Битва 2

Новые сказки Старой Руси
Роман Папсуев
Битва за Лукоморье. Книга 2
«Эксмо»
2022
УДК 821.161.1-312.9
ББК 84(2Рос=Рус)6я43
Папсуев Р. В.
Битва за Лукоморье. Книга 2 / Р. В. Папсуев — «Эксмо»,
2022 — (Новые сказки Старой Руси)
ISBN 978-5-04-166082-6
Продолжение уникального проекта «Сказки Старой Руси», созданного

в 2015 году художником и писателем Романом Папсуевым. Нет ничего
тревожней затишья перед бурей, а она вот-вот разразится над Белосветьем.
Гремят за горизонтом первые раскаты грозы, расставлены фигуры на доске,
и Тьма готовится начать страшную игру с защитниками Руси и всей Славии.
У каждого – своя роль. Бросает вызов распоясавшейся нечисти Алеша,
ждут опасные приключения Садко и его команду, пытается не допустить
войны Добрыня Никитич… Приключения героев «Сказок Старой Руси»
продолжаются! Проект основан на славянском фольклоре, русских-народных
сказках и былинном эпосе. Знакомые с детства герои перемещены в авторскую
фэнтези-вселенную, где их ждет немало подвигов и приключений. Яркий,
самобытный мир, родные и при этом новые образы – такого вы еще не видели!
Среди авторов: Вера Камша, сам Роман Папсуев, Татьяна Андрущенко,
Александра Злотницкая и Елена Толоконникова.
УДК 821.161.1-312.9
ББК 84(2Рос=Рус)6я43
ISBN 978-5-04-166082-6 © Папсуев Р. В., 2022

© Эксмо, 2022
Р. В. Папсуев. «Битва за Лукоморье. Книга 2»
Содержание
Молодо-зелено 7
Отголоски прошлого 16
Искушение 38
Поединок без оружия 93
Первая попытка 127
Хозяин Черной пущи 133
Канун праздника 162
Что-то найдешь, что-то потеряешь 167
Рачиха 191
Не свое дело 199
Перемудрости 238
Будничный шабаш 267
Старая осина 273
Те, кого питает Тьма 295
Скрещенные сабли 300
Нетерпение 322
На пороге 327
Дополнительные материалы 330
Карты 330
Краткий словарь 334
4
Вера Камша, Роман Папсуев,

Татьяна Андрущенко, Александра
Злотницкая, Елена Толоконникова
Битва за Лукоморье. Книга 2
© Папсуев Р.В., текст, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

***

Сказка от начала начинается, до конца читается, в середке не
перебивается
5
6

Молодо-зелено

7
Огнегору показалось, что он ослышался.

– Что?! – чародей вперил тяжелый взгляд в кузутика.
Тот стушевался, похоже, не понимая, почему хозяин переспрашивает. И в самом деле! Он
ведь только что честь по чести доложил, что велено: триюда Хардан доносит, что в Балуйкином
лесу без следа пропал отряд худов из Ножовских земель, а почему пропал, не ясно.
Задумчиво почесав ухо, нечистик рассудил, что если повелитель не понял, то нужно
повторить, но громче.
– Триюда Хардан велел передать, что мурин, посланный в Балуйкин лес, не смог найти…
– затараторил было кузутик, но колдун прервал его раздраженным жестом.
Иногда Огнегор забывал, что колдовские служки не понимают все тонкости человеческой
речи.
– Можешь не повторять.
– Дай работу, хозяин. Работать хочу.
Давненько ему не приходилось давать указания жадным до работы кузутикам. Их рьяный
голод до дел обычно утоляли шутики-надзорники, для того и созданные, чтобы освободить
хозяина от нужды занимать служек.
– Ступай в зерновое хранилище, – за долгие века Огнегор научился отговоркам, вроде
«собери все шишки в лесу», а потому особо не раздумывал, – пересчитай каждое зернышко,
доложи о результатах шутику-надзорнику.
– Спасибо, хозяин!
Кузутик резво побежал прочь, а колдун тихо выругался сквозь зубы. Ножовский отряд
все-таки потерян, даже копитары не уцелели. Что же там случилось? Опять лесные духи? Или
на этот раз – русичи? А может, яги? Они в Балуйкином лесу давно обосновались, худы по
дурости могли с ними сцепиться… Чтоб им всем пусто было. И бестолковым худам, и тем, кто
их угробил! В последнее время Огнегору докучали лишь дурными вестями, и воодушевления
это не прибавляло.
Получивший вожделенное задание кузутик едва на пороге не врезался в колени высокого,
широкоплечего человека в дорогой, но простого кроя темной одежде, как нельзя лучше подхо-
дящей своему обладателю. Вошедший красотой и так не блистал, а вечно то ли сосредоточен-
ное, то ли недовольное выражение, застывшее на лице как маска, добавляло его образу суро-
вой серьезности. Ярозор, верный помощник Огнегора, искусный зодчий, изобретатель, был из
тех, кто родился с двумя правыми руками и двумя левыми ногами. Все ему было по плечу,
любую задумку повелителя умел воплотить в жизнь, да так, что все диву давались. Ярозор и
без волшбы мог выстроить царские палаты и придумать любое диво, но ему повезло родиться
еще и прирожденным чародеем. Волшба дала искуснику силу, Тьма определила путь, а Огне-
гор придумывал достойные его мастерства деяния.
Рукастых Огнегор любил, он и сам изредка баловался резьбой по дереву. Ярозор же пре-
красно разбирался в горных делах, не хуже краснолюдов 1. Именно он возглавлял строитель-
ство Громовых Палат, а сейчас был занят новым убежищем в Вертогорье. Такому гостю хозяин
Бугры-горы был всегда рад, хоть и не ожидал сейчас увидеть, а потому встретил приветливо:
– Какими судьбами, с чем пожаловал, мастер Ярозор?
Колдун-зодчий на мгновение замялся, возводить подземные залы ему было привычнее,
чем выстраивать по порядку слова. А может, одичал в обществе нечистых служек-камнетесов,
подзабыл, как вежливые беседы вести.
– Э-э-э… Да вот, повелитель… зашел мое почтение выказать, – запинаясь, начал зод-
чий. – И доложить. Мы… э-э-э… прошли уже треть туннеля, но дальше наткнулись на базаль-
1
Краснолюды – диволюди, живущие внутри гор. Искусные мастера-каменщики, создающие целые подземные города.
8
товый пласт. Нашими инструментами там не обойдешься, а волшбой – затратно, и слуг, и чаро-
деев не хватает. Нужны зачарованные буры. У нас тут, в закромах, они точно есть, с прошлого
раза остались. Окажи милость, вели выдать.
Ярозор бросил взгляд на лицо хозяина и осекся, вспомнив, что ненужные подробности
Огнегора удручают. Мастер стушевался и дернул плечом, собираясь учтиво откланяться, но
Огнегор его остановил:
– В остальном все идет хорошо? К сроку управишься?
– Так как же иначе? – удивился искусник. – Когда же я вас подводил, повелитель?
И то верно, на Ярозора всегда можно положиться, один из немногих надежных.
– Время ойбеда, пойвелитейль, – шепелявый голосок Линялы, донесшийся из-за спины
строителя, раздался так неожиданно, что мастер аж вздрогнул.
Обедать так обедать. Огнегор любил застолья, и не только из-за самой еды, хотя до сих
пор, несмотря на более чем солидный возраст, испытывал наслаждение от вида и запаха кра-
сиво поданных любимых блюд, от их вкуса – то пикантного и острого, то нежного и мягкого.
Помимо этого, привлекала хозяина Громовых Палат возможность изложить перед сотрапезни-
ками свои идеи, обсудить, поспорить, а иногда и просто посплетничать. Подобные разговоры
помогали выбрать важное и отсеять ненужное, придать мыслям стройность, а сплетни – узнать
что-нибудь новое и подчас интересное.
В одиночестве Огнегор есть не любил, но чести разделить с ним трапезу удостаивались
немногие. Чаще всего это был кто-то из старших чародеев-соратников, а если никого прилич-
ного под рукой не оказывалось, приходилось сажать за стол кого-то из шутиков-надзорников…
хотя с этими никакого обмена мнениями, разумеется, не было.
– Отобедай-ка со мной, Ярозор, – хлопнул в ладоши колдун, указывая на широкий стол,
к которому уже бежали с разнообразными блюдами проворные кузутики. – Посидим рядком,
поговорим ладком. О нужном инструменте не переживай. Линяло тебя проводит и все выдаст.
Ярозор ожидаемо смутился и пробасил:
– Да некогда мне долго э-э-э… рассиживаться. Как бы э-э-э… не напортачили там без
меня, – однако, увидев, что хозяин нахмурился, мастер тут же осекся и зачастил: – Спасибо э-
э-э… за честь. Перекушу маленько и побегу.
Странный он. Нет бы, наслаждаться всей полнотой жизни, радоваться тому, что есть, так
об одной работе и думает. Чародей с наслаждением вдохнул аромат приправленного майора-
ном и эстрагоном мяса. Нежное получилось, сочное, чуть розоватое, во рту само тает. И соус
к нему правильно приготовлен, расстарался кухарик Пузанчик. Под такое мясцо стоит выпить
немного настойки на шестидесяти шести травах, рецепт которой Огнегор лично у одной ста-
рой ведьмы выпытал.
Ярозор тяпнул наполненный радушным хозяином кубок, даже не распробовав. Да разве
так надо пить драгоценный бальзам? Сначала следует втянуть ноздрями тонкий аромат, потом
повертеть в руках, прогреть немного, еще раз вдохнуть, сделать глоток, перекатить во рту
огненную жидкость, проглотить, выдохнуть, ощутить послевкусие. Почувствовать, как разли-
вается по жилам тепло и целебная мощь подобранных с умом трав. Сколь долго ни живи на
свете, а есть вещи, которые никогда не наскучат…
Да только не дано угрюмому зодчему ценить жизнь и наслаждаться ею, молод еще, торо-
пится все время куда-то, без работы не может, что твой кузутик… Когда-то, очень-очень давно,
таким был и Огнегор, но с тех пор минули века…
Возмужав, чародей научился вовремя останавливаться и как следует отдыхать. Никому
бы не пришло в голову обвинить его в лени – нет, он умел полностью отдаваться работе, но
ценил и те редкие минуты отдыха, которые ему выпадали. Все те же беседы за столом Огнегор
расценивал как приятное времяпровождение. Правда, сейчас его говорить не тянуло – похоже,
сказались на настроении дурные вести о сгинувшем отряде и накопившаяся усталость.
9
Жаль, тело с годами не молодеет, приходится прибегать ко всяческим ухищрениям,

чтобы поддерживать его в приличном состоянии. Прожитое, что пролитое, не воротишь. Огне-
гор украдкой бросил взгляд на свое отражение в большом зеркале на стене. Да уж, видок неваж-
ный – под глазами мешки, на лбу и щеках – глубокие морщины, хорошо хоть борода скрывает
дряблую шею.
Увял лицом чародей. Так ведь и пожил немало, а пережил – и того больше! Под погоду
еще и старые раны да переломы болят, только мази волшебные и спасают. Волей-неволей заду-
маешься о неминуемом конце. Смерть Огнегора не страшила, но с годами он научился ценить
свою жизнь и умирать не собирался – слишком много дел задумано, кто их сумеет до ума
довести, если не он? Таким, как Ярозор, нужны наставники и повелители, а уж остальному
стаду – тем более.
– Откушай ветчины, Ярозор! – не выдержал Огнегор, глядя, как мастер упорно накла-
дывает себе в блюдо одни лишь жареные куриные крылышки. – Отменная ветчина, свиней
откармливают особыми желудями и каштанами. А к ней закуска из грибов редкостных, зем-
ляных…
– Спасибо, – рассеянно ответил зодчий, но так к ветчине и не притронулся. Зато спросил,
пряча глаза: – А не скажешь, повелитель, э-э-э… где Нияда сейчас э-э-э… обретается?
О чувствах, которые питал искусник к красотке-ведьме, Огнегор прекрасно знал, и его
немало забавляло, что бугай в летах сохнет по девке, как безусый юнец. Любовь? Выдумки.
Нет никакой любви, есть лишь страсть и утехи тела, да и те Ярозору не светят. Нияда мужчин
терпеть не может, так что зодчий только время тратит.
– Уехала Нияда, по делам. – Огнегор неторопливо отправил в рот печеночный хлебец. –
На север. Разыскивает для меня кое-что.
Ярозор враз поскучнел, допил свой кубок, провел по губам рукавом и поспешил откла-
няться:
– Спасибо за честь и угощение, повелитель. Да только дело стоит, надо бы уже сегодня
э-э-э… успеть новые буры приспособить. Есть еще одна задумка, как наладить подачу воды в
верхние палаты… э-э-э… как сделаю, покажу.
Огнегор вместо ответа кивнул Линяле, мол, проводи зодчего-колдуна в хранилище гор-
ных инструментов, а сам отодвинул тарелку и задумчиво провел пальцем по густой брови, про-
вожая Ярозора взглядом. Отличный ведь мастер, сколько всего дельного напридумывал. Одни
светильники в галереях чего стоят! Стены теперь освещаются живым огнем особого бездым-
ного масла, что бежит по длинным желобкам с высокими бортиками. Пламя горит ровным,
красноватым светом, подсвечивая древний камень и давая достаточно света, чтобы оценить
красоту обтесанных кварцевых плит; и эти огненные линии тянутся по всей длине проходов,
по обе их стороны, словно указывая нужное направление. Вроде бы мелочь, но с появлением
новых светильников Громовые Палаты враз заиграли особыми красками, раскрылась гранди-
озность задумки чертогов, сотворенных сплавом волшбы и разума.
Только ненадежен Ярозор, ох ненадежен, пусть и допущен в ближайший круг, единомыш-
ленником его не назвать. Зодчего не волнуют замыслы Тьмы, он не разделяет чаяний самого
Огнегора – трудяге бы только бурить, камень тесать да день и ночь над своими чертежами
корпеть. Еще эта непонятная безнадежная страсть к Нияде! Женщин надо усмирять и брать
приступом, а не турусы на колесах разводить. Видимо, правда – слишком он молод, чтобы это
понять.
Впрочем, Нияда и в самом деле хороша, не отнимешь, так что мастера-простака понять
можно. Перед чарами некоторых девиц устоять бывает ох как непросто. И не важно, чародейка
ли это прирожденная или сельская простушка. Если знает, как распоряжаться своей властью
над мужчиной, – жди беды… Знавали мы таких… Хозяин Громовых Палат устало прикрыл
веки.
10
Обида выжигала его изнутри. Как она смеялась! Как смела она так смеяться?!
Огнегор с изумлением ощутил, что пальцы с силой сжимают подлокотники кресла. Вот
только старых воспоминаний не хватало! А ведь он умеет владеть собой, редко дает выход
гневу, но сейчас треклятая память сыграла с ним злую шутку, услужливо напоминая о начале
его пути. О юности, когда он еще не носил имя Огнегор…
В те поры он остро ощущал, что не такой, как все. Его сотоварищи были рослыми,
статными, с правильными чертами лица и веселыми, открытыми душами. Все Первые люди
были такими, а он непонятно в кого уродился – худой, маленький, большеголовый, с длинным
острым носом, тонкими губами, горчичного цвета глазами навыкате. Не красавец, что уж
там, но пускай ростом не вышел, зато умением да упорством брал!
Недаром же его родители к волхвам-наставникам отрядили, чтобы ума-разума
набрался. Он и набирался, потому как сызмальства ощущал в себе неимоверную силу и делал
все, чтобы овладеть ею в полной мере. Когда другие сбегали водить хороводы, усердно пости-
гал азы волхвования, потому что знал: вот выучится – и отправится со старшими в другие
земли. Говорят, началась война за души людские! Все чаще поминают некую Тьму и судачат о
том, что в Белосветье проникло страшное зло… Он не понимал тогда толком, о чем речь, но
знал, что миру нужны умелые волхвы, а значит – надо усердно работать и учиться, чтобы
познать все важное, стать лучше, сильнее… и так перерасти всех. Стать оберином 2 среди
муравьев…
Все шло хорошо, но тут появилась, точнее, ворвалась в его жизнь Она. И он пропал.
Он хотел только Ее, все остальные желания растворились в потоке внезапно нахлынувшей
страсти…
Призраки прошлого завладевали разумом Огнегора все сильнее… а он уже и не сопро-
тивлялся. Владеть собой ты можешь превосходно, но воспоминания – странная вещь. Как
нагрянут – не отобьешься, какой бы могучей ни была твоя воля.
Как она выглядела? Ее лицо уже давно кануло в небытие, вместе с мириадами других лиц,
но Огнегор вдруг словно воочию увидел юную красавицу с развевающимися на ветру темными
волосами, с сияющими, отдающими зеленью лесного мха глазами, услышал звон монист 3 на
загорелой шее, ощутил запах спелой земляники. Она стояла на поляне в сосновом лесу и дер-
жала в смуглой ладошке яркие ягоды.
– Хочешь? – рука протянулась к нему, а он так и глазел на девушку в расшитом белой
мережкой полотняном платье. Глазел, не смея сдвинуться с места, опасаясь спугнуть виде-
ние.
– Да бери же, я еще соберу, – она улыбнулась, и вместе с ней улыбнулись, полыхнули оран-
жевым светом стволы вековых сосен, алмазами засияли капельки росы на резных листьях,
звонче защебетали птицы.
Проклиная себя за внезапно нахлынувшую робость, он только молча кивнул и подставил
свою ладонь под рубиновые брызги.
– Вкусно? Ешь, ты такой бледный, малыш…
– Малыш?! – выдохнул он, отшатываясь.
За ребенка его приняла? Да он наверняка старше ее! Первый среди соучеников! Вот-
вот станет настоящим волхвом! Скоро уже обряд посвящения! И вот, стоит тут перед
ней, позабыв, что пришел собрать ранние соцветия кипрея и отыскать греющихся на южном
склоне гадюк для опытов.
2
Обери́ны – мифические исполины, размерами выше гор. По преданьям, создавали ландшафты, двигали горы, меняли
русла рек.
3
Монисто – ожерелье из монет, бус, разноцветных камней, кораллов и т. п.
11
Она уже поняла свою ошибку, разглядела полыхнувший в желтоватых глазах злой ого-
нек и смущенно улыбнулась:
– Не нравится, как я тебя назвала? Хорошее же прозвище, ласковое. «Малыш».
Он только сопел, не зная, что отвечать. Над ним и раньше посмеивались сверстники,
бросали косые взгляды, но чтоб так, вслух насмехаться над его ростом? А она как ни в чем
не бывало лишь пожала плечами и отвернулась, коротко рассмеявшись, словно его тут и не
было.
Он с силой сжал в руке ягоды, сквозь пальцы брызнул сок, закапал на траву, будто кровь.
Огнегор открыл глаза и с шумом выдохнул. Бездумно подцепил кусочек паштета из соло-
вьиных язычков, отправил в рот, почти не ощутив вкуса. Дела давно минувших дней, но – надо
же! – не позабытые, до мурашек живые и яркие.
Позже он узнал, что зовут лесную незнакомку Светозара, что приехала она совсем
недавно откуда-то с юга и будет учиться вместе с волхвами волшбе. А затем товарищи заме-
тили, как невысокий соученик немеет в присутствии девушки, какими суетливыми становятся
его движения, как он пожирает глазами округлости ее тела, едва прикрытые легким летним
платьем. Заметили и не преминули использовать для своих дурацких шуток.
Молодость. Когда думаешь чем угодно, но не головой. Ну как он мог поверить, что такая
красавица заинтересуется карликом, если рядом были другие, высокие, сильные, ловкие? Те
самые, что скоро принялись подшучивать над его внешностью при каждом удобном случае.
Ведь недаром в ночь, когда по древнему обычаю надо славить силу воды, они потащили его с
собой купаться – возжелали поразвлечься. Он не хотел, упирался, ведь не любил воду, почти
не чувствовал ее, а у Светозары был врожденный талант управлять водной стихией.
В венце из полевых трав, в легкой тонкой рубашке, она стояла на берегу и о чем-то
шепталась-пересмеивалась с подружками, такими же стройными красавицами, но он видел
только ее. Светозара казалась то ли берегиней, то ли самим воплощением озера, а то и вер-
нувшейся с Той-Стороны богиней. Вот она вошла в воду по колено, по пояс, легко погрузи-
лась в полыхающую закатным пламенем гладь, поплыла… Молодые волхвы уже срывали с
себя одежды, чтобы с плеском прыгнуть с небольшого обрыва, стремясь догнать подруг. А
он стоял, тщедушный, жалкий, понимая, что рядом с их мускулистыми загорелыми телами
кажется полным ничтожеством. Ощипанный цыпленок и гордые лебеди. Она оглянулась,
поманила к себе:
– Что же ты, Малыш? Неужто стесняешься? А ну, ребятки, помогите ему!
Кто-то уже сдирал с него рубашку, стягивал порты, а потом, хохоча, толкнул в про-
хладную мокрую жуть. Нет, он, конечно же, умел плавать, но вода хлынула в полуоткрытый
рот, забила ноздри, уши… Кашляя и отплевываясь, оглушенный, он с трудом вынырнул на
поверхность, бестолково, как щенок, заколотил ладонями, рванулся к берегу и на четверень-
ках выполз на песок. Нагой и жалкий, он поднялся на дрожащих ногах и услышал ее заливи-
стый смех.
Не выдержав, он подхватил одежду и убежал…
…в тьму…
Кровь прилила к лицу, вспыхнули уши, помутилось зрение, а по телу прокатилась липкая
волна, сжав горячими пальцами горло. Давно забытое чувство острого стыда внезапно обез-
движило, завладело телом, а внутри все забурлило от вскипающей ярости. Огнегор поспешно
налил темного, почти черного вина, отпил несколько глотков. Рука с золоченым кубком дрог-
нула, жидкость выплеснулась на скатерть, расползлась, словно пятна крови. Ее крови… Месть
требует холодной головы и расчета. Это он сейчас понимает, а тогда…
Тогда он ощущал подобный стыд впервые. Бежал по лесу, рыдая и воя, будто дикий
зверь. А потом, успокоившись, утер глаза и пошел обратно, зная, что должен сделать. Ждать
пришлось недолго.
12
После прыжков через костер Светозаре вздумалось поискать волшебных трав. Только
искать их надо в одиночестве. Вот и пошла девушка, никому ни слова не сказав, в чащу,
подальше от ярких костров и веселого смеха.
Его силу недооценивали все, даже наставники. Подогреваемая ненавистью, она увеличи-
лась стократ. Оглушить, обездвижить, лишить голоса, потащить в чащу – что могло быть
проще для будущего великого волхва?
А забавлялся он со Светозарой долго. Получил все, чего желал, овладел ею целиком. А
наигравшись, обернулся гигантской росомахой. Нет в лесах зверя коварнее и кровожаднее. И
умнее. Они ему всегда нравились.
Растерзанное тело Светозары нашли следующим утром – на той самой земляничной
поляне, среди враз поседевших сосен. Наставники-волхвы распознали магический след, а там
вычислили и того, кто его оставил. Отпираться он и не думал. Держался гордо и твердо,
заявив, что никому и никогда не позволит больше над собой издеваться! Он знает себе цену,
и его никому не остановить! Сверстники больше не лыбились, ведь он преподал им хороший
урок! А старшие? Да что они? Долго и нудно совещались, выбирая наказание. Наконец решили
изгнать, предать забвению даже его имя. Х-ха! Нашли чем напугать!
Губы Огнегора искривила презрительная ухмылка. Он должен благодарить волхвов за их
решение. Могли бы и суровей наказание придумать, но Белосветье тогда тоже было молодым,
Первые люди еще не знали толком, что такое жестокая кара. Изгнание! Вот уж точно бросили
щуку в реку.
Кстати, где-то тут щука фаршированная расположилась, а под щуку надо охлажденного
белого вина испить. Огнегор едва заметил вернувшегося Линялу, доложившего, что Ярозор
получил свои буры. Хозяин Громовых Палат ничего не ответил – он слишком был занят вином
и воспоминаниями.
Где те, кто его изгнал? Где те, с кем он начинал? Нет их, прожили отпущенные сотню-пол-
торы лет и умерли в свой срок, косточки давно истлели. Конечно, Первые люди жили подольше
нынешних, а все равно ничтожно мало. А он, последний из Первых людей, Темный волхв, вели-
кий колдун и хозяин Бугра-горы, десятую сотню разменял и пока еще ого-го! А все почему?
Потому что его изгнали.
Странствия и мытарства привели его в Иномирье. Иномирье даровало встречу с Тьмой.
Тьма одарила его новой силой.
Став великим чародеем, начинаешь ценить себя и – изменяешься. Многое понимаешь.
Позволяешь время от времени радоваться минутам отдыха и наслаждаться жизнью. Вкусная
еда – для тела, а красотка рядом – для утех… да для дела.
– Пусть зелье принесут, – велел колдун, не объясняя, о чем он. Линяло и так знал, о
каком зелье идет речь.
Пришло время новую девицу найти, хорошо бы внешности подходящей, и чтобы было о
чем поговорить. С тех пор, как Огнегор отказался от гарема, приходилось выискивать невест
при помощи шутиков. Не великие знатоки бабьих прелестей, зато безотказны и вкус хозяйский
знают. А для плодотворного общения с новой красоткой следует омолодиться. Дивное зелье
сейчас принесут, жаль, редкое, запасы заканчиваются… Да, решено, пора заполучить новую
девицу, с которой можно развлечься, забыв на время о случившихся неприятностях… а надо-
ест – как всегда, делу послужит.
Огнегор потер руки в предвкушении, отхлебнул еще вина, потянулся к засахаренным
заморским фруктам.
– Вайше зейлье, пойвелитель, – писклявый голосок заставил Огнегора отвлечься от тра-
пезы и посмотреть вниз.
Возле кресла стоял шутик, покорно склонивший остроконечную рогатую голову.
Несмотря на то, что создал он их немало, всех шутиков Огнегор знал поименно. На запястье
13
служки колдун приметил уже почти заживший шрам, который и позволил опознать Пырю,
когда-то приставленного к покойному Вещору. Приняв из вытянутых рук флакон с омолажи-
вающим снадобьем, хозяин Бугры-горы поинтересовался:
– Почему ты здесь, Пыря, да еще зелья таскаешь? Твое дело – кузутиками управлять.
Шутик тоскливо поведал, что его сначала, как и было велено, высекли, а потом по при-
казу Линялы определили к кухарику Пузанчику выполнять всю черную работу. Кухарик стро-
гий, за каждую провинность бьет половником по голове…
– Половником? – Огнегор нахмурился.
– Да.
– Вот мерзавец. Ничего, разберемся…
Воодушевленный словами колдуна, Пыря продолжил рассказ о своих бедах, закончив
тем, что назначили его посыльным-носильщиком. Огнегор слушал вполуха, мрачно думая, что
кухарику нужно устроить хорошую взбучку. Половник был зачарованным, дорогим, а Пузан
посмел использовать его как дубинку? Так можно и жертве навредить – на время ума лишить,
и главное – вещь ценную попортить.
– Сойздан слуйжить, – закончил шутик несчастным голосом.
Колдун помнил, что Пыря не самый дурной из созданных им волшебных помощников,
всего лишь немного младше Линялы, а наказание за свою провинность он уже отбыл. Польза
от него должна быть посущественнее, чем разноска или черная работа у кухарика. Видать,
Линяло решил подольше поиздеваться над возможным соперником. Вот же шельмец! Когда
надо, все понимает с полуслова, а когда надо ему – понимает как хочет…
Огнегор шевельнул пальцами, и на запястье Пыри возник витой золотой браслет личного
помощника. Шутик вытаращил глаза и открыл от удивления рот, обнажив ряды мелких зубов,
а рядом тихо зашипел Линяло.
– Значит, так, – промолвил Огнегор. – Пойди переоденься, а то как нищий ходишь, позо-
ришь меня. Потом собирайся в дорогу. Даю тебе задание: раздобыть мне новую невесту, сам
знаешь какую. Ключники с одежкой и прочими вещами помогут, иди в любые кладовые…
кроме восточной. Понял? В любые, кроме восточной!
Нечего шутику по тайной кладовой шастать, там слишком ценные вещи лежат.
Пыря, вне себя от счастья, погладил новенький браслет, торопливо поклонился и, не
забыв бросить торжествующий взгляд на Линялу, помчался выполнять поручение. Стоило ему
убежать, Огнегор немедленно повернулся к старшему надзорнику, окатив его холодным взгля-
дом:
– Ты что творишь, морда неумытая? Сказано ведь было: сто ударов и на нижние ярусы,
управлять кузутиками! А ты его на кухню, слугой? Мне только что пришлось самолично зада-
ние кузутику давать, еще подумал: давненько такого не было, с чего бы это? А выходит, шутика
не хватило! Которого ты на кухню отправил! Еще раз посмеешь своевольничать – развоплощу!
Линяло был с пониманием, оправдываться не стал, снял шапку и поджал уши, признавая
свою вину.
– Прости, байтюшка Ойгнегор! Больше не пойвторится.
Огнегор встал из-за стола, нависнув над сжавшимся служкой.
– Первым делом прикажи Пузану никого больше половником не бить! – велел хозяин
Бугра-горы. – Потом приготовишь палаты для будущей невесты, порядок там наведешь. И
дверь проверь, чтоб замочные заклятья работали как надо.
– Сойздан слуйжить, – низко поклонился шутик.
14
15

Отголоски прошлого

Дорожный топорик валялся совсем рядом, но Алеша за каким-то лешим разломал здо-
ровенный корявый сук руками. Еще державшиеся на нем сухие перистые листья богатырь не
опознал, но дрова они и есть дрова, что внутри, что снаружи – дерево. Это люди разные, вся-
16
кого в них намешано, одним в себе гордишься, другого стыдишься, а третьего не замечаешь.
Сейчас не замечаешь, да только жизнь, что бы кто ни говорил, не дорога, а река. Мало того,
что длинна и вбирает в себя и чистую воду, и грязь, так еще и вильнуть норовит, а то и с
кручи броситься – пропадай, мол, всё, что прежде было, заново начнем. Отшумел водопад,
отбурлили пороги, и опять вьется реченька меж берегов, только былая гордость оборотилась
стыдом, прежний стыд как в песок ушел, а до поры незаметное стало главным – и оставаться
ему таким до самого устья, близкого ли, далекого…
– Алеша, – негромкий оклик разогнал странные мысли, как брошенный в пруд камень
разгоняет орущих лягушек, – ты, часом, не уснул? А то как бы ужин наш не сгорел.
– Не сгорит, – заверил напарника богатырь, которого на умствования толкнула простень-
кая мысль о том, что кашеварить и петь у него всегда выходило знатно, но хотелось-то дру-
гого. Воинской славы да восхищенных женских взглядов хотелось. Но то в прежней, сгинув-
шей жизни. А сейчас?.. – Прости, задумался малость.
– Бывает, – буркнул разбиравший вытряхнутую из вьюка мелочь Стоян. – А мне вот
живот думать мешает – подвело, мочи нет! Долго еще?
Меченый так всю дорогу и прохмурился, видать, поедом себя ел из-за подавшейся в яги
Марфы. Помочь ему Алеша мог не больше, чем сам Стоян бывшей подруге, оставалось не
замечать.
– Не боись, скоро уже, – обнадежил напарника Алеша, помешав поспевающий кулеш 4. –
Пальчики оближешь.
Снимать стряпню с огня было рано, и богатырь сосредоточенно склонился над старень-
ким котелком, в котором тушился отъевшийся на летних харчах заяц с салом да пшеном. Спе-
шившим к Тригорской заставе китежанам было не до охоты, и сдуру выскочившего прямо под
ноги Буланко косого добыл муркан. Сиганул в траву – и тут же раздался истошный отчаянный
плач. Зайцы орут почти как младенцы, с того и пошла гулять сказка о приносящих детишек
аистах. Нет, малышню белые с черными отметинами птицы и впрямь таскают, только долгола-
пую да ушастую и не людям в радость, а своим птенцам на обед.
Алеша обернулся на розовато-лиловый окоем, яркий, словно кипрей-трава, – внизу-то
она давно пухом изошла, а в небесных лугах цветет, не уймется. Эх, зорьки осенние, были бы
крылья, а дел бы не было, к вам бы и улетел, как тот аист! Только и крыльев нету, и кипрей в
здешних жарких и сухих для него краях не растет, да и дел насыпало по горло…
– Завтра к полудню доберемся… – отрывисто бросил Стоян, пересаживаясь поближе к
костру. – Могли б и к утру, если б поднажали, но лучше сперва дела обсудить. На заставе не
до того будет.
– А есть чего обсуждать-то? – Богатырь бросил в котелок семена горьковатой степной
травки и обернулся к напарнику: – Что с воеводой тамошним ты накоротке, знаю. Что я рат-
ников тамошних растормошить должен, помню. Или это не все?
– Все, да не все, – Стоян задумчиво погладил развалившегося у его ноги Муркашу.
На привалах зверюга от Меченого не отходила, но вот коня его терпеть не могла, разъез-
жала с Алешей и Буланко. Китежанин почти верил, что полупес-полукот с богатырским ска-
куном потихоньку перемывают кости и хозяевам, и ненавистному обоим Хлопуше.
– Никак в толк не возьму, – признался богатырь, – с чего Муркаша на твоего скакуна
взъелся, они же оба Марфины.
– Кто ж его знает? – поморщился Стоян. – В Китеже тоже не все всех любят, хоть и
случается вместе идти. Кто на меня у Асилакова топора глазом косил, не скажешь?
4
Куле́ш – жидкая каша, сытная похлебка с разными ингредиентами, главный из которых – пшено.
17
– Было дело, – и не подумал отнекиваться богатырь, и тут поспел ужин. Есть такие
зануды, что жуют молча, но оба Охотника – и молодой, и опытный – подавиться не боялись. –
Да и ты хорош! Ничего толком не сказал, куда-то поволок…
– Ну да, ну да… Теперь-то волочь вдвоем будем, – посулил, берясь за ложку, Стоян. –
Правда, есть надежда, что подмогу толковую в Тригорье сыщем. Мы с Китом, заставным вое-
водой, посидим, выпьем, старину вспомним, юнцов обругаем…
– Китом?
– Вообще-то он Тит, сын Титов, но прилипло к нему прозвище, не отодрать. Сам знаешь,
как бывает.
– Знаю, – подавил улыбку Алеша, глядя на Меченого.
– Кит мне друг, – в подробности напарник вдаваться не стал, а они, похоже, имелись, –
так что на пятом кубке на каких ратников кивну, тех он мне и отдаст… а вот на кого кивать,
тебе решать.
– Ты про поединки шутейные? – на всякий случай уточнил Алеша, в свою очередь при-
ступая к трапезе.
– Поединки, это само собой. Ты ведь прежде, чем в Китеж податься, богатырствовал?
– Богаты́рил, – невесело уточнил Алеша. Про свою жизнь до Китежа он вспоминать не
любил, потому ответил поначалу скупо, но потом вдруг вырвалось: – Толком не удалось. Пут-
ное дело нам лишь раз перепало, а так все больше гуляли да с бабами путались. Уж больно
спокойно на Руси было.
– Зато теперь тревожься, не хочу, – напарник сунул кусок зайчатины под нос добыт-
чику-муркану, но тот чихнул и отшатнулся, не любил острое. – И дело наше важное, не вся-
кого с собой позовешь. Сноровка сноровкой, ее проверить просто, но главное, чтоб нутро без
гнилья.
– Ясное дело, только человек не орех, и за день не раскусишь.
– Мы с тобой как-то управились.
– Так худы же, – хмыкнул Алеша, вовсю уплетая пряную зайчатину с пшеном. – В бою
сразу все ясно стало.
– Так сразу и всё? – проронил Стоян. – То-то к Кощею перебегали те, с кем до Колобухова
поля не один пуд соли съели, не в одной сече спина к спине рубились… Золото да власть к
себе ой как тянут.
– В этом твоем Лукоморье золото под ногами валяется?
– В каком еще «моем»? – Меченый блеснул глазами. – Наше оно, брат. Общее. Золота
в Лукоморье я не видал, но за дорожку туда Огнегор его не пожалеет. Может и чем другим
заплатить – хоть зельем приворотным, хоть царским венцом. Охочие найдутся, особенно так
далеко от Великограда.
– О чем это ты?
Стоян глянул задумчиво, будто решая, отвечать или нет.
– Сложно объяснить, – наконец медленно произнес он. – Я по миру-то помотался, белый
свет повидал, и подметил штуку одну… странную… Впрочем, ладно, досужее это все. А и
впрямь хорош кулеш, знатный ты кашевар!
– Снова недомолвки, – возмутился Алеша. – Нет уж, давай выкладывай!
– Ох, послал Белобог зануду, – пожаловался муркану Стоян. – Я его расхваливаю, а он
все о делах.
– Так о них говорить и собирались или забыл уже?
– Не забыл. Просто замечаю я, что чем дальше от Великограда, чем ближе к славий-
ским рубежам, тем чаще народец встречается лихой да гнилой, – пояснил Стоян, но вдруг сму-
тился: – А, ерунда! В дороге чего только не покажется, вот и это туда же. Зацепилась мысль,
как репейник, не отцепится никак. Не бери в голову.
18
Смущение и отговорки не удивляли: когда на душе скверно, какой только чуши, хоро-
хорясь, не брякнешь, а Меченого встреча с Марфой и в самом деле из колеи выбила. Другое
дело, что слова Стояна чушью отнюдь не казались. Что-то в них было…
– Понял. – Спорить или шутить Алеше расхотелось и отнюдь не из-за возможной ссоры. –
Что ж, ратников тригорских как могу проверю, только я не ясновидец и не Дознаватель судеб-
ный, нутро на просвет не разгляжу. Ты мне вот что скажи – в крепости, если она с толком
строена, и ворота не одни, и тайный ход есть, а в Лукоморье-то с этим как?
– Вход-выход там один, и тот скрыт волшебной завесой. Старой, ее еще волхвы ставили.
Решили отделить яроместо от мира людей…
– Мы, люди, такие, как начнем туда-сюда шастать, так и не уймемся, – согласился со
сгинувшими ныне волхвами Алеша. – С моря туда заходят?
– Нет, с севера, от Тригорской пущи, через горную гряду.
– Если оно Лукоморье, там должно быть море. Проход по суше мы, допустим, устережем,
а ну как Огнегор кораблями разживется?
– Завеса и над морем есть. Не пройдешь.
– Постой… мы ведь войти можем. И Огнегор может. Будь иначе, без ратников бы обо-
шлись, одной Завесы хватило бы.
– Дело говоришь, – спокойно согласился Стоян. – Сам я не видел, но сестра, что сейчас за
Лукоморьем присматривает, говорит, с морской стороны по ту сторону Завесы Гиблые острова
лежат, и имечко свое они заслужили – сплошь утесы, камни и ползучие мели. Море там бушует
и зимой, и летом, да еще и от акул-рыб не продохнуть. Всяк мореход те воды стороной обходит,
даже новеградцы, уж на что отчаянные, и те к Гиблым не суются. Про нечисть и говорить не
приходится.
– Пожалуй, – что упыри с мертвяками, что худы с бедаками и от родниковой-то воды
шарахаются, а соленая для них – верная смерть. – Значит, будут заходить с суши. Эх, нам бы не
Огнегорова нападения ждать, а самим рать собрать да в Соколиные горы наведаться, порядок
навести…
– И об этом думал, – кивнул Стоян, снова поморщившись. – Доберемся до заставы –
решим, что делать. Колдун в горах засел крепко, так что обмозговать все как следует надо,
сплеча рубить не след. Что точно ясно: как ни крути, а защищать Лукоморье придется.
Считать будущих врагов – дело не из приятных, но Охотники, выскребая котелок, стара-
тельно припомнили всю сволочь, которой мог разжиться свалившийся им на голову Огнегор.
Картина не радовала, но и безнадежной не казалась, тут главное с заслоном успеть и продер-
жаться до прихода подмоги, пришлют же ее в конце концов! Жаль, нельзя угнать у яг избенку-
другую и натравить на нечистую орду. И то, что Иванушку с его молотом и сестрицей сюда не
затащить, – тоже жаль, хотя с этими могло и выйти, было бы время навестить…
С чего человека порой неодолимо тянет глянуть в небо, неведомо, но Алеша снова не
удержался, поднял глаза. Закатный кипрей уже успел отцвести, зато из-за ближней рощицы
поднималась здоровенная рыжая луна, вокруг которой роились крупные осенние звезды… и
луну эту внезапно перечеркнула уродливая крылатая тень. Быстрая, но лук китежанин схва-
тить успел. Рискнул стрелой, спустил тетиву, почти не целясь, – порой такие выстрелы бывают
удачными. Этот был.
Рухнувшая неподалеку и с ходу обнаруженная мурканом добыча выглядела мерзко даже
в полутьме. Размером с откормленного гусака тварь была сразу и змеей, и летучей мышью, и
чем-то вовсе несусветным с длинным, вытянутым черепом, но тупой приплюснутой мордой.
Из раззявленной пасти вываливался длинный язык, вместо зубов были какие-то пластины, и
вдобавок от нее несло тухлятиной. Трогать эдакую красоту не тянуло совершенно.
– Нашли? – пропыхтел заметно отставший от легконогого напарника Меченый. – Ну и
кого ты подбил?
19
– Мурина, – буркнул удачливый стрелок, выдергивая из тушки стрелу. – Если не путаю.

Сам он крылатых падальщиков прежде не видел, но по книжному описанию выходило
один в один, вплоть до сумеречных полетов и длиннющего языка. Ученые люди вовсю спорили,
причислять ли муринов к бедакам или они для этого слишком безмозглы, но главным было
другое: твари редко бывали сами по себе, а дикие в здешних местах не водились, все больше
в Великой Степи.
Несмотря на то, что языки у муринов были ядовиты, а костяные зубы могли раздробить
в пыль любые кости, некоторые умудрялись одомашнивать даже такой страх. Самые дошлые
из городских душегубов, заметая следы, скармливали тварям трупы, а чародеи-злонравы при-
способили их сразу вместо и голубей, и собак. Мурины передавали послания и выслеживали
тех, на кого указывали хозяева.
– Этого еще не хватало, – запыхавшийся напарник нагнулся над добычей. – Мурин и есть.
– Нашел муркан мурина в траве-мураве и давай мурчать, – вырвалось у Алеши.
– Крупный, обычно они поменьше… – Стоян был слишком занят изучением добычи,
чтоб оценить родившуюся поговорку. – А это еще что такое? На задней лапе… Постой, огонь
высеку.
На свету тварь была еще гаже, зато удалось разглядеть странный след, будто от тугой
широкой ленты, обвивавшей ногу мурина сверху и почти донизу.
– Точно, не дикий он, – сделал очевидный вывод Стоян, – но тогда чей?
– Разбойники?
– Вряд ли. Лиходеи, когда муринов заводят, первым делом ядовитый язык им обрезают,
чтоб случайно не отравил. Нет, тут скорее шайка нечистых. Вроде той, на которую мы в Балуй-
кином лесу напоролись. У них частенько мурин есть, а если худы в разведке, то и несколько.
– Разведчик не показался бы, а этот через луну метнулся, я и заметил.
– Мог круги нареза́ть – если тракт караулить, самое милое дело. Теперь нам втрое сте-
речься придется, помогать Огнегору искать дорогу я не собираюсь.
«Да что ж за гадство такое!» – задним числом разозлился Алеша. И впрямь ведь, сидели
себе, ужинали, знать не знали, что над ними летают! А главное – как долго летают? Наземных
лазутчиков если б не Буланко почуял, то муркан-то точно… Где он, кстати? Ведь тут же был…
Котище словно нарочно ждал, когда о нем вспомнят. Огромная гибкая тень вытекла из
темноты и выплюнула у ног Меченого нечто, сперва показавшееся толстой дохлой змеей.
– Мать честная, – напарник склонился над муркановой добычей, – где ты его нашел?!
Добытчик в ответ чихнул и с чувством выполненного долга принялся умываться, дескать,
мое дело ловить, а дальше, как хотите. Глядя на очередное подношение, оставалось лишь
чесать в затылке: змея при ближайшем рассмотрении оказалась длинным лохматым существом
с умильной щенячьей мордашкой и большущими вислыми ушами. Головенка у него была раз-
мером с детский кулачок, а тело длиной в локоть с лишним. Лап чудо не имело вовсе, только
хвост, судя по всему, бывший продолжением туловища. Вот чего имелось в избытке, это свет-
лой шерсти.
– Это кто? – с легкой оторопью спросил богатырь, разглядывая непонятное создание. –
Мне про такое не говорили.
– Не только тебе, – Стоян сунул Алеше горящий сук. – Посвети-ка.
– Может, рукавицы наденешь? – явил запоздалую осторожность богатырь, но Стоян уже
поднял находку за шкирку и теперь медленно вел второй рукой по светлому пузу, раздвигая
пальцами мех.
– Вот не было печали, – бормотал он. – И откуда только… Тельце упругое, мускулистое,
а брюшко нежное, на таком не поползаешь… Худова сила! Алеша, я его держу, а ты щупай.
Да не посередке, а ближе к морде и хвосту.
20
Сперва Алеша не нащупал ничего, только убедился, что шерстка на животе непонятной
находки нежнее и тоньше, чем на спине, а потом наткнулся на что-то вроде выпуклого шрама…
шрамов. Четырех. Лапки у непонятной собачонки, похоже, имелись, только их кто-то отрезал
под основание, даже культей не оставил.
– Смотри! – напарник бестрепетно ухватил мурина и примерил калечную зверушку к
чешуйчатой лапе. – Они парой летали, причем долго, иначе б такого следа не осталось. Мурина
ты сбил, а это… это просто расшиблось.
– Знамо дело. А лапы ему отрубили, чтоб он от мурина никуда не делся? Только на кой
ляд… Запах чуешь, кстати?
От тварюшки исходил очень странный, резковатый запах.
– Пока падало – обгадилось? – предположил Стоян, пожав плечами.
– И что мы с этим вонючим… ужиком делать будем?
– С заставы так и так гонца гнать, заодно и «подарочек» братьям отвезет. Мешок заго-
воренный у меня с собой, не завоняется. Авось наш ужик в китежских архивах отыщется, а
нет, так сами опишут.
Алеша хмуро кивнул. Безногая тварюшка ему очень не нравилась, вернее, не нравилось,
что какая-то сволочь творит нечто непонятное и наверняка зловредное, а как к ней подсту-
питься, неведомо.
Спать в эту ночь так и не легли, проговорили до рассвета, но так ничего толкового не
надумали. Откуда в тихом Тригорье взялись мурин с калечным спутником – неведомо, только
главного дела это не отменяло.
– Худ с этим мурином и волосатой змейкой, – Стоян поднялся, словно итог подвел. –
Глупо мышей в погребе ловить, когда волк у овчарни. Делаем главное – все, как договори-
лись. Кит, ратники, подмога. Об остальном будем думать потом. К Лукоморью Тригорская
застава ближе других, но ближе не значит близко, пока еще доберешься… а вход сейчас уяз-
вим. Было бы время, можно было б придумать какую-никакую проверку на гнильцу, но отряд
нужно собрать в несколько дней, Огнегор ждать не станет.

***

Когда кони идут пусть и легким, но галопом, особо не поболтаешь, да и Буланко от одного
вида Хлопуши ярился, так что ехали друг за другом и первыми – Алеша с мурканом. Если не
оборачиваться, впору решить, что больше и нет никого, да закручиниться, только у богатыря
на душе было радостно.
«Реку чую, – хорошо отдохнувший Буланко тоже был в духе. – Дорога ладная. Поскачем?»
– А поскачем! Ну, котище, держись!
Вообще-то делать этого не стоило. Если хозяева муринов и впрямь следят за дорогой,
разделяться опасно, но уж больно хотелось надышаться ветром, да и места пошли подходящие.
Так бы и запел, хотя, когда конь идет наметом, петь не выйдет, вот кричать от счастья – это
запросто, но тут богатырь все же сдержался.
Сперва Буланыш несся трактом, но у околицы большой и по всему богатой деревни с пол-
ного одобрения Алеши ушел в поля. Они перемахнули пару неглубоких овражков, обогнули
веселую рыжую рощицу и вылетели на широкий приречный луг, дальний край которого упи-
рался в высокий, оседланный крепостицей холм. Значит, все в порядке, не заплутали, выехали
прямиком к Тригорской заставе, пора бы прекратить тешить свою и конскую то ли удаль, то
ли дурь.
Скакуна богатырь осадил у одинокой и потому разлапистой сосны с длинными синева-
тыми иглами и тут же заработал внушительный тычок под локоть. Муркана скачка отнюдь не
радовала, но до поры котище благоразумно терпел.
21
– Не серчай, – хмыкнул богатырь, привычно трепанув могучий, впору волку, загривок. –
Уж больно захотелось…
Иных доводов у китежанина не нашлось, но зверюга и сама знала толк в неодолимых
желаниях. Будь иначе, сидела бы сейчас у Марфы в тепле и уюте, а не скиталась с Охотниками.
Муркан хрипло тявкнул и завозился, пристраиваясь поудобней, благо натешившийся Буланко
стоял смирно, задумчиво поглядывая то на не везде увядшую траву, то на заставу, где, вне
всякого сомнения, имелась конюшня, а в ней овес. Самого Алешу больше занимали будущие
соратники, но заявляться в крепостицу поврозь со Стояном богатырь не собирался. Попра-
вив сбившийся на сторону во время скачки распашень, китежанин потихоньку двинулся вдоль
берега к холму, заодно разглядывая окрестности и вспоминая все, что когда-либо слышал об
этих местах.
По ту сторону обмелевшей за лето Лихоборки за неширокой луговой полосой синел зна-
менитый Бакаутовый лес, мечта всех корабельщиков Славии. Название лес получил из-за дра-
гоценных деревьев, что росли в самой его глубине, в небольшой и древней Бакаутовой пуще.
Иные иноземные гости за редкую древесину души бы не пожалели, но против Княжьей воли
на Руси не попрешь: вековые тригорские бакауты шли лишь на русские корабли, и следили за
этим строго. Зато вокруг пущи разрослись деревья попроще, менее ценные, но тоже нужные –
корабельные сосны. И вымахали они на славу, весь северный берег Лихоборки ими зарос, от
самого Тригорья до Кметь-реки.
Ничего дурного про здешние рощи Алеша припомнить не мог, но на северо-западе Бака-
утовый лес переходил в Тригорскую пущу с ее Рудными топями, про которые говорили и даже
писали всякое. Впрочем, разбойникам и тем более худам делать там было нечего: местные
нечистики заживо бы сожрали, а значит, хозяев мурина следовало искать на этом берегу Лихо-
борки. Разбойники могли грабить лесоторговцев, худы – искать дорогу в пресловутое Лукомо-
рье, но и тех и других должны были гонять дружинники с заставы, если, конечно, не разлени-
лись.
Это в Сорочинских горах живут от набега до набега и половину коней держат оседлан-
ными даже ночью. Тригорье путных врагов со времен войны за Вольный полуостров не видело,
хотя воевода, по словам Стояна, навоеваться успел. Наделенный почти богатырской силушкой
весельчак при отце нынешнего князя дрался со многими супостатами и покрыл себя заслужен-
ной славой, только Владимир от своих воевод требовал большего. Чтоб не просто впереди всех
в сечу кидались, но и головой работали, а с этим делом у Тита-Кита было не в пример хуже.
Обижать отцовского любимца князь не хотел, вот и измыслил для него дело по уму, опре-
делив на дальнюю заставу. Только Владимир не был бы Владимиром, если б ограничился одним
лишь добром, без пользы. Застава охраняла юго-восток Тригорья, включая ценный Бакаутовый
лес и земли возле Безбурного залива. Побережье Синего моря русичи стерегли пуще глаза, вот
и поставили княжьим указом заставу, хотя в портовых городах уже имелись свои большие дру-
жины. Заставным надо было и Тригорье с Кметь-рекою сторожить, и важные грузы сопровож-
дать, и лихих людей по лесам искать. Разбойнички, после захвата Русью Вольного полуострова,
прыснули из вычищенного гнезда в разные стороны. Кого-то успели отловить, а кто-то, особо
пронырливый, сумел уйти – схоронился, зализал раны, сколотил новые шайки да стал трево-
жить южное побережье. Сперва головной боли злодеи прибавляли воинам-русичам изрядно,
но сейчас поутихли. Видать, дружинники свое дело знали, извели-таки татей да ушкуйников.
А как успокоилась жизнь в здешних краях, стали в Тригорье ратников посылать: юнцов
– на обучение, хворых – на излечение, охочих до драк и женских ласк – чтоб малость охоло-
нули. Так и жили. Кто-то появлялся, кто-то, отслужив урочный срок, уходил, один Кит Китыч
оставался, как та елка, зимой и летом одним цветом. Мало того, открылось в воеводе то, что
прежде он сам про себя не ведал.
22
Большие города дружину всегда прокормят; ты знай мечом работай, а что ложкой хле-
бать – найдется. Будущий тригорский воевода хлебал, не жаловался, а тут самому крутиться
пришлось. Кормовые из казны, само собой, шли исправно, только от щей с кашей до звонкой
монеты путь не близок, особенно в захолустье. По словам Стояна, Китыч справился и даже
преуспел. А что? Лес под боком, спрос высок, новеградцы – те завсегда за корабельную сосну
готовы платить щедро, а рубить ее Великим Князем не запрещено. Что не запрещено – то раз-
решено, вот и завел Кит с купцами и лесорубами дела, себе да подопечным на радость.
Хозяйство при заставе, само собой, и прежде имелось, но дохлое, зато теперь хоть в три
горла лопай, всего не съесть, а где излишки, там и гости торговые, и люд мастеровой, и новые
ратники. Тригорье богатело, обрастало деревнями, еще с десяток лет пройдет, глядишь, и город
нарисуется; если, вестимо, никто по-крупному не напакостит.
– Буланыш, – окликнул приятеля китежанин, – не чуешь, Стоян близко?
Конь повернул голову, ловя черными ноздрями ветер, но ответить не успел, вроде бы
полусонный муркан мягко свалился в траву и припустил к тракту. Значит, близко.
– Давай наперерез.
«Жалко. Коротко. Еще бежать хочу. Скоро распутица, а потом – зима. Зимой снег
глубок, наст, ноги режет».
– Набегаешься еще.
Напарника перехватили у рощи на повороте. Спрашивать, с чего Алеше приспичило
устроить скачки, Меченый не стал, хотя своевольством молодого балбеса был определенно
недоволен.
– Поедем через лесные ворота, – объявил он, косясь на чего-то вынюхивающего в бурьяне
муркана. – Так ближе.
Мост через приличных размеров ров был спущен, а сами ворота распахнуты, но не госте-
приимно, а по-рабочему. Из крепости доносился стук топоров и лязг цепей, похоже, поднов-
ляли подъемные механизмы, а въезд во вратную башню караулили дюжие молодцы в шлемах
и синих с красной оторочкой плащах поверх легких кольчуг.
– У твоего Кита не забалуешь, – заметил Алеша, по былой богатырской привычке раз-
глядывая заставу. – На них глядя, и не скажешь, что места тихие.
– Раньше здесь попроще было, – сдвинул брови напарник. – Может, случилось что… Мы
худов с мурином к себя да Лукоморью примеряли, а надо бы ко всей Руси. «Крыло» откинь,
пусть видят, кто едет.
Алеша кивнул и последовал примеру напарника: отстегнул и откинул в сторону левое
«крыло» плаща, обнажая намертво приколотый к распашню значок китежского Охотника.
Мост перешли спокойно, но у ворот пришлось остановиться и даже спешиться. Долго-
вязый безбородый ратник, явно видевший Стояна впервые, заступил дорогу и сурово осведо-
мился, кто такие. Второй, пониже и постарше, Меченого признал и кивнул, но вмешиваться
не стал.
– Мы китежанские Охотники, – равнодушной невозмутимостью напарник мог потягаться
со своим конем. – С важным делом к тригорскому воеводе.
– Чем докажете, что вы не подсылы? – насупился долговязый, которого Алеша при жела-
нии мог поучить уму-разуму не меньше, чем пятью способами. – Путевые грамоты давайте.
– У Охотников, воин, грамот нет, – все так же спокойно, будто дитю малому, объяснил
Стоян. – Нас по значкам узнают.
Признавший Меченого воин для порядка бросил взгляд на рогатую лунницу и кивнул,
но молодой упрямо бдел.
– Не годится, – отрезал он. – Мало ли кто что нацепит. Грамоту давайте, а то ишь разъ-
ездились! Воеводой строго-настрого велено на заставу всяких не пускать.
23
«Дурной, – с утра мечтавший о добром овсе Буланыш нетерпеливо переступил с ноги на

ногу. – Толкнуть?»
Будь на то его воля, богатырь бы сейчас либо подурачился, либо озлился, но скорее все
же подурачился. Стоян связываться не стал, просто произнес короткое заклятье, и его знак
полыхнул, будто поймав полуденное солнце. Меченому было виднее, и богатырь последовал
его примеру. Недоверчивый служака выпучил и так круглые глаза, надо думать, выискивал
новую придирку, но из бурьяна вылетел облепленный репьями Муркаша, и безбородый слегка
онемел, а тут и десятник подоспел.
– Здравы будьте, китежане, – поприветствовал он и распорядился: – Проводи Охотников,
Свирята, и устрой как следует.
Долговязый Свирята кивнул и, опасливо косясь на задравшего хвост трубой муркана,
посторонился, давая гостям дорогу. Дуралею повезло, что у моста было сухо и чисто: Буланыш
обожал влетать в лужи возле тех, кто ему не нравился.
– Спокойно, – на всякий случай велел озорнику Алеша, разглядывая солидные, впору
хорошей крепости, двустворчатые ворота, усиленные недавно подновленными защитными
рунами.
Строители озаботились нанести увеличивающие крепость стен руны и на каждое бревно
идущего поверх мощного вала частокола. Одна беда, первый серьезный колдун такую защиту
смахнет не глядя. На Кедровой заставе у Сорочинских гор смахнул…
– В гостевые палаты пойдете, – словно нехотя объявил шагавший вровень с Хлопушей
Свирята. – Воеводы нету сейчас, в дозоре, местность осматривает, завтра к вечеру будет.
– Некогда нам ждать, – нахмурился Стоян. – Куда Тит Титыч наладился? Может, дого-
ним?
– Так вы к нему, что ли? А говорили, к воеводе…
Охотники переглянулись.
– К воеводе, – не стал вступать в объяснения Меченый, – но Тит Титыч нам тоже нужен.
Где он?
– Старый в гостевых палатах сидит, где ж ему еще быть? Вон они, на площади.
– Да знаю я, живал там не раз, – напарник наверняка был ошарашен, но догадаться об
этом по его виду было невозможно. – Спасибо тебе, дальше сами доберемся.
– Велено до самого до места довести, – то ли Свирята был чересчур исполнительным, то
ли с чего-то вдруг решил Охотников к старому воеводе не пускать. – Это у вас кто? Вроде и
собака, а на кота смахивает.
– Это муркан, – коротко объяснил Меченый, – он бедаков ловит. Тит Титыч по здорову
ли?
Оказалось, что еще как! Прежний воевода, видать, у окошка стоял и, заприметив старого
знакомца, вывалился на крыльцо, где и воздвигся, поджидая гостей. Не прозвать такого Тита
Китом было попросту невозможно, так что сразу стало ясно, отчего прозвище прикипело к
осанистому здоровяку намертво.
– Нечего даром время терять, – Стоян придержал коня и оборотился к спутнику, исхит-
рившись незаметно подмигнуть: – Я на заставе делами займусь, а ты погуляй по округе, следы
поищи, пока дождь не пошел.
– Лады, старшой, – богатырь столь же ловко подмигнул в ответ, – только коня накормлю.
Авось к ночи вернусь с добычей.
– Ну да, ну да. Хлопушу на конюшню сведи, все равно туда идешь.
– Сведу, – Алеша без разговоров перехватил повод.
Все верно, говорить с Китом о здешних делах Стояну было сподручней без напарника.
Привыкший осматриваться в новых местах самостоятельно, Алеша тоже предпочел бы обой-
тись без провожатых, однако сменивший гнев на милость Свирята возвращаться к воротам не
24
торопился. К конюшне нового знакомца он повел в обход, заодно и крепость показал, очень
приличную. Менять здешнего воеводу на первый взгляд было не за что, однако сменили, и
лупоглазый стражник не сомневался, что поделом.
– Они тут, – разливался соловьем Свирята, как оказалось, приехавший с новым воеводой
из самого Великограда, – как неподоенные ходили, поверишь ли, вестников у дома заставного
главы, и тех не стояло, зато по окрестным праздникам чуть не всей заставой таскались. То к
лесорубам за реку, то всей гурьбой на охоту, то на гулянку в ближние деревни. Совсем от рук
отбились. Ничего, теперь им спуску не будет, отлодырничали! Конных – в поиск, да не как
прежде втроем до опушки и назад, а по десятку и с ночевой. Пеших – до обеда на борбище5,
а после – на стенах да во рву порядок наводить.
– Так у вас порядок вроде. Или так только сейчас стало?
– Какой это к змеям порядок! За неделю много не сделать, вот к весне увидишь, что
будет. Ты сказку про угодившего в Чернояр богатыря слыхал?
– Про то, что ли, как он тварей тамошних в подчинение заполучил и так их загонял, что
болезные ему дыру на Русь прогрызли, только бы убрался?
– Ага, – кивнул раздосадованный осведомленностью гостя стражник. – Вот и нашему
воеводе сам худ не брат, не забалуешь! А тебе кого искать велено?
– Да как всегда: то, не знаю что, – в карман за словом Алеша отродясь не лазил, да и
лукавить ему было не впервой. – Нечисть давеча подбили летучую, теперь гнездо ее надо найти,
а то, как расплодятся, телят таскать примутся, а то и детишек. Воевода ваш в какую сторону
поехал?
– А тебе зачем?
– Затем, что мне тогда в другую – быстрее округу обшарить выйдет. Если, конечно, твой
воевода летуна поганого первым не заметит. Тогда поеду к нему.
В способностях несравненного воеводы выследить кого угодно Свирята ожидаемо не
сомневался. Успел Алеша узнать, и куда ему можно не ездить, но затем из-за недостроенного
сруба показался давешний десятник и объяснил враз поскучневшему болтуну, что его место у
ворот. Охотники, они следопыты, сами конюшню найдут, без провожатого, так что нечего от
службы отлынивать, языком чесать.
Сдав онемевшим от изумления конюхам Хлопушу, Алеша подвел было и Буланко, но
тот заартачился.
«Я с этим в один денник не встану».
– Вот тебе раз. Ты же овса хотел.
«Может, и хотел. Но подожду до вечера. С этим рядом есть не хочу».
Алеша пожал плечами и вскочил в седло.
– Хозяин – барин. Не хочешь овса, займемся окрестностями.

***

Негаданной прогулке Алеша был скорее рад. Нет, Стоян молодому Охотнику нравился,
но год одиноких странствий сразу не отбросишь, да и наставники учат, что братьям и сестрам
Китежа друг к дружке лучше не прикипать. Слишком уж велика вероятность не вернуться
из очередного поиска, так зачем менять кусок собственного сердца на боль? Охотники живут
и умирают одиночками, а если и действуют сообща, то лишь пока того требует дело. Потом
дороги случайных соратников расходятся, каждого ждет собственный путь, в конце которого
караулит смерть. Если очень не повезет – от старости, но так далеко богатырь не загадывал.
5
Борбище – ристалище для потешных боев, арена.
25
Чему быть, того не миновать, и вообще, что может быть лучше упругого конского бега да высо-
кого ясного неба над головой?
«Хорошо, – словно бы откликнулся на хозяйские мысли Буланко. – Пусть и без овса, но
хорошо. Привольно. И Тупого нет».
– Дался он тебе, – усмехнулся Алеша. – Ты б еще на бревно какое взъелся.
«Бревно, оно и есть бревно. Лежит. А Тупой бежит, конем прикидывается. Овес мой
ест. Обидно».
– Радуйся лучше! Что конь богатырский, а не… – китежанин запнулся, подбирая подхо-
дящее слово, – не пень с подковами.
«Я радуюсь, – заверил лучший друг, в доказательство вскинувшись на свечку. – И злюсь
тоже. Зачем это конем сделали?»
– Да кто этих яг разберет, сейчас-то чего о нем думать?
В ответ Буланыш хрюкнул, то ли согласился, то ли ругнулся, и припустил уже всерьез.
Осень дышала свежей полынной горечью, вечером следовало ждать инея, но сейчас
солнце стояло высоко, заставляя заречные леса гореть золотом, а саму реку – серебром. Такой
день тратить на пьянку с расспросами было бы жаль, особенно в новых местах, так что все
обернулось к лучшему. Богатырь привстал в стременах, прикидывая, не проведать ли другой
берег. Буланышу переплыть Лихоборку, что морковку схрумкать, но для купанья было холод-
новато, и Охотник свернул на юго-запад, к показавшейся из-за рощи невысокой гряде. Мест-
ность вообще потихоньку повышалась, все чаще встречались валуны: давала знать о себе бли-
зость гор, вершины которых синели на западе.
Китежанские книги величали Тригорье с его корабельными лесами и полными пещер и
провалов меловыми холмами «весьма примечательным», но сам Алеша предпочел бы погля-
деть если не самый юг Руси, то север. Восточные и серединные земли, мотаясь из Великограда
к заставам у Сорочинских гор, он узнал неплохо, а теплые моря и выстывшая навеки тайга
прятали за своими туманами немало чудес. Порой страшных, но тем более любопытных, ведь
то, что взялся защищать, нужно знать как следует… Именно это сказал тогда еще не Охотнику
бродяга Громослав, встреча с которым, нет, не переломала Алешину жизнь, он это с большого
ума сделал сам, а в нужную минуту развернула в сторону Китежа.
Странно все как-то вышло, теперь уже толком ничего и не вспомнить, кроме разговора,
долгого, до меркнувших утренних звезд. Почему он погнал нынче напрочь позабытую кобылу
на дальний огонь? В ту пору Алеша не то что говорить, видеть никого не хотел, уж больно
тошно на душе было, а тут как на аркане потянуло. Осадив лошадь на краю порожденного
светом костра мерцающего круга, он еще сам не знал, спешится или же поскачет прочь. У
огня неспешно ужинал худой, но широкоплечий человек. Не старик, но в хороших годах, а лик
строгий и точеный – такой впору воеводе, а то и князю. Темная с проседью борода, черные
брови, схваченные на лбу ремешком длинные белые волосы…
– Садись, – велел чернобровый, едва увидев молодого богатыря, – ешь.
Алеша поблагодарил и спешился. Хозяин огня развязал походную торбу, вытащил тря-
пицу с солью, полкаравая и ложку, деревянную, со стершейся резьбой. Они молча хлебали
пропахшее дымком варево, потом просто сидели, глядя в костер. Краем глаза богатырь при-
метил на траве что-то необычное, вгляделся – гусли в красиво расшитом чехле. Ночной зна-
комец оказался певцом перехожим, из тех, что бродят от города к городу. Хорошая жизнь, не
скучная, нужно только со струнами ладить и лихим людям, случись что, давать отпор. Алеша
мог и то, и другое, о чем и сказал больше себе, чем собеседнику, но тот чему-то усмехнулся
и предложил сыграть. Гусли у него были дивные, Алеша во всяком случае не слыхал, чтобы
струны так пели.
Богатырь играл долго, сперва знакомое, а потом песня своевольным ручьем потекла,
куда ей самой захотелось. Гусляру представлялись то ромашковые поляны, то суровые темные
26
ели, то бескрайние, седые от ковыля степи… С разгона бросались в берега зеленые гривастые
волны, кричали белые острокрылые птицы, ослепительно сияло солнце, срывались со скал
снежные громады, катились вниз и вдруг оборачивались грозовыми облаками, проливались
дождем, расцветали семицветными радужными мостами, с которых так удобно глядеть вниз
на золотые от вызревающего хлеба поля. Помнится, он удивился, поскольку напевов таких не
знал, и стоило об этом подумать, как в песне взъярился огонь, полетели по свирепому ветру
рассыпающиеся в прах пепельные листья, полыхнули фиолетовые молнии… и пальцы словно
бы сами прижали струны, вынуждая их смолкнуть.
– Хороша песня, – одобрил чернобровый, – да и ты искусен.
– Надо б лучше, да некуда, – хмыкнул разом поскучневший богатырь, возвращая ехидно
тенькнувшие гусли хозяину. – Спасибо за хлеб да соль. Пора мне.
– Коли есть куда, езжай, – усмехнулся непонятный гусляр и вдруг добавил: – А оно есть?
Ни соврать, ни огрызнуться, ни уйти у Алеши отчего-то не вышло, только подняться и
сказать, что были бы ноги, а дорога найдется.
– Ноги и у коня есть, – серые, будто облачный булат, глаза ярко блеснули, – но дорогу
не он выбирает. Что песня твоя хороша, я тебе сказал, только оборвана, конца у нее нет. И не
будет, пока себя не найдешь.
– Не моя эта песня, отец! Сам не знаю, откуда взялась.
– Из тебя и взялась. Чего в нас нет, не сыграть. Можешь меня Громославом звать и сел
бы ты, что ли. Стар я голову задирать, снизу вверх только на небо глядеть сподручно.
С того разговора Алеша и стал на небо поглядывать, да и дорога в Китеж началась для
него от Громославова костра, хотя чернобровый гусляр вроде бы ничего напрямую не сказал
и даже не спел. О другом были его песни или все же об этом?
Ой ты небо чистое, небо вечное,

Ой ты путь-дороженька бесконечная…
Китежанин запрокинул голову, полные синевы небеса молчали. Может, оттуда кто вниз
и глядел, но оповещать об этом мир он не торопился.
Ой ты путь-дороженька беспокойная,
Ты куда зовешь, птица вольная?
Ты чего сулишь…
«Кобыла! – внезапно доложил Буланыш, выдергивая Алешу из воспоминаний. – Сюда

бежит, к нам… Боится».
– Одна?
«Всадника нет… Никого нет. Близко уже».
– Ждем.
Крупная гнедая вылетела из-за ближайшего бугра и очертя голову рванула к пламенею-
щей неподалеку буро-золотой роще, но разглядеть пустое седло и болтающиеся поводья Алеша
успел.
– Догоняем!
Пусть и хорошая, но обычная лошадь богатырскому коню не соперница, так что догнали
вмиг. Китежанин перехватил поводья, вынуждая разогнавшуюся беглянку сбавить ход и оста-
новиться. Бедняга дрожала крупной дрожью, тяжело поводя взмокшими боками; всадника – а
всадник был, иначе б поводья так не болтались – она где-то потеряла. Конечно, он мог соско-
чить, не чая справиться с понесшей лошадью, или слететь со свечки или «козла», но Охотник
не сомневался: то, что вынудило гнедую мчаться, не разбирая дороги, седока живым отпустило
27
вряд ли. И не важно, что ни на чепраке, ни на самой кобыле крови не видно, не всякая смерть
оставляет следы.
«Недобрым пахнет, – поделился своим опасением и Буланыш. – Плохо».
– Как плохо, не скажешь?
«Страшно. Ей страшно. Звери».
– Не худы?
«Звери. Лютые».
Это по осени-то, когда и детеныши подросли, и еды завались? У зубров гон уже конча-
ется, если не кончился. Одинокий лось – это тебе не «звери»… Алеша потрепал устало опу-
стившую голову кобылу по шее и вгляделся в потемневший от конского пота чепрак. Доброт-
ный, не слишком новый и… со знаком заставной дружины. Выцветшим, но несомненным, так
что кобыла получалась тригорской. И выскочила именно сюда она не просто так, а потому что
рвалась домой, в спасительную конюшню.
– Ну и кого ты, подруга, везла?
Подруга вздохнула и еще ниже опустила голову, роняя на траву хлопья розоватой пены.
Поводить бы, только не до того. Пусть скачет на заставу, заодно оповестит дружинников о
случившейся беде.
– Буланыш, ничего не чуешь?
«Ветер не тот».
– Да понимаю я, а вдруг… Ладно, давай-ка к роще.
«Поспешать?»
– Поспешай, но с оглядкой!
Горемычную гнедуху Алеша отпустил, ослабив ей подпругу, но больше не мешкал.
Рощицу обогнули быстрой походной рысью, проскочили неширокий, заросший увядшей мед-
вянкой лужок, перемахнули пологую балку, и тут задувший наконец в лицо ветер донес отзвук
не то клича, не то песни. Вроде той, что тянут перед боем степняки. Эти запросто могли снять
всадника стрелой, только откуда бы им здесь взяться? Великая Степь далеко. Разбойники?..
– Буланыш, теперь чуешь?
«Они и есть. Звери. И люди».
– Повернуть не хочешь?
«Убивать хочу».
– Ишь какой! Поглядим, может, и убьешь.
Дальше пробирались с удвоенной осторожностью. Буланко близкой опасности не чуял,
но куда идти, теперь знал точно, да и ветер раз за разом приносил все более отчетливые звуки,
которые больше не казались песней. Еще в богатырские времена довелось Алеше послушать,
как воют захваченные охотничьей страстью волколаки, и сейчас он узнал, не мог не узнать…
Так вот от кого в таком ужасе уносила ноги гнедая! По всему выходило, что выли на другом
конце очередной рощи, достаточно густой, чтобы до поры в ней схорониться.
– Буланыш, надо поглядеть. Сперва только поглядеть.
«Как скажешь».
Если от тварей ушла обычная лошадь, богатырский конь и подавно уйдет, но незнамо
как объявившуюся здесь нечисть нужно хотя бы сосчитать. Был бы чаробой, можно было б и
словечком-другим перекинуться, а так как бы и впрямь стрелу не словить. Выходит, мурин был
волколачьим? Если нет, то в здешних краях нечисти в этом году – словно медом намазали…
или кровью?
– Сколько их, не разберешь?
«Не понять пока. Разные они…»
В способности Буланко пробраться сквозь сухие заросли, не хрустнув и веткой, Охотник
не верил. Пришлось спешиться и, пригнувшись, двинуться вперед самому. Осторожно сту-
28
пая, почти скользя, Алеша прошел несколько шагов и чуть раздвинул колючие упругие ветки.
Открывшаяся картина была, мягко говоря, невеселой.
Роща выводила в пологую лощину, за которой начиналась невысокая каменистая гряда
с отвесными стенами. Вершину ближайшего холма, упиравшегося дальним краем в крутую
скалу, украшали грязно-белые, изглоданные непогодой глыбы. У подножия среди валунов впе-
ремешку валялись человечьи тела в легких доспехах и конские туши. Вглядевшись, китежа-
нин узнал все те же синие, обшитые красным чепраки. Кони были с заставы и погибшие, надо
думать, оттуда же. Хотя нет, не все! Среди тел ратников Алеша разглядел кого-то в грязной
овчине, да и на склоне, чуть выше места побоища, валялась парочка таких же грязнуль. Живые
тоже имелись, да такие, что у Охотника рука сама к мечу потянулась.
В разбойничьих ватагах место любой дряни сыщется – в этой самым приметным был
здоровенный, локтей шесть, не меньше, волосатый бугай, для полного счастья облаченный в
ржавые пластинчатые доспехи. Такую, украшенную причудливыми косичками голову, правда
отрубленную, Алеша прежде уже видал, и принадлежала она таежной белоглазой чуди. Надо
же куда вражина забрался… Впрочем, от Тригорья до Вольного полуострова не так и далеко, а
в это воровское кубло в свое время кого только не заносило. Потому и разметать пришлось…
Из-за широченной чудиновой спинищи показалась человеческая рука в богатом, шитом
золотом рукаве и повелительно ткнула пальцем в сторону еще одного здоровяка с бараньей
башкой; судя по всему, наговоренного переворотня, такого же, как Иванушка. Баран кивнул,
дескать, понял, и заодно почесал себе лоб меж заменявшими шлем рогами. Черная косматая
шерсть служила ему сразу и одежкой, и доспехами, но штаны все же имелись, как и внуши-
тельная булава с длинным и толстым древком. Но выл-то у них кто? Ага, вот же он, тоже чудин
загородил. Морда волчья, скрытая видавшей виды железной маской-намордником. В лапах
явно тяжелый посох с причудливым навершием, за спиной – эдакий «птичий насест» с перьями
и черепами. Шаман волколачий, тут не ошибешься, но стаю-то свою он куда девал?
– Буланыш, – окликнул оставшегося позади друга Алеша, – волков сколько? Один или
больше?
«Один… Гадкий».
Значит, один. То ли с вожаком разлаялся, то ли стая где-то полегла, один колдун выжил
и пристал к разбойничкам, а те и рады, но атаман у них должен быть бедовым. Чудь с волкола-
ком-колдуном в узде держать не всякий сможет, да и в баранью башку чего только не взбредет.
Вновь мелькает темно-зеленый с золотом рукав. Похоже, это и есть атаман, остальные – обыч-
ные головорезы в коже, овчине и выцветших тряпках. Копья с крючьями, щиты щербатые…
Голодранцы. Сносных доспехов не видать, луков тоже, а ведь ратников с лошадьми клали луч-
ники. Ага, вот вы где, холера пыльная! Чуть в стороне трое несомненных степняков с луками
наготове выцеливают кого-то среди глыб на вершине холма. Значит, там засели выжившие, и
мертвые разбойнички на склоне – их работа.
Сколько же тригорцев уцелело и сколько способно драться? Коней погибло раза в два
больше, чем всадников, а Свирята обмолвился об усиленных разъездах. Получается, как раз
такой нарвался на шайку и то ли сил бедняги не рассчитали, то ли в ловушку угодили, то
есть опять-таки просчитались. Укрылись на вершине холма, а уйти не могут: коней нет, враги
обложили с трех сторон, а позади – стена, на такую под стрелами не забраться. И что с ними,
невезучими, теперь делать? Не бросать же!
За камнями, будем считать, трое. Если больше – нам же лучше, но закладываемся на
троих. Разбойников без атамана изначально должно быть двенадцать, у них так заведено,
число, говорят, счастливое… Дохлых вроде бы трое, остается девять; из них в драке самые
опасные – чудин, волколак и, если он хоть что-то смыслит, баран. Ну и лучники, этих надо
класть первыми.
29
Была бы тут волколачья стая, Алеша трижды бы подумал, но сейчас, если действовать с
умом, все сложится, а без ума он действовать закаялся. Со Стояном и десятком воинов было бы
надежнее, но пока туда-сюда обернешься, здесь все полечь успеют, и что с того, что душегубы
свое получат? Месть местью, но выручить своих всяко лучше – выручить и надавать по ушам
за глупость. Если уж связался с медведем, делай это так, чтоб ты его, а не он тебя!
Отпустив ветку, Алеша скользнул назад, к вытянувшемуся в струнку другу.
– Ну, Буланыш, будем бить! – решительно сказал он, доставая из саадака лук и стрелы.
«Бить!»
– Первыми – лучников, а там разделиться придется…
Медлить китежанин не собирался, но разбойнички все равно взялись за дело раньше.
Мелькнуло плечо так и торчавшего за чудью атамана, после чего белоглазый задрал голову
и коротко рыкнул, похоже – передал приказ. В ответ стрелки проорали что-то по-своему и
вскинули луки, карауля любое движение на вершине холма, а остальные рванули по склону
вверх. Пришлось и Алеше поторопиться, разорившись аж на три лучшие стрелы. Вдох, и – раз,
и – два, и – три!
С луком Охотник умел управляться получше этих шакалов, и третья стрела сорвалась с
тетивы, когда первая только-только нашла свою цель. И лишь последний степняк успел понять,
что происходит, но отпущенного ему времени хватило только голову повернуть к валящимся
в бурьян собратьям… А теперь – вперед! Теперь главное быстрее домчаться.
Хороший всадник с конем – единое целое, но один против троих, против таких троих,
всяко хуже, чем двое на трое. С чудью и атаманом Алеша решил драться пешим: и на склоне
так удобнее, и занятый Буланышем волколак со спины не зайдет.
– Твой – шаман… волк с палкой, – уже на скаку велел богатырь. – Не подставляйся
только!
«Собью и стопчу…»
– Сперва волка с бугаем разделим! Как велю, сбросишь…
Лощину Буланко перемахнул в несколько прыжков, времени достало лишь лук убрать да
проверить, как выходит из ножен меч, душегубы же не успели и до трети склона добраться.
Пятеро во главе с то и дело потрясавшим своей булавой переворотнем поднимались первыми,
главарь с явно охранявшими его чудью и шаманом – приотстали. И хорошо, на них-то Алеша
и нацелился. Почуяв неладное, чудин с волколаком почти одновременно обернулись и устави-
лись на несшегося на них богатыря.
– Давай!
Ждущий приказа Буланко тут же «вышел из повиновения», на полном скаку вскинув-
шись на свечу шагов за пять до торопливо разворачивавшейся навстречу новому врагу троицы.
Не ожидавший такого всадник «вылетел» из седла, и «перепуганный» конь понесся прочь – о
нем можно было забыть. Троице оставалось расправиться со «сброшенным» русичем, который
все же встал, хоть и неуклюже.
По спине знакомо и жарко забегали мураши: шаман свое дело знал, только не с тем он
сейчас связался. Ну, ударил, гад, и ладно, только б в живую драку со своим посохом не полез,
не до него будет… А мураши словно придали сил да задора.
«Сейчас, хозяин… Я уже…»
– Осторожней там!
Первым на нового врага кинулся белоглазый. Вблизи он оказался еще внушительней: как
вставший на дыбы медведь, только выше. А вот ноги у гада не защищены, да и доспех под
меховой накидкой – неполный, плохонький, местами помят-побит, кое-где не хватает пластин.
Не чинили давно? Зато с мечом порядок – здоровенный, саженный, вычурный клинок обильно
украшен позолотой. Заморский и не из дешевых, интересно, где чудин им разжился. Двуруч-
ник в сильных лапищах – это серьезно, зато понятно. Как замахнулся, так и саданет, без обмана.
30
Сзади возмущенное фырканье, впереди знакомый яростный клич – навстречу разбойни-

кам из-за камней выскочили фигуры в знакомых островерхих шлемах. Увидели и поняли…
молодцы, но трое против пятерых, да еще и с переворотнем – тяжело. Значит, тут надо кончать
побыстрее, но сказать проще, чем сделать. Чудин не мешкал, с ходу обрушил на китежанина
косой удар. Метил в шею, но Алеша отскочил, только и вражина был не промах. Мгновенно
последовал второй удар и тут же третий. Оба – мимо, лишь загудел рассекаемый тяжелым
клинком воздух. А главарь-то где? С волколаком, что ли?
– Буланыш!
«Справлюсь. Я справлюсь».
Глазеть по сторонам было некогда, белоглазый, несмотря на грузность, двигался быстро и
дорогим оружием владеть умел, недооценивать такого – нельзя. С таким надо со всем тщанием.
Сперва качнем плечами, обозначая уход вправо, подальше от длинного меча и длинных рук,
а потом мягко перекатимся вниз. На пару шагов. Непонятного русича можно и здесь достать,
что чудин и попытался сделать. На свою беду. Склон ведь, неровно – пришлось при ударе,
чтобы не упасть, выставить вперед ногу чуть дальше. И все бы хорошо, но только что с трудом
уклонявшийся от ударов «недотепа» в этот раз принял вражий меч на свой. Чудинов двуруч-
ник скользнул по косо подставленному чужому клинку и ушел в сторону, заставляя хозяина
пошатнуться. А ведь Охотник-то никуда не делся, так и остался на нужном расстоянии – и
ударил. Ни защититься, ни отскочить страхолюд не успел, и Звездный меч отсек огромную
ступню. Начисто.
Струя крови, отчаянный рык – и потерявший равновесие людоед с шумом покатился
вниз, давая Алеше передышку.
«Хорошо! Ох, хорошо…»
Буланыш хозяина хвалить и не думал, он удара вообще не видел. Умнице и красавцу
не до того: он таки сбил волколака с ног и теперь от души топтал – скоро точно добьет! Ну
раз у Буланко порядок, надо заканчивать с белоглазым! Два прыжка вниз, где тот, сидя на
земле, скалил людоедские клыки, еще не до конца осознав, что же произошло. А вот меч из
рук выпустить и не подумал, зараза! Ну и ладно, добьем и так.
Сила и ярость не всегда и не всех спасают, не помогли они и таежной твари. Чудин
вскинул меч в надежде отбить разогнавшийся Звездный клинок и получил по руке. Чавкнуло,
хрустнула разрубаемая кость, образовавшаяся культя плюнула кровью, а китежанин уже рубил
оставшуюся без прикрытия шею. Правда, тут пришлось постараться, вложив в удары всю бога-
тырскую силушку, одного умения для такой орясины6 не хватало.
Оскаленный лохматый кочан со стуком закувыркался по склону, и Алеша наскоро огля-
делся. У Буланко тоже все шло как нужно, шаман еще дергался, но мураши молчали. Гаду
было не до колдовства – увернуться бы от копыт.
– Атаман, атаман-то где?
«Который?»
– Потом… – Первым делом сейчас – уцелевшие ратники. – По сторонам следи!
Битва наверху была в самом разгаре – став свободным треугольником и прикрывшись
щитами, тригорцы отбивали яростные наскоки четырех оставшихся разбойников. Да, четы-
рех – пятый, затянутый в темную кожу бородач свое уже получил и улегся в сторонке, выро-
нив копье и широко разбросав руки. Ну и прекрасно, но помочь все равно нужно! Кто у нас
тут поопаснее прочих? Конечно, переворотень… Самый здоровый и быстрый, да и двигается
получше остальных – тут не только сила, как у Ивана, тут и опыт имеется. Но что обидно козлу,
то и барана зацепит, особенно – злонравного. Это у Иванушки была Аленушка, не давшая
могучему, но юному и дурному братцу податься в лиходеи, а этот кудлатый сделал выбор – и
6
Орясина (бран.) – высокий и глупый.
31
уже плевать почему. Раз к шайке душегубов прибился, значит, знал, на что идет. С разбойни-
ками поздно разговаривать, только бить!
– Эгей, ты там! Баран тупорогий!
Алеша крутанул мечом, стряхивая с лезвия чудью кровь, и рванул наверх, мимо покой-
ничков, что здесь уже валялись, когда китежанин только подоспел. У того, что поближе, в
башке, точнее – в глазнице, торчала стрела, а у второго – обломанное древко меж ребер.
Полезли небось первыми и огребли – кто-то из засевших наверху оказался отличным стрелком.
Потому и топтались, твари, внизу до поры. Ждали, ну и дождались!
Намеченный в качестве цели переворотень то ли по глупости, то ли, наоборот, от вели-
кого ума отвлекаться на нового врага не спешил. Так и махал своей булавой, пытаясь достать
коренастого дружинника. При каждом ударе от умело подставляемого передним тригорцем
червленого щита отлетали щепки, но дерево – уж не бакаут ли корабельный? – пока выдержи-
вало. Бить в ответ воин не успевал: приходилось заодно отмахиваться от копья обряженного
в грязную овчину молодца. Тот скакал как ошпаренный, не забывая отчаянно браниться, и
донимал тригорца частыми и опасными уколами. Вот ведь блоха настырная!
Ни о каком «честном» поединке у Алеши даже мысли не мелькнуло, еще чего не хватало!
Не следишь за спиной – твоя печаль, паршивец. Последняя.
До барана оставалось еще шагов десять, Охотник уже вовсю примеривался к черно-кур-
чавой спине, и тут коренастый, приняв на щит очередной тяжелый удар, пошатнулся, и его
повело в сторону. «Овчинный» словохульник не зевал и радостно кинулся вперед, тригорцу
пришлось уклоняться еще и от него. В итоге такого «танца» перед Алешей вместо черной куд-
рявой шерсти возникла грязно-серая овчина. Но не упускать же возможность! Только б щито-
носец продержался еще немного, ну вот совсем чуть-чуть…
Последний шаг, удар. Рука Охотника в привычном, тысячи раз повторенном движении
понеслась вперед, и острие Звездного вошло точнехонько под основание вражьего черепа,
пронзая мозг. Тело разбойника на миг замерло, чтобы тут же мешком осесть вниз. Теперь надо
высвободить клинок и вернуться к переворотню. А тригорец молодец, выстоял, хоть и с тру-
дом! Алеша видел, как тяжело дается ратнику хотя бы стоять собранно и защиту держать, но
окончательно себя забить он переворотню все же не дал. А теперь и тот увидел наконец нового
противника и замер в недоумении, таращась – баран же!
Долго удивляться ему, впрочем, не дали. Прежде дравшийся молча коренастый – сам
крупный, а бороды не видать, значит, молодой – заорал про молью траченный тулуп и шагнул
вперед, откровенно грозясь рубануть по рогатой башке. Очнувшийся баран повернулся, при-
меряясь как бы снова врезать по побитому щиту, и тут Алеша прыгнул вперед. Сам вытянулся
в струну и меч вперед выбросил на всю длину руки, будто копье. Как наметил, так и попал –
Звездная сталь пропорола душегубу бок и глубоко ушла в тело. Вывалилась из разом ослабев-
ших рук булава, а ее хозяин скорчился и повалился на траву… но добить-то надо.
– Там!.. – прохрипел дружинник, ловя ртом пахнущий кровью воздух. – Справа…
помоги… Я… слажу!
Ну дело хозяйское, а там помочь и впрямь надо; парня, что бился справа, похоже, вра-
жьи лучники в самом начале таки достали. Дружинник, хоть и держался, но только и мог, что
защищаться. Плечо бедолаге кое-как перетянули, но тут не драться, тут лежать надо. Правда,
и противник не сказать что орел.
Недолго думая, Алеша незатейливо, в два прыжка, долетел до бойцов, отвлекая душегуба
с секирой на себя. С ходу обрушил на врага один удар за другим, не давая тому времени глянуть
на былого противника даже краем глаза. Два удара разбойник выдержал, отмахиваясь своей
секирой, в третий раз не успел, повалился с разрубленной головой. Больше выручать было
некого.
32
Коренастый ратник с товарищем уже добивали последнего врага. Хриплый злобный

вопль перешел в стон, лязгнул о камень выпавший из руки меч, затем хлопнулось оземь и тело.
Всё. Тишина, прерываемая лишь тяжким дыханием победителей.
«Хорошо, – радовался внизу тоже доведший дело до конца Буланко. – Сдохли! Все
сдохли!»
– Хорошо, – шепотом согласился Алеша, вытирая клинок об овчину верзилы с секирой. –
Ну здравы будьте, тригорцы.
– Здрав будь, богатырь, спасибо тебе, выручил, – слабо улыбнулся раненный в плечо
паренек.
– А как иначе? – буркнул не любивший этого обращения китежанин, вбрасывая меч в
ножны. – Только не богатырь я, а Охотник.
– Кем бы ты ни был, – подошедший коренастый слегка прихрамывал, – в долгу мы перед
тобой как в шелку.
– Отдашь при случае. – Этого в Лукоморье надо брать. И раненого, если отлежится
быстро, тоже, но пусть сперва Стоян с воеводой договорится. – Весело у вас тут.
– Аж не верится… – дружинник отер рукой лоб. – Данила я, десятник с Тригорской
заставы.
– Откуда вы – я уже понял. Меня Алешей зови.
«Хозяин, палку мне ломать или сам глянешь?»
– Постой, гляну сперва.
Длинный, любовно сработанный посох валялся рядом с шаманом и, в отличие от своего
владельца, не изменился. Смерть возвращает оборотням изначальный облик, так что на склоне
лицом вниз лежал некто полуголый среднего роста с редкими седоватыми волосами. Спину
мертвеца широким потоком заливала вытекавшая из разбитого конскими копытами черепа
кровь, но плечи и бока оставались чистыми, если не считать багровеющих кровоподтеков и
причудливых серо-черных наколок. Вплетенные в сложные узоры злые руны Алеша узнал с
легкостью, судя по ним, шаман был родом с севера.
«Палка, – напомнил Буланыш и не удержался, похвастался: – Он думал, я, как та дура
гнедая, сбегу. Не оборачивался, на тебя глядел, палкой своей махал. А я не удрал, подскакал
да сбил».
– Ты молодец. – Богатырь завертел головой в поисках второго трупа, но колдун был
один. – А где атаман, в зеленом который? Его ты куда дел?
«Никого я не девал. Был тут один, зеленый, удрал… Не до него было».
– Найдешь?
«Зачем? Он неопасный».
– Для порядка.
Покойника богатырь перевернул тоже для порядка. По человечьим меркам оборотню
было где-то за сорок. Не урод, не красавец, не силач, не доходяга, руки без мозолей, в обычной
одежке запросто сошел бы за писаря. Шансов, что волколак поднимется, было немного, но
береженого сам Белобог бережет. Сердце злонраву Алеша мечом все же пронзил, после чего
отсек и разбитую голову. Лишь после этого поднял не дававший Буланышу покоя посох и хоть
и с трудом, но переломил о колено.
Маску и спинное реечное украшение шамана верный конь уже растоптал, но Алеша все
же присел возле намордника, поднял, повертел в руках, дивясь на странные боковые шесте-
ренки и пружины, позволявшие открывать-закрывать пасть с железными зубами. Удачно, что
ремешки оборвались, когда Буланыш на врага налетел, и маска слетела: такими зубищами ногу
конскую перекусить пусть и сложно, но можно.
Тащить с собой этакую гадость не хотелось, но желания желаниями, а дело – делом. Стоян
опытней, может, что по смятому железу и прочтет, а выкинуть и потом можно.
33
– Буланыш, я знакомиться, а ты пока понюхай, чем тут пахнет. И зеленого поищи, того,
который удрал.
«Да ну его… Он нестрашный. Зачем искать?»
– Для порядка. Только далеко не уходи.
«Как искать, если не уходить?»
– Поблизости, – хмыкнул Алеша и не спеша поднялся к обступившим тело переворотня
тригорцам. Умирал, поганец, бараном, но на склоне лежал человек – молодой парень с широ-
ким и большеносым веснушчатым лицом.
– Колдун? – хрипло осведомился у подоспевшего Охотника Данила, кивая на труп у
своих ног.
– Этот – нет. Наговоренный переворотень. Колдовал тут волколак, его мой конь забил;
а я башку оттяпал, а то мало ли.
– Может, еще и сухожилия подрезать?
– Коли не лень, хуже точно не будет. Похоже, это он вас заморочил, шкура драная.
– Если б заморочил, – поморщился дружинник. – Сами мы в западню влетели. Ехали к
Безбурному заливу, это в другой стороне совсем, и тут человек нам на дороге попался, по виду
из местных. Рассказал, что возле Фомкиных горок странное творится, да не ночью, а средь бела
дня. Будто бабы в белом из камней выходят, плачут и не то просят о чем-то, не то объяснить
что норовят, только слов не разобрать. И еще яблоками пахнет и ровно колокол гудит.
– Есть такое место, – с некоторым удивлением припомнил китежанин, – только не у нас,
а в далеких западных землях. Вышло там в старину одно дело дурное, потому и плачут.
– Мы об том не слыхали, вот и поехали проверить. Яблоками в самом деле дохну́ло, а
потом сразу стрелы…
Может, так все и было, а может, стыдно десятнику признаваться, что сглупил, – и людей
положил, и дела не сделал. Но, что понимает и вину свою, и дурость – хорошо, значит, голова
на месте. Будет от него прок в Лукоморье.
– Мне говорили, места у вас тут тихие теперь, – подкинул поленце в угасающий разговор
китежанин, – все шайки давно скрутили… в бараний рог. А оно вон как. Выходит, донимали
вас все же разбойники?
– С чего бы? – чуть ли не обиделся Данила. – Воевода с них бы живо шкуру содрал. Уж
он бы не вляпался, как…
– Витязь, – звонкий юношеский голос раздался сверху, прерывая дружинника, – витязь
китежский! Воевода зовет.
– Воевода? – малость растерялся богатырь, разглядывая торопливо спускавшегося свет-
ловолосого парня в балахоне и с большой сумой через плечо. – Куда?
Ученик-то волшебника здесь откуда? Уж в ком-ком, а в чародеях Алеша разбирался –
тот, кто сейчас бежал вниз, определенно был учеником. Потому, видать, и в бою не участвовал,
силенок не хватило. А может, раненых на вершине выхаживал?
– Так наверх, – нехотя буркнул десятник. – Камнем огненным воеводу приложили, по
шлему. Этот, колдун который – из седла выбил в самом начале заварухи, тварь. Хорошо хоть
шлем ладный, камень его не пробил насквозь, только оглушил…
Договорить Данила не успел, подоспел волшебничек и немедленно позеленел: кровь и
трупы для него явно были в новинку.
– Витязь, – юнец судорожно сглотнул, но через переворотня все же перешагнул. – Прошу
тебя подняться к воеводе.
– Лады, – кивнул, кажется, разобравшийся, в чем дело, китежанин.
Для Данилы воеводой все еще оставался Кит, а в ловушку угодил новый, приезжий, тот
самый, которому сам худ не брат. Ехал к Безбурному заливу, да не доехал, услышал о белых
плакальщицах. Расспросить толком встречного болтуна удалец то ли не смог, то ли не захотел и
34
тригорцам не дал. И без них ведь ясно: зло солнца не любит и яблоками не пахнет, а женщины
плачут, как же им не помочь? Вот и помог… Алеша его не осуждал, сам бы он в докитежские
времена точно бы попался, разве что силушка богатырская да удача выручили бы…
На вершину поднялись молча, все еще зеленоватый волшебничек – и все-таки, что
такому слабосильному на заставе делать? – угрем скользнул меж двух ближних глыб. Китежа-
нин, задев плечами камень, протиснулся следом и оказался на заросшей пожелтевшей ползу-
чей травой площадке, посредине которой разлегся похожий на грязно-белого медведя большой
валун, почти скала.
В тени у ее подножия провожатый и остановился, склонившись над сидевшим у валуна
воином. Рядом караулил невысокий остроносый лучник, а чуть дальше лежал кто-то заботливо
прикрытый лазоревым великоградским плащом, видать, тоже раненный.
Лица воеводы Алеша разглядеть не мог из-за спины и просторных одежек юнца, но то,
что это богатырь, понял сразу: уж больно длинные видневшиеся ноги, да и покрывавшая бедра
броня – богатая, крепкая… и сапоги ладные, красные… и слегка помятый, но богато украшен-
ный шлем, лежавший в траве…
Алеша едва не споткнулся, увидев этот шлем. Богатый и приметный, с позолоченной
личиной и поперечным трехрогим гребнем, напоминавшим кокошник.
– Воевода, – чародейчик заговорил медленно и ласково, именно так говорят с боль-
ными. – Охотник китежский по твоему зову явился.
– Отойди, Бежан, – ответ был тихим, хриплым, но совершенно отчетливым. – Дай
посмотреть.
Юноша послушно отшагнул в сторону, и на Алешу уставились синие бездонные глаза.
Воевода оказался широкоплечей богатыршей-поленицей, совсем еще молодой. Бледное, ни
кровинки, суровое при всей своей красоте лицо обрамляли слипшиеся, коротко остриженные
волосы. Последнее не удивляло – девицы на Руси гордились длинными косами, а вот полени-
цам приходилось их остригать, чтоб не мешали надевать шлем. Так же и с Охотницами – обы-
чаи обычаями, а с длинными волосами в долгой и опасной дороге та еще морока.
– Вот так дела, – произнесла богатырша, устраиваясь поудобнее и упираясь спиной в
камень. Ее можно было бы назвать красавицей, но все портили поджатые, изогнувшиеся лун-
ницей губы и холодный взгляд из-под нахмуренных бровей.
– Дела веселые, – согласился китежанин, ожидая, что будет дальше.
Собеседница слегка прищурилась и подалась вперед.
– Ты, китежанин, – осведомилась она, – часом, не Алеша ли, сын Леонтьев?
– Был когда-то, – без особой радости кивнул опознанный.
То, что поленица из Великограда его признала, не удивило. Богатырь Алеша в свое время
столько всего в столице натворил, что его там каждая собака знала, а память о нем и доселе
хранила.
– Наслышана о тебе, – в голосе воеводы, как и во взгляде, чувствовалась сталь. – Много
говорят о тебе в Великограде…
– Уверен, – осклабился Охотник, – только хорошее.
– Всякое, – поленица чуть повернула голову, и Алеша разглядел на ее правой щеке роди-
мое пятно в виде слезинки.
Раз такое увидишь, не позабудешь, и богатырь не позабыл.
– Несмеяна, – он слышал о ней и даже видел пару раз, только нынешняя воевода тогда
была совсем девчонкой. Хмурой, насупленной дылдой, которую гонял на ристалище однору-
кий Толимир, наставник великоградской младшей дружины. – Нежданная встреча, царевна.
– Воевода! – резко и как-то зло поправила поленица. – Какими судьбами в Тригорье…
Охотник?
35
Сказала – как плюнула. Ох, Стоян, и намаешься ты с этой девицей договариваться. Это
тебе не старый друг Кит Китыч, с которым выпил – и крути им как хочешь. Несмеяна к самому
Великому Князю в свое время пристала, чтоб ее в дружину взяли. И, судя по тому, что отря-
дили ее не худшей заставой верховодить, за прошедшие годы добилась царевна немало.
– Какими судьбами? – лениво переспросил Алеша. Спуску он никому не давал и сейчас
не собирался. – Да такими же, что и ты. Решил по округе поездить. Только вот и сам в западню
не угодил, и другим выбраться помог.
В ответ воевода едва не зашипела, но в яростном взгляде вдруг промелькнула такая
душевная боль, что все желание и дальше ее подначивать у Алеши разом пропало.
– Лады, – махнул рукой он. – Сейчас насущными бы делами заняться…
Они не рассорились, хотя могли бы. Похоже, жизнь успела чему-то научить обоих. Да и
дел в самом деле навалилось невпроворот. Когда у тебя лишь один конь, пусть и богатырский,
и трое раненых, в небе шастают мурины, а в рощах – разбойники, не до ссор.
Чуть помозговали и управились. Отозванный Буланыш, пусть и нехотя, согласился оста-
вить поиски сбежавшего «зеленого» и свезти на заставу раненного в плечо тригорца, остальные
остались ждать подмоги среди камней и дождались, еще и солнце не село.
Узнавший о том от верного Буланко пораньше прочих Алеша подал знак Несмеяне, под-
хватил лежавший рядом на всякий случай лук и отправился встречать подъезжавших к роще
тригорцев. Отряд возглавляли Кит Китыч со Стояном, за ними виднелись ратники и пара телег
для раненых и убитых.
Очередной суматошный день кончался, причем благополучно, и богатырю подумалось,
что с неожиданностями всё – хотя бы на сегодня. Разумеется, он ошибся.
– Новостей ворох! – торопливо шепнул, едва подъехав, Меченый. – Но главная – объ-
явился Марфин подсыл. Все куда лучше, чем думалось. Где Лукоморье, Огнегор до сих пор
не знает.
– Отлично, – откликнулся Алеша и позволил себе улыбнуться.
Новости и впрямь радовали. У них появилось время, которое можно потратить с толком.
И весточку кому надо послать, и подмоги дождаться, и здешние странности, которых хватало,
обмозговать. Но это потом, когда Буланко получит свой овес, а сам он доберется сперва до
бани, а потом и до чарки… чарок.
Эх, хорошо, когда неожиданности приятные.
36
37

Искушение

– Радмила, расскажи сказку! – потребовала девочка, устраиваясь в кровати поудоб-

нее. – Только, чур, страшную! И чтоб про маму и папу тоже было! И про птиц!
38
– Ох, радость моя, ну и задачки ты мне задаешь на ночь глядя. Все бы тебе страсти
слушать, давай лучше про бычка…
– Не хочу про бычка, давай про страсти!
Няня, полная, в годах, вздохнула тяжко и провела пальцем девочке по лбу, отводя черную
прядку.
– Ох-ох-ох. Ну ладно уж, слушай. Жил да был на юге далекой Славии купеческий сын,
удалец-молодец. Решил он мир посмотреть, себя показать, вот и ушел из родного дома в дале-
кие края. Промотался, обнищал, просил у отца помощи, но тот отказал – мол, раз сам прогу-
лял, сам и выкручивайся. Делать нечего – пошел удалец на торговую площадь, думает – вдруг
кто на работу наймет? Заявился туда богатый иноземный купец. Увидали его другие поден-
щики и все, сколько ни было, врозь рассыпались, по углам попрятались. Только купеческий сын
и остался. Подъезжает к нему богатей и работу предлагает. Будь купеческий сын поумнее
или потрусливее, от предложения отказался бы, но бедняку выбирать не приходится, вот и
отправился он с новым хозяином в неведомые земли. Долго ли, коротко ли, но приплыли они
к острову с золотой горой.
Девочка радостно заулыбалась, а няня продолжала:
– Там и выяснилось, что купец нанятых поденщиков на гору отправляет, заставляет
золото вниз скидывать, а потом на вершине оставляет, на поживу железным воронам.
– Вороны… страшные… – шепнула малышка, подтягивая одеяло до самого носа.
– Еще какие! И перья черные, и клювы, и когти – все железное! Никого не боятся! Но
сказ не про них. Был купеческий сын собой хорош. Приглянулся он дочери купца, что островом
владел, та ему и помогла.
– А как ее звали? Она тоже красавица была?
– Конечно. А звали ее Фируза. Тише, тише, не шуми. Вот сунула девица ему в руки кремень
да кресало и говорит, мол, возьми, пригодится. Так и случилось. Остался работник на вершине
один – купец-то его там бросил, как и всех прежних, – чиркнул об кремень кресалом… И тут
же объявились невесть откуда два молодца! Спрашивают: чего желаешь? Они, оказывается,
желания выполняли.
– Как джинны? – оживилась девочка.
– Почти, – хмыкнула нянька. – Вот сын купеческий им и говорит – снесите меня на берег.
Они и снесли. А мимо корабль проплывал, бедолагу подобрал, отвез на большую землю.
– А как же красавица?
– Ты слушай дальше. Вернулся удалец на большую землю – да сердце не на месте. Пере-
живает за Фирузу, ведь помогла ему добрая душа, а сама в плену у злодея-отца на острове
томится… Снова пошел на торговую площадь, в надежде, что подлый купец нового поден-
щика искать будет. Так и случилось. Не признал тот былого знакомца, снова нанял. Так и
отомстил негодяю работник – с помощью молодцев из кресала отправил душегуба на вершину,
на поживу железным воронам, а сам женился на Фирузе. И жили они…
– Так нечестно! – надулась девчушка, сонно хлопая глазами. – Не страшно совсем.
– Про страшное завтра расскажу, – твердо сказала няня, поднимаясь. – А сейчас тебе
спать пора.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Девчушка, счастливо улыбаясь, повернулась на бочок, а няня задула свечи и, едва слышно
вздохнув, пошла к дверям.
39

***

Кабы знал кто, сколько глупостей совершают люди после слов «Спорим, не сможешь? –
А спорим! Смогу!», то наверняка теми байками заполнил бы дюжины книг. Однако и подвигов
славных среди подобных деяний хватило бы, ведь порой странные поступки лишь на первый
взгляд глупыми кажутся, а приглядишься пристальнее и поймешь, что ведут они человека за
пределы колеи наезженной, по которой катится колесо его жизни. И заводят порой в такие
места да переплеты, куда другим способом и не попасть. Лишь только на спор. Уж кому, как
не Садко, об этом знать!
Усмехаясь, капитан «Сокола» слушал, как препираются Милослав с Нумой, да еще
Радята их подначивает. Вмешиваться Садко не спешил, лишь наблюдал.
– Нет там ничего! – Нума скалил зубы, нервно подергивал серьгу в ухе, все никак не мог
успокоить длинные пальцы. – Только дымка туманная, кольцевая мель да волнение на море.
Камни да скалы коралловые, не иначе. Стороной идти надо.
– Эх, не все ты разглядел, индеянин, – спокойно басил в ответ Милослав. – Устал небось.
Но ты не злись, Нума. Тебе ли с «Соколиком» тягаться. У тебя глаза, поди, не волшебные.
– Не надо стороной идти, еще чего! – ворчал в сторонке кашевар Радята, будто бы под
нос себе, но так, чтобы спорщики слышали. – Мясо на исходе, солонины два куска осталось.
Зелень когда доели? Да-а-авненько. Чтобы десны крепки были и хворь команду не свалила, на
сушу нам надо, припасы пополнить…
А Нума продолжал горячиться, указывая на стену плотного тумана, что недавно воз-
никла прямо по курсу. Казавшаяся бесконечной преграда тянулась с юга на север, клубясь
серыми пятнами и разводами. Она нависала над кораблем угрожающе, будто самим своим
видом желала нагнать страху и всякого морехода отвадить прочь.
– Нет там земли никакой! Нет там суши! – кричал Нума. – Все глаза проглядел, просто
туман это!
– Да где ж это видано, чтоб туман так себя вел? – снова встрял Радята. – Сам-то подумай
– день в разгаре, а тут туман! Да еще на месте стоит, словно кто-то ограду поставил! Что в
нем обычного?
– Вот и она твердит – не все так просто! – подтвердил Милослав, указывая на волшебную
карту. – Разве что твои «камни да скалы» размером с остров большой…
Наконец уставший Нума не выдержал:
– Спорим, нет там острова никакого?
– Спорим! – и Милослав с индеянином звонко ударили по рукам.
Садко едва слышно хмыкнул. Вот ведь, по первости не доверял Милослав карте волшеб-
ной, ворчал, перепроверял курс по звездам и сверялся с заметками в судовой книге. А поди
ж ты, путешествие к концу идет, и на́ тебе – уверен кормчий в правоте карты и даже биться
об заклад готов…
Только решение принимать капитану, а не спорщикам.
– Подойдем поближе да проверим, – твердо произнес Садко. – Прав Радята. Задержались
мы из-за Алечки, запасы пополнить стоит.
Споры спорами, любопытство любопытством, а о здоровье команды забывать нельзя.
Земля далеко, значит, надо идти в загадочный туман. Вдруг там и правда остров? А камни да
мели «Соколику» не преграда, обойдет беду, как уже не раз бывало.
– Да было бы, где пополнять! – Нума обернулся к капитану, схватил его за рукав. Видно, и
вправду взволнован, не по пустой прихоти с кормчим спорил, а готов до последнего за правоту
свою биться. – Нет там ничего, кроме тумана, да прибой над скалами острыми. Голову готов
поставить. Что ж я тебя, капитан, обманывать буду?
40
Садко покосился на волшебную карту. По всему и впрямь выходило, что остров прямо
по курсу, не только скалы да отмели. А еще… По мнению карты, не было впереди никакого
тумана. Нарисованное солнышко плыло над островом-невидимкой, ласково улыбаясь.
– Волшбой тут за версту разит, – Садко поморщился, поправил кушак. – Кто-то глаза
отводит, то ли нам, то ли «Соколику». Что скажешь, Витослав?
Чародей-обаянник, который уже давно неслышно подошел сзади и с интересом вслуши-
вался в спор, кивнул в ответ:
– На завесу волшебную похоже. Есть такие чары, ограждающие место от чужих любо-
пытных глаз. Много их видов, и по-разному работают. Даже я парочку знаю. А тут – уверен,
коли местных мореходов спросить, все, как и Нума, скажут: туман, скалы да мели, нечего туда
соваться, если корабль дорог.
– Милослав, – повернулся к кормчему Садко. – А по бумажным картам не проверял, есть
ли остров иль нет его?
– Проверял, вестимо, за кого ж ты меня держишь? Да только «Соколик» наш уже не раз
доказывал, что видит он то, что взгляду человечьему не разглядеть. Так что имеется там остров,
пусть на картах и не отмеченный. Видать, чародей на нем какой-то живет, вот и спрятался.
Садко задумчиво провел рукой по бороде. Туман впереди и впрямь настораживал,
волшбу такую сильную не всякому под силу навести. По-хорошему бы обойти загадочную пре-
граду, да и дело с концом. Но если не врет Радята, то припасы пора пополнять, а если не обма-
нывает чутье – впереди ждет приключение. Как там говорится: за двумя морскими конями
погонишься, ни одного оседлать не сумеешь? Может, простой мореход и не сумеет, но только
команде «Сокола» все по зубам. И кладовые набить, и тайну острова-невидимки раскрыть!
Садко на мгновение поджал губы, делая вид, что размышляет, но Милослав, хорошо знав-
ший капитана, двинул руль за миг до того, как услышал команду:
– Вперед! Держим курс на туман, идем по карте!

***

Споры Радята любил. Особенно когда знал, что прав. Запасы и впрямь подходили к
концу, и если о жизни и смерти речи не было – при достатке пресной воды и на рыбе да сухарях
вполне протянули бы до Ольши, – то вкусно кормить людей и диволюдов с каждым днем ста-
новилось сложнее. Раньше-то вдоль суши шли и запросто могли либо в порт завернуть, заку-
питься снедью, либо к берегу пристать и поохотиться. Только вот после встречи с алконостом
поменяли курс, чтобы быстрее до дома добраться, и земля осталась далеко в стороне.
Уже до последней крупинки выскреб Радята сушеные травы из мешочков, но так и не
решился трогать те, что на продажу брали. Их-то разорять – все равно что золотом да камнями
драгоценными питаться: толку мало, а убытка много. Мяса почти не осталось, а овощи и вовсе
кончились третьего дня…
Теперь ежели кого «слюна красная» одолеет, на кого кивать будут, кто оплошал?
При этой мысли Радята сокрушенно покачал головой и сжал кулаки. Нет, ему никто и
слова плохого не скажет, только ведь сам себя съест, с портками и рубашкой, из-за горькой
мысли – недосмотрел! Садко-то лихой, порой кажется, что капитан и вовсе всякими пустяками
навроде еды голову себе не забивает, на все один ответ – «прорвемся». Однако у повара свое
разумение на этот счет имелось, потому он и принял сторону Милослава в споре. Ежели там,
за туманами, и вправду остров, то нельзя его пропускать.
Правда, убежденность в собственной правоте скоро испарилась.
Еще бы! Каково это видеть, как идет «Сокол» носом прямо в серую мглу, туда, где слы-
шен шум бьющих о камни волн! Вздрагивать от толчков и скрипов… Нет-нет, Радята не боялся
вовсе… Капитан, гордо утвердившийся на носу корабля, одним своим видом придавал уве-
41
ренности всей команде. Но кашевар все крепче держался за борт, пальцы сжимал так, что не
чувствовал их и лишь приговаривал про себя: «Соколик», «Соколик», миленький… Ну-ну-
ну… Тихо-потихоньку…» Как скакуну норовистому.
А туман сгущался все сильнее. Растворился в клубящемся мареве капитан на носу, вот
уже и другого борта не видать, а еще мгновение – и мачта с парусом исчезла. Будто кто-то
медленно стирал корабль из бытия. Глуше стали пение волн под килем и скрип снастей, зато
появились другие звуки – тревожные, тоскливые, опасные… Потрескивания да пощелкивания,
плески да шуршания. Тихий свист, стоны и шепотки. Словно укутавшись стылой завесой, сонм
тайных врагов окружил корабль. И того и гляди хлынут на палубу… кто? Чудовища с гро-
мадными щупальцами? Души-непритомники, в тумане заблудившиеся? Или просто… Радята
похолодел и еще крепче в борт вцепился. Что, если волшба внимание кормчего отвлекает, дур-
манит и путает? Чтобы не заметил в тумане острую скалу… а та вспорет брюхо кораблю, словно
рыбе, распотрошит на поживу тварям морским… Будь Радята капитаном, немедля повернул
бы назад. Но он был простым поваром.
У бортов зашумело-зашипело: «Сокол» встал на волну, взлетел высоко… и плавно ухнул
вниз, а потом выровнялся и продолжил ход, покачиваясь. Кашевар выдохнул: похоже, только
что миновали те самые «камни да скалы коралловые», о которых говорил Нума, но облегче-
ния это не принесло. Туман густел, мир вокруг сжимался, становился все глуше, вот уже и
собственной руки не разглядеть. Словно завернули «Сокола» вместе с командой в громадное
одеяло пуховое. А выбраться из него… получится ли?
Но потом в глаза вдруг ударило солнце, ярко и радостно заплясало лучами по палубе
и парусу. Повар прищурился, заулыбался и даже чуть-чуть ослабил хватку. Волны перестали
бить в борта, волнение вмиг улеглось, и туман остался позади, за кормой – он все так же клу-
бился и пугал, но минувшего нет смысла бояться, а потому Радята облегченно выдохнул.
– Как же так… – протянул Нума и потер глаза кулаками. Сплюнул досадливо. Первый
раз в жизни зрение подвело его. Да как сильно…
Впереди по курсу, совсем недалеко, вздымался из воды остров. Буйная зелень, цветущие
деревья у самой воды, гигантские пальмы и песчаные отмели… а в самом центре его устрем-
лялась к небу поросшая лесом высокая гора, верхушка которой сверкала и переливалась под
солнцем так, что глаз резало. Радята чуть в ладоши не захлопал от восторга, и его радость
разделяла вся команда.
Да на таком плодородном острове не только охота удачной будет! Фруктами запастись
можно, снова щербет готовить по вечерам, и будут твердить матросы: «Ай да Радята! Не каше-
вар простой, а волшебник! Почище Витослава!»
Из сладостных мечтаний вырвал его голос кормчего:
– Не торопись, родимый… – говорил Милослав «Соколу». – Вот так, бочком, вдоль ост-
рова.
Садко по-прежнему стоял на носу, заложив руки за спину и рассматривая незнакомые
берега. Потом резко обернулся, сбежал вниз на палубу и направился к корме, на ходу раздавая
указания:
– Нума – в «гнездо», следи, чтобы камней впереди не было! Вода тут чистая, с высоты
видно будет. Полуд – вооружай ребят, высаживаться будем. Ждан, водичем давай, иди к носу,
хватай «узловую». Милослав! Правь вот к тому берегу, видишь, где с двух сторон валуны?
Нума мигом взлетел на мачту, Полуд заторопился в оружейную, Ждан помчался на нос,
а кормчий налег на руль, направляя корабль к указанному капитаном месту. Был тот берег
небольшим, стиснутым меж двумя скоплениями округлых гранитных валунов. Место хорошее,
похожее на бухту, каменные мысы с обеих сторон далеко в воду уходили – надежно корабль
укроют.
42
Ждан, схвативший мерную веревку с грузом на конце, которую на «Соколе» называли

«узловой», уже кинул ее в воду и кричал с носа, докладывая о глубине. Нума сверху сообщал,
что камней подводных не наблюдает. Осторожничал Садко, ведь чудо-корабль сам дорожку
выбирал, знал, как брюхо о камни не расцарапать, и, если направляли бы его в опасные воды,
заупрямился бы, не пошел. Бывало уже такое. Отчего же капитан вдруг заволновался? Неужели
чует угрозу? На приближающийся берег с пышными изумрудными зарослями встревожив-
шийся Радята начал смотреть с опаской.
Прошелестели над головой крылья – это алконост Аля полетела с носа к Садко, а тот
вдруг упер кулаки в бока и начал по сторонам оглядываться. Шептал себе под нос что-то, будто
команду пересчитывал. Тут Радята понял, что ему срочно нужно в трюм. Ну, чтобы понять,
сколько свободных бочек есть, сколько мешков для дичи готовить. Там, внизу, он полезнее
будет. А если Садко решает, кого с собой на сушу брать, так Радята там не пригодится вовсе…
Он быстро отпустил борт и скользнул по палубе, почти ушел уже, но…
– Радята! – оклик Садко будто пригвоздил кашевара к месту.
– Так я это… закуски готовить пора! Остров островом, а брюху на тот остров – тьфу!
Садко улыбнулся, будто насквозь видел. Спустился, подошел к Радяте поближе и тихо
заговорил:
– Так сделаем. Почти всех с собой заберу, вместе веселее, да и мало ли кто там встретится
в чащобе. За старшего на корабле ты будешь. Еще Ждан останется, пара ловких рук и пара
зорких глаз тебе в помощь. Ну а Мель пусть в трюме сидит, по жаре ему бродить, бедняге, не
след – жабры спекутся. Алю тоже с собой не возьму, дам ей задание за кораблем присматривать.
Пусть птички наши друг о друге заботятся. Витослав тоже не пойдет. И тебе спокойнее, и Алю
он поймет, ежели что.
– А что ж тогда не Витослава за старшего? – спросил Радята и тут же язык прикусил.
Вот так, сам ждешь похвалы и греешься ею, как огоньком теплым, а тут что? Ответственности
испугался?
Садко хлопнул повара по плечу.
– Витослав молод еще, нам сейчас нужны твои года да врожденная осторожность. Ты
корабль сбережешь, а это главное. Верю в тебя!
Радята не стерпел, приосанился. Не зря, ох не зря в споре поучаствовал! Не подведет
теперь капитана, охранит «Соколика»!

***

– Очень нам, Садко, птички твоей здесь не хватает, – Полуд вытер пот со лба и щелч-
ком скинул многоножку, которая только-только примерилась цапнуть его за руку. – Песню бы
чудесную спела. А то больно тихо вокруг.
Садко часто не понимал шуток соратника, но на всякий случай хмыкнул, потому как
Полуд определенно скоморошничал. В причудливом лесу было шумно. Да так, что и словом
спокойным не перемолвишься, перекрикиваться приходилось. Под ногами хлюпало, наверху
стволы и лианы терлись друг о друга и трещали, в кронах деревьев голосили птицы и визгливо
переругивались обезьяны. Жила чаща громкой, яркой и суетливой жизнью. После морской
тишины, что в последние недели нарушалась лишь посвистом ветра, плеском волн и скрипом
снастей, тут приходилось нелегко. Мало того, что и жарко, и душно, и сквозь сочную зелень
просто так не пройдешь – дорогу прорубать приходилось, – так еще и писклявый визг здешних
обитателей по ушам бил плетью. Что и говорить, только Али тут и не хватало… Нет уж, пусть
дивоптица за «Соколом» присматривает, помогает Радяте.
Прихлопнув очередного наглого комара, Садко быстро оглядел команду. Хуже всех при-
ходилось Бану – суровый северянин от южных земель и так был не в восторге, а тут, в этой
43
душной парно́й, обливался потом и мычал ругательства в бороду, то и дело спотыкаясь о корни.
Но не ныл, упрямо шел вперед. Не ворчали и остальные, продолжая поход по непривычному
влажному лесу. Здесь только Руф с Нумой чувствовали себя как дома. Псоглавец мерно выша-
гивал, время от времени принюхивался и дергал ушами, отгоняя насекомых. Индеянин же и
вовсе получал искреннее удовольствие – ловко перепрыгивал с ветки на ветку, то и дело про-
падая где-то в вышине. Потом спускался, указывал направление, а Новик расчищал дорогу
отряду, ловко воюя с плотно переплетенными кустами и лианами в руку толщиной. Рослый и
сильный новеградец лучше всех в команде владел топором и мачете, потому и шел впереди.
Направлялся отряд к горе: перво-наперво надо было подняться повыше и осмотреться
как следует, а охота подождет. Добычей заняться лучше на обратном пути. Да и чуял Садко
нутром, что именно там, на вершине, и кроется загадка таинственного острова. То, что име-
ется здесь некая тайна, – новеградец не сомневался. Странный туман, блестящая гора – диво
дивное, невиданное! Вот и надо посмотреть, разобраться, чтоб потом в порту о своих приклю-
чениях другим рассказать, а то и песнь сочинить. И чем дальше они заходили в лес, тем тверже
становилось капитанское решение: не повернем назад, пока не выясним, что это за чудное
место такое.
Несмотря на тяготы пути, команда умудрялась строить догадки, что может так сверкать.
Кавкасиец Абахай утверждал, что это хрусталь, мол, видел он такие горы, когда на север Руси
ходил, – они так же на солнце пылают. Каратан утверждал, что это золото и они теперь все
разбогатеют, только нужно киклопа одолеть, который наверняка это золото стережет. Мило-
слав же бурчал, что на поверхность обычное железо вылезло, а светится с того, что непогодой
отшлифовано.
Еще бы немного, и снова об заклад биться начали, но тут Нума громко засвистел, и все
замерли на месте. Ванара обернулся, поглядел на капитана с вопросом, беззвучно спрашивая
разрешения. Садко понял индеянина с лету, чуть кивнул головой: иди, мол, разведай! Нума тут
же исчез, будто растворился в яркой листве, а остальным только и осталось, что отмахиваться
от насекомых и внимательно по сторонам поглядывать – не подкрадывается ли зверь или гад
ползучий. Время текло медленно-медленно, как ленивый ручеек.
Наконец Нума вернулся.
– Впереди стена. За ней – сад огромный, а за садом – большой терем. Обходить будем
долго.
– Зачем обходить? – слова сорвались с языка Садко еще до того, как он успел увериться
в мысли: надо за забор пробраться… в гости заглянуть! – Наведаемся к тому, кто в теремочке
живет, вызнаем, что тут да как.
За спиной шумно вздохнул Милослав, но отговаривать не стал, почуял, что капитан уже
все решил. Да и с чего отговаривать? Выходит, остров не дикий, а раз люди тут все-таки живут,
надо зайти, познакомиться. Главное, чтоб не какой-нибудь чародей-злонрав…
– Высока стена, а, Нума?
Ванара фыркнул:
– Для меня – нет. Для остальных… Я сразу подумал, что ты, капитан, внутрь заглянуть
захочешь, потому вдоль стены пробежался и ворота отыскал. Закрыты они, правда…
– Ну так мы громко постучим, – улыбнулся Садко, утирая пот, струившийся из-под
суконной шапки.
Еще один бросок сквозь самые густые и колючие заросли, и перед мореходами выросла
белая стена. Сложена она была из ровных отполированных камней, а кладка такая аккуратная,
что ни зазора, ни трещинки – лезвие ножа не найдешь, куда сунуть. Меж стеной и лесом тяну-
лась полоса почти голой земли. Видно было, что здесь усердно и с тщанием корчевали и рубили
заросли, когда те пытались подобраться поближе.
44
– Это ж сколько сил вложено, – проговорил Новик. – Чтобы здешняя зелень отступила,
каждую неделю ее укрощать надобно, не реже.
До того как стать корабельным пехотинцем, он помогал отцу рубить деревья под Нове-
градом, так что знал, о чем говорил. Услышав его слова, Полуд проверил оружие в ножнах и
сделал знак своим воякам, чтобы смотрели в оба:
– Остережемся, братцы. Должно быть, много там за стеной народу обретается.
Садко кивнул и пошел влево, ведя кончиками пальцев по гладкому, странно холодному
камню. Сверху, по кромке стены, запрыгнув туда с ближайшего дерева, пробирался Нума –
поглядывал в сад, пытаясь разглядеть хоть кого-то, но то и дело оборачивался и покачивал
головой. Нет, никто не спешил встречать незваных гостей.
Сверху вдруг что-то пискнуло, раздался глухой удар, и наземь рухнула яркая птица, а
следом за ней, медленно кружась, опадали пух и перышки. Каратан склонился над смятым
тельцем и покачал головой – пичужка была мертва. Все задрали головы, не понимая, что слу-
чилось.
– Об ствол она, что ли? – недоуменно произнес Новик, указывая на высокое дерево, что
росло за стеной.
– Ай, – с сомнением протянул Абахай. – Далековато. Может, ястреб сбил?
– Не видать тут ястребов, да и не бросил бы охотник добычу, – возразил Милослав.
– Колдунство это, – заявил Каратан, доставая из-за пазухи свой оберег и проводя по нему
пальцами. – Кругом колдунство!
Садко было жалко птичку, но команде долго чесать языками, обсуждая странное проис-
шествие, он не дал. Тут имелись загадки полюбопытней, ими и следовало заняться.
Впереди наконец-то показались ворота из темного дерева, глубоко утопленные в бело-
снежную арку. На каждой из украшенных узорчатой резьбой створок поблескивало толстое
золотистое кольцо. Оно и к лучшему: не придется кулаки сбивать, чтобы громко постучать.
Однако не успел Садко протянуть руку, как створка ворот скрипнула и приоткрылась. Капитан
тут же шагнул в сторону и команде махнул – будьте готовы, никак, засада! Однако Нума как
стоял во весь рост на виду, так и остался. Из-под ладони еще раз медленно оглядел окрестно-
сти и крикнул:
– Все тихо, капитан! Нет тут никого!
– Кто ж нам тогда ворота открыл?
Нума молча развел руками: не знаю, мол. Потом взял – и спрыгнул в сад. Толкнул дере-
вянную створку и выглянул наружу сквозь расширяющуюся щель:
– И близко людей нет. Не видно и не слышно. А засов, на который раньше ворота заперты
были, в сторону сдвинут.
– Колдунство! – вновь подал голос Каратан.
Садко задумчиво огладил бородку, разглядывая двери. Всё так, не иначе волшба. Значит,
и в самом деле за стеной чародей живет, и каков его нрав – неведомо. Добрый волшебник
вряд ли бы стал от людей за туманом хорониться да и ворота отворять, самолично не встречая.
Слишком уж это походило на ловушку. Заходите, мол, гости дорогие, только голову суньте в
мое логово… А уж потом поглядим, сумеете ли ноги унести.
Но если положить руку на сердце: можно ли от такого приглашения отказаться? Кабы у
«Соколика» капитан и команда осторожными были, так они вовсе мимо бы прошли, не стали
бы сквозь завесу волшебную к острову пробиваться. Что ж теперь, обратно поворачивать? Пару
стрел выпустить, уток подстрелить на жаркое и на корабль? Каратан бы обрадовался, конечно.
Он, как и Милослав, волшбу не сильно жаловал, и были у него на то причины. Но поворачивать
назад нельзя!
– Заходим в сад, – решился Садко и положил ладонь на рукоять палаша. – Держимся
вместе, смотрим в оба. Нума, ступай вперед, только из виду не пропадай.
45
Мореходы осторожно прошли сквозь арку и на мгновение застыли. Ни у одного богатея,

ни у одного царя или раджи не видал Садко такого чудесного сада.
Дорожки, выложенные по краям плитками из разноцветного мрамора, были усыпаны
мельчайшим золотистым песком, что мерцал и переливался радугой на солнце. Вдоль аллей
тут и там возвышались на постаментах статуи из белого камня. Рука у вытесавшего их ваятеля
была чрезвычайно искусна: казалось, через мгновение статуи задышат и заговорят. Едва взгля-
нув на них, Садко не мог отделаться от ощущения, что статуи живые и лишь на миг притвори-
лись недвижимыми. Широкоплечие воины со смелыми и мужественными лицами, прекрасные
юноши-виночерпии, пухлогубые девы с каменными виноградными гроздьями… А как ловко
и бронзу к камню приладили! Воины – с мечами да копьями бронзовыми, а едва прикрытые
накидками девицы в руках кувшины да блюда держат. Красота!
Тропки то разбегались в стороны, то сходились, рисуя на земле причудливый восточ-
ный узор. Под сенью деревьев прятались скамейки с шелковыми подушками, а рядом с ними
тоненько журчали питьевые фонтанчики с чистой, как слеза, водой. Шумели и струи больших
каскадов, затейливыми водопадами падая с яруса на ярус, омывая каменных рыб и ящериц,
расцвечивая тускло мерцающие агаты и опалы в драгоценной чешуе изваяний.
Над землей парили подвесные клумбы – и не заметишь сразу, что островки цветущих
орхидей и гибискуса держат в воздухе тонкие нити. С великой любовью ухаживали садовники
за растениями: ни одного листочка сухого, ни веточки сломанной, ни бутона увядшего. Рядом с
цветами покачивались на ветру полые серебристые палочки и кусочки хрусталя, и над землею
плыл нежный перезвон.
По дорожкам бродили большие откормленные павлины и цесарки. Птицы ничуть не боя-
лись, наоборот – бесстрашно подбегали совсем близко, словно подачки ждали. В клетках, под-
вешенных то тут, то там на ветвях деревьев, распевали кенари.
А людей – никого. Ни одной живой души.
Аллея тем временем вывела к широкой мраморной лестнице с высокими резными пери-
лами.
– Семь десятков ступеней и еще пять! – провозгласил Милослав, когда они поднялись
наверх. Любил кормчий все отмеривать да обсчитывать, не терпел прикидок на глаз да на авось.
Но Садко ступени не волновали.
– Вот тебе и теремок, – протянул он, снимая шапку и проводя рукой по густым волосам.
То, что Нума назвал «теремом», на деле оказалось настоящим дворцом. Был он низким,
приземистым, крутобоким, словно несколько круглых хлебов разом достали из печи. Блестели
на солнце белые стены, украшенные искусной резьбой; сияли золотистые купола, но не такие,
как на Руси, а чуть скругленные, будто яйца на подставках. Вместо привычных флюгеров над
ними на длинных лентах плясали яркие воздушные змеи, полоща хвосты по ветру.
Далеко за дворцом устремлялась ввысь подернутая прозрачной дымкой загадочная гора,
по-прежнему сверкающая на солнце, что твой маяк.
– Как поступим, ежели и там никого не встретим? – тихонько, но отчетливо, чтобы Садко
расслышал, проговорил Полуд. – Станем хозяев искать? Или повернем от беды подальше?
Нет, решительно его не поймешь. То во время плавания страдает по ратным подвигам, то
на ровном месте осторожность выказывает. Впрочем, одно другому не мешает. Полуд только
шутит странно, а вот в военном деле опыта у него больше всех.
– Там видно будет. Главное, держи ухо востро, – Садко решительно нахлобучил шапку
и направился к дворцовому крыльцу.
Внутренний голос капитана пока молчал, не кричал об опасности, не призывал спасаться
от неведомой угрозы. Не было в саду волшбы черной, не пахло силой нечистой. И сколько
мест, для засады годных, по дороге сюда они прошли – ни одним не воспользовались тайные
враги. Так, может, и не враги они вовсе?
46
Почему-то уверен был Садко, что и двери во дворец будут открыты, – так и оказалось.
Зашли мореходы в светлый зал с большими окнами от пола до потолка и замерли на пороге,
раскрыв рты от восхищения. Зал был украшен богато – и картинами на стенах, и занавесями
тяжелыми, шитыми золотой парчой и бисером. Под ногами блестел каменный пол, сложенный
из цветных плит, будто гигантская мозаика, а посреди зала журчал еще один высокий, ярусный
фонтан. В большой нижней купели плавали лепестки роз и плескались разноцветные карпы.
– Богатства-то какие, – не выдержал Новик.
– Да уж, сколько по морям ходил, такого не видал, – согласился Полуд.
– Ой вы гости дорогие! – вдруг раздался голос, эхом покатившийся под высокими сво-
дами. Садко завертел головой из стороны в сторону, но понять, кто и откуда говорит, не смог. –
Вы скажите, кто такие? С каким ветром подружились? Накормить ли вас, приветить? И какие
вести в свете?..
Речь была русской, а голос – напевным и бархатистым, радушным, обстоятельным. Слова
звучали твердо и уверенно, становилось от них тепло и хорошо, в родной дом явился или к
другу, с которым много лет не видались. Будто жаркий огонь в душе разгорался, словно ты
долго ходил по морям, скитался и нигде пристанища не знал и наконец причалил к желанному
берегу. А тут и обладатель чудного голоса появился, вышел из-за фонтана и улыбнулся, сложив
ладони на большом круглом животе.
Был хозяин дворца – вне всяких сомнений, именно он, уж больно по-боярски держался! –
высоким пухляком с легкой сединой в иссиня-черной бороде. Толстяком такого не назвать –
роста немалого, плечи широкие, ладони большие, пальцы крепкие, а лицо – улыбающееся и
щекастое, но при этом узкое. Если когда-то этот человек и знал, что такое труд, то последние
годы явно проводил время на мягких подушках, наслаждаясь праздностью, – оброс жирком
и раздобрел. Носил он расшитый золотом красный кафтан с длинными полами на восточный
манер, шелковые штаны, сафьяновые сапожки и множество украшений. Разноцветные побря-
кушки болтались и на браслетах, и на дорогом наборном поясе, но больше всего в глаза бро-
сался драгоценный оберег на шее – серебристый месяц с широко раскрытым ртом и крупным
самоцветным глазом. Говорил пухляк по-русски чисто, но в говоре нет-нет да проскакивали
непривычные звуки.
Садко неспешно стянул с головы шапку, прижал ее к груди, учтиво поклонился:
– Спасибо тебе за встречу, хозяин радушный! Не гневайся, что сразу весточку не при-
слали тебе, как причалили… Впервые мы на этих берегах, порядков местных не знаем, имени
твоего не ведаем. Лично решили почтение выказать, о себе объявить.
– Товитом меня люди зовут, и ты зови, – улыбнулся хозяин, его большие, близко поса-
женные глаза смотрели ласково. – Не знал я отца своего, а потому и по батюшке меня величать
не надо. Владелец я острова этого. А тебя как звать, мореход?
– Садко Новеградский. Еще моряки со мною… – про вояк решил молчать пока, хотя, без
сомнения, оружие пухляк уже приметил, – …из тех, что решились на берег с корабля сойти.
Товит еще шире заулыбался, а его взгляд на мгновение задержался сначала на Руфе,
потом на Нуме, однако никакого удивления при виде диволюдов он не выказал, лишь полюбо-
пытствовал:
– Не пообтесал ли бока корабль твой, пока к острову подбирался? Как над отмелями да
прибоем злым проскочил?
– Птицей, – усмехнулся Садко. – Птицей перелетел. На гребне волны прошли, на удачу
да ловкость кормчего понадеялись.
– Выходит, легонек корабль твой да мал?
Новеградец ответил, не моргнув глазом:
47
– Верно, хозяин. Матросов три дюжины всего, рук не хватает, в торговом порту двое
сбежали, лучшей жизни искать. Ну да что сетовать, попутный-то ветер нам даровал путь к
тебе, а о них и не знаю ничего.
Говорить странному незнакомцу всю правду Садко не собирался, а его люди хорошо
знали – если капитан вдруг начинает лукавить, нужно поддакивать и кивать, ни в коем случае
не возражать!
– Ветер, говоришь? – Товит чуть склонил набок голову. Кажется, взвешивал каждое
слово собеседника и в сторону щелчком отбрасывал. Мол, легковесное все слишком, недостает
правды.
Но Садко умел врать. И считал, что раз уж начал, на полдороге останавливаться и бес-
смысленно, и опасно.
– Да не ветер, ураган настоящий! Подхватил корабль наш да в туман повел, на скалы.
Испугались мы. С жизнью уже распрощались. Ты уж не обессудь, Товит-хозяин, что глазеем
по сторонам с открытыми ртами… помирать ведь собирались. А тут чудо такое! На картах-то
острова твоего нет, а туман миновали… глянь! А вот же он!
– И в самом деле, чу-удо! – протянул хозяин дворца.
Садко широко улыбнулся, настороженно прислушиваясь к своему внезапно проснувше-
муся чутью. Билась в висок, жужжала, беспокоила мысль какая-то, металась, словно комар
надоедливый. Чудилось что-то знакомое в голосе хозяина, похожее на волшебство, что таилось
в песнях самого капитана. Как там говорят? Слово не стрела, а сердце сквозит. Им и порабо-
тить, и убить, и вдохновить, и надеждой одарить можно. Тряхнул головой Садко, попытался
поймать шальную мысль за хвост, но тут хозяин чудесного дворца снова заговорил – быстро,
будто заученные слова произносил, – и сомнения вмиг развеялись:
– Ну, чтоб на чудеса глазеть приятнее было, надобно вам подкрепиться. Хлеб-соль поде-
лим по-братски!
Прошагал к светлой арке, пальцем поманил – идите, мол, следом, и повел гостей широкой
галереей. По левую руку, на стене, отделанной плитами из белого и розового камня, вырезаны
были сцены охоты на диковинных тварей. Одни походили на южных птиц и зверей, которых
видала уже команда «Сокола» в путешествиях. Иные же и вовсе чудно́ выглядели: кошки с
гигантскими гривами и скорпионьими хвостами, кони о восьми ногах, приземистые зубастые
то ли змеи, то ли ящеры, бескрылые шерстистые птицы с громадными клювами и раздвоен-
ными языками… А по правую руку чередовались бесчисленные ниши со статуями и огромные
витражные окна, выходящие в сад. Солнце падало на пол галереи разноцветными квадратами,
искорками и солнечными зайчиками прыгало по подоконникам и стенам. Было здесь так светло
и ярко, что на миг показалось Садко, будто идут они внутри гигантского драгоценного камня.
Но наслаждаться окружающей красотой не давала упорно лезущая в голову мысль – где
же слуги? За подобным хозяйством сотни людей должны присматривать, ведь все здесь так
чисто и красиво – пыли и той не видать! Да и гостей прислуга должна была привечать, а тут
вот тебе раз – хозяин сам встретил, сам провожает… Он что же, и за садом тоже ухаживает, и
горшки ночные выносит? Что за странность такая? Или хозяин – и есть чародей?..
Товит тем временем распахнул двустворчатые двери в обеденную залу, и гости не сумели
сдержать восторга, зашумели, зацокали языками, а Руф даже тявкнул. Прямо перед ними кра-
совался низкий деревянный стол, по бокам которого на полу лежали расшитые шелком и стек-
лярусом подушки, пышные да мягкие – так и манили присесть. Ждали гостей отполированные
до блеска медные тарелки, блюда с сочными кистями винограда, наливными яблоками и тем-
ными, как ночь, спелыми сливами, кувшины с вином и щербетом. Дразнили манящим запахом
караваи свежевыпеченного хлеба, исходили соком нежно-розовые куски жареного мяса, обло-
женные свежей зеленью, а под столом прятались блюдца с дольками лимона и пиалы с водой
для омовения рук.
48
И кто же все это богатство приготовил? Тоже сам Товит? Сомнений у Садко больше не
осталось: их гостеприимный хозяин – чародей. Каратан был прав, кругом колдунство. Эх, зря
Витослава с собой не взяли, он в делах волшебных куда лучше разбирается.
– Поразил ты меня, Товит, – признался Садко, запустив пальцы в бороду. Чуть подергал
ее, проверяя, уж не сон ли снится, не морок ли перед ним. Уж больно роскошной и изобильной
казалась трапеза. – Будто не гостей нечаянных, а дорогих друзей привечаешь. Будто ждал нас…
Пухляк усмехнулся и тяжело опустился на подушки во главе стола.
– Нечасто гости ко мне заглядывают. Нелегко сюда добраться. Как завеса туманная мои
земли от остального мира скрыла, с тех пор тоскую. Соскучился по байкам да сказам о дальних
странах и чудесах. Коли расскажете о дороге, что вела вас сюда, уважите меня сверх меры.
Ведь ни одно яство для насыщения брюха не сравнится со словами, которые ум питают.
Крякнув, уселся Полуд и потянулся за куропаткой, запеченной в меду. Напротив него
устроился Милослав, плеснул себе ледяного щербета и жадно осушил стакан одним долгим
глотком. Нума цапнул с серебряного блюда огненно-красный персик с два кулака величиной
и присел на краешек подоконника, с жадным любопытством поглядывая по сторонам. Новик,
зажмурившись от блаженства, уже вгрызался в толстый кусок мяса, и розоватый сок стекал с
его подбородка прямо на колени. Даже Каратан позабыл о своем обереге, уплетая сласти за
обе щеки. Расселись все, мигом набросившись на приготовленные гостеприимным хозяином
яства и напитки. Тяжелый переход по чаще остался позади, теперь и дух перевести можно, и
подкрепиться!
Садко подошел к столу последним. Опять забилась в голове досадная, странная, неумест-
ная сейчас мысль… Ранее никогда команда не садилась трапезничать, не дождавшись капи-
тана. Пусть после тяжелой дороги каждый был мучим голодом и жаждой, устал и мечтал нако-
нец дать отдых усталым ногам, но…
Звучный голос Товита прервал тревожные размышления:
– А расскажи мне, Садко Новеградский, чем живешь?
– Гость я торговый, любезный хозяин.
Брови Товита вздернулись:
– Купец? Вот славно. Сам я тоже в свое время торговыми делами занимался… – он
осекся, глянув на собравшихся за столом, и тут же снова заулыбался: – Пирожков отведайте с
печенью цесарки, друзья-купцы. А вот еще лакомства медовые с орехами да зефир сливочный
на любой вкус: сладкий, как мед, кислый, как ягоды, и соленый, будто кумыс. В море небось
так не разгуляешься… Ешьте да поправляйте здоровье, гости дорогие.
Тут распахнулись двери из металла ажурной ковки, ведущие в сад, и на пороге появилась
девушка в богато украшенном платье. Юбка переливалась и шелестела, будто сшита была из
листов чистого золота, блестящий шелк мягко облегал руки и полную грудь, на осиной талии –
поясок серебристый, а шею охватывало ожерелье – из тех, что не стыдно и княжеской дочери
носить. Белое круглое лицо, курносый носик, губы темно-красные, как спелые вишни, горя-
щие щеки – незнакомка была сказочно хороша. За спиной госпожи, покорно опустив головы,
семенили две служанки – на хозяина и гостей они так и не решились взглянуть.
Выходит, не один тут Товит живет! Только при виде вошедших отчего-то сползла с лица
хозяина улыбка, и на девушку он глянул недовольно, будто отвлекает она его от важных дел.
Садко же, глядя на красавицу, аж не донес до рта отломленной кусок пышной лепешки.
– Это дочь моя, Арвела, – суховато произнес хозяин острова, оглаживая бороду.
– Не знала, что гости к нам пожаловали, – девушка неторопливо оглядела мореходов.
Как и отец, говорила она по-русски с едва заметным причудливым говором. Любопытно
все же – откуда они язык знают? Часто дела с Русью вели? А может, сами в Славию плавали,
раз Товит когда-то купечествовал, – там и выучились?
49
– Садись с нами, милая, – хозяин указал дочери на место напротив Садко, – послушай
сказы чужестранцев, раздели с ними хлеб-соль.
Слова ласковые, а сказаны по-прежнему сухо, только внимание Садко на это особо не
обратил, его больше занимала красавица Арвела. Та устроилась на подушках и, бросив на капи-
тана осторожный ответный взгляд, тут же опустила глаза. Взяла в руки краюшку хлеба и начала
отщипывать от нее по кусочку, словно не хозяйская дочка, а птичка, ворующая крошки со
стола.
– Поведай-ка, Милослав, как мы шлюпку рыбачью от шторма спасали, – велел Садко, не
спуская взгляда с девушки.
Лучше уж самому историю выбрать, чем переживать, не сболтнет ли кто лишнего. Исто-
рия с рыбаками случилась давным-давно, в другой жизни, когда еще ходил Садко во главе
большого купеческого флота. Тут и подвиг, и стихия буйная, и есть чем похвастать. А про
«Сокола» лучше помалкивать, потому как настойчивые расспросы Товита о корабле настора-
живают…
Сам же Садко не забывал внимательно по сторонам посматривать: подмечал и тревожную
улыбку Арвелы, и застывших неподалеку служанок со взглядами в пол, думал: что на самом
деле прячет за душой Товит? Хозяин не выглядел угрожающе, вел себя радушно… Отчего же
нет-нет да шевелилась в груди смутная тревога? Не от крепнущей ли уверенности, что владелец
острова – чародей?
Рассказ Милослава Товит слушал внимательно, цедил красное вино, похохатывал, ухмы-
лялся и прямо-таки источал радость и довольство. Дослушал историю, в ладоши похлопал,
стукнул себя по колену – эк, мол, повеселил сказитель, закинул в рот большую виноградину
и поднялся.
– Что ж, Садко Новеградский, давай-ка пройдемся? Дело у меня к тебе есть, обсудить
надобно, – сказал и улыбнулся, хитро-хитро.
Когда неведомый чародей тебя зовет на беседу с глазу на глаз, лучше бежать куда
подальше. Да только куда тут сбежишь? И точно ли Товит волшбой владеет? Все же не похо-
дил он на чародея, у тех взгляд обычно тяжелый, то ли мудрый… то ли усталый. А у этого –
с хитринкой, как у многих знакомых купцов. Тут владелец острова не соврал, торговлей он
наверняка промышлял. Так, может, пустая напраслина в голову капитану влезла, а на самом
деле Товит просто сменил купечество на домашнее хозяйство, сам деятельный, за всем сле-
дит, всюду поспевает? И завесу туманную кто-то другой вокруг острова поставил… или сама
выросла. Чего только в мире не творится?
Как бы то ни было, делать нечего, раз зовут – надо идти. Что-то щедрому пухляку понадо-
билось. «Вот теперь и узнаю истинную цену твоему гостеприимству», – подумал Садко, направ-
ляясь следом за Товитом в соседнюю залу. И прав оказался.
– Нечасто друзья ко мне в гости заглядывают, – начал чернобородый издалека, неспешно
вышагивая рядом, и голос его лился медом. – По-над скалами по бурному морю не находишься.
Так бы их о помощи попросил… А придется тебя просить, капитан.
– Ты, хозяин, нас накормил, напоил да приветил, – чуть склонил голову Садко. – Как не
помочь? Рассказывай.
– На богатства кругом глядя, ты небось вопросами задаешься – откуда это все? – прони-
цательно сверкнул глазами Товит. – Отвечу я на все твои вопросы, да чуть позже, коли позво-
лишь. История моя долгая, а помощь мне нужна скорая. Недалече от дворца гора есть. Да ты,
поди, видал ее – горит на солнце и слепит, будто пламя.
– Правда твоя, – согласился Садко, глядя в окно, возле которого они наконец останови-
лись: из него как раз открывался вид на один из склонов горы. – Видал. Сложно ее не приме-
тить.
50
– Да уж. В былые годы я сам на нее взбирался, – Товит говорил и внимательно, цепко
всматривался в лицо капитана, будто искал там… чего? Согласия? Подтверждения, что Садко
верит ему? Но с чего бы не верить? – Тропинка, что ведет к вершине, в скалах выдолблена –
хороша и надежна, только вот беда, в тупик упирается. Надо по отвесной скале взбираться,
по веревке, да следить внимательно, куда ногу ставить, иначе сорваться можно. Стал я для
этого стар да грузен, сам видишь. Дочку не пошлешь, она во дворце росла, изнежена, в горы не
ходила, да и сил ей не хватит. Так что тебя попрошу, капитан, подсобить в деле этом: принести
с горы пару камней. До конца тропы я тебя провожу, с веревкой подстрахую, лучший путь
наверх укажу…
– А что ж в камнях тех ценного, что никак не обойтись без них?
Вместо ответа хозяин острова расхохотался. Так сильно и громко, что запрыгал смех
по зале, а эхо заметалось между стенами, дробя и множа отзвуки, будто сам дворец вторил
хозяину. Товит утер выступившие слезы и проговорил:
– Сам увидишь. Сам поймешь. Нет на всем белом свете человека такого, кто мог бы
противостоять голосу тех камней… Коли поможешь, позволю и тебе с собой взять, сколько
унесешь. Клянусь, ни на миг не пожалеешь, что судьба привела корабль твой к этим берегам.
Садко задумался.
– А что же слуг не попросишь о помощи?
– Да ты шутишь, не иначе! – всплеснул руками Товит. – Ужель не видел, что слуг у меня
раз-два и обчелся? Две девки у Арвелы в услужении да нянька старая, держу их, чтобы дочка не
заскучала. Она-то света белого не видывала, дни напролет книжки читает да мечтает о своем,
о девичьем. Ах да, и чернавка-повариха на кухне у меня, работящая, ловкая, одна со всем
справляется, вон какой пир для дорогих гостей закатила. Больше и нет у меня слуг. Не терплю
чужих в доме… Сам, все сам.
«Прям все? И горшки?» – хотел спросить Садко, но не стал. Сказал вместо этого:
– Давай-ка я матроса Нуму с собой возьму. Проворен индеянин да силен, прыгать
горазд…
Товит покачал головой, сказал ласково:
– Не пойдет, друг дорогой. Я, как и ты, купцом был, знаю цену тайнам. Ты – капитан, а
значит, слово держать умеешь, вот тебе доверюсь, а прочим – не проси. Не хочу, чтобы потом
моряки да вояки языками трепали о моей горе в кабаках портовых. Мы с тобой и вдвоем
справимся. Ты – моряк, ловкий да сильный, а я места здешние знаю, научу, как до вершины
добраться. И людей твоих я уважу, не сомневайся. Пусть насладятся твердой землей: открою
для них купальни мраморные, освежатся, а потом и с дороги отдохнут в гостевых покоях, на
подушках с лебяжьим пухом.
Что ж, если готов хозяин острова секретом горы поделиться, так тому и быть, а команда
пускай и в самом деле отдохнет. До Ольши путь неблизкий, силы понадобятся. Садко протянул
Товиту руку, и тот крепко ее пожал.

***

Капитан напрасно осторожничал, «Сокол» снова не подвел. Чудо-корабль сам определял,
как близко ему можно подходить к берегу, и в этот раз отважился выбраться аж на мелководье,
зарывшись изогнутым носом в мягкий песок.
Радята навел порядок в своем царстве котелков да сковородок, разложил и закрепил
утварь, подготовил холодный ларь для дичи и свежих фруктов. Всё к возвращению отряда
будет готово! В мастерстве звероловов-добытчиков он не сомневался, да и Нума сумеет плоды
спелые с любого дерева собрать, как бы высоко они ни росли.
51
Сделав, что собирался, и приготовив закуски, повар, чуть поколебавшись, решился-таки

на вылазку. Ждану с Витославом не терпелось по острову прогуляться, ведь земную твердь под
ногами мореходу не часто ощутить доводится – а чем Радята хуже? Спустившись по веревоч-
ной лестнице, он, чуть пошатываясь, прошелся, привыкая к земле. Погонял для забавы мелких
белых крабов-отшельников, что при его приближении юрко зарывались в песок. Зевая, пона-
блюдал за важно вышагивающей желтоногой и стройной цаплей, бродившей по линии прибоя,
выискивая мелкую рыбешку. Посмотрел вслед Ждану, навострившему ноги к дальней части
бухточки, где, мысом уходя в море, громоздились здоровенные, обкатанные волнами корич-
нево-сизые валуны. А потом последовал за Витославом, который уже успел скрыться в лесу.
Но, добравшись до границы яркой зелени, повар повглядывался в тени в глубине плотных
зарослей, подумал… и пошел назад, так и не решившись сунуться в чащу. Кто его знает, какие
в этой части света лешаки водятся, какой у них нрав и как они к чужакам относятся. Нет, на
открытом месте лучше – все вокруг как на ладони, тихо, спокойно, комарья нет, да и «Соколик»
под присмотром.
Радята уселся на песок, прислонившись к изогнутому серому стволу склонившейся над
водой пальмы. Та полоскала кончики широких листьев в лазурной воде, будто кланялась – и
морю, и разбросанным вокруг нее круглым гладким валунам, и цапле, что продолжала расха-
живать по берегу, не обращая на людей никакого внимания. Подставив лицо солнечным лучам,
Радята зажмурился от удовольствия, слушая тихий шум прибоя, чувствуя, как легкий ветерок
шевелит редкие волосы.
Впервые за последние пару недель его не мучило беспокойство. Он потягивал холодную
воду из фляги и, прикрыв глаза, размышлял. Эх, думал ли когда-нибудь робкий паренек, уче-
ник кашевара из Олонца, что окажется так далеко от родных северных земель? Что увидит
далекие и чудные берега, такие как этот? Что станет частью команды лучшего во всем Бело-
светье морехода? И что тот поручит ему заботу о драгоценном волшебном корабле?..
Кто-то заслонил от него солнце, и Радята, не поднимая век, лишь лениво махнул рукой:
– Проголодался? На «Соколике» под бортом в теньке лежит твоя доля… Сухомятка. Зато
к вечеру царский пир закатим!
Думал кашевар, что это вернувшиеся Ждан или Витослав за едой явились. Мелю-то он
сразу в трюм отнес сушеное мясо с сухарями – диволюд на южном солнце обгорал до пузырей
и сейчас снова мучился от жары, а потому на землю, ясное дело, не рвался. Сидел в трюме, в
темноте прохладного закутка, неподалеку от бочки с пресной водой, сводил-разводил пальцы
на перепончатых руках, мурлыкал что-то на своем языке… И спал там же.
Но вместо того, чтобы поблагодарить Радяту и отправиться за харчами, тень чирикнула
что-то и мазнула его по лицу перьями. Повар распахнул глаза и увидел алконоста Алю, усев-
шуюся на гранитном камне рядом. Птица из Иномирья встревоженно глядела на человека,
склонив голову, и дрожала, будто ей холодно.
– Замерзла? На таком-то солнце? – растерянно пробормотал Радята и засуетился: – Уж
не заболела ли ты часом? Ох, капитан мне голову свернет… Травяного отвара тебе подогреть?
Ничего, сейчас найду тебе тряпочку какую для пущего уюта…
– Не замерзла, – прозвенел в голове чудесный голос. Повар растерянно коснулся уха и
уставился на алконоста. – Тебя Садко главным назначил, тебя «Сокол» теперь слушается,
тебе первому и скажу.
– Что?
– В беду Садко попал. Спасать надобно. Чувствую, неладно с ним. И с командой…
– Да как же… – дремотное благостное настроение мигом испарилось. – Да что же… Там
же воины все! А мы-то…
– Спасать надобно, – твердо повторила Аля. – И нам – тоже остеречься. Плохой это
остров.
52
– Так что ж ты раньше молчала?

– Нутро тоской подводило, но уверенности не было. Теперь же сердце мое когти ледяные
давят. Сомнений нет, я беду учуяла. Те, кто вглубь ушли, сами не сладят. В ловушку попадут.
Смерть их себе в добычу приглядела.
– Ох! – Радята вскочил, заметался туда-сюда, пытаясь понять, что делать, куда бежать. –
Ждан! Витослав! Где вы? Сюда, быстрей!
– Чего шумишь? – Обаянник оказался рядом, шел от зарослей, держа в руке охапку
каких-то листьев.
А Ждан, умудрившийся залезть на груду валунов с другой стороны бухты, махал рукой
и что-то приветственно кричал, показывая, мол, тут я, смотрите, куда забрался! Вот шило в
заднице, и какого водяного его туда понесло, по камням прыгать, когда тут такое горе?
– А ну бегом сюда! – заорал ему Радята. – Живо давай!
– Да что стряслось-то? – нетерпеливо спросил Витослав, приближаясь.
– Беда у нас, – повар тыкнул пальцем в алконоста. – Аля молвит, в ловушку Садко уго-
дил…
Витослав свел брови, по щекам заходили желваки:
– Ежели алконост беду чует, дела и вправду плохи.
Повернулся к волшебной птице:
– Не видно ль тебе, сколько времени у нас в запасе? Успеем ли?
– Прямо сейчас идти надобно, – снова услышал Радята голос в голове. – Тогда, может,
и успеете…
– Поторапливает нас! – повар заоглядывался по сторонам. – Это ж оружие с собой надо…
Припасы… Или что? Или как?
– Оружия вроде много, – поморщился Витослав, вспоминая. – Полуд за этим следит, не
все же они с собой забрали… Сабельки имеются, щиты на бортах закреплены, три добрых
копья нам точно оставили… Посмотреть надо. По следам пройти сумеем, но бежать придется,
чтобы нагнать…
Радята схватился за голову. Куда ему бежать? С его-то брюхом? Выдохнется через сотню
шагов, задерживать всех станет. Он же не легконогий Ждан – тот вон как мчится по песку,
руками снова машет, вопит что-то. Сил девать некуда парню…
– …гите! – донеслось издалека.
Повар с обаянником замерли, глядя на бегущего во всю прыть Ждана. Справа от того
вдруг разлетелась в стороны изумрудными брызгами зелень, и из чащи вывалилось чудище раз-
мером с индеянского слона, но приземистое. Такого зверя Радята никогда не видывал – то ли
змей, то ли ящер, то ли вовсе чудо-юдо. Бежало оно, как ящерица, извиваясь всем телом, хло-
пая по песку длинным остроконечным хвостом. Крупная и темная чешуя отливала на солнце
медью, голова с огромной зубастой пастью ходила из стороны в сторону на очень длинной мор-
щинистой шее. Взрывая песок когтистыми лапами, чудовище мчалось за Жданом, определенно
намереваясь перекусить заезжим чужестранцем. И его спутниками, если те не поторопятся.
Радята и Витослав поторопились – рванули к «Соколу», не сговариваясь, а Аля взмыла
ввысь, тревожно крича.
Молодой обаянник вскарабкался на корабль ловко и стремительно, как Нума, а вот крях-
тящий повар замешкался, с трудом подтягиваясь на ходящей ходуном веревочной лестнице.
Едва он перевалился через борт и неловко плюхнулся на палубу, как следом запрыгнул мокрый
от пота Ждан с перекошенным от ужаса лицом.
– К оружию! К оружию! – кричал он.
Будто отвечая на его слова, над бортом «Сокола» поднялась чешуйчатая голова медного
цвета. И прямо в лицо Радяте уставились пустые и черные, как акульи, глаза.
– А ну прочь! – гневно закричал Витослав. – Кыш-кыш! Пошел прочь!
53
Он уже где-то раздобыл копье и теперь бесстрашно бросился вперед, угрожающе тыкая
острием прямо в оскалившуюся зубастую пасть. Змееящер лишь осклабился в ответ, раскачи-
вая головой из стороны в сторону.
– Бей его, бей! – закричал Радята, не понимая, почему Витослав только пугает копьем
страшного зверя, который сам кого хочешь испугает.
Длиннющими когтями чудище полоснуло по борту корабля, оставляя в волшебном
дереве глубокие шрамы. Корабль заскрипел, заныл всем телом, волна дрожи прошла от носа
до кормы, и палуба резко дернулась. Как будто стало больно «Соколу» и теперь он пытался
сбросить чудовище на мелководье.
Змееящер чуть не опрокинулся, когда борт качнулся в его сторону, но равновесие удер-
жал, засипел и повернул зубастую башку к Ждану, который уже снимал с борта большой щит.
«Не успеет!» – испугался Радята за парня, глядя, как чешуйчатые, перепачканные в мокром
песке когтистые пальцы тянутся к матросу. Еще мгновение – и схватит его чудовище, сомнет,
выдернет за борт на берег.
Но гадина не успела – на нее налетела Аля, забила крыльями, заклекотала громко и
яростно, целясь когтями в антрацитовые глаза. Будто не храбрый алконост ринулся на тварь в
сотни раз больше себя, а стая орлов атаковала трусливого суслика.
За Алю Радята тоже испугался. Но страх вдруг помог сообразить, что надо защищаться.
А раз защищаться…
– Ждан, живо на нос! К водобою!
И вновь ощутив дрожь под ногами, крикнул уже во весь голос, даже не сообразив толком,
что делает:
– «Соколик», уходи! Давай назад! Уходи от берега!
Крикнул, лишь на одно понадеявшись – что чудовищный медный ящер ни летать, ни
плавать не умеет. Тот пытался отмахиваться от юркой птицы, шипел и брызгал слюной. Вот
он встал на дыбы, опираясь на длинный хвост, оторвавшись от борта… и этим воспользо-
вался «Сокол»: быстро дернувшись назад, он кормой вперед стремительно пошел на глубину,
подальше от берега. Аля по-прежнему прикрывала отход, вертясь вокруг головы змееящера, а
на носовой площадке поднялся водобой-брызгун и зашумел, наполняясь водой.
Ждан уже собирался располовинить чудище смертоносной струей, но к нему подскочил
Витослав и схватил за руки.
– Не надо! Алю заденешь! Да и ушли мы, успели!
Они и в самом деле ушли – чудище в воду за кораблем не полезло, а Аля, убедившись,
что «Сокол» в безопасности, тут же оставила змееящера в покое. Ай да дивоптица! Прав был
капитан – защитила птичка птичку… Вернувшись к друзьям, алконост устроилась на борту и
как ни в чем не бывало принялась чистить перышки, даже не глядя в сторону чешуйчатого
противника, что покрутился немного на пляже, похрипел, а потом вразвалочку двинулся назад
в лес.
Можно было перевести дух, но Радята слишком переживал, чтобы отдыхать.
– Это ж надо! – причитал он, напряженно глядя, как исчезает в зарослях остроконечный
хвост чудища. – И как нам теперь по следам идти? Как Садко сыскать, на помощь поспеть?
– Сыскать-то мы их сыщем, – заметил Витослав, опираясь на копье. – Попробую тварей
лесных да воздушных созвать, чтобы подсказали. Только высаживаться все равно придется, а
змееящер мог и недалеко уйти. Мало ли, может, притаился в зарослях, нас ждет? Да и кто его
знает, сколько еще в здешних местах других чудищ обитает…
– Хорошо, что я на валун забрался. – Ждан стоял, уперев ладони в колени, и пытался
отдышаться. – С высоты приметил, как листва шевелится, а средь деревьев что-то крадется. А
не заметил бы – переваривался бы уже в животе чешуйчатом.
54
– Да, дурость твоя нас спасла. Вот додумался – на камни прибрежные лезть. А ногу бы
сломал? – попенял смутившегося матроса Радята и вдруг прищурился, повернувшись к Вито-
славу: – Скажи-ка, обаянник, а чего ты эту чуду-юду не околдовал? Ты же всяким зверем и
птицей повелевать можешь.
Чародей небрежно пожал плечами:
– Чтоб научиться управлять, время надобно – голос зверя послушать, разобраться, на
какие звуки откликается. Это, к слову, не чудо-юдо, такую меднокожую диковину я сегодня
впервые увидал. Времени знакомиться не было, пришлось вот копьем тыкать.
– Не больно ты и тыкал, – проворчал Радята. – Попугал малость, и все. От Али и той
больше толку было…
Витослав нахмурился – ох и не понравились ему слова повара!
– Зверь берег свой защищал, – объяснил обаянник. – Не его вина, что природа такова –
коль увидел чужака, сгоняй со своей земли! Мы тут гости незваные, а он всю жизнь на этом
острове прожил.
– А-а, так ты поэтому не дал его прикончить? – догадался Ждан, снимая рубашку и выжи-
мая.
– Не было уже угрозы, – сказал как отрубил чародей. – А убивать ради убийства – не по
мне. И не говорите, что по вам! Иначе нам не по пути.
Ждан с Радятой переглянулись, а рядом замерла Аля, прислушиваясь к разговору.
– Не по нам, – наконец кивнул кашевар. – Мы ж не звери, лютовать…
– Звери редко лютуют, – уже спокойней возразил Витослав, присаживаясь у борта. – Что
дальше делать-то? Так и будем на месте стоять, на берег пялиться?
Ждан чесал затылок, а Радята посмотрел на корму, где недалеко от руля стоял постамент
с волшебной картой.
– Сейчас решим, – он быстро пошел, почти побежал, на кормовую надстройку.
Чувствовал он себя очень глупо. Вдруг не получится? Вдруг карта лишь капитана да
кормчего слушает, а простому кашевару и не покажет ничего? Как за нее берутся-то… Однако
стоило вглядеться в линии да черточки, как они вдруг сами собой задвигались. Будто птица
снижалась над островом! Вот он нарисован целиком – маленькая точка в море, а через
несколько ударов сердца уже вся береговая линия развернулась перед моряками. И даже кро-
шечный «Сокол» на рисунке появился!
От бухты, где качался на волнах корабль, вправо тянулась цепь мелких скал, уходящая
в море довольно далеко. А вот слева… Радята склонился над картой совсем низко, крякнул,
вытер ладонью капли пота, упавшие со лба. Взгляд его уперся в устье большой реки, что впа-
дала на западе в широкий залив. Река длинной, извилистой и разлапистой молнией тянулась
далеко в глубь острова. Похоже, здесь она была самой полноводной: в нее впадали и мелкие
речушки, и более крупные притоки… Один из них и привлек внимание Радяты. Он постучал
ногтем по карте.
– Гляньте-ка сюда. Видали когда-нибудь такое?
Приток, привлекший внимание повара, выглядел судоходным… да только плавно обры-
вался. Другие-то отображались на карте привычно: у истока – узенькие, ближе к большой реке
– потолще, а здесь – будто стер кто-то начало речки.
– Хммм, – промычал озадаченно Витослав, склонившись над плечом Радяты. –
Странно… Словно поток прям из земли бьет… Ты прав, не видал такого никогда.
– Может, карта поломатая? – предположил Ждан.
– Голова у тебя поломатая, – поддразнил матроса Радята. – Волшебная она, раньше нико-
гда не ошибалась, а тут вдруг испортилась? Нет, странное это что-то. Эх, жаль, сушу не пока-
зывает, что и где – не разобрать.
55
Это была чистая правда. Сам остров на рисунке выглядел как старательно обведенное
темными границами пустое пятно, сияющая гора – и та не отмечена. «Соколик» хорошо раз-
бирался в море, но на сушу заглянуть не мог.
Жаркая тишина всколыхнулась: Аля забила крыльями, напоминая, что времени у них
в обрез. Ее поняли все и разом. Витослав провел пальцем по обрубленному притоку и руслу
основной реки.
– Река полноводная, определенно. От устья подняться вверх можно, «Соколик» спра-
вится.
– Верное решение, – вдруг пронеслось в голове у кашевара, выходит, дивоптица их
задумку одобрила.
– Так и сделаем. Вдоль берега пойдем, на запад, к устью, – решил ободренный поддерж-
кой Али Радята. – Дальше – вверх по реке, в глубь острова проберемся. А там уже найдем
удобное местечко, сразу высадимся, а ты, не теряя времени, своим колдовством зверей да птиц
очаруешь. Кстати, боевую волшбу ты ведаешь?
Витослав развел руками:
– Боевую – не боевую, но кое-какие приемы знаю; сделаю все, что смогу. Меня другое
тревожит: а ну как Садко сотоварищи решат на берег вернуться? Увидят, что их тут змееящер
поджидает, а нас и след простыл?
– Вот поэтому и нужно их найти прежде, чем они к бухте направятся, – твердо произнес
Радята.
Произнес – и сам себе не поверил. Справятся ли они? Сумеют ли? Эх, ну почему не
хватает у него решительности и залихватского азарта, как у капитана?
– Да уж войско из нас: три спицы да малая птица, – пробурчал Ждан, подбрасывая дро-
вишек в костер сомнений.
– И рыба, – брякнул Радята прежде, чем прикусить язык. Ух, как не любил Мель, когда
его за глаза рыбой называли.
И ведь как почувствовал диволюд – высунул из трюма свою гребнистую голову. Похлопал
большущими глазами, привыкая к солнцу, и сонно спросил:
– Что-то случилось? Моё спало…

***

Не обманул хозяин острова: после пира одна из служанок Арвелы повела моряков по
длинной светлой галерее. Девица была привлекательной, только неразговорчивой, на ухажи-
вания Каратана и Абахая отвечала вежливой улыбкой, но не произносила ни слова, а смотрела
будто куда-то внутрь себя. Впрочем, любвеобильные моряки быстро от нее отстали – после
обильного застолья все широко зевали и причмокивали, мечтая об отдыхе и полуденном сне.
Идти пришлось недолго, всего лишь до большого углового зала.
Здесь на полу лежали пушистые мягкие ковры, подушки да покрывала. На низких мра-
морных столиках возле стены стояли кувшины с водой и соком на случай, если со сна пить
захочется. Большое окно в сад было приоткрыто, и оттуда лились тихие птичьи трели, а на про-
сторной террасе светились лазуритом несколько больших купелей, куда заливалась из золотых
фонтанчиков нагреваемая солнышком вода.
Садко нестерпимо захотелось снять сапоги, скинуть пропитавшуюся солью да по́том
одежку, пройтись босыми ногами по ковру, поплескаться в купели, а потом, рухнув на
подушки, подремать хоть немного… После сытного обеда и в самом деле тянуло в сон. Но
делать нечего, обещал помочь – держи слово.
– Отдыхайте, – велел он уже развалившейся на подушках команде. – Сил набирайтесь.
56
– А ты как же? – Полуд зевал во весь рот, но все равно пекся о безопасности капитана. –
Один с Товитом пойдешь? Руфа для охраны возьми… или Бану…
И уставился выжидающе на Милослава в ожидании поддержки, однако кормчий уже дре-
мал, обняв шелковую красную подушку. «А ведь должен был вторить Полуду, – очередной
раз подивился Садко. – Пенять мне, что не след идти незнамо куда… с незнамо кем. Что же
он…» И не додумал. Потер внезапно занывший висок, потряс головой, пытаясь вспомнить…
Как будто забыл что-то, упустил из виду. Ладно, сперва нужно хозяину помочь, а потом уже
среди рассыпавшихся мыслей искать нужную да корить себя за забывчивость.
– Товит, сразу видно, хороший человек, обстоятельный, честный… Гостей уважает, забо-
тится. Доверия достоин.
– Ну, как скажешь, капитан. Тебе видней, – снова зевнул Полуд, снимая пояс с саблей
и скидывая сапоги.
Борясь со сладостной дремотой, Садко кинул последний взгляд на команду, удостове-
рился, что никто не в обиде, и поспешил обратно. Да только неловко вышло: там, где пово-
рачивала галерея к обеденному залу, загляделся на красивый светильник, будто из хрусталь-
ных слез собранный, задумался на мгновение и столкнулся с хозяйской дочерью! Вот медведь
косолапый, где ловкость твоя и осторожность? Неужто в море остались?
А девица тихо ойкнула и посмотрела на Садко круглыми глазами, в которых стояли слезы.
– Обидел тебя кто? – нахмурился новеградец. – Или это я… ушиб? Ты уж прости, кра-
савица…
– Нет-нет! – замотала она головой так сильно, что длинные серьги заплясали в ушах,
стеганули по щекам. – Не обидел и не ушиб. Тебя искала… Только…
И оглянулась, словно боялась кого. Быстро протянула, почти сунула Садко что-то, завер-
нутое в платок:
– Возьми и спрячь за пазухой, добрый человек, прошу тебя! Возьми с собой, заклинаю!
И только принял Садко из рук ее сверток, как скользнула Арвела в сторону и, так ничего
и не объяснив, быстро пошла прочь, вжав голову в плечи. Вот чудна́я! Посмотрел ей вслед
Садко с недоумением, размотал пестрый шелк… Покрутил в руках кинжал с тяжелой рукоя-
тью, присмотрелся. Походил металл клинка на ту бронзу, что они видели у статуй в саду, даже
патина у гарды имелась… Да только нет, не бронза это, а что-то неведомое: с темными крутя-
щимися прожилками, в которых блестят золотом будто бы песчинки.
Садко глянул в ту сторону, где исчезла девушка. Остановить бы ее да поговорить по
душам. Вызнать, кого боится, о чем печалится, – может, с отцом не в ладах? И зачем оружие
гостю подарила? Что за странные порядки здесь? Впрочем, мир полон чудес, а обычаи у всех
народов разные, часто непонятные да причудливые. Не гоняться же за ней по всему дворцу,
в самом деле? Да и что хозяин скажет: я, де, вас приветил-накормил, а ты дочь мою вздумал
преследовать-допрашивать?
Ну уж нет. Садко завернул странный подарок обратно в платочек и за пазуху сунул, как
и просила Арвела.
На крыльце уже ждал Товит с большим заплечным мешком. Хозяин острова нетерпеливо
переминался с ноги на ногу и теребил медальон-месяц на груди. Вместо длиннополого роскош-
ного халата он облачился в короткий кафтан с широким, плотно затянутым кушаком и узкими
рукавами, чтобы по дороге за сучья да камни острые одеждой не цеплять. Только чудак-чело-
век украшения снимать не стал – ни с пояса, ни с запястий, ни с пальцев, ни с груди. Любит
покрасоваться, богатством похвастаться, даже когда в горы идет. Точно, странные они все тут.
– Рад, что ты со мной пойти согласился, дорогой гость Садко, – проговорил он напевно,
явно обрадовавшись появившемуся капитану.
– Коли обещал – слово свое держу. Показывай дорогу! – ответил тот.
57
И они двинулись в путь. Сперва через сад, по аллее между двумя зелеными живыми сте-
нами в белых звездочках цветов, потом через железную калитку и по узкой, почти незаметной
дорожке – сквозь лес. Кабы не знать, куда идти, легко можно было потерять ее, не отличив от
тропок звериных, но Товит шел уверенно. Видно было, что путь ему знаком, да настолько, что
даже не нужно задумываться, куда ногу поудобнее поставить, а где наклониться, уворачиваясь
от шипастой лианы.
Когда выбрались из-под полога леса и неспешно побрели вверх по склону горы, Товит
вновь заговорил. Принялся рассказывать про друзей своих заезжих да купцов иноземных, что
к нему приплывали. Мол, нечасто сюда торговые суда заглядывали, но если уж добирались
до сокрытого туманом берега, то привозили такие диковинки да яства, о которых Садко и не
слышал ранее. Признался хозяин острова, что и сам частенько к большим землям плавает,
то на север, то на запад: закупает и нужные для обширного хозяйства товары да продукты, и
роскошные украшения для своего дворца – так и обставил его со временем…
Над согретыми солнцем камнями жужжали мушки, ветер с шелестом пробегал по кронам
деревьев, казалось, это гора поет, радуясь приходу Садко. Речь Товита журчала, как ручеек со
студеной водой, что бежал рядом с тропинкой, но мысли в голове капитана ворочались тяжело
и медленно. И все больше о чем-то своем и неясном, потому пухляка новеградец толком не
слушал, лишь изредка ловил какие-то обрывки.
– …только поездками и спасаюсь. А как долго без дела сижу, так начинаю грустить. По
жене покойной тоскую.
– Так ты сам дочь воспитывал? – с уважением заметил Садко, ненадолго очнувшись от
своих мыслей.
Но Товит отмахнулся:
– Да какое там! Так делами был занят, что не до того было. Нянька у нее, Радмила – вот
она Арвелу и воспитывала. Честно признаюсь, нелегко порой с дочуркой, чудит, взбрыкивает.
– Возраст такой, – мудро заметил бездетный Садко.
– Возраст не возраст, а в последнее время мешает мне часто. Начиталась книжек, голову
себе чушью всякой забила, скоро мне плешь проест. Да что мы все о ней! Давай я тебе лучше
про остров свой расскажу. Вам ведь повезло крупно, что не встретились по дороге с медяни-
ками – водятся у нас такие, то ли ящеры, то ли змеи. Лютые – страсть! Так что нам тут особо
по лесу и не пошастать, дичь не пострелять, а уж заросли какие густые – вы и сами видели…
Садко снова слушал вполуха. Хотелось просто шагать вперед, подставляя лицо теплым
лучам, отдыхать на привалах, отхлебывая вкуснейшую воду из любезно предложенного бур-
дюка, слушать, как хозяин хвастает своими прошлыми подвигами, и не думать ни о чем. Каза-
лось, они вечно так шли…
Но тут тропинка сделала поворот и уперлась в отвесную скалу. Серый камень был рас-
черчен желтыми прожилками и переливался под солнцем слюдяными блестками. Садко про-
тянул руку и коснулся скалы кончиками пальцев, потом запрокинул голову. Ух, высоко! Вон,
край еле виднеется!
– Льстишь ты мне, Товит, – Садко провел ладонью по лбу, утирая пот. – Неужто думаешь,
что взобраться получится?
– Не думаю, гость дорогой, а знаю, – хозяин острова говорил так уверенно, что невоз-
можно было в его словах усомниться. – Сам я этот путь прокладывал, сам им не раз проходил.
И друзья мои хаживали.
– Будто муха по стене?
– Скорей уж как паучок, ведь паутинка потребуется, – хмыкнул Товит и вытащил из
заплечного мешка бухту толстой веревки, два серебристых кольца с палец толщиной, на кото-
рых виднелись хитрые замки, и сплетенный из веревки же пояс. Потом поглядел на Садко вни-
58
мательно, мазнул взглядом по палашу… – Только меч сними. Чтоб в ногах ножны не путались
да при подъеме не мешали.
Садко и сообразить ничего не успел, как руки сами потянулись к пряжкам и принялись
их расстегивать. Не терпелось по стене прогуляться. Манила вершина горы – что там за чудеса
на ней? Что на солнце сияет так, что с моря видать? Наверняка золото. Вот и прожилки в камне
сверкают… Так зачем хозяин острова тень на плетень наводит? Сказал бы прямо…
– Слушай внимательно, – Товит уже протягивал ему затейливый пояс. – Вот сюда ноги
просовывай, вот тут затяни узел… Сильней-сильней, не стесняйся. Теперь кольца пристегивай.
И через это короткую веревку пропусти, а сюда ту, что подлиннее…
Капитан, закусив губу, пощелкал серебристым кольцом. Прочное, вес удержать сможет.
А сумеет ли удержать страхующая рука?
– Скажи, Товит, – медленно проговорил Садко, – ты же крепко меня держать будешь, да?
Тот усмехнулся:
– Изо всех сил. Ежели ты упадешь, мне ведь ответ держать перед командой твоей, отку-
паться, виру платить… А я скуп и осторожен, таким уж уродился. Никакой прибыли с твоей
смерти не получу. Так что держать буду – как себя.
– Утешил, хозяин, успокоил… – улыбнулся Садко, а про себя подумал, что скромничает
хозяин, скупец такой прием незнакомцам не оказал бы.
Следуя указаниям Товита, новеградец крепко привязал один из концов веревки к тон-
кому, но крепкому стволу кривого деревца, что росло неподалеку, – судя по отметинам на
коре, не первый раз его для таких дел использовали. Затем натер ладони и пальцы подорожной
пылью и хлопнул в ладоши, готовясь к подъему.
Товит кашлянул в кулак, улыбнулся и попрочнее уперся ногами в землю, приготовив-
шись потихоньку отпускать веревку вслед ползущему по камням Садко. А ежели понадобится
– удержать.
– Тут главный секрет – знать, где в скалу крючья вбиты, и кольцами их цеплять.
– Не вижу ни одного. Что делать? – Садко изобразил вид недоуменный, хотя почему-то
заранее знал, что и на это у Товита ответ найдется.
– Я бы и с глазами закрытыми их нашел, столько раз на вершине бывал… Стану направ-
лять тебя. Куда ногу ставить. Куда руку тянуть.
Не привык Садко, чтобы управляли им, словно куклой на ниточках, но тут уж ничего не
поделаешь. Не отказываться же от обещанного… Да как отказаться, если любопытство вверх
манит? Подошел к скале и, повинуясь окликам Товита, чуть вправо шагнул, протянул руку
вверх. Вот и крюк! Припорошен каменной пылью, и не заметишь сразу, и не нащупаешь, если
не знать, что ищешь. Садко защелкнул кольцо, почувствовал, как натянулась веревка, пока-
чался взад-вперед, проверяя прочность пояса, и сделал первый шаг по стене.
Кем он стал? Мухой, что ползет по притолоке? Матросом на самой высокой мачте? Обе-
зьяной на дереве? Козлом горным? Или и в самом деле паучком? Нет, те все проворные, а
капитан чувствовал себя неумелой раскоряченной жабой. И все же, благодаря наставлениям
Товита, у него получалось. Шаг, еще шаг. Отцепить кольцо внизу, потянуться вверх, нащупать
следующий крючок, перекрепить. Шаг, носками мягких сапог нащупать следующий выступ.
Отцепить второе кольцо снизу с короткой страховкой, перецепить. Выпустить воздух из лег-
ких, уфф. Не забывать дышать. Теперь еще шаг. Тянущиеся вниз два конца веревки пели, как
струны, дрожали под ветром. И мерными перекатами лился голос Товита:
– Полтора локтя вверх. Ногу чуть вбок, там трещина, упрись. Ближайший крючок не
трогай, расшатался уже, слабо сидит… Надо будет сделать рывок. На две ладони влево. Голову
поверни, прижмись щекой к камню…
Тело послушно двигалось, и, удивительно, – быть куклой на ниточках оказалось… при-
ятно. Легко. Свободно. Бездна неба над головой так и уговаривала: лети ко мне! Шумело зеле-
59
ное лесное море внизу, за спиной. Нежно шептал далекий прибой. И в голове было пусто-
пусто, до звона…
– Уфф, – капитан вцепился дрожащими пальцами в край, подтянулся и перевалился на
площадку, рядом с широкими и плоскими каменными «ступенями»…
Поднял лицо и тут же зажмурился, приложил ладонь к глазам, защищая их от нестерпи-
мого блеска. И снова не ошибся Каратан, да и сам он верно догадался. Стремящийся к набе-
гающим облакам шпиль оказался золотым: он тянулся из темного камня громадным острым
перстом, а начищенный стихиями драгоценный металл полыхал огнем в лучах уже идущего
на запад солнца. Это какой же он высоты? Полсотни локтей, не иначе… а то и больше. Рядом
торчали еще несколько таких же, но пониже, они жались к главному пику и так же сверкали.
Шершавые каменные «ступени» были покрыты толстыми золотыми прожилками, как
и валуны, разбросанные на полукруглой площадке. Некоторые камни оказались расколоты и
походили на сваренные вкрутую яйца – с них будто часть серой скорлупы сняли, но вместо
белка под коркой светились цельные гигантские самородки. Золотые камни всевозможных раз-
меров небрежно валялись повсюду, и от их вида дух захватывало.
Сквозь шум бьющейся в висках крови капитан услышал голос снизу:
– Что скажешь, Садко-мореход? По нраву тебе мои камушки?
– Ох, по нраву!
Новеградец решил не торопиться и медленно огляделся, потому как с вершины откры-
вался потрясающий вид. Вдали кольцом клубился серый туман, и что за ним – не выходило
разглядеть даже отсюда, уж больно высокой была стена волшебной завесы. Белыми точками
носились над морем и лесом чайки, сам же берег почти целиком скрывали качающиеся изу-
мрудные кроны. В лазурном, будто светящемся, море то тут, то там торчали большие одиноч-
ные скалы, увенчанные шапками густой и яркой зелени; темнели под поверхностью прозрачной
воды размытые пятна рифов. Где-то там, внизу, скрытый прибрежным лесом, ждал в бухточке
оставленный «Соколик». Как он там?
Садко тряхнул головой, отгоняя тревожные мысли о корабле, развернулся и шагнул было
вверх по ступеням, но почувствовал, что веревка не пускает.
– Ты развяжи пояс да на краю оставь! – крикнул Товит. – Чтоб не мешал!
– Да-да, – пробормотал Садко.
Он послушно выпутался из веревок и пошел туда, где приметил кирку и груду слитков –
таких, что удобно брать да вниз сбрасывать. Товит, видать, на будущее их заготовил, когда еще
сам здесь лазил. Ишь с каким тщанием: от каменной скорлупы избавил, нарезал плоскобокими
брусочками, чтоб в руку умещались, сложил горками да стопками.
– Сколько тебе их надобно, Товит?
– Трех с лихвой хватит, – рассмеялся внизу хозяин острова. – А себе бери столько,
сколько пожелаешь. Мое слово – дороже золота!
Садко задумчиво глянул на кирку, прикидывая, хватит ли сил побольше обломок отво-
ротить от скалы… Решил для начала заготовленными слитками заняться, схватил один, дру-
гой, потом третий, побольше – и не удержал его, выронил, чуть пальцы на ноге не размозжил.
Попенял себе: вот, дурачина, смотри, что жадность с людьми творит! Разума напрочь лишает,
ведь отбил бы палец, вниз бы не спустился! Налетел озорной ветерок, еще больше охлаждая
стяжательский пыл. С камнями ведь до дворца еще дойти надо. А потом – до корабля. Стоит
ли золото того, чтобы надорваться от натуги и жадность свою всю дорогу проклинать? Гору-
то с собой всяко не унесешь.
Садко взъерошил волосы, оглядываясь. Все же странно Товит подобным богатством рас-
поряжается. Почему он все золото давно не спустил вниз? Заполнил бы хранилища во дворце
под завязку, и дело с концом. Да что там! Ни ступеней в скале не прорубил для удобного под-
хода на вершину, ни механизмов для спуска золота не сладил. Самому тяжко, а слуг нет? Ну
60
так нанять же можно. Или вот попросить о помощи гостей-друзей. Эх, сейчас бы всю команду
сюда – подумали бы, помудрили, глядишь, за недельку весь золотой шпиль бы разобрали…
– Ты поторапливайся, времени даром не теряй, – донесся голос Товита.
И к чему спешка? Вот же торопыга. С таким делом надо бы обстоятельно, по уму…
Капитан тряхнул головой, в который раз отгоняя ненужные мысли. Хозяин – барин. Раз решил
вот так, крупицами золото добывать, значит, имеется у него какой-то свой резон…
– Я тоже три возьму! – крикнул он, скатывая по ступенькам слитки.
Один за другим летели они вниз, к Товиту, а Садко глядел вслед желтым росчеркам и
невольно улыбался. Ох, довольна будет команда! Недаром в туман сунулись, рискнули. Возна-
градила удача сторицей! Сделав дело, новеградец поднялся и вернулся к сверкающему шпилю,
попрощаться. Вздохнул с сожалением, погладил гладкий нагретый солнцем металл и потянулся
всем телом, предвкушая спуск.
Тут будто туча налетела, вмиг загородив солнце.
Нет, не туча, понял Садко, услыхав шум крыльев и яростный клекот. Из-за вершины, с
другой стороны горы, вдруг взмыла ввысь гигантская черная птица, отдаленно напоминающая
исполинского ворона. Тело, не меньше человечьего, покрыто мелкими перьями, что перели-
вались медным отливом; хищный и острый клюв поблескивал на солнце, будто железный, а
крылья были огромными, как паруса. В другой раз капитан бы загляделся на невиданную чудо-
птицу… но она прилетела по его душу – и уж точно не радушно приветствовать!
На открытой площадке от нее не скрыться – капитан оказался как на раскрытой ладони.
Вот ведь! Предупреждал Товит о ящерах медных, а о такой жути – нет. А зря, тогда бы палаш
не оставил! Садко сглотнул, вспомнив, как Нума быстро соскальзывал из «вороньего гнезда»
на палубу, представил, как сам сейчас заскользит вниз по веревке. Раскачиваясь и каждый миг
ожидая удара клюва или острых когтей. Ладони сожжет, кожу сдерет… Ну да ладно, лучше уж
кожу содрать, чем на поживу жуткой птице угодить! Нет времени раздумывать да опасаться,
бежать надо. Лишь бы Товит не подвел и покрепче держал.
Садко метнулся к краю… и застыл. Дух из груди будто кулаком выбили: пояс с кольцами и
веревка исчезли. Неужто вниз соскользнули? Он упал на четвереньки, глянул вниз и похолодел.
Пухляк медленно, обстоятельно сматывал веревку, а потом шагнул к каменной стене, подобрал
пояс с палашом и глянул вверх, на капитана.
– Спасибо за работу! Бывай, мореход!
– А я-то? – вырвалось у Садко.
– А ты как знаешь! – крикнул Товит, криво усмехаясь. – Вас там на горе девяносто девять
сгинуло. С тобой ровно сто будет!
Хозяин острова развернулся и зашагал прочь, унося с собой и золото, и веревку, и
надежду на спасение.
А за спиной, совсем близко, раздался злой птичий крик.

***

Радята, напряженно схватившись за борт на кормовой надстройке, поглядывал то на оба-
янника, замершего на носу, то на «воронье гнездо», где вместо привычного Нумы обоснова-
лась Аля. А Ждан, положив руку на руль, делал вид, что управляет «Соколом». На самом же
деле умница корабль шел сам по себе, направляясь по реке все дальше в глубь острова.
Вдоль морского берега они проскочили быстро: пологий и песчаный, он вскоре сменился
более крутым и травянистым, а дальше начались камни да обрывы. Вскоре перед мореходами
открылось широченное устье. «Сокол», услышав приказ Радяты идти вверх по течению, напра-
вился в реку решительно, будто не сомневался, что справится.
61
И вот уже не меньше часа они тихо двигались к центру острова. Полноводная и нетороп-
ливая река потихоньку сужалась, по ее темной, с рыжим отливом, воде плыли желтые и крас-
ные листья, время от времени плескалась рыба. У берегов торчали белесые коряги, а пышные
деревья плотными стенами возвышались по обе стороны от «Сокола». В их зелени мелькали
пестрые попугаи, сверху изредка голосили чайки, летящие к берегу. Цветущие малиновым,
желтым и белым кусты, казалось, светились в тени плотно стоящих, толстых и рябых стволов,
оплетенных бурыми лианами.
Радята вовсю высматривал место для высадки, но никак не мог приметить ничего под-
ходящего. Никаких просветов: сплошной зеленый живой частокол, а отвесные берега как кре-
постной вал щетинились причудливыми и острыми камнями. Там, где не было камней, коря-
выми сетями расползались в стороны переплетенные толстые корни. Приходилось держаться
середины реки и о том, чтобы причалить, даже не думать. Оставалось двигаться вперед…
Витослав даром времени не терял, уже призвал пару пташек, что-то им прочирикал,
прося о помощи, и теперь у «Сокола» были крылатые снующие туда-сюда впередсмотрящие.
А река все сжималась и сжималась, будто стягивали ее высокие берега с обеих сторон; вскоре
кроны деревьев протянулись друг к другу и сплелись, надежно укрывая от солнца изумрудным
шатром.
В тени тут же объявилась мошкара – зудела, надоедала, норовила залезть то в нос, то в
рот. Вместе с ней возник на палубе и Мель. В тени диволюд чувствовал себя куда как увереннее,
а потому выбрался из трюма, пристроился у борта и принялся таращиться по сторонам.
В этой части реки «Сокол» пошел тише, как осторожно ступающий человек, пробующий
почву перед собой. Временами он вдруг высоко поднимался над водой, под килем шуршал
песок – так чудо-корабль преодолевал редкие поперечные отмели.
– Скоро нужный нам приток, – напомнил Радяте следивший за картой Ждан. – Кажись,
справа будет.
– Витослав, приток справа не пропустите! – заголосил Радята.
– Не пропустим, – донеслось с носа.
– Зачем орать? – недовольно пробурчал Ждан. – А если тут змееящерицы водятся?
Радята прикусил губу. И в самом деле берега близко, вдруг оттуда прямо на палубу
«Соколика» кто-то запрыгнет? Досадливо прихлопнув очередного комара, повар с опаской
уставился на деревья по правому борту – и в каждой веточке необычной формы, в каждой
причудливой тени в просвете листвы ему мерещилось затаившееся чудовище.
– Приток справа – есть! – крикнул выслушавший очередной доклад пернатого помощ-
ника Витослав, но Радята, вместо того чтобы обрадоваться, сердито на него зашикал.
Обаянник сбежал с носа, мигом очутился на корме и, встав рядом с Радятой, хлопнул
кашевара по плечу, ободряя. «Сокол» тем временем обогнул огромный валун, перегородив-
ший половину реки, и все увидели просвет в деревьях – справа и в самом деле был приток,
уводивший еще дальше в глубь острова, на восток.
– Ну, Белобог, помоги, – прошептал Радята, сжимая под рубахой крест-секирку.
Рисковали они, отправляясь в плавание по незнакомой реке, ох как рисковали! Но была
сильна надежда на «Сокола», на его волшебную карту, на удачу… и на товарищей.
Корабль вилял по речным изгибам, поднимался-опускался, недовольно поскрипывал
бортами и канатами, но упорно двигался вперед, пока наконец не замедлил ход, продолжая
упорно противостоять течению. Со стороны могло показаться, будто «Сокол» стоит как вко-
панный, не решаясь продолжать плавание без наказа старшего. Немудрено, ведь речка исче-
зала в громадной пещере, вход в которую чернел зубастой пастью в отвесной серовато-белой
скале. Возле скалы лес расступался, однако берега оставались крутыми, камней еще прибави-
лось, и не видать было ни намека на проходимую тропу. Если двигаться дальше – то придется
62
плыть в пещеру. А от нее веяло холодом, и не простым, а каким-то могильным. Будто из пасти
мертвеца вытекала эта река…
Радята чувствовал, как бегут по спине ледяные капли пота, а сердце неровно трепыха-
ется в груди, пропуская удары. Кашевар представил, как тянутся к нему холодные костлявые
руки утопленников из-под воды, как выглядывают из-за скал костомахи, щелкая челюстями
и поскрипывая лишенными плоти мослами… Бррр. Что за жуть в голову лезет? Что ж это за
пещера-то такая… нехорошая?
Радята заоглядывался на остальных. Обаянник и Ждан тоже подобрались, побледнели.
Витослав сжал кулаки, и желваки снова заиграли на худых щеках.
– Теперь ясно, отчего на карте приток обрезан, – пробормотал под нос чародей, не спус-
кая остановившегося взгляда с черного провала пещеры. – Скалой укрыт, вот «Сокол» его
исток и не видит.
Ждан вцепился в руль так сильно, будто боялся, что из-за борта выскочит давешний змее-
ящер, схватит за рубаху и утянет в воду. Даже Мель поднялся на надстройку, поближе к людям.
– Нам туда, – дивоптица слетела с мачты вниз, опустилась рядом с Радятой и в упор
посмотрела. В огромных глазах алконоста плескалась боль и отражалось серое, злое море. –
Там проход, там путь к Садко.
Может, и там, только путь еще одолеть надо. Вход в грот высокий, раза в два выше
«Сокола», корабль его без труда минует. Да только дальше-то что? А если потолок снизится,
мачту оторвет? А если под водой камни острые брюшко «Соколику» вспорют? Ох, нельзя туда
соваться, ох, нельзя!..
– Нехорошая эта пещера, – пробормотал Радята. – Неужели не чуешь?
– Чую. Смерть там. Но нам туда.
Радята распахнул глаза – смерть? Не наша ли? И тут же устыдился. Что ж ты, голова
твоя капустная, малодушничаешь? Или не участвовал ты прежде в походах Садко? Не ты ли
решился с ним пойти в последнее плавание, на верную смерть? Не ты ли остался, когда многие
другие сбежали? Соберись, Радята! У страха глаза велики, а дело делать надо! Там капитан,
там друзья помощи ждут, а он тут загодя незнамо чего испугался.
– Разведать бы… – договорить кашевар не успел.
– Моё нырнуть, – вдруг подал голос Мель.
Диволюд залез на борт и перегнулся, глядя вниз, будто тщился разглядеть что-то в мут-
ной толще воды.
– Нас и так мало… – Витослав обвел взглядом горстку соратников.
– Моё плыть! – решительно повторил Мель, слезая с борта, и для убедительности
несколько раз махнул перепончатой рукой в сторону пещеры. – Моё разведать!
– И не боишься? – обаянник посмотрел на Меля так, как будто в первый раз его увидел.
Ростом хрупкий ихтифай был ему по грудь. Худой, бледно-зеленый, большеглазый, он
казался испуганным ребенком, что полез в дела взрослые без спросу. Но, услышав вопрос,
только пожал плечами и твердо ответил:
– Вода – моё. И гарпун – моё!
Посмотрел на Алю. Улыбнулся ей безгубым ртом – то ли беспомощно, то ли виновато,
то ли подбодрить хотел. Не понять толком по лицу, о чем диволюд думал. Дождался кивка
Радяты, подхватил свое оружие, лихо перемахнул борт и ушел в глубину.

***

Первый раз Садко увернулся чудом. Ринулся к площадке, навстречу птице, и когда та
раскрыла гигантские крылья и развернула острые загнутые когти, рухнул на камни и перека-
тился вправо. Больно ударился ребрами о груду слитков, оцарапал щеку, резко выдохнул…
63
Ух! Если б влево дернулся, уже никакой боли и не чувствовал бы! Крылатая тень пронеслась
совсем близко, когти чиркнули по камню, брызнули снопы искр. Значит, не показалось! Когти
и клюв у чудища и впрямь железные! Что ж, тогда понятно, отчего тут кости девяноста девяти
предшественников не валяются – склевала их тварюга давно, раздробила в пыль…
Дивоптица разочарованно вскрикнула, не достав слишком верткого человека, и ушла в
небо, заходить на второй круг. А отбивший бок Садко кое-как вскочил на ноги и метнулся было
к одному из золотых шпилей, но добежать не успел. Его накрыла черная тень, спину полоснуло
болью, и от мощного толчка капитан кубарем покатился по ступеням вниз, к пропасти. Раз
перевернулся, другой, третий – небо и земля менялись местами, сбивая с толку, сводя с ума,
хотелось зажмуриться, но нельзя, нельзя! Не обращая внимания на боль в спине и на миг забыв
даже о птице, Садко отчаянно цеплялся за камни. Лишь бы остановить движение к краю скалы,
за которым не за что держаться будет – разве что за воздух!
Сумел-таки остановиться, замер на самом краю. Запретил себе глядеть вниз и думать о
том, как же высоко он сейчас…
– Клё-о-о-о-орк! – мерзкий вопль приближался, и новеградец всем телом дернулся прочь
от обрыва.
Птица пронеслась вниз, полоснув когтями камень, где только что лежал человек. Вот ведь
гадина! Скинуть хотела, разбить о камни и уж тогда спокойно попировать. Капитан рванул к
золотому шпилю, на этот раз сумел птицу опередить, подхватил с земли увесистый камень и
крикнул:
– Врешь! Так просто не дамся!
Снова злобный клекот, и ветер в лицо, и острые когти, целящие прямо в сердце… Бро-
шенный булыжник шибанул хищницу в грудь, но лишь скользнул по гладким плотным перьям.
Никакого урона не нанес, но, похоже, озадачил. Ворона вдруг опустилась на ступени, наполо-
вину сложила крылья и пригнула голову к земле, выставив вперед острый как меч клюв. Свер-
кая глазами, медленно пошла к капитану, который уже подхватил новый бесполезный камень –
ведь уже ясно, что булыжником оперение не пробьешь и не продавишь… может, к кирке мет-
нуться? Хотя там простое железо, без затей… Эх, верный палаш бы сюда! Да и то – бабушка
надвое сказала, справилась бы славная султанатская сталь с железной птицей?..
И тут, глядя на медленно приближающееся к нему черное чудище, Садко наконец вспом-
нил о кинжале, что за пазуху спрятал. Схватился за рубаху и вздрогнул. Сверток исчез. Похоже
вывалился, пока он по ступенькам кувыркался. Где же он? А вон лежит, слева, недалеко от
груды слитков. Понятно – как ударился боком о золото, так за болью и не заметил выскольз-
нувший подарок…
Железная птица все еще шла, угрожающе разевая клюв и водя вверх-вниз полураскры-
тыми крыльями. Позабыв о саднящем боке, Садко кувырком прыгнул к свертку. Вражина будто
того и ждала – подпрыгнула, помогая себе крыльями, обдала капитана мощным порывом ветра,
заклекотала и налетела, выставив вперед когти.
Садко прянул вниз, схватил сверток и рванул кинжал из тряпицы. Короткий, тяжелый, с
лезвием, которым не резать, а бить-колоть сподручно… Новеградец ринулся обратно к шпилю,
чтобы прикрыть уже и так располосованную спину. Увидел метнувшуюся к нему лапу, увер-
нулся… но полностью избежать удара не смог. Целивший в темя железный коготь рассек бровь
и висок. Хлынувшей кровью тут же залило левый глаз, но капитану все же удалось уйти от
птицы, прижаться мокрой спиной к нагретому золоту, смахнуть кровь и, покрепче сжав руко-
ять тяжелого кинжала, приготовиться к бою не на жизнь, а на смерть.
Крылатая бестия налетела и двигалась так быстро, что в этот раз не сладить с ней было
силой, только воинской выучкой – ну и на удачу полагаться. Предугадывать, хитрить, увора-
чиваться, почти вслепую отбивать кинжалом удары железных когтей и клюва. Надеяться не
64
на свою доблесть, а на то, что враг ошибку совершит. Умел Садко с оружием обращаться, в
поединках не раз участвовал, помогали ему навыки…
Только вот впервые он с этой смертью крылатой встретился, а она до него уже девяносто
девять человек загубила… Если думать о подобном, никакая удача не вывезет. А еще если
помнить, что даже победи ты, всё равно вниз не спуститься… Не сползти. Так какая смерть
лучше, а, Садко? Быстрая в схватке? Или долгая и мучительная на золотой вершине?
Ну уж нет! Сам на себя разозлился Садко, сжал зубы до скрипа. Если думать о смерти
заранее, завсегда проиграешь. Нельзя удачу гневить. Удача смелых любит да отчаянных. А ему
нельзя тут погибать, никак нельзя! Надо команду выручать!
– Клё-орк! – снова заклекотала птица.
Глянь-ка, не так уж и шустра уже, похоже, тоже запыхалась сражаться с упрямой жертвой,
которая огрызаться удумала.
– Да, гадина, ты добычи не дождешься! – весело крикнул ей Садко.
Хватит отбиваться, пришла пора нападать, но только не слепо, а с умом! Он сделал
обманное движение, отвлекая железноклювую, и на карачках бросился в другую сторону,
вокруг золотого шпиля. Присел, перехватил потной ладонью кинжал поудобнее, крепко уперся
ногами… И когда вынырнула из-за угла перед ним птичья голова с приоткрытым клювом, пах-
нуло жарко и страшно падалью, сверкнули жуткие глаза, Садко взревел и бросился вперед.
Против подаренного кинжала броня из перьев не устояла.
Удар вышел не очень, в грудину, в самую защищенную часть тела, но и этого хватило.
Птица резко, удивленно, с досадой вскрикнула… Будто не могла поверить, что человек – при-
вычная безобидная добыча – оказался зубастым! Отмахнулась крылом, свалив Садко с ног, и
тут же прянула вниз, к его груди и животу. Пробить, вспороть, выпотрошить, вытянуть кишки
наружу, рвать когтями еще живое, трепыхающееся мясо… Да только сунулась она, раскинув
крылья в стороны, и Садко, левой рукой сжав ее толстенную шею, не давая себя клевать, снова
с размаху ударил. В этот раз – под правое крыло, туда, где оно сочленялось с телом, где вид-
нелся из-под жестких перьев мягкий серый пушок.
– Клё-о-о-о-орк! – отчаянно завопила ворона, забила беспорядочно здоровым крылом,
охаживая капитана по исцарапанным рукам, и была в ее крике уже не только злоба. Был и страх.
Она неловко отшатнулась в сторону, покачиваясь и кренясь набок.
– Что, не нравится? – Садко перехватил кинжал поудобнее и быстро вытер кровь со лба. –
Только сунься еще – сам тебя выпотрошу!
Рана наверняка была неопасной – лезвие тела едва коснулось, но, похоже, для птицы,
что раньше не знала такой боли, хватило и этого. Она, будто поняв слова новеградца, резко
клёркнула, щелкнула клювом… и вдруг развернулась, побежала к краю скалы, разворачивая
крылья – большие, словно паруса… Паруса!
– Стой! – заорал Садко и ринулся следом. Только бы догнать, только бы!..
Птица уже оторвалась от камня и, поймав крыльями воздушный поток, начала планиро-
вать, но Садко, успевший сунуть кинжал за пояс, подпрыгнул и ухватил ее крепко-накрепко за
ноги. В тот же миг скала кончилась, и навстречу капитану полетела гладь леса, закручиваясь
вокруг себя.
Гигантская ворона забилась, задергалась, и Садко – понимая, что одно неловкое движе-
ние, и спасение обернется гибелью – сердито прикрикнул, храбрясь:
– Говорю же – брюхо вспорю! Вместе упадем! А ну выравнива-а-а-а-а-а-а-ай!
Он и договорить не успел, а птица ухнула вниз, да с такой скоростью, что у новеградца
желудок к горлу подпрыгнул, а пальцы, вцепившиеся в железные ноги, едва не свело судоро-
гой. Но его угрозу тварь снова будто бы поняла. Выровнялась, перестала метаться и крутиться
в воздухе. Развернула широко здоровое крыло и, раненым подруливая, стала спускаться мед-
ленно и плавно. Как раз в ту сторону, куда тропинка уходила.
65
– Во дворец меня отнеси, – уверенно велел Садко, сам внутренне посмеиваясь над собой.
Что за путешествие у него такое? То с одной дивоптицей беседы ведет, то с другой догово-
риться пытается…
– К-л-ё-о-о-орк! Ерк! Ерк! – жалобно ответила птица.
Неужели и в самом деле его речь разумеет?
– Не хочешь? Так я тебе желания-то добавлю, дай только кинжал достану…
– Клёоооок…
Птица даже на мгновение в воздухе зависла и мелко задрожала всем телом, головой
затрясла. И вновь осторожно полетела вниз. Похоже, боится она ко дворцу приближаться.
Видать, знает, кто в том теремочке живет…
– Ладно, худ с тобой, неси, докуда сможешь… – милостиво разрешил Садко.
Он крепко сжимал пальцы и знал, что сможет так висеть еще долго, – сказывались годы
на корабле. Никакой, даже самой гигантской, птице не избавиться от того, кто за канат на мачте
в шторм мог удержаться.
Мимо мелькали скалы, утопающие в зелени, Садко даже пару раз поджимал ноги, увора-
чиваясь от верхушек деревьев. Наконец лес кончился, и внизу, совсем близко оказалась стена,
окружающая Товитов сад. Птица резко замахала крыльями, вскрикнула испуганно и зависла
на одном месте.
– Чего встали? Дальше лететь не можешь, что ли?
– Ерк! Ерк!
И тут Садко вспомнил мелкую пичужку, что упала к их ногам возле стены. Ох-ох-ох,
опять ведь волшебство, не иначе! Уж не поставил ли Товит вокруг дворца охранное заклятье,
не дающее птицам в его сад залетать? Что ж, предусмотрительно. Голова, ничего не скажешь.
Оградить себя от железноклювых чудищ всяко нужно. А заодно и от всяких прочих птиц…
Особо размышлять было некогда, и Садко завертел головой, осматриваясь. По воздуху
во дворец не попасть. Значит, придется через стену перебираться. А как на нее влезть, ежели
заросли все рядом с ней вырублены, а воротца да калитки – зачарованные и наверняка уже
охраняются? К счастью, чуть в стороне капитан приметил высокое дерево. Самые длинные его
ветви, что раньше тянулись в сторону стены, были спилены, но если залезть на самую верхушку
да раскачать… Новеградец прищурился.
– Вон на ту макушку дерева меня отнеси! – скомандовал он и дважды дернул для верности
ворону за правую ногу, будто указывая направление.
Та как-то поняла и спустя несколько мгновений мягко опустила упорного врага на креп-
кую ветку. Садко укрепился, одной рукой перехватился за торчащий рядом сук и лишь потом
освободил свою несостоявшуюся убийцу… Будь тут обаянник, то наверняка завел бы песню
привычную: мол, нельзя ее убийцей называть! Не по своей воле птицы да звери нападают, а в
поисках пропитания либо когда защищаются. Может, у нее гнездо там, на вершине, где птен-
чики голодные ждут? Или просто приучил ее Товит человечиной питаться?
Качнул головой Садко и, приложив ладонь к глазам, поглядел птице вслед. Та неровно
летела над лесом, то ныряя вниз, то будто карабкаясь по воздуху повыше. Выживет, нет ли,
до того капитану уже не было дела. Едва гибель отступила, сразу подумалось – как там моя
команда? Живы ли? Что за долю им Товит злокозненный уготовил?
Времени терять нельзя! Перебраться через стену, а потом – во дворец! Капитан на пробу
качнул макушку дерева раз-другой, откидываясь всем телом назад и наклоняясь вперед. Дерево
заскрипело, подалось, задрожало, заходило туда-обратно. И-и-и, раз! И-и-и, два! И-и-и… три!
Садко прыгнул, не раздумывая. Понимал, что у него в запасе лишь одна попытка. Что
глупо и смешно будет разбиться, только что смерти избежав. Да только чувствовал он, что
удача подхватила его в ладони и несет бережно, ведь не за себя сейчас боялся капитан.
66
Получилось! Запрыгнул на верх стены, спружинил ловко, уберег колени… но движение

остановить уже не смог, замахал руками широко и, громко выругавшись, повалился в сад, как
мешок с сеном. Нет. Как куль с золотыми слитками. Так на этом острове сказать правильнее.
Приходя в себя, Садко чуток полежал, вдыхая приятный запах коротко постриженной
травы, а потом огляделся и пополз к ближайшим кустам. Нечего тут расхаживать в полный
рост, мало ли кто увидит… Ни единому слову Товита новеградец больше не верил, а значит,
могут тут и слуги шнырять, и целое войско прятаться.

***

Вода в пещере была на удивление чистая, прозрачная, как слеза. Рядом со стенами коле-
балась сияющая пелена из ночесветок, освещая дорогу. Мель быстро плыл вперед, держась
подальше от центра протока, – там и течение сильнее, и света меньше. А если враг встретится,
гарпуном легче отбиваться, к стене спиной прижавшись: так и удар сильнее, и не обойдут…
Только вот дышать в пресной воде непривычно, но Мель решил до последнего не всплывать на
поверхность. Там он чувствовал себя неловким и неповоротливым. А дышать… Что дышать?
Он с силой прогнал воду сквозь жабры, один раз и другой. Покрепче прижал руки к телу, чуть
замедлил движение, чтобы меньше сил тратить. Скользить вперед да глазеть по сторонам – на
это дыхания много не надобно. Но глазеть надо, внимательно, цепко, чтоб своих не подвести.
Отправиться в опасную вылазку Мель вызвался не случайно. Частенько и с горечью
думал он, что маловато пользы приносит, особенно здесь, в непривычных жарких краях. Жгу-
чее солнце, давний враг ихтифаев, загоняло несчастного в трюм, не давая помочь, приго-
диться… Все же южные моря сильно отличались от тех, к которым привык Мель.
Родился и вырос он в маленьком селении, на острове в Сером заливе, далеко на севере.
Все женщины его рода ухаживали за водорослями в теплицах – посадки тянулись стройными
рядами вдоль берега, в прохладной неглубокой воде. Длинные темно-зеленые листья солили,
сушили, мариновали, варили похлебку с мелкой рыбешкой и крабами. Мужчины же ставили
сети и охраняли селение от хищников. Жили тихо, просто и скучно, годами не выбираясь
дальше, чем до ярмарки в Поморских землях, продать рыбу, купить крючки и грузила для
морского лова. Никто и не думал плавать до горизонта и дальше, а уж чтоб на юг ласты навост-
рить – то и вовсе было немыслимо!
Это люди – странные, упрямые и любопытные – мастерят себе плавучие корабли и
шастают на них во все концы света, а ихтифаям родные воды милее, да и посудины скрипучие
им без надобности, они их сторонились. На открытой палубе да под солнцем, глядишь, жабры
посохнут, лучше уж под водой… Под водой с ихтифаями только морской люд силой и умом
помериться может. Но далеко островитяне плавали редко, ведь хорошо знали, сколь опасны
темные глубины. Там хозяева – морские цари и их подданный люд. Там их вотчина. И поровну
чудовищ и чудес в черной бездне. Пропасть можно. Слишком уж цена велика!
А так живешь – и не трогает никто, не беспокоит. И человеки ихтифаев чужими почи-
тают, и морское племя сторонится, даже подводный царь за данью редко посылает. Мол, слиш-
ком просто живут, что с них взять? Племя Меля любило спокойствие и размеренную жизнь.
Потому и взъярился отец, когда зачастил непоседа-сынок в море: то в Поморские земли, то
в Датские, а потом и вовсе, вопреки всем запретам и наказам, доплыл аж до самой Ладоги.
Вернулся, рассказал про большие корабли, про воду пресную, про злого водяного, который
его чуть своему ездовому сому не скормил… Думал, что сказ о дальних землях соплеменни-
ков потешит, но те лишь поахали, поохали… и занялись своими повседневными делами. Даже
мать молча покачала головой да пошла к водорослевой теплице. Зато отец молчать не стал –
шлепнул по жабрам больно, обозвал мальком глупым, наказал ослушнику дома сидеть. Мол,
сети чини да рыбу чисть, пока не поумнеешь! Вот и весь сказ.
67
А Мель что? Как отец с остальными в море ушел, собрал пожитки, подхватил гарпун и
сбежал, оставив сеть дырявой. И полмира уже посмотрел, а мог бы сеть чинить и умнеть до
скончания дней своих…
Стены пещеры пошли смыкаться, Мель крутанул головой, взглянул вправо-влево и
вздрогнул на мгновение, завис в толще воды. Чего не померещится с испугу… Или не помере-
щилось? Он подплыл поближе, заставил себя смотреть внимательнее. Нет, не привиделось…
То не пещера сужалась, а утоплены были вдоль ее правой стены два судна. Давно уже,
должно быть. Борта сплошь ракушки облепили, водоросли наросли неровной бахромой –
потому сразу и не заприметил занятый своими мыслями Мель, что камень деревом сменился.
Мачты обрублены, в бортах зияют темные пробоины: то ли таранили их, то ли топором взла-
мывали, то ли на камни острые налетели… только как тогда здесь оказались? Нет тут таких
камней…
Быстро работая ногами-ластами, Мель пересек поток, доплыл до противоположной
стены пещеры, прищурил большие глаза, всматриваясь в тьму… Так и есть, тут тоже. И тоже
два. И дальше – еще… Как безмолвные стражи, затонувшие суда разных размеров охраняли
проход. Жались к стенам, оставляя свободной для хода только середину протока. Чья воля их
сюда затащила да на дно уложила? Что за службу несут они? Должно им устрашить того, кто в
проток сунется? Так не видать их с поверхности-то, а затонувшие суда только людей пугают…
За годы плаваний насмотрелся Мель на остовы деревянные, что ложатся на дно после
кораблекрушений. Доводилось ему заплывать в каюты и трюмы, искать там золото и карты…
и утопленников, бывало, видывал. Только то, что людям – страх, то морским жителям великая
польза. Крабам да рыбам, водорослям да ракушкам – и пир на весь мир, и пристанище-убе-
жище. Они-то затопленным судам только радуются.
Следующий корабль по левой стороне вспорот был, словно великан прорезал его ножом,
пытаясь выпотрошить. Пролом походил на ухмылку жуткого чудища, топорщился оплывшими
вывороченными досками. Темнота внутри, зеленца на краях, будто трупный яд, и смертью…
смертью пахнет оттуда. Мель осторожно, очень медленно приблизился к пролому, подождал,
пока глаза привыкнут к темноте внутри, и, всмотревшись, замер, невольно выставив вперед
гарпун. Утопленники. Много их было в брюхе у корабля. И каждый цепью примотан, чтобы не
всплыли, чтобы течение не унесло, чтобы…
«Чтобы не напали», – хихикнула юркая, злая мысль в голове у Меля. Нет, мертвецов
ихтифай не боялся, но волшбу не любил, особенно черную. А от этих несло какой-то неведомой
угрозой, расплывалось вокруг них что-то злое, словно кальмар чернильное облако выпустил.
Отчего-то казалось, будто мертвецы сейчас задергаются, потянут разбухшие руки, схватят…
Мель мотнул головой и рванул к поверхности. Всплыл и стал хватать затхлый воздух, а грудь
его ходила ходуном, сердце стучало бьющейся рыбешкой в сетях, успокаиваться не желало.
– Моё успокоиться, – прошептал он, и эхо отозвалось из-под свода пещеры. Зашелестело
со всех сторон. – Там просто мертвое всё. Простое и мёртвое.
Сверху послышался шорох и писк. Трение кожистых крыльев, царапанье маленьких
коготков по камню. Мель торопливо вздохнул еще раз и снова нырнул. Подплыл к другому
судну, заглянул в пробоину. И тут утопленники. Что же за сила нечистая убивает человеков
на острове этом?
Очень захотелось повернуть… Но проток еще не кончился, а значит, останавливаться
нельзя. Надо все разведать, проверить, сможет ли тут пройти «Сокол». Мель поплыл дальше,
заглядывая в мертвые корабли и суда, где его снова ждали мертвые лица. Он чувствовал,
как вода становится все холоднее. Или это страх изнутри леденил, сковывал движения, моро-
зил кончики перепончатых пальцев, сводил ноги судорогой?.. Некоторых покойников объели
крабы и рыбы, иных же не тронули. Одни лица страшные были, расползшиеся. С выеденными
глазами и полопавшейся кожей. Другие, особенно там, где вода холоднее, – белые, будто из
68
камня. Поцелее, но уже поблескивали кости, покачивались лохмотья плоти и ткани, сновали
по раздутым телам шустрые рачки…
И ни одного гарпуна, ни меча, ни топорика в руках. Будто все эти люди сами цепями
обвязались, в воду прыгнули и утонули по доброй воле.
Дышать было трудно. Мель держался до последнего, потом снова вынырнул, отфырки-
ваясь, и увидел впереди узкий и рассеянный столб света, падающий на воду из дыры где-то
наверху. Вдохнул сквозь зубы и пошел загребать ладонями поверху, оставляя мертвецов внизу.
Берега протока наконец разошлись, и оказался ихтифай в круглой пещере, по краю которой
была вырублена в камне пристань. Вот и швартовые кольца, и веревки сложены, и лестница
куда-то вверх уходит, теряется в тумане, сгустившимся под потолком пещеры… И никого.
Ничего. Ни звука, ни шелеста. Лишь пылинки, пляшущие в столпе золотого света.
Мель медленно проплыл по кругу, касаясь ладонью каменного причала. Из-под пристани
и била подземная река, заполняя пещеру водой, холодя перепончатые ноги упругим течением.
Ихтифай сглотнул… До смерти не хотелось снова плыть мимо судов, ухмыляющихся прогнив-
шими боками. Только вот не может Мель не вернуться, когда команда ждет. На миг предста-
вил он, будто приплывет назад, а там «Соколик»… уже такой же недвижимый, с бортом про-
ломленным, и Радята, и Ждан, и Витослав, цепями обвязанные, тонут, пытаются крикнуть и
вдохнуть не могут. Мель яростно замотал головой и рванулся обратно. Быстрее, как можно
быстрее!

***

Садко пробирался вокруг дворца, хоронясь за кустами и клумбами. Первым делом он
решил проверить купальни рядом с покоями, где оставил отдыхать команду. Ежели не заперли
окно – может, и внутрь проникнуть получится. Если не хватило еще времени Товиту скрутить
или прикончить команду, так и вовсе ладно будет: разбудит Садко товарищей, вместе решат,
что делать дальше…
О том, что делать, ежели сонных моряков хозяин дворца убить уже приказал, Садко
думать себе запретил. Черные мысли разум отравляют, отвлекают, тело непослушным делают,
а взгляд – невнимательным. Так что нечего заранее кручиниться да переживать о том, чего
не случилось и, дай Белобог, не приключится вовсе. Грызла, конечно, вина, давила сердце,
ведь из-за его беззаботности все так мерзко обернулось. Погнался за приключениями, при-
вел корабль к проклятому острову, доверился Товиту – а ведь подозревал в нем колдуна-зло-
нрава! – и подставил под удар всех. Самому-то опять удача улыбнулась – спасся, но если сорат-
никам не так повезло… Садко яростно тряхнул головой. Нет! Не думать о таком!
Осторожно прокравшись вдоль стены и выглянув из-за угла, капитан оторопел. Даже
глаза потер: уж не кажется ли ему? Не перепутал ли он стороны света? Да нет, он отлично
запомнил, где располагались купальни… Это точно они. Из одной как раз пьет воду наглый
толстый павлин. И вон, высокое окно открытое… Нет, пришел Садко куда хотел. Только вот
откуда на ступенях аж восемь статуй, замерших в два ряда? Раньше их тут точно не было,
такие он только по дороге во дворец видел. Все как одна изображали воинов с «бронзовыми»
копьями и короткими тяжелыми мечами. И все глядели пустыми каменными глазами на сад,
кроме парочки возле самых дверей – эти были повернуты к аллеям справа и слева. Будто под-
ходы к покоям сторожили.
Это что же выходит? Товит приказал принести сюда каменных истуканов, но зачем? Рас-
ставить для красоты? Нелепица какая…
Наглый павлин, напившись, вдруг решил зайти во дворец и, волоча за собой длинный
хвост, направился прямиком к открытому окну-двери, возле которого стояли два изваяния.
И тут Садко разинул рот от изумления, увидев, как статуя, обращенная ликом к саду, ожила,
69
шагнула в сторону и резко топнула ногой. Павлин противно заверещал и отпрыгнул, поспешно
убегая в сад, а Садко скрылся за углом, растерянно тиская в руке обережный Знак на груди.
Опять волшба. Сильный Товит чародей, не отнять. Каменными воинами обзавелся…
Выходит, все статуи во дворце – живые? Уж не они ли за хозяйством ухаживают? Те, что сейчас
стоят возле покоев, где Садко оставил команду, – точно травку да живые изгороди не стригут.
А вот голову любопытному новеградцу состричь вполне могут.
Что именно каменные стражники будут делать, если подойти не скрываясь, Садко про-
верять не желал. Оживут и нападут? А может, их глазами хозяин дворца каждый уголок вла-
дений своих осматривать может?.. Ох, не время сейчас выяснять, что да как приключится.
Садко осторожно улегся ничком у кустов, позволив сочным мясистым листьям надежно себя
прикрыть. Невольно поморщился – изодранная птицей спина саднила при каждом движении,
ни на секунду не давала забыть о бренности тела – и задумался.
Раз покои охраняют, значит, есть надежда, что его люди живы. Возможно, одурманены,
а скорее всего, околдованы. Но главное – еще не убиты. А вот караулят ли их с другого входа,
внутри дворца? В жилище подлого Товита, помнится, много статуй понаставлено… Лежа в
кустах о таком не узнаешь.
Значит, Садко надо пробраться во дворец и все разведать – не попавшись при этом на
глаза каменным истуканам и не дав пухляку околдовать себя. И как, спрашивается, это сделать?
Как простому мореходу с чародеем справиться? У негодяя и изваяния живые, и волшбу
он вокруг себя как ядовитый дым рассеивает… И все равно у новеградца концы с концами не
сходились – ну не походил Товит на колдуна, хоть убей. На купца – да. На чародея – нет. Что-
то тут другое, пока неведомое.
Бежать за оставшимися на «Соколе», чтоб помогли, – никак не получалось. И разлежи-
ваться до ночи капитан не собирался, но все же прикинул, сколько времени прошло с тех пор,
как предатель отправился с горы в свое логово. Это было важно. Долго ли заняла схватка с
железной птицей? Как быстро он сюда долетел? По всему выходило, что они с Товитом должны
были объявиться во дворце почти одновременно – пухляк-то пешком топал, пусть и по знако-
мым тропкам, но путь неблизкий. А Садко летел! Как орел!
Он успел, не мог не успеть, а значит, нужно действовать немедленно, решительно и
самому! Пусть и не сумел капитан товарищей от беды оградить, зато поможет из переделки
выпутаться. Как? Как пойдет. Главное – спасти команду. Сноровки Садко не занимать, чутье
поможет, да и про спутницу-удачу забывать не стоит. Авось не пропадем! На тебя одного вся
надежда, так что нечего на траве валяться!
Садко выполз из кустов и быстро, пригнувшись, пробежал вдоль дворцовой стены в дру-
гую от купален сторону. Туда, где остались открытыми широкие двери, через которые вошла
Арвела в обеденный зал. Несколько раз по пути замирал: то чудилось движение в ветвях дере-
вьев, то слышались тяжелые шаги по земле… Однако же повезло, не попался на глаза хозяину
и его статуям, невредимым добрался до кованых створок. Одна из них все еще была открыта.
Вертким ужом новеградец скользнул в залу, тут же отмечая да прикидывая, куда пря-
таться, если заявятся слуги или сам Товит. Но никто не явился, и Садко, крадучись, вышел
в одну из светлых галерей. Задумался на мгновение, решая, в какую сторону идти. Хозяина
острова искать, за горло брать? Или пробраться к своим, проверить, охраняют ли двери живые
статуи? Нежданная мысль вдруг посетила – и Садко аж улыбнулся: лучше всего попробовать
Арвелу отыскать… раз уж с кинжалом помогла, значит, знает, что здесь творится. Вдруг и со
спасением команды поможет, ежели ее одну застать?
Тут из-за поворота послышались шаги и голоса. Капитан аж зубами скрипнул, узнав нена-
вистного Товита. Только в этот раз голос хозяина острова не журчал сладким ручьем, а роко-
тал, будто горная река… Затевать драку было не время, и Садко поспешно скользнул к тяже-
70
лым парчовым занавесям, благодаря Белобога, что висели они свободно и до самого пола, –
можно было скрыться, не выдав себя.

***

«Сокол» двигался посередине пещерной реки быстро, но осторожно. Темноту рассеи-
вали зажженные загодя светильники, влажно блестели сводчатые стены, поросшие у воды ярко-
зелеными водорослями. Наготове был Ждан с водобоем у правого борта, там же, на носу Вито-
слав высматривал врагов, готовясь дать знак, ежели малейшую опасность учует… Да только не
встретилось им ни дуновения мрачного, ни чужого взора, ни зверя лютого. Только с десяток
летучих мышей вспугнули. Все, как Мель сказывал, – впереди круглый зал с пристанью, про-
ток свободен, корабль пройдет и опасности нет, если посередке плыть. Да только, коли ее нет, с
чего это рыболюд так тревожно в воду поглядывает, гребнем на голове шевелит? Чего боится?..
Впереди посветлело, близилась та самая подземная гавань, и Радята подумал, что обо-
шлось… Как вдруг захлопала крыльями, заголосила Аля. Обернулся к ней повар и увидел, как
скользит она по бортовым поручням все ближе к корме. Выставила вперед свои ручки с когот-
ками, будто на преграду невидимую наткнувшись, которая пропустила и корабль, и команду
всю… а вот алконосту пути дальше нет.
– Что такое? – встрепенулся обаянник, оборачиваясь.
– «Соколик», сто-о-о-ой! – скомандовал Радята.
Запели мачты и доски палубы, и повар чуть не свалился – корабль встал, да так резко,
будто на мель налетел. Аля вскрикнула еще раз и перестала скользить. Взмахнула крыльями,
подпрыгнула, взмыла до потолка пещеры. Люди снизу наблюдали, как она зависла на несколько
мгновений, тыкая руками в пустоту, хмурясь и что-то бормоча. Радята быстро ощупал себя:
голову, шею, плечи… Кожа вдруг зачесалась, показалось, что волосы на голове дыбом встали,
и в желудке будто тяжелее стало. Что это? На корабль волшбу наводят? Или за алконостом
вновь охотятся?
– Не могу пробиться, – прошелестел тут же в голове Алин голос. – Досадили кому-то
птицы. Стену невидимую поставил, пернатых да крылатых не пускает…
– Может, Витославу скажем? Он волшбу наведет, а она тебе пролезть позволит? – пред-
ложил Радята, почесывая в затылке. В волшбе он не разбирался, но мысль показалась ему
дельной, вот и сказал, что было на уме.
Аля покачала головой, опустилась ниже, но на борт садиться не торопилась.
– Умелая волшба. Стойкая. Зря только силы потратит. А они пригодятся. Вам поспе-
шать надо.
– Как же мы без тебя?
– Справитесь! Я у входа ждать стану. Торопитесь! Еще успеете злую судьбу одолеть!
Дернуло, причем резко. «Сокол», не ожидая людских приказов, заскользил дальше, оста-
вив Алю позади. Будто все слышал и решил, что капитана спасать важнее. Каменные стены
разошлись, и они оказались в огромном круглой зале.
– Ага, – пробормотал Радята, задирая голову к потолку. Там клубился туман, вроде того,
что окружал остров. – Так-так. Вон ступени, вверх ведут, в тумане скрываются… Ох-ох-ох…
Правь-ка к берегу, «Соколик».
Корабль послушно причалил и замер, слегка покачиваясь и будто бы недовольно поскри-
пывая. Может, жалел, что с ними пойти не может, капитана и команду выручать?
– Эх, водобой бы с собой прихватить, ни одна беда страшна бы не была… – пробормотал
Ждан, спускаясь с носовой надстройки.
Собираясь на берег, вооружились все: Ждан взял широкий палаш, Витослав – острую
саблю и забитую всякими снадобьями сумку. Лица у товарищей были суровыми, сосредоточен-
71
ными, ничего хорошего они не ждали. Радята невольно сглотнул, с сомнением закинул на плечо
увесистую двуручную палицу, добытую в оружейной каморке предусмотрительным Жданом.
Не привык он быть тем, кто уходит с корабля на подвиги. Привык ждать храбрецов и кормить
их вкусно по возвращении, а теперь придется самому геройствовать… Непривычно. Сдюжит
ли? Чтобы скрыть тревогу, кашевар повернулся к Мелю и нарочито уверенно проговорил:
– Охраняй «Соколика» и нас жди. Без нас не уплывайте. Слышишь? Без нас – никуда!
Мель кивнул молча, скользнул к водобою и замер там, решительно взявшись за рукоятки,
будто уже готовился к бою. Радята передернул плечами и первым шагнул на трап.
Потайная лестница вилась вокруг пещеры, защищенная от взоров снизу, с воды, камен-
ными выступами. Ступени были широкие, удобные и чем выше поднимались, тем шире ста-
новились, будто приглашали: беги быстрее наверх, спеши в объятия опасности, что же ты мед-
лишь? Туман наверху был густ и страшен, почти как на море, но Радята толком даже не успел
испугаться, когда внезапно выплыла из марева перед ним темная громада…
– Лодка! – ахнул Ждан. – Летучая!
– Голова у тебя летучая, – по привычке буркнул Радята и присвистнул, задрав голову,
приложив ладонь ко лбу. – Тю-ю… Она к своду подвешена!
И вправду: большая весельная лодка покачивалась на могучих цепях, которые тянулись
к огромным во́ротам и странного вида механизмам у потолка. Снизу ее было не разглядеть из-
за тумана, а сейчас, когда вышли на напоминавшую причал большую площадку прямо перед
ней, – другое дело. Все замерли на месте, осматриваясь. Спереди высилось кованое ограждение
– там «причал» обрывался, справа же он почти упирался в борт непонятной лодки. А вот слева
обнаружился широкий и высокий проход, прорубленный в стене. И вел он куда-то в темную
глубину горы…
– Мнится мне, что пришли, – пробормотал обаянник, с любопытством оглядывая пло-
щадку-причал. – Хитро тут все устроено, будто гавань потайная. По тайному ходу сюда выхо-
дят, в лодку грузятся, а потом на цепях вниз спускаются. Там отцепляются – и из пещеры
наружу, к реке. Хитро́.
– Хитро́, да бестолково. Нам без надобности, – пробормотал Радята дрожащими губами
и вытер вспотевшие ладони о штаны. – Дальше идти надо, а не на лодки глазеть.
Спорить никто не стал, взялись покрепче за оружие – и шагнули в проем. Осторожно
двинулись вперед по проходу, похожему на улиткин панцирь: он плавно раскручивался, ста-
новясь все шире и ведя неведомо куда. Но сердце Радяты чуяло, что выйдут они куда надо, – и
не ошиблось. Вышли они в огромное подземное хранилище, сплошь заставленное сундуками,
ящиками и бочками.
– Подпол, не иначе, – прошептал Радята.
– Подпол, но чего? – пробормотал Витослав, доставая из сумки на поясе одну из своих
свистулек. – Ладно, сейчас узнаем.
С этими словами он поднес инструмент к губам и издал череду коротких и немелодичных
звуков, больше всего напоминающих писк. Тут же зашуршало, тихонько зашелестело вокруг
и со всех сторон к троице моряков стали подбегать мыши и крысы разных размеров. Они не
обращали внимания друг на друга, стремясь прямо к обаяннику, и, когда их набралось дюжины
с три, свистулька Витослава снова запищала.
– Фу-ты ну-ты, – пробормотал Радята, шагнув в сторону. – Сколько ж тут гадов.
Будучи кашеваром, он крыс и мышей, вестимо, недолюбливал, но, как моряк, к ним при-
вык. Другое дело, что немало уже времени прошло, когда он видел столько хвостатых нахлеб-
ников в одном месте, – «Соколик» грызунов не привечал, и в трюмах волшебного корабля их
было не сыскать, даже если бы захотеть.
Присевший на корточки Витослав, похоже, был единственным, кого появление голохво-
стых вредителей обрадовало. Он все пищал и пищал собравшимся перед ним в полукруг зверь-
72
кам, а те вставали на задние лапки, водили носами и качались вперед-назад, слушали. Когда же
обаянник закончил, грызуны принялись отвечать, причем не все разом, а по очереди, словно
каждый ждал, когда ему разрешат слово молвить.
Это требовало времени, и Ждан от нечего делать пошел открывать сундуки и заглядывать
внутрь.
– Товары разные, – доложил он, вернувшись. – Ковры восточные, узорчатые светильники,
одежка шелковая… много всего. Как на рынке. Вино, кстати, есть. Захватим?
– О чем голова твоя только ду… – начал было Радята, но его перебили.
– Наверху – дворец, – объявил Витослав, поднимаясь. – Надо думать, большой да бога-
тый. Еды вдосталь, но есть опасная волшба, поэтому мыши и крысы отваживаются выходить
наверх только ночью. Говорят, есть сад с птицами, вода… и что-то непонятное еще про ста-
туи… Дальше, за дворцом, за примыкающей стеной, имеется небольшое хозяйство. Там ско-
тину и птицу держат.
– А наши-то? Наши-то где? – не выдержал кашевар, тиская древко палицы.
– Во дворце, наверху, – твердо произнес обаянник. – Вот эта крыса, без уха, видите? Она
у них тут самая отчаянная, днем наружу выбирается. Так вот она их видела. Если я правильно
понял, все – в одном помещении, туда нам и надо.
– Куда идти-то? – Ждан указал на три двери впереди.
– Направо, – решительно произнес Витослав и в последний раз коротко пискнул в сви-
стульку: – Бегите, друзья. Спасибо за помощь.
Грызуны мигом прыснули в разные стороны, и только крыса без уха осталась стоять на
задних лапках перед обаянником.
– А она чего? – не понял Радята.
– Она нас проводит.

***

Голос Товита приближался, отражался эхом от стен. Но теперь Садко был ученым: то
и дело щипал себя, сильно да с подвывертом, чтобы не поддаться чарам, не поверить в то,
что хозяин дворца лишь добра всем желает. Наверняка злодей источал вокруг себя какую-то
причудливую волшбу, что голову кружила и заставляла всех вокруг повиноваться. Помогут ли
щипки, капитан не знал, но на всякий случай…
Рокот Товита вдруг прервал резкий женский крик, и до Садко донесся ответный рык
хозяина острова:
– А ну молчать! Не брыкайся, дрянь, я сказал!
– Отпусти! Мне больно!
– Еще больнее будет! Велел же на месте сидеть, носа не казать! Шевелись давай!
Садко осмелился чуть-чуть раздвинуть занавеси и выглянуть одним глазком из своего
убежища. Не успевший даже переодеться Товит тащил рыдающую Арвелу по проходу, сжав
ее худенькое плечо своей лапищей. Дочка вырывалась, но хозяин острова держал крепко. Они
направлялись к Садко, но были еще далеко.
– Каждый раз – одно и то же! – рокотал пухляк, сосредоточенно глядя под ноги. – Учишь
тебя, учишь, и как об стену горох.
– Отпусти!
– Признавайся, что у чужаков делала?!
– Разбудить хотела! – будто плюнула Арвела Товиту в лицо. – От тебя, душегуба, спасти!
Отпусти меня!
– Не смей так с отцом разговаривать! – голос звучал жестко, и теперь веяло от него опас-
ностью. Словно бурная река сломала плотину и помчалась по перекатам, сметая все живое на
73
своем пути. – Сколько раз ты иноземцев спасти пыталась? А? Отвечай! Вышло у тебя хоть раз?
Тварь неблагодарная! Для тебя же стараюсь, в роскоши царской купаешься!
– Врешь ты все! – снова выкрикнула девушка. – Для себя стараешься, злобу свою пита-
ешь, погубил душу свою светлую колдовскими вещицами! Мама никогда бы…
Издав какое-то нечленораздельное восклицание, Товит с силой швырнул дочь перед
собой. Та вскрикнула от боли, прокатившись по гладкому полу, и толком не успела подняться,
как отец уже оказался рядом – и, схватив за косу, с силой запрокинул Арвеле голову.
– Не смей так со мной разговаривать, гадина! – прошипел он, склонив искаженное злобой
лицо над дочкой.
Да полноте, над дочкой ли? Это какой же отец с родной кровинушкой так обращаться
станет?.. Первым порывом Садко было броситься в бой, вырвать девушку из лап чудовища, он
даже дернулся… но не успел.
Арвела попыталась ударить отца, даже руку занесла, и тут грянул голос Товита:
– ЗАМРИ!
Садко не сразу сообразил, что не способен шевельнуться. Он все понимал, все осознавал,
но не мог двинуть и пальцем. Замерла и Арвела – как изваяние, с поднятой в замахе рукой.
Пухляк же выпрямился, убирая ладонь от оберега на груди, и неспешно поправил кушак.
– Не учишься, – повторил он чуть спокойнее, хотя смуглое его лицо потемнело, а ноздри
раздувались. – В кого такая пошла, не возьму в толк! Хорошо мать твоя не дожила – не увидит,
в какую гадину ты превратилась!
Ошарашенный внезапным пленом Садко раз за разом пытался пошевелиться, но никак
не выходило. Получалось только моргать да мышцами лица шевелить. Мог ли он говорить –
капитан проверять не решился, чтобы себя не выдать.
– Ты нелюдь, – прорыдала девушка, невольно давая ответ, – чудовище…
– Чудовище, говоришь? – зло прищурился в ответ Товит. – Прикажу тебе, и сама пойдешь
к морякам в покои, сама проследишь, чтобы истуканы их в пещеру снесли да навеки в воде
упокоили. Кто ж из нас тогда чудовищем станет?
Арвела плакала, слезы ее катились по лицу градом.
– Куклой меня послушной хочешь видеть? Так почему разумом моим не владеешь?
Почему не управляешь, как прочими? Зачем говоришь со мной как с дочерью… а не как с
истуканом?
Внезапная догадка заставила бы новеградца хлопнуть ладонью по лбу, если бы он мог
сейчас двигаться. Выходит, по-разному голос Товита работает. Когда медом льется – усыпляет,
разум туманит, а когда громом гремит – лишает движения тело. Как же у него это получается?
Выходит, он что-то вроде обаянника, но только не для зверей, как Витослав, а для людей?
Никогда раньше Садко про таких не слышал.
– Думал, – тем временем рычал хозяин острова, – коль в достатке и богатстве будешь
жить, так ласковой да послушной станешь, а ошибался. Стоило подрасти – будто белены объ-
елась. И ладно бы сидела смирно, ан нет – все в дела мои лезть пытаешься. Так что да, ты
права. До тебя мне дела нет. И жива-то до сих пор лишь потому, что кровь мою в себе носишь.
Придет срок, выдам тебя за нужного мне правителя, а там поглядим.
Он звучно усмехнулся, склонился к дочери, заглядывая ей в глаза.
– А что до разума твоего, так ежели пичужку поймать и слишком сильно кулак сжать, она
умрет. Да и что мне в смерти твоей? Вот ежели в клеть посадить да то и дело дверцу приоткры-
вать… Чтобы думала птица, будто освободиться может. Чтобы билась, и трепетала, и пыталась
коготками своими царапаться… То ж веселее будет, душа моя. Впрочем, – он выпрямился, –
лопнет мое терпение, так и сделаю – будешь у меня истуканом ходить. Так что не искушай!
74
– Раньше ты не был таким… – было видно, что слова отца ранили Арвелу больно. Смяли
ее, вонзились в сердце острее, чем нож каленой стали. – Проклятый колдун. Проклятые черные
побрякушки. Проклятое золото.
Колдун… черные побрякушки… Двигаться Садко не мог, а вот смотреть – смотрел.
Взгляд уперся в оберег, изображавший кричащий месяц. Так-так, зачарованный предмет это,
не иначе. Уж не он ли позволяет Товиту людей воли лишать? Теперь новеградец присмотрелся
внимательнее и к другим украшениям хозяина острова. Прежде-то думал, мол, блажь это все,
ну любит человек нарядным ходить, что с того? Но тут он наконец-то приметил, что цацки
эти – формы причудливой, некоторые и на украшения не похожи, больно уродливые, а иные…
иные даже чуть светятся. Ох ма, да он же весь амулетами обвешан!
– Нет, все же дура ты набитая, – хмыкнул бывший купец. – И нянька твоя ученая – дура.
Если б не дела – сам бы твоим воспитанием занялся, а сейчас уже поздно. Ты теперь слов не
понимаешь, только дела, да?
– Твои дела – черные, а сам ты не заметил, как подался в услужение Чернобо…
Договорить не успела – Товит наотмашь ударил ее в лицо кулаком. Садко почувствовал,
как у него от гнева вспыхнули щеки, а в глазах помутилось. Попытался дернуться – тщетно.
Горячая ярость захлестнула резко набежавшей волной. Ах ты, паскудник! Ну дай я до тебя
доберусь…
Голову Арвелы от удара увело в сторону, но она по-прежнему стояла на коленях, как
статуя, не в силах двигаться. Как и капитан. Почему же этот гад ползучий раньше голосом
своим приезжих гостей не обездвижил? Или не велел на гору всем скопом лезть? Похоже, не
всемогущий амулет у Товита на груди висит, есть у него какая-то слабина. Разобраться бы,
какая, да воспользоваться…
Тем временем мерзкий пухляк двумя пальцами развернул лицо дочери к себе, потряс
перед покрасневшими от слез глазами амулетами, что висели у него на запястьях.
– Никак ты в толк не возьмешь, что мы живы только благодаря этим «проклятым черным
побрякушкам», да? Тот колдун нам великое сокровище оставил! Ты мала еще, не понимаешь
мира большого. А я – понимаю. Нас бы давно тут всех вырезали. Ведь такое сокровище под
боком, гора золотая! Еще и дворец чудесный, и сам остров богат на дичь да улов! Лакомая
добыча для любого головореза. Что случилось бы, не прибери я к рукам все это колдовское
добро?
– Жили бы как все, – глухо отозвалась Арвела. Казалось, будто удар отца ее не удивил и
не расстроил, будто привыкла она к такому обращению…
– «Как все», – передразнил Товит. – Когда я с дедом твоим, душегубом, расправился и
на матери твоей женился – жили мы «как все». Тебя зачали, думали, бед знать не будем, золота
наберем – заживем! Уже хотели ко мне на родину, в Славию, ехать…
Садко ошарашенно моргнул. Так он все же из Славии! Теперь понятно, почему так
складно языком владеет и почему они сейчас на нем говорят. Видать, родом мерзавец из
южных царств Золотой Цепи, но как же его сюда занесло, в такую даль?
– …и что, как судьба распорядилась, забыла? – зло спрашивал дочь Товит, вышагивая
взад-вперед. – Ну?! Радмила тебе не рассказывала, чем дело закончилось?
– Она мне много чего рассказывала…
– То-то же. Кабы не удача, погубил бы нас всех тот колдун. А теперь нам никакой враг
не страшен!
– Про деда-душегуба она мне тоже рассказывала. Только неужели ты не видишь, что сам
таким же стал? Если не хуже…
Хозяин острова вдруг замер на месте.
– Ты меня с тем чудищем не сравнивай! Я в другие страны за работниками не езжу, только
чужаков-захватчиков незваных на золотую гору посылаю!
75
– Отпусти их, – устало прошептала девушка.

– Каждый раз… – покачал головой проклятый пухляк. Говорил он с таким сожалением,
что трудно было не поверить в его искренность. Но Садко слушал и чувствовал, как холодный
пот стекает по спине и жжет раны от птичьих когтей, как мурашки бегут по плечам, как во рту
горько становится от ярости. А хозяин дворца продолжал: – Каждый раз ты за них просишь.
Все спасти заезжих пытаешься. Родного отца на чужаков размениваешь.
– Я о душе твоей пекусь, – снова заплакала Арвела. – Черная волшба тебя с ума свела. Я
в книгах читала, пыталась тебе объяснить, да ты не слушал…
– Чужакам до тебя дела нет, – будто и в этот раз не услышал ее Товит. – Каждый раз
объяснять тебе приходится.
– Не чужаки они! Из Славии, как и ты!
– Не все, – живо возразил пухляк. – Да и что с того, что они из Славии? Надо их отпустить
восвояси? Может, еще кораблю их дать уйти? И что же случится тогда?
– Люди живы останутся, отец. Грех на душу не возьмем.
Он отмахнулся, фыркнул:
– Люди эти твои весть понесут по всем портам. И снова потянутся к нам колдуны да
душегубы, до наживы жадные, как уже случилось в ту ночь, когда Фируза тебя родила и в
Белояр ушла. Сегодня вот пропустила завеса корабль чужой… Не по моей воле пропустила. А
ну как и другие пройдут? Что ж тогда, заголосишь ты, заплачешь, когда тебя на потеху лихо-
деям отдадут? Рыдать будешь, в ногах у отца ползать, чтоб защитил?
– Не буду я у тебя защиты просить. Трус ты, – прошептала девушка.
– Трус?! Да чего мне бояться? – расхохотался Товит. – Кто бросит мне вызов? Ежели
прикажу, гости перережут друг другу глотки сами. И до последнего вздоха славить меня будут.
Лишь стоит слово сказать…
Девушка молчала – сломленная, подавленная. И хозяин острова, нажав на камень – глаз
месяца, буркнул:
– ОТОМРИ!
Арвела без сил рухнула на пол, и Садко тоже едва не упал – его словно из тисков выпу-
стили. Чары амулета исчезли, и капитан почувствовал, что может двигаться… но не стал.
– Возвращайся в свои покои, – властно произнес Товит, задирая подбородок. – А я при-
берусь: от сора избавлюсь. Потом и кораблем их займемся.
Садко смотрел, как медленно, величаво вышагивает хозяин острова, направляясь, судя
по всему, в сторону покоев, где осталась команда. Идет уверенной походкой победителя, побо-
ровшего в словесном поединке собственную молоденькую дочь… Не глядя по сторонам и не
думая о подвохе. В самом деле, что может грозить повелителю, если гости его зачарованные
спят в покоях под охраной каменных статуй? А тот, что на горе остался, давно уже стал про-
кормом для железноклювых птиц…
«А вот и не стал», – зло подумал Садко, буравя взглядом проходящего мимо Товита.
И, тщательно примерившись, прыгнул.

***

– Чшшш! – Радята ухватил Ждана за рукав.
На слух повара, тот слишком громко шагал – подошвы сапог стучали по мраморному
гладкому полу, а надо бы красться беззвучно, тихо, как мышка… Точнее – как одноухая крыса,
что мельтешила впереди. Умная зверюга останавливалась, когда нужно, дожидалась их, сле-
дила, чтобы осторожные, а потому медлительные люди не заблудились в роскошных галереях
дворца.
76
Кашевар настороженно осматривался. Красота вокруг была невероятная, но кто знает,

что за хозяева у этой самой красоты? Кто в богатых покоях живет? Если уж гады хвостатые
про волшбу опасную обаяннику доложили, а Аля – про грозящую друзьям смерть… уж точно
недобрые!
Но пока они не встретили ни зверя, ни человека. И в широких галереях, и в узких про-
ходах, и в нескольких залах, что они миновали, – везде было пусто, только таращились с леп-
ных украшений над окнами диковинные звери и крылатые пучеглазые карлики. А на потолке
едва покачивались от сквозняка гигантские кованые светильники. С медных витых ветвей сви-
сали вниз гроздья прозрачных разноцветных камушков, перезванивались. И такая вдруг жуть
Радяту одолела, что хоть падай.
Потом эхо прикатилось… Мужской голос и женский, кажись, спорили о чем-то, кричали.
Далеко, слов не разобрать.
– Туда пойдем? – почти беззвучно прошептал обаянник.
Вот ведь, мудрый чародей, а с Радятой советуется… Лестно это, только не время сейчас
тешить свое самомнение, о деле думать надо. И сердце слушать. Глядишь, оно как у капитана –
умное и дорогу подскажет? Кашевару почему-то очень не хотелось знакомиться с людьми, чьи
голоса доносились откуда-то справа, будто чувствовал он, что ничем хорошим эта встреча не
обернется. Потому покачал головой и тыкнул рукой в сторону крысы – мол, сам же сказал, что
отведет нас к друзьям, вот за ней и надо идти. Витослав даже по короткому жесту все понял,
кивнул, и троица, возглавляемая одноухой проводницей, двинулась дальше.
Они осторожно крались светлой галереей, пока не уперлись в высоченные двери. Крыса
остановилась перед ними и, встав на задние лапки, принялась раскачиваться вверх-вниз.
– Пришли, – шепнул обаянник и тихим писком свистульки отпустил одноухую прочь –
та мигом скрылась с глаз, только голый хвост мелькнул. – Ну, братцы, будьте наготове, а мне
для начала снарядиться надо.
Витослав достал из сумки причудливое приспособление, по виду напоминающее ошей-
ник. Только был он почему-то полукруглым, с одной стороны – высокий, а с другой – низкий.
Низкая и полукруглая задняя часть ошейника оказалась широким и толстым ремнем с застеж-
ками, который был скреплен с высокой проволочной. На этой прямоугольной стороне прила-
жены были к ошейнику несколько дудочек и свистелок – все разного размера и длины. Спра-
шивать сейчас у чародея, что это такое, было неловко, поэтому Ждан и Радята глазели молча.
Обаянник же торопливо надел на плечи свое чудо-приспособление, и оказалось, что
ремень упирался ему в тыльную часть шеи, а прямоугольник с дудками оказался прямо перед
подбородком. Стало ясно, что эта причудливая штуковина позволяет Витославу дудеть в свои
дудки, не занимая при этом руки…
– Все, – произнес обаянник, обнажая саблю. – Готовы?
Радята и Ждан кивнули. Витослав взялся за ручку одной из створок, толкнул, убедился,
что не заперто, – и осторожно приоткрыл дверь. Заглянув внутрь, троица увидела друзей. Всю
команду! И кашевар аж задохнулся от возмущения – бездельники храпели на мягких подуш-
ках, дрыхли без задних ног! Только вот… Садко с ними не было! Где же капитан? Надо рас-
тормошить, разузнать!
– Вот я их, – пробормотал Радята, дернувшись вперед, но Витослав преградил ему дорогу
и кивнул в сторону больших прозрачных дверей-окон, что вели в изумрудный сад.
Там спиной к покоям торчали белоснежные изваяния воинов. Зачем их там поставили,
кому такая блажь в голову-то пришла? Они ж вход чуть ли не целиком перегораживают…
– Меня предупреждали про статуи, – шепнул сгрудившимся у входа соратникам Вито-
слав. – Я не очень понял, но их точно следует остерегаться. Сделаем так. Радята, ты отойди
назад, прислушайся к тем, кого мы раньше слышали, проследи, чтоб в спину к нам не зашли.
А мы с Жданом потихоньку постараемся всех разбудить.
77
– Почему я? – обиженно засипел повар.

– Потому что ты крупнее, оградить нас сумеешь, – без обиняков произнес обаянник. –
А мне ловкость Ждана понадобится, чтобы помочь волшбу снять. Они же не просто спят.
Заколдованы они, да сильными чарами.
Доводы Витослава показались Радяте в высшей степени убедительными. Действительно,
ну чем он поможет в борьбе с опасной волшбой? Нет, лучше в самом деле покараулит в галерее,
подальше от всяких сильных чар.
– Хорошо, – важно кивнул он. – Только поспешайте.
Двое скользнули внутрь, а Радята тихо двинулся назад, к углу галереи. Выглянул в высо-
кий и узкий проход, что вел в глубь дворца, прислушался. Голоса, еще недавно злые и воз-
бужденные, сейчас гудели спокойно и, кажется, не приближались. «Вот и хорошо, – подумал
кашевар, торопливо вытирая ладони об штаны, а древко палицы – хвостом кушака. – И бухтите
себе там, подальше от нас и наших друзей». Но слух все же напряг, пытаясь разобрать слова.
Говорили-то вроде на нашем, на родном. Это кто же там ссорится? Мужик и баба, кажись.
Как ни прикладывал Радята к уху ладонь, разобрать, о чем именно шел спор, так и не
смог, уж слишком далеко были неведомые чужаки. Подходить ближе из праздного любопыт-
ства повар не собирался. Рокот ссоры вдали поутих на мгновение, чтобы зазвучать с новой
силой. Послышался грохот, ритмичный топот, чей-то рев, звуки борьбы…
Что же там такое творится? Что за шум-гам? Осторожному от природы Радяте совсем
не хотелось бежать и выяснять. Нет уж. Милые бранятся – только тешатся. Вот и пусть себе
дерутся, мы в чужие дела не лезем! Но, как оказалось, чужие дела были готовы полезть к ним.
– Убить! Всех чужаков во дворце – убить! Исполняйте, истуканы!
Радята замер, нервно оглядываясь. Потому что, словно в ответ на прокатившийся по
дворцу крик, из покоев, где скрылись Витослав и Ждан, донесся какой-то шум, а затем посы-
палось стекло и раздался крик чародея:
– Я держу их! Держу! Осторожно!
Следом вдруг засвистели-загудели-запели-закрякали дудки Витослава, как показалось –
все разом, слившись в единый невероятный и малоприятный звук. И снова грохот, снова звон
разбитого стекла, да еще гулкие, тяжелые удары по полу и какой-то непонятный скрежет.
Кашевар растерялся. Он же спину Витославу прикрывать должен… галерею сторожить…
бежать на выручку?.. Или все-таки здесь оставаться?..
Решение приняли за него. Двери в покои, где были друзья, распахнулись, и в галерею
выбежал Ждан – с перекошенным и окровавленным лицом.
– Беги! – крикнул он, со всех ног припускаясь к Радяте.
А тот не вовремя подумал, что сегодня это уже видел: бегущего к нему Ждана, за кото-
рым гонится чудище. Сейчас было то же самое – парень бежал, и чудище за ним тоже гналось,
да не одно! Разлетелись в щепы ведущие в покои двери, и в галерею шагнули белоснежные
каменные воины. Ожившие статуи! Высокие, широкоплечие, они двигались, будто игрушки
на шарнирах, которых дергает за веревочки гигантский кукольник. Дерг! – шаг. Дерг! – еще
один. В руке у того, что поближе, был бронзовый меч на длинной рукояти. У другого – копье.
Каменные лица ничего не выражали, глаза-бельма слепо пялились на людей. Статуи шли сла-
женно, неторопливо и как-то… неотвратимо!
Пусть Радята и пребывал в изумлении и ужасе от увиденного, сообразить, что произо-
шло, он смог. Кто-то неведомый призвал истуканов, и теперь они исполняют приказ: убивать
всех чужаков во дворце. В галерею шагнули еще двое каменных воинов… и еще…
– Уводим их, уводим! – выдохнул легконогий Ждан, подбегая. Он намного опередил
врагов и ранен был легко – всего лишь поцарапался. – Витослав их там держит, не дает к
команде подобраться, но долго не протянет.
78
– Так я сейчас!.. – дернулся было кашевар, подняв палицу, но Ждан схватил его за
запястье, затряс головой.
– Их сталь не берет, я палаш затупил – без толку! – скороговоркой выпалил парень, раз-
мазывая кровь по лбу. – Нам с тобой надо этих каменных страхолюдов увести подальше – чем
больше за собой утащим, тем лучше! А Витославу и без нас уже помогают!
Кто помогает? Радята прищурился, глянул за спины топающих к ним истуканов и разинул
рот: в зале, где остался Витослав и спящая команда, будто вихрь поднялся. Там все кружилось,
вертелось и орало, но понять-разобрать, что это огромная стая носится, – можно. На помощь
обаяннику пришли птицы, что были во дворцовом саду: и большие, и малые… даже павлины,
похоже. Какой только с них толк, неясно, если уж сталь истуканов не берет. Отвлекают разве
что…
Радята уже повернулся, чтобы бежать вместе с Жданом, уводить врагов от чародея и
друзей.
И тут…
– Врешь! – раздался сбоку, из узкого прохода, крик.
И оборвался. Однако не было никаких сомнений – это Садко, капитан кричал.
Радята и Ждан переглянулись.
– Ты – туда! – торопливо махнул рукой повар. – А я – к Садко!
Ждан кивнул и припустил дальше по галерее, в следующий зал. А Радята бросился в
ту сторону, где недавно кто-то ссорился, откуда прозвучал голос, приговоривший чужаков к
смерти, и откуда только что донесся крик Садко.

***

Будь против него обычный враг, целил бы в висок, затылок или шею. Вырубить ловким
ударом – и все. Но сейчас такое слишком опасно. Единое слово Товита, единый крик… И
Садко сам пойдет резать своих товарищей. Это капитан понимал остро и больно. Нельзя было,
чтобы волшебный голос звучал, никак нельзя.
Зажать ладонью рот – не пойдет, Товит достаточно силен, чтобы вырваться, а то еще
и укусит. Тряпкой рот замотать – некогда, а то сорвал бы кушак, обмотал бы ему голову…
За поясом по-прежнему торчал подаренный Арвелой кинжал из неведомой стали, но лишать
мерзавца жизни не было никакого желания. Даже несмотря на клокочущую в груди ярость, на
стремление отомстить – нет, Садко не хотел его убивать, да еще на глазах дочери. Может, она
и обрадовалась бы, кто знает? Но капитану недосуг было расспросы устраивать, а от убийств
его всю жизнь мутило.
Поэтому, вложив в прыжок всю силу, Садко метнулся к Товиту и крепко ухватил про-
клятый месяц за цепочку, после чего с силой оттолкнул пухляка прочь. Вскрикнула Арвела,
лопнули звенья, амулет слетел с толстой шеи, а потерявший равновесие и изумленный хозяин
острова покатился в сторону. Времени Садко не терял – изо всех сил долбанул колдовскую
мерзость об пол, а потом еще и каблуком крепким добавил несколько раз, растаптывая в пыль
драгоценный глаз полумесяца.
Он очень рисковал. Несмотря на напрашивавшиеся выводы, новеградец не знал навер-
няка, не мог знать, что именно полумесяц позволяет мерзкому пухляку управлять людьми. Но
и ум, и чутье, и удача – все были на его стороне. Ошарашенный Товит волшебным голосом
бить не стал, а значит – получилось! Жаль, толком порадоваться не удалось.
Не успевший спасти драгоценную вещицу пухляк взревел словно раненый бык. Вскочив
и прыгнув к капитану, он махнул кулаком, целя в скулу, однако увертливый Садко без труда
поднырнул под руку и двинул хозяину острова прямо в толстое брюхо. Удар вышел крепкий, но
не слишком полезный, потому как утонул в наращенном пухляком жире. И спустя мгновение
79
Товит долбанул новеградца локтем в спину, заграбастал – и покатились они с Садко по полу,
вцепившись друг другу в глотки.
Ох, лукавил Товит, когда рассказывал, что стар и слаб стал. Пусть мышцы его жиром
заплыли, пусть дышал он с видимым трудом и шумно, но все ж силен оказался хозяин дворца.
Сначала попытался задушить капитана: сжал руки так, что у Садко в глазах потемнело. Спасло,
что унизанные кольцами пальцы скользили по мокрой потной коже. Новеградец вырвался, хоть
и оцарапавшись драгоценностями Товита, обманным движением в сторону подался и тут же
коротко и резко саданул врага лбом в лицо. От такого удара ломаются кости и зубы вылетают…
Но только если противник неопытный, защититься не успеет.
А Товит успел руку подставить и увернуться, так что удар Садко по касательной прошел,
и капитан сам хорошенько приложился лицом об пол. Хозяин острова, тяжело дыша, прижал
его сверху, начал руку выламывать и взвыл:
– Убить! Всех чужаков во дворце – убить! Исполняйте, истуканы!
«Только каменных гостей мне тут и не хватало», – мелькнуло в голове. Новеградец рва-
нулся, выдирая плечо из цепких пальцев, перехватил Товитову лапищу и увидел прямо перед
глазами связки амулетов самых разных форм и размеров, болтающиеся на толстом запястье.
– Полная луна! – вдруг закричала Арвела. – Ищи полную луну!
Сперва Садко подумал, что девица с умом рассталась, но быстро сообразил, что она ука-
зывает ему на амулет, управлявший каменными слугами. Искать его, судя по всему, следовало
на запястье. Увы, увлекшись – пусть и мимолетным – разглядыванием волшебных украшений,
капитан немедленно получил мощный удар кулаком в нос. Мир вокруг вспыхнул, из глаз брыз-
нули слезы, да еще и затылком по полу приложило.
– Врешь! – громко выкрикнул Садко, извиваясь угрем и скидывая с себя треклятого
пухляка.
Вскочил на ноги, не глядя долбанул сапогом в грудь хозяина дворца, удачно выбив из
того дух, а потом сам навалился сверху, прижимая противника к полу. Быстро смахнул с лица
кровь, протер слезящиеся глаза и начал крутить-выворачивать Товиту руки – да так, чтобы
запястья разглядеть.
Саднил разбитый нос, мышцы ныли и трепетали от напряжения. Товит и тяжелее был, и
яростнее; он пыхтел, рычал и пытался вырваться, но Садко уже утвердился сверху, умудрив-
шись зажать и тело, и ноги хозяина острова, а коленом прижал к полу его левую руку. Только
нужный амулет никак найти не удавалось, и Садко принялся решительно срывать все подряд,
отбрасывая в сторону.
Вот полетели в сторону вытянутые, золотистые обереги, в чернении которых светились
серые огоньки. В другую сторону покатилась изображавшая то ли курицу, то ли лошадь фигур-
ная статуэтка размером с полпальца. Еще дальше полетели остатки браслета, к которому кре-
пились несколько шариков и причудливых монет.
– Пусти, гад, – шипел Товит. – Слышишь шаги? То смерть твоя идет!
Шум действительно приближался, и Садко с замершим сердцем глянул в конец галереи,
откуда доносились тяжелые шаги.
Только вот вместо каменных слуг показался там… Радята! Да еще и с палицей в руках!
И Товит, и Садко замерли. Хозяин острова вылупился на кашевара как на мертвяка, из
могилы восставшего, а Садко, сам немало пораженный такой встречей, крикнул Радяте:
– Сюда давай, быстро!
80

***

Витослав, сжав зубы, держал Преграду. Полупрозрачная сфера не давала ожившим ста-
туям пройти к спящим, ограждая друзей от неминуемой гибели. Как долго он сможет держать?
Еще минуту? Дюжину? Полчаса?
Приказ убить всех чужаков во дворце чародей и Ждан услышали одновременно с камен-
ными воинами на террасе. Люди – опешили от неожиданности; статуи, напротив, – ожили, раз-
вернулись к дверям в покои и слаженно двинулись вперед. Они будто ничего перед собой не
замечали, сметая все, что попадалось на пути, – рамы сорвались с петель, брызнуло разбитое
стекло, а Ждан вскрикнул, зажав лицо, – досталось сыпанувшими осколками…
Чародей действовал по наитию, толком не соображая. Не оставлявшее его предчувствие
не обмануло – он ждал нападения, он его дождался и в этот раз пустил в ход волшебство.
Отбросив саблю, вскинул обе руки, прошептал давно заученное заклятие Преграды – разно-
видность волшебных завес, о которых утром рассказывал капитану. Она должна была накрыть
сферой почти все помещение, не подпуская врагов к спящим друзьям. И те, кого обаянник
наметил во враги, сквозь Преграду пройти не смогут, пока хватит сил ее держать. Надолго ли
их хватит, Витослав не думал.
Первые четыре истукана, разломав двери-окна, уже шагнули в покои, и занесли мечи
и копья над лежавшими на подушках моряками… но Преграда их остановила. Мечи упруго
ударились об заискрившийся воздух, копья тыкнулись – и отпрянули назад. Истуканы были
хоть и сильны, но разумностью не отличались. Они всего-навсего исполняли волю хозяина.
Перед ними, в двух шагах, были чужаки, которых следовало уничтожить. И статуи раз за разом
били в сферу, пытаясь прорваться.
– Я держу их! Держу! – крикнул Витослав Ждану. – Осторожно!
Парень с посеченным лицом отважно кинулся вперед, размахивая палашом. Раз ударил,
два, только звон и искры, а толку никакого! Железо против камня бессильно. И Витослав задул
во все свистульки, что были перед носом, призывая любую живность, что была неподалеку.
Задул бессвязно, некрасиво, грубо, но послание передал – помогите! И его услышали.
Снаружи послышалось хлопанье, крики, и спустя мгновение на истуканов налетели
птицы. Их было много, всех цветов и красок: маленькие радужные пичужки и большие откорм-
ленные цесарки, обычно важные, но теперь разъяренные павлины и крохотные быстрокрылые
колибри.
Витослав понимал, что призванные помощники ничего толком не сделают. Какой прок
от когтей да клювов против камня? Будь здесь живые воины, то другое дело. Но помочь перна-
тые все же могли, поэтому обаянник свистел и дудел, направляя их на лица статуй. В надежде,
что эти бесстрастные и сильные враги все же смотрят глазами, а птицы, мельтеша и охаживая
крыльями, ослепят их хотя бы на время. Это действительно помогло. Статуи неловко отмахи-
вались от птиц, даже в Преграду какое-то время перестали бить. Но с террасы заходили новые.
Пытаясь обогнуть препятствие, они медленно расходились по помещению… скоро и до дверей
доберутся. Сколько их уже? Восемь!
– Ждан, уведи их! – быстро проговорил сквозь зубы чародей. – Уведи за собой как можно
больше и дальше! Я прикрою… только не знаю, на сколько меня хватит.
Парень оказался сообразительным, а ведь раньше Витослав считал его несмышленышем.
Ан нет, в беде Ждан показал себя лучшим образом. Бросился к двери, помахал затупившимся
палашом, заорал, привлекая к себе внимание истуканов. Убедился, что те клюнули, распахнул
створки и бросился прочь.
81
Уловка сработала – статуи и впрямь оказались тупыми. Увидев, что один из чужаков не
защищен непонятной невидимой стеной, они двинулись за ним – медленно, но решительно.
Два, четыре, пятеро… В зале осталось лишь трое, вокруг их голов метались птицы – отвлекали.
Один павлин умудрился запрыгнуть на спину меченосцу и, противно крича, устроился
у того на голове, как шапка. Развернулся… и хвостом закрыл каменное лицо, как вуалью. Вот
умница! Но истукан, пару раз слепо махнув руками, все же нащупал пышный хвост и небрежно
отбросил павлина прочь. Птица ударилась об стену, заголосила жалостно…
Витослав сжал зубы. Он не может, не должен сейчас переживать о пернатых помощниках,
нет у него нынче выбора – нужно спасать друзей. А силы иссякали, Преграда под натиском
неутомимых статуй прогибалась, вдавливалась внутрь. Как долго он сможет ее держать? Как
долго осталось до неминуемого?..

***

Стоять на посту у брызгуна-водобоя и глазеть по сторонам, то и дело вспоминая мертве-
цов, что сторожат подземную реку, – занятие не из приятных, но Мель делал, что было велено.
Он охранял корабль.
Тот самый, с которого на пристани в Ладоге крикнули ему: «Эй, диволюд! Что глаза
голодные такие? Покормить тебя?» Радята то был.
В кораблях Мель так ничего и не понял, зато за время своих плаваний по северным водам
научился маленько разбираться в людях. Точнее – не разбираться, а чувствовать. Эти были
хорошими. В команду взяли, работу дали, кормили исправно, а потом и в чужих морях дозво-
лили не виданные прежде волны погладить. Мягкую и злую воду повидал ихтифай, зеленую и
синюю, горящую синим в ночи и черно-ледяную солнечным днем; рыб диковинных и крабов;
медуз, подобных кораблям, и акул с головой, что твоя секира.
Мель крепче сжал рукоять водобоя. Да он за капитана, за Радяту, за команду!.. И на
пустынный берег в жаркий день сунуться готов. А тут и вовсе пустяки – стоять и ждать своих.
Капитана отыщут, быть того не может, чтоб не отыскали!
Когда под сводами пещеры гулко прокатились звуки тяжелых шагов, Мель и обрадовался
– товарищи возвращаются! – и одновременно удивился их прыти – надо же, как быстро упра-
вились!
Каково же было его удивление, когда он, приглядевшись, увидел, как из тумана спуска-
ются по лестнице к причалу три белокаменные статуи с оружием в руках. Толком изумиться
ему, однако, не дали. Завидев ихтифая, один из странных гостей метнул в него копье. И при-
гвоздило бы оно Меля к палубе, если бы не врожденная ловкость диволюда, позволившая мгно-
венно увернуться от неминуемой смерти. Копье с сухим стуком вонзилось в палубу всего в
шаге от ихтифая, а «Сокол» как будто вздрогнул, и тут же зашумел-зашипел водобой, напол-
няясь водой. Что ж, намерения оживших каменюк даже корабль понял, а потому Мель немед-
ленно повернул брызгун в сторону врагов.
Как обращаться с чудо-оружием «Сокола», учили всю команду; диволюд не диволюд, а
изволь наловчиться. Мель тут, правда, не сильно себя проявил, метким стрелком его назвать
было трудно. К счастью, жуткие каменные воины шли неспешно и не скрываясь, так что особой
меткости и не требовалось. Знай направляй наконечник-раструб в цель да жми на рукоятки,
остальное брызгун сам сделает.
Казалось бы – проще простого… да очень скоро Мель убедился, что все отнюдь не так
просто. Тугая, прямая как стрела струя, ударившая по врагам, не разреза́ла их мгновенно,
как это бывало во время учебы с деревянными мишенями. Невероятный напор бьющей в
камень воды поначалу, казалось, и вовсе не причинял врагам никакого вреда, и они продол-
жали упорно спускаться по лестнице.
82
Слегка растерянный ихтифай продолжал жать на рукоятки, водя острым носиком брыз-
гуна вправо-влево, лихорадочно пытаясь сообразить, что делать дальше. Если неуязвимые
чудища доберутся до корабля…
И тут под напором струи у одного истукана отвалилась рука, с громким стуком покатив-
шись по ступеням. Так вот что! Надо бить в тонкие места и ждать, когда вода сделает свое
извечное дело – подточит камень!
– Ну, моё вам покажет! – злорадно пробурчал по-русски Мель, добавив еще и пару зако-
выристых словечек из родной речи.
Разобравшись, что делать, ихтифай успокоился и действовать стал делово́. Безрукая ста-
туя шла первой, на нее Мель и нацелился. Смертоносная струя водобоя медленно отрезала
врагу сначала вторую руку, а потом и голову – кувыркаясь и подпрыгивая, та скатилась по
ступеням на причал и ухнула в воду. Безрукое и безголовое тело продолжало спускаться –
правда, неуверенно и слегка спотыкаясь, – похоже, нащупывало ногами лестницу. Каменные
уступы, наполовину скрывавшие врагов от Меля, сильно мешали стрелку – ног не разглядеть,
не подрезать. Впрочем, какая разница – пусть себе туловище идет! Что оно сделает-то, такое
бестолковое?
Вторая и третья статуи отодвинули в сторону искалеченного товарища и, похоже, при-
бавили ходу, но Мель уже знал, что делать: сначала срезал голову одной, а потом – и второй.
Простучав по ступеням, пара белых шаров один за другим плюхнулись в темную воду, а Мель
решил дать водобою отдохнуть, ведь Полуд учил, что долго чудо-оружие использовать нельзя.
Ихтифай подошел к борту и, оперевшись на поручень, с любопытством наблюдал, как трое
безголовых врагов пытаются спуститься по лестнице. Они толкались и мешали друг другу, а
потом безрукий догнал товарищей, споткнулся об ногу одного из них и покатился вниз, при-
хватив с собой и остальных.
Свалившись в кучу-малу на пристани, статуи ворочались, пытаясь подняться. Мель
малость подумал и вновь взялся за рукоятки, решив довести дело до конца, но вдруг будто сам
воздух вздрогнул – и всё замерло.

***

Радята облегченно выдохнул. Садко был весь в крови, рубаха порвана в лохмотья, но
ничего, главное – жив! И сидит верхом на вылупившем глаза чернобородом супостате, а
дальше, слева у стены, ползает и ищет чего-то на полу какая-то девица.
– Сюда давай, быстро! – крикнул капитан.
Радята поудобнее перехватил палицу и уже собрался бежать на выручку, как услышал
знакомые тяжелые шаги. Он обернулся и невольно выругался – проклятые статуи все-таки раз-
делились. Часть пошла за Жданом, а эти двое, с бронзовыми мечами на изготовку, увязались
за поваром. Этого-то он и боялся – что выведет врагов прямо к капитану!
– Тут истуканы! – попытался объяснить Радята, но Садко лишь затряс головой.
– Сюда давай, говорю! Этого гада скрутить надо и обыскать!
Воля капитана – закон, и кашевар бросился на помощь, оставив попытки рассуждать.
Раз надо супостата крутить, значит, скрутим! Поскользнулся на мраморном полу, заплясал на
месте, размахивая руками, чтобы не упасть, – чуть палицей себе голову не размозжил! Из-под
каблука выскользнуло что-то мелкое и круглое, стрелой полетело мимо Садко и замерло на
полу, неподалеку от странной девушки. Та, увидев шарик, радостно вскрикнула, бросилась к
нему, схватила, что-то зашептала, будто нашла давно потерянную любимую вещицу.
А Радята, подбегая к капитану, уже успел обругать себя. Мол, ну как всегда, вот ведь
нелепо-то как вышло, неловко… Тоже мне, воин великий! С тяжелой палицей в потных ручон-
ках, еще и наступил на шарик, чуть не растянулся на мраморе людям на потеху!
83
Из-за угла выступили истуканы, и нога в ногу, как на смотре, двинулись прямо к людям.
Радята присел возле Садко и брызжущего слюной, что-то шипящего богато разодетого пухляка
и отложил палицу. Следуя капитанским указаниям, прижал лапищи врага к полу; капитан же
чуть привстал и с мощного замаха саданул кулаком чернобородого по скуле. Тот сразу обмяк,
а Садко принялся торопливо обшаривать его одежду.
– Где же?.. – бормотал новеградец, роясь в поясном кошеле и косясь на приближающихся
каменных воинов.
Радята себя считал человеком не слишком умным, а в том, что происходит, – с ходу не
разобрался бы и мудрец. Да только тут и дурак бы сообразил, что капитан не успеет найти
то, что ищет. Поэтому кашевар отпустил безвольные лапищи, подобрал свою палицу и встал
лицом к врагам, надеясь выгадать другу хотя бы немного времени.
– Всем стоять и замереть! Исполняйте, истуканы! – раздался за спиной звонкий голос.
Задрожали стены и пол, с потолка посыпалась пыль. По всему дворцу снова будто судо-
рога пробежала, а каменные воины вдруг разом остановились, как на стену натолкнувшись.
Скрежетнули последний раз – и замерли.
Радята беспомощно обернулся, глянул сначала на девицу, что сидела на полу, сжимая
что-то в руке, а потом – на капитана.
– Я… – пробормотал кашевар, смущенно тиская булаву и отчего-то чувствуя вину. –
Мы… Прости, Садко, нарушили мы твой наказ. На помощь тебе спешили. Аля сказала, смерть
грозит вам, вот и…
Не договорил, закашлялся из-за пыли. А Садко неспешно поднялся, шагнул к Радяте и
обнял его так крепко, что кости захрустели.
– Как же я рад тебя видеть, дружище! Ох и вовремя ты!
У Радяты будто камень с сердца спал, кашевар заулыбался и, угрожающе шлепнув древ-
ком палицы по ладони, кивнул на лежавшего под ногами бесчувственного супостата.
– Прикончим? – деловито осведомился он.
– Нет! – выкрикнула услышавшая его девушка. – Пожалуйста! Не надо!
Оба моряка обернулись к девице, по щекам которой текли слезы, а рот то открывался,
то закрывался, как у выброшенной на берег рыбки.
– Не плачь… – проговорил Садко тепло и будто бы расстроенно. – Все кончилось. Заслу-
жил твой отец смерти, только мы – не Дознаватели, не судьи и не палачи. Не плачь только…

***

Ждан ворвался в покои почему-то со стороны сада. Подбежал к обессиленному Вито-
славу, стоявшему на коленях. Руки, безвольно упавшие вдоль тела, не слушались, чародей даже
улыбнуться парню не мог, даже словом приветить. Он просто остекленевшим взглядом смот-
рел на спящих друзей, усыпанных перьями, пылью и осколками.
Только что по стенам пробежала какая-то дрожь, раздался треск и грохот… А каменные
истуканы застыли – один с воздетым копьем, другой, облепленный птицами – на одной ноге и с
разведенными в стороны руками… а третий уже замахивался бронзовым мечом, чтобы снести
спящему Полуду голову. Не успел. Чудом.
– Чудом… – устало проронил Витослав.
Он держал Преграду до последнего, тратя драгоценные силы и уже понимая, что спасти
друзей не удалось… Но ошибся. Произошло чудо. Не иначе Садко и тех, кто за ним идет, в
самом деле оберегает удача, надежно укрывает теплыми своими крыльями.
Обаянник почувствовал, как неминуемая смерть отступила. Будто каменная плита пере-
стала на плечи давить. Значит, не сегодня им еще помирать…
84
– Я круги по дворцу нарезал, – торопливо рассказывал Ждан, помогая снять с шеи дер-
жатель с дудками и свистульками, – потом по саду начал. А тут вдруг весь дворец задрожал,
я испугался и к вам побежал.
– Все… хорошо, – с трудом выговорил Витослав, даже не пытаясь подняться. Дрожащими
пальцами потер переносицу. – Оставь меня пока, мне прийти в себя надо. Выжат я…
Тут в дальнем углу комнаты из-за груды подушек поднялась голова Нумы. Индеянин
зевнул широко-широко и проговорил:
– Долго ж я спал…
– И всё-всё-всё проспал! – бросился к нему Ждан.
– Надо и остальных разбудить да за капитаном идти, – проговорил Витослав крепнущим
голосом, глядя, как ворочаются и зевают просыпающиеся соратники. – Заждался небось.
Каратан сонными глазами обвел залу, и рот его перекосился, когда он зашипел:
– Колдунство!

***

Отплывали с отливом, на закате. Солнце нависло над окоемом, раскрасив южное небо
невероятно яркими красками. Потемневший на фоне этой красоты остров остался за кормой.
Садко на него не смотрел. Умывшийся, свежий, с залеченными ранами и в чистой одежде,
он стоял перед своей командой, задумчиво перебирая струны гуслей. На поручне рядом при-
строилась спокойная и умиротворенная Аля, что-то мурлыкая, будто подпевая. А капитан гля-
дел на лица своих товарищей и чувствовал, как внутри разливается тепло. Эх, повезло же ему
с командой, с этими ребятушками хоть в огонь, хоть в воду – не пропадешь.
День выдался на редкость трудным. И пусть тайну неуемному новеградцу раскрыть уда-
лось, сделал он это, рискнув головой – и не только своей. Если бы Садко раньше знал, что
творится на острове, возможно, и не решился бы войти в загадочный туман…
Если бы да кабы. Что теперь себя терзать вопросами, гадать, как бы всё обернулось?
Сейчас надо товарищам все рассказать да объяснить, ведь раньше на это не было времени.
Собирались спешно, не желая задерживаться на страшном острове ни одной лишней минутки.
Пока Садко с Витославом расспрашивали Арвелу, команда спустилась в подземную пещеру,
где ждал «Сокол». Быстро погрузили дары новой хозяйки острова: корзины с овощами, фрук-
тами, мясом, несколько бочонков сладкого вина – да и отплыли прочь.
– Что ж, друзья! – Садко прижал струны и широко улыбнулся. – Самое время вам ска-
зочку на ночь поведать, да такую, что и на пирах не стыдно будет пересказывать.
– Ты нам лучше про то, что за худовщина на этом треклятом острове творится, рас-
скажи, – подал голос Милослав, стоявший позади капитана, у руля.
– Про то сказ и будет, дружище, не переживай. По-простому, не песней, уж не взыщите, –
Садко тронул струны, заиграл пришедший на ум напев – музыка слушателей развлечет, да и
самому гусляру так сподручнее. – Все вы уже знаете, что расспросили мы с Витославом Арвелу,
дочку хозяина острова. И, доложу вам, история оказалась поучительная, так что устраивайтесь
поудобней да ушки держите на макушке.
Девушка и правда выложила все, едва Садко пообещал не убивать ее дурного отца. Услы-
шанная когда-то давно маленькой Арвелой сказка про купеческого сына и золотую гору ока-
залась былью. Говорилось в ней и про Товита, и про мать Арвелы – Фирузу, и про деда-душе-
губца, что людей на верную смерть отправлял.
Поведав это все команде, капитан задумчиво посмотрел вверх, на появляющиеся в небе
звезды.
85
– …По всему выходит: коли покинули бы остров Товит с Фирузой, как собирались, жили
бы они долго и счастливо, но, увы, решили остаться. А что? Дворец красивый, золотая гора
рядышком… С этого их решения и начались все беды.
Садко сменил мелодию, над палубой зазвучала новая, тревожная и грозная.
– Фируза, жена Товита, уже на сносях была, когда пристал к острову корабль черный.
Правил им колдун страшный, да такой сильный, что ходил по морям в одиночку. Нет, Нума,
не за золотом он приплыл. Почуял он сильный зачарованный предмет – те самые волшебные
кремень да кресало – и решил к рукам прибрать. Чародеи поиском таких вещиц испокон веков
заняты, а злонравы за них на любое лиходейство пойдут. Нашел он Товита с женой, объявил
им, что ему нужно. И вроде ласково объявил, только Фируза поняла, что колдун их убьет, едва
они талисман ему отдадут. Вот и напустила на незваного гостя добрых молодцев из кресала.
Напустила… и от натуги – давай рожать! Товит возле жены, помогает, зовет на помощь, а слуги
трусят, не идут – ведь бой-то там идет страшный! Добры молодцы с колдуном воюют, а тот
волшбой вредоносной пыхает во все стороны.
Чудились в звуках гуслей и призрачный вой, и гулкие удары. Все слушали притихнув,
похоже, история их и в самом деле захватила.
– Понял Товит, что подмоги не дождаться, – и решился. Схватил со стены саблю острую,
подбежал сзади к колдуну – и разом голову с плеч снес! И тут же услышал за спиной плач
ребенка: разродилась Фируза. Все бы хорошо, только не пережила жена ударов черного кол-
довства, умерла при скорых волшебных родах, оставив после себя малышку Арвелу. А как
испустила дух – тут же рассыпались в прах волшебные камень и кресало, а молодцы сгинули
без следа…
– Эх, жалко-то как, – не выдержал Новик. – Полезная штуковина какая – и на тебе!
– А жену тебе не жалко? – всплеснул руками Радята.
– Еще как жалко. Но и вещицу волшебную – тоже.
– Колдунство это все поганое, лучше без него, – не преминул заладить привычное Кара-
тан.
Пальцы Садко ласкали струны гуслей, мелодия плавно перетекала в тихую и печальную.
– Горевал Товит долго, но горе не помешало ему полезть на корабль колдуна. Принялся
он копаться в его вещах, нашел много инструментов колдовских, книг черных да предметов
зачарованных: амулетов и оберегов всевозможных. Сам корабль оказался обычным, а может,
растерял все свои свойства волшебные, когда колдун погиб. Товит его, недолго думая, сжег, а
вот все вещи колдуна перетащил на остров. Долго над книгами корпел, читал-изучал, обучался.
Разобрался, как с волшебными амулетами обращаться, – и давай использовать!
– Ну и дурак, – снова встрял Каратан, и на этот раз все одобрительно зашумели.
Садко улыбнулся: «Эх, друзья, а было бы перед вами такое искушение – устояли бы?
Вы ведь еще самой жути не слышали…» Гусли вновь зазвучали мрачно и беспокойно, даже
зловеще.
– Первым делом, – капитан чуть повысил голос, – воздвиг Товит завесу-туман, чтобы
чужаки к его берегам больше не подходили: поставил на всех четырех сторонах острова зача-
рованные морочные камни, они волшебный туман по сей день питают. Потом как-то выдался
засушливый год, змееящеры в норы попрятались, и налетели на дворец голодные железные
вороны…
– Постой, постой! – перебил Полуд. – Что еще за вороны да змееящеры?
Все верно, они же спали, о злоключениях капитана на золотой горе не знают, а о напа-
дении змееящера друзья им рассказать еще не успели… Только Ждан с Радятой закивали,
зашептали, подтверждая слова капитана, – мол, сами чудище видели: страшное, длинношеее,
зубастое да клыкастое, еле спаслись.
86
– Змееящеры в прибрежной чаще живут, – пояснил Садко слушателям. – Здорово нам

повезло, что мы по пути ко дворцу ни с одним не встретились. А птицы железные на горе
живут, гнездятся там, на крутых утесах, и жилища свои охраняют ревностно. Издревле они со
змееящерами воюют, а на людей мало внимания обращают… если не лезут к золотой вершине.
Но Товит башковитый был, додумался, как с железными птицами совладать, ведь убить или
отогнать их можно было лишь «бронзовым» оружием, которое еще у отца Фирузы раздобыл.
Только все равно не навоюешься с ними – хорошо если одна налетит, а если стая? Ума и тер-
пения Товиту хватало, понаблюдал он за повадками железноклювых и понял, что, если делать
все быстро, подгадав нужный момент, можно смертельной встречи избежать, но о том позже.
Сейчас к тому году вернемся, когда налетели железные вороны на дворец. Много скотины они
тогда поклевали да в горы унесли, хорошо хоть людей не убили. Вот и пустил в ход Товит еще
один чародейский амулет – выставил вокруг дворца и хозяйства защиту от всех пернатых да
летающих, не давая никому ко дворцу подлететь, а особенно – дивоптицам.
– Так вот почему птичка-то погибла, – буркнул сзади Милослав. – Та, у стены-то…
– Да, не почуяла преграду, влетела с размаха – и погибла, – подтвердил Садко. – Товит,
поставив завесу, заперся в своих палатах и сидел день-деньской, черные книги читал, учился
волшебными вещами пользоваться. И настал тот день, когда стал он вдруг говорить странно, да
так, что ослушаться нельзя. Разобрался хитрец в действии самого страшного черного амулета
– кричащего полумесяца, лишающего воли.
Те, кто побывали во дворце радушного хозяина, хорошо помнили эту вещицу, а потому
сразу поняли, о чем речь. Новик даже тихо стал что-то объяснять Ждану, но замолк, когда
Витослав шикнул:
– Слушайте внимательно да на ус мотайте!
– Не сразу, постепенно, но стал Товит меняться, – голос Садко стал мрачен, под стать
очередному напеву. – Нет-нет да подшутит над кем-то из слуг: то попрыгать на одной ноге
заставит, то уткой крякать. А потом его забавы вовсе страшными стали… ко Тьме его потянуло.
Начал служанкам платья задирать, а иногда и издеваться жестоко. Поползли средь челяди о
хозяине острова нехорошие слухи. Во время одного из плаваний на большую землю многие
матросы с корабля сбежали – от чудаковатого хозяина… и от беды подальше. Товита это дюже
обозлило. Наняв новых людей и вернувшись на остров, начал он во дворце порядок наводить,
а проще говоря – лютовать: разбирать людей на «нужных» и «ненужных». «Ненужных» он с
помощью полумесяца стал по очереди на гору за золотом отправлять, на верную смерть. Семьи
погибших, конечно, все замечали, но полумесяц свое дело делал и верно служил хозяину: по
воле Товита замолкали горевавшие, а потом будто бы и вовсе забывали, что кто-то пропал.
Время идет – люди потихоньку пропадают, а золото прибывает, полнится казна.
Садко снова ненадолго прервался, но тревожную мелодию продолжал наигрывать. Эх, не
все он команде рассказывает, лишь самое главное. Во всем и самому до конца не разобраться…
– Долго ли, коротко ли, но однажды разобрался Товит и с амулетом, оживляющим статуи.
Стал им пользоваться: сначала в шутку то одно изваяние оживит, то другое. Потом понял, как
это удобно – иметь под рукой подобных помощников. Кормить не надо, очаровывать не надо,
сказал – все сделают, как велено. Вот и выходит, что живые-то слуги ему уже и не нужны, разве
что для той работы, на которую истуканы не способны, – за скотиной ухаживать, готовить да
на все ту же гору за золотом лазать. Чем дальше – тем хуже. Людей становилось все меньше,
а золото добывать по-прежнему надо. Как-то раз волшебный туман подал знак Товиту, мол,
чужаки рядом. Тот, не будь дураком, завесу приоткрыл, судно торговое пропустил, дал к берегу
причалить. С той поры и началось…
Солнце уже зашло, но небо оставалось светлым и ярким, а вот лица собравшихся матро-
сов помрачнели. Они наконец-то поняли…
87
– Дело черное у Товита всегда одинаково складывалось, продумал он все. Привечаешь

гостей, поишь-кормишь, потихоньку зачаровывая, потом берешь одного из них – и отправля-
ешь на гору. Остальных же усыпляешь, с помощью еще одного амулета. Поначалу-то Товит
жадничал, чужаков не разбазаривал. Сначала одного пошлет, потом пробудит второго – и его
к горе отправит, пока таким вот образом всех не погубит… Но со временем обленился душе-
губ и затеял страшную игру. На гору отправлял только капитана, а команду заставлял сначала
загонять корабль в пещеру под горой, а потом рубить мачты, а все ценное на причал сгружать.
Под конец же принуждал несчастных лишившихся воли матросов обвязываться цепями, спус-
каться в трюм и топить корабли. И самим при этом тонуть…
На палубе вновь зашептались – поняли, какой страшной участи чудом избежали.
– Сколько он таких кораблей погубил, сколько людей убил – никто не скажет, но в пещере
с подземной рекой места уже не оставалось. Начал Товит тогда пленников на север острова
отправлять, там, в глубокой морской впадине, устроил еще один погост погибших кораблей.
Вещи же награбленные либо приспосабливал в хозяйстве, либо в подземельях хранил. Точно
так же собирался хозяин острова поступить и с нами, да и разозлили мы его сильно – через
завесу без разрешения прошли. Не знал Товит про «Соколика» и про то, что волшба нашего
корабля превзошла силу тумана.
– Погоди, капитан, а что ж никто ему не противился? – поднял руку Ждан. – Это ж ни
в какие ворота!..
– Так полумесяц же у него, – ответил за Садко Радята. – Или уши тебе водой залило?
– И мы его в живых оставили? – не выдержал Бану. – Да за такое коварство…
– Вот уж точно, – подхватил Абахай. – Эх, жалко, капитан, раньше ты нам все не расска-
зал, я бы этому душегубцу живот кинжалом пощекотал…
– Колдуна черного в живых оставлять нельзя было, – насупившись, поддержал Каратан.
Садко аж играть перестал, раздумывая, как дальше повести сказ и что ответить, но его
опередил Витослав.
– Да погодите вы! – вмешался обаянник. – Сказ еще не закончен, а вы уже «казнить да
казнить»!
– Верно! – поддержал обаянника Радята. – Капитан, а дочка-то что, Арвела эта? Неужто
тоже под волшбой все время ходила? Жалко ведь…
– Ого, да повар-то наш не иначе влюбился, – заулыбался Новик.
Радята даже краснеть не стал, выпятил гордо подбородок и заявил:
– А если б и влюбился! Красотка же!
– Не отнять, настоящий южный цветок, – кивнул Абахай, и все согласно зашумели.
– Так что же Арвела, капитан? – настаивал повар.
Садко отвечать не спешил, хлебнул из фляги вина, неторопливо отер бороду и лишь
потом ответил, вновь заиграв на гуслях – в этот раз мелодию нежную и неторопливую.
– Нет, дочку Товит не околдовывал. После смерти жены новорожденную Арвелу он сбыл
няньке да служанкам, сам ею не занимался, не привечал, не ласкал. Так и росла девочка, слушая
сказки няни, книжки читая да по саду гуляя. Ни ласки, ни воли не видела – жила, как птичка
в золоченой клетке. И вот случилось как-то, что перечитала она все книги, что у нее были, до
дыр их зачитала… и заскучала. Однажды, когда отец на большую землю уплыл, зашла она к
нему в покои, обнаружила там записи черного колдуна. Историю-то про его появление и смерть
матери она хорошо знала со слов няньки, а добравшись до книг поняла, что амулеты, которыми
отец пользуется, черной волшбой наполнены. Одурманивают день и ночь, меняют естество, из
человека в чудовище превращают… Вычитала она и как зачарованными вещицами управлять
– долго возилась да разобралась. Арвела-то еще совсем девчушкой-несмышленышем была,
когда принялся ее отец пришлых людей на гору отправлять, за золотом. А тут вдруг поняла, что
88
творится, – и ужаснулась. И утвердилась в мысли, что надо и людей спасать, и отца выручать,
от черного проклятья избавлять.
– Ай, молодец, – одобрил Абахай.
– Чего же молодец, раз не вышло у нее ничего? – резонно заметил до того молчавший
Полуд.
– Не вышло, – подтвердил Садко. – Управлять амулетами можно только, когда они при
тебе. А выкрасть никак не получалось – отец не снимал их ни на минуту, носил постоянно,
а ночью его охраняли каменные истуканы, не подступиться! Кто поковарнее, может, и исхит-
рился бы лишить Товита его оружия, только Арвела – девушка чистая, наивная, хитроумно-
стью не блещет. Несчастная пыталась с ним говорить, объяснить про страшное влияние черной
волшбы, но разговоры всегда заканчивались одинаково. Поначалу Товит просто не слушал,
потом начинал рычать, ну и однажды дошло до рукоприкладства. И чем взрослее становилась
дочь, тем свирепее делался отец. Сперва пихал-отталкивал, потом по щекам хлестал, но вскоре
озверел вконец – принялся и за волосы таскать, и кулаками бить.
– Надо же, еще и дочку избивал, – не сдержавшись, воскликнул Новик. – Прям нелюдь
какой-то.
– Увы, – поморщился Садко, вспомнив забурлившую в нем ярость при виде избиения
Арвелы. – Девчушка к подобному обращению со временем притерпелась, но отваги ей было
не занимать – раз за разом пыталась спасти и приезжих, и самого Товита. После нескольких
неудач ей стало ясно, что пока чужаки под воздействием кричащего полумесяца, объяснять
им что-то бесполезно. Можно только дать оружие, чтобы с железными птицами совладать, – и
понадеяться, что удача от них не отвернется. И до сего дня удача отворачивалась от всех.
– Хорошо, хоть нас не обошла, – выдохнул Каратан, и Руф, стоявший рядом, согласно
рыкнул, обнажив клыки.
– Удачу мы должны благодарить за многое, но и Арвелу тоже, – молвил Витослав, хмуро
глядя на товарищей. – Если бы Товит дочку волшебством обуздал, по прихоти своей сломил бы
волю, то не выбрались бы мы с острова. Ведь пока ее отец и Садко были на горе, она попыталась
вас пробудить, спасти. Стражи-истуканы ее схватили, доставили в покои отца и держали, пока
не вернулся Товит. Тот обозлился, потащил дочь в ее покои – и по пути они разругались, –
мельком взглянув на капитана, обаянник спохватился: – Ну а остальному Садко и сам был
свидетелем, дорасскажет.
Капитан и рассказал: про свои злоключения на горе, про подаренный кинжал, про полет
на железноклювой вороне… про все. И, конечно, про то, как Арвела сумела всех спасти от
истуканов и зачарованного сна, использовав нужные амулеты.
– …Вот так и вышло, что честный купеческий сын из-за черной волшбы стал злодеем, а
дочка его нас спасла, – подвел итог Садко. – И принял я решение, что судьбу душегуба опре-
делит Арвела. Многим мы ей обязаны, разве можно было ее желание не исполнить? Не за себя
же просила – за отца, все еще надеется, что сумеет вернуть его к Белобогу… и будем надеяться,
что получится.
Мелодия затихла, Садко неспешно переметнул гусли на бок. Матросы зашептались,
обсуждая услышанное, а подошедший Милослав буркнул:
– Эх, похож этот Товит на одного нашего общего знакомца из Новеграда, не находишь?
– Да уж, есть немного. Там, правда, другое… – Садко рассеянно смотрел вперед, на при-
ближающуюся стену тумана.
Сказ закончен, да расходиться рано, есть еще что сказать…
– Повезло сегодня, – вновь обратился капитан к команде, – но в который раз убедился,
что на одном везении не выедешь. Прав Витослав, не только удачу мы благодарить должны. И
не только Арвелу. Аля, – повернулся он к дивоптице, – без тебя – не прознали бы о грозящей
беде. Век тебе благодарны будем…
89
Алконост взглянула на Садко и чуть заметно улыбнулась, склонив голову.

– …Радята, Витослав, Ждан – без вашей храбрости, сноровки и умений никакая удача
бы нам не помогла, сгинули бы наверняка…
Названные засмущались, опустили глаза, а Ждан так густо покраснел, что в сумерках
показался темнокожим.
– …и, конечно, Мель! Ай да храбрец! Сохранил «Соколика» нашего в целости, не побо-
ялся с истуканами в бой вступить. Да вы и сами видели, как ловко он их на куски накромсал!
Зашумели, задвигались, ихтифая по покатым плечам захлопали. Заметил Садко, что
многие все же хмурятся, грустят, особенно – Полуд и Бану.
– И уверен я, – повысил голос капитан, – кабы не черная волшба, каждый из вас проявил
бы себя с лучшей стороны. Потому как ходит на «Соколе» лучшая в Белосветье команда! И
любые невзгоды нипочем, когда мы друг за дружку горой стоим! Со всеми бедами справимся,
всех врагов одолеем!
– Да! – выкрикнул пунцовый Ждан, и его крик подхватили остальные.
– Ну а теперь ждет нас прежняя дорога, друзья-товарищи! – зычно произнес Садко. –
Как туман минуем, сразу к Ольше пойдем, а там – и в Новеград, к родным берегам! По местам!

***

«Сокол» вошел в туман, и остров растворился в серой мгле, скрывшись с глаз. Шли
сквозь завесу молча, а когда выбрались в открытое море, выдохнули с облегчением все, вклю-
чая капитана, на широком плече которого привычно пристроилась Аля.
Команда была занята своими делами, переговаривались, смеялись, обсуждали приклю-
чения на острове с золотой горой. Разговоров этих надолго хватит, а в трактирах Ольши обрас-
тет история новыми подробностями, станет много интересней и чудесней… И вряд ли кто в
нее поверит.
– Ты уверен? – Витослав не отрывал от Садко хитроватого взгляда. – Ужель и искуса нет?
Они с обаянником стояли у борта, и капитан, услышав вопрос, глянул на немалый
кошель, что держал в руке. «Искус». Да уж, день был полон искушений.
Ведь судьбу Товита и в самом деле решить можно было по-разному… но отдать негодяя
на милость дочери показалось правильно. Предложить Арвеле с ними плыть да и всех остав-
шихся в живых с острова забрать – тоже было по совести, но девица отказалась. Сказала, что
должна отцовскую душу спасти, а потом добавила, мол, если кто из слуг захочет с вами на
большую землю – я их неволить не стану, пусть едут. Только уцелевшие слуги оставлять моло-
дую хозяйку отказались…
Сокровища – тоже искушение… но ни крупинки, ни самого малого золотого слитка не
взял на борт Садко. Ни к чему ему богатство, кровью умытое, не принесет оно счастья. Оста-
лись в подземельях дворца и награбленные со сгинувших кораблей товары. Только подаренные
Арвелой припасы Садко принял да кинжал из неведомой «бронзы» оставил – ведь причудли-
вый клинок ему жизнь спас, расставаться с ним не хотелось.
Напоследок с помощью Витослава собрали и спрятали в большой кошель все амулеты,
наполненные черной волшбой. Талисманы же, что обаянник счел безопасными – были у заруб-
ленного Товитом колдуна и такие, – вернули девице.
Получила новая хозяйка три зачарованных предмета. Один – что купол вокруг дворца
держал. Второй морочные камни подпитывал, туман вокруг острова наводил. И тот, что камен-
ными слугами управлял. Последний Садко отдавал с неохотой и опаской, но понимал, что
Арвела почти одна останется, ведь, кроме нее и отца, живых людей на острове хорошо, если с
десяток наберется. Им нужна охрана, а каменные статуи, если управлять ими с умом, – могут
90
оказаться не такими уж и тупыми. К тому же не страшны истуканам ни медные змееящеры, ни

железные вороны, так что нужно было лунный шарик оставить – Садко и оставил…
Тут и сказочке конец… Или нет? Ведь кошель с черными амулетами по-прежнему лежал
у Садко в ладони.
– Местному морскому царю будет вторая дань, – твердо сказал капитан то ли Витославу,
то ли самому себе. – А нам – избавление… Но ты прав. Тянет их сохранить. Будто рука не слу-
шается, внутри онемело все, а в голове настойчиво лишь одно – оставь! Оставь себе!.. Отчего
так, не знаешь?
Чародей горько улыбнулся:
– Вещи, черной волшбой накачанные, на простых людей влияют дурно. Власть дают боль-
шую. Отрава Чернобога в людских душах самое страшное и низменное пробуждает. Для непри-
вычного это слишком суровое испытание.
– Волшба волшбе рознь, – прошептал Садко, припоминая былые беседы с обаянником.
– Верно. Вот есть, к примеру, предметники – те, кто амулетами и волшебными вещами
постоянно пользуются. Похожи они на Товита, но только предметники – хоть и не чародеи, но
все же подготовленные, знающие, к тому же управляют не столь опасными предметами. Нам,
волшебникам, конечно, проще… но и на старуху бывает проруха. Порой даже чародеи разума
лишаются, особенно если в руках у них нечто могучее, подобное тому полумесяцу, – Вито-
слав задумался, покачав головой. – Страшно подумать, как сильно искорежила Товита черная
волшба, ведь такая власть кому только голову не вскружит… Боюсь, не сумеет он искупления
добиться, пропадет его душа в Чернояре, и хорошо, если только его.
Садко вздохнул, а Аля, почувствовавшая горечь друга, приобняла крылом, провела
перьями по затылку.
– Арвелу жалко, – пробормотал капитан. – Так за отца-изверга волновалась. А выходит…
– Да кто знает? – попытался улыбнуться Витослав. – Глядишь, и поможет искренняя
дочерняя любовь. Я в этих делах не шибко силен, ты же знаешь, у меня – свое ремесло. Дру-
гого боюсь – как бы очнувшиеся слуги бывшему хозяину мстить не вздумали. А за что мстить
– есть, ведь сколько душ он загубил… Сам слыхал, даже наши вояки казни требовали, – оба-
янник отвернулся от моря, положил оба локтя на поручень, уперся спиной в борт. – Так что?
Избавишься от искуса?
Садко с сомнением глянул на кошель.
– А если найдет кто? Почует-унюхает, как тот черный колдун, – да занырнет? Или мор-
ской люд отыщет?
Обаянник покачал головой:
– В глубине морской сила их растворится, станут они обычными безделушками, беспо-
лезными и неопасными. Ежели морской люд их и найдет, то разве что на украшения пустит.
Невелика дань, да сойдет…
«Оставь! Оставь себе! Сила, власть, слава, богатство – чего ни пожелаешь, все полу…»
Садко размахнулся и бросил кошель в волны.
– Теперь все будет хорошо, – раздался в голове голос алконоста.

***

Ночью, когда спала уже команда, пробрался Нума к своему тайнику с драгоценными кам-
нями да оберегами и принялся перебирать их, пересыпать из ладони в ладонь. Горестно пока-
чивал головой из стороны в сторону, недоверчиво улыбался… снова не мог понять Садко.
Подслушал он разговор капитана с Витославом, прячась на мачте, за парусом, и ушам
своим не поверил. Такие редкие вещицы сами в руки пришли, такие красивые – и так просто
91
отпустить их? В море бросить, чтоб утонули в песке донном? Нет, никак не мог такого ванара
принять и осмыслить.
Полюбовался Нума на пару колечек, поглядел сквозь них в темноту… а потом поду-
мал-подумал да и перепрятал сокровища свои понадежнее. Мало ли, что среди них таится.
Мало ли…
92

Поединок без оружия

– Руку повыше, – велел Стоум.

93
Добрыня кивнул, позволяя мастеру приладить правый наруч-щиток, закрывавший сверху

гибкую латную перчатку, которую богатырь уже успел надеть. От перчатки по всей длине руки
и до самого наплечника тянулись толстые и прочные полосы из особой стали, соединенные у
локтя скользящими и крутящимися в сгибе механизмами. Искусники из Железных гор, сотво-
рившие сие хитромудрое диво, до сих пор казались воеводе прирожденными волшебниками, а
не просто знающими людьми, до тонкостей искушенными в своем ремесле. Хотя любой мастер,
который в работу сердце щедро вкладывает, – всегда немножко кудесник, не без того.
Приказ разгрузить повозку, изрядно задержавшую великоградское посольство в дороге,
Добрыня отдал на последнем привале перед тем, как отряд пересек границу Алырского цар-
ства. Русичи свернули с тракта – и остановились у ручья, что вытекал из балки, густо заросшей
полуоблетевшими желтыми кустами терна и дикой грушей. Позади осталось Бастыльное поле.
Впереди, куда лежал по Южному тракту их путь, синела в молоке утреннего тумана кромка
леса.
Два дня назад побратимы Добрыня Никитич с Василием Казимировичем, как и собира-
лись, завернули на Вадмерскую заставу, оставив там сиротку Ладушку на попечение добрых
знакомых. Попрощавшись, богатыри поскакали на восток и нагнали посольство недалеко от
границы.
О том, чем закончилась охота на волколака, выследить которого они дали слово местным,
воевода рассказал скупо: мол, обещание мы сдержали и с вражиной покончили. Вспоминать,
сколько ошибок они с Василием наделали, распутывая эту темную и горькую историю, было
совестно, и Добрыню аж зло брало на самого себя. Богатырь не собирался оправдывать свои
промахи ни тем, что с волколаком они оба столкнулись впервые, ни тем, что заниматься кол-
довской нечистью – дело Охотников. Не могло успокоить совесть даже то, что от клыков и
когтей оборотня никто больше не погибнет.
Да только поздно беречь вино, когда бочка пуста. Что было, то прошло, и впереди вели-
коградцев ждал ворох других неотложных забот.
Дело, ради которого они ехали в Алыр, решать надо было по-умному, как следует под-
готовившись, лихой наскок победы не обещал. Потому и вез отряд с собой, кроме обычного
походного снаряжения, поклажу, надежно укрытую от чужих глаз: богатырские чудо-доспехи.
Захватил их Добрыня в столицу Алыра, славный город Бряхимов, по совету чародея Истислава.
Придворный волшебник считал, что своенравному царю-богатырю Гопону Первому, с кото-
рым воеводе предстоит встретиться, не помешает вроде бы и невзначай показать русскую силу.
Добрыня Никитич согласился: мысль неплохая, пусть и кажется слегка ребяческой. О
нынешнем алырском государе шла такая слава, что бряцание оружием вполне могло подей-
ствовать. Если Гопон, собравшийся воевать с соседним Баканским царством, упорно не пони-
мает языка переговоров, вдруг да удастся сумасброда удивить и припугнуть? Ну а коли броня
ему приглянется и захочет правитель Алыра заказать себе у мастеров Железных гор такую же,
с ним ведь и поторговаться можно будет. Говорят, рубака Гопон знатный и хорошие доспехи
да оружие любит до дрожи.
Сам Добрыня давно освоился с этой чудо-броней, хотя простой, привычный с юности
зерцальный панцирь по-прежнему был ему роднее. Богатырь не сомневался: людей Гопона
диковина должна впечатлить. Как впечатляет всех, кто видит ее впервые. А пока требовалось
проверить, как она выдержала перевозку, как сидит на хозяине и не разболтались ли от тряски
по колдобинам какие части.
– Внуша-ает, – тихо и восхищенно протянул Яромир Баламут, самый младший из витязей
отряда.
Глаза молодого боярина, с восторгом глядевшего на то, как Стоум и трое его помощни-
ков-подмастерьев облачают Добрыню в диковинный доспех, аж сверкали. Почти все богатыри в
94
отряде к виду своего воеводы в этой броне уже привыкли и хорошо знали, на что она способна.
Но для Яромира, попавшего под начало к Добрыне совсем недавно, зрелище было в новинку.
– Подвигай рукой, воевода, всё ли как надо? – попросил мастер Стоум.
Доспехи были сработаны на западный лад: цельные, закрывающие всю верхнюю часть
тела, с массивными наплечниками. На привычные русичам зерцала и пластинчатую или чешуй-
чатую броню они не походили совсем. Кираса и массивный стальной воротник для защиты
шеи, который в латинских землях называют «горжетом», а на Руси – «стальным оплечьем»,
принимали на себя большую часть веса высоких наплечников. Толстые, скошенные наружу
щитки, полукругом идущие по краям, надежно оберегали голову от любого бокового удара, но
закрывали обзор справа и слева. На это неудобство Добрыня подосадовал, еще когда Железные
мастера впервые показали Великому Князю броню, сработанную для его гридина. Услышав
замечание, мастер Змёда хмыкнул и язвительно бросил:
– А нечего по сторонам пялиться, вперед надо смотреть, на врага!
Все улыбнулись, и Добрыня тоже. Неудобство с обзором и вправду с лихвой окупалось
несомненными достоинствами причудливого доспеха.
Нижнюю его часть, защищавшую голени, бедра и колени, Добрыня, поразмыслив, решил
на сей раз не надевать. Не на лютую сечу ведь собрались, а Гопону кулак показывать.
– Тяжело, старшой? – не утерпел неуемный Баламут, который никак не мог оторвать
взгляда от сверкающей сталью, серебром и золотом брони.
Крепкий тычок в бок от стоявшего рядом Ивана Дубровича он получил тут же. А кря-
жистый русоволосый Волибор Громобой в который раз посмотрел на Яромира с укоризной –
мол, ну куда ты с расспросами своими лезешь?
– Не очень, – серьезно ответил Добрыня смутившемуся парню и повел рукой, чувствуя,
как с едва ощутимым напряжением сгибаются локтевые и плечевые механизмы.
Несмотря на свой внушительный вид, доспехи из особой стали весили, на взгляд Доб-
рыни, всего ничего, за счет множества подвижных щитков никак не стесняли движений, зато
делали богатыря почти неуязвимым, а силу его увеличивали втрое. Неведомые воеводе устрой-
ства, что скрывались внутри богато украшенных огромных наплечников, тихо жужжали, когда
Добрыня двигал руками. Поднять руку слишком высоко не получалось: край наплечника, упи-
раясь в ворот, стопорил движение, но для тяжеловооруженного конника, который в бою не
всегда руки задирает, это не было большой помехой. Да и в пешем строю доспехи показали
себя отлично – еще в самый первый раз, когда Добрыня опробовал их на глазах у князя Вла-
димира, его бояр и старших дружинников.
Воевода вспомнил, как ударил тогда закованным в сталь кулаком по здоровенному
валуну, который нарочно для того привезли на княжий двор, – и как валун с треском раско-
лолся. А еще – как огрел Чурила Пленкович его с размаху тяжеленной булавой по груди. Сада-
нул так, что сам в испуге охнул, но Добрыня даже не шелохнулся. На броне не осталось ни
царапинки, ни вмятинки.
– Федька! – прикрикнул на помощника мастер, указывая на правое локтевое сочленение
брони. – Вот тут скрипит, смажь.
Подмастерья Стоума копошились вокруг, как три муравья, то вставая на легкие дере-
вянные стремянки, то спрыгивая наземь. Подтягивали ремешки, закрепляли щитки, щелкали
застежками, смазывали маслом подвижные части.
Скрепленная со стальным оплечьем кираса на тело почти не давила, ощущалась, как еще
один слой кольчуги. Дополнительные щитки, закрепленные по всей ширине груди, добавляли
составной броне веса, но их уравновешивали выпуклые желобки на спине, под которыми скры-
вались основные механизмы. Посреди хребта располагалось под толстыми пластинами особое
ложе, в котором скрывался волшебный камень – сердце доспехов. Он и питал чарами сложное
устройство, что позволяло облаченному в них с легкостью управлять броней.
95
– А правду говорят, Никитич, будто задумал Великий Князь всех богатырей Руси в чудо-
доспехи одеть? – спросил подошедший Василий. – При дворе слухи такие ходят, да плохо что-
то в них верится. Такая броня небось как полцарства стоит – недаром Солнцеликие, что в ней
щеголяют, носы задирают до небес.
Вопрос был не праздным: в старшей княжеской дружине владел чудо-доспехами пока
лишь один Добрыня. Кроме него такую броню носили лишь телохранители Владимира, о кото-
рых и вспомнил Казимирович. Не больше дюжины человек. Солнцеликими княжьих страж-
ников прозвали из-за того, что великоградское солнце с человеческим ликом красовалось не
только на их одежде и щитах, но и на личинах шлемов.
– Правда, – подтвердил воевода. – Перед отъездом мы с Великим Князем как раз про
это говорили. Всем богатырям княжеским такие доспехи положены будут – вон, мастер Стоум
соврать не даст. А казны на нужное дело Владимиру нашему никогда не жаль.
– Всем-всем положены? – оживился Яромир, которому блестящая, богато изукрашенная
и необычная броня явно приглянулась.
– Кроме тебя, – отрезал Богдан Меткий, рослый воин со шрамом через скулу и пробитым
сединой каштановым чубом. – Молод слишком – и прозвище свое ох как не зря носишь.
Богатыри весело расхохотались, а парень покраснел, аж пунцовым стал. Не засмеялся
только Молчан Данилович. Возясь с пряжкой седла, которое он как раз собрался снимать со
спины своего солового жеребца, чтобы обтереть коню спину, он не переставал с неодобрением
коситься на Добрынины доспехи.
В княжьей дружине этот суровый и неразговорчивый рыжеватый бородач тоже был
новичком. Умелый лекарь, неплохо разбиравшийся еще и в волшбе, раньше он служил на
одной из застав у Мертвых пустошей.
– Я на себя это железо не напялю, – наконец вырвалось у Молчана.
– Князь скажет – напялишь, – усмехнулся Волибор.
– Нет. Пусть хоть голову снимают, но волколачье железо я носить не стану.
Богатыри с удивлением уставились на Даниловича.
– Ты о чем это? – нахмурил брови Василий.
Молчан поджал губы. Шагнул к воеводе – ткнул в железные полосы механизмов у локтя:
– Видел я такое. На волколаках. Большой отряд этих тварей встретился нам как-то. Вот
такие железки они и носили. У вожака очень похожая броня была, только попроще, не так изу-
крашена. Еще у нечисти намордники имелись, с пружинами, шестеренками и зубами желез-
ными… Мы тогда десяток своих потеряли…
Богатыри и подмастерья непонимающе глядели то на Стоума, то на Добрыню.
– Всё верно Молчан говорит, – подтвердил воевода. На чистую правду и отвечать надобно
честно и прямо, не прячась за недомолвки. – Волколаков чудо-доспехами Змей Горыныч снаб-
жает. Развел в Сорочинских горах торговлю: броню и оружие нечисти продает. Мастера у него
все из Иномирья – у них свои тайны.
Стоум, склонив голову, мелко кивал. Он-то знал, что к чему, а вот все другие, даже его
собственные подмастерья, слушали воеводу, боясь пропустить хоть слово.
– Так получилось, что я по молодости Змею жизнь подпортил, – продолжал Добрыня,
поправляя толстые пластинчатые перчатки. – Долгая там история, да не суть. Дело кончилось
тем, что гад без крыльев остался. И без полона. У Горыныча был один мастер – он вместе
с освобожденными пленниками на Русь сбежал. А как предстал пред очи Великого Князя,
Владимир Ярославич решил его на службу взять – пусть, мол, на благо Руси трудится, а не на
Змея поганого. Тот и согласился.
Стоум, стоявший на стремянке, вдруг потянулся к левому наплечнику Добрыни – и потер
ветошью и без того сияющую сталь.
96
– Глядите, – указал он на едва заметное клеймо на броне. – Знаете, что это? Знак Змёды!
Доспех для воеводы он самолично справил.
– Сам Главный?! – ахнул конопатый Васька, один из помощников Стоума.
Имя Великого мастера вызвало у подмастерьев благоговейный трепет, но богатыри с
недоумением переглянулись: им-то оно ничего не говорило.
– Змёда, да – так его и звать, – пояснил Добрыня. – А другой наш мастер, Алексей Михай-
лович, который вместе со Змёдой в полоне томился, первым к нему пошел в ученики. Он-то
и придумал наших витязей в чудо-доспехи обрядить, чтобы не гибли русичи в боях с волкола-
ками и прочей сильной нечистью – и на равных с таким врагом сражаться могли. Князь Вла-
димир этим замыслом сразу загорелся. По его приказу для мастеров в Железных горах тайный
городок построили, теперь со всей Славии к Змёде и Алексею учеников отправляют. Наш-то
Стоум в первой пятерке был.
Седоватый сухонький мастер засмущался было, но тут же гордо вскинул голову.
– Железные мастера Великому Князю и Змёде многим обязаны, – твердо сказал он. – А
со временем дойдем и до того, что ни одна вражина броню русича пробить не сможет. Доспехи
мы уже лучше делаем, у волколаков такие только средь вожаков встретить можно. А мы –
каждому дадим, как Великий Князь Владимир повелел! И богатырю, и даже, придет время,
простому ратнику!
На это Молчан уже ничего не возразил, да и возразить тут было нечего. А Добрыне вдруг
подумалось, что облачись он в чудо-доспех в Рабаткино, волколака голыми руками бы порвал,
ни кинжал, выкованный из сплава железа с серебром, ни помощь Василия не понадобились
бы. Воспоминания о гнилой деревне испортили воеводе настроение, и он снова посмурнел.
Перед тем как напоивший у ручья коней отряд принялся увязывать вьюки и сворачивать
стоянку, воевода отозвал мастера в сторону и задал вопрос, мучивший его давно:
– Слушай, Стоум Некрасыч, а можно сделать такую броню, чтоб богатырь сам ее надеть
смог? А то ведь целая морока каждый раз со всеми этими рычажками да ремешками.
– Придумаем что-нибудь со временем, боярин, не сомневайся, – уверенно ответил желез-
ный мастер. – А покамест придется терпеть. Парубки же у вас есть, показать им, как и что –
несложно. Даже мои бестолочи, вон, выучились.
Он кивнул на Ваську, который помогал Богдану Меткому запрягать в повозку пегаша-
тяжеловоза, и суетившихся рядом худенького темноволосого Федьку с пухлощеким Сомиком.
– Да и к большой сече обычно загодя готовятся – время снарядиться всяко будет… Но
слова твои я услышал, помозгуем над ними. Говорят, в латинских землях с обычными желез-
ными доспехами тоже забот много, и ничего ведь – справляются.
Это была правда. Добрыня тех рыцарей железных видал, когда ездил с посольством
далеко на запад, кое с кем из них даже копья на ристалище преломлял. А потому доводы
мастера принял, и Стоум с помощниками снова захлопотали вокруг воеводы, снимая с него
броню. Надеть ее в следующий раз Добрыня собирался уже в Алыре, перед встречей с Гопоном
Первым.

***

На таможенной заставе, поставленной алырцами на Южном тракте, приезд посольства
наделал немалого переполоха. Оказалось, никто тут русичей не ждал.
Добрыня и не рассчитывал, что встретят их люди Гопона как дорогих гостей, но такое
неуважение уже вовсю попахивало хорошо рассчитанным оскорблением: не знать о том, что к
его двору прибудет посол из Великограда, царь не мог. Гонца с известием об этом Владимир
отправил в Бряхимов загодя. На сторожевом посту у границы ратники княжеской межевой
стражи подтвердили: гонец благополучно мимо них проехал, предъявив грамоту с печатью
97
Владимира Красно Солнышко – и несколько дней назад так же благополучно вернулся. Целый,
невредимый – и очень торопившийся обратно в Великоград.
Только вот алырец, хмурый усатый сотник, твердо заявил воеводе: о том, что к царю
Гопону Первому Сильномогучему едет посольство русичей, его из столицы не предупредили.
Мол, ничего мы тут про это ни сном ни духом, наше дело маленькое, а вы уж простите, господа
бояре великоградские, коли что не так. Похоже, усач не врал.
– Человека своего в Бряхимов, во дворец, я с весточкой про вас немедля пошлю, – заве-
рил он Добрыню. – Чтоб вас на тракте встретили да в столицу проводили как подобает. Под-
ставных коней7 он по дороге найдет и быстро доберется.
Что ж, спасибо и на этом, усмехнулся про себя воевода. Задерживаться на заставе, теряя
понапрасну время, было незачем, и он велел не мешкая двигаться дальше.
Никому из русичей раньше бывать в Алыре не доводилось, и первая встреча с этим цар-
ством Золотой Цепи оставила в душах у великоградских послов тягостный осадок. Ровно при-
ложился ты к ковшику с квасом, хлебнул, подвоха не чуя, а квас-то прокис да горечью отдает –
и в нем муха утонувшая плавает. «Всё тут вроде бы и свое, а совсем чужое… – угрюмо уронил
Волибор Громобой. – Дивишься, и муторно делается».
Сказано было не в бровь, а в глаз. Вокруг звучала родная славийская речь, пусть и с
малость другим выговором. Лица местных, доспехи и оружие таможенников, покрой их синих
кафтанов, вышивки на рубахах – всё это почти ничем не отличалось от того, к чему привыкли
с детства русичи. Разве что среди алырцев почаще попадались темноволосые и темноглазые,
но и это на юге и юго-востоке Славии, по соседству с Кавкасийскими горами и Великой Сте-
пью было делом обычным. Выглядела застава насквозь знакомо и привычно для великоград-
цев, многим из которых довелось не один год прослужить в пограничье: высокий тын на валу,
срубленные в лапу избы, где жили ратники-таможенники, конюшни, баня, дозорная вышка,
колодец во дворе… Только вот бревна тына покосились, вал ополз, а на задах дружинных изб
громоздились мусорные кучи. Щиты у караульных, распахнувших перед посольством ворота,
были давно не чищенными, сонные рожи – помятыми и явно похмельными.
Ни на Вадмерской, ни на Пахмурной заставах, прикрывающих границу с Алырским цар-
ством, ни один назначенный туда заставный воевода ни в жизнь не развел бы такой срамоты.
Нести ратную службу спустя рукава – значит уронить честь своей державы в грязь да сапогом
притоптать. Тем, кто думает по-иному, в русских дружинах не место. Да и себя самого как
после такого позорища уважать?
Здесь же, видать, никого это особо не заботило, а радушия в хозяевах не было ни на волос.
Воины-алырцы поглядывали на послов косо и откровенно недобро. Пока Никитич беседовал
с сотником, Василий и Иван Дубрович попытались было завести кое с кем из них разговор,
расспрашивая о том, как здесь, на границе, служится. Но те будто воды в рот набрали, а один
из ратников и вовсе зло отрезал: «Не ваше дело». Даже передохнуть и перекусить с дороги
русичам приличия ради и то не предложили, хотя с поварни во двор дразняще тянуло горячим
хлебом и жареным мясом.
– В пути глядите в оба. Пошаливают у нас на трактах, – остерег на прощание Добрыню
сотник. – Ну да с вами лихие люди связываться побоятся.
Для Никитича его слова новостью не стали. К поездке в Бряхимов воевода готовился
основательно и был наслышан о том, что в этих местах творится. За полмесяца до их отъ-
езда ко двору Владимира вновь пришли донесения о том, что рубежи Руси потревожили сразу
несколько конных шаек алырских разбойников. Посадники расположенных рядом с границей
городов усилили ее охрану, не дожидаясь указа Великого Князя. Во многих державах Золотой
Цепи правители сочли бы подобное дерзостью и самоуправством. Но Князь ценил умных и
7
Подставные кони – в старину – лошади, приготовленные на пути следования для смены уставших.
98
расторопных людей, которые не боятся сами принимать важные решения, не ожидая, когда им
из Великограда всё разжуют и в рот положат. Владимир тут же щедрой рукой отсыпал посад-
никам золота из казны и отправил несколько сотен ратников в помощь – укрепить межевые
дружины.
Новости о лихих людях подтверждали и встречавшиеся посольству по пути разъезды. По
их словам, в последнее время из Алыра в порубежье зачастили разбойники да тати. Только
за последнюю неделю вадмерские дружинники перехватили три крупных отряда, а служи-
вые Пахмурной заставы, поставленной на востоке, возле Кулиговского тракта, расправились с
парой шаек помельче. Валом валили из-за алырской границы и беженцы.
Ратникам межевой стражи уже были отданы приказы в оба глаза следить за тем, что тво-
рится у соседей. Зажигать, коли что, сигнальные огни, использовать соглядатаев из местных,
чтобы немедля оповещали о разбойниках, пытающихся просочиться на Русь. Границу шер-
стили день и ночь.
Выезжая во главе посольского отряда с негостеприимной заставы, Добрыня вновь вспом-
нил разговор с Великим Князем накануне отъезда в Алыр, затянувшийся далеко за полночь.
Владимир советовал, как вести себя с Гопоном, и то и дело крутил перстень на пальце – знако-
мая примета, говорившая всякому великоградскому царедворцу, что государь всерьез обеспо-
коен. Теперь, увидев своими глазами, как обстоят дела в порубежье, воевода всё крепче раз-
делял тревогу Великого Князя.
Поставить на юге дополнительные заставы, чтобы укрепить границу с Алыром, Влади-
мир покуда не мог. Большая часть русских полков была стянута к вечно неспокойным Соро-
чинским горам, где куражатся змеи. Исходит угроза и из Великой Тайги – хоть пока и неопре-
деленная. Но Владимир не зря держал в крепостях Волотова Щита достаточно войск – чтобы
они, ежели придется, смогли заслонить собой бурно растущие и богатеющие города Велико-
горской долины и всех северных земель, вплоть до восточных отрогов Малахитовых гор.
Унять лиходеев, распоясавшихся на южном рубеже Руси, было в первую голову долгом
самого алырского царя, и Добрыня собирался говорить с Гопоном и об этом. Жестко – и без
лишних слов. Однако будь дело в одних только обнаглевших вконец разбойниках – еще пол-
беды.
Кусачие слепни – это пустяк, когда под боком у тебя вот-вот вспыхнет лесной пожар.
Куда сильнее тревожило Великоград то, что с конца весны становилось всё неспокойнее на
границе Алыра с Баканским царством.

***

Затянувшие небо тучи заплакали холодным мелким дождем, едва посольство, оставив
позади заставу, въехало в Алырский лес.
Именно он когда-то и подарил название царству на юге Славии, граничащему с Русью,
Баканом и Визовьем. Раскинулся этот огромный лес от Бастыльного поля на севере и до самых
Рогатых гор на юго-востоке, а на западе доходил до побережья Сурожского моря. Сейчас осень
в его чащобах уже хозяйничала вовсю. Порыжели дубы, пожелтели грабы и буки, вспыхнули
кровавым огнем клены. Кое-где вдоль обочин деревья успели облететь и стояли голые, черные,
мокрые, протянув ветви к серому небу, как в мольбе. Их кроны нависали над путниками реб-
ристыми арками, и временами казалось, будто отряд оказался в брюхе исполинской змеи.
Нырнув под лесной полог, Южный тракт превратился в неухоженную, раскисшую от
дождя узкую дорогу, почти безлюдную. Зато посольство, прибавившее ходу, чтобы поскорее
добраться до Бряхимова, проехало мимо трех заброшенных и опустевших придорожных хуто-
ров. Поваленные дикими кабанами плетни, заколоченные досками двери покосившихся изб,
крапива, вымахавшая стеной во дворах и в огородах, начавшие потихоньку зарастать мелким
99
березняком поля за околицами – всё это навевало тоску и жуть. Разоренные непосильными
податями мужики подались на чужбину, в поисках жизни посытнее и поспокойнее. За послед-
ние шесть лет Русь дала приют немалому числу переселенцев из Алыра: об этом воевода тоже
хорошо знал.
– Ровно черный мор тут погулял… или война, – с сердцем бросил побратиму Казими-
рович. – Мякина, что ли, в головах у Гопона да его посадников? Так народ прижать – это ж
постараться надо было…
У Добрыни с языка просились словечки покрепче. Опора да хребет любой державы – те,
кто ее хлебом кормит. Правитель, того не понимающий, сам рубит сук, на котором сидит. Сам
и виноват будет, когда однажды с дуба грянется.
Дождь моросил всё гуще, под конскими подковами смачно чавкала грязь. Бурушко фырк-
нул – и тряхнул мокрой черной гривой.
«Смотри: там деревья кончаются», – предупредил конь Добрыню.
Чащоба впереди расходилась в стороны. Похоже, дорога выводила на довольно большое
пространство, очищенное от леса: меж обступившими ее стволами посветлело. Добрыня уви-
дел, как едущие впереди отряда Иван Дубрович и Михайло Бузун направили коней с тракта
влево, видать, что-то приметили.
Выехав на опушку, воевода придержал всхрапнувшего коня, рассматривая открывшийся
перед ним вид.
Вдалеке, на нависавшем над лесом пологом холме, стоял город. Каменные стены, высокие
сторожевые башни с остроконечными деревянными крышами, обводящий городские укрепле-
ния широкий ров с подъемным мостом, обширные предместья, над которыми поднимались
избяные дымки, – всё указывало на то, что возведен он давно. Это была Атва, чьи стены в свое
время повидали немало осад. Старейший город Алыра, основанный, когда и царства-то этого
на карте Славии как такового еще не существовало. Расположен он был как раз на полпути от
границы до Бряхимова.
Но Иван и Михайло ехали не к городу, а к большому и мрачному на вид бревенчатому
дому, стоявшему недалеко от оврага, – с выходящими прямо на проезжий тракт воротами,
распахнутыми настежь. Над ними была приколочена облупившаяся щербатая вывеска. Кра-
совалось на ней обезглавленное чудо-юдо – страховидное, хвостатое и крылатое, задравшее
кверху когтистые лапы, как зарубленный поваром петух. В тушу поганого змея был воткнут
богатырский меч, больше смахивающий на лопату, а дальше выстроились в ряд отсеченные
головы, широко разинувшие зубастые пасти. Того, кто над вывеской трудился, светлые боги
даром живописца обделили начисто, зато взгляд прилипал к ней намертво – и захочешь, а
мимо не проедешь.
По вывеске вилась криво намалеванная красным надпись: «Шесть голов».
Добрыня обвел взглядом догнавшую его повозку, на облучке которой кутался в плащ
Сомик. Колеса обросли комьями грязи, на ободья налипли желтые листья, а пегий, хоть и шел
по-прежнему ровно и неутомимо, выглядел недовольным и несчастным: ноги у него были заля-
паны жидкой грязью от бабок по самое брюхо, грива свисала слипшимися космами. Промок-
шие богатыри несчастными не казались, но и им, с утра не слезавшим с седел, не мешало бы
немного передохнуть, раз уж подвернулся случай.
Подъехал Василий Казимирович и, глядя на угрюмую постройку, сложенную из кряжи-
стых сосновых бревен, поинтересовался:
– Что за дом такой?
– Похоже, постоялый двор.
Иван и светловолосый силач Михайло, заглянув в ворота, обернулись к воеводе. Оба
ждали его приказа. Добрыня кивнул им и махнул рукой.
100
– Добро. Остановимся, коням овса зададим, сами вина глотнем для сугреву – а потом
дальше в путь, – решил он. – В город заезжать не будем. Время терпит, но не настолько.

***

В лицо дохнула горячая волна запахов – душная и спертая по сравнению с зябкой све-
жестью снаружи. Вошедшие русичи с трудом сумели разглядеть в полумраке большую трапез-
ную с рядами столов и лавок. Застланный успевшей почернеть соломой пол, узкая и крутая
лестница-всход, ведущая наверх, пара пузатых бочек в углу, дверь в поварню и огромная печь
на полстены, с широкой жаровней… Всё как везде – таких придорожных трактиров Добрыня
немало повидал за годы своих странствий по Славии и за ее пределами. Разве что этот был
угрюмее и грязнее. Стены и потолок густо покрывала сажа, дневной свет с трудом пробивался
сквозь узкие, как бойницы, оконца под потолком, печь в последний раз белилась невесть когда,
а дешевые сальные свечи, расставленные на столах, коптили нещадно.
Когда на пороге возникли семь великанов в дорожных плащах, в броне и при оружии,
разговоры в трактире затихли. За столами сидело с дюжину человек, и они разом уставились
на вошедших. Особенно – на высоченного Добрыню, который пригнулся, входя в дверь, но
все равно едва не задел головой притолоку. Лица у местных – неприветливые, настороженные,
а взгляды острые, будто ножи… Да и настоящие ножи за голенищами не у одного из этой
подозрительной братии наверняка имелись.
– Здравы будьте! – громко произнес Василий, снимая шапку. – Кто хозяином здесь?
Из-за печи выступил худощавый мужик с вытянутым, скорбным лицом. Такому торговлю
гробами вести, а не трактир держать. Росту для обычного человека он был высокого, а одет
небрежно, в темные рубаху и порты. Когда-то белый, но давно уже не стиранный передник был
весь заляпан неприятными пятнами. Хозяин постоялого двора вытер ладони грязным поло-
тенцем и молча вскинул голову, кивая чужакам: мол, чего надо?
– Конюх у вас есть? – осведомился Василий. – Телегу распрячь, коней напоить-накор-
мить.
Верзила покачал головой:
– У нас каждый приезжий сам своего коня обихаживает. А овес – покупной.
Голос у него был тоже неприятный – скрипучий и глуховатый.
– Вина, – велел Добрыня, оглядывая темную, пропахшую дымом и чадом с поварни гор-
ницу и выбирая, куда бы сесть. – Лучшего. Десять кувшинов. И поесть чего-нибудь, побольше.
Про овес отдельно поговорим.
– Заплатить есть чем? – хмуро поинтересовался хозяин.
Добрыня неспешно смерил трактирщика холодным твердым взглядом.
– Есть.
Охота задавать чужакам вопросы с подковыркой у хозяина пропала разом. Он молча
кивнул и направился к бочкам. Русичи тем временем приглядели себе стол в углу, подальше
от неприветливых посетителей, пялившихся на них во все глаза. Отстегнув плащи и сложив
их вместе с шапками на одной из свободных лавок, расселись. К счастью, лавки и скамьи в
трактире оказались крепкими, дубовыми, ладно сколоченными и богатырский вес выдержали.
– Неуютное место, – заметил Богдан Меткий.
– Душное, – согласился его побратим Михайло Бузун.
– И народишко косится, будто на врагов, – Яромир Баламут и сам разглядывал гуляк за
соседними столами дерзко, оценивающе. Не иначе, уже прикидывал, какими противниками
они будут в драке.
– Радуйтесь, что в тепле да в сухости, – отрубил Василий Казимирович. – И вином
изнутри погреемся, и поесть, глядишь, чего хорошего дадут.
101
– Жди, – усмехнулся Богдан.

Прав оказался как раз он. Еду и вино хозяин таскал русичам сам, и ушло у него на
это несколько ходок: то ли верзила зачем-то скрывал, сколько у него работников, то ли тут
и вправду не хватало слуг. Разносолами в «Шести головах» посетителей не баловали. Подал
хозяин жидкие щи с плававшими в них лохмотьями перепревшей капусты, комковатую ячне-
вую кашу и холодную вареную баранину, которую едва брал нож. Михайло угрюмо буркнул:
«Видать, баран этот от старости помер: не мясо, а одни жилы да кости». Вино в кувшинах тоже
было кислым и разбавленным.
Скрипнула дверь, пропустив Волибора Громобоя и смуглолицего горбоносого Зорана
Лановича. За ними виднелся Стоум с Сомиком и Васькой.
– Конюх так и не пришел, – сообщил Зоран, присаживаясь к столу. – Лошадей мы сами
обиходили. Ребята телегу от грязи почистили, можно хоть сейчас в дорогу.
– А Федька где? – поинтересовался у Стоума Василий.
– На улице оставили, пущай сторожит, – мастер уселся с кряхтением на лавку и придви-
нул к себе миску со щами. – Урок парню будет, как мне перечить. Да и места тут дурные какие-
то, следить за добром надобно.
– Смените его попозже, – велел Добрыня. – Не хватало еще, чтоб простыл под дождем.
– Не снег, не растает, – кивнув, усмехнулся мастер. – Молодых послушанию учить надо.
Вопреки надеждам Василия, из всего того, что им подали, неплох оказался разве что све-
жий, еще теплый ржаной хлеб. Хотя и за ним стряпуха не уследила, зазевалась, и поджаристые
караваи кое-где подгорели. Но волчий дорожный голод богатыри худо-бедно утолили.
Пока русичи трапезничали, несколько местных расплатились и ушли. Остальные по-
прежнему сидели за столами, косились на чужаков да шептались о чем-то. «Ничего, пока не
дергаются – пусть себе шепчутся, – подумал Добрыня. – Ежели что, пожалеют, что заезжих
богатырей задели».
Словно в ответ на его мысли, за соседними столами раздался громкий хохот. Молчан
Данилович обернулся посмотреть, кому там так весело.
– Над нами, что ли? – оживился Яромир.
– Да пусть их, – отмахнулся Волибор. – Собаки лают – ветер носит.
И тут смех резко оборвался – в трактир ввалились стражники.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы опознать в них чернобронников, людей самого
царя Гопона. Их было с десяток. Все – при оружии, в темно-синих, намокших на дожде туниках
с белыми гербами на груди, вороненых шлемах, украшенных черными конскими хвостами
на темени, в кольчугах с наплечниками. На поясах нежданных гостей висели кривые сабли и
кинжалы, в руках они держали небольшие круглые щиты.
А еще самый рослый из них держал за шкирку Федьку, будто нашкодившего котенка.
На скуле у явно вывалянного в грязи парня наливался красным след от удара, кафтан был
разорван.
Богатыри, с грохотом отодвигая скамьи, разом поднялись из-за стола. Стоум, не разду-
мывая, кинулся к ученику, кроя алырцев последними словами.
– А ну отпусти! – бесстрашно заорал он на дюжего стражника. – Отпусти, кому говорят!
Не твое, не лапай!
Стражник, не ожидавший такого напора, отпустил парня, и тот едва ли не рухнул на руки
мастеру. С другой стороны обоих, и Федьку, и пошатнувшегося Стоума, подхватил Молчан.
От отряда алырцев отделился высокий воин, у которого на левом наплечнике тускло
блестела внушительная бляха с царским гербом, – похоже, десятник. Окинув лица богатырей
недобрым взглядом, он положил левую ладонь на рукоять сабли и коротко бросил, кивнув на
взъерошенного Федьку:
– Ваш?
102
Добрыня, обойдя стол, спокойно шагнул навстречу десятнику. Встал напротив, возвы-
шаясь над тем, как осадная башня, и заложил пальцы за пояс.
– В чем дело, служивый? – ответил он черноброннику вопросом на вопрос, и десятник
недовольно скривился, глядя на богатыря снизу вверх.
Добрыня тоже глядел – и видел, что снаряжение у алырцев неухоженное: кольчуги тро-
нуты ржавчиной, туники поверх кольчуг выцветшие и грязные, а наплечники и шлемы – с
царапинами и вмятинами. Не царская стража, а разбойники с большой дороги, хоть платит
чернобронникам Гопон очень неплохо. Лица под шлемами оказались под стать доспехам: суро-
вые, замкнутые, темные и обветренные. Смотрели стражники на русичей волками. Цепко, вни-
мательно и жадно разглядывали вооружение богатырей, сапоги из дорогой кожи, браслеты на
руках, перстни…
– Дело нехитрое, – десятник снова кивнул на Федьку. – Этот молодчик вздумал проти-
виться царской страже.
Великоградец сдвинул брови.
– Да неужто? Один – десятерым?
Вояка, медленно багровея, пошевелил пальцами на тыльнике сабли. Экий ты смелый,
пронеслось в голове у Добрыни. И наглый на удивление. Или просто безнаказанность свою
хорошо чувствуешь, оттого и не боишься на рожон переть?
– Мы досматриваем всех проезжающих, – буркнул наконец десятник. – Это ваша там
телега во дворе?
Ну, понятно, сейчас будут мзду требовать.
– Наша, – по-прежнему невозмутимо ответил воевода, слыша, как сзади один за другим
подходят соратники и встают у него за спиной.
– Глянуть надо, что везете, да она заперта, – десятник видел перед собой живую стену
из стоящих плечом к плечу богатырей, рядом с которыми даже самый здоровенный из его
парней выглядел неказисто, но говорил все же уверенно. Явно не сомневался: ничего худого
ему чужаки сделать не посмеют. – Паршивец отказался ключ давать, пришлось проучить.
Добрыня расправил плечи. И отчеканил:
– Вы бы, прежде чем досмотр устраивать, узнали бы хоть, кто мы такие. У того же пар-
нишки.
– А кто вы такие да откуда – нам все равно, – осклабился десятник. И ответил уже
заученными словами: – Согласно указу его величества Гопона Первого всякий странник обязан
уплатить в казну налог за проезд через Алыр, а царской страже дозволено обыскивать любую
повозку, что оказывается на алырской земле. Мы в своем праве.
Добрыня улыбнулся. Холодно – и еще невозмутимее:
– Так и мы в своем, служивый. Мы – послы из Великограда, едем по делу к вашему
государю. Всякий знает, что испокон веку заведено: посольства не досматривают. И обид им
не чинят.
Если было возможно, Добрыня решал дела, не прибегая к силе. Драки с людьми царя
Гопона он тем более не хотел, несмотря на наглость чернобронников. Вот и напомнил о древ-
них законах, которые свято чтила вся Славия. И о том, что нарушившие эти законы и оскор-
бившие послов считались проклятыми.
Другое дело, что союзного договора с Алыром у Руси не имелось, а потому черноброн-
ники могли заартачиться: мол, наша земля – наши правила. Но Добрыня уже видел: пыла и
спеси у десятника при словах о великоградском посольстве сразу же поубавилось.
Алырец оглянулся на своих людей. Те тоже мрачнели, даже алчный огонь в глазах угасал.
– Грамота посольская есть? – хмуро осведомился десятник, кривя губы. Он уже понял,
что придется идти на попятный, но изо всех сил пытался сохранить лицо.
103
Добрыня неспешно вынул из поясной сумки грамоту с княжьей печатью – и протянул

черноброннику. Детинушка развернул ее, неуверенно завертел в руках, так что воевода засо-
мневался: а умеет ли он читать? Но глаза у десятника были на месте, и великоградское солнце
на красном сургуче он опознать сумел. Свернув свиток, алырец сунул его обратно Добрыне
и буркнул:
– Счастливого пути.
Сделав знак своим подчиненным и по-прежнему стараясь держаться гордо, повернулся
к двери.
– Постой-ка, служивый, – голос Добрыни, в котором звякнула сталь пополам со льдом,
заставил десятника замереть на пороге. – Какую виру8, по алырским законам, вам полагается
уплатить нашему парню за бесчестье?
Кто-то из гуляк в углу за столом не выдержал: тихо и восхищенно присвистнул. А чер-
нобронник, оборачиваясь к Добрыне, аж задохнулся, шумно втягивая в себя воздух.
– Обида, иноземным послам нанесенная, – дело серьезное, – Добрыня и бровью не повел,
встречая полный бессильной злобы взгляд. – А вы – люди государевы, так что законы ревност-
нее прочих должны чтить. Его величество Гопон Первый, думаю, тех же мыслей держится.
Щеку чернобронника дернула судорога. Не сводя с русича злобно прищурившихся глаз,
он полез в кошель на поясе. Шагнул к столу и выложил на столешницу крупную серебряную
монету.
– Тут еще и лишку будет, господин посол, – почти прошипел он. И снова повторил с
ненавистью: – Счастливо доехать.
Когда стражники убрались прочь, Добрыня повернулся к товарищам. Те стояли молча в
ряд и усмехались. Местные за столами прятали глаза и сутулились, стараясь стать понезамет-
нее, однако на двух-трех ухарских рожах великоградец заметил уважительное одобрение.
– Ваня, сходи, покарауль, – велел воевода Дубровичу, и тот, набросив плащ, скрылся за
дверью.
– Ну и дела тут творятся, – зло вырвалось у Василия. – И это – стража царская? По ним
самим поруб9 плачет, аж слезами изошел…
– У нас бы такое небывальщиной назвали, – покачал головой Михайло. – Всякое случа-
ется, и средь княжьих людей нечистый на руку урод затесаться может. Но чтобы открыто у
проезжих мзду вымогать…
Богатырь был прав. На Руси служилый человек, посмевший вот так лихоимствовать,
вылетел бы из государевой стражи легкокрылой пташкой, едва его схватили бы за руку – и
это еще самое малое, что ему грозило по закону. Да и от позора мздоимцу потом вовек не
отмыться… А о том, какая слава идет о бравых молодцах из личного войска Гопона, Добрыня
еще в Великограде слышал и от алырских купцов, и от баканских послов. Тогда воевода ловил
себя на том, что верит с трудом. Зато теперь убедился сам: ни капли лжи в тех рассказах не
было.
Молчан тем временем уже осматривал Федькин синяк и, почувствовав на себе взгляд
воеводы, поднял голову.
– Пустое, – хмыкнул он в ответ на незаданный вопрос. – До свадьбы заживет.
– Хорошо вам, богатырям, говорить, – обиженно шмыгнул носом подмастерье. И выпа-
лил: – Не нужно мне его серебро!
– Тут не в серебре дело, Федор. В другом совсем, – Добрыня потрепал его по плечу. –
А ты – молодец.
8
Вира – денежное возмещение за преступления.
9
Поруб – деревянный сруб, использовавшийся как место заключения, тюрьма.
104
Богатыри снова расселись за столом. Воевода потянулся за кувшином и, морщась, допил

кислое, вырви глаз, вино. Встреча с чернобронниками подтверждала: дела в Алыре творятся
скверные. Не будь посольство богатырским, кто знает, как бы сложилось.
Кто-то из местных, похоже, уже достаточно хлебнул и решил, что пора подрать горло.
Он затянул на всю трапезную грустную песню о тяжелой судьбе лихого удальца, что жаждет
вольной жизни, да не дают супостаты. И все время грозит удальцу веревка, свиваясь то в кнут,
то в плеть, то в петлю.
Песня больше походила на стон, и Добрыня счел это знаком: в «Шести головах» они
засиделись. Когда воевода расплачивался, хозяин даже не пытался мошенничать, видать, тоже
понял, что с русичами лучше не шутить.
После душной горницы, где впору было от чада и смрада топор вешать, свежий осенний
воздух бодрил. Собрались споро, стараясь побыстрее покинуть неприветливое место, и вскоре
Атва скрылась за лесом. Посольство продолжило путь на юг.

***

– Да-а, это вам не Великоград, – тихонько пробормотал Василий. – Не хотел бы я в таком
стольном городе жить.
Их с Добрыней кони шли рядом, стремя в стремя, шагом, неспешно. Впереди, под вели-
коградским стягом, ехал Иван Дубрович на своем длинногривом красавце Рыжем. Древко он
сжимал в левой руке, голову держал гордо, а в седле возвышался как влитой. Не всадник – кар-
тинка. Холодный сырой ветер играл багряными складками знамени, с которого глядело выши-
тое золотом солнце с человеческим ликом. Трепал густую гриву Рыжего, алый плащ Дубро-
вича и красный флажок-яловец на шлеме молодого витязя. Сам парень изо всех сил старался
выглядеть так, словно вовсе не в диковинку ему въезжать под посольским стягом в столицу
сопредельной державы. Получалось у Ивана это совсем неплохо.
Позади Добрыни и Казимировича следовало остальное посольство. Мерно цокали по
камням разбитой мостовой подковы богатырских коней. Грохотали на ухабах и выбоинах
колеса повозки, в которой ехали мастер Стоум с подмастерьями. Они, все четверо, тоже при-
нарядились, переодевшись в праздничные великоградские кафтаны. Правил повозкой Васька,
сменивший на облучке Сомика. Замыкали отряд Волибор Громобой и Зоран Ланович.
Нудный моросящий дождь утих будто по заказу. На бледном осеннем солнце, которое
наконец-то выглянуло из-за туч, как жар горели наконечники копий, умбоны расчехленных
щитов и начищенные до блеска серебряные бляшки уздечек. Сверкала сталь доспехов, пест-
рели яркими красками плащи и конские чепраки. Произвести впечатление на бряхимовцев и
внушить им уважение к посольству Великого Князя – именно этого хотел добиться воевода.
И хотя бы первое ему уже удалось.
Сам Добрыня невольно сравнивал про себя столицу Алыра со стольными городами дру-
гих держав Золотой Цепи. С гостеприимным, широкая душа нараспашку, Черговом, с окру-
женным сосновыми борами белокаменным Ставином, с пышным Радомом – столицей Изми-
гунского королевства, с многобашенным Зеленовом – стольным градом богатого и гордого
Триозерья… Сравнивал – и соглашался с Василием: ох, нерадостно как-то тут живется. Хоть
и шумно. Уличного гама, толчеи и суеты много, а на сердце, как оглядишься вокруг, пасмурно
становится.
В Бряхимов посольство въехало через северные ворота. Городские предместья, которые
миновал отряд, утопали в густых яблоневых и сливовых садах. За высокими глухими оградами
богатых усадеб надрывались сторожевые псы. Домишки победнее, под соломенными кров-
лями, таращились на дорогу из-за плетней подслеповатыми оконцами, затянутыми бычьим
пузырем.
105
Стража пропустила послов в столицу без долгих расспросов и пререканий. Начальник

караула немедля дал отряду провожатого – и велел ему показать русичам дорогу к царскому
дворцу. А вот на тракте никто из доверенных людей Гопона посольство так и не встретил, хотя
разминуться было невозможно, а гонец, которого сотник с заставы обещал отрядить ко двору,
должен был, меняя коней, великоградцев опередить самое малое на день. Да и чернобронник, с
которым русичи едва не сцепились в «Шести головах», донесение в столицу о странной встрече
тоже должен был отправить.
Волей-неволей напрашивался вывод: Гопон с самого начала ясно и очень невежливо дает
послам понять, что им не рад.
По дороге к дворцу Добрыня еще раз припомнил всё, что знал об алырской столице, куда
воеводу судьба еще не забрасывала. Стольным градом Бряхимов стал не так уж и давно, уже
после войны с Кощеем Поганым. Здесь, у брода через реку Афеню, сходились сразу несколько
наезженных торговых трактов, соединявших эти края и с севером, и с землями за Кавкасий-
скими горами. Сперва на перепутье зашумели осенние ярмарки, потом алырский царь Воислав
Гордый заложил в Бряхимове детинец, быстро обросший кольцом предместий, ремесленными
слободками и деревеньками.
С юга сюда свозили шелка и пряности, из русских приграничных областей и Визовьего
царства – железо, лен, пшеницу и соль. Частыми гостями были здесь и купцы из юго-западных
государств Золотой Цепи, примыкавших к Сурожскому морю. Сперва небольшой город год от
года богател, и уже при внуках Воислава в Бряхимов перебрался из Атвы царь со своим двором.
Улица, которая вела от северных ворот к дворцу, огибая старый городской рынок и
лепившиеся к нему переулки, носила звонкое название Серебряный спуск. Это Добрыня узнал
от проводника. Вытянуть из него воеводе мало что удалось: стражник, крепкий детина с пудо-
выми кулаками, к болтовне был не расположен и отделывался от чужаков односложными отве-
тами.
По бряхимовским меркам был Серебряный спуск широким: две телеги свободно разъ-
едутся, не сцепившись осями. А кое перед какими домами был он даже мощеным. Но почти
везде мостовая пришла в небрежение, под копытами коней хлюпала жирная грязь, колеса
повозки тонули в мутных лужах. Дома по обе стороны улицы тоже выглядели обшарпанными,
с давно не крашенными воротами и облупившимися ставнями. Зато сами ворота поражали
крепостью – тараном не сразу высадишь. На окнах лавок и домов побогаче, выстроенных на
высоких каменных подклетах, почти везде красовались крепкие кованые решетки.
– Это для чего? – не понял Богдан Меткий.
Стражник-проводник не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а когда сообразил, аж
повернулся в седле своей чалой кобылы. На русича он посмотрел ошалело, как на юродивого:
– От татей да грабителей. Для чего ж еще?
Тут уж на алырца, точно на юродивого, уставился сам Богдан. Да не только он, все вели-
коградцы, слыхавшие разговор. Видно, не у одного Богдана чесался язык спросить, за что тогда
получает серебро из царской казны городская стража, если тати да грабители в столице так
распоясались. За красивые глаза?
Расскажешь дома про здешние порядки – и правда никто не поверит…
А еще изрядно удивляло богатырей, сколько попадалось по дороге дешевых постоялых
дворов, трактиров с пестрыми крикливыми вывесками и веселых домов. Судя по всему, содер-
жать такие заведения в Бряхимове стало теперь ох как прибыльно. Куда прибыльнее, чем
заниматься честной торговлей – или тем паче лепить горшки, мять кожи, плотничать, тачать
сапоги… Добрыня и об этом был наслышан. Но одно дело – чужие рассказы и доклады, и
совсем другое – своими глазами такое увидеть во всей непотребной да неприглядной красе.
Вечер, когда в кружалах и притонах обычно начинается гульба, еще не наступил, но из
широко распахнутых на улицу дверей уже вовсю тянуло кухонным чадом, чесноком, жареным
106
луком и вареной требухой, доносились пьяные песни, сочный мужской хохот и игривый жен-
ский визг.
Откуда-то сверху на переднюю луку седла Яромира упала веточка махрового алого
шиповника, цветущего по осени в садах во второй раз. Молодой богатырь сам зарделся не
хуже подаренного цветка: из распахнутого окна веселого дома, мимо которого они проезжали,
высунулась пухленькая, густо набеленная и нарумяненная девица и, смеясь, поманила рукой.
Обильные прелести красотки были кое-как прикрыты лишь незашнурованной рубахой, спол-
зающей с плеч, да разметавшимися по плечам темными кудряшками. Товарищи по отряду
знали: Баламут не из тех, кто робеет и теряется перед разбитными девками, но столь бесстыже
откровенные знаки внимания смутили даже его.
Пестрая уличная толпа при виде посольства торопливо раздавалась в стороны и жалась
к стенам. На вооруженных витязей верхом на громадных богатырских конях бряхимовцы гла-
зели с жадным интересом. Больше всего таких взглядов доставалось облаченному в чудо-
доспехи Добрыне. На его броню горожане дивились, раскрыв рты. А вот на великоградский стяг
многие в первых рядах толпы косились неприветливо. Набыченно и с кривыми ухмылками.
Сразу бросалось в глаза и то, сколь много в толпе нищих и побирушек. И сколько молод-
цев подозрительного и тертого вида, обвешанных оружием. Шумных, горластых, державшихся
нагло и развязно. Среди них наверняка были и наемники, явившиеся продавать свои мечи, но
большинство смахивало попросту на братцев-ухорезов, промышляющих с кистенем на трак-
тах. Из тех, у кого на запястьях точно рубцы от кандалов отыщутся, если рукава рубахи под-
дернуть.
Улица, петляя, всё круче взбиралась на подъем, и тут Казимирович не выдержал: накло-
нился с седла и подал монету сгорбленной старухе в лохмотьях. К ее рваному подолу жались
двое ребятишек, по виду – внуков. Протянула эта седая иссохшая нищенка руку за милостыней
к стремени богатыря, пряча от него взгляд. Так, как сделал бы это человек, который дошел до
края отчаяния, но еще цепляется изо всех сил за последние остатки гордости. Крепко зажав
монету в кулаке, старуха посмотрела на Василия ошеломленно и неверяще, точно на чаро-
дея-чудотворца, и подбородок у нее задрожал.
– Храни тебя Белобоже, сынок! – ударил в спины побратимам ее надломившийся голос.
Добрыня вновь вспомнил покинутые хутора, которые русичи видели вдоль Южного
тракта. Что и говорить, бросить всё и податься в чужие края с родной земли, которая стала
для тебя злой мачехой, – это выход, когда ты молод, силен да крепок. Или когда у тебя семья
большая, работящая да дружная, не боящаяся начинать новую жизнь на новом месте. Но не
для старого, немощного и одинокого человека, вот такого, как эта нищенка с внуками-мало-
летками…
На Руси без куска хлеба она никогда бы не осталась, даже потеряв всех родных. Матери и
сиротам погибшего воина всегда подставят плечо и его побратимы по дружине, и великокняже-
ская казна. Осиротевшей семье пахаря – деревенская община, родне мастерового-горожанина
– сотоварищи по ремеслу. Да и соседи горемыкам руку протянут – и приютят, если надобно,
и хлебом-солью поделятся… Как же иначе-то можно, коли в грудь тебе сердце человеческое
вложено, а не камень холодный? Нет, верно сказал Волибор: здесь, в Алыре, ровно наизнанку
жизнь вывернута – даром что на Русь всё с виду похоже. Со стороны глядеть тяжко да тошно.
Невеселых мыслей хватило до главной площади Бряхимова, над которой возвышались
стены и башни царского дворца – бывшего кремля-детинца, возведенного когда-то на холме
у ярмарочного торжища. С этой крепости, по сути, и начался город. Она перестраивалась и
достраивалась не один раз, а склоны холма, которые в свое время нарочно подрезали, чтобы
сделать его круче, успели изрядно оплыть. Но даже сейчас, если внешние стены Бряхимова
падут и в столицу ворвутся враги, осаду во дворце-крепости Гопона можно выдержать нешу-
точную.
107
Дворец – целый городок посреди большого города – окружала внушительная камен-

ная стена с прямоугольными зубцами и четырьмя круглыми шатровыми башнями по углам.
Попасть в обширный внутренний двор со стороны площади можно было, лишь миновав тяже-
лые, окованные железом ворота. Их прикрывали с боков две башенки-стрельницы с узкими
бойницами. Через глубокий сухой ров перед воротами был переброшен подъемный мост. Над
внутренним двором на закатном солнце блестели позолотой красные и синие крыши, а с другой
стороны раскинул ветви большой сад, вернее сказать, целая роща. Стена его обводила двойная,
тронутые желтизной верхушки деревьев поднимались с ней вровень: сад был старым и густым.
Створки ворот и каменную кладку стен покрывала, как и положено, вязь охранных рун.
– Ну, хоть с защитой от злой волшбы тут всё как надо, – негромко проворчал за спиной
у Добрыни Молчан.
Мост был опущен, а въезд во дворец охраняли уже знакомые чернобронники. Только в
надраенных кольчугах и шлемах, в новеньких туниках с белыми царскими гербами и на сытых
конях под нарядными темно-синими чепраками. Посольство они смерили взглядами кто колю-
чими, исподлобья, кто полными изумления и неприкрытого острого любопытства. А на Доб-
рыню и его броню уставились во все глаза.
Пропустили великоградцев без разговоров, едва воевода показал стражникам веритель-
ную грамоту. У Добрыни исчезли последние сомнения: о том, что в Бряхимове сегодня надо
ждать посольство русичей, Гопону и его ближним советникам уже доложено, и дворцовая
стража предупреждена.
Копыта богатырских коней и колеса повозки тяжело прогрохотали по подъемному мосту.
Распахнулись ворота. Со скрипом поползла вверх железная решетка-герса 10, и отряд въехал
под высокую арку, которая вела во внутренний двор, вымощенный красным камнем.
От темно-синих туник и вороненых кольчуг рябило в глазах и здесь. У широкого, тоже
каменного парадного крыльца собралась целая толпа: стражники, слуги, придворные в выши-
тых серебром и жемчугом нарядных ярких кафтанах…
И вот тут-то Добрыня, ожидавший, что послов выйдет встречать кто-то из знатных алыр-
ских бояр или царских воевод, крепко удивился. Хотя обычно удивить его было нелегко.
– Это еще кто? – нахмурился вслед за побратимом Василий.
По ступеням крыльца неспешно спускался кряжистый, плотно скроенный седой горбун,
одетый добротно, но неброско. Даже вызывающе неброско для здешней ярмарочной пестроты:
скромный кафтан бурого сукна без позументов и вышивки, покроем похожий на те, какие
носят зажиточные мастеровые, белая холщовая рубаха, порты, заправленные в мягкие сапоги
без каблуков. Только на узловатых пальцах поблескивают золотые перстни с алыми и зелеными
камнями, удостоверяя, что их владелец – явно не дворцовый слуга и тем паче не простой горо-
жанин.
Сопровождали странного незнакомца четверо стражников и молоденький парубок в
синем кафтане, на чью услужливо подставленную руку горбун и опирался. Держался этот чело-
век властно, уверенно, по-хозяйски. Когда он появился на крыльце, окружившая русичей толпа
дружно потянулась к шапкам. Даже двое пожилых вельмож в ее первом ряду, разряженные
богаче всех, торопливо поклонились скромно одетому горбуну.
Чародей или придворный книжник? Как-то не похоже. Царский родственник, который
взлетел высоко, а привычки у него остались прежними, простецкими? О том, что Гопон –
происхождения незнатного, ведомо всей Славии, но вроде бы нет у царя-богатыря никакой
близкой родни. Иначе в Великограде про нее бы знали, таить такое незачем. Бывший воин?
10
Герса – решетка из металлических или деревянных брусьев, служившая дополнительной защитой ворот крепости. Герса
перекрывала вход, опускаясь сверху при помощи подъемно-опускного механизма – во́рота.
108
Уж точно нет: руки у незнакомца гладкие, холеные. Без застарелых мозолей от меча и тетивы,
которые не сведешь ничем, даже если клинок ты давно вложил в ножны и на стену повесил.
Хозяева тем временем спустились с крыльца, и горбун шагнул навстречу воеводе, кото-
рый высился перед ним в седле, как великан-волот. Коротко поклонился. Его глаза встрети-
лись с глазами богатыря, и Добрыня почувствовал: незнакомец прощупывает его взглядом.
Внимательно, оценивающе, как противника перед поединком. Воевода ответил алырцу тем же.
Лет тому было где-то за пятьдесят, и на вид он, длиннорукий, сутулый и широкоплечий, силой
казался не обижен, как это часто бывает с горбунами. Залысины на высоком лбу, крупный нос,
резкие складки у тонких бледных губ, тяжелый подбородок – лицо запоминалось сразу. Глаза
из-под кустистых, не тронутых сединой бровей на богатырей глядели темные, пристальные.
Взгляд их был цепким и жестким, хотя губы учтиво улыбались. Этот человек, кто бы он таков
ни был, цену себе знал.
– Здравы будьте, господа послы великоградские. Каково доехали? Подобру ли? – Незна-
комец продолжал улыбаться углами губ, однако глаза у него оставались холодными. – Я – совет-
ник и казначей его величества царя Гопона Первого. Кличут меня Карпом.
Имя было Добрыне незнакомо, а отчества своего горбун почему-то не назвал. Но бояре
князя Владимира, ездившие в Бряхимов на переговоры с Гопоном, рассказывали: мол, по слу-
хам, молодой царь очень доверяет своему казначею, который хоть днем, хоть ночью может вхо-
дить к правителю Алыра без доклада. Правда, встретиться с этим царедворцем великоградцам
ни разу не довелось, слишком уж недолго они в Бряхимове пробыли.
А поприветствовать богатырское посольство казначей, гляди-ка, вышел самолично.
– Здрав будь и ты, господин советник. Я – Добрыня Никитич, гридин Великого Князя
Владимира Ярославича, государя земли Русской. И его посол ко двору властителя царства
Алырского, Гопона Первого, – назвался воевода, так же коротко поклонившись Карпу в
седле. – А по батюшке ты, прости, как величаешься? Неловко оно, к человеку, который по
возрасту мне с товарищами чуть ли не в отцы годится, просто по имени обращаться.
Едва Добрыня назвался, как по обступившей русичей толпе пробежал изумленный шепо-
ток. На советника имя богатыря, как видно, тоже впечатление произвело. В холодном тем-
ном прищуре вспыхнул непонятный огонек. Однако новость о том, кто возглавляет посольство
великоградцев, горбуна из колеи не выбила, собой он владел отменно.
– Принимать столь великого да славного воина для нас честь, – возгласил казначей. –
Слухом о тебе земля далеко полнится. А государь наш меня попросту да без затей величает –
Карпом Горбатым. Так и вы зовите, ежели угодно.
– Что ж, Карп, как пожелаешь, – звучали слова советника, что и говорить, странно, но,
в конце концов, как алырец себя именует – это его дело. – Доехали мы благополучно, на том
благодарствуем. Хоть и удивило нас изрядно еще на границе, что иноземных переговорщиков
в Алырском царстве столь неприветливо встречают. Видно, его величеству Гопону Первому
не доложили, что Великий Князь Владимир к нему посольство отправил?
– Отчего же? О вашем приезде государю было сразу доложено, как же иначе, – Карп
произнес это ровным и спокойным тоном. – С границы он весточку тоже получил. А два часа
назад его величеству из-под Атвы донесение доставили, что вы уже на пути к Бряхимову.
Усмешка, промелькнувшая в низком сипловатом голосе Карпа, была еле уловимой, но
Добрыня намек раскусил отлично. Пожалуй, гонца из-под Атвы горбун сам расспрашивал о
том, что произошло в «Шести головах», и историю с вирой, уплаченной великоградцам за
Федькин синяк, тоже наверняка вытянул. Такой – может.
– Только ты уж не обессудь, Добрыня Никитич, – так вышло, что его величество делами
нынче занят. Важными да неотложными. Не до гостей-иноземцев ему. Потому, видать, и не
отдал он приказа вас на тракте встретить. Недосуг было, а может, и запамятовал, – Карп каш-
лянул, прочищая горло. Он по-прежнему смотрел на Добрыню в упор, голос звучал подчерк-
109
нуто учтиво, а прищур был всё таким же непроницаемым, как вода темного омута. – Ну а мне
государь повелел, когда мы с гонцом из-под Атвы побеседовали: как приедут во дворец гос-
пода послы да с коней сойдут, препроводить их тут же, прямо с дороги, в тронный зал. Пред
его очи. Правда, вам обождать малость придется, когда его величество освободится. И оружие
свое наперед страже сдайте, это тоже государево повеление.
Сзади кто-то из богатырей ошеломленно выдохнул – кажется, Михайло. Пробормотал
сквозь зубы заковыристое ругательство Василий. А Добрыне показалось, что он ослышался.
Это было уже не просто прямое оскорбление Руси и Великого Князя, которое воевода,
посол самой сильной державы Славии, проглотить никак не мог. Это была наглость, переходя-
щая всякие границы.
«Укусить его?»
Бурушко громко и зло захрапел – и топнул левой передней ногой, высекая подковой
искры из каменной вымостки двора. Добрыне пришлось натянуть повод, чтобы не дать разду-
вающему ноздри и негодующе прижавшему уши к голове коню заплясать на месте.
– Спокойно, – тихо приказал он любимцу.
Чувствуя охвативший седоков гнев, заволновались и зафыркали за спиной у Добрыни и
другие дивокони.
– Они тут никак белены объелись, воевода? – первым не выдержал, как всегда, Яромир
Баламут, опять напрочь забыв, что в отряде он – самый младший, а младшему негоже лезть
поперед старших.
– Так-то в этом Алыре с послами обходятся? – поддержал его Иван Дубрович. Голос
молодого богатыря угрожающе зазвенел.
Про себя был Добрыня с обоими парнями согласен. Такое нахальство он тоже видел впер-
вые, несмотря на весь свой опыт переговорщика, но что за этим кроется, становилось всё инте-
реснее.
Воевода тронул коленом коня, высылая вперед. Поднял повелительно руку – и за спиной
разом стало тихо.
– Не понял твоих речей, господин Карп, – холодно отчеканил Добрыня. – Мы что – плен-
ники, выходит, у вас во дворце? Или все же, как ты говоришь, почетные гости?
Царский казначей, на которого Бурушко надвинулся грудью, как гора, невольно отшат-
нулся. Его охрана дружно схватилась за рукояти сабель, но лица у стражников перекосило
страхом.
– О том, что вы пленники, и речи нет, Добрыня Никитич. Упасите светлые боги, – глаза
Карпа недобро сверкнули. В них страха не было, хотя в лице горбун тоже изменился. – Ворота
дворцовые перед вами широко открыты. Коли вдруг наскучит вам быть царскими гостями,
никто силой вас в Бряхимове удерживать не станет. А я, верный слуга его величества, что от
владыки своего услышал, то и передал. Слово в слово. Увидеться с вами не мешкая – то его
воля и желание, а я сейчас – лишь голос государев.
Хорошо держится и лихо загнул, впору восхититься. То бишь, господин советник, вы с
Гопоном прямо понять даете: ежели вам, русичи, не по нраву, когда в лицо плюют, – то вот
Белобог, а вот порог… Или Гопон надеется, что люди Владимира оскорблений не стерпят,
вспылят и переговоры сорвутся еще до своего начала? Для того и потребовал, чтобы богатыри
оружие сдали, а вовсе не потому, что боится?
Зря надеется.
– У нас на Руси гостям сперва предлагают с дороги отдохнуть, хлеба-соли хозяйской
отведать – да грязь дорожную в бане смыть. Не знал, что в Алыре – другие обычаи, – холода в
голосе Добрыни немного прибавилось. Что ж, коли хотите, чтобы с вами в кости сели играть
по вашим же правилам – получайте, сами напросились. – Но раз царь Гопон Первый столь
сильно желает поскорее от послов Великого Князя верительные грамоты принять из рук в
110
руки да услышать, какие слова Владимира Ярославича мы привезли, быть по сему. Говорить
с государем вашим будем мы втроем: я сам и помощники мои, Василий Казимирович да Иван
Дубрович. И оружие мы не сдадим. Или с ним войдем, или не войдем вовсе.
Взгляд Добрыни и взгляд советника скрестились, как два клинка. И воевода понял: пер-
вый поединок он выиграл. Царскому казначею стало ясно, что русичи ни на какие уступки не
пойдут.
– Коли так, будь по-вашему, господа послы, – чуть помедлив, произнес алырец. – Хоть и
боюсь, разгневается государь. Ежели что, я вас о том предупредил.
И снова усмехнулся краем рта.

***

За старшего над оставшимися Добрыня оставил Богдана Меткого. Наказал быть насто-
роже, а если начнут вдруг алырцы вызывать кого из витязей на ссору, помнить о том, что слово
не нож, а до ножа доводит, и на подначки не вестись.
– Ну а коли нам тут ловушку расставили, тебя не надобно учить, что делать, – негромко
сказал воевода Богдану. – Пробивайтесь к воротам, а там и мы трое подоспеем.
Добрыня был готов к тому, что выбираться из дворца придется с боем. Кто знает, как
сложится разговор с Гопоном и что у того на уме. Слухи, ходившие о блажном да тяжелом
норове алырского царя и о странных выходках, на которые он горазд, оказались самой допод-
линной истиной.
Дивоконей своих побратимы и Дубрович вслух поручили подмастерьям мастера Стоума,
а мысленно – им самим, после чего вслед за Карпом поднялись в парадные дворцовые покои
по широкой лестнице, выстланной узорчатыми коврами.
Обставлен и украшен дворец Гопона был на привычный богатырям славийский лад, но
его убранство крепко отдавало тяжеловесной и пестрой южной роскошью. Полутемные пере-
ходы и галереи, которыми советник вел русичей, наполнял пряно-сладкий запах иноземных
благовоний и кедрового дерева. Сводчатые потолки были ярко расписаны цветами, диковин-
ными зверьми и вьющимися травами, в стенных нишах теплились красным огоньки масляных
светильников. От чернобронников было не протолкнуться и тут. Чуть ли не у каждой двери и
у каждой лестницы-всхода стояли вооруженные до зубов стражники.
Это тоже было странно. Царь-рубака, воин, богатырь, прославленный громкими ратными
подвигами, – и так покушений на свою особу опасается? Или и оно для пущей пышности да
важности, чтобы послам князя Владимира пыль в глаза пустить?
Хорошо, если дело только в этом. У воеводы всё сильнее крепли подозрения, что по-
доброму с русичами Гопон беседовать не намерен – и готовится показать послам клыки. До
самых десен.
– Пожалуй, оно и лучше, Никитич, что нам переодеться с дороги не дали, – шепнул
Добрыне Василий. Он хмурился, но шутить пытался даже сейчас. – В броне мы с Ваней –
страшнее. О тебе я и вовсе молчу.
Царская приемная, куда Карп провел великоградцев, само собой, была обставлена со всей
возможной пышностью. В тронный зал из нее вели внушительные двери из темного дуба, око-
ванные вызолоченной бронзой, у которых тоже высилась рослая стража в вороненых кольчугах.
Народу, ожидавшего, когда его допустят пред царские очи, в приемной хватало. У вожде-
ленных дверей толпилось десятка полтора разряженных в пух и прах вельмож, а у забран-
ного цветными стеклами окна о чем-то негромко беседовали трое знатных воинов в темно-
синих туниках, явно державшиеся особняком от прочих царедворцев. Двое – сурового вида,
постарше, и молодой долговязый русый парень. Оружия ни у кого из допущенных в приемную
не отбирали, это «угощение», похоже, припасли лишь для русичей.
111
Обернулись к вошедшим великоградцам все. Но никто из здешних сановников к послам

так и не подошел. Только пятеро обменялись с богатырями издали короткими полупоклонами,
такими же, каким Добрыню поприветствовал во дворе Карп. Да приветствовали богатырей сто-
явшие наособицу витязи-чернобронники – как равные равных, на сдержанно-учтивый воин-
ский манер.
– Подождите пока здесь, господа послы. Как только покончит его величество с самыми
срочными делами, я вас немедля позову, – заверил советник-горбун.
Добрыня скосил взгляд на стоящего рядом Василия и увидел, что по скулам побратима
перекатываются желваки. У самого воеводы тоже медленно поднималась внутри и закипала
волной тяжелая злость, но поделать они не могли ничего. Оставалось наступить себе на горло,
ни на минуту не забывать, ради чего великоградское посольство сюда приехало, и перед алыр-
цами лица не уронить.
При виде Карпа многие из придворных расплылись в угодливых улыбках. Казначей тоже
оживился и, указав русичам, где им встать, направился к кучке вельмож, разодетых особенно
роскошно – в бархат, золотую парчу и собольи меха. Заговорил с ними весело и этак запросто,
по-свойски. Вкусно рассмеялся чему-то, блеснув зубами, а одного из собеседников, красноно-
сого здоровяка в лиловом аксамитовом кафтане, усыпанном драгоценностями, так с размаху
хлопнул по плечу, что тот аж присел. От великоградца не укрылось, что у молодого витязя-
чернобронника, заметившего это, брезгливо и зло дернулись губы.
Ох, и непрост ты, царский казначей… Кто такой этот Карп и откуда он взялся при бря-
химовском дворе, занимало Добрыню всё больше.
Ожидание затягивалось. Гопон откровенно испытывал терпение послов, заставляя их
томиться под дверями. Василий с Иваном прямо извелись, даром что виду старались не показы-
вать. Порывистый Дубрович чуть не смял в ладони рукоять меча. Добрыня, как его потом уве-
рял побратим, выглядел бесстрастней собственной брони, хоть давалось это воеводе нелегко.
Держать напоказ лицо каменным, никому не позволяя по нему прочесть, что у тебя в
мыслях да на сердце, посол должен уметь отменно. Так же отменно, как вызывать собеседника
на откровенность – и завоевывать его доверие собственной открытостью. Первое из этих уме-
ний Добрыне сейчас пригодилось сполна. Что в Алыре ему с товарищами придется трудно,
лучший переговорщик князя Владимира знал с самого начала, лишь готовясь к поездке в Бря-
химов. Однако и подумать не мог, что будет битый час торчать в приемной Гопона, прики-
дывая, как отсюда лучше прорываться, если боя с дворцовой охраной все-таки не избежать.
Может, Гопон для того и огорошил великоградцев не лезущим ни вдоль, ни поперек ни в какие
ворота требованием сдать оружие, чтобы получить повод взять их под стражу? С алырского
государя станется заявить потом, что русичи в пылу обиды первыми клинки из ножен выхва-
тили – да его венценосной особе угрожать посмели…
Дорогу, которой вел их Карп, воевода запомнил хорошо. Сколько на пути к тронному
залу расставлено дюжих ребят в синем – тоже. Чернобронники из охраны Гопона смотрелись
как на подбор бойцами опытными и тертыми, но, если дойдет до драки, против богатырей им
не выстоять. Один закованный в чудо-броню Добрыня половину стражников расшвыряет как
щенков, даже меча не вынимая. Из дворца послы вырвутся, только радости от этого будет мало.
Если не удастся остановить войну, которая вот-вот вспыхнет между Алыром и Баканом,
страшно даже помыслить, какое крутое да мутное варево на юге Славии может ключом вски-
петь. Но еще хуже будет, коли в царских палатах прольется кровь, а Гопон обвинит в этом
людей Владимира. Так что надо хоть в узел завязаться, но не дать хозяевам сорвать переговоры.
Собирая перед встречей с Гопоном волю и память в кулак, Добрыня продолжал испод-
воль разглядывать придворных. На великоградца тоже вовсю глазели. Перешептывались.
Видно, слух о том, кого князь Владимир на сей раз прислал в Бряхимов послом, успел разой-
тись по дворцу. Кое у кого из алырских вельмож, рассматривавших богатыря не стесняясь,
112
как диковинную статую из стали и золота, на лицах была написана откровенная враждебность.
Надутая и самодовольная. Но уловил Добрыня на себе и несколько иных взглядов. Изучающих,
пристальных – на тех, кого заранее прочно записали во враги, так не смотрят.
Воевода очень жалел, что почти ничего не знает о бряхимовском дворе и о том, может ли
Великоград найти здесь тайных союзников. Владимир, имевший прознатчиков почти в каждом
из сопредельных царств Славии, раз за разом отправлял своих людей и к Гопону, но все они
бесследно исчезали, хотя почитались опытными и бывалыми. Так что известно о положении
дел в Алыре, который с воцарением Гопона Первого превратился в самое беспокойное госу-
дарство Золотой Цепи, было не слишком-то и много.
На престол нынешний алырский государь взошел шесть лет назад, после смерти старого
царя Милонега Браниславича, на чьей дочке молодой храбрец удачно и вроде бы счастливо
женился. История это была такой – впору песни складывать. И складывали, из уст в уста пере-
давали: мол, объявились в Алыре три лютых многоглавых змея. Начали разбой да разорение
учинять – и до того обнаглели, что потребовали у царя отдать им не то в жертву, на съедение,
не то в заложницы его единственную наследницу, царевну Мадину. Будущий зять Милонега в
одиночку на бой со змеями вышел, одолел всех троих – и спас красавицу, да и Алыр заодно.
А сев на трон, взял себе новое имя: Гопон Первый.
Народ здешний воцарению удальца безмерно обрадовался. Немудрено, ведь великий
воин, такие подвиги совершил! Да при том – то ли сын какого-то ратника из захолустья, то ли
вовсе крестьянский. Простым людям думалось: раз молодому царю не понаслышке ведомы их
мытарства и беды, будет он справедлив и милостив. Но вскоре все от знати до простонародья
поняли, что при покойном Милонеге жилось им как в светлом Ирии. А правители сопредель-
ных держав крепко засомневались: точно ли у нового государя Алыра всё в порядке с головой
– да с душевным здравием?
В Великограде никак не ждали того, что Гопон, надев венец, чуть ли не первым делом
рассорится с Русью – защитницей всех государств Золотой Цепи. Без всякого повода. Послов,
которых Владимир прислал еще ко двору его тестя, царь-богатырь выставил из Бряхимова, не
моргнув глазом. Не побоялся, что из-за такого бесчестия до войны с Русью дойти может. Новых
переговорщиков из Великограда Гопон принимал у себя без охоты, холодно, и все предложения
о союзе наотрез отвергал. Но это были, как оказалось, только цветочки.
– Ах ты ж… – тихо вырвалось у Василия. Побратим чуть зубами не скрипнул. – У нас,
значит, хотели мечи отобрать, а этакого ушкуйника к царю при сабле пропустили? Ты глянь,
Никитич!..
Воевода и так глядел – благо было на что. Удалец, что вывалился из распахнувшихся
дверей тронного зала, и вправду куда уместнее смотрелся бы не в царской приемной, а на
носу поднявшей черный парус ладьи. Или – за кружкой вина в «Шести головах». Обветренное,
выдубленное солнцем и непогодой до медного цвета лицо, старый шрам, тянущийся от виска до
левого угла рта, рыжая борода, могучие плечи, кулачищи в наколках, походка вразвалку… Так
ходят те, кто привык ступать по качающейся палубе. Красовались на детинушке щегольской,
ярко-желтый атласный кафтан с красными позументами, нарядная шелковая рубаха, полоса-
тые шаровары шириной с Синее море и пунцовые сафьяновые сапоги с отворотами. Шапка с
собольей опушкой ухарски заломлена набок, пальцы сплошь унизаны золотыми перстнями, а
ножны кривой короткой сабли – из дорогой тисненой кожи, но потерты изрядно. Оружие это
явно не раз побывало в деле.
Увидев среди толпящихся в приемной сановников Карпа, рыжебородый радостно оскла-
бился, а царский казначей, подойдя к нему, о чем-то негромко и быстро спросил. Ответил ему
ухарь-молодец довольным кивком и еще одной веселой ухмылкой.
Детинушка, несмотря на разбойничью рожу и скользковатые ухватки, конечно, мог ока-
заться и честным мореходом или купцом. Бывшим воином-наемником, к примеру, которому
113
посчастливилось выбиться в богатые да уважаемые торговые гости. Однако верилось Добрыне

в это плохо, и причины для того имелись.
Еще десять лет назад только надевший великокняжеский венец и совсем молодой Влади-
мир Красно Солнышко решил покончить с Корсой и Сурожем – гнездами морских разбойни-
ков, свитыми на вечно неспокойном Вольном полуострове. После того как лиходейские земли
отошли под руку Руси, большая часть недобитых тамошних душегубов перебралась с север-
ного берега Сурожского моря на восточный – в Алыр. Найти управу на заявившуюся к нему
вольницу царь Милонег так и не смог, хоть и пытался не раз. А при Гопоне Первом, который
расторг с соседями по Золотой Цепи договор о выдаче лиходеев, разбойничкам и вовсе настало
не житье, а разгуляй-малина.
Алыр превратился в настоящий притон для самой гнусной мрази Славии и Рубежных
государств. И ушкуйники, и беглые каторжники, и грабители, и тати стекались теперь сюда из
окрестных земель, зная, что их не выдадут на справедливый суд и расправу. У лихих людей аж
присказка появилась: «Всяк за своих стоит, а Гопон – за всех».
Ради чего молодой царь в первый же год своего правления подписал такой дуроломный
указ, в сопредельных державах не понимал никто. Сначала на юге Славии посмеивались: вот
пусть теперь государь-рубака сам эту густую да пригорелую кашу и расхлебывает, оно небось
потруднее будет, чем девиц от змеев спасать. Потом схватились за головы. Шайки пригретых
Гопоном лиходеев стали ходить добывать зипуна к соседям, беспокоя и грабя пограничные села
и городки. Вдосталь порезвившись, разбойнички убирались назад, в Алыр. Бесчинствовали
они и на Сурожском море – разоряли гавани и рыбацкие деревни на побережье, нападали на
купеческие ладьи и струги.
Не один раз приходилось вмешиваться в такие истории и Великограду, чтобы успокоить
союзников и хоть как-то попробовать окоротить Гопона. Да толку от этого оказалось немного.
А с недавних пор алырская лиходейская вольница пошла вразнос совсем – и начала тревожить
налетами южную границу Руси. Даром что каждый раз получала от души по зубам.
Так что Добрыня ничуть не удивился бы, узнав, что за рыжую голову детины, мирно
беседующего сейчас с Карпом, в каком-нибудь из сопредельных с Алыром тридевятых царств
объявлена немалая награда.
Вслед за смахивающим на ушкуйника щеголем Гопон успел принять еще четверых про-
сителей, а о послах по-прежнему словно и не вспоминал. Дольше всех пробыл в тронном зале
толстяк в лиловом кафтане, аж слепившем глаза золотым да жемчужным шитьем и алыми
яхонтовыми застежками. В Великограде бояре да воеводы Владимира на большие празднич-
ные пиры, которые задавал Великий Князь, и то одевались скромнее, без такой крикливой и
кичливой роскоши. За один эдакий кафтан здесь, в Алыре, две деревни купить можно, усмех-
нулся про себя Добрыня. А вывалился лиловый брюхан из тронного зала точно из бани – рас-
паренный, с потной лысиной, комкая в руках парчовую шапку. Однако и у него на лоснящемся,
как масленый блин, лице сияла довольная улыбка – видать, добился чего хотел.
– Никак Судислав Неклюдыч опять за сынка хлопотал? – услышал за спиной русич корот-
кий смешок одного из придворных.
– А то ж, – отозвался собеседник говорившего, понизив голос. – Улестил-таки государя,
боров жирный… Теперь сядет его обалдуй полупосадником в Рыбинке. Будет серебро трясти,
винище всласть дуть да девок портить.
Про такое Добрыня тоже слыхал, но все равно чудом не поморщился. Своими указами
Гопон Первый начал во множестве плодить в Алыре самые дурацкие должности, и полупосад-
ничья среди них тоже была. В городах и селах, куда свежеиспеченные обладатели таких долж-
ностей садились «на кормление», народ не просто стоном стонал – выл.
Налогами пахарей, мастеровой люд и купцов в Алыре за эти шесть лет и так обложили
непосильными. Задрали до небес и подушный сбор, и цеховой, и налог на землю и на торговлю.
114
Для иноземных купеческих обозов Гопон, лихо наплевав на Славийский Торговый Договор,
тоже установил прямо-таки разбойничью мзду за проезд по алырским дорогам. А собирая
налоги в государеву казну, царские посадники и полупосадники не стеснялись набивать заодно
до отказа собственные кошели. Открыто обирали простой народ и шайки татей, чьи главари
быстро спелись с посадниками-корыстолюбцами.
Крестьяне, с которых сдирали по семь шкур, поначалу отправляли ходоков-жалобщи-
ков в столицу, но в ответ на их слёзные мольбы Гопон высылал разбираться с такими делами
отряды чернобронников. Те приезжали, вытрясали из надеявшихся на справедливый царский
суд мужиков последнее – и возвращались в Бряхимов пропивать взятки, полученные от заво-
ровавшихся посадников, а то и от разбойничьих атаманов. Особо строптивым челобитчикам
еще и плетьми по спинам щедро перепадало.
С теми же, кто пытался бунтовать, дойдя до того, что хоть в петлю, расправлялись кро-
ваво и без жалости – Гопон не гнушался брать на службу самых отъявленных мерзавцев. Вплоть
до душегубов, защищать от которых своих подданных он, по-хорошему, и должен был. Вот
тогда народ и побежал из деревень – кто на Русь, кто в Визовье. В городах те, кто уезжать не
хотел, подстраивались под новые порядки. Пышным цветом расцвела торговля телом, откры-
вались всё новые и новые питейные заведения и игорные дома, множились, как поганые грибы,
притоны для воровских сходок.
А молодой государь словно ничего этого не видел. Или – видеть не желал?
Не врали, как теперь убедился Добрыня, и рассказы о том, что со старой алырской знатью
Гопон тоже не ладит. Еще один вельможа, которого пригласили в тронный зал, говорил с царем
совсем недолго. Внимание на него в приемной великоградец обратил сразу – среди остальных
придворных тот смотрелся как сокол среди пестрых напыженных фазанов и слетевшегося стаей
на добычу воронья. Седоусый, прихрамывающий, руки сразу выдают тесную дружбу с мечом
и поводьями, одет небедно, но строго, в ферязь 11 дорогого темно-серого бархата… Выйдя от
царя, пожилой боярин был бледен от гнева, а иссеченное морщинами лицо словно заледенело.
Похоже, государь выставил его, даже толком не выслушав.
Через приемную старый воевода прошел, ни на кого не глядя, еще сильнее припадая на
правую ногу и зло вскинув голову. Расступались перед ним прочие просители, точно перед
зачумленным, едва ли не шарахаясь в стороны. Карп проводил хромца тяжелым и холодным
взглядом, а молодой чернобронник, стоявший у окна, снова не выдержал. Шагнул было поры-
висто к седоусому, хотел, видно, окликнуть, но один из товарищей постарше удержал парня за
локоть: мол, не надо, только хуже сделаешь – и ему, и себе.
До Великограда и раньше доходила молва, что после смерти царя Милонега Гопон Пер-
вый как-то незаметно, но очень быстро удалил от двора почти всех верных покойному тестю
бояр. Кого-то отправил воеводой в захудалую крепость на дальнюю границу, кого-то – посад-
ником в глухомань, кого-то – попросту в ссылку. Вместо них в ближнем государевом кругу
появились совсем новые люди. Как рассказывали возвращавшиеся из Бряхимова послы, на
нынешних своих любимцев-советников молодой царь и спихнул государственные дела, совсем
его не заботящие. Кроме разве что дел военных.
По сведениям Великого Князя, войско у Гопона немалое – часть его состоит из черно-
бронников, а часть и вовсе из наемников. И всю эту ораву надо кормить, одевать, вооружать,
только податей в казну поступает всё меньше, как их из народа ни выколачивают. Страна
нищает – это Добрыня успел увидеть и сам. Последние два лета в Алыре к тому же выдались
засушливыми, неурожайными, зерно вздорожало чуть ли не вчетверо. Но пока Гопон справ-
лялся – заключал военные союзы и с царствами Золотой Цепи возле Мертвых пустошей, и с
Рубежными царствами, отправляя своих ратников воевать в чужие земли и пополняя за счет
11
Ферязь – старинная распашная одежда без воротника и перехвата в талии.
115
того отощавшую мошну. Посылал он полки даже далеко на юг и запад, за что получил ехидное
прозвище «царь-наемник». Только чернобронников держал при себе, разве что воевод ставил
во главе отъезжающих войск, дабы набирались опыта, а потом учили остальных.
А теперь… Теперь сумасбродный царь-наемник, того и гляди, повернет мечи да копья
своего войска против соседей из Бакана.
Владимир Ярославич ясно понимал: если Гопона не образумить, а ссору между Алыром
и Баканским царством не погасить, Руси придется в дела соседей вмешаться открыто. Скорее
всего – вторгнуться в Алыр, чтобы защитить баканцев, с которыми подписан союзный договор.
А это взбаламутит всю Золотую Цепь и даст повод говорить о том, что Великоград-де только
на словах радеет о мире в Славии, а сам спит да видит, как бы чужие земли к рукам прибрать…
Последствия могут оказаться тяжелейшими, и Великий Князь допускать такого не собирался.
Добрыня был обязан сделать всё возможное и невозможное, чтобы не дать алырскому пожару
заполыхать. И от первого разговора послов с царем-наемником зависело сейчас очень много.
Воевода перевел взгляд на уже приевшийся герб Гопона Первого, что украшал двери
тронного зала. Здесь, во дворце, на этот герб глаз натыкался повсюду. Красовался он и на
кафтанах царской стражи, и на цветных настенных тканых коврах и мозаиках: две белые скре-
щенные сабли на темно-синем поле круглого щита, а над ними – зубчатая корона. На дверях
обрамляли щит вызолоченные языки пламени и бронзовые изображения отрубленных змеи-
ных голов. Чешуйчатых, зубастых – и сразу напомнивших русичам о вывеске трактира под
Атвой, который, как теперь стало понятно, назвали в честь Гопонова герба. Куда любопытней
было другое, гербовые сабли на двери при ближайшем рассмотрении оказались не вовсе оди-
наковыми, а рукоять одной из них украшало что-то вроде женского платочка.
В западных королевствах у дочерей и жен знатных вельмож есть обычай дарить свои
вышитые платочки да ленты победителям турниров, на которых рыцари сражаются во славу
прекрасных дам. Сам Добрыня привез из своей поездки на запад аж четыре шелковые безде-
лицы. Не на это ли самое намекает герб Гопона? Хотя где латинские земли с их турнирами и
менестрелями и где Алыр.
Приемная тем временем мало-помалу пустела. В тронном зале, один за другим, побывали
уже почти все жаждавшие предстать пред царские очи. Осталось в ней, не считая троих руси-
чей, всего человек пять, и тут наконец Карп скрылся за дверями тронного зала. Чуть погодя
створки снова распахнулись, и казначей-горбун кивнул послам с порога: входите, мол.
Двое слуг, низко поклонившись, придержали двери и плотно затворили их за спинами
у русичей и Карпа.
Тяжелая поступь Добрыни, закованного в чудо-доспех, гулким и раскатистым эхом отда-
валась под высокими сводами. По левую руку воеводы шагал Дубрович с великоградским зна-
менем. По правую – Василий, несший шкатулку рыбьего зуба с верительными грамотами и
письмом Великого Князя, которое надлежало передать Гопону.
Тронный зал во дворце царя-наемника был разубран всё с той же яркой разухабистой
роскошью. В бронзовые переплеты высоких окон вставлены вишневые и синие стекла, витые
деревянные столбы, подпирающие свод, густо вызолочены, вдоль стен – лавки, обитые дорогой
тисненой кожей, на стенах развешано богато изукрашенное оружие. Обильно покрытый резь-
бой царский трон слепил глаза блеском золота и самоцветов, отвлекая от своего обладателя.
А на восседавшего на нем владыку Алырского царства посмотреть стоило.
Молва не солгала: Гопон и вправду оказался богатырем. Добрыне он ростом уступал, но
не Василию и не Ивану. Шириной плечищ – тоже. Молодой, однако уже отнюдь не зеленый
юнец. Зачесанные назад буйные темно-русые кудри, короткая и неожиданно негустая бородка
– щетина скорее даже, подчеркивающая твердые и упрямые линии рта, круто вылепленные
скулы, брови вразлет, румянец во всю щеку – Гопон был хорош собой. Такие бесшабашные
удальцы – всегда лихие заводилы в кулачных боях стенка на стенку, которые устраивают на
116
Зимний Солнцеворот. На посиделках – первые плясуны и озорные зубоскалы, мечта невест-

лебедушек. А среди сверстников, пока не остепенятся – самые отчаянные бедокуры и сорви-
головы. Такие и на троне развалятся, что Гопон и проделал. Как показалось Добрыне – даже
с чересчур нарочитой небрежностью. Левым локтем он опирался о подлокотник, подбородок
подпирал кулаком, а ноги в высоких щегольских сапогах широко расставил.
Оделся алырский государь, надо сказать, к лицу: светло-голубая шелковая рубаха, выши-
тая серебром и золотом, лазурный кафтан с длинными откидными рукавами, золотой набор-
ный пояс, украшенный бирюзой, сапоги из синего сафьяна. На широком, узорчатом царском
оплечье и в золотом обруче венца, надвинутом на лоб, сверкали синие камни.
По обе стороны трона для полноты картины застыли двое чернобронников, сложенных
как молотобойцы, и двое парубков в васильковых кафтанах.
Царь-наемник смерил русичей хмурым прищуром, дольше всего задержав взгляд на Доб-
рыне и на его доспехах. Поднял лениво руку: мол, ближе подойдите. Но повелительно повести
ею не успел – Добрыня уже шагнул вперед.
– Здрав будь, твое величество Гопон Первый, государь Алырской державы! – Великогра-
дец поклонился. Учтиво, но с достоинством. – Я – Добрыня Никитич, гридин Великого Князя
Владимира Ярославича, правителя земли Русской. Направил он меня в Бряхимов послом. А
с собой привезли мы в Бряхимов письмо от Великого Князя нашего. Передаем тебе его, госу-
дарь, вместе с грамотами нашими посольскими.
Брови Гопона сдвинулись – видать, ждал он от русичей, столько протомившихся у дверей
тронного зала, побольше любезности. Коротко кивнул одному из парубков. Тот подскочил к
Василию, принял из его рук шкатулку, осторожно раскрыл и с поклоном поднес своему царю.
На вынутые из шкатулки грамоты правитель Алыра глянул мельком. Зато свиток, запе-
чатанный красным сургучом с оттиском личной печати князя Владимира, читал долго. И чем
дальше читал, тем сильнее набегала на красивое лицо тень.
У Добрыни в голове пронеслось: как боец и поединщик царь-богатырь – противник опре-
деленно серьезный. Жирком от дворцовой жизни не заплыл, мышцы вон рубаху распирают,
литые; в каждом движении сквозит хищноватая уверенная сноровка опытного воина и наезд-
ника, немало времени отдающего седлу и упражнениям с оружием. А еще чувствовалось, что
Гопон сейчас не просто разозлен. Царь-наемник взбешен так, что от него вот-вот искры поле-
тят.
Один из наставников Добрыни в рукопашных схватках, южанин из-за Хвалунского моря,
терпеливо учил совсем юного тогда богатыря: лицо и глаза супротивника, с которым ты схо-
дишься на ристалище, далеко не всегда тебе скажут, чего от него ждать. Трусит тот – или добела
распален яростью, насторожен – или беспечен. А вот то, как противник двигается, вниматель-
ному взгляду всё это выдаст без труда. Ежели уметь смотреть – и видеть.
Добрыня и смотреть, и видеть умел. Пусть Гопон и неплохо держал лицо, воевода не
сомневался: разговор у них с алырским правителем пойдет крутой.
Добравшись до конца письма, царь-наемник с треском скатал свиток. Не глядя, сунул в
шкатулку. Видно было, что он едва сдержался, чтобы не смять письмо Владимира в кулаке и
не швырнуть Добрыне под ноги.
– Здоровья, господин посол, я тебе желать не буду, – резко и надменно рубанул алырец.
Голос у Гопона оказался хрипловатый, зычный и густой. Про тех, кого судьба наградила таким
голосиной, говорят: «Гаркнет – кони в сече на колени падают». – Не привык я, чтобы чуже-
земцы меня и мою державу грязью поливали. С такими гостями у меня разговор короткий. И
ох какой жесткий. Знаешь ведь, что в этом письме написано?
– Знаю, – Добрыня встретил взгляд сузившихся от бешенства серых глаз невозмутимо
и спокойно. Так же, как совсем недавно взгляд десятника в «Шести головах», тоже возомнив-
шего, что он без труда поставит русичей «на место». – Правда в нем написана. То, что шайки
117
лиходеев из Алыра тревожат границу Руси набегами, нашего государя сильно беспокоит. С
Алырским царством Русь хочет жить в прочном мире и дружбе, по-добрососедски. Но разбой-
ничать в своих землях Великий Князь никому не позволит. На том Русь от века стояла, стоит
и крепко стоять будет: ее рубежи святы.
Каждое слово Добрыня произносил твердо и веско. Достучаться до Гопона поможет лишь
прямота, а дать царю-богатырю понять, что о великоградских послов он зубы обломает, нужно
сразу. Чересчур вежливые речи этот шалый спесивец, с ходу встречающий гостей оскорблени-
ями, расценит как слабость. Однако перегибать палку в другую сторону тоже нельзя, иначе
дело повернется куда как плохо.
– Еще больше беспокоит Великоград, что Алыр сейчас – на ножах с Баканским цар-
ством, – продолжил воевода, без долгих предисловий переходя к главному. – Не мне, государь,
тебе напоминать, что Золотая Цепь всегда была крепка своим единством. Для того этот союз
наши деды и создавали, чтобы Тьме противостоять и друг друга в том поддерживать. Лопнет
одно звено – остальные вслед за ним посыплются. Если будет от этого кому радость да выгода,
то одному Чернобогу. А с прислужниками Чернобожьими царю Гопону Первому доблестно
сражаться не привыкать. Об этом на Руси тоже наслышаны.
– А я на беспокойства Руси, уж прости, плевать хотел. С высокой колокольни, – Гопонова
ручища с силой сжала резной подлокотник трона, да так, что побелели костяшки загорелых
пальцев. – И ты мне, господин посол, масла под пятки не подливай. Ни на лесть твою, ни на
угрозы я не куплюсь. Воевать али нет с баканцами – то дело Алыра, и нечего в него князю
Владимиру свой нос совать. Мы с Русью договора о союзе не подписывали. Отчета в том, с
кем Алыр на ножах, а с кем – нет, я Великограду давать не обязан. Захочу – в блин Баканское
царство раскатаю, захочу – передумаю, – серые глаза блеснули еще злее. – А что до лихих
людей, которые у вас безобразят, то подите докажите сперва, алырцы они али кто еще. Мало
ли чего тати да разбойники наплести могут и чьим именем прикрыться.
Добрыня и бровью не повел, он чего-то подобного и ожидал. Прятаться за словесные
кружева Гопон не любит, но увертку он пустил в ход хорошую: среди лиходеев из Алыра, раз-
бойничающих на Руси, и впрямь ведь – не все алырцы по рождению.
– Есть у нас и доказательства, – чем крепче распалялся царь-богатырь, тем непонятнее
делалось Добрыне: Гопон таки нарочно пытается вывести послов из себя или своенравному
правителю Алыра красная пелена глаза застилает, когда ему перечат? – Отправь своих дове-
ренных людей к нам на Пахмурную и на Вадмерскую заставы. Пускай они пленных разбойни-
ков допросят, тех, что у нас там в оковах сидят. Может, кого и узнают.
– Учить меня вздумал? Ох, много на себя берешь, посол! – у Гопона дернулся угол рта. –
И Русь ваша тоже многовато на себя брать стала. Строите из себя чистеньких да беленьких
– мол, глядите, как мы ночей не спим, сладкого куска недоедаем, всё о благе Золотой Цепи
печемся. А сами подмяли под себя Славию, как наемник – гулящую девку. Вздохнуть – и то
без вашей указки свободно никому нельзя! Коли соседям по сердцу вам сапоги вылизывать –
пущай, на здоровье. Но Алыр, покуда царь Гопон жив, хвостом перед вами вилять не станет!
Уяснил? Так своему Князю можешь и передать.
Рядом с Добрыней переступил с ноги на ногу, звякнув кольчугой, Дубрович. А Василий
– тот на глазах уже медленно бледнел от ярости.
Держитесь, братцы, мысленно прикрикнул воевода. Переговоры – тоже битва, только не
мечами булатными она ведется.
– В дела Алыра, которые только одного Алыра касаются, Русь вмешиваться не намерена.
И не вмешивалась никогда. Ни при Великом Князе Владимире, ни при отце его Ярославе, ни
при деде, Радогоре Освободителе, – голос Добрыни налился сталью. – Твое величество сам
понимать должен, что напраслину тут на Великоград возводит…
118
– А чего же тогда ты вырядился так, господин посол великоградский? – перебил Гопон,
стукнув кулаком по подлокотнику. – Не для того разве, чтобы передо мной оружием побря-
цать? Мол, дрожите, алырцы, перед богатырями Владимира, мы вас, ежели до войны дойдет,
шапками в чистом поле закидаем? Не закидаете! Витязей могучих, в бою искусных, и у нас
много. Ваши неженки да чистоплюи нам не соперники. Захочу – не сомневайся, в такую же
броню диковинную своих лучших ратников одену, уж наскребу на это золота!
Теперь царь-наемник смотрел на воеводу не только с вызовом, но и с откровенной издев-
кой.
– Слухи и до нас доходят, у кого ее в Сорочинских горах заказать можно… Только, как
по мне, игрушки эти хитрые для тех придуманы, у кого душа заячья и кто на силу свою да
на умение воинское не надеется. Вот ты скажи, посол: не побоишься без своих цацек со мной
меч скрестить, коли я против тебя с саблей выйду? А то о силе и храбрости твоей, Добрыня
Никитич, много всякого плетут. Или это одна молва пустая?
Снова шумно выдохнул Василий. А воевода уже не знал, что и подумать, глядя на широко
ухмыляющегося Гопона. Это, вообще, правитель целого царства перед ним, взрослый муж,
богатырь – или мальчишка, который, напыжившись, пытается взять супротивника «на слабо»?
Или же играет царь-наемник с русичами, изображая из себя эдакого сорванца?
– Шутить твое величество, как я погляжу, горазд, – отрубил Добрыня. – На поединок с
царственной особой гридину выходить не след, даже если он – боярин. И даже если сам гридин
от такого поединка – не прочь. Так по всей Славии заведено.
– Эка выкрутился! – Гопон с маху хлопнул себя по колену. На сей раз в его глазах про-
мелькнуло что-то быстрое, непонятное и, пожалуй, похожее на уважение. – Увертливый ты,
посол, ровно налим. Как мои вельможи из старой знати, те, кто меня втихомолку лапотником
зовут.
Это у него снова вырвалось с запальчивой злостью. С ненавистью даже, которую Гопон
и не пытался скрыть. Добрыня вдруг понял: вот сейчас царь-богатырь перед великоградцами
действительно искренен.
– Я их тут всех в кулак зажал, они у меня по струне гусельной натянутой ходят. Дума-
ешь, не ведаю, что стоит мне вожжи чуть ослабить, и половина из них, павлинов спесивых,
меня с потрохами продаст? Вон, Карп подтвердит, – Гопон повернулся к стоявшему рядом с
троном казначею, который всё это время внимательно вслушивался в разговор своего государя
с послами, ни слова не упуская. – Хоть баканцам продадут, хоть Владимиру твоему, да хоть
Чернобогу – лишь бы цену дали хорошую… Вот и они знают, что я это знаю. И что ежели
решатся меня в спину ножом ударить, головы у них с плеч полетят. Пташками!..
Царь-наемник выругался сквозь зубы. Длинно и цветисто. Ни послов не стесняясь, ни
советника.
– Свой трон я никому не уступлю! Никаким предателям да врагам Алыра! Не для того,
худ их всех побери, я клятву дал Алыру защитником быть, когда царский венец надел! А людей,
мне верных, награждаю по заслугам – будь они знатного рода али простого. И они за Гопона
Первого Сильномогучего кому угодно горло зубами перервут!
Гопон аж подался вперед, по-прежнему не сводя пристального взгляда с Добрыни.
– Об этом своему князю тоже доложи… Ну что, посол? Еще чего мне веселого скажешь
– али мы на том разговор закончим?
– Мы его толком и не начали, государь. Я не всё сказал, что у меня в мыслях, а ты из мною
сказанного разве толику малую расслышал, да и ту понять не захотел. – Добрыня произнес
это резко, словно отчеканил. – И к тому же не верю я, что в Алыре законы гостеприимства
позабыли. Мы с товарищами устали в дороге и будем благодарны, коли покажут твои люди, где
нам здесь, во дворце, отдохнуть можно. А беседу лучше поутру продолжим. Добром да ладом.
В тронном зале повисла тишина.
119
– А ты и верно неробкого десятка. Вон, и гнева моего не убоялся – а я с казначеем своим
горбатым едва об заклад не побился: сдадут Владимировы богатыри моей страже на крыльце
мечи али упрутся? Что ж, добро! – алырский государь отрывисто хохотнул. – Незваный гость
– хуже змеевича. Но никто еще не говорил, что царь Гопон для гостей хлеба-соли пожалел.
Покои для вас готовы, Карп вас туда проводит. Ешьте, пейте, отдыхайте, чего еще понадобится
– Карп расстарается, он и в этом толк знает. А договорим, так и быть, завтра.
Добрыня слегка наклонил голову в знак согласия. Рядом опять вздохнул Казимирович –
на этот раз с облегчением.
Воевода и сам был не прочь выдохнуть полной грудью. Дела своего они еще не сделали,
но драки с алырцами не будет точно, а переговоры состоятся. Царь-наемник все-таки решил
послов выслушать – и это уже победа.

***

Покои великоградцам отвели богатые и просторные. В чем в чем, а в скупости да в мелоч-
ности Гопона никак нельзя было упрекнуть. Окна выходили на дворцовый сад, обнесенный со
стороны двора кованой оградой-решеткой. Обсажена она была пышно разросшимися кустами
шиповника и уже почти облетевшего чубушника.
– Не сад у вас тут во дворце, а целый лес, – подивился Дубрович, разговорившись с
пожилым слугой-алырцем. – Большой вон какой да густой, запросто заблудиться можно.
– В нем, витязь, иным деревьям – уже лет под триста, – словоохотливо объяснил тот. –
Тут, на холме, роща росла дубовая – еще и города тогда не было. Прадед мой рассказывал:
когда детинец строили, ее вырубили – да не всю, пожалели самые старые деревья. А как в
Бряхимов царский двор перебрался, рядом с ними яблонь, груш да вишенья насадили – и
огородили стеной и дворец, и сад… Господин хороший, ты бы попарился сперва, а то как бы
баня не выстыла.
Баня у Гопона оказалась воистину царской. Душистые березовые и дубовые веники,
липовые полки и лавки, устеленные чабрецом и пахучей буркун-травой, вдоволь мятного кваса,
чтобы плескать на каменку и окатываться, прежде чем лезть на полок – видать, государь-бога-
тырь и сам попариться страсть до чего любил.
– Глядите в оба, ребята, чтобы банька тут с чугунными стенами не оказалась, – полу-
шутя остерег друзей Михайло Бузун. – В каком-то из тридевятых царств, говорят, было такое:
замыслил тамошний царь погубить дочкиного жениха. Пошел тот с товарищами париться, а
царь велел баню дровами обложить и докрасна раскалить… Как бы и Гопон чего такого для нас
не приготовил. У нас-то, как у того добра молодца, при себе волшебной соломы нет – чтобы
разбросать и до инея всё остудить.
Шутка получилась невеселая. О том, как Гопон принял послов, товарищи Добрыни уже
знали. Не один Михайло ожидал теперь от хозяина дворца новых подвохов да пакостей – а то
и чего похуже.
Сам воевода не думал, что царь-богатырь на пакости решится, но над тем, как ему завтра
вести разговор, напряженно размышлять не переставал. Гопон по-прежнему оставался загад-
кой, разгадать которую не получалось. Вроде и неглуп, язык подвешен неплохо, уловку с чудо-
доспехами раскусил с ходу, на раз. Хотя от такого человека другого ждать и не приходилось,
тут они, не зная царя-богатыря, крепко промахнулись… Но необузданного, хлещущего через
край самодурства в правителе Алыра при этом столько, что впору задуматься: то ли Гопона
когда-то по голове изрядно приложили и ему лекарь нужен, то ли он дурманным зельем балу-
ется. Из тех, пристраститься к которым легко, а там и оглянуться не успеешь, как коварная
отрава тебя своим рабом сделает и в такое превратит, что ох… С чего-то же тут, в Алыре,
случается, что прочтут народу глашатаи на площадях вечером под барабанный бой новую цар-
120
скую грамоту, а наутро Гопон свой же указ отменяет. Будто спохватившись, что не в ясном
разуме его подмахивал.
Или дело не только в бешеном норове царя-наемника, которого обозлило письмо князя
Владимира? Но тогда в чем?
Добрыня никак не мог отделаться от мысли: разговаривая с ним, алырский государь
думал совсем о другом, тяжком – и невеселом. Что-то Гопона точило и жгло изнутри, выплес-
киваясь наружу вспышками ярости, над которыми царь-богатырь и сам был не властен. Да и
слова о врагах Алыра, готовых ему нож в спину всадить, вырвались у Гопона не просто так.
Может, и впрямь стряслась во дворце беда? Тогда намек Карпа на неотложные да важные дела,
за которыми Гопон едва не позабыл о приезде посольства русичей, – не просто полная яда
отговорка?
О самом Карпе Горбатом Добрыня попробовал выведать хоть что-то у полусотника двор-
цовой охраны, чьих людей приставили к посольским покоям как почетную стражу. Звали моло-
дого чернобронника Гюрята Елисеевич, и оказался он тем самым долговязым витязем, бросав-
шим на Карпа косые взгляды в приемной.
Как выяснилось, парень, сын воеводы, служившего еще царю Милонегу, был предан
Гопону всей душой, а вот Карпа так же, всей душой, терпеть не мог. Когда Добрыня начал
расспрашивать о казначее-горбуне, Гюрята сперва насторожился. Но, слово за слово, молодой
чернобронник оттаял, польщенный тем, что с ним так запросто завел беседу богатырь, чье имя
и здесь, в Алыре, ведомо любому воину. И дал волю языку.
– Худ его знает, Добрыня Никитич, кто он таков, откуда и как к государю в такое дове-
рие вошел. Но роду он точно не боярского, и любит это напоказ выставлять. Потому и одева-
ется так, и шутит часто: я, мол, – черная ворона, что залетела в царские хоромы, – объяснял
Гюрята. – Появился он при дворе после смерти Милонега Браниславича. Только на то похоже,
что с его величеством Гопоном они и раньше хорошо знакомы были. Скоро Горбатый казна-
чеем царским стал, а там, мало-помалу, большую силу во дворце забрал. Лебезят перед ним. И
боятся. А государь с ним накоротке и к советам его прислушивается, даже в тех делах, которые
налогов да податей и близко не касаются.
– Что же тут плохого, если он царю верен? – словно бы не понял Добрыня.
– Верен-то, может, и верен. Да при этом сильно себе на уме, а коли ты с Карпом во вражде,
спиной к нему лучше не поворачиваться, – с ожесточением вырвалось у Гюряты. Помолчав,
молодой чернобронник вдруг добавил: – А государь наш ради Алыра, коли надо, на смерть
пойдет. Один раз он уже всем нам щитом стал, когда беда пришла. Покойный-то царь руки
опустил и решил любимой дочкой от змеев поганых откупиться… Государь наш – человек
нелегкий, это да. То простой, открытый да веселый, а то вдруг такое учудит, Белобог меня
прости, что иной раз думаешь: ровно подменили его. Но витязь удалой, каких поискать! Храб-
рец отчаянный, душой – прямой как стрела. Войско его любит.
Добрыня промолчал, но не одну зарубку для себя в памяти после этого разговора сделал.
Ужин послам дворцовые слуги подали такой, что стол ломился. Кушанья на столе,
понятно, были не чета помоям из «Шести голов». От Добрыни, правда, не скрылось: перед тем,
как они сели ужинать, Молчан Данилович потихоньку начертил над каждым блюдом в воздухе
руну защиты от яда. На всякий случай, мало ли что.
Вечер и ночь прошли спокойно. Не считая того, что после ужина Добрыне пришлось
устроить изрядную головомойку Яромиру Баламуту. Тот пошел на конюшню проведать своего
Воронца, а когда возвращался, схлестнулся во дворе сразу с тремя чернобронниками Гюряты.
Стражников в темно-синих туниках вокруг отведенных посольству покоев хозяева пона-
ставили густо. Почета и уважения ради, как пояснил великоградцам Карп. Воевода другого и
не ждал: он хорошо понимал, что за каждым шагом послов будут пристально следить. Бала-
121
мута же, горячего и чуть что встающего на дыбы, от такой заботы и «почета-уважения» просто
колотило. Неудивительно, что зачинщиком ссоры во дворе стал именно он.
Как парень потом угрюмо объяснил Добрыне, один из чернобронников в его сторону
криво посмотрел. Может, так оно и было, но Яромир, проходя мимо, как бы ненароком задел
стражника плечом все-таки первым. Хорошо так задел. Алырец в долгу не остался, забористо
выругался и в ответ узнал много интересного о том, что о нем и о его приятелях думает велико-
градец. Язык у Яромира был острый и ядовитый, что у твоего мурина, и кончилось тем, что во
вспыхнувшую у крыльца посольских покоев драку пришлось вмешаться Василию с Зораном.
– Ну, виноват я, воевода. Не сдержался. Не буду больше, – хмуро обещал Яромир, опу-
стив глаза и уставившись на свои рассаженные костяшки пальцев. – Но от морд здешних наг-
лых меня уже прямо с души воротит.
Своих противников, тех еще громил, он отделал, не жалея. Всех троих. Оправдывало
Баламута только одно: алырец, с которым у него вспыхнула ссора, в ее пылу первым выхватил
из-за голенища нож и пытался пустить его в ход. За что крепко огреб потом еще и от Гюряты
Елисеевича, когда избитого стражника привели в чувство, отлив водой из колодца.
Добрыня на извинения Яромира лишь покачал головой. Ох, и подарочком отряд награ-
дили… Баламут был единственным сыном родовитого великоградского боярина Вышеслава
Светозаровича. Тот входил в число ближних советников Владимира, князю служил не за страх
и корысть, а за совесть, однако норов и у него был далеко не мед. Сына боярин любил неистово
и при этом как-то сумел не избаловать, зато дури парню в голову вбил с избытком. Самое
пакостное, приучил на тех, кто ниже родом, поглядывать сверху вниз. После каждой Баламу-
товой выходки Добрыне хотелось собственноручно это чудо как следует ремнем поучить, но
воевода чуял главное – гнили в душе у Яромира нет. А зазнайство, оно жизнью лечится, только
как бы чересчур горькими лекарства не оказались.
Утром по въевшейся в кровь воинской и мастеровой привычке встали великоградцы
рано. Умылись у колодца около конюшни. По-простому, не дожидаясь, пока слуги, пристав-
ленные к гостям Карпом, приволокут серебряные тазы с теплой водой, сдобренной розовым
маслом, да тонкие льняные полотенца.
Завтрак посольству подали с царской поварни обильный, как и вчерашний ужин, но за
едой воевода и его товарищи не засиделись и уже заканчивали, когда дверь в горницу распах-
нулась.
– Хлеб да соль, господа послы. Места за столом лишнего не найдется? – раздался с порога
уже знакомый Добрыне, Василию и Ивану зычный голос.
Гопон стоял в дверях, едва не касаясь головой высокой притолоки. Одет он был куда
проще, чем вчера: синие порты да льняная вышитая рубаха, подпоясанная голубым поясом
с кистями. К потрепанным кожаным сапогам, вымазанным грязью, пристала солома, у пояса
висит степняцкая плеть из сыромятной кожи. Видно, царь-богатырь тоже поднялся рано и
успел заглянуть на конюшню. Накануне вечером Добрыне удалось вызвать на разговор по
душам не только Гюряту, но и одного из царских конюхов, обихаживавших Бурушку. Парень
много чего взахлеб порассказал воеводе – и о Гопоновом жеребце-дивоконе, и о том, что Гопон
и его супруга, царица Мадина, оба страстные и отменные наездники. Заодно выяснилось, что
коня государь проминает в дальней части дворцового сада, куда даже царским вельможам
доступа нет.
Боковую калитку, туда ведущую, конюх Добрыне тоже показал. От конюшен к ней вела
петляющая меж густых шиповниковых зарослей узкая дорожка. При царе Милонеге, обмол-
вился парень, этой калитки в садовой ограде еще не было, сделали ее по приказу Гопона, а
запретную часть сада к тому же дополнительной стеной обнесли. Воевода на это только пожал
плечами: что ж, у каждого правителя – свои причуды, и прогонять сон лихой скачкой не худ-
шая, хотя… Хотя не похож алырский царь на выспавшегося, да и ложился ли он вообще почи-
122
вать? Под запавшими глазами у Гопона залегли темные тени, лицо как-то резко осунулось,
скулы заострились. Выглядел он сегодня пасмурным и невеселым, несмотря на то что по-преж-
нему держался с вызовом.
– Здрав будь, государь. – Добрыня постарался не подать виду, до чего его удивили появ-
ление Гопона и его облик. – Место, вестимо, найдется. Выбирай, где глянется.
– Что, Добрыня Никитич, не ждал такого с утра пораньше? – усмехнулся нежданный
то ли гость, то ли хозяин. – Садись да не смотри на меня, как оборотень на серебро. Лучше
выпьем, закусим и обсудим кое-чего с глазу на глаз. Ты ведь сам того вчера хотел.
Он опустился на скамью напротив Добрыни. Потянулся к кувшину с вином. Плеснул себе
в кубок, единым духом выпил, утерся рукавом. Отломил поджаристую горбушку от кулебяки
и принялся жевать, не сводя с воеводы жесткого светлого прищура. Добрыня едва заметно
кивнул, и русичи, один за другим, потихоньку стали выбираться из-за стола и исчезать за две-
рью. Остался только Василий, не сводивший с жующего царя пристального и настороженного
взгляда.
– Не стану спрашивать, как вам ночью спалось да угодили ли вам мои стряпухи. Пустых
разговоров не люблю, а сейчас мне и вовсе не до них, – наконец промолвил Гопон. – Долго ли
ты, господин посол, вчера своему витязю шею мылил за драку с моей стражей, мне тоже без
разницы. Я о другом говорить пришел. Из-за чего я воевать собрался, ты знаешь?
– В Великоград дошли вести, что у Алыра с баканцами начались стычки на границе. В
горах, на перевале у Кесеры, – осторожно ответил Добрыня. – А еще слыхали у нас, что Бакан
перевал наглухо перекрыл и поставил там войска.
– В точку, – Гопон снова налил себе вина, но пить не стал, лишь чуть пригубил. – А через
него идет главный тракт, который Алырское царство связывает с южными землями. Баканцы
тот тракт перерезали; и вот уже четыре месяца ни нашим торговым обозам на юг, через горы,
ходу нет, ни купцам с юга – в Бряхимов. Твой Владимир стерпел бы, если бы соседи такие
убытки ему учинили и такую пощечину отвесили? Я – тоже не из терпеливых. Баканскому
царю отписал, мол, если ты такой-сякой немазаный-сухой не уберешь войска с границы, я ее
передвину. Верст этак на двадцать южнее. Чтобы башни твоего дворца с наших пограничных
застав было видать!
В ответ можно было заметить, что Бакан не от хорошей жизни на такой шаг решился. Из
Алыра через Кесерский перевал зачастили безнаказанно шастать разбойничьи шайки. Выре-
зают баканскую стражу, разоряют и жгут порубежные деревни, потрошат на тракте купцов, о
которых так печется Гопон, а алырский царь не делает ровно ничего, чтобы дать окорот нагле-
ющим день ото дня душегубам. Но пока русич лишь молча слушал, ожидая главного. Того, из-
за чего Гопон не спал ночь и ради чего заявился.
– Думал я: вот припугну соседушек хорошенько, и до них дойдет, что задевать Алыр
– себе дороже. – Царская щека вновь дернулась. – Зря, как вышло, думал! Теперь большой
войны нам не миновать. Два дня назад баканцы жену мою похитили, Мадину.
Вот чего-чего, но такого Добрыня с Василием никак не ожидали услышать. Огорошил
их Гопон знатно, точно обухом огрел по голове.
– Как – похитили? – нахмурился Добрыня.
– Об этом не все мои советники и воеводы покуда знают. Я в тайне держу, что царица
пропала, но долго такое скрывать не выйдет, сам понимаешь, – Гопон произнес это тихо и с
горечью, выталкивая из себя слова будто через силу. – Мы с ней, с Мадинкой то есть, весь
последний год… ну, ладили плохо. Она у меня тоже горячая, нравная, в бабку по отцу пошла
– княжну с Кавкасийских гор. Иной раз как начнем браниться – и припомнить-то стыдно,
чего только друг другу не наговорим… Ну, и стала она всё чаще отпрашиваться к родне своей
съездить погостить. Оттуда ее и выкрали.
– Что за родня?
123
– Двоюродный дядя ее по матери, боярин Славомир Пересветович, жена его да дети

ихние, – Гопон запустил пятерню в свои растрепанные кудри и взъерошил их еще сильнее. –
Он, Славомир, с покойным моим тестем очень был близок. Нрава крутого, спорит со мной
часто, я его на дух не выношу, однако племянницу старый пень любит, как родную дочку, – из-
за того с ним до сих пор и не разлаялся до конца… Усадьба Славомирова за городом стоит, там
и лес близко, и охотничьи угодья богатые. Вздумалось Мадинке на охоту съездить, за перепе-
лами. С троюродными братцем и сестрицей, такой же егозой, со своим телохранителем да с
двумя дядькиными сокольниками. Вот и… съездила.
Это слово Гопон произнес с таким бессильным и злым отчаянием, что Добрыне захоте-
лось самому долить ему вина в кубок.
– А почему, государь, ты решил, что царицу Мадину баканцы похитили?
– Кто ж еще так обнаглеть мог? – царь аж зубами скрежетнул. Боль в его глазах блеснула
самая настоящая, неподдельная. – Славомир к похищению причастным быть не может. Враги
мои из той же старой знати? У них кишка тонка на такое пойти. Да и письмецо бы они мне
уже подкинули али своего человека прислали с весточкой: мол, жена твоя у нас в руках. Хотя
не удивлюсь, если кто из них с баканцами стакнулся и в этом замешан. Разбойники какие
выкрали, ради большого выкупа? Эти бы тоже дали знать, что царица у них. Или моим людям,
или боярину Славомиру. А тут – тишина, ни слуху ни духу.
– Ну а те, кто был с государыней? Они-то живы? – подал голос Василий.
– Телохранитель ее тоже пропал, – угрюмо ответил Гопон. – Может статься, он с похи-
тителями и спутался, навел их на Мадину… Хотя парень этот при ней давно, надежным чело-
веком нам обоим казался. Далибор, троюродный братец ее, раненый лежит, до сих пор без
памяти. Сокольники полегче отделались, один стрелу в плечо поймал, другого оглушили. Я
их поврозь расспросил, оба твердят одно и то же: нападавших десятеро было. Все – конные,
оружные, одеты неприметно, рожи тряпками замотаны. А сестрица Мадины, Надея, как лихо-
деев увидала, со страху чувств лишилась, дурища такая. Не помнит толком ничего, только
дергается и носом хлюпает.
– Сами-то баканцы что говорят? – сдвинул брови Добрыня.
– Есть у меня чародей, еще деду с бабкой Мадининым служил. Я этому старому мухомору
сразу же велел с баканцами через хрустальный шар переговорить и передать: не вернут мне
жену, пусть пеняют на себя. – Царь-богатырь с силой провел рукой по лицу. – Отпираются
супостаты от всего, да только голову прозакладываю: Бакан это всё провернул, больше некому!
Подождут еще малость, пока я тут, во дворце, на стены бросаться начну, а потом объявят, что
Мадина у них в заложницах. Мол, хочешь живой ее увидеть – пляши, ясный сокол, под нашу
дудку. Отведи войска от границы, а то и вовсе корону с себя сними, а власть передай тому, на
кого мы укажем, а мне… без Мадины жизнь не жизнь. Ты тоже человек женатый, если жену
любишь, меня поймешь.
Может, Гопон и не знал, что Настенька для Добрыни – свет в окне да больное место. А
может, и знал. Но сердце у воеводы екнуло.
– Боль твою сердечную я понимаю, – спокойно произнес русич, – ты мне другое скажи,
с чего ты мне это рассказываешь?
– Нас с тобой, Добрыня Никитич, сам Белобог свел, не иначе. – Запавшие глаза Гопона
вдруг ярко сверкнули. – Я ведь вчера не просто так зубы показывал, хоть ни от единого своего
слова не отступлюсь. Не люб мне ваш Владимир, и подметки ему целовать алырцы не станут, ну
да не о князе твоем речь. К тебе я приглядывался, испытать хотел: что ты за человек? Давай по
рукам ударим. Вот тебе мое слово, царское да богатырское! Вернешь мне Мадину – так и быть,
с Баканом я замирюсь, Тьма с ними! И на границе с Русью тоже порядок наведу, найду управу.
Отвечая алырскому государю, воевода не колебался.
124
– Раз так, – твердо произнес великоградец, – даю свое слово, богатырское да посольское:
горю твоему, государь, я помогу. Если и ты от клятвы своей не отступишься.
– Не отступлюсь! – так же твердо ответил Гопон, и прозвучали слова алырца так, будто
царь-наемник сейчас какие-то мосты у себя за спиной сжег и дороги назад ему больше нет. О
чем Гопон ни на миг не жалеет – и пусть горят те мосты синим пламенем.
Руку он русичу протянул первым и тряханул от всей души.
– Только, господин посол, договор наш надобно в тайне держать, – все же предупре-
дил алырец воеводу перед уходом. – Баканские подсылы, по всему видать, во дворце у меня
гнездо себе свили, нельзя, чтобы они прежде времени что-то пронюхали. Кого с собой брать,
решай сам, но остальные твои люди до вашего возвращения здесь останутся. И баканцев с
толку собьем, и мне, сам понимаешь, так спокойнее будет: товарищей своих ты в Бряхимове не
бросишь. Припасов вам на дорогу дадут, чем еще могу помочь, всё от меня требуй. А выезжать
будете, зайди проститься. И… удачи тебе!
Когда за царем-наемником затворилась дверь, Василий только и смог, что присвистнуть.
– Вот это угодили мы в переплет, Никитич, – протянул он. – Или в медвежий капкан?
Как мыслишь: много он нам наврал?
– До конца душу перед нами Гопон, вестимо, не распахнул, – задумчиво произнес Доб-
рыня, – но насчет жены, думаю, он нам сказал правду. Любит этот сумасброд свою Мадину, и
сильно любит. Сумеем царицу во дворец возвратить – считай, дело свое в Алыре сделали.
– Чтобы ты – да не сделал? – хмыкнул Василий. – Не бывать такому. Из наших-то кого
с собой взять думаешь? Кроме меня, вестимо.
– Молчана, – чуть подумав, решил Добрыня. – Свой человек, в волшбе сведущий, в
дороге не помешает. И – Баламута. Если я его во дворце оставлю, весь изведусь. Пусть лучше
обормот у нас с тобой на глазах будет, а то натворит тут еще что-нибудь веселое, потом не
расхлебаем. Зови сюда всех, обскажем всё как есть.
Когда побратим вышел, воевода нахмурился, собираясь с мыслями. История выходила
какой-то темной. Ну, допустим, пропавший телохранитель на баканское золото польстился,
это ладно. А Далибор Славомирович да сокольники? Вправду ли они в той стычке раны полу-
чили? Гопон своих лекарей не присылал их осмотреть, а чтобы раненым притвориться, хитро-
сти немного надо. А сестрица Далиборова? Егоза-охотница, от великого страху чувств лишив-
шаяся? Что ж, теперь придется костьми лечь, а обещанное исполнить. Чего бы это ни стоило.
Слово богатырское – дороже золота, а на весы сейчас ох как много брошено. Но больше всего
Добрыню тревожило другое.
Сдержит ли свое слово сам Гопон.
125
126

Первая попытка

Шутик Пыря ликовал. Пришел, пришел его час! Век Чернобога за батюшку Огнегора
молить надобно – не позабыл своего преданнейшего слугу, соизволил вспомнить, ласковым
взглядом одарил, браслет личного помощника пожаловал и новую службу задал – оказал высо-
чайшее доверие. Никогда нельзя отчаиваться! Жизнь, она полосатая, и на сей раз черная
полоса сменилась светлой.
Узнают теперь все супостаты, кто таков Пыря! Особенно ненавистные кузутики, обнаг-
левшие до того, что обзывали старшего по чину шутика сопляком и черпаком – и все из-
за мерзкого кухарика. Пузанчик – приятель Линялы, потому и поручал Пыре самую грязную
работу! Уж сколько он там посуды перемыл, сколько репы да моркови перечистил, сколько
золы и отбросов вынес, стыдно сказать! Это он-то, предназначенный сам задавать уроки кузу-
тикам, этим мелким пакостникам, нуждающимся в постоянном надзоре! Ух, черномордые
наглюки, подпалить бы стервецам хвосты да по харям поганым гнилой брюквой надавать…
Век им вить веревки из песка и воду решетом носить не переносить!
Ничего, батюшка милостив, вот исполнит Пыря приказ Огнегоров, добудет ему новую
невесту и подвинет наконец ненавистного Линялу! А как же сладко вспоминать перекошен-
ную морду соперника, когда батюшка при нем Пырю из кухонных слуг в личные помощники
произвел!
Теперь главное – исхитриться, девку подходящую сыскать. У хозяина требования к неве-
стам особые, привередлив он, абы кого к нему не приведешь! За столько лет жизни много раз
женат был, обрел вкус к своеобычной породе женщин, так что все его невесты теперь друг на
друга похожи. Сейчас наказано отыскать помоложе да побойчее, как хозяин любит.
Начать стоит с окрестностей Бугры-горы – вдруг повезет и невеста сама найдется? Если ж
нет, то придется покрутиться возле крупных портовых городов – Хирги или Вежи, что стоят на
побережье Сурожского моря. Как провернуть дельце с похищением, Пыря уже придумал. Тут
главное, чтобы в закромах нужные вещицы отыскались, ну да для личного посланца батюшки
Огнегора ключники расстараются.
Пыря с гордостью погладил новенький браслет и поспешил в кладовые подземелья, по
дороге украдкой посматривая на себя в зеркальные темные стены. А чем не хорош?! Новая
одежка-то как красит! Короткие штаны плотной ткани на мохнатых лапках сидят как вли-
тые, куртка темно-бордовая, желтым кушаком подпоясанная, а на остроконечной головушке –
шапка… нет, пока без огненной опушки, так ведь какие наши годы?
Ключник западного кладового подземелья Жучара недовольно зафыркал, но возражать
не посмел – стоило Пыре сунуть ему под нос витой браслет личного помощника, тут же строп-
тивость жлоба как рукой сняло. Пыря довольно осклабился и принялся подбирать необходи-
мое снаряжение. Мимо всяких амулетов, котлов для зелий, кристаллов, блюд и прочей дребе-
дени шутик прошел равнодушно, выпятив в знак недовольства нижнюю губу: ни к чему все
это, он таким пользоваться не умеет, да в его деле оно и не поможет.
А вот у волшебных метел, ступ и мешков остановился надолго. После некоторых разду-
мий выбрал неказистую с виду торбу, добытую у кого-то из хапунов, – эти при себе вечно
таскают такие вот зачарованные мешки, чтоб в них похищенных детей пихать. Зачарованные,
безразмерные – что ни сунь, все уместится, хоть дивоконь! Нелегко, видать, было такую пре-
лесть добыть: хапуны – существа злобные, летать умеют, невидимками оборачиваются, поди
такого поймай! Но поймали и суму отобрали, а теперь пусть Пыре послужит: с ее помощью
девчонку похитить – плевое дело.
127
Ступку шутик подобрал небольшую, себе под стать, зато быстроходную, с защитой неви-
димости: самое оно, чтоб по Руси странствовать. Откуда она в закромах Огнегора – неведомо,
наверное, у какой-то яги украли.
– Ты имущество, гляди, не попорти, вернешь все, как взял, – пробурчал ключник, когда
Пыря с выбранными вещами направился к выходу.
Вот ведь зловредная тварь, прошлогоднего снега без расписки не даст. Жучару создавали
по другим магическим лекалам, и получившееся существо было много выше, толще и сильнее
любого шутика. При этом Жучара отличался скверным характером, а за вещами зачарован-
ными следил в оба своих глаза, наглых и красных.
– Не бейспойкойся, за мной не зайжавейет, – осклабился Пыря.
– Знаю вас, остолопов, – Жучара фыркнул, как чихнул. – Третьего дня Пуня взял ступку
каменную. Вот что надо было делать, чтобы каменная ступка расплавилась? Только липкое
место осталось. От Пуни тоже, – подмигнул кладовщик. – А отвечать кому? Как списывать? В
конце года, как положено, или после высочайшей проверки?
Но Пыря озабоченного невосполнимыми утратами Жучару уже не слушал. Батюшка
Огнегор долго ждать не любит, еще передумает и пошлет кого другого. Нельзя допустить,
чтобы его обошли тот же Шибзик или, не приведи Тьма, Линяло.
Сунув хапунский мешок под мышку, Пыря запрыгнул в ступку и помчался к выходу из
кладового подземелья.

***

Ступа оказалась и впрямь быстроходной, да только не так-то просто оказалось отыскать
подходящую по возрасту и виду девицу. Пыря проверил с пяток ближайших к Бугор-горе дере-
вень, никого приличного так и не нашел. Возле Деверы, небольшого селения в Ретивом лесу,
шутик оказался лишь к полдню следующего дня.
Конечно, в городе найти подходящую девку проще – выбор больше, да только русичи свои
города стенами обносят, а на стенах тех – руны враждебные, для колдовских служек смертельно
опасные. А вот в деревушке небольшой и знахаря толкового порой не сыскать, девицы же там
попадаются не хуже городских боярышень да дочек купеческих. А честь свою блюдут лучше.
Батюшке Огнегору, известное дело, только невинная девица нужна, такая перечить не станет.
Шутик выбрал место засады у источника рядом с Деверой – за водой сюда постоянно
ходят. Чистые звонкие струи били прямо из расщелин в камне и стекали ручьем вниз, в неболь-
шое озерко. Местные говорят, что вода тут целебная. Брешут наверняка.
Пыря спрятал ступу в небольшой пещерке, чуть повыше источника, а сам уютно устро-
ился на нагретых солнцем камнях, подложив под бок мешок. Отсюда можно без помех рас-
смотреть лица поселянок, оставаясь незамеченным. Поначалу местные красотки шутика разо-
чаровали. Как ни мало понимал он в женских прелестях, но точно знал, что ни пожилая вдова
в черном одеянии, ни кособокая молодка, ни высоченная тощая деваха его хозяина не заин-
тересуют.
Впрочем, что Пыря умел, так это ждать. И терпение его было вознаграждено: сперва
послышался нежный голосок, напевающий песню об удалом молодце, готовом отдать горы
золота за ласки своей избранницы, а затем по тропе легко скользнула девушка, несущая коро-
мысло с двумя ведрами. Это была настоящая, крупная удача! Взору шутика предстали длинные
иссиня-черные волосы, заплетенные в косу с ленточками, нежный легкий румянец на щеках,
веселые голубые глаза. Под легким облегающим сарафаном и вышитой сорочкой угадывались
округлости молодого тела. И главное – исходило от девушки будто бы сияние. Все, как любит
батюшка Огнегор!
128
Певунья спустилась к роднику; слышно было, как тугая струя прохладной влаги ударила
в днище ведра. Пыря лихорадочно соображал, что же делать дальше. Пожалуй, взять мешок
на изготовку, напрыгнуть, а дальше уж само пойдет. Селянка меж тем все так же легко под-
нималась по тропе, не подозревая, что за ней наблюдают. Покачивались большие деревянные
ведра на узорчатом коромысле, ладные колени приподнимали легкую ткань летнего сарафана,
плескалась наполненная небесной синевой вода, звенела-переливалась песня, на сей раз о цве-
тущей у ручья калине и влюбленной девушке.
Пыря возник перед ней неожиданно, спрыгнул на тропу, держа раскрытую суму наго-
тове, – не рассчитал немного, хотел прямо на голову красавице прыгнуть, да колченогость под-
вела. Девушка отшатнулась, вскрикнула, холодная вода выплеснулась на тропинку и на шутика.
Ух, ледяная!
– Тьфу ты, нечистая сила! – Девица в изумлении смотрела на невысокое, ей в пояс, лох-
матое существо с желтыми немигающими глазами, отвисшей нижней губой, разодетое в яркий
наряд, но босое – и верно, зачем обувь на собачьи лапы?
– Ты кто таков, чудо лесное?
– Пыря я! Слуйшай, посейлянка, тойроплюсь я, а пойтому спройшу прямо – хочешь
бойшой люйбви?
В голубых глазищах мелькнули озорные искорки.
– Да кто ж ее не хочет!
– Тойгда пойлезай в эйтот мейшок.
– Ась? Это еще зачем?
– Я отвейзу тейбя к вейликому чародею Ойгнегору, – отчаянно замахал руками Пыря,
описывая величие хозяина. – Он мудр и спрайведлив, и на твое счайстье – любит тайких, как
ты. Даст тейбе все, что пойжелаешь!
– А коли не хочу я за твоего Ойгнегора, тогда что? – лукаво прищурилась девица.
– Как не хойчешь? – от возмущенного потрясения шерсть на загривке у Пыри вздыбилась
еще больше, а шапка чуть не слетела с остроконечной головы. – Он вейликий чародей, самый
луйчший из людей!
– Так пускай приезжает сюда, посватается, все чин чином, я печь буду колупать, потом
рушники12 сватам поднесу, ну или гарбуза13, уж как получится…
– Кайкого арбуза? – растерялся шутик. – У нейго вреймени нет глуйпостями зайниматься.
– А мне нет времени лясы точить со всякими… недоразумениями, – девица попыталась
пройти мимо Пыри, но тот заступил ей дорогу.
И куда бы ни сворачивала девушка, повсюду на ее пути оказывался ушлый шутик.
– Да уберись ты! – в сердцах воскликнула селянка. – Как мне избавиться от напасти?
– Полезай в мейшок, – кивнул Пыря на хапунову торбу, растягивая горловину на всю
ширину своих лап.
Девушка задумчиво посмотрела на мешок.
– Разве ж я там помещусь? – удивилась она. – Это для дитенка грудного – и то маловато
будет.
– Помейстишься, мейшок бойше, чем кажется. Да пойставь ты эти ведра, все штайны
мне выймочила, дуйреха!
Девушка аккуратно пристроила коромысло с ведерками на тропе и, уперев руки в боки,
прищурилась:
– Врешь ты! Мал мешок, не помещусь я туда. Даже ты не поместишься, а ты много
меньше меня!
12
Рушник (лок. говор) – полотенце из домотканого холста.
13
Гарбуз (лок. говор) – тыква.
129
– Гойворю же – безрайзмерный он, – в который раз объяснил Пыря и сплюнул, насупив

густые брови. – Ну, ты и тупийца!
– Не всем умными быть, – пожала она плечами. – Сам говоришь, жених мой будущий
мудрый, так что на двоих разума достанет. А вот тебе – веры никакой нет. Врешь ты все.
– Не вру!
– Нет, врешь!
– Нет, не вру!
– А коли правду говоришь – докажи!
Пыря вздохнул и сунул голову в мешок.
– Ну? Довольна? – глухо донеслось из мешка.
– А дальше? – капризно потребовала девица. – Так-то и я могу!
Помянув недобрым словом глупую девку и всех ее ближних и дальних родичей, шутик
окончательно нырнул в торбу. В тот же миг он почувствовал сильный толчок, потерял равно-
весие и упал. Плотная ткань надежно охватила его со всех сторон, свет померк, а потом и воз-
духа стало мало. Пыря попытался задом выбраться назад, не получилось, свернулся клубком,
перевернулся, но голова упорно утыкалась в мешковину.
– Эй, поймоги мне выйпутаться! – завопил незадачливый шутик.
Только звонкий заливистый смех… а потом Пыря ощутил весьма крепкий пинок под зад.
Мешок сдвинулся с места, покатился по тропе вниз, к роднику, там подпрыгнул на кочке
и понесся еще быстрее – к ручью внизу. Каждый камешек, каждый корень, каждую шишку
прочувствовал на своей шкуре несчастный посланец Огнегора. И еще этот смех! Подлая девка!
Ох, так и без зубов можно остаться! Торба в последний раз подпрыгнула на валуне и с
громким плеском свалилась в воду. Теперь Пыря прочувствовал и все прелести принудитель-
ного купания в горном ручье. Вода была не просто холодной – ледяной, а камней и коряг в
неглубоком быстром потоке оказалось куда больше, чем на тропе. Костеря на чем свет стоит
коварную девицу, Пыря судорожно дергался, пытаясь выбраться, но безуспешно – так и плыл
мешок по воде, пока наконец не застрял на плоском камне посреди стремнины…

***

Плюх был водяником серьезным, беспорядков на своем ручье не терпел. Особенно раз-
дражали его люди, сбрасывающие в воду всякую дрянь: то старые вещи прямо на берегу сва-
лят, то жижу навозную спустят, а однажды корзинку с котятами додумались утопить, негодяи!
Каждое утро Плюх проверял вверенное ему хозяйство: резал сети, если в нерест поставлены,
счищал зелень с покрывающихся водорослями камней, растаскивал самопроизвольные завалы
в русле речушки. В жаркие дни заставлял сильнее бить подземные ключи, в половодье следил,
чтобы не подмыло корни прибрежных деревьев и кустов. Да мало ли дел в хорошем хозяйстве!
И надо же было такому случиться, что на три дня оставил Плюх свой ручей без пригляда
– позвали его хоровод водить местные берегини, что уже готовились к зимнему сну. Пригла-
шение красавиц всякий водяник принимает с радостью – уж очень им нравятся озорные и
добрые духи-охранительницы.
Навеселившись вдоволь, Плюх вернулся домой и странного вида мешок, ручей отнюдь не
украшавший, заметил не сразу. А когда разглядел, возмутился: если в лукошке топили котят,
так кого же в эдаком куле утопили? Козла? Барана? Свинью? Похоже, козла, вон рожки про-
щупываются. Или все же свинью, вроде что-то на пятачок смахивает. Живое еще, дергается…
И как от этой дряни избавиться?
В одиночку такое с камня не спихнуть и до берега не дотащить. Пока Плюх собрал других
водяников, пока разобрали образовавшийся вокруг мешка завал из веток и тростника, времени
прошло немало. Общими усилиями десяток водяников сплавили куль к заводи, выкатили на
130
берег и попытались развязать. Узел никак не поддавался, а торба снова начала оживать: сна-
чала пошевелилась, потом чихнула, затем мелко задрожала. Опешившие водяники осторожно
ткнули в мешок веткой, в ответ тот разразился ругательными словами, перемешанными с чиха-
ньем и фырканьем:
– Ммммееейскайя дддд-деффка! Ммммееейский фффрррр-руйчей! Ммммееейскайя
ффв-войда!
Заинтригованный Плюх отдал приказ; водяники приложили свои лапки к мешку и за
пару мгновений высосали из ткани накопившуюся воду, после чего туго затянутый узел легко
развязался. Из торбы выкатился промокший и продрогший шутик. Несчастный приподнял
край налезшей на нос шапки, оглядел своих спасителей мутным взглядом желтых глаз… молча
схватил мешок и изо всех сил рванул в кусты, вверх по склону.
Озадаченный Плюх переглянулся с собратьями, но уже минуту спустя водяники поза-
были о неблагодарной спасенной нечисти – в ручье образовался уродливый затор из коряг и
веток, пришлось спешно разбираться с новым делом…

***

Только бы скорее добраться до ступы и унести отсюда ноги! Ну что за недоля такая! Уго-
раздило же нарваться на простушку – да не на простушку. Хитра оказалась, обманула, обидела!
Хорошо хоть мешок зачарованный, воду родниковую не успел сильно впитать! Пыря
лишь слегка промок, а ведь еще чуть-чуть, и погиб бы в мокрой, леденящей гадости! Хорошо
хоть, эти глупые водяные шарики мешок открыть додумались! Свободу получил, удрать смог!
Отдышавшись возле ступки, Пыря проверил, все ли на месте. Шапка, браслет – это глав-
ное – при нем. Драгоценный мешок – зажат в руке. Значит, удалось выйти из передряги без
особых потерь, разве что гордость от подобного унижения пострадала, ну да кузутик с ней.
Главное, чтоб не прознал никто. Пыря выжал и встряхнул шапку, избавляясь от проклятой
воды, после чего запрыгнул в ступку и стремительно полетел прочь, твердо вознамерившись
выполнить задание.
Невозможно вернуться к батюшке с пустыми лапами, надо искать девицу в другом месте.
А о том, что случилось в этом, – он никому не скажет и вообще забудет. Хорошо, что батюшка-
Огнегор девку эту хитрую так и не увидит, не нужна ему такая строптивица!
«Эх, не уймеют люйди цейнить свое счайстье…»
131
132

Хозяин Черной пущи

133
Тропа вилась сквозь сосняк, перемешанный с полуоблетевшими тонкими березками и

рябинником. Петляла между медно-красных стволов и обомшелых пней – и снова ныряла в
густые, по пояс человеку, папоротники, уже тронутые осенней желтизной. Высоко над головой
шумели, раскачиваясь на ветру, зеленые сосновые лапы. Во мху, под кустиками вереска вдоль
тропы, алела брусника. Пахло смолой, палым листом и грибной прелью, а из чащи доносился
стук дятла.
Коли в осень утро серенько – так жди красного денька. На рассвете небо хмурилось, но
скоро развиднелось, и солнце пригревало почти совсем по-летнему. Голодные и злые утренние
комары – и те убрались в заросли. Над ухом звенела только пара-тройка самых настырных.
Надетый в дорогу полукафтан Терёшка распахнул, чтобы не упариться. Шапку сдвинул
на затылок, и из-под нее буйно выбивались растрепанные рыжие вихры. Шагалось парню легко,
туго затянутая котомка с дорожными пожитками за спиной была уложена как надо: ничего
лишнего. Ремни котомки – пригнаны удобно и ладно, так, чтобы плеч не натирали. К поясу,
рядом с огнивом, были подвешены топорик в кожаном чехле и отцовский охотничий нож со
знаком рогатой лунницы на рукояти. С ним Терёшка теперь не расставался.
Еще две недели назад парень и ведать не ведал, что отправится в Китеж-град так спешно.
Зарок побывать там и расспросить о своих неведомых отце да матери он, сирота из лесной
деревеньки Горелые Ельники, дал себе еще весной. Однако не думал, что в дорогу ему придется
собраться раньше, чем ляжет снег и установится по Кулиговскому тракту санный путь. Не знал
и того, что возьмет с собой попутчицу.
«Доберетесь до парома в Кулигове – разузнайте на постоялом дворе, не согласится ли
кто из проезжих вас до Смолягина, а то и до Мерянова подвезти, – наставлял Терёшку тятька
Пахом. – Надежней всего будет, сынок, коли к торговому обозу пристроитесь. А дальше к
северу до Китежского озера дорога – нахоженная да наезженная. Она вам сама под ноги ляжет».
Терёшка снова вспомнил, как прощался с домашними. Когда Зоряна не выдержала и
порывисто обняла его, шепча Терёшке, чтобы получше берег он, Белобога ради, себя в дороге,
мальчишка почувствовал, как у него предательски засвербело в носу. Приемный отец ворчал в
бороду, успокаивая жену: «Ну, будет, мать, хватит. Парень вон в какой переделке страшной не
сробел, а ты его всё мальцом считаешь в пятнадцать-то годов…» Тихомир, племянник Пахома,
и его старшие сыновья размашисто хлопали Терёшку по плечам, желая в дороге удачи, млад-
шая Тихомирова детвора кучей висла на названом брате. Терёшка в ответ улыбался и весело,
с задором, отшучивался. Но хорошо видел, что не только Зоряна крепко за него тревожится,
отпуская одного в такую даль неведомую, – а все в избе и сам тятька Пахом – первый. Пускай
и не показывают домашние, что на душу им камень лег.
Прямо хоть и не уходи никуда.
– Пути тебе доброго, Терёха, – выдавил Неждан, один из Пахомовых внучатых племян-
ников и Терёшкин дружок-неразлейвода. – И это… ты возвращайся скорей. Как же мы все тут
без тебя, а?
– А ты за моими удочками да вершами приглядывай. Не то малышня до них доберется,
и останутся от них рожки да ножки, – Терёшка тоже хлопнул Неждана по плечу. Совсем не
об удочках парню на прощанье хотелось повести разговор с братом, прошедшим вместе с ним
через ту самую переделку, о которой вспомнил Пахом. Но Неждан очень серьезно кивнул, и
Терёшка понял, что никакие лишние слова им и не нужны сейчас – не девчонки же они. –
Вернусь – еще с тобой порыбачим.
– А мне из Китежа подарок привезешь? – блеснул глазенками-черничинами Фролка,
семилетний братишка Неждана. – Меч, чтоб как взаправдашний был?
Узнав, что Терёшка собирается в дорогу, он хлюпал носом и ходил зареванный два дня.
– Привезу, – парень взлохматил братишке волосы и опять ощутил в горле комок. – Такой,
что все твои приятели обзавидуются.
134
Подлесок поредел. Тропинка выбралась из рябинника, ветки которого гнулись под тяже-
стью жарко пламенеющих ягод, и вывела Терёшку на широкую лесную прогалину. Здесь, у
кривой сосны, разбитой молнией, с этой стежкой перекрещивались еще две тропы. Одна убе-
гала к Долгому болоту: огибала дугой по краю и его, и глухие вековые чащобы за болотом, в
сердце Мохового леса – и упиралась в Сухман-реку. Другая вела к Зеленому озеру и дальше –
к Кулиговскому тракту. Туда Терёшке и его спутнице и было надо.
Миленка ждала на росстани у сосны, как они заранее уговорились. Когда парень пома-
хал ей рукой, худенькое лицо подружки просияло. Тоненькая, точно рябинка, ниже Терёшки
на полголовы, девчонка тоже была одета по-дорожному. Поверх белой рубахи и темно-синего
сарафана – зипун из серого домотканого сукна, на ногах, как и у него самого, – крепкие кожа-
ные полусапожки. За плечами – берестяной короб с собранной в дорогу поклажей и припа-
сами. Коротко, как у мальчишки, обрезанные темно-золотистые волосы перехватывал через
лоб плетеный замшевый ремешок с височными кольцами, украшенными бронзовыми бусами.
– Здрав будь, добрый молодец, – в серых, с рыжими крапинками глазах Миленки плес-
нулись смешинки. Терёшка опять подивился про себя тому, какая у нее все-таки улыбка свет-
лая – и как быстро его подружка научилась заново улыбаться. – Ох, и копуша же ты! Я уж
измаялась вся, тебя ожидаючи.
– И тебе не хворать, красна девица, – широко улыбнулся он в ответ. – Нос-то не задирай,
он у тебя и так курносый.
Сейчас, когда парень вспоминал, как познакомился с Миленкой, всё то, что они совсем
недавно пережили вместе, иной раз казалось ему страшной сказкой. Из тех, какие хорошо
зимой на печи слушать. Три года провела внучка знахарки Глафиры из Овражья в плену у лес-
ной ведьмы-вештицы, пока Терёшка девчонку не выручил. Только вряд ли бы он с ее хозяйкой
справился, не проснись в крови у Миленки дар, унаследованный от бабки, и не приди сама
пленница парню на помощь. Да если бы не подставила им плечо другая Терёшкина подружка
– берегиня Ветлинка с реки Медведицы.
– Ты с Ветлинкой-то хоть за меня простился перед уходом? – Миленка словно прочитала
его мысли.
– А то как же, – заверил Терёшка. – Потому и припоздал малость. Она тебе привет пере-
дать велела, а нам обоим счастливого пути пожелала. Ну и я ей пожелал снов сладких. Она
ведь скоро в омут к себе уйдет, на дно – и заснет до весны.
Парень опять улыбнулся, вспоминая, как хитро подмигнула ему берегиня, когда крепко
расцеловала на прощанье в обе щеки: «Я же тебе говорила, ягодка моя: ты далеко полетишь. Ох
далеко. За темные леса, за быстрые реки, за высокие горы… По-моему и вышло». Прозвучало
это так, словно Ветлинка, обычно смешливая, безудержно веселая и страсть как любившая
своего друга шутливо поддразнивать, снова заглянула в его будущее, раскинув ракушки на
речном песке, и увидела там что-то такое, о чем рассказывать Терёшке не хочет. Не потому,
что увиденное – не к добру, а совсем наоборот: чтобы не спугнуть удачу.
– Не боязно тебе? – нет, Миленка Терёшкины мысли и впрямь читала. Точно были они
сегодня у парня крупно на лице написаны. – Шутка ли, Китеж ведь – не ближний свет. Как
подумаешь, сколько до него верст, аж сердце замирает.
– А даром, что ли, пословица сложена: «Дорога – от села до села, а по всей земле
повела»? – Терёшка поправил заплечные ремни котомки. Подружка своим вопросом прямо
в цель угодила, хотя мальчишка, даже перед вештицей-людоедкой не сробевший и бедовых
упрямых глаз не опустивший, ни за что Миленке в этом не признался бы. Но еще сильнее у
Терёшки захватывало дух сейчас от другого. От кружащего весело и дерзко голову осознания,
что совсем скоро сбудется его давняя мечта – выбраться за опушку Мохового леса и увидеть,
какая жизнь за ней на широком приволье кипит. – Зато мы с тобой мир посмотрим – да себя
добрым людям покажем. Мир-то – он большой, чудес в нем – что звезд на небе, а на одном
135
месте сидючи, того и гляди закиснешь хуже простокваши. Это вот ты мне, курносая, лучше
скажи: как тебя тятька да мамка со мной в такую даль отпустили? Я-то думал, дома теперь над
тобой трястись будут, как скарбник над златом.
Он хорошо помнил, сколько счастливых слез пролила Весняна, мать Миленки, обнимая
пропавшую три года назад старшую дочку. Увидеть ту живой она уже не надеялась. А Милен-
кин отец Кирша, рослый русобородый мужик, в которого и удалась подружка серыми глазами,
поклонился Терёшке в ноги. При всей родне – и при соседях, набившихся в избу. Терёшка
тогда от смущения чуть не сгорел.
– Я их уговорила – и мамку, и тятьку. Сперва они и слушать ничего не хотели, насмерть
стояли. Мамка опять в плач ударилась – мол, никуда тебя не пущу, на пороге лягу… А потом
согласились оба, что рассказать Охотникам про хозяйкины злые дела непременно надо, – тихо
ответила Миленка. И вдруг у нее горячо, с болью, вырвалось: – Да главное – не в том… Пока
я в Китеже не побываю, мне покоя не будет.
– Почему? – не понял Терёшка.
– Боюсь я. Саму себя боюсь. Даже мамке признаться в этом не насмелилась – тебе пер-
вому откроюсь, – голос Миленки упал до шепота. – К людям-то ты меня вернул, а можно ли
мне, такой вот, теперь среди людей жить? Меня ведь Тьма коснулась… Три года зморой была, у
нечисти в рабынях ходила, приказы ее исполняла, из одной миски с ней ела да из одного ковша
воду пила… А ну как осталось во мне черное зерно? Да прорастет заново, не дай Белобог – на
беду тем, кто рядом? Вот и хочу, чтоб поглядели в Китеже, всё ли со мной ладно…
– И долго ты думала, дурища несусветная, пока до такого додумалась? – оборвал ее, не
выдержав, Терёшка.
Злость в парне аж вскипела. Крутым кипятком, переплескиваясь через край. От тихих,
полных боли и какой-то обреченной решимости слов подружки у него внутри просто всё на
дыбы вскинулось.
– Да будь с тобой неладно, разве бабкин дар в тебе пробудился бы? – напустился яростно
Терёшка на Глафирину внучку. Ох, чего бы он ни отдал, чтобы вытрясти из головы у Миленки
эти страшные мысли, в правоту которых ни на самую малую капельку не поверил! – Кто ведьму
тогда, на поляне, ослепил и папоротником ей ноги спеленал? А руку мне кто залечил? Чуть
не до кости распорота была, а через два дня затянулось всё… А соседи ваши теперь не тебя,
что ли, первым делом на подмогу зовут, коли из ребятишек кто занедужит – или в поясницу
кому из стариков прострел вступит? Тятьке Пахому мужики из Овражья так и сказали про
тебя, когда третьего дня он к вам на мельницу ездил: «Не хуже Глафиры-покойницы у нас в
селе знахарка будет…» Тьма ее коснулась… Глупостей не плети!
– Руку твою мне Ветлинка залечить помогла. – Миленка слабо улыбнулась: – Одна бы
я не справилась.
Ответить ей раскипятившийся парень не успел.
В подлеске, в той стороне, куда убегала тропа на Овражье, захрустел валежник и послы-
шались мерный топот и звон удил.
– Верховые, что ли? – Терёшка удивленно вскинул брови, и было от чего. В лес дере-
венские мужики по хозяйственной надобности ездят летом и осенью всё больше на телегах –
или запрягают для этого лошадей в волокуши. – Миленка, это не тятька твой, случаем, нас до
переправы проводить решил?
– Не говорил он ничего такого, – нахмурившись, покачала головой подружка.
Цокот копыт приближался. Когда из рябинника на поляну с распутьем выехали всадники,
растянувшиеся по тропе цепочкой, Миленка тихо ойкнула и снова схватила Терёшку за руку.
А сам он наконец-то в первый раз в жизни по-настоящему понял, что значит остолбенеть от
изумления.
136
Лошадей было целых шесть. Четыре – под седлами и вьюками: бурый, вороной, серый в
яблоках и соловый. Пара гнедых с белыми звездочками на лбу – сменные, запасные. Для своих
лет парнем Терёшка был рослым, но ни одному из громадин-жеребцов не достал бы макушкой
не то что до холки – даже до лопатки. Такого красавца пока вычистишь как следует – полдня
провозишься и десять потов с тебя сойдет, а чтобы верхом на него сесть – впору лестницу
подставлять. А хороши кони были – залюбуешься. Широкогрудые, с мощными высокими кру-
пами. Сильные шеи круто выгнуты, гривы – длинные, густые.
Навьючены лошади были по-походному. К добротным седлам приторочены саадаки,
шлемы-шишаки и щиты в чехлах. У троих всадников – круглые, небольшие, а у четвертого, на
сером жеребце – удлиненный, вытянутый. Сами всадники тоже выглядели как бывалые воины.
Слева на поясах – мечи, справа – длинные боевые ножи. У двоих, ехавших последними, были
еще и копья. Из-под неброских, запылившихся дорожных плащей поблескивали сталью коль-
чужные брони.
Кузнец из Горелых Ельников, дядька Шумила, служивший в молодости княжеским дру-
жинником аж в самом Червонове, объяснял Терёшке: какой бы легкой ни была кольчуга, вес
у нее все равно немаленький. Таскать ее на себе – радость еще та. Поэтому и возят ратники в
походах свои доспехи во вьюках, а надевают только перед боем. Но этим всадникам тяжесть
их брони была, как видно, нипочем. Потому что каждый из них тоже был в добрых полтора
раза выше ростом и шире в плечах, чем обычный человек.
Богатырей из ближней дружины самого Великого Князя Терёшке, ясное дело, в глаза
никогда видеть не доводилось. Однако кто эти четверо, он бы и так догадался сразу. Даже если
бы не украшал застежки плащей и серебряные бляшки на оголовьях лошадей знак Великограда
– вписанное в круг солнце с человеческим ликом.
Заметив Терёшку с Миленкой, незнакомцы натянули поводья, останавливая коней.
Двое богатырей, ехавших впереди отряда, переглянулись. Негромко перебросились в седлах
несколькими словами, и один из всадников, на сером белогривом жеребце, подъехал поближе.
– Эй, ребятишки! Вы, видать, местные? – окликнул их богатырь. Молодой, с русыми
кудрями по плечи, с закрученными щегольски усами и лихой короткой бородкой. На загорелом
лице задорно блестели светло-карие, орехового цвета глаза. – Не подскажете, как отсюда к
Толучеевской переправе через чащу дорогу срезать? Да не бойтесь, мы – люди Великого Князя,
а не тати какие лесные. Не обидим.
По таким, как этот удалец, веселым щеголям-красавцам и вздыхают вовсю, и кручи-
нятся-сохнут девки. Держался витязь просто, без спеси. Но то, что великоградец обратился к
ним с Миленкой как к несмышленышам, Терёшку вдруг отчего-то резануло – и сильно. Вот
еще – было бы кого бояться!
– Здрав будь и ты, боярин, – говорить с молодым богатырем парню приходилось, задирая
голову. От этого в Терёшке еще сильнее вспыхнуло желание, отвечая незнакомцу, по-ежиному
ощетиниться во все стороны колючками. Хоть и понимал он, что поступает глупо. – А коли вы
– княжьи люди, чего же тогда в Овражье проводника себе не взяли?
– Овражье – это село вон в той стороне, на пригорке у речки? – уточнил великоградец.
Терёшке подумалось: похоже, в этом лихом красавце, как и в нем самом, не только русская
кровь течет. Проглядывало в лице русокудрого усача что-то чужеземное, чуточку ястребиное,
хотя говорил он по-русски чисто. – Нам туда заезжать не с руки было: торопимся мы. Дело у
нас спешное. В Толучеево едем.
– Так вам лучше не через чащу, а вот по этой тропинке на закат поехать. Для конного
отряда оно удобней всего будет. Объедете по краю Зеленое озеро, оттуда прямо, и попадете на
тракт Кулиговский. А там вам на восток надо, до Сухман-реки. Обогнете с севера Моховый лес
– на второй-третий день Толучеево увидите, – объяснил Терёшка. – Только, боярин, никуда с
тропинки не сворачивайте. Заплутаете у нас в лесу – за неделю не выберетесь.
137
Всадники снова переглянулись.

– Нам, малец, не к Зеленому озеру нужно. На Пахмурной заставе сказали, что есть у
вас тут через пущу за болотом какой-то прямоезжий путь к переправе, – в разговор вступил
второй богатырь, на буром коне. – Ищем мы в ваших чащобах кое-кого. А путники эти, по
всем приметам, дорогу к Толучееву в объезд болота выбрали – да потом напрямик через лес.
Был он немного постарше красавца. Лицо – суровое, с резковатыми твердыми чертами,
между густых бровей – едва заметная складка. Длинные и прямые темно-русые волосы заче-
саны назад, на лбу – плетеный кожаный ремешок, чтобы они в глаза не лезли.
Под пристальным взглядом зеленых глаз богатыря Терёшка еще больше оробел, хоть и
старался он, мальчишка из лесной глуши, держаться перед великоградскими витязями так,
словно ему и бедак не брат. Чуть прищуренные, внимательные и острые, эти глаза, казалось,
всего его видели насквозь. Несмотря на то, что говорил их обладатель приветливо.
Огромный бурый жеребец вдруг громко фыркнул, обдав Терёшку теплым дыханием из
широких атласных ноздрей. Тряхнул угольно-черной гривой – и коротко заржал. Прозвучало
это так, что Терёшка был готов поклясться: конь что-то сказал седоку. А когда уголки губ
всадника тут же тронула быстрая улыбка, парень и вовсе почувствовал себя дурак дураком.
Богатырь, похоже, и в самом деле хорошо коня понял.
– Чужаки да лихие люди у нас в округе вроде не объявлялись. А прямоезжий путь есть,
как не быть, – через силу выдавил Терёшка. – Если у Долгого болота свернуть и от границы
топей через пущу податься, то дорогу почти вдвое срезать можно. Оврагов да буреломов там,
в бору, тоже нет, кони ноги не покалечат. Только, боярин, лес в тех местах не простой. Наши
мужики еще от прадедов знают: кто туда сунется, тот в чаще и сгинет.
Послышался смешок. Это хмыкнул третий всадник, хозяин статного вороного жеребца
с белой проточиной на морде. В седле он сидел подбоченясь и небрежно поигрывал дорогой
плетью со звенящими кольцами. Совсем молодой, безбородый еще: смоляная копна волос,
дерзкий темно-карий прищур, на скулах – смуглый румянец.
– Что ж там за страх такой живет? – Усатый красавец тоже недоверчиво усмехнулся: –
Чудо-юдо двенадцатиголовое, что ли, – вроде тех, какие в Проклятых Землях Калинов мост
сторожат?
– Не чудо-юдо, – Терёшка пропустил шутку мимо ушей. – Пущевик – дух лесной. Людей
он не любит. Забредешь к нему в чащобу – живым не выпустит.
Тут уж черноволосый не выдержал. Расхохотался – и хлопнул по плечу всадника на соло-
вом коне, рыжеватого плечистого бородача с перебитым носом. Подивись, мол, на скомороха.
– У вас тут, в вашей лесной глухомани, весь народишко такой трусливый – или это одного
тебя, дитятко, в люльке бабкиными сказками до полусмерти напугали? – снова хмыкнул он. –
А вежеству, я вижу, ты и вовсе не обучен. Хоть бы поклонился да шапку снял. Не с кем-нибудь,
с богатырями великокняжескими разговариваешь!
Кровь так и бросилась Терёшке в лицо: «дитятком» мальчишку, издеваясь, называла веш-
тица Росава, Миленкина хозяйка, которая едва не принесла его в жертву Чернобогу. Теперь он
не мог слышать это слово спокойно: его трясло. А еще покраснел парень потому, что и вправду
забыл от смущения поклониться великоградцам. Тут Терёшке осадить черноволосого нахала
было нечем. Оставалось только огрызнуться позлее.
Тем более что нахал, глядевший на них с Миленкой с седла с пренебрежительной кривой
ухмылочкой, этого заслуживал. И неоткуда было ему знать, что Терёшка дома, в родном селе,
никогда не спускал обид, ни чужих, ни своих, даже парням постарше и посильнее, которые
задирали слабых и дергали за косы девчонок. В семье не без урода, и среди ребятни в Горелых
Ельниках парочка-тройка таких уродов тоже имелась. В драки с этими невежами и их вожа-
ком Гринькой, сыном соседки Любуши, Терёшка, распалившись, лез первым и без оглядки.
138
Приходил, случалось, домой с расквашенной губой или с подбитым глазом, но скоро до задир
дошло, что распоясываться при «этом бешеном» – себе дороже.
– Перед таким, как ты, шапку ломать – много чести тебе будет, – мальчишка сжал кулаки,
а его глаза, сузившись, аж полыхнули темно-голубым огнем. – Надулся от спеси пузырем –
гляди, треснешь. Да из кольчуги смотри не выпрыгни. И из штанов.
– Да я тебя, сопляк… – скулы черноволосого побелели, и он двинул коня вперед.
– Яромир, укороти-ка язык! И ты, парень, остынь.
Зеленоглазый произнес это вроде и негромко, но в его голосе лязгнуло железо. Да так
властно лязгнуло, что тот, кого он назвал Яромиром, словно бы съежился в седле. Терёшка
понял: видно, он крепко ошибся, решив, что старший над четверкой богатырей – кудрявый
красавец с закрученными усами, который заговорил с ними первым.
– Да как тебе не совестно, витязь, друга моего трусом обзывать, ничего о нем не знаючи! –
тут уже не выдержала и Миленка. Ее щеки тоже вспыхнули, голос зазвенел. Вороной Яромира
аж всхрапнул – и прижал уши. – Какой ты вояка, мы еще не видели. А он, чтоб тебе ведомо
было, меня от вештицы спас! И с ее слугами-навями схватиться не побоялся, вот! На левом
плече у него от когтей мертвяка четыре шрама остались, а у тебя они есть ли уже – отметины,
в бою добытые?
– Постой-постой, девица-душа, – прервал задохнувшуюся от возмущения Миленку зеле-
ноглазый. – Это каким же оружием он в одиночку с вештицей справился?
– Не в одиночку, – того, чтобы ему приписывали чужие заслуги, Терёшка допустить
никак не мог. – Мне она помогла. Ты, боярин, не гляди, что Миленке всего пятнадцать годков.
У нее и бабка лучшей на селе знахаркой была, и сама она волшбу творить умеет. А еще нам
одна моя знакомая пособила.
Он вынул из ножен отцовский нож и протянул рукоятью вперед наклонившемуся с седла
зеленоглазому.
Знак Китеж-града на рукояти, в серебряной обоймице которой блеснул полупрозрачный
синий камень, тот увидел сразу. Брови богатыря внезапно сдвинулись, а усач снова протяжно
присвистнул.
– Знакомая твоя, парень, – никак Охотница из Китежа? – спросил он.
– Нет, – Терёшка покачал головой. – Берегиня. А Охотником у меня отец был, он давно
погиб, я еще не родился. Вот мы и решили с Миленкой в Китеж отправиться, расспросить про
него. А то я даже имени его не знаю.
Он ждал недоверчивых ухмылок, но их не было. Черноволосый язва Яромир – и тот не
нашелся, что в ответ сказать.
– Берегиня, говоришь… – протянул зеленоглазый, возвращая Терёшке нож. – Значит, ты
и духов, и нечисть лесную видеть можешь?
– Вот такой проводник, как ты, который с лесными да водяными духами дружбу водит,
нам и вправду ох как пригодился бы. Верно же, воевода? – снова вступил в разговор хозяин
серого в яблоках жеребца. – Пущевик там у вас в бору за болотом живет или кто, а в Толучеево
нам как можно скорей поспеть надо. Того человека, на чей след мы встали, нужно у переправы
перехватить. А упустим его – быть большой беде, поверь.
Он сказал это так, что Терёшка поверил сразу.
– А чего он натворил, тот человек? – подала голос Миленка. Сама испугавшись собствен-
ной смелости, она снова спряталась за Терёшкину спину.
– Да не то чтобы натворил… – усач поморщился. – Тут всё по порядку рассказывать надо.
И рассказ это длинный. А коли вы согласны, ребята, нам помочь, давайте знакомиться. Мы
уже поняли, сын Охотника, что твою подружку Миленкой зовут, – а тебя как?
– Терёшка, – назвался парень.
139
– Вот и ладно, – улыбнулся кудрявый богатырь. – Меня – Василием Казимировичем кли-

чут. Того плечистого – Молчаном Даниловичем. Как в воду глядели родители, когда ему имя
давали. Вот этот, с кем ты сцепился, – Яромир Вышеславич. Он в ближней княжьей дружине –
недавно совсем. На четыре года всего постарше вас будет, а мы ему уже дали прозвище Бала-
мут, сами видите, почему. А старший над всеми нами – воевода Добрыня Никитич, мой побра-
тим.
Бурый жеребец Добрыни покосился на Терёшку большим, навыкате, агатовым глазом,
обнюхал ему плечо – и опять заржал. Дружелюбно, но, как показалось парню, – чуть с ехидцей.
А сам Терёшка, услыхав имя его хозяина, едва не сел, где стоял. Прямо наземь.
Имя это было известно всей Руси. Да и в сопредельных Рубежных царствах хорошо знали
его обладателя. Змееборца, победителя чудищ из пещер Сорочинских гор, отважного витязя,
добывшего князю Владимиру в жены молодую красавицу-королевну Апраксию.
Ошеломленный и просто дар речи потерявший Терёшка тут же вспомнил, как пять лет
назад, осенью, впервые поехал с Пахомом на Толучеевскую ярмарку – и как старик-гусляр
пел там в корчме про подвиги Добрыни Никитича. Про то, как Добрыня, еще отрок почти,
Пламенную Змею и ее сына в бою одолел, как племянницу князя Владимира из полона спас,
как с кочевниками, напавшими на восточную границу Руси, у Мертвых пустошей сражался…
Народу в корчму набилось битком. Не только молодые парни да малые ребятишки, но и взрос-
лые бородатые мужики слушали гусляра затаив дыхание. Бабы утирали слезы концами плат-
ков. А потом слушатели долго старика не отпускали – просили наперебой спеть еще.
Встретиться с прославленным воеводой вот так, на хоженой-перехоженой с малолетства
лесной тропе – это для Терёшки было всё одно что встретиться с живой сказкой. Помочь вели-
коградцам он согласился не раздумывая, даже на Миленку не оглянулся. Ну да та сама за себя
уже все сказала.

***

На ночлег устроились в ольховнике на краю Долгого болота. Место было не ахти какое
уютное, но никому не хотелось ночевать в гнилом мелколесье, через которое отряд продирался
целых полдня. Добрыня, правда, когда небо над лесом заалело, отдал было приказ развьючи-
вать лошадей, но Терёшка убедил его проехать сквозь чащу чуть подальше.
– Там место – лучше, хоть и болото рядом, – объяснил он богатырям. – И вода хорошая
есть, и валежника для костра хватит, и коням найдется где попастись.
Добрыня, выслушав юного проводника, кивнул: «Сделаем по-твоему, парень; ты округу,
видать, как свою ладонь знаешь». А польщенный Терёшка подивился про себя тому, до чего
воевода-богатырь, близкий к самому Великому Князю, просто держится. Не чета заносчивому
Яромиру – сынку какого-то родовитого великоградского боярина, как выяснилось по дороге.
За кустами, где отряд остановился на привал, в болото впадал ручей с торфяным дном и
темной, но чистой водой. Его берега заросли рогозом и осокой, а между ручьем и лесом тяну-
лась полоска сырой луговины с еще зеленой травой. Правда, комаров в кустах и над камышами
зудели тучи, однако тут уж выбирать не приходилось.
Багряное закатное солнце село за лес. В камышах подавали голоса лягушки. Над кочко-
ватым болотом, кое-где поросшим осинником и чахлыми кривыми елочками, стелился туман.
Клюквы здесь по осени вызревало – не перетаскать, водяной птицей эти места тоже кишели.
Но в глубь Долгого болота ни бабы и ребятишки с лукошками, ни охотники на уток и диких
гусей старались далеко не соваться. Там начинались непролазные трясины и топи, а в трясинах,
как поговаривали, водилось всякое. Такое, с чем человеку лучше не встречаться.
Осенние ночи в эту пору уже не назовешь теплыми, и сухостоя для костра Добрыня велел
нарубить побольше. Когда Терёшка собирал на краю болота валежник, ему вдруг показалось:
140
что-то зашуршало в камышах и мелькнула в их гуще какая-то тень. Юркая – да маленькая.

Возвращаясь с охапкой хвороста к месту привала, парень еще дважды останавливался. Он всё
никак не мог отделаться от ощущения, что из-за кочек и коряг кто-то уставился ему в спину
и буравит ее злющим пристальным взглядом. Но как ни всматривался Терёшка в болотные
заросли, ничего так и не высмотрел, видно, померещилось.
Молчан и Миленка хлопотали у костра. Над огнем в котле доваривался кулеш. Добрыня
пошел проведать коней, насупленный Яромир точил меч, а Василий, подсев к костру, болтал
с Терёшкой.
Теперь парень удивлялся себе: на каком пустом месте вспыхнула в нем, дурне, поначалу
неприязнь к побратиму Добрыни Никитича? Из всех великоградцев поладил он с веселым и
открытым, душа нараспашку, Казимировичем быстрее всего. Заговаривать с самим Добрыней
так же запросто, как с остальными его спутниками, Терёшка все-таки отчаянно робел. Суро-
вый Молчан до разговоров был не особо охоч. А Яромир весь день продолжал коситься на них
с Миленкой, как упырь – на осиновый кол. И то и дело шипел сквозь зубы что-то про неотесан-
ных деревенщин-засельщин, которые живут в лесу, молятся лесовику да в лопух сморкаются.
Правда, и Терёшка по дороге к болоту Баламута крепко уел. Да еще при воеводе, который
их перепалку слышал до словечка. Так уел, что Яромир язык прикусил.
– Нам сейчас чуть к северу забрать надо, – объяснял тогда Терёшка Добрыне Никитичу,
благо отряд остановился на проложенной сквозь чащобу лосиной тропе подтянуть вьюки у
лошадей. – А то дальше гарь старая будет с березовым ерником14, там с конями не продраться.
– Умничает еще, рыжий… В этом мелколесье дурном, коли солнце в тучах, один худ
рогатый разберет, где север, а где юг, – буркнул Баламут. – Все деревья толщиной с палец,
лысые какие-то, мха на стволах – и то путем нет… Ни по нему не поймешь, в какой стороне
север, ни по веткам на деревьях.
– Отчего ж – один худ, боярин? – хитро прищурился Терёшка. – Вон, хотя бы глянь. Этот
пень тебе сразу скажет, какая у него сторона северная, а какая – южная.
Яромир непонимающе нахмурился, уставившись на толстый старый сосновый пень, тор-
чавший из папоротников и зарослей брусничника рядом с тропой.
– И что? – фыркнул он. – Дурака из меня делаешь? Что в лесу с южной стороны мох на
стволах и не растет почти, а ветки длинней да гуще – это даже дети малые знают. А пень-то
тут при чем, какая нам польза с него? На нем тоже мха – кот наплакал.
– Зато вон с того боку у него из-под корней трава пробилась повыше да попышнее. И
желтая она там уже вся, – широко улыбнулся Терёшка. Ему стало весело. Понятно, что молодой
боярин – не лесной человек, но как можно таких простых вещей не ведать? – И смотри: брус-
ника тоже с того боку вокруг пня уже вся спелая, а с другого – еле зарумянилась. С южной сто-
роны ягода быстрей спеет, чем с северной. А вон из-под листьев у корней два рыжика вылезли.
Шляпки у них, глянь, суховатые, крепкие и с прозеленью чуть в синь… Так тоже всегда у
рыжиков бывает, которые с южной стороны деревьев растут. Так что юг – вот он, а нам – туда…
У нас все эти приметы тоже любой малец с пеленок знает. А по одному только мху да по веткам
север в лесу не всегда найдешь.
Василий не выдержал и расхохотался – до того пунцовым стало лицо у Баламута, на кото-
рого Терёшка потоком всё это вывалил. Миленка хихикнула в ладошку. Даже Добрыня улыб-
нулся в темно-русую бороду.
– Что, Вышеславич, будешь перед мальчишкой-деревенщиной нос задирать? – поддел
Баламута Казимирович. – Лихо он тебя срезал. А в лесу и верно всё вокруг себя внимательней
подмечать нужно, оно лишним никогда не будет.
14
Ерник – мелкий, малорослый густой лес, часто – березовый.
141
Ответить по делу и с достоинством Яромир Терёшке не смог ничегошеньки. Всю дорогу

до привала он молчал и злился. Вот и сейчас, точа меч, изо всех сил делал вид, что юных
проводников в упор не замечает.
– Ты на Баламута не сердись, плюнь. На дурней не обижаются, – посоветовал Василий
Терёшке. – Парень он неплохой, только чересчур своим знатным родом гордится. Вот и лезет
из него порой это, как тесто из квашни. А сам – зеленый совсем, в настоящем горячем деле
пока ни разу не бывал. Тут твоя подружка ему по больному месту попала.
– Да мне-то что, – Терёшка пожал плечами и подбросил в костер сухую ветку. – Я – не
спесивый: во мне боярских кровей нет.
– А тебе откуда это знать, раз ты, парень, ничего об отце своем не ведаешь? – подкрутил
усы Василий. – Может, окажется, что родом ты повыше да пославнее нашего Яромира. А еще
не обидишься, коли спрошу: мать твоя родная с юга, никак, была? Разрез глаз да скулы у тебя
– как есть степняцкие.
– Говорили, будто так, – кивнул Терёшка. – Только я и ее не помню. А ты, Василий
Казимирович, тоже по крови не совсем русич?
– Есть такое дело, – усмехнулся побратим Добрыни. – Отец у меня из западных земель.
Да знаешь, как у нас в Великограде говорят? «Раз на Руси живешь да Руси служишь, значит –
и сам русич». В ком какая кровь течет – то дело десятое, людей по делам судят.
– А правда, что Великоград на девяти холмах стоит? И у Великого Князя на тереме
крыша золотая, яхонтами да изумрудами выложенная, – и сияет ярче солнца? – глаза у Терёшки
тоже сами сразу так и загорелись. Совсем детским, чистосердечно-азартным жгучим любопыт-
ством. – Из нашего села там никто и не бывал-то никогда, а чего про Великоград только не
бают… А еще мне мамка Зоряна сказку сказывала, будто в стародавние времена несли испо-
лины-оберины Белые горы с юга на север да посреди чиста поля отчего-то и бросили. А вели-
каны-волоты эти горы потом в круг поставили да посреди те самые девять холмов насыпали.
Притоптали, чтоб людям там на житье устроиться удобней было, а меж гор реки провели…
– Про девять холмов – правда. И про оберинов с волотами, говорят, не сказка, – улыб-
нулся Василий. – А вот про крышу на княжьем тереме… ну, это малость врут. Хотя Велико-
град – город такой красы, что и впрямь глаз не оторвать.
– А в Сорочинских Норах ты с Добрыней Никитичем тоже был? – Терёшка не удержался
и все-таки это спросил: – Ну, тогда…
– Тогда мы еще знакомы не были, – покачал головой Казимирович. – А сам Никитич
про это вспоминать не любит. Он – вообще не из тех, кто подвигами своими на каждом углу
хвастает.
Поужинал отряд густым наваристым кулешом с салом да сухарями из вьюков. Василий с
прибаутками нахваливал стряпню и стряпуху. Миленка краснела, а Яромир, выслушивая, как
ее хвалят, кривил губы. На ложку тоже дул с таким видом, словно глотал через силу похлебку
из лягушек. У Терёшки аж руки зачесались двинуть молодого боярина в скулу.
На дорогу мальчишке Зоряна напекла его любимых пирожков с рыбой да с брусникой, а
Весняна Миленке – с капустой да с зайчатиной. Ребята тоже выложили их из узелков, угощая
новых знакомых.
– Матери у вас – мастерицы, – похвалил пироги Добрыня. – Поклон им потом от нас
передайте.
А Терёшка вспомнил, как Зоряна укладывала рано утром ему в котомку эти пирожки.
Еще горячие. Увязывая их в чистую тряпицу, она украдкой вытерла глаза тыльной стороной
ладони, и Терёшка не смог больше притворяться, что спит. Слез с полатей, подошел к прием-
ной матери и уткнулся лицом ей в плечо. А та прошептала: «Ох ты, головушка моя бедовая…
Вот и вырос уж, а я и не заметила…»
142
Во время ужина богатыри-великоградцы ни словом не обмолвились о том, за какой все-

таки надобностью торопятся на Толучеевскую переправу и кого ищут. Расспросить Василия об
этом поподробней Терёшку страх как тянуло, однако он хорошо понимал: дело это – по всему
видно, тайное, не из тех, о которых гридин Великого Князя и его подначальные витязи вправе
рассказывать первым встречным-поперечным. Да еще если встречные – безусый деревенский
отрок и девчонка. Но когда после ужина Миленка потащила отмывать к ручью котел и ложки, а
Терёшка ломал у костра хворост, несколько негромких фраз, которыми перекинулись Добрыня
и Василий, распалили в мальчишке любопытство еще пуще.
– Теперь они от нас не уйдут. Не догоним по пути, так опередим – и в Толучееве голуб-
чикам встречу приготовим. Молчан на рунах поворожил, а руны тоже указывают: эти двое на
северо-восток подались. Сразу от брода на Медведице, – промолвил Казимирович.
Приглядываясь к четверке богатырей, Терёшка успел заметить, что и Яромир, и широ-
коплечий немногословный Молчан в разговоры с Добрыней запросто, на равных, не вступают
и не дозволяют себе ровно никакого панибратства со своим воеводой. Хотя, сразу видать, оба
истово гордятся, что служат под его началом, крепко уважают Добрыню Никитича и по пер-
вому его слову да приказу в огонь, в воду и на Ту-Сторону с ним и за него готовы пойти не
задумываясь. Почему оно так, парень уже ясно осознавал.
Совсем не в том было дело, что в Добрыне почти пять локтей росту, мышцы у него бугрят
на груди броню, будто тонкую полотняную рубаху, а снести на себе такого исполина-силача
только его громадина-дивоконь и может. И не в том, что во все рассказы о Добрыне Никитиче
Терёшке теперь верилось без оговорок. Даже в те, о которых он раньше думал: ну, вот про это
точно привирают с три короба… Исходила от воеводы совсем особая, скрытая сила, Терёшку
просто ошарашивавшая. Спокойная, о себе не кричащая, сдержанная – но грозная. Как рокот
обвала в Рогатых горах, как мощь реки в половодье, как сполохи дальних зарниц в тучах. И
чванливости да высокомерия при этом в богатыре не было ни капли.
А вот Василий держался с Добрыней куда свободнее. Этак по-свойски, как близкий друг.
Да оно и понятно, раз эти двое – побратимы, думал Терёшка, прислушиваясь сейчас невольно
к их разговору.
– Сплюнь через плечо, Вася. На хвост мы им пока не сели, – устало потер переносицу
Добрыня. – Ох и удружили нам ребята с Пахмурной заставы…
– Ничего, воевода, в топь они не сунутся. Остается у них одна дорога – через бор, –
уверенно отозвался Казимирович. – А мы от них отстаем всего на полдня, не больше. Лошади-
то у них – обычные, не чета нашим.
Спать устроились у костра на охапках нарубленного в лесу лапника. Завернулись в плащи
и накрылись конскими попонами. Первыми нести стражу Добрыня поставил Яромира с Мол-
чаном. Разбудить его и Василия он велел после полуночи. На Терёшку, когда тот тоже попро-
сился караулить до утра вместе с ними, Василий цыкнул: «Отдыхай, проводник, – успеешь
завтра в дороге намаяться!»
Но выспаться парню так и не пришлось. Сначала он долго не мог уснуть. Опять, сами
собой, навалились мысли о доме: что-то там сейчас делается?.. Припомнились вот такие же
длинные осенние вечера, когда в избе ярко горела в светце15 лучина. Тихомирова жена, румя-
ная толстушка Умила и ее старшие дочки при ее свете пряли, Тихомир резал ложки из липы,
Пахом чинил конскую сбрую. Сам Терёшка латал костяной иглой-челноком прорехи в рыбо-
ловной сети, то и дело посасывая наколотый палец. Детвора помладше возилась на полу,
Зоряна нараспев рассказывала сказку, а на печи тихонько шебуршался вылезший из темного
угла послушать хозяйку дедушко-домовой, невидимый для всех в избе, кроме Терёшки…
15
Светец – подставка для горящей лучины.
143
Парень, ворочаясь на охапке еловых веток, вздохнул про себя: вот, понесло же из дому,
а там сейчас рабочие руки ох как нужны. Скоро в селе застучат цепы – хлеб молотить начнут
в натопленных овинах. Овец стричь пора подойдет, капусту на зиму рубить. Да и до Осеннего
солнцеворота с гуляньями праздничными и посиделками всего ничего осталось… Но тут же
Терёшка снова будто наяву услыхал голос Пахома: «Коли твердо решил в Китеж идти, сынок, –
решения своего не меняй. Я уж и сам теперь вижу: соколу на шестке не усидеть… Да и что за
хозяин такой с Бугры-горы вештице от Охотников уйти помог, в Китеже разобраться должны
поскорее».
А проснулся Терёшка от того, что Василий затряс его за плечо. Едва открыв глаза, парень
сразу же понял по лицу великоградца: случилась беда.
– Вина – на мне, – хмуро рассказывал Молчан Добрыне. Тот уже успел надеть кольчугу
и стальной ворот и затягивал на себе перевязь с мечом. – Всё спокойно было. И тут глядим:
над болотом огонек зеленый зажегся. Вышеславич охнул да побелел. Стоит – и глаз с него не
сводит. А потом на огонек пошел. Окликаю его – он ровно и не слышит. Вижу я, не в себе
парень. Но думал, дурак: сам его скручу. Ну и огреб по голове…
– Давно он на болото ушел? – прервал его Добрыня, надевая шлем.
– Не так чтобы давно, – прикинул Молчан.
Факелов Василий с Терёшкой понаделали быстро, разрубив на полешки сухую смолистую
сосенку. Миленка оставаться у костра одна отказалась наотрез. Заявила, что обузой мужчинам
не будет, и Добрыня кивнул: чародейка-знахарка им могла пригодиться.
Узкая тропка вилась через болото между пучками белоус-травы и жухлой осоки. «Мы
с приятелями не раз по ней за клюквой ходили. Яромир, видать, тоже по этой тропе пошел,
другого пути тут нет», – объяснил Терёшка воеводе. Нога по щиколотку тонула во мху, под
сапогами хлюпало. Вокруг, между кочек и островков камыша, поблескивали черные окна воды,
заросшие ряской. А над болотом висел туман. Серый, липкий, слоистый. Чем дальше тропа
уводила в топи, тем он делался гуще.
Добрыня шел первым. За ним растянулись остальные, а замыкал цепочку Молчан.
Факелы в руках людей сами казались красными болотными огнями, плывущими в тумане.
Злость и досада на Яромира у Терёшки прошли разом. Не до обид на великоградца ему
уже было – бедак с ними, с обидами. Пусть язвит, пусть нос задирает да насмешничает – только
бы сыскался живым. Шли они по следам Баламута вроде бы верно: у поворота тропы росла
скрюченная полусухая елка, и за один из ее острых сучков зацепился лоскут от плаща, но
сколько ни кричали в темноту и ни окликали молодого боярина по имени, из тумана раздава-
лись лишь глухие утробные всхлипы трясины.
Ярким васильковым светом камень в рукояти ножа Терёшки вспыхнул неожиданно.
Ладонь, схватившуюся за рукоять, обдало теплом – тоже хорошо парню знакомым. Он так и
вскинулся, кровь горячо толкнулась в виски, и вот тут-то справа, в стороне от тропы, замер-
цали в молоке тумана сразу несколько зеленых огоньков. А на зов Василия отозвался слабый,
приглушенный человеческий крик.
– Вместе держитесь. Молчан, за девочкой пригляди, – отрывисто бросил через плечо
Добрыня. – Кажись, нашлась наша пропажа.
– Я по болоту ходить умею, – подала голос Миленка. – За меня не бойтесь.
Оскальзываясь на кочках и проваливаясь в топкую грязь по колено, они проломились
сквозь болотные заросли. Здесь начиналась уже настоящая трясина. Ухнешь в нее – и уйдешь с
головой. Пламя факелов отразилось в темной маслянистой воде. То здесь, то там из нее торчали
мертвые, гнилые древесные стволы, поросшие грибами-поганками и косматыми бородами мха.
Узкая полоса твердой земли тянулась вперед и обрывалась в грязь, а на самом краю трясины
прислонился к старому дереву Яромир с мечом в руке. В левой.
144
Стряхнуть с себя одурманивающие чары богатырь, увидев перед собой врага, все-таки
сумел, но на ногах стоял едва. Правая рука бессильно повисла, парня шатало. Те, кто его окру-
жили, нападать не торопились. Не потому, что боялись булатной стали. Они просто знали:
ослабевшая жертва все равно никуда не денется, надо только немного подождать, пока совсем
потеряет силы. А еще она очень пригодится, чтобы заманить в ловушку много другой лакомой
и вкусной добычи.
Об этих тварях Терёшка знал много – и от деревенских стариков, и от Ветлинки и ее
знакомых-водяников. Однако никогда раньше не видел воочию. Их было шесть. Целая стая.
Руки у всех – длинные, а кривые ноги, толстые, как пни – несуразно короткие. Больше всего
чудища и впрямь походили на огромные, высотой с человека, растрепанные и грязные болот-
ные кочки. Сгорбленные спины болотников поросли мхом, осокой, водорослями и осклизлыми
древесными грибами. Из-под тяжелых, выступающих вперед жабьих надбровий таращились
выпуклые буркала, отливающие в свете факелов алым. Острые зубы были желтыми, из безгу-
бых пастей капала слюна.
На лбу у каждого гада червем извивался длинный и тонкий отросток, на конце кото-
рого мерцал холодный изжелта-зеленый огонек. Так болотник и заманивает неосторожных
путников в трясину: перед чарами этого огонька устоит далеко не всякий, на кого они наце-
лены. Терёшка слыхал, будто отросток-манок – не просто часть тела болотника, а живая тварь,
намертво присосавшаяся к его башке. Хозяину она помогает охотиться, а сама подъедает
остатки с его стола. Из этих светящихся огоньков-бусин болотники делают себе браслеты – и
используют такие бусины как оружие. Попадет такая дрянь в человека – сразу его обездвижит.
Ни рукой, ни ногой не сможет бедолага пошевелить.
– Откуда их разом столько, мать моя лешачья бабушка? – выдохнул Василий.
Это и вправду было странным: обычно болотники такими стаями не охотятся. Добычу
они, затаившись в трясине и прикинувшись кочками, подкарауливают всё больше поодиночке.
Редко когда – по двое-трое. А тут, вдруг подумалось выхватившему из ножен отцовский нож
Терёшке, тварей как будто нарочно кто-то в стаю сбил и натравил на отряд.
Увидев появившихся из тумана людей, болотники оскалились и зашипели. Манки на
лбах гадов забеспокоились, задергались, а ловчие огоньки еще ярче налились, как гноем, мерт-
венным желто-зеленым сиянием. Но пускать в ход волшбу манков, которая лишает еду воли,
болотникам было уже незачем. Вот она, желанная добыча, совсем рядом – бери да рви когтями
и зубами. На всех хватит сладкой человечины, чтобы нажраться досыта, сделать запасы впрок
– и, когда ударят морозы, заснуть в трясине до весны с туго набитым брюхом.
Терёшка даже не думал, что эти раздувшиеся, неповоротливые и неуклюжие на вид
огромные туши могут двигаться так быстро. Пять тварей метнулись вперед, окружая людей. На
Добрыню набросились сразу две, и в воеводу полетел целый рой метательных бусин-огоньков.
В цель не угодила ни одна. Терёшка даже не успел понять, как Никитич от них уклонился: так
быстро и легко двигался высоченный плечистый богатырь. Пять или шесть бусин он играючи
отбил двумя ловкими взмахами меча. Левой рукой с факелом увел удар когтистой перепонча-
той лапищи в сторону и обрушил меч на короткую толстую шею болотника. Хлестанула струей
темная кровь. Голова гада слетела с плеч, а следом тяжело рухнуло наземь тело. Булат блеснул
снова – и разрубил от плеча до пояса вторую тварь. Одним ударом.
Третьему болотнику вогнал в брюхо копье Молчан, заслонив собой Миленку. В морду
четвертому полетел брошенный Василием факел. Тварь взвыла, попыталась прикрыться левой
лапой, на которой тускло сиял браслет из болотных огоньков. Меч Василия отсек ее вместе с
браслетом. Вторым ударом побратим Добрыни отрубил чудищу манок, едва не хлестнувший
Казимировича по глазам, и следом с хеканьем всадил меч в шею твари.
От огонька, что швырнул в него пятый болотник, Василию удалось увернуться. Светя-
щаяся пакость мелькнула над плечом богатыря и чуть не угодила в лицо Миленке, но Молчан
145
рывком отшвырнул девчонку себе за спину, а вот сам не уберегся. Огонек врезался велико-
градцу в грудь и лопнул зеленым пламенем, разбросав искорки, часть которых мгновенно впи-
талась в человеческое тело. Молчан пошатнулся, у него подкосились колени.
Миленка подскочила к нему, обмякшему и оседающему в грязь. Прижала к себе голову
богатыря и обхватила его виски ладонями. Ее губы зашевелились, что-то зашептали, и тут
еще одна тварь сочла раненого с девчонкой легкой добычей. Терёшка, не раздумывая, кинулся
гаду наперерез. Вспомнилась драка с мертвяком-анчипыром, которому он, подкатившись в
кувырке под ноги, подсек ножом сухожилия под коленями, только вот удалось бы подобное с
болотником или нет, узнать Терёшке не довелось. Отвлечь гада он сумел: болотник быстро,
при всей своей неуклюжести, развернулся к новой цели. Парень еле уклонился от метательной
бусины, которую почти в упор швырнула в него тварь, хорошо, он вовремя пригнулся. Чуть не
растянулся плашмя, споткнувшись о кочку, но всё же удержался на ногах и даже факел как-то
умудрился не выронить. А дальше… Дальше дорогу нечисти заступил Добрыня.
– Парень, в сторону! – велел он.
Терёшка сам не понял, как повиновался. Торопливо отскочив, он обернулся на какой-
то шум, и у него от увиденного аж внутри похолодело. Шестой болотник, помельче других, не
торопился помогать собратьям. Видно, сообразил, что еда им попалась слишком уж зубастая, и
этак можно не только голодным остаться, но и самому получить. Норовя сбежать, гад подался
в сторону, и тут ему повезло…
Неистово выругавшись, Терёшка во весь дух кинулся к дереву, к которому прислонился
раненый Яромир. Дошлый болотник явно собирался переломить беспомощной добыче шею и
уволочь ее под шумок в топь, чтобы ни с кем не делиться. Зеленые лапы уже тянулись к горлу
богатыря… да не дотянулись! Послав к худам молнией мелькнувшую мысль о том, что с ножом,
пусть и зачарованным, против таких клыков и когтей в ближнем бою не выстоять, Терёшка от
души ткнул болотника факелом в глаз. Тот с визгом схватился за уродливую морду, и тогда
парень полоснул его ножом по предплечью.
– Получи, тварина!.. – с ненавистью выдохнул он.
Из пореза на толстой бородавчатой шкуре густо хлынула черная кровь. И, на счастье
Терёшки, этот болотник, видать, самый молодой в стае, оказался еще и самым трусливым.
Снова визгливо и жалобно хрюкнул, попятился и плюхнулся спиной вперед в трясину. Чавк-
нула, как всхлипнула, темная топь, но больше никто из болотников в трясину живым не ушел.
У камышей тоже всё было кончено.
– Спасибо… рыжий… – еле слышно прохрипел Яромир.
Терёшка вновь метнулся к нему – и охнул от натуги, подставляя раненому плечо. Бала-
мут тяжело дышал, его лицо было иззелена-бледным и мокрым от пота, а разодранный в лох-
мотья правый рукав весь набряк кровью. На правом бедре молодого боярина, чуть пониже края
кольчуги, тоже расплывалось кровавое пятно. Достали Яромира, похоже, и когтями, и зубами.
Первым к парням подбежал Добрыня. Высвободил меч из здоровой руки Баламута и
осторожно завел ее себе за плечо. С другого бока, отстранив Терёшку, застонавшего Выше-
славича подхватил Молчан; сам он от обездвиживающих чар болотного огонька уже опра-
вился, помогла Миленкина ворожба. Все, что оставалось Терёшке, это подобрать Яромиров
меч. Широкий клинок был заляпан черной кровью: кто-то из болотников успел-таки получить
от молодого богатыря на орехи.
– Плащ, плащ расстелите, где посуше, да кладите его, – засуетилась возле нового ране-
ного Миленка. – Кровь заговаривать буду.
Юркую мелкую тень, метнувшуюся в этот миг из-за кучи полусгнившей листвы к трясине,
никто не заметил. Кроме Терёшки. Только у него одного в отряде и был дар видеть нечисть,
которая, когда ей надобно, умеет становиться незримой.
– А ну стой! – крикнул Терёшка, прыгнув наперерез кому-то мелкому.
146
Нет, не примерещилось ему вечером ничего: эта тварь и следила за ним из камышей.
Она-то, к ведунье не ходи, болотников на них и навела.
Паршивка пискнула, оскалилась, заметалась и со страху забыла, что нужно оставаться
невидимой. Отскочила назад, ткнулась прямо в ноги Василию, который и сгреб ее ловко за
шиворот.
– Кикимора, никак, – ахнул Казимирович. – Ах ты ж пакость!
Выглядела добыча жалко. Тощенькая, крохотная, скрюченная, горбатая, с рябой мордоч-
кой, на которой злобно сверкали блестящие, навыкате, глазки. Длинный нос дергался, на голове
из растрепанной копны жестких волос, вкривь и вкось повязанных драным платком, торчали
козьи рожки. Одета кикимора была в замызганный, истрепавшийся в лохмотья сарафан, и в
этих лохмотьях Терёшке вдруг почудилось что-то очень знакомое.
– Кто такая да откуда? Говори живо! – прикрикнул Терёшка на верещавшую как резаная
кикимору.
Та аж замолчала, задохнувшись от возмущенной злости, а затем пискляво заорала, снова
оскалив мелкие острые зубы:
– Кто я? Кто я?! Не узнаешь, да? Сам меня, бедную-разнесчастную, сиротинку горемыч-
ную, прогнал на болото холодное из теплой избы, обидел да обездолил, а теперь и признать не
хочешь? А в чем я виноватая была? Пошто меня обидел? Мне и желалось-то всего – жить с
людьми рядышком да как люди! А ты, злыдень, испортил всё! Чтоб тебе в луже утонуть, сухим
куском подавиться да на ровном месте провалиться!
Только тут Терёшка наконец ее вспомнил. Эту самую кикимору он три года назад выгнал
из дома их соседки, тетки Любуши. Немало хлопот причиняла соседям мелкая безобразница.
Горшки била, кудель на прялке путала, из подполья луковицами швырялась, по ночам будила
спящих громким воем да противным писком, да еще и кур в курятнике всех извела.
– За это ты и Терёшку, и нас всех собралась болотникам скормить? – тряхнул мститель-
ницу за шкирку Василий.
– А так ему и надо! – взвизгнула та, втягивая головенку в плечи. – Жалко, что его не
съели! И вас, остальных-прочих – тоже! Я его у ручья увидала – ух, обрадовалась! И болот-
никам рассказала: к вам мясо на двух ногах само пришло, да много! Мстить хочу! Думаете,
сладко мне тут живется, на болоте, да? Мерзну, голодаю, на дожде мокну, от жизни никакой
радости не вижу… Словом перемолвиться – и то не с кем! Хотела к лешему здешнему в жены
пристроиться, лешачихой стать: он – мужчина холостой да видный, одни клыки с бородищей
чего стоят… Так и тот надо мной посмеялся. Ни к чему, говорит, мне такая хозяйка. Тощая,
мол, ты больно, ни кожи, ни рожи, ни приданого – и в обносках ходишь… Хоть сначала он мне
и ромашки дарил, и соловьев ночью звал слушать… А мне та-а-ак мечталось детишек-лесаву-
шек ему нарожа-а-а-ать!..
Смотреть на кикимору, шипевшую, скулившую и размазывавшую сухонькими кулачками
слёзы и сопли по мордочке, было мерзко и противно. И всё же на миг в душе у Терёшки шевель-
нулось что-то похожее на жалость к этому несуразному и никому не нужному существу.
Шевельнулось – и тут же вспыхнувшая было искорка жалости угасла. Точно водой из
болотного бочага на нее плеснули.
Один раз он уже пожалел скалившую сейчас на них зубы кикимору. Просто взял – да
прогнал ее из соседкиной избы метлой, связанной из осиновых прутьев. Хотя мог той же пога-
ной метлой и прихлопнуть: эти мелкие нечистики-злонравы осиновых чар как огня боятся. А
местный лесовик, который и подсказал Терёшке, как управиться с пакостницей, предупреждал
ведь, что кикиморы добра не помнят – и козни людям строить горазды. Не зря они в родстве
со зловредными бедаками.
Эх, выходит, из-за его тогдашнего мягкосердечия отряд в переделку и попал.
147
Оправдаться перед богатырями и Миленкой можно было разве тем, что в ту пору он еще
не знал про способ кикимору надежно обуздать – чтоб стала как шелковая. Проведал о том
Терёшка лишь нынешней весной всё от того же лесовика-батюшки.
– Что с ней делать-то будем, Никитич? – спросил Василий, еще раз тряхнув тварюшку за
шиворот. – Как по мне, свернуть дряни шею – и вся недолга.
Кикимора опять тоненько и заполошно взвизгнула и обмякла в железной ручище бога-
тыря, вся затрясшись мелкой дрожью.
– Смерть она заслужила, но решать вон ему, – кивнул на Терёшку Добрыня. Парню снова
показалось: жестко прищурившиеся глаза воеводы видят его насквозь. На просвет. Точно он
– свисающая с крыши прозрачная ледяная сосулька. А потом эти зеленые глаза потемнели:
верно, тоже вспомнил богатырь что-то давнее, занозой засевшее в душе и крепко саднящее. –
Как поступишь с этим чучелом болотным, сын Охотника?
– Да чего решать… – Терёшка нахмурил брови и шмыгнул носом, но взгляда перед Доб-
рыней не опустил – хотя и ощутил, как сердце ухнуло куда-то в живот. На мальчишку вдруг
накатило чувство, что Добрыня сейчас проверяет его, испытывает, словно воина-новобранца
перед битвой, – и неспроста ему такой вопрос задал. От того, пройдет ли он это испытание,
ох как много будет зависеть. – Я и вправду, воевода, тут один кругом во всем виноват. Мне
с нее три года назад надо было клятву-зарок взять, что ни единому человеку она больше не
навредит, – иначе смерть ей. А без того – живой не отпускать.
– З-злыдень рыжий… – прошипела-полувсхлипнула, дернувшись, кикимора, и ее гла-
зенки зажглись ненавистью. – Умный больно, да? Чтоб тебя самого смерть на зуб попробовала
там, где встречи с ней не ждешь…
– А ну не каркай, коли и впрямь жить хочешь! – Добрыня повысил голос, и в его голосе
опять так лязгнула сталь, что нечисть поперхнулась на полуслове. – Что за клятва такая,
парень?
– Пусть повторит: «Клянусь болотным туманом да еловым урманом, тропой через тря-
сину, дубом да осиной, перепутьем дорог, где в бурьян ветер лег: лопнуть мне на месте да
грязью растечься, коли человеку отныне зло причиню. Слово мое крепче камня черного, тяже-
лей оков железных, острей ножа булатного. Камень черный никто не изгложет, а клятвы моей
не превозможет!» – будто сами собой всплыли у Терёшки в голове заветные слова, которые
заставил его на всякий случай заучить наизусть лесовик. – И за железо пусть подержится. Вот
тогда ее и отпускать можно на все четыре стороны.
– Слыхала? – прикрикнул на пленницу Василий. – Или шею тебе все же свернуть?
Глазенки у той вновь злобно сверкнули. Кикимора помедлила, посопела дергающимся
сопливым носом, но до нее дошло: с ней не шутят, а богатырей не разжалобить. Пленница
положила тощую когтистую лапку на клинок ножа, вынутого из ножен Молчаном, – вся кри-
вясь, дрожа и поскуливая. Слова клятвы она повторила вслед за Терёшкой через силу, запи-
наясь. Парень вдруг поймал себя на том, что ему очень захотелось совсем по-детски показать
тварюшке язык и скорчить ей рожу.
– До конца жизни теперь Терёшку благодари. Поняла? – лицо Добрыни посуровело, а
складка между бровей стала резче. – Да помни: ты ему одному обязана. Не нам.
Василий выпустил кикимору, и та со всех ног бросилась к трясине. Улепетывала она по
болоту так – только пятки сверкали.
– А мы с тобой, парень, одного поля ягоды, видать, – негромко сказал Никитич, провожая
нечисть усталым взглядом. – Добивать врага, если он пощады на коленях просит, – оно тоже
не по мне. С души воротит – да рука не поднимается. Жаль, не всякого врага такой клятвой
связать можно…
За спинами у них снова застонал Яромир, и тут уже всем стало не до кикиморы. Едва гля-
нув на раненого, уложенного на расстеленный на земле плащ, похолодевший Терёшка понял,
148
что дело худо. Слюна у болотников – ядовитая, вспомнил он. Да и сами зубищи у этих гадов,
не брезгающих падалью, часто – гнилые, а грязи всякой на них полно.
Баламут впал в полузабытье, его вовсю колотил озноб. На щеках пылали багровые пятна.
У хлопотавшей над ним Миленки лицо было ох до чего озабоченным. Она сосредоточенно
водила ладонями над развороченной рукой Яромира, и из-под ее ладоней струилось теплое
изумрудное сияние.
– К костру его надо. Да поскорее, – эти слова девчонки, обращенные к Добрыне, прозву-
чали как приказ. Хотя всю дорогу, с самого начала знакомства с великоградскими богатырями,
перед ним, витязем из песен, Миленка робела еще отчаяннее и сильнее, чем Терёшка. Даже
глаза на воеводу лишний раз поднять – и то стеснялась. – Там у меня в коробе травы нужные
есть, они с ядом должны справиться.

***

До места привала Добрыня всю обратную дорогу тащил раненого на плечах. Никто до
самого утра уже не спал, а Миленка от полыхавшего в горячке Яромира ни на шаг не отхо-
дила. Молчан, который считался в отряде богатырей лекарем, убедившись, что девчонка свое
дело знает, уступил ей место. Стоял в стороне, готовый, если что, тут же пособить Миленке,
и одобрительно кивал, наблюдая, как ловко внучка знахарки со всем управляется. Она шеп-
тала заговоры, отпаивала раненого травяными отварами, меняла примочки на ранах и мокрые
тряпки на лбу. Потом подружка призналась Терёшке: молодой боярин уже был в шаге от Той-
Стороны, и она очень боялась, что его не вытащить.
– Ветлинке спасибо, – который раз вспомнила Миленка озорницу-берегиню, обтирая
Яромиру лицо и грудь куском намоченного в холодной воде полотна. – Она меня сильным сло-
вам научила, которые кровь от заразы да отравы очищают. Даже бабка моя таких не знала.
Полегчало Вышеславичу только к рассвету. Помогли и Миленкины старания, и кое-какие
лекарские зелья, отыскавшиеся в седельной сумке у Добрыни. Жар унялся, и измученный Яро-
мир спокойно уснул. Крепкий, на диво глубокий сон подействовал на него словно живая вода.
Задышал он сразу ровно и легко. На бледном лице спящего даже проступил слабый румянец
– уже здоровый, не лихорадочный.
– Страшное миновало. Теперь с ним всё хорошо будет, – устало улыбнулась Миленка.
Терёшка вдруг подумал, что худенькая растрепанная девчонка, у которой у самой под
глазами залегли серые тени после трудной и тревожной ночи, проведенной на ногах, сейчас
похожа на юного воина из сказок Зоряны. В тяжкой битве злого ворога одолевшего. Да так оно
ведь и было, ведь для знахарей смерть – наипервейший враг.
У болота им пришлось задержаться до полудня. Терёшка не сомневался, что Яромир
поднимется в лучшем случае к вечеру, но тот, едва проснувшись, принялся торопить всех с
отъездом. «И так из-за меня сколько времени потеряли», – с ожесточенной злостью на самого
себя твердил молодой богатырь. Воевода окинул удальца внимательным взглядом, кивнул и
велел отряду, не мешкая, собираться в дорогу.
Баламут прихрамывал, правую руку, подвешенную на перевязь, старался беречь, но раны
за ночь почти затянулись. А на юную знахарку из Овражья великоградские богатыри теперь
глядели с откровенным уважением. «Княжеские лекари – и те лучше бы не справились. Спа-
сибо тебе, Милена» – так ей Добрыня и сказал.
Саму же лекарку изрядно удивило то, что Яромир встал на ноги так быстро. Как и
Терёшку, а вот товарищи Баламута, кажется, не удивились вовсе. «Мы же не просто люди, мы
– богатыри. А богатырский сон – штука хитрая», – улыбнулся Василий, увидев изумление на
лицах своих юных попутчиков.
149
О самом Яромире Терёшка тоже начал думать лучше. «Прости, рыжий. Я и вправду дурак
был, когда тебя трусом назвал», – извинился перед ним молодой боярин. А Миленке он покло-
нился в пояс, и та зарумянилась от смущения, как ягодка-брусничка.
С той минуты Яромир стал посматривать на Миленку с неприкрытым интересом, словно
вот только сейчас ее наконец как следует и разглядел. Эти взгляды, которые черноволосый
богатырь теперь украдкой на нее бросал, Терёшке ну очень не нравились. Внутри у парня каж-
дый раз вскипало глухое раздражение: нечего всяким там оглоблям так пялиться! Пусть даже
эта оглобля в дружине у самого Великого Князя служит.
С тропы они сошли за ручьем, и лес снова сделался гуще. Мхи сменились зарослями
черничника, кривые осинки – соснами в обхват. Кое-где, объезжая упавшие стволы и завалы
бурелома, всадникам приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу.
– Ох, все же ты ладно сделал, воевода, что чудо-доспехи свои в погоню надевать не стал, –
проворчал Василий, в очередной раз спешиваясь и утирая ладонью вспотевшее лицо, к кото-
рому нахально липли паутина и мелкий лесной мусор. – Тут и в простой броне упаришься.
– Дальше дорога для лошадей опять легче будет, – обнадежил великоградцев Терёшка.
С богатырскими конями парень уже обвыкся. Больше всех нравился ему Добрынин
Бурушко – не конь, а по всем статьям загляденье, добродушный да спокойный. Васильев кра-
савец Серко – это тоже была сказка о четырех ногах. У парня дух захватило от восторга, когда
Казимирович на привале у ручья в первый раз подсадил его в седло своего жеребца и позво-
лил пустить Серка сначала шагом, а потом легкой рысью. А своенравный и горячий Яромиров
Воронец, который всю ночь жалобно ржал и не находил себе места от беспокойства за хозяина,
пылко возлюбил Миленку. Перебирал ей губами волосы, тыкался носом в шею, ласково поку-
сывал ухо – и даже позволял девчонке заплетать себе гриву в косички.
Терёшке чем дальше, тем всё сильнее казалось: неведомо как, но богатыри и их кони
понимают друг друга без слов. Поборов робость, он все-таки не вытерпел и осмелился спросить
у Добрыни, так ли это на самом деле.
– В тебе, парень, и верно кровь – непростая, – сдвинул брови воевода, и Терёшке запоз-
дало подумалось, что влез он со своим вопросом куда не просили. Но глаза богатыря смотрели
вовсе не сердито. – Слышим мы с Бурушкой друг друга. Не каждый бы это почувствовал да
заметил, а ты, гляди-ка, разобрался.
Солнце уже клонилось к западу, когда перешли они глубокий ручей, чьи берега поросли
орешником и бересклетом.
– За ручьем еще березняк будет, а там она и начинается – Черная пуща, – объяснил
Терёшка Добрыне. – Теперь нам всё время на север держать надо.
Здесь они тоже сделали короткий привал, чтобы напоить коней и набрать во фляги воды.
Миленка решила заодно проверить, нет ли на кустах спелых орехов, нашла всего с десяток,
зато наткнулась за кустами на полянку, сплошь заросшую невзрачной на вид травкой с узкими
и длинными сизоватыми листочками, покрытыми серебристым пушком. Девчонка вся расси-
ялась, будто сокровище отыскала.
– Это – разрыв-трава, мне ее бабка показывала, – взахлеб рассказывала она спутникам. –
Ее вот в таких заповедных местах по чащобам духи-травники выращивают, помощники лесо-
виковы. Самые старые из них – да древние: у молодых травников на это силы не хватает. Оттого
в лесу разрыв-трава ой как редко попадается. Травка это – не простая. Если из нее настой сде-
лать и на железо капнуть – разъест в труху. Так и оковы железные вскрывать можно, и замки́…
– Клад для татей, а не зелье, – усмехнулся Василий.
– Ее не только воры да разбойники, ее и чародеи на вес золота ценят, – кивнула
Миленка. – Есть ворожба одна, сильная да опасная: надо сухую разрыв-траву в порошок рас-
тереть и поджечь. Говорят, одна его щепотка может целую скалу в мелкий щебень разнести.
150
– Про то и я слыхал. Потому эта ворожба – и запретная, – нахмурился Добрыня. – С

сухой разрыв-травой шутки плохи.
Сам воевода, однако, надергал разрыв-травы на поляне про запас целую охапку. Завернул
в кусок полотна – и бережно спрятал в свою седельную сумку. А Терёшка перед тем, как отряд
двинулся в дорогу, потихоньку от остальных наведался на поляну. Вышел на самую середину,
снял шапку, отдал чин чином поясной поклон – и положил на пенек большой сухарь.
– Благодарствуем за подарок, – негромко сказал он. – Прими от нас угощение, дедушка
травник. Сам не съешь – с муравьями да белками поделишься.
– Хоть один вежливый нашелся, «спасибо» сказать додумался, – недовольно прошуршало
в кустах. – «Подарок», ишь ты! Не делал я вам никакого подарка. Ходют тут всякие: сами
незваными явились – да сами без спросу половину поляны мне повыдергали.
Из-под куста орешника выбралось странное существо. Ростом Терёшке по колено, напо-
минало оно лохматый зеленый сноп травы, в котором кое-где попадались уже по-осеннему
пожелтевшие и пожухшие стебельки. Из гущи снопа выглядывали круглые глазки-ягодки и
торчало что-то похожее на тонкие зеленые ручки, возмущенно упертые в бока.
– Прости, дедушка, – примирительно произнес Терёшка. – Обидеть мы тебя не хотели.
– Да ладно уж, – травник неожиданно сменил гнев на милость и махнул ручкой-прути-
ком. – Не было бы с ними тебя, парень, – я бы над ратниками этими всласть потешился. Моро-
ков бы на них, чужаков, напустил таких – только держись. А ты – свой. Хозяин наш, Дебрень-
лесовик, тебя знает – и хорошо про тебя говорит. Есть, мол, в Горелых Ельниках рыжий пар-
нишка: нас, лесных духов, видит – и с нами в дружбе. Ягоды-грибы собирает – всегда хлебуш-
ком подсоленным взамен отдарится, муравьиных куч не разоряет, в птиц камнями не швыря-
ется, а в лесу зря ветки не сломит.
– Спасибо на добром слове, дедушка. А лесовику-батюшке ты тоже поклон передавай, –
тепло улыбнулся Терёшка.
С хозяином Мохового леса он впервые встретился тоже осенью, ему тогда как раз один-
надцать сравнялось. На старой вырубке за деревней старшие ребята жгли костер, а затушили
его плохо. Терёшка возвращался с рыбалки и увидел, как от огня, перекинувшегося на сухую
траву, занялись кусты подлеска. Звать на помощь было некогда, и он принялся сражаться с
огнем в одиночку. Сорвал с себя кафтан – и ему таки удалось забить одежкой пламя, хоть и
прожег ее до дыр. Да и сам руки опалил и сильно наглотался дыма. Замутило, лег у дерева,
а как открыл глаза, увидел, что над ним склонилась чья-то голова с огромными ветвистыми
рогами. Голова то ли оленья, то ли человечья: покрытое шерстью лицо, длинные седые волосы
и борода – а глаза цвета малахитового лесного мха. Они смотрели на паренька по-доброму
и ласково. На лоб Терёшке легла узловатая и тяжелая прохладная ладонь, шершавая, точно
кора дуба. Головокружение отступило, и, точно по волшебству, утихла боль от ожогов. С тех
пор не бывало ни разу такого, чтобы Терёшка сбился с пути и заблудился в Моховом лесу, а
лесовика он потом встречал в чащобе еще не единожды. Дебрень-батюшка его три года назад
и надоумил, как кикимору из Любушиной избы выжить.
– Передам, спокоен будь, – важно кивнул травник. – А куда ты их ведешь-то, чужаков
этих?
– В Черную пущу. Им к Сухман-реке очень надо, – объяснил парень. – А эта дорога –
короче всего.
Травник аж затрясся словно от ветра – и в ужасе зажмурился.
– Что ты, что ты, корни с тобой да ягодки! – замахал он ручками. – Хоть себя пожалей,
рыжий, и девицу свою, коли тех четверых не жалеешь. Погубит вас пущевик, косточек ваших
– и тех никто не отыщет! Знаешь ведь, что он никакого человека не щадит – счеты у него с
людским родом. Али не страшно самому смерти в пасть голову совать?
151
– Страшно, – вздохнул Терёшка. – Только у них – дело важное да неотложное, а я им

обещанье дал. На одного лесовика-батюшку у меня с самого начала вся надежда и была: вдруг
да пособит нам?
– Сам же ведаешь: лесовик – над лесом владыка, а пущевику – не указ, – прошелестел в
ответ травник. – Ну да смелому и удача помогает. Расскажу всё хозяину, а там уж видно будет,
много ли у тебя ее, удачи-то…
Он юркнул под ореховый куст – и пропал в лесной зелени.

***

Черная пуща встретила отряд неприветливо. Настороженным и недобрым шелестом вет-
вей, хотя день стоял безветренный, клубившимся между стволов туманом – и сырым зелено-
ватым сумраком, который висел под ее пологом. От одного вида этого леса по спине пробе-
гал знобкий холодок. Солнце еще не село за верхушки деревьев, но в его чаще уже стемнело.
Кроны огромных, в три-четыре обхвата, вековых елей сплетались высоко над головой ветками
и закрывали небо. Редко-редко, где пробивался сквозь густую завесу хвои солнечный луч.
– Тут, говорят, всегда так. Что день, что вечер, что ночь – всё одно, – объяснил Терёшка
Добрыне. – Потому эту пущу Черной и зовут.
– Тогда ночевать здесь не будем, – решил воевода. – Чем скорей выберемся, тем лучше.
Копыта лошадей неслышно ступали по пышному мху и бурой осыпи еловых иголок.
Лишь изредка приглушенно всхрапывал чей-то конь – да бряцала уздечка. Разговаривать
никому не хотелось. А тишина, накрывшая пущу, давила. Заставляла учащенно биться сердце.
Лес не казался мертвым, но, едва люди вошли под его шатер, отгородился от них глухой сте-
ной затаенной враждебности. Она, эта враждебность, пропитывала воздух так осязаемо – хоть
ножом режь. Не сновали в ветвях белки, не пересвистывались поползни и синицы, ни разу
не пересек нигде дорогу звериный след. Хотя едва заметные тропинки, уводящие в чащу, во
мху среди еловых стволов кое-где вились. Одну из них отряд и облюбовал. Она начиналась на
опушке и вела через пущу на восток. Но кто протоптал тропу, было непонятно.
– А я еще над приятелем твоим смеялся. Думал, он сказки про эту пущу плетет, – про-
бормотал Яромир.
Они с Миленкой шли рядом. Молодой богатырь вел Воронца под уздцы. Впереди ехал
Добрыня, рядом со стременем Бурушки шагал Терёшка: эти двое выбирали дорогу. Сзади
отряд прикрывали Василий и Молчан – в седлах, со сменными конями в поводу.
Миленка Яромиру не ответила. За три года плена у вештицы она с избытком навидалась
такого, что почти поверила: ничегошеньки на свете ее уже больше не сможет напугать по-
настоящему сильно. И уж тем более перестала внучка знахарки за эти годы бояться леса. Но
Черная пуща и вправду была особенной. «Вот одно дерево, за ним другое дерево, а кто там за
третьим стоит – да на нас глядит?» – упорно лезла Миленке сейчас в голову знакомая с детства
ребячья страшилка.
– Ты бы в седло сел, боярин, – отогнала она от себя прилипчивое наваждение. – Ногу
перетрудишь – рана откроется.
У Миленки перед глазами опять встало, как она, разрезав Яромиру набрякшую кровью
штанину, перевязывала распоротое бедро. Стараясь не выдать, что у нее от волнения дрожат
руки, и жарко благодаря про себя Белобога за то, что когти болотника кровеносную жилу на
бедре не задели – иначе молодой боярин просто не дождался бы, когда к нему подоспеет под-
мога. А утром выяснилось, что других штанов, на смену, Вышеславич с собой, ясное дело,
не захватил. Пришлось Миленке спешно зашивать и залатывать ему эти, кое-как их от крови
замыв. Балагур Василий так для себя и не решил, кто из них двоих смущался больше – она
сама, торопливо орудующая иголкой, или хозяин штанов.
152
– Когда такой цветик-колокольчик тебе повязки меняет да лоб щупает, хворать – одно
удовольствие. Сама же попрекала: мол, шрамов у тебя нет, в бою добытых. Вот работы себе и
прибавила, – блеснул в усмешке зубами Яромир. И вдруг спросил: – Слушай, Милена, а чего
у тебя волосы острижены?
– Рассказывать долго, – она невольно вздрогнула. – А тебе-то что?
– Ничего, – лицо у богатыря неожиданно стало серьезным. – Просто я тому, кто это
сделал да такую красоту загубил, руки бы поотрывал.
Миленка, услыхав это, опять невольно залилась румянцем. А когда поняла, что Баламута
услышал и Терёшка, тут же буркнувший себе под нос что-то недовольное, покраснела еще
жарче. До самых ушей.
Скоро кончилась прогалина, заросшая вереском, тонкими рыжими осинками и совсем
молодыми, по грудь Миленке с Терёшкой, елочками, идти по которой было повеселее. Стежка
сузилась, снова нырнула под чащобный полог, и у внучки знахарки и богатыря начисто пропало
охватившее их вдруг настроение перешучиваться. Как отрезало.
Чем дальше отряд углублялся в пущу, тем плотнее сгущался вокруг влажный, пахну-
щий прелью сумрак. Провалы темноты, черневшие между стволами, казались воротами на Ту-
Сторону. Густел и туман. Его белые пряди плыли над тропой – и тянулись к людям из чащи,
как чьи-то полупрозрачные пальцы. На тропу то и дело выползали змеями толстые древес-
ные корни. С веток и стволов свешивались космы сизого лишайника, а выше недобро и глухо
шумели еловые лапы. Но при этом Миленку не переставало удивлять: лес, хоть и вековой, и
непролазный, отнюдь не выглядел неухоженным. Ни завалов бурелома, ни гнили, ни сухостоя.
Ни даже луж с застоявшейся водой во мху под ногами.
– Что за наваждение, – раздался впереди голос Терёшки. – Вроде тропа прямо ведет, не
петляет – и не сворачивает никуда. А по мху да по смоле на стволах получается, что мы всё
время влево забираем.
– Я бы мху на стволах, да и другим приметам в этом лесу не очень-то верил, – отозвался
Добрыня. – Хотя и тропы тут, видать, тоже с придурью. Давай-ка попробуем идти, как шли, а
там видно станет, не водят ли нас кругами.
Кругами их водили. Это сделалось ясно, когда на пути в третий раз попалась одна и та же
нависавшая над тропинкой кряжистая ель с наплывом на стволе, похожим на коровью голову.
Терёшка хотел было сделать на ее коре метку ножом, но не решился. Повязал вместо этого на
нижний сук обрывок белой тряпицы, которую попросил у Миленки. Увидев впереди знакомую
уже до тошноты елку с этой самой тряпицей на суку в четвертый раз, они даже не удивились.
– Обувь нам всем, что ли, переменить с левой ноги на правую, а с правой на левую – да
одежду наизнанку вывернуть? – Василий уже не шутил – говорил серьезно. – Или выругаться
покрепче? Милена, затыкай уши.
– Тут хозяин – не простой леший, его чары так не одолеть, – покачал головой Молчан. –
Дай-ка, воевода, я по-другому попробую.
С тех пор, как они въехали в пущу, он, по своему обыкновению, не проронил ни слова.
Но, оборачиваясь, Миленка несколько раз замечала: Молчан то и дело поглаживает рукоять и
ножны своего меча – и что-то шепчет. Лицо у него сделалось еще сосредоточеннее и даже как-
то словно бы потемнело и осунулось. Она тут же подумала: ворожбу какую творит, что ли?
Молчан вынул из ножен меч и выставил его в седле перед собой. Сверкнула булатная
сталь, рисуя в воздухе, одну за одной, три светящихся символа, и Миленка поняла, что это –
чародейские руны. Зашумели недовольно над головами верхушки елей, что-то громко засто-
нало в чащобе. Но тут же всем показалось: разом лопнули сковавшие их невидимые оковы.
Даже как будто дышать стало легче.
153
– Получилось, Данилыч! – лицо Василия осветилось радостью. Он пояснил Терёшке с

Миленкой: – Молчан у нас не то чтобы чародей, но уж точно человек знающий. И с лесной
волшбой знаком не понаслышке.
– Получиться-то получилось, да как бы дальше хуже не было, – глухо отозвался Молчан. –
Лес аж злобой исходит. Растревожил кто-то еще раньше нас здешнего хозяина. Ровно камень
в омут кинул – и круги по воде пошли…
– Они это, не иначе, – коротко бросил в ответ Добрыня.
Больше с отрядом тропа никакого скоморошества не выкидывала, однако обрадовались
русичи рано. Теперь отряд шел, хоть и правильно, зато прямиком в самое сердце пущи. Всё
гуще и темнее становился лес, всё теснее смыкался вокруг. И всё острее делалось ощущение:
кто-то очень могучий, очень древний и очень не желающий видеть в своем лесу никаких чужа-
ков холодно и немигающе смотрит им в спины. Тысячью глаз. Из-за стволов, из гущи еловых
ветвей, из-за пней и коряг, из-под корней, кустов черники, папоротников и моховых кочек. Это
было куда страшнее, чем если бы выпустил он, этот «кто-то», против них целую стаю зубастой
и голодной чащобной нечисти – хоть бы и давешних болотников.
Вскоре хозяин, похоже, начал терять терпение. Нахальство незваных гостей злило его
всё больше.
– Берегитесь! – крикнул Добрыня, первым заметивший опасность.
Толстая старая ель, надрывно заскрипев, рухнула справа прямо на тропу. Заржал, вставая
на дыбы, Бурушко, спасая Добрыню и себя от удара. Следом рухнула другая, вся в седых космах
мха. Повалилась она на тропу уже слева. Василия еловый сук только чудом не выбил из седла,
еще бы чуть – и либо его пропороло бы насквозь, либо Серка покалечило.
Чудеса были не в том, что на тропу обрушились деревья. Мало ли – одряхлевшие, исто-
ченные изнутри короедами, прогнили, переломились… но оказалось, что они и не перело-
мились вовсе. Поскрипывая и колыхая колючими шуршащими лапами, лесные великанши,
упавшие поперек тропы, начали медленно распрямляться. Тянуться и подниматься вверх, при-
нимая прежний вид как ни в чем не бывало. У ахнувшей Милены промелькнула мысль: такого
не бывает, это ей мерещится. Но дожидаться, пока ели окончательно распрямятся, никто не
стал. Сойдя на обочину, быстро проскочили опасное место, и только через сотню шагов поз-
волили себе с облегчением вздохнуть.
Хотя какое уж тут облегчение? Один раз спаслись, а что дальше будет? Кто знает, сколько
здесь таких зачарованных деревьев-ловушек охраняет тропу от непрошеных гостей?..
Милена поежилась, оглядываясь по сторонам. Солнце уже наверняка давно зашло, и над
лесом нависла ночь, но здесь, в непроглядной чаще, этого всё равно было толком не понять. А
потом они окончательно утратили чувство времени.
Путь сквозь пущу казался бесконечным, а ощущение жути, накрывшее их с головой,
с каждой верстой росло и росло. Чаща по обеим сторонам тропы колыхалась, зыбилась, как
живая, тревожно шелестела, протягивала к ним руки-сучья. В ее глубине что-то ухало, трещало
и подвывало, то приближаясь к тропе, то снова отдаляясь. Между стволами по-прежнему висел
туман, и лучше в него было теперь не вглядываться. Сразу начинало мерещиться, что из него
смотрят на тебя прямо в упор чьи-то лица. С расплывающимися, неясными чертами и бледно
светящимися глазницами. Что-то шепчут, кривятся, ухмыляются, куда-то за собой манят и
зовут.
Сколько они вот так пробирались, Миленка сказать бы не смогла. Ей чудилось: провали-
лась она не то в бредовый сон, не то в наведенный кем-то дурнотный морок и никак не может
его с себя стряхнуть. Яромир, увидев, что девчонка спотыкается от усталости, без лишних слов
посадил ее в седло Воронца. Напрасно внучка знахарки отнекивалась, объясняя богатырю, что
даже держаться в седле толком не умеет.
– Не бойся, не свалишься, – заверил великоградец. – Конь не даст, ты ему понравилась.
154
Отблеск огня мелькнул впереди, слева между деревьями, когда Миленке наконец показа-
лось: лес вокруг вроде бы редеет. Из чащи выбежала еще одна узкая тропка, петляющая среди
елей, и наискосок пересекла тропу, по которой ехал отряд.
Бурушко шумно втянул ноздрями воздух. Сзади встревоженно фыркнул Кречет – соло-
вый жеребец Молчана. Воронец тоже принюхался, вскинул голову, и Миленка ощутила, как
по шее коня, под лоснящейся атласной шкурой, волной пробежала дрожь.
Сперва внучка знахарки подумала: опять морок. Но этот свет был красноватый, теплый,
живой – и ничем не напоминал ни тусклое мерцание лесных гнилушек, ни холодное призрач-
ное сияние болотных огоньков. А из чащобы потянуло совсем неожиданным здесь, в Черной
пуще, запахом. Слабо, но отчетливо.
Запахом дыма. Его ни с чем другим не перепутаешь.
– Никак там костер, воевода? – Василий послал коленями всхрапнувшего Серка вперед,
объезжая Миленку с Яромиром, и стремя в стремя поравнялся с побратимом.
– А у костра – люди, – Добрыня чуть натянул поводья, разворачивая своего громадного
черногривого жеребца. Конь опять передернул ноздрями и топнул правым передним копытом.
– Лошадей Бурушко тоже учуял.
Воевода и Василий переглянулись в седлах. Лица у обоих вдруг стали напряженными,
как перед боем.
– Думаешь – они? – прищурился Казимирович.
– Да кто ж знает… – Добрыня обернулся к спутникам и велел: – Не отставайте. Поглядим,
что за отчаянные головы тут на ночлег устроились.
На огонь им, свернувшим с развилки влево, пришлось пробираться меж обомшелых ело-
вых стволов недолго. Впереди громко заржала лошадь, явно почуяв дивоконей. А костер, как
оказалось, те самые отчаянные головы развели прямо на тропинке.
Лесные хозяева страсть до чего не любят, когда человек, заночевавший в чащобе,
обустраивает место для привала посреди тропы без их дозволения. Но путники, которых
нежданно-негаданно нагнал в Черной пуще отряд Добрыни, видать, понадеялись: живой огонь
их от ночных страхов оборонит.
У костра понуро стояли две лошади. Статные, породистые, но запыленные, потные и
усталые. К мордам коней были подвязаны торбы с овсом.
Их хозяева сидели у огня на охапках лапника. Первым, завидев выезжающих к костру
из темноты вооруженных всадников на огромных боевых конях, вскочил на ноги чернявый
бородатый мужик. Крепко сбитый, лихого вида, в добротном дорожном кафтане и с серьгой в
ухе. Холодно блеснула сабля. Вынутая из ножен, она лежала наготове у незнакомца на коленях,
и чернявый тут же выставил ее вперед.
Спутницу бородача внучка знахарки сначала приняла за совсем молодого парня. Но
когда та порывисто поднялась с груды еловых веток и шагнула в полосу света от костра,
Миленка поняла: перед ней – женщина, хоть и в мужской одежде. Незнакомка была без шапки.
Тяжелые иссиня-черные косы закручены венцом вокруг головы. Собой она была очень хороша,
однако не девчонка уже, лет этак двадцати пяти. У многих деревенских баб в эти годы по
пятеро-шестеро ребятишек за подол держатся.
Увидев этих двоих, Добрыня, всю дорогу задумчивый и хмурый, аж подался вперед в
седле – и просветлел лицом. Словно человек, наконец-то нашедший пропажу, которую отыс-
кать уже почти и не чаял.
Не по следу ли этих путников великоградцы и шли?
Воевода в очередной раз быстро переглянулся с тихо присвистнувшим Василием и реши-
тельно направил коня к незнакомцам.
– Здрава будь, государыня Мадина Милонеговна, – произнес он почтительно, но с досто-
инством.
155
Миленка тоненько ойкнула. У Терёшки, стоявшего рядом с Яромиром у стремени

Воронца, рот сам собой так и приоткрылся.
Бородач с серьгой тоже шагнул вперед, прикрывая собой спутницу. Тонкие крутые брови
женщины изумленно выгнулись.
– Ты кто таков? – резко, напрямик спросила Мадина. Голос у нее был звонкий и пове-
лительный.
– Зовут меня Добрыней Никитичем. Я – гридин Великого Князя Владимира Красно Сол-
нышко. И – посол ко двору супруга твоего, царя Гопона Первого, – назвался воевода. – Мужу
твоему венценосному я обещал тебя отыскать – и вернуть в Бряхимов, во дворец.
Тихо после его слов у костра сделалось, так, что слышно было, как потрескивают в пла-
мени сучья. Мадина прикусила губу. По ее тонкому усталому лицу плясали алые огненные
отсветы.
– Тимофей, спрячь саблю, – велела наконец алырка заслонявшему ее от богатырей тело-
хранителю. Вскинула голову. Усмехнулась, глядя прямо в глаза Добрыне, высившемуся над
ней в седле, как башня: – Наслышана о тебе, Добрыня Никитич. Да ты сходи с коня. А то уж
больно говорить с тобой, конным, неудобно: шея затекает.
Великоградец легко спрыгнул наземь и шагнул к царице. Рядом с его огромной фигу-
рой, залитой светом костра, не только Мадина, для женщины – довольно высокая, смотрелась
девочкой, но и плечистый статный Тимофей как-то сразу потерялся.
– Вот чего я никак не ждала – так это того, что муженек в погоню за мной пошлет одного
из самых доблестных витязей Славии, – уголки губ Мадины приподняла дерзкая и горькая
усмешка. – Чем он обещал расплатиться, Добрыня Никитич? Головами разбойников, которых
на границе с Русью расплодил? Видно, сильно Владимир Великоградский озабочен тем, что
сейчас на юге Золотой Цепи творится. Раз не абы кого он к нам послом отправил, а тебя. Так?
– Так, государыня, – кивнул Добрыня. – Правда, разбойничьих голов Гопон не обещал,
да и не нужны они нам – сами татей отловим. Тут дело важнее: посулил мне твой супруг
замириться с Баканским царством, если я тебя домой привезу в целости. Он решил, что тебя
баканцы похитили – и в заложницах держат, ночей не спит, с лица почернел – так о тебе тре-
вожится. Собирается на баканскую столицу войско двинуть. А сколько бед всей Золотой Цепи
война между Алыром и Баканом может принести, ты сама должна хорошо понимать.
Мадина снова прикусила губу.
– Как ты узнал, где меня искать? – отрывисто спросила она.
Точно в холодную воду с речной кручи прыгнула, подумалось Миленке.
– Мне его величество обсказал, – спокойно принялся объяснять Добрыня, – что гостила
ты у своего двоюродного дяди, боярина Славомира Пересветовича, и поехала с его сыном,
дочкой да тремя слугами на соколиную охоту. Там и напали на вас лиходеи неведомые, на
баканцев похожие, только вот не все концы в той истории в один узел вязались. Так что, прежде
чем ехать в Бакан тебя искать, поговорил я начистоту с твоим дядей. А он за голову схватился,
когда узнал, что меж Алыром и Баканом вот-вот пожар в полнеба встанет. И признался, что
ты, государыня, с мужем крепко поссорилась – да задумала проучить его как следует. Сбежать
на время к дальней родне в Триозерье. Пусть, мол, Гопон помучается: да жива ли ты?.. Ну а
родные тебя прикрыли, скормили Гопону сказку про лиходеев-похитителей, на самом же деле
ты из их усадьбы с телохранителем своим тайком уехала. Парнем переодетая.
– Что уж теперь отпираться… Недооценили мы с дядькой Славомиром муженька моего, –
царица по-прежнему смотрела на Добрыню пристально, с вызовом. Ни капли смущения и рас-
каяния в ее гордых темных глазах не было. – Помыслить не могли, что он сразу за меч схва-
тится – и сплеча рубить надумает…
– То и впрямь помыслить непросто, – согласился Добрыня, – да куда деваться. Поскакали
мы, времени не теряя, на границу, на Пахмурную заставу. До Триозерья из Бряхимова, сама
156
знаешь, другой дороги нет. Только через порубежные земли Руси, в объезд Рогатых гор. Дядя
твой нам поведал: в Толучееве тебя доверенные люди твоих родичей встретить должны – и до
Триозерья проводить. А на заставе узнали мы, что кто-то из ратников тамошних тебя, госуда-
рыня, опознал. Посылали его год назад в Бряхимов гонцом к царскому двору – и в лицо он
тебя запомнил… Воевода заставный подумал: путает что-то его витязь, быть того не может, но
решил: проезжие – и верно подозрительные, надо вас на всякий случай задержать и допросить.
Послал за вами разъезд, а вы с Кулиговского тракта в Моховый лес свернули, в самую чащобу
– и погоню со следа сбили…
– Вот оно что, – выдохнула Мадина. – Мы-то с Тимофеем разъезд этот за чернобронников
моего ненаглядного приняли. Думали, затея наша раскрылась… Потому и побоялись на тракт
возвращаться, когда от погони оторвались. Решили: переберемся бродами через Медведицу,
свернем на северо-восток – да поедем в Толучеево напрямик лесом…
– Ну а мы за вами вдогон наладились, – усмехнулся Добрыня. – Тоже решили через лес
дорогу срезать – и перехватить тебя или по пути, или на Толучеевской переправе. А в провод-
ники местных ребятишек взяли. Без них мы бы тебя, Мадина Милонеговна, упустили.
– Понятно, – вздохнула царица. – Я, может, и хитра, да ты, Добрыня Никитич, – хитрее…
И что ты, хитрец, теперь со мной делать станешь? Мужу непокорную жену в мешке привезешь,
коли не поеду я с тобой в Бряхимов по доброй воле? С руками связанными – и ртом заткнутым?
Прозвучало это надменно – и опять с вызовом.
– У нас с тобой, государыня, еще будет время об этом потолковать, – голос Добрыни стал
жестким. – А сейчас собирайся. Хочешь или не хочешь – с нами поедешь. Место вы для ночлега
дурное приглядели, нельзя тут оставаться. Слава про эту пущу идет нехорошая. Неужто ты,
добрый молодец, не видел, когда дорогу до Сухман-реки выбирал, куда вас с хозяйкой худ
несет?
– Алырцев лесом не испугаешь, – угрюмо отозвался телохранитель царицы. На велико-
градцев он смотрел сумрачно, исподлобья, ладони с рукояти сабли не снимал, но с тем, что
Добрыня сейчас кругом прав, явно был про себя согла

Битва 2

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Битва 2

Оригинальное название:

Загружено:

Авторское право:

Новые сказки Старой Руси

Продолжение уникального проекта «Сказки Старой Руси», созданного

ISBN 978-5-04-166082-6 © Папсуев Р. В., 2022

Вера Камша, Роман Папсуев,

Огнегору показалось, что он ослышался.

Жаль, тело с годами не молодеет, приходится прибегать ко всяческим ухищрениям,

– Мурина, – буркнул удачливый стрелок, выдергивая из тушки стрелу. – Если не путаю.

«Дурной, – с утра мечтавший о добром овсе Буланыш нетерпеливо переступил с ноги на

Ой ты небо чистое, небо вечное,

«Кобыла! – внезапно доложил Буланыш, выдергивая Алешу из воспоминаний. – Сюда

Сзади возмущенное фырканье, впереди знакомый яростный клич – навстречу разбойни-

Коренастый ратник с товарищем уже добивали последнего врага. Хриплый злобный

– Радмила, расскажи сказку! – потребовала девочка, устраиваясь в кровати поудоб-

Ждан, схвативший мерную веревку с грузом на конце, которую на «Соколе» называли

Мореходы осторожно прошли сквозь арку и на мгновение застыли. Ни у одного богатея,

Сделав, что собирался, и приготовив закуски, повар, чуть поколебавшись, решился-таки

– Так что ж ты раньше молчала?

Получилось! Запрыгнул на верх стены, спружинил ловко, уберег колени… но движение

– Отпусти их, – устало прошептала девушка.

Кашевар настороженно осматривался. Красота вокруг была невероятная, но кто знает,

– Почему я? – обиженно засипел повар.

– Змееящеры в прибрежной чаще живут, – пояснил Садко слушателям. – Здорово нам

– Дело черное у Товита всегда одинаково складывалось, продумал он все. Привечаешь

Алконост взглянула на Садко и чуть заметно улыбнулась, склонив голову.

оказаться не такими уж и тупыми. К тому же не страшны истуканам ни медные змееящеры, ни

– Руку повыше, – велел Стоум.

Добрыня кивнул, позволяя мастеру приладить правый наруч-щиток, закрывавший сверху

– Жди, – усмехнулся Богдан.

Добрыня неспешно вынул из поясной сумки грамоту с княжьей печатью – и протянул

Богатыри снова расселись за столом. Воевода потянулся за кувшином и, морщась, допил

Стража пропустила послов в столицу без долгих расспросов и пререканий. Начальник

Дворец – целый городок посреди большого города – окружала внушительная камен-

Обернулись к вошедшим великоградцам все. Но никто из здешних сановников к послам

посчастливилось выбиться в богатые да уважаемые торговые гости. Однако верилось Добрыне

Зимний Солнцеворот. На посиделках – первые плясуны и озорные зубоскалы, мечта невест-

– Двоюродный дядя ее по матери, боярин Славомир Пересветович, жена его да дети

– Гойворю же – безрайзмерный он, – в который раз объяснил Пыря и сплюнул, насупив

Тропа вилась сквозь сосняк, перемешанный с полуоблетевшими тонкими березками и

Всадники снова переглянулись.

– Вот и ладно, – улыбнулся кудрявый богатырь. – Меня – Василием Казимировичем кли-

что-то зашуршало в камышах и мелькнула в их гуще какая-то тень. Юркая – да маленькая.

Ответить по делу и с достоинством Яромир Терёшке не смог ничегошеньки. Всю дорогу

Во время ужина богатыри-великоградцы ни словом не обмолвились о том, за какой все-

– Про то и я слыхал. Потому эта ворожба – и запретная, – нахмурился Добрыня. – С

– Страшно, – вздохнул Терёшка. – Только у них – дело важное да неотложное, а я им

– Получилось, Данилыч! – лицо Василия осветилось радостью. Он пояснил Терёшке с

Миленка тоненько ойкнула. У Терёшки, стоявшего рядом с Яромиром у стремени