К юбилею

члена-корреспондента
Российской академии наук
Анны Владимировны Дыбо

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ

АЛТАИСТИКА. ТЮРКОЛОГИЯ

Материалы конференции

ТЕЗАУРУС
 РОССИЙСКАЯ АКАДЕМ ИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

К ю би лею
ч л е н а -к о р р е с п о н д е н т а
Р оссийской а к а д ем и и н а ук
А нны В ладим ировны Д ы бо

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ
Я ЗЫ К О ЗН А Н И Е
АЛТАИСТИКА. ТЮ РКОЛОГИЯ

М а т ериалы ко н ф ер ен ц и и

Москва
ТЕЗАУРУС
2009
 УДК 8 1 .2 2
ББК 81
С 75

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного

научного фонда (РГНФ) согласно проекту № 09-04-14005г

Р ед а к ц и о н н а я коллегия:
Т .Б. А гранат, Г.Ф. Б лагова, И.А. Грунтов,
П.П. Д ам буева, Ю.В. Н о рм ан ская, Г.Ц. Пюрбеев,
Р.А. Т ади н о ва, А.В. Ш еймович, З.Н . Э кба

Р ец ен зен т ы :
К .Г.К расухин, В.А.Плунгян

С 75 СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ.
АЛТАИСТИКА. ТЮРКОЛОГИЯ: М атериалы ко н ф ерен ц и и . -
М.: ТЕЗАУРУС, 2 0 0 9 . - 2 5 6 с.
ISB N 9 7 8 - 5 - 9 8 4 2 1 - 0 6 3 - 8

В сб о рн и ке п р ед став лен ы тезисы м еж дун ародн ой к о н ф ер ен ц и и

«С равн и тельн о-и сторическое язы к о зн ан и е. А лтаистика. Тюркология», п р и ­
урочен н ой к ю билею чл ен а-ко р р есп о н д ен та РАН Анны В ладим ировны
Д ы бо. Р ассм отр ен ы разли чн ы е асп екты ф онети ческой , м орф ологи­
ч еской , сем ан ти ч е ск о й р еконструкц ии в р азли чн ы х я зы к а х Е вр ази и .
П р о ан ал и зи р о ван р я д проблем синхронного я зы к о зн ан и я и л и н гви сти ­
ч еск и х к о н т ак т о в н а м атериале ал тай ск и х (тунгусо-маньчж урских,
м онгольских, корейского) и в особенности т ю р к ск и х язы ко в.
К ни га п р е д с т а в л я е т и нтерес для тю ркологов, монголоведов,
ал таи стов, у рал и с то в , специалистов по сравни тельно-и стори ческом у,
общ ему и ти поло ги ч еско м у язы козн ан ию .

Все п р а в а по т и р а ж и р о в а н и ю и р еал и зац и и д ан н о й кн и ги п р и ­

н а д л е ж а т издателю .

УДК 8 1 .2 2
ББК 81

ISB N 9 7 8 - 5 - 9 8 4 2 1 - 0 6 3 - 8 © С оставл ен и е, И н сти тут

я з ы к о з н а н и я РАН, 2 0 0 9
© ТЕЗАУРУС, 2 0 0 9
 К ЮБИЛЕЮ АННЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ДЫБО

А.Н. Барулин, Ю.В. Норманская (Москва)

А ННА В ЛАДИМ ИРОВНА ДЫ БО

4 июня мы отпразднуем юбилей доктора филологических наук,

чл.-корр. РАН, заведующей Отделом урало-алтайских языков Ин­
ститута языкознания РАН (Москва), профессора Российского госу­
дарственного университета Анны Владимировны Дыбо, человека не
только большого научного таланта, но и самых высоких личност­
ных качеств.
Анне Владимировне было много дано от рождения. Ее родители -
выдающиеся лингвисты, каждый из которых сумел сказать новое
слово в своей области. Ее мать, Валерия Григорьевна Чургапова -
автор единственной в своем роде монографии по морфонологии
русского языка, наполненной замечательными идеями, которые еще
ждут своего развития. Ее отец, Владимир Антонович Дыбо уникаль­
ный специалист в области акцентологии, глубокого родства, исто­
рической диалектологии славянских языков, в семидесятых годах
прошлого века вместе с А.Б. Долгопольским основал и выпестовал
отечественную школу компаративистики, буквально возродившую­
ся из пепла после ее разгрома в тридцатые годы. Теперь эта блиста­
тельная школа не знает себе равных в мире. Аня была единствен­
ным ребенком в семье, но воспитание получила строгое. Родителям
удалось не только многому научить, но и увлечь ее своей страстью
к науке, сделать для нее лингвистику главным делом жизни. Серьез­
ную основу лингвистических знаний Аня получила еще будучи

3
школьницей. Под руководством отца талантливая девочка выучила
греческий и латынь и читала на них без словаря. К этим двум язы­
кам потом добавились санскрит, авестийский, старославянский, гот­
ский. Хорошей школой для будущего компаративиста было вычи­
тывание корректур отцовских работ. В 14 лет она уже участвовала в
знаменитых семинарах по компаративистике, которые организовали
В.А. Дыбо и А.Б. Долгопольский. Молодежным лидером кружка был
в то время будущий гений компаративистики Сергей Старостин. Кро­
ме него в ядро кружка входили тогда А.Ю. Милитарев, О.В. Столбо­
ва, Е.А. Хелимский, И. И. Пейрос, C.JI. Николаев и другие специали­
сты, имена которых знает теперь каждый компаративист.
В 1975 г. была с отличием закончена Мытищинская средняя
школа. Выбирать ни профессию, ни место дальнейшей учебы не
приходилось: все ее друзья по семинару учились на Отделении
структурной и прикладной лингвистики МГУ. На это знаменитое
отделение она и поступила. Середина 70-х годов была временем
расцвета ОСИПЛа. В те годы уже сложилась традиция лингвистиче­
ских экспедиций, заложенная в конце 60-х А.Е. Кибриком (кавказ­
ские языки, иранские языки Памира, алюторский язык на Камчатке)
и А.И. Кузнецовой (самодийские языки Севера России). Сложился
мощный, звездный преподавательский коллектив. Базовое образова­
ние, заложенное отцом, определило и Анины интересы: она продол­
жала заниматься компаративистикой, ездила в экспедиции с А.Е.
Кибриком, а вот курсовые и диплом писала по истории русского
языка у Андрея Анатольевича Зализняка. В годы учебы к уже из­
вестным Ане европейским языкам добавились восточные. Она бра­
ла уроки у известного специалиста по турецкому языку Э.А. Груни­
ной. Но одним тюркским языком, естественно, не ограничилась.
В 1979 г., когда Аня училась на четвертом курсе, родился ее
первенец, Филипп. В такой ситуации студентки берут обычно ака­
демический отпуск. Аня же в следующем году сдала экстерном эк­
замены за пятый курс и представила к защите дипломную работу,
которая вполне могла быть защищена как диссертация. Работа на­
зывалась «Деклинационные различия в новгородских диалектах
XIII-X1V в. и проблема локализации письменных памятников». На
материале древнерусских текстов XIII-XIV в. в ней тщательнейшим
образом исследовались изменения в парадигмах склонения древне­
русских имен. Результаты исследования позволили определить диа­
лектное членение древней Новгородской земли по пятинам. Этот
результат, в свою очередь позволил уточнить локализацию ряда
средневековых памятников письменности.
Закончив не только в положенные сроки, но и с красным дипло­
мом, МГУ, Анна поступает в заочную аспирантуру Института русско­
го языка АН СССР. Здесь она принимает активное участие в разработ­
ке общеславянской части международного лингвистического атласа.
Однако уже в следующем году вектор ее лингвистического раз­
вития резко меняется. Анна Владимировна поступает на должность
старшего лаборанта в Сектор тюркских и монгольских языков Ин­
ститута языкознания АН СССР, в группу Этимологического слова­
ря тюркских языков, которой тогда руководила Лия Сергеевна Ле-
витская. Замечательному знатоку тюркской диахронии, мягкой доб­
рожелательной и интеллигентной Лие Сергеевне Левитской удалось
увлечь Анну настолько, что уже в следующем году она переходит в
аспирантуру Института языкознания по специальности «сравни­
тельно-историческая тюркология». Началась кропотливая работа по
овладению тюркским, и шире - материалом алтайских языков. Чуть
раньше за эту работу взялся лидер компаративистского кружка Сер­
гей Старостин. В это же время В. А. Дыбо привлекает дочь к работе
над статьями третьего тома «Опыта сравнения ностратических язы­
ков» В.М. Иллич-Свитыча. Безвременно погибший В. М. Иллич-
Свитыч оставил после себя множество гениальных идей, создал
большую картотеку ностратического словаря, но нужны были тита­
нические усилия В.А. Дыбо и А.Б. Долгопольского, чтобы сделать
из всего этого готовый словарь, подготовить его к изданию и это из­
дание осуществить. Все это время не прекращает работу семинар в
Трубниковском переулке, который с переездом Института славяно­
ведения переместился к Анне Владимировне на квартиру. В 80-е го­
ды Старостин сделал целый ряд эпохальных открытий в компарати­
вистике, в исследовании глубокого родства. И небольшая группа
увлеченных наукой молодых людей, в ядро которой вошла теперь
уже и Анна Владимировна, приковала к себе внимание всего лин­
гвистического сообщества. Каждый год приносил какие-то удиви­
тельные результаты: сино-кавказская реконструкция, новый метод
подсчета времени распада праязыковой семьи, енисейская реконст­
рукция, этимологический словарь афразийской семьи языков, новые
методы обнаружения прародины языковой семьи. Каждый, кто вхо­
5
дил в это небольшое компаративистское сообщество был ярчайшей
личностью, обладавшей недюжинным талантом, необъятной памя­
тью, какой-то фантастической скоростью обработки огромных мас­
сивов информации. Голова к голове в ней на равных работали и
признанные авторитеты, какими к тому времени были и В.А. Дыбо,
и И.М. Дьяконов, и С.Е. Яхонтов и молодые люди, какими тогда
были Сергей Старостин, Сергей Николаев, Олег Мудрак, Александр
Милитарев, Ольга Столбова, Илья Пейрос и сама Анна. Для того,
чтобы просто прижиться в такой звездной компании, необходимо и
самому обладать недюжинным талантом, и у Ани он был. Она не
просто прижилась в группе, а стала одним из ее столпов.
Как-то постепенно в группе сложилось наиболее прочное звено,
состоявшее из Сергея Старостина, Олега Мудрака и нашего юбиля­
ра. В 1988 году три этих молодых титана задумали создать этимоло­
гический словарь алтайских языков и приступили к работе. В то же
время Анна готовила к защите огромный труд по сравнению назва­
ний частей тела плечевого пояса. Полностью ее диссертация назы­
валась так: «Семантическая реконструкция в алтайской этимоло­
гии». В работе на материале трех больших языковых семей - индо­
европейской, уральской и алтайской были прослежены закономер­
ности исторического развития семантического поля соматонимов,
суженного до названий руки и плечевого пояса. Семантика всегда
была слабым звеном компаративистики. Если при историческом ис­
следовании фонетики можно опираться на регулярные соответст­
вия, то в исследовании значений такой логической опоры нет. Надо
было заново разрабатывать методику аргументирования. Анна Вла­
димировна сумела показать, как, опираясь на строгие фонетические
закономерности и знание того, как организовано ограниченное се­
мантическое поле, вскрыть закономерности исторического развития
поля. Семантические результаты, полученные А. В. Дыбо, позволи­
ли сделать определенные предположения и относительно того, к ка­
кому типу культуры относились носители праязыков, как менялась
эта культура.
За пределами группы далеко не все, кто занимался диахронией,
признавали даже гипотезу родства алтайских языков. Работа А.В.
Дыбо была во всех отношениях новаторская. Подобного рода иссле­
дований до Анны Владимировны в компаративистике не было. Не
каждый маститый диахронист был готов принять это новаторство.
6
У всех в памяти было еще свежо воспоминание о том, как на защите
Старостина ретрограды от науки проигнорировали единодушное
мнение оппонентов о том, что его диссертация заслуживает доктор­
ской степени. И здесь нужно отдать должное заведующему секто­
ром тюркских и монгольских языков чл.-корр. АН СССР Э.Р. Тени-
шеву, всегда поддерживавшему подающих надежду молодых спе­
циалистов. Защита Анны Владимировны происходила в гораздо бо­
лее благожелательной обстановке. Второй раз за всю историю фи­
лологических защит случилось небывалое: диссертанту, претендо­
вавшему на звание кандидата филологических наук, присудили док­
торскую степень. Первый раз это случилось на защите Андрея Ана­
тольевича Зализняка. Анна Владимировна защитилась в 1992 г.
В этом же году был организован факультет теоретической и
прикладной лингвистики в РГГУ. С.А. Старостин был приглашен на
него в качестве заведующего кафедрой компаративистики и древ­
них языков, а Владимир Антонович Дыбо - в качестве заведующего
кафедрой славянских языков. Вместе с ними на факультет пришли
IСА. Хелимский, А.В. Дыбо и О.А. Мудрак. Анна Владимировна
сразу с головой окунулась в учебную и организаторскую работу:
помогала Старостину во всех делах на его кафедре, помогала отцу
организовывать работу на его кафедре, читала несколько курсов,
писала программы, возилась со студентами, принимала вместе с
А.К. Поливановой экзамены по старославянскому языку и все это -
без отрыва от напряженной научной работы, в которую постепенно
втягивала и своих студентов. Одновременно были работы по гран-
гам, кафедральные отчеты перед университетским начальством,
публикация статей и книг и... ТРОЕ детей!
За время работы в РГГУ Анна Владимировна прочла множетво
лекционных курсов. Под ее руководством написано около 30 курсо­
вых и дипломных работ, защищены 9 кандидатских диссертаций. И
сейчас у Анны Владимировны более 10 аспирантов и докторантов.
Все это время она продолжала работать и в группе Этимологи­
ческого словаря тюркских языков. Сейчас, когда работа по созда­
нию словаря подходит к своему логическому завершению, именно
Анна Владимировна руководит работой по подготовке и изданию
заключительных томов словаря.
Параллельно со словарем Дыбо участвовала в большой теме От­
дела урало-алтайских языков Института языкознания РАН по созда­
7
нию Сравнительно-исторической грамматики тюркских языков. По­
следний том «Пратюркский язык. Картина мира пратюркского
этноса по данным языка» вышел под ее редакцией.
К счастью, Анне Владимировне довелось работать в более бла­
гоприятный для творческого развития период времени, чем напри­
мер ее старшему коллеге и другу Сергею Старостину. Признание ее
заслуг не заставляло себя долго ждать. В 1997 году ее избирают
членом-корреспондентом Российской академии естественных наук.
Она была дважды (2001 г., 2004 г.) награждена премией Российской
академии наук «Молодые выдающиеся доктора наук».
В настоящее время она является ученым секретарем Российско­
го комитета тюркологов; членом Совета по защите докторских дис­
сертаций по специальности Языки народов РФ Института языкозна­
ния РАН; членом Совета по защите докторских диссертаций по спе­
циальностям Общее языкознание; Сравнительно-историческое и ти­
пологическое языкознание; языки народов Европы Азии, Африки,
аборигенов Австралии и Америки Российского государственного
гуманитарного университета; членом Экспертного совета ВАК по
филологии и искусствоведению; членом редколлегии журнала
«Вестник РГГУ» и журнала «Сравнительное языкознание».
В 2003 г. вышел большой этимологический словарь алтайских
языков - плод пятнадцатилетних трудов тройки титанов - С.А. Ста­
ростина, О.А. Мудрака и А.В. Дыбо.
Не забывала Анна Владимировна и проблематику своей юности -
исследования по тюрко-славянским языковым контактам (работа «К
кыпчакским заимствованиям в славянских языках», 2007, а также
соответствующие разделы новой книги 2007 г., в том числе касаю­
щиеся таких слов, как название ‘жемчуга’, объединяющее древне­
китайский, тюркские, венгерский языки). Она проследила этимоло­
гии слов, входящих в определенные лексические группы в русском
словаре («Некоторые заимствования в русских названиях играль­
ных костей», 1993; «Названия мастей в русском языке: система и
происхождение», 2004). Продолжая новаторские исследования акад.
А.А. Зализняка, А.В. Дыбо недавно завершила и опубликовала ра­
боту «Проблема реконструкции первоначального текста “Слова о
полку Игореве” с лингвистической точки зрения», представляющую
существенный шаг вперед в исследовании текста памятника, столь
важного для истории русской литературы и русского языка.
8
 В 2007 году была опубликована новая монография выдающего­
ся ученого - «Лингвистические контакты ранних тюрков. Лексиче­
ский фонд».
В мае 2008 г. А.В. Дыбо была избрана членом-корреспондентом
Российской академии наук (Историко-филологическое отделение).
Нельзя не сказать хотя бы пары слов и о личных качествах на­
шего юбиляра. Анна Владимировна прекрасная дочь. При огром­
ной научной и общественной нагрузке ей удалось вырастить и вос­
питать трех замечательных детей. Ее любят и уважают все, кого ей
довелось учить, все с кем ей довелось работать.Счастья Вам и твор­
ческих успехов, дорогая Анна Владимировна!

С.А.Крылов (Москва)

Ч ЛЕН-КО РРЕСПО НДЕНТ РАН А.В. ДЫ БО

4 июня 2009 г. Анна Владимировна Дыбо, заведующая Отделом

урало-алтайских языков Института языкознания РАН (Москва),
профессор Российского Государственного Гуманитарного Универ­
ситета, член-корреспондент РАН, отметит свой юбилей.
Апиа Владимировна Дыбо является высококвалифицированным
специалистом в области сравнительно-исторического языкознания.
Диапазон её научных интересов широк: работая в нескольких вет­
вях компаративистики, она достигла значительных результатов в
каждой из них. В сферу её занятий входят этимология, сравнитель­
но-историческая фонетика, семантическая типология, этнолингви­
стика, алтаистика, славистика, индоевропеистика, ностратика.
А.В. Дыбо родилась в г. Богородицке Тульской области. Её ро­
дители - лингвисты. Отец, Владимир Антонович Дыбо, - специа­
лист по сравнительно-историческому языкознанию, славистике, ин­
доевропеистике, типологии акцентных систем. Мать, Валерия Гри­
горьевна Чурганова, занималась русистикой, специализировалась в
области синхронной и исторической морфонологии.

9
 В 1975 г. А.В. Дыбо окончила Мытищинскую среднюю школу
№ 25 и поступила в Московский Государственный Университет, на
филологический факультет, отделение структурной и прикладной
лингвистики.
На отделении А.В. Дыбо занималась, во-первых, компаративи­
стикой, древними и восточными языками, славистикой и в особен­
ности историей русского языка под руководством Андрея Анатоль­
евича Зализняка; во-вторых, полевой лингвистикой и кавказоведе­
нием под руководством Александра Евгеньевича Кибрика (приняла
участие в 4-х его экспедициях к горским народам Дагестана).
В 1980 г. она окончила университет, защитив дипломную рабо­
ту под руководством проф. А.А. Зализняка по теме «Деклинацион-
ные различия в новгородских диалектах X1I1-X1V в. и проблема ло­
кализации письменных памятников». В исторической диалектоло­
гии восточнославянских языков А.В. Дыбо проследила историю
диалектного именного словоизменения и вскрыла диалектологиче­
ское членение древней Новгородской земли по пятинам. Получен­
ные ей результаты оказались надёжной основой для уточнения ло­
кализации ряда средневековых памятников письменности.
В 1981 г. А.В. Дыбо поступила на работу в Сектор тюркских и
монгольских языков Института языкознания АН СССР, в группу
Этимологического словаря тюркских языков, которой тогда руково­
дила Лия Сергеевна Левитская.
В 1990 г. А.В. Дыбо представила диссертацию «Семантическая
реконструкция в алтайской этимологии» (научный консультант -
чл.-корр. РАН Э. Р. Тенишев). Ученый совет Института языкозна­
ния оценил эту диссертацию как докторскую, и в этом качестве она
была защищена в 1992 г. по специальности «Сравнительно-истори­
ческое и типологическое языкознание» (монография, основанная на
ней, опубликована в 1996 г.).
А.В. Дыбо склонна к выбору неожиданного ракурса рассмотре­
ния объекта при кропотливой и точной обработке материала, к от­
крытию новых методик и направлений исследования. Ей удалось
установить несколько сот новых лексических сближений между ал­
тайскими языками внутреннего круга, досконально обосновав их
фонетическую и семантическую закономерность, что явилось зна­
чительным вкладом в решение проблемы алтайского родства. Ею
восстановлены целые лексические пласты, важные для реконструк­
10
ции палеокультурных особенностей и «картины мира праалтайцев»,
а также предложены новые решения для сравнительно-историче­
ской фонетики алтайских языков.
Ценность теоретических новаций, введенных ею, обусловлена
следующим обстоятельством. Сейчас сравнительно-историческое
языкознание вступило в новый период развития: возникла потреб­
ность перенесения компаративистских методов с индоевропейских
языков на глобальное изучение языковых семей мира. Здесь возни­
кают две сложности. Исследователь сталкивается: а) с короткой пись­
менной традицией, или же с языками, рано распавшимися; б) с воз­
можностью установления отдаленного родства. Современные потреб­
ности компаративистики делают необходимым уточнение методов,
в особенности методов семантической реконструкции: ведь семан­
тика зачастую становится определяющим критерием как при выде­
лении правильного сближения из числа нескольких возможных, так
и при верификации нового сближения. Такие исследования актуаль­
ны как для алтайского языкознания, так и для компаративистики в
целом. В работах А.В. Дыбо по семантической реконструкции срав­
нительный метод был расширен в двух направлениях:
1) Типологический компонент сравнения усилен и верифициро­
ван путём разработки метода сравнения номинационных решеток
на материале индоевропейских, алтайских, дравидийских и финно-
угорских языков. Предпринято пионерское исследование типологии
изменений семантических структур. Это позволило показать общ­
ность и особенности направления исторических процессов в семан­
тике на огромном географическом пространстве и в течение долгого
времени.
2) Системно обоснованы ареальные методики: это и чисто ареа-
логические разработки, верифицируемые диахронией, с особенно
эффектным результатом при отсутствии историко-лингвистических
данных (на материале тунгусо-маньчжурских языков), и исследова­
ние лингвогеографическими методами наслоений различных языко­
вых систем на пограничье языковых групп (особенно на тюрко­
иранском пограничье).
Методические новации А.В. Дыбо обобщены в ее книге «Семан­
тическая реконструкция в алтайской этимологии» (1996).
В 1997 г. А.В. Дыбо была избрана членом-корреспондентом Рос­
сийской академии естественных наук.
11
 Все это время А.В. Дыбо продолжала работать в группе Этимо­
логического словаря тюркских языков. В настоящее время она руко­
водит работой по завершению словаря и созданию полной элек­
тронной этимологической базы данных по тюркским языкам, вклю­
чающей как безусловно пратюркскую лексику (частично уже во­
шедшую в этимологические словари тюркских языков), так и малорас­
пространенные слова и предположительные ранние заимствования.
Параллельно с этой работой А.В. Дыбо участвовала сначала как
один из авторов (под руководством Э.Р. Тенишева), затем в качест­
ве руководителя в большой теме Отдела урало-алтайских языков
Института языкознания РАН - Сравнительно-исторической грамма­
тике тюркских языков.
С 1988 года А.В. Дыбо вместе с С.А. Старостиным и О.А. Муд-
раком начала работу над созданием этимологического словаря ал­
тайских языков. В настоящее время объем праалтайского словника -
более 2500 корней. Словарь (Etymological Dictionary of the Altaic
Languages. Brill Academic Publishers) был опубликован в 2003 году.
Исследования А.В. Дыбо в области алтайского языкознания от­
носятся к числу тех, которые окончательно установили родство
всех пяти ветвей этой семьи (тюркской, монгольской, тунгусо-мань­
чжурской, корейской и японской). В достаточно хорошо исследо­
ванной области сравнительной фонетики алтайских языков А.В. Ды­
бо выдвинула ряд новых идей, рассмотрев систему начального и ин­
тервокального консонантизма с учетом фонетических особенностей
позднейших языков этой семьи.
В последнее время А.В. Дыбо занялась систематическим иссле­
дованием древних заимствований как из одних алтайских языков в
другие или в другие группы ностратических языков, так и в языки
соседних семей, в частности, китайский. Основные результаты это­
го исследования подытожены во многих новых статьях и в недавно
опубликованной монографии «Лингвистические контакты ранних
тюрков. Лексический фонд» (2007), представляют значительный ин­
терес не только для уточнения собственно лингвистических вопро­
сов соотношения между отдельными языковыми группами древней
Евразии, но и для выяснения исторических вопросов, таких, как оп­
ределение этнической принадлежности древних сюнну по древне­
китайским данным (оцениваемым в свете реконструкций С.А. Ста­
ростина) в свете сравнительного алтайского, енисейского, сино-ти­
12
бетского и индоевропейского языкознания. Тщательно разбирая до­
воды за и против гипотез, выдвигавшихся в этой области Э. Пул-
либлэнком, А. Рона-Ташем и другими выдающимися современными
исследователями, А.В. Дыбо строит оригинальную картину соотно­
шений разных языковых семей Евразии в этот период. Высокий
уровень глав, посвященных тохарским языкам, которые на протяже­
нии долгого времени недостаточно исследовались с этой точки зре­
ния, обратил на себя особое внимание специалистов по тохарскому
языкознанию. Самые недавние достижения отечественного языкозна­
ния учтены и в разделах, связанных с восточно-иранскими языками.
С 1995 г. А.В. Дыбо работает в должности профессора в Россий­
ском Государственном Гуманитарном Университете (РГГУ). За вре­
мя работы в РГГУ А.В. Дыбо прочла лекционные курсы: «Компара­
тивистика»; «Сравнительно-историческая грамматика индоевропей­
ских языков»; «Методы этимологических исследований», «Введе­
ние в ностратическое языкознание», «Введение в алтаистику - тюр­
кология», «Введение в алтаистику - монголистика», «Введение в
алтаистику - тунгусо-маньчжуроведение», «Введение в алтаистику
- история корейского языка», «Введение в сравнительно-историче­
скую грамматику романских языков», «Теоретическая грамматика
корейского языка», «Теоретическая грамматика турецкого языка».
В 2002 г. в сборнике «Язык, культура и общество» (изд. РГГУ) вы­
шли авторские программы этих курсов.
В апреле 2008 г. А.В. Дыбо была избрана членом-корреспонден-
том Российской академии наук (Историко-филологическое отделение).
Блестящий исследователь, Анна Владимировна Дыбо является
подлинной надеждой нашего языкознания. Её участие в научной
жизни нашей страны оказывается неотложным и нужным для разви­
тия тех именно областей лингвистического знания, где (благодаря
работам А.В. Дыбо и сотрудничающих с ней других представителей
современной компаративистики) наша страна выходит на первое
место в мире и добивается международного научного признания.
Составители данного сборника, коллеги Анны Владимировны и
её друзья поздравляют Анну Владимировну с днём рождения и же­
лают ей доброго здоровья и новых профессиональных свершений
на благо отечественной науки.

13
 СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ
Я ЗЫ К О ЗН А Н И Е

В.М. Алпатов (Москва)

РОЗАЛИЯ О С ИПО ВНА ШОР

И КО М П А РА ТИ В И СТИКА

Сейчас среди студентов лингвистических специальностей зна­

чительно преобладают девушки, а в числе видных лингвистов про­
цент женщин достаточно велик. И уже трудно себе представить, что
менее столетия назад языкознание, как и другие науки, было чисто
мужским делом. И первой женщиной в отечественной лингвистике
стала Розалия Осиповна Шор (1894-1939).
Среди научных качеств P.O. Шор следует отметить необычай­
ную работоспособность, огромную эрудицию (она владела 16 язы­
ками, а современную западную лингвистику знала лучше, чем кто-
либо тогда в СССР), умение интересно писать и четко формулиро­
вать свои мысли, хотя ей не всегда хватало самостоятельности во
взглядах. Она находилась под влиянием Ф. де Соссюра и А. Мейе,
но испытывала и влияние марризма. Ученые, четко придерживав­
шиеся определенных взглядов (А.А. Реформатский), упрекали ее в
эклектизме. Впрочем, всегда она не принимала самые смелые и по­
рывавшие с традицией идеи: у Соссюра отказ от историзма, у Мар-
ра отвержение компаративистики.
В опубликованных теоретических и историографических рабо­
тах Шор [Шор 1931 а,б; Шор, Чемоданов 1945] на оценки компара­

14
тивистики повлияла общая ситуация в советской науке тех лет, где
господствовали социологизм и идеи Н.Я. Марра. В работах 1931 г.
сравнительно-историческое языкознание рассматривается Шор бо­
лее всего с точки зрения его теоретических основ, составлявших его
самое слабое место, а конкретной методике реконструкций уделено
мало внимания. По ее мнению, когда языки мира делятся на неиз­
менные по своим пределам семьи, взаимодействующие лишь через
процесс заимствования, не учитываемый при сравнениях языков, то
«мир представляется готовым, законченным, раз навсегда данным»
[Шор 1931а, 13]. В результате «полное искажение исторического
процесса в языке», «сужение всего поля исследования», «господ­
ство звука вне смысла, помимо смысла» [Шор 1931а, 14]. Справед­
ливо указано, что в компаративистике и исторической лингвистике
в целом, особенно в эпоху младограмматизма, при интенсивной раз­
работке фонетических сопоставлений морфология является лишь
«приложением» фонетики, а синтаксис и семасиология разработаны
слабо [Шор 19316, 404, 406]. Дана критика двух постулатов компа­
ративистики: «о замкнутом и изолированном развитии нескольких
происшедших из одного общего праязыка языков» (то есть постула­
та родословного древа) и постулата фонетического закона [Шор
19316, 402-403]. При обычном для СССР тех лет социологизме под­
хода эта критика (что упоминала и P.O. Шор) сходилась с теми уче­
ными, которые придавали этим постулатам не онтологическое (как,
скажем, А. Шлейхер), а чисто методическое значение.
Вывод Шор: в сравнительно-историческом языкознании если и
есть что-то приемлемое, то это техника, но не методология сопос­
тавлений [Шор 1931а, 15]. Это не соответствовало Марру, который
требовал отвергнуть всё и всё делать по-другому.
Достижения науки о языке за XIX в. исследовательница в основ­
ном свела, исключая «работу собирательно-описательную», к разви­
тию компаративной техники: «в области индоевропейских языков
соотношения между фонетическими (и отчасти морфологическими)
системами отдельных языков и отдельных стадий развития того же
языка установлены были с такою точностью, что порой оказывалось
достаточно запомнить несколько так назыв. “фонетических зако­
нов”, чтобы свободно переводить звуковую форму одной эпохи
языка в другую, одного диалекта в другой» [Шор 19316, 405]. То
есть регулярные соответствия - реальность, от изучения которой
15
нельзя отказываться, хотя методология компаративной науки для
нас неприемлема.
Подобные идеи сохраняются и в посмертно изданном Н.С. Че-
модановым курсе P.O. Шор в МИФJ1И [Шор, Чемоданов 1945]:
«Метод сравнительного сопоставления “родственных” языков... не
в состоянии вскрыть закономерности доисторического существова­
ния языков, так как самая схема языкового развития представлена
неверно, односторонне» [Шор, Чемоданов 1945, 191]: объясняются
явления, унаследованные от прежних состояний, но не инновации.
И всё-таки генеалогическая классификация языков (представленная
в учебнике в обычном своём виде) имеет познавательную и практи­
ческую ценность, так как «она выявляет структурные сближения и
расхождения между отдельными языками, и показывает, как изме­
няется старое наследие в языке» [Шор, Чемоданов 1945, 191]. И хо­
тя «мифический праязык» не нужен, его реконструкция «полезна
для установления параллельных явлений в языках», пусть «является
гипотетической и лишена всякого исторического основания» [Шор,
Чемоданов 1945, 192]. Это уже не столько Н.Я. Марр, сколько
А.Мейе, считавший, что реальность - не в праязыке, а в системе со­
ответствий между известными языками. Точнее, это контаминация
идей двух именитых ученых: праязык одновременно назван мифом
(это Марр) и гипотезой (это Мейе), что не одно и то же. А суть кон­
цепции Марра, согласно которой языки только сходятся, но не рас­
ходятся, обойдена и имплицитно отвергнута. В учебнике упомяну­
ты «гибридные языки» (имеются в виду пиджины), показывающие,
«как условна та генеалогическая классификация, которой мы поль­
зуемся» [Шор, Чемоданов 1945, 226], но не сказано о том, что, со­
гласно Марру, гибридны все языки. И, например, про романские
языки сказано, что они ведут начало от народной латыни [Шор, Че­
моданов 1945, 163], хотя, согласно Марру, они - результат скреще­
ния латыни с галльским, баскским и другими «яфетическими» язы­
ками Европы.
Таким образом, P.O. LLiop сочетает элементы сглаженного мар-
ризма с критикой компаративистики в духе А. Шлейхера со стороны
менее ортодоксальных западных ученых. А, например, в ее коммен­
тариях к русскому изданию лингвистической работы Ф. Энгельса
«Франкский диалект» [Шор, Чемоданов 1935] следов марризма нет.

16
 Подводя итог, скажем, что точка зрения P.O. Шор была во мно­
гом компромиссной и не всегда определенной. Однако в обстановке
тех лет она оставляла возможности заниматься компаративистикой.
Аналогичные идеи - принять и изучать регулярные соответствия,
допуская разные причины их происхождения - в эпоху марризма
высказывали также А.В. Десницкая и др. И P.O. Шор вела в 1930-е
гг. в МИФЛИ курс сравнительно-исторического языкознания, как
бы она иногда ни задевала его методологические основы в публика­
циях. Как позже вспоминал один из последних учеников Розалии
Осиповны Э.А. Макаев, уже во второй половине 30-х гг. ему, тогда
студенту, захотелось научиться компаративистике, и ему сказали,
что в Москве такие знания можно получить только у Шор. Он свя­
зался с ней и занимался с ней вплоть до конца ее жизни, за что на
всю жизнь был ей благодарен.
Нельзя не учитывать и публикаторскую деятельность P.O. Шор.
По ее инициативе и под ее редакцией впервые вышли на русском
языке книги Ф. де Соссюра и Э. Сепира и была переиздана книга А.
Мейе. А вслед за Розалией Осиповной в нашу науку о языке при­
шли и другие выдающиеся женщины-ученые, среди которых видное
место занимает А.В. Дыбо.

К. В. Бабаев (Москва)

РАЗНЫ Е СТОРОНЫ
НОСТРАТИЧЕСКО Й «СТОРОНЫ »

1. В системе склонения ностратических языков надёжно рекон­

струируется морфема *nV, содержащая заднюю гласную. Она пред­
ставлена в большинстве семей, относимых к ностратической, а так­
же, со всей вероятностью, и на праафразийском уровне, что застав­
ляет предположить её значительную древность.
Синтаксически данная морфема отражается в нескольких значе­
ниях:

17
 а) как показатель генитива:
ПИЕ *-ап, ПУ *-п, ПДрав. *-Уп, ПА *-п [Dolgopolsky 2008 *пи]\
б) как общий показатель косвенности:
ПИЕ *-п- (гетероклиза), ПДрав. *-п- (инкремент), ПК *-п-;
В т.н. как маркер косвенной основы личных местоимений *-п V-
(ПИЕ, ПУ, ПА, ПК).
в) как показатель локатива:
ПУ *-па/*-па, ПА -па/-па, ПК -па/-п [Иллич-Свитыч *Na; ND, 45].
Обычно его сравнивают с ПИЕ *еп/п. Эта форма в ПИЕ являет­
ся классическим инессивом, сравнимым с ПА *InV, Пперм. *in,
драв. -in. Оттенок значения ностр. локатива *па в ПУ, ПА, ПК -
скорее не инессив, а именно узкое значение локатива в пространст­
ве (напр., нег. tam-nu ‘там, на той стороне’, нен. tay-na ‘там’, Пмонг.
*doru-na ‘на востоке’, причём ср. современный монг. дорно ‘вос­
ток’). Были ли они одной морфемой в нострагическом? Не легче ли
реконструировать две: инессивную *ш и эссивную *nV, чем сводить
их в единую праформу?
2. Логично предположить аналитическое происхождение *па
[Dolgopolsky 2005], что вытекает из его различного положения во
фразе (как аналитического, так и связанного, как препозитивного,
так и постпозитивного). В частности, видны следующие примеры
аналитического употребления:
яп. по (генитив);
балт. пио / по (аблатив);
бербер, п (аблатив).
3. Можно показать, что и в системе местоимений данная морфе­
ма когда-то имела свободное употребление. В частности, было [Ba­
baev 2008] показано, что из неё ведут своё происхождение формы
дв.ч. и мн.ч. ПИЕ *пе/о-, самодийские формы косвенных падежей
обоих лиц *па-, монгольские косвенные формы местоимения 1 л.
*па-(та)-, сванский эксклюзив naj.
4. Наиболее логичным значением этой исходной именной лексе­
мы является значение «(это) место / (эта) сторона».
5. Типологически образование локативов, генитивов, других кос­
венных падежей от имени с этим значением имеет широкие парал­
лели в языках мира [Blake 1994].
Типология.
Корни со значениями «сторона, место» очень часто обновляют­
18
ся в языке, подвержены заимствованиям. Поэтому нет ничего удиви­
тельного, что остатки данной лексемы, возраст которой, по-видимо-
му, превышает 15 тыс. лет, видны в языках семьи столь рудиментарно.
Данный анализ - ещё один пример совместного использования
типологических данных для поддержки сравнительно-исторических
выводов. Очевидно, что с помощью такого рода анализа (только бо­
лее тщательного) можно начать разработку и других служебных
морфем, восстанавливаемых для ностратического. Напр., связь *те
‘я ’ с *тап- ‘человек’ и пр.

П. В. Башарин (Москва)

СООТВЕТСТВИЯ ЛА РИ Н ГАЛ Ь НЫ Х
В ИН ДО ЕВРО ПЕЙСКО -СЕВ ЕРН О КА В КА ЗС КИХ
ИЗО ГЛО СС А Х

Вопрос об отражении ларингальных звуков в заимствованиях из

праиндоевропейского языка начал дискутироваться с 70-х годов 20
в (публикации Г.А. Климова, С.А. Старостина по кавказским, Й.Кой-
вулехто по финскому) [Linderman 1997, 52-53].
И. Койвулехто объяснил начальное финское к- в ряде индоевро-
пеизмов, как след отражение праиндоевропейских ларингальных
(kesa 'лето’ < ПИЕ *һ/&у-, коке- 'осматривать (сеть)’ < ПИЕ *h3ekw-
[Koivulehto 1986, 176]).
Согласно Г.А. Климову начальный е в удинском ек 'лошадь’ <
*хек < ПИЕ *hle k ’wo- является отражением А/ в удинском языке
[Климов 1971, 46]. ГТрасевернокавказская реконструкция С.В. Нико­
лаева, С.А. Старостина дала возможность выявить ряд индоевро­
пейско-севернокавказских изоглосс и проследить основные законо­
мерности отражения передачи в них фонологических систем как в
конссонантизме, так и в вокализме. Праиндоевропейская реконст­
рукция исходила из наличия только одного начального ларингаль-
ного, отраженного в хеттском против пяти прасевернокавказских.
19
Согласно Старостину, соответствия выглядят следующим образом:
ПСК *?~ ПИЕ *0; ПСК *А ~ ПИЕ *Я; ПСК *£~ ПИЕ ?; ПСК*й~
ПНЕ *0 [Старостин 1988, 148-149].
Разобранные нами примеры взяты из корпуса изоглосс, предло­
женных Старостиным. Реконструкция кавказских праформ пере­
смотрена согласно позднему уточнению реконструкции в рамках
севернокавказского этимологического словаря [NCED], Реконструк­
ция индоевропейских праформ исправлена, с позиции классическо­
го допущения ларингальной гипотезы в полном объеме. Описанные
уточнения делают осмысленным новый анализ отражения ларинга-
лов в ПИЕ, ПСК заимствованиях. Оказывается, что наиболее час­
тотные соответствия ПИЕ и ПСК ларингалов следующие: ПИЕ *hi~
ПСК *?, ПИЕ *h2~ ПСК */}.
ПИЕ *hjorso- 'зад, ягодицы’ ~ ПСК *?rajcwe (~-а) 'задний, ниж­
ний’ [Старостин 1988, 120; Lindeman 1997, 51; NCED, 221].
ПИЕ *hiedhlhr 'бузина, ель’ ~ ПСК *?ajjai?V 'вид дерева (ки­
зил, рябина)’ [Старостин 1988, 126; NCED, 200].
ПИЕ *ehirh2o- 'простор’ ~ ПСК *?arV 'плоский’ [Старостин
1988, 130-131; NCED, 202].
ПИЕ *h2euig'- 'овес’ ~ ПСК *fiwVgabV/ *fiwVbdgV'win, злака’
[Старостин 1988, 121; NCED, 539-540].
ПИЕ *h2edhro- 'забор’ ~ ПСК *fiajarV 'загон, забор’ [Старостин
1988, 128;NCED,s 512]. w
ПИЕ *h2(e)rgnt-o- 'серебро’ ~ ПСК *fierVcwi 'серебро’ [Старо­
стин 1988, 131; Mayrhofer 2005, 20; NCED, 514-515].
Другие случаи соответствий ПИЕ ~ ПСК ларингалов, которые в
большинстве случаев обусловлены иным направлением заимствова­
ния, ненадежной ПИЕ или ПСК реконструкцией ларингалов, будут
подробно разобраны в докладе.

20
 С. Г. Болотов (Москва)

«КОЛЕНКАМИ НАЗАД», ИЛИ ЗВЕНЬЯ ОДНОГО ОКНА

Многолетние и многоуспешные занятия юбиляра всевозможными

частями тела людей и животных вряд ли смогли оставить равнодуш­
ным хоть кого-нибудь из её коллег как в плане неизменного восхище­
ния их (занятий) результатами, равно как и самою Анной Владими­
ровной, так и на ниве собственных дерзаний в сей интригующей сфере
сравнительного языкознания (а заодно и семантической типологии).
Сравним три следующих славянских этимологических гнезда.
I . C t .- с л . шьзнлкь Т ш т ю ҫ , suplnus’; [Mikl.: юъзнлко 'нттсоҫ, retro’,
шъзнлкы 'шгаюҫ, supine’, шьзнлчь 'нзтсоҫ, retro’]; цел. взнакъ IRegn
4 : 1 8 [И е ы с т ь б г д а п о ш а н 8 w к У в ш т Ф е ж Т и , и г м д г (наш) с ь престола
в^накъ б л щ дверТй, й сокрЯшисл ^рекетъ ёгш, й oyaipe, гакш старъ
еФ чеаовФкъ й тжжекъ: й той с8ди шаеви четыредесжть лФтъ. 'm i
eyevexo соҫ epvrja0r| тцҫ кфсотон тон Өеон, m i ёлеоеу сото тон бкррон блт-
аӨиоҫ ёуоргуоҫ тцҫ ттиА-рҫ, Kai онуетрфр б усотоҫ аптон Kai аттеӨауеу, 6ti
лресфнтцҫ о ауӨрсолоҫ ка1 (k/.рнҫ m i антоҫ expivev t6v Izpaha eucoai ётц.
I cumque ille nominasset arcam Dei cecidit de sella retrorsum juxta
ostium et fractis cervicibus mortuus est senex enim erat vir et grandevus
et ipse judicavit Israhel quadraginta annis.’]; др.-рус. [Срезн.: възпакъ.
Сказ, о жит. Конст. Муром.; възнако. Служ. XV в. Воскр. мои. л. 7; (п,з-
иакыи 'suplnus, илтюҫ’. Златостр. 177, Жит. Апдр. Юр. 1. 6; Зла-
тостр. XIIв. 131; Сл. Андр. Крит.; Жит. Эеод. Ст. 170; Ефр. Сир.
1377г. 288; 1о. ЛЪств. XIVв. 162; в(ъ)зничъ. Арс. Селун. 75]; рус.
навзничь [CAP1 (s.v. нйцъ): „Взнакъ. Сл. просто же Навзничь (sic!). (...)
Упасть навзничь (sic!)“ 1Даль: взникъ, взнйкомъ, взничъ (sic!), взничь
(sic!), взнакъ, навзничь, навзничь, навзнйкъ, навзнйчку и навзничыо;
назначь или назничь(ъ); назнйку 'наизнанку’; ср. зничъ, взничь влгд
'передъ очи, на глаза’. Онъ его къ себгЬ зничь или на-зничь не пускаетъ I
Преобр.: „навзничь, дjал. (напр. сФвск.) навзнакъ (никогда: «навзничь»);
навзначь; иногда: взначь, взнакъ (состав-лю приходилось слышать
неоднократно)1' I СРНГ: взнач Трубч. Орл., 1913; навзнак Курск.,
1893, Дон., Ейск. Кубан., Кедабск. Аз. ССР, Колым. Як.; навзначь
[удар.?] Кадн. Волог., АГО, 1866 ; навзнйчку, навзничыо тж. 'изнанкой

21
вниз, лицом вверх’ Пск., Осташк. Твер., 1855; навзничь 'настежь’ Кол-
паш. Том., 1964; навзнык Дон., 1929; навзничь Пск., Копаневич]; укр.
навзнак, навзнак, навзнакй, [ЕСУМ: навзнач ВеБ, навузнак Корз, на-
знач ВеБ, наознак Ж], на(-)вознак, взнак/ узнак; блр. [ТСБМ: науз-
шч]; наузнак; пол. na()wznak, wznak, [StoWar: weznak, w znacki, na
z,nak\; чеш. na()znak, plavat znak [Travn.: *na()znaku; *ve znaku (Tyl);
*v znak (Slad.); *znakem nazpatek (C.-Chod.)]; слвц. na() znak, plavat’
znak; horeznacky, horeznak, horeznakom (hovor.); [VSRS: doluznacky, do-
luznak (hovor.) 'спиной вверх’]; влж., нижнелужицкий . znak; срб., хорв.
наузнак/ nauznak, наузнако/ nauznako, наузначицё/ naiiznacici [Skok:
nauznak (15. v., Marulic, Vuk, Rijeka, Rijecka nahija, Cma Gora, Kosmet),
nauznak (Kosmet), nauznak (Vodice), naznak (cak.), nauznako (Vuk), naiiz-
nacici (Vuk, Srbija), nauznac (Stulic)]; слвн. vznak, navzjnak, [Piet.: na-
vznic]; болг. възнак [Геров: вз>знакъ 'взничь, навзничь (sic!)’. Падн,к
възнакъ 'п ал ь навзничь (sic!)’]; мак. нет(?).
2. Ст.-сл. звь|нгЬти, -Н1Ж, -ниши [Mikl.: 'rixetv, sonare’; ср. ^ в ь н ь
'датаүоҫ, strepitus’, pi. acc. з ь к т к к ы man. pro зкьноки]; [цсл.,| др.-рус.
[Срезн.: звенЪти, звеню. Сл. о Зад. Ш; звыгһти (звыио). Панд. Ант. XIв.
л. 122; звАтЬти (звЪто). Псков. 1л. 6773 г.; Жит. Акак. 10, Мин чет. апр.
263]; рус. звенИть, \ю, \йшь; укр. дзветти, \ю, \йш [Гршч.: зве\шти, то,
нйш\; блр. звт\ёць, \ю, |гш; ст.-пол. [StoWar: f wzn\i\ec si§, |/ s., \al s. 'so­
nare’. Ps. flor.; [zn\i\ec, \i, \al\ 2. 'brzmiec’]; чеш. znit, znivat [Travn.:
„zniti, znl I zndjl, zni, znete, zne, znic I zne\je, -jic, znenl (stc. zvnieti, sou-
visi se zvon, odtud presmykle vznlti, vznlvati)“; znivati; ,,*vznlti ze zvniti
(Herb., Nemc., Herit., Pittner.)“; *vznivati]; слвц. zniet’ (znie, zneju, znej,
znel), -zniev\at’ (-а, -а/м,); нижнелужицкий . zncs; слвн. zveneti; болг.
звз,ня [Геров: звьн\ьк, \йшь, —н\йлъ]; мак. synu (3Sg.; lSg. syncm).
3. *zven-o ~ (po-)zvon-(bk)b (и все производные от этого корня).
Совершенно ясно, что звуковые преобразования во второй группе
\zvhn > zvn (> zn) > vzn (> z.n)] проливают свет на то, как можно восста­
новить единство групп первой и третьей: в самом деле, (na-)vz-
к- попросту происходит из *(na-)zvn£k- < *(na-)z.vbn£ к- и означает
буквально '«сопритюкиваясь» позвонком (позвоночником)’. *z.ven- ~
*z.von- ~ *zvbn- оказывается едва ли не единственным именным корнем,
в котором представлены все три качественные ступени аблаута.
Но самое замечательное состоит в том, что единственный надёж­
22
ный кандидат на внешнее родство с рассмотренной основой, а именно
ПИЕ 'колено’ [греч. yovv (;yovp(ar)-); cicp. jапи, авест. ? zanu (в zanu.
drajah-), ? z.anva pL; лат. genii', арм. сн я т , cun\gm, -km (gen. cmgan)\
хет. genu (gi-[e-]nu); tox.A kanwem du., В keni; гот. kniu; (др.-)ирл. glim
(gen. gluine); алб. gjU, pi. gjunjc (< gift, glunje)\, тоже изобилует произ­
водными формами - даже падежными! - с нулевой ступенью [греч. yvv-
oi(v) dat. pi. (< loc., в nepl yvvoi); iyvDa/iyvbr], iyvv|ҫ, gen. -оҫ 'подколенная
впадина’; yvv-петоҫ доел, 'падающий на колени’, yvv-meiv, ууо-тщоег и
др.; скр. Qjhu- (в jnu-badh- 'охватывающий колени’, abhi-jпй 'на коле­
ни, до колен’, asita-jnu- 'тёмноколенный’, mita-jnu- 'твёрдоколенный’);
авест. f.nUm асе. sg., znubyah° dat.-abl. pi. (в a znubiiascit); хет. ganut instr.
(ga-nu-ut) < *gnut\, включая загадочное оглушение [в греч. крö-xyv 'на
коленях’, авест. fra-snu 'с коленями вперёд’ (но ср. скр. pra-jhu 'криво­
ногий’), ср. ср.-перс. zanuk при sniik], а главное, образует такое же наре­
чие «сопритюкивания» сустава {звена) - греч. yvv-ҫ 'на колени’ (ср. ХаҪ,
бдаҪ, жиҫ).

С.А. Бурлак (Москва)

ИЗУМ РУД, РОЖ ДЕННЫ Й зимой

Этимология на перекрестье легенд

Название птицы зимородок не удостаивалось внимания этимо­

логов: казалось бы, оно совершенно прозрачно - «тот, кто родится
зимой». В подтверждение такой точки зрения можно привести хо­
рошо известную в Европе древнегреческую легенду (дошедшую в
пересказе Плиния) о зимородке - Алкионе, дочери бога ветров Эо­
ла, жене царя Трахины Кейка (греч. ктщҪ ‘чайка’). Узнав, что Кейк,
не вернувшийся из плавания, утонул, она в отчаянии бросилась в
море - и боги превратили обоих супругов в птиц, Кейка в чайку,
Алкиону - в зимородка. Но при этом, как повествует Овидий,

23
 ... у птиц нерасторгся их прежний
Брачный союз; сочетают тела и детей производят.
Зимней порою семь дней безмятежных сидит Алкиона
Смирно на яйцах в гнезде, над волнами витающем моря.
По морю путь безопасен тогда: сторожит свои ветры,
Не выпуская, Эол, предоставивши море внучатам.
(пер. С. Шервинского)
Однако по ближайшем рассмотрении в этой этимологии обнару­
живается весьма серьезная натяжка: про птиц по-русски не говорят
родит или родится - с точки зрения русского языка, птицы несут
яйца (или несутся) и вылупляются из них. Не менее странным вы­
глядит название зимородок и с точки зрения биологии. Зимородок
живет по берегам мелких речушек, питается главным образом ры­
бой, а зимой, когда вода покрывается льдом, улетает на юг. Птенцов
выводит, как и многие другие птицы, весной, и вовсе не на море, а в
норке, которую роет (выдалбливает клювом) в обрывистом речном
береге. В средней полосе Европейской части России эта птица дос­
таточно обычна (ее можно встретить даже в Москве) и к тому же,
благодаря яркости своего оперения, достаточно заметна, так что ед­
ва ли она могла получить название из книжного источника как экзо­
тический представитель незнакомой фауны. Все это заставляет за­
подозрить, что с происхождением слова зимородок дело обстоит не
гак просто.
Чаще всего зимородка в разных языках называют «рыболовом»
(или даже «королевским рыболовом» - за яркость оперения), ср.
франц. martin-pecheur, итал. martin pescatore, исп. martin pescador
(первая часть всех этих трех названий - имя Св. Мартина), рум.
резсагщ, молд. пескэруш, нем. Fischer, англ. kingfisher, швед.
kungsjiskare, фин. kuningaskalastaja, удм. чорыгкутьшсь ‘рыболов’,
лит. zuvininkelis ‘рыбачок’, укр. рибалочка, слвн. rybarik, болг.
земеродно рибарче, туркм. балыкчы ‘рыболов’, каз. балъщшы ңүс
‘рыболов-птица’; ср. тж. лтш. zivju dzenis ‘рыбный дятел’.
С точки зрения языка коми зимородок - это вис выв кай ‘пташка
поверхности протоки’, с точки зрения турецкого - уаһҫарһт ‘озор­
ник речного берега’; по-удмуртски он может еще называться вусизь
‘водный дятел’ (в удмуртском, как и в ряде других языков, зиморо­
док имеет несколько названий).
В других языках зимородок называется по цвету, ср. узб. кук-

24
 торгоң ‘синяя/зеленая кречётка’ (крсчётка - один из видов кули­
ков), тадж. кабутак (от кабуд ‘синий/зеленый’), удм. вудор лыз
шырчик ‘(при)водный сизый/синий скворец’, рус. диал. синий рыбо­
лов. К этой же группе, вероятно, следует отнести итал. piombino
‘свинцового цвета’ и др.-в.-нем. isaro / isarno ‘железный’ - перья
зимородка отливают синим металлическим блеском.
С последним словом связан этимологический курьез: оно было
переосмыслено как ls-ar(n)o (букв, ‘ледяной орел’), что дало начало
целой серии европейских названий зимородка, означающих бук­
вально «ледяная птица» - совр. нем. Eisfogel, нидерл. ijsvogel, фин.
jaalintu, эст. jaalind, венг. jegmadar, молд. пасэре-де-гяце. К этой же
идее, вероятно, восходят чеш. lednacek, рус. лединник (Даль) и, воз­
можно, укр. водомороз.
По нашему мнению, русское слово зимородок возникло в ре­
зультате народно-этимологического преобразования (навеянного,
возможно той самой античной легендой) и восходит в конечном
счете к тому же источнику, что и слово изумруд. Несколько ближе к
этой форме более раннее название зимородка, зафиксированное в
словаре Барсова - зимородъ.
И действительно, у непредвзятого наблюдателя зимородок ассо­
циируется именно с этим драгоценным камнем. Вот как описывают
его биологи: «оперение верхней части тела зимородка представляет
собой целую серию вариаций в сине-зеленой гамме с великолепной
чудесной полоской бирюзового цвета посередине спины и крестца.
Удивительный цвет оперения и способность изменять его от голу­
бого до изумрудного объясняется углом преломления света». У
Юрия Домбровского в «Хранителе древностей» читаем: «Как умели
они передать мягкость пуха райской птицы, мельчайшие чешуйки
на крыльях колибри, светоносность, изумруд и бронзу оперения зи­
мородка!». На одном из форумов в интернете встретился такой ком­
ментарий к фотографии зимородка: «Прям изумруд какой-то си­
ний!». Подобные примеры легко умножить.
В этой связи интересно вспомнить латинское название зимород­
ка alcedo (halcedo), не имеющее удовлетворительной этимологии.
Слово это имеет основу на -п-, о чем свидетельствует производное
от него alcidonia - так называются дни штиля (греч. ’гаА.кт>о\чб£ҫ
тщерса букв, ‘дни Алкионы’), наступающие ненадолго посреди изо­

25
билующей бурями зимы. Восстанавливаемая основа halcedon- похо­
жа на название другого камня - халцедона (на это обстоятельство
нам указал И.Б. Иткин). Халцедон - это разновидность кварца
(S i0 2), сходство с греческим названием меди случайно. Цветовые
вариации халцедона разнообразны, есть среди них и зеленая (хри­
зопраз; зеленую окраску ему придают силикаты никеля).
Драгоценные камни фигурируют в названиях разных видов зи­
мородков - есть зимородок малахитовый, зимородок бирюзовый,
зимородок кобальтовый (нет только зимородка изумрудного, по­
скольку наиболее «изумрудный» из всех - это зимородок обыкно­
венный, Alcedo atthis). Японское название зимородка кавасэми мо­
жет записываться иероглифами I I Щ, второй из которых обозначает
зеленый жадеит.
Птица, называемая изумрудом, в легендах тоже встречается. На­
пример, в азербайджанских сказках есть изумрудная птица Зумруд
гушу. Правда, это не зимородок, а крупная птица, подобная Феник­
су или Симургу.
Интересно в этой связи обратить внимание на болгарское назва­
ние зимородка - земеродпо рибарче. Несмотря на то, что оно выгля­
дит даже более соответствующим действительности, чем русское
зимородок - букв, ‘рыбак, который родится в земле’ (что чистая
правда), кажется вероятным, что оно является народно-этимологи­
ческим преобразованием все того же изумруда.
Присмотримся теперь внимательнее к легенде об Алкионе. В
ней нет ни слова о зимнем рождении - итогом всех метаморфоз
становится то, что птица сидит на гнезде прямо на морских волнах,
и по этой причине обычные для зимы бури сменяются на время
штилем. Представление о гнезде зимородка разработано в античной
традиции очень хорошо. Известно, например, что оно легче воды,
но прочнее камня. Напротив, представления о рождении этой птицы
или о ее птенцах отсутствуют начисто. Пришедший в Россию с
книжной традицией «наследник» Алкионы - Алконост - вообще ни
имеет птенцов: он откладывает яйца в море исключительно с целью
успокоить его.
Героиней такой легенды должна была бы быть чайка: будучи
легче уток, гусей и других водоплавающих птиц, она сидит на воде
значительно выше, чем они, как будто на подставке, и (по той же
причине) не может нырять с воды. Когда море спокойно, чайки са­
26
дятся на воду и сидят на ней, но предпринимая никаких видимых
действий - так, как если бы насиживали яйца. Но чайка (кгщ^) в гре­
ческом языке мужского рода, а насиживание - не мужское занятие.
Почему же супругой чайки-Кеика оказывается именно зимородок?
Разгадка кроется в имени: настоящие «дни Алкионы» приходят вес­
ной, когда на небе показывается другая Алкиона со своими сестра­
ми - созвездие Плеяд, - и продолжаются до тех пор, пока Плеяды
видны на небе. Эта вторая Алкиона не имеет никаких ассоциаций с
зимородком, отец ее - не Эол, а Атлант, а возлюбленный - не Кейк,
а сам Посейдон. Но функция у обеих Алкион одна - с ними насту­
пает период, когда погода благоприятна для мореплавания.
Таким образом, легенда об Алкионе не препятствует тому, чтобы
считать русское название зимородка восходящим к названию изумруда.

И.Г. Добродомов (Москва)

ПРО БЛЕМ А ВЕРИФ ИКАЦИИ

ЭТИМ О ЛО ГИ ЧЕС КИ Х РЕШ ЕНИЙ

Появившиеся за почти два века существования сравнительно-

исторического языкознания и особенно ранее этимологические вер­
сии об отдельных словах собраны в многочисленных словарях, ко­
торые преследовали преимущественно накопительные цели как по
количеству слов, так и по количеству учитываемых мнений, обычно
оставляя в стороне их взвешенную оценку и ограничиваясь весьма
поверхностной оценкой степени их достоверности.
Особого внимания требуют этимологические соображения, ко­
торые существуют с давних пор, что создает иллюзию достоверно­
сти, и повторяются без всякой критики, как тюркская этимология
русского лошадь, которое уже почти два с половиной века с боль­
шим трудом выводится из апаша, паша ‘мерин’ при игнорировании
принадлежности слова лошадь к отадъективной модели с суфф. -адь
от старого диал. прил. лоший ‘плохой’: лошадью называлось менее
ценное хозяйственное животное в отличие от боевого коня, что со­

27
храняется в стилистическом их противопоставлении. Образования
по этой модели не единичны и разнообразны: черный —у чернядь,
пестрый —* пестрядь, плоский —> площадь и т.п. Сюда же и лоший
—у лошадь.
В течение долгого времени живут юмористические этимологии
каламбурного характера, придуманные для пародирования орфогра­
фических разысканий, как в анонимной юмореске:
«Филологическая догадка. Какъ нужно писать перепалка, пе-
рипалка, перопалка, перу палка или какъ иначе? По-моему: или пе-
рипалка, или перопалка, или же пере'упалка, смотря по смыслу.
Если нужно обозначить брань, драку и т.п., то писать перипал-
ка, от греческого лерг (пери) вокругъ, со всһхъ сторонъ, и русскаго
палка - дубина. Значить: палка ходила вокругъ (кого-нибудь, а то и
вс'Ьхъ), да еще и со всЬхъ сторонъ.
Если же хотятъ охарактеризовать писателя (для почтоваго ящи­
ка), то писать: перо палка, т.е. у писателя не перо, а палка; а что мо-
жетъ быть хорошее изъ-подъ палки!
А рёгёу палка - это вещь ужасная, когда б'ЬднягЬ, отцу семейст­
ва, отъ дражайшей половины грозить палка» [Стрекоза, 14.09.1880,
№ 37, с. 7].
Более искусно составленные каламбурные этимологии могут
проникать в среду этимологий научных, как юмореска Виктора
Викторовича Билибина (1859-1908), которая в наукообразной фор­
ме живет до сих пор, но уже не в качестве юморески:
«Филологическая замЪтка.
Какъ писать: на шерамышку, на шаромышку или какъ иначе?
По моему: на шарамышку, и вотъ почему: Корень этого слова
французскш: cher ami. Происхождеше слова относится къ двена­
дцатому году.
ИзвЬстны обстоятельства, сопровождавппя отступаете францу-
зовъ изъ Москвы въ дв'Ьнадцатомъ году. Оборванные, голодные, по-
лузамерзппе французы бродили по деревнямъ, выпрашивая пр 1ютъ
и подаяше, и, конечно, ужь не скупились на ласковые эпитеты: все
“cher ami” да “cher ami”.
И пошло с т'1.хъ поръ гулять по святой Руси новое слово “на ше­
рамышку”, что значить: даромъ, на чужой счетъ и т.п.» [Стрекоза,
13.07.1880, № 28, с. 3].
На самом же деле шаромыжка - бывшая диминутивная форма
слова шеромыга, образованного с суфф. -ыг(а) от офенского наре­
28
чия шаром. А последнее от общерусского слова даром с заменой
начального слога да- маскировочным префиксом ша-.
Подобного рода этимологии-каламбуры появляются и сейчас
как имитации науки, что можно найти в ремейке «Словаря русского
языка» С.И. Ожегова, вышедшем в 2007 г. как «Толковый словарь
русского языка с включением сведений о происхождении слов».
Анекдотично выглядит возведение названия жареных лепешек из
творога сырников к прилагательному сырой [Ожегов 2007, 965], хотя
на самом деле оно связано с просторечным (диалектным) сыр ‘творог’.
Зафиксированное С.И. Ожеговым только в 1952 г. жировка, за­
менившее с некоторым сдвигом значения термин жироприказ
‘письменное распоряжение вкладчика о производстве расчета’ (с
итал. giro ‘оборот’ в первой части), странным образом связывается с
древнерусским: «ЖИРОВКА <..> (разг.). Документ, по к-рому про­
изводится оплата, расчет <„> От др.-рус. глагола жировати ‘жить в
достатке’, далее к э/сир» [Ожегов 2007, 236]. Аналогию находим в
пародийном «Энтимологическом словаре»: «жировка - путевка в
санаторий» [Норман 2006, 295].

Dodykhudoeva Leila R. (Moscow)

LEXIS OF ARABIC ORIGIN IN IRANIAN

LANGUAGES OF TAJIKISTAN:
TA JIK DIALECTS AND PAMIRI LANGUAGES

The paper touches upon the problem of exposure of the origin and
status of the words mutual for Tajik and Pamir languages, i.e. language
data of West-Iranian South(-Eastern) Tajik dialects in comparison with
literary Tajik and classical Persian-Tajik, along with data of East Iranian
languages, mainly of the Pamiri languages, for the most part
Shughn(an)i-Rushani group. It is dedicated to the loans from the only
source - Arabic language and the main routes through which these loans
«infiltrated» into Iranian languages in different historical periods: from
classical Persian-Tajik language to modern written literary Tajik langua­
29
ge, and Tajik dialects or Pamiri languages. Arabic language had strong
pressure on Persian (Tajik) language as a whole and as a result the share
o f the Arabic loans in Tajik is very high. However, my main point is
mostly South(-Eastern) Tajik dialects and Pamiri languages where as
usually in any periphery the most archaic and most «deviating» or in
opposite «unchanged» lexis data are preserved. As for Pamiri languages:
there is no evidence o f direct contacts between Arabic and Pamiri lan­
guages in the area. Thus, the main route through which loan Arabic
words «infdtrated» into the Pamiri languages was through intermediate
Persian-Tajik language. A strong instrument of Persian-Tajik language
activity was the spread o f Ismaili religious tradition that is acknowledged
in the region at least since I llh century; as it is known the center of this
activity was in Badakhshan Province in Faizabad or better Yumgan
valley, where a prominent poet and thinker - Ismaili missionary Nasir
Khusraw was living in his late years. This activity brought trough a
scope o f Arabic Islamic lexicon. Approximately from the 17th century
the administrative center o f Badakhshan was located in Shughnan, this is
why, most part o f terminology brought with Persian/Tajik language and
its dialects from the north (Tajik dialects of Wanj, Darwaz, and Qara-
teghin) entered first Shughn(an)i(-Rushani group) and then other Pamir
languages. Later Arabic loans came through modern Tajik literary lan­
guage that was taught at schools, used by mass media and literature, and
local Tajik speaking population. Second rather important route was via
neighbouring Dari-Tajik dialects of Afghanistan: In 13th century Dari/
Tajik-speaking population migrated to Ghoron valley bringing along a
dialect o f the Dari/Tajik language that resulted in new vocabulary also in
other Badakhshani Tajik dialects, and Pamir languages, first of all
Wakhi, and Ishkashimi, and later Shughn(an)i. Just about the second part
o f the 20th century broad groups of Arabic loan words entered Pamiri
languages via Tajik speakers from Dari of Afghanistan, and in 90-s from
modern Persian languages. Another route of new Tajik loans of Arabic
origin entered through Tajik literary language to Badakhshani version of
Tajik (kitobati, lit. ‘(written) in the book’) and thus into Pamiri languages,
and also from various Tajik dialects to Pamir languages. As, practically
all Arabic loan words went through the stage of adaptation by Tajik-
Persian-Dari literary languages or dialects that resulted in their phonetic
form and created in East Iranian languages a system of adaptation rules.
This is why for all Pamiri languages it is more reasonable to call them
loans of Arabic origin than Arabic loan words.
30
 Thus, specific phonetic processes that took place in neighbouring
south-eastern Tajik dialects took place also in Shughn(an)i-Rushani
group and other Pamiri languages: these are phonetic processes like
substitution of one consonant by another (like £ to h or һ; h to y) in
initial, intervocal and final positions, sometimes with further contraction,
epenthesis and metathesis, or the appearance of the prothetic h in words
that begin with vowel or substitution of h by v/w in initial and intervocal
position. In particular a number of common features in consonant system
unites Shughnani with neighbouring Tajik dialects and in some cases
even literary Tajik. Specific consonants that are presented mainly in
Arabic vocabulary are reflected in Tajik dialects in different way. So,
voiced upper pharyngeal plosive £ that is present in Tajik dialects of
Zerafshan, Qarateghin and Kulab is absent in Tajik dialect of Darwaz
neighbouring to Pamiri languages. It is preserved in spelling but usually
is not pronounced in literary Tajik as in some other Tajik vernaculars. It
is replaced by pharyngeal spirant that fluctuates from upper pharyngeal h
to voiced lower pharyngeal h (£ —►h or £ —►h). Sometimes the latter is
presented like prothetic before vowel in anlaut: Tajik Darwaz haval
‘beginning’, humed ‘hope’. The transition from £ to h takes place in
initial, intervocal and final positions: hammak ‘uncle’, hamma ‘aunt’ (cf.
Tajik Qarateghin ‘атак), sohat ‘watch; hour’, and toleh Tuck’. There are
also cases of £ transition to h with epenthesis in Tajik Darwaz dialect
and further looseness of h and lengthening of the previous vowel in
Shughnani: sdm < sahm ‘candle’, Tajik Sam \ja m <jahm ‘to gather’, cf.
literary Tajik ja m ‘. Similar phenomenon takes place in Badakhshani
Tajik, Wakhi and Shughnani-Rushani group, cf. tabihat ‘nature’, Tajik
tabi'at, jamohat ‘community’, Tajik jamo'at. In these vernaculars h is
also used as prothetic at the beginning of the word: hozor ‘the forth
month by Rome calendar’, cf. modern literary and classical Tajik ozor.
Upper pharyngeal spirant h in Tajik dialect of Darwaz is independent
though facultative phoneme that is used facultatively in Arabic words
that contain like: (h)ukumat ‘power’, (h)isob ‘calculation, counting’,
(h)ijra ‘room’, literary T hujra, (h)ayvon ‘animal’. Lower pharyngeal
spirant h also has strong tendency to loose. In Tajik Wanj and Yaged
dialects h is not an independent phoneme and is not used extensively.
However in Tajik dialect of Wanj prothetic h appears in words that begin
with vowel: hinjo ‘here’, hunjo ‘there’. In Tajik dialect of Wanj and
Yazghulami there are cases of loosing h in intervocal position and
appearing v/w consonants instead to prevent generally external or
31
infrequently internal hiatus: Tajik Wanj, Yazgh wunar ‘art’, Tajik hunar,
Yazgh wujra ‘room’, Tajik hujra, Tajik Wanj xunovo ‘houses’, Tajik
xonaho. Bilabial voiced spirant w that is not self-sufficient phoneme in
Tajik dialect o f Wanj can appear in anlaut before u, like wunjo ‘there’,
wuno ‘they’. Identical process takes place in Rushani, Bartangi, and
Roshorvi, where w has a status o f an independent phoneme [Rozenfeld
1956, 201-203].
In old Shughnani loans the process of phonetic adaptation could be
identified by some typical traces. This adaptation indicates that the
period o f presence o f the word in the language was relatively long and it
was adapted in oral form, possibly from the Tajik dialect. So, a
regressive assimilation of a under the influence of w to u(w) with further
transformation to u(w) illustrated by numerous cases can be one of such
indicators: So, depending on the time of borrowing a process of
monophthongization o f the aw diphthong and contraction to й as in
indigenous lexis or regressive assimilation of a vowel a under the
influence o f the bilabial w to u(w) with further transformation illustrated
by numerous cases can be one o f such indicators: zuq along with parallel
more recent loan zawq ‘pleasure, delight; personal name’, Tajik zawq;
tii(w)q along with parallel more recent loan tawq ‘metal rod; staple,
cramp(iron)’, tuqi-nalat ‘dishonour’, Tajik tavq ‘necklace’. Other cases
demonstrate the transition o f the pharyngeal h to glide у and the
following contraction: siyat < sihat ‘health(y)’, Yazghulami siyat ‘id’,
Tajik sihat ‘healthy’, le f < layef ‘blanket’ < li(h)of Tajik lihof ‘bed­
spread; case’,ybta ‘prayer’ < fotiya, Tajik fotiha. Sometimes h transition
to у can be followed by inversion: maylam < malya/am < mal(h)am
‘ointment’, Tajik marham.
Recent and old loans differ strongly as for the old ones local
adaptation rules are rather intensive. Recent loans are identified like
Arabic words occasionally used in local languages and skilled speakers
try to pronounce them as close to Arabic as possible. Phoneme h was en­
tirely absent in Shughnani language consonant set as an independent
phoneme until recently. Currently it appears in pronunciation of compe­
tent Tajik speakers o f Shughnani origin. The disappearance of literary
Tajik h in anlaut and intervocal position and further contraction is quite
typical for Shughnani language as for neighbouring Tajik dialects and
results in unusual sound form o f the word in comparison with literary
Tajik that has a tendency to preserve main Arabic phonemes in pronunci­

32
ation and/or orthography: Tajik south dialects, Shughn ukumat ‘power’ <
Tajik hukumat, Tajik Bad ayvon, Shughn ewiin ‘animal’ < Tajik hayvon,
Tajik Bad mabat, Shughn mabat ‘love’ < Tajik muhabbat, Tajik Bad,
Shughn mojir ‘migrant’ < Tajik muhojir, and Shughn woyma ‘epileptic
fit’ < Tajik vohima, Shughn juun ‘world’ < juhiin < Tajik jahon. In cases
when in Tajik the vowel is followed by £ and <=, in Shughnani a long vo­
wel takes place of the short one: dawat < Tajik da'wat Tsmaili mission;
summons, invitation’, manay, mam, mano ‘sense, meaning; significance’ <
Tajik ma'ni. In recent loans (and new mode o f pronunciation) in Shugh­
nani h between two different vowels or consonant and vowel is spelled
in the dictionaries that are using phonetic transcription and slightly pro­
nounced by bilingual speakers: sano(h)at ‘industry’, sano(h)ati ‘industri­
al’, san(h)at ‘art’, in(h)itm ‘gift’, though usually in the case of confluence of
two different vowels the contraction takes place, like mu/aslat < muslaat <
muslahat ‘advice; conversation’, Tajik maslahat, and also molim
‘teacher’ < mu'allim ‘id’, w o n /‘education’, Tajik < ma'orif.
Documenting the precise local forms of the vocabulary o f various
Tajik and Pamiri vernaculars allows to identify language landscape of
the Mountainous Badakhshan Autonomous Province and to define
specific historical routes of the entry of the exact loan word into a
particular language variety and thus to elucidate areas of contact and
influence between the Pamiri languages and Tajik dialects.

B.A. Дыбо (Москва)

ЕЩЕ О БАЛТО -СЛАВЯНСКО М С ЛОВОО БРАЗОВАНИИ

И ПРА ВИЛАХ ПОРОЖ ДЕНИЯ
АКЦЕН ТН Ы Х ТИПОВ ПРОИЗВОДНЫ Х

Предположение Р. Дерксена, что позиции метатонии, установ­

ленные C.JI. Николаевым, связаны исключительно с именами сред­
него рода [Derksen 1996, 103-122], оказывается ошибочным при бо­
лее тщательном рассмотрении материала. Для демонстрации приве­
дем здесь первично доминантный суффикс -snd-.

33
 Доминантность суффикса -sna- устанавливается по акцентуаци­
онному поведению его в восточнобалтийских и славянских языках.
Рецессивный акутированный корень при присоединении суффикса
-sna- становится вторично доминантным и получает циркумфлекс
(слово получает 2 -ю литовскую акцентную парадигму):
1. лит. диал. dziusna (2) Plv, Up, Grk, Vb, dziusna (2) Kt (при вто­
ричных: dziusna. (4) zvr, dziusna (4) [K], Gdl и dziiisna (1) Ms) 'худой
(сухой) человек; сухотка’: лит. dziuti 'сохнугь, вянуть, чахнуть’; лтш.
zut 'trocknen’ I [Fraenk. I, 117; Karulis 1209-1211,1215; Pok. 179-181].
2. лит. диал. lusna (2) NdZ, lusna (2) NdZ, MZ 72, N, [К] (при
вторичном: lusna (3) DZ) 'хижина, лачуга’ : лит. lUzti 'ломаться,
ломиться’; лтш. luzt 'brechen’ (intr.) 1 [Fraenk. I, 347; Karulis 510-511;
Pok. 686 ; Dybo 2002, 426-427].
При доминантно акутированном производящем метатония от­
сутствует:
Лит. диал. plUsna (1) BsMt II 183 (Kip), Prk 'перо’, spldsna (1)
LKK II 199 (Zt), LD 190 (Zt), Aru 48 (Zt) "plunksna", с вторичным s-,
вероятно, по аналогии с лит. sparnas 'FlugeF и plunksna < *plunsna
(словообразовательно вторичен вариант: plUksna 'перо’, - вторично
отношение к лит. plaukas 'волос’, pi. plaukai 'волосы’; лтш. plauki );
лтш. pluksnas pi. 'die feinen Federn der Vogel’ ~ лтш. plukas C., Karls.
'Ausgezupftes, Charpie; Flaumfedem’ (развитие засвидетельствован­
ных балтийских вариантов можно представить следующим обра­
зом: *plun-sna > *pliin-k-sna и *plH-sna, под влиянием форм типа
лтш. plukas последний перестраивается в *plHk-sna I лат. pliima f.
’Flaumfeder, Flaum’; ирл. 16 'Wollflocke, Wollhaar; Schneeflocke’ <
*pluso-, luascach 'haarig, zottig’; прагерм. *fliisi- [др.-англ. (зап.-
сакс.) flies 'Vlies’, (англ.) flios, fllus (Leid. Rats.) n. 'Vlies, Wolle,
Pelz’; ср.-н.-нем. vliis (также vlusch) n.'VlieB; Flocke, Locke, Handvoll
Wolle oder Haare’, ср.-в.-нем. vlus и vlius, vlies n. 'Vlies’ < *flHsi-},
норв. flUra 'zottiges Haar’ I [Pok. 837, 838; WH II, 324-325; Fraenk. I,
609, 632; Buga RR I, 287; Falk-Torp I, 240-241; Holthausen AEEW
108; EWD I, 445].
Во всех случаях словообразования с подобным суффиксом при
подвижном акцентном типе производящего производное получает
неподвижный акцентный тип:
34
 ПСл. *d^sna, acc.sg. *d§snQ > *dfsng (a.n. b) [рус. десна, acc.sg.
десну) слвн, dlesna; чеш. dasen; ст.-пол. и диал. dziqsna] (*dent-sna) ~
лит. dantis, acc.sg. dant[ 4 'зуб’.
ПСл. *1йпа", acc.sg. *1йпҫ > *1йпҫ> (a.n. b) [рус. луна, acc.sg. луну)
укр. луна, acc.sg. луну) схорв. шток. 1йпа; чак. (Orb.) lima, acc.sg.
Шпд; кашуб, luna f. 'Feuerrote’ [Lorentz PW I, 480]; сокращение кор­
невого гласного в чеш. и слвц. явно вторично] (*louk-sna) ~ др.-инд.
rokah т . 'свет’, rocah 'блестящий’, rocth п. 'свет, блеск’; греч.
/хикоҫ 'светлый, блестящий’.
Продолжая реконструкцию балто-славянской деривационной
системы и системы порождения акцентных типов производных в
балто-славянском, приведем вторичный суффикс -im- и рассмотрим
его систему порождения акцентных типов.
Суфф. -im- в литовских прилагательных рецессивен:
лит. artimas Зь 'близкий’ ~ лит. arti 'близко’,
лит. tolimas За 'далёкий’ ~ лит. toll 'далеко’ (ср. лтш. talu 'weit, fern’),
лит. svdtimas Зь 'чужой’ ~ лиг. svecias, f. -id 4 'чужой; гость’,
лит. tUlimas, -a 'niejeden; so mancher’ ~ лит. tiilas 3 'частый,
многие, не один’,
лит. penimas Зь 'откармливаемый’ ~ лит. peneti 'кормить’;
Этот суффикс в существительных становится доминантным в
результате балто-славянской метатонии:
От имен и глаголов с неподвижной а.п.:
1 . лит. juodimas 'czarny brzeg paznokci (od brudu)’ ~ лит. juodas
'czamy’; лтш. juods 'Waldteufel, Feldteufel, boser Geist’.
2 . лит. skynimas 'miejsce w lesie oczyszczone z krzakow’ ~ лит.
skinti, praes. l.sg. skinii, praet. l.sg. skyniau 'рвать; щипать; рубить,
вырубать, расчищать’; лтш. sjcit 'abblatten (Kohl), abstreifen (Hopfen),
abpfliicken, abrinden, (Strauch) abroden’.
3. лит. sejimas [1; LKZ XII, 315-316] 'сеяние, сев, посев’; (нор­
мат. 2 .а.п.) ~ лит. seti 'saen’; лтш. set 'saen’.
4. лит. skyrimas [1; LKZ XII, 910] 'пробор; отделение; разделе­
ние; различение’ (skyrimas 2 'отделение; разделение; различение’) ~
лит. skirti 'trennen, teilen, scheiden, unterscheiden, bestimmen’; лтш.
skirt 'scheiden, trennen, sondem’.
5. лит. kUlimas (1) 'молотьба, обмолот, обмолачивание’ (др.-лит.
35
kiilimop allat. DP 16113; совр. нормат. 2.а.п.) ~ лит. kiilti 'dreschen,
schlagen, verprugeln’; лтш. kuit 'schlagen, priigeln, dreschen’.
6 . лит. dejimas (1) (др.-лит. padeiimas nom.sg. 'wspomozenie’ DP
545ю, padeiimo gen.sg. 'obietnica’ DP 12441, 36315, 370i3, 54429, 54614,
55139, 579з, ~nt padeiimo DK 13l 2i, padeiimq acc.sg. DP 5525, 'wspo­
mozenie’ DP 57745, padeiimq instr.sg. DP 52032 (с двумя знаками уда­
рения: padeiimu instr.sg. DP 10131), padcdimu gen.pl. DP 225 10; [пере­
ход во 2. a.n.: padeiimo (?) gen.sg. DP 117L9, padeiimu instr.sg. DP
25235, 37027, padeiimai (?) nom.pl. DP 37912] ~ лтш. det 'machen’.
7. лит. liovimas (1) (др.-лит. be palowimo gen.sg. 'ustawnie’ DP
20 зв) ~ лит. liauti(s) 'aufhoren’; лтш. \aUt 'erlauben, gestatten, zulassen,
einraumen’.
8 . лит. supuvimas (1) (др.-лит. fupiiwimas nom.sg. 'zgnilosc’ DP
255 12 [переход во 2. a.n.: fupuwimus acc.pl. DP 18244]) ~ лит. pUti
'faulen, modem, verwesen, vereitem, verfallen, faul im Bett liegen1;
лтш .p u t 'faulen, modem, faulenzen, lange schlafen’.
Но уже в древнелитовском отмечается процесс генерализации 2-й
а.п. у этого словообразовательного типа:
1. др.-лит. fugaw im - acc.sg. 'poimanie’ DP 1486 ~ лит. gaud, praes.
l.sg. gaunu, praet. l.sg. gavau 'получать, доставать’; лтш. gaut
'haschen, etw. zu erlangen suchen, bekommen’ (интонация не зафикси­
рована); gaust 'erlangen, bekommen’; gut, praes. l.sg. gustu 'fangen,
haschen, greifen, erlangen, bekommen’.
2. др.-лит. pradurimas nom.sg. 'przebicie; otworzenie’ DP 18144,
praz\durimo gen.sg. DP 18145^6>pradurb\mo gen.sg. DP 20128.29 ~ лит.
diirti 'stechen, stoBen’; лтш. durti 'stechen, stoBen, AnstoB erregen, zu-
wider sein’.
Ср. также варианты 2-й а.п., приведенные выше.
От имен и глаголов с подвижной а.п.:
1 . лит. tolimas 2 'отдаление’ ~ лит. toll 'далеко’; лтш. talu 'weit, fem’.
2 . лит. plonimas 'висок’ < * 'утонченность’ ~ лит. plonas 3 'diinn,
fein, schlank, zart, hoch (von der Stimme)’; лтш. plans 'flach, eben,
schwach’.
3. лит. minkstimas 2 'мякоть’ ~ лит. minkstas 3 'мягкий’; лтш.
miksts 'weich, schwach’.
4. лит. jaunimas 2 'молодёжь’ ~ лит. jaunas 3 'молодой, юный’;
лтш.jauns 'jung, neu’.

36
 5. лит. arimas 2 'пахота, вспашка; пашня, нива’ ~ лит. arti
'пахать’; лтш. art 'pflugen’.
6 . лит. bnvimus 2 'bytnosc; obecnosc; przebywanie’ (др.-лит. bu-
wimo gen.sg. DP 4449, 3574, buwim- acc.sg. DP 5252, buwim- acc.sg. DP
26322, buwimu instr.sg. DP 6826, 35522, buwimirinstr.sg. DP 23349), (др.-
лит. pribuwimo gen.sg. DP 268l0, pribuwimu instr. sg. DP 46i [но pribu-
wimu instr.sg. DP 61612]) - лит. bUti 'sein, werden’; лтш. bUt 'sein’.
7. лит. praliejimas 'пролитие’ (др.-лит. praleiiwo [Sic!] gen.sg. DP
39435, pralieiimu instr.sg. DP 39548, fu pralieiimu instr.sg. DP 1432i,
praleiimu instr.sg. DP 396i6) - лит. lieti 'ausgieBen, vergieBen, auss-
chutten, begieBen, besprengen, bespritzen’; лтш. liit 'gieBen, vergieBen’.
8 . др.-лит. Ijdawimas nom.sg. DP 16743, ijdawimo [?] gen.sg. DP
17046, ijdawim~ acc.sg. DP 17115, ape ijdawim- acc.sg. DP M 8 5 , [но al-
lat. ijdawimop DP 15517] - лит. diioti 'geben’; лтш. duot 'geben’.
9. лит. leidimas (2) 'издание; разрешение; пуск’ ~ лит. leisti, ди-
ал. laisti 'lassen, loslassen, frei lassen, in Bewegung setzen, treiben,
senden, schicken’; лтш. laist 'lassen’.
10 . лит. edimas (2 ) 'корм; жратва; разъедание’ - лит. esti 'fres-
sen’; лтш. ist 'essen, fressen, verzehren’.
11. paklidimas nom.sg. 'blqd’ DP 13924, 3493i, 34937, 45 05, pak-
lidim~ acc.sg. DP 191 i0, 22739, pa-\klidim~ acc.sg. DP 23 942.43, ing
paklidime acc.sg. DP 372!4, paklidim- acc.sg. DP 225 1, paklidime loc.sg.
DP \ 292в, paklidime loc.sg. DP 11937, paklidimai nom.pl. DP 404 [4, pak­
lidim us acc.pl. DP 23833, 24330, 44936, ing paklidimus acc.pl. DP 8612
[ср. также paklidimas (?) nom.sg. 'bt^d’ DP 18019, paklidimiracc.sg. DP
54737, paklidimams dat.pl. DP 6094i, paklidimus acc.pl. DP 560|2, Pak­
lidimus acc.pl. DP 628:] - лит. klysti, praes. l.sg. klystu, praet. l.sg. kly-
dau 'ошибаться, заблуждаться’; лтш. klist, praes. l.sg. klistu, praet.
l.sg. klidu 'irren, umherirren, auseinandergehen, sich verlaufen’.
12 . лит. vezimas 2 'воз, повозка’ - .
13. лит. piesimas 2 'рисование’ - .
Реликты парадигматического выбора в славянском:
От имен и глаголов с неподвижной а.п.:

1. ПСл. *Ьё1ьто > *Ьё1тö > *Ьё1то [слвн. belmo n.'eine Augen-
krankheit: der graue Star’; этот же процесс перехода “нового акута” в
“новый циркумфлекс”, по-видимому, отражен в др.-чеш. и чеш.
37
Ьё1то; вторичны слвн. being и dbelno. Вторичны также рус. бельмо и
укр. 61лъмö\ ~ ПСл. *Ьё1ъ, f. *Ьё1а" п. *Ьё1о > *Ьё16.
2. ПСл. *ргагъто [рус. диал. (Даль) пряжмо 'оладья, толстый
блинок, лепешка, жареная в масле’] ~ ПСл. *prdziti а.п. а [рус. диал.
пряжить 'жарить в масле’; болг. (Геров) praes. l.sg. пражьк, 2.sg.
пражишь 'жарить в масле’; схорв. обл. пра'жити, praes. l.sg.
пра'жйм 'жарить, поджаривать’; ст.-хорв. XVII в. (Ю. Крижанич)
П рджнм, ү п р д ж и м Гр. 225; слвн. praziti, praes. l.sg. prazim
'schmoren, rosten, prageln’].
3. ПСл. *povdsbmo [рус. диал. (Даль) повЬс(ь)мо 'пучок пряжи
(вешаемой) для вычески’, укр. noeicMO 'связка пеньки или льна в 10
или 12 жмшь’; болг. повясмо (Момчиловци, Соколовци, Серафимо­
во, Турян, Смолянско, Ситово, Пловдивско, Ардинско), повёсмо (),
повёсмо (); схорв. повесмо, pdvjesmo, диал. povesmo] ~ ПСл. *v6siti
а.п. а [рус. весить, укр. eicumu; болг. веся].
4. ПСл. *v6dbma 'ведьма’ ~ ПСл. *vdddti а.п. а [др.-рус. (Чуд.)
в ’кд'кти же 1281, кФдФти 1334, 1624, кН^д'ктн I404, рус. ведать,
praes. l.sg. ведаю, укр. eidamu].
5. ПСл. *ра1ьта > *ра1ьта [рус. диал. пальма f. и пальма f.
Волог. 1852, 'большая зажженная лучина’, пальма f. Забайкал.,
1980; пальмд 'пламя; зажженная лучина, пучок зажженных лучин;
костер’ [СРНГ 25, 180]] ~ ПСл. *palili, praes. l.sg. *palijp, 3.sg.
*palitb a.n. b.
От имен и глаголов с подвижной а.н.:
1. слав. *derbmo > *derbmo [рус. дерьмо; ? болг. [Мичатек 129,
133] дърми, дръмй f.pl. 'тряпки’, (Геров) дрьми 'лохмотья’ [БЕР I,
463]: дърма обикн. мн. дърми диал. 'дрехи’ ~ слав, praes. l.sg. *derg,
3.sg. *deretb, а.п. с.
2. ПСл. *valbmo > *valbmo [болг. валмд 'ком (обычно пряжи);
вал, цилиндр’] ~ ПСл. *valiti, praes. l.sg. *valig, 3.sg. valitb а.п. с
[рус. валить, praes. l.sg. валю, 3.sg. валит; слвн. valid, praes. l.sg.
valim 'walzen; rollen’; чеш. valid],
3. ПСл. *сЫьто > *сЫьтд [болг. четмд 'чтение; благословение,
произносимое одним из колядующих’] ~ ПСл. *cisti, praes.l.sg.
*cbtg, 3.sg. *cbtetb [др.-рус. (Чуд.) praes.l.sg. но" чт\|- 461, 2.sg. чтешй

38
641, 3.sg. чтётк 723, прочтёт^ 1314, 2.pi. чтете 1164, inf. чести
159"; ср.-болг. (юг.-зап.) praes.l.sg. ч 1 тÿ Сб.№151: 773б, 3.sg. чьтё
ть Сб.№151: 167а, дл прочтеть О письм. 36, 70а, чтет се О
письм. 60а, З.р1. чтŸ О письм. 326, чтоүть О письм. 526; болг. чета
'читаю’; ст.-хорв. XVII в. (Ю. Крижанич) praes.l.sg. Чтём Гр. 952,
219, Почтем Гр. 219, Прочтём Гр. 219, inf. Чести Гр. 952].
4. ПСл. *pisb'mo > *pisbmo [рус. письмо, укр. письмо; болг.
писмо\ 1 [БЕР 5, 262].

А. А. Евдокимова (Москва)

А КЦЕН ТУИРО В А НН Ы Е ГРЕЧЕСКИЕ НАДПИСИ

в Г рузии - византийская или александрийская
система акцентуации или влияние понтийского диалекта?

Первые просодические знаки появились в александрийских па­

пирусах с 200 года н.э. и, в основном, они ставились лишь там, где
могли возникнуть сомнения в правильности чтения текста или ино­
го его членения1, как показывает пример из папируса ei5f|g6i2. Со­
гласно Тройскому [Тройский 1962, 16-17], особенностью александ­
рийской системы акцентуации было то, что очень часто акцентный
знак ставился на неударном слоге, что для греческого музыкального
ударения было маркированием слогов с «низкой тональностью».
Отголоски этого явления были нами обнаружены в греческих надпи­
сях, найденных на территории Грузии, хотя для некоторых из этих
случаев можно дать другое толкование, о чем будет сказано ниже.
1. Ударение на первой части дифтонга - одна из особенностей
александрийской системы. Надписи предлагают достаточно боль­
шое число примеров как в Греции, так и в надписях Афона, Грузии,
Болгарии и других вплоть до 1422 года. Например, тгауёитихеошши
(Мистра).

1 В папирусах не было словоразделов, и текст писался слитно.

2 Папирус Harris Е 120.
39
 2. Придыхание над второй из двух следующих подряд гласных
внутри слова, видимо, обозначало некий призвук, который слышали
авторы надписей в разговорной речи и стремились его передать.
2.1 Легкое: a p x h c p a t c y o n 3
2.2. Густое: деöш, каХаюХоу (Мистра)
2.3. Придыхание на первой из двух следующих подряд гласных
внутри слова: х а с р с .
3. Акцентные знаки для обозначения безударного слога, как
было сказано выше, использовались в александрийской системе. В
византийских надписях это оказалось не столь редкое явление:
3.1. Акут на пятом слоге от конца слова.
3.2. Гравис на четвертом слоге от конца слова: үпатюс.
3.3. Гравис на предударном слоге.
3.4. Акут на заударном слоге: Грузия, Мистра.
3.5. Циркумфлекс на предударном слоге. Возможно, эти приме­
ры, как и следующие ниже, отражают некую другую систему акцен­
туации, понтийскую, например.
4. Фразовое ударение или ударение обусловленное клитиками:
т ö ф й с т ö . В этом примере гравис выступает в роли маркера клитики,

показывая ее безударность.
t a a x c i m c c y n t a e o n . Автор надписи ошибочно посчитал ре энк­

литикой, а не проклитикой и отобразил перенос ударения, исполь­

зуя вместо акута густое придыхание.
5ео7с6той ripcov (Мистра). Попытка совместить две системы: ав­
тор оригинальным образом избегает повторения акута на соседних
слогах и в то же время меняет характер ударения энклитики, как это
принято было в византийской системе акцентуации.
5. Два ударения на композите или на многосложном слове:
5.1. Два акута: лауеотихеотатог) (Мистра). Акут используется
для обозначения как ударного, так и предударного слогов; скорее
всего повтор ударения в данном случае показывает, как интониро­
валось это длинное слово.

3 Все примеры из Грузии приводятся по изданию: Tinatin Kauchtschischwili. Korpus der

griechischen Inschriften in Georgien. B. I-II. К сожалению, книга Каухчишвили до сих пор не
переведена ни на один из европейских языков, хотя претерпела три издания по-грузински, по­
этому нет возможности привезти дат надписей.
40
 5.2. Гравис и циркумфлекс. При этом гравис маркирует преду­
дарный слог, а циркумфлекс - заударный.
5.3. Циркумфлекс и гравис: m a n o h a (Кастория, Северная Греция).
Обратная ситуация предыдущему примеру, т.е. гравис и циркум­
флекс легко взаимозаменимы в этих позициях.
5.4. Циркумфлекс и акут: х ö р т а ф ö р ÿ . Акут маркирует ударный
слог, а циркумфлекс предударный.
5.5. Гравис и акут вместо циркумфлекса: р р ү л с и с .
5.6. Акут и гравис: ёгшёгмг
5.7. Основное ударение представлено графисом, а на заударном
слоге двойной акут. Можно, конечно, понимать двойной акут и как
обозначение конца надписи.
6. Ударения на всех слогах слова: мынсөин (Кастория, Греция).
С одной стороны, подобная акцентуация предупреждает нас от
членения этого слова на три. С другой - указывает разницу произ­
ношения каждого из этих слогов, маркируя высокие и низкие тоны.
Второе объяснение было бы вполне естественным, если бы надпись
не датировалась временем после XII века. Возможно, автор надписи
где-то увидел подобное написание и сымитировал его, хотя нельзя
исключить и просто одновременной маркировки ударных и без­
ударных слогов.
- ' ' 4
K<J)N C TaN TlN O nAU

Перед нами еще один пример обозначения разницы каждого из

слогов. Последовательность применения самих знаков говорит в
пользу сознательного их использования.
И в той же надписи слова с двумя ударениями:
ГЕРМСШО n P IA P X fl

В первом слове гравис использован как и на безударном слоге,

так и на ударном, последнем в слове, что является явным смешени­
ем александрийской и византийской систем акцентуации. Во вто­
ром гравис только на безударных слогах.
а в р “а м а в р “а м м Т ё п Т в “ ' л н с II т о n a iX p i'0 N C °

4 Надписи из памятника, датированного в пределах X-XIV вв.

41
 Трема над йотой в этой надписи используется над всеми читае­
мыми как [/]. Особого внимания заслуживает использование густого
придыхания, которое маркирует все гласные, следующие либо в на­
чале слова, либо после гласных. При этом в первой из приведенных
строк акут четырежды употребляется над согласными, при чем в од­
ном случае согласные замыкают безударный слог, а в другом удар­
ный, возможно, в этом сдвиге ударения на согласную стоит видеть
влияние византийской акцентуационной системы с ее сдвигом ряда
знаков вправо.
7. Ударение над согласным. Часто встречающееся в надписях
сокращение для предлога ка1 и ударение рядом с согласной: К '5
привело к тому, что стали часто встречаться знаки ударения над со­
гласными не только в означенном случае, но и в других. (1441-1444,
Имброс, Греция, Грузия).
8. Случаи, которые можно трактовать, как описки:
8.1. Замена густого придыхания грависом (Грузия).
8.2. Циркумфлекс вместо акута п л ы л г Тл (Грузия). В этой же над­
писи вместо придыхания используется акут, поэтому, возможно, та­
кое написание не несет в себе особого смысла.
Таким образом, в византийских надписях сохранилась память
об александрийской системе акцентуации, даже после XII века, что
свидетельствует о параллельном бытовании двух традиций: книж­
ной и бытовой. И если книжная традиция, особенно после X века,
подчинялась строгим правилам, которые позже были названы уче­
ными «византийской системой акцентуации», бытовая отчасти при­
держивалась александрийской системы или смешивала одну с дру­
гой. Конечно, велик соблазн увидеть в подобных случаях отклоне­
ний от византийской системы акцентуации описки, ошибки и т.д.,
однако их число и распространенность говорит против такого тол­
кования. В то же время обилие подобных примеров на территории
Грузии указывает на возможно свойственный понтийскому диалек­
ту более архаический вариант акцентуации.

5 Встречается в Греции, Грузии, на Афоне.

42
 Ph. Cassuto (Paris)

LA LENTE EM ERGENCE DE LA TRILITERALITE DANS

LA GRAMMAIRE HEBRAIQUE DU M OYEN-AGE, LE
STADE DES RACINES UNILITERES

Les grammairiens hebreux n ’ont impose que tres progressivement la

triliteralite de la racine au texte biblique. On pourrait en effet trouver une
coincidence troublante entre le moment ou la Massora perd de son
efficacitd pour la transmission du texte et celui de l’emergence de cette
grammaire «radicale».
La triliteralite ne s’impose definitivement qu’au I I е siecle. Ргёсё-
demment, la Massora impose un traitement quantitatif, une grammaire
quantitative du texte biblique. Lentement va s’imposer aux grammairiens
les modeles de la grammaire arabe. La racine a trois lettres va devenir
I’dquivalent d’un dogme intangible. Pourtant entre la diffusion de la
grammaire arabe dans les milieux һёЬгеих et I’dtablissement ddfinitif de
la trilitdralitd, il se trouve des auteurs qui ont ргоровё d’autres modeles
issus de la mdthodologie massoretique.
L’important pour eux est d ’dtablir ce qui est stable dans les mots, de
ce qui est аjои1ё. Un ddbat de presque trois siecles va tenter d ’dtablir la
liste des lettres stables, les «Rois» dans la terminologie massoretique, et
celle des lettres auxiliaires, les «Serviteurs».
Je vais essayer d’illustrer ce ddbat en prenant comme exemple la
liste des racines uniliteres qui se trouve dans un des dictionnaires de
I’dpoque. Une seule lettre entraine bien sflr une polysdmie.
II convient de s’interroger si le modele dominant actuel, trilitere, est
le seul possible, et surtout si cette moddlisation rdpond a une description
efficace du corpus biblique.

43
 П. М. Кожин (Москва)

ЗН А ЧЕН И Е ЭТН О КУЛ Ь ТУРН О ГО КО М ПО НЕНТА

В Д Р Е В Н ЕЙ ЛЕКСИКЕ

Язык, как знаковая система, предназначенная для передачи и

приема сообщений, строго функционален. Поэтому в словах-знаках
обычно не бывают отражены любые, не имеющие значение для со­
общения, свойства предметов и нейтральная для сообщения специ­
фика ситуаций (насколько велико значение инструментально-функ­
ционального подхода к формированию лексики можно судить даже
по таким чисто функциональным лексемам, как «рыло», «гляделки»
и т.п.). В этом проявляется значительное отличие звуковой речи от
письменной, выраженной иероглифическим письмом с преоблада­
нием идеограмм. В частности, в китайских идеограммах запись зна­
ков подчиняется тем законам изображения предметов на двухмер­
ной плоскости, которые присущи древнекитайской художественной
графике. Большинство ранних текстов трактуют вопросы, либо свя­
занные с пересчетом каких-то ценностей, либо касающиеся изложе­
ния определенных законодательных положений, восходящих к не­
посредственным предписаниям, данным божествами, либо тексты
сообщают о каких-то акциях, предпринятых правителями госу­
дарств (военные действия, строительство дворцов, городов, крепо­
стей, победа над мятежниками и т. п.). Все вышеуказанные сообще­
ния как эпиграфические, так и нарративные, не требуют отражения
в них каких-то специфических черт, присущих той этнокультурной
традиции (они действенны внутри этой традиции и уже поэтому не
нуждаются в уточнениях этнокультурного характера), в которой
осуществлялась данная запись (конечно, этнокультурная специфика
отражалась в самом построении текста, в упоминании определен­
ных богов и героев, в способе выполнения текста, материале на ко­
тором он был исполнен, и даже в его размещении в определенном
месте, на определенной поверхности и т.д.). Греческие тексты, в ча­
стности «Илиада» и «Одиссея», представляют собой удивительное
исключение из типических целевых записей. Гомер часто обращает­
ся к специфике производств, описывает, как его современники вы­
полняли кузнечные работы, строили дома, корабли, сооружали ко-
44
лесницы, изготовляли специфические виды оружия, присущие той
этнической и этнокультурной традиции, в рамках которой записы­
вались и устно исполнялись его тексты. Этому возможно надо ис­
кать объяснение в тех ранних производственных и учетных инвен-
тарях, которые сохранены в «дворцовых» архивах с записями ли­
нейным письмом В. Следы письменной деловой культуры этих ар­
хивов эпизодически выявляются в текстах Гомера.
Указанное обстоятельство вносит явные трудности в возможно­
сти прямого сопоставления вещей определенной культуры, выяв­
ленных в археологических памятниках и названий этих вещей, ко­
торые выявляются в письменных документах. Это особенно харак­
терно для таких памятников речевой культуры, как «Авеста» и
«Ригведа», где практически типы изделий, которые упоминаются:
оружие (топоры, копья, палицы и т. д.) различного рода снаряжение
воинов, скотоводов, кочевников (застежки, пряжки, части одежд и
т. д.) лишены каких бы то ни было качественных характеристик. Из
их упоминания обычно оказывается ясна лишь их непосредственная
функция. На этом принципе подчеркивания функциональности по­
строена система классификации бытовых и общественных артефак­
тов, бывших в употреблении у различных групп древнего населе­
ния. Однако функциональная однозначность предметов, как извест­
но из этнографических данных, как правило, оказывается связана со
значительными их качественными различиями с точки зрения фор­
мы, способа использования, размеров и материала. Обобщающие
слова для функционально-единых категорий изделий таких предме­
тов как те же копья, мечи, стрелы, луки и т. п. могут в реальной
жизни в пределах разных этнических коллективов характеризовать
крайне несходные разновидности изделий. Учитывая очевидность
этого положения, приведу только один пример. Простейший вид лу­
ка - это гибкая, прочная хворостина, слегка изогнутая за счет того,
что за концы ее закреплена прочная сухожильная или какая-то иная
нить, за которую лук натягивается, а энергия, сконденсированная за
счет этого натяжения, передается в момент выстрела наложенной на
него стреле. Однако лук может быть изготовлен из целого ряда час­
тей, которые далеко не всегда были деревянными. В составном луке
часть деталей изготовлялась из кости, другие части - из разных по­
род дерева. А вся конструкция склеивалась, связывалась и специ­
ально обрабатывалась. То есть изделия, подходящие под лексему
«лук», могли быть изготовлены очень разными способами из раз­
ных материалов, иметь различные размеры и формы, а следователь­
45
но и различные возможности для стрельбы. Казалось бы стрела бо­
лее унифицированный инструмент и это обобщающее понятие рав­
ноценно охватывает различные реальные разновидности стрел. Но,
если особо рассматривать задний конец стрелы, опирающийся на
тетиву, то здесь обнаруживается большое разнообразие способов
оформления поперечной борозды, куда входит тетива, закрепления
оперения (само его наличие не является обязательным для всех раз­
новидностей стрел). Еще разнообразнее виды наконечников стрел и
способы их скрепления с древком. Все эти моменты обычно усколь­
зали от внимания специалистов, которые в XIX в. впервые начали
сопоставлять реальные археологические находки, прежде всего, ев­
ропейские древности, с лексикой индоевропейских языков. Впро­
чем, ситуация мало изменилась и поныне. Во-первых, среди древ­
них письменных памятников, для изменения этой ситуации, практи­
чески нет соответствующего материала кроме некоторого количест­
ва иероглифической графики, о значении которой говорилось выше.
Во-вторых, словари, даже самые совершенные, ориентированы на
взаимопонимание людей, а не на описание тех или иных форм этни­
ческой культуры. Поэтому естественно для каждого вида артефак­
тов выбирается в словарных статьях наиболее обобщенное обозна­
чение, а именно то, которое в наибольшей степени соответствует
функциональным свойствам того или иного предмета. В-третьих,
если мы возьмем материалы, прежде всего, миссионеров и путеше­
ственников от XVII в. и позже, то в них мы обнаружим очень мало
прямых свидетельств, указывающих на непосредственную связь ка­
кого-то конкретного обозначения предмета с самими этнографиче­
скими образцами предметов. В качестве примера показателен такой
случай. В одном из гимнов «Ригведы» (X, 34) описывается игрок в
кости и указывается на то, какой ущерб личности наносит эта игра.
Мы знаем, что игра в кости как один из видов священнодействия,
выбора жребия появляется в окончательно сложившихся формах
уже в 3 тыс. до н. э. Однако любой специалист знает, что те кости,
которыми уже в средние века повсеместно пользовалось население
Европы, шестигранные кубики с различными цифровыми или сло­
весными обозначениями цифр, были далеко не первыми образцами
этих изделий. Им предшествовали различные типы «костей» (в ука­
занном гимне РВ в это качестве выступает определенная разновид­
ность орехов с коричневой скорлупой). Наиболее распространены
разновидности, у которых функционально использовались, то есть
имели числовые обозначения, только четыре боковых грани. Но и
46
это еще не все. Появление костей, метание жребия, определенно
предшествовало их использованию в азартных играх. Жребий, как
знак судьбы, получает какое-то словесное обозначение весьма рано.
И, конечно, культура, в которой метание жребия оставалось свя­
щеннодействием, не могла использовать кости в профанных азарт­
ных играх. По всей видимости, для них в других культурах и других
жизненных условиях появлялись самостоятельные обозначения и
условия применения(что должно было отразиться и на лексике). Од­
нако об этой стороне древней жизни мы не располагаем никакими
свидетельствами. Специалисты по лексико-статистике, глоттохро­
нологии, в своих постулатах исходят из того положения, что неоло­
гизмы в обоих видах списков двухсотсловном и стословном, возни­
кают и проявляются достаточно равномерно, что собственно и по­
зволяет строить хронологическую шкалу на основании этих пере­
мен (я не стремлюсь опровергнуть весьма прогрессивный метод
лингвистической работы, давший уже многочисленные позитивные
результаты, а, всего лишь, предлагаю уточнить методики работы ).
Однако целый ряд моментов могут здесь воздействовать на переме­
ны в двух разных планах, либо замедляя их, либо даже резко уско­
ряя. Замедления обычно возникают и должны возникать в тех слу­
чаях, когда лексический материал входит в постоянно употреби­
тельные тексты, воспринимаемые как традиционные и священные.
Здесь сразу же активно ставится препятствие заменам. Вопрос толь­
ко в одном - насколько соответствующие тексты, аналогичные
«Авесте», «Ригведе», долго оставались общепонятными и их специ­
фическая лексика была употребительна в быту. С момента, когда
священный текст выпадал из общественного и бытового речевого
обращения, его самостоятельное воздействие на лексико-статисти-
ку быстро ослабевало. Другой момент, требующий особого внима­
ния, —это различного рода табуирование слов и каких-то сфер жиз­
недеятельности. Табуирование слов обычно возникает при наличии
большого числа омонимов, как это показывает, к примеру, китай­
ская письменная традиция. Табуирование различных проблем, свя­
занных с бытом или общественной жизнью сразу может изымать из
обращения целые группы ранее общеупотребительных слов. Мы
ничего не знаем по поводу запретов, связанных с различными обо­
значениями общественных установлений, титулатур и имен прави­
телей, особенно при переходе их из действующих в обществе пер­
сонажей в загробный мир. Но наличие таких стойких запретов, при­
чем распространяющихся на значительные группы взаимосвязан­
47
ных речений, в определенной этнической или этнокультурной сре­
де, четко проявляется в сфере семейно-брачной и половой термино­
логии (запреты в последней сфере, достаточно жестко сохраняемые
и в современном обществе, иногда могут быть прослежены чисто
материально в археологических данных, когда на тех или иных
древних изображениях людей не переданы половые органы).
Эти сравнительно разрозненные замечания, касающиеся воз­
можностей выявления и констатации реальных проявлений этниче­
ской специфики в лексическом материале не столь важны сами по
себе, как в связи с необходимостью пристального внимания к этой
проблематике и проведения работы по систематизации, необходи­
мой для констатации и выявления соответствующих этнических
признаков в древней многоязычной лексике. Ибо только на этом пу­
ти, - пути выявления специфики, характеризующей определенные
орудия труда, бытовые предметы, производственные процессы, осо­
бенности поведения представителей различных социальных и этни­
ческих групп, возможно дальнейшее более углубленное сопоставле­
ние архаической лексики и комплексов древней материальной куль­
туры, в которой проявляются определенные показатели этнического
или этно-культурного более широкого единства популяций на опре­
деленных ограниченных территориях в разные периоды времени.

Nikita Krougly-Enke (Paris)

R EFLEXES OF NOSTRATIC VIBRANTS

IN ESKALEUTIAN

Traditionally since the works o f Vladislav M. Illich-Svitych

[МССНЯ], [ОСНЯ], [I-S 1968], etc., and Aharon B. Dolgopolsky [Dol-
gopolsky 1964a; Dolgopolsky 1964b; Dolgopolsky 1964c; Dolgopolsky
1998], [DN] the Nostratisists reconstruct two prelingual vibrants, the
ordinary *r and the palatalized *r. The opposition between the both is
based on the same opposition preserved mostly in Altaic (Turkic, and
further, Japanese), and less regularly in Dravidian.
48
 Once in a private discussion Sergei A. Starostin expressed to me a
strong apprehension that the Japanese yet unexplained opposition *-r-
vs. *-(n)t-, in cases where both following the authors of [EDAL] reflect
the ordinary Altaic *-r-, in fact might witness the existence o f two
distinct Altaic vibrants, *-r- and *-rr , and asked me to check up their
Eskaleutian correspondences. The idea belongs to Oleg A. Mudrak
[Mudrak 1984, 64]. Both Oleg A. Mudrak and Anna V. Dybo expressed
the same viewpoint at the Moscow 2000 Conference.
In the matter of fact, there exists an opposition between two types of
vibrants in Eskaleutian. The first, PEA1 *-r- is reconstructed on the basis of
correspondence PE *-r- vs. PA1 *-ö-, and the second, PEA1 *-rr , PE *-j- vs.
PA1 *-6-.
Since the early works advancing Nostratic parallels for Eskaleutian
etyma or Eskimo alone, it has been established, that PE *-k- may also
correspond to PN *-r-, *-rr or *-r~.
Moreover, O. Mudrak has advanced the hypothesis of PE *-r-
corresponding to PA *-/- (*-{-) and thus originating from PN *-/- (*-{-),
that after scrutinous checkup appears valid.
The purpose of the current discussion is checking up the validity of
such assumption through the listing of the most prominent cases and
probabilistic calculations.
Consequently we split the samples as following:
1. No apparent distinction in reflexes o f PN *-r- and *-r- in
Eskaleutian, the both yielding PEA1 *-r- (> PE
1.1. PN *-r-> PEA1 *-r-.
1.2. PN *-r- > PEA1 *-r-.
1.3. But PN *-rr > PEA1 *-rr or PE *-j- only.
2. Contradicting cases.
2.1. PEA1 *-r- or PE *-r- only vs. PA *-rr (< PN *-rr ).
2.2. Questionable cases for PEA1 or PE PA1 *-j- only, < PN
*-jr- (> PD *-r_-?).
3. Irrelevant cases.
3.1. PEA1 *-r- or PE *-r- only with no relevant Altaic data.
3.2. The case with undecisive PE *-j- ~ *-R- vs. PA *-r-.
3.3. Cases with deletion o f PE *-j- between two *-i-'s, where the
former might be both from PEA1 *-r- or *-rr (or yet
3.4. Aleut attestation only (PA1 *-ö-), jҥе1еуап1 for Nostratic recon­
struction.
4. PN *-/- > PE *-r- before a new shewa.
49
 5. РЕА1 *-к- < any Nostratic vibrant, PN *-r-, *-rr or *-r-.
5.1. PN *-r-> PEA1 *-k-.
5.2. PN *-rr > PEA1
5.3. PN *-r- > PEA1
5.4. Undecisive (from the Altaic side) examples.
6. So far we shall take apart O. Mudrak's etymologies containing
such debatable developments as:
6.1. For PN *g-> P E *0-.
6.2. For PE *-r instead of *-y.

C.B. /Суллаида (Москва)

К РЕКО Н С ТРУКЦ И И ПРАЯЗЫ КОВОЙ СОЦИАЛЬНОЙ

ТЕРМ ИНО ЛО ГИИ

Реконструируя праязыковую социальную терминологию, подав­

ляющее большинство исследователей приписывает соответствую­
щим этимонам то или иное реально засвидетельствованное значе­
ние (обычно наиболее часто встречающееся). При реконструкции
фонетики такую практику признали бы порочной: во многих случа­
ях для семей и групп с мало-мальски сложной фонетикой восста­
навливаются не зафиксированные в языках-потомках прафонемы,
позволяющие вывести из них все имеющиеся рефлексы. Представ­
ляется, что и семантику праязыковых этимонов следует реконструи­
ровать таким образом, чтобы из нее непротиворечиво выводилось
значение их реально зафиксированных рефлексов, даже если подоб­
ное значение ни в одном из языков-потомков не отмечено.
В качестве примера можно привести реконструкцию семантики
этимонов, рефлексы которых в языках-потомках в подавляющем
большинстве случаев дают значение терминов родства и свойства.
Чем глубже семья или макросемья, тем сложнее обстоит дело с ре­
конструкцией такого рода этимонов. Так, для праностратического,
при всем стремлении исследователей найти в нем терминологию
кровного родства, не реконструируются обозначения ближайших
50
родственников, зато, как и в праязыках других макросемей (прааф-
разийской и пр.), имеются слова, рефлексы которых могут быть и
терминами родства, и показателями социального статуса. Презумп­
ция первичности терминов родства по отношению к прочим значе­
ниям, из которой исходит, эксплицитно или имплицитно, большин­
ство исследователей, не основана ни на чем, кроме их собственного
жизненного опыта и житейского здравого смысла, коими едва ли
стоит руководствоваться в научном исследовании.
Мне уже приходилось (в том числе и в соавторстве с юбиляром)
предлагать, основываясь на этнографических материалах о традици­
онных обществах, чья социальная структура основана на половозра­
стной стратификации, и теоретических соображениях ряда социаль­
ных антропологов, предлагать для соответствующих этимонов значе­
ние принадлежности к той или иной половозрастной группе, из кото­
рого без натяжек выводятся все реально зафиксированные значения.
Гипотеза «работает» на материале самых разных языковых семей и по­
зволяет прийти к нетривиальным выводам о процессах социогенеза.

Т.А.Михайлова (Москва)

О «ВЕРХО В Ы Х ЛОШ АДЯХ»:

ПРО ТО -СЕМ АНТИКА П РО ТО -Ф О Р М Ы 1

1. В германском и кельтском засвидетельствовано обозначение

верховой лошади/кобылы, представленное только в данных семьях
и реконстр. на ПИЕ уровне как *mark- [IEW, 700]: др.исл. marr, др.-
англ. mearh, т ., mere, f. ср.в.н. Marah > Mahre f. (при marahscalc
‘всадник’), др.-фриз. merrie (все предпол. к общепрагерм. < *marhT-
[Kluge 1957, 454]); др.-ирл. marc (m./f.) ‘верховая лошадь’ (при mar-
cach ‘всадник’), ср.-вал. march ‘лошадь’, брет. marc'h ‘то же’ см.
[LEIA-M, 20]. В бриттских языках лексема имеет статус базовой, в
гойдельских обозначает только верховую лошадь. В германских языках
сейчас не имеет статуса базовой. В континентальном кельтском за­
свидетельствована у Павсания - в боевом расчете галатов использо­

1Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ № 09-04-00104а.

51
вались группы по три конных воина, что вместе называлось —tri-
marcisia (‘три лошади’). Ср. также галльские топонимы Marco-du-
rum, Marco-magus, Marco-lica [Delamarre 2003, 217] и NP Marcoma-
rus, Marcosena, Marcomani, Marcus, Marcula [Schmidt 1957, 123].
1.1. Ср. также галльскую надпись MARCOSIOR - METERNI
[RIG 11-2, L-l 17], где marcosior интерпретируется как 1 sg. dep. с де-
зидеративным суфф. от предположительного глагола со знач. ‘сово­
купляться’ (из ‘ездить верхом’).
2. Выведение общей кельто-германской основы, обозначающей
седловую лошадь, на ПИЕ уровне представляется теоретически
возможным, т.к. согласно данным С. А.Старости на см. [Blazek 2007,
85], отделение кельтской семьи датируется ок. 3350 до н.э., тогда
как освоение верховой езды датируется несколько более ранним пе­
риодом - ок. 3700-3500 до н.э. (дата, однако, актуальна скорее для
степных районов севернее Каспия, см. [Anthony 2008, 23] ). Прак­
тически же представляется сомнительным развитие лексемы со зна­
чением ‘седловая лошадь, кобыла’ для периода, предшествующего
отделению кельтской семьи, неясен регион ее распространения, ср.
также ее отсутствие в италийском, балтийском и славянском (есте­
ственно, возможна утрата и вытеснение, поскольку обозначения ло­
шадей даже внутри одного языка всегда дают поразительно богатую
синонимику). Не совсем понятна и исходная семантика: седловая
лошадь или кобыла? Обращает на себя внимание и присутствие -к-
в кельтском, явно вторичного характера, странным образом «не за­
меченное» исследователями (раннее германское заимствование в
кельтском?).
3. В то же время лексема с аналогичной семантикой широко
представлена в алтайском (реконстр. как прото-алтайск. *morV
(starling.ru), а также имеет рефлексы в китайском и корейском. Тра­
диционно она считается в ПИЕ заимствованием [Гамкрелидзе, Ива­
нов 1984, 555; Mallory, Adams 1997, 274], однако сопоставление с
дравид, данными позволяет реконструировать корень *morV с об­
щим знач. ‘скот, лошадь’.
4. Столь глубокая реконструкция возможна лишь при допуще­
нии параллельного семантического перехода в разных ветвях, силь­
но разошедшихся ко времени одомашнивания лошади. Как кажется,
кельто-германская основа нуждается либо в другой ПИЕ этимоло­
гии, либо в предположении несохранившегося языка-посредника.

52
 О.А. Мудрак (Москва)

НЕКОТОРЫ Е ЗАМЕТКИ
ПО КАРТВЕЛЬСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ

Обобщающие работы [Мачавариани 1965] и [Гамкрелидзе-Ма-

чавариани 1965] послужили базой для изучения пракартвельской
исторической фонетики. В основном базируясь на этих достижени­
ях, картвельский этимологический материал стал применяться для
дальнейшего внешнего сравнения. В [ОСНЯ I] приведены таблицы
соответствий, суммирующие результаты пракартвельской реконст­
рукции. В дальнейшем наиболее активно проблематикой уточнения
и интерпретации соответствий для пракартвельского уровня зани­
мался лишь Я.Г. Тестелец. Его разбор кластерных сочетаний пред­
ставляет большой интерес. Созданные Климовым этимологические
словари картвельских языков и «Словарь кавказских языков» позво­
ляют еще раз взглянуть на проблемы реконструкции и уточнить
пракартвельские соответствия.
Получается следующая картина главных соответствий для со­
гласных в чистых позициях (не в сочетаниях):
Смычные и аффрикаты

53
 Как можно заметить, в метр, увулярный рефлекс для *q характе­
рен лишь в поддерживающих сочетаниях (в том числе и новых) и
при втором увулярном корня.
Палатализация в сван, отмечена в пяти основах, причем в 2 слу­
чаях перед следующим - S - , который при утере краткого гласного по­
падает в непосредственное соприкосновение с историческим веляр­
ным. В лаз. для велярных также отмечается вторичная палатализа­
ция перед собственными передними гласными и в сочетании с -j- по
диалектам.
Таблица 2
ПК груз. мегр. лаз. сван.
*с с с с с
*с с с с с
-% J J J J
*с с с с с
*с с с с с (- -S-)
J 3 3 3 (?— £-)
*с с с с с
*с с с с с
V 3 J 3 j
Как показывают частичные распределения по сочетаемости с
последующим гласным и внешние ПК соответствия, можно считать,
что свистящий и палатальный ряды противопоставлены шипящему
ряду, и на более раннем этапе произошли из одного источника. Од­
нако, это вопрос будущих уточнений, и несомненно на ПК уровне,
как доказывают сванско-занские соответствия, уже существовал па­
латальный (палатализованный) ряд. Чистый * j редок в анлауте.
Полностью не оправдало себя соответствие сван. О- при абруптив-
ной аффрикате в остальных языках. Для большинства привлекав­
шихся сравнений удалось найти альтернативные этимологии.
С пиранты
Таблица 3
ПК груз меф. лаз. сван.
*z X X X Z
*lf V V If If
Это спирантные соответствия для рядов шумных смычных. Су­
дя по некоторой специфике развития в сочетаниях, можно предпо­
лагать, что * /f мог также иметь смычный вариант "G, по крайней
мере в части позиций. В увулярном ряду лакуна на данном месте.
54
 Таблица 4
ПК груз. мегр. лаз. сван.
*s s s s 5
*z z z z z
*s s s s s
*z z z z z
*s s s s s
Последний ряд довольно редок в чистых позициях (около десят­
ка случаев), однако довольно хорошо представлен в кластерах. Ср.
похожую ситуацию с иран. -s- по дистрибуции.
Сонанты
Таблица 5
ПК ___ груз. м егр. л аз. сван.
*-v- v~0 v~0 v~0 w~0
*-J- -iV- i~ o j~ 0 i ~o
*1 I- (ne-(N), - /- /-, -l-(-rT-) 1 l
*r r /• ' r
c:

1’

*r h -/- Г-, -Г- Г-, -Г-

Глайды *v, *j активно ассимилируются соседними гласными, и
определить их большей частью возможно в поствокальной позиции
первого закрытого слога. Старый */- дает в грузинском п- (отмече­
ны только случаи перед -е-) при наличии исторического носового
сонанта. В мегр. довольно регулярно развитие сочетания */ и сле­
дующего шумного в -гТ-. Особо следует отметить зан. палатализа­
цию *г перед историческим *-/ (в реконструкции для наглядности
стоит помечать знаком мягкости).
Причем характерно также развитие сочетания *г с носовым:
Таблица 6
ПК гр у з. м егр. лаз. сван.
*-m- -r- (~ -nd- в гл а г .) -nd-/-nj- -nd-Z-nj- -г-
Носовые сонанты
Таблица 7
ПК груз. м егр. лаз. сван.
*т /77 /77 /77 /77
*п п п п п
Это характерно для сильных позиций. В исторических позициях
закрытого слога и также после шумного происходит в лучшем слу­
чае ассимиляция по следующему шумному, но чаще всего метатеза
в предшествующий слог. Причем слабый *т как правило оставляет
55
огубленность на соседних гласных. Слабые (выпадающие в части
форм или метатезирующиеся сонанты следует маркировать дужкой
внизу), «слабость» также характерна для V и отчасти */. Четкое раз­
витие слабых сонантов является вопросом дальнейшего изучения,
но предварительно можно отметить, что слабый *т в большинстве
случаев отражается в лаз. и реже в груз., слабый *п хорошо сохра­
няет мегр. и лаз., отчасти груз., слабый *г сохраняет мегр., груз., от­
части лаз., слабый */ хорошо отражает мегр., а груз, только в интер­
вокале.
Особо следует обратить внимание на груз. -/-, который не отра­
жается в других языках потомках. Как правило встречается он в
конце основы. На его месте реконструируется *Н (какой-то ларин-
гал или глайд типа -R- ~ -J-). Дело в том, что в современном грузин­
ском при практической утере словоизменения имени была генера­
лизована косвенная основа с «расширителем» -/- (аналогичный рас­
ширитель на месте этимологического глайда отмечается в соседних
кавказских языках, например, в лакском и арчинском). Возможно
мегр. говорная замена -/- на -у- связана с этим процессом, но здесь
уже даже обычный */ подпадает под правило глайда / ларингала и
переходит в -у- (т.е. груз. *-/-, *-Н- > -/-, мегр. диал. *-/-, *-Н- > -у-, а
в других языках *-/- > -1-, *-Н- > -0-).
Кластерные группы
Характерной особенностью картвельских языков является боль­
шое количество сочетаний шумных согласных с последующим ве­
лярным или увулярным элементом. Этот элемент повторяет качест­
венные характеристики предшествующего шумного (с учетом пере­
ходов "q > "G > tf). Кластерные группы наиболее характерны для
аффрикат и дентальных согласных. Тип кластеров с увулярным со­
гласным йотируется через ?, а тип с велярным элементом - через ?.
Увулярные кластеры
Представлены t, t, d, ҫ, с, z, s, ҫ, с, j, s (мало), ҫ, с (мало), j. В
груз, идет обычное развитие первого согласного, но *J?> J - z T - , а
*Р- > j?- ~ z?-, -j В мегр. особые случаи: *s? > s?- ~ с?-, -s?-
(преобладание s?- рефлекса в два раза); *j?- > j?- ~ z?-, -j?-. В лаз.:
*t? > t?, *ҫ?> ҫ?, *ҫ?> ҫ? (в связи с избавлением от абруптивного
*q в кластере представлен поверхностный -к-). *s?> с?-, -с?-, *s?- >
56
с?- ~ с?- (вторичная аффрикативизация, частично наблюдаемая для
*s?в мегр.). В сван, для *с?и *с^обычные рефлексы, но отмечается
спирантизация > -s - s ? - в старом контексте *-с?г- и *-с?г-. Для аф­
фрикатных абруптивов в сван.: *с? > с?-, -s *с? > c?L-/ sW -, -s?-
~-s?-, *ҫ?> с?-,-?- (т.е. спирантизация первого элемента в инлауте).
*z?> z * j ? > z?- (для *j?- рефлекс неизвестен). Глухие спиранты
*s?> с?-, -s?-, -с?, *s? > s?-, -s?-. В целом развитие по языкам до­
вольно обычное, лишь наблюдается вторичная аффрикативизация
глухих спирантов, и, наоборот, дезаффриктивизация звонких аф­
фрикат. Кластер *z? вполне может отражать и раннее "j? которого
не наблюдается.
Велярные кластеры
Представлены t, t, d, ҫ, с, j, s, ҫ (мало), с (мало), j (мало), ҫ, с, j
s. В груз, сохраняется велярный элемент после своих дентальных, а
также после своих j с, ҫ, s (свистящих) и с. В тех случаях, когда в
груз, нет этого элемента в реконструкции предлагается брать вто­
рой элемент кластера в скобки (?), хотя для части контекстов это
предсказуемо. Из нетривиальных особенностей грузинского следует
отметить вторичный переход промежуточного "s ? > s? (sk) (в груз,
корнях не наблюдается sk) и палатализацию свистящих (с ~ зан.,
сван, "с; j ~ зан., сван, "j; s ~ зан., сван, "s, абруптивных случаев
груз, палатализации не отмечено). Предварительный анализ показы­
вает вторичное развитие в грузинском, связанное с соседством губ­
ных сонантов (т, v), а также -/- (*Н?) или -j-. Однако этот вопрос
требует дальнейшего исследования, но пока приходится йотировать
эти случаи точкой над свитящим шумным. Заполнять этими случая­
ми редкие кластеры с палатальным не стоит. В мегр. развитие кла­
стерных групп идет нормальным образом, лишь *s ?- (и *.v ?-) > дает
альтернацию s?- (sk-) ~ s? - (sk-), -s?-. В лаз. для свистящих аффри­
кат нормальный рефлекс (для *j?- есть анлаутные альтернаты j?- и
z?-), для палатальных и шипящих аффрикат отмечено *с(7) > с?- (~
s?-), *с(?) > с?-, -с?- (~ s?-, -s'?-), *ҫ(?) > ҫ?- ( ~ ҙ?-), -ҫ?-. Для *s?, *s?
> s ?- (~ s ?- —с ?-), -s ?-, т.е. вторичная аффрикативизация или усиле­
ние в анлауте. В сван. *с?> -с?- (-s?r-); *ҫ > ҫ?- (s?- 1 р.), -ҫ?-; *j?,
*3(7) > З '’-. - 3 *с(д > S?-, с?-, -с?-; *ҫ? > ҫ?- (s?- 1 p.); *%?),
*3?> з?-, -j?-; *s?, *s(?) > s?-, -s ?-, но *s(?) > s?-, -s ?- (~ -s ?-) с сов­
падением со свистящим в середине. Нетривиальное развитие отме-
57
чено в сван, для *d ?, в нем несколько раз представлен gE- (с перед­
ним гласным), несомненно через промежуточную ступень "dgE- с
полной ассимиляцией вторым согласным.
Отмечаются еще два интересных сван, соответствия: "j? (~ zj,
поверхностно sd) при t в остальных языках. Причем в сван, говорах
отмечаются альтернаты "ҫ? (~ sc, поверхностно sf) во всех позици­
ях, но всегда отмечается и звонкий вариант. Второй ряд - это сван.
"с?- (~ sc?, поверхностно &%) с наличием альтернатов "j?, "ҫ? (stax
zdax) при t? (поверхностно tx) в остальных языках. Предлагается их
интерпретировать как аналог кластерных сочетаний, считая первый
вариант аналогом велярной серии. Оглушение в увулярной серии
связано с вторичной ассимиляцией по ~х~- По аналогии с развитием
славянских сочетаний дентальных с *j (в рус., пол., болг., в частно­
сти ср. польск. deszcz < *dbzdjb), по аналогии с развитием прасев.-
кавк. аффрикат в нахских в (-)st- (чеч., инг.), (-)st- (бацб.) предлага­
ется их интерпретировать как кластерные сочетания с особыми па­
латализующими вторыми элементами и нейтрализацией противо­
поставления по голосу в первой части. Первый элемент признается
исторической аффрикатой.
Кластерные сочетания возможно исторически были противопос­
тавлены по напряженности и ненапряженности соседних гласных,
откуда возникло противопоставление велярной и увулярной серий.
Вопрос их становления нуждается в изучении, но уже можно ска­
зать, исходя из фонотактики и типичных позиций, что в большинст­
ве случаев они возникли как результат развития исторических соче­
таний шумных с последующим сонантом! Т.е. исторические сочета­
ния *TN (где Т - любой шумный, N - любой сонант) развивались в
промежуточное "TXN с диссимилятивным кластерным элементом
на стыке шумного и сонанта, а позже происходила метатеза сонанта
(реже разбивка гласным?) в NTX, и далее по языкам последующее
упрощение групп. На такие контексты, как показывает внешний
материал падает большинство случаев. Иногда кластерные сочета­
ния отражают действительный ларингал (по внешним соответстви­
ям). А последние хитрые сван, ряды - это развитие сочетания с ран­
ним */', т.е. *ТХj > "ТХ > сван. sT, sTx, остальн. 7) Т х Есть еще не­
сколько рядов кластеров с губными согласными, но их нужно рас­
смотреть после системы гласных.

58
 Система гласных
Предполагается следующая система ПК гласных:
Таблица 8
ПК груз. мегр. лаз. сван.
*а а a a а /a
*э va/o va/ о va/o w a/o
*о о/ и о/ и о/и о/ и
*и и/ У и/ i и/ i и/ i
*а e /i a a a (ia -)/a
*е e /i e /i е/i e ( je - ) /i
*/ i i i I
*э ve/ v i va/o va/o wa/wa
*0 ve/ v i ve/ v i ve/ vi w e/ w i
*и v i/ v, у vi vi Wi
Это основные ряды соответсвий. Через дробь даны рефлексы
гласных в слабой (~ редуцированной позиции). Более широкие ва­
рианты являются сильными. Конечная степень редукции -0-, но она
не отмечается. Слабые позиции частично морфологизованы. Нали­
чие краткосгного варианта в груз, или зан. стоит маркировать крат­
костью. Сванские долгие гласные имеют компенсаторный характер
и связаны с утерей сонанта или упрощением сочетания. При генера­
лизации исторической слабой ступени, она начинает трактоваться
как сильная и может появляться новый ряд чередований. Стоит от­
мечать краткостные варианты, отмечаемые как основные для зан. и
груз, с помощью знака краткости (возможно это следы редукции,
связанные с акцентологией). Материал сван, стоит учитывать, но
из-за фрагментарности его лексики вопрос четкой рефлексации по­
ка не ясен. В зан. наблюдаются рефлексы, соответсвующие огублен­
ным гласным, при неогубленных в груз, и сван. Как показывает ана­
лиз материала, это связано с наличием губных сонантов или огуб­
ленного гласного второго слога. Это явно вторичное развитие, но
пока его стоит маркировать кружочком над гласным. При такой
системе удается избавиться от избыточно частотного губного глай-
да. Кроме того, аналогичное развитие и вторичное расщепление
огубленных гласных хорошо представлено в зап.-кавк. языках. Это
явно местная изоглосса, которой подвержены даже нах. заимствова­
ния в картв. языках.
Кластеры с губными
Отмечены следующие ряды соответствий:
59
 Таблица 9
ПК груз. мегр. лаз. сван.
pz -, -px - xU-> -(Ox- ~ - px -, -px- px -, -px-
px-
*%т px- (mx-), -px- ~ XU-, -UZ- mx-< -mX- PX-, may-, -PX-
-mx-
*qv qv- (p)x-
*qm rrrq- yU- ~ my- ~ by- (m)y- ~py- nqu-, mqq-
*qv qv- ~ qua- P- kv- ~ ?v-
i

mq- p- ~ ?U- mp- mq- ~ lq-

*Gv = tfv- ~ tfy- qv- P- qw-
tfv
*tfv ЫТ- V- bd- ~ (rn)d-
*tfm mtf-, -mtf- VU- (m)tf- V-
*kv -pk- -rk- -tk-
*km mtk- ~ (m)pk- kU- mk- ~ nk- pek-
*km mk-, -kU- k-, -k- mk- ~nk-, -mk-
*gV bp- ~pb- (n)p- bg-
*gm (m)»- (n)z- mg-
Это сочетания со вторым историческим губным, а не обычные
сочетания со вторым кластерным (фиктивным) элементом. Внеш­
ние соответствия это подтверждают. Отсутствие губного шумного
(кроме уникального случая с абруптивом) в мегр. связано не с ос­
лаблением и выпадением старого губного шумного, а с упрощением
сочетаний "Kv и "Кт и переносом губной характеристики на глас­
ные. Неотделимы от предыдущих примеров и нижние ряды.
Таблица 10
ПК груз. мегр. лаз. сван.
*lv Ы- !U-
*zy bz- z- bz-
*zm mz- bz- (~mz-?) mz- ~ bz- miz-
На начальный *v- претендует один пример заимствования с v-
груз., Ь- мегр., Ь- зан., Ь- сван. Таким образом, с применением дан­
ных соответствий существенно изменяется внешний вид пракарт-
вельских соответствий, и становится возможным найти новые неот­
меченные схождения. Кстати, уникальное соответствие j- груз., j-
сван. при d- мегр. и зан. в позиции перед следующим сибилянтом
вполне могут отражать не переход ПК *j-, а развитие ПК */'- в пози­
ции перед звонкой аффрикатой или сибилянтом (аналогичное разви­
тие */- представлено и в тюркских языках).

60
 Е.А. Парипа (Москва)

«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» И «ГОДОДИН»:

О ГРАНИЦАХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ
РЕКОНСТРУКЦИИ ПРАТЕКСТА

От описываемого в «Слове о полку Игореве», важнейшем па­

мятнике древнерусской литературы, события до самых ранних
имеющихся в распоряжении современных исследователей текстов
(снятой для Екатерины II в 1795 году копии и издания Мусина-
Пушкина 1800 г.) прошло чуть более 600 лет. Поэма «Гододин», од­
но из высочайших достижений валлийской литературы, самая ран­
няя копия которой дошла до нас в рукописи, датируемой серединой
XIII века, неоднократно упоминается битва, произошедшая, по
мнению некоторых исследователей, около 570 года. В случае обоих
произведений ведутся ожесточенные споры о датировке текста и
его авторстве. Естественно, чрезвычайно «соблазнительной», по
словам А.В. Дыбо, является и задача восстановления исходного тек­
ста обоих поэтических шедевров. История изучения «Слова о полку
Игореве» знает несколько попыток реконструкции первоначального
текста ср. [Слово 1985]. Свой вариант восстановленного текста
«Слова о Полку Игореве» предложила и А.В. Дыбо [Дыбо 2006]. Ре­
конструкцию текста поэмы «Гододин» опубликовал в вызвавшем
шквал критики издании Дж. Кук ([Koch 1997], важнейшие рецензии
[Padel 1998; Isaak 1999]). Введение ряда формальных параметров
(наличие других памятников, созданных в предполагаемое время
написания реконструируемого текста, количество исправлений на
разных уровнях языка: фонетическом, морфологическом, синтакси­
ческом, а также в области лексики) позволяет сравнить эти реконст­
рукции. Эксплицитное изложение своей позиции и процедуры обо­
ими авторами облегчает это сравнение. Конечным итогом этого
сравнения является уточнение понятия «реконструкция пратекста»
и границ возможности восстановления древнего текста со сложной
рукописной судьбой.

61
 В.Я. Порхомовский (Москва)

СИСТЕМ Ы РОДСТВА
И ИСТО РИ Ч ЕСКО Е Я ЗЫ КО ЗНАНИЕ

Система родства - это абстрактная социальная система отноше­

ний по происхождению (родство) или через брачные связи (свой­
ство). Эта система имеет прямое отношение к языкознанию, по­
скольку она представлена в языке через посредство терминов родст­
ва, выражающих эти социальные отношения. Термины родства об­
разуют лексическую систему терминов родства, являющуюся од­
ним из центральных объектов этнолингвистики (антропологической
лингвистики). Следует особо подчеркнуть именно системный ха­
рактер лексической группы терминов родства в отличие от многих
других лексических групп, где это определение в большей или
меньшей степени имеет метафорический характер. Необходимость
различать эти две системы представляется не только совершенно
очевидной, но и чрезвычайно плодотворной при изучении терминов
родства; так, например, сходные или даже идентичные системы
родства могут соотноситься с существенно различающимися систе­
мами терминов родства. Это в свою очередь означает, что полно­
ценный лингвистический анализ терминов родства в плане семанти­
ки, прагматики, дистрибуции и т.д. требует привлечения данных по
соответствующим системам родства, т.е. выхода за пределы собст­
венно языкознания и обращения к социальной и культурной антро­
пологии (этнологии, этнографии).
В области лингвистического анализа терминов родства возмо­
жен целый ряд различных подходов. Прежде всего следует выде­
лять синхронный и диахронический аспекты. Что касается первого,
то здесь особый интерес, видимо, представляют исследования в об­
ласти когнитивной лингвистики, контрастивной семантики и праг­
матики. Причем ассоциативные ряды, а также атрибутивные переч­
ни для терминов родства не только выявляют корреляцию между
собственно терминами родства и теми же лексемами, употребляе­
мыми в качестве маркеров для выражения социальных, социально­
психологических отношений и т.п., но и способствуют определе­
нию доминантных семантических характеристик классификацион­
62
ных терминов родства, т.е. таких терминов, которые используются
для обозначения нескольких различных единиц соответствующей
системы родства. Результаты подобных исследований могут иметь
существенное значение для этимологического анализа терминов род­
ства, в частности для реконструкции их первоначальной семантики.
В рамках диахронического подхода речь может идти о сравни­
тельно-исторической, ареальной и типологической лингвистике. В
сравнительно-историческом языкознании термины родства занима­
ют особое место. Здесь можно отметить как реальные основания
для подобного отношения, так и некоторые мифы и заблуждения.
Что касается этих последних, то часто можно встретить утвержде­
ния об особой устойчивости терминов родства и, следовательно, их
исключительной древности. Имеющиеся материалы отнюдь не под­
тверждают этого. Так, наши исследования на материале семито-ха­
митских языков показывают, что термины родства могут легко за­
имствоваться из других языков вопреки представлениям об их осо­
бой устойчивости, см., например, заимствование курдских терми­
нов родства в восточно-арамейские диалекты в Северной Сирии или
заимствование берберских терминов родства в коптский. По всей
видимости, некоторым основанием для подобных взглядов может
быть игнорирование того несомненного факта, что среди терминов
родства часто встречаются лексемы, восходящие к т.н. детским ле-
петным словам (Lallworter). Вероятность совпадения одновременно
планов выражения и содержания у этих слов в неродственных язы­
ках весьма высока, хотя среди подобной лексики часто встречаются
и термины родства с совпадающей или очень близкой фонетикой,
но различной семантикой. Разумеется, использование подобной
лексики для сравнительно-исторических реконструкций лексиче­
ских архетипов, а также для установления языковых контактов яв­
ляется неприемлемым, хотя в литературе довольно часто встреча­
ются подобные попытки, особенно в рамках исследований в облас­
ти отдаленного родства языковых семей.
Определенную роль могло сыграть и вполне случайное обстоя­
тельство, что именно в индоевропейских языках термины родства,
видимо, характеризуются большей степенью устойчивости, чем в
языках мира в целом.
Сравнительно-историческое изучение терминов родства осуще­

63
ствляется в рамках общей парадигмы этой научной дисциплины.
Однако здесь имеются некоторые специфические черты. Так, адек­
ватная семантическая характеристика отдельных терминов родства
невозможна без обращения к соответствующей системе родства в
целом. Здесь можно отметить проблему семантики классификаци­
онных терминов, различия между вокативными и референционны-
ми терминами и мн. др. Наконец, отмеченный выше феномен парал­
лелизма систем родства и систем терминов родства создает особые
возможности для сравнительно-исторического изучения терминов
родства, не имеющие аналогий в других областях исторической
лексикологии.
В социальной антропологии в рамках синхронной и диахрони­
ческой типологии систем родства выявлены специфические законо­
мерности структуры и эволюции систем родства, что делает воз­
можным использовать эти закономерности как независимый фактор
контроля, особенно при семантических реконструкциях. Аналогич­
ным образом можно использовать типологические критерии, отно­
сящиеся к системам родства, и для верификации значений терминов
родства в мертвых языках.
Типология систем родства в социальной антропологии строится
на основе различных признаков, важнейшими среди которых явля­
ются два независимых друг от друга критерия: а) разграничение
прямой и коллатеральной линий родства; б) разграничение отцов­
ской и материнской линий родства. Сочетание этих двух парамет­
ров позволяет выделить четыре основных типа. Имеются различные
терминологические варианты для обозначения этих четырех типов
см., например, [Алгебра родства 1995; Крюков 1972]. Мы использу­
ем следующую номенклатуру: 1) бифуркативно-коллатеральный, 2)
бифуркативно-сливающий, 3) генерационный, 4) линейный.
В докладе рассматриваются диахронические модели эволюции
и трансформации этих типов, а также возможности использования
диахронической типологии систем родства для целей исторического
языкознания на материале семитской, берберской и кушитской вет­
вей семито-хамитской (афразийской) семьи языков. Это исследова­
ние проводилось в рамках совместного с Д.Ибришимовым (Бай­
рейтский университет) проекта по изучению систем и терминов
родства в семито-хамитских (афразийских) языках «AAKTS - Afro-
Asiatic kinship terms and systems» [Ибришимов, Порхомовский 2008;
Ibriszimow & Porkhomovsky 2005].

64
 С. А. Ромашко (Москва)

ЕЩЕ РАЗ О ТИПОЛОГИИ ЭТНИЧЕСКИХ

ПЕРЕДВИЖЕНИЙ И ЯЗЫКОВЫХ ПРОЦЕССАХ
В ДОИСТОРИЧЕСКОЕ И РАННЕИСТОРИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ

Типология древних миграционных процессов, как отметил в

свое время И.М. Дьяконов [Дьяконов 1983], важна в равной степени
и для историков, и для лингвистов, поскольку реконструкция всех
аспектов реальности прошлого предполагает в том числе и реконст­
рукцию специфики передвижений этнических (субэтнических, по­
лиэтнических) групп, являвшихся носителями одного или несколь­
ких языков.
Хронологические рамки: следует расширить границы исследо­
вания (у Дьяконова - с конца 4 по начало 1 тыс. до н.э.) как углубив
их в древность, так и подняв верхнюю границу, что особенно акту­
ально для значительной части евразийского пространства, активные
миграционные и языковые процессы на котором проходили еще в
относительно недавнее время. То же касается, например, бассейна
Тихого океана. Однако и в регионах, которые представляются «яс­
ными», как например, Балканы и примыкающие к ним территории,
где при, казалось бы, достаточной документации постоянно прихо­
дится иметь дело с «непрозрачными» процессами (достаточно упо­
мянуть не раскрытое до сих пор «дорийское вторжение») типология
может оказаться чрезвычайно полезной. Углубление в древность
требуется прежде всего в связи с углублением лингвистической ре­
конструкции. Вопрос о гомогенности происходивших в это время
языковых процессов и адекватности методики их реконструкции
хотя и освобожден от внешнего (главным образом идеологического)
балласта, но по-прежнему относится к числу «трудных».
Соотношение социокультурных (цивилизационных) моделей и
миграционных процессов: здесь, в соответствии с расширением
хронологии, придется уточнять типологию социокультурных и хо­
зяйственных процессов и возможные корреляции (чрезвычайно ще­
петильная тема, однако никуда от нее не деться - следует только от­
бросить «социологизм» как неработающую модель): с одной сторо­
ны, речь идет о более ранних обществах, существовавших до деле­
65
ния на земледельцев и скотоводов, с другой - более поздних, таких,
например, как орда или клан (на субэтническом уровне).
«Память» пространства: очень важный момент, поскольку ми­
грации проходили (иногда в противопложных направлениях) в зна­
чительной степени по уже проложенным маршрутам. Здесь важно
понять, как прокладывались эти «тропы», как они поддерживались
и почему и как в некоторых случаях обрывались. Важна также не­
однородность пространств, в частности, совершенно недостаточно
исследовано передвижение по горной местности и преодоление
водных пространств. Соотношение разреженных и уплотненных
пространств, границы и их преодоление, протогорода и их разруше­
ние / восстановление.
Очевидная связь с типологией активных языковых процессов, в
частности языковых контактов, которые в ряде случаев оказывают­
ся своего рода «скрепами» реконструкции см., в частности, [Дыбо
2007; Климов 1994]. Типы языковых контактов и неудачная попыт­
ка перенесения модели пиджинизации на ранние фазы дивергенции,
такие как формирование ранних индоевропейских ареалов. Тот же
вопрос относительно ранних контактов индоевропейцев и неиндоевро-
пейцев. Языковые заимствования как симптоматика межэтнических и
межкультурных контактов, их корреляционные характеристики.

P. Turchin, I. Peiros, М. Gell-Mann (Santa-Fe)

A N A LYZIN G GENETIC CONNECTIONS BETWEEN

LA N G U A G ES BY M ATCHING CO N SO N AN T CLASSES
A ND THE BOOTSTRAP

We propose a simple approach to analyzing genetic connections

between languages. The Consonant Class Matching (CCM) method uses
strict phonological identification and permits no changes in meanings.
The probability that the observed similarities between a pair (or more) of
languages occurred by chance alone is then estimated by the Bootstrap
66
method. The CCM procedure yields reliable statistical inferences about
historical connections between languages: it classifies languages correct­
ly for well-known families (Indo-European and Semitic) and is not
known to yield false positives.
The CCM method successfully identifies relatively young language
families (about 3,000 years old), but fails to detect relationship between
Hindi and English. At the same time a comparison of Proto-Germanic
and Proto-Indic groups them together with Proto-Slavic and other Indo-
European languages.
The quantitative patterns of similarity that we document for
languages within the Altaic family are similar to those in the non-
controversial Indo-European family. Thus, if the Indo-European family
is accepted as real, the same conclusion should also apply to the Altaic
family. Our results also show that the CCM procedure groups the
Eskimo languages with Altaic, but detects no connections of Eskimo
with Indo-European or Semitic.

67
 АЛТАИСТИКА
(ТУНГУСО-М АНЬЧЖ УРОВЕДЕНИЕ, КОРЕАНИСТИКА)

Vaclav Blazek (Brno)

KO G U R YO AND ALTAIC
On the role of K oguryo and other Old Korean idioms in
the Altaic etym ology

The following examples of Koguryo and other Old Korean words,

reconstructed especially on the basis of the glossed toponyms collected
in Samguk Sagi, supplement the Altaic etymologies, quoted from EDAL
here:
Ad PA *beta /*peda ‘sea; ford’ [EDAL 340] - add Koguryo *patan
‘ocean’ [Itabashi 2003, 149], Silla *pator ‘sea’ [Lee 1977, 80].
Ad ?A*boii ‘kind o f cedar, pine’ [EDAL, 371] - add Koguryo
*bus(i), Middle Korean pus ‘pine’ [Itabashi 2003, 139].
Ad PA*k ihmii ‘beaver; bear’ [EDAL, 688] - add Koguryo kum ~
кип ‘bear’ [Itabashi 2003, 144].
Ad PA *kiirji ‘child’ [EDAL, 742] - add Koguryo *gu ‘child’
[Itabashi 2003, 140].
Ad PA*kiampia ‘top (of head)’ [EDAL, 687-88] - add Koguryo
*kan ‘head’ [Itabashi 2003, 141].
Ad PA*klok‘e ‘breast; heart’ [EDAL, 713-14] - add Koguryo *kor
‘heart; mind’ [Itabashi 2003, 143]; with the reflex of the final *-r
occurring also in Turkic *goktir and Old Japanese kokoro.
Ad PA*k‘ume ‘black; coal’ [EDAL, 852] - add Koguryo *famur &
Silla кәтиг ‘black’, directly compatible with Turkic *komur ‘coal’
[Itabashi 2003, 142].

68
 Ad PA*miali(-ki V) ‘bright; to shine’ - add Paekche *тэгке ‘bright’
[Lee 1977,41].
Ad PA*miuri ‘water’ [EDAL, 935-36] - add Silla mur, Koguryo
*mey ‘river, water’ < *mer [Itabashi 2003, 146-47].
Ad PA *morV ‘horse’ [EDAL, 945] - add Koguryo *meru ‘colt’
[Itabashi 2003, 146].
Ad PA*muro ‘tree, forest’ [EDAL, 956] - add Silla *murih
‘mountain’ [Lee 1977, 80].
Ad PA*najV(rV) ‘lake, river’ [EDAL, 961] — add Silla *narih
‘river’ [Lee 1977, 80], which indicates the reconstruction *najVrV as
only satisfactory.
Ad РА*рако ‘rock, cliff7 [EDAL, 1074] - add Koguryo *pa'iy ~
*payey ‘cliff, rock, precipice’ [Itabashi 2003, 149].
Ad PA *pMoki ‘deep’ [EDAL, 1104] - add Koguryo *puk ‘deep’
[Itabashi 2003, 150].
Ad PA *sira/u ‘hill, mountain’ [EDAL, 1258-59] - add Koguryo
*suri ~ *siini ‘top of mountain’ [Lee 1977, 38].
Ad PA *s/ari ‘earth; sand; marsh’ [EDAL, 1269-70] - add Koguryo
*sork ‘soil’ [Itabashi 2003, 151].
Ad PA*temb ‘root; strength, soul’ [EDAL, 1364-65] - add Koguryo
*cam ‘(tree) root’ [Itabashi 2003, 140]. Let us mention that the
correspondence of Turkic *d-, Mongolian *cl-, Japanese *t- and Korean
*c- indicate proto-Altaic *c- (rule #14).
Ad PA*tiok ‘stone’ [EDAL, 1373] - add Paekche *turak id. [Lee
1977,41].
Ad РА*?ёуй ‘lowland’ [EDAL, 1417] - add Koguryo *t(w)an ~
*/'эп ‘valley’ [Itabashi 2003, 155].
Ad PA*t‘0yke ‘round’ [EDAL, 1459] - add Koguryo *tawnpi
‘round’ [Itabashi 2003, 152].
Ad P A V « ‘5’ [EDAL, 1466] - add Koguryo *uc ‘5’ < *uti [Itabashi
2003, 154].
Ad PA*m.v« ‘animal; cow’ [EDAL, 1505] - add Koguryo *su ~ *siu
‘cow, cattle’ [Itabashi 2003, 151].
Ad PA*zejna ‘new’ [EDAL, 1510] - add Koguryo *su ‘new’
[Itabashi 2003, 151], Paekche *sa id. [Lee 1977, 41].
It is important to stress, all these additions are in a good agreement
with the proto-Altaic reconstructions proposed by the authors of EDAL.
69
There are only two exceptions, both numerals:
Koguryo *mir, Silla mir ‘3’ corresponds exactly with Old Japanese
mi-. In [EDAL, 1032-33] proto-Japanese *mi- ‘3’ is compared with
Mongolian *gu(rban) ‘3’ and Turkic *otur ‘30’ or *iic ~ *öс ‘3’ and all
forms are derived from PA *#[/«].
Koguryo *tok ‘ 10’ has been compared with Old Japanese to wo ‘10’
[Itabashi 2003, 152], but in [EDAL, 398] only the comparison of towo
with Tungus *juban ‘ 10’ is accepted.

А.А. Бурыкин (Санкт-Петербург)

К ИС ТО РИ И Л И Ч Н Ы Х М ЕСТОИМ ЕНИЙ 3-го ЛИЦА

В ТУН ГУС С КИ Х ЯЗЫ КАХ

Местоимения тунгусо-маньчжурских языков представляют со­

бой исключительно интересный объект для сравнительно-историче­
ских исследований. Здесь привлекает внимание и состав форм, при­
надлежащих к отдельным разрядам, и особенности словоизменения,
и факты словообразования местоимений, способные сохранять мор­
фологические реликты общеалтайского уровня, и проблема генези­
са словоизменительных парадигм на уровне отдельных групп язы­
ков, на уровне подгрупп или отдельных языков.
Среди личных местоимений тунгусо-маньчжурских языков при­
влекают к себе внимание факты расхождений в формах личных ме­
стоимений 3 лица - здесь маньчжурские формы и ‘он’ и чэ ‘они’1
противостоят необычно объемным по форме и имеющим сложную
падежную парадигму местоимениям тунгусских языков.
Личные местоимения 3 лица в тунгусских языках имеют сле­
дующий вид: эвенк. н у н ”ан ‘он, она, оно, его, ее’, н ун ”артин ‘они’,
Сол. ногаргш Ив. ‘его, ее’, эвен. н о н ”ан ‘он, она, оно, его, ее’,

1 Именно эта пара местоимений, вследствие морфонологических преобразований утратившая

оппозицию по числу, лежит в основе тюркских притяжательных суффиксов 3 лица. См. об
этом [Бурыкин 2003, 21-22].
70
нон’мртан ‘они, их’, нег. нон”ан ‘он, она, оно, его, ее’, нон”тил
‘они, их’, ороч, нуан'-нуан'и ~ нунан’и ‘он, она, оно; его, ее’; нуа-
ти, нуан”ти ‘они, их’, Уд. ‘он, она, оно; его, ее’; нуати ‘они, их’,
Ульч. на:н, на:ни~но:ни ‘он, она, оно; его, ее’; на:ти ‘они, их’,
орок. ноони~но:ни ‘он, она, оно; его’, ноочи ‘они; их’, нан. н'оани
‘он, она, оно; его, ее’; н'оанчи ‘они; их’ [ССТМЯ 1,611].
Инновационный характер этих местоимений внутри тунгусо-
маньчжурской группы не вызывает особых сомнений. Ясна и отно­
сительная хронология появления этих форм - они могли образо­
ваться только после того, как в тунгусских языках сложились и па­
дежная парадигма, и посессивная парадигма, поскольку во всех
языках местоимение 3 л. ед. числа склоняется по образцу склонения
существительных в притяжательной форме 3 л. ед. числа, а место-
имение 3 л. мн. числа - по образцу склонения существительных в
притяжательной форме 3 л. мн. числа. Более того, основа местоиме­
ния 3 л., оканчивающаяся на -н, ведет себя в парадигмах точно так
же, как ведут себя существительные, образующие особый тип скло­
нения с основой на неусеченное -н типа эвенк, орон ‘олень’. В прин­
ципе понятно и то, что в составе формирования посессивной пара­
дигмы тунгусских имен приняли участие протоманьчжурские фор­
мы местоимений 3 л. *и *ти (в маньчжурском *ти > чи> чэ вслед­
ствие конвергенции заднерядных и переднерядных узких гласных в
переднерядных вариантах и закономерного для маньчжурского язы­
ка перехода и > э), причем и в единственном, и во множественном
числе посессивные формы образовались от косвенных форм место­
имений, осложненных компонентом -н (для множественного числа
это закономерное явление, из которого выпадают только еще более
новые формы 1 л. мн. числа инклюзива типа эвенк, мит ‘мы и ты,
мы и вы’, для единственного числа 3 л. компонент -н превратился в
конституирующий элемент посессивного суффикса).
Тунгусские личные местоимения 3 л. почти не привлекали вни­
мания отечественных исследователей, при том что им посвящены 2
специальные работы японских тунгусоведов. Однако и Д. Икегами
[Ikegami 1968, 82-84], и спустя 40 лет С. Кадзама [Kazama 2008,
141-153] в своих статьях обратили свое внимание преимущественно
на то, что эти личные местоимения соотносятся с именами сущест­
вительными, обозначающими лиц, но не с существительными, но­
минирующими неодушевленные предметы или животных.
71
 Противопоставление имен активного и инактивного класса, или
лица и не-лица для тунгусо-маньчжурских языков известно со вре­
мен неопубликованной кандидатской диссертации М.К. Максимова
«К семантической классификации имен в монгольском, маньчжур­
ском и нанайском языках» (1945). Разыскания в области синтаксиса
глагольных форм тунгусских языков показали, что то же противо­
поставление накладывает ограничения на возможности активно­
пассивных преобразований в эвенском языке при невозможности
образования пассивных конструкций от исходных активных конст­
рукций с неодушевленным / инактивным объектом, но при наличии
возможности образования пассивных конструкций от непереходных
глаголов, если группа подлежащего в таких конструкциях выражена
посессивным словосочетанием [Бурыкин 1984].
Поскольку генезис сложных морфологических форм непонятен
без обращения к истории синтаксических конструкций, для объяс­
нения образования форм личных местоимений 3 л. будет естествен­
ным обратиться к конструкциям с зависимыми причастными оборо­
тами, являющимися аналогами сложных предложений. Напрашива­
ется следующая гипотеза: местоимения со значением «он, она,
оно», «они», в общетунгусском состоянии выступающие и как пер­
сональные (личные), и как посессивные местоимения, восходят не к
местоимениям-подлежащим простого предложения, а к местоиме­
ниям, выражающим субъект зависимого действия. То есть, место­
имения типа эвен. но н”ан ‘он’, нон"артан ‘они’ выражали субъект
действия в конструкциях типа ‘Я1 знаю2, что3 Семен4 пришел3’ -
Би 1 Семен4 эмчэвэп 3 харам2, ‘я 1 знаю2, что3 он4 пришел3’ - Б и 1
нон ”ап 4 эмчэвэп 3 харам2, и аналогично: ‘Я 1 знаю2, что3 дети4 при-
шли3’ - Би 1 куп”ал 4 эмчэвутэн 3 харам2, ‘я’ знаю2, что3 они4 при-
шлиЗ’ - Б и' нон”артан 4 эмчэвутэн3 харам2. Фактически получает­
ся, что тунгусские личные местоимения 3 л. восходят к формам кос­
венного падежа субъекта зависимого действия, который в части
форм не совпадал с формой основного (именительного) падежа.
Превращение сегмента зависимого оборота в самостоятельную кон­
струкцию, сопровождающееся повышением синтаксического стату­
са компонентов, отмечено в экспрессивном синтаксисе, ср эвен.
Эрэй 1, хунн”э 2 хунн”элривэн-е3, ‘Ох 1, ветер2 начинает3 дуть 3 ’, где
единственный предикат выражен формой причастия в винительном
72
падеже притяжательного склонения 3 л. ед. числа, или Эрэй1, хон-
ривутэн-е2 ‘Ох, [он их <врагов>] рубит’.
Высказываемая гипотеза позволяет показать или предполагать
наличие в тунгусских языках (в их архаическом состоянии) всех ти­
пов притяжательных конструкций, какие известны нам в тюркских
языках. Тунгусо-маньчжурские аналоги изафета 1 типа эвен, мо дю
‘деревянный дом’ или хэл хотаран ‘железная дорога’ хорошо из­
вестны, аналогом изафета 2 являются конструкции типа эвен, мин
дюв ‘мой дом’, хин дюс ‘твой дом’ с вариантами эвен. (зап. диал.)
би дюв, хи дюс (тут какую-то роль в утрате притяжательных место­
имений сыграла омонимия як. мин ‘я ’ и эвен мин ‘мой’). Аналога­
ми изафета 3 для тунгусских языков оказываются, таким образом,
не только эвенкийские «генитивные» формы на -н"и\, но и посес­
сивные конструкции с местоимениями 3 л., никогда не различавши­
ми личных и притяжательных местоименных форм, а также, как
надлежит думать, формы косвенной принадлежности имени тунгус­
ских языков, поскольку семантическая трактовка этих форм как
форм «отчуждаемой», «неорганической» принадлежности сильно
проигрывает в убедительности той, согласно которой элемент -н "и-,
-н первоначально мог маркировать реального субъекта обладания
в трехчленных посессивных конструкциях с двумя посессивными
формами 3 л. одного и того же числа типа Семен толэн”эн бодэлэн
‘ножка стола Семена’.
Рассмотренные материалы позволяют увязывать факты сравни­
тельно-исторической морфологии тунгусо-маньчжурских и других
алтайских языков с данными исторического синтаксиса этих языков
и объяснять различия между отдельными группами и подгруппами
алтайских языков по направлению от общего к специфическому.

73
 О.А. Казакевич (Москва)

Э В ЕН КИ Й С К И Й Я ЗЫ К НА ТЕРРИТОРИИ ЭВЕНКИИ:
ф ункц иони ров ани е и некоторые тенденции
структурны х изм енений1

По материалам социолингвистического обследования 11 посел­

ках Эвенкийского муниципального района Красноярского края
(бывшего Эвенкийского автономного округа), проводившегося в
2005-2008 гг. в рамках экспедиций по комплексной документации
говоров западных эвенков2, в докладе будет представлена панорама
функционирования эвенкийских говоров этих поселков. Лингвисти­
ческие материалы, полученные в ходе тех же экспедиций, позволя­
ют также определить тенденции внутриструктурных изменений,
происходящих в отдельных говорах.
Во всех обследованных поселках естественная передача эвен­
кийского языка от родителей к детям прервана, налицо различные
стадии языкового сдвига (перехода с этнического языка на рус­
ский). Хуже всего эвенкийский язык сохраняется на юго-востоке
(Муторай, Ванавара, Стрелка-Чуня), где внутрисемейная передача
языка прекратилась не менее 30 лет назад. Следует отметить, что
именно в Тунгусско-Чунском районе еще во время приполярной пе­
реписи 1926-1927 гг. отмечался наплыв русских промышленников
(охотников на пушного зверя) с Ангары, то есть интенсивные кон­
такты с русским языком у говоров этого района начались сущест­
венно раньше, чем на юго-западе или на севере Эвенкии, где пре­
кращение внутрисемейной передачи языка произошло лет на 10-15
позднее. Тем не менее, сегодня даже в тех поселках, где эвенки со­
ставляют подавляющее большинство населения и где все еще со­
храняется оленеводческое хозяйство (Суринда, Эконда), основным
средством общения является русский язык. Только несколько очень
пожилых людей (старше 80 лет) предпочитают говорить по-эвен-
кийски, однако вряд ли их можно назвать настоящими монолингва­

1 Доклад подготовлен в рамках проекта «Изменяющаяся Россия в рассказах о жизни кетов,

селькупов и эвенков», грант РГНФ 07-04-00332а.
2 Экспедиции проводились при поддержке РФФИ (2005, 2007) и РГНФ (2007, 2008).
74
ми, так как все они в той или иной степени понимают русскую речь
и могут что-то сказать по-русски.
Среди факторов, влияющих на развитие языкового сдвига в
Эвенкии, как впрочем и в других сибирских регионах, следует вы­
делить систему школьного образования и средства массовой инфор­
мации (в первую очередь, телевидение). Несмотря на то, что эвен­
кийский язык преподается в школах большинства обследованных
поселков (если школа неполная средняя или средняя, то со 2 по 9
класс), это не увеличивает количества носителей языка ввиду малой
эффективности преподавания. Усилия коллектива Эвенкийского эт-
нопедагогического центра повышения квалификации, направлен­
ные на повышение эффективности преподавания, не принесли пока
ощутимых результатов. Ни на радио, ни в телепередачах эвенкий­
ский язык в Эвенкии не используется. Страница на эвенкийском
языке в районной (когда-то окружной) газете «Эвенкийская жизнь»
составляется сегодня из эвенкийских переводов статей, опублико­
ванных в той же газете несколькими неделями ранее на русском
языке, популярностью у читателей не пользуется и престижа эвен­
кийского языка не повышает.
В говорах всех обследованных поселков у среднего, и в еще
большей степени у младшего поколения носителей наблюдается
тенденция к расшатыванию категории клюзивности, прежде всего в
личных местоимениях. В глаголе противопоставление инклюзив­
ных форм эксклюзивным сохраняется несколько лучше, особенно в
императиве.
В то же время в северо-западных говорах (Чиринда, Тутончаны)
у местоимений 1 лица множественного числа было обнаружено не
отмечавшееся ранее для эвенкийского языка противопоставление
форм минимального и расширенного инклюзива. Наличие этого
противопоставления было подтверждено информантами пожилого
возраста в ходе опроса. Трудно сказать, является ли это противопос­
тавление инновацией, возникшей в северо-западных говорах Эвен­
кии после 1930-1940-х гг. и поэтому не зафиксированной в сущест­
вующих описаниях этих говоров, или оно просто не было в свое
время замечено исследователями. Возможно, ответ на этот вопрос
можно будет найти в записанных тогда текстах.

75
 Irina Nikolaeva (London)

M IXED C A TE G O R IES IN THE NOUN PHRASE:

TU N G U S SIC AND BEYOND

Tungussic languages have a series of constructions allowing a noun

to modify another noun by assuming some aspects of the form of an
adjective. In some cases the denominal adjective retains a number of no­
minal properties so that it takes noun-oriented modifiers and specifiers,
whilst still itself serving as an attributive modifier, e.g. Udihe ic'a sita-xi
a.nta ‘woman with a small child’ (small child-ADJ woman).
In a number o f analyses such a mixed category arises by uniting two
regular syntactic heads in a single morphological word, even though the
categories themselves are defined by unary features, i.e. by simple labels
‘N ’, ‘A ’ and so on. This account presupposes some kind of syntactic
affixation, but syntactic affixation analysis encounters problems for
Tungussic. First, the morphology which derives the adjective cannot take
wide scope in coordinated constructions. Second, the order of affixation
sometimes fails to match the implied semantico-syntactic ordering.
Finally, in some denominal adjectives the adjective can be modified
either as though it were still the base noun or as a genuine adjective.
The paper argues that the appropriate way to code the types of
lexical relatedness found in these constructions is to posit a typed
hierarchy with default inheritance, much in line with [Malouf 2000;
Spencer 2005]. In this analysis a word’s category is fractionated into
semantic, syntactic (distributional and selectional properties) and mor­
phological information. Languages permit the formation of mixed lexical
categories. They inherit some properties from syntactic, semantic and
morphological attributes o f one canonical category (noun) but other
properties from the syntactic, semantic and morphological attributes of
the other canonical category (adjective). Precisely which properties are
inherited and how they are realized are language-specific or even item-
specific facts.
In Tungussic languages we can find two relevant types of category
mixing. In «noun-to-adjective transpositions» there is no added semantic
predicate or rather its meaning consists in expressing some contextually
determined relationship between the denotation of two nouns. The deri-
76
ved word simply acquires the morphosyntax o f a modifier without chan­
ging its meaning as such and without having nominal properties. «Mixed
derivations» involve an added semantic predicate and syntagmatic
mixing, as is shown in the Udihe example above.

C.A. Оскольская (Санкт-Петербург)

КО ДИРОВАНИЕ М НО Ж ЕСТВЕННО СТИ УЧАСТНИКОВ

В НАНАЙСКОМ Я ЗЫ К Е 1

В докладе рассматривается употребление ряда показателей и

конструкций, как именных, так и глагольных, относящихся к ситуа­
циям, в которых задействовано множество участников. Под ситуа­
цией с множеством участников подразумевается такая ситуация, где
множественность представлена двумя или более участниками, кото­
рые обладают одинаковой семантической ролью.
1. Именная множественность
Показатели множественного числа можно отнести к области ад­
дитивной множественности (-sal/sal) и ассоциативной множествен­
ности (-апа/-эпэ). Аддитивная множественность отражает тот факт,
что у группы объектов есть некое общее свойство, по которому их
можно сравнивать, - каждый член множества amtaka-sal ‘яблоки’
является яблоком. Ассоциативная множественность отражает тот
факт, что все объекты в данной группе связаны определенными от­
ношениями (родственными, дружественными или рабочими) с од­
ним и тем же объектом - слово Polokto-ana (Полокто-ASS.PL) озна­
чает самого Полокто и его родственников / друзей / коллег, но не
нескольких людей по имени Полокто ср.: [Аврорин 1959, 111]. На
данный момент суффикс -апа/-эпэ уже практически потерял значе­
ние ассоциативной множественности и употребляется как обычный

1 Исследование проведено при поддержке гранта РФФИ 07-06-00278 «Разработка и создание кор­
пусов глоссированных текстов на малых языках России: нанайский, удэгейский, калмыцкий».
77
показатель множественного числа для некоторых существительных
{bare- ‘друг’, anda- ‘приятель’, ата- ‘отец’ и др.).
В нанайском языке существует 3 типа конструкций соединения
именных групп. Основная сочинительная конструкция приводится
ниже:
(1) Min-ji Wasa-ji tojka-machy-xam-bu.
1SG-INS Вася-INS бить-RECP-PC.PST-P.lPL
‘Мы с Васей подрались’.
Если сочетание именных групп занимает подлежащную пози­
цию, то на одной или на обеих именных группах появляется показа­
тель инструменталиса. В косвенных падежах такой показатель не­
возможен:
(2) Mi duente-du Polokto-wa neui-we-n’i
1SG лес-DAT Полокто-OBL мл.брат-OBL-PJSG
ic-xem-bi.
видеть-PC.PST-P. 1SG
‘В лесу я встретил Полокто с братом’.
2. Глагольная множественность
В рамках глагольной множественности участников следует рас­
сматривать, в первую очередь, реципрокальные конструкции, по­
скольку реципрокальная ситуация по своему значению требует мно­
жественного участника.
Для образования реципрока может использоваться специальный
показатель реципрока -machyZ-machi. Однако он уже малопродук­
тивный и употребляется только с ограниченным числом глагольных
основ. Нанайцы предпочитают употреблять реципрокальное место-
имение ‘друг друга’ d ja dja-wa-ry.
(3) Minji Wasa-jy (jya jya-jy-a-ry)
1SG.INS Вася-INS (друг друг-INS-OBL-P.REFL.PL)
sory-machy-xam-bu
драться-RECP-PC.PST-P. 1PL
‘Мы с Васей подрались друг с другом’.
(4) * Mi Wasa-jy jya jya-jy-a-ry
1SG Вася-INS другдруг-INS-OBL-P.REFL.PL
sory-machy-xam-by
драться-RECP-PC.PST-P. 1SG
‘Мы с Васей подрались друг с другом’.
78
 Последний пример показывает, что невозможно употребление
местоимения ‘друг друга’ при согласовании с предикатом в единст­
венном числе.

МЛ. Robbeets (Mainz)

FROM PARTICIPLE TO FINITE PREDICATE IN ALTAIC

The recently published Etymological Dictionary of the Altaic Lan­

guages [EDAL] by three members of the Russian school, one of them
Anna Dybo, in our view, represents serious scholarship. Among the 2800
etymologies presented about 1500 etymologies have a Japanese member.
The quality of these etymologies being variable, [Robbeets 2005] asses­
ses every individual Altaic etymology proposed for Japanese by EDAL
or by other scholars in the past and finds a relatively stable body of core­
evidence of 359 Japanese-Altaic etymologies.
This number is significant in a way that it indicates that Japanese
indeed is an Altaic language and that it makes Altaic more plausible in
the light of the Japanese evidence.
However, the morphological evidence relating Japanese to Altaic is
severely underrepresented vis-a-vis the lexical evidence. Since EDAL is
an etymological dictionary and not a comparative grammar, the main
focus is on lexical etymologies and only peripheral attention is paid to
morphological evidence. But also in the majority of the other Altaic
research over the last century the main emphasis is on lexical rather than
on morphological comparison. By consequence, very few cognate mor­
phemes stand the evaluation process in [Robbeets 2005]. And yet, in
reference to well-established language families like Indo-European, we
expect for synthetical languages, that mark the syntactic relations in the
sentence through morphological marking at the word stem, lexical evi­
dence to be confirmed by morphological evidence.
Although they disagree on the exact weight of shared morphology,
supporters and critics of the Altaic hypothesis seem to agree on at least
one point, namely that shared morphology could substantially help
79
strengthening the evidence. [Vovin 2005, 73] begins his temperamental
critique o f EDAL with the postulation that «The best way ... is to prove
a suggested genetic relationship on the basis of paradigmatic morpholo­
gy...» and [Dybo&Starostin 2008, 125] agree that «...regular paradig­
matic correspondences in morphology are necessarily indicative of gene­
tic relationship».
The contribution that I intend to make to the conference «Historical
linguistics. Altaistics» in Moscow consists of a historical comparative
study of bound verbal morphology, more specifically the comparison of
markers for participles and finite verb forms and the correlations bet­
ween them. The languages under investigation are the Japanese langua­
ges, Korean, the Tungusic languages, the Mongolic languages and the
Turkic languages.
Different from most European languages where principal and
subordinate predicates are expressed by special finite verbal forms, the
participle serves as the fundamental form of the verb in most Altaic
languages. Among others: [Ramstedt 1952, 85-86; Poppe 1955, 557;
Kormusin 1984; Gorelova 2002, 478]. The main syntactic function of
participles is attributive. However, as verbal adjectives, like other adjec­
tives they can assume secondary nominal tasks and serve as heads of
noun phrases. As verbal nouns they can become predicates in subordi­
nate clauses. Moreover, a number of participial forms seem to function
as predicates in principal clauses.
Whereas the use o f participles as finite predicative forms is often
referred to as a shared structural feature of «Altaic» in the narrow sense
o f the Turkic, the Mongolic and the Tungusic languages, the present
paper will focus on formal and functional similarities o f concrete partici­
pial suffixes in the «Altaic» languages in the large «Transeurasian» sense,
including Japanese and Korean. Taking into account repetitive processes
o f linguistic renewal referred to as cyclic grammaticalization, we will
attempt to set up a mini-paradigm for intraterminal participles in the Al­
taic languages. This mini-paradigm includes three suffixes: PA *-ra, PA
*-n and PA *-m(a). They can be reconstructed on the basis of the
following forms.
1. Japanese
The Ryukyu languages provide particularly valuable insights into the
reconstruction o f three participial endings PJ *-гә, *-n, *-m. An
examination o f Shodon (northern Ryukyu) markers of intraterminal and
postterminal aspect reveals that they go back to periphrastic constructi­

80
ons with the proto-Japanese auxiliaries *wo- ‘be’ and *a- ‘exist’ respec­
tively, followed by one of three participial endings. The following
examples are taken from [Martin 1970, 128-131].
Shodon -n is the usual attributive marker, in intraterminal participles
on -un (e.g. уиЬуйп tyu ‘the person who does / will call’) and posttermi­
nal participles on -an (e.g. yudan tyu ‘the person who called’). These
forms can also function as finite predicates (e.g. Yubyun ‘He calls / He
will call’, Yudan ‘He called’).
Shodon -r is used as a verbal noun in intraterminal constructions on -
ur (e.g. Yubyus sa ... ‘Because I will call..’ (r > s/_s)) and postterminal
constructions on -nr (e.g. Yudas sa ... ‘Because I called...’). These forms
can also function as finite predicates (e.g. Thaa ga yubyur ‘Who does/
will call?’, Yudar ‘He called’). This suffix -r goes back to the same
origin as the attributive suffix WOJ -ul-urul-ru and EOJ -ul-urul-wo.
Shodon -m is used as a verbal noun in intraterminal constructions on
-um (e.g. Yubyum tyi ‘I hear that he calls / will call’) and postterminal
constructions on -am (e.g. Yudam tyi ‘I hear that he called; Indeed he
called’). The endings -um ~ -un ~ -ur are in free variation as finite predi­
cation, but -um is preferred (e.g. Yubyum. ‘He calls / He will call’,
Yudam ‘He called’). This suffix is at the origin of the predicative suffixes
WOJ and EOJ -u.
2. Korean
It is possible to reconstruct three participial endings of comparable
shape in proto-Korean: PK *-n, *-l and -m.The following examples are
taken from [Martin 1992].
MK -('u/o)n, К -(u)n is used for the postterminal attributive (e.g. MK
anc-on ce' k-uy [sit.down-PCP time-DAT] ‘when seated’).
MK - ( u/o)lq, К -(u)l is the default intraterminal attributive (e.g. MK
wo-l ce' k-uy 'kilh-i "ki-two- ta [come-PCP time-DAT way-NOM be.
long-EMO-FIN] ‘The way is long when coming [here]’). The final
glottal of MK -Iq is an absorption of the genitive marker 5 and points to
the use of the participle as a verbal noun.
MK -(u/o)m, К -(u)m functions as a deverbal noun suffix (e.g. ...
kes-ul meki-m-i mastang thi ani ho-n-i [thing-ACC feed-NML-NOM
proper do.SUSP NEG do-PCP-NML] ‘It is unsuitable to feed them
things’]. In the documentary style of written Korean this suffix is also
used as a finite predicative form (e.g. К Onul-un swuep-i eps-um [today-
TOP class-NOM not.exist-NML] ‘No class today’).
81
 3. Tungusic
It is possible to reconstruct three participial endings o f comparable
shape in proto-Tungusic: PTg *-n, *-rA and *-mA.
The intraterminal participle PTg *-rA is reflected in Ma. -rA where it
is used in attributive function (e.g. Ma. bargiyata-ra niyalma [protect-
PCP people] ‘people who protect [him]’), as a verbal noun (e.g. Ma.
mama-de ala-ra-de... [old.woman-DAT tell-PCP-DAT] ‘When [he] told
[it] to the old woman,..’) and as a finite predicate (e.g. uthai sin-de bu-re
[at.once you-DAT give-PCP] ‘I shall give [it] to you straight away’). The
Manchu examples are taken from [Gorelova 2002, 485, 257, 256]. In the
other Tungusic languages the participle *-rA usually functions as a finite
predicate with relics of the other uses.
The verbal paradigms o f these languages preserve evidence for a yet
older participle PTg *-n [Benzing 1955, 1080; Menges 1968, 80].
Relics o f an intraterminal participle PTg *-mA are found lexicalized
in Evenki deverbal adjectives such as omngo- ‘forget’ —> omngo-mo
‘forgetful’ and tuksa- ‘run’ —> tuksa-ma ‘running’ [Nedjalkov 1997,
305]. The Tungusic converb of simultaneity in *-mi: can be traced back
to the same origin, namely the participle in its nominal use followed by a
singular or plural reflexive suffix [Benzing 1955, 1090].
4. Mongolic
It is possible to reconstruct three participial endings of comparable
shape in proto-Mongolic: PMo *-n, *-r and *-m(A).
Since WMo -n is found lexicalized in deverbal adjectives (e.g. Mo
gene- ‘to commit mistakes through carelessness’ —>genen ‘silly, careless,
naive’), the deverbal noun suffix WMo -n (e.g. WMo sitjge- ‘be absorbed’
—> sirjgen ‘fluid, liquid’ [Poppe 1954, 49]) can be traced back to an
intraterminal participle. Although this form cannot occur as a finite pre­
dicate, its plural form in -d can (e.g. (SH) MMo yabud tede ‘they go’).
WMo -r has lexicalized in its attributive function in a number of set
expressions such as WMo siba- ‘plaster, apply mud’ —» sibar bayising
‘adobe house’. It also derives verbal nouns (e.g. amu- ‘to rest’ —* amur
‘rest, peace’ [Poppe 1954, 49]). I am unable to find examples of use as a
finite predicate.
Whereas WMo -ma occurs lexicalized as an attributive in a small
number of set expressions such as WMo jayilu- ‘rinse, wash out (tr.)’ —♦
jayiluma usu ‘brook’ and in some Mongolic languages it derives dever-
82
bal nouns (e.g. Mgr. guru- ‘plait’ —> gurma ‘plaited hair’), WMo -m is
more common as a deverbal noun suffix (e.g. WMo toqo- ‘to saddle’ —>
toqom ‘saddle cloth’ [Poppe 1954, 47]). The latter suffix is also used as a
finite predicative form in Middle Mongolian (e.g. MMo yabum ‘he goes,
he will go’).
5. Turkic
It is possible to reconstruct three participial endings of comparable
shape in proto-Turkic: PT *-(X)n, *-(U)r and *-mA / -(X)m.
OTk -(X)n has a postterminal attributive function (e.g. OTk. yig-
‘heap up’ —> yigin ‘heaped up’ in yigin tuprak ‘a heap of earth’) and is
used as a deverbal noun (e.g. OTk. yal- ‘flame’ —* yal'in ‘flame’) [Erdal
1991, 301-303]. I am unaware o f uses as a finite predicate. However,
Chuvash -nA functions not only as a postterminal participle (Chuv. kurna
sin [see-PCP person] ‘the person who saw/ the seen person’), but also as
a finite predicate (Chuv. sin kurna [person see-PCP] ‘the person saw’).
The intraterminal participle OTk -(U)r is used as an attributive (e.g.
nom bilir dr ‘a person who knows the doctrine’ [Erdal 2002, 284-285])
and as a finite predicate (e.g. oliimta ozupan ogira savinti yorir ‘Having
been saved from death it happily goes on with its life’ [Erdal 2002, 325]).
OTk -mA is used as an attributive (e.g. OTk. id- ‘send, allow to go,
release (tr.)’ —> id-та yilki ‘animal which is allowed to go free’) and as a
deverbal noun (OTk. yar- ‘split (open)’ —►yarma ‘crack’) [Erdal 1991,
316-320]. OTk -(X)m takes up similar functions: attributive (e.g. yil-
‘catch on to something’ —> у Him y i ‘creeper plant’) and deverbal noun
(e.g. OTk. yar- ‘split (open)’ —* yar'im ‘half). I am unable to find exam­
ples of predicative use.

E.JI. Рудницкая (Москва), С. Г. Хван (Сеул)

ГЛАГОЛЬНАЯ ЛЕКС И КА ДЛЯ ОБОЗНАЧЕНИЯ

БОЛЕВЫ Х ОЩ УЩ ЕНИЙ В КОРЕЙСКОМ

В корейском глагол с основным значением боли (физической

или душевной) - aphu-ta ‘болеть’. Согласно [Резникова, Бонч-Осмо-
83
ловская, Рахилина 2008], [Бонч-Осмоловская, Мерданова, Рахилина,
Резникова 2008], глаголы различных семантических полей могут
употребляться метафорически для обозначения частных болевых
ощущений (рус. лоб горит, в носу щиплет и т.д.) Данные поля сле­
дующие: «разрушение» {резать, колоть), «мягкая деформация
структуры» {тянуть, дергать), «горение», «движение» {бурлить,
крутить), «звук» {гудеть), «щипание (щекотание)», «прегражде­
ние, препятствие» {заложить).
В докладе, во-первых, коротко рассматриваются глаголы пере­
численных семантических полей в исходном и «болевом» употреб­
лении. Во-вторых, приводятся грамматические особенности глаго­
лов в «болевом» употреблении и конструкции, с помощью которых
передается специфика болевого ощущения. Глаголы в «болевых»
употреблениях, например, в хинди, в английском, проанализирова­
ны в статьях [Козлова, Хохлова 2008], [Рахилина, Новичков 2008],
[Новичков, Бонч-Осмоловская 2008] и др.
А. Основные источники «болевого» употребления глаголов:
1. Поле «разрушение»: kkay-ci-ta ‘ломаться’, Meli-ka kkay-ci-l-
tusi aphu-ta ‘Голова сильно болит [букв, болит, словно ломается]’;
прямое значение: Kulus-i kkay-ci-ess-ta ‘Посуда сломалась’.
2. Поле «мягкая деформация структуры»: twuithul-i-ta ‘вывора­
чиваться’ Heli-ka twuithul-i-nun tusi aphu-ta ‘Поясницу крутит [букв,
выворачивает]’; прямое значение: Mwun-i supki ttaymwun-ey twuthul-
i-ess-ta ‘Дверь покосилась [букв, вывернулась] от сырости’;
3. Поле «горение»: tha-ta ‘гореть’ Kincang-i toi-e ipswul-i tha-n-ta
‘Губы горят от напряжения’; прямое значение: Cangcak-i tha-n-ta
‘Дрова горят’.
4. Поле «движение»: ttwui-ta ‘биться/прыгать’ Simcang-i sim-
hakey ttwui-n-ta ‘Сердце сильно бьется’; прямое значение: Mwulkoki-
ka emang-eyse ttwui-n-ta ‘Рыба бьется в сети’.
5. Поле «звук»: pwukul-keli-ta ‘бурчать’ Sok-i pwukul-keli-n-ta ‘В
животе бурчит’; прямое значение: Naympi-eyse kimchi-ccikay-kapwu-
kul-keli-ko iss-ess-ta ‘В кастрюле суп с кимчи бурчал’.
6. Поле «щипание/щекотание»: kancil-kancil-ha-ta ‘щекотать’
Nwun-i kancil-kancil-ha-ta ‘Глаза щиплет [букв, щекочет]’; прямое
значение: Melikhalak-i nay mok-ul kancilep-hi-n-ta ‘Волосы щекочут
мне шею’.
7. Поле «преграждение/препятствие»: mak-hi-ta ‘быть заложен­
84
ным’; Kho-ka mak-hi-ta ‘Hoc заложен’; прямое значение: Ки-ка tol-lo
ipkwu-lul mak-ass-ta ‘Он заложил вход камнями’.
Б. Особенности метафорического употребления глаголов боли:
1. При «болевом» употреблении глагол всегда выступает в непе­
реходной форме - см. [Резникова, Бонч-Осмоловская, Рахилина
2008]. Поле 7: прямое значение mak-ass-ta ‘заложить-PAST-INF’ [пе­
реходный]; метафорическое - с декаузативным/ пассивным аффик­
сом -hi- ( mak-hi-ta ‘заложить-PASS-INF’).
2. Исходное и «болевое» употребления могут использовать раз­
ные словообразовательные модели, в т.ч. «болевое» употребление
часто содержит удвоение корня. Поле 6: прямое значение - кап-
cilep-hi-ta ‘щекотать-CAUS-INF’; «болевое» - kancil-kancil-ha-ta ‘щи­
пать/ щекотать-AUX-INF ’.
3. Многие глаголы, не имея чисто «болевого» предикативного
употребления, образуют придаточное предложение, указывающее
на специфику боли и присоединяющееся к главному с помощью
конвербного аффикса tusi ‘словно.CONV’ Вершина главного предло­
жения - aphu-ta ‘болеть’. Поле 1: [Meli-ka [*kkay-ci(-n)-ta/ ^kkay-ci-l-
tusi\ aphu-ta] ‘[гл голова-NOM [ п р и д *BOMaTbca(-PRES)-DECL/ чломать-
PASS-PART.FUT/MOD-CHOBHO.CONV п р и д ] болеть-DECL’ Гл]-
4. Много глаголов с разной внутренней формой, выражающих
частные виды боли и утративших исходное/прямое значение, или не
имеющих его: mayng-mayng-ha-ta ‘быть заложенным’ [только о но­
се], celi-ta ‘ломить’ [только о суставах, костях], cikkun-keli-ta ‘тре­
щать’ [только о голове].

Г.С. Старостин (Москва)

АЛТА ЙС КО -КИТА Й С КИ Е ЛЕКСИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ;

М ЛЕКОПИТАЮ Щ ИЕ

В последнее время все большую актуальность приобретает во­

прос о внешних связях древнекитайского языка с его северными со­

85
седями - языками, по всей видимости, относившимися в первую
очередь к алтайской макросемье. Поскольку доказанным является
генетическое родство китайского с тибето-бирманскими языками,
речь здесь может идти только о вторичных межъязыковых контактах.
Наличие таких контактов между носителями алтайских языков
и носителями как «прото-китайского» языка (предка древнейших
письменно зафиксированных диалектов китайского - иньского и
чжоуского, которого можно условно отнести к началу - середине 11
тыс. до н. э.), так и собственно древнекитайского языка конца II -
середины I тыс. до н. э., представляется нам не только возможным,
но и неизбежным. Согласно данным глоттохронологии, первичный
распад сино-тибетской семьи на китайскую и тибето-бирманскую
ветвь произошел примерно в конце V тысячелетия до н. э., после че­
го носители китайской ветви предположительно мигрировали на се­
вер с территории сино-тибетской прародины (обычно предполагае­
мой на территории совр. китайских провинций Сычуань и/или Юнь­
нань). Уместным представляется связывать появление синоязычно-
го населения в северном Китае с постепенной сменой в этом регио­
не археологических культур - с расписной керамики Яншао (ок.
5000-3000 до н. э.) на черную керамику Луншань (ок. 3000-2000 до
н.э.), которая уже является непосредственным предшественником
Шан-Иньской культуры.
Учитывая, что именно территория северо-западного Китая на
настоящий момент выглядит наиболее приемлемым кандидатом на
роль алтайской прародины, а культура Яншао все чаще увязывается
исследователями именно с алтайскими этносами, можно было бы
ожидать, что в древнекитайском языке сино-алтайские контакты
окажутся отражены в виде многочисленных заимствований. До не­
давнего времени таких следов, однако, обнаружено не было; напро­
тив, господствовало мнение, что первые серьезные языковые кон­
такты китайского с алтайскими наречиями датируются самое ран­
нее эпохой империи Хань. Основными источниками заимствований
для древнекитайского считались его южные соседи - языки авст­
роазиатской, мяо-яо и австронезийской семей. Лишь несколько лет
назад С.А. Старостиным в небольшой, но исключительно важной
работе был продемонстрирован целый ряд древнекитайских слов,
относящихся в основном к слою культурной лексики и не имеющих
надежной сино-тибетской этимологии, которые при этом оказыва­
86
лось удобно трактовать как возможные заимствования из какого-то
алтайского источника. Практика дальнейшей работы показывает,
что список этот, состоящий из примерно 40 лексических единиц,
может быть значительно расширен за счет дальнейшей проработки
материала. Причины же, по которым алтайско-китайские связи
столь долго оставались неотмеченными, можно вкратце охарактери­
зовать следующим образом: (а) значительные типологические рас­
хождения между алтайским и китайским (= сино-тибетским) языко­
вым строем, в результате которых алтайская лексика при заимство­
вании ее в китайский видоизменялась значительно больше, чем лек­
сика, заимствованная из австроазиатских или мяо-яо языков; (б)
плохое знакомство большинства исследователей-китаистов с алтай­
ским языковым материалом; (в) отсутствие, вплоть до выхода в
2003 г. [EDAL] сколь-либо серьезного компендиума материала по
алтайской лексике.
Полная проработка всего древнекитайского лексического кор­
пуса на предмет выявления алтайских заимствований - дело буду­
щего; в представляемом докладе мы намерены сконцентрировать
внимание на одном конкретном семантическом поле, а именно - на­
званиях млекопитающих. В работе С.А. Старостина выявлено три
возможных параллели, подпадающих под эту категорию (др.-кит.
*tha(k)s ‘заяц’: ПА *t'ogsu id.; др.-кит. *%ә-гәп ‘цилинь (единорог)’:
алт. *guri(-nV) ‘вид оленя’; др.-кит. *t]dns ‘дикая собака’; ПА *yindo
‘собака’). В результате более подробного анализа материала этот
список удается значительно расширить. Ср. такие новые этимоло­
гии, как др.-кит. *tus ‘животное (дикое)’ < ПА *t'aso ‘дикий, дикое
животное’ (ср. ПТю *tosun, Пмонг. *tosi- ‘дикий’); др.-кит. *g(l)ak
‘бобер’ < ПА *k'ela ‘вид грызуна’ (ср. Пмонг. *kaliyun ‘выдра, бо­
бер’); др.-кит. *thor ‘вид барсука’ < ПА *dorVkV ‘барсук’; др.-кит.
*Lhai7 ‘вид тигра’ < ПА *l'eijgV ‘вид крупного хищника’; др.-кит.
*slhe ‘хорек’ < ПА *sialo- ‘пушное животное’ (ср. ПТМ *soltiki
‘колонок, хорек’); др.-кит. *tra ‘поросенок’, *throk ‘свинья со свя­
занными ногами’ < ПА *t'orV ‘свинья’ (ср. для первого корня
Пмонг. *toruj ‘поросенок’, для второго - ПТМ *toro-kl ‘кабан’); др.-
кит. *khaijs ‘крупная собака’ < ПА *кау V ‘собака’; др.-кит. *хиг ‘вид
животного, похожего на собаку’ < ПА *к'иг'е ‘пушной зверь’ (ср.
ПТМ *хиг- ‘медведь; суслик’); др.-кит. *mans ‘хищный зверь (похо-
87
жий на енотовидную собаку)’ < ПА *miunju ‘вид барсука’; др.-кит.
*dok-lok ‘вид (мифического) хищного зверя’ < ПА *t'ule(kV) ‘волк,
лиса’ и др.
При этом соответствующие китайские лексемы варьируют от
засвидетельствованных уже в древнейших памятниках китайского
языка до редких слов, известных лишь по лексикографическим опи­
саниям ханьского времени, а их вероятные алтайские прототипы ча­
ще имеют формы, более близкие к праформам, реконструирован­
ным для отдельных алтайских ветвей (прамонгольский, пратунгусо-
маньчжурский, пракорейский), нежели к собственно праалтайской
реконструкции. Все это говорит о том, что алтайско-китайские язы­
ковые контакты, в ходе которых китайский язык регулярно высту­
пал реципиентом, скорее всего, имели место в рамках широкого и
длительного ареально-хронологического континуума. В связи с
этим важным для будущей работы оказывается не только дальней­
шая этимологизация др.-кит. лексем несино-тибетского происхож­
дения на почве возможных алтайских параллелей, но и их страти­
фикация, с попыткой выработать более четкие закономерности
трансформации алтайских форм в ходе их приспособления к зако­
нам древнекитайской фонотактики.

I.K. Tolskaya (Tromsa)

OROCH VOW EL HARM ONY

In this paper I examine vowel harmony in Oroch, a recently extinct

language belonging to the Southern branch of Manchu-Tungusic langua­
ges. Oroch vowels are subject to the interplay of retracted tongue root
(RTR) harmony and rounding harmony.
Oroch provides a challenging ground to test the existing theories of
vowel harmony. The asymmetric vowel system, generally not typical for
Manchu-Tungusic languages, the contrasting effects of the two kinds of
harmony on the neutral vowels, and the unpredictability of suffixes with
88
neutral roots pose a serious problem for optimality theory (ОТ), while they
could be easily described with Stratal ОТ [Kiparsky 1982; 2000; 2007].
The vowels / 0, a, 0/ (and their long counterparts) are characterised
by retracted tongue root (RTR), triggering [+RTR] agreement on suf­
fixes: e.g. agda-va-da ‘boat-ACC-FOC1’, while the vowels /и/ and / 3/, on
the contrary, are [-RTR] and trigger [-RTR] agreement: хипкә-du-dd
‘canoo-DAT-FOC’. The vowels /У and /се/ are transparent to RTR vowel
harmony and may co-occur with both [+RTR] and [-RTR], but they do not
block harmony: ogda-jii-da ‘boat-3SG-FOO’, xunka-jii-da ‘canoo-3SG-FOC\
The second kind of harmony, rounding harmony is blocked by the
neutral front and high vowels: otoijgo-da-da ‘kayak- DAT-FOC’. The low
round vowel [э] occurs only in the first syllable, or in the second syllable
when preceded by [ij. It may be followed by vowels ///, /се/ and / 0/, as
well as by harmonizing low round vowels. Crucially, the vowels ///, /се/
and / 0/ block rounding harmony, while /// and /се/ are transparent to RTR
harmony.
If the root contains only neutral vow els / / / and /се/, the RTR feature
o f the suffix cannot be predicted synchronically from inside the Oroch
language. E.g. though in biti-va ‘w e-АСС’ and sikki-da ‘wash-FOC’, the
roots contain the same vowels ///, in the first case the suffix is [-RTR],
while in the latter it is [+RTR], in spite o f the phonetically [-RTR] root.
However, the agreement coincides with the harmonic properties of
the reconstructed Proto-Tungus-Manchu root, as well as the properties of
cognate words in languages that preserve the RTR distinction for///. The
reconstructed vocalic inventory of Proto-Tungus-Manchu contains both
[+RTR] and [-RTR] front vowels, which trigger [RTR] harmony like
regular contrasting vowels.
Stratal Optimality Theory, which provides a stem level and a word
level, with distinct vowel inventories and sets of rules, allows a solution
to this apparent contradiction. Thus, the neutral vowels are assumed to
be subject to RTR harmony at stem level, where the most harmonic
candidate wins. Yet, at the word level there is a constraint against [i]
bearing [+RTR] feature and against [ce] bearing [-RTR] feature, thus on
the surface the effect of RTR harmony is undone on transparent vowels,
which creates the surface illusion that they are unaffected by harmony.

1 Abbreviations: ACC ‘accusative’, DAT ‘dative’ , FOC ‘focus’, 3SG ‘3rd singular’, RTR ‘retracted
tongue root’.
89
Furthermore, the theoretical problems, caused by the coexistance in the
same language o f a harmony skipping segments (RTR harmony) and a
harmony blocked by the same neutral segments (rounding harmony), are
avoided.
Thus, postulating a stem level with a distinct vowel inventory and
fully harmonizing underlying representations, as the Stratal ОТ does,
allows a straightforward solution to the questions unsolvable within
Parallel ОТ and provides a novel and promising approach in Manchu-
Tungusic Phonology.
The work is based on texts [Avrorin 1966, 1978], collected by V.A.
Avrorin and E.P. Lebedeva, with help from an Oroch speaker Tyktamun-
ka, in 1959 during an expedition in the region around Sovetskaja Gavan’.
Another valuable source is the Manchu-Tungusic etymological dictiona­
ry, [Cincius 1975], subordinate to the Altaic database available on-line
[Starostin 2003], and the Oroch grammar [Boldyrev-Avrorin 2001]. In
addition, the field sound recordings from an expedition in 2006,
generously provided by Svetlana Toldova, were used, but the compe­
tence of the modem speakers does not extend beyond basic passive
knowledge, and the pronunciation is largely affected by Russian, which
is their main language.

M. Tolskaya (Cambridge, MA)

THE M O R P H O LO G Y OF UDIHE IDEOPHONES

IN C O M P A R A TIV E PERSPECTIVE

The term ideophones initially was introduced in Bantu linguistics,

but more recently it started encroaching upon other territories and is
being widely employed in works on languages of Eurasia (for example,
[Sunik 1968, 1985; Nedjalkov 1997; Harrison 2004; Rozhanskiy 2006]
among others). Ideophones are very numerous in most Manchu-Tungusic
languages: thus, for Nanai, [Kile 1973] lists 3,000 image-bearing words',

90
in the dictionary of the Northern Udihe dialect [Simonov 1998] about
360 lexical entries are labeled as image words1. The current paper is
based on a corpus of more than 500 ideophones, drawn from texts or
elicited from the speakers of the Southern dialect of Udihe. Surprisingly,
according to [Nedjalkov 1997, 304], ideophones are scarce in Evenki,
though they are present in the Evenki dictionary [Vasilevich 1958]. The
discrepancies in numbers do not necessarily indicate that the ideophonic
system is missing - they can be accounted for by sociolinguistic or
methodological differences, particularly by different approaches to the
questions: what qualifies as an ideophone, and whether they constitute a
separate class of words or are distributed across several word classes.
I aim to show that most Udihe ideophones form paradigm-like sets
of related lexical items with complex expressive morphological struc­
ture, very similar to that o f Nanai [Petrova 1948] and other Tungusic
languages. Udihe ideophones cannot be pinned down solely on phonetic,
morphological, syntactic, semantic or pragmatic grounds, rather their
domain represents a continuum in word classes space. It is their expres­
sive function, manifested in their expressive morphology and prosodic
foregrounding that is crucial and makes ideophones stand out in the
speech flow and signals a «shift into expressive mode» [Mithun 1982].
An often-noted typological property of ideophones is their sound
symbolism. Udihe ideophones are sound-symbolic to a various extent; in
many cases they do not show any sound-symbolism and are etymologi-
cally related to regular lexical items. Though Udihe ideophonic roots do
not exhibit any neatly organized sound-symbolic structure on their own,
as described, for example, for Korean or Tuvan in [Harrison 2004], their
expressive derivational morphology can be, in its turn, iconic, too. The
comparison with the rest of the lexicon, along with the parallels in
cognate and neighboring languages, show that the class of ideophones
can attract new members from initially non-motivated lexical items that
eventually are reanalyzed as ideophonic [Dybo 2004]. At the same time,
«sound-symbolic motivatedness can fade away with diachronic change»
[Jendraschek 2001], and the direction of derivation is not always
obvious.

1 Obraznoe slovo in Russian linguistic tradition.

91
 МОНГОЛИСТИКА

JJ. Б. Бадмаева (Улан-Удэ)

Л Е Т О П И С Ь СЕЛЕНГИНСКИХ БУРЯТ
КАК ЛИ Н ГВ И С ТИ Ч Е С КИ Й ИСТОЧНИК

На современном этапе лингвистическое источниковедение пред­

ставляется одним из самых перспективных направлений в монголо­
ведении, т.к. для воссоздания истории современных монгольских
языков необходимы полные описания языка отдельных письменных
памятников и выделение в них черт, унаследованных современным
языком или со временем утраченных. Кроме того, научное описание
языка письменных памятников важно не только для установления
языковых связей во времени, но и для сравнительно-исторического
исследования монгольских языков. История книги Бурятии еще не
изучена в должной мере. Отдельную страницу в истории книжного
дела составляют бурятские летописи - памятники письменной куль­
туры бурят. В эпоху тоталитарного режима данные памятники исто­
риографии Бурятии XVII-XIX вв., как и все литературное наследие
бурят на старомонгольской письменности, долгое время находились
в забвении, отодвинутые на задний план, более того, многие ценные
памятники были варварски уничтожены.
Вместе с тем изучение языка летописных текстов будет способст­
вовать решению ряда теоретических проблем, связанных с определе­
нием механизма взаимодействия традиций старомонгольской класси­
ческой письменности и языка старописьменных памятников бурят. В
силу своего своеобразия бурятские летописи представляют интерес
не только с исторической, культурологической точки зрения, но и
филологической. Бурятские летописи содержат богатый и уникаль­

92
ный лингвистический материал, характеризующий специфику языка
данного типа письменных памятников Бурятии XVIII-XIX вв.
Полное заглавие исторического сочинения Д-Ж. Ломбоцэрэно-
ва, написанного в 1868 г., - Selengge-yin mongyul buriyad-un darqan
tayisa Danbi Jilsan Lomboceren-ii jokiyaysan mongyul buriyad-un tetike
bolai: «История монголо-бурят, составленная главным тайшей се-
ленгинских монголо-бурят Дамби-Джалцан Ломбоцэрэновым».
Дамби-Жалсан (Юмдылык) Ломбоцэрэнов является одним из из­
вестных бурятских летописцев. Он родился в 1810 г., происходит из
рода бабай-хурамша. Род бабай-хурамша входит в число шести бу­
рятских родов, вышедших из Прибайкалья и присоединившихся к
селенгинским бурятам. Из летописных памятников известно, что
Юмдылык Ломбоцэрэнов вступил в должность главного тайши се-
ленгинских бурят в 1822 г. после смерти отца Ломбоцэрэна Турэ-
туева, когда ему было всего 12 лет. В связи с тем, что новый тайша
был малолетним, при нем в течение 6 лет наставником был Ниндак
Вампилов. Д-Ж. Ломбоцэрэнов занимал должность тайши в течение
14 лет до 1836 г.
Текст летописи был издан Н.Н. Поппе в Трудах Института вос­
токоведения в 1936 г. [ЛСБ 1936]. В конце XX в. летопись была пе­
реложена на современный бурятский язык известным ученым Ш.Б.
Чимитдоржиевым и опубликована в сборнике Буряадай түүхэ
бэшэгүүд [Бурятские исторические хроники 1992, 126-152], затем
она была переведена на русский язык исследователями Б.Д. Дор-
жиевым и Ш.Б. Чимитдоржиевым. Перевод опубликован в сборнике
[Бурятские летописи 1995, 103-131]. Составителями издания явля­
ются Ш.Б. Чимитдоржиев и Ц.П. Ванникова (Пурбуева).
Сопоставление выявленных грамматических форм и их значе­
ний в языке летописных памятников с современным состоянием да­
ет возможность выявить, в какой мере язык изменяется, и что оста­
ется неизменным на протяжении определенных исторических пе­
риодов времени. Филологическое исследование бурятских летопи­
сей, несомненно, имеет перспективы.
Рассмотрим некоторые особенности языка летописи Ломбоцэрэ-
нова. В тексте активно употребляется архаичный аффикс множест­
венности -s (ober-un beyes ‘лично (доел.) собственные тела)’, tiris
‘дети, потомки’, nokiis ‘друзья’, kereglekii yayumas ‘необходимые
товары’), например, teden-й kereglekii yayumas monggiin qariqu erikii
93
 abqu iigei-ber ogbe [JТСБ 1936, 14] ‘им дали в порядке безвозмездной
помощи необходимые товары’, yarab sava-yin епе / yabudal-dur
mongyul buriyad qamniyad-un tere cay-ип noyad ober-tin beyes albatu-
nar-tai yabulcaba [J1СБ 1936, 17] ‘в миссии графа Саввы принимали
личное участие предводители монголо-бурят и хамниган того вре­
мени вместе со своими подданными’, qoyar ulus-un torii eb tayibing
boluysan bayar-iyar nayiraltu teb qayan ros-tuki tere iiy-e-yin qoyaduyar
peyitur ejin-dii bicig beleg seltes-i kiirgegtilen moskava kiirtele ilci-ner-i
joriyutqlaysan anu [J1СБ 1936, 18] ‘В связи с празднованием по пово­
ду установления дружеских отношений между двумя государствами
Найралту Туб отправил специальных послов с письмом и подарка­
ми Петру II, который правил в то время’, biikes barildabai [J1СБ
1936, 32] ‘была организована борьба’, quduru nige kedtii ere ernes
irejti morgubei [J1СБ 1936, 44] ‘из Кудары прибыли на молебен не­
сколько мужчин и женщин’ и т.д. Наряду с формантом классическо­
го монгольского языка -nuyud/-nugUd используется его разговорный
вариант -nud/-nud, например, yabuju cidaqu-nuyud ‘способные идти’,
jarliy sastir-nuyud [ЛСБ 1936, 36] ‘канонические книги’, ср. cilengge-
yin congyol-nud ‘селенгинские сонголы’, mongyul-nud ‘монголы’; упот­
ребляется показатель множественности -си1/ -ей/: abyucul [JТСБ
1936, 12] ‘абагачулы’, qaraciul [ЛСБ 1936, 37] ‘простолюдины’ и др.
Автор употребляет клишированные элементы высокого стиля:
iindiir motora oruqu joriy ileregiileged [ЛСБ 1936, 15] ‘выразив жела­
ние войти под высокую руку’, nirvang bolqu // tngri bolji // nogciku //
bey-e bariqu ‘почить, умереть’, baralqaqu ‘получать аудиенцию’,
angjiraqu ср. angjayaraqu ‘обратить внимание, замечать, рассматри­
вать, иметь в виду, учитывать’, например, blam-a jay-a-giin nirvang
bolqu-dur [ЛСБ 1936, 22] ‘когда умер лама Заяев’, ап-а dacang yal-du
qayilaysan ‘сгорел Анинский дацан’ и т.д. Также употреблены образ­
ные выражения, например: йкег ceceg-йп tarily-a ‘оспопрививание
(доел, прививать коровий цветок)’ —mingy-a doluyan jayun yirin yarun
on-du abural-tu iiker ceceg-йп tarily-a-yin / [ЛСБ 1936, 28-29] eke
oldubai ‘в 1790-х годы была открыта вакцина для оспопрививания’.
Байкальский регион с древности представлял зону этнокультур­
ных связей народов Центральной Азии, Западной и Восточной Си­
бири, что повлияло на формирование особой культуры открытого
типа, способной к культурным инновациям, терпимой к иноэтниче-
скому присутствию. Факт вхождения народов Сибири в состав Рос­

94
сийского государства имел важное историческое значение для бу­
рят не только в социальном и культурном плане, но и в языковом
отношении. В связи с проникновением элементов русской матери­
альной и духовной культуры в язык бурят вливается огромное коли­
чество заимствованной лексики из русского языка. Некоторые лек­
семы подверглись влиянию разговорного бурятского языка, кото­
рый не терпит в начале, конце слова и в одном слоге стечения не­
скольких согласных, характерного для русского языка. Важно отме­
тить, что летопись Д-Ж. Ломбоцэрэнова является одним их пись­
менных источников, где отражены письменные формы написания
заимствованных слов из русского языка в XVIII-XIX вв.: ostoroy
[ЛСБ 1936, 36] < острог, derebing // derebeng // derebeni [ЛСБ 1936,
36, 38] < деревня, kinis < князь, yarab [ЛСБ 1936, 17] < граф, minister
[ЛСБ 1936, 36] ‘министр’, stiidingte [ЛСБ 1936, 36] ‘студент’,
уагата ta < грамота, keris < крест, qoritiy ‘кортик’, keripiice //
kirpiice // kerepeyice [ЛСБ 1936, 32] ‘кирпич’, serepei [ЛСБ 1936, 24]
< серп, qaratopil [ЛСБ 1936, 24] < картофель, ponaparatu [ЛСБ
1936, 30] < ‘Бонапарт’, parangcus [ЛСБ 1936, 31] ‘француз’, pariji
[ЛСБ 1936, 31] ‘Париж’, pool [ЛСБ 1936, 31] ‘полк’ и др.
Вместе с тем надо отметить, что автор селенгинской летописи
довольно грамотно в письменной форме отражает русские заимст­
вования. Это говорит о том, что бурятский летописец Д-Ж. Ломбо-
цэрэнов хорошо владел разговорным вариантом русского языка, на­
пример, он пишет: qangtor ‘контора’, diptad ‘депутат’, imperator //
impiratur ‘император’, desbeyitelnui tayinui sobidniy ‘действительный
тайный советник’, inobirciske jasedatel // jasedatil ‘иноверческий за­
седатель’, nadbornui sobudniy ‘надворный советник’, stadski sobudniy
[ЛСБ 1936, 36] ‘статский советник’, gubernske tiprablini [ЛСБ 1936,
36] ‘губернское управление’, qommited ‘комитет’, oblasti ‘область’,
stipnoi diim-e ‘степная дума’, veibarnui starusta [ЛСБ 1936, 34] ‘вы­
борный староста’, pomosniy ‘помощник’, giibirnatur ‘губернатор’,
polqobniy / / bolqobniy [ЛСБ 1936, 37, 38] ‘полковник’, giniral II
geniral [ЛСБ 1936, 37] ‘генерал\ piidisedniy [ЛСБ 1936, 38] ‘пятиде­
сятник’, nabolion // napoleon ‘Наполеон’, impiratur qajan-u unibersi-
ted [ЛҪБ 1936, 36] ‘Императорский Казанский университет’ и т. д.,
что вполне адекватно не письменной форме русского языка, а нор­
мам устного произношения носителей русского языка.
Как феномены трансцендентной культуры литературные тексты
обладают способностью к возрождению после периодов забвения.
95
Пребывая до поры до времени в тени, летописный памятник под
веянием нового мышления вновь обретает актуальность, чтобы вы­
полнить свою историческую миссию - быть свидетелем эпохи, со­
циальным документом, исторической памятью народа.
Итак, лексика селенгинской летописи основывалась на разго­
ворном варианте бурятского языка, в том числе употреблялось
большое количество заимствований, проникших из русского языка
в народный язык. Следует отметить, что язык данной летописи
представляется вполне доступным для современных читателей. На
наш взгляд, в целом языковой фон не только летописи Д-Ж. Ломбо-
цэрэнова, но и всех бурятских летописей представляет собой проме­
жуточный письменный вариант между классическим монгольским
письменным языком и разговорной формой бурятского языка. Не­
которые лексемы языка бурятских летописей отражены в современ­
ном литературном бурятском языке, например, suryuli вм. стп.-монг.
suryayuli ‘школа’ ср. совр. лит. бур. Иургуули id.; kirpiice < рус. кир­
пич > совр. лит. бур. хирпиисэ; serepei < рус. серп > совр.лит. бур.
сеэрпэ // шээрпэ; yoluba < рус. голова > совр. лит. бур. гулваа ‘глава
администрации’.
Таким образом, селенгинская летопись Д-Ж. Ломбоцэрэнова яв­
ляется ценным лингвистическим источником, значимым памятни­
ком письменной культуры бурят XIX в., язык которого представля­
ет яркий пример демократизации старописьменного монгольского
языка и сближения его с народно-разговорной основой бурятского
языка, а также проникновения книжных элементов в народно-разго­
ворную речь.

Ю.Д. Бадмаева (Улан-Удэ)

НЕГРАММАТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ МНОЖЕСТВЕННОСТИ В

МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫ КАХ (ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)

В монгольских языках множественность обладает большим ко­

личеством средств для своего выражения. Однако эти средства име­
ли неравномерное распределение в процессе эволюции языка. Са-
96
мым ранним памятником монгольской письменности является «Со­
кровенное сказание монголов» (далее - ССМ), датирующееся 1240
годом, на примере которого будет рассмотрена категория числа на
самом раннем средневековом этапе. Аналогии с современным со­
стоянием языка мы будем проводить на примере современного бу­
рятского языка, входящего в группу монгольских языков.
В языке ССМ данный способ представлен следующими форма­
тивами: -d/-t, -ud/-ut, -s, -п, -tan/-ten, -nar/-ner, -nuut и -ned. Большин­
ство из них являются общими для всех монгольских языков. Наибо­
лее редкий показатель числа -nuut в средневековом языке встретил­
ся лишь несколько раз в следующих примерах: caqaanuut ‘белые’,
qaranuut ‘черные’ и qalnuut ‘огни’. Существительное beri ‘невестка’
образовало множественное число с помощью суффикса -ned: ber-
ined. Интересно отметить, что древний суффикс -ned из всех суще­
ствующих современных монгольских языков сохранился только в
бурятском, например дуунэд ‘младшие братья и сестры’, аханад
‘старшие братья’, худанад ‘сваты’, булэнэд ‘двоюродные братья по
отцу’. Здесь, как мы видим, он употребляется только с лицами, обо­
значающими родственников.
Итак, важной отличительной особенностью древней формы
монгольского языка можно назвать практически обязательное со­
гласование в числе определения и определяемого. Например: §3.
qoyar kuluut aqtas ‘два боевых коня’, §20. ede qurban koud-i ‘этих
троих сыновей’, §125. irekset otokus oljeten nokot ‘пришедшие счаст­
ливые помощники-друзья’. Однако со временем грамматические
показатели стали все более заменяться синтаксическими, то есть оп­
ределяемое имя формально остается в единственном числе, а выра­
жение множественности придает ему определение, в функции кото­
рого могут выступать количественное числительное, прилагатель­
ное, наречие, указательное и относительное местоимения.
Такой способ выражения множественности очень распростра­
нен в современных монгольских языках, несмотря на присутствие
многочисленных показателей мн. числа. Не является исключением
и бурятский язык. Например, гурбан нохой ‘три собаки’, олон ном
‘много книг’, эдэ айл ‘эти семьи’, хэдэн хун ‘несколько человек’ и
т.д. Хотя такое несогласованное употребление определения и опре­
деляемого является наиболее типичным, все же иногда они могут
согласовываться в числе друг с другом. Например, хоёр басагад
‘две девочки’, аймхайнууд хубууд ‘трусливые мальчики’ и т.д. Но
97
такие примеры встречаются намного реже, чем примеры несогласо­
вания.
Что же касается средневекового языка, то здесь, напротив самой
яркой особенностью, нехарактерной для современных языков мож­
но назвать согласование в числе определения и определяемого. Хо­
тя словосочетания, в которых определение и определяемое не со­
гласованы в числе, встречаются тоже, но типичными здесь являют­
ся как раз примеры, в которых оба компонента имеют мн. число.
Например: §3. qoyar kuluut aqtas ‘два боевых коня’, §20. ede qurban
koud-i ‘этих троих сыновей’, §125. ebukes ecikes-i baraqsat ositen
irken ‘губители наших отцов’, §181. teriut ukes ‘первые слова’ и т.д.
Процесс ограничения сферы употребления грамматических
средств образования множественности можно проследить на приме­
ре языка известного памятника средневековой письменности «Ал­
тай тобчи» Лувсан Данзана, в котором употребление форм множе­
ственного числа сузилось по сравнению с языком ССМ, но все же
еще не настолько, насколько это произошло в современном языке.
Особую роль в образовании синтаксического способа выраже­
ния множественности играют парные имена. Каждое имя в паре
стоит в ед. числе, но все сочетание вместе воспринимается во мно­
жественном числе. Это происходит благодаря тому, что один из
компонентов пары утрачивает свое лексическое значение и как бы
становится выразителем множественности: либо оба компонента те­
ряют свое исконное значение и приобретают одно обобщающее. В
бурятском языке такие слова получили большое распространение.
Например: эхэ эсэгэ ‘родители’, аха дүү ‘братья и сестры’, хубсаһа
хунар ‘одежды’, гар хүл ‘конечности’, хадауула ‘горы’, ан гүрөөһэн
‘звери’, ногоо набша ‘растения’ и т.д.
Следует отметить, что парные слова - явление, присущее не
только современному языку: в языке ССМ также встречается доста­
точное количество таких слов, часть которых сохранилась и в со­
временном языке. Некоторые из них (пиши sumu ‘лук и стрелы’, qar
kol ‘конечности’, nisu nilbusu ‘слезы’, qatun ете ‘ханши’ и т.д.)
встречаются в тексте только в таком парном составе и имеют одно
обобщающее значение. Но есть и другие (ете коип ‘жены и дети’,
okin qatun ‘жены и девы’, ordo кег ‘дворцы и дома’ и т.д.), в кото­
рых каждое слово в паре подразумевается во множественном числе,
не теряя при этом своего значения.
98
 Приведем примеры этих слов в контексте: §91... пиши sumu nada
аса... ‘...дай мне лук и стрелы...’; §93...кои-ben Boorcu-i jabdaju, ni-
sun nilbusu-iyer ajuu. ‘...потеряв сына Боорчу, был весь в слезах’;
§123...опке sain okin qatun, ordo ker...aciraju oksu ba! ‘прекрасноли­
ких жен и дев’, §246...deunertur mino qar kol kurkeksen-o tula... ‘...за
то, что поднял руку на моих братьев...’.
Еще один семантический способ образования множественности
характеризуется тем, что вообще ни имеет каких бы то ни было
формальных признаков, а определяется только в контексте. Во-пер­
вых, таким способом образуют множественность слова, обозначаю­
щие парные предметы, в основном, это части тела человека. Напри­
мер: ССМ §55 ...Qubi-yuan quya ino deletcu... ’...ударив Куби по ляж­
кам...’, §254 ...qara nidun-ben hirmes ulu kin... ‘...ни на миг не смыкая
черных глаз...’, ...ciki-ben dere tur ulu talbin... ‘...уши не прикладывал
к подушке...’, ...ekem-ece tano tataju... ‘...тянула за ваши плечи...’;
бур. гартаа абаха ‘брать в свои руки’ (прям, и пер.), хул дээрэ бодо-
хо ‘подняться на ноги’ (прям, и пер.), нюдоо сабшаха ‘моргать гла­
зами’ и т.д.
Кроме того, можно сказать, что, в общем-то, любое слово обла­
дает способностью выражать множество таким образом в зависимо­
сти от ситуации. Но большую часть таких слов составляют все же
имена, обозначающие предметы и явления растительного и живот­
ного мира; либо имена, определяющие людей по роду деятельности
или по другому признаку. Таких примеров множество и в бурят­
ском и в средневековом языке: ССМ §148 ...uruqun uruqa kurtele...
‘...до потомков их потомков...”, §168 ...aduun bidan-o turuqat bi...
‘...табуны наши исхудали...’, §175 ...koreesun-tur dobtulqu bolun...
‘...участвовал в облаве на зверей...’, §192 ...baourci, eudenci, aqtaci
udur kesik oroju... ‘...пусть виночерпии, привратники и коневоды
днем находятся в ставке...’ и т.д.; бур. Эндэхи ой соо баабгай, шоно
бии юм. ‘В здешнем лесу водятся медведи и волки.’, һаалишан ба
адуушан ажалда эртэ бододог. ‘Доярки и пастухи рано встают на
работу.’
В заключение следует отметить, что в монгольских языках все­
гда существовала тенденция к использованию имен без всяких фор­
мальных показателей множественности. И в памятниках средневе­
ковой монгольской письменности и в современных монгольских
языках, включая бурятский, такие примеры весьма многочисленны.
99
 В. В. Баранова (Санкт-Петербург)

Б ЕН ЕФ А КТИ В И РЕФ ЛЕКСИВНЫ Й БЕНЕФАКТИВ

В КА ЛМ Ы ЦКО М ЯЗЫ КЕ

В калмыцком языке представлены сложные глаголы, состоящие

из деепричастия лексического глагола и финитной формы (полу-)грам-
матикализованных глаголов og- ‘дать’ и av- ‘брать’ со значением
бенефактива и рефлексивного бенефактива (или косвенно-объект­
ного бенефактива). Сложный глагол с og- ‘дать’ в примере (1) озна­
чает, что в ситуацию включен бенефактивный участник, не совпа­
дающий с агенсом (‘субъект совершает Р для X ’), а в случае конст­
рукций рефлексивного бенефактива бенефициант и субъект совпа­
дают, как в примере (2).
(1) Badma (nan-da) тахэ shar-dh oga-v
Бадма (я-DAT) мясо жарить-CV.IPFV дать-PST
‘Бадма пожарил (мне) мясо {не себе, кому-то другому}’.
(2) Ajsa тахэ shar-dha ava-v
Айса мясо жарить-CV.IPFV брать-PST
‘Айса пожарила мясо {для себя}’.

Конструкции с av- ‘брать’и og- ‘дать’ вводят нового участника,

однако он обязателен лишь семантически; синтаксическое выраже­
ние бенефицианта факультативно.
Оба глагола не полностью десемантизованы: конструкции не
допускают малефактивных значений, не сочетаются с глаголами,
предполагающими утрату чего-либо; лучше всего сочетаются с гла­
голами, подразумевающими физическую или метафорическую пе­
редачу.
Кроме рефлексивно-бенефактивного, сложные глаголы с значе­
нием av- ‘брать’ с неодушевленным субъектом имеют значение
комплетива, как в примере (3), тогда как глагол og- ‘дать’ не сочета­
ется с неодушевленным субъектом и не имеют комплетивной ин­
терпретации.
(3) chejnik-tausa-n busl-dha avu-v
чайник-DAT вода-ЕХТ кипеть-CV.IPFV брать-PST
‘Вода в чайнике вскипела’ / *‘Вскипела для себя’.
100
 В монгольских языках представлены разные варианты грамма­
тикализации «дать» и «брать» в бенефактивном и комплетивном
значениях, например, в монгольском языке Внутренней Монголии
для глагола «дать» отмечается бенефактивное значение, а для
«брать» - только значение полной завершенности [Chu-
luu 1998, 120]; в халха-монгольском представлены бенефактив и
рефлексивный бенефактив [Кузьменков 1984]. В других алтайских
языках, как и в калмыцком, одна конструкция сочетает значения
перфективной зоны и семантику бенефактива / рефлексивного бене-
фактива (например, в чувашском языке глагол al-Hl- ‘брать’ образу­
ют лексикализации со значением рефлексивного бенефактива и ли-
митатива [Шлуинский 2005, 220].
В докладе подробно рассматриваются семантические и морфо­
синтаксические свойства сложных глаголов og- ‘дать’ и av- ‘брать’
в калмыцком языке, выбор комплетивной или рефлексивно-бене-
фактивной интерпретации сложных глаголов с av- ‘брать’ и соотно­
шение перфективных и бенефактивных конструкций с глаголами
«дать» и «брать» в алтайских языках и в типологической перспективе.

И.А. Грунтов (Москва)

ДАМ Е ПРО НОСОРОГА:

из истории экзотической фауны в монгольском языке

Монгольский язык богат на обозначения животных, не обитаю­

щих в настоящее время на традиционной территории расселения
монгольских народов. Так, отмечено не менее 9 названий различ­
ных видов крокодилов, 7 названий гиен, 6 леопардов, 5 ягуаров, 4
кенгуру, 6 единорогов. Однако даже на этом фоне выделяется под­
группа терминов, обозначающих носорога: таких оказывается 16.
Китайские источники утверждают, что носороги водились в
районе Сычуаня и на юго-западе Китая вплоть до 13 века [Laufer
1914, 162-166], так что средневековые монголы вполне могли встре­
чаться с этими зверями. Тем не менее, в местах обычных монголь-
101
ских кочевий носороги не встречались и достаточно маловероятно,
что термины, обозначающие этих животных, являются исконными.
Я не буду углубляться в причины столь широкого распростране­
ния названий этих животных, а попробую рассмотреть их этимологию.
В состав многих наименований носорога входит слово гөрөөс,
которое просто является обозначением диких зверей, преимущест­
венно травоядных. Так, например, отмечены термины билигт (бэ-
лэгт, билигтэй) гөрөөс ‘носорог (самка)’; өлзийт гөрөөс ‘чёрный
носорог’; хилэн гөрөөс ‘носорог’; ёсмол гөрөөс ‘носорог шерсти­
стый’; сэрмэл гөрөөс ‘шерстистый носорог; яванский носорог’;
’бодь гөрөөс ‘суматринский носорог’1, бух гөрөөс ‘индийский носо­
рог; панцирный носорог’.
Кроме того, зафиксированы следующие наименования носорогов:
бамин ‘носорог’; бух хүрил ‘носорог-самец’; нүхэр ‘носорог’; сэрүү
‘носорог’; тэнгэрийн дорго ‘носорог’, хиринаслан ‘носорог’, эвэрлэг
‘черный носорог’.
Носорог не является особенно популярным символом в буддий­
ской литературе. Следует отметить, разве что, Сутру Носорога (на
пали: Khaggavisana-sutta) - один из древнейших текстов буддийско­
го канона, в котором бродящий одиноко носорог символизирует от­
каз от мира. Возможно с этим связаны такие описательные названия
носорога как бодь гөрөөс (букв, ‘священный зверь’) и өлзийт
гөрөөс ‘чёрный носорог’ (букв, ‘блаженный зверь’)2.
Одно из загадочных названий носорога в БАМРС выглядит как
тэнгэрийн дорго (букв, ‘небесный/божественный барсук’). Что мо­
жет связывать носорога с барсуком? Загадка может решиться, если
предположить, что авторы [БАМРС III 2001, 289] неправильно про­
чли письменно-монгольскую форму, приводимую, в частности, в
словаре Ковалевского: tnggri-jin turug ‘единорог’ (букв, ‘божествен­
ный великан’) [Ков. 1844, 1766], поскольку t/d, о/и в графике пись­
менно-монгольского языка не различаются, а само словосочетание
практически не употребляется в живом монгольском языке и, по-ви­
димому, попало в БАМРС из письменно-монгольских источников.
Форма тэнгэрийн тураг встречается также и в словаре Сухэбатора,
и в УНТКМ.

1 Данный термин означает также ‘животное, похожее на свинью с одним рогом на носу и
понимающее языки всех народов и пробегающее в день по 10000 верст’ [УНТКМ 1974, 91].
2 Ковалевский, однако, приводит для данного словосочетания лишь перевод ‘черная дикая
коза’ (санскр. krichnasara) [Ков. 1844, 1178].
102
 Основное название носорога в монгольском языке хирс (письм,-
монг. kers, kiris, Hua-i i-yu (14 век) kers - эквивалент китайского si).
Б.Лауфер считал его исконным [Laufer 1914, 122], однако Сухэбаатар
предполагал заимствование из тюркского kersi [Сүхбаатар 1997, 204],
Кларк полагал источником заимствования тюркское kers [Clark 24
1980, 38-39]. Разнобой в написании данного слова в письменно-мон­
гольском скорее говорит в пользу заимствованного характера слова,
однако, проблема заключается в том, что тюркское kersi или kers не
удается найти ни в каких доступных нам источниках по тюркским
языкам. Ковалевский [Ков. 1844, 2505] приводит форму kir-e goro-
gesiin ‘самец сайги, единорог; licome (antilope Hodgsonii), espece du
genre antilope, qui n’a qu’une come sur le front’, а также форму
keregcin ‘самка сайги’3 [Ков. 1844, 2513], которые могут быть родст­
венны данному корню (например, в результате реинтерпретации за­
имствования как kiri-sun). Вряд ли оправдана теория Ковалевского о
том, что название единорога kers/kiris связано со словом kiris ‘би­
рюза’ [Ков. 1844, 2548]. В Этимологическом словаре алтайских язы­
ков данное слово считается исконным для монгольского и сопостав­
ляется с японским kisa ‘слон’ [EDAL 2004, 680]. Реконструкция
прамонгольского корня *kirs ‘носорог’ представляется слишком
смелой с семантической точки зрения, да и само слово представле­
но в монгольских языках достаточно скудно. Наиболее правдопо­
добной представляется гипотеза о заимствовании данного монголь­
ского слова из арабского haris- ‘носорог’ [ВК I 1960, 408], которое в
свою очередь считается заимствованием из гееза haris ‘носорог’
[LGz. 1987, 244, Hommel 1879, ЗЗЗ]4.
сэрүү (письм.-монг. serti) заимствование из тибетского bse-ru.
Тибетское слово обозначает двух животных: носорога и антилопу,
причем Лауфер указывает, что последнее значение вторично. Части
этого слова употребляются и отдельно: bse имеет значение ‘носо­
рог’, а п / —‘рог’. Вообще, носорог в монгольском языке достаточно
часто обозначается одинаковым образом с антилопой. Так, выше­
упомянутое обозначение өлзийт гөрәөс (букв, ‘блаженное живот­
ное’) относится не только к черному носорогу, но и к ланям, лежа­

3 -g£in является стандартным аффиксом, образующим названия самок животных от названий

самцов.
4 Ср. также тигре haris ‘носорог’ [LH 1962, 67], тигринья haris ‘носорог’ [КТ 2000, 188]. За
консультацию по семитскому материалу приношу благодарность М.С.Булах.
103
щим по обе стороны молитвенного колеса, в традиционных буддий­
ских изображениях. Возможно, что к письм.-монг. serii восходит и
обозначение сэрмэл гөрөөс (письм.-монг. seriimel goriigestin), хотя
аффикс -mel (видимо тот же, что и в ёсмол гөрөөс - yosumal goriige-
siin, не имеет явного объяснения на монгольской почве)
Наиболее прозрачная этимология имеется у термина хилин
гөрөөс5. Данный термин несомненно восходит к китайскому qllin Л®
‘единорог’.
Эвэрлэг (букв, ‘рогатый’), по-видимому, является единственным
собственно монгольским обозначением носорога (эвэр ‘рог’).
Нухэр ‘носорог’, вероятно, является контаминацией заимство­
ванного маньчжурского обозначения носорога нухаси и собственно­
го слова үхэр ‘бык, вол’. Само же нухаси возможно принадлежит к
группе многочисленных гибридных слов, образованных путем сло­
жения двух основ (способ характерный для маньчжурского языка
при создании терминов для баснословных существ химерного типа,
см. многочисленные примеры в словаре Захарова), в котором вто­
рой частью может являться ихаси ‘носорог’, хотя предлагаемый в
качестве первой основы в УНТКМ термин nujiao достаточно
сомнителен.
Четко прослеживается также восприятие носорогов, как живот­
ного, родственного быкам. Детеныш носорога именуется по мон­
гольски тугал ‘теленок’, самцы носорогов носят название бух, т.е.
бык. Термин бамии ‘носорог’ заимствован из тибетского Ьа-теп
‘дикий бык’ и обозначает в монгольском как дикого быка, так и но­
сорога. Напротив бух гөрөөс ‘индийский носорог’ заимствован в
маньчжурский язык в виде буха гургу ‘дикий бык, буйвол’ [Захаров
1875, 528]. Аналогичная ситуация имеется во многих языках, как в
индоевропейских (ср. англ. bull ‘бык; самец носорога’, са/^теленок;
детеныш носорога’), так в частности, и в соседнем маньчжурском
языке, где название носорога ихаси является производным от ихань
‘бык, корова, вол, буйвол’ [Захаров 1875, 96-97].
Хотя приведенные термины относятся к сфере биологической
номенклатуры, однако же, названия носорогов тесно переплетены с

5 Помимо биологического значения «носорог», данный термин обозначает следующее: «Еди­

норог, животное из монгольской мифологии: вышиною в сажень, у которого голова Capreolus
capreolus, хвост и копыта коровы, а голова барана, ноги лошади, с одним рогом, на конце
коего кусок мяса» [УНТКМ 1974, 89].
104
 названиями мифических еди­
норогов. Так, например, наря­
ду с, пожалуй, основным на­
званием носорога хирс в мон­
гольском языке имеется и про­
изводное от него слово хирс-
лэн ‘самка единорога’. Билигт
гөрөөс (букв, ‘мудрый зверь’),
по-видимому, исходно обозна­
чало только единорога (см. вы­
ше хилин), а затем произошел
перенос названия на носорога.
Мудрые единороги - су­
щества добрые и олицетворя­
ют счастье, которого автор
Китайский зверь si смотрит на луну
[Laufer 1914, 103]
данной статьи искренне жела­
ет даме, справляющей ныне
свой юбилей.

П.П. Дамбуева (Москва)

ВЛИЯНИЕ РУССКОГО ЯЗЫ КА НА РАЗВИТИЕ

СРЕДСТВ ВЫ РАЖ ЕНИЯ КАТЕГОРИИ М ОДАЛЬНОСТИ
В СОВРЕМ ЕННОМ БУРЯТСКОМ ЯЗЫ КЕ

Цель настоящей статьи заключается в обсуждении ряда средств вы­

ражения модальности в современном бурятском языке, которые связа­
ны с влиянием на него системы и разговорной стихии русского языка.
Так, в русском языке нередко наблюдается употребление вре­
менных форм глагола в переносном значении (как известно, подоб­
ные отклонения выражают и модальные значения). Например: На
какой-то миг мелькнула у меня мысль, что, если у меня не хватит
105
сил и я не свалю его с одного удара —я погиб (М.Шолохов). Упот­
ребление формы прошедшего времени погиб в значении будущего
времени выражает уверенность говорящего в своих предположени­
ях (модальность уверенности).
Наблюдения за языковыми фактами показывают, что в бурят­
ском языке транспозиция значения времени ещё не получила боль­
шого распространения, но под влиянием русского языка она всё же
появляется в разговорной речи и встречается в произведениях худо­
жественной литературы. Например: Энә харза уруу унааһаа Иалаа
гээшэб (Ж.Тумунов. Тала). ‘Если упаду в полынью, то, конечно, по­
гибну.’ Хонин гээшые яһала мэдэхэ болоһон зон байхабди. (Ж.Бал-
данжабон. Хаданууд). ‘Что такое овцеводство - мы хорошо знаем.’
В данных примерах форма прошедшего времени использована в
значении будущего времени и форма будущего времени - в значе­
нии настоящего, и этим переносом обусловлено появление в пред­
ложениях модального значения подчёркнутой уверенности говоря­
щего в достоверности того, что он говорит.
В переносном значении могут употребляться и формы наклоне­
ния, особенно повелительного. Например: Я просил бы вас сделать
это. В этом предложении наличие сослагательного наклонения не
предполагает того, что факт просьбы находится за пределами реаль­
ности. Гори оно всё синим пламенем. Вы кашу заварили, а я за вас от­
вечай. Как всё необычное, не укладывающееся в прокрустово ложе
правила, транспозиция наклонения выражает модальные значения.
На явлении транспозиции основано появление в русском языке
синтаксических наклонений: долженствовательного и условного,
выражающих модальные значения обязательности, вынужденности,
предписанности, предположительности осуществления чего-ни­
будь: Все ушли, а я сиди дома и работай. Приди я на помощь - всё
было бы по-другому.
В бурятском языке нет такого разнообразия наклонений на син­
таксическом уровне (вероятно, потому что наклонение богато пред­
ставлено на уровне морфологии: бодог ‘пусть встанет’, бодолойш
‘смотри не вставай’, бодоё ‘давайте встанем’, бодогшоб ‘как бы не
встал’, бодоһой ‘хоть бы встал’). К тому же бурятскому языку глу­

106
боко не свойственно отрывать действие от его непосредственного
носителя. Но в результате развития разговорного стиля и привлече­
ния его элементов в литературный язык формы наклонения в пере­
носном значении в современном бурятском языке наблюдаются.
Например: Ябахаяа боли - юун болохоб? ‘А ходить перестань - что
будет?’ Форма повелительного наклонения может быть использова­
на в значении изъявительного: - Бата ерээ гү? - Б у мэдэе. ‘Бато
пришёл? - Не знаю.’ Букв. ‘(Давайте) не будем знать’. Здесь повели­
тельно-пригласительная форма мн.ч. 1-го л. бү мэдэе уже не имеет
значения призыва к какому-либо действию, как это обычно бывает,
а, напротив, благодаря переносу значения она выражает то, что го­
ворящий подчёркнуто позиционирует себя безучастным, посторон­
ним наблюдателем и кратко формулирует это в речи.
Влияние русского языка, имеющего богатейший набор средств
выражения категории модальности, распространяется и на синтак­
сический строй бурятского языка, в частности на такой важный его
признак, как порядок слов в предложении, отклонения от которого
всегда модально окрашены.
Твёрдый порядок слов в монгольских языках обусловлен тем,
что порядок слов в них выполняет важнейшую грамматическую
роль: он делает прозрачными, самоочевидными субъектно-объект­
ные отношения в предложении, вследствие чего целый ряд его чле­
нов - подлежащее, сказуемое, определение, дополнение - могут упо­
требляться в начальной форме, чем объясняется распространённость
в монгольских языках примыкания как вида грамматической связи.
В настоящее время под влиянием русского языка наблюдается
чётко выраженная тенденция: язык стремится к более свободному
порядку слов в предложении. В произведениях Х.Намсараева,
Н.Балдано, Ж.Тумунова и др. можно обнаружить случаи нарушения
традиционного порядка слов. Например: Баригты энэ буу. ‘Держи­
те это ружьё’. Тайла дэгэлээ. ‘Снимай своё пальто’. Өроо мэдэ,
һанаатай хадаш гаргахада яахам теэд. ‘Сам смотри, если хочешь,
можно и поднять’. В первых двух предложениях сказуемое постав­
лено в начале предложения для усиления побудительной модально­
сти. В последнем предложении постановка союза в конце предложе­
ния вносит значение возможности.
107
 При изучении модальности выявлены и другие факты русского
языкового влияния на бурятский язык. Одним из проявлений влия­
ния русской языковой традиции является образование в современ­
ном бурятском языке калькированных вводных элементов, аналоги
которых имеют широкое распространение в русском языке. В силу
ограниченности стилистической сферой они ещё не вполне освоены
разговорной речью, но широко используются в речи дикторов теле­
видения, радио, в речи студентов и преподавателей бурятского язы­
ка и литературы, т.е. в тех случаях, когда имеет место сознательно
организованная речь. Вместе с тем с достаточной частотностью они
встречаются и в публицистических текстах на страницах газет и
журналов.
Привлекает внимание исследователя и другой факт: в разговор­
ной речи бурят часто используются смешанные выражения с рус­
скими вводными словами типа Может, үглөөдэр ерэхэ ‘Может, зав­
тра приедет’, Конечно, ошыш ‘Конечно, сходи’. Причины предпоч­
тения русского вводного элемента кроются, вероятно, в его струк­
турной простоте, удобстве, в том, что уже в начале предложения
они задают ему нужный модальный тон.
В настоящее время влияние русского языка на бурятский выра­
жается в массовом двуязычии бурят, многочисленных словарных
заимствованиях, калькировании русских синтаксических оборотов и
морфологических элементов.
Влияние иноязычной среды обогащает язык-реципиент, высту­
пая одним из внешних факторов развития этого языка; благотвор­
ное влияние великого русского языка на самые различные сферы
современного бурятского языка трудно переоценить. Вместе с тем
действие языка-донора, внесение элементов иной языковой системы
должно осуществляться путём воздействия и катализации законо­
мерного развития языка-реципиента, и это надо учитывать писате­
лям, деятелям культуры, тем, кто кодифицирует, преподаёт родной
язык и кто просто говорит на нём и за него «болеет».

108
 А.Д. Коссе (Рига)

ТЕРМИН T N G R I В БУДДИЙСКИХ ТЕКСТАХ ЭПОХИ

Ю АНЬ (X III-X IV вв.) НА СТАРОПИСЬМ ЕННОМ
М О НГОЛЬСКО М ЯЗЫ КЕ

Считается, что в период правления династии Юань на старо­

письменный монгольский с древнеуйгурского языка было переведе­
но большое количество буддийских текстов. Тем не менее, это толь­
ко предположение, поскольку в настоящее время не существует ни од­
ного текста, о котором можно с уверенностью сказать, что он был пе­
реведен с древнеуйгурского на старописьменный монгольский язык.
Статья написана на материале трех популярных старописьмен­
ных монгольских буддийских текстов, переведенных с тибетского
языка Шейрабом Сенге в XIV в., в которых встречается большое ко­
личество тюркских заимствований. Исследование посвящено анали­
зу термина tngri, который встречается как в тюркских, так и в мон­
гольских языках, но традиционно возводится к китайскому языку;
значение анализируется посредством контекстов, выделенных в рас­
смотренных текстах, а также сопоставляется со словарными опреде­
лениями. Исследование сконцентрировано на двух аспектах: изме­
нениях в значении монгольского термина, по сравнению с тюрк­
ским и контекстной концептуализации в старописьменных монголь­
ских текстах.
It is believed that many Buddhist texts were translated to Old Script
Mongolian from Old Uighur during the period of XIII to XIV century
after Mongols had invaded the Turfan oasis. Appealing though this
theory may seem, currently there are no texts evidently translated from
Old Uighur to Old Script Mongolian.
This research is based on three popular Old Script Mongolian
Buddhist texts of Yuan period translated from Tibetan by Ses-rab sen-ge
in XIV century containing numerous Turkic loanwords. The Buddhist
term tngri common to Turkic and Mongolian languages, but traditionally
regarded as a Chinese loan word; its meaning is analyzed using parti­
cular contexts taken from the texts being considered comparing to that
defined in dictionaries. The research is focused on two aspects: changes
occurred to the meaning of the term comparing to that of the original
Turkic one and context conceptualization in the Old Script Mongolian
texts.
109
 М. У. Моираев (Элиста)

РУСС КИ Е ГЛАГОЛЫ С ПРИСТАВКОЙ П Е Р Е -

И ИХ ЭКВ И В А Л ЕН ТЫ В КАЛМЫ ЦКОМ ЯЗЫ КЕ

В условиях существующего национально-русского двуязычия

особую трудность приобретает перевод приставочных глаголов рус­
ского языка. В данной статье рассматриваются русские глаголы с
приставкой пере-. О многочисленности глаголов с такой приставкой
свидетельствуют лексикографические работы. Так, в Словаре рус­
ского языка [СРЯ 1987, 45-108] словарные статьи с приставкой пе­
ре- занимают значительное место (63 страницы). Русские глаголы с
данной приставкой различны по характеру протекания действия и
найти для них эквиваленты представляет определенную трудность.
В разноструктурных языках средства выражения протекания дейст­
вия не адекватны, для выражения тождественных значений исполь­
зуются эквивалентные лексические единицы. К слову, их можно об­
наружить в двуязычных словарях. Например, рус. переводить ‘ор-
чулх’, или скажем, одно из значений глагола перевернуть (опроки­
нуть) ‘комрх’. Приставка пере- глагола русского языка имеет 14
значений протекания действия. Для того, чтобы правильно осущест­
вить перевод с одного языка на другой, необходимо, в первую оче­
редь, знание в полном объеме значения слова и его оттенков.
Одним из первых двуязычных словарей советской эпохи являет­
ся Русско-калмыцкий словарь Б.Б. Басангова. О создании данного
тезауруса автор писал: «Огромным затруднением для переводчика
являлось отсутствие русско-калмыцкого словаря, причем в нем ну­
ждались не только переводчики, но и учителя, агитаторы, работни­
ки печати...» [Басангов 1940, 4]. Как отмечалось выше, значение
глагола во многом зависит от характера протекания действия и при
переводе глаголов с приставкой пере- Б. Басангов использует в ос­
новном наречия типа шише, дт йс ‘снова’, үлү ‘больше’, а также
служебные глаголы с деепричастием, образуя таким образом анали­
тические формы глагола. По этому поводу профессор Г.Д. Санжеев
писал: «Известно, что вспомогательные, или служебные глаголы
авх ‘взять’, ирх ‘прийти’, вгх ‘дать’, оркх ‘положить’, окх ‘оставит’,
одх ‘идти’, орх ‘войти’, 6Их ‘быть’ и др. в сочетании с деепричасти­

110
ем (слитным, разделительным) выражают дополнительную характе­
ристику и часто приравнивается русскому приставочному глаголу»
[Санжеев 1940, 97-98]. Деепричастия в аналитических формах пока­
зывают как, каким образом протекает действие. Рассмотрим не-
сколько примеров, извлеченных из словаря Б. Басангова. Так, рус­
ский глагол перевалить ‘давх’ и иллюстративный материал к этой
словарной статье: мне перевалило за сорок ‘би доч давчкув’, перева­
лило за полночь ‘соонь ерш давж одв’ переведен достаточно адек­
ватно. А глаголы переиздать ‘дjкшс барлж һарһх’, переснять
‘д ё к ш с зург цокж авх’, переодеться ‘хувцан сольж умсх’ - переве­
дены описательным способом. При этом может быть допущена (о
чем свидетельствуют вышеприведенные примеры) произвольность
перевода. В данном случае роль вспомогательных глаголов по сути
незаметна. Значение русского глагола можно передать без них. На­
пример, переиздать ‘д ё к ш с барлх’, переснять ‘д ё к н ё с зург цокх’, пе­
реодеться ‘хувцан сольх’. Далеко не адекватно переведены автором
глаголы переночевать ‘хонх’, перервать ‘таслх’. В данных глаголах
значение приставки пере- на калмыцкий язык не переведено, не пе­
реданы оттенки значения. Как представляется, их следовало перево­
дить, используя аналитические формы глагола, т.е. деепричастие
плюс глагол будущего времени, или наречие плюс служебный гла­
гол. Например, перервать ‘шуд таслх’, переночевать ‘ х о е е л д һарх’.
В данном случае вспомогательные глаголы грамматикализовались,
утратив свое лексическое значение в составе аналитических форм
глагола, о чем свидетельствуют следующие примеры: прилететь
‘нисч ирх’, прочитать ‘умшж огх’, убежать ‘гүүж; одх’ (значение
служебных глаголов: ирх ‘прийти’, огх ‘дать’, одх ‘идти’).
Таким образом, нами сделана попытка систематизировать пере­
вод русского глагола с приставкой пере- на калмыцкий язык.Харак-
тер протекания действия русского приставочного глагола передает­
ся на калмыцкий язык тремя способами: 1) подбором эквивалентной
лексемы; 2) использованием наречий (наречных слов) плюс глагол;
3) образованием аналитической формы (деепричастие плюс вспомо­
гательный глагол). Очевидно, эти способы перевода на русский
язык могут быть использованы в других монгольских языках. От­
сутствие приставочных глагольных морфем в калмыцком языке реа­
лизуется иными средствами, о которых говорилось выше.
Рассматриваемый вопрос (шире - русские приставочные глаго­
лы) может стать предметом специального исследования.

111
 М.А. Овсянникова (Санкт-Петербург)

Н А Ч И Н А ТЕ Л Ь Н А Я ИНТЕПРЕТАЦИЯ ФОРМЫ
П РЕТЕ РИ ТА В КАЛМ Ы ЦКОМ ЯЗЫ КЕ

Одной из видо-временных форм зоны прошедшего времени в

калмыцком языке является форма претерита (показатель -v). С точ­
ки зрения аспектуальных противопоставлений эта форма является
перфективной, т.е. она используется в случаях, когда ситуация рас­
сматривается как целое, ограниченное временными рамками.
Форма претерита предельных глаголов (‘писать’, ‘таять’) обо­
значает прежде всего ситуации, в которых предел был достигнут
или (менее предпочтительная интерпретация) ограниченный отре­
зок времени, в течение которого ситуация продолжалась (1).
(1) orii-n-asa endar aava xasha shirda-v
утро-EXT-ABL сегодня дед двор красить-PST
а) ‘Сегодня с утра дедушка покрасил забор’
б) ‘Сегодня с утра дедушка красил забор (некоторое время)’.
Значительное число глаголов других семантических групп в
форме претерита получают начинательную интерпретацию. При
этом среди них можно выделить следующие типы ситуаций: состоя­
ния (‘радоваться’, ‘знать’), процессы (‘бегать’, ‘смеяться’), мульти­
пликативные процессы (‘кашлять’, ‘махать’).
Наличие начинательной интерпретации или предпочтитель­
ность этой интерпретации перед другими возможными определяет­
ся рядом семантических параметров глагольных лексем, а также
спецификой видо-временной формы претерита.
Во многих языках мира наблюдается ситуация, при которой со­
четание показателя, имеющего перфективное значение, со статив-
ными глаголами получает прежде всего начинательную интерпрета­
цию. В калмыцком языке распределение приемлемости начинатель­
ной интерпретации для формы претерита стативных глаголов опре­
деляется тем, насколько постоянным является состояние, которое
он описывает. Глаголы med- ‘знать’, itk- ‘верить’ в форме претерита
имеют только начинательную интерпретацию, в то время как глаго­
112
лы, обозначающие менее постоянные состояния bajrl- ‘радоваться’,
unt- ‘спать’, могут обозначать также отрезок ситуации.
Другим очень важным фактором, влияющим на возможность и
предпочтительность начинательной интерпретации, является семан­
тический параметр степени конроля участника ситуации: чем менее
конролируемой является ситуация, тем более вероятно, что начина­
тельная интерпретация возможна или даже единственна. Например,
для глаголов, обозначающих процессы, приемлемость начинатель­
ной интерпретации распределяется следующим образом.
Таблица I
Начинательная интерпретация процессуальных глаголов
I 2 3
cecgah- ‘цвести’ adqa- ‘спешить’ daxa- ‘следовать’
shat- ‘гореть’ ЫИ- ‘танцевать’ xdld- ‘смотреть’
ind- ‘смеяться’ kiiunda- ‘разговаривать’ sur- ‘просить’
тööг- ‘мычать’ shimalda- ‘шептать’ kodal- ‘работать’
gtiti- ‘бегать’ dhbjna- ‘звенеть’ хаа- ‘искать’
ööт- ‘плавать’
nis- ‘лететь’
Глаголы столбца 1 отличаются от глаголов столбца 2 большей
предпочтительностью начинательной интерпретации, в то время как
для глаголов столбца 3 начинательная интерпретация невозможна.
Наличие начинательной интерпретации у формы претерита зна­
чительного числа калмыцких глаголов определяется и особенностя­
ми самой формы, которая является наименее маркированной фор­
мой прошедшего времени и может употребляться в широком наборе
контекстов. Это позволяет предположить, что форма претерита в
калмыцком языке является довольно «старой» в грамматикализаци-
онном отношении. Именно такие формы в языках мира часто ис­
пользуются для выражения начинательного значения.
Таким образом, наличие начинательной интерпретации у того
или иного глагола объясняется как общими особенностями формы
претерита, так и семантическими свойствами глагольной лексемы, и
именно взаимодействие этих двух компонентов определяет набор
интерпретаций глагола.

113
 Г.Ц. Птрбеев (Москва)

М О Н ГО Л Ь С КА Я ТЕРМ ИНОЛОГИЯ
С УД О П Р О И ЗВ О Д С ТВ А В ПАМ ЯТНИКЕ ПРАВА XVIII в.
«Х А Л ХА Д Ж И Р УМ »1

Материалы и результаты исследований этого законодательного

памятника достаточно широко используются в общих и узкоспеци­
альных работах историков, этнологов и правоведов [Рязановский
1931; Владимирцов 1934; Насилов 2002; Энхтувшин 2004]. В лин­
гвистическом отношении он остается пока малоизученным. В на­
стоящее время имеются лишь отдельные статьи, посвященные неко­
торым особенностям языка памятников средневекового монголь­
ского права, в том числе и «Халха джирум» [Пюрбеев 1987; Гедеева
1999; Пюрбеев 2008] (далее по тексту - ХД). Поэтому задачей лин­
гвистов является полное, всестороннее исследование монгольских
правовых памятников, прежде всего с точки зрения лексики, терми­
нологии и грамматики.
Предметом нашего рассмотрения служат монгольские юридиче­
ские термины, относящиеся непосредственно к сфере судебной сис­
темы Халхи XVIII в. и широко представленные в тексте ХД. В дан­
ную лексико-терминологическую группу входят слова и словосоче­
тания, обозначающие: 1) судебные органы и их состав; 2) участни­
ков судебного процесса; 3) судебные процедуры и следственные
действия по делам тяжущихся сторон.
Ключевым, доминирующим термином в этой системе является
zaryu [ХД IV, 54-182], выступающий в значениях 1) 1зарго, суд, су­
дебный орган’; 2) ‘судебный иск, тяжба, жалоба’. В состав судебно­
го органа zaryu входили различные по своим обязанностям чинов­
ники (tusimed, elcid): zaryu-yi qaylayci tiisimed [ХД IV, 57-184] ‘чи­
новники, разбирающие тяжбы, исковые дела’.
zaryu-yi tegiisgegci elci [ХД IV, 57-182] ‘судебный пристав’,
zaryu-yi yaryaysan elci [ХД IV, 9-154] ‘судебный исполнитель’,

1 Халха джирум. Памятник монгольского феодального права XVIII в. Сводный текст и пере­
вод Ц.Ж. Жамцарано. Подготовка текста к изданию, редакция перевода, введение и примеча­
ния С.Д. Дылыкова, М., 1965 (далее по тексту - ХД).
114
 zasay zasaylaqu elci [ХД IV, 9-154] ‘судебный экзекутор’,
qarayci sakiyulci [ХД IV, 9-154] ‘наблюдатель при исполнении
наказания’.
Главным должностным лицом суда был zaryuci [ХД XXI, 319]
‘заргучи, судья’. Высшей судебно-административной инстанцией
являлся zaryuci-yin уатип ‘Ямынь, Управление по разбору судебных
дел при маньчжурском наместнике в Урге’, в котором существовал
специальный отдел zisiyan, zisiyan-u yazar [ХД VI, 192] Джишиян. В
его функцию входило рассмотрение дел, касающихся только монго­
лов. Слово zisiyan заимствовано из маньчжурского языка и означает
‘очередь’. Назывался он так потому, что ежегодно каждый аймак по
очереди посылал туда своего правителя (дзасака), который должен
был присутствовать при разборе дел [Дылыков 1965, 108].
Соответствующие статьи законов ХД свидетельствуют о том,
что суд zaryu разбирал уголовные дела, связанные с убийством, по­
боями, кражей скота, ограблением и воровством чужого имущества,
самовольным переходом людей от одного владельца к другому, а
также дела, касавшиеся религии, духовных лиц и семейных отноше­
ний.
К названиям участников судебного процесса относятся:
nekegci [ХД XVIII, 1-312] ‘истец’,
nekedegci [ХД XVIII, 1-312] ‘ответчик’,
zaryutu kiimiin [ХД IV, 25-163] ‘человек, находящийся под су­
дом, тяжущийся’,
zayalduyci [ХД IV, 54-182] ‘податель жалобы, жалобщик’,
guzirlegci [ХД XII, 1-239] ‘клевещущий, возводящий поклеп’,
guzirlegiilegci [ХД XII, 1-239] ‘оклеветанный человек’,
buruyutu ‘виновный, провинившийся’.
Одним из основных действующих лиц в судебном процессе вы­
ступал gerci [ХД I, 22-143; IV, 38-176] ‘свидетель, понятой’, которо­
му отводилась важная роль в изобличении виновных. Свидетели де­
лились на несколько категорий. Различались:
ziiger gerci [ХД VI, 8-198] ‘обычный свидетель’,
iizegsen gerci [ХД I, 22-143] ‘свидетель-очевидец’,
unenci gerci [ХД I, 22-143] ‘честный свидетель’,
yaryayci gerci [ХД IV, 3-151] ‘свидетель, обнаруживший вора’,
dayudazi yaryaysan gerci [ХД I, 12-139] ‘свидетель, разоблачивший
вора’,
115
 gercilegci (кйтйп) [ХД IV, 13-157; XII, 8-243] ‘свидетель, дав­
ший показание’,
dam gercilegci [ХД XII, 9-244] ‘свидетель-посредник’.
Кроме того, бытовали особые слова и выражения, обозначавшие
лиц, совершавших в суде обряд очистительной присяги с целью оп­
равдания: siqayaci, siqayan-du oruyci [ХД I, 2-127] ‘присягающий в
суде, или ответчик’. Человека, вынуждавшего приносить присягу в
суде, т.е. в данном случае истца, называли siqayan-du oruyulayci [ХД
I, 2-127]. Если путем принесения присяги устанавливалась истина,
то задержанный человек (siqayan-du bariydaysan кйтйп [ХД IV, 28-
166]) выходил, получив оправдание суда (ariyun-dayan yaraqu [ХД
IV, 28-166]). Во время процедуры принесения очистительной прися­
ги обвиняемый по обычаю должен был держать в руке топор (stike
bariqu).
Действия, связанные с судебными процедурами и следственным
процессом, обозначаются самыми разнообразными глагольными
словами и словосочетаниями:
zayaldaqu, zaryaldaqu [ХД XIV, 1-262] ‘судиться, вести тяжбу,
тягаться’,
zaryu sigUkU, zaryu qaylaqu [ХД IV, 54-182] ‘производить суд,
разбирать тяжбы’,
ori пекекй-yi kelelcekti [ХД XVIII, 311] ‘разбирать иски по дол­
гам’,
zaryu-yi dayarizy zayaldaqu ‘обжаловать решение суда’,
zaryun-du кйгекй [ХД IV, 57-184; XII, 11-247] ‘доводить до све­
дения суда’.
Довольно многочисленна группа слов и выражений, обозначаю­
щих следственные дела и действия тяжущихся сторон:
zayalduysan kereg [ХД XXIII, 326] ‘обвинительное дело’,
kereg-tti oruldaqu [ХД И, 3-147] ‘вести дело, заниматься делом’,
toytuyaysan keregtitid [ХД II, 146] ‘дела, по которым вынесены
постановления ’,
kereg nekezU zayaldaqu [ХД XXIII, 328] ‘предъявлять иск по де­
лу’,
ori orikti [ХД XVIII, 1-312] ‘прекращать иск по долгам’,
medegbleku [ХД XXIII, 326] ‘давать показания’,
melziku [ХД I, 2-127; 3-129], melzige bolqu [ХД VII, 4-196] ‘отка­
зываться от показаний, отпираться’,
116
 tanizu medekii [ХД VII, 16-201] ‘опознавать кого-л., опознание’,
zayalduysan kereg-i asayuqu [ХД XXIII, 326] ‘учинять допрос,
допрашивать’,
guzirlekii [ХД IV, 30-167] ‘порочить, клеветать’,
qoblaqu [ХД XIV, 10-267] ‘доносить, делать ложный донос, по­
клеп’.
В ряду важнейших следственных действий были обыск и уста­
новление следа вора или преступника. Человек, который произво­
дил обыск negzigiil [ХД IV, 29-166, 30-166], назывался negzigiil
negzigci ktimiin [ХД IV, 29-166], а тот, кто наводил на след, имено­
вался тог oruyulayci [ХД IV, 40-176]. Лицо же, занимавшееся рас­
следованием и устанавливавшее фактический след, обозначался тог
moskigci [ХД IV, 3-151; 8-153]. Сама процедура совершения обыска
носила название negzigiil negzikii [ХД IV, 29-166] ‘делать, произво­
дить обыск’ или negzikii [ХД IV, 31-167] ‘обыскивать’. Лицо, давав­
шее разрешение на обыск, называли negzigul-dii oruyulayci [ХД IV,
29-166].
Приведенный выше материал показывает, что рассматриваемый
законодательный памятник содержит богатую юридическую терми­
нологию, относящуюся к судебной системе, регулировавшей право­
порядок в Халхе вплоть до провозглашения автономии Монголии в
1911 г. Следует также отметить, что эти термины, за исключением
тех из них, которые обозначали понятия феодальной эпохи, - хоро­
шо сохранились и активно функционируют в структуре текста нор­
мативно-правовых документов на современном монгольском языке.

П. О. Рыкин (Санкт-Петербург)

ТЕРМ ИНОЛОГИЯ РОДСТВА И СВОЙСТВА

В С РЕДНЕМ ОНГОЛЬСКОМ ЯЗЫ КЕ

Историческая лексикология монгольских языков, в частности,

лексикология среднемонгольского языка (далее ср.-монг.) как наи-
117
более раннего письменно засвидетельствованного хронологическо­
го этапа их развития до сих остается одной из наименее изученных
областей исследования. В полной мере это относится и к такому
важному пласту ср.-монг. лексики, как термины родства и свойства.
Нет ни одной работы, специально посвященной рассмотрению этих
терминов как в ср.-монг. языке в целом, так и в каком-либо из его
отдельных памятников. Стремлением восполнить этот пробел и
обусловлена тема настоящего доклада. Поставленная задача реша­
лась на основе анализа всех известных и доступных нам ср.-монг.
памятников. За последние 15-20 лет был сделан целый ряд новых
важных находок (главным образом, текстов квадратного письма),
опубликовано несколько известных ранее, но практически недос­
тупных лексикографических источников из различных архивохра­
нилищ (китайско-монгольские словари XV-XVII вв.), наконец, поя­
вились новые публикации важнейших ср.-монг. памятников (таких
как «Тайная история монголов», «Мукаддимат ал-Адаб», Лейден­
ская рукопись 1343 г.). Все эти категории памятников - как новые
находки, так и уже известные памятники в их новейших публикаци­
ях - были привлечены в качестве источников языкового материала.
В результате анализа памятников нами были выделены 35 тер­
минов родства и 26 терминов свойства, которые по своей морфоло­
гической структуре подразделяются на четыре категории: элемен­
тарные (самостоятельные слова, неразложимые на значимые ком­
поненты), сложные (термины родства, модифицированные другими
терминами родства в форме основы), составные (представляющие
собой основу в сочетании с каким-либо детерминативом, который
сам по себе не является термином родства) и описательные (образо­
ванные комбинацией нескольких элементарных или составных тер­
минов родства, в которой модифицирующий элемент оформлен ге­
нитивом). План содержания каждого из терминов описывался нами
с помощью компонентного анализа («кода Левина» и одного из ва­
риантов метаязыка дифференциальных признаков, или перемен­
ных), результаты которого были сведены в две таблицы: одну для
терминов родства, другую для терминов свойства. При этом в таб­
лицы заносились и подвергались компонентному анализу не просто
лексические единицы, а их сочетания с определенными значениями,
т.е. лексико-семантические варианты (ЛСВ). Это было обусловлено
полисемией терминов, благодаря которой одна и та же форма могла
выражать сразу несколько значений, относящихся к сфере родства.
118
Структура обеих таблиц идентична: в первой графе указываются
наиболее частотные формы терминов, засвидетельствованные в
языке памятников, во второй - их менее употребительные фонети­
ческие варианты, а также кореферентные именные группы, в состав
которых они входят. В третьей, четвертой и пятой графах приводят­
ся, соответственно, русские переводы терминов, их экстенсионалы
(записанные символами «кода Левина») и интенсионалы (записан­
ные на метаязыке переменных и их значений). Наконец, шестая гра­
фа содержит список памятников, в которых встречается тот или
иной ЛСВ.
Помимо семантической дефиниции ср.-монг. терминов родства
и свойства, в докладе рассматриваются вопросы их диалектного
членения, полисемии, синонимии и кореферентности терминов, а
также связь терминологии родства и свойства с основными принци­
пами социальной организации средневековых монголов (скользя­
щий счет поколений, генерационное скашивание, патрилинейность
счета родства и типа наследования, обычай односторонних пред­
почтительных браков между двумя унилинейными десцентными
группами, левират, дифференциация старшей и младших жен в по-
лигинной семье и пр.). На основе анализа семантических особенно­
стей терминов родства и свойства автор приходит к выводу о том,
что первичной формой социальной организации у монголов и, воз­
можно, носителей других алтайских языков являлась система поло­
возрастных институтов, или возрастных классов.

С. С. Сай (Санкт-Петербург)

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КАЛМ Ы ЦКИХ КАУЗАТИВНЫ Х

КОНСТРУКЦИЙ В СВЯЗНОМ ДИСКУРСЕ

В теоретической и типологической литературе сравнительно хо­

рошо изучены вопросы, связанные с дискурсивными функциями за­
логовых противопоставлений в языках мира. Действительно, из­
вестно, что залоговые преобразования, которые преимущественно
119
связаны с синтаксическим ранжированием участников ситуации
при сохранении так называемой пропозициональной семантики, иг­
рают существенную роль при организации связного текста, так как
позволяют манипулировать коммуникативными рангами участни­
ков, обеспечивают референциальную связность текста, служат соз­
данию единой перспективы, способствуют установлению корефе-
рентных отношений в полипредикативных структурах и т.п. В этом
смысле сравнительно мало изученной остается дискурсивная роль
процессов актантной деривации, в частности, каузативации. Дейст­
вительно, каузатив преимущественно изучается как операция, по­
зволяющая описать событие, отличающееся по своей событийной и
ролевой структуре от исходной конструкции; таким образом, кауза­
тивные конструкции рассматриваются преимущественно в изоля­
ции, и таким образом выявляются их синтаксические и семантиче­
ские отличия от исходных некаузативных структур.
Не представляют в этом смысле исключения и каузативные кон­
струкции монгольских языков, в частности, калмыцкие. Калмыцкий
каузатив представляет собой продуктивную морфологическую де­
ривацию. В каноническом случае при помощи каузативных глаголь­
ных показателей маркируется увеличение валентности глагола на
один и появление в ситуации участника с ролью Агенса-каузатора,
занимающего позицию подлежащего. Смещение исходного подле­
жащего в более низкую синтаксическую позицию (прямого или кос­
венного дополнения) обычно рассматривается как следствие появ­
ления нового участника-каузатора; сравнительно хорошо описаны
семантические типы каузации, выражаемые каузативной морфоло­
гией, и падежное маркирование актантов в изолированных кауза­
тивных конструкциях.
Между тем, обращение к реальным спонтанным текстам пока­
зывает (исследование основано на небольшом корпусе отглоссиро-
ванных калмыцких текстов, собранном в рамках проекта «Создание
корпусов глоссированных текстов на малых языках России: нанай­
ский, удэгейский, калмыцкий», поддержанного грантом РФФИ
№ 07-06-00278), что каузативные конструкции могут играть суще­
ственную роль при встраивании отдельных событий в общую дис­
курсивную канву. Действительно, подсчеты мер топикальности для
участников каузативных конструкций, а также рассмотрение спосо­
бов их кодирования (при помощи полноценной именной группы,
местоимения или синтаксического нуля) показало, что в калмыцких
120
текстах каузатор обычно является топикальным, чаше всего он уже
введен в дискурсивное пространство в позиции подлежащего одной
из предшествующих клауз и сравнительно редко находит экспли­
цитное выражение при помощи полноценной именной группы. Кау-
зируемый же участник обычно существенно менее топикален; для
него также характерна тенденция к сохранению места в рамках пер­
спективы говорящего, уже занятого в предшествующих клаузах. Ча­
стным следствием этого является то, что эксплицитное выражение
каузируемого участника (обычно в позиции прямого дополнения)
наблюдается прежде всего тогда, когда он вообще не вводился до
этого в пространство дискурса или, что более неожиданно, упоми­
нался до этого в позиции подлежащего. В остальных случаях соот­
ветствующая синтаксическая позиция остается незанятой. Еще од­
ним следствием названной тенденции является то, что каузативные
конструкции чаще фиксируются в зависимых клаузах, которые
встраиваются в основную нарративную цепочку, задаваемую фи­
нитными клаузами (различие статистически значимо). При этом во
многих случаях наблюдается неизбежное ослабление собственно
каузативной семантики: достаточно часто каузатор является лишь
тем протагонистом нарратива, с позиций которого рассматриваются
сменяющие друг друга события. Другими словами, каузатив оказыва­
ется морфосинтаксическим средством встраивания в структуру дис­
курса побочных событий, представляемых как каузируемые подсобы-
тия, при том что собственно акт каузации отходит на второй план.

Е.К. Скрибник (Мюнхен)

ОППОЗИЦИЯ
«СО О ТВ ЕТС ТВ ИЕ/Н ЕС О О ТВЕТСТВИЕ ОЖ ИДАНИЯМ »
В БУРЯТСКОМ СЛОЖ НОМ ПРЕДЛОЖ ЕНИИ

Исследования последнего времени всё чаще выявляют значи­

мость понятий типа «картина мира», «жизненный распорядок»,
«система ожиданий», «нормальный ход событий» и т.п. при описа­
нии семантики сложного предложения (см. в первую очередь рабо­
ты Московской семантической школы - Е.В. Падучевой, Е.В. Уры-
121
сон и других). Наш анализ бурятского сложного (полипредикатив-
ного) предложения показал, что противопоставление «нормально­
го» и «ненормального хода событий» («соответствие / несоответст­
вие ожиданиям») является здесь системообразующим.
Практически во всех семантических группах бурятских слож­
ных обстоятельственных конструкций представлена оппозиция по
охарактеризованности / неохарактеризованности относительно кар­
тины мира / системы ожиданий, и далее внутри охарактеризован­
ных - по признаку соответствия / несоответствия ожиданиям. Это
значит, что внутри каждой специализированной семантической
группы есть конструкции, представляющие свои значения как не­
маркированные по отношению к картине мира (с дальнейшими се­
мантическими оттенками), и минимум две конструкции, представ­
ляющие эти значения как соответствующие либо несоответствую­
щие картине мира говорящего.
Наиболее явно это демонстрируют специализированные вре­
менные конструкции предшествования, одновременности и следо­
вания. Так, внутри конструкций следования выделяется пара конст­
рукций, представляющих следование событий как «нормальное»,
ожидаемое (с причастием прошедшего времени на -һан и обязатель­
ным притяжательным оформлением) и «ненормальное» (с деепри­
частием на -тар):
(1 а) Тэрэ хүн удаан убдэ-жэ бай-һан-аа наһа бараш-оо
тот человек долго болеть-Cont-Part-Refl скончаться-Past: 3sg
‘Тот человек скончался после долгой болезни (после того как долго
болел)’ (смена фаз в естественном ходе событий);
(16) *Тэрэхун удаан убдэ-жэ бай-тар-аа наһа бараш-оо
тот человек долго болеть-Cont-Conv-RefI C K O H 4 a T b c a -P a s t:3 sg

фраза неграмматична - предполагается несоответствие ожиданиям;

(2а) Халуун һайхан үдэр-нүүд ходо бай-һан-аа ольбон
тёплый хороший день-Р1 продолжаться-Part-Refl холод
уна-һан бай-гаа
пaдaть-Perf-Past:Зsg
‘(Сначала) стояли хорошие теплые дни, (а потом) наступили холода’
(описание осени);
(26) Халуун һайхан үдэр-нүүд ходо бай-тар-аа ольбон
тёплый хороший день-Р1 продолжаться-Conv-Refl холод
уна-һан бай-гаа
пaдaть-Perf-Past:Зsg
122
 То же (несоответствие ожиданиям; напр., описание весны).
Аналогичным образом в зоне предшествования противопостав­
лены конструкции с -х-ын урда (естественный ход событий) и с -ха-
һааурид («ненормальное предшествование»):
(За) Эдеэл-х-ын-гээ_______ урда гар-аа угаа!
есть-Part-Gen-Refl Postp рука-Refl мыть:1тр
‘Перед тем как есть, помой руки!’
(36) *Эдеэл-хэ-Иээ урид гар-аа угаа!
есть-Part-Abl Postp рука-Refl мыть:1тр
фраза неграмматична - конструкция исключает нормальный ход
событий;
(4а) Үудэ тоншо-хо-һоо-мни_______ урид тайла-жархи-ба
дверь стучать-Part-Abl-Posslsg Postp OTKpbiTb-Intens-Past:3sg
‘(Она) распахнула дверь ещепрежде чем я постучал’;
(46) *Үүдэ тоншо- х-ы-мни_________ урда тайла-жархи-ба
дверь стучать-Part-Gen-Poss 1sg Postp oTKpbiTb-Intens-Past:3sg

фраза неграмматична - конструкция предполагает нормальный

ход событий.
Наконец, конструкция «ненормальной одновременности» (зави­
симая часть с послелогом занда чаще всего называет действие, ко­
торое продолжается параллельно главному, хотя по мнению говоря­
щего ожидалось бы что-то другое):
(5) Оро-гты, - гэжэ Данзан гааһа-яа аман-д-аа
войти-imp мол Д. папироса-Refl рот-Dat-Refl
зуу-Иан__________ занд-аа дуугар-ба
держать-Part Postp-Refl CKa3aTb-Past:3sg
‘Заходите, - сказал Данзан, (по-прежнему) держа во рту папиросу’.
Специальная деепричастная форма (-мгашаа) имеется в бурят­
ском для выражения значения «необычного образа действия»:
(6) Ши бай-мгашаа унеэ-гээ һаа-даг гү-ш?
ты стоять-Conv корова-Refl доить-PrtUs Q-2sg
‘Ты доишь корову стоя?’
То же противопоставление наблюдается и внутри причинных
конструкций; в трёх приведенных ниже примерах первая конструк­
ция (зависимое сказуемое в форме причастия прошедшего времени
в дательно-местном падеже) передаёт причину, неохарактеризован-
ную по отношению к системе ожиданий, вторая (со скрепой хада) -
123
причинные отношения, соответствующие системе ожиданий, третья
(со скрепой аад) - «неестественную причину»:
(7а) һайса шоколад эди-һэн-дэ-нь досоо-нь үбд-эшэ-бэ
хорошо шоколад ecTb-Part-DLoc-3sg Hyrpo-3sg болеть-In-
tens-Past:3sg
‘Из-за того, что (он) съел много шоколада, у него заболел живот’;
(7Ь) Һайса шоколад эди-һэн хада-нь досоо-нь үбдэ-шэ-бэ
хорошо шоколад есть-Part Ptl-3sg Hyrpo-3sg 6oaexb-Intens-Past:3sg
то же; говорящий это ожидал;
(7с) Һайса шоколад эди-һэн аад досоо-нь үбдэ-шэ-бэ
хорошо шоколад есть-Part Ptl Hyrpo-3sg бoлeть-Intens-Past:Зsg
то же; для говорящего это неожиданно.
Предварительный анализ калмыцких временных конструкций
продемонстрировал сходную картину. Задачей дальнейшего иссле­
дования представляется, во-первых, исследование под этим углом
зрения халха-монгольского материала; во-вторых, описание до сих
пор не изученных миративных форм монгольского финитного ска­
зуемого; и, наконец, комплексное описание роли категории «соответ­
ствие ожиданиям» в грамматической системе монгольских языков.

В.Н. Хонинон (Элиста)

Л ЕКС И КО -С ЕМ А Н ТИ ЧЕС КА Я КЛАССИФ ИКАЦИЯ

КА ЛМ Ы ЦКИ Х ГИДРОНИМ ОВ

Наименования водных объектов имеют большую ценность для

изучения языка и истории народа, так как именно гидронимы явля­
ются самым древним и наиболее устойчивым пластом топонимии
любого региона. Реки и другие водные объекты на протяжении всей
истории человечества играли важную роль в жизни людей, высту­
пая основным источником их жизнеобеспечения. Калмыцкая гидро-
нимия на сегодняшний день не была предметом специального изу­
чения и нуждается в комплексном лингвистическом анализе. Безус­
124
ловно, в гидронимах запечатлена информация о первопоселенцах
того или иного региона, история, материальная и духовная культура
народа. Описание гидронимической системы Республики Калмы­
кия, рассмотрение стратиграфических пластов, позволяет выявить и
зафиксировать исчезнувшие единицы языка, утраченные значения
многих слов, определить границы былого расселения, воссоздать
этнолингвистическое прошлое калмыков.
В засушливых условиях степной Калмыкии любой водный объ­
ект являлся не только ориентиром на местности, но и источником
существования номадов-кочевников, поэтому название получал да­
же самый маленький родник.
В настоящей статье делается попытка определить основные
принципы номинации водных объектов Калмыкии и дается лекси­
ко-семантическая классификация гидронимов. Материальной базой
данного исследования послужил полевой материал, собранный ав­
тором в ходе экспедиций по районам Калмыкии и соседним регио­
нам (2000-2007 гг.). Картотека составляет более 180 единиц.
По способу семантической мотивированности все калмыцкие
гидронимы можно разделить на два основных тематических класса:
I. гидронимы, отражающие физико-географические особенности
объекта;
II. гидронимы, отражающие жизнедеятельность человека.
В первый тематический класс входят наименования, содержа­
щие основные признаки водного объекта или окружающей его тер­
ритории:
1) цвет: Бор царң: бор ‘серый’, царң ‘лиман, заливной луг’, Кок
булг: кок ‘синий’, булг ‘родник, источник’, Кок теңгс: кок ‘синий’,
теңгс ‘море’, Кок усн: кок ‘синий’, усн ‘вода’, Улан Зуух һол: улан
‘красный’, зуух ‘земляной очаг’, һол ‘река’, Хар Булг һол: хар
‘черный’, булг ‘родник, источник’, һол ‘река’, Хар Салан һол: хар
‘черный’, сала ‘балка’, һол ‘река’, Хо булг: хо ‘пегий’, булг ‘родник,
ручей’, Цаһан нур: цаһан ‘белый’, нур ‘озеро’, Цәвдр нур: цәвдр
‘игреневый’, нур ‘озеро’;
2) вкусовые качества: Әмтә нур: әмтә ‘сладкий’, нур ‘озеро’,
Аршан Зелмин һол: аршан ‘целебный напиток’, зелмн ‘целебный на­
питок; нектар’, һол ‘река’, Әмтәхн Цәвдр нур: әмтәхн ‘сладкий’,
цәвдр ‘игреневый’, нур ‘озеро’, Нашун һол: һашун ‘горький,
соленый’, һол ‘река’, Нашун нур: һашун ‘горький, соленый’, нур
‘озеро’, Үмкә нур: үмкә ‘гнилой’, нур ‘озеро’, Хорта нур: хор ‘яд,
отрава’, нур ‘озеро’;
125
 3) форма, величина водного объекта и характер течения:
Гүүдг һол: гүүх ‘бежать’, һол ‘река’, Ноощур һол: һооэкрс ‘течь’, һол
‘река’, Ик Авдр худг: ик ‘большой’, авдр ‘сундук’, худг ‘колодец’, Ик
һол: ик ‘большой’, һол ‘река’, Ик Отхн нур: ик ‘большой’, отхн ‘по­
следний, младший’, нур ‘озеро’, Иртэ худг: up ‘край, угол’, худг
‘колодец’, Матъхр нур: матьхр ‘кривой, изогнутый’, нур ‘озеро’, Цо-
омг нур: цоома ‘чаша с широкими краями’, нур ‘озеро’;
4) глубина: ГүнХар һол: гүн ‘глубокий’, хор ‘черный’, һол ‘река’;
5) число: Таен Нашун худг: таен ‘пять’, һашун ‘горький, соленый’,
худг ‘колодец’, Хорн худг: хорн ‘двадцать’, худг ‘колодец’;
6) наименования, отражающие рельеф местности: Бурата
Сала һол: бура ‘лоза’, сала ‘балка’, һол ‘река’, Даван һол: дава
‘перевал’, һол ‘река’, Даеан Нашун худг: дава ‘перевал’, һашун
‘горький, соленый’, худг ‘колодец’, Нүктә һол: нүкн ‘яма’, һол
‘река’, Салын һол: сала ‘балка’, һол ‘река’, Теегин нур: тег ‘степь’,
нур ‘озеро’, Хавтха һол: хавтха ‘равнина, плоскость’, һол ‘река’,
Цекртэ һол: цекэ ‘низина’, һол ‘река’, Шар Элен һол: шар ‘желтый’,
элен ‘песок’, һол ‘река’;
7) наименования, отражающие местоположение объекта: Ар
нур: ар ‘север’, нур ‘озеро’, Ар Киитн нур: ар ‘северный’, киитн
‘холодный’, нур ‘озеро’, Ар Хар һол: ар ‘северный’, хар ‘черный’,
һол ‘река’, Деед Хулен нур: deed ‘верхний’, хулен ‘камыш’, нур
‘озеро’, Деед Яшкл һол: deed ‘верхний’, яш ‘молодой’, коль/куль
‘озеро’, һол ‘р е к а Дорд Хулен нур: дорд ‘нижний’, хулен ‘камыш’,
нур ‘озеро’, Дорд Яшкл һол: дорд ‘нижний’, яш ‘молодой’, коль/куль
‘озеро’, һол ‘река’, Дунд нур: дунд ‘средний’, нур ‘озеро’, Дунд Тоо-
ста нур: дунд ‘средний’, тоосн ‘пыль’, нур ‘озеро’, Өмн нур: омн
‘южный’, нур ‘озеро’;
8) наименования, отражающие флору: Әмтэ Бурһст һол:
әмтәхн ‘сладкий’, бурһен ‘верба’, һол ‘река’, Бурата Сала һол: бура
‘лоза’, сала ‘балка’, һол ‘река’, Деед Хулен нур: деед ‘верхний’,
хулен ‘камыш’, нур ‘озеро’, Дорд Хулен нур: дорд ‘нижний’, хулен
‘камыш’, нур ‘озеро’, Сухата һол: суха ‘таволга’, һол ‘река’, Удта
һол: удн ‘ива’, һол ‘река’, Уласта нур: уласн ‘тополь’, нур ‘озеро’,
Хамхулта һол: хамхул ‘перекати-поле’, һол ‘река’, Харһата нур:
харһа ‘сосна’, нур ‘озеро’;
9) наименования, отражающие фауну: Алг буһин нур: алг
‘пестрый’, буһ ‘олень’, нур ‘озеро’, Әмтэ Чонта һол: әмтәхн
‘сладкий’, чон ‘волк’, һол ‘река’, Моһата һол: моһа ‘змея’, һол ‘ре­
ка’, Оонта һол: оон ‘сайгак-самец’, һол ‘река’, Ялмта һол: ялмн
126
‘тушканчик’, һол ‘река’, Ялмтин Хущр нур: ялмн ‘тушканчик’,
хуэщр ‘солончак’, нур ‘озеро’;
10) наименования с оценочным значением: Му Эр Хар худг:
му ‘плохой, гадкий’, эр ‘самец’, хар ‘черный’, худг ‘колодец’;
Второй тематический класс включает наименования, связанные
с жизнью и деятельностью человека:
1) наименования, образованные от мужских и женских лич­
ных имен: Баатр нур: Баатр (имя собств.), нур ‘озеро’, Балдра
худг: Балдр (имя собств.), худг ‘колодец’, Булһна һол: Булһн (имя
собств.), һол ‘озеро’, Налдна һол: Налдн (имя собств.), һол ‘река’,
Щүүргин һол: Жүүрг (имя собств.), һол ‘река’, Колтан нур: Колта
(имя собств.), нур ‘озеро’, Мергн һол: Мергн (имя собств.), һол ‘ре­
ка’, Пүрвэн нур: Пүрвэ (имя собств.), нур ‘озеро’, Хаттан һол: Хат­
та (имя собств.), һол ‘река’, Цацан Цаһан нур: Цаца (имя собств.),
цаһан ‘белый’, нур ‘озеро’;
2) наименования, образованные от этнонимов: Баһуд һол:
баһуд (этноним), һол ‘река’, Ик Тугтн нур: ик тугтн (этноним), нур
‘озеро’, Шаред һол: шаред (этноним), һол ‘река’;
3) наименования, связанные с религиозными воззрениями:
Көшәд нур: кошэ устар. ‘крепость, храм’, нур ‘озеро’, Күцкргин экн:
күңкрг ‘ритуальный барабан’, экн ‘источник’, Оватын һол: ова
‘культовое сооружение’, һол ‘река’, Суврһна нур: суврһн ‘ступа,
культовое сооружение’, нур ‘озеро’, Цаһан Ноһан Дәркин булг: Ца­
һан Дэрк, Ноһан Дэрк (божества буддийского пантеона), булг ‘род­
ник, источник’;
4) наименования, отражающие хозяйственную деятель­
ность: Арһмщин һол: арһмщ ‘аркан’, һол ‘река’, Боргчн нур: боргчн
‘животное серой масти (самка)’, нур ‘озеро’, Бухин нур: бух ‘бык-
производитель’, нур ‘озеро’, Улан Зуух һол: улан ‘красный’, зуух
‘земляной очаг’, һол ‘река’, Унһн Төөрәч нур: унһн төөрч букв, ‘же­
ребенок потерялся’, нур ‘озеро’, Хар Зуух һол: хар ‘черный’, зуух
‘земляной очаг’, һол ‘река’, Хуцин Толһа нур: хуц ‘баран-производи-
тель’, толһа ‘голова’, нур ‘озеро’.
Лексико-семантический анализ наименований водных объектов
позволил сделать вывод, что калмыцкая гидронимия формировалась
в течение длительного периода под влиянием не только лингвисти­
ческих, но и экстралингвистических факторов. В данных географи­
ческих наименованиях отражаются физико-географические условия
территории Калмыкии, а также многие элементы материальной и
духовной культуры калмыков.
127
 Xlichal Schwarz, Vaclav Blazek

ON C LA SSIFICA TIO N OF M ONGOLIAN

I. The most detailed classification of Mongolian languages was pro­

posed by Doerfer [Doerfer 1964, 41-43].
Southwest_________ Moghol
(Afghanistan)

Dorbet-Kalmyk
(Kalmyk Aut.Rep.)
Busawa
Kalmykish (in West from
Don)
Torgut-Kalmyk
West (South Ural;
Orenburg)
Sart-Kalmyk
(by Issyk-Kul)

Dorbet-Oirat
Bajit
Torgut (W.
Mongolia)
Uriangxa
Oiratic Saxacin
Dambi-Olet
Minggat
Torgut(Dzungaria)

Ulan-Tsab = Urat
Urdus=Ordos
Chakhar
Xarcin
South Tumet
Mongolian
Dzu-uda
Dzirim
Xucin-Bargu =
Cibcin
Xorcin

128
 Ulan Batar
North Xalxa
West Xalxa
Central South Xalxa =
Mongolian Dariganga
Xotogoitu
Proto- East Darxat
Mongolian Mongolian

Tsongol
I Sartul
Alar
Tunka
Oka
Nizneudinsk
Unga
Boxan
Exirit
Bul(a)gat
North Xori
Mongolian
I Aga
Barguzin
Kaban
Bargu-Buriat
Khamnigal

Monguor
Aragwa
Monguoric San-X‘uan
Santa=Dongxiang
Sira
Yogur=Yughur
Northeast Sirongol
Mongolian

Daghuric Hailar

129
 Including numerous dialects, this classification is based especially on
the geographical principles.
2. The only classification o f the Mongolian languages with applica­
tion o f glottochronology was presented by Sergei Starostin [Starostin
1991, 227-244 with lexical data] and his team. Unfortunately, it is based
only on 8 languages, including Middle Mongolian:

900 1100 1300 1500 1700 1900

Daghur

Khalkha
Kalmyk
1630
Common Dongxian
Mongol Monguor
960 1220 1500
Baoan

Sary-Yoghur
1080
Middle
Mongolian
3. Our classification operates with the same 8 languages with full
100-word-lists, namely Middle Mongolian, Xalxa, Kalmyk, Dongxiang,
Baoan, Daghur, Sira Yoghur, Monguor (besides incompletely documen­
ted Monguoric dialects Mongghul [99 words] and Mangghuer [77
words]), plus Buriat also with complete documentation. Incomplete, but
useful materials are from Moghol (95 semantic units), Ordos (88),
Khamnigan Mongol (76). Too low are data from Oirat (57) and
especially Dariganga (19).

130
 ТЮРКОЛОГИЯ

М. Е. Алексеев (Москва),
Э.О. Курбанова (Махачкала)

ОБ ОДНОЙ С ТРУКТУРНО Й ОБЩ НОСТИ ТЮ РКС КИХ и

ДА ГЕС ТА Н С КИ Х ЯЗЫ КОВ

Наряду с другими структурными изоглоссами, в тюркских и да­

гестанских языках широко распространены композиты различных
видов. Особое место среди них занимают повторы, хотя их объеди­
нение с собственно композитами носит несколько условный харак­
тер. Функционирование повторов с семантикой дистрибутивной
множественности в тюркских языках можно продемонстрировать
следующими примерами: кум. жут-жут ‘парами’, сирив-сирив
‘стадами’; аз. дэстэ-дэстэ ‘пачками, кучами, пучками’, аддым-ад-
дым ‘шаг за шагом’, парча-парча ‘кусками, клочками’ и т.п. В даге­
станских языках такое явление отмечено прежде всего в числитель­
ных, хотя и повтор существительных здесь имеет место: лак. к!и-
к1ива ‘по два’, ац!-ац/ва ‘по десять’; ср. также табас. тки-тки ‘по
кусочку, по малу’ (из тки ‘кусочек’); лит1ан-лит1ан ‘по капельке’
(из лит!ан ‘капля’) и др.
Другая модель повторов, встречающаяся в сопоставляемых язы­
ках, представлена сочетанием прилагательных, образующих в ком­
плексе наречия: аз. jахшы-jахшы ‘хорошо’, пис-пис ‘плохо’, агыр-
агыр ‘тяжело, с трудом’, лезг. яваш-яваш ‘потихоньку; не спеша’
(из яваш ‘тихо, медленно’).
131
 Собственно композиты представлены в сопоставляемых языках
несколькими моделями:
а) сочетание лексем с синонимичными отношениями: кум. дос-
ювукъ ‘друзья’ (друг + близкий), таныш-билиш ‘знакомые’ (знако­
мый + знание), тюбек-савут ‘оружие’ (ружьё + оружие), хадира-ху-
ма ‘миски’ (тарелка + большая глиняная чаша); аз. дост-ашна ‘дру­
зья приятели, близкие’, дава-дэрман ‘лекарства’, дэрд-бэла ‘горе-
несчастье’; авар, нич-ламус ‘стыдливость’, лага-черх ‘тело’, зулму-
xlcui ‘насилие’, адаб-х1урмат ‘почет, уважение’;
б) сочетание лексем с «антонимичными» отношениями; здесь
целесообразно различать случаи, когда компоненты сложного слова
(именные и глагольные) обозначают компоненты объекта (явления,
понятия), передаваемого сложным словом, либо обозначают эле­
менты, в совокупности составляющие объект, передаваемый слож­
ным словом: кум. ата-ана ‘родители’ (‘мать + отец’), агъа-ини
‘братья’ (‘старший брат + младший брат’), эр-кьатын ‘супруги’
(‘муж + жена’), гече-гюн ‘сутки’ (‘ночь + день’), къол-аякъ ‘конеч­
ности’ (‘рука + нога’), улан-къыз ‘дети’ (‘мальчик + девочка’) и др.;
аз. дэфтэр-гэлэм ‘школьные принадлежности’ (‘тетрадь + ручка’),
арпа-бугда ‘хлебные злаки’ (‘пшеница + ячмень’) и т.п.; авар, сор-
до-къо ‘сутки’ (‘день + ночь’), эбел-эмен ‘родители’ (‘мать + отец’),
оц-г/ака. ‘бык+корова’ > ‘скот’, г!анк1у-х1елеко ‘домашняя птица’
(‘курица + петух’); дарг. унза-ганзи ‘дом со всем хозяйством’ (унза
‘дверь’ + ганзи ‘лестница’), къац1-шин ‘питание’ (кьац1 ‘хлеб’ -I- шин
‘вода’), къукъу-лямц1 ‘гроза’ (къукъу ‘гром’ + лямц1 ‘молния’), му-
рул-хьунул ‘супруги’ (мурул ‘муж’ + хьунул ‘жена’), зе-шин ‘рассол’
(зе ‘соль’ + шин ‘вода’), дуги-xlepu ‘сутки’ (дуги ‘ночь’ + xlepu
‘день’) и т.п.;
в) «эхо-композиты», ср. кум. яш-юш ‘дети’, зат-мат ‘вещи’,
къарт-къурт ‘старики’, хапта-хупта ‘тряпье’, етим-ютум ‘сиро­
ты’ и др.; аз. эт-мэт ‘всякое (там) мясо’, ушаг-мушаг ‘детвора’,
пул-мул ‘деньжонки’, күл-мүл ‘какие-то (там) цветы’, дэмир-дүмүр
‘всякое (там) железо’ и др. Ср. табас. кас-мас ‘кто-либо’ (из кас ‘ли­
цо; личность; человек’); хал-мал ‘дом, всякое жилище’ (от хал
‘дом’) и т.п.

132
 К. Н. Бичелдей (Москва)

ПОБУЖ ДЕНИЕ В ФОРМ Е ВОПРОСА

Одним из приоритетных направлений в хакасоведении является

изучение ритмомелодики (интонации), т.к. необходимо иметь науч­
но обоснованные исследования в области ритмомелодики современ­
ных живых говоров, диалектов и литературного хакасского языка.
Нужда в подобных разработках крайне велика. Однако в академиче­
ских и учебных грамматиках, в недостаточной степени отражены
основных коммуникативные типы предложений по цели высказыва­
ния. Все структурные и семантические особенности предложений
анализируются на базе повествовательных предложений, остальные
же типы и подтипы (например, побудительно-вопросительные), не
изучены и поэтому представляют определенную трудность при со­
ставлении специализированных программ ритмомелодического ис­
следования. Без фундаментальных научных разработок в этом на­
правлении практически невозможно приступить к непосредственно­
му системному ритмомелодическому исследованию современного
хакасского литературного языка. Изучая побудительные предложе­
ния и их структурно-семантические особенности, нельзя не заме­
тить, что они не всегда бывают чисто или собственно побудитель­
ными, как по структуре, так и по семантике при реальном их функ­
ционировании в языке. Образуются своего рода «переходные участ­
ки» между побудительными и вопросительными предложениями,
которые можно назвать побудительно-вопросительными. Система­
тизировать эти участки следует с учетом особенностей, в которых
присутствуют побудительные фонетические, лексические и грамма­
тические элементы, а также вопросительные компоненты, в резуль­
тате которых такие конструкции становятся побудительно-вопроси­
тельными. Систематизация имеющегося материала позволила выя­
вить некоторые их структурные и семантические особенности. Рас­
смотрим некоторые из них.
Побудительно-вопросительная конструкция (Vfm 6а ( N 1 / 4 ) ? ) не
требует ответа, вместо этого все слуховое и умственное внимание
133
собеседников направляется и сосредотачивается на том предмете
или явлении, который издает шум, шорох, звук и т.п. Для более эф­
фективного воздействия на собеседника используется конструкция
(N 1 N3 Vfin ме!). Глагольное сказуемое конструкции (...Tv-imp ме?)
оформляется аффиксами лица повелительного наклонения, она по­
могает реализовывать такие семантические оттенки вопроса, кото­
рые выражают разрешение, позволение, совет в форме вопроса, а
также модальные оттенки ‘может быть; хотите...; давай(те)-ка
говорящий выражает свое намерение помочь собеседнику выпол­
нить какое-либо действие для собеседника. В инициальной позиции
допускается появление модального слова алай ‘может быть; ли’ или
осложняется побудительной частицей не ‘ну, ну-ка, давай...’.
Сочетание инфинитива на -арга с финитным сказуемым вместе
с вопросительной частицей ма образует конструкцию (Inf Vlln ме!) с
модальным оттенком желательности, возможности/невозможности,
упрека и призыва к решительным действиям, который употребляет­
ся только в вопросительной форме.
Конструкции (...Тч-уаң пол-ма?) в состав которых входят: мо­
дальные аффиксы -ңаң/-чых\ модальный глагол пол-, который сам
принимает вышеназванные аффиксы, либо входит в состав глаголь­
ного сказуемого, уже оформленного этими аффиксами; вопроси­
тельная частица м а; факультативно могут участвовать частицы за и
ни, выражающие недовольство, негодование, упрек поведением со­
беседника, а также экспрессивно-эмоционально воздействуют на
собеседника в составе вопросительной конструкции. Сложная кон­
струкция (...Тv-ңаң полбас па за) может передавать различные эмо­
циональные оттенки: угрозы, гнева, сочувствия, сожаления и т.п.
Употребление конструкции ( Че ... Vf ме?) всегда предполагает
призыв к какому-либо действию в вопросительной форме, употреб­
ляется для смягчения приказа, просьбы, чтобы придать вежливую
форму своим предложениям и т.д.
Особенность функционирования ритмомелодики языка зависит
от языковых, структурных, семантических и функциональных зако­
номерностей, существующих в конкретных говорах, диалектах и в
нормах литературного хакасского языка.

134
 Г. Ф. Благова (Москва)

ПОЛИГЕНЕТИЧЕСКАЯ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ
В ТЕКСТО ОБРАЗО ВАНИИ ЧАГАТАЙСКОЙ ПРОЗЫ
(на материале « Бабур-наме»: первая треть XVI в.)

Лингвистическое изучение текста, в особенности вопросов тек-

стообразования на материале истории тюркских языков в целом по-
прежнему мало привлекает внимание тюркологов. Между тем в ви­
ду интенсивного развития нового перспективного направления меж­
дисциплинарно филологического характера естественно обратиться
к проблемам и гипотезам, связанным с интертекстуальностью как
общим механизмом текстообразования, см.: [Петрова. АДД 2005].
Теория интертекстуальности в своем становлении считается
связанной с «развитием исследований по функции цитат в тексте»
[ЛЭС, 508]. В настоящее время «интертекстуальными считаются все
виды прямых и опосредованных генетических отношений между
текстом и другими текстами» [Пильщиков. АДД 2007, 47] (эти
«другие тексты» далее именуются «интертекстами»).
В тюркологии внимание к проблеме «текст в тексте» одним из
первых фактически проявил А.Н.Самойлович, выдающийся историк
среднеазиатско-тюркской литературы и литературных языков сред­
невековья, всемирно признанный знаток старинных тюркских руко­
писей, текстолог и издатель манускриптов.
К аналитическому чтению «главнейшего труда» Бабура (1483—
1530), императора, основателя династии Великих Моголов в Индии
и энциклопедиста, писателя, поэта, А.Н.Самойловича приохотил его
учитель П.М.Мелиоранский, подаривший ученику собственный эк­
земпляр «Бабур-наме» в издании Н.И.Ильминского [«Записки»: Ка­
зань, 1857; далее БН]. С 1907/08 уч. г. будучи оставлен для препода­
вательской работы на факультете восточных языков СПб. универси­
тета, А.Н.Самойлович занимался со студентами чтением «Бабур-на­
ме» в спецсеминаре. При подготовке к занятиям он делал лаконич­
ные выписки из этого сочинения, ведя их систематически до 1915 г.
включительно, см.: [А.Н.Самойлович 2008, 476^177; Благова 1993,
55-57, 67-70].

135
 В архивной единице «Выписки из “Бабур-наме”, прочитанного
подряд в Териоках в 1915 г. с 20-х чисел мая до 6 июля», в составе
текста этого литературного памятника он особо отмечал многочис­
ленные письма, а также ферманы (царские грамоты, указы), см. пе-
репеч.: [Самойлович 2005, 562, 570].
Позднее, подготовляя вступительную часть к второму (неосуще­
ствленному) выпуску «Собрания стихотворений императора Бабу­
ра», который предполагалось посвятить «главным образом обследо­
ванию языка стихотворных произведений Бабура», А.Н.Самойлович
намеревался заняться, в том числе и в составе БН, «цитатами из сти­
хотворений Бабура, <...> критикой текста в связи с цитатами» [Са­
мойлович 2005, 697]. (Первый выпуск «Собрания стихотворений... -
Текст» издан [Самойлович 1917]). Намерение это было выполнено
отчасти применительно к стихотворным автоцитатам в БН, см.: [Са­
мойлович 2005, 699-715].
Особое внимание А.Н.Самойловича к стихотворным интертек­
стам в БН неслучайно. В традициях восточных литератур стихо­
творный интертекст широко использовался в качестве своеобраз­
ного украшательства собственно авторского текста. В тесной связи
с этой традицией находился и экзотический культурно-литератур­
ный феномен - обычай вырезывать стихи на камне. Бабур позабо­
тился о соблюдении этого красивого обычая, приказав на камне у
источника вырезать три персидских бейта: [BN, 99а]. (С порицани­
ем Бабур привел в БН тюркское двустишие одного из своих прибли­
женных, которое тот велел начертать на стене покидаемого им дома
в Хиндустане: [BN, 296а].)
Вышесказанное позволяет утверждать, что подходы к явлениям,
которые в современном языкознании связываются с интертексту­
альностью, разрабатывались А.Н.Самойловичем в тюркологии уже
в 1915<—1919> гг. Вследствие того, что архивное рукописное насле­
дие ученого по тюркской филологии до начала XXI в. по объектив­
ным причинам было изучено недостаточно, бесценные наблюдения
А.Н.Самойловича, далеко опережавшие интерпретационные воз­
можности его времени, фактически оставались вне поля внимания
тюркологов, шире - вообще специалистов по лингвистике текста.
В 1994 г. вышла в свет наша книга «“Бабур-наме”: Язык, праг­
матика текста, стиль», где в русле лингвистического изучения тек­

136
ста анализировались вопросы состава текста, структурирования тек­
ста и стиля. Исходя из признания того, что соотношение авторского
и чужого слова в тексте составляет одну из важных характеристик
текста, рассмотрены следующие вопросы: «Стихотворные цитации
и автоцитации», «Документ и его роль в “Бабур-наме”», «Послови­
цы и поговорки, афоризмы и сентенции» [Благова 1994, 107-117].
Благодаря приобретенному исследовательскому опыту (на соб­
ранном нами фактическом материале) появилась возможность - в
современных условиях совершенствования лингвистических мето­
дик - рассматривать текстообразование БН с привлечением понятия
интертекстуальности, межъязыковой и внутриязыковой.
Полигенетическая интертекстуальность [Петрова. АДД 2005, 25,
26] в ситуациях социокультурного многоязычия определяется для
БН как разноязычием интертекстов, поэтических, деловых, эписто­
лярных, так и их богатой разножанровостью (от документа и пись­
ма до пословицы и поговорки, многочисленных стихотворных цита­
ций, в том числе автоцитаций - из газелей и стихотворного законо-
ведческого трактата).
Для последней, «хиндустанской» части БН характерно исполь­
зование д о к у м е н т а , выполненного, как правило, в придворной
канцелярии императора на персидском языке, отчасти - и на араб­
ском.
В этой части запечатлены последние годы жизни Бабура, спе­
шившего с возможной полнотой отразить в своих Записках наибо­
лее существенные события своего царствования, при том что силы
его заметно убывали. Поэтому в ряде случаев автор идет на включе­
ние в текст БН порою даже и пространных реляций - вместо под­
робного описания того или иного события. Можно сказать, что раз­
витие текстообразования происходит при этом «по принципу интер­
текста» [Петрова 2005, 16], за счет включения документа.
Отметим лишь два документа, которыми интертекстуальность в
БН представлена на композиционном уровне. На листах [BN, 292а-
б-293а] помещен подробный «экономический» документ (на пер­
сидском языке) под названием «Приблизительный доход с тех об­
ластей Хиндустана, которые на деле стали подвластны нашим побе­
доносным знаменам» (русский перевод: [БН 1958, 337]); в этом от­
разилось стремление Бабура фиксировать экономическое положе­
нии в стране. Вследствие включения этого документа в текст БН
137
здесь налицо межъязыковая интертекстуальность, а также интертек­
стуальность на уровне жанров.
Одним из «великих» событий 933-го года Бабур считал победу
над войском «нечестивого» Рана Санки. Огромная победная грамо­
та [BN, 316а-б-324б] составлена писцом императорской канцелярии
Шейх Зайном на персидском языке, с обширным вступлением рели­
гиозного содержания на арабском языке, с лексическими вкрапле­
ниями из чагатайского языка. Это яркий пример межъязыковой
(трехчленной: языки-доноры персидский и арабский, язык реципи­
ент чагатайский) интертекстуальности. Здесь оказываются сополо-
женными тексты, заведомо строившиеся на их разнообразии, на их
стилистических контрастах, см.: [Пильщиков. АДД 2007, 13]. Это
было подмечено комментаторами перевода БН на русский язык:
«Победная реляция, составленная высокоученым Шейх Зайном в
соответствии с установившимися канонами в этой области пред­
ставляет своей замысловатостью полную противоположность изящ­
ной простоте стиля самого Бабура» [Салье - Вороновский, БН 1958,
472]. При отмеченной гетерогенности грамота Шейх Зайна («без
добавлений и сокращений») имеет с текстом БН тематическое един­
ство и включается в этот текст, не нарушая его цельности и связно­
сти —как документальное подтверждение произошедшего «велико­
го» события - в условиях социокультурного многоязычия. Показа­
тельно, что в отношении Бабура, которого А.Н.Самойлович склонен
был называть «чагатайцем», у него все же оставался открытым во­
прос: «Бабур обыкновенно говорил по-персидски?» [Самойлович
2005, 574 и 573].
Другим ярким интертекстом («документом личного происхож­
дения») являются ч е р н о в и к и п о с л а н и я Б а б у р а к сыну Ху-
маюну по случаю рождения его первенца. Помещенные в разделе
«События 935/1528-29 г.», они датируются «13 раби-ул-авваля»
[BN, 348а-б-350а]. Письмо построено с соблюдением правил сред­
невекового эпистолярного искусства. Нравоучительность в этом
письме подкреплена и украшена стихотворными интертекстами на
персидском (стих Низами) и тюркском (чагатайском) языках. Одну
из двух тюркских цитат Самойлович был склонен считать автоцита­
той: «хотя в тексте точно и не обозначено, что это - стихи Бабура,
но я решаюсь выделить их из разряда сомнительных ввиду их слиш­
ком тесной связи с содержанием данного места письма» [Самойло-
138
вич 2005, 715]. Вот это двустишие: sukr birmis s'ang'a haq farzandi *
s'ang'a farzand wa m'ang'a dilbandi [BN, 348a ю_ц] ‘Благодарение!
Даровал Бог тебе сына * Тебе сына, а мне любимого <внука>’ (пе­
ревод Самойловича). В составе письма к Хумаюну имеются два
«чужих» четверостишия на темы, которые здесь затрагиваются.
Стихотворный интертекст на персидском языке принадлежит Низа­
ми, вследствие чего находим здесь проявление межъязыковой ин­
тертекстуальности. Другой интертекст - четверостишие на тюрк­
ском языке - маркирован как «чужое» с помощью вводной слово­
формы глагола de- ‘говорить, сказать’ (прошедшее время, 3 лицо
мн. числа) depturlar ‘<они> сказали’ [BN, 3486, 349а] (внутриязыко­
вая интертекстуальность).
Анализируемый пример позволяет увидеть проблему иерархич­
ности усложненного интертекста и в этих целях ввести понятия
«субинтертекст» и «гиперинтертекст» - для уточнения разных видов
и степеней «опосредованных генетических отношений между тек­
стом и другими текстами». В таком случае четверостишие Низами,
как и тюркское четверостишие по отношению к тексту БН в целом
должны быть названы «субинтертекстами». Письмо к Хумаюну, в
составе которого имеются все эти субинтертексты, целесообразно
именовать - в отношении к тексту БН в целом - «гиперинтертекст».
Сложности опознания других (непосредственных, или «пря­
мых») с т и х о т в о р н ы х а в т о ц и т а т в БН раскрыты в критике тек­
ста памятника, осуществленной А.Н.Самойловичем [Самойлович
2005, 699-715], где эти цитации и приводятся в прозаическом кон­
тексте БН.
Автоцитата из Бабуровского стихотворного сочинения законо-
ведческого характера «Мубайин» обозначена вполне четко, по на­
званию: песик kim mubajinda mazkur durur [BN, 351 а-б] «как это
упоминается в “Мубайин”». Бабур цитирует фрагмент трактата в
связи с понадобившимся ему системным определением мер про­
странства, поскольку они объяснены в выбранном интертексте с за­
видной лаконичностью, точностью, наглядностью.
Традиционным для восточной литературы (особенно - поэзии)
являются используемые также в БН интертексты - п о с л о в и ц ы и
п о г о в о р к и (их Н.Д.Арутюнова называет «конденсатами челове­
ческого опыта и мудрости» и считает «минимальными законченны­
ми художественными текстами» [Арутюнова 1981, 365]), а также
139
 афоризмы и сентенции. Пословицы вводятся в текст БН посредст­
вом следующего выражения: (bu, t'urkl, bir farsl) masal bar (kim) «су­
ществует (‘имеется’) (‘эта’; ‘тюркская’; ‘одна персидская’) послови­
ца». Примеры: о/ bir t'urkl masal bar dur kim inanmayil dostunya
saman tiqar postinya [BN, 786] «Есть одна такая тюркская послови­
ца: “Не доверяй своему другу, он набьет твою шкуру соломой”»
(внутриязыковая интертекстуальность); bir fa rsl masal bar rnarg ba
jaran siir ast [BN, 1946] «Есть одна персидская пословица: “Смерть
с друзьями - пиршество”» (межъязыковая интертекстуальность).
Стихотворный (особенно тюркский) интертекст традиционно
является наиболее частотным в БН. Персидское двустишие исполь­
зуется еще и в качестве дополнительного и разъяснительного уси­
лителя назидательности при тюркской пословице, также выступаю­
щей в качестве интертекста: masal bar kim d'usman ne demas t'usk'a
ne k'irm'as [BN, 1446] «Есть пословица: “Чего [только] враг ни ска­
жет, что [только] во сне ни приснится”» (эту же тему продолжает
подключенный сюда персидский бейт). Аналогичный семантиче­
ский п а р н ы й и н т е р т е к с т см. еще: [BN, 73а] (тюркская посло­
вица и персидский бейт). Эти зафиксированные нами интертексто-
употребления можно рассматривать также как семантически связан­
ные цепочки интертекстов. В других же случаях смысл тюркской
(или персидской) пословицы получает авторское истолкование по-
тюркски применительно к каждому такому фрагменту текста БН,
см. [BN, 796; 1416; 81а].
Введенный в научный обиход чагатайский материал и предпри­
нятая попытка его упорядочить - призваны расширить подходы к
обследованию различных видов прямой и опосредованной интер-
текст^альности, ее полигенетического характера, иерархичности
интертекстов на материале истории тюркских языков. Перспектив­
ным становится изучение взаимодействий, с одной стороны, давней
восточной традиции оснащать авторский текст поэтическими ин­
тертекстами, а с другой - конкретных (индивидуальных) манифе­
стаций интертекстуальности, как это представлено в тех или иных
старинных сочинениях. А это, в свою очередь, будет способство­
вать разностороннему исследованию литературных языков тюрк­
ского средневековья в их развитии.

140
 В. А. Боргояков (Абакан)

О Ф ИТО НИМ АХ В Д И АЛ ЕКТА Х ХАКАССКОГО ЯЗЫ КА

На территории республики Хакасии отмечено свыше 1500 видов

высших растений [Прокофьев 1993, 5]. Их наименования в
словарном составе диалектов хакасского языка занимают значи­
тельное место - наряду с лексикой традиционных занятий и промы­
слов. В современных условиях фиксация и аналитическое описание
подобной лексики становится важной задачей современного хакасо-
ведения, поскольку в уже отмирающей лексике содержится инфор­
мация об особенностях материальной культуры хакасов в недавнем
прошлом, о своеобразном устройстве их социальной жизни, что так
или иначе связано с духовными ценностями хакасского народа.
Собирательство играло и играет существенную роль в натураль­
ном хозяйстве хакасов в лесостепной, притаежной и таежных зонах,
тем не менее лексико-семантическую группу фитонимов можно от­
нести к отмирающей лексике.
Лексика фитонимов неоднородна в отношении типовых спосо­
бов номинации, номинативной детализированности, признаков ге­
нетической и хронологической отнесенности.
Лексика данной тематической группы в известной части являет­
ся общеупотребительной. Ей противостоит периферия, слова специ­
альные и узко специальные, не известные широкому кругу носите­
лей языка.
Хакасский литературный язык в силу недостаточного функцио­
нального развития и в результате механического соединения разно­
диалектных признаков, не обладает достаточным нормативообра­
зующим потенциалом. Поэтому даже общеупотребительная лексика
вариативна в фонетическом, морфологическом и лексическом
отношении (для передачи одного названия существует множество
лексических синонимов, фонетических, а иногда и морфологиче­
ских вариантов). К явлениям лексической вариативности по своим
последствиям примыкает пересечение названий, когда одна и та же
лексема в различных диалектах обозначает разные виды растений.
Причиной этого являются неразличение схожих видов либо перенос
названия с одного вида на другой, схожий с ним.
141
 Рассмотрим сложное наименование ягоды шиповника, где опре­
делителем второго слова в комбинации является лексема «собака/
собачья».
Ит пурун/im пурун/ит пурну/im пурны (кач., саг., койб.) (ср.: др.-
тюрк. it burunu, тат. эт борыны, алт. ийт дьилек ‘шиповник’); во
всех указанных диалектах ‘шиповник (плоды)’; в сагайском диалек­
те ‘сорт мелкоплодных сибирских яблок’; структура: ит пурун >
‘ит ‘собака’ + пурун ‘нос’ = ‘собачий нос’ —> ‘шиповник (плоды)’.
Адай тумңугы/адай тунңугы (саг.) ‘шиповник (плоды)’ структу­
ра: адай тумцугы/адай тунңугы > адай ‘собака’ + тумңугы/тунңугы
‘нос’ = ‘собачий нос’ —> шиповник (плоды).
Адай ызыргазы [ХакРСл 2006] ‘шиповник (плоды)’, ‘жимолость
(плоды)’; структура: адай ызыргазы > адай ‘собака’ + ызырга ‘се­
режка (предмет женского украшения)’ = ‘собачьи сережки’ —> ‘ши­
повник (плоды)’.
1т хат (кач.) (ср.: тув. ыткады/ыът кады ‘шиповник’) ‘шипов­
ник (плоды)’; структура: im хат > im ‘собака’ + хат ‘ягода’ =
‘собачья ягода’ —* ‘шиповник (плоды)’.
1т1ген (кач.) [ХакРСл 1953] (см.: 1т1ген теерерге ‘собирать
шиповник’ [ХакРСл 2006]); структура: imiaeu > im ‘собака’ + mieen
‘куст, колючка, шип’ = ‘собачий куст/колючка/шип’ = ‘шиповник
(куст)’ —+ ‘шиповник (плоды)’.
Ит кöтеш (шор. (хак.)) (ср.: алт. ийт кöдöн ‘шиповник’) ‘ши­
повник (плоды)’; структура: ит кöтеш > ит ‘собака’ + кöтен
‘задняя часть тела (человека, животных), ягодица’ = ‘собачья
ягодица’ —* ‘шиповник (плоды)’.
Адай ымырт/адай умурт (саг.) (бельтирский говор), (кыз.); ‘дё­
рен белый’ (саг.); ‘черника’ (кыз.); структура: адай ымырт/адай
умурт > адай ‘собака’ + ымырт/умурт ‘черемуха (ягода)’ =
‘собачья черемуха’/ ’собачья черника’.
Адай хады (хак. лит.) ‘волчья ягода’; структура: адай хады >
адай ‘собака’ + хат ‘ягода’ = ‘собачья ягода’ —> ‘волчья ягода’.
Тип номинации в указанных описательных названиях представ­
лены сложными словами (словосочетаниями), где мотивом номина­
ции является сходство по аналогии с органами домашних и диких
животных см. [Саберова 1996, 73].

142
 Т.Н. Боргоякова (Абакан)

СОЧЕТАНИЕ УСЛОВНО ГО НАКЛОНЕНИЯ

С Ф ОРМ ОЙ НА ЧАТ-

Вспомогательный глагол чат- ‘лежать’, который, развив­

шись в аффикс -ча/-че, стал в современном хакасском языке ос­
новным средством выражения настоящего времени. В силу это­
го обстоятельства, остается в тени вторая, не менее важная
функция этого вспомогательного глагола - выражение аспекту-
ального значения длительности. В отличие от других бытийных
глаголов, таких как тур- ‘стоять’, одыр- ‘сидеть’, чöр- ‘ходить’,
чат- прошел полный процесс синтезации, в результате которого
сформировались два аффикса, имеющих разные функциональ­
ные назначения: аффикс настоящего времени на -ча/-че и аффикс
-чат/-чет, являющийся основной формой выражения аспекту-
альной семантики длительности.
Анализ конструкций с вспомогательным глаголом чат- (да­
лее: аффикс -чат) проводится на фоне аналитических конструк­
ций глагольного сказуемого с вспомогательными глаголами
одыр-, тур-, чöр-, т.к. все они находятся в таком тесном взаимо­
действии, что специфику одного трудно понять без сравнения с
другими. Все четыре глагола объединены общностью граммати­
ческого значения - длительности действия, но чат- выделяется
из этого ряда, когда речь идет о сочетаемости и частотности
употребления со знаменательными глаголами. Глагол чат-, вы­
ражая собственно видовые отношения, имеет более широкие
возможности сочетаемости, а вспомогательные глаголы одыр-,
тур-, чöр- в целом, а также каждый в отдельности, выражают
какой-то определенный характер длительности, что ведет к оп­
ределенному ограничению в сочетаемости. Аффикс -чат сочета­
ется с формой условного наклонения, приведем пример с этим
аффиксом и без него: тогыи-за- ‘если/ когда будет работать’ (ус­
ловие или общая временная соотнесенность действий) и тогын-
чат-са ‘если/ когда работает’ (длительное действие, являющееся
фоном для другого действия ).
В хакасском языке аффикс -чат/-чет может сочетаться со
всеми основными временными формами, выражая при этом дли­
тельное действие, происходившее в соответствующем времени.
143
Сравним для наглядности временные формы с аффиксом -чат и
без него: тогып-а-дыр ‘обычно работает’ (констатируется факт
того, что действие происходит обычно или время от времени) и
тогыи-чад-а-дыр ‘обычно работает’ (подчеркивается длитель­
ность действия, которое носит обычный или повторяющийся ха­
рактер в настоящем); тогын-ңаң- ‘работал’ (как факт прошлого
обычного действия) и тогын-чат-чаң ‘работал’ (обычно всегда в
течение определенного отрезка времени в прошлом); тогып-
тыр- ‘оказывается работал’ (как факт прошлого, о котором го­
ворящий узнал через посредников или умозаключение) и тогып-
чат-тыр ‘оказывается работает’ (действие, длившееся в про­
шлом и продолжающееся в момент речи, о котором говорящий
узнал через посредников или путем умозаключения).
В сложных синтаксических конструкциях сочетание формы
условного наклонения на -са с чат- встречается в разных вариа­
циях: 1) -чат+са\ 2) -чатхан + полза\ 3) -ча + полза\ одним из ос­
новных средств выражения связи между главной и зависимой
частями и, как правило, выражают общую временную соотне­
сенность двух событий. Будучи осложненными показателем дли­
тельности -чат, эти конструкции существенным образом меня­
ют характер отношений между зависимой и главной частями.
Например: Чох-чоос к1з/ idu одырып кöр-чет-се, аал арали пай ки-
лир. ‘Сидя так, бедняк видит, по деревне богач идет’; Кресен, го-
родча пар-чад-ып, шчш таратча. ‘Идет крестьянин по городу,
листовку распространяет’. В первом примере мы имеем разно­
субъектную конструкцию, где два длительных действия проис­
ходят одновременно. Показатель -чат используется здесь специ­
ально для того, чтобы подчеркнуть длительный характер дейст­
вия зависимой предикативной единицы. Деепричастие на -п вы­
ражает обычно действие, за которым следует другое действие,
но в сочетании с формантом -чат оно выражает одновремен­
ность двух действий.
Аффикс -чат может сочетаться со всеми основными времен­
ными формами, с формами условного наклонения на -са, с дее­
причастием на -п и выражать длительность действия или в опре­
деленном отрезке времени, или при соответствующих условиях
и обстоятельствах. Длительность носит обычно характер широ­
кого обобщения, относится к неограниченному отрезку настоя­
щего / прошедшего / будущего времени. В этой роли он близок и

144
в то же время противостоит вспомогательным глаголам тур-,
одыр-, нор-, которые выражают не только длительность дейст­
вия, но и характер протекания этой длительности.
В заключении следует отметить, что форма на -чат стоит не­
сколько обособленно от трех других названных выше бытийных
глаголов. Несмотря на то, что формант -чатхаи / -четкеп зафик­
сирован в хакасском языкознании как аффикс прошедшего оп­
ределенного времени, нельзя не заметить, что это стяженный ва­
риант бивербальной конструкции и выступает как видо-времен-
ная форма, а аффикс чат- подобно аффиксу совершенного вида
-ыбыс выступает в качестве форманта, выражающего аспекту-
альное значение длительности. Ф ормант -чат представляет со­
бой сформировавшийся видовой аффикс и образует оппозицию
с аффиксом -ча/-че как видовой с временным. Аналогичным об­
разом складываются у него отношения с вспомогательными гла­
голами одыр-, тур-, чор-, то есть он является аффиксом, выра­
жающим собственно видовые отношения длительности, послед­
ние же выражают характер протекания длительного действия.

М. Г. Букулова (Москва)

О НЕКОТОРЫ Х ТРУДНО СТЯХ ПЕРЕВОДА

(на материале турецкого языка)

В России основной пик активности в области переводов турец­

кой литературы пришелся на период 1900-1990 гг. Последующая
нестабильная политическая и социальная ситуация в стране привела
к тому, что переводы турецких произведений появлялись в считан­
ных количествах, выходили небольшими тиражами и оставались по
большей части незамеченными для широкого круга читателей. В
2000-е годы наметилась тенденция к изменению ситуации, и поя­
вившиеся в переводах В. Феоновой произведения Орхана Памука
сыграли свою роль в том, что Турция стала восприниматься россий­
145
ским читателем не только как курортная зона и место обитания «ко­
ролька, птички певчей».
Под переводом традиционно понимают деятельность по транс­
ляции текста с одного языка на другой с условием сохранения «от­
носительного равенства содержательной, смысловой, семантиче­
ской, стилистической и функционально-коммуникативной инфор­
мации, содержащейся в оригинале и переводе» [Виноградов 2001,
18]. При переводе, в данном случае с турецкого языка на русский,
тексту приходится встраиваться в новую парадигму: он оказывается
элементом, принадлежащим одновременно двум системам, - исход­
ной культуре и культуре реципиента. Он не только воздействует на
реципиента, но и сам подвергается воздействию иной культуры.
«Перевод и восприятие иностранного текста ... характеризуется си­
туацией сопряжения психических образов и представлений, бытую­
щих в сознании носителей разных языков и культур. Интерпретируя
инокультурный текст через призму своего образа мира, читатель
оценивает специфику другой культуры как нечто “чужое’, “стран­
ное” (лакунизированное)...» [Марковина, Данилова 2000, 116].
Столкновение двух культур - назовем их условно «Восток-За­
пад» - в переводе с турецкого языка проявляется очень выпукло. На
самом базовом уровне переводчик сталкивается с тремя основными
блоками, насыщенными историческими и этническими коннотация­
ми: первый - экзотика личных имен. Второй - экзотика географиче­
ских названий, непривычных русскому читателю, за которым стоит
большой историко-культурный пласт и этнокультурные коннота­
ции. Ну и третий, самый значительный, - блок слов, отражающих
историко-культурные реалии.
Трудности могут возникнуть и при передаче диалектной речи. В
ряде случаев, когда факт употребления диалектной речи не является
для текста значимым, его можно счесть несущественным. В случа­
ях, когда факт употребления диалектной речи является значимым,
невозможно бывает применить прием компенсации, если герой, на­
пример, говорит короткими фразами.
Таковы основные проблемы передачи на русский язык лексиче­
ских единиц турецкого языка.

146
 Н.Э. Гаджиахмедов (Махачкала)

К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ИМЕННОЙ КАТЕГОРИИ

АСПЕКТУАЛЬНОСТИ В ТЮ РКСКИХ ЯЗЫ КАХ
(на материале кумыкского языка)

Зная, сколь значительное место в кругу научных интересов чле-

на-корреспондента РАН А.В. Дыбо занимают тюркские языки, счи­
таю возможным предложить для публикации в сборнике, посвя­
щенном ее юбилею, данные тезисы и, от души поздравляя глубоко­
уважаемого юбиляра, желаю ей здоровья и творческих сил.
Аспектуальность определяется как семантический категориаль­
ный признак, характеризующий протекание и распределение дейст­
вия во времени, а также как группировка функционально-семантиче­
ских полей, объединенных этим значением (Д.М. Насилов, В.Г. Гузев).
В именных предложениях, как и в глагольных, выражаются ас-
пектуальные значения кратности, длительности, фазовости, интен­
сивности. Значения эти релевантны только для предложений, обозна­
чающие локализованные во времени ситуации. Для ситуаций, не ло­
кализованных на оси времени, перечисленные аспектуальные при­
знаки не релевантны.
Для глагольных предикатов релевантным является признак пре-
дельности/непредельности; для именных предикатов признак предель-
ности/непредельности не релевантен. В именных предложениях воз­
можно лишь количественное выражение временных границ ситуации.
Темпорально детерминированные предикаты неоднородны по
своим аспектуальным характеристикам. В предложениях с субстан­
тивными предикатами, обозначающими временные отрезки, выде­
ляются: начальная фаза, причем с дополнительным дискурсивным
оттенком наступления ситуации раньше, чем ожидалось, срединная
фаза, выражаются значения неопределенной длительности, кратно­
сти и не выражается интенсивность.
В соответствии с характером временной локализованное™ мы
рассматриваем в работе высказывания, в которых представлена оп­
позиция недлительности / длительности - определенной и неопреде­
ленной. Определенная длительность / недлительность характеризу­
ет протекание ситуации в конкретно обозначенном отрезке времени
или конкретно обозначенной точке. Соответственно неопределенная
147
длительность / недлительность —это протекание ситуации в некон­
кретно обозначенном отрезке или точке.
Синтаксическое выражение длительности относится к сфере пе­
ресечения аспектуальных и таксисных отношений. В именных пред­
ложениях придаточная часть обозначает временной отрезок, в тече­
ние которого имеет место ситуация, обозначенная в главной части
сложноподчиненного предложения; значение длительности под­
черкнуто обстоятельственной формой -агъанда/-егенде в придаточ­
ной части.
Мультипликативная неоднократность, выраженная семантикой
предиката, в именных предложениях характерна, прежде всего, для
номинализаций глагольных предложений с предикатами действий-
процессов. Именной предикат-девербатив может соотноситься с
глаголом-мультипликативом.
Итеративную неоднократность в именных предложениях может
выражать форма множественного числа некоторых существительных
(айлар да гете, йыллар да гете ‘и месяцы уходят, и годы уходят’).
Специальных грамматических форм, противопоставленных друг
другу, для выражения локализованности/нелокализованности в ку­
мыкском языке нет, поэтому «локализованность/нелокализован-
ность - это не грамматическая категория, а оппозиция, выражаемая
комплексом разноуровневых языковых средств» (А.В. Бондарко).
Часто форма прошедшего времени предиката соотносится с локали-
зованностью, форма настоящего времени (настоящее неактуальное)
— с нелокализованностью. То же самое наблюдается и в именных
предложениях, в которых наличие недостаточного глагола эди в
именном предикате выражает значение локализованности, а отсут­
ствие - значение нелокализованности предикатного признака. Ср.:
Маржанат уланъяш йимик кьайыр къыз (М. Ягьияев) ‘Маржанат -
девушка, шустрая, как парень’ и Маржанат уланъяш йимик кьайыр
къыз эди ‘Маржанат была девушкой, шустрой, как парень’.
Большинство предикатов в зависимости от референциальных
свойств субъекта могут характеризовать как ситуацию, не локализо­
ванную во времени, так и ситуации, имеющие определенную или
неопределенную локализованность. Модификация аспектуальных
значений связана с типом временной локализованности (определен­
ная/неопределенная локализованность - нелокапизованность). То
же самое можно наблюдать в именных предложениях, например:
148
Сени йимик кьызлар бизин арабызда гъалиге кёп аз (М. Ягьияев) ‘Та­
ких девушек, как ты, среди нас очень мало’ - ситуация, не локали­
зованная во времени, именной предикат выражает свойство обоб­
щенного субъекта; Мен гьали гиччи яшман, Уллу болсам, гёрерсен
(А.Аджиев) ‘Сейчас я маленький ребенок, Когда подрасту, увидишь’
- ситуация с определенной локализованностью во времени, где имен­
ной предикат выражает социальное состояние одушевленного субъ­
екта с выражением начальной временной границы ситуации.
Существуют специальные лексические показатели, которые ука­
зывают на конкретность или обобщенность субъекта и тем самым
на локализованность или нелокализованность высказывания. Нело-
кализованность предложений с генерализованной референцией мо­
жет выражаться множественным числом субъекта, ср.: Язывчугъа
бизде яман тюгюл ‘Писателю у нас неплохо’ —Язывчулагъа бизде
яман тюгюл ‘Писателям у нас неплохо’. В первом предложении
единственное число субъекта может указывать как на конкретное
лицо, так и на обобщенное, во втором множественное число выра­
жает генерализацию субъекта.
Определенная локализованность ситуации, как в глагольных,
так и в именных предложениях может подчеркиваться словами и
выражениями шо вакътиде ‘в то время’, шо заман ‘в тот момент’,
сагьат жиде ‘в два часа’, бугюн ‘сегодня’ и т.д. Определенная лока­
лизованность и в глагольных, и в именных предложениях может вы­
ражаться частицами муна, мунагьана ‘вот’, гьона, гьонагьана ‘вон’.
Неопределенная локализованность ситуации и в глагольных, и в
именных предложениях может фиксироваться словами и выраже­
ниями яшда ‘в детстве’, къачан буса да ‘когда-то’, алда ‘раньше’,
алданокъ ‘заранее’, о заман ‘тогда’, гьали ‘сейчас, теперь’ со значе­
нием «широкий промежуток времени, включающий момент речи» и
под.
В именных предложениях начальная фаза ситуации может вы­
ражаться наречиями, послеложно-падежными сочетаниями. Наре­
чие энни ‘отныне’, гьалиден сонг, энниден сонг ‘теперь, с этого дня,
с этой минуты, с этого момента’ выражает значение «начиная с это­
го момента».
Предельная фаза ситуации может выражаться адвербиальными
сочетаниями эртен болгъунча ‘до утра’, ахшам болгъунча ‘до вече­
ра’, гече болгъунча ‘до ночи’ и под., указывающими на временную
границу, до которой ситуация продолжала иметь место: Эртен
болгъунча мен къырдаман (М. Ягьияев) ‘До утра я на улице’.
149
 Таким образом, изучение аспектуальных признаков именных
предложений значительно расширяет традиционное представление
о функционально-семантической категории аспектуальности в
тюркских языках. В высказываниях с именными предикатами мно­
гие аспектуальные характеристики, релевантные для глаголов, или
выражаются иначе, чем в глагольных предложениях, или вообще не
выражаются. Количественные и модальные регулярные реализации
именных предложений, взаимодействие аспектуальности и модаль­
ности в именных предложениях тюркских языков, на наш взгляд,
представляет несомненный лингвистический интерес.

Л.М. Готовцева (Якутск)

С ТРУКТУРН О - ГРАМ М АТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

Ф РА ЗЕО Л О ГИ Ч ЕС КИ Х ЕДИНИЦ ЯКУТСКОГО ЯЗЫ КА
(в сопоставлении с русскими и немецкими ФЕ)

Грамматический аспект остается малоисследованной областью

якутской фразеологии. Следует отметить, что для создания общей
теории устойчивых сочетаний якутского языка необходимо предва­
рительное изучение многих частных вопросов. Таковыми являются
изучение отдельных разрядов фразеологизмов, а именно, субстан­
тивных, адъективных, адвербиальных. Глагольные же фразеологиз­
мы глубоко и детально разработаны в работе А.Г.Нелунова, что
свидетельствует о том, что этот путь для фразеологии якутского
языка является весьма плодотворным и перспективным.
Структурно-морфологическое оформление ФЕ якутского, рус­
ского и немецкого языков ввиду типологических различий имеет
существенные расхождения. Здесь необходимо указать на:
1) Отсутствие тех или иных категорий в сопоставляемых языках.
2) Наличие общих грамматических категорий, обладающих оп­
ределенной спецификой употребления в исследуемых языках.
150
 На основе анализа нами выделены следующие типы ФЕ: 1) ФЕ
со структурой словосочетания, 2) ФЕ со структурой предложения.
По своей лексико-грамматической характеристике фразеологиз­
мы в сопоставляемых языках могут быть отнесены к следующим раз­
рядам: субстантивные, адъективные, адвербиальные, глагольные.
В работе рассматривается структурная организация субстантив­
ных, адъективных и адвербиальных фразеологических единиц якут­
ского языка в сопоставлении с русскими и немецкими ФЕ.
Основная масса исследуемых ФЕ имеет в своем составе два
компонента. Встречаются ФЕ с тремя и более компонентами, но та­
кая усложненность структуры носит нерегулярный характер и не
является типичной для фразеологии изучаемых языков.
На основе работ фразеологов, исследовавших грамматические
модели в русском (Ю.А. Гвоздарев, Н.М.Шанский, В.П.Жуков), не­
мецком (И.И. Чернышева), в башкирском (З.Г.Ураксин, Г.Г.Галие­
ва), в тувинском (Я.Ш. Хертек), а также на материале составленной
картотеки были выявлены типы грамматических моделей фразеоло­
гизмов. Была применена типология моделей по грамматически
опорному слову.
Субстантивные ФЕ.
1. Совпадают по структуре в трех языках модели: прил+сущ.
(як.), прил.+сущ. (рус), Adj+N: кыһыл тыл ‘пустословие, фразер­
ство’ букв, ‘красное слово’.
2. Следующая структурная модель представлена сочетанием
сущ+сущ. с аффиксом принадлежности. Данная модель характери­
зуется высокой продуктивностью в якутском языке: илии дьолуота
‘везение, фортуна, удача’. С этой моделью соотносятся в русском и
немецком языках ФЕ структуры сущ+предл+сущ. и N+Praep+N: хо­
рах аалыыта ‘бельмо на глазу’ - ‘ein Dorn im Auge’; айса adagama
неодобр., ‘лишний рот; дармоед, нахлебник’ - ‘ein Klotz am Bein’.
Адъективные ФЕ.
1. Модель N+Adj характерна для якутского и русского языков.
ФЕ этой модели генетически восходят к двусоставным предложени­
ям: сүрэғуэ халык ‘неотзывчивый; бездушный; бессердечный’ букв.
‘сердце его толстое’, yoha yohaxmaax ‘молоко на губах не обсохло’
букв, ‘губы его с молозивом’. Именной компонент ФЕ якутского
языка преимущественно стоит в основном падеже притяжательного
151
склонения: моонньо суон ‘обладающий большой силой, мощью,
могучий’ букв, ‘шея его толстая’. Именной компонент ФЕ также мо­
жет функционировать в какой-либо форме косвенного падежа: хон-
HOfjop уктуулаах ‘с гостинцем (приходить, уходить)' букв, ‘под
мышкой своей что-л. имеющий’; кэтэғ,инэн быалаах диал. ‘упря­
мый, неуступчивый’ букв, ‘веревку на своем затылке имеющий’.
Компонет-прилагательное ФЕ может быть непроизводным: су-
рэ$э чараас ‘сердобольный, жалостливый; сострадательный’, букв.
‘сердце его тонкое’; илиитэ уһун ‘имеющий возможность отомстить
кому-л. где угодно’; производным: иһә истээх ‘многозначительный,
скрывающий за собой что-л. важное’, муннугар харалаах ‘грешный,
греховный’.
2. Модель Adj + Adj характерна для якутского языка. Второй
компонент — имя прилагательное является производным. Аффикс
-лаах приставляется к имени существительному: ыарахан эмэһэлээх
‘тяжелый на подъем’, көмүс тарбахтаах ‘золотые руки’.
3. Модель Adj + praep + Adj встречается в русском языке. Она
непродуктивна. Характерно то, что все прилагательные данной мо­
дели выступают в краткой форме: «легок на ногу», «сыт по горло»,
«слаб на язык».
Адвербиальные ФЕ.
1. Общей для трех анализируемых языков является модель Adj +
N : кыһыл илиитинэн ‘голыми руками’.
2. Модель сущ + дееприч. (як.), дееприч.+ сущ. (рус.): айахха ки-
ирбиччэ ‘невпопад, необдуманно, наобум {говорить)'.
3. Только для якутского языка характерна модель N + Part.:
айауа хайдыа§ынан ‘во весь рот, во всю глотку’, иһә ылыаҫынан ‘до
отвала, до пресыщения {наедаться)'.
4. Модель N + N составляет часть адвербиальных ФЕ якутского
языка: ис сүрэхтэн ‘от всей души’. Фразеологизмы данной модели
соотносятся в русском и немецком языках с ФЕ структуры: N +
Praep + N: муора тобугунан ‘море по колено’, хаан хаанна ‘кровь за
кровь’ - ‘Auge urn Auge’.
Различия в структурной организации ФЕ зависят от типологиче­
ских особенностей грамматических систем анализируемых языков.

152
 Э.А. Групипа (Москва)

К ИСТОРИИ Ф О РМ ИРОВАНИЯ АНАТО ЛИЙСКИХ

ТУРЕЦКИ Х ГОВОРОВ

В диалектной картине современного турецкого языка проступа­

ют черты этноязыковых образований, которые сложились еще до
массового передвижения тюркских кочевых масс в Малую Азию
(11-14 вв.). Растянувшееся на несколько веков перемещение в мир
иной цивилизации и иных этносов, постепенный переход к оседло­
сти и полукочевому образу жизни привели к обособлению языко­
вых пространств, связанных с крупными городскими центрами Ви­
зантии и других государственных образований на территории Ма­
лой Азии (Эрзерум, Урфа, Диярбакыр и др.). В диалектных зонах,
сложившихся вокруг таких центров притяжения, прослеживаются суб­
стратные явления, чаще характеризующие именно городские говоры
и их греческое, армянское или ираноязычное прошлое. Результаты
ассимиляционных процессов могли быть разными в силу историче­
ских факторов: от полного «отуречивания» субстрата до системного
деформирования адстрата. Оба варианта такого развития прослежи­
ваются в причерноморской полосе Северной Анатолии, особенно ее
восточной части (от Трапезунда на восток к границам Грузии).
Примером первого, на наш взгляд, предстает островной говор
на территории бывшей Лазики, или турецкого Лазистана В 2006 г.
было опубликовано тщательно выполненное описание говора селе­
ния Ушхум (уезд Юсуфэли, вилайета Артвин), язык которого - ту­
рецкий по всем системным параметрам, кроме фонетического, мож­
но отнести к типу системного деформирования адстрата при про­
блемном субстрате. Автор работы Зикри Туран [Turan] предполага­
ет, что это кыпчакский субстрат времен хазарского присутствия в При-
каспии и Закавказье. Анализ фонетической системы этого говора, на
наш взгляд, позволяет говорить о кавказском - картвельском (возмож­
но лазском) субстрате. Этому вопросу посвящено данное сообщение.
Восточная часть Византии исторически граничила с землями
иберо-картвельских племен. Еще в 354 в.н.э. о Лазском княжестве
сообщает римский писец Филокал [Кляшторный, 134]. По грузин­
ским источникам, предки лазов (другое название - чаны, или заны) -
153
протогрузинские племена, жили в Колхиде в 4-3 вв. до н.э. В 523 г.
лазы приняли христианство. В дальнейшем Лазика становится вас­
салом Грузии. С распадом Византии лазы сдвигаются на юго-восток
черноморского побережья, а к 18-19 вв., уже немногочисленные, не
имеющие письменности, локализуются в узкой турецкой прибреж­
ной полосе от Сарпи до Трапезунда. По описанию Н.Я.Марра, совер­
шившего поездку к лазам в 1910 г., они свободно владеют турецким
языком и предпочитают не демонстрировать знание родного языка.
Сравнение фонетических систем говора Ушхум и лазского гово­
ра Хопы, исследованного Г.А.Климовым [Климов, 61-64] говорит о
совпадении системы вокализма (пять гласных), т.е. в тюркском ва­
рианте отсутствуют губные палатальные (о, и) и узкий велярный (/),
что ведет к полной деформации сингармонической организации ту­
рецкого слова (dondi ‘он вернулся’, tani^loh ‘знакомство’). Другое
принципиальное совпадение прослеживается в системе согласных, в
частности в группе турецких заднеязычных, в которой отражена
картвельская трехчленная система: звонкий - сильный глухой при­
дыхательный - смычно-гортанный (абруптив). Признаки последне­
го закрепились в турецких основах в основном в анлауте /К 7 /G 7 -
смычно-гортанный глухой: смычно-гортанный полузвонкий (Kapi
‘дверь’, Guzel ‘красивый’). Смычно-гортанная артикуляция охвати­
ла большую часть лексики с глухим анлаутом в велярных основах, а
также палатальные основы с уже веляризованным lg-1 в силу утраты
губных палатализованных: gun ‘день’ > gun > Gun. Пару КУ G cТу-
ран определяет акустически «как бы звонкие» [Turan, 32], что согла­
суется с общелингвистической характеристикой этого типа соглас­
ных как слабых [Реформатский, 177]. В отношении /К1 Туран отме­
чает его «самую глубокую артикуляцию», т.е. его увулярность. Реф­
лексом картвельского троичного ряда в говоре выступает сильный
глухой заднеязычный /к/: (kuz ‘горб’), но не в тюркских основах.
Следует думать, что этот признак лазского (шире - картвельско­
го консонантизма) был воспринят системой диалекта-адстрата с его
соотношением сильных/слабых смычных, которое в палатальных
основах уже реализовалось как звонкость, но в велярных - как глу­
хость ~ полузвонкость. В языке тех огузов, которые пришли в Ма­
лую Азию с первой волной (торки, печенеги, половцы) через при­
черноморские степи, соноризациия анлаута как одна из главных
классифицирующих черт огузских языков остановилась на этом
154
этапе (ка-диалект), что отразилось в северо-западном ареале Анато­
лии и легло в дальнейшем в основу литературной нормы. Об этом
говорит и соответствие звонкого анлаута g - в палатальных основах
говора Ушхум общетурецкому g — первом этапе соноризации ан­
лаута. В языке кочевников, которые пришли из «туркменской» сте­
пи в 13 в. теснимые монголами, соноризация смычного анлаута (ga-
диалект) уже завершилась. Это дает основание думать, что предпо­
лагаемый кыпчакский субстрат, о котором говорит Туран, это тот
/тьдиалект первой волны, давление которого имело место в Север­
ной Анатолии в ее причерноморской полосе и отразилось в говоре
Ушхума. Отражение трехчленного ряда смычных картвельского типа
можно проследить и на других членах этой группы в языке говора.
Итак, говор селения Ушхум (около тысячи человек) это тюрк­
ский язык, в котором отражена нетюркская фонетическая система,
типологически дольше всего сохраняющаяся в процессе ассимиля­
ции (акцент). По историческим обоснованиям лазский (или шире -
язык картвельской группы) выступал в контактировании языков как
ассимилируемый, субстратный для определенного огузского диа­
лекта. В настоящее время это островной говор на турецком диалект­
ном пространстве, язык этнической группы, утративший свою этни­
ческую память и включающий себя в турецкий этнос.
Исторические причины изоляции этой группы остаются неясны­
ми. Можно допустить, что это отзвук того периода в истории Ви­
зантии, когда она тесно взаимодействовала с Грузией и способство­
вала расширению ее территорий, включая и земли Восточной Ана­
толии. Известно, что в реорганизованном войске Давида Строителя
были тюрки. Однако любая из двух гипотез формирования говора
Ушхум предполагает прежде всего установление типа тюркского (?
раннеогузского) адстрата.
Причины изолированности этого селения, последствия вхожде­
ния в греческую зону (в окрестностях Ушхума есть топоним kilisala
‘церкви’, а в самом селении сохраняются руины храма), тип не­
тюркской лексики, возможная диалектная зона, к которой может
быть отнесен ушхумский говор, характер сохраняющихся обрядов и
другие вопросы ждут своего исследования лингвистами, этнолога­
ми и историками.

155
 Ф.Н. Дьячковский (Якутск)

С ЕМ АН ТИ КА П РИЛАГАТЕЛЬНО ГО Д И Р И Ҥ
‘ГЛ У Б О КИ Й ’ В С О В РЕМ ЕНН О М ЯКУТСКОМ ЯЗЫ КЕ

Лексема дирик ‘глубокий’ является одним из доминантов лекси­

ко-семантической группы прилагательных, обозначающих простран­
ственные измерения и координаты в современном якутском языке.
Полисемантическая лексема дирик ‘глубокий’ характеризуется мно­
жеством связанных друг с другом лексико-семантических вариантов.
Каждое её отдельное значение актуализируется в контексте.
В структуре полисемантизма прилагательного дирик четко вы­
деляется четыре группы значений, между которыми существует тес­
ная взаимосвязь.
П е р в а я группа содержит номинативно-непроизводное значе­
ние, включающее в свою семантику линейный размер каких-либо
объемов, определяющее этот размер как бы изнутри {дирик аппа
‘глубокий овраг’). Сюда же можно включить оттенок данного зна­
чения - имеющий значительную глубину по сравнению с другими
подобными предметами {дирик тэриэлкэ ‘глубокая тарелка)’.
Ко в т о р о й группе относятся номинативно-производные зна­
чения: проникающий на значительную глубину, находящийся дале­
ко от поверхности {дирик силистээх мае ‘дерево, имеющее глубо­
кий корень’, дирик баас ‘глубокая рана’); исходящий из глубины (о
дыхании, вздохах) и уходящий вдаль, не имеющий видимого преде­
ла {обычно о небе).
Т р е т ь ю группу образуют переносные, оценочные значения.
Сюда входят значение ‘глубоко проникающий в суть чего-л., глубо­
ко мыслящий, основательный’ {дирик санаалаах ‘имеющий глубо­
кие мысли’) и значение ‘всесторонний, хорошо продуманный, фун­
даментальный, значительный’ {дирик ис хоһоонноох үлә ‘глубоко
содержательная, продуманная работа’). Данные значения характе­
ризуют человека, его взгляд, поступки, ум, а также признаки со­
стояния вещей или какого-л. явления (например, кризис).
Ч е т в е р т а я группа содержит метафорическое значение, вклю­
чающее положительную и отрицательную семы: дирик мөккүөр
‘глубокий спор’, дирик кистэлэк ‘тщательно скрываемый секрет’.
При сочетании с существительными, обозначающими эмоции чело­
156
века, его состояние, данное прилагательное выражает степень ин­
тенсивности признака (дириҥ таптал ‘сильная любовь’, диршг
ытыктабыл ‘глубокое уважение’).
Прилагательное дириҥ подвержено фразеологизации. Фразеоло-
гизация четко прослеживается при переносе исходного значения на
часть человеческого органа харах ‘глаза’: диршгхарахтаах киһи ‘не
удовлетворяющийся малым, падкий на что-л., жадный человек’.
Таким образом, прилагательное дириҥ отличается широким диа­
пазоном семантических переносов и, следовательно, более широкой
сочетаемостью.

Н.И. Егоров (Чебоксары)

К В ОПРОСУ О МЕСТЕ И ВРЕМЕНИ ОГУРСКО-

М О НГО ЛЬСКИХ ЭТНО ЯЗЫ КО ВЫ Х КОНТАКТОВ

Многочисленные тюркско-монгольские, а в их числе прежде

всего чувашско-монгольские, языковые параллели послужили той
репрезентативной эмпирической базой, на которой возникла и сфор­
мировалась традиционная алтайская теория, постулирующая изна­
чальное генетическое родство тюркских, монгольских, тунгусо-мань­
чжурских, а также корейского, японского и некоторых других язы­
ков. Вершиной традиционной алтаистики стало появление двух срав­
нительно-исторических грамматик - Г.И. Рамстедта [Ramstedt 1952,
1957] и Н.Н. Поппе [Рорре 1960], а также знаменитой монографии
С.А. Старостина [Старостин 1991] и трехтомного «Этимологического
словаря алтайских языков» [EDAL 2003, I-Ш]. Со времени манифе­
стации алтайской гипотезы в середине XIX в. появилось огромное
множество специальных работ последователей и учеников отцов-ос-
нователей алтаистики, которое уже сейчас трудно поддается обзору.
Вместе с тем, с самого начала обоснования алтайской теории
начали выходить в свет работы, в которых выражалось скептиче­
ское отношение к постулируемому генетическому родству языко­
вых семей внутри алтайской общности. Основополагающие сравни­
тельно-исторические (историко-генетические) работы Г.И. Рамстед­
та и Н.Н. Поппе продемонстрировали многие внутренние противо­
речия ортодоксальной алтайской теории и спровоцировали поиски
157
иных путей объяснения определенной материальной общности ме­
жду тюркскими, монгольскими и тунгусо-маньчжурскими языками.
Во второй половине прошлого века наряду с традиционной ал-
таистикой развивается новое направление в изучении материальной
общности традиционно объединяемых в алтайскую семью языков,
которое можно назвать историко-контактологическим. А.М. Щер­
бак, Дж. Клоусон, Г. Дёрфер, А. Рона-Таш, Ж.К. Туймебаеви др.
компаративисты выдвинули идею о контактном происхождении ма­
териальной общности объединяемых в алтайскую семью языков и
надежно обосновали, что лексические и иные заимствования в исто­
рическую эпоху шли с запада на восток: из тюркских в монгольские
и, уже из монгольских, в тунгусо-маньчжурские. При этом было ус­
тановлено, что наиболее ранние тюркизмы проникали в монголь­
ский до XIII в. н.э. из R-языка булгаро-чувашского типа, который в
западной ориенталистике условно называется огурским (или прото-
булгарским). По подсчетам А. Рона-Таша, в монгольских языках
выявлено около 1500 огурских лексических заимствований, в том
числе около 100 слов с ротацизмом и примерно столько же с лам-
бдацизмом [Rona-Tas 1981, 126, прим. 23]. В настоящее время кон­
тактное происхождение большинства чувашско-монгольских лекси­
ческих параллелей принимается всеми алтаистами, в том числе, с
известными оговорками, и сторонниками генетического родства
тюркских и монгольских языков. Если на время абстрагироваться от
так называемых случайных совпадений, то чувашско-монгольские
материальные совпадения можно разделить на два хронотопологи­
ческих страта: 1 ) огурские (протобулгарские) проникновения в пра-
монгольский и 2) опосредованные среднекыпчакским (XIII-XIV вв.)
и татарским (с середины XV в.) среднемонгольские заимствования в
чувашском подробнее см.: [Егоров 2006, 144-163; 2009, 29-33].
Нет никакого сомнения в том, что огурско-монгольские этноя­
зыковые контакты имели место в Центральной (Срединной) Азии, а
конкретнее - в степях Монголии. Широкий разброс мнений относи­
тельно хронологизации огурско-монгольских языковых контактов
вынуждает еще и еще раз возвращаться к данной архисложной и не­
имоверно запутанной проблеме, разобраться в которой можно толь­
ко путем комплексного, интегрированного изучения и синтеза дан­
ных исторических, археологических, антропологических, палеокли-
матических и других смежных дисциплин. Обратимся прежде всего
к историческим источникам.
Выясняется следующее обстоятельство: в степях Северо-Вос­
158
точной Монголии в XI-XII вв. н.э. на огурско-тюркский языковой
субстрат наслаивается монгольский суперстрат и, в результате асси­
миляции огурского субстрата, формируется среднемонгольский
язык, насыщенный тюркизмами на всех его строевых уровнях.
На этом можно было бы подвести черту, но при этом остается
ряд принципиально важных вопросов, требующих неотлагательного
ответа: 1) где, когда и как сформировался тот тюркский R-язык, ко­
торый принято называть огурским? 2 ) как он оказался в степях
Монголии в начале II тыс. н.э., если племена огуро-булгарского
круга - огуры (уроги), оногуры, утригуры, кутригуры, сарагуры,
булгары, сабиры и т.д. - надежно фиксируются античными (визан­
тийскими, сирийскими, армянскими, персидскими и проч.) источни­
ками, начиная, по крайней мере, с V в. н.э. далеко на западе, в сте­
пях Юго-Восточной Европы? и т.д. Ответы на эти и сопряженные с
ними другие вопросы я попытался сформулировать в своих послед­
них работах [Егоров 2009; Yegorov 2009].

А. В. Есипова (Новокузнецк)

СИЛЬНО ПРОИЗВОДНЫ Е И СЛА Б О ПРОИЗВОДНЫ Е

ЛЕКСЕМЫ В ТЮ РКС КИ Х ЯЗЫ КАХ
(на материале шорского языка)

Под производным словом мы понимаем одно из однокоренных

слов, связанных отношениями словообразовательной мотивации,
обладающее большей формальной (фонематической) и семантиче­
ской сложностью. Отношения словообразовательной мотивации вы­
ражаются в том, что значение одного из однокоренных слов опреде­
ляется через значение другого [Русская грамматика 1982, 133]. На­
пример: шор. ен ‘ширина’ - ен-иш- ‘расширять (т. е. увеличивать
ширину)’, тÿндÿк ‘дымовое отверстие (в юрте)’ - тÿндÿг-еш ‘не­
большое дымовое отверстие (в юрте)’, тарам ‘жила, сухожилие’ -
тарам-ныг ‘жилистый, с жилами (доел.: ‘жилы содержащий,
имеющий’). Некоторые тюркологи не относят уменьшительно-лас­
кательные аффиксы {-чАК, -АК, -Аш и др.) и так называемые аффик­
сы обладания (-ЛЫг, например) к словообразовательным, считая их
159
формообразовательными [Ходжиев 1989]. Мы же, вслед за И.А.
Мельчуком, считаем эти значения [Мельчук 1995, 459] и выражаю­
щие их аффиксы словообразовательными [Есипова 2000в; 2008а,в].
Выделение сильно производных и слабо производных лексем
[Мельчук 1997, 296-298] может помочь, на наш взгляд, в решении
этого спорного вопроса.
Сильно производными являются лексемы, которые «изготавли­
ваются» по имеющимся правилам, значения которых равны сово­
купности значений их компонентов и поэтому совершенно прозрач­
ны. К слабо производным относятся лексемы, значение которых не
выводится напрямую из совокупности значений составляющих. Их
значение обязательно лексикализовано, поэтому такие лексемы на­
до запоминать целиком и обязательно вносить в словарь.
К сильно производным лексемам относятся, например, произ­
водные имена на -ш и на -лыг: шор. сыйла-ш ‘угощение’ от сыйла-
‘угощать’, пили-ш ‘знание, понимание’ от пил- ‘знать; понимать’,
мал-лыг ‘имеющий скот’ от мал ‘скот’, пала-лыг ‘имеющий ребен­
ка’ от пала ‘ребенок’ и т. п. Значения данных лексем представляют
собой результат объединения значений их составляющих: ‘угощать’ +
‘название процесса’ - ‘угощение’, ‘понимать’ + ‘название процесса’ -
‘понимание’, ‘скот’ + ‘имеющий’ - ‘скот имеющий’, ‘ребенок’ +
‘имеющий’ —‘ребенка имеющий’.
Слабо производные лексемы делятся на две группы. В первую
группу входят лексемы, компоненты которых являются языковыми
знаками, однако совокупность их означаемых недостаточна для фор­
мирования значения производной лексемы, необходим еще один
этап, а именно лексикализация значения. Примерами слабо производ­
ных лексем, относящихся к первой группе, служат лексемы: шор.
ңалба-чы ‘сборщик калбы’ (от цалба ‘черемша (калба)’), ңазан-чы
‘повар’ (от купан ‘котел’), муң-ныг (к.) ‘несчастный, печальный’ (от
муц ‘огорчение, печаль’), nop-луг ‘хулиганский’ (от пор ‘хулиган’).
Анализ приведенных примеров показывает, что значение произ­
водных ңалбачы и ңазанчы не равно общему значению составляю­
щих ңалба ‘съедобная трава’ или цазан ‘котел’ и -чы ‘тот, кто ...’.
Сборщик калбы не является съедобной травой (‘тот, кто + калба’),
также как и повар не приравнивается к котлу (‘тот, кто + котел’), а
получает свое название по признаку постоянного использования
котла для приготовления пищи. Как видно, для формирования зна­

160
чения анализируемых лексем не хватает одной семы, а именно на­
именования действия, которое ‘тот, кто производит с предметом,
обозначенным производящей основой. Данное действие не называ­
ется, а только подразумевается. Значение производных муң-ныг (к.)
‘несчастный, печальный’ (от муң ‘огорчение, печаль; мучение’) и
nop-луг ‘хулиганский’ (от пор ‘хулиган’) тоже не вытекает напря­
мую из совокупности значений их компонентов. Несчастным или
печальным является не тот, кто имеет огорчение или печаль (‘несча­
стный’ Ф ‘огорчение’ + ‘имеющий’, ‘печальный’ Ф ‘печаль‘ + ‘име­
ющий’), а тот, кто испытывает чувства огорчения или печали по
поводу неприятного или горестного события. Пор-луг (кижи) - это
не тот, у кого есть хулиган (‘хулиганский’ Ф ‘хулиган’ + ‘имеющий’
-» ‘хулигана имеющий’), а тот, кто совершил хулиганский поступок
или характеризуется хулиганским поведением.
Слабо производные лексемы второй группы включают лексемы,
одна из составляющих которых не является языковым знаком, по­
этому их значения нельзя определить на синхронном уровне языка.
Они не могут являться результатом простого объединения значений
компонентов производной лексемы. Нам не встретились работы, в
которых словарный состав какого-либо тюркского языка анализиро­
вался бы с целью выявления разных групп слабо производных лек­
сем, однако такие лексемы встречаются в грамматиках тюркских
языков. Например: тат. тур-та ‘отстой’, ос-та ‘мастер’, бал-та ‘то­
пор’, кар-та ‘толстая кишка (у лошади)’, чаба-та ‘лапти’. Аффикса
-та со значением «предмет, характеризующийся признаком, выра­
женным в основе» в современном татарском языке не существует.
Значение же основ тур-, ос-, бал-, кар-, чаба- можно установить из
древнетюркского языка, где они являются самостоятельными лексе­
мами [Татарская 1995, 297]. Таким образом, аффикс -та не является
в современном татарском языке языковым знаком, так как не имеет
означаемого, а перечисленные основы языковыми знаками являют­
ся. Следовательно, значение основы, которое можно все-таки уста­
новить, обратившись к словарному фонду древнетюркского языка,
не с чем суммировать, т. е. операцию сложения невозможно выпол­
нить. Эти факты как раз и свидетельствуют о том, что данные лек­
семы относятся к слабо производным лексемам второй группы.
Производные лексемы различаются по степени лексикализации.
По нарастанию степени лексикализации выделяют пять основных ти­
пов лексем [Панов 1968, 214-216; Мельчук 1997, 298-300]. Целью
161
данного исследования не является подобная детализация. Объектом
нашего внимания являются не лексикализованные (т. е. сильно про­
изводные), а также наименее лексикализованные слабо производные
лексемы, т. е. производные, оба компонента которых представляют
собой языковые знаки. Обе составляющие таких производных, часто
выступают независимо друг от друга, сочетаясь с другими деривате-
мами (лексема) или лексемами (дериватема). Ср., например: аң-тыг
‘честный’ и аң-та- ‘признавать невиновным’ (от аң ‘белый’) с ирик­
те- ‘гнить’ (от ирик ‘гниль’), ириң-не- ‘гноиться, нарывать’ (от ириң
‘гной’), ис-me- ‘следить, выслеживать животного’ (от ис ‘след’), ийги-
ле- ‘сомневаться’ (от ийги ’два‘), аңча-лыг ‘имеющий деньги, денеж­
ный’ от (аңча ‘деньги’), сан-ныг ‘счетный, численный, числовой’ (от
сан ‘число’), чоң-тыг ‘бедный’ (от чоң ‘нет; отсутствующий’).
Как показывают примеры, лексема ‘белый’ (аң) сочетается не
только с дериватемой ‘обладающий предметом, свойством или каче­
ством, названным основой’ (-лыг/-тыг/-ныг), но и с другой деривате­
мой, выраженной аффиксом -ла (-та/-на). Сочетаемость же аффиксов
-лыг и -ла очень широка. Кроме лексемы аң они соединяются с мно­
жеством других лексем. В наших примерах это лексемы ирик, ириң,
ис, и й ги -д л я аффикса -ла и аңча, сан и чоң - для аффикса -лыг.
По мере нарастания степени лексикализации убывает степень
производности. Понятно, что производные лексемы, у которых
только один компонент независим (лексема или дериватема), менее
производим, чем производные лексемы, оба компонента которых
имеют независимое существование.
На наш взгляд, классификация производных по степени лекси­
кализации перспективна для описания словообразовательной систе­
мы тюркских языков. Деление производных лексем на «сильно
производные» и «слабо производные» важно для установления ие­
рархии словообразовательных значений, выражаемых не только
разными словообразовательными аффиксами, но и одним и тем же
аффиксом. Это способствует систематизации словообразовательных
значений, выявлению степени производности лексем. Использование
понятий «сильно производная» и «слабо производная» лексема, по на­
шему мнению, способствует решению вопроса о наличии или отсутст­
вии «полифункциональных» словообразовательных аффиксов, а также
определению статуса аффиксов, образующих сильно производные лек­
семы: формообразовательный или словообразовательный.

162
 / / ./ / . Ефремов (Якутск)

ЯКУТСКИЕ БИПРЕДИКАТИВНЫ Е КОНСТРУКЦИИ

С ПРЕДИКАТОМ ПРЕПОЗИТИВНО Й ЧАСТИ,
ВЫ РАЖ ЕННЫ М Ф ОРМ ОЙ НА -Б Ы Т

В якутском языке, как и в других тюркских языках, сложное

предложение (СП) выражается разносубъектными полипредикатив-
ными конструкциями (ППК) синтетического, аналитико-синтетиче-
ского и аналитического типов. Синтетические и аналитико-синтети-
ческие СП представляют собой ядро системы СП, аналитические -
периферию. Это обусловлено тем, что в якутском языке характерны
бессоюзные СП, связь предикативных частей которых оформляется
морфологическими и синтаксическими способами.
В данном докладе речь идет о бессоюзных аналитических ППК
минимальной структуры - бипредикативных конструкциях (ВПК),
предикат препозитивной части которых выражается глагольной
формой на -быт в личном оформлении.
Подобные ВПК квалифицируются в якутоведении по-разному:
сложносочиненные предложения (ССП) [Убрятова 1976, 273; Саха
тыла 2006, 75], сложноподчиненные предложения (ССП) [Саха тыла
1974, 130-131]. Обсуждаемые конструкции характеризуются такими
структурными признаками, которые имеют место как в СПП, так и
в ССП. С СПП их связывает оформление предиката препозитивной
части только одной глагольной формой - на -быт. В этих конструк­
циях как и в бессоюзных и союзных ССП препозитивный предикат
эксплицируется финитной формой глагола. Потому обсуждаемые
ВПК являют собой специфический тип ППК. В подобных ВПК опи­
сывается обнаружение субъектом препозитивной части события,
обозначенного постпозитивной частью, в тот момент, когда совер­
шился препозитивное событие. Это означает, что данное высказы­
вание является средством выражения категории эвиденциальности,
а именно ее семантического подтипа адмиративности [Козинцева
2007, 16-20]: Уол көрө түспүтэ, хотой бу түһэн эрэр эбит (Н.Во­
ейков) ‘Мальчик вдруг взглянул, оказывается, орел вот уже начал
садиться’.
163
 Сказуемое препозитивной части обычно выражается глаголами
восприятия информации и их контекстуальными эквивалентами, а
также глагольными лексемами физического воздействия на объект
{көр- ‘смотреть’, бык- ‘выглянуть’, тардан көр- ‘попробовать тя­
нуть’ и т.п.). Сказуемое постпозитивной части может оформляться
аналитическими формами с частицами эбит ‘оказывается/оказа­
лось’ или буолла ‘оказалось’, которыми выражается значение новиз­
ны, неожиданности события для субъекта препозитивного действия
(семантика адмиративности). И подобные БПК предстают как раз­
носубъектные: Аанынан быгыаласпыппыт - Харабаайап му!г кыра-
айынан бырдааттаст эрэр эбит (Е.Неймохов) ‘Мы стали выгля­
дывать через дверь - оказалось, Караваев начал бежать в полную
силу’; Ярославской ааны тардан көрбүтэ, хатааһыннаах буолла
(Амма Аччыгыйа) ‘Ярославский попробовал тянуть за ручку двери,
(она) оказалась запертой’.
Обсуждаемые БПК можно преобразовать в синтетические кон­
струкции с показателем дательного падежа. В таких случаях полу­
ченными структурами выражается временное отношение (частич­
ная одновременность), осложненное значением адмиративности:
Ярославской ааны тардан көрбутүгэр хатааһыннаах буолла ‘Ко­
гда Ярославский дернул за ручку двери, (она) оказалась запертой’.
В современном языке вместо показателя дательного падежа мо­
жет употребляться и аффикс древнего местного падежа {-на). В по­
добных высказываниях предикат в форме местного падежа характе­
ризуется значением восприятия или длительности. БПК такого типа
выражают изъяснительное отношение, что, в свою очередь, отно­
сится синтаксическому способу обозначения эвиденциальности:
Түһээтэҫинэ, туундарағ,а олорор эбит (Ф.Ксенофонтов) ‘Ему при­
снилось, что он, оказывается, живет в тундре’.
Таким образом, обсуждаемые БПК имеют функциональные син­
таксические синонимы, однако в сфере адмиративных БПК первые
являют собой ядерные средства.

164
 И.В.Кормушип (Москва)

К НАЗВАНИЮ А Й Р А Н А
В ТЮ РКСКИХ И М ОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫ КАХ

1. У животноводческих народов степного пояса Центральной

Азии издревле молоко и продукты его переработки входят в еже­
дневный рацион питания. Существует три основных типа кисления
молока в зависимости от конечного продукта - масла, сыров и йо­
гуртов.
Получение масла основано на простом (самопроизвольном) ски­
сании молока. Порции дойки, обычно в течении нескольких дней
подряд (если молока немного), сливают в yayik - коническую, ши­
роким основанием вверх (в определенных случаях - цилиндриче­
скую) кадочку, высотой около 1 м 20 см и диаметром 35-40 см. По­
лучаемую простоквашу uynuk периодически пахтают, сбивая (dov-)
мутовкой (tokmak). Вверху остается сметана kaymak, от которой от­
деляется аугап - сыворотка, в которой еще присутствуют творожи­
стые фракции. Масло снимают, а снятое сквашенное молоко, или
айран, либо употребляют в качестве прохладительного напитка, ча­
ще всего разбавляя родниковой (для охлажденя) или иной водой,
либо кипятят, затем, отцедив (stiz-) жидкость, получают ekfimik -
тип творога.
Получение сыров и йогуртов связано с заквашиванием на бакте­
риальных заквасках кипяченого молока (различного рода закваски,
как и дрожжи, называются тауа). Остающиеся на разных этапах пере­
работки заквашенного молока жидкости (так же, как и жидкость после
кипячения айрана и сцеживания творога) не носят названия айран.
2. Все сказанное о получении айрана хорошо согласуется с
представлением здравого смысла о внутренней форме данного сло­
ва: снятое молоко, пахта - результат отделения обезжиренного во­
дянистого субстрата от более твердых и жирных фракций в процес­
се свертывания молока, а затем и его пахтанья. Поэтому в тюрколо­
гии неоднократно высказывалась этимология, видевшая в этом сло­
ве отглагольное имя на -п от глагола aji'r- ‘отделять’ подробнее см.:
[Rasanen VEWT 1969, 12; ЭСТЯ 1974, 111]. Слабые пункты этой
этимологии заметил Г.Дёрфер, его поддержал Дж.Клосон; критика
165
Э.В.Севортяном заключения Г.Дёрфера и недостаточность этой
критики, возможности компромиссного суждения.
3. Слово айран широко распространено во всех группах тюрк­
ских языков (откуда оно попало и во многие другие языки), причем
везде, начиная с самой древней фиксации в «Диван лугат ат-турк»
[ДЛТ, 73] Кашгари, это - йотовая форма: ayran - «al-maxid» (‘моло­
ко, из которого сбивают масло’). Ни одной дентальной или зетовой
формы в соответствующих / - или z-диалектах, как современных,
так и древних, не зафиксировано. В ДЛТ указанная /-форма ajran
приведена не как диалектно-огузская, а как форма основного языка
описания - чигильского, для которого как раз характерны денталь­
ные формы слов, входящих в инлаутное чередование d/д ~ z ~ j .
4. Отсутствие дентальных форм у слова ajran подвергает сомне­
нию его связь с глаголом ‘отделять’, поскольку этот глагол и его
различные производные на протяжении всей истории тюркских
языков и во всех соответствующих ареалах стойко демонстрируют
наличие дентальных и других не-йотовых форм.
5. Что касается формы ajran, то действительно следует согла­
ситься с Г.Дёрфером: нельзя признать приводимую Кашгари /-фор­
му генуинной для описываемого им /-языка. Однако можно и нуж­
но допустить возможность междиалектного заимствования и укоре­
нения /-формы в /-языках в качестве культурного слова, пришедше­
го и распространившегося вместе с соответствующей реалией. При
этом, конечно, следует предполагать гораздо более раннее, чем эпо­
ха письменных памятников, возникновение самой этой междиалект­
ной альтернации.
В дополнение к этому общему соображению сошлемся также и
на косвенное языковое свидетельство, которое, при отсутствии пря­
мых данных выглядит достаточно убедительным: тув. адырар- ‘вет­
виться, разветвляться’, ‘находиться в состоянии брожения, киснуть
(о молоке)', адыраш ‘разветвленный’, ‘закисший (о молоке)'. Значе­
ния тувинских слов ясно указывают на связь глагола *адыра- с про­
цессом самопроизвольного сворачивания молока через следующие
семантические подвижки: ‘отделяться’ —> *‘сворачивться (о моло­
кеУ —> ‘закисать’.

166
 И.J1. Кьпласов (Москва)

Д В А ЭТАПА ПРАТЮ РКО ГО КУЛЬТУРОГЕНЕЗА

Косвенные данные, вполне ощутимые для археолога в атавиз­

мах раннесредневековых культур Южной Сибири, указывают на
два древних этапа истории их носителей, пройденные сначала в За­
падной, а затем в Центральной Азии1.
Великое переселение народов, вызванное гуннским нашестви­
ем, возникло не в Европе и не в IV в. Нас интересуют передвиже­
ния, произошедшие в Центральной Азии уже во II в. до н.э. и уст­
ремленные не на запад, а на север. Именно они впервые вывели на
арену истории доподлинные тюркоязычные народы. Под наименова­
нием таштыкской и шурмакской культур археология видит их к се­
веру и югу от хребтов Западного Саяна - в Хакасии и Туве (где их
преемственное развитие уже никогда не прерывалось), а также, ве­
роятно, на Горном Алтае. До тех пор жители этих мест говорили на
южносамодийских, кетских и угорских языках. В определении имен
тюркских народов древности исторические данные помогают мало.
Мы знаем только одно имя: гяньгуни (как бы его теперь ни читали
синологи) - раннюю китайскую передачу этнонима кыргыз. Как на­
зывали тогда тюркоязычных жителей Тувы и других южносибир­
ских земель, неизвестно.
Уясним главное: появление тюркских народов в истории не свя­
зано ни с именем, ни с самим народом тюрк, оказавшемся на юге, у
Китайской стены, на 7 веков позднее - в V в. Неверно, как это быва­
ет, возводить к нему этническую и культурную историю всех древ­
них, средневековых и современных народов, говорящих на языках
тюркской группы. Название языковой группы, принятое ныне, -
лишь условный термин систематики. Что было бы, введи лингвисты
не имена, а номера языковых семей? Важно, что только внутри
лингвистики понятие тюрки имеет обобщающий научный смысл. В
истории и археологии тюрки - лишь один средневековый народ,
носивший это имя. Вторая особенность, которую надо учитывать,

1 Последнее понятие употребляется мною в рамках отечественной географической, а не за-

падной историко-культурной традиции.
167
занимаясь историей тюркских народов, - перенос имени с одного
народа на другой. В судьбе этнонимов бывают три стадии. На каж­
дой народное имя имеет разное содержание. На первой - имя отли­
чает древний народ {этноним), позднее оно становится названием
подчиненной ему многоплеменной страны (перерастает в полито-
ним), а затем вновь становится этнонимом, часто другого народа,
жившего в той же державе. При этом переходе язык не имеет значе­
ния, у нового носителя старого имени лингвистические предки мо­
гут быть совершенно другими. Таковы, например, славяне болгары,
прошедшие стадию общего политонима с тюркоязычными болгара­
ми на Балканах; русские, сложившиеся под властью руси, современ­
ные кыргызы, в раннем средневековье имевшие общую политиче­
скую историю с древними владельцами этого имени, в IX в. создав­
шими огромное государство. По совпадению этнонимов нельзя про­
следить происхождения народа, но можно узнать этапы его полити­
ческой истории.
На примере Хакасии и Тувы наука видит и древнее переселение
тюркских народов, и распространение их языков. Размножались не
новоселы, росло число людей, владевших их речью. Позднее такая
тюркизация прошла по всей Евразии, потому тюркоязычные народы
ныне столь многочисленны, а в происхождении каждого из них ве­
лика роль населения, первоначально по-тюркски не говорившего.
Отсюда и многообразие антропологического типа тюркских наро­
дов. Эти процессы рано прослежены к северу от Саян. Кыргызы-
гяньгуни, с неведомого юга пришедшие на Средний Енисей, уже
при гуннах заняли там господствующие позиции. Обобщая данные
летописей [Бичурин 1950, 350, 351; Кюнер 1951, 4, 5; 1954; 1961,
55-60, 281-283] и следуя тонким источниковедческим наблюдениям
Л.Р. Кызласова [Кызласов 1984, 20, 21, 24, 52-64], можно заклю­
чить, что кыргызы смешались с местными динлинами в новый на­
род, именовавшийся хакас. Археологи видят это смешение двух на­
родов, первоначально различавшихся по языку и культуре. Оно
происходило во II-I вв. до н.э. и привело к сложению новой и еди­
ной таштыкской археологической культуры, следовательно, и свя­
занного с нею нового народа (древних хакасов). Кыргызы составили
его аристократию, управлявшую на Енисее до первой трети XX в.
Имя хакасов, в отличие от этнонима кыргыз, до того неведомое ки­
тайцам, вызвало специальные разыскания танских ученых [Бичурин
168
 1950, 351, 355]. В новой и новейшей истории этноним хакас сохра­
нился в виде кахас у башкир (наряду с другими саяноалтайскими
пришельцами - кыргыз и табын), а в Южной Сибири - в стяженной
форме хаас (русское кач, качинец). Существенно, что ареал имен ха-
ас и монголизированного хаасут совпадает с землями динлинов, обри­
сованными источниками: от Кузнецкого Алатау до Байкала [Кызласов
1984,61-63, 131].
Новые культурные черты, принесенные в Сибирь тюркоязычны­
ми кыргызами во II в. до н.э., указывают на их первоначальную
связь с индоевропейским миром. Наиболее показательны три долго
существовавших особенности: 1 ) сжигание умерших (характерное
для древних хеттов, греков, германцев, прочих индоевропейцев),
сохранившееся у хакасов, и только у хакасов, до начала XIX в. [Би­
чурин 1950, 353; Кюнер 1961, 60; Кызласов 1975, 205, 206]; 2) по­
клонение корове и возведение первопредка к браку бога с коровой
[Юян цзацзу, VIII в.; Гардизи, XI в.: Кызласов 1984, 32, 147]; 3) счет
возраста по отрезкам в 20 лет (в присутствии государя «не садится
никто, кому нет сорока лет от роду»: Абу Дулаф, 942 г. [Кызласов
1984, 128], а не по 12-ти годам животного цикла, хотя обычно «го­
ды считаются двенадцатью знаками» [Бичурин 1950, 351]. Потому,
отыскивая места начального обитания кыргызов-гяньгуней, надо со­
единить два исторических показателя: южные земли, попавшие под
гуннский удар не позже II в. до н.э., и соседство с могущественным
индоевропейским народом. Точно указать такие земли сегодня
нельзя. Считают, что китайцы звали юэчжами тохаров - индоевро­
пейцев, продвинувшихся в Восточный Туркестан в эпоху бронзы.
Объединяя эти имена, увидим, что не все юэчжи ушли от гуннов на
запад, ведь тохары и тексты на их языке сохранялись на месте до X в.
К тому же индоевропейское влияние на древних кыргызов не своди­
мо к тохарам, т.к. те не знали трупосожжения. Западнее, у индои-
ранцев Средней Азии, насколько известно ныне, этот обряд прекра­
щается уже к III в. до н.э. Выходит, надо искать контакт тюркских
народов с культурами более древнего и широкого индоарийского
круга. Такое общение могло быть задолго до гуннской эпохи и мог­
ло быть не связано с Центральной Азией.
В истории народа ашина (как его именовали китайцы), встреча­
ем те же закономерности [Бичурин 1950, 220 сл.]. По легендам аши­
на из неведомой страны Со («от гуннов на севере») или из района
169
Пинляна (к юго-западу от Ордоса) примерно в V в. переселяются
через Турфан на Южный Алтай. Там при смешении с местными
племенами (как было у кыргызов с динлинами) образует новый на­
род - тюрков (ср. с образованием народа хакас), сохранив, как и
кыргызы, прежний этноним лишь за правящим родом. Как и имя ха­
касов, имя тюрков было ново и непонятно для китайцев (возводили
его к монгольскому дулга ‘шлем’). Очевидно, оба этнонима пере­
шли к новым народам от прежних жителей Присаянья и Алтая. Ес­
ли имя хакас может иметь южносамодийское происхождение, то на­
чальная природа этнонима тюрк неясна. Неизвестен и начальный
язык ашина. Летописи называют их «смешанными варварами». На­
ши историки возводят их к гуннам лишь по общим соображениям.
Былая связь ашина с индоевропейским миром, как и у древних кыр­
гызов, проступает явно. Этноним возводят к восточноиранским язы­
кам (‘небесный, синий’). Среди преданий о происхождении ашина
есть легенда о братьях, приведенных на Алтай коровой [Юян цзац-
зу: Зуев 1967, 7-9]. Указания хроник на сжигание мертвых долго
смущали археологов, т.к. наука знает лишь один обряд тюрков - по­
гребение тела человека с конем. Загадка разрешается при внима­
тельном отношении к письменным данным и работам предшествен­
ников [Бичурин 1950, 230, прим. 1, 256], ибо речь идет о сожжении
умерших каганов - правящий род в VI-VII вв. сохранял исконный
обычай ашина, прочее население хоронило по-своему. Самосозна­
ние династийного рода у ранних тюркских народов недооценивает­
ся наукой: кыргызы IX в. возводили свою власть к началу I в. до
н.э., а ашина в V в. заявляли о 10 поколениях правителей, т.е. вели
счет с середины II в.
Трупосожжение кыргызов, ашина и новых жителей Тувы II-IV
вв., пожалуй, выявляет один из общих древних признаков культуры
тюркоязычных народов, пришедших в Южную Сибирь с юга. Дру­
гие черты, вопреки китайским описаниям, рисует этимология ис­
конной лексики рунических надписей. Мир пратюрков был не коче­
вым, а оседлым: армия была пехотой с копьями, хозяйство иррига­
ционным, жилища глинобитными и круглыми [Кызласов 1996,
2005; 2008]. Науке предстоит найти корни такой культуры. Замет­
ные ныне общие черты ранних тюркских культур направляют поиск
их начал не в Центральную, а в Западную Азию.
Дополним названные признаки западноазиатским (семитским)
происхождением и весьма архаичным (слоговым) алфавитным стро-
170
ем рунического письма - общего предка енисейского и орхонского
алфавитов [Кызласов 1994, гл. III; 1998а], а также видами письмен­
ных документов, изначально связанных с азиатскими рунами. Отра­
женные в облике енисейских эпитафий черновики резчиков оказа­
лись архаичнейшими наборами деревянных стержней и планок, а
составление и чтение текста - движением от нижней строки к верх­
ней [Кызласов 19986]. Палеографическая систематика делит степ­
ные рунические письмена на два самостоятельных класса - евроази­
атский и азиатский, - никак не связанных друг с другом корнями
[Кызласов 1994, гл. I, II, VI]. Следовательно, и стоящие за ними
тюркские народы издревле разделялись на две различные по исто­
кам большие культурные группы, сложившиеся в неведомую по
древности эпоху восприятия и формирования названных письмен­
ных систем. Отсекая раннесредневековые передвижения и влияния,
видим, что евроазиатская часть (кубанский, донской и ачикташский
алфавиты) неслучайно принадлежит булгаро-хазарскому ареалу, а
азиатская группа (енисейский и орхонский) - восточнотюркским
народам: разделение на западных и восточных произошло у тюрк­
ских народов рано. Его отмечают и хорошо известные языковые
различия: чуваши, булгары, хазары - с одной стороны, и все прочие
народы - с другой. Сохранение языковой и палеографической ар­
хаики позволяет думать, что хазаро-булгарский компонент протубе­
ранцем отделился от прототюркского ядра и долго пребывал в изо­
ляции, вне контактов с прочими тюркскими народами. Восточно­
тюркский мир, с раннего средневековья продвигаясь на запад, погло­
тил некогда отселившихся старообрядцев - уцелели только чуваши.
Таким образом, этап ранней истории тюркских народов, кото­
рый прошел в Центральной Азии и обнаружился в гуннскую эпоху,
видится не первым, а, по крайней мере, вторым звеном в их древнем
культурном развитии и не указывает на былую прародину. К нему
отнесем восточные особенности тюркских археологических культур
Саяно-Алтая и Монголии, восходящие к доханьской и раннехань-
ской (как и к раннегуннской) эпохам: таштыкский и шурмакский
стиль гравировки, кыргызские и уйгурские круговые вазы (которых
неслучайно не знал позднее пришедший к Великой стене народ
тюрк), горизонтальные цитры (музыкальные инструменты типа ха­
касского чатхана) и т.п. К тому же центральноазиатский этап был
свойственен только восточнотюркским народам древности, пришед­
шим в Срединную Азию с западной прародины позднее исхода пра-
хазаро-булгар.
171
 Очевидно, западноазиатский этап ранней культурной истории
тюркоязычных народов, при современных возможностях заглянуть
в древность воспринимаемый нами как начальный, следует отнести,
археологически говоря, к бронзовому и раннему железному векам.

Л. Г. Латфуллииа (Москва)

ТЮ РКС КА Я Л Е К С И КА В ПОЛНОМ ТОЛКОВОМ

С ЛО В А РЕ И Н О С ТР А Н Н Ы Х СЛОВ Н. ДУБРО ВСКО ГО

Проникновение татарской лексики в толковые словари ино­

странных слов Н. Дубровского: «Полный толковый словарь Bctxb
обще-употребительныхъ иностранныхъ словъ вошедшихъ въ рус-
скш языкъ съ указашем корней, настольная справочная книга для
Bctxb и каждаго при чтенш книгъ, журналовъ и газетъ», восьмое
издаше, Москва, 1885 и исправленное дополненное 21-ое издание
1914 года книгопродавца А.Д. Ступина, освещает социально-поли­
тическую и языковую ситуацию в России и, частично, роль и место
татарского народа в истории культуры XIX в.
Вошедшая в полный толковый словарь, с указанием корней, Н. Дуб­
ровского татарская лексика, с пометкой тат., достаточно богатая и
разнообразная и, несомненно, требует системного подхода изуче­
ния: - в хронологической последовательности; - в тематическом ас­
пекте; - историко-этимологическом плане; - выявление причин их
включения в состав толковых словарей Н. Дубровского; - использо­
вание статистического метода для получения количественных пока­
зателей, вошедших татарских слов в разные издания данных слова­
рей и т.д.
Отраженная в рассматриваемых толковых словарях общеупот­
ребительная лексика (в основном, слова, которые относятся к облас­
ти быта, растительному и животному миру, еде, напиткам, военные
термины, религиозные слова), соответствует времени и имеет отно­
шение важнейшим сферам жизни русского и татарского народов.
172
 Абызъ тат., татарскш поп, мулла. А в словаре 1914 года, 21-ого
издания дается более подробное толкование слова Абыз тат., назва­
ние учителя и толкователя вЪры у мусульманъ - татаръ и калмы-
ковъ. Айда тат., Пойдем! Ступай! Айранъ тат., квашеное коровье
молоко, составляющее прохладительное питье у Татаръ. В словаре
1914 года - Айрянъ тат., ... прохладительное питье у городскихъ
татаръ. Аксакалъ тат., татарский старшина, староста, выборный
(бЪлая борода). Алтынъ тат., Старинная русская монета въ 6 де-
негъ, теперь турецкая золотая въ 3 niacTpa. - Алтынникъ, человТкъ
скупой, пользующшся самыми мелочными барышами. Аргамакъ
тат., дикая кабардинская лошадь. В словаре 1914 года аргамакъ -
порода кабардинскихъ скакунов, в старину приводимыхъ въ Моск­
ву, теперь выродившихся. Арканъ тат., длинная веревка съ петлею
на одномъ KOHut. Арчакъ тат., передняя лука въ сЪдлЪ. А в 21-ом
издании 1914 года слово Арчакъ тат., деревянный или железный
остовъ сЪдла, ленчикъ. В дополненное 21-ое издание словаря вклю­
чено слово Арыкъ тат., каналъ или канава, служащая для
проведешя воды на поля (въ Туркестанъ). Баклага тат., деревянный
сосудъ, имЪющш вид сдавленной съ боковъ тыквы. Балабанъ тур.
хвастунъ, лЪнтяй, шалунъ. Балаганъ тат., а) родъ деревяннаго са­
рая для торга, в) площадный театр, наскоро построенный изъ до-
сокъ. Балалайка тат., музыкальный инструментъ въ виде гитары съ
тремя струнами. В словаре М.Фасмера Балалайка, также балабай-
ка, балабойка, укр. балабайка, также балабблька ‘бубенчики’. Со­
гласно Бернекеру [Бернекер 1, 40], к балаболить. Можно было бы
также связать балалайка (в качестве расширенной формы вместо
балайка) с балакать. Менее вероятно предположение Дубровского
о заимств. из тюркских языков, тем более он не указывает источник.
Справедливо мнение, что bala - образование звукоподражательного
характера. Баскаакъ тат., приставь для сбора податей. Басма тат.,
болванъ, изображающш хана, предъ которымъ во время татарского
ига преклонялись наши pyccKie князья. Отсюда: басманный, бас-
манная. Башмакъ тат., родъ женской обуви. Бирюкъ тат., волкъ.
Смотрит бирюкомъ, смотреть изъ подлобья, искоса. Бисеръ араб,
зернышки изъ стекла, употреляемыя для вышивашя. Буланый тат.,
u e trb шерсти у лошадей, похожш на бланжевый. Бурда тат., всякш
мутный напитокъ. Бурдюкъ тат., мЪхъ или, лучше сказать, мЪшокъ,
сделанный изъ невыделанной бараньей или конской кожи, пропи-
173
тайной нефтью и употребляемый для перевозки и хранешя вина, ку­
мыса и воды. Дубровский включает в свой толковый словарь слово
бурундукъ тат., сибирская б"Ьлка. Шурум-бурум тат., старье, ста­
рое платье. Указано в словаре Дубровского 1914 года. Данное слово
употребляется и в современном татарском языке.
Несомненно, анализируя данные толковые словари иностран­
ных слов, вошедших в русский язык Н. Дубровского, дает представ­
ление об устойчивости и сохранности большинства татарских лек­
сических единиц. Бесспорно, предстоит уточнение происхождения
некоторых татарских, также зафиксированных в словаре арабских и
персидских заимствований, которые употребляются и в современ­
ном татарском языке. Например, Каймакъ тур. сыръ на сливкахъ у
магометанъ. Каланча тур. башенка, съ которой наблюдаютъ, въ ка­
кой части города начинается пожаръ. Кара ваш, араб, а) на Вос-
тоюЬ: общество странствующихъ купцовъ, или богомольцевъ, или
техъ и другихъ вмЪстЬ. в) у нас: обозъ или собрате судовъ,
доставлявшие изъ Сибири и вообще съ горныхъ заводовъ металли-
чесшя тяжести и воспитанниковъ въ учебныя заведешя.
Караванъ чай. Лучнпй сорт черного чая. Карандашъ тур. со-
ставъ изъ графита и свинцу, служащш для письма. Карш тур. чер­
новатокоричневый цвЪтъ. Ксбабъ тат., кусочки барньяго мяса, об­
жаренные, посредствомъ вертела, на угольяхъ. Кушанье это пре­
имущественно приготовляется на ВостокЪ. Кислар-ага тур. глав­
ный надзиратель гарема турецкого султана. Мамонт тат., четверо­
ногое животное, принадлежащее къ породЪ слонов; теперь уже не
существует. Мурза тат., князь. Сундукъ тат., деревянный ящикъ съ
крышкою, окованный желЪ зными скобами. Хань тат. и тур. титуль
татарскихъ государей. Ханский-чай самый высокш родъ чая. Чай
на китайскомъ языкЬ: чай есть назваше дерева, высушенные листья
котораго употребляются въ видЬ горячаго настоя. На татарскомъ
языкЪ: чай означаетъ рЪку и прибавляется къ ее имени, напр., Арпа-
чай. Чихиръ тат., опьяняющш напитокъ изъ неперебродившаго еще
вина. Шайтанъ тат., сатана, дьяволъ, 6 tc . Шаманы тат., жрецы
послЪдователей шаманизма и др.

174
 А.Н. Майзина (Горно-Алтайск)

К ВОПРОСУ О НУМ ЕРАТИВАХ В АЛТАЙСКОМ ЯЗЫ КЕ

Нумеративы являются недостаточно изученным пластом лекси­

ки алтайского языка. Специальных работ, посвященных изучению
метрологической терминологии, в том числе нумеративов, в алтай­
ском языкознании нет. В рассмотрении данного вопроса особый ин­
терес представляет этимологический анализ рассматриваемых слов,
принцип номинации измерения веса, длины, объема и др. в алтай­
ском языке.
Нумеративами называются слова, поясняющие существитель­
ные при конкретном счете. К ним относятся слова, обозначающие
ту счетную группу, к которой принадлежит исчисляемый предмет.
Формула функционирования нумеративов такова: количественное
числительное - нумератив - существительное [Тенишев 1988, 200].
В обиходной речи алтайцев метрологические термины исполь­
зуются весьма широко. Например, известны следующие народные
меры длины:
кулаш - сажень, расстояние, равное размаху рук;
карым (кары/г) - расстояние от локтя до кончика пальцев;
карыш - пядь, ‘четверть’, расстояние между вытянутыми боль­
шим и средним пальцами;
сööм - четверть, расстояние между вытянутыми большим и ука­
зательным пальцами;
мукур - расстояние между большим и согнутым указательным
пальцем;
элÿ~ ö л ÿ - мера, равная толщине пальца;
беристе —верста;
чакырым - верста; расстояние, на котором слышен крик и др.
Большинство из перечисленных выше алтайских наименований
мер длины являются общетюркскими: они широко представлены в
других тюркских языках.
Кроме вышеупомянутых метрологических терминов в алтай­
ском языке при счете употребляются нумеративы: тилим ‘кусок,
ломтик’ (от тил- ‘отдирать, раздирать на мелкие части’), ууш
175
‘горсть’, тудам ‘пучок, горсть, охапка’ (от тут- ‘брать руками,
хватать’), уурт ‘глоток’, болчок ‘кусок; штука’, чымчым ‘щепотка’
(от чымчы- ‘щипать, брать щепоткой’), кат ‘слой, ряд’, тын ‘душа’
(при счете скота); алтам ‘расстояние, равное шагу’; чай кайнадым
‘время, равное кипячению чая’, таҥкы тартым ‘время, равное ку­
рению одной трубки’ и др.
Эти нумеративы встречаются в текстах алтайской художествен­
ной литературы. Примеры:
Ол jерге бир ууш чарак чачып. олорды /г черуви ума jо к коп деп
кöргускен [ТТ, ЭЧ, 61] ‘Бросив на то место одну горсть зерна, этим
показал, что их войско несметно большое’; Иванушка аттаҥ
тÿшти. Бир тудам суланы jулуп. оныла камчы чылап jаныды, бука-
ны кырадаҥ чыгара айдады [ТТ, ЭЧ, 298] ‘Иванушка слез с коня.
Нарвал одну охапку овса, помахал ею как плетью, прогнал быка из
поля’; Сен бир болчок jууга болуп колдорынды анга бойыҥбертириҥ
не (фольк.) ‘Ты, оказывается, сам из-за кусочка сала отдал свои ру­
ки зверю’; Олордыҥмени апарган jирме алтам iepu меге беристе-
дий бодолгон [JK, OJ, 83] ‘Расстояние, равное двадцати шагам, по
которому они повели меня, показалось для меня целой верстой’.
Конечно, приведенный в данной работе фактический материал
не является исчерпывающим. Указанная проблематика, несомнен­
но, заслуживает дальнейших, более глубоких научных изысканий.

К. М. Мусаев (Москва)

ОБ Э ТН О Н И М А Х «САКИ», «СКИФЫ », «ЭТРУСКИ»

Памятники культуры и письменности предков тюрков распро­

странены на большой территории, образуя определенную цепочку:
Монголия - Семиречье (Есик) - Самарканд - Атырау - Южная Рос­
сия - Крым - Адриатика.
В Евразии в исторический период до формирования современ­
ных тюркских народов (до 14-16 вв.н.э.) тюрки и их предки жили
176
под множеством разных этнических названий. По-разному называ­
ли их соседи: китайцы, индийцы, арабы, иранцы, римляне, герман­
цы, греки и другие европейцы.
Академик А.П.Деревянко убежден, что предки казахов на ны­
нешней их территории жили 1 миллион лет тому назад. Это были
люди, а не неандертальцы. А Уильям Гудвин из Великобритании ут­
верждает, что люди и неандертальцы разделились 500 тысяч лет на­
зад [газ. «Поиск» 17 (568), 7 апр. 2000].
Индоарийцы 3,5 - 4 тыс. лет назад, арабы и монголы в средневе­
ковье уничтожили очень много памятников местной цивилизации и
культуры аборигенов - предков тюрков. Немало времени в россий­
ской истории существовало название «Туркестан», «Туркестанский
край».
Переделка истории сильными завоевателями по своему усмот­
рению, переименование исторических наименований: топонимов, эт­
нонимов, антропонимов и другие формы фальсификации истории -
распространенное явление в истории.
В отличие от Китая, Индии, Греции, Рима, сохранивших непре­
рывную культуру и историю благодаря их изолированности как по­
луостровов Евразии, в Центральной Евразии культурные традиции
неоднократно прерывались опустошительными захватническими
войнами с разных сторон.
«Колоссальная территория между Западной Европой и Китаем,
страна с оригинальной природой, разнообразным населением и не­
повторимой культурой - Евразия - долгое время была незамечен­
ной (европейцами - К.М.), вследствие чего считалась несуществую­
щей... В древности эту Степь греки называли Скифией, персы - Ту-
раном, а китайцы - степью “северных варваров”» [Гумилев 1991, 5].
Страна, которую называли Туркестан - «страна тюрков», «Ту-
ран», находится в центре Евразии. Оттуда тюрки распространялись
длительное время по всем направлениям. В свете новых достиже­
ний гуманитарных наук требуется заново писать историю тюркских
народов.
Народы не исчезали, менялись их названия-этнонимы, особенно -
в употреблении у иноязычных соседей, они смешивались с народами
других государств, от которых нередко получали и новые имена.
В Евразии длительное время жили предки тюрков, названные в
европейских государствах «скифы». Это название известно со вре­
177
мен Геродота, с V века до н.э. Отношение к скифам в Европе в исто­
рии менялось в зависимости от того, считали ли их ученые и поли­
тические деятели данного народа своими предками или нет.
Для истории народов интерес представляет исследование вопро­
са о том, как давались в прошлом этнонимы тюркам. Один из при­
меров приведен был В.В.Бартольдом: «Слова сартагул, сартаул
или сартол довольно часто встречаются в монгольских и тибетских
сочинениях; китайцы переводят этот термин словом хой-ху или хой-
хой, которое первоначально употреблялось для обозначения уйгу­
ров, потом - туркестанцев вообще, наконец - всех мусульман без
различия происхождения; ко времени монгольского господства по­
следнее значение уже было окончательно установлено» [Бартольд
Соч. II, 2, 310]. Так произошло и с именем «монголы/моголы». Да и
недавно, в советское время, всех народов Советского Союза называ­
ли за рубежом «русскими».
Сравнительный анализ этнонимов, известных по русской лите­
ратуре как «саки», «скифы», «этруски», дает много сведений об ис­
тории и контактах предков тюркских народов в Евразии.
Древняя культура Центральной Евразии является исконным на­
следием местных народов, вместе с тем она показывает их связи с
культурами других регионов. Это хорошо показано в трудах киргиз­
ского ученого Л.Джусупакматова - энтузиаста, который комплекс­
но исследует древние памятники с точки зрения филолога, археоло­
га, семиолога, пиктографа, мифолога, показывая развитие письма от
пиктографии [Жүсүпакматов 1998-1999].
В исследованиях археологов, в частности, А.П.Окладникова и
А.И.Мартынова, еще в 70-х годах XX века было показано, что не­
смотря на территориальные и этнические различия образы и пред­
ставления, возникшие в глубине Сибири, Урала, часто до мельчай­
ших подробностей совпадают с отдельными образами и целыми сю­
жетными группами писаниц Карелии и Скандинавии. А это обнару­
живает определенную общность искусства и мировоззрения, сло­
жившуюся в эпоху неолита на огромном пространстве в несколько
тысяч километров.
Главенствующим этносом в Центральной Евразии в древности и
до XV в. н.э. выступают тюрки и их предки, которые в окружении
множества народов и племен имели контакты с народами со всех
сторон. Их географическое и геополитическое положение обуслови­
178
ло многократное уничтожение культурных достижений.
Существует по сей день одностороннее априорное преувеличе­
ние роли и степени влияния других культур на тюркскую и прини­
жение роли самобытной тюркской культуры в развитии культуры
других народов. Невольно вспоминаются слова А.Мейе: «Одна из
самых грубых и чаще всего встречающихся ошибок (индоевропеи­
стов. - К.М.) состоит в убеждении, что всякое слово санскритского,
германского и других языков, не заимствованное из известных язы­
ков, должно быть индоевропейским» [Мейе 1938, 437].

Д. М. Нас плов (Москва)

НЕКОТОРЫ Е РЕЦЕССИВНЫ Е ФОРМЫ В УЙГУРО-

КАРЛУКСКОЙ ТЕМ ПО РАЛЬНО Й ПАРАДИГМ Е

Сравниваемые материалы современных диалектов и говоров уз­

бекского и уйгурского языков, включая данные опорных говоров
литературных языков, показывают, что совокупные парадигмы вре­
мен индикатива в этих языках в значительной мере совпадают по
формальным и семантическим параметрам. Для реконструкции уй-
гуро-карлукской парадигмы имеют силу только «центральные»,
«базовые» формы, которые демонстрируют определенную тенден­
цию в развитии грамматической формы и её функционирования.
Этническая и языковая преемственность стародавних насельни­
ков указанного региона явилась основой тех общих закономерно­
стей в развитии карлуко-чигиле-уйгурских диалектов, которые вы­
являются в современных говорах уйгурского и узбекского языков.
Комплексное рассмотрение временных форм в истории карлук-
ско-уйгурских диалектов наталкивает на необходимость выделить в
их развитии два страта - раннекарлукский и позднекарлукский.
На уровне позднекарлукского страта устанавливается симмет­
ричная система с формами вторичной временной ориентации:
179
 Абсолютные Относительные
Претерит -di (-di + e(r)di)
перфект -yan ~ -ibti -yan + e(r)di
презенс -а -a + e(r)di
прогрессив -а + jat- / tur- -a +jat- / tun- + e(r)di
футурум -r (-r + e(r)di)
Позднюю историю становления временной карлукской парадиг­
мы можно отследить в письменных памятниках из Восточного Тур­
кестана и Средней Азии, в которых находила отражение разговор­
ная стихия.
Однако в приведенной парадигме отсутствуют формы, которые
зафиксированы в этих памятниках, но не получили дальнейшего
развития в данных языках и выпали из парадигмы. Эти рецессивные
формы интересны в том отношении, что они отражают древние
междиалектные связи, поскольку сохранились в иных тюркских
языках разных классификационных групп.
1. Прошедшее на -juq характеризуется особыми модальными от­
тенками, известной категоричностью и экспрессивностью, встреча­
ется только в прямой речи. Форма использовалась также в атрибу­
тивной и субстантивной функции. Однако в древнеуйгурских тек­
стах она отличалась малой частотностью (например, в сутре «Золо­
той блеск» отмечено всего 32 употребления). Примечательно, что
форма на -juq сопоставима с прошедшим временем на -чык в тувин­
ском и тофаларском языках, прошедшим на -чых в хакасском языке
и, возможно, с якутской формой -ыыһык.
2. В уйгуро-карлукских языках существуют формы объектного
несовмещенного статива (типа узб. тешик ‘дырявый’, тузук ‘ис­
правный’, букик ‘согнутый’) с показателем -(l)k. Подобные образо­
вания отмечены в ранних памятниках начиная с «Дивана» Махмуда
Кашгарского. Форма на -(I)k не была активной в уйгуро-карлукской
парадигме, каковой она остается и в современных языках. Однако в
ряде огузских языков она входит в темпоральную парадигму как од­
на из форм перфекта.
3. Весьма интересен процесс замещения в уйгуро-карлукской
парадигме развитого в языке письменных памятников перфекта
на -mis другой формой - -уап, ставшей доминантной в современных
языках и диалектах. Такое преобразование парадигмы связано со сме­
ной языковой ситуации в регионах проживания карлукских племен.
180
 4. Рецессивной формой следует считать и глагольное имя
на -duq. Аффикс -duq образует в древних тюркских языках, а также
в современных языках огузской группы причастие, его временное
значение тюркологи часто определяют как «причастие прошедшего
(или настоящего-прошедшего) времени». Однако показательно не
только функционирование этого «причастия» в письменных тек­
стах, но прежде всего замещение его отрицательной формой -maduq
формы на -mis в качестве отрицательного эквивалента последней.
Такое соотношение наблюдается начиная с языка орхоно-енисейских
памятников, причем оно проявляется как при атрибутивном или суб­
стантивном, так и при предикативном использовании этих форм.
5. Совершенно выпало из парадигм настоящее-будущее на -taci.
6 . Существенные сдвиги произошли в производных от причас­
тия будущего времени на -ум.

А. Г. Нелу нов (Якутск)

Ф РАЗЕОЛОГИЗМ Ы С КОМПОНЕНТОМ ЫТ ‘С О Б А КА ’
В ЯКУТСКОМ ЯЗЫ КЕ

Вопреки распространенному ныне мнению о том, что «собака -

друг человека» раньше, видимо, существовал достаточно презри­
тельный взгляд на собаку.
В старину собака относилась к тем животным, которые насыла­
ют на людей всевозможные беды. Ср., напр., такие приметы: если
собака фыркает, или ложится на спину, или ползает задницей по по­
лу, то все это к большой беде или к смерти кого-л. из домашних.
Собаке нельзя давать лакать кумыса, а то сосцы у кобыл покроются
молоком. Давать собаке топтать пух птицы - грех и т.п. [Худяков
1969, 237-238].
Почти все фразеологизмы, относящиеся к собаке, обозначают
отрицательные признаки, предметы и действия.
Прежде всего, они представляют собой бранные выражения:
иирбит ыт ‘сумасшедший’ (букв, ‘бешеная собака’), кэриим ыта
‘бродяга’ (букв, ‘бродячая собака’), тыыннаах ыт ‘сволочь’ (букв.
181
‘живая собака’), ыт сирэй ‘мерзавец’ (букв, ‘собачья морда’), ытуо-
ла ‘сукин сын’ (букв, ‘собачий сын’), ср. кирг. иттин баласы и т.д.
Фразеологизмы, обозначающие отрицательные черты: - харак­
тера человека: ырдьыгыныыр ыт ‘человек, ведущий себя крайне на­
гло и грубо; хам’ (букв, ‘ворчащая собака’), ыт киһитэ ‘отврати­
тельный, подлый человек, мерзавец’ (букв, ‘собачий человек’) и т.п. -
поведения человека: ыт курдук ньылаңнаа ‘раболепствовать; лице­
мерить, заискивать’ (букв, ‘как собака подхалимничать’), ыттыы
былдьаа ‘отнимать что-л. у кого-л. нахально, беспардонно’ (букв,
‘отнять, как собака’ и т.п.
Фразеологизмы, обозначающие жадность: ыт курдук иңсэлээх
‘как собака на сене’ (букв, ‘жаден, как собака’), ыккын ыаргуща ба-
ай ‘не жадничай, не скряжничай’ (букв, ‘привязывай собаку свою к
березовому ернику’) и т.п.
Фразеологизмы, обозначающие нелепую смерть: ыттыы (ыт
курдук) өлбүт ‘погибнуть ни за что’ (букв, ‘умереть, как собака’),
ср. кирг. ит өлүмү ‘жалкая, бесславная смерть’ (букв, ‘собачья
смерть’), ыт буола сыста ‘едва не погибнуть, едва не искалечиться
(обычно из-за пустяка)’ (букв, ‘чуть не превратился в собаку’) и т.п.
Фразеологизмы, обозначающие тяжелую жизнь или постоянную
ссору: ыт оло§о ‘очень тяжелая, невыносимая жизнь’ (букв, ‘со­
бачья жизнь’), ыттаах куоска курдук олороллор ‘жить как кошка с
собакой’ и т.д.
В целом среди 150 фразеологизмов с компонентом ыт ‘собака’
в якутском языке, к выражающим положительное понятие можно
отнести следующие: ыт атах ‘легок на ногу; легок на подъем
(обычно о подростках)’, ыт баһа төкүнүйэр суола ‘без выступов,
впадин ровная, гладкая дорога’ (букв, ‘дорога, по которой [легко]
катится собачья голова’).
Вышеприведенные фразеологизмы, имеющие в большинстве
своем отрицательную коннотацию, наводят на мысль о том, что в
древности, когда якуты обитали существенно южнее, собака не
играла в их жизни такой большой роли, как впоследствии на севере,
где она действительно стала незаменима: как помощник в домаш­
нем хозяйстве и на охоте, и даже как транспортное средство.

182
 Ф. Ш. Нуриева (Казань)

СООТВЕТСТВИЯ ГЛАСНЫ Х ФОНЕМ В ЯЗЫ КЕ

ПАМЯТНИКОВ ЗОЛО ТОО РДЫ НСКО ГО ЦИКЛА

В языке памятников золотоордынского цикла выделяется гра­

фически многообразное вариативное написание слов с алиф + йай и
алиф, что указывает на ослабление корневого [о] и на передвижение
гласных а ~ е ~ L Как показывают исследования тюркологов [Щер­
бак 1970; Севортян 1974; СИГТЯ 2002], изменение гласных в корне
из широких в соответствующие узкие выступает спорадически во
всех диалектах тюркского языка с древнейших времен. Соглашаясь
с мнением тюркологов, подчеркнем, что только в татарском и баш­
кирском языках оно привело к изменению всей шкалы вокализма.
Большинство ученых считает, что звук \е\ в истории развития тюрк­
ских языков появился относительно поздно в результате фонетиче­
ских изменений.
Процесс сужения широких гласных мог возникнуть вследствие
различных причин, связанных прежде всего с особенностями внут­
реннего развития каждого конкретного языка, и вполне естествен­
но, в силу интра- и экстралингвистических факторов, влияющих на
специфику развития языков. Исходя из сравнительного анализа язы­
ка эпитафий волжских булгар, Ф.С.Хакимзянов склоняется к мне­
нию, что исходной является система с трехступенчатой оппозицией
гласных. Если в раннетюркских памятниках начальную графему
можно читать еще как 1«1, то в среднетюркских текстах ее необхо­
димо читать как \е\ [Хакимзянов 1987, 40-41]. Э.Наджип также ука­
зывал на «большую трудность для транскрипции буквы йай, кото­
рая, по-видимому, обозначает [/], [е\. Негубной узкий |i] в началь­
ной позиции легко передать при помощи арабского алфавита, но
трудно передать негубной полуширокий [г]» [Наджип 1975, 81]. Об
изменении исконного [я] в первом слоге на \е\ и [и] Я.И.Экман под­
черкивает: «Караханидское [а] в первом слоге сохранилось вплоть
до середины XV в. Но после оно начало заменяться \е\. Караханид-
ские слова, такие, как: j ' (ar), ^ ^ '( a ^ ik ) , kalmak) и др. пишут­
ся в чагатайском как ir, i$ik, min, как в современном казанско-татар­
183
ском произношении или с \е\: er, e$ik, kel, как в современных тюрк­
ских языках Средней Азии» [Экман 1964].
Понимая всю сложность интерпретации графической передачи
гласных [а]-[е|-[/] и, учитывая традицию большинства исследова­
телей в транскрибировании среднетюркских памятников через [е],
мы допускаем возможность интерпретации сохранения анлаутного
(алиф) и пропуска гласного в закрытом слоге как древнетюркского
[а], а звуки, переданные графемой -4 (алиф+йай), обозначаем [*’], хо­
тя допускаем, что -4 мог обозначать и промежуточный \е\. Мнения
таких авторитетных ученых, как В.В.Радлов, Я.Э.Экман, исследова­
теля развития старотатарской деловой письменности Ф.Хисамовой,
которая также считает, что «в текстах XVI-XVII века узкий нела­
биализованный гласный переднего ряда [<] последовательно высту­
пает на месте исконного [«I и этот звук передается буквой lS (йай) и
буквами ч 1 (алиф+йай) в анлауте» [Хисамова 1995, 156], подтвер­
ждают нашу точку зрения. При транскрипции словоформ из привле­
ченных текстов учитывалось и то, что официальный язык Золотой
Орды был кыпчакский.
Наблюдения показывают, что для языка памятников характерно
вариативное написание, где историческое [*а\ и узкий нелабиализо­
ванный гласный переднего ряда [/] выступают параллельно. При
рассмотрении тенденции соответствия а ~ е ~ i становится очевид­
ным, что в исследуемый период наблюдается активный процесс су­
жения |*а]. Если в языке «Кысас ал-анбия» Рабгузи (1310) графиче­
ское колебание несет определенную семантическую дифференциа­
цию, ср.: J a r ‘мужчина’, jt/lir ‘воин’, в остальных словоформах со­
храняется древнетюркское а, то в языке произведений, написанных
в середине или во второй половине XIV века, характерным является
вариативное написание слов: с начальным ' (алиф) или -4
(алиф+йай), или пропуск и отражение (йай) в первом слоге. Срав­
ни: для языка «Кысас ал-анбия» - характерно одновариантное напи­
сание слов с ' (алиф), для «Нахдж ал-Фарадис» Махмуда Булгари
(1358), «Кисекбаш китабы» характерно сохранение древнетюркско­
го типа: ' (алиф) и вариативное написание ' (алиф) и -j> (алиф+йай),
где 1 (алиф) превалирует. В языке «Хосров и Ширин» Кутба (1383),
«Мухабатнаме» Хорезми (1353), «Джумджума Султан» Хисама Кя-
тиба (1369) наблюдается характерное для среднетюркских памятни­
ков вариативное написание, однако в анлауте превалирует графиче­
184
ская передача-4 (алиф+йай). Для «Гулистан бит-тюрки» Сейифа Са­
раи (1391) и «Codex Cumanicus» (1303) характерно одновариантное
написание слов лишь с -4 (алиф+йай) и с [/].

Соответствия КР НФ Кб Дж хш МП Гб сс
Крх.-уйг.' (алиф) О о • •
Вариатив. ' (алиф) в в в
—4 (алиф+йай)
Кыпчак. -4 (алиф • О О о О О о
+ йай)
О - базисное употребление,
в - вариативное употребление,
• - периферийное употребление.

В. В. Понарядов (Сыктывкар)

К ПРОБЛЕМ Е ГЕНЕТИЧЕСКОЙ ПОЗИЦИИ

ДРЕВН ЕТЮ РКС КО ГО ЯЗЫ КА

Проблема генетической позиции древнетюркского по отноше­

нию к позднейшим тюркским языкам до сих пор не получила одно­
значного решения. Ранние исследователи усматривали его особую
близость к столь разным современным группировкам, как (в новой
терминологии) огузская [Богородицкий 1934, 14] и тобаская [Баска­
ков 1952, 131-132, 134]. Не прояснило ситуацию и использование
лексикостатистических методов, разные вариации которых показы­
вают наибольшую близость древнетюркского то к карлукско-кып-
чакскому кластеру [СИГТЯ 2006, 770], то к так называемой «макро-
огузской» ветви [СИГТЯ 2006, 771].
По-видимому, единственный путь решения проблемы может
быть связан с поиском элементов, которые уже в древнетюркском
выступают как инновации. В этом отношении перспективны пред­
ставленные в нем формы лексем olur- ‘садиться, восседать, посе-
185
ляться’ и oliir- ‘убивать’, которым в некоторых других языках соот­
ветствуют формы типа oltur-, otur- и oldiir-, odiir-. Очевидно, в пра-
тюркском здесь были представлены консонантные кластеры. Язы­
ки, в которых их упрощение прошло по тому же типу, что в древне­
тюркском, могут являться или его непосредственными потомками,
или ближайшими родственниками, отделившимися от древнетюрк­
ской ветви уже после проявления специфического изменения.
Для др.-тюрк. olur- ближайшие параллели обнаруживаются в
тув., olur-, тоф., сой., сюг. ol'ir-, як., долган, olor-, чув. lar-; во всех
других языках формы типа otur- или oltur-.
Для др.-тюрк. oliir- ближайшие параллели обнаруживаются в
тув., тоф. oliir-, сюг. jiilir-, як., долган, olor-, чув. vawler-\ во всех
других языках формы типа oldiir-, oltiir- или odiir-.
Как видим, можно говорить о существовании особого «восточ­
но-тюркского» генетического объединения в составе древнетюрк­
ского и современных тобаских, сарыг-югурского, якутско-долган­
ских и чувашского (!) языков. Противопоставление данной группи­
ровки прочим «западно-тюркским» языкам обнаруживается и на ма­
териале некоторых других форм, инновационность которых в вос­
точно-тюркском ареале, однако, не является столь определенной.
Что касается возможности непосредственного продолжения
древнетюркского в определенных современных языках, то, как уже
предполагалось [Тенишев, Тодаева 1966, 9; СИГТЯ 2002, 601-602],
на эту роль, очевидно, могут претендовать сарыг-югурский и тоба-
ские языки, в то время как якутско-долганские и чувашский явля­
ются скорее параллельными сестринскими ветвями.
Заметим, что в то время как тувинский язык в этом случае мо­
жет рассматриваться как продолжение чикского диалекта обнару­
живаемых на территории Тувы рунических памятников, то хакас­
ский язык едва ли может быть продолжением древнекыргызского
диалекта рунических надписей Хакасии (о древних диалектах см.:
[Понарядов 2007]), ибо в то время как в последнем засвидетельство­
ваны общедревнетюркские формы восточного облика olur- и oliir-, в
хакасском языке на их месте обнаруживаются западно-тюркские
формы odir- и öШэг-, oddr-. Таким образом, можно заключить, что
на территории Хакасии после древнетюркского времени имела ме­
сто смена восточной разновидности тюркской речи на западную.
Другим важным следствием выявленного противопоставления
186
восточных и западных тюркских языков является необходимость
отказа от отнесения сарыг-югурского языка вместе с хакасским,
шорским, чулымским и фуюйско-кыргызским к кыргызской группе.
Все вышерассмотренные факты однозначно свидетельствуют, что
сарыг-югурский генетически является восточно-тюркским языком,
в то время как хакасский, шорским, чулымский и фуюйско-кыргыз-
ский - западно-тюркскими.

М. В. Порхомовский (Москва)

ТЕКСТО ВЫ Е СРЕДСТВА В ТУРЕЦКИХ ПОСЛОВИЦАХ

В настоящем докладе рассматривается одна из проблем в рам­

ках нашего исследования языка турецких пословиц. В качестве ис­
точников были использованы сборники турецких пословиц, издан­
ные М.Юртбаши [Yurtba3i 1993] и О.Аксоем [Aksoy 1997], - около
пяти тысяч пословиц. Лингвистический анализ пословиц на разных
уровнях включает вопрос о возможности рассматривать пословицы
как текст. В качестве формального критерия здесь можно опираться
на использование в пословицах текстовых средств. Так, Т.М. Нико­
лаева [Николаева 1978, 31], отвечая на вопрос - существует ли
грамматика текста, отличная от синтаксической семантики выска­
зывания, отмечает, что для этого необходимо выделить и опреде­
лить: 1 ) перечень именно текстовых формальных средств, 2 ) пере­
чень содержательных категорий лингвистики текста, 3) правила пе­
редачи последних первыми. В качестве текстовых средств, т.е. ап­
парата грамматики текста, Т.М. Николаева приводит следующий
список:
формальные средства —порядок слов, вынесение элемента, под­
черкивание элемента, частицы, прономинализация, введение про­
форм, лексические повторы, перифрастические повторы, артиклеза-
ция, тематическая профессия, членение высказывания;
содержательные единицы - предупоминание, чистая связность,
единичность (уникальность), выделение, дейктичность, фадация важ­

187
ности, смысловое равновесие частей высказывания, неопределенность.
Как и в обычной грамматике, здесь различается выраженность /
невыраженность того или иного коммуникативного феномена, по­
этому можно различать высказывания, максимально насыщенные
выраженными текстовыми средствами, и высказывания, минималь­
но ориентированные на текст, с невыраженными текстовыми пока­
зателями.
В турецких пословицах текстовые средства представлены очень
широко. Например, в пословице Her giizel guzeldir ата canin sevdigi
daha guzeldir ‘Каждая красавица красива, но та, которую любит
сердце, еще красивее’ представлены следующие содержательные
единицы текста:
1. Неопределенность —her ‘каждая’;
2. Выделение —сатп sevdigi ‘та, которую любит сердце’;
3. Градация важности - guzeldir - daha guzeldir ‘красива - еще
красивее’;
4. Смысловое равновесие частей высказывания - her giizel
guzeldir / сатп sevdigi daha guzeldir ‘каждая красавица красива / та,
которую любит сердце, еще красивее’.
Этот ряд смыслов обслуживается такими формальными средст­
вами, как лексические повторы и тематическая прогрессия.
В пословице Oliim пе bir soluk ew el gelir, ne bir soluk sonra
‘Смерть приходит ни одним вздохом раньше, ни одним вздохом поз­
же’ можно обнаружить следующие содержательные единицы текста:
1. Единичность - bir ‘одним’;
2. Предупоминание - ew el ‘раньше’;
3. Выделение - пе bir ‘ни одним’.
В данной пословице представлены следующие формальные
средства: подчеркивание элемента, лексические повторы, вынесе­
ние элемента, тематическая прогрессия.
Пословица Kizini keyfine birakirsan уа davulcuya vanr ya
zurnaciya ‘Предоставь свою дочь самой себе - она выйдет замуж
или за барабанщика, или за зурниста’ обладает такими содержатель­
ными единицами как:
1. Единичность / выделение - kizini ‘свою дочь’ (выражено аф­
фиксами принадлежности 2 л. ед. числа и винительного падежа);
2. Градация важности - уа davulcuya / уа zurnaciya ‘или за бара­
банщика, или за зурниста’.
188
 Формальные средства: порядок слов, вынесение элемента, лек­
сические полуповторы.
В пословице Ви bir kuyruklu yildizdir ki kirkydda bir dogar ‘Это
комета, которая появляется один раз в сорок лет’ [употребляется в
значении ‘счастье хотя бы один раз стучится в дверь человека’]
можно выделить следующие содержательные единицы:
1. Единичность - bir ‘одна’;
2. Дейктичность - Ьи ‘это’;
3. Выделение - выражено аффиксом сказуемости -dir,
4. Смысловое равновесие частей высказывания - bu bir kuyruklu yil-
dizdir/kirkyilda bir dogar ‘это комета/появляется один раз в сорок лет’.
Формальные средства: подчеркивание элемента, тематическая
прогрессия.
Необходимо отметить, что существуют пословицы, в которых
могут быть представлены лишь одна содержательная единица тек­
ста и лишь одно формальное средство, есть пословицы, в которых
эти элементы вообще не выражены. Тем не менее, наличие большо­
го количества примеров, где легко выделяются единицы граммати­
ки текста, т.е. текстовые средства, является весомым аргументом в
пользу возможности рассматривать пословицы как текст и, следова­
тельно, использовать достижения лингвистики текста при анализе
турецких пословиц.

Ю. В. Псянчин, Г. И. Султанова (Уфа)

ОБ ЭКСПРЕССИВНО -СТИЛИСТИЧЕСКО М
ПОТЕНЦИАЛЕ ГРАМ М АТИЧЕСКИХ ПАДЕЖ ЕЙ
БАШ КИРСКОГО ЯЗЫ КА

Известно, что обращение к понятиям «стилистические ресурсы

грамматической системы», «стилистический потенциал граммати­
ки» связано с подачей развернутой стилистической характеристики
средств морфологии и синтаксиса [Голуб 1989, 3]. Применительно к
нашей ситуации это требует учета экспрессивно-стилистических
189
особенностей падежной системы башкирского языка, что очень ак­
туально не только для башкироведения, но и для кыпчаковедения.
Изобразительно-выразительные качества частей речи в реально­
сти представляют два способа, при помощи которых достигается
усиление экспрессивного воздействия речи: первый направлен на
непосредственное изображение предмета с помощью особых рече­
вых средств (к которым, естественно, относятся и словоизменитель­
ные категории —Ю.П.), его наглядная характеристика и именуется
«изобразительностью»; второй предполагает создание с помощью
тех же средств общего эмоционального фона высказывания и име­
нуется «выразительностью» [Кузнец, Скребнев 1960, 77].
Таким образом, наша задача сводится к выделению и интерпре­
тации таких традиционных экспрессивных качеств грамматических
падежей (основной, родительный, винительный) в речи, как вырази­
тельность и изобразительность.
Постараемся ограничиться только описанием экспрессивно-сти­
листических особенностей винительного падежа.
Винительный падеж, как и родительный, употребляется без по­
слелогов. На наш взгляд, эта особенность ограничивает его стили­
стические возможности.
Наши наблюдения над языком литературно-художественных
произведений, а также публицистики показывают, что имена суще­
ствительные в форме винительного падежа проявляют свой экс­
прессивно-стилистический потенциал в основном в качестве одно­
родных членов предложения. В этом случае имена существитель­
ные могут оставаться как в форме единственного, так и множест­
венного числа. Кроме этого, они могут быть представлены в контек­
сте как в аффиксальной, так и в безаффиксальной (т.е. нулевой)
формах. Но однородные члены предложения, выражаемые именами
существительными в форме винительного падежа, имеют одну от­
личительную особенность: они обычно пребывают в составе дее­
причастных оборотов. Например: Ир-ат кыугын өсөн Ырымбур
байҙарына бүрәнә ҡыркып, күмер яндырып, ҡарама бөгөп, ҡышын-
йәйен урмандан ҡайтмай. Ҡатын-ҡыҙ киндер һугып, быйма, кейеҙ,
тула баҫып, тары төйөп, ҡымыҙ яһап өйҙә йәшәй, бсига-сага емеш-
еләк йыйып, кәзә-һарыҡ, быҙау көтөп, урман, тау-таш араһында
йөрөй [3. Биишева. Яҡтыға] ‘Мужчины, не возвращаясь домой, ле­
том и зимой заготовляли для оренбургских богачей лес для сплава,
190
уголь, санные схватки. Женщины дома ткали холст, валяли кошму,
валенки, домашнее сукно, готовили кумыс, мололи просо. Детвора
собирала ягоды, пасла мелкий скот в лесах и горах’.
Данный фрагмент романа-трилогии З.Биишевой «К свету» со­
стоит из двух простых, распространенных, двусоставных, полных,
осложненных деепричастными оборотами предложений.
Имеющиеся здесь безаффиксальные формы винительного паде­
жа, в отличие от аффиксальных форм, характеризуются стилистиче­
ской пассивностью, так как их присутствием только констатируется
факт изобразительного типа экспрессии, присущий всему фрагмен­
ту текста. Естественно, это происходит за счет конкретной семанти­
ки имен существительных бүрәнә ‘бревно’ күмер ‘уголь’, ҡарама
‘вязки, схватки (санные)’, киндер ‘холст, холщовое полотно’, быйма
‘валенок, валенки’, кейеҙ ‘войлок, кошма’, тула ‘сукно (домотка­
ное)’, тары ‘просо’, ҡымыҙ ‘кумыс’.
Таким образом, моносемантичность грамматических падежей
действительно влияет на их стилистический потенциал. Например,
только усилением изобразительности характеризуется имя сущест­
вительное в форме основного падежа, но для достижения этого оно
должно функционировать либо в качестве назывного предложения,
либо в качестве главного члена этого же типа односоставного пред­
ложения. Усиление выразительности именем существительным в
форме основного падежа становится возможным только при его
функционировании в составе предложения в качестве простого ска­
зуемого. Имена существительные в родительном падеже, как прави­
ло, проявляют экспрессию только в одностороннем порядке - уси­
ливают изобразительность речи. Подобная особенность характерна
и для экспрессивно-стилистического потенциала винительного па­
дежа, т.е. форма «имя существительное + аффиксы -ны/-не, -ҙы/-ҙе,
-ты/-те, -ды/-де» актуализирует изобразительность только в от­
дельных жанрах прозы литературно-художественного стиля и в ге­
роических эпосах.

191
 M. Rind-Pawlowski (Frankfurt)

RUSSIAN LO AN W ORDS IN SPOKEN SHOR

Shor is a Turkic language spoken in the area of Mountain Shoria,

which is situated in Kemerovskij Oblast' between the rivers Kondoma,
Mrass and Tom'. The number of active speakers of Shor is approximately
800 people, the majority o f which is 50 years o f age or older.
A Shor orthography was firstly introduced in 1927, based on the
Mrass dialect. However, between 1942 and 1988 Shor was in fact not
written. During this period, Russian became the only language for most
fields of communication, including education, administration and media.
Shor was only used within the families, and even there, many parents did
not trasmit their mother tongue to their children. Although a revival of
Shor language and literature started in the late 1980s, the future of Shor,
is still uncertain, and it has to be considered an endangered language.
In 2004, as part o f my research for my master thesis on «Quotation
o f speech in Shor», I visited the Shor settlement area and recorded texts
spoken by Shor people who still use their mother tongue for daily con­
versation. I collected texts in Tastagol, Ust’-Anzas and Ust’-Kabyrza.
Although these texts are spoken in fluent Shor, they contain a large
number of Russian loan words, which are integrated into the Shor sentence
structure by certain strategies. In my presentation, I will analyse these
strategies for the respective parts of speech on the basis of this corpus, and
demonstrate their use by means of glossed example sentences.
Loaned nouns mainly belong to specific semantic fields, such as
administration and politics, education and profession, culture and
technology or agriculture and food. Moreover, some abstract nouns are
loaned, and even family terms, e.g. родителер or внук. The noun is the
part o f speech which can be most easily integrated into Shor sentences,
since a noun can be inflected by Shor suffixes of plural, case or
possession and can be combined with Shor postpositions. In some rare
cases, however, inflected forms are loaned from Russian, or complete
phrases with a Russian preposition. The specific speech contexts which
trigger the loaning o f inflected nouns, will be part of my presentation.
Considerably less Russian adjectives find their way into the Shor
language than Russian nouns. In the texts of my corpus, all separately
192
 loaned adjectives appear in the form of nominative masculine. This is
even true for adjectives which refer to nouns in plural (e.g. культурный
кижилер). If a complete phrase is loaned, which consists of an attri­
butive adjective together with its nominal head, the adjective may either
correspond to its head, e.g. in однокомнатная квартира, or appear in
nominative masculine, even though the head noun is of different gender
{первый школа', comp. Russ, школа ‘school’, which is feminine).
A large number of Russian adverbs are loaned into Shor, the
majority of which belong to two specific adverb types: modal adverbs
and temporal adverbs. Adverbial loans from other semantic fields are
rather rare and mostly idiomatic.
A considerable number of Russian particles is loaned into Shor, the
majority of which belongs to the group of modal particles.
When Russian verbs are loaned into Shor, they mainly appear in the
infinitive form and are combined with an inflected form of the Shor
auxiliary verb em- ‘to do’. These constructions are not limited to finite
predications. They may also appear in attributive position, or in complex
converbial structres. Negation is effected by negating the auxiliary verb.
In addition to this structure, my corpus shows a certain number of
inflected Russian verb forms. Many of these forms are idiomatic
expressions (e.g. значит, давай etc.). But loaning inflected verb forms
is not limited to such idioms. In my presentation, I will show the speech
contexts that show a tendency to trigger one of these two structures for
the integration of Russian verbs into Shor sentences.
In order to express obligation and prohibition, the Shor infinitive is
frequently combined with Russian надо and нельзя, which seems to
limit the semantic scope of Shor керек.
The use of Russian conjunctions in Shor has a significant effect on
the language structure, since conjunctions are not original elements of
Turkic syntax. Nowadays, spoken Shor shows the frequent use of coordi­
nating conjunctions such as и, a, но, and или, as well as subordinating
conjunctions, such as если and когда. The different predicate forms that
may appear in a clause built with Russian loan conjunctions, will be
shown in my presentation.

193
 П. С. Серен (Кызыл)

Л Е К С И К А РО ДИЛЬНО ГО ОБРЯДА В ЯЗЫ КЕ

К О Б Д О С КИ Х ТУВИНЦЕВ М ОНГОЛИИ
(по материалам полевого исследования)

В научный оборот вводится новый материал по лексике родиль­

ного обряда языка кобдоских тувинцев, полученный во время науч­
ной командировки в 2007 г. в Кобдоский аймак Монголии. В Севе­
ро-Западной Монголии тувинцы компактно проживают в сумонах
Буянт Кобдоского и Цэнгэл Баян-Улэгэйского аймаков. Тувинцы
Северо-Западной Монголии, как и коренные жители Тувы, называ­
ют себя словом дыъва. Они, по их сообщению, являются алтайски­
ми и кобдоскими тувинцами (алдай дыъвасы, хомду дыъывасы) в
отличие от танну-ольских тувинцев (jтанды дыъвасы), живущих в
Туве [Монгуш 1983, 129].
Достоверных сведений о численности тувинского населения в
Монголии, к сожалению. По данным информаторов, в Кобдоском
аймаке проживает около 2000 тувинцев. Они делят себя на 4 боль­
шие родоплеменные группы - чаг тыва, донгак, иргит, соян.
Язык кобдоских тувинцев в целом совпадает с тувинским на­
родно-разговорным языком, называется также тыва дыл. Однако он
имеет некоторые особенности в мелодике (звучании) речи, наличи­
ем заметного акцента воспринимаемого на слух как влияние мон­
гольского языка. Это, по-видимому, объясняется изолированностью
носителей данного диалекта, которые давно уже регулярно не об­
щаются с жителями Тувы, находящимися по соседству с ними.
Можно предположить также воздействие некоторых фонетических
особенностей [Монгуш 1983, 133].
Полевые работы в Кобдоском аймаке Монголии тувинское насе­
ление слабо владеет родным языком, а молодежь в возрасте 20-30
лет фактически его не знает; тувинский язык является для них толь­
ко средством общения в семье, и то в основном для людей старшего
поколения. Родители же с детьми общаются главным образом по-
монгольски, поскольку в школе родной язык не изучается. В обще­
стве тувинцы между собой общаются только на монгольском языке;
радиопередачи, телепередачи на родном языке не ведутся.
У тувинцев Монголии до наших дней еще сохранились некото­
рые старинные традиции. В них жива память о многих верованиях и
194
обрядах, связанных с рождением и воспитанием ребенка, в основе
чего лежат архаические религиозные представления.
Беременную женщину называют адаа аар кижи ‘человек с тяже­
лым низом’, холу-буду аар ‘руки, ноги стали тяжелыми’, каът болган
кижи ‘человек, ставший слоеным’. Выражения хол- буду аар, каът
болур употребляется и в языке цэнгэльских тувинцев Монголии.
В тувинском языке сааттыг ‘беременная’ заменяется выражения­
ми: иштиг, ижплнниг ‘с животом’, дакпырлыг ‘двукратная’, адаааартаан
‘отяжелела’, ишти билдирип келген ‘живот заметен стал’, чоон ‘толстая’.
Роды называют төрүүр, уруг үндүрер, үндүрер, чему в литера­
турном тувинском языке соответствует божуур.
Принимала ребенка у роженицы опытная старуха или пожилая
женщина, которая перерезала пуповину новорожденного. Эту жен­
щину называют хиндик иези азы хин иези.
Пуповину, как и в литературном тувинском языке называют
хин. Ее обрезают тускай хачы, специальными ножницами, перевя­
занными на кольцах ак кадак ‘белым хадаком’. Пуповину зашивают
в маленький мешочек из шелка и хранят в сундуке.
Послед, как и в тувинском языке, называют сыртык. Послед
хранили дома в течение трех дней. По истечению трех дней прово­
дят обряд улуг хинин шыгжаар. Его зарывают в яму. Это место
должно быть шевер ‘чистым’, ‘сухим’ и бедик чер ‘на высоком мес­
те’. В ямку, вырытую для последа, кладут дээжи ‘самое лучшее из
пищи’, артыш ‘можжевельник’ и потом засыпают землей. Захоро­
нение последа имело важное значение для жизни ребенка. Послед
считался частью души ребенка, и жизнь новорожденного зависела
от того, какие предосторожности соблюдены в отношении последа
[Бадашкеева 2000, 157].
После родов женщину называют уруг үндүрген кижи ‘человек,
выпустивший ребенка’.
В тувинском языке употребляют следующие словоформы и сло­
восочетания божаан ‘разрешилась’, адаа чиигээн ‘стала легкой’,
караа чыраан ‘глаза ее посветлели’. В алтайском: козү йарыган
‘глаза посветлели’, йакшы болган ‘стало хорошо’, колы-буды йенил-
ди ‘руки-ноги стали легкими’.
На третий день после рождения ребенка устраивался дой. Съез­
жались родственники, соседи из близлежащих местностей. Гости
обязательно приносят с собой какой-нибудь подарок младенцу. Это
может быть чоргек ‘пеленки’, ойнаарак ‘игрушки’, хеп ‘одежда для
195
малыша’ и т.д. В этот день для угощения подавались арага и мясо
барана, различные блюда праздничной кухни.
Из обрядов, связанных с рождением ребенка, нужно отметить
обряд первой стрижки волос хылбыын шыгжаар, хылбыын хойзур и
имянаречение. Мальчику впервые стригли хылбык ‘волосы’, когда
ему исполнялось үш чаштыг ‘три года’, а девочку в дәрт чаштыг
‘четыре года’. День для этого избирался обычно ламой (священни­
ком) или чүве билир кижи ‘знающим человеком’. Лама читал свя­
щенную книгу и определял не только день стрижки волос, но даже и
час, наиболее благоприятный для данного ребенка. Он же указывал
на того человека, который должен был первым отстричь прядь волос.
Имянаречение называют уругга am каар ‘ребенку имя поста­
вить’ или am бээр ‘дать имя’. Выбранное имя новорожденному три
раза шепотом называли мальчику на барыын кулак ‘правое ухо’,
девочке на чөөи кулак ‘левое ухо’.
Широко распространена вера в различные обереги и магические
средства, будто бы охраняющие здоровье ребенка. Много различ­
ных поверий и действий, направленных на сохранение жизни ребен­
ка, особенно в тех семьях, где дети умирали во младенчестве. В не­
которых из тех семей, где все дети рано умирали, специально брали
чужих детей на усыновление, удочерение, называемое уруг ап алыр
азы уруг сурап алыр, с согласия их родителей. Такого ребенка назы­
вают азыранда уруг или азыранды оол.
Недоношенного ребенка называют хонуу доозулбаан, тудуу
үнген уруг. Его кладут в заношенную шапку отца, которую вешают
на решетке юрты —термеге илер. Таким способом держат ребенка
до определенного срока.
Если сравнивать родильный обряд кобдоских тувинцев с анало­
гичным обрядом других народов, выявляется сходство, которое осо­
бенно проявляется с соседними бурятами, монголами, а также с
тюркскими народами.
Приведенные материалы полевого исследования демонстрируют
заметную самобытность языка кобдоских тувинцев в рамках исследо­
ванной лексики. Рассмотренная лексико-семантическая группа отли­
чается от соответствующей лексики литературного тувинского языка.
Родильные обряды были ориентированы на обеспечение безопасно­
сти роженицы и ребенка, пожелание благоприятной судьбы ребенку,
совершение акта приобщения его к родственникам, выражение радо­
сти, надежды, связанных с появлением нового члена семьи.
196
 П.А. Слепцов (Якутск)

НЕКОТОРЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ ПО ИСТОРИЧЕСКОЙ

ЛЕКСИКОЛОГИИ И СЕМАСИОЛОГИИ ЯКУТСКОГО ЯЗЫКА

В якутском языке в значении ‘небо’ в плане историческом упо­

треблялись три синонима: күөх, таңара, халлаан.
В древнеякутском языке, очевидно, было в ходу общетюркское
күөх. Оно было зафиксировано Ф.Страленбергом (1730 г.). Слово и
тогда было архаизирующимся (как и во многих тюркских языках).
Оно еще сохранилось в одной поговорке: күөххэ көттө, көңүл
барда ‘улетел в небо ~ стал свободным’.
В конце XVII в. строки из молитвы: Отче наш иже ecu на небе­
сах дословно было переведено Айыыбыт биһиэнэ мэңэ таңара үрдү-
гэр [О.Бетлингк 1990, 53]. Слово зафиксировано в словарях О.Н.Бет-
лингка и Э.К.Пекарского. Сохранилось в языке олонхо. Уже в
середине XIX в. стало архаизироваться и с тех пор на первый план
выступает значение ‘бог, божество’. В этом переводе интересно со­
четание мэңэ таңара, где переводчик добавил слово мэңэ, очевид­
но, в силу его привычности. Ныне такое сочетание не употребляет­
ся, активно применяется мэңэ халлаан. Кроме того имеются өлбөт
мэңэ уута ‘живая вода, оживляющая мертвая’, мэңэ таас ‘вечный
камень ~ столб, где предначертаны судьбы богатырей в олонхо’;
северные якуты называют кладбище мэңэ ‘вечность, вечный покой’.
Мэңэ таңара по семантике идентично менгу азун ‘вечный мир (Все­
ленная)’ [ДТС 1969, 341]. Таким образом, мэңэ таңара, видимо,
сохранило отголосок философского осмысления неба (Вселенной)
древними тюрками - оно всегда было, есть и будет - оно вечно.
Синоним халлаан зафиксирован в 1819 г. (оно могло быть и
раньше). В последнее время считается, что якутское халлаан образо­
вано от древней глагольной основы galy ’подниматься, взлетать’
[СИГТЯ 2001, 61]. Э.К.Пекарский считал его образованным от
халын + аан и сравнил с тунгусо-маньчж. галга, галгань [Пекарский
1959, 3265, 3276]. По дополнительным основаниям мы склоняемся к
объяснению Э.К.Пекарского.
Интересным для семасиологических наблюдений являются мно­
гозначные глаголы из ДТС и их производные типа aci. Все значения
и их оттенки, связанные с понятиями ‘киснуть, бродить; болеть;
печалиться, скорбеть’ сохранились во многих тюркских языках, а в
якутском —полностью.
197
 Р.А. Тадинова (Москва)

Ф У Н КЦ И О Н А Л Ь Н Ы Й СТАТУС ТЮ РКСКИХ
З А И М С ТВ О В А Н И Й В СЕВЕРО КАВКАЗСКИХ Я ЗЫ КА Х 1

Известно, что лексика прямо или косвенно отражает действи­

тельность, реагирует на изменения в общественной, материальной
или культурной жизни народа. В лексике находят отражение соци­
альные, профессиональные, возрастные различия внутри языкового
коллектива. Открытость и динамизм лексики особенно отчетливо
наблюдается при изучении ее исторического развития. Фиксация
устаревания заимствованных лексем - это не только один из спосо­
бов проследить динамику развития науки, культуры, общественной
жизни социума, но и оценить роль и влияние контактирующих языков.
Как и исконные слова, тюркские заимствования неоднородны
по степени употребления в северокавказских языках. Одни тюркиз­
мы, отражающие наиболее значимые для носителей языка реалии и
понятия, относятся к активному словарному запасу, другие, напри­
мер, историзмы (слова, обозначающие реалии, которые исчезли к
настоящему времени или стали неактуальны в современной жизни)
и архаизмы (слова, называющие такие предметы и понятия, которые
сами по себе никак не устарели, но для обозначения которых ис­
пользуется теперь другая лексика2) находятся в пассиве.
Функциональный статус тюркских заимствований в северокав­
казских языках неодинаков. Четкого ареального разграничения нет
(в отличие, например, от архаизации персизмов в нахско-дагестан­
ских языках, где расхождения по данному признаку проходят по
границе северного и южного ареала, см.: [Эфендиев, 133]); в одних
языках определенный тюркизм уже является устаревшим словом, в
других он еще активно употребляется в речи, например:
устаревшим является в адыг, бэгъуаз ‘порт’, абх. абағрза ‘порт,
гавань, бухта’, в других языках это общеупотребительное слово:

1 Работа выполнена при поддержке Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН

«Генезис и взаимодействие социальных, культурных и языковых общностей: Ранние контак­
ты языков урало-алтайской общности».
2 Определения историзмов и архаизмов приводятся по кн.: [Шмелев 2002, 155, 158].
198
лак. бугъаз ‘место, где скопилась вода; место сбора воды; начало
водопровода’, цах. бокъаз ‘ворота’, хин. бугъаз, рут. бугъаз ‘горло’;
таб. уст. азбар ‘двор и хозяйственные постройки; хозяйство’, в
остальных языках слово активно употребляется в речи: авар., гунз.
азбар ‘двор’, авар, азбар-къоно ‘подворье’, ботл., годоб. азбар-къу-
ну ‘дом и двор’;
Повсеместно во всех языках северокавказской группы в разряд
устаревших переходят тюркизмы, отражающие социальное нера­
венство (аз. гараваш ‘прислуга, служанка; рабыня’), термины мет­
рологии в прошлом (аз. аршын ‘аршин’); устаревают названия неко­
торых видов одежды, предметов быта (аз. башлыг ‘капюшон с длин­
ными концами, надеваемый поверх шапки’, тур. torba ‘мешок, тор­
ба, кошель, сумка, сума’) и др.
Архаизация тюркизмов, как и вообще любой лексики, происхо­
дит по разным причинам, основными из которых являются, во-пер­
вых, исчезновение обозначаемых ими реалий и понятий, во-вторых,
недостаточная их освоенность кавказскими языками. Последнее ка­
сается слов, выражающих сугубо специфические понятия, вследст­
вие чего они могут попасть ‘в письменную литературу, но не усво­
иться обиходным языком. Например, в письменном памятнике лак­
ского языка 1734 г. под названием «Ханнал Мурад» встречается
много медицинских и ботанических терминов, заимствованных из
арабского, персидского и тюркских языков, например: бугъам ‘флег­
ма’, жузам ‘проказа’, къуланж ‘колики’, никърас ‘подагра’, райх1ан
‘базилик’, разиян ‘укроп’ и т.д., которые не были усвоены обиходным
лакским языком и стали архаизмами» [Хайдаков 1961, 52].
Еще одним фактором, влияющим на процесс архаизации тюр­
кизмов, является распространение русского языка как средства
межнационального общения. Русизмы постепенно вытесняют тюрк­
ские (а также арабо-персидские) заимствования, в связи с этим
тюркские заимствования переходят в разряд архаизмов и заменяют­
ся русскими эквивалентами. Например, в даргинском вместо ку­
мыкского заимствования юзбаши в советский период употреблялось
слово сельсовет ‘председатель сельсовета’, вместо кум. къулбас -
рус. патпис ‘подпись’, вместо кум. къаякъ - рус. лутШе ‘лодка’,
вместо кум. пачалихъ - рус. гасударистуба ‘государство’ [Мусаев
1978, 25], в цахурском вместо азербайджанизма эскер теперь говорят
солдат, вместо аз. сыниф - рус. класс [Нурмамедов 2000, 19] и др.
199
 Надо заметить, что эти архаизмы отличаются от вышеперечис­
ленных - отражающиеся ими реалии существуют. Такие тюркизмы
не выдерживают конкуренции с лексикой русского языка, который
на сегодняшний день играет доминирующую роль в межнациональ­
ном общении. Точнее, такие тюркизмы считаются относительно
архаичными: они находятся в стадии архаизации, т.к. все еще упот­
ребляются в речи старшего поколения, а молодежь использует ру­
сизмы. Например, молодому поколению лакцев неизвестно слово
чупур ‘оспа’, т.к. оспой не болеют уже много десятилетий, однако
старшее поколение, зная эту болезнь, еще употребляет это слово:
чупур бусса ‘с оспинками на лице’.
Отдельный тип архаизмов представляют стилистически окра­
шенные слова, употребляемые в художественном стиле, в поэтиче­
ской речи, например: лак. сарабугъда ‘лучший сорт пшеницы’, каб.
алмэсты, абаз. алмасты ‘ведьма’, авар. албаст1и ‘кикимора’; адыг.
алп/алъп, абх. а-алып, абаз. ал(ы)п ‘сказочный конь-богатырь’, каб.
алъп ‘сказочный конь-богатырь’. В лакском, по наблюдениям Аб­
дуллаева, тюркизмы предпочтительнее в литературно-письменной
речи, тогда как в разговорной речи они полностью вытеснены ру­
сизмами. Например, в письменной речи в литературе, особенно в
газетах и журналах, встречаются следующие тюркизмы: бахшиш,
валад, дилмаж, жинс, азархана, сайки и др., а в разговорной речи
им соответствуют другие: подарок, экскурсовод, переводчик, поро­
да, больница, почти [Абдуллаев 1982, 83, 80].
Отметим также тюркизмы, ‘которые находятся на периферии
словарного фонда, но вместе с тем весьма активны в разговорной
речи» - это стилистически окрашенные, модально-оценочные сло­
ва, отмечаемые в словарях с пометой “бран.”, “ирон.”, “уничиж.”,
“груб.” и др., например:
лак. шибажаранчи ‘'ирон. старательный, деятельный; тот, кото­
рый вмешивается не в свои дела’
лезг. алух ‘седло’, но ‘ирон. одежда’, ампа ‘неодобр. воротила’,
алтун ‘поэт, золото’, безетмиш ‘поэт. украшенный, разукрашен­
ный; наряженный’
авар, бика ‘неодобр. белоручка, бездельница’, ''дет. ласк, красавица’.
Таким образом, тюркизмы-архаизмы и стилистически окрашен­
ные тюркизмы в разных языках северокавказской группы представ-

3 См.: [Джидалаев 1990, 191]; там же автор приводит список наиболее употребительных мо-
дально-оценочных слов тюркского происхождения в лакском языке.
200
ляют небольшую группу лексем. Наиболее активно используются в
северокавказских языках тюркские заимствования, представляющие
собой, как правило, стилистически нейтральные слова, для которых
характерны семантическая освоенность и прозрачность, регулярное
использование в устной и письменной речи, высокая словообразо­
вательная активность.

Yuri Tambovtsev (Novosibirsk)

THE DENSITY OF THE TURKIC LANGUAGE FAM ILY IN

COM PARISON TO THE OTHER LANGUAGE TAX A

The density of languages in this or that language taxon shows how

compact the languages are placed in it. In terms of the distances between
the languages it means that the most dense taxon has the least total of the
phono-typological distances. It is also possible to measure the density
with the help of the coefficient of variance which shows the dispersion
of languages in a taxon. The details on the use of it can be found
elsewhere [Tambovtsev 2003, 11-16]. The coefficient of variance des­
cribes here the density based on the distribution of the 8 phonological
features: 1) labial; 2) front; 3) palatal; 4) back; 5) sonorant; 6 ) occlusive;
7) fricative; 8) voiced non-sonorant consonants [Tambovtsev 2001]. The
frequency of the occurrence of these 8 groups of consonants was
computed in the texts on the phonological level.
The dispersion of the Turkic family as well as the other world
language taxa is expressed by the value of the coefficient o f variance
(18.77). In fact, it is not the least, because Mongolic (10.78) and Tungus-
Manchurian (17.41) are less dispersed. The other densities are: Australi­
an -2 1 .5 1 ; Finno-Ugric - 24.14; Indo-European - 28.00; Paleo-Asiatic-
33.89; American Indian - 43.37; Austronesian - 46.21 (Tambovtsev,
2003: 125). Therefore, one can see that Turkic languages are quite
compact. They are almost as compact as the Slavonic group (15.21) of
the Indo-European family or the Volgaic group (17.90) of the Finno-
Ugric family. Being a family, the Turkic taxon is as dense as a group. Its
density proves the great typological closeness of Turkic languages on the
phonological level.
201
 Д.М. Токмашев (Новокузнецк)

О ТЕЛ ЕУТС КО -РУС С КИ Х

ТО П О Н И М И Ч ЕС КИ Х Д УБ Л ЕТА Х

Бачатские телеуты —один из самых малочисленных тюркских

народов Южной Сибири, входящий в группу южных алтайцев наря­
ду с алтай-кижи и теленгитами.
Бачатско-телеутская топонимия состоит из нескольких гетеро­
генных и гетерохронных пластов, отражающих многообразие исто­
рических контактов телеутов с соседними народами. Кроме собст­
венно телеутских (тюркских), для нее характерны группы субстрат­
ных енисейских (в широком смысле) и суперстратных русских то­
понимов; возможно, присутствуют вкрапления и из других абори­
генных сибирских языков. К субстратными закономерно относятся
гидронимы, например: р. Пайаш (рус. Бачат) < енис. чет ‘река,
вода’, р. Оороп (рус. Урон) < енис. (?) леп/реп ‘река’, р. Ур < енис.
ур ‘река, вода’ [Малолетко 2002, 80-81]. В.М. Шабалин [Шабалин
1994] считает леп/реп неизвестным по происхождению палеосибир­
ским гидроформантом. Э.Ф. Чиспияков относит его к енисейским
[Чиспияков 2005, 208], а А.М. Малолетко возводит его иранскому
ап ‘вода’ [Малолетко 2002, 66 ].
Суперстратными в телеутской топонимии чаще всего являются
ойконимы, фонетически и семантически освоенные телеутским язы­
ком, ср. тел. Пелий < рус. г. Белово; тел. Кальчук < рус. с. Кольчуги-
но. Наблюдается и обратный процесс: ср. рус. ст. Бускускан < тел.
Мусңасцан; рус. ст. Байкаим < тел. Пайгайын', рус. с. Шанда < тел.
Шаанды, рус. ст. Артышта < тел. Артыш туу, рус. п. Черта < тел.
Чартуу (в последнем примере наблюдается, очевидно, также семан­
тическое освоение телеутского названия русским языком).
Особую группу составляют дублетные телеутско-русские топо­
нимы, т.е. одновременно существующие телеутские («разговорно­
бытовые») и русские («официальные») названия для одних и тех же

202
 гопообъектов. Этот пласт также неоднороден, в нем можно выде­
лить две группы:
1) Исконно телеутские (тюркские и нетюркские) географиче­
ские названия, не связанные с «официальными» русскими;
2) Топонимы, перешедшие из языка-донора в язык-реципиент
путем полного или частичного калькирования либо повторной они-
мизации по иному признаку. Отдельные дублетные топонимы отно­
сим ко второй группе условно, так как весьма затруднительно опреде­
лить направление и характер их перехода из одного языка в другой.
К первой группе, по нашему мнению, можно отнести следую­
щие пары названий («чистые дублеты»): тел. Ар Байат букв, ‘весь
Бачат’ <-> рус. д. Челухоево < тел. Чолкой, Солкой, Чолухой - другое
название села Ар Байат', тел. Олгааль (?) < Улуг ааль букв, ‘большая
деревня’ «-» рус. с. Улус < улус тел. ‘селение, народ’; тел. Кресту
(~Крестÿлер) букв, ‘крещёные’ <-> рус. с. Беково < от фамилии Ве­
ковых; тел. Сас букв, ‘лес, согра’ (вариант названия - Ол jаны букв,
‘та сторона’) <-> рус. д. Верховская', тел. Аба Тура букв, ‘город на р.
Аба’ <-> рус. г. Новокузнецк', тел. Jаш Тура букв, ‘молодой город’ *-*
рус. г. Бийск.
Вторая группа: тел. Сабот < рус. ‘завод’ <-> рус. г. Гурьевск', тел.
Чарапан (этимология неясна) <-> рус. ст. Бочаты; тел. Jыжолjаны
букв, ‘та сторона леса’ <-* рус. п. Залесово (телеутское поселение в
Алтайском крае); тел. Таш Кöмÿр букв, ‘каменный уголь’ «-» рус. д.
Каменка (ныне - Новый Городок, мкрн. г. Белово).
Таким образом, характерной особенностью телеутско-русских
топонимических дублетов является их избирательная распростра­
ненность в таком секторе ономастического пространства, как ойко-
нимия. Значительно большей устойчивостью обладают гидронимы,
не образующие дублетов и восходящие к языкам как дорусского,
так и дотюркского населения Южной Сибири.

203
 Н. С. Уртегешев (Новосибирск)

З Н А Ч И М О С Т Ь ИЗУЧЕНИЯ СПОНТАННОЙ РЕЧИ

Д ЛЯ СИ Б ИР СКО ГО РЕГИОНА*

Век информационных технологий способствует не развитию

языков малочисленных этносов Сибири, а, напротив, поглощению
их более крупным, сильным, информационно-развитым русским
языком. Этот процесс усугубляется слабым владением родным язы­
ком коренными сибирскими этносами.
Свободно владеют языком только представители старшего по­
коления - люди глубоко пенсионного возраста; представители сред­
него поколения знают язык в значительно меньшей степени. Люди с
высшим образованием, как правило, не знают свой родной язык и
не желают его изучать; исключение составляют филологи, но и они
зачастую не владеют им в совершенстве. Дети, особенно городские,
вовсе не имеют представления о своем этническом языке; деревен­
ские же, при условии, что население хотя бы на одну треть состоит
из представителей коренного этноса, частично усваивают язык от
старших членов семьи и говорят на нём дома или в коллективе
сверстников.
В различных этнических группах владеющих родным языком
может насчитываться от нескольких тысяч человек (если этнос
включает более 20 тыс. населения) до нескольких сотен или не­
скольких десятков, и даже нескольких человек (при населении ме­
нее 20 тыс.). Не осуществляется передача языка и культуры от стар­
шего поколения к младшему, не принимаются соответствующие ме­
ры даже там, где еще есть возможность сохранения или возрожде­
ния языка. Следствием подобной бездеятельности является пер­
спектива исчезновения, под угрозой которой находится значитель­
ная часть миноритарных языков народов Сибири.
На фоне общей неблагоприятной картины можно отметить и
примеры позитивного отношения малочисленных народов к родной

Работа выполнена при финансовой поддержке Сибирского отделения РАН (Конкурс меж­
дисциплинарных интеграционных проектов фундаментальных исследований 2009-2011 г.,
проект № 108 «Соматические исследования артикуляторных баз тюркских этносов Южной
Сибири с использованием низкодозовой цифровой рентгенографии и высокопольной магнит­
но-резонансной томографии»).
204
культуре. Например, сойоты, небольшой этнос, проживающий на
территории Бурятии, занимается возрождением своего этнического
языка (тюркского по происхождению), который был утрачен под ас­
симилирующим воздействием бурятского, относящегося к монголь­
ской семье языков. Истории известны примеры успешной ревитали-
зации утраченных языков, в частности, в Европе были восстановле­
ны мэнский и корнский языки. Аналогичные тенденции к сохране­
нию родных культур отмечаются и среди сибирских народов (ку-
мандинцы, тубалары).
Но при изучении и возрождении языков возникают некоторые
проблемы: если лексику, морфологию, синтаксис можно изучать по
зафиксированным фольклорным памятникам, словарям, небольшим
текстам, то с фонетикой обстоит дело сложнее. Звуковые, интона­
ционные описания возможно проводить лишь при наличии людей,
свободно владеющих языком, при учете произносительных норм
спонтанной (живой неначитанной) речи.
Как показывают исследования по языкам Сибири, затруднитель­
но восстановить точную звуковую картину, точные фонологические
системы близкородственных языков; тем более невозможно рестав­
рировать интонационные изменения. Каждый язык, диалект, говор
имеет свои звуковые системы с отличными от других фонетически­
ми процессами, сочетаемостью единиц, дополнительными артику­
ляционными признаками, тембровыми характеристиками, ритмоме­
лодикой.
Если не зафиксировать эти особенности сейчас, пока еще живы
носители языков старшего поколения, потом не будет возможности
восстановить фонологическую и тем более - фонетическую картину
в целом, хотя фонетика, как мы знаем, наиболее консервативна,
наименее подвержена изменениям. Будут утрачены нити, связываю­
щие настоящее и будущее с историей языка и этноса. Кроме того,
своевременное тщательное и полное описание языковой системы
необходимо для выявления ее специфики на фоне других языков и
определения ее места в типологической классификации языков на­
родов мира.

205
 Ф. Г. Хисамитдинова (Уфа)

ОБ И С ТО РИ Ч ЕСКО Й ГРАМ М АТИКЕ

Б А Ш КИ РС КО ГО ЯЗЫ КА

В связи с разработкой многотомной истории башкирского наро­

да становится актуальной написание исторической грамматики
башкирского языка. Фрагментарность исторических и археологиче­
ских знаний по башкирам делает историческую грамматику важ­
нейшим источником для изучения древнейшей и древней истории
башкирского этноса. Понимая это, предыдущее поколение башкир­
ских языковедов обращалось к изучению исторической грамматики
[Азнабаев, Псянчин 1983]. Однако в то время слабая изученность
диалектной базы, письменных источников башкирского языка, его
ономастической системы, а самое главное - слабая разработанность
методики сравнительно-исторических исследований в тюркологии
не позволили ученым создать историческую грамматику, охваты­
вающую все уровни языка. В аналогичной ситуации оказались спе­
циалисты и по другим тюркским языкам, несмотря на то, что по
многим из них уже были разработаны принципы, источники, мето­
ды и структура [Орузбаева 1985, 7-8; Магеррамова 1985, 64-66;
Шайхулов 1985, 118-121]. В результате сегодня в тюркологии соз­
дание исторических грамматик конкретных тюркских языков или
группы языков, отвечающих современным требованиям лингвистики,
остается архиактуальной задачей.
В последние годы в связи с бурным развитием башкирского
языкознания, а главное — благодаря созданию под руководством
Э.Р.Тенишева шеститомной коллективной монографии «Сравни­
тельно-историческая грамматика тюркских языков» сделано много
для решения этой задачи. Во-первых, на огромном материале прове­
дена реконструкция пратюркского языка-основы по всем языковым
уровням. В частности, в первом томе проведены фонетические, во
втором - морфологические, в третьем - синтаксические, в четвер­
том -лексические реконструкции [СИГТЯ 1984; 1986; 1988; 1997;
2001]. В пятом томе СИГТЯ проведена реконструкция прасостоя-
ний отдельных групп тюркских языков. В частности установлены
206
прасостояния для огузской, кыпчакской, карлукско-уйгурской, кыр­
гызской, тобасской, якутской и булгарской групп тюркских языков
[СИГТЯ 2002]. В результате проведения ступенчатой реконструк­
ции по генетическим группам уточнена, во-первых, пратюркская
реконструкция, во-вторых, классификация тюркских языков, в-
гретьих, история конкретных тюркских языков. Написание завер­
шающего, шестого тома СИГТЯ, «Пратюркский язык-основа. Кар­
тина мира пратюркского этноса по данным языка» позволило уточ­
нить реконструкцию пратюркского языка-основы на различных
языковых уровнях, выявить предшествующие языковые состояния в
связи с положением пратюркского языка среди алтайских языков, и
наконец, попытаться восснатовить картину мира древнего тюрка по
данным языка [СИГТЯ 2006].
Безусловно, результаты, полученные тюркологами Отдела ура­
ло-алтайских языков под руководством Э.Р.Тенишева, а позднее -
А.В.Дыбо, обеспечили прорыв в развитии тюркологической науки,
дали толчок для дальнейших сравнительно-исторических исследо­
ваний, ускорили создание исторических грамматик современных
тюркских языков. Действительно, сегодня в тюркологии имеются
добротные реконструкции по всем уровням языка, которые могут
быть использованы при создании исторических грамматик конкрет­
ных тюркских языков. С другой стороны, в результате разработки
шеститомной СИГТЯ в тюркологии выработаны методы и приемы
сравнительно-исторических исследований, определена техника ре­
конструкций, что может быть использовано при создании историче­
ских грамматик современных тюркских языков, в том числе и баш­
кирского. Учитывая изложенные факты, башкирские лингвисты
совместно с коллегами из Института языкознания РАН во главе с
А.В.Дыбо приступили к разработке «Исторической грамматики
башкирского языка».
Как уже говорилось выше, кроме общетюркологической базы,
для разработки исторической грамматики башкирского языка созда­
ны условия в самом башкирском языкознании. Во-первых, подго­
товлены и изданы три тома и один сводный том по диалектной лек­
сике башкирского языка: [Башҡорт һөйләштәренең һүҙлеге 1967;
1970; 1987], [Башҡорт теленең диалекттары һүҙлеге 2002]. В 2005 г.
издан «Диалектологический атлас башкирского языка». Кроме это­
207
го, изданы несколько крупных монографий по всем диалектам и от­
дельным говорам башкирского языка [Ишбулатов 1979; Максютова
1976; Миржанова 1979; Миржанова 2006; Дильмухаметов 2006;
Баишев 2006].
В последние два десятилетия башкирскими языковедами подго­
товлены и изданы двухтомный толковый, башкирско-русский, рус­
ско-башкирский словари: [Башҡорт теленең һүҙлеге 1993; Башкир­
ско-русский словарь 1996; Русско-башкирский словарь 2005]. Кро­
ме этого, в рамках реализации закона Республики Башкортостан «О
языках народов Республики Башкортостан» подготовлено и издано
множество тематических словарей: [Башҡорт теленең игенселек
һәм баҡсасылыҡ терминдары 2002; Башҡорт мифологияһы, белеш-
мә-һүҙлек 2002; Башҡорт теленең этнолингвистик һүҙлеге 2002;
Башҡортса-урыҫса, урыҫса-башҡортса халыҡ медицинаһы термин­
дары һүҙлеге 2005; Башҡорт аш-һыу атамаларының башҡортса-
урыҫса аңлатмалы һүҙлеге 2002; Башҡортса-урыҫса этнокультуро-
логик лексика һүҙлеге 2003; Башкирско-русский словарь по животно­
водству 2006; Урыҫса-башҡортса, башҡортса-урыҫса урман эше тер­
миндары һүҙлеге 2007; Башҡорт теленең үлем йолаһы лексикаһы:
башҡортса-русса һүҙлек 2005; Животноводческая лексика башкир
2000; Башкирско-русский словарь лексики родинного обряда 2008;
Башкирско-русский словарь военной лексики 2007].
В 2007 г. башкирские языковеды приступили к разработке мно­
готомного академического двуязычного толкового словаря башкир­
ского языка, для которого современными и предыдущими поколе­
ниями языковедов создана материальная база, включающая около 3
млн. слов.
Определенная подготовительная работа для разработки «Исто­
рической грамматики башкирского языка» проделана и историками
языка. В частности, увидели свет монографии Дж.Г.Киекбаева,
Р.Х.Халиковой, Э.Ф.Ишбердина, И.Г.Галяутдинова, Ф.Г.Хисамит-
диновой и др., посвященные различным аспектам истории башкир­
ского языка [Киекбаев 2002; Халикова 1990; Гарипов 1973; Ишбер-
дин 1986; Галяутдинов 2000, Хисамитдинова 1989].
В последние годы появились работы, раскрывающие своеобра­
зие башкирской этнокультурной картины, позволяющие реконст­
руировать языковую картину мира прабашкирского этноса: [Хадые-
ва 2005; Багаутдинова 1998; Батыршина 2008; Сулейманова 2007;
208
Раемгужина 2000]. Большая работа проведена башкирскими онома-
стами, подготовившими ряд монографий и словарей по топонимии,
антропонимии, этнонимии, мифонимии [Кусимова 1982; Хисамит­
динова 1991; 2006; Шәкүров 1993; Камалов 1994; Усманова 1994;
Сиразитдинов 2000].
В целом на сегодняшний день башкирское языкознание созрело
для разработки исторической грамматики. Как уже говорилось вы­
ше, имеется как теоретическая, так и материальная база и на обще­
тюркологическом уровне.
Историческая грамматика башкирского языка будет состоять из
введения, 3-х глав и заключения. Во введении будут рассмотрены
вопросы взаимосвязи языка и этноса; значение изучения истории
языковой системы для изучения истории этноса-носителя данного
языка; место тюркских языков в алтайской семье, проблемы и мето­
ды реконструкций праязыка и т.д.
Первая глава «Исторической грамматики башкирского языка»
будет посвящена определению места башкирского языка и его диа­
лектов в системе тюркских языков. Особое место будет уделено оп­
ределению места башкирского языка и его диалектов в кыпчакской
группе тюркских языков. Для этого должна быть проведена рекон­
струкция фонетических, морфологических, синтаксических особен­
ностей башкирского языка. Здесь же должно быть рассмотрено про­
исхождение и состав башкирской лексики, которое позволит вы­
явить своеобразие языковой картины мира древних башкир. Дан­
ный материал даст возможность определить прародину башкирско­
го этноса, миграции, контакты его с населением сопределенных и
других регионов.
Вторая глава будет посвящена изучению башкирского языка и
его отношение к языку ранне- и среднетюркских памятников. Будут
рассмотрены языковые особенности памятников с эпохи древне­
тюркской письменности до тюрки Урало-Поволжья XVI-XV1II вв.
Третья глава будет посвящена истории башкирского литератур­
ного языка XIX - нач. XX вв. Будут рассмотрены языковые особен­
ности литературного языка первой половины, второй половины XX
вв. и литературный язык начала XX в.
В заключении будут подведены некоторые итоги, определены
проблемы и перспективы дальнейших исследований.

209
 А. Г. Ш айхулов (Уфа)

КОГНИТИВНАЯ ПАРАДИГМАТИКА ИДЕОГРАФИЧЕСКИХ

СЛОВАРЕЙ ДИАЛЕКТОВ ТЮРКСКИХ ЯЗЫКОВ
УРАЛО-ПОВОЛЖЬЯ: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

В отечественной тюркологической науке, в отличие от славян­

ского и индоевропейского языкознания в целом, проблемы идеогра­
фического описания лексического универсума начинают обсуж­
даться только лишь в последнее время [Шайхулов 1990, 211; 1996,
174-175; 1997, 30-33; 1998, 149-151; 2005].
В последние два-три десятилетия тюркская диалектная лексико­
графия, как известно, достигла значительных успехов: опубликова­
ны и продолжают создаваться выпуски региональных словарей и
готовятся новые словари, созданы десятки уникальных картотек
диалектной лексики почти во всех научно-исследовательских цен­
трах тюркоязычных республик Урало-Поволжья. Особенности соз­
данных словарей лексики говоров указанного региона определяют и
типы идеографических словарей. Прежде чем перейти к вопросу о
классификации типов идеографических словарей тюркских говоров,
необходимо заметить, что идеографический словарь, группируя
лексические единицы по значениям, уже в своей структуре модели­
рует связи и отношения, объективно существующие в лексической
системе языка (О.В. Востриков). Принципы же составления таких
словарей пока не могут считаться отработанными, во всяком случае
существующие идеографические словари даже русского литератур­
ного языка, по мнению ряда исследователей, ещё не слишком со­
вершенны. Тюркская же диалектная идеография пока вообще не
представлена словарями, и актуальность задачи создания диалект­
ного идеографического словаря тюркских (татарского, башкирского
и чувашского) языков ощущается многими языковедами региона.
Как известно, в основе разработки материалов любого идеогра­
фического словаря лежит классификация системы понятий. На пер­
вом этапе, как известно, реализуется общее выделение наиболее
широких тематических групп, которые постепенно сужаются в рам­
ках более мелких подгрупп. Последним звеном этого деления явля­
ется та или иная лексико-семантическая группа слов.
Поскольку главная цель идеографического словаря языка за­
ключается в логической классификации литературной лексики, об-
210
легчающей поиски наиболее адекватного слова по разделам, то и
исследователи в области диалектной идеографии видят главной це­
лью при составлении словаря в распределении слов по разделах,
рубрикам, полям, субполям идеографической схемы. «В результате
такой работы, словарь получает ещё один вход, а каждое слово ис­
ходного списка наряду с номером субполя (к которому относится)
индекс соответствующей ячейки исходной схемы словаря». Такое
решение вопроса «...позволяет поставить и приблизить решение ря­
да научных проблем, над которыми работают лексикологи-диалек­
тологи: место диалектного и общетюркского слова и диалектного
слова-термина в лексической системе говора в зависимости от осо­
бенностей их семантики, парадигматических и синтагматических
связей; особенности диалектной синонимии и антонимии, полисе­
мия слов в говоре и т.д.» подробнее см.: [Раков 1984, 151-152] и др.

В. В. IПановал (Москва)

ЛЕКСИКОГРАФИЯ И ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ЖАРГОНА:

ТЮРКСКО-ЦЫГАНСКИЕ ЗАПИСИ ЧИСЛИТЕЛЬНЫХ

Только три цыганских числительных отражены в составе конта-

минированных тюркско-цыганских записей: «Бешпан - пять рублей»,
«Ан-деш - пятнадцать рублей», «Шелкапчук - сто рублей» [Потапов
1927, 13,8, 187].
Первое слово - это соединение татарского и цыганского числи­
тельных. Ср. в речи конных барышников: «Бешъ - 5 руб<лей>»
[Патканов 1900, 148]; цыг. (северно-рус.) пандж [панч] ‘пять’ [ЦРС
1938, 88]. Для объяснения того, как и почему в записи *(беш)панч
могло исчезнуть конечное -ч, представляется более продуктивным
обратиться не к фонетике, а к графике. Материалы словаря 1927 г.
частично переписывались со старой орфографии на новую. Возмож­
но, *6ешпанч было прочитано как бешпанъ, вследствие чего конеч­
ная буква -ч, принятая за букву *-ъ, была отброшена. Это предполо­

211
жение подтверждается тем, что в русской арготической лексикогра­
фии есть другой такой же пример. «Сеун - радостное известие»
[Мильяненков 1992, 230]. Списано с ошибкой: «СЕУНЧЪ та-
т[а]р[ское] . стар[инное]. радостная в'Ьсть, особенно о побЪдЪ»
[Даль 1866-IV, 162]. Здесь конечный -ъ тоже был отброшен дважды.
Это графическая ошибка, конечный ч- сохраняется в совр. тюркских
языках (тат. сөенеч ‘радость’ [РТС 1991, 509], кирг. сүйүнч ‘ра­
дость’ [КРС 1965, 671] и др.).
Второй пример содержит тюркское слово (ср.: тат. ун ‘десять’
[РТС 1991, 129], кирг. он ‘десять’ [КРС 1965, 568]) + цыг. деш ‘ 10’.
В толковании «пятнадцать рублей» вместо «десять», возможно, нет
ошибки. Барышники, видимо, считали на старые червонцы (1886 г.),
а лексикограф - на новые (1897 г.), облегченные в полтора раза.
Третий пример контаминации содержит цыганское шел ‘100’+
тюрк, кстчук, капшук ‘мешок, кошель, фигурально - 100 рублей’.
Ср. в речи конных барышников: «Капчигъ - 100 руб<лей>» [Патка-
нов 1900, 148].
О функционировании подобных гибридов в речи завсегдатаев
конных рынков сведений нет. П.С. Патканов писал: «Для курьеза
приведем употребительнейшие из выражений и денежный счет
конных барышников, представляющие смесь цыганского с русским
и татарским» [Патканов 1900, 148]. Однако таких гибридных числи­
тельных не приводит, хотя речь ведет именно о смеси языков.
Видимо, в словаре 1927 г. были зафиксированы реплики информан­
та, приводившего названий денежных сумм на трех языках: татар­
ском, цыганском, русском. Однако записавший не всегда сегменти­
ровал татарский и цыганский материал. И словарь 1927 г. отразил
три случая (скорее всего графической лишь) контаминации тюрк­
ских и цыганских числительных.
Форма представления числительных в записи такова, что еди­
ничный характер самих записей не вызывает сомнений. Они не да­
ют оснований считать лексическими единицами арго не только вы­
веденные аналитическим путем *пан, *шел, но и гибридные фикса­
ции ан-деш, беш<->пан<ч>, шел<->капчук, поскольку они пред­
ставляют собой слитную или дефисную запись на слух двух сино­
нимов, употреблявшихся в одной позиции: либо он, либо деш и т.д.
Ситуация, в которой были записаны эти двойные числительные вос­
станавливается лишь гадательно. Видимо, это сделал оперативник,
212
работавший на Украине с барышниками-цыганами [Шаповал 2008,
512-514]. Любопытно, что при счете денег они умели использовать
и тюркские названия числительных.

И. В. Шенцова (Новокузнецк)

ДИСТРИБУЦИ Я ТЮ РКСКИХ Ф ОРМ АНТОВ

В ГОРНО-Ш О РСКОМ ТОПОНИМ ИКОНЕ

Горная Шория расположена на юге Кемеровской области РФ в

долинах рек Кондомы, Мрассу, Аба, впадающих в р.Томь. В рабо­
тах по топонимии этого ареала определяется языковая принадлеж­
ность географических названий Горной Шории в связи с проблемой
истории заселения Сибири. Так, к языковым пластам горно-шорско-
го топонимикона, выделенным А.П.Дульзоном, относятся: енисей­
ский (кетский), самодийский, угорский, индоевропейский (иран­
ский), тюркский [Дульзон 1960; Чиспияков 1987, 122-127]. В дис­
сертации А.А.Бонюхова проводится анализ структуры и семантики
топонимов шорского происхождения [Бонюхов 1972].
В предлагаемом исследовании приводятся данные из шорского
топонимикона, отражающие диалектное членение современного
шорского языка. В основе данной работы лежит гипотеза Э.Ф.Чис-
пиякова о путях заселения Горной Шории разными по происхожде­
нию тюркскими племенами. Материалом исследования послужили
тюркские топонимы Горной Шории (гидронимы, ойконимы, орони-
мы), полученные в результате сплошной выборки из словаря топо­
нимов [Старков, Старкова 2001] и из карт Кемеровской области.
Долины рек в Шории служили центрами формирования этниче­
ских образований с присущими им языковыми особенностями. Так,
тюрки, заселявшие долину р. Мрассу (с IV в. н.э.), являются пред­
ставителями з-языка, языка так называемых «кузбасских тюрков».
А тюрки, заселявшие долину р.Кондомы, являются представителя­
ми й-языка, языка кимаков (с IX в. н.э.) [Чиспияков 2004, 50-51].
Миграции и тесное взаимодействие племен на территории достаточ­
но компактного проживания в течение нескольких веков привело их

213
к консолидации и возникновению нового - шорского (по термино­
логии В.В.Радлова) —этноса, язык которого до настоящего времени
сохранил диалектное варьирование.
Достаточно резкое деление шорского языка на два диалекта
(мрасский и кондомский) обусловлено не только тем, что эти два
диалекта являются потомками разных древних тюркских языков, но
и тем, что они развивались на разных субстратах. Так, мрасские и
томские тюрки проживают на территории, сохранившей гидронимы
кетского происхождения, маркированные топоформантами зас ~
сас ~ сес, ул ~ ур. Кондомские тюрки проживают в местах, имею­
щих кетское происхождение (с топоформантами зас, леп ~ реп), са­
модийское происхождение (с топоформантами ба ~ ма ~ ка ~ га ~
ча ~ жа), а также угорское происхождение (с топоформантом ым).
По данным [Старков, Старкова 2001, 6] в состав современной
топонимической системы Горной Шории входит 15% кетских и са­
модийских топонимов, 4% угорских, 4% индоевропейских (иран­
ских), 53% шорских (тюркских), 23% русских топонимов (происхо­
ждение 2% топонимов не определено). Отметим, что названия круп­
ных географических объектов в Горной Шории сохраняют более
древние наименования (нетюркские и нерусские). Область тюрк­
ских наименований - микротопонимы [Бонюхов 1972, 18; Чиспия­
ков 1987, 127].
Обзор шорских топонимов показывает, что дистрибуция топо-
формантов тюркского происхождения связана с зонами проживания
носителей того или иного диалекта. Мы выделяем дифференцирую­
щие топоформанты (характерные только для зоны определенного
диалекта) и интегрирующие топоформанты (имеющиеся в зоне и
мрасского, и кондомского диалекта). Анализу были подвергнуты
лишь регулярные форманты.
Топоф орм ан ты Топоф орм ан ты Интегрирующие
з о н ы мрасского д и а л . з о н ы кондомского д и а л . топоф орм анты

гидронимы суг, чулат; -ак аиры, пулук, кол, алгыраш -чак

оронимы кыр, тасхыл, арга (см. интегрирующие) таг, кая, тайга
Гидронимы: су(г) ‘вода, река’: мр. Абиаксу, Адиаксу, Азыггол,
Балыксу, Бельсу, Калчан-Су, Карасу, Карасуг, Кичигсу, Кичигсуг,
Кичису, Кобырза < Кобур суг, Кок-су, Таш-су, Кубансу, Кычик-Су,
Теренсу, Чебалсу, Чилису; чулат ‘река, ручей’: мр. Адушелат, Ал-
214
тынгы-Чулат, Топчул, Пек-Чулат\ кол ‘река; лог’: конд. Аз-Гол, Ак-
Кол, Антгол, Анчигал, Аньгол, Аткол, Ингол, Казангол, Казыннык-
Гол, Кайтогу-гол, Кандел-гол, Карагол, Каракол, Каран-голка, Кар-
тагол, Катыс-гол, Каялы-гол, Керне-гол, Котус-гол, Контра-гал,
Копты-гол, Коруккол, Корчакол, Курункол, Кусухтунгол, Кучук-гол,
Кыничак-Гол, Манкогол, Марсагол, Мостокол, Ойнгол, Ортангол,
Остыгол, Отусгол, Пангол, Парлагол, Сайлигол, Сара-Гол, Сары-
гол, Сокур-Гол, Сунгол, Суянгол, Тазы-кол, Тайгол, Талагол, Тапогол,
Тартынгол, Таштагол, Теренгол, Тивергол, Тозийгол, Узунгол, Уни­
школ, Ура-Гол, Усунгол, Утюнкалынгол, Хойлогол, Хокбалыкгол,
Чадогол, Чебакол, Шишгол, Шорлак-Гол, Шошкан-Гол, Шпагол,
Эртынгол; алгы ‘ручей’: конд. Ушалга; пулук ‘родник’: конд. Кабу-
лук, Пулук, Пулухту, -ак (уменьш.-ласк. аффикс): мр. Актанак, Алзак,
Кабызак, Кабынак, Казанак, Качканак, Куйларак, Ортонак, Сайзак,
Сартамак, Сверчак, Турлак, Турлашка, Узун-Гольчак, Учак, Шал-
бычак, Шигинак\ -чак (уменьш.-ласк. аффикс): мр. Кабурчак, Кур-
чак, Урчак, Шалбычак, Шурчак; -аш (уменьш.-ласк. аффикс): конд.
Атаягаш, Алтамаш, Канаш, Кулногаш, Кумнагаш, Кунагаш, Кус-
маш, Мундыбаш, Чарыш, Чарышта, Чугунаш, Шамагаш.
Ойконимы шорского происхождения (чаше всего названия сел
и урочищ) обычно мотивированы соответствующими гидронимами
и, таким образом, дистрибуция топоформантов шорских ойконимов
аналогична их распределению в сфере гидронимов. Примеры: кол:
конд. Парлагол, Усть-Карагол, Таштагол (< Таштыг кол), Ингол,
Сунгол, Казанкол, Байзенгол, Карагол, Карнагол (Таштагольский р-н),
Карчагол; мр. - нет; -аш: конд. Мундыбаш, Одрабаш, Чугунаш, Н1е-
регеш, Тенеш\ -ак: мр. Кийзак.
Оронимы. Преимущественно в зоне мрасского диалекта рас­
пространены географические имена с топоформантами арга ‘спи­
на’, кыр ‘хребет’, тегей ‘вершина, макушка’, тасхыл ‘утес, голая
гора’. Топоформанты таг ‘гора’, таш ‘камень’, кая ‘скала’, тайга
‘гора, покрытая хвойным лесом’ являются общими для обеих зон.
Топоформанты баш ‘голова, вершина’, тобе ‘вершина’ не являются
регулярными.
Примеры: таг: конд. Каратаг, Картыктаг, Картаг, Куйтаг,
Ортаг, Пустаг, Улутаг, Шаныштаг, Ортодаг, мр. Карадаг, Кузух-
тухтаг, Убутаг; таш: конд. Азра-Даш, Ог-Аттыг-Таш, Уч-Таш;
мр. Куртяк-Таш, Кузухтух-Тас; кая: конд. Куйтункая, Поскай, Кал-

215
гая, Кургая; кыр: мр. Кыстыгыр; тасхыл (таскыл): мр. Капчан-
тасхыл, Кильбеттасхыл, Орлигтасхыл, Пустасхыл, Тасхыл, Ха-
рыхтасхыл, Чабахтасхыл; арга: мр. Кийзасргызы, Туралыаргызы,
Угычиаргызы; т айга: конд. Кольтайга, Cox-Тайга, Усть-Тайга\ мр.
Корумтайга, Сонтухтайга, Чистайга.
В ы в о д ы . Преимущественное употребление топоформанта в
диалектной зоне на территории Горной Шории обусловлено ресур­
сами тюркских диалектов, из которых складывался шорский язык и
шорская топонимия. Дистрибуция и частотность горно-шорских то-
поформантов отражает ситуацию в прилегающих территориях. Так,
топонимия мрассцев (распространяя ее на Междуреченский район)
по наличию топоформантов схожа с топонимией прилегающей с
востока Хакасии. Топонимия кондомцев имеет некоторые общие
черты с топонимией более южной территории - топонимией Горно­
го Алтая.

Ю.В. Щека (Москва)

К П О С ТИ Ж ЕН И Ю ТО Ж Д ЕС ТВ А ФОРМЫ И ЗНАЧЕНИЯ
Я ЗЫ КО ВО ГО ЗНАКА

Абсолютизация структурно-разумного начала (равносильная ир­

рациональности) представляется выражением современного челове­
ка неразумного, требуя ясной (в отличие от деконструкции и пост­
структурализма) критики науки, которая сегодня профессиональ­
ным расчленением истину лишь кромсает, а вместо действенного
научного слова (общения) порождает астрономически невообрази­
мую пестроту текстов, в которых упоминание иных взглядов высту­
пает вежливой формой игнорирования их и которые служат лишь
одной цели - утопить в этой своей пестроте ростки подлинного по­
знания. Современная наука - это шумный пир во время чумы заблу­
ждений. В частности, заблуждений языкознания, построенного на
вульгаризации языка, игнорирующего суть действенного языкового
общения, суть движения и развития языка, суть языкового знака.
Для алтаистики это также крайне актуально.
216
 В основе традиционного (и любого) языкознания лежит пред­
ставление об органичном единстве формы и значения единиц; их
раздельное рассмотрение возможно лишь как принципиально ус­
ловное. Заблуждение начинается при пересечении грани от услов­
ности к якобы онтологической данности сторон знака. Снятие осно­
воположниками структурализма указанной принципиальной услов­
ности и принятие ими этих сторон за самостоятельные данности с
претензией на квазиматематическую точность описания соотноше­
ний между ними на деле не могло не означать разрушения языко­
знания. Структурализм (абсолютизация структурно-конечного, ра­
зумного начала) в языке обернулся иррациональностью (гибелью
языкознания как науки). Значение языкового знака вне формы не
существует - взятое (не условно, а «всерьез») вне формы оно тут же
подменятся сущностью в принципе надъязыковой, понятийно-логи­
ческой. Подмена языкового значения понятием (мыслимая «всерь­
ез») является недопустимой вульгаризацией самой основы языка.
Ни сем, ни коммутации планов выражения и содержания (Л. Ельм-
слев), ни механизмов, «переводящих смыслы в языковую форму»
(И.А. Мельчук), ни семантических категорий и пр. в языке не суще­
ствует. Сегодняшняя «языковая» семантика внешне обеспечивает
самореализацию ученых, но ценой заблуждения.
Профессиональная замкнутость мешает постижению усколь­
зающей сути бесконечности (понятие бесконечности, само конечно­
определенное, создает лишь видимость охвата бесконечности
структурным разумом; деление на нуль, расходящиеся ряды и инте­
гралы и пр. свидетельствуют о бессилии разума перед бесконечно­
стью). Суть структурной сущности состоит в ее регулярном воспро­
изведении во времени (разность частот Av соседних дискретных со­
ставляющих синусоид обратно пропорциональна периоду воспроиз­
ведения At). При устремлении At к бесконечности сущность пере­
стает быть структурной - она становится абсолютно уникальной
(никогда не наблюдалась в прошлом и никогда не произойдет в бу­
дущем), ее спектр становится сплошным (сумма бесконечного чис­
ла ненулевых синусоид должна бы давать конечную величину -
здесь разум останавливается). Данная сущность есть не что иное,
как Эмоция (в отличие от понятия эмоции). В восприятии животно­
го (регулярно-структурными являются лишь биоритмы) образы
эмоционально-уникальны, т.к. обеспечить регулярно-системное вос­
217
произведение восприятия реальных предметов объективно невоз­
можно. С другой стороны, игра, например, камешком вместо поте­
рянной ладьи возможна потому, что при любом внешнем отличии
эти предметы имеют одинаковое регулярно-системное воспроизве­
дение в игре, т.е. одинаковый спектр (сиюминутная разбивка явле­
ния на сумму регулярно-элементарных квазивечных составляющих
процессов содержит информацию обо всем характере воспроизведе­
ния явления во времени).
Таким образом, слово и явление объединяет общий спектр; при
этом из эмоционально-уникальных, соответственно, звуков и красок
они возникают только одновременно в самом органичном единстве:
слово, дополняя регулярность воспроизведения явления, непосред­
ственно порождает его как единый разумный образ, а явление, до­
полняя регулярность воспроизводящихся звуков, порождает слово.
Несомненна именно природная (а не условная) суть языкового зна­
ка; одинаковые конечно-разумные понятия выражаются лишь сово­
купным литературным языком, внутри же языковой системы - язы­
ковое - значение любой единицы всегда неповторимо своеобразно
(объяснение различия языков при природной сути знаков). Вне по­
стижения тождества сторон языкового знака ни синхронная алтаисти-
ка, ни реконструкция алтайского и тюркского праязыков немыслимы.

Д.И.Эделъман (Москва)

К И РА НС КО -ТЮ РКСКИ М ЯЗЫ КО ВЫ М и

ЭТНО КУЛ Ь ТУРНЫ М КОНТАКТАМ

Иранско-тюркское взаимодействие на лексическом уровне име­

ет результатом не только непосредственное заимствование слов из
одного языка в другой, но и их контаминацию, частичное уподобле­
ние исконного слова в одном языке звучанию сходного слова в дру­
гом. Эти явления не всегда самоочевидны.
В качестве примера приведу названия бурдюка для плавания и
218
 переправы через реки в многоязычных среднеазиатском и соседних
регионах, где на согдийский субстрат наслоились таджикские и
тюркские диалекты (предмет размышлений А.В.Дыбо, моих и
Д.Буянера [Buyaner 2006]). Известно, что для этой цели традицион­
но использовалась надутая цельная шкура животного, обычно круп­
ного козла (для хранения продуктов применялись другие бурдюки,
или кожаные мешки).
Большинство собственно иранских названий - субстантивы от
праиран. *sna- ‘мыть(ся); купать(ся); плавать’; их значения: а) абст­
рактное ‘плавание’; б) предметное ‘орудие, инструмент для плава­
ния’ (‘плавалка’).
1. *sna-ka- > кл. перс, sind 'плавание (человека, животного)’
(через этапы др.-ир. диал. *xsna-ka- > *sna-ka- > *snag > *snay ) с
вариантом sindh, а также кл. перс, капах 'плот из надутых бурдю­
ков’ [Гаффаров 1974 II, 510] (если это не нечетко написанное в
арабской графике sandy ); осет. диг. паксе 'плавание’ (с обычной для
осетинского утратой анлаутного *s- в группе *sn-) [Абаев 1973,
152]; ишк. uznuk 'бурдюк для плавания’ (с характерной для ишка-
шимского протезой).
2. *snd-ci- > ср.-перс. ранний snac, поздний snaz 'плавание’, от­
куда деноминативный глагол snazidan 'плавать’ [MacKenzie 1971,
80] (с начальной *s-, как и предыдущем примере, и с закономерной
z из интервокальной *-<?-); ранне-кл.-перс. диал. *sanaz или *sinaz >
диал. дари sindz 'турсук (бурдюк для переправы через реку)’ [Мил­
лер 1950, 518] (в более поздних словарях персидского, дари, тад­
жикского, ориентированных на литературную норму, слово отсутст­
вует); из дари слово попало в пушту: sanaz, sinaz 1) 'гупсар, турсук
- надувной кожаный мешок для переправы через реку’; 2) 'бурдюк’
[Асланов 1985, 553] (в исконных словах пушту группа *sn- отража­
ется иначе). Предполагаемое согд. диал. *snac, *sanac или *sinac,
*sanoc, которое могло означать 1) 'плавание’; 2) 'плавалка - бур­
дюк’ в текстах не зафиксировано, но было заимствовано в таджик­
ские и тюркские диалекты.
3. *sna-tra- (имя орудия) > шугн. zinoc, руш., хуф. zinuc, барт.
ziniic, рош. zinoc, cap. ташк. гыпис, гыпис, cap. бур. zinuc\ язг. zonec
'бурдюк для плавания, переправы’ (с регулярным отражением *sn- >
219
*zVn-). Г.Моргенстьерне [Morgenstierne 1974, 108] считал их ранним
заимствованием из перс, sinac, с оговоркой о неясности появления
язг. -с, однако соответствие язг. -с - шугн.-руш. -с регулярно восхо­
дит к праиран. *-tr, что указывает на исконность слова (заимство­
ванное sinac дало бы шугн. *sinoc, язг. *зэпес и т.д.). Сарыкольский
вариант на -с характерен для ‘городского’ диалекта Ташкургана с
его многоязычием и многочисленными заимствованиями из уйгур­
ского. Это результат уподобления либо таджикскому sanoc (о его
происхождении см. ниже), либо уйгурскому диалектному sanac 'ко­
жаный мешок для хранения жидкостей’ [ЭСТЯ 2003, 189-190].
Современное таджикское sanoc не исконно, об этом говорит
таджикская историческая фонетика (ср. ранне-тадж. *sinoz < кл.-
перс. *sinaz, см. выше). Слово имеет 3 значения: 1) 'бурдюк’; 2) 'ко­
жаный мешок, надутый воздухом (для переправы через реку)’; 3)
'м ех’ (см. также тадж. sanocak уменьш. 1) 'дорожная кожаная сумка
для провизии’; 2) 'кожаный кошелек’). Таким образом исконное
слово здесь вытеснено заимствованным согдийским *s(a)nac 'пла­
вательный бурдюк из цельной шкуры’, которое затем контаминиро-
валось с заимствованным же тюркским sanac 'кожаный мешок для
продуктов’.

3.11. Экба (Москва)

П А Л А ТА Л Ь Н А Я ГАРМ ОНИЯ ГЛАСНЫ Х АРАБСКИХ

З А И М С ТВ О В А Н И Й В БАШ КИРСКОМ ЯЗЫ КЕ
(в сравнении с татарским)

Согласно закону сингармонизма, в башкирском языке, как и во

всех тюркских, в пределах одного фонетического слова могут упот­
ребляться гласные или переднего, или заднего ряда (речь идет о
небной, или палатальной гармонии). В соответствии с этим законом
система башкирского вокализма представлена двумя последова­
тельно противоположными фонетическими группами: передние - и,
220
у, ө, е(э), э; задние - ы, у, о, а. При этом они образуют корреляты,
попарно отличаясь друг от друга по ряду: а-э, ы-е, о-ө, у - ү [Юлда­
шев, 31].
Этому же закону подчиняется большинство заимствованных
слов, в том числе арабских и персидских. Если в языке-источнике в
слове находятся гласные как переднего, так и заднего ряда, то в
процессе ассимиляции на почве башкирского языка происходит их
выравнивание. В башкирском языкознании представлена точка зре­
ния, согласно которой башкирский язык очень сильно отличается от
других тюркских языков, в частности, от близкородственного ему
татарского, в отношении гармонии гласных [Киекбаев, 154]. В та­
тарском языке в арабских и персидских заимствованиях гласные пе­
реднего и заднего ряда могут употребляться в пределах одного фо­
нетического слова, т.е. в них сохраняется состав гласных языка-ис­
точника. При этом орфография в точности отражает произношение
таких слов. В башкирском же языке даже в тех случаях, когда орфо­
графически в слове обозначены гласные и переднего, и заднего ря­
да, слово произносится в соответствии с законом сингармонизма.
Приведем несколько примеров для сравнения:
тат.лит. язык баш.лит. язык значение
гадэт [а-э] гэҙәт [э-э] ‘привычка, нрав’
мэгълүмат [ә-ү-а] мәглүмәт [ә-ү-э] ‘известие’
хажэт [а-э] хәжәт [э-ә] ‘необходимость, потребность’
шөгыль [ө-ы] шөгөл [ө-ө] ‘дело, занятие’
шәфкат [э-а] шәфкәт [ә-э] ‘милосердие’
То же относится и к собственным именам, заимствованным из
арабского и персидского:
татарский язык башкирский язык
Галлэм [а-э] Гэллэм [э-э]
Гаскэр [а-э] Гэскэр [э-э]
Ғатифә [а-и-э] Ғәтифә [э-и-э]
Халидэ [а-и-э] Хәлиҙә [э-и-э]
Таким образом, на первый взгляд, если в татарском языке в за­
имствованных словах сохраняется наличие переднерядных и задне­
рядных гласных в пределах одного слова, то в башкирском языке
они полностью выравниваются.
Сравнение башкирского именно с татарским традиционно пред­
ставляется исследователям наиболее интересным потому, что в этих
221
близкородственных языках одни и те же заимствованные слова из
одного и того же источника систематически представлены в различ­
ных структурно-фонетических вариантах (имеется в виду состав
гласных), хотя закон сингармонизма для обоих языков одинаков.
В некоторых пособиях по современному башкирскому литера­
турному языку отмечается незначительное количество арабских за­
имствований, которые сохранили свой первоначальный состав глас­
ных фонем, например: гайэт [a-ә] - ‘очень, чрезмерно’, фажигэ [а-
и-э] —‘происшествие, трагический случай’. При этом подчеркивает­
ся, что эти случаи в языке единичны, кроме того, в разговорной ре­
чи часто встречаются варианты произношения, соответствующие зако­
ну сингармонизма: гайэт [гайат] - [а-а], фажигэ [фажыга] [а-ы-а].
Однако при более пристальном рассмотрении состава гласных в
заимствованиях из арабского и персидского языков обнаруживаем
довольно регулярное несоблюдение сингармонизма, и прежде всего
это касается устаревшей и книжной лексики: афэт ‘беда, бедствие’,
аһәң ‘мелодия; гармония’, бэһар ‘весна’, вазгиэт ‘положение, со­
стояние’, вэкахэт ‘наглость, нахальство’, вәҡэфат ‘остановка, сто­
янка’, гөлзар ‘луг, цветник’, гөраз ‘сильный, смелый’, галэм ‘мир,
вселенная’, галэт ‘ошибка, заблуждение’, гимарэт ‘постройка,
дом’, дәүран ‘век, эпоха’, дэһан ‘рот, пасть’, жөгалә ‘подарок, возна­
граждение’, этраф ‘окрестность, окраина’, әүсаф ‘описание; свойст­
во’, әфҡар ‘мысли, суждения’, әхлаҡ ‘мораль, нравственность’,
әхрас ‘лгун, врун’, әһрам ‘пирамида’, эшгар ‘стих; поэзия’ и т.п.
В исследованиях, посвященных башкирскому языку, встречает­
ся и другая точка зрения, согласно которой большинство арабских
слов при вхождении в башкирский язык не подчинилось закону
сингармонизма. «Особенности письма не позволяют сказать кон­
кретно, подвергались ли гласные в арабских словах закону гармо­
нии. Одно можно с уверенностью сказать: если этот процесс и нахо­
дил свое отражение, то он охватывал лишь отдельные слова: гиҙҙәт
‘слава, почет’, гәҙел ‘справедливый’, гәжәб ‘удивительный’, зарар
‘вред, убыток’, зәхмәт ‘труд, тягость’ и т.п. В большей же части
арабских слов сохранялась их несингармоничность в отношении
гласного состава, например: амин ‘милость, благополучие’, варис
‘наследник, последующий’, гафил ‘беспечный, нерадивый’, илти­
фат ‘внимание, интерес’, инабат ‘доверие’ и т.д.» [Халикова, 58].
В данном случае следует обратить внимание на то, что боль­
222
шинство арабских и персидских заимствований, которые приводят­
ся в качестве сохранивших свою несингармоничность, имеет в сво­
ем составе гласный переднего ряда и, который имеет особый статус
по отношению к закону сингармонизма в башкирском языке. Так
как этот гласный, находясь в корне слова, может употребляться од­
новременно с гласными заднего ряда в исконных башкирских сло­
вах [Киекбаев, 155-156], то логично предположить, что и в заимст­
вованных словах, содержащих в корне и, он также будет сочетаться
с заднерядными гласными. Примеры таких употреблений в башкир­
ском языке весьма многочисленны: мигмар [и-a] ‘строитель, архи­
тектор’, мираҫ [и-a] ‘наследство’, моганид [о-а-и] ‘упрямый, свое­
нравный’, ихтимал [и-и-а] ‘вероятность, возможность’, ихтираз [и-
и-а] ‘осторожность, осмотрительность’, ихтирам [и-и-а] ‘почтение,
уважение’, ихтыяран [и-ы-а-а] ‘добровольно, по своему желанию’,
однако они не могут являться надежной иллюстрацией «несо­
блюдения» палатальной гармонии гласных.
Здесь следовало бы отметить, что особый статус гласный и име­
ет не только в башкирском языке. Ф.Г.Исхаков, рассматривая неб­
ный сингармонизм в хакасском языке, специально останавливался
на вопросе о хакасском и, «появляющемся на стыке основы (корня)
с аффиксом, которое употребляется не только в составе “мягкого”,
но и в составе “твердого” слова, не нарушая его “твердости” в
целом» [Исхаков, 128].
Резюмируя сказанное, можно сделать вывод о том, что процесс
подчинения заимствований закону палатальной гармонии для баш­
кирского языка относится к достаточно позднему периоду его раз­
вития. Первоначально, скорее всего, в обоих языках (башкирском и
татарском) слова заимствовались с составом гласных языка-источ­
ника, что, впрочем, не всегда можно было различить в силу особен­
ностей арабского письма, а также, по меткому выражению Н.К
Дмитриева, «крайне произвольной орфографии». Следует учиты­
вать и то, что фонематическое различие арабских гласных по долго­
те и краткости в татарском и башкирском часто замещается фонема­
тической разницей по твердости или мягкости произношения. Кро­
ме того, неоспоримым является и то, что «древнейшая история баш­
кирских арабизмов сливается с историей татарских» [Дмитриев,
190]. Подтверждением того, что для башкирского языка гармония
гласных в большинстве своем не соблюдалась, являются многочис­
223
ленные примеры устаревших арабизмов, которые отражают (уже в
современной орфографии) несоответствие закону палатальной гар­
монии. И только в более поздний период формирования башкирско­
го литературного языка, основанного на разговорной речи, заимст­
вованные элементы, в том числе арабские и персидские, стали мак­
симально приближаться к нормам литературного языка, одной из
которых является строгое соблюдение сингармонизма.

Г.А. Эсепбаева, И.Я. Селютина, Н.С. Уртегешев,

Т.Р. Рыжикова, А.А. Добрынина (Новосибирск)

С О М А ТИ Ч Е С К И Е ПАРАМЕТРЫ КИРГИЗСКОГО
В О КА Л И ЗМ А НА ФОНЕ Ю Ж НОСИБИРСКИХ
ТЮ РКС КИ Х ЯЗЫ КОВ

Исследование специфики киргизского вокализма на фоне близ­

кородственных тюркских языков южносибирского ареала, с кото­
рыми он активно взаимодействовал на протяжении ряда веков, про­
водилось с использованием инструментальных методов статическо­
го рентгено-, дентопалато-, лабиографирования, а также акустиче­
ских компьютерных программ обработки звуковых файлов.
В 2009 г. работа была продолжена с использованием цифровой низ-
кодозовой рентгенографии, обеспечивающей высокий уровень безо­
пасности и расширение объема эксперимента, а также высокую кон­
трастную чувствительность и широкий динамический диапазон.
Вокальная система киргизского языка включает 14 гласных фо­
нем: 8 кратких - а, ы, е, и, о,у, ө, у и 6 долгих - аа, ее, оо, уу, өө, үү.
Единицы системы реализуются в настройках трёх артикулятор­
ных рядов, отнесённость к которым является фонематически значи­
мой. Твёрдорядные гласные реализуются как центральнозаднеряд­
ные - неогубленные фонемы аа, ы, или как комбинированные цен­
тральнозаднерядно- / заднерядные - огубленные фонемы оо, уу; при
этом твёрдорядные огубленные гласные являются более задними,
224
чем их неогубленные корреляты. Мягкорядные гласные реализуют­
ся как комбинированные переднерядно- / центральнозаднерядные -
фонемы ээ, и, өө и уу По степени раствора рта гласные можно раз­
делить на (полу)широкие 5-й (6-й) ступени - краткая и долгая фоне­
мы а и аа, среднего подъёма З-й-4-й ступеней - краткие и долгие
фонемы е, ее, о, оо, ө , ө ө , у, уу и полуузкие 2-й (1-й) ступени -
краткие фонемы ы, и, краткая и долгая фонемы у, уу. Широкие (6-й
ступени) и узкие (1-й ступени) аллофоны фонем малочастотны. Фо­
немы делятся на нелабиализованные - аа, ы, ээ, и и лабиализован­
ные - оо, уу, өө, уу. Огубление в киргизском языке реализуется
только как плоскощелевое различной степени выраженности (сла­
бой, умеренной, сильной и сверхсильной); выдвижение губ вперёд
при огублении не является обязательным.
Сопоставление результатов инструментальных исследований
систем гласных фонем киргизского языка и южносибирских тюрк­
ских языков показало, что при общих принципах построения они
существенно различаются соматическими характеристиками реали­
заций единиц, что обусловлено спецификой артикуляционно-аку­
стических баз этносов.
Киргизские твёрдорядные гласные, реализуясь, как и в боль­
шинстве южносибирских тюркских языков, в центральнозаднеряд­
ных или комбинированных центральнозаднерядных / заднерядных
настройках, примыкают к языкам, в которых эти гласные занимают
серединное положение на шкале артикуляторной рядности (в основ­
ном это диалекты Алтая). По характеристикам мягкорядных глас­
ных киргизский сближается с группой языков, в которых функцио­
нально мягкорядный вокализм реализуется преимущественно в
гласных переднего или комбинированного передне-/центральнозад-
него ряда: это языки южных и северных алтайцев, а также сагай-
ский диалект хакасского. Тувинский, тубинский и качинский вока­
лизм в мягкорядных словоформах проявляется в звуковых единицах
центральнозаднего ряда. Следует констатировать максимальную
близость артикуляторных настроек киргизских мягкорядных глас­
ных с сагайско-хакасскими соответствиями.
В то же время, по параметрам открытости-закрытости в киргиз­
ском языке проявляются те же закономерности, что и в тувинском
каа-хемском говоре, где дифференциация гласных по степени подъ­
ема - наименее выраженная по сравнению с остальными рассматри­
225
ваемыми языками. Что касается лабиализации, то только в киргиз­
ском языке реализуется последовательно плоскощелевое огубление
без облигаторности выпячивания губ.
Фонетические особенности, свойственные киргизскому языку и
южносибирским тюркским, нельзя трактовать как результат контак­
тирования с каким-то одним из языков сибирского ареала - общ­
ность фонетического ландшафта, по-видимому, обусловлена в исто­
рической ретроспективе причинами регионального характера.

226
 УРАЛИСТИКА

Аграиат Т. Б.

ПРИБАЛТИЙСКО -Ф ИНСКИЕ ЯЗЫ КИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Ф УНКЦИОНАЛЬНОЙ ТИПОЛОГИИ

Если расположить все прибалтийско-финские языки на следую­

щей шкале, приведенной в [Кибрик 1992, 67]:

здоровые языки больные языки мертвые языки

исчезающие
языки
то крайнюю левую позицию будут занимать только два из них: фин­
ский и эстонский. Остальные будут находиться в разной степени
близости от крайней правой точки, но, к счастью, никакие из них на
сегодняшний день не достигли ее; максимально приблизились к ней
водский и ливский.
На жизнеспособность языка влияет множество весьма разнород­
ных факторов. Учет их существен для выделения тенденции разви­
тия языка и определения его статуса [Кибрик 1992, 68]. В докладе
будут рассмотрены прибалтийско-финские языки с точки зрения
этих факторов.
а) Численность этнической группы и говорящих на языке этой
группы.
Финский и эстонский, безусловно, относятся к большим языкам.
Карельский по формальным показателям не принадлежит к
числу миноритарных языков РФ, однако в действительности су­
ществует три карельских диалекта, различия между которыми на­
столько сильны, что общение носителей различных диалектов за-
227
труднено. Далее по убыванию числа носителей: вепсский, ижор-
ский, водский, ливский.
б) Возрастные группы носителей языка.
Финским и эстонским языками владеют все возрастные группы.
Среди владеющих карельским и вепсским есть молодое поколе­
ние, хотя число их незначительно. Ижорским, водским и ливским
владеет только старшее поколение.
в) Этнический характер браков.
Естественно, чем меньше состав этноса, тем больше смешанных
браков. Сегодня не осталось ни одной семьи, в которой было бы
больше одного носителя водского языка.
г) Воспитание детей дошкольного возраста.
Передача детям тех языков, которым владеет только старшее
поколение, прекратилась.
д) Место проживания этноса.
Наиболее компактно проживают ижорцы, водь и ливы, однако
все они (в разное время) подвергались насильственному переселе­
нию, что не могло не сказаться отрицательно на сохранности языков.
е) Языковые контакты этноса.
Все прибалтийско-финские языки в разное время контактирова­
ли с соседними языками. В Финляндии, как известно, шведский, на­
ряду с финским, является государственным языком. Эстонский в
эпоху начала становления литературного языка тесно контактиро­
вал с немецким. Все языки на территории РФ контактируют с рус­
ским, ижорский и водский - друг с другом. Ливский язык издавна
находится в контакте с латышским.
ж) Социально-общественная форма существования этноса.
Традиционная форма существования практически нигде не со­
храняется.
з) Национальное самосознание.
Полевое социолингвистическое обследование показало, что на­
циональное самосознание никак не коррелирует с другими социо­
лингвистическими параметрами.
и) Преподавание языка в школе.
Карельский и вепсский языки стали преподавать в нкоторых
школах. Ижорский преподавался в 1930-е гг., водский никогда не
преподавался, ливский преподается факультативно.
к) Государственная языковая политика.
228
 Статус карельского и вепсского языков пока не определен, т.к.
не принят закон о языке в Карелии. Вепсы внесены в список малых
народов РФ.
Использование ижорского и водского языков не регламентиру­
ется законом; водь и ижора были в списке малых народов РФ, но
почему-то из него исчезли.
Ливский в Латвии официального статуса не имеет.

Н.В. Кондратьева (Ижевск)

О РОЛИ ПАДЕЖ НЫ Х ФОРМ В ВЫ РАЖ ЕНИИ

В РЕМ ЕННЫ Х КО ОРДИНАТ
(на материале удмуртского и финского языков)

В языках агглютинативного типа при выражении темпоральных

отношений особое место занимают падежные формы, которые в уд­
муртском и финском языках участвуют в актуализации следующих
значений:
1. Выражение конкретных временных локализаций.
При локализации действия во времени в удмуртском языке наи­
более значимыми оказываются инессивные и иллативные формы
единственного числа, дистрибуция которых зависит от семантиче­
ского наполнения имени существительного: имена, обозначающие
названия месяцев, дни недели, названия праздников тяготеют к ил-
лативной маркировке: инвожое ‘в июне’, вордйськонэ ‘в понедель­
ник’ и др. Годичные сегменты, а также лексемы минут ‘минута’,
ария ‘неделя’, толэзь ‘месяц’, даур ‘век’ и др. могут маркироваться
как иллативными, так и инессивными формами: аре ~ арын ‘в году’.
В финском языке в указанном значении употребляются падежи
инессив (kesakuussa ‘в июне’, vuodessa ‘за год’ и др.), адессив
(paivalla ‘днем’, kesalla ‘летом’ и др.), эссив (lauantaina ‘в субботу’,
jouluna ‘в рождество’ и др.) и номинатив (Lahden kello kuusi ~ puoli
kuusL ‘Я ухожу в шесть часов ~ в половине шестого’).
229
 2. При выражении относительных временных локализаций в уд­
муртском языке участвуют: а) иллативные и инессивные формы
множественного числа: кызетй аръёсы ‘в двадцатые годы’, берло
нуналъёсы ‘в последние дни’; б) падеж аппроксиматив, содержащий
указание на временные границы, в направлении которых протекает
действие: Куазь гужемлань кариське. ‘Скоро лето (букв. Погода
движется в сторону лета)’. Для финского языка в указанном значе­
нии характерно употребление форм множественного числа падежей
эссив и иллатив.
3. Для выражения итеративных значений с его многочисленны­
ми разновидностями в удмуртском языке используется входный па­
деж в форме множественного числа: уйёсы ‘по ночам’, арняосы ‘по
выходным’, соответствующий адвербиальным формам финского
языка iltaisin ‘по вечерам’, keskiviikkoisin ‘по средам’. Другим случа­
ем выражения итеративных значений в обоих языках является упот­
ребление словосочетаний, состоящих из элативных и иллативных
форм лексемы, указывающей на временную сегментацию: нуналысь
нуналэ ‘изо дня в день’, арысь аре ‘из года в год’, ср.: illasta iltaan
‘каждый вечер’.
4. При актуализации континуативных значений в удмуртском
языке используется эгрессив: гужемысен ‘с лета’, арняысен ‘с вос­
кресенья’; для финского языка в зависимости от семантических ха­
рактеристик имени характерно употребление элатива/аблатива: jou-
lusta ‘от рождества’, vuodelta 1974 ‘с 1974 года’ и др., а также упот­
ребление элативных форм в контексте с послелогами {asti ~ alkaen ~
saakka ~ lukien ~ lahtien ‘с, от, начиная’).
5. Дуративное значение может быть представлено формами ак­
кузатива: кык нуналө ~ кыктэти нуналзэ ‘два дня, в течение двух
дней’ (в удмуртском языке), инессива или иллатива (при отрица­
нии): paivassa ‘в течение дня’ (в финском языке).
6. Для выражение лимитативных значений в литературном уд­
муртском языке употребляются формы датива, терминатива или
абессива: Арнялы быдэстоно. ‘К воскресенью необходимо сделать’.
Сизьылозь кыдёкын на. ‘До осени еще далеко’; Роман гужемтэк
кызэмысъ öз дугды. ‘Пока не наступило лето, Роман не перестал
кашлять’. В финском языке в данном значении используются фор­
мы транслатива или аллатива/иллатива: keskiviikoksi ‘к среде’, touko-
kuulle ‘до мая’, kevaaseen ‘до весны’ соответственно.
230
 7. При выражение интервала протекания действия во времени в
удмуртском языке наиболее значимыми являются конструкции, со­
стоящие из форм эгрессива и терминатива: тулысысен сйзъылозь ‘с
весны до осени’, соответствующие конструкциям, образованным из
элативных/аблативных и иллативных/аллативных форм в финском
языке: aamusta iltaan ‘с утра до вечера’. В случае, если начало и ко­
нец протекания действия в предложении не актуализируются, а ука­
зывается только временной отрезок, в течение которого выполняется
действие, в исследуемых языках употребляется датив и транслатив
соответственно: куинь нуналлы ‘на три дня’, koko kesaksi ‘на все лето’.
Таким образом, каждая надежная форма актуализирует свой
компонент семантики времени - начало, конец или развитие (вре­
менной отрезок) события или действия.

//.77. Красикова (Томск)

СИСТЕМ А ГЛАГОЛОВ ПЕРЕМ ЕЩ ЕНИЯ В ВОДЕ

В СЕЛЬКУПСКОМ ЯЗЫКЕ:
ЕЕ ГЕНЕЗИС И РАЗВИТИЕ ПО ДИАЛЕКТАМ

В монографии А . В.Дыбо [Дыбо 1996] показано, что при изуче­

нии лексического значения слов в истории языка следует анализи­
ровать не отдельно взятые лексемы, а семантические поля. В книге
[Майсак, Рахилина 2007] подробно проанализированы системы гла­
голов перемещения в воде в 50 языках, доказано, что эти глаголы
образуют целостную лексическую микросистему, предложена типо­
логия этих систем и подробно описаны метафорические переходы,
которые на синхронном уровне возникают в системах глаголов пла­
вания. Но диахроническая типология изменений систем глаголов
перемещения в воде в настоящее время разработана мало. Отметим
лишь интересную статью [Грунтова 2007], где описано изменение
системы глаголов плавания от латыни к современным романским
языкам.
231
 Целью настоящей работы является анализ системы глаголов пе­
ремещения в воде в селькупском языке и ее развитие в современных
селькупских диалектах. Изучение глаголов плавания именно в сель­
купском языке неслучайно. Как показано в статье [Вострикова
2007], селькупский язык имеет «богатую систему глаголов плава­
ния» (по классификации, предложенной в монографии [Майсак, Ра­
хилина 2007]) и существенно отличается в этом отношении от дру­
гих самодийских языков. На материале этой лексической группы в
селькупском языке мы проанализируем, как возникают «богатые
системы глаголов плавания», с чем связано появления таких систем
и каково может быть их дальнейшее развитие по диалектам.
В нижеприведенной таблице представлена система глаголов
плавания в северно-селькупском среднетазовском диалекте, красно­
селькупском говоре (материал взят из работы [Вострикова 2007]) и
южно-селькупском диалекте говоре обских чумылькупов (материал
собран нами в экспедиции в село Парабель в 2009 году). В третьей
колонке приведены прасамодийские этимоны рассматриваемых
слов по словарю [Janhunen, SW].
Среднетазовский диа­ Говоры обских Прасамодийский
лект, красноселькуп­ чумылькупов
ский говор
1. Параметры активного плавания
красносельк. urqo ‘плыть, плавать’ *и- ‘плыть’
об. чул. urgu ‘плыть, плавать’ [Janhunen, SW, 29]

iiqyltyqo ‘результат дви­

жения: выплыть, при­
плыть’
Uleqo ‘начало движения:
поплыть’
uqo ‘плыть’
wespagu ‘плыть про­
должительно’
2. Параметры плавания судов и людей на судах
красносельк. ttiqo ‘приходить’ ПС *tu- ( *tua-) ‘грести’,
об. чул. togu ‘приходить, приплывать’ [Janhunen, SW, 166]
красносельк. qenqo ‘идти’ ПС *кап- (*каэп-) ‘идти’,
об. чул. kfiengu ‘пойти, поплы ть’ [Janhunen, SW, 59]

232
красносельк. pentyqo ‘плыть на лодке вниз по *репса— *репсэ- ‘парить в
течению’ воздухе, скользить’
об. чул. penyygu ‘сплавляться вниз по течению’ fJanhunen, SW, 120)
красносельк. tityqo ‘плыть против течения *cica ‘двигаться против
реки’ течения’
об. чул. ciccygu ‘плыть против течения реки’ fJanhunen, SW, 33]
красносельк. puqo ‘пересекать водоем’
об. чул. pudespygu ‘переправляться на лодке’
norespygu ‘носить по во­
де в разные стороны’
andyrgu ‘плыть на *antaj ‘лодка’
лодке’ fJanhunen, SW, 14]
tugu ‘грести на лодке’ *tu- (*tua-) ‘грести’
fJanhunen, SW, 166 ]
cajygu ‘идти, плыть’
tadargu ‘везти кого-то ПС *ta- ‘давать, прино­
на плав, средстве’ сить’ fJanhunen, SW, 144]
3. Параметры пассивного плавания
красносельк. pentyqo ‘плыть на лодке вниз по *репса— *репсэ- ‘парить
течению’ в воздухе, скользить’
об.чул. penjygu ‘сплавляться вниз по течению’ fJanhunen, SW, 120]
красносельк. qompyrqo ‘плавать неподвижно *катра (сев.-самод) ~
на поверхности воды’ *к 'атра (сельк.) ‘волна’
об. чул. qambyrgu ‘плавать неподвижно на по­ fJanhunen, SW, 59]
верхности воды’
kuryqo ‘плыть по тече­
нию реки о неживом
предмете’
датbarjespygu *катра (сев.-самод) ~
‘качаться на воде’ *kampd (сельк.) ‘волна’
fJanhunen, SW, 59]
kiirjyltympyqo ‘течь (о ре­ nurfiddespygu ‘течь (о
ке)’ ручье, реке)’
nurftatku ‘течь (о воде)’
norespygu ‘носить по
воде в разные сторо­
ны’
4. Временные параметры передвижения в воде
urespygu ‘плыть про­ *м- ‘плыть’
должительно’ fJanhunen, SW, 29]
233
 В результате анализа собранного материала мы приходим к сле­
дующим выводам. Система глаголов плавания в прасамодийском
языке была значительно «менее богатой», чем в селькупском языке.
Становление селькупской системы происходило, через метафориче­
ское изменение значения прасамодийских глаголов. Например, реф­
лекс ПС глагола *кап- (*каэп-) ‘идти’ [Janhunen, SW, 59] получает в
селькупском значение ‘идти (плыть) о плавающих средствах’ (крас-
носельк. qenqo ‘идти о судах, лодках’, об. чул. kfiengu ‘пойти, по­
плыть о судах лодках’. Рефлекс ПС глагола *репса— *репсэ- ‘па­
рить в воздухе, скользить’ получает в селькупском языке значение
‘плыть на лодке вниз по течению, не прилагая усилий’ (красно-
сельк. pm tyqo ‘плыть на лодке вниз по течению’; об. чул. pm jygu
‘сплавляться вниз по течению’). Интересно, что в статье [Рахилина
2007] описаны метафорические переходы, которые синхронно
встречены в языках мира: ‘плавать без усилий’ > ‘парить в воздухе’,
‘куда-то целенаправленно плыть’ > ‘идти’. На материале селькуп­
ского языка видно, что появление «богатых систем глаголов плава­
ния» предполагает как раз обратное семантическое развитие, кото­
рое происходит на протяжении истории развития языка.
Почему именно в селькупском языке произошли такие метафо­
рические изменения, которые не имели места в северно-самодий­
ских языках (ненецком, энецком, нганасанском)? Если мы обратим­
ся к географии расселения носителей самодийских языков, то ока­
зывается, что носители селькупского языка издавна жили на берегах
рек (Оби, Енисея), в то время как носители северно-самодийских
языков проживают в районах значительно менее богатых реками и
водоемами. Становится ясно, что именно экстралингвистические
факторы определяют историческое развитие систем глаголов плава­
ния. Эта гипотеза подтверждается и на материале сравнения систем
глаголов перемещения в воде в северно-селькупских и южно-сель-
купских диалектах. Из таблицы видно, что в южно-селькупских
диалектах значительно более богатая система глаголов перемеще­
ния в воде на плавающих средствах. Из этнографической литерату­
ры [Гемуев 2005] известно, что у южных селькупов (особенно в
местах распространения говора чумылькупов) по сравнению с се­
верными селькупами было более развито рыболовство и связанное с
ним передвижение на лодках (помимо обласка, известного и север­
ным селькупам, у них существовали две принципиально иных раз­
новидности лодок).
234
 С.А. Мызников (Санкт-Петербург)

О НЕКОТОРЫ Х А СПЕКТАХ ВЗАИМ ОДЕЙСТВИЯ

ТЮ РКСКИХ И Ф И Н НО -УГО РС КИХ языков
НА РУССКОМ ФОНЕ

Лексические пласты финно-угорского и тюркского происхожде­

ния составляют в русских диалектах основной массив слов неискон­
ного происхождения. В большинстве случаев они фиксируются изо­
лированно друг от друга, расходясь тематически и ареально. Кроме
того, различен и статус этих двух иноязычных пластов в общерусской
макроструктуре. Лексика финно-угорского происхождения вошла
только в маргинальные севернорусские говоры со вторичным рас­
пространением в русских говорах Сибири. В стандартном языке ут­
вердилось незначительное число слов из этой группы языков, в ос­
новном, из коми языка: чага, пельмени, туес. В русских говорах эта
лексика на материнской территории Северо-Запада России довольно
статична в пространстве, дифференцируясь ареально по различным
производящим языковым (диалектным) типам, представляет боль­
шей частью лексический массив субстратного происхождения.
Тюркские лексемы в общенародном языке образуют огромный
пласт обычно общетюркского типа, хронологически довольно ранний.
И только в русских говорах можно выделить лексические единицы, в
основе которых лежит живое адстратное влияние смежных тюрк­
ских языков, которое всегда имеет ареальную привязку и возводит­
ся к конкретным тюркским языкам.
Работа над этимологией русских диалектных слов финно-угорско­
го происхождения (традиционно трактуемых таковыми) в ряде случаев
показала, что при поиске конечного источника тюркские и финно-
угорские данные иногда близки по форме и семантике, при том, что
они не являются результатом взаимовлияния или древних взаимосвя­
зей. В отношении некоторых таких русских данных уже рассматрива­
лась их этимологическая двойственность. Приведем некоторые при­
меры, в отношении которых можно говорить о тройственном русско-
тюрско-финно-угорском взаимодействии.
235
 Алдыр ‘ковш’ Чув. [Мышкин 1977], при чув. алтар ‘ковш’; и
далее а л д ы р о м ‘жадно, большими глотками, большой ложкой,
большим ковшом (пить, хлебать)’: - Алдыром так и дует пиво-то.
Казан. [Даль; СРНГ 1, 233]. Является авербиальным образованием
от субстантива алдыр, широко представленного в языках Повол­
жья, ср. мар. алдыр алтыр, алдэр ‘большой деревянный ковш (долб­
леный)’, которое рассматривается как чувашское заимствованине,
ср. чув. алтар ‘большой деревянный ковш (долбленый)’ [Гордеев,
ЭСМЯ 1, 83]. На чувашской почве слово алтар ‘большой деревян­
ный ковш, употребляемый при пивоварении; лоток, ссыпка, по ко­
торой зерно сыплется на жернов’ мотивировано глаголом алт-
‘рыть, долбить’. В других тюркских языках, кроме башкирского, ср.
башк. алдыр ‘большая деревянная чаша (ковш)’, не представлено
[Федотов, ЭСЧЯ 1, 37], вполне возможно, что в последнем могло
проявиться воздействие марийских переселенцев в Башкирию. Кро­
ме того, на марийской почве имеется версия о иранском источнике
слова алдыр и дальнейшем распространении через марийское по­
средство в чувашский и башкирский языки, включая в это гнездо
коми дар, удм. дуры ‘разливательная чашка’, при [Гордеев, ЭСМЯ
1,83; КЭСКЯ, 87].
А'лом ‘плата за невесту со стороны жениха, калым’: - Пропить
и взять алом. Яран. (Кугушерское) Вят. [Гудимович 1897]. Нонче
невесты вздорожали: алом рублей 40-60. Яран. Вят. [Зеленин 1903;
СРНГ 1, 240]. А лы 'м ‘деньги, которые по старым крестьянским
обычаям в некоторых местностях давались родителями жениха ро­
дителям невесты на свадебные расходы; калым’ Яран. Вят. [Жилин
1888; Зеленин 903; СРНГ 1, 242]. ‘Алым (позаимствовано у чере­
мис), кладка, т.е. деньги, которые даются родителями жениха роди­
телям невесты на свадебные расходы и на подарки жениховой
родне’ Яран. Вят. [СРНГ 1, 242]. В Яранском районе до стих пор
проживают марийцы, поэтому вполне сопоставимо с мар. алом ‘ка­
лым’, при тат. алим ‘покупка’, причем на лексему алым ‘калым’,
как марийское проникновение, зафиксированную близ г. Санчурска
(Вят. Губ.) указывал еще Жилин [Гордеев, ЭСМЯ 1, 91]. Ф.И. Гор­
деев предполагает чувашскую основу марийского слова, ср. чув.
хулам, холам [Гордеев, ЭСМЯ 1, 91]. М.Р. Федотов подтверждает
чувашскую основу мар. луг. олно, мар. горн, алныб алым [Федотов,
ЭСЧЯ 2, 354]. А.Е. Аникин, не учитывая этноязыковую ситуацию
236
региона, предполагает сопоставление с калы 'м с утратой начально­
го к- [Аникин 2007, 176].
В ряде случаев весьма непросто найти первичную этимологиче­
скую основу при наличии сходных данных как на тюркской, так и
на финно-угорской почве.
Арбуй ‘колдун, языческий жрец’ Печор. Пск., 1840 [СРНГ]. Ар-
буй ‘колдун’ Гдов. (Ивановщина) [ПОС]. ‘Бранное слово’ - Пере­
мазался как арбуй. Гдов. (Афаносово) Пск. [ПОС]. Слово известно с
1534 г. (Грамота Новгородского Архиепископа Макария в Водскую
пятину), фиксируется также под 1548 г. (Грамота Новгородского
Архиепископа Феодора в Воцкую пятину: И призываютъ деи на
miit свои скверные молбища отступникъ арбуевъ Чюдцкихъ [Срез­
невский, Доп., 6]. Калима с сомнением, но возводит лексему к
водск. фин. arpoja ‘прорицатель, предсказатель’ [Kalima 1915, 79].
Фасмер, соглашаясь с версией Калимы, отмечает меньшую вероят­
ность заимствования из мар. arbui ‘жрец, колдун’. Авторы SKES да­
ют общую прибалтийско-финскую этимологию для русского слова,
а материал мар. arbuj относят к русскому влиянию [SKES 1, 24, 25].
Ср. также удм. urves, urbet's' ‘дух, вызывающий болезнь; обряд
жертвоприношения, изгоняющий этот дух’, венг. orvos ‘врач’, венг.
диал. unis ‘колдун, волшебник’ [SKES, 25]. Ср. также тюрк, арба
‘колдовать, предсказывать, заговаривать’, ‘давать советы, совето­
вать’, ‘бранить, выразить неудовольствие на кого-л., прорицать’,
‘уговорить, льстить, обмануть’, ‘рассказывать сказки’, арбау ‘хит­
рый ответ, колдовство’, арбаугы ‘колдун’ [Радлов 1 1893, 335, 336].
Бараньга' ‘картофель’ Башк.; бара'ньги ‘клубни картофеля’ Ба-
гаряк. Челяб., 1964 [СРНГ 2, 108]. В данном случае имеются сходные
данные в различных языках Поволжья, ср. тат. бәрәңге ‘картофель’,
по мнению Егорова чув. паранка восходит к татарскому. Rasanen со­
поставляет тур. фиранк ‘европеец’ с татарским словов [Rasanen
1969, 146; Радлов IV 1942, 1951]. Ср. также мар. пареңе, удм. баран-
ги ‘картофель’ при рус. паренка ‘вареная (пареная) репа’ [Федотов,
ЭСЧЯ 1, 386; ЭСЧЯ, 143]. Ср. также тат. совр. баранге ‘картофель’.
В некоторых случаях наличие в чувашском языке сходных дан­
ных можно объяснить влиянием финно-угорского континуума, на­
пример: чув. перне ‘ковш, ящик на мельнице, в который насыпается
зерно’, при бурня' ‘корзина из бересты с крышкой’ Пинеж. Арх.,
которое восходит к коми данным, ср. коми диал. бурня ‘большая
237
круглая осиновая посудина для ссыпки зерна, хранения муки и т.п.’
при мар. пурня ‘кузов, кузовок (короб из или лыка)’, фин. ригпи
‘ларь, закором’.
Об уточнении этимологических версий и определении (по воз­
можности) конечного источника такого рода данных, вероятно,
можно будет говорить при выяснении достаточно полного репер­
туара сходных единиц с их ареальной привязкой и выяснении их
места на языковой автохтонной почве.

Ю.В. Норманская (Москва),

Н Л. Красикова (Томск)

К РЕКО Н С ТРУКЦ И И ПРАУРАЛЬСКОЙ

А КЦ Е Н ТН О Й СИСТЕМЫ:
экспедиционные данные об ударении в южно-селькупском
языке и его соответствия в финно-пермских языках1.

Как неоднократно отмечала в своих выступлениях А.В.Дыбо, в

настоящее время в лингвистике является приоритетным направле­
нием исследование и фиксация языков России, которые близки к ис­
чезновению. На территории России весьма много языков, носителей
которых через десять, а, возможно, и через пять лет уже не будет в
живых. Если сейчас в кратчайшие сроки эти языки должным обра­
зом не будут задокументированы, тот часто бесценный для син­
хронной и сравнительно-исторической лингвистики материал, кото­
рый представлен в них, будет навсегда утерян для ученых совре­
менности и будущего.
Именно таково положение селькупского языка. Северо-селькуп-
скими диалектами еще хорошо владеют несколько десятков носите­
лей языка, на южно-селькупских диалектах, которые значительно

1 Работа выполнена при поддержке ф анта Президиума РАН «Акцентологические характери­

стики селькупского языка» и ф ан та РГНФ № 08-04-00201а.
238
отличаются от северо-селысупских, по данным последней экспеди­
ции томских исследователей говорит два человека.
В 2005 году в г. Томске под редакцией В.В.Быкони был издан
селькупско-русский словарь, который содержит более 25000 слов.
Конечно, издание этого словаря чрезвычайно важно для уральской
лингвистики и для изучения языков Сибири в целом. Большая часть
слов из этого словаря отсутствовала в других словарях языка, из­
данных А.И.Кузнецовой, Е.А.Хелимским, Я.Алатало и др. исследо­
вателями [Кузнецова, Хелимский, Грушкина 1980; Кузнецова, Каза­
кевич, Иоффе, Хелимский 1993; Хелимский 2001; Alatalo 2004;
Helimski 2007].
Но, к сожалению, как это отмечено в работах Е.А.Хелимского
(см. на сайте www.helimski.com), в издании, подготовленном под
редакцией В.В.Быкони, опущено достаточно много информации,
которая представлена в картотеке словаря. Наиболее важные упро­
щения, принятые в словаре, касаются опущения знаков ударения.
Причины, по которым В.В.Быконя опустила при издании словаря
диакритические пометы ударения, очевидны. Помимо некоторых
технических трудностей, которые возникают при компьютерной по­
становке ударения, за этим упущением, видимо, стояли и содержа­
тельные причины. Несмотря на то, что в работе [Кузнецова, Хелим­
ский, Грушкина 1980] указано, что ударение в северно-селькупском
языке является фонологическим, в самодийской лингвистике быто­
вало мнение, что «ударения в самодийских языках нет». Оно ста­
вится на разные слоги в зависимости от ситуации.
В экспедиции к носителям южно-селькупского диалекта говора
обских чумылькупов (жителей средней Оби, проживающих на тер­
ритории северных районов Томской области), проведенная в марте
2009 года при поддержке гранта Президиума РАН «Акцентологиче­
ские характеристики селькупского языка», был получен следующий
результат. Ударение в этом говоре является фонологически значи­
мым и разноместным. Носители уверены в постановке ударения в
каждой конкретной словоформе, и часто сами (без наводящих во­
просов) приводят примеры минимальных пар (слов, значение кото­
рых различается лишь ударением). Вот некоторые из них:
condispugu ‘укрывать’ ~ condispugu ‘опоясываться’
mat р ' arespam ‘я жарю рыбу’ ~ mat р arespam ‘я ищу’

239
 iidespa ‘вечереет’ ~ iidaspa ‘пьет (он, она)’.
Кроме того, что изучение южно-селькупского ударения пред­
ставляет значительный интерес для синхронной лингвистики и для
типологии ударения, мы считаем, что изучение ударения в ураль­
ских языках в настоящее время является наиболее перспективным
направлением для сравнительно-исторической уралистики.
Дело в том, что ситуация, которая существовала в сравнитель­
но-исторической уралистике вплоть до настоящего времени, явля­
лась в некотором смысле уникальной и служила для лингвистов ил­
люстрацией невыполнения закона де Соссюра, главного постулата
компаративистики о системности исторических изменений.
Родство прауральских языков считается общепризнанным, в
этимологический словарь прауральских языков [UEW], по мнению
специалистов, вошли этимологии с очень надежными консонантны­
ми и семантическими рефлексами по языкам. Однако даже на мате­
риале этимологий [UEW] в настоящее время не сделано системное
описание развития системы вокализма.
Как было показано в монографии [Норманская 2008], не решен­
ные проблемы, которые ранее служили для финноугроведов иллю­
страцией нарушения постулата де Соссюра о системности языковых
изменений, могут быть описаны практически без исключений с по­
мощью очень небольшого и простого набора правил, если реконст­
руировать подвижное ударение в праязыке.
В работе [Норманская 2009 (1)] было доказано, что и развитие
вокализма в пермских языках можно описать с минимумом исклю­
чений, реконструируя для прапермского языка подвижное ударе­
ние, которое без изменений сохранилось в современном коми-язь-
винском диалекте (архаичность ударения в этом диалекте была
впервые доказана в работе [Geisler 2005]).
В статье [Норманская 2009 (2)] мы показали, что для прафинно-
пермского языка восстанавливается три акцентных парадигмы (1
а.п. финно-волжское и прапермское ударение на корне, 2 а.п. фин­
но-волжское ударение на корне, прапермское ударение на оконча­
нии, 3 а.п. финно-волжское и прапермское ударение на окончании).
Удивительным образом оказалось, что реконструируемые три
финно-волжские акцентные парадигмы однозначно соответствуют
акцентным парадигмам, которые реально представлены в южно­
селькупском диалекте говоре обских чумылькупов: этимологиче­
ские аналоги слов 1 а.п. финно-пермского языка в говоре обских чу­
мылькупов имеют неподвижное ударение на корне: этимологиче­
ские аналоги слов 2 и 3 а.п. финно-пермского языка в говоре обских
чумылькупов имеют подвижную а.п.
На основании этих данных можно предложить предваритель­
ную гипотезу о существовании разноместного фонологически зна­
чимого ударения в прауральском языке. Естественно, для оконча­
тельной верификации этой гипотезы необходимы дальнейшие ис­
следования ударения в других самодийских и угорских языках.

И.Я. Селютииа (Новосибирск)

ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ И СУБСТАНТНЫ Е ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

В ВОКАЛИЗМЕ Ю Ж НО СИБИРСКИХ ТЮ РКСКИХ
И УГРО -С АМ О ДИЙС КИХ ЯЗЫ КОВ

Результаты аппаратных исследований звуковых систем южно­

сибирских тюркских и угро-самодийских языков свидетельствуют о
наличии общих и специфических особенностей как в принципах
структурно-таксономической организации вокализма, так и на фо­
ническом уровне.
Сходны инвентари фонем, например, в хантыйском выделяется
8 гласных полного образования, в принципе соответствующих клас­
сической тюркской «восьмерке» гласных. Корреляция в хантый­
ском четырех центральнозадних («твердых») гласных четырем пе­
редним и центральным («мягким») гласным фактически соответст­
вует выделению в тюркских языках четырех твердорядных и четы­
рех мягкорядных гласных, но функционально эти соответствия раз­
личны: в тюркских языках противопоставление двух рядов гласных
релевантно с точки зрения палатальной гармонии.
Структурирующим признаком является также квантитет, но в
тюркских языках восьми кратким гласным соответствуют долгие
корреляты того же качества, в хантыйском же гласные, противопос­
241
тавленные по темпоральное™, различаются и квалитативно. Общим
для артикуляторно-акустических баз языков является слабая мус­
кульная напряженность артикулирующих органов при продуциро­
вании вокальных настроек.
Типологическая общность языков проявляется и в преобладании
в инвентаре фонем центральнозаднерядных вокальных настроек; в
наличии характерных центральнорядных артикуляций; в тенденции
к нивелировке различий вокальных настроек по артикуляторной
рядности, проявляющейся в отодвинутости переднерядных артику­
ляций и в выдвинутое™ центральнозаднерядных настроек. Симмет­
рично и построение рассматриваемых систем - хантыйской и алтае-
саянских тюркских - по признаку лабиализации: они репрезентиру­
ются четырьмя (в тюркских - восемью: четырьмя краткими и че­
тырьмя долгими) огубленными и четырьмя (в тюркских - восемью)
неогубленными; при этом в подсистемах «мягких» гласных перед­
нерядные являются неогубленными, а непереднерядные маркиру­
ются лабиализацией. Назализация во всех рассматриваемых языках
нерелевантна: реализуясь в ауслауте независимо от фонетического
контекста, свидетельствует о слабой напряженности.
Хантыйский вокализм субстанционально более четкий, симмет­
ричный; тюркские же системы при их функциональной рациональ­
ности материально асимметричны - возможно, это результат нало­
жения тюркской суперстратной системы, со свойственной ей гармо­
нией гласных, на угро-самодийскую субстратную: усвоив функцио­
нальные особенности тюркской фонетической системы, этнос со­
хранил субстанциональные свойства вокалических единиц. Причи­
нами субстратного характера может объясняться в тюркских языках
и «недоукомплектованность» подсистем долгого узкого вокализма:
языку-основе были свойственны лишь широкие долгие гласные.
Выявленные особенности артикуляционно-акустических баз
тюркоязычных этнических групп Южной Сибири в области вока­
лизма демонстрируют существенный сдвиг исследуемых систем от­
носительно тюркского вокализма уйгуро-огузского типа, четко
структурируемого в соответствии с основной его функцией обслу­
живания потребностей сингармонизма по ряду (передний - задний),
подъему (узкий - широкий), огублению (неогубленный - огублен­
ный). На первом этапе тюркизации субстратного населения бинар­
ные оппозиции языка-донора по ряду и подъему трансформирова­
242
лись в фонетической системе языка-реципиента в нечетко выражен­
ную триаду оппозиций: передний - центральный - центральнозад­
ний, узкий - полуширокий - широкий. Перестройка систем глас­
ных, различные этапы которой зафиксированы на современном син­
хронном срезе тюркских языков Южной Сибири, обусловлена кон­
фликтом между ААБ языка-субстрата угро-самодийского типа и на­
вязанной языку системой функций, выполняемых вокализмом в
языке-суперстрате. Попытка языка-основы приспособить вокализм
к чуждой для него сингармонической системе детерминировала
тенденцию к нивелировке релевантных признаков фонем, к так на­
зываемому «нарушению» палатальной (прежде всего, мягкорядной)
гармонии гласных, к появлению третьего сингармонического ряда -
нейтрального, к многочисленным «нарушениям» гармонии гласных -
лабиальной и палатальной.

Л. К). Фильчепко (Томск)

ИЗ ОПЫ ТА А НАЛИЗА ВОСТОЧНО -ХАНТЫ ЙСКИХ

И Ч УЛЫ М СКО -ТЮ РКСКИХ ДАННЫ Х

Существующий интерес к вопросам истории и эволюции языков

и культур, условиям формирования их разнообразия, взаимодейст­
вия и изменений, в особенности на примере исчезающих «экзотиче­
ских» языков, таких как языки Сибири, зачастую сталкивается с
проблемой неадекватной эмпирической базы. Сегодня эта сфера пе­
реживает период перспективного взаимодействия целого ряда дис­
циплин, занимающихся вопросами истории человека, таких как
сравнительно-историческое и ареальное языкознание, социолингви­
стика, эволюционная антропология, популяционная генетика, ар­
хеология. В ходе этого междисциплинарного взаимодействия воз­
никают новые методики хранения и анализа материала, статистиче­
ской обработки, симуляции и компьютерного моделирования, кото­
рые успешно дополняют и актуализируют традиционные методики
243
изучения истории языка, помогая по-новому рассмотреть, а иногда
и пересмотреть ранее сформулированные гипотезы на новом науч­
ном уровне, и, возможно, приблизиться к рассмотрению традицион­
но сложных вопросов.
В ходе исследований в рамках комплексной программы кафед­
ры-лаборатории языков народов Сибири ТГПУ документируются и
анализируются ключевые аспекты организации и функционирова­
ния языковых систем из числа наиболее малочисленных диалект­
ных групп аборигенных языков Сибири, в частности восточных
диалектов хантыйского языка финно-угорской языковой семьи. На
основе корпуса естественного языкового материала тщательному
описательному анализу подвергаются основные уровни организа­
ции языковой системы: фонология, морфология, грамматические
отношения, синтаксис и дискурсная прагматика. Полученные дан­
ные анализируются в общем теоретическом русле функционального
подхода, в том числе с точки зрения ареально-типологической кон-
текстуализации ключевых показателей с учетом культурно-истори­
ческих особенностей —среды развития языкового сообщества.
Языковое разнообразие западно-сибирского ареала уникально.
Представители как минимум 4 языковых семей проживают на этой
территории в длительном контакте: алтайские (чулымско-тюркский,
татарский, эвенкийский, долганский); финно-угорские (хантыйский
и мансийский); самодийские (ненецкий, селькупский, энецкий, нга­
насанский); и палеоазиатские языки (кетский, югский и коттский -
последние 2 исчезли в XIX и XX вв.). Наконец, уже на протяжении
как минимум 4 веков все упомянутые языки находятся в контакте и
подвергаются ассимилятивному давлению со стороны русского язы­
ка, представителя индоевропейской языковой семьи. Таким обра­
зом, этот ареал является ареной длительного взаимодействия разно­
родных популяций, языковых и культурных традиций, на протяже­
нии тысячилетий предшествовавших прибытию европейцев. Эти
популяции, как находящиеся в близком и отдаленном генетическом
родстве, так и генетически неродственные, подвергались воздейст­
вию целого диапазона эволюционных факторов, включая консерва­
тивные тенденции к сохранению наследственных признаков с одной
стороны, и ассимилятивные тенденции к внедрению инноваций,
взаимопроникновению черт разного типа и масштаба, с другой.
В случае восточно-хантыйского материала, особое внимание в
244
рамках исследования уделяется таким чертам, как: в области фоно­
логии - гармония гласных и консонантно-вокальная гармония; в об­
ласти грамматики - богатая косвенно-падежная система, система
адпозиций и динамичная, дискурс-прагматически мотивированная
залоговая система с использованием пассивных и эргативных кон­
струкций; в области синтаксиса - широкое использование много­
численных нефинитных конструкций для выраженя широкого спек­
тра подчинительных и сочинительных связей, а также недискрет-
ность самой дифференциации синтаксического подчинения и сочи­
нения вне функционального анализа интерпретации связи между
событиями в сознании говорящих.
Принимая во внимание тот факт, что каждая из языковых сис­
тем рассматриваемого ареала представляет собой обширный конти­
нуум вариаций локального и социального плана, вопросы выявле­
ния и анализа системных сходств, очагов и направлений диффузии
черт, социальных и культурных факторов, влияющих на распростра­
нение изменений, становятся еще более сложными и интересными.
При анализе диалектного материала особый интерес вызывает
степень системных отличий между юго-восточными (Васюганского,
Александровского и Ваховского) и остальными диалектами.
Диалекты Хаиты
западные/x'anti/ vs. восточные /q'an toy/
экосистема - Тундра vs. экосистема - Тайга
Взаимо непонятные
• фонология: отличный инвентарь согласных и гласных фонем
долгота гласных vs. гармония гласных
• лексика: вариации словарного состава [Swadesh 100/200; CALMS 400]
вариации словообразовательных концепций (числительные):
“ 18” nijel-xus ‘8 к 20’ vs. “ 18”уоу-э rki ш/әү ‘8 больше 10’
• морфология:
3 падежа vs. 10 падежей
3 глаг. времени vs. 5 глаг. времен
этимологически не связанные морфологические показатели
• синтаксис: активно-пассивные vs. активно-пассивно-эргативные
Среди традиционно определяемых причин диалектных отличий от­
мечаются: история расселения (Запад = V-VII вв; Восток = Х-ХИ вв.);
245
изоляция / независимое развитие групп; языковой контакт / соседст­
во других (родственных и неродственных) групп.
В рамках обозначенной общей философии анализа восточно­
хантыйского материала, в настоящей презентации внимание будет
уделено выявленным в процессе документации нетривиальным со­
ответствиям между языковыми системами юго-восточных диалек­
тов ханты (угорские) и ареально сопряженными диалектами тюрк­
ских языков - чулымско-тюркского. Основные гипотезы относи­
тельно выявленных параллелей формулируются через призму со­
временных ареально-типологических исследований языкового кон­
такта, вариаций и изменений. Выявляемые значимые сходства меж­
ду системами оцениваются за счет таких факторов, как:
(i) параллельное развитие в рамках универсальных тенденций
эволюции языковых систем, чьи формальные свойства формируют­
ся в процессе конвенциализации функциональных моделей;
(ii) общее происхождение языков как сложных саморегулирую­
щихся систем, подверженных эволюционным процессам, «наследо­
ванию и мутированию»;
(iii) продолжительный контакт и диффузия черт среди генетиче­
ски неродственных или отдаленно родственных языков/популяций.
Оставляя за пределами данного изыскания вопросы вероятного
урало-алтайскского генетического родства (сценарий (ii) выше), вы­
явленные системные сходства интерпретируются или как результат
параллельного развития независимых систем (сценарий (i)), или как
результат ареальной диффузии отдельных черт в результате дли­
тельного культурного контакта (сценарий (iii)).
В рамках исследования традиционные сравнительно-историче­
ские и типологические методы дополнены социолингвистическим и
лексикостатистическим анализом распределения языковых черт, с
статистическим сопоставлением языковых данных из унифициро­
ванной базы данных на основе оригинального списка культурно- и
лингвистически значимых единиц сибирского ареала (CALMS).

246
 СОКРАЩ ЕНИЯ ЯЗЫ КОВ И ДИАЛЕКТО В
абаз. - абазинский
абх. - абхазский
авар. - аварский
авест. - авестийский
адыг. - адыгейский
аз. - азербайджанский
алб. - албанский
алт. - алтайский
англ. - английский
араб. - арабский
арм. - армянский
арч. - арчинский
багв. - багвалинский
балт. - балтийские языки
барт. - бартангский
баш. - башкирский
бербер, - берберский
блр. - белорусский
болг. - болгарский
ботл. - ботлихский
брет. - бретонский
будух. - будухский
бур. - бурингуни (диалект про­
винции Фарс)
венг. - венгерский
влж. - верхнелужицкий
водск. - водский
годоб. - годоберинский
гот. - готский
греч. - греческий
груз. - фузинский
гунз. - гунзибский
дарг. - даргинский
диал. диалект
долган, - долганский
драв. - дравидийский
др.-англ. - древне-английский
др.-в.-нем. - древневерхнене­
мецкий
др.-груз. - древне-фузинский
др.-инд. - древне-индийский
др.-ир. - древне-иранский
др.ирл. - древне-ирландский
др.-исл. - древне-исландский
др.-кит. - древнекитайский
др.-рус. - древне-русский
др.-тюрк. - древне-тюркский
др.-фриз. - древне-фризский
зап.-сакс. - западно-саксонский
инг. - ингушский
ирл. - ирландский
исп. - испанский
итал. - итальянский
ишк. - ишкашимский
к. - кондомский диалект шор­
ского языка
каб. - кабардинский
каз. - казахский
кач. - качинский диалект ха­
касского языка;
кашуб. - кашубский
кирг. - киргизский
кл. перс. - классический пер­
сидский
койб. - койбальский говор ка-
чинского диалекта хакас­
ского языка;
кум. - кумыкский
кыз. - кызыльский диалект ха­
касского языка
лаз. - лазский
лак. - лакский
247
лат. —латинский
лезг. - лезгинский
лит. - литовский
лтш. - латышский
мак. - македонский
мар. - марийский
мар. луг. - марийский луговой
мар. горн. - марийский горный
мегр. - мегрельский
молд. - молдавский
мр. - мрасский диалект шор­
ского языка
нан. - нанайский
нег. - негидальский
нем. - немецкий
нен. —ненецкий
нидерл. - нидерландский
нлуж. - нижнелужицкий
норв. - норвежский
орок. - орокский
ороч. - орочский
осет.диг. - осетинский дигорский
ПА - праалтайский
ПДрав. - прадравидийский
перс. - персидский
Г1ИЕ - праиндоевропейский
ПИИ - праиндоиранский
ПК - пракартвельский
Пмонг. - прамонгольский
пол. - польский
Пперм. - прапермский
прапрагерм. - прагерманский
ПС - прасамодийский
ПСК - прасеверо-кавказский
ПСл. - праславянский
ПТМ - пратунгусо-маньчжур-
ский
ПТю - пратюркский
248
ПУ - прауральский
рош. - рошорвский
рум. - румынский
рус. - русский
рут. - рутульский
руш. - рушанский
саг. - сагайский диалект ха­
касского языка
cap. - сарыкольский
сван. - сванский
скр. - санскрит
слвн. - словенский
слвц. - словацкий
совр. - современный
согд. - согдийский
сой. - сойонский (сойотский)
сол. - солонский
ср.-болг. - среднеболгарский
ср.-в.-нем. - средневерхнене­
мецкий
ср.-вал. - средне-валлийский
ср.-монг. - средне-монгольский
ср.-н.-нем. - средненижнене­
мецкий
ср.-перс. - средне-персидский
срб. - сербский
ст.-пол. - старо-польский
ст.-сл. - старославянский
ст.-хорв. - старо-хорватский
сюг. —сорыг-югурский
табас. - табасаранский
тадж. - таджикский
тат. - татарский
тел. - телеутский
тинд. - тиндинский
тох. - тохарский
тоф. - тофаларский
тув. - тувинский
тур. - турецкий
туркм. - туркменский
тюрк. - тюркский
убых. - убыхский
уд. - удэйский
удин. - удинский
удм. - удмуртский
узб. - узбекский
укр. - украинский
фин. - финский
франц. - французский
хак. лит. - хакасский литера­
турный
хет. - хетгский
хин. - хиналугский
хорв. - хорватский
хуф. - хуфский
цел. - церковно-славянский
чаг. - чагатайский
чак. - чаковский
чеш. - чешский
чув. - чувашский
цах. - цахурский
цез. - цезский
цыг. - цыганский
чечен. - чеченский
чув. - чувашский
швед. - шведский
шор,- шорский
шор. (хак.) - шорский диалект
хакасского языка;
шток. - штокавский
шугн. - шугнанский
шугн.-руш. - шугнано-рушан-
ский
эвен, - эвенский
эвенк. - эвенкийский
эст. - эстонский
юг.-зап. - юго-западный
язг. - язгулямский
як. - якутский
ЯП. - японский
Chuv. - Chuvash
DAT - Dative
EOJ - Eastern Old Japanese
MK - Middle Korean
M M o- Middle Mongolian
Mo - Mongolian
OTk - Orkhon Turkic
PA - Proto-Altaic
PA - Proto-Altaic
Pal - Proto-Aleut
PD - Proto-Dravidian
PE - Proto-Eskimo
PEA1 - Proto-Eskimo-Aleut
PJ - Proto-Japanese
PK - Proto-Korean
PMo - Proto-Mongolic
PN - Proto-Nostratic
PT - Proto-Turkic
PTg - Proto-Tungus
SH - Secret History of the Mongols
WMo - Written Mongolian
WOJ - Western Old Japanese
249
 СОДЕРЖ АНИЕ

К ЮБИЛЕЮ АННЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ДЫБО................................ 3

Барулин АН., Норманская Ю.В. (Москва) Анна Владимировна
Дыбо........................................................................................................ 3
Крылов С.А. (Москва) Член-корреспондент РАН А.В. Дыбо.............9
СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ..................14
Алпатов В. М. (Москва) Розалия Осиповна Шор и компаративи­
стика ......................................................................................................14
Бабаев К В . (Москва) Разные стороны ностратической «сторо­
ны» ........................................................................................................ 17
Башарин П. В. (Москва) Соответствия ларингальных в индоевро­
пейско-севернокавказских изоглоссах........................................... 19
Болотов С.Г. (Москва) «Коленками назад» или звенья одного
окна........................................................................................................ 21
Бурлак С.А. (Москва) Изумруд, рожденный зимой. Этимология
на перекрестье легенд........................................................................ 23
Добродомов И. Г. (Москва) Проблема верификации этимологи­
ческих решений................................................................................... 27
Dodykhudoeva Leila R. (Moscow) Lexis of Arabic origin in Iranian
Languages of Tajikistan: Tajik dialects and Pamiri languages 29
Дыбо В.А. (Москва) Еще о балто-славянском словообразовании
и правилах порождения акцентных типов производных 33
Евдокимова А.А. (Москва) Акцентуированные греческие надпи­
си в Грузии: византийская или александрийская система акцен­
туации или влияние понтийского диалекта?................................. 39
Cassuto Ph. (Paris) La lente emergence de la triliteralite dans la
grammaire hebraique du Moyen-Age, le stade des racines unili-
t e r e s ........................................................................................................................................................... 4 3
Кожин П.М. (Москва) Значение этнокультурного компонента в
древней лексике..................................................................................44
Krougly-Enke N. (Paris) Reflects of Nostratic Vibrants in Eskaleu-
tian...........................................................................................................48
Кулланда С.В. (Москва) К реконструкции праязыковой социаль-
250
 ной терминологии.............................................................................. 50
Михайлова Т.А. (Москва) О «верховых лошадях»: прото-семан-
тика прото-формы.............................................................................. 51
Мудрак О.А. (Москва) Некоторые заметки по картвельской ре­
конструкции........................................................................................53
Парина Е.А. (Москва) «Слово о полку Игореве» и «Гододин»: о
границах возможностей реконструкции пратекста.......................61
Порхомовский В.Я. (Москва) Системы родства и историческое
языкознание.........................................................................................62
Ромашко С.А. (Москва) Еще раз о типологии этнических пере­
движений и языковых процессах в доисторическое и раннеисто­
рическое время....................................................................................65
Turchin P., Peiros L, Gell-Mann М. (Santa-Fe) Analyzing Genetic
Connections between Languages by Matching Consonant Classes
and the Bootstrap................................................................................. 66
АJ1ТАИСТИКА (Тунгусо-маньчжуроведение, кореанистика) 68
Blazek V. (Brno) Koguryo and Altaic: On the role of Koguryo and
other Old Korean idioms in the Altaic etymology.............................68
Бурыкин А.А.(Санкт-Петербург) К истории личных местоиме­
ний 3-го лица в тунгусских языках.................................................70
Казакевич О.А (Москва) Эвенкийский язык на территории Эвен­
кии: функционирование и некоторые тенденции структурных
изменений............................................................................................ 74
Nikolaeva I. (London) Mixed categories in the Noun Phrase: Tun-
gussic and beyond.................................................................................76
Оскольская С.А. (Санкт-Петербург) Кодирование множествен­
ности участников в нанайском языке.............................................77
Robbeets МЛ. (Mainz) From participle to finite predicate in Al­
taic..........................................................................................................79
Рудницкая E.JJ. (Москва), Хван С. Г. (Сеул) Глагольная лексика
для обозначения болевых ощущений в корейском..................... 83
Старостин Г. С. (Москва)Алтайско-китайские лексические па­
раллели: млекопитающие..................................................................85
Tolskaya I.K. (Tromso) Oroch Vowel Harmony............................... 88
Tolskaya M. (Cambridge, MA) The morphology of Udihe ideo-
phones in comparative perspective..................................................... 90
МОНГОЛИСТИКА...................................................................................92
251
 Бадмаева Л.Б. (Улан-Удэ) Летопись селенгинских бурят как
линвистический источник.................................................................92
Бадмаева Ю.Д. (Улан-Удэ) Неграмматические формы множест­
венности в диахроническом аспекте...............................................96
Баранова В.В. (Санкт-Петербург) Бенефактив и рефлексивный
бенефактив в калмыцком языке.................................................... 100
Грунтов И.А. (Москва) Даме про Носорога: из истории экзоти­
ческой фауны в монгольском языке.............................................. 101
Дамбуева П.П. (Москва) Влияние русского языка на развитие
средств выражения модальности в современном бурятском язы­
ке........................................................................................................... 105
Коссе А.Д.(Рига) Термин tngri в буддийских текстах эпохи Юань
(XIII-XIV вв.) на старописьменном монгольском языке..............109
Монраев М.У. (Элиста) Русские глаголы с приставкой пере- и
их эквиваленты в калмыцком языке............................................ 110
Овсянникова М.А. (Санкт-Петербург) Начинательная интерпре­
тация формы претерита в калмыцком языке............................... 1 12
Пюрбеев Г.Ц. (Москва) Монгольская терминология судопроиз­
водства в памятнике права XVIII в. «Халха Джирум»..............114
Рыкин П.О. (Санкт-Петербург) Терминология родства и свой­
ства в среднемонгольском языке.................................................. 117
Сай С.С. (Санкт-Петербург) Использование калмыцких кауза­
тивных конструкций в связном дискурсе....................................119
Скрибник Е.К. (Мюнхен) Оппозиция «соответствие/несоответст­
вие ожиданиям» в бурятском сложном предложении...............121
Хонинов В.Н. (Элиста) Лексико-семантическая классификация
калмыцких гидронимов................................................................... 124
Michal Schwarz, Vaclav Blazek (Brno) On classification of Mongo­
lian.........................................................................................................128
ТЮРКОЛОГИЯ........................................................................................131
Алексеев M.E. (Москва), Курбанова Э.О. (Махачкала) Об одной
структурной общности тюркских и дагестанских языков 131
Бичелдей К.Н. (Москва) Побуждение в форме вопроса 133
Благова Г.Ф. (Москва) Полигенетическая интертекстуальность в
текстообразовании чагатайской прозы (на материале «Бабур-на-
ме»: первая треть XVI в.)................................................................ 135
Боргояков В.А. (Абакан) О фитонимах в диалектах хакасского
языка.....................................................................................................141
252
Боргоякова Т.Н. (Абакан) Сочетание условного наклонения с
формой на чат-.................................................................................143
Букулова М.Г. (Москва) О некоторых трудностях перевода (на
материале турецкого языка)............................................................145
Гаджиахмедов Н.Э. (Махачкала) К интерпретации именной ка­
тегории аспектуальности в тюркских языках (на материале ку­
мыкского языка)................................................................................147
Готовцева Л.М. (Якутск) Структурно-грамматическая органи­
зация фразеологических единиц якутского языка (в сопоставле­
нии с русскими и немецкими ФЕ)................................................. 150
Грунина Э.А. (Москва) К истории формирования анатолийских
турецких говоров..............................................................................153
Дьячковский Ф.Н. (Якутск) Семантика прилагательного диршг
‘глубокий’ в современном якутском языке..................................156
Егоров Н.И. (Чебоксары) К вопросу о месте и времени огурско-
монгольских этноязыковых контактов......................................... 157
Есипова А.В. (Новокузнецк) Сильно производные и слабо произ­
водные лексемы в тюркских языках (на материале шорского
языка)..................................................................................................159
Ефремов Н.Н. (Якутск) Якутские бипредикативные конструк­
ции с предикатом препозитивной части, выраженным формой
на -быт............................................................................................... 163
Кормушин И В. (Москва) К названию айрана в тюркских и мон­
гольских языках............................................................................... 165
Кызласов И.Л. (Москва) Два этапа пратюркского культурогене-
за.......................................................................................................... 167
Латфуллина Л.Г. (Москва) Тюркская лексика в полном толко­
вом словаре иностранных слов Н.Дубровского.......................... 172
Майзина А. Н. (Горно-Алтайск) К вопросу о нумеративах в ал­
тайском языке....................................................................................175
Мусаев К. М. (Москва) Об этнонимах «саки», «скифы», «этру­
ски»...................................................................................................... 176
Насилов Д. М. (Москва) Некоторые рецессивные формы в уйгу-
ро-карлукской темпоральной парадигме......................................179
Нелунов А.Г. (Якутск) Фразеологизмы с компонентом
ЫТ ‘собака’ в якутском языке........................................................181
Нуриева Ф.Н1. (Казань) Соответствия гласных фонем в языке
памятников золотоордынского цикла.......................................... 183
253
 Понарядов В.В. (Сыктывкар) К проблеме генетической позиции
древнетюркского языка.................................................................. 185
Порхомовский М.В. (Москва) Текстовые средства в турецких по­
словицах.............................................................................................. 187
Псянчин Ю. В., Султанова Г.И. (Уфа) К вопросу об экспрессив­
но-стилистическом потенциале грамматических падежей баш­
кирского языка.................................................................................. 189
Rind-Pawlowski М. (Frankfurt) Russian Loan Words in Spoken
Shor....................................................................................................... 192
Серен П С. (Кызыл) Лексика родильного обряда в языке кобдо-
ских тувинцев Монголии................................................................ 194
Слепцов П.А. (Якутск) Некоторые наблюдения по исторической
лексикологии и семасиологии якутского языка......................... 197
Тадинова Р.А. (Москва) Функциональный статус тюркских за­
имствований в северокавказских языках......................................198
Tambovtsev Y. (Новосибирск) The Density o f the Turkic Language
Family in Comparison to the Other Language Taxa........................201
Токмашев Д.М. (Новокузнецк) О телеутско-русских топонимиче­
ских дублетах.................................................................................... 202
Уртегешев Н.С. (Новосибирск) Значимость изучения спонтан­
ной речи для сибирского региона.................................................204
Хисамитдинова Ф.Г. (Уфа) Об исторической грамматике баш­
кирского языка..................................................................................206
Шайхулов А.Г. (Уфа) Когнитивная парадигматика идеографиче­
ских словарей диалектов тюркских языков Урало-Поволжья: к
постановке проблемы......................................................................210
Шаповал В.В. (Москва) Лексикография и источниковедение
жаргона: тюркско-цыганские записи числительных.................211
Шевцова И.В. (Новокузнецк) Дистрибуция тюркских формантов
в горно-шорском топонимиконе...................................................213
Щека Ю. В. (Москва) К постижению тождества формы и значе­
ния языкового знака............................................................... 216
Эдельман Д.И. (Москва) К иранско-тюркским языковым и этно­
культурным контактам....................................................................218
Экба З.Н. (Москва) Палатальная гармония гласных арабских заим­
ствований в башкирском языке (в сравнении с татарским) 220
Эсенбаева Г.А., Селютина И.Я., Уртегешев Н.С., Рылсикова Т.Р.,
Добринина А.А. (Новосибирск) Соматические параметры киргиз-
254
 ского вокализма на фоне южносибирских тюркских язы­
ков........................................................................................................224
УРАЛИСТИКА........................................................................................227
Агранат Т.Б. (Москва) Прибалтийско-финские языки с точки
зрения функциональной типологии..............................................227
Кондратьева Н.В. (Ижевск) О роли падежных форм в выраже­
нии временных координат (на материале удмуртского и финско­
го языков)........................................................................................... 229
Красикова H.J1. (Томск) Система глаголов перемещения в воде в
селькупском языке: ее генезис и развитие по диалектам 231
Мызников С.А. (Санкт-Петербург) О некоторых аспектах взаи­
модействия тюркских и финно-угорских языков на русском
фоне.....................................................................................................235
Норманская Ю.В. (Москва), Красикова H.J1. (Томск) К реконст­
рукции прауральской акцентной системы: экспедиционные дан­
ные об ударении в южно-селькупском языке и его соответствия
в финно-пермских языках...............................................................238
Селютина И.Я. (Новосибирск) Типологические и субстантные
пересечения в вокализма южносибирских тюркских и угро-са-
модийских языков............................................................................ 241
Фильченко А.Ю. (Томск) Из опыта анализа восточно-хантый­
ских и чулымско-тюркских данных..............................................243
Сокращения языков и диалектов......................................................... 247

255
 Научное издание

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
АЛТАИСТИКА. ТЮРКОЛОГИЯ

Материалы конференции

Г л . р е д а к т о р Н .И . К р ы л о в а
З а в . и з д а т е л ь с к и м о т д е л о м Н .В . Б у л а т о в а

ИД № 0 3 9 5 2 о т 0 7 .0 2 .2 0 0 1. П о д п и с а н о в п е ч а т ь 15 .0 5 .2 0 0 9 .
Ф о р м а т 6 0 x8 8 1/ 16 . П ечать ц и ф р о вая . Бум . о ф сет. № 1.
Г а р н и т у р а Т а й м с . 1 6 п. л . Т и р а ж 5 0 0 э кз. З а к а з 0 6 0

С а н и т а р н о - э п и д е м и о л о г и ч е с к о е з а к л ю ч е н и е № 7 7 . 9 9 . 0 2 . 9 5 3 .Д .0 0 2 3 7 3 . 0 3 . 0 6
о т 2 4 .0 3 .2 0 0 6 Ф е д е р а л ь н о й сл уж б ы по н а д з о р у в с ф е р е защ и ты п р ав
п о тр еб и тел ей и благополучия ч ел о века Р Ф

Н а у ч н о -и с с л е д о в а т е л ь с к о е , и н ф о р м а ц и о н н о -и зд а т е л ь ск о е п р ед п р и я ти е
«ТЕЗА УРУС»
1 2 1 2 4 8 , г. М о с к в а , У к р аи н ск и й б у л ь в а р , 3 / 5 , корп. 2

О тп еч атан о в типограф ии и зд ат ел ьст в а « Т Е З А У Р У С »

Т е л ./ ф а к с : 8 ( 4 9 9 ) 2 5 2 1 4 3 1 • E - m a il:t e z _ p o s t @ m a il.r u
 РО С С И Й С К А Я А К А Д Е М И Я Н А У К
И Н С ТИ ТУТ ЯЗЫ КОЗНАНИЯ

К юбилею члена-корреспондент а Российской академ ии наук

А нны В ладим ировны Д ы бо

М атериалы ко нф ер ен ци и

С РА ВН И ТЕЛ Ь Н О -И С Т О РИ Ч ЕС К О Е Я З Ы К О З Н А Н И Е
А Л ТА И С ТИ К А. ТЮ РКО Л О ГИ Я

Научное издание

Редакционная коллегия
Т.Б.Агранат, Г.Ф.Благова, И.А.Грунтов, П.П.Дамбуева.
Ю.В.Норманская, Г.Ц.Пюрбеев, Р.А.Тадинова, А.В.Шеймович, З.Н.Экба

Рецензенты
К.Г.Красухин, В.А.Плунгян

В сборнике представлены тезисы международной конференции «Сравнительно-

историческое языкознание. Алтаистика. Тюркология», приуроченной к юбилею члена-
корреспондента РАН Анны Владимировны Дыбо. Рассмотрены различные аспекты фонетической,
морфологической, семантической реконструкции в различных языках Евразии. Проанализирован
ряд проблем синхронного языкознания и лингвистических контактов на материале алтайских
(тунгусо-маньчжурских, монгольских, корейского) и в особенности тюркских языков.
Книга представляет интерес для тюркологов, монголоведов, алтаистов, уралистов,
специалистов по сравнительно-историческому, общему и типологическому языкознанию.

ТЕЗАУРУС
Учебная и научная литература
по общему языкознанию и прикладной лингвистике, иностранным языкам и языкам народов России,
межкультурной коммуникации
Справочник «Учебная и научная литература по общему языкознанию и прикладной лингвистике, иностранным
языкам и языкам народов России, межкультурной коммуникации»
Журнал «Иностранные языки: теория и практика»
Журнал «Теория и практика перевода»
Адрес издательства и редакции журналов: 123242, г. Москва,
Волков пер. 7/9, корп. 2 • E-mail: tez_post@mail.ru

IS B N 9 7 8 - 5 - 9 8 4 2 1-0 6 3 - 8
9785984210638

9 7 8 5 9 8 4 2 10 6 3 8