МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ (1814–1841)

“Почвы для исследования Лермонтова нет—биография нищенская. Остается “провидеть”

Лермонтова. Лермонтов погиб рано, многие окружавшие его люди не успели осознать, кого
потеряли, и не спешили рассказать о своих встречах и впечатлениях потомкам. В его
трагической судьбе ярким светом высвечены лишь несколько эпизодов.

ДЕТСТВО. СМЕРТЬ МАМЫ, РАЗЛУКА С ОТЦОМ, БЕЗУВМНАЯ ЛЮБОВЬ БАБУШКИ,

Михаил Юрьевич Лермонтов родился 2 (14) октября 1814 года в Москве. Ранние
годы его жизни связаны с семейной драмой, сиротством и одиночеством.
Девушка из богатой и родовитой дворянской семьи Мария Михайловна Арсеньева
влюбилась в бедного соседа, отставного капитана Юрия Петровича Лермонтова,
1 преодолевая сопротивление матери, вступила в неравный брак и умерла через два с
половиной года после рождения ребенка, не дожив нескольких дней до двадцати двух лет.
На девятый день после похорон отец уехал в свое имение и практически не встречался с
сыном.
“Ужасная судьба отца и сына / Жить розно и в разлуке умереть”, — напишет
Лермонтов в 1831 году, узнав о его смерти.
Воспитывала ребенка бабушка: он был не маменькин сынок, а бабушкин внук.

В родовом имении Столыпиных Тарханы Пензенской губернии Лермонтов провел

детские годы. Бабушка, Елизавета Алексеевна Арсеньева, всячески баловала лишенного
родителей болезненного некрасивого мальчика, но это не оказало большого влияния на
его умонастроение: Лермонтов очень рано начал осознавать свою особость, отдельность,
одиночество.
Он много читал: Пушкин с ранних лет стал его любимым поэтом, предметом
многочисленных подражаний.
Живя в деревне, среди русских крестьян-крепостных, он тосковал о недостатке
“народности”: “Как жалко, что у меня была мамушкой немка, а не русская, — я не слыхал
сказок народных: в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности”
(“Автобиографические заметки”, 1830).
Для поправления здоровья бабушка возила его на Кавказ, и этот край навсегда
остался для Лермонтова источником воспоминаний, восхищения и вдохновения. Там же,
десятилетним ребенком, он, по собственному признанию, впервые влюбился, и с тех пор
любовь стала для него одной из высших ценностей жизни, источником наслаждений и
страданий.
 В шестнадцать лет Лермонтов уже пишет “Мое завещание”, чуть кокетливое,
обращенное к некой А. С., — в нем мотивы любви и смерти объединяются.
“Схороните меня под этим сухим деревом, чтобы два образа смерти предстояли
глазам вашим; я любил под ним и слышал волшебное слово: «люблю”, которое потрясло
судорожным движением каждую жилу моего сердца: в то время это дерево, еще цветущее,
при свежем ветре, покачало головою и шепотом молвило: «безумец, что ты
делаешь?»(“Автобиографические заметки”).
С ранних лет Лермонтов размышляет о судьбе, о высоком уделе, сопоставляя себя с
мятежным Байроном, образцом для всех поэтов-романтиков:
“Еще сходство в жизни моей с лордом Байроном. Его матери в Шотландии
предсказала старуха, что он будет великий человек и будет два раза женат; про меня на
Кавказе предсказала то же самое старуха моей бабушке. Дай Бог, чтоб и надо мной
сбылось; хотя б я был так же несчастлив, как Байрон” (“Автобиографические заметки”).
Через два года эта мысль повторилась в программном стихотворении, оказавшемся
пророческим:

Нет, я не Байрон, я другой, В душе моей, как в океане,

Еще неведомый избранник, Надежд разбитых груз лежит.
Как он гонимый миром странник, Кто может, океан угрюмый,
Но только с русскою душой. Твои изведать тайны? кто
2 Я раньше начал, кончу ране, Толпе мои расскажет думы?
Мой ум не много совершит, Я — или бог — или никто!
(“Нет, я не Байрон, я другой”, 1832)
ОБРАЗОВАНИЕ.

Между тем образование пока никому не ведомого избранника шло своим чередом.
После мамушки-немки и домашних учителей Лермонтов два года провел
в Московском благородном пансионе,
а в 1830 году поступил на нравственно-политическое отделение
Московского университета, а потом перевелся на словесное отделение.

Студенческие годы не расширили круг его друзей и не изменили его характера, его
отношения к жизни.
“Студент Лермонтов, в котором тогда никто из нас не мог предвидеть будущего
замечательного поэта, имел тяжелый, несходчивый характер, держал себя совершенно
отдельно от всех своих товарищей, за что в свою очередь и ему платили тем же.
Его не любили, отдалялись от него и, не имея с ним ничего общего, не обращали на
него никакого внимания.
Он даже и садился постоянно на одном месте, отдельно от других, в углу аудитории,
у окна, облокотясь, по обыкновению, на один локоть и углубясь в чтение принесенной
книги, не слушал профессорских лекций” (П. Ф. Вистенгоф. “Из моих воспоминаний”).
Последекабрьская эпоха настигла поэта, даже если до поры до времени он пытался
от нее отстраниться. Он ушел из Московского пансиона, не окончив его, потому что по
приказу Николая I его преобразовали в гимназию. Через два года, недовольный уровнем
преподавания, он покинул Московский университет, но в Петербургском ему отказались
 зачесть два прослушанных курса, и недоучившийся студент в осенью 1832 года сдает
экзамены в Школу гвардейских подпрапорщиков.
Его выбор военного поприща тоже сопровождается романтическими предчувствиями
и драматическими предсказаниями: “Не могу еще представить себе, какое впечатление
произведет на вас такое важное известие обо мне: до сих пор я предназначал себя для
литературного поприща, принес столько жертв своему неблагодарному кумиру и вдруг
становлюсь воином. Быть может, такова особая воля провидения! Быть может, это
кратчайший путь, и если он не приведет меня к моей первоначальной цели, то, возможно,
приведет к конечной цели всего существующего. Умереть с пулей в груди стоит
медленной агонии старца; поэтому, если начнется война, клянусь вам богом, что везде
буду впереди” (M. А. Лопухиной, вторая половина октября 1832 года; оригинал по-
французски).
В этом признании узнаются мотивы еще не написанных “Смерти поэта” и даже
“Героя нашего времени”.

Сразу после окончания школы Лермонтов говорил о проведенных там “двух

страшных годах” (М. А. Лопухиной, 23 декабря 1834 года, оригинал по-французски).
Однако однокашники запомнили веселого и разгульного Маёшку, который, наряду с
дежурствами и парадами, участвовал в общих развлечениях и любовных похождениях.

Но и эти товарищи, как и университетские сокурсники, не подозревали, что под

3 маской бесшабашного и строптивого юнкера скрывается поэт.
Уже идет работа над романом “Вадим” (1832–1834), написаны несколько поэм и такие
стихотворения, как страшное “Предсказание” (1830), исповедальное “1831-го июня 11 дня”,
философская “Чаша жизни” (1831) и “Парус” (1832), одна из вершин лирики Лермонтова.
КОРНЕТ ЛЕРМОНТОВ. МАСКАРАД.
В 1834 году после окончания училища Лермонтов получает звание корнета (ХIII
класс) и зачисляется в лейб-гвардии Гусарский полк. В этом звании он прослужит пять лет,
лишь в 1839 году получив звании поручика (Х класс).
На служебном поприще юный корнет не прославился. Однако он стал завсегдатаем
петербургских салонов, пережил несколько страстных любовных романов (замужество В.
А. Лопухиной, в которую он был влюблен пять лет, было для него огромным
потрясением).

В эти годы Лермонтов почти прекратил писать стихи и поэмы, обратившись к

другим литературным родам.
Главной его работой становится драма “Маскарад” (1835), три варианта которой (в
трех, четырех и пяти действиях) были последовательно представлены в драматическую
цензуру — и запрещены.
Второй роман “Княгиня Лиговская” (1834–1835), как и первый, “Вадим”, остался
неоконченным. Однако уже здесь появился персонаж с фамилией Печорин.
 ГИБЕЛЬ ПУШКИНА. СТИХОТВОРЕНИЕ « СМЕРТЬ ПОЭТА».
“Дело о непозволительных стихах”.
Возвращение Лермонтова к лирике и подлинное рождение Поэта связано с гибелью
другого поэта. “Имя его [Лермонтова] оставалось неизвестно большинству публики, когда в
январе 1837 года мы все были внезапно поражены слухом о смерти Пушкина.
Современники помнят, какое потрясение известие это произвело в Петербурге. Лермонтов
не был лично знаком с Пушкиным, но мог и умел ценить его. Под свежим еще влиянием
истинного горя и негодования, возбужденного в нем этим святотатственным убийством, он,
в один присест, написал несколько строф, разнесшихся в два дня по всему городу. С тех
пор всем, кому дорого русское слово, стало известно имя Лермонтова” (А. П. Шан-Гирей.
М. Ю. Лермонтов”).
“Смерть поэта” “с беспредельным жаром” читали юноши и “приходили на кого-то в
глубокое негодование, пылали от всей души, наполненной геройским воодушевлением,
готовые, пожалуй, на что угодно” (В. В. Стасов, учащийся Училища правоведения, будущий
художественный критик). Но эти стихи с похожим чувством читались и ближайшим
окружением погибшего поэта: семейством Н. М. Карамзина, А. И. Тургеневым, В. А.
Жуковским.
В некоторых списках стихотворения есть эпиграф, заимствованный из русского
перевода трагедии французского драматурга Ж. Ротру “Венцеслав” (он воспроизводится и
во многих сегодняшних изданиях): “Отмщенья, государь, отмщенья! / Паду к ногам
твоим: / Будь справедлив и накажи убийцу, / Чтоб казнь его в позднейшие века / Твой
4 правый суд потомству возвестила, / Чтоб видели злодеи в ней пример”.

Лермонтов обращался к царю поверх голов “надменных потомков, свободы, гения и

славы палачей”.
Но подавивший восстание декабристов император НИКОЛАЙ 1 боялся свободного,
непозволенного высказывания, даже обращенного к верховной власти. На
предоставленную ему записку А. Х. Бенкендорфа Николай I наложил резолюцию
(оригинал по-французски): “Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское
Село осмотреть бумаги Лермантова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные,
наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить
этого молодого человека и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним
согласно закону”. (Пророческая комедия Грибоедова уже написана. Совсем недавно за
публикацию “Философического письма” был объявлен сумасшедшим П. Я. Чаадаев…)

Так возникло “Дело о непозволительных стихах”. (Предосудительным считался сам

факт их написания и распространения. “Смерть поэта” будет опубликована за границей
лишь в 1856 году, а в России — двумя годами позже, причем без последних, самых острых,
16 строк.)
Лермонтов был посажен под арест в здании Главного штаба, как раз напротив
императорского Зимнего дворца. К нему пускали лишь приносившего обед камердинера.
По легенде, на серой бумаге, в которую заворачивали хлеб, с помощью вина, печной сажи
и спичек он написал несколько стихотворений, относящихся к числу лучших в его
творчестве: “Когда волнуется желтеющая нива…”, “Я, Матерь Божия, нынче с молитвою…”,
“Отворите мне темницу…” (“Узник”). Даже если серой бумаги и сажи со спичками не было,
 эти великие стихи действительно написаны в заключении. Следствие о
“непозволительных стихах” вызвало к жизни другие стихи, не менее замечательные.
Нижегородский драгунский полк
После допросов и объяснений Лермонтова и распространявшего стихи его друга С.
А. Раевского строптивый корнет был переведен в Нижегородский драгунский полк (на
самом деле это было понижение: из гвардии Лермонтов попал в обычную армию), а
Раевский после одномесячного ареста отправлен еще дальше, на север, в Олонецкую
губернию.
В известном пушкинском стихотворении изображено раздвоение человека и поэта и
внезапное, волшебное превращение одного в другого.
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон, Но лишь божественный глагол
В заботах суетного света До слуха чуткого коснется,
Он малодушно погружен; Душа поэта встрепенется,
‹…› Как пробудившийся орел.
(“Поэт”, 1827)

Мало кто догадывался, что из Петербурга в 1837 году был выслан уже не просто
вольнодумец, выразивший свое негодование в стихах, но великий поэт, наследник
Пушкина.

5 Великий поэт: подтвердив своей судьбою строчку

В финале “Тамани” Печорин называет себя “странствующим офицером, да еще с
подорожной по казенной надобности”. Эта — автобиографическая черта. После высылки из
Петербурга Лермонтов превращается в такого офицера, зависимого в своих передвижениях
от воинской части и приказаний начальства. Нижегородский полк, куда он получил
назначение, на самом деле, стоял в Тифлисе: Лермонтов двигался по следам
Грибоедова. По пути он заболел останавливался для лечения в Ставрополе, Пятигорске и
Кисловодске и самостоятельно, как позднее его Печорин, начал знакомство с окружающей
жизнью, совсем непохожей на усадебную и петербургскую.
“С тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в
беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль,
от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый
по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел
чурек, пил кахетинское даже, — рассказывает он тоже высланному из Петербурга другу. —
Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на
снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина
Грузии как на блюдечке, и право я не берусь объяснить или описать этого удивительного
чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к чёрту, сердце бьется, грудь высоко
дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь. ‹…› Ты
видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду
жизни” (С. А. Раевскому, вторая половина ноября–начало декабря 1837 года).
 Последние три года

Последние три года (а ведь ему всего двадцать три) Лермонтов странствовал и
воевал, но еще каким-то образом ухитрялся творить, написать свои лучшие стихотворения
и “Героя нашего времени”.
Круг знакомых Лермонтова в это время резко расширяется: он встречается со
ссыльными декабристами (самому близкому другу он позднее посвятит стихотворение
“Памяти А. И. О‹доевского”, 1839), грузинскими интеллигентами, русскими солдатами,
жителями казачьих станиц и горских аулов. Но маска светского человека и прожженного,
циничного служаки-военного закрывала для многих подлинное лермонтовское лицо.
Первая встреча Лермонтова с Белинским в 1837 году (они были почти ровесниками
и земляками) окончилась скандалом. Лермонтов поддразнивал простодушного критика
почти скалозубовскими репликами (“Да я вот что скажу вам о вашем Вольтере, ‹…› если бы
он явился теперь к нам в Чембары, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в
гувернеры”), и тот, не прощаясь, покинул дом общего знакомого.
Лермонтов увидел в Белинском “недоучившегося фанфарона”, а Белинский в свою
очередь посчитал Лермонтова “пошляком”, лишь случайно написавшим несколько удачных
стихов на смерть Пушкина (Н. М. Сатин. “Отрывки из воспоминаний”).
Лермонтовская ссылка оказалась недолгой. Благодаря хлопотам вечной
заступницы-бабушки он был переведен в другой полк и в начале 1838 года снова оказался
в Петербурге. Но вернулся в столицу уже не мало кому известный корнет, а знаменитый —
6 и гонимый — поэт. Он общается с людьми из ближайшего окружения Пушкина: В. А.
Жуковским, П. А. Вяземским, П. А. Плетнёвым, семейством Карамзиных. Здесь он
встречался и с Н. Н. Пушкиной и далеко не сразу проникся к ней расположением.
Теперь Лермонтов принят в высшем свете, куда он раньше безуспешно стремился.
“Я кинулся в большой свет. Целый месяц я был в моде, меня разрывали на части. Это по
крайней мере откровенно. Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, с
наслаждением окружает меня лестью; самые красивые женщины выпрашивают у меня
стихи и хвалятся ими как величайшей победой. — Тем не менее я скучаю. Я просился на
Кавказ — отказали. Не желают даже, чтобы меня убили. ‹…› Вы знаете мой самый главный
недостаток — тщеславие и самолюбие. Было время, когда я стремился быть принятым в
это общество в качестве новобранца. Это мне не удалось, аристократические двери для
меня закрылись. А теперь в это же самое общество я вхож уже не как проситель, а как
человек, который завоевал свои права. Я возбуждаю любопытство, меня домогаются, меня
всюду приглашают, а я и виду не подаю, что этого желаю; дамы, которые обязательно
хотят иметь из ряду выдающийся салон, желают, чтобы я бывал у них, потому что я
тоже лев, да, я, ваш Мишель, добрый малый, у которого вы никогда не подозревали гривы”,
— признается он сестре любимой девушки (М. А. Лопухиной, 1838 или 1839, оригинал по-
французски).
Однако светские успехи не могли заглушить хандры, тоски, одиночества. Молодой
И. С. Тургенев встретился с Лермонтовым на одном из таких светских вечеров. “В
наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и
недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от
его больших и неподвижно темных глаз. ‹…› Внутренно Лермонтов, вероятно, скучал
глубоко; он задыхался в тесной сфере, куда его втолкнула судьба” (“Литературные и
житейские воспоминания”).
 Такими чувствами и продиктованы знаменитые строки новогоднего стихотворения
1840 года, в котором обычное светское увеселение, бал, увидено как натужное театральное
представление, пляска живых мертвецов.
Как часто, пестрою толпою окружен, Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, И шум толпы людской спугнет мечту мою,
При шуме музыки и пляски, На праздник не2званную гостью,
При диком шопоте затверженных речей, О, как мне хочется смутить веселость их,
Мелькают образы бездушные людей, И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Приличьем стянутые маски, Облитый горечью и злостью!..
‹…› (“Как часто, пестрою толпою окружен…”)

Позиция и поведение Лермонтова привели к открытому конфликту. В феврале 1840

года — опять на балу! — он получил вызов от сына французского посланника (опять
француз!) Э. Баранта. Дуэль между противниками велась на шпагах и пистолетах и
окончилась примирением. Однако Лермонтов все равно был арестован и предан суду. Во
время следствия его навестил В. Г. Белинский. Его впечатление от беседы с поэтом
оказалось прямо противоположным прежнему. “Недавно был я у него в заточении и в
первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит
на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет
русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!” (В. П. Боткину, 16 апреля 1840 года). С
этого времени Белинский откликался практически на каждое опубликованное
7 стихотвореиие Лермонтова и посвятил его творчеству две большие статьи.
В апреле 1840 года Лермонтов снова был отправлен на Кавказ, в действующую
армию. Перед его отъездом в Петербурге появилась публикация романа “Герой нашего
времени”, а уже в конце года — маленького сборника “Стихотворения”. Но поэма “Демон”,
драма “Маскарад”, два неоконченных прозаических романа, множество замечательных
стихотворений оставались в рукописях.
На Кавказе Лермонтов участвует в нескольких кровопролитных боях (об одном из
них рассказано в стихотворении “Валерик”), приобретает уважение товарищей отчаянной
храбростью. Он жил одной жизнью с простыми солдатами, чем вызывал недоумение и
неприязнь некоторых своих сослуживцев: “Лермонтов собрал какую-то
шайку грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в
неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем
Лермонтовского отряда” (Л. В. Россильон).
В начале 1841 года Лермонтов снова приезжает в Петербург, получив несколько
месяцев отпуска. “Три месяца, проведенные ‹…› Лермонтовым в столице, были ‹…› самые
счастливые и самые блестящие в его жизни. Отлично принятый в свете, любимый и
балованный в кругу близких, он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и
приходил к нам читать их вечером. Веселое расположение духа проснулось в нем опять, в
этой дружественной обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы
проводили целые часы в веселом смехе, благодаря его неисчерпаемой веселости” (Е. П.
Растопчина. Из письма А. Дюма, 27 августа/10 сентября 1858 года).
Перед возвращением на Кавказ хороший знакомый Пушкина В. Ф. Одоевский дарит
Лермонтову записную книжку с надписью: “Поэту Лермонтову дается сия моя старая и
любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную. Кн ‹язь›. В.
Одоевский 1841 Апреля 13-е. СПБ”.
 Книжка вернулась к первому владельцу через два с половиной года, о чем он тоже
сделал надпись: “Сия книга покойного Лермонтова возвращена мне Екимом Екимовичем
Хостаковым 30-го Декабря 1843 года. Кн. В. Одоевский”. В ней оказались тексты
стихотворений: “Спор”, “Сон”, “Дубовый листок оторвался от ветки родимой”, “Утес”,
“Выхожу один я на дорогу”, “Пророк”. Если бы книжка погибла, мы не узнали бы многих
лермонтовских шедевров. Действительно, в последние два года Лермонтов стремительно
вырос в великого “русского поэта с Ивана Великого”.
По пути на Кавказ Лермонтов остановился в Пятигорске. Здесь произошла ссора с
его однокашником по юнкерской школе Н. С. Мартыновым, над обликом и привычками
которого Лермонтов, иногда зло, подшучивал. Получив вызов, Лермонтов предупредил,
что откажется стрелять в противника.
Дуэль тем не менее состоялась 15 июля 1841 года под Пятигорском на склоне горы
Машук. Если даже поэт ранее был виноват перед Мартыновым, то во время дуэли он вел
себя безупречно. Верный слову, он стрелять не стал и был наповал убит выстрелом
Мартынова. Сразу после дуэли разразилась страшная гроза, и лишь вечером тело поэта
было доставлено в Пятигорск.
Это была вторая в истории русской литературы вечно печальная дуэль (В. В. Розанов).
Но дуэль пушкинскую современники воспринимали как трагическую неизбежность,
лермонтовскую — как трагическую нелепость. Вокруг нее возникло много легенд: о
заговоре Николая I (его, как мы помним, винили и в пушкинской смерти), кольчуге
Мартынова, спрятавшемся в кустах казаке, который и сделал смертельный выстрел.
8 Современникам и потомкам трудно было поверить в случай, стечение обстоятельств.
Суровая и властная по отношению к крепостным крестьянам, бабушка оказалась
пожизненным лермонтовским добрым ангелом: воспитывала, заботилась, хлопотала, но не
уберегла. “Говорят, у нее отнялись ноги, и она не может двигаться,— писала
лермонтовская знакомая. — Никогда не произносит она имени Мишеля, и никто не
решается произнести в ее присутствии имя какого бы то ни было поэта” (М. А. Лопухина —
А. М. Верещагиной, 18 сентября 1841 года). В апреле 1842 года гроб с прахом поэта по
просьбе Е. А. Арсеньевой перезахоронили в Тарханах. Она пережила внука на четыре года
и была похоронена рядом с ним.

Запомнить даты рождения и смерти Лермонтова просто: через столетие они

символически совпадали с началом первой и второй мировых войн. Жизнь поэта оказалась
навсегда связана с атмосферой трагических предчувствий и катастроф. И еще — с
ощущением высокого поэтического призвания, выбора судьбы.
Дорога вьется пропыленной лентою, …Когда с собой приносишь столько
То вверх ползет, то лезет под откос. мужества,
И засыпает утомленный Лермонтов, Такую ярость и такую боль, —
Как мальчик, не убрав со лба волос. Тебя убьют, и тут-то обнаружится,
А солнце жжет. И из ущелья вынырнув, Что ты и есть та самая любовь.
Летит пролетка под колесный шум, Тогда судьба растроганною мачехой
Под горный шум, под пистолет Склоняется к простреленному лбу,
Мартынова И по ночам поэмы пишут мальчики,
На молньями играющий Машук. Надеясь на похожую судьбу.
(В. Н. Корнилов. “Лермонтов”)
9