Министерство образования и науки Российской Федерации

ИНСТИТУТ РУССКОГО ЯЗЫКА им. В. В. ВИНОГРАДОВА РАН

ИНСТИТУТ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ РАН
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М. В. ЛОМОНОСОВА
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ОБЛАСТНОЙ УНИВЕРСИТЕТ
ПЕТРОЗАВОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ВОЛОГОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ФОРТУНАТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
В КАРЕЛИИ

Сборник докладов международной научной конференции

(10—12 сентября 2018 года, г. Петрозаводск)

ЧАСТЬ 1

Петрозаводск
Издательство ПетрГУ
2018
УДК 81
ББК 81
Ф804

Издание осуществлено на средства проекта № 18-012-20031 Г (грант РФФИ)

Редакционная коллегия:
Л. Л. Шестакова, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник
Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН (Москва);
Н. В. Патроева (науч. редактор), доктор филологических наук, профессор (ПетрГУ);
О. В. Никитин, доктор филологических наук, профессор (МГОУ)

Ф804 Фортунатовские чтения в Карелии : сборник докладов международной научной конференции

(10—12 сентября 2018 года, г. Петрозаводск) : в 2 ч. / науч. ред. Н. В. Патроева ; предисл.
Н. В. Патроевой и О. В. Никитина. — Петрозаводск : Издательство ПетрГУ, 2018.
ISBN 978-5-8021-3376-7
Ч. 1 — 320 с.
ISBN 978-5-8021-3377-4

В сборнике представлены материалы докладов международной научной конференции «Фортунатовские

чтения в Карелии», состоявшейся 10—12 сентября 2018 г. в Петрозаводском государственном университете.
Участники конференции обсуждали проблемы лингвистической типологии, сравнительного языковедения,
морфологии и синтаксиса, словообразования, лексикологии и лексикографии, теории письма и фонологии,
исторической стилистики, методики преподавания русского языка. Материалы представлены академически-
ми учеными и вузовскими преподавателями России, Азербайджана, Армении, Белоруссии, Италии, Киргизии,
Молдавии, Сербии, Словакии, Узбекистана, Украины, Финляндии.
Статьи окажутся полезными языковедам, преподавателям высшей школы, учителям-словесникам, аспи-
рантам и студентам-филологам.
УДК 81
ББК 81

ISBN 978-5-8021-3377-4 (ч. 1)
ISBN 978-5-8021-3376-7
© Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Институт лин-
гвистических исследований РАН, Московский государственный универ-
ситет им. М. В. Ломоносова, Санкт-Петербургский государственный уни-
верситет, Московский государственный областной университет, Петроза-
водский государственный университет, Вологодский государственный
университет, 2018

2
 ПРЕДИСЛОВИЕ

В Петрозаводском государственном университете 10—12 сентября 2018 г. состоялась международная на-

учная конференция «Фортунатовские чтения в Карелии». Мероприятие было организовано совместными уси-
лиями нескольких ведущих университетов страны и научных учреждений: МГУ им. Ломоносова, Института
русского языка им. Виноградова РАН (Москва), Института лингвистических исследований РАН (Санкт-
Петербург), Санкт-Петербургского государственного университета, Московского государственного областно-
го университета и Вологодского государственного университета и проводилось при финансовой поддержке
Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ). Международный форум был посвящен
270-летию со дня рождения академика Филиппа Федоровича Фортунатова (2 января 1848 — 20 сентября
1914), чья жизнь и деятельность много лет были тесно связаны не только с Москвой и Петербургом, но и с
карельским краем: Филипп Федорович родился в Вологде, но в 1850-х гг. его отца перевели на работу в Пет-
розаводск, назначив директором народных училищ Олонецкой губернии и губернской гимназии (ныне Музей
изобразительных искусств Республики Карелии). Фортунатов, учившийся в Петрозаводской гимназии,
а позднее в Московском университете, после избрания в Академию наук оставляет Москву, где проработал
многие годы университетским профессором, и переселяется в Санкт-Петербург, а лето часто проводит на сво-
ей малой родине, в деревне Косалма Петрозаводского уезда. В сентябре 1914 г. Филипп Федорович был по-
хоронен на маленьком кладбище неподалеку от горы Сампо и водопада Кивач.
Русский синтаксист начала ХХ в. Алексей Александрович Шахматов вспоминал о Фортунатове: «Большая
умственная сила в натурах цельных и здоровых сочетается обыкновенно с силою нравственной. Фортунатов
мог служить наглядным примером такого сочетания. Основные черты его нравственного облика — правди-
вость и доброта — отпечатывались на всей его деятельности и на всех его отношениях. Условность, лицеме-
рие, фальшь были глубоко противны его честной натуре. Его <…> мировоззрение настолько было пропитано
началами справедливости и гуманности, что становилось в полном соответствии с высшими проявлениями
общественности». Ученики Филиппа Федоровича Фортунатова, среди которых Алексей Шахматов, Михаил
Покровский, Николай Дурново, Дмитрий Ушаков, Михаил Петерсон, Александр Пешковский, зарубежные
коллеги-языковеды, грамматисты, компаративисты Олаф Брок, Ватрослав Ягич, Александр Белич, Иосиф
Миккола и др., высоко ценили лекции, консультации, беседы, письма учителя. Многие из этих славных пред-
ставителей русской и западноевропейской филологии специально приезжали на фортунатовскую дачу в дере-
веньку Косалму, чтобы пообщаться со своим наставником.
Научное наследие выдающегося основателя Московской лингвистической школы Ф. Ф. Фортунатова при-
влекло внимание известных профессоров-филологов, историков и архивных работников, культурологов, педаго-
гов, преподавателей вузов и школ, аспирантов, студентов: участники конференции, члены программного коми-
тета представляли высшие учебные и академические учреждения более 60 городов России, 17 стран ближнего и
дальнего зарубежья (России, Азербайджана, Армении, Белоруссии, Болгарии, Италии, Киргизии, Молдавии,
Нидерландов, Сербии, Словакии, Узбекистана, Украины, Финляндии, Франции, Эстонии, Японии).
Количество написанных Фортунатовым работ очень невелико (только 36 наименований в списке научных
трудов) и умещается на страницах двухтомника, однако опубликованные в России рубежа ХIХ и ХХ вв. форту-
натовские идеи узнали и одобрили индоевропеисты всего мира еще при жизни русского академика. В области
сравнительного и типологического языкознания, общей и частной грамматики, исторической фонетики и мор-
фологии основатель Московской лингвистической школы остается и до сих пор на недосягаемой высоте.
Выбор темы конференции обусловлен не только юбилеем русского академика, но и назревшей на пороге
ХХI столетия потребностью подвести некоторые итоги многолетних исследований по грамматике и сравни-
тельному языковедению, обсудить перспективы дальнейших разработок в области теории и истории языково-
го строя, желанием почтить заслуги ученых, занимавшихся проблемами морфологии и синтаксиса, сопоста-
вительно-типологическими исследованиями, диалектологией, диахронической грамматикой, перед отечест-
венной и мировой филологической наукой. Это представляется актуальным и насущным для новейшего
периода в развитии лингвистики, в том числе и для поддержки усилий российских ученых по созданию в
ближайшем будущем четвертой академической грамматики русского языка.
Участниками чтений обсуждались важные проблемы, связанные с научным наследием
Ф. Ф. Фортунатова, — ученого с мировым именем, посвятившего всю свою творческую жизнь изучению
грамматического строя языка и сыгравших ключевую роль в формировании отечественных и зарубежных
лингвистических школ, прежде всего Московской и Петербургской. На пленарном заседании 10 сентября вы-
ступили ведущие ученые-грамматисты, известные языковеды и историки языка из Московского государст-
венного университета им. М. В. Ломоносова, Института лингвистических исследований РАН (Санкт-
Петербург), Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН (Москва), Ярославского государственного
университета им. К. Д. Ушинского, Тамбовского государственного университета им. Г. Р. Державина, Петро-
заводского государственного университета, ученые из Белоруссии.

3
 В открывшем пленарное заседание докладе доктору филол. наук О. В. Никитину (МГОУ) «Академик
Ф. Ф. Фортунатов: жизнь и судьба на перекрёстке двух столетий» удалось показать, как научный рост шел
рука об руку с духовным. Становление личности Фортунатова — это не только взлет научной мысли, это еще
и благородство его души и ума, удивительное отношение к человеку, огромная любовь к исследовательской
работе, языкам, строгость ко всему случайному, наносному. Участники конференции с большим вниманием
отнеслись к представленным проф. О. В. Никитиным ранее неизвестным архивным данным и неопублико-
ванным фотографиям Ф. Ф. Фортунатова в кругу учеников и семьи, раскрывающим простоту подвижниче-
ской жизни, глубину мысли и духа выдающегося русского ученого.
Проф. О. В. Лукин (Ярославль) выступил с насыщенным новыми историческими фактами докладом о
взаимодействии Ф. Ф. Фортунатова и представителей немецкого языкознания ХΙХ в. (Тюбингенского, Бер-
линского, Лейпцигского университетов), акцентировав внимание как на малоизвестных фактах научной био-
графии Фортунатова и его учеников (Истрина, Щепкина, Ляпунова, О. Брока), так и на магистральных для
нашей науки вопросах развития второго периода исторического сравнительного языковедения, после выхода
в свет модных в то время работ немецких профессоров Шлейхера, Рота, Лескина. В докладе было убедитель-
но показано критическое отношение Ф. Ф. Фортунатова к тезисам младограмматиков, к модным идеям, на-
стойчивое стремление найти истину в логически интерпретируемых фактах языка. О. В. Лукин отметил, что,
по воспоминаниям современников, «устные сообщения, беседы, лекции Фортунатова в глазах специалистов
представлялись своего рода откровением», и это позволяло значительно перешагнуть границы сравнительно-
исторического языкознания, обозначить границы нового направления — структурализма ХХ столетия.
Профессора А. Л. Шарандин (Тамбов) и Ф. И. Панков (Москва) посвятили свои выступления теории
Ф. Ф. Фортунатова и его учеников, в частности Д. Н. Ушакова и М. Н. Петерсона, классификации частей ре-
чи, морфологических классов слов, лингводидактической модели языка, что является одним из центральных
вопросов современной грамматики и ее истории.
Е. М. Лазуткина (ИРЯ им. В. В. Виноградова РАН) сопоставила фортунатовские взгляды современной ру-
систики с одним из вопросов синтаксиса предложения, настойчиво подчеркнув, что не стоит ограничивать
многообразие фортунатовских идей одним лишь формально-логическим направлением, что ученый сближал-
ся в поисках истины и с трудами А. А. Потебни, Ф. И. Буслаева, развивал свое учение на широком поле со-
временных ему русских и европейских идей, функционализма, воспринимая высказывание, язык не как схе-
му, а как «мыслительное образование».
С докладом о первой диссертации Ф. Ф. Фортунатова, посвященной переводу и комментариям древнего
памятника на санскрите, выступила О. А. Волошина (МГУ).
Интерес слушателей чтений вызвали выступления историков-архивистов из Санкт-Петербурга
В. Г. Вовиной об эпистолярном наследии и отношениях Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова, а также
Е. Ю. Басаргиной о неизвестных портретах Ф. Ф. Фортунатова из личного собрания А. А. Шахматова. Ими
был представлен в документах диалог двух ярких личностей отечественного языкознания, подчеркнута зна-
чимость научной мысли в развитии культуры России. В. Г. Вовина обратила внимание собравшихся на то, что
переписка ученых — это культурный «источник русской интеллигенции, настроений академической среды
конца ХΙХ — начала ХХ века», когда положение русской науки в Европе было значительно важнее, чем по-
лучение званий и наград. «Меня гнетет положение академика», — писал Ф. Ф. Фортунатов, переезжая в ка-
рельскую деревеньку Косалму, где в слиянии с природой мысль его была свободна. Он «был святой в глазах
простых жителей», — отмечают воспоминания об академике, приведенные перед слушателями чтений.
Вторая часть пленарного заседания была полностью посвящена научному наследию академика и была на-
сыщена глубокими размышлениями известных современных языковедов по спорным вопросам грамматики и
ее научных школ в свете фортунатовского учения. С большим вниманием были выслушаны выступления
Е. В. Петрухиной (Москва) о грамматической форме слова, В. С. Храковского (Санкт-Петербург) о дискусси-
онных вопросах аспектологии, Т. В. Пентковской (Москва) о настоящем неактуальном времени в церковно-
славянских переводах экзегетических текстах, Т. В. Шмелевой о залоге с позиций семантического синтакси-
са, Ю. П. Князева (Санкт-Петербург) о конструкции со словом менее, Н. Н. Болдырева (Тамбов) о граммати-
ческом значении в языке и формировании речевого смысла, А. В. Никитевича (Гродно) о методологии
преподавания грамматики,.
В завершение пленарного заседания председатель оргкомитета конференции Н. В. Патроева (Петроза-
водск) рассказала о проблемах представления синтаксического уровня художественного текста в «Синтакси-
ческом словаре русской поэзии», создаваемом усилиями проектного коллектива кафедры русского языка
ПетрГУ.
Невозможно охватить вниманием широту и разнообразие одиннадцати секционных заседаний 11 сентября
2018 г., выступлений всех участников, оттолкнувшихся в своих работах от идей русского ученого. Так, на
секции по компаративистике большое внимание привлекло выступление А. В. Андронова (Санкт-Петербург)
об акцентологических трудах Ф. Ф. Фортунатова, которые до сих пор не расшифрованы и представляют
большую ценность для научных исследований. Разработкой этой проблемы А. В. Андронов занимается мно-

4
гие годы. Показательно были выступления В. П. Казанскене (Санкт-Петербург) о литовском фольклоре в за-
писях Ф. Ф. Фортунатова, профессора из Финляндии Х. Томмола (Тампере) о сопоставительном наблюдении
над русскими и финскими плюративами, И. И. Муллонен (Карельский научный центр РАН) с рассказом об
ойкониме Косалма на топонимической карте России.
Большой интерес участников конференции вызвали выступления докладчиков секции «Эволюция славян-
ских языков и истории русского литературного языка» — М. В. Пименовой (Владимир) «История русского
литературного языка и концептуальные формы ментальности», Н. А. Тупиковой (Волгоград) «Отражение
тенденции к формированию книжно-письменной традиции национального литературного языка в старополь-
ских текстах начала XVII в.», В. И. Супруна (Волгоград) «Русское название возвышенности шихан на обще-
славянском фоне», В. В. Семакова (Петрозаводск) «Аорист в русском духовном стихе», С. С. Волкова и
Н. В. Каревой (Вологда) «Личные архивы русских ученых как источник сведений для истории русского язы-
ка», Ю. В. Кореневой (Москва) с сообщением о словах с корнем *svęt- в словаре И. И. Срезневского через
призму религиозного дискурса и житийной концептосферы, А. А. Котова (Петрозаводск) «Об орфографиче-
ских вариантах в языке второй половины XIX века (по данным “Корпуса русских публицистических текстов
второй половины XIX века”)» и др.
Проблемы грамматического устройства языка обсуждались в докладах Т. Б. Радбиля (Нижний Новгород)
«Активные процессы в грамматике современного русского языка Интернета», Л. Руволетто (Венеция, Ита-
лия) «Двувидовость глагола бежать в диахронической перспективе», О. С. Ильченко (Санкт-Петербург)
«Категория падежа в трудах Ф. Ф. Фортунатова и его учеников (А. М. Пешковского, А. А. Шахматова и др.)»,
Л. Г. Смирновой (Смоленск) «Нарушение языковой нормы как прагматический сигнал говорящего (в разви-
тие идей Ф. Ф. Фортунатова, изложенных в статье «Видоизменения в произнесении слов как знаки языка»)».
Доклады родственной по проблематике грамматической секции содержали разноаспектную характеристи-
ку синтаксических феноменов, представленную В. П. Казаковым («Научный и школьный синтаксис: пробле-
мы и решения», СПбГУ), М. Ю. Федосюком («Каковы причины появления в русском языке «неграмматиче-
ских словосочетаний», МГУ им. М. В. Ломоносова), Н. А. Илюхиной («Диффузность синтаксической семан-
тики и проблемы синтаксического анализа предложения», Самарский национальный исследовательский
университет им. акад. С. П. Королёва), А. М. Плотниковой «Предложения с семантикой превращения в рус-
ском языке»), Е. Л. Григорьян («Принцип соотносимости форм в выявлении синтаксической семантики»),
С. В. Краснощековой («Освоение грамматики неопределенности: неопределенные местоимения в русской
детской речи»), Г. М. Крыловой («Развитие синтаксического потенциала слова: на материале образований со
словом вариант»).
В секции «Фонология, словообразование, семасиология и ономасиология: традиционные и новые аспекты
исследования» выступили А. И. и Ю. А. Дуневы (Санкт-Петербург, РГПУ им. А. И. Герцена) с докладом
«Идеи Ф. Ф. Фортунатова и нерешенные вопросы русской орфографии». А. Ю. Краев (Ружомберк, Словакия)
рассказал об одном из способов описания фонетической системы языка. Л. В. Табаченко (Ростов-на-Дону)
представила русское приставочное внутриглагольное словообразование в диахроническом аспекте. Предста-
вители Екатеринбургской лингвистической школы в русской семантике Т. М. Воронина и Т. В. Леонтьева в
своих докладах осветили некоторые проблемы описания значений и смыслов слов и фразеологизмов.
Л. А. Климкова (Арзамас) познакомила участников заседания с докладом «Грамматика имени собственно-
го в русском языке». В. А. Новоселова (Петрозаводск) представила в своем докладе окказионализмы как сло-
вообразовательные экспрессемы на материале политического дискурса. З. И. Минеева (Петрозаводск) охарак-
теризовала русскую лексику начала XXI столетия в аспекте внешних и внутренних заимствований.
Самыми насыщенными по количеству участников стали секции «Вопросы ареальной лингвистики», «Тео-
рия и практика лексикографии» и «Лингвистическая поэтика и историческая стилистика». Программу секции
диалектологов составили доклады С. А. Мызникова (ИЛИ РАН, Санкт-Петербург) «Некоторые аспекты рус-
ского диалектного консонантизма в контексте языковых контактов», А. В. Тер-Аванесовой (ИРЯ им.
В. В. Виноградова РАН, Москва) «Предикативное употребление причастий в восточнорусском говоре»,
Э. Н. Акимовой (Москва) «Орнитонимы в лексике и фразеологии русских говоров Мордовии»,
Л. В. Ненашевой (Архангельск) «Названия грибов и ягод в архангельских говорах», Л. П. Михайловой (Пет-
розаводск) «Лексико-фонетические варианты в системе диалектных лексических различий», Н. В. Марковой
(Петрозаводск) «Страдательные конструкции в русском диалектном языке», Т. Н. Бунчук (Сыктывкар) «Язы-
ковой образ тесноты в русских говорах», Я. В. Мызниковой (Санкт-Петербург) «Указательно-заместительная
лексика в русских говорах Ульяновской области», И. Е. Колесовой (Вологда) «Процессы морфемообразова-
ния в диалектном сегменте исторического корневого гнезда c этимологическим корнем *- ved- /*-vid-»,
С. С. Нередковой (Луганск) «Слухи в коммуникативном пространстве г. Луганска», А. И. Рыко (Санкт-
Петербург) «Диалектные причастия на -вши: между предикативностью и атрибутивностью» и др.
С разными типами новых словарей познакомили участников Л. Л. Шестакова, А. С. Кулева и
А. Э. Цумарев («Средства и способы описания грамматических явлений в новом “Академическом толковом
словаре русского языка”», ИРЯ им. В. Виноградова РАН, Москва), Н. В. Козловская («Специфика зоны тол-

5
кований в словаре языка философа», Санкт-Петербург), Е. В. Маринова («Проблема формирования словника
в словаре “Этимологические гнёзда исконной русской лексики”», Нижний Новгород), Г. Т. Безкоровайная
(«Особенности двуязычных словарей XXI века и их роль в переводе текстов разных жанров», Москва),
М. М. Угрюмова («Лингвокультурологический комментарий в “Словаре детства (на материале говоров Сред-
него Приобья)”», Томск). О. Н. Крылова («Отражение культуры Русского Севера в диалектной фразеологии
(на материале диалектных словарей русского языка)», Санкт-Петербург), Т. К. Ховрина («Семантическая ха-
рактеристика слова в диалектном словаре», Ярославль), О. В. Васильева («Вклад исторических словарей в
развитие исторической лексикологии», Санкт-Петербург), Ж. В. Марфина («Названия родства в зеркале рус-
ской и украинской лексикографии: история, культура, оценки», Луганск) рассказали об отражении различных
лексических пластов в толковых, исторических и диалектных словарях русского языка.
В секции «Лингвистическая поэтика и историческая стилистика» были заслушаны доклады О. В. Шкуран
(Луганск) «Медиаторы десакрализации концепта «богатырь» в современном языковом пространстве»,
А. В. Петрова (Архангельск) «Этнографизмы в северном тексте», Н. В. Изотовой (Ростов-на-Дону) «Актуаль-
ное членение диалогического текста в художественной литературе (реплики с местоимениями-
подлежащими)», Н. В. Халиковой (Москва) «Формально-семантическая структура описательного фрагмента в
прозаическом тексте», С. Л. Михеевой (Чебоксары) «Временной порядок и причинно-следственная обуслов-
ленность: аспекты взаимодействия в художественном тексте», О. А. Димитриевой (Чебоксары) «Концепт ви-
нопитие в художественной прозе Ф. М. Достоевского», И. А. Литвиновой (Ростов-на-Дону). «Актуализация
этимологического значения слова как одна из особенностей идиолекта М. И. Цветаевой», А. А. Козаковой
(Ростов-на-Дону) «Типология и функции ненормативных форм степеней сравнения в идиолекте
М. Цветаевой». Доклады представителей Петрозаводской лингвистической школы продемонстрировали осо-
бый интерес карельских исследователей к проблемам исторической стилистики: «Древнегреческие истоки
слов «творец» и «пророк» (на примере творчества А. С. Пушкина)» А. А. Скоропадской, «Древние языки в
творчестве Ф. М. Достоевского» А. Ю. Ниловой, «Средства связи в однофункциональных конструкциях про-
стого предложения (на материале комедий XVIII века) Т. И. Дмитрук, «Типы и функции вопросительных
предложений в произведениях И. И. Дмитриева» А. В. Рожковой, «Сопоставительный анализ заглавных но-
минаций в поэзии В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова» Н. С. Шубиной и О. В. Семеновой, «Структура мно-
гокомпонентных сложноподчиненных предложений (на стихотворном материале П. А. Вяземского и
А. А. Дельвига)» А. А. Лебедева.
Завершили программу заседания секция «Проблемы преподавания лингвистических дисциплин в высшей
и средней школе» (здесь особый интерес вызвал доклад проф. Ошского государственного университета Кир-
гизии К. З. Зулпукарова «Компрессия как метод “сжатия” языковых единиц для целей обучения») и «Секция
молодых исследователей».
В продолжение секционных заседаний были представлены результаты новейших историко-
лингвистических, грамматических и лексикографических исследований в рамках круглого стола «Теоретиче-
ское наследие Ф. Ф. Фортунатова и современное языкознание». На презентации особый интерес вызвали пре-
зентации словарей и монографий, подготовленных к изданию и вышедших в свет в 2017 и 2018 гг. Так, в
2017 г. в Петербурге в издательстве «Нестор-История» вышло новое научное издание «Риторика
М. В. Ломоносова» (авторы П. Е. Бухаркин, С. С. Волков, А. А. Ветушко-Калевич, Н. В. Карева,
К. Н. Лемешев, Е. М. Матвеев, К. М. Номоконова, А. Н. Семихина, А. С. Смирнова, К. Ю. Тверьянович,
А. К. Филиппов, М. Г. Шарихина / науч. ред. П. Е. Бухаркин, С. С. Волков, Е. М. Матвеев). Книга подготов-
лена в отделе «Словарь языка М. В. Ломоносова» Института лингвистических исследований РАН. В ней
представлены результаты научного проекта «Исследование риторических трудов М. В. Ломоносова (лингвис-
тический и историко-культурный аспекты)», поддержанного фондом. В основной части книги — в словаре
«Риторика М. В. Ломоносова. Тропы и фигуры» — риторическая терминология М. В. Ломоносова рассмотре-
на в двух аспектах: лингвистическом и историческом. В соответствии с этим словарное описание термина
состоит из двух разделов. Первый (собственно словарная статья) содержит лексикографическое описание
риторической терминологии как особой части ломоносовского идиолекта. Второй (раздел «Диахронический
риторический контекст») обращен к истории европейской и русской риторики: словарное описание дополня-
ется контекстами применения терминов М. В. Ломоносова и их аналогов в источниках, представляющих ев-
ропейскую и русскую риторическую традицию. Вторая часть издания включает в себя статьи, в которых рас-
сматриваются проблемы, возникшие в ходе работы: это осмысление феномена термина применительно к язы-
ковой ситуации XVIII в., связанная с этим проблема формирования словника словаря «Риторика
М. В. Ломоносова», значение «Краткого руководства к красноречию» для истории русской словесности, а
также соотношение этого текста с предшествующими и последующими риторическими трактатами.
В 2017 г. в издательстве «ДМИТРИЙ БУЛАНИН» (Санкт-Петербург) вышел из печати первый том «Син-
таксического словаря русской поэзии XVIII века», подготовленный научным коллективом кафедры русского
языка Петрозаводского государственного университета. Словарь, задуманный как четырехтомное издание,
предлагает разноаспектное описание конструкций, используемых классиками русской поэзии —

6
А. Д. Кантемиром, В. К. Тредиаковским, М. В. Ломоносовым, А. П. Сумароковым, Г. Р. Державиным,
М. М. Херасковым, А. Н. Радищевым, И. И. Дмитриевым, Н. М. Карамзиным. Создание словаря готовит не-
обходимые предпосылки для уточнения особенностей синтаксического устройства стихотворного текста, а
значит, и содержательного наполнения широко используемого, но не имеющего пока четкой дефиниции тер-
мина «поэтический синтаксис», для создания в более или менее отдаленном будущем исторической грамма-
тики русского литературного языка ломоносовской, карамзинской и пушкинской эпохи. Кроме того, мате-
риалы словаря могут стать хорошим подспорьем для продолжения исследований в активно и плодотворно
развивающейся в течение последних десятилетий области лингвистики стиха. Впервые извлеченные из сти-
хотворных собраний предложения характеризуются комплексно, с точки зрения структуры, семантики, функ-
ций, в тесной связи с жанром, метрикой и строфикой произведения, что позволяет пользователям словаря
составить достаточно полное представление о протекавших в области грамматики русского литературного
языка эпохи барокко, классицизма и сентиментализма процессах, выяснить особенности взаимодействия син-
таксиса, архитектоники и ритма стиха, охарактеризовать индивидуальный слог писателя на грамматическом
уровне. Синтаксический словарь русской поэзии по своему предназначению является сводным писательским
словарем, демонстрирующим основные тенденции в эволюции синтаксических доминант русской поэтиче-
ской речи, отдельных поэтических идиостилей. В настоящее время на кафедре русского языка идет активная
работа над следующими томами словаря. РФФИ в 2017 г. поддержал проект кафедры русского языка ПетрГУ
«Синтаксический словарь русской поэзии XIX века», осуществление задач которого в ближайшие годы по-
зволит представить в лексикографическом варианте синтаксис русской поэзии эпохи романтизма, а также
создать электронную базу данных.
Еще один из представленных словарей, уже получивший широкую известность в России и за рубежом,
создан сотрудниками Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН (Москва) под ред. доктора филол.
наук Л. Л. Шестаковой: седьмой том «Словаря языка русской поэзии ХХ века» (Радуга — Смоковница), опуб-
ликованный в 2017 г. Издательским домом ЯСК, содержит более 5000 словарных статей, позволяющих су-
дить и о ритмике окружения заглавного слова. И о «приращениях смысла» в нем самом, и об истории слова в
поэтическом языке. Словарь демонстрирует богатый лексический репертуар и разнообразную семантическую
палитру эпохи Серебряного века русской поэзии.
Горячий отклик аудитории получила презентация словаря «Концептосфера русского языка: ключевые
концепты и их репрезентации в языке и речи (на материале лексики, фразеологии и паремиологии)» под ред.
проф. Л. Г. Бабенко (Москва: Изд. центр «Азбуковник», 2017 г.). Словарь известных екатеринбургских иссле-
дователей представляет концептосферу русского языка (всего в словаре описываются ок. 200 концептов).
Концепты располагаются по темам, что позволяет представить их как исторически сложившуюся систему,
отображающую национальную языковую картину мира.
Интерес собравшихся вызвал «Словарь грамматической сочетаемости слов русского языка» (Москва:
АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2017), представленный его автором Е. М. Лазуткиной (ИРЯ им. В. В. Виноградова
РАН), описывающий речевое поведение существительных, прилагательных, глаголов, наречий и предлогов.
Автор словаря показывает, как связаны грамматическое устройство предложения и лексическая семантика,
комментирует случаи частых неправильных словоупотреблений.
Помимо монографий и словарей, на заседании круглого стола были представлены и новые учебные посо-
бия для вузов, среди которых хотелось бы выделить, например, книгу «Когнитивистика» Т. Б. Радбиля, проф.
Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского.
Как подчеркнули участники состоявшегося по итогам конференции круглого стола, научный форум, по-
священный актуальным проблемам изучения грамматического уровня поэтического текста, прежде всего
призван возродить активный интерес современной гуманитарной науки к поэтической морфологии и поэти-
ческому синтаксису. Творческие находки Ф. Ф. Фортунатова и его последователей (Б. М. Ляпунова,
М. М. Покровского, Н. Н. Дурново, Д. Н. Ушакова, А. М. Пешковского, В. К. Поржезинского,
А. А. Шахматова, Е. Ф. Будде, А. И. Томсона, Олафа Брока, Ватрослава Ягича, Александра Белича, Иосифа
Миккола, Эриха Бернекера и др.) — превосходный образец подлинно научного поиска, задающий новому
поколению филологов неисчерпаемые методологические и концептуальные ориентиры.
После двух дней плодотворной работы 12 сентября состоялась экскурсия по прекрасным уголкам Карель-
ского края, связанным с научной и личной жизнью академика Фортунатова. Участники и гости конференции
посетили могилу ученого в деревне Косалма, почтили память Ф. Ф. Фортунатова возложением цветов.
Одним из важнейших итогов петрозаводского Фортунатовского форума стало укрепление контактов раз-
ных школ русской и зарубежной филологии с целью продолжения исследований в области морфологии, син-
таксиса, компаративистики, лингвистической типологии, русской диалектологии и исторической грамматики
славянских языков, методики преподавания русского языка. Участники конференции выразили искреннюю
благодарность РФФИ за поддержку проекта организации «Фортунатовских чтений в Карелии» и предложили
сделать подобный симпозиум регулярным мероприятием, подобным «Виноградовским чтениям» в МГУ.

7
 В сборник материалов конференции включены около 200 статей. По итогам конференции будут также
подготовлены обзорные материалы в профильных журналах, планируется издание работ Ф. Ф. Фортунатова
по акцентологии и новых архивных публикаций. Фотоотчет о конференции и ее программа опубликованы на
сайте Петрозаводского государственного университета (https://petrsu.ru/news/2018/41950/fortunatovskie-tchte).

О. В. Никитин, Н. В. Патроева

8
 НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА
И АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ

О. В. Никитин
Московский государственный областной университет
olnikitin@yandex.ru

ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ МОСКОВСКОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ

АКАДЕМИКА Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА И ЕГО ПРЕДШЕСТВЕННИКОВ
В ФИЛОЛОГИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ РОССИИ XIX—XX вв.

В статье освещаются проблемы становления Московской лингвистической школы как историко-культурной и филологи-
ческой традиции XIX в. Отмечается, что вклад отечественных славистов О. М. Бодянского, И. И. Срезневского,
Ф. И. Буслаева и др. оказал влияние на формирование нового взгляда на языкознание и осуществил прорыв в этой отрасли
гуманитарного знания. Академик Ф. Ф. Фортунатов и его ученики закрепили имевшиеся позиции и придали им строгий
лингвистический характер не только в свете идей компаративистики, но и во многом предугадали интерес к синхрониче-
ской стороне языка. Констатируется, что Московская лингвистическая школа на рубеже XIX—XX вв. представляла собой
мощное европейское направление с высоким потенциалом открытий и их практической реализацией в разных языковед-
ческих науках.
Ключевые слова: Московская лингвистическая школа, история славистики, филологическая традиция, системность в язы-
ке, синхрония и диахрония.

Nikitin Oleg Viktorovich, Moscow Region State University

olnikitin@yandex.ru
About the historical significance of the Moscow linguistic school of academician F. F. Fortunatov and his predecessors in
the linguistic space of Russia of XIX—XX centuries
The article highlights the problems of the formation of the Moscow linguistic school as a historical and cultural tradition of the
XIXth century. It is noted that the contribution of Russian Slavists O. M. Bodyanskiy, F. I. Buslaev and others influenced the for-
mation of a new view of linguistics and made a breakthrough in this branch of the humanities. Academician F. F. Fortunatov and
his students consolidated their positions and gave them a strict linguistic character not only in the light of the ideas of comparative
studies, but also in many ways foresaw the interest in the synchronic side of the language. It is stated that the Moscow linguistic
school at the turn of XIX—XXth centuries was a powerful European direction with a high potential of discoveries and their practi-
cal implementation in different linguistic sciences.
Keywords: Moscow linguistic school, history of Slavistics, philological tradition, consistency in language, synchrony and
diachrony.

Вопреки сложившемуся мнению о времени рождения так называемой Московской лингвистической шко-
лы (по-другому формальной, фортунатовской), которое связывают с началом работы Ф. Ф. Фортунатова с
1876 г. в Императорском Московском университете, рискнем предположить, что научная традиция по языко-
знанию в России существовала и до него, но в силу разных обстоятельств была ограничена своим культурным
влиянием на общество. Оно долгое время находилось под воздействием славянофильских тенденций и ро-
мантических идей «гриммовцев», с одной стороны, и в тисках логико-формальных идей средневековья, с дру-
гой. Русская часть Московской лингвистической школы создавалась Ф. И. Буслаевым и его сподвижниками-
компаративистами во время подъема интереса к славистике и ее древностям. Тогда независимо от «школ» в
разных университетах блистали замечательные историки, лингвисты, этнографы — в полном смысле слова
филологи, своей деятельностью показывавшие ориентиры отечественного языкознания: И. И. Срезневский в
Санкт-Петербурге, В. И. Григорович в Казани и Одессе, О. М. Бодянский в Москве, позднее А. А. Потебня в
Харькове. Их объединяли пока еще схожие идеи нового культурного течения, которое нащупывало фунда-
мент для строительства другой научной школы. Посмотрим, какие же идеи этих ученых могли впоследствии
вырасти до европейского по сути направления и развиться в нем с точностью до фактов языка и инструмен-
тов их анализа и обобщения.
И. И. Срезневского хотя и нельзя отнести к московской школе, но переклички с ним и, например,
Ф. И. Буслаева (см. рецензию последнего на «Мысли об истории русского языка» [3]) четко показывают об-
щее направление лингвистической мысли в тот период. Ф. И. Буслаев размышлял, как будто продолжая схо-
жие идеи своего старшего коллеги, утверждая, что «славянский язык как живое целое может быть понят

9
только в связи с прочими языками индоевропейскими, ибо он есть только органический член одного общего
им всем организма» [3, 34]. Все слависты в той или иной мере ратовали за создание русской филологии [11].
Ф. И. Буслаева академик А. А. Шахматов справедливо назвал основателем исторического языкознания
[13]. В эпоху, когда в отечественной науке происходили жесткие споры между консерваторами и компарати-
вистами, Ф. И Буслаев горячо отстаивал сравнительно-исторической подход к анализу словесности и явлений
культуры.
Его уникальный опыт преподавания языка в одной из московских гимназий вылился в классическую кни-
гу [1], где эти непростые дискуссии вышли на первый план. Вот как звучала одна из прогрессивных идей уче-
ного: «В чуждом языке каждая форма, каждое слово представляется чем-то разрозненным и отдельным от
познающего субъекта, и таковым должно быть заучаемо; в отечественном языке ум обнимает целое, вместе
все предложение, выражающее мысль, и потому отечественная речь есть постоянное выражение суждений,
постоянно в целых предложениях. Потому твердо полагаем мы первым правилом, что отечественный язык не
должен преподаваться так, как преподается иностранный <…>. Первое дело в области преподавания отечест-
венного языка состоит в том, чтобы ученик практическим путем узнал все формы речи, чтобы они являлись
ему не одни сами по себе, но постоянно в органической связи с мыслию, ими выраженною, так, чтобы учени-
ку вместе с формою непрестанно давалось и содержание» [1, 61—62]. Живая речь во всем многообразии со-
циальных, диалектных, исторических и художественно-стилистических рисунков стали для Ф. И. Буслаева
камертоном дальнейших научных исследований [7; 8] и во многом подтвердили тезисы фортунатовцев.
Далее, в магистерской диссертации Ф. И. Буслаев поднял вопрос об исторических фактах и периодах в
развитии древнего языка и связал их с языческими и христианскими верованиями, с народной мифологией.
Главное же в контексте традиции Московской лингвистической школы заключается в том, что ученый про-
ник в семасиологию слова, проанализировав явления разных языков, и пришел к выводу, что «в истории сла-
вянского языка видим естественный переход от понятий семейных, во всей первобытной чистоте в нем со-
хранившихся, к понятиям быта гражданского» [2, 211]. В этой работе, кроме тщательного применения компа-
ративистской методики, он одним из первых произвел когнитивный анализ древней лексики, словно
выпрыгнул из своего времени и ворвался в эпоху XX—XXI в. [8].
Позднее Ф. Ф. Фортунатов в своих «Лекциях по фонетике старославянского (церковнославянского) язы-
ка» подчеркивал значение древней традиции [12] в развитии всех славянских языков и необходимость изуче-
ния человеческого языка «в его истории»: «Исследование того или другого отдельного языка является науч-
ным только тогда, когда изучается история этого языка, но изучение истории того или другого языка возмож-
но лишь при сравнении его с родственными языками<…>» [12, 9].
«Опыт исторической грамматики русского языка» [4] положил начало системному изучению строя родно-
го языка как в диахроническом отношении, так и в синхроническом (синтаксис). И хотя автор испытывал оп-
ределенную зависимость от схем предшествующего периода, ему удалось средствами языка показать самые
главные внутренние процессы, оказывавшие влияние на развитие остова языка, четко структурировать явле-
ния и дать им грамотную оценку.
Историческое «памятниковедение» во многом также обязано было трудам Ф. И. Буслаева, собиравшего
коллекцию рукописей и древних книг, выписки из которых вошли в фундаментальную «Историческую хри-
стоматию…» [5]. Она стала для будущих поколений ученых образцом подхода к зарождавшейся традиции
лингвистического источниковедения как по широте представленных в ней редких документов, так и по жан-
ровым особенностям. Даже диалекты именно как факты языка, а не этнографии, впервые включил ученый в
свой труд [9].
Размышления ученика Ф. И. Буслаева по Императорскому Московскому университету не были столь «ро-
мантичными»: Ф. Ф. Фортунатова называли строгим аналитиком, математиком, мы бы добавили — структура-
листом в компаративистике. Как человек конкретных идей он искал новые научные инструменты для анализа
явлений языка. Наиболее показательны в этом отношении его исследования по фонетике старославянского язы-
ка [12]. Они интересны тем, что их автор проник в лингвистические лакуны истории звуков, показал их в разви-
тии и связи с фактами других индоевропейских языков, представил очень четкую систему гласных и согласных,
вторичных фонетических изменений на общеславянском фоне. До Ф. Ф. Фортунатова у нас никто так подробно
и по-языковедчески тщательно не описывал истоки культурной традиции славянских наречий.
С его времени это направление приобрело огромное влияние, а разработки О. Брока, В. К. Поржезинского,
А. А. Шахматова, В. М. Истрина и многих других соратников и учеников Ф. Ф. Фортунатова на ниве лин-
гвистики были признаны европейскими учеными и составили тот фундамент научных знаний, на котором и
сейчас во многом стоит отечественное языкознание.
О путях развития и об историческом значении Московской лингвистической школы уже давно стоит на-
писать отдельную книгу. В настоящее время собрано немало интересных документальных фактов [6; 10], ко-
торые проливают свет на авторские гипотезы и дискуссии, показывает нам движение языковедческой мысли,
развитие идей и в целом почти двухвековую традицию одного из самых ярких и богатых на открытия направ-
лений в мировой лингвистике. Имена Ф. И. Буслаева — Ф. Ф. Фортунатова — А. А. Шахматова —

10
Д. Н. Ушакова — А. А. Реформатского — звенья в одной цепи культурной традиции, которую мы называем
Московской лингвистической школой.

Cписок литературы
1. [Буслаев, Ф. И.] О преподавании отечественного языка / Сочинение Федора Буслаева, старшего учителя
3-й московской реальной гимназии. Ч. 1—2. — Москва, 1844.
2. [Буслаев, Ф. И.] О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка по Остромирову
Евангелию, написанный на степень магистра кандидатом Ф. Буслаевым. — Москва, 1848.
3. Буслаев, Ф. И. [Рец.] Мысли об истории русского языка. И. Срезневского. Санкт-Петербург, 1850 // Оте-
чественные записки. — 1850. — Т. 72, № 10 [октябрь]. — С. 31—58.
4. Буслаев, Ф. И. Опыт исторической грамматики русского языка : учебное пособие для преподавателей /
Ф. И. Буслаев. Ч. I—II. — Москва, 1858.
5. Буслаев, Ф. И. Историческая христоматия церковно-славянского и древнерусского языков… /
Ф. И. Буслаев. — Москва, 1861.
6. Из истории московской лингвистики : сб. науч. статей и материалов / сост. С. Н. Борунова,
В. М. Алпатов ; отв. ред. В. М. Алпатов. — Москва, 2016.
7. Никитин, О. В. Фёдор Иванович Буслаев и язык Отечества (К 200-летию со дня рождения) /
О. В. Никитин // Русская речь. — 2018. — № 3. — С. 48—56.
8. Никитин, О. В. «Филология духа». Федор Иванович Буслаев как языковая личность (К 200-летию со дня
рождения) / О. В. Никитин // Русский язык в школе. — 2018. — № 5. — С. 79—86.
9. Никитин, О. В. «Историческая христоматия церковно-славянского и древнерусского языков»
Ф. И. Буслаева как памятник филологической культуры XIXвека / О. В. Никитин // Ученые записки Петроза-
водского государственного университета. — 2018. — № 4 (173). — С. 82—88.
10. Отцы и дети Московской лингвистической школы: Памяти Владимира Николаевича Сидорова. — Мо-
сква, 2004.
11. Срезневский, И. И. Мысли об истории русского языка / И. И. Срезневский. — Москва, 1959.
12. Фортунатов, Ф. Ф. Лекции по фонетике старославянского (церковнославянского) языка /
Ф. Ф. Фортунатов // Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 5—256.
13 Шахматов, А. А. Буслаев как основатель исторического изучения русского языка / А. А. Шахматов //
Четыре речи о Ф. И. Буслаеве, читанные в заседании Отдела Коменского… — Санкт-Петербург, 1898. —
С. 7—16.

В. Г. Вовина-Лебедева
Санкт-Петербургский институт истории РАН
Varvara_Vovina@mail.ru

Ф. Ф. ФОРТУНАТОВ И А. А. ШАХМАТОВ ПО МАТЕРИАЛАМ ПЕРЕПИСКИ1

В статье рассматриваются основные аспекты многолетней переписки Ф. Ф. Фортунатова и его ученика А. А. Шахматова.
Не только как лингвист, но и как исследователь русского летописания А. А. Шахматов сформировался в недрах москов-
ской школы сравнительного языкознания, лидером которой был Ф. Ф. Фортунатов. Поэтому рассматривать отдельно эти
две стороны творчества А. А. Шахматова некорректно. Фортунатовский метод и исследовательские приемы были усвое-
ны его учеником и в значительной степени повлияли на то, как тот стал анализировать древнерусские житийные и лето-
писные тексты. Переписка является важным источником по истории русской интеллигенции рубежа XIX—XX столетий,
раскрывает положение академической элиты этого времени, ее отношение к университетской жизни, к назреванию рево-
люции, к положению крестьян и др. Не случайно, письма начинала готовить к публикации еще дочь А. А. Шахматова в
конце 1930-х гг., однако тогда работа прервалась из-за смерти С. А. Шахматовой в блокаду Ленинграда. В настоящее вре-
мя подготовлено полное академическое издания этой ценной переписки.
Ключевые слова: А. А. Шахматов, Ф. Ф. Фортунатов, сравнительное языкознание, славянская филология, академическая
элита, история науки конца XIX — начала XX в., Отделение русского языка и словесности.

Vovina Varvara Gelievna, Sankt-Petersburg Institute of History RAS

Varvara_Vovina@mail.ru
F. F. Fortunatov and A. A. Shakhmatov on correspondence materials
The article deals with the main aspects of the correspondence between F. F. Fortunatov and A. A. Shakhmatov. Not only as a lin-
guist, but also as a researcher of the Russian annals, A. A. Shakhmatov was formed inside the Moscow school of comparative lin-
guistics, whose leader was F. F. Fortunatov. Therefore, it is incorrect to consider these two aspects of A. A. Shakhmatov's works
11
separately. Fortunatovʼs method was inherited by A. A. Shakhmatov and much influenced for his studies in the field of ancient
Russian hagiographic and annalistic texts. The correspondence is an important source on the history of the Russian intelligentsia at
the turn of the nineteenth and twentieth centuries. It reveals the position of the academic elite of this time, its attitude toward uni-
versity life, towards the maturation of the revolution. It also reveals the situation of peasants, etc. It is no accident that in the late
1930s one Shakhmatov's daughter started to prepare these letters for publication but then the work was interrupted due to the death
of S. A. Shakhmatova in blockaded Leningrad. A full academic edition of this valuable correspondence has now been prepared.
Keywords: A. A. Shakhmatov, F. F. Fortunatov, comparative linguistics, Slavic studies, academic elite, history of Humanities of
the late XIX — early XX century, Department of Russian Language and Literature.

Во время написания книги о школах в исследовании русского летописания [5] автор настоящей статьи
впервые обратился к переписке между Ф. Ф. Фортунатовым и А. А. Шахматовым, так как фигура последнего
до сих пор является важнейшей в истории исследования русских летописей, а его работы не утратили научно-
го значения, что можно сказать далеко не обо всех научных трудах столетней давности. Более того, споры
вокруг творческого наследия Шахматова даже обострились в последнее время. Определенную роль в этом
играет тот хорошо известный всем специалистам по истории Древней Руси факт, что Шахматов неоднократно
менял свои выводы по истории летописания. Между тем, в переписке с учителем Шахматов подробно писал о
своей жизни и своих творческих планах, и была надежда, что она даст новый материал и для истории изуче-
ния летописания.
Оказалось, однако, что эта тема корреспондентами подробно не обсуждалась, что и понятно, учитывая,
что Ф. Ф. Фортунатов был лингвистом, а не специалистом по русскому летописанию. Зато переписка дала
возможность подтвердить уже высказанное нами ранее предположение о большом влиянии научного метода
Фортунатова на все творчество Шахматова, по поводу которого мы уже ранее писали, что две ипостаси его
(работы по сравнительному языкознанию и по русскому летописанию) нельзя рассматривать отдельно. При
совместном их исследовании становится заметно прямое применение Шахматовым методов, воспринятых из
лингвистической школы Фортунатова [3]. Он использовал эти приемы на ином, не лингвистическом материа-
ле, продемонстрировав плодотворность применения синтеза наук. Это не случайно, ведь понятие синтеза в
эту эпоху был одним из главных лозунгов в культуре, если иметь в виду, например, «синтез искусств».
Нами уже предпринималось исследование переписки Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова, но тогда речь
шла главным образом об одном ее периоде (1891—1894), когда Ф. Ф. Фортунатов сыграл определяющую
роль в том, что его ученик оставил должность земского начальника, на которую ранее согласился под воздей-
ствием нескольких серьезных обстоятельств, бросив преподавание в Московском университете [4]. Благодаря
усилиям Ф. Ф. Фортунатова и других учителей А. А. Шахматова, ему было предложено место в Петербург-
ской Академии наук, что и повлекло переезд в Петербург. Последующие периоды переписки содержат не
менее богатый материал по разным сюжетам. Корреспонденты обменивались научными идеями, в особенно-
сти это важно для исследования научного творчества Ф. Ф. Фортунатова, который публиковался мало, и не-
которые его идеи отразились именно в письмах коллегам и друзьям. Но представляется, что еще более важна
данная переписка как исторический источник, позволяющий лучше понять эпоху, а также источник по исто-
рии русской интеллигенции, академической среды.
В огромной по размеру переписке (сохранилось около 400 писем) рассматривались вопросы жизни и быта,
а также отношений дружбы-вражды и ученичества в академических и университетских кругах Москвы и Пе-
тербурга. Что касается летних месяцев (с 1902 г., когда Ф. Ф. Фортунатов переехал в Петербург, в основном
переписка велась в период с мая по сентябрь), то тут представляют интерес взгляды корреспондентов на об-
становку в Косалме, летней резиденции Фортунатова, и Губаревку, имение Шахматова. Особенно ценны лет-
ние письма 1905—1907 гг., в которых содержатся наблюдения над настроениями крестьян. Обсуждения кор-
респондентами работ коллег и обстановки в Московском и Петербургском университетах дополняет наши
представления о славистике начала XX в. А. А. Шахматов был более, нежели Ф. Ф. Фортунатов, увлечен иде-
ей общественного служения, активнее вовлечен в политику. В его письмах можно прочитать и о работе Госу-
дарственного совета, и о протестах против сокращения университетской автономии, и об идее создания объе-
динения ученых славянских стран. Обсуждались большие научные проекты, такие как издание академическо-
го Словаря русского языка, Литовского словаря Юшкевичей и др. В последние годы активно обсуждались
вопросы орфографической реформы, поскольку и Фортунатов и Шахматов принимали в ней живое участие.
Учитывая вышесказанное, было принято решение опубликовать переписку А. А. Шахматова с
Ф. Ф. Фортунатовым полностью в первом томе начатого издания избранной переписки А. А. Шахматова. В
настоящее время работа закончена и находится в издательстве. Кроме данной переписки (подготовлена
В. Г. Вовиной-Лебедевой), в этот том вошла переписка А. А. Шахматова с В. Н. Перетцем (подготовлена
Е. Н. Груздевой) и с В. М. Истриным (подготовлена А. Е. Жуковым).
Ценность переписки с Ф. Ф. Фортунатовым была очевидна для тех, кто с ней знакомился сразу же после
смерти А. А. Шахматова. Его дочь С. А. Шахматова-Коплан, которая стала главным хранителем архива отца,
передала письма в Академию наук и в конце 1930-х гг. готовила ее к публикации. Следы этой подготовки
видны на рукописях писем: карандашные пометы, видимо, рукой самой С. А., указывающие на дату, что важ-
12
но в тех случаях, когда письмо не содержит года, а конверт со штемпелем не сохранился. В таких случаях при
издании было решено опираться на карандашную дату, сделав пометку об этом. Первоначально, видимо, в
1930-х гг. было задумано издать также переписку А. А. Шахматова с другим его учителем Ф. Е. Коршем. В
С.-Петербургском филиале Архива РАН сохранились подготовительные материалы: часть писем
А. А. Шахматова, Ф. Ф. Фортунатова и Ф. Е. Корша, набранные на машинке, планы подготовляемого тома,
записки С. П. Обнорского и других участников по поводу его содержания. Позднее, видимо, было решено
издавать только переписку с Ф. Ф. Фортунатовым, к тому же избранную, и некоторые письма хранят пометы
о том, что они к публикации не пригодны. Но и эта работа в итоге не состоялась, главным образом из-за
смерти в первую блокадную зиму С. А. Шахматовой-Коплан. Том, посвященный А. А. Шахматову был издан
после войны под редакцией С. П. Обнорского [1], как и предполагалось в конце 1930-х гг., но переписки с
Ф. Ф. Фортунатовым в его составе не было, и только в предисловии говорилось, что во втором выпуске она
будет издана, однако этот выпуск так и не увидел свет. Несколько писем в 1958 г. опубликовал с коммента-
риями С. Г. Бархударов в журнале «Вопросы языкознания» [2].
История несостоявшегося в конце 1930-х гг. издания сама по себе должна стать темой отдельного иссле-
дования. Пока добавим, что мы издавали письма А. А. Шахматова и Ф. Ф. Фортунатова по подлинникам, ко-
торые хранятся в С.-Петербургском филиала Архива РАН. Копии нескольких писем находятся в ОР РНБ.

Примечания
1
Работа выполнена в рамках гранта РФФИ № 18-19-00032/18.

Список литературы
1. А. А. Шахматов (1864—1920) / под ред. акад. С. П. Обнорского. — Москва; Ленинград, 1947.
2. Бархударов, С. Г. Из переписки А. А. Шахматова с Ф. Ф. Фортунатовым / С. Г. Бархударов // Вопросы
языкознания. — 1958. — № 3. — C. 60—75.
3. Вовина-Лебедева, В. Г. А. А. Шахматов и «русские младограмматики» / В. Г. Вовина-Лебедева // Отече-
ственная история и историческая мысль в России XIX—XX веков : сб. статей к 75-летию Алексея Николаеви-
ча Цамутали. — Санкт-Петербург, 2006. — С. 76—88.
4. Вовина-Лебедева, В. Г. А. А. Шахматов и Ф. Ф. Фортунатов / В. Г. Вовина-Лебедева // Академик
А. А. Шахматов: жизнь, творчество и научное наследие (к 150-летию со дня рождения). — Санкт-Петербург,
2015. — С. 183—195.
5. Вовина-Лебедева, В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX—XX вв. / В. Г. Вовина-Лебедева.
— Санкт-Петербург, 2011.

Е. Ю. Басаргина
Санкт-Петербургский филиал Архива РАН, Россия
akhos@mail.ru

ПОРТРЕТ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА ИЗ СОБРАНИЯ А. А. ШАХМАТОВА

В статье представлен портрет Ф. Ф. Фортунатова из семейного архива А. А. Шахматова, выявленный в коллекциях Санкт-
Петербургского филиала Архива Российской академии наук. Портрет обогащает иконографию ученого и позволяет вне-
сти дополнительные штрихи в характеристику Фортунатовской научной школы.
Ключевые слова: история гуманитарной науки, научная школа, иконография филологов

Basargina Ekaterina Yurievna, Archive of the Academy of Sciences, St.-Petersburg Branch, Russia
akhos@mail.ru
Portrait of F. F. Fortunatov from the collection of A. A. Shakhmatov
The article presents a portrait of F. F. Fortunatov from A. A. Shakhmatov’ family archive, revealed in the collections of the Ar-
chive of the Russian Academy of Sciences, St. Petersburg branch. The portrait enriches the iconography of the scholar and pro-
vides fresh insight into the research community known as the Fortunatov academic school.
Keywords: history of Humanities, research school, iconography of philologists.

Алексей Александрович Шахматов (1864—1920), первостепенный славист XX в., с именем которого свя-
зано развитие важнейших научных направлений отечественной русистики, гордился тем, что принадлежал к
«Фортунатовской школе».
Фортунатов оказал большое влияние на формирование научных взглядов Шахматова, который прошел у
него основательную школу в Московском университете, в аудитории и privatissime, впитал основные положе-
13
ния индоевропеистики и в совершенстве овладел инструментарием компаративиста и приемами критического
анализа письменных источников, которые впоследствии широко применял в своих исследованиях древнерус-
ской культуры.
Фортунатов принимал глубокое участие в судьбе Шахматова и стал его другом. Учитель был очень дово-
лен, когда в 1894 г. его ученик был привлечен в Академию Наук сначала в качестве адъюнкта, а затем — экс-
траординарного (1897) и ординарного (1899) академика по Отделению русского языка и словесности. В нема-
лой степени Шахматов содействовал тому, чтобы в Петербург перекочевала московская филологическая
школа: он провел в академики Ф. Ф. Фортунатова, А. И. Соболевского, Ф. Е. Корша, В. Ф. Миллера.
В 1895 г. Фортунатов был избран членом-корреспондентом по Отделению русского языка и словесности, а
7 марта 1898 г. — сверхштатным ординарным академиком. По праву сверхштатного академика Фортунатов
продолжал жить в Москве, но на положении бессребреника, не получая академического жалованья. Подобно
тому, как в свое время Шахматов внял его совету баллотироваться в академию, учитель уступил настойчивым
убеждениям ученика целиком отдаться академической работе и переехать в Петербург. Не в последнюю оче-
редь благодаря хлопотам Шахматова с 1 июля 1902 г. он был введен в штат Академии наук, с жалованьем
4200 руб. в год.
В 1902 г., после 30 лет службы в Московском университете, Фортунатов вышел в отставку. 21октября в
Петербурге, на квартире юбиляра состоялось скромное празднество, посвященное чествованию тридцатиле-
тия его ученой деятельности. На празднике присутствовали министр народного просвещения Г. Э. Зенгер,
коллеги по Академии наук — вице-президент П. В. Никитин, непременный секретарь Н. Ф. Дубровин, акаде-
мики А. Н. Веселовский, академики Ф. Е. Корш, В. В. Радлов, В. И. Ламанский, А. И. Соболевский,
А. А. Шахматов, профессор Московского университета М. М. Покровский и профессор Петербургского уни-
верситета И. А. Бодуэн-де-Куртенэ. Покровский обратился к юбиляру со словами: «Бесшумная, но в высшей
степени плодотворная деятельность Ваша представляет собой одну из поучительных страниц из истории не
только Московского университета, но и русского просвещения» [2, 4]. По случаю юбилея благодарные уче-
ники посвятили учителю «Сборник статей», содержавший исследования в области литовской, славянской,
русской, древнегреческой и латинской филологии [5]. Сборник был преподнесен от имени участвующих в
нем 34 русских и иностранных ученых А. И. Соболевским, вместе с адресом, в котором говорилось: «Каждый
из нас, составляя свою статью, мысленно беседовал с Вами и переживал при этом те благотворные для уче-
ной работы впечатления, которые Ваша личность, Ваша творческая мысль оставляют и в учениках, и в собе-
седниках Ваших. Мы много печалуемся о том, что Вы не спешите обнародованием своих ученых трудов, но
настоящий Сборник показывает, какое могущественное значение имело Ваше живое слово. Оно привлекло к
Вам обширную, все увеличивающуюся аудиторию из людей науки, внимательно следящих за развитием тех
цельных научных систем, которые созданы Вами, их учителем» [1, 1—1 об.].
В Академии наук Фортунатов принял участие в работе Отделения русского языка и словесности и в редак-
тировании курируемых отделением изданий: Словаря литовского языка А. Юшкевича и серии старославян-
ских памятников. С 1904 г. Фортунатова и Шахматова связывала совместная работа в Комиссии по вопросу о
русском правописании: оба были горячими сторонниками орфографической реформы.
В 1906 г. Шахматов стал председательствующим в отделении по праву старшего по времени избрания в
академию. С неотступной настойчивостью он просил Фортунатова подготовить к публикации свои труды.
Однако тот, подобно Сократу, не имел охоты обнародовать результаты своих размышлений, отдавая пред-
почтение живой беседе в узком кругу единомышленников. По словам Шахматова, «его независимый характер
не терпел ни насилия, ни принуждения; трудно было уговорить его сделать над собою насилие и дать сооб-
щение, написать статью для печати» [6, 970]. Долгом благодарной памяти учителю стали посмертные издания
курсов его лекций, подготовленные при ближайшем участии Шахматова, пережившего Фортунатова всего на
6 лет.
Смерть Фортунатова была для Шахматова страшным ударом. По возвращении с похорон из Косалмы 26
сентября 1914 г. он написал Ф. Е. Коршу: «Теперь Вы мой единственный. Тесно связывал я в своих чувствах
Вас с Филиппом Федоровичем. Со смертью его я точно осиротел. И, прежде всего, мало радуют предстоящие
научные работы. Впрочем, одной работе я отдался с жаром и усердием. Надо издать все то, что при своей
жизни Ф. Ф. отказывался печатать. Сочувствие Поржезинского и других учеников Ф. Ф. поможет Отделению
р[усского] яз[ыка] и сл[овесности], если оно согласится принять на себя это издание. Многое устарело, но,
тем не менее, ценно; а общий курс (введение в языковедение) будет большим приобретением для науки. Вер-
нулся я сегодня утром. Весьма счастлив тем, что попал к похоронам. Нас (Лавровых и меня) ждали. Мы
приехали в 4 часа. Погребение началось тотчас же после нашего приезда. Похоронили Ф. Ф. на отличном
месте — на деревенском кладбище близ часовни, восстановленной и устроенной Юлией Ивановной. Хвала
Юлии Ивановне: ее трудами вокруг Ф. Ф. создалась атмосфера любви; совершенно ясно, что могила его не
скоро забудется привязавшимся к его дому народом. Памятник, который поставила Юлия Ив., будет виден с
дороги, ведущей на Кивач, следовательно, посещаемой туристами из разных концов России. Академия не
успела с венком. Но, конечно, она пошлет его на могилу, и он будет сохраняться в часовне, так тесно связан-

14
ной с ним и Юлией Ив. Юлия Ив. очень убита. Смерть наступила почти внезапно. 19-го Ф. Ф. пошел прогу-
ляться перед обедом, вернулся часов в 6; заговорили с Ю. И. об объявленной мобилизации, которая затруднит
их отъезд (пароходы занимаются ополченцами); Ю. И. сообщила ему об отсрочке; он силился что-то отве-
тить, но произнес, кажется, только «слава Богу» (?), и повалился. Припадок, по словам горничной, был такой
же, как весной. Не приходя в себя, Ф. Ф. скончался в 3 часа ночи. Температура была очень высокая (41). По
всей вероятности — удар. Лицо все почернело, но разложение, даже на четвертый день, было мало заметно.
На след[ующий] день после похорон, т. е. в среду, я поехал обратно. Лавровы остались с Ю. И.» [3, 81 об.—
82].
Общение с учителем было для Шахматова важным фактором его жизни и деятельности. Отсутствие извес-
тий от Фортунатова выбивало его из привычной колеи, и он начинал хандрить. «Вы меня очень огорчаете
тем, что мне не пишите, — читаем одном из писем: — я Вам говорил несколько раз, что только мысль о Вас
оживляет мои научные занятия, и только тогда, когда Вы улыбаетесь мне на Вашем портрете, который у меня
постоянно под глазами, я нравственно покоен, а потому весел» [4, 7]. Фотопортрет Фортунатова хранился в
семье Шахматовых. Для академического архива с него была сделана копия, об этом свидетельствует надпись
на обороте фотографии (илл. 1).
В 1915 г. по заказу Отделения русского языка и словесности художник Вениамин Николаевич Попов,
ближайший сосед Фортунатова по даче, написал его официальный портрет. Вариант этого портрета хранился
в семье Шахматова, он выполнен на холсте масляными красками. В 1940 г., после смерти его вдовы, Натальи
Александровны, этот портрет, в раме и под стеклом, поступил в академический архив, где он хранится в на-
стоящее время, но уже без рамы и без стекла (илл. 2).

Илл. 1. Ф. Ф. Фортунатов. 1880-е гг. Илл. 2. [В. Н. Попов]. Портрет Ф. Ф. Фортунатова,

Фотокопия с портрета, хранившегося хранившийся у Н. А. Шахматовой. 1915 г.
у С. А. Коплан-Шахматовой. (Масло, холст. 715×575. СПбФ АРАН. Р. X.
(178×120. СПбФ АРАН. Р. Х. Оп. 1-Ф. Д. 85. Л. 1) Оп.1-Ф. Д. 72)

Список литературы
1. Адрес Ф. Ф. Фортунатову при поднесении посвященного ему Сборника от учеников и почитателей // С.-
Петербургский филиал Архива РАН (СПбФ АРАН). Ф. 90. Оп. 2. Д. 130. Л. 1—1 об.
2. [Вольтер Э. А.] Скромный праздник русской лингвистической науки // Санкт-Петербургские ведомости.
1902, октября 29 (ноября 5). — № 290. — С. 3—4.
3. Письмо А. А. Шахматова Ф. Е. Коршу от 26 сентября 1914 г. // СПбФ АРАН. Ф. 134. Оп. 4. Д. 29.
Л. 81—82 об.
4. Письмо А. А. Шахматова Ф. Ф. Фортунатову от 5 февраля 1895 г. // СПбФ АРАН. Ф. 90. Оп. 3. Д. 96.
Л. 7.
5. Сборник статей, посвященных учениками и почитателями академику и заслуженному ординарному
профессору Филиппу Федоровичу Фортунатову, по случаю тридцатилетия его ученой и преподавательской
деятельности в Московском университете. 1872—1902. — Варшава, 1902.
6. Шахматов, А. А. Ф. Ф. Фортунатов. Некролог / А. А. Шахматов // Известия Имп. Академии наук. —
Сер. 6. — 1914. — Т. 8. — № 14. — С. 967—976.

15
 Е. В. Сирота
Бэлцкий государственный университет имени Алеку Руссо, Бэлць, Республика Молдова
sirotaelena@mail.ru

РОЛЬ МОСКОВСКОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ

В РАЗВИТИИ ЕВРОПЕЙСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ

Аннотация. В статье рассматривается деятельность Московской лингвистической школы, возникшей под влиянием
Г. Пауля и представленной работами выдающихся русских лингвистов: Ф. Ф. Фортунатова, М. Н. Петерсона,
А. М. Пешковского, А. А. Шахматова, М. М. Покровского, Д. Н. Ушакова; исследуются основные положения данной
школы, разработанные ее представителями, отмечается роль Московской школы в развитии отечественного и европей-
ского языкознания.
Ключевые слова: Московская лингвистическая школа, методология, диахрония, синхрония, компаративистика, форма
слова, хронология, знак.

Sirota Elena Vladimirovna, Balti State University «Alecu Russo», Balti, Republic of Moldova
sirotaelena@mail.ru
The role of the Moscow Linguistic School in the development of European linguistics
Summary. The article deals with the activity of the Moscow Linguistic School, which has appeared under the influence of
G. Paul’s school and is represented by the works of such outstanding Russian linguists as: F. F. Fortunatov, M. N. Peterson,
A. M. Peshkovsky, A. A. Shakhmatov, M. M. Pokrovsky, D. N. Ushakov. The main provisions of this school, developed by its
representatives, are examined as well as the role of the Moscow school in the development of the Russian and European linguistics
is discussed.
Keywords: Moscow Linguistic School, methodology, diachrony, synchronicity, comparativistics, word form, chronology, sign.

Деятельность Московской лингвистической школы оказала огромное влияние на европейское языкозна-

ние. Данная школа сформировалась в последней трети XIX в., и значительный вклад в ее положения принад-
лежат теоретическим и педагогическими трудам Ф. Ф. Фортунатова. Распространено также другое название
данной школы — Формальная, что связано с установкой ее сторонников на исследование различных сторон
языка с опорой на формальные, реально существующие в языке факты. Подобный подход противостоял по
своей сути трактовкам языка натуралистической школы А. Шлейхера. Сторонники Московской лингвистиче-
ской школы провозгласили отказ от смешения грамматики и психологии, логики. Как отмечает
Т. А. Амирова, «по своим общеметодологическим установкам эта школа близка к Лейпцигской школе» [2;
405].
Положения школы содержатся в трудах Ф. Ф. Фортунатова, весьма немногочисленных и опубликованных
при жизни и после смерти ученого, в курсах его лекций по сравнительной фонетике индоевропейских языков,
фонетике старославянского языка, по сравнительному языковедению. Основными достижениями Московской
лингвистической школы являются:
— Создание новой методологии лингвистических исследований. Ф. Ф. Фортунатов создает новую мето-
дологию лингвистических исследований. Ученый оговаривает те принципы, которые должны обеспечить со-
ответствие фактам описания языков: во-первых, все классификации должны опираться на фактический мате-
риал — языковед не имеет права на субъективную интерпретацию этих фактов. Выборка фактического мате-
риала ориентирована на текст; во-вторых, математизация лингвистики; в-третьих, сопоставление
родственных языков, основанное на дихотомии синхронный аспект — диахронный аспект.
— Трактовка языка как психического и социального явления, связанного с мышлением, которое в своем
развитии детерминировано не только экстралингвистическими, но и интралингвистическими факторами.
Ученый особо подчеркивает социальную природу языка, акцентируя внимание на том, что те изменения, ко-
торые происходят в жизни общества, обязательно сопровождаются соответствующими изменениями в языке,
поэтому эволюция языка и общества находятся в прямо пропорциональных отношениях.
Ф. Ф. Фортунатов рассматривает язык как знаковую систему, утверждая, что знак в языке — это все эле-
менты в структурном плане. Знак — фонема, морфема, слово, словосочетание, предложение, интонация, по-
рядок слов, чередование — это все, что может быть носителем грамматической или лексической информа-
ции. Лингвист — сторонник жесткой дихотомии язык — речь, но для него знаки речи — это реализация зна-
ков языка.
— Чрезвычайно важные уточнения и дополнения, касающиеся реализации сравнительно-исторического
анализа.
— Концепция диалектного членения языка на основе дифференциации диалектов.
— Тезис о системном характере языка.
— Дифференциация синхронического и диахронического аспектов в исследовании фактов язык.
16
 — Интерпретация понятия «грамматическая форма».
— Признание необходимости применения статистических методов, которые делают лингвистику более
точной наукой.
— Теория дивергентно-конвергентной эволюции языка, реконструкции отдельных элементов фонологиче-
ской системы индоевропейского праязыка, методы и приемы определения относительной хронологии. До
Ф. Ф. Фортунатова праязык мыслился как единая хронологически недифференцированная система, т. е. все,
что происходило в истории языка, не хронологизировалось, и все факты мыслились в одной плоскости.
Ф. Ф. Фортунатов первым говорит о необходимости даже в диахронном плане учитывать их относительную
хронологию. Этот принцип стал рассматриваться как закон Ф. Ф. Фортунатова.
— Замена полисемантичного «этиология» и введение в терминологический аппарат термина «морфология».
Лекции Ф. Ф. Фортунатова слушали многие выдающиеся русские и зарубежные лингвисты. Как облада-
тель глубоких знаний в области сравнительно-исторического языкознания и пытливого ума,
Ф. Ф. Фортунатов постоянно развивался как ученый, анализировал факты, теоретически осмыслял их, знако-
мился с новейшими концепциями западных лингвистов. Школа, созданная им в годы работы в Московском
университете, была передовой и занимала ведущее место в российской науке.
Оставаясь компаративистом, в совершенстве владея методом сравнительно-исторического анализа,
Ф. Ф. Фортунатов оставался в стороне от младограмматического направления. Ученый был убежден, что по-
мимо частных языковых законов, открытых компаративистами в индоевропейских языках, должны быть об-
наружены общие закономерности развития для всех человеческих языков. В связи с этим представляет инте-
рес концепция ученого относительно связи языка и мышления.
Данная проблема всегда была в центре внимания лингвистов, в особенности сторонников логического на-
правления. Оригинальная концепция В. фон Гумбольдта, несмотря на всю глубину и диалектическую сущ-
ность, трансформировалась в идеалистическое учение о языке как выражении духа народа. Ф. Ф. Фортунатов
исходил из того, что язык существует, главным образом, в процессе мышления. По мнению ученого, челове-
ческое мышление состоит из духовных явлений, называемых представлениями. В нашем мышлении преобла-
дают звуковые, зрительные и мускульные представления в силу легкости их воспроизведения. Звуки речи,
являющиеся в словах, представляют собой артикуляционные движения органов речи по нашей воле, их обра-
зование вызывает знакомые мускульные ощущения. Одновременно с произношением возникают слуховые
ощущения. По закону психической ассоциации (по нашей воле или произвольно) устанавливается связь меж-
ду мускульными и звуковыми представлениями. Звуковые комплексы (слова) становятся знаками мысли, то
есть знаками предметов мысли и знаками отношений, которые открываются в процессе мышления.
Исходя из данных положений, Ф. Ф. Фортунатов приходит к выводу о том, что между знаками и тем, что
они обозначают, нет непосредственной связи. Так, нет ничего общего между ощущением вкуса пищи и сло-
вами горький, сладкий, сочный, соленый и т. д. Однако есть в языке категория слов, в которых есть связь ме-
жду знаком и обозначаемым — это звукоподражания. Помимо этого, ученый заключает, что существует тес-
ная взаимосвязь языка и мышления: обобщение и отвлечение предметов мысли осуществляется при помощи
средств языка.
Компаративистика представляла собой наибольший интерес для Ф. Ф. Фортунатова как лингвиста. Уче-
ный исследовал различные области индоевропеистики: орфографию, сравнительно-историческую фонетику,
акцентологию, сопоставительную фонетику, палеографию и другие. Ф. Ф. Фортунатов приложил немало уси-
лий для того, чтобы оптимизировать исследования истории языков, т. е. внес определенный вклад в методику
лингвистических исследований.
Существенную роль в научной концепции исследователя играет конвергентно-дивергентная теория, кото-
рая противостоит учению компаративистов о родословном древе. Согласно доминировавшей в то время тео-
рии компаративистов, общие черты в языках объясняются общим праязыком, а развитие языков происходит
путем дробления языка-основы. Гипотеза Ф. Ф. Фортунатова о взаимодействии языков и их диалектов впо-
следствии была развита и дополнена в трудах его учеников, в том числе Н. С. Трубецкого, в теории языковых
союзов.
Ф. Ф. Фортунатов поставил под сомнение общепринятую идею А. Шлейхера о непротиворечивом харак-
тере индоевропейского праязыка. Ученый настаивает на том, что этот праязык-основа следует изучать с уче-
том возможного диалектного членения и дробления. «Итак, историческое изучение материала привело Фор-
тунатова к убеждению, что развитие языка нельзя себе представить только как его дробление, как дифферен-
циацию. Оно представляет собой и интеграцию. Возможен сложный, двоякий процесс: отдельные диалекты
могут и соединяться, и снова распадаться. Это тесно связано с историей общественных союзов, и факторы эти
должны, по его мнению, учитываться в сравнительной грамматике при реконструкции праязыковых состоя-
ний. Таким образом, язык рассматривается им как социально-историческое явление» [2; 409]. До
Ф. Ф. Фортунатова праязык мыслился как единая хронологически недифференцируемая система, все факты
мыслились в одной плоскости. Этот принцип закрепился в языкознании как закон Фортунатова: необходима

17
относительная хронологизация даже при диахронном описании языка. В качестве подтверждения ученый
рассматривает первую и вторую палатализации.
Особой важностью для русского и европейского языкознания обладает выдвинутое Ф. Ф. Фортунатовым
положение о делении индоевропейского праязыка не на две ветви (северную и южную), а на три (литовско-
славянскую, индо-иранскую и греко-италийскую). Кроме этого, Ф. Ф. Фортунатов утверждал, что генеалоги-
ческая классификация языков не связана с делением человечества на расы. Так, к примеру, на родственных
языках говорят монголы и финны, но принадлежат они к разным расам).
Известно учение Ф. Ф. Фортунатова о форме слова. По мнению ученого, форма является результатом оп-
ределенных соотношений и сводится к наличию или отсутствии у слова флексии. На данном принципе уче-
ный выстраивает формальную классификацию частей речи. Интерпретация грамматической формы носит
очень узкий характер, для Ф. Ф. Фортунатова понятие формы отождествляется с понятием флективной гибко-
сти. Исходя из данного положения, лингвист приходит к заключению, что не все слова обладают формой, так
как не все слова языка обладают флективной гибкостью. Ф. Ф. Фортунатов фактически игнорирует теорию
А. А. Потебни, которая учитывает самые разные способы выражения информации — это может быть и поря-
док слов, и служебные слова, и интонация, и ударение. Ф. Ф. Фортунатов принципиально отказался от тради-
ционного терминологического аппарата и традиционной классификации частей речи, при этом его собствен-
ная концепция не лишена недостатков: так, одна и та же часть речи оказывается разбитой на несколько клас-
сов, к примеру, спрягаемые глаголы относятся к форменным личным словам, а причастие — к форменным
падежным словам. И наоборот, совершенно разные по своим признакам слова объединяются в один разряд:
краткие прилагательные и глаголы прошедшего времени объединены в разряд форменных родовых слов. Не-
которые ученики Ф. Ф. Фортунатова, в том числе А. М. Пешковский, объявили схему лингвиста универсаль-
ным методом описания частей речи любого индоевропейского языка. Однако современники языковеда спра-
ведливо отмечали теоретизированный характер подобного подхода и явную непригодность его для методики
преподавания русского языка. Несмотря на то, что современники не приняли теорию Ф. Ф. Фортунатова, в
середине XX в. американские языковеды создали теорию и практику машинного перевода, и в рамках этой
теории оказалась единственной востребованной схема Ф. Ф. Фортунатова.
Также заслугой Ф. Ф. Фортунатова является расширение проблематики в исследовании аспектов индоев-
ропейского праязыка. В частности, лингвист внес значительный вклад в проблемы акцентологии; в трудах
ученого наблюдается взаимосвязь между сонантами и интонацией. Согласно концепции Ф. Ф. Фортунатова,
фонетический аспект звуковых явлений, помимо отдельных звуков, включает и слоговую интонацию, детер-
минированную квантитативными различиями в системе вокализма. Именно это положение послужило тен-
денцией к расширению содержательного аспекта фонетики в диахроническом плане. Необходимо отметить,
что данная точка зрения в значительной степени отличается от фрагментарной трактовки звуковых явлений в
работах младограмматиков). Новые и неожиданные выводы о связи балто-славянского ударения с индоевро-
пейскими сонантами рассматривались в статьях Фортунатова «О сравнительной акцентологии литво-
славянских языков» (1880 г.) и «Об ударении и долготе в балтийских языках» (1895 г.).
При описании синтаксической концепции ученый отходит от идей А. А. Потебни и возвращается к идеям
М. В. Ломоносова и А. Х. Востокова: основной единицей языка признается словосочетание; вслед за
Г. Паулем и другими младограмматистами ученый говорит о психологической основе описания предложения,
при котором, к примеру, грамматическое сказуемое может не совпадать с психологическим сказуемым. Мож-
но признать некорректным положение лингвиста и его ученика А. М. Пешковского о том, что, по сути, между
системой частей речи и системой членов предложения существует строгая корреляция.
Ученики Ф. Ф. Фортунатова продолжают исследовать в рамках сравнительно-исторического метода кон-
цептуальные положения его теории,касающиеся разных уровней языковой системы. А. А. Шахматов развивал
фортунатовское учение о дифференциации диалектов и их интеграции, обусловленных социальными причи-
нами. Восстанавливая общерусский праязык, он обращал большое внимание на передвижение (миграцию)
славянских племен, пытался проследить процесс создания русской народности и т. д. Доказывая, что история
языка есть часть истории народа, Шахматов выступает в науке о языке как языковед-социолог. Как отмечает
Ф. М. Березин, именно с учетом социальности языка решал Шахматов общие проблемы языкознания, осо-
бенно в одной из своих крупнейших работ — в «Синтаксисе русского языка» (1925—1927). Признавая связь
языка и мышления, он стремится определить ту единицу мышления, которой соответствует предложение, и
выдвигает теорию психологической коммуникации. А. А. Шахматов, привлекая огромный фактический мате-
риал, анализирует разнообразные типы простого предложения на основе соотнесенности их с психологиче-
ской коммуникацией, причем вместо главных и второстепенных членов предложения он выделяет основные,
зависимые и служебные. Детальная классификация видов простых предложений может показаться несколько
механической, но попытка Шахматова установить количество и характер членов предложения в зависимости
от типа предложения представляется чрезвычайно плодотворной для построения общей теории синтаксиса [1;
130].

18
 Другой ученик Фортунатова, М. М. Покровский (1869—1942), использовал методы сравнительно-
исторического исследования применительно к классической филологии — в частности, исторической грам-
матике латинского языка, латинской деривации, латинской этимологии, греческой и латинской лексикологии.
Ученый в своих работах разрабатывал проблемы семасиологии, положив начало основам сравнительно-
исторической семасиологии.
Очевидно, что на рубеже XX в. российское языкознание следует общему направлению школ европейской
лингвистики, а именно развивается в рамках сравнительно-исторического языкознания, по отдельным аспек-
там опережая его и расширяя круг исследуемых вопросов. Ф. Ф. Фортунатов и его ученики внесли неоцени-
мый вклад как в российское, так и в общеевропейское языкознание рубежа XX в. благодаря новым подходам,
расширению проблематики, открытиям и оригинальным лингвистическим концепциям.

Список литературы
1. Березин, Ф. М. История лингвистических учений / Ф. М. Березин. — 2-е изд. — Москва, 1984.
2. История языкознания / Т. А. Амирова, Б. А. Ольховиков, Ю. В. Рождественский ; под ред.
С. Ф. Гончаренко. — Москва, 2005.

О. В. Лукин
Ярославский государственный педагогический университет
имени К. Д. Ушинского, Россия
oloukine@mail.ru

Ф. Ф. ФОРТУНАТОВ И НЕМЕЦКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ XIX ВЕКА1

В статье рассматриваются взаимосвязи между Ф. Ф. Фортунатовым и немецким языкознанием XIX столетия. Автор рабо-
ты анализирует три основных момента: 1) роль немецких ученых, у которых учился Ф. Ф. Фортунатов, в его становлении
как лингвиста; 2) его немецкие ученики — ученые, которые способствовали популяризации новых идей своего русского
учителя в лингвистической среде Германии и 3) публикации ученого в ведущих немецких лингвистических журналах.
Ключевые слова: Ф. Ф. Фортунатов, младограмматизм, сравнительно-историческое языкознание, структурализм, Герма-
ния, XIX век.

Lukin Oleg Vladimirovich, Yaroslavl State Pedagogical University named after K. D. Ushinsky, Yaroslavl, Russia
oloukine@mail.ru
F. F. Fortunatov and the 19th century German Language Studies
The article discusses correlations between the 19th century German Language Studies and F. F. Fortunatov. The author highlights
three main aspects of this correlation: firstly, the role of the German linguists who contributed to the development of
F. F. Fortunatov as a scholar of language, secondly, Fortunatov’s German disciples who spread new ideas of their Russian teacher
among the German linguistic community, and thirdly, Fortunatov’s works published by the leading German linguistic journals.
Keywords: F. F. Fortunatov, Neogrammarian school of linguistics, comparative linguistics, structuralism, Germany, XIX century.

Академика Ф. Ф. Фортунатова принято называть основателем и руководителем московской лингвистиче-

ской школы (ее называют также «формальной» лингвистической школой, московской фонтунатовской шко-
лой), учителем таких выдающихся российских ученых как А. А. Шахматов, М. М. Покровский, Д. Н. Ушаков,
Н. Н. Дурново, А. М. Пешковский, В. К. Поржезинский, В. М. Истрин, В. Н. Щепкин, Б. М. Ляпунов,
А. И. Томсон, С. М. Кульбакин и зарубежных ученых (О. Брок, А. Белич, Э. Бернекер, Н. ван Вейк,
Х. Педерсен, Т. Торбьёрнссон, Ф. Сольмсен, И. Ю. Миккола, Й. Богдан, М. Мурко) [4, 317]. Трудно переоце-
нить выдающийся вклад ученого в развитие отечественного языкознания — индоевропеистики, славистики,
индологии и литуанистики, сравнительно-исторической фонетики и акцентологии, палеографии и орфогра-
фии, теоретической грамматики.
Масштаб научной личности Ф. Ф. Фортунатова не ограничивается одной Россией: творческая деятель-
ность Ф. Ф. Фортунатова была также тесно связана с Германией. После окончания университета и сдачи маги-
стерского экзамена двадцатитрехлетний ученый 1 октября 1871 г. был командирован министерством за грани-
цу. Во время этой командировки он посетил Тюбинген, Берлин, Кенигсберг, Лейпциг, ср.: «В Тюбингене он
под руководством лучшего в то время знатока Вед проф. Рота занимался Ригведою и Авестою, в Лейпциге
слушал Курциуса и Лескина, в Берлине Вебера и Эбеля, … в Кенигсберге занятия сосредоточивались на изу-
чении рукописей и старопечатных книг на литовском языке» [6]. Само перечисление имен и городов говорит о
том, что молодой ученый оказался в самой гуще лингвистической жизни Германии XIX столетия. Как замеча-

19
ет М. Н. Петерсон, «… за границу Φ. Ф. Фортунатов попал в очень интересное время … — в эпоху второго
расцвета сравнительного языковедения, начавшегося в Германии с 70-х гг., после Шлейхера» [5, 8].
В Германии студенты всегда приезжали учиться не в университет, а именно к профессору — научной лич-
ности, проводящей исследования на высочайшем уровне и способной дать своим ученикам то, что не сможет
дать ни один другой ученый. Разумеется, это понимал и молодой Ф. Ф. Фортунатов. В Тюбингенском универ-
ситете он учился у профессора Р. фон Рота (Walter Rudolph Roth, 3.04.1821—23.06.1895), которого принято
называть одним из основателей ведийской филологии. Его главным трудом стал семитомный санскритский
словарь («Sanskrit Wörterbuch») [13, 109].
В Берлинском университете Ф. Ф. Фортунатов слушал лекции А. Ф. Вебера и Г. В. Эбеля. А. Ф. Вебер
(Albrecht Friedrich Weber; 17.02.1825—30.11.1901) был выдающимся немецким ориенталистом, читал лекции
по санскритской литературе и санскритскому языку, был членом Берлинской Академии наук и иностранным
членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук [2, 682]. Г. В. Эбель (Hermann
Wilhelm Ebel; 10.05.1820—19.08.1875) — крупный немецкий языковед, специалист по индоевропейским,
прежде всего, кельтским языкам [9, 516—517].
В Лейпциге Ф. Ф. Фортунатов слушал лекции Г. Курциуса и А. Лескина. Г. Курциус (Georg Curtius;
16.04.1820—12.08.1885) — знаменитый немецкий филолог-классик и индоевропеист, ученик А. Ф.
фон Шлегеля и Ф. Боппа. В преподавательской деятельности и научных трудах Г. Курциус стремился связать
достижения классической филологии и индоевропейского языкознания: при помощи достижений языкознания
основательнее и методичнее исследовать строй классических языков [11, 597]. А. Лескин (August Leskien;
8.07.1840—20.09.1916) — выдающийся немецкий славист, ученик Г. Курциуса A. Шлейхера. Его по праву на-
зывают основателем Лейпцигской школы младограмматиков [12, 329].
Лейпцигский университет был колыбелью младограмматизма. Как известно, в Лейпциге учился и
Ф. де Соссюр. Ученые, с которыми встречался Ф. Ф. Фортунатов, не могли не повлиять на его становление
как лингвиста, которого впоследствии было принято называть представителем младограмматизма в России.
Разумеется, не следует говорить о полной приверженности Ф. Ф. Фортунатова младограмматической школе:
можно говорить о его близости взглядов ученого идеям этой школы, которая «… проявляется прежде всего в
строгом учете фонетических законов и психологическом понимании сущности языка» [1, 407]. Вместе с тем,
деятельность великого ученого признается одним «… из источников формирования новой лингвистической
парадигмы, становление которой происходило уже после смерти Фортунатова» — структурализма [3,13].
По возвращении в Россию связь Ф. Ф. Фортунатова с немецким научным миром не прервалась. Об этом
свидетельствуют его — хотя и немногочисленные — публикации в ведущих немецких лингвистических жур-
налах за период с 1874 по 1910 г. Ведущий орган сравнительно-исторического языкознания «Zeitschrift für
vergleichende Sprachforschung auf dem Gebiete des Deutschen, Griechischen und Lateinischen», основанный
А. Куном (Franz Felix Adalbert Kuhn; 19.11.1812—5.05.1881) в 1852 г., с 1877 г. издавался под названием
«Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung auf dem Gebiete der indogermanischen Sprachen», а с 1907 г. он был
объединен с основанным и издаваемым А. Бецценбергером (Adalbert Bezzenberger, 14.04.1851—31.10.1922)
журналом «Beiträge zur Kunde der indogermanischen Sprachen» (сокращенно «Bezzenbergers Beiträge» или BB).
Статьи Ф. Ф. Фортунатова выходили и в журнале А. Куна, и в журнале А. Бецценбергера. В первом вышли
в свет его «Miscellanea» (1874. В. VIII, S. 111—118), выполненный Ф. Сольмсеном немецкий перевод статьи
«Индоевропейские плавные согласные в древнеиндийском языке (1898, В. XXXVI, 1, S. 1—37) и статья «Über
die schwache Stufe der urindogermanischen «ă»-Vocale» (1898, В. XXXVI, 1, S. 38—54). Во втором —
«Lituanica» (1879, В. III, 1, S. 54—73), «L -+- Dental im Altindischen» (1881, В. VI, 3, S. 215—220), заметка
«Armenisches с = sj» ( B. VII, 1, S. 88) и выполненный Ф. Сольмсеном немецкий перевод статьи «Об ударении
и долготе в балтийских языках» (В. XXII, 3—4, S. 153—188)». Рецензия на книгу самого А. Бецценбергера
«Litauische Forschungen» появилась в Геттингене в журнале «Göttingische gelehrte Anzeigen», основанном в
1753 г. Геттингенской академией наук (1883, Stück 72, S. 1313—1320).
Особые отношения связывали Ф. Ф. Фортунатова и ведущий журнал по славистике тех лет «Archiv für
slavische Philologie». Несколько лет ученый входил в состав редакционной коллегии этого уважаемого изда-
ния, в нем были опубликованы две его статьи: «Zur vergleichenden Betonungslehre der lituslavischen Sprachen»
(1880, В. ІV, 4, S. 575—589) и «Phonetische Bemerkungen, veranlasst durch Miklosich's Etymologisches
Wörterbuch der slavischen Sprachen» (1888, В. XI, 4, S. 561—575 и В. XII, 1—2, S. 95—103). Рецензия на сам
журнал «Archiv für slavische Philologie» и на статью А. Брюкнера (Aleksander Brückner) о новообразованиях в
литовском языке появились в известном журнале научной критики «Критическое обозрение» в 1879 г. По-
следней статьей Ф. Ф. Фортунатова, вышедшей в Германии на немецком языке, стала рецензия на книгу
А. Лескина «Grammatik der altbulgarischen (altkirchenslavischen) Sprache», появившаяся в журнале «Deutsche
Literaturzeitung» (1910, № 12, S. 737—741) (см. [7, 975—976], [5, 17—19]).
К сожалению, нельзя не согласиться с известным утверждением о том, что «…Фортунатов мало печатал»
[8, 91]. Мнение Л. В. Щербы, «…не оказался ли он чересчур передовым для тогдашней немецкой науки, и не
было ли это в той или другой мере одной из причин … его молчания» [Щерба 1963, 92], свидетельствует о

20
явно непростых отношениях российского ученого и немецких языковедов (ср. [8, 92]). Несколько более опти-
мистично смотрел на эту ситуацию А. А. Шахматов, подчеркивая, прежде всего, роль живого общения учени-
ков с великим учителем (ср.: [7, 969]).
Приезжавшие слушать лекции Ф. Ф. Фортунатова иностранные ученые были тем звеном, которое соеди-
няло европейскую, в том числе, немецкую науку с основателем московской лингвистической школы. Среди
учеников Ф. Ф. Фортунатова были два немецких ученых. Ф. Сольмсен (Felix Solmsen, 11.07.1865—13.06.1911)
был известным немецким индоевропеистом, профессором Боннского университета, занимался главным обра-
зом грамматикой, фонетикой и этимологией славянских языков, латыни и греческого. Он изучал классическую
филологию и сравнительное языкознание в Берлинском и Лейпцигском университетах, где на его становление
оказали свое влияние И. Шмидт (Johannes Schmidt), К. Бругман (Karl Brugmann) и А. Лескин (August Leskien).
Если учеба в Лейпциге дала ему знание основных индоевропейских языков, то Берлинский университет при-
вил глубокое филологическое проникновение в грамматические проблемы. Другой его ученик Э. К. Бернекер
(Erich Karl Berneker, 3.02.1874—15.03.1937) свою докторскую диссертацию защитил в Лейпциге под руково-
дством А. Лескина в 1895 г. Впоследствии он преподавал русский язык в Берлинском университете, в 1902 г.
стал экстраординарным профессором Пражского университета, в 1909 г. — ординарным профессором Вроц-
лавского университета, в 1911 г. — профессором вновь открытого института славянской филологии Мюнхен-
ского университета, а с 1923 до 1929 г. издавал знаменитый журнал «Archiv für slavische Philologie» [10, 107].
Несомненно, связь Ф. Ф. Фортунатова с немецким языкознанием XIX столетия была далеко не однознач-
ной. Получив основательную подготовку у крупных немецких индоевропеистов, он пошел дальше их, пере-
шагнув границы сравнительно-исторической парадигмы и вплотную приблизившись к структурализму. Но
революционные взгляды русского лингвиста по ряду причин не смогли получить отклика среди немецких
ученых. Все это так или иначе привело к тому, что новая лингвистическая парадигма начала свое победное
шествие уже в XX в. и не в Германии.

Примечания
1
Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РФФИ № 17-04-00200/17-ОГОН.

Список литературы
1. Амирова, Т. А. История языкознания / Т. А. Амирова, Б. А. Ольховиков, Ю. В. Рождественский. — Мо-
сква, 2005.
2. Б. а. Вебер (Альбрехт-Фридрих Weber) // Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Энциклопедический словарь.
Т. Va : Вальтер — Венути. — Санкт-Петербург, 1892. — С. 682—683.
3. Вековищева, С. Н. Ф. Ф. Фортунатов: между двумя парадигмами / С. Н. Вековищева, Г. Т. Хухуни //
Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Лингвистика. — 2013. — № 6. —
С. 13—19.
4. Журавлев, В. К. Московская Фортунатовская школа / В. К. Журавлев // Лингвистический энциклопеди-
ческий словарь. — Москва, 1990. — С. 317—318.
5. Петерсон, М. Н. Академик Ф. Ф. Фортунатов / М. Н. Петерсон // Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды.
— Т. 1. — Москва, 1956. — С. 5—16.
6. Поржезинский, В. К. Ф. Ф. Фортунатов: некролог / В. К. Поржезинский // Журнал Министерства народ-
ного просвещения. — 1914. — Ч. 54. Декабрь. [Электронный ресурс]. — URL: http://www.booksite.ru/lichnosty/
index.php?action=getwork&id=134&pid=160&sub =workabout.
7. Шахматов, А. А. Филипп Федорович Фортунатов. Некролог / А. А. Шахматов // Известия Император-
ской Академии Наук. VI серия. — Т. 8. — Вып. 14. — 1914. — C. 967—976.
8. Щерба, Л. В. Ф. Ф. Фортунатов в истории науки о языке / Л. В. Щерба // Вопросы языкознания. — 1963.
— № 5. — С. 89—94.
9. Jolly, J. Ebel, Hermann / J. Jolly // Allgemeine Deutsche Biographie. Bd. 5. — Leipzig, 1877. — S. 516—518.
10. Lettenbauer, W. Berneker, Erich Karl / W. Lettenbauer // Neue Deutsche Biographie. Bd. 2. — Berlin, 1955.
— S. 107.
11. Meister, R. Curtius, Georg / R. Meister // Allgemeine Deutsche Biographie Bd. 47. — Leipzig, 1903. —
S. 597—602.
12. Pohl, H. D. Leskien, August / H. D. Pohl // Neue Deutsche Biographie. Bd. 14. — Berlin, 1985. — S. 329—
330.
13. Schmitt, R. Roth, Rudolph von / R. Schmitt // Neue Deutsche Biographie. Bd. 22. — Berlin, 2005. — S. 109—
110.

21
 А. Л. Шарандин
Тамбовский государственный университет, Россия
sharandin@list.ru

ГРАММАТИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА И ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ

В КОНТЕКСТЕ ТЕОРИИ О ЧАСТЯХ РЕЧИ РУССКОГО ЯЗЫКА

В статье рассматриваются вопросы грамматического учения Ф. Ф. Фортунатова, связанные с отказом от понятия «часть
речи» и заменой его на понятие «грамматический класс слов». Анализируется представленная им классификация грамма-
тических слов. Представлен вывод о том, что Фортунатов разработал не теорию частей речи, а теорию грамматической
формы. Он обосновал принцип использования грамматической формы в качестве выделения частей речи и их формализа-
ции. Значение такого подхода представлено в анализе использования грамматических идей Фортунатова в трудах его
учеников и последователей.
Ключевые слова: Фортунатов, классификация слов, грамматический класс слов, часть речи, теория грамматической формы.

Sharandin Anatolii Leonidovich, Tambov State University, Russia

sharandin@list.ru
F. F. Fortunatov and his supporters’ Grammar studies in the context of the part of speech theory in Russian language
The paper discusses the questions of F. F. Fortunatov’s Grammar studies, concerning the refusal of the «part of speech» notion and
the replacement it with «grammar word category». F. F. Fortunatov’s grammar word classification is under analysis. The author
has come to a conclusion, that Fortunantov formulated not the part of speech theory, but the theory of the grammar form.
Fortunatov established the principal of using the grammar form in the quality of part of speech distinguishing and formalization.
The importance of that approach is in the analysis of Fortunatov’s grammar ideas in the works of his followers.
Keywords: Fortunatov, word classification, grammar word category, part of speech, grammar form theory.

В грамматическом учении Ф. Ф. Фортунатова, прежде всего, обращает на себя внимание его отказ от са-
мого термина «часть речи», поскольку «то деление на части речи, какое принято в наших грамматиках (и пе-
решло к нам от древних грамматиков), представляет, по мнению Фортунатова, смешение грамматических
классов слов с неграмматическими их классами и поэтому не может иметь научного значения» [3; Т. 1, 166].
Насколько обоснованной и оправданной оказалась терминологическая замена понятия «часть речи» на
понятие «грамматический класс слов»? Думается, она обоснована не столько отсутствием научного значения
в понятии «часть речи», сколько изменением аспекта в рассмотрении слова как объекта грамматического
строя языка. Этот аспект связан с формализацией классификации слов на основе более глубокого изучения
языковой формы и ее назначения. Но при этом попытка Фортунатова освободиться от термина «часть речи»,
заменив его термином «грамматический класс слов», вызывает ряд вопросов. В частности, в его классифика-
ции, использующей понятие «грамматического, или формального класса целых полных слов», присутствует и
понятие «неграмматического класса целых отдельных слов» [3; Т. 1, 166]. По мнению Фортунатова, к поня-
тию «части речи» ближе стоит грамматический (формальный) класс слов: «Грамматические, или формаль-
ные, классы целых полных слов называют обыкновенно просто частями речи, а точнее их следовало бы назы-
вать «грамматическими частями речи» [3; Т. 1, 166].
Кроме того, и это, возможно, самое главное, замена термина «часть речи» на термин «грамматический
класс слов» обусловливает разные подходы к исходному началу частеречной (грамматической) классифика-
ции. В случае использования понятия «часть речи» таким исходным началом оказывается речь как актуали-
зированный в общении язык, как способ передачи информации — посредством членимой и нечленимой речи.
Причем, именно в составе членимой речи возможно выделение ее частей, которые в дальнейшем оказывают-
ся соотнесенными со словами и которые можно было бы определять как «классы слов». В случае же исполь-
зования понятия «грамматический класс слов» исходным началом оказывается понятие «слово», которое ис-
пользуется для выделения разных типов слов, соотнесенных в дальнейшей классификации с частями речи.
По мнению исследователей, в лингвистической концепции Ф. Ф. Фортунатова понятие слова определяется
довольно противоречиво и странно. В частности, об этом писал В. В. Виноградов [1, 38]. Думается, ничего
«противоречивого» и «странного» в определении слова Фортунатовым нет: «Всякий звук речи, имеющий в
языке значение отдельно от других звуков, являющихся словами, есть слово» [3; Т. 1, 132]. По существу речь
идет о выборе звуковой формы как формы объективации семиотического (концептуального) содержания, свя-
занного с обозначением предметов и явлений действительности безотносительно к языку и речи. Знания о
мире в языке в этом случае представлены в своем изначальном виде, безотносительно к коммуникативному
процессу. Это — исходные знания, которые сформировались у человека в результате концептуализации дей-
ствительности и ее категоризации и которые представляют собой ментальный лексикон человека.
Однако слово — это и синтагматическая единица, функционирующая в линейной речевой цепи высказы-
вания в той или иной грамматической форме. Это речевой аспект в понимании слова как языкового знака,
22
используемого в коммуникативных целях. В результате слово предстает в виде определенного морфолого-
синтаксического образования. В отличие от семиотического оформления посредством звуковой оболочки,
слово как форма включает не только звуковое, но и собственно языковое оформление — грамматическое. И
здесь востребованным оказывается понятие словосочетания, которое, по мнению Фортунатова, определяет
синтаксис как учение о формах словосочетаний, наряду с введенным им термином «морфология» как учения
о формах отдельных слов. В результате соотношение синтаксиса и морфологии как связанных с понятием
грамматической формы закономерно и логично объединяет их в единое целое и определяет отношения между
понятиями слова и формы слова в рамках части речи. Слово — это часть речи, которая обусловливает члени-
мость речи (высказывания) посредством функционирования в определенной синтаксической позиции в каче-
стве члена предложения. А форма слова — это часть речи, получающая свое грамматическое оформление и
содержание в их соотносительности друг с другом в составе различных форм словосочетаний. Следователь-
но, грамматический класс полных слов, по Фортунатову, — это, на наш взгляд, не что иное, как класс семио-
тических языковых единиц, грамматически оформленных в составе высказывания или словосочетаний, со-
ставляющих данное высказывание.
Кроме того, учение Ф. Ф. Фортунатова о грамматических классах слов, с нашей точки зрения, является не
учением о частях речи, а классификацией слов с учетом грамматических форм в противопоставлении не-
грамматическим классам слов. В результате выделяемые им слова демонстрируют различную связь с грамма-
тической формой. Форма же слова понимается как способность слова распадаться на основную и формаль-
ную части [3; Т. 1, 136]. Для грамматических полных слов грамматическая форма оказывается структури-
рующим компонентом, который позволяет использовать его в качестве дифференциального признака для
выделения разных типов слов внутри грамматического класса слов в целом. Прежде всего выделяются пол-
ные слова, которые обозначают предметы мысли и образуют либо части предложений, либо целые предло-
жения и подразделяются на слова-названия и слова-местоимения.
К частичным словам Фортунатов относит: а) соединительные слова — предлог, связка, союз;
б) усилительные слова (типа то в сочетании я-то, даже, и), в) частичные слова, обозначающие отрицание
или вопрос (не, ли); г) слова, обозначающие известное отношение говорящего к данному предложению (да,
нет; конечно, мол). По его мнению, «отличие частичных слов от полных в том, что значения частичных слов
не существуют отдельно от значений полных слов, так как частичные слова обозначают нечто или 1) в значе-
ниях полных слов, или 2) в значениях предложений, в состав которых входят полные слова» [3; Т. 1, 169].
Таким образом, состав частичных слов оказывается достаточно широким по сравнению с традиционно выде-
ляемым составом служебных слов или служебных частей речи. Он включает разные по природе языковые
образования (ср. предлог, союз, частица; связка; модальные слова; нечленимые утвердительные и отрица-
тельные высказывания). Среди них особо выделяется связка быть, отсутствие грамматической формы у ко-
торой достаточно спорно в силу ее изменяемости. В связи с отсутствием у других частичных слов граммати-
ческой формы, в качестве классификатора выступает, по существу, семантический критерий, что отмечал и
сам Фортунатов: «в частичных отдельных словах различаются по значениям (выделено. — А. Ш.) различные
классы их» [3; Т. 1, 170].
Особый класс составляют междометия, которые, в принципе, относятся к полным словам, однако, в от-
личие от грамматических полных слов, «не выражают идей, но… выражают чувствования, испытываемые
говорящими». Как видим, в данном случае основанием для их выделения также оказывается семантический
критерий. Междометия отличаются от частичных тем, что «существуют или вне предложений, или в извест-
ных случаях представляют целые предложения» [3; Т. 1, 172].
Таким образом, классификация грамматических слов, представленная Ф. Ф. Фортунатовым, не является
собственно формальной, а оказывается грамматической классификацией, соединяющей в себе результаты
обработки языкового материала и в плане представления чистой формы, и в плане грамматического содержа-
ния, структурированного этой формой.
Несомненно, грамматическими оказываются полные слова, имеющие показатели словоизменения. В этом
случае неизменяемые слова, скорее, должны были бы квалифицироваться как неграмматические. Однако у
Фортунатова понятие грамматической формы присутствует не только по отношению к слову, но и к словосо-
четанию. Это позволяет и у неизменяемых слов видеть грамматический характер за счет синтаксической
формы, что вполне согласуется с позицией, согласно которой морфология и синтаксис хотя и представляют,
согласно Фортунатову, разные языковые уровни, но в своем функциональном назначении образуют грамма-
тическое единство.
Таким образом, Ф. Ф. Фортунатов, в большей степени на материале индоевропейских языков, разработал
не теорию частей речи, а теорию грамматической формы по отношению к слову и словосочетанию. В ре-
зультате выделенные им грамматические и неграмматические классы слов не соотносятся напрямую с тради-
ционно выделяемыми частями речи. Они, на наш взгляд, безотносительны в целом к понятию «часть речи».
Соотносительность же с частями речи присутствует лишь в части классификации грамматических полных
слов.

23
 В принципе, в этом можно усматривать неоднопорядковость и разноположенность выделяемых Фортуна-
товым слов как формально-семантических типов. Впоследствии это было более четко выражено
В. В. Виноградовым в его позиции о том, что выделению и «классификации частей речи русского языка
должно предшествовать выделение основных структурно-семантических типов слов». Он пишет: «В приме-
нении к этим классам слов (слов-названий. — А. Ш.) особенно уместен термин «часть речи». Они образуют
предметно-смысловой, лексический и грамматический фундамент речи. Это — «лексические слова», по тер-
минологии Потебни, и «полные слова», по квалификации Фортунатова» [2, 31].
На наш взгляд, Ф. Ф. Фортунатов обосновал, скорее всего, принцип использования грамматической фор-
мы в качестве выделения «грамматических классов слов» (частей речи) и их формализации. Поэтому в грам-
матическом учении Фортунатова мы находим, прежде всего, стремление выявить формальные, собственно
языковые критерии лингвистического анализа и на их основе систематизировать языковой материал. На-
сколько удачным и перспективным такой подход оказался в дальнейшем изучении частей речи русского язы-
ка, можно судить уже по работам его последователей (М. Н. Петерсон, Д. Н. Ушаков и др.), а также по трудам
тех исследователей, которые в той или иной мере использовали грамматические идеи Ф. Ф. Фортунатова
(А. М. Пешковский, М. В. Панов и др.). Анализ их позиций представлен подробно в [4, 5].

Список литературы
1. Виноградов, В. В. Русский язык / В. В. Виноградов. — Москва, 1938.
2. Виноградов, В. В. Русский язык: Грамматическое учение о слове / В. В. Виноградов. — Москва, 1972.
3. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды : в 2 т. / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1956.
4. Шарандин, А. Л. Глагол в истории отечественного языкознания / А. Л. Шарандин. — Тамбов, 2003.
5. Шарандин, А. Л. Русский глагол: комплексное описание / А. Л. Шарандин. — Тамбов, 2009.

Е. М. Лазуткина
Институт русского языка им. В. В. Виноградов РАН, Россия, Москва
lazutkelena@yandex.ru

ЗНАЧЕНИЕ РАБОТ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА

ДЛЯ СИНТАКСИСА ПРЕДЛОЖЕНИЯ В РУСИСТИКЕ XXI ВЕКА

В статье показывается, что теоретические взгляды Ф. Ф. Фортунатова на язык как на «мыслительное образование» и его
понимание формы слова как функции смысловых связей слова в структуре предложения представляются актуальными и
методологически важными для современных исследований. В статье приведен семантический анализ новой модели пред-
ложения с префиксальными глаголами.
Ключевые слова: теория языка, синтаксис предложения, форма слова.

Lazutkina Elena Mikhailovna, Institut of Russian language by name V. V. Vinogradov RAN, Russia, Moscow
lazutkelena@yandex.ru
The significance of F. F. Fortunatov's works for the syntax of the sentence in the russian xxi century
The article shows that F. F. Fortunatov's theoretical views on language as a «thought formation» and his understanding of the form
of a word as a function of the word's semantic connections in the structure of a sentence are relevant and methodologically im-
portant for contemporary research. The article presents a semantic analysis of a new sentence model with prefix verbs.
Keywords: theory of language, sentence syntax, form of a word.

Ф. Ф. Фортунатов был чрезвычайно разносторонним ученым, его исследования свидетельствуют о его

глубоком понимании неразрывной связи языка и мышления. Фортунатову было свойственно скрупулёзное
изучение формы, будь то форма слова или форма словосочетания, что говорит о строгости его методов иссле-
дования.
В XIX — начале XX в. в отечественном языкознании получила развитие концепция о неразрывной связи
языка и речемыслительных процессов. В построение этой теории внесли свой вклад Ф. И. Буслаев,
К. С. Аксаков, Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Потебня, А. А. Шахматов, И. А. Бодуэн де Куртенэ,
А. М. Пешковский, Л. В. Щерба, Л. В. Выготский, М. М. Бахтин и др. Ср. мнение К. С. Аксакова: «Язык сам
мыслит своими формами, флексиями, словоизменениями и пр. Это-то мышление самого языка, выражающее
в различных формах, должна следить грамматика» [1; 530]. А. А. Потебня утверждал, что «путь», «колея»
языка — это образ мышления языка, принудительно определяющий течение мысли говорящего. Эти выска-
зывания согласуются с положениями современной теории речевой деятельности.

24
 I. Современная теория синтаксиса предложения.
Вопрос представления предмета мысли в моделях (схемах) предложения, как типизированных образцах
речи, сейчас является предметом рассмотрения на стыке многих наук — в эпистемологии гуманитарного зна-
ния, в психолингвистике, теории языка. В философии актуализируется роль познающего субъекта, использу-
ются понятия «интерпретация» и «репрезентация». Современный синтаксис предложения часто пользуется
терминологией когнитивистики, при этом не изменяя традициям и методологии исследований отечественного
языкознания. Антропоцентрическое направление в лингвистике, при котором происходит описание языково-
го материала, по выражению Ю. С. Степанова, «в модальности субъекта речи», стало доминирующим уже в
XX в. При этом преобладает когнитивно-прагматический подход: синтаксические стереотипы языка, ориен-
тированные на восприятие адресата, трактуются как «способ видения коллективного субъекта», как «интер-
претативные структуры», служащие для репрезентации ментальных конструктов. Истоки подобного подхода
мы видим уже в трудах Ф. Ф. Фортунатова.
Основные тезисы лекции Ф. Ф. Фортунатова, прочитанной 27 декабря 1903 г. на съезде преподавателей
русского языка в военных учебных заведениях, подтверждают его взгляды на язык как на «мыслительное об-
разование».
1. «Цель преподавания грамматики родного языка в средней школе — усвоить требования книжной речи»
[5; 372]. Ср. аналогичное мнение: «Продолжение языковой традиции, а также возможность понимания пред-
ков и передачи их мыслей потомкам осуществляется только при помощи национального литературного язы-
ка» [2; Т. I, 220].
2. «Изучение грамматических явлений родного языка дает больше для развития мыслительных способно-
стей, чем изучение грамматики иностранного языка: «родной язык так тесно связан с внутренним “я” каждого
говорящего и думающего на нем…» [5; 375].
3. Фортунатов рассказывает слушателям, что среди языковедов и философов существуют «различия во
взглядах на язык в его отношении к мысли».
Первая точка зрения: «предполагается, будто мысль, обнаруживающаяся в речи, сама существует, разви-
вается совершенно независимо от слов, подобно тому, как в нашей речи вместе с мыслями (существуют) и
различные наши чувствования» [5; 377].
Вторая точка зрения. «Ближе к истине то определение языка в его отношении к мышлению, по которому
язык представляет собою не только средство для выражения мыслей, но также и орудие для мышления; <…>
при таком определении языка легко вносится представление о языке как о постороннем для самой мысли,
хотя и полезном для нее орудии».
Точка зрения Ф. Ф. Фортунатова: «В действительности явления языка по известной стороне сами принад-
лежат к явлениям мысли. Язык в процессе нашей устной речи, когда мы говорим, выражая наши мысли, су-
ществует потому, что он существует в нашем мышлении; слова в нашей речи непосредственно выражают,
обнаруживают такие мысли, в состав которых входят представления тех же слов как знаков для мышления,
т. е. как знаков или того, о чем мы думаем, или того, что образуется в процессе мышления о тех или других
предметах мысли» [5; 377].
Рассуждения Фортунатова свидетельствуют о том, что выбор языковых средств во многом зависит от воз-
можностей и «предпочтений» уже сложившейся системы языка и правил речевого общения. Нюансы когни-
тивных процессов и коммуникативных ситуаций, в том числе разные ракурсы, планы, аспекты, мыслитель-
ные конструкты реальных и воображаемых событий и отношений аккумулировали в системе огромный ре-
пертуар разноуровневых средств. Лингвисты XXI в. говорят о творческой потенции языка, о том, что «язык
не воспроизводит, не копирует, не “озвучивает”, не “оплотняет” мысль, а вырабатывает ее и вводит в созна-
ние человека» [3; 4].
II. О новой модели предложения с семантикой «изменение состояния субъекта, являющегося объек-
том действия» в русском языке.
Ф. Ф. Фортунатов в работе «О залогах русского глагола» высказал мысль, что в предложениях с рефлек-
сивами существует возможность появления у глаголов вместе с возвратным страдательного значения [4].
Трактовка Ф. Ф. Фортунатовым формы слова как функции смысловых связей слова в структуре предложения
методологически важна и в XXI в.
В синтаксической системе современного русского языка закрепилась модель предложения с акциональ-
ным постфиксальным глаголом СВ или НСВ, например: Артист прослушался и уехал на гастроли; Дом сдал-
ся, начнем клеить обои. Родиной этих предложений является разговорная речь.
Появление в системе языка модели с семантикой формальной активности субъекта, с асимметрией функ-
ций компонентов семантической структуры и ролей «участников» в реальном процессе, обнаруживает осо-
бенности восприятия действительных событий носителями языка. В фокусе их интереса лицо или предмет,
которые не могут влиять на процесс, а результат процесса или оценка успешности усилий определенного ли-
ца зависят от других людей или обстоятельств. Тем не менее, в структуре предложения значимость пассивно-
го участника повышается до статуса предицируемого компонента. Предикат оформляется как акциональный

25
глагол общевозвратного значения или автокаузатив с постфиксом -ся. При этом лексическое значение моти-
вирующего глагола диссонирует со значением деривата: оно указывает на то, что подлежащее является объ-
ектом действия. Мы выделяем следующие типы таких предложений.
А. Собственно-возвратные конструкции.
Это предложения с событийными глаголами СВ и НСВ, неоднородные по степени активности конструк-
ции, в которых обозначается изменение состояния определенного лица или группы лиц. В глаголе отсутству-
ет сема преднамеренности действия и актуализируется значение оптативности, подчеркивается стремление
субъекта достичь результата: Я сдам зачет и допущусь к экзаменам (разг.); Команда в этом сезоне не ото-
бралась на соревнования (ТВ); Если Клинтон избирается, у нас будут одни планы, а если Клинтон не изби-
рается, у нас будет другая стратегия (ТВ).
Отсутствие в глаголе семы оптативности приближает предложение к разряду страдательных конструкций;
ср.: Она [оперная дива] тогда была на гребне своей славы, но она не знала, что скоро она оттуда уберется
(ТВ).
Б. Косвенно-возвратные конструкции.
Группа обсудится в следующем месяце; Аспирант будет утверждаться в январе.
В. Автокаузативные / Общевозвратные конструкции
Ты мне сегодня больше не звони: я сейчас прокапаюсь и пойду на процедуры; Я капаюсь утром.
В этих предложениях сильное субъектное значение, хотя отсутствует сема преднамеренности действия.
Возникновению этой модели предшествовал период развития семантической структуры предложения с гла-
голом капать, приспособления этого глагола с помощью форманта -ся к функции предиката при субъекте,
являющемся объектом действия. См. деривационные шаги в диахронии:
Капать лекарство больному / Прокапать лекарство больному — Капать больного (лечить больного, ко-
лоть больного) / Прокапать больного (пролечить больного, проколоть) — Капаться (о больном) / Прока-
паться.
Объектно-возвратные конструкции
Дверь в общежитие закрывается в 23 часа; Детали красятся суриком; Чашки моются отдельно.
Данные конструкции действительного залога содержат сему модальности долженствования, подчеркива-
ют обязательность осуществления действия по отношению к объекту, занимающему позицию подлежащего.
Рассмотренные типы предложений показывают разную силу субъекта и неодинаковую степень активно-
сти. Они находятся на периферии поля активных конструкций, некоторые сближаются по своему значению с
пассивными конструкциями. Бинарная семантическая категория «субъект / объект» демонстрирует большую
палитру значений субъектности / объектности, включая формы с признаками диффузного значения.

Список литературы
1. Аксаков, К. С. Полное собрание сочинений / К. С. Аксаков. — Т. II. — Ч. I. — Москва, 1875.
2. Бодуэн де Куртенэ, И. А. О задачах языкознания / И. А. Бодуэн де Куртенэ // Бодуэн де Куртенэ И. А.
Избранные работы по общему языкознанию. — Т. I. — Москва, 1963. — С. 203—220.
3. Кручинина, И. Н. Формирование научного представления о грамматических свойствах слова
И. Н. Кручинина // Русский язык в национальной школе. — 2015. — № 2. — С. 3—16.
4. Фортунатов, Ф. Ф. О залогах русского глагола / Ф. Ф. Фортунатов // Известия отделения русского язы-
ка и словесности АН. — Т. IV. — Вып. 4. — 1899. — С. 1153—1158.
5. Фортунатов, Ф. Ф. О преподавании русского языка в средней школе (Лекция, прочитанная на съезде
преподавателей русского языка в военных учебных заведениях 27 декабря 1903 года). Отдельный оттиск —
Приложение II — к «Трудам перваго съезда преподавателей русского языка в военно-учебных заведениях» /
Ф. Ф. Фортунатов. — Санкт-Петербург, 1904. — С. 371—404.

О. А. Волошина
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Россия
oxanav2005@mail.ru

ДИССЕРТАЦИЯ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА «САМАВЕДА АРАНЬЯКА САМХИТА»

В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ ИНДОЛОГИИ И КОМПАРАТИВИСТИКИ КОНЦА XIX ВЕКА

Статья посвящена первой научной работе Ф. Ф. Фортунатова — диссертации «Самаведа Араньяка самхита». В статье
рассматривается влияние идей Фортунатова на развитие индологии и компаративистики конца XIX в. В частности, отме-
чается значение публикации, перевода на русский язык и комментария к тексту знаменитой самхиты. В Приложении к

26
диссертации сформулированы важные выводы Фортунатова о происхождении флексий в индоевропейских языках в кон-
тексте теории агглютинации Ф. Боппа.
Ключевые слова: диссертация Ф. Ф. Фортунатова «Самаведа Араньяка самхита», индология и компаративистика XIX в.

Voloshina Oxana A., Lomonosov Moscow State University, Russia.

oxanav2005@mail.ru
Thesis of F. F. Fortunatov «Samaveda Aranyaka samhita» in the context of indology and comparative studies of linguistics
of XIX-th century.
The article is devoted to the first scientific work of F. F. Fortunatov «Samaveda Aranyaka samhita». The article analyzes the influ-
ence of Fortunatov`s ideas on the development of indology and comparative studies of linguistics of XIX-th century. In particular,
in article highlights the importance of publication, translation into Russian and commentary on the text of the famous samhita. In
the appendix to the thesis are formulated the important conclusions about the formation of the inflections in ancient Indo-European
languages in the context of the theory of agglutination of F. Bopp.
Keywords: thesis of F. F. Fortunatov «Samaveda Aranyaka samhita», indology and comparative studies of linguistics of XIX-th
century.

На мировую лингвистическую арену молодой Ф. Ф. Фортунатов выступает с диссертационным сочинени-

ем, представляющим собой публикацию и анализ текста древнейшей ведийской самхиты — Самаведы
Араньяки1. Выбор темы исследования не был случайным: санскрит c выхода в свет работы Ф. Боппа на про-
тяжении всего XIX века оставался главным языком индоевропейской компаративистики, а важнейшими на-
учными задачами, соответственно, становятся критические издания, комментарии и переводы санскритских
рукописей. Молодой Фортунатов, отправившись обучаться за границу, берется описать, перевести и проком-
ментировать важнейший памятник ведийской литературы — Самаведу на базе сравнительного анализа ре-
дакций текстов, имеющихся в европейских библиотеках2. Диссертация Фортунатова выполнена в русле работ
филологов XIX в. по изданию памятников письменности с предварительным исследованием всех доступных
рукописей и с комментариями к публикуемому тексту3. В результате такой филологической работы ученые
получали возможность опираться в своих исследованиях на изданные тексты и был избавлены от необходи-
мости непосредственного обращения к рукописям в хранилищах крупнейших европейских библиотек.
Таким образом, с одной стороны, сочинение Фортунатова, безусловно, есть филологическая работа в об-
ласти индологии, ведь молодой Фортунатов готовит критическое издание и перевод выдающегося памятника
ведийской литературы, он сравнивает разные редакции текста4, комментирует разночтения, высказывает
предположение о времени создания рукописи, о происхождении более поздних фрагментов текста. Кроме
того, автор предлагает новое прочтение некоторых древнейших саманов, критикуя переводы и интерпрета-
ции, предложенные предшествующими исследователями.
С другой стороны, послесловие к работе под названием «Несколько страниц из сравнительной грамматики
индоевропейских языков»5 вводит читателя в круг проблематики сравнительно-исторического языкознания
конца XIX в. Для толкования отдельных трудных мест в ведийской самхите Фортунатов активно использует
данные других индоевропейских языков: греческого, латинского, литовского, старославянского и др. Таким
образом, сравнительное исследование родственных языков, как показал Фортунатов, может оказать неоцени-
мую помощь при выявлении происхождения и толковании значения конкретных санскритских слов и интер-
претации текста древнейшей самхиты.
Филологический анализ текста Самаведы Ф. Ф. Фортунатов проводит на широком культурно-
историческом фоне, поскольку исследует саманы (священные гимны в музыкальном исполнении) в контексте
их функционирования в ритуальном дискурсе. Подчеркивая лирический характер гимнов Ригведы, Фортуна-
тов предлагает рассматривать саманы как древнейшие поэтические произведения религиозного характера, с
течением времени инкорпорированные в ритуал и получившие строго закрепленные каноном ритуальные
функции. По его мнению, «не обряд и не жертва были первой ступенью в развитии богослужения, но словес-
ное богопочитание, гимн. Гимны как прославления богов и мольбы к ним, произошли в свою очередь из тех
лирических произведений, которые выражали воззрение человека на окружавший мир, его удивление и страх
перед силами и явлениями природы, облекавшимися в тот или другой осязательный образ, и мольбы обра-
щенные к этой видимой природе, а не к богам, которые еще не существовали» [4; 5]. Действительно, мелодии
саман восходят к архаичным народным напевам, функционирующим в древнейшей заговорной культуре.
Поскольку Фортунатов предлагает перевод Самаведы на русский язык, он отмечает специфику работы над
интерпретацией содержания такого сложного текста, порожденного и функционирующего в рамках древней-
шей культуры, многие положения и понятия которой непонятны современному читателю и искажаются при
использовании современных языков. Фортунатов пишет: «Если вообще никакой перевод не в состоянии пе-
редать вполне подлинника, то можно ли требовать от перевода Вед на наш современный язык особенной бли-
зости к оригиналу? Мировоззрение, отразившееся в этих гимнах, так далеко от нас, что иногда требуется це-
лый комментарий, который позволил бы понять истинный смысл краткого ведийского выражения» [4; 56].
Ведийское мировоззрение, отражающееся в самхитах, невозможно воссоздать без учета ритуального контек-
27
ста, в рамках которого функционировал текст, ведь именно ритуал является главным организующим принци-
пом древнеиндийской культуры. Фортунатов пытается объяснить, например, почему те или иные стихии, аб-
страктные понятия или даже конкретные реалии обожествлялись в древней Индии (например, Сома, Речь и
др.), почему некоторые боги получили статус верховных богов, заняв главенствующие позиции в древнеин-
дийском пантеоне. В частности, рассуждая о Самаведе, Фортунатов замечает, что эта самхита, включает са-
маны, исполняемые при жертвоприношении сомы, при этом сома обожествляется и становится объектом по-
клонения. «Происхождение культа Сомы объясняется таким образом, что человек, заметив опьяняющее дей-
ствие этого сока, приписал ему божественную силу, вследствие чего Сома обратился в бога, а добывание его
стало священным действием. Сома служит приятною жертвою для богов, преимущественно для Индры, кото-
рый, вдохновившись этим напитком, совершает свои подвиги: убивает змея и освобождает небесные воды»
[4; 11]. Таким образом, Фортунатов предлагает трактовать содержание текста, инкорпорируя Самаведу в ри-
туальную культуру ведийского периода.
Поскольку филологический анализ текста предполагает попытку датировки (хотя бы относительной) этого
текста, Фортунатов сравнивает тексты разных самхит (Ригведы, Самаведи и Яджурведы) и приходит к выво-
ду, что Ригведа, являясь, безусловно, наиболее архаичным источником гимнов для других самхит, сама дале-
ко не однородна. Ведь гимны Ригведы, различные по стилю и языку, были составлены, очевидно, в разное
время. Кроме того, они, конечно, не располагались в хронологическом порядке, поскольку ведийские риши
(авторы гимнов) и брахманы (составители самхит) понятием хронологии вообще не оперировали.
Сравнивая самхиты, Фортунатов справедливо отмечает, что Яджурведа и Самаведа, заимствуют гимны из
Ригведы и являются, таким образом, текстами более поздними. В частности, Яджурведа состоит из гимнов
Ригведы, но располагает их таким образом, что композиция ритуального текста становится понятной лишь в
контексте обряда жертвоприношения. Самаведа также почти целиком состоит из гимнов Ригведы, поэтому
исследователи иногда говорят о меньшей литературной ценности Самаведы, считают ее текстом вторичным,
несамостоятельным. Тем не менее, Самаведа представляет собой структурно и функционально иной текст,
ведь гимны Самаведы исполнялись нараспев, в соответствии с определенной мелодией. Такие гимны в музы-
кальном исполнении получили название саман (по словам Саяны (Sāyana) саман — это стих или изречение,
которое поют — gīti rūpāḥ mantrāḥ sāmāni)6. В этом смысле саманы, конечно, вторичны по сравнению с гим-
нами Ригведы. Однако вопрос о хронологии Ригведы и Самаведы, по мнению Фортунатова, не может быть
решен окончательно, ведь иногда Самаведа демонстрирует более архаичный вариант текста, поскольку ли-
тургический характер предохранял текст от изменения [4; 14]. Благодаря закреплению за определенной мело-
дией (часто архаичной, идущей от традиции исполнения заговоров), саманы сохраняли более древний вари-
ант произношения даже по сравнению с гимнами Ригведы. Мелодия как своеобразная рамка препятствовала
искажению звучащего текста, вот почему, согласно Фортунатову, Самаведа имеет огромное значение «для
критики ведийских текстов» [4; 12].
Фортунатов предполагает, что «Стих sāman по своей звуковой стороне (не музыкальной) был тождестве-
нен первоначально со стихом ṛс, и задолго до составления сборников Вед были известны уже эти два вида
словесного богопочитания: стих и песнопение… Но издревле существовавшее употребление известных сти-
хов в качестве sāman (при жертвоприношении Сомы) должно было вызвать то явление, что один и тот же
стих мог являться с течением времени в разных видах (я говорю только о звуковой стороне), смотря по тому,
были ли он sāman, или же нет» [4; 13—14].
Итак, саман отличается от гимна (рич) мелодическим исполнением, которое кардинальным образом влия-
ет на фонетический облик стиха. Поскольку Самаведа — сборник гимнов Ригведы, положенных на опреде-
ленные мелодии и распеваемых жрецами во время ритуала, слова в саманах могли менять фонетический об-
лик в зависимости от конкретной мелодии: иногда слова моли сокращаться в угоду музыкальному ритму за
счет выкидки некоторых звуков, иногда звуки, слоги и даже целые слова могли, наоборот, вставляться в ка-
нонический текст гимна. Брахманы называли несколько способов превращения гимнов (рич) в саманы, глав-
ным из которых был музыкальный тон, представленный в виде множества вариантов. Кроме того, сам текст
гимна неизбежно менялся, подстраиваясь под определенную мелодию, при этом индийская традиция выделя-
ла средства формального изменения текста гимна, преобразуемого в саман: перемена звуков (akṣaravikāra),
разъятие (viçleṣa), растяжение (vikarṣaṇa), повторение (abhyāsa), пауза (virāma), выпадение звука (varṇa lopa)
и, наоборот, вставку (stobha) [4; 34]. Особого интереса заслуживает стобха, которая появляется при заполне-
ния звуками и даже словами необходимого для пения времени. Когда слова уже кончились, а мелодия требует
продолжения пения, в текст гимна подставляются «лишние» звуки и даже целые слова (иногда стобха пред-
ставляет собой пространные изречения, составляющие отдельный саман). По мнению Фортунатова, стобха
восходит «к восклицаниям, а также словам и целым изречениям, которое употреблялись в качестве формул
при жертвоприношении Сомы. С течением времени некоторые из этих слогов и слов стали употребляться
чаще всего при пении и таким образом получили новое назначение: поддерживать мелодию» [4; 38].
Таким образом, Фортунатов считает, что Самаведа состоит из формул, которые часто не имеют смысла
сами по себе и представляют собой отдельные слоги-восклицания, значения которых непонятны из-за разно-

28
образных фонетических изменений. Но в формуле важно не буквальное ее значение, а символическое, кото-
рое приписывается традиционному употреблению известных слов совместно с определенными ритуальными
действиями [4; 35—36]. Формулы стобхи основаны на повторе слов и слогов, на аллитерации, на символиче-
ском употреблении отдельных слов. Например, anna еда, жертвенная пища, отождествляется с богом огня
Агни. Так, в Ригведе Агни говорит о себе: havir asmi nāma жертвенное возлияние — (вот что) я по имени
(III.26.7) [2; 312], и эта номинация обыгрывается в формуле стобхи: aham annam aham annādaḥ я — еда, я —
едящий еду (жертвенное животное или масло) [1; 91—92]. Фортунатов настаивает на том, что существова-
ние формул предполагает ритуал, возможно, стобхи развивались как фрагменты древних ритуальных закли-
наний, которые лишь позднее оформились в Самаведу.
Текст Самаведы представлен в двух вариантах: ārcika7 (от ṛc стих) — вариант с сохранением первона-
чальной формы стиха без изменений, вносимых музыкальным сопровождением, и gāna8 (от gā петь) — вари-
ант, в котором саман имеют музыкальную форму. Исследуемая Фортунатовым Араньяка входит в состав Ар-
чика. Можно предположить, что арчика представляет собой вариант текста, предполагающий членение слит-
ного текста саман на отдельные слова. Такая операция сегментации звучащей речи на изолированные
единицы опирается на древнейшую индийскую традицию членения слитного текста (самхита-патха) на слова
(пада-патха). Как известно, согласно индийской традиции сакральные тексты существовали как минимум в
двух вариантах — самхита-патха и пада-патха. Вероятно, самхита предстваляет собой древнейший вариант
произнесения текста, в котором соседние звуки влияют друг на друга по законам коартикуляции, слова сли-
ваются, следуя друг за другом в речевом потоке. Для анализа значения как отдельных слов, так и смысла це-
лого гимна, ученые-брахманы предлагали делить речевой поток на слова и даже на отдельные морфемы, если
речь шла о сложных словах, получая, таким образом, изолированные слова и морфемы, семантика которых
могла быть четко установлена.
Предлагая вариант членения текста Самаведы на слова для перевода и комментария, Фортунатов обраща-
ется к ведийской традиции пада-патха. По Фортунатову, текст пада «любопытен как ученый труд, представ-
ляющий собою первый опыт критического и экзегетического изучения Вед. В тексте «пада» каждое слово не
только приводится в его первоначальной форме, но и делится на составные части, если это слово сложное
(или, по крайней мере, считалось сложным) или если составители этого текста желали выделить некоторые
суффиксы. Очень естественно, что Веды отличаются одна от другой в подробностях того принципа, по кото-
рому выработан текст пада для каждой из них» [4; 51]. Поскольку основания для сегментации слитного текста
на слова могут отличаться в разных научных школах, брахманы предлагали различные варианты подобного
членения, причем многие из них отражали совершенно фантастическую и субъективную традицию семанти-
ческого этимологизирования, представленную еще в брахманах и достигшую наивысшего развития в трактате
Яски Нирукта. В частности, Фортунатов указывает на то, что вариант пада анализируемого им текста Сама-
веды правильно делит слово samarya сходка на sam-arya и производит его от глагола sam-ar сходиться, сбе-
гаться, откуда происходит значение толпа, собрание (например, собрание общины для проведения религи-
озных обрядов). В дальнейшем слово приобрело значение собрание для сражения, битвы, враждебной стыч-
ки. Тогда как вариант пада к тексту Ригведы ошибочно делит это же слово на sa-marya. «Это последнее
деление вызвано ложною этимологией слова, от mar умирать, так как samarya употребляется иногда для бит-
вы» (например, в Ригведе IX, 85, 2 [3: 75]) [4; 159—160].
Фортунатов предупреждает об опасности неверного деления слитного текста на слова, а, следовательно, и
ошибочной интерпретации семантики текста. Он настаивает на критическом отношении к предложенным
брахманами вариантам членения текста, так как верное морфемное членение слова и его этимология прояв-
ляются лишь при сопоставлении санскритского слова с аналогичными словами в других индоевропейских
языках, привлечение которых, конечно, было недоступно для индийских языковедов. Фортунатов приводит
примеры, когда «текст пада не мог представить верного деления, вследствие того, что этимология известного
слова не могла быть добыта из одного древнеиндийского языка. Так, например, наречие āvis явно делится
здесь на ā-vis, ā — префикс, а vis возводят к vid знать… Это слово принадлежит именно к числу тех, этимо-
логия которых может быть понята лишь из сравнения с родственными языками. Я считаю совершенно вер-
ным сближение āvis со старославянским явѣ местн. пад. (рус. явь, наяву)… Первоначальное значение корня
было замечать, откуда могли специализироваться дальнейшие значения, по отношению ли к органу зрения,
или по отношению к органу слуха. К тому же корню принадлежат: греч. οὖς, лат. auris из (ausis), лит. ausis,
ст.слав. ухо, гот. auso (ausan)» [4; 52].
Необходимость привлечения материала языков индоевропейской семьи для правильного понимания сан-
скритского текста доказывается автором при интерпретации слов Самаведы. Например, слово vana (лес) по-
чему-то используется для обозначения неба, светлого воздушного пространства, властителем которого явля-
ется Индра. В Ригведе вана обозначает светлое небо (I. 24.7) [2; 29] и в глоссарии Нигханту (1.5) слово vana
стоит в ряду с raçmināmāni, т. е. в числе ведийских названий луча света [6; 46]. Индологи пытались обнару-
жить семантическое сближение вана со значением лес, дерево, деревянная посуда, чан для Сомы и вана —
воздушное пространство, луч света. Очевидно, что предлагаемые параллели выглядели субъективными и

29
произвольными. Фортунатов и здесь предлагает обратиться к материалу других индоевропейских языков. Он
пишет: «Вана (сияние) не имеет ничего общего по происхождению с вана (лес). Лес происходит от корня
van — рубить, губить, а сияние родственно слову древнесаксонскому wanum блестящий. С van (сиять) дол-
жен находиться в родстве корень van (желать, возбуждать желание)» [4; 88—89].
Итак, сравнение с индоевропейскими языками помогает индологу выявить утраченные значения слов Са-
маведы. Европейцы, отстоящие во времени и пространстве от породившей саманы древнеиндийской культу-
ры, могут лишь догадываться об истинном значении текстов, предлагая более или менее правдоподобные
варианты прочтения, даже сами индусы оказываются беспомощны перед сложнейшим эзотерическим тек-
стом, полным символов и закодированных смыслов. Фортунатов пишет: «Индия дала европейской науке тек-
сты священных гимнов и изречений в самой тщательной редакции, она дала вместе с тем и громадную лите-
ратуру, порожденную этими текстами, но истинного значения, смысла текстов она часто не могла передать
нам, так как для нее самой этот смысл давно уже был утрачен» [4; 57]. В частности, по мнению Фортунатова,
Бык — Сома потому называется «предшествующий утренней заре», что жертвоприношение Сомы проводи-
лось перед рассветом, а мычание Быка-Сомы (mimeti или mimāti) может быть звукоподражанием, поскольку
именно с таким звуком падают в таз капли Сомы.
Приложение к работе «Несколько страниц из сравнительной грамматики индоевропейских языков» яви-
лось первой на русском языке исследованием по индоевропейской компаративистике. Фортунатов вводит
читателей в полемику относительно происхождения некоторых глагольных и именных флексий в санскрите,
приводя параллели из других индоевропейских языков, обращаясь даже к гипотетически реконструируемому
праиндоевропейскому языку. Фортунатов решительно высказывается в поддержку активно критикуемой ги-
потезы агглютинации Франца Боппа, в рамках которой индоевропейское слово рассматривается как результат
сложения двух типов корней — корня знаменательного слова и местоименного корня. Он пишет: «Учение
Боппа о присутствии местоименных корней в глагольных окончаниях составляет для меня бесспорную исти-
ну; … все возражения, которые представлялись до сих пор против теории агглутинации, дали, по моему мне-
нию, только большую прочность этой теории и нимало не поколебали ее. Таким образом, я считаю, совер-
шенно верным то, что напр. форма asmi состоит из глагольного корня as в соединении с местоименным кор-
нем, обозначающим первое лицо» [5; 40]. В окончаниях глагольного спряжения Фортунатов видит личные
местоимения 1 и 2 лица и указательное местоимение для 3 лица.
Фортунатов критикует компаративистов-предшественников, в частности, Августа Шлейхера за то, что они
видели единство там, где его не было. Фортунатов допускает параллельное существование многочисленных
вариантов личных и указательных местоимений — звуковых жестов. «Местоименные корни были разнооб-
разны, и это разнообразие осталось за ними и тогда, когда они сделались составною частью языка» [5; 40].
Совершенно необязательно стремиться возвести разные флексии к общему источнику в праиндоевропейском
языке, ведь вариация глагольных флексий может объясняться одновременным существованием окончаний,
например, mi и ma для указания на 1 лицо глагола [5; 47]. Что касается медиальных окончаний, то и здесь
Фортунатов допускает существование вариантов, которые впоследствии стали использоваться для выражения
значения среднего залога. Он пишет: «В медиальном -mai, -sai, -tai, несомненно, кроются местоименные кор-
ни, употреблявшиеся в значении первых двух лиц и в общем указательном, но ни это убеждение, ни тем бо-
лее фонетический анализ не могут навести нас на мысль о происхождении -mai, -sai, -tai из -mami, -sasi, -tati»
[5; 48]. Мы видим, что в данном случае Фортунатов не стремится в рассматривать любой формант как резуль-
тат агглютинации, допуская самостоятельное развитие различных флексий. Вслед за А. Поттом и
Г. Курциусом Фортунатов предлагает выводить медиальные окончания из «усиления» окончаний -mi, -si, -ti >
-mī, -sī, -tī с ударением на гласной, предлагая в данном случае рассматривать фонетические изменения как
явление звукового символизма, считая звуки выразителями определенной грамматической семантики: «с бо-
лее сильным окончанием язык стал соединять и бóльшую интенсивность смысла, и таким-то образом созда-
лась грамматическая категория медиума» [5; 55].
Таким образом, Фортунатов, являясь сторонником Франца Боппа в вопросе о происхождении индоевро-
пейского слова из агглютинации двух типов корней, предостерегает лингвистов от схематичного и односто-
роннего понимания сложнейшего процесса образования индоевропейских флексий. Фортунатов предлагает
учитывать аналогию, звуковой символизм, ассимиляцию и диссимиляцию и прочие процессы, часто различ-
ной направленности, действующие в праиндоевропейском языке в целом, и в отдельных древнейших индоев-
ропейских языках. Исследование Фортунатова было выполнено с учетом важнейших достижений европей-
ской компаративистики. Развивая сравнительно-историческое языкознание в России, Фортунатов начинает
читать в Московском университете курсы по сравнительно-исторической фонетике и морфологии индоевро-
пейских языков по кафедре сравнительного языковедения и санскритского языка. Интерес к санскриту не
ослабевал у Фортунатова на протяжении всей его жизни. В частности, именно на материале санскрита в со-
поставлении со славянскими и балтийскими языками были сформулированы знаменитые законы
Ф. Ф. Фортунатова об акцентуации. Очевидно, что именно диссертация Фортунатова — его первое научное
сочинение определило вектор развития его научных интересов.

30
 Примечания
1
Самаведа — одна из четырех древнейших самхит-сборников ведийских гимнов (наряду с Ригведой, Яд-
журведой и Атхарваведой). Самаведа представляет собой собрание гимнов Ригведы, которые исполнялись с
музыкальным сопровождением, то есть распевались на различные мотивы брахманами во время ритуального
жертвоприношения. Не случайно поэтому Самаведу называют «ведийской литургией».
2
Критическое издание текста Самаведы Фортунатов осуществляет на базе сопоставления трех рукописей:
одной из парижской библиотеки Bibliothèque Nationale № 176 Dev. и двух рукописей из лондонской библио-
теки при India Office № 665 и № 280.
3
См., например, работу Востокова А. Х. по изданию Остромирова евангелия (памятник XI века) с парал-
лельным текстом на древнегреческом языке и с лингвистическим комментарием [1].
4
Каждая самхита существовала, очевидно, в виде многочисленных редакций, лишь малая часть которых
сохранились до нашего времени. Самаведа, как представляется, была лидером по количеству редакций (тра-
диция сообщает о 1000 редакциях). Существование многочисленных вариантов текста Самаведы объясняется
тем, что самхиты могут отличаться друг от друга не только составом саман, их группировкой в составе сбор-
ника, но и вариантами их музыкального исполнения.
5
Диссертационное исследование Ф. Ф. Фортунатова представляет собой вступительную статью, издание
текста Самаведы и комментарий к тексту, а также Приложение «Несколько страниц из сравнительной грам-
матики индоевропейских языков». Поскольку основной текст и Приложение имеют отдельную нумерацию
страниц, в списке литературы эти тексты приводятся отдельно.
6
В Ригведе II.43.2 говорится: udgāteva … sāma gāyati ты поешь напев, как удгатар [2; 286].
7
Этот текст был издан Бенфеем Die Hymnen des Sāma-veda, herausgegeben, übersetzt und mit Glossar
versehen von Theodor Benfey. Leipzig. 1848.
8
Bibliotheca Indica New Series, 218, 224, 235, Calcutta 1871. Sāma-Veda-Sanhitā with the Commentary of
Sāyana Ācārya, edited by Satyavrata Sāmaçramī.

Список литературы
1. Остромирово Евангелие 1056—57 года с приложением греческого текста евангелий и с грамматически-
ми объяснениями, изданное А. Востоковым. — Санкт-Петербург, 1845.
2. Ригведа. Мандалы I—IV. Вступительная статья, перевод и комментарии Т. Я. Елизаренковой. — 2-е изд.
— Москва, 1999.
3. Ригведа. Мандалы IX—X. Вступительная статья, перевод и комментарии Т. Я. Елизаренковой. — Моск-
ва : Наука, 1999.
4. Фортунатов, Ф. Ф. Sāmaveda-Āranyaka-Samhitā / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1875. — С. 1—180.
5. Фортунатов, Ф. Ф. Sāmaveda-Āranyaka-Samhitā. В Приложении несколько страниц из сравнительной
грамматики индоевропейских языков / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1875. — С. 1—67.
6. The Nighaṇṭu and the Nirukta. The oldest indian treatise on etymology, philology and semantics. Text and
translation by Lakshman Sarup. — Delhi : Varanasi, Patna, 1967.

А. В. Жуков
ЛГУ имени А. С. Пушкина, Санкт-Петербург, Россия
angen.zhosse@yandex.ru

СЕМАСИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ В НАУЧНОМ НАСЛЕДИИ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА

Современные направления теоретического осмысления
семасиологических проблем складывались постепенно
и во многом опираются на старые работы [1].

Семасиологические идеи Ф. Ф. Фортунатова рассматриваются в контексте науки о языке его времени, в том числе в свете
развития в трудах его учеников и последователей в конце XIX — начале XX в.
Ключевые слова: семасиология, языковой знак и значение, представление, язык и мышление, формальные и неформаль-
ные значения, слитные слова и речения.

A. V. Zhukov, Leningrad state University named after A. S. Pushkin, St. Petersburg, Russia
angen.zhosse@yandex.ru
Semasiological ideas in the scientific heritage of F. F. Fortunatov

31
The semasiological ideas of F. F. Fortunatov are reviewed in the context of the linguistic studies of his time, including the works of
his disciples and followers in the late XIX — early XX centuries.
Keywords: semasiology, language sign and meaning, representation, language and thinking, formal and informal meanings, fused
words and sayings.

Московская лингвистическая школа Ф. Ф. Фортунатова, как и другие ведущие школы России, в своем за-
конченном виде сформировавшиеся на рубеже XIX—XX вв., органично вобрала в себя характерные черты
прежних и новых, нарождающихся научных направлений. В этом отношении показательно название одной из
статей, посвященной этой школе [2].
Ф. Ф. Фортунатов вошел в историю науки о языке прежде всего как выдающийся индоевропеист и грам-
матист. Вместе с тем, в его немногочисленных трудах рассеяно немало плодотворных идей, касающихся дру-
гих аспектов языкознания и сохранивших свою ценность для последующего времени, в том числе для совре-
менности. К ним, безусловно, относятся и его высказывания и суждения о содержательной стороне языковых
явлений — слов, словосочетаний и предложений. В этом плане наиболее значим его университетский курс
«Сравнительное языковедение».
«Изучение истории языка, — пишет автор, — прежде всего должно быть изучением истории звуковой
стороны и значений языка, а так как история звуковой стороны и история значений в языке представляют
собою явления, не зависящие одни от других, то потому и изучение тех и других явлений образует в языкове-
дении особые отделы этой науки, не зависящие один от другого. Тот отдел языковедения, в котором изучает-
ся история значений в данном языке или в данных языках (следовательно, и в человеческом языке вообще),
называется с е м а с и о л о г и е ю .
Всякие изменения значений в языке происходят вследствие действия психологических законов ассоциа-
ции духовных явлений, т. е. вследствие ассоциаций, устанавливающихся по отношению к представлениям
слов в их связи между собою, так и с другими духовными явлениями; всякое изменение значения в языке яв-
ляется результатом ассоциации представлений по сходству, или по смежности, и, следовательно, конечные
объяснения для семасиологических явлений языка мы находим в психологии, в известных психологических
законах» [3].
Семасиология, как следует из приведенного высказывания, мыслится Фортунатовым как особая дисцип-
лина, изучающая значения слов в их историческом развитии. Разгадку семасиологических явлений необходи-
мо при этом искать, руководствуясь знанием законов психологии.
Фортунатов понимает язык как определенным образом организованную, психическую по своей природе и
социально обусловленную знаковую систему, а сам языковой знак как сочетание звука и значения. Внешняя
сторона знака материальна, причем эта материя может быть звуковой или графической (буквенной). Духов-
ные явления существуют в виде «представлений знаков для мысли». Представления по закону психической
ассоциации связывают, с одной стороны, обе стороны языкового знака, а с другой — различные знаки друг с
другом как по сходству, так и по смежности.
Наука о значении (семасиология, семантика) восходит к трудам В. фон Гумбольдта и в течение всего
XIX в. укрепляется и развивается благодаря исследованиям Г. Штейнталя, В. Вундта, К. С. Аксакова,
Н. П. Некрасова, А. А. Потебни, М. Бреаля, Г. Пауля, М. М. Покровского и др. [4—8]. Объединяющим пафо-
сом этих исследований при всём их своеобразии и различии была идея единства формы и содержания в язы-
ке, единства языка и мышления, органического единства значения и способов его выражения.
«Действительно, значения слов в любом языке по большей части таковы, что между данными звуками
слова и тем, что ими обозначается, не существует непосредственной связи; всякий звук речи или всякий ком-
плекс их сам по себе одинаково способен иметь в языке всякие значения» [9]. Эта мысль позже будет сфор-
мулирована Ф. де Соссюром как принцип произвольности языкового знака, от которого «зависит весь меха-
низм языка» [10]. «Отсутствие внутренней необходимой связи между формой слова и его значением позволя-
ет слову означать все более и более усложняющиеся понятия, не изменяясь в своей форме» [11].
Фортунатов особо подчеркивает обобщающую и абстрагирующую роль языковых знаков в актах мышле-
ния и в процессе говорения. Слово способно вызывать в нашем сознании не только образ (представление)
предмета (например, берёзы), но и представление обобщённого и отвлеченного признака предмета (например,
белизны) [12].
Одним из центральных понятий учения Фортунатова является его определение формы слова как способ-
ности выделять в нем основу и окончание [13]. Принципиально важным было в опоре на это понятие разгра-
ничение Фортунатовым полнознаменальных слов (наделенных вещественным значением) и слов неполнозна-
менательных (служебных) [14], а также в связи с этим подразделение форм словоизменения и словообразова-
ния [15]. «Говорить о разных формах слова, не придавая термину никакого специального философского
значения, — подчеркивал Л. В. Щерба, — можно и должно тогда, когда у целой группы конкретно разных, но
по звукам сходных слов мы наблюдаем не только что-то фактически общее, а единство значения» [16].
Опора на языковую форму позволяет исследователю материализовать и объективировать сложные сема-
сиологические процессы, происходящие в языковом мышлении и в речевой деятельности. Тем самым, «фор-
32
мальная принадлежность слов становится основой их изучения, а языковой формализм закладывается в осно-
вание методологии науки о языке» [17]. В свете сказанного возможны и новые аспекты осмысления учения
А. А. Потебни о внутренней форме как синтезе внешней формы и значения.
В. М. Солнцев справедливо заметил в одной из статей: «Трудности и разногласия в определении того, что
такое значение, во многом обусловлены тем, что значение относится к сфере явлений, не поддающихся пря-
мому наблюдению и измерению» [18]. Думается, приоритет формы в концепции Фортунатова и его школы
является попыткой сделать языковой знак и значение более доступными для объективного научного наблю-
дения и «измерения». «От значения формы должно доходить до значения ее разнообразного употребления —
вот метод, которому мы следуем в решении каждого вопроса», — писал Н. П. Некрасов в труде «О значении
форм русского глагола» [19].
Основанное и возглавляемое Фортунатовым формальное направление в языкознании оценивалось совре-
менниками и учеными последующих поколений, как известно, неоднозначно. В связи с критическим отноше-
нием к научному наследию Фортунатова и его школы важным представляется свидетельство одного из бли-
жайших его учеников — Д. Н. Ушакова. «Надо признать, что громадная масса учителей не отдает себе отчета
о том, что название “формальный” — название условное, пожалуй, не совсем удачное, подающее повод не-
сведущим думать, будто так называемые “формалисты” рекомендуют не обращать внимание на значения
слов, вообще на смысл, ограничиваясь в изучении языка одной внешней формой. Вот это ходячее недоразу-
мение, основанное на простодушном понимании термина “формальный” в общежитейском смысле “поверх-
ностный, внешний”, надо в интересах методической работы рассеять» [20].
Значительным открытием Ф. Ф. Фортунатова стало его учение о с л и т н ы х с л о в а х и с л и т н ы х
р е ч е н и я х , глубоко осмысленное и творчески переработанное в «Синтаксисе русского языка»
А. А. Шахматовым и в классически завершенном виде представленное в трудах В. В. Виноградова. «Слитное
слово не разлагается на слова, входящие в его состав, без изменения значения, т. е. слитное слово является
одним цельным словом» [21]. И далее Фортунатов поясняет это положение на примере слов неприятель, не-
правда, зачем, почему, так как и др. Наряду со слитными словами в языке существует множество подобных
им по семантической природе слитных сочетаний слов, или слитных речений типа железная дорога, великий
пост и под. «Например, в русском языке такое сочетание слов, как железная дорога, однородно по значению
с слитным словом, так как по значению это сочетание слов не разлагается на слова железная и дорога в их
сочетании без изменения значения» [22].
Именно в приведенных высказываниях Фортунатова зародыш будущего учения об идиоматичности язы-
ковых единиц, положившего начало целой эпохе в развитии отечественного (в первую очередь советского)
языкознания.
Л. В. Щерба, конечно, имел все основания констатировать в статье, посвященной памяти
Ф. Ф. Фортунатова: «Но если в этой области (в сравнительной грамматике. — А. Ж.) некоторые крохи форту-
натовской мысли все же стали всеобщим достоянием, то гораздо хуже дело обстоит с общими идеями Фи-
липпа Федоровича о языке: они просто никому не известны» [23]. Очевидно, что и семасиологические идеи
ученого в той или иной степени относятся к разряду этих «крох», обладающих между тем потенциальной,
питающей научный поиск энергией.
История русского и европейского языкознания свидетельствует, что семасиологические взгляды
Ф. Ф. Фортунатова были восприняты, углублены, развиты и проверены на обширном языковом материале не
только его современниками, в первую очередь его непосредственными учениками и сподвижниками, но так-
же теми лингвистами, кто критически осмыслил наследие великого ученого. «Внутреннее единство слова, —
учил В. В. Виноградов, — обеспечивается не только единством его фонетического и грамматического соста-
ва, но и семантическим единством системы его значений, которое, в свою очередь, определяется общими за-
кономерностями семантической системы языка в целом» [24].

Список литературы
1. Звегинцев, В. А. Семасиология / В. А. Звегинцев. — Москва, 1957. — С. 8.
2. Вековищева, С. Н. Ф. Ф. Фортунатов: между двумя парадигмами / С. Н. Вековищева, Г. Т. Хугуни //
Вестник МГОУ. Сер. Лингвистика. — 2013. — № 6. — С. 13—19.
3. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс / Ф. Ф. Фортунатов // Фортунатов Ф. Ф.
Избранные труды. — Т. 1. — Москва, 1956. — С. 193.
4. Степанов, Ю. С. Семантика / Ю. С. Степанов // Лингвистический энциклопедический словарь. — Мо-
сква, 1990. — С. 438—440.
5. Кодухов, В. И. Общее языкознание / В. И. Кодухов. — Москва, 1974. — С. 65—70.
6. Васильев, Л. М. Современная лингвистическая семантика / Л. М. Васильев. — Москва, 1990. — С. 8—13.
7. Безлепкин, Н. И. Философия языка в России: К истории русской лингвофилософии / Н. И. Безлепкин. —
Санкт-Петербург, 2002.

33
 8. Кезина, С. В. К проблеме конститутивного метода семасиологических исследований / С. В. Кезина //
Известия Самарского научного центра Российской академии наук. — 2008. — № 1. — С. 237.
9. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов. — C. 117.
10. Соссюр, Ф. де. Труды по языкознанию / де Ф. Соссюр. — Москва, 1977. — С. 103.
11. Булич, С. К. Семасиология / С. К. Булич // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона.
71 п/т.
12. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов. — C. 119—120.
13. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов. — C. 136—137.
14. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов. — C. 124.
15. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительная морфология индоевропейских языков / Ф. Ф. Фортунатов // Из-
бранные труды. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 313.
16. Щерба, Л. В. Очередные проблемы языковедения / Л. В. Щерба // Языковая система и речевая деятель-
ность. — Ленинград, 1974. — С. 53.
17. Безлепкин, Н. И. Философия языка в России: К истории русской лингвофилософии / Н. И. Безлепкин.
— С. 99.
18. Солнцев, В. М. К вопросу о семантике, или языковом значении (вместо предисловия) / В. М. Солнцев //
Проблемы семантики. — Москва, 1974. — С. 3.
19. Некрасов, Н. П. О значении форм русского глагола / Н. П. Некрасов. — Санкт-Петербург, 1865. — С. 24.
20. Никитин, О. В. Александр Матвеевич Пешковский / О. В. Никитин [Электронный ресурс]. — URL:
http://samzan.ru/82873. Дата обращения 01.08.2018.
21. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов. — C. 173.
22. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов. — C. 174.
23. Щерба, Л. В. Ф. Ф. Фортунатов в истории науки о языке / Л. В. Щерба // Языковая система и речевая
деятельность. — Ленинград, 1974. — С. 403.
24. Виноградов, В. В. Русский язык (грамматическое учение о слове) / В. В. Виноградов. — Москва; Ле-
нинград, 1947. — С. 14.

А. Т. Хроленко
Курский государственный университет, Россия
khrolenko@hotbox.ru

ПЕРЕЧИТЫВАЯ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА:
КЛАССИЧЕСКИЙ ТЕКСТ И ЕГО СОВРЕМЕННЫЕ АССОЦИАЦИИ

Обсуждается вклад Ф. Ф. Фортунатова в развитие отечественной экофилологической мысли; анализируются идеи акаде-
мика, высказанные им в речи перед учителями русского языка.
Ключевые слова: Ф. Ф. Фортунатов, экология языка, экофилология, академия наук.

Khrolenko Alexander Timofeevich, Kursk State University, Russia

khrolenko@hotbox.ru
Rereading F. F. Fortunatov: Classical Text and its Modern Associations
The article contains a discussion of F. F. Fortunatov’s contribution into the development of eco-philological way of thinking in the
fatherland; there is the academician’s analysis of the ideas that he put forward when making a speech in front of the Russian lan-
guage teachers.
Keywords: F. F. Fortunatov, language ecology, eco-philology, academy of science.

Академик О. Н. Трубачёв, обратившись к тезису «Языкознание — это наука возвратов», пояснил его сле-
дующим образом. Получая в руки новые факты, мы возвращаемся к науке, «проигрываем» снова старые во-
просы, старые решения и вдруг видим, что они вовсе не такие «старые», что они оживают снова, а потому
необходимо возвращаться к великим идеям прошлого [1, 50].
Строго говоря, «наукой возврата» является любая гуманитарная дисциплина, по определению ориентиро-
ванная на текст. «Возврат» обусловлен принципиальным отличием гуманитарного познания от познания ес-
тественнонаучного. В естественных науках исследователь имеет дело с реальным объектом, который внепо-
ложен исследователю, поскольку природа существует вне человека. Объекты же гуманитарного познания
исследователю не даны прямо и непосредственно, а создаются им. В гуманитарном познании исследуемый
объект выделяется, проблематизируется и объясняется с точки зрения личности и ценностей самого исследо-
вателя. В силу этого изучаемая культурная информация всегда погружена в контекст исследовательского ин-
тереса. Фундаментальным признаком гуманитарных наук считают принципиальную неделимость объекта
34
исследования и изучающего этот объект субъекта. Эта неделимость объекта и субъекта филологического по-
знания предполагает необходимость двух взаимосвязанных процессов этого познания — понимания и диало-
га, — которые и заставляют познающего гуманитария постоянно возвращаться к объекту своего исследова-
тельского интереса.
Закономерен вопрос, что даст «возврат» применительно к научной классике, которая за полтора века изу-
чена более чем основательно. Имеем в виду научное наследие Ф. Ф. Фортунатова. Что прибавим к критике
образовательного процесса в средней школе в России конца XIX и начала XX вв. и что добавим к оценке син-
таксической теории академика? И что такое «возврат» в нашем случае?
Юбилей — законный повод для «возврата», а формой может стать читательская ассоциация, связь, возни-
кающая при определенных условиях между двумя или более психическими образованиями (ощущениями,
двигательными актами, восприятиями, идеями и т. п.). Возможно, ассоциацию можно квалифицировать и как
творческий резонанс. На первый взгляд, ассоциация — процесс весьма прихотливый, внесистемный, случай-
ный, неожиданный, однако во многих случаях этот процесс предопределен познавательной доминантой субъ-
екта. Доминанта может быть и индивидуально-исследовательской, и общенаучной. В наши дни такой доми-
нантой является экологический подход ко многим сторонам познаваемых явлений, в том числе и к классиче-
скому наследию, в котором мысль о необходимости сбережения языка и заботы о речи явно не
артикулируется.
Автор книги «Введение в экофилологию» [3] вправе задать себе вопрос, какое место в главе «Становление
отечественной экофилологической мысли» принадлежит Филиппу Фёдоровичу Фортунатову.
На наш взгляд, ближе всего к вопросам современной экофилологии стоит речь Ф. Ф. Фортунатова «О пре-
подавании грамматики русского языка в средней школе», произнесённая им 27 декабря 1903 г. на съезде пре-
подавателей русского языка в военно-учебных заведениях, хотя сам текст речи — при первом обращении к
классическому труду — повода задуматься об экологии родного языка вроде бы не дает, хотя косвенная связь
в неявной форме наличествует. Речь посвящена школьному образованию, а школа — это оплот культуры,
образование — стратегическая составляющая становления человека и основа безопасности общества и госу-
дарства. В речи, произнесенной Фортунатовым, есть критика школьного обучения грамматике, сформулиро-
ваны суждения об отличии обучения родному и иностранным языкам. Однако главное в другом.
Ассоциативно формулируются вопросы, во-первых, о субъектах экофилологии и, во-вторых, о сверхзада-
че обучения родному языку.
Традиционно субъектами экологии считают государство и общество. Государство создает соответствую-
щую инфраструктуру и условия, готовит и совершенствует кадры преподавателей русского языка, издает и
распространяет учебную и методическую литературу. Оно в большей степени отвечает за судьбу русского
языка за пределами России. Оно организует и совершенствует систему филологического образования, закла-
дывает в свой бюджет немалые финансовые затраты.
Участие общества реализуется в деятельности так называемых трансляторов культуры, под которыми по-
нимают те социальные структуры, в которых культура накапливается, преобразуется и передается. Традици-
онно к числу трансляторов культурологи причисляют (1) семью, (2) школу, (3) крестьянство и (4) интелли-
генцию. Ведущим направлением в экофилологических заботах о родном языке являются общественные ини-
циативы различного рода. Круг субъектов государством и обществом явно не ограничивается. Особое место
занимает каждый носитель языка, поскольку он одновременно и объект экофилологии (его воспитывает госу-
дарство и общество), и субъект этого процесса, поскольку эффект экологических усилий в основном зависит
от позиции и действий т.н. языковой личности.
Ф. Ф. Фортунатов — яркий представитель академической науки. Правомерен вопрос о месте академии на-
ук в области экологии языка. Считается, что академическая наука в заботах о родном языке занимает проме-
жуточное место по отношению к обществу и государству Ее организационные и финансовые возможности
напрямую зависят от позиции и потенциала государства, ее структурные учреждения создаются и контроли-
руются органами государственной власти. Однако ученые — это научная общественность, самоорганизую-
щаяся на принципах демократии. История свидетельствует, что академическая наука к своему языку безуча-
стно никогда не относилась. Опыт М. В. Ломоносова оказался весьма показательным и результативным. Ис-
тория создания Академии Российской и ее детища — словаря — поучительна. Академические структуры по
их предназначению и результатам деятельности так или иначе связаны со словосбережением.
Главное, что может обеспечить академическая наука, Ф. Ф. Фортунатов сформулировал в последнем абза-
це своей речи. «…Цель моей беседы была бы достигнута, если бы высказанные мною мнения, хотя бы в са-
мой незначительной степени, отразились у вас так или иначе на том идеале (выделено нами. — А. Х.), кото-
рый учитель не может не ставить перед собою в деле преподавания…» [2, 462]. Ключевое понятие здесь
«идеал». Замечательный ученый уверен, что «без лучей отрадного света, вносимого этим идеалом, слишком
томителен был бы его однообразно тяжелый труд учителя школы» [2, 462].
Так получилось, что за несколько лет до этой речи Л. Н. Толстой, принимая у себя молодого художника
Н. К. Рериха, только что написавшего свою дипломную работу — картину «Гонец» (1897), произнес слова,

35
ставшие афоризмом: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того
места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить выше — жизнь
все снесет. Пусть Ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет». «Править выше» — важнейшее
требование к речевому поведению. И определять, насколько выше, должна академическая наука.
Во-первых, к академическим заботам относится постоянный учет (по-современному, мониторинг) всех
использованных в речи новых слов — как заимствованных, так и окказиональных. Новая лексика русской
речи фиксируется в словарных подразделениях институтов РАН.
Во-вторых, фиксируемая новая лексика проходит лексикологическую экспертизу на предмет определения
статуса учитываемого словоупотребления — единичное, случайное, ситуативное употребление или заявка на
полноценное заимствование, «усыновление».
В-третьих, в случае благосклонного к новой единице результата экспертизы принимается решение о соот-
ветствии ее нормам русского литературного языка и целесообразности кодификации слова, т. е. включения в
академические толковые словари национального языка.
В-четвертых, результаты анализа делаются предметом процедуры неологии и неографии.
Вновь вернемся к тексту речи Ф. Ф. Фортунатова. Так что же для академика «править выше»? Читатели
обычно обращают внимание на критику Фортунатовым трех самых распространенных ошибок — смешение
звуков и букв; смешение фактов, существующих в данное время в языке, с теми, которые существовали пре-
жде; смешение грамматических классов слов или сочетаний слов с классами того, что обозначается отдель-
ными словами и сочетаниями слов. Не остается без внимания читателей теория словосочетаний как стержня
синтаксического строя языка [2, 441—446].
Однако суждениям автора о лингвотеоретических ошибках и концепции сугубо синтаксического анализа
предшествуют мысли о языке как орудии мышления. «…Язык представляет собою не только средство для
выражения мысли, но также и орудие для мышления…Язык в процессе нашей устной речи, когда мы гово-
рим, выражаем наши мысли, существует потому, что он существует в нашем мышлении» [2, 435]. Это тезис
позже лег в основу концепции кодовых переходов во внутренней речи, разработанной советским психологом
Н. И. Жинкиным. Из сказанного вытекает, что педагогическая цель теоретического изучения грамматики «со-
стоит в развитии, путем упражнения, мыслительных способностей учащихся, т. е. в приобретении ими навыка
правильно думать, и индуктивным, и дедуктивным способом» [2, 433]. И эта цель филологии, особо подчер-
кивает ученый, однородна «с педагогической целью изучения математики» [2, 433]. У фундаментальной про-
блемы связи языка и мышления есть и сугубо личностный момент, важный для языковой личности, посколь-
ку родной язык «тесно связан с внутренним я каждого говорящего и думающего на нем». Правомерен вывод
о том, что «изучение грамматики родного языка может поэтому способствовать, между прочим, развитию
самонаблюдения» [2, 433].
Суждения Ф. Ф. Фортунатова об органичной связи языка и мышления неизбежно подводят нас к выводу о
том, что главным в изучении грамматических тем являются не орфограммы, не отработка правописания слов
с «ятем», а «занятия самим ли русским языком (выделено нами. — А. Х.), или образцовыми произведениями
русской литературы» [2, 432]. Сказано это было 115 лет тому назад и актуально доныне. Так что знаменитая
речь выдающегося русского филолога занимает достойное место в становлении отечественной экофилологи-
ческой мысли.

Спискок литературы
1. Трубачёв, О. Н. В поисках единства. Взгляд филолога на проблему истоков Руси / О. Н. Трубачёв. —
Москва, 1997.
2. Фортунатов, В. В. О преподавании грамматики русского языка в средней школе / В. В. Фортунатов //
Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 429—462.
3. Хроленко, А. Т. Введение в экофилологию : учеб. пособие / А. Т. Холенко. — Москва, 2017.

Е. В. Петрухина
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Россия
elena.petrukhina@gmail.com

ГРАММАТИКАЛИЗАЦИЯ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ ФОРМАНТОВ

И СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ ФЛЕКСИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
(В СООТНОШЕНИИ С УЧЕНИЕМ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА О ГРАММАТИЧЕСКОЙ ФОРМЕ)1

В теории Ф. Ф. Фортунатова о грамматической форме слова были заложены важные идеи, с одной стороны, разграниче-
ния словоизменения и словообразования, а с другой — их взаимодействия в русском языке. В статье в связи с этими
36
идеями рассматриваются противоположные, но взаимосвязанные явления: словообразовательные функции флексий (на-
пример, окончаний множественного числа при образовании слов типа счет — счеты, бег — бега; окончаний прилага-
тельных при их субстантивации) и грамматикализация словообразовательных категорий (фазисно-временных категорий
глагола с префиксами за-, у-, по- и др.).
Ключевые слова: грамматическая форма, грамматикализация, флексия, модификация.

Elena Vasiljevna Petrukhina, Moscow Lomonosov state university, Russia

elena.petrukhina@gmail.com
Grammaticalization of word-formation formants and word-formation function of inflections in the Russian language (in
keeping with F. F. Fortunatov’s study on grammatical form)
In his theory of grammatical form of the word F. F. Fortunatov has stated a number of important ideas, drawing a line between
inflection and word-formation on the one hand, and showing their interaction in the Russian language on the other. The article
discusses, in connection with these ideas, opposing, but interrelated phenomena, namely, word-formation functions of inflections
(for example, plural inflections in the formation of such words as sch’ot — sch’oty (account — abacus), b’eg — b’ega (running —
racing); adjective inflections when they are substantivized) and grammaticalization of word-formation categories (phasic and tem-
poral categories of verbs with prefixes за-, у-, по- etc.).
Keywords: grammatical form, grammaticalization, flexion, modification.

1. Вступление. Вопросам формальных и семантических отношений между словообразованием и морфологией

в отечественном языкознании всегда уделялось большое внимание, так как тесное взаимодействие словообразова-
тельной и грамматической систем является важной типологической особенностью русского языка (см. работы
В. В. Виноградова, Е. А. Земской, Е. С. Кубряковой, И. С. Улуханова, Ф. Леманна, Е. В. Петрухиной и др.). Это
взаимодействие проявляется во влиянии словообразовательных морфем на парадигмы словоизменения, участии
флексий в образовании новых слов, в использовании словообразовательного механизма для грамматического
формообразования, а также в грамматикализации словообразовательных типов.
2. Идеи Ф. Ф. Фортунатова о соотношении словоизменения и словообразования. Изучение взаимо-
действия словоизменения и словообразования в русистике во многом было предопределено учением
Ф. Ф. Фортунатов о грамматической форме слова и вычленении в ее составе основных и аффиксальных эле-
ментов. Как известно, по Ф. Ф. Фортунатову, «формой отдельных слов называется… способность отдельных
слов выделять из себя для сознания говорящих формальную и основную принадлежность слова» [5; 136], т. е.
аффикс и основу. «Аффикс в слове — это та часть, которая видоизменяет значение другой части в слове, на-
зываемой по отношению к аффиксу основою» [5; 72]. При этом видоизменения могут быть двух типов —
грамматического и словообразовательного характера, соответственно выделяются «формы словоизменения»
и «формы словообразования» [5; 155].
В учении о форме слова Ф. Ф. Фортунатова заложена как идея сходства форм словоизменения и словооб-
разования в русском языке — оба типа называются «грамматическими формами», так и идея их системных
различий — последние определяются по остаточному принципу. Если формы словоизменения определяются
на основе их синтагматических функций (они обозначают «различия в отношениях данных предметов мысли
к другим предметам мысли в предложениях»), то все остальные формы, способные «выделять из себя для
сознания говорящих» аффикс и основу и не являющиеся формами словоизменения, «называются формами
словообразования» [5; 155]. Они могут быть тоже двух типов: «а) формы, обозначающие различия в извест-
ном изменяющемся признаке отдельных предметов мысли, обозначаемых основами данных слов в этих их
словообразовательных формах (например, словообразовательные формы в словах: беленький, красненький и
белый, красный или, например, словообразовательные формы числа в словах волк — волки; зверь — звери и
др.), и б) формы, обозначающие отдельные предметы мысли в известном их отличии от других предметов
мысли, обозначаемых основами этих слов в других словах, не имеющих данной словообразовательной формы
(например, словообразовательная форма слов писатель, читатель в их отношении к словам писать, чи-
тать)» [5; 220—221].
В теории Ф. Ф. Фортунатова были намечены важные идеи анализа русского словообразования, в частно-
сти разграничения различных типов деривации и словообразовательных форм, которые в ономасиологиче-
ской теории М. Докулила позже предстанут как типы лексической деривации — модификации и мутации.
Словообразовательные формы типа беленький, красненький, представляющие, по Ф. Ф. Фортунатову, «разли-
чия в изменяющемся признаке отдельных предметов мысли» (см. выше), соответствуют их модификации в
определении М. Докулила, когда к содержанию исходного понятия добавляется дополнительный признак,
обогащающий это понятие, в результате чего создается более специфицированное название того же предмета
или явления действительности [6; 46]. А писатель, читатель, — обозначающие, по Ф. Ф. Фортунатову, «от-
дельные предметы мысли в известном их отличии от других предметов мысли» (см. выше), служат созданию
номинации нового явления или предмета на основе его отношения к исходному, что в теории М. Докулила
рассматривается как словообразовательная мутация [6; 46—47].

37
 3. Разная трактовка форм множественного числа имен существительных. В русском языкознании не
была принята идея Ф. Ф. Фортунатова о трактовке флективных форм, в частности форм множественного чис-
ла имен существительных, в которых модифицируется значение исходной формы, как словообразователь-
ных — формы множественного числа имен существительных обычно рассматриваются как словоизменитель-
ные формы. При этом необходимо отметить, что именно в системе морфологических форм, которые выража-
ют не синтаксические отношения между словами в предложении, а качественные и количественные
параметры и характеристики объектов внеязыковой действительности, происходит наибольшее сближение
словообразования и морфологии. В частности именно у таких категорий — числа имен существительных,
категорий вида и залога глагола, причастий и др. — более последовательно реализуются словообразователь-
ные функции флексий. Например, мы говорим о словообразовании во многих случаях при образовании форм
множественного числа от абстрактных и вещественных существительных (типа счеты, бега). Ср. шкалу по-
степенных переходов от словоизменения к словообразованию (от типовых грамматических к более индиви-
дуальным словообразовательным значениям): стол — столы, книга — книги // вино — вина, сыр — сыры /
фантазия — фантазии, свобода — свободы, кошмар — кошмары, ужас — ужасы, страх — страхи, мука —
муки / пошлость — пошлости, низость — низости, дерзость — дерзости / дождь — дожди, мороз — моро-
зы, ветер — ветра /, снег — снега, песок — пески / заготовка — заготовки, закупка — закупки / съемка —
съемки, сбор — сборы, гуляние — гуляния // посадка — посадки, бег — бега, выбор — выборы, лес — леса
(строительные). При этом по-прежнему дискутируется вопрос, где же проходит здесь граница между слово-
изменением и словообразованием.
4. Роль флексий при субстантивации прилагательных. Словообразовательные функции флексий в рус-
ском языке требуют большего внимания и систематического изучения — функции флексий в системе спосо-
бов русского словообразования практические не упоминаются (например, при образовании производных со
значением женскости: заведующий → заведующая, рабочий → рабочая; при адъективации причастий: сму-
щенная улыбка, блестящие способности). Участие флексий в различных деривационных процессах — обра-
зовании новых лексем, лексико-семантических и стилистических вариантов слова, является актуальным во-
просом исследования и описания морфологии и словообразования современного русского языка.
Так, парадигма прилагательного и причастия при субстантивации преобразуется количественно — у суб-
стантивата сохраняется лишь часть парадигмы мотивирующего слова, и качественно — флексии прилага-
тельного или причастия трансформируются в словообразовательные окончания-суффиксы имени существи-
тельного. Об этом писал В. В. Виноградов: «Окончания прилагательных, попадая в категорию предметности,
там функционально преобразуются. Они становятся окончаниями-суффиксами существительного, переставая
быть знаками качества» [1; 158]. Субстантивация имен прилагательных, сопровождаемая преобразованием
окончаний, — это продуктивный исконный способ словообразования, который был поддержан также взаимо-
действием русского языка с церковнославянским [2]. Субстантивация активна при образовании абстрактных
имен и философских понятий (прекрасное, прошлое, былое), научных терминов (ср., например, лингвистиче-
ские термины означаемое, означающее, производное), конкретных номинаций помещений (учительская, гос-
тиная, ванная), лиц (военный, дежурный, постовой), пород собак (легавая, гончая, борзая), документов, офи-
циальных бумаг (курсовая, докладная, объяснительная), лекарств (снотворное, болеутоляющее) и др. При
анализе этого способа словообразования необходимо учитывать роль флексий.
В пределах модификационного словообразования происходит и противоположный процесс — граммати-
кализация форм словообразования и их приближение к грамматическим формам.
5. Грамматикализация словообразовательных категорий. При разграничении форм словоизменения и
форм словообразования необходимо рассмотреть пути их взаимодействия и возможности образования в рус-
ском языке деривационных морфологических категорий, когда морфемы могут выполнять как чисто слово-
образовательную, так и грамматическую функцию. Системный характер такое взаимодействие имеет при ви-
дообразовании и взаимодействии разных типов возвратной деривации. Результатом тесного взаимодействия
форм словообразования и словоизменения является возможность промежуточных грамматических категорий,
а именно грамматических деривационных категорий, таких как категория глагольного вида [3].
Взаимодействие словообразования с грамматикой в русском языке реализуется также в пополнении ин-
вентаря грамматических форм за счет словообразовательных средств и их грамматикализации. В теории
грамматикализации, исследования которой получили новый импульс в последней трети ХХ в. в связи с сери-
ей типологических работ о формировании грамматического строя языков, роль словообразования недооцени-
вается, прежде всего потому, что в типологических работах по грамматикализации недостаточное внимание
уделяется славянским языкам. Важными факторами грамматикализации модификационных словообразова-
тельных типов являются: словообразовательный механизм деривации некоторых грамматических форм; «втя-
гивание» словообразовательных типов в сферу обязательности выражения значений и участие дериватов в
синтаксических и дискурсивных правилах. Так, анализ употребления видов и закономерностей модификаци-
онного глагольного словообразования показывает тесное взаимодействие грамматической и словообразова-
тельной деривации русского глагола на основе концепта предела действия как его временной границы. Важ-

38
ным результатом этого взаимодействия является грамматикализация некоторых производных глаголов (начи-
нательных с приставками за-, по-, -у; делимитативов с приставкой по-), т. е. приближение их по функциям к
видовым парам и участие этих дериватов в целом ряде синтаксических правил и закономерностей построения
повествовательных текстов. Словообразовательные значения приобретают черты, свойственные грамматиче-
ским значениям, а именно свойства обязательности и пониженной интенциональности употребления в неко-
торых типах контекста. Так, при повествовании в плане прошедшего времени в русском языке высока степень
обязательности выражения начальной границы непредельной деятельности или процесса, включенных в це-
почку сменяющих друг друга действий. Подробнее о грамматикализации аспектуальных словообразователь-
ных значений см. в [4].
Учет названных выше закономерностей взаимодействия грамматической и словообразовательной дерива-
ции позволит полно и непротиворечиво описать соотношение формообразования и словообразования в со-
временном русском языке, деривационный потенциал русских флексий и участие словообразовательных мо-
делей в выражении грамматических значений.

Примечания
1
Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ 17-04-00532-ОГН/18 «Исконные и заимствованные фор-
манты и модели в русском словообразовании на славянском фоне: семантические отношения, типы взаимо-
действия, стилистический потенциал».

Список литературы
1. Виноградов, В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове / В. В. Виноградов. — Москва; Ленин-
град, 1972.
2. Ефимова, В. С. Наименования лиц в старославянском языке: Способы номинаци и приоритеты выбора /
В. С. Ефимова. — Москва, 2011.
3. Петрухина, Е. В. Русский вид как морфологическая деривационная категория в контексте современных
исследований видовой коррелятивности / Е. В. Петрухина // Scando-Slavica. — 2014. — Т. 60. — № 2. —
С. 253—274.
4. Петрухина, Е. В. Проблемы грамматикализации в современном русском языке / Е. В. Петрухина,
С. В. Соколова // Проблемы функциональной грамматики: категоризация семантики. — Санкт-Петербург,
2008. — С. 130—139.
5. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение, общий курс 1901—1902 гг. / Ф. Ф. Фортунатов // Из-
бранные труды. — Москва, 1956. — Т. 1.
6. Dokulil, M. Tvoření slov v češtině. 1. Teorie odvozování slov / М. Dokulil. — Praha, 1962.

А. В. Никитевич
Гродненский государственный университет имени Янки Купалы, Гродно, Беларусь

НАСЛЕДИЕ ФОРМАЛЬНОЙ ШКОЛЫ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА

И МЕТОДОЛОГИЯ ПРЕПОДАВАНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА В СОВРЕМЕННОЙ ШКОЛЕ

В статье рассматриваются некоторые аспекты методологии преподавания русского языка в современной школе, особен-
ности используемых в настоящее время школьных учебников в связи с достижениями представителей русской формаль-
ной школы и особенностями психологии восприятия языковых явлений на уровне обыденного сознания.
Ключевые слова: методология преподавания русского языка, склонение, грамматические категории.

Nikitevich A. V., Yanka Kupala State University of Grodnо, Grodno, Belarus

anikit@inbox.ru
The heritage of F. F. Fortunatov’s formal school and the Russian language teaching methodology at contemporary school
The article examines some aspects of the Russian language teaching methodology at contemporary school, the peculiarities of
presently used textbooks in regard with the achievements of the Russian formal school representatives and with the peculiarities of
the psychology of perceiving language phenomena at the level of everyday consciousness.
Keywords: Russian language teaching methodology, declension, grammatical categories.

«Тема о взаимоотношении методологии и методики в той или иной области научного знания принадлежит
к числу излюбленных в новейшей методической литературе. За последние 5—6 лет она не сходит со страниц
наших педагогических книг и журналов. Соответственно и самые термины «Методика» и «Методология»

39
постоянно мелькают на этих страницах. Однако нельзя сказать, чтобы от столь частого употребления терми-
ны эти выиграли в своей определенности и четкости…» [7, 230].
Это датировано 1931 г.! Эти слова принадлежат одному из самых ярких представителей Московской фор-
мальной школы, ученику Ф. Ф. Фортунатова, А. М. Пешковскому.
Как известно, эту школу называют по имени ее основателя Фортунатовской или «формальной», так как ее
сторонники при исследовании всех сторон языка опирались на собственно лингвистические (формальные,
реально представленные в языке) факты. Весь пафос Московской лингвистической школы, по справедливо-
му замечанию Луи Ельмслева, заключался в «протесте против смешения грамматики с психологией и логи-
кой» [11, 169].
Методику преподавания любого предмета должно отличать прежде всего непротиворечивое изложение
основ науки. Непротиворечивость же изложения в большинстве случаев (если не всегда!) зависит от полноты
информации об исследуемом объекте. В этой связи лингвистам всегда был интересен обычный учебник по
русскому языку для средней школы, который в идеале должен сформировать и представление о языке как
удивительном явлении!
Далее нам бы хотелось привести несколько весьма показательных иллюстраций на тему (перефразировав
известное школьное «Повторение — мать учения!) «Упрощение — мать учения»!
В современном российском учебнике для учащихся 5 класса в параграфе 96 «Три склонения имен сущест-
вительных» читаем: «Склонение существительного определяется по именительному падежу единственного
числа» [5, 197]. И сразу же возникает вопрос: можно ли по форме именительного падежа определить склоне-
ние у слов типа олень, тень?
Через несколько страниц, параграф 99 «Множественное число имен существительных» начинается сле-
дующим хорошо известным текстом:
Там чудеса: там леший бродит
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей…
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря (А. С. Пушкин)
Ниже, в упражнении 547, даются следующие задания к данному тексту: «Выпишите выделенные в данном
выше тексте существительные, поставьте их в дательном, творительном и предложном падежах множествен-
ного числа и обозначьте окончания. Определите склонение этих существительных по их начальной форме.
Одинаковые или разные окончания имеют эти существительные в дательном падеже множественного числа?
А в творительном падеже? А в предложном [5, 207]? И сразу же возникают методически (!) обоснованные
вопросы к методистам и учителям: 1) С какой целью ученик должен поставить выделенные имена существи-
тельные именно в дательном, творительном и предложном падежах? Что он должен увидеть? Связано ли это
с объемом той теоретической информации, которая имеется в учебнике? Ответ отрицательный! 2) Почему
именно эти падежи? На этот вопрос не каждый учитель ответит! 3) В какой связи с первой операцией (поста-
новка имен существительных в указанные падежи) находится требование определить тип склонения у этих
существительных именно по начальной форме (выделено мною. — А. Н.)? Смысл? Вряд ли это знает даже
методист средней квалификации! 4) Какую лингвистически ценную информацию может сообщить ученикам
учитель (опираясь на содержание самого учебника и если он это, конечно, знает (!) после того, как ученики
сообщат ему о результатах своих наблюдений (окончания в указанных падежах у данных имен существи-
тельных являются одинаковыми)?
Заметим: для ответа на эти вопросы, для разумного, лингвистически обоснованного комментария учитель
должен хорошо знать внутреннюю динамику склонения как системы, его связь с такими грамматическим ка-
тегориями, как род, число, одушевленность/неодушевленность. Но…этой информации для ученика и учителя
нет в самом учебнике! Очень умное, глубокое по грамматическому содержанию упражнение, нацеленное на
пояснение удивительно интересных и тонких закономерностей, определяющих «жизнь» имени существи-
тельного, оказалось словно заброшенным в совершенно выветрившуюся теоретическую пустыню школьной
морфологии [4, 45—46]!
В свое время А. А. Шахматов говорил о необходимости введения в программу средней школы курса «Ис-
тория русского языка». Ср.: «Научное изучение русского, как и всякого другого, языка, т. е. такое изучение,
которое стремится к объяснению изучаемых явлений, должно быть прежде всего историческим. И только
историческое изучение языка может представить его во всем его целом, во всей совокупности отдельных его

40
частей» [9, 77]. И он был совершенно прав! Как ученики могут понять связь склонения с родом, числом, оду-
шевленностью, если они лишь поверхностно представляют, что язык — исторически развивающееся явление!
Методология — это прежде всего осмысленное, непротиворечивое «движение» к научному постижению
объекта (языка). Как можно изучать частности (склонение, род, число), не понимая, какое они имеют отно-
шение к целому? Не будет ли процесс введения в предмет более эффективным, если ученику минимально
объяснить эту взаимосвязь частей и целого, обеспечивающую внутреннюю динамику развития и функциони-
рования данного объекта (языка)! Ведь в свое время А. М. Пешковский посчитал необходимым так «выстро-
ить» свой «Русский синтаксис в научном освещении» для 16-летних гимназистов, чтобы, в первую очередь,
рассказать о языке «в целом»!
В одном из пособий для учителей было предложено в качестве образца выполнение морфологического
разбора имени существительного сутки. Каждый из нас знает, что одним из пунктов морфологического раз-
бора является указание на тип склонения. К какому же типу склонения относится слово сутки? Школьное
знание в этом случае довольно категорично, что зачастую учитель для ученика формулирует следующим об-
разом: «у имен существительных во множественном числе тип склонения не определяется». В более академи-
ческой интерпретации уже для самих учителей школы формулировка может принять следующий вид: «Диф-
ференциация трех типов склонения в современном русском языке, основывающаяся на категории рода, акту-
альна лишь для форм единственного числа» [2, 66]. Это может найти отражение и в схеме морфологического
разбора: «5. Склонение (для существительных, имеющих форму единственного числа)» [6, 61]. Подобный
категоризм может привести некоторых учеников к мысли о несклоняемости имен существительных во мно-
жественном числе. Но ведь это не так! И слово сутки склоняется: суток, суткам и т. д. И помимо слов, не
имеющих формы единственного числа (типа сутки, брюки, сливки), все обычные имена существительные
склоняются во множественном числе и, естественно, не могут не объединяться в какие-то типы склонения.
Вот только какие? И почему в школе этот вопрос даже не поднимается?
Так как в нашу задачу не входит разъяснение хорошо известных в науке о языке вещей (см. подробно в
[10, 159—171; 130—131]), то лишь заметим, что грамотно организованное хорошим учителем наблюдение за
особенностями склонения позволит ученику увидеть, что границы типов склонения во множественном числе
не совпадают с границами типов склонения, устанавливаемых по единственному числу. Если в единственном
числе во многом определяющим является окончание именительного падежа, то во множественном числе к
одному типу склонения могут относиться имена существительные с различными окончаниями именительного
падежа (плоды, городá; сестры, жилища) и, соответственно, относящиеся к различным родам. В этом случае
все станет на свои места и со словом сутки, которое попадет в группу к словам, имеющим в форме родитель-
ного падежа нулевое окончание (сестер□, жилищ□, суток□).
Рассмотрим еще одну интересную иллюстрацию на тему взаимодействия формы и содержания в языке
сквозь призму обыденной психологии восприятия языка рядовым носителем. Когда на одном из уроков рус-
ского языка учительница рассказала всему классу о делении имен существительных на одушевленные и не-
одушевленные, последовал неожиданный вопрос: «Марья Ивановна! Если зайчик бежит по дорожке — это
имя существительное одушевленное?» — «Да, одушевленное» — ответила Марья Ивановна. «А если это
плюшевый зайчик?» Марья Ивановна, подумав (она, вероятно, никак не ожидала такого вопроса), ответила:
«Тогда неодушевленное!» Вот вам яркий пример того, как можно не понимать, что у языка своя собственная
«логика», свои внутренние законы развития, не обязательно согласующиеся с нашими представлениями об
окружающем мире!
Когда человеку, не вполне ориентирующемуся в тонкостях правила об определении категории одушев-
ленности/неодушевленности, объяснишь суть дела, он может задать совершенно изумительные по наивности
вопросы. Вот некоторые из них. По поводу одушевленности слова идол: Зачем нам это надо? Зачем нам это
сохранять? Значит, язык отстает! А почему бы нам его не подогнать! По поводу двух форм винительного па-
дежа у слова микроб или колебаниях по одушевленности/неодушевленности: Кто колеблется, если все знают,
что он живой? Почему нельзя узаконить в винительном падеже форму микроба? Ведь все знают, что он мик-
роорганизм живой? По поводу формы винительного падежа сына: Значит, вмешались люди и сделали окон-
чание другим! А в мужском роде люди приделали окончание а! Комментарии, как говорится, излишни! На
память приходят, в этой связи, слова И. А. Бодуэн де Куртенэ: «Всякий исследуемый предмет должен прежде
всего рассматриваться сам по себе, и не следует навязывать ему чужих категорий» [1; Т. 1, 33].
К слову, в уже упомянутом учебнике для учащихся 5 класса в параграфе 90 «Имена существительные
одушевленные и неодушевленые» читаем: «Одушевленные имена существительные отвечают на вопрос кто?
Неодушевленные имена существительные отвечают на вопрос что?» [5, 186]. И все! Больше никакой инфор-
мации о данной категории нет!
С некоторых пор принято многократно переиздавать учебники с различными дополнениями, изменениями
и т. п. В этой связи хотелось бы привести слова А. М. Пешковского из Предисловия ко 2-му изданию его кни-
ги «Русский синтаксис в научном освещении»: «…Что касается переработки текста, то она почти не произво-
дилась, в виду того, что книга по стилю и складу своему не из тех, которые поддаются переработке, не теряя

41
своих основных свойств» [8, 4]. Как хотелось бы пожелать такого отношения и авторам современных учебни-
ков по русскому языку!

Список литературы
1. Бодуэн де Куртенэ, И. А. Избранные работы по языкознанию / И. А. Бодуэн де Куртенэ. — Москва,
1963.
2. Буланин, Л. Л. Трудные вопросы морфологии / Л. Л. Буланин. — Москва,1976.
3. Виноградов, В. В. Русский язык / В. В. Виноградов. — Москва, 1986.
4. Никитевич, А. В. Парадоксальная морфемика / А. В. Никитевич. — Гродно, 2018.
5. Русский язык : учебник для 5 кл. общеобразоват. учреждений // Т. А. Ладыженская, М. Т. Баранов,
Л. А. Тростенцова [и др.]. — 31-е изд. — Москва, 2004.
6. Русский язык. Морфология : учебник для шк. с углубл. изуч. рус. яз. — Минск, 1994.
7. Пешковский, А. М. О терминах «методология» и «методика» (1931) / А. М. Пешковский // Хрестоматия
по методике русского языка: Русский язык как предмет преподавания : пособие для учителей / сост.
А. В. Текучев. — Москва, 1982. — С. 230—232.
8. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. — Москва, 1920.
9. Шахматов, А. А. К вопросу об историческом преподавании русского языка в средних учебных заведе-
ниях (1903) / А. А. Шахматов // Хрестоматия по методике русского языка: Русский язык как предмет препо-
давания : пособие для учителей / сост. А. В. Текучев. — Москва, 1982. — С. 74—90.
10. Шахматов, А. А. Очерк современного русского литературного языка / А. А. Шахматов. — Москва,
1952.
11. Шулежкова, С. Г. История лингвистических учений : учеб. пособие / С. Г. Шулежкова. — 3-е изд.,
испр. — Москва, 2007.

А. В. Андронов
Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия
baltistica@gmail.com

Ф. Ф. ФОРТУНАТОВ И РАЗВИТИЕ БАЛТИЙСКОЙ АКЦЕНТОЛОГИИ

В КОНЦЕ XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКА1

Акцентологические рукописи Ф. Ф. Фортунатова (в первую очередь — не опубликованные при жизни части труда «Об
ударении и долготе в балтийских языках») демонстрируют его приоритет в открытии важных акцентологических законов
(закон Лескина, закон Эндзелина), обнаруживают многие частные наблюдения учёного в области исторической фонетики
и диалектных акцентных систем латышского и литовского языков, конкретизируют его вклад в организацию и развитие
исследований балтийских языков.
Ключевые слова: Ф. Ф. Фортунатов, акцентология, балтийские языки, архивные материалы, история языкознания

Andronov Aleksey Viktorovich, St. Petersburg State University, St. Petersburg, Russia
baltistica@gmail.com
Filipp Fortunatov and the development of Baltic accentology at the end of the 19th — beginning of the 20th century
The manuscripts of Fortunatov’s accentological works (first of all, the unpublished portions of On the stress and length in the Bal-
tic languages) demonstrate his priority in discovering some of the important accentology laws (e. g. Leskien’s Law and Endzelin’s
Law). Besides, they have a number of Fortunatov’s observations concerning historical phonetics and accentual systems of Latvian
and Lithuanian dialects. The manuscripts shed new light on Fortunatov’s contribution to the organization and development of re-
search in the realm of the Baltic languages.
Keywords: Fortunatov, accentology, Baltic languages, archives, history of linguistics.

«Ко всему, что дано Филиппом Федоровичем в печати об ударении и количестве,

нельзя обращаться за случайными справками: это его наследие должно быть изучаемо и сводимо,
насколько это возможно, в одно целое, иначе мы рискуем частью впасть в недоразумения,
частью же не придать надлежащей цены отдельным разъединенным частям, ссылаясь на их догматичность»
(В. К. Поржезинский [11: 76]).
Несмотря на предостережение В. К. Поржезинского, высказанное более 100 лет назад, акцентологическое
наследие Ф. Ф. Фортунатова до сих пор не собрано воедино. Сожаление по поводу неопубликованных трудов
Фортунатова высказывается во всех работах о нем — начиная от некрологов [11; 12; 18] и воспоминаний уче-
ников [10] и кончая исследованиями его научного творчества [21; 3; 19] и описаниями архивных материалов
42
[5], — а также, еще при жизни, в письмах коллег (см. [3: 74; 2: 69]). Известны слова А. А. Шахматова из
письма Фортунатову 7 мая 1894 г.: «В сущности, напр., о литовском ударении у Вас нет ничего напечатанно-
го. Мне неприятно, когда иностранцы путем кропотливых и глубокомысленных исследований, которые
должны увековечивать их научную славу, подходят к тому, к чему Вы уже давно пришли» [2: 69].
Центральное место среди рукописей Фортунатова по вопросам балтийской акцентологии занимает об-
ширная статья «Об ударении и долготе в балтийских языках», мысль о публикации неизданных частей кото-
рой звучала неоднократно (см. [6; 7; 1: 659—660] и др.2): почти век разделяет выход в свет первой и второй
части работы, третья и четвертая части остаются неопубликованными. Общий состав рукописи, хранящейся в
личном фонде Фортунатова в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН (ф. 90, оп. 1), следующий:
Часть I. «Ударение в прусском языке» (д. 21, л. 1—41) — опубликована при жизни автора [13] (немецкий
перевод — [23]),
Часть II. «Долгота в латышском языке» — сохранилась в нескольких рукописных вариантах, отрывках и
черновых набросках3:
«a» — д. 22/1, л. 1—49 (опубликована О. В. Поляковым — [17]);
«b» — д. 22/2, л. 1—10 (по сквозной нумерации л. 50—59);
«c» — д. 22/3, л. 1—50 (по сквозной нумерации л. 60—109), однако нумерация листов нарушена; на по-
следних листах представлены отрывочные замечания, перекликающиеся с теми или иными фрагментами тек-
ста, и стенографические заметки;
«d» — д. 31, л. 1—51об. (готовилась к публикации Б. А. Лариным — см. прим. 2).
Части III—IV, [«К истории литовского ударения»] — д. 23, л. 1—31 (название в рукописи отсутствует,
взято из реферата ее содержания в отчете Фортунатова за 1911 г.: «Академик Ф. Ф. Фортунатов приготовлял
к печати статью “К истории литовского ударения”…» [9: 7]; рукописный оригинал отчета — оп. 2, д. 70).
Из других материалов по балтийской акцентологии, имеющихся в фонде Фортунатова, следует отметить
рецензию на статью П. Шмитса «Троякая долгота в латышском языке» [20] (д. 31, л. 52—57; публиковалась
Ф. М. Березиным [3: 112—116]), черновые записи к исследованию ударения — д. 77 (370 л.), а также письма
Ф. Я. Трейланда (Бривземниекса) (оп. 1, д. 96 (приложен список латышских слов со слоговыми интонациями,
составленный И. Цирулисом), оп. 3, д. 81), П. Крумберга (оп. 3, д. 40) и др.; вопросы акцентуации коротко
освещаются и в «Лекциях по фонетике литовского языка, читанных в Московском университете в 1890—91 и
1891—92 гг.» — д. 52 (616 л.)4.
Изучение рукописных работ Фортунатова подтверждает его приоритет в открытии важных акцентологи-
ческих законов и дает материал для подробной иллюстрации процитированного выше замечания
А. А. Шахматова. Помимо соответствия балтийских и славянских слоговых интонаций (места ударения в рус-
ских полногласных сочетаниях) [22: 578], взаимосвязи балтийских слоговых интонаций и долготы древнеин-
дийских сонантов [22: 586—587], обозначения ударения и слоговой интонации в древнепрусском языке и их
соответствия фактам литовского [22: 580; 1995], известного акцентологического «закона Фортунатова — де
Соссюра» [15: 62]5 ученый впервые описал те изменения и соответствия, которые позже получили названия
законов Лескина (д. 22/3, л. 84об.—99) и Эндзелина (д. 22/1, л. 23об.—24 = [17: 197]; д. 22/3, л. 63об.—64об.;
д. 23, л. 1—6), дал критический анализ истории открытия различных видов долготы в латышском языке и
обосновал классификацию систем слоговых интонаций в латышских говорах (д. 22/1, л. 1—22 = [17: 181—
195]) (в частности, выявил связь слоговой интонации со звонкостью/глухостью последующего согласного —
д. 22/1, л. 36—36об. = [17: 205), представил ряд наблюдений об историко-фонетических процессах в литов-
ских и латышских говорах, о фонетических характеристиках их слоговых интонаций, обобщил огромный
диалектный материал. Кроме того, Фортунатов способствовал развитию интереса к балтийским языкам не
только своими научными трудами и лекциями, но и в переписке побуждал представителей интеллигенции к
собиранию диалектных фактов (ср. [25: 114]), поддерживал исследователей балтийских языков (напр., оп. 2,
д. 84 — о К. Мюленбахе).

Примечания
1
Работа поддержана грантом РНФ № 16-18-02042.
2
Работу над ее публикацией начинал, в частности, Б. А. Ларин, в архиве которого в Межкафедральном
словарном кабинете Филологического факультета СПбГУ хранится набранный на машинке текст (55 стра-
ниц) материалов Фортунатова для исследования различных видов долготы в латышском языке.
3
Судя по упоминанию в [8: 17—18] («Академик Ф. Ф. Фортунатов… приготовил к печати исследование о
различных видах долготы в латышском языке»), время написания работы относится примерно к 1901 г.
4
Опубликованы лишь фрагменты этих лекций: [14; 16].
5
Споры о правомерности отнесения Фортунатовым описываемого переноса ударения к балто-славянской
эпохе не утихают [4; 24: 93—94].

43
 Список литературы
1. Андронов, А. В. Балтистика в Санкт-Петербурге / А. В. Андронов // Балто-славянские исследования XV.
— Москва, 2002. — С. 657—661.
2. Бархударов, С. Г. Из переписки А. А. Шахматова с Ф. Ф. Фортунатовым / С. Г. Бархударов // Вопросы
языкознания. — 1958. — № 3. — С. 60—75.
3. Березин, Ф. М. Русское языкознание конца XIX — начала XX в. / Ф. М. Березин. — Москва, 1976.
4. Дыбо, В. А. Из балто-славянской акцентологии. Проблема закона Фортунатова и поправка к закону
Ф. де Соссюра / В. А. Дыбо // Балто-славянские исследования 1998—1999. — Москва, 2000. — С. 27—82.
5. Еремин, С. А. Архив акад. Ф. Ф. Фортунатова / С. А. Еремин // Известия по русскому языку и словесно-
сти АН СССР. — 1928. — Т. I. — Кн. 1. — С. 245—249.
6. Жирмунский, В. М. Неизданная книга акад. Ф. Ф. Фортунатова / В. М. Жирмунский // Вопросы языко-
знания. — 1953. — № 1. — С. 157—158.
7. Казанский, Н. Н. Ф. Ф. Фортунатов о долготе в латышском языке / Н. Н. Казанский // IV Всесоюзная
конференция балтистов : тезисы докладов и сообщений. — Рига, 1980. — С. 123—124.
8. Отчет о деятельности Отделения русского языка и словесности Императорской АН за 1901 год. —
Санкт-Петербург, 1902.
9. Отчет о деятельности Отделения русского языка и словесности Императорской АН за 1911 год. —
Санкт-Петербург, 1911.
10. Покровский, М. М. Памяти Филиппа Федоровича Фортунатова / М. М. Покровский // Slavia, 1924/1925
(ročník III), sešit 4. — S. 776—786.
11. Поржезинский, В. Ф. Ф. Фортунатов (Некролог) / В. Поржезинский // Журнал Министерства народного
просвещения. — 1914. — Ч. LIV. — С. 67—85.
12. Поржезинский, В. Филипп Федорович Фортунатов / В. Поржезинский // Отчет о состоянии и действи-
ях Императорского Московского университета за 1914 год. — Ч. I. — Москва, 1915. — С. 3—30.
13. Фортунатов, Ф. Ф. Об ударении и долготе в балтийских языках. I. Ударение в прусском языке /
Ф. Ф. Фортунатов // Русский филологический вестник. — 1895. — Т. XXXIII. — С. 252—297.
14. [Фортунатов Ф. Ф.] Из лекций проф. Ф. Ф. Фортунатова по фонетике литовского языка / публикация
В. К. Поржезинского / Ф. Ф. Фортунатов // Русский филологический вестник. — 1897. — Т. XXXVIII. —
С. 210—230.
15. Фортунатов, Ф. Ф. Разбор сочинения Г. К. Ульянова: Значения глагольных основ в литовско-
славянском языке… / Ф. Ф. Фортунатов // Отчет о присуждении Ломоносовской премии в 1895 году. —
Санкт-Петербург, 1897. — С. 1—158.
16. [Фортунатов, Ф. Ф.] Лекции по фонетике литовского языка Ф. Ф. Фортунатова, читанные в Москов-
ском университете в 1890—1891 и 1891—1892 ак. гг. / публикация В. Руке-Дравини // Årsbok 1957/1958.
Utgiven av seminarierna för slaviska språk, jämförande språkforsking och finsk-ugriska språk vid Lunds Universitet
samt östasiatiska språk vid Göteborgs Universitet. — Lund, 1961. — S. 5—63.
17. Фортунатов, Ф. Ф. Об ударении и долготе в балтийских языках. II. Долгота в латышском языке
/ Публикация О. В. Полякова // Lietuvių kalbotyros klausimai. — 1993. — Т. XXX. — P. 181—213.
18. Шахматов, А. А. Филипп Фёдорович Фортунатов. Некролог / А. А. Шахматов // Известия Император-
ской академии наук. — Сер. VI. — 1914. — Т. VIII. — С. 967—976.
19. Широков, О. С. Филипп Федорович Фортунатов / О. С. Широков // Вестник Московского университе-
та. Сер. 9: Филология. — 1979. — № 6. — С. 46—51.
20. Шмидт, П. Троякая долгота в латышском языке / П. Шмидт. — Санкт-Петербург, 1899.
21. Щерба, Л. В. Ф. Ф. Фортунатов в истории науки о языке / Л. В. Щерба // Вопросы языкознания. —
1963. — № 5. — С. 89—93.
22. Fortunatov, Ph. Zur vergleichenden Betonungslehre der lituslavischen Sprachen / Ph. Fortunatov // Archiv für
slavische Philologie. — 1880 (Bd. IV). — S. 575—589.
23. Fortunatov, F. Ueber accent und länge in der baltischen sprachen. I. Der accent im Preussischen /
F. Fortunatov // Beiträge zur kunde der indogermanischen sprachen. — 1897 (Bd. 22). — H. 3/4. — S. 153—189.
24. Garde, P. Spécificités de l’accentologie / Р. Garde // Proceedings of the 6th International Workshop on Balto-
Slavic Accentology. — Vilnius, 2011. — P. 87—102.
25. Poliakovas, O. Filipas Fortunatovas ir infoeuropiečių akcentologijos pradžia / О. Poliakovas // Baltu filoloģija.
XIV(1). — 2005. — Р. 105—123.

44
 А. Б. Чернышев
Закрытое акционерное общество «ВолгАэро», Россия;
Городской общественный научно-экспериментальный фонд «Языковая среда», Россия
alexeich_78@mail.ru

РЕКОНСТРУКЦИЯ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ПАРАМЕТРОВ «ОБЩЕГО ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО

ЯЗЫКА» В ТРУДАХ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА КАК УСЛОВИЕ ПОСТРОЕНИЯ УНИВЕРСАЛЬНОЙ
ГРАММАТИКИ

В статье освещаются ключевые моменты научной концепции Ф. Ф. Фортунатова, касающиеся проблемы языковых типов,
морфологических параметров и реконструкции индоевропейского языка. В рамках сопоставительного анализа языковых
единиц, имеющих единую семантическую основу, показано функционирование падежной категории датива в разнострук-
турных языках. Выделяются основные семантические конфигурации датива, на примере которого показана перспектива
рассмотрения индоевропейского праязыка как общего языкового типа.
Ключевые слова: Фортунатов, типология, индоевропейский язык, датив, аффикс.

Chernyshev Alexey Borissovich, Closed joint-stock company «VolgAero», Russia; Municipal Public Scientific and Experi-
mental Foundation «Yazykovaya sreda», Russia
alexeich_78@mail.ru
Reconstruction of Morphological Parameters of «Common Indo-European Language» in F. F. Fortunatov’s Works as a
Premise of the Universal Grammar
The key points of F. F. Fortunatov’s scientific conception concerning language types, morphological parameters and reconstruction
of the Indo-European language are covered in the article. Functioning of Dative as a case category in languages with different
structure is presented by the comparative analysis of linguistics units having the common semantic net. The article describes se-
mantic configurations of Dative, through which a perspective of treating the Indo-European protolanguage as a common language
type is shown.
Keywords: Fortunatov, typology, Indo-European language, Dative, affix.

Имя Ф. Ф. Фортунатова занимает виднейшее место в истории мирового языкознания. Широта и систем-
ность концепции Фортунатова, обусловленная во многом и конкретными историческими предпосылками и
научными поисками понимания феномена языка, в свете существующих вопросов современного языкознания
преимущественно в области сравнительно-сопоставительной лингвистики и типологии делает обращение к
трудам этого замечательного ученого, по-прежнему, актуальным и необходимым.
Периодизация этапов развития сравнительно-исторического языкознания, пусть и варьирующаяся в част-
ных оценках того или иного этапа, имеет принципиально общую схему. Первый период — период становле-
ния — связан с деятельностью Ф. Боппа и его, в сущности, революционным компендиумом по сравнительной
грамматике индоевропейских языков. Второй этап связан с концепцией А. Шлейхера и характеризуется пред-
варительным утверждением принципов сравнительно-исторического языкознания с представлением грамма-
тики как некой цепочки непрерывной эволюции исходного состояния языка. Третий этап определяется дея-
тельностью младограмматиков, для которых основным принципом являлось проецирование фонетических,
морфологических и синтаксических явлений разных индоевропейских языков в праязык. И, наконец, четвер-
тый этап, включает чрезвычайно широкий круг современных исследований, охватывая когнитивную лингвис-
тику и теорию межкультурной коммуникации [3, 88; 3, 23—28].
Как известно, Ф. Ф. Фортунатов являлся одним из самых ярких представителей младограмматизма. Отме-
ченное проецирование разных уровней языковой структуры, и, как следствие, проявление универсализма,
присущее научно-творческому походу младограмматиков в целом, касалось практически всех аспектов язы-
ковой концепции Фортунатова. Среди этих аспектов можно отметить, во-первых, воззрения ученого на язы-
ковую типологию. При уже сложившейся на тот момент довольно стабильной (братья Шлегели, Гумбольдт),
а в некоторых трудах разветвленной и даже уточненной (Штейнталь), системе языковых типов в рамках на-
учного течения немецкого языкового романтизма, попытка Фортунатова в классификации языков сводится к
максимальному обобщению. Четыре классических типа определяются как агглютинативный, флективно-
агглютинативный, флективный и корневой [5, 153—154], что подчеркивает идейную близость принципов
выделения индоевропейских и семитских языков, обозначенную еще В. фон Гумбольдтом [2, 235], а также
тюркских языков.
Другой аспект концепции Фортунатова касается самих морфологических параметров, за которыми стоят
явления, связанные с конкретными изменениями форм слов. Сопоставительные данные старославянского и
балтийских языков преимущественно с древнеиндийским, греческим и латынью при явной неполноте охвата
материала для последовательной реконструкции праязыка позволили, однако, универсализировать саму сис-

45
тему морфологических параметров. Так, дробление системы косвенного наклонения, противопоставляемого
изъявительному, на сослагательное, желательное и повелительное, разделение имперфективного вида глагола
на длительный и недлительный применительно как к настоящему, так и прошедшему времени, выделение
действительного залога и отдельно среднего, распадающегося, в свою очередь, на формы с прямым возврат-
ным значением, соотносимых с винительным падежом, и формы с косвенным возвратным значением, ассо-
циируемых с дательным падежом [6], является далеко неочевидным в системе всех сопоставляемых языков.
Однако такое описание дает возможность увидеть генерализирующие универсальные признаки, по которым
языки могут быть сопоставлены между собой. При таком подходе универсальные морфологические парамет-
ры становятся своего рода «ярлыком», «отражающим здравую интуицию», в соответствии с которой тот или
иной параметр имеет уже не чисто грамматическую, а семантическую основу [1, 46]. Одним из таких пара-
метров-маркеров является «дательный падеж».
Следует отметить, что в концепции Ф. Ф. Фортунатова маркер «дательный падеж» можно также признать
следствием универсализации системы при анализе фонетических изменений и чередований и попытке рекон-
струкции общего индоевропейского праязыка. Во-первых, в качестве характерного признака дательного па-
дежа выделялся индоевропейский суффикс единственного числа ai с a недолгим [6, 382]. Во-вторых, имела
место тенденция интегрирования отдельных падежей. Так, для множественного числа форма суффикса bh, в
других случаях — m, обозначалась как дательный-отложительный, который не сохранился, в частности, в
греческом языке [6, 419]. Подобное стремление к универсализации при описании категории выявляет не
только ее зависимость от формы слова, но и подчеркивает ее семантический признак, реконструировать кото-
рый в проекции общего индоевропейского праязыка не представляется возможным.
С другой стороны, отличной перспективой универсализации становится попытка рассмотрения дательного
падежа, или датива, в качестве морфологического падежа с конкретной присущей ему единицей, не только
флексией, но и предлогом, префиксом и прочими аффиксами, в том или ином языке, и обнаруживающего,
таким образом, некий ситуационный тип, имеющий место абсолютно во всех языках при возможном варьи-
ровании семантических конфигурации падежа. Ситуационный тип для датива мы описываем как «совмеще-
ние двух объектов в активной точке физического или ментального пространства в результате целенаправлен-
ного движения одного объекта к другому или воздействия на совмещаемый объект». Основными варьирую-
щимися семантическими конфигурациями описываемого ситуационного типа — датива — выступают
‘бенефактив’, ‘перемещение’, ‘совмещение’, ‘изменение’. Продемонстрируем актуализацию данных конфи-
гураций и ситуационного типа на примере таких разноструктурных языков как французский, русский и уз-
бекский.
Конфигурация ‘бенефактив’ представляет собой тот распространенный тип отношений, при котором один
объект оказывается совмещенным с другим в результате передачи. Ср.:
(1) Un officier du régiment de son père avait donné à Théo un petit cendrier de faïance <…> (фр. Duquesne).
Офицер полка дал фаянсовую пепельницу Тео — Тео становится обладателем этой пепельницы, т. е. бе-
нефициантом. Данный сценарий во французском языке актуализируется через употребление глагола donner
‘дать’ и дативного предлога à.
(2) <…> выучка не может придать музыке такой глубины чувства (рус. Куприн).
Бенефициантом сценария, представленного в русском предложении (2), становится музыка, которая при-
обретает глубину. Действие обозначено глаголом дать и дативной морфемой-префиксом при-.
(3) <…> bir avliyo odam senga pichoq beribdi (узб. Ахроров).
В примере (3) из узбекского языка «дать нож» определяет участника, выраженного местоимением «ты»
(«тебя» — senga) в роли извлекающего от действия пользу бенефицианта. Сценарий актуализируется глаго-
лом bermoq ‘дать’ и морфемой-аффиксом -ga, соответствующей узбекскому дательно-направительному па-
дежу.
Конфигурация ‘перемещение’ предполагает итоговое нахождение объекта в зоне действия другого объек-
та. Как следствие, оба объекта конвергируются в одной «активной» точке пространства. Примеры:
(4) Il était déjà arrivé à Dautriche de rater un de ces rendez-vous (фр. Duquesne).
(5) Лиза пришла в гостиную и села в угол (рус. Тургенев).
(6) O'shanda hayolimga kelgan birinchi fikr shu bo'ldi (узб. Ахроров).
Прибытия в Дотриш (4), в гостиную (5), к мечте (6) описываются как события, включенные в цепь после-
довательных действий, которые представляют собой единство как достижение результата перемещения.
Конфигурация ‘совмещение’ определяет новое функциональное единство изначально самостоятельных
предметов, возникшее вследствие какого действия. Как правило, подобные сценарии, помимо характеризую-
щих морфем, передаются глаголами со значением ‘прикрепить’, ‘присоединить’ и т. д.:
(7) D’Alençon tira de son pourpoint un sifflet d’argent pendu à une chaîne d’or et siffla (фр. Dumas).
(8) Прилипая друг к дружке, засквозили листья деревьев (рус. Тургенев).
(9) Mehr ila bag'riga bosib, ko'krak tutdi (узб. Ахроров).

46
 Конфигурация ‘изменение’ описывает функциональные, качественные и количественные трансформации,
происходящие внутри заданного домена с позиции целостности структуры:
(10) <…> tant la situation avait rapidement tourné au dramatique (фр. Dumas).
В событии (10), описываемом через глагол tourner (‘обращать’) с предлогом à, выявляется резкая смена
превращения ситуации в драматическую.
(11) Теперь стали прибавлять <…> (рус. Куприн).
Пример (11) демонстрирует изменение количества объекта, в котором происходит совмещение.
(12) Orada bir oz sukunatdan so'ng, suhbat boshqa mavzuga ko'chdi (узб. Ахроров).
Изменение темы беседы (mavzu) логически происходит в единстве разговора. В этом смысле обе темы
представляют собой единое целое, чем обусловлено употребление аффикса -ga.
Таким образом, анализ языкового материала позволяет сделать вывод о возможности традиционной грам-
матической маркировки, в частности, датива к языковым единицам разного класса. Семантической основой
датива во французском языке выступает предлог à, в русском языке — префикс при-, не принимая во внима-
ние исключительно формальный принцип определения падежа через флексию. В узбекском языке датив,
служащий объединенной категорией традиционного дательно-направительного падежа, репрезентирует аф-
фикс ga-. При таком понимании во многом искусственный термин «общий индоевропейский язык», фигури-
рующий в работах Ф. Ф. Фортунатова, не является фикцией, не подлежащей окончательной реконструкции, а
может служить обозначением языкового типа, свойственного целому ряду языков, распространившегося на
определенном ареале. С другой стороны, возможность выявления общих признаков французского, русского и
узбекского языков через искусственную падежную категорию датива вполне оправдывает и типологическую
классификацию Ф. Ф. Фортунатова, терминологически сближающую индоевропейские и тюркские языки
через так называемый «промежуточный семитский» – флективно-агглютинативный тип.

Примечания
1
Статья подготовлена в рамках работы научно-практического семинара, посвященного 170-летию рожде-
ния Ф. Ф. Фортунатова, 16.01.2018 в г. Рыбинске по программе проекта ТИПОЛОГИЯ при поддержке Город-
ского общественного научно-экспериментального фонда «Языковая среда».

Список литературы

1. Вежбицкая, А. Семантические универсалии и описания языков / А. Вежбицкая. — Москва, 1999.

2. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / фон В. Гумбольдт. — Москва, 2000.
3. Красина, Е. А. Основы филологии: лингвистические парадигмы / Е. А. Красина, Н. В. Перфильева. —
Москва, 2015.
4. Макаев, Э. А. Общая теория сравнительного языкознания / Э. А. Макаев. — Москва, 2014.
5. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды / Ф. Ф. Фортунатов. — Т. 1. — Москва, 1956.
6. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды / Ф. Ф. Фортунатов. — Т. 2. — Москва, 1957.

А. И. Дунев,
Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, Санкт-Петербург
Ю. А. Дунева,
МОУ «Ново-Девяткинская СОШ № 1», Ленинградская область

ИДЕИ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА
И НЕРЕШЕННЫЕ ВОПРОСЫ РУССКОЙ ОРФОГРАФИИ

Статья посвящена идеям Ф. Ф. Фортунатова в области русской орфографии. Актуальность мысли ученого о систематиза-
ции правописания посредством подчинения написаний языковым закономерностям и устранении написаний, противоре-
чащих фонетике и грамматике, сохраняется в наши дни.
Ключевые слова: орфография; реформы орфографии; принципы написаний; фонетика и грамматика.

Dunev Aleksey, Herzen State Pedagogical University of Russia, Saint-Petersburg

al_dunev@mail.ru
Duneva Iulia, Novo-Deviatkinskaya school, Leningrad region
duneva@rambler.ru

47
The article is devoted to F. F. Fortunatov's ideas in the field of Russian spelling. The urgency of the scientist's thought about the
systematization of spelling by subordinating spelling to linguistic regularities and eliminating spelling that contradicts phonetics
and grammar is preserved today.
Keywords: Russian spelling; reforms of spelling; principles of writing; phonetics and grammar.
Личность Филиппа Фёдоровича Фортунатова объединяет многие научные проблемы, помогает понять не
только историю развития лингвистики, но и перспективы решения актуальных для современности задач.
Идеи Ф. Ф. Фортунатова важны сегодня, потому что будущее науки определяется ее прошлым.
Не многие его опубликованные работы так или иначе связаны с русским правописанием, однако не стоит
забывать о роли великого лингвиста в разработке орфографической реформы. В 1904 г. он фактически воз-
главил первую государственную орфографическую комиссию, созданную при академии наук. Впервые Госу-
дарственная орфографическая комиссия собралась 12 апреля 1904 г. Председателем был назначен президент
Академии наук — великий князь Константин Константинович Романов. Его товарищем (заместителем) был
избран замечательный русский языковед Филипп Федорович Фортунатов. В состав комиссии вошли выдаю-
щиеся лингвисты и преподаватели высших, средних и начальных учебных заведений: А. А. Шахматов,
А. И. Соболевский, Ф. Е. Корш, П. Н. Сакулин, И. А. Бодуэн де Куртенэ и Р. Ф. Брандт.
Грамматист, ориентированный на сравнительно-исторический подход в изучении языка, Фортунатов чет-
ко разделял грамматику, логику и мышление: «…грамматика по предмету, изучаемому в ней, не может нахо-
диться ни в какой зависимости от логики, так как различие между правильным и неправильным мышлением
не входит в область исследования грамматики» [1, Т. 2, 449].
Академик Фортунатов предлагал установить устойчивые связи между грамматическими внутриязыковы-
ми процессами и написанием слов. Нет, для системы русской письменности конца XIX в. явно ощущался раз-
рыв между внутриязыковыми процессами и правописанием. Эти проблемы не устранены и в современной
русской письменности. Русская орфография «грешит» большим количеством «исторических» написаний:
окончания прилагательных родительного падежа -ого/-его; необъяснимые с точки зрения как истории языка,
так и современных явлений: деревянный, оловянный, стеклянный.
Ученый задумывался над особенностями преподавания русского языка:
«Ошибочно также было бы думать, будто преподавание грамматики родного языка в школе необходимо
для усвоения учащимися требований правописания. Совершенно верно, что знания, приобретаемые при изу-
чении известных отделов русской грамматики, могут получать применение при усвоении учащимися многих
правил русского правописания, но ведь, с одной стороны, грамматика не дает никакого разъяснения для мно-
гих других требований правописания (например, относительно употребления буквы ѣ во многих случаях), а, с
другой стороны, очень значительная часть знаний по грамматике русского языка не может получить никакого
применения к требованиям русского правописания. Грамматике ведь, собственно, нет дела до правописания;
грамматика сама по себе, грамматика как наука вовсе не занимается вопросами правописания, и требования
правописания основываются, как известно, на совершенно условном компромиссе двух принципов: писать
слова по произношению их в современном языке и писать слова по происхождению их звуковой стороны,
получившей изменения с течением времени» [1, Т. 2, 431].
В словах Фортунатова проявляется мысль о перевернутости представлений в школьной грамматике. Если
для лингвиста очевидно, что система написания подчиняется законам фонетики и грамматики, то в школьном
курсе доминирование орфографии подчиняет себе и фонетику, и грамматику.
Несоответствие орфографической системы нашего языка его фонетике и грамматике позволяет интерпре-
тировать отдельные написания как ошибочные «… среди требований русского правописания, — пишет
Ф. Ф. Фортунатов, — основывающихся не на современном произношении, следовательно, на историческом
принципе, немало и таких, которых историческая грамматика русского языка не может не признавать оши-
бочными, т. е. не опирающимися в действительности на факты, существовавшие в языке. Например, к таким
ошибкам принадлежит орфографическое требование <…> различать буквы е и я в таких случаях, как добрые,
большие и добрыя, большая (по различиям в роде существительного имени, с которым согласуется прилага-
тельное), также не основывается на фактах, представляемых самим языком: в русском языке нет и не было
такого различия в образовании форм именительного или винительного падежей множественного числа имен
прилагательных» [1, Т. 2, 432].
Основная плодотворная для русского правописания идея подчиненности орфографии фонетике и грамма-
тике была заложена Фортунатовым и его последователями в «Постановлении Орфографической подкомис-
сии» 1904 г. Изменение в фонетике и грамматике неизбежно должно изменять и написание слова и формы.
Как известно, Фортунатов в основу учения положил понятие формы слова. И если отечественная лингвистика
значительно в сравнении с началом ХХ в. продвинулась в сфере описания семантики как лексической, так и
грамматической, то в представлении о форме слова мы полностью используем то, что сделано Фортунатовым.
Одним из педагогических предложений Фортунатова было введение в школьное преподавание отдельного
курса грамматики родного языка. Он остро ощущал противопоставление грамматики и орфографии.

48
 Фортунатов считал, что «… если мы вводим грамматику русского языка в число предметов преподавания
и сознаем, что ни ознакомление учащихся с особенностями русского книжного языка, ни обучение искусству
русского правописания сами по себе не требуют отдельного курса русской грамматики, то должны думать,
следовательно, что изучение этого предмета дает такие знания, которые сами по себе имеют ценность для
общего среднего образования, помимо того, что преподавание грамматики родного языка в средней школе
является полезным вместе с тем и для педагогической цели» [1, Т. 2, 434].
Парадоксальная для отечественного образования мысль Фортунатова заключается в том, что обучение
грамматике и обучение орфографии должно проходить параллельно и подчинено разным педагогическим
целям. Изучение грамматики, по мысли ученого, «дает такие знания, которые сами по себе имеют ценность
для образования» человека. Прежде всего, это освоение способов мыслить, приобретение умения структури-
ровать мысль с помощью речевых форм. А особенностям русского книжного языка, и обучению искусству
русского правописания, несомненно, нужно обучаться, это способы социализации, постижение культуры по-
средством освоения нормы — условного общественного договора.
Естественность языка, обнаруживаемая при изучении фонетики и грамматики, противопоставлена искус-
ственности (конвенциональности) и в сфере кодифицированного языка «специфике русского книжного язы-
ка» (по выражению Фортунатова), и в области орфографии как конвенциональной (искусственной). В этом
отношении фонетика и грамматика противопоставлены тому, что мы называем функциональной стилистикой,
и «искусству русского правописания». Обозначенное Фортунатовым противоречие при изучении русского
языка не устранено и в современной общеобразовательной школе. Так, студенты-первокурсники филологиче-
ского факультета в своем большинстве искренне уверены, что все разделы языкознания подчинены правопи-
санию. А иначе зачем их изучать? До сих пор в школьном преподавании русского языка периодически встре-
чается смешение терминов «орфография» и «грамматика».
В докладе «О преподавании грамматики русского языка в средней школе» Фортунатов рассматривает ор-
фографию как, во-первых, исторически сложившуюся систему единообразных написаний; во-вторых, область
лингвистики, изучающую законы и тенденции, нормы и правила написания слов; в-третьих, свод правил, рег-
ламентирующих единообразие способов передачи звукового облика слова орфографическими знаками (алфа-
витными и неалфавитными).
История реформ русской орфографии знает радикальные способы преобразования всей системы написа-
ний. Так, введение в 1885 г. правил, составленных Я. К. Гротом, вело к доминированию традиционно-
исторического принципа в русской орфографии. Фортунатов одним из первых выступил против идеи «писать
слова по их происхождению без учета исторических изменений их звуковой стороны». Подчинение всей сис-
темы русских написаний этимологии противоречит назначению орфографии быть удобным средством пере-
дачи мысли. Попытка подчинить русское правописание исключительно произношению была предпринята в
1929—1930 гг. и описана в «Проекте Главнауки». Эта идея не учитывала не только историческое развитие
языка, но и влияние формы слова на человеческое сознание. Равновесие между опорой на звучащее слово и
закрепленность грамматической формы в написании не найдена до сих пор.
Идея Фортунатова о подчинении системы правописания фонетике (сближение написания и реального со-
временного произношения) и грамматике (внутренней логике языка и доминированию формы слова) так и не
была полностью реализована при реформах русской орфографии 1917—1918 гг. и 1956 г., однако остается
актуальной и в современной системе лингвистических координат. Следует прислушаться к мыслям Фортуна-
това о систематизации орфографии посредством подчинения орфографических написаний языковым законо-
мерностям и устранении написаний, противоречащих фонетике и грамматике.

Список литературы
1. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды : в 2 т. / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1956—1957.

О. С. Ильченко
Санкт-Петербургский государственный университет, Россия
o.ilchenko@spbu.ru

КАТЕГОРИЯ ПАДЕЖА В ТРУДАХ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА И ЕГО УЧЕНИКОВ

(А. М. ПЕШКОВСКОГО, А. А. ШАХМАТОВА И ДР.)

В статье анализируется вклад ученых фортунатовской школы в общую теорию падежа. Особое внимание уделяется нова-
торским взглядам двух учеников и последователей Ф. Ф. Фортунатова — А. М. Пешковского и А. А. Шахматова, которых
по праву называют предтечами когнитивного подхода к фактам языка.

49
Ключевые слова: грамматическая семантика, грамматическое и лексическое значение, общее значение падежа, образ, ин-
вариант.

Ilchenko Olga Sergeevna, Saint Petersburg State University, Russia

o.ilchenko@spbu.ru
The category of case in the works of F. F. Fortunatov and his students (A. M. Peshkovsky, A. A. Shakhmatov, and others)
The paper deals with the contribution of Fortunatov’s linguistic school to the general theory of case. The author pays special atten-
tion to the breakthrough views of Fortunatov’s students — A. A. Shakhmatov and A. M. Peshkovsky, who became a pioneer of the
cognitive approach to language.
Keywords: grammatical semantics, grammatical and lexical meaning, general case meaning, image, invariant.

Падеж существительного — одна из центральных категорий, во многом определяющая грамматический

строй современного русского языка. Думается, не будет преувеличением сказать, что в отечественном языко-
знании наибольший вклад в общую теорию падежа внесли именно ученики и последователи
Ф. Ф. Фортунатова (1848—1914), развивавшие идеи своего учителя: А. И. Томсон (1860—1935),
А. А. Шахматов (1864—1920), В. К. Поржезинский (1870—1929), А. М. Пешковский (1878—1933) и др., рус-
ские структуралисты (Р. О. Якобсон (1896—1982) и др.).
Хотя Фортунатов не оставил теоретических трудов, посвященных падежам, однако в его работах мы нахо-
дим важные замечания о специфике значения падежей и их структурных особенностях. Останавливаясь на
формах склонения в общеиндоевропейском языке, Фортунатов различает «по значению две формы» [9; 317]:
«грамматическое значение» падежа, выражающее внутриязыковое отношение, и «неграмматическое» значе-
ние падежа, имеющее конкретную экстралингвистическую семантику. Он фактически заложил основы того
подхода, который впоследствии был развит Е. Куриловичем в его классической работе о падежах граммати-
ческих (чисто синтаксических) и конкретных (семантических). Фортунатов подчеркивал, что при анализе па-
дежей необходимо строго отличать «существующее уже значение известной формы от того значения, из ко-
торого оно могло образоваться» [10; 111], т. е. не смешивать морфологию и этимологию. Важно, что Форту-
натов говорил о значениях, принадлежавших в общеиндоевропейском языке «падежным формам самим по
себе (курсив наш. — О. И.), независимо от значений, развившихся в сочетании слов, имевших падежные
формы, с другими словами в предложении» [9; 319]. Примат формы над значением в концепции Фортунатова
вовсе не означал отказа от значения.
В. К. Поржезинский, ближайший ученик Фортунатова и его преемник по кафедре, в своих сравнительных
грамматиках [7; 8], в целом повторяя Фортунатова, также выделяет «наиболее общие значения», принадле-
жавшие падежам в эпоху распадения и.-е. праязыка. Другие значения выводятся из исходного: «В этом об-
щем употреблении существовали различные частные случаи, выделившиеся на общем фоне основного значе-
ния» [7, 94—95].
Свои теоретические взгляды Фортунатов излагал в основном в университетских лекциях. Математическая
строгость его научного мышления и педагогический талант сформировали творческое научное мировоззре-
ние ученых фортунатовской (формально-грамматической) школы, причем как отечественных, так и зарубеж-
ных. Здесь мы вынуждены ограничиться лишь наиболее значимыми для современной лингвистики научными
идеями А. А. Шахматова и А. М. Пешковского, чье плодотворное научное взаимовлияние выразилось в соз-
дании синтаксических трудов непреходящей научной ценности.
Обладающий удивительным лингвистическим чутьем, Пешковский уже в самых первых своих работах го-
ворит о необходимости отграничить грамматическую семантику от семантики контекста [5, 14]. Показав по-
зиционную обусловленность закономерно чередующихся значений одной и той же падежной формы [3; 15],
он направил внимание современных лингвистов на осознание важности грамматической позиции словофор-
мы (Т. Б. Алисова и др.) и подтолкнул к разработке вопросов позиционной морфологии (М. В. Панов). Осоз-
нав, что «разнородные значения сменяют друг друга в зависимости от контекста» [6; 56], Пешковский в сво-
ей новаторской книге «Русский синтаксис в научном освещении» (первое издание которой, как известно, бы-
ло высоко оценено Шахматовым) «вплотную подошел к решению основной проблемы, встающей перед
исследователем семантики падежей, — к поиску инвариантов падежных значений» [3, 63]. Он порицает ме-
тодологически неверный путь дробления значения, для которого нет предела [6, 291—292]. Пешковский под-
черкивает необходимость считаться с раздвоением в значениях слов — реальным соединением лексического
и грамматического в одной падежной словоформе. Именно это раздвоение, как показывает наш анализ [2,
135] многих интересных работ, посвященных категории падежа, до сих пор является труднопреодолимым
препятствием при установлении собственно грамматического значения падежной формы. Ученый прозорливо
предостерегает читателя от того антиграмматического гипноза, который исходит от вещественных частей
слов: «Сила вещественного значения, подобно течению реки, увлекающей какой-нибудь предмет, будет
о ч е в и д н а , а сила формального значения, подобно ветру, дующему против течения и удерживающему тот
же предмет, потребует специальных приемов исследования» [6; 99]. Сознавая наличие объективных трудно-
стей («значения падежей теснейшим образом связаны с вещественными значениями и управляющих слов и
50
управляемых»), Пешковский наметил единственно верный, на наш взгляд, путь лингвистического исследова-
ния — при установлении отдельных значений одного и того же падежа в методологическом отношении не-
обходимо «стремиться не к индивидуализации значений в угоду словарю, а к о б о б щ е н и ю их, памятуя,
что хотя соотношения между формальными и вещественными значениями и должны быть анализируемы
грамматистом, однако самый анализ этот предполагает о т д е л е н и е изучаемых соотносящихся величин, а
при таком отделении грамматические значения неминуемо должны оказаться о б щ и м и по самому существу
грамматики» [там же; 274]. О необходимости элиминации лексических значений говорят многие современ-
ные грамматисты (Т. В. Булыгина и др.). Выступая против атомизма в выделении падежных значений, про-
ницательный синтаксист добавлял: «все дело тут, как и вообще в грамматике, в о б р а з е » [там же: 275]. Тон-
кая наблюдательность выводит Пешковского на пространственную подоплеку падежных отношений (под-
робнее см. в [2; 12]).
Для А. А. Шахматова, создававшего свой «Синтаксис» не без влияния работы Пешковского, языковая тех-
ника — морфология — подчинена семантической системе языка. Тот или иной падеж, по Шахматову, воз-
никает в зависимости от природы признака, вносящего под действием субъекта изменение в природу суб-
станции, ставшей в объект. В определении первоначальных значений падежей ученый (вслед за
Б. Дельбрюком) исходит из пространственных отношений, считая, что и в современном русском языке их
еще можно обнаружить, а в иерархии членов предложения выделяет релятивное дополнение, сближая его с
обстоятельством [11], что соответствует современному понятию периферического (внешнего) синтаксиса и
периферийной синтаксической позиции [1]. Зависимость от предлога создает устойчивые предложно-
падежные формы, которые долгое время и были единственными грамматическими выражениями релятивных
связей — на конкретном уровне [4].
Вдохновленные синтаксическими идеями А. А. Потебни, А. А. Шахматов как исследователь «способов
обнаружения мышления в слове» и А. М. Пешковский как исследователь «строения языковой мысли» напра-
вили свои усилия на развитие концептуальной базы формально-грамматического направления
Ф. Ф. Фортунатова. Подробно разрабатывая план содержания лингвистического знака, они стали предтечами
современного подхода к лингвистическим явлениям (в том числе и к падежным формам), который получил
название когнитивной (пространственной / топологической) лингвистики.

Список литературы
1. Ильченко, О. С. Одушевленность / неодушевленность в структуре предложения / О. С. Ильченко. —
Санкт-Петербург, 2011.
2. Ильченко, О. С. Пространственные представления как основа категории падежа: датив в русском языке /
О. С. Ильченко // Вопросы когнитивной лингвистики. — 2017. — № 3. — С. 135—141.
3. Клобуков, Е. В. Учение о падеже в грамматической системе А. М. Пешковского / Е. В. Клобуков // Вест-
ник Московского университета. Сер. IX : Филология. — 1978. — № 4. — С. 54—63.
4. Колесов, В. В. Учение А. А. Шахматова о предложении с точки зрения когнитивистики / В. В. Колесов //
Академик А. А. Шахматов: жизнь, творчество, научное наследие : сб. статей к 150-летию ученого. — Санкт-
Петербург, 2015. — С. 823—843.
5. Пешковский, А. М. Рецензия на Т и м ч е н к о Е. К. Функции генитива в южнорусской языковой области.
Варшава, 1913 / А. М. Пешковский // ИОЯС ИАН. — 1915. — Т. 20. — Кн. 3.
6. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении (1914—1928) / А. М. Пешковский. — 8-е
изд. — Москва, 2001.
7. Поржезинский, В. К. Сравнительная грамматика славянских языков (1914) / В. К. Поржезинский. —
Москва, 2005.
8. Поржезинский, В. К. Сравнительная морфология древнеиндийского, греческого, латинского и старосла-
вянского языков. Часть первая: Склонение имен / В. К. Поржезинский. — Москва, 1916.
9. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительная морфология индоевропейских языков / Ф. Ф. Фортунатов // Форту-
натов Ф. Ф. Избранные труды : в 2 т. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 257—426.
10. Фортунатов, Ф. Ф. Разбор сочинения А. В. Попова: Синтаксические исследования. I. Именительный,
звательный и винительный, в связи с историей развития заложных значений и безличных оборотов в санскри-
те, зенде, греческом, латинском, немецком, литовском, латышском и славянском наречиях. Воронеж, 1881.
С. 307 / Ф. Ф. Фортунатов // Отчет о двадцать шестом присуждении наград графа Уварова. — Санкт-
Петербург, 1884. — С. 87—121 (Записки АН. Т. 49, приложение № 1).
11. Шахматов, А. А. Синтаксис русского языка (1915—1920) / А. А. Шахматов. — 3-е изд.— Москва,
2001.
12. Ilchenko, O. S. Semantic features in case theory: objections and corrections / O. S. Ilchenko // Russian linguis-
tic bulletin. — 2015. — № 1 (1). — P. 18—20.

51
 Л. Г. Смирнова
Смоленский государственный университет, Россия

НАРУШЕНИЕ ЯЗЫКОВОЙ НОРМЫ КАК ПРАГМАТИЧЕСКИЙ СИГНАЛ ГОВОРЯЩЕГО

(В РАЗВИТИЕ ИДЕЙ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА, ИЗЛОЖЕННЫХ В СТАТЬЕ «ВИДОИЗМЕНЕНИЯ
В ПРОИЗНЕСЕНИИ СЛОВ КАК ЗНАКИ ЯЗЫКА»)

В статье развивается идея Фортунатова о том, что видоизменения в произнесении слов (понимаемые широко как интона-
ционные, грамматические варианты в пределах нормы) представляют собой «знаки языка», с помощью которых говоря-
щий передает свое эмоциональное отношение к предмету речи. В статье рассматриваются нарочитые нарушения в речи
литературных норм (орфоэпических, акцентологических, орфографических, грамматических), целью которых является
передача адресату сообщения различных прагматических сигналов (прежде всего оценочных).
Ключевые слова: знаки языка в трактовке Фортунатова, прагматические сигналы говорящего, оценка как прагматический
сигнал, нарушение норм литературного языка, орфоэпические, акцентологические, орфографические нормы.

Smirnova Lyudmila Georgiyevna, Smolensk State University, Russia

Violation of Language Norm as the Speaker’s Pragmatic Signal [an elaboration on Filipp F. Fortunatov’s ideas spelt out in
the article ‘Modifications in Pronunciation of Words as Language Signs’]
The article elaborates on Fillip F. Fortunatov’s vision of modifications in the pronunciation of words [understood broadly as
intonational and grammatical variations of utterances] as ‘language signs’, with the aid of which a speaker expresses his or her
emotional attitude to the point at issue.
The author highlights the explicit violations of literary language standards [orthoepic, accentological and spelling] in parole for the
purpose of transmitting various pragmatic signals [evaluative, in the first place] to the listeners.
Keywords: language signs in F. Fortunatov’s interpretation; the speaker’s pragmatic signals; evaluation as a pragmatic signal; vio-
lation of literary language standards; orthoepic, accentological, and spelling standards.

Отмечая особенности исследовательской деятельности Ф. Ф. Фортунатова, А. А. Шахматов писал: «В

трудах Фортунатова нас поражает глубокий, проникновенный анализ: изучаемым им явлениям давалось
столь яркое освещение, что оно своей силой озаряло и все смежные области, вызывая стройные научные
представления о целых группах научных явлений» [Цит. по 4; Т. 1, 15]. Такое свойство Фортунатова-ученого
позволяло ему предвосхищать развитие новых идей в лингвистике. Отдельные проблемы, темы, затронутые в
его трудах, впоследствии нашли освещение в различных направлениях языкознания.
Многими лингвистами отмечаются как ключевые идеи Фортунатова о языке как об общественном явле-
нии, о необходимости рассматривать историю языка в связи с историей его носителей [3, 403]. Как известно,
Фортунатов большое значение уделял фонетике, внешней стороне речи вообще, его внимание привлекало
развитие фонетической системы, причем он рассматривал это развитие в связи с общими изменениями в сре-
де носителей языка. Внимание к фактору «носителей языка» прослеживается и в объяснении Фортунатовым
восприятия звуковой стороны слова под влиянием «психических ассоциаций». «Итак, — отмечает Фортуна-
тов, — значение звуковой стороны языка в речи состоит для говорящего в способности представлений произ-
носимых звуков речи (с их видоизменениями в процессе речи) являться представлениями выразителей наших
духовных явлений для другого лица, следовательно, представлениями знаков наших духовных явлений для
другого лица…» [4; Т. 1, 123].
Определенный итог размышлениям Фортунатова подводит статья «Видоизменения в произнесении слов
как знаки языка», включенная составителями «Избранных трудов» в общий курс лекций по сравнительному
языкознанию [4; Т. 1, 191—197]. Наряду с единицами языка ученый выделяет явления, которые он называет
знаками языка. К ним он относит, в частности, видоизменения в произнесении слов, эксплицирующие чувст-
ва говорящего, вызванные его побуждениями или предметом речи. Подобными видоизменениями Фортуна-
тов считает различия в тоне речи, повторение слов, а также изменения в обычном, нормальном порядке рас-
положения частей в словосочетании [4; Т. 1, 191]. Ученый отмечает: «Все эти видоизменения в произнесении
слов существуют у нас и как независящие от нашей воли выражения (обнаружения) чувствований, вызывае-
мых предметами речи; например, в тоне моей речи может выражаться, независимо от моей воли, чувство гне-
ва, чувство удивления или, например, вопрос, повеление. В таком употреблении эти видоизменения в произ-
ношении слов не принадлежат языку, хотя и связаны с языком, так как существуют в фактах языка (в произ-
носимых словах), но они становятся известными знаками в языке…» [4; Т. 1, 192]. Учение о знаках языка, как
пишет Фортунатов, остается неразработанным, хотя «…должно составить в языковедении особый отдел…»
[4; Т. 1, 192—193].
Дальнейшее развитие языкознания продемонстрировало точность прогнозов Фортунатова. «Знаки языка»
по Фортунатову получили описание впоследствии как типы интонационных конструкций, актуальное члене-
ние предложения. Особый раздел семиотики составило такое относительно новое направление лингвистики,
52
как прагматика, изучающая отношения между знаковыми системами (в частности, языком) и теми, кто их
использует (говорящим, адресатом сообщения). Следует отметить также, что эмоциональное отношение го-
ворящего к предмету речи («выражения чувствований») чаще всего сопровождается его оценочной характе-
ристикой в парадигме хорошо/плохо или должно/недолжно.
Развивая идеи Фортунатова, можно обратить внимание на то, что важными «знаками языка», выражаю-
щими интенции говорящего, становятся нарочитые нарушения норм литературного языка (прежде всего ор-
фоэпических, акцентологических, орфографических, грамматических). Нормы связаны с внешней стороной
языка, которой Фортунатов придавал первостепенное значение. Их нарушение, обусловленное не незнанием,
а интенцией говорящего, становится информативным для адресата сообщения.
Искажение литературной нормы разрушает автоматизм восприятия формальной стороны речевого сооб-
щения, несет определенную информацию и привлекает внимание адресата сообщения. Следует подчеркнуть,
что условием «работы» подобных «знаков языка» является наличие устойчивой литературной нормы. В ре-
зультате почти столетней целенаправленной государственной политики по развитию культуры речи (прежде
всего ее ортологического аспекта) в настоящее время литературная форма русского языка отличается доста-
точной устойчивостью, престижность владения литературным языком в России высока. Этот факт как раз
позволяет любому нарушению норм говорящим быть значимым для адресатов.
Отступление от норм может быть элементом языковой игры, на что указывает, например, В. З. Санников,
отмечая намеренные нарушения норм в интеллигентской речи лингвистов с целью имитации просторечия:
какчество, коликчество, рупъ, надотъ, чавой-та, тщательнéе, задорнéе, пеньё [2]. Однако даже в языковой
игре одной из главных функций является дискредитирующая, поэтому искажение нормы говорящим чаще
всего становится способом выражения оценки, преимущественно отрицательной.
Так, посредством нарушения орфоэпических и акцентологических норм, имитации иноязычной, просто-
речной или диалектной речи дается характеристика тому или другому человеку. Например, экспрессивное
выражение отрицательной оценки по отношению к «простым» людям включает номинация «дярёуня», произ-
ношение личных имен как «Сярёжа», «Сярёня», «Гриша» (с г фрикативным) и т. д., имитирующее фонетиче-
ские особенности диалектной речи или просторечия. В приведенных примерах оценку содержит, по сущест-
ву, вторичная интерпретация фонетического облика слова, т. е. употребление его не самим говорящим, а ква-
лификация определенного типа произношения как грубо-просторечного (Галя с г фрикативным) или манерно-
претенциозного (брюнэт, пионэр).
Подобные способы выражения оценки могут использоваться и в художественном тексте. Например: «За-
ладила про свою деревню. Тоже Расея. Много ты понимаешь. Походи ночью по номерам. — вот тебе и Ра-
сея. Все сволочи. Сволочи и охальники» (А. Толстой. Хождение по мукам); «Она сказала слово «прэлэстно»
так, как произносила его когда-то начальница А. Я. Колодкина, которой подражали все синявки. <…> Это
была явная «любэзность», равнодушная «любэзность» старой учительницы, которой нечего сказать своей
давнишней ученице» (А. Бруштейн. Дорога уходит в даль…).
В художественном произведении отступление от норм создает выразительные образы с яркой социальной
характеристикой. Вспомним, например, Лелика из кинофильма Л. Гайдая «Бриллиантовая рука», созданного
актером А. Папановым. Его фразы типа «Сдал, принЯл, опись прóтокол, отпечатки пальцеу» с имитацией
просторечного произношения являются выразительными «знаками языка», адекватно воспринимаемыми все-
ми носителями, владеющими литературной нормой.
Однако в художественном тексте нарушение литературной нормы за счет «психических ассоциаций», о
которых писал Фортунатов, может создавать и положительные образы. Яркий пример такого рода — кино-
фильм С. Урсуляка «Ликвидация». За счет речевых характеристик персонажей, включающих элементы мест-
ного просторечия, в фильме создается образ Одессы, объединяющей героев семейно-родственными, челове-
ческими связями и даже определенным кодексом чести вне зависимости от их места в социальной иерархии и
даже от того, в какой группе общества (бандит-милиционер) они оказываются. Обаяние образа Давида Гоц-
мана (артист Владимир Машков) заключается в том числе и в его речи: «вбей себе в мозг; кудой — тудой;
доктор сказал ходить — ходю; Это тот Саня, за которого я думаю?; За те пистолеты у меня на душе за-
ноза; Шо на этот раз, Мотя, ты ж молодец, как я не знаю». Интересно, что антагонист главного героя Ви-
талий Кречетов (Академик) (артист Михаил Пореченков) использует правильный литературный язык и даже
подчеркивает, что специально обучался «московскому выговору».
Одним из самых ярких примеров нарушения норм является появление в Интернете в начале XXI в. так на-
зываемого языка «падонкафф» или «олбанского» языка, основанного на нарочитом отступлении от орфогра-
фических норм, чаще всего фонетически адекватных написаниях, получивших название эрративы: превед,
медвед, зайчег, креведко, убейся апстену и т. п. Данное нарушение норм является особым контркультурным
явлением, появившимся как результат усложнения форм современной коммуникации. М. А. Кронгауз счита-
ет, что игровая контркультурная антиграмотность «падонков» возникла в том числе как протест против аг-
рессивной борьбы с безграмотностью [1].

53
 Следует признать, что широкая практика использования языка с многочисленными нарочитыми отступле-
ниями от нормы, распространение обсценизмов в интернет-коммуникации связаны с общей тенденцией
«иронического осмысления жизни», основанной на желании подвергнуть сомнению традиционные ценности,
стремлении выделиться на фоне сложившихся норм речевого поведения. Можно констатировать, что «олбан-
ский язык» — это тоже своего рода «языковой знак».
Таким образом, «видоизменения в произнесении слов», о которых писал Фортунатов, могут выступать в
форме нарушения литературных норм, и в этом случае они несут определенные прагматические сигналы го-
ворящего, передающие его эмоциональное, чаще всего оценочное отношение к предмету речи.

Список литературы
1. Кронгауз, М. А. Самоучитель олбанского / М. А. Кронгауз. — Москва, 2013.
2. Санников, В. З. Русский язык в зеркале языковой игры / В. З. Санников. — Москва, 1999.
3. Толкачев, А. И. Ф. Ф. Фортунатов / А. И. Толкачев // Известия Академии наук СССР. Серия литературы
и языка. — Т. 23. — Вып. 5. — Москва, 1964. — С. 402—410.
4. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды / Ф. Ф. Фортунатов. — Т. 1. — Москва, 1956.

Т. Н. Александрова
Вологодский государственный университет, Россия
t_alexandrowa@mail.ru

АСПЕКТУАЛЬНОСТЬ В РАБОТАХ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА, РУСИСТОВ И ГЕРМАНИСТОВ

В статье освещаются взгляды выдающегося языковеда Ф. Ф. Фортунатова, ученых-русистов и германистов на глагольный

вид, способы действия, предельность/непредельность. Рассматриваются вопросы инварианта и частных аспектуальных
значений, аспекты формальности языкового содержания и элементы грамматической семантики. Аспектуальность харак-
теризует протекание глагольного действия-предиката и высказывания в целом.
Ключевые слова: аспектуальность, вид, способы действия, предельность/непредельность, аспектуальные значения.

Alexandrova Tamara Nikolaevna, Vologda State University, Russia

t_alexandrowa@mail.ru
Aspectuality in the works of F. F. Fortunatov and specialists in Russian and german philology
The article highlights the views of the outstanding linguist F. F. Fortunatov and scientists in Russian and German philology on the
verb aspect, ways of action, limitation/alimitation. Invariant and specific aspectual meanings, aspects of formality of the linguistic
intension and elements of the grammatical semantics are considered. Aspectuality characterizes the manner in which the action of
the verbal predicate and the statement as a whole is represented.
Keywords: aspectuality, aspect, ways of action, limitation/alimitation, aspectual meanings.

Аспектуальность является универсальной категорией, она свойственна всем языкам. Однако языки отлича-
ются друг от друга способами выражения значений аспектуальности. В русском языке главными компонентами
аспектуальной сферы являются вид, способы действия, лимитативность, состоящая из оппозиции предельность
/непредельность (П/НП). Вид (в мировой практике — аспект) попал в сферу пристального внимания ученых в
первой половине XIX в. В конце XIX в. — начале XX в. утвердились идеи о бинарности вида: совершенный вид
(СВ) /несовершенный вид (НСВ). Сущность видового противопоставления лингвисты обнаруживали в характе-
ре самого действия (Ф. Ф. Фортунатов, Г. К. Ульянов, А. М. Пешковский, А. А. Потебня).
Знаменитый русский языковед Ф. Ф. Фортунатов известен как крупнейший специалист в области индоев-
ропеистики и теории грамматики. Для него грамматика — учение о формах языка. Так, в формах имперфек-
тивного (несовершенного) и перфективного (совершенного) вида в общем индоевропейском глаголе и при-
частиях он усматривал различия в отношении существования вида во времени: «Формою вида перфективного
данный признак обозначался в состоянии полноты его проявления во времени, формою вида имперфективно-
го тот же признак обозначался без отношения к полноте его проявления во времени» [6; Т. 2, 265]. Филипп
Федорович считал, что не надо смешивать имперфективный и перфективный виды с несовершенным и со-
вершенным видами в славянских языках, например, в русском языке «тот вид, который называется совер-
шенный, обозначает или время законченности в данном признаке, выраженном глагольной основой (напри-
мер, сделать, закричать), или же обозначает законченность в длительности этого признака (например, по-
кричать, побегать), между тем как несовершенный вид обозначает данный признак без отношения к его
законченности» [6; Т. 2, 265]. Как видим, в качестве семантической основы выдвигались такие характеристи-

54
ки как степень длительности, завершенность/незавершенность действия. Учение акад. Ф. Ф. Фортунатова
повлияло на взгляды русских ученых в выявлении инвариантного и частных значений видовых форм.
Для акад. Ф. Ф. Фортунатова важным вопросом было преподавание русского языка в средней школе. Бу-
дучи приглашенным на съезд преподавателей русского языка в военно-учебных заведениях 27 декабря 1903 г.
он высказал свое мнение об основной задаче преподавания грамматики родного языка, заключающейся в том,
«чтобы учащиеся под руководством преподавателя сами открывали и определяли явления родного языка;
дело преподавателя останавливать внимание учеников на известных явлениях языка, помогать им произво-
дить требующиеся при этом изучении умственные действия отвлечения, обобщения, различения …; в стар-
ших классах школы необходимо знакомство с грамматикой другого языка, например, сопоставление форм
русского глагола с формами глагола во французском или в немецком языке» [7; Т. 2, 437, 440].
С середины ХХ в. распространилось представление о внутреннем пределе и целостности действия как
главном признаке, наличие или отсутствие которого различает совершенный и несовершенный виды. Так,
А. В. Виноградов считает основным признаком СВ «признак предела действия, достижения цели, признак
ограничения или устранения представления о длительности действия» [2, 394]. По мнению А. В. Бондарко, в
русском языке центральную роль среди средств выражения аспектуальных отношений играет грамматическая
категория вида, интегрирующая другие компоненты поля: способы действия (СД), разряды предельных и не-
предельных глаголов, аспектуально специализированные синтаксические конструкции, лексические показа-
тели аспектуальности, все аспектуальные элементы контекста. Центральное положение в сфере аспектуаль-
ности занимает лимитативность (разные типы отношения действия к пределу) [1, 42—45]. Теорию СД наи-
более полно разработал Ю. С. Маслов, считает их семантическими группировками [4, 72]. Именно способы
действия формируют категорию предельности/непредельности. В отличие от А. В. Бондарко, М. А. Шелякин
считает значение лимитативности «общим аспектуальным значением, (а не одним из аспектуальных значе-
ний), которое охватывает все аспектуальные значения, поскольку краткость и длительность может быть за-
конченной и незаконченной, перфектность является всегда законченной» [8, 22].
В конце ХХ в. — начале ХXI в. появились иные версии сущности видового противопоставления. Ученые
сконцентрировали внимание на отношении действия к ситуативному фону, т. е. наличие у СВ или отсутствие
у НСВ этого фона (А. А. Холодович, В. В. Гуревич, Г. П. Мельников и др.). Учитывая соотношение действия
и ситуации, С. А. Карпухин вообще отвергает идею о природном разделении действия на П/НП и отражении
этого деления в видовом противопоставлении русского глагола, который, по его мнению, двояко относится к
объективному времени и к ситуации — изображение действительности в динамике (СВ) или в статике (НСВ).
«Совершенный вид придает динамичность высказыванию через свой конституирующий признак — переход,
движение от ситуации к действию и/или наоборот. Отстраненность от этого признака глаголов несовершен-
ного вида служит средством представления действия в статике, в его собственном качестве» [3, c. 28].
Система видов в славянских языках оказала сильное влияние на немецких лингвистов. Видные языковеды,
начиная с Я. Гримма и В. Штрейтберг, разрабатывали вопрос о видах в германских языках. Такие ученые как
Г. Пауль, О. Бехагель, Л. Зюттерлин, М. Дейчбейн признавали наличие грамматической категории вида в не-
мецком языке. Нельзя не отметить, что понятия вида (Aspekt) и способов действия (Aktionsarten) употребля-
ются в научной литературе порой синонимично. Современные немецкие исследователи рассматривают грам-
матические категории не изолированно друг от друга, а в их взаимодействии. Так, Э. Лайс демонстрирует
взаимообусловленность трех категорий Aspekt > Tempus > Modus [10, 152]. Большинство отечественных гер-
манистов отрицает наличие вида (аспекта) в немецком языке, так как видовые значения не связаны с регуляр-
ными формальными противопоставлениями. Это отражается как в научных исследованиях, так и в учебниках
по теоретической грамматике немецкого языка, для которых характерен сравнительно-сопоставительный
подход к языковым явлениям и к обучению языку. Например, О. И. Москальская отмечает, что существенным
различием в составе грамматических категорий глагола в русском и немецком языках является отсутствие в
немецком языке грамматической категории вида [5, 216]. Е. И. Шендельс, сравнивая понятия аспектуально-
сти (вид и предел) в русском и немецком языках, считает, что для понимания вида следует учитывать понятие
п р е д е л а , окончания действия или он выражает действие или состояние, не направленное к завершению, к
достижению какой-либо цели (П-глаголы: прилетать, подлетать, улетать, вылетать, влетать; НП-глагол:
летать; П-глаголы: einatmen, ausatmen; НП-глаголы: schlafen, atmen)» [9, 164—165]. Таким образом, сущ-
ность категории вида глагола и сходных с ней аспектуальных значений продолжает оставаться дискуссион-
ным вопросом.

Список литературы
1. Бондарко, А. В. Содержание и типы аспектуальных отношений / А. В. Бондаренко // Теория функцио-
нальной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. — 4-е изд. — Моск-
ва, 2006. — С. 45—63.
2. Виноградов, В. В. Русский язык: грамматическое учение о слове / В. В. Виноградов. — Москва, 1972.

55
 3. Карпухин, С. А. Семантика русского глагольного вида : автореф. дис. … д-ра филол. наук /
С. А. Карпухин. — Самара, 2008.
4. Маслов, Ю. С. Система основных понятий и терминов славянской аспектологии / Ю. С. Маслов // Во-
просы общего языкознания. — Ленинград, 1965. — С. 53—80.
5. Москальская, О. И. Грамматика немецкого языка: теоретический курс. Морфология /
О. И. Москальская. — Москва, 1956.
6. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительная морфология индоевропейских языков / Ф. Ф. Фортунатов // Избран-
ные труды. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 257—426.
7. Фортунатов, Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка в средней школе / Ф. Ф. Фортунатов //
Избранные труды. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 427—462.
8. Шелякин, М. А. Категория аспектуальности русского глагола / М. А. Шелякин. — Москва, 2008.
9. Шендельс, Е. И. Грамматика немецкого языка / Е. И. Шендельс. — Москва, 1952.
10. Leiss, E. Markiertheitszunahme als natürliches Prinzip grammatischer Organisation (am Beispiel der
Verbalkategorien Aspekt, Tempus, Modus) / Е. Leiss // Funktionale Untersuchungen zur deutschen Nominal- und
Verbalmorphologie / hrsg. von Klaus-Michael Köpcke (Linguistische Arbeiten; 319). — Tübingen, 1994. —
S. 149—160.

В. М. Амеличева
МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва, Россия
varvara.amelicheva@gmail.com

СООТНОШЕНИЕ ГРАММАТИЧЕСКОГО И ЛЕКСИЧЕСКОГО ЗНАЧЕНИЯ ПРЕДЛОГОВ

В ОТЕЧЕСТВЕННЫХ И ФРАНЦУЗСКИХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ТЕОРИЯХ:
ОТ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА ДО НАШИХ ДНЕЙ

Традиционное разделение частей речи на два типа (знаменательные и служебные, или в терминах Ф. Ф. Фортунатова,
полные и частичные) привело к тому, что в течение долгого времени служебные части речи, в т. ч. предлоги, практически
не рассматривались в лексикологическом ключе. За последнее столетие представления о лексическом значении предлогов
получили существенное развитие. В предлагаемом докладе будут описаны основные подходы к проблеме в отечествен-
ном и французском языкознании.
Ключевые слова: предлог, французский язык, лексическое значение, грамматическое значение, история языкознания.

Amelicheva Varvara Maksimovna, Moscow State University, Russia

varvara.amelicheva@gmail.com
Correlation between grammatical and lexical meaning of prepositions in Russian and French linguistics: from
F. F. Fortunatov to the present day
The traditional division of parts of speech into two types (notional and auxiliary or, in Fortunatov’s terms, full and partial) has led
to the fact that for a long time the auxiliary parts of speech, prepositions among others, were practically not considered in terms of
lexicology. Over the last century, the concept of lexical meaning of prepositions has developed significantly. In this paper, we will
describe the main approaches to the problem in Russian and French linguistics.
Keywords: preposition, French, lexical meaning, grammatical meaning, history of language studies.

Разнообразие суждений по вопросу о существовании лексического значения (ЛЗ) у предлогов объясняет-

ся, безусловно, отсутствием общепринятой трактовки самих понятий лексического и грамматического значе-
ния. Согласно традиционной точке зрения, представленной в ЛЭС, термин «лексическое значение» использу-
ется только для наименования предметов, свойств, действий и т. п., предлог же передает отношения и лишен
способности к такого рода номинации. Термин «грамматическое значение» (ГЗ) носит обобщенный характер
и непосредственно не соотносится с понятием конкретной семантической структуры языковой единицы [4].
Этой же точки зрения придерживаются Е. А. Реферовская и А. К. Васильева: «Мы считаем себя вправе ут-
верждать, что предлоги полностью лишены какого бы то ни было ЛЗ. Под ЛЗ, как правило, понимается спо-
собность слова называть понятие или предмет реального мира. Предлог такой способностью не обладает» [5].
Из французских авторов последовательным сторонником такой точки зрения являлся, в частности, П. Гиро,
считавший, что предлог не обладает собственным значением, а лишь играет роль релятора в предложной
группе, реализуя таким образом свое ГЗ [12].
Противоположная точка зрения состоит в том, что в выражении отношений реализуется не ГЗ, а именно
ЛЗ предлога. Вот, например, позиция «РГ-1980»: «ЛЗ предлога как отдельно взятого слова является значение
того или иного отношения. Это отношение может быть или максимально абстрактным, широким, или более

56
конкретным и определенным, узким. Однако в любом случае предлог имеет ЛЗ, различна лишь степень его
абстрактности. Семантически “пустых” предлогов не существует» [6].
Существуют и промежуточные точки зрения на соотношение ЛЗ и ГЗ: например, их противопоставление
как индивидуального значения категориальному. Как пишет Г. А. Тер-Авакян, «применительно к предлогам
под категориальным значением понимается то общее в значении предлогов, что позволяет объединить их как
особый класс слов и противопоставить их всем другим классам, а именно их способность выражать те или
иные отношения […] Под ЛЗ же понимается то значение, или, точнее, та совокупность значений, которая
свойственна данному предлогу в отличие от всех других предлогов того же языка» [8]. В. Г. Гак выражает
сходную мысль: ГЗ предлога (его грамматическая функция) состоит в выражении подчинительной связи, ко-
торая может реализовывать различные отношения: локальные, временные, причинные, объектные и т. п. Кон-
кретный характер этой связи и составляет ЛЗ предлога [2]. О. Н. Селиверстова полагает, что «существует го-
раздо более тесное переплетение лексического и грамматического в семантике предлога по сравнению со
знаменательными словами» [7]. Общим значением предлога как части речи является синтаксическое значе-
ние, содержание которого — указание на «актантную роль» денотата того знаменательного слова, которое
вводит предлог, тем самым устанавливая отношение денотата данного слова к другому или другим актантам
ситуации. По мнению автора, это значение относится к синтаксической семантике и, таким образом, является
грамматическим. Однако О. Н. Селиверстова признает за предлогом и ЛЗ, которому соответствуют такие об-
щие понятия, как пространство, время, причина и т. д.
И. М. Кобозева предлагает свои критерии разграничения ГЗ и ЛЗ безотносительно предлогов: 1) ГЗ обяза-
тельно и регулярно; 2) ГЗ образует закрытые, а ЛЗ — открытые классы слов; 3) содержание грамматических
(в широком смысле) единиц языка сильно ограничено по сравнению с содержанием лексических единиц;
4) природа ГЗ относительна и приблизительна, а природа ЛЗ абсолютна и точна [3]. Исходя из этих критери-
ев, можно сделать вывод о том, что, помимо ГЗ, предлоги обладают и ЛЗ: это открытый класс слов достаточ-
но разнообразного содержания, многие из которых обладают совершенно конкретным значением. При этом
необходимо подчеркнуть, что ЛЗ предлога имеет свою специфику: оно может быть реализовано только в кон-
тексте, в сочетании с ЛЗ связываемых предлогом компонентов. Еще Ф. Ф. Фортунатов, относивший предлоги
к частичным отдельным словам, отмечал, что в составе непростых слов они обозначают «в самостоятельных
предметах мысли данные отношения их к другим предметам» [10]. Эту точку зрения разделяют авторы «РГ-
1980»: «Как и у всякой значимой единицы языка, значение предлога заключено в нем самом. Однако для вы-
явления (установления) того или иного значения первообразного предлога всегда требуется контекст, мини-
мальное словесное окружение» [6].
Среди французских исследователей достаточно популярна идея наличия у предлога собственного ЛЗ не во
всех контекстах употребления, а лишь в некоторых. Так, еще Г. Гужнем писал, что предлог «может иметь
очень точные функциональные значения, но может и выходить за рамки этих функциональных значений,
превращаясь в некий показатель или артикль» [11]. Д. Лееман говорит об отсутствии ЛЗ у предлога в ситуа-
циях его грамматикализации: «Можно допустить, что вероятная семантическая мотивация утеряна, когда
предлог оказывается устойчивым образом связан с некой заданной конструкцией (т. е. без возможности заме-
ны) […]. В этом случае предлог de оказывается полностью грамматикализованным, т. е. по существу «обре-
ченным» на определенный тип конструкции, и его выбор a priori трудно объяснить семантическими причина-
ми…» [13]. В отечественной лингвистике эту точку зрения высказывал В. В. Виноградов: «Например, в соче-
таниях: горевать, тосковать, плакать, соскучиться, страдать, сохнуть, болеть душой с предлогом по и
пр. п. или д. п. сущ. предлог по является выражением чисто грамматического отношения падежной формы к
глаголу: он лишен всякого лексического значения. Напротив, в других случаях предлоги сохраняют всю яр-
кость своего лексического значения и даже нередко образуют в сочетаниях с существительными обособлен-
ную синтагму, которая обнаруживает известную самостоятельность и только примыкает к другим членам
предложения» [1]. В то же время ряд лингвистов поддерживают тезис о наличии собственного ЛЗ у предлога
в любом контексте. М. В. Филипенко, подводя итог масштабному обзору «Проблемы описания предлогов в
современных лингвистических теориях», указывает на «семантическую нагруженность, вообще говоря, лю-
бого употребления предлога… Этот результат демонстрирует несостоятельность взгляда на некоторые упот-
ребления предлогов как играющих чисто грамматическую, «десемантизированную» роль» [9].
Отметим со своей стороны, что для предлогов характерны такие явления лексикологического порядка, как
вариантность употребления и ее частный случай — синонимия (например, значение причины может выра-
жаться французскими предлогами de, par и pour, значение материала — предлогами en и de и т. д.), антони-
мия (avant ≠ après, devant ≠ derrière и т. д.), полисемия (например, предлог de может выражать значения уда-
ления в пространстве, нижней границы того или иного отрезка, агента, причины и многих других); на наш
взгляд, этот факт является доказательством существования у предлогов лексической природы.

57
 Список литературы
1. Виноградов, В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове) : учеб. пособие для вузов /
В. В. Виноградов ; отв. ред. Г. А. Золотова. — 3-е изд., испр. — Москва, 1986.
2. Гак, В. Г. Теоретическая грамматика французского языка / В. Г. Гак. — Москва, 2004.
3. Кобозева, И. М. Лингвистическая семантика / И. М. Кобозева. — Москва, 2000.
4. Лингвистический энциклопедический словарь. — Москва, 1990.
5. Реферовская, Е. А. Теоретическая грамматика современного французского языка. Ч. 1. Морфология и
синтаксис частей речи / Е. А. Реферовская, А. К. Васильева. — Москва, 1982.
6. Русская грамматика / гл. ред. Н. Ю. Шведова. — Т. 1. — Москва, 1980.
7. Селиверстова, О. Н. Имеют ли предлоги только грамматическое значение? / О. Н. Селиверстова // Во-
просы филологии. — 1999. — № 3. — С. 26—33.
8. Тер-Авакян, Г. А. Значение и употребление предлогов во французском языке / Г. А. Тер-Авакян. — Мо-
сква : Высшая школа, 1983. — 240 с.
9. Филиппенко, М. В. Проблемы описания предлогов в современных лингвистических теориях /
М. В. Филиппенко // Исследования по семантике предлогов. — Москва : Рус. словари, 2000. — С. 12—54.
10. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 2010.
11. Gougenheim, G. Y a-t-il des prépositions vides en français ? / G. Gougenheim // Le français modern. — 1959.
— XXVII/1. P. 1—25.
12. Guiraud, P. La syntaxe du français / Р. Guiraud. — P., 1963.
13. Leeman, D. Prépositions du français : état des lieux / D. Leeman // Langue française. — 2008. — Vol. 157. —
№. 1. — P. 5—19.

58
МОРФОЛОГИЧЕСКИЙ ЯРУС СИСТЕМЫ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА

В. С. Храковский
Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург, Россия
khrakov@gmail.com

О НЕКОТОРЫХ ДИСКУССИОННЫХ ПРОБЛЕМАХ СОВРЕМЕННОЙ АСПЕКТОЛОГИИ

В статье обосновываются следующие положения. 1. Вид и время в русском языке две отдельные категории глагола, обла-
дающие различным формальным и содержательным статусом. 2. Время словоизменительная категория финитных (и от-
дельных нефинитных) форм индикатива. 3. Вид словоклассифицирующая категория. Иначе говоря, каждая лексема и со-
вершенного вида (СВ), и несовершенного вида (НСВ) является самостоятельной лексической единицей. Есть глаголы СВ,
есть глаголы НСВ и есть т. н. парные глаголы СВ и НСВ, которые, будучи самостоятельными лексемами, соотносятся
друг с другом лексически и аспектуально. Лексемы таких глаголов, с нашей точки зрения, образуют единую гиперлексе-
му.
Ключевые слова: категория, глагол, аспект, вид, время.

Khrakovskij Victor Samuilovich, Institute for Linguistics, Russian Academy of Sciens, St. Petersburg, Russia
khrakov@gmail.com
On some points of controversy in modern aspectology
The paper argues that: 1. Tense and Aspect are separate verb categories with different formal and substantive profiles. 2. Tense is
an inflectional category of finite (and some nonfinite) indicative forms. 3. Aspect is a classificatory category. In other words, each
perfective and each imperfective lexeme stands for an independent lexical unit. There are distinct perfective and distinct imperfec-
tive verbs, as well as the so-called ‘twin’ perfectives-imperfectives which, although mutually correlative as regards their lexical
and aspectual meanings, represent independent lexemes. The paper describes such ‘verb pairs’ as unitary hyperlexemes.
Keywords: Category, Verb, Aspect, Tense, Situation

Хорошо известно, что развитие науки невозможно без опоры на традиционные представления, Также хо-
рошо известно, что развитие науки приводит к определенным изменениям традиционных представлений.
Опираясь на эту истину, я хотел бы в этой работе провести анализ отдельных постулатов, бытующих в отече-
ственной аспектологии, которые иногда воспринимаются даже как аксиоматические утверждения.
Начнем с того, что традиционно и, на первый взгляд, совершенно справедливо исследователи категорий
времени и вида в славянских языках и соответственно в русском языке говорят о двуединстве этих категорий,
используя, например, такие термины, как «аспектуально-темпоральный комплекс» [1] или «видо-временная
система» [4]. Базовым для такой трактовки является представление о том, что эти категории, хотя и различ-
ным образом, но реализуют одну и ту же идею времени. Данное представление наиболее четко сформулиро-
вано организаторами состоявшейся в апреле VI Международной аспектологической конференции. Ее Оргко-
митет высказал следующее утверждение: «Время и вид — это две стороны темпоральности, находящиеся в
антиномическом отношении друг с другом. В славянских языках вид структурирует и определяет временные
отношения».
Возникает вопрос, насколько эти утверждения являются справедливыми. Давайте попробуем в этом разо-
браться. Что касается двуединства категорий времени и вида, то оно действительно имеет место, но только в
одной ограниченной, хотя и в очень важной области, а именно в сфере финитных форм индикатива. Измене-
ния уже начинаются при переходе к нефинитным формам глагола. У инфинитива, как известно, двуединства
нет, поскольку у этой формы нет категории времени. Категории времени нет и у сослагательного наклонения,
и у повелительного наклонения. Соответственно во всех перечисленных случаях нет и двуединства категорий
времени и вида.
Я хотел бы специально подчеркнуть, что время и вид — это разные категории, которые обладают различ-
ными формальными и содержательными свойствами. Очевидно, общепринятой является точка зрения, со-
гласно которой категория времени является словоизменительной категорией форм глагольной лексемы: всех
финитных и отдельных нефинитных, в частности, причастия, в индикативе, но не в других наклонениях. Ос-
новная специфическая особенность категории времени состоит в том, что это несемантическая категория в
том смысле, что она стандартно не взаимодействует со значением глагольной лексемы Можно утверждать,
что все глаголы как СВ, так и НСВ независимо от их вхождения в тот или иной акциональный класс теорети-
чески да и практически имеют одну и ту же парадигму глагольных времен. Добавим, к сказанному, что кате-

59
гория времени одинаковым образом реагирует на вокабулу, т. е. на все лексические значения многозначного
глагола. Иными словами, у всех лексем (или если хотите, значений), входящих в одну глагольную вокабулу,
одинаковая парадигма глагольных времен. Рассмотрим, например, глагол СВ просмотреть. У данного глаго-
ла МАС отмечает два значения: 1. Ознакомиться с содержанием чего-л., проглядывая, прочитывая, например,
(просмотреть почту), 2. Смотря, следя за кем-л., чем-л., не заметить, пропустить, например (просмотреть
бракованную деталь). Разница в значениях никак не сказывается на временной парадигме.
Категория времени действительно отражает идею времени в том смысле, что она обозначает на шкале
времени, идущей из прошлого в будущее, только относительную хронологию времени/момента наблюдения
(topic time В. Клейна [15]), иначе окна наблюдения [10] (некоторой ситуации/фрагмента ситуации, выражае-
мой глаголом в предложении), и времени/момента сообщения об этой ситуации, т. е. момента речи (или дру-
гой точки отсчета).
Иное дело категория вида. И значение СВ, и значение НСВ нераздельно связаны с лексемой глагола [3].
Другими словами, вид является лексически детерминированной категорией, и, таким образом, все формы од-
ной лексемы, как финитные, так и нефинитные, являются видовыми формами. Соответственно у многознач-
ного глагола вид может различным образом реагировать на разные лексические значения, т. е. на лексемы.
Обратимся к уже упомянутому глаголу СВ просмотреть. У этого глагола в первом значении (ознакомиться с
содержанием чего-л., проглядывая, прочитывая), есть производный глагол НСВ (вторичный имперфектив).
Ср.
(1) Генерал просмотрел положенные перед ним бумаги [В. Гроссман. НКРЯ].
(2) Брат-сташеклассник просматривает дневник сестры, а она разогревает суп и кормит его обедом в
отсутствие мамы [Н. Усольцева. НКРЯ].
У этого же глагола во втором значении (смотря, следя за кем-л., чем-л., не заметить, пропустить) произ-
водного глагола НСВ (вторичного имперфектива) нет
(3) За потерю бдительности (а как же — я просмотрел родного брата и отказался признать его винов-
ным) меня исключили из комсомола [С. Алешин. НКРЯ].
Из того, что вид является лексически детерминированной категорией, вовсе не следует, что у исследова-
телей существует единомыслие относительно как формального, так и содержательного статуса этой катего-
рии. Начнем с характеристики семантики категории вида. Что касается меня, то я очень сомневаюсь в том,
что она предназначена, чтобы отражать ту сторону темпоральности, которая находится в антиномическом
отношении с другой ее стороной, отражаемой категорией времени, хотя, как я уже сказал, такая точка зрения
и существует. По словам Ю. С. Маслова: «В отличие от категории глагольного времени В. (Вид. В.Х.) связан
не с дейктической темпоральной (временной) локализацией действия, а с его внутренней «темпоральной
структурой», с тем, как она интерпретируется говорящим» [8; 83]; см. также [9; 14].
Учитывая известную мне информацию о категории вида, я бы дал следующее определение этой катего-
рии: вид характеризует ситуацию, называемую глаголом (или ее фрагмент), в соответствии с акцио-
нальным потенциалом глагольной лексемы. Совершенный вид (CВ) обобщает значения, выражающие
идею изменения существующего положения вещей (обозначение начальной и/или конечной границы
ситуации), а несовершенный вид (НСВ) обобщает значения, выражающие идею неизменения сущест-
вующего положения вещей (отсутствие обозначения какой-либо границы ситуации).
Давая такое определение, я учитываю то обстоятельство, что со времени пионерской работы
Ю. С. Маслова [7] стало ясно, что каждая глагольная лексема обладает определенным акциональным потен-
циалом, а глагольные лексемы с одинаковым потенциалом объединяются в акциональные классы, при этом
вхождение глагольной лексемы в тот или другой акциональный класс детерминирует принадлежность лексе-
мы либо к СВ, либо к НСВ, либо допускает видовое партнерство аспектуально соотносительных лексем и
наличие / отсутствие определенных частных видовых значений.
Так, например, выделяется акциональный класс, включающий глаголы, обозначающие постоянные свой-
ства и отношения (типа знать, владеть, зависеть, ненавидеть (вранье) [2]. Ситуации, обозначаемые этими
глаголами, стандартно, как бы не имеют ни начала, ни конца и поэтому им чужда идея временной локализа-
ции, т. е. какого-либо временного ограничения. Именно эта их семантическая особенность и послужила при-
чиной того, что данные глаголы стандартно являются глаголами НСВ.
(1) Импонирует мне в ней и то, что она всегда следит за модой, обладает хорошим вкусом в одежде, не
боится экспериментировать с прической [Э. Савкина. НКРЯ].
(2) Не знаю, но она любила меня всерьез, она носилась за мной по стране, она презирала условности и
обычаи [А. Кириллин. НКРЯ].
Эта же особенность послужила причиной того, что высказывания с данными глаголами не могут отвечать
на вопросы типа «Что он сейчас делает?». Ср. Что он сейчас делает? — *Обладает хорошим вкусом, Что
она сейчас делает? — *Презирает условности и обычаи.

60
 Указанная особенность также послужила причиной того, что у глаголов НСВ данного акционального
класса отсутствует «тривиальное» хабитуальное значение, ср. (*обладает часто / по пятницам хорошим вку-
сом, *презирала редко / каждый день условности и обычаи).
Совсем другими семантическими свойствами обладает акциональный класс, который включает аспекту-
ально соотносительные пары глаголов СВ и НСВ (типа записать — записывать, построить — строить).
Первое отличие от ранее рассмотренного акционального класса как раз и состоит в том, что его семантика
детерминирует временную локализацию и реализуется соотносительными глаголами СВ и НСВ, которые вы-
ступают в роли видовых партнеров. Глагол СВ обозначает событие, занимающее определенный временной
интервал, который может быть обозначен обстоятельствами срока типа за три дня, в две минуты.
(3) Китайцы построили отель меньше чем за 2 дня [youtube.com].
Что касается глагола НСВ, то он прототипически обозначает длящееся, наблюдаемое событие, т. е. собы-
тие уже начавшееся, но еще незавершенное, иначе говоря, процессную фазу события. Длительность процесс-
ной фазы может быть обозначена с помощью обстоятельств типа долго.
(4) Почему Монферран так долго строил Исаакиевский собор? [youtube.com].
Еще одно отличие от ранее рассмотренного акционального класса состоит в том, что высказывания с дан-
ными глаголами НСВ свободно отвечают на вопросы типа «Что он сейчас делает?». Ср. Что он сейчас дела-
ет? — Он перечитывает стихотворение.
Следующее отличие заключается в том, что у глаголов НСВ этого акционального класса есть «тривиаль-
ное» хабитуальное значение.
(5) Эйзенштейн вновь и вновь перечитывает «две странички», отведенные в сценарии Нины Фердинан-
довны Агаджановой восстанию на броненосце «Потемкин» [Г. Александров. НКРЯ].
Важно обратить также внимание на то, что аспектуальные отношения между производящим глаголом СВ
типа записать и производным глаголом НСВ типа записывать неоднородны, что оставляют без внимания
сторонники словоизменительной концепции вида. В рамках словоизменительной концепции категории вида
принято считать, что исходный глагол СВ обозначает событие, см. (6а)-(7а), а производный глагол НСВ, со-
храняя лексическое значение и валентность производящего глагола, меняет только его акциональную харак-
теристику: то есть всегда может обозначать мультиплицированное событие, ср. (6б) — (7б) а если событие —
не моментальное, то может также обозначать процессную составляющую (срединную фазу) этого события,
см. (7в). Иными словами, можно говорить о стандартном (имперфективном) значении производного глагола
НСВ.
(6) а. Петя пришел к нам вечером.:
б. Петя обычно приходит к нам по вечерам.
(7) а. Петя вечером просмотрел газеты.
б. Петя по вечерам просматривает газеты
в. Сейчас Петя просматривает газеты.
Заметим в связи со сказанным, что тезис об однотипном изменении акциональной характеристики произ-
водного глагола, т. е. о том, что имперфектив может обозначать только процессную составляющую (средин-
ную фазу) события, выражаемого исходным перфективом, является неточным. Уже в работе [2] было показа-
но, что между членами видовых пар ментальных глаголов типа вспомнить — вспоминать, узнать — узна-
вать, существуют различные аспектуальные отношения, отличающиеся от указанного обозначения
срединной фазы события.
Рассмотрим, например, парные глаголы вспомнить — вспоминать.
Ситуация, обозначаемая глаголом вспомнить — это событие, которое либо представляет собой результат
агентивного, но не в полной мере контролируемого процесса воспоминания, см. (8), либо возникает спонтан-
но, независимо от воли и желания вспомнившего человека, который в этом случае выступает не в роли Аген-
са, а в роли Экспериенцера, см. (9):
(8) Федор Филатович долго искал для его деятельности подходящее слово и наконец вспомнил английское
«waste» [И. Грекова. НКРЯ].
(9) Весёлости Александру Сергеевичу придавало и то обстоятельство, что он вдруг вспомнил о своем
старом лицейском товарище Константине Данзасе [В. Отрошенко. НКРЯ].
Ситуация, обозначаемая глаголом вспоминать, представляет собой агентивный и в какой-то мере контро-
лируемый процесс, требующий для своего осуществления затрат энергии.
(10) Сидит себе Бочкин га диванчике, любуется кружечками и вспоминает: в этом городе из-за плохой
погоды времени потеряли уйму, в этом поклонницы прохода не давали, а в этом музей был потрясающий
[Н. Склярова. НКРЯ].
Однако, поскольку процесс восстановления в памяти информации является не вполне контролируемым,
ранее бывшую в памяти информацию не всегда удается восстановить полностью:
(11) Она уже с трудом вспоминала то время, когда все было иначе [А. Берсенева. НКРЯ].

61
 Уже сказанное дает достаточное представление о содержательном статусе категории вида. Нам остается
обсудить вопрос о формальном статусе этой категории, который служит предметом оживленных дискуссий,
см. об этом, например [5; 13]. С нашей точки зрения, вид это словоклассифицирующая категория, т. е. аспек-
туально соотносимые глаголы СВ и НСВ являются самостоятельными словарными единицами, что фиксиру-
ется словарями. «Члены видовой пары глаголов рассматриваются как самостоятельные слова (каждое со сво-
ей парадигмой)» — подчеркивает А. А. Зализняк, характеризуя особенности своего словаря [6; 6]. На практи-
ке это означает, что, когда мы из исходного перфективного глагола СВ типа записать с помощью суффикса-
имперфективатора строим соотносительный так называемый вторичный имперфектив типа записывать, то
мы фактически образуем новый глагол НСВ, чья парадигма форм частично не совпадает с парадигмой форм
исходного глагола СВ. В частности, например, у исходного и производного глаголов разные парадигмы вре-
менных и залоговых форм. Напомню в этой связи, что, например, у СВ две временные формы (прошедшего и
будущего времени), у НСВ три временных формы (прошедшего, настоящего и будущего времени), времен-
ные формы СВ не являются аналитическими, форма будущего времени НСВ — аналитическая.
К сказанному можно добавить следующее. Словоклассифицирующую, а не словоизменительную природу
категории вида демонстрируют показатели этой категории. Известно, что у форм, выражающих то или иное
частное значение словоизменительной категории, есть стандартные показатели этого значения. В нашем слу-
чае, в принципе возможна ситуация, когда у глаголов СВ и НСВ нет никаких формальных показателей. На-
пример, никаких формальных различий не существует между первичным имперфективом (типа пить) и пер-
вичным перфективом (типа дать). В парах перфектив — вторичный имперфектив (типа записать — запис-
ыва-ть) суффикс вторичного имперфектива -ыва- традиционно считается стандартным показателем НСВ. Но,
скажем, при образовании производного дистрибутивного глагола СВ от вторичного имперфектива (типа вы-
кид-ыва-ть Æ по-выкид-ыва-ть) перфектирующая приставка «гасит» видовое значение этого суффикса, он
перестает указывать на видовую принадлежность глагола, хотя и сохраняет повторительное значение НСВ, и
соответственно в общем случае считать этот суффикс показателем НСВ глагола нельзя. Тем самым есть осно-
вания согласиться с гипотезой о том, «что вид выражается не той или иной морфемой как таковой, а, так ска-
зать, фактом присоединения этой морфемы на определенном деривационном этапе, иными словами, перехо-
дом лексемы из одной словообразовательной модели в другую» [11; 17]. В проницательной работе [12; 47]
представлены все допустимые и запрещенные последовательности включения префиксов и суффикса вторич-
ного имперфектива в глагольную словоформу.
Пора переходить к итогам. Они элементарны. 1. Вид и время две отдельные категории глагола, обладаю-
щие различным формальным и содержательным статусом. 2. Время словоизменительная категория финитных
(и отдельных нефинитных) форм индикатива. 3. Вид словоклассифицирующая категория. Иначе говоря, каж-
дая лексема и СВ, и НСВ является самостоятельной лексической единицей. Есть глаголы СВ, есть глаголы
НСВ и есть т. н. парные глаголы СВ и НСВ, которые, будучи самостоятельными лексемами, соотносятся друг
с другом лексически и аспектуально. Лексемы таких глаголов, с нашей точки зрения, образуют единую ги-
перлексему.

Список литературы
1. Бондарко, А. В. Основы функциональной грамматики: языковая интерпретация идеи времени /
А. В. Бондарко. — Санкт-Петербург, 1999.
2. Булыгина, Т. В. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) / Т. В. Булыгина,
А. Д. Шмелев. — Москва, 1997.
3. Гловинская, М. Я. Семантические типы видовых противопоставлений русского глагола / М. Я. Гловинская.
— Москва, 1982.
4. Гловинская, М. Я. Многозначность и синонимия в видовой системе русского глагола / М. Я. Гловинская.
— Москва, 2001.
5. Горбова, Е. В. Русское видообразование: словоизменение, словоклассификация или набор квазиграм-
мем? (еще раз о болевых точках русской аспектологии) / Е. В. Горбова // Вопросы языкознания. — 2017. —
№ 1. — С. 24—52.
6. Зализняк, А. А. Грамматический словарь русского языка / А. А. Зализняк. — Москва, 1977.
7. Маслов, Ю. С. Вид и лексическое значение глаголов в современном русском литературном языке /
Ю. С. Маслов // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. — 1948. — Т. 7. — № 4. — С. 303—316.
8. Маслов, Ю. С. Вид / Ю. С. Маслов // Лингвистический энциклопедический словарь. — Москва, 1990. —
С. 83—84.
9. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. — 7-е изд. — Москва,
1956.
10. Плунгян, В. А. Введение в грамматическую семантику: грамматические значения и грамматические
системы языков мира / В. А. Плунгян. — Москва, 2011.

62
 11. Плунгян, В. А. Предисловие / В. А. Плунгян // Acta Linguistica Petropolitana. Труды института лингвис-
тических исследования. — Т. VIII. — Ч. 2. Исследования по теории грамматики. — Вып. 6: Типология аспек-
туальных систем и категорий. — Санкт-Петербург, 2012. — С. 7—42.
12. Татевосов, С. Г. Множественная префиксация и ее следствия (Заметки о физиологии русского глаго-
ла) / С. Г. Татевосов // Вопросы языкознания. — 2013. — № 3. — С. 42—89.
13. Храковский, В. С. Категория вида в русском языке: болевые точки / В. С. Храковский // Аспектуальная
семантическая зона: типология систем и сценарии диахронического развития : сб. статей V Международной
конференции Комиссии по аспектологии Международного комитета славистов ; сoст. М. Китатзё. — Киото,
2015. — С. 321—334.
14. Comrie, B. Aspect. An introduction on the study of verbal aspect and related problems / В. Comrie. — Cam-
bridge, 1976.
15. Klein, W. Time in Language / W. Klein. — L., 1994. — P. 243.

Т. В. Шмелева
Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого
szmiel@mail.ru

ЗАЛОГ ГЛАГОЛА С ПОЗИЦИЙ СЕМАНТИЧЕСКОГО СИНТАКСИСА

Рассмотрение залога, который Ф. Ф. Фортунатов связывал с семантикой возвратных глаголов, с позиций семантического
синтаксиса показало, что глагольный залог — лишь один из механизмов изменения конфигурации актантов пропозиции.
На это работают также нулезация валентностей глагола, изменение падежных форм, порядок слов, замена глагола имен-
ными формами. Конфигурация актантов касается не только субъекта и объекта, но и других актантов, а необходимость ее
изменений востребована построением текста.
Ключевые слова: русский язык, глагол, залог, пропозиция, актанты.

Shmeleva Tatyana Victorovna, Yaroslav-the-Wise Novgorod State University

szmiel@mail.ru
The voice of the verb from the standpoint of semantic syntax
Consideration of the voice, which Fortunatov associated with the semantics of reflexive verbs, from the standpoint of the semantic
syntax showed that the voice of verb is only one of the mechanisms for changing the configuration of the actants of the proposi-
tion. This is also done by the zeroing of the verbal valencies, the change of case forms, the order of words, the replacement of the
verb with nominal forms. The configuration of the actants concerns not only the subject and the object, but also other actors, and
the need for its changes is claimed by the construction of the text.
Keywords: Russian language, verb, voice, proposition, actants

Известная статья Ф. Ф. Фортунатова [6] стала важным моментом в истории изучения русского залога, она
учитывается в последующих трудах об этой категории [1; 3]. В духе своего формального подхода,
Ф. Ф. Фортунатов видел залоговые значения там, где присутствовал постфикс -ся, который считался единст-
венным выразителем залоговых значений, к тому же имело место соотношение возвратного и невозвратного
глаголов. Сегодня понятно, что в его анализе глагола в аспекте залоговых отношений представлены, с одной
стороны, разные типы ситуаций в плане субъектно-объектных отношений (возвратное, взаимное, касающееся
состояния самого субъекта), а с другой стороны — разные способы представления одной ситуации (действи-
тельный / страдательный залоги).
Для семантического синтаксиса [7] интересны оба вида отношений, однако здесь рассматривается с пози-
ций этого направления синтаксических исследований только последний. Это позволяет увеличить масштаб и
увидеть названное явление не уровне не только глагольной лексемы, но предложения и даже текста. Семан-
тический синтаксис видит в глаголе обозначение пропозиции, и его залоговые преобразования существенны
как возможность интерпретации пропозиции в плане конфигурации актантов, однако очевидно, что система
таких интерпретаций, или интерпретационная парадигма предложения [2, 429—431], не ограничивается гла-
гольным залогом, выходит за пределы этой части речи.
В общем виде конфигурации актантов можно представить в таком виде. Безактантная конфигурация, или
нулевая представляет пропозицию в отвлечении от ее актантной структуры, с выведением «за кадр» всех ак-
тантов или их ситуативной очевидности: Звонят; Сказано — сделано; Осторожно: окрашено; Расставаться
грустно; На вокзале толчея. Техника такой конфигурации — нулезация валентности глагольных форм (спря-
гаемых, причастных, инфинитива) и именных. Отсубъектная конфигурация фиксирует субъект как исходный
актант, от него и разворачивается описание ситуации, даже если он не обозначен конкретно: Кто-то звонит;
Мужик сказал — мужик сделал; Осторожно: я покрасила; Они расстались; На вокзале все толкаются. В
63
приведенных примерах несубъектные актанты оказываются «за кадром», но в каждом случае они могут быть
актуализированы и обозначены: Кто-то звонил тебе; Он сказал глупость; Я покрасила дверь; Он расстался
с ней; На вокзале он толкнул старика. Отобъектная конфигурация (страдательный залог) может быть показа-
на на тех же ситуациях: Глупость сказана, да еще в самое неподходящее время; Дверь покрашена; Она поки-
нута; Старика толкнули на вокзале. Важно почеркнуть, что семантический синтаксис видит не только субъ-
ектно-объектные соотношения. Исходным при обозначении ситуации может оказаться и адресат, и даже ло-
катив, а субъект выведен «за кадр»: Тебе звонили; В зале засмеялись — Зал взорвался от смеха — Смех
охватил весь зал. Кроме того, в технику изменения конфигураций включаются и лексические соответствия,
квалифицируемые как конверсивы: выиграть / проиграть; купить у кого-то / продать кому-то; одержать
победу / потерпеть поражение.
Таким образом, семантический синтаксис наряду с типологией пропозиций исследует серии их конфигу-
раций, при этом выявляется, что глагольный залог — только один из механизмов системных преобразований
пропозиции, он работает в синтаксисе наряду с другими видами техник — нулезацией субъектных валентно-
стей спрягаемого глагола, залоговыми формами причастий, падежными формами, порядком слов, соотноше-
ниями глагольных с именных форм одной семантики, конверсных лексем, а также метафорическими и мето-
нимическими переносами. Каждая из этих техник заслуживает особого изучения, выявления связи техник и
типов пропозиций. Но не менее важен вопрос о том, зачем нужны такие преобразования с широким кругом
технических средств.
Поиски ответа на него выводят в пространство текста, потребности его построения. И главнейшая из та-
ких потребностей — формирование тематической основы, которая строится как цепочка тем высказываний,
составляющих текст. Даже элементарные примеры, приведенные выше, показывают, что изменение конфигу-
рации пропозиции важны не только для семантики в ее интерпретативном аспекте, но и для актуальной орга-
низации высказывания: выдвинутый на исходную позицию элемент пропозиции оказывается тематизирован-
ным, а в структуре текста — входит в его тематическую основу [8]. Это можно продемонстрировать на со-
временных текстах, активно использующих технику выдвижения элемента пропозиции на исходную
позицию.
Так, во фрагменте из рецензии на роман Д. Быкова «Июнь» автор романа представлен как исходный ак-
тант, а затем он отодвигается «за кадр», оставаясь не названным; а в тематической основе оказывается фон,
который введен в текст сначала как локатив, потом он, оставаясь в тематической основе, становится субъек-
том существования, а потом объектом действий, субъект которых не обозначен, хотя понятно, что это — ав-
тор романа: Быков не ставит своей целью показать их [героев] на «фоне страшного времени». Этот фон
существует сам по себе, он разбросан по сотням деталей, диалогов, намёков, и это куда как достоверней,
чем если бы он был внедрён очевидным вторым планом и нарочито совмещён с судьбами героев (Н. Кутузов
// Литературная газета. 8—14 авг. 2018). В этом текстовом фрагменте в качестве технических средств измене-
ния конфигурации пропозиции «работают» нулезация актанта (выведение его «за кадр» и обозначение ну-
лем), мена падежной формы актанта (предложный — именительный) и страдательное причастие (разбросан,
внедрён).
В другом случае можно проследить, как представлена фигура героя воспоминаний Е. Водолазкина —
Владимира Шарова: Однажды меня спросили, кто самый недооцененный писатель России. Я, не задумыва-
ясь, ответил: «Шаров». Его действительно долго не замечала пресса, «широкий» читатель, литературные
премии. В последние годы ситуация стала меняться. Шаров получил «Русского Букера», и на фоне всех буке-
ровских скандалов этот лауреат выглядел бесспорным. Он и по-человечески был бесспорным и — редкий
случай — не имел, по-моему, ни завистников, ни врагов. С ним всегда было легко: ни разу не видел его в дур-
ном настроении (Известия. 18.08.2018). Из позиции субъекта характеризации персонаж перемещается в пози-
цию объекта (его не замечали, хотя могло было быть — он был не замечен), затем снова субъект (он получил,
хотя тут могло бы быть — его наградили, но автору важна его исходная позиция), затем снова субъект харак-
теризации, и наконец — коагенс (с ним) и объект восприятия. Нельзя не отметить, что независимо от роли
герой текста занимает инициальную позицию во все высказывания текста, оставаясь в его теме и формируя
таким образом тематическую основу текста.
Итак, семантическим синтаксисом востребованы интерпретативные свойства глагольного залога, встроен-
ного, как оказывается, в широкий круг средств изменения конфигурации пропозиции. При этом «интересы»
семантического синтаксиса согласованы с потребностями синтаксиса актуального в плане построения текста.
Кроме того, выявлены модусные значения залоговых форм типа Это всё проверяется = это можно проверить
[4], что подтверждает заинтересованность семантического синтаксиса в глагольном залоге. Разумеется, пока-
занные здесь в самом общем виде явления требуют детального изучения, но обратить внимание на эти факты
кажется важным в контексте Фортунатовских чтений.

64
 Список литературы
1. Виноградов, В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове / В. В. Виноградов. — Изд. 2-е. — Мо-
сква, 1972.
2. Всеволодова, М. В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса / М. В. Всеволодова. — Мо-
сква, 2000.
3. Залоговость // Теория функциональной грамматики. Персональность. Залоговость / под ред.
А. В. Бондарко. — Санкт-Петербург, 1991. — С. 125—380.
4. Никитина, Е. Н. Залог и позиция модусного субъекта / Е. Н. Никитина // Человек, язык и текст : сб. ста-
тей. — Великий Новгород, 2011. — С. 70—83.
5. Проблемы теории грамматического залога / отв. ред. В. С. Храковский. — Ленинград, 1978.
6. Фортунатов, Ф. Ф. О залогах русского глагола / Ф. Ф. Фортунатов // Известия ОРЯС. Санкт-Петербург
тип. Имп. акад. наук, 1899. — Сер. 6. — Т. IV. — Кн. 4. — 1899. — С. 1153—1158.
7. Шмелева, Т. В. Семантический синтаксис : текст лекций / Т. В. Шмелева. — Красноярск, 1987.
8. Шмелева, Т. В. Грамматика текста / Т. В. Шмелева // Современный русский язык : учебник для вузов /
под ред. Л. Р. Дускаевой. — Санкт-Петербург, 2014. — С. 324—335.

Л. Г. Брутян
Ереванский государственный университет, Армения
lilit.brutian@gmail.com

ОТ ГРАММАТИКИ РУССКОГО ЯЗЫКА К РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ

В докладе в рамках антропоцентрической лингвистики анализируются некоторые явления и категории грамматики рус-
ского языка. Такой анализ позволяет описать портрет русской языковой личности, состоящий из таких черт, как напри-
мер, эмоциональность, сердечность, сочувствие, фатализм, уход от ответственности, неуверенность, коллективность и
т. д.
Ключевые слова: грамматика, русский язык, языковая личность, антропоцентрическая лингвистика.

Brutian Lilit Georgievna, Yerevan State University, Armenia,

lilit.brutian@gmail.com
From Grammar of the Russian Language to the Russian Language Personality
In the paper, some phenomena and categories of Russian grammar are analysed within the framework of anthropocentric linguis-
tics. Due to such analysis the portrait of the Russian language personality is created which consists of such features, as, for exam-
ple, emotionality, warm-heartedness, empathy, fatalism, escaping from responsibility, lack of confidence, collectivism, etc.
Keywords: grammar, Russian language, language personality, anthropocentric linguistics.

Еще фон Гумбольдт писал, что характер того или иного народа можно понять сквозь призму языка. Ис-
следование грамматики с позиций современной научной парадигмы — антропоцентрической лингвистики —
позволяет увидеть много интересного и нового в казалось бы уже хорошо и досконально описанных грамма-
тических категориях и явлениях. Целью предлагаемого доклада является описание портрета русской языко-
вой личности, на основе прагмалингвистического анализа, а также анализа в рамках когнитивной лингвисти-
ки некоторых явлений и категорий грамматики русского языка.
Как отмечает Г. Гачев, «главный вопрос для русских — ЧЕЙ? К чему принадлежу?» [2, 104]. Идея при-
надлежности отражена, в частности, в русских фамилиях с суффиксом -ин: Марусин. Характерное для рус-
ского дискурса обильное использованиe уменьшительно-ласкательных суффиксов, присоединяемых как к
одушевленным, так и к неодушевленным существительным, обозначающим разнообразные объекты и явле-
ния: одежду, предметы обихода, еду, явления природы и т. д., объясняется, с одной стороны, трепетным от-
ношением русских ко всему тому, что в советские времена было дефицитом, стремлением быть подчеркнуто
вежливыми и мягкими, создавать особую ауру в условиях дефицита материальных благ, а с другой — являет-
ся, конечно же, знаком врожденной повышенной эмоциональности и экспрессивности русских, о чем говори-
ли многие исследователи. Т. В. Козлова, в частности, отмечает: «Экспрессивность — общепризнанная осо-
бенность русской культуры коммуникации» [5, 232]. А по наблюдениям А. Вежбицкой, для русской речи ха-
рактерен высокий эмоциональный накал и богатство языковых средств для выражения эмоций и
эмоциональных оттенков [см. 1, 33—34]. О повышенной эмоциональности и экспрессивности русских гово-
рит и тот факт, что в словаре «Тысяча состояний души. Опыт психолого-филологического словаря» [6] со-
держится 1500! наименований эмоционально-экспрессивных состояний. Действительно, в русском дискурсе
часто звучат такие формы слов, как хлебушек, колбаска, солнышко, салфеточка, билетик и т. д. и т. п.
65
 Приведем еще пару примеров, позаимствованных у С. Г. Тер-Минасовой: «Навещая знакомого в реабили-
тационном военном госпитале в Химках, я услышала, как пациент — большой высокий человек, сохранив-
ший даже в больничной пижаме свою военную выправку, говорил по телефону: “Я тут попал в госпиталек”.
Стюардесса, любя пассажиров или демонстрируя любовь, говорила, поглядывая в их билеты: “Третий салон-
чик, второй салончик, пожалуйста”.
В престижном подмосковном санатории на двери была надпись: “Медсестрички”. Его сотрудники, объяс-
няя, как пройти в столовую, говорили: “По коридорчику направо”, а лекарства давали со словами: “Это Вам
анальгинчик, стрептомицинчик и ноотропильчик”» [11, 154—155].
Добавим, что если в армянской лингвокультуре собственные имена с уменьшительно-ласкательными
суффиксами обращены только к детям или используются иногда с референцией ко взрослым в знак пренеб-
режительного отношения, то в русской лингвокультуре Анечками называют не только детей, но и взрослых. И
в этом — проявление любви и нежного отношения.
О повышенной эмоциональности русских свидетельствует и категория рода, отсутствующая в англий-
ском и армянском языках и способствующая в русском языке «олицетворению окружающего мира, придавая
ему человеческие свойства, разделяя неодушевленные предметы на мужские, женские и “средние” (т. е. не
соотнесенные с мужским или женским началом), что отражает <…> особую связь с природой — более ро-
мантическую и более интимную одновременно» [11, 168].
Выбор между ты и вы тоже предоставляет больше возможностей для выражения эмоциональных состоя-
ний, что, в свою очередь, формирует высокую степень эмоциональности русских. Вспомним Пустое вы сер-
дечным ты/ Она обмолвясь заменила … . Замена ты на мы в дискурсе лиц женского пола, а также во врачеб-
ном дискурсе, указывающая на совместность действия, свидетельствует о таком качестве, как эмпатия. При-
меры: Мы сейчас выпьем молочка (мама ребенку), Как мы сегодня себя чувствуем? (врач пациенту). Идея
совместности, принадлежности к сообществу, эмпатийности ярко проявляется и в русском научном дискурсе
(особенно советского периода), в котором мы доминирует над я. В дискурсе указанного типа, помимо отме-
ченных качеств, отражается и такая черта, как скромность, не выпячивание своего «я».
Знаковой для русского человека является и частица авось, непереводимая на другие языки. В этом ма-
леньком, но емком по содержанию слове заключена вера русских в судьбу и, как следствие, бездействие, ни-
чегонеделание. Одновременно в этом слове-частице заложен элемент риска: «вдруг пронесет». Русскую язы-
ковую личность характеризует и частица как бы. Американская журналистка К. Богерт считает, что ком-
плекс неполноценности «сидит в сердце каждого русского». Можно сравнить постоянную улыбку
американца как сигнал «я держусь» и неуверенное как бы русского. Евгений Евтушенко пишет в этой связи:
«У меня есть такое сатирическое стихотворение “В государстве по имени Как бы”. Вы заметили, что сейчас
очень часто люди употребляют словосочетание “как бы”? Почему? А потому, что в жизни нашей очень много
вот этого “как бы”. Спрашиваешь: “А ты честный человек?” — “ Ну, как бы, честный”. Даже говорят “Я как
бы влюблена”. Поэтому я написал это сатирическое стихотворение …»
В эфире «Эха Москвы» В. Елистратов объяснял распространение как бы не только характерной для со-
временного человека философией ухода от ответственности за слова и дела, но и тем, что русский язык во-
обще не любит определенности [см. 7, 18—19].
Слово-паразит как бы, таким образом, указывает на такие черты русской языковой личности, как уход от
ответственности, неуверенность, избегание определенности.
Одной из особенностей русской грамматики (синтаксиса) является, как известно, большая продуктивность
безличных предложений, на которых «лежит печать “русскости”. Вытеснение личных предложений безлич-
ными А. Вежбицкая объясняет особой ориентированностью русского семантического универсума и, в конеч-
ном счете, <…>, русской языковой картины мира <…>. Русский язык, по А. Вежбицкой, всячески поощряет
(в отличие, например, от английского) преобладающую в русской культуре традицию рассматривать мир как
совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, кото-
рыми человек не в состоянии полностью управлять» [9, 143].
Русского человека характеризует вера в судьбу, миропонимание, когда «воля превращается в безволие,
ибо ничего нельзя изменить с ее помощью. Воля — это способность к действию. Как еще одно подтвержде-
ние этому — обилие в русском языке предложений дативного типа, в которых человек предстает пассивным
участником перемен, от него не требуется волевых усилий <…> В “Слове к народу” А. Солженицина на 3-х
страницах 20 таких предложений: Как нам обустроить Россию и др.» [8, 186].
Р. А. Тер-Аракелян со ссылкой на А. Вежбицкую, которая сравнивает русский и английский языки, пишет,
что «существует два разных подхода к жизни: можно рассматривать человеческую жизнь с точки зрения того,
что делаю я, а можно подходить к жизни с позиции что случается со мной. Английский язык представляет
все жизненные события так, как будто они нам подвластны, мы управляем ими, даже если речь идет о необ-
ходимости или невозможности: I must, I can. По-русски тоже можно сказать Я должен или Я могу. <…> Но в
русском более типичны предложения с дательным падежом: Мне надо/ нужно/можно/ нельзя <…> Если
предложение с Я должен выражает необходимость, признаваемую самим говорящим, то в предложении с

66
Мне надо говорится о том, что навязано ему извне, неконтролируемо личностью, о событиях, которые случа-
ются в жизни как бы сами собой и за которые личность не несет ответственности. Русские в большинстве
случаев отдают предпочтение последним.
Так, по сравнению с Я хочу в русском языке намного чаще употребляется Мне хочется, которое выражает
необъяснимое, неопределенное желание, тогда как Я хочу декларирует желание, подкрепленное волей гово-
рящего…» [10, 31—32]. Автор справедливо резюмирует: «Если волевое Я хочу экстравертно, направлено во-
вне, то безличное Мне хочется совершенно лишено волевого усилия и инициативы, оно интровертно, “смот-
рит” в душу человека. Вот как по этому поводу рассуждает писатель В. Розанов: “О мое “не хочется” разби-
вается всякий наскок. Я почти лишен страстей. “Хочется” мне очень редко. Но мое “не хочется” есть
истинная страсть …» [там же].
М. Чудакова в передаче «Линия жизни» (6.1.2012), говоря о пристрастии русских к выпивке, очень тонко
замечает в связи с активным употреблением безличной формы глагола: «Русские говорят: “Нас спаивают”,
— как будто кто-то насильно, помимо их воли заставляет их пить».
Интересный пример коммуникативной неудачи в связи с использованием и интерпретацией безличной
конструкции приводит Д. Б. Гудков: «В одном из кинофильмов, которые смотрела группа американских сту-
дентов, был представлен следующий диалог между мужем и женой: — Почему ты не спишь? — Что-то не
спится.
Американцы восприняли вторую реплику как совершенно тавтологичную, что в данной коммуникативной
ситуации было квалифицировано как грубость и отказ продолжать разговор. (Ср.: — Что ты делаешь? — Я
делаю то, что делаю; — Почему ты так себя ведешь? — Потому.) [3, 220].
В русском дискурсе (особенно советского периода) — обилие форм императива, что является отражени-
ем административно-командной структуры общества: Не курить!; По газонам не ходить! Это, в свою оче-
редь, формирует и отражает такие черты характера русских, как категоричность, грубость, невежливость (при
указанных выше любви к неопределенности, вежливости и сердечности).
В русской грамматике отражена и такая важная черта, как коллективизм, принадлежность обществу, дру-
гим, совместность, совместное бытие. Как справедливо отмечает С. Г. Кара-Мурза, «отбор слов в естествен-
ном языке отражает становление национального характера, тип человеческих отношений и отношения чело-
века к миру. Русский говорит “у меня есть собака” и даже “у меня есть книга” — на европейские языки бук-
вально перевести это невозможно. В русском языке категория собственности заменена категорией
совместного бытия. Принадлежность собаки хозяину мы выражаем глаголом быть» [4, 86].
Русский говорит мы с женой, мы с друзьями, и в таких конструкциях — идея объединительности, совме-
стности действия.
Таким образом, проведенный анализ позволяет составить портрет русской языковой личности, в чем-то
противоречивый, «сотканный» из таких, в частности, черт, как повышенная эмоциональность, сердечность,
сочувствие, эмпатийность, фатализм, бездействие, уход от ответственности, неуверенность, категоричность,
совместность, соборность, скромность.

Список литературы
1. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание: пер. с английского / А. Вежбицкая. — Москва, 1997.
2. Гачев, Г. Ментальности народов мира / Г. Гачев. — Москва, 2003.
3. Гудков, Д. Б. Теория и практика межкультурной коммуникации / Д. Б. Гудков. — Москва, 2003.
4. Кара-Мурза, С. Г. Манипуляция сознанием / С. Г. Кара-Мурза. — Москва, 2001.
5. Козлова, Т. В. Язык и власть: метафоризация идеологии / Т. В. Козлова // Материалы IX Конгресса
МАПРЯЛ. — Братислава, 1999. — С. 231—241.
6. Летягова, Т. В. Тысяча состояний души. Опыт психолого-филологического словаря / Т. В. Летягова,
Н. Н. Романова, А. В. Филиппов. — Москва, 2003.
7. Манукян, А. И. Вербальные вирусы в межкультурной коммуникации / А. И. Манукян // Русский язык в
Армении. — Ереван, 2010. — № 4. — С. 17—23.
8. Маслова, В. А. Современные направления в лингвистике / В. А. Маслова. — Москва, 2008.
9. Тер-Аракелян, Р. А. Безличные предложения и русский менталитет / Р. А. Тер-Аракелян // Лингвистиче-
ские исследования : сб. научных работ. — Ереван, 2002. — С. 143—151.
10. Тер-Аракелян, Р. А. Лекции по переводной грамматике / . А. Тер-Аракелян. — Ереван, 2006.
11. Тер-Минасова, С. Г. Язык и межкультурная коммуникация / С. Г. Тер-Минасова. — Москва, 2008.

67
 Т. Б. Радбиль
Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет
им. Н. И. Лобачевского, Россия
timur@radbil.ru

АКТИВНЫЕ ПРОЦЕССЫ В ГРАММАТИКЕ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА ИНТЕРНЕТА1

В работе предлагается концептуальное осмысление и лингвокультурологическая интерпретация грамматических иннова-

ций на базе иноязычных компонентов в среде неформальной Интернет-коммуникации как определенных форматов зна-
ния о мире и ценностных ориентиров через призму процессов «грамматической аккультурации» заимствованных элемен-
тов при их освоении грамматической системой русского языка. Результаты исследования продемонстрировали, что гла-
гольные грамматические инновации на базе иноязычных элементов активно вовлекается в ту динамичную зону активных
процессов, происходящих в русском языке последних лет, которая связана с активизацией игрового, лингвокреативного
начала, с установкой на карнавализацию и несерьезное отношение к жизни, с некой эстетикой виртуализации реальности.
При этом очевидный экспрессивный, образный и воздействующий потенциал рассмотренных моделей грамматических
инноваций на базе иноязычных элементов во многом опирается на культурный фон, который содержится в исконно-
русских способах языковой концептуализации мира.
Ключевые слова: лингвокультурология, грамматические инновации, Интернет-коммуникация, грамматическая аккульту-
рация заимствований, современный русский язык.

Radbil Timur Benjuminovich, National Research Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod, Russia
timur@radbil.ru
Active processes in modern Russian grammar of the Internet language
This paper presents conceptual comprehension and linguo-cultorological interpretation of grammatical innovations on the basis of
foreign language components in the medium of informal Internet-communication as certain formats of knowledge of the world and
value references through the prism of the processes of «grammatical acculturation» of adopted elements in their appropriation by
Russian grammatical system. The research findings have demonstrated that verbal grammatical innovations on the basis of foreign
language elements are being actively involved in such dynamic zone of the active processes in newest Russian language which is
connected with intensification of the playful, linguo-creative principle, with a mindset to carnivalization and unserious attitude to a
life, with certain aesthetic of reality virtualization. In this, evident expressive, picturesque and affective potentiality of the consid-
ered grammatical innovative models on the basis of foreign language components is largely based on cultural background which is
contained in primordially Russian modes of the language conceptualization of the world.
Keywords: linguo-cultorology, grammatical innovations, Internet-communication, grammatical acculturation of adopted elements,
modern Russian language

Статья продолжает предпринятый нами проект исследования активных процессов в лексике и грамматике
современного русского языка в разных типах дискурса с точки зрения их соответствия или несоответствия
исконно русским способам языковой концептуализации мира [5; 154—156]. В работе предлагается концепту-
альное осмысление и лингвокультурологическая интерпретация грамматических инноваций на базе иноязыч-
ных компонентов в среде неформальной Интернет-коммуникации. В центре рассмотрения находятся грамма-
тические инновации прежде всего в области глагольной лексики: именно глагол отражает динамическую
сферу языковой модели мира этноса, определенные специфические черты языковой организации ее деятель-
ностного компонента. Материалом исследования выступает русский язык в Интернете, который, отражая
специфические инновационные тенденции, обусловленные особым характером Интернет-коммуникации, все
же вписан в общую картину активных процессов, происходящих в русском языке сегодня в условиях новых
коммуникативных потребностей и постоянно меняющейся социокультурной среды.
В соответствии с принятым подходом к комплексному, лингвокогнитивному и лингвокультурологическо-
му, анализу инновационных феноменов на основе заимствованных компонентов, глагольные неолексемы Ин-
тернета рассматриваются в качестве определенных форматов знания о мире и репрезентантов ценностных
ориентиров в речевой практике современных носителей русского языка. Нас интересуют прежде всего реф-
лексы так называемой «грамматической аккультурации» иноязычных элементов, их инкорпорирования в
грамматическую систему русского языка.
На формально-грамматическом уровне рефлексы «грамматической аккультурации» находят свое выраже-
ние в том, что иноязычные компоненты оформляются по законам русской грамматики и вписываются в рус-
ские словообразовательные модели по аналогии с исконными единицами –– об этом подробнее см., например
в [6; 33—39]. На функционально-семантическом уровне эти рефлексы сопровождаются наличием обязатель-
ных культурно-обусловленных смысловых и коннотативно-оценочных преобразований, которые как бы «об-
нуляют» заимствованный характер элемента, приобщают его к фонду типично русских способов вербальной
реакции на действительность, концептуально интерпретации явлений внешнего и внутреннего мира в словес-
68
ном знаке. Тем самым слово, в составе которого изначально имеется заимствованный сегмент, становится
элементом «русского мира».
В общем виде излагаемая нами позиция состоит в том, что иноязычный корень глагольной лексемы так
или иначе попадает в круг русских моделей экспрессивно-оценочной характеризации обычных, нейтральных
вещей и понятий, происходит активное вовлечение заимствованных корней в круг «русского мира» эмоций и
ценностей: троллить, приаттачить, запостить, законнектить (ся), фóрсить, забанить, лайкать, френдить
и т. д. Эти и им подобные глаголы, «обрусев» в плане грамматического оформления, присущего русским про-
изводным и членимым глаголам, приобретают вдобавок экспрессию и оценочность, несвойственную им в
языке-источнике, но крайне характерную именно для русских способов языкового освоения действительно-
сти. К признакам последних, как показано в наших предыдущих исследованиях [6; 33—39], относятся, на-
пример, такие черты, как установка на эмпатию, чрезмерная гиперболизация (интенсификаторы и аугмента-
тивы), гипертрофия общей, моральной или эстетической оценки при номинации лиц, объектов и событий
(«моральная страстность», по А. Вежбицкой [1]), острая реакция на ложные, с точки зрения носителя языка,
ценности или претензии [2], соотнесенность самых простых вещей, свойств, процессов или явлений с духов-
ным идеалом, ироническое «остранение» карнавального типа и пр. Таким образом, «грамматическая аккуль-
турация» выступает как первичная стадия более общей тенденции, которая в наших работах именуется
«культурной апроприацией заимствований» –– освоением иноязычных элементов по русским концептуаль-
ным моделям [4; 88].
Несомненным рефлексом «грамматической аккультурации» выступает, например, вовлечение глагольных
неолексем с заимствованным компонентом в модели словообразования в рамках лексико-грамматической
категории способа глагольного действия. Так, на базе глагола селфить / селфиться образуются самые раз-
нообразные дериваты с сильной степенью экспрессии: понаселфить, понаселфиться, отселфить, посел-
фиться, населфиться, уселфиться и под. Другие иноязычные лексемы также обнаруживают подобные эф-
фекты. Возьмем, например, глагол лайкать ʽосуществлять условное выражение одобрения материалу, поль-
зователю, фотографии, выражающиеся нажатием одной кнопкиʼ: полайкать, полайкаться, налайкаться и
под. То же наблюдаем для глагола френдить: зафрендить, зафрендиться, отфрендить, расфрендить, рас-
френдиться, пофрендиться и под.
«Грамматическая аккультурация» иноязычных корней в русской грамматике в том числе проявляется и в
активном вовлечении данных глагольных лексем в разнообразные синтаксические модели пассивизации и
имперсонализации, которые, как стало уже фактически общим местом в разнообразных исследованиях на эту
тематику, отражают типично русский способ смотреть на вещи [7; 193—194]. Прежде всего это касается рас-
пространенности безличных форм глагола для неолексем с иноязычным компонентом: Забанил в одном мес-
те — забанилось везде [forum.sape.ru]; Правда, плюс в том, что законнектилось очень быстро и настроек
минимум. [forum.electrostal.com/index.php?topic=37137.285;wap2]; Да просто снова затроллилось и не жи-
вется спокойно! [https://foren.germany.ru/arch/sieunder/f/4627465.html].
Указанные явления сопровождаются и репрезентативными прагматическими эффектами, которые заклю-
чаются в изменении коммуникативных условий функционирования глагольных неолексем. Изначально воз-
никнув в роли единицы, заполняющей определенную концептуальную или культурную лакуну, неолексема с
заимствованным элементом употреблялась, соответственно, лишь в одной специализированной сфере, чаще
всего связанной с компьютерными технологиями. Однако по мере вхождения неолексемы в «русский мир»
существенно расширяются сферы ее возможной дискурсивной реализации, уже не обязательно связанной с
Интернет-коммуникацией. Так, банить, троллить и коннектиться, благодаря универсальной когнитивной
модели концептуальной метафоры [3], например, теперь можно не только в Интернете:
На Украине Льва Толстого «забанили» за «агрессорску мову». [подзаголовок] В Хмельницком запретили
постановку «Анны Карениной» театра-студии из Киева [https://www.nnov.kp.ru/daily/26747/3776537/]. ––
Здесь глагол употреблен в значении ʽне разрешили, запретилиʼ;
Как троллить жену / девушку? [https://pikabu.ru/story/kak_trollit_zhenudevushku_3276271]. –– Здесь глагол
употреблен в значении ʽизводитьʼ;
15 февраля. Как Зима с Летом коннектились [istorii.net.ua/nonformat/31-15-fevralya-kak-zima-s-letom-
konnektilis.html]. –– Здесь глагол употреблен в значении ʽвстретилисьʼ.
Результаты исследования позволяют дать определенную лингвокультурологическую интерпретацию про-
анализированным явлениям, которые в этом плане характеризуются определенной двойственностью. С одной
стороны, глагольные грамматические инновации в русском языке Интернета отражают общие для активных
процессов в среде мировой Интернет-коммуникации тенденции, которые связаны с активизацией игрового,
лингвокреативного начала, с установкой на карнавализацию и несерьезное отношение к жизни, с некой эсте-
тикой виртуализации реальности. Образно говоря, во всем мире люди теперь не одобряют, а лайкают, не
дружатся, а френдятся, не встречаются, а коннектятся, не запрещают, а забанивают, не оскорбляют, а
троллят. С другой стороны, анализируемые явления отличаются существенной национально-культурной
специфичностью, так как очевидный экспрессивный, образный и воздействующий потенциал рассмотренных

69
моделей грамматических инноваций на базе иноязычных элементов во многом опирается на культурный фон,
который содержится в исконно-русских способах языковой концептуализации мира.

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследова-
ний в рамках научного проекта № 18-012-00195 А.

Список литературы
1. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание : пер. с англ. / А. Вежбицкая ; отв. ред. и сост.
М. А. Кронгауз ; авт. вступ. ст. Е. В. Падучева. Москва, 1996.
2. Зализняк, А. А. Ключевые идеи русской языковой картины мира : сб. ст. / А. А. Зализняк,
И. Б. Левонтина, А. Д. Шмелев. — Москва, 2005.
3. Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем : пер. с англ. / Дж. Лакофф, М. Джонсон ; под ред. и с
предисл. А. Н. Баранова. — Москва, 2004.
4. Радбиль, Т. Б. Культурная апроприация заимствований в свете теории языковой концептуализации ми-
ра / Т. Б. Радбиль // Культура русской речи (Гротовские чтения) : V Международная научная конференция :
тезисы докладов. — Москва, 2017. — С. 88.
5. Радбиль, Т. Б. Язык и мир: парадоксы взаимоотражения / Т. Б. Радбиль. — Москва, 2017.
6. Радбиль, Т. Б. Словообразовательные инновации на базе заимствованных элементов в современном рус-
ском языке: лингвокультурологический аспект / Т. Б. Радбиль, Л. В. Рацибурская // Мир русского слова. —
2017. — № 2. — С. 33—39.
7. Эпштейн, М. О творческом потенциале русского языка. Грамматика переходности и транзитивное об-
щество / М. Эпштейн // Знамя. — 2007. — № 3. — С. 193—207.

Дж. А. Гадимова
Бакинский славянский университет, Азербайджан
gadimova84@ramblеr.ru

О ГРАММАТИЧЕСКИХ АРХАИЗМАХ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ

В статье рассматриваются архаические формы имен прилагательных в современном русском литературном языке, тре-
бующие исторического освещения. В русском языке немало слов, морфологическая структура которых является немоти-
вированной с точки зрения современного состояния языка. В рамках статьи дается объяснение некоторым фактам совре-
менного русского языка с привлечением примеров из произведений художественной литературы.
Ключевые слова: грамматический архаизм, имя прилагательное, русский язык.

J. A. Gadimova, Baku Slavic University, Azerbaijan

gadimova84@ramblеr.ru
On grammatical archaism in modern russian language
In this article the archaic forms of adjectives are analysed which are required the explanation from the historical point of view in
Modern Russian language. In Modern Russian language there are enough words which are unconfirmed from the side of modern
language law. In the frame of the article the some forms in Modern Russian language are explained with giving examples from the
fiction.
Keywords: grammatical archaism, adjective, Russian language.

В языке произведений художественной литературы или в различного рода текстах мы часто встречаемся с
незнакомыми для нас словами или грамматическими формами слов. Слова могут использоваться в такой
форме, которая сразу же делает ясным их грамматическое значение и, наоборот, встречаются непонятные для
современного читателя грамматические формы, лексическое значения которых на современном языке вполне
понятно для говорящего. Следует отличать понятие грамматические архаизмы от лексических. Грамматиче-
ские архаизмы в системе языка воспринимаются как элементы иной системы, как асистемные явления. Ис-
чезнувшие из языка грамматические формы оставляют отпечатки, «остаются в виде отдельных мертвых ре-
ликтов» [6, 8], продолжают существовать в языке как асистемное явление.
В рамках данной статьи мы рассматриваем архаические формы имен прилагательных в современном рус-
ском литературном языке.
Главное отличие системы имен прилагательных древнерусского языка от современного заключается в по-
тере краткими прилагательными способности склоняться. Истории языка известно, как краткие и полные
70
прилагательные изменялись по родам, числам и по падежам, употреблялись в роли согласованных определе-
ний и сказуемого.
Следы бывших падежных форм кратких прилагательных в современном русском языке можно обнару-
жить в некоторых застывших оборотах типа на босу ногу, среди бела дня, по белу свету и т. д. Подобные
формы находят отражение и в языке художественной литературы, свидетельствующие об остатках былого
склонения кратких форм прилагательных. Например, Кто знает: может быть, что ваш и ближе час, И что
сыра земля покроет прежде вас (Крылов, Старик и трое молодых); Молоду тебя замуж-то отдали, погу-
лять-то тебе в девках не пришлось… (Островский, Гроза).
Следует отметить, что в языке художественной литературы находят место не только архаические формы
кратких прилагательных, но и усеченные прилагательные, искусственно созданные и широко распространен-
ные в поэтическом языке XVIII—XIX вв. Например, И розы по лицу блистали, Как утрення заря (Державин,
Мечта); Дайте раз синю полю Проскакать на том коне (Лермонтов, Желанье); Полюбив тебя, я махнул ру-
кой, Очертил свою буйну голову! (Толстой А. К., Ты не спрашивай…); Вымотал он всю мою душеньку из бела
тела (Островский, Горячее сердце).
В языке произведений художественной литературы находят отражение архаические формы полных прила-
гательных. Из истории языка известно, что полные прилагательные образовывались от кратких при помощи
указательного местоимения (и, я, е), которые присоединялись к соответствующим падежным формам кратко-
го прилагательного. Однако эти первоначальные формы полных прилагательных изменились еще в старосла-
вянском языке, и они широко распространены в старославянских памятниках.
В языке поэзии, где наиболее сильно старославянское влияние, находят отражение формы на -ыимь,
-ыихъ, -ыима и т. д. И всем добрым он травам, невредныим, Отвечает поклоном приветныим… (Тол-
стой А. К., Пантелей-Целитель); Поскакали добры молодцы, Все семеро братьев удалыих (Толстой А. К.,
Правда).
В форме именительного падежа единственного числа мужского рода исконным было окончание [ыи], [ии]
(здесь выступали редуцированные [ы] и [и], изменившиеся во время падения редуцированных в [о] и [е]).
Отсюда красной, доброй, синей, развившиеся после XII века из [красный], [добрый], [синий]. Данные
формы встречаются в литературе XIX в.: Ты увидишь храм чудесной! (Жуковский, Путешественник); И гор-
дый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык (Пушкин, Я памятник воздвиг себе неру-
котворный); Белеет парус одинокой В тумане моря голубом (Лермонтов, Парус).
Написание прилагательных с -ый, -ий — результат влияния старославянcкой орфографической традиции,
где редуцированные [ы] и [и] изменились в гласные полного образования: Святый символ надежд и утеше-
нья! (Жуковский, На кончину…); И схиму здесь честную восприму, К стопам твоим, святый отец, припад-
ши (Пушкин, Борис Годунов).
Древние формы именительного падежа множественного числа полных прилагательных можно встретить в
стилизованных текстах: Прииде грех велий на языцы земнии (Пушкин, Борис Годунов).
В языке произведений художественной литературы находят довольно широкое отражение формы прила-
гательных с окончаниями -ыя. -ия: В тебе не будет еры двойныя, К тебе не смеют приступить злые (Тре-
диаковский, Стихи похвалы России); Кому их вас мило Без милыя жить?(Мерзляков, Ах, что ж ты, голуб-
чик…); И разгоняет блеском своим Мрачную тьму черныя нощи (Жуковский, Майское утро); Когда под ски-
петром великия жены Венчалось счастливая Россия (Пушкин, Воспоминания в Царском Селе); Так вор
седой заглохшия дубравы Не кается еще в своих грехах (Лермонтов, К другу).
Окончание -ыя, -ия в родительном падеже единственного числа у полных имен прилагательных женского
рода является «русифицированной в фонетическом отношении церковнославянской формой» [1, 165].
Таким образом, в языке произведений художественной литературы довольно широко отразились измене-
ния, касающиеся частных категорий внутри основных. Исчезнувшие из живого языка формы, подвергаясь
известному переосмыслению, могут сохраняться в отдельных случаях в языке или же употребляться писате-
лями XVIII—XIX вв.

Список литературы
1. Булаховский, Л. А. Исторический комментарий к литературному русскому языку / Л. А. Булаховский. —
Киев, 1950.
2. Виноградов, В. В. История русского литературного языка. Избранные труды / В. В. Виноградов. — Т. 4.
— Москва, 1978.
3. Иванов, В. В. Исторический комментарий к занятиям по русскому языку в средней школе / В. В. Иванов,
З. А. Потиха. — Москва, 1978.
4. Соболевский, А. И. Лекции по истории русского языка / А. И. Соболевский. — Москва, 1907.
5. Соколова, М. А. Очерки по исторической грамматике русского языка / М. А. Соколова. — Ленинград,
1962.
6. Шмелев, Д. Н. Архаические формы в современном русском языке / Д. Н. Шмелев. — Москва, 1960.
71
 Н. А. Григорьева, Н. А. Зевахина, Ю. М. Кувшинская
Национальный исследовательский университет Высшая школа экономики, Москва, Россия
nadegrigoreva@gmail.com, natalia.zevakhina@gmail.com, kjulia4@yandex.ru

НЕСТАНДАРТНЫЕ СТРАТЕГИИ УПОТРЕБЛЕНИЯ ВОЗВРАТНЫХ ГЛАГОЛОВ:

ПРИЧИНЫ И ЯЗЫКОВЫЕ МЕХАНИЗМЫ1

В статье рассматриваются основные случаи нестандартных употреблений возвратных глаголов на материале учебного
корпуса КРУТ. Эти случаи сводятся к следующим: употребление актантных преобразований вместо залоговых (декауза-
тив или рефлексив вместо пассива); вариативность суффиксов причастий (-м- vs. -щ- + -ся); размывание узкого понима-
ния переходности; метонимия активных глагольных форм как калька с англоязычных текстов.
Ключевые слова: возвратные глаголы, нестандартные употребления, пассив, декаузатив, переходность, причастие.

Grigoryeva Nadezhda Aleksandrovna, Zevakhina Natalia Aleksandrovna, Kuvshinskaya Yulia Mihaylovna, National Re-
search University Higher School of Economics, Russia
nadegrigoreva@gmail.com, natalia.zevakhina@gmail.com, kjulia4@yandex.ru
Non-standard strategies of sya-verbs usage: causes and language mechanisms
The paper discusses main non-standard strategies of sya-verbs found in the learner corpus of Russian student texts (CoRST). Such
strategies are as follows: decausative and reflexive instead of passive; variation of active and passive participial suffixes; blurring
the strict definition of transitivity; metonymy of active verbal forms as a calque from English academic texts.
Keywords: sya-verbs, non-standard usage, passive, decausative, transitivity, participle.

Нестандартные употребления, или так называемые «ошибки», в последнее время привлекают внимание
исследователей, поскольку они могут с полным правом считаться свидетельством языковых изменений (Ра-
хилина 2014, 2016). Такие отклонения фиксируются в специальных корпусах, в так называемых учебных кор-
пусах (learner corpora). Как правило, учебный корпус — это аннотированная коллекция текстов студентов,
изучающих какой-либо язык как иностранный (самый известный пример — это корпус ICLE, созданный в
университете Лувена). Однако учебным корпусом можно назвать и коллекцию текстов студентов, пишущих
на родном языке. При определенных обстоятельствах (например, при освоении незнакомого жанра) студенты
совершают «ошибки», порождают такие употребления, которые не кодифицируются нормативными языко-
выми правилами, но которые вполне могут быть отнесены к узуальной норме, явно более широкой, чем ко-
дифицированная норма. В рамках отечественной традиции изучению речевых неудач, речевых сбоев посвя-
щены такие монографии, как Кукушкина (1998), Гловинская (2000), Русакова (2009).
Настоящая статья посвящена изучению нестандартных стратегий употребления возвратных глаголов, соб-
ранных в учебном корпусе КРУТ (Корпус русских учебных текстов). Это открытый, бесплатный, пополняе-
мый интернет-ресурс, существующий с 2013 г. на базе НИУ ВШЭ и содержащий учебные тексты студентов
НИУ ВШЭ и других вузов (носителей русского языка). Объем корпуса составляет более 3 млн словоупотреб-
лений. Тексты корпуса имеют многомерную разметку: метаразметку, морфологическую разметку и разметку
по «ошибкам» (отклонениям). Метаразметка включает информацию об авторе (специальность, пол, возраст,
курс) и о тексте (тип работы, год написания, модуль/семестр, сфера знания). Морфологическая разметка соз-
дана на основе морфологической разметки НКРЯ (Национального корпуса русского языка) и содержит ин-
формацию о морфологических формах и значениях (часть речи, род, падеж, вид и т. д.). Разметка по отклоне-
ниям состоит из двух уровней: лингвистический тип отклонения (лексический, грамматический, дискурсив-
ный) и причина отклонения (опечатка, контаминация конструкций).
В ходе проведенного корпусного исследования были выявлены следующие наиболее очевидные случаи
отклонений.
1. Декаузатив вместо пассива
Известно, что в русском языке пассив не может образовываться с помощью постфикса -ся от глагола СВ,
характерная для декаузатива. Так, не бывает пассивной формы разбилась (например, о вазе), эта форма декау-
затива. Однако в учебных текстах подобные отклонения зафиксированы, р. (1) — (3).
(1) Я считаю, что в ходе проведенного исследования подтвердилась [была подтверждена] гипотеза о том,
что радикальные методы похудения пагубно влияют на здоровье и состояние организма в целом2.
(2) Выявилась [была выявлена] причина такого воззрения иеговистов на переливание, а также определено,
что вырабатываются специальные медицинские методы и средства, которые способны удовлетворить требо-
ваниям иеговистов в данной ситуации.
(3) Как уже говорилось, многие из конструкций, свойственных субкультурам, адаптировались [были
адаптированы] в языке блоггеров к субкультурам никакого отношения не имеющих.
2. Причастия с суффиксами -м- vs. -щ-+-ся.

72
 Известно, что у некоторых причастий (см. Пешковский 2001, Сай 2015 и др.) есть конкуренция страда-
тельной формы на -м- и действительной формы на -щ-+-ся: подвергаемый / подвергающийся, хранимый / хра-
нящийся. Это правило может применяться ошибочно, ср. (4).
(4) Под духовным благополучием понимается здоровая нравственная атмосфера городского социума, вы-
ражаемая [выражающаяся] в виде моральных ценностей и тррадиций, а душевное благополучие предполага-
ет эмоционально-психологический комфорт городских жителей3.
3. Страдательное причастие от непереходного глагола
В русском языке переходный глагол определяется как глагол, в модель управления которого входит пря-
мое дополнение, оформленное Вин. п. или Род. п. Однако данные, представленные в Шведова (ред., 1980) и
Сай (2015), свидетельствуют о том, что это правило действует не всегда. Так, глаголы со значением управле-
ния требуют беспредложного Тв. п. (управляемый, руководимый, командуемый и др.). Кроме того, в НКРЯ
встречаются другие причастия: достигаемый, покровительствуемый, пренебрегаемый и др. Далее, в НКРЯ
встречаются и причастия, требующие предложной формы (надзираемый). Вместе с тем, некоторые граммати-
чески корректные причастия требуют Пр. п. (ср. обитать в лесу — необитаемый остров). Однако совсем
нельзя сказать сидеть — *сидимый. Отсюда можно заключить, что (не)переходность — градуальное понятие.
Так, между очевидно переходными случаями (подчиняющимися правилу) и очевидно непереходными слу-
чаями (одноместными глаголами типа сидеть) есть «переходные» случаи: двухместные глаголы с беспред-
ложным управлением и двухместные глаголы с предложным управлением.
В КРУТе встречаются случаи вида (5), иллюстрирующие двухместные глаголы с предложным управлением.
(5) Даже, если взять любую рекламу про стиральный порошок или моющее средство для посуды, в кото-
рых говорится что, их продукция намного эфективней в использовании и выгодна в цене, чем другой назва-
ние конкурируемого продукта в рекламах не указывается.
4. Замена «-ся» на «себя» и «себя» на «-ся»
В ряде пассивных возвратных форм (например, ставится под сомнение …, относится к …) постфикс -ся
переосмысливается как рефлексив и заменяется конкурирующим рефлексивным местоимением себя, ср.
(6) — (9).
(6) Безусловно, проблема, затронутая автором в данном фрагменте, относит себя [относится] к той об-
ласти человеческой деятельности, которую принято называть познавательной.
(7) Ср.: Он относит себя к новому поколению мастеров. (Яндекс)
(8) Если геометрический и топологический подходы уступают в точности, то последние два метода ставят
под сомнение себя [??ставятся под сомнение, вызывают сомнение у кого-то] своей неопределенностью,
неразрешимостью в некоторых вопросах.
(9) Ср.: Как трудно нам бывает порой поставить себя на место другого человека! (Яндекс)
В других примерах происходит обратное: рефлексивное местоимение себя заменяется конкурирующим
рефлексивным постфиксом -ся, см. (10) — (12).
(10) Для того чтобы успешно проявиться [проявить себя] в политической сфере, необходимо быть очень
изворотливый, где-то приветливым внешне, но очень жетским в душе человеком, решительным с крепким
стержнем.
(11) Ср.: Думаю, Женя ещё проявит себя невероятно. [НКРЯ; Сати Спивакова (2002)]
(12) Ср.: Индивидуальность ваша проявится ярче, а поездка обойдётся дешевле. [НКРЯ; Федор Беркутов
(2000)]
5. Метонимия-калька
В ряде случаев встречается метонимия: не автор словаря называет, а сам словарь; не автор книги затраги-
вает, а сама книга, см. (13) и (14). Другими словами, это употребление активных глагольных форм вместо
соответствующих пассивных.
(13) Большой юридический словарь эвтаназией называет [авторы словаря называют, в словаре называет-
ся] удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти действиями или средствами, в том числе пре-
кращением искусственных мер по прекращению жизни.
(14) Книга всесторонне изучает термин правозаконность затрагивает [в книге затрагиваются, автор книги
затрагивает] процессы, связанные с исполнением и неисполнением правительственных предписаний, со-
держит информацию об обязанностях контактирующих сторон.
Как кажется, перед нами калька с англоязычных конструкций, ср. The paper discusses/ argues for…/focuses
on… ‘Книга обсуждает/… утверждает/… / обращает внимание на…’.
6. Выводы
Мы рассмотрели основные типы отклонений в образовании возвратных глагольных форм, встречающиеся
в учебных текстах корпуса КРУТ. В основании рассмотренных отклонений лежат следующие языковые явле-
ния.
• многозначность -ся (пассив vs. декаузатив, пассив vs. рефлексив);
• вариативность суффиксов причастий (-м- vs. -щ- + -ся);

73
 • размывание узкого понимания переходности;
• метонимия-калька.

Примечания
1
Исследование выполнено при поддержке гранта РНФ 16-18-02071.
2
Здесь и далее в квадратных скобках [] указаны варианты исправления слов, выделенных подчеркивани-
ем.
3
Во всех примерах сохранены оригинальные орфография и пунктуация.

Список литературы
1. Гловинская, М. Я. Активные процессы в грамматике (на материале инноваций и массовых ошибок) /
М. Я. Гловинская // Русский язык конца XX столетия. — Москва, 2000.
2. Кукушкина, О. В. Основные типы речевых неудач в русских письменных текстах / О. В. Кукушкина. —
Москва, 1998.
3. Рахилина, Е. В. Грамматика ошибок: в поисках констант / Е. В. Рахилина // Язык. Константы. Перемен-
ные: Памяти Александра Евгеньевича Кибрика / науч. ред.: М. А. Даниэль, Е. А. Лютикова, В. А. Плунгян,
С. Г. Татевосов, О. Федорова. — Санкт-Петербург, 2014. — С. 87—95.
4. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. — 8-е изд. — Москва,
2001.
5. Рахилина, Е. В. О новых инструментах описания русской грамматики: корпус ошибок / Е. В. Рахилина //
Русский язык за рубежом. — 2016. — № 3. — С. 20—25.
6. Русакова, М. В. Элементы антропоцентрической грамматики русского языка / М. В. Русакова. — Санкт-
Петербург, 2009.
7. Шведова, Н. Ю. Русская грамматика / Н. Ю. Шведова. — Москва, 1980.
8. НКРЯ — Национальный корпус русского языка. — URL: www.ruscorpora.ru
9. КРУТ — Корпус русских учебных текстов. — URL: http://web-corpora.net/learner_corpus/

74
 СИНТАКСИЧЕСКИЙ ЯРУС СИСТЕМЫ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА

В. П. Казаков
Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия
v.kazakov@spbu.ru

НАУЧНЫЙ И ШКОЛЬНЫЙ СИНТАКСИС: ПРОБЛЕМЫ И РЕШЕНИЯ

Статья посвящена соотношению научной и школьной грамматики. Сравнивается интерпретация различия указанных
грамматик в начале и во второй половине XX в. Рассматриваются возможности устранения разрыва между научным и
школьным синтаксисом. Обращается внимание на то, что справочная литература для школьников является перспектив-
ным ресурсом для включения элементов лингвистической теории в школьное образование.
Ключевые слова: научная грамматика, школьная грамматика, школьный курс русского языка, энциклопедический словарь,
мобильное приложение.

Kazakov Vladimir Pavlovich, Saint Petersburg State University, St. Petersburg, Russia
v.kazakov@spbu.ru
Scientific and school syntax: problems and solutions
The article is devoted to the correlation between scientific and school grammar. Interpretation of distinction of the specified
grammars at the beginning and in the second half of the 20th century is compared. The possibilities of elimination of the gap be-
tween scientific and school syntax are considered. The attention that reference books for school students are a perspective resource
for inclusion of elements of the linguistic theory in school education is paid.
Keywords: scientific grammar, school grammar, school course of Russian, encyclopedic dictionary, mobile application.

В 1903 г. Ф. Ф. Фортунатов выступил с докладом «О преподавании грамматики русского языка в средней

школе», в котором, отмечая «существенные ошибки и внутренние противоречия грамматической теории, из-
лагаемой в школьных учебниках» [14], акцентировал внимание на несоответствии школьной и научной грам-
матики. Заметим, что указанная проблема получала различное осмысление в начале и во второй половине
XX в.
В работе А. М. Пешковского «Школьная и научная грамматика» [11], проникнутой неудовлетворенностью
школьной грамматикой, в том числе содержанием школьного курса, можно выделить два направления критики.
Первое направление связано с неубедительностью трактовок грамматических явлений. В частности,
А. М. Пешковский обращается к распространенной в то время трактовке предложений с однородными члена-
ми в качестве «слитных предложений». Например, предложение «не видно было ни камышей, ни плотины, ни
берегов» интерпретировалось как результат «слияния» трех предложений: «не видно было камышей», «не
видно было плотины» и «не видно было берегов». По этому поводу исследователь пишет: «Где и когда опять-
таки происходит этот процесс? В языке в какую-либо его эпоху, или в уме говорящего, или на бумаге, или в
представлении автора? Неизвестно» [11, 46]. Другой пример — критика так называемых «сокращенных при-
даточных предложений»: «Термин невольно наводит на мысль о каком-то языковом процессе, о том, что где-
то что-то когда-то “сократилось” или, по крайней мере, “сокращается”. Между тем исторически это прямо
неверно, так как те группы второстепенных членов, которые здесь имеются в виду, и те придаточные предло-
жения, к которым они приравниваются, ничем не связаны по происхождению и развивались совершенно не-
зависимо друг от друга» [11, 46]. В истории изучения синтаксиса разработка теории обособленных второсте-
пенных членов предложения связана с именем А. М. Пешковского, который ввел в научный оборот термин
«обособленные второстепенные члены», а также описал условия обособления и отдельные разряды обособ-
ленных членов [10, 412—436].
Второе направление критики школьной грамматики связано с формальным подходом к описанию грамма-
тических явлений, которого придерживался исследователь. Он, в частности, писал о «совершенно ненаучном
методе вопросов» [11, 52].
Акцентируя внимание на противоречиях между школьной и научной грамматикой, А. М. Пешковский ут-
верждал, что «школьная разновидность грамматики не только школьна, но и ненаучна» [11, 44].
Думается, что приведенный выше вывод о соотношении школьной и научной грамматики должен быть
пересмотрен применительно к ситуации, которая сложилась в синтаксической науке и в школьном препода-
вании русского языка во второй половине XX в. Вышли в свет академические грамматики русского языка [3;
4; 12], исследования в различных областях грамматики. В дальнейшем изложении мы сосредоточим внимание

75
на синтаксисе. Синтаксическая наука второй половины XX в. отличается разнообразием подходов к описа-
нию синтаксического строя русского языка, «развитие синтаксической теории характеризуется невиданным
ранее обилием систем и концепций с большим количеством перекрещивающихся вариаций, дополняющих
друг друга изучением разных сторон синтаксических единиц» [1, 221]. Развитие синтаксической науки углуб-
ляет разрыв между традиционным синтаксисом, на который ориентируется школьная грамматика, и научным
синтаксисом, в котором представлены различные грамматические концепции. При этом проблема соотноше-
ния школьной и научной грамматики требует иного осмысления по сравнению с тем, как этот вопрос был
поставлен А. М. Пешковским в начале XX в.: речь должна идти не о противопоставлении грамматики науч-
ной и ненаучной (школьной)1, а о сопоставлении многовариантности синтаксического описания в граммати-
ческой науке и выдержавшего проверку временем традиционного учения о типах предложения и о членах
предложения.
Расстояние между научной и школьной грамматикой оценивается как естественное [5, 37], в то же время
используются различные возможности для того, чтобы в вузовском преподавании синтаксиса избежать раз-
рыва между этими грамматиками2. Вузовский курс синтаксиса не может игнорировать содержание школьного
курса русского языка уже по той причине, что сегодняшние студенты — это, как правило, вчерашние школь-
ники.
Так, в одном из учебно-методических пособий, которое посвящено синтаксису простого предложения и ад-
ресовано студентам, две части: «Изучение синтаксиса простого предложения в школе» и «Изучение синтаксиса
простого предложения в вузе» [7]. Во второй части обращается внимание на отличия представленного в посо-
бии подхода (основанного на работах А. М. Ломова3 от традиционного учения о членах предложения.
Шаги к сближению двух грамматик (школьной и научной) могут быть сделаны и в области школьного
преподавания русского языка. Среди способов, призванных сократить расстояние между вузовским курсом и
школьной грамматикой, Н. К. Онипенко называет школьные учебники, приближающиеся к уровню совре-
менной науки [9]. Хорошей иллюстрацией этой возможности служит учебное пособие «Русский язык. От сис-
темы к тексту» [6], подготовленное авторами концепции коммуникативной грамматики для факультативных
занятий по русскому языку в 10 классе.
Полезным ресурсом для решения рассматриваемой задачи могут служить энциклопедии и энциклопедиче-
ские словари, рассчитанные в первую очередь на школьников. Так, в конце XX в. вышел в свет очередной том
«Энциклопедии для детей», посвященный русскому языку [18]. Отличительная особенность энциклопедии —
занимательный рассказ о русском языке с привлечением данных других языков и лингвистической теории.
Особое место среди справочной литературы занимает подготовленный в Санкт-Петербургском государст-
венном университете школьный энциклопедический словарь «Русский язык», который «объединяет функции
теоретического справочника, руководства по культуре речи, учебного пособия и книги для чтения» [13, 3].
Преодолению разрыва между школьной и научной грамматикой призвано способствовать включение в сло-
варь, наряду с информацией, необходимой школьнику, «развивающих» сведений, направленных на углубле-
ние знаний о русском языке и расширение филологического кругозора.
В качестве примера можно привести статью «Члены предложения» (автор статьи — Е. С. Зорина). После
информации о главных и второстепенных членах, представленной с опорой на традиционное учение о членах
предложения, приводятся сведения о детерминантах [13, 504]. «Развивающая» информация представлена в
словаре не только в качестве дополнения к информации, минимально необходимой школьнику; словник
включает также отдельные статьи, посвященные новым по отношению к школьному курсу аспектам изучения
русского языка, например, «Разговорная речь» (авторы статьи — Н. Г. Бабенко и Л. В. Зубова) [13, 324—327].
В век информационных технологий активно используются мобильные приложения, в том числе в учебном
процессе. Указанный выше школьный словарь доступен и в виде мобильного приложения, что значительно
расширяет возможности его использования. Мобильные приложения представляют собой привлекательный
для школьника образовательный ресурс; что же касается приложения «Школьный энциклопедический сло-
варь “Русский язык”», то его составители, благодаря нетривиальному отношению к структуре и дизайну,
«превратили справочник в настоящий арт-объект» [15, 68], что, безусловно, способствует лучшему воспри-
ятию «развивающей» информации, элементов лингвистической теории.
Представленные выше рассуждения позволяют сделать следующие выводы.
1. Различие между школьной и научной грамматикой носит естественный характер. Однако оно не допус-
кает упрощенного толкования. Школьная грамматика не может рассматриваться как ненаучная, а элементы
научной грамматики могут быть представлены в той или иной степени и в школьном курсе русского языка.
2. Шаги, направленные на устранение разрыва между школьной и научной грамматикой, на поиск точек
соприкосновения между ними могут быть предприняты как в рамках вузовского, так и в рамках школьного
преподавания русского языка.
3. Перспективным ресурсом для внедрения элементов научной грамматики в школьное образование явля-
ется справочная литература, включая мобильные приложения, удобные в использовании и привлекательные
для школьников.

76
 Примечания
1
Кажется очевидным, что «теоретические основы школьной грамматики не должны расходиться с совре-
менной научной грамматикой» [16, 60], однако «очень сложно предложить школьной грамматике ориентиро-
ваться на какую-то определенную научную модель, поскольку таких моделей может быть много» [2].
2
Такой разрыв становится реальностью: «Отмечается нежелательный разрыв между научной и школьной
грамматикой» [17, 115].
3
См., например [8].

Список литературы

1. Бабайцева, В. В. Теоретические основы школьного и вузовского курса синтаксиса // В. В. Бабайцева.

Избранное. 1955—2005 : сб. научных и научно-методических статей / под ред. проф. К. Э. Штайн. — Моск-
ва ; Ставрополь, 2005. — С. 220—232.
2. Волошина, О. А. Научная лингвистическая теория и школьная грамматика / О. А. Волошина // Образова-
тельный портал «Слово» // [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.portal-
slovo.ru/philology/47222.php (Дата обращения: 02.05.2018).
3. Грамматика русского языка : в 2 т. / ред. кол.: В. В. Виноградов, Е. С. Истрина, С. Г. Бархударов. — Т 1.
— Москва, 1953. — Т. 2. — Ч. 1, 2. — Москва, 1954.
4. Грамматика современного русского литературного языка / отв. ред. Н. Ю. Шведова. — Москва, 1970.
5. Золотова, Г. А. О возможностях перестройки в преподавании русского языка / Г. А. Золотова // Русский
язык в школе. — 1988. — № 5. — С. 37—42.
6. Золотова, Г. А. Русский язык. От системы к тексту. 10 класс : учебное пособие для факультативных за-
нятий в общеобразовательных учреждениях гуманитарного профиля / Г. А. Золотова, Н. К. Онипенко,
Г. П. Дручинина. — Москва, 2002.
7. Ильина, Т. В. Синтаксис простого предложения в школе и вузе / Т. В. Ильина, Е. В. Сидорова. — Воро-
неж, 2012.
8. Ломов, А. М. Типология русского предложения / А. М. Ломов. — Воронеж, 1994.
9. Онипенко, Н. К. Трудные вопросы грамматики и современные лингвистические концепции в школьном
преподавании / Н. К. Онипенко // Русская словесность. — 2014. — № 6. — С. 7—15.
10. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. — 7-е изд. — Моск-
ва, 1956.
11. Пешковский, А. М. Школьная и научная грамматика / А. М. Пешковский. — 2-е изд. — Москва, 1918 //
[Электронный ресурс]. Режим доступа: http://elib.gnpbu.ru/text/peshkovsky_shkolnaya-nauchnaya-
grammatika_1918/go,0;fs,0/ (Дата обращения: 02.05.2018).
12. Русская грамматика : в 2 т. / гл. ред. Н. Ю. Шведова. — Москва, 1980.
13. Русский язык. Школьный энциклопедический словарь / под ред. С. В. Друговейко-Должанской,
Д. Н. Чердакова. — Санкт-Петербург, 2014.
14. Фортунатов, Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка в средней школе / Ф. Ф. Фортунатов //
[Электронный ресурс]. Режим доступа: https://scicenter.online/russkiy-yazyik-scicenter/prepodavanii-grammatiki-
russkogo-yazyika-59333.html (Дата обращения: 08.06.2018).
15. Шарова, Е. И. Использование мобильных приложений обучающихся на уроках русского языка и лите-
ратуры / Е. И. Шарова [Электронный ресурс] // Наука: комплексные проблемы: научно-информационный
журнал НИИ комплексных проблем АГУ: сетевое электронное научное издание. — 2016. — № 2. — С. 64—
71. Режим доступа: http://nigniikp.adygnet.ru/index.php/vypuski-2016/vypusk-2-8-2016-g/29-stati-v-vypusku-8/97-
ispolzovanie-mobilnykh-prilozhenij-obuchayushchikhsya-na-urokakh-russkogo-yazyka-i-literatury (Дата обраще-
ния: 20.07.2018).
16. Шведова, Н. Ю. Грамматика / Н. Ю. Шведова // Русский язык. Энциклопедия / гл. ред. Ф. П. Филин. —
Москва, 1979. — С. 58—61.
17. Шведова, Н. Ю. Грамматика / Н. Ю. Шведова // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред.
В. Н. Ярцева. — Москва, 1990. — С. 113—115.
18. Энциклопедия для детей. Т. 10. Языкознание. Русский язык / ред. кол.: М. Д. Аксенова,
Л. В. Петрановская и др. — 4-е изд., испр. — Москва, 2005.

77
 М. Ю. Федосюк
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Россия
m.fedosyuk@yandex.ru

КАКОВЫ ПРИЧИНЫ ПОЯВЛЕНИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

«НЕГРАММАТИЧЕСКИХ СЛОВОСОЧЕТАНИЙ»

Показано, что причиной появления в русском языке безглагольных предложений типа Пушкин — поэт является установка
русского языка на описание любых ситуаций как процессов. Если же ситуация не является процессом, то русский язык
либо употребляет глагольное сказуемое, метафорически описывая ее как процесс (Пушкин является [буквально
ʻпоказывает себяʼ] поэтом), либо использует «неграмматическое предложение», где подлежащее и сказуемое не маркиро-
ваны морфологическими средствами (Пушкин — поэт).
Ключевые слова: безглагольные предложения, процессы, статические ситуации, синтаксическая метафора.

Fedosyuk Mikhail Yuryevich, M. V. Lomonosov Moscow State University, Russia

m.fedosyuk@yandex.ru
What are the reasons for the origin in the Russian language of «non-grammatical collocations»
It is shown that the reason for the origin in the Russian language of verbless sentences (e. g. Pushkin — poet [Pushkin is a poet]) is
the orientation of the Russian language on the describing of any situation as a process. If a situation is not a process, the Russian
language either uses a verbal predicate, metaphorically describing this situation as a process (e. g. Pushkin yavlyaetsya poetom
[literally Pushkin shows himself as a poet]) or uses an «ungrammatical sentence» where the subject and the predicate are not
marked by any morphological means (e. g. Pushkin — poet).
Keywords: verbless sentences, processes, static situations, syntactic metaphor.

Известно, что термином словосочетания Ф. Ф. Фортунатов (как представляется, не без оснований) имено-
вал любые сочетания слов, в том числе и те, которые являются носителями сообщений, т. е. представляют
собой предложения. При этом ученый считал необходимым различать грамматические и неграмматические
словосочетания. Неграмматическими Фортунатов называл такие словосочетания, «в которых не обозначено
формами языка отношение одного предмета мысли к другому» [7; Т. 2, 453]. Он писал: «К неграмматическим
словосочетаниям в русском языке принадлежат, например, поэт Пушкин или Пушкин — поэт, NN — воспи-
танник корпуса (где сложная часть неграмматического словосочетания является сама словосочетанием грам-
матическим), сегодня мороз, они ну возиться и др. <…˃» [7; Т. 2, 453].
Среди так называемых законченных словосочетаний русского языка (так Фортунатов квалифицировал
предложения) особого внимания заслуживают безглагольные неграмматические предложения типа Пуш-
кин — поэт или Сегодня мороз. Подобные предложения, в которых форма настоящего времени глагола быть
выражена «нулевой связкой» [6, 245—266], безусловно, представляют собой специфическую особенность
русского языка, поскольку они, как показал Ф. И. Буслаев, лишь в единичных случаях встречаются в других
индоевропейских языках [3, 138]. Это обстоятельство вызывает настоятельную потребность объяснить при-
чины появления в русском языке предложений с нулевой связкой, однако попытки такого объяснения пред-
принимались главным образом лишь в начале XX в.
Так, по мнению В. А. Богородицкого, пропуск формы настоящего времени глагола быть в предложениях
типа Лошадь — животное «возможенъ потому, что чрезъ это не происходитъ затрудненiй для пониманія по-
добныхъ выраженій, такъ какъ въ живой рѣчи въ такихъ предложеніяхъ названіе родового понятія обычно
произносится съ логическимъ ударѣніемъ и отдѣляется паузой отъ названія опредѣляемаго предмета. Такой
способъ произношенія является достаточнымъ для показанiя того, что родовое понятiе въ подобнаго рода
выраженіяхъ служитъ сказуемымъ» [1, 293].
Иного мнения придерживался А. М. Пешковский, который писал: «Конечно, ближайшей причиной без-
глагольности является полная утрата форм настоящего времени глагола был — буду. В древнерусском языке
все эти формы имелись и употреблялись <…˃, но в настоящее время от них осталось в живом употреблении
только одно есть, которое перешло в разряд бесформенных слов. Естественно, таким образом, там, где
д о л ж н о б ы б ы т ь настоящее время от этого глагола, его не находим» [6, 245].
А. А. Шахматов, напротив, считал утрату форм настоящего времени глагола быть не причиной, а следст-
вием появления безглагольных предложений. Он писал: «<…˃ к связкам относятся и вспомогательные глаго-
лы; но большая часть их не утратила своей глагольности, своего конкретного, реального значения; перешли в
связку только формы настоящего времени глагола быть; это повело к окончательной утрате их, причем утра-
та их в значении связки повела и к утрате настоящего времени глагола быть в реальном его значении: суще-
ствовать, находиться» [8, 46].
В последующие десятилетия XX в. лингвистика, к сожалению, утратила интерес к объяснительному подходу и
сосредоточилась в основном на структурном описании языка. Между тем, объяснительный подход считал основ-
78
ным, «истинно научным» направлением в лингвистике еще И. А. Бодуэн де Куртенэ [2; Т. 1, 55], а основы этого
подхода задолго до Бодуэна были заложены В. фон Гумбольдтом. В отличие от многих лингвистов последующих
эпох, Гумбольдт считал развитие любого языка не результатом серии непредсказуемых столкновений противопо-
ложных тенденций, лежащих в основе любой языковой системы, а следствием постоянного углубляющегося при-
способления каждого из языков к особенностям «национального духа» его носителей [4, 47].
Лишь в конце XX в. идеи, высказанные Гумбольдтом, получили развитие в работах Г. П. Мельникова и
его учеников. В соответствии с концепцией Мельникова причины эволюции любого из языков состоят в по-
стоянном приспособлением языка к тем специфическим коммуникативным потребностям, которые возника-
ют в каждом из типов языковых коллективов. Эти коммуникативные потребности зависят, во-первых, от раз-
меров языкового коллектива, во-вторых, от постоянного или прерывистого характера контактов между его
членами и, наконец, в-третьих, от степени однородности коллектива [5]. В отличие от целого ряда других
языков, русский язык представляет собой язык очень большого однородного языкового коллектива, между
членами которого сохраняется постоянный контакт. Подсознательно ощущаемая членами такого коллектива
заинтересованность в высокой надежности многократной и многоступенчатой передачи информации всем его
членам имеет следствием то, что, как писал Мельников, «техника передачи должна основываться на принци-
пах, предусматривающих возможность проверки совпадения того, что хотел выразить говорящий, с тем, что
понял слушающий. <…˃ Подобный содержательный контроль наиболее полно обеспечивается в тех случа-
ях, когда сюжетом передаваемого сообщения является событие, которое освещается языковыми средствами в
наиболее естественной, соответствующей объективным характеристикам этого события, композиции. Снача-
ла должен быть назван субъект, из знаний хотя бы самых общих свойств которого слушающий делает пред-
положение, какое действие может осуществлять этот субъект. Далее должно быть названо действие с фор-
мальным указанием на то, что именно данный субъект является его производителем и инициатором. После
этого у говорящего возникают предположения, какого класса “соучастники” могут быть втянуты в результате
данного инициального действия и какова доля их участия в развивающейся таким образом системе действий,
т. е. в событии. Если эти прогнозы подтверждаются тем, что́ дальше сообщит говорящий, то тем самым прак-
тически оказывается исключенной возможность, что содержание понято неверно» [5, 117—118].
Все это обусловливает широкое употребление русским языком модели предложений с простым глагольным
сказуемым. Однако такую модель легко использовать лишь при передаче информации о процессах. Если же
возникает необходимость построить сообщение о статической ситуации, например о существовании или место-
нахождении предмета, его состоянии, принадлежности к классу или наименовании, то русский язык оказывает-
ся вынужден прибегать к применению одного из двух специфических именно для него синтаксических спосо-
бов. Одним них является синтаксическая метафора, при использовании которой статическая ситуация метафо-
рически описывается при помощи глагольного сказуемого как действие. Второй способ — это применение
безглагольных синтаксических конструкций (или, в терминологии Фортунатова, «неграмматических словосоче-
таний»), где отношения между подлежащим и сказуемым никак морфологически не выражены.
Первый из этих способов можно проиллюстрировать предложениями Я являюсь профессором МГУ. МГУ
представляет собой крупнейшее высшее учебное заведение России. Он находится на Воробьевых горах. Во
всех трех примерах использованы стершиеся синтаксические метафоры: первоначальное значение слова яв-
ляюсь — это ʻявляю [т. е. показываю] себяʼ; словосочетание представляет собой буквально означает
ʻдемонстрирует собойʼ, а буквальное значение слова находится — это ʻобнаруживает себяʼ.
При использовании второго способа — безглагольных конструкций рассмотренные выше сообщения бу-
дут иметь вид Я профессор МГУ. МГУ — крупнейшее высшее учебное заведение России. МГУ — это на Во-
робьевых горах.
Как видим, предложенное Фортунатовым разграничение грамматических и неграмматических словосоче-
таний сохраняет свою актуальность и может быть продуктивно использовано при объяснительном описании
русской грамматики.

Список литературы
1. Богородицкий, В. А. Общий курс русской грамматики / В. А. Богородицкий. — Москва, 2011.
2. Бодуэн де Куртенэ, И. А. Некоторые общие замечания о языковедении и языке / И. А. Бодуэн де Куртенэ //
Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. — Т. 1. — Москва, 1963. С. 47—77.
3. Буслаев, Ф. И. Историческая грамматика русского языка. Синтаксис / Ф. И. Буслаев. — Москва, 2006.
4. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / фон В. Гумбольдт. — Москва, 1984.
5. Мельников, Г. П. Системная типология языков: Принципы, методы, модели / Г. П. Мельников. — Моск-
ва, 2003.
6. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. — Москва, 2001.
7. Фортунатов, Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка в средней школе / Ф. Ф. Фортунатов //
Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. — Т. 2. — Москва, 1957. — С. 427—462.
8. Шахматов, А. А. Синтаксис русского языка / А. А. Шахматов. — Москва, 2011.
79
 Н. А. Илюхина
Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королева, Россия
ilnadezhda@rambler.ru

ДИФФУЗНОСТЬ СИНТАКСИЧЕСКОЙ СЕМАНТИКИ

И ПРОБЛЕМЫ СИНТАКСИЧЕСКОГО АНАЛИЗА ПРЕДЛОЖЕНИЯ

В статье рассматривается проблема диффузности (синкретизма) значения второстепенных членов предложения, выра-
женных предложно-падежными формами существительных. Диффузность выражается в том, что один член предложения
имплицитно несет информацию о всей ситуации. Показано, что причиной семантической диффузности является связь
лексических единиц с ментальными структурами — концептами, которые аккумулируют знания о реалии в ее связях с
другими реалиями в рамках типовых ситуаций.
Ключевые слова: второстепенный член предложения, семантическая диффузность, синкретизм, концепт.

Iliukhina Nadezhda Alekseevna, Samara University, Russia

ilnadezhda@rambler.ru
Diffuseness of syntactic semantics and problems of syntactic analysis of a sentence
In the article the problem of diffuseness (syncretism) of meaning of subordinate parts of the sentence expressed in the form of a
prepositional-nominal forms of nouns is viewed. Diffuseness is expressed in the fact that one part of the sentence implicitly carries
information about all the cituation. It is shown that the cause of semantic diffuseness is the connection of lexical units with mental
structures — concepts, that accumulate knowledge about realias in their connection with other realias within the scope of typical
situations.
Keywords: subordinate part of the sentence, semantic diffuseness, syncretism, concept.

Предложение — это семантическая структура, элементами которой являются члены предложения в их

традиционном понимании. Как известно, существует проблема принципов квалификации второстепенных
членов предложения (см. об этом [1; 118—121], [2; 187—201]). Эта проблема касается, в частности, дискус-
сионности системной организации средств их выражения и как следствие — категориального статуса этой
синтаксической единицы. Проблема во многом обусловлена универсальностью функций существительного,
способного выполнять в предложении любую синтаксическую роль.
Наряду с этим определенную трудность при квалификации второстепенных членов, в том числе в практи-
ке вузовского анализа при изучении синтаксиса современного русского языка, создает другая причина, также
связанная преимущественно с существительным, — широко распространенное явление диффузности син-
таксической семантики предложно-падежных форм существительных. Приведу пример с типичным случа-
ем семантической диффузности (синкретизма) предложно-падежных форм: Это произошло в Советском
Союзе / в Древней Греции / в ГДР. Графически выделенные предложно-падежные формы с конкретно-
предметным значением несут информацию одновременно о месте и времени события.
Использование существительного со значением лица нередко способствует актуализации еще и объектно-
го значения, расширяющего семантическую диффузность: Он работал при Горбачеве. Конструкция при Гор-
бачеве выражает объектное значение (работал при ком в качестве ближайшего помощника) и значение места
(ср. работал при школе).
В данном случае наблюдается и факт синтаксической омонимии (которая обычно снимается контекстом
или ситуацией) — выражение указанной предложно-падежной формой временного значения. Это типично
для слов, называющих государство или лицо, которые связаны в сознании носителей языка с определенной
эпохой и способны указывать одновременно на эту эпоху, особенно при дополнительном временном маркере:
Он работал еще (уже) при Горбачеве.
Наблюдается явление синкретизма и при использовании в роли второстепенного члена инфинитива: Он
поехал лечиться, учиться, отдыхать: наряду с целью эта форма в общем виде указывает и на место, из-
вестное из ситуации: в клинику, в университет, к морю.
Семантическая диффузность существительного (как и глагола), проявляющаяся в его синтаксической
функции, в свою очередь может быть обусловлена его метонимической многозначностью. Хотя, как правило,
разные ЛСВ воплощаются в составе разных синтаксических конструкций: пойти в суд (место) — пойти на
суд (цель) — обратиться к суду (объект); сходить в консультацию — пойти на консультацию.
Однако метонимическая полисемия существительного лишь отражает глубинную причину потенциальной
семантической диффузности слова, которая в конечном счете порождается связью слова как средства номи-
нации с ментальными структурами, категоризующими и концептуализирующими знания о реалии. Эти струк-
туры (концепты разного типа) заключают знания о реалии с учетом ее связей с другими реалиями в рамках
типовых ситуаций. Именно это обстоятельство позволяет при использовании существительного, маркирую-

80
щего тип ситуации, передать сведения о всей ситуации. Примером такого рода может служить конструкция
пойти по грибы: лексема грибы маркирует в этой фразе ситуацию сбора грибов и указывает не только на сам
предмет, но имплицитно также на место, характер действий, возможное орудие, тару. Отражением связи име-
ни грибы с концептом, структурирующим знания об этой ситуации, является диффузность синтаксической
роли ППФ по грибы: она совмещает семантику объекта (грибы), цели (сбор грибов), места (где растут грибы).
Обратим внимание на диффузность синтаксической семантики предложно-падежных форм существитель-
ных в конструкциях Я иду на консультацию; Я иду к портнихе. Конструкция на консультацию выражает зна-
чения цели и места, конструкция к портнихе совмещает значения объекта и места, а также имплицитно ука-
зывает на цель. В последнем примере конкретное место может быть коммуникативно не актуально — актуа-
лен статус лица и подразумеваемое действие-цель: примерка одежды и т. п. Тем не менее весьма показателен
в этой ситуации типичный вопрос, маркирующий именно пространственную семантику: Куда ты идешь? —
К портнихе; Ты где? — У портнихи. Вместе с тем, хотя и реже, возможен вопрос, связанный с целью: Ты за-
чем туда идешь? — К портнихе.
Итак, причина диффузности членов предложения, с точки зрения когнитивного подхода, объясняется тес-
ной связью языковой семантики с ментальными форматами хранения и воспроизведения знания о действи-
тельности. В данном случае обнажается связь языковой семантики с концептуальным содержанием пропози-
ции, которая организует знания о ситуации в категориях субъекта, объекта, инструмента, места и т. д., прямо
соотносящихся с категорией членов предложения.
Предложения Я пойду в парикмахерскую — пойду к парикмахеру — пойду на стрижку / на мелирование
/ на горячие ножницы / на бигуди отражают одну и ту же ситуацию, выражают одно комплексное значение,
но с акцентом в одном случае на месте (в парикмахерскую), в другом на объекте (к парикмахеру), в третьем на
действии-цели (на стрижку / на мелирование), в четвертом на орудии (на горячие ножницы). Но при этом в
каждом из этих предложений имплицитно представлен весь комплекс аспектов ситуации.
В подобных предложениях, включающих компонент, маркирующий тип ситуации, обычно содержится
лишь этот минимально достаточный член предложения, например: Пошла на консультацию — на экзамен.
Такие предложения и вызывают трудности при интерпретации синтаксической функции этого объективно
многофункционального для коммуникантов члена предложения.
Выявленная тенденция в равной степени касается всех лексико-грамматических разрядов существитель-
ных. Дифференцируем их для удобства описания на имена с конкретно-предметной и имена с абстрактной
семантикой.
Обратимся к демонстрации случаев семантической диффузности слов с конкретно-предметной семан-
тикой.
В высказываниях Пойду (поеду) в баню — в банк — в ресторан — в парикмахерскую — в поликлини-
ку — на рынок — на каток — в театр содержится указание на место, действие-цель (помыться, открыть
счёт, поужинать, постричься, обследоваться, купить), обусловленную этим действием и местом роль грамма-
тического субъекта (клиент, пациент, покупатель, зритель и т. д.), сопутствующие инструменты и аксессуары
(банные принадлежности, столовый прибор, ножницы, флюорограф и мн. др.), т. е. отражается ситуация в
целом.
Среди конкретных существительных в качестве полифункциональных членов предложения используются
лексемы со значением лица, ср.: ушла к медсестре, к хирургу, к парикмахеру, к нотариусу, к судье, к научному
руководителю, к ректору, к портнихе, к тренеру. При их использовании в предложении также содержится
информация о ситуации, синтаксическая функция такого члена не может быть квалифицирована однозначно:
студенты ощущают объективно заложенную в нем диффузную семантику лица-объекта и места (типичного
местонахождения), а также семантику цели — действия, которое связано с ним в типичных случаях.
Используемое в предложении существительное со значением орудия указывает прежде всего на орудие, с
которым связаны вполне определенные действия, и тем самым указывает также на эти действия, на статус
грамматического субъекта в этих действиях и на место. Например: Ты собираешься идти на электросон, на
рентген, на горячие ножницы, на лазер, на карусель, на качели, на канат, на гантели, на штангу, на ве-
лотренажер, на поезд, на трамвай, под скальпель?
Аналогичная закономерность семантической диффузности слов наблюдаются и в сфере существительных
с абстрактной семантикой. Приведем примеры: Отец погиб на войне; познакомился с матерью на войне;
даже на войне человек может испытать счастье (когда, где, в каких условиях).
Типичные диффузные комплексы смыслов, выражаемые одним членом в составе предложения, могут вы-
глядеть так: место + время + действие-цель, или лицо + место + действие-цель, или орудие + место + лицо
+ действие-цель.
Объяснение явления синтаксической диффузности находим в русле лингвокогнитивного подхода — в об-
ращении к способам структурирования знания. Ключом к концепту (в данном случае пропозиции) служит не
только базовое название, чем обеспечиается множественный «вход» в концептуальное поле. Это обстоятель-
ство объясняет тот факт, что любое слово, обеспечивающее вход в содержательное поле концепта, даже име-

81
нующее лишь элемент этого концепта (только субъект, или только объект, или только орудие и др.), способно
воспроизводить концепт в целом. В проекции на систему языка, и прежде всего на лексическую систему, это
нередко (хотя и не всегда) выглядит как метонимическое использование соответствующего слова.

Список литературы
1. Синтаксис современного русского языка : учебник для высших учебных заведений Российской Федера-
ции / Г. Н. Акимова [и др.] ; под ред. С. В. Вяткиной / Учебно-методический комплекс по курсу «Синтаксис
современного русского языка». — Санкт-Петербург, 2013. — С. 118—121.
2. Скобликова, Е. С. Современный русский язык. Синтаксис простого предложения (Теоретический курс) :
учебное пособие для студентов педагогических вузов и университетов / Е. С. Скобликова. — Самара, 1997. —
С. 187—201.

А. М. Плотникова
Уральский федеральный университет, Екатеринбург, Россия
annamp@yandex.ru

ПРЕДЛОЖЕНИЯ С СЕМАНТИКОЙ ПРЕВРАЩЕНИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ1

Семантика превращения охватывает широкий круг коммуникативных явлений, связанных с преобразованиями слова в
контексте. В русском синтаксисе превращение выражается при помощи глагольных и связочных конструкций с предика-
тами превращаться, становиться, трансформироваться и др. Тематические области объектов превращения не ограни-
чены в ситуации магического превращения, внеязыковые факторы ограничивают денотаты имен в ситуации реального
превращения. Значение превращения в контекстах способно представать как конструктивное и деструктивное. В статье
рассматриваются конструкции с псевдобесконечным, обратным и антонимических превращением.
Ключевые слова: предложения, семантические модели, семантика превращения.

Plotnikova Anna Mikhailovna, Ural Federal University, Russia

annamp@yandex.ru
Sentences with Transformation Semantics in the Russian Language
Transformation semantics encompasses a wide range of linguistic phenomena, including transformations of words in context. In
Russian syntax, the meaning of transformation can be expressed through verbal structures and linking phrases with predicates such
as prevraschatsya, stanovitsya, transformirovatsya, and so on.
In the situation of magic transformation, there are no limits to the variety of thematic domains that objects of transformation can
belong to while in case of real transformation, extra-linguistic factors limit the denotata of nouns. Transformation can be presented
as constructive or destructive. The article focuses on structures with the meaning of pseudo infinite, reverse and antonymic trans-
formation.
Keywords: sentences, semantic models, transformation semantics.

Превращение — это изменение объекта, ведущее к его качественным преобразованиям. В русском языке
семантика превращения широко представлена синонимическими рядами глаголов, входящих в различные
идеографические классы: по данным Словаря-тезауруса синонимов русской речи, это идеографические клас-
сы «Сверхъестественное», «Социальная сфера жизни человека», «Интеллект» [3]. Компонент «превращение»
в качестве дифференциального или потенциального может содержаться в огромном количестве лексических
единиц, реализующих идею изменения объекта, например: перефразировать — переделать чьи-л. слова, пре-
вратив их в иные; вырастать — становиться выше ростом, превращаться во взрослого; вымокнуть — стать
мокрым и т. д. В то же время между изменением объекта и превращением существует значимое различие: в
отличие от изменения превращения предполагает новое качество объекта, при котором объект перестает быть
самим собой.
Если рассматривать превращение в коммуникативно-прагматическом аспекте, то с ним связан широкий
спектр коммуникативных явлений. К таким явлениям следует отнести, к примеру, кавычки для употребления
слова в ироническом или неконвенциональном значении, придающим слову иной, зачастую противополож-
ный, смысл. Отрицание также может быть связано с приданием объекту противоположных свойств, взаимо-
отражаемыми являются некоторые противоположности (начало — конец). Переименование объекта осмысля-
ется как процесс, при котором при тождестве денотатов и кореферентности номинаций объект осмысляется
как качественно иной, например: «Меняя названия, Пугачёв выстраивал параллельную реальность. Он словно
форматировал мир, чтобы силой загнать действительность в уже готовую модель» (А. Иванов); «Пере-

82
именование — зло, потому что лишает человека привычной картины мира, превращает место, где он жи-
вет, в чужое» (К. Мильчин).
С грамматической точки зрения превращение способно реализовываться с помощью глагольных предло-
жений с предикатами превратить, превратиться, обратиться, переходить, трансформироваться и др. и
бисубстантивных предложений с полусвязочными глаголами, например, стать, становиться, делаться.
Рассмотрение семантико-синтаксического и прагматического интерфейса предложений превращения
должно учитывать следующие факторы: 1) тематические области, к которым принадлежат имена объектов,
способных к превращению; 2) круг предикатов, отображающих ситуацию превращения; 3) прагматика пре-
вращения, которая может быть выявлена только с опорой на корпусное исследование контекстов.
Очевидно, что сущность некоторых объектов предполагает их превращение (вода превращается в пар).
Если тематическая сфера имен, способных к магическим превращениям, не задана, то реальные превращения,
казалось бы, должны иметь некоторые ограничения, определяемые внеязыковыми факторами. На самом деле
корпусное исследование демонстрирует широкий диапазон объектов превращения: лица, предметы, эмоции,
социальные качества, социальные объединения, взгляды и др.
Неоднородность семантики превращения позволяет Н. А. Герасименко выделять следующие виды пре-
вращения (отметим, что в данной работе превращение понимается широко как изменение объекта, приобре-
тение новых качеств, становление объекта иным): 1) собственно превращение: а) превращение, представлен-
ное как реально произошедшее изменение сущности предмета; б) превращение, представленное как магиче-
ское изменение сущности или внешнего облика предметам; 2) превращение, представленное как изменение;
3) превращение, представленное как перенос фокуса внимания; 4) оценка, представленная как превращение
[1; 26].
Экспериментальный синтаксический словарь русских глагольных предложений выделяет две типовые мо-
дели предложений, отображающих ситуацию изменения качественного признака: 1) качественный признак
какого-л. объекта изменяется самопроизвольно либо под влиянием каких-л. обстоятельств; 2) одушевленный
или неодушевленный субъект изменяет какие-л. качественные характеристики объекта [2].
Превращение рассматривается как последовательность событий, движение времени (день превращается в
ночь), которое может приносить изменение объекта («Ныне домик её превратился в музей», Н. Заболоцкий).
Превращение в художественном тексте связано с идеей цикличности: «Я так люблю осенний лес, /Над
ним — сияние небес, /Что я хотел бы превратиться /Или в багряный тихий лист, /Иль в дождевой веселый
свист, /Но, превратившись, возродиться /И возвратиться в отчий дом» (Н. Рубцов).
Нарушение последовательности представляет собой возвращение к исходному состоянию объекта («Ле-
карства превратились в травы, бумага превратилась в лес», Л. Мартынов), что рассматривается как откло-
нение от нормы. По словам Н. А. Герасименко, «реальное превращение ограничивается здравым смыслом, но
даже это ограничение снимается, если речь идет об уничтожении, исчезновении предмета. <…> В прах, тлен,
хлам может превратиться любой конкретный предмет или вещество [1; 26]. Человек, утрачивая моральные
качества, превращается в животное: «Но тот, кто не жил с нами, — не поверит, что в сотни раз почетней и
трудней в блокаде, в окруженье палачей не превратиться в оборотня, в зверя» (О. Берггольц). Превращение
может вести к совершенствованию объекта или его разрушению, уничтожению, утрате чего-либо ценного,
положительного, то есть быть конструктивным либо деструктивным.
Особый тип структур образуют предложения, обозначающие ситуации множественного превращения, ко-
торые можно разделить на несколько типов. Псевдобесконечные превращения строятся по модели прираще-
ния, при котором новое звено является продолжением старого: «Извольте рассмотреть их со вниманием: вы
опять имеете перед собою те же самые три престранные головы, которые недавно превратили мы в исто-
рию судеб человечества, которая превратилась в роман, который превратился в деньги, которые преврати-
лись в нравоучение, которое превратилось в прах, который превратился опять в авторские головы»
(О. Сенковский).
Семантика превращения оказывается «заразительной», поэтому возникает эффект синтаксического прай-
минга: «Великий оратор превращался в болтуна, корифей науки в популяризатора чужих идей»
(В. Гроссман). «Мечты превратились в теории — теории превратились в волю и постепенно осуществля-
лись» (А. Платонов). В таких предложениях глагол утрачивает лексическое значение, максимально прибли-
жаясь к связкам.
Обратное превращение порождает зеркально-симметричный повтор: «Дело в том, что персонажи, конеч-
но, не превращаются в людей, но люди зачастую превращаются в персонажей, то есть служат материалом
для людей, выдумывающих людей» (С. Д. Кржижановский). Предложения такого типа построены по особой
тема-рематической структуре сцепления, при котором рема предшествующего высказывания становится те-
мой последующего.
Антонимическое превращение связывает противоположные сущности, порождая обратимость семантики,
игру противоположными смыслами: «Победители начинают сражаться между собой, потому что, начав

83
побеждать, хочется победить всех… и вот уже бывшие обездоленные превратились в тиранов, большинст-
во превратилось в меньшинство… и опять все сначала… вечные качели вражды…» (С. Юрский).
Цикличность превращений, несимметричный характер компонентов, участвующих в ситуации превраще-
ния делает интересными данные высказывания с когнитивной точки зрения, так как они способны передавать
различные логико-семантические отношения: отождествления и противоположности.

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 16-18-
02005).

Список литературы
1. Герасименко, Н. А. Семантика превращения в неглагольном предложении / Н. А. Герасименко // Вест-
ник КРАУНЦ. Сер. Гуманитарные науки. — 2003. — № 1. — С. 25—30.
2. Русские глагольные предложения: экспериментальный синтаксический словарь / под общ. ред.
Л. Г. Бабенко. — Москва, 2002.
3. Словарь-тезаурус синонимов русской речи / под общ. ред. проф. Л. Г. Бабенко. — Москва, 2007.

М. Биазио
Падуанский университет, Италия
marco.biasio.1@phd.unipd.it

ОБЩАЯ ЧЕРТА НЕКОНТРОЛИРУЕМОСТИ В СЕМАНТИКЕ БЕЗЛИЧНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ

И ПРЕЗЕНСА СОВЕРШЕННОГО ВИДА

В статье обсуждается взаимодействие глагольного отрицания и перфективных граммем в двух типах предложений, лич-
ных и безличных. Переходные предикаты, которые требуют прототипического (одушевленного, волитивного, контроли-
рующего ситуацию) агенса, в первом случае даются в форме презенса (непрошедшего) совершенного вида, а во втором в
инфинитиве совершенного вида, вступающем в сочетание с логическим подлежащим в дательном падеже. Предлагается,
что взаимосвязь между отрицанием и видовременным планом предикатов приводит к частичной деагентивизации субъек-
та и последовательному толкованию ситуации как неконтролируемой.
Ключевые слова: презенс совершенного вида, безличные предложения, глагольное отрицание, модальность, деагентивиза-
ция, неконтролируемость.

Biasio Marco, University of Padua, Italy

marco.biasio.1@phd.unipd.it
The common feature of uncontrollableness in the semantics of impersonal clauses and the perfective present
The focus of the article revolves around the interaction between preverbal negation and perfective grams, both in personal (perfec-
tive present) and impersonal (infinitive + dative subject) clauses. All the given predicates are transitive, belong to the Vendlerian
actional classes of accomplishments and achievements, and select a highly prototypical (animate, volitional, apt to control) agent.
It is proposed that the interplay between the negation and the temporal-aspectual domain of the predicates leads to the partial
deagentivization of the subject, due to the semantic underspecification of the event for the feature [±controllableness].
Keywords: perfective present, impersonal clauses, preverbal negation, modality, deagentivization, uncontrollableness.

1. В настоящей статье кратко обсуждается роль неконтролируемости как важного семантического факто-
ра, сближающего некоторые определенные употребления перфективных граммем. В частности, особое вни-
мание уделяется ряду переходных предикатов («свершений» и «достижений» по известной терминологии
З. Вендлера)1, которые требуют в своей аргументной структуре прототипического (одушевленного, волитив-
ного, контролирующего ситуацию) агенса. Анализируются два различных типа синтаксических контекстов: в
первом предикаты даются в личной форме презенса (непрошедшего) совершенного вида, а во втором в инфи-
нитиве (тоже совершенного вида), вступающем в сочетание с логическим подлежащим в дательном падеже. В
обоих случаях, глаголу предшествует отрицание, сферой действия которого, как мы в далнейшем увидим,
является внутренний предел глагола. Данное исследование ставит целью доказать, что в обоих типах контек-
стов взаимосвязь между отрицанием и видовременными свойствами предикатов причиняет частичную деа-
гентивизацию субъекта и приводит к толкованию ситуации как неконтролируемой.
Прежде чем представить данные в поддержку нашей гипотезы, нужно уточнить терминологию, которую
мы используем в статье. Хотя отвлеченное понятие «(не)контролируемости» тесно связано со соприкасаю-
щимися понятиями «контроля» и «агентивности», оно с ними не совпадает. Недаром, в генеративной лин-
84
гвистике, контролем принято считать то явление семантико-синтаксического интерфейса, на основе которого
морфонологически нереализованное (нулевое) подлежащее инфинитивного предложения («PRO»), связыва-
ется с именной группой главного предложения, служащей его антецедентом: см. известное английское пред-
ложение John likes <to dance with Sarah>, где John является одновременно субъектом-подлежащим главного
предложения и контролером инфинитива [14; 517]. По сравнению с (не)контролируемостью, понятие аген-
тивности имеет гиперонимический характер, в том числе включая подкомпоненты «одушевленность», «воли-
тивность», «выбор» и др.: агентивность является семантической макрочертой, приписываемой любому логи-
ческому подлежащему, способному направлять свою энергию к осуществлению обозначаемой предикатом
ситуации. Под (не)контролируемостью, напротив, имеется в виду физическая и/или когнитивная возможность
агенса управлять обозначаемой предикатом ситуацией, с самой ее завязки до ее самого осуществления: это
скалярное [8] семантико-онтологическое2 свойство, которое зависит во многом от характеристик агенса и
предикатов и от их взаимодействия в предложении.
Свойство (не)контролируемости — хотя нередко смешано с другими подкомпонентами агентивности,
напр., воли и намерения [10] — уже не раз привлекало внимание русистов: оно является одним из важных
классифицирующих параметров в ряде известных таксономий русских глагольных лексем, как, например, в
работах Т. В. Булыгиной и Е. В. Падучевой [2, 5]. В связи с этим добавим, что еще недавно категорию некон-
тролируемости предлагали расщепить на две черты — одну, присущую каждой глагольной лексеме (К1), и
другую, присущую ситуации в общем (К2) [4; 62]. Отметим, однако, что К1 исследовать синтаксические взаи-
моотношения между членами одного и того же предложения не дает, не предоставляет никакой информации
про характеристики агенса и задаваемой ситуации (которая может значительно измениться в зависимости от
ее разных прагматико-контекстуальных толкований). Именно поэтому в рамках данного исследования мы
будем рассматривать неконтролируемость как признак коммуникативной ситуации в целом.
2. Хорошо известно, что перфективные граммемы вообще невозможно употреблять для обозначения дей-
ствия, совпадающего по времени с моментом речи. Данный конфликт каждый язык решает по-разному. В
древнерусском, например, функции презенса совершенного вида, исконно служившего для выражения неак-
туального презенса, при постепенной грамматикализации видовой оппозиции начали переосмыслять как бу-
дущее время. Однако, такие первичные (а)темпоральные значения снова вступают в первое место, например,
в некоторых довольно изученых синтаксических контекстах современного русского языка (в цепочке повто-
ряющихся действий, при наличии кванторных слов типа каждый, любой и т. д.).
Важно отметить, что презенс совершенного вида, будучи дейктически привязанным к одному из беско-
нечных миров (временных слоев), альтернативных настоящему, является модальной граммемой. Так, его со-
четание с логическим оператором отрицания влечет за собой возникновение ряда модальных значений, свя-
занных с семантикой предиката и ролью подлежащего. В частности, если допустить, что свершения и дости-
жения в совершенном виде выражают переход к новому состоянию, то станет яснее, что в сферу действия
отрицания включена не ситуация в целом, а лишь достижение предела действия, обозначенного предикатом
[6; 207—211]. Одной из возможных причин является то, что говорящий убежден в том, что из-за своего и/или
чужого недостаточного управления ситуацией невозможно осуществить соответствующее действие. Здесь
проявляется модальное значение невозможности, ориентирующееся на агенса.
Невозможность осуществления некоего действия можно логически формализовать двумя способами: как
не-возможность (внутренняя, динамическая: ⌐◊p) или как не-разрешение (внешнее, деонтическое: □⌐p). Од-
нако только в первом случае имеется презумпция, что агенс лишен полного контроля над действием.
Такой потерей контроля делится и тип безличных предложений, на которые обратим внимание, т. е. на
т. наз. «модальные инфинитивные», в которых появляются (отрицательный) инфинитив совершенного вида и
логическое подлежащее в дательном падеже [15; 134]. В литературе не раз подчеркивалось, что существует
лексико-грамматическая взаимосвязь между совершенным видом, инфинитивом и динамической модально-
стью. В частности, отмечалось соотношение конкретно-фактического значения совершенного вида и рефе-
ренциальности динамической модальности, относящейся к единственному участнику определенной ситуации
[12; 265]. Наличие логического подлежащего, морфологически маркированного не именительным падежом,
имплицирует семантическое отклонение от прототипической роли агенса3: данное морфосинтаксическое яв-
ление позволяет заключить, что подлежащему невозможно контролировать ситуацию. Итак, на наш взгляд,
наличие черты неконтролируемости, порожденной взаимоотношением отрицания и предиката, усиливает
частичную деагентивизацию подлежащего.
3. Приведем данные в поддержку нашей гипотезы. Все примеры взяты из Национального корпуса русско-
го языка (http://www.ruscorpora.ru) и проверены с носителями современного русского языка. Ниже в примерах
1—6 представлены интересующие нас контексты, по паре на каждый предикат. При этом первый пример в
паре имеет подлежащее в форме именительного падежа. Во всех предложениях предикаты являются пере-
ходными и требуют прототипического агенса (значит, они как раз контролируемы). Добавим еще, что в на-
ших примерах в качестве субъекта-подлежащего может вступать любой прототипический агенс, независимо
от его грамматического лица и числа, хотя, на самом деле, отмечается тяготение к первому лицу4.

85
 Все выбранные предикаты — решить, понять, сделать, собрать, сдать, найти — выражают либо мен-
тальные, либо физические действия и принадлежат к акциональным категориям свершений и достижений.
Основное композициональное значение следующее: говорящий сомневается, что агенс имеет возможность
выполнить действие именно по причине (частичной) потери контроля над ситуацией.
Сразу заметим, что референты всяких ситуаций мыслятся как определенные во времени и пространстве,
нередко по отождествлению с онтологической единичностью (напр. прямые объекты типа твой вопрос в 1б)
или этот экзамен в 5а) часто употребляются в единственном числе).
Отметим также, что на общем фоне несколько выделяются контексты с глаголом сделать, для которого
динамическое модальное прочтение невозможности завершить действие (и, соответственно, последователь-
ное проявление значения неконтролируемости) извлекается не столь очевидно. Можно предположить, что это
зависит от всеобъемлющего лексикального значения глагола, легче сочетающегося с понятием воли, чем с
(не)контролируемостью (сомнительным остается, например, толкование 3а).
(1а) Потому что я до конца жизни не решу эту дурацкую задачу, а за ней ведь еще десять оставших-
ся! [Дина Сабитова. Цирк в шкатулке (2007)]
(1б) Антон Андреич у нас как раз в этой отрасли спец, ксенолог, без него нам твой вопрос не решить.
[Иван Наумов. Обмен заложниками (2007)]
(2а) ― Позвольте, Степан Митрофанович, ― сказала она наконец. ― Я всё-таки что-то не пойму.
[Ю. О. Домбровский. Факультет ненужных вещей, часть 1 (1978)]
(2б) Но тебе не понять этого предложения, пока ему не найдено применение. [В. А. Успенский. Вит-
генштейн и основания математики (2002)]
(3а) Покончим сразу ― и баста, а без вас я, чувствую, не сделаю предложения. [А. П. Чехов. Вишне-
вый сад (1904)]
(3б) Без почты нам не сделать шага, не получить с письмом конверт… [Марина Палей. Дань саламан-
дре (2008)]
(4а) Надо б лампочку повесить / Денег все не соберем... [Б. Ш. Окуджава, Песенка про черного кота
(1962)]
(4б) И тебе не собрать ее по крупицам, ты на вершине славы. [Евгения Пищикова. Пятиэтажная Рос-
сия (2007) // «Русская Жизнь», 2008]
(5а) И тут я поняла, что никогда в жизни не сдам этот экзамен. [А. В. Жвалевский, Е. Пастернак.
Время всегда хорошее (2009)]
(5б) ― Ой, кисанька-лапушка, я столько наделала ошибок, столько ошибок! ― ни за что мне не
сдать! [Владимир Голяховский. Русский доктор в Америке (1984—2001)]
(6а) Он решил это давно, но никак не найдет повода. [Алексей Слаповский. Гибель гитариста (1994—
1995)]
(6б) Тогда он заложил круг-другой и тупо думал, что, если сделал подранка, ему его не найти, да и на-
повал сбитую птицу отыскать здесь ― непростая задача. [Виктор Астафьев. Пролетный гусь (2000)]
4. Итак, мы надеемся, что нам удалось продемонстрировать, что наличие взаимосвязи меджу глагольным
отрицанием и перфективными переходными граммемами (либо в презенсе совершенного вида, либо в инфи-
нитиве) каузирует проявление семантической черты неконтролируемости, в результате чего возникает час-
тичная деагентивизация прототипического подлежащего (в самом деле уже отображена на поверхностной
форме экспериенцера-подлежащего в модальных инфинитивных предложениях). Все вышесказанное под-
тверждает, что понятие (не)контролируемости, хотя и является морфологически немаркированным, но тем не
менее играет решающую роль в более глубоком понимании механизмов, лежащих в основе модальных и ви-
довременных отношений предикатов.
Разумеется, наши наблюдения никак нельзя считать исчерпывающими. В частности, было бы необходимо
сравнить модальные значения отрицательных перфективных граммем с параллельным модальным прираще-
нием в семантике отрицательного имперфектива [7]. Этот вопрос, однако, выходит за рамки настоящего ис-
следования.

Примечания
1
Автоматической корреляции между акциональным классом предиката и параметром
(не)контролируемости в русском языке не существует. Более того, это значение может являться семантиче-
ским компонентом многих стативных предикатов [1; 58, 2; 68—69].
2
Надо подчеркнуть, что понятия агентивности и (не)контролируемости часто трактовали по отношению к
отдельным глагольным классам (напр. эргативным, анти- и автокаузативным глаголам), а также к сложным
синтаксическим структурам (напр. каузативным конструкциям). В типологических исследованиях доказыва-
лось, что некоторые языки обладают специфическими морфологическими признаками, выражающими кате-
горию агентивности и/или ее подкомпоненты [8; 168—169, 11].

86
 3
Хотя в русском языке являются грамматически приемлемыми и соответствующие модальным инфини-
тивным предложения с подлежащим в именительном падеже (типа Кто куда, а мы танцевать), принято счи-
тать, что в данном контексте чаще всего лицензирован дательный падеж, поскольку модальное толкование
инфинитивной формы допускается при наличии экспериенцера, который прототипически выражен датеьным
падежом [13, 15; 135—138].
4
Это может зависеть от того, что высказывание о подлежащих, не совпадающих ни с говорящим ни с ад-
ресатом, может сохранять долю эпистемической предположительности. Недаром семантика большинства
презенсов совершенного вида с подлежащим в 1-м лице приближается к семантике т. наз. «презенса напрас-
ного ожидания», хотя не во всех случаях с ней одинакова [3].

Список литературы
1. Болотина, М. А. Категория контролируемости в семантической структуре глагола / М. А. Болотина //
Вестник РГУ им. И. Канта. Сер. Филологические науки. — 2008. — № 2. — С. 56—60.
2. Булыгина, Т. В. К построению типологий предиката в русском языке / Т. В. Булыгина // Семантические
типы предикатов. — Москва, 1982. — С. 7—86.
3. Зализняк, А. А. Презенс совершенного вида в современном русском языке / А. А. Зализняк // Зализ-
няк А. А., Микаэлян И. Л., Шмелев А. Д. Русская аспектология: в защиту видовой пары. — Москва, 2015. —
С. 314—329.
4. Иванова, Е. Ю. Признак «контролируемость действия» в исследовательском аппарате сопоставительно-
го синтаксиса (на материале славянских языков) / Е. Ю. Иванова // Acta Linguistica. — 2009. — № 3 (3). —
С. 61—70.
5. Падучева, Е. В. Таксономическая категория как параметр лексического значения / Е. В. Падучева // Рус-
ский язык в научном освещении. — 2003. — № 6. — С. 192—216.
6. Падучева, Е. В. Русское отрицательное предложение / Е. В. Падучева. — Москва, 2013.
7. Падучева, Е. В. Модальное приращение в семантике отрицательного имперфектива / Е. В. Падучева //
Международная научная конференция «Русский глагол» (к 50-летию выхода в свет книги А. В. Бондарко и
Л. Л. Буланина) : тезисы докладов. — Санкт-Петербург, 2017. — С. 107—108.
8. Плунгян, В. А. Общая морфология: введение в проблематику / В. А. Плунгян. — Москва, 2003.
9. Плунгян, В. А. Заметки о контроле / В. А. Плунгян, Е. В. Рахилина // Речь: восприятие и семантика. —
Москва, 1988. — С. 40—48.
10. Cruse, D. A. Some thoughts on agentivity / D. A. Cruse // Journal of Linguistics. — 1973. — Т. 9 (1). —
Р. 11—23.
11. DeLancey, S. On active typology and the nature of agentivity / S. DeLancey // Relational Typology. — Ber-
lin ; New York ; Amsterdam, 1985. — Р. 47—60.
12. Divjak, D. Mapping between domains. The aspect-modality interaction in Russian / D. Divjak // Russian Lin-
guistics. — Т. 33 (3). — 2009. — Р. 249—269.
13. Fici Giusti, F. Caso e soggetto deagentivato in russo / F. Fici Giusti // Problemi di morfosintassi delle lingue
slave — Atti del I seminario di studi tenuto a Bagni di Lucca, 25 e 26 marzo 1988. — Bologna, 1988. — Р. 149—
167.
14. Jackendoff, R. The Semantic Basis of Control in English / R. Jackendoff, P. W. Culicover // Language. —
Т. 79 (3). — 2003. — Р. 517—556.
15. Schlund, K. A unifying approach to impersonality in Russian / К. Schlund // Zeitschrift für Slawistik. — Т. 63
(1). — 2018. — Р. 120—168.

И. И. Бакланова
Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет, Россия
ii-baklanova@mail.ru

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ФОРМЫ И СЕМАНТИКИ

ПРИ ОПРЕДЕЛЕНИИ ГРАНИЦ ЧЛЕНОВ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

В статье анализируются предложения со сказуемыми, имеющими разнообразные способы выражения. Доказывается, что
для определения границ членов предложения в некоторых случаях формальный подход не является достаточным. Выска-
зывается мысль о том, что трудности анализа распространяются на члены предложения, выраженные аналитически. Осо-
бенности семантики следует учитывать в членах предложениях с лексическим аналитизмом.
Ключевые слова: форма, семантика, член предложения, грамматический и лексический аналитизм.

87
Baklanova Irina Ivanovna, Perm State Humanitarian Pedagogical University, Russia
Interaction of forms and semantics when defining the boundaries of the parts of the sentence
Sentences with predicates that have various ways of expression are analyzed in the article. It is proved that in order to determine
the boundaries of the parts of the sentence, the formal approach is not sufficient in some cases. It is suggested that difficulties of
the analysis spread to the parts of the sentence, expressed analytically. Semantics peculiarities should be considered in the parts of
the sentences with lexical analytism.
Keywords: form, semantics, part of the sentence, grammatical and lexical analytism.

Современный синтаксис представляет собой многоаспектное учение о словосочетании и предложении. В осно-

ве преподавания синтаксиса в вузе и школе лежит структурно-семантическое направление изучения единиц, в ко-
тором на первом месте стоит форма. Формальный подход дает четкое представление о грамматике, однако может
обеспечить изучение лишь ядерных единиц языка, но не периферийных. Поскольку синтаксис не обладает отдель-
ным источником получения единиц, для анализа берутся в основном единицы из художественного стиля (включая
тексты). Художественный текст изначально не предназначен для изучения синтаксиса, в нем встречаются очень
сложные для анализа единицы. Проблем возникает как минимум две: определение границ члена предложения и,
если речь идет о сказуемом, — квалификация типов сказуемого.
Члены предложения могут быть выражены синтетически и аналитически. Синтетические способы выраже-
ния члена предложения определить несложно. Трудности анализа связаны с аналитическими формами членов
предложения. Понимая под аналитизмом «свойство, проявляющееся в раздельном выражении основного (лек-
сического) и дополнительного (грамматического, словообразовательного) значений слова» [2; 31], мы будем
рассматривать аналитизм в пределах «синтаксического» слова, другими словами, члена предложения.
Семантическую структуру предложения трудно представить без сказуемого, аналитические формы кото-
рого весьма разнообразны. Проблемы грамматического аналитизма описаны в учебниках по грамматике:
морфологический аналитизм представлен формами будущего времени глагола, формами сослагательного и
повелительного наклонений, формами степеней сравнения и проч. Синтаксический аналитизм представлен
составными и сложными сказуемыми.
Лексический аналитизм видится более сложным, отсутствие внимания к нему влечет ошибки в синтакси-
ческом анализе. Лексический аналитизм в первую очередь проявляется во фразеологии (тянуть канитель,
сматывать удочки и проч.). Следует учитывать, однако, что образные фразеологизмы, которые носители
языка воспринимают как целостные единицы, — лишь часть устойчивых оборотов.
В отдельную группу мы выделим глагольно-именные обороты типа дать согласие, одержать победу и
т. п. Глагольно-именной оборот представляет собой необразную единицу, в которой «глагол выступает в ка-
честве грамматически опорного слова глагольно-именного сочетания и служит для выражения чисто грамма-
тических значений» [3; 3]. Такой состав устойчивого оборота и отсутствие ожидаемой образности затрудняют
синтаксический анализ: происходит смешение типов сказуемого, поскольку оборот заканчивается именем
существительным. Характерным отличием сказуемого, выраженного глагольно-именным оборотом, от со-
ставного именного сказуемого является форма имени (в обороте это В. п., нетипичный для именной части
сказуемого) и способность оборота заменяться однокоренными с именем существительным глаголами (дать
согласие — согласиться; высказать возражение — возразить, одержать победу — победить и т. д.). Опре-
делить значение предложения, тип сказуемого помогает и семантическая структура предложения: субъект и
его действие (а не субъект и его признак или свойство). Список аналитических единиц глагольно-именного
характера не является постоянным, в художественных текстах мы можем встретить следующие примеры: 1) В
то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Ивановича, он подошел к своей кро-
вати, взглянул на часы… и в самом приятном расположении духа повернулся к нам. 2) Карл Иванович удивил-
ся, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал спрашивать меня…; 3) …последнее приказание
доставило ему большое удовольствие; 4) Я опять отправился в угол, сел на пятки и рассуждал о том, как
бы восстановить между ними согласие. Эти обороты также представляют простое глагольное сказуемое,
имея ту же семантическую структуру «субъект и его действие».
Глагольно-именные сочетания с опорным словом иметь могут быть простыми глагольными сказуемыми
или частью составных именных. В предложении Голос его был строг и не имел уже того выражения доб-
роты, которое тронуло меня до слез возможны следующие трансформации сказуемого: [Голос был не строг]
и не добр (зол) или не выражал доброты. Полагаем, что первый вариант трансформации более желателен,
так как это сказуемое встает в ряд с другим именным сказуемым. Семантическая структура предложения
«субъект как носитель признака»: он имел строгий голос.
Наибольшие трудности вызывает анализ членов предложения, выраженных развернутой метафорой. Раз-
вернутая метафора является чертой индивидуального стиля писателя, рассматривается исследователями как
художественное средство в области литературоведения. Анализ предложений с развернутой метафорой вряд
ли является необходимым, однако именно при анализе подобных единиц у обучающихся возникает, во-
первых, понимание внутритекстовых отношений, во-вторых, понимание глубинной структуры предложения.
Рассмотрим некоторые примеры: Говорила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укреплялись в
88
памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Сказуемое укреплялись в памяти (за-
поминались) квалифицируется как простое глагольное. Основной смысл сказуемого заключается в имени су-
ществительном: именно имя существительное при трансформации образует сказуемое глагольного типа.
В предложении Он прекрасно готовит борщ, любит заглядывать в пивную кружку и ведет войну с
Марсом, гоняя его из кухни шваброй рассмотрим только одно сказуемое: любит заглядывать в пивную круж-
ку. При формальном взгляде на предложение мы получим составное глагольное сказуемое любит загляды-
вать, однако лексическое значение глагола заглядывать ‘Посмотреть внутрь чего-либо, куда-либо; обратить
взгляд на то, что хочется увидеть, подсмотреть’ [1; 316] не обеспечивает семантики всего предложения. От-
метим, что в случае со сказуемым, выраженным развернутой метафорой, важно учесть смысл предложения,
включить в сказуемое все значимые элементы. Выделение дополнения, обозначающего объект, который мыс-
лится (пить пиво), в случае такого объема сказуемого невозможно. При любом объеме сказуемого структур-
ная схема предложения будет одинаковой (N1 Vf), семантическая структура — субъект и его конкретное фи-
зическое действие (Он любит пить пиво).
Предложения, включающие развернутую метафору, не всегда возможно трансформировать так, чтобы
точно передать семантику с помощью однокоренных слов. Так, в предложении До нее как будто спал я,
спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала все вокруг меня в непрерывную
нить, сплела все в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом рассмотрим вначале сказуе-
мое связала в непрерывную нить. Сочетание слов передает значение ‘Соединить, сделать непрерывным’ и
определяется как простое глагольное сказуемое. Второе сказуемое сплела в разноцветное кружево передает
ту же семантику, но, кроме этого, в нем появляется значение, связанное с цветом. С этим нельзя не считаться
при определении границ сказуемого: в русском языке есть устойчивый оборот «жизнь заиграла новыми крас-
ками». Полагаем, что именно это значение является добавочным во втором сказуемом.
Предложения с подобным аналитизмом в передаче значения не поддаются общим правилам анализа, поскольку
развернутая метафора — явление единичное и индивидуальное. Некоторые предложения анализируются просто:
Отговорила роща золотая березовым веселым языком. Значение сказуемого, приравненное к значению глагола
облететь ‘Опасть, осыпаться (о листве)’ [1; 671], передается сочетанием слов отговорила березовым веселым язы-
ком, что и определяет границы сказуемого в данном предложении. В предложении В саду горит костер рябины
красной, значение которого можно передать как «рябина красная как огонь», невозможно выделить подлежащее и
сказуемое, не нарушив семантической структуры предложения. Следовательно, подобные предложения не могут
быть предметом анализа традиционных членов предложения.
Таким образом, при анализе членов предложения мы должны учитывать не только форму, но и семантику, по-
тому что «языковое значение построенного по тому или иному образцу конкретного предложения формируется
взаимным действием семантики этого образца и лексической семантики тех слов, которые заняли позиции его
компонентов» [4; 123—124]. Такой подход является единственно правильным при анализе периферийных единиц
синтаксиса, к которым относятся члены предложения, выраженные лексическими аналитическими формами.

Список литературы
1. Большой толковый словарь русского языка. — Санкт-Петербург, 2003.
2. Гак, В. Г. Аналитизм / В. Г. Гак // Лингвистический энциклопедический словарь / под ред.
В. Н. Ярцевой. — Москва, 1990. — С. 31.
3. Дерибас, В. М. Устойчивые глагольно-именные словосочетания русского языка / В. М. Дерибас. — Мо-
сква, 1975.
4. Русская грамматика : в 2 т. — Т. 2. — Москва, 1980.

Е. Л. Григорьян
Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону, Россия
grigorjanelena@yandex.ru

ПРИНЦИП СООТНОСИМОСТИ ФОРМ И ВЫЯВЛЕНИЕ СИНТАКСИЧЕСКОЙ СЕМАНТИКИ

В статье рассматривается фортунатовский «принцип соотносимости форм» в применении к установлению синтаксической се-
мантики. Предлагается сопоставлять синтаксические структуры, описывающие идентичные или сходные ситуации при совпа-
дении лексического состава и выявлять смысловые сдвиги, возникающие при замене структуры
Ключевые слова: синтаксическая семантика, принцип соотносимости форм, Ф. Ф. Фортунатов, оппозиции, дифференци-
альные признаки.

Grigorian Elena Leonidovna, Southern Federal University, Rostov-on-Don, Russia

89
grigorjanelena@yandex.ru
Correlation of forms in discovering the semantics of syntax
The paper deals with F. F. Fortunatov’s principle of correlation of forms as applied to establishing the semantics of syntactic con-
structions. For many situations, there is more than one possible syntactic representation, including those with identical lexical
components; the analysis of such data reveals the inherent semantics of syntactic structures, contrastive contexts being particularly
informative in this aspect.
Keywords: syntactic semantics, F. F. Fortunatov, correlation of forms, oppositions, distinctive features.

Формулировка «принцип соотносимости форм» встречается в работе В. В. Виноградова [1; 497] в связи со
статьей Ф. Ф. Фортунатова «О залогах русского глагола», где этот принцип проведен четко: формально воз-
вратный глагол (т. е. глагол на -ся), не имеющий коррелята без -ся, не относится ни к какому залогу. Подход
Фортунатова принципиально отличается от работ многих авторов XIX в., которые нередко классифицируют и
описывают семантические классы возвратных глаголов без сопоставления их с соответствующими невоз-
вратными, которых может и не быть в русском языке. По Фортунатову, сопоставление с другими элементами
системы является основой для идентификации языковых единиц, что было обозначено и в «Сравнительном
языковедении», где языковая сущность определяется через отношение к другим элементам системы: через
совпадения и различия основ и служебных морфем («основной принадлежности» и «формальной принадлеж-
ности») [4; 137—138]. Этот принцип впоследствии был подхвачен — и более жестко сформулирован — фор-
тунатовцами Н. С. Трубецким и Р. О. Якобсоном.
Согласно этому принципу, в языке выделяются только те смысловые различия, за которыми закреплены
формальные различия. С точки зрения современной когнитивной лингвистики, обращенной к человеческому
фактору в языке, языковая единица или структура не сводится к своим отличительным признакам, а пред-
ставляет собой — на уровне восприятия носителя языка — целостный образ; однако если обратиться к уст-
ройству языковой системы, а не восприятия говорящего, то она строится именно на оппозициях. В исследо-
вании семантики необходимо разделять, что принадлежит самой языковой единице (или структуре), а что
вносится другими факторами, а это возможно только путем сопоставления с другими — связанными с ней —
элементами системы.
К синтаксису такой поход тем более уместен, ввиду многоаспектности и многоуровневости предложения
и разнообразия факторов, из которых складывается его содержание. Возникает проблема: как определить,
какая часть содержания высказывания вносится именно синтаксической структурой, а что — лексической
семантикой актантов, контекстом, знаниями о мире? Очевидно, что все эти параметры не существуют по от-
дельности и работают в комплексе. Для вычленения собственно синтаксической семантики принцип соотно-
симости абсолютно необходим. Подобно тому как Н. С. Трубецкой выявлял дифференциальные признаки
фонем, следует обратиться к принципу минимизации различий. Наиболее эффективным способом представ-
ляется подбор таких пар предложений, которые отличаются только синтаксической структурой при совпаде-
нии набора актантов и денотативной ситуации (полном или почти полном). Показательны примеры, где такие
структуры противопоставлены в контексте и таким образом семантические различия, т. е. дифференциальные
признаки, актуализируются; или же одна и та же ситуация может упоминаться в тексте повторно и при этом
воплощаться в разных синтаксических конструкциях. Возможно также применение лингвистического экспе-
римента в смысле Л. В. Щербы, т. е. перефразирования с заменой структуры (в том же контексте), которое
позволяет выявить возникающие при этом смысловые сдвиги.
Ср. два указания на одну и ту же ситуацию в одном тексте, с помощью безличной и пассивной конструк-
ций (из газеты «Вечерняя Москва»): /1/ Если бы Тунгусский метеорит опоздал в своё время на 4 часа, Питер
стёрло бы с лица земли (подзаголовок); /2/ …Город был бы стёрт с лица земли (далее в тексте).
В примере /1/ ситуация представлена как стихийное явление, в /2/ как результат без указания причины,
вызвавшей данное состояние. В принципе такое указание совместимо и с агентивной ситуацией, когда унич-
тожение города является результатом действий людей, например, бомбардировки или штурма с последую-
щим целенаправленным разрушением; но в данном случае такое прочтение не соответствовало бы контексту.
Таким образом, дифференциальный признак может оказаться несущественным в каких-то употреблениях.
Или, например, конструкция «одушевленное подлежащее + глагол в форме действительного залога» со-
вместима с предельно широким кругом обозначаемых ситуаций, который в принципе невозможно очертить.
В русском языке, как и во многих других, такая конструкция типична для представления ситуаций действия,
но может обозначать и другие процессы и явления, в том числе результат воздействия извне, состояние, воз-
никшее в результате действия или вызванное другими причинами, а также восприятие, отношение, положе-
ние в пространстве и т. д. причем то или иное прочтение далеко не всегда определяется однозначно глаголом:
многие глаголы могут называть как действия, так и другие типы ситуаций. Однако собственное содержание
этой конструкции четко выходит на первый план в таких примерах, где она противопоставляется другим син-
таксическим способам представления ситуации. Такого рода материал демонстрирует, что с подлежащим в
типичном случае связывается каузальное значение, а с одушевленным подлежащим — агентивное; кроме то-
го, присутствует сильная тенденция к прочтению данной конструкции как описания намеренного и контроли-
90
руемого действия. Именно с этим тенденциями связано уточнение в следующем примере: /3/ Потом я ощу-
тил, что скорость падения уменьшилась. Я мог в какой-то мере управлять своим телом. Теперь мне удава-
лось удерживаться в сидячем положении. Стараясь не налететь на обломки скал, я изо всех сил на ходу от-
гребал руками. Но вот я остановился. Вернее, тело моё остановилось (Ф. Искандер). Глагол остановится
в этом отношении довольно типичен. Он может обозначать прекращение движения либо по внутреннему им-
пульсу, т. е. как действие человека, либо вызванное внешними причинами, как, например, останавливается
катящийся камень. При неодушевленном подлежащем, разумеется, возможно только последнее прочтение,
значение неконтролируемого процесса; фраза я остановился в данном контексте была бы потенциально не-
однозначна и скорее прочитывалась бы как указание на действие. Ср. также:
/4/ Арина Петровна встретила сыновей торжественно, удручённая горем. Две девки поддерживали её
под руки; седые волосы прядями выбились из-под белого чепца, голова понурилась и покачивалась из стороны
в сторону, ноги едва волочились. Вообще она любила в глазах детей разыграть роль почтенной и удручённой
матери и в этих случаях с трудом волочила ноги и требовала, чтобы её поддерживали под руки девки (Сал-
тыков-Щедрин).
Во втором случае, так как речь идет о намеренном контролируемом действии, невозможно *и в этих слу-
чаях ноги волочились с трудом. Следует заметить, что фраза она едва волочила ноги не обязательно предпола-
гает намерение; однако, так как в первом случае речь идет о видимости ненамеренного действия, употреблена
возвратная конструкция.
Таким образом, связь конструкции «одушевленное подлежащее + глагол в форме действительного залога»
со значениями каузации, контроля и намерения, которые приписываются одушевленным подлежащим, ярко
выступает при сопоставлении ее с деагентивными конструкциями (т. е. конструкциями, в которых агенс либо
вообще устранен, либо не имеет статуса подлежащего), употребление которых часто связано с ослаблением
данных значений или с выражением противоположных — неконтролируемости, независимости ситуации от
соответствующего партиципанта. Ср. также: /5/ И вот, отчаявшись (рук не чувствую) — какую попало [кар-
тошку]: раздавленную, мороженую, оттаявшую … Мешок уже не вмещает. Руки, окончательно окоченев,
не завязывают (М. Цветаева). Пример руки не завязывают подразумевает неполную зависимость ситуации
от агенса, которая, кстати, может быть выражена и другой деагентивной конструкцией — мешок не завязыва-
ется; из сопоставления этих двух вариантов становится очевидно, что, кроме прочего, в приведенном приме-
ре подлежащее руки приобретает оттенок каузального значения.
Исследование синтаксической семантики осложняется еще и тем, что семантика, связываемая с тем или
иным типом конструкций, реализуется далеко не во всех употреблениях, и структуры, выражающие сущест-
венную часть содержания в одних высказываниях, могут вовсе не предполагать эти смыслы в других приме-
рах. Т. о., для многих контекстов конструкции, противопоставляемые в других случаях, оказываются равно-
значными и служат, например, для аранжировки компонентов в соответствии с коммуникативным заданием,
или поддерживают формальную связность текста, или могут просто разнообразить синтаксис, помогая избе-
жать монотонности, и формировать ритмическую структуру текста [2; 79], как в следующем примере, где
употребление личной и безличной конструкции не несет содержательных различий: /6/ Перекатывающийся
стук покрыл лестницу, и в ответ ему, как оглушительная зингеровская швейка, завыл и затряс всё здание
пулемёт. Стёкла и рамы вырезало в верхней части, как ножом, и тучей пудры понеслась штукатурка по
всей бильярдной (Булгаков) и в том же контексте рядом /7/ Вслед за ними выскочил Коротков и очень вовремя,
потому что пулемёт взял ниже и вырезал всю нижнюю часть рамы.
Для выявления семантики синтаксических структур случаи контраста, противопоставления при описании
идентичных ситуаций представляются нам более ценным, чем случаи нейтрализации (которые тоже, несо-
мненно, должны учитываться).

Список литературы
1. Виноградов, В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове) / В. В. Виноградов. — 3-е изд. — Мо-
сква, 1986.
2. Григорьян, Е. Л. О характере синтаксической полисемии / Е. Л. Григорьян // Компьютерная лингвистика
и интеллектуальные технологии. — Вып. 8 (15). — Москва, 2009. — С. 75—79.
3. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов // Фортунатов Ф. Ф. Избранные
труды. — Т. 1. — Москва, 1956.

91
 С. В. Краснощекова
Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого, Россия
ndhito@mail.ru

ОСВОЕНИЕ ГРАММАТИКИ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ:

НЕОПРЕДЕЛЕННЫЕ МЕСТОИМЕНИЯ В РУССКОЙ ДЕТСКОЙ РЕЧИ1

В статье рассматривается освоение русскоязычными детьми неопределенных местоимений. В качестве материала исполь-
зованы данные речи 4 детей возрастом от 1,5 до 6 лет. Анализ материала позволил выделить два этапа освоения неопре-
деленных местоимений: на первом дети используют только серию на -то для выражения любых оттенков неопределенно-
го значения. На втором этапе возникают местоимения серии на -нибудь, которые начинают выражать нереферентное не-
определенное значение.
Ключевые слова: освоение языка, детская речь, местоимения, неопределенные местоимения, неопределенность.

Krasnoshchekova Sofia Viktorovna, Peter the Great St. Petersburg Polytechnic University, Russia
ndhito@mail.ru
Acquisition of grammar of indefiniteness: indefinite pronouns in the speech of Russian-speaking children
The article considers acquisition of indefinite pronouns by Russian-speaking children. The data come from 4 children aged from
1,5 to 6 years. The analysis of the data allowed us to divide the process of acquisition into two stages. At the first stage children
use only to-series to express any possible indefinite meaning. At the second stage nibud-series appear, and nibud-pronouns start
expressing non-referential indefiniteness.
Keywords: first language acquisition, pronouns, indefiniteness, indefinite pronouns.

Часть речи «местоимение» по своим функционально-семантическим особенностям является неоднород-

ной. Следуя за С. А. Крыловым [2], мы различаем два макроразряда местоимений — дейктические и квантор-
ные. Дейктические местоимения, связанные с понятием точки отсчета, включают в русском языке такие раз-
ряды, как личные, притяжательные, указательные, возвратные и относительные. К кванторным местоимени-
ям, соответственно, относятся те, которые не несут строго дейктической семантики: вопросительные,
отрицательные, неопределенные и др. Базовой функцией кванторных местоимений можно считать указание
на тип референции и приписывание определенного референциального статуса.
Онтогенез дейктических местоимений изучается шире, чем кванторных. Освоению детьми местоимений в
разных языках посвящено значительное число современных исследований [8, 155—180, 213—240, 285—310],
однако большинство рассматривает личные, указательные, возвратные местоимения: на русскоязычном мате-
риале, в первую очередь, проблемы персонального и локативного местоименного дейксиса [1], а также и по-
нимания и порождения местоименной анафоры [6]. Из работ, посвященных освоению именно неопределен-
ных местоимений, следует упомянуть [9], где сравнивается время и возраст освоения аналитических англий-
ских неопределенных местоимений с of и единых лексем типа somebody ‘кто-то’. Для русского языка такое
деление неактуально, однако ценными являются данные о возрасте возникновения местоимений и их частот-
ности в речи детей.
Русские неопределенные местоимения сами по себе неоднородны. Внутри большого разряда существует
несколько подразрядов (серий), которые различаются и по семантическим признакам, и по формальным пока-
зателям: наиболее ярко вычленяются серии на -то, кое-, -нибудь, которые называются соответственно слабо-
определенными местоимениями, местоимениями неизвестности и нереферентными местоимениями [5]. Кро-
ме того, существуют серии на -либо, не-, то бы ни, угодно. Несмотря на строгие семантические различия в
базовых контекстах (напр., неизвестный говорящему — неизвестный слушающему — неопределенный), ме-
стоимения разных серий способны выражать и более частные неопределенные значения; кроме того, в неко-
торых контекста допускается вариативность при выборе серии местоимения. Таким образом, имеет смысл
рассматривать неопределенные значения отдельно от конкретных серий. Для классификации значений здесь
мы пользуемся терминологией М. Хаспельмата [7, 2—3]: (1) конкретный референт, известный говорящему;
(2) конкретный референт, неизвестный говорящему; (3) неконкретный референт в ирреалисе; (4) полярный
вопрос (ты что-нибудь из этого хочешь?); (5) условие (если встретишь кого-нибудь); (6) основание сравне-
ния (лучше, чем кто-то другой), (7) свободный выбор (где угодно может быть), (8) непрямое отрицание (не
уверен, что когда-то / когда-либо читал).
Необходимо также сделать оговорку, что в данной статье мы рассматриваем как местоимения, так и ме-
стоименные наречия, и терминологически объединяем их под названием «местоимения».
Наше исследование по своему формату близко к так называемым case-study, т. к. в качестве материала ис-
пользуются лонгитюдные записи речи четырех детей — трех мальчиков (В., Н. и Ф.) и одной девочки (Л.)2.
Расшифровки аудио- и видеозаписей и родительские дневники были предоставлены Фондом данных детской
речи РГПУ им. А. И. Герцена и ИЛИ РАН. Четыре проанализированных корпуса представляют собой наибо-
92
лее обширные массивы записей: охватывается возраст от 1,53 до 2,8 (Ф.), 5 (В., Н.) и 6 (Л.) лет. Регулярность
записей позволяет проследить освоение интересующих нас лексем с большой долей тщательности. Тем не
менее, так как любые обобщения на материале четырех испытуемых будут заведомо статистически недосто-
верными, невозможно заявлять об универсальном характере полученных выводов.
Материал исследования составляют 450 контекстов с неопределенными местоимениями и местоименными
наречиями, извлеченные методом сплошной выборки из записей детской речи. Высказывания с неопределен-
ными местоимениям занимают не больше 2 % от всех высказываний ребенка, зафиксированных в корпусе:
1,79 % у Н., 0,88 % у Л., 0,7 % у В. и 0,08 % у Ф. На английском материале это число также не превышает
1,8 % [9, 5]. Такая же частотность — 1—2 % — представлена и в речи взрослых собеседников детей. Что ка-
сается возраста появления, то у всех детей первое неопределенное местоимение фиксируется в период от 2,1
(Л.) до 2,6 (Н.).
Процесс освоения неопределенных местоимений до 5—6 лет можно разделить на два этапа: (1) этап -то и
(2) этап -то и -нибудь. «Водоразделом» между этапами мы считаем начало использования местоимений серии
на -нибудь в стандартном значении. Рассмотрим оба этапа подробнее.
От появления первых неопределенных местоимений и до 3—4 лет в речи детей основной и практически
единственной серией неопределенных местоимений является серия на -то. Базовое значение -то «неизвест-
ный говорящему» является самым частотным в детской речи (75 %) и, вероятно, развивается на основе семан-
тики «не знаю»: что-то = «не знаю что», почему-то = «не знаю почему». Исключение составляет какой-то:
обычно в речи детей оно обозначает не «не знаю какой», а «не знаю, как назвать» (1):
(1) Какой-то чертик… лиса (Н., 2, 9, 21).
У всех детей в нашем материале на этом этапе местоимения на -то используются также в других неопре-
деленных значениях, в первую очередь «референт, известный говорящему» и «неконкретный референт в ир-
реалисе»; реже, «свободный выбор» и «полярный вопрос». Иными словами, -то заменяет собой -нибудь и
кое-. Употребление -то для обозначения известного ребенку референта (-то вместо кое-) характерно для пер-
вых месяцев освоения неопределенных местоимений (2):
(2) Ребенок (Р): Достанем что-то. — Взрослый (В): Достанем что? — Р: Да (Н., 2, 6, 18) — вопрос
взрослого и ответ ребенка позволяет сделать вывод, что что-то здесь не рано не знаю что, а обозначает не-
кий известный ребенку референт.
В стандартном русском языке существуют контексты, где вариативно возможны и -то, и -нибудь [4, 219—
220]. Дети же, до возникновения в речи серии на -нибудь, употребляют -то в любых требующих -нибудь кон-
текстах, даже если -нибудь есть в соседних репликах взрослого (3).
(3) Р: Давай какому-то зверю уложим. — В: Давай какого-нибудь зверя уложим (Л., 2, 4, 10) — взрослый
ожидает какого-нибудь.
Значение является сравнительно поздним и характерно для переходного периода между первым и вторым
этапом. В корпусе Ф., записи речи которого заканчиваются в возрасте 2,8, значение не обнаружено. Можно
предположить, что, отработав нереферентное неопределенное значение на базе местоимений на -то, ребенок
формирует платформу для появления собственно местоимений на -нибудь. В целом, первый этап можно опи-
сать как этап нераслеченной неопределенной семантики. Обобщенное неопределенное референтное значение
выражается в речи детей местоимениями на -то. Затем добавляется нереферентная неопределенность, что,
вероятно, позволяет ребенку в дальнейшем расщепить общее значение на несколько частных и соотнести ка-
ждое с местоимениями соответствующей серии.
Второй этап связан с появлением местоимений на -нибудь: в речи В. -нибудь впервые фиксируется в 2,7;
Л. — 3,0; Н. — 3,1. Интересно, что В. использует сегмент нибудь самостоятельно, в значении «может быть»,
ср. наблюдение матери В., сделанное в родительском дневнике: «-Нибудь / поиграем в ловитки!. То еесть
придумал, как лучше выразить свою любовь: предложил бабушке поиграть в игру, в которую играли его лю-
бимый котенок Гав со щенком. При этом *-нибудь* не является частью какого-л. из наречий «как-нибудь»,
«где-нибудь», «когда-нибудь»: у В. это — самостоятельная лексическая единица, служащая для выражения
неопределенности, в данном случае употребленная в функции предложения поиграть» (В., 2, 9, 15) [3]. В ходе
дальнейшего развития речи В. демонстрирует наибольшую активность при использовании местоимений на
-нибудь по сравнению с другими детьми. Кроме того, несколько раз фиксируется инновация то-нибудь (4):
(4) Я хочу ещё что-то-нибудь нарисовать (В., 3, 10, 27) — вероятно, ребенок не смог выбрать между -то
и -нибудь в контексте, допускающем оба варианта.
У Н. и Л., несмотря на то, что первые употребления -нибудь относятся к возрасту 3,0—3,1, регулярное ис-
пользование местоимений начинается ближе к 5 годам; в их материале не обнаружено употреблений, которые
бы вызывали вопросы у взрослых (5):
(5) Подумаю что-нибудь — и скажу (Л., 5, 2, 11).
Что касается других неопределенных местоимений, то местоимения на -либо и не- не обнаружены ни в речи
детей, ни в речи их взрослых собеседников. Местоимения на кое- отмечаются в речи взрослых, обращенной к

93
ребенку, причем в 1/3 случаев — в конкретном ироническом значении «ты». В речи детей кое- отсутствует,
причем, по крайней мере у В., в соответствующем значении до 5 лет продолжает использоваться -то.
Таким образом, второй этап освоения неопределенных местоимений протекает неоднородно. Некоторые
дети продолжают широко использовать -то и минимально — -нибудь; некоторые дети одинаково активно
используют как -то, так и -нибудь, оставляя за -то референтные значения. В целом главным событием второ-
го этапа можно назвать разделение референтного и нереферентного неопределенного значения: нереферент-
ные и неконкретные значения начинают обозначаться -нибудь, в то время как любые конкретные референт-
ные значения (референт, неизвестный и известный говорящему) продолжают выражаться при помощи -то.
Весь процесс освоения неопределенных местоимений можно схематично представить следующим обра-
зом: обобщенное неопределенное значение (-то; до 3 лет) — расчленение значения на референтное и нерефе-
рентное (-то и -нибудь; от 3 до 5—6 лет) — дальнейшее членение, выделение дробных значений, освоение
местоимений других серий (после 5—6 лет). К сожалению, в данном исследовании ни у одного из детей не
удалось проследить переход от второго к третьему этапу. В дальнейшем предлагается расширить исследова-
ние за счет данных речи детей старшего возраста, в том числе школьного.

Примечания
1
Исследование выполнено при поддержке гранта Российского научного фонда 14-18-03668 «Механизмы
усвоения русского языка и становление коммуникативной компетенции на ранних этапах развития ребенка».
2
Имена зашифрованы, буква не обязательно соответствует первой букве имени.
3
Возраст приводится в формате «количество полных лет, месяцев, дней».

Список литературы
1. Доброва, Г. Р. Онтогенез персонального «речевого» дейксиса / Г. Р. Доброва // Педагогическое образо-
вание в России. — 2014. — № 5. — С. 163—168.
2. Крылов, С. А. О семантике местоименных слов и выражений / С. А. Крылов // Русские местоимения:
Семантика и грамматика. — Владимир, 1989. — С. 5—12.
3. Офицерова, Е. А. Дневник. Рукопись / Е. А. Офицерова. — Санкт-Петербург, 2006.
4. Падучева, Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью / Е. В. Падучева. — Моск-
ва,1985.
5. Падучева, Е. В. Местоимение. Материалы для проекта корпусного описания русской грамматики /
Е. В. Падучева (http://rusgram.ru). На правах рукописи. — Москва, 2016.
6. Gagarina, N. Anaphoric pronominal reference in Russian and German narratives: bilingual and monolingual
settings / N. Gagarina // Zeitschrift für Slawistik. — 2009. — № 53 (3). — P. 326—338.
7. Haspelmath, M. Indefinite pronouns / М. Haspelmath. — Oxford, 1997.
8. Serratrice, L. The acquisition of reference / L. Serratrice, Sh. E. M. Allen (Eds.). — Amsterdam, 2015.
9. Warnke, S. The acquisition of indefinite pronouns in English. Seminar paper / S. Warnke. — Jena, 2008.

Г. М. Крылова
Дальневосточный федеральный университет, Владивосток, Россия
krylova.gm@dvfu.ru

РАЗВИТИЕ СИНТАКСИЧЕСКОГО ПОТЕНЦИАЛА СЛОВА

(НА МАТЕРИАЛЕ ОБРАЗОВАНИЙ СО СЛОВОМ «ВАРИАНТ»)

В работе описаны и проанализированы устойчивые сочетания разной степени фразеологизации со словом вариант, которые
показывают расширение синтаксических возможностей формы слова: от употребления в качестве зависимого компонента
словосочетания до употребления в качестве конструктивного компонента структуры предложения и в изолированной пози-
ции. Рассматриваются примеры функционирования таких сочетаний, как без вариантов, не вариант, как вариант.
Ключевые слова: аналитизм, полифункциональность, синтаксические возможности, форма слова, эквивалент слова.

Krylova Galina Mikhailovna, Far Eastern Federal University, Vladivostok, Russia

krylova.gm@dvfu.ru
The development of syntactical potential of the word (on the material of combinations with the word «вариант»)
The paper gives the description and the analysis of phraseological combinations having the different level of phraseology with the
word «вариант». The analysis revealed the increase of the syntactical potential of the word form: as a subordinate part of a combi-

94
nation as well as a structural component in the sentence, and even in the isolated position. Such examples as «без вариантов», «не
вариант», «как вариант» are being considered in the paper.
Keywords: analytism, polyfunctionality, syntax potentialities, word form, an equivalent of the word.

Одним из активных процессов в современном русском языке, затрагивающих как лексическую, так и грамма-
тическую его системы, является возникновение и развитие так называемых эквивалентов слова — неоднословных
образований, имеющих признаки как слова, так и устойчивого сочетания и соотносимых с разными частями речи.
«Словарь эквивалентов слова» Р. П. Рогожниковой содержит описание около 1500 таких единиц [5]. Вопрос о ста-
тусе подобных единиц подробно рассматривается в статье А. Мустайоки и В. Копотева [2]. Их количественный
рост, особенно в сфере служебной лексики, рассматривают и как проявление тенденции к аналитизму в строе рус-
ского языка [6]. Цель статьи — проанализировать некоторые неоднословные сочетания со словом вариант, харак-
теризующиеся разной степенью устойчивости (фразеологизации) и выполняющие в тексте функции слов разных
частей, продемонстрировав, таким образом, их синтаксические возможности.
Мы выбрали три единицы, образованные на базе слова вариант: без вариантов, не вариант, как вариант.
Каждая из них полифункциональна и может быть объектом отдельного описания, ниже мы покажем как об-
щие, так и характерные для каждой из них функции.
1. Употребление в качестве адвербиальной формы при глаголе или существительном (аналог наречия или
неизменяемого прилагательного): Год продержался Ваня, а к четвертому семестру все, казаться стало,
выгонят без вариантов (С. Солоух. НКРЯ1); Ипотека без вариантов (заголовок). В «Большом словаре рус-
ской разговорной экспрессивной речи» В. В. Химика сочетание без вариантов приводится как фразеологизм
в словарной статье существительного вариант: «Без вариантов. Разг. Непременно, обязательно. Обычно в
ответ на вопрос, просьбу, как выражение согласия» [1, 69].
2. Употребление в позиции предиката. Употребление в позиции сказуемого двусоставного предложения
характерно прежде всего для «лексемы» не вариант. Новые современные заводы везде не построишь. То-
тальная модернизация сейчас тоже для компании не вариант. Фактически у нас один путь — поиск внут-
ренних резервов (РБК Дейли. 2013.11.29. НКРЯ); Раз уж выбились в финал, проигрывать — вообще не вари-
ант… (Советский спорт, 2012.04.26. НКРЯ); Звучит убедительно, но все равно, думаю, это — не вариант.
(А. Савельев). Больница не может оплачивать иск за счет ОМС. Это не вариант (Известия, 2013.02.27.
НКРЯ). Случаи употребления в качестве главного члена односоставного предложения являются единичными.
Можно на автобусе/ но задорого/ по мне так не вариант (Устная речь. НКРЯ); Тебе не вариант быть с
кем-то, но и одной тебе никак (песня). Для сочетания без вариантов характерно функционирование в син-
таксической структуре с субстантивированным местоимением-прилагательным это в позиции подлежащего:
Кассеты должны продаваться, это без вариантов (А. Нилов. НКРЯ). Конструкции это без вариантов и
это не вариант приобретают признаки фразеологизации и используется в прагматических целях для усиле-
ния позиции говорящего и коммуникативного давления на адресата. В такой же конструкции используется
сочетание как вариант, которое обозначает оценку говорящим содержания предыдущего высказывания: А с
Эльбидаевым, думаю, стоит поработать негласно. Если только, конечно, он и в самом деле проживает в
Мытищах. Например, установить наружку и прослушку телефонов. Но это — как вариант. На месте раз-
берусь (Н. Леонов, А. Макеев).
3. Функционирование в качестве средства организации текста. Расширение круга единиц, которые исполь-
зуются для связи отдельных предложений и текста, является одной из активных тенденций в синтаксисе рус-
ского языка. Для обозначения средств межфразовой связи часто используется термин «скрепа». В позиции
скрепы или «скрепы-фразы» (в понимании А. Ф. Прияткиной [3]) употребляется сочетание как вариант: Аг-
рессивные действия могут иметь как внешний, так и внутренний вектор. Как вариант, просыпается нездо-
ровый интерес к теме добровольного ухода из жизни («Знание — сила», 2013. НКРЯ); Она (формула) будет
изменена, как сейчас обсуждается. Как вариант — посмотреть на международный опыт, ввести несте-
пенную формулу, обычную формулу расчета внутренней доходности (Известия, 2014.02.04. НКРЯ).
4. Употребление в синтагматически изолированной позиции. В связи с ограниченным обьемом статьи, в
этом разделе мы приводим примеры употребления сочетаний со словом вариант, относящиеся к разным
уровням организации предложения и текста. Объединяет их то, что во всех случаях анализируемая «лексема»
либо выделена с помощью интонации, что отражено в пунктуационном оформлении, либо употребляется в
синтаксически независимой позиции: в качестве ответной реплики в диалоге или как заголовок. Вводное со-
четание: Эти настроения выражались в культе сильного и щедрого императора или, как вариант, доброй
«матушки-императрицы» («Родина, 2009. НКРЯ). Парцеллят или синтагматически изолированный отрезок
текста: И муж замолчит. А потом муж попрощается и положит трубку. Вот и все. Без вариантов
(В. Токарева. НКРЯ); И что теперь-то уж он меня наверняка прикончит. Без вариантов. Особенно если его
заподозрят (В. Белоусова. НКРЯ); Она попробовала освободить руки, вытягивая их из ремней, но от ее дви-
жений ремни затягивались еще туже. Не вариант (П. Волошина, Е. Кульков). Ответная реплика в диалоге:
«Оливье? — Не вариант!» (Интернет-журнал. НКРЯ); Сейчас — нет. Категорически. — Без вариантов? —
Без вариантов (А. Слаповский. НКРЯ); — Хочешь сказать, — неспешно подытожил охотник, — что мы с
95
ним знаем друг друга в лицо? — Как вариант (Н Попова). Употребление в качестве заголовка (или в составе
заголовка): Д. Казаков «Без вариантов» (роман); Без вариантов (Новости Волгограда. 05.03.2016); Не вари-
ант; Как вариант — названия музыкальных групп; С. Ковалевский. Как вариант… (название стихотворе-
ния). Все три названных сочетания зафиксированы и в качестве имен пользователей и названий групп в соци-
альных сетях, а сочетания без вариантов и не вариант используются в составе так называемых интернет-
мемов, креолизованных текстов, содержащих картинку и подпись к ней.
Основной сферой употребления всех отмеченных нами сочетаний является интернет-коммуникация, уст-
ная речь и язык СМИ. В предисловии к «Большому словарю русской разговорной экспрессивной речи» отме-
чается сниженный разговорно-деловой характер таких форм, их появление объясняется установкой на дина-
мичность жизни современного города, на простоту обозначения, понимаемую как оперативную экономность
и стереотипность номинаций [1]. Они служат для удовлетворения коммуникативно-прагматических потреб-
ностей носителей языка. Анализ данных сочетаний позволяет показать взаимодействие лексики и грамматики
в процессе порождения высказывания и построения текста и проиллюстрировать активные тенденции в раз-
витии эквивалентов слова: образование на основе знаменательных слов аналитических сочетаний, выпол-
няющих функции наречий, служебных и модальных слов, и их стилистическая дифференциация [4, 136];
расширение синтаксической сочетаемости и синтаксических возможностей так называемых «свободных»
синтаксических форм имени — синтаксем в понимании Г. А. Золотовой, связанное с процессами грамматика-
лизации отдельных форм и с проявлениями аналитизма в грамматическом строе; тенденцию к позиционной
отдельности словоформ, расчлененности и сегментированности конструкций, характерную для современного
синтаксиса [7, 221].

Примечания
1
Так обозначены примеры, взятые из Национального корпуса русского языка.

Список литературы
1. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи. — Санкт-Петербург, 2004.
2. Маустайоки, А. К вопросу о статусе эквивалентов слова типа потому что, в зависимости от, к сожа-
лению / А. Маустайоки, М. Копотев // Вопросы языкознания. — 2004. — № 3. — С. 88—107.
3. Прияткина, А. Ф. Текстовые «скрепы» и «скрепы-фразы» (о расширении категории служебных единиц
русского языка) / А. Ф. Прияткина // Предложение. Текст. Речевое функционирование языковых единиц. —
Елец, 2002. — С. 90—100.
4. Рогожникова, Р. П. Современное развитие эквивалентов слова / Р. П. Рогожникова // Материалы меж-
вуз. конференции, посвященной 80-летию со дня рождения проф. Г. П. Уханова : сб. тезисов и ст. — Тверь,
1998. — С. 130—137.
5. Рогожникова, Р. П. Толковый словарь сочетаний, эквивалентных слову / Р. П. Рогожникова. — Москва,
2003.
6. Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного
языка. — Москва, 1968.
7. Сергеева, Г. Н. Тенденции в употреблении эквивалентов слова в современном газетном тексте /
Г. Н. Сергеева // Лексикализованные словоформы: динамика языкового развития: избранные работы: к 60-
летию кафедры русского языка. — Владивосток, 2017. — С. 209—223.

Н. В. Патроева
Петрозаводский государственный университет, Россия
nvpatr@list.ru

ПРОБЛЕМЫ ОПИСАНИЯ СИНТАКСИЧЕСКОЙ ФОРМЫ ПОЭТИЧЕСКОГО ВЫСКАЗЫВАНИЯ1

В статье излагаются основные принципы описания структурных схем предложений, применяемые в русском синтаксиче-
ском поэтическом словаре. «Cинтаксический словарь русской поэзии» по своему предназначению является сводным пи-
сательским словарем, представляющим общую картину формирования синтаксических норм русской поэзии в тесной
связи с жанром, метрикой и строфикой стихотворных произведений. Одной из задач словаря является классификация
структурных типов предложений и описание моделей синтаксических единиц, используемых представителями русской
поэтической классики.
Ключевые слова: поэтический словарь, синтаксический словарь, поэтический синтаксис, русская поэзия, история русского
литературного языка.

96
Patroeva Natalja Victorovna, Petrozavodsk State University, Russia
Problems of description of syntactic form of poetic utterance
nvpatr@list.ru
The article shows the basic principles of describing the structural schemes of the sentences used in the Russian syntactic poetic
vocabulary. Syntactic dictionary of the Russian poetry» by its mission will become a free writer’s dictionary, representing the
overall picture of the formation of the syntactic rules of the Russian poetry in close connection with the genre, metrics and stanza
of the poetic works. One of the tasks of the dictionary is the classification of the structural types of the sentences and the descrip-
tion of the models of the syntactic units used by the representatives of the Russian poetic classics.

Keywords: poetic dictionary, syntactic dictionary, poetic syntax, Russian poetry, history of Russian literary language.

Лаконично сформулированное Филиппом Федоровичем Фортунатовым на рубеже ХIХ и ХХ в. учение о

форме слова оказалось мощным генератором новых лингвистических идей, на многие десятилетия обусло-
вившим плодотворное развитие самых разных отраслей и школ языкознания как в России, так и за ее преде-
лами, и легло в основу современной грамматической теории. Глава Московской школы неограмматизма дек-
ларировал изучение формального аспекта «законченных» и «незаконченных» «словосочетаний» [8] в качест-
ве главной задачи синтаксиса. Учение о формуле предложения, его схеме, абстрактной модели,
оформившееся в рамках Пражской лингвистической школы [7] и нашедшее отражение в академических
грамматиках русского языка 1970 и 1980 г., — один из итогов этих разысканий. Несмотря на полувековой
возраст шведовской концепции, со всеми ее неоднократно уже обсуждавшимися в научных кругах «плюса-
ми» и «минусами», противоречиями и недостатками, она остается важной вехой, подытожившей многолетние
поиски зарубежных и отечественных синтаксистов и до сих пор порождает, xотя уже и не столь оживленные,
как еще несколько десятилетий назад (см., например, [10], [2], [5], [4],[9]), дискуссии о традиционных и но-
вых подходах к анализу грамматических явлений.
Бедность абстрактного моделирования, сугубо формально-грамматического описания языка, конечно же,
сразу выявляется при обращении к конкретным речевым фактам, живому дискурсу, контексту, а также при
переходе от синхронного аспекта анализа к диахроническому, заметим, однако, что трудно переоценить ог-
ромный вклад «Формальной лингвистической школы» в осознание языка как единого, целостного организма,
многоуровневой иерархической системы форм, в качестве неотъемлемой и исходной точки любых лингвис-
тических поисков, в том числе в области функционально-коммуникативного и логического синтаксиса. Здесь
мы сошлемся на мнение К. Г. Красухина, который в статье, посвященной книге Ю. С. Степанова «Индоевро-
пейское предложение» 1989 г., писал: «Понятие структурной схемы предложения является для синтаксиса
центральным. Именно оно позволяет представить синтаксис как подвижный, но вместе с тем четко структу-
рированный континуум, на который и накладывается сетка структурных схем, заполненных лексическими
вхождениями. История же синтаксиса есть история схождений и расхождений структурных схем, постоянно
трансформируемых» [3; 71]. Таким образом, описание памятников, принадлежащих разным периодам в исто-
рии литературного языка, с опорой на теорию и практику структурного синтаксиса помогает достаточно чет-
ко представить различия, динамику, тенденции трансформаций, архаику и новации в области грамматическо-
го строя языка.
Составляемый с 2015 г. на кафедре русского языка ПетрГУ синтаксический поэтический словарь одной из
своих задач ставит описание истории русского грамматического строя середины XVIII — первой половины
XIX в., эпохи между Кантемиром и Лермонтовым, когда ведущими жанрами были стихотворные, а реформа-
торами литературной речи — поэты (Тредиаковский, Ломоносов, Карамзин, Пушкин), поэтому применение в
качестве процедуры такого описания составление структурных схем поэтических высказываний представля-
ется вполне правомерным и адекватным поставленным задачам, несмотря на то что в истории русской фило-
логии высказывались различные мнения о том, что является единицей стихотворной речи: строка или пред-
ложение? Объектом систематизации и описания в «нелексическом» словаре поэтической речи являются про-
стые и сложные конструкции, участвующие в построении стихотворных текстов, поскольку не строка, а
именно предложение претендует на роль единицы синтаксического уровня, оформляющей мысли поэта, а
строка — единица ритмического членения, при этом, конечно же, тесно связанная с членением синтаксиче-
ским.
В силу того, что представленные в академических «Грамматике современного русского литературного
языка» 1970 г. и «Русской грамматике» 1980 г., а также в работах Н. Ю. Шведовой и В. А. Белошапковой пе-
речни структурных схем разнятся и к тому же предполагают очень высокую степень абстрагирования от кон-
кретной речевой ситуации, контекстуальных условий, коммуникативной установки и лексического наполне-
ния высказывания, в рамках данного лексикографического издания применена методика более подробного
описания модели предложения, несмотря на то что структурная схема зиждется на принципе предикативного
минимума.
При этом представленная в словаре схема, конечно, согласно установившейся уже грамматической тради-
ции, отражает прежде всего состав грамматической основы: схематическая передача даже обязательных вто-
97
ростепенных членов не только нарушала бы эту традицию, но и перегрузила бы описание моделей, поскольку
нераспространенные предложения в поэзии крайне редки, единичны, и, напротив, более 80 % в среднем со-
ставляют сложные и осложненные, с многочисленными обособлениями, однородными рядами и группами
распространителей разного ранга; приведем пример вполне типичного для стихотворного дискурса высказы-
вания и схемы (не с латинскими, а русскими условными обозначениями), сопровождающей его характеристи-
ку в синтаксическом словаре.
При описании подлежащего уточняется, именем или местоимением выражается этот главный компонент,
поскольку местоимения играют особенно важную роль в лирике, будучи зачастую единственным обозначе-
нием лирического героя и адресата. В схеме отражается присутствие синтаксически и фразеологически свя-
занных главных компонентов, бытийные, ментальные и некоторые другие семантические типы предикатов в
позиции грамматического центра. При характеристике сказуемого, как видно из примеров, указывается тип
материально выраженной связки (отвлеченной, модальной или фазисной, с описанием морфологического ее
выражения), так как связка оказывает существенное влияние на модальность поэтического высказывания. Как
показывают наблюдения, состав полузнаменательных связок в русской лирике представлен очень широким
спектром и разнообразными модальными оттенками.
В представленных в синтаксическом словаре схемах фиксируется наличие дуплексива, тесно связанного с
предикативным центром предложения в целом, так как модально-предикативная характеристика субъекта,
передаваемая не только основным предикатом, но и дуплексивом, несомненно, участвует в формировании
семантики художественного высказывания в качестве ядерных ее составляющих.
В свободных структурных схемах, используемых при описании поэтических высказываний, учитывается
порядок следования компонентов, доказывающий присутствие / отсутствие инверсии, широко распростра-
ненной в поэзии, и наличие однородных главных компонентов, демонстрирующее расширение границ поэти-
ческой референции, отсылающей одновременно к нескольким субъектам либо ситуациям.
Если членение предложения на главные и второстепенные члены затруднено в силу идиоматичности фра-
зы (устойчивости построения, например: Так и мне беда с тобой (И. И. Дмитриев)), то подобные модели с
ослабленной членимостью отнесены к разделу «Фразеологизированные предложения». Если фразеологизиро-
ванные модели используются в составе сложных, то отмечаются в структурной схеме пометой фраз. Напри-
мер, предложение Но без товарища и радость нам не в радость: Желаешь для себя, а ищешь разделить!
(И. И. Дмитриев) сопровождено схемой [фраз.]: [гл.], а [гл.]!
Таким образом, опыт работы над синтаксическим поэтическим словарем показывает, что учет только пре-
дикативного минимума предложения при представлении построения поэтического высказывания является
далеко не достаточным, если мы при составлении схемы стремимся не только квалифицировать тип предло-
жения, но и подчеркнуть его модально-предикативную семантику, функциональную нагруженность и участие
в создании того или иного типа риторического приема. Разумеется, примененные в словаре принципы состав-
ления схем не позволяют сделать список моделей закрытым, хотя в итоге этот список окажется, вероятно, все
же вполне обозримым, несмотря на отражение инверсий, связок, дуплексивов, синтаксически не членимых
главных компонентов, поскольку известное разнообразие распространителей грамматического центра в схему
не включается, а порядок расположения элементов схемы, даже расширенной за счет связок, дуплексивов и
однородных подлежащих либо сказуемых, варьируется все же только в определенных логикой развертывания
поэтической фразы пределах.
И все же структурная схема оказывается в синтаксическом поэтическом словаре характеристикой, скорее,
предложения, чем высказывания: схема передает статику, стандартность состава и закрытость абстрактной
модели, высказыванию же свойственны открытость и динамизм развертывающейся согласно коммуникатив-
ному и индивидуальному эстетическому заданию авторской мысли. Как замечал по этому поводу
Н. С. Поспелов, «между предложением как структурной базой высказывания и высказыванием как реализа-
цией предложения в речи существует сложное дисимметрическое соотношение. Жесткому централизму
предложения соответствует динамическая периферийность.., индивидуализм и творческое начало в построе-
нии высказывания» [6; 123].
Классификация и описание синтаксических конструкций проводились с опорой на традиционную для рус-
ской грамматики и отраженную в академической «Грамматике русского языка» 1952—54 гг. под редакцией
акад. В. В. Виноградова и во многих учебных пособиях для высшей школы (см., напр. [8: 2013]) типологию
простых и сложных предложений, синтаксических отношений и связей, хотя для современной лингвистики
характерно многообразие теоретико-методологических подходов к дефиниции и классификации предложения
как основной синтаксической единицы: структурный (формальный), семантический (логический), коммуни-
кативный (функциональный) и др. Несмотря на то, что в последнее время ученых-синтаксистов все больше
привлекают семантический и функциональный аспекты анализа предложения, а модель построения пассив-
ной грамматики постепенно вытесняется грамматикой активной (грамматикой адресата, а не субъекта речи —
идея, высказанная Л. В. Щербой и развиваемая в современной лингвистике Ю. Н. Карауловым,
Б. Ю. Норманом), было бы неверно утверждать бесперспективность долго господствовавшей структуралист-

98
ской парадигмы, как и традиционной (классической) грамматики, с универсальностью, как будто очевидной
простотой и доступностью ее типологии, притом что и здесь остается немало спорных вопросов, требующих
своего решения и доныне. Между тем коммуникативный и семантический синтаксис не могут пока похва-
статься подобной всеохватностью интерпретации синтаксических феноменов: пока специалистами в этой об-
ласти описаны только отдельные семантические разновидности и коммуникативные типы предложений-
высказываний. Поскольку перед создателями «Синтаксического словаря русской поэзии» стояла задача
фронтального описания всех синтаксических конструкций, используемых русскими поэтами, авторами сло-
варя в качестве главной была выбрана традиционная грамматическая типология простых и сложных предло-
жений.
Разработанная в рамках проекта новая методика лексикографического представления поэтических контек-
стов предоставляет возможность отбора единиц: а) по структурной схеме или типологической рубрике (про-
стое или сложное предложение, элементарное (в том числе с расширителем модели в виде однородного ряда)
или осложненное, двусоставное или односоставное, сложное бинарное либо многочастное предложение);
б) по типу синтаксических связей и количеству частей (для полипредикативных конструкций); в) по виду
синтаксических отношений (для сложных предложений); г) по модальной характеристике (утвердительное,
обще- или частноотрицательное); д) по полноте / недостаточности состава (полное, неполное, эллиптиче-
ское); е) по принадлежности к так называемым «элементам текста», т. е. экстра-, а не интрапредложенческим
феноменам (заглавиям, нечленимым, выраженным частицами, междометиями, модальными словами, синтаг-
мам, обращениям, сегментам типа именительного или инфинитива темы, парцеллятам, парантезам, представ-
ляющим собой автономные синтаксемы); ж) по длине (количеству слов, строк-стихов, строф, составляющих
конструкцию); з) по типу осложнителей (фиксируется присутствие в предложении обособленных оборотов,
вводных либо вставных синтагм, обращений, сегментированных или присоединительных элементов) либо
расширителей модели — однородных рядов; и) по соотнесенности с жанром, видом строфы или астрофиче-
ской композицией, метрической схемой, с указанием наличия переноса как свидетельства несовпадения син-
таксического и стихового членения текста); к) по риторическому приему (фигуре речи). В результате пользо-
ватель будущего словаря может получить список всех синтаксических примеров (контекстов), относящихся к
рассматриваемому типу конструкции, ритмо-метрической схеме, строфическому / астрофическому типу по-
строения, жанровой разновидности, а при также выяснить распространенность того или иного типа синтакси-
ческих структур в стихотворном творчестве выбранного автора либо ряда поэтов, относящихся к одной лите-
ратурной школе, направлению, методу (с целью выявления стилистических синтаксических доминант).

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект «Синтаксический словарь русской
поэзии XIX века», № 17-04-00168.

Список литературы
1. Виноградов, В. В. Стиль прозы Лермонтова / В. В. Виноградов // Виноградов В. В. Избранные труды:
Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. — Москва, 1990. — С. 182—270.
2. Золотова, Г. А. Очерк функционального синтаксиса русского языка / Г. А. Золотова. — Москва, 1973.
3. Красухин, К. Г. Некоторые проблемы реконструкции индоевропейского синтаксиса (В связи с выходом
книги Ю. С. Степанова «Индоевропейское предложение». М., 1989) / К. Г. Красухин // Вопросы языкознания.
— 1990. — № 6.
4. Ломтев, Т. П. Структура предложения в современном русском языке / Т. П. Ломтев. — Москва, 1979.
5. Москальская, О. И. Проблемы системного описания синтаксиса / О. И. Москальская. — Москва, 1974.
6. Поспелов, Н. С. Предложение как формула и предложение как высказывание / Н. С. Поспелов // Поспе-
лов Н. С. Мысли о грамматике: Избранные труды. — Москва : Наука, 1990.
7. Русская грамматика. — Praha, 1979. — T. 1—2.
8. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение / Ф. Ф. Фортунатов // Фортунатов Ф. Ф. Избранные
труды : в 2 т. Т. 1. — Москва, 1956.
9. Черемисина, М. И. О структурной модели и семантике предложения / М. И. Черемисина, Т. А. Колосов
// Вопросы грамматики и лексикологии в историческом и синхронном освещении. — Новосибирск, 1994.
10. Шведова, Н. Ю. Вопросы описания структурных схем простого предложения / Н. Ю. Шведова // Вопр.
языкознания. — 1973. — № 4.

99
 С. А. Мачульская
Петрозаводск, Россия
svama@bk.ru

ПРОБЛЕМЫ ДЕФИНИЦИИ ОДНОФУНКЦИОНАЛЬНЫХ КОМПОНЕНТОВ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

В статье освещаются основные проблемные вопросы терминоупотребления в области синтаксической однородности и

однородных членов предложения.
Ключевые слова: синтаксис русского языка, однородные члены предложения.

Machulskaja Svetlana Anatoljevna, Petrozavodsk, Russia

svama@bk.ru
The problems of definition of one-function components of a sentence
The article highlights the main problematic issues of terminology in the field of syntactic homogeneity and homogeneous terms of
the sentence.
Keywords: syntax of the Russian language, homogeneous members of the sentence.

Непосредственно термин «однородные члены предложения» был впервые введен А. М. Пешковским в на-
чале XX в. в его главной книге «Русский синтаксис в научном освещении». Причем за сто лет существования
у этой дефиниции появилось множество синонимов: «(много)кратные», «расширенные» и «дублированные»
члены предложения, «слабые группы слов», «открытые сочетания», «незамкнутые ряды слов», «социативные
синтагмы», «сочинительные сочетания (словосочетания)», «словесные ряды» и др. Так, В. Н. Перетрухин
считает, что сам термин «однородные члены предложения» неудачен, поскольку «ориентирует не на целост-
ное семантико-синтаксическое образование, а на совокупность одноименных членов, каждый из которых за-
нимает особое синтаксическое место» [5; 7], распространяет и даже осложняет структуру предложения.
В. Н. Перетрухин предлагает употреблять вместо термина «однородные члены предложения» — «расширен-
ный» или «кратный» член предложения, поскольку «функциональное тождество словоформ — результат
внутримодельного процесса расширения, при котором структурная схема предложения не распространяется и
тем более не осложняется» [5; 7].
Исходя из представленных наименований, можно судить о разнообразии подходов и большой субъектив-
ности лингвистических исследований в изучении интересующей нас проблемы.
Об этом же свидетельствуют разногласия в терминологических наименованиях предложений с однород-
ными сказуемыми, обозначить которые следует отдельно. Как известно, в XIX в. Н. И. Греч определил по-
добные предложения как «слитные» (данное название использовали также Ф. И. Буслаев, А. М. Пешковский,
Н. С. Поспелов). При этом вызывает интерес аргументация исследователями данного термина. Например,
немецкий ученый И. Аделунг обосновывает понятие «слитные предложения» тем, что в них «стянуты своими
глагольными частями несколько предложений» [12; 3]. Н. И. Греч пытается определить грамматическую спе-
цифику слитных предложений, но не выходит за рамки старой логической школы и рассматривает данный
тип предложений как результат слияния двух и более предложений [2]. Подобное же комментирование тер-
мина мы находим у Ф. И. Буслаева: «Слияние предложений, соединенных по способу сочинения, бывает то-
гда, когда сливаются в одно два или несколько предложений, имеющих общий им всем какой-нибудь один
член предложения, при различии прочих» [1; 286]. Д. Н. Овсянико-Куликовский в 1902 г. в работе «Синтак-
сис русского языка» отказывается от термина «слитные предложения» и предлагает другое наименование, а
именно «предложения с параллельными членами». Но Дмитрий Николаевич еще не приходит к дефиниции
однородности в современном понимании [4]. А. А. Шахматов и А. М. Пешковский использовали термин
«слитные» уже в качестве условной характеристики предложений с несколькими сказуемыми, что обуславли-
валось необходимостью отличать подобные предложения от простых и сложных. Приведем высказывание
А. М. Пешковского: «Термин «слитное предложение» взят нами только из-за его распространенности. Сам по
себе он устарелый, так как отражает на себе прежний взгляд на эти предложения, как на происшедшие из
«слияния» отдельных предложений» [6; 295]. Таким образом, А. М. Пешковский указал на разрыв с предше-
ствующей традицией в понимании «слитных» предложений. При этом Александр Матвеевич наполнил новым
содержанием данный термин, а именно интерпретировал такие предложения как «соединенные, составлен-
ные, сцепленные» предложения, в которых можно выделить две части: «первая — все предложение с первым
однородным членом или обобщающим словом … вторая часть — второй однородный член, неполное пред-
ложение» [6; 354]. Такую же точку зрения о «слитном предложении», как «синтезе ряда однородных предло-
жений, из которых только одно является полным, а все остальные представляют собой неполные предложе-
ния», выразил Т. П. Ломтев [3; 139].
Возвращаясь к вопросу о разногласиях в терминологических наименованиях предложений с однородными
сказуемыми, проиллюстрируем, как интерпретировались подобные конструкции в истории языка: предложе-
100
ние с «равнозначными частями внутри» него (Д. Н. Овсянико-Куликовский), «осложненное предложение»
(А. Г. Руднев), «переходные, синкретичные явления» (В. В. Виноградов), «моносубъектные полипредикатив-
ные конструкции» (М. И. Черемисина, А. П. Леонтьев), «предложения с однородными компонентами»
(А. М. Мухин), «односубъектные предложения с несколькими сказуемыми» (К. К. Филлипенко), «многоярус-
ные усложненные построения», на основе простого предложения (А. Ф. Прияткина) и др.
Понятие синтаксической однородности и однородных членов является недостаточно проработанным ас-
пектом в синтаксической системе русского языка. Проблема отсутствия одного традиционного определения
связана в первую очередь с тем, что не все исследователи синтаксиса русского языка, рассуждая об однород-
ных членах, объясняют, что они подразумевают под данным понятием. При этом те лингвисты, которые дают
какую-либо характеристику рассматриваемого языкового явления, зачастую вместо определения предлагают
лишь критерии выделения однородных членов, признаки, по которым их можно опознать в тексте. Здесь
важно отметить мнение А. Г. Руднева, который подчеркивает следующее: «сам термин [однородные члены]
указывает на то, что речь идет в данном случае не о лексическом значении и не о морфологическом выраже-
нии их, а о характере синтаксической связи их между собой и с определяемым членом предложения (или на-
оборот), а также об одинаковой семантико-синтаксической функции их» [8; 192]. Таким образом, он показы-
вает всю сложность дефиниции однородных членов предложения. И сложность заключается в том, что давать
толкование настоящему явлению в силу его грамматической природы представляется возможным только на
основе критериев его выделения.
Неоднозначность в определении этого синтаксического явления отражается в разнообразии взглядов ис-
следователей на него. Так, А. М. Пешковский называет однородными «члены, которые соединены или могли
быть без изменения грамматического смысла соединены союзом» [6; 399], т. е. обозначает однородность че-
рез средства ее выражения, а именно через союз, тем самым подчеркивает синтаксическую связь однородных
членов между собой.
А. Ф. Прияткина определяет однородные члены через их позиционную принадлежность в предложении.
При этом лингвист указывает на «необходимость различать синтаксическое равноправие и однородность»,
так как «типичный ряд соединяет в себе оба признака», но «так бывает не всегда» [7; 41]. В данном случае
А. Ф. Прияткина говорит о предложениях типа Каждое слово звучало значительней, серьезней, а значит, ра-
нимей. По мнению автора, в предложениях такого плана можно говорить о синтаксическом равноправии, но
интерпретировать равноправные члены таких предложений как однородные кажется трудно по причине того,
что один из членов находится в семантической зависимости от другого.
По А. Г. Рудневу, «члены предложения называются однородными, если они одинаково определяют один
из членов предложения либо определяются им, выполняя одну и ту же семантико-синтаксическую функцию»
[8; 192], т. е. «они сочинены между собой и в то же время подчиняют или зависят грамматически от опреде-
ленного слова, выполняя одну и ту же функцию, как синтаксическую, так и семантическую» [8; 154].
Несмотря на то, что нами приведены различные дефиниции однородности, мы считаем необходимым от-
разить понимание данного языкового явления З. К. Тарлановым, поскольку оно полностью применимо к син-
таксическому строю древнерусского языка. Этот исследователь называет однородными «члены предложения,
которые, выступая в тождественных функциях, одинаково относятся к какому-либо другому члену или дру-
гой форме в строе предложения» [11; 156]. Аналогичную интерпретацию дает А. Н. Стеценко в «Историче-
ском синтаксисе русского языка»: «к однородным относятся такие члены предложения, которые выполняют
одинаковую синтаксическую функцию в предложении… находятся в одинаковых синтаксических отношени-
ях к одному и тому же члену предложения» [10; 119]. Данная дефиниция свидетельствует о том, что языковед
рассматривает синтаксическую категорию однородности с позиций современного русского языка, не предла-
гая осмысления ее с точки зрения диахронии.
Таким образом, понятие синтаксической однородности остается открытым вопросом особенно при обра-
щении к изучению его в историческом аспекте.

Список литературы
1. Буслаев, Ф. И. Историческая грамматика русского языка / Ф. И. Буслаев. — Москва, 1959.
2. Греч, Н. И. Практическая русская грамматика / Н. И. Греч. — Санкт-Петербург, 1827.
3. Ломтев, Т. П. Основы синтаксиса современного русского языка / Т. П. Ломтев. — Москва, 1958.
4. Овсянико-Куликовский, Д. Н. Синтаксис русского языка / Д. Н. Овсянико-Куликовский. — Санкт-
Петербург, 1912.
5. Перетрухин, В. Н. Однородные члены предложения в современном русском языке: АДД /
В. Н. Перетрухин. — Москва, 1980.
6. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. — Москва, 1956.
7. Прияткина, А. Ф. Осложненное простое предложение / А. Ф. Прияткина. — Владивосток, 1983.
8. Руднев, А. Г. Синтаксис осложненного предложения / А. Ф. Руднев. — Москва, 1959.

101
 9. Слободинский, С. С. Что внес проф. А. А. Пешковский в разработку проблемы однородности? /
С. С. Слободинский // Очерки по русскому языку и стилистике. — Саратов, 1967. — С. 353—360.
10. Стеценко, А. Н. Исторический синтаксис русского языка / А. Н. Стеценко. — Москва, 1977.
11. Тарланов, З. К. Университетский курс русского синтаксиса в научно-историческом освещении /
З. К. Тарланов. — Петрозаводск, 2007.
12. Филлипенко, К. К. Односубъектные предложения с несколькими сказуемыми / К. К. Филлипенко. —
Казань, 1985.

102
 ФОНОЛОГИЯ, СЛОВООБРАЗОВАНИЕ, СЕМАСИОЛОГИЯ
И ОНОМАСИОЛОГИЯ: ТРАДИЦИОННЫЕ И НОВЫЕ АСПЕКТЫ
ИССЛЕДОВАНИЯ

Н. Н. Болдырев
Тамбовский государственный университет им. Г. Р. Державина, Россия
boldyrev@tsu.tmb.ru

ДОМИНАНТНЫЙ ПРИНЦИП ФОРМИРОВАНИЯ ЗНАЧЕНИЯ И СМЫСЛА1

Один из «вечных» вопросов языкознания о формировании и соотношении языкового значения и смысла в статье рассмат-
ривается с позиций когнитивного подхода, т. е. как проблема конфигурирования знаний об объекте или событии окру-
жающего мира с помощью определенных когнитивных схем разного типа: структурных, логических, пространственных,
временных, оценочных, метафорических, метонимических.
Ключевые слова: значение, смысл, доминантный принцип, когнитивные доминанты, схема.

Boldyrev Nikolay Nikolayevich, Derzhavin Tambov State University, Russia

The Dominant Principle in Meaning and Sense Construction
The article focuses on the ever-standing issue in linguistics related to meaning and sense construction and discrimination. This
problem is discussed from a cognitive perspective as the problem of structuring knowledge about objects and events of the world
with certain cognitive schemas of structural, logical, special, temporal, evaluative, metaphoric or metonymic nature.
Keywords: meaning, sense, dominant principle, cognitive dominant, schema.

Развитие любой науки определяется влиянием многих факторов, среди которых немаловажное значение
имеет появление ярких личностей и формирование вокруг них новых научных школ и направлений. К числу
таких личностей в отечественном языкознании, несомненно, относится и академик Ф. Ф. Фортунатов. Его
идеи в области фонологии, сравнительного языкознания, грамматической семантики до сих пор оказывают
влияние на дальнейшие исследования языка не только своими конкретными теоретическими и методологиче-
скими наработками, но и самой постановкой проблем, неустанным поиском новых методов анализа, которые
позволяют объяснить природу и функционирование языковых единиц и категорий на пути решения постав-
ленных проблем. Это влияние испытывают все без исключения лингвисты независимо от используемых под-
ходов и понятийно-терминологического аппарата, сталкиваясь в своей практике с «вечными» проблемами
языкознания и анализируя опыт их решения в отечественной и мировой науке. Соотношение значения и
смысла, в частности, относится к одной из таких проблем, которую мы попытаемся осмыслить с позиций со-
временного когнитивного подхода, насколько, конечно, это позволяет объем предлагаемой статьи.
В рамках классической теории номинации традиционным считается, что слово приобретает то или иное
значение на основе характерного признака обозначаемого объекта, который становится как бы представите-
лем всего объекта. Другими словами, значение слова есть осмысление, или концептуализация, конкретного
признака объекта или события. При этом одно и то же слово на функциональном уровне может передавать
разные смыслы как разные концептуализации объектов или событий, которые не обязательно связаны с его
исходным значением. В этом и заключается суть вышеназванной проблемы, которую предлагается рассмот-
реть с точки зрения соотношения ментальных и языковых структур, исходя из того представления, что репре-
зентация окружающего мира в языке опосредована сознанием, т. е. осуществляется на двух уровнях — кон-
цептуальном и языковом. На концептуальном уровне тот или иной объект представлен единицей знания о
нем — концептом, на языковом — конкретной языковой единицей. В качестве исходных теоретических ус-
тановок и методологических принципов такого подхода к заявленной проблеме будем использовать совре-
менные представления об антропоцентрической природе языка и основных познавательных процессах —
концептуализации (структурирование и осмысление мира в виде единиц знания — концептов) и категори-
зации (отнесение объектов и событий и знаний о них к определенным рубрикам опыта — категориям — и
присвоение им соответствующих названий), которые лежат в основе формирования языковых значений и
смыслов.
Антропоцентрический характер языка (и организации нашего сознания) проявляется в том, что знания о
мире и их передача в языке не являются зеркальным отражением объектов и событий и их вербализацией по
существующим образцам. Человек сам конструирует мир в своем сознании и сам выбирает конкретные сред-
ства его языковой репрезентации, каждый раз заново создавая те или иные высказывания. Как справедливо
103
считает Р. Лэнекер, конкретная языковая семантика не столько формируется под влиянием объективной си-
туации, сколько навязывается ей, поскольку значение языковой единицы не сводится к объективной характе-
ристике этой ситуации. Люди способны по-разному структурировать и толковать ее содержание [5], т. е. по-
разному интерпретировать знания о ней с помощью языка, см. также: [3; 4]. Соответственно, конкретное зна-
чение или смысл — это всегда коллективная (в рамках языкового сообщества) или индивидуальная (в созна-
нии говорящего) интерпретация обозначаемого события.
Источниками такой разной интерпретации могут быть: коллективные и индивидуальные контексты зна-
ний (когнитивные контексты), лингвистический контекст, коммуникативная ситуация, учет и оценка знаний и
социального статуса других коммуникантов в дискурсе и т. д. В качестве конкретных механизмов при этом
выступают различные способы структурирования, или схематизации, концептуального содержания, фокуси-
рование той или иной концептуальной характеристики. Иначе говоря, если снова воспользоваться определе-
нием Р. Лэнекера, значение языковой единицы включает помимо собственно концептуального содержания
определенную схему, или конфигурацию, которая накладывается на это содержание [5]. Каждая такая конфи-
гурация концептуального содержания и представляет собой отдельное значение или смысл слова. Язык как
бы форматирует то или иное концептуальное содержание в виде языковых значений и смыслов, передавае-
мых единицами разного уровня сложности и построения (в виде разных языковых форматов), используя для
этого конкретные когнитивные и языковые механизмы.
Сказанное выше позволяет говорить о доминантном принципе формирования языковых значений и смы-
слов и об определенных когнитивных доминантах, лежащих в их основе и управляющих процессами позна-
ния и вербальной коммуникации. Данный принцип предполагает ориентацию человека на собственные зна-
ния, их структуру и содержание, индивидуально значимые элементы и ценности. В качестве когнитивных
доминант могут выступать конкретные когнитивные схемы как способы конфигурирования когнитивного
содержания: часть — целое, контейнер, верх — низ, источник — путь — цель, фигура — фон и т. п., или их
отдельные элементы: внутренние или внешние границы, траектория, внутреннее пространство и др., а также
определенные оценочные концепты (ХОРОШО — ПЛОХО, ПРАВИЛЬНО — НЕПРАВИЛЬНО, ТЕПЛО —
ХОЛОДНО, НРАВИТСЯ — НЕ НРАВИТСЯ и т. д.), категории, шкалы и стереотипы, прототипические спо-
собы пропозиционализации событий, логические, ассоциативные, метафорические и метонимические связи,
таксономии природных объектов и социальные иерархии.
Рассмотрим некоторые примеры формирования разных смыслов ‘нахождение в пространстве’ и ‘быть ча-
стью пространства, принадлежать к какому-либо пространству’ с использованием когнитивной схемы кон-
тейнер, или вместилище. При этом под пространством будем понимать как физические, образованные физи-
ческими объектами в том числе социальными, так и ментальные пространства, которые могут выступать в
качестве форм осмысления окружающего мира, его структуры в языке (см. подробнее: [1;2]). В частности,
профилирование внутренних и внешних границ социального пространства и их характеристик как временных
или постоянных позволяет определить смысловые различия в таких сочетаниях, как руководитель или член
делегации; участник конференции, митинга; председатель президиума или секретарь собрания; очередь за
хлебом; во главе демонстрации, с одной стороны, и руководитель или член общественного совета; участник
Олимпиады; председатель или ученый секретарь диссертационного совета; очередь на квартиру; глава рай-
она, с другой. Эти различия проявляются в том числе в использовании соответствующих глаголов, наречий,
предлогов, актуализизующих данные границы и их временный, длительный или постоянный характер, на-
пример: просидел в президиуме конференции / на президиуме комиссии; ушел из председателей совета —
*ушел из председателей собрания; просидел в очереди к врачу — *просидел в очереди на квартиру; простоял
на митинге — ?простоял на конференции, Олимпиаде; не любить стоять в очередях (за хлебом, к врачу, *на
квартиру); прошел всю войну — *прошел всю конференцию; заглянул, зашел на митинг, собрание, на президи-
ум (‘заседание’) ассоциации — *заглянул, зашел на Олимпиаду, на президиум собрания и т. д.
Доминантный принцип формирования значений и смыслов проявляется также в индивидуальном осмыс-
лении объектов в контексте собственных знаний. Для жителей сельской местности, например, парк — это
абстракция: А зачем нам парк, когда лес кругом?! Для городских жителей парк — это конкретное место или
автобусная остановка: Пройдете через парк и повернете налево; В парке банкоматов нет; Встречаемся в
парке; У парка будете выходить? Для других говорящих — место отдыха или временной работы: В воскре-
сенье идем в парк; Завтра укладываем плитку в парке; историческое или памятное место: парк Победы. Для
четвертой группы говорящих — место постоянной работы, аналогичное многим другим, например, для сто-
рожа, дворника, полицейского, дизайнера и т. п.: У нас в парке много редких деревьев; Просим соблюдать в
парке порядок.
В качестве когнитивной доминанты формирования смысла и выбора языковых средств может выступать
профессиональный или социальный статус автора или адресата дискурса и соответствующие когнитивные
схемы представления событий, как например, в следующих высказываниях: Водитель, управляя автомобилем
Ford Escape, совершил столкновение с припаркованным автомобилем с последующим выездом на тротуар и

104
наездом на пешеходов (Газета.ru. 26.02.2017). И это вы называете прогрессом?! Раньше я был Наполеоном, а
сейчас — никто… (пациент у психиатра).
Рассматриваемый принцип формирования значений и смыслов характерен и для межкультурной комму-
никации. Дж. Псаки, представитель госдепартамента США, в свое время упоминала о «берегах» Белоруссии,
к которым немедленно будет переброшен 6-й флот США, если Белоруссия вторгнется на Украину, а коммен-
тируя фотографии донецкого ополченца, утверждала: На снимках мы видим, что эти люди, судя по внешним
признакам, явно имеют отношение к России.
Подводя итог, необходимо еще раз подчеркнуть, что значение слова представляет собой определенную
конфигурацию когнитивного содержания с помощью той или иной когнитивной схемы. Формируя конкрет-
ные значения и смыслы и выбирая средства их передачи в языке, человек ориентируется на эти схемы, кото-
рые выступают в качестве когнитивных доминант, что в целом свидетельствует о когнитивно-доминантном
принципе формирования значений и смыслов.

Примечания
1
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 18-18-00267) в Тамбов-
ском государственном университете имени Г. Р. Державина.

Список литературы
1. Болдырев, Н. Н. Проблема значения и смысла языковых единиц в контексте познавательных процессов /
Н. Н. Болдырев // В пространстве языка и культуры: Звук, знак, смысл : сб. ст. в честь 70-летия
В. А. Виноградова. — Москва, 2010. — С. 219—231.
2. Болдырев, Н. Н. Пространство и время как формы языкового сознания / Н. Н. Болдырев // Когнитивные
исследования языка. — 2016. — Вып. XXV. — С. 25—32.
3. Кубрякова, Е. С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки
зрения. Роль языка в познании мира / Е. С. Кубрякова. — Москва, 2004.
4. Barsalou, L. W. The Human Conceptual System / L. W. Barsalou // The Cambridge Handbook of Psycholin-
guistics. — Cambridge, 2012. — P. 239—258.
5. Langacker, R. Concept, Image, and Symbol: The Cognitive Basis of Grammar / R. Langacker. — Berlin ; New
York., 1991.

А. Ю. Краев
Католический университет в Ружомберке, Словакия

ЯЗЫКОВЫЕ ПРОСТРАНСТВА КАК ОДИН ИЗ СПОСОБОВ ОПИСАНИЯ

ФОНЕТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ ЯЗЫКА

В статье описывается один из новых подходов к систематизации явлений фонетического уровня языка через выделение
базовой инвариантной единицы просодии — просодемы и использование терминологии языковых пространств (фонемно-
го, просодемного и сверхпросодемного), объединённых единым управляющим параметром — просодической детерми-
нантой, которая может иметь различную качественную определённость в каждом конкретном языке.
Ключевые слова: фонетика, пространство, просодема, система, просодическая детерминанта.

Kraev Andrey Iurievich, Catholic University in Ružomberok, Slovakia

Language spaces as a way of describing the phonetic system of a language
The article gives information about a new way of systematising the phonetic language level phenomena through defining the basic
invariant unit of prosody — prosodeme and through the usage of the language spaces terminology (phoneme, prosodeme and
superprosodeme spaces), which are united by a common governing parameter — prosodic determinant qualitatively defined differ-
ently in any concrete language.
Keywords: phonetics, space, prosodeme, system, prosodic determinant.

Исследования материала фонетического уровня языка всегда занимало особое место в научных работах
основателя Московской лингвистической школы профессора Ф. Ф. Фортунатова. Можно вспомнить его тру-
ды в области исторической фонетики, а в особенности — балто-славянской исторической акцентологии (за-
кон Фортунатова — Соссюра), также научные достижения Ф. Ф. Фортунатова явили собой благодатную поч-
ву для развития идей российского структурализма (например, идей Н. С. Трубецкого и Р. О. Якобсона) в
20-е гг. ХХ в.

105
 Именно Н. С. Трубецкой в своих трудах применил системно-структурный подход к описанию фонетиче-
ской системы языка, выделив главную языковую единицу данного уровня — фонему, разработав основные
принципы ее описания, уделяя основное внимание закономерностям функционирования фонемы в речи и
языке и введя в лингвистический научный обиход понятие оппозиции языковых единиц.
С самого начала развития структуралистских идей в лингвистике и, в частности в фонетике и фонологии,
ученые признавали ценность вклада Н. С. Трубецкого в создание системного описания фонемного уровня
языка, одновременно они указывали на тот факт, что, поскольку фонетико-фонологические явления в языке и
речи не исчерпываются сегментным уровнем (звуки — фонемы), схожие закономерности и механизмы теоре-
тического описания было бы возможно применить и к так называемому просодическому уровню языка.
Предпринятые в течение нескольких десятилетий попытки такого теоретического обобщения нельзя бы было
назвать незначимыми или неуспешными, однако их характеристика и систематизация не является задачей
нашей статьи.
Новым словом в научном описании просодического уровня языка явилась монография красноярского
(Россия) профессора Н. А. Коваленко «Системный подход к фразовой просодии слова» [2], вышедшая в
1998 г. В ней проф. Н. А. Коваленко решала несколько важнейших методологических проблем, свойственных
исследованиям в данной области языкознания. Одним из основных достижений является выделение базовой
инвариантной единицы просодического уровня языка — просодемы. Согласно Н. А. Коваленко просодема —
это «языковая единица смыслоразличения, абстрагированная из речевых материальных воплощений на осно-
ве принципов минимальности, изоморфизма, внутреннего единства, инвариантности и оппозиционности»
[2, 37]. В своем исследовании, выполненном на материале немецкого языка в сравнении с русским,
Н. А. Коваленко также определяет, что минимальной просодемой может выступать двусложное слово (учи-
тывая наличие ударного и как минимум одного безударного слога) или же ритмическая группа из двух сло-
гов. Работая с материалом слов-просодем, представляющих собой назывное предложение, вопрос, положи-
тельный и отрицательный ответ на вопрос, исследователь приходит к выводу о том, что главную роль в раз-
личении языковых единиц играют связи «повествование — вопрос», а внутреннее единство просодемы
достигается существованием внутри нее, внутри ее ядра, двух разнонаправленных единиц — тонемы и акцен-
темы. Следующим шагом в исследовании является выделение оппозиций минимальных единиц-просодем на
основе дифференциальных признаков, которыми выступают: расширение/сужение диапазона частоты основ-
ного тона (ЧОТ) с увеличением количества предударных слогов, уменьшение/увеличение значения макси-
мальной ЧОТ с добавлением заударных слогов, ускорение/замедление темпа произнесения с добавлением
предударных слогов.
Дальнейшее развитие теории в рамках научной школы привело к ясному пониманию единых закономер-
ностей строения всей фонетической системы языка с выделением трех фонетико-фонологических про-
странств: фонемного, просодемного и сверхпросодемного [3]. Единой системной мерой, системным критери-
ем повторяемости данных пространств является просодическая детерминанта — мононправленное движение
частоты основного тона, сопровождающееся расширением диапазона данного параметра при увеличении ко-
личества предударных слогов. Единство пространств поддерживается функционированием двух разнона-
правленных движущих сил — детерминантной и гетерогенной, вследствие чего просодемное и сверхпросо-
демное пространства связаны между собой обратными связями: отрицательной, поддерживающей их органи-
зацию (детерминантная сила) и положительной, позволяющей системе совершенствоваться (гетерогенная
сила).
Впоследствии три вышеописанных пространства были также названы микропространством (фонемное),
макропространством (просодемное) и мегапространством (сверхпросодемное) [4].
При исследовании дискурсивных явлений Н. А. Коваленко и И. Г. Подгорбунская предложили вместе с
понятием минимального дискурса понятие фазового пространства как перехода от просодемного к сверхпро-
содемному. Также детерминанта мегапространства (сверхпросодемного) была уточнена как контингентно-
смысловая [5].
Целостность языка создается способностью системы сохранять тождественность основных свойств уров-
невых пространств в рамках конкретной языковой системы. Благодаря изоморфизму рассматриваемые уров-
невые пространства характеризуются временной и пространственной непрерывностью, что обеспечивает
языковое единство.
Связи управления материальной структурой языка, объединяя фонемное, просодемное и сверхпросодем-
ное пространства, осуществляются просодической детерминантой, представляющей собой единонаправлен-
ное движение частоты основного тона. Дифференциальным признаком просодической детерминанты, кроме
единонаправленного движения тона, является сужение диапазона частоты основного тона с увеличением ко-
личества предударных слогов в слове-фразе.
Вопрос о выборе управляющего параметра является одним из наиболее существенных и вместе с тем
трудных. Как выяснилось, оптимальное управление осуществляется просодической детерминантой, которая
обеспечивает устойчивое состояние каждого конкретного языка. Как показали эмпирические данные, для

106
германских языков (английский [6, 57], немецкий) просодическая детерминанта характеризуется восходящей
звучностью, а для русского языка — нисходящей. Доминирующее качество просодической детерминанты
образует ту среду, ауру, в которой взвешиваются и определяются удельные веса всех остальных параметров.
Принцип доминирования одной стороны материального объекта по отношению к другим лежит в основе идеи
о существовании решающего звена в единой цепи явлений, которое служит ключом к решению проблемы в
целом. Это единая системная мера или, другими словами, предпочтительный способ существования системы
языка.
Просодическая детерминанта лежит в основе формирования механизма устойчивости и надежности языка,
а для этого она должна обладать следующими необходимыми для нее свойствами:
1. Единообразие, которое следует понимать так, что все уровни языка, начиная с фонемного — через про-
содемный (уровень слов-фраз) и кончая уровнями сложных высокоорганизованных языковых структур, про-
являют в речи регулярность и повторяемость.
2. Движение частоты основного тона внутри гласного стремится к восхождению тона, оно как бы делает
«разбег», чтобы завершиться на максимуме параметра в последней трети гласного, если это фонемный уро-
вень, в последнем слоге однословного вопроса и в последнем слове неоконченной синтагмы.
3. Устойчивое состояние, неизменность — это стремление к еще большей сбалансированности двух сил —
детерминантной и гетерогенной при ведущей роли просодической детерминанты.
4. Гармоничность, осуществляемая детерминантой в процессе функционирования и развития; гармония
требует при любом потрясении быстро, насколько это возможно, вновь обретать внутреннюю соразмерность.
5. Однонаправленное реагирование, самонастраивание по единому синтезирующему принципу, реализуе-
мое детерминантой.
6. Восстановительная реакция в случае нарушения баланса детерминантной и гетерогенной сил.
7. Диапазон действия просодической детерминанты зависит от ее исторически сложившегося потенциала.
В ее задачи входит формирование структуры фразовой просодии языка и речи, она предрешает организацию
соответствующей структуры и прогнозирует все последующие шаги ее реализации в речи. Осуществляя ру-
ководство всей схемой процесса, просодическая детерминанта ответственна за взаимозависимости связей в
структуре языка. Иными словами, все остальные связи приспосабливаются к просодической детерминанте.
Связность отражает определенный тип связи, способность ее реализации в строго определенном порядке. В
отличие от детерминантных связей, другие связи выступают как позиционно обусловленные. Просодическая
детерминанта обуславливает и обеспечивает их индивидуальную избираемость. Таким образом, вырабатыва-
ется стереотип фразовой просодии, с годами упорядочиваясь, оттачиваясь в едином исторически сложившем-
ся целом. Значимость просодической детерминанты в этом процессе заключается в том, что она обеспечивает
направленность структуры в ее функционировании и развитии, т. е. регламентирует всю направленность про-
цесса речи.
8. Просодическая детерминанта — это конкретизация того свойства языка, которое Гумбольдт связывал с
понятием «дух языка» [1], а Сепир называл «глобальным чертежом языка» [7].

Список литературы
1. Звегинцев, В. А. Структурная лингвистика и теория экономии А. Мартине / В. А. Звегинцев //
А. Мартине. Принцип экономии в фонетических изменениях. — Москва, 1960. — С. 3—25.
2. Коваленко, Н. А. Системный подход к фразовой просодии слова / Н. А. Коваленко. — Красноярск, 1998.
3. Коваленко, Н. А. Просодема и сверхпросодемное языковое пространство / Н. А. Коваленко // Вестник
Красноярского государственного педагогического университета им. В. П. Астафьева. — 2006. — № 3. —
С. 7—11.
4. Коваленко, Н. А. Субстанциональный и информационный объем минимального интерактивного дискур-
са / Н. А. Коваленко // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. — 2012. —
№ 2 (18). — С. 117—121.
5. Коваленко, Н. А. Модификация управляющего параметра в самоорганизующейся системе языка /
Н. А. Коваленко, И. Г. Подгорбунская // Вестник Челябинского государственного университета. — 2014. —
№ 10 (339). — С. 78—80.
6. Краев, А. Ю. Структура просодического уровня слова-фразы в английском языке / А. Ю. Краев // Вест-
ник Иркутского государственного лингвистического университета. Языковое сознание и образ мира. Сер.
Психолингвистика. — 2004. — № 8. — С. 50—58.
7. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи / Э. Сепир. — Москва, 1993.

107
 Л. В. Табаченко
Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону, Россия
lyudmila-tabachenko@yandex.ru

РУССКОЕ ПРИСТАВОЧНОЕ ВНУТРИГЛАГОЛЬНОЕ СЛОВООБРАЗОВАНИЕ:

ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

В истории внутриглагольной префиксации позиционных глаголов выделяется 3 типа деривационных моделей: простран-
ственный, модификационный фазисно-временной и мутационный. Развившаяся на базе пространственности результатив-
ность глагольных приставок переносилась на ось времени и на количественно-оценочный характер протекания действия
(модификационная модель), а также на смежные ситуации полиситуативного комплекса, обозначаемого глагольным при-
ставочным дериватом (мутационная модель).
Ключевые слова: история русского языка, приставочный глагол, модели деривации.

Tabachenko Liudmila Vladimirovna, Southern Federal University, Russia

lyudmila-tabachenko@yandex.ru
Russian innerverbal prefixational word formation: historical aspect
The history of the innerverbal prefixation of Russian positional verbs traces 3 derivation models: spatial, modificational and muta-
tional. The prefixes' resultiveness, evolved on the base of spatialness, was transferred to the time axis and on the qualitative and
evaluative character of the action proceeding (modification model) and on the related situations of the polysituational complex
marked by the verbal prefixal derivative (mutational type).
Keywords: history of the Russian language, prefixed verb, derivational models.

Система глагольных приставок и специфика их функционирования в современном русском и других славян-

ских языках может быть глубже понята только с учетом основных тенденций и ключевых моментов их истори-
ческого развития. В истории внутриглагольной префиксации позиционных глаголов можно выделить три типа
деривационных моделей: пространственный, модификационный фазисно-временной и мутационный.
Это связано с происхождением приставок, которые, как и предлоги, как указывали исследователи индоев-
ропейских и славянских языков, в частности [6], [2], [3; Ч. 1], восходят к праиндоевропейским самостоятель-
ным реляционным элементам, неизменяемым словам адвербиального характера. Основная первоначальная
функция приставок — локальная характеристика действия по отношению к ориентиру, выраженному зависи-
мой формой имени существительного, причем она в этом случае была беспредложной, о чем свидетельствуют
данные древних языков, в том числе и древнерусского (обстояти городъ; пристояти городу; доити города,
отити города).
Наиболее древними считаются пространственные модели, включавшие и статальные основы, в том числе
и позиционные (стоять, сидеть, лежать). Позже они исчезли из-за противоречия между семантикой пре-
дельности и результативности пространственной приставки и статальностью основы (реликты в современном
русском языке — отстоять от города, возлежать и др., а также обстоять, надлежать и др. — в производ-
ных значениях). Это было одним из направлений сокращения пространственной маркированности глаголов
приставками. Кроме исчезновения к началу письменного периода статальных, в частности позиционных, гла-
голов с пространственными приставками (типа обстояти, облежати, прилежати, надстояти, настояти,
подстояти и под.) в русле этой тенденции наблюдалась также замена пространственных префиксов на чисто-
видовые или приставки с обобщенной семантикой (всадити въ лодью — посадить; вогнати въ городъ — за-
гнать). Можно говорить об определенном переносе локально-обстоятельственной характеристики действия с
глагольного префикса на форму имени существительного, связанного с перестройкой структуры глагольно-
именного словосочетания (обстояти городъ — стоять вокруг города; пристояти престолу — стоять у пре-
стола, предъстояти цесарю — стоять передъ цесаремь; доити, отити города — дойти до города, отойти
от города).
Однако вместе с сокращением пространственной маркированности приставками глаголов движения в ис-
тории русской глагольной префиксации наблюдается и ее расширение — за счет развития и кристаллизации
словообразовательных типов, в которых именно приставка начинает нести основное словообразовательное
значение, например, ‘направить движение, действие внутрь чего-л.’, а основа глагола сообщает дополнитель-
ную информацию о способах этого движения или действия — впрыгнуть, впорхнуть, вползти. Именно за
счет вовлечения таких конкретизирующих основ и происходит расширение словообразовательных типов с
пространственными характеристиками. Появляются также новые словообразовательные типы с пространст-
венными приставками, включающие основы глаголов физического действия и др., что тоже свидетельствует о
расширении приставками пространственной маркированности глагольных основ.
Следует обратить внимание и на то, что с развитием предложно-падежных форм и принятием ими на себя
обозначения пространственности синонимичные пространственные глагольные приставки у глаголов движе-
108
ния (например, прибежать — вбежать — подбежать — набежать) начинают использоваться для характе-
ристики макропараметров всей ситуации глагольного действия, представляя основанные на разной концеп-
туализации пространства пространственно-направительные модели глагола, т. е. «конкретные виды упорядо-
ченного перемещения, смоделированные языком при участии глагольных приставок» [4; 171]: целостное, не
деленное на фрагменты; нахождение актантов в разных пространственных областях (прибежать) — опреде-
ленный фрагмент расчлененного действия; нахождение актантов в одной пространственной области (вбе-
жать, подбежать, набежать) и т. п.
Прибавление приставок (изначально по преимуществу пространственных) к глагольной основе не только
пространственно маркировала ее, но одновременно намечало и внутренний предел, границы, до которых рас-
пространяется действие: дойти значит идти до какого-то предела, у которого движение прекращается, вой-
ти — движение прекращается внутри какого-то пространства и т. д.
Именно развитие у всех глагольных приставок значений предельности и результативности, не связанных с
естественной предельностью, стало поворотным этапом в динамике внутриглагольной префиксации. Когда
все приставки в праславянском языке получили значение предельности и результативности, онтологически
непредельные и нерезультативные глаголы в сочетании с приставками могли реализовывать результативность
полиситуативную и «внешнюю» [1; 80] — ограниченность каким-л. временным пределом как определенный
результат. Развившаяся результативность префиксов могла переноситься, во-первых, на ось времени и на ко-
личественно-оценочный характер протекания действия (формирование способов действия в рамках модифи-
кационной модели — постоять немного, простоять всю ночь, отстоять литургию, достоять до утра), во-
вторых, на смежные ситуации ситуатемы — полиситуативного комплекса (термин Н. Б. Лебедевой [5]), обо-
значаемого глагольным приставочным дериватом (мутационная модель). Например, глаголы типа пропить,
проесть, проиграть или выслужить (чин), выговорить (льготы) обозначают новую ситуацию по отношению
к исходному действию — растраты в первом случае и приобретения, добывания во втором. Центром этой
ситуации становится субъект, обладающий способностью целеполагания, ожидающий определенного резуль-
тата, участвующий одновременно в нескольких процессах разного плана, один из которых является причиной
или основанием другого: пьянство как причина утраты денег; служба как основание, средство получения чи-
на (о типах связи между новой ситуацией, обозначаемой мутационным глаголом, и исходным действием см.
[7; 118—119]).
Модификационные и мутационные словообразовательные типы следует рассматривать как омонимичные
словообразовательным типам с пространственными префиксами. Эти значения приставок развиваются не на
базе пространственной семантики, а кристаллизуются в недрах результативности при семантическом зараже-
нии от широкого контекста и от основ глагола с возможным влиянием генетико-прототипического значения
префиксов (подробней см. [9]). Эти новые словообразовательные типы появляются в конце старорусского
периода и свидетельствуют о полном разрыве семантической истории деривата с пространственной пристав-
кой, с одной стороны, и дериватов, образованных по новым словообразовательным типам, — с другой. На-
пример, отстоять1 ‘находиться на каком-л. расстоянии от чего-л.’ и отстоять2 ‘защитить от нападения не-
приятеля’; ‘простоять до конца’ (вахту, обедню); ‘утомить долгим стоянием’ (ноги); ‘дать отстояться’ (под-
робней см. [8; 24—27]).
Таким образом, от локального конкретизатора действия приставка эволюционизировала до знака глаголь-
ной ситуации, в ряде словообразовательных типов ориентированной на социальный субъект, и до особой
языковой единицы, по-разному концептуализирующей пространство и движение.

Список литературы
1. Бондарко, А. В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии / А. В. Бондарко. —
2-е изд. — Москва, 2001.
2. Вайан, А. Руководство по старославянскому языку: пер. с франц. / А. Вайан. — Москва, 1952.
3. Гамкрелидзе, Т. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы / Т. В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванов. —
Тбилиси, 1984.
4. Валеева, Н. Г. Пространственно-направительные модели в современном русском языке / Н. Г. Валеева //
Глагольные префиксы и префиксальные глаголы. — Москва, 2001. (Московский лингвистический журнал. —
Т. 5. — № 1). — С. 171—198.
5. Лебедева, Н. Б. Полиситуативный анализ глагольной семантики / Н. Б. Лебедева. — Изд. 2-е, испр. и
доп. — Москва, 2010.
6. Мейе, А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков / А. Мейе. — Москва, 2001.
7. Петрухина, Е. В. Аспектуальные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чешским, сло-
вацким, польским и болгарским языками / Е. В. Петрухина. — Москва, 2000.
8. Табаченко, Л. В. Приставочные позиционные глаголы в истории русского язык / Л. В. Табаченко //
Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. — 2010. — № 1. — С. 7—31.

109
 9. Табаченко, Л. В. Роль предельности и результативности в развитии внутриглагольной префиксации /
Л. В. Табаченко // Известия Южного федерального университета. Сер. Филологические науки. — 2011. —
№ 2. — С. 114—120.

В. И. Мозговой
Донецкий национальный университет, г. Донецк, ДНР
mowi48@mail.ru

ГРАФИКО-ГРАММАТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА СОБСТВЕННЫХ ИМЕН

КАК МАРКЕР РЕАЛЬНОЙ И ЛОЖНОЙ НОМИНАЦИИ

В статье анализируется собственное имя как языковой код созданной или осмысленной человеком реальности, который
имеет особый статус функционирования в обществе и специфические нормы его графической фиксации. Если они не со-
блюдаются, происходит смешение собственных имен с нарицательными и выпячивание не соответствующих им номина-
тивных признаков, что подготавливает почву для ложных номинаций. Их главными признаками становится неконтроли-
руемое употребления прописных букв, кавычек и графических символов, что трансформирует правовую природу оним-
ной лексики в иллюзативное языковое пространство, способное привести общество к саморазрушению.
Ключевые слова: имя собственное и нарицательное, графические нормы в ономастике, реальная и ложная номинация.

Mozgovoi Vladimir Ivanovich, Donetsk National University, DPR

mowi48@mail.ru
Graphical and grammatical structure of proper names as a marker of real and false nomination
The article analyzes proper name as a language code for reality created and comprehended by people. This code has a special sta-
tus for functioning in society and specific norms of its graphical fixation. If the norms are not followed, a mixing of proper and
common names occurs, meanwhile the not corresponding nominal attributes are highlighted, which causes false nominations. False
nominations feature controlled use of capital letters, quotation marks and graphical symbol, that transforms legal nature of the
onym lexicon into illusional language space, that can bring society to self-destruction.
Keywords: proper and common name, legal norms in onomastics, real and false nomination.

В сегодняшних реалиях поиска национальной идентичности, торжества частной собственности и безу-

держного роста номинаций их творцы уже не верят в незыблемость ономастических норм. Это провоцирует
их на создание оригинального номинативного мира, который, тем не менее, утверждается чиновниками, ко-
торые, стремясь «удержать» не принадлежащую им собственность, забывают о самом собственнике и «окру-
жают» его ложными лексемами [4]. Национально маркированные имена заменяются по их прихоти межъязы-
ковыми эквивалентами (русск. Елена, Павел>укр. Олена, Павло и наоборот), а авторский вымысел, связанный
с брендингом (ресторан «Шиш-Беш», склад «ОптовичОК», Apple Лавка), переносится на любые номинации.
В результате в официальном контексте возникают псевдоименования, не вписывающиеся ни в какие нормы
орфографии, графики, грамматики, стилистики и права:
— Государственное образовательное учреждение дополнительного профессионального образования
«ДОНЕЦКИЙ РЕСПУБЛИКАНСКИЙ ИНСТИТУТ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ОБ-
РАЗОВАНИЯ», Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профес-
сионального образования «Российская правовая академия Министерства юстиции Российской Федера-
ции» Северный (г. Петрозаводск) филиал;
— кафедра «Теория языка и русский язык» Южного федерального университета, кафедра русской фи-
лологии Крымского инженерно-педагогического университета, кафедра «Интенсивного обучения ино-
странным языкам Минского государственного лингвистического университета» и т. п.
Иллюзативное онимное пространство [2], сконструированное» на основе огосударствленной системы ре-
гулирования, превращается в тормоз для естественного развития общественного процесса.
Во-первых, потому что стихию появляющихся в устной речи собственных имен (СИ) невозможно преду-
смотреть, хотя пришедшие в экономику и политику новые собственники пытаются ее узаконить в официаль-
ном контексте. И не только из-за запрограммированной вариативности, но еще и потому, что за каждым
представлением о предмете номинации скрыты невидимые внеязыковые коннотации, не имеющие аналога в
нарицательной лексике (НИ). Собственное имя, «захваченное» контекстом разговорного, художественного
или публицистического стилей, не может принадлежать собственнику, даже если его форма соответствует
графико-орфографическим нормам языка. Они растворяются в бесчисленно появляющихся внешних интер-
претациях, смысл которых никому «не дано предугадать». Так, Моцарт и Сальери в «Маленьких трагеди-
ях» — это Моцарт и Сальери А. С. Пушкина; Катюша в разговорном стиле может иметь абсолютно разные
коннотации (от нежного образа девушки до грозного оружия), но это не Екатерина; название ракетного ком-
110
плекса «Гиацинт» (в речевом исполнении «Геноцид») не имеет никакого отношения ни к тому, ни к другому
и раскрывает свое «истинное лицо» по-разному для его обладателя и для противника и т. п.
Во-вторых, потому что настоящие СИ «живут» в графическом исполнении и только в деловом или науч-
ном стилях, опирающихся исключительно на нейтральные коннотации. На этот факт пока не обращает вни-
мания ономастика, которая к онимам относит аббревиатуры и речевые вымыслы. Вот почему школьные ре-
комендации, объясняющие употребление прописной буквы, норм склонения или «перевода» СИ во всех без
исключения случаях и только с позиции родного языка, невозможно использовать в конкретной практике.
В-третьих, потому что онимная лексика не вписывается в понятие «правописание» и не может быть отне-
сена к имени существительному [4]. «Размытость» орфографических норм провоцирует затухание интереса к
языковой парадигме СИ. Социуму становятся непонятными абстрактно-теоретические и «оценочные» рассу-
ждения политиков по поводу «правильных или неправильных» имен и названий, представляющих для него
прежде всего юридическую ценность. Несмотря на это, разработка норм в ономастике на основе языка и речи
продолжается. «Однако, — замечает по этому поводу Д. Э. Розенталь, — приходится признать, что наличие
даже утонченных правил далеко не всегда обеспечивает пишущих необходимой и достаточной информацией
для выбора написания с прописной или строчной буквы в каждом конкретном случае» [5, 10]. Это, по сути,
всеобъемлющий вывод, потому что речь идет о графике, за которой кроются различия между СИ и НИ и лю-
бые языковые нормы: фонетические, лексические, грамматические, орфографические, переводные и т. п.
Характерна в этом отношении позиция А. В. Суперанской, которая, с одной стороны, совершенно спра-
ведливо отмечает, что правила транскрипции в русско-украинском номинативном пространстве недостаточ-
ны и непоследовательны, но с другой, предлагает решить проблему передачи СИ на основе только русского
алфавита: «Я бы оставила… формулу имени Белан Алексей Евгеньевич в документе на украинском языке без
всяких изменений, поскольку те же самые буквы есть в русском и украинском алфавитах… Такой же «нацио-
нальной меткой» оказывается отсутствие ь в русских фамилиях Белинский, Веселовский, Островский, Пеш-
ковский, Трубецкой. При написании Белиньский или Белинський и т. д. они теряют национальную идентифи-
кацию. То же касается личных имен и отчеств. Даже написание Іван Іванович вместо Иван Иванович меняет
национальность человека, а значит, нарушается идентификация его личности» [6, 3].
Подобные рекомендации не новы, хотя они на самом деле не сохраняют, а разрушают эту самую иденти-
фикацию. Родственность русского и украинского алфавитов заканчивается на уровне графики, принципиаль-
но отличаясь системой функционирования: буква «е» в украинском языке звучит как [э], поэтому Белан Алек-
сей Евгеньевич, по А. В. Суперанской, превращается в Бэлана Алэксэя Эвгеньэвича, а нужно, чтобы он оста-
вался Бєланом Алексєєм Євгенійовичем; русские суффиксы -ск-, -цк- в украинском контексте произносятся
как -ськ-, -зьк- и -цьк-; русская буква «и» произносится как [ы], поэтому украинское написание Іван Іванович
точное и правильное в отличие от Ивана Ивановича, фонетический рисунок которого искажает правовую со-
ставляющую имени до неузнаваемости — Ыван Ыванович.
Следовательно, в правовой ономастике не имеет смысла классификация онимов на основе языка (их отне-
сение к именам существительным — это грамматический нонсенс), орфографии и правил транскрипции или
транслитерации. Она оперирует графическим «рисунком», передающим наиболее адекватно внеязыковую
сущность онимной единицы в документах. Отличительной чертой официальных собственных имен (ОСИ) по
сравнению с речевыми употреблениями (РСИ), а тем более с НИ является их соответствие нормам права,
диктуемым ономатетом (создателем имени). Смешение же ОСИ с РСИ, стимулирующие онимные интерпре-
тации или вымысел (Ксения > Аксинья // Оксана // Ксюша // Ксюха; Горлов > Горлов // Горлiвка; Владимир >
Вовка // Вован // Вовочка // Вовк // Володимир), является едва ли не главной ошибкой современной ономасти-
ки, страдающей от «…хаотичности норм их фиксации в чужой языковой среде. Переводят то, что не перево-
дится, например, Петроград, Набережнi Човни, вул. Радянська, но подчеркивают незыблемость поэтонимов
(Мальчиш-Плохиш, Кощей Безсмертний), хотя в последнем случае перевод может стать средством точного
понимания художественного образа персонажей (Хлопчик-Поганчик, Чахлик Невмирущий)…» [3, 46].
Речевые импровизации, предшествующие появлению реального СИ, со временем утрачивают актуаль-
ность и требуют закрепления одного из вариантов в качестве официального. Принципов его фиксации в оно-
мастике разработано много (практическая транскрипция, транслитерация, перевод, транспозиция, благозву-
чие), и, кажется, что все они имеют свой резон. Однако даже тщательное описание каждого из них не в со-
стоянии охватить множество появляющихся в речи ситуаций, в которые они попадают. Время выдвигает на
повестку дня разработку закона сохранения первичного или исторически сложившегося собственника [3].
Только в его рамках могут адекватно действовать те или иные принципы передачи СИ, и только он способен
закрепить в документе нужный вариант речевой импровизации в качестве официального.
Для этого в восточнославянской ономастике есть все необходимые условия, поскольку здесь сформирова-
лась некая система только ей присущих сигнальных зрительных знаков:
1. Прописная буква — сигнальный знак перехода слов в класс СИ, свидетельствующий об утрате ими
лексического значения, неприкосновенности собственности, непереводимости (возможный перевод является
лишь средством фиксации межнациональной или международной значимости объекта [4, 58—59]), особенно-

111
стях грамматических категорий и орфографии. Графика прописной буквы — основной признак, по которому
различаются НИ и СИ, фиксируя на письме отсутствие или наличие собственника (английская булавка, но
Английский банк; государственная граница, но Государственная регистрационная палата ДНР; федераль-
ный бюджет, но Федеральный закон «О связи») и выделяя ту часть номинации, которая утрачивает лексиче-
ское значение и приобретает адресно-информативную функцию: Николай — русский, Микола — украинец,
Никола — серб, Никос — грек, Николя — француз; Донецкий национальный университет — г. Донецк (а не
ГВУЗ «Донецкий национальный университет», г. Винница); укр. Марiуполь — от греч. полис, но
Тернопіль — от слав. поле и т. п.
Таким образом, решающим для регламентации употребления строчной и прописной букв является апел-
ляция к правовой природе проприальной лексики. НИ оперируют понятиями об однородных предметах и
лексическими значениями, а СИ — самими предметами с точным денотатом и информацией о конкретных
объектах номинации. Сравни: чердак — «часть дома под крышей», пика — «колющее оружие», булат —
«марка стали», театр военных действий — «территория боев», министр юстиции — «должность», но: «Чер-
дак» — ресторан, Пика — фамилия, Булат — личное имя, Театр кукол — театр в Донецке, Министерство
юстиции ДНР — правительственное учреждение и т. п.
Дихотомия «значение — понятие» и «денотат — информация» становится главным условием выбора
строчной или прописной букв:
— хулиган, молчалины, маниловы, варфоломеевская ночь, морская губа, национальный университет (де-
нотат утрачен, а слова приобретают лексические значения «безобразник», «подхалим», «пустой мечтатель»,
«кровавая резня», «залив», «учебное заведение»);
— Печорины, Рахметовы (связь с денотатом сохраняется, информация об именах переносится на подоб-
ные характеры), Варфоломеевская ночь (массовая резня гугенотов в день св. Варфоломея, Франция, 1572 г.);
Великая Губа (город, Россия), «Университет» (станция метро, г. Киев).
Но прописную букву следует отличать от заглавных или прописных, которые указывают:
— на границы отдельных предложений (Дар слова… Испокон веков его главное назначение в том, чтобы
объединять людей — Ю. Ороховецкий);
— на аббревиатуры, которые могут фиксироваться строчными буквами, если они склоняются и образуют
новые слова (вуз — вуза, вузовский; нэп — нэпа, нэпман) и прописными (именами собственными и не собст-
венными), если они не склоняются и не могут образовывать новых слов: ПетрГУ, РФ; ГЭС, ПТУ, СНГ;
— на ситуативную замену СИ обычными словами в конкретном документе: Ректору ДонНУ проф. Беспа-
ловой С. В. — Прошу Вас…; Президенты стран СНГ… — Высокие Договаривающиеся Стороны; Акаде-
мия гражданской защиты (далее Академия) и проф. Иванов И. И. (далее «Исполнитель») и т. п.
— на условность рекламной номинации с использованием сплошных прописных букв на вывесках, об-
ложках книг, бланках: ОБЩАЯ ХИМИЯ, ТЕАТР КИНО, УНИВЕРСИТЕТ, ПРОДУКТЫ. Это не совсем СИ,
потому что «… формы, типа Гастроном, Шахта, Ресторан, Автомойка, Химчистка, Парикмахерская, на
самом деле имена нарицательные, поскольку в них акцентирован денотат, но нет самой номинации…Не со-
всем корректно относить к онимам и названия, типа Продукты, Пиво, Электротехника, которые не выделяют
конкретный объект из серии подобных» [3, 45].
2. Кавычки — исключительно письменный знак, который отделяет реальное СИ от авторского вымысла и
используется для фиксации бренда. Его главным лексико-грамматическим отличием является вторичность,
«ненастоящесть», стопроцентная несклоняемость и непереводимость. Перевод возможен только в случае,
если художественно-метафорический смысл названия важен для всех читателей или пользователей: роман
«Тихий Дон» — англ. Quiet Flows the Don; кинофильм «Доживем до понедельника» — укр. «Доживемо до
понедiлка»). Вымысел подобных названий не вписывается в правила конкретного языка, но предполагают
юридическую «защиту» утвержденных форм от речевой правки и вариативности.
Чаще всего они употребляются для фиксации «зашифрованных» объектов с целью их «отделения» от но-
менклатурных терминов, стоящих за пределами СИ: ТЦ «Парус», Продукты «Зупинка», магазин «Вкусняш-
ка», ресторан «Sorri, бабушка», гастроном «BonAppetit», киоск «Чи-и-и-з-бургер», интернет-магазин
«VSEMSMART.ru»; КБ «Южное», БМПТ «Терминатор» и т. п.
3. Графонимы. Это наименьшие межъязыковые единицы проприальной лексики, которые на графическом
уровне различают объекты номинации по их принадлежности собственнику, его истории и культуре [1]. Это
тот случай, когда идентификация объекта номинации зависит не от звучания, а от букв или написания с ис-
пользованием разных алфавитов:
— Одесса (греч.одессос «дорога, путь к морю»); Кратт, Кронштадт (СИ немецкого происхождения);
Таллинн (эст. tali «зимний» + linn «город»); Л’Этуаль, Д’Артаньян от франц. L’Etoile, D’Artagnan (апостроф
отделяет родовую приставку от имени); Донбасс-арена от англ. Donbass Arena);
— Лёвочкин, Николаев, Пырьев, Точёный, Ершин, Ёршин, Хьюстон, Артём, Писарев, Отрадное — укр.:
Льовочкiн, Нiколаєв (но м. Нiколаїв), Пир’єв, Точоний, Єршин, Йоршин, Х’юстон, Артьом, Писарев, Отрадне
и т. п.

112
 Этими нормами пренебрегать нельзя, поскольку выпячивание номинативных признаков графическими
символами, не свойственными СИ средствами, создает почву для ложных номинаций, трансформирующих
онимную действительность. Например: укр. Одеса (упрощение названия Одесса искажает греческую исто-
рию); Донбасс Арена вместо Донбасс-арена (раздельное написание апеллирует к двум словам (что? — «аре-
на» и какая? — «Донбасс»; ср.: что? — река, какая — Москва, но что? — Москва-река) и нарушает русскую
форму правописания сложных слов; Левочкiн, м. Миколаїв, Пир’їв, Точений, Ершин, Хьюстон, Артем,
Пiсарєв, Одрадне (абсолютизация перевода, транскрипции или транслитерации изменяют первичную инфор-
мацию об имени).
Таким образом, собственные имена как исторически сложившийся код созданной или осмысленной чело-
веком реальности, имея свой особый статус в обществе, нуждается в языковом закреплении норм их графиче-
ской фиксации с позиции права, способного защитить онимную ноосферу от саморазрушения.

Список литературы
1. Мозговой, В. И. Фононіми, морфоніми, графоніми, або методика передачі власних назв засобами
спорідненої мови / В. И. Мозговой // Функциональная лингвистика : сб. научных работ. — Симферополь,
2010. — Т. 2. — С. 102—104.
2. Мозговой, В. И. Иллюзативность современного языка в меняющемся мире / В. И. Мозговой // Филоло-
гические исследования : сб. научных работ / отв. ред. выпуска В. М. Калинкин. — Вып. 15. — Киев, 2016. —
С. 289—301.
3. Мозговой, В. И. Имена собственные и не собственные. Принципы выделения и классификации /
В. И. Мозговой // Гуманитарно-педагогическое образование. Психология. Педагогика. Филология. Искусст-
воведение. Культурология. — Севастополь, 2017. — Т. 3. — № 3. — С. 44—51.
4. Мозговой, В. И. Причины и следствия ложной активации культурно-исторической реальности в право-
вой ономастике / В. И. Мозговой // Гуманитарно-педагогическое образование. Психология. Педагогика. Фи-
лология. Искусствоведение. Культурология. — Севастополь, 2017. — Т. 3. — №4. — С. 55—60.
5. Розенталь, Д. Э. Прописная или строчная? (Опыт словаря-справочника) / Д. Э. Розенталь ; отв. ред.
Л. К. Чельцова. — 2-е изд. — Москва, 1985.
6. Суперанская, А. В. Опасность близкородственного двуязычия [Электронный ресурс] / А. В. Суперанская
// Авторская публикация на сайте «Ономастика». — Москва, 2008.

Т. М. Воронина
Уральский федеральный университет, Россия
tmv313@tandex.ru

ИНТЕРПРЕТАЦИОННЫЙ СМЫСЛ «НЕСХОДСТВО» В РУССКОМ ЯЗЫКЕ:

ЛЕКСИЧЕСКИЕ И ГРАММАТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ПРОФИЛИРОВАНИЯ1

В статье рассматриваются способы реализации в русском языке универсального интерпретационного смысла «несходст-
во»: его репрезентация лексемами различных частей речи (неодинаковый, несходный, противоположный, неравенство,
непохожесть, отличаться, наоборот и под.) на фоне их словообразовательных, синонимических, антонимических связей
и группировки в идеографическом словаре. Показывается значимость профилируемых признаков в семантике лексем:
параметр(ы) несходства, степень несходства и др.
Ключевые слова: интерпретация, несходство, семантика, идеографический словарь.

Voronina Tatiana Mikhailovna, Ural Federal University, Russia

tmv313@yandex.ru
Interpretative Meaning of Dissimilarity in the Russian Language: Lexical and Grammatical Means of Profiling
The article discusses ways of expressing the universal interpretative meaning of dissimilarity in the Russian language. Dissimilari-
ty is represented through lexemes belonging to different parts of speech (neodinakovy, neskhodny, protivopolozhny, neravenstvo,
nepokhozhest, otlichatsya, naoborot, and so on); having different word-building, synonymic, and antonymic connections; and be-
longing to different groups in ideographic dictionaries. The article shows the significance of profiled characteristics in semantics of
such lexemes, for example, the parameter (or parameters) of dissimilarity, the degree of dissimilarity, and so on.
Keywords: interpretation, dissimilarity, semantics, ideographic dictionary.

Ф. Ф. Фортунатов утверждал в своих трудах значимость языка для выражения абстрактных категорий:
«Не трудно уяснить себе, что не только язык зависит от мышления, но что и мышление, в свою очередь, зави-
сит от языка; при посредстве слов мы думаем и о том, что без тех или других знаков не могло бы быть пред-
113
ставлено в нашем мышлении, и точно так же при посредстве слов мы получаем возможность думать так, как
не могли бы думать при отсутствии знаков для мышления, по отношению именно к обобщению и отвлечению
предметов мысли» [5; Т. 1, 120].
Абстрактным интерпретационным смыслам уделяется значительное внимание в современных исследова-
ниях. Так, по мнению Н. Н. Болдырева, интерпретативную модель мира отражают модусные категории: «Ин-
терпретация знаний о мире является основной функцией оценочных и, шире, модусных концептов и катего-
рий в силу самой их природы и структурно-содержательной специфики: отрицание, модальность, эвиденци-
альность, определенность/неопределенность, условность, уступительность, приблизительность,
экспрессивность, тональность и др.» [3, 69]. Л. Г. Бабенко, рассматривая лексемы и классы слов, отображаю-
щие в языке универсальные смыслы и отношения, и сложности их репрезентации в словарях-тезаурусах рус-
ского языка, также отмечает их семантическую и когнитивную специфику: «уникальность их семантики —
предельная обобщенность, отвлеченность, а также когнитивная функция — осуществление модусной интер-
претации и категоризации действительности» [2, 684].
Такой универсальный смысл, связанный с ментальной операцией сравнения и устанавливаемый в резуль-
тате этой операции, представляет собой и сходство/несходство: «Сравнение объектов лежит в основании се-
мантики класса слов со значением ‘быть похожим’ и ‘быть непохожим’. <…> Сравнение всегда предполагает
субъекта-человека (им может быть сам говорящий) и как минимум два объекта — X и Y (если объектов
больше, то они, скорее всего, сравниваются попарно)» [4].
Объектом данного исследования являются способы реализации в русском языке смысла «несходство»: его
репрезентация лексемами различных частей речи на фоне их словообразовательных, синонимических, анто-
нимических связей и группировки в идеографическом словаре.
Прежде всего следует отметить большое количество и разнообразие лексических репрезентаций смысла
«несходство». В процессе анализа было выявлено, что общее количество лексем с подобной семантикой со-
ставляет около 140 единиц. Они группируются в 22 синонимических ряда с двумя центрами — рядами прила-
гательных:
Неодинаковый, другой, непохожий, неравный, несходный, отличный, различный, разный, книжн. иной,
книжн. неединообразный, книжн. неоднородный, книжн. нетождественный, книжн. разноликий, книжн.
разноприродный, книжн. разнородный, книжн. разнотипный, книжн. разнохарактерный, разг. несхожий;
Противоположный, контрастный, обратный, полярный, книжн. антитетический, устар. противный.
Как видим, несходство градуируется, и один из его основных профилируемых признаков — это степень:
от отсутствия сходства и тождества к абсолютному, полному несходству, противоречию. Подчеркнем, что
этот признак профилируется именно в лексической семантике и реализуется в наличии двух синонимических
рядов; хотя степень несходства для слов первого из названных рядов может быть обозначена и контекстными
средствами, например: другой — абсолютной другой, разные — немного разные, несходный — настолько не-
сходный и т. п.
Если сравнивать несходство и сходство, то в случае сходства картина вроде бы аналогичная; например,
Н. Д. Арутюнова в одной из своих известных работ указывала на разграничение сходства и тождества, на ос-
новании степени проявления признака: «Сходство предполагает нетождественность, тождество часто уста-
навливается вопреки несхожести. Вместе с тем, вердикт о сходстве выносится на основе впечатлений, и по-
тому сходство может быть обманчивым, а тождество входит в сферу точных (фактических) знаний. Подобие
может быть преходящим, тождество только константным. Сходство градуировано, тождество нет. Можно
говорить о степени сходства (очень похож, мало похож), но не о степени тождества» [1, 276]. Т. е. возможно
относительное и абсолютное сходство (сходный — одинаковый), так же как и относительное и абсолютное
несходство (неодинаковый — противоположный), однако соотношения между этими смыслами не сводятся к
противопоставлениям сходный — неодинаковый и одинаковый — противоположный. Несходство может оз-
начать как отсутствие тождества, так и отсутствие сходства, ср., например, противопоставления различный —
одинаковый и различный — сходный. Противоположность, в свою очередь, также может быть противопостав-
лена и сходству, и тождеству.
Грамматическое профилирование несходства осуществляется средствами разных частей речи. Так, кроме
обозначения самого признака именами прилагательными, возможно обозначение его как факта субстантива-
тами (несходство, противоположность и т. п.), как признака действия — наречиями (по-разному, неодинако-
во, противоположно, контрастно и т. п.). Глагольная семантика профилирует состояние несходства (разли-
чаться, отличаться, разниться, противопоставляться, противополагаться, контрастировать) и его уста-
новление субъектом (различать, отличать, противопоставлять, противополагать). Различия в
грамматическом оформлении состоят в том, что для противоположности возможно профилирование объекта:
противоположность, полюс, книжн. антипод ‘тот, кто (то, что) является противоположным другому по сво-
им качествам, свойствам’; противоположное, обратное, противное ‘то, что совершенно не сходно с чем-л.,
противоречит чему-л.’
Лексическими средствами осуществляется профилирование следующих признаков:

114
 — Параметры, по которым наблюдается несовпадение, могут быть выраженными внешне или не имею-
щими такого выражения, общими или частными и т. д.; при этом возможно установление несходства и по
конкретным внешним параметрам, например по величине, тогда как основание противоположности — обыч-
но внутренние качества, а не внешние.
— Неодинаковость одного объекта по отношению к другому (другим) / неодинаковость двух, нескольких
объектов, рассматриваемых вместе, ср.:
Различный ‘не совпадающий по какому-либо признаку, содержанию, значению между собой (о несколь-
ких предметах, явлениях и т. п.), реже — с кем-, чем-л. другим, другими (об одном предмете, явлении и
т. п.)’: Выросли они оба балованные, холеные и совершенно различных характеров (А. Зарин); «Оказалось,
что искренность и простота игры на экране различны с театральной игрой» (Г. Александров);
Разный ‘не совпадающий по какому-либо признаку, содержанию, значению между собой (о нескольких
предметах, явлениях и т. п.)’: Добровольцы тоже были согласны и направлялись на Венеру с большой охотой,
но преследовали при этом совершенно разные цели (А. Стругацкий, Б. Стругацкий); Иногда удивляются
дружбе совершенно разных людей, но по-настоящему дружить могут только разные люди (В. Аксенов) [ис-
точник примеров — Национальный корпус русского языка].
— Возможно также обозначение целого, состоящего из неодинаковых частей (разнообразный, неоднород-
ный, пестрый и т. п.) и большого количества чего-л. несходного, неодинакового (разный, всевозможный, вся-
кий, многообразный, разнообразный т. п.).
Таким образом, в семантической сфере «Универсальные смыслы» возможны разные способы интерпрета-
ции несходства, что подчеркивается особенностями употребления и сочетаемости лексем с семантикой не-
сходства, а также спецификой их частеречной отнесенности и парадигматических связей. Эти данные должны
отражаться при репрезентации смысла «несходство» в идеографическом словаре.

Примечания
1
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №16-18-02005).

Список литературы
1. Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека / Н. Д. Арутюнова. — Москва, 1998.
2. Бабенко, Л. Г. Когнитивные основания репрезентации универсальных смыслов и отношений в словарях-
тезаурусах русского языка / Л. Г. Бабенко // Когнитивные исследования языка. — 2015. — Вып. XXII. —
С. 683—685.
3. Болдырев, Н. Н. Язык как интерпретирующий фактор познания / Н. Н. Болдырев // Интерпретация мира
в языке : коллективная монография. — Тамбов, 2017. — С. 19—81.
4. Урысон, Е. В. Ситуация сравнения и ее выражение в языке / Е. В. Урысон // Доклады международной
конференции Диалог 2004 [Электронный ресурс]. URL: http://www.dialog-21.ru/media/2579/uryson.pdf .
5. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды : в 2 т. / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1956—1957. — Т. 1. —
1956.

Т. В. Леонтьева
Российский государственный профессионально-педагогический университет, Екатеринбург, Россия
leotany@mail.ru

ОБ ОДНОМ ОБОЗНАЧЕНИИ ОПЫТНОГО ЧЕЛОВЕКА: ЗНАТЬ СВИНЫЕ ПОЛДНИ1

Автор статьи уделяет специальное внимание русскому диалектному выражению знать свиные полдни, записанному на
Вятке, а также воронежскому выражению не знать свины́х пóлдней, так как они условно образуют антонимическую пару
и обозначают соответственно ‘быть опытным’ и ‘быть неопытным’. Анализируется каждый компонент этих речевых обо-
ротов, их структура, предлагается интерпретация буквальной основы данных выражений.
Ключевые слова: этнолингвистика, семантика, опыт, опытный человек, метафора.

Leontyeva Tatyana Valeryevna, Russian State Vocational Pedagogical University, Yekaterinburg, Russia
leotany@mail.ru
One Designation of an Experienced Person: znat' svinyye poldni
The author pays special attention to the Russian dialect expression znat' svinyye poldni, recorded in Vyatka, as well as to Voronezh
expression ne znat' svinykh poldney, as they conventionally form an antonymy pair and mean 'to be experienced’ and 'to be inexpe-

115
rienced’. Each component of these phrases and their structure are analyzed, interpretation of the literal foundations of the expres-
sions is proposed.
Keywords: ethnolinguistics, semantics, experience, experienced person, metaphor.

Нередко среди фразеологизмов встречаются такие, которые составлены, казалось бы, из вполне ясных но-
сителю языка лексических компонентов, однако их интерпретация в комплексе затруднена. К числу подоб-
ных выражений относятся обороты, характеризующие опытного и неопытного человека, в составе которых
присутствует оборот свиные полдни: вят. знать свиные пóлдни ‘быть взрослым, искушенным в чем-л’ (1892)
[5; Т. 29, 42], ворон. не знать свины́х пóлдней ‘ничего не смыслить в жизни, не иметь никакого жизненного
опыта’ (1892) [5; Т. 29, 42]. Современному носителю языка непонятен прежде всего оборот свиные полдни, но
по крайне мере его второй компонент (полдни) кажется ясным, очевидно соотносимым со словом полдень,
обозначающим в современном русском языке время суток, поэтому сначала обратимся к временным смыслам
в указанных и сходных с ними выражениях, а затем уделим внимание другим составным частям фразеоло-
гизма.
Слово полдни, надо полагать, является обозначением приблизительно середины дня, которое часто опре-
деляется относительно времени принятия пищи, что характерно для традиционной крестьянской культуры с
ее циклическими хозяйственными работами, прерываемыми на краткий отдых и еду, в течение светового дня.
Вне сочетания со словом свиной субстантивы полдень, полдни, полдня обозначают околообеденное время:
нижегор., моск., тул., костром., калуж., курск., сарат., пенз., орл., ворон., дон., свердл., перм., ср.-урал., сиб.,
ср.-обск., тобол., смол., вят., новг., курган. пóлдни и пск. полдни́ ‘середина дня, полдень’ (моск. С полдён день
на убыль пошёл, к вечеру; вят. Солнце с полдён своротило — солнце миновало высшую точку над горизонтом)
[5; Т. 29, 41], калин. пóлдня и пск. полдня́ ‘промежуток времени от 11—12 часов дня до 3—5 часов; «до обеда
и после обеда»’ (Опосля обеда — пóлдня) [5; Т. 29, 44].
Вообще же чаще эти слова и родственные им лексемы обозначают послеобеденное время, ср. литератур-
ные факты полдник, полдничать, подразумевающие принятие пищи между обедом и ужином; волгогр. пол-
днева́ть ‘принимать пищу в промежутке между обедом и ужином; полдничать’ (Палднивали мы часа чирис
три-чатыри посли абеда) [4, 447] и др.
Слово полдни устойчиво сочетается в русских диалектах со словами свиной, свинячий. И вновь, в полном
соответствии с разнобоем временно́й маркировки слова полдень, полдни и их дериватов, у оборота свиные
полдни обнаруживаются значения ‘поздним утром’ и ‘после полудня’, ср.: калуж. свиные пóлдни ‘время около
трех-четырех часов дня’ (1916) [5; Т. 36, 285], влад. свиные пóлдни ‘время после полудня’ (1853) [5; Т. 29, 41],
с одной стороны, и волгогр. (дон.) свины́е пóлдни ‘9—10 часов утра (время первого кормления свиней)’ (Ну,
иди в хату, поешь; свиные полдни, а он вылёживает — А. Серафимович. Змеиная лужа) [4, 447], с другой
стороны.
Анализ диалектных записей, содержащих этот оборот, показывает, что выражение свиные полдни в боль-
шинстве его фиксаций выражает неодобрительную оценку в отношении запоздания в выполнении какой-либо
работы (особенно если человек встает днем, а не утром), а значит — нарушения заведенного порядка, по-
скольку крестьянские заботы предписывают ранний подъем и работы до наступления дневного зноя. Иначе
говоря, оборот приобретает значение ‘не вовремя, поздно’: диал. (б/у места) в свины́ пóлдни ‘поздно’ [2; Т. IV,
152], влад. свины́е полýдни ‘поздно утром’ (Хватился за работу в свиные полудни и ничего не сделал) (1858)
[5; Т. 29, 144].
Словарные данные, как мы видим, фиксируют преимущественно структуру с предлогом в, реализующим
здесь временно́е значение
Текстовой поиск в сети Интернет дает схожие фиксации из живой речи, но иной структуры — в них ис-
пользуется предлог до. На одном из интернет-ресурсов Белгорода читаем: Друх, ты видимо не понял. Я при-
езжаю, на парковке стоит от силы 5 машин. Я и ставлю на свободное. А эти харю проплющили до свиных
полдней, приехали и место в теньке им подавай) [1]. Выросшая в Кировской области (с. Сосновка)
В. Колбина вспоминает: «Опять дрыхнете до свинячьих полдён», — ворчала мама, когда мы позволяли себе
подольше поспать [3] (здесь и далее сохранены орфография и пунктуация источников).
Идиома (в) свиные полдни и ее варианты появились на основе знаний о выпасе свиней (времени первого
кормления, времени их полуденного отдыха, времени возвращения из полей в деревню, а они закреплены в
суточном круге) и могли исчезнуть или утратить понятность для носителей языка в связи с тем, что ушла в
прошлое одна из форм организации крестьянского быта — общинный выпас скота.
Далее необходимо выяснить, что может привнести глагол знать в общее содержание выражений.
В мотивационной семантике языковых единиц, образующих лексико-семантическое поле опыта, смыслы
‘знать’ и ‘не знать’ занимают по понятным причинам значительное место, поскольку и собственно опыт как
категория принадлежит к обширной семантической области «Знание». Глагол знать и его дериваты обнару-
живаются и в составе фразеологизмов, паремий, называющих приобретение опыта: узнать почем фунт лиха;
волгогр. знать все протоколы ‘быть опытным, сведущим в различных делах, много знать’ [4, 210] и др. Они

116
свидетельствуют о том, что в процессе номинации приобретения опыта конструируются метафоры измерения
веса и покупки-продажи (почем фунт, почем пуд).
Время — тоже измеряемая и познаваемая категория, как и вес, поэтому можно предположить, что опыт-
ный человек представлялся носителям русских народных говоров (в литературном языке анализируемые обо-
роты с сочетанием свиные полдни отсутствуют) как распознающий время цикличных хозяйственных работ, а
неопытный, соответственно, — как не знающий элементарных по меркам крестьянского быта вещей — вре-
мени кормления домашнего скота.
Изложенный в статье материал позволяет выдвинуть две интерпретационные версии.
Первая версия: выражение знать свиные полдни соответствует модели «опытен тот, кто узнал меру вещей
(вес, время), кто знает порядок, круг хозяйственных работ».
Другая гипотеза: русскому языку известна метафора «жизнь человека — сутки» (утро жизни ‘детство’,
вечер жизни ‘старость’), и в этом ракурсе обоснованной кажется интерпретация «знать свиные полдни —
перевалить за середину суток — прожить полжизни — знать жизнь — быть опытным».

Примечание
1
Исследование выполнено за счет средств гранта Российского научного фонда (проект № 16-18-02075
«Русский социум в зеркале лексической семантики»).

Список литературы
1. Автофорум: сообщение пользователя № 92131 (Lux) // Форум. Бел.ру: городской форум г. Белгорода.
2013. 27 авг. Режим доступа: http://forum.bel.ru/index.php?showtopic=16353&st=2860.
2. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. — Москва, 1981—1982.
Т. I—IV. (Репринт с изд.: Москва, 1880—1882).
3. Колбина, В. Словарь моей семьи / В. Колбина. 2014. — Режим доступа: https://www.proza.ru/2014/11/06/560
4. СДГВО — Словарь донских говоров Волгоградской области / авторы-составители Е. В. Брысина,
Р. И. Кудряшова, В. И. Супрун ; под ред. проф. Р. И. Кудряшовой. — 2-е изд. — Волгоград, 2011.
5. СРНГ — Словарь русских народных говоров / под ред. Ф. П. Филина, Ф. П. Сороколетова,
С. А. Мызникова. — Москва ; Ленинград; Санкт-Петербург, 1965—2017. — Вып. 1—50.

А. В. Войтенко, Д. А. Махов
Московский государственный областной университет, г. Москва, Россия
avoy@yandex.ru, mrmakhov70@gmail.com

О СЕМАНТИЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ ГЛАГОЛЬНЫХ ЗНАЧЕНИЙ ‘НРАВИТЬСЯ’

И ‘БЫТЬ ПОХОЖИМ’

В данной статье привлекается внимание к семантической близости глаголов с семантикой схожести и предпочтительно-
сти (нравиться/подобать) в русле метода семантической типологии.
Ключевые слова: этимология, семантика, типология, славянские языки.

Voytenko Anna Viktorovna, Makhov Dmitriy Anatoljevich, Moscow state regional university, Moscow, Russia
avoy@yandex.ru, mrmakhov70@gmail.com
About the semantic proximity of verbal meanings ‘like’ and ‘be like’
This article pays attention to the semantic proximity of verbs with the semantics of similarity and preference (like/be like) with the
help of semantic typology method.
Keywords: etymology, semantics, typology, Slavic languages.

Целью семантического аспекта этимологических исследований традиционно является наблюдение и опи-

сание в лингвистических категориях изменений понятийной стороны мышления и доказательство их принци-
пиальной вероятности. По справедливому утверждению А. И. Илиади, обращение лингвистов к неязыковому
материалу не свидетельствует о смешении научных жанров, т. к. привлекается исторический, этнографиче-
ский и др. материал «в качестве вспомогательного, проверочного, а не основного отправного, коим являются
только языковые структуры. Тезис Ф. де Соссюра о том, что объектом языкознания является только язык ос-
тается незыблемым» [6, 47]. В исследовании семантической истории слов целесообразным и оправданным
видится подход, при котором первым шагом становится выделение общего выраженного или скрытого ком-
понента в значении избранного материала, определяются первичные и вторичные значения с опорой на логи-

117
ку номинации. В соответствии с методом семантической типологии, степень доказательности привлекаемого
материала исследования становится выше, если аналогичные явления отмечены в другой языковой группе.
Цель данной заметки — выявление семантической близости глаголов с семантикой схожести и предпоч-
тительности (нравиться/подобать). Импульс к возникновению подобной близости обнаруживается на глуби-
не архетипической культурно-психологической оппозиции СВОЙ-ЧУЖОЙ, универсальной для человечества
эгоцентрической позиции познающего субъекта. «Этот архетип есть так называемая «мистическая причаст-
ность» первобытного человека к почве, на которой он обитает, и в которой содержатся духи лишь его пред-
ков» [13, 284]. В категорию своего входят такие понятия как похожий, узнаваемый, безопасный, приятный,
тогда как отличный, неузнаваемый, опасный, неприятный относятся к чужому. Своё, таким образом, опреде-
ляет границу личной сферы человека, в которой он несёт ответственность за «самого себя и всё “своё” (начи-
ная от собственного тела и кончая всем, что составляет поле его деятельности и его личных отношений с дру-
гими людьми и миром в целом)» [10, 327]. Чужое, оставаясь за границей своего, будет по мере удаления от
центра личной сферы индивидуума сначала иным, отличным от субъекта, далее — чужим: семьей, домом,
улицей, селом, народом, «…потусторонним, демоническим миром» [Там же].
Большой толковый словарь С. А. Кузнецова предлагает следующие дефиниции глаголов и глагольных
производных, содержащих искомую семантику: «Нравиться — 1. Производить на кого-либо хорошее, прият-
ное впечатление, вызывать расположение к себе; 2. вызывать интерес, влечение у лиц другого пола;
3. соответствовать чьему-либо вкусу, быть приятным кому-либо…» [2, 658—659]; «Подобный — 1. сходный с
кем- чем-либо, похожий на кого- что-либо; 2. такой, как тот (о котором шла речь)» [Там же, 873]. В русских
народных говорах бытует отсутствующий в литературном языке глагол подо́биться, подо́баться несов. Нра-
виться, походить. Мне подобится, подобает вещь эта. Южн., Даль» [9; 28, 107]. Подобную близость мы мо-
жем наблюдать во всех восточнославянских языках, например, в украинском «нравиться — подо́батися» [3,
114]. В белорусском «нравиться несов. — подаба́цца» [8, 256]. Обратившись к Полному церковно-
славянскому словарю магистра Григория Дьяченко, в оттенках значений лексемы «Подобный» мы обнаружи-
ваем семы ‘приятие’, ’удобство’, ‘благо’, и ’похожесть’. «Подобный — похожiй, удобный, благоприятнiй,
надлежащiй, законный» [5, 442]. В числе литературных западнославянских языков интересующая нас бли-
зость проявляется в польском: «Podobač się 1. несов. Нравиться. 2. сов. Понравиться» [1, 72]. А также:
«Każdemu się swoję podoba (Каждому свое нравится)» [10, 320]. На основе словарных дефиниций, приведён-
ных выше, мы можем сделать предположение о том, что основа *podob включала в себя значение ‘походить’
(что мы наблюдаем в современном русском языке) и значение ‘нравиться’ (что мы наблюдаем в ряде совре-
менных славянских языков). В различных восточнославянских диалектах семантическая структура дериватов
данного гнезда разворачивалась по-разному, второе значение фиксируется в русском диалектном подобиться.
За пределами славянских языков современное английское like известно с обоими значениями: equal, similar: ‘a
person on thing similar to another’ [14, 378—379], (т. е. похожий, подобный: человек, который в чём-то похож
на другого); ‘to be fond of, to love, to be pleased with’ [Там же], (т. е. любить, нравиться, получать удовольствие
от…).
Лексема нравиться в актуальном для современного русского литературного языка значении, по мнению
М. Фасмера является следствием развития семантики старославянизма, оказавшегося на русской почве. «Нра-
виться восходит к «заимств. из церковнославянск. нравъ вместо исконно русск. норов… др.-рус. нъравъ (Григ.
Наз. XI в. стихир. XII в.) получило вторичное ъ в необычном звуковом сочетании нр- в начале слова, и его
вовсе не нужно возводить к праслав. *ньравъ и под. … точно так же объясняется народное индравиться из
нравиться црквн.-слв. происхождения, вместо норовиться» [11, 87]. Ст.-сл. лексема нравъ в свою очередь
восходит к реконструированному праслав. *norvъ (*norvь) со значениями ‘custom, manner’ [15, 356] (привыч-
ка, манера, образ действий), иными словами, ‘то, как человек привык действовать’. Лексема подобный «др.-
русск. подобьенъ ‘похожий, подходящий, пригодный’, подобно время ‘подходящее время’ (2 Соф. летоп. под.
1446 г. и др.), ст.-слав. подобьнъ ὃμοιος (Остром., Супр.), болг, подобен, сербохорв. подобан, -бна «пригод-
ный», словен. podoben «способный, похожий», чеш., слвц. podobny «похожий», польск., в.-луж. podobny, н.-
луж. podobny «похожий, подходящий, любезный» [11, 298] восходит к «*podoba — манера, образ действия,
порядочность, благопристойность, внешний вид, необходимость» [15, 408]. В чешском языке podoba имеет
значения «сходство, внешний вид» [Там же, 408]. Обобщить значения этой лексемы можно в такую формулу:
‘то, как человек выглядит и поступает’, восх. к праслав. «*doba — время, пора» [Там же, 109], ср. балтийское
daba: «лит. daba — природа, сущность, естество, привычка, характер» (в спектре этих значений происходит
частичное совпадение со ст.-сл. podoba) или dabar adj — ‘сейчас’ (это значение совпадает с праславянским и
некоторыми восточнославянскими значениями лексемы *doba: рус. диал. ‘время, мера’, укр. ‘сутки’), и «латв.
daba — привычка, манера, образ действия, характер» [Там же, 109]. Таким образом, мы видим, что этимоло-
гия подтверждает глубинное семантическое сходство основ (*norvъ и *doba/*daba), к которым восходят рас-
сматриваемые глаголы нравиться/подобать. Близость семантики данных глаголов и некоторого числа других
дериватов основ *norvъ и *doba/*daba, утраченная в современном русском литературном языке, становится
очевидной при снятии языковых и временных ограничений, привлечении диалектного материала.

118
 Список литературы
1. Большой польско-русский словарь. — 2-е изд. — Москва ; Варшава.
2. Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. — Санкт-Петербург, 2000.
3. Ганич, Д. И. Русско-украинский словарь / Д. И. Ганич, Д. С. Олейник. — 7-е изд. — Киев, 1998.
4. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. — Т. 4: С — У. — Мо-
сква, 2003.
5. Дьяченко, Г. Полный церковно-славянский словарь / Г. Дьяченко. — Москва, 2004.
6. Илиади, А. И. Основы славянской этимологии / А. И. Илиади. — Киев, 2005.
7. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / под общ. ред. Ю. Д. Апресяна. — Москва,
2003.
8. Русско-белорусский словарь : в 3 т. — Т. 2. — Изд. 8-е изд. — Минск, 2002.
9. Словарь русских народных говоров. — Вып. 28. — Санкт-Петербург, 1994.
10. Толстая, С. М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе /
С. М. Толстая. — Москва, 2008.
11. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / М. Фасмер. — Т. 3: (Муза — Сят) / пер.
с нем. и доп. О. Н. Трубачёва. — 2-е изд. — Москва, 1978.
12. Шанский, Н. М. Краткий этимологический словарь русского языка / Н. М. Шанский [и др.]. — 2-е изд.,
испр. и доп. / под ред. чл.-корр. АН СССР С. Г. Бархударова. — Москва, 1971.
13. Юнг, К. Г. Архетип и символ / К. Г. Юнг ; сост. и вступ. ст. А. М. Руткевича. — Москва, 1991.
14. A modern dictionary of English language. 2-nd Ed. — Macmillan, 1911.
15. Derksen, R. Etymological dictionary of Slavic inherited lexicon / R. Derksen. — Leiden ; Boston, 2008. —
Vol. 4.

С. С. Полежаева
Приднестровский государственный университет им. Т. Г. Шевченко
г. Тирасполь, Молдова
svetlanapolejaeva1506@mail.ru

СЕМАНТИКО-ГРАММАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ЯЗЫКОВЫХ ЕДИНИЦ

СО ЗНАЧЕНИЕМ КАУЗАЦИИ ЭМОЦИОНАЛЬНОГО СОСТОЯНИЯ

В статье описаны синтаксические структуры со значением каузации эмоционального состояния субъекта, функциони-
рующие в романе В. Набокова «Лолита»; представлены модели каузальных структур, описаны типы каузаторов. Аргу-
ментируется выбор модели предложения для описания каузальной ситуации.
Ключевые слова: каузатор, эмотив, семантика, грамматика, коммуникативный ранг.

Polezhaeva Svetlana Serafimovna, Pridnestrovskiy gosudarstvennyiy universitet im. T. G. Shevchenko g. Tiraspol, Moldova
svetlanapolejaeva1506@mail.ru
Semantiko-grammaticheskiy aspekt yazyikovyih edinits so znacheniem kauzatsii emotsionalnogo sostoyaniya
The article describes the syntactic structure with the meaning of causation of the emotional state of the subject functioning in the
novel by V. Nabokov «Lolita»; the represented models of the causal structures, the types of causation. The choice of the proposal
model for the description of causal situation is argued.
Keywords: kauser, emotive, semantics, grammar, communicative rank.

Взаимосвязи категорий эмотивности и каузальности, лингвистические механизмы их представления в ху-

дожественном тексте остаются недостаточно изученными. В статье рассматриваются особенности реализации
причинно-следственных связей языковых единиц со значением каузации эмоционального состояния / пере-
живания, функционирующих в романе В. Набокова «Лолита» [2]. Наблюдения над языком данного текста
позволяют усмотреть характерные предпочтения писателя в выражении каузальной семантики эмотивов.
Переплетение семантико-грамматических аспектов в эмотивах с каузальным значением является предме-
том рассмотрения (в ряду других лингвистических проблем) в работах М. В. Всеволодовой и Т. А. Ященко
[5], Е. В. Падучевой [3], Е. В. Петрухиной [4], О. В. Колесниковой [1] и др.
Роман В. Набокова «Лолита» наполнен эмотивами, содержащими семы ‘развитие во времени’ (ср.: нарас-
тающее беспокойство; растущее бешенство; (постепенно стала разбирать) жалость), и ‘степень проявле-
ния’ (ср.: накаленный добела гнев; ледяной гнев; невероятный страх; щепотка восторга и др.). Эмотивы-
глаголы (побоялся; (чрезвычайно) огорчало; (гораздо больше) любил; порадовало; испугался; угнетала
(мысль); удивился (хладнокровию) и др.) реализуют активный, динамический характер эмоционального про-
119
цесса-состояния субъекта (в понимании А. Вежбицкой, Е. В. Петрухиной и др.). Ср.: «глаголы типа грустить,
болеть, мечтать и глаголы деятельности типа веселиться, гулять обладают сходным потенциалом фазисно-
временных дериватов, характеризуются сходством в сочетаемости, что позволяет отнести их к одному боль-
шому классу динамических (гомогенных) не-изменений» [4, 28]. Такое представление семантики эмотивов
соответствует и акцентированному в романе изменяющемуся градусу эмоций героев.
Синтаксические конструкции с каузальным компонентом значения эмоционального состояния субъекта
представлены в романе «Лолита» двумя моделями.
1. «Причина (Каузатор) → Результат эмоции (эмоциональное состояние субъекта)».
2. «Результат эмоции (эмоциональное состояние субъекта) ← Причина (Каузатор)».
Первая модель включает одноуровневые и многоуровневые каузальные структуры, определяемые объе-
мом фразы и номинацией одной или нескольких эмоций, вызванных одной или несколькими указанными в
предложении причинами.
В ряде примеров, отражающих первую модель, причинный компонент — одноуровневый: в теме актуа-
лизируется Каузатор (причина эмоции), а в реме — само эмоциональное состояние субъекта, ср.:
(1) Хладнокровная американская Шарлотта на меня наводила страх1.
В примере (1) Каузатор — имя лица (Шарлотта), т. е. ‘одно лицо каузирует другое лицо находиться в со-
стоянии страха’, при нем употреблено прилагательное хладнокровная, называющее эмоцию — хладнокровие:
спокойное состояние, при котором сохраняется ясность мысли и выдержка. Следовательно, эмоциональное
состояние страха у субъекта каузировано другим эмоциональным состоянием другого лица (ср. преобразо-
ванную конструкцию: Хладнокровие Шарлотты наводило на меня страх).
(2) И хотя испытываемый мною беспомощный гнев преувеличивал и коверкал, может быть, все впе-
чатления, я могу поклясться…
В примере (2) Каузатор — эмотивное существительным гнев с препозитивным причастным оборотом —
выступает в роли причины изменения эмоционального состояния лица, впечатленного увиденным, для чего
В. Набоков использует глаголы действия (преувеличивал и коверкал). Здесь собственное эмоциональное со-
стояние субъекта каузировало его же самого испытать другое эмоциональное состояние.
Итак, приведенные примеры 1) представляют разные формальные типы каузаторов (имя лица (Шарлот-
та); свернутое имя ситуации (гнев); 2) реализуют семантический тип каузатора эмоционального состояния
субъекта — другое эмоциональное состояние; 3) отражают обязательное употребление эпитетов (хладнокров-
ная, беспомощный) в препозиции к эмотивам, что свидетельствует о большом значении для участника ситуа-
ции «Носитель эмоции» факта эмоционального состояния участника ситуации «Каузатор» (другого лица или
его же самого), находящегося в зоне Центр; участник ситуации «Результат эмоционального состояния» ухо-
дит в зону Периферия (в концепции Е. В. Падучевой [3]).
К первой модели предложений относится большинство синтаксических конструкций романа, в которых
функционируют многоуровневые каузаторы — «смешение» нескольких причин, их разворачивание в
описании эмоционального состояния субъекта (или нескольких субъектов). Ср.:
(3) От этих запретов и ограничений Лолита приходила в ярость, ругала меня паршивым жуликом и
еще худшими словесами, — и я в конце концов потерял бы терпение, если бы не понял вдруг, к сладчайшему
моему облегчению, что злило ее, собственно, не то, что я лишаю ее того или другого удовольствия, а ли-
шаю общих прав.
В примере (3) — два Носителя разных эмоциональных состояний: Лолита — субъект первый (S1) (прихо-
дящая в ярость, злость) и говорящий — Гумберт Гумберт, субъект второй (S2) (теряющий терпение). Фраза
пунктуационно (и содержательно) распадается на две части: до знака препинания тире и после него.
Первая часть фразы: для S1 каузатором эмоционального состояния являются действия S2 (что на морфо-
логическом уровне выражено предложно-падежной формой от этих запретов и ограничений). В теме — уча-
стник ситуации Каузатор, в реме — участник ситуации Результат (ярость, т. е. само эмоциональное состоя-
ние субъекта).
Вторая часть фразы представляет противоположную «композицию» участников ситуации: в теме — Ре-
зультат (потерял бы терпение, т. е. субъект в эмоциональном состоянии), в реме — причинный компонент
двухуровневый: причина первая (Каузатор 1) — злость Лолиты, которая, в свою очередь, была вызвана при-
чиной второй (Каузатор 2) — действиями Гумберта Гумберта («…я лишаю ее общих прав»).
Своеобразна кольцевая композиция всего предложения: от этих запретов и ограничений — лишаю общих
прав. Лексемы запреты, ограничения, лишение (прав) вступают в синонимические отношения и представляют
прием градации.
Итак, в приведенном примере фактическим Каузатором эмоционального состояния лица является дея-
тельность (физическая или интеллектуальная) другого лица.
Предложения второй модели в романе «Лолита» представлены в большем количестве. Характерным при-
знаком таких синтаксических структур является каузатор, называющий ментальное (ментально-
эмоциональное) состояние лица, испытывающего эмоцию, нередко проявляемую в его физическом облике. Ср.:

120
 (4) …я весь трясся от мысли, что за время отсрочки она [Долли] может вдруг взять да и позвонить в
Рамздэль.
(5) Мне очень хотелось положить пятидолларовую бумажку на эту бледно-бурую ладонь, но побоялся,
что такая щедрость может быть неправильно истолкована, а потому положил четвертак.
(6) Я с удовольствием думал, что познакомлюсь с Лолитиными подругами, но в общем они не оправдали
ожидания.
В примерах (4), (5) и (6) каузатор «разворачивается в текст», представлен придаточными частями сложно-
подчиненных предложений, при этом в примере (4) есть формальный показатель — причинный компонент
от мысли. Номинация эмоционального состояния субъекта (побоялся, с удовольствием) — в теме предложе-
ний со словами ментальной семантики (от мысли, думал), причинный компонент — в реме.
ВЫВОДЫ.
1. В предложениях первой модели с одноуровневым каузатором причиной эмоционального состояния
Носителя, как правило, является состояние его самого или другого лица; в предложениях с многоуровневым
каузатором — деятельность (интеллектуальная или физическая) его самого или другого лица; при этом
описывается один субъект как Носитель эмоционального состояния (как правило, Гумберт Гумберт).
2. В предложениях второй модели, как правило, каузатор одноуровневый, при этом причинный компо-
нент эмоционального (и физического) состояния субъекта называет ментальную деятельность субъекта и
может содержать лексические индикаторы (от мысли, думал и др.). С точки зрения формы, каузатор в этом
типе предложений представлен чаще развернутой структурой (придаточной частью сложноподчиненного
предложения). Важно, что описываются эмоциональные состояния двух субъектов (Лолиты и Гумберта Гум-
берта).
3. Выбор В. Набоковым одной из двух моделей для номинации в романе эмоционального состояния субъ-
екта, на наш взгляд, определяется прагматической стороной, а именно коммуникативным рангом участника
ситуации: что находится в фокусе внимания — Причина, вызывающая эмоциональное (а нередко и физиче-
ское) состояние субъекта, либо Результат. В романе автор в большей мере использовал предложения второй
модели, поскольку изобилует описание эмоций, «бушующих» в главных героях, поэтому номинация эмоцио-
нального состояния (участник ситуации «Результат») находится в коммуникативном ранге Центр.
Отмеченные особенности представления причинно-следственных связей на уровне семантики, граммати-
ки, коммуникативного ранга участника ситуации в предложениях, описывающих эмоциональное состояние
лица в романе «Лолита», мы понимаем как один из отличительных признаков идиостиля В. Набокова.

Примечания
1
Все иллюстративные примеры в статье приводятся из романа В. Набокова «Лолита» [2].

Список литературы
1. Колесникова, О. В. Национально-культурные особенности репрезентации каузальной семантики фразеоло-
гическими средствами русского языка / О. В. Колесникова // Научный диалог. — 2018. — № 1. — С. 22—34.
2. Набоков, В. Лолита / В. Набоков // Электронный ресурс: https://bookz.ru/authors/nabokov-vladimir/lolita/1-
lolita.html. Дата обращения: 05.08.2018.
3. Падучева, Е. В. Наблюдатель и его коммуникативные ранги / Е. В. Падучева // Научно-техническая ин-
формация. — Сер. 2. — 1998. — № 12. — С. 23—28.
4. Петрухина, Е. В. Аспектуальные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чешским, сло-
вацким, польским и болгарским языками / Е. В. Петрухина. — Москва, 2000.
5. Причинно-следственные отношения в современном русском языке / М. В. Всеволодова, Т. А. Ященко.
— Москва, 2008.

Н. И. Мартирян
Ереванский государственный университет, Армения

ГЕНДЕРНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ В РУССКОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ

В статье разграничивается употребление понятий пол и гендер, дается определение гендерных стереотипов. Рассматрива-
ются гендерно релевантные фразеологизмы русского языка. Проведенный анализ показал, что маркирование гендера мо-
жет проявляться как в структуре, так и в семантике фразеологизмов.
Ключевые слова: гендер, пол, гендерные стереотипы, фразеологические единицы, формально маркированные фразеоло-
гизмы, семантически маркированные фразеологизмы.

121
Martiryan Naira Ignatiosovna, Yerevan State University, Armenia
Gender stereotypes in Russian phraseology
The author distinguishes the use of such concepts as «sex» and «gender», gives the definition of «gender stereotypes».The gender
relevant idioms of the Russian language are considered. The analysis has revealed the fact that gender marking may be found out
both in structure and semantics of idioms.
Keywords: gender, sex, gender stereotypes, phraseological idioms, formally marked idioms, semantically marked idioms.

Антропоцентрический подход в языковых исследованиях занимает особое место в ряду актуальных про-
блем современной лингвистики. Особый интерес специалистов вызывают гендерные исследования в рамках
данного подхода. Понятие «гендер» (gender), обозначающее грамматическую категорию рода, было заимст-
вовано из английского языка и позже перешло в исследовательское поле других наук. В современных науч-
ных исследованиях различаются понятия «пол» и «гендер». Пол — биологическое обозначение мужчины или
женщины. Но, кроме биологических отличий между разными полами, существуют отличия между их соци-
альными ролями, формами деятельности, различиями в поведении и эмоциональных характеристиках. И по-
этому возникает необходимость понятия «гендер», чтобы провести границу между понятием «биологический
пол» и социально-культурными характеристиками, которые отличают мужчин от женщин, т. е. гендер — это
многокомпонентный социокультурный феномен. Таким образом, гендер «означает совокупность социальных
и культурных норм, которые общество предписывает выполнять людям в зависимости от их биологического
пола» [2; 65].
Считаем необходимым отметить, что термин «гендер» большинство исследователей признает как термин,
который подчеркивает социокультурную причину межполовых отношений, а не природную [см. 8; 232—241].
В своей работе О. В. Рябов отмечает: «Если пол осмысляется в категориях “мужчина” и “женщина”, то гендер
в терминах “мужественность” (мужское начало) и “женственность” (женское начало)» [10; 3].
Любая лингвокультура владеет определенным набором вербальных (и невербальных) средств, характери-
зующих мужчин и женщин, и в каждом отдельно взятом обществе они имеют специфический, культурно-
традиционный характер. Фразеологические единицы с гендерными лексическими компонентами в совокуп-
ности формируют гендерные концепты «Мужчина» и «Женщина», что является результатом фразеологиче-
ской концептуализации гендерного фактора языка. «Под гендерным концептом мы понимаем такое понятий-
но-смысловое образование в сознании членов социума, в котором отражено и зафиксировано с помощью ге-
терогенных вербальных средств этноспецифическое представление и знание о мужчине и женщине как об
индивидах, характеризующихся четкими различиями их социально-культурного статуса, норм поведения и
ролей, выполняемых в обществе» [3; 14]. Национальное гендерное сознание конструируется при помощи со-
циальных и культурных стереотипов.
Понятие «стереотип» в западный дискурс вошло в 1922 г. благодаря Уолтеру Липпману в связи с его ори-
гинальной концепцией общественного мнения. Согласно У. Липпману, стереотип — это принятый в истори-
ческой общности образец восприятия, фильтрации, интерпретации информации при распознавании и узнава-
нии окружающего мира, основанный на предшествующем социальном опыте, а система стереотипов пред-
ставляет собой социальную реальность [см. 6; 93—138]. Стереотипы достаточно жестко «встроены» в
систему социально-культурных ценностей, являясь ее составной частью. Однако надо отметить, что в основе
стереотипов не обязательно лежат сущностные признаки того или иного явления, а скорее определенные
убеждения и привычные знания людей относительно качеств и черт характера других индивидов, событий,
явлений, вещей. По этой причине стереотипы существуют и широко используются людьми. Стереотип, вы-
полняя функцию программы поведения, не только выражает статистически среднее мнение, но также одно-
временно задает норму, предельно упрощенный или усредненный образец социально одобряемого, социально
допустимого или социально неодобряемого, социально недопустимого поведения. В целом стереотипы, явля-
ясь составной частью культуры и играя значимую роль в защите социальных ценностей группы, характери-
зуются эмоциональностью, экспрессивностью и высокой степенью устойчивости.
Выделяют различные виды стереотипов, например: групповые, профессиональные, этнические, возрас-
тные, гендерные и т. д.
Гендерные стереотипы — это распространенное, общепринятое мнение о свойствах и характеристиках,
которыми обладают или должны обладать женщины и мужчины, а также о ролях, которые они выполняют
или должны выполнять. Поскольку оппозиция мужское — женское входит в число древнейших культурных
бинарных пар, эти концепты присутствуют в ментальном пространстве каждой нации. Формирование гендер-
ных стереотипов подразумевает традицию приписывать женщинам и мужчинам конкретные свойства, каче-
ства или роли только лишь на основании их принадлежности к социальной группе женщин или мужчин. Со-
гласно адептам теории социальных ролей, гендерные стереотипы возникают как следствие существования
гендерных ролей — социальных ожиданий, предписывающих человеку определенное поведение в зависимо-
сти от его гендерной принадлежности. «Гендерные стереотипы — это внутренние установки в отношении
места мужчины и женщины в обществе, их функций и социальных задач. Особенность стереотипов такова,

122
что они настолько прочно проникают в подсознание, что их очень трудно не только преодолеть, но и осознать
вообще» [7; 77].
Как пишет Ю. Г. Простотина: «Нам представляется наиболее оптимальным определение гендерных сте-
реотипов как устойчивых обобщенных социальных представлений о личностных и поведенческих характери-
стиках мужчин и женщин… Можно сказать, что гендерные стереотипы формируются на пересечении биоло-
гических и культурных факторов» [9; http://].
Гендерные стереотипы, как и все остальные виды стереотипов, могут быть как позитивными, так и нега-
тивными, отражаясь в языке как в виде общих представлений о мужчинах и женщинах, так и в виде устойчи-
вых сочетаний.
Мы сознательно исключили из нашего исследования паремии русского языка, так как, на наш взгляд, эта
тема требует отдельного внимания. В анализ нами вовлекались полученные путем сплошной выборки из
Фразеологического словаря русского языка под редакцией А. И. Молоткова (1986) [11], содержащего более
4 000 словарных статей, так называемые гендерно релевантные фразеологизмы. Вслед за О. В. Комиссаровой
мы «гендерно релевантными считаем фразеологизмы, в семантике или внутренней форме которых содержит-
ся указание на лицо определенного пола» [5; 22—27]. При анализе мы выделили две группы фразеологизмов
русского языка, которые противопоставляются по способу маркирования гендера в форме и семантике фра-
зеологических единиц: группа с формальным маркированием и группа с семантическим маркированием. Пер-
вую группу составляют «фразеологические единицы, которые содержали существительное или имя собствен-
ное, называющее лицо мужского или женского пола», вторую — «фразеологические единицы, внутренняя
форма которых указывает на лицо определенного пола или на человека в целом» [1; 67].
Таким образом, в качестве маркеров гендера с одной стороны могут выступать лексемы, обозначающие
лицо мужского или женского пола, а с другой — смысловые компоненты в семантике фразеологизма. Про-
анализированный нами фразеологический материал можно разделить на две группы: первую группу состав-
ляют единицы с гендерно маркированным планом выражения (базарная баба, кисейная барышня, маменькин
сынок, калиф на час), вторую — с гендерно маркированным планом содержания (вольная птица, морской
волк, голубая кровь, восходящая звезда).
Анализ фразеологических единиц Словаря позволил выделить некоторые закономерности.
Подавляющее большинство гендерно релевантных субстантивных идиом со значением лица в гендерном
отношении не маркированы, т. е. одинаково обозначают и характеризуют лиц обоего пола в социально-
статусном, социально-ролевом, психологическом, нравственном и других аспектах, причем как в положи-
тельном, так и негативном: вольная птица, стреляный воробей, светлая голова, ума палата, ворона в павлинь-
их перьях, продувная бестия, абсолютный ноль, голь перекатная и т. д.
Второй по количеству группой являются фразеологизмы-мужские именования, которые также содержат
как положительно, так и отрицательно коннотированные единицы: рыцарь без страха и упрека, малый не
промах, рубаха-парень, разбойник с большой дороги, пень березовый, олух царя небесного, шут гороховый и
т. д.
Самая маленькая группа — женские фразеологические единицы с положительной и отрицательной конно-
тацией: прекрасный пол, христова невеста, кисейная барышня, синий чулок, драная кошка и т. д.
Выделяется также группа фразеологизмов, где есть парные соответствия: соломенный вдовец — соломен-
ная вдова, маменькин сынок — маменькина дочка, казанский сирота — казанская сирота; властитель дум —
властительница дум, мастер на все руки — мастерица на все руки, сильный пол — слабый пол и т. д.
Количество отрицательно коннотированных фразеологических единиц намного выше во всех группах.
Данный факт следует соотносить с общей закономерностью фразеологии: отрицательно коннотированных
единиц в целом больше по всему фразеологическому полю. Во фразеологической оппозиции «хоро-
шее»/»плохое», как правило, бывает маркированным последний член оппозиции, так как наличие положи-
тельного явления рассматривается в качестве нормы и потому упоминается значительно реже [см. 4; 5—13].
По идеографическим параметрам анализ гендерно релевантных субстантивных фразеологизмов Словаря
позволил выделить следующие семантические группы, которые называют и характеризуют представителей
обоих полов по следующим признакам.
Социальное происхождение: голубая кровь, белая кость, черная кость, без роду без племени, не помнящий
родства, голь перекатная и др.
Социально-ролевой статус: большая рука, птица высокого полета, важная птица, ноль без палочки, по-
следняя спица в колеснице, птица низкого полета, мелкая сошка, шишка на ровном месте и др.
Социально-профессиональный статус: чернильная душа, канцелярская крыса, крапивное семя, приказная
строка, жеребячья порода и др.
Семейное положение и родственные отношения: дражайшая половина, плоть и кровь, плоть от плоти,
христова невеста, седьмая вода на киселе, ни сват ни брат и др.
Внешние физические качества: коломенская верста, каланча пожарная, косая сажень в плечах, кровь с мо-
локом, драная кошка, сонная тетеря, мокрая курица и др.

123
 Особенности характера: гусь лапчатый, продувная бестия, заячья душа, божья коровка, божий одуванчик,
душа нараспашку, буйная голова, забубенная голова, бедовая головушка и др.
Особенности поведения, которые часто перекликаются с предыдущей группой: кисейная барышня, базар-
ная баба, сума переметная, вавилонская блудница, волк в овечьей шкуре и др.
Умственные способности: светлая голова, ходячая энциклопедия, ума палата, дурья голова, дубина сто-
еросовая, дырявая голова, олух царя небесного и др.
Обобщая вышеизложенное, можно сделать следующие выводы. Конечно, материал Словаря не включает
все гендерно релевантные фразеологизмы русского языка, но дает общее представление о них и не показыва-
ет значительной гендерной асимметрии среди субстантивных фразеологизмов. Можно отметить употребле-
ние только отрицательно коннотированных единиц с женской формой для называния мужчин: базарная баба,
кисейная барышня, но для называния женщин используются как положительно, так и отрицательно конноти-
рованные единицы с мужской внутренней формой: например, свой парень — по отношению к женщинам
употребляется в положительном смысле, но канцелярская крыса, чернильная душа — в отрицательном. При
этом следует заметить, что таких употреблений весьма мало.
В русской фразеологии преобладает негативная оценочность, но пейоративная лексика связана не с ген-
дерным фактором, а с особенностью человеческой концептуализации действительности, когда «положитель-
ное» является нормой и не всегда фиксируется в языке, а «плохое» маркировано и отражается в языке чаще в
качестве признака отклонения от идеального «хорошего».

Список литературы
1. Васькова, О. А. Английские фразеологические единицы с позиций гендерного подхода / О. А. Васькова //
Доклады Второй межд. конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация». — Москва, 2002. — С. 66—69.
2. Войченко, В. М. Отражение гендерных стереотипов в языке и культуре / В. М. Войченко // Вестник Вол-
гоградского гос. ун-та. Сер. 2. Языкознание. — 2009. — № 1 (9). — С. 64—70.
3. Волошина, К. С. Фразеологизм как средство концептуализации понятия «гендер» (на материале англий-
ского и русского языков) : автореф. дис. … канд. филол. наук / К. С. Волошина. — Нальчик, 2010.
4. Кирилина, А. В. Гендерные исследования в отечественной лингвистике: проблемы, связанные с бурным
развитием / А. В. Кирилина // Доклады Второй межд. конференции «Гендер: язык, культура, коммуникация».
— Москва, 2002. — С. 5—13.
5. Комиссарова, О. В. Фразеологический фонд русского языка: способы маркирования гендерных отноше-
ний / О. В. Комиссарова // Язык и культура. — Томск, 2010. — № 2 (10). — С. 22—27.
6. Липпман, У. Общественное мнение: пер. с англ. Т. В. Барчунова / У. Липпман ; под ред. К. А. Левинсон,
К. В. Петренко. — Москва, 2004. — С. 93—138.
7. Надолинская, Л. Н. Трансформация гендерных отношений: социокультурный анализ /
Л. Н. Надолинская. — Ростов на Дону, 2007.
8. Попова, Т. Г. К вопросу о гендерных исследованиях / Т. Г. Попова // Человек говорящий и пишущий :
Материалы междунар. конференции (14—16 февраля 2008 г.). — Вып. 2. — Москва, 2008. — С. 232—241.
9. Простотина, Ю. В. Гендерные стереотипы: формирование и детерминанты / Ю. В. Простотина // 26-03-
2017. — http://e-notabene.ru/pr/article_22364.html
10. Рябов, О. В. Национальная идентичность: гендерный аспект (на материале русской историографии) :
дис. … д-ра филос. Наук / О. В. Рябов. — Иваново, 2000.
11. ФСРЯ — Фразеологический словарь русского языка / под ред. А. И. Молоткова. — 4-е изд. — Москва,
1986.

З. И. Минеева
Петрозаводский государственный университет, Россия
zmineeva@rambler.ru

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК XXI ВЕКА

В АСПЕКТЕ ВНЕШНИХ И ВНУТРЕННИХ ЗАИМСТВОВАНИЙ

В статье рассматриваются особенности русского литературного языка, состоящие, с одной стороны, в активной адаптации
объемного корпуса заимствований из других языков, с другой стороны, в адаптации жаргонной лексики. Оба процесса
находят отражение в медийных текстах. Осмысление тенденций в динамических явлениях литературного языка прово-
дится в свете идей, выдвинутых Ф. Ф. Фортунатовым в связи с определением языка и диалекта, синхронии и диахронии,
соотношения общего и частного в развитии языка.
Ключевые слова: литературный язык, заимствование, жаргон, адаптация.

124
Mineeva Zoya Ivanovna, Petrozavodsk State University, Russia
zmineeva@rambler.ru
Russian Literary Language of the XXI c. External and Internal Borrowings
The article considers features of the Russian literary language, consisting, on the one hand, of the active adaptation of the volumi-
nous body of borrowings from other languages, on the other hand, in the adaptation of slang vocabulary. Both processes are re-
flected in media texts. Trends of dynamic phenomena of the literary language are interpreted in the light of the ideas put forward
by F. F. Fortunatov in connection with the definition of language and dialect, synchrony and diachrony, relationship between gen-
eral and particular issues in the development of the language.
Keywords: literary language, borrowing, jargon, adaptation.

Академик Ф. Ф. Фортунатов оставил своим последователям внушительное теоретическое лингвистическое

наследие, в котором современная наука находит плодотворные идеи для изучения русского языка в его со-
временном состоянии, в XXI в.
Ф. Ф. Фортунатов одним из первых анализировал языковые явления с двух сторон — с точки зрения син-
хронии и диахронии, истории, вследствие чего содержание употребляемых им терминов также имеет две сто-
роны: наречия (диалекты) в исторической перспективе — это славянские языки по отношению к единому
общеславянскому, с позиции синхронии — «местные наречия с их дроблениями» и диалекты «отдельных
классов общества в различных соотношениях» [4; 67]. Соотношение синхронии и диахронии в оценке языко-
вых явлений чрезвычайно важно при анализе литературного языка.
Академик Фортунатов литературный язык также называл наречием и диалектом, обладающим своей спе-
цификой: «Это литературное наречие частью подчиняется таким же условиям существования, как и всякое
другое, но частью зависит от условий особого рода, создаваемых тем сознательным контролем над ним, кото-
рого не имеют другие наречия; поэтому в сравнении с другими наречиями литературный диалект отличается
особенной стойкостью, особенным стремлением к однообразию» [4; 69].
Специфика современного литературного языка состоит в определяющей роли публицистического стиля, а
также, с одной стороны, в активном влиянии английского языка, пополняющего русский язык внешними за-
имствованиями, с другой стороны, в воздействии на литературный язык другой подсистемы национального
языка, жаргона, пополняющего русский язык внутренними заимствованиями.
Социальный характер языка, неотъемлемая диалектическая связь мышления, языка и жизни социума обу-
словливают, при всех индивидуальных чертах, речевых особенностях отдельного лица и объединений людей
по территориальным, профессиональным и иным свойствам, мощные объединительные тенденции.
В настоящее время наиболее важные и активные языковые процессы ученые связывают с языком СМИ. В
медийных текстах появляются, апробируются новые языковые единицы, происходит адаптация заимствова-
ний из других языков: французского (су-шерп/а/, м. ‘должностное лицо, помощник’ ˂ sous sherpa; бюстье, ср.
‘топ’ ˂ bustier), японского (суши ˂ sushi), китайского (пихора ‘зимнее пальто из плащевой ткани или кожи на
меховой подкладке’), испанского (мачо ‘мужчина, демонстрирующий своим поведением физическую силу,
мужественность’ ˂ macho), потругальского (ламбада ‘танец’ ˂ lambada). Однако наибольшее количество но-
вых заимствований приходит из английского: тренд ‘преобладающая тенденция’, роуминг ‘предоставление
абоненту услуг сотовой связи’, хит ‘что является наиболее успешным’, дедлайн ‘конечный срок выполнения
чего-л.’. Период конца XX — начала XXI в. ознаменовался пополнением литературного языка объемными
группами английских слов, для которых характерна быстрая лексико-семантическая, деривационная, грамма-
тическая адаптация. В результате группа с центромом веб образует словообразовательное гнездо, насчиты-
вающее, по данным неографии [3], 44 единицы (включая составные), в том числе 21 собственно лексическое
заимствование (веб ˂ World Wide Web ‘всемирная паутина’, веб-дизайн, веб-консультант, веб-конференция),
16 полукалек (веб-камера, веб-редактор ‘программа’), 7 дериватов, образованных на русской почве сложени-
ем и суффиксацией (веб-обозреватель ‘человек’, веб-дизайнерский, веб-страничка). Гнездо с исходным биз-
нес включает 134 неологизма, в том числе собственно заимствования (бизнесвумен ˂ business woman, бизнес-
мастер ˂ business master), кальки (бизнес-гид ˂ business guide), полукальки (веб-камера, веб-редактор ‘про-
грамма’), дериваты на русской почве (бизнес-дама, ирон., бизнес-десант, публ., бизнес-лицей, бизнесмент,
разг. презрит., бизнесменствовать). Значительная часть лексем имеет двойную мотивацию, на базе англий-
ского и русского языков (бизнес-туризм ˂ business tourism; бизнес + туризм), причем синхронический аспект
показывает тенденцию к переходу слов из группы собственно заимствованных единиц в группу слов с двой-
ной мотивацией. Нередко заимствуется одновременно два и более ЛСВ (бизнес-мастер ‘специалист’ и ‘ком-
пьютерная программа’); или же заимствование подвергается семантической деривации, в результате чего в
русском языке появляются новые ЛСВ (бизнес-класс ‘категория повышенной комфортности’ → ‘салон само-
лета’ и ‘что-л. высокого качества’) и омонима (бизнес-класс ‘специализированный класс школы’). Объемны
группы с рэп, рейв; свежие заимствования также обрастают дериватами (хайп ‘ажиотаж’ ˂ англ. hype, хайпа-
нуть, хайпить, хайповый; реновация ˂ лат. renovatio ‘обновление’, реновационный, хреновация; каршеринг ˂
carsharing, каршеринговый).

125
 Адаптации заимствованной лексики способствуют крупные события в жизни страны и мира. Так, во время
чемпионата по футболу, ЧМ-2018, активизировалось заимствование 1980-х гг. мундиаль ˂ испанск. mundial).
Значение ‘чемпионат мира по футболу’ появилось в результате генерализации семантики: первоначально
«мундиаль, я, м. Мировой чемпионат по футболу (в странах Латинской Америки). Даже если советские фут-
болисты потерпят поражение на каком-то из следующих этапов «мундиаля-86», у всех нас в душе и памяти
останутся эти прекрасные волнующие дни. Нед. 1986, 24. — Коммерция постепенно убивает «мундиали», —
говорит он /Ж. Салданья/. — Сейчас это уже не чемпионат по футболу, а чемпионат по рекламе.
И. Фесуненко, Три канала из Мехико (Зв. 1987, 3)» [2; 484]. Сравнивая вышеприведенную дефиницию и ау-
тентичные иллюстрации с сегодняшним употреблением, можно отметить не только утрату географической
семы, но и использование кавычек как знак чужеродного, неосвоенного слова в тексте.
Важным явлением в развитии современного русского языка стало формирование общего жаргона, полу-
чившего фиксацию в специальном словаре 1999 г. [1]. В XXI в. наблюдается тренд к переходу части жаргон-
ной лексики в литературный язык через посредство разговорного стиля (разговорные: беспредел, лохотрон,
лохотронный, лохотронщик, фишка, тусовка; разговорно-сниженные: лох ‘необразованный, наивный, про-
стак, которого легко обмануть’, впаривать ‘выгодно продавать некачественное’ и др.), чему способствует
активное использование жаргонных и в целом сниженных языковых средств в целях экспрессивизации вы-
сказывания, привлечения внимания теле- и радиоаудитории (передача «Решала» на телеканале «Че»; сериал
«Менты»; употребление жаргонизмов решальщик и др.
Одно из интересных открытий, которое носит пионерский характер, связано с признанием ценности языка
отдельного его носителя. Ф. Ф. Фортунатов, рассматривая соотношение понятий «язык», «наречие», «диа-
лект», писал: «…наречие, хотя бы самое незначительное, есть особый язык по отношению к тем индивиду-
альным чертам, какие оно представляет в отличие от других наречий. Поэтому, например, не только москов-
ское наречие русского языка мы можем называть особым языком, принимая во внимание отличия его от дру-
гих русских наречий, но мы можем говорить также и об особом языке отдельного лица» [4; 66—67].
Восприятие языка отдельного человека как безусловной ценности, достойной изучения и осмысления, орга-
нично для современной антропоцентрической лингвистики.
Жаргонизации литературного языка способствует включение жаргонизмов в речь первого лица государст-
ва. Так, 10.03.2018 В. Путин во время интервью телеканалу NBC употребляет жаргонный фразеологизм: Пу-
тин посетовал на «несущего пургу» Пескова (заголовок. — З. М.); У нас две тысячи сотрудников админист-
рации, неужели вы думаете, что я каждого контролирую? Вон Песков сидит напротив, мой пресс-
секретарь, он несет иногда такую «пургу», я смотрю по телевизору и думаю: чего он там рассказывает?
Кто это ему поручил?» — сказал Путин [www.rbc.ru/rbcfreenews/5aa3c6ea9a79475f8e925581]. Гнать (нагнать /
нагонять) пургу / пурги. Неодобр. Жарг. Вводить в заблуждение, обманывать кого-л., сильно преувеличивать
что-л. Чтоб вам интереснее было слушать, Света еще чуть-чуть пурги нагнала: оружие, трупы, кровавая
месть. Могу предположить, что такое же вранье и о коррупции в прокуратуре и милиции. АиФ 6/96 [5;
512].
Наблюдения, изложенные в данной публикации, дают основания говорить о двух устойчивых трендах ли-
тературного языка: первый — это заимствование и быстрое освоение больших групп иноязычной лексики,
второй — внутреннее заимствование разговорным стилем частотных жаргонизмов.

Список литературы
1. Ермакова, О. П. Слова, с которыми мы все встречались. Толковый словарь русского общего жаргона /
О. П. Ермакова, Е. А. Земская, Р. И. Розина. — Москва, 1999.
2. Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 80-х годов / под ред.
Е. А. Левашова. — Санкт-Петербург, 1997.
3. Новые слова и значения: словарь-справочник по материалам прессы и литературы 90-х годов ХХ века : в
3 т. Т. 1 / под ред. Т. Н. Буцевой (отв. ред.) и Е. А. Левашова. — Санкт-Петербург, 2016.
4. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды : в 2 т. / Ф. Ф. Фортунатов. — Т. 1. — Москва, 1956.
5. Химик, В. В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи / В. В. Химик. — Санкт-
Петербург, 2004.

126
 Л. А. Климкова
Национальный исследовательский Нижегородский университет им. Н. И. Лобачевского,
Арзамасский филиал, Россия
dialeкt_arz@mail.ru

ПЛЮРАЛЬНОСТЬ В РЕГИОНАЛЬНОЙ ОНИМИИ

Сославшись на мнение Ф. Ф. Фортунатова об именах собственных, актуализровав информацию о их некоторых особенно-

стях в рамках оппозиции проприальность — апеллятивность и направлениях изучения, автор статьи сосредоточил свое
внимание на грамматических свойствах онимов, в частности на категории числа, а точнее — на плюральности, рассмот-
рев ее типы в региональной топонимии (Нижегородского Окско-Волжско-Сурского междуречья) в соответствии с лекси-
ческой, мотивационно-семантической, деривационной, грамматической обусловленностью.
Ключевые слова: имя собственное, плюральность, плюратив, плюрализация, типология, (микро) топонимия.

Klimkova Lydmila Alekseevna, N. I. Lobachevsky National Research University of Nizhny Novgorod Arzamas Branch, Russia
dialeкt_arz@mail.ru
Multiplicity in the context of regional onymity
With reference to the opinion of F. F. Fortunatov concerning the proper names, after actualizing the information about their specif-
ic features within the opposition of propriety — appellability and directions of study, the author of the article focused the attention
on the grammatical properties of onyms, in particular on the category of number, or rather on the multiplicity, considered its types
in regional toponymy (the Nizhegorodsky Oka-Volga-Sura interfluve) in accordance with lexical, motivational and semantic, deri-
vational, grammatical conditionality.
Keywords: proper name, multiplicity, plurative, pluralization, typology, (micro) toponymy.

Ф. Ф. Фортунатов вскрыл, подчеркнул специфику имен собственных (ИС): номинативность вне обозначе-
ния признаков вещи, предмета и функцию индивидуализации [см.: 6; 326, 330]. Это отмечено на рубеже ве-
ков: его работа «Сравнительное языковедение» была опубликована в 1901 г. С тех пор наука языковедение
далеко ушла вперед, в том числе и в изучении ИС. В 20-е гг. ХХ в. сложилась особая отрасль языкознания —
ономастика, со своим объектом, своей методологией, методикой, терминологией, Однако до сих пор не утра-
тило своей актуальности и дискуссионности рассмотрение вопроса о дифференциальных признаках ИС, о их
отличии от нарицательных имен в рамках оппозиции проприальность-апеллятивность.
В плане сравнительности этих категорий субстантивности большую разработанность получил вопрос о
семантической структуре ИС, более или менее сложной — по разным признаниям, однако здесь до сих пор
сохраняется разброс точек зрения. Активно разрабатывались и продолжают разрабатываться также вопросы
этимологии, типологии, парадигматики, деривации ИС, их функционирования в речи, дискурсе, в диапазоне
языковой картины мира (этнической, социальной, индивидуальной, художественной и др.), языковой лично-
сти в соответствии с полипарадигмальностью лингвистики в целом и ономастики в частности. При этом на
всех уровнях онимы имеют свою специфику, в том числе на грамматическом, на что исследователи тоже об-
ращали внимание [см., напр.: 2; 192—198]. ИС, как виду субстантивов, свойственны именные категории рода,
числа, падежа, из которых наибольшее своеобразие в проявлении имеет категория числа. Если у апеллятивов
она реализуется содержательно в дихотомии один — много и соответственно в формах ед. — мн. числа, то в
ИС этой дихотомии нет. Здесь лишь смысловой компонент «один» и реализуется он в форме или ед. или мн.
числа, иначе говоря, ИС лишены коррелятивности форм числа. Сути проприальности, конечно, соответствует
форма ед. ч., иcходя из ее семантики и совмещенной, триединой функции — номинативно-выделительно-
дифференцирующей: назвать объект, выделив его из класса однородных и отличив его от других объектов
того же класса, то есть один объект (только один) — ед. ч., по определению так сказать.
В случае с формой мн. ч. ИС присходит своеобразный разрыв формы и содержания. Наблюдается он и при
употреблении плюральных форм (мн. ч.) антропонимов, типа: Заикин (а) — Заикины (семья или однофамиль-
цы) или Заика (прозвище одного человека) — Заики (семейное прозвище). Плюральные формы и здесь назы-
вают разных людей, каждый из которых единственный в своем роде, уникальный, так что здесь не чисто
грамматическое, морфологическое явление, его хорошо показал на примере своей фамилии Л. В. Щерба [см.:
7; 76]. Тем более это относится к речевым неологизмам, имеющим особую смысловую нагрузку, типа: «Ко-
нечно, ротшильды-рокфеллеры и доморощенные грефы-авены хотят доказать: нет, правят [миром] деньги»
(из газет), активно употребляющимся в художественной речи, в публицистике [см., напр.: 3; 302—307; 4;
14—20]. Подобные единицы В. П. Изотов называет плюративами, представляющими собой результат плюра-
лизации как морфолого-семантического способа деривации, и насчитывает семь типов их, пять из которых
относятся непосредственно к онимам [см.: 1; 346—356]. Плюрализации подвергаются и топонимы, пережи-
вающие приращения смысла, актуализирующие те или иные пространства, совокупность тех или иных гео-
графических объектов в связи с теми или иными событиями, явлениями, лицами, например (из газет): «Вот
127
откуда тысячи дворцов, которые выросли по всей России ( и не только), как грибы после дождя, у нас в стра-
не и на лазурных берегах»; «Сами они [олигархи. — Л. К.] долги возвращать не собираются. Для этого им
прищлось бы продавать дворцы, корабли, самолеты, теребить свои счета в Швейцариях, Лихтенштейнах, на
Каймановых островах». [Другие примеры см.: 3; 4].
Плюральность топонимов в их исконной среде бытования имеет разные истоки, разную причинную, моти-
вационную обусловленность. Это наглядно можно показать на микротопонимии, которая, по признанию
В. А. Никонова, «в массе пока еще стихийная, представляет для исследователя как бы естественную топони-
мическую лабораторию». Так, в нижегородской окско-волжско-сурской микротопонимии проявляется не-
сколько типов плюративов. Прежде всего плюральность обусловлена тем, что единицы соотносятся со своего
рода совокупным референтом, обозначая географический объект, состоящий из нескольких однотипных час-
тей-объектов, например: Врáги. Местность (урочище). Это местность Врагами называтся: там одне овраги
(Лопатино Вад.*); Прудки. Лес. А раньше на ево месте прудов много было ( Верякуши Див.); Разноги; Семи-
березки; Семивражки и др. [Здесь и далее примеры см.: 5]. В большом количестве представлены в анализи-
руемой макросистеме и составные единицы с тем же значением: Ребятишкины высоты. Холмы. С них ребя-
та зимой на санках катаются ( Симанский Перв.) и др. Плюральность сохраняется и при изменении харак-
тера объекта, например: Бабины Луга. Место в лесу. Грибное место в лесу, когда-то здесь были луга
(Норковка Выкс.).
Один из типов плюральных имен составляют те единицы, что содержат, так сказать, отраженную, спрое-
цированную плюральность, поскольку мотивируются именами в форме мн. ч., лексически на уровне метони-
мии, словообразовательно — на уровне онимизации апеллятивов: Бочки. Место в поле. Там боцки стояли, а в
них удобренье для кукурузы. И место это Боцками прозвали. (Мадаево Поч.); Белочки. Лес. Белок много там,
вот и Белочки (Большие Бакалды Бут.); Березки. Роща (Мыза Ард.); Барсуки. Лес. (Урвань Ард.); Барсучьи
Норы. Овраг. (Чернуха Арз.); Барсучьи тропы. Место в лесу. (Арапиха Д.-Конст.); Грачи. Холм. (Архангель-
ское Шатк.) и др. Плюральность онимов предстает логичной при образовании их от апеллятивов pluralia
tantum, при включении их в состав исходных словосочетаний. Речь идет о словах типа штаны, портки, пор-
точки, ножницы. Каждое из них в пределах анализируемой макросистемы задействовано очень активно, в
большом количестве единиц, как правило метафорических. Например: Штаны. Лес. Штаны-ти? Рази не
видишь, оне как две штанины (Сиязьма Ард.); Портки. Поле. (Абрамово Арз.); Ножницы. Место в лесу.
Здесь две дороги пересекаются, как ножницы (Саконы Ард.) и мн. др.
Есть единицы и метонимического характера, типа: Вешалá. Место за селом. Поле. Вешала у нас раньше
там стояли для сушки. Сено сушили. (Б. Туманово Арз.). Отражают плюральные микротопонимы также пар-
ность реалий, обозначенных исходными апеллятивами: Близнецы.Березы. (Симанский Перв.); Бабьи Ноги.
Овраг (Крутой Майдан Вад.); Бараньи Рога. Овраг. (Кетрось Буж.); Бараньи Рожки. Поле. (Ковалево Перев.).
Некоторые единицы имеют опосредованную, тоже отраженную плюральность, но другого характера —
через плюральный компонент фразеологизма: Баклуши. Холм. (Волчиха Лыск.); Балясы. Овраг. Яму раньше
рыли тут, а на отдыхе балякали-калякали, лясы-балясы точили (Леметь Ард.).
Сохраняются плюральные формы у однокомпонентных единиц как результата эллиптив(из)ации, типа:
Широкие. Лес. Широки, патаму что лес больно широко растет, места много занимат (Неверово Лук.);
Вешные. Поле. (Котиха Арз.); Вольные. Улица. (Лопатино Лук.); Графские. Часть села. (Круглые Паны Див.);
Зайцевы. Овраги. (Котиха Арз.); Гусины. Улица. (Б. Окулово Нав.) и др. Как уже видно из приведенных при-
меров, в этом типе плюративов задействованы и апеллятивные названия людей, и антропонимы. Более редки
с таким содержанием изначально однокомпонентные единицы, типа: Монашки. Лес. Несколько монашек жи-
ли там (Чернуха Арз.). Гараськи. Место на реке Вадок. Говорят, тат давно, меня ищ не было, какой-то Га-
раська утонул. Вот так и зовут Гараськи (Троицкое Вад).
Особый тип плюральных микротопонимов составляют единицы, обозначающие объекты как результат
действия, часто неоднократного, повторяющегося. Например: Выселки. Улица. Выселялись люди сюда, в цен-
тре не было уж места, вот и Выселки (Вторусское Арз.); Гари. Лес. Он горел, больно много выгорело там
лесу (Крутец Бут.), а также: Горельники (лес), Прирезки, Раздирки (поля), Гати (луга), Обалы, Палы (овраги)
и др.
Интересными являются случаи плюрализации в результате лексикализации предложно-падежной формы,
типа Врамешки Лес. Врамешки лес у нас есть. Так и говорим: на Врамешки, к Врамешкам пошла (Волчиха
Арз.). Рамешка и Врамешки — разные названия (Котиха Арз.).
Проявляется своего рода приобретенная плюральность: в процессе осмысления, адаптации иноязычных
лексем конечные элементы в них трансформируются в окончания и тем самым единицы преобразуются в
формы мн. ч. Это касается единиц, включающих в свой состав иноязычные , в частности мордовские, топо-
форманты лей («овраг», «речка»), кужо («поляна», «улица»), пря («верхушка», «вершина») и др. Например:
Букалеи, Винелеи, Размазлеи, Ватынгуши, Водопри и др. Многие такие единицы функционируют на правах
вариантов.

128
 Вариативность, тезоименность как результат метонимии в микросистеме, тезоименность как параллелизм
наименований в макросистеме увеличивают количество плюративов. Так, например: Бугры в разных микро-
системах — улица, место в селе, лесная вырубка, болото, деревня; Волчьи ямы — овраг, поле, лес; Кельи —
улица, часть села, луг, лес; и др. В некоторых случаях наименования-параллели как однообъектные (для обо-
значения объектов одного рода), так и разнообъектные (для обозначения объектов разного рода) исчисляются
не одним десятком единиц: Березки, Бакалды, Бутырки, Выселки, Дубки, Ямы и др.
Во многих случаях плюральность оказывается немотивированной. Проявляется и гипотетическая мотиви-
рованность, типа: Сараи. Овраги. Можа, с сараями что связано (Звягино Вач.).
(Микро)топонимы рluralia tantum появляются в исконной среде в результате онимизации апеллятивов или
субстантивных словосочетаний в сопровождении плюрализации, а также — онимизации с отражением до-
онимической апеллятивной плюральности, в том и другом случае активны атрибуция, эллиптивация, метони-
мические переносы и параллелизм.
В целом плюральность как признак имен собственных, выражающийся в наличии некоррелятивных форм
мн.ч. (плюративов), свойственна объемному онимическому пласту, в котором единицы и на узуальном, и на
речевом уровне проявляют содержательную глубину, многомерную мотивационно-семантическую, дерива-
ционную и грамматическую обусловленность, типологическое богатство.

Примечания
* Полные названия районов Нижегородской области и статус населенных пунктов см.: 5; 25, 30—71.

Список литературы
1. Изотов, В. П. Окказиональные способы и приемы русского формообразования и словообразования ,
В. П. Изотов // Теория и практика ономастических и дериватологических исследований: коллективная моно-
графия /науч. ред. В. И. Супрун, С. В. Ильясова. — Майкоп, 2017. — С. 346—369.
2. Климкова, Л. А. Микротопонимическое пространство: системные отношения единиц на грамматическом
уровне / Л. А. Климкова // Языковые категории и единицы: синтагматический аспект : материалы девятой
научной конференции (Владимир, 22—24 сент. 2011 г.). — Владимир, 2011. — С. 192—198.
3. Климкова, Л. А. Онимы в газетном дискурсе: транформация семантики и формы / Л. А. Климкова // На-
учное наследие Б. Н. Головина в свете актуальных проблем современного языкознания (к 100-летию со дня
рождения Б. Н. Головина) : сб.статей по материалам международной научной конференции. — Нижний Нов-
город, 2016. — С. 302—307.
4. Климкова, Л. А. Имя собственное в газетном дискурсе: ассоциативно-деривационный и функциональ-
ный аспекты / Л. А. Климкова // Региональная ономастика: проблемы и перспективы исследования : сб. науч.
ст. / сост.: А. М. Мезенко, М. Л. Дорофеенко, Ю. М. Дулова, О. В. Шеверинова ; под науч. ред.
А. М. Мезенко. — Витебск, 2018. — С. 14—20.
5. Климкова, Л. А. Микротопонимический словарь Нижегородской области (Окско-Волжско-Сурское ме-
ждуречье : в 3 ч. / Л. А. Климкова. — Арзамас, 2006.
6. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение : учебн. пособие / Ф. Ф. Фортунатов // Хрестоматия
по истории русского языкознания / сост. Ф. М. Березин ; под ред. Ф. П. Филина. — Москва, 1973. — С. 308—
339.
7. Щерба, Л. В. Новая грамматика / Л. В. Щерба // Языковая система и речевая деятельность. — Ленин-
град, 1974. — С. 74—76.

Н. А. Ярошенко
Донецкий национальный университет, ДНР
nyaroshenko@yandex.ru

ОНОМАСИОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ СЛОЖНЫХ НОМИНАЦИЙ

В СОСТАВЕ ДЕРИВАЦИОННОГО ГНЕЗДА ГЛАГОЛА ВАРИТЬ

Статья посвящена анализу структурных и ономасиологических типов сложных номинаций, в том числе и наименований
лица, в составе деривационного гнезда глагола варить. Выделяются ономасиологические базисы, ономасиологические
признаки и ономасиологические модели рассматриваемых дериватов.
Ключевые слова: номинация, сложная номинация, номинация лица, сложная номинация лица, ономасиологический тип,
ономасиологическая модель.

129
Yaroshenko Natalja Alexandrovna, Donetsk National University, DPR
nyaroshenko@yandex.ru
Onomasiological types of composite nominations in the structure of derivational group of the verb varit’ (to boil)
The article deals with the structural and onomasiological types of compound nominations, as well as compound nominations of
person, in the structure of the derivational group of the verb varit’ (to boil). The onomasiological bases, onomasiological attrib-
utes and onomasiological models of the mentioned words have been put up.
Keywords: nomination, compound nomination, nominations of person, compound nomination of person, onomasiological type,
onomasiological model.

Одной из актуальных проблем современной лексикологии и дериватологии является комплексное изуче-

ние сложных номинаций разных типов, в том числе и наименований лица, в ономасиологическом, когнитив-
ном, дискурсивном, прагматическом и проч. аспектах.
Предлагаемая статья продолжает ряд публикаций автора, посвященных анализу структурных и ономасио-
логических типов сложных номинаций лица в составе глагольных деривационных гнёзд (см. [7; 8; 9; 10]).
Так, в частности, в одной из работ нами были рассмотрены структурные и ономасиологические типы слож-
ных наименований лица в составе деривационного гнезда глагола варить (см. [8]). Цель настоящей статьи
заключается в том, чтобы установить и проанализировать корреляцию композитов разных типов в структуре
названного деривационного гнезда.
Материал исследования извлекался путем сплошной выборки из «Гнездового толково-
словообразовательного словаря композитов» А. В. Петрова [3, с. 38—49].
Методологической базой исследования прежде всего являются работы М. Докулила, Е. С. Кубряковой,
Е. А. Селивановой, В. И. Теркулова, в которых описание производных единиц осуществляется в аспекте по-
нятия ономасиологической структуры и ее компонентов — ономасиологического базиса, ономасиологическо-
го признака и ономасиологического предиката (см. [1; 2; 4; 5]). В работе мы опираемся на предложенную
В. И. Теркуловым трёхчленную типологию композитов с точки зрения их ономасиологического статуса:
1) общекатегориальное грамматическое значение номинативного комплекса; 2) лексико-семантическая груп-
па одноструктурных единиц (ЛСГОЕ) в пределах одного лексико-грамматического разряда (с указанием об-
щеязыковой ЛСГ, в которую входит данная ЛСГОЕ), построенная на основе абсолютизации архисемы компо-
зита, отнесенной к тому или иному когнитивному классу (структурно-семантическому типу концепта);
3) ономасиологическая модель номинатемы, включающая «ономасиологический базис» и «ономасиологиче-
ский признак» наименования» [5, с. 232].
Исходя из обозначенных теоретических предпосылок, рассмотрим номинации-композиты, представлен-
ные в рамках деривационного гнезда глагола варить в словаре А. В. Петрова [3, с. 38—49].
Деривационное гнездо глагола варить включает 83 номинации композитного типа (в широком понимании
термина композит). При этом все рассматриваемые номинации-композиты являются существительными, обо-
значающими биологических субъектов, пространственные объекты, процессы и приспособления.
В рассматриваемом материале самой многочисленной является группа сложных номинаций лица, вклю-
чающая названия лиц мужского и женского пола (всего 30 композитов). Нами было установлено, что слож-
ные номинации лица, входящие в состав деривационного гнезда глагола варить, могут быть распределены по
двум лексико-семантическим группам одноструктурных единиц (см. [8]). Так, во-первых, отглагольные
сложные номинации лица, представленные в составе деривационного гнезда глагола варить, входят в состав
ЛСГ одноструктурных единиц с ономасиологическим базисом «агент»/«субъект действия», т. е. «производи-
тель действия». Названный ономасиологический базис конкретизируется в пределах таких ономасиологиче-
ских моделей: а) «агент + фактитив/финитив», где ономасиологический признак указывает на результат дей-
ствия как на продукт, получающийся в результате этого действия (брынзовар, кашевар, пивовар, солевар,
сталевар и др.); б) «агент + трансгрессив», где ономасиологический признак определяет уже существующий
объект, на который направлено действие и который в результате воздействия на него приобретает новое каче-
ство (грибовар, пантовар). Во-вторых, некоторые из сложных номинаций лица, входящих в состав дериваци-
онного гнезда глагола варить, объединяются в ЛСГ одноструктурных единиц с ономасиологическим базисом
«профессия», т. е. «род, характер трудовой деятельности, служащий источником существования» (автосвар-
щик, газосварщик, электросварщик и др.). Было установлено, что ономасиологический признак, формируе-
мый на базе названного ономасиологического базиса, может быть квалифицирован как комплексный и опре-
делён как «видовая атрибутивная конкретизация процесса + лицо, для которого этот процесс является сущно-
стью его профессиональной деятельности» (см. [8]).
Как свидетельствуют анализ и систематизация фактического материала, второе место по критерию час-
тотности среди сложных номинаций в составе деривационного гнезда глагола варить занимают номинации
пространственных объектов, для которых ономасиологическим базисом выступает «локатив» как указание на
место действия/процесса (22 деривата). При этом общая семантическая структура деривационного гнезда гла-
гола варить определяет тот факт, что для подавляющего большинства дериватов (20 из 22) названной ЛСГ
одноструктурных единиц характерно уточнение ономасиологического базиса «локатив» с помощью онома-
130
сиологической модели «локатив + фактитив/финитив», поскольку речь идет о месте, где в результате процес-
са варки получается определенный продукт: клееварня/клееварка 1 ‘помещение, где варят клей’, кашевар-
ня/кашеварка ‘помещение для варки пищи (в том числе каши) в артели, воинской части’, медовар-
ня/медоварка ‘заведение, помещение, где варят мед’, красоварка ‘заведение, помещение, где варят краску’,
мыловарня/мыловарка ‘предприятие, где производится мыло’, солеварня ‘предприятие, где вываривают соль’,
пивоварня ‘пивоваренный завод’, медоварня/медоварка ‘заведение, помещение, где варят мед’, брынзоварня
‘предприятие, изготовляющее брынзу’, красковарня ‘помещение в текстильном производстве для варки кра-
сок’, смоловарня ‘заведение, помещение, где добывают смолу из хвойных деревьев посредством перегонки’,
мыловарня/мыловарка ‘предприятие, где производится мыло’, сахароварня ‘небольшой сахароваренный за-
вод’, жироварня ‘заведение или помещение, где варят жир’. Лексические значения дериватов, в целом реали-
зующих ономасиологический базис «локатив», демонстрируют его возможную конкретизацию в следующем
направлении: «место → помещение → предприятие/ заведение/завод», где как результат процесса варки по-
лучают определенный продукт. Дериваты грибоварня/грибоварка ‘сезонное предприятие, занимающееся пе-
реработкой грибов’ реализуют ономасиологическую модель «локатив + трансгрессив», где ономасиологиче-
ский признак указывает на объект, который в результате процесса, осуществляемого в предназначенном для
него месте, приобретает новое качество.
Второе место по критерию частотности среди сложных номинаций, входящих в состав деривационного
гнезда глагола варить, занимают сложные номинации с ономасиологическим базисом «процесс», указываю-
щим на действие, протяжённое во времени (21 номинация). При этом для подавляющего большинства дери-
ватов (17 из 21) названной ЛСГ одноструктурных единиц характерно уточнение ономасиологического базиса
«процесс» с помощью ономасиологической модели «процесс + фактитив/финитив», поскольку акцент номи-
нации делается на результате действия, его продукте (брынзоварение ‘изготовление брынзы’1, квасоварение
‘производство кваса’, клееварение ‘приготовление, варка клея’, медоварение ‘изготовление, варка мёда’, мы-
ловарение ‘производство мыла’, пивоварение ‘изготовление, варка пива’, саловарение ‘изготовление, выварка
сала’, самогоноварение ‘изготовление самогона’, сахароварение ‘промышленное изготовление сахара’, се-
литроварение/селитроварка ‘производство селитры’, содоварение ‘приготовление, варка соды’, сталеварение
‘выплавка, варка стали’, солеварение ‘добывание соли выпариванием ее из воды’, смоловарение ‘получение
смолы’, стекловарение ‘приготовление стеклянной массы путем плавления кварцевого песка с добавлением
некоторых других веществ’, сыроварение ‘производство сыра’). Следует отметить, что сложные номинации
типа квасоварение, медоварение, мыловарение, сахароварение, сталеварение, сыроварение и под. могут также
быть интерпретированы как иллюстрации ономасиологического базиса «отрасль» как отдельной части како-
го-нибудь рода деятельности, как объединения людей на основе действия/процесса, где будет реализована в
таком случае ономасиологическая модель «отрасль + фактитив/финитив». Однако, на наш взгляд, ономасио-
логический базис «отрасль» в подобных случаях все-таки вторичен по отношению к ономасиологическому
базису «процесс». Ср. композит маслосыроварение ‘отрасль молочной промышленности, осуществляющая
изготовление масла и сыра’, для которого ономасиологический базис «отрасль» уже закреплён в структуре
лексического значения («отрасль + фактитив/финитив»). В структуре анализируемого гнезда это единичный
пример, который однозначно актуализирует ономасиологический базис «отрасль».
Некоторые представленные в нашем материале дериваты ЛСГ одноструктурных единиц с ономасиологи-
ческим базисом «процесс» демонстрируют реализацию ономасиологической модели «процесс + медиатив»,
где ономасиологический признак указывает на объект, являющийся средством при выполнении действия (га-
зосварка ‘сварка металлов, при которой свариваемые части нагреваются газокислородным пламенем’, элек-
тросварка ‘сварка металлов, при которой свариваемые части нагреваются электрическим током’, автосварка
‘сварка, при которой местное расплавление металла производится пламенем, образующимся в результате
взаимодействия горючих газов с кислородом’).
Что касается композита пищеварение ‘переваривание пищи и усвоение ее организмом’, то он реализует
ономасиологическую модель «процесс + объект», поскольку компонент пища в этом контексте можно услов-
но назвать широкозначным объектом, на который направлено действие.
Для композитов, входящих в структуру деривационного гнезда глагола варить, менее частотной оказалась
группа сложных номинаций, обозначающих приспособления как машины, механизмы, посредством или при
помощи которых совершается действие (9 дериватов). Поскольку все девять рассматриваемых композитов
этого типа связаны структурно и семантически с глаголом варить и деварбативом варка, то, очевидно, что
они актуализируют динамическую сему, являясь при этом скриптовыми номинациями. Для ЛСГ однострук-
турных единиц характерно уточнение ономасиологического базиса «назначение приспособления» в рамках
таких ономасиологических моделей: а) «назначение приспособления + объект действия» (клееварка 2 ‘посуда
для варки кофе’, кофеварка ‘сосуд для варки кофе’, соковарка ‘специальная кастрюля для варки сока’, моло-
коварка ‘кастрюля для кипячения молока’); б) «назначение приспособления + способ работы» (скороварка
‘кастрюля с герметически закрывающейся крышкой, предназначенная для быстрого приготовления пищи’,
электрокофеварка ‘электрическая кофеварка’, электросамовар ‘самовар с электронагревательным элемен-

131
том’, самовар ‘металлический сосуд для кипячения воды с топкой внутри, наполненной углями’, пароварка
‘кастрюля для приготовления пищи на пару’, ср. мультиварка).
Таким образом, сложные номинации в составе деривационного гнезда глагола варить разнообразны в
структурно-семантическом и ономасиологическом отношении, отличаясь разной частотностью ономасиоло-
гических моделей и различной значимостью ономасиологических признаков для носителя языка. Осущест-
вить типологию сложных номинаций в составе глагольных деривационных гнёзд на более широком материа-
ле — следующий шаг в логике нашего исследования.

Примечания
1
Здесь и далее толкование лексических значений дериватов приводится в соответствии с «Гнездовым толко-
во-словообразовательным словарём композитов» А. В. Петрова [3, с. 38—49].

Список литературы
1. Докулил, М. Словообразование в чешском языке / М. Докулил // Теория словопроизводства : резюме (на
русском языке). — Прага, 1962.
2. Кубрякова, Е. С. Номинативный аспект речевой деятельности / Е. С. Кубрякова. — Москва, 2008.
3. Петров, А. В. Гнездовой толково-словообразовательный словарь композитов / А. В. Петров. — Симфе-
рополь, 2003.
4. Селиванова, Е. А. Когнитивная ономасиология / Е. А. Селиванова. — Киев, 2000.
5. Теркулов, В. И. Композиты русского языка в ономасиологическом аспекте : дис. … д-ра филол. наук :
10.02.02 / В. И. Теркулов. — Горловка, 2008.
6. Филлмор, Ч. Дело о падеже / Ч. Филлмор // Новое в зарубежной лингвистике. — Москва., 1981. —
Вып. X. — С. 369—495.
7. Ярошенко, Н. А. Структурные и ономасиологические типы сложных наименований лица в составе дери-
вационного гнезда глагола бить / Н. А. Ярошенко // Тезисы III всероссийской научной конференции «Значе-
ние как феномен актуального языкового сознания носителя языка» (Воронеж, ФГБОУ ВО «Воронежский го-
сударственный университет», 20—21 октября 2017 г.) / науч. ред. А. В. Рудакова. — Воронеж, 2017. —
С. 114—115.
8. Ярошенко, Н. А. Структурные и ономасиологические типы сложных наименований лица в составе дери-
вационного гнезда глагола варить / Н. А. Ярошенко // Наука и мир в языковом пространстве : сб. науч. тру-
дов IІI Международной очно-заочной научной конференции (15 ноября 2017 г.). — Макеевка, 2017. —
С. 209—214.
9. Ярошенко, Н. А. Структурные и ономасиологические типы сложных наименований лица в составе дерива-
ционных гнёзд глаголов брать, валить и валять / Н. А. Ярошенко // Сопоставительные и диахронические ис-
следования языковых единиц и категорий : сб. статей XV-го Международ. лингвистического семинара (До-
нецк — Пятигорск, 27—28 ноября 2017 г.). — Донецк, 2017. — С. 241—245.
10. Ярошенко, Н. А. Ономасиологические типы сложных наименований лица в составе деривационных
гнёзд глаголов созидательной деятельности (на материале гнёзд глаголов делать, производить и творить) /
Н. А. Ярошенко // Русский язык в поликультурном мире : сб. науч. статей II Международ. симпозиума (Ялта,
8—12 июня 2018 г.) / отв. ред. Е. Я. Титаренко : в 2 т. Т. 2. — Симферополь, 2018. — С. 341—348.

132
 ЭВОЛЮЦИЯ СЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКОВ
И ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

М. Вас. Пименова
Владимирский государственный университет им. А. Г. и Н. Г. Столетовых, г. Владимир, Россия
pimenova-vgpu@yandex.ru

ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА

И КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ФОРМЫ МЕНТАЛЬНОСТИ1

В статье представлены концептуальные формы русской ментальности, лежащие в основе основных периодов истории
русского литературного языка. Рассмотрены проявления особенностей данных типов ментальности на лингвистическом
(лексико-семантическом) уровне: смена ключевых тропов, типов оппозиций, единиц текста и др. По мнению автора, сме-
на концептуальных форм ментальности связана с наличием/трансформацией явления семантического синкретизма.
Ключевые слова: история русского литературного языка, ментальность, диахрония, синкретизм.

Pimenova M. Vas., Vladimir state University named after A. G. and N. G. Stoletovs, Vladimir, Russia
pimenova-vgpu@yandex.ru
The history of the russian literary language and conceptual forms of mentality
The article presents the conceptual forms of Russian mentality underlying the main periods of the history of the Russian literary
language. Considered manifestations of the features of these types of mentality in linguistic (lexical-semantic) level: change in key
tropes, types of oppositions, text units etc. According to the author, changing the conceptual forms of mentality associated with the
presence/transformation of the semantic phenomenon of syncretism.
Keywords: history of Russian literary language, mentality, diachrony, syncretism.

Как известно, в рамках Московской лингвистической школы, сложившейся вокруг Филиппа Федоровича
Фортунатова, произошло разграничение исторической грамматики и истории русского литературного
языка. Одним из дискуссионных вопросов науки о процессах развития русского литературного языка оста-
ется проблема периодизации. Ученик Ф. Ф. Фортунатова, Алексей Александрович Шахматов, выделяет три
исторических периода: древнейший (XI—XIV вв.), переходный (XIV—XVII вв.), новый (XVII—XIX вв.), за-
вершающий процесс русификации церковнославянского языка [8]. Свои периодизации предлагали также
В. В. Виноградов, Л. П. Якубинский, Г. О. Винокур, Б. А. Ларин, А. И. Горшков, Ю. С. Сорокин,
В. М. Мокиенко, Л. П. Клименко, Г. В. Судаков и др., которые строились на основе учета как внутренних
языковых изменений, так и экстралингвистических факторов. Исследователи на первый план выдвигали сле-
дующие принципы: изменение структуры литературного языка, его общественных функций, отношений меж-
ду литературным и разговорным языком, соотнесенности с историей литературы и культуры, соответствия
этапов истории литературного языка этапам истории народа и т. п.
Мы хотим обратить внимание на связь основных периодов истории литературного языка со сменой кон-
цептуальных форм русской ментальности.
В. В. Колесов отмечает, что древнейшая форма русской ментальности — ментализация (XI—
XIV/XV вв.) — проявляется в преимущественной разработке объема понятия при помощи метонимических
переносов по смежности [1; 145]. Этот период отличается «сенсорным» способом абстрагирования, основан-
ном на синкретизме (нерасчлененности) чувственного созерцания и логической деятельности мышления че-
ловека [5; 34—63]. От «смежных» явлений формально-содержательной асимметрии семантический синкре-
тизм отличается невозможностью его «разрешения». Мы полагаем, что «неразрешимый» синкретизм — это
особая лексико-семантическая категория, которую мы в своих работах предлагаем называть термином син-
кретсемия (по аналогии с терминами, обозначающими семасиологические категории — полисемия, дисемия,
эврисемия, энантиосемия) [6]. Необходимо различать «содержательную» синкретсемию (при наличии син-
кретичного означаемого) и «формальную» синкретсемию (при наличии синкретичного означающего).
В связи с наличием семантического синкретизма модель развития лексического значения может быть
представлена, на наш взгляд, как движение по спирали: синкретизм — расчленение синкретизма — воз-
никновение синкретизма на новом уровне развития языка (а не по прямой линии — от прямого значения
к переносному, от дескриптивного/нейтрального к оценочному, как это представлено в целом ряде лингвис-
тических исследований). В период ментализации спираль-пружина сжата до плоского состояния в этимоне —
это «содержательная» (сигнификативная) синкретсемия, подтверждаемая теорией и практикой так назы-

133
ваемой «множественной этимологии» [4; 6]. Например, праслав. *světъ этимологи возводят одновременно к
и.-е. *k,uei- (свhтъ), и.-е. *květъ, *kvisti (цвhтъ, цвисти), и.-е. *k,uen-to (*svęt-; св#т-) [7; 575—576]. Для этого
периода характерен эквиполентный (равноценный) принцип квалификации объектов по их нечленимой цен-
ности: чет — нечет, мужской — женский, правый — левый, свет — тьма, белый — черный и т. д.
Происходит трансформация сигнификативного синкретизма слова-этимона путем растяжения семантиче-
ской «пружины» и сужении-конкретизация синкретичного значения одновременно с расширением его лекси-
ческого выражения («формальная» синкретсемия). Это находит выражение в основанных на метонимии
минимальных единицах древнего текста, которые мы предлагаем называть термином синкретемы. Это, на-
пример, парные именования (по образу и подобию, мать и отец, радоваться и веселиться, плач и рыдание,
сhмо и овамо, совет да любовь, гуси-лебеди); сочетания с постоянными эпитетами (чисто поле, сине море,
красна девица, зелено вино); этимологические фигуры (метлой мести, жить жизнью, думать думу, радо-
ваться радостью, мосты мостити, свhтъ свhтлыи) и др. [5; 52—69].
В следующий период истории русского литературного языка, связанный с идеацией (XIV/XV—
XVII/XVIII вв.) как концептуальной формой русской ментальности, на лингвистическом уровне происходит
разработка содержания понятия вследствие метафорических переносов по сходству. Образуются многочис-
ленные производные слова от этимона, за которыми с XVI—XVII вв. закрепляется тот или иной компонент
первоначально синкретичного значения (форма расширяется/множится, а содержание сужает-
ся/конкретизируется), т. е. происходит еще одно расчленение семантического синкретизма. Например (произ-
водные от *světъ): светозрачныи, светлошумныи, светлоукрашение, осветляти, пресветлыи, освещати, ус-
ветити, просвещати, светло, светлость, светлоречивыи, мъногосветьлыи и т. д. [5; 222—335].
«Равнозначность» сменяется иерархичностью — градуальным принципом квалификации объектов по
степеням признаков. Так, парные именования преобразуются в триады: радость и веселье и ликъствование,
плачь и рыдание и вопль, по образу и подобию и существу.
В рамках следующей концептуальной формы русской ментальности — идентификации (XVII/XVIII—
XXI вв.) — постепенно складывается представление о логическом понятии как основной содержательной
форме слова [2; 31] путем соединения объема и содержания понятия, выработанных в слове на предыду-
щих этапах развития языка. Кроме того, распространяется привативный принцип по признаку различения,
градуальные оппозиции сменяются маркированными (например: добро <+> — зло <–>, красивый <+> — без-
образный <–>, умный <+> — глупый <–>, польза <+> — вред <–> и т. п.).
Категория «содержательной» синкретсемии реализуется на новом уровне развития языка в нескольких ви-
дах: во-первых, родовых понятий — гиперонимов, которые «вбирают» в себя прежние ряды производных
единиц, например: красивый — красныи, прекрасныи, лепый, добрыи белыи, светлыи, радостьныи, видныи и
т. д. (денотативная синкретсемия); во-вторых, основных «ключевых» слов национальной культуры —
имен концептов, например: безбожие, бесконечность, благо, блаженный, величие, воля, глупость, достоин-
ство, добро, душа, жалость, истина, корень, красота, люди, нравственность, правда, свет, святость, сво-
бода, совесть, терпение, уныние и др. (см. [3]) (сигнификативная синкретсемия); в-третьих, переносных
метафорических значений, например: калоша — (перен.) ‘старое судно’, осел — (перен.) ‘глупый человек’
(денотативно-сигнификативная синкретсемия) [6]. «Формальная», или структурно-синтагматическая
синкретсемия, представлена как в современной фразеологии, так и в «переходных» явлениях/коллокациях,
восходящих по модели к древним синкрететам (типа жив-здоров, штучки-дрючки, базар-вокзал, елки-палки;
детский сад, зачетная книжка, средний класс, цветная революция; капают капели, гремит гром, снится сон,
варится варенье и под.).
Таким образом, в период древнерусской ментализации через механизм метонимии разрабатывается объ-
ем понятия синкретичных лексических единиц, что позволило овладеть всеми ценностями христианской
культуры. В период средневековой идеации при помощи метафоры было разработано содержание понятия,
благодаря чему были переработаны полученные путем заимствования символы, и тем самым христианская
идеология была «привита» к корню народной культуры. В период идентификации в слове произошло согла-
сование объема и содержания понятия, что привело к воссозданию в нем понятийного значения и возникно-
вению форм семантического синкретизма на новом уровне развития языка.

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Про-
ект «Оценка и концептуальные формы русской ментальности в диахронии», № 16-34-00020 а1.

Список литературы
1. Колесов, В. В. Древнерусский литературный язык / В. В. Колесов. — Ленинград, 1989.
2. Колесов, В. В. Реализм и номинализм в русской философии языка / В. В. Колесов. — Санкт-Петербург,
2007.

134
 3. Колесов, В. В. Словарь русской ментальности : в 2 т. / В. В. Колесов [и др.]. — Санкт-Петербург, 2014.
4. Маковский, М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: об-
раз мира и миры образов / М. М. Маковский. — Москва, 1996.
5. Пименова, М. Вас. Красотою украси: выражение эстетической оценки в древнерусском тексте /
М. Вас. Пименова. — Санкт-Петербург ; Владимир, 2007.
6. Пименова, М. Вас. Лексико-семантический синкретизм как проявление формально-содержательной
языковой асимметрии / М. Вас. Пименова // Вопросы языкознания. — 2011. — № 3. — С. 19—48.
7. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер. — Т. 3. — Санкт-Петербург, 1996.
8. Шахматов, А. А. Очерк современного русского литературного языка / А. А. Шахматов. — Москва,
2017.

С. С. Волков, Н. В. Карева
Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург, Россия
sergejvolkov2006@yandex.ru; natasha.titova@gmail.com

МАТЕРИАЛЫ АРХИВА М. В. ЛОМОНОСОВА

КАК ИСТОЧНИК СВЕДЕНИЙ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА

Статья посвящена хранящемуся в СПФ АРАН собранию рукописей М. В. Ломоносова, известному как «Материалы к
Российской грамматике». Формулируется и обосновывается гипотеза о том, что эту коллекцию автографов Ломоносова,
включающую в себя тематически и хронологически разнородные тексты, некоторые из которых написаны неломоносов-
ской рукой, следует рассматривать не как черновики к «Российской грамматике», а как материалы, имеющие самостоя-
тельную ценность, отражающие систему рефлексий М. В. Ломоносова о языке и его устройстве.
Ключевые слова: М. В. Ломоносов, архивные документы, русский язык, XVIII в., терминология.

Volkov Sergei Sviatoslavovich, Kareva Natalia Vladimirovna, Institute for Linguistic Studies,
Russian Academy of Sciences, Saint-Petersburg, Russia
Materials of M. V. Lomonosov’s archive as a source of information about the history of Russian language
The article treats the collection of documents kept in SPB ARAS and known as «Drafts for the Russian grammar». It is considered
that the collection of manuscripts that includes thematically and chronologically different texts, some of which had been not at-
tributed to Lomonosov, should be regarded not as drafts for the Lomonosov’s «Russian grammar», but as materials of a particular
value which reveal Lomonosov’s reflections about language and its functionality.
Keywords: M. V. Lomonosov, archive documents, Russian language, XVIIIth century; terminology.

Судьба рукописного наследия М. В. Ломоносова сложилась непросто. После кончины М. В. Ломоносова

его рукописи и книги купил граф Г. Г. Орлов, после чего часть документов была передана в Академию наук, а
часть — потомкам М. В. Ломоносова. В «музеуме» Г. Г. Орлова остались только научные материалы — они
хранились в его особняке на Мойке (т. н. «Штегельмановском доме»). В 1770-е гг. здание перестраивалось: во
время строительных работ архив пострадал и часть материалов была утрачена [3; 39—40]. После смерти
Г. Г. Орлова в 1783 г. его имущество вместе с библиотекой и уцелевшими рукописями было перевезено в
Мраморный дворец [3; 41—42] — оттуда некоторые рукописи М. В. Ломоносова попали к коллекционерам
(например, в собрание П. П. Свиньина), а позже были выкуплены Академией наук [3; 76—77].
Планомерная работа по собиранию и изучению автографов М. В. Ломоносова началась в конце XIX — на-
чале XX в., когда к наследию М. В. Ломоносова обратились П. С. Билярский, А. А. Куник, П. П. Пекарский и
М. И. Сухомлинов, что было связано с подготовкой к празднованию 200-летия со дня рождения великого
русского ученого и поэта. В 1911 г. ломоносовские рукописи были выделены в Архииве Академии наук в от-
дельный фонд № 20, в который в конце 1920-х — начале 1930-х гг. вошли автографы М. В. Ломоносова из
Библиотеки Академии наук и архива И. И. Шувалова [2]. После этого к материалам ломоносовского фонда
обратились Л. Б. Модзалевский, С. Н. Чернов, А. И. Андреев, Г. А. Князев, Д. Д. Шамрай, В. Н. Макеева,
Е. С. Кулябко. Фонд М. В. Ломоносова пополнялся, и в настоящее время составляющие его дела сформиро-
ваны в 13 описей. К 300-летию со дня рождения М. В. Ломоносова сотрудниками СПФ АРАН был подготов-
лен электронный каталог рукописей, часть документов оцифрована и представлена на сайте СПФ АРАН
www.ranar.spb.ru.
В состав ломоносовского фонда входит собрание рукописей М. В. Ломоносова (Ф. 20, Оп. 1, № 5), извест-
ное в публикациях XIX и первой половины XX в. как «Рукопись 112», а после публикации в Академическом
полном собрании сочинений (АПСС) 1950—1983 гг. получившее название «Материалы к Российской грам-
матике» [4; 595—760]. В связи с тем, что в настоящее время в ИЛИ РАН идет работа по подготовке нового
историко-терминологического словаря «Грамматика М. В. Ломоносова», возникла необходимость еще раз
135
обратиться к рукописям ломоносовского фонда СПФ АРАН в целях критического осмысления состава и
структуры «Материалов к российской грамматике» как одного из возможных источников словаря.
Материалы Ф. 20, оп. 1, № 5 представляют собой переплетенный конволют; в нем 158 лл. — большинство
из них заполнено заметками М. В. Ломоносова, относящимися к его филологическим изысканиям. При пуб-
ликации в АПСС 1950—1983 гг. «Материалы к Российской грамматике» были представлены как подготови-
тельные записки и заметки, предшествующие созданию «Российской грамматики»; В. Н. Макеевой было вы-
полнено сопоставление текста «Материалов» с текстом «Российской грамматики», результаты которого по-
служили для подготовки комментариев, сопровождающих издание «Российской грамматики» и
«Материалов» в АПСС, а также были отдельно опубликованы в монографии В. Н. Макеевой [7]. Однако мне-
ние В. Н. Макеевой о том, что «Материалы» являются совокупностью черновых набросков к «Российской
грамматике» представляется не вполне справедливым, в первую очередь потому, что конволют Ф. 20, оп. 1,
№ 5 был сформирован уже после кончины Ломоносова как тематически упорядоченная (тексты «гуманитар-
ной направленности») коллекция рукописей, отобранных неизвестным составителем для Г. Г. Орлова [3; 142].
На это указывает хронологическая разнородность входящих в конволют материалов: заметки
М. В. Ломоносова, датируемые второй половиной 1740-х и первой половиной 1750-х гг., соседствуют с мате-
риалами, относящимися к началу 1760-х гг. Во-вторых, рукописная коллекция «Материалов к российской
грамматике» отличается по форме и содержанию от другого собрания рабочих заметок М. В. Ломоносова —
т. н. «Химических и оптических записок» (СПФ АРАН, Ф. 20, оп. 1, № 4) [5; 407—464], в которых гораздо
сильнее биографическое, личностное начало.
Можно выдвинуть гипотезу, кажущуюся на первый взгляд невероятной и противоречащей существующей
традиции, но в то же время имеющую некоторые основания: часть входящих в состав собрания рукописей
Ф. 20, Оп. 1, № 5 материалов может быть рассмотрена не как «подготовительные заметки», а как размышле-
ния М. В. Ломоносова над языковым материалом в русле «философской» грамматики, связанные с «Россий-
ской грамматикой», но не имеющие к ней непосредственного отношения. Подтверждением этому служат
многочисленные расхождения между «Материалами» и текстом «Российской грамматики» (различные клас-
сификации союзов и глагольных времен и др.), которые обычно наивно объясняются изменением лингвисти-
ческих взглядов М. В. Ломоносова на то или иное явление. Еще одним подтверждением такой гипотезы слу-
жат многочисленные межязыковые параллели в тексте «Материалов» (ср, например, «Изъ недѣли въ
недѣлю — alle Wochen einmahl. … Изъ году въ годъ — jährlich» [3; 614]), фиксации пословиц и фразеологиче-
ских единиц, а также этимологические этюды, как, например, фрагмент на л. 53, в котором фигуры поэти-
ки — prothesis, epenthesis, syncope, tmesis, antithesis и др. — используются в контексте объяснения фактов ис-
торического изменения идиома [4; 657—658]. Многие заметки Ломоносова из этого собрания вообще не на-
ходят отражения в «Российской грамматике» и можно предположить, что они написаны в другое время и
совсем по другому поводу: см. например, л. 149, содержащий сопоставление античных и славянских языче-
ских сверхъестественных существ Юпитеръ, Юнона, Нептунъ, Тритоны … Перунъ, Коляда, Царь морской,
Чуды морскiя [4; 709]. Следует отдать должное огромному и самоотверженному труду В. Н. Макеевой по
систематизации и дешифровке «Материалов к Российской грамматике», однако, по-видимому, нужно при-
знать, что ей была выработана только своеобразная ad hoc теория, необходимая для подготовки рукописи к
публикации в соответствии с общей политикой редакционной коллегии АПСС 1950—1959 гг. и идеологиче-
скими императивами, определявшими эту работу.
Кроме того, внимательный анализ документов позволил установить, что конволют Ф. 20, Оп. 1, № 5
включает в себя не только материалы, написанные рукой М. В. Ломоносова. Несколько листов (лл. 122—123)
содержат замечания неизвестного рецензента к отдельным параграфам «Российской грамматики», и более
десяти листов (лл. 61—66 об., 69—78 об., 120—121 об., 124—125 об., 135—135 об., 137—143 об., 145—146)
написаны рукой помощника М. В. Ломоносова. Это грамматические материалы и списки слов, включающие,
в том числе разнообразную обиходную лексику. И хотя границы между просторечной и диалектной стихией в
XVIII в. были весьма зыбкими, некоторые элементы показывают связь с севернорусским наречием (ср., на-
пример, ахид ‘злой, злобный, сварлиый человек’, ‘скупец, скряга’ или вороп — ср. арх. воробы ‘приспособле-
ние для наматывания пряжи’ [8; 101; 1; 114]. К сожалению, личность этого помощника до сих пор не уста-
новлена — руку сложно идентифицировать, это обычный писарский курсив, характерный для Академии наук.
Пока можно лишь высказать предположение, что этим помощником мог быть И. С. Барков или
Н. Н. Поповский. Отметим, что не только лексические, но и грамматические материалы, написанные рукой
помощника М. В. Ломоносова, представляют интерес для исследователей. Принято считать, что эти грамма-
тические материалы являются пересказом грамматики М. Смотрицкого [4; 908] — однако это верно лишь
отчасти. Так, предложенная помощником М. В. Ломоносова классификация значений союзов отличается и от
классификации М. Смотрицкого, и от классификации, представленной в «Российской грамматике» [9; 262—
265]. То же касается классификации значений междуметия. Наконец, именно в материалах помощника
М. В. Ломоносова мы встречаем первое употребление термина предложный падеж. Известно, что в церков-
нославянских грамматиках и в ранних грамматиках русского языка для обозначения шестого падежа русской

136
парадигмы именного словоизменения использовались различные наименования [10]. Термин предложный
падеж закрепился в отечественной традиции грамматического описания после выхода в свет «Российской
грамматики» М. В. Ломоносова, однако, как показало исследование материалов Ф. 20, Оп. 1, № 5, в первый
раз эта терминологическая единица была использована в документе, написанном неломоносовской рукой.
Итак, историко-лингвистическое исследование собрания автографов М. В. Ломоносова, традиционно на-
зываемых «Материалами к российской грамматике», нельзя считать законченным. Это сложная, многослой-
ная коллекция фактов, многие из которых представляют большой интерес в аспекте реконструкции лингвис-
тических воззрений М. В. Ломоносова и шире — исследования петербургской академической грамматиче-
ской традиции XVIII в. Достойны самого пристального внимания употребление лингвистических терминов в
«Российской грамматике» в сопоставлении с «Материалами к российской грамматике». Отметим, что при
подготовке 2-го издания АПСС М. В. Ломоносова тексты «Российской грамматики» и «Материалов» были,
наконец, сопоставлены с текстами грамматик Ф. Поликарпова, В. Е. Адодурова, И.-В. Паузе и др., результаты
сопоставления представлены в комментарии [6; 722—781] — это направление исследования будет развито в
словаре «Грамматика М. В. Ломоносова». Не менее актуальным является исследование входящих в «Мате-
риалы» списков слов. За последнее время появилось немало публикаций, позволяющих по-новому оценить
филологическое наследие М. В. Ломоносова (см., например, словарь «Русские говоры Беломорья»
С. А. Мызникова, новые выпуски «Словаря русского языка XVIII века» и «Словаря обиходного русского язы-
ка Московской Руси XVI—XVII вв.» и мн. др.). Тем не менее, источники, авторство, состав и связь с книжной
и, особенно, просторечной и диалектной стихиями языка XVIII в. этих уникальных лексических материалов
до сих пор остаются своеобразной филологической terra incognita.

Список литературы
1. Грандилевский, А. Родина М. В. Ломоносова. Областной крестьянский говор / А. Грандилевский. —
Санкт-Петербург, 1907.
2. Копанева, Н. П. Ломоносов и Ломоносовиана в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН /
Н. П. Копанева. Электронное издание. — Санкт-Петербург, 2011.
3. Кулябко, Е. С. Судьба библиотеки и архива М. В. Ломоносова / Е. С. Кулябко, Е. Б. Бешенковский. —
Ленинград, 1975.
4. Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений. Т. 7: Труды по филологии 1739—1758 гг. /
М. В. Ломоносов. — Москва ; Ленинград, 1952.
5. Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений. Т. 4: Труды по физике, астрономии и приборостроению.
1744—176 гг. / М. В. Ломоносов. — Москва ; Ленинград, 1955.
6. Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений. Т. 7: Труды по филологии 1739—1758 гг. /
М. В. Ломоносов. — 2-е изд. — Москва ; Санкт-Петербург, 2011.
7. Макеева, В. Н. История создания «Российской грамматики» М. В. Ломоносова / В. Н. Макеева. — Мо-
сква ; Ленинград, 1961.
8. Словарь русских народных говоров. Вып. 5: Военство — Выростковый. — Ленинград, 1970.
9. Keipert, Н. Traditionsprobleme im grammatischen Fachwortschatz des Russischen bis zum Ende des 18.
Jahrhunderts / Н. Keipert // Die Welt der Slaven 32, 2. — 1987. — S. 230—301.
10. Keipert, Н. Bezeichnungsmotive für den Präpositiv im Slavischen / Н. Keipert // Festschrift für Johannes
Schröpfer für 80. Geburstag. — München, 1991. — S. 277—290.

Т. В. Пентковская
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Россия
pentkovskaia@gmail.com

НАСТОЯЩЕЕ НЕАКТУАЛЬНОЕ В ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИХ ПЕРЕВОДАХ

ЭКЗЕГЕТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ

В работе рассматриваются некоторые переносные употребления настоящего времени в церковнославянских переводах

экзегетических текстов, выполненных с греческого языка в разные периоды существования славянской книжности.
Транспозиция значения форм настоящего времени в этих переводах, с одной стороны, зависит от греческого оригинала, с
другой стороны, тесно связана с условиями цитирования новозаветного контекста. Значительное число употреблений
таких форм в данных текстах является платформой для развития неактуального настоящего в литературном языке.
Ключевые слова: переносные значения настоящего времени, настоящее историческое, церковнославянские переводы, Но-
вый Завет, экзегетические тексты.

137
Pentkovskaya Tatiana Victorovna, Lomonosov Moscow State University, Russia
pentkovskaia@gmail.com
The transposition of the present tense in Church Slavonic translations of the exegetic texts.
The paper discusses some of the figurative uses of the present tense in the Church Slavonic translations of exegetic texts made
from the Greek language in different periods of Slavic literature. The transposition of the meaning of the present tense in these
translations, on the one hand, depends on the Greek original, on the other hand, is closely related to the conditions of quoting the
New Testament context. A significant number of uses of such forms in these texts is a platform for the development of transposi-
tion of the present tense in the literary language.
Keywords: transposition of present tense, praesens historicum, Church Slavonic translations, The New Testament, exegetic texts.

Изучение различных типов настоящего неактуального в древних текстах велось преимущественно на ма-
териале оригинальных русских памятников, прежде всего летописей и житийной литературы. Так, семантике
временной нелокализованности на материале транспозиции форм настоящего времени в поздних житиях по-
священ раздел диссертационного исследования Е. Г. Сосновцевой, которая пришла к выводу о преобладании
в агиографическом нарративе ситуации узуальности и вневременности [9, 177—193]. Древнерусские источ-
ники раннего периода послужили материалом серии исследований Е. А. Мишиной [3; 4; 5]. До недавнего
времени церковнославянские переводы с греческого языка привлекались к изучению в данном аспекте лишь
ограниченно. Важное значение в связи с этим имеют работы А. В. Бондарко, изучавшего функционирование
форм настоящего исторического в старославянских евангельских рукописях. Он установил, что число этих
форм невелико, а их использование поддерживается греческим оригиналом [2, 569—570]. В XIV в. появляет-
ся Чудовская редакция Нового Завета, в которой настоящее историческое используется последовательно и
регулярно, как правило, в соответствии с греческими формами praesens historicum в событийном значении [1,
194; 6, 112—135]. Такой же характер употребления имеют формы наст. исторического в опирающемся на Чу-
довский Новый Завет переводе-редактуре Нового Завета книжного круга Епифания Славинецкого второй по-
ловины XVII в. Прочие же богослужебные редакции Нового Завета продолжают практику редкого и несисте-
матического использования данного типа употребления наст. времени, восходящую к началу славянской
письменности [7, 115—116].
Важнейший материал о функционировании настоящего неактуального представляют собой толково-
экзегетические тексты, переведенные с греческого языка в разных частях славянского мира. Прежде всего,
это толковые переводы Евангелия и Апостола, функционирующие в восточнославянской книжности уже в
домонгольский период. Они содержат значительное число лексических и иных регионализмов, позволяющих
связать их окончательное оформление с восточнославянской диалектной зоной [1, 178—179; 8, 32—33; 10,
98—115]. Более поздняя восточнославянская традиция представлена переводом-восполнением Толкового
Апостола книжного круга Максима Грека (1519 г.), переводом Бесед (гомилий) Иоанна Златоуста на Еванге-
лие от Матфея и Иоанна (1524 г., Москва), Бесед Иоанна Златоуста на Послания и Деяния апостольские (Ки-
ев, 1623 и 1624 гг.), переводом толковых Посланий Епифания Славинецкого (к. XVII в.). В основном тексте
Нового Завета настоящее историческое употребляется несистематически, хотя и представлено не единичны-
ми случаями [6, 135]. В толкованиях же обнаруживается значительное число форм наст. времени в перенос-
ном значении, многие из них встречаются в инкорпорированных в текст толкований евангельских цитатах.
Эти формы представлены глаголами НСВ и передают так называемое событийное значение. Их употребление
продиктовано наличием формы презенса в греческом оригинале [10, 218—223]. Событийное значение данных
форм кардинально отличает данную ситуацию от ситуации в оригинальных текстах, где формы наст. истори-
ческого НСВ имеют процессное значение, а событийное значение передаётся глаголами СВ [4, 200—201; 10,
221]. Основываясь на данных оригинальных текстов, Е. А. Мишина высказала предположение о том, что рас-
пространение наст. исторического НСВ в событийном значении у восточных славян связано лишь с процес-
сами второго южнославянского влияния, когда в памятниках появляются цепочки форм, обозначающие по-
следовательные законченные действия [4, 201]. Однако такие цепочки могут быть найдены в уже толковых
переводах домонгольского периода, а в Чудовской редакции Нового Завета они представляют собой обычное
явление. В некоторых отношениях они сближаются с наст. репортажным современного русского языка.
По крайней мере часть контекстов с переносным употреблением наст. времени демонстрирует близость к
наст. динамическому, принадлежащему сфере актуального настоящего. Этот тип наст. исторического в со-
временном русском языке описывается как смежный с наст. изобразительным и сценическим. Общим для
переносных и прямых употреблений наст. динамического является модус (как бы) непосредственного вос-
приятия при сохранении конкретности и актуальности описываемых событий [11, 210—212]. Но если обычно
действие, представленное в наст. историческом, интерпретируется как происходящее как будто на глазах по-
вествователя [11, 212], то в толкованиях используются специальные риторические приемы для вовлечения в
действие и читателя / слушателя (гомилии первоначально были предназначены именно для произнесения).
Автор толкования описывает некую ситуацию в тексте так, чтобы читатель мог взглянуть на нее глазами тол-
кователя и тем самым получить правильную ее интерпретацию. Не случайно поэтому нередкое введение в
начало таких контекстов глагола зрительного восприятия виждь. Кроме того, в толкованиях, объясняющих
138
действия, имплицитно (а иногда и эксплицитно) используются метатекстовые экспликативные элементы:
«рассмотрим, что/как/зачем он делает [в данном эпизоде]». Характерный пример представляет собой толко-
вание к Мф. 4:12 в 14-й гомилии Бесед Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея в переводе старца Силуана
и Максима Грека: Оуслышав̾ же ӏѵ҃, ꙗко ӏѡаннъ преданъ быⷭ. ѿиде (ἀνεχώρησεν) в̾ галїлею: бесѣда .дӏ҃. Что
ради ѿходить (ἀναχωρεῖ). пакы наказоуа насъ дръзостїю прохѡⷣити искѫшенми. но оустѫпати и ѿходити.
не бо оукоризна єже не помѣтати себе в̾ бѣдꙋ, но єже в̾падшѫ не стати доблественѣ. семꙋ оубо наоучаа, и
зависть ӏоудеискꙋю оутѣшаа. ѿходить (ἀναχωρεῖ) в̾ капернаоумъ. в̾кꙋпѣ оубо исплънѧа пррⷪчество (РГБ,
ТСЛ 96, XV в.) — ‘Для чего Он опять удаляется? Для того чтобы научить нас не идти самим навстречу ис-
кушениям, но отступать и уклоняться от них. Не тот виновен, кто не бросается в опасности, но тот, кто в
опасностях не имеет мужества. Итак, чтобы научить этому и укротить ненависть иудеев, Христос удаляется в
Капернаум, исполняя пророчество’1. Отметим, что в самом тексте, находящемся здесь в функции своего рода
заголовка, наст. историческое не используется (в греческом употреблена форма аориста), однако оно появля-
ется в толковании в соответствии с греческой формой наст. времени.
Таким образом, область функционирования наст. неактуального в толковой традиции весьма широка.
Употребление этих форм отличается стабильностью, начиная с раннего периода развития церковнославян-
ской книжности на Руси вплоть до появления серии толковых переводов XVII в.

Примечания
1
https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Zlatoust/tolk_51/14#sel=10:2,10:52. Дата обращения 31.08.2018.

Список литературы
1. Алексеев, А. А. Текстология славянской Библии / А. А. Алексеев. — Санкт-Петербург, 1999.
2. Бондарко, А. В. Теория морфологических категорий и аспектологические исследования / А. В. Бондарко.
— Москва, 2005.
3. Мишина, (Горбунова) Е. А. Глагольные формы в географических описаниях по материалам восточно-
славянских памятников старшего периода (в сопоставлении с современными говорами) / Е. А. Мишина (Гор-
бунова) // Вопросы русского языкознания. Русские диалекты: история и современность. — Вып. VII. — Мо-
сква, 1997. — С. 47—66.
4. Мишина, Е. А. Настоящее историческое в восточнославянских памятниках XI—XV вв. // Древние языки
в системе университетского образования. Исследование и преподавание / Е. А. Мишина. — Москва, 2001.
C. 197—212.
5. Мишина, Е. А. Настоящее узуальное и потенциальное в восточнославянских памятниках XI—XV вв. /
Е. А. Мишина // Лингвистическое источниковедение и история русского языка. — Москва, 2001. — C. 199—228.
6. Пентковская, Т. В. К истории исправления богослужебных книг в Древней Руси в XIV в.: Чудовская ре-
дакция Нового Завета / Т. В. Пентковская. — Москва, 2009.
7. Пентковская, Т. В. Настоящее историческое в евангельской традиции на Руси / Т. В. Пентковская,
Е. В. Федорова // Международная научная конференция «Русский глагол» (к 50-летию выхода в свет книги
А. В. Бондарко и Л. Л. Буланина) : тезисы докладов. — Санкт-Петербург, 2017. — С. 115—116.
8. Пичхадзе, А. А. Переводческая деятельности в домонгольской Руси. Лингвистический аспект /
А. А. Пичхадзе. — Москва, 2011.
9. Сосновцева, Е. Г. Житие Паисия Угличского как памятник русской региональной агиографии XVII—
XVIII вв.: лингвотекстологическое исследование : дис. … канд. филол. наук / Е. Г. Сосновцева. — Санкт-
Петербург, 2013.
10. Федорова, Е. В. Толковое Евангелие Феофилакта Болгарского в древнейшем славянском переводе:
лингвотекстологический анализ : дис. … канд. филол. наук / Е. В. Федорова. — Москва, 2017.
11. Шатуновский, И. Б. Проблемы русского вида / И. Б. Шатуновский. — Москва, 2009.

Л. Руволетто
Университет Ка Фоскари г. Венеции, Италия
luisa.ruvoletto@unive.it

ДВУВИДОВОСТЬ ГЛАГОЛА БЕЖАТЬ В ДИАХРОНИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

Статья посвящена изучению вопроса о двувидовости глагола бежать в значении «убегать / убежать» в современном рус-
ском языке при помощи анализа его деепричастных форм. Если рассматривать историю глагола, то использование форм
аориста и причастия настоящего времени от бѣжати в ранних восточнославянских памятниках показывает его неохарак-
теризованность по виду, на которой основывается двувидовость современного глагола бежать.
139
Ключевые слова: бежать, бѣжати, двувидовой глагол, глагольный вид, ранний восточнославянский язык.

Ruvoletto Luisa, Ca’ Foscari University of Venice, Italy

luisa.ruvoletto@unive.it
The biaspectual verb bežat’ from a diachronic perspective
The paper deals with the biaspectual verb bežat’ («to run away») in Russian language. The use of the perfective gerund bežav con-
firms that the verb continues to be used in perfective contexts. From a diachronic perspective some forms of aorist and present
participle of běžati attested in Old Russian monuments are discussed in order to show the aspectual indefiniteness of this verb as
the basis of both perfective and imperfective aspectual values of the modern bežat’.
Keywords: bežat’, běžati, biaspectual verb, verbal aspect, Old East Slavic language.

1. Как известно, в русском языке существует ряд глагольных лексем, словоформы которых — все или
часть из них — употребляются как в имперфективных, так и в перфективных контекстах. В специальной ли-
тературе их принято называть биаспективами или двувидовыми глаголами. Большинство биаспективов явля-
ется результатом процесса заимствования из неславянских языков. Немалочисленная группа двувидовых гла-
голов иноязычного происхождения многократно изучалась с точки зрения их морфологической деривации и
грамматической видовой характеристики. Для них характерно образование при помощи суффиксального эле-
мента -ова- или его расширенных вариантов -ирова-, -изова-, -изирова- [1, 14, 17, 3, 16, 4, 2, 6, 18, 15].
Кроме заимствованных биаспективов, в русском языке присутствует группа биаспективов славянского
происхождения, как, например, глаголы велеть, венчать, женить, казнить, обещать, ранить, родить и д. В
нее входит и глагол движения бежать, хотя не всегда наличествует в списке глаголов данной группы, может
быть потому, что в современном русском языке двойная интерпретация его видового статуса допускается
лишь в значениях «совершать / совершить побег», «спасаться / спастись бегством». Иными словами, «разли-
чия в видовой принадлежности могут также коррелировать с разными лексическими значениями полисемич-
ного глагола (как в случае бежать)» (10; 167)1.
По данным Национального корпуса русского языка (далее НКРЯ) глагол бежать используется в много-
численных контекстах, сочетающихся с семантикой как совершенного, так и несовершенного вида. Сам факт,
что в приложенных к словоформам аннотациях корпуса чаще всего омонимия не снимается и указываются
обе возможные интерпретации (НСВ и СВ), свидетельствует о том, что за исключением случаев ярко выра-
женной видовой семантики к каждому примеру употребления необходима специфическая интерпретация ви-
дового значения глагольной формы в контексте предложения.
Приведем два примера2, в которых глагол бежать интепретируется как глагол совершенного вида:
1) Наиболее дельным и практичным оказался младший, Леопольд. Восемнадцати лет он навсегда бе-
жал из дома. [Сергей Довлатов. Наши (1983)]
2) Встреча с Николаем Владимировичем произошла в конце 1944 года, после того как мы, […] пережив
очередную бомбежку, бежали с фабрики. [Даниил Гранин. Зубр (1987)]
В других случаях вид глагольной формы скорее всего несовершенный, так как действие при множествен-
ном субъекте повторяется в течение определенного сегмента времени:
3) Как вы знаете, в тридцать девятом польские евреи бежали от Гитлера в СССР... [Дина Рубина.
Медная шкатулка (2015)]
4) Российская граница близко ― тридцать километров. Но многие евреи, особенно обеспеченные, не
хотели эвакуироваться […] Бежали только самые бедные... [Юлия Вишневецкая. Последние люди Холоко-
ста // «Русский репортер», 2012]
В данных примерах бежать имеет значение «убегать / убежать», т. е. «самовольно отдаляться от какого-
либо места», чаще всего с целью спасти себя. Тот факт, что в предложении всегда присутствует — в качестве
аргумента (т. е. обязательного участника ситуации) глагольной группы — указание на точку (место, человек,
обстоятельство), откуда или куда происходит перемещение субъекта, является важным семантическим эле-
ментом для определения акциональной характеристики глагольной формы. В Толковом словаре русского язы-
ка Н. Ю. Шведовой к двувидовому глаголу бежать указывается префиксальный коррелят убежать (4; 115).
Иначе говоря, в русском языке имеются несколько видовых пар, обозначающих вышеуказанное предельное
действие и соответствующих глаголу бежать: убегать / убежать, бежать / убежать, убегать / бежать.
2. Итак, бежать является глаголом с усиленной семантикой предела в значении «спасаться / спастись бег-
ством». Сам В. И. Даль указывал, что «в значении самовольной отлучки, бежать выражает однократное ис-
полнение, а бегать многократное и былое» [5; Т. 1, 369].
Существует достаточно надежный способ определения видового значения словоформ биаспектива: его
формы деепричастия несовершенного и совершенного вида показывают, какому виду принадлежит сама
форма в соответствущем контексте одновременности или последовательности по времени соотносимых дей-
ствий [18]. Как известно, в современном русском языке деепричастие несовершенного вида бежать практи-
чески не употребляется: по данным НКРЯ форма бежа используется в крайне редких случаях в текстах вто-

140
рой половины XVIII и XIX вв., а в текстах XX в. почти исчезает. Наоборот, деепричастие совершенного вида
бежав / бежавши употребляется редко, но регулярно вплоть до нашего времени.
См. об этом таблицу (табл. 1):
Таблица 1
Встречаемость форм деепричастия совершенного вида от бежать
в текстах со второй половины XIX в. (по данным НКРЯ)3
бежав / бежавши 66 / 14
1850—1899 гг. 5/9
1900—1949 гг. 31 / 5
1950—2017 гг. 30 / –
Данные формы деепричастия выражают предшествование действия, описанного деепричастным оборо-
том, по отношению к действию главного предложения, т. е. они являются, несомненно, формами дееприча-
стия совершенного вида.
Приведем два примера с деепричастием бежав:
5) Родители, бежав из России, потеряли все свои деньги, были очень бедны. [Владимир Молчанов, Кон-
суэло Сегура. И дольше века... (1999—2003)]
6) мать, бежав с любовником, оставила его на попечение своей сестры [Наталья Ерофеева. Леннон был
не из рабочих (2002) // «Вечерняя Москва», 10.01.2002]
3. Перейдем к истории глагола. Анализ примеров использования глагола бѣжати в ранних восточносла-
вянских текстах показывает, что чаще всего он имел значение добровольного однократного отдаления из од-
ного места в другое. Об этом свидетельствуют Словарь древнерусского языка XI—XIV вв. (11; Т. 1, 360—362)
и Словарь русского языка XI—XVII вв. (12; Т. 1, 90), а этимологический словарь связывает глагол с индоевро-
пейской основой *bhegu̯ , к которой относятся также латинский глагол fugio («убегаю») и греческие глаголы
ϕεύγω («убегаю»), φέβομαι («спасаюсь бегством»), φοβέω («обращаю в бегство») [13; Ч. 1, 82].
По данным Древнерусского подкорпуса НКРЯ, кроме редчайших форм аориста бесприставочных глаголов
бѣгнути4 и бѣчи5, в текстах встречается небольшая, но значительная группа аористов (больше всего 3-го ли-
ца: бѣжа, бѣжаша) от глагола бѣжати в аблативном значении «убегать / убежать». Это же значение выра-
жали и аористы приставочного глагола побѣгнути. Как известно, в раннюю эпоху письменности аорист
употреблялся преимущественно в повествовательных жанрах и чаще всего в летописных произведениях. Он
не был охарактеризован по виду, его можно встретить при глагольных формах так совершенного, как и несо-
вершенного вида; однако, его характеристика прошедшего времени, не соотносимого с настоящим, и собы-
тийный характер выраженных им дейстий сочетаются чаще всего с глаголами совершенного вида или, по
крайней мере, интерпретируемыми как таковыми [7; 167]. Кроме того, сам глагол бѣжати, будучи беспри-
ставочным глаголом, являлся «неохарактеризованным по виду» [9; 166], также как и глагол ити вместе с
большинством бесприставочных глаголов древнего периода восточнославянского языка [8; 419]. В связи с
этим значение «однократного отдаления» из определенной точки и временная форма аориста придавали
большинству аористных форм от бѣжати семантику совершенного вида.
Приведем примеры:
7) и на тѹ (ж̑) нощь бежа мьстисла(в̑) из города [Новгородская 1-я летопись. Синодальный список
(1016—1330)]
8) моисѣи же ѹби егупьтѧнина бѣжа изъ егупта. и приде в землю мадиамьску [Повесть временных лет
(XI—XII вв.)]
9) в то же лѣ(т̑) бѣжаша Торци Берендичи из Рускыѣ земли [Суздальская летопись (1111—1305)]
10) и побѣже изѧславъ . а половци бѣжаша в поле [Киевская летопись (1119—1199)]
Здесь встречаются как контекст цепи последовательных событий в прошлом — типичный для совершен-
ного вида (8), так и контекст, поддающийся противоположной по виду интерпретации (10). Кроме того, ис-
пользование в одном предложении форм аориста от бѣжати и побѣгнути в значении «убегать / убежать»
(10) говорит о том, что для данного этапа развития видовой системы можно предполагать — в некоторых
контекстах — существование коррелятивного соотношения по виду между этими двумя глаголами.
Статистика форм аориста, имперфекта, действительного причастия настоящего и прошедшего времени в
Древнерусском подкорпусе НКРЯ показывает, что от бѣжати образуется больше форм аориста (123 / 63)7,
чем форм имперфекта (3 / 5), больше форм причастия настоящего времени (37 / 2), чем форм причастия про-
шедшего времени (9 / 12). Соотношение форм аориста и имперфекта, с одной стороны, и причастия настоя-
щего и прошедшего времени, с другой, показывает неоднородную видовую характеристику глагола в упот-
ребленных формах. Кроме того, глагол образует формы презенса (4 / 11)8 и не сочетается с фазовыми глаго-
лами, т. е. в ряде случаев он ведет себя как глагол с имперфективной семантикой — в отличие от примеров
(7) — (9) и других многочисленных случаев, где контекст явно перфективный.

141
 Например, причастие настоящего времени в (11) и презенс в (12) четко охарактеризованы видовым значе-
нием несовершенного вида:
11) Того(ж̑) лѣ(т̑) яша Ѡлговича Ст҃ослава бѣжаща из Нова города [Суздальская летопись (1111—
1305)]
12) слышавъ же фараѡнъ. яко бѣжать лю(д)е. погна по нихъ [Повесть временных лет (XI—XII вв.)]
4. Итак, в восточнославянских текстах раннего периода глагол бѣжати употреблялся чаще всего в виде
аориста и причастия настоящего времени в значении «убегать / убежать». Поскольку он не был охарактеризо-
ван по виду, формы аориста встречаются в контекстах как совершенного, так и несовершенного вида. Кроме
того, в контекстах несовершенного вида он мог коррелировать с приставочным глаголом побѣгнути. Данная
видовая характеристика глагола, обрисованная по данным восточнославянских памятников, лежит в основе
двувидовости глагола бежать в современном русском языке в значении «спасаться / спастись бегством» и
встречается в контекстах как совершенного, так и несовершенного вида.
Такое употребление биаспектива бежать считается редким, но оно продолжается без резких и долгих пе-
рерывов в текстах всего XX столетия. В связи с этим, как нам кажется, стоит изучать настоящее и будущее
использование глагола в рамках вопроса о биаспективах в современном русском языке.

Примечания
1
Также по словам Е. А. Горобец: «...двувидовость может быть свойственна глаголу не во всех его лекси-
ческих оттенках. Например, бежать является двувидовым только в значении «спасаться (спастись) бегст-
вом» (3; 265).
2
Все примеры взяты из Национального корпуса русского языка (НКРЯ, www.ruscorpora.ru).
3
В колонне справа указывается через дробь число найденных форм деепричастия бежавши.
4
Приведем пример с формой аориста от бесприставочного бѣгнути: «Слышавъ же королѧ Михаилъ. вдавъ
дочѣрь за сн҃а его и бѣже» [Галицкая летопись (1201—1260)].
5
По грамматическим разметкам НКРЯ в примере «Ярославъ же бѣже на лѧхы · и прииде берестью»
[Повесть временных лет (XI—XII вв.)] встречается форма аориста бесприставочного глагола бѣчи. Инфини-
тив данного глагола читается и в 1-й Новгородской летописи («и присла кн҃зь ѻлеѯандръ послы к новгород-
цемъ. хотѧ бѣчи в новъгоро(д)» [Новгородская 1-я летопись. Синодальный список (1016—1330]). Отности-
тельно глагола бѣчи (*бѣгти) напомним еще о формах бѣгчи, бѣгти, бѣчь, встречаемых в говорах [5; Т. 1,
369].
6
В рамках данной статьи не будем принимать во внимание употребление приставочного глагола
побѣжати, поскольку в ранних восточнославянских текстах его формы встречаются в незначительном коли-
честве. В Древнерусском подкорпусе НКРЯ насчитывается всего три формы аориста в оригинальных памят-
никах, а в переводной Истории Иудейской войны Иосифа Флавия (XIII в.) — лишь одна форма.
7
Данные взяты из [9; 167]. Первая цифра в скобках указывает на количество найденных форм по ориги-
нальным памятникам, а вторая (через дробь) — по переводным.
8
Относительно презенса цифры даются также, как и предыдущие, по оригинальным и переводным памят-
никам.

Список литературы
1. Авилова, Н. С. Образование видовой корреляции у глаголов, имеющих двувидовое значение /
Н. С. Авилова // Виноградов В. В., Шведова Н. Ю. (ред.). Очерки по исторической грамматике русского лите-
ратурного языка XIX века: Глагол, наречие, предлоги, союзы в русском литературном языке XIX века. — Мо-
сква. 1964. — С. 34—44.
2. Андросюк, Н. В. Биаспектив и контекст / Н. В. Андросюк // Бенаккьо Р. (ред.). Глагольный вид: грамма-
тическое значение и контекст. — München, 2015. — C. 21—34.
3. Горобец, Е. А. Статус двувидовых глаголов в современном русском языке / Е. А. Горобец // Ученые за-
писки Казанского университета. Гуманитарные науки. — 2007. — Т. 149. — Кн. 2. — С. 263—271.
4. Горобец, Е. А. Биаспективы в «Толковом словаре русского языка» (под ред. Н. Ю. Шведовой, 2007) /
Е. А. Горобец // Ученые записки Казанского университета. Гуманитарные науки. — 2011. — Т. 153. — Кн. 6.
— С. 111—118.
5. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. — Москва, 1903—1909 / 2000.
6. Зализняк, А. А. Русская аспектология: в защиту видовой пары / А. А. Зализняк, И. Л. Микаэлян,
А. Д. Шмелёв. — Москва, 2015.
7. Мишина, Е. А. Семантика глаголов и семантика времен в древнерусском и старославянском языках (в
свете взаимодействия с аспектуальной семантикой) / Е. А. Мишина // Китадзё M. (ред.). Аспектуальная се-
мантическая зона: типология систем и сценарии диахронического развития : сб. статей V Международной

142
конференции Комиссии по аспектологии Международного комитета славистов. — Киото, 2015. — С. 164—
170.
8. Мишина, Е. А. Об особых употреблениях форм аориста и действительного причастия прошедшего вре-
мени в древнерусских летописях / Е. А. Мишина // Молдован А. М. (ред.). Труды Института русского языка
им. В. В. Виноградова. Материалы международной научной конференции «Грамматические процессы и сис-
темы в синхронии и диахронии» (30 мая — 1 июня 2016 г.). — Москва, 2016. — Вып. 11. — C. 418—436.
9. Мишина, Е. А. К вопросу о видовой семантике простых (бесприставочных) глаголов в древнерусском
языке / Е. А. Мишина // Русский язык в научном освещении. — 2018. — № 1, 35. — С. 161—182.
10. Плунгян, В. А. К списку двувидовых глаголов в русском языке: история пасть / В. А. Плунгян //
Benacchio R., Muro A., Slavkova S. The role of prefixes in the formation of aspectuality. Issues of
grammaticalization. — Firenze, 2017. — C. 167—182.
11. Словарь древнерусского языка XI—XIV вв. — Москва, 1988. — Вып. 1. — С. 360—362.
12. Словарь русского языка XI—XVII вв. — Москва, 1975. — Вып. 1. — С. 90.
13. Черных, П. Я. Историко–этимологический словарь современного русского языка / П. Я. Черных. —
Москва, 1993. — Ч. 1. — С. 81—82.
14. Черткова, М. Ю. Эволюция двувидовых глаголов в современном русском языке / М. Ю. Черткова,
Пей-Чи Чанг // Russian Linguistics. — 1998. — № 22. — C. 13—34.
15. Dickey, S. A Dynamic Systems Approach to Biaspectual Verbs in Russian / S. Dickey // Book of Abstracts.
15th Slavic Cognitive Linguistics Conference, 12—14 October 2017, Institute for Linguistic Studies. — St. Peters-
burg, 2017. — C. 12.
16. Janda, L. What Makes Russian Bi-Aspectual Verbs Special? / L. Janda // Divjak D., Kochanska A. (eds.).
Cognitive Paths into the Slavic Domain. — Berlin ; New York, 2007. 38. — C. 83—110.
17. Jászay, L. Видовые корреляты при двувидовых глаголах / L. Jászay. Studia Russica. — 1999. XVII. —
С. 169—177.
18. Piperski, A. Between imperfective and perfective: quantitative approaches to the study of Russian biaspectual verbs /
А. Piperski. Available at:
https://www.academia.edu/21426579/Between_imperfective_and_perfective_quantitative_approaches_to_the_study_of_R
ussian_biaspectual_verbs [14.08.2018].

Л. А. Дмитрук
ФГБОУ ВО «Костромской государственный университет», г. Кострома, Россия
lyudmila-dmitruk@mail.ru

К ИСТОРИИ МОДАЛЬНОЙ ЧАСТИЦЫ ПѢТЬ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ1

В статье на материале комических произведений XVIII в. рассматривается история одной из модальных частиц того вре-
мени: проясняется ее семантика, генезис, функционально-стилистические особенности, анализируется путь продвижения
лексемы сквозь языковые слои в русском языке рубежа XVIII—XIX вв. и на современном синхронном срезе.
Ключевые слова: история русского литературного языка, служебные слова, частица пѣть, диалектная лексика, просторе-
чие, архаизм.

Dmitruk Lyudmila Alexandrovna, Kostroma State University, Kostroma, Russia

lyudmila-dmitruk@mail.ru
The article was prepared with the financial support of the Russian Foundation for Basic Research
Project № 18-012-00809 A «Dialectic study of the vocabulary and onomastics of the Kostroma Region»
To the history of the modal particle «пѣть» in russian language
The article, based on the materials of comic works of the XVIII century, shows the history of one of the modal particles of that
time: its semantics, genesis, functional-stylistic features are clarified, the way of promoting the lexeme through the linguistic layers
in the Russian language at the turn of the XVIII—XIX centuries and modern times is analyzed.
Keywords: history of the Russian literary language, official words, a particle «пѣть», dialectal vocabulary, vernacular, archaism.

Лексика и грамматика любого мирового языка представляют собой неразделимое целое, некий конгломе-
рат обособленных, но в то же время взаимосвязанных и взаимообусловленных систем — языковых уровней.
В. В. Виноградов писал об этом так: «Слова на той или иной стадии развития образуют внутренне объеди-
ненную систему морфологических и семантических рядов в их сложных соотношениях и пересечениях» [1].
По мысли В. В. Виноградова, лексическая система русского языка в разные периоды его истории ещё до кон-
ца не изучена. Остаются неисследованными общие закономерности смены исторических периодов, языковые
процессы, происходящие внутри каждого из них. Между тем, «только при полном воспроизведении истори-
143
чески сменяющихся или изменяющихся систем языка может быть воссоздана вся картина изменений значе-
ний и оттенков слова» [1]. Поэтому на современном этапе развития языка важно обращать внимание на про-
исхождение каждого отдельно взятого слова национальной языковой системы, реконструировать ход его
движения в историческом процессе, прослеживать связи и отношения с другими лексемами, т. е. изучать не
изолированно, а в контексте, рассматривая слово в синхронно-диахронном ключе.
С этой точки зрения особого внимания заслуживают служебные слова русского языка, история которых
таит в себе немало загадок, что во многом объясняется сложностью и длительностью лексико-семантических
и грамматических перегруппировок, происходивших в национальном языке на протяжении его формирования
и развития. В настоящее время внимание лексикологов часто обращено к изучению частиц, модальных в ча-
стности. Полифункциональность партикул определяется не только их многообразием в различных сферах
языка (литературный язык, жаргоны, диалекты и т. д.), но и значительным семантико-стилистическим потен-
циалом, который позволяет по-разному интерпретировать семантическую и функциональную нагруженность
контактных знаменательных частей речи.
В демократической литературе XVIII столетия, особенно в комедиях и популярных в то время комических
операх, находим достаточно широкий спектр модальных частиц, в том числе постпозитивных. Здесь они яв-
ляются средством, характеризующим речь персонажей, чаще всего крестьян, мещан, купцов, мелкопоместных
дворян, и вкупе с другими единицами народной речи (диалектизмами, жаргонизмами, просторечием), помо-
гают авторам достичь реалистичности изображаемого на сцене. Подобное внимание к подлинно народному
употреблению, живой разговорной речи видим в комической опере М. И. Попова «Анюта» — «Филат. А вон,
сте, староста собиратца ехать в город. Так, баял, штобы всем складчину положить: Алтын хошь по пят-
ку; да мир стал говорить, Што ныня-де у нас, Пафнутьич, знаешь ведь, голод, Так будёт-де с души копеек и
по шти, Так станёт и тово довольно псам на шти» [4, 121]; в комедии Д. И. Фонвизина «Бригадир» — «Бри-
гадир. Эк он горло-то распустил. Да ты, смысля по-русски, для чего мелешь то, чего здесь не разумеют?» [4,
141]; в комедии П. А. Плавильщикова «Сговор Кутейкина» — «Преслеп. <…> А ты, мать, потакаешь: она
стала бусурманка, да и хочет за бусурмана же. Нет, друг мой! Выдь-ка за благочестивого человека… Он
самый христианин; и его в школах-то учили, да вот в ком искра-то божия есть <…>» [4, 447]; в комедии
И. А. Крылова «Урок дочкам» — «Семён. Вздор, посмотри-ко! Двести рублей уж тут, и комедия почти к
концу; ещё бы столько же, или на столько же хоть выманить у красавиц, то к вечеру сложу маркизство, с
барином своим распрощаюсь чин чином и завтра же летим в Москву!» [4, 482]; в комической опере
А. О. Аблесимова «Мельник-колдун, обманщик и сват» — «Мельник. Это-то нашему брату и надобно. Ведь
с чёртом-та не с своим братом ладить, надобно быть смелу, а смелость-ту делает сивуха» [4, 259]. Как
видно из примеров, литературный язык XVIII в., находящийся в то время еще в процессе сложения, апелли-
рует к народно-разговорной лексике в поисках опоры для формирующегося литературного языка нового ти-
па. Со временем из всего многообразия народных слов и выражений отбираются те, которые способны запол-
нить недостающие звенья словарного состава или обогатить литературный язык эмоционально-
экспрессивными средствами. Поэтому одна часть таких лексем постепенно входит в кодифицированный
язык, делая его более живым и разнообразным, другая часть — отходит на периферию языка национального и
продолжает жить в народных говорах, социолектах, просторечии. Сказанное относится и к самостоятельным,
и к служебным частям речи. Так, постпозитивная частица -то, пополнившая литературный фонд националь-
ного языка, встречается в произведениях писателей-классиков XIX в. достаточно часто: у М. Е. Салтыкова-
Щедрина 6412 словоформ, у А. Н. Островского — 4443, у В. Я. Шишкова — 2495, у А. Ф. Писемского —
2389 и т. д. Причем пик ее употребления в письменной речи приходится на 1863 г. (2263 употребления на
миллион словоформ), время, когда литературный язык не только завершил свое сложение, но и отчасти про-
шел «огранку» в творчестве мастеров слова той эпохи. В наши дни частица -то в письменных текстах встре-
чается реже: по данным на 2014 г. это 563 случая на миллион словоформ [3], и является маркером разговор-
ного стиля. К примеру, другая постпозитивная частица -сте, по материалам НКРЯ и ЧССРЯ, в современном
русском литературном языке более не употребляется [3; 11].
В настоящей статье обратимся к историческому анализу одного из любопытных сегментов словаря XVIII
столетия — слову пѣть. Эта лексема в приведенной орфографии отмечается в НКРЯ по письменным источ-
никам разных жанров с 1755 г. как многозначный глагол с прямым значением ʻпеть’, т. е. ʻиздавать голосом
музыкальные звуки, исполнять музыкальное произведение’ [6, 189]: например, у А. С. Шишкова — «Соф. Ты,
я думаю, умѣешь пѣть. Спой намъ тирольскую пѣсенку» [3]. Однако в XVIII в. данное слово имело грамма-
тический омоним и употреблялось в значении ʻвыражает непосредственные реакции — сомнение, неуверен-
ность, предположение, допущение и т. п.’ [6, 190] еще и как модальная частица с вариативным написанием
пѣть, петь и пить, что отмечено в СРЯ XVIII по ряду орфографически авторитетных текстов того времени:
«И нам зѣло горько стало и слезно; да что пѣть делать? Пут. Лукьян. 389. [Мирон:] Замужьіˆо не измучит;
А домом жить научит. А ты пѣть се сіˆово и в ум не забирай; Да из двоих одно любоіˆо выбирай. Ппв Анюта
115. [Смѣкалов:] Статешно ли пить-сте дѣло ты затѣял, якобы в одночасье можно со всем своим скар-
бишком перетащиться. Мтн. 11» [6, 190]. Здесь же приводится стилистическая помета Простонар.<одное>,

144
т. е. лексема пѣть в XVIII в. квалифицировалась как слово, «употребление которого характерно прежде всего
для речи низших социальных слоев, простого народа (крестьян, посадских, мещан и т. п.)» [7, 36], характери-
зовалось большей близостью к диалектным словам, так как являлось чуждым литературной речи.
Наличие у партикулы пѣть орфографических вариантов обусловило появление неточности в интерпрета-
ции ее значения и морфологической принадлежности в составе некоторых оборотов, где контекст не всегда
может снять двусмысленность. Так, например, происходит в комической опере А. О. Аблесимова «Мельник-
колдун, обманщик и сват». Анкудин и Фетинья, родители главной героини Анюты, спорят о том, за кого от-
дать дочь замуж: за дворянина, как этого хочет мать девушки, или же за крестьянина, как желает ее отец. В
реплике Анкудина замечаем выражение чему-та пить не быть: «Анъ лихъ нѣт, дворянинатъ вить хорошей,
дочь ту нашу не возьметъ; а буде какой бы и сыскался на ней жениться, такъ уже развѣ такой, вотъ что
называется-та, самая мѣлкая сошка. А нашъ братъ, крестьянинъ, чему та пить не быть…» [2, 41]. Частица
пѣть в данном выражении представлена вариантом пить, следовательно, возникает риск смешения (особен-
но в случае чтения произведения неспециалистом) инфинитива многозначного глагола пить с прямым значе-
нием ʻупотреблять в качестве питья, напитка’ [6, 224] и модальной партикулы. Впрочем, в некоторых издани-
ях середины XX в. значение слова пить проясняется благодаря наличию в них специального лексикографиче-
ского раздела. К примеру, к одному из изданий данной пьесы в составе сборника драматических
произведений «Русская комедия и комическая опера XVIII в.» (М.; Л., 1950) с редакцией текста и вступитель-
ной статьей П. Н. Беркова, прилагается «Словарь устаревших, областных и некоторых других слов, встре-
чающихся в данном издании». Здесь содержится пояснение к этой лексеме: «Пить — словечко, вставлявшееся
в речь для придания ей оттенка сомнения («разве») или ограничения («только»)» [5, 728]. Именно в этом зна-
чении модальная частица пить (пѣть) встречается и у Аблесимова, т. е. в современной интерпретации реп-
лика Анкудина могла бы звучать так: «А наш брат, крестьянин, почему же и не быть…<ему мужем Аню-
ты>».
Генетически, как зафиксировано в этимологическом словаре М. Фасмера, рассматриваемая партикула вос-
ходит к диалектной форме наречия опять и часто встречается у Аввакума [10, 253], т. е. является характерной
для разговорного речевого узуса XVII—XVIII вв. В памятниках письменности древнерусского языка, по дан-
ным И. И. Срезневского [8], частица пѣть не встречается ни в одном из своих вариантов, что еще раз под-
тверждает ее отнесенность к народно-разговорной среде. Видимо, еще в XVIII в. партикула постепенно нача-
ла перемещаться на периферию национального языка и со временем стала маркером просторечного и даже
диалектного обихода. В СРНГ, например, отмечается наречие петь с семантикой ʻопять’, близкой по значе-
нию и функции модальной частице XVIII в. Правда, словарная статья к лексеме снабжена единственной ил-
люстрацией от 1898 г. — «Смотри петь не пьянствуй» — и географическими пометами Ветл.<ужское>,
Костром.<ское> [9, 337], что говорит о включенности слова уже в конце XIX в. в северорусский диалектный
дискурс. В настоящее время, по-видимому, данное слово и вовсе вышло из употребления, т. к. не встречается
более ни в словарях литературного языка, ни в современных записях диалектной речи, ни в изданных в по-
следние десятилетия диалектных словарях (например, словарях Н. С. Ганцовской «Живое поунженское слово.
Словарь народно-разговорного языка Е. В. Честнякова» (Кострома, 2007) и «Словарь говоров Костромского
Заволжья: междуречья Костромы и Унжи» (Кострома, 2015)), ни в корпусах текстов русского языка (НКРЯ и
ЧССРЯ).
Таким образом, можно предположить, что частица пѣть (петь, пить) уже в XVIII в. являлась признаком
просторечно-диалектного общения, что видно из наблюдений над стилем авторов того периода. Однако по
причине существования нейтральных общеупотребительных синонимов (частиц разве, только, наречия
опять и др.), несущих ту же самую смысловую и грамматическую нагрузку, партикула не смогла войти в
складывающийся литературный язык, а затем, уже к концу XIX в. вышла и из диалектного употребления, ар-
хаизировалась.

Примечание
1
Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований.
Проект № 18-012-00809 А «Диалектное исследование лексики и ономастики костромского края».

Список литературы
1. Виноградов, В. В. Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования /
В. В. Виноградов // История слов. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://wordhist.narod.ru/pred.html#
(дата обращения: 28.08.2018).
2. Комическая опера Мельник, колдун, обманщик и сват в трех действиях. Соч. А. Аблесимовым. —
Санкт-Петербург, 1792.
3. НКРЯ — Национальный корпус русского языка. [Электронный ресурс]. — Режим доступа:
http://www.ruscorpora.ru/index.html (дата обращения: 10.09.2018).

145
 4. Русская драматургия XVIII века / сост., автор вступ. статьи и коммент. Г. Н. Моисеева. — Москва, 1986.
5. Русская комедия и комическая опера XVIII века. Редакция текста, вступительная статья и комментарии
П. Н. Беркова. — Москва ; Ленинград, 1950. — С. 728.
6. СРЯ XVIII — Словарь русского языка XVIII века. Вып. 19. — Санкт-Петербург, 2011.
7. Словарь русского языка XVIII века. Проект / отв. ред. Ю. С. Сорокин. — Ленинград, 1977.
8. Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка / И. И. Срезневский. Т. 2. — Санкт-
Петербург, 1902.
9. СРНГ — Словарь современных русских народных говоров / сост. Ф. П. Филин, Ф. П. Сороколетов.
Вып. 26. — Ленинград, 1991.
10. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер. Т. 3. — Москва, 1987.
11. ЧССРЯ — Ляшевская О. Н., Шаров С. А. Частотный словарь современного русского языка (на мате-
риалах Национального корпуса русского языка). — Москва, 2009. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://dict.ruslang.ru/ (дата обращения: 10.09.2018).

В. И. Супрун
Волгоградский государственный социально-педагогический университет, Россия
suprun@vspu.ru

РУССКОЕ НАЗВАНИЕ ВОЗВЫШЕННОСТИ ШИХАН НА ОБЩЕСЛАВЯНСКОМ ФОНЕ

В статье рассматриваются славянские лексемы, содержащие корень *xīx-/xŏx-, имеющие значение возвышенности, вы-
пуклости. На широком славянском фоне делается попытка доказать славянское происхождение диалектного слова шихан,
которое используется для обозначения холма, бугра, остроконечной вершины горы. Это слово этимологически или ассо-
циативно связано с семантически близкими с ним единицами шиш, шишка, шишак, а также — при другой вокализации
корня — с лексемами хохол, хохряк и т. п.
Ключевые слова: этимология, общеславянский корень, вокализация, зеркально расположенные согласные.

Suprun Vasilii Ivanovich, Volgograd State Socio-Pedagogical University, Volgograd, Russia

suprun@vspu.ru
Russian name hills шихан (sheehan) on the all-slavic background
The article discusses the Slavic lexemes with the root * xīx-/xŏx-, which have semantics of hills, bulges. On a wide Slavic back-
ground, an attempt is made to prove the Slavic origin of the dialect word шихан (shihan), which is used to refer to the hill, pointed
top of the mountain. This word is etymologically or associatively connected to words шиш (shish), шишка (shishka), шишак
(shishak), as well as, under a different vocalization of the root — хохол (hohol), хохряк (hohryak), etc.
Keywords: etymology, Slavic root, vocalization, mirror-arranged consonants.

Слово шихан широко распространено на территории России и сопредельных стран, оно встречается на
Урале, в Поволжье, на Каспии, в Западном Казахстане и т. д. В. И. Даль определяет его значение как ‘холм,
бугор, особ. островерхий, шатром; макушка, верхушка горы’ [4/4, 636]. В словаре приведены контексты упот-
ребления лексемы: шиханы в песках — крутые бугры грядами, гребни, шиханы ставит, т. е. «морской лёд
ломает ветром и торосит, громоздит, ставит шатром». Выражение составить доски шиханом лексикограф
определяет ‘сослонить шатром’ [там же]. В Оренбуржье и под Астраханью словосочетанием мар на шихан
называют склад камней на горе [4/2, 301]. В словарной статье В. И. Даля приведен неясный контекст: «Ши-
ханник, кучегурник, бугорник, сухой кочкарник, песчаный бугорник» [4/4, 636]. Видимо, отсутствие толкова-
ния этих слов не позволило составителям СРНГ включить их в свой словарь. На Урале встречается омоним
кочкарник ‘приспособление для срезания кочек, кочкорез’ [15/15, 133]. Понять значение далевских слов по-
могут данные современных словарей. В одном из них с пометой местн., т. е. соотносимое с диалектами, при-
ведено слово кочкарник с двумя значениями: «1. Низменное или болотистое место, покрытое кочками.
2. Кочки, поросшие мхом» [5/3, 1051]. В МАС у этого слова только первое значение и помета обл. [9/4, 117].
Следовательно, и шиханник может обозначать ‘место, покрытое кочками, буграми, насыпями’. В словаре
Э. М. Мурзаева шихан — «возвышенность, холм с правильными склонами и хорошо выраженной вершиной,
как правило, сферической формы; отдельная возвышенность на берегу реки, не затопляемая и во время высо-
кого уровня воды, сложенная коренными породами. Приволжская возвышенность и вообще правобережье
Волги в среднем и нижнем течении, в частности в Жигулях. В Астраханской и Уральской обл. — песчаный
бугор, кучугура, также — всякий холм. На Каспийском море — отдельная льдина на взморье. В бас. Вятки —
лесная пересечённая местность» [11, 452].
М. Фасмер считает, что лексема шихан неясного происхождения [16/4, 444]. В. И. Даль помечает, что сло-
во татарское, однако в тюркских языках оно не имеет убедительных языковых связей. Предположение
146
Р. К. Садыковой о том, что в этом слове сохранилась древнетюркская форма и что в татарском языке ему со-
ответствует глагол чыккан ‘вышел’, причастие чыккан ‘вышедший’ [13, 11], нельзя признать удачным ни по
семантическим, ни по грамматическим, ни по деривационным, ни по фонетическим основаниям.
Более убедительной представляется славянская версия происхождения слова шихан. Оно восходит к об-
щеславянскому корню *xīx- и связано со словами шишка (*xīxĭkā) и шиш (*xīxjĭ). У слова шиш отмечено зна-
чение ‘островерхий холм, круча, насыпь; каменная куча или каменный столб на вершине’ [11, 452], что хо-
рошо корреспондируется с семантикой лексемы шихан. Кроме того, у него имеется устаревшее значение ‘за-
острённая верхушка чего-л., остроконечный или стоящий торчком предмет’ [1, 1499]. Сема выпуклости,
остроконечности, возвышения отмечается и у слова шишка [там же]. Как географический термин эта лексема
используется во множественном числе со значением ‘холмы, образующие живописные холмогорья белого
цвета и сложенные мергелями и мелом верхнемелового возраста, в Белых Горах в Поволжье, на юг от Улья-
новска’ [11, 452]. Исторический термин шишак имеет значение ‘воинский металлический шлем, заканчиваю-
щийся остриём с шишкой’ [1, 1499]. Он используется в Приднепровском крае и как географический термин
‘небольшой округлый останец в долине реки’ [11, 452]. Возможно, это омонимы, поскольку семантические
связи не просматриваются.
П. Я. Черных считает, что шиш является заимствованием из тюркских языков, в которых в значениях ‘вер-
тел’, ‘колющий предмет’, ‘вязальная спица’ слово известно с XI в. [17/2, 414], к заимствованиям из венгер-
ского относят лексему шишак [16/4, 445]. Отметим, однако, что лексема чицѧкъ ‘шлем’ с отражением цоканья
встречается в новгородских берестяных грамотах [6, 427], что заставляет искать не только венгерский путь
проникновения слова в русский язык.
Широкая представленность этих двух слов и их дериватов в славянских языках, их выраженная семанти-
ческая связь с признаваемой исконной лексемой шишка [16/4, 445; 17/2, 415] вынуждает предположить, что у
слов шиш, шишак и шишка произошла, по крайней мере, семантическая и этимологическая аттракция, они
стали восприниматься в славянском лингвосознании как однокорневые и развили новые метафорические зна-
чения, связанные друг с другом. Островерхость, выпуклость всех обозначенных корнем *xīx- предметов по-
зволяет включить в их парадигму и лексему шихан, обладающую сходной семой.
Слова с этим корнем представлены во всех славянских языках, они используются как в прямом значении
возвышенности, выпуклости, заостренности, так и в многообразных переносных значениях: чеш. šiška, šištice,
šištička ‘шишка’, šišák ‘шишковидный шлем; растение шлемник, Scutellaria’ [23, 1457], словац., в.-луж. šiška,
белор. шыш, шышак, шышка, диал. šyšłak ‘комочек кудели, шерсти, ваты’ [22, 135], болг. шишарка, шиша-
рашка, шишкарка ‘шишка’, шиш ‘вертел; вязальная игла, остроконечная палка’, шишец [10, 623]; шушлопка,
шушлупка, шушлявка, шушпа ‘стручок’, шушулка ‘ледяная сосулька’ (по схожести в шишкой), шушурага ‘ку-
куруза с обитыми зёрнами’ (то же) [10, 626], шишче ‘шампур’; укр. шишка, шишак, польск. szyszka, szyszak;
хорв. šiš, šiška; макед. шиш, серб. шиш ‘железный вертел; короткое копье; большая вязальная игла’, шишак
‘жеребенок с подстриженной гривой; цилиндрическая черногорская или герцеговинская шапка’, шише, ши-
шарка, шишарица, шишка ‘шишка; чуб, спадающий на лоб’ [20, 1088—1089], словен. šiška ‘чернильный оре-
шек’, šiškarica ‘орехотворка (насекомое)’, šišmiš ‘летучая мышь, нетопырь’ [21, 520] (летучая мышь в дневное
время прячется в укромном месте и свисает как шишка).
Слово шихан оформлено суффиксом -ан, как и лексемы брюхан, голован, горлан, губан, крылан, лобан, ор-
лан, пузан, ушан и др. [7, 603]. З. А. Потиха считает, что этот формант образует названия лиц с отрицательной
характеристикой [12, 179]. В. В. Виноградов определяет, что с помощью суффикса -ан образуются «обозна-
чения лиц по предмету, который представляется типическим признаком или свойством, отличительной при-
метой кого-нибудь» и называет его экспрессивным, но непродуктивным [2, 93—94]. Видимо, ученые попыта-
лись свести воедино разные значения полисемантического форманта или даже суффиксов-омонимов. Инте-
ресно замечание ученого XIX в. И. И. Давыдова: «Имена на -ан(ян) большею частию изображают людей,
имеющих с излишком то, что означается корнем слова» [3, 141], это подтверждается современными словар-
ными дефинициями: брюхан ‘человек с большим животом (брюхом)’, лобан ‘о человеке или животном с
большим, широким, выпуклым лбом’, пузан ‘человек с большим животом’, ушан ‘род летучей мыши с очень
длинными ушами’; сюда же можно отнести лексемы с имплицитной семой ‘излишнее количество’: горлан
‘крикун’, мужлан ‘грубый, невежественный человек’, орлан ‘крупная хищная птица сем. ястребовых’ [1, 100,
220, 502, 562, 1045, 1412].
Можно предположить, что суффикс -ан со значением ‘излишнее количество того, что выражено корнем’
присоединялся и к корням с абстрактным значением. Слово шихан первоначально обозначало ‘высокое, воз-
вышенное, выпуклое место’. Чётко дает определение этой лексеме Д. Н. Мамин-Сибиряк: — Надо обойти
шиханы — там должна быть вода, — решил Костя. Было часа три — самый развал зноя. Сашка остался у
высохшего ключика, а мы с Костей отправились искать воду на шихан. Шиханами на Урале называют те
скалы, которыми увенчаны горные вершины. У каждой большой горы есть свой шихан. От таких шиханов
обыкновенно спускаются по бокам горы каменистые россыпи <…>. Отдохнув, мы отправились опять на
шихан, с которого открывался чудный вид на десятки вёрст [8].

147
 Топонимы Шихан, Шиханы встречаются в нескольких российских регионах: город в Саратовской области,
посёлок в Самарской и Оренбургской областях, деревня в Башкортостане, несколько возвышенностей в По-
волжье и на Урале. Имеются топонимические параллели этому названию в России и других славянских стра-
нах. Рядом с городом Жигулёвском расположена невысокая гора Шишка (240 м). Населенный пункт Шишка
существовал в Восточно-Казахстанской области. Недалеко от Геленджика находится гора Шишан. В Чехии
на границе с Польшей имеются две скалистых вершины с названием Malý Šišák и Velký Šišák. На Украине
между Миргородом и Полтавой расположен поселок Шишаки, в котором имеется улица Бутова Гора. В
Верхне-Колымском нагорье один из пиков хребта Большой Аннгачак носит название Шишак. Возможно, то-
понимы на Кавказе и Колыме восходят к какому-нибудь слову из местных языков, но по звучанию они сбли-
жены со славянскими названиями.
Другая степень вокализации корня, видимо, представлена в словах хохол ‘торчащий клок волос или перьев
(на голове)’ [1, 1453], польск. chochoł ‘верхний сноп в суслоне, служащий крышкой’ [18, 181], чеш. chochol
‘торчащий пучок перьев или волос’ [23, 573], chuchel, chuchvalec ‘пучок, клок; клуб дыма’ [23, 588], словацк.
chochol, chochláč, chochlík [19, 223]. В Чехии имеются топонимы: покрытый лесом холм Běšický chochol на
северо-западном берегу водохранилища Нехранице, деревня Chochol в районе Бенешова, пруд Chochol в Пар-
дубицком крае. Чехи называют словом chochol растение Celosia, которое у русских получило название пету-
шиный гребешок. В русском языке к корню *xŏx-, вероятно, восходит лексема хохряк ‘горб, кочка, колышка,
шишка; верблюд’ [4/4, 563], у который можно предположить адъективную основу хохр-, как у слов добряк,
бодряк. К корню *xīx- с расширением -ор- относится, видимо, слово шихор, шихорь ‘высокий костёр’ [16/4,
444].
В русских диалектах имеется немало слов, содержащих корень с зеркально расположенными согласными
и различной вокализацией. Приведем примеры с заднеязычными: гага ‘глуповатая женщина большого роста;
складка на головном платке при повязывании его «князьком»’; гагал ‘человек большого роста’ [15/6, 86—87];
гоголёк ‘нерастворившийся мучнистый комочек (в тесте, жидкости)’ [15/6, 262]; каковяча ‘неуклюжий, непо-
воротливый человек’ [15/12, 330]; кокига ‘кол, скрепляющий поленницу’ [15/14, 88]; кокорка ‘укладка ржа-
ной или овсяной соломы из двадцати снопов’; кокорки ‘мелкие комочки, хлопья в молоке, свернувшиеся в
вымени коровы; комья грязи; сухие или замерзшие куски, комки грязи’ [15/14, 96—97]; кука ‘деревянный
молот на длинной рукоятке для глушения рыбы подо льдом; приспособление для разбивания комьев на по-
лях’ [15/16, 30]; кукан ‘подводный камень; холмистая возвышенность; холм, пригорок’ [15/16, 31] и мн. др.
По этой же формуле создан и общеславянский корень *xīx-/xŏx-. Он имел, вероятно, значение возвышен-
ности, выпуклости и использовался для образования наименований выделяющихся на фоне других объектов.
Одним из таких дериватов и стала лексема шихан, которая используется для обозначения холма, бугра, остро-
конечной вершины горы. Это слово этимологически или ассоциативно связано с семантически близкими с
ним единицами шиш, шишка, шишак, а также – при другой вокализации корня — с лексемами хохол, хохряк и
т. п.

Список литературы
1. Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. — Санкт-Петербург, 1998.
2. Виноградов, В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове) / В. В. Виноградов. — 3-е изд., испр.
Москва, 1986.
3. Давыдов, И. И. Опыт общесравнительной грамматики русского языка / И. И. Давыдов. — Санкт-
Петербург, 1854.
4. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. — Москва, 1955.
5. Ефремова, Т. Ф. Современный толковый словарь русского языка / Т. Ф. Ефремова. — Т. I—III. — Мо-
сква, 2006.
6. Зализняк, A. A. Послесловие лингвиста / А. А. Зализняк // Янин В. Л. Я послал тебе бересту. — 3-е изд.,
испр. и доп. — Москва, 1998. — С. 425—449.
7. Кузнецова, А. И. Словарь морфем русского языка / А. И. Кузнецова, Т. Ф. Ефремова. — Москва, 1986.
8. Мамин-Сибиряк, Д. Н. Рассказы и сказки / Д. Н. Мамин-Сибиряк. — Сталинград, 1953.
9. МАС — Словарь русского языка : в 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой. — 2-е изд., испр. и доп. — Москва,
1981—1984.
10. Мичатек, Л. А. Дифференциальный болгарско-русский словарь / Л. А. Мичатек. — Санкт-Петербург,
1910.
11. Мурзаев, Э. М. Словарь народных географических терминов / Э. М. Мурзаев. — Москва, 1984.
12. Потиха, З. А. Современное русское словообразование / З. А. Потиха. — Москва, 1970.
13. Садыкова, Р. К. Историко-лингвистический анализ тюрко-татарской топонимии Ульяновской области
Российской Федерации : автореф. дис. … канд. филол. наук / Р. К. Садыкова. — Казань, 2003.
14. Словарь донских говоров Волгоградской области / авт.-сост. Р. И. Кудряшова, Е. В. Брысина,
В. И. Супрун ; под ред. Р. И. Кудряшовой. — 2-е изд., перераб. и доп. — Волгоград, 2011.
148
 15. Словарь русских народных говоров. — Вып. 6. — Ленинград, 1970; — Вып. 12. — 1977; 368 с. —
Вып. 14. — 1978; — Вып. 15. — 1979; — Вып. 16. — 1980.
16. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / М. Фасмер ; пер. с нем. и доп.
О. Н. Трубачёва. — Т. II. — 2-е изд. — Москва, 1986.
17. Черных, П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка / П. Я. Черных. —
Т. I—II. — Москва : Русский язык, 1994.
18. Brückner, A. Słownik etymologiczny jęsyka polskiego / А. Brückner. — Warszawa : Wiedza Powszechna,
1970.
19. Isačеnko, A. V. Slovensko-ruský preklаdový slovník / A. V. Isačеnko. — D. 1—2. — Bratislava, 1950.
20. Jurančič, J. Srpskohrvatsko-slovenski slovar / J. Jurančič. 2. razšir. izd. — Ljubljana, 1972.
21. Kotnik, J. Slovensko-ruski slovar / J. Kotnik. — Ljubljana : Državna založba Slovenije, 1950.
22. Varłyha, A. Krajovy sloŭnik Łagojščiny / А. Varłyha. — New York, 1970.
23. Váša, P. Trávníček Fr. Slovník jazyka českého. Ve dvou dílech / Р. Váša. — Praha, 1937.

С. В. Кезина
Пензенский государственный университет, г. Пенза, Россия
svkezina@gmail.com

СЕМАНТИЧЕСКОЕ ПОЛЕ СИНЕГО И ГОЛУБОГО ЦВЕТА

В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА

Статья посвящена изучению семантического поля синего и голубого цвета в русском языке. Исследуются колоративы,
сохранившиеся в устном народном творчестве, говорах русского языка и памятниках письменности. Основными источни-
ками цветолексем для анализа являются «Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам»
И. И. Срезневского и «Словарь русских народных говоров». Определены изменения в семантическом поле синего и голу-
бого цвета и установлены эвентуальные причины этих изменений.
Ключевые слова: семантическое поле, цветообозначение, многозначность, архаизм, семантический архаизм.

Svetlana Vladimirovna Kezina, Penza State University, Penza, Russia

svkezina@gmail.com
A semantic field of blue and light blue colors in the history of the russian language
The article is devoted to the study of the semantic field of blue and light blue colors in the Russian language. Coloratives preserved
in the oral folk arts, the dialects of the Russian language, and script monuments are explored. The main sources of color lexical
units for the analysis are «Materials for the Dictionary of the Ancient Russian Language in the Literary Monuments» by I.I.
Sreznevsky and «Dictionary of Russian Folk Dialects». Changes in the semantic field of blue and light blue colors are revealed,
and eventual causes of these changes are determined.
Keywords: semantic field, color designation, blue, light blue, archaism, semantic archaism.

Семантическое поле синего и голубого цвета в русском языке является особенным: оно, в отличие от дру-
гих цветовых полей, ограничено по составу. Н. Б. Бахилина отмечает: «В языке существуют десятки слов для
обозначения оттенков красного цвета, а в группе синего остаются синий и голубой» [1; 192]. Тот факт, что
цветолексемы синий и голубой сохранены во всех жанрах русского фольклора, на протяжении длительной
истории русского языка способны к активному образованию новых слов и устойчивых сочетаний, широко
распространены в современном русском языке, свидетельствует об их древности. При этом доминантную
роль в семантическом поле синего и голубого цвета издревле играет цветолексема синий.
Анализ малых жанров русского фольклора, выполненный на материале сборников «Пословицы и пого-
ворки русского народа» В. И. Даля [2], «Русские народные загадки» В. В. Митрофановой [4] и «Пословицы и
поговорки» Н. М. Тупенко [10], позволил отобрать 52 цветообозначения, среди которых группа синего и го-
лубого тона представлена всего двумя: синий (67 употреблений) и голубой (7 употреблений). Среди 39 цвето-
обозначений из русских былин, зафиксированных в сборнике Ф. М. Селиванова [6], анализируемую группу
представляют два слова: синий (121 употребление) и голубой (1). В «Народных русских сказках»
А. Н. Афанасьева [5] (прочитано 476 сказок) сохранено 91 цветообозначение. Группа синего и голубого тона
представлена тремя: синий (47 употреблений), голубой (2) и лазоревый (3). В 182 песнях из «Собрания народ-
ных песен П. В. Киреевского» [8] 68 цветообозначений. Исследуемая группа представлена почти так же: си-
ний (14), синеньк (2), посинеть (1), голубой (1), лазоревый (2). Количественные характеристики четко указы-
вают на ядерную роль лексемы синий и позволяют квалифицировать лексемы голубой и лазоревый как обо-
значающие оттенки синего цвета. Именно поэтому ни одно из последних не вошло в систему абстрактных

149
цветообозначений русского языка, способных «выражать самым обобщенным способом данную цветовую
субстанцию, самое важное, самое основное представление о цвете» [1; 9].
Фольклорный материал позволяет предположить, что устное народное творчество развивалось в период,
когда перечисленные цветолексемы составляли основу семантического поля синего тона. Диахронический
анализ с опорой на материалы говоров и письменных памятников показывает, что исследуемый цветовой ло-
кус в колористическом пространстве русского языка был значительно шире. В СРНГ представлен следующий
фрагмент семантического поля синего и голубого тона: бакúтовый «голубой, синий», белый «голубой (о гла-
зах)», бусóй «серо-голубой» (от него — бусéть «синеть», бýсенький «серый, с голубоватым оттенком», бусовá
«тёмная синева неба до восхода и после захода солнца», бусо′веть (бусове′ть) «синеть», бусовóй «серо-
синеватый», бусóтный «серо-голубоватый»), замолáживать «синеть (о небе), золотой «бирюзовый», кумач
«хлопчатобумажная ткань синего цвета» (отсюда — синий цвет) , лазóрь «голубой цвет», лазóревый «синий,
голубой», лазóрлевый «лазоревый (синий, голубой)», голубой «синий» (в сочетании голубой цветок «василёк
синий»), синий «синий», изголýба, изголубá, сголубá «голубоватый», вóсиний «синеватый», вóсине «синевато»,
недосинь «синеватый», пересиний «очень синий», рассиний «очень синий», светно-синий «светло-синий»,
синеплёсый «синеватый», синёхонький «синего цвета», синюшный «синий; с синеватым оттенком (о коже)»,
синявый «синеватый», ссиний «очень, ярко синий», ссиня «синеватый», кáлевый «тёмно-синий; чисто-
голубой», котéльный, кóтлинный, котлянный, котляный, котлянóй «тёмно-синий», кубовáстый «кýбовый,
тёмно-синий», мáрный «серовато-синий», пукóвый «синий», мóристый «голубой с переливами», нёбовый
«небесного цвета, голубой», поднебесный «цвета небесной лазури, светло-голубой», таусúнка «тёмно-синее с
вишнёвым оттенком сукно» (связано с таусинный «тёмно-синий») [7]. В «Материалах» И. И. Срезневского
отражены следующие колоративы, обозначающие оттенки синего и голубого цвета: зеркыи «голубоглазый»,
зекрыи «синеглазый, голубоглазый», зёкрыи «голубоватый, голубоглазый», изекрыи «голубой, голубогла-
зый», изёкрыи «голубой, бирюзовый»; тагашевыи, тuгашевыи, тагашиныи, тагашии «синий»; uбагрыи,
юбагрыи «светло-синий» (наряду со значением «светло-багряный»); голuбь «голубое поле, главный цвет тка-
ни»; голuбыи «голубой»; лазоревый «голубой, синий», лазорь «лазурь», лазuрь «лазоревый цвет»; синии «тём-
но-голубой, синий; синеватый, отливающий голубым цветом; посиневший от кровоподтёков; иссиня-
тёмный» [9]. Заметим, что общими в группе синего тона в «Материалах» и СРНГ являются те же цветолексе-
мы, что и в фольклоре: исконно русские синий и голубой, а также лазоревый, образованное по русской слово-
образовательной модели от ср.-в.-нем. lazûr «голубой камень», восходящего к арабскому lâzavard.
В современном русском языке основная триада микросистемы синего тона сохраняется: к цветолексемам
синий и голубой примыкают лазурь «светло-синий, лазурный цвет», лазурный «светло-синий, цвета ясного
неба», лазоревый «лазурный» с пометой народно-поэт., лазуревый «лазурный» с пометой трад.-поэт.
Слова со значением цвета, которые вышли из активного употребления, по мнению Н. Б. Бахилиной, отли-
чала «какая-то ограниченность, какая-то уязвимость, какая-то неустойчивость» [1; 162]. Перечислим эвенту-
альные причины выхода из активного употребления цветолексем, входящих в семантическое поле синего и
голубого цвета в истории русского языка 1) затемнённая этимология (бусóй; зеркий, зекрый, изекрый; баки-
товый; таусинка (ср. таусин(н)ый, которое связывают с *таусъ «павлин» из греч., а также с русск. таусéнь
«сочельник», тýсинь «крестьянская рубаха из синей конопли», др.-русск. усинь «синеватый», просинец «ян-
варь»); кубовáстый (от кýбовый); пукóвый; 2) заимствованный характер слов или их образование по русской
словообразовательной модели от заимствований : тагáший, тагашúный, тагáшевый (от казах. тагаш голубь);
араб. кумач; котéльный (от готск. котёл); кáлевый (от араб. калий) [11]; 3) непродуктивность словообразова-
тельных аффиксов для выражения оттенков цвета (у(ю)багрый, восине, восиний, изголýба / изголубá / сголубá,
недосинь, пересиний, рассиний, синявый, ссиний, ссиня, нёбовый, поднебесный); 4) «погашение» цветовых или
некоторых из цветовых сем: кумач (в говорах обозначает синий, красный и белый цвета); белый (редуцирует-
ся сема «голубой»); золотой (сема «бирюзовый» становится имплицитной); 5) устарелость части сложного
слова (светно-синий, синеплёсый); 6) неразвитость словообразовательных связей на основе семы «цвет»
(мáрный, мóристый, замолаживать); 7) ограниченность сферы денотации: зеркий и однокоренные (о глазах
человека, о драгоценных камнях); бакúтовый (о ленте); замолáживать (о явлениях природы); таусúн(н)ый (о
тканях); белый (в значении «голубой» — о глазах) и т. д.). Напротив, у цветолексемы синий В. Г. Кульпина
отмечает широкую сферу денотации [3; 167].
Осмысление эвентуальных причин устарелости цветолексем позволяет заключать, что причин устарело-
сти, как и активности слов, обычно несколько и они взаимосвязаны. Например, неясность этимологии ведет к
ограниченности сферы денотации, а значит, к ограниченной валентности лексем и их малой употребительно-
сти (зекрый, бакитовый, таусин(н)ый и т. д.). Семантические архаизмы «теряют» значение, но при этом ос-
таются в языке, потому что часто употребляются, образуют обширные словообразовательные гнёзда, создают
устойчивые выражения, занимают прочное место в русской концептосфере (белый, золотой, кумач).
Итак, проведенный анализ фрагмента семантического поля синего и голубого цвета в русском языке пока-
зал, что в истории языка имели место определённые периоды в развитии лексики цвета, от которых остались
лишь незначительные следы, тем не менее красноречиво свидетельствующие о сложности и многогранности

150
языкового творчества, отражающего следы духовной культуры и очевидную тенденцию в эволюции семанти-
ческого поля цвета: наращение имён цвета и их значений в истории языка и отбор наиболее пригодных для
употребления.

Список литературы
1. Бахилина, Н. Б. История цветообозначений в русском языке / Н. Б. Бахилина. — Москва, 1975.
2. Даль, В. И. Пословицы и поговорки русского народа : [сборник] / В. И. Даль. — Москва, 2002.
3. Кульпина, В. Г. Система цветообозначений русского языка / В. Г. Кульпина // Наименования цвета в ин-
доевропейских языках: Системный и исторический анализ / отв. ред. А. П. Василевич. — Москва, 2007.
4. Митрофанова, В. В. Русские народные загадки / В. В. Митрофанова. — Ленинград, 1978.
5. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева : в 3 т. — Т. I—III. — Москва, 1984—1985.
6. Селиванов, Ф. М. Русский эпос / Ф. М. Селиванов. — Москва, 1988.
7. Словарь русских народных говоров / АН СССР. — Ленинград, 1965. — Вып. 1—46.
8. Собрание народных песен П. В. Киреевского: Записи П. И. Якушкина. — Т. I. — Ленинград, 1983.
9. Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам : в 3 т. /
И. И. Срезневский. — Т. I—III. — Санкт-Петербург, 1893—1912.
10. Тупенко, Н. М. Пословицы и поговорки / Н. М. Тупенко. — Иркутск, 1959.
11. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / М. Фасмер ; пер. и доп. О. Н. Трубачёва.
— Т. I—IV. — Москва, 1986—1987.

Ю. В. Коренева
Московский государственный областной университет, Россия
uv.koreneva@mgou.ru

ГНЕЗДО СЛОВ КОРНЯ * SVĘT– В СЛОВАРЕ И. И. СРЕЗНЕВСКОГО

ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ РЕЛИГИОЗНОГО ДИСКУРСА И ЖИТИЙНОЙ КОНЦЕПТОСФЕРЫ

В статье рассматриваются 105 однокоренных слов, относящихся к религиозному дискурсу. Проанализированы изменения
в фиксации слов с корнем *svęt– , почти половина которых не сохранилась в русском языке. Выделены только 14 наибо-
лее частотных слов данного корня, которые сохраняют его базовую семантику и всегда стилистически маркированы, что
позволяет говорить о семантической константности и дискурсивной детерминантности данного гнезда.
Ключевые слова: гнездо слов, религиозная семантика, концепт Святой/Святость, словарь.

Koreneva Yuliya Viktorovna, Moscow State Regional University, Russia

uv.koreneva@mgou.ru
Family of words with a radical *svęt– in the Sreznevskij’s dictionary through the prism of religious discourse and the hagi-
ographic sphere of concepts
The article deals with 105 one-root words related to religious discourse. Changes in the fixation of words with the root * svęt-,
almost half of which were not preserved in the Russian language, are analyzed. Only 14 of the most frequent words of the given
root are retained, which preserve its basic semantics and are always stylistically labeled, which allows us to speak of the semantic
constancy and discursive determinancy of this family of words.
Keywords: family of words, religious semantics, concept Holy / Holiness, dictionary.

В своих трудах Ф. Ф. Фортунатов высказывал мысль о влиянии церковнославянского языка на развитие

языка русского: «Русский язык получил из церковнославянского языка (т. е. из того книжного языка, который
в основании есть старославянский язык <…>) многие слова, обозначающие предметы, относящиеся к области
религии <…>, но влияние церковнославянского языка на русский не ограничивалось лишь такими словами, а
было гораздо более значительным» [13; т. 1, 81]. Очевидность религиозной сферы для бытования церковно-
славянского языка заставляет думать и об ограниченности этой сферой функционирования элементов данного
языка, что, однако, не так. Семантический пласт русско-церковнославянской лексики, связанной с областью
святости, в последнее время неоднократно привлекал научное внимание [2; 3; 9], но выявить языковые грани-
цы функционирования слов с семантикой святости и того же корня весьма затруднительно. Остается лишь
признать, что праславянский корень *SVĘT– реализуется в словообразовательно-этимологическом гнезде
слов, сохраняющих яркую религиозную семантику, что подтверждается лексикографическими данными.
В словаре И. И. Срезневского нами выявлено 105 слов с праславянским корнем *SVĘT–, который пред-
ставлен двумя реализациями: -свят- и -свящ-. Композиты насчитывают 52 единицы (49,52 %), однокорневые
слова — 53 единицы (50,48 %): всесвятый [6; Т. 1, 470], святолепный [6; Т. 3, 306], святостяжати [6; Т. 3,
151
306]; святитель [6; Т. 3, 303], святый [6; Т. 3, 307—310], священство [6; Т. 3, 317] и проч. Всего слов с кор-
нем -свят- 46 (43,81 %), с корнем -свящ- 58 (55,24 %) и одно греческое слово агиасма (0,95 %). Большинство
слов из данного списка не фиксируются словарями советской эпохи. Лишь 14 слов из 105 присутствуют во
всех избранных нами для проверки словарях [1; 8; 10; 11] — это 13,33 %, мало, но репрезентативно. Нацио-
нальный корпус русского языка дает примерно ту же картину.
Статистика по частотности в (89530 вхождений):
1. святой, 44369 — 49,56 %
2. священник, 17830 — 19,92 %
3. священный, 13492 — 15,07 %
4. святитель, 3574 — 3,99 %
5. святыня, 3558 — 3,97 %
6. святость, 2745 – 3, 07%
7. священнослужитель, 1267 — 1,42 %
8. священство, 871 — 0,97 %
9. святилище, 815 — 0,91 %
10. священнический, 398 — 0,44 %
11. освятить, 350 — 0,39 %
12. священнодействовать, 122 — 0,14 %
13. святотатец, 96 — 0,1 1%
14. святить, 43 — 0,05 % [7].
Из тех слов, что встречаются не во всех словарях, но фиксируются Корпусом1 достаточно устойчиво, вы-
делим такие единицы, как: освящение (1484 вхождения, в словаре [10] слово отсутствует), Пресвятой (1502
вхождения, единица отсутствует в словарях [8; 10; 11]). Примечательно, что в словаре [10] отсутствует лек-
сема святость (!). Среди выделенных 105 слов ни одним словарем, ни корпусом не фиксируется 49 единиц,
что составляет примерно 46,7 %, поэтому можно смело говорить о кардинальном, почти вдвое, сокращении
слов данного гнезда в современном русском языке. Интерес представляет и сопоставление данных словаря
Срезневского со словарем Даля, поскольку в последнем большинство слов дано в статье на слово святой, при
этом там отмечаются слова, которых нет в словаре Срезневского (святохульничество, святошный, священно-
родный и проч. [1]). Но при явном количественном сокращении этимологического гнезда словообразователь-
ные потенции корня не угасли.
Все наши начальные наблюдения свидетельствуют, что слова данного гнезда сохраняют актуальность в
семантической системе современного русского языка, хотя в словаре Ушакова настойчиво даются пометы
«церк.» в соседстве с «устар.». Слова данного гнезда показывают, что с этимологических позиций данный
корень сохраняет свою связь с внутренней формой: и.-е. *k'uen-to (слав. *svęt-) имело значение ‘вспухать,
возрастать, увеличиваться в размере’, дальнейшее семантическое развитие привело к семе ‘расти’ от физио-
логического понятия в сторону понятия духовного, с последующей метафоризацией значения в ‘высокий,
хороший, благой, духовно возросший’ (подробно в: [12, 441—490]). Такая метафоризация семантики обу-
словлена, вероятно, структурными особенностями мышления человека, потому что, по мысли Дж. Лакоффа,
«концептуальные системы культуры и религий метафоричны по своей природе. Метонимия в сфере симво-
лов — это необходимая связь между повседневным опытом и внутренне согласованными метафорическими
системами, лежащими в основе религий и культур» [5, 67].
По нашим данным, лингвоконцепт Святой/Святость не входит в ядерную и центральную зоны концепто-
сферы жития, у этой единицы невысокая частотность. Например, в житии преподобного Амвросия Оптинско-
го лингвоконцепт святой (6 употреблений) входит в ближнюю периферию вместе с такими единицами, как
чудо, смирение, дар, подвиг, сердце, послушание и др. [4]. Невысокая частотность употребления слова не сви-
детельствует о низкой значимости понятия. Концептосфера агиографического жанра априори направлена на
раскрытие того, что есть святость. Мы имеем право говорить, что для агиографа сама лексическая единица и
весь ряд однокоренных слов семантизируются не только и не столько за счет самого корня * SVĘT –, сколько
раскрываются за счет выстраивания в пространстве жития парадигматических и сингтагматических связей
концепта Святой с другими единицами (святой: блаженный, преподобный + старец, отец). Отсюда и сино-
нимические и гиперо-гипонимические замены, широкая сочетаемость других слов, передающих тот же базо-
вый смысл, что присутствует в корне *SVĘT –.
Наблюдения за словарными данными и функционирование слов данного гнезда в агиографических тек-
стах как части русской православной концептосферы и религиозного дискурса позволяют сделать некоторые
выводы:
1) в современном русском языке значительно сократилось количество слов данного гнезда, что может
быть связано с сужением, т. е. терминологизацией, значения некоторых единиц, а также с развитием синони-
мии и вытеснением на периферию языка, а потом и за пределы языковой системы слов, неактивных в упот-

152
реблении, причем такое вытеснение может быть продиктовано историко-политическими и идеологическими
причинами;
2) в словаре Срезневского анализируемое гнездо слов нельзя назвать ни малым, ни очень большим; это
довольно крупное гнездо однокоренных слов, которое — и это важно! — не распалось на этимологические
линии, генетическую связь которых можно установить лишь при помощи специального анализа (как, напри-
мер, для огромного числа русских слов, этимологические связи которых разорваны: горло — гореть — горе-
вать — жертва; мудрый — мыслитель и проч.), т. е. для данного гнезда характерна семантическая близость
слов, консолидация семантики вокруг единого базового стержня, подтверждаемая стилистической маркиров-
кой. Сама стилистическая маркированность слов данного гнезда, конечно же, продиктована исходной семан-
тикой.
Таким образом, можно говорить о том, что семантика слов данного гнезда в ретроспективе константна.
Если изучать семантическое развитие современных слов данного гнезда, то увидим весьма скудное измене-
ние семантики, эта семантика находится в довольно жестких смысловых рамках, что продиктовано, на наш
взгляд, прежде всего древностью и этимоном данного корня.

Примечания
1. Проверка по корпусу осуществлялась без ограничений подкорпусом, но наибольшее употребление дан-
ных слов обнаруживается в религиозно-богословских текстах, прежде всего в православной публицистике.

Список литературы
1. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. 1863—1866 [Электрон-
ный ресурс]. — URL: http://slovari.ru/default.aspx?s=0&p=246 (Дата обращения 29.07.2018).
2. Забияко, А. П. Категория святости: Философско-религиоведческий анализ : дис. … д-ра филос. Наук /
А. П. Забияко. — Москва, 1998.
3. Завальников, В. П. Языковой образ святого в древнерусской агиографии (проблематика взаимной обу-
словленности лингвистического и экстралингвистического содержания языкового образа человека в опреде-
ленной социокультурной ситуации) : дис. … канд. филол. наук : 10.02.01 / В. П. Завальников. — Омск, 2003.
4. Коренева, Ю. В. Система лингвоконцептов в житиях Оптинских старцев / Ю. В. Коренева // XXIV Еже-
годная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. — Мо-
сква, 2014. — С. 270—272.
5. Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем: пер. с англ. / Дж. Лакофф, М. Джонсон ; под ред. и с
предисл. А. Н. Баранова. — Москва, 2008.
6. Материалы для словаря древнерусского языка. Труд И. И. Срезневского [Электронный ресурс]. — URL:
http://etymolog.ruslang.ru (Дата обращения 29.07.2018).
7. Национальный корпус русского языка [Сайт] http://www.ruscorpora.ru/ (Дата обращения 29.07.2018).
8. Словарь русского языка: в 4 т. / АН СССР; под ред. А. П. Евгеньевой. — Москва, 1981—1984 [Элек-
тронный ресурс]. — URL: http://slovari.ru/default.aspx?s=0&p=240 (Дата обращения 29.07.2018).
9. Смирнова, С. А. Святость как феномен русской культуры (семантическое и лингвокультурологическое
описание) : дис. … канд. филол. наук / С. А. Смирнова. — Северодвинск, 2005.
10. Толковый словарь русского языка С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой [Электронный ресурс]. — URL:
http://slovari.ru/default.aspx?s=0&p=244 (Дата обращения 29.07.2018).
11. Толковый словарь русского языка : в 4 т. / под ред. Д. Н. Ушакова. — Москва : Гос. ин-т «Сов. эн-
цикл.»; ОГИЗ ; Гос. изд-во иностр. и нац. слов., 1935—1940 [Электронный ресурс]. — URL:
https://ushakovdictionary.ru/view_search.php (Дата обращения 29.07.2018).
12. Топоров, В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. Первый век христианства на Ру-
си / В. Н. Топоров. — Москва, 1995.
13. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс / Ф. Ф. Фортунатов // Избранные тру-
ды. — Т. 1. — Москва, 1956.

153
 М. В. Серебряк
Луганский национальный университет имени Тараса Шевченко,
г. Луганск, Луганская Народная Республика
marinasv86@gmail.com

СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ПАМЯТНИКОВ ДРЕВНЕРУССКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ

В статье рассмотрены современные тенденции анализа древнерусских произведений. Отмечено, что изучение древнерус-
ских текстов должно выполняться в контексте православной культуры и религиозно-символического мировоззрения. Це-
лью произведений было духовное просвещение, а важнейшим свойством — обращение к Священному писанию, знание
которого дает ключ к пониманию их смысла.
Ключевые слова: древнерусский язык, церковнославянский язык, религиозно-символическое мировоззрение, православная
культура.

M. V. Serebriak, Luhansk Taras Shevchenko national University, Luhansk, Luhansk People’s Republic
marinasv86@gmail.com
Stylistic features of the monuments of ancient writing
The article deals with modern tendencies of analysis of ancient Russian works. It is noted that the study of old texts should be car-
ried out in the context of Orthodox culture and religious-symbolic worldview. The purpose of the works was spiritual enlighten-
ment, and the most important property — appealing to Scripture, the knowledge of which gives the key to understanding their
meaning.
Keywords: old Russian language, Church Slavonic language, religious-symbolic worldview, the Orthodox culture.

Вопросы зарождения и развития национальных литературных языков интересуют ученых на протяжении

нескольких столетий. На сегодня сформированы научные направления по изучению общего восточнославян-
ского наследия. В российском языкознании это труды Ф. Ф. Фортунатова, А. А. Шахматова,
М. Д. Приселкова, Я. С. Лурье, в которых тексты изучены с помощью сравнительно-текстологического мето-
да. В исследованиях В. О. Ключевского, Н. К. Никольского, С. Я. Сендеровича заложены основы культурно-
исторического анализа. В украинистике базовыми считают труды И. Г. Матвияса, В. В. Нимчука,
В. М. Русановского и др.
В литературоведческих исследованиях ученые обратили внимание на необходимость особого подхода в
изучении древнерусских текстов. Еще в начале ХХ в. Н. К. Никольский отметил, что церковную письмен-
ность необоснованно разделяют на дореформенную, которую изучают с точки зрения историка позднейшей
литературы, и послереформенную, которую вовсе исключают из изучения» [4, с. 2]. В исследованиях ХХ в.
содержание древнерусских текстов по причине богоборческой идеологии трактовалось без учета знаний о
христианстве. Ученые всего лишь указывали на их специфичность. А. С. Курилов писал, что в изучении
«Слова о полку Игореве» и др. текстов нужно говорить о специфической «художественности» и не подходить
к их изучению с мерками, применяемыми для литературных произведений Нового времени [2, с. 177]. Уже в
наше время А. Н. Ужанков разработал «концептуально новую научную платформу» исследования средневе-
ковой книжности с позиции самого Средневековья, с учетом специфики православного мировоззрения и цер-
ковной культуры [9]. Полагаем, что применение особого подхода необходимо и в процессе лингвистического
анализа. Цель статьи — определить общие стилистические особенности древнерусских текстов в аспекте изу-
чения религиозного мировоззрения и православной культуры.
В существующих в науке концепциях о литературной письменности Древней Руси можно выделить неко-
торые закономерности. Ученые Р. И. Аванесов, И. Г. Матвияс, В. В. Русановский и др. выделяли три стиля
или типа литературных языков: высокий (церковнославянский язык с проникновением восточнославянских
элементов); средний (наддиалектная «социально престижная» форма древнерусского языка с проникновением
церковнославянских элементов [1, с. 5]) и сниженный (деловая письменность). Позже В. В. Виноградов вы-
делил два типа литературного языка — книжно-славянский и народно-литературный, выведя деловую речь за
его пределы. Анализ позволяет подчеркнуть сближение элементов древнерусского и церковнославянского
языков и противопоставление деловой речи. Отметим, что развитие стилистики делового письма происходи-
ло еще до принятия Русью христианства, письменная форма лишь закрепила готовый текст. Поэтому воз-
можным основанием для сближения двух типов литературных языков является наложение на древнерусскую
письменность церковнославянской традиции, необходимым условием которого должна быть общая функцио-
нально-стилистическая направленность текстов.
Проанализируем интенции древнерусских книжников. Известно, что авторами большинства текстов были
монахи — люди, отказавшиеся от мира и посвятившие себя Богу. Очевидно, что тексты писались по послу-
шанию для духовного просвещения. Тогда непонятны причины написания текстов «среднего» стиля, напри-
мер, создание монахами «светских» летописей. На сегодня А. Н. Ужанков доказал ошибочность изучения
154
древнерусских творений современными методами. В ту эпоху тексты создавались не для развлечения, а для
духовного поучения. Д. С. Лихачев писал, что на Руси отсутствовали развлекательные жанры, объясняя это
«не тем, что русская литература была подавлена церковностью (другие светские жанры существовали и дос-
тигали зрелого развития, например летопись), а тем, что из этих областей еще не отступил фольклор» [3,
с. 62]. Не оспаривая роль фольклора, отметим, что монахи, отказавшись от мира, не могли создавать «свет-
ские» произведения. А. Н. Ужанков, проводя параллель с «Откровением» Иоанна Богослова и богослужеб-
ным текстом1, заключает, что идея летописания — это создание «совестных» книг, т. е. «знающих и повест-
вующих о человеческих деяниях» [7, с. 299]. Так становится понятным, почему в «Повести временных лет»
подробно повествуется о нарушениях священных обязанностей князей — защищать Отечество, Православ-
ную веру и народ. Христианское мировоззрение — это стержень, на котором строится все повествование ле-
тописи.
Интертекстуальность — еще одно важнейшее свойство древнерусских текстов, которое проявляется в сво-
ем многообразии — от прямых отсылок к текстам Священного писания до имплицитных, скрытых в подтек-
сте. В этой связи возникает вопрос об оригинальности авторской идеи. Например, «Слово о законе и благода-
ти» строится в основном из цитат и парафраз, так что оно может показаться цитатной мозаикой [6, с. 52]. Но
параллели образов и символов не являются здесь художественно-выразительным средством. Главнейшая
функция цитат — раскрыть важный духовный смысл через богоносные изречения, проявить повторяемость
библейской истории.
А. А. Алексеев, С. Я. Сендерович, исследователи «Слова о законе и благодати» Илариона Киевского, от-
мечают аллегорические образы Агари и Сарры, заимствованные из Послания апостола Павла к галатам (4:
22—5:1), в котором служанка Агарь символизирует прежний завет рабства; Сарра, свободная женщина, во-
площает новый завет — Церковь Христа. Ранее полагали, что «Слово» — простая «компиляция текстов ки-
рилло-мефодиевской традиции с небольшим приспособлением к киевской теме» (Г. М. Барац). Однако это не
так. Иларион не останавливается на первичном прочтении образов Агари и Сарры как превосходства благо-
дати над законом, он, обращаясь к истории их потомков, «проясняет парадигму триумфа младшего брата над
старшим» [6, с. 57]. В его концепции история предстает не традиционной двухчастной, а трехчастной — рож-
дение Израиля, христианства и христианской Руси. Новое триединство позволяет увидеть закономерность
избрания по благодати младшей отрасли. Иларион формирует новую идею, которая станет началом русской
историографии и основой летописания: Русь, как младшая из пришедших к Богу посредством чуда, становит-
ся хранительницей Православия до Страшного Суда [7, с. 93]. С. Я. Сендерович заметил, что нужно было
присоединиться к христианской истории, в которой сознание начала было неотделимо от вписывания в гото-
вую традицию, при этом важно, что «вписывание мыслится как подлинное начало, потому что христианская
история… вся состоит из новых начал» [5].
Не менее важным свойством древнерусских текстов является символизм. С помощью аллегории пытались
отразить то, что являлось недоступным для понимания. «С помощью слова-символа создавалась (при отсут-
ствии научного объяснения мироздания, когда мир дольний воспринимался как символ мира горнего) упоря-
доченная система мироздания, в центре которой пребывал Бог» [8, с. 15]. В этом аспекте А. Н. Ужанков впер-
вые раскрыл смысл «Слова о полку Игореве» как христианского произведения. Имплицитная интертексту-
альность проявляется здесь через символы, смыслы которых недоступны без знания о христианстве. Ключом
к пониманию служит символическое затмение солнца, которое припало на день памяти пророка Иеремии.
Параллели между библейскими событиями и походом Игоря на половцев очевидны: отступление от Бога ца-
ря, зловещее затмение солнца, поражение войска, плен. Однако, в отличие ветхозаветного царя, князь Игорь
раскаивается, и ему удается бежать. Такое понимание раскрывает истинный смысл произведения, поскольку
главной его идеей является покаяния.
Таким образом, анализируя средневековые произведения, не следует расщеплять их на «церковные» и
«светские». Это искусственное разделение, столь прижившееся в наше время, совершенно исказило их ис-
тинное понимание. Целью древнерусских творений было изложение духовного видения происходящего в
преломлении через Священное писание. Становится очевидным, что христианское мировосприятие и было
тем общим основанием написания текстов на церковнославянском и древнерусском языках, благодаря кото-
рому элементы этих языков свободно взаимопроникали.

Примечания
1
Тропарь службы первой недели Великого поста: «На Страшнем судилищи без оглагольников обличаются, без сви-
детелей осуждаются; книги бо совестные разгибаются и дела сокровенные открываются».

Список литературы
1. Зализняк, А. А. Древненовгородский диалект / А. А. Зализняк. — Москва, 2004.

155
 2. Курилов, А. С. История литературы Нового времени: логика художественного развития от итальянского
Возрождения до русского Сентиментализма / А. С. Курилов // Филология и школа. — Москва, 2003.
3. Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской литературы / Д. С. Лихачев. — Москва, 1979.
4. Никольский, Н. Ближайшие задачи изучения древне-русской книжности / Н. Никольский. — Санкт-
Петербург, 1902.
5. Сендерович, С. Я. Метод Шахматова, раннее летописание и проблема начала русской историографии /
С. Я. Сендерович // Из истории русской культуры. — Москва, 2000. — Т. 1.
6. Сендерович, С. Слово о законе и благодати как экзегетический текст. Иларион Киевский и павлианская
теология / С. Сендерович // ТОДРЛ. — Санкт-Петербург, 1999. — Т. 51.
7. Ужанков, А. Н. «Слово о Законе и Благодати» и другие творения Илариона Киевского / А. Н. Ужанков.
— Москва, 2013.
8. Ужанков, А. Н. «Слово о полку Игореве» и его эпоха / А. Н. Ужанков. — Москва, 2015.
9. Ужанков, А. Н. Стадиальное развитие русской литературы XI — первой трети XVIII века. Теория лите-
ратурных формаций / А. Н. Ужанков. — Москва, 2008.

А. А. Малышев
Санкт-Петербургский государственный университет, Россия
a.malyshev@spbu.ru

ГРАММАТИЧЕСКАЯ И СЕМАНТИЧЕСКАЯ АССИМИЛЯЦИЯ ЗАИМСТВОВАННОЙ ЛЕКСИКИ

В XVIII ВЕКЕ: НА ПРИМЕРЕ СЛОВА «ЛАБОРАТОРИЯ»1

В статье рассматривается процесс орфографической и морфологической кодификации, а также семантического переос-

мысления в источниках разного типа на протяжении XVIII в. слова «лаборатория» как типичного примера заимствования,
проходящего языковую и стилистическую нормализацию.
Ключевые слова: историческая лексикология, русский язык XVIII в., заимствованная лексика, научная терминология, ис-
торическая стилистика, ассимиляция, лаборатория.

Alexander Alexandrovich Malyshev, St. Petersburg State University, Russia

a.malyshev@spbu.ru
Grammatical and semantic assimilation of the adopted lexicon in the 18th century: on the example of the word «laboratory»
The paper is devoted to the consideration the process of orthographical and morphological codification and also semantic reinter-
pretation of the word «laboratory» in different type sources in the 18th century as typical example of the loan during the language
and stylistic normalization.
Keywords: historical lexicology, Russian languageof the 18th century, borrowed lexicon, scientific terminology, historical stylis-
tics, assimilation, laboratory.

Заимствованная лексика, различными путями приходя в заимствующий её язык, подвергается процессу

ассимиляции, в целом стандартному для всех заимствований (фонетическая, орфографическая, морфологиче-
ская, синтаксическая, семантическая адаптация), но с разной интенсивностью происходящему в случае с каж-
дым конкретным заимствованием [1; 178—241]. Случай со словом лаборатория, представляется в этом от-
ношении показательным, поскольку в истории русского языка схожим образом происходило языковое и сти-
листическое «одомашнивание» многих понятий, связанных с миром науки.
Орфографическая кодификация слова лаборатория в привычном нам написании в целом была успешно
завершена к середине XVIII в. Источники сохранили 14 вариантов написания корня этого слова2, значитель-
ная часть из которых была единичной или практически единичной фиксацией (сокращения названий источ-
ников даётся по указателю Картотеки «Словаря русского языка XVIII века», количественные данные также
приводятся по материалам Картотеки).
К вариантам с единичной фиксацией относятся:
«абалаториум» (1698 г.): Десятникъ ходилъ въ абалаторiумъ (ЖКФ 23);
«лабазатория» (1713 г.): Взорвалась лабазаторiя непрiятельская съ превелiкiмъ огнемъ, и трѣскомъ
(Кн. М.); ср. эту же запись о взятии Нарвы в другом источнике (издан в 1770—1772): Взорвалась лабораторiя
неприятельская съ превеликимъ огнемъ и трескомъ (ЖПВ I 93);
«лабараториум» (1730 г.): Оныи за истинныи хiмическiи лабараторiумъ почитаютъ (Прим. Вед. 140);
«ляболятория» (1747 г.): Построить при академiи хоромы для театра анатомическаго и ляболяторiи хи-
мической (МАН VIII 567);

156
 «лабатория» (1771 г.): Директоръ нашъ <…> причислилъ меня въ свою роту и къ лабаторiи, для рисованiя
плановъ (Зап. Дан. 59) — майор артиллерии М. В. Данилов написал свои «Записки» в 1771 г. в возрасте 49
лет, что позволяет предположить индивидуальную природу подобного написания;
«лоборатория» (1771 г.): Я не знаю, что сдѣлать изъ сего кургана: сдѣлать ли изъ него химическую
лобораторiю, или какого ни будь Татарскаго металлурга могилу? (Пут. Леп. I 425); вероятно, опечатка, по-
скольку в том же источнике на той же странице встречаем: Въ сторонахъ Кургана видны были остатки не-
большихъ печекъ, подобныхъ тѣмъ, которыя употребляютъ въ Химическихъ лабораторiяхъ.
К вариантам с редкой фиксацией относятся:
«лабораториум» (соотв. 1698, 1731 и 1735 г.): Десятникъ в Уличѣ смотрѣлъ лабораторiумъ, гдѣ
огнестрѣльныя всякiя вещи и наряжаютъ бомбы (ЖКФ 7), Въ бывшемъ въ Санктъ Аннебергѣ монастырѣ,
гдѣ его покои и лабораторiумъ было (Прим. Вед. 95), Долженъ <аптекарь> въ имѣющемся при оной аптекѣ
лабораторiумѣ всякiе медикаменты <…> изготовлять (ПСЗ 674);
«лабратория» (соотв. 1701 и 1748): Поземных ракетъ въ лабраторiи не было (В. Д. Корчмин — Петру I),
Имѣлась лабраторiя (МАН IX 604);
«лаблатория» (соотв. 1710 и 1735): Въ самой цiтаделѣ взорвало лаблаторiю съ пороховою казною (Юрнал
о взятии Риги), Лаблаторiя для пробы всякихъ рудъ (Геннин 79), Въ Саксонiи лаблаторiю имѣет подъ
вѣденiемъ пробирщикъ (Геннин 391);
«лаботория» (оба случая — 1722 г.): Его Величество былъ въ лаботорiи ракетъ (ЖКФ 24), Его Величест-
во былъ въ лаботорiи, пробовалъ колесъ (ЖКФ 25);
«лабаратория» (соотв. 1749 и 1759 г.): По доношенiю господина профессора Ломоносова опрѣделить къ
химической лабараторiи лабалатора (МАН IX 696), Находящiеся въ вѣденiи Кабинета Ея Императорскаго
Величества при здѣшней Лабараторiи плавильщики (ПСЗ XV 324);
«ляборатория» (соотв. 1735, 1736 и 1748): Требовалъ я <…> для описанiя и перечистки токарныхъ ма-
хинъ, инструментовъ въ лябораторiи Ея И. В. <…> двухъ учениковъ и двухъ слесарей (МАН II 583), Поста-
вить во академiю наукъ, въ лябораторiи Ея И В. Механическихъ дѣлъ (МАН III 149, 1736); Строить въ ака-
демическомъ домѣ каменной лябораторiи (МАН IX 264).
Дериваты также отмечены корневой вариантностью: помимо написания «лаборант», «лаборатор» и «лабо-
раторский» встречается единичная фиксация вариантов «лабалатор» (1749 г.): По доношенiю господина про-
фессора Ломоносова опрѣделить къ химической лабараторiи лабалатора (МАН IX 696), и «лаболатор»
(1750 г.): Отъ господина профессора химiи Ломоносова репортомъ представлено, что контрактъ лабола-
тора Манеке въ послѣднемъ числѣ сего мѣсяца окончится (МАН X 387).
Конечно, подобное количество вариантов написания имеет различную природу: опечатки и описки, отра-
жение фонетического портрета автора источника и ориентацию на различное произношение и написание в
других языках (чередование а/о, а/я и р/л). Ограниченное количество примеров вариантности (всего 21 цитата
на 13 вариантов, многочисленные остальные, начиная с 1704 г., — «лаборатория») свидетельствует о том, что
в качестве нормы практически сразу выделилось привычное нам написание. В то же время разнообразие ис-
точников, наличие разных вариантов в одном источнике (см. примеры из ЖКФ и МАН), фиксация одного
варианта в разное время и наличие схожих вариантов (лабатория — лаботория, лаблатория — лабратория)
показывают динамическую сторону становления орфографической нормы. Некоторые источники могут со-
держать правку более позднего времени: так, книга «Театрум махинарум» Андрея Нартова, написанная в
1755 г., была посмертно обработана его сыном, поэтому в данном случае говорить об авторской орфографии
затруднительно.
Морфологическая адаптация слова лаборатория происходила намного быстрее количественно и качест-
венно: в начале века, в доломоносовский период, в русском языке равноправно существовали варианты с
окончанием на -ия, -ум и -ий, однако количество примеров вариантов мужского рода крайне незначительно —
всего пять случаев.
Семантико-стилистическая адаптация слова лаборатория представляет несомненный интерес, поскольку,
с одной стороны, стилистические колебания были в целом свойственны XVIII в. [2], но с другой — полно-
ценное переосмысление этого слова в активном приложении его к миру природы и общества относится уже к
XIX в., когда подобное в принципе происходило с научной терминологией [5; 402—403]. До середины
XVIII в. лаборатория понимается как помещение для проведения преимущественно химических опытов или
для занятий механикой и токарным делом, в конце века в «Словаре Академии Российской» упоминаются вра-
чебная и артиллерийская лаборатории (ср. кабинет). Единственный пример переносного значения в это время
встречаем в русско-немецком журнале «Примечания к ведомостям» (1730 г.): Мы такожде и тѣхъ причита-
емъ, которые по своему хiмическому искусству оный <окружающий мир> за истинный хiмический
лабораторiум почитаютъ (Прим. Вед. 140). Ко второй половине века слово достаточно закрепилось в рус-
ском языке, чтобы подвергнуться употреблению в переносном значении, хотя количественно подобные при-
меры все еще практически единичны. В основном случаи переносного значения относятся к миру природы:
химия может показать, какъ естество въ своей обширной лабораторiи хрустали производитъ (ПЭ II 73,

157
1767 г.), Можно почитать атмосферу великою Хiмическою лабораторiею (МНИ II 167—168, 1788 г.), скоп-
ления руды представляют собой какъ бы земную лабораторiю, в коей собираются металлы (МНИ IX 380,
1790 г.), Тамъ, въ лабораторiи подлунной, присматриваются къ прiемамъ натуры (Пнк. 7, 1800 г.). В конце
века обнаруживаются два случая понимания как лаборатории человеческого тела: Мозгъ есть лабораторiя
жизненныхъ духовъ (МНИ IV 141, 1788 г.), Но тѣло органическое почесть можно химическою лабораторiею
(Рдщв Чел., 1792 г.).
Таким образом, слово лаборатория, появившись в русском языке на рубеже XVII—XVIII вв., прошло дос-
таточно обычный внешне, но любопытный содержательно путь ассимиляции, что полностью согласуется с
мнением В. М. Живова о естественности и единстве грамматической и стилистической вариативности языка
XVIII в. [3; 155—159], когда формирование лексического состава языка происходило «в обстановке почти
лабораторного эксперимента» [4; 265].

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ (грант № 18-312-00164 «Историческая сти-
листика русской научно-популярной периодики первой половины XVIII века»).
2
Единичный вариант «лабораторий» (1731 г.), сообщаемый «Словарём русского языка XVIII века», не
встретился нам в материалах КС XVIII — вероятно, карточка с цитатой была утрачена.

Список литературы
1. Биржакова, Е. А. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века. Языковые контак-
ты и заимствования / Е. А. Биржакова, Л. А. Войнова, Л. Л. Кутина. — Ленинград, 1972.
2. Виноградов, В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX веков /
В. В. Виноградов. — Москва, 1982.
3. Живов, В. М. Язык и культура в России XVIII века / В. М. Живов. — Москва, 1996.
4. Кутина, Л. Л. Формирование терминологии физики в России. Период предломоносовский: первая треть
XVIII века / Л. Л. Кутина. — Москва ; Ленинград, 1966.
5. Сорокин, Ю. С. Развитие словарного состава русского литературного языка: 30—90-е годы XIX века /
Ю. С. Сорокин. — Москва ; Ленинград, 1965.

А. К. Филиппов
Санкт-Петербургский государственный университет, Россия

СПЕЦИАЛЬНАЯ ЛЕКСИКА В РУССКОМ ПЕРЕВОДНОМ ТЕКСТЕ XVIII ВЕКА

(НА ПРИМЕРЕ «ЛИФЛЯНДСКОЙ ЭКОНОМИИ» М. В. ЛОМОНОСОВА)

В статье исследуется специальная лексика в тексте «Лифляндской экономии» — руководства по сельскому хозяйству,
переведенному в 1747 г. М. В. Ломоносовым на русский язык с немецкого. В тексте данного сочинения присутствуют
многочисленные профессионализмы и диалектная лексика, а также сравнительно небольшое количество слов терминоло-
гического характера.
Ключевые слова: XVIII век, Ломоносов, перевод, русский язык, немецкий язык, специальный текст.

Filippov Andrei Konstantinovich, Saint Petersburg State University, Russia

Specialized lexical elements in an 18th century Russian translated text (as exemplified by Lifljandskaja Ekonomija by
M. V. Lomonosov)
The article studies specialized lexical elements in Lifljandskaja Ekonomija, an agricultural guide translated in 1747 by Mikhail
Lomonosov form German into Russian. The text contains a relatively small number of words that can be viewed as proper terms
but abounds with professionalisms and dialectisms.
Keywords: 18th century, Lomonosov, translation, Russian language, German language, specialty-oriented text.

XVIII в. — время активного формирования научного дискурса в России; этот процесс в первую очередь
связывается с именем Михаила Васильевича Ломоносова. Его труды в различных областях естественнонауч-
ного и гуманитарного знания способствовали формированию терминологии в соответствующих сферах, за-
ложили основу для дальнейшего развития языка науки. Это касается не только оригинальных сочинений Ло-
моносова, но также и выполненных им переводов, которые хоть и не отражают собственных воззрений рус-
ского ученого, но тем не менее несут отпечаток его мысли в части выбора лексических элементов. По этой
причине актуальным представляется, в числе прочего, изучение текста «Лифляндской экономии» (далее —
ЛЭ) — руководства по сельскому хозяйству, составленного пастором Соломоном Губертом в середине
158
XVII в. [см. 6] и переведенного Ломоносовым с немецкого языка столетие спустя1. Не являясь собственно
научным трудом, это произведение может быть отнесено к более общей категории — к специальным текстам;
согласно определению А. С. Герда, главным содержанием такого текста «являются те или иные теории, фак-
ты, сведения, рекомендации отдельных наук и отраслей знания» [1: 68]. В переводе данного сочинения, что
естественно, широко представлена лексика, обозначающая реалии жизни в сельской местности и связанная с
ведением хозяйства; значительная ее часть (более 130 одних только существительных) не встречается ни в
каких других произведениях Ломоносова. В числе таких «уникальных» для творчества Ломоносова слов —
как общеязыковые, так и специальные, составляющие предмет данной статьи.
При подборе эквивалентов для слов и выражений оригинального немецкого текста, обозначающих специ-
альные понятия, русский ученый обращался к различным пластам русской лексики. Среди них — общена-
родные слова и словосочетания, включая термины (слова, обладающие специальным терминологическим
значением, соотносимые с определенными единицами логико-понятийной системы в плане содержания [1:
72]) и профессионализмы (специальные слова, не имеющие строгого научного статуса и зачастую взятые из
разговорной речи [5: 4]), а также диалектизмы.
Список слов из текста ЛЭ, которые можно отнести к терминам, сравнительно невелик. Они относятся
большей частью к сфере ботаники и служат для обозначения кореньев и трав. В первую категорию попадают
сочетания, построенные как калька с немецких сложных слов с корнем -wurtzel2 (Angelickenwurtzel — ангели-
ковое коренье, Baldrianwurtzel — балдарианово коренье и балдырьянов корень). Вторая категория представле-
на, с одной стороны, словами, которые Ломоносов подбирал в качестве русских аналогов, не следуя за фор-
мой немецкого слова (Ehrenpreiß — вероника, Paradies-Korn — кардамон, Wermuth — полынь), а с другой —
элементами, полученными путем транслитерации немецких обозначений. Многие из таких заимствованных
слов относятся к узуальной лексике, о чем свидетельствует их фиксация в «Словаре русского языка XVIII
века» (Galgan — галган, Isop — иссоп, Majoran — майоран). Некоторые, однако, отсутствуют в данном сло-
варе, а также его картотеке и, по всей видимости, сконструированы Ломоносовым специально для нужд пере-
вода (Letzekel — лецекель, Reinfahren — ренифарен).
Профессионализмы в тексте ЛЭ представлены группами слов и словосочетаний, обозначающих предметы
хозяйственного инвентаря (Tonnenband — обруч (бочки), Deissel — дышло, Einschlag — уто́к (деталь ткацко-
го станка)), а также орудия охоты и рыбной ловли (Kneblespietze — рогатина, Fischgeräht — невод, Netzen —
тенета). Показателен фрагмент [2: Т. 11, 74], в котором перечислен целый ряд инструментов, необходимых в
домашнем хозяйстве: «Они <инструменты> должны быть следующие: широкий топор, крепкий ручной
трезуб, бревенный трезуб, троегранная пила для востренья трезубов … Для делания лестницы должно
иметь напарью и, сверх того, большой и маленький бурав, долото, большой нож, скобел, тиски, молот и
проч.»3. Все выделенные слова относятся к общенародным, некоторые из них (нож, топор) даже сложно счи-
тать специальными. Однако во многих других случаях Ломоносову, очевидно, не хватало общенародного
пласта лексики для передачи смысла оригинала, и он обращался к диалектизмам.
Критерием отнесения слова или выражения к диалектной лексике для нас служила фиксация в «Словаре
русских народных говоров» либо в более частных областных и диалектных словарях — Архангельском обла-
стном словаре, «Словаре областного архангельского наречия» А. О. Подвысоцкого, словаре «Родина Михаила
Васильевич Ломоносова. Областной крестьянский говор» А. Н. Грандилевского, материалах для словаря
«Русские говоры Беломорья» С. А. Мызникова — в том же значении, что и в тексте ЛЭ. В следующем приме-
ре, представляющем собой описание технологического сооружения на реке для рыбной ловли, выделенные
слова являются диалектными: «Ставить морды в речках и протоках, которые текут в рыбные озера, за
вершами ловят, притом снетки. Ежели за вершами сделать езы из ветвей и камней, то встают щуки про-
тив быстрины скорее в морды» [2: Т. 11, 78]. (МОРДА «Обл. Плетеная из прутьев рыболовная снасть, верша»
[4: Т. 13, 31]; ВЕРША «Рыболовная снасть» [4: Т. 3, 60; см. также вёрш — 3: Т. 4, 172]; СНЕТОК как област-
ное обозначение различных видов рыбы в [3: Т. 39, 103]; ЕЗ «Рыбол. Перегородка через реку с отверстием,
перекрытым сетью, куда ловится рыба» [4: Т. 7, 74; см. также 3: Т. 8, 328]).
Общее количество диалектных слов и выражений на страницах ЛЭ — более 70, что, безусловно, свиде-
тельствует о важности данного слоя лексики для ломоносовского перевода. При этом в немецком тексте им
зачастую соответствуют общенародные слова: верша, морда — Korb, ез — Fall. И хотя вывод о более важной
роли диалектизмов в русском тексте по сравнению с немецким может быть сделан только по результатам
скрупулезного сопоставительного анализа лексики оригинала и перевода, владение Ломоносовым областной
(северорусской) лексикой ярко проявляется в данном сочинении. Она используется в переводе слов, связан-
ных с земледелием (Stoppel — обжинка), обозначений предметов хозяйственного инвентаря (Strikk — ужи-
ще), пищевых продуктов и их компонентов (Königwasser — сыта), народных названий церковных праздни-
ков (23. April — Егорьев День).
Проанализированный материал позволяет сделать вывод о том, что при работе над ЛЭ Ломоносов для пе-
ревода специальных слов и выражений задействовал широкий пласт русской лексики. Русская терминосисте-
ма в области сельского хозяйства в первой половине XVIII в. находилась в стадии формирования (ввиду поч-

159
ти полного отсутствия руководств в этой предметной области на русском языке). Как следствие, в тексте ЛЭ
о терминологическом употреблении можно говорить только применительно к ряду ботанических названий.
Остальная часть специальной лексики представлена профессионализмами, причем многие из таких слов и
выражений относятся к числу диалектных. Сопоставление с немецким оригиналом позволяет предположить,
что выбор Ломоносовым диалектных лексем и сочетаний продиктован скорее содержательной частью немец-
кого оригинала и личной языковой эрудицией русского ученого, нежели стилистическими особенностями
трактата С. Губерта.

Примечания
1
Оригинальное название — Stratagema oeconomicum, первое издание — 1645 г., перевод Ломоносова сде-
лан в 1747 г. с 3-го издания (1688 г.) [2: Т. 11, 203].
2
Немецкие слова приводятся в оригинальной орфографии издания 1688 г.
3
Следует отметить, что данный список был несколько сокращен Ломоносовым по сравнению с оригина-
лом; причины этого до конца неясны.

Список литературы
1. Герд, А. С. Специальный текст как предмет прикладного языкознания / А. С. Герд // Прикладное языко-
знание : учебник / Л. В. Бондарко, Л. А. Вербицкая, Г. Я. Мартыненко и др. ; отв. ред. А. С. Герд. — Санкт-
Петербург, 1996. — С. 68—90.
2. Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений : в 11 т. / М. В. Ломоносов // АН СССР; глав. ред.:
С. И. Вавилов, Т. П. Кравец. — Москва ; Ленинград, 1950—1983.
3. Словарь русских народных говоров / АН СССР; гл. ред. Ф. П. Филин. — Вып. 1—2. — Москва ; Ленин-
град, 1965—1966; — Вып. 3—26. — Ленинград, 1968—1991; — Вып. 27—… — Санкт-Петербург, 1992—…
4. Словарь русского языка XVIII века / гл. ред.: Ю. С. Сорокин. — Вып. 1—6. — Ленинград, 1984—1991;
— Вып. 7—. — Санкт-Петербург, 1992—.
5. Шеллов, С. Д. О классификации профессиональной лексики / С. Д. Шелов, В. М. Лейчик // Известия
РАН. Сер. литературы и языка. — Москва, 2012. — Т. 71. — № 2. — С. 3—16.
6. Gubertus, S. Stratagema Oeconomicum, Oder Akker-Student, Denen jungen, ungeübten Akkers-Leuten in
Lieffland, zum nöthigen Unterrichte, vermittelst vieljährigen Observationibus, auch fürnehmer Philosophorum
Placitis dargestellet / S. Gubertus. — Riga, 1688.

А. Д. Комышкова
Нижегородский государственный педагогический университет им. Козьмы Минина, Россия
filcomanka@mail.ru

КАТЕГОРИЯ СУБЪЕКТИВНОЙ МОДАЛЬНОСТИ В НАУЧНОМ ТЕКСТЕ XVIII ВЕКА

Статья посвящена лингвистическому анализу способов выражения субъективной модальности в тексте «Краткого описа-
ния Комментариев Академии Наук» 1728 г. Памятник считается первым периодическим научным изданием на русском
языке, и, несмотря на неоригинальный характер содержания (тексты, вошедшие в издание, являются переводами и изло-
жениями с латинского), обнаруживает яркий образ автора-составителя, русского переводчика, который выражен в тексте
в категориях адресованности, авторизации и оценки.
Ключевые слова: история русского литературного языка, язык науки, научный стиль, субъективная модальность, автори-
зация текста.

Komyshkova Anna Dmitrievna, Nizhniy Novgorod State Pedagogical University, Russia

filcomanka@mail.ru
Category of subjective modality in the scientific text of the 18th century
Article considers the linguistic analysis of subjective modality expression in «The short description of Comments of Academy of
Sciences» of 1728. The text is the first periodic scientific publication in Russian, and, despite the stereotyped nature of mainte-
nance (the articles entered the edition are transfers and statements with Latin), finds a bright image of the author-researcher, Rus-
sian translator, which is expressed in categories of an frontage to the addressee, authorization and value.
Keywords: history of the Russian standard language, language of science, scientific language style, subjective modality, authoriza-
tion of the text.

Начало формирования научного стиля русского литературного языка относится к первой половине
XVIII в. Традиционно вопрос о формировании русского языка науки связывается с именем М. В. Ломоносова,
160
однако, как справедливо утверждает Л. И. Кутина, «круг научных идей и понятий, которыми оперировала
научная письменность доломоносовской поры, был уже очень широк» [5, 5].
В 1725 г. была открыта Академия Наук, которая по завершении года своей работы подготовила том тру-
дов, куда вошли диссертации («рассудительные слова») по математике, «фисике», истории и астрономии.
Издание увидело свет в 1728 г., и одновременно с ним вышел русский перевод под названием «Краткое опи-
сание Комментариев Академии Наук» — первое научное периодическое издание на русском языке. В лин-
гвистическом отношении это издание представляет немалый интерес сразу по нескольким причинам.
Во-первых, многие части «Краткого описания Комментариев» являют собой не дословный перевод латин-
ских текстов, а «повести» или «повествования», т. е. пересказы диссертаций иностранных академиков. Так,
разделы математический и астрономический даны именно в повествованиях. Во-вторых, обращает на себя
внимание языковая рефлексия составителей «Краткого описания», которая продиктована желанием сделать
научное знание максимально доступным широкому кругу читателей: «Не сетуй же на перевод, якобы оный
был невразумителен или не весма красен, ведати бо подобает, что весма трудная есть вещь добре преводити,
ибо не точию оба оные языки, с которого и на который преводится, совершенно знать надлежит, но и самыя
преводимыя вещи ясное разумение имети» [3]1.
Наибольшую трудность для составителей издания, несомненно, представляла адекватная передача терми-
нологии, активно использовавшейся в латинских текстах. В этом вопросе русские переводчики старались
следовать указанию Петра I, который требовал «выразуметь сенс, а не хранить речь от речи» [5, 6], и, следо-
вательно, активно составляли комментарии и искали средства слова для выражения новых смыслов, в том
числе и за счет ресурсов русского языка. Например, среди математических терминов, с одной стороны, «ир-
рациональные количества», «аналитический метод» и т. д., с другой — «поперечник» (диаметр), «линия, пря-
мостоящая к поперечнику» (перпендикуляр), «опытки» (эксперимент) [1, 76]. Такая работа требовала не
только глубокого языкового чутья, но и серьезной предметной подготовки в соответствующей научной сфере.
Исследования современных научных текстов показывают, что автор как субъект познания так или иначе
выражает себя в научном тексте, несмотря на общие стилистические требования объективности, с которыми
связывается обобщенность, отвлеченность, логическая доказательность и точность научного изложения.
Субъективная модальность текстов проявляется в категориях адресованности, диалогичности и акцентности
научной речи. Довольно типичными для научного текста являются значения авторизации, предположитель-
ности, рационалистической оценки — телеологической и нормативной, а также психологической интеллекту-
альной оценки [4, 5]. Н. М. Кожина утверждает, что научному стилю свойственна даже выразительность, т. к.
за счет нее реализуется коммуникативная связь автора с адресатом [7, 247]. Степень выраженности субъек-
тивно-модальных значений определяется уместностью в каждом конкретном случае, границами жанров и
научным этикетом. В этом отношении интересно проследить, насколько изначально русскому языку науки
были свойственны субъективно-модальные значения.
Л. И. Кутина называет три характерные черты научной литературы доломоносовского времени: прогрес-
сивный характер содержания (борьба со схоластическим мировоззрением), ярко выраженный просветитель-
ский (популяризаторский) характер и сознательность и целеустремленность в вопросах языка [5, 5]. Все эти
особенности способствуют формированию в языке научных текстов этого времени достаточно яркого образа
автора. Однако исследуемый материал «Краткого описания Комментариев» имеет сложную субъектную
структуру. Авторами исходных латинских текстов являлись первые профессора Академии наук — европей-
ские ученые, для которых пафос просвещения, вероятно, был менее актуален, и первоочередной задачей было
именно объективное научное познание и точное описание предметов и явлений. А вот второй субъектный
план порождается личностью русского переводчика, деятельность которого определялась теми особенностя-
ми, о которых говорит Л. И. Кутина. Наиболее интересный материал для анализа в этом аспекте дают именно
русские «пересказы» диссертаций, например, по математике и астрономии.
Категория адресованности реализуется в этих текстах на грамматическом (местоимение второго лица и
глаголы во втором лице в функции сказуемого) и лексическом (слово читатель) уровнях. Прямое обращение
к читателю находим в предисловии к изданию «Доброхотному российскому читателю радоватися»: «Зде
предлагается тебе книга», «Аще ли же в чем погрешено благосклонно да простиши». В предисловии тради-
ционно создается подобие диалога составителя с читателем. Однако формы местоимений второго лица и гла-
голов во втором лице сохраняются также в тексте разделов по математике и астрономии, например: «Ежели
две гири положишь на весы» [3, 3], «Ежели знаешь коликая сила требуется» [3, 5], «Се вам зде все наблю-
дении иже были чинены» [3, 216].
Лексическое выражение адресованности: «Тем читателям, которые тригонометрию умеют, сию вещь та-
ко предложить можно» [3, 8], «онаго убо читание тем оставляем, которые в Геометрии довольно искусны
суть» [3, 9]. В этих контекстах вырисовывается образ читателя: это любознательный и внимательный человек,
который может иметь разную степень подготовки. Именно поэтому научные «повести» по математике изла-
гают одно содержание разными способами, и нередки комментарии вроде: «чтоб cиe ясно и вразумительно
было, простее о том реку» [3, 14].

161
 Также ярко проявляется авторизация текста за счет использования личного местоимения первого лица и
глаголов в форме первого лица, а также притяжательного местоимения мой: «говорю, что подается случай»
[3, 7], «Сие предложил я точию например» [3, 7], «Чрез искус познаваем, что после ударения тело D почива-
ет» [3, 21], «поставили мы разстояние Меридиана Санктпетербургскаго» [3, 209], «Наичастее ж употреблял
брат мои трубу de саmраni в 15 футов. А я употреблял 2 с 1/2 футов» [3, 224].
Я-авторизация в этих текстах встречается гораздо чаще, чем мы-авторизация, более свойственная совре-
менным научным текстам, и к тому же местоимение мы здесь, как правило, не имеет отвлеченного характера
«авторской скромности», а указывает именно на научный коллектив. Например, в «пересказах» астрономиче-
ских наблюдений профессора Делиля мы (также как и притяжательное наш) указывает на автора и его брата
или на автора и его коллег — наблюдателей из других городов Европы: «в первых наблюдениах их же я чи-
нил с братом моим, и в оных мы имели частое несчастие» [2, 225]; «толико точно, елико мы в том повинни
обрести разность […] и сие может быть случалося от разности наших зренеи, или такожде может быти, что
господа Мейар и Крафт не довольно прилежали над таковыми наблюдениами» [3, 225].
Достаточно разнообразны в исследуемых текстах лексические и грамматические средства выражения
оценки. Значения телеологической оценки встречаются в контекстах: «Удобно будет умножити оную силу»
[3, 5], «сего предложения превеликая есть полезность в механике» [3, 9] и т. п. Значения нормативной оцен-
ки: «мню что сие второе наблюдение наиправилнее» [3, 224]; «на сем должно держатися ожидавши наипра-
вилнеиших наблюдений» [3, 243].
Значения психологической оценки также выражаются достаточно часто, и при этом следует отметить, что
для исследуемых текстов характерна не только интеллектуальная, но также и эмоциональная оценка: «Пер-
вым убо взглядом показатися может, что сие предложение есть любопытное, а неполезное» [3, 8], «иже со-
гласуются между собою изрядно» [3, 227]; «разныя наблюдатели были равноискусны и всеприлежны во
время наблюденія» [3, 214]; «все учение o махинах, из сего начала единою прямоуразуменнаго, зело удобо-
поятно есть» [3, 8].
Нетрудно заметить, что лексические средства выражения оценки часто совмещаются с грамматическими:
удобоятнейша, препросто, наиправилнее, наиправилнеиших, наилегчаиший, зело удобопоятно. Вместе с тем,
обращает на себя внимание использование слов-деминутивов при описании научных экспериментов: «А по-
том на […] веревочках подцепить гири» [3, 10], «тело ударяющее […] чрез некоторое временце» [3, 23];
«Приемлется бляшечка стальная различно нагнутая и эластическая» [3, 25]. Очевидно, что в данных контек-
стах подобные слова выражают исключительно значение размера, однако, например, в «Российской грамма-
тике» М. В. Ломоносова подобные слова признаются «умалительными ласкательными», т. е. отмечается, что
оценочное значение присутствует в подобных лексемах всегда [6, 98].
Модальное значение персуазивности также представлено в «Кратком описании Комментариев»: «Выхож-
дение I спутника наблюдено в Париже от части сумнително» [3, 231], «чрез которую погрешность без сум-
нения бы я усмотрил выхождение поздее» [3, 233], «чего ради и не усумневаюся чтоб ся разность не была в
близости меридианов Парижа и Санкт-Петербурга случаем» [3, 237] и т. д.
Проведенный анализ научных текстов начала XVIII в. в аспекте средств выражения субъективной модаль-
ности, конечно, не охватывает всего лингвистического разнообразия этого языкового материала, который
позволяет выявить оригинальный и очень яркий образ автора-ученого-переводчика. Неохваченными остались
лексические средства, среди которых функциональные значения старославянизмов, заимствованных слов и
народно-разговорных элементов, а также синтаксические средства выражения субъективно-модальных зна-
чений, которые, как показывает исследование, например, более поздних текстов, имели большое значение в
структуре научного текста и сохраняли традиции средневековой книжной риторики [см. об этом: 2]. Все это
говорит о том, что дальнейшее исследование этих и других научных текстов доломоносовской поры может
быть продолжено и, без сомнения, будет иметь заметные результаты для изучения истории научного стиля и
в целом русского литературного языка.
Примечания
1. Здесь и далее цитаты из исследуемого текста приводятся в адаптированном виде с сохранением только
некоторых орфографических особенностей и морфологии.

Список литературы
1. Берков, П. Н. История русской журналистики / П. Н. Берков. — Москва ; Ленинград, 1952.
2. Комышкова, А. Д. Субъективная модальность научного текста XVIII века: к вопросу о формировании
специфики научного стиля русского языка / А. Д. Комышкова, А. П. Судакова // Экология языка и коммуни-
кативная практика. — 2018. — № 2. — С. 55—61.
3. Краткое описание Комментариев Академии Наук. Часть первая на 1726 год. — Санкт-Петербург, 1728.
4. Кузьмина, Е. М. Субъективная модальность в научном дискурсе: семантика и средства выражения : ав-
тореф. дис. … канд. филол. наук / Е. М. Кузьмина. — Санкт-Петербург, 2011.

162
 5. Кутина, Л. Л. Формирование языка русской науки (терминология математики, астрономии, географии в
первой трети XVIII века) / Л. Л. Кутина. — Москва ; Ленинград, 1964.
6. Ломоносов, М. В. Российская грамматика. Факсимильное издание / М. В. Ломоносов. — Москва, 1982.
7. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М. Н. Кожиной. — 2-е изд. —
Москва, 2011.

А. А. Котов
Петрозаводский государственный университет, Россия
andrewcot1972@yandex.ru

ОБ ОРФОГРАФИЧЕСКИХ ВАРИАНТАХ В ЯЗЫКЕ ВТОРОЙ ПОЛ. XIX ВЕКА

(ПО ДАННЫМ КОРПУСА РУССКИХ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ
ВТОРОЙ ПОЛ. XIX ВЕКА)

В статье рассматривается орфографическая вариативность в русском языке второй половины XIX в. на примере правопи-
сания частиц. Материалом служат данные Корпуса русских публицистических текстов второй пол. XIX в.
Ключевые слова: реформа русской орфографии, лингвистический корпус, правописание частиц.

Kotov Andrey Aleksandrovich, Petrozavodsk State University, Russia

andrewcot1972@yandex.ru
About spelling options in language of the second half of the 19th century (according to the Corpus of the Russian
Publicistic texts of the second half of the 19th century
Article considers spelling variability in Russian of the second half of the 19th century on the example of spelling of particles. The
author uses the Corpus of the Russian Publicistic texts of the second half of the 19th century.
Keywords: reform of Russian spelling, linguistic corpus, spelling of Russian particles.

Ф. Ф. Фортунатов принимал активное участие в реформировании русской орфографии, не случайно

А. А. Шахматов назвал его «душой задуманной реформы». «Еще в свой допетербуржский период акад.
Ф. Ф. Фортунатов проявлял серьезный интерес к вопросам русской орфографии. В 1900 г. он оказывал под-
держку и принимал непосредственное участие в заседаниях Орфографической комиссии при Педагогическом
обществе Московского университета, где был разработан первый наиболее полный и достаточно приемлемый
проект орфографического упрощения» [1; 100]. Позднее в составе Комиссии по вопросу о русском правопи-
сании во время первого и единственного ее заседания 12 апреля 1904 г. Ф. Ф. Фортунатов, будучи товарищем
председателя, выступил с речью, в которой говорил о необходимости «освободить русское правописание от
всех орфографических правил, которые не основываются на фактах, существующих в языке, и не могут быть
оправдываемы…» [7: 567]. Деятельность самой Орфографической комиссии вызывала широчайший общест-
венный резонанс, при этом голосов «против» было больше. Как справедливо замечают современные исследо-
ватели, «на всех этапах совершенствования русской орфографии, начиная с XVIII в. и заканчивая новейшим
временем, кодификаторы оказываются не в чести» [2], достаточно вспомнить неоднозначную оценку орфо-
графической деятельности Я. К. Грота.
В. В. Каверина отмечает, что «русская орфография на всех этапах своего развития испытывала воздейст-
вие разных, порой взаимоисключающих факторов. … При этом в сложных случаях стихийное орфографиче-
ское нормирование нередко шло вразрез с сознательной кодификаторской деятельностью или значительно
опережало ее, а посему вплоть до конца XIX в. русская орфография развивалась преимущественно стихийно,
в рамках правописного узуса, который вопреки общему мнению оказывался более императивным, чем реко-
мендации грамматических трактатов» [3; 38]. Наша цель — продемонстрировать орфографическую вариа-
тивность в языке второй пол. XIX в. на примере правописания частиц; источником служит «Корпус русских
публицистических текстов второй пол. XIX в.», созданный в ПетрГУ (http://smalt.karelia.ru/
corpus/index.phtml). Корпус является диахроническим, в нем сохранены графика и дореформенная орфогра-
фия; он имеет морфологическую и синтаксическую разметку, которая реализована на основе теории струк-
турных схем [см. 4].
Публицистические тексты включаются в состав лингвистических корпусов, поскольку именно в публици-
стике в силу ее определенной жанровой свободы и тесной связи с разными аспектами жизни социума полнее
и ярче отражаются языковые изменения, прослеживаются тенденции развития языка. Корпус формируют
публицистические статьи разной жанровой и тематической направленности из петербургских журналов
«Время», «Современник», «Отечественные записки», «Вестник Европы» и др. 60—90-х гг. XIX в. [см. 6]. Вы-
бор журналов проводился по следующим критериям: 1) разная общественно-политическая направленность,

163
2) популярность и авторитетность, 3) наличие публицистических статей. Были выбраны журналы универ-
сального характера, рассчитанные на широкую читательскую аудиторию; формальным ограничителем была
также периодичность — отбирались только ежемесячные издания. В данный момент в корпусе доступен по-
иск в текстах, извлеченных из журнала «Время»; значительную их часть составляют тексты, принадлежащие
Ф. М. Достоевскому. Наши наблюдения основываются на этом материале.
Правописание частиц — это один из непростых вопросов в истории русской орфографии, поскольку в
разные периоды частицы могли писаться и слитно, и раздельно, и через дефис. По мнению О. И. Онацкой, в
русском литературном языке первой половины XIX в. «можно выделить пять групп слов с точки зрения сте-
пени устойчивости дефисного написания и его соответствия современным орфографическим нормам» [5; 16];
в частности, «дефисное написание имеет устойчивый характер, однако не соответствует современным прави-
лам в написании … в сочетаниях с частицами бы, ли, же, к которым примыкал и глагол быть в форме про-
шедшего времени среднего рода …, а также в сочетаниях приставки (частицы) не со словами разных частей
речи, кроме глаголов (распространили-было удерживали-бы, скажите-жъ, ладно-ль, ты-ли, не-христиански,
не-страдаете);» [5; 18—19]. В рамках нашего исследования мы проверили написание частиц: жъ/ же, б/ бы,
таки, ли, не, ни, дескать. Приводим некоторые любопытные результаты и наблюдения.
1. Написание частицы жъ вариативно: из 24 случаев, фиксируемых корпусом, 17 раздельных написаний, 7
дефисных (41 %); при этом мы обнаруживаем параллельные орфографические варианты: неужели жъ — не-
ужели-жъ; почему жъ — почему-жъ; гдѣ жъ — где-жъ. (Здесь и далее приводим примеры из корпуса с ука-
занием источника).
Неужели–жъ одинъ женевецъ Лефортъ былъ и въ самомъ дѣлѣ всему причиною? // Время, Ѳедор Досто-
евский, Ряд статей о русской литературе. Введение.
Неужели жъ нельзя сознаться теперь, что мы тогда говорили вздоръ? // Время, Ѳедор Достоевский, Ряд
статей о русской литературе. Введение.
В то же время частица же пишется более последовательно — в подавляющем количестве случаев раз-
дельно, слитное и дефисное написания составляют не более 5 % (29 примеров из 564). Приводим примеры
дефисных написаний; примеры слитного написания въ тоже время — в следующих пунктах.
Тотчасъ-же въ немъ замѣтна стала перемѣна. // Время, Ѳедор Достоевский, Жуковскiй и романтизмъ.
Что-же это наконецъ такое? // Эпоха, Ѳедор Достоевский, Необходимое заявление.
2. Частицы б / бы последовательно пишутся раздельно: на более чем 620 текстоформ приходится около 40
случаев дефисного написания (7 %); корпус фиксирует немногочисленные случаи слитного написания в соче-
тании с союзом если (пример приведен далее, а также в пункте 5).
Выслушавъ его, я отвѣчалъ: «Но что-бы вы сказали теперь, если-бы Самъ Господь захотѣлъ притти къ
вамъ? // Время, Ѳедор Достоевский, Жуковскiй и романтизмъ.
Вслѣдствіе различія интересовъ, степени образованности, правъ, обязанностей, образа жизни, обѣ сто-
роны и не интересовались одна другою, и наконецъ потеряли возможность понимать другъ друга, еслибы
даже и захотѣли, потеряли въ тоже время и взаимное довѣріе. // Время, Ѳедор Достоевский, Дворянинъ.
3. Корпус фиксирует раздельное написание частицы таки с глаголами (пришло таки, успели таки) и на-
речиями (опять таки), вариативность (раздельно или через дефис) наблюдается в написании частицы все-
таки.
И все таки изъ вашихъ разговоровъ дѣла не выйдетъ, а одна болтовня. // Время, Ѳедор Достоевский,
Журнальная заметка.
Но въ тоже время и новымъ землякамъ его никто не мѣшаетъ считать его все-таки бѣлокожимъ мар-
кизомъ, а это, въ извѣстныхъ обстоятельствахъ, составляетъ ежеминутную пытку. // Время, Ѳедор Дос-
тоевский, Дворянинъ.
4. По данным корпуса частица ли пишется последовательно раздельно, возможны случаи слитного и де-
фисного написания, составляющие не более 9 % (27 случаев из 283).
Да справедливо-ли это? // Время, Ѳедор Достоевский, Журнальная заметка.
Не выражаютъ-ли они совершеннаго равнодушія ко всему, что необходимо должно возбуждать участіе
въ человѣкѣ? // Время, Ѳедор Достоевский, Жуковскiй и романтизмъ.
5. Частица не пишется последовательно раздельно, случаи слитного написания с глагольными формами
(включая причастия и деепричастия) немногочисленны — на более чем 2800 текстоформ нами обнаружено
около 20 таких случаев.
Еслибъ произведеніе графа Л. Н. Толстого не дышало такою жизнью, не было такъ поразительно
свѣжо, не заключало въ себѣ такъ много правды, словомъ не носило бы на себѣ печати сильнаго таланта,
нестоило бы и спорить съ авторомъ. // Время, Dubia, Письмо к редактору.
6. Мы наблюдаем последовательно раздельное написание частицы ни с именами (существительными,
прилагательными) и местоимениями; корпусом фиксируются единичные случаи слитного написания, в том
числе с глаголами в сочетаниях как (какой -ая) бы ни в сложноподчиненных конструкциях (на 332 тексто-
формы не более 10 случаев).

164
 Въ устахъ любящей женщины эти слова звучатъ дико, кто бы она нибыла, хотя бы послѣдняя изъ
послѣднихъ. // Время, Dubia, Критики-этнографы.
Пожалуй мы бы и тогда похвалили васъ (впрочемъ только въ такомъ случаѣ, еслибъ вы были не нѣмцы),
но ужь ворочаться, такъ какъ мы теперь для васъ ворочаемся, изъ кожи лѣзть — моргенъ-фри! не стали
бы низачто. // Время, Ѳедор Достоевский, Славянофилы, черногорцы и западники.
Таким образом, даже не столь объемный проведенный нами анализ позволяет увидеть, что правописание
частиц в публицистических текстах русских журналах второй пол. XIX в. не было упорядоченным. Следует
согласиться со следующим мнением: «Трудно достичь полного соответствия между принципами раздельного,
дефисного и слитного написания слов и реальными языковыми фактами, так как последние очень подвижны.
Орфографические правила поэтому отражают лишь основные их закономерности» [5; 4].

Список литературы
1. Григорьева, Т. М. Орфографические уроки Ф. Ф. Фортунатова и А. А. Шахматова / Т. М. Григорьева //
Фортунатовский сборник : материалы науч. конференции, посвященной 100-летию Московской лингвистиче-
ской школы, 1897—1997 гг. / РАН. — Москва, 2000.
2. Долгова, Е. Ю. Что делать? (к вопросу совершенствования русской орфографии) / Е. Ю. Долгова,
Е. П. Иванян, И. И. Ильина [Электронный ресурс]. — Режим доступа: https://cyberleninka.ru/ article/v/chto-
delat-k-voprosu-sovershenstvovaniya-russkoy-orfografii
3. Каверина, В. В. Становление русской орфографии в XVII—XIX вв.: правописный узус и кодификация :
автореф. дис. … д-ра филол. наук / В. В. Каверина. — Москва, 2010.
4. Котов, А. А. Структурное описание предложения как основа синтаксической разметки в лингвистиче-
ском корпусе / А. А. Котов // Наука и мир. Международный научный журнал. — 2013. — № 4. — С. 183—
186.
5. Онацкая, О. И. Становление дефисного написания слов в русском письме XVIII — первой половины
XIX века : автореф. дис. … канд. филол. наук / О. И. Онацкая. — Москва, 2005.
6. Рогов, А. А. Морфологически размеченный корпус по русской публицистике второй половины XIX ве-
ка / А. А. Рогов, Г. Б. Гурин, А. А. Котов, Ю. В. Сидоров // Проблемы компьютерной лингвистики : сб. науч.
трудов. — Вып. 3. — Воронеж, 2008. — С. 209—219.
7. Чернышев, В. И. Избранные труды : в 2 т. / В. И. Чернышев. — Т. 2. — Москва, 1970.

Д. Антонякова
Прешовский университет в г. Прешов, Словакия
darina. antonakova@unipo.sk

ИСТОРИЗМЫ В СОСТАВЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ СЛОВАЦКОГО ЯЗЫКА

(СЕМАНТИКО-ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ)

В статье уделяем внимание фразеологическим единицам и паремиям словацкого языка, которые содержат в своем составе
историзмы, связанные с единицами денежной системы, измерения длины, расстояния, объема и необходимыми предме-
тами будничной жизни. Исследование проводится в компаративном словацко-русском плане.
Ключевые слова: культура речи, фразеологические единицы, историзмы, этимология, семантика.

Antonakova Darina, University of Presov, Slovakia

darina.antonakova@unipo.sk
Historisms as components of phrasal units and parables of the Slovak language (semantic-etymological analysis)
For the purposes of this paper, we focus on phrasal units and parables of the Slovak language, which contain historisms connected
with the units of the monetary system, length, distance, volume and subjects of an ordinary life. The phraseologisms are processed
in a comparative Slovak-Russian plan.
Keywords: Speech culture. Phraseological unit. Historicism. Etymology. Semantics.

Фразеологический и паремилогический фонды являются важной составной частью любого естественного

языка. Очень часто в зависимости от степени владения фразеологией и паремиологией оцениваем и общий
уровень владения родным и иностранным языком. Фразеологические единицы (далее ФЕ) и паремии (посло-
вицы и поговорки) являются интересной, но, как показывает наш опыт, довольно сложной областью комму-
никации, причем речь идет не только об иностранном языке, но и о родном, в нашем случае словацком. В
прешовском университете в институте русистики готовим будущих учителей и переводчиков и убеждаемся в

165
этом ежедневно как на лекциях и семинарских занятиях по русскому языку и переводу, так и в рамках кон-
сультаций и в неформальном общении со студентами.
Нужно сказать, что знакомство с фразеологией русского языка (в широком смысле слова) происходит на
лекциях и семинарах по лексикологии русского языка и выборочных семинарских занятиях по фразеологии,
но они по плану предназначены для студентов учительской программы. Студенты-переводчики обучаются по
другой программе, где изучение основных лингвистических дисциплин происходит в сопоставительном пла-
не. Только занятия по переводу дают преподавателю представление о том, в какой степени студенты владеют
фразеологией русского и словацкого языков. В словацких основных и средних школах эта проблема не новая.
И раньше, и теперь в новых учебных программах по словацкому языку фразеологии и паремиологии не уде-
ляется такое внимание, какое бы обе названные дисциплины заслуживали. То же самое можно сказать и об
использовании фразеологии в СМИ. Если в текстах находим ФЕ или паремии, то обычно авторами являются
журналисты «старой школы». Исходя из такого положения дел неудивительно, что в речи, не только студен-
тов, но и молодых людей профессий, связанных с речью и языком вообще, например, дикторов, модераторов,
ведущих и т. п. наблюдаем много ошибок: неправильное декодирование значения ФЕ, контаминация ФЕ, не-
правильное употребление компонентов, их замена, причем варинты ФЕ в таком виде во фразеологической
системе словацкого языка не существуют.
Известная паремия словацкого языка Každá líška svoj chvost chváli (в переводе на словацкий язык Каждая
лиса свой хвост хвалит) имеет в паремиологической системе русского языка эквиваленты: Всяк кулик свое
болото хвалит; Каждая курица свой насест хвалит. В художественной литературе нам удалось зарегистри-
ровать и паремию Každý kohút svoj chvost chváli (Каждый петух свой хвост хвалит). В словарях словацкого
языка такой вариант не указан. Наверное, речь идет о речевой паремии, что подтверждается и «паремиологи-
ческой логикой». Но в речи одного пожилого политика прозвучала и паремия Каждый петух свою голову
хвалит, что можно было понять, потому что речь шла о выборе, представлении и выдвижении кандидатов
разных политических стран на пост президента Словацкой Республики.
Известно, что во ФЕ и паремиях отражается материальная и духовная культура народа: способ жизни,
устройство жилья, предметы быта, способ одежды, метрическая система, обычаи, обряды, верования, празд-
ники, забавы, игры, развлечения и т. п. Очень часто такие ФЕ и паремии содержат в своем составе и устарев-
шую лексику, что является причиной непонимания данного выражения. Речь идет о ФЕ и паремиях так рус-
ского, как и словацкого языков. В нашей статье обращаем внимание на ФЕ словацкого языка, содержащие в
своем составе историзмы. Как известно, они не имеют параллелей в современном литературном языке и вы-
ступают как единственные наименования понятий.
Как в русском, так и в словацком языке историзмы обычно связаны с денежной системой, с единицами
измерения веса, длины, расстояния, протяженности во времени, объема, территориального членения, площа-
ди, со строительством жилья, разного рода построек, названиями предметов быта, домашней утвари, одежды,
способа питания, социального статуса человека, оружия и т. п. Остановимся на единицах измерения длины.
Семантико-этимологический анализ показал, что они были просты, удобны и поэтому очень часто употреб-
лялись в повседневной жизни. С принятием новой метрической системы они ушли из активного словарного
состава, но остались жить в составе ФЕ и паремий. В словацком языке в составе ФЕ чаще всего используются
следующие историзмы: piaď (0,212 м) — пядь; cól (заимствованное из немецкого zoll), что представляет рас-
стояние между большим и указательным пальцем и равняется приблизительно 10 см; lakeť (0, 425 m) — ло-
коть; merica (единица измерения емкости и площади) — мерица. Емкость мерицы представляла 90 л., а пло-
щадь 918 м2. Приведем примеры ФЕ с указанными компонентами: cól sem, cól tam — ´немножко больше или
немножко меньше, точность не важна´; neustúpiť ani o cól [ani o piaď] — не отступать ни на пядь; ani na
piaď — ни на вершок; ani piaď zeme — ни вершок земли; nevidieť (nevidno) ani na piaď — ни зги не видно; byť
na piaď od zeme — от горшка два вершка; merať všetko jedným [rovnakým] lakťom — мерить на один аршин
(одним аршином); žiť nespravodlivým lakťom —´жить нечестно´. Тот факт, что мерица использовалась для из-
мерения емкости сыпучих тел способствовал тому, что отразилась и в следующей ФЕ: mať z niečoho hlavu ako
mericu — голова пухнет от чего-то в значении ´чувствовать себя глупым´. На территории нынешней Слова-
кии существовали три вида мерицы: братиславская, венская и собственная. Они отличались своей емкостью в
зависимости от разных областей страны. То же самое можно сказать и о локте, который был венским и собст-
венным и тоже отличался своей длиной. Вообще проблема устаревших единиц измерения довольно сложная.
Первые письменные памятники на нашей территории относятся к XIII в., хотя следы можно найти еще рань-
ше. Единицы измерения долгое время не были уницифированы. Процесс унификации на нашей территории
длился несколько столетий. Почти каждая единица во время своего существования несколько раз менялась в
зависимости от указания правителя, или других факторов.
Что касается денежной системы, во фразеологии отразились единицы, называющие малую стоимость:
groš — грош, grajciar — крейцер (копейка, грош), šesták — 1/5 зoлотoй монеты в Австро-Венгрии, мелкая де-
нежная единица вообще, zlatka — золотая монета. В качестве примеров приводим следующие ФЕ: poznať
niekoho ako starý groš — знать кого-либо как свои пять пальцев; držať sa groša — беречь каждую копейку;

166
žobrácky groš — жалкие гроши; judášsky groš — тридцать сребренников; smrdieť grošom — быть без гроша;
stojí za deravý groš — гроша ломаного не стоит; nemá rozumu ani za groš [za grajciar] — ума у него нет ни на
копейку; nedať za niekoho ani deravý groš — в грош не ставить, triasť sa za grajciarom — дрожать [трястись]
над каждой копейкой, nestojí ani za grajciar — гроша медного [ломаного]не стоит; nedostať za niečo ani
šesták — ´не получить ничего´; nestať ani šesták — ´иметь низкую цену´. К данному ряду ФЕ примыкает и па-
ремия Dobrá výhovorka stojí groš — Хорошая отговорка лучше денег.
В меньшей мере во фразеологии словацкого языка отразились историзмы, называющие предметы. В словац-
ком языке существует слово rováš, которое имеет три значения: 1. бирка, отметка на палке, 2. долг, 3. обычно
мн. число rováše — ´рубцы на спине после избиения´. Во фразеологии отразилось второе значение данного по-
нятия: piť [kupovať] na rováš — ´пить, покупать в долг´; mať veľa na rováši, mať rováš u niekoho — быть у кого-
либо на плохом счету — ´провиниться перед кем-либо´; máš veľa na rováši — за тобой числится много грехов.
Известно, что в средние века на площади стоял позорный столб — pranier, к которому привязывали виновного
и таким способом выставляли его на общественный позор. Этот факт стал источником зарождения следующих
ФЕ: vystaviť (postaviť) niekoho na pranier — выставить кого-либо на позор; postaviť niečo na pranier — заклеймить
что-либо позором; ocitnúť sa na pranieri, dostať sa na pranier — оказаться у позорного столба. В словацком языке
существует и глагол pranierovať — ´клеймить позором кого, что´, который используется чаще ФЕ.
ФЕ нашей картотеки и даже небольшое количество приведенных ФЕ доказывают близость экстралингвис-
тических моментов, играющих важную роль в образовании ФЕ. Большинство фразеологов как в русской, так
и в словацкой фразеологии признают образно-экспрессивную основу фразеологизмов и согласны с тем, что
ФЕ фиксируют жизнь человека во всех временных отрезках развития языка и общества. Нельзя забывать и о
том, что во многих ФЕ отражается и национальная специфика образного восприятия действительности дан-
ным народом. В заключение хотим сказать, что изучая фразеологию руководствуемся многими работами рус-
ских и словацких лингвистов-фразеологов, но наше внимание больше всего заслуживают труды
Ю. А. Гвоздарева и В. М. Мокиенко, т. е. теория фразообразования и основных антиномий фразеологии.

Список литературы
1. Антонякова, Д. Фразеологические единицы русского языка, связанные с народными обычаями и обря-
дами / Д. Антонякова. — Прешов, 2006.
2. Гвоздарев, Ю. А. Основы русского фразообразования / Ю. А. Гвоздарев. — Ростов-на-Дону, 1977.
3. Мокиенко, В. М. Славянская фразеология / В. М. Мокиенко. — Москва, 1989.
4. Krátky slovník slovenského jazyka. — Bratislava, 1989.
5. Mlacek, J. Tvary a tváre frazém v slovenčine / J. Mlacek. — Bratislava, 2001.

Н. А. Тупикова
Волгоградский государственный университет, Волгоград, Россия
tupikova195@mail.ru

ОТРАЖЕНИЕ ТЕНДЕНЦИИ К ФОРМИРОВАНИЮ КНИЖНО-ПИСЬМЕННОЙ ТРАДИЦИИ

НАЦИОНАЛЬНОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В СТАРОПОЛЬСКИХ ТЕКСТАХ НАЧАЛА XVII в.

В статье рассматриваются семантико-стилистические особенности старопольских текстов начала XVII в., отражающие
взаимодействие книжной и народно-разговорной стихий; определяются смысловые доминанты в сфере письменного офи-
циального общения. Специфика «польщчизны», используемой для выражения светского содержания в преднациональный
период, раскрывается через призму взглядов Ф. Ф. Фортунатова на многоаспектный анализ филологических проблем,
плодотворный для исследования различных проявлений духовной стороны народа.
Ключевые слова: славянская филология, история польского языка, русский архив Яна Сапеги, старопольские тексты.

Tupikova Natalja Alekseevna, Volgograd State University, Volgograd, Russia

tupikova195@mail.ru
Reflection of the trends to the formation of the book-writing tradition of the national literary language in old polish texts
beginning of the xvii century
The article deals with the semantic-stylistic features of the Old Polish texts of the early 17th century reflecting the interaction of
the book and folk-colloquial elements; semantic dominants in the sphere of written official communication are determined. The
specificity of «polchchizny» used to express secular content in the pre-national period is revealed through the prism of SF
Fortunatov's views on the multifaceted analysis of philological problems, fruitful for the study of various manifestations of the
spiritual side of the people.
Keywords: Slavic philology, the history of Polish languages, Russian archive of Jan Sapieha, Old Polish texts.
167
 Памятники скорописной старопольской письменности относятся к той эпохе в истории польского языка,
когда набирала силу тенденция к постепенной замене латыни «польщчизной», а «толерантность» в отноше-
нии свободы «филологического обращения с текстами» становилась характерным признаком времени. Говоря
о необходимости сочетать историческое и лингвистическое знание при исследовании процессов, затраги-
вающих проблему соотношения языка и общества, Ф. Ф. Фортунатов писал: «…из фактов истории извлека-
ются указания относительно прошлого в истории самих общественных союзов, в которых существовали дан-
ные языки»; «историю язык имеет в обществе, т. е. как язык членов общественного союза, а общественный
союз с течением времени изменяется сам, имеет свою историю. <…> исследование человеческого языка в его
истории входит <…> в науку о природе и жизни общественных союзов» [5; 28.].
Рассматриваемые нами источники требуют именно такого разноаспектного анализа фактов, поскольку от-
ражают сложную эпоху — Смутное время начала XVII в. Разножанровые старопольские тексты сохранились
в составе так называемого «русского» архива гетмана Яна Петра Сапеги, предводителя наемного войска Лже-
дмитрия II. Документы вышли из канцелярий польского короля, связаны с перепиской Сигизмунда III Вазы,
самозванца и его гетмана, других участников событий. Реконструкция данного архивного комплекса осуще-
ствлена коллективом волгоградских ученых под руководством доктора исторических наук И. О. Тюменцева
при содействии польских и шведских коллег, что позволило ввести в научный оборот более 400 документов,
среди которых в том числе имеются новые, опубликованные впервые [3, 4].
Подвергавшаяся обработке в сфере письменного официального общения живая стихия польской речи, для
обозначения которой З. Клеменсевич употребил термин «surowa mowa», укрепляла в преднациональный пе-
риод свои позиции. Образцом словесного искусства объявлялась сложившаяся традиция, которая была свой-
ственна стилю «obrad sejmowych», правила которой защищал еще Zygmunt Stary.
Среди польскоязычных текстов архивного собрания особое место занимают послания короля, рескрипты
(письменные ответы) польских сенаторов, речи высоких сановников перед объявлением ответов короля вой-
ску, королевские ассекурации (гарантийные заверения выплаты за службу или возмещения понесенных убыт-
ков) и др. Тенденция к проявлению книжно-письменной традиции находит отражение, прежде всего, в сло-
жении жанрово-стилистических разновидностей этих документов по ряду особенностей: в утверждении трех-
частной структуры текстов для выражения определенного содержания (начальный протокол делового письма,
где указывается адресат послания, дается титулование; финальный протокол, в котором указываются место и
дата составления бумаги; основная часть текста, заключающая описание событий, послуживших причиной
послания); в полифункциональном использовании языковых средств для реализации тех смысловых доми-
нант, которые приобретали релевантность в сфере письменного официального общения и требовали устойчи-
во воспроизводимых приемов отбора и сочетания средств польского языка; в большей или меньшей риторич-
ности изложения с учетом назначения документа; в сближении текстов по характеру с декларативными при-
зывами и воззваниями, публичными речами либо с подробными отчетами, обязательствами, официально-
деловой, частной перепиской. Выделяются послания с эмоционально ориентированными обращениями убеж-
дающего характера и с официальными предложениями, просьбами.
Послания польского короля могут излагаться от третьего лица — JKM p.n.m.(«Его Королевского Величе-
ства, Пана нашего Милостивого») или с использованием формы «мы величия». При этом стилистический
тон переписки варьируется в зависимости от обстановки на завоеванных поляками московских землях. В ча-
стности, это влияет на состав формул речевого этикета, указывающих на меняющееся отношение Сигизмунда
к гетману. Например, значимыми являются наличие / отсутствие завершающего пожелания dobrego od Pana
Boga zdrowia, обращение к гетману на «ты» (wyrozumiesz; zechcesz и др.) или на «вы» (pisanie do wrnci w. —
письмо к Верности Вашей), обращение на «ты» при доверительной интонации подчеркнутой вежливости (z
pisania wrnci t. — из послания Верности Твоей); суровая лаконичность или морализаторская пространность
текстов, подписанных королем, нарочито уничижительная или властная направленность посланий.
Авторитет власти в данную эпоху развития польской государственности можно квалифицировать как одну
из базовых социальных констант, определяющих развитие и стабильность общества, постоянный принцип
формирования взаимоотношений властных структур и личности. В речи это находит отражение при указании
на приоритеты, которые диктуют необходимость признания того, к чему надо стремиться, относиться с ува-
жением, считать незыблемой основой развития общества и человека благородного звания и т. д.
Ф. Ф. Фортунатов, объясняя свое видение подобной корреляции социально-культурных и языковых фак-
торов, писал: «филолог, останавливаясь на известном народе, изучает его в различных проявлениях его ду-
ховной стороны» [5; 26—27]. В функциональном пространстве анализируемых нами польскоязычных текстов
фрагменты, представляющие собой размышления, основанные на апелляции к авторитету власти, к непрехо-
дящим ценностям духовного, этического и религиозного порядка, являются ключевыми. Их выражение на-
блюдается с помощью ресурсов польского языка, приемов переосмысления конкретных явлений, окружаю-
щей действительности, сравнений и сопоставлений, базирующихся на христианских воззрениях и житейской
народной мудрости, абстрактных категориях и материальном опыте. Закономерным при этом становится
взаимодействие официально-деловых и обиходно-бытовых элементов, определяющих эволюцию норм поль-

168
ской речи. Организация текстов рассматриваемой группы памятников демонстрирует возможности семанти-
ческой системы польского языка выражать конкретные и отвлеченные, философские понятия, расширять
смысловой потенциал слов в контексте, использоваться в конструкциях, свойственных как деловому, так и
дипломатическому, социально-политическому красноречию, выступать средством и официально-
документального изложения, и высокопарно-патетического рассуждения, при воспроизведении простых и
сложных ситуаций, в высказываниях, которые содержат не только констатацию, но и квалификацию фактов,
комментарии, оценки.
Важное значение имеет характерная для старой Польши традиция «смешанных текстов» [1; с. 51]. Вкрап-
ления латинских слов без перевода в королевских посланиях, ответах короля сапежинцам представляют со-
бой использование устойчивых выражений, принятых в образованной среде высшего сословия, шляхты, вла-
деющей литературной речью, латинским языком как языком философии, науки, права политики, поэзии Речи
Посполитой той эпохи. Чаще всего эта особенность проявляется в употреблении латинизмов с обстоятельст-
венным значением при польских глаголах, например: co siу extra vim legis czyniдo; sacro sancte chowajф и др.
Среди латинизмов могут быть также труднопереводимые на польский язык образные обороты, перифразы и
т. д.: inter os et offam, contra stimultum calcitare и др. Иноязычные вкрапления без перевода используются, как
правило, в формулах, требуемых этикетом, в терминологических сочетаниях, устойчивых выражениях, фра-
зеологизмах, они могут диктоваться сложившейся традицией актуализации абстрактных смыслов, например:
jako powiedziano inter os et offam; aby albo crodulitas w bдфd, albo celeritas w iakф szkodу nie zaprowadiдa и т. п.
При этом стержневую роль в сочетаниях играют польские глаголы или отглагольные образования, модели-
рующие ситуацию. Употребление в официальном письменном общении подобных приемов организации тек-
ста можно рассматривать как знание книжно-письменной традиции человеком благородного звания, а также
как формирование в польском языке международного фонда интернациональной лексики, получившей затем
адаптацию на почве национального литературного языка.
В работах Ф. Ф. Фортунатова, относящихся, как известно, «ко всем главнейшим отделам языковедения»
[2; 6], свойственная ученому «предельная сжатость» изложения «при большом обилии мыслей» [2; 6] остави-
ла в наследство отечественной и мировой науке идеи и постулаты, актуальные для современных изысканий,
не теряющие своей значимости и фундаментальности на новом этапе филологического знания.

Список литературы
1. Ананьева, Н. А. История и диалектология польского языка / Н. А. Ананьева. — Москва, 1994.
2. Петерсон, М. Н. Академик Ф. Ф. Фортунатов / М. Н. Петерсон // Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды.
— Т. 1. — Москва, 1956. — С. 5—16.
3. Русский архив Яна Сапеги 1608—1611 годов: опыт реконструкции и источниковедческого анализа / под
ред. И. О. Тюменцева. — Волгоград, 2005.
4. Русский архив Яна Сапеги 1608—1611 годов. Тексты, переводы, комментарии / составители
И. О. Тюменцев, Н. А. Тупикова, Н. Е. Тюменцева, Н. В. Рыбарко, С. В. Мирский ; под ред. И. О. Тюменцева.
— Волгоград, 2012.
5. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс / Ф. Ф. Фортунатов // Фортунатов Ф. Ф.
Избранные труды. — Т. 1. — Москва, 1956. — С. 21—197.

Н. А. Стародубцева
Волгоградский государственный университет, Россия
na_starodubceva@volsu.ru

ГЛАГОЛЬНЫЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ НРАВСТВЕННОГО ИДЕАЛА

В ЯЗЫКЕ РУССКОЙ ОРИГИНАЛЬНОЙ АГИОГРАФИИ XVIII—XX вв.1

В статье анализируются глагольные единицы, функционирующие в русских житийных текстах XVIII—ХX вв. и участ-
вующие в репрезентации различных смыслов (топосов), составляющих понятие «нравственный идеал». На материале
разнотипных и разновременных источников характеризуются лексические особенности глагольных словоформ, позво-
ляющие им служить важным средством выражения православных этических постулатов, определяющих образ жизни и
поведение святого.
Ключевые слова: история русского языка, агиография, глагол, семантика, топос, нравственный идеал, святость.

Starodubtseva Natalja Anatolievna, Volgograd State University, Russia

na_starodubceva@volsu.ru
Verbal means of expression of the moral ideal in the language of Russian original hagiography of the XVIII—XX century
169
In the article verbal units that function in Russian hagiographic texts of the 18th—20th centuries are analyzed and participating in
the representation of various meanings (topos), which constitute the concept of «moral ideal». The material of diverse and different
sources characterizes the lexical features of verbal word forms, which enable them to serve as an important means of expressing
Orthodox ethical postulates that determine the way of life and behavior of a saint.
Keywords: the history of the Russian language, hagiography, the verb, semantics, topos, the moral ideal, holiness.

Известно, что русские жития являлись важным средством религиозно-нравственного воспитания, выраже-
ния духовных традиций народа, ставили своей целью поучительное воздействие, утверждая примером жизни
святого истинность Православного вероучения. Агиографу необходимо было не просто создать образ святого
и рассказать о нем сохранившиеся сведения, но и представить подвижника как воплощение духовно-
нравственного идеала человека, описать морально-этические добродетели, уподобившие праведника Господу.
В основе нравственного идеала лежит неудовлетворенность людей своей жизнью, желание сделать ее лучше,
счастливее путем нравственного самосовершенствования или преобразования существующей действительно-
сти [5, 227]. При этом отмечается, что содержание нравственного идеала изменчиво и отражает потребности,
устремления людей, живущих в разные исторические эпохи.
В данном исследовании мы обратились к анализу языка русской оригинальной агиографии XVIII—ХХ вв.
Это период, который в гораздо меньшей степени осмыслен исследователями в силу ряда общеизвестных экс-
тралингвистических факторов. При этом исследователи отмечают, что современная агиография — явление
неоднородное, разностилевое, использующее разные жанровые формы, трансформации и модификации. В
рамках предпринятого исследования были рассмотрены печатные и рукописные источники, жития синодаль-
ного периода и нового времени, отражающие как украшенную традицию создания житий, восходящую к сти-
лю «плетение словес», так и тексты неукрашенной традиции, отличающиеся документальностью, фактоло-
гичностью, сухостью и краткостью изложения [10].
В рассмотренных текстах житий русских подвижников XVIII—ХХ вв., отражающих типы святости юрод-
ство, затворничество, святительство, мученичество, для раскрытия подвига главного героя и описания его
добродетелей используются различные языковые средства. Объектом нашего внимания стали глагольные
единицы, которые, благодаря особенностям лексической и грамматической семантики, широким сочетаемо-
стным возможностям, способности осложнять высказывание многообразными модально-экспрессивными
значениями, специфично раскрывают житийное содержание. Глагольная лексика выступает важным средст-
вом создания образа святого как образца нравственного идеала, который в данном исследовании будет рас-
сматриваться сквозь призму набора топосов [8, 61] и православных этических постулатов.
Таким образом, святость, как более широкое понятие агиологии, включает в себя репрезентацию нравст-
венного идеала, связывающего подвижника с миром реальным, миром людей, для которых он ориентир, обра-
зец, но при этом в категорию святости включаются также и всевозможного рода дары (исцеления, провиде-
ния, изгнания бесов, принесения счастья и т. п.), которыми святого наделяет Господь при жизни как награду
за верность выбранному подвигу. Нравственный идеал, как уже отмечалось ранее, — это, во-первых, стрем-
ление к нравственному самосовершенствованию, взращивание в себе христианских добродетелей, достиже-
ние этических постулатов Православия; во-вторых, выбор определенного образа жизни, поведение, поступки
святого, направленные на улучшение существующей действительности.
Рассмотрев различные типы святости и конкретные образы подвижников, представленные в нашем мате-
риале, мы можем выделить общие черты поведения, релевантные для святого как образца нравственного
идеала и имеющие в конечном итоге достижение определенных христианских добродетелей. Кроме нижепе-
речисленных, выделяются также топосы, характерные для каждого отдельного типа святости, отличающего
его от других.
Итак, топосом, релевантным, как правило, для всех святых, является рождение от благочестивых родите-
лей: Подвижникъ Иларiонъ, во св. крещенiи Iоанн, родился 13 Ноября 1631 г. отъ благочестивыхъ родителей
[1, 3]; Примером веры и благочестия для отрока Василия были родители, со всей полнотой ответственно-
сти относившиеся к христианскому воспитанию своих детей [4] и др.
Составители житий нередко указывают на богоизбранничество святого с детских лет, что отражает буду-
щее смирение подвижника: Такимъ образомъ еда не съ младенчества Богу угодно было поставить Iоанна
свидЪтелемъ суровыхъ иноческих подвиговъ — здЪсь, въ безмловiи монастыря, въ постЪ, молитвЪ,
послушанiи, хожденiи въ церковь, протекло дЪтство будущаго подвижника Иларiона, и монашескiе подвиги
сдЪлались навсегда любимымъ занятиемъ отрока Iоанна [1, 4]; и др.
Традиционно для различного типа житий описание аскетического образа жизни святого, соблюдения им
строгого поста, постоянной молитвы, всяческого отказа от мирских благ, направленных на стяжение таких
добродетелей, как смирение, нестяжание, воздержание: Юный iеромоахъ каждоднЪвно совершалъ литургiю
съ такимъ благоговЪнiемъ, что слезы ручьями лились изъ очей, полагалъ ежедневно по тысячЪ поклоновъ;
вкушалъ пищу лишь черезъ два и три дня, а въ посты оставался безъ пищи по цЪлымъ недЪлямъ, въ то же
время изнуряя себя тяжелыми трудами съ братiею [1, 9]; ЦЪлыя ночи проводила она въ полЪ на молитвЪ [7,
4]; Пищу употреблялъ самую грубую, рЪдкую понемногу, иногда весь день не употреблял ничего, а иногда
170
чрезъ день, иногда чрезъ два дня, также и чрезъ три дня не вкушалъ ничего [6, л. 4 (об.)]; Все вызванные сви-
детели…дружно свидетельствовали, что все были священником довольны за его христианское обращение,
за то, что он вел скромную и трезвенную жизнь [4]; и др.
Непременной чертой главного героя в изученных житиях является жертвенная любовь к ближнему, нище-
любие и странноприимство, реализующие постулат нестяжания: Одной изъ главнЪйшихъ добродЪтелей
Иларiонъ считалъ гостепрiимство. Отказывая себЪ во всемъ, нерЪдко терпя голодъ, братiя, по приказанiю
Иларiона, дЪлилась послЪднимъ кускомъ хлЪба съ приходящими [1, 20]; Иларiонъ велЪл кормить всЪхъ
приходящихъ [1, 20]; При жизни онъ расточалъ (т. е. «растратить» [9, 89]) имъ все свое имЪнiе, так что
послЪ его смерти у него нашли только три полушки [1, 27]; …СтрЪльцы послЪ бунта прибЪгли къ его за-
щитЪ и, пользуясь древнимъ правомъ святителей печаловаться (т. е. «заботиться, просить о ком-то» [2,
421]) за опальныхъ, Святитель Иларiонь исходатайствовалъ (т. е. «ходатайствуя, испросить что-либо» [2,
232]) многимъ изъ виновныхъ прощенiе у юныхъ царей Петра и Iоанна [1, 24]; Ни о чемъ он такъ не заботил-
ся, какъ о помощи бЪднымъ и утЪшенiи скорбящихъ… ИмЪлъ обыкновенiе посылать подаянiе въ богадЪ-
льни и остроги [3, 23]; ВсЪ жители СЪнной площади… охотно подавали ей милостыню, зная, что она пе-
редаетъ эту милостыню тому, кто, дЪйствительно, въ ней нуждается. Все подаваемое Анна складывала
въ свой мЪшокъ, затЪмъ деньги раздавала нищимъ… ([7, 11]; Никогда он не отказывал в просьбах нуж-
дающимся. Зачастую, приходя домой, он говорил матери: «Мама, я сегодня вам на еду ничего не дам, у меня
нет сейчас денег, все, что было, я отдал больным» [4]; и др.
Актуально для рассматриваемых типов святости описание различного рода искушений, разнообразных
действий злых сил, характеристика жестоких действий властей, направленных против святого, что демонст-
рирует читателю такие добродетели героя, как смирение и терпение: По слову Божiю, сосуду избранну, како-
вымъ былъ Иларiонъ, надлежитъ искуситься… Врагъ рода человЪческаго дiаволъ цЪлыхъ три года мучилъ
подвижника, разставляя злокозненныя и разнообразныя сЪти то томилъ его любострастiемъ, то обуре-
валъ его помыслами унынiя, то возбуждалъ противъ него его же братiю, то наконецъ, явно самъ или чрезъ
злыхъ разбойниковъ нападалъ на Иларiона [1, 11—12]; Одинъ из братiи…воспылалъ такою ненавистью къ
игумену, что рЪшился убить его топоромъ [1, 13—14]; Симъ его поступком Господинъ прогнЪвался и под-
вергъ его жестокимъ пыткам и мучительнымъ наказанiямъ прутьями и плетми, запиралъ въ зимЪе время въ
холодную клЪть, ставилъ на горячую сковроду босыми ногами и наконецъ сковалъ ему руки и ноги приказал
запереть въ клеть [6, л. 1 (об)-2]; и др.
Анализ фактического материала показал, что реализация данных топосов, репрезентирующих типы свято-
сти юродство, затворничество, святительство, мученичество, обнаруживает зависимость от лексической
семантики глагола в составе высказывания. Так, например, нищелюбие и странноприимство связаны с функ-
ционированием в текстах разнообразных глаголов с семантикой владения (брать, подавать, отдавать, пере-
давать, раздавать и др.). Случаи описания искушений, разнообразных действий злых сил, недругов, направ-
ленных против святого и его деятельности, отмечены в контекстах при употреблении глаголов негативного
физического воздействия на объект (заковать, пытать, расстрелять, арестовать, держать под стражей,
держать в тюрьме, избивать, подвергаться (репрессиям), гнать, опутать, извлечь и др.), речевого сообще-
ния с узуальной отрицательной окраской (донести, оклеветать, лжесвидетельствовать, ругать, осквер-
нять, поносить и др.). Особенно частотны данные единицы, что вполне объяснимо, в Житиях новомучеников
и исповедников российских ХХ в., где ключевой частью текста является повествование об аресте, допросах
под пытками, приговоре и расстреле священников либо ссылке в лагеря.
Глагольные единицы с семантикой качественного состояния (украшать (душу), исхудать, ухудшиться, и
др.), физиологического состояния (голодать, болеть, терпеть, родить, лихорадить и др.) используются в
тех частях, когда составитель рассказывает об образе жизни своих героев и испытываемых ими страданиях.
Таким образом, описание лексических особенностей глаголов в житийных текстах Синодального и Нового
периодов показало, что данные единицы выступают значимым средством выражения нравственного идеала,
воплощенного в образе святого. На материале текстов житий XVIII—ХХ вв. удалось выявить общие черты,
релевантные для различных типов святости и раскрывающие суть подвига святого.

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 17-34-01009-
ОГН «Отражение представлений о нравственном идеале в языке русской оригинальной агиографии XVIII—
XX веков».

Список литературы
1. Георгиевский, В. Т. Житие и подвиги святителя Илариона, митрополита Суздальского ([ум.] 1707 г.) /
В. Т. Георгиевский. — Петроград, 1914. — 28 с.
2. Дъяченко, Г. Полный церковнославянский словарь / Г. Дъяченко. — Москва, 1993.

171
 3. Житие святителя Тихона, епископа Воронежского, Задонского и всея России чудотворца. — Одесса,
1895. — 36 с.
4. Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века. Электрон. текстовые дан. Режим доступа:
https://azbyka.ru/otechnik/Zhitija_svjatykh/zhitija-novomuchenikov-i-ispovednikov-rossijskih-xx-veka/. Загл. с эк-
рана.
5. Зорин, В. И. Евразийская мудрость от А до Я: философский толковый словарь / В. И. Зорин. — Алматы,
2002.— 407 с.
6. Описанiе жизни и подвиговъ Блаженнаго Iоанна Затворника. Жившаго въ селЪ СезеновЪ, Тамбовской
Епархiи, ЛебЪдянскаго уЪзда, собранное отъ самовидцевъ 1853 года июня 27 дня (рук. 1855 г.).
7. Рахманинъ, Е., прот. Раба Божiя Блаженная Ксенiя. Раба Божiя Анна (Юродивая Анна Ивановна Лаш-
кина или Лукашева) / Е. Рахманинъ. — Санкт-Петербург, 1908. — 12 с.
8. Руди, Т. Р. Топика русских житий (вопросы типологии) / Т. Р. Руди // Русская агиография. Исследова-
ния. Публикации. Полемика. — Санкт-Петербург, 2005. — С. 59—101.
9. Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам /
И. И. Срезневский. — Санкт-Петербург, 1912. — Т. III.
10. Стародубцева, Н. А. Семантико-стилистический потенциал инфинитива и его реализация в старорус-
ских житийных текстах / Н. А. Стародубцева // Вестник ВолГУ. Сер. 2, Языкознание. — Вып. 6. — 2007. —
С. 57—60.

Е. В. Цымбалюк
ГБОУ ПО «Севастопольский педагогический колледж им. П. К. Менькова», г. Севастополь, Россия

СТИЛИСТИЧЕСКАЯ СИНОНИМИЯ ПРЕФИКСОВ В ЯЗЫКЕ XVII—XVIII ВЕКОВ

Статья посвящена проблеме стилистической синонимии префиксов в период становления русского национального языка,
что позволяет проследить развитие языковых тенденций в области словообразовательной стилистики в историческом
аспекте. Описываются принципы формирования внутристилевых и межстилевых префиксальных синонимов в историче-
ских сочинениях «Летописная книга» С. И. Шаховского и «Древняя российская история» М. В. Ломоносова, характери-
зующихся богатством и разнородностью стилистических средств.
Ключевые слова: язык становления национальной нормы, историческая стилистика, стилистические префиксальные сино-
нимы.

Tsymbalyuk Elizaveta Victorovna, SBEI VE «Sevastopol Pedagogical College named after P. K. Menkov», Sevastopol, Russia
Stilistic synonyme of prefixes in the language of the XVII—XVIII centuries
The article is devoted to the problem of stylistic synonymy of prefixes in the period of formation of the Russian national language,
which makes it possible to explain the development of language norms of the word-building stylistics in the historical aspect. The
principles of the formation of intra-style and inter-style prefix synonyms are described in the historical works as «Chronicle book»
by S. Shakhovskoy and «Ancient Russian History» by M. Lomonosov. They are characterized by the wealth and diversity of stylis-
tic means.
Keywords: the language of the national norm formation, the diachronic stylistics, the stylistic prefix synonyms.

По словам В. А. Богородского, «изучение динамического аспекта языковой нормы… остается одним из

приоритетных направлений современной русистики» [1; 29]. Историческая стилистика изучает становление и
развитие стилистических средств, формирование функциональных стилей и литературных жанров на протя-
жении всей истории русского литературного языка [6; 20—21, 12; 416]. Проблема стилистической классифи-
кации языковых единиц — частная проблема языкового нормирования: «констатировать стилистическую
нейтральность или стилистическую окрашенность слова — значит определить условия его уместности и не-
уместности, а следовательно, установить для него языковую стилистическую норму» [10; 17]. Под стилисти-
ческими нормами понимаются исторически сложившиеся и закономерно развивающиеся общепринятые реа-
лизации заложенных в языке стилистических возможностей, значений и окрасок, обусловленные целями, за-
дачами и содержанием определенной сферы общения [5; 83].
Статья посвящена изучению стилистической синонимии префиксов в русском языке периода становления
национальной нормы.
Синонимия — «важнейший источник стилистических средств языка», так как дает возможность выбора из
ряда синонимичных единиц одной, семантически и стилистически подходящей в контексте [5; 93]. При этом
словообразование в целом и словообразовательная синонимия в частности остаются «важнейшим языковым
фактором стилистической организации текста на протяжении всей истории русского языка» [7; 20], так как
«позволяют выявить способы оценки внеязыковой действительности, рассмотреть ее сквозь призму шкалы
172
соответствий системе ценностей, определить, какие ее элементы словообразовательно маркируются и почему,
и тем самым выяснить, что в языковом сознании того или иного народа является жизненно и социально важ-
ным» [10; 40].
Анализ префиксальных синонимов включает в себя следующий круг исследовательских задач:
1) выявление в тексте стилистически маркированных и немаркированных префиксальных синонимов;
2) характеристику префиксальных синонимов по наличию или отсутствию у них оценочной (одобритель-
ной /одобр./, неодобрительной /неодобр./), эмоциональной (почтительной /почтит./, пренебрежительной
/пренебр./, презрительной /презрит./, бранной /бран./ и под.), экспрессивной (усилительной /усилит./, смягчи-
тельной /смягчит./) коннотации;
3) классификацию префиксальных синонимов с точки зрения их функционально-стилевой принадлежно-
сти:
а) славяно-книжной /слав.-книж./, к которой традиционно относятся слова возвышенной стилистической
окраски /высок./, содержащие в своей структуре старославянские по происхождению префиксы ИЗ-, ВОЗ-,
НИЗ-, БЕЗ-, ПРЕ-, ПРЕД-, РАЗ-;
б) народно-разговорной /нар.-разг./, включающей слова сниженной /сниж./ стилистической окраски с вос-
точнославянскими приставками ВЫ-, НА-, НАД-, ПО-, ПОД-, ПРО-, ПРИ-, ОТ-, ПЕРЕ-;
в) общеславянской /общеслав./, включающей общеупотребительные стилистически нейтральные слова с
приставками В-, ЗА-, О-(ОБ-), С-, У-;
4) определение особенностей функционирования внутристилевых и межстилевых префиксальных сино-
нимов;
5) общую характеристику текста по отражению в его языке словообразовательной синонимии [5; 107—
115, 7; 127—128, 11, 13].
В качестве материала исследования были выбраны сочинения «Летописная книга» С. И. Шаховского [8] и
«Древняя российская история» М. В. Ломоносова [3], характеризующиеся богатством и разнородностью сти-
листических средств, заимствованных из древнерусских летописей и хронографов, польско-латинских хро-
ник, классических философско-догматических трактатов и сочинений по логике, риторике, повестей [8; 589].
Летопись — наиболее значимый разностильный памятник древнерусского языка, соединивший традиции вы-
сокой книжности и манеру живой разговорной речи и ставший источником стилеобразующих тенденций со-
временного русского языка [4; 3, 7; 110]. По словам Д. С. Лихачева, в «Летописной книге» С. И. Шаховского
разработан «новый язык светского общения», базовая структура которого сохранена до наших дней [8; 588].
Особый интерес при анализе стилистической префиксальной синонимии представляет сопоставление приме-
ров ее использования в текстах С. И. Шаховского и М. В. Ломоносова как автора «учения о трех штилях» в
истории русского языка.
Анализ префиксальной стилистической синонимии в текстах «Летописная книга» С. И. Шаховского и
«Древняя российская история» М. В. Ломоносова позволил сделать следующие выводы.
1. В летописи С. И. Шаховского наблюдается тенденция к замене общеславянских стилистически ней-
тральных префиксов эмоционально-экспрессивными славяно-книжными или народно-разговорными синони-
мами. Так, вместо зафиксированного в «Словаре русского языка XI—XVII веков» (СЛРЯ) [9] глагола захо-
теть [9; Вып. 5; 334] с общеслав. нейтрал. префиксом ЗА- используется слав.-книж. глагол высок. стиля вос-
хотеть с почтительной и торжественной эмоционально-оценочной коннотацией (Богъ…восхотҍ
скифетродержавъство отдати единому от синклитъ царьскихъ [8; 362]) и нар.-разг. глагол сниж. стиля по-
хотеть с неодобрительной оценкой (Росстрига… похотҍ … на царьский престол безстудно вскочити
[8; 378]). Вместо общеслав. нейтр. объявиться [9; Вып. 12; 204] — нар.-разг. глагол сниж. стиля с пренебре-
жительной оценкой проявиться (проявися в литовьских градех царевичь Дмитрей [8; 366]). Вместо общеслав.
нейтр. объездить [9; Вып. 12; 199—200] — слав.-книж. глагол высок. стиля с торжественной окраской разъ-
ездить (Воевода ж московского воинства, розъездив и оглядав… мҍста [8; 412]). Вместо общеслав. нейтр.
обрадоваться [9; Вып. 12; 132]) — слав.-книж. глагол высок. стиля возрадоваться с усилительной экспрес-
сивной окраской (возрадовахуся людие радостию велиею зело [8; 422]). Вместо общеслав. нейтр. смочь
[9; Вып. 25, 214] — слав.-книж. глагол высок. стиля возмочь с почтительной оценочностью и смягченной экс-
прессивной коннотацией (царь Федор… взыскания учинити не возможе [8; 362]).
2. Выбор слав-книж. и нар.-разг. функционально-стилистического варианта обусловлен авторской оценкой
исторического события или лица. Так, относящиеся к высокому стилю слав.-книж. префиксы используются
С. И. Шаховским при описании 1) исторически значимых (чаще трагических) событий; 2) событий, связан-
ных с положительно оцененной деятельностью исторических лиц; 3) исторических лиц, наделенных положи-
тельной авторской оценкой. Нар.-разг. префиксы — при описании лиц или событий, наделенных отрицатель-
ной оценкой.
В качестве примера приведем следующие пары разностилевых префиксальных синонимов.
ПРЕ- (слав.-книж., высок.) и ПОД- (нар.-разг., сниж.). В характеристике длительного кровопролитного
сражения защитников родины с польскими захватчиками: «Уже солнце преклонись на запад… и тако преста

173
бранное ополчение» [8; 398]. В описании бегства защитников из завоеванной столицы: «Москвичи ж оставъ-
шиися… бегут по дорогам и по стопам, и не вҍмъ, камо бежать, не имуще, гдҍ главы подклонити» [8; 410].
Выражение «не имети, где главы подклонити / преклонити» — устойчивый, зафиксированный в СЛРЯ фра-
зеологизм со значением «не иметь прибежища» [9; Вып. 18; 246, 247], в котором выбор лексемы подклонити
или преклонити обусловлен функциональным стилем его использования.
ВОС- (слав.-книж., высок., почтит.) и ПО- (нар.-разг., сниж., неодобр., презр.). В рассказе об обманутом
Лжедмитрием I священнике и желании священника помочь спасенному царевичу: «Священник… не восхотҍ
таковаго дела утаити и повҍда о нем Вешневецкому князю» [8; 368]. О стремлении к воцарению Лжедмитрия
I: «Росстрига… похотҍ… на царьский престол безстудно вскочити [8; 378].
ВОС- (слав.-книж., высок., поэт.) и ПО- (нар.-разг., нейтр.). В описании страданий русского народа от
польских захватчиков выбран слав.-книж. глагол восхитить в знач. «3. Похитить, унести» [9; Вып. 3; 67]
с усилительной экспрессивной окраской: «волцы и хищницы… жестокимъ ополчениемъ нападают… и жены
и дҍти возхищаютъ» [8; 404]). В рассказе о возвращении плененными захватчиками украденных сокровищ —
стилистически нейтр. нар.-разг. глагол похитить: «поляцы… вся поведают оставшая сокровище, и от
похищения вся собирают» [8; 420]).
ИЗ- (слав.-книж., почтит.) и ОТ- (нар.-разг., нейтр.). О самоотверженной службе родине и трагичной
судьбе русских дипломатов: «Король полский… гордыми словесы наскакаху на пословъ… послы скоро от ли-
ца королевского исходят и в станехъ своих пребываютъ… А посемъ и заточению их предаша» [8; 404]. О
пути к воцарению Лжедмитрия I: «Той ж чернецъ, по научению дияволю… оставя пречестную обитель, ото-
иде на страну сиверских градов, и оттоле дошед Литовския земля» [8; 368].
ИЗ- (слав.-книж., высок.) и ОТ- (нар.-разг., сниж.). В рассказе о назаконном воцарении Бориса Годунова:
«Борисъ… отъдавна таковаго дҍла со усердием желаше и во крове праведнаго руцҍ свои обогрҍша» [8; 364].
Наречие издавна, зафиксированное в СЛРЯ [9; Вып. 6; 146], в тексте не актуализировано.
РАЗ- (слав.-книж., высок.) и ПО- (нар.-разг., сниж., бран.). В описании жестокости великого русского ца-
ря Ивана Грозного и трагичной судьбы народа: «Царь Иванъ Васильевич… за умножение грҍхъ православного
християнъства… наполнися гнҍва… и заповҍда… людей… смерти предовати… грады краснҍйшая разруша-
ти [8; 360]. В характеристике жестокости боярина Бориса Годунова — фразеологизм «порушитися умомъ»
[9; Вып. 17; 143] с бранной коннотацией: «царь Борис порушись умом… в завещательномъ союзе дружбы
себҍ имеху и ихъ… мучителем предает, и в заточение посылает, и смерти горкия сподобляет» [8; 364].
3. Широкое использование эмоционально-экспрессивных префиксов, закрепленных за слав.-книж. лекси-
кой, приводит к расширению семантики производных слов и случаев префиксальной синонимии их лексико-
семантических вариантов. Так, слав.-книж., высок. стиля, с усилит. экспрессивной окраской глагол восхи-
тить в предложении «волцы и хищницы… жестокимъ ополчениемъ нападают… и жены и дҍти
возхищаютъ» [8; 404] реализует знач. «3. Похитить, унести // Захватить, присвоить» [9; Вып. 3; 67] и
вступает в синонимические отношения с нар.-разг. стилистически нейтральным глаголом похитить.
4. Расширение лексико-семантических вариантов эмоционально-экспрессивной лексики может приводить
к одновременной реализации в контексте нескольких значений одного слова.
Так, нар.-разг. глагол побивати в контексте «Помалу же начаша войско московское оскудевати… Поляцы
ж поля обрҍтаютъ… и безчисленно людей царевых побивают» [8; 388] актуализирует значения «1. Бить, на-
носить удары, колотить», «2. Убивать», «3. Побеждать, наносить поражение, разбивать» [9; Вып. 15; 126] и в
отличие от общеслав. нейтр. глагола убивать обладает усилительной экспрессивной окраской. Одновремен-
ная реализация в контексте нескольких лексико-семантических вариантов одного слова приводит к формиро-
ванию у него не только стилистически, но и семантически неполных синонимов.
Аналогичный пример — слав.-книж. существительное исходатай в автографе «Есть бо книзи сея слага-
таи Рода Ерославска изходатай» [8; 426], которым С. И. Шаховской сообщает, во-первых, о своем происхо-
ждении: он ярославский князь (исходатай — от исходить, ср.: «От их же супружества изыде муж велико-
славен» [8; 358]; синонимично нар.-разг., нейтр. выйти, выходец), а во-вторых, о причине написания «Лето-
писной книги»: дядя С. И. Шаховского Григорий Петрович был воеводой на служении у Лжедмитрия I, его
другом и соратником; сам Семен Иванович, не раз бывавший в ссылках, пишет «Летописную книгу» с целью
оправдать себя и свою семью [2, 8] (исходатай — от глагола исходатайствовать, в котором префикс ИС-
обладает результативной семантикой). Таким образом, в синтагме «Рода Ерославска изходатай» актуализи-
руется два значения: «2. Выходец» и «1. Посредник, поборник, защитник» [9; Вып. 6; 346].
Следует отметить, что все анализируемые лексемы «Летописной книги» С. И. Шаховского отображены в
СЛРЯ и являются узуальными для языка XVII в.
5. М. В. Ломоносов, в отличие от С. И. Шаховского, осуждает изложение истории с позиций ее субъектив-
ной оценки. Во вступлении к историческому труду «Древняя российская история» указывает: «твҍрдо
намҍряюсь держаться истинны… Обстоятельства, до особенныхъ людей надлежащïя, не должны здҍсь
ожидать похлҍбства, гдҍ весь разумъ повиненъ внимать и наблюдать праведную славу цҍлаго Отечества:
дабы пропущенïемъ надлежащïя похвалы негодованïя, приписанïемъ ложныя презрҍнïя не произвести въ бла-

174
горассудномъ и справедливомъ читателҍ» [3; 4]. Данная авторская установка отражается в тексте в принци-
пах использования стилистически маркированной лексики.
Анализ стилистически окрашенной лексики в тексте «Древней российской истории» показал, что слав.-
книж. лексика с экспрессивно-стилистическими префиксами ВОС- и ПРЕ- характеризует 1) значимые в исто-
рии России события («въ Новҍ городҍ восстало великое смятенïе» [3; 130], «Межусобная война восходила
подобна грозной туче» [3; 127]); 2) роль в отечественной и мировой истории проживающих на территории
России народов («Вятичи… пресильныя войны подымали противъ Грековъ» [3; 8], «Сармацïю одержали
превеликïе Вендскïе народы» [3; 9], «въ первыя Христïянскïя времена… межъ ними [чудью и славянами]
совокупленïе воспослҍдовало» [3; 39]); 3) государственное и мировое значение русских городов («пребогатой
купеческой городъ… преславной городъ Виннета… Всҍ Европейскïе городы превосходилъ величествомъ»
[3; 8, 19]).
В характеристике деятельности исторических лиц наблюдаются следующие стилевые особенности.
А. Использование непроизводных стилистически нейтральных беспрефиксальных глаголов. Так, вместо
отображенных в языке С. И. Шаховского слав.-книж., почтит. глагола восхотҍти [8; 368] и нар.-разг., не-
одобр. глагола похотҍти [8; 378] М. В. Ломоносов использует глагол хотеть [3; 128]; вместо нар.-разг.
презр. глагола проявитися [8; 366] и зафиксированных в СЛРЯ общеслав. нейтр. глагола объявитися
[9; Вып. 12; 203—204] и нар.-разг. глагола появитися [9; Вып. 18; 90] — явиться [3; 119, 123].
Б. Элиминация из семантики функционально-стилистических синонимов эмоционально-экспрессивной
коннотации. Так, в границах одного абзаца при описании одного действия, совершаемого одним лицом, ис-
пользуется как нар.-разг. глагол изъҍхать, так и слав.-книж. выҍхать: «Ярополк… Выҍхалъ нҍкогда на
звҍриную охоту… И такъ изьҍхавъ, Люта убилъ на той охотҍ» [3; 93].
В качестве примеров нейтральных с точки зрения эмоционально-экспрессивной маркированности функ-
ционально-стилистических синонимов отметим следующие синонимические пары префиксов:
ВОЗ- (слав.-книж.) и ПО- (нар.-разг.): «Греческïй Царь Никифоръ Фока… посылаетъ къ Святославу…
Патрикïя… возбуждая на Болгаръ» [3; 82], «Игорь… отправилъ Пословъ к варягам за море, побуждая ихъ
воевать противь Грековъ» [3; 68];
ПРЕ- (слав.-книж.) и С- (общеслав.): «Святославъ, рассудивъ малое число своего войска и… къ миру пре-
клонился» [3; 91], «Ольга видя довольныя опыты способности своего сына… склонилась желанïемъ къ по-
кою» [3; 79];
ИЗ- (слав.-книж.) и ОТ- (нар.-разг.): «Извнҍ Угры, Печенҍги, Половцы, Татарскïя Орды, Поляки, Шведы,
Турки… не могли такъ утомить Россïи, что бы силъ своихъ не возобновила» [3; 1], «Народъ Россïйскïй…
толь многïя видҍлъ… перемҍны, что ежели кто междуусобныя и отвнҍ нанесенныя войны рассудить, въ
великое удивленïе придетъ» [3; 1];
НА- (нар.-разг.) и С- (общеслав.): «[Олег] Приближась къ Кïеву, гдҍ Осколдъ и Диръ княжили, скрылъ въ
судахъ часть войска, назади оставилъ другую» [3; 61], «за рҍкою Виллïею страна Пафлагонская… съ зади
окружена Галатïею» [3; 12].
6. Отсутствие у префиксов эмоционально-оценочной коннотации приводит к сокращению у производных
слов лексико-семантических вариантов и случаев префиксальной синонимии. Так, например, глагол восхи-
тить актуализирует в тексте одно значение — «привести в восторг»; значение «похитить, ограбить», отме-
ченное в «Летописной книге» [8; 404], не реализуется: «мы… громкимъ и согласнымъ пҍнïемъ восхищенные
чаяли, что насъ… божественная сила поставила въ пресвҍтлыхъ селенïяхъ небесныхъ [3; 114].
Сокращение лексико-семантических вариантов слав.-книж. лексики приводит к демократизации языка,
которая выражается в следующих языковых фактах:
А. В преобладании общеслав. и нар.-разг. префиксов. Так, в тексте «Древней истории Российской» не от-
ражены слав.-книж., характерные для языка С. И. Шаховского лексемы возрадоваться («возрадовахуся людие
радостию велиею зело» [8; 422]), изойти («послы… от лица королевского исходят» [8; 404]), возложить
(«Борис… возложи на себя царский венецъ» [8; 364]). При описании исторически значимых событий или дей-
ствий высокопоставленных лиц используются лексемы обрадоваться (общеслав. нейтр.): «Древляне обрадо-
вались ея [Ольги] приходу» [3; 75—76]; выйти (нар.-разг.): «Варда… не дерзая противь осадившихъ городъ
вытти выласкою» [3; 86]; положить (нар.-разг.): «На Кривичахь и на Мьряхъ… дань была положена» [3; 62].
Б. В переводе слав.-книж. и общеслав. лексики в нар.-разг. путем «нанизывания» восточнославянских
префиксов: исходити (слав.-книж.) → про+исходити (нар.-разг.) [3; 13, 36, 47, 99], например: «Показавъ
единство съ Пруссами Россовъ… должно изслҍдовать… отъ какого народа обои происходять» [3; 47]; уго-
товить (общеслав.) → при+уготовить (нар.-разг.) [3; 28, 75, 81, 116], например: «[Ольга] главныхь Древлян-
скихъ начальниковъ истребила и прïуготовила путь къ будущей побҍдҍ» [3; 75].
7. Внутристилевая префиксальная синонимия в текстах «Летописной книги» С. И. Шаховского и «Древней
истории российской» М. В. Ломоносова представлена единичными примерами.
Так, в языке С. И. Шаховского была отмечена синонимичная пара внутристилевых книж.-слав. префиксов
ПРЕ- и ИЗ-: «Царь же Борис… мысль свою пременяет и правления своего настоящаго дҍла отрешает»

175
[8; 366], «пламеню снедающи высокий городок Старица уже изменяетца» [8; 394]; и внутристилевых нар.-
разг. префиксов НА- и ПРО-: «прозванный царевич [Лжедмитрий] со множеством воинъ на сиверския гра-
ды… прииде» [8; 366], «Той ж Рострига, названный царевичь Дмитрей» [8; 370].
В тексте М. В. Ломоносова, кроме отмеченных в языке С. И. Шаховского синонимичных пар внутристи-
левых нар.-разг. глаголов назвати [3; 26, 45, 137, 139] — прозвати [3; 64] и наименовати [3; 25] — проиме-
новати [3; 26, 29, 120], встречается синонимичная пара нар.-разг. глаголов выҍхать — отъҍхать [3; 93, 94] и
прием внутристилевого префиксального плеоназма как результат редупликации синонимичных слав.-книж.
префиксов: возвещать + предвещать → пред+возвещать [3; 22, 95, 110] («Послҍдней годъ владҍнïя Ярополко-
ва, устрашалъ народь помрачениемь Луны и Солнца… изъ чего предвозвҍщали многіе оть великихь перемҍнъ
несчастіе» [3; 95]); изобильный + преобильный [9; Вып. 19; 11] → пре+изобильный («Славяне… пошли
далҍе. Астическую страну, которая… опустошили; для того корысть нашли тамъ преизобильную» [3; 30]).
Немногочисленность примеров внутристилевых префиксальных синонимов в языке С. И. Шаховского
обусловлена стремлением автора дать стилистически контрастную оценку положительной и отрицательной
роли исторических лиц в судьбе государства, которая влечет за собой увеличение числа межстилевых сино-
нимов. В тексте М. В. Ломоносова немногочисленность случаев стилистической префиксальной синони-
мии — результат стремления к объективному, беспристрастному повествованию и использованию в тексте
стилистически нейтральной лексики.
В целом можно утверждать о формировании в историческом труде М. В. Ломоносова современной стили-
стической нормы разговорной речи. Так, вместо отображенной в тексте С. И. Шаховского нар.-разг., сниж.
наречия отдавна [8; 364] М. В. Ломоносов использует слав.-книж. нейтр. синоним издавна [3; 25, 27, 40],
вместо слав.-книж., высок. глагола излити [8; 394] — нар.-разг. нейтр. синоним пролить [3; 84, 101, 112, 130],
вместо нар.-разг., сниж. глагола подклонити [8; 410] — слав.-книж., высок. глагол преклонить
[3; 55, 91, 107, 115] или общеслав. нейтр. глагол склонити [3; 66, 79, 85, 117]; вместо нар.-разг. бран. глагола
порушитися [8; 364] — слав.-книж. нейтр. глаг. разрушиться [3; 4, 52]; вместо нар.-разг., с усилительной
экспрессивной коннотацией глагола побивати [8; 388] — общеслав. нейтр. глагол убивать [3; 18, 70, 103].
Таким образом, анализ особенностей функционирования стилистической префиксальной синонимии в ис-
торических трудах периода становления национального языка позволяет отмечать основные тенденции исто-
рического формирования литературных жанров и русской стилистической системы.

Список литературы
1. Богородский, В. А. Особенности словообразования существительных со значением лица в литературном
языке XVIII века / В. А. Богородский // Русская и сопоставительная филология: системно-функциональный
аспект. — Казань, 2003. — С. 29—33.
2. Дворянские роды Российской империи / авторы-сост.: П. Гребельский, С. Думин, А. Мирвис,
А. Шумков, М. Катин-Ярцев. — Санкт-Петербург, 1993. — Т. 1. — С. 262.
3. Древняя россійская історія отъ начала россійскаго народа до кончины великого князя Ярослава перваго
или до 1054 года, сочиненная Михаиломъ Ломоносовымъ статскимъ Совҍтникомъ, професоромъ Химїи, и
членомъ Санктпетербургской Императорской и Королевской Шведской Академїй наукъ. — 1766.
4. Ковалев, Н. С. Древнерусский летописный текст: принципы образования и факторы эволюции (на мате-
риале Галицко-Волынской летописи) / Н. С. Ковалев. — Волгоград, 2001.
5. Кожина, М. Н. Стилистика русского языка : учеб. пособие для студ. фак. рус. яз. и литературы пед. ин-
тов / М. Н. Кожина. — Москва, 1977.
6. Колесов, В. В. Общие понятия исторической стилистики / В. В. Колесов // Историческая стилистика рус-
ского языка : межвуз. сб. науч. тр. — Петрозаводск, 1990. — С. 16—36.
7. Николаев, Г. А. Русское историческое словообразование. Теоретические проблемы / Г. А. Николаев. —
Казань, 1987.
8. Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI — начало XVII вв. / вступит. статья Д. Лихачева ;
сост. и общ. ред. Л. Дмитриев и Д. Лихачев. — Москва, 1987.
9. Словарь русского языка XI—XVII вв. Вып. 1—30 / АН СССР — РАН, Ин-т языкознания. — Москва,
1975—2015.
10. Словообразование и стилистика в истории русского языка : учебно-методическое пособие по спецкур-
су для студентов и магистрантов филологических специальностей / автор-сост. И. В. Ерофеева. — Казань,
2018.
11. Словообразовательные признаки старославянизмов // Термины и понятия лингвистики: Лексика. Лек-
сикология. Фразеология. Лексикография : словарь-справочник / Т. В. Жеребило. — Назрань, 2011. — С. 338.
12. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М. Н. Кожиной. — Москва,
2006.
13. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. — Москва, 1986—1987.

176
 М. В. Сомова
Рязанский государственный университет им. С. А. Есенина, Рязань, Россия

ЛЕКСЕМА «ПРИРОДА» И ЕЁ СОДЕРЖАНИЕ В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА

В статье сделана попытка проанализировать происхождение и значение в истории русского языка лексемы «природа» как
одной из многомерных единиц языка, играющей важную роль в русской языковой картине мира.
Ключевые слова: лексема, концепт, языковая картина мира, ментальность, природа.

Somova Мarina Victorovna, Associate professor of Russian Language Department the University of Ryazan, Russia, Ryazan
The token «nature» and its content in the history of the russian language
The article attempts to analyze the origin and significance of the lexeme «nature» in the history of the Russian language as one of
the multidimensional units of the language, which plays an important role in the Russian language picture of the world.
Keywords: lexeme, concept, language picture of the world, mentality, nature.

Русский лингвист, создатель Московской лингвистической школы академик Ф. Ф. Фортунатов считал, что
«предметом языкознания является человеческий язык в его истории» [10; Ч. I, 23]. Язык есть душа народа. В
языке, как в зеркале, отражается история нации. Нельзя не согласиться с мнением В. В. Колесова о том, что
«язык воплощает и национальный характер, и национальную идею, и национальные идеалы, которые в закон-
ченном их виде могут быть представлены в традиционных символах данной культуры» [2; 15]. В русском
языке есть слова, которые по своей сути являются концептами — единицами описания картины мира — мен-
тальными единицами, содержащими языковые и культурные знания, представления, оценки. Одним из таких
слов является лексема «природа», происхождение и значение которой в истории языка и будет целью данной
статьи.
Наши предки славяне поклонялись не только всем известному Перуну, были в славянском пантеоне и дру-
гие божества, например, Род, символизирующий мужское начало. Согласно верованиям славян, Род «посыла-
ет с небес на Землю души людей, когда рождаются дети» [8; 38]. Нам представляется, что именно от него и от
того, что было рядом с ним и вокруг него, т. е. при Роде и образовалась лексема «природа». Этимология лек-
семы прозрачна: природа — то, что родит, дарует урожай, то, где происходит зарождение всего, где созда-
ется род — предшественник народа, то место, для которого в русском языке есть великолепное слово — Ро-
дина, воспринимаемое русской ментальностью первоосновой всего, формирующее русскую национальную
идею (родина — мать).
Лексема «природа» имеет три прямых значения: 1. Все существующее во Вселенной, органический и не-
органический мир; 2. Места вне городов, загородные местности (поля, леса, горы) [7; 546]. Есть еще такое
значение; 3. Совокупность естественных условий или какая-либо часть их на Земле (рельеф, растительный и
животный мир, климатические условия и т. п.) [9; 618]. Если мы обратимся к словарю В. И. Даля, то найдем
еще одно толкование данной лексемы; 4. Врожденные свойства, прирожденные качества, естественное со-
стояние, стремление или наклонности [1; Ч. III, 439].
В первом значении лексема «природа» живет в нашем языке с древнейших времен. Природа здесь — это
мир вокруг нас, все то, что В. И. Даль определил как «зримое, подлежащее пяти чувствам, <…> противопола-
гается Создателю». Употребляя слово «природа» в этом контексте, мы выражаем нечто, не подвластное чело-
веку, то, что может обидеть, наказать человека, разрушить созданное им: С природой шутки плохи; Сель —
могучее природное явление; Тут грозный грозовой удар/Сорвался с небосвода./— Ну и гремит! — сказал ма-
ляр./Другой сказал: — Природа! (С. Маршак).
Лексема «природа» во втором значение не менее употребительна. Именно в этом значение лексема чаще
всего используется в художественных текстах: девственная природа, не тронутая рукой человека, сельская
природа, отдохнуть на природе, поехать на природу и т. д. В названиях романов Мельникова (Печерского)
«В лесах» и «На горах» используется перифраза лексемы «природа» именно в этом значении: вдали от город-
ской суеты, за городом.
В третьем значении слово «природа» в русском восприятии неразрывно связано с определением «рус-
ская». Нам представляется, что именно в этом значении лексема «природа» — это «свернутый» текст, кото-
рый, будучи предметом эмоций, симпатий и антипатий [6; 36], обязательно должен быть воспринят какой-
либо аудиторией, найти в ней родственный отклик, т. е., по определению Д. С. Лихачёва, — концепт. Русская
природа — это символ, под которым скрываются так называемая средняя полоса России (Европейская часть
России), ее северные территории (русский Север) и Сибирь.
Говоря русская природа, мы имеем в виду прежде всего пространство, определенный ландшафт, пейзаж,
некоторые виды растений. Чаще всего это цельное словосочетание имеет при себе эпитеты неброская, скром-
ная, кроткая: <…> край этот [Мещера] обладает большой притягательной силой. Он очень скромен <…>.
Но в нем <…> заключена вся прелесть и все незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы
177
(К. Паустовский). Русская природа вызывает чувство особой любви у тех, кто родился здесь: Но люблю тебя,
родина кроткая!/А за что — разгадать не могу... (С. Есенин).
По меткому наблюдению В. В. Колесова «русская мысль одухотворяет, неожиданно оживляя, все ценное,
чему придается особый смысл» [3; 29]. Такой ценностью, несомненно, в русском менталитете является лек-
сема «природа», ничем другим нельзя объяснить тот факт, что при описании природы излюбленным приемом
является олицетворение — представление ее в образе живого существа. Мы говорим в повседневной жизни:
Наступила осень (весна, зима), Воет ветер, Злится вьюга, Месяц вышел из-за тучи, Природа планировала
(создала, сделала, выступила) и т. д. В русском восприятии эти фразы лишены образности. То есть, следуя
логике В. В. Колесова, мы видим, что природе и природным явлениям русский народ всегда придавал особое
значение. Наши предки (еще язычники) не считали себя «царями природы», они жили с природой и в природе
и верили, что каждое живое существо (а явления природы, как уже говорилось, персонифицировались, оду-
шевлялись) прав на жизнь имеет не меньше, чем человек…[8; 38].
Более того, наши предки считали природу носительницей высшей мудрости, гармонии и красоты. Об этом
бессмертные строки Ф. И. Тютчева: Не то, что мните вы, природа —/Не слепок, не бездушный лик —/В ней
есть душа, в ней есть свобода,/В ней есть любовь, в ней есть язык — это живое существо. Именно так вос-
принимает природу русский человек.
Лексема «природа» в этом значении в русском сознании имеет сложный ассоциативный ряд: «дым отече-
ства», «русский дух», «шестая часть земли», «широка страна моя родная», «русское раздолье», «русское
поле», «Волга, русская река», «клочок земли, припавший к трем березам»…
Неотъемлемой составляющей русской природы являются ее просторы. Их необозримость подчеркивается
эпитетами вольная, широкая, раздольная, необозримая, безбрежная: степь широкая, раздольная широко
протянулася; Русь раздольная разбежалась из конца в конец по полям бескрайним да по долам; Русь моя
бескрайняя, словно Тихий океан; Ах, раздолье мое ты приветное. Полнее всего это ощущение раздолья, во-
ли, безбрежности и безграничности русской природы передано С. Есениным: Гой ты, Русь, моя родная,
<…>/Не видать конца и края — /Только синь сосёт глаза.
Подобно человеку, чертами которого наделяют ее писатели, русская природа непредсказуема, капризна,
подвержена настроению. Ее раздолье, необозримость и безбрежность имеют и другую сторону: русская при-
рода бесконечных равнин и дорог бедна, уныла и печальна, навевает щемящую тоску. Бескрайние просторы
России, которым не видно конца и края, «озвучены» в дорожных песнях: протяжных, как стон, как сама
жизнь: По дороге зимней, скучной/Тройка борзая бежит <…>/Что-то слышится родное/В долгих песнях
ямщика/ То разгулье удалое,/То сердечная тоска (А. С. Пушкин)
Межсезонье занимает большую часть года, когда нет ни тепла, ни мороза, а лишь грязь, промозглость, сы-
рость: Сентябрь шумел, земля моя родная/Вся под дождем рыдала без конца (Н. Некрасов); Ты помнишь,
Алёша, дороги Смоленщины,/Как шли бесконечные, злые дожди… (К. Симонов)
Но что-то есть в этом невзрачном, но трогательном пейзаже, что вызывает вечную любовь к родному
краю, к родной природе: Клочок земли, припавший к трем березам,/Далекая дорога за леском,/Речонка
со скрипучим перевозом,/Песчаный берег с низким ивняком./Вот где нам посчастливилось родиться,/Где
на всю жизнь, до смерти, мы нашли/Ту горсть земли, которая годится,/Чтоб видеть в ней приметы всей
земли (К. Симонов).
К. Г. Паустовский заметил, что «любовь к родной природе — один из важнейших признаков любви к сво-
ей стране». Это высказывание представляется нам ключевым для понимания третьего значения лексемы
«природа». Ни у какого другого народа нет восприятия родной природы как родного дома: «Мой дом (утвер-
ждают англичане) — моя крепость». Для русского человека домом является вся его страна: Мой адрес —/Не
дом и не улица,/Мой адрес —/Советский Союз (В. Харитонов) (пусть и морально устаревшие строки, но
очень точно передающие мировосприятие русского).
Русские в бой шли За Родину! — не за дом! — За родную природу!: Вставайте, люди Русские,/На славный
бой, на смертный бой./Вставайте, люди вольные,/За нашу землю честную!/За отчий дом, за Русский край!
(С. Прокофьев); Не смеют крылья черные/Над Родиной летать,/Поля ее просторные/Не смеет враг топ-
тать! (В. Лебедев-Кумач).
Это не просто единение с родной природой, это восприятие себя ее частью: Поле,/Русское поле…/Светит
луна или падает снег —/Счастьем и болью Вместе с тобою./Нет, не забыть тебя сердцу вовек!/Здесь От-
чизна моя,/И скажу, не тая:/ — Здравствуй, русское поле,/Я твой тонкий колосок (И. Гофф).
Чувство природы впитано русским человеком с молоком матери (это не метафора): Я люблю свою зем-
лю/Родные края./ Земля — моя радость (В. Харитонов). Лучше всех необъяснимость безмерной любви рус-
ского человека к родной природе выразил великий М. Ю. Лермонтов: Люблю отчизну я <…>/Но я люблю —
за что, не знаю сам —/Ее степей холодное молчанье,/Ее лесов безбрежных колыханье,/Разливы рек её, по-
добные морям.
Есть у лексемы «природа» еще одно значение, которое можно выразить одним словом — суть: Ни один
человек не может противиться своей природе; женская природа; природа вещей; Вненациональная природа

178
литературы, выросшей в национальной среде, является новым условием, обнаруженным в ХХ столетии
(В. Мильдон). Следует подчеркнуть, что только в этом значении лексема «природа» требует при себе обяза-
тельного зависимого существительного в форме родительного падежа, т. е. образует фразеологизированный
оборот, что позволяет говорить уже о концепте «природа» и с точки зрения грамматики.
Мы попытались проследить путь лексемы «природа» в истории русского языка, хотя подобный экскурс в
историю лексемы в небольшой по объему работе нельзя считать полным.

Список литературы
1. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка / В. И. Даль. — Санкт-Петербург, 1996. —
Т. III.
2. Колесов, В. В. Ментальные характеристики русского слова в языке и в философской интуиции /
В. В. Колесов // Язык и этнический менталитет. — Петрозаводск, 1995.
3. Колесов, В. В Язык и ментальность / В. В. Колесов. — Санкт-Петербург, 2004.
4. Колесов, В. В. Концептология : учебное пособие / В. В. Колесов, М. В. Пименова. — Санкт-Петербург ;
Горловка : Издательство ГГПИИЯ, 2012. — 240 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 16).
5. Краткий словарь когнитивных терминов / Е. С. Кубрякова [и др.]. — Москва, 1996. — 234 с.
6. Лихачёв, Д. С. Концептосфера русского языка / Д. С. Лихачёв // Русская словесность. Антология. — Мо-
сква, 1997.
7. Ожегов, С. И. Словарь русского языка / С. И. Ожегов. — Москва, 1952.
8. Семенова, М. Мы — славяне! Популярная энциклопедия / М. Семенова. — Санкт-Петербург, 2005.
9. Современный толковый словарь русского языка / С. А. Кузнецов [и др.]. — Москва, 2004 (В тексте —
СТСРЯ).
10. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1956. — Т. I.

179
 СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЯЗЫКОВЕДЕНИЕ
И ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОЙ ТИПОЛОГИИ

А. Э. Левицкий
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Россия
andrelev@list.ru

ГРАММАТИКАЛИЗАЦИЯ В СИСТЕМЕ НОМИНАТИВНЫХ ЕДИНИЦ

СОВРЕМЕННОГО АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА

В статье рассматриваются особенности грамматикализации в системе номинативных единиц современного английского

языка. В данном исследовании грамматикализация рассматривается как одно из последствий функциональной переориен-
тации — процесса, способствующего изменению категориальных, синтаксических и прагматических функций единиц
языка. Исследование выполнено на материале словарных данных, художественной и публицистической литературы.
Ключевые слова: функциональная переориентация, грамматикализация, номинативные единицы современного английско-
го языка.

Levitsky Andrei Eduardovich, Moscow Lomonosov State University

andrelev@list.ru
Grammaticalization within the System of Nominative Units of Present-day English
The article tackles the specifics of grammaticalization within the system of nominative linguistic units of Present-day English. The
latter one is treated as a case of nominative units functional re-orientation observed in English. This research views
grammaticalization as one of the consequences of functional re-orientation, which is claimed to be a linguistic process to contrib-
ute to change their categorical, syntactic, and pragmatic features used. Vocabulary data, as well as fiction and mass media serve as
a ground for this research.
Keywords: functional re-orientation, grammaticalization, nominative units of Present-day of English.

Термин «грамматикализация» впервые был введен французским лингвистом А. Мейе (1912 г.) и обозначал
сдвиг независимого слова в позицию грамматического элемента. Из предложенного определения можно было
сделать вывод о том, что слова, относящиеся к знаменательным частям речи, приобретают грамматические
категории предлогов, наречий и вспомогательных элементов, которые далее могут быть грамматикализованы
в аффиксы. Полнозначные слова, следовательно, становятся функциональными для маркировки какой-либо
конкретной конструкции; это категориальное изменение происходит совместно с редукцией фонологической
формы и стиранием первоначального значения. Итак, грамматикализация представляет собой не только изме-
нение синтаксических характеристик слова, но и глобальное изменение, затрагивающее морфологию, фоно-
логию и семантику: OE had «state, quality»; lic «body» превратились в ME -hood, -ly [9: 160]. Подобные приме-
ры доказывают силу действия функциональной переориентации, когда элемент становится слишком зависи-
мым от микроконтекста, превращаясь в элемент определенной структуры и теряя при этом даже свои
формальные показатели. Напомним, что в результате функциональной переориентации план выражения язы-
ковой единицы не претерпевает никаких изменений. Однако, как доказывают выше перечисленные примеры,
данный процесс способен оказать действие и на «незыблемую» форму рассматриваемых единиц, когда «вжи-
вание» в новую функцию происходит настолько глубоко, что изменению подвергается не только семантика,
но и форма. Похожий путь прошла функциональная переориентация английский артиклей: (one > a, an; that >
the).
Предпосылками для подобной переориентации выступают особенности проявления функционально-
семантических компонентов языка — пропозиционального, текстуального и экспрессивного. Пропозицио-
нальный компонент содержит базовые ресурсы языка для соответствия ситуации, по отношению к истинно-
сти/ложности высказывания. Текстуальные компонент содержит элементы, непосредственно связанные с рас-
крытием события акта коммуникации как такового, а также ответственные за когерентность высказывания
(напр., с помощью коннекторов but, therefore, механизмов анафоры и катафоры). Экспрессивный компонент
включает в себя языковые элементы, которые выражают личностное отношение к теме высказывания или
другим коммуникантам [9: 168—169]. Взаимодействие вышеперечисленных компонентов влияет чаще на
единицы, имеющие меньше личностных сем в своей структуре, чем те, у которых степень модальности в се-
мантической структуре выше. Кроме того, первым из компонентов, которые задействуются в данном процес-
се, выступает пропозициональный. Пропозициональный компонент влияет на текстовый, а тот, в свою оче-
редь, — на экспрессивный. К примеру, OE þa hwile þe «at that time» приобрело в начале функционально пере-

180
ориентированное значение пропозиционально; затем ME while развило текстовый компонент значения; в со-
временном английском языке while приобрело экспрессивное значение, выражая отношения между коммуни-
кантами и коммуникантов к предметам, о которых идет речь. Подобная тенденция ведет к росту субъективно-
сти и описанию точки зрения продуцента высказывания.
П. Хоппер и Э. Трауготт высказывают мысль о том, что сдвиг VO > OV допускает наличие флексий по-
средством ре-анализа энклитиков и связанных форм, вовлекая потерю границы между словообразовательны-
ми единицами, фузию и фонологическую аттракцию уже существующих связанных форм. Сдвиг «VO > OV»
способствует грамматикализации [7: 48]. Исходя из этого, они считают, что изменение порядка слов не пред-
ставляет собой грамматикализацию [7: 48].
Диалектика языковых процессов предполагает то, что формой функциональной переориентации выступа-
ет, в частности, грамматикализация, которая приводит, как правило, к полифункциональности (см. появление
аффиксов -hood, -dom, -able, -ing, структуры to be going, модальных и вспомогательных глаголов). Хотя про-
блема полифункциональности не исчерпывается перечисленными явлениями.
Распространение грамматикализации в современном английском языке доказывает полифункциональ-
ность традиционных наречий by, up, to, in, out, on. Так, by, up, to в ходе своего функционирования приобрели
способность употребляться не только в качестве наречия места, но и предлога, а также префикса. Диверген-
ция наречного и предложного аспектов off/of получила свое графическое оформление в виде off и of. Грамма-
тикализация off способствовала развитию в его морфолого-синтаксической структуре предложных свойств.
[2: 14—15]. Вместе с тем, постпозитивное употребление after, with, at, of, for доказывает факт сведения до
минимума наречных свойств в семантико-синтаксической структуре данных слов наречного происхождения,
т. е. их неполной грамматикализации. Кроме того, возможным становится их префиксальная функция. При-
веденные данные подтверждают вывод М. Я. Блоха о том, что широта диапазона функций слова прямо про-
порциональна степени его лексической десемантизации [1: 79]. Поэтому «языку свойственно, например, воз-
ложить выполнение части функций с одной подсистемы на другую, если в силу каких-либо изменений искон-
ная подсистема подверглась перестройке. Языки проявляют способность выразить новые понятия с помощью
старых средств или их перегруппировки, или возможность скомпенсировать исчезновение одной единицы за
счет появления другой» [4: 123]. Наиболее важной составной частью грамматикализации выступает десеман-
тизация [5, 236; 6]. Этот процесс предусматривает преобразование лексического значения в значение грамма-
тических элементов.
Широта грамматикализации проявляется в отсутствии полного соответствия между грамматической фор-
мой и категориями значения [8: 4]. При этом речь не идет о полном соответствии между грамматическими и
семантическими категориями, а категориальной семантикой того или иного функционального класса. В этой
связи Р. Хаддлстон допускает возможность существования прототипических примеров той или иной грамма-
тической категории [8: 5]. Итак, вполне может быть сделан вывод о существовании прототипов той или иной
функциональной категории. Иными словами, его можно назвать традиционной функцией номинативной еди-
ницы в высказывании (напр., существительное функционирует как подлежащее или дополнение, глагол —
как сказуемое и т. п.). Именно поэтому выполнение номинативной единицей нетрадиционной функции в вы-
сказывании может быть названо побочной, второстепенной, непрототипической. Таким образом, грамматика-
лизация ведет к выполнению номинативной единицей непрототипической для нее функции. В ее результате
происходит закрепление за номинативной единицей новой функции без изменения ее формы. Подобное за-
крепление, в свою очередь, основанное на реализации потенциальной функции номинативной единицы, ведет
к превращению ее непрототипической функции в прототипическую. Поскольку для реализации данного про-
цесса необходимо значительное время, грамматикализация вначале имеет окказиональные черты. Постепенно
единица расширяет контексты своих употреблений, приобретает новые семиотические, когнитивные, синтак-
сические и прагматические характеристики, которые вначале существуют параллельно с данными исходного
образования, а уже затем могут полностью вытеснить исходное образование из системы языка, переведя его в
реликтовую форму.
Грамматикализацию возможно различать по степени интенсивности ее проявления. Так, have to считается
менее грамматикализованным, чем must, поскольку состоит из двух более или менее отдельных морфем, име-
ет категории лица, числа и времени, является частью большого класса глаголов с to + инфинитивные допол-
нители VP (не парадигматические). Этот лингвист также высказывает мысль, подкрепленную диахрониче-
скими данными, что have to позже пополнило состав модальных глаголов, чем must, что и подтверждается
выше перечисленными признаками [5: 240—241]. Добавим, что на современном этапе развития языка must, к
примеру, активно участвует и в грамматикализации других структур: musta < must have («He musta slipped»
(E. McBain); «Musta been a psycho» (Ibid.)). По аналогии проходит процесс грамматикализации типа ‘da <
would have («Nice girl. You’da liked her» (E. McBain)).
Итак, переход полнозначных слов в строевые, вспомогательные, занимающие промежуточное положение
между полнозначными и служебными, фиксируются и в разряде существительных, в частности, на материале
высокочастотных единиц sort и kind [3: 11]. Использование неполнозначных грамматикализованных слов по

181
существу связано с выражением аналитических отношений в языке. Их лексическое значение становится
грамматическим, т. е. внутренняя граница между этими значениями данных слов подвижна. Наличие двух
планов (лексического и грамматического), соотношение которых может варьироваться в объеме значения
существительных, допускает богатые возможности их речевых реализаций. Грамматикализованные формы
типа sort of, kind of употребляются в высказывании в составе устойчивых грамматических сочетаний, которые
характеризуются стабильностью структуры и определенным грамматическим значением, а следовательно,
могут трактоваться как морфологические формы.

Список литературы
1. Блох, М. Я. Об информативной и семантической ценности языковых элементов / М. Я. Блох // Синтак-
сические исследования по английскому языку. — Москва, 1971. — С. 3—27.
2. Ивашкин, М. П. Синхронно-диахронический анализ переходных процессов в английском языке /
М. П. Ивашкин. — Москва, 1988.
3. Левицкий, А. Э. Функциональный подход к системе номинативных единиц современного английского
языка / А. Э. Левицкий. — Киев, 1998.
4. Общее языкознание: Внутренняя структура языка / отв. ред. Б. А. Серебренников. — Москва, 1972.
5. Croft, W. Typology and Universals / W. Croft. — Cambridge, 1993.
6. Heine, B. Grammaticalization & Reanalysis in African Languages / В. Heine, М. Reh. — Hamburg, 1984.
7. Hopper, P. J. Grammaticalization / P. J. Hopper, Е. С. Traugott.— Cambridg, 1994.
8. Huddleston, R. English Grammar. An Outline / R. Huddleston. — Cambridge, 1988.
9. McMahon, A. M. S. Understanding Language Change / A. M. S. McMahon. — Cambridge, 1995.

А. В. Агеева, Л. Р. Абдуллина
Казанский (Приволжский) федеральный университет, г. Казань, Россия
anastasia_ageeva@mail.ru, lilioven@mail.ru

КОРПУСНЫЙ ПОДХОД К ОПИСАНИЮ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ

(НА МАТЕРИАЛЕ ФРАНЦУЗСКИХ ЗАИМСТВОВАНИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ)

В статье освещаются основные принципы и возможности использования методов корпусного анализа в процессе исследо-
вания языковых контактов в исторической перспективе. Материалом настоящей работы послужили галлицизмы сферы
кулинарии и гастрономии, пришедшие в русский язык в конце XVIII—XIX вв. и зафиксированные в многочисленных
памятниках русской художественной литературы. Диахронический анализ их функционального развития с использовани-
ем методов корпусной лингвистики позволяет установить и наглядно продемонстрировать некоторые общие и частные
процессы в сфере иноязычной лексики: становление формы и содержания иноязычий, периодизацию их максимального и
минимального распространения, а также корреляцию языковых данных с экстралингвистическими факторами.
Ключевые слова: русский язык, французский язык, заимствование, иноязычная лексика, функционирование, корпусный
анализ.

Ageeva Anastasia Vladimirovna, Abdullina Liliya Rafailovna, Kazan (Volga region) Federal University, Kazan, Russia
anastasia_ageeva@mail.ru, lilioven@mail.ru
Corpus-based approach to description of language contacts (on the material of French borrowings in Russian language)
The article considers the basic principles and possibilities of using the methods of corpus-based analysis in the process of studying
language contacts in the historical perspective. The material of this work was the gallicisms of the sphere of culinary and gastron-
omy, which came into Russian in the late 18th—19th centuries and recorded in numerous monuments of Russian fiction. The dia-
chronic analysis of their functional development using the methods of corpus linguistics makes it possible to establish and demon-
strate some general and particular processes in the sphere of foreign language vocabulary: the becoming of the form and content of
borrowings, the periodization of their maximum and minimum propagation, and the correlation of linguistic data with
extralinguistic factors.
Keywords: Russian language, French language, borrowing, foreign language vocabulary, functioning, corpus-based analysis.

Заимствование иноязычной лексики — сложный диахронический процесс, всякий раз по-иному отражаю-
щий глубину и интенсивность языковых контактов применительно к разным языковым комбинациям — и
даже в рамках одной комбинации — к разным эпохам. Влияние произносительных, морфологических и даже
фразео-синтаксических норм языка-донора на оформление иноязычного элемента в русском языке рассмат-
ривалось нами ранее [1, 2, 7]. Целью же настоящего исследования является установление некоторых законо-
мерностей функционально-семантической эволюции лексических элементов французского происхождения в
182
русском языке. Материалом нашей работы послужили произведения русской художественной литературы
XVIII—XIX вв., а также данные толковых и этимологических словарей русского и французского языков. Не-
оценимым подспорьем данного исследования явились также материалы и инструментарий Национального
корпуса русского языка и Национального центра текстовых и лексических ресурсов (Centre National des
Ressources Textuelles et Lexicales).
Интенсивность французско-русских языковых контактов XVIII—XIX вв. беспрецедентна: форматирова-
нию подвергались практически все сферы жизни российского общества. Учитывая широту исследовательско-
го материала, мы ограничим себя лишь небольшой его областью: кулинарией и гастрономией и на нескольких
конкретных примерах рассмотрим специфику методов корпусного анализа применительно к исследованию
языковых контактов в диахронической перспективе.
Само слово кулинария пришло в русский язык сравнительно поздно: лексикографически фиксируется не
ранее начала ХХ в. [5].

Рис. 1. Распределение частотности вхождений слова кулинария

Частотность вхождений данной лексемы довольно точно повторяет кривую социально-экономической си-
туации Российской Империи, СССР и, наконец, Российской Федерации. Обратим внимание, что в литературе
слово впервые, в первом и основном значении «искусство приготовления пищи» упоминается в 1885—
1886 гг. А. П. Чеховым: Что касается меня, то я почти уверен, что многоговорящие старики-блины, помимо
кулинарии и чревоугодия, имеют и другие конечные цели… А. П. Чехов «Блины» [здесь и далее цит. по: 4].
Рост значений в 50-х гг. прошлого века подкреплен развитием у слова новой семемы «магазин готовых блюд
и пищевых полуфабрикатов», первая фиксация которого в литературе относится именно к этому периоду: Я
шла за едой в кулинарию у Покровских ворот. Н. И. Ильина. Дороги и судьбы (1957—1985); Есть такой ма-
газин полуфабрикатов — «Кулинария» — на проспекте Коммунаров. В. Волынин. Глазами повара // «Ого-
нек». № 11, 1959. Околонулевые и экстремально низкие значения графика характерны для катаклизмов нача-
ла прошлого века и голодных военных лет. Подобная интерпретация не объясняет, тем не менее, его значи-
тельного, пусть и не критичного «проседания» в конце 30-х гг. ХХ в. На наш взгляд, оно может быть
обусловлено причинами не столь экономического, сколь социально-идеологического порядка, а именно борь-
бой с т. н. «низкопоклонством перед Западом», выразившейся в крайне пуристических установках цензурного
аппарата.
Сравнительно низкие показатели частотности лексемы (не более 5 вхождений на млн словоформ) в худо-
жественных текстах объясняются конкуренцией со стороны более раннего немецкого заимствования кухня,
получившего под влиянием уже французского языка значение «кулинария», ср. франц. Cuisine — préparation
des aliments; art, manière d'apprêter les aliments. Cuisine bourgeoise, familiale, villageoise; cuisine chinoise,
française ‘Кухня — приготовление пищи, искусство приготовления блюд. Кухня городская, семейная, сель-
ская; кухня китайская, французская — перевод наш’ [8].
Не имеет русских аналогов французское слово soupe: изменив в процессе морфологической адаптации род
на мужской, галлицизм суп стал обозначать «жидкое кушанье мясное с овощами и различными приправами,
или молочное. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» [6], являясь родовым поняти-
ем для русских борща, щей, солянки, ботвинника и других жидких блюд. Согласно данным национального
корпуса русского языка, т. н. первая фиксация единицы в русских письменных памятниках относится к небе-
зызветному произведению «Юности честное зерцало, или Показанїе къ жїтеискому обхожденїю» (1717): Въ
другїхъ странахъ, когда невѣста въ день замужства своего имѣетъ итти въ церковь предъуготовляютъ, и
при неи дѣвїцамъ обрѣтающымся съ сахаромъ и корїцею вареное вїно, доброи вїннои супъ, подчїваютъ ихъ.
[4]. Речь в данной цитате идет, по всей видимости, о глинтвейне, причем значение слова суп подразумевается
как известное русскому читателю «Зерцала»: именно с его помощью объясняется суть понятия. По данным
«Исторического словаря галлицизмов русского языка», лексема фиксируется несколько ранее — в 1711 г.:
Сперва одну поставить суп на большом блюде: суп раковая [3], — причем, следуя морфологии прототипа, в
женском роде. Родовая синонимия регистрируется до середины XVIII в. (суп и супа, напр.), однако
И. Нордстет фиксирует в 1782 г. лишь одну форму, которая и станет основной.
183
 Рис. 2. Распределение частотности вхождений слова суп
Как видно из графика, активное распространение в художественной литературе единица получает уже в
конце XVIII в. (10—20 вхождений на 1 млн словоформ). Столь большой популярности она обязана творчест-
ву Н. М. Карамзина и его «Письмам русского путешественника» (1793), где описываются кулинарные при-
страстия французов, напр., Две вещи отменные приметил я во французских обержах: первое, что в ужин не
подают супа [4]; начало века отмечено единственным абсолютным минимумом, однако после 1812 г. значе-
ния лишь растут. Любопытно отметить, что первоначально слово суп не служило гиперонимической номина-
ции, оно фиксировалось в одном ряду с борщом, щами или другими блюдами: Русский нашел хороший пирог
и добрые щи; немец — бутерброд, ветчину и сосиски, француз — суп и соусы, а англичанин — ростбиф и
бифстекс. В. Т. Нарежный. Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова
(1814) — либо сопровождалось уточняющим прилагательным: французский суп, немецкий суп, бир-суп, лу-
ковый суп, напр., Кулебяка вкуснее во сто раз, когда ее подают перед французским супом и пастетом.
Ф. В. Булгарин. Мелочная лавка (1825—1843) [4]. Потребность в уточнениях пропадает к 30-м гг. XIX в. и
уже в 1836 г. мы наблюдаем следующую сноску: А что если б твои домашние, приятель, сложились в одну
душу, бир джан олуб, да состряпали нам хотя хынкалу?* — обратил он речь к хозяину. (*Род супу с чесно-
ком и с лапшою). А. А. Бестужев-Марлинский. Мулла-Нур [4], что свидетельствует об оформлении гиперо-
гипонимических связей, характерных для современной семантики слова.
Расширение спектра значений слова, впрочем, не всегда ведет к резкому росту частотности. Рассмотрим
на примере галлицизма бланманже (blanc manger), вошедшему в русский язык в XVIII в. и получившему
максимальное распространение в 20—40-е гг. XIX в.

Рис. 3. Распределение частотности вхождений слова бланманже

Художественная литература указанного периода фиксирует своеобразную моду на этот десерт, в даль-
нейшем же график устойчиво держится околонулевых значений. Эпизодические употребления слова в тек-
стах ХХ в. отражаются в незначительном росте значений, обязанного зачастую расширению семантики слова
за счет возникновения новой семы «нечто изысканное», по всей видимости, обусловленное именно широким
распространением лексемы в классической литературе, повествующей о жизни дворянского общества: ср. …а
сидели мы часа три, и обед был славный; пирожное бланманже синее, красное и полосатое… А. С. Пушкин.
Барышня-крестьянка (1830) и — Приготовьте мне чего-нибудь… — Бланманже по-каторжански, ― со-
стрил я. Елена Хаецкая. Синие стрекозы Вавилона/ Обретение Энкиду (1997) [4]. Здесь отметим, что Истори-
ческий словарь галлицизмов фиксирует отдельную семему «идиллия», пусть и окказиональную: В общем, с
Францией у нас вышло полное бланманже — и глубокое уважение прав человека и гражданина. Континент
2003 [3]. Мы можем добавить в качестве иллюстрации данного значения более ранний пример: Царица не
пришла к тебе на перрон, с ресницами, опущенными ниц; божество от тебя отвернулось <…> «Не женщи-
на, а бланманже», как ты в шутку ее называл. Венедикт Ерофеев. Москва-Петушки (1970) [4], однако зна-
чительного роста частотности, как в предыдущих случаях не регистрируется, что свидетельствует о посте-
пенном вытеснении лексической единицы из активного запаса в результате конкуренции с более краткими
синонимами: мусс, желе.

184
 Таким образом, подводя итоги нашего исследования, мы можем сделать вывод об исключительных воз-
можностях, которые методы корпусного анализа текстов предоставляют исследованиям иноязычной лексики
в диахронической перспективе, позволяя проследить не только активные процессы в сфере ее заимствования
и ассимиляции (становление формы, активизация новых значений, вхождение в языковой узус, архаизация),
но и связи с экстралингвистической составляющей развития языка — экономической, социальной и культур-
ной спецификой эволюции общества.

Список литературы
1. Агеева, А. В. Феноменология калькирования: французские кальки как системный элемент русского язы-
ка / А. В. Агеева, Д. Р. Сабирова // Известия Юго-Западного государственного университета. Серия Лингвис-
тика и педагогика. — 2017. — Т. 7. — № 4 (25). — С. 83—92.
2. Агеева, А. В. Глюттонический дискурс французского языка как отражение русско-французских языко-
вых контактов: фонетико-графический аспект / А. В. Агеева, Ю. В. Смахтина // Научный диалог. — 2018. —
№ 2. — С. 9—16.
3. Епишкин, Н. И. Исторический словарь галлицизмов русского языка / Н. И. Епишкин. — Москва, 2010.
4. Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс]. — URL: http://www.ruscorpora.ru (дата об-
ращения: 22.07.2018).
5. Попов, М. Словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке / М. Попов. — Моск-
ва, 1907.
6. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка / Составлен под ред. А. Н. Чудинова. —
3-е изд., испр. и доп. — Санкт-Петербург, 1910.
7. Ageeva, A. V. Gallicisms in the Russian Language: Theory and Practice of Language Contact Study /
А. V. Ageeva, N. V. Gabdreeva, К. М. Amirkhanova // The Social Sciences. — 2016. — № 11 (17). — P. 4085—
4088.
8. Centre National des Ressources Textuelles et Lexicales [Электронный ресурс]. — URL:
http://www.cnrtl.fr/etymologie/ (дата обращения: 8.08.2018).

О. А. Фелькина
Брестский государственный университет имени А. С. Пушкина, Брест, Беларусь
felkina@yandex.ru

РАЗЛИЧИЯ В ПРОДУКТИВНОСТИ ОБЩИХ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ АФФИКСОВ

В ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКАХ

Различия между близкородственными языками выражаются не только в наличии особых, индивидуальных языковых еди-
ниц, но и в частоте использования общих. В данной статье описываются различия в продуктивности ряда словообразова-
тельных аффиксов, общих для всех восточнославянских языков.
Ключевые слова: восточнославянские языки, аффиксы, суффиксы, продуктивность.

Felkina Olga Antonovna, Brest State University named after А. S. Pushkin, Brest, Belarus
felkina@yandex.ru
Differences in the total productivity of derivational affixes in slavic languages
Differences between closely related languages are expressed not only in the presence of special, individual language units, but also
in the frequency of use of common ones. This article describes the differences in the productivity of word-formative affixes com-
mon to all East Slavic languages.
Keywords: East Slavic languages, affixes, suffixes, productivity.

За несколько столетий существования отдельных восточнославянских языков в способах словообразова-

ния не появилось существенных различий, остаются продуктивными многие общие аффиксы. Некоторые из
них видоизменились, но сохраняют общее значение: например, суффиксы -ость, -осць и -ість и др. Но сино-
нимичность словообразовательных типов оставляет право выбора из нескольких вариантов дериватов, и по-
этому очень часто восточнославянские слова, совпадающие по семантике, имеют различные суффиксы: объ-
явление — об'ява — аб’ява, переводчик — перекладач — перакладчык.
С появлением обратных словарей исследователи получили почти готовый материал для изучения частот-
ности тех или иных суффиксов. Для русского языка это «Грамматический словарь русского языка»
А. А. Зализняка, содержащий около 100 000 слов [1]. Для украинского — «Інверсійний словник української
мови» под редакцией С. П. Бевзенко, включающий 134 000 слов [2]. К сожалению, для белорусского языка
185
обратный словарь такого объема пока не издан: «Адваротны слоўнік беларускай мовы» Л. М. Вардомацкого и
В. И. Нестеровича почти в 10 раз меньше (14 000 слов) [3]. Но при наличии онлайн-словарей имеется еще
одна возможность быстрого сбора материала — поиск с использованием символа «*». Например, по запросу
«*ота» будут найдены все слова, заканчивающиеся на -ота. На сайте «Электронная энцыклапедыя» размеще-
ны полностью или частично несколько белорусских словарей, в частности 113 935 словарных статей
«Слоўніка беларускай мовы» (сост. Н. П. Евсиевич и др., 2012) [4]. По этому ресурсу и проводилась оценка
степени продуктивности белорусских суффиксов.
Разумеется, в рамках одной статьи невозможно рассмотреть все восточнославянские суффиксы, мы огра-
ничимся рядом суффиксов со значением отвлеченного признака и несколькими суффиксами конкретных су-
ществительных Мы будем использовать оценку продуктивности аффиксов в промилле (‰), поскольку оценка
в процентах потребует при невысокой частотности оперировать сотыми и тысячными долями.
Интересно, что продуктивность основных суффиксов со значением отвлеченного признака в различных
восточнославянских языках довольно близка. Так, русский суффикс -ость зафиксирован в 3184 словах
(31,8 ‰), белорусский -осць/-асць — в 4108 (36,1 ‰), украинский -ість/-ость – в 4076 (30,4 ‰; второй вари-
ант только в 5 случаях). Следует отметить, что в украинском языке на базе -ість/-ость развился суффикс
-ощ(і), который встретился только в 37 существительных. Для некоторых корней существуют совпадающие
по значению словообразовательные варианты (например, скупощі — скупість), но чаще слова с новым суф-
фиксом выражают лишь конкретные значения: к примеру, святощі — только «святыни», а святість — «свя-
тость» и «святыни» [5]. Некоторое количественное преимущество белорусского суффикса отчасти связано с
наличием вариантов: прыгожасць — прыгажосць (поскольку белорусские гласные пишутся по фонетическо-
му принципу, акцентологические варианты различаются и орфографически), салодкасць — саладосць (по-
следнее слово с усечением производяшей основы). Однако и без учета вариантов белорусских слов с этим
суффиксом больше, чем в русском и украинском языках (34,6 ‰); часто белорусским словам на -осць/-асць
соответствуют русские с суффиксом -ств(о)/-еств(о), реже с другими аффиксами: еднасць — единство,
гасціннасць — гостеприимство, магутнасць — могущество, міласэрнасць — милосердие и т. д. Противопо-
ложные примеры можно найти, но они малочисленны: мероприятие — мерапрыемства, литературоведе-
ние — літаратуразнаўства и др. Соответственно продуктивность суффикса -ств(о)/-еств(о) в русском языке
несколько выше (10,7 ‰), чем в белорусском и украинском (9 и 7,8 ‰ соответственно).
Суффикс -от(а) имеет гораздо меньшую продуктивность, почти совпадающую в трех языках: в русском
0,9, в белорусском 1, в украинском 1,1 ‰. Еще реже используется отглагольный суффикс -б(а)/-об(а), и тоже
равномерно: в украинском и русском языках 0,4 ‰, в белорусском 0,5 ‰.
В отличие от абстрактных, суффиксы конкретных существительных иногда очень существенно различа-
ются по продуктивности. Так, с суффиксом -тель в русском языке зафиксировано 668 слов (6,7 ‰),
в украинском — 109 (0,8 ‰), а в белорусском слов на -цель всего 48 (0,4 ‰). Суффикс -щик и его варианты
-льщик, -овщик и др. представлены в 887 (8,8 ‰) русских словах, соответствующий белорусский суффикс
-шчык — в 668 (5,9 ‰), а украинский -щік — только в 40 существительных (0,3 ‰). Противоположная ситуа-
ция с суффиксами -арь/-ар и -ач: в русском языке таких слов по 52 (по 0,5 ‰), в белорусском — 77 и 73 соот-
ветственно (по 0,7 ‰), а в украинском — 162 и 578 (1,2 и 4,3 ‰).
Поскольку продуктивность -тель и -ач в русском и украинском языках обратно пропорциональна, часто
лексические эквиваленты различаются именно этими суффиксами, причем в белорусском языке может быть -
ач, но чаще -нік/-льнік: читатель — читач — чытач, нагреватель — нагрівач — награвальнік, ограничи-
тель — обмежувач — абмежавальнік и т. п. Вариант -льнік в белорусском языке обладает гораздо большей
продуктивностью даже по сравнению с украинским -льник (4,3 и 2,7 ‰ соответственно), а в русском языке
слов с соответствующим суффиксом всего 28 (0,3 ‰).
Суффикс -ец / -ац / -ець продуктивен во всех восточнославянских языках, больше всего слов с этим аф-
фиксом в украинском словаре (1138; 8,5 ‰), почти такая же продуктивность обнаруживается в русском языке
(796; 8 ‰), в белорусском показатель несколько ниже (704; 6,2 ‰). Зато только в белорусском языке продук-
тивным можно признать вариант данного суффикса -ц(а)/-ц(я). В русском языке слов на -ц(а) всего 15, при-
чем суффиксальным способом образованы только 3: пропойца, кровопийца, убийца; остальные образованы от
последнего сложением основ (отцеубийца, цареубийца и др.), т. е. В украинском — 18 (7 из них образованы
от вбивця). В белорусском же языке таких слов 53, и только 6 из них образованы от забойца. Многие белорус-
ские слова на -ц(а) возникли не так давно, в конце ХХ в. или в начале текущего столетия: вынаходца, праваа-
баронца, таваравытворца, выступоўца, залогадаўца и др.
Таким образом, из перечисленных суффиксов со значением производителя действия или носителя призна-
ка в русском самым продуктивным является -щик, а в украинском и белорусском языках — -ец/-ець. На вто-
ром месте по продуктивности в русском языке суффикс -ец, в белорусском — -шчык, а в украинском — -ач.
На третьем месте в русском языке находится -тель, а в белорусском и украинском языках — -льнік /-льник.
Суффиксы -ень, -ук, -чук продуктивнее в украинском языке. Белорусских слов на -ень 60, русских 50 (по
0,5 ‰), а украинских 106 (0,8 ‰), при этом важно отметить, что в украинском языке есть относительно новые

186
слова с этим суффиксом, в том числе научные термины (оплодень «околоплодник, часть плода растения, ок-
ружающая семя», кисень «кислород», водень «водород», хлороводень, вуглеводень и др.). Аффиксы -ук, -чук
можно найти только в 3 и 2 русских словах соответственно, белорусских слов 24 и 8, а украинских 35 и 22.
В русском просторечии можно обнаружить ряд слов на -ук, не зафиксированных в словаре А. А. Зализняка по
причине их стилистической ограниченности: бандюк, матюки и др. Судя по материалам Национального кор-
пуса русского языка [6], появление таких слов в русскоязычных текстах связано с украинским влиянием:
в частности, слово бандюк впервые зафиксировано у Н. А. Островского и А. С. Макаренко. В последние деся-
тилетия продуктивность этого аффикса в русском просторечии и жаргонах существенно возросла в связи
с потребностью в экспрессивности: в Национальном корпусе русского языка фиксируются слова сидюк, звез-
дюк, крысюк, монстрюк, поэт-гимнюк и под.
Суффикс -лк(а), напротив, оказался в украинском языке малопродуктивным (71 слово, 0,5 ‰).
В белорусском и русском языках этот суффикс встречается гораздо чаще: 137 слов (1,2 ‰) и 130 (1,3 ‰) со-
ответственно.
Таким образом, при сохранении общего фонда суффиксов существительных в восточнославянских языках
существует ряд заметных различий в продуктивности деривационных моделей, в результате чего лексические
соответствия часто оформлены разными аффиксами.

Список литературы
1. Зализняк, А. А. Грамматический словарь русского языка / А. А. Зализняк. — Москва, 1977.
2. Інверсійний словник української мови / відп. ред. С. П. Бевзенко. — Київ, 1985.
3. Вардамацкі, Л. М. Адваротны слоўнік беларускай мовы / Л. М. Вардамацкі, В. І. Несцяровіч. — Мінск,
1994.
4. Слоўнік беларускай мовы [Электронный ресурс] / Склад. Н. П. Еўсіевіч [і інш.] // Электронная энцыкла-
педыя. Режим доступа: http://slounik.org/sbm. Дата доступа: 20.08.2018.
5. Академічний тлумачний словник (1970—1980) [Электронный ресурс] // Словник української мо-
ви. Режим доступа: http://sum.in.ua. Дата доступа: 20.08.2018.
6. Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://ruscorpora.ru. Дата
доступа: 20.08.2018.

Е. Э. Бабаева
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Россия
llevidova@gmail.com

СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ СТАНОВЛЕНИЯ МНОГОЗНАЧНОСТИ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ,

ОБОЗНАЧАЮЩИХ ‘ЗЕЛЕНЫЙ’, В РУССКОМ И ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКАХ:
К ВОПРОСУ О ВНЕШНЕЙ МОТИВАЦИИ1

В статье рассматривается разница в коннотативном осмыслении понятия ‘зеленый’ по отношению к человеку в русском и
французском языках. Для французского языка тексты, начиная с раннего периода, отражают возможность употребления
прилагательного vert применительно к немолодому человеку. На основе ассоциации с растительностью (трава, листва)
данное прилагательное развивает возможность указывать на то, что немолодой человек еще полон сил. В русском языке
прилагательное зеленый вплоть до конца XIX в. использовалось исключительно как указание на цвет объекта — собст-
венно зеленый или близкий к зеленому, и только с 1880-х гг. начинает осмысляться метафорически применительно к лю-
дям. Однако это осмысление основано на ассоциациях с незрелым плодом, поэтому несет отрицательную оценку, указы-
вая на недостаточность опыта. Во второй половине XIX в. в русском языке складывается целое поле понятий, относящих-
ся в возрасту и имеющих «растительную» внутреннюю форму (зрелый, подросток, взрослый).
Ключевые слова: семантика, лексика, лексикология, диахрония, история понятий.

Babayeva Elizaveta Eduardovna, Lomonosov Moscow State University, Russia

llevidova@gmail.com
Comparative analysis of the formation of the polysemy of adjectives, denoting 'green', in Russian and French: to the ques-
tion of extra-linguistic motivation
The article considers the difference in the connotative interpretation of the concept of 'green' in Russian and French. For the French
language, texts, beginning with the early period, reflect the possibility of using the adjective vert for an elderly person. On the
basis of association with vegetation (grass, foliage), this adjective develops an opportunity to point out that a middle-aged person is
still full of energy. In Russian, the adjective zelenyj until the end of the XIX century was used exclusively as an indication of the
color of the object — actually green or close to green, and only from the 1880s begins to reflect metaphorically on people. Howev-
187
er, this comprehension is based on associations with an immature fruit, therefore carries a negative evaluation, indicating a lack of
experience. In the second half of the nineteenth century, a whole field of concepts related to age and having a «vegetative» internal
form (zrelyj, podrostok, vzroslyj) is formed in the Russian language.
Keywords: semantics, vocabulary, lexicology, diachrony, history of concepts.

Прилагательное зеленый можно было бы истолковать следующим образом: ‘такого цвета, какой бывает у
травы весной или летом’. Действительно, компонент ‘трава’ или же, реже, ‘листья’ регулярно включается
современными лексикографами в толкование основного значения прилагательного, обозначающего ‘зеле-
ный’; ср., например: «something that is green is the same colour as grass» [14]; «of a colour between blue and
yellow; of the colour of grass» [11]; «in nature chiefly conspicuous as the colour of growing herbage and leaves»
[15], «wie frische Pflanzen» [16], «de la couleur de l'herbe» [13]. Эта практика соотносится с хорошо известной
теорией А. Вежбицкой, согласно которой человек воспринимает цвета не абстрактно, а в связи с некими эта-
лонными объектами [2].
Однако с этимологической точки зрения интересно, что индоевропейские языки демонстрируют отсутст-
вие связи семантики праформ, впоследствии развивших цветовые значения, с каким-либо объектом, который
можно было бы принять за эталон цвета. Согласно теории Б. Берлина и П. Кея, понятие о цвете выросло из
представлений о свете (о развитии корня *bhel- ‘блестеть’ в греческом и латыни см. в: [5]). Вместе с тем,
позже на базе праформ, развивших цветовые значения, возникают слова, называющие объекты по признаку
цвет (ср., например, русск. зола, желчь, алб. diell ‘солнце’, лат. galbus ‘желтая птица’, л т ш . z â l e ‘трава’;
д р . - п р у с . s a l i n ‘трава’, восходящие к и.-е. *g(')helǝ-/*g(')holǝ- /*g(')hlǝ- (‘блестящий, сверкающий’ >
‘желто-зелено-голубой, светло-серый’; см. подробнее о рефлексах данного корня в: [3, 545 ], [10], [ 4]). С дру-
гой стороны, и основы слов со значением ‘трава’ этимологически могут не иметь связи с цветом; ср. смысл
‘расти’ (и.-е. *ghreH1-: англ. grow, нем. gruoen; и.-е. *ug- ‘множиться, увеличиваться’, и.-е. *weis —‘пускать
ростки’: лат. virěre, на основе которых впоследствии сформировались как номинации для растительности, так
и название собственно цвета; ср. англ. grass, green, нем. Gras, grün; и р л . u a i n e ‘ з е л е н ы й ’; лат. herba,
лат. viridis) или же смысл ‘тереть’, представленный в и.-е. *ter-, прасл. *trava; о процессе перехода от эталон-
ных объектов к названию цвета в семитских языках см. в: [1, 12 и сл.], в частности, в данной работе отмечает-
ся, что прасемитский корень *wrk- (‘быть блестящим, желто-зеленым’), достаточно рано развивший ассоциа-
ции с такими эталонными объектами, как трава и золото, в ряде языков (например, в арабском, вытесняется
дериватом от названия собственно травы [1, 14]. Таким образом, мы видим, что смантическое движение идет
в двух направлениях: от цвета к объектам, выделяемым на основании данного цвета, и от объекта, восприня-
того как эталон определенного цвета, к названию самого цвета.
Полисемия основного прилагательного, обозначающего ‘зеленый’, как в русском, так и во французском
языках формируется главным образом на основе метонимического переноса. Нас же интересует коннотатив-
ное осмысление этого прилагательного применительно к человеку, основанное на метафорическом переос-
мыслении зеленого цвета2. Во французском языке, начиная с самых ранних текстов, формируется представ-
ление о зеленом как о символе силы. С XIII в. прилагательное vert могло характеризовать человека как моло-
дого и сильного, а с XVI в. — немолодого, но по-прежнему полного сил (ср. vert galant) [12]. В русском же
языке прилагательное зеленый вплоть до последней четверти XIX в. указывало исключительно на цвет объек-
та — собственно зеленый или близкий к зеленому. Вместе с тем, для русского языка характерно метафориче-
ское осмысление цвета не травы или листвы, а плодов. Зеленое ассоциируется с незрелостью, т. е. включает
не положительную, а отрицательную оценку. Согласно данным НКРЯ, перенос ‘незрелый’ [о плодах] → ‘не-
опытный’ отмечается не ранее 1880-х гг. По всей вероятности, он сформировался на основе выражения моло-
до зелено, имеющего более раннюю фиксацию. Представляет значительный интерес тот факт, что, по данным
НКРЯ, примерно в это же время активируются и другие слова, реализующие «растительную» метафору при-
менительно к возрасту человека: зрелый (нарастание частотности с 1890 г.) и подросток (нарастание частот-
ности с 1860-х гг.: 20 примеров в период с 1830 по 1860 г. XIX в., более 400 в период с 1860 по 1900)3.

Примечания

1
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского Фонда Фундаментальных Исследований
(РФФИ), проект № 16-04-00302.
2
Об истории восприятии цвета в европейской кульутре см. в: [6].
3
К концу XIX в. наблюдается постепенное затухание функционирования существительного недоросль.
Согласно академическим словарям русского языка конца XVIII — первой половины XIX в., существительные
подросток и недоросль различались семантически: в первом случае речь шла о том, что человек не достиг
предельного для себя роста (ср. синоним недоросток; отметим также, что в этом же значении в XVIII в. ис-
пользовалось и слово взрослый), а во втором — о возрасте, предшествующем совершеннолетию [7; 8; 9].

188
 Список литературы
1. Буллах, М. С. Цветообозначение семитских языков в этимологическом аспекте : автореф. /
М. С. Буллах // Институт восточных культур и античности РГГУ. — Москва, 2005.
2. Вежбицкая, А. Обозначения цвета и универсалии зрительного восприятия. Пер. с англ. Т. Е. Янко /
А. Вежбицкая. Язык. Культура. Познание. — Москва, 1996. — С. 231—290.
3. Кожемякова, Е. А. Универсальное и национально-своеобразное в эволюции семантики цветообозначе-
ния: формирование связи с предметом в русском языке / Е. А. Кожемякова // Вестник Нижегородского уни-
верситета им. Н. И. Лобачевского. — 2010. — № 4 (2). — С. 545—548.
4. Нечипуренко, Н. Г. Этимологический анализ лексики цветообозначения (на материале латинских произ-
водных от и.-е. *ĝhel-) : автореф. дис. … кандидата филологических наук / Н. Г. Нечипуренко. — Москва,
1989.
5. Леушина, Л. Т. Дериваты индоевропейского корня *bhel- в классических языках / Л. Т. Лейшина [Элек-
тронный ресурс]. — URL: https://docplayer.ru/49626169-Derivaty-indoevropeyskogo-kornya-bhel-v-klassicheskih-
yazykah-l-t-leushina.html
6. Пастуро, М. Зеленый. История цвета / М. Пастуро ; пер. с франц. Н. Кулиш // Новое литературное обо-
зрение. — Москва, 2018.
7. Словарь Академии Российской. Ч. V (от Р до Т). — Санкт-Петербург, 1794.
8. Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. Ч. 3 (К — Н). — Санкт-
Петербург, 1814.
9. Словарь русского языка XI—XVII вв. — Вып. 5 (Е — Зинутие). — Москва, 1978; Словарь церковносла-
вянского и русского языка, составленный вторым отделением императорской Академии наук. — Санкт-
Петербург, 1847. — Т. III.
10. Царегородцева, О. В. Семантические процессы в этимологическом гнезде ĝhel- (ghel-) / *glend(h) ‘бле-
стеть, сверкать’ / О. В. Царегородцева // Язык и культура. — 2014. — № 1 (25). — С. 77—83.
11. Cambridge Dictionary [Электронный ресурс]. — URL:
https://dictionary.cambridge.org/dictionary/english/green?q=Green
12. Dictionnaire historique de la langue française. T.I—III / Sous la dir. De Alain Rey. — Paris, 2000.
13. Le Petit Larousse illustré. Larousse. — Paris, 2015.
14. Macmillan Dictionary. [Электронный ресурс]. — URL:
https://www.macmillandictionary.com/dictionary/british/green_1
15. New English Dictionary on Historical Principles / Ed. by James A. H. Murray, Henry Bradley, William A.
Craigie and C. T. Onions. Volume IV: F—G (1901) [Электронный ресурс]. — URL:
https://archive.org/stream/oed04arch#page/n1037/search/green
16. Wörterbuch der deutschen Sprache. — München, 1989.

О. А. Шершукова
Дипломатическая академия МИД РФ, Россия
okshera@yandex.ru

О СПЕЦИФИКЕ ВЫБОРА ЧИСЛОВЫХ ФОРМ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ В ЯЗЫКЕ:

ОПЫТ КОНТРАСТИВНОГО АНАЛИЗА

Данная статья посвящена исследованию специфики числового варьирования неисчисляемых существительных в порту-
гальском и русском языках. Эти имена характеризуются дефектной по числу парадигмой и относятся, главным образом, к
разряду Singularia tantum, однако в португальском они могут достаточно свободно формировать полную парадигму числа,
в отличие от их многих русских эквивалентов. Данное явление рассматривается не только с позиций формы, но и содер-
жания, передаваемого посредством числовой формы.
Ключевые слова: неисчисляемые имена, единственное и множественное число, варьирование по числу.

Oxana A. Shershukova, Diplomatic Academy of the Russian Foreign Ministry, Russia

okshera@yandex.ru
On the specificity of the choice of numeric noun forms in the language: the contrastive analysis experience
This article is devoted to the study of specificity in numeric variations of Portuguese and Russian uncountable nouns. These nouns
are characterized by paradigm, defective by number and mainly belong to the category of Singularia tantum, but in the Portuguese
language they can freely form the full paradigm of the number, unlike many of their Russian equivalents. This phenomenon is
considered not only from the point of view of the form, but also in content, transmitted by means of a numerical form.
Keywords: uncountable nouns, Singular and Plural forms, variation in number.
189
 Число имен существительных как грамматическая категория представляет несомненный интерес с пози-
ций взаимодействия ее содержательной и формальной сторон: возможность посредством форм единственного
и множественного числа существительных передавать различные количественные значения является основа-
нием для многочисленных исследований в этой области. Не последнее место в данном ряду занимают контра-
стивные исследования, в основе которых лежат попытки найти типологические сходства и различия в реали-
зации количественных значений в языках, относящихся к разным структурным типам. Ф. Ф. Фортунатов от-
мечал, что «факты различных языков должны быть сравниваемы и по отношению к тем сходствам и
различиям, которые зависят от действия сходных и различных условий» [6; 5—6]. Поэтому в настоящей ста-
тье мы решили проанализировать специфику числового поведения неисчисляемых существительных в порту-
гальском и русском языках.
Если в генеалогическом плане португальский язык относится к романской группе языков, а русский, соот-
ветственно, к славянской, то в морфологическом плане оба относятся к флективным языкам: русский язык
принадлежит к языкам синтетического типа, а португальский язык — «к числу аналитических языков, однако
в нем существенны элементы синтетизма» [2; 471]. Это обусловливает и однотипность грамматической кате-
гории числа существительных, которая строится «на основе противопоставления одного и того же слова (в
сфере словоизменения) или форм разных слов (в области несловоизменительного формообразования)» [1; 9].
Исчисляемые существительные традиционно представлены обеими формами числа, за исключением ряда
имен, как правило, функциональных множеств, с дефектной парадигмой числа типа очки óculos, тогда как
неисчисляемые существительные имеют либо форму единственного числа (Singularia tantum), либо множест-
венного числа (Pluralia tantum). По мнению В. А. Плунгяна, базовые значения граммем единственного и мно-
жественного числа, «отражая некоторые конкретные и вполне определенные свойства реального мира, оказы-
ваются не в состоянии модифицировать все лексемы из соответствующего грамматического класса», в силу
этого «возникает конфликт между обязательностью и специфическими свойствами данного значения», кото-
рый по-разному преодолевается естественными языками [4; 213].
Анализируя числовое поведение русских существительных, О. Н. Ляшевская проводит различия между их
формальной (морфологической) дефектностью, когда «в парадигме существительного отсутствуют грамма-
тические формы с окончаниями единственного или же множественного числа», и функциональной (семанти-
ческой) дефектностью, когда «семантика данного имени ‘Х’ не допускает сочетания смыслов ‘один Х’ или
‘несколько Х’». К формальному типу она относит русское существительное типа сани (одни сани ~ несколько
саней), парадигма которого «функционально полная», тогда как существительное белье «семантически де-
фектно» [3; 20—21]. В связи с тем, что множественное число любого португальского существительного обра-
зуется посредством присоединения флексии -s (-еs) к любой основе, в том числе и к тем, которые содержат
словообразовательные аффиксы с абстрактным или собирательным значением, и оканчивающимся в единст-
венном числе на гласный или согласный [7; 78—82], то единственное число, соответственно, может быть
сформировано у существительных Pluralia tantum посредством усечения этой флексии -s (-еs), если есть необ-
ходимость передать сингулярное значение. Таким образом в формальном плане не возникает ограничений на
образование у португальских существительных полночисловой парадигмы. Поэтому португальские сущест-
вительные Singularia и Pluralia tantum, как правило, имеют числовые корреляты: óculo/-s подзорная тру-
ба/подзорные трубы ~ óculos очки. Говорить о формальной дефектности существительных в португальском
языке можно применительно к малочисленной группе существительных, оканчивающихся в ед. числе на -s
или -х, которым предшествует неударный гласный: o/os lápis (карандаш/карандаши), vírus (вирус/вирусы),
píres (блюдце/блюдца), tórax (грудная клетка/ грудные клетки) и др. В этом случае основным показателем
числовой формы португальского существительного становится не флексия мн. числа, а артикль (определен-
ный или неопределенный в ед. или мн. числе) или другие количественные определители. Такое числовое
оформление португальских существительных аналогично русским несклоняемым именам типа такси, у кото-
рых «все клетки падежно-числовой парадигмы заполнены внешне омонимичными формами» [3; 21].
С помощью граммемы мн. числа в португальском и русском языках может быть передан целый спектр
вторичных значений у существительных Singularia tantum, однако, как было отмечено выше, в русском языке
существуют ограничения как морфологического, так и семантического плана, которые не всегда могут быть
преодолены: зло (т. из двух зол) mal/males; дурнота tontura/-s; голод fome/-s; чернота negrume/-s; молодость,
молодежь juventude/-s; свет luz/-es; молоко leite/-s; обувь calçado/-s и др. Мы специально не даем перевод
португальских примеров во мн. числе на русский язык, поскольку этой формой могут передаваться как раз-
личные смысловые оттенки основного лексического значения, так и новые транспонированные значения, что
мы хотим продемонстрировать на примере употребления существительного televisões букв. *телевидения (мн.
ч.), представленного в Национальном корпусе португальского языка [URL: http://linguateca.pt/CETEMPublico/]
4659 употреблениями, свидетельствующими об узуальном употреблении данной лексемы, хотя в словарях
данное слово не имеет пометы Plt: … momentos muito violentos, que passaram nas televisões de todo o mundo …
эти жуткие кадры были показаны телеканалами всего мира; …. a cimeira das televisões públicas europeias
…встреча руководителей европейских государственых телекомпаний; Ontem, ele (Hollande) convocou de

190
surpresa as televisões Вчера (Олланд) неожиданно пригласил к себе тележурналистов; Apesar de ter quarto
televisões <…> Eliana pouco pára em casa Хотя у Элианы в квартире целых четыре телевизора <…>, она
предпочитает не сидеть дома; …a atenção dos meus filhos estava colada às televisões …внимание моих детей
было приковано к экранам телевизоров; …um par de óculos cujas lentes são duas minúsculas televisões de fibras
ópticas … очки вместо линз имеют два микроскопических оптоволоконных устройства. Если в португаль-
ском языке аграмматические формы воспринимаются как естественные, несмотря на окказиональность неко-
торых употреблений, то в русском языке «стремление говорящего как бы заполнить осознаваемые им “пустые
клетки” в грамматической системе» [5; 165] рассматривается как тенденция, характеризующая современное
состояние языка.
Формирование сингулярной формы у русских существительных Pluralia tantum вызывает бо́льшие слож-
ности именно в силу морфологического фактора. Такие окказиональные употребления характеризуются зна-
чительным экспрессивно-стилистическим эффектом: … немцу дай картофельную очистку с единственным
«живым» глазком, он ее в землю посадит — и осенью собирает урожай (МК, 25.07.2009); С школьной
канцпринадлежностью вышло еще интереснее. На прием явился несчастный девятиклассник <…> причи-
ной недомогания послужил ластик, который он засунул себе в нос (МК, 07.07. 2007). Интересно, что чередо-
вание форм числа, столь характерное для португальских неисчисляемых существительных, может проявлять-
ся и в русском языке. Так, некоторые обозначения джинсов для женщин представлены единственным числом:
в португальском языке это выражается с помощью артикля ед. числа, а в русском языке за счет усечения ко-
нечного -ы: o «jeans do namorado» бойфренд-джинс; a calça / as calças baggy мам-джинс, хотя сами сущест-
вительные джинсы ~ os jeans относятся к разряду Pluralia tantum.
Таким образом, морфологический фактор по-прежнему остается одним из важнейших компонентов в чи-
словом оформлении неисчисляемых существительных в португальском и русском языках.

Список литературы
1. Бондарко, А. В. Категоризация в системе грамматики / А. В. Бондарко. — Москва, 2011.
2. Вольф, Е. М. Португальский язык / Е. М. Вольф // Языки мира: Романские языки. — Москва, 2001. —
С. 462—492.
3. Ляшевская, О. Н. Семантика русского числа / О. Н. Ляшевская. — Москва, 2004.
4. Плунгян, В. А. Введение в грамматическую семантику: грамматические значения и грамматические сис-
темы языков мира / В. А. Плунгян. — Москва, 2011.
5. Радбиль, Т. Б. Язык и мир: Парадоксы взаимоотражения / Т. Б. Радбиль. — 2-е изд. — Москва, 2017.
6. Фортунатов, Ф. Ф. Сравнительное языковедение: Общий курс / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 2016.
7. Nunes, C. Nova Gramática de Português / С. Nunes, M. L. Oliveira, M. L. Sardinha. — 3-a. ed. — Lisboa,
1981.

О. И. Просянникова
Ленинградский государственный университет им. А. С. Пушкина, Россия
olgapros@mail.ru

СИНКРЕТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ РАЗЛИЧНЫХ ТИПОВ

В АНГЛИЙСКОМ И ЭВЕНКИЙСКОМ ЯЗЫКАХ

В статье описываются синкретические формы, представляющие собой тождественные по форме слова, принадлежащие
разным грамматическим категориям, имеющие внутреннюю семантическую структуру. Современные синкретические
формы типологически и генетически связаны с первичным синкретизмом — с грамматически нерасчлененным словом. В
статье анализируются синкретические формы самых продуктивных типов — существительное/глагол и существитель-
ное/прилагательное, которые представляют собой примеры глагольного и именного синкретизма. Синкретические формы
позволяют проследить процесс дифференциации грамматических классов и установить роль семантической эволюции в
их формировании.
Ключевые слова: синкретизм, синкретические формы, семантическая эволюция, формирование грамматических категорий.

Prosyannikova Olga Igorevna, Pushkin Leningrad State University, Russia

olgapros@mail.ru
Syncretic Forms of Different Types in English and Evenki Languages
The article describes syncretic forms, which are identical in form words belonging to different grammatical categories, having an
internal semantic structure. The study of such forms was conducted in the mainstream of the theory of syncretism as a property of
language and confirmed that modern syncretic forms are typologically and genetically related to primary syncretism — with a
191
grammatically undifferentiated word. The article describes syncretic forms of the most productive types — noun / verb and noun /
adjective, which are examples of verbal and nominal syncretism. Syncretic forms allow us to trace the process of differentiation of
grammatical classes and to establish the role of semantic evolution in their formation.
Keywords: syncretism, syncretic forms, semantic evolution, grammar classes formation.

Настоящая статья представляет собой в кратком виде результаты исследования синкретических форм в
русле теории С. Л. Чарекова, который связывает синкретизм с архаичным явлением языка и считает, что со-
временные синкретические формы повторяют основополагающие черты и свойства исконных синкретиче-
ских слов [7]. Основная особенность таких форм состоит в тождественности формы, которая представляет
собой основу, и принадлежности к разным грамматическим категориям. Связь современных синкретических
форм с первичным синкретичным словом упоминал еще А. А. Потебня, относивший синкретизм к периоду
формирования в языке частей речи [5: 276]. Их появление в языке связывается в первую очередь со свойст-
венной синкретизму недискретностью, которая характеризует человеческое мышление на этапе архаического
развития. Именно в этот период сознанию и мыслительной деятельности первобытных людей было свойст-
венно целостное восприятие мира, которое характеризуется как наглядно-чувственное и не способное вклю-
чать механизмы конкретной категоризации и концептуализации окружающего мира, чтобы структурировать
знания и делать умозаключения, свойственные более поздним эпохам.
Исследования синкретизма в различных языках подтверждают, что формирование грамматических кате-
горий неразрывно связано с познавательной и практической деятельностью человека. Многие ученые говорят
о первоначальном возникновении слова для обозначения предмета и действия, а затем слова, обозначающего
качество предмета. Недифференцированность имени и глагола, а также именных форм в той или иной степе-
ни обнаруживаются во всех языках, и эти вопросы изучались В. А. Аврориным [1], Г. М. Василевич [2],
К. Е. Майтинской [3], В. З. Панфиловым [4], О. И. Просянниковой [5], А. М. Щербаком [9, 10],
С. Л. Чарековым [7, 8] на материале различных языков. Синкретические формы наблюдаются во многих язы-
ках, но в алтайских языках и английском они составляют большой пласт, что позволяет рассматривать их
полноценно и сделать некоторые выводы относительно их происхождения и развития.
В зависимости от категориального значения выделены глагольный синкретизм и именной и соответствен-
но типы синкретических форм: существительное / глагол, прилагательное / глагол, существительное / прила-
гательное. Наиболее многочисленными в исследуемых языках являются типы существительное/ глагол, затем
существительное/ прилагательное, прилагательное /наречие. В нашем исследовании важным и принципиаль-
ным является понимание самого термина «синкретизм» не только в отношении внешнего совпадения обозна-
чающих при различии обозначаемых, но и наличия семантической связи между ними. При переходе слова из
одной части речи в другую семантический компонент остается недискретным, поэтому мы говорим о наличии
в синкретических формах внутренней семантической структуры, скрепляющей эту форму.
Самым продуктивным, а значит, многочисленным по составу является тип существительное/глагол. При
обособлении на уровне грамматики в этой синкретической форме сохраняется семантическая связь, что по-
зволяет установить зависимость развития глагольного значения от характера номинативного значения. Ана-
лиз синкретических форм, таким образом, проводится по двум категориальным значениям одновременно,
причем избранный принцип классификации дает возможность соотнести эти значения между собой. Для это-
го использовались классификации, предложенные С. Л. Чарековым и дающие возможность соотнести значе-
ния двух компонентов формы между собой. Существительные выделены в четыре группы на основе принци-
па конкретности/абстрактности: предметные, предметно-конкретные, непредметно-конкретные и абстракт-
ные. Глагольные значения классифицируются не по семантике глагольных основ, а по типам действий,
которых насчитывается пять: 1) действие при помощи предмета, обозначенного исходной синкретической
основой, 2) действие, направленное на предмет, обозначенный основой, 3) действие самого предмета, обозна-
ченного основой, 4) действие, производящее предмет, обозначенный основой, 5) действие в сфере предмета,
обозначенного основой [8: 5]. Соотношение между типами значений существительных и типами глагольных
значений позволяет сделать вывод о наличии внутренней семантической структуры семантических форм и
развитии глагольных значений во взаимосвязи с семантикой наименований.
В типе синкретических форм существительное / глагол первичным значением чаще является значение су-
ществительного. Такой вывод основывается на том, что категория глагола является более отвлеченной по
сравнению с именем существительным и предполагает более высокий уровень абстрактного мышления. Су-
ществительные предметной группы образуют все пять типов действий:
1) harrow — борона/боронить; кипты — ножницы/резать ножницами;
2) beard — борода/хватать за бороду; хилэ — суп/есть суп;
3) foam — пена — пениться; чоран — колокольчик/звенеть;
4) ash — пепел/превращать в пепел; гагдака — вяленая рыба/вялить рыбу;
5) flask — фляжка/наполнять фляжку; унгкэн — чашка для клея/варить клей.
Объясняется это тем, что все существительные, входящие в эту группу, представляют предметы, которые
можно подвергать различным манипуляциям, чего невозможно проделать с предметами, которые объединены
192
во вторую группу. Они относятся к предметному миру, имеют материальное воплощение, но совершить дей-
ствие с их помощью невозможно:
1) тип действия отсутствует;
2) earth — земля/окучивать землю;
3) tower — башня/возвышаться (как башня); гире — туман/подниматься (о тумане);
4) cave — пещера/выдалбливать пещеру; арба — мель/обмелеть;
5) cage — клетка/сажать в клетку; кута — трясина/завязнуть в трясине.
Но в этой группе наибольшее количество примеров действия в сфере предмета, обозначенного основой,
что обусловлено существительными, обозначающими различные сооружения и природные объекты, в про-
странстве которых совершается действие.
Группа непредметно-конкретных существительных охватывает явления, воспринимаемые слухом и зрени-
ем, а глагольные значения представляют собой самопроизводство или самореализацию явления:
1) отсутствует;
2) отсутствует;
3) thunder — гром/греметь; агды — гром/греметь;
4) snarl — рычание/рычать; хактыра — темнота/ темнеть;
5) shadow — тень/прятаться в тени; ненгне — весна/жить весной.
В группе отвлеченных существительных типы глагольных действий сокращаются до двух. Причем дейст-
вие в сфере предмета подразумевает состояние, и большинство форм связано с реальным состоянием челове-
ка, эмоциональным и субъективным:
1) отсутствует;
2) отсутствует;
3) отсутствует;
4) aid — помощь / помогать; ай — помощь/помогать;
5) envy — зависть / завидовать; буму — болезнь/болеть.
В приведенной ниже таблице наглядно демонстрируется зависимость именного значения и глагольного
(табл. 1). С увеличением степени отвлеченности именного значения типы глагольного значения сокращаются.
Такие результаты позволяют сделать вывод об эволюции глагольных значений, о возможных моделях и реа-
лизуемых в языке. С большой долей вероятности можно сделать вывод об инструментальном характере пер-
вичных глагольных значений и первом этапе выделения глагола в самостоятельную часть речи. На следую-
щем этапе «самоутверждения» глагола как грамматической категории в синкретических формах пред-
мет/производство предмета наблюдается переход, когда сам предмет оказывается результатом действия.
Далее наблюдается высокий уровень развития отвлеченных значений и соответствующих ему опосредован-
ных глагольных значений.

Типы глагольных действий:

Группы Действие
существительных
в) самого г) производство д) в сфере
а) предметом б) на предмет
предмета предмета предмета
1) Предметные + + + + +
2) Предметно-
– + + + +
конкретные
3) Непредметно-
– – + + +
конкретные
4) Отвлеченные – – – + +
Признавая первичность выделения имени предмета и действия с ним, полагаем, что в непосредственной
связи с этими процессами протекал и процесс формирования третьей основополагающей категории — имени
прилагательного. Ее формирование основывалось на необходимости обозначения качества используемого
предмета. Синкретическое слово обозначало и материал и предмет из него: шуппун — камень/каменный.
Совпадение имени предмета и его характерного признака (размер, цвет, форма и т. д.) способствовало воз-
никновению атрибутивного значения, механизм которого заключался в том, что наименование предмета
включало и его характеристику и могло быть применено в отношении других объектов с подобными качест-
вами или признаками. Примером такого развития значения является форма горба — мель/мелкий в эвенкий-
ском языке. Первоначальное значение «мелкое (не глубокое) место в реке» расширилось до атрибутивного
применения этого слова в отношении любых водных образований.
В группе с непредметно-конкретным значением прилагательного аналогичным двойственным характером
предмет/признак обладают такие синкретические формы: кири — грязь/грязный, light — свет/ светлый. По-

193
вышение уровня отвлеченности обозначаемых объектов от предметных к непредметным также способствова-
ло формированию атрибутивных значений, обладающих, в целом, более высокой степенью абстрактности.
Анализ синкретических форм типа существительное/прилагательное проводится также на основе класси-
фикаций, в основе которых лежит принцип конкретности/отвлеченности: разделение прилагательных на
предметно-конкретные и отвлеченные.
К первой группе относятся прилагательные, обозначающие качества, воспринимаемые органами чувств —
зрением, слухом, осязанием, вкусом:
light — свет / светлый, мэри (нэри) — светлый/свет, мигдыгэ — шумный/шум, wet — влажность, сы-
рость / мокрый, влажный, сырой, гиллихин — холодный, студеный (о воде)/холод, гэчи — горький/горечь,
bitter — горечь/горький.
В английском языке группа предметно-конкретных представлена довольно многочисленными примерами,
в которых основой являются существительные, обозначающие растительный мир и передающие в образован-
ных от них прилагательных такие признаки предметов как цвет, запах, форма: hazel — орех / карий, светло-
коричневый, vanilla — ваниль, ванильный (запах), almond — миндаль/ миндалевидный.
Значительное количество прилагательных в синкретических формах образовано от существительного,
обозначающего животное, и передают какой-либо признак, свойственный животному: bull — бык / бычачий,
бычий, сильный, большой, мужской.
Во вторую группу входят прилагательные, которые можно условно разделить на непредметно-конкретные
и отвлеченные. Первые образованы от существительных, которые, с одной стороны, абсолютно конкретны, с
другой, не имеют предметного выражения (кривой, плоский). Вторые представляют собой наименования ка-
честв, которые воспринимаются умозрительно и обозначают субъективную оценку человеком предмета (пе-
чальный, плохой), или социальные и психологические характеристики (деликатный, умный).
Группа непредметно-конкретных включает формы, связанные с пространственными и, реже, временными
характеристиками, не всегда представленными в материальном виде: в эвенкийском языке: дябдап — длин-
ный / длина, нуннэ — прямой / прямизна, нилгэ — пустой / пустота, сунта — глубокий / глубина, тунурин —
круглый / круг; в английском языке: corner — угол / угловой, hollow — низина / пустой.
Одна из таких групп связана по своей семантике с наименованием и характеристикой человека и широко
представлена в эвенкийском языке: ладува — неряшливый/неряха, сокто — пъяный/пъяница. Большая часть
прилагательных обозначает внутренние качества, состояния и свойства человека и наименование его этими
же свойствами и качествами.
К этой группе можно отнести и формы, характеризующие человека по внешним признакам, социальному
(возрастному, имущественному и др.) положению, по профессии, занятию: в эвенкийском языке: абдучи —
богатый/богач, нюкчуки — горбатый/горбун, сагдаву, хагдыгу (шагдыгу) — старший/старейшина, старос-
та, тавитчари, тавичивки, тыптари — кующий/кузнец; в английском языке: cripple — калека / хромой,
покалеченный, orphan — сирота / сиротский.
Интерес представляют формы, в которых существительное является носителем двух значений — наиме-
нования человека и отвлеченного понятия: баян — богатый/ 1. богач, 2. богатство, дёгори — бедный/ 1. бед-
няк, 2. нужда, энэлгэ — ленивый / 1. лентяй, 2. лень. Такие синкретические формы свидетельствуют об их
более позднем происхождении, поскольку одно из значений существительного представляет высокую степень
отвлеченности.
Так же как формирование категории глагола связано с наименованиями предметов, так и имя прилага-
тельное обязано своим формированием наименованию предмета. Дифференциация именных синкретических
форм происходила с первичных предметных имен, и лишь на более продвинутом этапе развития интеллекту-
альной деятельности человека возникают отвлеченные наименования и соответственно прилагательные с от-
носительной семантикой.
Таким образом, изучение современных синкретических форм позволяет сделать выводы об эволюционном
процессе формирования грамматических категорий, о тесной взаимосвязи грамматической эволюции и се-
мантики наименований, а также семантическом развитии первичных имен. Факты показывают, что синкре-
тизм как свойство языка проявился как на первичном этапе развития языка, так и в последующие этапы, став
воспроизводящим явлением.

Список литературы
1. Аврорин, В. А. Грамматика нанайского языка. Т. 1. Морфология именных частей речи / В. А. Аврорин.
— Москва ; Ленинград, 1959.
2. Василевич, Г. М. Очерк грамматики эвенкийского (тунгусского) языка / Г. М. Василевич. — Ленинград,
1940.
3. Майтинская, К. Е. Сравнительная морфология финно-угорских языков / К. Е. Майтинская // Основы
финно-угорского языкознания. — Москва, 1974. — С. 214—381.

194
 4. Панфилов, В. З. Категории мышления и языка. Становление и развитие категории качества /
В. З. Панфилов // Вопросы языкознания. — 1976. — № 6. — С. 3—18.
5. Потебня, А. А. Из записок по русской грамматике / А. А. Потебня. — Москва, 1968.
6. Просянникова, О. И. Эволюция значения синкретических форм типа существительное/глагол в англий-
ском языке : монография / О. И. Просянникова. — Санкт-Петербург, 2011.
7. Чареков, С. Л. К происхождению языка : монография / С. Л. Чареков. — Санкт-Петербург, 1997.
8. Чареков, С. Л. Эволюционная морфология. Часть II. Очерки формирования и эволюции категории гла-
гола в алтайских языках / С. Л. Чареков. — Санкт-Петербург, 2000.
9. Щербак, А. М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков: глагол / А. М. Щербак. — Ле-
нинград, 1981.
10. Щербак, А. М. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков: имя / А. М. Щербак. — Ленин-
град, 1977.

Н. Ю. Хорецкая, И. В. Кокурина
Ивановский государственный университет, Россия
nataliasch@mail.ru, inna-kokurina@mail.ru

ЗНАЧЕНИЕ «ДАЖЕ» В НЕМЕЦКОМ И РУССКОМ ЯЗЫКАХ

КАК ПРИМЕР «ОСОБОГО ЯЗЫКОВОГО МИРОВИДЕНИЯ»

Статья посвящена особенностям отражения окружающей действительности разными языками. Явление «языкового миро-
видения» основывается на разной интерпретации мира представителями неодинаковых культур. Наиболее полно этот
факт проявляет себя на семантическом уровне, когда одно и то же понятие действительности имеет разную полноту пере-
дачи языком. Примером этому может служить значение «даже», которое в немецком языке в отличие от русского фикси-
руется несколькими словами. Каждая немецкая лексема «даже» при этом эксплицирует только одну семантическую сто-
рону понятия «даже». Исследование и сравнение подобных языковых явлений позволяет понять природу и связь языка и
мышления.
Ключевые слова: языковое мировидение, семантические компоненты, язык и мышление.

Khoretskaya Natalia Yurewna, Kokurina Inna Vladimirovna, Ivanovo State University, Russia
nataliasch@mail.ru, inna-kokurina@mail.ru
Significance «even» in German and Russian languages as an example of «special language worldview»
The article is devoted to the peculiarities of the reflection of the surrounding reality by different languages. The phenomenon of
«linguistic worldview» is based on different interpretations of the world by representatives of different cultures. This fact manifests
itself most fully at the semantic level, when the same concept of reality has a different completeness of transmission by language.
This can be illustrated by the significance of «even», which in German, in contrast to Russian, is fixed in few words. Each German
lexeme «even» thus explicates only one semantic side of the concept «even». The study and comparison of similar linguistic phe-
nomena allows us to understand the nature and relationship of language and thinking.
Keywords: linguistic worldview, semantic components, language and thinking.

Сегодня уже общепризнано, что изучение языков должно выявлять не только лингвистические особенно-
сти национального языка, но и специфическое для того или иного народа мировосприятие, его воззрения и
представления. Каждый язык содержит свою особую, отличную от других систему составляющих его единиц,
формируемую за счет полноты представлений в сознании носителей языка об окружающем мире. Этот факт
способен ввести в немалое замешательство представителей иноязычных культур, вступивших на путь изуче-
ния нового для них языка. На причину возникновения такой трудности указывал еще Вильгельм фон Гум-
больдт, назвав ее особенностями языкового мировидения. «Разные языки — это не различные обозначения
одного и того же предмета, а разные видения (Ansichten) его» [1; 102]. Неодинаковость в «языкотворчестве»
обусловлена разной глубиной проникновения в суть понятия, особенностью сразу схватить в нем самый ха-
рактерный признак, живостью и творческой силой воображения, влечением к правильно понятой гармонии и
ритму в звуках [1; 47].
Таким образом, слово отражает не сам предмет реальности, а то его видение, которое навязано носителю
языка, имеющимся в его сознании представлением об этом предмете. Поэтому тот слой лексики иностранно-
го языка, который объединяет, казалось бы, эквивалентные слова, может представлять большие трудности
при изучении этого языка. Часто одно и то же понятие имеет разные формы языкового выражения в разных
языках — более полные или менее полные. Слова разных языков, обозначающие одно и то же понятие, могут
различаться семантической емкостью. Так, если носитель русскоязычной культуры видит только один пред-

195
мет — руку, то немец различает Arm и Hand. Но при этом носитель немецкого языка не различает цветов го-
лубой и синий, в отличие от говорящего по-русски, и видит только blau. То есть слово подобно кусочкам мо-
заики. У разных языков эти кусочки складываются в разные картины [2; 48].
Своеобразие языкового мировидения можно наблюдать на разных компонентах языка, в том числе и на
такой категории слов, как частицы. Примером структурных своеобразий семантики немецкого и русского
языков могут служить случаи несовпадения объема значений немецких и русских частиц. Так русской логи-
ческой частице «даже» в немецком языке соответствует ряд синонимичных слов — sogar, selbst, auch, nicht
einmal, ja, gar. Как известно, синонимы кроме инвариантной семы имеют также и семы, служащие основой их
разграничения.
Немецкие слова с обозначенным значением условно можно разделить на основании сходных семантиче-
ских характеристик на две группы — присоединительно-противопоставительную и усилительную.
Присоединительно-противопоставительная группа частиц объединяет в себе слова selbst, auch, nicht einmal
и sogar со значением «присоединение /противопоставление».
Термин «присоединительно-противопоставительный» выбран не случайно. Одной из функций логических
частиц является соотнесение слов (а через них понятий), называемых ядерным элементом (слово, которое
сопровождает частица) и коррелятом (слово, соотносимое с помощью частицы с ядерным элементом). Осно-
вой выделения этой группы частиц служат особенности соотнесения частицей ядра и коррелята.
Термин «присоединительные» указывает на то, что частица со значением «даже» объединяет соотносимые
ею понятия (ядро и коррелят) в одну общую группу.
Обозначение «противопоставительные» подчеркивает то, что частица противопоставляет свой ядерный
элемент как особое лицо, предмет или признак другим лицам, предметам или признакам, причём безотноси-
тельно к сходству или различию с ними, но в противоречии с ожидаемым. Например:
(1) Und selbst die toten Dinge sprachen böse und anklägerisch [4; 152]. «И даже мертвые вещи говорили
злобно и с упрёками».
Частица selbst присоединяет ядерный элемент die toten Dinge неким другим лицам и при этом указывает на
то, что присоединения этого элемента является необычным для данных условий.
Несколько иные оттенки значений передает вторая группа немецких частиц со значением «даже», условно
называемая «усилительная группа». Особенностью функционирования этого разряда частиц является способ-
ность подчеркивать более высокую ступень, бóльшую степень проявления признака. Например:
(2) Doch die können die Kinder nicht mehr hören, zumal jenes, das der Onkel besonders liebt und das er stets mit
Begeisterung, ja mit wilder Kraft singt [3; 79]. «Но именно их (песни) дети не могут больше слушать, главным
образом ту, которую дядя особенно любит и которую он всегда поет с вдохновением, даже с неистовой си-
лой».
Ядерный элемент частицы ja — mit wilder Kraft — подчеркивает более сильное проявление качества дей-
ствия и стоит на более высокой ступени, чем mit Begeisterung.
Как видно из перевода приведенных примеров, немецкие частицы передаются на русский язык одним сло-
вом — «даже». Это объясняется тем, что в русском языке семантика лексемы «даже» объединяет в себе обе
семы — «присоединение-противопоставление» и «усиление». Именно этот факт и является сложностью для
представителей русскоязычной культуры, вставших на путь изучения нового для них языка и стоящих перед
выбором одного из немецких слов «даже».
Каждая немецкая частица со значением «даже» имеет и другие дифференциальные признаки, позволяю-
щие употребить ее в том или ином случае. Эти признаки эксплицируются на логико-прагматическом уровне
как между двумя выделяемыми группами, так и внутри каждой группы.
Логическая основа разграничения присоединительно-противопоставительной и усилительной групп не-
мецких частиц со значением «даже» сводится к различной форме выраженности коррелятов, к неодинаковому
количественному составу соотносимых понятий и к способности маркировать антилогичные суждения.
Прагматический же уровень позволяет выявить различительные характеристики двух групп частиц с по-
зиции теории пресуппозиций и теории аксиологии.
Семантическое деление в немецком языке значения «даже», что передается несколькими словами, и пере-
дача этого значения в русском языке с помощью одного слова является примером разного языкового миро-
восприятия двух культур.
В заключении хотелось бы снова обратиться к выдающемуся немецкому мыслителю-гуманисту Виль-
гельму фон Гумбольдту, утверждавшему, что «через многообразие языков для нас открывается богатство ми-
ра и многообразие того, что мы познаем в нем; и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку
языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия» [1; 45].

Список литературы
1. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / фон В. Гумбольдт. — Москва, 1984.
2. Тер-Минасова, С. Г. Язык и межкультурная коммуникация / С. Г. Тер-Минасова. — Москва, 2000.
196
 3. Said, K. Ali und Nino / К. Said. — Bern und München, 1995.
4. Zweig, St. Novellen / St. Zweig. — Moskau, 1959.

Е. В. Боднарук
Северный (Арктический) федеральный университет, Архангельск, Россия

ФУТУР I И ФУТУР II: НУЖНЫ ЛИ НЕМЕЦКОМУ ЯЗЫКУ

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ БУДУЩЕГО ВРЕМЕНИ?

В статье дается характеристика грамматических форм немецкого языка — футура I и футура II, анализируется их семан-
тика и количественные данные использования в прямой речи. Выявляется основной состав языковых средств, способных
актуализировать семантику будущего, определяется место в нем форм футура. Перечисляются особенности семантики и
использования футуральных грамматических форм, указывающие на их значимость для носителя современного немецко-
го языка.
Ключевые слова: будущее время, футур I и футур II, конкуренция языковых средств с футуральной семантикой.

Bodnaruk Elena Vladimirovna, Northern (Arctic) Federal University, Arkhangelsk, Russia

Futur i and futur ii: does the german language need grammatical forms with future meaning?
In the article the characteristic of the German grammatical forms Futur I and Futur II is given, their semantics and the quantitative
data of their usage in the direct speech is analyzed. The basic composition of linguistic means is revealed, which can actualize the
future time semantics, and the place of Futur forms in it is determined. The peculiarities of semantics and usage of grammatical
future forms are enumerated, which point to their significance for the native speaker of the German language.
Keywords: future time, Futur I and Futur II, the competition of future time means.

В немецком языке имеются два грамматических образования, внутренняя форма которых отсылает к се-
мантике будущего времени — футур I и футур II. Футур I как особая форма будущего времени появляется в
XIII в., а футур II — в XVI в. [3]. Обе формы являются самыми молодыми в темпоральной системе немецкого
языка. Появление данных структур и их название во многом обусловлено влиянием латинской грамматики.
Аналогия с латинским языком проявляется прежде всего в противопоставлении форм футура I и футура II в
семантическом плане по признаку «действие в будущем» и «действие в будущем, предшествующее другому
действию, завершенное»:
Ich werde zu dir morgen kommen. — «Я приду к тебе завтра».
Nachdem ich gekommen sein werde, werden wir Tee trinken. — «Когда я приду, мы будем пить чай».
Будучи весьма распространенными средствами выражения будущего времени с XVII по XIX в. [2; 17], се-
годня формы футура I и футура II уже не так частотны. Этот факт становится особенно заметным на фоне
конкуренции среди языковых средств, способных к реализации футуральной семантики. Так, основными кон-
курентами футура I и футура II при выражении будущего являются презенс и перфект:
Ich komme zu dir morgen.
Nachdem ich gekommen bin, werden wir Tee trunken.
У презенса и перфекта значение будущего времени не является основным. Тем не менее, обе формы пре-
восходят по частотности футур I и футур II.
В особых случаях семантику будущего может эксплицировать и претерит. Будущее проявляется у него че-
рез отсылку к некоторой ситуации или сообщению в прошлом:
Wann begann doch morgen die Vorstellung?
Футуральность выражается и формами конъюнктива. В первую очередь следует упомянуть в этой связи
кондиционалис I, конкурирующий с претеритом конъюнктива:
Ich würde zu dir morgen kommen. — Ich käme zu dir morgen. — «Я пришел бы к тебе завтра».
Несмотря на то, что будущее представляется в этих случаях более проблематичным, чем при использова-
нии форм индикатива, близким к сфере ирреальности, выполнение действия не исключается. Для выражения
завершенного будущего или предшествования к данным формам присоединяются плюсквамперфект и конди-
ционалис II:
In einer Stunde hätte ich die Arbeit erledigt. — In einer Stunde würde ich die Arbeit erledigt haben.
Очевидно, что пары кондиционалис I и претерит конъюнктива, плюсквамперфект конъюнктива — конди-
ционалис II аналогичны индикативным парам футур I — презенс, перфект — футур II. Так проявляется сим-
метрия форм в двух основных наклонениях глагола — индикативе и конъюнктиве.
Императив — третье наклонение — также соотносится с областью будущего, выражая побудительную се-
мантику:
Gib mir das Buch!
197
 Побудительность, коррелирующая с футуральностью, свойственна и формам презенса конъюнктива в
прямой речи:
Es lebe unsere Universität!
За пределами форм наклонения остаются еще несколько структур, способных актуализировать семантику
будущего времени. Это формы инфинитива и причастия II (Einsteigen! Stillgestanden!), синтаксические конст-
рукции с модальными глаголами (Ich will dir helfen.) и глаголами haben / sein (Ich habe die Arbeit zu erledigen.),
а также синонимичная им форма герундива в составе зависимой предикации (Das zu bezahlende Haus ist schon
ziemlich alt.).
Существует зависимость использования языковых средств, способных к реализации семантики будущего,
от дискурса. Согласно нашим эмпирическим данным, полученным методом сплошной выборки из трех про-
изведений художественной литературы (общее кол-во извлеченных примеров — 2317) и трех выпусков пе-
риодических изданий СМИ (2820 примеров), в прямой речи художественных произведений для актуализации
семантики будущего используются: презенс — 35 %, футур I — 9 %, императив — 15,5 %, конструкции с мо-
дальными глаголами — 28,5, кондиционалис I — 2,5 %, претерит конъюнктива — 1,9 %. В публицистическом
дискурсе: презенс — 26,7 %, футур I — 12,7 %, императив — 1,3 %, конструкции с модальными глаголами —
32,2, кондиционалис I — 3,6 %, претерит конъюнктива — 3 %. Доля остальных средств незначительна в обо-
их дискурсах [1].
Количественные данные показывают превосходство презенса над футуром I при выражении будущего в
обоих дискурсах. Доля футура II и перфекта в художественном и публицистическом дискурсе оказалась
очень низкой: футур II в прямой речи художественного дискурса — 0,04 %, в публицистическом дискурсе он
не был зафиксирован; доля перфекта для выражения будущего в художественном дискурсе — 0,5 %, в публи-
цистическом дискурсе — 0,3 % [1].
Статистика свидетельствует о довольно низкой востребованности специализированных средств выраже-
ния будущего — футура I и футура II — в прямой речи исследованных дискурсов. В связи с этим возникает
вопрос о том, нужны ли данные формы современному немецкому языку или без них вполне можно обойтись.
В последние годы появился ряд работ, в которых формы футура исключаются из темпоральной системы
на основании их модальной семантики [напр., 5]. Вместе с тем, модальность является неотъемлемым компо-
нентом будущего времени, онтологически не обладающего характеристикой фактуальности, следовательно,
она не может рассматриваться как аргумент для исключения данных форм из системы времени.
Аргументом для исключения футура II из темпоральной системы для некоторых ученых является также
его низкая частотность и преимущественное употребление в значении предположения о прошлом, а не в зна-
чении завершенного будущего (предбудущего). Чтобы проверить это утверждение, мы обратились к Ман-
геймскому корпусу немецкого языка. Анализ примеров, извлеченных из представленных в нем номеров газе-
ты Süddeutsche Zeitung (выпуски c января 2010 по июль 2014 г. в TAGGED-T2), позволяет заключить, что
значение предположения о прошлом действительно является более репрезентативным (около 60 % примеров
с футуром II использованы в данном значении; в то время как значение завершенного будущего характерно
для 40 % примеров).
Футур I, безусловно, используется значительно чаще футура II. Он, как и футур II, обладает еще одним
значением — предположения о настоящем. Однако значение будущего является основным (более чем в 90 %
случаев употребления футур I имеет футуральную семантику). Думается, что футур I необходим современ-
ному носителю немецкого языка. Только с его помощью можно выразить временное противопоставление на-
стоящее — будущее, прошедшее — будущее. Кроме того, в отличие от презенса, при помощи футура I можно
акцентировать внимание собеседника на предстоящем событии, придать высказыванию особую значимость.
Ту же функциональную нагрузку несет в немецкой речи и футур II, с той лишь разницей, что подчеркивается
значение завершенного будущего (предбудущего). Именно по этим причинам носитель немецкого языка не
готов отказаться от использования форм футура. Ведь будущее представляет собой тот отрезок времени, на
который говорящий еще может оказать влияние, поскольку будущее — в отличие от настоящего и прошед-
шего — «открыто» для воздействия. Видимо, по этой причине во многих языках существует и так много
средств, способных актуализировать футуральную семантику.
Примечательно, что в интернете носителями немецкого языка окказионально используются и так назы-
ваемые формы «двойного футура I» в значении «послебудущего» [4; 217], напр.: Viele Gegner, mit denen Du
spielen werden wirst, werden sich unfair verhalten. Такое сознательное усложнение языковой структуры для вы-
ражения нюансов футуральной семантики свидетельствует о востребованности футура как грамматического
феномена.
Таким образом, отвечая на вопрос о том, нужны ли немецкому языку грамматические формы будущего
времени, мы склонны дать на него утвердительный ответ, исходя при этом не столько из количественных
данных, сколько из той особой роли, которую выполняют формы футура в сравнении с другими средствами
выражения футуральной семантики.

198
 Список литературы
1. Боднарук, Е. В. Категория футуральности в современном немецком языке: семантико-прагматический и
функционально-дискурсивный аспекты исследования : дис. … д-ра филол. наук / Е. В. Боднарук. — Архан-
гельск, 2016.
2. Напетваридзе, Л. Д. Становление норм употребления форм будущего времени в немецком литератур-
ном языке : автореф. дис. … канд. филол. наук / Л. Д. Напетваридзе. — Тбилиси, 1984.
3. Oubouzar, E. Über die Ausbildung der zusammengesetzten Verbformen im deutschen Verbalsystem /
Е. Oubouzar // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. — 1974. — Bd. 95. — S. 5—96.
4. Rothstein, B. Doppeltes Futur im Deutschen? Ergebnisse aus einem Kurzfragebogen / В. Rothstein // Deutsch
als Fremdsprache. Heft 4. — 2013. — S. 215—221.
5. Vater, H. Zum deutschen Tempussystem / Н. Vater // Festschrift für L. Saltveit zum 70. Geburtstag. — Oslo,
1983. — S. 201—214.

Г. А. Гвоздович
Минский государственный лингвистический университет, Беларусь
hvazdovich@mail.ru

К ВОПРОСУ О СТРУКТУРЕ ЭКВИВАЛЕНТНЫХ

ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ТЕРМИНОСОЧЕТАНИЙ РУССКОГО И БЕЛОРУССКОГО ЯЗЫКОВ

Рассматриваются лингвистические терминологические сочетания русского и белорусского языков с целью выявления

общих и специфических черт. Сравнительно-сопоставительное изучение терминологии русского и белорусского языков
имеет важное значение в условиях Беларуси, где оба языка являются государственными. Отмечается, что в структурном
отношении русские и белорусские терминосочетания в основном совпадают. Специфическим является некоторое несов-
падение количественного состава компонентов в номинациях, что основывается, главным образом, на особенностях на-
циональных систем обоих языков.
Ключевые слова: терминологические сочетания, русский язык, белорусский язык.

Gvozdovich GalinaAleksandrovna, Minsk State Linguistic University, Minsk

hvazdovich@mail.ru
To the question of structure of equivalent linguistic term collocations of Russian and Belarusian
Linguistic term collocations of Russian and Belarusian are studied in the article with the aim to reveal their common and specific
characters. Comparative study of the terminology of Russian and Belarusian is of great importance in Belarus where both lan-
guages are the state ones. It is noted that Russian and Belarusian term collocations coincide in their structure. Specific is some
difference in qualitative composition of the components in nominations which is generally based on the specifics of national sys-
tems of both languages.
Keywords: term collocations, Russian language, Belarusian language.

Идея языковых сравнений была свойственна русской науке, начиная от М. В. Ломоносова. Уже создание
кафедры славянских языков в Московском университете в 1804 г. предполагало сравнительное изучение сла-
вянских языков и литератур. Такое сравнение, прежде всего, было возможно на основе старославянского язы-
ка. На рубеже XIX—XX вв. самым крупным представителем сравнительно-исторического языкознания в Рос-
сии и за рубежом был Ф. Ф. Фортунатов, памяти которого и посвящена данная конференция. Специально
лингвистической терминологией ученый не занимался, но в его трудах имеется много толкований языковых
процессов и явлений, дающих представление и о соответствующей терминологии.
Ряд своих работ Ф. Ф. Фортунатов посвятил славистическим проблемам, которые он всегда рассматривал
с позиций сравнительно-исторического метода, считая древние славянские языки одним из звеньев дивер-
гентного развития языков. Представляет интерес четкое научное разграничение терминов старославянский
язык и церковнославянский язык. Под первым Ф. Ф. Фортунатов подразумевал древнейший, классический тип
языка. «Старославянский язык по своему строю отличается наибольшей древностью среди известных нам
славянских языков. В этом заключается особенно важное значение старославянского языка при сравнительно-
историческом изучении славянских наречий…» [3; 7]. Под церковнославянским языком Ф. Ф. Фортунатов
понимал «искусственный, искаженный язык», «ломаный язык» сербской, болгарской и русской редакций бо-
лее позднего времени [3; 7].
Ученик Ф. Ф. Фортунатова А. А. Шахматов руководил написанием одной из первых грамматик по бело-
русскому языку «Беларуская граматыка», на что указывает в предисловии ее автор Б. Тарашкевич. Следова-

199
тельно, можно говорить и о влиянии А. А. Шахматова на формирование белорусской лингвистической тер-
минологии.
Изучение процессов, которые происходили и происходят в терминологической системе, является посто-
янно важным и актуальным, поскольку каждый термин, независимо от того, в какой сфере он функционирует,
соотносится с обозначаемым им понятием и является своего рода носителем и хранителем информации о ци-
вилизационной деятельности человека. В лингвистическом термине как языковом знаке находит отражение
лингвистическое знание. В связи с этим неизменно растет интерес к терминологии при освещении теоретиче-
ских проблем специалистами-филологами, а также при решении практических задач, связанных, в частности,
с необходимостью в формализации смысловой обработки текста и в разработке компьютерных диалоговых
систем, с непосредственным изучением языков как средства коммуникации. «Лингвистическая терминология
является одной из самых социально и научно значимых подсистем словарного состава, поскольку в ней отра-
жен исторический путь познания человеком главного средства общения — языка» [1; 3].
Основное средство получения знания — язык. Роль языка в истории человеческого общества всегда вели-
ка и значительна, но особенно возросла она в наше время. Владение двумя, а то и несколькими языками для
образованного молодого человека становится нормой. В условиях Беларуси, где белорусский и русский языки
являются государственными, их изучение обязательно для всех школьников. Наука о языке, как и любая дру-
гая, постоянно развивается, совершенствуются методы исследования, создаются новые технологии обучения.
Все это находит отражение в терминологии и требует творческого подхода к изучению языковых явлений, а в
условиях Беларуси — и координации в системе научных лингвистических номинаций. Данные обстоятельст-
ва наводят на мысль о необходимости сравнительно-сопоставительного изучения русской и белорусской лин-
гвистической терминологии.
В системе научной терминологии действуют две противоположные тенденции: с одной стороны, отмеча-
ется ярко выраженное стремление к максимальной краткости термина (что соответствует требованиям,
предъявляемым к терминам в работах А. А. Реформатского, Д. С. Лотте, О. С. Ахмановой и др.), а с другой —
внешне противоречащее этому принципу образование многокомпонентных терминологических словосочета-
ний, представляющих собой многословные наименования научных понятий, для номинации которых иссле-
дователи употребляют различные термины: терминологические сочетания (терминосочетания), составные
термины, сложные термины, терминологические обороты, назывные единства, устойчивые словосочета-
ния терминологического характера и др. В данной работе мы используем наименование терминологическое
сочетание (ТС) или вынесенную в заглавие статьи номинацию терминосочетание. В обеих сопоставляемых
грамматических системах ТС составляют более половины всех учтенных нами терминов: 56,3 % в русском
языке и 55,6 % — в белорусском. Их возникновение вызвано необходимостью обозначать новые понятия,
логически опирающиеся на понятия, уже принятые, «работающие» в данной области [2; 267—268]. Функцио-
нирование в грамматических системах русского и белорусского языков многокомпонетных терминов создает
большие возможности для передачи с помощью ТС разнообразных оттенков научных понятий. ТС обладают
бОльшим семантическим потенциалом, чем однословные термины, и служат более полным и точным средст-
вом научной номинации.
По своему характеру составные терминологические образования можно отнести к формально разложи-
мым: их значение выводится из значения составляющих их компонентов (элементов). Часть многокомпо-
нентных терминов представляет собой свободные словосочетания, элементы которых имеют своеобразную
самостоятельную значимость в грамматике, порядок их сочетания в определенной мере свободный: возврат-
ная форма глагола = зваротная форма дзеяслова, сложные бессоюзные предложения = складаныя
бяззлучнікавыя сказы, ступенчатое образование глагольных видов = ступеньчатае ўтварэнне трыванняў
дзеяслова и т. п. Другая часть отличается несвободным сочетанием компонентов, среди которых могут быть
слова, не имеющие самостоятельного терминологического значения: чистая основа = чыстая аснова, мерт-
вые языки = мёртвыя мовы и т. п. Они очень близки по своему строению фразеологизмам, от которых отли-
чаются сферой функционирования.
Структура составных лингвистических терминов русского и белорусского языков неоднородна и включает
значительное число различных моделей, что позволяет построить типологию структурных единиц — моделей
составных терминов. Для их описания и анализа используем символику. Поскольку проводится сопоставле-
ние терминологических систем двух языков, названия частей речи в которых не совпадают, представляется
целесообразным применить в виде символов буквы латинского алфавита, которые будут обозначать: S — имя
существительное (назоўнік); Р — имя прилагательное и адъектированные части речи (прыметнік і
ад’ектыўныя часціны мовы), N — наречие (прыслоўе). Предлоги, входящие в состав ТС, запишем в том виде
и в том месте, как они стоят в термине. Например, термин сложноподчиненное предложение с соединитель-
ными отношениями (складаназалежны сказ са спалучальнымі адносінамі) будет представлен моделью (Р —
S) — с (Р — S); белорусский термин, соответственно, моделью (Р — S) — са (Р — S).
Структура двухкомпонентных лингвистических терминов русского и белорусского языков может быть
представлена двумя моделями: Р — S и S — S, продуктивность которых в обеих системах совпадает: безлич-

200
ное предложение = безасабовы сказ, действительный залог = незалежны стан, именительный падеж =
назоўны склон. В русской и в белорусской грамматических системах модели атрибутивных терминосочетаний
гораздо продуктивнее субстантивных. Специфическим для русских и белорусских бинарных терминологиче-
ских сочетаний является несовпадение количественного состава компонентов в номинациях, обозначающих
одно и то же грамматическое понятие, когда русскому бинарному грамматическому термину соответствует
простой белорусский: вопросительный знак = пытальнік, восклицательный знак = клічнік, имя прилагатель-
ное = прыметнік, имя существительное = назоўнік, имя числительное = лічэбнік. Случаев обратного поряд-
ка, т .е. когда бы русскому простому грамматическому термину соответствовал двухкомпонентный в бело-
русском языке, не обнаружено.
В трехкомпонентных терминологических сочетаниях выделяется шесть структурно-грамматических ти-
пов, которые представлены следующими моделями, характерными для обоих языков: Р — (Р — S) бессоюз-
ное сложное предложение = бяззлучнікавы складаны сказ; Р — S — Р придаточное предложение определи-
тельное = даданы сказ азначальны; S — (P — S) способ глагольного действия = спосаб дзеяслоўнага дзеяння;
S — S — S категории частей речи = катэгорыі часцін мовы; N — P — S обстоятельственно детермини-
рующее деепричастие = акалічнасна дэтэрмініруючы дзеепрыметнік; Р — S — S безличная форма глагола =
безасабовая форма дзеяслова. Особенностью для данного типа ТС русского и белорусского языков являются
единичные случаи количественного несовпадения компонентов: белорусское трехкомпонентное ТС соответ-
ствует русскому бинарному грамматическому термину, например, дзеепрыметнік незалежнага стану = дей-
ствительное причастие, дзеепрыметнік залежнага стану = страдательное причастие.
Четырехкомпонентные терминологические образования русского и белорусского языков нами выявлено
восемь основных типов (Р — S) — (Р — S) актуальное членение простого предложения = актуальнае чля-
ненне простага сказа; Р — [Р — (S — S)] отрицательные синтаксические конструкции словосочетаний —
адмоўныя сінтаксічныя канструкцыі словазлучэнняў; S — [Р — (Р — S)] состав обособленного деепричаст-
ного оборота = састаў дзеепрыметнага адасобленага звароту; N — Р — S — S фразеологически связанное
значение слова = фразеалагічна звязанае значэнне слова; P — [S — (S — S)] придаточное предложение об-
раза действия = даданы сказ спосабу дзеяння; (S — S) — (P — S) обратимость частей сложного предложе-
ния = зваротнасць частак складаных сказаў; S — [P — (S — S)] ряды взаимозамещающихся форм детерми-
нантов = рады ўзаемазамяняльных форм дэтэрмінантаў; (S — S) к — (S — S) мена финалей основы слова =
мена фіналей асновы слова.
Пяти- и более компонентные образования терминов не являются продуктивными в обеих сопоставляемых
терминологических системах, поэтому мы не строим типологию их моделей в настоящей работе. К тому же,
как показывают наблюдения, их грамматическая структура чаще всего представлена составными терминами
бинарных и трехкомпонентных моделей. Например, термин порядок расположения частей сложноподчинен-
ного предложения (парадак размяшчэння частак складаназалежнага сказа) может быть представлен моде-
лью (S — S — S) — (Р — S).
Таким образом, в структурном отношении русские и белорусские составные лингвистические термины в
основном совпадают. Специфическим для русских и белорусских ТС является некоторое несовпадение коли-
чественного состава компонентов в номинациях, обозначающих одно и то же грамматическое понятие, что
основывается, главным образом, на особенностях национальных — лексической и грамматической — систем
обоих языков.

Список литературы
1. Березин, Ф. М. Общее языкознание / Ф. М. Березин, Б. Н. Головин. — Москва, 1979.
2. Булахов, М. Г. Опыт исторического словаря русской лингвистической терминологии : в 5 т. Т. 1 /
М. Г. Булахов. — Минск, 2002.
3. Фортунатов, Ф. Ф. Избранные труды : в 2 т. Т. 1 / Ф. Ф. Фортунатов. — Москва, 1956,

А. С. Смирнова
Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург, Россия
batrachos@yandex.ru

СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ДВУЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ М. В. ЛОМОНОСОВА:

ЛЕКСИЧЕСКИЙ КОМПОНЕНТ

В двуязычных русско-латинских текстах М. В. Ломоносова ярко проявляются особенности авторского употребления лек-
сики, выбора эквивалентов при переводе. В данной статье представлен сопоставительный анализ латинских слов sidus,
stella, astrum, luminare и их русских эквивалентов звезда и светило.

201
Ключевые слова: лексика XVIII в., русский, латинский, автоперевод.

Smirnova Anna Sergeevna, Institute for linguistic studies, Saint-Petersburg, Russia

batrachos@yandex.ru
A comparative analysis of М. V. Lomonosov’s bilingual texts: a lexical component
In the bilingual texts of M. V. Lomonosov the peculiarities of the author's use of the vocabulary and of the choice of equivalents
are clearly revealed. This article represents a comparative analysis of the words sidus, stella, astrum, luminare and their Russian
equivalents.
Keywords: vocabulary of XVIII c., Russian, Latin, self-translation.

Сочинения М. В. Ломоносова написаны на русском, латинском и немецком языках, также насчитывается

12 сочинений, создававшихся параллельно на русском и латыни: работа в Академии наук в середине XVIII в.
предполагала активное использование языков европейской науки, в то же время идея развития национального
языка, характерная для российской политики XVIII в., способствовала появлению оригинальных и перевод-
ных текстов на русском.
Двуязычные тексты Ломоносова, среди которых только одно сочинение («Слово похвальное Елисаве-
те…», «Panegyricus Elisavetae») не является естественнонаучным, адресованы одновременно зарубежной и
отечественной аудитории, следовательно, их содержание (и форма) имели особенное значение для Ломоносо-
ва и, соответственно, представляют большой интерес для историков науки и лингвистов.
Двуязычный текст представляется нам двусторонним языковым полотном, параллельные эквиваленты ко-
торого связаны общим значением. Разбирая один пассаж из «Слова похвального Елисавете», Я. М. Боровский
отметил, что «и точный смысл, и грамматическая форма слов … уясняется лишь при обращении к их латин-
скому переводу» [1; 321—322], к этому можно добавить, что благодаря двуязычным текстам обнаруживаются
также особенные значения и оттенки эквивалентов. Двуязычный текст позволяет уточнить значение отдель-
ных слов.
Слова с конкретным значением иногда имеют в различных местах параллельных текстов одни и те же эк-
виваленты (рудник — fodina, теплый — calidus, погашать — extinguo). Однако такая «однозначность» встре-
чается весьма редко: в особенности разнообразен синонимами в билингвах Ломоносова латинский текст, так
русскому часто соответствуют латинские saepe (saepius, saepissime), frequentissime, plerumque, facile, non raro
(толь часто-коль часто — toties-quoties). Русскому погасать — латинские ex(s)tinguo, dispareo; украшать —
(ex)orno, reddo, superbio; ожидать — expecto(r), praestolor, opperior.
Анализируя синтаксис и лексику переводов Ломоносова с латинского языка, можно отметить, что они
часто представляют собой идеальный подстрочник, в котором на русский язык перенесено каждое слово, на-
пример:
Quod enim praestabilius est, aut pulchrius munus deorum, quam castus, et sanctus, et diis simillimus, Princeps?
[5; 2].
Кое божие дарование краснейшее и превосходнейшее быть может, как непорочный и святый и богам по-
добный государь? [3; Т. 7, 133].
В переводах в обратном направлении — с русского на латынь — примечательна передача слов, обозна-
чающих современные реалии: например, тюркское по происхождению слово кафтан переведено superior
vestis (букв. верхняя одежда); мастер Соколов — chalcographus Socolow (букв. гравер Соколов). При передаче
слов на латинский язык Ломоносов то обобщает, то конкретизирует значение, так, термину Atmosphaera соот-
ветствует в русском транслитерация атмосфера и перевод — воздух; воздух, в свою очередь, передается на
латынь как aer и Atmosphaera; больше синонимов у понятия Северное сияние — это aurora borealis, lumen
septentrionale, lumen boreale.
Для русских текстов двуязычных сочинений также характерно разнообразие эквивалентов: например, си-
нонимы звезда1 и светило2 передают лат. sidus3 (9 употреблений) и astrum4 (только в работе, переведенной
Г. Козицким, см. ниже). Лат. stella5 (4 употребления) всегда соответствует рус. звезда в научных текстах, а
sidus используется не только для обозначения небесных тел. У слова светило — эквивалент luminare (встре-
чается 3 раза), видимо, новолатинский термин: в классический период слово зафиксировано только у Катона
(Agr. 14. 2) в значении лампа [6; 1050].
Выбор эквивалентов часто контекстуален, в различных тестах в силу многозначности лексики, ее фигура-
тивного или терминологизированного употребления, «перевод» отдельных слов и словосочетаний заметно
варьируется. Особенно хорошо это видно при сопоставлении лексики естественнонаучных текстов с лексикой
образца ораторской прозы «Слова похвального Елисавете». Так, sidus, употребленное единожды в «Слове о
рождении металлов от трясения земли» в значении планета (все сие от силы планет происходит — omnia
haec vi siderum fieri [3; Т. 5, 304—305]) и дважды в «Слове о явлениях воздушных, от электрической силы
происходящих, предложенном от Михаила Ломоносова» (светящие звезды — translucentia sidera [3; Т. 3,
80—81]; звезд блистанием — siderum lumine [3; Т. 3, 96—97]), в «Слове похвальном Елисавете» встречается 6
раз, причем его соответствия в русском тексте весьма разнообразны:
202
 1) вознестись до высоты толикой [3; Т. 8, 236] — ad sidera efferentes [3; Т. 8, 257];
2) до небес возносящаго [3; Т. 8, 240] — ad sidera extolleret [3; Т. 8, 260];
3) звезды небесныя [3; Т. 8, 242] — sidera coeli [3; Т. 8, 261];
4) Дщерь моего Просветителя [3; Т. 8, 245] — Filia mei Sideris [3; Т. 8, 264];
5) наблюдает звезды [3; Т. 8, 247] — observat sidera [3; Т. 8, 265];
6) звездочетная и землемерная наука [3; Т. 8, 253] — siderum et terrarum orbis scientia [3; Т. 8, 270].
В первых двух контекстах латинское sidus переведено с использованием синекдохи (которая обнаружива-
ется только при сопоставлении параллельных текстов): небо и высота. Выбор прилагательного звездочетный
в контексте № 6 понятен лишь в сочетании со словом наука (siderum scientia). Пример 4 — обращение к Ели-
завете Петровне, где Sidus — это Петр Первый, а в русском тексте — Просветитель, возможно, Ломоносов
познакомился с таким употреблением лат. sidus во время учебы в Марбурге, речь идет об авторской метафо-
ре; в других случаях производные слова от глагола просвещать у Ломоносова имеют традиционные латин-
ские эквиваленты, образованные от латинского illustro.
Звезды и светила часто упоминаются в «Рассуждении о большей точности морского пути, читанном в
публичном собрании императорской академии наук майя 8 дня 1759 г. господином коллежским советником и
профессором Михайлом Ломоносовым». В переводе этого сочинения на латынь Григорием Козицким (скорее
всего, не без внимательного прочтения М. В. Ломоносовым) слово sidus встречается 19 раз, в русском тексте
в 4-х случаях им соответствует светило, в остальных — звезды, к которым относятся также Солнце и Луна.
Astrum, термин, встречающийся только в упомянутой выше работе и в «Химических и оптических запис-
ках» (4 употребления), так же, как sidus, выступает эквивалентом рус. звезда и светило (10 употреблений в
переводе Козицкого). Гораздо чаще рус. звезда в переводе Козицкого соответствует лат. stella (49 употребле-
ний). Можно предположить, что непопулярность слова astrum в языке Ломоносова связана с тенденцией к
использованию «природных» (не заимствованных) слов, распространившейся, видимо, и на латинские тексты
автора [3; Т. 7, 622; 768].
Соотношение русских и латинских астрономических терминов в этой статье можно представить следую-
щим образом: звезда — stella, sidus и astrum; светило — luminare, astrum, sidus; stella — звезда; luminare —
светило; astrum — звезда, светило; sidus — звезда, светило, планета, небо, высота, Просветитель. Разнооб-
разие лексики, обусловленное спецификой филологических интересов, подтверждает мысль
В. фон Гумбольдта о том, что «состав языка всегда имеет связь со степенью успехов всех других видов умст-
венной деятельности» [2; 35]: в сочинениях Ломоносова представлены все известные в сер. XVIII в. вариан-
ты наименования небесных тел; среди них следует отметить авторские употребления этих слов в переносном
значении, к сожалению, до сих пор не зафиксированные ни в одном словаре.

Примечания
1
В «Лексиконе треязычном» Ф. Поликарпова sвѣздá имеет 2 греческих эквивалента (ἀστήρ и ἄστρον) и 3
латинских (stella, astrum, sydus), которые представлены в языке Ломоносова [4; 108].
2
Свѣти́ло в «Лексиконе треязычном» соответствует греч. φωστήρ и лат. luminare [4; 302], латинское слово
встречается в текстах Ломоносова только как эквивалент для (небесного) светила [3; Т. 3, 22 и 88; Т. 8; 270].
3
По данным словаря латинского языка классического периода [6; 1757], у слова sidus зафиксировано 8
значений: 1) небесное тело; 2) мн. планеты; 3) созвездие; 4) метеор или комета; 5) созвездие, появляющееся в
определенное время года; 6) созвездие, планета, влияющая на людей; 7) мн. пространство звезд, небо;
8) образ. слава, гордость (о людях).
4
Словарь П. Глэра отмечает для astrum, слова греческого происхождения, 6 значений: 1) небесное свети-
ло, звезда; 2) одно из 7 небесных тел (среди которых также солнце и луна); 3) созвездие (зодиакальное); 4) мн.
небеса; 5) образ. в сочетаниях, о восторженном состоянии (in astra tollere — вознести до звезд);
6) обожествленный человек [6; 193].
5
Для stella в словаре П. Глэра зафиксировано 4 значения: 1) звезда; 2) созвездие; 3) форма звезды,
4) морская звезда [6; 1817].

Список литературы
1. Боровский, Я. М. Латинский язык Ломоносова / Я. М. Боровский // Opera philologica / Изд. подгот.
А. К. Гаврилов, В. В. Зельченко, Т. В. Шабурина. — Санкт-Петербург, 2009. — С. 316—326.
2. Гумбольдт, фон В. О различии организмов человеческаго языка и о влиянии этого различия на умст-
венное развитие человеческаго рода: с нем. Посмертное сочинение В. фон Гумбольдта. Введение во всеобщее
языкознание. Пер. П. Билярского / фон В. Гумбольдт. — Санкт-Петербург, 1859.
3. Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений : в 11 т. / М. В. Ломоносов. — Москва ; Ленинград,
1950—1983.

203
 4. Поликарпов, Ф. П. Лексикон треязычный, сиречь речений славянских, эллино-греческих и латинских
сокровище / Ф. П. Поликарпов. — Москва, 1704.
5. C. Plinii Caecilii Secundi Panegyricus Caesari Imp. Nervae Traiano Avg. dictus / Rec. Ch. Gottlib. Schwarzivs.
— Norimbergae, 1746.
6. Oxford Latin Dictionary / ed. P. G. W. Glare. — Oxford, 1968.

О. И. Просянникова, К. В. Скорик
ГАОУ ВО ЛО Ленинградский государственный университет имени А. С. Пушкина
Санкт-Петербург, Россия

ЧЕРТЫ ЯЗЫЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ

В АНГЛОСАКСОНСКИХ И СТАРОСЛАВЯНСКИХ ЗАГОВОРАХ

Данная статья представляет собой исследование письменно закрепленных признаков язычества в текстах заговоров. Це-
лью статьи является выявление языческих черт, характерных для текстов старославянских и англосаксонских заговоров.
В статье проводится анализ текстов заговоров, который позволяет сделать выводы о схожих чертах язычества в культуре
разных народов — славян и германцев, проследить факторы влияния на развитие данного вида народного творчества.
Изучение заговора как памятника образца и культуры древнего человека в немалой степени способствует пониманию
современным исследователем картины мира древнего человека.
Ключевые слова: заговор, язычество, языческие ритуалы, христианизация, анимизм.

Olga Igorevna Prosyannikova, Ksenia Vladimirovna Skorik, Leningrad State University named after A. S. Pushkin, Saint-
Petersburg, Russia
Features of pagan culture in Anglo-Saxon and Old-Slavic charms
The article represents studying of the traits of pagan culture in Old-Saxon and Old-Slavic charms. The article focuses on the pa-
ganism features that are characteristic of the texts of charms. Analyzing the texts of the charms helps to find out typical features of
paganism in the culture of Old-Saxon and Old-Slavic people. It also contributes to the understanding of a man’s world image in
early times.
Keywords: charm, paganism, pagan ritual, Christianization, animism.

Изучение культуры любого народа непременно связано с языком, поскольку язык — это важнейший, на-
ряду с культурой и психикой, фактор, определяющий этнос. Устное народное творчество несет такую инфор-
мацию, которая доходит до нас и передается и посредством языка, и памятниками материальной культуры.
Тексты заговоров представляют собой как памятники языка, так и памятники материальной культуры, ведь
запечатленные в письменном виде в текстах и в рукописях, составленных летописцами, они являют образцы
такого соединения.
Целью данного исследования является выявить некоторые языческие черты, присущие как старославян-
ским (восточнославянским, в частности), так и англосаксонским заговорам. Поскольку языческие образы,
персонажи и пространственно-временные категории присутствуют в устном народном творчестве многих
народов, то сравнивая их, можно прийти к выводам о схожих чертах и причинах их существования.
Многие народы, в частности славяне и германцы, прошли в своем развитии времена язычества, отстоящие
от нас на многие века. Происхождение заговоров относится к эпохе каменного века, а значит, мы имеем дело
с архаичным жанром, порождением древней ментальности, примером особого мышления древнего человека.
Н. Познанский отмечал, что сходство преданий объясняется родством племен и однообразием для всех зако-
нов мышления [2; 14]. «Славянское язычество», — по мнению Н. И. Толстого, «не было обособлено от веро-
ваний племен и этносов родственных и соседствующих со славянами…» [3; 10]. Язычество англосаксонских
племен имеет свои корни в германских обрядах и ритуалах, которые были описаны Тацитом. Древнеримский
историк подчеркивал близость германцев к природе и поклонению ей, большой роли анимизма в религиоз-
ных культах этих народов.
Тексты магических заговоров этих народов, которые становятся единственными свидетельствами языче-
ских верований наших предков, претерпели огромные изменения, но тем не менее частично сохранили при-
сущие язычеству черты, и представляют собой образцы, дающие нам возможность через язык восстановить в
некоторой степени картину мира древнего человека. Англосаксонские заговоры, имеющиеся в распоряжении
современников, предстают как заклинания или как рецепты избавления от недугов, которые часто сопровож-
даются указаниями, что и как делать. Эти тексты дошли до нас в рукописях магической медицины или в ли-
тургических писаниях, датированных X—XII вв., т. е. записаны они были много позже того времени, когда
были созданы и являлись изначально устным творчеством. Для работы со славянскими заговорами использу-
ется современный материал, восстановленный собирателями в XIX—XX вв.
204
 Древние народы, англосаксонские в частности, полагались на своих менестрелей, которые передавая уст-
ное творчество народа, способствовали сохранению истории и мифов. Записанные позднее песни, мифы,
сказки, заговоры подверглись обработке летописцев. Письменная фиксация образцов устного творчества, в
частности заговоров, происходила в период христианства, что существенно сказалось на их содержании. Та-
кого рода записи делались монахами, единственно грамотными людьми в то время, а значит, языческие заго-
воры подвергались различного рода вымарываниям, записи производились с учетом наступившей новой хри-
стианской традиции. Наличие в заговорах, присущих языческой культуре и религии, единичных вкраплений,
свидетельств той эпохи, говорит о строгом отказе христианских служителей церкви сохранять в текстах пер-
сонажей и каких-либо других свидетельств язычества. Но даже вытравливание из текста языческих персона-
жей не лишает возможности заявлять о заговорах как проявлениях язычества, поскольку сами практики маги-
ческих ритуалов — это и есть язычество. Созданные в эпоху язычества они пережили воздействие христиан-
ства и хранят соединение двух религий и одной истории. В заговорах сложно различить религиозные и
культурные составляющие, поскольку для древнего человека было свойственно синкретичное восприятие
мира. Для нас это тем более интересно, так как коренным образом отличается от нашего сознания и мышле-
ния, характеризующееся дискретностью.
Поскольку мы имеем дело с материалом, собранным исследователями заговоров в XX в., то видим в этих
текстах лишь осколки языческих традиций и немногочисленные упоминания имен языческих богов. Восточ-
нославянские и англосаксонские заговоры одинаково понесли потери в содержательной части. Замена языче-
ского мартиролога на христианский происходила со значительными изменениями. В текстах заговоров упо-
минаются языческие персонажи — звери. Например, в заговоре против чирия Against wens магическая сила,
способная избавить от болезни, приписывается лапе волка, когтю и крылу орла (wolf’s foot, eagle’s wing,
eagle’s claw):
Wen, wen, little wen,
Here you shall not build, nor any dwelling have,
But forth you must, even to the near-by hill,
Where a poor wretch, a brother you have;
He shall lay a leaf at your head.
Under the wolf’s foot, under the eagle’s wing,
Under the eagle’s claw — ever you may wither! [4; 167].
(Чирий, чирий, маленький чирий,
Здесь ты не приживёшься,
Выходи отсюда, и уходи дальше к ближайшему холму,
К бедняге, своему брату,
Он накроет твою голову листом.
Под лапой волка, под крылом орла,
Под когтём орла навсегда ты усохни!)
В славянских заговорах встречается персонаж змея, часто упоминаемая с именами Скоропея, Скарабея и
другими созвучными этому имени названиями. Змее приписывались как возможности наслать болезнь, так и
отвратить ее. Древний человек полагал, что, обратившись к ней за помощью, можно было ожидать излечение:
«Матушка змея шкуропея, вынь свой ярый яд из костей, из мощей; наговариваю, отговариваю раб Божий
(имя рек) из костей, из мощей, из жил, из поджилков…» [1; 71].
Одним из персонажей, наделенных чудодейственной силой, является птица, которая по своим внешним
признакам и приписываемой силе имеет сходство с упоминаемым в англосаксонских текстах орлом: «Ложи-
лася (имя рек) спать, помолясь и благословясь. На Кияне море лежит камень Латырь; возле того камня латыря
стоит престол Пресвятыя Богородицы; возле того престола стоит дерево суховерхо; на этом дереве суховерхе
сидит птица — железны носы, булатны когти, щиплет, теребит жабу сухую и мокрую, присно, во веки ве-
ков» [1; 44]. Таким образом, можно говорить о свойственном заговорам, и язычеству в частности, анимизму,
наделении духом всех окружающих человека объектов.
По мнению исследователя Г. Стормса, языческие мотивы в заговорах обнаруживают себя и в культе солн-
ца и луны. Косвенным свидетельством тому он считает присутствующие в текстах заговоров указания утром
встать лицом на восток, то есть повернуться лицом к восходящему солнцу и двигаться по ходу движения
солнца или против [5]. And then turn to the east and bow humbly nine times, and say then these words: Eastward I
stand, for blessing I pray… (Затем повернись на восток, поклонись смиренно девять раз и скажи следующие
слова: Стою лицом на восток, молюсь за благословение…) [4; 175] В славянских заговорах зачин, как прави-
ло, определяет местоположение для совершения обряда словами «Выйду я в чистое поле, помолюсь и покло-
нюсь на восточную сторону» [1;31].
Одним из значимых персонажей заговоров является солнце, которому приписываются не только естест-
венные силы дарить свет и тепло, но приходить на помощь своей волшебной силой: Встану я, раб Божий (имя
рек) благословясь и пойду перекрестясь в чистое поле под красное солнце, под млад светел месяц, под час-

205
тыя звезды [1; 57]. К помощи солнца прибегают и в заговоре на пропажу скота For Loss of Cattle, для этого
заклинатель должен встать сначала лицом к солнцу, преклониться три раза и произнести три раза молитвен-
ное заклинание: Then pray three times toward the east, and say thrice: «Crux Christi ab oriente reducat» (Помо-
лись три раза на восток и трижды скажи…) [4; 187].
В текстах заговоров даются указания по выполнению ритуала в определенное время дня и года относи-
тельно солнца: If he would pluck it before sunrise let him first say these words…(Если он срывает ее перед рас-
светом, пусть сначала происнесет такие слова…) [4; 191].
On Thursday evening when the sun is set, go where you know that elecampane stands… Go again thither, just as
day and night divide… During this same daybreak go to church and cross yourself. …Let it lie until the sun has
risen (Вечером в четверг, когда солнце сядет, иди туда, где девясил растет… Снова иди туда, как только день
сменит ночь… В тот же день иди в церковь и перекрести себя… Пусть он (девясил) лежит, пока солнце не
взойдет.) [4; 191].
Поклонение луне у древних людей, хоть и было, но в сохранившихся англосаксонских текстах заговоров
упоминания небесного светила встречаются крайне редко в отличии от славянских.
Take five plants, boil them in water while the moon is on the wane, and wash him with it (Возьми пять трав,
свари их в воде, пока луна убывает, и вымой его этой водой) [5; 10].
«Стану я, раб Божий, (имя рек) благословясь, выйду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротми.
Выйду я на широкую улицу, посмотрю и погляжу на млад светел месяц» [1; 38].
Подтверждением языческого происхождения заговоров служат, по мнению некоторых исследователей,
также наименования мест, встречающихся в текстах славянских и древнеанглийских заговоров. В славянских
заговорах мифические локации, в отличии от англосаксонских, имеют имена: море-Окиян, остров Буян, ка-
мень Алатырь. Также встречаются указания на пространственные категории, такие как чисто поле, темный
лес, высокие горы, святая гора: В чистом поле стоит сырой дуб… [1; 53], Хмель и вино, отступись от раба
Божия в темные леса, где люди не ходят… [1; 81] На море Окияне, на поле сеяне, на высоком кургане сто-
ит дом железный… [1; 69]. В англосаксонских заговорах прослеживается иная тенденция описания простран-
ства, в частности, встречаются следующие слова: hearh — сакральный холм, leah — священный лес, weoh —
идол, святыня, храм. Такие локации явно свидетельствуют о релевантности этих слов с языческими обрядами
и ритуалами.
Проведенное исследование текстов славянских и англосаксонских заговоров дает основание сделать вы-
вод о том, что их языческое происхождение можно видеть в немногочисленных присутствующих в текстах
свидетельствах той эпохи. Факторы, повлиявшие на изменения в текстах в первую очередь — христианизация
населения и как следствие запрет на языческие ритуалы, языческие молитвы, пантеон многобожия. До хри-
стианизации заговоры имели исключительно устный характер. Придание им письменного вида — заслуга
христианских монахов, которые, внося существенные изменения в тексты, по существу сохранили их для по-
томков. Анализ текстов заговоров, а также сопоставление с другими источниками позволяют выявить сохра-
нившиеся черты и отголоски языческих верований предков. И в старославянских и в англосаксонских загово-
рах присутствуют черты анимизма в виде персонажей-животных, наделенных чудодейственными силами.
Древние люди независимо от принадлежности какому-либо народу одинаково воспринимали себя частью
природы, а такой синкретизм мышления и целостность восприятия выражались в обращении к небесным све-
тилам, постановке себя в общее вселенское пространство. Сравнение заговоров различных народов позволяет
делать выводы не только об общих традициях в их содержании, а значит и в общих чертах мышления, но и
прослеживать те одинаковые изменения, которые коснулись их с приходом христианства.

Список литературы
1. Майков, Л. Н. Великорусскiя заклинания / Л. Н. Майков. — Санкт-Петербург, 1869.
2. Познанский, Н. Заговоры. Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. Репринт
1917 / Н. Познанский. — Москва, 1995.
3. Толстой, Н. И. Очерки славянского язычества / Н. И. Толстой. — Москва, 2003.
4. Grendon, F. The Anglo-Saxon Charms / F. Grendon. — Columbia University, 1909.
5. Storms, G. Anglo-Saxon Magic / G. Storms. — The Hague, 1948.

206
 С. И. Горбачевская
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Москва, Россия

СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ МОДАЛЬНОСТИ НЕОБХОДИМОСТИ И ВОЗМОЖНОСТИ

В РУССКОМ И НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКАХ (НА МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗОВ А. П. ЧЕХОВА
И ИХ НЕМЕЦКИХ ПЕРЕВОДОВ)

За последние двадцать лет средства выражения субъективной модальности, обусловленные ситуацией высказывания, все
более дифференцируются. При этом изоморфизм, или структурное сходство, однотипность способов выражения разных
оттенков модальности высказывания, становится проблемой при поиске подходящих эквивалентов во время его перевода.
Ключевые слова: Субъективная модальность, необходимость, возможность, высказывание, изоморфизм, перевод, эквива-
лент.

S. Gorbachevskaya, Moscow State Lomonosov University, Moscow, Russia

Means of expression of modality necessity and possibility in russian and german languages (based on the stories by
А. P. Chekhov and their german translations)
Over the past twenty years the means of expression of subjective modality, due to the situation of expression, are increasingly dif-
ferentiated. In this case, isomorphism, or structural similarity, uniformity of ways of expressing different shades of the modality of
the statement becomes a problem when searching for suitable equivalents during its translation.
Keywords: Subjective modality, necessity, possibility, statement, isomorphism, translation, equivalent.

Категория модальности, выражающая разные виды отношения высказывания к действительности, а также

разные виды «субъективной квалификации сообщаемого» [5, 112], тесно связана с человеческим фактором и
«должна быть особенно чувствительна к тем изменениям, которые происходят в человеке, в его исторически
меняющемся сознании» [3, 35]. Наблюдения показывают, что за последние двадцать лет средства выражения
субъективной модальности, обусловленные ситуацией высказывания, все более дифференцируются, что на-
ходит свое подтверждение в современных справочниках и пособиях. При этом изоморфизм, или структурное
сходство, однотипность способов выражения разных оттенков высказывания, становится серьезной пробле-
мой при поиске подходящих эквивалентов для соответствующего данной ситуации перевода.
Найти равноценные средства выражения одного уровня модальности в разных языках, естественно, слож-
но, поскольку она культурно специфична. И даже на одном языке «понимание отдельной фразы или всего
текста зависит от контекста в самом широком смысле слова, т. е. от речевой ситуации, от фонда знаний гово-
рящего и слушающего, от их целей и стратегий поведения в данный момент. Произнося одно и то же, два че-
ловека могут иметь в виду совершенно разное, даже если не подозревать их во лжи, издевательстве или иро-
нии. Это же можно сказать и об одном человеке: говоря одно и то же, но в разное время и разным людям, он
имеет в виду разные вещи» [2, 302].
Целью нашего исследования были ситуативные модели желательности и возможности как инвариантное
выражение отношения говорящего к содержанию высказывания или ситуации с точки зрения желательности
или возможности и степени вероятности реализации для него данного высказывания или данной ситуации в
русском языке и способы их передачи в немецком языке. Каждая их этих моделей и в русском, и в немецком
языке — это иерархия смыслов и оттенков. Лингвистические средства выражения модальности желательно-
сти и возможности можно разделить традиционно на две основные группы: грамматические (наклонения гла-
гола, придаточные предложения, сравнительные и другие синтаксические конструкции) и лексические: мо-
дальные и модифицирующие глаголы, модальные слова, частицы, междометия, устойчивые сочетания.
Материалом исследования послужили параллельные русско-немецкие художественные тексты и их офи-
циально изданные немецкие переводы, поскольку мы считаем, что качественные переводы являются хоро-
шими аргументами при интерпретации языковых явлений. Мы намеренно ограничились только художествен-
ным текстом как своеобразной фиктивной моделью реальной человеческой жизни и исходили из общеприня-
тых представлений о текстуальности, основных принципах построения текста на любом языке.
Текстуальность обеспечивается общим фоном знаний адресанта и адресата, общими правилами языковой
коммуникации, общими пресуппозициями, т. е. дополнительной, фоновой информацией, которую ищет пере-
водчик, так как она необходима для правильного понимания контекста, а прагматический потенциал ориги-
нала определяется коммуникативным намерением его автора.
Одним из методов изучения переводческого процесса является моделирование, или по определению
В. Н. Комиссарова, «условное описание ряда мыслительных операций, выполняя которые, можно осущест-
вить процесс перевода всего оригинала или некоторой его части» [1, 410]. Переводческое моделирование от-
ражает самые разные способы подхода к тексту, а многообразие существующих на сегодняшний день моде-
лей перевода говорит о широком спектре параметров, которые учитывают и от которых отталкиваются пере-
водоведы. Мы взяли за основу метод сравнения оригинала и его перевода, а еще лучше — нескольких
207
переводов, сделанных в разное время разными переводчиками, на основе модели прагматического инвариан-
та, основанной на интерпретации контекста и пресуппозиций [6, 192].
Разнообразные модальные оттенки желательности и возможности содержатся, как правило, в речи персо-
нажей, имитирующей живую разговорную речь. Нас интересовали и общеизвестные маркеры желательности
и возможности, и различные переходные моменты. Приведем несколько примеров.
К общеизвестным грамматическим средствам выражения модальности желательности относятся наклоне-
ния глагола, например, повелительное наклонение в (1) переводится дословно:
(1) «Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отсю-
да» (4, т. 8, 587).
«Komm, lieber Großvater», schrieb Wanka weiter, «ich bitte Dich bei Christus, unserem Heiland, nimm mich von
hier fort» (8, 11—12).
Сюда же можно отнести и различные параллельные синтаксические конструкции, например, риторические
вопросы:
(2) «Вижу, что эти господа платят за устриц десять рублей, отчего бы мне не подойти и не попро-
сить у них несколько…взаймы? Наверное бы дали» (4, т. 2, 236).
«Ich sehe, dass diese Herrschaften für die Austern zehn Rubel bezahlen. Warum kann ich da nicht heingehen
und sie um ein paar bitten? Sicher hätten sie sie mir gegeben» (8, 7).
В чеховском тексте примера (2) после «наверное» нет запятой, т. е., это не модальное слово, выражающее
сомнение, а наречие, синонимичное таким словам, как «конечно», «точно» и т. п. Переводчик это очень хо-
рошо почувствовал и передал, как уверенность говорящего в возможности получить деньги, словом «sicher».
В обоих языках существуют некоторые устойчивые речевые выражения, используя которые, говорящий
передает уверенность в правильности своих желаний и в возможности соответствия высказывания реальной
действительности, например, в (3) это оборот «сами знаете»:
(3) «Здесь в городе вас не понимают, да и некому понимать, так как, сами знаете, здесь, за весьма ма-
лыми исключениями, всё гоголевские свиные рыла» (4, т. 8, 136).
«Hier in der Stadt versteht man Sie nicht, wer sollte sie auch verstehen, wo es doch hier, wie Sie selber wissen,
mit ganz wenigen Ausnahmen nur die Gogolschen Schweinerüssel gibt» (7, 66).
Лексические средства выражения желательности и возможности — это, в первую очередь, модальные и
модифицирующие глаголы, т. е. получающие модальный оттенок в конкретной ситуации речевого использо-
вания, например, русский глагол надеяться и немецкий hoffen в (4) являются полными контекстуальными
эквивалентами:
(4) «Продолжать разговор было бесполезно и неприятно, но я все сидел и слабо возражал, надеясь, что
меня, наконец, поймут» (4, т. 8, 110).
«Es war zwecklos und unangenehm, die Unterhaltung fortzusetzen, und doch blieb ich sitzen und widersprach ihm
zaghaft, weil ich immer noch hoffte, er würde mich endlich verstehen» (8, 32).
Ситуативное моделирование желательности и возможности как некого инварианта создает условия для
однозначной контекстной интерпретации использования «модифицирующих» средств высказывания, у кото-
рых модальная семантика является вторичной, не главной. Например, глагол «стараться» в (5) можно понять
и как пытаться, и как стремиться, что и отразил каждый из авторов двух вариантов перевода. Второй перево-
дчик почувствовал и выразил при этом большую уверенность в констатации данного факта:
(5) «Людей, одиноких по натуре, которые, как рак-отшельник или улитка, стараются уйти в свою скор-
лупу, на этом свете немало» (4, т. 8, 285).
«Es gibt auf dieser Welt nicht wenige Menschen, die von Natur aus einsam sind, die wie ein Einsiedlerkrebs oder
eine Schnecke versuchen, sich in ihr Gehäuse zurückzuziehen» (7, 219).
«Solche Menschen, von Natur aus einsam, die danach streben, sich wier ein Einsiedlerkrebs in sein Gehäuse oder
wie eine Schnecke in ihr Schneckenhaus zurückzuziehen, sind auf dieser Welt gar nicht so selten» (8: 149).
Желательность и возможность маркируют наречия, модальные слова, частицы, например, в (6) русский
вводный модальный оборот передается в немецком языке оттеночной модальной частицей:
(6) — А, должно быть, дождь будет (4, т. 8, 135)
«Ach, da kommt wohl Regen» (7, 64)
Интересно отметить явления изоморфизма немецких модальных глаголов, которые в переводах в зависи-
мости от контекста получают и несвойственные им оттенки и дополнительные значения. Например, глагол
«können» (мочь) ситуативно может выражать и модальность желательности, как видно из примера (7), где он
адекватно заменяет императив оригинала:
(7) «Я буду тебе табак тереть..., богу молиться, а если что, то секи меня как сидорову козу» (4, т. 4,
586).
«Ich werde Tabak für dich zerreiben..., ich werde zu Gott beten, und wenn was ist, kannst du mich windelweich
schlagen» (8, 10).

208
 Анализ русско-немецких параллельных текстов показал, что как в русском, так и в немецком языке име-
ются четкие маркеры модальности желательности и модальности возможности. В немецком языке они пред-
ставлены намного шире, чем в русском, а русский язык, в свою очередь, богаче имплицитными, конкретно не
маркированными модальными оттенками высказывания, которые требуют дополнительной интерпретации.
Кроме того, даже конкретные маркеры, например, модальные глаголы, в зависимости от ситуации могут быть
и средствами выражения желательности, и средствами выражения возможности. Перевод — это интерпрета-
ция контекста в процессе поиска прагматической инвариантности. Семантико-ситуативное моделирование
этой инвариантности высказываний текста оригинала помогает переводчику понять и адекватно смоделиро-
вать их концептуальную структуру и подобрать адекватный вариант перевода.

Список литературы
1. Комиссаров, В. Н. Современное переводоведение / В. Н. Комиссаров. — Москва, 2002.
2. Кронгауз, М. А. Семантика / М. А. Кронгауз. — 2-е изд, испр. и доп. — Москва, 2005.
3. Милосердова, Е. В. Семантика и прагматика модальности (на материале простого предложения совре-
менного немецкого языка) / Е. В. Милосердова. — Воронеж, 1991.
4. Чехов, А. П. Собрание сочинений: в 12 т. / А. П. Чехов. — Москва, 1956.
5. Языкознание: Большой энциклопедический словарь. — Москва, 1998.
6. Albrecht, J. Übersetzung und Linguistik / J. Albrecht. — Tübingen, 2005.
7. Tschechow, A. Die Dame mit dem Hündchen. Erzählungen 1896—903 / А. Tschechow. — 4. Auflage, dtv. —
München, 2016.
8. Tschechow, A. Erzählungen / А. Tschechow. — Stuttart, 2011.

Н. Н. Колпакова
Санкт-Петербургский государственный университет, Россия
Л. Ю. Муковская
Санкт-Петербургский государственный университет, Россия,
Тартуский университет, Эстония

ПРОБЛЕМА ИНТЕРПРЕТАЦИИ НЕКОТОРЫХ ТИПОВ СЛОЖНЫХ СЛОВ

В ВЕНГЕРСКОМ И ЭСТОНСКОМ ЯЗЫКАХ

Сложные слова в финно-угорских языках составляют большой пласт лексики, отражающий многие языковые явления.
Значение некоторых типов композитов формируется в результате соположения слов и не выводится из суммы значений
компонентов. Сложные слова такого типа в венгерском и эстонском языках формируют семантические группы и показы-
вают метафорические процессы языковой номинации.
Ключевые слова: сложные слова, венгерский язык, эстонский язык, метафорическое словообразование, языковая метафора.

Kolpakova Natalia, St Petersburg University, Russia

Mukovskaya Larissa, St Petersburg University, Russia; University of Tartu, Estonia
Interpretation of Composites in Hungarian and Estonian Languages
Composites in Finno-Ugric languages form a vast lexical stratum that reflects many linguistic features. Meaning of some compo-
sites’ types is a result of their component words’ juxtaposition and does not entail from the sum of the components’ meanings. In
Hungarian and Estonian languages, composites of this type form semantic groups and show metaphorization in the process of lan-
guage nomination.
Keywords: composite words, Hungarian, Estonian, metaphoric word formation, linguistic metaphor

1. Введение. Сложные слова в венгерском и эстонском языках

Словосложение — древнейший и самый простой способ образования слов в финно-угорских языках.
Сложные имена в венгерском языке образуются, в основном, простым соположением слов, в эстонском —
соположением основ. Композиты всегда были в поле зрения лингвистов, исследовались различные группы
слов этого типа, классификации сложных слов находят отражение в соответствующих разделах грамматик по
финно-угорским языкам. Материалом нашего исследования послужили сложные имена существительные и
субстантивированные адъективы в венгерском и эстонском языках, значение которых не является суммой
значений компонентов. Семантические особенности и лексикографическое отражение слов этого типа, а так-
же их функционирование позволяют использовать их в качестве материала, релевантного для выделения язы-
ковой метафоры и определения объема этой группы слов. Полностью разделяя точку зрения
Г. Н. Скляревской на языковую метафору как категорию лексикологии и учитывая актуальность отграниче-
209
ния сходных с ней явлений, а также ее лексикографического представления [1: 13—14, 32—47], полагаем, что
определенный вклад в решение этих непростых вопросов может внести исследование соответствующей лек-
сики различных языков. Основными признаками языковой метафоры являются образность, двуплановость,
наличие оценочных и других коннотаций [1: 46].
2. Критерии отбора слов для анализа
Среди тысяч сложных слов в венгерском и эстонском языках особый интерес представляют те, значение
которых не является суммой значений их компонентов, например: венг. rosszcsont (rossz ʻплохойʼ + csont
ʻкостьʼ) ʻшалун, озорникʼ, венг. szekértoló (szekér ʻтелега, повозкаʼ + toló ʻдвигающий, толкающийʼ)
ʻпособникʼ, эст. hädavares (häda ʻбедаʼ + vares ʻворонаʼ) ʻнеудачник, горемыкаʼ, эст. pesamuna (pesa ʻгнездоʼ
+ muna ʻяйцоʼ) ʻмладший в семье, последышʼ. Составить перечень таких слов для их системного анализа не
просто, поскольку многие из них относятся к (сниженно)разговорному стилю или даже к ненормативной лек-
сике, и потому не фиксируются в словарях. За основной критерий отбора таких лексических единиц мы при-
няли общеупотребительность, поэтому базовыми источниками для отбора слов послужили, в основном, дву-
язычные словари большого объема [6] (около 60 тысяч слов) и [8] (около 50 тысяч слов). Существенно, что
словари примерно равны по объему. В перечни нами включались композиты, компоненты которых выступа-
ют в качестве самостоятельных лексических единиц; не включались слова с указанием в словаре специальной
сферы употребления, терминологическая лексика, генетические метафоры (венг. ajtószárny (ajtó ʻдверьʼ +
szárny ʻкрылоʼ) ʻстворка двериʼ, эст. koopasuu (koobas ʻпещераʼ + suu ʻротʼ) ʻвход в пещеруʼ), а также слова,
имеющие прямое и переносное значение (венг. kígyófészek (kígyó ʻзмеяʼ + fészek ʻгнездоʼ) ʻ1. змеиное гнездо; 2
переносн., пейор. гадюшникʼ; эст. ussipesa (uss ʻчервь; змеяʼ + pesa ʻгнездоʼ) ʻ1. змеиное гнездо; сумасшедший
дом, гадюшник; 2. бардакʼ). Списки слов, отвечающих перечисленным выше критериям, составлялись для
каждого языка отдельно и проверялись по толковым словарям, поскольку в двуязычном словаре в ряде случа-
ев слово представлено как имеющее одно образное значение, однако толковый словарь дает и употребление
слова в прямом значении. Например, венгерско-русский словарь для слова венг. húsosfazék (húsos ʻс мясомʼ +
fazék ʻвысокая кастрюля, горшокʼ) дает одно значение ʻтёпленькое местечкоʼ [6], в то время как в толковом
словаре [7] представлено и прямое значение ʻвысокая кастрюля, горшок для приготовления мясаʼ. Заголо-
вочное слово может иметь и несколько различных значений, но не все они являются языковой метафорой:
венг. szarkaláb ʻ1. (раст.) шпорник, 2. каракуля, 3. морщинки у глаз, гусиные лапкиʻ [6]; эст. kanavarvas ʻ1.
Первоцвет, примула, 2. PL гусиные лапкиʼ [4].
Значительные трудности представляет выяснение этимологии рассматриваемых композитов, которые, как
правило, не включают в этимологический словарь, работа с которым играет важную роль в разграничении
генетической и языковой метафоры [2, 5, 3].
3. Краткая характеристика особенностей слов из списка
Список для каждого из языков составил приблизительно 120 единиц. Характеристика этой группы слов
интересна в каждом языке в отдельности и в сопоставительном аспекте. Подчеркнем, что в задачи нашего
исследования на данном этапе не входит анализ иноязычного влияния на формирование композитов рассмат-
риваемого типа в венгерском и эстонском языках, отметим лишь, что в ряде случаев сложные слова формиро-
вались под влиянием латыни и немецкого языка. Здесь мы можем лишь кратко перечислить некоторые осо-
бенности, присущие венгерским и эстонским языковым единицам. Так, в венгерском списке встречаются сло-
ва со специфической семантикой, значение которых в двуязычном словаре передается описательно (венг.
asztalbontás ʻокончание обеда/ужинаʼ, венг. hosszúlépés ʻалкогольный напиток из одной части вина и двух
частей газированной водыʼ); в эстонском списке: эст. suuvooder (suu ʻротʼ + vooder ʻподкладкаʼ)
ʻподголосок, рупор, адвокатʼ, эст. pöidlaküüt (pöial ʻбольшой палец рукиʼ + kütt ʻохотникʼ) ʻголосование на
дороге, езда на попуткахʼ). В словаре композиты этого типа в большинстве случаев снабжены пометами (раз-
говорное, шутливое, ироническое, грубое и т. п.), однако порой пометы отсутствуют или не совпадают с при-
веденными в толковом словаре.
Можно выделить определенные словообразовательные модели (например, в венгерском языке — компо-
зиты со вторым компонентом, обозначающим ʻвместилище, хранилище чего-либоʼ: венг. álomszuszék (álom
ʻсонʼ + szuszék ʻларь, сусекʼ)ʻсоняʼ; венг. méregzsák (méreg ʻяд, отрава; гнев, злобаʼ + zsák ʻмешокʼ)ʻзлюка,
злючкаʼ; венг. porhüvely (por ʻпыль; прахʼ + hüvely ʻножны; гильза; влагалищеʼ)ʻбренные останкиʼ; в эстон-
ском языке — композиты со вторым компонентом, обозначающим предметы одежды: эст. unimüts (uni ʻсонʼ
+ müts ʻшапкаʼ) ʻсоняʼ; эст. jänespüks (jänes ʻзаяцʼ + püksid ʻбрюкʼ) ʻзаячья душа, трусʼ; эст. vesipüks (vesi
ʻводаʼ+ püksid ʻбрюкиʼ) ʻсмерч, водяной столбʼ). Отобранные нами композиты отчетливо формируют само-
стоятельные лексико-тематические группы. Наиболее объемная группа, как и следует ожидать — оценочные
наименования человека (ленивый, глупый, умный, говорливый, велеречивый): венг. kocsmatöltelék (kocsma
’корчма’ + töltelék ’начинка, фарш’) ʻпейор. голь кабацкая, пьяньʼ; эст. lakekauss (lake ʻжижица, похлебкаʼ +
kauss ʻмискаʼ) ʻгорький пьяницаʼ). Также можно выделить группы, включающие наименования объектов и
явлений окружающего мира (венг. macskakaparás (macska ʻкошкаʼ + kaparás ʻцарапаниеʼ) ʻкаракулиʼ; эст.
varesejalad (vares ʻворонаʼ+ jalg ʻногаʼ) ʻкаракулиʼ).

210
 5. Заключение
Образное, метафорическое значение рассматриваемых нами слов возникает на базе объединения двух лек-
сических единиц в одну. Этот процесс отличается от процесса метафоризации, который, как правило, рас-
сматривается исследователями и возникает в результате дальнейшего развития одной лексической единицы.
Большое влияние на людей оказывает урбанизация, современный человек отдаляется от природы. Повсе-
дневная жизнь, откуда черпают наблюдения, быстро меняется, все больше наполняется техникой. Метафоры,
связанные с объектами природы постепенно заменяются другими, «более современными», размывается на-
циональное, свойственное только данному языковому социуму.
Перечни слов для каждого из языков представляют разнообразный, разнородный материал. Применяя дос-
таточно формальные критерии для их отбора, мы получили списки слов, имеющих признаки, свойственные
языковой метафоре.
Как нам кажется, в дальнейших исследованиях целесообразно не ограничиваться двумя языками, а про-
вести подобное исследование с привлечением материала других, прежде всего родственных языков.

Список литературы
1. Скляревская, Г. Н. Метафора в системе языка / Г. Н. Скляревская. — Санкт-Петербург, 2004.
2. A magyar nyev történeti-etimológiai szótára. Főszerk. Benkő Loránd. — Budapest, 1967 — I; 1970 — II; 1976
— III.
3. Eesti etümoloogiasõnaraamat [Электронный ресурс]. — URL: http://www.eki.ee/dict/ety/ (дата обращения
31.08.2018).
4. Eesti-vene sõnaraamat Электронный ресурс]. — URL: http://www.eki.ee/dict/evs/ (дата обращения
31.08.2018).
5. Etimológiai szótár. Magyar szavak és toldalékok eredete. Főszerk. Zaicz Gábor. — Budapest, 2006.
6. Gáldi, L. Magyar-orosz szótár. Венгерско-русский словарь / L. Gáldi, Р. Uzonyi. — Budapest, 2000.
7. Magyar értelmező kéziszótár. Szerk. Pusztai Ferenc. — Budapest, 2003.
8. Tamm, J. Eseti-vene sõnaraamat. 9., parandatud trükk / J. Tamm. — Tallinn, 1999.

Н. А. Пузанова
Государственный университет авиаприборостроения, Санкт-Петербург, Россия
Natali-puzanova@yandex.ru

АНТРОПОЦЕНТРИЧЕСКИЙ ПОДХОД В СЕМАНТИКО-КОГНИТИВНОМ ИССЛЕДОВАНИИ

СИНОНИМИИ (ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)

Cуществование синонимических рядов в естественном языке всегда мотивированно интерпретацией наблюдателя, а од-
ним из когнитивных механизмов, с помощью которого оперирует обыденное сознание, является единая концептуальная
основа В статье показывается, что динамичный характер развития языка во многом обусловлены самой способностью
языковой личности к интерпретации полученных знаний о мире и переосмыслению уже усвоенных. Целью статьи являет-
ся изучение становления синонимического ряда, выражающего положительную оценку с древнеанглийского по совре-
менный период.
Ключевые слова: наблюдатель, когнитивное взаимодействие, концептуальная основа лексемы, языковая личность, комму-
никация.

Puzanova Natalia Alexandrovna, State University of Aerospace Instrumentation, Saint-Petersbrurg, Russia

Antropological method in cognitive research of semantics of synonymy (diachronic aspect)
Synonymic rows in the natural language are always motivated by the interpretation of an observer on the basis of defining a lexical
prototype. The article shows that the dynamic character and the base for the development of the language are specified by the abil-
ity of Language learner to interpret the acquired knowledge and to reconsider the extant one. The goal of the article is to show the
development of a synonymic row with the positive emotional charge from Old English to Modern English.
Keywords: an observer, cognitive interaction, cognitive model, language-learner, communication.

Одной из главных тенденций гуманитарных наук во второй половине ХХ в., сопровождающей процесс их
дифференциации и внутреннего развития, стал поиск точек соприкосновения и междисциплинарный подход
для комплексного решения научных задач. В этой связи исследователи все чаще обращаются к выработке
синтетического метода к использованию данных смежных наук.
В языкознании таким подходом и методом стала когнитивная наука, которая поставила вопрос о связи
языка и познания, включив в свою научно-исследовательскую парадигму данные таких наук как: нейробио-
211
логия, психология, медицина, философия. Именно данный ракурс создает своеобразную «метанауку». В цен-
тре внимания ученых стоит личность, обладающая сложным внутренним миром. Значения языковых форм
фиксируют человеческий опыт.
Формирование представления об антропоцентричности языка как преломлении реального мира в сознании
субъекта заставило пересмотреть соотношение синхронического и диахронического факторов в лингвистике.
Безусловной стала актуальность, прежде всего диахронической семантики. Е. С. Кубрякова среди недостат-
ков раннего этапа лингвокогнитивистики отмечает то, что «существенным ограничением являлось нежелание
когнитологов рассматривать языковые явления в диахроническом аспекте. Между тем последующие исследо-
вания в данной области выявили явные преимущества синхронно-диахронного изучения фактов языка как
позволяющего придать всему анализу очевидный объяснительный характер» [5; 30].
Целью нашей статьи является рассмотрение механизма становления и развития глаголов синонимического
ряда, выражающих положительную эмоциональную оценку в диахронии. Следует отметить важность воздей-
ствия человека на язык, возможность влияния на лингвокреативную деятельность языковой личности. Мате-
риалом для исследования послужили глаголы, выражающие базовую человеческую эмоцию любви: «to love»,
«to cherish», «to treasure», «to value», «to appreciate». Данный аспект исследования, позволит по-новому по-
смотреть на причины становления и изменения семантики лексических единиц с учетом позиции субъекта —
наблюдателя.
Рассмотрение лингвистических изменений с учетом позиции говорящего/слушающего в процессе комму-
никации, позволит создать целостную картину становления словаря английского языка. Слова и их значения
«не возникают и изменяются», но все это делают языковые личности, которые ведут свое общение с миром
так или иначе именно потому, что так воспринимают мир.
Говоря о факторах языковых изменений, Э. Косериу выдвигает тезис о субъективной целенаправленности
языковых изменений. Таким образом, парадокс языка [3; 143] вызван хронологической позицией автора: точ-
ка зрения наблюдателя синхронных во времени языковых событий приводит к убежденности в неподвижном
и устойчивом характере языка.
Р. А. Будагов придерживается такой точки зрения, согласно которой плодотворнее всего исследовать лек-
сику как систему, находящуюся в движении, соответственно чему учитываются факторы развития общества,
представляющего определенную структуру социальных отношений [2; 27—46]. Многие лингвисты сходятся
во мнении, что языковые изменения могут происходить в результате процесса коммуникации; именно «на
перекрестке когниции и коммуникации» происходит адекватное описание языкового явления [5; 30].
В последние годы в рамках когнитивной науки появилось множество исследований, посвященных рас-
смотрению когнитивных и лингвистических аспектов явлений окружающего мира, сущности концептуализа-
ции и категоризации, как основных познавательных процессов. Такой метод исследования появился во вто-
рой половине ХХ в., когда были сформулированы основные принципы и положение биологической теории
познания, представленной чилийскими биологами У. Матураной и Ф. Варелой [6; 105]. Такой подход делает
принципиально невозможным постижения сущности языка в отрыве от творческой интерпретации человеком
окружающего мира. Он позволяет по-новому поставить проблему соотношения языка и мышления и обра-
титься непосредственно к практическому повседневному опыту. Авторы предложили интересную концепцию
живых систем, основной принцип которой — представление живых систем как познающих систем, а жиз-
ни — как процесса познания. «Живые системы — это когнитивные системы, а жизнь как процесс представля-
ет собой процесс познания. Это утверждение действительно для всех организмов, как располагающих нерв-
ной системой, так и не располагающих ею» [6; 103]. Познание рассматривается как эффективное действие,
которое позволяет живому организму продолжать существование в определенной окружающей среде с целью
адаптации. В центре любого познания находится Наблюдатель. Наблюдатель определяется как живая система
с круговой организацией (по терминологии У. Матураны «аутопоэтическая»). Таким образом, жизнь — это
процесс познания, который в свою очередь, — не что иное, как адаптация к условиям окружающей среды,
реализующаяся во множестве взаимодействий, а коммуникация — это не обмен информацией (в общеприня-
том значении этого слова), а «встраивание организма в среду» [6; 193].
Когниция динамична и ситуативна обусловлена. Она сопряжена с коммуникацией и опирается на опытное
знание. По терминологии Хатчинса, мы то перемещаемся в пространство распределенных когнитивных сис-
тем, то выдвигаемся из него. При этом следует помнить, что наши социальные стратегии основываются на
выражениях эмоций и языка [4; 197]. Познавательная деятельность связана с воспринимаемыми аспектами
среды, корреляция с которыми ведет к приобретению опыта. Один организм предопределяет последующее
поведение другого — именно такое поведение лежит в основе дружбы и любви. Подобные отношения часто
имеют положительный эмоциональный фон и выражаются лексикой с позитивной коннотацией.
Выбранные нами глаголы to «to love», «to cherish», «to treasure» , «to value», «to appreciate» выражают по-
ложительную оценку. Оценочная деятельность является неотъемлемой частью человеческого сознания.
Употребляя глаголы с положительной оценкой, наблюдатель выражает отношения любви или дружеского

212
расположения к другому человеку. Эмотивная лексика, объединенная в синонимические ряды, представляет
собой определенную категоризацию окружающего мира.
Синонимические ряды постоянно изменяются, так как один и тот же объект, находящийся в зоне челове-
ческого взаимодействия, может меняться, и соответственно у наблюдателя меняются и реакции на него. Та-
ким образом, дружба — это своего рода симбиоз, взаимодействие, направленное на поддержание друг друга.
Самое часто встречающееся слово со значением друг/friend в древнеанглийском языке это «frеоnd». Данное
существительное образовано с помощью суффикса причастия настоящего времени от глагола «freogan/Freon»
со значением to «honour», «to love». Этот глагол восходит к общеиндоевропейскому корню «prei» («to love»).
Можно сделать вывод, что в основе отношений, которые в человеческом обществе принято называть friend-
ship/дружба лежат такие чувства как любовь, уважение к другому человеку. Концептуальная основа лексемы
отражает универсальные черты положительных эмоций, показывает репрезентативную связь с определенным
концептом любви и дружбы [1; 40].
В среднеанглийский период существовали следующие глаголы омонимы с положительной эмоциональной
оценкой, выражающие чувства любви и дружеского расположения: 1. «loven¹» происходит от да lufian — «To
feel affection or friendship for» — «чувствовать дружеское расположение». 2. «To love (God, Christ), feel the
emotion of love; behave in a loving manner)» — «любить». 3. «to love each other or one another, be or become
friends» — «любить друг друга», «быть друзьями».
«Loven2» происходит от да «lofian».: 1To praise (sb. or sth.) usually for a specific act or favor, — « восхва-
лять», «хвалить» 2 «To approve (sth.), agree to; consent to (an action); recommend» — «одобрять», «согла-
шаться»3 «to appraise» «соглашаться, назначать цену»; «loven3» «To sail close to the wind; fig. take unneces-
sary risks» — «идти под парусом», «рисковать без надобности».
Значения всех трех глаголов близки. У первого глагола присутствует сема любви к людям, к Богу, к миру.
«Loven2» своим значением связан с «loven1» так как обьект любви обычно восхваляется и превозносится.
Глагол «Loven3», вероятно, также опосредованно связан с двумя другими глаголами, так как чувство любви и
привязанности, которую один человек испытывает по отношению к другому, может нести в себе риск быть
отверженным. В СА период существовали французские заимствования: «appreciaten» употребляется с 1650 г.
«to esteem or value highly» — «ценить»; tresuren (XIV в.)« высоко оценивать»; «cherishen» (XIV в.) — «быть
близким», «value» (середина XV в.) — «стоить,оценивать». Таким образом, у наблюдателя был выбор — ис-
пользовать форму «loven» для выражения понятия «любить» или использовать глаголы «to appreciate», «to
treasure», «to cherish», «to value», которые являются уникальным способом передачи эмоций любви и друж-
бы. В формах рассматриваемых глаголов можно увидеть наличие общей концептуальной основы — «выра-
жение привязанности к другому человеку». Глаголы «appreciaten», «treasuren», «cherishen», «valuen» имели
специфичные формы выражения. Эти глаголы существовали на протяжении длительного времени наряду с
формами loven1,2,3, являясь удовлетворительным средством выражения эмоционального состояния друже-
ского расположения.
В результате, наблюдателю приходится делать выбор между несколькими языковыми средствами. Глаголы
loven 2,3 исчезают из языка, а их значения передают французские заимствования. Представляется, что именно
коммуникант или наблюдатель, играет основную роль в выборе того или иного слова. Согласно концепции на-
турализации, слова рассматриваются как сущности. Язык подразумевает инновации и разнообразие.
Таким образом, знания о многозначных словах отливаются в нашем сознании как результат жизненных
наблюдений над ними в ходе коммуникации. По мере своего развития как члена языкового сообщества ком-
муникант постоянно решает, насколько адекватно слово соответствует условиям передачи получаемого и пе-
редаваемого смысла, и в чем при этом заключается специфика его значения на фоне имеющихся в наличии
синонимических средств. Этот анализ выполняется в рамках фундаментального механизма познания — срав-
нения — и, в частности, сопоставления «нового», т. е. постоянно поступающих в данной ситуации сигналов
из внешней среды с тем, что уже известно субъекту из прошлого опыта коммуникации и, прежде всего, в ана-
логичных ситуациях.
Следовательно, языковое значение является для наблюдателя таким же компонентом среды (ниши), как и
любая другая сущность, с которой организм может вступать во взаимодействие с целью адаптации к окру-
жающему миру.

Список литературы
1. Болдырев, Н. Н. Концептуальная основа языка / Н. Н. Болдырев // Когнитивные исследования языка. —
2009. — Вып. IV. — С. 25—77б.
2. Будагов, Р. А. История слов в истории общества / Р. А. Будагов. — Москва, 2004.
3. Косериу, Э. Синхрония, диахрония и история: проблема языкового изменения / Э. Косериу ; пер.c исп.
— 3-е изд. — Издательство Едиториал УРССб, 2010.
4. Коули, Дж. Понятие распределенного языка и его значение для волеизъявления / Дж Коули // Studia
Linguistica cognitiva. Вып. 2. — Иркутск, 2009. — С. 192—228.
213
 5. Кубрякова, Е. С. Размышления о судьбах когнитивной лингвистики на рубеже веков / Е. С. Кубрякова //
Вопросы филологии. — 2001. — № 1. — С. 28—34.
6. Матурана, У. Р. Древо познания / У. Р. Матурана, Ф. Х. Варела ; пер. с англ. Ю. А. Данилова. — Моск-
ва, 2001.
7. Bosworth-Toller An Anglo-Saxon Dictionary http:/www.gutenberg.org/ebooks/
8. Сurath Middle — English Dictionary http:/www.gutenberg.org/ebooks/
9. Merriam-Webster’s Online Dictionary-http: //www m-w.com/dictionary/.-Merriam

Г. Г. Амбардарян
Ширакский государственный университет, Армения
g.g.ambardaryan@mail.ru

О ГОМОГЕННЫХ И ГЕТЕРОГЕННЫХ МОДЕЛЯХ В ОБРАЗОВАНИИ РЕДУПЛИЦИРОВАННЫХ

НАРЕЧИЙ (НА МАТЕРИАЛЕ АРМЯНСКОГО, РУССКОГО И АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКОВ)

В статье исследуется образование редуплицированных наречий на материале армянского, русского и английского языков
по гомогенным и гетерогенным моделям. Согласно результатам исследования образование редуплицированных наречий в
исследуемых языках более развито в английском языке (1 гомогенная модель и 6 гетерогенных моделей), в армянском
языке (1 гомогенная модель и 3 гетерогенных моделя), в русском языке (1 гомогенная модель).
Ключевые слова: гомогенная модель, гетерогенная модель, редуплицированные наречия.

Ambardaryan Gayane Henrik, Shirak Staste Unisersity, Armenia

g.g.ambardaryan@mail.ru

В языках одним из средств грамматического выражения является повторение, которое является также и
словообразовательным средством. Повторение слов как древнейшее средство словообразования действует в
исследуемых языках и выражается различными способами. Редупликация обычно происходит соединением
или слиянием одинаковых корней или слов. Чаще повторяются однослоговые слова, которые пишутся раз-
дельно, с дефисом, соединяются союзами áõ, ¨ в армянском языке. В русском языке используются предлоги в,
на, к, об и союз и. В английском языке служебные части речи — in, an, a, to, and, o, by, on.
Многие редупликационные слова «окостенели» и их невозможно разделить на составные части, так как
части отдельно не употребляются.
Повторением одного и того же корня или слова образуется новое редупликационное слово, с новым се-
мантическим оттенком, который связан с выражаемым значением компонента или сегмента.
Редупликационные слова могут образоваться от всех знаменательных частей речи (существительных, прила-
гательных, числительных, местоимений, глаголов, наречий) и служебных: междометий и звукоподражаний.
Мы исходим из следующих положений:
1. Каждая часть речи имеет свою деривационную модель.
2. Известно, что модели по межмодельным отношениям бывают гомогенными и гетерогенными [1; 119].
а) Если при всей деривации лексема остается в пределах одной и той же части речи, имеется гомогенная
модель.
б) Если происходит транспозиция частей речи посредством соответствующих транспозиторов, имеется ге-
терогенная модель.
S (S) (S1) …
Ad (ad)(ad1) …
Av (av)(av1) …
v (v)(v1) …
N (n)(n1) …
P (p)(p1) …
Модели редупликации (повторов) характеризуются как гетерогенные в том отношении, что совершается
функциональный переход единицы из ядерной функции в приядерную.
Таким образом, в модели однофункциональные единицы оказываются в качестве как ядерного так и при-
ядерного членов [1; 121]2:
Вместо моделей а (а1) А или А (а) (а1) выступает модель (А) (А) А или А (А) (А).
Если при словосложении сохраняется функциональное значение (частеречный характер) ядерного члена,
имеется нетранспозитивное словосложение.
Если сложение приобретает новое функциональное значение (переход в отличную от ядра часть речи), го-
ворится о транспозитивном сложении.
214
 Словосложение на базе единиц одного уровня называется соуровневым (одноуровневым).

Словосложение

нетранспозитивное транспозитивное
• сохраняется функциональное значение • Словосложение приобретает новое
(частеречный характер) ядерного члена функциональное значение
сущ. → сущ. прил. + прил. → наречие
прил. → прил. сущ. + сущ. → прилаг.
Словосложение на базе единиц одного Словосложение на базе единиц верхного
уровня наз. уровня межуровневым
соуровневым (Ñáñ»Õµ³Ûñ)
одноуровневым
(ٻͳٻÍ)

Данная модель характерна для единиц одного и того же уровня и возникновение новых словосложений
(новых реализаций модели) происходит по аналогии с уже имеющимися образцами.
Модель словосложения на базе единиц высшего уровня (синтагмы) обусловлена моделью единицы выс-
шего уровня и называется, по акад. Г. Б. Джаукяну, межуровневым.
Рассмотрим редупликативные образования с точки зрения частеречного анализа, применяя гомогенные и
гетерогенные модели.
Исследование проведем в двух аспектах: I аспект — исследование редупликативных образований по гомо-
генной модели по следующим схемам:
1) сущ. + сущ. → сущ.
S + S1 → S
2) прилаг. + прилаг. → прилаг.
Ad+Ad1 →Ad
3) нареч. + нареч. → нареч.
Av+Av1→Av
4) глагол + глагол → глагол.
V+V1 → V
На данном этапе лексема остается в пределах одной и той же части речи.
Второй аспект – исследование редупликативных образований, образованных по гетерогенной модели.
1. сущ. + сущ. → прилаг.
S + S1 → Ad
2. сущ. + сущ. → нареч.
S + S1 → Av
3. прилаг. + прилаг. → нареч.
Ad + Ad → Av
4. числ. + числ. → наречие.
N + N1→ Av
Для второго аспекта исследования характерен переход одних частей речи в другие, т. е. происходит
транспозиция частей речи посредством соответствующих транспозиторов.
Наречные повторы образуются повторением наречий, которые выражают усиление значения. Наречия с
редуплицированными компонентами образуются от различных знаменательных частей речи: существитель-
ных, прилагательных, числительных, наречий.
Образование редуплицированных наречий происходит по следующим гетерогенным моделям:
1) сущ. + сущ → наречие
ï»Õ + ï»Õ → ï»Õ-ï»Õ
2) прил. + прил. → наречие
áõñ³Ë + áõñ³Ë → áõñ³Ë-áõñ³Ë
3) числ. + числ. → наречие
Ù»Ï + Ù»Ï → Ù»Ï-Ù»Ï
4) нареч. + нареч. → наречие (в значении усиления и многократности)
быстро + быстро → быстро-быстро
Приведем примеры удвоенных наречий в армянском языке, образованных из разных частей речи.
По модели сущ. + сущ: ïáÕ-ïáÕ «по строчке», ï»Õ-ï»Õ «местами» и др.
По модели прил. + прил: ùÇã-ùÇã «мало-помалу», ß³ï-ß³ï «много-много» и др. Надо отметить, что нареч-
ные повторы, образованные по данной модели, образуются в основном от качественных прилагательных.
215
 Рассмотрим удвоения наречий в русском языке. Наречия, образованные от качественных прилагательных,
(в отличие от степеней сравнения) выражают меру признака безотносительно к сравнению (долго-долго, да-
леко-далеко и т. д.).
В русском языке повторение наречий образуется по модели:
Adv + Adv → Adv1
нареч. + нареч. → удвоенное наречие
быстро + быстро → быстро-быстро
Повторением наречий выражается усиление, увеличение признака, выраженного наречием: быст-
ро-быстро, тихо-тихо и др.
При повторении второй сегмент наречия может осложняться приставками пре-, на-, по-, которые еще
больше усиливают признак. Иногда повторяется наречие с разными суффиксами (-ым и о-): давным-давно,
темным-темно и др.
Повторение наречий характерно для разговорного языка, для произведений устного народного творчества.
И заплакал он вдруг горько-прегорько: «Один я теперь … одинешенек» (С. О.).
В русском языке, как отмечает А. Е. Киселев, «… повторение наречий с суффиксом «о» служит для выра-
жения безотносительно высокой степени качества действия в оценке говорящего (субъективная оценка): тон-
ко-тонко, строго-строго, крепко-крепко, быстро-быстро, далеко-далеко, далеко-далече, крепко-накрепко,
строго-настрого, мелко-намелко, строго-престрого, давным-давно, теплым-тепло, белым-бело»[2; 8].
Могут повторяться количественные наречия, обозначающие степень признака. Такими повторениями в
большинстве случаев выражается самая высокая или самая низкая безотносительная степень качества в при-
лагательных и наречиях в субъективной оценке говорящего: очень-очень, очень и очень, весьма и весьма,
совсем-совсем и др.Итак, в русском языке образование удвоенных наречий происходит по гомогенной мо-
дели Adv + Adv → Adv1. В армянском языке образование удвоенных наречий происходит и по гомогенной, и
по гетерогенным моделям:
1) сущ. + сущ → наречие
2) прил. + прил. → наречие
3) числ. + числ. → наречие
4) нареч. + нареч. → наречие
Рассмотрим образование удвоенных наречий в английском языке. Образование наречий в английском
языке, как и в армянском, происходит по гомогенной и по гетерогенным моделям.
Немногочисленны случаи образования удвоенных наречий по модели:
Adv + Adv → Adv1
нареч. + нареч. → удвоенное наречие
Рассмотрим примеры, в которых наречие выступает в грамматическом значении самого наречия. Напри-
мер: arm-in-arm «рука об руку, в тесном содружестве»; slightly-tightly (разг.) «под хмельком», arsy-varsy
(жарг.) «задом наперед, шиворот-навыворот, в полном беспорядке» и др.
Рассмотрим случаи образования наречий по гетерогенным моделям. Удвоенные наречия в английском
языке могут выступать в грамматическом значении прилагательного, существительного, наречия, глагола,
междометия.
Проведем исследование удвоенных наречий, которые выступают в нескольких грамматических значениях.
1. Удвоенное наречие может выступать в грамматическом значении прилагательного и самого наречия по
модели:

1. прил. 1. A
удвоенное наречие Adv1
2. нареч. 2. Adv
Например:

a. полный, совершенный
out-and-out
adv. бесспорно, целиком, полностью

2. Удвоенное наречие может выступать в грамматическом значении междометия и самого наречия по модели:

216
 1. наречие Int.
удвоенное наречие Adv1
2. междометие Adv.

Например:
2. Удвоенное наречие может выступать в грамматическом значении существительного и наречия по модели:
Например:
Удвоенные наречия могут выступать в трех грамматических значениях: существительного, прилагатель-
(амер.) (разг.) быстро-быстро

chop-chop
звукоподр. шевелись! бегом! одна нога здесь, другая
там!

ного и наречия по модели:

сущ. N
удвоенное наречие прил. Adv1 А
нареч. Adv

Например:

a. 1. вынужденный, 2. нерешительный

willy-nilly
adv. волей-неволей, хочешь не хочешь

Удвоенные наречия могут выступать в грамматических значениях: существительного, глагола и наречия

по модели:
Например:

нареч. Adv

удвоенное наречие сущ. Adv1 N

глагол V

4. Удвоенные наречия могут выступать в четырех грамматических значениях: наречия, существительного,

прилагательного, глагола по модели:
Например: n. 1. крест (вместо подписи неграмотного)
2. крестики (детская игра)

a. 1. перекрещивающийся, перекрестный
2. раздражительный, ворчливый

criss-cross
adv. 1. крест-накрест
2. вкось, шиворот-навыворот

v. 1. перекрещивать 2. оплетать (крест-накрест)

3. расчертить крест-накрест

217
 Итак, рассмотрев удвоенные наречия в английском языке, приходим к выводу, что образования удвоенных
наречий в английском языке происходят по гомогенным и гетерогенным моделям и проявляет большую мно-
гозначность, чем в русском и армянском языках.

Образование удвоенных
наречий

гомогенная модель гетерогенные модели

нареч.
нареч. + нареч. → удвоенное
наречие 1) нареч. + нареч.

сущ.

нареч.

2) нареч. + нареч.

межд.

нареч.

3) нареч. + нареч.

прил.

сущ.

4) нареч. + нареч. прил.

нареч.

нареч.

5) нареч. + нареч. сущ.

глагол

нареч.

сущ.
6) нареч. + нареч.

прил.

глагол

218
 Таким образом, в образовании удвоенных наречий английского языка имеем одну гомогенную модель и
шесть гетерогенных моделей. В первом случае, т. е. в гомогенной модели лексема остается в пределах одной
и той же части речи. В гетерогенных моделях происходит транспозиция частей речи посредством соответст-
вующих транспозиторов. В первом случае имеем нетранспозитивное сложение, т. е. сохраняется функцио-
нальное значение (частеречный характер) ядерного члена. Во втором случае имеем транспозитивное сложе-
ние, т. к. сложение приобретает новое функциональное значение (переход в отличную от ядра часть речи).
В русском языке образование удвоенных наречий происходит только по гомогенной модели: нареч. + на-
реч. → удвоенное наречие.
В армянском языке, как и в английском языке, образование удвоенных наречий происходит по гомогенной
модели нареч. + нареч. → удвоенное наречие и по гетерогенным моделям.
1) сущ. + сущ. → наречие
2) прил. + прил. → наречие
3) числ. + числ. → наречие
Известно, что наречия объединяют группы слов с различными семантическими и синтаксическими свой-
ствами. С различием в семантической сочетаемости связано различие в семантических разрядах.
Современный русский язык очень богат наречиями, обозначающими пространственные и временные от-
ношения. Между этими двумя группами наречий существует тесная связь и постоянное семантическое взаи-
модействие.
Итак, мы исследовали три языка индоевропейской семьи (армянский, русский, английский). Данные языки
принадлежат к разным морфологическим типам: армянский язык к агглютинативному типу, русский язык к
флективному типу, а английский язык к изолирующему типу.
Вывод: согласно результатам исследования образование редуплицированных наречий в исследуемых язы-
ках более развито в английском языке (1 гомогенная модель и 6 гетерогенных моделей), в армянском языке (1
гомогенная модель и 3 гетерогенных моделя), в русском языке (1 гомогенная модель). Язык агглютинативно-
го типа (армянский язык) по системе образования редуплицированных наречий более тождественен изоли-
рующему типу (английскому языку).

Список литературы

1. Джаукян, Г. Б. Универсальная теория языка / Г. Б. Джаукян. — Москва, 1999. — С. 119.

2. Киселев, А. Е. Лексическое повторение как грамматическое средство русского языка : автореф. дис. …
канд. фил. наук / А. Е. Киселев. — Москва, 1954. — С. 8.

Х. Томмола
Тамперский университет, Тампере, Финляндия
hannu.tommola@uta.fi

ПЛЮРАТИВЫ В ЯЗЫКАХ АРЕАЛА БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

Предметом статьи являются имена существительные в языках Балтийского ареала, которые употребляются хотя бы в од-
ном из своих значений только в формах множественного числа. В качестве предварительного вывода можно отметить,
что если элиминируется влияние общих корней родственных языков, между грамматической структурой и встречаемо-
стью плюративов нет прямой зависимости. Главным фактором, объясняющим общность распределения плюративов,
предполагается заимствование из одного языка в другой.
Ключевые слова: pluralia tantum, ареальная лингвистика, грамматика, лексическая типология, языки региона Балтийского
моря.

Tommola Hannu, University of Tampere, Finland

hannu.tommola@uta.fi
Pluratives in the Circum-Baltic languages
The article is devoted to words and lexical units marked as plural in the Circum-Baltic languages. The comparison of the distribu-
tion of plurative lexemes in different languages allows a preliminary conclusion: 1) there is no direct correspondence between the
grammatical structure and the frequency or distribution in a particular language; 2) shared distribution of pluratives can mainly be
traced to lexical borrowing or common origin of the languages.
Keywords: pluralia tantum, areal linguistics, Circum-Baltic languages, grammar, lexical typology.

219
 Предметом статьи являются плюративы, т. е. имена существительные в разных языках, у которых отсут-
ствует форма единственного числа во всех (так наз. pluralia tantum) или хотя бы в одном из значений. Целью
исследования является анализ количественного и качественного состава плюративов в языках ареала Балтий-
ского моря.
Методологически я подхожу к вопросу встречаемости плюративов опираясь 1) на статистические дан-
ные: на количества плюративов, общих для каждой пары языков; а затем также 2) на сравнение совпадения
языков в своей грамматической структуре и в распределении плюративов.
В основе корпуса лежит список плюративов, анализируемый в работе Копчевской-Тамм и Велхли [3,
631], в котором сделана попытка проверить предположение о том, что языки ареала Балтийского моря исклю-
чительно богаты «лексическими плюралами» (lexical plurals). Однозначного ответа авторы не смогли дать,
потому что, как часто бывает в ареальных исследованиях, и также в случае остальных особенностей Балтий-
ского ареала, сходства наблюдаются, прежде всего, между либо генетически родственными, либо географи-
чески непосредственно соседними языками, тогда как отличительные особенности, разделяемые всеми язы-
ками ареала, чрезвычайно редки.
1. Наблюдения над денотатами, типично лексикализирующимися как плюратив
Из-за ограниченного объема статьи приведу лишь несколько примеров различных типов плюративов,
представленных в языках ареала.
1) Наиболее последовательно обозначаются плюративами предметы, состоящие из двух одинаковых
частей, ср. русск. брюки, очки, щипцы, ножницы и др.
Из языков Балтийского ареала без плюратива при обозначении ‘брюк’, обходится только немецкий, где
Hose употребляется в ед. ч. Но и по-немецки плюративы преобладают в названиях разных сортов брюк, как то
Shorts ‘шорты’ и Jeans ‘джинсы’, сохраняющие и формальное английское окончание множественного числа.
Немецкий отличается от всех остальных языков ареала и в отношении к ‘очкам’: eine Brille ‘одни очки’ —
zwei Brillen ‘две пары очков’. В шведском языке плюративов тоже наблюдается поменьше, напр. ‘ножницы’
обозначаются плюративами во всех рассматриваемых языках, кроме немецк. die Schere, -n и шведск. en sax,
-ar. Подобным образом ведут себя и ‘клещи’: только в немецком и шведском употребляются die Zange, -n и en
tång, tänger в форме ед. ч. Небезынтересно, что кроме исконно финск. pihdit ‘щипцы’ также его синонимы
tongit и hohtimet освоили плюративное склонение, несмотря на германское происхождение этих слов.
В определенном смысле «транспарентной» мыслится множественность таких предметов труда и т. п., ко-
торые состоят из двух частей, притом обе части необходимы для работы с инструментом. Что множествен-
ность является свойством лексемы (отдельного значения), а не слова, видно на примере слова sakse-t (мн. ч.)
‘ножницы’: как орудие труда это подлинный плюратив, тогда как saksi (ед. ч.) в значении ’клещни’ рака
вполне аналогично парным частям тела человека или других животных.
Когда речь идет о парных инструментах, состоящих из двух физически отдельных предметов (напр.
syömäpuikot ‘палочки для еды’), мы уже не имеем дело с абсолютными плюративами. Обе палочки нужны,
чтобы инструмент функционировал так, как предусмотрено. Тем не менее такие лексемы представляют из
себя лишь относительные плюративы: про части инструмента приходится говорить отдельно в ед. ч., напр. в
случае, если одна палочка падает или ее не хватает.
2) Менее последовательно получают плюративное обозначение сложные предметы, состоящие из более
чем двух частей. Напр., грабли кроме русского является плюративом только в родственном польском языке.
Ср. еще орган, ед. ч., но польск. organy, финск. urut, латышск. ērģeles, лит. vargonai, все с идентичным проис-
хождением — из лат. organa (мн. ч. от organum); плюративы и русск. гусли и — со значением ‘скрипка’ —
чешск. и словацк. husle, русинский гуслї, польск. skrzypce.
3) Названия повозок в ряде языков являются плюративами, русск. дрожки, финск. rattaat ‘повозка’ по об-
разцу балтийских плюративов: лит. ratai, латышск. rati ‘повозка’. Финск. rata-s, ratta-at ‘колесо’ с полной
парадигмой восходит к лит. ratas, латышск. rats ‘колесо’. В балтийских и славянских языках балтийского
ареала плюративами обозначается тип зимней повозки без колёс, русск. сани (и санки), польск. sanie. Перво-
начально, надо предполагать, сани обозначали парные полозья, т. е. имеем и здесь дело со средством транс-
порта, состоящим из одинаковых частей.
4) В категории обрядов и праздников плюративы преобладают во всех языках ареала, кроме германских,
напр. русск святки, коля́ды, традиционно также эст. jõulu-d, финск. joulu-t и даже нем. Weihnachten (хотя в
настоящее время Weihnachten уже согласуется с сказуемым ед. ч.). Крестины и похороны являются плюрати-
вами во всех языках ареала, кроме германских языков и польского, однако ‘свадьба’ является таковым только
в прибалтийско-финских и балтийских языках (впрочем, ср. русск. отводы). Бросаются в глаза совпадающие
плюративы в финском и русском и в названиях др. обрядов: поминки (peijaise-t, ср. также эстонск. peie-d),
родины (varpajaise-t), похороны (hautajaise-t), и еще проводы (lähtiäiset).
5) К категории «многосубъектных или многообъектных» действий [1; I, 474] относятся, напр., названия
соревнований, как гонки, скачки и бега (ср. финск. ravi-t против ravi ед. ч. ‘рысь’), встречающиеся во всех

220
языках ареала, кроме германских. Сюда же отнесем детские игры, которые оформляются плюративами в сла-
вянских и балтийских языках: русск. догонялки, польск. ganiany, латышск. sunīši.
6) Вещественным существительным, которые в русском и балтийских языках часто обозначаются плюра-
тивами, в других языках часто соответствуют вещественные или собирательные сингулятивы (singularia
tantum): чернила vs. нем. Tinte, дрова vs. нем. (Brenn)holz. То же касается и названий пищевых продуктов:
сливки (нем. Sahne, финск. kerma, эстонск. koor), дрожжи (нем. Hefe, финск. hiiva). В случае помои соответ-
ствующий плюратив найдется в шведск.: sop-or, а соответствие русск. последки встречается в финск. tähte-et.
2. Экскурс в особенности функционирования множественного числа в финском языке
В богатой падежной системе финского языка отмечается два падежа, которые не обладают противопос-
тавленностью мн. ч. / ед. ч.: комитатив — напр. kirjo-i-ne-en ʻсо (своей) книгой / (своими) книгамиʼ — и инст-
руктив — käs-i-n ʻрукой / рукамиʼ. Инструктив очень продуктивен в идиоматике (напр. palja-i-n pä-i-n ʻбез
головного убораʼ, hyv-i-llä miel-i-n ʻв хорошем настроенииʼ.
В финской идиоматике есть много и других необъяснимых (с точки зрения современного говорящего)
образования, хотя и корень, и падежная форма вполне идентифицируемые, см. следующие обороты, оформ-
ляемые в одном из местных падежей (адессив, инессив или иллатив) и с формантом мн. ч. -i-: matko-i-lla (<
matka ’поездка’) ’в отъезде’, heng-i-ssä (< henk-i ’дух’) ’в живых’, näke-m-i-in (< näh-dä (näke-) ’видеть’) ’до
свидания’ и т. д.
В отличие от многих других стран, в финской топонимике почти полностью отсутствуют плюративные
названия городов, населенных пунктов и местностей, но в то же время существует продуктивныый тип со
смешанной парадигмой. Такой топоним склоняется в местных падежах только во мн. ч., тогда как имени-
тельный падеж существует только как ед. ч. Кроме того, иногда употребляется и партитив ед. ч. наряду с
мн. ч.
Топонимы редко встречаются в аккузативной функции, и говорящие избегают таких конструкций. А фор-
ма генитива ед. ч. свободна для этой задачи, т. к. в позиции определения, обладателя, у этих топонимов усто-
ялся генитив мн. ч.
(1) Sörnäis-i-ssä (инессив мн. ч.) keskimääräinen neliöhinta on 3.000€. Monacossa 3.500€. … Minä valitsin
Sörnäise-n (генитив-аккузатив ед. ч.).
’В Сёрняйнене средняя стоимость квадратного метра 3000 евро. В Монако — 3500. Я выбрал Сёрняйнен’
Говорящие избегают при топонимах этого типа употребления прилагательных в косвенных падежах. Най-
денный мной единственный пример показывает неконгруентность: определение в ед. ч., а существительное во
мн. ч.
(2) Sähkökatko itäise-ssä (инессив ед. ч.) Kauniais-i-ssa (инессив мн. ч.)
’Перебои в подаче электроэнергии в восточном Кауниайнене’
Аналогичные «квазиплюративы» находятся в идиоматике в связи с играми: hippa ед. ч. ‘догонялки’, но
olla hippas-i-lla / piilos-i-lla (мн. ч. в адессиве) ‘играть в догонялки / в прятки’.
3. Результаты и выводы
В Таблице, кроме доли плюративов (Б.) видны результаты сравнения признаков грамматических катего-
рий в наших языках (А.). К сожалению, количественные данные недостаточно надежные, так как главным
источником послужил WALS [2], где описание грамматических признаков имеется в полном репертуаре
только по немецкому, русскому и финскому языкам1. Кроме того, в WALSе содержится ряд неточных, а так-
же неверных интерпретаций, для систематического исправления которых, к сожалению, в этом исследовании
не было возможности.
Балтийские языки изобилуют плюративами, и разделяют друг с другом большее количество плюративных
лексем, чем с другими языками корпуса. Литовский немного больше похож на польский, чем латышский, что
опять-таки не удивляет. Естественно также, что германские языки, в которых меньше всех плюративов, тем
самым заметно отличаются и от балтийских языков.
В польском материале меньше общих плюративов с балтийскими яызками, чем в русском. Как и можно
ожидать, данные немецкого и шведского между собой разделяют больше плюративов, чем с остальными язы-
ками. Стоит отметить, что по представительности плюративов шведский намного ближе к эстонскому, чем к
немецкому. Наряду с генетическим родством, в условиях ареальной близости свою роль играет и заимствова-
ние: общие плюративы в эстонском и шведском более частотны, чем в эстонском и финском.
На настоящем этапе исследования представляется возможным сделать предварительный вывод, заклю-
чающийся в том, что если элиминируется влияние общих корней родственных языков, между грамматиче-
ской структурой и встречаемостью плюративов нет прямой зависимости (возможно, что и между граммати-
кой и лексикой вообще не следует усматривать значимых отношений зависимости). Особенности, разделяе-
мые разными языками, объясняются либо заимствованием, либо общим происхождением языков, либо
типологической распространенностью явления.

221
 Список литературы
1. Русская грамматика 1—2. Гл. ред. Н. Ю. Шведова. — Москва, 1980.
2. Haspelmath, Martin, Matthew S. Dryer, David Gil & Bernard Comrie (eds.) 2008. The world atlas of language
structures online. München: Max Planck Digital Library. http://wals.info/
3. Koptjevskaja-Tamm, Maria & Wälchli, Bernhard 2001. The Circum-Baltic languages: An areal-typological
approach // Dahl, Östen & Koptjevskaja-Tamm, Maria (eds). Circum-Baltic languages. Typology and contact. Vol. 1:
Past and Present. SLCS (Studies in Language Companion Series), 54. Amsterdam & Philadelphia: Benjamins 2001:
615—750.

222
 ВОПРОСЫ АРЕАЛЬНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

С. А. Мызников
Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург, Россия
myznikovs@rambler.ru

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ РУССКОГО ДИАЛЕКТНОГО КОНСОНАНТИЗМА

В КОНТЕКСТЕ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ

В работе предлагается анализ некоторых вариантов фонетической субституции на материале лексики прибалтийско-
финского происхождения в севернорусских говорах.
Ключевые слова: субституция, фонетический, адаптация модель, севернорусский говоры.

Myznikov Sergei Alekseevich, Institute of Linguistic Studies, Saint-Petersburg, Russia

myznikovs@rambler.ru
Some aspects of russian dialective consonantism in the context of language contacts
The paper suggests the analysis of some variants of phonetic substitution on the material of the vocabulary of the Baltic-Finnish
origin in the North Russian dialects.
Keywords: substitution, phonetic, adaptation model, northern Russian dialects.

Автор уже разрабатывал материалы по фонетической адаптации субстратных и заимствованных данных в

русских говорах Северо-Запада, некоторые результаты были представлены в ряде работ [1—4]. Под термином
«фонетическая субституция» нами понимается характеристика процесса замены звуков одной фонетической
системы звуками другой с точки зрения синхронного анализа. В исторической ретроспективе речь идет об
адаптации фонетически исконных прибалтийско-финских моделей после перехода на славянскую речь. При
вхождении какой-либо иноязычной лексемы в русский язык на фонетическом уровне нами различаются два
этапа — первичная адаптация и дальнейшее освоение. Причем на первом этапе обычно соответствие фонети-
ческой форме источника — наибольшее, при дальнейшем освоении оно может сохраняться либо изменяться.
Адаптация и фонетическое освоение всегда разновременны. При анализе материала в ряде случаев не всегда
успешно можно разрешить вопрос, чем вызвана специфика формы русского диалектного слова — особенно-
стями адаптации или дальнейшим характером освоения заимствованной единицы.
Довольно часто некоторые фонетические процессы фиксируются как в прибалтийско-финских языках, так
и в смежных русских диалектах. Ср., например мена [r] — [l] фиксируется в частотной карельской лексике:
ливв. kulku 'горло' [СКЯМ, 163], при фин. kurkku, вепс. kurk 'горло'.
Сходные примеры можно привести также для заимствованной лексики, причем этимон представлен [r], а в
русской единице — [л]: Ли'пак 'пеленка для грудного ребенка' Каргоп. Арх. [КСРГК]; 'отрез, кусок какого-л.
материала, кожи и т. п.' Каргоп. Арх. [КСРГК]. Липа'с 'обрывок, лоскут кожи' Повен. Олон. [КСРНГ]. Ср.
вепс. ripak 'лоскут, тряпка' [СВЯ, 473].
Ли'палки 'ресницы' Пинеж. (Кузомень) [Симина]. Ср. ливв. ripsit 'ресницы' [СКЯМ, 307], люд. rips, ripš
'ресница', кар. твер. ripči, ripši 'ресница' [СКЯП, 236, 237], при фин. ripsi, эст. ripse, водск. ripsi 'ресница'
[SKES, 809].
Ли'стега 'тонкий лед при ледоставе' Медвежьегор., Пудож., Кондоп., Подпорож. [ПЛГО]. Ли'стега
'тоненький лед в лист толщиной' Петрозав. Олон. [СРНГ, 17, 65]. На первый взгляд несомненна связь с рус-
ским словом лист, что и отражено в толковании лексемы листега, однако, данный материал соотносится с
прибалтийско-финскими данными, ср. фин. диал. riiste 'очень тонкая пленка льда', фин. диал. зап., вост. riite
'тонкая ледяная корка осенью', фин. диал. сав., кайн. riita 'тонкая ледяная корка' [SKES, 793], фин. riite 'тонкая
ледяная корка, пленка льда' [ФРС, 527]; кар. (Ухта, Ругозеро, Паданы, Сямозеро) riite 'тонкая ледяная корка,
пленка льда': D'ärvon riiteiz (Озеро покрыто тонким ледком), кар. (Ухта) riitto 'то же' [KKS, 5, 96, 97], кар. riite,
riit’e 'тонкая плёнка льда' [ССКГК, 510].
В ряде случаев при этимоне с [л] в заимствованном слове такая фонема может отсутствовать:
Ку'гач «изгородь» Подпорож. [СРГК, 3, 54]; 'закрывающийся проход, калитка, ворота в изгороди' Тихв.
[СРГК, 3, 54]. Ку'гача 'большие ворота' Лодейноп. [СРГК, 3, 54]. Ку'гача 'ворота у выгона на поле, пастбище'
Тихв. Новг., 1906. Лодейноп. [СРНГ, 15, 394], при вепс. kuŭgač ‘большие ворота на проезжей дороге’ [СВЯ,
251].

223
 В ряде случаев тождественная семантика лексем в языке доноре и языке-реципиенте позволяет говорить
нетривиальных соответствиях консонантов. Например: кужьян 'шило для плетения лаптей' Добрян. Перм.,
Урал., 1930 [СРНГ, 16, 23] семантически довольно точно соотносится с коми пыжъян 'кочедык (род плоского
шила)' [КРОЧК, 543], коми-язв. пөжйян 'то же', летск. пöжъян, печор. 'большое шило', при удм. пежъян
'шило', мар. горн. пыжар 'скобель (род полукруглого ножа)' [КЭСКЯ, 235].
Пу'рик 'колотушка, используемая для глушения рыбы подо льдом' Гдов. (Ветвенник, Кунесть, Мда, Ост-
ровцы) [ПЛГО]. Пу'рик 'деревянный молоток для забивания кольев при устройстве рыболовных заколов'
Пск., Чудск. оз. [СРНГ, 33, 136]; 'деревянный молоток' Гдов., Остров., Днов. [ПОС]. По форме весьма близка
водск. pulik 'колышек, колок, палочка' [VKMS, 249], эст. pulik(as) 'то же' [6, 97], однако вариант пурик
'колотушка' имеет явные расхождения в семантике с приведенными выше эстонско-водскими этимонами, что,
ввиду фиксации данного русского материала в ходе адстратного влияния, где обычно соответствия в семан-
тике наиболее устойчивы. Исходя из этого, предлагается связать вариант пурик 'колотушка' со словом курик
'колотушка', сопоставляемое с вепс. kur’ik 'колотушка для колки дров', 'башка' [СВЯ, 247], ливв. kurikku
'дубина, колотушка, деревянный молот', kurikkupiä 'большая голова' [СКЯМ, 166], фин. kurikka 'дубина',
'корыто', водск. kurikka 'дубина', эст. kurik 'дубина, корыто', саам. кольск. kora¢k 'дубинка, колотушка' из фин.
[SKES, 244].
Приводимые примеры лишь показывают, что некоторые моменты прибалтийско-финского (финно-
угорского) и восточнославянского (русского) взаимодействия в сфере фонетики еще нуждаются в тщательном
рассмотрении. Так, например, наличие звонких согласных в некоторых финно-угорских языках связано с ин-
тенсивными контактами с русским языковым континуумом или является результатом независимого развития?
Поэтому при анализе возможных адаптационных моделей предлагается рассмотрение возможностей фонети-
ческой системы русских говоров при освоении неисконного материала и дифференциации порождающих
прибалтийско-финских типов. Главное, на наш взгляд, в выделении адаптационных фонетических моделей,
определение порождающих эти модели этимонов. Так, например, Я. Калима выводит для лексемы бонга
'омут' этимон voŋga ливвиковского происхождения [5, 48], однако ср. фиксацию бонга в Прионежском районе
(Ладва, Педасельга), на большей части Подпорожского р-на (Заозерье, Пидьма, Шустручей, Юксовичи, Гомо-
ровичи), в Вытегорском районе (Мегра, Бабино, Ошта, Ундозеро) по ПЛГО, а также данные СГРС, в котором
эта единица отмечается в Вашкинском, Вытегорском районах [СГРС, 2, 147—148]. Все приведенные мате-
риалы говорят о том, что на первое место при рассмотрении этимологии этого слова следует ставить вепсские
данные: ср. вепс. boŋg 'омут' [СВЯ, 46] , что влечет за собой и изменение в адаптационной модели, не [v] —
[б], а [b] — [б].

Сокращения источников
КРОЧК — Безносикова Л. М., Айбабина Е. А., Коснырева Р. И. Коми-роч кывчукöр. Сыктывкар, 2000.
КСРГК — Картотека «Словаря русских говоров Карелии и сопредельных областей».
КЭСКЯ — Лыткин В. И., Гуляев Е. С. Краткий этимологический словарь коми языка. Сыктывкар, 1999.
ПЛГО — Полевое лингвогеографическое обследование (материалы, собранные автором в диалектологи-
ческих экспедициях по русских говорам и финно-угорским языкам).
ПОС — Псковский областной словарь с историческими данными. Л.; СПб., 1967—2016. Вып. 1—26.
СВЯ — Словарь вепсского языка. Сост. Зайцева М. И., Муллонен М. И. Л., 1972.
СГРС — Словарь говоров Русского Севера / под ред. А. К. Матвеева, М. Э. Рут. Екатеринбург, 2001—
2014. Т. 1—6.
Симина — Словарная картотека пинежских говоров, дар Г. Я. Симиной Словарной картотеке ИРЯЗ (ныне
картотека СРНГ, хранящаяся в ИЛИ РАН).
СКЯМ — Словарь карельского языка [ливвиковский диалект] / сост. Г. Н. Макаров. Петрозаводск, 1990.
СКЯП — Словарь карельского языка [тверские говоры] / сост. А. В. Пунжина. Петрозаводск, 1994.
СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / гл. ред. А. С. Герд. СПб., 1994—
2005. Т. 1—6.
СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л.; СПб., 1965—2018. Т. 1—50.
ССКГК — Словарь собственно-карельских говоров Карелии / сост. В. П. Федотова, Т. П. Бойко. Петроза-
водск, 2009.
ССКЗД — Сравнительный словарь коми-зырянских диалектов. Сыктывкар, 1961.
ФРС — Финско-русский словарь / под ред. В. Оллыкайнен, И. Сало. Таллин, 1996.
KKS — Karjalan kielen sanakirja. O. 1—6 // LSFU, XVI, 1—6. Helsinki, 1968—2005.
SKES — Suomen kielen etymologinen sanakirja. O. 1—7. Helsinki, 1955—1981.
VKMS — Tsvetkov D. Vatjan kielen Joenperän sanasto. Helsinki, 1995.

224
 Список литературы
1. Мызников, С. А. Апеллятивы вепсского происхождения и некоторые аспекты их фонетической адапта-
ции в севернорусских говорах / С. А. Мызников // Современная наука о вепсах: достижения и перспективы
(памяти Н. И. Богданова). — Петрозаводск, 2006. — С. 164—176.
2. Мызников, С. А. О некоторых аспектах фонетической субституции и адаптации прибалтийско-финской
фонемы [h] / С. А. Мызников // Фонетика сегодня : материалы докладов и сообщений VI Международной на-
учной конференции (8—10 октября 2010 г.). — Москва, 2010. — С. 96—101.
3. Мызников, С. А. О некоторых особенностях фонетической субституции и адаптации апеллятивов при-
балтийско-финского происхождения в русских говорах / С. А. Мызников // Евразийское межкультурное про-
странство в исторической ретроспективе : сборник статей. — Ижевск, 2013. — С. 502—507.
4. Мызников, С. А. Особенности фонетической адаптации апеллятивов прибалтийско-финского происхож-
дения / С. А. Мызников // Материалы XXXVI Международной филологической конференции. Вып. 9. Урали-
стика. — Санкт-Петербург, 2007. — С. 75—81.
5. Kalima, J. Die ostseefinnischen Lehnwörter im Russischen / J. Kalima. — Helsingfors, 1915.
6. Söderman, T. Lexical Characteristics of the Estonian North Eastern Coastal Dialect / Т. Söderman // Acta
Universitatis Upsaliensis. Studia Uralica Upsaliensia 24. — Uppsala, 1996.

Л. В. Ненашева
Северный (Арктический) федеральный университет им. М. В. Ломоносова, Россия
jazyk@atknet.ru

НАЗВАНИЯ ГРИБОВ И ЯГОД В АРХАНГЕЛЬСКИХ ГОВОРАХ 1

В данном исследовании рассматриваются названия грибов и ягод, которые используются в речи жителей Архангельской
области. В статье приводится оригинальный диалектный материал, собранный в диалектных экспедициях. К исследуемым
словам дается значение, выявленное из контекста, и богатый иллюстративный диалектный материал. Также представлено
происхождение некоторых слов.
Ключевые слова: диалекты, Архангельская область, грибы, ягоды, тематическая группа.

Nenasheva Larisa Viktorovna, Northern (Arctic) Federal University named after M. V. Lomonosov, Russia
jazyk@atknet.ru
Name of mushrooms and berries in Arkhangelsk dialects
In this study the names of mushrooms and berries that are used in the speech of residents of the Arkhangelsk region are considered.
Paper bases on original dialectical materials, which were collecting in dialect expeditions. Paper investigates terms and shows their
meanings from the contexts with support of wide illustrative dialectical sources. The origin of some words is also presented.
Keywords: dialects, Arkhangelsk region, mushrooms, berries, thematic group.

Наименования грибов и ягод в русских говорах разнообразны, потому что грибы и ягоды были постоянно
на столах русских людей: грибы варили, сушили, солили, мариновали, ягоды толкли, сушили, из них варили
варенье, позже делали джемы. Русская кухня всегда славилась пирогами с грибами и ягодами. Этим объясня-
ется обилие названий этих даров природы как в северных, так и в южных говорах. Названиям грибов в рус-
ских говорах посвящено несколько исследований. Так, Л. А. Пермякова описывает наименования грибов в
пермских говорах [5]. Особенностям номинации грибов в псковских говорах посвящена работа
Е. Б. Кузьминой [2]. О названиях грибов в русских говорах пишет Г. А. Николаев [4]. Сравнительно-
сопоставительный анализ наименований ягод в славянских языках проводит В. Г. Лебединская [1]. Происхо-
ждению русских народных названий растений (трав, грибов и ягод) посвящено глубокое исследование
В. А. Меркуловой [3].
Актуальность исследования определяется как общим интересом современной лингвистики к изучению
различных тематических групп, так и необходимостью отбора, систематизации и описания накопившегося
диалектного материала. В данном исследовании вводится в научный оборот диалектная лексика, связанная с
названиями грибов и ягод. Некоторые наименования не отмечены в работах диалектологов и не зафиксирова-
ны диалектными словарями. Также уточняется семантика и происхождение отдельных слов, приводится яр-
кий иллюстративный диалектный материал, записанный в диалектологических экспедициях, проходивших в
районах Архангельской области.
Слово гриб как общее название грибов по происхождению является общеславянским. По материалам
«Этимологического словаря славянских языков» наименование гриб распространено во многих славянских
языках и диалектах [7; в. 7, 126]. Авторы словаря относят лексему гриб к глаголу «*gribъ <*gribati и далее —
225
к *grebti». «Вероятно, в основе данного называния лежит сходство гриба (или кучки грибов) и грудки, кучки,
которую нагребли. Подобная семантическая мотивация просматривается и при этимологии *gribъ: *gъгbъ»
[7; в. 7, 127]. Первая фиксация слова гриб отмечена в словаре в 1570 г. [6; в. 4, 134].
В северных говорах съедобные грибы называются губами, причем эта лексема в исторических документах
зафиксирована раньше, чем слово гриб: «А по Федорове недели в понедельникъ, в среду и пяток хлеб и ка-
пуста и губы. Правила, 182. 1493 г.» [6; в. 4, 151]. В некоторых русских говорах, наоборот, губы называются
грибами: «Грибы надула, грибы развесил. Добровольский 144» [7; в. 7, 126]. В архангельских говорах слово
губа (гýба и губá) является многозначным и имеет следующие значения: 1. ‘Съедобный гриб’: Гýбы собирáли,
готóвили, грибнúцу варúли. (Пинежский, Холмогорский р-ны); Ходúли за губáми, варúли гýбницу. (Верхне-
тоемский р-н). 2. ‘Гриб, предназначенный для засолки’: Гýбы в кáтках спускáли, рáньше нé были погребá э́ти.
(Холмогорский р-н); Мнóго гýб насолúли. (Мезенский р-н); 3. ‘Любой пластинчатый гриб’: Гýбы тóлько
мочúли. (Мезенский р-н); Грибóуков мнóго: и подосúновиков, поберёзовиков, и бéлой грúб. Гýбочки сóлят, а
из такúх грúбницу вáрят. (Каргопольский, Холмогорский р-ны). 4. ‘Гриб-сыроежка’: Пойдёмте за гýбами, ак
схóдим, ак и грибы́ ищé попáли, а гýбы-ти, нýто сыроéжки. (Пинежский р-н). 5. ‘Волнушки’: Рáньше в лесý
всё рожáлось. Волнýхи вóт и éсь гýбы. (Холмогорский р-н) 6. ‘Грибовидный нарост на дереве’: На елках-то да
на березах-то гýба растет, на грúб похóжа. (Виноградовский, Устьянский р-ны).
Жители архангельских деревень делят грибы на три группы: 1. грибы, которые сушат, варят, жарят: на-
стоящие грибы; 2. грибы, которые солят: беля́нка; гýба, губá; елдáк; казбýшка; колпáк, оболýй; конёк (подгруз-
док); ры́жик, и 3. грибы, которые коренные жители не едят, а приезжие люди, гости, собирают и употребляют
в пищу. В Плесецком районе грибы, относящиеся к третьей группе, носят название собачьякú: «Этовó у нас
не берýт, собачьякú дак». Собачьяками называют ‘съедобные грибы, которые непринято собирать в данной
местности, которые не употребляются в пищу местными жителями’. По сведению информантов такими гри-
бами являются лисички, опята, сыроежки.
Наименования грибов в говорах можно распределить по классификации В. А. Меркуловой [с. 156—158]:
1. Название гриба дано по цвету, чаще по цвету шляпки: áлух, белый груздь, беля́к, беля́нка, беля́ночка, ко-
ричневые грибы (подберезовики), красный гриб, красня́вка, рыжик, серáха, синя́вка, синя́к, зеленúк,
чернокóрик.
2. Название по свойству, воспринимаемому на вкус или осязанием: горюха, мáсленик, маслýшка, маслю́к,
отровúха.
3. Место произрастания: болотник. Но чаще название грибу дается по дереву, рядом с которым произра-
стает гриб: берёзовик, боровик, осиновáтик, осúновик, подъёлыш.
4. Название по форме гриба: вóвденица, волнýха, волня́нка, колпáк, конёк, нагóльник (рыжик),
толстокорéнник, толстокорёнок, толстокорёныш, толстокóрыш.
5. Оценочные названия: дорогой гриб (белый гриб), долгомудик (подосиновик), елдак (гриб со светло-
коричневой круглой шляпкой, идет на засолку), красýлька, красýля, матерýщий, настоящий гриб, погáник.
В говорах Архангельской области употребляются наименования грибов, образованные чаще всего суф-
фиксальным способом, в этих словообразовательных моделях встречаются различные суффиксы. Обозначим
некоторые модели, используя классификацию В. А. Меркуловой [с. 151—156]:
1. Основа прилагательного с суффиксом -ов (-ев) + ик или основа прилагательного с суффиксом + ик: бе-
рёзовик, боровúк, осúновик, дождевúк.
2. Основа слова + суффиксы -’ак(а), -’анк(а), -’ак, -н + ’ак: беля́нка, волня́нка, олешня́к, собачня́к, собачья́к,
сыря́нка.
3. Основа слова + суффиксы -ик, -н + ик: зеленúк, колоснúк, мáсленик, погáник, ры́жик.
4. Основа слова + суффикс -ух, -ах: áлух, волнýха, серáх.
5. Уменьшительные образования с суффиксом -ушк(а): маслýшка, казбýшка,
6. Сочетание прилагательного с существительным, а также употребление в названии субстантивата: бéлый
груздь, дорогой гриб, коричневый гриб, настоящий гриб, крáсный.
7. Сложение основ с помощью соединительной гласной -о-: корноух (рыжик), долгомудик.
Наименования грибов представим также в лингвогеографическом аспекте. Наиболее употребительны в
архангельских говорах такие виды грибов, как белый, подосиновик, груздь, волнушка, маслёнок, рыжик и
сыроежка. Так, белый гриб называется: боровúк (Коношский, Онежский р-ны); дорогой гриб: Дорогúе-то
грибы́ бéлые бы́ли. (Устьянский р-н); корóвенник: У нáс корóвенник зовёца бéлый грúб. (Ленский р-н); обáбок:
Обáбок — шáпочка корúчневая и крáсная.// Обáбоцьки — крáсны шáпоцьки. (Лешуконский р-н);
толстокорéник (Пинежский, Шенкурский р-ны).
Груздь: белый груздь: Бéлых груздéй мáло бы́ло. (Верхнетоемский р-н); беля́к (Коношский р-н).
Волнушка: вóвденица: Ну и вóвденицу ты нашлá, красáвица. (Устьянский, Мезенский р-ны); волнýха: В
лесý волнýх рáньше полны́м-полнó бы́ло. (Каргопольский, Няндомский р-ны); волня́нка (Коношский р-н);
гýба: Рáньше в лесý всё рожáлось. Волнýхи вóт и éсь гýбы. (Холмогорский р-н); красýля (Шенкурский р-н).

226
 Подосиновик: долгомýдик: Подосúновики у нáс звалúсь долгомýдиками. (Верхнетоемский р-н); красня́вка
(Ленский р-н); матрёнка (Пинежский р-н); обáбок (Коношский р-н); осúновик (Лешуконский, Онежский,
Холмогорский, Устьянский р-ны); толстокорёныш: Óсенью нá зиму заготовлéли грибы́, в лéси брáли тол-
стокорёныши, на борý обáбки. (Онежский р-н), Толстокорёныши берём, крáсный вéрх-от. Бахтармá бýрая,
толстá, он большóй вы́растет, онú плóтные. (Лешуконский р-н), Толстокорёныши, красношля́пки на борý
растýт, онú крáсны и корúчневы, их варя́т, бахтермý убирáть нáть. (Мезенский р-н); толстокóрыш (Лешукон-
ский р-н).
Рыжик: боровúк: Боровúк, потомý чтó растё на борý. (Каргопольский р-н), корноýх: Э́ ти корноýхи
назывáются крáсные ры́жики, éти ростýт под ёлками. (Каргопольский р-н); нагóльник: Нагóльник растёт во
мхáх, спря́тался. (Няндомский р-н); осúновик (Холмогорский р-н).
Маслёнок: мáсленик: Грибы́-то вся́ки: серáхи, красýли, мáсленики. (Мезенский, Устьянский, Шенкурский
районы); маслýшка (Коношский район); маслю́к: Маслюкú скóро поспéют. Плёнку очúстя, на плúтку и на
сметáне поджáря. Нажáрю большý сковорóду и едúм (Коношский, Плесецкий р-ны); обáбок: Масля́та звалúсь
обáбками. (Верхнетоемский р-н); осиновáтик: Осиновáтик слизкóй, мáсленый. (Верхнетоемский р-н); слизýн,
слизунóк (Пинежский, Онежский р-ы).
Сыроежка: áлух: Кругóм áлухи ростýт. (Шенкурский р-н); гýба: Пойдёмте за гýбами, ак схóдим, ак и гри-
бы́ ищé попáли, а гýбы-ти, нýто сыроéжки. (Пинежский р-н); красýлька и синя́вка: Красýльками зовýт
сыроéжки. (Верхнетоемский р-н); Красýльки да синя́вка сыроéжки назывáли. (Мезенский р-н); красýля (Крас-
ноборский, Приморский р-ны); плавúча, пýтник (Устьянский р-н); серáха: Пýтники — сéрые грибы́ áли, кáк
ешчó назывáют сéрые, дá серáхи. (Устьянский р-н): синя́к (Плесецкий р-н), сыроéга, сыря́нка (Коношский р-
н).
Наименования ягод, как отмечает В. А. Меркулова, не содержит большого числа синонимичных образова-
ний. «Структура группы названий ягод напоминает структуру группы названий грибов. Та же соотнесенность
слова и вещи, близкая к терминологической» [3; 203]. Наименования ягод в архангельских говорах образова-
ны при помощи суффиксов: -иц: брушница (брусника), голубица (голубика), ежевица (еживика), жаравица,
жаровица, журавлица (клюква), -ян + иц земляница (земляника), киселица, кúслица, кислúца, княжица (крас-
ная смородина), команица (ежевика), черница (черника);
-ик: вороника (водяника), жаровика, жировика, журавика, журавлика (клюква), киселика (красная сморо-
дина);
-к: -ян + к землянка; бессуффиксный способ: сморода (черная смородина).
В рамках данного исследования отмечены не все аспекты, связанные с лингвистическим изучением гриб-
ных и ягодных названий. Данная лексика представляет яркий фрагмент языковой картины мира, отражающий
культурную традицию в истории носителей русского языка.

Примечания
1
Исследование выполнено при поддержке гранта РФФИ (проект 17-14-29005-ОГН).

Список литературы
1. Лебединская, В. Г. Наименования ягод в славянских языках: сравнительно-сопоставительный анализ /
В. Г. Лебединская // Международный научно-исследовательский журнал. — Екатеринбург, 2017. — № 3 (57).
— Ч. 2. — С. 33—35.
2. Кузьмина, Е. Б. Особенности номинации грибов в псковских говорах / Е. Б. Кузьмина // Ученые записки
Орловского госуд. университета. — Орел, 2008. — № 1. — С. 79—83.
3. Меркулова, В. А. Очерки по русской народной номенклатуре растений. Травы. Грибы. Ягоды /
В. А. Меркулова. — Москва, 1967.
4. Николаев, Г. А. Из наблюдений над названиями грибов в русских говорах / Г. А. Николаев // Региональ-
ная картина мира в языковой концептуализации: динамика культурных смыслов. — Казань, 2016. — С. 140—
147.
5. Пермякова, Л. А. Названия грибов в пермских говорах / Л. А. Пермякова // Русская речь. — 2010. —
№ 5. — С. 94—97.
6. Словарь русского языка XI—XVII вв. — Москва, 1977. В. 4.
7. Этимологический словарь славянских языков / под ред. О. Н. Трубачева. — Москва, 1980. Вып. 7.

227
 Н. В. Маркова
Петрозаводский государственный университет, Россия
markova_nina@ mail.ru

К ВОПРОСУ О СТРАДАТЕЛЬНОМ ЗАЛОГЕ В ДИАЛЕКТНОМ ЯЗЫКЕ

Статья посвящена морфолого-синтаксической категории залога в русском диалектном языке. Наблюдения над преимуще-
ственно онежскими говорами приводят к выводу о наличии в диалектном языке не только широко употребительных стра-
дательных причастных конструкций, но и глагольных. Причастные образования на -н-, -т- от непереходных глаголов в
говорах выражают результативное, но не залоговое значение.
Ключевые слова: страдательный залог, возвратная частица, спрягаемые формы страдательного залога, причастные формы,
северо-западный перфект, синтаксические синонимы.

Markova Nina Vladimirovna, Petrozavodsk State University, Russia

markova_nina@mail.ru
To the Problem of Passive Voice in the Russian Dialect Language
In the dialect language passive voice is represented by constructions with forms on -sya of transitive verbs and participles on -n-,-t-
from transitive verbs. In north-west dialects are widely used perfect constructions with participles on -n-.-t- from intransitive verbs,
but these constructions are active forms/
Keywords: passive voice, reflexive particle, passive verbal forms, passive participles, north-west perfect, syntactic synonyms.

Если страдательный залог в русском языке в основном не вызывает разногласий: подлежащее — объект
действия, сказуемое выражено спрягаемыми формами на -ся или краткими страдательными причастиями на
-н-, -т- (реже суффиксами -им-, -ем-), субъект действия в косвенном падеже: мост строится рабочими; мост
спроектирован инженерами [8, 615—617; 7, 217], то относительно его существования в диалектном языке
остается много вопросов. Большое внимание диалектологи уделяют причастным конструкциям, которые в
диалектном, как и в литературном, языке берут на себя основную нагрузку по выражению пассивного при-
знака. Страдательные же конструкции с глагольными формами не относятся к частотным в национальном
языке и, видимо, поэтому остаются за рамками грамматических исследований диалектного языка. По-
видимому, не во всех русских говорах представлены страдательные глагольные обороты, так, Л. Г. Яцкевич в
результате исследования обширных материалов картотеки Вологодского областного словаря приходит к вы-
воду об отсутствии страдательных форм на -ся в этой группе [10, 136—141].
Наблюдения над пассивными глагольными оборотами в говорах осложнены многозначностью частицы
-ся. С одной стороны, как и в литературном языке, она выступает усилителем непереходности невозвратного
глагола [1, 500]: не глупись, куда ты пойдешь в такой дождь! Лехта Белом.; дачники лежат, загораются
Великая Губа Медв.; серпом хорошо работаюсь Старая Вилга Прион. А также частица берет на себя выраже-
ние безличности непереходного глагола: ведь вроде в огород каждый день ведь ходится Кузаранда Медв.
С другой стороны, возвратная частица в диалекте может придавать значение безличности и переходному
глаголу: память у меня была хорошая, а сейчас маленько потерялась куда-то что-то, может, прокурилось,
может, пропилось, вот может, прожилось вот Кузаранда Медв. Однако, в отличие от литературного языка,
оказавшись при переходном глаголе, -ся не препятствует управлению вин. падежом объекта, лишь подтвер-
ждая действие субъекта (‘сами, сама’): у дедушка сахар просились Сенная Губа Медв.; не могу, гоорит, и хле-
ба настряпаться, мужик, он, знаешь, сколько ест Куданга Волог.
Пассивные конструкции со спрягаемыми формами на -ся в диалектном языке, как и в кодифицированном,
не относятся к частотным. Субъект действия — лицо или несколько лиц остается, как правило, неназванным:
только сундуки имели запор, так это потому, что в сундук приданое невесты складывалось Кола Мурм.;
праздники были, костюмы одевалися, к нам ребята приходили Ладва Прион.; сколько народу погубилось Ку-
заранда Медв.; дак уж он рад приводу-то, а я привелась да (‘меня привели’ о выходе замуж за вдовца с тремя
детьми) Кола Мурм. Крайне редко встречается тв. падеж субъекта: не нами построена <церковь>, не нами и
кончится Типиницы Медв.
В речи заонежан нередко страдательные и действительные конструкции следуют друг за другом как син-
таксические синонимы, ср.: лей, лес заказала с Медвежки, привезли дак вот лес. строится дом, ну можа вы-
строит когда-нибудь Толвуя Медв.; там вот яровые эти зёрна, вот скоту всё увозилось, скот ел… и всё
это скоту и увозили; драчёнка, она с манки пекётся…манник бывало пекут манник Кузаранда Медв. Дву-
составные пассивные конструкции соответствуют неопределенно-личным предложениям, пассивные и актив-
ные конструкции не противопоставляются друг другу, а являют пример свойственной устной речи тавтоло-
гии — синтаксического варьирования сказанного.
Уже более века исследователей привлекают собственно диалектные конструкции с причастиями на -н-,
-т-, образованными как от переходных, так и непереходных глаголов [6, 75; 3; 4, 132—142; 5; 9].
228
 Общерусские двусоставные и односоставные — страдательно-безличные обороты с причастиями пере-
ходных глаголов относятся к частотным в говорах. Если исследователи разговорной литературной речи отка-
зывают в страдательном значении формам на -н-, -т- по причине отсутствия «форм выражения страдательно-
го залога» — тв. падежа субъекта [2, 194], то в диалектном языке субъект регулярно присутствует в такого
рода оборотах. Правда, альтернативой тв. падежу, крайне редкому в говорах, стал субъектный детерминант у
+ род. падеж, который далеко не всегда сохраняет посессивность: но заявление подано у населения этому, в
церкви-то самый главный Толвуя Медв.; это у дочки было подарено мне Сенная Губа Медв.; а эти прялицы у
меня в музей сданы; морда вся съедена у комаров Кузаранда Медв.
Пассивные причастные обороты и активные глагольные конструкции оказываются синтаксическими си-
нонимами в записях заонежского диалекта, подчеркивая результативный характер одних и действенный (ао-
ристный) других: куда уехать-то было? армия кончена, работа есть.. ребята армия кончили, да познако-
мятся, да женятся, тут остаются Великая Губа Медв.; теплоходы все продали ещё и кометы проданы
были; а у вас тут, вдишь, прикрыли всё, всё прикрыто давно Великая Губа Медв.: я же была увезена туда,
я плохая дак меня дочка на зиму туда увозила Кузаранда Медв.; спорчена девочка, куда она пойдет?….он
тебя спортил, если он откажется от тебя, куда пойдешь? Толвуя Медв.
Приглушение залогового значения у страдательных причастий наблюдается в собственно диалектных
конструкциях с вин., а не им. падежом объекта, квазипассивными назвал их В. И. Трубинский [9, 111]: у него
дорогу перейдено Вороний Остров Медв.; а вот картошку у Тани посажено Кузаранда Медв.
Утрата залогового значения страдательными причастиями переходных глаголов весьма заметна в исклю-
чительных случаях замещения им. падежа объекта субъектом действия (у шофера выпито → шофер был вы-
пито Кажма Медв.; а теперь кто знато, так зовут так, а кто не знато дак Вытегра Волог.).
Квазипассивные причастия, образованные от непереходных глаголов, в том числе и возвратных, характе-
ризуют изменение какого-либо качества или состояния (третий год как жененось, а всё учится Шунька
Медв.; у девок иных не выйдено замуж Сенная Губа Медв.), фиксируют результат какого-либо действия (не-
много я училась, недоученось в общем я недоучка Кузаранда Медв.; вот в больнице 20 год отработала, в
сельпо работано — пять Кола Мурм.) Наиболее частотны образования от глаголов движения (в 21 году у него
к финнам было перейдено от русских; у всех уйдено, думаю Толвуя Медв.; наверное, опять приехано, маши-
на-та стоит милиционера Кузаранда Медв.).
Сочетание у + род. падеж является наиболее употребительным, но не единственным способом выражения
субъекта. Изредка, по-видимому, под влиянием диалектных глагольных конструкциях с субъектным генити-
вом (медведей в лесу есть), отмечается в причастных конструкциях род. падеж субъекта (милиции было на-
ехано за порядком следить Великая Губа Медв.). Крайне редкий тв. падеж субъекта не способен придать кон-
струкции пассивнозалоговое значение (мной туды перейдено Кузаранда Медв.). Гибридная природа причас-
тия порой проявляется в использовании дат. падежа субъекта, указывающего на состояние (привыкнуто мне
работать тяжело Сенная Губа Медв.).
Утрата страдательности причастных форм проявляется в двусоставных предложениях: а он был уехано да-
леко, в Колодозеро Пудож; ну я сама не записанась была Толвуя Медв.; мы были перееханы в 39 году; два сы-
на уехано в Питер Шуньга Медв.; уеханы усе были Петрозаводск). Позицию им. падежа, не занятую объек-
том, в конструкциях с причастиями от непереходных глаголов занимает субъект действия (он уехано), что
неизбежно приводит к семантическому сдвигу.
Итак, свобода образования причастных форм на -н-, -т- от непереходных глаголов в диалектном языке
привела к замещению залоговых значений временными, к созданию так называемого северо-западного пер-
фекта.

Список литературы
1. Виноградов, В. В. Русский язык: Грамматическое учение о слове / В. В. Виноградов. — Москва, 1972.
2. Красильникова, Е. В. Морфология / Е. В. Красильникова // Русская разговорная речь. — Москва, 1973.
— С. 151—216.
3. Кузнецов, П. С. К вопросу о сказуемостном употреблении причастий в русских говорах / П. С. Кузнецов
// Материалы и исследования по русской диалектологии. — Москва ; Ленинград, 1949. — Т. 3. — С. 59—86.
4. Кузьмина, И. Б. Синтаксис русских народных говоров в лингвогеографическом аспекте /
И. Б. Кузьмина. — Москва, 1993.
5. Матвеенко, В. А. Некоторые особенности структуры страдательно-безличного оборота в русских гово-
рах / В. А. Матвеенко // Материалы и исследования по русской диалектологии. — Москва, 1961. — С. 103—
139.
6. Некрасов, Н. О значении форм русского глагола / Н. Некрасов. — Санкт-Петербург, 1865.
7. Падучева, Е. В. О семантике синтаксиса : материалы к трансформационной грамматике русского языка /
Е. В. Падучева. — Москва, 1974.
8. Русская грамматика : в 2 т. Т. I. — Москва, 1980.
229
 9. Трубинский, В. И. Очерки русского диалектного синтаксиса / В. И. Трубинский. — Ленинград, 1984.
10. Яцкевич, Л. Г. Очерки морфологии вологодских говоров / Л. Г. Яцкевич. — Вологда, 2013.

И. Е. Колесова
Вологодская областная универсальная научная библиотека им. И. В. Бабушкина, Вологда, Россия
mika-vologda@mail.ru

ПРОЦЕССЫ МОРФЕМООБРАЗОВАНИЯ В ДИАЛЕКТНОМ СЕГМЕНТЕ ИСТОРИЧЕСКОГО

КОРНЕВОГО ГНЕЗДА C ЭТИМОЛОГИЧЕСКИМ КОРНЕМ *-VED- /*-VID-

В статье исследуются процессы морфемообразования, реконструируется состав корневых алломорфов исторического

корня *-ved-/-vid-, рассматривается их дальнейшая судьба в диалектной системе русского языка. На основе анализа лек-
сики с этимологическим корнем *-ved-/-vid- в статье исследуются некоторые процессы семантической и функциональной
дивергенции, приводящие к формированию новых корневых морфем, рассматривается ряд проблем, связанных с этим
явлением.
Ключевые слова: русские диалекты, семантическая дивергенция, морфемообразование, историческое корневое гнездо.

Kolesova Irina Evgenevna, Vologda regional universal scientific library, Russia

mika-vologda@mail.ru
The processes of formation of morphemes are studied and allomorphs of the historical root *-ved-/-vid- is reconstructed in the
article. Also the fate of these allomorphs in the system of Russian dialects is explored. Based on the analysis of the vocabulary
with the etymological root *-ved-/-vid-, the paper explores some processes of the semantic and functional divergence, leading to
the formation of new root morphemes in the Russian language. The authors consider a number of problems associated with this
phenomenon.
Keywords: the Russian dialects, semantic divergence, formation of morphemes, historical root cluster.

Изучение исторических корневых гнезд и различных аспектов их развития представляется актуальным,

поскольку именно происходящие в них дивергентные процессы играют очень значительную роль в развитии
как лексического состава языка, так и в формировании его словообразовательной системы. Эта тема неодно-
кратно привлекала внимание исследователей [1; 2; 3; 4; 12; 13; 14]. Процессы морфемообразования представ-
ляют собой один из типов функционально-семантической дивергенции, характерных для структуры истори-
ческих корневых гнезд.
Данная статья посвящена исследованию процессов формирования и функционирования корневых морфем
в диалектном сегменте исторического корневого гнезда (ИКГ), восходящего к индоевропейскому корню
*-ṷoǐd- / -ṷeid- [10; Т. 1, 283], на базе которого сформировались праславянские корни *-vēd- / -vid-. Данное
историческое корневое гнездо на ранних этапах его формирования ранее было рассмотрено в дипломной ра-
боте М. Петровой [6], на материалы которой мы частично опираемся в своем исследовании. Основной целью
данной статьи являются наблюдения над процессами морфемообразования и функционирования корневых
алломорфов, возникших в русских диалектах на базе исходных корневых морфем -вед- и -вид- [*-vēd- / -vid-],
исходно представлявших собой алломорфы одного корня. В силу этого, в статье используются в первую оче-
редь материалы исторических и диалектных словарей.
Начиная с праславянского периода в истории русского языка, данные корни в составе исторически одно-
коренных слов представлены целым рядом алломорфов: [*-vēd- / *-vid- /* -vist- / *-vēst- /* -viž- / *-vēž- / *-vižd-
/ *-vēžd- / *-vēšč-]. Продуктивность этих алломорфов изначально была различной, а процессы функциональ-
ной и семантической дивергенции, имевшие место на последующих этапах развития языка, привели к тому,
что данные алломорфы по-разному развивались и функционировали в литературном русском языке и в рус-
ских диалектах, а в различных функциональных сферах эти алломорфы имели разную судьбу и приобретали
различный языковой статус.
Чередование дифтонгов внутри одного индоевропейского корня *-ṷoǐd- /-ṷeid- привело к тому, что в ре-
зультате монофтонгизации и действия процессов семантической дивергенции на его основе сформировались
два праславянских корня *-vēd- и *-vid-, каждый из которых получил свой набор значений и стал источником
развития отдельного корневого гнезда. Чередование согласных звуков d / st / šč, которое привело к появлению
алломорфов *-vēd- / *-vid- / *-vist- / *-vēst- / *-vēšč-, возникает в результате сочетания зубного согласного d,
оканчивающего морфологический элемент, с t, начинающим другую морфему. Поскольку общеславянский
язык не допускает удвоенных согласных, происходит ассимиляция по глухости, а удвоенные t (-tt-) переходят
в -st- [5, 102] ср. *vēdь ‘знание’ и *vēstь ‘знание, уведомление, сообщение’ [11, 146]. Относительно возникно-
вения звука šč есть несколько гипотез. Он появляется либо под воздействием j на группу согласных: -vēd - t -
j→vēst - j→vēšč (например, *vēščь ‘мудрый’ [Ф: 1, 309]) либо под воздействием на эту же группу согласных
230
гласного переднего ряда. Несколько позже в результате преобразования сочетания согласных dj на стыке
морфем появляются алломорфы [*- viž- / *-vēž- / *-vižd- / *-vēžd-]. При этом [*-viž- / *-vēž-] представляли со-
бой исконно русский вариант преобразования, характерный для восточнославянских диалектов и закрепив-
шийся затем в русской диалектной системе, а [*-vižd- / *-vēžd-], являясь южнославянскими вариантами, при-
ходят в древнерусский язык из старославянского и функционируют затем в основном в литературном языке.
В праславянский период все эти алломорфы принимали активное участие в процессах словообразования,
но в дальнейшем их судьба в литературном языке и в диалектной системе русского языка была различной.
Алломорфы [*-vēd-] и [*-vid-], которые еще в праславянский период приобрели статус самостоятельных
корней, являются наиболее продуктивными и на протяжении всей истории русского языка активно участвуют
в формообразовании и словообразовании, например, древнерусские лексемы невѣдание ‘невежество’ [9,179]
и видный ‘зримый, который может быть видим’ [8,175].
В современных диалектах в результате действия процессов семантической дивергенции алломорфы [-вед-
/ -вед’-], сформировавшиеся на основе [*-vēd-], активно функционируют в трех семантических вариантах:
1) ‘знать, иметь информацию о чем-либо’, например, ведво ‘знание, наука’ [7; Т. 4, 90], доведка ‘справка о
чем-либо, выяснение чего-либо’ [7; Т. 8, 83], выведаться ‘познакомиться с чем-либо, узнать что-либо’ [7;
Т. 5, 252]; 2) ‘колдовать’, например, ведьмовство ‘колдовство’ [7; Т. 4, 94], ведуница ‘знахарка, колдунья’ [7;
Т. 4, 94], ведей ‘знахарь, колдун’ [7; Т. 4, 90]; 3) ‘сознание, чувство’, например, заведанье ‘память; сознание;
чувство’ [7; Т. 9, 300] веденье, и веданье ‘сознание, чувство, память’ [7; Т. 4, 90].
Алломорфы [-вид- / -вид’-], образовавшиеся на основе [*-vid-], имеют значение ‘воспринимаемый с помо-
щью зрения’ и активно функционируют, например, в словах видалый ‘много видевший в своей жизни, быва-
лый, опытный’ [7; Т. 4, 273], видило ‘зрачок’ [7; Т. 4, 274], довидаться ‘увидеть что-нибудь’ [7; Т. 8, 84], за-
видеть ‘увидеть’ [7; Т. 9, 314]. Этот алломорф в говорах также принимает участие в процессах морфемообра-
зования, становясь основой для формирования корня [-завид-]: завидник ‘завистник’ завидчик ‘завистник’ [7;
Т. 9, 314].
Продолжают функционировать в диалектной словообразовательной системе алломорфы [-вест-/-вест’],
возникшие на основе праславянского [-vēst-]. Семантически они связаны со значением ‘знать, обладать ин-
формацией’ и встречаются, например, в лексемах веста ‘весть, известие’ [7; Т. 4, 188], вестимно ‘известно’
[7; Т. 4, 188], довесточка ‘весточка, сообщение’ [7; Т. 8, 84], завестить ‘оповестить; сказать заранее о чем-
либо’ [7; Т. 24, 308], отвестить ‘подать о себе весть’ [7; Т. 24, 135].
Праславянский алломорф [*-vist-] на современном этапе в русских диалектах не функционирует. В лите-
ратурном языке лексемы, содержащие этот алломорф (зависть, ненависть и их производные), утратили чле-
нимость и семантическую связь с глаголом видеть и стали вершинами самостоятельных корневых гнезд.
Интересно проследить судьбу праславянских алломорфов [*- viž- / *-vēž- / *-vižd- / *-vēžd-]. В русских диа-
лектах сохранились только имеющие восточнославянское происхождение [*- viž- / *-vēž-], они не слишком
продуктивны, но встречаются в таких лексемах как, например, вежливец и вежливый ‘почетное название
колдуна на свадьбе’ [7; Т. 4, 95—96] и вежливец ‘знаток свадебного ритуала, ведущий свадьбу’ [7; Т. 4, 95—
96], вижен ‘виден’ [7; Т. 4, 277], вижи ‘глаза’ и вижи ‘наблюдение’ [7; Т. 4, 277]. В литературном русском
языке алломорф [-веж-] утратил самостоятельность. Слово вежливость и производные от него лексемы, в
которых выделялся этот алломорф, в ходе исторического развития утратили членимость и семантическую
связь с корнем [-вед-] и сейчас является вершиной самостоятельного корневого гнезда. Имеющие южносла-
вянское происхождение алломорфы [*-vižd- / *-vēžd-] в говорах не функционируют, частично сохраняясь в
качестве связанных корней только в литературном языке.
Сохраняется в диалектах и алломорф [-вещ-], который можно выделить, например, в лексемах вещба ‘про-
рицание, заклинание’ [7; Т. 4, 227], вещица ‘колдунья, гадалка’ [7; Т. 4, 228—229], вещун ‘колдун, знахарь,
предсказатель’ [7; Т. 4, 229].
Результаты действия функционально-семантической дивергенции, тесно связанной с процессами морфе-
мообразования, в рамках исторического корневого гнезда с этимологическим корнем *-vēd- / -vid- можно бо-
лее наглядно представить в следующем виде (см. табл. 1).
Таким образом, следует отметить, что процессы семантической и функциональной дивергенции играют
значительную роль в развитии лексической системы говоров, становясь одной из причин морфемообразова-
ния. В частности, результатом действия данных процессов в рамках исторического корневого гнезда с этимо-
логическим корнем * -ṷei- становится появление целого ряда алломорфов и нескольких новых, самостоятель-
ных корневых морфем, которые становятся вершинами отдельных словообразовательных гнезд.

231
 Таблица 1
Результаты морфемообразования в диалектном сегменте исторического корневого гнезда
с этимологическим корнем *-vēd- / -vid-
Праславянские алло- Алломорфы корне- Новые корневые мор-
морфы корня *-ṷoǐd- / вых морфем в рус- фемы в русских говорах Примеры
-ṷeid- ских говорах
— ведво ‘знание, наука’ доведка
-вед-1/ -вед’1- ‘знать’ ‘справка о чем-либо, выясне-
ние чего-либо’
*-vēd- -вед-2/ -вед’2- ‘колдо- — ведьмовство ‘колдовство’
вать’ ведей ‘знахарь, колдун’
— заведанье ‘память; сознание;
-вед-3 ‘сознание’
чувство’
— веста ‘весть, известие’ за-
-vēst- -вест- / -вест’- вестить ‘оповестить; сказать
заранее о чем-либо’
— вежливец и вежливый ‘по-
-vēž- -веж- четное название колдуна на
свадьбе’
-vēžd- — —

-vēšč- -вещ- — вещица ‘колдунья, гадалка’

вещун ‘колдун, знахарь’
-vid- -вид- /-вид’- — видило ‘зрачок’ довидаться
‘увидеть что-нибудь’
-завид- завидник ‘завистник’ завид-
чик ‘завистник’
-vist- — —

-viž- -виж- вижен ‘виден’ вижи ‘глаза’

-vižd- — —

Список литературы
1. Иванова, Е. Н. Особенности семантического и словообразовательного развития исторических корневых
гнезд с вершинами *piti и *peti в праславянский период / Е. Н. Иванова // Вестник Вологодского гос. универ-
ситета. Сер. Гуманитарные, общественные, педагогические науки. — 2016. — № 2 (2). — С. 74—77.
2. Колесова, И. Е. Процессы морфемообразования в историческом корневом гнезде глагола лить /
И. Е. Колесова // Диалектное словообразование, морфемика и морфонология. — Санкт-Петербург ; Вологда,
2007. — С. 280—289.
3. Колесова, И. Е. Процессы функционально-семантической дивергенции в вологодских говорах /
И. Е. Колесова // Народная речь Вологодского края: между прошлым и будущим. — Вологда, 2015. —
С. 189—201.
4. Колесова, И. Е. Процессы морфемообразования в историческом корневом гнезде c этимологическим
корнем *-uei- / И. Е. Колесова, Л. Г. Яцкевич // Вестник Череповецкого гос. университета. — № 5 (66). —
2015. — С. 85—87.
5. Мейе, А. Общеславянский язык / А. Мейе ; пер. с фр. А. Вайан, П. С. Кузнецов ; под ред.
С. Б. Бронштейна. — Москва, 1951.
6. Петрова, М. Эволюция исторического корневого гнезда глагола вить в истории русского языка : ди-
пломная работа (рукопись) / М. Петрова ; науч. рук. Л. Г. Яцкевич. — Вологда, 2006.
7. Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Филин [Т. 1—21]; Ф. П. Сороколетов [Т. 22—38]. —
Ленинград ; Санкт-Петербург, 1965—2004.
8. Словарь русского языка XI—XVII вв. Вып. 2. / гл. ред. С. Г. Бархударов. — Москва, 1975.
9. Срезневский, И. И. Словарь древнерусского языка.Т. 1. Ч. 2. Е — К : [в 3 т.] / И. И. Срезневский. — Мо-
сква, 1989.
10. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / М. Фасмер ; пер. с нем. и доп.
О. Н. Трубачева. — 2-е изд., стер. — Москва, 1986—1987.
11. Черных, П. Я. Историко-этимологический словарь русского языка : в 2 т. Т. 1 / П. Я. Черных. — Моск-
ва, 1994.
232
 12. Яцкевич, Л. Г. Праславянская лексика в «Словаре вологодских говоров» / Л. Г. Яцкевич // Ярославский
текст в пространстве диалога культур : материалы международной научной конференции (Ярославль, 15—16
апреля 2014 г.) / отв. ред.: О. Н. Скибинская, Т. К. Ховрина. — Ярославль, 2014. — С. 360—366.
13. Яцкевич, Л. Г. Эволюционные процессы в историческом корневом гнезде с алломорфами -рез-/ -реж-/ -
раз-/-раж-/-рож- в вологодских говорах / Л. Г. Яцкевич // Говоры вологодского края: аспекты изучения :
межвузовский сб. научных трудов / отв. редактор Л. Ю. Зорина. — Вологда, 2008. — С. 168—181.
14. Яцкевич, Л. Г. Эволюционные процессы морфемообразования на базе праславянского корня *-pel- в
русских народных говорах (Статья первая: исторический алломорф *-pel-) / Л. Г. Яцкевич // Вестник Воло-
годского гос. пед. университета. — 2011. — № 2. — С. 95—104.

Т. Н. Бунчук
Сыктывкарский государственный университет имени Питирима Сорокина, Сыктывкар, Россия

ЯЗЫКОВОЙ ОБРАЗ ТЕСНОТЫ В РУССКИХ ГОВОРАХ

В статье представлен результат исследования диалектных слов с корнем -тесн- как языковых средств выражения воспри-
ятия тесноты в русской народной культуре. Языковой образ формируется на основе комплекса признаков, отраженных
значении диалектных слов. Теснота предстает как результат собирания, уплотнения множества с определением его гра-
ниц. Такое представление о тесноте может быть соотнесено с архаическими представлениями о сотворении человеческого
мира, а также с представлениями о коллективной и личной свободе.
Ключевые слова: диалектология, этнолингвистика, история слов и культуры, этимологическая семантика.

Bunchuk Tatyana Nikolayevna, Syktyvkar State University named after Pitirim Sorokin (Syktyvkar, Russia)
tnbunchuk@mail.ru
Linguistic Image of Tightness in Russian Dialects
The article covers the results of analysis of the dialect words with the stem -tesn- («tight») as linguistic means of expressing how
tightness is perceived in Russian folk culture. The linguistic image is based on the complex of features reflected in the meanings of
dialect words. Tightness appears as the result of gathering, making the many condensed while determining their boundaries. Such
perception of tightness can correlate to archaic concepts of the human world creation as well as the concepts of collective and indi-
vidual freedoms.
Keywords: dialectology, ethnolinguistics, history of words and culture, etymological semantics.

Определение и интерпретация языкового образа на основе анализа совокупности словарной и функцио-

нальной семантики отдельного слова или корневой группы является одним из способов описания языковой
картины мира народа. Народная речь в этом плане является важнейшим источником информации, позволяю-
щим уточнить движение коллективной мысли, отраженной в слове. В говорах можно обнаружить, с одной
стороны, архаические смыслы, хранящие следы древнего миропонимания, а с другой — новые значения, раз-
вившиеся как результат культурно-исторического переосмысления действительности.
В данной статье рассмотрен образ тесноты на основе анализа значений диалектных слов корневой группы
-тесн- в русском языке в контексте народной культуры.
Корневая группа -тесн- имеет общеславянское происхождение: слова с этим корнем употребляются во
многих славянских языках и входят в общерусский фонд, т. к. их употребление фиксируется во всех формах
русского национального языка (литературном языке, просторечии, социальных и территориальных диалек-
тах), что может свидетельствовать об значимости для русской культуры обозначаемых ими понятий.
В современном русском литературном языке употребляются слова теснота, тесниться, оттеснить,
притеснять, стеснять, восходящим к производящему слову тесный, имеющему следующие значения:
1. Такой, в котором мало свободного места, простора, недостаточный по пространству; 2. для кого-чего.
Имеющий меньшие, чем требуется, размеры (об одежде, обуви, помещении); 3. Состоящий из лиц или пред-
метов, расположенных близко, вплотную друг к другу; 4. Охватывающий, включающий в себя немногое или
немногих; 5. Близкий, непосредственный [1; 1321]. Сходные значения обнаруживаются и в русской народной
речи: тесно ‘плохо кому-л. из-за притеснений, придирок и т. п. Атаман был турок, тем-то нам тесно ста-
ло. Казаки-некрасовцы [5; вып. 44, 93]; теснить ‘уменьшать кому-л. плату за что-л. (работу и т. п.). Подряд-
чик теснит рабочих в цене. Ковр. Влад. [5; вып. 44, 92]; тесниться ‘стесняться, чувствовать себя неловко.
Не теснись, Ивановна. Олон. [5; вып. 44, 92]; теснотить ‘1. теснить кого-, что-л., лишая места, пространст-
ва. Ворчали, что монашки город теснотят. Уральск., Лук в гряде этот без толку. Сидит, других теснотит.
Кемер. 2. слишком плотно прилегать, стесняя движения (об одежде)’. Том. [5; вып. 44, 93].
Тем самым формируется образ тесноты как физического явления преимущественно негативного по вос-
приятию, т. к. она доставляет объекту, на который направлено проявление признака, неудобство и вызывает
233
отрицательные чувства вследствие отсутствия простора для движения, дыхания, желания и т. п. (ср. теснить
‘мучить (животных)’. Что ты кота-то все теснишь. Волог.’ [5; вып. 44, 93]).
Внутренняя форма слова, обнаруживающаяся в этимоне слова тесный, связана с сжатием, давлением: ко-
рень -тесн- из *těsknъ, родственного слову ти́скать ‘давить, сдвигать’ [7; т. 4, 51, 62]. Это, казалось бы, под-
тверждает представления о тесноте как о состоянии, при котором на объект оказывается давление (см. при-
теснение), в результате которого он получает чувство скованности, в том числе и в любых человеческих про-
явлениях.
Однако в русских говорах отмечаются значения, высвечивающие еще один аспект тесноты. Теснота — это
свойство множества, того, что собрано воедино в одном месте: тесно ‘в большом количестве, много’: Тесно
луку-то у меня. Хар. Никул. [2; вып. 11, 21]; теснень ‘теснота, большое скопление людей’. Тут и так тес-
нень большая. Р. Урал. [5; вып. 44, 92]; теснотиться ‘cобираться где-л. толпой, толпиться. Народ так и
теснотится у комедии. Перм., Том., Сиб. [5; вып. 44, 93].
Итак, тесноту можно представить как свойство множества, которое собрано из отдельных элементов, уп-
лотнено и почти лишено пространства. Это состояние, с одной стороны, дает чувство надежности, опоры (ср.
в тесноте да не в обиде; тесный круг друзей), однако с другой стороны, одновременно — вызывает чувство
ограниченности в противоположность воле, которая мыслится как как отсутствие ограничения. В свою оче-
редь ограничение может восприниматься как насильственное лишение, недостаток, в том числе и материаль-
ных благ: тесно 1. ‘немного, мало, в небольшом количестве’. Молока и так тесно. Мещов. Калуж.
2. ‘трудно, плохо, тяжело’. Муж мне говорит: ничего, сами проживем. А жить тесно было. Кабан. Бурят.
АССР. После той германской войны было все тесно, ничего в магазинах не было, гвоздя не было. Поддор.
Новг. Т е с н о в чем-л. ‘о недостатке, нужде в чем-л.’ В дровах тесно было, а теперь-то дров до воли. Кар-
гоп. Арх.[5; вып. 44, 93].
Тем не менее при всей очевидности представления тесноты в лексической семантике слов с этим корнем
(уплотнение множества за счет лишения пространства) обращают на себя некоторые языковые факты, кото-
рые заставляют по-иному взглянуть на образ тесноты в народной культуре и языке.
Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что понятие тесноты в русской языковой картине мира
отталкивается от понятия пространства. Вследствие этого необходимо определить древнее понимание «про-
странства» и «места». В. Н. Топоров так трактует эти понятия. Пространство — одна из категорий человече-
ского мира, которая формируется посредством понятия «место». В свою очередь, место мыслится как вме-
стилище, внутри которого люди, «населяющие это «место» и имеющие заинтересованность в нем [6; 27], а
также все, что связано с культурной деятельностью человека — обрабатываемая (своя) земля и созданные
человеком вещи. Но главное — место «по определению не мыслимо без его границы» [6; 28], которая очер-
чивает контуры места и одновременно ограничивает его «распространение/расползание» в пространстве. Эта
мысль находит подтверждение в этимологии слова место. Этимологически оно «восходит к <…>* mět-to
<*moit-to и может трактоваться как «сбитое» <…>, «стиснутое», «уплотненное» [6; 103]. Это наблюдение
позволило В. Н. Топорову сделать вывод о том, что вся история цивилизации определяется тенденцией «к
собиранию случайных мест в «место», <…> разного и розного в цельноединство, некогда «природного» в
выстраиваемое «культурное», <…> рыхлого и аморфного в плотное и крепкое…» [6; 104]. Место в таком
случае предстает как окультуренный мир человека, огороженный (стесненный) границей и противопостав-
ленный простору — ничем не ограниченной, дикой пустоте [6; 28].
В русских говорах есть слова, отражающие, как кажется, это понимание места и тесноты как признаков
человеческого мира. В народном мифологическом понимании, как известно, мужчина мыслился как демиург,
а половые отношения символически понимались как акт творения новой человеческой жизни. В этом свете
диалектные лексемы тискаться и теснотить (бабу)‘, обниматься, совершать половой акт’ [5; вып. 44, 93,
136] высвечивают древнюю этимологическую семантику корня, который выражал представления о сжимании
и собирании как о действиях по созданию места.
В таком понимании устройства вселенной становится очевидным, что теснота (уплотнение, определен-
ность, ограничение, в т. ч. и социальное ограничение — правило, закон) выступает признаком человеческого
/окультуренного места в противоположность простору (рыхлости, неопределенности и отсутствию ограниче-
ний, а значит, дикости и отсутствию правил, закона). Это понимание тесноты находит подтверждение в рус-
ских поговорках: Деньги держи в темноте, а дочь-невесту в тесноте [5; вып. 44, 93]; Где тесно, там и ме-
сто; В тесноте люди живут, а на просторе навоз возят; В тесноте люди песни поют, а на просторе волки
воют и др. [3; т. 4, 450]. Теснота в таком случае может выступать символом человеческого общества, мира —
людей, собранных в одном месте и объединенных изначально причиной родства, а позже и иными социаль-
ными причинами (ср. мир тесен).
Теснота, таким образом, выражает представление о коллективе своих, противопоставленном чужим —
иностранцам и иномирцам, чье пространство может быть опасно (ср. Хотя тесно, а лучше все вместе). И
только в этой тесноте, в собрании своих, можно быть свободным.

234
 Свобода в народном понимании — это положение своего, ощущение себя равным среди своих, с такими
же, как у всех своих, правами и обязанностями [см.: 4, 453—466]. Поэтому в древности считалось, что выйти
на простор из тесного круга своих — это, наоборот, стать несвободным, потому что тогда человек оказывался
вольным, но бесправным — то ли в другом сообществе, где изначально он не свой и у него нет прав своего,
то ли в безлюдном, мертвом пространстве, где ни прав, ни обязанностей нет, т. е. в одиночестве. В русских
говорах отмечается употребление выражения быть на просторе в значении ‘находиться отдельно, в одиноче-
стве’ [5; вып. 32, 250]. Значит, свобода — это не воля (собственное право делать то, что ты хочешь, без огра-
ничения и, соответственно, стеснения), а положение среди равных, среди своих с такими же правами, но и с
обязанностями, которые обеспечивают равное соблюдение прав.
Таким образом, наблюдение над лексическим значением слова тесный и его производных в русских гово-
рах, устойчивых выражений, сохранивших архаические смыслы, а также слов, синтагматически связанных со
словом тесный (простор, свобода), позволило представить языковой образ тесноты в русской картине мира.
Теснота в древнейшем языковом сознании являла собой признак мира людей в противоположность хаосу
природы. Мир людей понимался как группа людей, собравшихся (стиснувшихся в тесный круг) и очертив-
ших границу своих (стесненных границей и огородившихся). Развитие общественного устройства, русской
ментальности (становление понятия личной воли) изменило такое понимание мироустройства, и теснота ста-
ла пониматься прежде всего как ограничение, препятствующее расширению индивидуального познания, лич-
ных материальных благ и частных желаний.

Список литературы
1. Большой толковый словарь русского языка / авт., гл. ред. С. А. Кузнецов. — Санкт-Петербург, 2000.
2. Вологодский областной словарь. Вып. 11. — Вологда, 2005.
3. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка / В. И. Даль. — Москва, 1994.
4. Колесов, В. В. Русская ментальность в языке и тексте / В. В. Колесов. — Санкт-Петербург, 2007.
5. Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Сороколетов. Вып. 32. — Санкт-Петербург, 1998;
Вып. 44. — Санкт-Петербург, 2011.
6. Топоров, В. Н. О понятии места, его внутренних связях, его контексте (значение, смысл, этимология) /
В. Н. Топоров // Язык культуры: семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения академика Никиты
Ильича Толстого (1923—1996) / отв. ред. С. М. Толстая. — Москва, 2004. — С. 12—106.
7. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / М. Фасмер. — Санкт-Петербург, 1996.

В. И. Теркулов
ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет», ДНР
terkulov@rambler.ru

ОСОБЕННОСТИ ДИФФУЗНОГО РЕГИОЛЕКТА: НА ПРИМЕРЕ РЕЧИ ЖИТЕЛЕЙ ДОНБАССА1

Работа посвящена определению особенностей диффузного региолекта — совокупности идиомов территории позднего
заселения, возникшей в результате смешения наречий мигрантов. Уникальными чертами региолекта являются особая
организация языкового материала и «дежаргонизированные» лексемы сленгов регионообразующих профессий. Диффуз-
ный региолект противопоставляется диалектному, развившемуся на базе «исконных» говоров. Региолект объединяет го-
воры городов региона. Последние включают просторечие, жаргоны и разговорную разновидность литературного языка.
Ключевые слова: диалект, жаргоны, литературный язык, просторечие, региолект, регион.

Terkulov Vyacheslav Isayevich, Donetsk State University, DPR

terkulov@rambler.ru
Distinctive features of diffused regiolect: based on the example of speech of Donbass inhabitants
This work deals with the determination of distinctive features of diffused regiolect: a combination of idiomes of late population
territories which occurred as a result of mixing of migrant dialects. The unique features of regiolect are special organization of
language materials and dejargonized lexical units of slang of region-forming professions. Diffused regiolect is opposed to a dialect
that has developed on the basis of «primordial» subdialects. Regiolect incorporates the subdialects of region cities and towns. The
latter include vernacular language, jargons and colloquial variant of literary language.
Keywords: dialect, jargons, literary language, vernacular language, regiolect, region.

«Региолект», который предварительно можно определить как урбанизированную речь региона, является
сейчас одним из самых востребованных понятий в социолингвистике. Во многих исследованиях о нем гово-
рят как о современной базовой территориальной разновидности национального языка, сменившей в этом ста-

235
тусе диалект: «Можно с абсолютной уверенностью утверждать, что в современном русском языке региолект
и является основной формой местной речи» [2]. Такой статус региолекта вполне объясним: он обусловлен
тем, что жизнь языка постепенно перемещается из деревни в город. Как отмечает А. Мерзлов, «после пере-
стройки, по разным оценкам, до 30 тысяч деревень исчезло, многие обезлюдели, и этот процесс продолжает-
ся, к сожалению, катастрофическими темпами» [1]. Мы далеки от представленной в работах некоторых уче-
ных идеи о том, что «современные говоры в традиционном понимании разрушены» [5, с. 121] и что русские
диалекты «как цельные речевые единицы со своей особой системной организацией теперь уже почти не су-
ществуют» [6, с. 140]: исследования наших коллег, например диалектологические экспедиции Волгоградско-
го государственного социально-педагогического университета, показывают, что диалекты еще живы. Однако
то, что статус базовой разговорной разновидности национального языка имеет сейчас язык города — неоспо-
римый факт.
К сожалению, региолект пока еще не получил устоявшегося определения. В связи с ограниченным объе-
мом статьи укажем только на одну из его дефиниций — самую авторитетную. А. С. Герд, с чьим именем
обычно связывается введение в научный обиход данного понятия, понимал под региолектом «особую форму
устной речи, в которой уже утрачены многие архаические черты диалекта, развились новые особенности. Это
форма, с одной стороны, не достигшая еще статуса литературного языка, а с другой, в силу наличия
многих ареально варьирующихся черт, не совпадающая полностью и с городским просторечием (выде-
лено нами. — В. Т.)» [3, с. 23—24]. Наше исследование показало, что такое определение, представляющее
региолект как отдельный идиом национального языка, вряд ли можно признать удачным: он не может нахо-
диться между просторечием и литературным языком, поскольку в этом случае он должен был бы отличаться
от других городских идиомов и иметь своих носителей, чего нами не обнаружено. Наоборот, наше исследова-
ние показало вполне очевидные идентичные региональные языковые черты во всех разновидностях нацио-
нального языка в отдельно взятом регионе. Можно, например, говорить о региональном просторечии, о ре-
гиональном сленге, о региональном профессиональном жаргоне и т. д. Многие ученые пишут и о том, что
«устно-разговорный литературный язык является единым, но вместе с тем сложным образованием, варьи-
рующимся на огромной территории» [4, с. 38], отмечая, что в структуре региолекта есть место и для регио-
нальной разновидности литературного языка. При этом общие региональные языковые черты обнаруживают-
ся не в идиомах одного города, а в ареале, формирующемся обычно вокруг языка административного центра
региона. Следует говорить о параллелизме корреляций: «диалект — сельские говоры» и «региолект — город-
ские говоры» и определять региолект как некоторую надидиомную обобщающую сущность. Нужно отметить,
что если сельские говоры представляют собой гомогенные образования, то городские говоры — это гетеро-
генная структура. Они объединяют городские идиомы: просторечие (городское койне), жаргоны, «региональ-
ную» разновидность разговорной формы литературного языка.
Региолект в наших исследованиях — это не просто совокупность уникальных (региональных) стабильных
языковых черт, используемых на данной территории и отличающихся от языковых черт других территори-
альных и надтерриториальных идиомов. В этом случае региолектом закономерно следовало бы называть не
столько языковую систему региона, сколько входящие в него лексические, грамматические, фонетические и
т. д. регионализмы. Такой подход, конечно же, возможен: он формирует представление о региональной лин-
гвальной уникальности. Однако он не позволяет рассмотреть местную речь целостно, в совокупности всех
присущих ей черт. В нашем представлении региолект — это цельная языковая система, включающая в себя
как регионально маркированные, так и общеязыковые элементы. Уникальность региолектов создается, ско-
рее, не за счет уникальности конкретных языковых фактов, а за счет их «системного калейдоскопа», особой
регионально маркированной организации языка. Региональное и всеобщее формируют единую систему, в
которой всеобщее во многом определяется региональным. Особую значимость этот тезис приобретает при
работе с диффузными региолектами.
Диффузными мы называем региолекты территорий позднего заселения, возникшие в результате «смеше-
ния языков и диалектов» мигрантов. Такой идиом минует стадию диалектного существования и возникает
сразу как региолект в результате стабилизационной «революционной» интегративной унификации системы
миграционных идиомов. Можно предположить, что носители региолекта в процессе формирования его как
системы выбирают, принимают и абсолютизируют те языковые черты, которые либо делают речь удобной,
выразительной, либо присущи наиболее авторитетным представителям нового языкового сообщества. Так
создаются региолекты территорий позднего заселения, например донецкий региолект. Диффузный региолект
противопоставляется диалектному региолекту, возникшему в результате урбанизации «исконного» региона,
путём унификационной трансформации функционировавших в нем диалектов под влиянием литературного
стандарта. Так формируются региолекты «старых» городов России — Ярославля, Вологды и многих других.
Если диалектный региолект обладает высоким уровнем уникальности компонентов: в нем можно пред-
положить существование базовых черт, которые достались ему по наследству от местных говоров, то диф-
фузный региолект не может содержать большое количество таких черт, поскольку в нем, как уже было сказа-
но, на базовом уровне собираются черты языков и региолектов тех регионов, которые стали источником ми-

236
граций. Следовательно, все эти черты обнаруживаются одновременно и в границах диффузного региолекта и
за его пределами. В связи с этим для диффузных региолектов уникальность организации системы является
главным характеризующим фактором: в нем собранные из разных идиомов компоненты сочленяются так, как
никогда не сочленялись в исходных региолектах, языках и диалектах. И именно этой уникальностью мы и
должны заниматься.
Уникальные компоненты в диалектном региолекте, например, на лексическом уровне — это исконные
обиходно-бытовые слова. Именно эту сферу деятельности человека и обслуживает базовый для региолекта
диалект. В диффузном региолекте тоже появляются уникальные компоненты, но их появление обусловлено
иными причинами, которые обычно коррелируют с самими причинами миграции. Так, например, причиной
миграции в Донбасс было развитие угольной и металлургической отрасли. Здесь создавались новые профес-
сиональные корпорации, и именно в этих профессиональных корпорациях возникал новый региональный
профессиональный жаргон. В силу того, что основу донбасского сообщества составляли семьи людей, свя-
занных с данными профессиональными корпорациями, профессиональные жаргонные слова стали активно
распространяться через членов семей, в речи которых происходила дежаргонизация, депрофессионализация
жаргонизмов, расширение их семантики. Таким образом, источником уникальности компонентов в промыш-
ленных диффузных региолектах является профессиональный жаргон.
Работы по исследованию донецкого региолекта только начались. Мы определили следующие наиболее
важные на данном этапе объекты описания:
• социально-политические причины возникновения и развития региона: источники и условия миграции
(для определения миграционных составляющих языковой системы региолекта), языковая политика на терри-
тории региона (в диахронии);
• особенности базового профессионального жаргона как источника уникальности компонентов;
• особенности региональной языковой системы:
o региолектная фонетика;
o региолектный словарь;
o региолектная грамматика;
o региональная топонимия, в том числе и урбанонимия и микротопонимия, как официальна, так и не-
официальная и историческая;
• региональная языковая картина мира;
• региональный текст.
Лингвистическая регионалистика только формирует инструментарий своих исследований. Многие ее по-
нятия не определены или определены в недостаточной мере, что приводит к огромному количеству неодно-
значных оценок как исследований в этой области, так и самого понятия «региолект». Однако активно веду-
щиеся сейчас работы по описанию белгородского, архангельского, тамбовского, дальневосточного и многих
других региолектов вселяют надежду в скорое устранение если не всех, то хотя бы базовых противоречий
теории.

Примечания
1
Исследование выполняется за счет средств гранта фонда «Русский мир» Гр/II-286-16.

Список литературы
1. Вымирание российской деревни: причины и последствия [Электронный ресурс]. — URL:
https://salt.zone/radio/5523.
2. Грузберг, Л. А. Региолект / Л. А. Грузберг // Филолог. — 2010. — № 11 [Электронный ресурс]. — URL:
http://philolog.pspu.ru/module/magazine/do/mpub_11_208.
3. Герд, А. С. Введение в этнолингвистику / А. С. Герд. — Санкт-Петербург, 2001.
4. Ливинская, И. В. К вопросу о региональном варьировании национального языка / И. В. Ливинская //
Вестник МГОУ. Сер. Русская филология. — 2015. — № 6. — С. 37—42.
5. Попов, И. С. О принципах разработки программы собирания сведений для областных словарей /
И. С. Попов // Теория и практика областной лексикографии. — Ленинград, 1984. — С. 116—124.
6. Филин, Ф. П. Очерки по теории языкознания / Ф. П. Филин. — Москва, 1982.

237
 И. А. Букринская, О. Е. Кармакова
Институт русского языка В. В. Виноградова РАН, Россия
dialects@mail.ru

ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ КОМПОНЕНТ В ДИАЛЕКТНОМ ТЕКСТЕ

В статье даются фрагменты архаической картины мира на материале русских говоров Центральной диалектной зоны.
Анализ показывает, что черты традиционной народной культуры являются достаточно устойчивыми, в том числе культ
мертвых, вера в колдовство, в силу знахарей и др. В качестве примера авторы рассматривают сюжет о порче скота.
Ключевые слова: этнолингвистика, диалектный текст, архаическое сознание.

Bukrinskaja Irina Anatoljevna, Karmakova Olga Evgenjevna, Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Acade-
my of Sciences, Russia
Ethnolinguistic approach to the dialect text
In the article the authors examine the dialect texts, which have been recorded in the Central dialect region of Russia. Various fea-
tures of traditional people culture keep better than it could be expected. In this region the following old traits were conservated —
popular belief in witchcraft and healers. This enumerated features are inherent to the magic consciousness, which remains the
steadiest component of the folk traditional world view.
Keywords: dialect text, ethnolinguistic, folk traditional world view.

Традиционная народная культура, основанная на архаическом восприятии мира, по-прежнему сохраняется

сельским социумом и отражается как в бытовых, так и фольклорных рассказах. За последнее время в экспе-
дициях Отдела диалектологии и лингвогеографии ИРЯ РАН собран корпус диалектных текстов, который со-
держит достаточно много данных, свидетельствующих о наличии реликтов архаического сознания. Для со-
поставления полученной информации нами привлекались фольклорные тексты. Так, самые разнообразные
рассказы, отражающие мифологическую картину мира русского человека, находим в сборнике, составленном
петербуржским фольклористом М. Н. Власовой [4]. В книгу включены былички (истории о мифологических
персонажах) и другие виды повествовательных текстов о всякого рода сверхъестественных явлениях, собран-
ные в XIX—ХХ вв. В Предисловии отмечается: «Такие повествования — в их истинность верят — продол-
жают бытовать и множиться в русских деревнях, трансформируясь в соответствии с социально-историческим
контекстом» [4, 3].
Материалы экспедиций 2000—2017 гг. позволяют говорить о том, что наиболее полно и последовательно
сохраняется в современных говорах запрет на работу в праздники, вера в знахарей и колдунов, в вещие сны,
культ предков. Черты, свойственные архаической картине мира, представлены по-разному в культурных диа-
лектах разных территорий, обследованных нами. Так, традиционная культура Поветлужья (Северо-восточная
диалектная зона) описана в [2], тексты, отражающие фрагменты архаического сознания носителей южно-
псковских говоров (Юго-западная диалектная зона), приведены в [3].
Данная работа основана на материалах, собранных в восточных среднерусских говорах (Центральная диа-
лектная зона): в Муромском (экспедиция 2014 г.) и Гороховецком (экспедиция 2016 г.) районах Владимир-
ской области и рассматривает лишь небольшой фрагмент архаической картины мира.
Одним из основных мифологических мотивов, часто встречающихся в текстах разных регионов, — сюжет
о порче скота, отбирании молока у коров и коз [1]. Подобного рода история была записана в с. Фоминки Го-
роховецкого р-на от информантки З. В. Красновой (1935 г. р., начальное образование). Дело происходило во
времена ее молодости: над табунóм было сдéлано. Коровы перестали есть и доиться: бегут и трáву не видят.
Пастух поехал к дедушке (знахарю) с двумя мешками пшеницы — платой за помощь. Тот сказал: «Все стар и
мал собирайтесь, набéйте кóлья!» Следовало прогнать коров через колья так, чтобы табýн пробúл кóлья. Са-
мая бойкая корова прошла, и все остальные за ней. Знахарь предупредил: придет тот, кто отдéлал стадо, а
если его не поймают, коровы по-прежнему не будут давать молока. Было сказано: женщина придёт,
караýльте! Действительно, пришла бáушка Дуня с óбратью лошадúной и банкой молока в фартуке. Ее под-
вергли допросу, молоко вылили, и пастух ударил старуху кнутом. С той поры коровы стали вновь доиться.
Интересен описанный акциональный способ избавления от порчи — проход коров через колья. Кол —
предмет, используемый в апотропеических целях, а проход (протаскивание) через/сквозь что-то — магиче-
ский прием обновления организма и приобретения первоначальных качеств. Подобный способ магических
действий — протаскивание сквозь отверстие, прогон коров через ров — был широко известен в народной
традиции на русском Севере и Северо-востоке [6, т. 5, 12—16]. Как и предупреждал знахарь, появляется
женщина, которая держит банку молока и конскую обороть (уздечку) — устойчивый атрибут колдуньи, отби-
рающей молоко [6, т. 3, 585], чтобы лишить ее силы, необходимо ударить кнутом.
Еще одним распространенным способом наведения порчи на скот и даже на человека является навешива-
ние кил, в результате чего на теле появляются нарывы.
238
 Приведем фрагмент рассказа В. С. Ганиной (1938 г. р. из с. Молотицы Муромского р-на Владимирской
обл., среднее образование):
… И вот / значит / это / у меня одну козу' просто в четыре дня// готова // Навешали кил // Ну вот / я
сначала пошла за ветврачом // Он пришел / а она у меня только объягни'лась // И он / это /как оне врачи //
парез < ….> и оне всё сок иголкой … вводил / лекарство // На другой день пришёл / а она еще хуже < > // Вот /
а она вя'ла и пону'ра // Вот // И что?// Пога'сла [умерла] на четвертый день<…> и мы ее закапывать // И
смотрю / у неё такой зелёный глаз на выми // Если бы пораньше / може бы быть…
Лексема кила ‘грыжа, опухоль’, ‘нарост на растении’ отмечена в словаре М. Фасмера и ЭСCЯ как обще-
славянская. В русских говорах [7] слово широко распространено в значении ‘нарыв, опухоль, полученные в
результате колдовства’, судя по нашим материалам и данным словарей, чаще имеет восточную локализацию,
а также отмечено в говорах позднего заселения. Употребляется с глаголами: впере΄ть, наве΄шать, при-
де΄лать, сажа΄ть, ста΄вить. Как следует из текста, кила, посаженная колдуньей, не поддается лечению вра-
ча, помочь может только знахарка.
Продолжая повествование о своей жизни, информантка упоминает еще один способ колдовства — лишать
человека или животное рассудка:
… А вторую козу΄ глу΄пой сделали // нет // Это уже другие козы // это вылечили
Средством от порчи служила наговорённая вода, которую брали у знахарей (бабушек, дедушек), монашек,
(женщин, умеющих читать молитвы), ею умывались, ее пили, омывали больное место (сглаз смывали; она
наговаривала воду от кил // вот этой водой пома'чивала). Вода использовалась и для защиты дома: на закате
солнышка водичку наговорила, полейте в пятку двери.
Выразительный пример слияния язычества и христианства мы видим в своеобразном использовании хри-
стианской молитвы. Так, если нет возможности пойти к знахарю, то избавиться от колдовства можно, читая
молитву таким образом:
… И она меня научила / «Ты вот так сделай <…> безымянным пальцем / например воду в бокале так/ в
стакане/ в чём бы/ пять Богородиц/ и водить по краю этой банки или там кружки/ вот/ пять Богородиц
Здесь молитва сопровождается магическими действиями: круговые движения, очерчивающие границу,
умножают силу произносимых слов. Чтение молитвенных заговоров, закрещивание еды и воды — распро-
страненный способ снятия или предотвращения колдовства.
В записанных текстах встретился интересный пример безобъектного употребления глагола знать в значе-
нии ‘уметь колдовать, ворожить’: «Ну вот у ней и мать, и отец, и бабушка и дедушка — все знали». Вот».
Глагол приведен в [7] и во многих этнографических работах, по нашим материалам, это значение отмечено в
арханг., нижегород., вологод., владимир., ряз. говорах. В текстах также часто отмечается глагол делать или
его дериваты (отделать, приделать, сделать на смерть) ‘навести порчу’. К сожалению, указанное значение
редко приводится в региональных словарях, даже в случае существования его в говорах. Подобное употреб-
ление глаголов с широкой семантикой в магическом значении характерно для многих славянских языков: ср.
укр. сробити, полес. проробити, серб. чини ‘чинить, делать’[6, т. 4: 179; 5].
Итак, в обследованных говорах Владимирской обл. для обозначения целенаправленной контактной магии,
имеющей целью навести болезнь, неприятность, ссору, употребляются глаголы делать, колдовать, портить,
которые находятся в активном словаре диалектоносителей. В говоре бытуют слова колдун, колдунья, чаще
всего так называют тех, кто творит зло, а тех, кто снимает порчу, называют бабушка, дедушка, реже знахарь,
знахарка. Кроме того, распространен и глагол сглазить, сглаживать: а меня сгла'живала одна / вот соседка
там умерла / усадьбы у нас стыка'ются вон на той улице. В отличие от рассмотренных глаголов он чаще
обозначает непреднамеренное нанесение вреда неискренними похвалами, недоброжелательным взглядом или
завистливыми мыслями, встречаются и такие тексты, в которых перечисленные глаголы употребляются в ка-
честве синонимов.
Как известно, владимирские говоры, входящие в Центральную диалектную зону, легли в основу литера-
турного языка, поэтому глаголы заговорить, наговорить, колдовать, портить (навести порчу), сглазить
известны и в литературном языке, в говорах других территорий встречаются иные глаголы магического дей-
ствия и образованные от них существительные: призо΄рить, опризо΄рить, спризо΄рить, призор (арх., новг.,
яросл., волог.), озева΄ть, озев (вят., костр.,сев.), оговорить, оговор (сев.), оприкосить, прикоснуть, прико-
ситься, прикос (арх., волог., новг.), приткну΄ть, при΄тка (волог., вят., калуж., костр., яросл.), уро΄чить, уре-
ка΄ть, изуро΄чить, урок (арх., волог., вят., костр., яросл.), шепта΄ть (сев., зап.). К сожалению, в диалектных
словарях глаголы магического действия приводятся не всегда, а там, где они даны, значение ‘целенаправлен-
но навести порчу’, ‘сглазить’ даются через запятую, а по примерам не удается понять, есть ли различия в их
семантике. Приведнные глаголы первоначально мотивированы способом наведения порчи: сглазить, опризо-
рить — через взгляд, прикоснуть, приткнуть — через прикосновение, озевать — через рот, оговорить,
шептать, урочить, — через сказанное слово и т. д. Вероятно, носителями говоров внутренняя форма глаго-
лов в настоящее время не осознается. Например, в арх. говорах гл. оприкосить не подразумевает обязатель-
ное прикосновение, оприкосить можно недоброжелательным взглядом.

239
 Представляется крайне важным собрать как можно полнее репертуар глаголов магического действия и оп-
ределить ареалы их распространения с уточнением семантики, а изучая народные традиции, учитывать и опи-
сывать не только языковую, но и культурную семантику текста.

Список литературы
1. Архипенко, Н. А. Отбирание молока у коров (к исследованию одного мифологического мотива) /
Н. А. Архипенко // ЛАРНГ. Материалы и исследования. 1998. — Санкт-Петербург, 2001. — С. 142—154.
2. Букринская, И. А. Традиционная народная культура и ее отражение в диалектном тексте /
И. А. Букринская, О. Е. Кармакова // ЛАРНГ. Материалы и исследования 2012. — Санкт-Петербург, 2012. —
С. 265—281.
3. Букринская, И. А. Языковая личность и жанры диалектного монолога / И. А. Букринская,
О. Е. Кармакова // Русская устная речь : материалы Всероссийской научной конференции с международным
участием. Вып. 2. — Саратов, 2016. — С. 140—146.
4. Мифологические рассказы русских крестьян XIX—XX вв. / сос. М. Н. Власова. — Санкт-Петербург,
2015.
5. Русинова, И. Н. Процессуальная магическая лексика в говорах Пермского края / И. Н. Русинова // Вест-
ник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. — Вып. 4. — 2009. — С. 25—32.
6. Славянские древности. Этнолингвистический словарь /под общей ред. Н. И. Толстого. 1—5. — Москва,
1999—2012.
7. Cловарь русских народных говоров. Вып. 1—. — Москва ; Ленинград ; Санкт-Петербург, 1968—.
8. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер. Т. 1—4. — М., 1986—1987.
9. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 1—. — Москва,
1974—.

Я. В. Мызникова
Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия
janinam@mail.ru

УКАЗАТЕЛЬНО-ЗАМЕСТИТЕЛЬНАЯ ЛЕКСИКА
В РУССКИХ ГОВОРАХ УЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ1

Указательно-заместительная лексика в русских говорах Ульяновской области отличается своеобразием как по своему
составу, так и по формообразованию. В частности, для различных типов местоименных прилагательных характерно обра-
зование форм множественного числа с обязательным гласным -е в окончаниях. В состав указательно-заместительной лек-
сики, помимо общеупотребительных местоимений, входят диалектные элементы, а также заместительные глаголы.
Ключевые слова: указательно-заместительные лексика, русские говоры, местоимения, диалектизмы, заместительные гла-
голы.

Myznikova Yanina Valerievna, Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia
janinam@mail.ru
Pronominal lexicon in Russian dialects of the Ulyanovsk region
Pronominal lexicon in Russian dialects of the Ulyanovsk region is specific both in its compound and in grammatical properties.
Different types of pronominal adjectives form plurals with indispensable vowel -e in case endings. The composition of the pro-
nominal lexicon in Russian dialects of the Ulyanovsk region includes a number of dialect elements. Inter alia the so called pro-
verbs, they can substitute any verb, which meaning is recoverable from the context.
Keywords: pronominal lexicon, Russian dialects, pro-verbs, regional lexicon, dialect features.

Материалом для данного исследования послужили записи русских говоров Среднего Поволжья, сделан-
ные с 2012 г. по 2018 г. в ходе диалектологических экспедиций в населенные пункты Старомайнского, Чер-
даклинского и Мелекесского районов Ульяновской области. Район довольно непростой в этнолингвистиче-
ском отношении, состав коренных жителей этих мест: чуваши, мордва и татары. Однако в настоящее время
большинство жителей обследованных населенных пунктов считают себя русскими.
В языковом отношении, применительно к носителям русских говоров, район довольно однороден, может
быть охарактеризован как территория владимирско-поволжских говоров, но при этом в говорах присутствуют
и черты южнорусского влияния. Значительный интерес представляет в исследуемых говорах незнаменатель-
ная лексика, в частности, указательно-заместительного характера. В данной работе рассматриваются только
те ее особенности, которые составляют специфику данного говора в сравнении с литературным языком.
240
 Так, в подсистеме личных местоимений необходимо отметить особенности склонения, прежде всего, ре-
гулярность употребления формы оне в качестве местоимения 3-го лица мн. ч. в им. падеже: Курица зовёт цы-
плят / клохчет и оне бёгут фсе // Кремёнки. Данная особенность является наиболее устойчивым грамматиче-
ским диалектизмом, сохраняется в речи сельских жителей с разным уровнем образования и разного возраста.
Местоимение 2-го л. ед. ч. (ты) и возвратное местоимение себя в дат. падеже имеют формы тее и сее, а в
вин. падеже – тея и сея (сия) (Фставай учёччикам / во фсе дыры тея будут совать / замучают // а я тее по-
могу // Ерыклинск), а также аллегровые формы те, се, тя, ся (Если вот у тя есь чаво-нибуть / крушка / оне
нальют те воды // Крестово-Городище).
Из других форм личных местоимений отметим форму предл. п. ед. ч. м. р. местоимения 3-го лица (на)
ним, которая совпадает в этом говоре с формой твор. п. (с) ним: Лосёнка выучить и проехать на ним как на
лошади // Красная Река; Ну вот сидиш на ним / а тут гребень и прядёш // Старая Майна. Однако фиксируют-
ся и совпадения форм твор. п. с формами предл. п. (на) нём — (с) нём: А потом после войны мы с нём поже-
нились / дети пошли // Ерыклинск. Совпадение формы предл. п. с твор. п. также наблюдается у указательных
местоимений этот, это, тот, то (м. р. и ср. р): Тока реву / в этим углу этим голосом / в этим углу этим //
Базарно-Мордовские Юрткули; И вот двое / один на тем / другой на етим // Старый Белый Яр.
Следующая яркая диалектная особенность касается склонения местоимённых прилагательных с основой
на заднеязычный звук и с ударением на окончании: тако'й, како'й, никако'й, како'й-нибудь, како'й-то,
друго'й. Специфика склонения таких слов проявляется в наличии у них особых ударных окончаний: -е, -еи в
им. и вин. падежах мн. ч., -ех в род. падеже мн. ч., -ем в твор. и предл. падежах ед. ч.: А вот марозы-тъ были
каке'и // Кремёнки; Вырастила детей хороших такех // Ерыклинск; Она живёт в другем ряду // Красная Ре-
ка. В им. п. мн. ч. чаще представлены формы со стяжённым окончанием: Каке на ум придут / таке и пели //
Красная Река. Можно отметить также стяжённую форму род. п.: Оне зайдут во-о по кех в воду // Старый Бе-
лый Яр.
Такие же окончания (-е в им. п. и вин. п. мн. ч., -ех в род. п. и вин. п. мн. ч., -ем в твор. п., дат. п. и предл.
п. ед. ч. мужского и среднего рода) зафиксированы и для числительного-прилагательного один, -а, -о (мн. ч.
одне): Свёкрофь сюды приехала / с сынам с однем // Базарно-Мордовские Юрткули; Я однем колол [собаку] /
если правильно заколеш / ты не узнаш // Русские Юрткули.
Окончание -е в им. п. мн. ч., -ех в род. п. и вин. п. мн. ч., -ем в дат. п. встречается и у притяжательных ме-
стоимений свои, мои: Вот пожалуста мое ръбятишки // Базарно-Мордовские Юрткули; Берут вот своех //
Красная Река. Описанные формы прилагательных и местоимений с гласным -е в окончаниях довольно устой-
чиво сохраняются в речи пожилых людей, в том числе, и у получивших образование.
Диалектная специфика характерна не только для отдельных форм местоимений в русских говорах Улья-
новской области, но и для самого состава указательно-заместительной лексики в этих говорах. Указательно-
заместительные слова в русском языке представлены, помимо класса собственно местоимений (я, ты, этот,
тот, такой), также местоимёнными наречиями и числительными (так, здесь, там, где, сколько, столько).
По словам М. Я. Блоха, указательная и заместительная семантика представлена в этих словах в тесном един-
стве, причем значение указательности выступает в качестве первичного, ведь «указательность — семантиче-
ская основа замещения, в силу чего всякое синтаксическое замещение реализуется как опосредование указа-
ния» [1; 80]. Однако с функционально-синтаксической точки зрения заместительная роль рассматриваемых
слов выходит на первый план. Именно на основе «заместительной функции в систему местоимений вводятся
местоименные наречия и местоименные (заместительные) глаголы» [1; 80—81].
Система указательно-заместительных элементов в русских говорах Ульяновской области имеет свои осо-
бенности. Так, весьма употребительными являются указательно-заместительные слова эдакий, эдак: Вот эдак
и роботали // матеря эдаких детей брали с собой // Красная Река. Вместо литературных элементов когда,
некогда, когда-то, используются диалектные коли', не'коли, коли'-то: Ну нам вот не'коли / у меня сосетка
божесвенна говорила: / «Валя / а ты маленько заходи!» // а коли' Вале заходить? // не'коли было ходить //
Старый Белый Яр. Литературное некоторые обычно представлено элементом кото'ры: Топерь фсе частны / у
которых по три магазина // Большая Кандала.
Другим отличительным звеном этой системы являются заместительные глаголы, образованные от основ
указательных местоимений: этавать (варианты этывать, энтовать), а также многочисленные приставоч-
ные образования разэтовать, приэтовать, заэтывать, переэтывать, обэнтывать, сэнтывать и возвратные
формы этаваться, наэтываться, разэтываться и т. д. Например: На Троицу бывало вот в лес ходиш / при-
несёш кустарнику / окошки фсе кустарником заэнтываш // Красная Река. Формы с возвратным постфиксом
могут использоваться как безличные глаголы для подведения итога в рассказе о каких-либо событиях: Вот
так у нас этаваэцца // Базарно-Мордовские Юрткули 'Вот что у нас происходит'.
Отместоимённые глаголы в говорах Ульяновской области не представляют собой нечто уникальное. По-
добное явление описано для архангельских, печорских, вологодских говоров [2; 94]. Заместительные глаголы,
несмотря на свою семантическую опустошённость, скорее даже благодаря этой опустошённости, полифунк-
циональны. Так, приставочные разновидности употребляются, как правило, в качестве заместителей соответ-

241
ствующих приставочных полнозначных глаголов, значение которых выявляется контекстуально: Ты зачем
тут весь проход заэтовал? Ну-ка разэтовай! Красная Река.
Другая ситуация употребления указательно-заместительных глаголов — это обобщение, подведение ито-
гов после описания каких-либо действий, событий, при этом обобщающий глагол имеет значение 'делать так,
таким образом' или 'происходить так, таким образом': Ани это абрабатывают землю / и сажают разных
местах // этат гот / например кукуруза тут / другой гот другом месте // потсолнух этат гот тут / апять
другой гот другом месте // паля переменяют // да / ани этавают // Красная Река. Слово этавает в значении
'делает так, таким образом' может использоваться как указание на визуально наблюдаемую ситуацию: Зачем
вот он этавает? [о соседе, который снова высыпал мусор в неположенном месте] Старая Майна.
Наконец, еще один случай использования заместительных глаголов — это их эвфемистическое употреб-
ление вместо табуированных слов: Не этывайся! А то знаеш… Старая Майна; Ко мне подходит и говорит /
«Братан / ты не такой диск купил / тебя наэтовали!» Старая Майна. У информантов старшего поколения
такого употребления не зафиксировано.
Подводя некоторые итоги описания указательно-заместительной лексики в русских говорах Ульяновской
области, можно, прежде всего, выделить специфический тип склонения «на -е», т. е. с обязательным гласным
-е в окончаниях различных типов местоимений в падежных формах множественного числа. Укажем также на
наличие в системе указательно-заместительной лексики в говорах Ульяновской области заметного диалектно-
го компонента, важной частью которого являются заместительные глаголы.

Примечания
1
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научно-исследовательского проек-
та № 17-29-09021 «Русские говоры Симбирского Заволжья как отражение этноязыкового взаимодействия».

Список литературы
1. Блох, М. Я. Теоретические основы грамматики / М. Я. Блох. — Москва, 2002.
2. Федюнёва, Г. В. О статусе местоглаголия в языке / Г. В. Федюнёва // Вопросы языкознания. — Москва,
2011. — № 2. — С. 89—96.

И. А. Горбушина
Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва, Россия
irgor84@yandex.ru

ТЕРЕТЬ ‘ВОДИТЬ С НАЖИМОМ ПО ПОВЕРХНОСТИ ЧЕГО-ЛИБО’

И ТЕРЕТЬ ‘БЕЖАТЬ’: ПОЛИСЕМИЯ ИЛИ ОМОНИМИЯ?

В статье рассматривается одно из диалектных значений русского глагола тереть ‘бежать’, распространенное на террито-
рии Карелии. Существуют две основные версии его этимологии: 1. заимствование из саамского tierrad ‘бежать’;
2. исконно славянский характер со значением ‘воздействовать на поверхность’ > ‘двигаться’. На основе анализа родст-
венных лексем других славянских языков сделан вывод, что тереть ‘бежать’ — исконно славянское значение.
Ключевые слова: мотивационная связь, семантика, семантическая цепочка, полисемия, омонимия.

Gorbushina Irina Alexandrovna, V. V. Vinogradov Russian Language Institute, Moscow, Russia

irgor84@yandex.ru
To rub ‘to influence at the surface’ and to rub ‘to run’: polysemy or homonymy?
In this article is analysed one of the dialect meaning of the verb to rub ‘to run’ at the territory of Karelia. There are two base ver-
sions of its etymology: 1. the borrowing from Saamic tierrad ‘to run’: 2. the native Slavic character meaning ‘to influence at the
surface’ > ‘to move’. On the base of the analyses of the lexemes from another Slavic languages the thought is extracted that to rub
‘to run’ is the native Slavic meaning.
Keywords: motivation link, semantic, semantic chain, polysemy, homonymy.
Тереть «бежать» — развитие исконного значения или саамское заимствование?
Глагол тереть в диалектах имеет ряд значений, отсутствующих в литературном языке. При этом встает
вопрос о степени мотивационной связи этих значений с исходным значением глагола: ‘водить с нажимом по
поверхности чего-либо, растирая, очищая и т. п.’ [2; т. IV, 357].
Одно из диалектных, несвойственных литературному языку значений глагола тереть — ‘бежать’ [1;
вып. 44, 73]. В «Словаре русских народных говоров» это значение стоит наряду с основными, т. е. считается

242
результатом полисемии, а не омонимом. Там же приводится и префиксальное образование от тереть с тем
же значением: «Утереть 2 (неперех.) ‘уйти откуда-либо’ (Пск.)» [1; вып. 48, 149].
М. Фасмер в своем словаре приводит это значение глагола тереть, но помещает его отдельной статьей и,
ссылаясь на Итконена, сопоставляет с саамским tierrad ‘бежать’, хотя оговаривается, что «допустимо также
этимологическое тождество с предыдущим (тереть. — И. Г.). Ср. удирать, удрать» [6; т. IV, 48], т. е. не
предлагает однозначной этимологии.
Косвенным подтверждением версии саамского заимствования служит то, что глагол тереть ‘бежать’ от-
мечен на территории Олонца, то есть карельских говоров, где таких заимствований особенно много. Однако
есть и соображение против: заимствуются чаще всего названия предметов или географических мест, реже —
их признаки, действия же, тем более исконные — совсем редко, и такие заимствования обычно относятся к
позднейшему времени (галлицизмы, англицизмы и пр.).
Чтобы подтвердить или опровергнуть версию о заимствовании из саамского языка, надо прежде всего ус-
тановить, насколько продуктивна семантическая цепочка ‘обрабатывать поверхность’ > ‘двигаться’.
В прямом значении русского литературного глагола тереть заложена идея движения (трение — это дви-
жение туда и обратно).
Многие производные от корня тер- предполагают наличие элемента движения, осложненного трением
(воздействием на место движения): терок 3 ‘дорога’ [1; вып. 44, 79], натереться ‘утрамбоваться (о дороге)’
[1; вып. 20, 218], торить, протаривать ‘протаптывать, прокладывать дорогу’, тертовище ‘вытоптанное ме-
сто вокруг звериной норы’ [1; вып. 44, 84]. Это позволяет предполагать, что основное значение глагола те-
реть ‘водить, нажимая’ и диалектное значение ‘бежать’ связаны общей семой систематически повторяюще-
гося движения.
К приведенной М. Фасмером семантической аналогии удирать ‘убегать’ можно добавить просторечное
чесать куда-л. ‘спешить, бежать’.
Семантической базой для развития значения ‘бежать’ может быть обозначение прокладывания дороги
(укр. терти дорогу ‘утаптывать, сглаживать’: «Нехай мрут да дорогу трут» (5; т. 4, 258), польск. trzec
(droge) ‘укладывать, прокладывать дорогу’ (gościeneć tarty ‘убитая, протоптанная дорога’) [4; т. 7, 146],
przetrzeć ‘проторить, проложить‘ (przetrzeć drogę ‘проложить дорогу’) [4; т. 5, 225]; przytrzeć ‘прибыть куда-
либо’ (przytrzeć dokąd) [4; т. 5, 393]; utrzeć ‘уторить, утоптать’ (utrzeć drogę ‘утоптать дорогу’, ср. рус. уто-
рить дорогу ‘проложить, утоптать’) [4; т. 7, 404], сербохорв. трти ‘топтать’ (трти усев ‘топтать посев’), ут-
рти ‘пробить, проторить, укатать дорогу’ (утрти пут) [3; 639]), а дальше развивается значение движения по
дороге: польск. dotrzeć ‘добраться, дойти, прибыть’ (dotrzeć na koniu ‘приехать на коне’), ‘довести до конца,
завершить, достичь цели’ (dotrzeć do celu ‘достичь цели’); ‘догонять, достигать; травить зверя’ (dotrzeć zwerza
‘затравить зверя’) [4; т. 3, 537].
Итак, корню тер- в славянских языках, в том числе в русском, свойственно значение перемещения с места
на место, поэтому русское диалектное значение глагола тереть ‘бежать’ допустимо считать исконным, а не
заимствованным из саамского языка.

Список литературы
1. Словарь русских народных говоров. — Ленинград, 1970—.
2. Словарь русского языка / под ред. А. П. Евгеньевой. Т. IV. — Москва, 1981—1987.
3. Толстой, И. И. Сербскохорватский словарь / И. И. Толстой. — Москва, 1982.
4. Karłowicz, J. Słownik języka polskiego / J. Karłowicz, А. Kryński, W. Niedźwiedzki. — Warszawa, 1900—
1927.
5. Словарь украiнськоi мови /под ред. Б. Д. Гринченко. — Киев, 1958.
6. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: пер. с нем. / М. Фасмер. — Санкт-Петербург,
1996.

Е. В. Брысина
Волгоградский государственный социально-педагогический университет, Россия
filolog@vspu.ru

РУССКАЯ ДИАЛЕКТОЛОГИЯ: ТРАДИЦИИ И ИННОВАЦИИ

В статье анализируется современное состояние диалектологических исследований, их направленность и связь с традици-

онными парадигмами. Отмечается преемственность подходов к изучению диалектов, фиксируются новые направления
научного поиска.
Ключевые слова: диалект, парадигма, традиция, инновационные подходы.

243
BRYSINA E. V., Volgograd state socio-pedagogical University, Russia
filolog@vspu.ru
Russian dialectology: tradition and innovation
Тhe article analyzes the current state of dialect studies, their orientation and connection with traditional paradigms. The continuity
of approaches to the study of dialects is noted, new directions of scientific research are fixed.
Keywords: dialect, paradigm, tradition, innovative approaches.

Современное состояние лингвистики как глобальной отрасли знания характеризуется рядом признаков,
которые в полной мере распространимы и на все ее области. Речь идет, в первую очередь, об интеграции раз-
личных наук, использовании их методов и приемов исследования при изучении различных сторон языка.
Сыгравший в свое время определяющую роль в изучении языковой системы соссюровский подход, требую-
щий рассматривать язык «в себе и для себя», уступил место полипарадигмальным исследованиям, когда язык
становится объектом внимания смежных отраслей знания — этнографии, культурологии, когнитивистики,
психологии и др. При этом следует четко себе представлять, что всякое вновь возникающее знание, подход,
парадигма не возникает на пустом месте, а всегда представляет собой результат критического переосмысле-
ния накопленного эмпирического и теоретического материала, пополнения его новыми фактами и создание
на этом фундаменте новых научных построений. В связи с этим вопрос о соотношении традиционного и ин-
новационного подходов в изучении языка всегда остается значимым и актуальным.
Среди множества направлений лингвистического знания особого внимания заслуживает диалектология.
Народный язык во все времена был той объективной средой, в которой рождалось меткое слово, чувственный
образ, яркий и неповторимый в своей оценочности. В свое время известный историк языка И. И. Срезневский
призывал изучать наряду с современным литературным языком оттенки языка древнего и местные наречия.
«В каждом народном языке, в каждом местном наречии есть сила неосязаемая и, тем не менее, мощная, со-
средоточивающая в себе все другие силы. Это дух народности. Он один и тот же, только с оттенками во всех
краях земли» [5; 114]. Именно там, в живой разговорной среде в полной мере проявляется «дух народа», о
котором так много писал Гумбольдт, его самобытность, уникальные возможности народного речетворчества.
Поэтому совсем не случайно диалектология в начале XX в. выделяется как самостоятельная область лингвис-
тики.
Уже в первой половине XIX ст., когда О. М. Бодянский опубликовал первую часть «Опыта русского про-
стонародного словотолковника» М. Н. Макарова [1846], содержащего отдельные лингвистические и этногра-
фические наблюдения автора, был официально проявлен интерес к народному языку. Диалектизмы изучали
полонист П. П. Дубровский [1852, 1854], востоковеды А. А. Казембек [1854], В. В. Григорьев [1854],
П. П. Петров [1854], вдохновленные И. И. Срезневским на анализ «областных великорусских слов». «Опыт
областного великорусского словаря» (1852) и «Дополнение…» к нему (1858) под редакцией А. Х. Востокова
и М. А. Коркунова, а также «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля (1863—1866) стали
первыми сводными словарями русских диалектов. Поначалу диалектологические исследования носили при-
кладной характер, и собранный фактический материал лишь дополнял имеющиеся сведения по истории и
этнографии. Постепенное накопление диалектного материала привело к разработке новых подходов к изуче-
нию народной речи.
Современная отечественная диалектология представляет собой полипарадигмальную научную область, в
которой выделяются структурное, функциональное, коммуникативное, когнитивное, этнолингвистическое,
лексикографическое, лингвокультурологическое направления. При этом есть смысл говорить о том, что, во-
первых, каждое из этих направлений глубоко уходит своими корнями в историческое прошлое науки и, во-
вторых, все они в большей или меньшей степени между собой связаны и взаимообусловлены.
Отправной точкой выделения диалектологии в самостоятельную науку, как нам представляется, послужи-
ло все-таки накопление и первые попытки системного описания диалектного материала, что впоследствии
привело к масштабным исследованиям в области структурной и лексикографической парадигм. Многие уче-
ные полагают, что развитие структурной диалектологической парадигмы неразрывно связано с развитием
лингвогеографии, на значимость которой еще в XIX в. указывал немецкий философ К. Лейбниц. В задачи
структурного изучения народных говоров входит описание территориального распространения языковых яв-
лений различных уровней, исследование существующих между говорами языковых различий. Результаты
таких исследований представляются на картах, отображающих территориальное варьирование языковых еди-
ниц в границах языковой общности. Лингвистическая география дает ценные сведения для изучения истории
языка, для установления характера диалектного членения национального языка. Развернувшаяся во 2-й поло-
вине XX в. масштабная работа над составлением диалектологических атласов стимулировала значительные
достижения в области структурной диалектологии, развитие диалектной лексикографии, создании типологии
русских народных говоров [1; 23].
Структурное описание русских народных говоров, представленное в работах таких известных ученых-
диалектологов, как Р. И. Аванесов, С. В. Бромлей, Л. Н. Булатова, О. Г. Герцова, К. Ф. Захарова,
Л. Л. Касаткин, И. Б. Кузьмина, О. Н. Мораховская, Е. А. Нефёдова, В. Г. Орлова, Р. Ф. Пауфошима,
244
Н. Н. Пшеничнова, продолжает успешно развиваться. Активно продолжаются исследования в области типо-
логии русских народных говоров; осуществляются серьезные исследования лексико-семантических диалект-
ных особенностей; ведется активная работа по составлению Лексического атласа русских народных говоров
(ЛАРНГ) с использованием новых методик и цифровых технологий.
Регулярное пополнение диалектных данных способствует интенсивному развитию функциональной пара-
дигмы, активно развивающейся в отечественной диалектологии с середины XX в. В центре ее внимания стоят
вопросы функционирования русских народных говоров в разных социолингвистических условиях. В иссле-
дованиях функционального направления изучается динамика диалектных систем, характер их стилистической
дифференциации, взаимодействие диалектов с литературным языком, место русских народных говоров в
языковой ситуации, что довольно полно представлено в работах Л. И. Баранниковой, Л. М. Орлова,
Л. Л. Касаткина и др. ученых-диалектологов. Так, в докладе О. Ю. Крючковой и В. Е. Гольдина «Русские на-
родные говоры как национальное богатство и необходимость новой культурно-языковой политики в России»,
говорится, что одним из условий успешного решения таких важных государственных задач России, как подъ-
ем сельского хозяйства и укрепления единства страны, является необходимость изменить отношение общест-
ва к их речи, т. е. к современным русским народным говорам — национальному богатству, накопленному
народом и хранимому сельскими жителями в форме живого употребления. Народная речь хранит особые, не
всегда выражаемые литературным языком знания: о традиционном ведении хозяйства, о традиционном рус-
ском семейном укладе жизни, о национальных обрядах, обычаях, народном календаре, о том, как в русской
народной традиции понимается мир и человек в нем.
Диалектная речь создается и используется наряду с другими вариантами языка не в результате каких-либо
«ошибок» или «порчи» языка, а по необходимости, в ответ на определенные коммуникативные потребности
людей. Это потребности устного непосредственного общения в небольших относительно замкнутых коллек-
тивах со специфическим фокусом традиционной сельской культуры. Диалектная речь так же приспособлена
обслуживать эту культуру, как литературный язык приспособлен обслуживать свою, другую (в основном го-
родскую) культуру с характерными для нее сферами общения, где необходима стандартизированная, точная и
преимущественно письменная речь. Каждый из вариантов языка наиболее эффективен в тех коммуникатив-
ных сферах, в которых и для обслуживания которых он развивается. Пока сохраняются специфика сельской
жизни и присущие ей особые коммуникативные условия, сохраняется и коммуникативная ценность диалек-
тов. В диалектах, в последнее время, все чаще видят одно из необходимых коммуникативных средств и цен-
нейший компонент национальной культуры [1].
В последние годы функциональная парадигма получила свое развитие в исследовании особенностей
идиолектного варьирования говоров, в изучении языковой личности диалектоносителя, что проявилось в том
числе и в создании ряда словарей диалектной личности.
Особенности функционирования народных говоров во многом обусловило формирование коммуника-
тивной парадигмы, получившей теоретическое обоснование в 90-е гг. XX в. в работах саратовского ученого-
диалектолога В. Е. Гольдина [2]. Основной задачей этого направления становится выявление общих принци-
пов организации диалектной речи, отличающих ее от речи литературной. Для диалектологических исследо-
ваний коммуникативного направления использование репрезентативного текстового материала является обя-
зательным условием. Выполненные в русле коммуникативной парадигмы текстоориентированные диалекто-
логические исследования, позволяют выявить коммуникативные закономерности, как объединяющие
диалектную речь с другими типами речи, так и составляющие ее специфику. В этом плане особого внимания
заслуживают разного рода хрестоматии, в том числе и звучащие, представляющие разнообразный диалект-
ный текстовый материал, служащий основой коммуникативных исследований.
С конца 90-х гг. XX в. в диалектологии формируются две новые, тесно взаимосвязанные между собой па-
радигмы — когнитивная и лингвокультурологическая (работы Т. И. Вендиной, В. Е. Гольдина и
О. Ю. Крючковой, трудами А. Н. Ростовой, а также в целом ряде исследований Е. В. Брысиной,
К. И. Демидовой, Р. И. Кудряшовой, Д. И. Лалаевой,В. И. Супруна, ученых воронежской, пермской, томской
диалектологических школ, посвященных анализу отдельных концептов и концептуальных оппозиций).
В задачи этих двух направлений входит изучение представленной в диалектах материальной и духовной
культуры народа, воплощенной в них народной культурной традиции. На передний план выходит характери-
стика диалектной концептосферы, выявление особенностей языкового сознания носителей диалекта, специ-
фика организации и передачи знаний в диалектной коммуникации.
В понятии, являющемся итогом человеческого освоения реальной действительности, многомерно отража-
ется опыт человека, особенности его мировосприятия и мироощущения. Те черты внеязыковой действитель-
ности, которые представляются релевантными для носителей определенной культуры, находят свое отраже-
ние в языке. Слова, называющие ключевые понятия — концепты, — благодаря которым мир познается чело-
веком, составляют основу тезауруса диалекта и определенным образом влияют на формирование диалектной
картины мира. Обе эти парадигмы теснейшим образом связаны с богатой этнолингвистической традицией.

245
 Лингвокультурологическая парадигма тесно связана с когнитивной и необходимо дополняет ее, поскольку
при изучении диалектной концептосферы существенно ограничены возможности исследовательской интрос-
пекции и значительную ценность имеют данные, раскрывающие особенности уклада жизни носителей диа-
лекта, элементы сохраняемой в традиционном сельском сообществе культурной традиции (фольклор, обряды,
обычаи, мифология, прецедентные тексты), специфику мировосприятия диалектоносителей. Для получения
таких данных необходимы непосредственные записи речи носителей народно-речевой культуры, значитель-
ные по объему массивы текстов на диалекте [1; 9—11].
Новое направление русской диалектологии, находящееся сейчас в процессе становления и институциона-
лизации, — гендерная парадигма. В центре ее внимания находятся социальные и культурные факторы, опре-
деляющие отношение общества к мужчинам и женщинам, поведение индивидов в связи с их принадлежно-
стью к тому или иному полу, стереотипные представления о мужских и женских качествах, формах поведе-
ния, в том числе и речевого, т. е. все то, что переводит проблематику пола из области биологии в сферу
социальной жизни и культуры. Мужественность и женственность рассматриваются, таким образом, не как
имманентный природный фактор, а как концепт культуры и продукт развития общества [5; 11]. Именно из-за
того, что гендер является компонентом как коллективного, так и индивидуального сознания, его необходимо
изучать как когнитивный феномен, проявляющийся как в стереотипах, фиксируемых языком, так и в речевом
поведении индивидов, осознающих себя, с одной стороны, лицами определенного пола, с другой, — испыты-
вающих определенное давление аксиологически маркированных структур языка, отражающих коллективное
видение гендера, что еще раз подчеркивает неразрывную связь всех аспектов изучения и описания диалектов.
Необходимо отметить и еще одну ярко проявившуюся в диалектологии последних лет лингвистическую
тенденцию: многообразие выпускаемых диалектных словарей — начиная от лингвистических карт и атласов
и заканчивая описанием тезауруса отдельной языковой личности диалектоносителя. Это свидетельствует, с
одной стороны, о богатейшем накопленном фактическом материале и приближении нового качественного
скачка, который, возможно, определит более высокий уровень развития диалектологии как науки. И, с другой
стороны, это является своеобразным показателем глубины диалектологических исследований, когда ученым
уже оказывается недостаточной простая лексикографическая фиксация диалектного материала и словарь вы-
ступает как кумулятивная база традиционной культуры носителей диалекта, как закодированный текст куль-
туры, позволяющий лингвисту, историку, этнографу, культурологу извлекать из него необходимые этнолин-
гвистические данные.
Это свидетельствует, с одной стороны, о богатейшем накопленном фактическом материале и приближе-
нии нового качественного скачка, который, возможно, определит более высокий уровень развития диалекто-
логии как науки. И, с другой стороны, это является своеобразным показателем глубины диалектологических
исследований, когда ученым уже оказывается недостаточной простая лексикографическая фиксация диалект-
ного материала и словарь выступает как кумулятивная база традиционной культуры носителей диалекта, как
закодированный текст культуры, позволяющий лингвисту, историку, этнографу, культурологу извлекать из
него необходимые этнолингвистические данные.
Современное состояние диалектной лексикографии убедительно свидетельствует о реализации нового
подхода к описанию языкового материала, когда языковые единицы репрезентируются прежде всего как
кванты культурного знания, позволяющие пользователю словаря не просто ознакомиться с языковым содер-
жанием, но наглядно представить тот или иной фрагмент картины мира носителей языка. В этом аспекте тес-
ное взаимодействие базовых принципов лингвокультурологии и лексикографии представляется весьма про-
дуктивным [3; 167].
С недавнего времени стали появляться словари, описывающие диалекты отдельных территорий. Сегодня
практика создания диалектных словарей разных типов (толковых, словообразовательных, идеографических,
фразеологических, словарей отдельной языковой личности диалектоносителя, мотивационных, обратных и
др.) представлена широко и разносторонне. Инвентаризация лексико-фразеологического фонда народного
языка, осуществляемая лексикографами, необходима для познания сущности языка, выявления его кумуля-
тивной и когнитивной функций. Материал, зафиксированный словарями, всегда был и остается необходимой
эмпирической базой лингвистических построений. В то же время смена исследовательских парадигм, изме-
нение взгляда ученых на характер происходящих языковых перемен определяют новые подходы к диалект-
ной лексикографии, уточняя объект лексикографирования, концепцию словаря, его информативную состав-
ляющую.
Резюмируя сказанное, нужно сказать, что современное состояние отечественной диалектологии как осо-
бой отрасли языкознания можно было бы определить как стадию активной разработки разных ее аспектов,
интегративность принципов, форм и методов изучения и описания диалектов, органический синтез разнооб-
разных парадигм исследования, позволяющий вывести диалектологию на новый уровень развития.

246
 Список литературы
1. Гольдин, В. Е. Русские народные говоры как национальное богатство и необходимость новой культурно-
языковой политики в России / В. Е. Гольдин, Ю. Ю. Крючкова [Электронный ресурс]. — URL:
http://sarteorlingv.narod.ru/projects.htm
2. Гольдин, В. Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии / В. Е. Гольдин. — Саратов,
1997. — 127 с.
3. Кудряшова, Р. И. Диалектный словарь как источник этнокультурной информации / Р. И. Кудряшова,
Е. В. Брысина, В. И. Супрун // Русское слово: литературный язык и народные говоры. — Ярославль, 2008. —
С. 164—171.
4. Морозова, Т. И. Гендерные характеристики диалектной картины мира донского казачества : дис. …
канд. филол. наук / Т. И. Морозова. — Волгоград, 2012.
5. Срезневский, И. И. Мысли об истории русского языка / И. И. Срезневский. — Москва, 1959.

Л. Г. Яцкевич
Вологодский государственный университет. Вологда. Россия

МОРФЕМООБРАЗОВАНИЕ НА БАЗЕ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО КОРНЯ *ER-

В РУССКИХ НАРОДНЫХ ГОВОРАХ

В статье рассматривается система диалектных этимонимов с этимологическим корнем ер-/ёр- (*er-/*or), имеющим пра-
славянское происхождение. В русских народных говорах данный корень развил продуктивность как в словообразовании,
так и в морфемообразовании. В составе диалектных слов выявлен ряд вторичных корней, образованных на базе исходного
корня ер-/ёр- (*er-/*or).
Ключевые слова: говоры, этимонимы, деэтимологизация, образование вторичных корней, семантическая дивергенция.

Yatskevich L. G., Vologda state University. Vologda. Russia

The formation of morphemes on the basis of the etymological root *er - in the russian national dialects
The article considers the system of dialects etymonims with the etymological root of eр-/ёр- (*er-/*or), having a common slavic
origin. In Russian folk dialects this root has developed the productivity in word-formation and in morpheme-formation. A number
of secondary roots formed on the basis of the original root eр - / ёр-(*er - /*or) were revealed in the composition of dialect words.
Keywords: dialects, etymonims, de-etymologization, the formation of secondary roots, semantic divergence.

Изучение процессов морфемообразования в истории русского языка является актуальной проблемой со-
временного языкознания. На кафедре русского языка Вологодского университета проводятся исследования
по этой теме [Иванова 2017; Колесова 2007, 2012; Яцкевич 2008, 2011, 2015; Яцкевич, Колесова 2015]. В дан-
ной статье рассматривается образование вторичных корней на базе корневой морфемы ер-/ёр- (*er-/*or) в
русских народных говорах. С этой целью по лексикографическим источникам проводился поиск этимонимов,
то есть слов с общим этимологическим корнем [1].
1. В русских народных говорах корень ер-/ёр- (*er-/*or) является свободным во многих диалектных сло-
вах, которые распределяются по четырем тематическим группам, в современной лексической системе между
собой семантически не связанными. Отсутствие связи объясняется тем, что слова этих тематических групп
имеют омонимичные корни различного происхождения: ер1-/ ёр1- , ер2-/ ёр2- , ер3-/ ёр3- , ер4-/ ёр4-.
Корень ер1-/ ёр1- попал в русские говоры в результате заимствования из коми слова je̮ ra «карликовая бере-
за, Betula nana» [Ф., 2: 21; СРНГ, 8: 363—364], и затем от него образовались уже многозначные русские диа-
лектные слова тематической группы ‘названия деревьев и кустарников’: ера, ёра ‘низкая береза’ Арх., Новг.;
‘березовый кустарник, стелющийся по земле, мху’ Арх.; ‘различные породы ивы’ Печор.; ‘любой мелкий кус-
тарник’ Арх.; ‘прутья ивы, заготовленные для плетения рыболовных сетей — верш’ Печор ; ера 1, ёрка ‘ива’,
‘ивняк, заросли ивы’, ‘густые заросли кустарника, мелкого леса, чаще на низких сырых местах’, ‘покос на
месте, расчищенном от кустарника’ Арх. [СГРС]; ёр1, ера ‘ивняк, заросли ивы’; ер, ёр2 ‘небольшой песчаный
островок, поросший травой и ивняком’ Арх. [СГРС]; ёра ‘густые заросли кустарника, мелкого леса, чаще на
низких сырых местах’, еристый. ‘заросший кустарником — ерой’ Там ера растёт, еристое такое место.
Арх. [СГРС]; ёрник и ерник ‘низкорослый (преимущественно березовый) кустарник, стелющийся по земле,
мху’ Арх., Волог., Забайк. [СРНГ, 9: 31].
Во второй тематической группе с общим значением ‘отрицательные характеристики человека с беспокой-
ным характером и его поведение’ диалектные слова имеют в своем составе корень ер2-/ ёр2-: ер ‘плут’ Курск.;
многозначное слово ера м. и ж.: ‘живой, бойкий человек’ Волог., Нижегор., Твер., Смол., Пенз., Оренб.; ‘не-
поседа, озорник, озорница’ Олон., Онеж., Нижегор., Самар., Кранояр.; ‘беспокойный, надоедливо-суетливый
247
человек’ Перм., Свердл.; ‘вздорный, сварливый, неуживчивый человек’ Волог., Перм., Забайк., Краснояр.,
Енис.; ‘неуступчивый человек’ Волог., Олон., Вятс.. Енис.; ‘сплетник. наушник’ Вят.; ‘двоедушный человек’
Волог., Арх.. Вят.; ‘проходимец, пройдоха, плут’ Волог., Арх., Онеж.; ‘чрезмерно чувствительный, сладост-
растный, похотливый человек’ Волог., Костр.; ‘распутный, развратный, безнравственный человек’ Волог.,
Тверск., Костр., Яросл., Пенз.; ‘человек, видавший виды, умеющий извлекать пользу для себя, тертый калач’
Волог. [СРНГ, 8: 364]; ёра ‘непоседа, озорница’ Кем. [СРГК, 2: 27], ереня ‘прозвище вздорного, сварливого
человека’ Новг., Череп. [СРНГ, 8: 369]; ерикать ‘бранить’; Пск., ‘голосить’ Пск. [СРНГ, 9: 27]; ёрить: ‘быть
нерешительным’ Вят.; ‘хлопотать’ Вят., Перм.; ‘спорить’ Вят.; ‘вести распутный образ жизни’ Нижегор.,
Влад. [СРНГ, 9, 27]; ‘шалить, озорничать’ Кем. [СРГК, 2: 27]; ериться ‘долго собираться’ Киров; ёриться:
‘сердиться, злиться’ Волог., Перм., Том.; ‘горячиться’ Перм., Сев.-Двин.; ‘спорить, сопротивляться, упорст-
вовать’ Свердл.; ‘бранить кого-л., упрекать’ Перм., Сев.-Двин.; ‘задираться’ Арх.; ‘скупиться, жить за счет
другого’ Тул.; ериться ‘задираться’ Арх.; ерка ‘легкомысленный пустой человек. ветрогон’ ёркать ‘без-
образничать’ Волог. [СРНГ, 9: 28]; ероватый ‘шаловливый, озорной’ [СВГ, 2: 74].
Составители ЭССЯ дают следующее этимологическое объяснение корню ер2-/ ёр2-: многозначный глагол
ёрить восхолит к праславянскому глаголу *eriti, имеющему, в свою очередь, индоевропейское происхожде-
ние, соотносится с *oriti. П. Перссон относит сюда древне-инд. ìryas ‘подвижный, сильный’, греч. ἔρις [ЭС-
СЯ, 6: 27]. Все остальные слова данной тематической группы являются производными от данного глагола.
Так, М. Фасмер указывает, что слово ер(а) ‘задира, забияка, бродяга’ «скорее всего, связано чередованием с
oriti (cм. разори́ть); см. Соболевский, ЖМНП, 1886, сент., стр. 145» [Ф, 2: 21].
Диалектные слова третьей тематических групп ‘глаголы интенсивного физического действия и воздейст-
вия’ имеют корень ер3-/ ёр3-: ёрить ‘изнашиваться до дыр’ Иркут. [СРНГ, 9: 27]; ёркать экспр. ‘с шумом
взбаламучивать воду’ Кондоп., ёркнуть экспр. ‘сделать что-нибудь в большом количестве за один раз’
Вашк.; ёрнуть экспр. ‘внезапно провалиться, нырнуть’, еровать ‘ткать’ Лод. [СГРС, 2: 27]; еркануть ‘уда-
рить’, ‘сильно загреметь’ Олон.; ёркать ‘собираться что-либо сделать, но не привести в исполнение своё на-
мерение’ Перм., ‘передвигать что-либо’ Олон., ‘передвигаться взад и вперед’ Олон. [СРНГ, 9, 28]; ёркнуть
‘ударить, стегнуть’ Костр., Влад., Яросл., Сарат., Смол.; ‘ёрзнуть на одном месте’ Новосиб. [СРНГ, 9: 28]. В
этимологических словарях слова данной группы не рассматриваются как система. Можно предположить,
опираясь на существующие семантические аналогии, что в этих словах корень ер3-/ ёр3- исторически восхо-
дит к тому же индоевропейскому этимону, что и корень ер2-/ ёр2, происхождение которого было рассмотрено
выше. На наш взгляд, семантика глаголов с корнем ер3-/ ёр3- является первичной, а значения слов с корнем
ер2-/ ёр2- вторичными, так как первое значение энергичного действия мотивирует образование второго (оце-
ночного) значения, более сложного и абстрактного.
Наконец, диалектные слова четвертой тематической группы ‘названия водоемов’ имеют корень ер4-/ ёр4-:
ерик ‘старый рукав реки, наполняющийся водою только в половодье’ Оренб., Терск. Касп.; ‘небольшое озеро,
на месте старого русла реки’ Тамб.; ‘неглубокая длинная впадина, лог в прибрежной полосе’ Оренб., Самар.,
Симб., Костр.; ‘рукав реки’ Оренб., Астр., Урал.; ‘небольшой проток, вытекающий из озера, реки’ Рост.; ‘при-
ток реки’ Дон., Астр., Краснояр.; ‘исток реки’ Оренб.; ‘небольшая речка’ Дон.; ‘ручей, ручеек’ Дон., Курс.,
Краснодар.; ‘овраг’ Самар., Дон., Рост., Урал.; ‘канавка для стока воды’ Краснодар., Дон.; ерка ‘старый рукав
реки, наполняющийся водою только в половодье’ Терск., ‘узкий, глубокий пролив между рекой и озером’
Терск. [СРНГ, 9, 28], ерома1 ‘яма с водой на поле или в лесу, окно воды на болоте, зарастающем водоеме’
Арх.. Влг.; еромина ‘глубокое место, яма на реке’ глубокое место, яма на реке’ Арх.; ёрмыш ‘водоворот’
Арх. [СГРС, 2: 228].
Если учитывать, что слова этой группы характерны для говоров юго-востока России, этимология этих
слов, предложенная Л. Ф. Радловым и М. Фасмером, кажется верной. Они считали, что слово ерик ‘старица,
высохшее речное русло со стоячей водой; узкий пролив между рекой и озером’ является заимствованием из
тюркских языков: ср. чагат. jaruɣ «трещина, щель», алт., леб., крым.-тат., тат., тур. jaryk [Ф, 2: 25]. Тем не
менее, возможна и иная трактовка этого слова, основанная на семантических и словообразовательных данных
русской диалектной системы: *ерик < *ерить < *eriti / * oriti. Учитывая все отмеченные в СРНГ значения
слова ерик, а также общее значение физического воздействия у глагола ерить / ёрить и у производных от
него глаголов ёркать, ёркнут (см. выше), можно предположить, что семантическая мотивация производного
существительного ерик — ‘то, что прорыто, пробито водой’. Данное предположение подтверждается и дру-
гими указанными выше производными от данного глагола существительными (ерома1, еромина, ёрмыш), а
также наличием топонимической семантической модели ‘физическое действие > река’. Например, Бия, Буй,
Двина, Перепадная, Пеша, Плава, Пойка, Пра и др.
Наиболее продуктивными в словообразовательном отношении являются диалектные слова с корнем пра-
славянского происхождения ер3-/ ёр3-. Кроме суффиксальных и постфиксальных производных, указанных
выше, продуктивными являются и префиксальные и конфиксальные образования. Например: взъерыкать
[СРНГ, 4: 270]; выеркнуть Пск. [СРНГ, 5: 277]; заёркать, заёркаться, заёрничать, заерыкаться [СРНГ, 10:
80]; наёривать [СРНГ, 19: 264], наёрыкать, поёрыкать [ СГРС].

248
 2. В истории русских говоров основы с корнями ер2-/ ёр2- и ер3-/ ёр3- участвовали в образовании сложных
слов, которые постепенно подвергались процессам деэтимологизации и вторичным фонетическим преобразо-
ваниям, что привело к образованию связанных основ и новых корневых морфем.
Так, например, образовался корень ербез-, который в результате деэтимологизации подвергся различным
фонетическим изменениям. Данный производный корень этимологически состоит из двух корней *ер- и *без-
и выделяется в морфемном составе следующих слов: ербеза ‘непоседа, егоза’ Перм., Вят.; ‘непостоянная
женщина’; ербезёнок ‘ребёнок, дитя’ Ветл. Костр., ербезить ‘беспокойно двигаться, егозить’ Перм., Урал.,
Костр., ‘шалить’ Костр., Урал.; ербезиться ‘не стоять на месте, беспокойно двигаться (о лошади)’ Вят.
[СРНГ, 8: 365—366]. Для доказательства сошлемся на данные ЭССЯ, согласно которым возможно объясне-
ние второй части основы ер/без-: *bъzati: серб. bázati ‘ходить без дела, шататься’, словен. bezati, bezikati ‘бе-
гать в жару от оводов, о крупном рогатом скоте’, русск. диал. рязан., урал. бзыкать ‘обезумев от сильной
жары и укусов комаров, бегать, задрав хвост’ [СРНГ, 3: 288], bъziti są: слвц. bzitь sa ‘резвиться, распутничать’
[ЭССЯ, 3: 143]. Таким образом, исторически производная основа ербез- появилась путем соединения двух
синонимичных корней, что характерно для древнего экспрессивного словообразования.
Следует отметить, что в этимологических словарях данная версия до сих пор не рассматривалась. Так,
М. Фасмер дает такие сведения: «ербеза́ «беспокойный человек, непоседа, егоза», ербези́ть «егозить». Абсо-
лютно ненадежно объяснение из *ереза + лебеза́ «льстец» у Ильинского (ИОРЯС 16, 4, 19), который привле-
кает сюда также ёрзать» [Ф, 2: 22].
В говорах производный корень ербез-, в силу утраты мотивированности своей структуры, подвергался
различным фонетическим видоизменениям: ербузить ‘заводить ссору, скандалить’, ‘волноваться, суетиться’
Костр., ‘кричать’ Кост.; [СРНГ, 8: 366]; ербесить, ерпесить Выт. экспр. ‘шалить, находиться в возбужден-
ном состоянии’ Подпорож. [СРГК. 2: 27]; еберзить ‘егозить, юлить, вертеться, суетиться’ Волог.. Яросл.,
Пскр., Твер., Олон.; ‘проявлять нетвердость, непостоянство’ Волог.; ‘льстить’ Волог.; ‘клеветать’ Олон.; ‘ру-
гаться, ворчать’; ‘поддразнивать, вызывать на ссору кого-либо; храбриться перед кем-либо’Олон.; еборзить
‘то же, что еберзить’ [СРНГ, 8: 310—311.
Следует отметить, что производные префиксальные глаголы образуются только от исходного слова ербе-
зи́ть, а слова с фонетическими вариантами данного корня такой способности не имеют: заербезить ‘начать
проказничать; начать вести себя несерьезно’ Костр. [СРНГ, 10: 80], наербезить ‘сделать что-либо предосуди-
тельное, недозволенное’ Костр. [СРНГ, 19: 264], поербезить ‘попроказничать’ [СРНГ, 28: 285].
3. Корни ер2-/ ёр2- и ер3-/ ёр3 обнаруживаются также во многих других сложных словах, что свидетельст-
вует об их былой продуктивности в системе экспрессивного словообразования. По нашим наблюдениям, эти
морфемы чаще встречаются в глаголах, образованных путем сложения: еродуриться ‘вести себя капризно,
капризничать’ И заумирал, и заеродурился! А я не матка, передо мной еродуриться нечего! Взяла мухобойку
да по хребтине шварнула. Ещё, — говорю, — будешь тут дурака строить, дак отправлю к матке в Монче-
горск! Кир.; ероплетиться экспр. ‘упрямиться’ Медв.; ероплешиться ‘горячиться, упрямиться, упорство-
вать’ Олон. [СРНГ, 9: 32]; ерепыжиться ‘cердиться, раздражаться, беситься’ Пск.; ерепестить ‘с бранью
понукать, заставлять работать’ Олон. [СРНГ, 9: 19].
Гораздо реже эти корни употребляются в составе сложных имен существительных: ерохво/стка ‘суетли-
вая женщина’ Влг: Бел. Мужик хороший, баба у его ерохвоска (Бел, Ново) [СГРС, 2: 228] Ср. прохвостка;
ерапут ‘бестолковый человек’ Калуж. [СРНГ, 8: 365], ср. шалопут; еремелица ‘чепуха, ерунда’ [СРНГ, 8:
368].
4. При выявлении этимонимов с исторически соотносительными диалектными корнями ер2-/ ёр2- и ер3-/
3
ёр - следует учитывать возможность расширение исходного корня детерминативами — словообразователь-
ными элементами, которые представляли собой первую стадию линейного расширения корня. Потенциально
такими детерминативами могли быть: -p-, -b-, –t-, -d-, -s-, -z-, -k-|-č, -g-| -ž-, -x-|- š, –m-, –n-, -v-, -j-, -c- [Откуп-
щиков 1967; ЭССЯ; Козлова 1997: 35—36]. В данной статье рассматриваются только некоторые диалектные
корневые морфемы, исторически производные от корня *-er-.
4.1. Корень ерг- (*erg-) появился в праславянский период в результате расширения исходного корня *er-
детерминативом -g: ерга́ «непоседа, егоза». Вслед за Г. А. Ильинским, М. Фасмер предполагает, что слова
ерга́ «непоседа, егоза» и ёргать «бить мячом» являются однокоренными со словами ёр и ёрзать [Ф, 2: 24].
Данный корень выделяется в группе диалектных слов: ерга и ёрга ‘непоседа, егоза’ Вят., Даль; ‘игра в мяч’
Волог.; ‘оборванец, бродяга’ Вост.-Сиб., Даль; ‘деревянная рогатка с грузом для извлечения затонувшей сети’
Олон.; ергануть ‘сделать что-либо быстро, в один прием’ Олон.; ергатиться ‘артачиться’ Перм.; ергать
‘ерзать’ Перм.; ‘тереть что-либо’ Перм.; ‘бить, ударять мячом в спину (в игре ёрга)’ Волог.; ергатъся ‘ежить-
ся, двигаться, не сидеть спокойно’ Перм. [СРНГ, 8: 366—367].
4.2. Корень ерз-/ёрз- (*erz-) появился в праславянский период в результате расширения исходного корня
*er- детерминативом -z. Г. А. Ильинский считает, что слово ёрза ‘непоседа’, ёрзать являются однокоренны-
ми с ёрга, ёргать [Ф, 2: 24]. В современных диалектных словарях представлен широкий круг слов с данным
корнем: ерза и ёрза: ‘тот, кто ерзает’ Твер., Курск.; ‘непоседливый человек, непоседа’ Волог., Симб., Смол.;

249
‘вертлявый человек’ Смол., Волог., Симб.; ‘подлый человек, подлец’ Ряз.; ерзала, ерзалка, ерзало ‘то же, что
ерза’ Твер.; 1. ерзалка ‘лубок (или иная подкладка) для скольжения по льду’ Ворон.; 2. ерзалка ‘простоква-
ша’ Ворон.; ерзало ‘прозвание, даваемое детьми друг другу’ Вят.; ерзануть ‘ускользнуть’ Ряз., Олон.; ‘уда-
рить, толкнуть’ Ряз., Олон.; ерзануть рукой ‘ударить рукой вскользь; погладить, причинив боль’; ерзануться
‘поскользнувшись, сорвавшись, упасть, удариться, ушибиться’ Олон.; ерзанье ‘низкое заискивание’ Влад.;
ерзататъ ‘двигаться беспокойно, ворочаться, вертеться на одном месте, ёрзать’ Свердл.; ерзать ‘тереться
обо что-либо’ Твер.; ‘передвигаться ползком, ползать’ Арх., Волог., Вят., Новг., Тамб., Ворон.; ‘скользить на
ногах’; ‘бегать взад и вперед, суетиться’ Твер., Ряз.; ‘скакать’ Смол.; шмыгать, тереться около народа’ Влад.;
изыскивая всевозможные средства, добиваться чего-либо, домогаться’ Влад.; ‘подличать, униженно искать
или достигать чего-либо’ Ряз.; ‘везде лазать, мыкаться, ходить, где не позволено’ Волог., Краснодар.; ‘тас-
кать, изнашивать платье’Пск., Твер.; ‘кипеть, иногда двигаться’ Тамб.; ерзый, ерзоватый ‘пронырливый’
Перм.; ерзун ‘тот, кто любит гулять, кутить, ухаживать за женщинами’ Нижегор.; ёрзунья ‘непоседа, шалу-
нья’ Яросл.; ‘распутная женщина’ Нижегор.; ерзуха ‘непостоянный человек; пролаза’ Волог.; ерзыхала, ер-
зыхалка ‘то же, что ерза’ Пск., Твер.; ерзыхать ‘двигаться беспокойно, ворочаться, вертеться на одном мес-
те, ерзать’ Пск.; ‘тереться обо что-либо’ Пск., Твер.; ‘передвигаться ползком, ползат’ Пск.; ‘скользить по льду
на ногах’ Пск.; ‘ездить’ Пск., Твер.; ‘толкать’Волог.; см. также: ерзыхаться, ерзь, ерзых [СРНГ, 9: 24—26].
Выводы. В истории русского языка корень ер-/ёр- (*er-/*or) праславянского происхождения, имеющий
индоевропейские истоки, развил продуктивность как в словообразовании, так и в морфемообразовании. Сис-
тема этимонимов с данным этимологическим корнем в русских народных говорах включает в свой состав
большое количество диалектных лексем, которые распределяются по различным тематическим группам.
По предварительным данным, на основе указанного корня образованы вторичные корни в результате раз-
личных исторических процессов:
а) в результате функционально-семантической дивергенции в говорах появились омонимичные корни ер2-/
ёр - , ер3-/ ёр3- , ер4-/ ёр4-;
2

б) корень ер1-/ ёр1- является заимствованным из коми, однако прошел натурализацию в русском языке в
силу развития полисемии у слов с данным корнем и значительного количества производных слов в данном
корневом гнезде;
б) в результате сложения синонимичных основ и образования сложных слов, которые в дальнейшем под-
верглись деэтимологизации и опрощению, образовался вторичный корень ербез- с фонетическими варианта-
ми ербуз- / ербес- ерпес- , еберз- и др.;
в) на основе экспрессивного словообразования возник связанный корень ер-, который присоединяется к
глаголам и функционально уподобляется модальному префиксоиду (еродуриться, ерепыжиться, ерепе-
стить, ерколтать); он встречается также и в составе экспрессивных имен существительных (ерохвостка,
еремелица);
г) в диалектной лексике нашли широкое отражение вторичные корни, образованные в праславянский пе-
риод на основе присоединения к исходному корню детерминативов; например, корни ерг- / ёрг- (*erg-), ерз-
/ёрз- (*erz) и другие.
Система диалектных этимонимов с данными корнями требует дальнейшего исследования.
Условные сокращения
СВГ — Словарь вологодских говоров. Вып. 1—12 / ред. Т. Г. Паникаровская, Л. Ю. Зорина. — Вологда,
1983—2007.
СГРС — Словарь говоров русского севера / под ред. А. К. Матвеева. Т. 1—2.
СРНГ — Словарь русских народных говоров / гл. ред. Ф. П. Филин (вып. 1—23), Ф. П. Сороколетов
(вып. 24—42), С. А. Мызников (вып. 43—47). — Москва ; Ленинград ; Санкт-Петербург, 1965—2014.
Вып. 1—47.
Ф — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. / пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачёва.
2-е изд., стер. Москва, 1986—1987. Т. 1—4.
ЭССЯ — Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / под ред.
О. Н. Трубачёва. Вып. 1—29. Москва, 1974—2002.

Список литературы
1. Аркадьева, Т. Г. Этимонимы в лексической системе современного русского языка : учеб. пособие к
спецкурсу / Т. Г. Аркадьева. — Ленинград, 1990.
2. Иванова, Е. И. Отражение процессов морфемо-образования в словах с общеславянскими корнями *-pi-
,*-pĕ- в вологодских говорах / Е. И. Иванова, Е. Н. Иванова // Учен. зап. Новгородского гос. университета им.
Ярослава Мудрого [Электронный ресурс]. — 2017. — № 2 (10). URL: http://www.novsu.ru/univer/press/eNotes1/
i.1086055/
3. Козлова, Р. М. Структура праславянского слова. Праславянское слово в генетическом гнезде /
Р. М. Козлова. — Гомель, 1997.
250
 4. Колесова, И. Е. Процессы морфемообразования в историческом корневом гнезде глагола лить /
И. Е. Колесова // Диалектное словообразование, морфемика, морфонология. Монография / под ред.
Е. Н. Шабровой. — Санкт-Петербург ; Вологда, 2007. — С. 280—289.
5. Колесова, И. Е. Динамика исторических корневых гнезд: Процессы дивергенции и конвергенции в исто-
рическом корневом гнезде с вершиной lei- / И. Е. Колесова. — Вологда, 2012.
6. Откупщиков, Ю. В. Из истории индоевропейского словообразования / Ю. В. Откупщиков. — 2-е изд.,
испр. и доп. — Санкт-Петербург ; Москва, 2005.
7. Яцкевич, Л. Г. Эволюционные процессы в историческом корневом гнезде с алломорфами -рез-/ -реж-/ -
раз-/-раж-/-рож- в вологодских говорах / Л. Г. Яцкевич // Говоры вологодского края: аспекты изучения :
межвузовский сб. научных трудов / отв. редактор Л. Ю. Зорина. — Вологда, 2008. — С. 168—181.
8. Яцкевич, Л. Г. Эволюционные процессы морфемообразования на базе праславянского корня *-pel- в
русских народных говорах (Статья первая: исторический алломорф *-pel-) / Л. Г. Яцкевич // Вестник Воло-
годского гос. пед. университета. — 2011. — № 2. — С. 95—104.
9. Яцкевич, Л. Г. Семантические и словообразовательные особенности этимологического гнезда слов с
праславянскими корневыми морфами *bat-/ *bot- в вологодских говорах / Л. Г. Яцкевич // Вестник ЧГУ. —
Череповец, 2015. — № 6 (67). — С. 107—113.
10. Яцкевич, Л. Г. Процессы морфемообразования в историческом корневом гнезде с этимологическим
корнем vei- / Л. Г. Яцкевич, И. Е. Колесова // Вестник ЧГУ. — Череповец, 2015. — № 5 (66). — C. 84—86.

А. В. Тер-Аванесова
Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва, Россия
teravan@mail.ru

СИНТАКСИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ И ФОРМЫ СТРАДАТЕЛЬНЫХ ПРИЧАСТИЙ

ПРОШЕДШЕГО ВРЕМЕНИ В ЮЖНОРУССКОМ ГОВОРЕ1

Причастия в говоре села Роговатое Старооскольского р-на Белгородской обл. рассмотрены на материале текстовой базы
данных объемом 80 тыс. словоформ. В этом материале н/т-причастия встретились в роли определений (36 примеров),
дополнений (3 примера), сказуемых (140 примеров); в основном это образования от переходных глаголов. Наиболее часто
встречаются конструкции с предикативными н/т-причастиями, относящиеся к объектно-результативному диатезному
типу, реже — безличные результативные конструкции; субъект в этих конструкциях не выражен. Преобладают полные
формы причастий; однако в безличных конструкциях встречаются только краткие формы среднего рода.
Ключевые слова: синтаксис, морфология, причастия, южнорусские говоры.

Ter-Avanesova Aleksandra Valerjevna, V. V. Vinogradov Institute of Russian Language, Russian Academy of Sciences, Mos-
cow, Russia
teravan@mail.ru
Syntax and morphology of past passive participles in one South Russian dialect
The analysis of past passive participles in the dialect of Rogovatoje (Staryj Oskol region, Belgorod district) is based on the data
base of the dialect which contains approximately 80 000 textual word forms. The past passive participles are used as attributes,
objects and predicates; they are mostly derived from transitive verbs. The object resultative constructions with past passive partici-
ples as predicates prevail; the impersonal resultative constructions also occur; in the dialect, the semantic subject is never ex-
pressed in the resultative constructions of the dialect. The full forms of the participles are mostly used, but in impersonal construc-
tions only short forms are attested.
Keywords: syntax, morphology, participles, South Russian dialects.

Эта работа основывается на материале базы данных по южнорусскому говору с. Роговатое Староосколь-
ского р-на Белгородской обл., при построении которой использованы сплошные расшифровки аудиозаписей
речи носителей говора в фонетической транскрипции. База данных объемом около 80 тыс. текстовых слово-
форм пока не находится в общем доступе; однако доступен звучащий Корпус говора села Роговатое [6], в ко-
тором аудиозаписи аннотированы на рус. лит. языке (общий объем аннотированных текстов — около 100 тыс.
словоформ). В базе данных встретилось 179 примеров страдательных причастий прош. времени, или н/т-
причастий, что говорит об их довольно высокой употребительности в говоре.
Синтаксис страдательных причастий прош. времени в южнорусских говорах и литературном языке имеет
много общего. Видимо, поэтому южнорусские говоры в этом отношении изучались несопоставимо меньше,
чем северные и западные русские говоры, где причастия прош. времени употребляются в составе сказуемого,

251
выражая морфологическую категорию перфекта. Южнорусские данные по н/т-причастиям рассматривались
лишь в общих работах по диалектному синтаксису [3; 5].
1. Образование н/т-причастий в говоре. Суффиксы -н- (-ен-) и -т- страдательных причастий прош. време-
ни распределены в зависимости от типа спряжения глагола (далее типы спряжения указаны в соответствии с
[2]): как и в лит. языке, с суффиксом -н- причастия образуются от глаголов 1 (мн. абд'êлăнăи), 2 (ж.
смуслóвънъйь), 6 (мн. пъсмáзъныи, ср. пр'икáзънъ, мн. пас'êйены) типов, с суффиксом -ен- — от глаголов 4
(ж. зăвъл'óнайă), 5 (В. мн. обúженых), 7 (мн. пъклáд'ены, ж. зγриб'óнъ), 8 (Т. ед. м. вы́жжъным, мн.
тълч'óныи) типов, с теми же чередованиями согласных, что и в лит. языке. Суффикс -т- используется в гово-
ре шире, чем в лит. языке: помимо глаголов 3 (пръд'óрнутъй, зáткнута, заγнýтъй), 9 (пăт'óртъй), 11
(нал'úтă, пънаб'úтăи, ср. вы́шытъйă), 12 (аткры́т), 14 (падн'áтыйе, прóкл'ьтъй), 15 (ад'êтъй) типов спря-
жения, он присоединяется к основам глаголов 5* (зъγнáтъи), 6* и 6о (ръзъслáтъи, устлáтъйъ, събрáтă наря-
ду с пр'úбрънъ, нървáтыйе, ткáтъй наряду с ткáнъйă) подтипов и 13 (ъддъвáтъи) типа. Однако глаголы 10
типа присоединяют -н- (ср. искôлъна, н’и пôлъна). Данное распределение суффиксов характерно для юго-
восточных русских говоров [1].
Суффикс -н- (-ен-) имеет один и тот же состав у кратких и полных причастий; редкие формы с долгим н,
видимо, представляют собой заимствования из стандартного языка: В. ъпр’ид’ил’óннъйу вр’éм’а. Причастия,
усвоенные из церковного языка, также имеют не долгий н в суффиксе: Д. ед. ж. нôвъпр’естáвл’енъй. В соче-
тании дъраγôвл’а нъкъзáннъйъ — прилагательное, образованное от наказание.
2. Страдательные причастия и переходность глагола. В подавляющем большинстве случаев н/т-причастия
образованы от переходных глаголов. Имеются редкие образования от непереходных глаголов: 1) от глаголов
со значением ‘покрывать что-то чем-то, распространяться по поверхности чего-то’: обрôсть, заплêснеть,
припýхнуть, также ср. переходный устлáть и 2) квазипассивов с суффиксом -ся: телúться, завалúться ‘по-
коситься, упасть’ (о постройке), а также, видимо, вы́учиться ‘приобрести (иметь) навык’:
(1) Ну лóх пъм'éн'ше, а йáр абры́в'истъй, а лóх, он травôйу ъбръст'óнъй, пăс'т'ип'éннă, а йáр аб-
ры́в'истъй, пр'áмъ пъдъйд'éш к крáйу – он асыпáиццъ з'имл'á, йáр, и γлубôкъй НИ;
(2) Уш тáг бы́лъ, л'ýбъ л'и жы́т' л'и, плóхъ л'и жы́т' л'и, éнтъму д'êду, он пъпн'éццъ уw éту кар'з'úну,
въз'м'é, мóжъ óн и н'е γл'ад'êл, мош уш он н'е в'идáл, що он запл'êс'н'еный, найêсцъ в'ит' пад'и АД;
(3) Ус’ê в’арх’ú, ўс'ô, ўс'ô бы́лъ аўцáм’и ўстлáтъйа ЕЖ;
(4) Нъγá крáснъйъ дъ сáмъй кал'êнк'и и пр'ипýхнутъйъ ДР;
(5) Карôва т'éл'инъйа, карôвъ хълъстáйа ДР;
(6) Хăт'óнъч'к'е у н'еγó былá зăвъл'óнайă, тр'и дýшк'и бы́лă, γарôд был бъл'шóй ЕС;
(7) Вот' д'иств'úт'ьл'нъ вы́уч'ьнъй! Вот у нас ýч’уццъ-ýч’уццъ, а тáх-тъ н’а вы́уч’уццъ АД (о Христе, ко-
торый, по поверью, спускается с небес на землю на время от Пасхи до Вознесенья, а потом поднимается на
небо по лестнице; в примере способность Христа противопоставлена возможностям космонавтов).
3. Употребления причастий в атрибутивной функции показывают свободу их положения по отношению к
определяемому слову и возможность отделения от определяемого слова другими словами; возможность зави-
симых слов при причастиях; назывные предложения и эллиптические конструкции с причастиями — особен-
ности, свойственные синтаксису разговорного языка:
(8) Былá у неó хът'óнъч'к'е и с'êнцы, и у с'êнцъх пл'ет'óнъй был зáкрăм ЕС;
(9) У н'еγó стъйáлă ис пáлък пл'ет'óнъйă карз'úнă, ба-ал'шáйă, вон тáм, óкъл заγн'êт'и АД;
(10) У н'ьтъпл'óнъм с'ид'êлъ с'ил'сав'êт'ь, мóжъ, там пъпръстуд'úл'ис' ДР;
(11) Харôшăи лó шк'и бы́л'и, абд'êлăнăи ЕС;
(12) Уш йêд'е машы́нă, γрóп мăшшóнъй там, хр'óст ч'óрнъй там, ну ўс'еγó, н'евъзмóжнъ ЕН;
(13) Рубáшък тады́ н'é былъ кýпл'ьных, ис халс'т'úн'е, ийé вы́ткут', éтът холст вы́ткут', дъ йеγó и
пáрут', и у γамн'ê йеγó талкýт', ш'оп он от пъб'ал'êл, и б'êл'ут' йеγó АД;
(14) Этъ уш óн с вы́жжъным γлáзъм уйêхъл АФ;
(15) сăръхвáн, тъкóй же кък пън'óва, ч'óрнъй ета, ткáтъй из éткъγа, и éта, ъбн'ис'óнăй крáй НИ;
(16) Дък вот и йá ж γъвар'ý, ент рáн'е, ишшо неткáтъйу (волокно) зъпáр'ивъл'и НИ;
(17) Мн'ê м'áсъ нáдъ тушóнъйу úл'и пръв'арнýтъйу ДР;
(18) Дл'úннъй кр'ýк, и заγнýтъй, щоп авцý лав'úт', зá нъγу лавúл'и МП;
(19) Из éт'их из зăмъч'óных (конопей — конопли) ус'ô д'êлъл'и, ет мужы́ч'и кънап'ú бы́л'и ЕС.
В роли дополнений причастия имеют форму ср. рода:
(20) Двá рáзъ пасôл'енъ, д'ýж мáма н'ь хат'êлъ н'ьсăл'óнъйъ АД.
4. Три четверти примеров н/т-причастий приходится на употребления их в составе сказуемого. Как и в
лит. языке, в говоре представлены два основных диатезных типа конструкций с н/т-причастиями: объектный
результатив и безличный результатив [4]. Сказуемое выражено глаголом-связкой (зафиксированы связки в
изъявит. наклонении, наст., прош. и буд. времени) и причастием, согласованными с подлежащим в роде и
числе (примеры 21—23). В безличных предложениях (24—26) и в предложениях с неканоническим подлежа-
щим (38—41) связка и причастие имеют форму ср. рода.

252
 (21) Тáм у н'úх как'úи-тъ и дарôшк'и прад'êлъны, и бáн'а състрóйенъ, и γърáш състрóйен, ч'и двá γъръжá
ДР;
(22) Лáвы вот ч'ьр'аз р'êку бы́л'и пъстрóинăи ДР;
(23) Карôвъ н'ь дъйóна, пърс'óнък н'ь кърмл'óнъй АФ;
(24) Ох и рáнше и бы́лъ н'е зъγъръжóнă, стъйáл'и адн'ú хáты, а ўс'ô раwнô на двôр, твъйá ета усáд'ба,
двôр, а éнтът шл'áх НИ;
(25) А у къγó мôже и н'е вар'óнъ иш'ó ДР;
(26) Куп'úм тъкóй-тъ пузыр'óч'ик, а в н'ôм нал'úтă ваттôл'ичк'ă АД.
Помимо быть, отмечены глаголы-связки остаться, сдêлаться, жить, стоять, сидêть, называться; в
этих случаях связка и причастие выражают различные предикации (примеры 27—36):
(27) Вôт и вс'ô, и (хата) ъстáлъс' вот н'ьабд'êлънъйă, н'êту д'éн'ьх, н'êкъму абд'êлăвăт' АД;
(28) А у м'ен'é (хата) ъстáлъс' н'и ăбл'епл'óнъйă! АД;
(29) Пътсóлнух'и ъстáл'ис' н'аýбрънăи, л'ýд'и ш хôд'ут' уб'ирáйут', а мы с'ид'úм, пъйд'éмт'ă ў пóл'е АД;
(30) ънá з'д'êлъицъ пр'ьм кък рăспáр'ьнъйъ НИ;
(31) Пôл'ушка ръзд'ил'óнъйа с мýжъм жывýт' НИ;
(32) А этъ сы́н м'éншъй, йá wот жывý с йúм, а энт ъдд'ил'óнъй жыв'é, ъддêл'нъ ИФ;
(33) Ну а пътóм тады ишшó зъпр'аγл'ú, вот (лошадь) пр'ив'áзънъ зъ дубóк стъйáла НИ;
(34) Нă буръкáх дължнá, и аўтóбус уйд'é, и йá бýду с'ид'êт' зътвър'óнъйъ АД;
(35) Ны́н'ч'и (куры) с'ид'êл'и в'êз' д'ен' зъγнáтъи АФ;
(36) Тады́ рубл'óм кътáйут'-кътáйут', аж зъбл'ас'ц'úт' éта халсц'úна, нъзывáлъс' лъшшóнъйа НИ.
Связка быть в узуальном значении ‘бывать’ в настоящем времени выражена формой есть:
(37) А тó дупк'ú пъклáд'ены и ус'ô, а пъ пъзáм йес'т' мáзъныь, а йес'т' н'емáзъныи НИ.
Подлежащее выражает объект действия, обычно в И. п. Есть случаи неканонического подлежащего: вы-
ражения объекта количественным сочетанием (38), Р. п. в количественном значении (39), Р. п., если есть от-
рицание при причастии (40, 41) (Р. п. возможен только в случае выражения объекта местоимениями что и
это).
(38) В'úд'иш скôкъ тáм абы как'úх л'уд'éй събрáтă! ДР;
(39) А ч'еγó там нал'úтă, мôш въдá… АД;
(40) Тáм éтъγъ бы́лъ и н'ь пр'икáзънъ ът влáс'т'и, ан'ú ът с'иб'é варôч'ил'и НИ;
(41) Там мóжъ éтъγъ и бы́лъ н'и ръзр'ешóнъ, што ан'ú выд'êлывъл'и НИ.
5. Полные и краткие формы н/т-причастий. Употребление полных и кратких форм отчасти зависит от
синтаксической функции н/т-причастий. Только полные формы употребляются в функции определений и
дополнений. В составе сказуемого употребляются полные и краткие формы; широкое употребление полных
форм в составе сказуемого отличает говор от лит. языка и северо-восточных говоров.
Только краткие формы ср. рода употребляются в безличных конструкциях и конструкциях с неканониче-
ским подлежащим (23 примера). В конструкциях с подлежащим ср. рода (в наших примерах это местоимения
всё, это, то, що — основная группа слов, с которыми в говоре происходит согласование по среднему роду, в
то время как существительные ср. рода типа село относятся к особому согласовательному классу) чаще
встречаются краткие формы причастий (кратк. 7, полн. 3). Напротив, причастия м. рода обычно встречаются в
полной форме (кратк. 3, полн. 29), что отличается от количественного соотношения полных и кратких форм
ж. рода (кратк. 11, полн. 28) и мн. ч. (кратк. 10, полн. 26). Таким образом, в предикативном употреблении вы-
бор полных или кратких форм причастий зависит от типа конструкции; к безличным предложениям примы-
кают предложения с подлежащим ср. рода. При других родо-числовых характеристиках подлежащего этот
выбор определяется, по-видимому, морфонологическими причинами (тенденцией к ненулевым окончаниям
причастий). У предикативных причастий ж. рода и мн. ч. полные формы встречаются примерно в 2,5 раза
чаще кратких.
6. Вид н/т-причастий. Несовершенный вид н/т-причастий в результативных конструкциях зафиксирован
в 20 примерах из 140; примерно такое же количество употреблений причастий несов. вида в атрибутивной
функции. Большинство причастий от глаголов несов. вида — обозначения результатов процессов обработки
предметов или животных (примеры 23, 25, 36, 42—44). В примерах (45, 46) причастия несов. вида обозначают
результат однократного действия.
(42) А пóл был мăшшóнăй, и там л'ýд'и йей крут'úл'и, éт'и р'êл'и ЕС;
(43) Кл'éина ъна (хата) даwнô АФ;
(44) А ўс'ô сваúм'и рукáм'и д'êлънъйъ, ус'ô НИ;
(45) Пáспърт дъ вайн'ê брáтъй ДР;
(46) У ъднăγó д'êт'и ъддъвáтъи зáмуш, и ан'ú уй'êхъл'и, с ч'ужы́м мужыкóм, и жы́л'и АФ.

253
 Примечания
1
Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ № 17-04-00485 «Текстовые базы данных по южнорус-
ским говорам».

Список литературы
1. Бромлей, С. В. Очерки морфологии русских говоров / С. В. Бромлей, Л. Н. Булатова. — Москва, 1972.
2. Зализняк, А. А. Грамматический словарь русского языка / А. А. Зализняк. — Москва, 2008.
3. Кузьмина, И. Б. Синтаксис причастных форм в русских говорах / И. Б. Кузьмина, Е. В. Немченко. —
Москва, 1971.
4. Недялков, В. П. Глава I. Типология результативных конструкций / В. П. Недялков // Недялков В. П.
(ред.) Типология результативных конструкций. — Ленинград, 1983. — С. 5—41.
5. Трубинский, В. И. Очерки русского диалектного синтаксиса / В. И. Трубинский. — Ленинград, 1984.
6. Тер-Аванесова, А. В. Корпус говора села Роговатка / А. В. Тер-Аванесова [и др.] // Международная ла-
боратория языковой конвергенции, НИУ ВШЭ. — Москва, 2018 [Электронный ресурс]. — URL:
http://www.parasolcorpus.org/Rogovatka/.

А. И. Рыко
Санкт-петербургский государственный университет, Россия
aryko@mail.ru

ДЕЕПРИЧАСТИЕ НА -ШИ: МЕЖДУ ПРЕДИКАТОМ И АТРИБУТОМ

В статье рассматривается употребление деепричастий на -ши в предикативной и атрибутивной функции в говорах Не-
вельского района Псковской области, находящегося на границе ареала распространения субъектного результатива. Ана-
лиз материала показывает отступления от норм употребления деепричастного перфекта, характерного для северо-
западных говоров, с одной стороны, и расширение употребления форм на -ши в атрибутивной функции, с другой стороны.
Ключевые слова: диалектология, северо-западные говоры, Псковские говоры, субъектный результатив, деепричастный
перфект, причастия на -ши.

Ryko Anastasija Igorevna, Saint-Petersburg State University, Russia

aryko@mail.ru
Shi- participle: between the predicate and the attribute
The article considers the use of shi-participle in predicative and attributive function in the dialects of the Nevelsky district of the
Pskov region, located on the border of the area of the «subject resultative». The analysis of the material shows deviations from the
«norm» of the use of the North-Western «shi-participle perfect», on the one hand, and the expansion of the use of shi-forms in the
attributive function, on the other hand.
Keywords: dialectology, North-Western dialects, Pskov dialects, subject resultative, shi-participle perfect.

1. Как хорошо известно, в обширной зоне употребления сказуемого на -ши (типа поезд ушовши) различа-
ют два ареала: 1) который характеризуется наличием деепричастного сказуемого на -ши как факт и 2) ареал,
где это деепричастное сказуемое имеет значение субъектного результатива, — это говоры «узкого» Северо-
Запада (в основном Псковская, частично Новгородская и Тверская области). Если во втором ареале дееприча-
стие на -ши свободно воспроизводится от широкого круга непереходных глаголов совершенного вида, выра-
жающих «такое действие, которое изменяет состояние или местоположение его производителя», то в первом
«данная структура не отличается системной упорядоченностью и сильно ограничена лексически» [6; 19—21].
Согласно исследованию И. Б. Кузьминой, сделанному на материале, собранном для ДАРЯ, граница между
двумя ареалами проходит примерно по 56-й параллели [2; 120; карта № 4].
Исследованный нами регион — юго-западная часть Невельского района Псковской области — находится
как раз на границе указанных ареалов: самая северная деревня (Церковище) находится на 55,98° с. ш., самая
южная (Косцы) — на 55,78° с. ш.1. В речи всех информантов деепричастия на -ши употребляются достаточно
часто, в разных функциях — самостоятельного сказуемого, дополнительного сказуемого, атрибутивной; они
образуются от широкого круга глаголов, в том числе иногда от глаголов несовершенного вида. Поэтому, ско-
рее всего, данные говоры следует отнести к ареалу псковско-новгородского типа.
Активное употребление деепричастий на -ши — не единственная общая черта невельских говоров с севе-
ро-западной диалектной зоной и северным наречием. Так, им свойственны также: различение аффрикат с
редкими случаями их совпадения в виде твердого цоканья [1; 90], общая форма для Дат. и Тв. мн. ч. сущест-
вительных и прилагательных [1; 75], форма Им. мн. местоимения весь — вси [1; 89], формы существительных
254
м. р. 1 скл. по 2 скл. [1; 75]; у некоторых информантов встречаются также отдельные слова со вторым полно-
гласием [1; 89] и формы 3 л. презенса без конечного -т [там же]. Подробное описание современного состоя-
ния невельских говоров см. [5]
2. Для северо-западного субъектного результатива существует проблема разграничения его предикативно-
го и непредикативного употребления. Деепричастия на -ши могут быть полупредикативными, т. е. употреб-
ляться в предложении наряду с глаголом, который несет основную предикативную нагрузку (Дочка пере-
одевши даст вам молока. Я утром доила выпускавши [2; 234]) и атрибутивными (Девка вся идё вымазавши
[там же: 228]). Если в литературном языке каждой функции соответствует определенная грамматическая
форма, то в говорах с предикативными деепричастиями, определить их функцию в каждом конкретном слу-
чае бывает трудно. Разграничение «предикативных» и «полупредикативных» форм на -ши в конкретных при-
мерах затруднено уже тем, что «основной» предикат может опускаться. Кроме того, одна и та же ситуация
может описываться как при помощи двух сказуемых («полипредикативная структура»), так и при помощи
одного сказуемого, осложненного деепричастием («монопредикативная структура») [см. об этом: 4; 174—
175]. Не менее трудно четко определить и «атрибутивную» функцию ши-причастий: поскольку форма на -ши
неизменяема, говорить о согласовании не приходится, атрибутивность следует рассматривать как семантиче-
скую особенность глагола — результат действия, названного причастием, становится свойством предмета
[там же, 176].
3. Представляется, что на периферии распространения форм на -ши, где они образуются от узкого круга
лексем, атрибутивная функция им свойственна в большей степени (ср. просторечн. он не спавши, не евши,
выпивши), поскольку они «называют такой признак предмета, который уже с трудом связывается с действи-
ем — выступают как слова, почти именные» [1; 161]. В то время как для «истинного» северо-западного субъ-
ектного результатива характерно прежде всего именно их предикативное употребление.
3.1. В невельских говорах формы на -ши как собственно субъектный результатив встречаются реже, чем в
функции обозначения дополнительного действия или в атрибутивной, и образуются, как правило, от доволь-
но узкого круга глаголов с яркой результативной семантикой (остаться, собраться, умереть, приехать).
Практически все формы на -ши, употребленные в предикативной функции, в нашем материале частотны и по
данным [2; 145—159] (в скобках после каждой формы приводится количество употреблений по этому источ-
нику). В некоторых примерах можно предполагать также и атрибутивное значение формы на -ши.
1) ‘остаться’ (1153):
плимя́ньник там аста́wшы / и wо́т пътиря́ла сьвя́сь с плимя́ньникъм // (Ем. (С)) (всего 22 примера);
2) ‘приехать’, ‘понаехать’, ‘уехать’ (874, 8, 725):
есьли прие́хъччъ до́чка / тък приде́ть мо́жъ до́чка // (Ем. (С)) (всего 17 примеров);
3) ‘выйти’ (замуж) (736):
wън А́нька / сасе́ткъ / ина́ тъм за́мыш вы́шычшы / w Билару́сь // (Ем. (Ш)); (всего 3 примера)
4) ‘умереть’, ‘помереть’ (318, 515):
ну ина́ у́миршы ужо́ / и у́мирлъ у Талья́ти шъ ɣо́ръди // (Г.) (всего 3 примера);
5) ‘собраться’ (137):
а ту́д бы́ли събра́ушы мене́ уну́ки // (Кзл.) (всего 3 примера);
6) ‘родиться’ (298):
шшэ была́ ни ради́wшы / яɣо́ в а́рьмию wзя́ли // (Г.) (всего 2 примера);
7) другие:
а у ако́пи бы́ли вакружа́юшшыи wсе ро́цтвиники пришо́ццы / а ани́ wси́ пъразьбе́ɣли хто́ куда́ // (Ем. (Ш))
(пришетчи — 751);
де́ривъ там че́риз даро́ɣу пиривали́wшы / ɣъвари́ла чуть абье́хъла (Ем. (Ш)) (2);
а като́рыи во́т вы́видуцъ по́зна буа́лъ / нъ пръвада́х нале́пшы / нале́пшы / по́лна / по́лна йих ста́дъм // (Ем.
(Ш)) (налепивши — 1);
а пъжа́р ат .../ канцы́ дяре́wни / и ръстяну́wшы дъ дяре... дъ канцы́ // (Ем. (Ш)) (11);
с па́ний свиза́wшы бы́л / зямли́ у яɣо́ мно́ɣъ бы́лъ // (Г.) (2);
а де́ти пъразье́хъwшы / ɣде́ куды́ // (Кзл.) (5);
э́тъ вот то́льки пъхърани́wшы / ина́ так во́т ина́ умирла́ // (Ерм.) (6);
Та́ня то́жы / учы́тилим вы́учыwшы / тепе́рь ужу́ на пе́нсии // (Ерм.) (54);
зьде́сь е́тъ wсё зɣаре́wшы / э́тъ ничаво́ не́т // (Ц.) (214);
э́та ро́ш ази́мъя / засе́ ина / ина́ взайшо́ччы // (Ц.) (39);
а ъстънави́wшы вы ɣде́ ? (Ц.) (34).
3.2. Контексты с деепричастием на -ши в «полупредикативном», или «обстоятельственном» значении, т. е. те
случаи, когда форма на -ши выражает дополнительное действие, характеризующее основное действие и соот-
ветствует литературному деепричастию, можно разделить на две группы — в зависимости от вида глагола.
3.2.1. Формы на -ши от глаголов СВ являются таким же субъектным результативом, как и в тех случаях,
когда это единственное сказуемое, с той лишь разницей, что в качестве «точки отсчета» здесь выступает не

255
момент речи, а основное действие. Правда, во многих примерах не очень понятно, форма на -ши характеризу-
ет действие или субъект этого действия, т. е. в них можно усмотреть и атрибутивное значение:
wод ба́ба тяпе́рь wът ы хо́диц саɣну́wшы // (Ем. (С));
къраву́люц / сиди́ть у сли́въх прътаи́wшы / пъдъйшла / ина́ хва́ть и пъляте́лъ // (Ем. (Ш)_;
то ляжы́дь запи́wшы няде́лим // (Ем. (Ш));
w мяне́ вон ъблъма́wшы су́к ляжы́дь бе́лъɣъ нали́ву нъ зямле́ // (Ем. (Ш)) (всего 8 примеров).
3.2.2. Если форма на -ши образована от глагола НСВ (что не характерно для субъектного результатива), то
акцентируется не результат действия, а его протекание или повторяемость:
во́т / зна́иш как / друɣо́й ра́с / та́к ни търапи́wшы wспо́мню // (Ем. (Ш));
и усе раwно́ / хади́wшы / у ба́нки / нъкида́иш на wси кла́дбишшъ и тяпе́рь // (Г.);
ба́бъ зъмари́лъсь выпъса́wшы // (Кзл.);
и сами́м рабо́тъть / ни плати́wшы / а пато́м ста́ли ужэ́ плати́ть // (Ерм.);
ско́лька я́ съба́чыны пупря́ла ту́т ужу́ въту́ль жы́wшы // (Тет.);
прибиɣа́ть у касьтё́р у чэ́й / ни шчыта́wшы што .../ схва́тют и прино́сют // (Ем. (Ш)).
3.3. Некоторые случаи предикативного употребления форм на -ши демонстрируют отступления от «кано-
на» субъектного результатива.
3.3.1. Присутствие обстоятельство времени характерно для «аористического», а не результативного значе-
ния [6: 160]:
а сича́с ужу́ / ме́сиц как кътяни́wшы и хо́дя пла́чыть усё́ // (Ем. (Ш));
о́н у три́цъть тре́тим ɣаду́ ради́wшы у на́c // (Г.);
у три́цъть сядьмы́м / сы́н ради́wшы / ън и сича́з жыво́й // (Г.).
3.3.2. Часто даже от глаголов с яркой перфектной семантикой (умереть, остаться, собраться) в контек-
стах, где предполагается значение результативности, употребляются не формы на -ши, а «стандартные» л-
причастия. Так, в примере
и зъɣаре́лъсь там сасе́тка / въ... ина́ уе́хъччы / не́ / ба́ба е́тъ памё́рла / пръда́ли // (Ем. (Ш))
употребляется форма прошедшего времени (помёрла) вместо ожидаемой формы на -ши (померши) (ср.
предшествующее уе́хъччы).
3.3.3. Деепричастия на -ши, образованные от глаголов НСВ, имеют, как правило, значение действия [2;
175], длительного или повторяющегося, т. е. не являются собственно результативами:
та́к аны́ бе́ɣъwшы / ну што́ аны́ там нъйидя́ццъ // (Ем. (С));
сачы́ли / хади́ли / събира́wшы лю́ди были́ / круɣо́м ъпсачы́ли / кусты́ / wсё́ // (Ем. (Ш)).
3.3.4. Иногда формы на -ши образуются от переходных глаголов и имеют при себе объект действия, что не
очень характерно для говоров «узкого» Северо-Запада, а отмечается, как правило, на периферии распростра-
нения предикативных деепричастий и трактуется как инновация, разрушающая «классическую» результатив-
ную конструкцию [2: 128—134]:
прибиɣа́ть у касьтё́р у чэ́й / ни шчыта́wшы што .../ схва́тют и прино́сют // (Ем. (Ш));
э́тъ [...] прае́хъччы Руба́нкъвъ / там Бисирё́ва // (Ем. (С)).
3.3.5. Также отступлением от «классического» субъектного результатива можно считать примеры с обоб-
щенным или безличным субъектом:
э́тъ [...] прае́хъччы Руба́нкъвъ / там Бисирё́ва // (‘если проехать Рубанково, дальше будет Бисерёво’) (Ем.
(С));
[кричал наверное?] ‒ ну́ дък / ни крича́wшы ни быва́ить // (Г.).
3.4.1. Атрибутивная функция форм на -ши, т. е. возможность характеризовать субъект, а не действие, час-
то также связана с лексическим значением глагола: результат действия приводит к качественной характери-
стике субъекта («результат скорее может быть определен не как состояние, а как признак субъекта» [2; 177]).
Например, кто-то привыкши = кто-то привычный, кто-то выпивши = кто-то пьяный и т. д. В таких случа-
ях формы на -ши нередко употребляются с отрицанием, которое логически противоречит акцентированию
перфектного компонента (об ограничении на употребление результатива с отрицанием см. [3; 25]), но легко
сочетается с атрибутивным значением. Можно выделить группы наиболее частотных глаголов, от которых
образуются атрибутивные формы:
1) ‘привыкнуть’ (=привычный)
маи́ мужыки́ тяпе́рика привы́кшы / ня де́лъй я йим у ба́нкъх аɣурцы́ // (Ем. (С)) (всего 6 примеров);
2) ‘напиться’, ‘выпить’ (=пьяный)
пришо́л ади́н / вы́пиwшы немно́ɣа // (Дуд.) (всего 3 примера);
3) ‘одеться’, ‘надеться’
мъладё́ж была́ пъ-свъиму́ там аде́wшы / нъдива́ли ма́тки / ба́би / там ста́ръи што́-нибуть // (Ем. (Ш));
наде́wшы бы́л у цвиця́стъй фо́рмы во э́тъй // (Тет.) (всего 4 примера);
4) от других глаголов:
жури́хъ э́тъ пъткисьли́ш нямно́шкъ / шо́п ана́ пътки́шшы была́ // (Г.) (=кислая);

256
 пришла́ / абле́шшы сьпи́на ей / та́к и ни зъръста́ит // (Г.) (=облезлая);
сича́с ужэ́ ш лю́ди пиряде́лъwшы (Г.) // (=другие);
кры́шы ръзвали́ушы уси́ были́ / на́дъ было́ кры́ть // (Ем. (Ш));
а там у лясу́ на́дъ / ну сича́с ужу́ там не́ди(?) усё́ заро́шшы // (Ем. (Ш));
чуть-чу́ть бура́к ужо́ прики́шшы / е́тъ / сьвякли́ны е́ты // (Ем. (Ш)) (=кислый);
w мяне́ вон ъблъма́wшы су́к ляжы́дь бе́лъɣъ нали́ву нъ зямле́ / аɣру́шшы wси́ // (Ем. (Ш)) (= тяжелые);
и карто́шку / вясно́й / ужэ́ замё́ршшы / то́жъ кълупа́ли з"зямли́ // (Д.) (= мерзлая);
каро́вы зъстъя́wшы / бе́ɣъют // (Д.);
у е́й въдя́нка у нъɣа́ɣ была́ / е́тъ / въда́ тякла́ / но́х / распу́хшы бы́ли // (Ем. (Ш));
пътушы́ли / но ня е́ли скаты́ / ня е́ли се́нъ е́тъɣъ / ды́мъм мо́жъ пръпа́хшы // (Ем. (Ш)) (= вонючее);
у на́с наре́чые з билару́ским пиримиша́wшы wсё́ // мы́ тут пириплё́wшы уси́ // (Тет.);
я́ ж зъбале́wшы была́ / куды́ мне́ // (Ц.) (= больная);
wо́т аны́ ани́ еще ни ръспусти́wшы аны́ / и мы́ хо́дим // (Ем. (Ш));
е́сьли ешче дяре́вья ни ръспусьти́wшы / ɣро́м зъɣрями́ть / к плахо́му // (Ем. (Ш));
Пе́тя / ишшэ́ пако́йный бра́т мо́й ни жани́wшы бы́л // (Ем. (Ш)) (=холостой);
э́тъ вы́литък / ано́ ни ъбрузъва́wшы ичшэ́ w сряди́ни // (Ем. (Ш))
прихажу́ / сидя́т / усе́ ɣъwри́ть въъружы́wшы / усе́ ɣъwри́ть в аде́жды // (Д.)
3.4.2. В некоторых случаях, по-видимому, можно говорить об особых условиях, способствующих акцен-
тированию атрибутивного компонента в значении форм на -ши.
3.4.2.1. Формы на -ши однородны с прилагательным (как правило, это синонимичные определения, ис-
пользуемые для усиления):
а сича́с ана́ ужу́ уся́ бъльша́и и ъблами́wшы / и нъ зямле́ суки́ лижа́ть // (Ем. (Ш));
и е́ты ужу́ сла́бинькии / ишчэ́ / ни акре́пшы / дъ ани́ по́жжы улита́ють // (Ем. (Ш));
мо́жъ вы цэ́лый де́нь ня е́wшы ɣало́дныи // (Ем. (Ш));
нъвари́w камо́w / нае́wшы / и сы́т // (Тет.).
3.4.2.2 Формы на -ши употребляются с определительным местоимением (в придаточном определитель-
ном):
та́м наве́рнъ / семе́йныи / като́рыи се́мйим там жыли́ / спря́тъwшы като́рыи / захо́дюць и усё́ / с ыко́н
пълате́ниц сьни́муць // (Ем. (Ш));
ано́ ли́шнии жы́ткъсьть като́ръи аста́ушы стика́ить // (Ем. (Ш));
а тако́й / смълъва́тый / там унизу́ / като́рыи бы́ли ъцта́wшы э́ти / брё́wнушки // (Д.).
3.4.2.3. В говоре встречаются также и полные (согласуемые) причастия на -ши. В данном случае можно
говорить о полной атрибутивизации:
wо́ каки́и но́ɣи / пъраспо́хшыи / бъля́ть / ни маɣу́ хади́ть // (Кзл.);
у мене́ бы́лъ wчыра́шний аста́wшый // (Ерм.);
хто́ там вот аста́wшый // (Ерм.);
а хто тут прихо́дить ?/ ляжы́ тут памё́ршыя / с къта́м // (Кзл.);
у цэ́ркви е́сь мъя́ кни́жычка / у ка́ждъга хто памё́ршый // (Ерм.);
у каɣо́ не́т памё́ршых / ты́йи ня хо́дють у цэ́ркву // (Ерм.);
с вайны́ пришо́ччый ... бы́л ... вае́нным wсё бы́л // (Ерм.);
а сваи́ сидя́ть / хто́ са мно́й прие́хъчшый // (Ерм.);
дъма́ wcе́ ръзвали́wшыи / нихто́ ни жыве́ть // (Тет.);
ра́ньшы́ были́ дъма́ / а тяпе́рикъ усё́ зɣаре́wшые // (Ц.);
та́м низɣаре́wшыи дяре́wни // (Ц.);
и яны́ зьве́рьху пле́синьню заня́мшыи / пле́сьниють / ну та́м зьни́зу аны́ харо́шыи // (Ем. (Ш.)).
4. Таким образом, в невельских говорах, расположенных на границе «предикативной» зоны употребления
форм на -ши (т. е. зоны, где можно говорить об особой грамматической категории — субъектном результати-
ве) и «общерусской», где формы на -ши не только менее частотны, но и употребляются в атрибутивном зна-
чении, наблюдается некоторая пограничная ситуация. С одной стороны, причастия на -ши здесь частотны, их
лексическая база довольно разнообразна. Однако в предикативой функции употребляются преимущественно
причастия от несколько лексем (остаться, уехать/приехать, собраться, выйти (замуж), родиться), содер-
жащих перфектный компонент уже в своей семантике. С другой стороны, наблюдаются и случаи употребле-
ния деепричастий на -ши, которые не вписываются в семантику «классического» субъектного результатива.
Кроме того, нередко в типичных «перфектных» контекстах употребляются формы прошедшего времени на -л.
Невозможно провести четкую границу между предикативным и атрибутивным употреблением форм на
-ши: есть примеры (в первую очередь это примеры с опущенным предикатом, допускающие неоднозначную
синтаксическую ориентацию), которые можно истолковать двояко — и как предикативное, и как атрибутив-
ное употребление. Причастия на -ши, выступающие в атрибутивной функции, могут образовываться от ши-
рокого круга лексем. Есть дополнительные факторы, которые можно считать усиливающими атрибутивность:

257
1) наличие рядом прилагательного примерно с тем же значением, 2) употребление причастия с определитель-
ным местоимением который. Наконец, довольно широко используются полные вш-причастия, которые со-
гласуются с существительным, следовательно, могут выступать только как атрибуты.

Примечания
1
Наши информанты (все записи 2016 г.): Шебанова Надежда Владимировна, род. в д. Емельянково Топор-
ского с/с, 1933, живет там же, зап. автора (Ем. (Ш.)); Сюртукова Зинаида Егоровна, род. в д. Емельянково,
1936, живет в д. Шекино Стайкинского с/с, зап. автора (Ем. (С.)); Вардяхова Валентина Игнатьевна, род. в
д. Дудчино Стайкинского с/с, 1927, живет в д. Шекино, зап. автора, Д. В. Аверьяновой, К. В. Садовской (Д.);
Скоромнова Лидия Сергеевна, род. в д. Глинчино Доминиковского с/с, 1925, живет там же, зап. автора (Г.);
Щербакова Валентина Никифоровна, род. в д. Козлы Соминского с/с, 1927, живет в д. Туричино Туричинско-
го с/с, зап. Д. В. Аверьяновой, К. В. Садовской (Кзл.); Коваленко Валентина Яковлевна, род. в д. Косцы До-
миниковского с/с, 1934, живет там же, зап. автора (Ксц.); Проскочилова Валентина Петровна, род. в
д. Ермошино Туричинского с/с, 1931, живет в д. Новохованск, зап. Д. В. Аверьяновой, К. В. Садовской
(Ерм.); Федоренко Валентина Григорьевна, род. в д. Ковалиха Доминиковского с/с, 1940, живет в
д. Доминиково, зап. автора (Ков.); Быкова Зинаида Михайловна, род. в д. Тетеркино Стайкинского с/с, 1936,
живет в д. Туричино, зап. Д. В. Аверьяновой, К. В. Садовской (Тет.); Михайлова Мария Тимофеевна, род. в
д. Церковище Топорского с/с, 1932, живет там же, зап. автора (Ц.).

Список литературы
1. Захарова, К. Ф. Диалектное членение русского языка / К. Ф. Захарова, В. Г. Орлова. — Москва, 2004.
2. Кузьмина, И. Б. Синтаксис причастных форм в русских говорах / И. Б. Кузьмина, Е. В. Немченко. —
Москва, 1971.
3. Недялков, В. П. Типология результативных конструкций / В. П. Недялков, С. Е. Яхонтов // Типология
результативных конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). — Ленинград, 1983. — С. 5—41.
4. Рыко, А. И. Причастия на -ши в одном западнорусском говоре Торопецко-Холмского региона /
А. И. Рыко // Русский язык в научном освещении. — 2002. — № 2. — С. 171—193.
5. Рыко, А. И. Пограничные говоры Невельского района Псковской области: разнообразие и степень со-
хранности / А. И. Рыко // Лексический атлас русских народных говоров : Материалы и исследования 2017. —
Санкт-Петербург, 2017. — С. 453—497.
6. Трубинский, В. И. Очерки русского диалектного синтаксиса / В. И. Трубинский. — Ленинград, 1984.

О. В. Никифорова
Арзамасский филиал ННГУ, Арзамас, Россия
snegaovnik@rambler.ru

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ВЕСЕННЕГО ЦИКЛА КАЛЕНДАРНЫХ ОБРЯДОВ

В НИЖЕГОРОДСКИХ ГОВОРАХ

В статье на материале нижегородских говоров рассматривается народное восприятие и интерпретация ранневесеннего

периода календарной обрядности. Охарактеризованы состав и структура тематической группы «Лексика и фразеология
календарных обрядов весеннего цикла».
Ключевые слова: нижегородские говоры, обрядовая лексика, народный календарь, наименования календарных обрядов
весеннего цикла.

Nikiforova Olga Valentinovna, Arzamas branch of Nizhny Novgorod state University, Russia
snegaovnik@rambler.ru
The presentation of the spring calendar rites cycle in Nizhny Novgorod dialects
The article on the material of the Nizhny Novgorod dialects considers the popular perception and interpretation of the early spring
period of calendar rites. The composition and structure of the thematic group «Vocabulary and phraseology of calendar rites of the
spring cycle» are characterized.
Keywords: Nizhny Novgorod dialects, ritual vocabulary, folk calendar, names of calendar rites of the spring cycle.

Лексика календарных обрядов годичного цикла представлена несколькими группами, среди которых вы-
деляются наименования обрядов весеннего цикла. Весенний цикл праздников связан с пробуждением приро-
ды, с обновлением жизни. Сроки наступления весны определялись, как правило, по природным приметам:
таянию снега, появлению первых проталин, вскрытию реки и началу ледохода, прилету птиц. Встреча весны
в нижегородских деревнях связана с обрядовыми действиями, которые заключали в себе заклинательную
258
функцию, должны были способствовать наступлению весны, приближению тепла и света, пробуждению при-
роды. Цикл весенней обрядности принято разделять на два периода. Первый, ранневесенний, начинается с
Масленицы проводами зимы и окликанием весны, включает период Великого Поста и продолжается до Пас-
хи. Второй период, поздневесенний, завершается Троицей. Многие праздники народного весеннего календаря
соединились с христианскими церковными праздниками и представляют собой как закрепленные даты (на-
пример, день памяти Сорока мучеников севастийских — 22 марта (ст. стиль 9 марта), Благовещение Пресвя-
той Богородицы — 7 апреля (ст. стиль 25 марта) и др.), так и передвижные (Средокрестная неделя, Вход Гос-
подень в Иерусалим, Пасха и др.), варьирующие даты в пределах месяца. Весенний, точнее ранневесенний,
цикл народного календаря Нижегородской области состоит из нескольких таких праздничных дат и представ-
ляет собой систему хрононимов, регламентирующих жизнедеятельность нижегородского крестьянина при
подготовке к предстоящим полевым работам. По-своему интерпретируя церковные положения, крестьянин
приурочил к праздникам те действия, которые, с его точки зрения, должны были способствовать росту трав и
хлебов, здоровью людей и скота, увеличению урожая. Весенний период крестьянского годового цикла насту-
пал после проводов Масленицы. Лексика и фразеология масленичных обрядов в нижегородских говорах от-
ражают древнейшее мифопоэтическое понимание природы и места в ней человека: поминовение предков,
очищение, плодородие и др. [1]. Данному семантическому объединению календарной обрядности изоморфна
тематическая группа «Лексика и фразеология календарных обрядов весеннего цикла», которая включает в
себя хрононимы (Блозове́щенье), названия обрядовых действий (вербохлёст), обрядовых агентивов (подо-
ко́шники), обрядовых яств (жаворо́нки).
В Нижегородской области было принято встречать весну — зва́ть весну́, заклика́ть весну́. В день Сорока
мучеников севастийских (Со́роки) существовал обычай печь из теста обрядовое печенье в форме птичек, свя-
занный с воздействием на быстрейший приход весны. Важная роль хлеба в обрядности встречи весны сохра-
нилась с тех давних пор, когда он являлся угощением земле, весне, благодаря которому земледельцы надея-
лись заручиться поддержкой и благосклонностью высших сил. Булочки в виде птичек пекли из круглого ком-
ка пресного или кислого теста, на котором пальцами формировалась головка с клювом, крылышки и хвост,
поднятый кверху, ножом делали неглубокие надрезы, как бы имитировавшие перышки, птичек разрисовыва-
ли, давали детям. С выпеченными птицами обязательно совершались магические действия: дети усаживали
их на плетни, заборы, скирды, сажали в закром, бегали с ними по улице, призывая скорейший прилёт птиц,
подбрасывали вверх, пели закли́чки — ‘обрядовые песни, посвященные весне и птицам’. Обрядовое призыва-
ние весны в день Сорока мучеников севастийских в нижегородских говорах называется крича́ть жаворо́нков:
«Залезим на крышу кричать жаворонков» (д. Булдаково Сеченовского р-на). Обычаи выпечки обрядового
хлеба наполнены аграрным смыслом. Птичий код содержат номинации обрядовых хлебных изделий: жаво-
ро́нки, жавора́та, жаворо́нушки, жаворо́ночки, воро́бушки, грачи́, кулики́, пти́чки, пичу́жки, скворцы́,
чи́жики, весе́нние пти́чки. Однако хлеб, с которым призывали весну, не обязательно имел вид птицы. В ниже-
городских говорах отмечены лексемы, заключающие в себе скотоводческий код. Ритуальное печенье, пред-
ставляющее собой изображение фигур домашних животных, называется бара́шек, бя́шка, сви́нка, козелки́, ко-
за́, ове́чки, петушки́, за́инька, ку́рица. Земледельческий код раскрывает лексема просви́рник, этимологически
тождественная церковной просфо́ре, и содержит мотив пшеницы, поля. Растительный код заключает в себе
слово мали́нки: «Малинки как конфетки, кубики таки, на масле их поджариш маненько. Еш — они похрусты-
вут» (с. Мотовилово Арзамасского р-на). Характер значения слов метафорический, мотивированный глубин-
ной семантикой обряда.
Большинство праздников ранневесенного периода приходится на время поста Св. четыредесятницы. Идея
поста — очищение от грехов посредством воздержания и покаяния — соотносилась с древними представле-
ниями крестьян-земледельцев. Обряды, совершавшиеся в этот период, были глубоко осмыслены и отмечены
магией продуцирующего и очистительного свойства, должны были воздействовать на улучшение будущего
урожая, здоровья и благополучия людей. Во время поста отмечаются два важнейших двунадесятых праздни-
ка — Благовещенье Пресвятой Богородицы — 7 апреля (ст. стиль 25 марта) и Вход Господень в Иерусалим.
Номинации Благовещения Пресвятой Богородицы в нижегородских говорах основаны на ключевом компо-
ненте официального названия, которое претерпело редукцию (Благове́щение) или фонетические изменения
(Блозове́щенье), вследствие чего произошло затемнение внутренней формы: «Мы ёво Блозовещеньем называ-
ли» (д. Зелецино Кстовского р-на). Несмотря на христианское происхождение, в народных обычаях этого дня
проявляются действия, не связанные с церковными традициями. Выпеченные и освященные в церкви про-
свирки использовались для гадания о будущем благополучии: считалось, что запечённая в тесте монетка ука-
зывала на счастливую судьбу или давала право первому начинать весенний сев. Благовещение считалось са-
кральным временем, поскольку в этот день существуют запреты работать: «В Благовещенье нельзя землю ру-
ками трогать» (с. Берсеменево Дальнеконстантиновского р-на). Существующие запреты эксплицируются в
диалектных текстах-описаниях праздника разными способами: конструкциями с частицей не, с модальными
словами не надо, нельзя, со словами категории состояния грех, грешно. Один из самых распространенных за-
претов существует в виде фольклорной формы: «Птица гнезда не вьет, а девка косы не плетёт». В Благовеще-

259
нье разрешалось выносить ульи с пчелами на пасеку, отпускать птиц на волю, убирать сани на зиму, впрягать
телеги. Нижегородские крестьяне наблюдали за солнцем и говорили: «Солнце играет» (с. Понетаевка Шат-
ковского р-на). Солнце в сознании диалектоносителей описывается через действие играет, что связано с пе-
редачей символами радости. Солнце представляется важным для жизни, получает символическое наполнение,
практическую оценку: воздействует на человека, его жизнь, труд, будущий урожай. Ср. со́лнышко —‘печенье,
которое пекли во время Великого поста’: «Пекли жаворонков и солнышко из ржанова теста. Потом сол-
нышка и жаворонков выкладывали так: солнышка было в цэнтре, а птички вокрук нёво, клювом в сторну
солнышка. Они каг бы зазывали вёсну, просили сонцэ о том, штобы скорей наступила весна» (с. Романовка
Лукояновского р-на).
Символическое значение в весенней обрядности имеет середина поста Св. четыредесятницы. На четвертой
неделе пекли кресты́ — ‘печенье в форме крестов из ржаной муки на воде’. Были просты́е кресты́,из двух
равных полосок теста, которые накладывались одна на другую крестообразно; вырезны́е кресты́ — из раска-
танного теста нарезали крестики с помощью формочек; распятьё — печенье в виде шестиугольного креста с
перекладинкой. «Пёкут кресты. Намешывают тесто, делают крестом, и в крест ложут денешку. Мать с
утра напекёт. Кому денешка попадет, то будит сцасливый» (с. Теплово Кулебакского р-на). Значение слова
кресты́ сформировалось на основе метафорического переноса названия реалии на выпеченное изделие, по-
хожее на нее по форме. Кресты способствовали получению хорошего урожая. Для сельских жителей было
важно, чтобы весенние дни наступили как можно быстрее, а погодные условия сложились так, чтобы был
хороший урожай, поэтому люди стремились активно воздействовать на быстрейший приход весны. Каждая
хозяйка пекла большое количество крестов для детей, которые обходили дома, — сту́кольщиков, подо-
ко́шников. Если обходы дворов были не распространены, кресты пекли по количеству членов семьи и еще
один крест для соседского ребенка или нищего. В традиционном народном сознании дети и нищие считались
обладающими связью с иным миром, поэтому угощение их обрядовым хлебом, в том числе крестом, может
трактоваться как жертвоприношение предкам, от которых зависело благополучие земледельца. Обряды, со-
вершаемые в середине поста Св. четыредесятницы, также связаны с архаичными представлениями о приходе
весенних праздников, с идеей возрождения всего живого: разбива́ть кре́ст — в корзину сажают ребенка, на-
крывают одеялом, постукивают по голове (д. Курмыш Вачского р-на), лома́ть гове́нье — девушек сажали под
плетюхи (корзины) и обливали водой (д. Афанасовка Борского р-на).
Во время поста Св. четыредесятницы отмечается важнейший двунадесятый праздник — Вход Господень в
Иерусалим, называющийся в нижегородских говорах Ве́рбное воскресе́нье, Верби́на: «Ве́рбна воскресенье.
Эта спаситель входил в Иерусалим и те, которы верили в нёво, ветви под ноги бросали, одёжу. Вербы кус-
тик, а вербочки на ней — это ёво спасенье. Это он оставил благословенье на этой вербе» (с. Теплово Куле-
бакского р-на). В последнее воскресенье перед Пасхой ветки вербы освящали в церкви, ставили на божницу,
за рамы, клали в углы дома, под ноги и людям, и скотине в качестве оберега, чтобы защитить от грозы и от
других несчастий. Ветками вербы похлёстывали спящих детей или скот при первом выгоне с целью наделе-
ния здоровьем и силой. Обряд хлестания детей прутьями вербы в Вербное Воскресенье называется вербох-
лёст: «Когда детей вербой бьют, это вербохлёст называлось» (д. Бахаревка Сеченовского р-на). Обозначая
привычный предмет, связанный с церковным праздником, слово ве́рбушки (вербу́шка) в рамках обряда наде-
ляется духовной, идеальной семантикой и становится символом: «Этими вербушками кароф выганяли»
(с. Мамлейка Сеченовского р-на). В Вербное воскресенье пекли бара́шки, бя́шки, ове́чки, оре́шки ‘печенье в
виде распустившихся почек вербы’: «Пекли бяшки из ржаного теста, свёрточком тесто завивали»
(д. Сергино Ветлужского р-на). Это печенье ели дети, а также скармливали скоту.
Кульминацией цикла весенней обрядности была па́сошная неде́ля — Пасхальные праздники, которые раз-
граничивали весенний календарь на ранневесенний и поздневесенний периоды и содержали обрядовые дей-
ствия, посвященные подготовке к полевым работам и призванные воздействовать на благополучие урожая.
Начинающиеся с Пасхи вождение хороводов, катание на качелях, игры с пасхальными яйцами должны были
воздействовать на природные силы с целью улучшения будущего урожая. Помочь весне прийти, земле про-
будиться от зимнего сна, усилить вегетацию всходов, обеспечить плодородие земли и богатство урожая —
такова цель распространенных в Нижегородском крае игр ката́ть яйца, като́к — катание яиц по желобку
лубочной дощечкой, поставленной наклонно, нужно скатить яйцо таким образом, чтобы оно ударилось о дру-
гое яйцо, лежащее на земле; би́ться я́йцами — ударять одно яйцо о другое, тот, чье яйцо треснуло, проигры-
вает. Игры с яйцами не были простой забавой, поскольку в игру вкладывалось магическое значение, связан-
ное с приходом весны, с солнцем, яйцо несло символику плодородия, богатства и процветания. В нижегород-
ском календаре обладает обрядовой семантикой каждое воскресенье с Пасхи до Троицы и называется
ката́льное воскресе́нье (с. М. Макателём Первомайского р-на) .
Обычай весеннего обрядового обхода дворов с чествованием и поздравлением молодоженов, вступивших
в брак в течение последнего года, является частью календарных весенних обрядов и называется в нижегород-
ских говорах вью́н, вьюне́ц, вьюни́ны, вьюни́чник, вьюни́шник, вьюни́тство, оклика́ние молоды́х. Обрядовый
обход дворов с окликанием происходил в конце пасхальной недели и совершался или в пятницу, или в суббо-

260
ту, или в Фомино воскресенье, называвшиеся вьюни́шными (с. Высокая Рамень Городецкого р-на), и не толь-
ко знаменовал переход молодых в новую социальную категорию и должен был магически повлиять на благо-
получие в совместной жизни и хозяйстве молодоженов, но и был связан с призыванием весны, о чем свиде-
тельствует иллюстративный контекст: «Было окликание, девица вьюница, весну зовёт, приходят под окошко и
поют невесте» (д. Волково Чкаловского р-на).
Таким образом, указанный период времени знаменует пробуждение природы, зарождение новой жизни.
Обилию урожая, обеспечивающему годовую богатую жизнь крестьянина, способствуют обряды и их диа-
лектные наименования. Лексика, связанная с календарными обрядами, является особой формой хранения и
отражения национально-культурной информации. Богатый диалектный материал дает возможность интер-
претировать обрядовые реалии, отражающие приоритетные ценности носителей говоров.

Список литературы
1. Никифорова, О. В. Лексика и фразеология масленичных обрядов в нижегородских говорах Русские на-
родное слово в языке и речи : материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной
75-летию АГПИ 22—24 октября 2009 г. / О. В. Никифорова. — Арзамас; Саров, 2009. — С. 287—292.

Л. П. Михайлова
Петрозаводский государственный университет
posnm87@bk.ru

ЛЕКСИКО-ФОНЕТИЧЕСКИЕ ВАРИАНТЫ
В СИСТЕМЕ ДИАЛЕКТНЫХ ЛЕКСИЧЕСКИХ РАЗЛИЧИЙ1

В статье представлены диалектные слова, отличающиеся от литературных или широко известных говорам отдельными
звуками или сочетаемостью звуков. Используются сведения из новых лингвистических источников. Отмечается лексика-
лизация фонетических явлений закономерного, регулярного и незакономерного, нерегулярного характера, одновременное
использование вариантов в системе одного говора. Особое внимание уделяется модификатам литературной лексики,
имеющей в анлауте сочетание согласных с плавными звуками. Проведена классификация большого слоя диалектной лек-
сики, возникшей в русских говорах под воздействием языков агглютинативного строя.
Ключевые слова: диалектная лексика, варианты слова, лексикализация фонетических явлений, этнические контакты.

Mikhaylova Lyubov Petrovna, Petrozavodsk State University, Russia.

posnm87@bk.ru
Lexico-phonological options in the system of dialective fax differences
The article presents dialect words that differ from literary or widely known dialects by separate sounds or the compatibility of
sounds. Information from new linguistic sources is used. There is a lexicalization of phonetic phenomena of regular and irregular
nature, simultaneous use of options in the system of one dialect. Particular attention is paid to the modifications of the literary vo-
cabulary, which has in the annout a combination of consonants with smooth sounds. Classification of a large layer of dialectal
vocabulary, originated in Russian dialects under the influence of the languages of the agglutinative system, has been carried out.
Keywords: dialectal vocabulary, word variants, lexicalization of phonetic phenomena, ethnic contacts.

В составе общих групп диалектных слов в соотношении с литературной лексикой обычно выделяются фо-
нематические диалектизмы, то есть слова, совпадающие по семантике с литературными, но отличающиеся от
последних одной-двумя фонемами. При этом исследователи подчеркивают отсутствие связи данных явлений
с закономерными фонематическими и морфологическими процессами, происходящими в говоре. Отмечают
лексикализацию соответствующего фонетического явления [12: 172]. Помимо наличия диалектизмов типа
вы́шня ‘вишня’, ольняно́й ‘льняной’, относящихся к разряду фонематических и реально представляющих со-
бой диалектный произносительный вариант литературных слов, говоры, как известно, характеризуются раз-
ного рода лексической вариантностью [1; 2; 7; 15]. Следует подчеркнуть, что среди диалектных вариантов
имеются модификаты не только литературной лексики, но и собственно лексических диалектизмов. Состави-
тели словарей обычно представляют фонетические варианты слова, имея в виду «слова, отличающиеся чаще
всего одной или двумя согласными фонемами в корне, включая и случаи вставных звуков» [4: 7] или «вари-
анты слова с фонетическим варьированием, не носящим регулярного характера» [5: 30], которые в целом
можн0о отнести к разряду лексико-фонетических вариантов. О сложностях решения вопроса об отнесении
слова к самостоятельной лексической единице или варианту пишет О. Г. Гецова на примере большой группы
родственных слов с корнями бряк-/брек- [5: 31—32]. Принимая во внимание неоднородность источников
внешнего влияния (взаимодействие с литературным языком, соседними говорами или с другими языками),
261
исследователи связывают превращение фонетического варианта в самостоятельное слово «с фактами измене-
ния материального облика слов, не поддающимися объяснению, если исходить из закономерностей говоров»
[6: 4]. Независимо от причин появления лексико-фонетические варианты находят свое место в диалектных
словарях и представляются по-разному, что обусловлено глубиной проникновения в систему говора при сбо-
ре лексики, объемом зафиксированного материала, установками составителей словаря.
Не повторяя ранее проведенного анализа способов представления фонетических вариантов в областных
словарях [9], обратимся к лексическим единицам закономерного и незакономерного характера, уделив основ-
ное внимание данным относительно новых диалектных источников. Выделим также группу модификатов
литературной лексики, функционирующих в русских говорах, внешний облик которых дает основания ква-
лифицировать их как фонематические варианты или самостоятельные лексические единицы. Используем ма-
териалы Лоции Белого моря 1930 г., недавно введенной в научный оборот [10], Курский областной словарь
[13], в которых представлены варианты как закономерного, так и незакономерного происхождения, и специ-
альный словарь, описывающий лексику, возникшую под воздействием фонетических особенностей инострук-
турных языков — незакономерного происхождения [8].
В курских говорах в значениях ‘изморось’, ‘моросить’ функционируют слова амга́ Кур. [13, вып. 1: 46],
имга́ Льг., Медв., Рыл., Сужд., Фат. [13, вып. 4: 117], амжи́ть Зол., Льг. [13, вып. 1: 46],, имжи́ть Об., Прист.,
Солнц., Тим., Хом., Черем. [13, вып. 4: 117], ср. мга Тим., Черем., мжичка Кур., Тим., Щигр. [13, вып. 6: 41],
мжить Б.-Солд., Каст., Окт., Рыл., Сов., Хом. [13, вып. 6:46]; литературным словам рожь, ржаной соответ-
ствуют варианты иржа́ Бел., Жел., Курч., Судж. Фат., Черем., иржица Зол., Кур. [13, вып. 4: 118], аржано́й
Об., Горш., Кур., Мант., Судж., Тим., Щигр. [13, вып. 1: 49]. В указанных диалектизмах лексикализовалась
протеза как закономерное следствие падения редуцированных, ср. мга, мжить, рожь.
Не находит объяснения внутренними процессами развития русского языка отсутствующее в СРНГ слово
аржани́ца ‘беременная женщина’ Медв., Черем. [13, вып. 1: 50], ср. рожени́ца. В акающем курском говоре
начальное произносительное ра- заменилось сочетанием ар-, отражающим метатезу звуков начального слога,
что, вероятно, могло произойти под влиянием тюркской фонетической системы, как предполагал
Ф. П. Филин [15: 31—32]. Слово аржаница в указанном значении следует считать экстенциальной лексиче-
ской единицей [см. 8: 8].
Севернорусский говор представим вариантами названия юго-западного ветра в районе Белого моря: ше-
ло́ник, шело́нник, шело́йник, шоло́ник, шоло́нник, шело́дник [14, вып. 6: 856], отражающими закономерные фо-
нетические процессы. Изменение сочетания -нн-> -дн- в варианте шелодник является результатом гиперкор-
рекции, ср. медный > менный. К данному ряду добавляется незакономерно появившееся слово шолотник [3:
360], в котором отражено завершающее звено преобразования: -нн- > -дн- > -тн-. Имея в виду подобные яв-
ления, С. А. Мызников отмечает: «Одной их характерных фонетических особенностей говоров Беломорья
является произношение глухого согласного перед звонким или сонорным» [11: 10].
Обратим внимание на сосуществование вариантов разного происхождения в говоре села /Кереть Лоухско-
го района Карелии, зафиксированном в Лоции Белого моря2 1930 г. Приводим два отрывка:
I. Меж запад шолодник от Чур-луды в
салму в лето а после шолодник прошед
Дураково против Толстого лесу есть корга,
От земли с версту или полторы именуется
Горбо-луды. От Жигжичного до Орлова
В шолодник 40. К онегскому
Шужмую в шолодник 50.
От Шужмая над Суму в шолодник 50.
От Жогжичного к Муксулмам праве шоло 55
От Муксолом к Шужмою дника на стрик 55 (л. 4 об.)
II. От Сляки на Лопан меж запад и шолотник
• От Лопана к Фуголям левее запада на стрик
• От Лапана до Анснеса меж запад шолотник
• От Анснеса до Шквервей в шолотник
• В Каксин правей шолотника на стрик
• Левее обедника губа Квенага: в Лексин
• правее Шквервея в шолотник (л. 3).
Соотношение употреблений вариантов: шолодник — 25, шолотник — 16, что явно говорит о системном
характере обеих единиц.
Особо остановимся на диалектных вариантах общеизвестных слов, имеющих в анлауте сочетание соглас-
ных с плавными, преобразование которого происходит под влиянием агглютинативных языков, не знающих
данных сочетаний в исконной лексике. Преобразование консонантного анлаута происходит четырьмя путями:
см. таблицу 1, материалы которой извлечены из работы [8].

262
 Таблица 1
Модификация начальных сочетаний согласных с плавными в общеизвестных словах
эпентеза метатеза упрощение протеза
бура́т — брат баркова́ть — бракова́ть раль — враль обли́з — близ
белё́стка — блё́стка вермя́нка — время́нка ремля́нка — время́нка абрезе́нт — брезе́нт
волеза́ть — влеза́́ть колта́ть — глота́ть ра́ять — гра́ять обро́ошка — бро́шка
вара́ч — врач гармоте́й — грамоте́й ро́хнуться — гро́хнуться аграбли — грабли
голону́ть — глону́ть же́рбий — жре́бий рып — гриб огри́б — гриб
колодо́вка — кладо́вка калдо́вка — кладо́вка ро́бкий — дро́бкий озрачо́к — зрачо́к
голуми́ться — глуми́ться колчо́к — клочо́к ро́гнуть — дро́гнуть изря́ — зря
горо́м — гром дерсвя́ный — дресвя́ный рахма́л — крахма́ал
гаруст-, гураст- — груст- карковя́к — краковя́к райко́м — край окра́й — край
доро́вни — дро́вни карпи́ва — крапи́ва ро́йда — про́йда упла́н — план
голубина́ — глубина́ пе́рмия — пре́мия ройдти́ — пройти́ опре́жде — пре́жде
голуби́нка — глуби́нка перподава́ть — препод- ростужа́ть — простужа́ть опро́к, а́прак — прок
кулу́б — клуб персето́л — престо́л руса́к — пруса́к опростуди́ть — простуд-
терема́ть — дрема́ть перве́ск — приве́ска лепо́й — слепо́й опро́шлый — про́шлый
колубни́ка — клубн́ика пирла́вок — прила́вок ля́готь — сля́коть осле́ги — сле́ги
корова́тка — крова́тка корва́тка — крова́тка ра́хнуть — тра́хнуть
коро́ль — кроль порсяно́й — просяно́й ло́пать — хло́пать охле́в — хлев
пеле́ск — плеск серди́ — среди́ лё́пать — шлё́пать
поросо́хнуть — просо́х- то́ргать — тро́гать
солучи́ться — случи́ться
Варианты, отражающие лексикализацию эпентезы, метатезы и протезы удерживают в значительной сте-
пени связь с исходной лексемой. Единицы, в которых лексикализовалось упрощение , привели к формально-
му разрыву с первоначальным словом. Превращаясь в самостоятельную лексему в микросистеме говора, эта
единица остается в целом несколько изолированной, несистемной.
Интерес представляют и другие слова с указанным анлаутом, сохраняющие сочетание, но меняющие в ос-
новном первый компонент: бражда — вражда, блист — глист. блухой — глухой, блушить — глушить,
брунт — грунт, дравий — гравий, гля, гря —- для, гроздь — дрозд. бресва — дресва, бряха — бляха, крах-
нуть — трахнуть, клемянница — племянница; отражающие мену глухих и звонких: глубника — клубника,
бланка — планка, блезгаться — плескаться, блоты — плоты, блуг — плуг, брытко — прытко, дрезда — тре-
ста, предень — бреденп, колтать — глотать, клумиться — глумиться, крадник — градник, трепес — дре-
безг, теремать — дремать, трушок — дружок, трель — дрель; другие явления: ребенфать — бренчать,
орехать — брехать, улькоза — глюкоза, курабли — грабли.
Представленный материал — показатель этнических контактов носителей разностуктурных языков, в ре-
зультате чего в русской диалектной лексической макросистеме содержится много единиц, которые занимают
особое положение, характеризующееся разной степенью употребительности, способности конкурировать в
условиях вариантности.

Примечания
1
Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ. Проект № 18-012-00810 «Карельское Поморье:
лексика и ономастика (XVI—XXI вв.)».
2
Документ находится в личной коллекции краеведа В. П. Ершова (г. Петрозаводск).

Список литературы
1. Блинова, О. И. Введение в современную региональную лексикологию / О. И. Блинова. — Томск, 1973.
2. Богословская, З. М. Диалектная вариантология: Лексикологический и лексикографический аспекты : ав-
тореф. дис. … д-ра филол. наук / З. М. Богословская. — Томск, 2006.
3. Гемп, К. П. Сказ о Беломорье. Словарь поморских речений / К. П. Гемп ; вступ. ст. Д. С. Лихачева,
Ф. А. Абрамова ; науч. ред. В. Н. Булатов ; подгот. С. Я. Косухина, Л. С. Скепнер. — 2-е изд., доп. — Моск-
ва ; Архангельск, 2004.
4. Герд, А. С Принципы построения словаря. Расположение слов. Словник / А. С. Герд // Словарь русских
говоров Карелии и сопредельных областей / гл. ред. А. С. Герд. Вып. 1—6. — Санкт-Петербург, 1994—2005.
— С. 7—13.
5. Гецова, О. Г. [Вступительная часть] / О. Г. Гецова // Архангельский областной словарь. Вып. 1ю / под
ред. О. Г. Гецовой. — Москва, 1980. — С. 5—52.
263
 6. Кузнецова, О. Д. Слово в современных говорах русского языка (Лексикализация фонетических явле-
ний) / О. Д. Кузнецова // Диалектная лексика 1979 / отв. ред. Ф. П. Сороколетов, Ф. П. Филин. — Ленинград,
1982. — С. 3—11.
7. Кузнецова, О. Д. Актуальные процессы в говорах русского языка (лексикализация фонетических явле-
ний) / О. Д. Кузнецова. — Ленинград, 1985.
8. Михайлова, Л. П. Словарь экстенциальных лексических единиц в русских говорах / Л. П. Михайлова. —
Петрозаводск ; Москва, 2013.
9. Михайлова, Л. П. Вопрос о лексико-фонетических вариантах в диалектных словарях / Л. П. Михайлова //
Ученые записки Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. — Вып. 3 (11),
2017 [Электронный ресурс]. — URL: http://docplayer.ru/63835908-L-p-mihaylova-vopros-o-leksiko-foneticheskih-
variantah-v-dialektnyh-slovaryah.html Дата обращения — 23.09.2018.
10. Михайлова, Л. П. Лоция Белого моря 1930 г. как источник изучения системы номинации гидрообъек-
тов Европейского Севера / Л. П. Михайлова // Вопросы географии / Русское географическое общество. Сб.
146. Актуальные проблемы топонимики / В. М. Котляков, А. В. Барандеев, Р. А. Агеева, А. А Герцен. — Мо-
сква, 2018. — С. 135—143.
11. Мызников, С. А. Русские говоры Беломорья: материалы для словаря / С. А. Мызников. — Санкт-
Петербург, 2010.
12. Русская диалектология : учеб. пособие для филол. фак. ун-тов / В. В. Колесоа, Л. А. Ивашко,
Л. В. Капорулина и др.; под ред. В. В. Колесова. — Москва, 1990.
13. Словарь курских говоров. Вып. 1—6. — Курск, 2004—2017 (продолжающееся издание).
14. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / гл. ред. А. С. Герд. Вып. 1—6. — Санкт-
Петербург, 1994—2005.
15. Филин, Ф. П. О лексикализированных фонетико-морфологических вариантах слов ы русских говорах /
Ф. П. Филин // Лексика русских народных говоров (Опыт исследования) / ред. Ф. П. Филин. — Москва ; Ле-
нинград, 1966. — С. 27—34.

Э. Н. Акимова
Государственный институт русского языка им. А. С. Пушкина, Москва, Россия
akimovaen@mail.ru
В. Л. Акимов
Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарёва, Саранск, Россия
akimovvl@mail.ru

ЭЛЕКТРОННЫЙ СЛОВАРЬ ДИАЛЕКТНЫХ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ

РУССКИХ ГОВОРОВ МОРДОВИИ

В статье освещаются теоретические основы исследования с позиций антропоцентризма диалектных фразеологизмов, бы-
тующих в русских говорах Мордовии, а также опыт работы по созданию их электронного словаря.
Ключевые слова: диалектология, фразеология, фразеография, тематические группы, компьютерные технологии, электрон-
ный словарь.

Akimova Elvira Nikolaevna, Pushkin State Russian Language Institute, Moscow, Russia
akimovaen@mail.ru
Akimov Victor Leonardovich, Mordovian State University, Saransk, Russia
akimovvl@mail.ru
Electronic dictionary of dialect phraseological units in russian dialects of mordovia
The article describes the theoretical foundations of the study from the standpoint of anthropocentrism dialect phraseological units
that exist among the Russian dialects of Mordovia, and experience in creating their electronic dictionary.
Keywords: dialectology, phraseology, frazeografii, computer technology, thematic groups, electronic dictionary.

Электронный словарь диалектных фразеологизмов русских говоров Мордовии создавался в несколько

этапов. Сначала хранящаяся на кафедре русского языка МГУ им. Н. П. Огарёва картотека была пополнена
новыми примерами, собранными в ходе научных экспедиций в различные населенные пункты Республики
Мордовия с использованием метода непосредственного наблюдения, экспериментальных методик. Расшиф-
ровка аудиоматериалов, содержащих записанные от носителей говоров оригинальные устные тексты, позво-
лила осуществить достоверное описание диалектных фразеологических единиц и комплексно их проанализи-
ровать [1].

264
 На втором этапе работы проводилась идеографическая систематизация собранного материала; фразеоло-
гизмы, отражающие систему ценностей в представлении диалектоносителей, распределялись по тематиче-
ским группам и описывались в лингвокультурологическом аспекте; прослеживались закономерности мотиви-
ровки их внутренней формы; давалась ареальная характеристика устойчивых сочетаний, сформировавшихся в
условиях взаимодействия и взаимовлияния языков разных типов; анализировались фразеологические едини-
цы, отражающие влияние лингвокультурных факторов иной языковой среды (финно-угорской, тюркской и
др.) [2].
Для удобства хранения и использования корпуса собранных фразеологизмов созданная бумажная картоте-
ка была переведена в электронный вид. На ее основе был создан электронный словарь, необходимость кото-
рого обусловлена не только модой на информационные технологии в различных отраслях науки, но и целым
рядом объективных причин.
Классическая «бумажная» технология создания словарей, с последующим их изданием, имеет существен-
ные недостатки: невозможность оперативной коррекции материалов после получения новых данных; ограни-
ченная доступность словарей для научного сообщества, так как их тиражи обычно невелики и каждый экзем-
пляр имеет высокую стоимость; сложность оперативной обработки материала, получения различных выбо-
рок, статистических данных и т. д.
Электронные словари, созданные на базе новых информационных технологий, обладают существенными
преимуществами. Это возможность оперативной коррекция материалов после получения новых данных, не-
высокая стоимость и быстрое тиражирование на электронных носителях, доступность материалов для науч-
ного сообщества через сеть Интернет и получение новых версий по подписке через электронную почту, воз-
можность модификации структуры словаря без повторного ввода основного массива информации, простота
оперативной обработки материалов, получение выборок различной сложности, статистических данных и т. д.
Электронный словарь является автоматизированной информационно-справочной системой, организован-
ной как база данных со словарными статьями. По этой причине электронные словари создаются на платформе
современных СУБД, что позволяет создать удобную систему хранения информации с широким спектром
функциональных возможностей ее обработки.
Базовой структурной единицей электронного словаря является словарная статья. При анализе словарных
статей фразеологического словаря было выявлено несколько вариантов их структуры. Это объясняется раз-
личным статусом слов, составляющих фразеологизм: одно из них является главным или заголовочным, а ос-
тальные — второстепенными.
Структура статьи, начинающейся с главного слова, приведена на рис. 1.

Рис. 1. Типичная структура словарной статьи

Статья, начинающаяся с второстепенного слова, имеет более простую структуру: слово — фразеоло-
гизм — ссылка на главное слово. Кроме того, структура может быть смешанной, так как главное слово одного
фразеологизма может быть второстепенным для другого.
Переход от бумажных словарей к электронным требует новых подходов к вопросам сбора и хранения ин-
формации в полевых исследованиях [3]. Для удобства хранения и использования корпуса собранных фразео-
логизмов, реализации различного рода выборок картотека была переведена в электронный вид, причем выяс-
нилось, что при переносе информации с бумажного носителя на электронный часть информации может быть
потеряна из-за повреждения карточек от времени, выцветания чернил и даже нечитаемого почерка некоторых
собирателей. Повысить надежность и достоверность хранения информации можно за счет перехода к элек-
тронной картотеке путем полного исключения бумажных карточек из процесса сбора информации.

265
 Была предложена система сбора и обработки информации на диалектологической практике, состоящая из
двух уровней. На первом уровне полевой практики происходит непосредственный сбор информации студен-
тами-собирателями. Для фиксации материалов целесообразно использовать различные современные ком-
пактные средства вычислительной техники, такие как ноутбуки, планшеты, мобильные телефоны и т. д. Во
всех этих устройствах есть возможность записи текстовой, аудио- и видеоинформации, т. е. сразу формиру-
ются электронные карточки, которые фиксируются в локальной электронной картотеке (базе данных).
После окончания полевого этапа практики информация со всех устройств сбора переносится на головной
компьютер, хранящий общую электронную картотеку. Это уровень обработки собранной информации, реали-
зованный на базе стационарного персонального компьютера с достаточно большим объемом жесткого диска
для хранения всех собранных материалов. Перенос информации с мобильных устройств сбора на головной
компьютер реализован через внешний накопитель и через электронную почту
Таким образом, применение информационных технологий при проведении полевой диалектологической
практики, имеющей важное научно-практическое значение и являющейся необходимым звеном в системе
подготовки бакалавра филологии, открывает новые возможности ее организации.

Список литературы
1. Акимова, Э. Н. Электронный словарь диалектных фразеологизмов / Э. Н. Акимова, В. Л. Акимов //
Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. — 2013. — № 6. — С. 29—32.
2. Акимова, Э. Н. Электронный словарь диалектных фразеологизмов как источник изучения картины мира
в русских говорах Мордовии / Э. Н. Акимова, В. Л. Акимов, А. Ю. Маслова, Т. И. Мочалова // Проблемы ис-
тории, филологии, культуры. — 2014. — № 3 (45). — С. 272—274.
3. Акимов, В. Л. Использование современных информационных технологий при проведении полевой диа-
лектологической практики / В. Л. Акимов, Э. Н. Акимова // El’Manuscript-2016 Rašytinis palikimas ir
informacinės technologijos // VI tarptautinė mokslinė konferencija Pranešimai ir tezės, Vilnius, 2016 m. rugpjūčio
22—28 d. — Vilnius-Iževskas, 2016. — С. 242—245.

266
 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ЛЕКСИКОГРАФИИ

А. Э. Цумарев, Л. Л. Шестакова, А. С. Кулева

Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва, Россия
zumarew@yandex.ru

СРЕДСТВА И СПОСОБЫ ОПИСАНИЯ ГРАММАТИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ

В НОВОМ «АКАДЕМИЧЕСКОМ ТОЛКОВОМ СЛОВАРЕ РУССКОГО ЯЗЫКА»

В статье рассматриваются особенности представления грамматической информации о слове в новом, среднем по объему
«Академическом толковом словаре русского языка». Обсуждаемые особенности отличают создаваемый словарь от четы-
рехтомного «Словаря русского языка», второе издание которого вышло в начале 1980-х гг. В новом словаре грамматиче-
ская информация о слове содержится в двух зонах словарной статьи — грамматических форм и грамматических характе-
ристик; она дается полнее и нагляднее, с большей последовательностью, чем в словаре-предшественнике. Это достигается
как за счет систематического использования традиционных лексикографических средств, так и благодаря введению но-
вых средств и способов представления грамматических сведений о слове.
Ключевые слова: современный русский литературный язык, грамматика, лексикография, толковый словарь, словарная
статья.

Tsumarev Aleksei E., Shestakova Larisa L., Kuleva Anna S., V. V. Vinogradov Russian Language Institute, Russian Academy
of Sciences, Moscow, Russia
zumarew@yandex.ru
Means and methods of description of grammatical phenomena in the new «Academic explanatory dictionary of the Russian
language»
The article deals with peculiarities of the presentation of grammatical information about the word in the new, medium-sized «Aca-
demic explanatory dictionary of the Russian language». The peculiarities under discussion distinguish this dictionary from previ-
ous four-volume «Dictionary of the Russian language», published in the early 1980s. Grammatical information about the word is
contained in two parts of the dictionary entry — the zones of grammatical forms and grammatical characteristics. The new diction-
ary provides more complete, obvious and consecutive information than the dictionary-predecessor. These qualities are achieved
due to both systematic use of traditional lexicographic tools and the putting into operation of new tools and ways of description.
Keywords: modern Russian standard language, grammar, lexicography, explanatory dictionary, dictionary entry.

В 2016 г. вышли из печати 1-й и 2-й тома «Академического толкового словаря русского языка» (АТоС) [1],
работа над которым ведется в ИРЯ им. В. В. Виноградова РАН. В этом словаре, задуманном как продолжение
«Словаря русского языка» под ред. А. П. Евгеньевой (МАС) [2], предполагается представить многостороннее
описание лексики современного русского литературного языка.
Неотъемлемая часть такого описания — это грамматическая информация о слове, соотносимая с двумя зо-
нами словарной статьи: г р а м м а т и ч е с к и х ф о р м и г р а м м а т и ч е с к и х х а р а к т е р и с т и к (см.
раздел «Как пользоваться словарем» в 1-м томе словаря). При общей традиционности в оформлении этих зон
они в определенной степени обновлены. Информация в них дается, в интересах пользователей словаря, пол-
нее и нагляднее, с большей последовательностью, чем в словаре-предшественнике.
Источниками грамматических сведений, включаемых в АТоС, являются как грамматики русского языка,
так и словари разных типов, фиксирующие грамматические характеристики слов (словари грамматических
трудностей, толковые, орфографические и др.). Предпочтение отдается современным изданиям, в частности,
словарям, вышедшим на рубеже XX—XXI вв.
Обновление грамматических зон осуществляется в АТоСе по-разному, в соответствии с принятыми прави-
лами. Грамматическая информация дается с помощью как традиционных лексикографических средств и спо-
собов, так и впервые введенных для толкового словаря. Используются пометы (о некоторых далее будет ска-
зано подробнее), приводятся грамматические формы и др. Надо отметить, что при формировании списка по-
мет составители старались выдержать баланс между лингвистической строгостью терминов и их
известностью адресату словаря — широкому кругу читателей. Так, термин придаточное дополнительное, ко-
торый использовался в МАСе, системно заменяется термином придаточное изъяснительное, в соответствии
со школьным преподаванием, однако не используется термин инфинитив, недавно и не повсеместно введен-
ный в школьный курс русского языка (сохраняется обозначение неопр. «неопределенная форма глагола», тем

267
более что помета инф. обозначает в словаре «термин информатики»). См. статью, где грамматическая инфор-
мация, данная в заголовке, дополняется соответствующими сведениями в оттенке значения 1:
ГОВОРИ́ТЬСЯ, -ри́тся; несов. 1. Произноситься. … || безл., о ком-чём, про кого-что или с придаточ-
ным изъяснительным. Излагаться, рассказываться. — Ты читаешь книги, там говорится, как живут другие
женщины. И. Гончаров. Обрыв. В романсе, который пели внизу, говорилось о какой-то девушке. А. Чехов.
Черный монах. Помощник подошел ко мне и над самым ухом сказал: — Как же тебе не говорилось про сто
рублей? Б. Житков. «Погибель».
Одно из принятых правил связано с грамматическим описанием существительных, в частности с подачей
формы родительного падежа единственного числа. При перемещении ударения форма родительного падежа
имеет вид финальной части слова, начиная со слога, на который падает ударение в именительном падеже. Ср.:
МАС: БЕЛОВИ́К, -а́, ВЕРСТА́К, -а́;
АТоС: БЕЛОВИ́К, -в и к á ; ВЕРСТА́К, - т а к á , а также: БУТИ́К, -т и ́ к а и (разг.) -т и к а ́ .
В случае если другие падежные и числовые формы существительного образуются не по общему правилу
или имеют морфологические варианты, кроме окончания родительного падежа при существительном указы-
ваются и эти формы.
Еще одно правило касается составных наименований с дефисным написанием. Поскольку в некоторых из
таких слов склоняется только вторая часть, а в других — обе части, форма родительного падежа приводится
полностью:
А́ЛЬФА-ЧАСТИ́ЦА, а ́ л ь ф а - ч а с т и ́ ц ы ;
БИ́ЗНЕС-КЛАСС, б и ́ з н е с - к л а ́ с с а ;
ВА́НЬКА-ВСТА́НЬКА, в а ́ н ь к и - в с т а ́ н ь к и , род. мн. в а ́ н е к - в с т а ́ н е к , дат. в а ́ н ь к а м -
в с т а́ н ь к а м .
В описании качественных прилагательных (и относительных, приобретающих качественное значение) бо-
лее последовательно, по сравнению с четырехтомным словарем, представлены краткие формы. Вот несколько
статей, в которые введены такие формы, в том числе имеющие варианты:
ГЕТЕРОГЕ́ ННЫЙ, -а я , - о е ; - н е н , - н н а , - н н о ;
БЕЗДЕ́ ЙСТВЕННЫЙ, -а я , - о е ; - в е н и - в е н е н , - в е н н а , - в е н н о .
Ср. новые статьи прилагательных, имеющие в зоне грамматики информацию о наличии кратких форм:
БЕЗДУХО́ВНЫЙ, - а я , - о е ; - в е н , - в н а , - в н о ;
ГЍПОАЛЛЕРГЕ́ННЫЙ, - а я , - о е ; - г е ́ н е н , - г е ́ н н а , - г е ́ н н о .
Одна из установок словаря — это иллюстративное подтверждение тех или иных сведений о слове, в том
числе вновь вводимых в словарные статьи. Это касается и упомянутых форм. Так, в грамматическую зону
статьи БЕЗДЕНЕЖНЫЙ были введены краткие формы. Они реализуются только в значении 2 ‘не имеющий
денег, нуждающийся в деньгах’, где и проиллюстрированы цитатой:
БЕЗДЕ́ НЕЖНЫЙ, - а я , - о е ; - ж е н , - ж н а , - ж н о . 1. только полн. ф. Фин. То же, что б е з н а -
л и ч н ы й . Безденежный расчет. …
2. Разг. Не имеющий денег, нуждающийся в деньгах. Безденежный человек. ß Мамины сестры, тетя
Анюта с больной дочерью на руках и тетя Женя с двумя дочерьми --- тоже были довольно безденежны; се-
мья тети Жени включала еще бабушку, которой не полагалось пенсии. И. Дьяконов. Книга воспоминаний.
Обновление коснулось в АТоСе и грамматических характеристик слов. В словаре нашел отражение при-
знак одушевленности, приписываемый существительным, винительный падеж которых совпадает с роди-
тельным. Передающая этот признак помета одуш. последовательно ставится при словах, лексическое значе-
ние которых заключает в себе понятие о живом. Данная помета может занимать разные позиции в словарной
статье — при слове (в том числе многозначном), при отдельном значении, при употреблении слова в значе-
нии другой части речи:
А́ИСТ, -а, м., одуш. Крупная перелетная птица;
БУРЖУ́ЙКА, -и, род. мн. -жу́ек, дат. -жу́йкам, ж. 1. Одуш. Разг. презр. Женск. к буржуй. …
2. Разг. Небольшая железная печка-времянка.
БЕ́ ДНЫЙ, -ая, -ое; … | в знач. сущ. О человеке: бе́дный, -ого, м., одуш. Опекать бедных.
Введение в состав грамматических характеристик слова признака одушевленности важно и для разграни-
чения омонимов и паронимов. Ср.:
БОЛТУ́НЬЯ1, -и, род. мн. -ний, дат. -ньям, ж., одуш. Разг. Женск. к болтун1.
БОЛТУ́НЬЯ2, -и, род. мн. -ний, дат. -ньям, ж. Разг. Яичница, взбитая на молоке и помешиваемая во вре-
мя приготовления.
БИЛИ́НГВ, -а, м., одуш. Лингв. Человек, владеющий двумя языками как родными.
БИЛИ́НГВА, -ы, ж. Спец. Текст, надпись, издание на двух языках; параллельный текст на двух языках.
Особое внимание уделяется в словаре информации, маркирующей грамматические ограничения в реали-
зации значений, оттенков значений, употреблений слов, а также значений фразеологических сочетаний. На-
бор соответствующих помет широк: только ед. ч., обычно мн. ч., только полн. ф., обычно кратк. ф., обычно

268
повел., в безл. употр. и т. д. Составители словарных статей стремятся к восполнению пробелов в указании на
грамматические ограничения значений, к систематичности в постановке названных и других подобных по-
мет. Это касается, например, пометы (1 и 2 л. не употр.), которая по необходимости была введена в целый ряд
статей: БЕЖАТЬ, БИТЬ, ГАЛДЕТЬ (употребление ‘О птицах’), ГЛОХНУТЬ и др. Например:
БИТЬ, бью, бьёшь; повел. бей; прич. страд. прош. би́тый, бит, -а, -о; деепр. (устар.) бия́; несов.
1. Ударять, колотить. Бить молотом по наковальне. Бить кулаком в дверь. … || (1 и 2 л. не употр.) Ударять,
стучать во что-л., обо что-л., по чему-л. при движении. Косой дождь бьёт по стеклам. В. Короленко. Исто-
рия моего современника. || (1 и 2 л. не употр.) перен.; во что. С особой силой действовать на ощущения, чув-
ства и т. п., стремительно проникать куда-л. (о свете, запахе, звуке и т. п.). [Гость:] Ай да мед! И в голову и в
ноги так и бьёт. А. Пушкин. Русалка. ...
9. (1 и 2 л. не употр.) Вытекать стремительной струей; выбиваться с силой. В саду били фонтаны.
А. Чехов. Дома. Из радиатора начал бить пар. К. Паустовский. Повесть о лесах.
10. (1 и 2 л. не употр.) перех. Трясти, заставлять содрогаться. Меня била нервная дрожь. А. Бек. Волоко-
ламское шоссе.
Одна из особенностей Словаря связана с разработкой статей глаголов, составляющих видовую пару.
В глагольных словарных статьях в качестве заголовочной единицы избирается форма либо совершенного,
либо несовершенного вида. Как правило, полную словарную статью в словаре имеет форма совершенного
вида, а тот же глагол в форме несовершенного вида имеет отсылочную статью. Например:
ВЫ́КОРЧЕВАТЬ, -чую, -чуешь; сов., перех. (несов. выкорчёвывать). 1. (несов. также корчевать). Извлечь
из земли с корнями. … Таких пней мы выкорчевали не один десяток. А. Капица. Вспоминая отца.
2. перен. Искоренить, уничтожить без остатка. … — Выкорчуем с корнем всех вредителей, тайных и яв-
ных, и всех, расписавшихся в сочувствии к ним! Л. Чуковская. Софья Петровна.
ВЫКОРЧЁВЫВАТЬ, -аю, -аешь. Несов. к выкорчевать.
В ряде случаев полное словарное описание получает глагол в форме несовершенного вида. Принимая та-
кое решение, авторы руководствовались критерием большей употребительности именно формы несовершен-
ного вида по сравнению с употребительностью формы вида совершенного:
ВЫ́ПЛЕВАТЬ, -плюю, -плюешь. Сов. к выплёвывать. — Друг, ты не знаешь, чем мы там
[в каменоломне] дышали. Ведь почти всё замуровано, коптилка постоянно чадит, ни глотка чистого возду-
ха. Нам теперь, наверное, до смерти не выплевать эту сажу! И. Козлов. В крымском подполье.
ВЫПЛЁВЫВАТЬ, -аю, -аешь; несов., перех. (сов. выплевать и выплюнуть). Выбрасывать изо рта плевка-
ми. Необычайно быстро … Чернов брал вишни, выплёвывая косточки на блюдце. Р. Гуль. Азеф.
Важной задачей для авторов словаря является указание на конструктивную обусловленность лексического
значения. Несмотря на то что в МАСе были выработаны определенные средства фиксации случаев этого рода,
многие из них не нашли в нем своего отражения. Так, например, в МАСе оттенок значения 3 слова глубина (в
АТоСе это отдельное значение 5) не был снабжен пометами, указывающими на обязательное наличие у него
определения или дополнения. В новом словаре этот недостаток был устранен:
ГЛУБИНА́, -ы́, ж. … 5. перен.; чего или какая. То, что является внутренней областью чего-л.; то, в чем
сосредоточена основа, сущность чего-л. Гений — личность, углубленная в себя и идущая своим путем, преду-
казанным собственными духовными глубинами — оказывается нужным и полезным всем —, потому что из
своих глубин он извлекает общее для всех. С. Франк. Смысл жизни. Эти детские впечатления с годами как
будто забылись. Но, конечно, они продолжали жить в глубине моей памяти. К. Паустовский. Золотая роза.
При обсуждении проблем словарного представления грамматики в АТоСе также достойна упоминания бо-
лее тщательная фиксация фактов субстантивации, адъективации и адвербиализации (в некоторых случаях эти
процессы сопровождаются изменением лексической семантики слова), например:
БЫ́ВШИЙ, -ая, -ее. 1. Прич. прош. от быть.
2. ... || Ранее являвшийся кем-л., переставший занимать какую-л. должность, положение и т. п. Бывший ди-
ректор. Бывший спортсмен. Бывшая жена. ... | в знач. сущ. Разг. О прежнем муже, прежней жене: бы́вший,
-его, м., одуш.; бы́вшая, -ей, ж., одуш. Восстановить отношения со своим бывшим.
Рассмотренные в статье примеры демонстрируют только часть средств и способов, используемых в АТоСе
для представления грамматической информации о слове или фразеологизме, вместе с тем они позволяют со-
ставить достаточно ясное представление о многообразии задач, стоящих перед лексикографами, и о необхо-
димости усовершенствования грамматического описания лексики и фразеологии в ходе работы над новым
толковым словарем русского языка.

Список литературы
1. АТоС — Академический толковый словарь русского языка. Т. 1: А — Вилять; Т. 2: Вина — Гяур / отв.
ред. Л. П. Крысин. — Москва, 2016.
2. МАС — Словарь русского языка. Т. 1—4 / под ред. А. П. Евгеньевой. — 2-е изд. — Москва, 1981—1984.

269
 В. А. Козырев, В. Д. Черняк
Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, Россия
47kozyrev@rambler.ru
vdcher@yandex.ru

ДИАЛЕКТНАЯ ЛЕКСИКОГРАФИЯ: ТРАДИЦИИ И НАПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЯ

В статье представлены сведения о зарождении, становлении и развитии русской диалектной лексикографии. Освещены ее
традиции и новации. Охарактеризована типология диалектных словарей в зависимости от объекта, предмета, аспектов и
способов словарного описания. Приведены примеры современных диалектных словарей различных типов.
Ключевые слова: диалектная лексикография, лексикографические традиции и новации, типы диалектных словарей.

Кozyrev Vladimir Alekseevich, The Herzen State Pedagogical University of Russia, Russia
Chernyak Valentina Danilovna, The Herzen State Pedagogical University of Russia, Russia
47kozyrev@rambler.ru
vdcher@yandex.ru
Dialect lexicography: traditions and directions of development
The article presents information about origin, formation and development of Russian dialect lexicography. Its traditions and inno-
vations are elucidated there. The typology of dialectal dictionaries is characterized depending of the object, subject, aspects and
methods of the lexical description. Examples of different types of modern dialectal dictionaries are given.
Keywords: dialect lexicography, lexicographic traditions and innovations, types of dialect dictionaries.

Диалектная лексикография как жанр сформировалась в XIX в. Определяющую роль в становлении и раз-
витии русской диалектной лексикографии сыграл «Опыт областного великорусского словаря»1 (1852), соз-
данный по инициативе И. И. Срезневского, при участии и под редакцией А. Х. Востокова. Издание этого сло-
варя и дополнения к нему подытожило предшествующий период разрозненных словарных публикаций мест-
ной лексики, обусловило решение ряда важных теоретических и практических вопросов зарождающейся
лексикографической области, способствовало появлению в конце XIX — первой трети XX в. целого ряда
диалектных словарей: «Словаря областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом при-
менении» А. О. Подвысоцкого, «Словаря областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом
применении» Г. И. Куликовского, «Смоленского областного словаря» В. Н. Добровольского, «Донского сло-
варя» А. В. Миртова и мн. др. [см. 1; 270—330]. Значение русских диалектных словарей XIX — первой трети
XX в. заключается в том, что они не только выявили и описали богатые запасы лексики и фразеологии народ-
ных говоров, но и заложили традиции, которые в немалой степени определили облик русской диалектной
лексикографии (напр.: дифференциальный характер диалектного словаря; тип сводного, или полидиалектно-
го, словаря и тип регионального, или словаря группы говоров; диалектный словарь как источник не только
собственно языковой, но и этнокультурной информации).
Новый этап лексикографического описания русских народных говоров начался в конце 1950-х — начале
1960-х гг. с дискуссии, в ходе которой получили теоретическое обоснование самые существенные проблемы
диалектной лексикографии, связанные с определением характера диалектного словаря.
Наибольшие споры вызвал вопрос о предмете лексикографирования, иначе говоря: должен ли диалектный
словарь включать всю лексику диалекта (недифференциальный подход) или лишь ту ее часть, которая проти-
вопоставлена литературному языку (дифференциальный подход). Углубление теории и расширение практики
русской диалектной лексикографии показали несостоятельность альтернативного решения вопроса: в качест-
ве полноправных утвердились диалектные словари и дифференциального, и недифференциального типа.
Включение в недифференциальные словари всей лексики, бытующей в речи диалектоносителей, — это не
сугубо лексикографический прием, а принцип системного изучения народной речи, позволяющий установить
соотношение локальных и общенародных единиц в словарном составе диалекта, выявить закономерности
взаимодействия литературного языка и диалектов, а также определить те тенденции, которые характеризуют
исторически своеобразный этап существования диалектов в новых социальных условиях.
Развитие русской диалектной лексикологии и лексикографии закономерно привело к осознанию того, что
адекватное описание столь сложного лингвистического объекта, каким являются русские народные говоры,
невозможно осуществить в одном словаре. Оно достигается в комплексе диалектных словарей разных типов.
Работа по созданию такого комплекса словарей и определила основные направления развития русской диа-
лектной лексикографии (наиболее отчетливо и продуктивно установка на комплексное лексикографическое
описание народной речи представлена в Томской диалектологической школе). В настоящее время русская
диалектная лексикография располагает большим количеством словарей, различающихся объектом, предме-
том, аспектами и способами лексикографирования. Каждый из диалектных словарей имеет самостоятельное

270
научное значение, но их ценность значительно возрастает в лексикографическом комплексе, представленном
словарями различных ориентаций.
В подавляющем большинстве русские диалектные словари являются дифференциальными. Словари пол-
ного типа, или недифференциальные, немногочисленны: «Псковский областной словарь», незавершенный
«Словарь брянских говоров», «Полный словарь сибирского говора» и «Вершининский словарь», а также не-
которые другие словари, примыкающие к словарям полного типа по характеру отбора лексики в пределах
лексикографируемого объекта: «Словарь говора д. Акчим Красновишерского района Пермской области: (Ак-
чимский словарь)», «Словарь современного русского народного говора (д. Деулино Рязанского района Рязан-
ской области)» (этот словарь иногда называют полудифференциальным), «Словарь просторечий русских го-
воров Среднего Приобья», «Словарь диалектного просторечия Среднего Приобья» под ред. О. И. Блиновой.
Выбор объекта лексикографирования обусловил создание словарей общих (полидиалектных), региональ-
ных (в том числе группы близких говоров или одного говора), а также словарей идиолекта, или индивидуаль-
ного говора.
В настоящее время в русской диалектной лексикографии существуют идиолектные словари дифференци-
ального типа («Диалектный словарь личности» В. П. Тимофеева и О. В. Тимофеевой, «Словарь диалектной
личности» В. Д. Лютиковой и нек. др.), а также недифференциального типа («Полный словарь диалектной
языковой личности» под ред. Е. В. Иванцовой, «Идиолектный словарь сравнений сибирского старожила» и
«Идиолектный словарь прецедентных текстов сибирского старожила» Е. В. Иванцовой), позволяющие впер-
вые исследовать в относительно полном объеме лексикон рядового носителя языка XX — начала XXI в. Это
направление диалектной лексикографии, существенно развивающее концепцию языковой личности, проник-
нуто духом антропоцентризма.
Полидиалектным словарем в отечественной лексикографии является дифференциальный «Словарь рус-
ских народных говоров» — масштабный сводный словарь русской диалектной лексики, задача которого —
собрать и обобщить разрозненные материалы, представленные в разнообразных, часто труднодоступных ис-
точниках.
Русская диалектная лексикография располагает большим количеством словарей, представляющих лексику
разных регионов, напр.: «Словарь русских говоров Низовой Печоры» под ред. Л. А. Ивашко, словарь «Сели-
гер: материалы по русской диалектологии» под ред. А. С. Герда, «Словарь русских говоров Карелии и сопре-
дельных областей» (гл. ред. А. С. Герд), «Словарь орловских говоров» под ред. Т. В. Бахваловой и мн. др.
Словари одного говора (говора одного населенного пункта) весьма немногочисленны. Между тем именно
словари одного говора, представляющего собой реально функционирующую языковую систему (однородную
в диалектном отношении), содержат надежный материал для лексикосистемных исследований. В этом смысле
особенно показательны недифференциальные (или приближающиеся к ним) издания: «Словарь говора
д. Акчим Красновишерского района Пермской области», «Словарь современного русского народного говора
(д. Деулино Рязанского района Рязанской области)», «Вершининский словарь».
Все многочисленные диалектные словари, указанные выше (как дифференциальные, так и недифференци-
альные, как общие, или сводные, так и региональные), представляют собой тип толкового словаря. Аспектные
диалектные словари стали появляться сравнительно недавно, знаменуя актуальные направления развития со-
временной лексикографии, и составляют более скромный список. В настоящее время можно говорить о нали-
чии в русской диалектной лексикографии идеографических (тематических), фразеологических, синонимиче-
ских, антонимических, омонимических, мотивационных, ассоциативных, обратных словарей и словарей об-
разных средств.
Первый диалектный идеографический словарь представлен в книге Г. А. Ракова «Диалектная лексическая
синонимия и проблемы идеографии», где впервые на диалектном материале продемонстрирована неразрыв-
ная связь синонимической и идеографической лексикографии. Этноидеографический словарь русских гово-
ров Свердловской области «Традиционная культура Урала» О. В. Вострикова сочетает черты идеографиче-
ского и этнокультурологического словарей. Существует немало лексикографических изданий, описывающих
отдельные тематические пласты диалектной лексики.
Фразеологические диалектные словари — относительно молодой, но бурно развивающийся тип лексико-
графических изданий. В большинстве своем они изданы сравнительно недавно, напр.: «Словарь архангель-
ских паремий и фразеологизмов» Н. В. Хохловой и Г. В. Михеевой, «Словарь фразеологизмов и иных устой-
чивых сочетаний Забайкальского края» В. А. Пащенко, словарь М. А. Алексеенко, О. И. Литвинниковой,
Т. П. Белоусовой «Человек в русской диалектной фразеологии», «Фразеологический словарь русских говоров
Республики Мордовия» Р. В. Семенковой, «Фразеологический словарь русских говоров Нижней Печоры»
Н. А. Ставшиной и др.
Результатом системного подхода к лексике русских народных говоров явились диалектные словари, в ко-
торых отражены системные отношения диалектных лексических единиц: синонимические («Словарь слово-
образовательных синонимов русской народной речи» О. И. Литвинниковой, М. А. Алексеенко,
Л. И. Головиной), антонимические («Словарь антонимов сибирского говора» О. И. Блиновой), омонимиче-

271
ские (словари М. А. Алексеенко, О. И. Литвинниковой «Омонимы русской диалектной речи» и «Глагольные
омонимы русской диалектной речи»), мотивационные («Мотивационный диалектный словарь» под ред.
О. И. Блиновой, «Мотивационный словарь сибирского говора» О. И. Блиновой и С. В. Сыпченко), ассоциа-
тивные («Русский региональный ассоциативный словарь (Сибирь и Дальний Восток)» И. В. Шапошниковой и
А. А. Романенко, «Ассоциативный словарь Приенисейской Сибири» С. П. Васильевой и др.). К системным
словарям примыкают «Словарь образных средств и выражений народного говора» под ред. О. И. Блиновой и
«Словарь образных слов русского языка» О. И. Блиновой и Е. А. Юриновой.
Тип обратного словаря представлен несколькими дифференциальными диалектными словарями (напр.:
«Инверсионный индекс к Словарю русских народных говоров», сводный словарь «Русский диалектный ин-
версарий» В. Г. Головина и др., «Опыт обратного диалектного словаря» О. И. Блиновой и др.).
Известно, что диалектные словари являются одним из важных источников ретроспективного изучения
лексики русского языка. Между тем собственно диалектная лексика как объект исторической и этимологиче-
ской лексикографии специально не рассматривалась. Первым историческим словарем народных говоров стал
«Псковский областной словарь»: в нем использованы данные из псковских средневековых памятников пись-
менности и документов XII—XVIII вв. Первый диалектный этимологический словарь — «Этимологический
словарь русских диалектов Сибири» А. Е. Аникина. Совмещает два лексикографических жанра «Историко-
этимологический словарь русских говоров Алтая» под ред. Л. И. Шелеповой.
В XXI в. получило развитие этнолингвистическое направление русской диалектной лексикографии, выра-
зившееся в создании этнодиалектных словарей, представляющих исторически сложившиеся этнокультурные
ареалы России, напр.: «Рязанская традиционная культура первой половины XX века» И. А. Морозова,
И. С. Слепцовой и др., «Традиционная культура Ульяновского Присурья» под ред. И. А. Морозова и
М. П. Чередниковой, «Традиционный быт псковских крестьян» под ред. Н. В. Большаковой.
Сведения о лексическом фонде говоров русского языка постоянно пополняются за счет создания новых
словарей. О стремительном расширении круга диалектных словарей выразительно свидетельствуют следую-
щие данные: в 2000 г. полный для того времени список диалектных словарей включал 96 наименований [2;
258—264]; в 201 г. в нем насчитывалось уже 206 изданий [4; 288—300]. Всего диалектные словари различных
типов составляют более 8 % всех описанных нами словарей русского языка XIX—XXI вв., что свидетельст-
вует о богатстве этого типа отечественной лексикографии, его огромном лингвистическом и этнокультурном
потенциале.

Примечания
1
Ввиду ограниченного объема статьи выходные данные словарей не приводятся. Библиографическое опи-
сание всех упомянутых в статье словарей и биобиблиографические сведения об их создателях см. в [3].

Список литературы
1. История русской лексикографии. — Санкт-Петербург, 1998.
2. Козырев, В. А. Вселенная в алфавитном порядке: очерки о словарях русского языка / В. А. Козырев,
В. Д. Черняк. — Санкт-Петербург, 2000.
3. Козырев, В. А. Кто есть кто в русской лексикографии / В. А. Козырев, В. Д. Черняк. — Санкт-Петербург,
2016.
4. Козырев, В. А. Лексикография русского языка: век нынешний и век минувший / В. А. Козырев,
В. Д. Черняк. — 2-е изд., испр. и доп. — Санкт-Петербург, 2015.

Т. К. Ховрина
Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского, Россия
tatyana.hovrina@mail.ru

СЕМАНТИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СЛОВА В ДИАЛЕКТНОМ СЛОВАРЕ

Статья посвящена описанию семантической структуры лексем в «Ярославском областном словаре» и изданных к нему
«Дополнениях». Рассматриваются особенности передачи лексических значений диалектных слов средствами литератур-
ного языка; анализируются однословные диалектные номинации, не имеющие соответствующих литературных эквива-
лентов, и их толкование в данных словарях.
Ключевые слова: диалектная лексика, лексическое значение, диалектная лексикография, ярославские говоры, словарная
дефиниция.

272
Khovrina Tatiana Konstantinovna, K. D. Ushinsky Yaroslavl state pedagogical university, Russia
tatyana.hovrina@mail.ru
Semantic characteristics of the word in the dialect dictionary
The article is devoted to describing semantic structure of certain lexemes in the Yaroslavl Regional Dictionary and its Supple-
ments. The author considers the peculiarities of expressing lexical meanings of dialectal words by means of the literary language
and analyses one-word dialectal names, which have no literary equivalents, and their interpretation in these dictionaries.
Keywords: dialect words, lexical meaning, Yaroslavl dialects, dialect lexicography, dictionary definition.

В практике русской диалектной лексикографии утвердился тип толково-переводного словаря, так как зна-
чение диалектных слов передается в них средствами литературного языка. Ф. П. Сороколетов так пояснял это
положение: «В той части словаря, где диалектное слово толкуется посредством приведенного литературного
эквивалента, областной словарь является переводным» [7; 84]. Если же значение диалектного слова не полно-
стью покрывается значением слова литературного языка, «применяется толкование слова, его значения, и
тогда диалектный словарь становится толковым» [7; 85].
Самым большим собранием диалектной лексики говоров Ярославской области является «Ярославский об-
ластной словарь» (ЯОС) дифференциального типа под ред. Г. Г. Мельниченко (издан в 10 вып. в 1981—
1991 гг.). В 2015 г. появился другой фундаментальный труд — «Ярославский областной словарь. Дополне-
ния» (в двух томах, под ред. Т. К. Ховриной). Обратимся к лексикографической разработке диалектных слов
в этих источниках и главным образом в «Дополнениях» к ЯОС. В словарном составе диалектов выделяется
несколько структурных лексических классов, среди которых основными являются лексические диалектизмы
и семантические [9; 166]. Рассмотрим приемы семантизации лексических диалектизмов.
В «Дополнениях», как и в ЯОС, применяются различные способы семантической характеристики диа-
лектных слов, что обусловлено характером описываемого материала. Наиболее распространенным способом
определения лексического значения слова является его истолкование с помощью тождественного по семан-
тике эквивалента или синонима литературного языка, например: бряд ‘ива’, залядеть ‘заболеть’, гажий
‘змеиный’, галиться ‘удивляться’, тенятник ‘паук’, ср. тенето ‘паутина’ и т. д. Существование разных на-
именований одной и той же реалии, явления в литературном языке и говорах может быть обусловлено тем,
что в основу значения диалектного слова положен иной, чем в литературном языке, мотивировочный при-
знак, ср.: обабиться ‘родить’, малинница ‘ежевика’, гага ‘гусь’, поварёшка ‘головастик’, волоски ‘ресницы’ и
под.
К лексическим диалектизмам относятся и слова, однокоренные с литературными, но отличающиеся от них
своим аффиксальным оформлением, это различные суффиксальные, префиксальные, префиксально-
суффиксальные образования. Значение таких слов передается в «Дополнениях» соответствующим словообра-
зовательным вариантом (синонимом) литературного языка: старушня ‘пренебр. старуха’, невежий ‘невежли-
вый’, непослухмяный ‘непослушный’; ненажора ‘обжора’ (ср. ненаеда), завенчать ‘обвенчать’ и т. п. Приве-
дем и родовые диалектные варианты (синонимы) литературных слов: берёсто (бересто), берёст ‘береста’,
масленка ‘маслёнок’, коромысел ‘коромысло’.
Эквивалентный прием передачи значения диалектного слова литературным коррелятом применяется и в
том случае, если диалектизм отличается от него своим фонетическим обликом. Это слова, в которых отража-
ются лексикализованные фонетические явления в говорах (отпадение или прибавление фонем, мена соглас-
ных, межслоговая ассимиляция и диссимиляция, метатеза и др.) [9; 196], например: невры ‘нервы’, балуй,
обалуй ‘гриб валуй’ (ср. и производные от них образования жен. рода: балуйка, обалуйка), аржаной (оржа-
ной) ‘ржаной’, мнук ‘внук’. С литературным ангел соотносится диалектное андел, употребляющееся в яро-
славским говорах как ласковое обращение (чаще к ребенку): Андел, ну уж сходи, управься за меня; Андел ты
мой ненаглядный! [12; Т. 1, 30].
В словарных статьях «Дополнений», как и в ЯОС, значение диалектных слов часто описывается рядом си-
нонимов (среди которых могут быть и словообразовательные) литературного языка, в своей совокупности
передающих семантику диалектизма, ср.: коститься ‘ссориться, ругаться’, балбесить ‘шалить, озорничать’,
гоношливый ‘торопливый, суетливый’, приглумный ‘глуповатый, придурковатый’, жадёбистый ‘жадный,
скупой’, статистый ‘статный, стройный’. В других случаях в словарной дефиниции синонимический ряд
дополняется словосочетанием, уточняющим значение толкуемого слова: бедуха ‘большая беда; несчастье,
горе’, ёркнуть ‘сильно ударить, стукнуть стегнуть’, гоношиться ‘торопливо делать что-л.; суетиться’, ста-
титься ‘вести себя чинно, степенно, церемонно’. Подобным образом разрабатываются и многозначные сло-
ва, например, дикариться: 1) ‘кривляться, гримасничать’: Перестань дикариться, а то выдеру. Пересл.;
2) ‘громко кричать, смеяться, шуметь’: Не дикарьтёсь, дайтё матке отдохнуть. Пош.; 3) ‘быть необщитель-
ным, замкнутым’ [12; Т. 1, 194.].
Если диалектное слово не имеет литературного коррелята или его значение не полностью совпадает со
значением литературного слова, оно толкуется описательно: безгодовый ‘проживший много лет, очень ста-
рый’, глазун ‘о человеке с большими глазами или глазами навыкате’, буркать ‘пить, глотать, издавая харак-
терные звуки’, залой ‘пятно на одежде от воды’ и т. д. При семантической разработке таких слов их толкова-
273
ние в областных словарях «переходит от определения значения к раскрытию идей, понятий, к описанию са-
мих предметов и явлений» [8; 331]. Ср.: заливуха ‘кушанье из картофеля, залитого яйцом и запеченного’, от-
варуха, отварушка ‘съедобный пластинчатый гриб, предназначенный для соления’, налобник ‘небольшой
платок, повязываемый пожилыми женщинами на лоб под другой платок’, ондрец ‘телега с деревянными ре-
шетками спереди и сзади для перевозки сена, соломы, снопов’, обменёныш ‘по суеверным представлениям —
ребенок нечистой силы, подмененный на человеческое дитя’ (В бане одного ребёнка не оставляли, боялись
обменёныша. Обменёныш-то ломается да рожи кривит. Мышк.) [12; Т. 2, 81], побывашки ‘часть свадебного
обряда — посещение женихом невесты после сговора’ (Когда невеста просватана, она сидит дома, а жених
приходит на побывашки. Некр.), ‘посещение новобрачными родителей молодой в первую неделю после
свадьбы’ (Побывашки — гощение после свадьбы. Нек.) [12; Т. 2, 153]. В таких дефинициях, как видим, может
присутствовать описание предмета, указание на его функцию, могут раскрываться бытовые ситуации и мно-
гое др. Словарные статьи, таким образом, содержат и сведения энциклопедического характера, связанные с
поверьями, обрядами и т. д. При этом семантическая характеристика слов раскрывается в единстве их толко-
вания и иллюстративного материала.
Другие диалектные слова обозначают понятия, известные в литературном языке, но получившие в нем
описательное выражение: меньшуха ‘младшая дочь’, ‘младшая сестра’; соответственно старшуха — ‘старшая
дочь’, ‘старшая сестра’, ‘старшая сноха’. Описательное толкование при необходимости сопровождается
уточнением: укосистый ‘удобный для косьбы, густой, высокий (о траве)’, верховный ‘вытканный узорами,
браный (о ткани)’.
Отличительной особенностью диалектной лексики является наличие в ней однословных номинаций, кото-
рым в литературном языке соответствуют составные наименования, описательные конструкции. Так, берёзо-
вый сок в ярославских говорах имеет следующие названия — берёзовка, берёзовица, березица, например: За-
ходи в гости, угощу холодным квасом из берёзовицы. Перв.; Попей берёзовку, очень для желудка полезна.
Пош. [12, Т. 1, 48]. Вместе с тем следует отметить, что слово березовица в значении ‘березовый сок’ засвиде-
тельствовано в памятниках старорусской письменности, например, в Лечебнике конца XVII — начала
XVIII в.: «У кого ноги болят парить репою и репным расолом, в росоле ставить ноги болные в кадке в холод-
нои воде с ледомъ или в березовице». [4; 145]; ср. в источниках XVIII в.: «А допросами оная Прасковья пока-
зала: что ходила она в лес по березовицу». Полн. собр. законов Росс. империи; «Для чего бы нашим Руским
бабам не сделать сахара из берiозовицы». Сл. архит. 1772 г. [5; Т. 1, 203]. Лексема березовица в двух значени-
ях — ‘сок, получаемый из берез в весеннее время’ и ‘напиток из березового сока’ [без помет] включено в
«Словарь церковнославянского и русского языка» 1847 г. [6; Т. 1, 43].
Все три слова берёзовка, берёзовица и березица (как основные наименования) представлены на карте «Бе-
рёзовый сок» в «Лексическом атласе русских народных говоров» (т. «Растительный мир»). Карта иллюстри-
рует широкое распространение в диалектах этих наименований, они отмечены практически на всей картогра-
фируемой территории — Европейской части России, при этом название берёзовица характерно преимущест-
венно для севернорусских и восточных среднерусских говоров [10; 372—375].
Атрибутивные конструкции в литературном языке соответствуют и другим диалектным номинациям, в
частности, связанным с растительным миром: мелкач ‘мелкий лес’, мелкотняк ‘мелкий, низкорослый кустар-
ник’, редняк, редина ‘редкий лес’, дикарка ‘дикая яблоня’, игольник ‘хвойный лес’. В других случаях диалек-
тизм является сложным словом, значение которого в «Дополнениях» также передается описательной конст-
рукцией: малолесок ‘небольшой молодой лес’, малоросник ‘мелкий лес’, ср. также: малолесье ‘небольшой
лесок; роща’ (здесь в дефиниции представлен и возможный однословный эквивалент), в литературном языке
это слово означает ‘недостаточное количество лесов’ [3; Т. 2, 220].
Сложные слова с первым компонентом мало- в ярославских говорах также характеризуют человека, в сло-
варных статьях ЯОС и «Дополнений» они толкуются описательно, например: малозём, малозёмыш ‘человек
маленького роста’ (Такого малозёма и от земли не видно. Мышк. [11; В. 6, 30]), ср. близкое по значению про-
сторечное коротышка; малоумок ‘глупый человек’ и ‘человек, страдающий психическим расстройством;
умалишенный’[12; Т. 2, 11]. Как видим, в определении второго значения данного слова также присутствует
сложение с компонентом ум-, общим для диалектного и литературного наименований.
Единичная фиксация слова малозем, отражающего особенности народно-разговорной речи конца XVIII в.,
представлена в издании «Муза» 1796 г.: «Этот малозiом, муж ея, приди ко мне и спроси: хороша ли у нево
жона?». В «Словаре русского языка XVIII века» эта лексема из данного источника толкуется так: ‘приземи-
стый, малорослый человек’ [5; Т. 12, 47]. Слово малозём в этом значении с середины XIX в. фиксируется в
пермских говорах [2; Т. 17, 333].
Слово малоумок в указанных выше значениях известно также в вятских [1; 15] и пермских говорах, при-
чем в последних отмечено и производящее малоум ‘глупец, дурак’ [2; Т. 17, 338]. Сложение малоум с опреде-
лением ‘недостаточный, скудный умом’ представлено в Словаре 1847 г. как «речение старинное» [6; Т. 2,
284]. Сопоставление диалектных материалов с данными исторических словарей показывает, что отдельные

274
элементы словарного состава современных говоров обнаруживают определенную связь с состоянием лекси-
ческой системы русского языка в предыдущие периоды его развития.
Итак, мы рассмотрели некоторые особенности семантической характеристики слов в диалектных слова-
рях. Проанализированные материалы «Ярославского областного словаря» и «Дополнений» к ЯОС раскрыва-
ют основные способы толкования лексических значений диалектных слов средствами литературного языка —
эквивалентный и дефинитивно-описательный, позволяющие более точно передать семантику слов ярослав-
ских говоров.

Список литературы
1. Областной словарь вятских говоров. Вып. 6. — Киров, 2011.
2. Словарь русских народных говоров. — Москва ; Ленинград ; Санкт-Петербург, 1965—2016. — Вып. 1—49.
3. Словарь русского языка : в 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой. — Москва, 1981—1984.
4. Словарь русского языка XI—XVII вв. — Вып. 1. — Москва, 1975.
5. Словарь русского языка XVIII века. — Ленинград ; Санкт-Петербург, 1984—2015. — Вып. 1—21.
6. Словарь церковнославянского и русского языка : в 4 т. — Санкт-Петербург, 1847.
7. Сороколетов, Ф. П. Семантическая структура слова в диалектных словарях / Ф. П. Сороколетов // Из-
бранные труды. — Санкт-Петербург, 2011. — С. 83—95.
8. Сороколетов, Ф. П. Диалектный словарь в системе словарей национального языка /
Ф. П. Сороколетов // Избранные труды. — Санкт-Петербург, 2011. — С. 315—333.
9. Сороколетов, Ф. П. Очерки по русской диалектной лексикографии / Ф. П. Сороколетов,
О. Д. Кузнецова. — Ленинград, 1987.
10. Ховрина, Т. К. Карта № 109 «Берёзовый сок» / Т. К. Ховрина // Лексический атлас русских народных
говоров. Т. 1. Природа. Вып. 1. Растительный мир. — Москва ; Санкт-Петербург, 2017. — С. 372—375.
11. Ярославский областной словарь : в 10 вып. / под ред. Г. Г. Мельниченко. — Ярославль, 1981—1991.
12. Ярославский областной словарь: Дополнения : в 2 т. / под науч. ред. Т. К. Ховриной. — Ярославль,
2015.

О. В. Васильева
Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия
barcarola@list.ru

ВКЛАД ИСТОРИЧЕСКИХ СЛОВАРЕЙ В РАЗВИТИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОЛОГИИ1

В статье проводится сравнительный анализ материалов 8 выпуска Словаря обиходного языка Московской Руси XVI—
XVII вв. (земелька — ильинский) и аналогичного фрагмента Словаря русского языка XI—XVII вв. При бесспорном коли-
чественном превосходстве словника Словаря XI—XVII вв. выявляется круг лексем, попавших в Словарь Московской
Руси, но отсутствующих в Словаре XI—XVII вв. Дается их типологическая характеристика. Приводятся лексемы из ре-
гиональных исторических словарей, не включенные в Словарь XI—XVII вв. Делается вывод о важности учета каждого
научного лексикографического источника при реконструкции лексической системы прошлого.
Ключевые слова: история языка, исторический словарь, историческая лексикология, историческая лексикография, Сло-
варь обиходного русского языка Московской Руси.

Vasiljeva Olga Vladimirovna, Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russia
barcarola@list.ru
Contribution of historical dictionaries to development of historical lexicology
The article compares the materials of the 8th issue of the Dictionary of the everyday language of Moscow Russia of the 16th and
17th centuries and a similar fragment of the Dictionary of the Russian language of the 11th—17th centuries. With the indisputable
quantitative superiority of the vocabulary of the Dictionary of the XI—XVII centuries, a circle of lexemes, found in the Dictionary
of Moscow Russia, but absent from the Dictionary of the XI—XVII centuries, is revealed. Their typological characteristics are
given. The lexemes from the regional historical dictionaries, not included in the Dictionary of the XI—XVII centuries, are given. It
is concluded that it is important to take into account each scientific lexicographic source when reconstructing the lexical system of
the past.
Keywords: history of language, historical dictionary, historical lexicology, historical lexicography, Dictionary of everyday Russian
of Moscow Russia.

Словарь обиходного языка Московской Руси [1] (СОРЯ) создается на фоне уже имеющихся исторических
словарей, с рядом которых он пересекается или совпадает по хронологии. Самым представительным из них

275
является Словарь русского языка XI—XVII вв. [2] (Сл. РЯ). Казалось бы, при наличии столь всеобъемлющего
словаря в результате работы с лексикой текстов меньшего временного периода и меньшего жанрового разно-
образия (в СОРЯ не включатся тексты церковно-книжные) может получиться не более чем дифференциаль-
ный аналог существующего полного словаря. Вместе с тем, как показывает сопоставительный анализ мате-
риалов подготовленной к печати рукописи 8 выпуска СОРЯ (земелька — ильинский) и аналогичного фраг-
мента Сл. РЯ [2; вып. 5, 373—392, вып. 6, 5—224], это не так. Действительно, Сл. РЯ существенно
превосходит СОРЯ по словнику. Например, лексем с начальным корнем зол- / зл- в Сл. РЯ 261 [2; вып. 6, 14—
36], а в СОРЯ только 59, то есть разница более чем в 4 раза. И тем не менее из этих 59 лексем, вошедших в
СОРЯ, целых 11 не встретилось в Сл. РЯ (злобесовский, злобно, злодеющий, злоиматель, злолукавый, зломне-
ние, зломышленник, злоневерие, злопамятствовать, злоречивый, злохитростный). В целом в указанных гра-
ницах в СОРЯ представлено 126 лексем, которые могли бы быть, но не попали в Сл. РЯ. Помимо указанных,
это 13 слов с корнем зем- / земл- (земелька, земельный, землемерщик, землепахание, землетрясение, земляник
и др.), а также ряд других:
— производные сущ. зимность «холод», зимовля «проживание где-л. зимой», зубрина «шкура зубра», ико-
номаз,
— имена сущ. с суффиксами оценочной семантики: зеркалишко, зимовьишко, иголочка, игуменушко, изар-
бафец и изорбатец, икорка,
— термин родства золовичич «муж золовки», системно поддержанный в тексте-источнике (Исповедь в
России) аналогично образованным словом деверичич,
— сложные прил. зерноберный «питающийся зернами растений», златоплетеный, и простые зывной, иг-
рищный, игручий, изнутряной, изразцовый, изубряный, изъедистый «о животном: кусачий»,
— глаголы с активно употреблявшимся суффиксом -ива-: извещивать, изволивать, излавывать, изламы-
вать, изманывать, изменивать, изранивать,
— глаголы с приставкой из-, синонимичной другим префиксам: изворошить «повредить шевеля, двигая»,
изживать «вынуждать кого-л. покинуть какое-л. место», измотать «растратить», изобладать «овладеть чем-
л.», изуглиться, изустроиться,
— глаголы с двумя приставками иззанавозить, изнакапать, изотдать,
— глагол, образованный префиксально-суффиксальным способом: изжиться «стать здоровым, зажить»,
— наречие изнарочно с ослабленным значением приставки и др.
При этом лексемы, попавшие в СОРЯ, зачастую являются словообразовательными параллелями словам,
представленным в Сл. РЯ: злобесовский (СОРЯ) — злобесовный (Сл. РЯ), игреневый — игрений, изведание —
изведывание, извест — известие, изгиб — изгибь, изголовина — изголовь и изголовья, изгора — изгор, изго-
род — изгорода, изумрудовый — изумрудный, изберега — избережение, излюбление — излюб, измочь — измо-
га.
Отглагольное сущ. извержение «лишение кого-л. церковного сана» (СОРЯ) встраивается в гнездо глаго-
лов соответствующей семантики, представленных в Сл. РЯ: извергати, извергнути, изверзнути, сущ. изгода
«возможность» — в гнездо изгодиться, изгодный, прил. изгарной — в гнездо изгара, изгарати, изгаратися,
изгарина, изгарок, изгарь, прил. изобразительный — в гнездо слов с начальным изображ- / изобраз-, глагол
измозгнуть — в гнездо с начальным измож- / изможд-, слова изветка, изветливый, изветно примыкают к
лексемам извет, изветни, изветити, изветник, изветный; лексемы знаваться, знат, знатица, знатко, знаха-
рица, значный пополняют в СОРЯ большое гнездо слов с данным корнем, представленное и в Сл. РЯ, а лек-
семы золотистый, золотничок, золотье — другое столь же обширное гнездо, с корнем золот-.
Лексемы изветчица, знатица (СОРЯ) являются производными от слов изветчик, знатец (Сл. РЯ), а изво-
лянье (СОРЯ) — от изволяти (Сл. РЯ); в СОРЯ зафиксирован глагол изворотиться «вернуться» и «выйти из
затруднительного положения», а в Сл. РЯ — сущ. изворот «возврат, погашение долга», в СОРЯ вошел глагол
изолгать, а в Сл. РЯ — изолгаться, попавшие только в СОРЯ глаголы изорваться, икаться, икнуться, из-
жечься производны от изорвать, икать, икнуть, изжечь, имеющихся в Сл. РЯ, только в СОРЯ зафиксирован
глагол изготавливать (при наличии в обоих словарях глагола изготовить), излечаться как производный от
излечиться и т. д. Таким образом, фрагменты системы, дополняя друг друга, складываются в единое целое.
Вместе с тем для изучения исторического словообразования не менее интересными оказываются лексемы,
единично представленные в источниках, как, например, зряшной — «наполненный смыслом?» (Вести-
Куранты), игольница «рыба с колючими плавниками» (Акты Иверского монастыря), извал — «граница ровной
поверхности земли и склона оврага?» (Межа от дороги прямо до врага до извала, а с ызвала направо. Ниже-
городские документы); глаголы зинуться «сдвинуться с места» (Недавно де в Калабрие добре страшно земля
всколыбалася и два городка да 40 деревен и местечек 17 зинулось и под землю ушло. Вести-Куранты) и изви-
деть «заметить?» (Бог тому извидит, кто чем кого обидит. Пословицы Симони), прил. излищий «то же, что
излишний» (Россия и Восток, Индия) и др.
Каждый из исторических словарей должного научного уровня вносит лепту в реконструкцию лексической
системы языка прошлых веков. Так, региональные словари [3] пополнили словник СОРЯ (но не Сл. РЯ) це-

276
лым рядом территориально ограниченных лексем, которые в подавляющем большинстве встраиваются в сло-
вообразовательные гнезда и модели, представленные в СОРЯ и Сл. РЯ (зимовля и земний «нижний» — из Во-
ронежского словаря (Мерин рыж, зуб выбит в земней правой стороне), зимовьишко, зъем «подъем», издоро-
жать «сильно подорожать», изжень «работа жнеца», иззакабалить, иззапродать, иззапродаться — из Си-
бирского словаря, змазень «имитация драгоценного камня», изоркий «пригодный для вспашки земли» — из
Промыслового словаря, знат «сведение о чем-л.» — из Смоленского словаря, зореный «топленый (о сале)»,
зыбун «трясина», изгарной «прогоревший», изголодить «заставить голодать», икотный «связанный с ико-
той», иктать «икать» — из Пермского словаря, избитчик «кто избит кем-л.», изветно «донося о противоза-
конных действиях» — из Томского словаря, изгородня «огороженное место» — из Мангазейского словаря), а
также лексем, как представляется, не региональных, а просто не зафиксированных в других источниках (зна-
ваться «то же, что знаться с кем-л.»: А Волотька в том грабеже не был и с ним де не знавался — из Воро-
нежского словаря, изветчица, изламывать, изнакапать — из Пермского словаря, изгиб — из Псковского сло-
варя).
Вторая группа лексем, представленных в СОРЯ, но отсутствующих в Сл. РЯ — это слова таких типов, ко-
торые традиционно не входят в толковые словари. «В отличие от словарей современного литературного язы-
ка и ряда исторических словарей, следуя принципу полноты описания лексики, Словарь включает в словник
такие лексические группы, как названия народов и племен (армяне, башкирцы, волохи, литва), названия лиц
по месту их жительства и службы (астраханцы, балахонцы, вязьмичи), а также прилагательные, образован-
ные от этнонимов, названий жителей и топонимов (аглинский, арабский, венгерский, вестфальский, галиц-
кий)<…> Внимание авторов Словаря к особенностям употребления слова в тексте побудило включить в сло-
варную статью указания на случаи использования нарицательных слов в значении собственного имени. К
этой категории относятся слова, которые встретились в источниках как а) прозвища людей и б) названия мел-
ких природных объектов, необходимые при описании границ земельных угодий (Ивашко Барыш, Исачко Ко-
сой, Иван Тимофеев сын Высота; Долгой Берег, Крутой Верх, Пустое поле)» [1; вып. 4, 11]. В 8 выпуске СО-
РЯ это 30 самостоятельных лексем и 12 употреблений слов в качестве прозвищ:
— названия лиц: землянцы, зубчане, зыряне, иванегородцы, иверы, иерусалимляне, ижорка, ижоры, изра-
ильтяне, израиль,
— имена прил.: землянский, зилантов, зилантовский, знаменский, золотицкий, зосимин, зубцовский, зы-
рянский, зяпанский «выращенный в Японии», ивановский, иверский, иерусалимов, иерусалимский, ижемский,
ижорский, израилев, израильский, израильтеский, иисусов, ильинский,
— прозвища: Зима, Зуб, Синий Зуб, Зубатый, Зубок, Зуй, Зык, Зырян, Зырянин, Зырянец, Зяблый, Иголка.
Данные лексемы интересны с точки зрения словообразования, многие из указанных прил. обладают раз-
вернутой семантической структурой. Например, прил. ильинский, восходя к имени пророка, названию церкви
или монастыря, названию села, дате (дню празднования памяти святого Илии), образуя топонимы, выражает
9 различных значений.
Третья группа включает лексемы, отраженные в обоих словарях, но при этом в СОРЯ их разработка более
подробна. Например, у имени прил. земский в СОРЯ представлено 15 значений, тогда как в Сл. РЯ 6; слово
зеркальный в СОРЯ имеет значения «прил. к зеркало» (зеркальный обод), «связанный с продажей зеркал»
(зеркальный ряд), «занятый изготовлением зеркал» (зеркальный мастер), тогда как в Сл. РЯ это только «прил.
к зеркало» [2; вып. 5, 383]; лексемы змея и змия в СОРЯ имеют 4 значения: «пресмыкающееся», «мифическое
чудовище, дракон», «сатана, дьявол», «род глиста, солитер», при этом в составе первого и второго отмечают-
ся употребления в качестве сравнения, образное и бранное, а также применительно к изображению такого
животного. В Сл. РЯ лексема змея представлена только основным значением [2; вып. 6, 37], а змия имеет
также производное «мифическое чудовище» [2; вып. 6, 38]. Прил. знакомый в Сл. РЯ представлено только
основным значением (о человеке) [2; вып. 6, 40], тогда как в СОРЯ отмечено и второе — о предмете. Прил.
зрелый, аналогично, в Сл. РЯ представлено только основным значением (о саде и о плодах) [2; вып. 6, 63],
тогда как в СОРЯ отражено и переносное «тщательно взвешенный, обдуманный» (зрелая дума). Сущ. игуме-
нья в СОРЯ помимо основного имеет значение «наставница, руководительница» и его образное употребле-
ние. Наречие изредка в Сл. РЯ представлено только основным значением, тогда как в СОРЯ — тремя: «ино-
гда, время от времени», «местами, кое-где» и «отдельными участками».
Частным случаем более детальной проработки семантики в СОРЯ является выделение оттенков, употреб-
лений или устойчивых сочетаний, не всегда выделенных в Сл. РЯ. Например, в статье игрений «рыжий с бе-
лой гривой и белым хвостом» отмечаются сочетания в игрени бур, рыж в игрени, на рыже игрений. У имени
сущ. идолослужитель в СОРЯ выделено употребление «о последователях нехристианской веры» (примени-
тельно к мусульманам). В основном значении сущ. зерно в СОРЯ выделяются собирательное употребление
(зерном не исполнил Бог), образное (Увы, светы мои, зерна пшеничная, зашедшия под землю — о людях), а
также количественное сочетание с (какое-л.) зерно.
В некоторых случаях слова, представленные в СОРЯ и Сл. РЯ, семантически не тождественны. Так, изгарь
в СОРЯ — это «выгоревший участок земли», а в Сл. РЯ — «то, что осталось после выгорания масла» [2;

277
вып. 6, 134] — и эти значения, безусловно, коррелируют друг с другом. Тогда как изнедобить в СОРЯ — это
«то же, что изнемочь» (А лошаденка наши с бескормицы изнедобили и попадали. Дела Тайного Приказа), а в
Сл. РЯ — «не добить многих» [2; вып. 6, 187] — т. е. перед нами разноструктурные омонимы.
Сравнение фрагментов исторических словарей показывает, что каждый из них вносит свой вклад в разра-
ботку исторической лексикологии. Переходя от фиксации лексем и их значений (историческая лексикогра-
фия) к обобщению и систематизации лексико-фразеологического материала языка в тот или иной период (ис-
торическая лексикология), необходимо суммировать все лучшее, что представлено в разных словарях, чтобы
получить максимально полное представление о лексической системе языка на всех этапах ее развития.

Примечания
1
Работа выполнена при поддержке РФФИ, проект № 18-012-00224-а, Словарь Обиходного русского языка
Московской Руси XVI—XVII веков (восьмой, девятый и десятый выпуски).

Список литературы
1. Словарь Обиходного русского языка Московской Руси XVI—XVII веков. Вып. 1. — Санкт-Петербург,
2004. — Вып. 7. — Санкт-Петербург, 2016. Рукопись 8 выпуска в печати. (Издание продолжается.)
2. Словарь русского языка XI—XVII вв. — Вып. 1. — Москва, 1975. — Вып. 32. — Москва, 2016. (Изда-
ние продолжается.)
3. Воронежский словарь — Хитрова В. И. Русская историческая и диалектная лексикология : Материалы к
практическим занятиям по истории русского литературного языка и русской диалектологии (А—Ж). — Мо-
сква, 1987. (З—К). — Москва, 1989. Мангазейский словарь — Словарь языка мангазейских памятников XVII
— первой половины XVIII в. / сост. Н. А. Цомакион. — Красноярск, 1971. Пермский словарь — Поляко-
ва Е. Н. Словарь лексики пермских памятников XVI — начала XVIII века. Т. I—II. —Пермь, 2010. Промысло-
вый словарь — Словарь промысловой лексики Северной Руси XV—XVII вв. / ред. Ю. И. Чайкина. — Вып. 1,
2. — Санкт-Петербург, 2003, 2005. Псковский словарь — Псковский областной словарь с историческими дан-
ными. — Вып. 1. — Ленинград, 1967. — Вып. 26. — Санкт-Петербург, 2016. (Издание продолжается.) Сибир-
ский словарь — Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири XVII — первой половины XVIII в. /
сост. Л. Г. Панин. — Новосибирск, 1991. Смоленский словарь — Региональный исторический словарь 2-й
половины XVI—XVIII в.: По памятникам письменности Смоленского края / отв. ред. Е. Н. Борисова. — Смо-
ленск, 2000. Томский словарь — Словарь народно-разговорной речи г. Томска XVII — начала XVIII в. / под
ред. В. В. Палагиной, Л. А. Захаровой. — Томск, 2002.

Е. В. Маринова
Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского, Россия
marinova@list.ru

ПРОБЛЕМА ФОРМИРОВАНИЯ СЛОВНИКА

В СЛОВАРЕ «ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ ГНЁЗДА ИСКОННЫХ РУССКИХ СЛОВ»

Рассматривается концепция авторского словаря «Этимологические гнёзда исконной русской лексики». Словарь отражает
системные генетические связи исконных слов, большая часть которых входит в ядерную лексику русского языка и во-
площает важные понятия и смыслы. Всего в нем зафиксировано ок. 1500 гнёзд. В статье анализируется структура словар-
ной статьи, отмечаются проблемные участки, связанные с формированием словника: вопрос о включении в словарь слов с
«нулевым» гнездом, калек и др.
Ключевые слова: учебный словарь, этимологическое гнездо, исконная русская лексика, проблема словника.

Marinova Elena Vyacheslavovna, Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod, Russia

marinova@list.ru
The problem of forming the glossary of the dictionary «etymological word families of russian native lexis»
The article describes the concept of the dictionary «Etymological word families of Russian native lexis». It reflects system-related
genetic connections of native words, most of which belong to the nuclear Russian lexis, embody important concepts. It contains
about 1500 word families. The author analyses the structure of the dictionary entry, marks the problematic areas connected with
forming the glossary: the question of including some words with «zero» families, some calques etc.
Keywords: learner’s dictionary, etymological word family, Russian native words, problem of the glossary.

Подавляющее большинство слов общеупотребительной, ядерной лексики содержит корни исконного (об-
щеславянского) происхождения, которые определяют важные особенности национального мировосприятия и
278
культуры. Так, например, ключевые слова русской культуры, к которым некоторые зарубежные и отечест-
венные исследователи относят существительные судьба, душа, правда, тоска, жалость, друг, свобода, воля,
удаль и др., а также слова, называющие универсальные понятия человеческого сознания и бытия (я, ты, люди,
тело, другой, один, два, много, все, хороший, плохой, большой, маленький, знать, жить, умереть, иметь,
мочь, делать, теперь, после, долго, коротко, над, под, сторона и др.), являются частью исконной лексики.
Опираясь на генетическую связь как ключевых, лингвоспецифических слов, так и «универсальных»1 с други-
ми родственными словами, можно показать особо значимые фрагменты языковой картины мира носителей
русского языка. В этом мы видим одну из задач учебного словаря «Этимологические гнёзда исконных рус-
ских слов».
Цель словаря — отразить в рамках одной словарной статьи генетически родственные слова, содержащие
корни исконного происхождения, т. е. восходящие к праиндоевропейской, праславянской и древнерусской
эпохам. Единицей описания в словаре является этимологическое гнездо — совокупность слов исконного
происхождения с одним и тем же историческим корнем (например: вал, волна, волнушка, волвянка, валить,
завалина, оковалок, валять, валун, волнение, валежник, валуй, вобла). Таких гнёзд в словаре около 1500. В
состав словаря не вошли собственно русские слова с иноязычной основой и русскими аффиксами (гибриды).
Из известных в отечественной лексикографии этимологических словарей самым последовательным с точ-
ки зрения отражения родственных связей слов в рамках одной словарной статьи является словарь
А. Г. Преображенского (1914 г.). В нем содержатся отдельные (но не всегда полные) ссылки на слова-
родственники. Так, статья родъ включает слова роды, родить, родиться, уродиться, родня, родина, сродник,
народ, всенародный, выродок, порода, урод, изуродовать, юродивый, урожай, уроженец, отродье, дородный
(при отсутствии природа); слово зависть приведено в статье видеть (при отсутствии обида и др.) и под. [2].
В зарубежной славянской лексикографии хорошо известен словарь Франца Миклошича, изданный еще в
конце XIX в. Словарь содержит общие корневые морфемы, представленные в словах различных славянских
языков. Каждый древний корень сопровождается примерами слов из того или иного славянского языка. Та-
ким образом родственные с исторической точки зрения слова оказываются в одной словарной статье. Напр.:
berg-: … r. berečь. uberёga. berežь. berežatyj. brežatyj. berežlivyj. brežnyj. nebrežъ… [6].
В нашем словаре члены этимологического гнезда с «разорванными» генетическими связями даются, во-
первых, в более полном, исчерпывающем объеме, во-вторых, с этимологической справкой и, в-третьих, с ука-
занием на живые словообразовательные связи с однокоренными словами в системе современного русского
языка. Для этих целей была разработана специальная структура словарной статьи.
Каждая словарная статья открывается зоной заголовочного слова, за которой следует зона его производ-
ных (под условным знаком «+»). При необходимости у заголовочного слова отмечается частеречная принад-
лежность; поясняется значение; отмечается стилистическая окраска; устаревшие слова сопровождаются соот-
ветствующей пометой. Далее размещаются зоны членов этимологического гнезда, т. е. слов, содержащих тот
же исторический корень, что и заголовочное слово. К каждому из них также добавляется зона «плюс». В не-
которых случаях под специальным значком идет зона дополнительной лингвистической информации, о чем
будет сказано ниже.
Каким образом формировался словник (список заголовочных слов и состав членов гнезда)? Слова искон-
ной русской лексики извлекались методом сплошной выборки из словников двух этимологических слова-
рей — «Краткого этимологического словаря русского языка» Н. М. Шанского и др. [4] и «Этимологического
словаря русского языка» М. Фасмера [3], затем группировались по гнёздам. В качестве заголовочного слова
избиралось, как правило, наиболее древнее слово русской лексики (быть, ведать, гнать, давить, дать, день
и т. д.). Преимущественно они представляют собой простые, монокорневые слова. Если же исходным словом
словарной статьи становится сложное, поликорневое с диахронической точки зрения слово, оно подается с
отсылкой к другой словарной статье. Например:
КТО общесл., сложение двух местоименных основ: вопросит. къ- и.-е. характера (ср. лит. kas «кто») и ука-
зат. то-. См. тж. ТОТ (фрагмент словаря).
Аналогичным образом (т. е. с отсылкой на другую словарную статью) подаются и члены этимологическо-
го гнезда в случае, если они являются поликорневыми. См., например, фрагменты словарных статей с заголо-
вочным словом УХО:
• корноухий (разг.) вост.-сл., сложение основ прилаг. корный «короткий» и сущ. ухо с пом. со-
единительной гласной о. См. тж. КОРНАТЬ.
• лопоухий собств.-рус. В лит. яз. пришло из диал. в 19 в. Сложение лоп «лист» или лопа «лапа, ладонь» и
ухо. Букв. «с ушами, похожими на ладонь». См. тж. ЛАПА.
+ лопоухость
• треух собств.-рус., от ухо (у шапки три «уха» — два для прикрывания ушей и одно для носа) с пом. тре-,
как в треволнение. См. тж. ТРИ (фрагмент словаря).
Работая над формированием словника, мы столкнулись с вопросом об отражении в словаре гнездового ти-
па слов с так наз. нулевым гнездом. По мнению И. А. Ширшова, автора «Толкового словообразовательного

279
словаря русского языка», лексика, входящая в нулевые гнёзда, «не может быть включена в словарь гнездово-
го типа» [5: 7]. Мы придерживаемся иного мнения. На наш взгляд, понятие нулевого гнезда является не-
сколько условным по отношению к языку, поскольку при коммуникативной необходимости слово всегда
сможет стать производящей базой для нового слова и таким образом «обзавестись» гнездом. Кроме того, в
системе национального языка, в диалектах, производные могут быть. Основываясь на изложенном выше под-
ходе, мы включали в словарь исконно русские слова, не имеющие этимологического гнезда (например верзи-
ла, деверь, кикимора, кортик, увы и др.) с пометой «нулевое гнездо».
Для полноты лингвистической информации в качестве членов этимологического гнезда того или иного за-
головочного слова вводились неологизмы конца ХХ — начала ХХI в., по естественным причинам не являю-
щиеся объектом описания этимологических словарей. Тем не менее в некоторых случаях представлялось не-
обходимым не только включать такие слова в основной словник, но и сопровождать их этимологической
справкой2. Так, в словарную статью с заголовочным словом УХО входит слово беруши. См.:
• беруши (противошумные вкладыши) рус., сложение на основе сочетания береги уши. См. тж. БЕРЕЧЬ
(фрагмент словаря).
Мы сочли нужным включить в словник кальки и полукальки с исконными корнями (предлог, положе-
ние — в словарной статье глагола ЛЕЧЬ; телевидение — в словарной статье глагола ВИДЕТЬ). Такие едини-
цы подаются с соответствующим комментарием. В зоне дополнительной лингвистической информации фик-
сируются слова, которые имеют неисконное происхождение (заимствования), но представляются образо-
ванными на русской почве. Например, слово здравница генетически родственно слову здоровье, но к
исконной лексике оно не относится: это слово заимствовано из болгарского языка.
Таким образом, одних из принципиальных вопросов в работе над словарем «Этимологические гнёзда ис-
конной русской лексики» является вопрос о составе словника.

Примечания
1
Список «простых универсальных слов» приводит А. Вежбицкая в соответствии со своей теорией семан-
тических примитивов (см., например: [1: 391—392]).
2
Этимологическая справка к неологизмам последних десятилетий составляется мною.

Список литературы
1. Вежбицкая, А. Семантические универсалии и базисные концепты / А. Вежбицкая. — Москва, 2011.
2. Преображенский, А. Г. Этимологический словарь русского языка / А. Г. Преображенский. — 2-е изд. —
Москва, 1959.
3. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер ; пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачёва.
— Москва, 1964—1973.
4. Шанский, Н. М. Краткий этимологический словарь русского языка / Н. М. Шанский, В. В. Иванов,
Т. В. Шанская ; под ред. С. Г. Бархударова. — 2-е изд. — Москва, 1971.
5. Ширшов, И. А. Толковый словообразовательный словарь русского языка / И. А. Ширшов. — Москва,
2004.
6. Miklosich, F. Etymologisches Wörterbuch der slavischen Sprachen / F. Miklosich. — Wiesbaden von Franz
Miklosich ; Wien, 1886. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: docviewer.yandex.ru (дата обращения
15.10.2014).

Ж. В. Марфина
Луганский национальный аграрный университет
lib_lnpu@ukr.net

НАЗВАНИЯ РОДСТВА В ЗЕРКАЛЕ РУССКОЙ И УКРАИНСКОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ:

ИСТОРИЯ, КУЛЬТУРА, ОЦЕНКИ

В статье освещены особенности фиксации названий родства в лексикографических источниках ХІХ и ХХ в. Обобщены
проблемные аспекты изучения репрезентантов названной лексико-тематической группы. Сопоставлены традиции вклю-
чения в реестры и словарные статьи соответствующих номинаций. Отмечены собственно лингвистические, лексикогра-
фические, структурно-семантические, а также социокультурные, аксиологические параметры представления названий
родства в словарных фондах близкородственных языков с учетом особенностей «словарного» мышления определенного
времени.
Ключевые слова: названия родства, лексико-семантическая группа, лексико-тематическая группа, реестр словаря, социо-
культурная прагматика номинации, коннотативная семантика.
280
Marfina Zhanna Victorovna, Lugansk National Agricultural University, Lugansk
lib_lnpu@ukr.net
Kinship names in the mirror of the russian and ukrainian lexicography: history, culture, and evaluation
The article considers the features of fixing kinship names in lexicographical sources of the ХІХ and ХХ centuries. The problem
aspects of studying the representatives of the named lexical-thematic group were compiled. Traditions of registers inclusion and
lexicon articles of the relevant nominations were investigated and compared. The article marked taking into account the peculiari-
ties of «dictionary» thinking of a certain time the linguistic, lexicographic, structural semantic and sociocultural axiological param-
eters representation of kinship names in basic lexical fund of closely-related languages.
Keywords: kinship names, lexical-semantic group, lexical-thematic group, lexicon registry, pragmatics of sociocultural nomina-
tion, connotative semantic.

Названия родства (НР) — одна из древнейших лексико-тематических групп. Она представляет собой орга-
ничную систему, элементы которой взаимосвязаны и пребывают в определенных семантических и социо-
культурных отношениях. Данная группа слов неоднократно становилась предметом исследования — от
фрагментарных (т. е. описания отдельных лексем) и комплексных этимологических, лексико-семантических,
структурно-семантических, структурно-функциональных синхронных и диахронных исследований до лин-
гвостилистических, этнокультурологических, лингвокультурологических, сопоставительно-типологических
подходов к соответствующему материалу с учетом его текстовой реализации (Ф. Филин, А. Бурячок,
А. Трубачев, В. Русанивский, Б. Ларин, Ф. Копечный, С. Толстая, Л. Лисиченко, В. Нимчук, В. Передриенко,
Е. Семеног, А. Тараненко, А. Вежбицкая, В. Левицкий, Л. Новиков и др.).
Как известно, современная система НР восточнославянских языков берет свое начало в индоевропейском
лексическом фонде, прошла становление в праславянский и общеславянский периоды. По утверждению
С. Толстой, «термины родства … демонстрируют не только сложность и разветвленность традиционной сис-
темы родственных отношений, но и характерные для славян способы их осмысления» [4; 9]. Украинский лин-
гвист и историк языка В. Передриенко отмечает, что НР как предметно-тематическая группа «связаны с об-
щим бытием человека, принадлежат к основному словарному фонду и характеризируются значительной
стойкостью» [2; 69]. Их особенностью, по определению ученого, является «историческая перспектива», т. е.
функциональная стабильность и способность к неограниченному распространению в различных стилях и
жанрах [2; 70].
В связи с отмеченным, целиком обоснованно, что данная лексико-тематическая группа в разной степени
полноты информации традиционно является основой какого-либо толкового словаря — от самого древнего до
современных.
До настоящего времени не утратило актуальности направление целостного подхода к сегментам лексико-
семантической системы литературного языка, осуществляемого на материале лексикографических источни-
ков: они позволяют составить наиболее полный реестр исследуемых единиц национального словаря, просле-
дить динамику принципов описания этих единиц, уточнить характер развития той или иной лексико-
тематической группы, способы ее функционирования, прагматической, социокультурной нагрузки в текстах,
различных функциональных системах. Относительно предмета нашего исследования стоит отметить, что уже
были попытки сопоставительного анализа способов лексикографического описания НР в толковых словарях
восточнославянских языков (в частности, лексиконов словарей Е. Желеховского, С. Недельского и Словаря
украинского языка под ред. Б. Гринченко [3], современных толковых словарей русского языка [1]). Так,
Е. Кузьмина, анализируя отражение прагматического компонента НР в толковых словарях русского языка,
подчеркнула, что «ни в одном толковом словаре термины родства не получают исчерпывающей характери-
стики» [1; 148]. В любом случае, обращение в обобщенному словарному тексту как источнику систематиза-
ции и оценки (социокультурной, временно-часовой, идеологической, индивидуально-авторской и т. д.) роли
той или иной лексической номинации в речи, дает определенное представление как о «словарном мышлении»
определенного периода в истории литературного языка, о видении логико-когнитивных соответствий в
структуре номинации, так и о структурно-семантическом развитии той или иной лексической группы.
Начиная с середины ХІХ в. в восточнославянском языкознании активно создавались различные типы сло-
варей, в т. ч. и толковые. В научном плане наиболее значимым является сопоставление словарей одного вре-
мени. Так, одним из наиболее значимых лексикографических трудов этого периода являются «Матеріалы для
словаря древне-русскаго языка по письменнымъ памятникамъ» И. Срезневского. Уже в этой лексикографиче-
ской работе представленывсе номинации, входящие в группу полного (кровного) родства по прямой линии
(сынъ; вънукъ // вънучькъ // унукъ // вънукъ и др.), в группу некровного родства (мачеха / мачешичь; по-
сторъкъ (= пасынок) и др.), по свойству (жена // водимая // катуна // сужительница // супружьни-
ца // супруга и др.).
Однако в этом источнике зафиксированы не все НР по боковой линии, в частности номинации, отвечаю-
щие современным дво-, троюродный брат, дво-, троюродная сестра и под. В «Матеріалах…»
И. Срезневского современному НР племянник (сын брата или сестры) соответствуют три номинации: брато-
чинъ, нетии, сыновецъ. Характерно, что в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля данная
281
номинация не выделена в отдельную статью реестра, а представлена в лексико-тематической группе племя
(племянник, -ненка, -ница, братан, братанок, братанчищ (или сын брата), сестрин, сестренок, сестрич, се-
стренич, сестричищ). В то же время «Словарь украинского языка» под ред. Б. Гринченко фиксирует номина-
цию племенник, семантическим коррелятом которой в украинском языке является лексема небиж.
Наблюдаем также и отсутствие в «Матеріалах…» И. Срезневского некоторых НР, которые фиксируем в
более поздних лексикографических источниках, например, правнук, свекор и др.
Если у И. Срезневского широко представлено нейтральное (безоценочное) словоупотребление НР, то уже
в словарях В. Даля, Б. Гринченко помимо ключевых форм мать//мати; отецъ//батько; дочь//дочка;
сынъ//син; братъ//брат и пр., широко представлены и экспрессивные соответствия, поскольку последующие
толковые и переводные словари ориентированы на народно-разговорную основу формирования литературно-
го языка. В связи с этим в словарях со ср. ХІХ в. расширен ряд деминутивов, характерных для устной разго-
ворной народной речи (ср., у Б. Гринченко — бабка, бабочка, бабуня, бабунечка, бабуся, бабусенька, бабу-
сечка, бабця; у В. Даля — бабка, бабушка, бабуша, бабушенька, бабуся, бабусенька, бабуничка (всего 17)).
Реестр НР расширен и за счет лексем со значением увеличения, ср.: у Б. Гринченко — от баба представлены
бабище, бабисько; диалектная форма бабайка (баба).
Различные ориентиры в формировании лексико-семантической основы русского и украинского литератур-
ных языков проявляются и в реестрах НР в соответствующих словарях. Так, в словаре В. Даля номинация дочь
представлена как народно-разговорными, так и церковнославянскими книжными формами, объединенными в
словарном гнезде: дочь, дочка, дочерь, дщерь, вяд. дотка, доть; доченька, дочушка, доченка, дочеришка, до-
чухна; доня,донча, донька, донюшка; дочища, дочерина. Также широко представлены диалектные варианты.
Например, в номинации мать: матушь, мотушь, матуша, матуха, матуня, ненька, матуся,
-сенька (южн. зап.), матуля, (зап.), матя, матика, матенка, матынька (мать) и др. Диалектизмы, представлен-
ные в словаре В. Даля, дают основания для выводов об общности происхождения русских и украинских НР.
В основе переводного толкования значений номинации дочь в «Словаре украинского языка» под ред.
Б. Гринченко лежит, как известно, сопоставление с русским вариантом, как вот: «Дочка. Дочь. ум. Доченька,
дочечка». Отдельными словарными статьями представлены деминутивы «Доненька. Ум. отъ доня»; «Доня.
ласк. Дочь»; «Доченька. Ум. отъ дочка» и др.
Если сопоставить информацию обоих словарей, то очевидно, что В. Даль нацеливался на наиболее полное
представление семантики слова НР, поэтому социокультурная информация подана шире: приведены как бы-
товое словоупотребление, так и расширенная семантика слова в связи с обозначением соответствующего лица
в различных степенях родства, в кровном и духовном родстве.
В целом, реестры словарей В. Даля и Б. Гринченко представляют НР, которые сегодня входят в норматив-
ные лексикографические источники, они, как словари своего времени, сохраняющие устаревшие на сегодня
словоформы, ограниченные устным народным бытом. Примечательно, что в обоих источниках не зафиксиро-
ваны формы грубого обращения к родственникам, очевидно, в связи с силой традиции уважительного отно-
шения к предкам, родоначальникам племен / семей, силой церковного устава об уважительном отношении к
ближнему, отцу-матери. Это в целом и отражает особенность культуры употребления НР в период середи-
ны — второй половины ХІХ в.
НР как лексико-семантическая группа представляет собой сложную парадигму, важной типологической
особенностью которой, по мнению исследователей является «эквиполентность оппозиций, при которой одна
лексема может одновременно занимать различные позиции в родо-видовой парадигме» [3; 445], что отражено
в современных толковых словарях. Анализируемые лексикографические источники отражают как становле-
ние самой традиции описания ключевых слов, так и количественно-качественные (семантические) отноше-
ния, которые реализует та или иная номинации в практике. Например, НР баба в «Словаре украинского язы-
ка» под. ред. Б. Гринченко имеет 27 (!) значений, среди которых только одно связано с ‘матерью отца или
матери’, остальные же совокупно отражают социокультурную (возраст), этнокультурную (виды развлече-
ний — народных игр), повседневно-бытовую (пучек сена, комок глины, род выпечки и др.) прагматику. В
современном украинском литературном языке (см. «Словник української мови» в 11 томах) эта же номинация
имеет 7 значений: 1. Мать отца или матери; 2. Старая по возрасту женщина; 3. Женщина вообще; 4. О слабом,
боязливом, нерешительном мужчине. Таким образом, наблюдаем переструктурирование семантических соот-
ветствий, при котором сема ‘возраст’ отошла на второй план, в то же время, появилась социальная оценка
мужчины, чего не было в промежутке между опубликованием соответствующих лексикографических источ-
ников.
В русской лексикографии также отмечаем изменения. Так, в «Толковом словаре русского языка»
С. Ожегова и Н. Шведовой как и в «Матеріалах…» И. Срезневского, номинация баба имеет первое значение
«Замужняя крестьянка», далее — 2. Вообще о женщине; 3. Тоже, что жена. и только 4 значение — То же, что
бабушка, т. е. мать отца или матери. А вот «Толковый словарь русского языка» под ред. Д. Ушакова вообще
не дает толкования данной номинации как НР со значением ‘матери отца или матери’. Таким образом, сло-
варь С. Ожегова, Н. Шведовой ориентирован на отражение некоей последовательности в формировании со-

282
циального статуса ‘баба’: сначала замужество, переход от девичества в разряд бабы, замужней женщины, по-
том, с появлением потомства, и переход в наименование одного из компонентов линий родства. То есть тол-
кование в данном лексикографическом источнике имеет, прежде всего, социокультурную прагматику, отра-
жает смену биологических, социальных статусов лица женского рода.
Дань времени, книжно-церковнославянской основе формирования реестра лексики литературного языка
отдали составители толковых источников русского языка — Д. Ушаков, С. Ожегов, Н. Шведова, сохраняя
среди НР устаревшие номинации — матушка, детушки, маменька, прародитель, родитель, родительница. В
них же, хоть и не последовательно, отображены коннотативные потенции НР, зафиксированоотдкльные слу-
чаи их образного употребления, например, в словаре Д. Ушакова номинация Мать в четвертом значении: То,
что является источником, давшим жизнь кому-, чему-н., откуда черпают энергию: Родина-мать!
Наиболее полное представление НР представлено в Словаре украинского языка в 11 томах, где помимо
уменьшительно-ласкательных форм, разговорных и отдельных диалектных вариантов представлены и аппе-
лятивные варианты словоупотребления, как например, батечко, батенько.
Таким образом, номинации родства как одна из наидревнейших групп лексики по-разному отражены в
лексикографических источниках украинского и русского языков ХІХ — начала ХХ в. Прослеживаем силу
книжно-письменной традиции в фиксации форм НР в русаком литературном языке, тенденции к отражению
теперь устаревших словоформ. Изменения в построении порядка толкований НР в русской и украинской лек-
сикографии связаны, по нашему мнению, с особенностями т. н. «словарного» мышления, оценкой роли той
или иной семантики в построении речевой коммуникации, с осознанием логико-когнитивной структуры зна-
ния о предмете описания. В лексикографических источниках ХІХ в. в обоих языках сохранено внимание к
народно-разговорными источникам фиксации соответствующих названий (фразеологизмы, цитаты из народ-
ных песен, пословицы, поговорки). Для лингвокультурологического аспекта познания словарного материал
важен учет социокультурных, биологических, утилитарных, этнокультурных признаков в семантике НР, ко-
торые отражены как в словарных статьях, так и в экземплификатах, их смешивание и дифференциация в про-
цессе формирования традиций восточнославянской лексикографии.

Список литературы
1. Кузьмина, Е. Б. Апеллятивы — термины родства в лексикографическом аспекте (об отражении прагма-
тического компонента семантики слов в толковых словарях русского языка) / Е. Б. Кузьмина // Вестник
СПбГУ. Сер. 9. — 2011. — Вып. 2. — С. 147—151.
2. Передрієнко, В А. Формування української літературної мови ХVІІІ ст. на народній основі /
В. А. Передрієнко. — Київ, 1979.
3. Скиба, И. Г. Парадигма номинации родства как составляющая общеславянского лексического фонда (на
материале словарей к. ХІХ — н. ХХ в.) / И. Г. Скиба // Языковые категории и единицы: синтагматический
аспект : материалы двенадцатой международной научной конференции (г. Владимир, 26—28 сентября 2017
года), посвященной 65-летию кафедры русского языка. — Владимир, 2017. — С. 442—447.
4. Толстая, С. М. Категория родства в этнолингвистической перспективе (место предисловия) /
С. М. Толстая // Категория родства в языке и культуре / отв. редактор С. М. Толстая. — Москва, 2009. —
С. 7—23.

Ю. А. Дубовский, Т. Б. Заграевская
Пятигорский государственный университет, Россия

ЭВОЛЮЦИЯ ТЕРМИНА «ЛЕКСИКОГРАФИя» В ОТЕЧЕСТВЕННОМ ЯЗЫКОЗНАНИИ

В статье осуществлен исторический анализ развития представлений о лексикографии в отечественном языкознании. Авторы
приходят к обоснованным выводам о том, что 1) термин «лексикография» появился в научном и общем обиходе в последней
трети XIX в.; 2) содержание понятия, подводимого под этот термин, развивалось в направлении от прикладного аспекта этой
лингвистической сущности к теоретическому аспекту и совокупности словарей данного языка; 3) в последнюю четверть
XX в. лексикография прочно закрепилась в науке о языке со статусом автономной отрасли языкознания.
Ключевые слова: лексика, лексикография, лексикология, лексикон, лингвистический термин, практика словарного дела,
прикладной аспект, словарь, социолексикография, типология словарей.

Yury Aleksandrovich Dubovsky, Tatyana Borisovna Zagrayevskaya, Pyatigorsk State University, Russia
The formation of lexicography in russian linguistics
The article gives a historical analysis of development of lexicography notions in Russian linguistics. Four essential conclusions are
suggested: 1) the term lexicography appeared on the Russian linguistic stage in the second half of the XIX-th century, 2) the con-
283
tent of the notion of the term lexicography developed in the direction of applied towards theoretical aspects and towards the whole
range of dictionaries of a particular language, 3) in the last quarter of the XX-th century lexicography steadily consolidated its
position in the status of an autonomous branch of linguistics.
Keywords: applied aspect, dictionary, lexicology, lexicon, lexics, lexicography, linguistic term, sociolexicography, techniques of
dictionary making, typology of dictionaries.

Как известно, практика составления различного рода словарей имеет гораздо более давнюю историю, чем
языкознание как наука. Достаточно вспомнить Нигхванту, Амаракошу в Древней Индии, Словарь тюркских
языков Махмуда Кашгарского, Сравнительные словари всех языков и наречий Петра Палласа и др. Однако
теоретическое осмысление данной практики пришло в лингвистику значительно позже. Причем в зарубежном
языкознании это началось раньше, чем в отечественном. В частности, лексикография в качестве термина во-
шла в научный обиход отечественных лингвистов, по свидетельству Л. П. Ступина, относительно совсем не-
давно. Для подтверждения своего утверждения исследователь отметил, что по его наблюдениям в энциклопе-
дическом словаре Брокгауза и Ефрона от 1896 г. отсутствует статья на термин «лексикография», хотя дана
статья на термин «лексикология», однако термин «лексикография» все же встречается в статье на слово «сло-
варь», где она обозначает «словарную технику». По его же данным, в энциклопедическом словаре братьев А.
и И. Гранат имеется статья на термин «лексикография» со значением «научные способы обработки словесно-
го материала для составления лексикона» [11]. Однако это все же не самое раннее лексикографическое толко-
вание этого термина.
В связи с этим, следует отметить, что во II издании «Толкового словаря живого великорусского языка»
В. И. Даля от 1880—82 гг. (мы цит. его репринтное переиздание) имеется статья на термин «лексикон», где
раскрывается интересующий нас термин и связанные с ним термины: «Лексикография ж. составленье, обра-
ботка словарей. Лексикографический труд требует лексикологических изысканий» [5]. Эта же информация
подана и в издании от 1903—09 гг., которое вышло под ред. И. А. Бодуэна де Куртенэ. Однако этот термин не
вошел в «Грамматический словарь» Н. Н. Дурново от 1924 г., хотя в нем содержится статья на термин лекси-
кология: «Учение о словарном составе или лексике к.-н. языка» [6]. Это свидетельствует о том, что лексико-
графия к 1925 г. еще не воспринималась как отдельная наука, хотя и связывалась с лексикологией, что важно
для становления этой научной связи.
В книге «Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» дана статья: «Лексикон, греч., сло-
варь. — Лексиграфия, 1) учение о составлении словарей. — 2) Часть грамматики, заним.
cловопроизводством» [9]. Очевидно, что в первое десятилетие XX в. этот термин в форме «лексиграфия», а не
«лексикография» расширил свое значение и к «практике составления словарей» из дефиниции в словаре
В. И. Даля добавил «учение» об этом. Правда, лексикография в это время еще не выделилась в отдельную
науку, в данном случае, из грамматики.
В первом издании БСЭ мы находим: «Лексикография (греч.), работа по составлению словарей» [3]. В сле-
дующем издании БСЭ этот термин трактуется близко нашему пониманию: «Лексикография — раздел языко-
знания, занимающийся практикой и теорией составления словарей [1]. Таким образом, к 1950-м гг. в отечест-
венном языкознании сложилось четкое представление о лексикографии как о самостоятельной лингвистиче-
ской дисциплине, имеющей свою теорию и прикладные аспекты.
Данное утверждение подтверждается и развивается мнением С. И. Ожегова, который отмечал в 1953 г.,
что лексикография охватывает теорию лексикографии, практику словарного дела, а также различные типы
словарей. При этом он подчеркнул, что лексикография должна базироваться на теоретических положениях
лексикологии и, выполняя основную задачу кодификации языка, вместе с лексикологией не должна оставлять
без внимания социальные жаргоны и профессиональные разновидности речи [10]. Последнее его замечание
приближает нас к трем направлениям современной лингвистики: 1) разрабатываемой за рубежом и, в настоя-
щее время, в отечественном языкознании «лексикологии лексикографии» [13], «социолексикографии» [7] и
«социолексикологии социолексикографии» [8].
В своей статье «О некоторых вопросах теории русской лексикографии», изданной в 1956 г.,
В. В. Виноградов уже в самом названии этой работы признал правомерность существования теоретической
лексикографии, при этом он подчеркнул, что в теории лексикографии следует не обособлять лексикологию от
грамматики, изучать все сложные типы взаимодействия этих наук [4]. Это еще раз говорит в пользу развития
названных выше комплексных дисциплин, включая в их ряд и грамматику лексикографии.
В БСЭ от 1973 г. имеется отдельная достаточно обширная статья на термин лексикография, составленная
В. Г. Гаком, в которой последняя научно-лингвистически определяется как «раздел языкознания, занимаю-
щийся практикой и теорией составления словарей».
Таким образом, к последней четверти XX в. в отечественном языкознании лексикография прочно закрепи-
лась как автономная лингвистическая наука, а сам термин «лексикография» стал обозначать две лингвистиче-
ские сущности: 1) практику составления словарей и 2) теорию их составления, что, по сути дела, отражает
сложившуюся к тому времени внутридисциплинарную структуру этой самостоятельной науки, правда, еще
пока не обозначенной соответствующими современными терминосочетаниями — «прикладная лексикогра-
284
фия» и «теоретическая лексикография». Более того, в этой статье кратко очерчена «всеобщая» история ста-
новления практической лексикографии и дана очень краткая справка о теоретической лексикографии со
ссылками на работы известных отечественных и зарубежных теоретиков этой науки, таких, как Л. С. Ковтун,
Л. В. Щерба, Х. Касарес, L. Zgusta. Очень важным для нашего исследования является утверждение В. Г. Гака
о том, что отечественная теоретическая лексикография сформировалась во второй трети XX в., по крайней
мере, в качестве первой научной типологии словарей, разработанной Л. В. Щербой в статье «Опыт общей
теории лексикографии», опубликованной в 1940 г. [12]. Свое дальнейшее развитие она получила в трудах как
отечественных, так и зарубежных лингвистов в ЧССР, Франции, США и других странах. Современный (на
1973 г.) уровень теории лексикографии характеризуется, по мнению В. Г. Гака, следующими тремя отличи-
тельными чертами: 1) представлением о лексике как о системе, что проявляется в стремлении отразить в по-
строении толкового словаря не только лексико-семантическую структуру соответствующего языка в целом,
но и семантическую структуру отдельного слова, в частности, посредством выделения значений слов по их
связям с другими словами как в тексте, так и внутри семантических полей; 2) диалектическим взглядом на
значение слова, что проявляется в учете подвижной связи означающего и означаемого в словесном знаке и
что отражается, в частности, в стремлении отмечать в словарной статье оттенки и переходы в значениях слов,
их употребления в речи; 3) признанием тесной связи лексики с грамматикой и другими аспектами языка. При
этом для нас показательно и плодотворно утверждение о том, что лексикография связана не только с лекси-
кологией, проблематика которой получает в лексикографии свое специфическое преломление, но и со всеми
другими разделами языкознания [2].
Подводя итог нашему историческому анализу развития представлений о лексикографии в отечественном
языкознании, можно отметить три существенных позиции: 1) термин «лексикография» появился в научном и
общем обиходе в последней трети XIX в.; 2) содержание понятия, подводимого под этот термин развивалось
в направлении от прикладного аспекта этой лингвистической сущности к теоретическому аспекту и совокуп-
ности словарей данного языка; 3) в последнюю четверть XX в. лексикография прочно закрепилась в науке о
языке со статусом автономной отрасли языкознания; 4) в последнее время она стала получать, кроме дефини-
ции, определенный более широкий набор атрибутов.

Список литературы
1. Большая советская энциклопедия / гл. ред. 1—7 т. С. И. Вавилов, 8—51 т. Б. А. Введенский. — 2-е изд.
Т. 1—51. — Москва, 1949—1958. — Т. 24. — 1953.
2. Большая советская энциклопедия / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — Т. 1—30. — Москва, 1969—
78. — Т. 14. — 1973.
3. Брусенская, Л. А. Учебный словарь лингвистических терминов / Л. А. Брусенская [и др.]. — Ростов на
Дону, 2005. — С. 103.
4. Виноградов, В. В. О некоторых вопросах теории русской лексикографии / В. В. Виноградов // Лексико-
логия и лексикография. Избранные труды. — Москва, 1977. — С. 259.
5. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка (современное написание слов) / В. И. Даль.
— Москва, 1998. — C. 57.
6. Дурново, Н. Н. Грамматический словарь: Грамматические и лингвистические термины / Н. Н. Дурново ;
под. ред. О. В. Никитина. — Москва, 2001.
7. Коровушкин, В. П. Основные атрибуты социолексикографии как автономной отрасли языкознания /
В. П. Коровушкин // Новое в теории и практике лексикографии: синхронный и диахронный подходы : мате-
риалы VIII Международной школы-семинара, Иваново, 10—12 сент. 2009 г. — Иваново, 2009. — С. 48—52.
8. Коровушкин, В. П. Основы контрастивной социолектологии : дис. … д-ра филол. наук /
В. П. Коровушкин. — Пятигорск, 2005.
9. Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона / в современной орфографии. — Петербург,
1907—1909 [Электронный ресурс]. — URL:http://slovari.yandex.ru/~книги/Брокгауз%20и%20Ефрон/~Л/23/
(Дата обращения 15.11.17).
10. Ожегов, С. И. Вопросы лексикологии и лексикографии / С. И. Ожегов // Лексикология. Лексикогра-
фия. Культура речи. — Москва, 1974. — С. 228, 240.
11. Ступин, Л. П. Лексикография английского языка / Л. П. Ступин. — Москва, 1985. — C. 5.
12. Щерба, Л. В. Опыт общей теории лексикографии / Л. В. Щерба // Языковая система и речевая деятель-
ность. — Москва, 1974. — С. 265—304.
13. Melka, F. De la lexicologie à la lexicographie = From Lexicology to Lexicography / F. Melka, М. Augusto
(ed.). — Utrecht, 2002.

285
 О. А. Теуш
Уральский федеральный университет им. Первого Президента России Б. Н. Ельцина, Россия, Екатеринбург
olga.teush@yandex.ru

ЛЕКСИКА, ОБОЗНАЧАЮЩАЯ ПРИСТАНЬ, В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Статья посвящена русским апеллятивным наименованиям пристани. Рассматривается весь выявленный комплекс слов с
точки зрения происхождения лексем и их семантических связей. Проводится анализ ономасиологических моделей. Выяв-
ляются заимствования.
Ключевые слова: лексема, семантика, значение, русский язык.

Olga Teush, Ural Federal University them The First President of Russia B. N. Yeltsin, Russia, Yekaterinburg
olga.teush@yandex.ru
Vocabulary denoting pier in the Russian language
The article deals with Russian appellative names marina. The whole identified set of words from the point of view of the origin of
the lexemes and their semantic relations. The analysis of onomasiological models. Identifies borrowing.
Keywords: Lexeme; semantics; meaning; Russian language.

ʻМесто на берегу реки, водоема, оборудованное для причала судов, лодок, а также небольшой порт на
внутренних водных путяхʼ обозначается лексемой прúстань [ТСРЯ, 740]. Слово имеет праславянское проис-
хождение: ~ болг. пристан, словен. pristȃn, польск. przystań, производно с суффиксом -nь от глагола *pristati
(русск. пристáть ʻо судах, плавучих средствах: подойдя к берегу, причалитьʼ) [ТСРЯ, 740]. Лексема много-
значна: отмечено прúстань ʻприют, убежищеʼ (Сев.) [Даль 3, 445]. Аналогичный набор значений имеет одно-
коренное пристáлище ʻместо на берегу, где оставляют лодкиʼ (Киров.: Халт.) [КСГРС], ʻприют, убежищеʼ
(Сев.) [Даль 3, 445], ср. также присталúще ʻместо на берегу, где оставляют лодкиʼ (Арх.: Вин.) [КСГРС],
прúсталь ʻто жеʼ (Сев.) [Даль 3, 445].
Литературным синонимом слова прúстань является лексема причáл ʻместо у берега, оборудованное для
стоянки и обслуживания судов, для причаливания лодокʼ (< причáлить ʻподведя к берегу (к земле), привязать
(судно, дирижабль)ʼ, ʻо судах, дирижаблях, космических кораблях: подойти, пристатьʼ) [ТСРЯ, 744]. С той же
внутренней формой функционирует диал. приплы́вище ʻпристаньʼ (Арх.) [Даль 3, 434], ср. приплы́ть ʻдостичь
чего-нибудь плывяʼ [ТСРЯ, 737].
Отглагольным образованием является лексема приволóка ʻместо у берега реки или озера, где пристают
рыболовыʼ (Арх.: Мез.) [Подвысоцкий, 137], имеющая также акцентуальный вариант прúволока со значением
ʻместо на берегу, куда вытаскивали сетиʼ (Арх.: Вель., Кон., Нянд., Плес., Холм.; Влг.: Кир.) [КСГРС]. Произ-
водящим является глагол приволóчь ʻдоставить волочаʼ [ТСРЯ, 728].
П. А. Дилакторский приводит слово прилавище ʻпристаньʼ (Влг.) [Дилакторский, 406], которое наряду с
русск. литер. прилáвок ʻрод узкого, закрытого спереди стола в магазине, отделяющего полки с товарами и
продавцов от покупателей, а также стол для продажи товаров на рынкеʼ [ТСРЯ, 733] производно от лáва,
лáвка ʻскамьяʼ праславянского происхождения, находящего параллели в индоевропейских языках: лит. lóva
ʻнары, кроватьʼ, лтш. lava ʻнары, лавка, полок в банеʼ [Фасмер 2, 444].
Лексему бранúца ʻрасчищенное место на лодочной пристани, куда выгружают груз или товарʼ (Кол.)
[Меркурьев, 23], ʻпристань для малых судов в морском заливе или в бухтеʼ (Арх.: Кем.) [Опыт, 14; Подвы-
соцкий, 10] нужно рассматривать как производное от *брать ʻрасчищатьʼ, ср. брать ʻубирая лен, коноплю,
вытаскивать, выдергивать их из землиʼ, ʻубирать хлеб рукамиʼ, ʻкопать, убирать картофельʼ и т. п. [СРНГ 3,
165].
Значение ʻпричал на берегу рекиʼ имеют лексемы исáда (Влг.: Ник., Тарн.) [КСГРС], (Вят.) [Зеленин, 63] и
исадь (Арх.) [Даль 2, 48]. Слово исáда крайне многозначно: ʻнамывной песчаный берег рекиʼ (Арх.: Вель., В.-
Т., Котл., Уст., Шенк.; Влг.: Ник.; Костр.: Галич., Кологр.) [КСГРС], (Арх.: Вель.; Влг.: Тарн.) [СВГ 3, 19],
ʻпесчаный нанос на дне реки; намывная песчаная отмельʼ (Арх.: Вель., Вин., Уст., Шенк.; Влг.: В.-Важ.)
[КСГРС], (Арх.) [Даль 2, 48], (Арх.: Шенк.) [Подвысоцкий, 60], (Влг.: Баб., В.-Важ., В.-Уст., Тарн.) [СВГ 3,
19], ʻостровокʼ (Влг.: Тарн.) [СВГ 3, 19], ʻпологий спуск к рекеʼ (Влг.: Кад.) [СРГК 2, 294], ʻстароречьеʼ (Арх.:
В.-Т.) [КСГРС], ʻнебольшое озеро, образующееся после разлива реки или озераʼ (Влг.: У.-Куб.) [КСГРС], ʻяма
в рекеʼ (Арх.: Уст.) [КСГРС], ʻзаросли кустарника на речном берегу или на песчаном речном островеʼ (Арх.:
Вель., В.-Т., Шенк.) [КСГРС], ʻзаливной луг, большой сенокосный участок (как правило, на речном берегу
или на низком месте)ʼ (Арх.: Вель., Вил., Вин., В.-Т., К.-Б., Котл., Пин., Уст., Шенк.; Влг.: В.-Важ., Влгд., В.-
Уст., Ник., Тарн.; Киров.: Халт.; Костр.: Кологр.) [КСГРС], (Влг.: Баб., В.-Важ., Вож., М.-Реч., Тарн.) [СВГ 3,
19], ʻучасток реки, используемый как рыболовное угодьеʼ (Влг.: Кад.) [СРГК 2, 294], ʻречной песокʼ (Арх.:
Вель., Уст.; Влг.: В.-Важ., Ник., Тарн.) [КСГРС], ʻнебольшой участок лесаʼ (Арх.: Уст.; Влг.: У.-Куб.)
[КСГРС], ʻлуговое место, на котором растет мелкий ивняк и траваʼ (Арх.: Шенк.) [Опыт, 75; Подвысоцкий,
286
60], ʻместо перед болотомʼ (Влг.: У.-Куб.) [КСГРС], ʻучасток в поле, где сажают капустуʼ (Влг.: Бабуш.)
[КСГРС], ʻпастбищеʼ (Вят.) [Зеленин, 63], ʻхорошая кормовая траваʼ (Арх.: Уст.) [КСГРС]. М. Фасмер исáд
ʻпристаньʼ, исáдь ʻместо высадки, прибрежное поселениеʼ возводит к форме *из-сад- [Фасмер 2, 139], для
которой производящим является глагол сади́ть ʻпросить, заставлять или давать возможность сестьʼ [ТСРЯ,
849].
Описательной является лексема тишинá ʻприморская пристань в затиши, в укрытии от ветровʼ (Арх.)
[Даль 4, 407]. Слово зáтишь определяется как ʻзакрытое от ветров место; раздол, заводь, прикрытая побе-
режьемʼ [Даль 1, 649] и производно от прилагательного ти́хий ʻнебольшой скорости, не быстрыйʼ [ТСРЯ,
984], в данном случае характеризующего ветер.
Из голландского языка (ст.-голланд. beurze, beurse, burse [bürze] ʻкошелекʼ, ʻбиржаʼ) [Черных 1, 90] заим-
ствовано бúржа ʻрынок, базар, торг, площадьʼ (Влг.: Влгд., Гряз.) [Дилакторский, 24], от которого производ-
но бúржа ʻместо на берегу реки, предназначенное для приготовления бревен к сплавуʼ (Арх.: Вин., Карг.,
Мез., Он.) [АОС 2, 24], (Арх.: Кон.; Влг.: Бел., Сямж.; Киров.: Халт.), ʻпристаньʼ (Влг.: Бел.) [КСГРС].
Скандинавским заимствованием является лексема брю́га ʻпристань в виде помоста, выдвинутого в реку
для причаливания судовʼ (Кол.) [Меркурьев, 24], брюгá ʻто жеʼ (Помор.) [КСПЯ, 42], ʻморская пристань для
обслуживания промысловых судов на погрузке и выгрузкеʼ (Арх.), ʻсклад на морской пристаниʼ (Арх.) [АОС
2, 144], ʻморская пристань с подъемником или краном и весами для взвешивания грузовʼ (Беломор., Сев.)
[СРНГ 3, 220]. Источником лексемы являются скандинавские языки, ср. швед. brygga, дат. brygge
ʻнабережная, причалʼ, норв. brygge ʻпристань, причал, мосткиʼ, ʻмол, пристаньʼ [Ивашова 2001, 60], ~ нем.
Brücke ʻмостʼ [Аникин РЭС 4, 306].
Финно-угорского происхождения лексема ю́рики ʻпристань у отмелого берега или ступени у крутого бере-
га для ловли рыбы с приспособлениями для сушки рыболовных снастейʼ (Помор.) [Гемп, 397]. Слово имеет
то же происхождение, что и русск. диал. юркóй ʻкрутой, покатый (о береговом спуске)ʼ (Новг.) [Даль 4, 668],
которое возводится к прибалтийско-финским источникам (карел. ливв. jürkkä, фин. jyrkkä ʻкрутойʼ [Фасмер 4,
533]).
В целом, компактная группа наименований пристани демонстрирует единство этимологических линий в
исконных наименованиях. Вместе с тем, достаточно велико количество заимствований, что, безусловно, свя-
зано с торговыми контактами и совместной деятельностью в использовании водных ресурсов.

Условные сокращения
1. Географические названия
Арх. — Архангельская область (губерния)
Баб. — Бабаевский район Вологодской области
Бабуш. — Бабушкинский район Вологодской области
Бел. — Белозерский район Вологодской области
Беломор. — Беломорье
В.-Важ. — Верховажский район Вологодской области
Вель. — Вельский район Архангельской области
Вил. — Вилегодский район Архангельской области
Вин. — Виноградовский район Архангельской области
Влг. — Вологодская область
Влгд. — Вологодский район Вологодской области
Вож. — Вожегодский район Вологодской области
В.-Т. — Верхнетоемский район Архангельской области
В.-Уст. — Великоустюжский район Вологодской области
Вят. — Вятская губерния
Галич. — Галичский район Костромской области
Гряз. — Грязовецкий район Вологодской области
Кад. — Кадуйский район Вологодской области
Карг. — Каргопольский район Архангельской области
К.-Б. — Красноборский район Архангельской области
Кем. — Кемская волость Архангельской губернии
Кир. — Кирилловский район Вологодской области
Киров. — Кировская область
Кол. — Кольский полуостров
Кологр. — Кологривский район Костромской области
Кон. — Коношский район Архангельской области
Костр. — Костромская область
Котл. — Котласский район Архангельской области
287
 Мез. — Мезенский район Архангельской области
М.-Реч. — Междуреченский район Вологодской области
Ник. — Никольский район Вологодской области
Новг. — Новгородская область
Нянд. — Няндомский район Архангельской области
Он. — Онежский район Архангельской области
Пин. — Пинежский район Архангельской области
Плес. — Плесецкий район Архангельской области
Помор. — Поморье (побережье Белого моря)
Сев. — Север
Сямж. — Сямженский район Вологодской области
У.-Куб. — Усть-Кубинский район Вологодской области
Уст. — Устьянский район Архангельской области
Халт. — Халтуринский район Кировской области
Холм. — Холмогорский район Архангельской области
Шенк. — Шенкурский район Архангельской области
2. Языки и диалекты
болг. — болгарский язык
дат. — датский язык
карел. — карельский язык
ливв. — ливвиковский диалект карельского языка
лит. — литовский язык
лтш. — латышский язык
нем. — немецкий язык
норв. — норвежский язык
русск. — русский язык
ст.-голланд. — староголландский язык
фин. — финский язык
швед. — шведский язык
3. Словари и источники
Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. — Москва, 1955.
Дилакторский — Дилакторский П. А. Словарь областного вологодского наречия в его бытовом и этногра-
фическом применении. — Вологда, 1902.
Зеленин — Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. — Москва, 1991.
КСГРС — Картотека «Словаря говоров Русского Севера»
Меркурьев — Меркурьев И. С. Живая речь кольских поморов. — Мурманск, 1979.
Опыт — Опыт областного великорусского словаря, изданный Вторым отделением Академии наук. —
Санкт-Петербург, 1852.
Подвысоцкий — Подвысоцкий А. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этногра-
фическом применении. — Санкт-Петербург, 1885.
СВГ — Словарь вологодских говоров. — Вологда, 1983—2007. Вып. 1—11.
СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Вып. 1—6. / гл. ред. А. С. Герд. —
Санкт-Петербург, 1994—2005.
СРНГ — Словарь русских народных говоров. Вып. 1—. — Москва ; Ленинград, 1965—.
ТСРЯ — Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов. — Москва,
2008.
Фасмер — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1—4. — Москва, 1964—1973.
4. Прочие
диал. — диалектное
литер. — литературное
ср. — сравни
т. п. — тому подобное.

288
 Н. Е. Касьяненко
ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет», ДНР

«АНАТОМИКО-ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ» 1783 г.

В ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ XVIII в.

В статье рассматривается «Анатомико-физиологический словарь» 1783 г. выдающегося ученого, врача, просветителя,

переводчика, положившего начало созданию отечественной медицинской терминологии, Н. М. Максимовича-Амбодика.
Затрагивается вопрос об источниках словаря, его объеме, анализируется тип и структура словарной статьи, а также лин-
гвистические особенности, в частности способы терминообразования и отражение вариантности различного характера.
Ключевые слова: «Анатомико-физиологический словарь», XVIII в., медицинская терминология, лексикография, перевод-
ной словарь.

Kasianenko Nataliia Evgenievna, Donetsk State University, Donetsk People's Republic

Kasyanenko_natusya@mail.ru
«Anatomic and physiological dictionary 1783 in the history of Russian lexicography XVIII century»
The article deals with the «Anatomico-physiological dictionary» of 1783 by an outstanding scientist, doctor, educator, translator,
who initiated the creation of domestic medical terminology. N. M. Maximovich-Ambodika. The question of the sources of the
dictionary, its scope, the type and structure of the dictionary article, as well as linguistic features, in particular, the methods of term
formation and the reflection of variability of different character are analyzed.
Keywords: «Anatomico-physiological dictionary», XVIII century, medical terminology, terminography, translation dictionary.

В истории отечественной лексикографии особое место занимает «Анатомико-физиологический словарь»

Н. М. Максимовича-Амбодика, изданный в 1783 г. и, несомненно, представляющий ценность как лексико-
графический памятник. Автор этого уникального словаря — выдающийся врач-ученый, просветитель, пере-
водчик, основоположник научного акушерства и педиатрии, известен также как лексикограф. Медицинские
словари, составленные Н. М. Максимовичем-Амбодиком, положили начало созданию отечественной меди-
цинской терминологии.
«Анатомико-физиологический словарь» (далее АФС) является первым из трех словарей терминов «до раз-
ных врачебных наук относящихся», которые должны были, по замыслу автора, войти в трехчастный Врачеб-
ный словарь. Второй — «Медико-патологико-хирургический словарь» — был издан в 1785 г. Третий «Есте-
ственно-химико-исторический словарь», по свидетельству В. П. Вомперского, в печати не появился [4; 69].
Рассматриваемый лексикографический труд был первым русским медицинским словарем, рассчитанным на
учащихся русских медицинских школ. Титульный лист его представлен на латинском языке и параллельно на
русском. Издание указано в «Сводном каталоге гражданской печати XVIII в. [13; V, 4005].
Источники словаря, по свидетельству самого автора, многообразны: это «из различных источников мною
почерпнутыя славянския и российския слова, до разных частей врачебныя науки относящиеся» [10; II]. При
этом составитель отмечает, что он использовал различные печатные и рукописные, новые и старые, граждан-
ские и церковные книги. Помимо этого, обильный материал давали собственные переводы Амбодика. На-
пример, В. П. Вомперский упоминает о книге И.-Ф. Шрейбера «Руководство к познанию и врачеванию бо-
лезней…» (1781 г.) и приводит следующее к ней замечание: «На российский язык перевел врачебной науки
доктор Нестор Максимович Амбодик» [3; 59]. Указанное сочинение не единственное, переведенное
Н. М. Макcимовичем-Амбодиком, о чем подробно сообщает С. М. Громбах [5].
Кроме того, комплекс медицинских понятий, включенных в словарь, был сформирован благодаря собст-
венной медицинской практике Н. М. Максимовича-Амбодика. Тот факт, что медицина должна иметь своей
основой опыт, для врача-ученого был неоспорим. Автор словаря работал в Кронштадтском адмиралтейском
госпитале. Здесь же в свое время практиковал лекарь-хирург М. И. Шеин — один из первых русских перево-
дчиков, прежде всего анатомической иностранной медицинской литературы. Именно трудами М. И. Шеина и
А. П. Протасова русская анатомическая терминология была уже достаточно определена. Н. М. Максимович-
Амбодик, безусловно, был знаком с трудами М. И. Шеина, с его переводами и составленными собственно-
ручно анатомическими атласами.
Композиция словаря достаточно проста. Он открывается предисловием «Предуведомление о словаре во-
обще», пронумерованным римскими цифрами отдельной пагинацией. В нем автор указывает, что это «книга,
которой еще вовсе нет на российском языке» [11; I], и, подчеркивая, в первую очередь, учебную направлен-
ность своего труда, отмечает «сколь нужен и полезен есть для всех, а паче новоучащихся врачебной науке
таковый Российский Словарь!» [там же]. Далее составитель помещает рассуждения о пользе анатомии и фи-
зиологии, о «частях анатомии и человеческого тела вообще», о костях, восполняя тем самым отсутствие оп-
ределений в названном труде и преследуя цель «дабы учащиеся могли в сем предуведомлении найти то, что в
самом сем словаре может быть недовольно ясным или невразумительным им покажется» [11; IV].
289
 В последующем «Заключении» Амбодик выражает намерение продолжать работу и издать последующий
«Медико-хирургический словарь». Эта часть заканчивается стихотворением — своеобразным посвящением
будущим врачам, а также ученым, которые станут оценивать лексикографический труд автора: «А вы, уче-
ные! обыкши все судить, / Потщитесь мудростью погрешность наградить, / И недостаток мой своим трудом
исправить, / И лучшими труды в сем деле нас наставить» [11; LXVIII].
Собственно словарь включает две части: первую — русско-латинско-французскую и вторую — латинско-
русско-французскую. АФС занимает 160 страниц в первой части и 136 — во второй и насчитывает, по нашим
подсчетам, свыше 6000 словарных статей: 3577 в первой части и 2849 — во второй. Это словарь без дефини-
ций, на что есть указание и у И. М. Кауфмана: «Словари Максимовича-Амбодика — словари только терми-
нов: русских, латинских и французских, без определений» [7].
Структурно словарные статьи оформлены следующим образом: реестровая часть словаря представлена
русским (или латинским во второй части) словом или словосочетанием, набранным с прописной буквы. В
переводной части после точки следует латинский (русский) эквивалент, а затем вновь после точки помещен
французский перевод, соответствующий реестру. Вот пример одной из словарных статей в первой части:
Кровь.Sanguis,cruor. Sang [I, 55]. То же во второй части: Hӕma, sanguis. Кровь. Sang [II, 55]1.
Тематический диапазон представленных в словаре понятий многообразен. Здесь приводятся названия ор-
ганов человека: Желудокъ, стомахъ.; Сердце; именования костей и мышц: Брюшныя мышицы.; Стhнныя
головныя кости; номинации сосудов и нервов: Начальственная, первоначальная бьющая жила; Сплhтенїе
чувственныхъ жилъ; названия желез внутренней секреции: Вартолиновы предстательные желhзы. Широко
представлены наименования физиологических процессов: Стеченїе мокротъ. В словаре нашли также отра-
жение специальные понятия акушерства и гинекологии: Ложесна, рукавъ матки. Здесь наличествуют назва-
ния отделов медицинской науки: Анатомїя судебная, судейская. Словарь включает и наименования понятий
ненаучных сфер, имеющих отношение к медицинской практике: Знакъ, знаки хиромантическїе, по ручным
чертамъ будущее предсказывающїе.
АФС построен по алфавитно-гнездовому принципу. Вместе с тем зафиксированы случаи, отражающие на-
рушение внутреннего алфавита. Так, в 1-й части, на с. 14 словарная статья Волокна, волокно предшествует
статье Волнованїе, волненїе крови; на с. 23 статья Дмение находится после статьи Доблесть. Алфавитный сбой
наблюдается и в некоторых других местах словаря, что конечно, снижает его достоинства.
Одной из особенностей труда Амбодика является то, что словосочетания, отражающие специализацию
медицинского понятия, собраны в одном гнезде при опорном слове, данном по алфавиту. В этом случае про-
пуск опорного слова при его повторе в ряду восполняется постановкой долгого тире, например:
Кость вихорная. Os turbinatum.
— вихрецова, вихрецъ. Coccys, os coccyges.
— венhчная. Os coronale.
— голенная, голень. Crus, os tibiӕ [I; 49].
Термины или терминологические сочетания подаются в словаре без ударения в именительном падеже
единственного или множественного числа. Автор использует форму единственного числа, как правило, в тех
случаях, когда терминируемое медицинское понятие не предполагает множественности реалий или называет
предметы, не подлежащие исчислению: Кожа, кожный покров тела [I; 45]; Мышца синеватая, синяя сизая.
Musc. Lividus [I, 73]; Треугольная кость. Triangulare, triqetru mos. [I; 137]. Термины же, данные во множест-
венном числе, чаще всего называют понятия, предполагающие не менее двух «единиц» или имеющие обоб-
щающее значение: Реберныя кости и мышцы. Оssa et musculi costarum. Les os et muscules des côstes. [I, 113];
Ручные персты, пальцы. Зри персты. [I; 116]. При этом в основной статье присутствуют обе формы числа:
Перстъ, персты.Digitus, digiti, dactyli. Doigt; [I; 93]; Ребро, ребры. Costa, costӕ. Les côtes. [I, 113]; Сосудъ,
сосуды.Vas, vasa.Vaisseaux. [I, 127]. Однако эта особенность не является абсолютной. Например, отмечены
случаи, когда исчисляемые реалии названы термином только в единственном числе, например: Лакотъ.
Cubitus, ulna. Coude, [I; 58].
В АФС нашли широкое отражение процессы, происходящие в русском литературном языке второй поло-
вины XVIII в. Это, в частности, выразилось в том, что в переводных лексиконах того времени присутствует
пестрота в отборе лексики. Такому явлению способствовала некоторая размытость нормативных границ язы-
ка данного времени, а также тот факт, что, стремясь найти адекватное соответствие к иноязычному термину,
составители часто выходили за пределы общеупотребительной лексики [1]. На практике это выражалось в
попытке «представить в русской части весь возможный ассортимент русских соответствий и возможных спо-
собов передачи смысла слова» [1; 176]. В связи с этим в словаре Н. М. Максимовича-Амбодика активно пред-
ставлены варианты терминов, например, лексические — Antrum. Пещера, нора, вертепъ [II; 8]; орфографиче-
ские — : Лохань, лахань[I; 59]; фонетические — Возрастъ, возврастъ.Ætas. L’âge [I; 13]; синтаксические —
Дhйствїе душевное — дhйствїе души [I; 24]; словообразовательные — Постящая, постная кишка [I; 101];
квантитативные — Пирамидh подобные, пирамидные тhла [II; 108].

290
 Термины в словаре Амбодика наглядно демонстрируют разнообразие способов их образования, среди ко-
торых следует отметить а) семантический: Норы въ костяхъ; Улитка, третья Лавиринθа часть;
б) синтаксический: Адамово яблоко; Любви сhдалище; в) морфологический: уксусница; подчеревная; черпа-
лообразный; гребенновидная и др.
Безусловно, очерченные в рассматриваемом словаре аспекты требуют более основательного изучения, од-
нако уже представленные факты дают представление о самом словаре и о том богатом материале, который
может быть использован при решении многих проблем современной лексикографии. Подводя итоги всему
сказанному, можно утверждать, что «Анатомико-физиологический словарь» Н. М. Максимовича-Амбодика
будучи одним из первых терминологических словарных трудов вообще положил начало созданию русских
медицинских словарей, в которых была закреплена русская медицинская терминология. Создание данного
труда было продиктовано необходимостью зафиксировать лексику медицины — науки, которая к этому вре-
мени уже имела давнюю традицию развития. При этом в словаре нашли отражение многие проблемы совре-
менной автору развивающейся лексикографии, в частности такого ее направления, как терминография.
В труде Н. М. Максимовича-Амбодика отражены попытки составителя не только дать адекватные соот-
ветствия в процессе перевода иноязычных специальных слов, но и, прежде всего, выработать собственные
решения при создании клинической терминологии, уточнить и обогатить ее, внеся элемент самобытности.

Примечания
1
Здесь и далее ссылки даны по изданию [10], римская цифра указывает часть словаря.

Список литературы
1. Биржакова, Е. Э. Русская лексикография XVIII века / Е. Э. иржакова. — Санкт-Петербург, 2010.
2. Большая медицинская энциклопедия : в 35 т. Т. 17. — Москва, 1936.
3. Вомперский, В. П. Словари XVIII века / В. П. Вомперский. — Москва, 1986.
4. Громбах, С. М. Русская медицинская литература XVIII века / С. М. Громбах. — Москва, 1953.
5. Даниленко, В. П. Русская терминология. Опыт лингвистического описания / В. П. Даниленко. — Моск-
ва, 1977.
6. Кауфман, И. М. Терминологические словари: Библиография / И. М. Кауфман. — Москва, 1961.
7. Козырев, В. А. Лексикография русского языка: век нынешний и век минувший / В. А. Козырев,
В. Д. Черняк. — Санкт-Петербург, 2015.
8. Лексикография русского языка : учеб. пособие. — Москва, 2008.
9. Кутина, Л. Л. Формирование языка русской / Л. Л. Кутина. — Москва ; Ленинград, 1964.
10. [Максимович-Амбодик, Н.] Анатомико-физиологический словарь, в коем все наименования… —
Санкт-Петербург, 1783. 10, LXVIII, 160, 136, 1 c.
11. Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII в. Т. V. — Москва, 1967.
12. Симоненко, А. Е. О состоянии и задачах изучения русской терминографии XVIII — I-й пол. XIX в. /
А. Е. Симоненко // Очерки по истории и теории русской терминографии XVIII — I-й пол. XIX в. — Донецк,
2009. — С. 9—20.
13. Симоненко, А. Е. Из ранней истории описания русской медицинской терминологии / А. Е. Симоненко
// Очерки по истории и теории русской терминографии XVIII — I-й пол. XIX в. — Донецк, 2009. — С. 216—
246.
14 Симоненко, А. Е. Лексикографические проблемы вариантности (на материале русской терминографии
XVIII — I-й пол. XIX в. / А. Е. Симоненко // Очерки по истории и теории русской терминографии XVIII — I-й
пол. XIX в. — Донецк, 2009. — С. 76—109.

Г. В. Токарев
Тульский государственный педагогический университет им. Л. Н. Толстого, Россия
grig72@mail.ru

К ВОПРОСУ О СТРУКТУРЕ ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ

В статье рассматривается проблема составления лингвокультурологических словарей, отражающих единицы промежу-

точного, лингвокультурного уровня. Адресность словаря определяет принципы отбора и подачи материала. Предложена
структура словарной статьи для лингвокультурных единиц, обозначающих несуществующие явления.
Ключевые слова: словарь, язык, культура, лингвокультурология, адресность.

291
Tokarev Grigoriy Valeriyevich, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University
grig72@mail.ru
To the question of the structure of linguoculturological dictionary
The article deals with the problem of compiling linguocultural dictionaries, which reflect the units of the intermediate, linguistic
and cultural level. The addressability of the dictionary determines the principles of selection and submission of material. The struc-
ture of the dictionary article for linguocultural units, denoting nonexistent phenomena, is proposed.
Keywords: dictionary, language, culture, linguoculturology, addressability of the dictionary.

Исследование законов развития знаковых систем позволило сделать вывод о существовании промежуточ-
ных семиотических пространств, планом выражения которых выступает один из смежных уровней. Данная
закономерность позволила установить существование лингвокультурологической системы, промежуточной
между культурой и естественным языком. Лингвокультурные единицы омонимичны словам, устойчивым вы-
ражениям и пр. Их план содержания составляют культурные смыслы, что определяет функциональную спе-
цифику данных единиц. В настоящее время вопрос о видах культурных единиц остаётся открытым. Среди
них мы различаем квазисимволы, квазиэталоны, квазимеры, языковые обереги, безденотатные единицы [5].
Наличие лингвокультурных единиц ставит задачу их лексикографического описания. В настоящее время
имеется несколько лингвокультурологических словарей. Они отличаются разной концепцией, что определяет
неоднозначность подачи материала [1, 2]. Не имея целью анализ упомянутых изданий, отметим, что главную
роль при лексикографировании играет адресность словаря. При этом в указанных изданиях данная категория
упускается из виду. Отсюда словарь может содержать либо сложную, непонятную информацию, либо ненуж-
ную, избыточную.
Лингвокультурологический словарь, по нашему мнению, может быть адресован иностранцам и специали-
стам. Словарь для иностранцев должен ориентироваться на актуальные лингвокультурные единицы, функ-
ционирующие в общенародной культуре. В этом словаре допустимы графические иллюстрации, отражающие
внутреннюю форму единицы. Необходима подробная прагматическая история, описывающая условия и при-
меры употребления единицы. Данный словарь может быть двуязычным: к русскому слову может быть подоб-
ран эквивалент из другого языка.
В словаре для специалистов должна быть включена информация, прежде всего, о культурных особенно-
стях данной единицы, а именно: культурном коде, причинах выбора внутренней формы. Возможна прагмати-
ческая параметризация. Очевидно, что словник должен включать единицы, функционирующие в разных суб-
культурах. Для лингвокультурологических словарей приемлем различный способ подачи материала: алфа-
витный, идеографический, категориальный (по категориям — в частности по кодам культуры).
Русская лингвокультура богата безденотатными единицами, которые функционируют в волшебных сказ-
ках. Безденотатной единицей мы называем знак лингвокультурного уровня, который обозначает не сущест-
вующие в реальной действительности явления. Эти единицы репрезентируют факты волшебного, фантасти-
ческого мира. Основным источником безденотатной лексики является волшебная сказка. «То кольцо не про-
стое; если перекинуть его с руки на руку — тотчас двенадцать молодцев явятся, и что им не будет
приказано, всё за единою ночь сделают» («Волшебное кольцо»).
Большинство безденотатных явлений представляет собой переосмысление, наделение волшебными функ-
циями обычных явлений действительности. Например, клубок или мячик, который показывает дорогу («На,
возьми клубочек, пусти перед собою; куда клубочек покатится, туда и коня управляй» («Иван-Царевич и
Белый Полянин»). «Потом взяла клубочек, покатила по дороге и наказала вслед за ним идти, куда клубочек
покатится, туда и путь держи!» («Пёрышко Финиста ясна сокола»)), дудочка, которая вызывает помощни-
ков («Глядь — на окне лежит дудочка. Взял ее в руки. «Дай, — говорит, — поиграю от скуки». Только свист-
нул — выскакивают хромой да кривой…» («Три царства — медное, серебряное и золотое»).
Выбор единицы, на базе которой формируется безденотатное слово, обусловлен обыденными представле-
ниями, закрепленными за предметом. Так, зеркало было связано с представлениями о потустороннем мире.
По всей вероятности, данные единицы отражали те чаяния русского народа, многие из которых стали воз-
можными в современной жизни: быстрое передвижение, навигация, удобное и простое совершение различ-
ных действий. Безусловно, что число безденотатных единиц отражает креативный потенциал русских.
Словарь безденотатных единиц русской культуры необходим для того, чтобы облегчить процессе меж-
культурной коммуникации (в частности, понимание русских волшебных сказок). В словаре для иностранцев
должна быть подробная семантизация данной единицы, включающая описание внешнего вида, назначения
фантастического предмета. Это необходимо потому, что в иных культурах могут отсутствовать эквиваленты.
В словарной статье должен быть отражён деривационный потенциал единицы: возможные семантические и
структурно-семантические образования, которые были созданы на основе номинации безденотатного явле-
ния. Допустимы историко-этимологические объяснения, которые освещают культурный контекст появления
единицы. Статья может включать сведения о регулярности употребления единицы, примеры использования.
Полагаем, что для наиболее адекватным способом подачи будет алфавитный способ.

292
 Словарь безденотатных единиц для специалистов может включать информацию культурно-когнитивного
характера, отражающую связь единицы с кодом культуры, причины создания данной номинации, ее дерива-
ционный потенциал, сведения об источниках и регулярности употребления. Наиболее адекватным будет кате-
гориальный способ подачи единицы в соответствии с кодом культуры. Отметим, что преобладают образы
фетишного, анимического и биоморфного кода. Так, одной из популярных безденотатных единиц анимиче-
ского кода является живая и мёртвая вода. «На третий день ворон прилетел и принёс с собой два пузырька: в
одном — живая вода, в другом — мёртвая, и отдал те пузырьки серому волку» («Сказка об Иван-царевиче,
жар-птице и о сером волке») «— Отпустите меня, сильномогучие богатыри» Я вам покажу, где мёртвая и
живая вода» («Безногий и безрукий богатыри»). «Ворон полетел и принёс мёртвой и живой воды» («Чудес-
ная рубашка»). Примером безденотатной единицы фетишного кода является скатерть-самобранка: «Вдруг
развернулась скатерть, и на ней всяких закусок и напитков наставлено великое множество» («Конь, ска-
терть и рожок»). Примерами безденотатной лексики биоморфного кода является жар-птица, золотая рыбка,
сивка-бурка и многие другие: «Да всего-навсего одну золотую рыбку, и ту бросил в море; крепко она возмо-
лилась: отпусти, говорила, в сине море; я тебе в пригоду стану: что пожелаешь, все сделаю!» («Золотая
рыбка»)
Таким образом, словарная статья может содержать следующие сведения о безденотатной единице:
Значение.
Соотношение с кодом культуры.
Причины создания номинации (историко-этимологическая и культурологическая информация).
Источники употребления, регулярность употребления.
Примеры употребления.
Деривационный потенциал.
Прагматическая характеристика (оценочность, эмотивность, сфера распространения, актуальность упот-
ребления).

Список литературы
1. Большой фразеологический словарь русского языка. Значение. Употребление. Культурологический
комментарий / под ред. В. Н. Телия. — Москва, 2008.
2. Русское культурное пространство: лингвокультурологический словарь. Вып. 1 / под ред. И. С. Брилевой,
Н. П. Волынской, Д. Б. Гудкова [и др.]. — Москва, 2004.
3. Токарев, Г. В. Словарь стереотипных названий русского человека / Г. В. Токарев. — Москва, 2014.
4. Токарев, Г. В. Материалы к словарю обыденных мер / Г. В. Токарев. — Тула, 2016.
5. Tokarev, G. V. Elements of linguocultural system / G. V. Tokarev // Journal of Language and Literature. —
2014. — № 4. — С. 347—349.

А. В. Щетинина
Российский государственный профессионально-педагогический университет, Россия
anna-73.schetinina@yandex.ru

ВЛАСТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ИДЕОГРАФИЧЕСКОМ СЛОВАРЕ СОЦИАЛЬНОЙ ЛЕКСИКИ

(К ВОПРОСУ О ВКЛЮЧЕНИИ ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОЙ ИНФОРМАЦИИ)1

Рассматривается вопрос включения энциклопедической информации в идеографический словарь социальной лексики.

Актуальность исследования обусловлена активным функционированием лексики институциональной сферы в современ-
ном информационном пространстве. Отмечается, что включение в идеографическое описание языковых единиц, фикси-
рующих оригинальные (единичные) исторические или культурные реалии, необходимо для полноты описания социаль-
ной лексики.
Ключевые слова: идеография, социальная лексика, лингвокреативные номинации, институциональные отношения.

A. V. Shchetinina, Russian State Vocational Pedagogical University, Russia

anna-73.schetinina@yandex.ru
Power relations in the ideographic dictionary of social vocabulary (on the inclusion of encyclopedic information)
The issue of including encyclopedic information in the ideographic dictionary of social vocabulary is considered in the article. The
relevance of the study is due to the active functioning of the vocabulary of the institutional sphere in the modern information envi-
ronment. It is noted that modern explanatory dictionaries do not provide sufficient information about the nominations of realities
from the political and social spheres.
Keywords: ideography, social vocabulary, linguistic creative nominations, institutional relations.
293
 Идеографическое описание социальной лексики в словаре позволяет с помощью метода идеографической
реконструкции номинативных множеств представить те языковые единицы, которые называют важные для
человека, группы людей или общества в целом факты действительности. Под социальной лексикой мы пони-
маем совокупность языковых единиц: лексем, фразеологизмов, составных неидиоматических выражений, а
также паремий (поскольку они являются достаточно устойчивыми фактами речи), — в значениях которых
выявляются с о ц и а л ь н ы е с е м ы , т. е. семантические компоненты, объективирующие принадлежность
номинируемого объекта, его свойства или действия к сфере институционального общения (‘государство’,
‘власть’; ‘общество’, ‘должность’ и т. д.) или социального неинституционального взаимодействия. Извлече-
ние и систематизация по идеографическому принципу лексем, фразеологизмов, неидиоматических составных
выражений и паремий из источников, представляющих лексику разных языковых идиомов (русских народ-
ных говоров, жаргонов, литературного языка), позволяют выяснить, как те или иные явления, события, отно-
шения, ценности и др. осмысляются разными членами социума. При этом для комплексного исследования и
описания лексических множеств с социальной семантикой важно понять, как репрезентируются те или иные
факты действительности не только на современном этапе развития языка, но и на протяжении всей истории
его существования. Следовательно, выявление языковых единиц, дифференцированных с точки зрения стиля
и времени употребления, позволяет создать объективное описание социальной лексики русского языка в
идеографическом ключе.
Один из методических вопросов, возникающих в процессе исследования, связан с определением круга
языковых фактов, которые могут быть включены в лексикографическое описание социальной лексики. В ча-
стности, перед исследователями социальной лексики стоит проблема выявления и описания языковых единиц
(лексем, фразеологизмов, неидиоматических составных выражений), которые являются обозначениями исто-
рических фактов (событий, явлений, персоналий, документов и др., имевших место в действительности) и
обычно представляются в энциклопедических источниках.
Как известно, традиционно толковые словари (в том числе толково-идеографические) редко включают
имена собственные, выступающие символическими знаками в отечественной, зарубежной либо мировой
культуре, поскольку соответствующие персоны имели широкую известность и влияние в определенный исто-
рический период. Антропонимы, топонимы фиксируются обычно специальными лингвистическими словаря-
ми (см. например: [5], [10], [11] и др.), факты истории — энциклопедическими (например, [3]) или отрасле-
выми (например, [6]) словарями. Однако, на наш взгляд, исключение из комплексного описания лексики ин-
ституциональных отношений языковых единиц, фиксирующих оригинальные (единичные) исторические или
культурные реалии, нарушает системность в представлении лексических множеств, репрезентирующих
фрагменты социальной действительности.
В процессе составления идеографии социальной лексики, репрезентирующей отношения в институцио-
нальной сфере, выявлен ряд номинативных множеств, представленных как нарицательными, так и собствен-
ными именами, которые интересны с точки зрения лингвокреативной номинации исторических фактов. Так,
например, фразеологические выражения и неидиоматические сочетания с социальной семантикой, образо-
ванные путем вторичной номинации (медный бунт, оранжевая революция, Кровавое воскресенье, Золотая
Орда и др.), представляют интерес с точки зрения семантической мотивированности их значений, выявления
механизма образования этих словосочетаний. В то же время данные языковые единицы сообщают сведения
об исторических событиях, персоналиях, географических реалиях и др., т. е. представляют собой энциклопе-
дическую информацию.
Лексемы, обозначающие исторические факты, могут мотивировать образование других языковых единиц
с социальными семами в значениях. Например: слово орда является полисемантом [8; Т. 3, 662]: в первом
значении это ‘ист. название крупных тюркских и монгольских феодальных государств в эпоху средневековья,
а также ставка, местопребывание их правителей’, во втором — ‘п р е н е б р . вражеское войско; полчище’, в
третьем, — ‘разг. многолюдная, беспорядочная и шумная толпа, сборище кого-либо’. Все три лексемы имеют
в составе значений социальные компоненты (1: ‘феодальный’, ‘государство’, ‘ставка’, ‘правитель’; 2: ‘вой-
ско’, ‘полчище’, ‘вражеский’; 3: ‘толпа’) и включаются в номинативные множества, репрезентирующие раз-
ные идеограммы соответственно: «историческое государство», «вражеское войско», «толпа, сборище». При
этом в первом значении слова орда является терминологическим историзмом, фиксирует энциклопедическую
информацию и обусловливает появление других обозначений исторических государств, включающих в себя
компонент орда. Так, «Словарь русского языка XI—XVII вв.» в словарной статье, посвященной слову орда,
фиксирует, во-первых, общее значение (‘название крупных тюркских и монгольских феодальных государств
и союзов кочевых племен, прежде всего Золото-ордынского государства (ХIII—ХV вв.)’ [9; Т. 13; 64]).
Во-вторых, в этой же словарной статье конкретизируются названия разных государств с компонентом орда:
Большая (Великая) Орда, Золотая Орда, Казакская (Казацкая, Казачья) Орда, Нагайская Орда. При этом
каждое из них снабжено словарной дефиницией, включающей энциклопедическую информацию (даты, ареал)
и иллюстративный материал, например: Большая (Великая) Орда ‘татарское феодальное государство (ХV—
ХVI вв.) в низовьях Волги, возникшее в процессе распада Золотоордынского государства’ — Вселишася в

294
Б о л ш о й О р д е нагаи и мангиты из-за Яика пришедше. XVI в. Крымьский царь Минъ-Гирѣй побилъ Ах-
мата царя Б о л ь ш и я О р д ы . XVI—XVII вв. ~ 1560 г. [9; Т. 13; 64].
Выявление языковых фактов (в том числе собственных имен), называющих реалии современности или ис-
торического прошлого, и включение их в идеографическое описание позволяют создать более полную карти-
ну реальной действительности. И наоборот, их механическое исключение из идеографического описания соз-
дает определенные смысловые лакуны и нарушает логику систематизации социальной лексики. Проиллюст-
рируем данное утверждение. Лексико-семантическое множество «Институциональные отношения» включает
в себя ряд подмножеств, среди которых выделяется группа, объединяющая три идеограммы, находящиеся в
отношениях семантической зависимости (в логике последовательного включения):
СУЩ. «государство»
СУЩ. «государство с определенной формой правления»
СУЩ. «историческое государство с определенной формой правления»
Идеограмма «государство» объединяет лексические репрезентанты на основе общности родовых сем (‘го-
сударство’, ‘страна’, ‘система управления’), которые находятся в ассертивной зоне. Дифференциальные семы
(‘монархическое’, ‘феодальное’, ‘капиталистическое’ ‘побежденное’, ‘зависимое’, ‘во главе с султаном’ и др.)
находятся в околоядерной зоне значения и позволяют выявить виды государств. При этом дифференциальные
семы, находящиеся на дальней периферии (например, выявляемые в иллюстративном материале) в значениях
ряда слов, обусловливают выделение еще одной идеограммы «историческое государство». Название можно
считать условным, поскольку сема ‘историческое’ является потенциальной, она не входит в значения слов,
называющих конкретные государства, но подразумевает реальность их существования в прошлом или на-
стоящем.
Проиллюстрируем соотношение названных выше идеограмм и их лексических репрезентантов. Так, лек-
сема империя (‘монархическое государство, во главе которого стоит император’ [8; Т. 3, 662]) репрезентирует
идеограмму «государство с определенной формой правления» и в то же время родовая сема ‘империя’ выяв-
ляется в значениях слов и словосочетаний, обозначающих «историческое государство с определенной фор-
мой правления»: Российская империя, Российская корона, рейх, Поднебесная и др. (заметим, что эти языко-
вые единицы не представлены в словаре [8], их значение извлекается из энциклопедических словарей или
контекстов). Например:
РЕ́ ЙХ. Любая из и м п е р и й немцев или Германии: «Священная Римская империя»; Второй рейх, воз-
главляемый прусской династией Гогенцоллеров (1871―1918); Третий рейх в нацистской Германии
(1933―1945) [4, 1114].
► «Необходимость даже и в нормальные времена, ― заявил рейхсканцлер, ― двадцать раз в течение че-
тырех лет посылать народ к урнам, то в рейхе, то в отдельных землях, ― приводит к полному падению авто-
ритета законодательных собраний в глазах народа» (Н. Устрялов. Германский национал-социализм, 1933)
[НКРЯ].
► Во всем габсбургском рейхе он один смел бросить в лицо императору слово правды (Е. Парнов. Алек-
сандрийская гемма, 1990) [АА]2.
Родовая сема ‘империя’ дополняется дифференциальными семами ‘немцы’, ‘Священная Римская’, ‘прус-
ская династия’, ‘Гогенцоллеры’, ‘нацистская Германия’, которые являются маркерами отдельной эпохи, что
обусловливает включение лексемы рейх в особую группу языковых единиц со значением «историческое го-
сударство».
Репрезентантами идеограммы «историческое государство с определенной формой правления» выступают
как лексемы, так и фразеологические выражения из разных языковых идиомов:
(1) л и т е р а т у р н о г о я з ы к а :
• слова и словосочетания терминологического характера: рейх, метрополия, доминион; Первый рейх, Вто-
рой рейх, Третий рейх; Большая (Великая) Орда, Золотая орда, Нагайская орда; Российская империя и др.;
• фразеологические выражения преимущественно из публицистической и художественной речи: туман-
ный Альбион (‘древнее описательное наименование Британии’ [2, 21—22]), весёлая Англия (‘устар. об Англии,
Великобритании’ [2, 24—25]), владычица морей (‘публ. торж. перифрастическое название Британии’ [2, 101]),
добрая старая Англия (‘об Англии, Великобритании’ [2, 25]).
Интересно, что фразеологизмы, называющие Англию, представлены в фразеологических словарях, на-
пример, А. К. Бириха «Русская фразеология. Историко-этимологический словарь» (2005) [2], а перифрастиче-
ские названия других государств в лексикографических источниках мы не обнаружили. При этом совершенно
очевидно, что они активно используются в художественной и публицистической речи. Так, например, мы
выявили устойчивые выражения (каждое более чем в ста контекстах, зафиксированных как в Национальном
корпусе русского языка, так и в других источниках): страна фараонов (Египет), страна восходящего солнца
(Япония), страна тюльпанов (Голландия), Поднебесная (Китай): Ситуация в стране фараонов патовая:
уличными боями охвачена Александрия, где противоборствующие бомбят друг друга коктейлями Молотова
(И. Юрченко. Египет в огне: лихорадочные перестановки в правительстве идут под аккомпанемент уличных

295
боев // Комсомольская правда, 2013.07.06) [7]; У Японии уже есть противоракетные комплексы SM-3, кото-
рые установлены на кораблях ВМС Страны восходящего солнца, и наземные комплексы Patriot PAC-3
(Г. Иванов. Москва или Пхеньян? Против кого Япония строит третью линию ПРО // Аргументы и факты,
20.12.2017) [7]; Европейский ордер на арест Измаилова был разослан прокуратурой Нидерландов по европей-
ским столицам еще несколько месяцев тому назад после того, как стали выплывать на поверхность детали
этого потрясшего Страну тюльпанов преступления (В. Прокофьев. Сценаристы из Чечни // Труд-7,
2005.06.16) [7]; По доле в мировой торговле Поднебесная опередила Страну восходящего солнца, которая
в 60—80-х гг. совершила экономическое чудо, заполонив весь мир своими автомашинами и телевизорами
(В. Овчинников. Размышления странника, 2012) [7] и др.
(2) н е л и т е р а т у р н о г о я з ы к а :
• жаргонизмы, зафиксированные в словарях, а также еще не зафиксированные, поскольку появились в по-
следние десятилетия, заслуживают, на наш взгляд, включения в социальную идеографию, поскольку,
во-первых, отражают, как правило, в эмоциональной форме отношение разных социальных групп к государ-
ству, а во-вторых, имеют высокую частотность употребления. Так, в словарях жаргона зафиксированы слова,
которые называют Советский Союз: совдепия, совдеп, совок; в интернет-коммуникации современную Россию
называют рашка, раша, наша Раша; Америку — Пендосия (даже есть сайт Pindosiya.com, позиционирующий
себя как интернет-площадку «для продуктивного общения … молодежи и люди с активной жизненной пози-
цией», «налаживания бизнеса русских из Америки и самой России» и др. [12]); современную Украину — Не-
залежная, Укропия и др.
Таким образом, включение в идеографическое описание лексики институциональных отношений номина-
ций исторических фактов, в том числе названий реально существующих или существовавших государств,
многие из которых получили перифрастические наименования, позволяет составить более полное представ-
ление о фрагменте действительности, связанном с отношением людей к государству.

Примечание
1
Исследование выполнено за счет средств гранта Российского научного фонда (проект № 16-18-02075
«Русский социум в зеркале лексической семантики»).
2
Словарная статья из разрабатываемого словаря социальной лексики.

Список литературы
1. Архив авторов.
2. Бирих, А. К. Русская фразеология. Историко-этимологический словарь / А. К. Бирих, В. М. Мокиенко,
Л. И. Степанова. — Москва, 2005.
3. Большая иллюстрированная энциклопедия : в 32 т. — Москва, 2010.
4. Всемирный энциклопедический словарь. — Минск, 2004.
5. Ганжина, И. М. Словарь современных русских фамилий / И. М. Ганжина. — Москва, 2001.
6. Георгиева, Н. Исторический словарь / Н. Георгиева, В. Георгиев, А. Орлов. — Москва, 2018.
7. Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс]. — URL: www.ruscorpora.ru.
8. Словарь русского языка : в 4 т. Т. 1. — Москва, 1999.
9. Словарь русского языка XI—XVII вв. Т. 13. — Москва, 1982.
10. Смолицкая, Г. П. Топонимический словарь Центральной России / Г. П. Смолицкая. — Москва, 2002.
11. Тупиков, Н. М. Словарь древнерусских собственных имен / Н. М. Тупиков. — Санкт-Петербург, 1903.
12. «Pindosiya.com». Режим доступа: http://pindosiya.com/.

Т. Н. Буцева
Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург, Россия
taisbut@yandex.ru

ПРЕЗЕНТАЦИЯ СЛОВАРЯ-СПРАВОЧНИКА
«ГРАФИЧЕСКИЕ КЕНТАВРЫ В СОВРЕМЕННЫХ МЕДИЙНЫХ ТЕКСТАХ»

В статье рассказывается о подготовленном к печати словаре-справочнике, в котором описано более 400 латинографичных
компонентов, входящих в структуру более 5000 сложных слов со смешанной графикой, встречающихся в современных
русскоязычных средствах массовой информации, в интернет-изданиях, блогах.
Ключевые слова: современный русский язык, неологизмы, заимствования, графические гибриды, лексикография, словарь.

296
Butseva Taisiya Nikolayevna, Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences, St Petersburg, Russia
taisbut@yandex.ru
Presentation of the dictionary ‘Graphic centaurs in modern media texts’.
The article describes the prepared dictionary, which presents lexemes with mixed graphic design (in Latin and Cyrillic), found in
modern Russian-language media, including online publications, blogs. The dictionary contains more than 5,000 words with mixed
graphics and more than 400 components in the Latin script involved in their formation.
Keywords: modern Russian language, neologisms, foreign language borrowings, graphic hybrids, lexicography, dictionary.

Лексические образования, совмещающие в себе латиницу и кириллицу, достаточно часто встречаются в

современной русскоязычной письменной речи. Латинографичные компоненты в их структуре — преимуще-
ственно англоязычные заимствования, из других европейских языков они приходят достаточно редко (напри-
мер, из фр.: BBQ-... FI-…, из нем.: Ku-..., reiter-...). Это сравнительно новое явление обратило на себя внима-
ние как лексикологов (Л. П. Крысин, Т. В. Попова, Л. А. Баранова, И. А. Нефляшева, А. В. Стахова,
А. П. Галактионов, C. В. Друговейка-Должанская и др.), так и лексикографов (такого рода лексемы приводят-
ся в приложениях к словарям актуальной лексики под ред. Г. Н. Скляревской [1, 2, 3]; в неологическом деся-
тилетнике ИЛИ РАН, посвященном неологизмам 1990-х гг. [4], они даются в заголовках словарных статей
как варианты написания). В научной литературе для обозначения этих образований используется ряд терми-
нов: слова-кентавры, графические кентавры, графические гибриды, графодериваты, графиксаты, полиграфик-
саты и др. Л П. Крысин, признавая такого рода образования словами-чужаками русского языка, считает необ-
ходимым их лексикографировать «в словарях особого рода — подобных тем, в которых описываются специ-
альные научные и технические термины» [5]. О необходимость «определения их природы, типологии,
функционально-прагматического потенциала, причин создания и роли в письменной коммуникации» и их
лексикографирования в словарях разного типа писала и Т. В. Попова [6].
Задача данного словаря-справочника — очертить контуры и масштабы образования сложносоставных
графических гибридов, по возможности полно выявить инографичные компоненты и содержащие их неолек-
семы, описать значения латинографичных компонентов, представить хронологию этих процессов. Вслед за
Н. З. Котеловой мы считаем, что «объективная картина развития лексики русского языка в словарных издани-
ях поможет изучению вопроса как о положительных, так и отрицательных тенденциях такого развития и пре-
доставит возможность делать заключения и рекомендации в отношении употребления тех или иных слов и
выражений, использования определенных моделей» [7; 202]. Данный словарь-справочник должен заинтере-
совать специалистов по иноязычным заимствованиям, терминологии, проблемами культуры речи и т. д. Он
будет полезен и более широкой публике в качестве справочного пособия, помогающего понять значения ино-
графичных компонентов и образованных с их помощью слов.
Справочник имеет 3 раздела: 1) начальные компоненты — полнозначные иноязычные слова, аббревиату-
ры или отдельные буквы в их исходной латинской графике и включающие их графические гибриды (ABBA-
шоу, ADSL-модем, adult-бизнес, Android-новинка, anti-age-косметика, Apple-технология, art-бюро, BB-крем,
D-идеология, dance-вечеринка, e-билет, e-mail-мошенничество, food-туризм, gadget-релиз, Gmail-почта, go-
go-танцор, Google-пользователи, hand-made-журналистика и т. д.; 2) начальные компоненты — комбинация
букв латинского алфавита и цифр и включающие их графические гибриды (MP3-запись, 2D-анимация, 3D-
звук, 3G-аппарат, 4D-изображение, 5D-кинозал, 4G-смартфон, 4K-телевизор, a2p-рассылка, ASCII-
протокол, b2b-решение, p2p-инвестирование и т. д.); 3) опорные компоненты в латинской графике и и вклю-
чающие их графические гибриды (мини-CD, ГПБ-digital, видео-DVD, секс-IQ, война-light, жакет-oversize,
коктейль-party, платочек-twilly, мини-USB, теле-IKEA, гаджет-people и т. д.). Начальные компоненты из 1-
и 2-го разделов чаще восходят к существительным, которые в составе дефисных образований выступают в
функции определения, реже встречаются образования, в которых первый компонент изначально является
прилагательным (crazy-... — ‘безумный, шальной’, hand-made-... — ‘ручной работы’ и др.).
Материал в справочнике представлен следующим образом: в алфавитном порядке приводятся латиногра-
фичные компоненты (их более 400). При них дается этимологическая справка, значение исходных слов в язы-
ке-доноре и значение их в латино-кириллических образованиях. Наиболее продуктивные из них: VIP-…,
Bluetooth-..., fashion-…, dance-..., internet-...; VR-…, E-…, DIY-..., crazy-..., anti-age-..., IT-…, DVD-…, CD-…,
CGI-…, PR-…, AV-..., digiral-…, DOS-..., DSL-..., casual-…, DDOS-..., BTL-..., AR-…, art-…, BBQ-..., BIM-...,
DV-..., DJ-…, ATL-..., ECC-…, DPI-..., IP-…, DTS-..., ADSL-..., BD-..., BMX-..., beauty-…, AGP-..., SMM-…, SPA-
…, BB-…, USB-…, WEB-…, android-..., hi-tech-..., live-…, ATA-..., Blue-ray-..., CMOS-..., DCF-…, CKD-..., CRM-
..., SDMA-…, CCD-..., CRT-…, APPLE-…, CDMA-…, GPS-…, DVD-RAM-..., HD-…, business-..., IRC-..., lounge-
..., hand-made-…, boot-…, box-…, ABBA-..., RnB-…, Development-..., online-…, LED-…, Wi-Fi-…, BOSU-…, call-
…, cycle-…, ZIP-…, Google-..., adult-..., Wiki-…, net-…, data-… и т.д.; 3D-…, ASCII-…, 4D-…, 3G-…, p2p-…,
5D-…, b2b-…, MP3-…, 2D-… и т. д. К каждому из них в алфавитном порядке приводятся ряды графических
гибридов. Большое из них образовано на русской почве, однако достаточно много полностью заимствован-
ных слов с транслитерированным или калькированным опорными компонентами (CKD-сборка — англ. CKD

297
Assembly, click-трафик — англ. click traffic, play-лист — англ. play list; bmx-флэтленд — англ. BMX-flatland;
A-бомба — англ. A-bomb, dance-аэробика — англ. dance aerobic и т. д.).
Кроме наиболее распространенного дефисного написания в справочнике отражаются и имеющиеся вари-
анты слитного написания (AR-эффект и ARэффект), а также случаи использования как строчной, так и про-
писной буквы (e-газета и Е-газета). Всего в справочнике собрано более 5 тысяч графических гибридов, ко-
торые благодаря базе Интегрума выявлены достаточно исчерпывающе. Употребления графических гибридов
иллюстрируются текстами, которые в некоторой степени отражают разнообразие и характер источников, в
которых они функционируют. Каждая лексема сопровождается указанием на год, в который, по материалам
Интегрума, оно впервые появилось в средствах массовой информации. Фиксируются случаи омонимии ком-
понентов (1. e-… и E-... (от англ. {e-...} — {e}lectronic — ‘электронный’). 2. E-... (от {e} — буква лат. алфави-
та, обозначающая пищевые добавки, применяемые в качестве консервантов, стабилизаторов, усилителей вку-
са продуктов) и многозначности гибридов (BMX-велосипед: 1. Разновидность велосипеда в велоспорте.
2. Дисциплина в велоспорте.).
Медийные тексты свидетельствуют о том, что у многих инографичных компонентов имеются кирилличе-
ские дублеты: adult-... / адульт-...; anti-age-... / антиэйдж-...; art-... / арт-...; beauty-... / бьюти-...; Bluetooth-...
/ блютуз-...; casual-... / кэжуал-...; danсe-... / данс-...; hand-made-… / хэндмейд-...; live-... / лайв-...; lounge-... /
лаунж-...; PR-... / пиар-...; spa-... / спа-...; travel-.../ травел-…; TV-... / ТВ-..; twitter-... / твиттер-...; USB-... /
юэсби; wi-fi-... / вай-фай и т. д. (задача выявления полностью кириллических вариантов написания каждого
такого образования не ставилась). Некоторые же компоненты (обычно это термины, связанные с компьютер-
ными технологиями, цифровой фотографией, телефонией и т. д.) встречаются только в латинской графике
(ADSL-…, AGP-…, ASCII-…, Ata-…, ATL-…, AV-…, BBQ-…, BD-…, b2b-…, CGI-…, CKD-…, CMOS-…, DIY-
…, SDMA-… и т. д.).
В собранных материалах представлены графические гибриды, относящиеся не только к языку специаль-
ных технических сфер (информационные компьютерные технологии, цифровая телефония), но и к языку мо-
ды, косметологии, спорта, транспорта, маркетинга и т. д., а также имеющие общеязыковое употребление (на-
пример, слова с начальным vip-...) и окказионализмы (e-зотерика, e-Путин, e-что бы то ни было, e-штучка,
net-засранец, дуть в свою ADSL-дудку и т. д.).
В приложении к справочнику дается список выявленных латинографичных компонентов с указанием ко-
личества зафиксированных с ними графических гибридов, а также список названий цитируемых источников.

Примечания
Работа выполнена в рамках реализации проекта по гранту РФФИ (проект № 8-012-00743).

Список литературы
1. Толковый словарь русского языка конца ХХ в. Языковые изменения / под ред. Г. Н. Скляревской. —
Санкт-Петербург, 1998.
2. Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца ХХ столетия / под ред.
Г. Н. Скляревской. — Москва, 2001.
3. Толковой словарь русского языка начала ХХI в. Актуальная лексика» / под ред. Г. Н. Скляревской. —
Москва, 2006.
4. Новые слова и значения. Словарь-справочник. по материалам прессы и литературы 90-х годов ХХ века:
в 3 т. / Т. Н. Буцева (отв. ред.), Е. А. Левашов. — Санкт-Петербург, 2009—2014.
5. Крысин, Л. П. О некоторых новых словах в русском языке: слова-«кентавры» / Л. П. Крысин // Вестник
Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. — 2010. — № 4 (2). — С. 575—579.
6. Попова Т. В. Русские графиксаты как объект неографии ХХI века / Т. В. Попов. 2013 [Электронный ре-
сурс]. — URL: http://movoznavstvo.com.ua/download/pdf/2013_2/26.pdf
7. Котелова, Н. З. Избранные работы / Н. З. Котелова. — Санкт-Петербург, 2016.

Л. Ю. Зорина
Вологодский государственный университет, Россия
lyudmila.zorina@gmail.com

«ДЕУЛИНО», «АКЧИМ», А ТЕПЕРЬ И «РЕЖА»

(к публикации Словаря вологодского режского говора)1

В статье характеризуется монодиалектный дифференциальный Словарь вологодского режского говора. Это лексикогра-
фическое предприятие осуществлено по материалам диалектологических экспедиций Вологодского государственного
298
университета в Режский сельсовет Сямженского района Вологодской области. В словаре зафиксирована лексика ныне
уходящего в небытие севернорусского диалекта. Издание, таким образом, превращается в памятник исчезающей северной
деревенской культуре.
Ключевые слова: региональная лексикография, вологодский режский говор, монодиалектный дифференцивльный словарь.

Zorina Lyudmila Iurievna, Vologda State University, Russia

lyudmila.zorina@gmail.com
«Deulino», «Acchim» and «rezha» as well (to the publication of the Dictionary of the Vologda Rezha Dialect)
The article presents the mono-dialectic differential dictionary of the Vologda Rezha dialect, published in 2017. This lexographic
enterprise is carried out on the basis of materials of dialectological expeditions of the Vologda State University in the Rezhsky
village council of the Syamzhensky district of the Vologda region. The dictionary fixes the vocabulary of the North Russian dialect
that now extends into nonexistenc. The publication, thus, can become a monument to the northern Russian village that is disap-
pearing before our eyes.
Keywords: regional lexicography, Vologda Rezha dialect, mono-dialectic differential dictionary

Говоры Вологодской области представлены различными словарями [5, 8, 9, 10]. Все они являются диффе-
ренциальными словарями полидиалектного типа. Среди многочисленных диалектных словарей, опублико-
ванных в XX — начале XXI в., количество монодиалектных словарей совсем не велико [1, 7, 11 и некот. др.].
Составление словаря одного говора дает обычно более глубокое проникновение в систему диалекта, поэтому
вологодские диалектологи обратились к созданию монодиалектного дифференциального Словаря вологод-
ского режского говора (далее сокращенно — СВРГ) [6].
Режский говор — это диалект жителей Режского поселения Сямженского района Вологодской области.
Небольшие деревни Бурниха, Гридино, Колтыриха, Копылово, Коробицыно, Марково, Монастырская, Рассо-
хино и др. расположены в бассейне реки Режи, притока большой северной реки Ваги, в свою очередь левого
притока Северной Двины. Длина русла реки Режи составляет всего 27 километров, перечисленные деревни
компактно расположены в нижнем ее течении на протяжении примерно 13—15-ти километров. В историче-
ских источниках Режа (так обычно по названию реки называется вся эта местность) и ее центр, деревня Мо-
настырская, упоминаются с XVI в. [4: 101—102]. Это позволяет судить о многовековой истории изучаемого
севернорусского идиома, которая, к глубокому сожалению, заканчивается буквально на наших глазах, так как
ввиду малочисленности жителей деревни отнесены теперь к Ногинскому поселению.
Сбор диалектного материала для СВРГ осуществлялся под руководством автора данной статьи в процессе
диалектологических экспедиций и практик с 1983 по 2015 г. В итоге сформировалась обширная картотека
режского говора. Сбору достоверного местного материала способствовали также многие выходцы из пере-
численных деревень, прошедшие обучение на филологическом факультете ВоГУ.
СВРГ строится в основном на принципах, разработанных для Словаря вологодских говоров [5: 3—11]. Тем
не менее это отнюдь не выборка режского материала из СВГ: СВРГ вводит в научный оборот большое количе-
ство новых диалектных фвктов: слов, фразеологических единиц, паремий, примеров словоупотребления.
В корпусе СВРГ находим слова, издавна отмечаемые как свойственные говорам Вологодской группы го-
воров [2]: батог ‘палка’, вица ‘прут, ветка’, зыбка ‘колыбель, подвешиваемая к потолку’, кадца ‘бьющая
часть цепа’, лонись ‘в прошлом году’, назём ‘навоз’, ночесь ‘ночью’, орать ‘пахать’, пестерь ‘большая за-
плечная корзина для переноски травы и др.’, стая ‘постройка для скота’, тарка ‘бидон’, туес ‘лубяной сосуд
для жидкостей’ и др. В лексикализованном варианте помлим представлено слово помним.
Большую группу слов составляют собственно лексические диалектизмы. Это, в первую очередь, слова с
диалектными корнями: бздавать ‘плескать воду на раскаленную печь в бане’, лопоть ‘белье’, нани ‘даже’,
стуетня ‘лубяной сосуд для хранения жидкостей, сыпучих’, труньё ‘барахло’, шам ‘мусор’, шухоба ‘скан-
дал’ и др. Выделяется и группа диалектных слов с корнями, известными литературному языку: долобинка
‘тропинка’ (ср.: долбить), сумёрзлый ‘крепкий, сильный’, сухара ‘засохшее на корню дерево’, тарка ‘бидон’
и др. В говоре широко используются семантические диалектизмы: ложка ‘отходы обмолота пшеницы’, любой
‘возлюбленный’, простой ‘не занятый’, тоска ‘ноющая боль’, чуять ‘слышать’, шляпа ‘верхний сноп в ук-
ладке снопов’, яблоки ‘клубни картофеля’ и др. Лексико-словообразовательные диалектизмы также представ-
лены в говоре: видко ‘видно’, лужаёк ‘лужок’, матница ‘матица’, навзначь ‘навзничь’, прослезиниться ‘про-
слезиться’, судароня ‘сударыня’, шумко ‘шумно’, талинка ‘проталинка’, шурак ‘шурин’, ягабова ‘баба Яга’ и
др. Говору известны фонематические (дёнышко ‘донышко’, дёкоть ‘деготь’, дира ‘дыра’, некрут ‘рекрут’,
робёнок ‘ребёнок’, слина ‘слюна’, тёта ‘тётя’, трахмал ‘крахмал’, юха ‘уха’ и др.) и акцентологические диа-
лектизмы (сосна ‘сосна’, студеной ‘студёный’ и др.).
В СВРГ зафиксирован целый ряд диалектных лексем, не отмеченных в СРНГ: заворотень ‘пирожок, в
процессе изготовления которого начинка кладётся на половину круглого ржаного сочня и закрывается защи-
пами другой половиной’ (Этот заворотень с творогом — попробуй); залыгать ‘лгать, сочинять’ (Ой, не ври,
не залыгай!); задорожица ‘обочина дороги’ (По задорожице-то сколько мать-мачехи наросло!); задохледь

299
‘резкий запах чего-либо затхлого’ (Носить надо, а то задохледью пахнёт) и мн. др. Не исключено, что это
слова узкого, ограниченного ареала.
По своему происхождению лексика в режском говоре неоднородна. Определяющий пласт лексики состав-
ляют исконно русские слова. Некоторые из них (например, ссать ‘сосать, высасывать’, стан ‘деревянная по-
стройка временного типа, используемая в полевых условиях’), по данным этимологических словарей [12],
своими корнями восходят к эпохе индоевропейского языкового единства. Древними словами являются обще-
славянские по происхождению наименования: баять ‘говорить’, берёжая ‘жеребая’, вёдро ‘ясная погода’,
веретья ‘отмель, возвышенное место’, верея ‘один из столбов, на которые навешивают створки ворот’, вица
‘прут’, дира ‘дыра’, доить ‘давать молоко’, кросна ‘ткацкий станок’, лытка ‘голень’, пышкать ‘задыхаться’,
чуять ‘слышать, чувствовать’.
Ряд диалектных слов, восходящих к общеславянским основам, представлен в режском говоре в восточно-
славянской огласовке: воложный ‘жирный’, волок ‘участок дороги лесом’, морок ‘облако’, наволок ‘заливной
луг’, надёжа ‘надежда’, черёва ‘кишки’ и др. Восточнославянскими по происхождению считаются также
слова пожня ‘сенокосный участок’, сумёт ‘сугроб’, ярка ‘молодая овца’ и др. В количественном отношении
этот пласт слов значительно больше.
В плане происхождения большой интерес представляют собой слова, восходящие к языкам соседних фин-
но-угорских народов. Среди таких слов встречаются названия явлений природы, особенностей местности,
слова бытовой и промысловой сферы: векша ‘белка’, кулёма ‘поляна’, куржак ‘иней’, курья ‘залив реки’, лы-
ва ‘низкое болотистое место’, мяндачина ‘лес низкого качества с рыхлой древесиной’, пендус ‘низменное ме-
сто, поросшее травой’, туес ‘сосуд из берёсты для хранения или переноски чего-либо’. Не исключено, что к
финно-угорским языкам-источникам тяготеют севернорусские диалектные слова шам ‘мусор’, шарга ‘желез-
ная обмотка, прикрепляющая косу к косьевищу’, юста ‘сырой снег’ и др.
В режском диалекте присутствуют и заимствования из западноевропейских языков. В говорах эта лексика
обычно употребляется с дополнительными преобразованиями: говитан ‘шнурок, на котором носят нательный
крест’, гравель ‘гравий’, мезинет ‘мезонин’; фамиль ‘фамилия’ и др.
Тематически материалы СВРГ разноплановы. Поскольку лексика фиксировалась в основном в свободных
беседах со старшими жителями деревень, в словарь попали различные наименования особенностей ландшаф-
та, природных явлений, названия растений, предметов строительства и быта, характеристики людей и их се-
мейных отношений, названия частей тела человека и животных и мн. др.
В режском словаре представлена богатая фразеология: выйти в животы ‘женившись, поселиться в доме
жены’; дожить до епанчи ‘обноситься, обнищать’; всё вперёд да в Ратино ‘о безрассудных действиях кого-
либо’; выйти с ложками на тор ‘просчитаться’; жировым духом не пахнет ‘неуютно’; прийти по огороду
‘прийти в семью мужа без согласия его родителей’; полная шапка волос ‘о чувстве страха’; коромысло в спине
заросло ‘о ленивом человеке’; наговорить четвергов с неделю ‘навыдумывать, насочинять’ и т. д.
В говоре Режи функционирует в достаточно полном ее объеме система этикетных благопожеланий: Пух под
ножницы! — стригущему овцу; Беленько мыть! — стирающему белье; Лебеди летят! — тому, кто моет пол;
Добро кормить! — хозяину при появлении приплода у скота; Молоко в руки! — тому, кто доит корову; Спорина
в квашню! — хозяйке, замешивающей тесто; Сахар — мясо! — человеку, который режет скотину на мясо; Спица
в нос! — чихнувшему; Жар в баньку! — идущему в баню; Шерсть — нитки! — стригущему овцу и мн. др. В
говоре изучаемых деревень зафиксировано функционирование диалогических единств: Бело мыть! — Давай
бело!; Спица в нос! — Копай до корост! и под. Именно в беседах со старшими жителями Режи в нашем созна-
нии оформилось представление о таких единицах как звеньях некогда весьма детализированной системы [3].
Практически каждая единица заслуживает обстоятельного и разностороннего описания [3].
Богат в режском говоре и паремиологический материал. Многие пословицы и поговорки отличаются ме-
стным своеобразием и подаются в иллюстративной части словаря: Без верхосытки и стол не богат (верхо-
сытка — ‘лакомое кушанье, подаваемое в завершение трапезы’); Была бы угода, так будет и погода (уго-
да — ‘урожай грибов и ягод’); Не уродись, дерево, на сковородник, а парень на животника (животник —
‘муж, перешедший на жительство в дом жены’); Невесту надо выбирать в мятьё да в мытьё (мятьё — ‘пер-
вичная обработка льна, при которой очень много пыли’; мытьё — ‘процедура мытья избы перед Пасхой’); У
плохого хозяина в телеге и два колеса захоботят (захоботить — ‘начать болтаться, вихлять’) и т. д.
Таковы некоторые особенности лексико-фразеологического состава режского говора, зафиксированного
вологодскими диалектологами на территории Сямженского района Вологодской области. Вместе с давно су-
ществующими диалектными словарями (АОС, СРГК, СРНГ, ЯОС и мн. др.) СВРГ будет способствовать ус-
тановлению изоглосс многих лексем русского диалектного языка. Кроме того, богатый иллюстративный ма-
териал СВРГ, отличающийся своим этнографизмом, позволит читать этот словарь как реальный региональ-
ный текст, отражающий мировосприятие и миропонимание жителей Режи в последней четверти XX в.

300
 Примечания
1. Исследование выполняется при финансовой поддержке РФФИ. Проект № 18-012-00579/18 «Русские
диалектные благопожелания: семантика, структура, функционирование».

Список литературы
1. Вершининский словарь / гл. ред. О. И. Блинова. Т. I—VII. — Томск, 1998—2002.
2. Захарова, К. Ф. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров / К. Ф. Захарова,
В. Г. Орлова, А. И. Сологуб, Т. Ю. Строганова. — Москва, 1970.
3. Зорина, Л. Ю. Вологодские диалектные благопожелания в контексте традиционной народной культуры /
Л. Ю. Зорина. — Вологда, 2012.
4. Колесников, П. А. Северная Русь. Археографические источники по истории крестьянства и сельского хо-
зяйства XVII века / П. А. Колесников. — Вологда, 1971. — С. 101—102.
5. Словарь вологодских говоров. Вып. 1—6 / под ред. Т. Г. Паникаровской. Вып. 7—12 / под ред.
Л. Ю. Зориной. — Вологда, 1983—2007.
6. Словарь вологодского режского говора: по материалам диалектологических экспедиций в Сямженский
район Вологодской области) / научн. ред. Л. Ю. Зорина. — Вологда, 2017. (СВРГ).
7. Словарь говора деревни Акчим Красновишерского района Пермской области (Акчимский словарь) / гл.
ред. Ф. Л. Скитова. Вып. I—VI. — Пермь, 1984—2011.
8. Словарь западных говоров Вологодской области. Вып. 1. А — Б / ред. Н. П. Тихомирова. — Череповец,
2016.
9. Словарь областного вологодского наречия. По рукописи П. А. Дилакторского 1902 г. / изд. подгот.
А. Н. Левичкин, С. А. Мызников. — Санкт-Петербург, 2006.
10. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / гл. ред. А. С. Герд. Вып. 1—6. — Санкт-
Петербург, 1994—2005.
11. Словарь современного русского народного говора (д. Деулино Рязанского района Рязанской области) /
под. ред. И. А. Оссовецкого. — Москва, 1969.
12. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка / М. Фасмер ; пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева.
Т. 1—4. — Москва, 1986—1987.
13. Ярославский областной словарь / под ред. Г. Г. Мельниченко. Вып. 1—10. — Ярославль, 1981—1991.

Г. И. Шипулина
Бакинский славянский университет, Азербайджан, Баку

ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКАЯ И ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА М. Ю. ЛЕРМОНТОВА

В статье описывается характеристика поэтического языка М. Ю. Лермонтова, основанная на создаваемом в Бакинском

славянском университете «Словаре стихотворного языка Лермонтова»: семантически анализируются значения и оттенки
значений лексем, подтверждаемые стихотворными цитатами; определяются группы: в сравнении, переносное значение,
метафора. Омонимы по традиции образуют самостоятельные словарные статьи; синонимы и антонимы не описываются;
энциклопедически лексикографируются антропонимы и топонимы — прецедентные и связанные с бытовым окружением
поэта имена, а также устаревшая лексика.
Ключевые слова: авторский (писательский) словарь; лексико-семантическая характеристика, энциклопедическое описание
лексем.

Shipulina Galina Ivanovna, Baki slavyan University, Azerbaydjan, Baku.

Shipulina39@gmail.com
Lexico-semantic and enciclopedic the characteristic of poetic language by M. Lermontov
The article describes the characterization of M. Y. Lermontov's poetic language, based on the «Lermontov's Dictionary of the
Lermontov Language Dictionary», being created in the Baku Slavonic University: the values and connotations of the meanings of
lexemes are analyzed semantically, confirmed by the verse quotes; groups are defined: in comparison, a portable meaning, a meta-
phor. Homonyms traditionally form independent vocabulary articles; synonyms and antonyms are not described; encyclopedically
lexicographed anthroponyms and place names — precedent and associated with the everyday surroundings of the poet names.
Keywords: author's (writer's) dictionary; lexico-semantic characteristics, encyclopedic description of lexemes.

«Словарь стихотворного языка М. Ю. Лермонтова» (далее — Словарь), работа над которым завершается
в Бакинском славянском университете, как и большинство авторских (писательских) словарей, представляет
301
собой семантическую разработку лексем, имеющую конкретизирующий характер, в отличие от обобщающих
описаний, как в обычных толковых словарях. Это второй авторский словарь языка Лермонтова — первый,
«Словарь языка “Героя нашего времени” М. Ю. Лермонтова», опубликован в Азербайджане в 2016 г. [12].
Словарь содержит лексикографическое описание всей знаменательной лексики всех стихотворений по-
эта — т. е. по типу он является лингвистическим и неполным: предварительный анализ идиолекта Лермонто-
ва показал, что служебные слова, занимая весьма значительную часть стихотворений, в семантическом плане
достаточно однородны — это позволило нам, в целях сокращения объема Словаря, отказаться от их лексико-
графирования.
Основную часть Словаря составляют словарные статьи (далее — СС), в которых слова знаменательных
частей речи расположены в алфавитном порядке. В Приложении даются словники, группирующие лермон-
товский лексикон, описанный в основной части Словаря, по пяти разным признакам: а) алфавитно-
частотный словник; б) частотный словник — перечень лексем от максимально частотных до уникальных;
в) словник частеречной принадлежности — алфавитный перечень всех лексем каждой части речи с указанием
их частотности; г) словник функционально-стилистически и грамматически маркированных единиц;
д) словник лексем по источнику заимствования.
Мы твердо убеждены в том, что семантические определения должны быть у каждого слова и каждого его
значения, вне зависимости от степени понятности слова тому или иному читателю; не даются также отсылки
к значениям любых других слов, как это принято в толковых словарях: для нас принципиально, чтобы каждая
лексема имела определение своего значения или значений и их оттенков в своей СС.
Полнота семантической характеристики каждой лексемы относится к основным достоинствам любого ав-
торского словаря, поэтому в Словаре одинаковое внимание уделяется и общелитературной лексике, состав-
ляющей большую часть лермонтовского лексикона, и тем группам слов, которые не входят в общенародное
употребление — просторечным, устаревшим, областным, окказиональным. Эти группы слов уже сейчас вы-
зывают затруднения в толковании, часть их не находит отражения в толковых словарях и может быть понята
только с помощью авторского словаря. Со временем количество непонятных массовому читателю или неод-
нозначно толкуемых слов будет увеличиваться, и только словарь писателя поможет их объяснить. Для удоб-
ства их нахождения в основной части Словаря они образуют четвертый словник Приложения. Маркируются
также слова, относящиеся к разным лексико-стилистическим и терминологическим разрядам (высок., бран.,
обсцен.; морск., зоол. и др.).
По традиции, принятой в авторской лексикографии, семантика лермонтовских лексем определялась по-
средством наиболее авторитетных толковых словарей русского языка [2; 6; 7; 8; 9]. За основу был взят [9];
остальные словари использовались для подтверждения предлагаемой характеристики или при отсутствии
необходимого значения в словаре-основе.
Основная заголовочная единица в Словаре — слово, традиционно даваемое в начальной грамматической
форме: имена и причастия — в форме ед. ч. им. п., м. р.; глагол в форме инфинитива и т. д. В самостоятель-
ные СС выделены краткие прилагательные и причастия (отмечаются отсутствующие в общелитературном
языке словоупотребления: Смело верь тому, что вечно, Безначально, бесконечно, Что прошло и что наста-
нет, Обмануло иль обманет («Смело верь тому, что вечно…»); Кажду ночь она в лучах Путь проходит
млечный («Посреди небесных тел»).
Семантическая характеристика лексем сводится к выявлению исходного значения или ряда значений
(смысловых оттенков) и к их подтверждению соответствующим цитатным материалом из лермонтовских
стихотворений. При обнаружении новых значений или оттенков значений слов (а также окказиональных но-
вообразований поэта) они даются в соответствующих СС и в дальнейшем могут стать предметом специально-
го исследования.
Для полисемантов выделяются три группы значений: в сравнении, переносное и метафора. Не останавли-
ваясь на них (количество их огромно), отметим случаи одновременного отнесения значения полисеманта к
сравнению и перен. знач.: Покрытое землей чужих полей, Пусть тихо спит оно (сердце), как дружба наша В
немом кладбище памяти моей! (Памяти А. И. О<доевско>го); Волною жизни унесенный Далеко от надежд
былых, Как путешественник забвенный, Я чуждым стал между родных («Ты молод. Цвет твоих кудрей»); И
в первый раз не кровь вдоль по тебе текла, Но светлая слеза — жемчужина страданья (Кинжал). Примеры
сочетания сравнения с метафорой или синекдохой встречаются реже: Как ветхая краса, наш ветхий мир
привык Морщины прятать под румяны (Поэт «Отделкой золотой блистает мой кинжал»); Куда ни взглянешь,
красный ворот, Как шиш, торчит перед тобой («Примите дивное посланье»).
В стихотворном языке Лермонтова представлено значительное количество заимствований как из европей-
ских, так и из восточных языков; многие из них отсутствуют в Словаре Академии Российской [7], что в даль-
нейшем позволит установить время их вхождения в общелитературный язык. Все заимствования имеют в
Словаре этимологическую атрибуцию, а в Приложении в одном из словников они сгруппированы по источ-
нику заимствования, без учета степени их новизны.

302
 Омонимы представлены отдельными словарными статьями с дефисным обозначением: брань-1 — война,
битва, бой и брань-2 — ругательные слова; ругань; есть-1 — глаг. 3-го л. ед. ч. наст. вр. от глаг. быть и есть-
2 — принимать пищу, питаться, насыщаться; вера-1 — убеждение в истинности чего-л, усвоенное на основа-
нии доверия к мнениям других людей, и Вера-2 — сущ. собств., одуш.: антропоним; мало-1 — нареч.: в не-
большой степени, в небольшом объеме; немного и мало-2 — числ.: неопред.-колич.: чего-л было мало; ма-
лый-1 — прил. качеств.: небольшой по величине, размеру, объему; по возрасту; по силе, степени проявления
и малый-2 — простор.: парень, юноша, ребенок, подросток.
Синонимы и антонимы как важнейшие семантические группировки лексем, нами не выделялись.
Фразеологизмы даны в конце соответствующей СС под знаком ◊: каждый круглый год — год, завершаю-
щий каждое десятилетие (десяти-, двадцатилетие и т. п.): В том доме каждый круглый год Две тени, гово-
рят, Являются (Гость. Быль «Кларису юноша любил») — значение отсутствует в современных толковых
словарях; гнуть, склонять колени — покоряться, смиряться, признавать чью-то власть над собой: Но перед
идолами света Не гну колени я мои (Договор).
Здесь же обязательно отмечается лермонтовская трансформация общеупотребительных фразеологизмов:
а) частичная трансформация: до гроба, по гроб — помнить, быть благодарным до конца жизни, до смерти: И я
до гроба осужден Другого не любить никак (Ночь «Один я в тишине ночной»); б) фолькл.: живая вода —
мифическая чудодейственная вода, возвращающая жизнь мертвому телу: Что за звуки! жадно Сердце ловит
их, Как в пустыне путник безотрадной Каплю вод живых! (Звуки); в) черпать воду решетом — заниматься
явно бесполезным делом: Стыдить лжеца, шутить над дураком И спорить с женщиной, — всё то же, Что
черпать воду решетом (Стыдить лжеца, шутить над дураком); г) сесть на хлеб и на воду — лишать в качестве
наказания любой пищи, кроме хлеба и воды: Я также в вашу честь, Кляня любовь былую, Хлеб черствый
стану есть И воду пить гнилую! (Веселый час); д) стать, стоять на коленях — в разных знач.: И краса мо-
лодая, Как саван бледна, Перед ним стоит на коленах (Атаман «Горе тебе, город Казань»); Три ночи я провел
без сна — в тоске, В молитве, на коленях («Три ночи я провел без сна»).
Для семантической характеристики лексем, на наш взгляд, большое значение имеет их частотность: она
отмечается в СС сразу после заголовочного слова и показывает, сколько раз конкретная лексема встретилась
в стихотворениях Лермонтова; выделяется также частотность каждого конкретного значения и всех его се-
мантических признаков.
Огромную роль как для лексико-семантической, так и для энциклопедической характеристики лексем иг-
рают иллюстрации. Большинство СС в Словаре состоит из описания однозначных лексем, частотность кото-
рых равна единице и, соответственно, иллюстрируется единственным стихотворным примером. Но есть лек-
семы, употребленные в сотнях цитат, как правило, в нескольких значениях: сущ.: душа (226), жизнь (144),
день (142), взор (122), грудь (109); прил.: другой (107); местоим.: мы (223), кто и вы (116), его (122); глаг.:
мочь (176); нареч.: как (271), где (129) и т.д. В черновике Словаря представлены все цитаты на каждую лек-
сему; в печатном варианте каждое значение будут определять три-пять иллюстраций, относящихся к разным
периодам творчества поэта, а остальные перенесены в специально выделенную зону под шифром а также —
в виде словосочетания, достаточного для понимания смысла и с указанием названия стихотворения.
С энциклопедической точки зрения интерес представляет формирование и становление лингвокультур-
ного лермонтовского феномена, образуемого, прежде всего, словами с пометой устар. и двумя группами
онимов: антропонимами и топонимами. Эти три группы представляют особую трудность для понимания, по-
этому при их лексикографировании основное внимание уделялось энциклопедической составляющей, что не
исключало и семантической их характеристики.
Остановимся на одном виде лексем, требующих энциклопедической характеристики — на антропонимах.
У Лермонтова не очень много вымышленных имен героев стихотворений — при их лексикографировании
давалась и семантическая, антропонимическая характеристика, которая, впрочем, не всегда соотносилась с
содержанием произведения («Как луч зари, как розы Леля…», «Кларису юноша любил…», К Нине, К Нэере и
др.). Как исключение можно отметить имя Виргиния (лат. Виргиния — девушка): Просит она воскресить ее
дочь, внезапно во цвете Девственной жизни умершую («Это случилось в последние годы могучего Рима…»).
Важнее изучение имен реальных людей, бытового окружения поэта: женщин (Алябьева, Анна Алексеевна,
Н. Ф. Иванова, Вера Бухарина); учителей и соучеников по пансиону Московского университета (Д. Дурнов,
Д. Петерсон, М. Сабуров) и юнкерской школе (Алехин, Грузинов, Мартыш); приятелей на Кавказе в послед-
ний год его жизни (Лев Пушкин, М. И. Цейдлер, Михаил Глебов). Это очень разные антропонимы, и все они
получили в Словаре энциклопедическую атрибуцию.
В первую очередь, среди антропонимов следует выделить прецедентные имена (лат. praecedens,
praecedentis — идущий впереди, предшествующий; что-либо имевшее место ранее и служащее примером или
оправданием для последующих случаев). В последнее время в литературе встречается термин «энциклопеди-
ческий антропоним», под которым понимается имя собственное, которое называет человека, обладает денота-
том и сигнификатом текстового характера, представляет значительную ценность и хранится и воспроизводит-
ся в семиотическом пространстве — в принципе это то же самое, что прецедентное имя. В кандидатской дис-

303
сертации Е. П. Игнатьевой [3; с. 63—64] отмечается, что, поскольку «не все энциклопедические антропонимы
обладают высокой степенью реинтерпретируемости (воспроизводимости) в течение определенного периода
времени, закономерно вытекает различие между энциклопедическими и прецедентными антропонимами».
Выше автор признает, что «энциклопедические антропонимы — это общий фонд культурного наследия, ос-
новной источник прецедентных антропонимов. Некоторые энциклопедические антропонимы могут стано-
виться прецедентными именами, причем временной период их функционирования не всегда является ста-
бильным. Исключение, вероятно, составляют энциклопедические антропонимы, обладающие универсальной
прецедентностью и входящие в ядро энциклопедических антропонимов в силу их межкультурной ценности
(например, Шекспир, Пушкин, Байрон, Аристотель, Платон, Бетховен, Ньютон и др.). В этом случае преце-
дентные имена собственные сближаются с энциклопедическими именами собственными» [3; с. 58]. Поэтому
мы не видим основания вводить этот новый термин, тем более, что понятие прецедентного текста было вве-
дено в 1986 г. Ю. Н. Карауловым [4; с. 105—126] и стало практически общеупотребительным. О прецедент-
ных именах в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» нам уже приходилось писать [11; с. 431—
436].
Лексикографируя антропонимы в стихотворном творчестве Лермонтова, мы обратили внимание на то, что
прецедентность, применительно, к конкретному автору, в данном случае, Лермонтову, следует понимать не
только в общепринятом смысле: на примере его стихотворений видно, что не все имена, представляющие
значительную культурную ценность и воспроизводимые в семиотическом пространстве, оказываются преце-
дентными лично для него: И. В. Гёте, Андрей Шенье, Г. Гейне, Ф. Шиллер встречаются только в названиях
его стихотворений. Подлинно прецедентными для Лермонтова, на наш взгляд, оказываются лишь два имени:
Наполеон и Байрон: в ранней юности, еще не зная английского языка, Лермонтов знакомится с произведе-
ниями Байрона через русские (В. А. Жуковский, И. И. Козлов) и французские (В. Гюго, А. де Ламартин) пе-
реводы. Начав изучать английский язык, он был, по словам Е. А. Сушковой, «неразлучен с огромным Байро-
ном» [5; с. 43]. Влияние английского поэта явно ощущается в ранних лермонтовских поэмах; затем он пере-
водит ряд стихотворений Байрона, пишет самостоятельные стихи на его темы, откровенно заявляет: Я молод,
но кипят на сердце звуки, И Байрона достигнуть я б хотел (К*** «Не думай, чтоб я был достоин сожале-
нья…»); Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник, Как он, гонимый миром странник, Но только
с русскою душой. Специалисты подсчитали, что, при небольшом количестве полных соответствий между сти-
хами Лермонтова и Байрона, число словесных совпадений в них велико [5; с. 44].
К Байрону восходят и стихи Лермонтова, посвященные его второму кумиру — Наполеону, хотя трактовку
его образа русский поэт дает с точки зрения своего национального самосознания. Девять стихотворений Лер-
монтова, связанных с образом Наполеона, посвящены двум темам: Наполеон и его историческая судьба («На-
полеон», 1829, «Наполеон» и «Эпитафия Наполеона — оба 1830, «Св. Елена», 1831, «Воздушный корабль»,
1840, «Последнее новоселье», 1841) и победа русского народа в Отечественной войне 1812 г. над наполеонов-
скими войсками («Поле Бородина», 1831, «Два великана», 1832, «Бородино», 1837). Соизмеряя прошлое с
настоящим и противопоставляя его современности, Лермонтов поднимает Наполеона на высокий пьедестал
романтического героя.
К числу наиболее значимых, хотя и не являющихся в стихах поэта прецедентными, лермонтовских антро-
понимов относятся имена представителей разных религий: Моисея — главного пророка в иудаизме, «отца»
всех последующих пророков; его брата и ближайшего сподвижника Аарона — первого еврейского перво-
священника, родоначальника священнической касты; Соломона — третьего еврейского царя, правителя объе-
динённого Израильского царства в период его наивысшего расцвета, выступающего в легендах как мудрей-
ший из людей и справедливый судья; Августина — христианского богослова и философа, одного из отцов
христианской церкви — святой католической, православной и лютеранской; Иуды Искариота, одного из апо-
столов в Новом Завете, предавшего своего учителя Иисуса Христа за 30 сребреников; великого итальянского
живописца XVI в. Рафаэля Санти и голландского художника XVII в. Рембрандта ван Рейна; а также мифи-
ческих персонажей: древнегреческих бога пастушества и скотоводства, плодородия и дикой природы Пана и
божества любви, спутника и помощника Афродиты — Эрота; бога вина и веселья, олицетворения жизненной
силы Вакха; древнеримской богини луны и покровительницы охоты Дианы и бога любви в виде крылатого
ребенка с луком, позднее в поэзии — символа любви Купидона.
Достаточно большое количество различных по значимости в истории человечества персонажей, имена ко-
торых встречаются в лермонтовских стихотворениях, — свидетельство его поистине энциклопедических зна-
ний в истории общечеловеческой культуры.

Список литературы
1. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / В. И. Даль. — Москва, 1955.
2. Ефремова, Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный / Т. Ф. Ефремова. —
Москва, 2000.

304
 3. Игнатьева, Е. П. Энциклопедический антропоним как часть семиотического пространства : дис. …
канд. филол. наук / Е. П. Игнатьева. — Иркутск, 2018.
4. Караулов, Ю. Н. Роль прецедентных текстов в структуре и функционировании языковой личности /
Ю. Н. Караулов // Доклады советской делегации на VI Конгрессе МАПРЯЛ. — Москва, 1986. — С. 105—126.
5. Лермонтовская энциклопедия / гл. ред. В. А. Мануйлов. — Москва, 1981.
6. Ожегов, С. И.Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. — Москва, 1992.
7. Словарь Академии Российской. Ч. I—VI. — Санкт-Петербург, 1789—1794.
8. Словарь русского языка : в 4 т. — 2-е изд., испр. и доп. — Москва, 1981—1984.
9. Словарь современного русского литературного языка : в 17 т. — Москва ; Ленинград, 1950—1965.
10. Шестакова, Л. Л. Русская авторская лексикография. Теория, история, современность /
Л. Л. Шестакова. — Москва, 2011.
11. Шипулина, Г. И. Прецедентные имена в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (по мате-
риалам двухтомного «Словаря языка “Героя нашего времени”» / Г. И. Шипулина // Ономастика Поволжья :
материалы XV Международной научной конференции. — Арзамас ; Саров, 2016. — С. 431—436.
12. Шипулина Г. И. Словарь языка Лермонтова «Герой нашего времени»: в 2 т. Баку, 2016.

В. С. Коробова-Латынцева
Донецкий национальный университет, ДНР
korobova.lat@gmail.com

ПУТИ ЛЕКСИКОЛОГИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ РЕГИОЛЕКТИЗМОВ

ДИФФУЗНОГО РЕГИОЛЕКТА1

В статье рассматриваются лексикологические возможности и ограничения, возникающие при описании лексических еди-
ниц региолекта диффузного типа (донецкого региолекта). Уделяется внимания исключительно устной форме функциони-
рования русского языка на территории Донбасса, вследствие чего речь идет об исключительной лексической доминанте в
системе идиома, о внимании к слову и его функциональной сочетаемости как основной речемыслительной единицы язы-
кового сознания индивида.
Ключевые слова: лексикологическое описание, речевая лексикография, функциональные единицы речи, региолект диф-
фузного типа, словарь.

Korobova-Latyntseva Viktoria Sergeevna, Donetsk National University, DPR

korobova.lat@gmail.com
The ways of the lexicological description of the regiolectizm of a diffuse regiolect
The article deals with the lexicological possibilities and limitations that arise in describing the lexical units of the diffuse regiolekt
(Donetsk regiolekt). Attention is paid solely to the oral form of the functioning of the Russian language on the territory of the
Donbass, as a result of which it is an exclusive lexical dominant in the idiom system, attention to the word and its functional com-
patibility as the main speech-meaning unity of the linguistic consciousness of the individual.
Keywords: lexicological description, speech lexicography, functional speech units, diffuse regiolect, dictionary.

Изучение устных территориальных форм бытования национального языка предполагает появление рече-
вой лексикографии, основывающейся на уже имеющей свою апробированную методику работы дескриптив-
ной лексикографии. Уточнения требует вопрос, как подходить в каждом конкретном случае к описанию лек-
сической единицы, слова, возможен ли здесь некий унифицированный подход.
Отсутствие общего подхода к словарному описанию единиц речи (устной «городской» формы бытования
языка) в первую очередь обусловлено тем, что такого рода словари стали активно издаваться только в конце
XX — в начале XXI в. и поэтому ещё в недостаточной мере подверглись методической унификации. Описа-
нием различных диалектов, социолектов, в том числе и региолектов, занимается дескриптивная лексикогра-
фия, в задачи которой, прежде всего, входит фиксация и описание лексического, синтаксического, фразеоло-
гического своеобразия идиомов (от изучение разговорной речи в целом [Земская 1968, 2006, Земская, Китай-
городская, Ширяев 1981, Рюмин 2008], языка повседневности [Скляревская 2004; Химик 2004; Толковый
словарь русской разговорной речи 2010], через описание языка города как особого речевого явления [Ларин
1977, Колесов 1991, Грузберг, Ерофеева 2009] к появлению речевой лексикографии [Осьмак 2014].
Донецкий региолект, являясь устной формой бытования национального русского языка на территории
позднего заселения, есть явление появившееся «вследствие диффузии черт языков и диалектов мигрантов»
[Теркулов. С. 51]. Диффузный путь возникновения региолекта означает непосредственную связь с особым
положением и составом населения в регионе: высокий уровень миграционных процессов приводит к смеше-
нию языков и диалектов. Региолект в таких условиях становится высшей формой консолидации речевого и
305
языкового многообразия общества, его путь — стать идиомом со стройной системой, функционально востре-
бованной и доступной абсолютному большинству сообщества [Теркулов, 2017].
Кажется, самым удобным подходом к описанию региолекта такого типа является по́левая модель, т. е.
внимание к группам речевых частотных и ценностно ориентированных лексических единиц и формам их ор-
ганизации. Для донецкого региолекта важны лексические группы слов, обозначающие культурные доминан-
ты, топонимические предпочтения, слова-процессы и пр., такие, как наиболее значимые для Донбасса кон-
цепты — футбол, шахта, заводской гудок и заводская проходная, перекур, увал, шабашка, забой и проч. При
выборе такого подхода могут быть реализованы приемы языковых и психологических констант, модельно-
ключевых слов, доминантных и производных лексем-эмоций и проч.
Следует отметить, большая часть лексики региолекта относится к сфере быта: быльца, чумычка, пайта,
бадья, баклажка, половник и проч. Основной целью лингвиста тут становится фиксация и контекстуальное
описание значения региолектизмов, составление словаря региолекта.
Лексический тип словаря предполагает движение от значения к слову, поэтому теория контекстной семан-
тики Г. В. Колшанского и Н. Н. Амосовой удачно подходит к полному и максимально точному описанию ре-
гиолектизмов различных тематических и лексико-грамматических групп. Согласно этой теории мы должны
обращать внимание на весь спектр значений указательного минимума: лексический, морфологический, мор-
фолого-синтаксический, конструктивный и смешанный — которые выявляются исключительно через анализ
ситуативного и социального контекстов (продолжение идей Б. Малиновского). Например, просьба позвонить
может быть оформлена различным образом: набери — нейтральное, маякни — дай мне знать о чем-то кон-
кретном, причем в этой ситуации от адресанта требуется односложный ответ, т. к. все нюансы известны зара-
нее, и брякни — непринужденная просьба о звонке по маловажному поводу.
В случае применения контекстуального анализа срабатывают все звенья операционной цепочки описа-
тельного метода: наблюдение, обобщение, интерпретация и классификация.
Лексический материал донецкого региолекта в своем словаре мы представили путем анализа, проведенно-
го по следующим параметрам: а) частеречная характеристика; б) морфологический и словообразовательный
тип; в) фразеологическая и синтаксическая сочетаемость; г) стилистическая экспертиза; д) контекстуальный
(или прагматический) аспект функционирования. Особое место занимает отражение в региолекте явлений
синонимии (балда — кулёма — бестолковка — «глупый человек, недотёпа»), антиномии (густо «много чего-
нибудь» — пусто «ничего или мало чего-нибудь») и омонимии (разводить — 1) «смешивать что-либо с во-
дой», 2) «обманывать»).
Словарь региолектизмов не должен стремиться отразить всю палитру лексических значений слова, суще-
ствующую по аналогии или сближению с фактами литературного языка, наоборот, в нем должно быть отра-
жено только актуальные для носителей региолекта значения. Именно по этому пути идет автор «Большого
словаря русской разговорной экспрессивной речи» В. В. Химик, предлагая пять моделей построения словар-
ной статьи, одна из которых — семантическая — исключает фиксацию всех значений слова [Химик, 2004].
Все ранее изложенные предложения работают с понятием «слово» в традиционном значении, однако в ре-
гиолекте есть масса регионально маркированных образований промежуточного типа — словоформы, грамма-
тические конструкции и коллокации. Так, среди регионализмов немало несвободных (лексически) словосоче-
таний: базарное масло — домашнее масло (сливочное или растительное), батон колбасы — палка колбасы,
белые семечки — тыквенная семечка, сахар кубиками — рафинад, майский жук — бронзовка и проч. Ряд гла-
голов-регионализмов относятся к синтаксически несвободным: наколотить (кофе), навести (чай), расколо-
тить (сахар), разбить (деньги) и проч.
В разговорной речи принято выделяют три класса функциональных единиц, которые также находят отра-
жение в системе донецкого региолекта: 1) речевые — это слова и формы слов, передающие содержание вы-
сказывания; 2) условно-речевые — единицы, помогающие структурировать дискурс — модальные слова,
предлоги, союзы, частицы, междометия, а также вербализованные паузы хезитации; 3) неречевые — дискур-
сивные маркеры, служащие для установления отношения и отражения обстановки, в которой происходит об-
щение, основное словоупотребление (смех, покашливание, пауза, невербальные хезитативы э-э-э и даже лай
собаки) [Дараган 2000].
Среди отобранного нами материала есть примеры словообразовательных гнезд, синонимических рядов,
антонимических пар, единиц, вступающих в гиперо-гипонимические отношений: террорист-сепаратист,
жадина-говядина, палочка-выручалочка, в нем представлены данные топонимики, профессионального языка
шахтеров, детского языка и регионального молодежного сленга и проч. — все они объединены наличием в их
структуре черт региональности: это регилектизмы, которые в свою очередь образуют в региолекте свои
идиоматические подсистемы.
Ряд характеристик для лексических единиц словаря региолекта были введены впервые. Это пометы уста-
ревающее (наряду с устаревшее); обозначения эмоции и оценки: смягчающее, сочувствующее, осудительное,
негативная/позитивная оценка, поощрение; особенности функционирования слова: сфера употребления (по-
меты «проф. (шахт., металл.)»; «детское», «официальное», «неофициально», «народное» и т. д.); ограничения

306
в сочетаемости; использование в составе пословиц и поговорок, устойчивых выражений и словосочетаний.
Примеры: как на меня, хорошо ощущается, так же само, я извиняюсь, в какую цену.
Многопараметровое основание методики составления словаря региолекта позволяет репрезентировать
максимальный объем информации об объекте описания и значительно расширить источниковедческие воз-
можности. При составлении словаря акцент делается на личности говорящего, на разговорной стихии его
презентации, что позволяет поставить вопрос о достоверности и реконструировании данных. Явления в ре-
гиолектном дискурсе интерпретируются исходя из общего и частного, особенного и единичного. Информация
о пограничных явлениях позволяет предоставить описания однородным языковым явлениям, систематизиро-
вать материал в стройную структуру идиома, подобную системе национального языка.

Примечания
1
Исследование выполняется за счет средств гранта фонда «Русский мир» Гр/II-286-16.

Список литературы
1. Амосова, Н. Н. О синтаксическом контексте / Н. Н. Амосова // Лексикограф. сб. Вып. 5. — 1962. —
С. 36—45.
2. Арутюнова, Н. Д. Истоки проблемы и категории прагматики / Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева // Новое
в зарубежной лингвистике. Вып. 16: Лингвистическая прагматика. — Москва, 1985. — С. 3—42.
3. Грузберг, Л. А. Социолингвистический глоссарий пермских локализмов как словарь нового типа /
Л. А. Грузберг, Т. И. Ерофеева // Проблемы истории, филологии, культуры : науч. журн. РАН / под ред.
М. Г. Абрамзона. — Москва ; Магнитогорск ; Новосибирск, 2009. — Вып. 2 (24). — С. 476—481.
4. Ерофеева, Т. И. Речевой узус современного города / Т. И. Ерофеева // Вестник пермского университета.
— Вып. 3 (19). — 2012. — С. 22—25.
5. Колшанский, Г. В. Контекстная семантика / Г. В. Колшанский. — Москва, 1980.
6. Колшанский, Г. В. О формализации котекста / Г. В. Колшанский // Машинный перевод и прикладная
лингвистика. — Вып. 5. — Москва, 1961.
7. Осьмак, Н. А. Лексические единицы повседневной разговорной речи: пути лексикографического описа-
ния их функционирования : автореф. дис. ... канд. филол. наук / Н. А. Осьмак. — Санкт-Петербург, 2014.
8. Попова, Т. И. Опыт лексикографического описания одной группы функциональных речевых единиц /
Т. И. Попова // Коммуникативные исследования. — 2018. — № 1 (15). — С. 56—72.
9. Теркулов, В. И. Региолект или национальный вариант: к постановке проблемы / В. И. Теркулов // Фило-
логия и культура. — Казань, 2012. — № 2 (28). — С. 117—120.
10. Теркулов, В. И. Региолект территорий позднего заселения как системное образование / В. И. Теркулов
// Славянский вклад в мировую цивилизацию : материалы международной конференции. Волгоград, 16—19
окт. 2017 г. / науч. ред. Л. А. Шестак. — Волгоград, 2017. — С. 50—55.
11. Тупикова, Н. А. Проблемы исследования устной речи носителей русского и украинского языков в ре-
гионах со смешанным составом населения / Н. А. Тупикова, В. И. Теркулов, Е. С. Рудыкина // Вестник Волго-
градского гос. университета. Сер. 2. Языкознание. — 2010. — № 2 (12). — С. 227—234.
12. Химик, В. В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи / В. В. Химик. — Санкт-
Петербург, 2004.
13. Щерба, Л. В. Предисловие [к русско-французскому словарю] // Щерба Л. В. Языковая система и рече-
вая деятельность. — Ленинград, 1974. — С. 304—312.

И. Г. Скиба
Луганская академия внутренних дел имени Э.А. Дидоренко
г. Луганск, Луганская Народная Республика
kafedra_uja@mail.ru

ДИСКУССИОННЫЕ ВОПРОСЫ АНАЛИЗА РЕЕСТРА «СЛОВАРЯ УКРАИНСКОГО ЯЗЫКА»

ПОД РЕДАКЦИЕЙ БОРИСА ГРИНЧЕНКО: КОМПАРАТИВНЫЙ АСПЕКТ

В статье рассматриваются дискуссионные вопросы анализа реестра «Словаря украинского языка» под редакцией
Б. Гринченко; осуществляется компаративный анализ предыдущих и последующих лексикографических трудов с учетом
региональных и интеррегиональных факторов, в контексте формирования норм украинского литературного языка.
Ключевые слова: словарь, реестр, сегмент, региональные и интеррегиональные составляющие.

307
Skiba I. G., Luhansk Academy if Internal Affairs named after E. A. Didorenko, Luhansk, Luhansk People’s Republic
kafedra_uja@mail.ru
Discussion questions of the analysis of the registry «ukrainian language dictionary» edited by B. Grinchenko: comparative
aspect
The article deals with the discussion issues of the analysis of the register of «Ukrainian language Dictionary» edited by
Grinchenko; the comparative analysis of previous and subsequent lexicographical works, taking into account regional and inter-
regional factors, in the context of the formation of Ukrainian literary language norms is carried out.
Keywords: dictionary, register, segment, regional and cross regional elements.

В течение более чем ста лет существования «Словарь украинского языка» под редакцией Б. Гринченко как
лексикографический труд не утратил ни своего практического, ни научного значения, о чем свидетельствуют
многочисленные исследования (А. А. Москаленко, П. И. Горецкого, П. П. Плюща, С. П. Бевзенко,
Б. К. Галаса, И. М. Кириченко, Н. Б. Копыленко, В. И. Статеевой, А. А. Тараненко и других).
К сожалению, «штампы» в оценке лексикографического труда переходят из одной работы в другую, ино-
гда — без должной проверки, спорные вопросы не находят своего разрешения, выводы отдельных исследова-
телей представляют собой лишь развитие предыдущих оценок авторов без анализа первоисточника. В этой
связи нельзя не согласиться с мнением академика А. И. Белецкого о том, что необходимость применить к
изучению творчества Б. Гринченко эволюционный подход, рассмотреть его в конкретно-исторической среде,
восстановить оригинал, не улучшая и не ухудшая истории, — не теряет своей актуальности и сегодня.
Актуальность исследования «Словаря украинского языка» под редакцией Б. Гринченко (далее СГ), по на-
шему мнению, заключается в изучении этого труда не автономно, а в сопоставлении и взаимосвязи с преды-
дущими словарями, в частности, «Малорусско-немецким словарем» Е. Желеховского, С. Недельского (далее
СЖ) и последующими словарями современного украинского языка (далее ССУЛЯ). Компаративный анализ
реестров словарей и позволит подтвердить или опровергнуть уже высказанные мнения исследователей и вы-
явить определенные закономерности в плане отбора рядов вокабул, с учетом региональных и интеррегио-
нальных факторов. В рамках данной статьи остановимся на двух дискуссионных вопросах анализа реестра
«Словаря украинского языка» под ред. Б. Гринченко: о наличии большого количества узкодиалектной лекси-
ки и отсутствии слов иноязычного происхождения.
Одним из дискуссионных вопросов является высказывание о наличие в словаре диалектной лексики без
соответствующей маркировки, что не способствовало, по мнению исследователей, формированию литератур-
ной нормы. В предисловии к словарю Б. Гринченко отмечает, что состав словаря составляют два слоя лекси-
ки: слова народной речи и слова, взятые из произведений авторов, т. е. вся лексика представлена в словаре
как равноценная. Оценивалось это по-разному, но в целом считалось слабым местом, поскольку в реестр мог-
ло попасть много узких диалектизмов, которые не употреблялись в литературном языке и не имели пометок
«диалектное». На примере реестровых слов под буквой «К» проследим возможность попадания в Словарь
Б. Гринченко, так называемых, узких диалектизмов из Словаря Е. Желеховского и С. Недельского (где + обо-
значен вариант, которому при выборе отдается предпочтение).
Представлена вариантность фонетических, словообразовательных форм, лексическая синонимия: кае, кає,
кау, каут = +каже; калюга, +калюжа; клюня, +клуня; кнєгиня, +княгиня; коровать, +кровать; крегіт,
+грехіт; кречний, +ґречний; кумар, +комар; кирпавий, +кирпатий; клїк, +клекіт; кленьба, +клятьба; колозь,
+колодязь; колотний, +каламутний; корчемка, +корчма; кременяк, +кремінь. Последовательно не фиксиру-
ются словообразовательные модели типа: китище; кнутовище; коповище; костовище; кострище; кличкова-
тий; клубковатий; кнутоватий; копитковатий; копливий; костурливий; кучливий, а также узкорегиональные
лексические варианты (калабай — бездельник; киба — чайка; килтина — долина; кндзерявий — кучерявый;
клам — лож; кобіта — невестка, жена; кога — кашель; коріцмати ся — пытаться стать на ноги; кріяти —
становиться здоровым и сильным; которувати — враждовать и другие. Показательно, что довольно часто
наряду с лексическим синонимом-диалектизмом, являющимся реестровым словом в «Малорусско-немецком
словаре» дается общеупотребительное слово украинского языка (вполне возможно для объяснения), а немец-
кий перевод отсутствует. Приведенные примеры подтверждают, что зафиксированные в Словаре
Е. Желеховского, С. Недельского фонетические, словообразовательные варианты, в основном, отражают чер-
ты западного ареала, что в определенной мере обусловило их отсутствие в Словаре под редакцией
Б. Гринченко.
Дополнительного исследования требует и позиция Бориса Гринченко относительно заимствованных слов,
высказанная в предисловии к Словарю, в котором автор отмечает, что старался избегать включения в словарь
иноязычных слов, но если в языке уже образовались некоторое выражения на основе заимствованного корня,
то к нему присоединялись и все слова этого корня, которые употреблялись в литературном языке; иногда в
словаре представлены наиболее употребительные иноязычные слова. Такая позиция Б. Гринченко привела к
появлению противоречивых суждений: одни исследователи утверждали, что такое авторское видение было
последовательно реализовано во всем реестре, другие — считали реализацию этого утверждения не систем-
ной. Нами был осуществлен комплексный компаративный анализ реестров «Словаря украинского языка» и
308
«Малорусско-немецкого словаря», а также словарей современного украинского литературного языка относи-
тельно фиксации слов иноязычного происхождения, в частности, интернационализмов, что дало возможность
проследить особенности их репрезентации и дальнейшего усвоения современным украинским литературным
языком. На примере сегмента словарей под буквой «А» и «Ф» представим наши наблюдения в тематических
группах, наиболее показательных для рассматриваемого периода развития языка.
Общеупотребительная книжная лексика: СЖ — амбітний (лат.), амбіція; СГ — амбітний [Желех.], амбіція
[Желех.]; ССУЛЯ — амбітний, амбіційний, амбіція, амбітність; СЖ — фалш, фальш (нім.< лат.), фальши-
вий, фальшивити, фальшивість; СГ — фальш, фальшивий, фальшивість [Желех.]; ССУЛЯ — фальш, фальши-
вий, фальшивити, фальшивість; СЖ — фатальний (лат.), фатальність; СГ — ; ССУЛЯ — фатальний, фаталіс-
тичний, фатальність, фаталізм, фаталіст. Общенаучная лексика: СЖ — академія (гр.), академік, академічний,
академіст; СГ — академія, академік [Желех.], академічний [Желех.]; ССУЛЯ — академія, академік, академіч-
ний, академіст, академічність; СЖ — артерияльний (гр.); СГ — ; ССУЛЯ — артерія, артеріальний; СЖ —
атмосферний (пол.< гр.); СГ — ; ССУЛЯ — атмосфера, атмосферний; СЖ — фільтрация (фр.< лат.), фільтру-
вати; СГ — ; ССУЛЯ — фільтр, фільтрація, фільтрувати, фільтруючий, фільтрування, фільтрований; СЖ —
флуоресценция (лат.). Философская и религиозная лексика: СЖ — абсолютизм (нім.< лат.), абсолютний; СГ
— ; ССУЛЯ — абсолютизм, абсолютність, абсолютний, абсолюстський, абсолютизувати; СЖ — архиєрей
(гр.), архиєрейство; СГ — архієрей; ССУЛЯ — архієрей, архієрейський; СЖ — аскет (нім.< гр.), аскетичний,
аскетство; СГ — ; ССУЛЯ — аскет, аскетичний, аскетизм, аскетично; СЖ — атеістичний (фр.<гр.); СГ — ;
ССУЛЯ — атеїзм, атеїстичний, атеїст, атеїстка; СЖ — фанатизм (нім.< лат.), фанатизувати, фанатик, фанати-
цтво; СГ — фанатик [Желех.], фанатицтво [Желех.]; ССУЛЯ — фанатизм, фанатик, фанатичка, фанатичний,
фанатичність.
Из 140 лексем, зафиксированных в «Малорусско-немецком словаре», только 33 представлены в «Словаре
украинского языка», 23 из них с пометкой [Желех.], тогда как 132 лексемы для обозначения тех же понятий и
образованных тем же способом усвоены, с расширением словообразовательных гнезд, современным украин-
ским литературным языком, вероятнее всего, минуя словарь под редакцией Б. Гринченко. В восточно-
украинском варианте литературного языка этот слой лексики, уже засвидетельствованный в западно-
украинском варианте, представлен в значительно меньшей степени, что можно считать объективным факто-
ром, тогда как субъективным фактором является осторожное и, в определенной степени, негативное отноше-
ние к иноязычным заимствованиям Б. Гринченко. Компаративный анализ иллюстрирует общеязыковые тен-
денции: почти все имеющиеся в Словаре Е. Желеховского, С. Недельского иноязычные заимствования были
усвоены современной украинским литературным языком, минуя Словарь подд редакцией Б. Гринченко.
Обратившись к первоисточникам, можно внести некоторую ясность в дискуссионные вопросы анализа
реестра «Словаря украинского языка» под редакцией Б. Гринченко. Утверждение А. А. Бурячка о том, что
Словарь не способствовал нормализации украинского литературного языка конца ХІХ — начала ХХ в. явля-
ется необоснованным, в пользу чего свидетельствует именно последовательный отбор Б. Гринченко из пред-
ставленных вариантов общеупотребительного, а не узкодиалектного реестрового слова, а также отбрасывание
большинства лексических диалектных вариантов. С мнением исследователей, в частности, А. А. Москаленко
о том, что иноязычная лексика зафиксирована в словаре недостаточно, а интернационализмы вообще проиг-
норированы, можно согласиться частично, поскольку в словаре нет системного обхода иноязычных слов.
Кроме того, в анализируемый период еще не были выработаны четкие критерии различения литературных и
диалектных, заимствованных и незаимствованных слов, что позволяло составителям словарей опираться на
собственные представления в этом вопросе.

Список литературы
1. Малоруско-німецкий словар : у 3 т. / Є. Желехівський, С. Недільський : фотопередрук с післясловом
Олекси Горбача. — Мюнхен, 1982.
2. Словарь української мови / за ред. Б. Грінченка : у 4 т. : фотопередрук // НАН України, Ін-т української
мови. — Киев, 1996.
3. Словник української мови : в 11 т. / АН УРСР, Ін-т мовознавства ім. О. О. Потебні. — Киев, 1970.

309
 Н. В. Козловская
Институт лингвистический исследований, Санкт-Петербург, Россия
nvk-nvk@list.ru

СПЕЦИФИКА ЗОНЫ ТОЛКОВАНИЙ В СЛОВАРЕ ЯЗЫКА ФИЛОСОФА1

В статье ставится проблема составления дефиниций философских терминов в словаре, отражающем языковое творчество
русского философа-космиста Н. Ф. Федорова. Определены основные задачи лексикографа при описании значения: соста-
вить родовидовое определение на основе контекстуального, отразить системные связи терминов при помощи родовых
семантических признаков, сделать дефиницию достаточно информативной, избегая при этом избыточной энциклопедиче-
ской информации.
Ключевые слова: авторский философский термин, авторская философская терминосистема, лексикографическое описание
языка философа, дефиниция.

Kozlovskaya Natalia Vitalyevna, Institute for Linguistic Studies of Russian Academy of Sciences, Saint Petersburg, Russia
nvk-nvk@list.ru
Specificity of definition in the dictionary of philosopher's language
The problem of compiling definitions of philosophical terms in the dictionary, reflecting the linguistic creativity of the Russian
philosopher-cosmist Nikolai Fedorov is covered in the article. The main tasks of the lexicographer are discovered: to make a ge-
neric definition on the basis of contextual definition, to reflect the system relations of terms with the help of generic semantic com-
ponents, make the definition sufficiently informative, while avoiding excessive encyclopedic information.
Keywords: authorial philosophical term, authorial philosophical terminology, lexicographical description of the philosopher's vo-
cabulary, definition.

Одним из самых интересных и наиболее результативных методов изучения писательского творчества яв-
ляется словарь. В настоящей статье предлагается характеристика проекта, в рамках которого существующий
метод лексикографического описания применен к анализу языка русского философа-космиста
Н. Ф. Федорова: словарь авторских философских терминов.
Микроструктура словаря определяется характером лексикографируемого материала. Открывает словар-
ную статью заголовочное слово (словосочетание) в начальной форме, сопровождающееся, в случае необхо-
димости, дополнительной информацией о наличии вариантов, о написании слова с прописной или/и строчной
букв. В словарной статье отражается словоборазовательный параметр: указание на тип авторского термина с
точки зрения терминообразования, например: школа-музей (сложение слов); небесно-земледельческая (куль-
тура) (сложение + синтаксический способ); сыновство (аффиксация); музей (терминологизация); крейсерст-
во (транстерминогизация). Этот квант лексикографической информации призван создать у читателя пред-
ставление об основных путях формирования терминосистемы Н. Ф. Федорова и об общих принципах терми-
нологического творчества этого автора.
Толковательная часть словарной статьи вызывает наибольшее количество вопросов и сомнений в силу се-
мантической сложности и структурной неоднородности объектов дефинирования. Неоднородность описы-
ваемого материала порождает ряд теоретических и практических вопросов: какова должна быть структура
словарной дефиниции; можно ли использовать элементы энциклопедических определений, сократив их объем
до «ближайшего значения» слова. Лексикограф должен выбрать то количество признаков, которое является
необходимым и достаточным для идентификации термина, для «очерчивания» стоящего за ним понятия. Ос-
тальные признаки, относящиеся к области энциклопедических сведений о сигнификате, могут содержаться в
иллюстративном материале.
В квадратных скобках за толкованием следует факультативная зона справочной информации: это, по пре-
имуществу, значения переосмысляемых терминов в метаязыке-источнике. Заключительные зоны словарной
статьи — сведения о сочетаемости и о парадигматических связях описываемой лексемы.
Одной из самых сложных прикладных задач лексикографического описания авторских философских тер-
минов является составление дефиниций, так как тексты философский произведений, как правило, не содер-
жат терминологических определений, отвечающих лингвистическим требованиям.
Термин может не иметь определения: в этом случае смысл стоящего за термином понятия извлекается из
всего текста (свобода, творчество, неравенство у Н. А. Бердяева, беспочвенность и почва у Л. И. Шестова,
хозяйство у С. Н. Булгакова); такое «извлечение» представляется очень трудной операцией — особенно в тех
случаях, когда в тексте произведения нет прямого указания на родовые и видовые идентификаторы. Кроме
того, такая операция требует не только лингвистических, но и собственно философских знаний.
Отличительной особенностью многих философских терминов является многократная определяемость: так,
разные произведения С. Л. Франка содержат отличающиеся друг от друга определения термина бытие, отра-
жающие разные слои этого понятия.
310
 Многократная определяемость характерна и для лексем, относящихся к ядру авторской терминосистемы
Н. Ф. Федорова. Так, ключевой термин супраморализм, созданный философом для обозначения центрального
понятия своего мировоззрения, определяется неоднократно — и каждый раз с новым родовым идентификато-
ром: «синтез двух разумов» и «синтез науки и искусства в религии» [5, 388], «долг к отцам-предкам, воскре-
шение», «всеобщая нравственность» [5, 391], «синоним, или перевод, наибольшей заповеди»; «вопрос о двух
рознях и о двух объединениях» [5, 412].
В лексикографии и терминографии чаще всего используются родовидовые (классифицирующие) опреде-
ления. В философском тексте преобладают неаксиоматические контекстуальные определения. Неаксиомати-
ческие определения, или «определения через употребление», воплощают имплицитный неявный способ де-
финирования, при котором семантика термина может раскрываться на протяжении всего текста, см.: [7]. Та-
ким образом, первая задача при составлении словарной дефиниции философского термина — перевод
контекстуального неаксиоматического определения в родовидовое.
Еще одна сложность обусловлена «поэтизированностью», которую многие исследователи [2, 27]; [1, 31]
считают основным свойством русского философского языка. Так, патрофикация определяется
Н. Ф. Федоровым как «объединение распадшихся миров» [6, 302]; психократия как «вложение души во все
материальные отправления» [5, 290].
Метафорика, проникающая в определения ключевых понятий, придает определению выразительность и
красоту, однако декоративно-эстетическая функция метафоры, сопутствующая когнитивной, может вступать
в противоречие с требованиями к словарным дефинициям: такие определения не могут быть «перенесены» в
словарную статью.
Сложность создания философских терминологических дефиниций с однотипной лексической структурой
и однотипным лексическим наполнением наглядно проявилась при составлении краткого аннотированного
указателя «Философские термины и понятия в русском литературном языке» [3]. В Указателе есть также не-
большое количество составленных авторами определений, которые не всегда можно назвать исчерпывающи-
ми. Так, если с дефиницией термина Л. И. Шестова всемство («признанное всеми суждение середины и по-
средственности, мыслящей, чувствующей и поступающей, «как все» [3, 25] мы в целом согласны, то опреде-
ление термина супраморализм мы считаем недостаточным, поскольку оно, на наш взгляд, не отграничивает
определяемое понятие от однотипных и сходных понятий в терминосистеме Н. Ф. Федорова, ср: «О супрамо-
рализме — долге отцам и предкам как высшей и безусловно всеобщей нравственности» [3, 24].
Третья задача связана с необходимостью отражения в дефинициях системности терминов, т. е. с потенци-
альной возможностью извлечения терминополей, входящих в авторскую философскую терминосистему. Тол-
кования должны отражать взаимообусловленность и взаимосвязь значений философских терминов. Следова-
тельно, для терминов, образованных путем терминологизации общеупотребительного слова, и для авторских
неологизмов необходимо соблюдать тематический принцип (единство родового идентификатора). Так, суще-
ствительные, обозначающие научно-просветительские и одновременно религиозные учреждения нового типа
и образующие текстовую родо-видовую парадигму (храм-музей, храм-обсерватория, школа-музей, школа-
храм, Храм-памятник, школа-выставка, школа-лагерь, школа-храм-музей, Кремль-школа, университет, про-
ективный музей) должны дефинироваться с использованием одинакового родового идентификатора «учреж-
дение» («просветительское учреждение».
Дефиниции терминов, обозначающих свойства «совершеннолетнего» человека (полноорганность, душе-
зрение, оживотворение, обоготворение, родотворение, лицезрение, отцетворение, тканетворение), могут
быть систематизированы при помощи родового идентификатора» проективная способность».
Четвертая проблема — краткость, необходимость и достаточность. Лингвистическое определение не
должно быть равно философскому, энциклопедическому. Не случайно Т. Р. Кияк говорил о необходимости
фиксировать в толковом или терминологическом словаре «совокупность признаков предмета, необходимую и
достаточную для выделения его среди других предметов», другие признаки автор относит к области энцикло-
педических знаний, которые не должны включаться в словарную статью [4, 35].
Абсолютно соглашаясь с тезисом о необходимом и достаточном количестве информации об объекте де-
финирования, отметим, что при описании значения философских терминов не всегда можно элиминировать
или исключить из толкования энциклопедическую информацию описательного характера: ведь само опреде-
ление термина по сути энциклопедично, хотя и свернуто до предела. Возможно, указанное противоречие мо-
жет быть снято включением в словарное определение элементов авторского текста.
В заключение приведем примеры дефиниций авторских терминов разных типов: авторский неологизм и
переосмысленный общественно-политический термин.
ТКАНЕТВОРЕНИЕ. Проективное свойство человека; способность преображать свой телесный состав,
сознательно создавая новые естественные ткани; составляющая часть (наряду с органосозиданием) процесса
психофизиологической регуляции человека, приводящей его к бессмертию; воплощение федоровской форму-
лы «наше тело будет нашим делом».

311
 ПАУПЕРИЗМ. Крайняя недостаточность питания и здоровья в пределах данного смертному человеку ко-
роткого времени существования, «радикальная необеспеченность человека жизнью».
Таким образом, дефиниция философского термина — одна из важнейших составляющих словарной ста-
тьи. При составлении определений философских понятий в лингвистических целях следует выполнить не-
сколько задач: преобразовать контекстуальное определение в родовидовое, отразить системность и взаимо-
связанность значений терминов в терминосистеме, обеспечить информативность и краткость. Эти параметры
микростуктуры словаря авторских философских терминов обусловлены накопленными в русской авторской
лексикографии традициями и принципами описания лексических единиц.

Примечания
1
Работа выполнена в рамках проекта РФФИ № 17-29-09049 «Словарь авторских философских терминов
Н. Ф. Федорова».

Список литературы
1. Азарова, Н. М. Типологический очерк языка русских философских текстов ХХ века / Н. М. Азарова. —
Москва, 2010.
2. Грановская, Л. М. Язык и стиль русской философской литературы (вторая половина XIX — первые де-
сятилетия XX века) / Л. М. Грановская. — Баку, 2013.
3. Грановская, Л. М. Философские термины и понятия в русском литературном языке (вторая половина
XIX — первая треть XX века) / Л. М. Грановская, М. А. Алиев. — Баку, 2013.
4. Кияк, Т. Р. Лингвистические аспекты терминоведения / Т. Р. Кияк. — Киев, 1989.
5. Федоров, Н. Ф. Собр. соч. : в 4 т. / Н. Ф. Федоров. — Т. I. — Москва, 1995.
6. Федоров, Н. Ф. Собр. соч. : в 4 т. / Н. Ф. Федоров. — Т. III. — Москва, 1997.
7. Шелов, С. Д. Термин. Терминологичность. Терминологические определения / С. Д. Шелов. — Санкт-
Петербург, 2003.

Г. Т. Безкоровайная
Московский политехнический университет
begati1@yandex.ru

ОСОБЕННОСТИ ДВУЯЗЫЧНЫХ СЛОВАРЕЙ XXI ВЕКА

И ИХ РОЛЬ В ПЕРЕВОДЕ ТЕКСТОВ РАЗНЫХ ЖАНРОВ

В статье рассмотрены особенности современных двуязычных словарей , как печатных, так и онлайн, а также интернет-
версии известных лексикографических произведений, двуязычные и многоязычные онлайн переводчики. Онлайн словари
дают возможность быстро и удобно находить вариант перевода того или иного слова. Наблюдается тенденция к составле-
нию специализированные терминологических словарей по разным отраслям науки. Вместе с тем печатные словари и их
электронные версии не теряют актуальности в XXI в., особенно для специалистов.
Ключевые слова: двуязычный словарь, онлайн, мультимедийные технологии, антропометрические параметры, компью-
терная лексикография.

Bezkorovaynaya Galina Tigranovna, Moscow Polytechical University, Higher School of print and media industry
begati1@yandex.ru
The article concerns the peculiarities of bilingual dictionaries nowadays. Their printed as well as online versions, bilingual and
multilingual dictionaries. The online dictionaries enables to find the variant of translation as quick as possible which is very con-
venient. At present there is a tendency of completing the specialized dictionaries on specific subjects and terminology. The popu-
larity of online dictionaries is high but the printed versions are very important and still are needed by the linguists
Keywords: bilingual, online, multimedia technologies, anthropological parameters, computer lexicography

Несомненно процесс перевода , особенно письменного его варианта, с одного языка на другой невозможен
без использования словарей. Даже опытный переводчик не обходится без обращения к словарю в своей рабо-
те. Словарь используется в переводах статей , книг, брошюр любого стиля и жанра. Крайне важны словарные
источники в образовательном процессе. В процессе обучения иностранному языку словарь является важным
инструментов , который позволяет усвоить переводные единицы языка перевода. Хотя лингвисты и лексико-
графы уделяют внимание анализу ситуации в лексикографии в эпоху компьютеров и интернета, есть необхо-
димость рассмотреть некоторые особенности двуязычных словарей и их использование в переводе текстов
разных жанров.
312
 Еще в конце XX в. наряду с печатными словарями различных типов и функций появляются и интенсивно
используются качественно новые формы лексикографических источников. Совершенно очевидно, что про-
цесс компьютеризации и повсеместное распространение интернета позволили расширить возможности лек-
сикографии, особенно появление онлайн и электронных версий широко известных англо-русских и русско-
английских словарей. «Благодаря разработке компьютерных, коммуникационных и мультимедийных техно-
логий оказалось возможным создание лексикографических источников нового поколения, базирующихся на
специфических приемах машинной обработки языкового материала (в том числе на корпусной основе) с ши-
роким применением электронного формата и привлечением мультимедийных средств презентации получае-
мых продуктов работы лексикографа» [6; 1].
Вслед за В. Г. Гаком мы разделяем двуязычные словари на 3 типа: полный словарь общего типа, перево-
дческий словарь, учебный словарь [2]. В процессе перевода используются все типы словарей, а в обучении
переводу бакалавров и магистрантов необходимо также обращаться к ним. Это связано с тем, что они обуча-
ются письменному переводу в сфере профессиональной деятельности, а значит наряду с общеобразователь-
ными текстами сталкиваются со специализированными, полными терминологии статьями и т. п.
Данная классификация относится и к электронным версиям и к словарям онлайн. В XXI в. получили рас-
пространение такие формы словарей как Internet-linked dictionaries, мультимедийные энциклопедии, онлайн-
словари, электронные корпусов [4; 111]. В свою очередь онлайн словари могут быть оцифрованными версия-
ми печатных изданий (напр. Англо-русский Кембриджский словарь), глоссариев, онлайн переводных про-
грамм-9 сайтов (напр.ABBYY Lingvo» — онлайн-словарь, словари — переводчики в браузерах (Яндекс,
Гугл)), словари-энциклопедии ( напр.DicLib.com.). Существуют сайты, на которых можно найти версии анг-
ло-русских словарей различных терминологий [см. 14].Отметим, что аутентичных английских словарей в ин-
тернете больше, особенно онлайн-версий крупных изданий (напр. Большой Оксфордский словарь (The Oxford
English Dictionary)).
Еще одной их характерных черт лексикографии XXI в. является стремление к составлению узкоспециаль-
ных изданий. Появилось большое количество словарей разной направленности и адресатов, например «1000
легко запоминаемых английских слов за два дня, англо-русский словарь-самоучитель, Верчинский А., 2018 500
нужных и легко запоминаемых английских слов-за 1 день, Англо-русский словарь-самоучитель, Верчинский А.,
2018 Англо-русский словарь военно-технических терминов и сокращений с комментариями, Часть 1, A-R,
Киселев Б. В., 2018 Англо-русский словарь военно-технических терминов и сокращений с комментариями,
Часть 2, S-Z, Киселев Б. В., 2018 Англо-русский словарь-самоучитель названий, торговых марок и других
имён собственных, учим английские слова быстро, легко и надёжно, Верчинский А., 2018 Англо-русский тол-
ковый словарь оптических систем, Кочергин В. И., 2018 Англо-русский толковый словарь оптических сис-
тем, Кочергин В. И., 2018 и т. п. И это только выпуск этого года издания. Составляются словари писателей,
лингвострановедческие, культурологические, частотные, глоссарии и т. п. При этом в настоящее время вы-
пускаются и печатная и электронная варианты словарей. Это — тенденция сегодняшней лексикографии. На-
личие словарей по определенной тематике помогает в переводе специализированных текстов. Особенно это
важно для технических текстов и изданий. Для перевода художественного текста нужно использовать не
только двуязычные, но и толковые словари языка оригинала, потому что найти точный перевод того или ино-
го слова в контексте можно только понимая реалию полностью. Это касается будущих переводчиков особен-
но. То есть необходимо знакомить обучающихся с арсеналом имеющихся в их распоряжении словарных ис-
точников.
Вместе с тем, нельзя однозначно отвергать словари, составленные еще в прошлом веке. Проведем анализ
трактования и перевода лексемы deposit. В толковом словаре находим следующие трактования:1A sum of
money paid into a bank or building society account. 2A sum payable as a first instalment on the purchase of some-
thing or as a pledge for a contract, the balance being payable later. 2.1 A returnable sum payable on the hire or
rental of something, to cover possible loss or damage. 2.2 (in the UK) a sum of money lodged by an election candi-
date and forfeited if they fail to receive a certain proportion of the votes. 3A layer or mass of accumulated matter.
В одном из самых известных печатных изданий — Большой англо-русский словарь под редакцией Галь-
перина находим 6 значений — 1-вклад; 2 — взнос; 3 — задаток; 4 — вложение; 5 — склад; 6 — отслоение. Но
некоторые значения имеют подзаголовки. Например, 2 — взнос имеет подзаголовок — превышение своего
кредита в банке. В онлайн словаре Коллинза (English-Russian Collins Dictionary): deposit n (in account) депо-
зит, вклад, (down payment) первый взнос, задаток, (when hiring, renting) залог, (on bottle etc) стоимость f по-
суды, (CHEM) осадок, (of ore, oil) залежь f.
Как видим словарь онлайн дает возможность быстро найти и применить перевод с учетом контекста и
опираясь на варианты перевода с соответствующими пометами. Именно при переводе технических или науч-
но-популярных текстов специализированные словари оказывают большую помощь в грамотном использова-
нии того или иного термина. Если речь идет о переводе художественного текста, то найти соответствующее
значение помогает контекст и переводческое чутье.

313
 Отметим, что «По адресату типы словари также отличаются: от школьных, учебных до профессиональных
словарей-переводчиков. Набирая в поисковой системе «англо-русский словарь», получаете более 1 млн отве-
тов. Следует отметить, что учебные и школьные словари в основном представляют собой электронные версии
печатных, которые можно скачивать [1; 146].
Словари откликаются на все изменения в жизни и в обществе, в статичной форме демонстрируя картину
динамических языковых процессов [5; 6] Электронные словари универсальны, но все же они могут отличать-
ся по адресату, объему. В образовательном процессе необходимо использовать в большей степени учебные
словари. Однако при поиске в интернете довольно сложно найти словарь с указанием учебный.
Важной формой коммуникативной и познавательной деятельности является общение «человек — сло-
варь». При этом необходимо учитывать, что у трех основных групп пользователей словарями — носители
языка (прежде всего учащиеся), те, кто изучает иностранный язык, и лингвисты, исследующие язык, — в
процессе общения возникают принципиально разные задачи. Современные пользователи, как профессионалы,
так и любители, имеют возможность обращаться не только к электронным словарями, но и к переводчикам.
Среди лексикографических ресурсов, которые трактуют иноязычные лексемы, полнее и вернее выполняют
такие известные словари-переводчики, как ABBYY Lingvo Online и Мультитран.
Взаимодействие и совместная работа интернет специалистов и лингвистов позволили создать уникальные
словари-переводчики. Известен и удобен в пользовании такой продукт как мультимедийный словарь перево-
да слов онлайн (Мультитран). Само название указывает на то, что в нем собраны лексемы многих языков.
Достаточно легко вводить пары языка оригинала и перевода. Общий оббьем словаря Мультиран — более 5
миллионов терминов во всех языковых частях словаря, а объем предметных областей (тематик) более 800.
Словарь выделяет и помечает термины в отдельные подстатьи, осуществляя алфавитный, морфологический,
фразовый (по словосочетаниям) поиск. Вот так выглядит лишь фрагмент толкования иллюстрируемой нами
лексемы: deposit общ. вклад в банке; взнос; задаток; залог; отложение; отстой; накипь; вклад (в банк); хра-
нилище; россыпь; залегание; наплыв; депонирование рукописей; накопление; заклад (E&Y ABelonogov); вноска
(= внесение Gruzovik)
авиа. гарантийный залог (vp_73); гарантийный задаток (vp_73)
автом. наплавленный металл; электролитическое покрытие; наплавлять металл
библиогр. депонирование (передача документов информационной и документационной организации без
изменения прав собственности или юридической принадлежности; документы, приобретенные в результа-
те такой передачи Abete)
бизн. вложение; превышение своего кредита в банке; ручательство; склад; порука; доверие
бухг. авансовый платёж (yo)
быт.тех. осаждение
геол. залежь; месторождение; отложившееся минеральное вещество; заложение; месторождение
(обычно твёрдого полезного ископаемого); продуктивный горизонт; месторасположение (Gruzovik); натёк
(Gruzovik)
геофиз. месторождение (обычно полезного ископаемого)
дип. депонирование (ратификационных грамот и т. п.)
дор. карьер; пласт.
Безусловными преимуществами таких словарей являются широта и объем представленных языковых еди-
ниц, возможность оперативного нахождения лексемы в любой ситуации, быстрота и удобство поиска нужно-
го значения, возможность просмотра значений в разных источниках в течение короткого времени и многое
другое. Как и всякий словарь онлайн прежде всего он требует наличия интернет соединения.
Однако существуют и недостатки. Анализ показывает, что онлайн словари и переводчики создаются как
лингвистами, так и программистами, а иногда авторы проекта не указаны. Не всегда такое анонимное произ-
ведение является авторитетным, в отличие от словарей, составленных специалистами языковедами. Погоня за
универсальностью может негативно отразиться на качестве словарей.
По мнению О. И. Иванищевой, «одной из заметных тенденций современной лексикографии является об-
ращение к пользователю словаря… Антропоцентрическая тенденция в развитии современной научной мысли,
а также когнитивный подход к языку предполагают обращение к человеку как носителю данного языка и
культуры» [3; 1].
Возможность быстрого доступа и поиска переводной единицы в электронной версии известных слова-
рей — отличительная черта лексикографии XXI в.
Подчеркивая современную тенденцию пользоваться словарям онлайн, не следует забывать о бумажных
словарях, которые не теряют актуальности в XXI в. Особенно это касается многотомных изданий, страновед-
ческих и лингвокультурных словарей, в которых зачастую полнее и обоснованнее толкуются те или иные
единицы языка. Зачастую толкование, произношение, перевод слов в словарях типа Мультитан неверно или
недостаточно точно, так как открытость и возможность внесения лексемы приводит к появлению ошибок и
неточностей, тогда как в любом бумажном источнике такого рода ошибки едва ли возможны. К сожалению,

314
не всегда разработчики словарей выверяют информацию, которую они вводят в программу. Иногда вносятся
контекстуальные значения, даже одного употребления того или иного слова. Часто отсутствует транскрипция.
Эти недостатки затрудняют выбор верного варианта при пользовании таким источником.
Кроме того, целый ряд специализированных словарей недоступен в электронном виде, поэтому полностью
исключить пользование бумажными, традиционными источниками пока невозможно.
Скорость нахождения варианта перевода, возможность определения контекстуального значения, перевода
предложения, а не слова, доступность, неограниченность площади хранения — все это создает благоприят-
ные условия для необычайной популярности такого типа словарей.
На основании данного выше анализа можно заключить: в XXI в. успешно развивается компьютерная лек-
сикография, но все еще является лишь разделом общей лексикографии; электронные и онлайн словари при-
обретают все большую популярность пользователей, благодаря быстроте и удобству нахождения вариантов
перевода; онлайн словари, составленные не лингвистами и не прошедшие редактирование могут содержать
ошибки и опечатки; стремительно составляются и издаются специализированные словари с определенным
адресатом и дублируются электронными версиями; в зависимости от жанра текста переводчики могут ис-
пользовать либо один, либо все три типа двуязычных словарей, а также пользоваться онлайн переводчиками.
Хотя безусловно есть много преимущества в онлайн изданиях, для лингвистических, филологических це-
лей печатные словари еще не одно десятилетие будут авторитетными и намного надежнее электронных, если
только электронный словарь не является его оцифрованным вариантом.

Список литературы
1. Безкоровайная, Г. Т. Двуязычные и многоязычные онлайн-словари и переводчики: роль и место в со-
временной лексикографии печатная / Г. Т. Безкоровайная // Новая региональная экономика и региональная
наука 2 (5). — Владимир, 2016. — С. 146—151.
2. Гак, В. Г. Двуязычный словарь активного типа / В. Г. Гак // Язык — система. Язык — текст. Язык —
способность : сб. статей / Институт русского языка РАН. — Москва, 1995. — С. 53—62.
3. Иванищева, О. Н. Лексикографирование культуры в двуязычном словаре : дис. … д-ра филол. наук :
10.02.04 / О. Н. Иванищева. — Санкт-Петербург, 2005.
4. Карпова, О. М. Английская лексикография : учеб. пособие для студентов филол. фак. высш. учеб. заве-
дений / О. М. Карпова — Москва, 2010.
5. Козырев, В. А. Лексикография русского языка: век нынешний и век минувший : монография /
В. А. Козырев, В. Д. Черняк. — 2-е изд., испр. и доп. — Санкт-Петербург : Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена,
2015. — 631 с. — [Серия «Герценовская антология»].
6. Рублева, О. С. Слово в электронном словаре (с позиций пользователя электронными ресурсами) : авто-
реф. дис. … канд. филол. наук : 10.02.19 / О. С. Рублева. — Киров, 2010.
7. Большой англо-русский словарь. — Москва : Русский язык, 1979. — 3-е изд., стер.
8. Кембриджский словарь Код доступа: http://dictionary.cambridge.org/ru/словарь/англо-
русский/?dictCode=english-russian
9. Англо-русский словарь многозначных слов Код доступа: http://engood.ru/dictionary/search/
10. Анло-русский словарь. Бесплатный онлайн словарь Код доступа:
http://www.transneed.com/free_software.php
11. Cловарь-энциклопедия Код доступа: http://www.diclib.com.
12. English-Russian Collins Dictionary https://dictionary.reverso.net/english-russian/deposit
13. Polyglossum http://www.ets.ru/udict-r.htm
14. https://slovar-vocab.com/english-russian.html.

315
 Содержание

Предисловие .................................................................................................................................................................. 3

НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА

И АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ
© Никитин О. В.
Об историческом значении Московской лингвистической школы академика Ф. Ф. Фортунатова
и его предшественников в филологическом пространстве России XIX—XX вв.................................................... 9
© Вовина-Лебедева В. Г.
Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов по материалам переписки............................................................................ 11
© Басаргина Е. Ю.
Портрет Ф. Ф. Фортунатова из собрания А. А. Шахматова.................................................................................... 13
© Сирота Е. В.
Роль Московской лингвистической школы в развитии европейского языкознания ............................................ 16
© Лукин О. В.
Ф. Ф. Фортунатов и немецкое языкознание XIX века ............................................................................................. 19
© Шарандин А. Л.
Грамматическое учение Ф. Ф. Фортунатова и его последователей в контексте теории о частях речи
русского языка ............................................................................................................................................................ 22
© Лазуткина Е. М.
Значение работ Ф. Ф. Фортунатова для синтаксиса предложения в русистике XXI века ................................... 24
© Волошина О. А.
Диссертация Ф. Ф. Фортунатова «Самаведа Араньяка самхита» в контексте развития индологии
и компаративистики конца XIX века ........................................................................................................................ 26
© Жуков А. В.
Семасиологические идеи в научном наследии Ф. Ф. Фортунатова ....................................................................... 31
© Хроленко А. Т.
Перечитывая Ф. Ф. Фортунатова: классический текст и его современные ассоциации ...................................... 34
© Петрухина Е. В.
Грамматикализация словообразовательных формантов и словообразовательная функция флексий
в русском языке (в соотношении с учением Ф. Ф. Фортунатова о грамматической форме) ............................... 36
© Никитевич А. В.
Наследие формальной школы Ф. Ф. Фортунатова и методология преподавания русского языка
в современной школе .................................................................................................................................................. 39
© Андронов А. В.
Ф. Ф. Фортунатов и развитие балтийской акцентологии в конце XIX — начале XX века .................................. 42
© Чернышев А. Б.
Реконструкция морфологических параметров «общего индоевропейского языка» в трудах
Ф. Ф. Фортунатова как условие построения универсальной грамматики ............................................................. 45
© Дунев А. И., Дунева Ю. А.
Идеи Ф. Ф. Фортунатова и нерешенные вопросы русской орфографии ............................................................... 47
© Ильченко О. С.
Категория падежа в трудах Ф. Ф. Фортунатова и его учеников (А. М. Пешковского,
А. А. Шахматова и др.) ............................................................................................................................................... 49
© Смирнова Л. Г.
Нарушение языковой нормы как прагматический сигнал говорящего (в развитие идей Ф. Ф. Фортунатова,
изложенных в статье «Видоизменения в произнесении слов как знаки языка») .................................................. 52
© Александрова Т. Н.
Аспектуальность в работах Ф. Ф. Фортунатова, русистов и германистов ............................................................ 54
© Амеличева В. М.
Соотношение грамматического и лексического значения предлогов в отечественных и французских
лингвистических теориях: от Ф. Ф. Фортунатова до наших дней .......................................................................... 56

МОРФОЛОГИЧЕСКИЙ ЯРУС СИСТЕМЫ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА

© Храковский В. С.
О некоторых дискуссионных проблемах современной аспектологии ................................................................... 59

316
 © Шмелева Т. В.
Залог глагола с позиций семантического синтаксиса ............................................................................................. 63
© Брутян Л. Г.
От грамматики русского языка к русской языковой личности .............................................................................. 65
© Радбиль Т. Б.
Активные процессы в грамматике современного русского языка Интернета ...................................................... 68
© Гадимова Джэ. А.
О грамматических архаизмах в современном русском языке ................................................................................ 70
© Григорьева Н. А., Зевахина Н. А., Кувшинская Ю. М.
Нестандартные стратегии употребления возвратных глаголов: причины и языковые механизмы .................... 72

СИНТАКСИЧЕСКИЙ ЯРУС СИСТЕМЫ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА

© Казаков В. П.
Научный и школьный синтаксис: проблемы и решения ......................................................................................... 75
© Федосюк М. Ю.
Каковы причины появления в русском языке «неграмматических словосочетаний».......................................... 78
© Илюхина Н. А.
Диффузность синтаксической семантики и проблемы синтаксического анализа предложения ........................ 80
© Плотникова А. М.
Предложения с семантикой превращения в русском языке ................................................................................... 82
© Биазио М.
Общая черта неконтролируемости в семантике безличных предложений и презенса совершенного вида ....... 84
© Бакланова И. И.
Взаимодействие формы и семантики при определении границ членов предложения ......................................... 87
© Григорьян Е. Л.
Принцип соотносимости форм и выявление синтаксической семантики ............................................................. 89
© Краснощекова С. В.
Освоение грамматики неопределенности: неопределенные местоимения в русской детской речи ................... 92
© Крылова Г. М.
Развитие синтаксического потенциала слова (на материале образований со словом «вариант») ...................... 94
© Патроева Н. В.
Проблемы описания синтаксической формы поэтического высказывания .......................................................... 96
© Мачульская С. А.
Проблемы дефиниции однофункциональных компонентов предложения ......................................................... 100

ФОНОЛОГИЯ, СЛОВООБРАЗОВАНИЕ, СЕМАСИОЛОГИЯ

И ОНОМАСИОЛОГИЯ: ТРАДИЦИОННЫЕ И НОВЫЕ АСПЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
© Болдырев Н. Н.
Доминантный принцип формирования значения и смысла .................................................................................. 103
© Краев А. Ю.
Языковые пространства как один из способов описания фонетической системы языка................................... 105
© Табаченко Л. В.
Русское приставочное внутриглагольное словообразование: диахронический аспект ..................................... 108
© Мозговой В. И.
Графико-грамматическая структура собственных имен как маркер реальной и ложной номинации .............. 110
© Воронина Т. М.
Интерпретационный смысл «несходство» в русском языке: лексические и грамматические средства
профилирования ....................................................................................................................................................... 113
© Леонтьева Т. В.
Об одном обозначении опытного человека: знать свиные полдни ...................................................................... 115
© Войтенко А. В., Махов Д. А.
О семантической близости глагольных значений ‘нравиться’ и ‘быть похожим’ ............................................. 117
© Полежаева С. С.
Семантико-грамматический аспект языковых единиц со значением каузации эмоционального
состояния ................................................................................................................................................................... 119
© Мартирян Н. И.
Гендерные стереотипы в русской фразеологии ..................................................................................................... 121

317
 © Минеева З. И.
Русский литературный язык XXI века в аспекте внешних и внутренних заимствований ................................. 124
© Климкова Л. А.
Плюральность в региональной онимии .................................................................................................................. 127
© Ярошенко Н. А.
Ономасиологические типы сложных номинаций в составе деривационного гнезда глагола варить .............. 129

ЭВОЛЮЦИЯ СЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКОВ

И ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
© Пименова М. Вас.
История русского литературного языка и концептуальные формы ментальности ............................................ 133
© Волков С. С., Карева Н. В.
Материалы архива М. В. Ломоносова как источник сведений по истории русского языка .............................. 135
© Пентковская Т. В.
Настоящее неактуальное в церковнославянских переводах экзегетических текстов......................................... 137
© Руволетто Л.
Двувидовость глагола бежать в диахронической перспективе .......................................................................... 139
© Дмитрук Л. А.
К истории модальной частицы пѣть в русском языке.......................................................................................... 143
© Супрун В. И.
Русское название возвышенности Шихан на общеславянском фоне ................................................................... 146
© Кезина С. В.
Семантическое поле синего и голубого цвета в истории русского языка ........................................................... 149
© Коренева Ю. В.
Гнездо слов корня * svęt– в словаре И. И. Срезневского через призму религиозного дискурса
и житийной концептосферы..................................................................................................................................... 151
© Серебряк М. В.
Стилистические особенности памятников древнерусской письменности .......................................................... 154
© Малышев А. А.
Грамматическая и семантическая ассимиляция заимствованной лексики в XVIII веке: на примере слова
«лаборатория» ........................................................................................................................................................... 156
© Филиппов А. К.
Специальная лексика в русском переводном тексте XVIII века (на примере «Лифляндской экономии»
М. В. Ломоносова) .................................................................................................................................................... 158
© Комышкова А. Д.
Категория субъективной модальности в научном тексте XVIII века................................................................... 160
© Котов А. А.
Об орфографических вариантах в языке второй пол. XIX века (по данным корпуса русских
публицистических текстов второй пол. XIX века) ................................................................................................ 163
© Антонякова Д.
Историзмы в составе фразеологических единиц словацкого языка (семантико-этимологический анализ) .... 165
© Тупикова Н. А.
Отражение тенденции к формированию книжно-письменной традиции национального литературного языка
в старопольских текстах начала XVII в. ................................................................................................................. 167
© Стародубцева Н. А.
Глагольные средства выражения нравственного идеала в языке русской оригинальной агиографии
XVIII—XX вв. ........................................................................................................................................................... 169
© Цымбалюк Е. В.
Стилистическая синонимия префиксов в языке XVII—XVIII веков ................................................................... 172
© Сомова М. В.
Лексема «природа» и её содержание в истории русского языка .......................................................................... 177

СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЯЗЫКОВЕДЕНИЕ И ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОЙ ТИПОЛОГИИ

© Левицкий А. Э.
Грамматикализация в системе номинативных единиц современного английского языка................................. 180
© Агеева А. В., Абдуллина Л. Р.
Корпусный подход к описанию языковых контактов (на материале французских заимствований
в русском языке) ....................................................................................................................................................... 182

318
 © Фелькина О. А.
Различия в продуктивности общих словообразовательных аффиксов в восточнославянских языках ............. 185
© Бабаева Е. Э.
Сопоставительный анализ становления многозначности прилагательных, обозначающих ‘зеленый’,
в русском и французском языках: к вопросу о внешней мотивации ................................................................... 187
© Шершукова О. А.
О специфике выбора числовых форм существительных в языке: опыт контрастивного анализа .................... 189
© Просянникова О. И.
Синкретические формы различных типов в английском и эвенкийском языках ............................................... 191
© Хорецкая Н. Ю., Кокурина И. В.
Значение «даже» в немецком и русском языках как пример «особого языкового мировидения».................... 195
© Боднарук Е. В.
Футур I и футур II: нужны ли немецкому языку грамматические формы будущего времени? ........................ 197
© Гвоздович Г. А.
К вопросу о структуре эквивалентных лингвистических терминосочетаний русского
и белорусского языков ............................................................................................................................................. 199
© Смирнова А. С.
Сопоставительный анализ двуязычных текстов М. В. Ломоносова: лексический компонент.......................... 201
© Просянникова О. И., Скорик К. В.
Черты языческой культуры в англосаксонских и старославянских заговорах ................................................... 204
© Горбачевская С. И.
Средства выражения модальности необходимости и возможности в русском и немецком языках
(на материале рассказов А. П. Чехова и их немецких переводов) ....................................................................... 207
© Колпакова Н. Н.
Проблема интерпретации некоторых типов сложных слов в венгерском и эстонском языках ........................ 209
© Пузанова Н. А.
Антропоцентрический подход в семантико-когнитивном исследовании синонимии (диахронический
аспект)........................................................................................................................................................................ 211
© Амбардарян Г. Г.
О гомогенных и гетерогенных моделях в образовании редуплицированных наречий (на материале
армянского, русского и английского языков) ........................................................................................................ 214
© Томмола Х.
Плюративы в языках ареала Балтийского моря ..................................................................................................... 219

ВОПРОСЫ АРЕАЛЬНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

© Мызников С. А.
Некоторые аспекты русского диалектного консонантизма в контексте языковых контактов .......................... 223
© Ненашева Л. В.
Названия грибов и ягод в архангельских говорах ................................................................................................. 225
© Маркова Н. В.
К вопросу о страдательном залоге в диалектном языке........................................................................................ 228
© Колесова И. Е.
Процессы морфемообразования в диалектном сегменте исторического корневого гнезда
c этимологическим корнем *-ved- /*-vid- ............................................................................................................... 230
© Бунчук Т. Н.
Языковой образ тесноты в русских говорах........................................................................................................... 233
© Теркулов В. И.
Особенности диффузного региолекта: на примере речи жителей Донбасса ...................................................... 235
© Букринская И. А., Кармакова О. Е.
Этнолингвистический компонент в диалектном тексте........................................................................................ 238
© Мызникова Я. В.
Указательно-заместительная лексика в русских говорах Ульяновской области ................................................ 240
© Горбушина И. А.
Тереть ‘водить с нажимом по поверхности чего-либо’ и тереть ‘бежать’: полисемия или омонимия?........ 242
© Брысина Е. В.
Русская диалектология: традиции и инновации .................................................................................................... 243
© Яцкевич Л. Г.
Морфемообразование на базе этимологического корня *er- в русских народных говорах .............................. 247

319
 © Тер-Аванесова А. В.
Синтаксические функции и формы страдательных причастий прошедшего времени
в южнорусском говоре ............................................................................................................................................. 251
© Рыко А. И.
Деепричастие на -ши: между предикатом и атрибутом......................................................................................... 254
© Никифорова О.В.
Представление весеннего цикла календарных обрядов в нижегородских говорах ............................................ 258
© Михайлова Л. П.
Лексико-фонетические варианты в системе диалектных лексических различий ............................................... 261
© Акимова Э. Н., Акимов В. Л.
Электронный словарь диалектных фразеологизмов русских говоров Мордовии .............................................. 264

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ЛЕКСИКОГРАФИИ

© Цумарев А. Э., Шестакова Л. Л., Кулева А. С.
Средства и способы описания грамматических явлений в новом «Академическом толковом словаре
русского языка»......................................................................................................................................................... 267
© Козырев В. А., Черняк В. Д.
Диалектная лексикография: традиции и направления развития........................................................................... 270
© Ховрина Т. К.
Семантическая характеристика слова в диалектном словаре ............................................................................... 272
© Васильева О. В.
Вклад исторических словарей в развитие исторической лексикологии .............................................................. 275
© Маринова Е. В.
Проблема формирования словника в словаре «Этимологические гнёзда исконных русских слов» ................ 278
© Марфина Ж. В.
Названия родства в зеркале русской и украинской лексикографии: история, культура, оценки ...................... 280
© Дубовский Ю. А., Заграевская Т. Б.
Эволюция термина «лексикография» в отечественном языкознании .................................................................. 283
© Теуш О. А.
Лексика, обозначающая пристань, в русском языке.............................................................................................. 286
© Касьяненко Н. Е.
«Анатомико-физиологический словарь» 1783 г. в истории русской лексикографии XVIII в. .......................... 289
© Токарев Г. В.
К вопросу о структуре лингвокультурологического словаря ............................................................................... 291
© Щетинина А. В.
Властные отношения в идеографическом словаре социальной лексики (к вопросу о включении
энциклопедической информации) ........................................................................................................................... 293
© Буцева Т. Н.
Презентация словаря-справочника «Графические кентавры в современных медийных текстах».................... 296
© Зорина Л. Ю.
«Деулино», «Акчим», а теперь и «Режа» (к публикации словаря вологодского режского говора) .................. 298
© Шипулина Г. И.
Лексико-семантическая и энциклопедическая характеристика поэтического языка М. Ю. Лермонтова ........ 301
© Коробова-Латынцева В. С.
Пути лексикологического описания региолектизмов диффузного региолекта .................................................. 305
© Скиба И. Г.
Дискуссионные вопросы анализа реестра «Словаря украинского языка» под редакцией
Бориса Гринченко: компаративный аспект ............................................................................................................ 307
© Козловская Н. В.
Специфика зоны толкований в словаре языка философа ...................................................................................... 310
© Безкоровайная Г. Т.
Особенности двуязычных словарей XXI века и их роль в переводе текстов разных жанров ........................... 312

320