В книге д-ра ист. наук И.Е.

Козновой, состоящей из введения, трех частей (включающих в

себя влсемь глав) и заключения, рассматриваются особенности крестьянского представления о
прошлом, исследуются характерные черты и содержание памяти крестьян о сталинизме.
Автор не дает последовательное изложение событий той эпохи в том или ином российском
селе или регионе. Она дает представление об образе коллективизации, который сложился у
крестьян спустя десятилетия. Исследуемая проблема является многоплановой, находится на
стыке ряда современных направлений – социальной истории и новой культурной истории,
крестьяноведения и аграрной истории.
По мнению автора, крестьянская память, выражает себя преимущественно в виде
традиции, направленной на поддержание земледельческого образа жизни. Сталинская эпоха
сильнее всего, по мнению Козновой, отражает социокультурный, мировоззренческий перелом,
пережитый российской деревней в XX в.
Нэп и отказ от него, коллективизация и раскулачивание, укрепление колхозного строя и
раскрестьянивание, репрессии, война – за каждым из этих событий и процессов, так или иначе
запечатленных в крестьянской памяти, стоит определенный ряд ассоциаций и символов.
Осмысление проблемы проходит в соответствии с логикой изменений крестьянского
образа жизни и положения крестьянства в обществе.
При этом важно за событийным пластом памяти уловить универсальность и проследить
действие механизма памяти на уровне сознания и поведения людей.
Проблема памяти - проблема конкретно-историческая, региональная, поколенческая. С
изменением общества меняется и его память, а вариативность культурно-исторических типов
различных групп крестьянства на громадных пространствах России и многообразие их опыта,
отмеченного региональной спецификой, совершенно закономерно позволяет говорить о
вариантах памяти.
В раннеколхозный (довоенный) период труд еще понимался новоиспеченными
колхозниками как инструмент поддержания крестьянского порядка. Сохранялось представление
о крестьянском социальном долге. Между тем образ жизни деревни претерпел существенные
изменения. Вера в прогресс как черта памяти сочеталась с традиционализмом и соперничала с
ним. Бывшей бедноте, активистам колхозного строительства, колхозной элите такая память была
не нужна и попросту мешала. Эта часть деревни, прежде всего молодежь, активисты и беднота,
создавала «новое прошлое» совместно с властью.
Социалистическое наступление рубежа 1920–1930-х годов, сопровождаемое интенсивной
антирелигиозной кампанией, изменением привычного уклада жизни, стало, пишет автор,
мощным аккордом в стратегии разрыва с прошлым. Сформировался своеобразный симбиоз
культурных традиций и новых советских ценностей при ведущей роли последних (с. 122).
Сталинизм, подчеркивается в книге, был многолик в своих проявлениях, он не
ограничивался террором, хотя в представлениях деревни о коллективизации преобладает именно
эта сторона, указывающая на «двоемыслие» «сталинских» и «постсталинских» крестьян.
Особое место в крестьянском сознании, подчеркивается в книге, до сих пор занимает
память о Великой Отечественной войне. Долгое время коллективная память о победной войне
выступала основным аргументом официальной памяти в оправдание созданной политической
системы. Именно поэтому война осознается не только как давно минувшее прошлое, но как
неотъемлемая часть современной жизни, являясь важнейшим культурным капиталом власти,
общества, его разных групп и слоев, отдельных людей, аргументом общественной и
политической жизни. Несмотря на жесткое давление системы на колхозы и крестьянские
подворья в войну, для коллективной памяти характерно представление, что «нельзя было иначе».
Война породила миф о довоенной сытой и счастливой жизни (с. 443).
После войны произошли существенные изменения в образе жизни крестьян и их
отношениях с землей. Это проявилось в эрозии трудовой памяти. «Миграционные настроения» и
конфликт поколений стали неотъемлемой частью действительности. В то же время, отмечает
автор, проявил себя принцип неисчерпаемости прошлого, характерный для крестьянской
культуры.
 В связи с воспоминаниями о прошлом возникала убежденность, что на селе заметно
снизилась ценность труда. Если в отношении доколхозной деревни вспоминается, как жили
экономно и расчетливо, трудились, были сыты и свободны; в отношении раннеколхозной
деревни – как работали «за палочки», голодали и приворовывали, то применительно к
позднеколхозной деревне – как ели всего «от пуза» («мясо – тазами»), покупали колбасу –
«палками», конфеты – коробками, сахар, макароны – мешками и как воровали. Это относительно
спокойная и размеренная жизнь 1970-х годов, где господствует традиционная потребительская
этика, представляется автору симптомом «смерти» трудового общества (с. 366).
Источники и историография; Источники памяти представлены не равномерно по
конкретным периодам истории крестьянства и по основным его типам. Следует иметь в виду, что
крестьянская культура - культура устная. Источниками памяти крестьянства являются обычаи и
обряды, язык, фольклор, памятники материальной культуры, включая жилища, утварь, скот,
инвентарь. Письменных источников происходящих из крестьянской среды меньше чем
документов коллективного происхождения, но можно воспользоваться письмами,
воспоминаниями, биографическими и автобиографическими описаниями и дневниками.
В своей монографии Кознова выделяет несколько групп источников:
1. К первой группе относиться – документы коллективного происхождения (прошение,
приговоры, наказы, жалобы, ходатайство.) Особенно ей выделяется серия тематических
документальных сборников под названием “Крестьянская революция в России. 1902-1922”. В
них публикуются исходящие из крестьянской среды документы программного,
декларированного и организационного характера (программы, уствы, возвания, обращение,
листовки, доклады, отчеты, протоколы заседаний, решение сходов, донесение, письма, и пр.)
2. Ко второй группе источников относиться документы личного происхождения.
“письмами, воспоминаниями, биографическими и автобиографическими описаниями и
дневниками”. Письма – наиболее массовый вид источника крестьянской памяти. Это
сиюминутная реакция на какие либо события или явления, на пример на действие власти, а так
же потребность высказаться. Так же важнейшим источником памяти выступают воспоминания. В
Фонде «Крестьянской газеты» сохранились воспоминания о крупнейших исторических событиях
начала ХХ в. Так же интересны анкеты селькоров и автобиографии селькоров «Крестьянской
газеты» (1924-1928). Ценным документом стали материалы российско-британского проекта
«Социальная структура российского села» (1990-1994, В.П. Данилова и Т. Шанин). В работе
были записаны 129 семейных истории, а так же отдельные интервью про советское прошлое и
постсоветское настоящие.
Можно выделить работу В.А. Бердинского, которым были созданы публикации на основе
записей устных рассказов о тех или иных событиях российской истории.
Историография. Изучение советского крестьянства, включая сталинский период,
принадлежит российским историкам В.П. Данилову, М.Л. Богденко, М.А. Вылцану, И.Е.
Зеленину, Н.А. Ивницкому. Общие положения, которые составляют теоритическое
крестьяноведение, сложились благодаря исследователям Д. Скотта, Э. Вольфа, Р. Редфилда, К.
Гирца, Т. Шанина.
Тема памяти в контексте крестьянской культуры, рассматривается А.В. Гордоном. По его
мнению, для изучения представление крестьянства о прошлом и его исторической памяти
является проблема взаимодействия архетипического и исторического.
В работе А. Грациози «Великая крестьянская война в СССР», его самого интересует
процесс противостояния большевистский власти и крестьян в 17-33 годах. По его мнению, война
власти и села была проявлением общей тенденции жестокости и архаизации, а так же наследие
русской истории связанного с деспотизмом крепостнической эпохи.
Ш. Фицпатрик в своем исследование «Сталинских крестьян» анализирует разнообразные
«Стратегии починенных» в период коллективизации и главным образом после создания
колхозов, отмечая религиозную окраску крестьянского протеста.
Семейная память провинциальной и сельской России Северо-Запада стала предметом
исследований И.А. Разумовкой.
 В.В. Кондрашин посвятил свои исследования теме голода 32-33 годах. Им была разработа
анкета « Свидетели голода 32-33 гг в деревне Поволжья», на основе которой был проведен опрос
сельского населения.
В.П. Попов, используя записи бесед жителей московской области показывает, как
воспринималось сельским сознанием колхозная эпоха. Он выделяет черты исторического
народного сознания, которого, по его мнению, наследуется генетически, и включает в него
навыки и умения, историческую традицию, историческую память.
Методология исследования.
Принцип историзма предполагает признание объективной закономерности исторического
процесса, диалектическое взаимодействие объективных и субъективных факторов в конкретно-
исторических условиях, осознание и понимание той или иной эпохи, исходя из нее самой.
Подобный принцип предполагает не только историческую реконструкцию крестьянской
памяти путем непосредственного проникновения в историческое прошлое, во внутренний мир
крестьянина, но требует и исторической дистанции. Познавательную ценность этот метод
приобретает при анализе традиций в качестве духовных факторов формирования крестьянской
исторической памяти.
В работе Козновой нашел непосредственное применение функционально-системный
анализ, предусматривающий изучение крестьянской памяти как определенной динамической
социокультурной системы, обладающей соответствующей структурой и функциональной
зависимостью. Системный подход предполагает выявление характера и качественного
своеобразия взаимосвязей между различными элементами структур памяти; вскрытие механизма
и факторов формирования актуализированного представления о прошлом.
Историко-антропологический метод, позволяющих подойти к памяти как многомерному
историко-культурному феномену. Ретроспективный метод позволяет рассмотреть содержание
исторической памяти крестьянства в широкой ретроспективе XX в. Сочетание таких
общенаучных методов, как логический и исторический, дает возможность проследить динамику
памяти в рамках исследуемого хронологического периода. Историко-типологический метод
способствует изучению крестьянской памяти на разных этапах модернизации. Историко-
генетический метод позволяет заострить внимание на особенностях памяти единоличного и
колхозного крестьянства.
Выводы.
Многие тексты, порожденные как устной, так и письменной культурной практикой,
перекликаются друг с другом, сходны и темами, и образами. В этом проявляется и
традиционность коллективной памяти крестьян, и сконцентрированность их на мотивах общей
судьбы. В этом смысле можно говорить о системности и «вневременности» крестьянской памяти.
И все же в разные исторические периоды мотивы общей судьбы имели конкретное выражение.
Память фиксировала нарастание, сгущение переломных состояний в жизни деревни. Как
позитивный переломный момент - время активности крестьянства - сохранялась память об
аграрной революции. В качестве негативных переломных этапов жизни деревни отмечались:
создание колхозов; наступление на личные подсобные хозяйства в 40-50-е годы, а также
укрупнение колхозов. О них крестьяне вспоминали в терминах потери (при различиях
содержания потерь).
Вывод об изменении содержания и характера крестьянской памяти. Вместо «земли и воли»
коллективная память вынесла на первый план «колбасу и государственную поддержку деревни»,
приняв характер ностальгии. Крестьянская память изменилась. Если в начале XX в. ее стержнем
было «Земли! Земли!», то в конце века - «Власть сменилась, разрешили бы другого поросеночка
завести». В XX в. крестьянство прошло путь от активных действий к пассивной адаптации, от
трудовой памяти — к памяти о труде, а также к памяти потребления, от памяти-традиционализма
к памяти-ностальгии. В ней сильнее звучит женский голос. Фактически, завершился основной
цикл крестьянской памяти. Что вберет в себя культурная память российского общества,
крестьянского сообщества и его новых поколений в нынешнем веке - вопрос открытый, как
открыт и сам вопрос о судьбе отечественного сельского хозяйства и сельского образа жизни.