Кадакин Богдан Игоревич

I-3

st120955@student.spbu.ru

Эссе по теме «Дискурс-анализы и его практическое отражение»

Один мудрец однажды сказал: «ехал дискурс через дискурс, видит — дискурс
дискурс дискурс…» и был прав. Понятие дискурса трактуется максимально широко
множеством школ1, что ведёт к полному раздраю в понимании этого понятия, многие
авторы, говоря о дискурсе, попросту переливают из пустого в порожнее, не внося в вопрос
ничего нового. Книга Йоргенсен и Филлипс даёт некоторое представление о дискурс-
анализе, но суть остаётся не в этом: как можно использовать на практике положения о
дискурсе, в чём подлинная цель разработок этого метода и где кроется польза таких
изысканий?
Как бы ни было прискорбно, но для погружения в конкретику дискурса
необходимо сперва погрузиться в его теорию. Что есть сам дискурс? Ни одна из данных
для прочтения книг не даёт полноценного ответа на этот вопрос, потому следует
воспользоваться выведенным на семинаре определением: это способ понимания мира,
соединённый с социальной практикой и зиждущийся на языке. Отсюда вытекают другие
важные замечания: мы воспринимаем этот мир посредством языка, его знаковых форм,
обретаем значение реальных объектов только в дискурсе 2, и одно и то же слово в разных
контекстах и интерпретациях могут значить совершенно разные вещи — не будь этого, не
было бы бытовых ссор из-за задевшего слова. Различие этих восприятий исторически и
культурно обусловлено3 — так, мы являемся продуктом сложившихся отношений в
обществе, порождающих свои дискурсы, влияющие на человека и формирующие его
образ знания. Соответственно, человек находится в языковой тюрьме, в плену дискурса,
поскольку он не способен говорить, думать о чём-либо, не используя систему знаков. В
этом свете хотелось бы предположить, что дискурс может формироваться не только на
основании языка как системы знаков, но и может быть заложен не только в человека, а в
разные живые организмы. Знает ли кот, садящийся в прямоугольник (биологически они
воспринимаются безопасными), зачем он это делает? Нет, как и не знает человек, почему
он говорит именно так (им управляет внесённый в него в детстве некоторый дискурс). В
каком-то роде животные, не имея возможности мыслить и отказаться от дискурса,
находятся в ещё большем плену дискурса, чем мы сами, способные осмыслить само
понятие дискурса, а, значит, уже на одну ступеньку выйти из него, пусть и образовав
новый дискурс. В целом, дискурс — это продукт системы работы мозга млекопитающих,
у которых присутствует развитое усвоенное поведение. Животное может обучиться и
чему-то другому, например, распознавать знаки при помощи реакции на раздражители
(это основа дрессировки) так же, как человек обучает сам себя языковой системе: он
привык, увидев рисунок собаки, в голове видеть ответную реакцию воображения собаки.
Обученный охоте на антилоп гну гепард усвоил нужное поведение от матери на через
практику, но из-за слишком низкого развития мозга они неспособны создать или
преобразовать этот дискурс, и своё истинное значение он приобретает лишь у человека,
который способен развивать идеи. Именно человеческий мозг дал нам способность
использовать дискурс, сменять его и «играть» с ним, от чего и следует строить
1
Филлипс Л., Йоргенсен М. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков, 2008. С. 17-18.
2
Там же. С. 29.
3
Там же. С. 24
использование дискурса в исторических исследованиях: разнообразие влияющего создаёт
уникальную ситуацию относительно каждого человека, в сущности, проявляющего свою
индивидуальность в сочетании множества дискурсов.
Работа Стивена Коткина занимается проблемой соотношения самосознания
советских граждан и официального, заданного сверху, образа мышления,
большевистского дискурса на примере рабочих Магнитогорска. Нужно было понять, как
современники воспринимали существовавшие проблемы и в каких рамках они их
рассматривали4. Рабочие мыслились как нынешняя основная движущая сила истории, и
потому несли часть идеологически обоснованной ответственности 5, влиявшей на их
поступки и мысли: всё политическое должно было рассматриваться в рамках классового
подхода, того дискурса, который курировал всю советскую общественную мысль.
Хорошим примером расхождения целых комплексов схожих в физической реальности
вещей через язык — капиталистическое и социалистическое производство, где завод в
первом случае воспринимался как место унижения рабочего класса, а во втором — как
«дворец труда», который обеспечивает все условия для эффективной деятельности 6, а
самой эффективной деятельностью оказывалась ударная, штурмистская, которая
поощрялась сверху различными способами: для её развития вводилось социалистическое
соревнование7, дифференцированная оплата труда и большое влияние идеологии через
массовую политизацию и установку на борьбу с капитализмом, за счастливое будущее —
международная обстановка воспринималась ввиду этого крайне важной, пускай и
далёкой8. В сущности, советский завод являлся центром действия и формирования
большевистского дискурса 1930-ых годов: здесь ударно за победу в классовой борьбе
трудились рабочие, на которых воздействовали агитаторы, рабочие же участвовали в
работе профсоюзов, существовала администрация, курировавшая производство, и всех их
контролировал НКВД9 — через множество взаимовлияний формировался взгляд на мир
через классовый подход, необходимость ударного труда и роста сознательности каждого
работника, роста их включения в этот дискурс. Важно, что работник ощущал себя пусть и
не хозяевами положения, но куда более высокими в статусе по сравнению с рабочими при
капитализме10.
Коткин также поднимает вопрос существования некоторого «формального языка»,
той формы выражения, под которую должны подстраиваться все остальные члены
общества. Было принято корректировать взятые устно слова рабочих, сами же они в
интервью предпочитали отвечать не то, что присутствует в их жизни на самом деле
(например, об их досуге), а то, что в системе координат советского человека должно
считаться хорошим — например, читать11. Так же Анна Ковалёва знала модель поведения
жены советского сталевара и соответствовала ей в письме 12, и игра в социальную
идентификацию, в занятие того или иного места в рамках этого дискурса, включала в себя
именно игру по правилам13, в соответствии принятым в обществе социальным ролям и
помещении себя на то или иное место, одним из способов которого было овладение
«большевистской» знаковой системой, через которую можно было обозначить себя в том
4
Коткин С. Говорить по-большевистки // Американская русистика. Вехи историографии последних лет.
Советский период. Самара, 2001. С. 254.
5
Там же. С. 255.
6
Там же. С. 255-256.
7
Там же. С. 257.
8
Там же. С. 260.
9
Там же. С. 260-261.
10
Там же. С. 269.
11
Там же. С. 273.
12
Там же. С. 276.
13
Там же. С. 278.
или ином положении, которое давало как права, так и обязанности 14: например,
стахановец одновременно являлся крайне уважаемым членом общество и был обязан
«брать на буксир» или «под шефство» отстающих работников. Многие люди так или
иначе соглашались с режимом из личных побуждений, считая, что других ведущих линий
в их системе нет15.
Дискурс-анализ очень сложен и запутан в своей теории, и больше всего его
запутывают сами теоретики, в работах топчась на месте и не раскрывая должным образом
приводимые ими понятия. Однако же на практике дискурс находит прекраснейшее
применение, и текст Стивена Коткина демонстрирует это: концовка приводит читателя к
тому, что причиной общего спокойствия в эпоху сталинских репрессий и непротивления
режиму и жёсткого его отторжения в 80-ые годы был именно советский дискурс, хорошо
работавший и формировавший самоидентификацию человека в 30-ых годах, в более
позднее время утративший эту функцию. Сила сталинизма заключалась в том, что человек
сам соглашался играть по представленным им правилам, и тем самым сам встраивался в
дискурс и изменял его. Исходя из этого можно сказать, что дискурсивные исследования
могут быть широко применены в изучении подобных проблем, где принятие или
непринятие какой-либо парадигмы мышления определяло путь человека и его
возможности, где слова влияли на реальность больше всего. В таком формате дискурс,
безусловно, оправдывает своё существование, потому что даёт более полное понимание
ситуации, чем условные термины «контекст» и «конъюнктура».

14
Там же. С. 280.
15
Там же. С. 294.