2010.02.

009
62

ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2010.02.009. ЧАНЦЕВ А.В. БУНТ КРАСОТЫ: ЭСТЕТИКА ЮКИО
МИСИМЫ И ЭДУАРДА ЛИМОНОВА. – М.: Аграф, 2009. – 192 с.
Монография А.В. Чанцева, специалиста по современной
японской литературе и литературного критика, представляет собой
сопоставительный анализ эстетических взглядов и жизненного пути
«последнего самурая» Юкио Мисимы и «литературного бунтаря»
Э. Лимонова, известного своими радикальными взглядами и актив-
ной политической деятельностью в постперестроечной России.
Первая глава книги «Фантомы красоты в пустом саду» со-
держит сведения о судьбе и творчестве Юкио Мисимы (настоящее
имя Кимитакэ Хираока, 1925–1970) – выдающегося японского пи-
сателя и драматурга, яркого представителя второй волны послево-
енной японской литературы, продолжателя традиций японского
эстетизма. В 1988 г. в память о писателе издательством «Синтёся»
учреждена премия имени Юкио Мисимы. Уже в первом своем ро-
мане «Исповедь маски» (1949) Мисима затронул тему красоты, ко-
торая станет актуальной для последующего творчества: он «будто
снова и снова пересказывает историю о взаимоотношениях челове-
ка и недостижимой в этом мире красоты, помещая эту историю во
все новые обстоятельства, вместе с каждым своим новым героем
переживая эту почти религиозную (можно было бы сказать апоста-
сийную) коллизию разорванности связи человека с миром прекрас-
ного и стремясь достичь невозможного в его мире предназначения –
единения с красотой» (с. 11).
По наблюдениям автора монографии, все значительные про-
изведения Мисимы – романы «Золотой храм» (1956), «Запретные
цветы» (1951), «Несущие кони» (1959), итоговая тетралогия «Море
изобилия» (1965–1970) – могут рассматриваться как ряд художест-
венных попыток раскрыть загадку красоты, подчинить ее себе. Пи-
сатель либо низводит ее до уровня обыденного явления, либо твор-
чески ее осваивает, либо растворяет себя в красоте без остатка. Для
Юкио Мисимы красота, будучи «властвующей над всеми и всем в
этом мире», неподвластна, в свою очередь, никому и ничему
(с. 39); она внеэтична, внеисторична и даже враждебна человеку
(культ прекрасного тела, однополой любви и даже смерти). Тра-
гизм эстетических построений писателя состоит в допущении, что
2010.02.009
63

красоты в этом мире, возможно, «и не было изначально, но были

лишь некие фантомы универсальной трансцендентной красоты,
воплощающейся в объектах этого мира, смущая людей и вводя их в
заблуждение относительно своей природы» (с. 46).
Собственную биографию писатель творил по законам худо-
жественного произведения, финал которого должен был стать
мощным и запоминающимся: Мисима вместе с членами созданного
им по самурайскому кодексу военизированного «Общества щита»
совершил неудачную попытку государственного переворота и по-
кончил жизнь традиционным самурайским сэппуку (самоубийст-
вом). По мысли А.В. Чанцева, подобный финал был логически пре-
допределен мировоззрением Мисимы, стремившимся поймать
ускользающую красоту и слиться с нею – в акте жизни или в акте
смерти. Но умирающий писатель оставляет своим читателям загад-
ку непостижимости красоты, взбунтовавшейся против обыденно-
сти и скучности этически ориентированного мира. При этом Юкио
Мисима был знатоком и наследником европейской литературы – от
Платона до Ф.М. Достоевского, от Томаса Манна до А. Арто и
Ж. Жене.
В следующих главах монографии А.В. Чанцев освещает кон-
трасты личности Эдуарда Лимонова, поклонника и «ученика»
Юкио Мисимы. Автор стремится не разделять эстетическое и со-
циальное «поприща» своего героя, доказывая, что тайна «феноме-
на» Лимонова заключена в принципиальном неразличении им жиз-
ни и творчества, когда собственная жизнь становится для писателя
текстом (отсюда – автобиографизм лимоновской прозы). Текст, в
свою очередь, порождает соответствующий образ харизматичного
автора – участника балканских вооруженных конфликтов и созда-
теля национал-большевистской партии, пользующейся доверием в
среде радикально настроенной молодежи (глава «Жизнь как под-
виг, литература как действие, политика как политика»).
В этой интенции Эдуард Лимонов оказывается близок Юкио
Мисиме: «…здесь имеют место оба аспекта жизнетворчества – как
в социальном смысле, так и в смысле самосочиненности биогра-
фий» (с. 47–48). По признанию Лимонова, он высоко ценил япон-
ского писателя и особенно те его мысли и образы, которые были
недостаточно актуализированы в отечественной литературной и
духовной традиции: тема милитаризма и образы оружия (огне-
 2010.02.009
64

стрельного у Лимонова, холодного – у Мисимы), тема восстания

(социального или эстетического), романтизация преступления.
В главе «Священные чудовища и супермаркет революции»
рассматривается созданная Э. Лимоновым в тюрьме книга эссе1.
А.В. Чанцев отмечает поразительное сходство эстетических и по-
литических симпатий у друх писателей: «Когда речь заходит о ку-
мирах, переклички… настолько часты, что можно, кажется, гово-
рить о своеобразном диалоге, который ведет Лимонов с Мисимой»
(с. 74). Очевидно, что причина подобного сходства кроется в от-
кровенной склонности авторов к крайне правой идеологии («ге-
роями» того и другого являются, например, Ж. Жене и Б. Муссо-
лини), а также в их страстном неприятии «общества потребления».
Жажда великих подвигов, революционного переустройства госу-
дарства силами молодых адептов-«воинов» на основе национал-
патриотической программы, культ бойца, позаимствованный обои-
ми авторами из средневекового японского трактата «Хагакурэ»,
воспевание славного прошлого (Средневековья у Мисимы и «вели-
кой эпохи» 1950-х у Лимонова2) – таковы те чувства и эмоции, ко-
торые роднят двух бунтарей, заставляя бросать вызов окружающе-
му миру. Как считает автор монографии, с точки зрения
воинственности и презрения к обществу русскому коллеге действи-
тельно есть чему поучиться у «супермена Мишимы», как его, со-
гласно англоязычной транскрипции, называет Лимонов (глава
«Самый неяпонский супермен»).
Однако А.В. Чанцев предупреждает об опасности слишком
однозначной трактовки истоков «бунтарства» Лимонова (глава
«Анархо-романтизм и хэппенинг революции»). «Впрочем, – заме-
чает исследователь, – за подобными лозунгами о вооруженном вос-
стании и смерти в революции можно усмотреть не только эпатаж и
вульгарный анархизм». Здесь вспоминаются и «расхожие утвер-
ждения некоторых философов прошлого века, утверждавших, что в
современном мире Система подчинила себе все стороны существо-
вания человека, кроме его насильственной смерти»; именно поэто-

1
Лимонов Э. Священные монстры. – М., 2003.
2
См.: Лимонов Э. У нас была великая эпоха. – М., 1992.
2010.02.009
65

му «подобная смерть да еще разрушение могут быть адекватными

ответами Системе» (с. 95).
Автор выделяет одно – весьма существенное – различие ме-
жду мировоззрением Мисимы и Лимонова, притом что для обоих
протест и бунт имели глубинную философскую подоплеку. Лимо-
нову вовсе не чужд «своеобразный гуманизм» (так проявляется его
принадлежность к идеалам отечественной культуры); его бунт на-
правлен «против абстрактной Системы, а не против конкретных
людей» (с. 97). В миросозерцании Юкио Мисимы царит внеэтиче-
ский эстетизм: его «мизантропизм тотален… человеколюбию со-
всем нет места… Эстетически красивый бунт был нужен Мисиме
лишь для оправдания, мотивации прекрасной смерти» (с. 98). Для
Лимонова важнее этическая составляющая его миросозерцания, в
котором революция оправдывается требованием социальной спра-
ведливости. И в этом отношении он парадоксальным образом ока-
зывается близок и блоковскому пониманию революции (поэма
«Двенадцать»), и рок-идеологии панков, растаманов, популярных в
советской и постсоветской культуре. Философским основанием
этики Э. Лимонова становятся особенным образом понятые «пер-
сонализм» и «антропоцентризм» (с. 100), что также роднит его не
только с европейской, но и с нашей отечественной этической тра-
дицией.
В монографии раскрывается причудливая, но достаточно за-
кономерная эволюция взглядов Лимонова: от «вульгарного анар-
хизма» до активно проповедуемого патриотизма. Уже в «перестро-
ечных» произведениях («Убийство часового») он пришел к
«отрицанию красоты войны и насилия», к необходимости разреше-
ния загадки эстетики/красоты не смертью, как у Мисимы, но
(в классических русских традициях) – любовью к собственному на-
роду, попыткой слияния с ним. Автор подчеркивает важность того
факта, что «мысль о любви к народу посетила Лимонова во время
выступления на митинге на Манежной площади в Москве» (с. 101).
Писателю свойственно и актуальное для русской литературы со-
поставление любви к женщине с любовью к родине, что немысли-
мо для Мисимы с его культом мужественности и героизма. Вместе
с тем А.В. Чанцев отмечает в патриотической любви Лимонова не-
кие провокативные, страстно-чувственные мотивы неудовлетво-
ренности, ревности, которыми во многом, по убеждению исследо-
 2010.02.009
66

вателя, и объясняется «вечная политическая маргинальность писа-

теля» (с. 101).
В качестве художественной иллюстрации собственных про-
грамм оба писателя создали утопические проекты организации об-
щества, анализируемые автором монографии в главе «Страна гра-
натов, Другая Россия и мистическая Греция». Само название главы
отсылает к «Государству» Платона, тому классическому утопиче-
скому образцу, который будет по-своему учтен и преобразован
Мисимой (ср. фрагмент его романа «Храм на рассвете»), а также и
Лимоновым («Другая Россия»1).
По мнению А.В. Чанцева, рассуждения Лимонова, за исклю-
чением конкретных политических аллюзий, представляют собой
«развернутую метафору» утопической «Страны гранатов» у Миси-
мы – мира эстетически совершенных воинов, поклоняющихся кра-
соте и силе, а потому отвергающих любые формы общественного
принуждения, включая школу, брак, городскую социализацию.
Но и здесь, как показывает автор, типологически более значимы
отличия, а не сходства: Мисима обожествляет внеэтичную красоту,
что в конечном счете лишает жизнь индивидуума какого-либо по-
ложительного смысла, кроме полного растворения личности в
трансцендентной субстанции красоты. Э. Лимонову для его систе-
мы «идеального» общества, да и для него лично «определенно ну-
жен» Бог – как олицетворение этоса персональной ответственности
человека «не перед религией как социальным институтом, но перед
лицом смерти» (с. 149–150). Этой разницы оказывается достаточно
для того, чтобы Лимонов, в отличие от Мисимы, пришел к идее
«поклонения жизни» (с. 151). Наравне с радикализмом и национал-
патриотизмом эта идея была воспринята молодыми российскими
писателями (З. Прилепиным, С. Шаргуновым, А. Рубановым,
Н. Ключарёвой и др.).
Эстетическое и идеологическое влияние Э. Лимонова на со-
временную отечественную прозу рассматривается в последней гла-
ве монографии «Без знамени». Причины популярности лимонов-
ских идей в современном российском обществе А.В. Чанцев видит

1
См.: Мисима Ю. Храм на рассвете. – СПб., 2005; Лимонов Э. Другая Рос-
сия. – М., 2003.
2010.02.010
67

в явном тяготении россиян прежде всего к восстановлению и «вла-

стной», и ценностной «вертикали» (с. 181). Бунт ради обновления,
бунт во имя «великой империи» – таков тот социальный и эстети-
ческий посыл, который улавливают радикально настроенные писа-
тели и читатели в лимоновских текстах и в самóй противоречивой
фигуре Эдуарда Лимонова, по-своему выразившего дух эпохи.
Итогом исследования А.В. Чанцева становится мысль о том,
что неукорененность в традиционной для данного общества куль-
туре («западничество Мисимы» и «изгойство» Лимонова) приводит
этих авторов к построению маргинальных эстетических систем,
маркированных внутренней трагической «разъединенностью таких
имманентных человеческой природе качеств, как духовное и те-
лесное (зачарованность Мисимы внеморальной красотой с отсутст-
вующей в ней духовной составляющей)» (с. 183). Однако все это
обусловило прямо противоположные результаты: решительно от-
вергая этику, Юкио Мисима пришел к энтропии и смерти, а повер-
нувшийся к этике (пусть и не до конца последовательно) Лимонов
оказался создателем этико-эстетической системы, достаточно жиз-
неспособной и продуктивной для современного социокультурного
периода развития российского общества.
Я.В. Солдаткина

2010.02.010. ЦВЕТОВА Н.С. ЭСХАТОЛОГИЧЕСКАЯ ТОПИКА

РУССКОЙ ТРАДИЦИОННОЙ ПРОЗЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ
ХХ в. – СПб.: Фак-т филологии и искусств СПбГУ, 2008. – 220 с.
Н.С. Цветова (доц. фак-та журналистики СПбГУ) анализиру-
ет «овеществление», текстовые реализации русской эсхатологиче-
ской идеи в произведениях модернистов, неореалистов, создателей
современного массового литературного дискурса. Но самым ярким
«эсхатологическим феноменом русской культуры», наиболее пол-
ным и «подлинным выражением глубинных народных представле-
ний и ожиданий, формировавшихся и развивавшихся веками и ве-
ками же определявших суть онтологических воззрений русского
человека» (с. 74), явилась «деревенская проза» 1960–1980-х годов.
Во введении характеризуются определяющие в данном ис-
следовании теоретико-литературные дефиниции: «традиционная
проза» и «топика». Термин «топика» внесен в гуманитарную науку
из античной, греческой риторики. Топика в риторике является ин-