденных византийцев, ко-
торые по той или иной причине изучили восточный язык и использовали свои
знания в переводческой деятельности. В этом смысле, наиболее яркой лично-
стью был Григорий (Георгий) Хиониад, византийский ученый и религиозный
деятель, который жил между ок. 1240 и 1320 гг. Он родился в Константино-
поле, однако, имея страсть к астрономическим знаниям, в юности сначала от-
правился в Трапезунд (1280-х или в начале 1290-х), а затем в 1290-х дальше на
восток в Тебриз, столицу Ильханов Ирана, где он изучал астрономию с видным
персидским ученым и придворным Шамсом Бухари (Шамс ал-Дин Бухари). В
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 369
последующие десятилетия, Хиониад несколько раз посетил Тебриз, и после
1305 г. стал православным епископом в этом городе. Хиониад выучил персид-
ский и арабский и перевел на греческий язык ряд текстов по астрономии, как,
например, астрономические труды Фаххада, Хазини, Туси, Бухари, а также и
по медицине, которые были популярны в среде византийских интеллектуалов
в Константинополе и Трапезунде. Кроме того, он также основал астрологи-
ческую школу в Трапезунде. Он умер, вероятно, в Трапезунде, в монашеской
схиме после 1315  г.67. Если интерес Григория Хиониада к восточной научной
мудрости в конце XIII в. вряд ли можно считать чем-то совсем экзотическим
для византийского интеллектуального климата, то его деятельность в качестве
переводчика – пример очень редкий для византийской культуры: родившись
в Константинополе и, следовательно, получив византийское образование, он
выучил настолько хорошо иностранный язык, чтобы перевести относительно
сложные научные тексты. Как отметил Лайхтер, сравнение ранних и поздних
его переводов свидетельствует о явном улучшении его знания арабского и пер-
сидского 68. Таким образом, конец XIII и XIV вв. дают нам редкий пример инте-
реса к изучению восточных языков среди урожденных византийцев.
Конечно, можно заметить очевидную эволюцию, разделяющую XI и
XIV вв., ознаменованную фигурами Сифа и Хиониада: византийцы стали более
открыты и восприимчивы к восточной мудрости. Политические изменения в
XI–XIV вв. вызвали глубокие культурные преобразования, которые сделали ви-
зантийский интеллектуализм более открытым и восприимчивым к влияниям с
Востока.
Тем не менее, чтобы подвести итог, в целом, изучение иностранных языков
и их использование в византийском пространстве было бессистемным, случай-
ным и в основном утилитарным. Родовое безразличие к иностранным языкам
соответствовало принципиальной самодостаточности византийской культу-
ры. Византия была культурой по преимуществу дающей, но не получающей; эта
самодостаточность (αὐτάρκεια) византийской культуры была, возможно, и ее
слабостью, блокируя поток иностранной информации извне и предопределяя
ее самоизоляцию.

A b s t r ac t

In the Byzantine model of identity of the Ῥωμαῖοι and other nations and tribes,
the language criterion played almost no role. Even in the Greek models of self-iden-
tity, the linguistic criterion was of a secondary character. Although the feeling of a
certain connection between Greek identity and the Greek language survived through
the ages, however, the issue of language was constantly glossed over having become a
part (not always expressed explicitly) of broader concepts such as διάνοια (‘mindset’),
ἔθος / ἔθη (‘habit’ and consequently ‘way of life’, ‘mindset’ or rather what we now call
‘culture’) and the like.
Due to the secondary role of language in identity paterns, the Byzantines were
not concerned with the problem of learning foreign languages. Byzantine intellectual-
370 Р. М. Шукуров

ism never problematized the idea of foreign language as a cognitive tool. he learning
of foreign languages and their use in the Byzantine space was unsystematic, random
and purely utilitarian. One of the remarkable manifestations of this indiference to
foreign languages is the fact that, in Byzantium, there did not exist any tradition of
bilingual and multilingual dictionaries (with the exception of Greek-Latin lexicons),
which were so widespread in the Muslim Orient, Slavic World and Western Europe.
Most translators in Byzantine cultural space were bilingual either foreign immigrants
or repatriated Greeks; we know only few native Byzantines who by this or that reason
acquired the knowledge of a foreign language and used it in literary activity.
he noted indiference to foreign languages corresponds to the generic self-suf-
iciency of Byzantine culture and its clear disinterest in obtaining information from
foreign sources.

Прим еч а ни я

1 Медведев И.П. К вопросу о принципах византийской дипломатии накануне падения им-

перии // ВВ. 1972. Т. 33 (58). С. 129–139.
2 Шукуров Р.М. Земли и племена: византийская классификация тюрок // ВВ. 2010. Т. 69
(94). С. 132–163.
3 Античные представления о языке и его зарождении подробно обсуждались в двух не-
давних монографиях: Верлинский А.Л. Античные учения о возникновении языка. СПб.,
2006; Gera D.L. Ancient Greek Ideas on Speech, Language, and Civilization. Oxford, 2003.
См. также: Античные теоpии языка и стиля. М.-Л., 1936; Античные теории языка и сти-
ля (антология текстов). СПб., 1996.
4 Как показала Дебора Гера, для античных греков язык был неотрывно связан со специ-
фической диетой и образом жизни племени, его практикующим: Gera D.L. Ancient Greek
Ideas on Speech… P. 10, 44, 57–61, 192–194 и др.
5 Nicetas Choniates. Historia / Ed. J.A. van Dieten. T. 1–2. Berlin, New York, 1975. T. 1. P. 639.6.
6 Laonici Chalcocondylae Historiarum demonstrationes. T. 1–2 / Ed. E. Darkó. Budapestini,
1922–1927. T. 2. P. 219.4–5.
7 Catalogus codicum astrologorum graecorum. T. 1–12. Bruxellis, 1898–1936. T. 7. P. 96.16–17,
97.27–28, 98.5–6: «Ἥλιος... κοινωνεῖ δὲ τὴν Ἑληνικήν», 98.31–32: «Ἑρμῆς... ἄρχει δὲ καὶ τῆς
Τουρκικῆς διαλέκτου καὶ τῆς Χαζαρικῆς, κοινωνῶν δὲ τῷ Ἡλίῳ καὶ τῆς Ἑληνικῆς».
8 Как известно, тюрками византийцы могли называть как анатолийцев, так и жителей Се-
верного Причерноморья. Под «Хазарией» в поздневизантийское время подразумевали
Северное Причерноморье и Крым, см., например: Τραπεζουντιακὸν ὡροσκόπιον τοῦ ἔτους
1336 / Ed. Sp. Lampros // Νέος Ἑληνομνήμων. 1916. Τ. 13. Σ. 41.48 («χώρας τῆς Χαζαρίας»
о Крыме).
9 Zoras G.T. Γεώργιος ὁ Τραπεζούντιος καὶ αἱ πρὸς ἑληνοτουρκικὴν συνεννόησιν προσπάθεια
αὐτοῦ. Ἀθῆναι, 1954. P. 94.23–24: ἡλιακὴν καὶ ὑπέρλαμπρον τῶν Τούρκων διάλεκτον (см. так-
же: George de Trébizonde. De la vérité de la foi des chrétiens / Texte grec, traduction française
et notes A.h. Khoury. Altenberge, 1987. P. 68.23–24). Русский перевод и комментарий: Ге-
оргий Трапезундский. Об истинности христианской веры / Пер. и комм. К.И. Лобовико-
вой. Самарканд, 2009. С. 20. О сочинениях Георгия см.: Collectanea Trapezuntiana. Texts,
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 371
Documents, and Bibliographies of George of Trebizond / Ed. J. Monfasani. Binghamton, New
York, 1984.
10 Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. Bd. 1–2. München, 1978. Bd.
2. S. 33–44 и особенно S. 34–35 (греколатинские и латиногреческие словари).
11 Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. Bd. 2. S. 272–273.
12 Encyclopedias and Dictionaries, Arabic and Persian // Dictionary of the Middle Ages. T. 4.
New York, 1984. P. 444; Translation and Translators, Islamic // Dictionary of the Middle Ages.
T. 12. New York, 1989. P. 127–133.
13 Codex Comanicus: édition diplomatique avec fac-similés // Ed. V. Drimba. Bucarest, 2000.
14 Vasmer M. Ein russisch-byzantiniches Gesprachbuch. Beiträge zur Еrforschung dеr Älterеn
russischen Lеxikographiе. Leipzig, 1922; Никольский Н. Речь тонкословия греческого. Рус-
ско-греческие разговоры XV–XVI века. СПб., 1896.
15 he King’s Dictionary: he Rasūlid Hexaglot – Fourteenth Century Vocabularies in Arabic,
Persian, Turkic, Greek, Armenian and Mongol // Ed. P. B. Golden, ed., tr. T. Halasi- Kun, P.
B. Golden, L. Ligeti, and E. Schütz (Leiden 2000); Golden P.B. Byzantine Greek Elements in
the Rasulid Hexaglot // Archivum Eurasiae Medii Aevi. Vol. 5. 1985 [1987]. P. 41–166. Дру-
гие словари: Eine Sprachlehre von der Hohen Pforte. Ein arabisch-persischgriechisch-serbisches
Gesprächslehrbuch vom Hofe des Sultans aus dem 15. Jahrhundert als Quelle für die Geschichte der
serbischen Sprache, Beiträgen von Timan Berger, Christoph Correll, Günther S. Henrich und
Werner Lehfeldt (Köln, Wien, 1989); Шукуров Р.М. Восточные заимствования в средне-
греческом по рукописи BnF, Supplément persan 939 // Византийский временник. Т. 72.
2013. С. 178–186.
16 Annae Comnenae Alexias / Ed. A. Kambylis and D.R. Reinsch. Berlin, New York, 2001. XV, 7,
9.9.
17 Brand C. he Turkish Element in Byzantium, 11th–12th centuries // DOP. 1989. Vol. 43.
P. 15–19.
18 Sjöberg L.-O. Stephanites und Ichnelates. Überlieferungsgeschichte und Text. Stockholm,
1962; Beck H.-G. Geschichte der byzantinischen Volksliteratur. München, 1971. S. 35–48.
19 Simeonus Seth. Syntagma de alimentorum facultatibus / Ed. B. Langkavel. Leipzig, 1868. S.
1.2–3.
20 Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. Bd. 2. S. 308.
21 Delate A. Anecdota Atheniensia et alia. Vol. 1–2. Liège, Paris, 1939. Vol. 2. P. 339–361.
22 Ideler J.L. Physici et medici Graeci minores. Vol. 1–2. Berlin, 1841–1842. Vol. 2. P. 283–285.
23 Georgii Acropolitae Opera / Ed. A. Heisenberg, P. Wirth. T. 1–2. Stutgart, 1978. T. 1. P.
158.19–21.
24 Georges Pachymérès. Relations Historiques / Éd. A. Failler. T. 1–5. Paris, 1984–2000. XII, 32 (t.
4, p. 603.29–30); PLP. № 13622.
25 Georges Pachymérès. Relations Historiques. XII, 32 (t. 4, p. 603.31).
26 al-Maqrizi, Taqi al-Din. Kitab al-suluk li-ma’rifat duwal al-muluk / Ed. Muhammad ‘Abd al-
Qadir ‘Ata. T. 1–8. Beirut, 1997. T. 3. P. 97.
27 Kantakuzenos Johannes. Christentum und Islam. Apologetische und polemische Schriten /
Griechisch-deutsche Textausgabe von Karl Förstel. Würzburg & Altenberge, 2005. S. 2.6–
18; (=Kantakouzenos. Contra Mahometem Apologia I // PG. T. 154. Col. 372–377); PLP. №
17738; Todt K.-P. Kaiser Johannes VI Kantakuzenos und der Islam. Politische Realität und
372 Р. М. Шукуров

theologische Polemik im palaiologenzeitlichen Byzanz. Würzburg & Altenberge, 1991. S. 196–

198.
28 Prohorov G.M. A Codicological Analysis of the Illuminated Akathistos to the Virgin (Moscow,
State Historical Museum, Synodal Gr. 429) // DOP. 1972. Vol. 26. P. 237–252, pl. 7.
29 Шукуров Р.М. Персидская подпись Антония в греческом акте 1374 г. // Причерноморье
в Средние века / Ред. С.П. Карпов. Вып. 9. СПб., 2015. С. 146–149.
30 Nicephori Gregorae Byzantina historia / Ed. L. Schopen, I. Bekker. T. 1–3. Bonn, 1829–1855.
T. 1. P. 554.14–19.
31 Шукуров Р. М. Византийские тюрки: к вопросу об этническом составе Византийской им-
перии в эпоху Палеологов // ВВ. 2009. Т. 68 (93). С. 108–134
32 Nicetas Choniates. Historia. T. 1. P.  37.88–93; Ioannis Cinnami Epitome rerum ab Ioanne et
Alexio Comnenis gestarum / Rec. A. Meineke. Bonnae, 1836. I, 10 (p. 22.16–17). Эти сооб-
щения комментировались много раз, см., например: Chalandon F. Les Comnènes. Études
sur l’empire byzantin au XIe et au XIIe siècles. T. 2: Jean II Comnène (1118–1143) et Manuel I
Comnène (1143–1180). Paris, 1912. P. 181 note 3; Vryonis Sp. he Decline of Medieval Hellenism
in Asia Minor and the Process of Islamization from the Eleventh through the Fiteenth Century.
Berkley, 1971. P. 459 note 54; Necipoğlu N. he Coexistence of Turks and Greeks in Medieval
Anatolia (Eleventh-Twelth Centuries) // Harvard Middle Eastern and Islamic Review. 1999–
2000. Vol. 5. P. 58; Balivet M. Romanie byzantine et pays de Rûm turc: Histoire d’un espace
d’imbrication gréco-turque, Istanbul, 1994. P. 44; Шукуров Р.М. Имя и власть на византий-
ском Понте (чужое, принятое за свое) // Чужое: опыты преодоления. С. 228.
33 Nicetas Choniates. Historia. T. 1. P.  226. На этот отрывок обратили внимание и сходно
истолковали его сначала Сп. Врионис (Vryonis. Decline. P. 459 note 54), а потом Э. Брайер
в своем докладе на XIX Международном конгрессе византинистов в Копенгагене (Bryer
A. he Late Byzantine Identity // Byzantium. Identity, Image, Inluence. Vol. 1: Major Papers.
XIX International Congress of Byzantine Studies. University of Copenhagen, 18–24 August,
1996. Copenhagen, 1996. P. 49–50).
34 Nicetas Choniates. Historia. T. 1. P. 190.25–26.
35 Анонимное «Terre hodierne Grecorum et dominia secularia et spiritualia ipsorum. De ecclesia
et dominio Grecorum hic infra», изданное в: Lampros S. Ὑπόμνημα περὶ τῶν Ἑληνικῶν χωρῶν
καὶ ἐκκλησιῶν κατὰ τὸν δέκατον πέμπτον αἰῶνα // Νέος Ἑληνομνήμων. 1910. Τ. 7. Σ. 360–367,
особенно σ. 366: «Notandum est, quod in multis partibus Turcie reperiuntur clerici, episcopi
et arciepiscopi, qui portant vestimenta inidelium et locuntur linguam ipsorum et nihil aliud
sciunt in grece proferre nisi missam cantare et evangelium et epistolas. Alias autem orationes
multi dicunt in linguam Turcorum».
36 Blanchet M.-H. Georges Gennadios Scholarios (vers 1400-vers 1472): un intellectuel orthodoxe
face à la disparition de l’Empire byzantin, Paris, 2008. P. 104–106. Текст издан: Halasi-Kun T.
Gennadios’ Turkish Confession of faith // Archivum otomanicum. 1987–1992. 12. P. 5–103;
PG. T. 160. Col. 333–352. Некоторые поправки к турецкому тексту: Choudaverdoglou-
heodotos S. Η Τουρκόφωνος Εληνική φιλολογία, 1453–1924 // ΕΕΒΣ. 1930. Τ. 7. Σ. 299; см.
также: Vryonis. Decline. P. 453.
37 Шукуров Р.М. Гаремное христианство: византийская идентичность анатолийских
Сельджуков // Причерноморье в средние века / Под ред. С.П. Карпова. Вып. 8. М., 2011;
Vryonis. Decline. P. 462.
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 373
38 Dawkins R. he Crypto-Christians of Turkey // Byzantion. 1933. T. 8. P. 247–275; Vryonis.
Decline. P. 458–459.
39 Georges Pachymérès. Relations Historiques. T. 2. P. 575.16 (VI. 12); PLP. № 2454, 2458.
40 Ducas. Historia Turco-Byzantina (1341–1462) / Ed. V. Grecu. Bucureşti, 1958. XXII. 7 (p.
161.19–20).
41 Ducas. Historia Turco-Byzantina. XXVIII. 1 (p. 229.21): διὰ τὸ ἀσκεῖν τὴν τῶν Τούρκων
γλῶτταν καὶ ἐπίστασθαι αὐτήν.
42 PLP. № 92415; Ducas. Historia Turco-Byzantina. XXII. 7–9, XXIII. 4, XXVIII. 1–5 (p.
161–163, 173, 229–235). Об этих персонажах см. также: Barker J. Manuel  II Palaeologus
(1391–1425). A Study in Late Byzantine Statesmanship. New Brunswick-New Jersey, 1969. P.
361. О «персональной» дипломатии в XI–XV вв. см. недавнюю работу Мишеля Баливе,
который, однако, не обсуждал приводимых нами примеров: Balivet M. Élites byzantines,
latines et musulmanes: Quelques exemples de diplomatie personnalisée (Xe–XVe siècles) //
Diplomatics in the Eastern Mediterranean… P. 423–437.
43 Ducas. Historia Turco-Byzantina. XXVIII. 5 (p. 235.6–18) особенно, p. 235.7–9: ὁ Πύλης
ἦν ἐξ Ἐφέσου, Ῥωμαῖος τῷ γένει, τὸ σέβας χριστιανός, τὴν τύχην ἐξ εὐγενῶν τῆς αὐτῆς πόλεως,
τὴν τέχνην καὶ τὸ ἐπιτήδευμα γραφεὺς ἐν τῷ παλατίῳ τοῦ ἡγεμόνος ἐν γράμμασι Ῥωμαϊκοῖς καὶ
Ἀραβικοῖς.
44 Manuel II. Palaiologos. Dialoge mit einem „Perser“ / Hrsg. E. Trapp. Vienna, 1966. S. 79.34–
35: «…Χριστιανῶν δὲ ἦν βλάστῃ καὶ τὰ γονέων ἠγάπα καὶ τῇ γνώμῃ τούτοις προσέκειτο…»;
Balivet M. Culture ouverte et échanges inter-religieux dans les villes otomanes du XIVe siècle
// he Otoman Emirate (1300–1389) / Ed. E. Zachariadou. Rethymnon, 1993. P. 4.
45 Ioannis Cantacuzeni eximperatoris Historiarum libri IV / Ed. L. Schopen. T. 1–3. Bonn, 1828–
1831–1832. T. 2. P. 407–409, о туркофонии Мавроммата: p. 408.3–4; PLP. № 17462.
46 Ioannis Cantacuzeni eximperatoris Historiarum. T. 2. P. 591.10–11; PLP. № 27399.
47 Ibn Bibi. El-Evamirü’l-Ala’iyye i’l-umuri’l-Ala’iyye / Önsöz ve ihristi hazırlıyan A.S. Erzi.
Ankara, 1956. P. 111: . Ср.: Necipoğlu N. he
Coexistence of Turks and Greeks… P. 67.
48 Ср. с интерпретацией: Merianos G.A. «he Sons of Hagar» in Archbishop Eustathios’ the
Capture of hessaloniki: Some Evidence Concerning Late Twelth Century Byzantine-Turkish
Relations // Σύμμεικτα. 2005. T. 17. P. 215–218.
49 Вполне возможно, что вопросами беженцев в Палеологовский период занимались эте-
риархи во главе с великим этериархом.
50 Некоторый материал о беженцах можно найти в: Vacalopoulos A.E. Origins of the Greek
Nation. he Byzantine Period, 1204–1461. New Brunswick, 1970. P. 8 (деэллинизация Юж-
ной Албании, Эпира, Фессалии, Этолии, Акарнании и бегство населения в прибрежные
районы или в материковые анклавы в сер. XIV в. и позже); p. 10–11 (о высокой концен-
трации греческих беженцев и переселенцев на Пелопоннесе в кон. XIV в.); p. 80–82
(массовые миграции греческого населения на юг в Пелопоннес и север в Придунавье
и Сербию в первой половине XV в.). О массовом бегстве населения и депопуляции от-
дельных районов на Пелопоннесе в результате политической нестабильности (конец
XIV в.) см., например: Chrysostomides J. Symbiosis in the Peloponnese in the Atermath of the
Fourth Crusade // Byzantium. State and Society. In Memory of Nikos Oikonomides / Ed. A.
Avramea, A. Laiou, E. Chrysos. Athens, 2003. P. 162. О миграции греков внутри Анатолии
374 Р. М. Шукуров

и из Анатолии в XII–XIV вв. см.: Vryonis. Decline. P. 169–172, 448; Laiou A.E. he Black Sea
of Pachymeres // he Making of Byzantine History. Studies dedicated to D.M. Nicol. London,
1993. P. 96. О переселении греков из Анатолии на острова во второй половине XIII в.:
Jacoby D. Phénomènes de démographie rurale à Byzance aux XIIIe, XIVe et XVe siècles  //
Études rurales. 1962. T. 5–6. P. 184. См. также о разнонаправленных перемещениях насе-
ления на Балканах в результате катастрофы 1204 г.: Nicol D. Refugees, Mixed Population
and Local Patriotism in Epiros and Western Macedonia ater the Fourth Crusade // Actes du
XVe Congrès International des Études Byzantines. Vol. I. Athens, 1976. P. 1–33.
51 Ioannis Cantacuzeni eximperatoris Historiarum. T. 3. P. 66.5–7: βασιλεὺς δὲ ἐπεὶ ἑώρα
κτεινομένους, ἐκέλευεν αὖθις εἰς τὸν λόφον ἀνατρέχειν Περσιστὶ καὶ σώζεσθαι· ἄπειρος γὰρ οὐ
παντάπασιν ἦν τῆς ἐκείνων διαλέκτου.
52 Ioannis Cantacuzeni eximperatoris Historiarum. T. 2. P. 48.11–18: ἀκούω δὲ καὶ παροιμίας
Περσικῆς ὀρθῶς ἄγαν καὶ συνετῶς περὶ τῆς γυναικείας εἰρημένης φύσεως. λέγουσι γὰρ, ὡς κἂν
μέχρι νεφελῶν ἀφίκηται ἡ κεφαλὴ τῆς γυναικὸς, οὐδὲν ἔλαττον ἢ πρότερον ἐφάπτεται τῆς γῆς·
σημαίνοντες, οἶμαι, διὰ τοῦ λόγου, ὡς κἂν εἰς ἄκρον καὶ φρονήσεως ἀφίκηται καὶ μεγαλοψυχίας
καὶ ἀνδρίας, οὐδὲν ἧττον ἢ πρότερον ἔστι γυνὴ, τοῖς φυσικοῖς καὶ γυναικείοις πάθεσιν ἐνεχομένη.
53 Dummer J. Die Begegnung mit den Nachbarvölkern als Sprachproblem in byzantinischer
Sicht // Byzanz in der europäischen Staatenweit / Ed. J. Dummer und J. Irmscher. [Berliner
Byzantinistische Arbeiten 49]. Berlin, 1983. S. 227.
54 Ioannis Cantacuzeni eximperatoris Historiarum. T. 2. P. 552.18–20: ἦν γὰρ πρός τινας τῶν
σατραπῶν φιλίαν ἔχων τῷ τε τὴν φωνὴν αὐτῶν εἰδέναι καὶ διαλέγεσθαι Περσιστί … См. также
о нем: PLP. № 2518; Parisot V. Cantacuzène homme d’état et historien. Paris, 1845. P. 206;
Zachariadou E. Histoire et légendes des premiers Otomans // Turcica. 1995. T. 26. P. 76–77.
55 Annae Comnenae Alexias. XI, 2, 9.2–5. О нем см.: Skoulatos B. Les personnages byzantins de
l’Alexiade. Analyse prosopographique et synthèse. Louvain, 1980. P. 274–275.
56 Canivet P. & Oikonomidès N. La Comédie de Katablatas. Invective byzantine du XVe s. // Δύπτιχα.
1982–1983. Τ. 3. P. 5–97; Necipoğlu N. Sources… P. 99–100. П. Каниве и Н. Икономидис пред-
положительно приписывают «Комедию о Катавлатте» Иоанну Аргиропулу.
57 Oikonomides N. Ἀκολουθία τοῦ ἁγίου Θεοδώρου τοῦ νέου // Νέον Ἀθηναῖον. 1955. Τ. 1. Σ. 213–
221.
58 Laurent V. Les regestes des actes du patriarcat de Constantinople. Vol. 1. Fasc. 4: Les regestes de
1208 à 1309. Paris, 1971. № 1300 (1223–1240).
59 Детальное обсуждение проблемы: Oikonomidès N. La brebis égarée et retrouvée: l’apostat et
son retour // Religiöse Devianz. Untersuchungen zu sozialen, rechtlichen und theologischen
Reaktionen auf religiöse Abweichung im westlichen und östlichen Mitelalter / Hrsg. D.
Simon. Frankfurt am Main, 1990. P. 143–157.
60 Annae Comnenae Alexias. XV, 5, 2.18; Vryonis Sp. Byzantine and Turkish Societies and heir
Sources of Manpower // Studies on Byzantium, Seljuks, and Otomans: Reprinted Studies.
[Βυζαντινά καί Μεταβυζαντινά. Vol. 2]. Malibu, 1981. № III. P. 139; Vryonis Sp. Nomadization
and Islamization in Asia Minor // DOP. 1975. Vol. 29. P. 59.
61 Annae Comnenae Alexias. VII, 9, 3.16; XV, 6, 3.1.
62 Annae Comnenae Alexias. XI, 2, 9.1–2. О том же Монастре как «μιξοβάρβαρος» см.: Anna
Comn. X, 2, 7.17; X, 4, 10.19; XI, 2, 7.19; XI, 9, 4.9; XIV, 3, 1.15. Подробнее о нем см.: Skoulatos
B. Les personnages... P. 213–215.
 Знатоки восточных языков в Поздней Византии (X I–X V вв.) 375
63 Annae Comnenae Alexias. VII, 8, 3.13.
64 Ioannis Cantacuzeni eximperatoris Historiarum. T. 1. P. 471.25: οἱ βάρβαροι πρότερον
Ἑληνιστὶ πρὸς Ῥωμαίους εἶπον… См. также: Vryonis. Decline... P. 461–462.
65 О греческом элементе в тюркских нашествиях на Фракию прямо пишет Пахимер, ука-
зывая, в частности, что в 1305 г. к высадившимся во Фракии тюркам присоединились и
анатолийские греки (Georges Pachymérès. Relations Historiques. T. 4. P. 643.18: ἐπιμιξὰντων
καὶ Ῥωμαíων ἐξ ἀνατολῆς). Не исключено, что уже на ранних этапах в начале XIV в. гре-
ческих участников тюркских разбойных экспедициий стали называть martolos,
(←  ἀρματολός «вооруженный, воин»), как именовались греческие ренегаты в эпоху
османского завоевания Балкан в XIV–XV вв. и позже. В любом случае, упоминавшее-
ся Пахимером анатолийские греки и османские martolosan были типологически тож-
дественными явлениями. Martolos, возможно, возникло от слияния ἄρματα «оружие»
и ἁμαρτωλός «грешник» (Andriotes N.P. Ετυμολογικό λεξικό της κοινής νεοεληνικής.
Θεσσαλονίκη, 1967. Σ. 35). См., также: Beldiceanu-Steinherr I. En marge d’un acte concernant
le pengyek et les aqınğı // RÉI. 1969. No. 1. P. 27, 34; Imber C. he Legend of Osman Gazi...
P. 68; Rossi E. & Griswold W.J. Martolos // EI NE. Vol. 6. P. 613 (с дальнейшими ссылками).
О сотрудничестве греков с тюркскими завоевателями в Анатолии и Фракии в первую
половину XIV в. см. некоторые дополнительные сведения в: Zachariadou E. Histoire et
légendes des premiers Otomans... P. 82–85.
66 A Narative of Italian Travels in Persia, in the Fiteenth and Sixteenth Centuries / transl. and ed.
Ch. Grey, London, 1873. P. 183; Bryer A. Ludovico da Bologna and the Georgian and Anatolian
Embassy of 1460–1461 // BK. 1965. T. 19–20. P. 197 note 7; Карпов С.П. Культура Тра-
пезундской империи // Культура Византии. Т. 3. М., 1991. С. 118.
67 Pingree D. Gregory Chioniades // ODB. Vol. 1. P. 422–423; Westerink L.G. La profession de foi
de Grégoire Chioniadès // REB. 1980. T. 38. P. 233–245.
68 Leichter J.G. he Zīj as-Sanjarī of Gregory Chioniades: Text, Translation and Greek to Arabic
Glossary,” Ph.D. diss., Brown Univ., 2004. P. 11.