Р.С.

Гранин

Эмиль Чёран. Приближение к ускользающему философу

«Я испытал все формы упадка, включая успех»

Эмиль Чёран

Введение

В работе «Искушение существованием» Эмиль Чёран писал: «В нашу

падкую до биографий эпоху мы, копаясь в собственных несчастьях, не без
алчности присматриваемся и к страданиям других. Заприметив кого-нибудь
бинтующего свои раны, мы норовим разбинтовать их и выставить напоказ;
если нам этого не удается, то мы разочарованно отворачиваемся от них»1.
Прошедшие годы подтвердили мысль философа, что мы живем в «эпоху
биографий». Писатели-фантасты теперь конкурируют с биографами и
мемуаристами в практике «жизнеописания». Но если романисты пытаются
как-то перевязать то, что Чёран назвал «ранами жизни», то биографы все еще
пытаются сорвать повязку и выставить гноящиеся ужасы на жестокий взгляд
жадной читающей публики. Во имя правды совершается бесчисленное
количество наговоров, ошибок и нечистоплотности 2. Биографических работ,
посвященных Чёрану мало. Академические монографии, как правило,
игнорируют румынскую жизнь и творчество Чёрана и концентрируются на
основных (французских) философских темах в его работах. Так в 10
международных базах данных можно обнаружить 37 PhD-диссертаций (на
фр., англ., исп., порт., ит. и нем. языках), на русском диссертаций нет3.
1
Искушение существованием 149
2

3
См. список диссертаций, посвященных Чёрану в Приложении.

1
 Биографий и того меньше, причем, они в основном сосредоточены на
правых взглядах философа румынского периода. Это монографии:
Александры Леньель-Лавастин «Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран»4
(издана в Париже в 2002, переведена на русский в 2007), монография
Патриса Боллона «Сиоран еретик»5 (Париж, 1997), монография Марты
Петреу «Печально известное прошлое: Э.М. Сиоран и подъем фашизма в
Румынии»6 (Чикаго, 2005), и она же «Презренный философ: Сиоран»7 (2008).
Более благожелательными являются биографии румынского автора и
издателя Габриэля Личяну «Маршруты жизни Э.М. Чорана. В продолжение
континентов бессонницы, интервью с Э.М. Чораном»8 (Париж, 1995) и
биография румыно-американской исследовательницы Ильинки Зарифополь-
Джонстон «В поисках Чорана»9 (Университет Индианы, 2009).

Во франкофонный интеллектуальный мир Эмиль Чёран ворвался в

1949 году своей книгой «О разложении основ» (фр. – Précis de
décomposition)10. За эту книгу в 1950 году он получит премию Ривароля за
лучшую рукопись иностранного автора на французском языке. Это первый
(во Франции) и последний случай, когда Эмиль Чёран (1911 – 1995), ставший
во Франции Э.М. Сёраном, а позже (с 1987 года) просто Сёраном, примет
какую-либо премию или награду. В последующем «ускользающий философ»
откажется от Премии Сент-Бёва (1957), Премии Роже Нимье (1977), от

10
Это была его седьмая книга и первая написанная по-французски. Если об одной из первых своих работ
«Преображение Румынии» Чёран хотел забыть навсегда (в ней он восхищался Гитлером, идеями Железной
гвардии, мечтал о великой Румынии «с населением Китая и историей Франции»), что было несложно, так
как она была написана на румынском языке и не была известна за пределами Румынии, то этой новой книгой
молодой человек желал громко заявить о себе в новом мире.

2
Большой литературной премии Поля Морана (1988), оставаясь вечным
нонконформистом, «человеком на обочине», «частным мыслителем».

Разрыв с родным языком – это самый радикальный разрыв философа со

своим прошлым и самим собой. Это не смерть автора, а его самоубийство. В
румынский период писательство для Чёрана было сублимацией
самоубийства. Во Франции он осуществит деконструкцию собственной
субъективности, заменив свое «Я» «литературным аватаром», и создаст свой
философский стиль – «фрагментарное письмо», афористичное,
парадоксальное, абсурдистское. Отныне он почти никогда не использует
румынский, кроме, как в переписке с родными и друзьями, оставшимися в
коммунистической Румынии, в которую он больше никогда не вернется. Это
была вторая э(миграция) или «ускользание» философа. До этого было
изгнание из рая детства из «проклятого великолепного рая» родной
трансильванской деревни Рэшинарь, когда его отец священник отправил его в
школу в соседний город Сибиу. Затем была эмиграция из Румынии в Париж,
где мансарда дома 21 на улице Одеон превратилась в его башню из слоновой
кости. Смена языка (второе рождение, метафизическое бегство, внутренняя
эмиграция) – уход от экспрессивности и экспансивности румынского языка в
строгий французский, где форма доминирует над содержанием – принесет
ему славу мастера стиля и со временем сделает из вечного апатрида и
интеллектуального маргинала культового философа Франции.

При жизни Чёрана называли «величайшим французским писателем,

сделавшим честь нашему языку после смерти Поля Валери» (Сен-Жон
Перс), «мастером французской прозы», «современным Сократом» (Марк
Фумароли, профессор Коллеж де Франс), «самой выдающейся фигурой в
традиции Кьеркегора, Ницше и Витгенштейна» (Сьюзен Сонтаг). Когда в

3
 1995 году он умер в Париже, это событие вызвало лавину статей в Le Figaro,
Le Monde, Paris Match, Le Nouvel Observateur, Magazine Littéraire. Были
созданы ток-шоу на радио и театральные постановки, отражающие
возрождение интереса к его жизни и творчеству. Не раз имя Чёрана
удостаивалось оваций в Национальной Ассамблее. Так, в 1999 году было
отдано должное всем «франкоязычным румынам, внесшим вклад в
великолепие французской культуры», и среди них – Чёрану – «одному из
величайших французских философов XX века»11.

Слово «чора́н», по мнению специалиста по румынской генеалогии

Михая Рэдулеску, происходит от славянского слова «чёрный», оно
применялось к черным овцам (и их пастухам), которые зимой уходили далеко
за Карпаты, иногда до Крыма12. Как отмечает биограф Чорана Илинка
Зарифополь-Джонсон, если о ком-то из Чёранов и можно сказать, что он
выполнил судьбу своей этимологии, так это о Э.М. Чёране, которого мы
можем назвать «чёрной овцой» в полной мере (аналог понятия «белая
ворона»). Слово «сioara», также, означает по-румынски ворон или ворона.

Здесь мы должны коснуться произношения имени Чёран, и почему в

этой статье мы обосновываем написание этого имени через «ё», а не через
«о». В румынском языке буква «с» перед «i» или «e» звучит как «ch», как в
итальянском языке, отсюда фамилия Cioran читается как Чёран. Румынское
сочетание букв Io – читается, как ё, поэтому правильнее писать фамилию –
Чёра́н (как слово чёрный, что, учитывая этимологию, для русского глаза
содержательнее, чем Чоран). Ударение при этом падает на второй слог, а не
на букву ё, что вполне допустимо для заимствованных слов, например сёгу́ н,
сёрфинги́ ст, Кёнигсбе́рг (ну или, как для двусоставных слов с корнями
11
Приводится по Зарифополь
12
Приводится по: Зарифополь

4
трёхчастный, четырёхкратный). Таким образом, учитывая молодую традицию
переводов трудов философа с разным написанием его имени (Эмиль Мишель
Сиоран13, Эмиль Мишель Чоран14, Сиоран15), и сравнительно
немногочисленную исследовательскую литературу, считаем своевременным
предложить наиболее адекватную, на наш взгляд, для русского читателя
форму написания имени Чёран через «ё».

Во Франции философ начал произносить свою фамилию на

французский манер Сьоран (Сиоран). Также он стал подписываться «E.M.
Cioran», так как обнаружил, что французизация румынского слова «Эмиль»
была «именем парикмахера». Само это новое имя иллюстрирует чёрановский
парадокс. Это гибрид, частично выдуманное имя. Инициалы Э.М. означают
не Эмиль Мишель, как его ошибочно расшифровывают (в том числе и в
некоторых русских переводах, так даже значится в указателе Библиотеки
Конгресса США), а просто Э.М., как у Э.М. Форстера, любимого писателя
философа. Накануне своего французского дебюта Чёран превратил первые
две буквы своего имени ЭМиль в два инициала, отсылающие к английскому
писателю. Таким путем Чёран раскрыл и свои писательские амбиции,
отождествив себя с известным писателем, и показал свою биографическую
двусмысленность. Позже Эмиль Чёран так вспоминал этот эпизод:
прогуливаясь по книжному магазину Галиньяни, очень уважаемому в Париже
13
Сиоран Э.М. Горькие силлогизмы / Эмиль Мишель Сиоран; пер. с фр. А.Г. Головиной, В.В. Никитина. –
М.: Алгоритм, Эксмо, 2008. – 368 с. – (Философский бестселлер).
14
Чоран Э.М. После конца истории: Философская эссеистика / Чоран, Эмиль Мишель; пер. с франц.: Б.
Дубина, Н. Мавлевич, А. Старостиной; предисл., биогр. справка Б. Дубина. – СПб: «Симпозиум», 2002. –
544 с.; Чоран Э.М. Признания и проклятия: Философская эссеистика / Пер. с франц. О. Акимовой. – СПб:
«Симпозиум», 2004. – 206 c.; Чоран Э.М. Падение во время / Эмиль Мишель Чоран. – М.: Опустошитель,
2022. – 160 с. – Серия «Extremum».
15
Сиоран. Искушение существованием / Пер. с фр., предисл. В.А. Никитина; ред., примеч. И.С. Вдовиной. –
М.: Республика; Палимпсест, 2003. – 431 с. – (Мыслители XX века).

5
в области английской литературы, он увидел имя Э.М. Форстера, написанное
на обложке книги, и подумал, что эти привлекательные инициалы достойны
писателя. Решив подписаться именем Э.М. Чёран, он собирался ввести в
заблуждение авторов справочных работ, таких как словарь Ларусса, которые,
создав новую статью для «Чёрана», придумали для него второе имя, чтобы
объяснить инициал М., и поэтому назвал его «Эмиль Мишель Чёран». Чёран
никогда не осмеливался жаловаться на эти ошибки и впоследствии
обнаружил и другие в исследованиях, которые предполагали, например, что
его (ложное) второе имя было галлицизмом, взятым из его румынского
второго имени «Эмиль Михай Чёран»16. Используя обычные буквы своего
румынского имени, он возвел их в ранг знаменитых инициалов. Так
неизвестный автор с окраины Европы, нашел элементы для создания новой
авторской личности. Эмиль, румын, трансильванец, превратился в
загадочного Э.М. и этим актом крестильного сокращения переосмыслил себя
как «цивилизованного» западноевропейского автора. «М» – это просто «М».
Начиная с 1987 года Чёран убирает инициалы из своего имени и
подписывается просто Cioran, ставя себя в один ряд с великими: Руссо,
Дидро, Ницше, Кьеркегором, Камю, Сартром17.

1. Биографически-библиографический хронологический указатель

16
Ivry B. Cioran intime. Электронный ресурс:
https://bibliobs.nouvelobs.com/documents/20120423.OBS6884/cioran-intime.html
(дата обращения: 08.02.2024).
17
Зарифополь

6
 Жизнь Эмиля Чёрана делится на два больших периода: на Румынский
(1911 – 1937/41)18, полный событиями, и Французский (1937/41 – 1995), в
котором он ведет довольно незаметную и скромную жизнь простого
парижанина, и в который его биографией главным образом является
библиография – история создания философских эссе. Приведем ниже
основные вехи румынской жизни философа (а французской – в последнем
параграфе настоящей статьи).

1911. Родился 8 апреля 1911 года в коммуне (деревне) Рэшинарь 19, в

Трансильвании, недалеко от старого саксонского города Сибиу, в то время
входившего в состав Австро-Венгерской империи. Его отец – румынский
православный священник.

1921–1928. Посещает среднюю и старшую школу в Сибиу.

1928–1932. Изучает философию в Бухарестском университете, пишет

дипломную работу об Анри Бергсоне.

1933-1935. По стипендии Гумбольдта проходит обучение в Германии;

порывает со систематической философией в традициях Канта и Гегеля,
занявшись экзистенциальной философией, которую он называет
«абстрактной неосмотрительностью».

1934. Выходит его первая книга «На вершинах отчаяния» (рум. Pe

Culmile Disperării), изданная Фондом короля Кароля II, который присуждает
ему премию в области искусства и литературы для авторов-дебютантов.

18
В 1937 Чёран фактически уехал из Румынии, но были эпизоды краткосрочных возвращений, навсегда он
покинул родину в 1941 году.
19
Рум. Răşinari – буква «ă» читается как «э», «ş» – как «ш», буква «i» на конце слова произносится как «ь»,
поэтому в данной статье мы используем произношение «Рэшинарь», хотя в русской транскрипции чаще
используется «Рэшинари».

7
 1935-1936. Работает учителем средней школы в Брашове, городе в
Карпатах в центральной Румынии.

1935-1936. Осень – весна: служба в румынской армии.

1936. Публикует «Преображение Румынии» (рум. «Schimbarea la façă a

României»), полемическое произведение профашистского толка; тогда же
«Книгу заблуждений» («Книга приманок», рум. «Cartea amăgirilor»).

1937. Публикует за свой счет книгу «Слезы и святые» (рум. «Lacrimi și

sfinți»). Покидает Румынию по стипендии Французского института в
Бухаресте.

1937-1939. Учится в Сорбонне в Париже.

1940. Выходит его последняя книга, изданная в Румынии перед войной

(«румынское пятикнижие»), «Сумерки мысли» (рум. «Amurgul gîndurilor»),
издана в Сибиу.

1940-1941. Осень и зима: ненадолго возвращается в Румынию;

выступает в ноябре по радио с речью, восхваляющей убитого лидера
фашистской румынской Железной гвардии Корнелиу Зеля Кодряну.

1941. Получает назначение атташе по культуре в румынском посольстве

в Виши, Франции.

1940/41-1944/45. Пишет, но не публикует свою последнюю книгу на

румынском языке «Бревиарий побежденных», которая будет издана уже на
французском только в 1991 году (фр. «Bréviaire des vaincus», рум. «Îndreptar
pātimaş» – «Букварь страстей»).

1941. Уволен со своего дипломатического поста через три месяца в

результате фарса взаимного непонимания. Возвращается в Париж, где

8
проживает всю свою оставшуюся долгую жизнь без особых событий, если не
считать большого литературного успеха.

2. Рэшинарь – «проклятый и великолепный рай» детства (1911–

1921)

Эмиль Чёра́н (рум. Emil Cioran) родился 8 апреля 1911 года в

живописной трансильванской коммуне Рэшинарь (рум. Răşinari), которая на
тот момент входила в состав Австро-венгерской империи, административно
подчиняясь Венгрии. Эмиль (или, как его звали в детстве, Эмилутц, Лутц)
был вторым из трех детей, родившихся у Эмилиана Чорана (30 октября 1884
– 18 декабря 1957), румынского православного сельского священника
(протоиерея или по-румынски протопопа) и его жены Эльвиры (в девичестве
Команичи) (1888 – 18 октября 1966). У них уже была трехлетняя дочь
Вирджиния (Гика) (1908 – 23 ноября 1966), а через три года появится
младший брат Чёрана – Аурелиан (Аурел, Релу, Рита) (25 мая 1914 – 1997).

Как и все другие румыны, родившиеся в Трансильвании перед Первой

мировой войной, Чёран с самого рождения столкнулся с «проблемой
идентичности», которая была экзистенциальной в прямом смысле слова,
поскольку была связана с выживанием румынской нации. Отец и мать Эмиля
происходили из семей, многие члены которых были священниками или
учителями, некоторые инженерами, банкирами, врачами и дипломатами.
Семья Чёранов была одно из самых материально и интеллектуально
авторитетных семей Рэшинари.

9
 Отец Эмиля – Эмилиан Чёран – православный священник в Рэшинари,
с 1924 года стал протопопом (протоиереем) города Сибиу. Он был
румынским патриотом, энергично преданным делу национальной
эмансипации, активно участвовал в политической и духовной жизни
Рэшинари, где был не только главным священником, но и председателем
«Союза ремесленников», членом правления Румынского банка «Андреяна»,
также, он был депутатом Великого Национального Собрания от города Алба-
Юлии, которое 1 декабря 1918 года приняло решение об объединении
Трансильвании с Румынией, в результате которого в 1920 году возникла
Великая Румыния, объединившая в себе Валахию, Молдову, Бессарабию,
Трансильванию, Добруджу, Буковину.

Мать Эмиля, Эльвира, происходила из старинного рода священников и

мелких трансильванских дворян из близлежащей области Фэгэраш,
расположенной в шестидесяти километрах к востоку от Сибиу в Карпатских
горах. Дворянская грамота, датированная 1628 годом (и обновленная в 1831
году), свидетельствовала о присвоении семье Команичей титула баронов
империи, и подтверждала их привилегии и владение землей в деревне
Венеция-де-Жос (Нижняя Венеция).

Чёран унаследовал фундаментальную несовместимость характеров

своих родителей – меланхолию матери и энергию, и жизнелюбие отца.
Несовместимость, которой он гордился и которую не был склонен разрешать.
Сын деятельного румынского патриота в своих последующих язвительных
книгах не удерживается от проклятия той случайности, благодаря, которой он
родился румыном среди румын. Румыния представляется ему своего рода
Испанией без ее золотого века, без ее завоеваний и безрассудств, без Дон
Кихота. Чёран всю жизнь испытывал перманентный бунт против своего

10
рождения: «Всю жизнь я хотел быть кем-то другим: испанцем, русским,
немцем, каннибалом – кем угодно, только не тем, кем я был. Я постоянно
бунтовал против судьбы, против своего рождения. Это безумие – хотеть быть
другим, теоретически принимать все условия, кроме своего собственного»20.

Тогда же Чёран впервые осознает, что такое время. Ровно три часа
летнего полдня, когда ему было пять лет, стали точкой времени, которую он
выбрал в качестве начала самосознания. Мир внезапно опустел на его глазах.
Пока его деревня дремала в сильной жаре, он почувствовал головокружение
от «какой-то невыносимой тревоги». Все вокруг потеряло смысл, словно
исчезло; время стало неподвижным, но ощутимым. Оно как будто перестало
течь и «отделилось» от вещей. Мир вдруг стал казаться одиноким,
поглощенным «сущностной пустотой». Это переживание длилось, наверное,
минут десять, как эпилептический припадок или мистический экстаз,
выдергивая его из животного сна в человеческую бессонницу, взрослое
недомогание, обостренное, мучительное осознание времени21.

С тех пор Чёран ощущает себя живущим в пространстве ностальгии. В

Париже он вспоминает такие вещи, как цвет земли на кладбище Рэшинарь,
где он проводил значительную часть времени в раннем детстве. Он помнит
его настолько хорошо, что может сказать расположение каждой могилы.
Рядом с кладбищем у Чёранов был сад, где он играл. Старый могильщик, его
друг, давал ему для забавы старые черепа, малыш Чёран пинал их, играя в
футбол со смертью. Впоследствии кладбища стали любимыми местами
отдыха философа. Так, позднее, путешествия на велосипеде по Испании и
Франции, он останавливался на кладбищах, чтобы передохнуть и перекурить
(в Испании он выкуривал до трех пачек сигарет в день).
20
Илинка
21
Илинка

11
 Эмиль Чоран всю жизнь вспоминал свой земной рай детства,
проведенный в Рэшинарь: «Когда я вспоминаю свои первые годы в Карпатах,
мне приходится делать над собой усилие, чтобы не заплакать. Это
объясняется очень просто: Я не могу себе представить, что у кого-то было
такое детство, как у меня. Земля и небо принадлежали мне в буквальном
смысле слова. Даже мои опасения были счастливыми. Я просыпался и
ложился спать как хозяин Вселенной»22.

У абсолютной свободы детства Чёрана была темная сторона. На дворе

стоял 1917 год, предпоследний год Первой Мировой войны. Его родители
находились «в отъезде». То есть были политическими заключенными в
венгерских концлагерях, арестованными за нескрываемую симпатию к
румынским националистам. Жестокий парадокс: ребенок свободен, потому
что его родители в тюрьме. Отец находился в заключении в городе Шопрон,
расположенном на западе Венгрии, на границе с Австрией, а мать – в Клуже,
столице Трансильвании23.

Чёран создал для себя миф об идеальном детстве, в котором его,

подобно кьеркегоровскому Адаму, тревожило лишь предчувствие будущей
утраты: «Я знал свое счастье и чувствовал, что потеряю его. Тайный страх
грыз меня. Я не был так счастлив, как теперь притворяюсь»24. Миф о
«венценосном детстве», этот мифопоэтический образ, соединившись с
исторической реальностью, оборачивается раздвоенностью философа
относительно своего происхождения. Он одновременно и любил, и ненавидел
Рэшинарь, которую называл «проклятым и великолепным раем»25.

22
Илинка
23
Илинка
24
Илинка
25
ИлинкаZarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston; Foreword by M.
Calinescu. – Bloomington: Indiana University Press, 2009. Р. 25.

12
Фундамент, на котором воздвигается миф о блаженном детстве,
парадоксальным образом является мифом о его утрате.

Он чувствовал себя бездомным с того самого дня, когда в 1921 году в

десятилетнем возрасте покинул свою родную деревню в Карпатах и
отправился в среднюю школу в соседний, в десяти километрах,
старосаксонский (немецкий) город Сибиу (нем. Германштадт – город
Германа) в Трансильвании. Изгнание из рая сопровождалось острым
чувством отчужденности. Он, крепкий светловолосый мальчик десяти лет,
одетый в строгую школьную форму, сидел на куче сена в телеге, запряженной
лошадью. Его родители располагались впереди, отец священник управлял
лошадью. Прохожие односельчане почтительно расступались, уступая
дорогу, приподнимая шляпы в знак уважения семье Чорана. Сын сельского
священника уезжал в школу. Как свадьба или похороны, это было событие,
достойное их внимания . Когда постепенно стали видны башни церквей
Сибиу, его сердце сжалось от безысходности и он разрыдался от
неконтролируемого и неизбывного горя. Отец отрывал его от деревни,
которую он обожал до идолопоклонства. Он привык бегать босиком по полям
и холмам родной деревни с мая по ноябрь, совершенно свободно. И вдруг он
почувствовал себя в ловушке. Окраины приближающегося города были
новыми границами его свободы, а громоздкая черная фигура отца их
стражем. Все еще плачущий, он был передан в надежные руки двух немецких
сестер, содержавших пансион в Сибиу26.

Травма рождения в унизительных исторических обстоятельствах

наложила отпечаток на все его творчество, постепенно перерастая с

26
Zarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston; Foreword by M. Calinescu.
– Bloomington: Indiana University Press, 2009. Р. 21., 22

13
личного уровня в экзистенциальную метафизическую драму 27. Чоран всю
жизнь был ускользающим философом, бегущим из ниоткуда в никуда,
постоянно переезжая, удаляясь все дальше от места своего рождения:
Рэшинари, Сибиу, Бухарест, Берлин, Париж. Бегущий от своего румынского
происхождения, сменивший родной румынский язык на французский, сменив
родину на Францию, но так и оставшись на всю жизнь апатридом – лицом
без гражданства. Бегущий от социальности, предпочитая оставаться
маргиналом, человеком на обочине, не смотря на всю свою последующую
славу. Всю свою жизнь он был почти бездомным, переезжая из одного города
в другой, все дальше и дальше от места своего рождения. Рэшинари и Париж
– начало и конец его жизненного пути. Самые далекие друг от друга во
времени и пространстве, они имели для него преимущество того, что оба они
были местами «вне времени». Первый был раем детства, второй – домом
изгнания, питавшим его призвание к маргинальности. Между ними лежала
история, а историю он ненавидел.

3. Школа в Сибиу (1921 – 1928)

Первые три года (1921–1924) в Сибиу юный Эмиль жил в доме двух
сестер-немок, где должен был изучать немецкий язык путем полного
языкового погружения. На волне патриотизма и, видимо, под влиянием
сверстников, Эмиль поступил в среднюю школу – румынский лицей Георге
Лэзара, вместо более престижного лицея Брукенталя, где училась немецкая
элита города. В 1924 году отец Эмилиан, назначенный архиереем и
советником епископа Сибиуской митрополии, перевез всю свою семью в

27
Zarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston; Foreword by M. Calinescu.
– Bloomington: Indiana University Press, 2009. Р. 25.

14
Сибиу. Эмиль покинул немецкий пансион и переехал вместе с семьей в
новый дом на улице Трибуны 28 (Strada Tribunei 28). Здесь семья вела тихую
и спокойную жизнь благополучных и респектабельных румын среднего
класса. В таком городе, как Сибиу, румыны среднего класса заимствовали
буржуазные привычки своих соседей-немцев.

К моменту переезда семьи в 1924 году Эмиль большую часть своей

юной жизни прожил без родителей. Воссоединение с семьей после стольких
лет относительной независимости было напряженным. Первый признак
бунтарства проявился быстро: он отказался читать молитву вместе с семьей
перед ужином и вышел из-за стола, пока они молились. Это было
шокирующее поведение, но это было только начало. Вскоре после
возвращения к родителям у Эмиля начались периодические судорожные
припадки, которые во всем, кроме потери сознания, напоминали эпилепсию.
Эти «самоиндуцированные эпилептические припадки» случались все чаще,
особенно когда он оставался дома один в воскресные дни. Врач назвал это
акедией – меланхолическим состоянием, в котором человек не видит смысла
в собственных занятиях. Акедию вызывает одиночество и сомнение в
осмысленности своих занятий. Смертельная акедия, отравлявшая Эмилю
воскресные дни дома, была проявлением его еще не оформившегося чувства
отчуждения от семьи и ее образа жизни. Во время одного из таких приступов
(о котором Чёран любил вспоминать впоследствии), около двух часов дня
Эмиль, доведенный до полного отчаяния, бросился на диван и воскликнул:
«Я больше не могу!» Мать, оставшаяся в тот момент с ним наедине, ответила
ему с бодрящим эффектом, как пощечина истерику: «Если бы я знала, я бы
сделала аборт»28. Шокирующие слова матери, особенно жены православного
священника, остались с ним на всю жизнь.
28

15
 Шуточно-эпилептические припадками, которые были первыми
признаками патологического аффекта, сменились более тяжелым и
запущенным состоянием – хронической бессонницей, которая началась по
воспоминаниям Чорана примерно в 16 лет: «Я помню, что моя бессонница
началась в Окна-Сибиулуй, куда я поехал с отцом, чтобы пройти курс
горячих ванн, губительных для моих нервов»29. Эмиль находил временные
способы лечения своей болезни. Два из них – чтение и прогулки – стали
многолетними привычками, которые помогали и взрослому Чёрану сохранять
рассудок.

Серьезно читать Эмиль начал в четырнадцать лет, заменив прежнюю

страсть к игре на скрипке новой страстью к чтению. На развалинах старых
городских укреплений, под деревьями парков, которые напоминали ему лес
на любимом Берегу Боачии в родной Рэшинари, или в трех главных
библиотеках Сибиу – Брукенталь, Астра и Метрополитан. Он с жадностью
читал Шекспира, Новалиса и Шлегеля. Из личной библиотеки юного Эмиля
сохранился небольшой томик очерков о русской литературе Дмитрия
Мережковского, переведенный на румынский язык в 1925 году. По его
потертым страницам с многочисленными подчеркиваниями и пометками на
полях видно, что молодой человек активно и напряженно читал очерки о
Пушкине, Толстом, Тургеневе, Достоевском, Розанове. Подчеркнуты и
фрагментарные мысли Мережковского, напечатанные в последнем разделе
тома. Некоторые из них предвосхищают будущие афоризмы Чёрана: «Чем
дальше продвигаешься по жизни, тем ближе к тебе смерть»; «Музыка часто
убедительнее логики»; «Цензура – смерть слова»30.

29
Из переписки с братом
30
Илинка

16
 Если провинциальная скука толкала Эмиля к чтению, то она же начала
толкать его и к алкоголю. Его образование формировалось не только в
библиотеках, но и в пивных Нижнего города Сибиу и тавернах окрестных
деревень. Юный Эмиль был «кафешником» (om de cafenea), завсегдатаем
баров, готовым выпить в любой компании по первому требованию. Другие
пьяницы, неудачники и бомжи, все из очаровательной семьи неудачников,
многие из одноклассников, с которыми он поддерживал связь вплоть до
своего окончательного отъезда из Румынии в 1937 году, стали его
влиятельными духовными наставниками. Взрослый Чёран так вспоминал
один «достоевский» вечер, когда на пике своего опьянения, сочетавшего
отчаяние с мистической экзальтацией, один из его друзей (Ионул Мумий)
упал на колени, воскликнув: «Прости меня, Господи, за то, что я родился
румыном!»31 Эмиль принял эту фразу как свой личный девиз. Они пробовали
вина ресторанов Сибиу – «Римский император», «Сова» и «Бульвар». Их
дневной маршрут заканчивался ранним утром в еще одном ресторане –
«Шуллер», расположенном недалеко от железнодорожного вокзала.
Традиционными были и летние вылазки в сельскую местность в
окрестностях Сибиу, когда они брали с собой «исторический предмет», как
называл его Чёран, – двадцатилитровый винный бочонок, украденный из
винного погреба сельского священника.

В 14 лет Эмиль тайно влюбился в юную Целлу, одну из городских

красавиц, дочь респектабельной буржуазной семьи. В течение двух лет он
робко пытался украсть у нее взгляд или одобрительную улыбку, не решаясь
признаться в любви. Но однажды, когда Эмиль сидел с братом в парке и
читал Шекспира, появилась Целла, идущая под руку со школьным качком,
которого злобно прозвали «Пиздуличи». Глубоко униженный, Эмиль со
31
Илинка

17
свойственной ему во всем страстностью поклялся навсегда забыть о
женщинах и романтической любви. Инцидент с Целлой стоял у истоков
женоненавистничества Чёрана, продолжавшегося всю жизнь.
«Бесчувственность» Целлы освободила Эмиля от иллюзий «ложной»
романтической любви и от еще одной ответственности взрослой жизни – от
брака. Он так и не сочетается законным браком со своей спутницей жизни
Симоной Буэ. Разочарование в любви позволило ему открыть для себя
прелести продажной любви. В Сибиу, старинном приграничном городе,
имелось три солидных и респектабельных борделя, где Эмиль,
демонстративно носящий в кармане пальто экземпляр «Критики чистого
разума» Канта, стал постоянным клиентом и, где он часто встречал не только
своих школьных товарищей, но и учителей. Тогда услужливый местный врач
подсказал матери Чёрана, что его эпатажное поведение дома объясняется
тем, что он заразился сифилисом. Поздний Чёран так вспоминал тот эпизод:
«Сифилис в то время считался престижным заболеванием. Если кто-то
совершал какую-то самую маленькую экстравагантность, говорили: «у него
сифилис». В то время я читал книгу под названием «Гений и сифилис», автор
которой был югославом. [ ... ] Он перечислил большое количество особо
одаренных людей, страдающих этой болезнью. Я был очень впечатлен. Я
хотел быть сифилитиком. Мама настояла, чтобы я пошел на анализ крови. Я
сходил к врачу, который сказал мне прийти через несколько дней. Я
находился в противоречивом состоянии; с одной стороны, я не хотел
упустить этот неожиданный шанс, а с другой стороны, очень хотелось его
упустить. Когда я вернулся к медику, он объявил: «У вас чистая кровь. Вам не
до смеха?» «Не очень», – ответил я»32. Всю свою жизнь Чёран любил
общаться с проститутками. «Только бордель или слеза ангела могут на время
32
Ссылка на румынского биографа

18
избавить нас от ужаса смерти», – напишет он в книге «Слезы и святые» в
1937 году.

В сентябре 1928 года, в возрасте семнадцати лет, Эмиль сдал экзамен

на степень бакалавра (среднее образование в Румынии) по разделу
«Современность» с оценкой 7,80 (по десятибалльной шкале), что позволило
ему занять второе место в классе из девяноста шести человек, и он
официально окончил среднюю школу. Эмиль покидает Сибиу и отправляется
в Бухарест, где поступает на литературный факультет, на философское
отделение.

4. Университет в Бухаресте (1928 – 1933)

Он приехал в Бухарест, охваченный «пылом варвара». Он хотел «знать

все», «поглотить все, что когда-либо было придумано», «владеть всеми
идеями, прочитать все книги». Чтение было его жизнью, и, как он выразился
в письме к другу, «честолюбие – главный мотив чтения» 33. Первый год для
молодого провинциала был нелегким. В столице он не знал ни души, у него
не было друзей. Его одиночество было настолько абсолютным, что он
практически жил «без диалога», в его лексиконе не существовало слова
«другой». Он жил один в студенческом общежитии рядом с лютеранской
церковью. Общежитие, созданное владельцем гостиницы, который экономил
на питании и тепле, имело свои преимущества: оно было дешевым и
находилось в центре города. Чёран частично оплачивал свое проживание и
питание, выполняя рутинную работу на общей кухне. В его комнатах «царила
атмосфера бедности и печали». Бессонница, которой он страдал в Сибиу, не
исчезла. Напротив, в его мрачной, холодной комнатке ночные бодрствования
33
Илинка

19
казались еще более долгими и мучительными, а самокопание еще более
жестоким. Он избегал ледяного холода и пустоты своих комнат, читая по
пятнадцать часов в день в Фонде короля Кароля (рум. Fundaţia Carol),
расположенном на главной улице Бухареста, Калеа Викториеи, напротив
Королевского дворца и в десяти минутах ходьбы от его пансиона.

У Чёрана того периода было чувство неполноценности по сравнению с

теми студентами и другими горожанами, которые знали французский язык.
Отсутствие этого языка заставляло его чувствовать себя еще более
необразованным варваром, несмотря на свободное владение немецким и
венгерским языками. В Сибиу это были языки великой империи; в Бухаресте
французский был языком большого мира, немецкий и венгерский были
провинциальными по сравнению с ними. При всей своей эрудиции он так и
не смог «заговорить на языке». Эта лингвистическая неуверенность стала той
почвой, из которой в течение последующих двух десятилетий проросли его
яростные решимость стать мэтром французского языка, это был пароль –
lingua franca – для всех, кто претендовал на звание «властелина Вселенной».
К 1947 году он станет для него единственным языком.

В университетский период Чёран читает: Ницше, Георга Зиммеля,

Андре Жида, Достоевского, Бодлера, Льва Шестова, открывает для себя
Паскаля. У последнего он прочитал, что тот, кто «не страдает ежедневно, как
он, не знает неудобств здоровья и преимуществ болезни»34. Эмиль с
восторгом и гордостью почувствовал в Паскале родственную душу, он
больше не был одинок, у него был Блез Паскаль.

Гордый, обидчивый, одинокий, юный Эмиль не любил ходить на

занятия в университет. Он практически прятался в библиотеке. В тот период
34
Илинка

20
он написал в письме другу: «Я не люблю чувствовать себя ниже кого бы то
ни было и поэтому избегаю высокомерия и самодовольства, с которыми
преподаватели относятся к своим студентам. ... Если бы я был более
эластичным и приспособляемым человеком, я бы далеко пошел»35. Но были
два исключения: сначала уважаемый историк Николае Иорга, а затем
харизматичный профессор философии Нае Ионеску. Последний в
дальнейшем будет руководить так и не завершенной докторской
диссертацией Эмиля по Канту.

По воспоминаниям друга Чёрана Мирчи Элиаде, он был «шокирующе

отчаянным», «отрицал все с энтузиазмом», «его неистовый и яростный
нигилизм», «его пессимизм часто был веселым, буйным, шумным», он
«отличался восхитительным отсутствием предрассудков»36. Его эрудиция и
анархическая позиция довольно скоро снискали ему дружбу других молодых
людей, лидеров так называемого «молодого поколения»: будущего философа
религий Мирчи Элиаде, историка искусства Петру Комарнеску, философа
Мирчи Вулкэнеску. Таким образом, Эмиль внезапно оказался в центре
бурлящей интеллектуальной жизни Бухареста. Ими было создано в 1932 году
интенсивная, хотя и недолговечная группа «Критерий». Чёран активно в ней
участвовал, в одном из циклов лекций он выступил с докладом об
интуитивизме Анри Бергсона, который стал темой его дипломной работы для
получения степени бакалавра искусств, присвоенной ему с отличием в июне
1932 года. Эта диссертация была последним продолжительным,
последовательным, серьезным философским исследованием, которое он
сделал, прежде чем начал переходить к ницшеанской модели философии,
задуманной как атака и провокация.

35
Илинка
36
Илинка

21
 После нескольких неудачных попыток Чёран в феврале 1931 года
впервые появляется в печати – в легионерском журнале «Движение» (рум.
«Mişcarea»). А в течение следующих двух лет – в одних из лучших
эзотерических и академических журналах, включая «Календарь» (рум.
«Calendarul»), «Время» (рум. «Vremea»), – оба консервативные, но не
фашистские журналы, а также в среднем по тем временам журнале
«Румынской литературе» (рум. «România literară»)37.

В апреле 1933 года, через год после окончания университета он пишет

свою первую знаменитую книгу «На вершинах отчаяния» (рум. «Pe culmile
disperării», фр. «Sur les cimes du désespoir»). Он знал, что эта книга вызовет
бурную реакцию, и дошел до того, что поинтересовался стоимостью ее
публикации, если ни один издатель не примет ее (такое случалось не раз в его
карьере). Его родители были готовы помочь оплатить расходы, хотя они мало
представляли, о чем эта книга38. Книга была опубликована за счет Фонда
короля Кароля II (учреждения, где он получил образование, названного в
честь ненавистного ему короля) весной 1934 года, во время его пребывания в
Германии, и получила приз «Лучшая первая книга» для молодых авторов в
номинации «Литература и искусство», присуждаемый Министерством
народного образования. Таким образом, вернувшись в Бухарест в 1935 году
Чёран стал новой литературной знаменитостью, а уезжал он совершенно
неизвестным.

В этой работе молодой автор в провокационно-нигилистической форме

осуществляет процесс конструирования новой авторской роли
(«литературного аватара»), которая в дальнейшем будет скрываться под

37
44
38
65

22
именем «Чёран»39. Он пишет, что «на вершинах отчаяния, единственное, что
еще может бросить демонический свет на хаос – это страсть к абсурду»40.
Начиная с 1930-х годов, объявления о самоубийствах в румынских газетах
неизменно открывались одной и той же формулой: «На вершине отчаяния
покончил с собой молодой человек такой-то и такой-то». Пафосно звучащая
фраза «на вершине отчаяния» была, таким образом, своего рода общим
обоснованием всех самоубийств. Чёран явно рассчитывает на то, что
читатели это осознают и оценят его ироничное (но серьезное) принятие роли
предполагаемого самоубийцы – рассказчика-самоубийцы. Для Чёрана это
вымышленное «я» – риторический, театральный жест, с помощью которого
он надеется спасти свое настоящее «я». Но создавая новый «литературный
аватар», ему волей неволей приходится пройти через декомпозицию
собственного физического «я». Чёран развивает деструктивный дискурс, в
котором понимание жизни возможно только через опыт страдания, тревоги и
мучительного самоисследования, желательно, при этом, чтобы оно еще было
также губительно для нервов. Самоуничтожение – естественный результат
опыта, в котором достигается очищение от всех символов, в котором человек
оказывается перед бытием в его обнаженном виде и в котором дуализм
между сознанием и реальностью возрастает до взрывной интенсивности, не
приносящей ничего, кроме разрушения41. Перевоплощаясь в этого
усредненного персонажа газетных некрологов, Чёран совершает
метафорическое самоубийство и при этом умудряется пережить зов смерти,
высвобождая через придуманного героя избыток лирической энергии,
которую он чувствует в себе42. «На вершинах отчаяния» – это романтическая
39
58
40
На Илинку, либо искать в оригинале
41
62
42
Лирический рассказчик – условный образ рассказчика, наделенный автором определенными личностными
чертами, выступающий от первого лица, создающими иллюзию интимности. В нем чувства и душевные

23
кризисная поэма в прозе, главная тема которой – борьба «я» с самим собой, с
Богом и Вселенной. Как часто впоследствии отмечал философ, если бы он не
писал, он покончил бы с собой. Письмо было для него метафорическим
отсроченным самоубийством. Главы книги передают мрачность и
экзистенциальную тревогу автора: «Усталость и агония», «Отчаяние и
гротеск», «О смерти», «Страсть к абсурду», «Апокалипсис», «Двойник и его
искусство».

5. Стажировка в Третьем Рейхе (1933 – 1935)

Осенью 1933 года Чёран получает престижную стипендию Гумбольдта

для выпускников и почти на два года уезжает в Германию. Приезд в Берлин
для поступления в аспирантуру по философии был драматичным. Национал-
социалистическая немецкая рабочая партия победила на парламентских
выборах в марте того же года, и к осени, когда приехал Чёран, Гитлер делал
первые шаги своего безжалостного восхождения. Чёран стал
«экзистенциалистом» в Германии в 1933-1935 годах, но это был
экзистенциализм, рожденный в колыбели нацизма. В Берлине он достаточно
серьезно занимался философией в систематическом ключе, но вскоре (уже в
Бухаресте) он порвет с великими систематическими традициями Канта и
Гегеля, и займется тем, что по началу будет называть «абстрактной
нескромностью».

Он начал с чтения Ницше. Но все же Чёран не такой «ницшеанский»

философ, как принято считать. В равной степени он был увлечен одним из

переживания господствуют над рассудочным началом. Как правило, лирический герой близок по духу и
мироощущению автору произведения, но не совсем тождественен ему, а иногда может полностью
отличаться от автора.

24
основателей современной социологии – Георгом Зиммелем (1858 – 1918),
менее известной фигурой, чем Ницше, но более привлекательной для
молодого Чёрана. Помимо Зиммеля, в Германии на Чёрана оказал реальное
философское влияние Людвиг Клагес (1872 – 1956), которого Чёран в одной
из своих первых статей о Германии назвал философом с «темпераментом
кондотьера» и «самым совершенным человеком, которого он когда-либо
встречал». Чёран был ассистентом на семинарах Клагеса (дань уважения к
полномочиям аспиранта из Румынии).

По большей части, в Берлине (и затем в Мюнхене), как, впрочем, и

везде, юноша Чёран был одинок и несчастен: «Когда я вспоминаю свое
берлинское одиночество зимой 1934 – 1935 годов, у меня мурашки бегут по
позвоночнику. В могиле человек не так одинок и не так заброшен, как я был
на убогих Шуманштрассе и Вюлленвехерштрассе. Я кипел от ужаса,
бессонницы, боли, глупости, распутства»43. Оглядываясь назад, он
поражается не столько содержанию своих тогдашних идей, сколько тому, с
какой интенсивностью он их переживал: «Я прожил жизнь в галлюцинациях,
в глупости, в почти полном одиночестве. Если бы только у меня хватило
смелости или таланта вызвать этот кошмар! Но я слишком слаб [сейчас],
чтобы снова погрузиться в эти ужасы»44. Он вспоминает, что это был
негативный итог его жизни: «Мой Берлин одиночества не может представить
себе нормальный человек»45. При этом он замечает: «Я жил с такой
интенсивностью, что у меня буквально был страх, что я окажусь основателем
религии. В Берлине, в Мюнхене [и в Дрездене, который он также посетил, –
прим. Г.Р.], я был знаком с частыми экстазами, которые возвысили меня, как

43

44
Сноска 9
45
10

25
никогда раньше, на вершины моей жизни. С тех пор я переживал лишь их
симулякры»46.

За неполные два года пребывания в Германии он написал и отправил

для публикации в Румынии порядка сорока эссе (некоторые из которых были
весьма объемными) о своих впечатлениях о Германии, о своих размышлениях
о том, чему он там стал свидетелем. Он писал из Берлина, говоря о Гитлере,
явно испытывает наслаждение от извращенности переворачивания всего на
свете и проповеди ужасного. Он восхваляет Гитлера именно потому, что тот
олицетворяет собой воплощение Зла, бич, пытку, на которую Чёран
ссылается как на необходимую шоковую терапию рекомендуемого им
«лекарства». Но «кто знает, – пророчески замечал он в свою первую
берлинскую зиму, – не дорого ли нам обойдется жизнеспособность этого
народа?»47. С самого начала он был одновременно и очарован, и ужаснут
удивительной, страшной новой эпохой, которая разворачивалась буквально у
него под ногами. «В гитлеризм, – писал он, – попадают, как попадают в
любое массовое движение с диктаторской тенденцией». Он восхищался
метаморфозой целого народа, превратившегося в «фантастический лес».
Много позже он будет утверждать, что начал изучать буддизм, «чтобы не дать
себе опьянеть или заразиться гитлеризмом»48. Зрелище огромных парадов и
публичных собраний вдохновляло его на размышления о хрупкости
инстинкта свободы в человеке: «Люди стремятся к свободе и ликуют каждый
раз, когда теряют ее»49. При этом он замечает: «Моя формула в политике
такова: искренне бороться за то, во что я не верю»50.

46
12
47

48
13
49

50

26
 Он с искренним сожалением видит, что все, происходящее в Германии,
далеко выходит за пределы того, на что способна Румыния, страна
невежественных крестьян: «С крестьянами никогда нельзя войти в историю
через маленькую дверь»51. Его соотечественники, «поверхностные
ничтожества», не способные, если их не бить по рукам, успешно
осуществить великую историческую миссию52. Его реальным лекарством от
болезни «румынства» было бегство от него, а не его реформирование. В
письме Элиаде он пишет: «Я не испытываю гордости ни за прошлое
Румынии, ни за своих предков, настолько лишенных амбиций, что они долго
спали в ожидании свободы. Румыния не имеет смысла, если мы не начнем ее.
Мы должны создать Румынию внутри себя, чтобы родиться в ней заново»53.
В таком состоянии духа Чёран возвращается в Румынию, готовый написать
политическую рапсодию для своей маленькой бедной страны, мечтая о
«Румынии с судьбой Франции и населением Китая». Готовый пожертвовать
тремя четвертями населения для достижения великих целей. Но понимая, что
«революции и войны – это духи на марше, что они есть триумф и
окончательная деградация духа»54.

6. Возвращение в Румынию (1935 – 1937)

По возвращению в Румынию Чёрану приходится целый год (1935 –

1936) работать учителем истории в средней школе в Брашове, городе в
Карпатах в центральной Румынии. Одна из его подруг вспоминала позже, что
тот учебный год был одним из самых несчастных периодов его жизни. Его
51
18
52
В связи с этим моментов вспоминается знаменитое высказывание Константина Леонтьева: «Таков русский
народ-богоносец, когда над ним не свистит государственный бич».
53

54
21

27
преподавание выглядело примерно так, он входил в класс, клал свою шляпу
на стол и говорил ученикам «вот это наша история». В день, когда он
увольнялся, директор школы на радостях напился. Тогда же, осенью – весной
1935 – 1936 годов его призывают на срочную воинскую службу в румынскую
армию. Это был очередным самым несчастным периодом жизни не
привыкшего к какой-либо дисциплине юноши.

В 1936 году, под впечатлением от Германии, Чёран пишет свою

знаменито скандальную книгу «Преображение Румынии» (рум. «Schimbarea
la faţă a României», фр. «Transfiguration de la Roumanie»), опубликованную в
том же году55. Ее сюжет – это причудливые поиски молодым Чёраном
подходящей самости для реформированной нации, которая соответствовала
бы его самоощущению. В ней его несоизмеримая гордость борется с
презрением к себе, с навязчивым комплексом неполноценности и
самосознанием своего румынского происхождения. Страницы книги
заполнены бешеными мегаломаниакальными мечтами о «бредовом» варианте
Румынии «с населением Китая и судьбой Франции». В основе книги лежит
крик отчаяния и уязвленной гордости Чёрана: «Я хочу другую нацию!»
Соотношение ненависти к себе и раздутой гордыни, характерное для этого
юношеского текста, было позднее отрефлексировано Чёраном в его
афоризме: «Тот, кто ненавидит себя, не скромен»56. Он пишет, что «если
мессианская ярость не задушит тебя, твоя душа утонет в море
разочарования»57. Парадоксальный на первый взгляд вопрос: "Как быть
румыном и оставаться самим собой? Как быть румыном и оставаться
творческим человеком? Быть великим, быть успешным и творческим в

55
Перед этим в том же 1936 году им была написана вторая его книга «Книга заблуждений» (рум. «Cartea
amăgirilor»).
56
4
57
(28)

28
незначительной культуре и на языке, не имеющем хождения, – это
действительно невозможно, это противоречие в терминах, это отклонение.
Поэтому быть румыном для молодого и амбициозного Чёрана – катастрофа
космического масштаба. Румынство как стигма – рана гордости, оскорбление
от того, что родился румыном, Чёран, процветающий на катастрофах и
противоречиях, позже назовет «раной жизни», метафизическим
оскорблением от того, что вообще родился. Данная предпосылка станет
основой всего его творчества.

Несмотря на то, что впоследствии на «Преображения Румынии»

совершаются многочисленные нападки, Чёран не отрекается от нее и в
старости, когда в 1990-ом году пишет предисловие к ее румынскому
переизданию. Одной из причин, по которой он не отвергает свой ранний
текст, является, по-видимому, чувство родства со своим прежним «я»: «Я не
могу найти в ней себя, хотя моя тогдашняя истерика кажется мне совершенно
очевидной». Чёрана беспокоит не столько стыд за содержание книги, сколько
трудность признания ее автора – самого себя: «Это не я, но все же это я». Это
истерическое «я» как бы завораживает пожилого человека. Он не обращает
внимания на свою бывшую «истерику», то, что он в другом месте называет
своим «лирическим» «я», является общей чертой его письма с его
драматическим глубоко личным стилем. К критике «истеричности» книги
примешивается и несомненный оттенок восхищения ее «гордостью и
страстью». (128)

В 1947 году в письме своему другу он вспоминает: «Мои давние квази

политические увлечения, кажется, уходят корнями в незапамятные времена.
Были ли они аберрациями, истинами или заблуждениями, я не могу сказать.
Они принадлежат исчезнувшему прошлому, которое я не могу ни презирать,

29
ни сожалеть. Они со всех сторон обвиняют меня – и многократно – в
энтузиазме, с которым я относился к некоему коллективному бреду, они даже
считают меня ответственным за него и таким образом приписывают мне
успех, к которому я никогда не стремился». (130) Как он признался своему
брату Релу в 1979 году, единственное, что его по-прежнему интересовало в
этой книге, – это ее «негативный аспект». Страсть, одушевляющая
критические страницы «Преображения Румынии», где Чёран атакует
недостатки Румынии, а не заимствует у других конструктивные решения.

Через год после публикации «Преображения Румынии», в 1937 году,

выходит его книга слезы и святые» (рум. «Lacrimi şi sfinţi», фр. «Des larmes et
des saints»), написаная Чёраном в основном во время его преподавания в
Брашове и во время каникул, когда он часами просиживал в библиотеке
семинарии Сибиу, перелистывая старые заплесневелые тома житий святых,
буквально выискивая своих героев. Примечательно, что почти все они
католики, некоторые мусульмане, а не родные православные святые58.

«Слезы и святые» – это что-то вроде следствия нервного срыва

«Преображения Румынии» – одновременно и свидетельство этого срыва, и
его результат, а, возможно, и лекарство от него. Наборщик гранок, набрав в
типографии этот «блестяще кощунственный» текст, чуть не упал в обморок
от прочитанного. Потрясенный, он пошел в редакцию и рассказал об этом
начальству. Они тоже отшатнулись от текста, который показался им не только
кощунственным, но и, как это ни парадоксально, более религиозным, чем все,
что им доводилось видеть у Чёрана. Они отказались иметь с ним дело. К
счастью, они позволили забрать Чёрану готовый типографский набор текста,
который он носил в сумке по Бухаресту в поисках издателя. В конце концов,

58
Илинка 257

30
книга была напечатана и распространена, но только после того, как он
согласился сам оплатить расходы (деньги дали родители, не зная содержания
книги).

Когда она появилась, то, как и предполагалось, вызвала скандал.

Написанная короткими афористичными фрагментами – их около четырехсот
– длиной от одной строки до нескольких страниц, без заголовков глав,
перерывов и других делений, она сильно напоминает Ницше как по форме,
так и по содержанию. А также «Притчи Ада» Блейка или поэзию Эмили
Дикинсон, – поэтов, которых Чёран, судя по его дневникам, хорошо знал.
Этот прерывистый, но тонко переплетенный и иконоборческий текст – это
философский дискурс о мистицизме. Аура декаданса, сопутствующая
антихристианскому, кощунственному тону книги, была почти не слыхана в
Румынии59.

Эта книга размышление о святости, но не о святости обычного типа.

Святые, о которых идет речь, принадлежат к особому классу святых, в
основном мирян и женщин, называемых «мистиками», «духовидцами»,
«созерцателями» или «алюмбрадами»60. Их подход к христианской вере
антитеологичен, основан исключительно на интуиции и чувстве. Церковь
была неправа, канонизировав так мало женщин-святых, – пишет Чёран, –
мизогиния и скупость заставляют меня быть более щедрым. Любая женщина,

59
Илинка
60
Алюмбрады – от испанского alumbrados – просвещение, – группа испанских мистиков XVI-го века,
осужденная как еретики испанской инквизицией. Алюмбрады считали, что только благодаря постоянным
размышлениям о вечном можно достичь такого состояния, когда тебе откроется Божественная суть. Для
этого познания не нужны ни церковь, ни священники, ни Библия. Достигнув нирваны, они сольются с
Богом, и им можно будет делать что угодно. Один из последователей этого учения – Игнатий Лойола –
основатель ордена иезуитов.

31
проливающая слезы от любви в одиночестве, – святая61. Церковь так и не
поняла, что святые женщины созданы из слез Бога. Многие из приведенных в
книге имен – Мейстер Экхарт, Екатерина Сиенская, Тереза Авильская, Иоанн
Креста – оставили классические произведения западноевропейской
мистической литературы. Чёран объединяет мистиков под общим именем
святых, поскольку для него мистики в обычном смысле слова – это
аполитичные, пассивные созерцатели божественного, он предпочитает
называть тех, кого ищет, «святыми». Святые, пишет он, – это прагматичные
мужчины и женщины действия. Многие европейские мистики были
активными реформаторами, серьезными игроками в игре европейской
политики. Так, например, Екатерина Сиенская способствовала возвращению
пап из Авиньона в Рим, убедив папу Григория XI перенести Святой Престол
обратно в Италию. Европейский мистицизм – это религиозное движение с
политическим подтекстом. Он характеризуется сильным духом реформ,
развивавшимся на периферии официальных институтов.

Исторический период мистицизма охватывает несколько столетий и

несколько стран Западной Европы, начиная с его зарождения у Бернара
Клервоского в XII веке, активного распространения в конце XIII века в
Германии и Голландии, а затем в Италии, апогея в Испании XVI века и
окончательного заката во Франции XVII века перед началом эпохи
Просвещения. Святые, – пишет Чёран, – сформировали «христианский
радикализм», граничащий с ересью, «колеблющийся между экстазом и
бунтом»62. Амбиции христианского радикализма всегда прослеживаются на
фоне упадка и разложения. Святые при этом осуществляют «извержение
абсолюта в историю».

61
Илинка 130
62
Илинка 131

32
 Название книги отсылает к традиции римско-католической церкви,
называемой «даром слез». Согласно этой традиции, существует три
категории святых слез: покаянные слезы (очищающие слезы от страха и
сожаления), слезы любви (или благодати) и слезы сострадания, выплаканные
в связи со страстями Христовыми. Начиная с Франциска Ассизского в начале
XIII века, последний стал преобладающим жанром святых слез. Характерной
чертой западноевропейского мистицизма является «движение» к объекту,
находящемуся за пределами эмпирического опыта, а также непосредственное
и пассивное переживание присутствия Бога. Это «движение» – бегство из
«здесь и сейчас» посредством молитвы, медитации и созерцания. Слезы
воспринимались как знак благодати, внешнее проявление присутствия Бога в
человеческом сердце. Многие описания этого дара настаивают на его
невыразимой сладости. Для Чёрана же эти слезы горькие: «В поисках
истоков слез я вспомнил о святых. Могут ли они быть источником горького
света слез? Кто может сказать? Конечно, слезы – это их след. Слезы пришли
в этот мир не через святых, но без них мы никогда бы не узнали, что плачем,
потому что тоскуем по утраченному раю. Покажите мне хоть одну слезу,
поглощенную землей! Нет, неведомыми нам путями все они устремляются
вверх. Боль приходит раньше слез. Но святые их реабилитировали»63.

Чёрана привлекают слезы святых, жажда боли и способность ее

переносить, то есть патология или, как он выражается, «сладострастие
страдания», так как «страдание – единственная биография человека» 64. За
этим страданием, за их удивительной способностью отрекаться от всего с
помощью аскетических практик Чёран обнаруживает в святых фанатичную
волю к власти. Особенностью мистического дискурса писаний святых

63
129
64
133

33
является изначальное волеизъявление, начальное «хочу», которое
одновременно является экстатическим, означающим решение бежать, и
аскетическим, означающим решение потерять65. Чем хотят обладать и
управлять святые? «Их пространство для завоевания – небо, их оружие –
страдание», – утверждает Чёран. У «воли к власти» святых нет конкретного
объекта. Они хотят владеть бесконечностью («небом») и Богом, то есть хотят
отсутствия, ибо, как заметил Бодлер, «Бог – единственное существо,
которому, чтобы властвовать, не нужно даже существовать»66. Внутреннее
пространство святых – сердце или душа – это область, в которой
безраздельно властвует воля, обладающая автономией, не зависящей от
объекта или обстоятельств67. Именно эта фанатичная, но в то же время
беспричинная воля к власти, к знанию и любви, или к знанию через любовь,
направленная на все и одновременно на ничто, то есть на Бога,
исключительно занимает Чёрана. Но если для святых Бог – это осмысленное
небытие, то для Чёрана, как и для Ницше, «Бог мертв», а небытие – это
пустота смысла. «Пусть Бог молится за человека, в котором не осталось
ничего, что могло бы умереть!», – пишет Чёран. Таким образом, книга
является критикой этой воли к власти, которая не приносит ничего, кроме
пустых и жестоких страданий. Она одновременно и выявляет, и отвергает
политические корни святости, вписывая себя в психологическую или
эстетическую сферу, ведь святые – это, в конечном счете, «неудавшиеся
политики», упорно отрицающие мир яви.

Многие из тем «Слез и святых» – это темы, к которым Чёран будет

возвращаться снова и снова в своих поздних, зрелых французских работах:
музыка, духовность, страдание, смерть, одиночество, сомнение, отчаяние,
65
131
66
131
67
131

34
декаданс, Бог, небытие. Это не мистический, не объективный, не безличный
философский дискурс. Центральной фигурой книги является
несостоявшийся мистик Чёран, который не может отбросить временные
связи: «Секрет успешного мистицизма в победе над временем и
индивидуацией», но «Я не могу не слышать предсмертного звона в вечности:
в этом моя ссора с мистицизмом». «Несостоявшийся мистик» – это
гротескный персонаж: «Страсть к абсолюту в душе скептика – это жизнь,
которую ангел прививает прокаженному»68. Он принадлежит к той же семье
экзистенциальных изгоев, вечно блуждающих в ничейной стране,
протянувшейся между историей и вечностью. Экзистенциальные сомнения
смешиваются с налетом бравады, романтической, люциферианской позой. С
одной стороны, «Бог мой, без Тебя я безумен, и с Тобой я сойду с ума!»69 С
другой стороны, «мои сомнения не могут увести меня дальше тени Его
сердца». Наша роль, – пишет Чёран, – развлекать одинокого Бога: мы бедные
клоуны абсолюта. Но он отказался играть свою роль в развлекательном
спектакле Бога, совершив дерзкий акт отвержения Бога, проистекающий из
агонического безумия: «Я, с моим одиночеством, противостою Богу»70.

Рассуждения Чёрана о мистике, в центре которых находится фигура

несостоявшегося мистика, представляют собой осознанную кощунственную
пародию на мистический дискурс. Голос утратившего веру мистика вводит в
традиционный жанр житий святых новую перспективу – отчаяние – и тем
самым придает мистическому опыту новый акцент, намеренно и извращенно
искажая его смыслы. Например, «рай с точки зрения отчаяния» становится
«кладбищем счастья». В мистическом опыте медитация и молитва – важные
шаги к Богу, но для Чёрана они прямо противоположны: «О Боге надо думать
68
132
69
133
70
133

35
день и ночь, чтобы измотать его, превратить в клише»71. Чаще всего объектом
его атаки становится другой ключевой аспект мистицизма: подражание
агонистической страсти Богочеловека как единственное средство достижения
божественного. Для того чтобы бояться Страшного суда или даже понимать
его, не обязательно быть христианином. Христианство лишь эксплуатировало
человеческие страдания для получения максимальной прибыли
беспринципным божеством, лучшим союзником которого был ужас.

Страдание мистика имеет своей целью искупление, то есть достижение

совершенства в божественном. Однако Чёран подходит к страданию не с
этической, а с эстетической точки зрения. Трагическое чувство жизни
принимает у Чёрана форму ницшеанских нападок на христианство. В этих
нападках его голос звучит одновременно яростно и иронично: «Я не знаю
большего греха, чем грех Иисуса». Высшей жестокостью было то, что сделал
Иисус: «Оставил в наследство кровавые пятна на кресте». Иисус,
«кровожадный и жестокий Христос», ему «повезло, что он умер молодым,
если бы он дожил до шестидесяти лет, то вместо креста подарил бы нам свои
мемуары»72. Очарованный насилием и страданием, Чёран, предвосхищая
«Слезы Эроса» Жоржа Батая или «Насилие и священное» Рене Жирара,
пишет, что «христианство наслаждается видом кровавых пятен, его мученики
превратили мир в кровавую бойню. В этой религии пылающих сумерек зло
побеждает возвышенное»73. Он пишет: «Душа тех, кого преследует Бог,
подобна развратной весне, усеянной полузасохшими цветами и гнилыми
почками, пропахшей дурманящими запахами. Это душа шантажирующих

71
133
72
134
73
134

36
святых и антихристианских христиан, таких как Ницше. Я сожалею, что я не
Иуда, чтобы предать Бога и познать раскаяние»74.

«Как человек отрекается от себя и встает на путь святости?» – задается

вопросом Чёран. В способности святых отречься от мира он обнаруживает их
«волю к власти», «святость империалистична»75. Чёран – современный
агиограф, летописец падений святых между небом и землей, интимный
знаток пылких сердец, историк «Божьих бессонниц», «небесный интервент»,
выведывающий секреты святых. Возникает вопрос, зачем это здоровому
молодому человеку середины 1930-х годов? Чёран отвечает, что он «слишком
похож на христианина. Это видно по тому, как меня привлекают нищие и
пустынники, по безумным приступам жалости, которым я часто подвержен.
Все это равносильно различным формам отречения»76.

В 1937 году, за несколько месяцев до выхода книги «Слезы и святые»,

Чёран окончательно покидает Румынию, за исключением нескольких дней в
конце 1939 года и короткой поездки с ноября 1940 по февраль 1941 года.

7. Французский период (1937 – 1995)

В 1937 году Эмиль Чёран получает стипендию Французского института

в Бухаресте для обучения в Сорбонне в Париже (на два учебных года: 1937 –
1938 и 1938 – 1939). В заявлении, поданном в Институт в 1937 году, целью
стипендии указывается завершение работы над его докторской диссертацией.
Ее тема варьировалась со временем: сначала предполагалось писать об
экстазе и интуиции, и о родстве Плотина – Мейстера Экхарта – Анри

74
134
75

76

37
Бергсона; затем Чёран обращается к Ницше и Кьеркегору, чтобы, наконец,
коснуться антагонизма между сознанием и жизнью у Ницше77. Но к этой
работе он даже не притрагивается. Он поступил в Сорбонну, но не собирался
посещать лекции или следовать учебному курсу, вместо этого его
интересовало получение талонов, позволявших питаться в студенческих
столовых по сниженным ценам, и этот образ жизни он продолжал вести в
течение нескольких лет после окончания войны. Ежегодно Чёран получает
необходимые рекомендации для продления своей стипендии, в частности
благодаря поддержке Альфонса Дюпрона, директора Французского института
в Бухаресте. На самом деле он не работает над диссертацией, а посвящает
время путешествиям по Франции на велосипеде и совершенствованию своего
французского языка. Отсутствие успехов не повлияло на его стипендию, за
исключением одного случая, когда он попытался продлить стипендию после
первых двух лет, ему не удалось получить два необходимых
рекомендательных письма, поскольку в течение этого времени он
отсутствовал на всех занятиях. Тем не менее, румынские поклонники ему
потакали: «Директор Французского института в Бухаресте, который отправил
меня в Париж, оказался просвещенным человеком: он солгал за меня и не
беспокоился о завершении моей диссертации, как он сказал. Напротив, он
сказал, что [я] единственный стипендиат, который знает Францию сверху
донизу, а это, в конце концов, гораздо лучше, чем докторская степень»78. На
время «обучения» в Сорбонне Чёран поселяется в отель «Мариньян» на
улице Дю Соммерар 13 в Пятом округе в Латинском квартале, недалеко от
Сорбонны.

77
Cioran, « Rapport sur mon activité universitaire pendant l'année 1938-1939 », Cahier de l'Herne Cioran, 2009, p.
143.
78
Илинка 137

38
 В книге «Бревиарий побежденных» (рум. «Îndreptar pătimaș» –
«Букварь страстей», фр. «Bréviaire des vaincus»), которую он начал 12 марта
1940 года Чёран вспоминает, что то время в Париже было такое же одинокое,
как и в годы, проведенные в Берлине, но в гораздо худшие времена и с
гораздо меньшими деньгами. Он жил, по его словам, как «молодой рантье» в
городе, который он сравнивал с Римом за его декаданс. Он пишет о
«сладострастной клаустрофобии» и глубине своего бессилия. Он приехал в
Париж еще до его оккупации немцами и только учился говорить по-
французски, несмотря на свободное владение румынским, венгерским и
немецким языками. Язык он учил, читая каждый день Библию на
французском языке. В поисках религиозных книг он заходил в церковь на
улице Жана де Бове, так он прикоснулся к истокам языка.

В июне 1940 года Париж был оккупирован немецкими войсками.

Однажды в начале оккупации, когда по Парижу вели колонну пленных
французов, он кинул им пачку сигарет. Немецкие конвоиры хотели его
задержать, но он сказал им по-немецки «Из милосердия», и его не тронули.
Франция при режиме Петена и Румыния при режиме маршала Иона
Антонеску остаются союзниками, но на этот раз в лагере Оси, поэтому
стипендия Чёрана сохраняется, он может остаться в Париже. Осенью 1940
года фондовый рынок остановился, что побудило Чёрана вернуться на
несколько месяцев в Румынию, где в ноябре он выступает по радио с речью,
восхваляющей убитого лидера фашистской румынской Железной гвардии
Корнелиу Зеля Кодряну и пишет ему панегирик «Внутренний профиль
капитана», опубликованный 25 декабря 1940 года. Во время зимнего
наступления немецких войск 1940 года к Чёрану в его комнаты часто
приходил его французский друг Лаппарен. Про которого Чёран вспоминал:

39
«Лаппарен всегда боялся мобилизации, поэтому надеялся на скорое
поражение Франции. Я никогда не знал человека более французского, в
хорошем и плохом смысле этого слова, чем он»79.

Третьего января 1941 года Чёран получает должность культурным

атташе Румынии при новом французском правительстве в Виши,
предоставленную ему фашистским румынским министром культуры и
религии Хорией Симой. С 21 января 1941 года ситуация для Чёрана
становится опасной, Антонеску при поддержке Гитлера ликвидировал
Железную гвардию, сторонником которой был Чёран. Однако его позиция
сохранялась с момента его возвращения во Францию в конце февраля и до
июня 1941 года, когда он был уволен с этого поста. Доподлинно причины
увольнения неизвестны, скорее всего Чёран, будучи в своем репертуаре,
просто не исполнял своих должностных обязанностей. С этого момента
источники его дохода малоизвестны, если не считать помощи, оказываемой
его семьей. В основном он зависит от щедрости других людей. Ему помогают
многочисленные знакомые парижане, французы и евреи, они приглашают его
к себе на обеды, а он развлекает их своим присутствием и многословными
философскими разговорами. Но он и сам побуждал себя помогать другим.
Весной 1944 года ему с двумя друзьями удалось добиться освобождения
еврея Бенжамена Фондана после его ареста германскими властями. Но сестра
Фондана не была освобождена, и он, не желая ее бросать, присоединился к
ней в тюремном конвое, направлявшемся в Освенцим, где и был убит в
октябре80.

В целом, на десять лет, с момента отъезда из Румынии в 1937 году и до

1947 года, когда Чёран начинает писать свою первую книгу на французском
79
Илинка 139. Или Киоран, Cahiers, 216 (март 1964 г.).
80
139

40
языке «Трактат о разложении основ», принесшую ему литературную славу во
Франции, следы философа практически исчезают. Эпизоды его жизни
приходится собирать по крупицам.

Особенно ярким воспоминанием Чёрана стало его первое знакомство с

его будущей и единственной спутницей жизни Симоной Буэ (фр. Simone
Boué). Они познакомились в 1942 году в студенческой столовой, где оба
обедали. Она изучала английский язык, готовясь стать преподавателем. Чёран
постоянно приходил к ней, чтобы поговорить о том, что на него давит.
Румынский военный атташе хотел отправить его обратно в Румынию,
призвать в армию и отправить на передовую. Он сказал ей, что жалеет о том,
что в 1937 году вместо Франции не поехал в Англию. Он рисковал быть
арестованным немцами по просьбе румынских властей, ведь Румыния теперь
входила в число держав Оси. Чёран не боялся, он был в ярости на этого
атташе, который, по его словам, обещал оставить его в покое, но потом
отказался от своего слова. Он не думал, что его борьба спасет Румынию, но
он считал, что его писательство может что-то изменить. Мадам Буэ
вспоминала, что он повсюду ходил с собранным чемоданом, готовый в любой
момент сбежать или скрыться. Этот чемодан был и полезен, Чёран
использовал его как переносной письменный стол81. Чёран проживет с ней до
конца своих дней, так и не вступив в официальный брак, у них не будет
детей. Жить они будут в разных комнатах маленькой квартирки на улице
Одеон 21, которую начали снимать с 1960-го года. Эта квартира
располагалась на шестом мансардном этаже, похожем на чердак. До
последних лет жизни философа там не было лифта. Потолки в самой высокой
точке едва ли достигали двух метров. Туалет был только на лестничной
площадке. Звукоизоляция практически отсутствовала, шум исходил либо от
81
139

41
соседей, как, например, от старушки с нижнего этажа, которая целый день
оставляла радио включенным и готовила сильно пахнущие блюда, либо от
обычной суеты и суеты буржуазного дома в центре Парижа82. Уезжая каждое
лето на каникулы к своим родителям, Симона скрывала, что живет со
знаменитым философом Эмилем Чёраном. Эта тайна однажды случайно
всплыла наружу, когда ее брат навестил ее в их квартире и встретил Чёрана.

Помимо работы культурным атташе в Виши, известно, что парижскую

зиму 1943 – 1944 года Чёран, можно сказать, проживает в знаменитом кафе
«Флор», расположенном в квартале Сен-Жермен-де-Пре на углу бульвара
Сен-Жермен и улицы Сен-Бенуа (VI округ Парижа). Он приходит туда
каждый день, с восьми до двенадцати утра, с двух до восьми дня и с девяти
до одиннадцати вечера, – «как клерк», вспоминал он. Там согревались
холодными зимами интеллектуалы Латинского квартала. Главой этой группы
был Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар. Для поколения Сартра «Кафе де
Флор» – это то же самое, что «Купол» для поколения Хемингуэя.
Экзистенциализм, как принято говорить, родился во «Флоре». Чёран курит и
слушает жаркие споры за соседним столиком. Он всегда сидит рядом с
Сартром, но никогда не говорит с ним ни слова. Симона де Бовуар тоже там.
Всякий раз, когда она достает сигарету, молодой человек встает, церемонно
наклоняется к ней и, молча, прикуривает. Она благодарит его кивком головы,
он почтительно кивает в ответ и садится83. Его двусмысленное положение на
периферии сартровской группы, тяготеющее к оси французского

82
Ivry B. Cioran intime. Электронный ресурс:
https://bibliobs.nouvelobs.com/documents/20120423.OBS6884/cioran-intime.html
(дата обращения: 08.02.2024).
83
Илинка

42
интеллектуального авторитета, всегда молчаливое, но всегда
присутствующее, характеризует этого амбициозного и разделенного
молодого человека, находящегося в поисках центра, который сфокусирует его
собственную творческую энергию. Известный в Румынии, во Франции Чёран
никому не известен. Он заканчивает книгу об оккупированном нацистами
Париже как символе окончательного упадка западной цивилизации. Эта
книга, написанная на румынском языке, – «Букварь страстей» («Îndreptar
pātimaş»), переведенная на французский язык как «Bréviaire des vaincus»
(«Бревиарий побежденных»), написанная в 1940/41 – 1944/45 годах, так и
останется, забытой и заброшенной в виде рукописи до ее публикации в
Румынии в 1991 году. До этого он успевает написать еще одну книгу на
румынском языке – «Сумерки мысли» (рум. «Amurgul Gîndurilor»),
опубликованную в Румынии в 1940 году.

Если «Преображение Румынии» – это утопический политический

трактат или персонифицированная утопия, то «Букварь страстей»
(«Бревиарий побежденных») – это разочарованная экзистенциальная
медитация. Обе эти книги являются выражением глубокого кризиса
идентичности в жизни Чёрана. Они связаны между собой повторяющимися
вопросами идентичности и происхождения. Ответы на эти вопросы в двух
книгах разные, что свидетельствует об эволюции сознания Чёрана,
направленной на его окончательный разрыв с румынской культурой. К концу
«Преображения Румынии» Чёран начинает сомневаться в уверенности,
которую он надеялся обрести, утверждая мистическое единение со своей
нацией. В последующих книгах сомнение и отчаяние растут в нем. После
«Букваря страстей» он дает себе слово никогда больше не писать на
румынском языке и начинает свой лингвистический поиск нового «я».

43
 После этого, с 1947 года Чёран решает писать исключительно по-
французски. Оформилось это осознание после лекции одного математика,
когда Чёран понял, что язык философии должен быть столь же абстрактным
(то есть французским), как и язык математики. После этого он больше
никогда не пишет по-румынски (кроме переписки с родными и друзьями,
оставшимися во коммунистической Румынии) и почти не говорит на нем, за
очень редким исключением. К 1949 году, когда появляется книга на
французском языке, которую он начал писать в 1947 году под названием
«Précis de décomposition» («О разложении основ»84), он отбросил и
румынский язык, и свою идентичность, поддавшись давней навязчивой идее:
не быть французом, а быть человеком ниоткуда.

Книга выходит в 1949-ом году в знаменитом французском издательстве

Галлимар (Gallimard). Она производит фурор в литературных кругах, а ее
автор превозносится как оракул «нашей позорной современности». Морис
Надо в журнале «Le Combat» («Комбат») восторженно отзывается о нем как о
философе конца времен: «Он пришел, тот, кого мы ждали, пророк нашей
эпохи концентрационных лагерей и коллективного самоубийства, тот, чье
появление было подготовлено всеми философами пустоты и абсурда,
предвестник плохих новостей. Давайте поприветствуем его и будем
внимательно следить за ним: он будет свидетелем нашего времени»85. В 1950
году книга Чёрана получает премию Ривароля (Rivarol) за лучшую рукопись

84
Сиоран. О разложении основ // Искушение существованием / Пер. с фр.,
предисл. В.А. Никитина; ред., примеч. И.С. Вдовиной. – М.: Республика;
Палимпсест, 2003. – С. 14 –142. – (Мыслители XX века).
85
Nadeau М. Un penseur crépusculaire // Combat, 29 September 1949. Приводится по: Zarifopol-Johnston I.
Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston; Foreword by M. Calinescu. – Bloomington: Indiana University Press,
2009. – 5 р.

44
иностранного автора на французском языке. В одночасье Чёран становится
французским писателем, которого начинают сравнивать с Сартром и Камю.
Когда Чёран прочитал статью Надо в газете «Le Combat» («Комбат»), он
ликовал. «Я сделал это! Я победил!» – сказал он Симоне Буэ. «Вы должны
понимать, как важно для румынского интеллектуала получить признание и
отзывы во Франции. Я добился этого! Я победил!»86. Своим родителям он
писал в столь же восторженно: «Должен признаться, что успех книги
превзошел мои самые оптимистичные ожидания. Не будучи рассчитанной на
широкую аудиторию, книга не может принести мне много денег с
финансовой точки зрения. Но, по крайней мере, я больше не бедный
неизвестный чужак, а это много значит в стране, где престиж – это все»87.

За несколько месяцев до публикации книги Чёран почувствовал себя

оскорбленным и униженным Альбером Камю в офисе редакции Галлимар,
когда Камю, прочитавший рукопись, сказал ему, что ему еще предстоит
«войти в оборот великих идей»88. Взбешенный, Чёран поклялся «отомстить»,
то есть писать до тех пор, пока не одержит победу. Он поклялся себе, что
будет писать и переписывать французский текст «О разложении основ» до
тех пор, пока не получит общественного признания во Франции. По разным
оценка он переписывал его от двух до четырех раз. Он переживал свою месть
как триумф одновременно и над французской претенциозностью, и над
румынской провинциальностью.

86
Из личного интервью Илинки у Симоны Буэ (Zarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston;
Foreword by M. Calinescu. – Bloomington: Indiana University Press, 2009. – 5 р.)
20 January 1950; Liiceanu, Itinéraires d’une vie, 50–51. Приводится по:
87

Zarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston; Foreword by

M. Calinescu. – Bloomington: Indiana University Press, 2009. – 5 р.)
88
Илинка 5 (Zarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston; Foreword by M. Calinescu. –
Bloomington: Indiana University Press, 2009. – 5 р.)

45
 Оглядываясь назад, можно сказать, что молчаливое положение
молодого Чёрана рядом с Сартром во «Флоре» было совсем не случайным.
Он наблюдал и ждал, как шпион, придирчиво соизмеряя свои силы с силами
Сартра, чтобы определить собственную значимость. «Мой путь был
обратным пути Сартра», – вспоминал он позже. Хотя его эссе «О
предпринимателе идей» о Сартре в тексте «О разложении основ» показывает,
насколько сильно он ориентировался на модель Сартра89. Он умел говорить
не хуже Сартра, он читал гораздо больше, он писал не хуже, чем писали
представители сартровского круга. Его молчание было не стеснением или
запугиванием, а неумеренной гордостью. Благодаря своему стратегическому
расположенному на задворках славы, Чёран сделал заявление. Он почти
вошел в магический круг Сартра и французской культурной жизни, имевший
огромный авторитет в глазах европейских интеллектуалов, особенно
маргинальных. За пределами этого круга, точнее, на его границе,
амбициозный интервент еще пять долгих лет молча и упорно работал в
изоляции, писал, как подпольщик Достоевского, в самых дешевых
гостиничных номерах Латинского квартала, чтобы занять место за столом,
которое он наметил для себя, рядом с Сартром, публично признанным во
Франции90. «Месть» Чёрана имела молниеносный успех. Морис Надо назвал
его «сумеречным мыслителем», Андре Моруа – новым «моралистом или
имморалистом»91, Клод Мориак – «мастерски владеющим языком... ближе к
Паскалю, чем к Виньи» 92. Чёран не просто появился на французской
литературной сцене, он пронесся по ней, как метеор, символ неясного
89
Cioran, interview with J. Weiss, Grand Street (1983), 106, 138. Приводится по
Илинка 5.

90
Илинка 6
91
Andre Maurois, Opera, 14 December, 1949. Илинка 6

46
мощного поэтического гения. После 1949 года примерно с интервалом в
четыре года Чёран публикует еще около десятка книг, которые принося ему
новые премии: «Saint-Beuve» («Сен-Бёв»), «Combat» («Комбат»), «Nimier»
(«Нимье»). От всех них он откажется. Он наконец осуществил свою давнюю
навязчивую идею: отбросил и румынский язык, и свою идентичность, при
этом не собираясь становиться французом, он хотел быть человеком
ниоткуда.

С момента славы биография Чёрана превращается в его библиографию

– его жизненные вехи легче отслеживать по его произведениям, дневникам и
переписке. Это в большей степени уже философская биография мыслителя.
Его философия требует отдельного исследования и отдельной статьи,
поэтому здесь мы укажем лишь пунктирно некоторые даты его французской
биографии:

1947–1960. Живет в нескольких студенческих общежитиях или

дешевых гостиничных номерах в Латинском квартале Парижа, в том числе в
гостинице «Мариньян» по адресу: улица Соммеран 13, в Пятом округе
Латинского квартала, недалеко от Сорбонны. Питается в студенческих
столовых до тех пор, пока может выдавать себя за студента. Зарабатывает на
жизнь как переводчик и редактор рукописей.

1952. Публикует книгу «Горькие силлогизмы» (рум. «Syllogismes de

l'amertume»), Переведена на русский язык.

1957-1972. «Дневники. 1957-1972» («Тетради», «Записные книжки»,

фр. «Cahiers, 1957-1972). Частично изданы на русском. Чёран также вел
дневники с 1972 по 1979, но они остаются пока неизданными из-за вопросов
с авторским правом.
92
Claude Mauriac, Table Ronde, January 1950. Илинка 6

47
 1956. «Соблазн существования» (фр. «La Tentation d'exister»). Премия
Сент-Бёва (1957).

1960. «История и утопия» (фр. «Histoire et Utopie»).

1960-1995. Вместе с Симоной Буэ переезжает в маленькую съемную

двухкомнатную квартиру в мансарде на шестом этаже на улице Одеон 21, где
живет до конца жизни.

1962. Начало десятилетней дружбы с Самюэлем Беккетом, которая

разрушится из-за политических разногласий.

1964. «Падение во время» (фр. «La Chute dans le temps»).

1969. «Злой демиург» (фр. «Le Mauvais Démiurge»).

1970. «Валери лицом к лицу со своими кумирами» (Valéry face à ses

idoles, 1970).

1973. «О злополучии появления на свет» (фр. «De l'inconvénient d'être

né»). Переведена на русский.

1977. «Очерк реакционной мысли. О Жозефе де Местре» (фр. «Essai sur

la pensée réactionnaire. À propos de Joseph de Maistre»). Премия Роже Нимье
(1977).

1979. «Четвертование» («Разлад», фр. «Écartèlement»). Переведена на

русский.

1981. Четырёхмесячный адьюлтер с немецкой поклонницей Фридгард

Тома, которая напишет об этом книгу «Ни за что на свете: Любовь Сёрана»
(Por nada del mundo: Un amor de Cioran).

48
 1986. «Упражнения в славословии: эссе и портреты» (Exercices
d'admiration). Переведена и издана на русском языке. С этого момента Чёран
приобретает статус культового философа Франции.

1987. Последняя книга Чёрана – «Признания и проклятия» (фр. «Aveux

et Anathèmes»). Переведена на русский язык.

1988. Присуждена «Большая литературная премия Поля Морана»,

награда, от, которой философ в очередной раз отказывается.

1993-1995. Положен в клинику для престарелых с диагнозом болезнь

Альцгеймера. Первые симптомы болезни заметны уже с 1990 года.

1995. 20 июня умирает в клинике в Париже.

1997. Публикуются под редакцией Симоны Буэ «Дневники»

(«Записные книжки», фр. «Cahiers. 1957-1972») философа.

1997. 11 сентября Симона Буэ найдена утонувшей на пляже недалеко от

дома своей семьи в Вандее. Журналисты подозревают самоубийство.

Заключение

Мы определили Эмиля Чёрана как «ускользающего философа».

Введение этого синтетического понятия потребовалось для объединения двух
смысловых пластов: первый – это способ философствования, восходящий
еще к Кьеркегору (и далее к Ницше, Шопенгауэру, Розанову, Шестову и
другим); второй – отражает номадический характер судьбы мыслителя.
Номад, метэк, апатрид, интеллектуальный маргинал, свой внутренний
подпольщик, языковой мигрант – все это можно сказать в отношении Чёрана,
который никогда не называл себя философом и не любил, когда его так

49
называют другие. Он предпочитал именоваться мыслителем или, как он
сказал в одном интервью немецкому журналу – «частным мыслителем» (нем.
ein privater Denker). Частный мыслитель в отличие от интеллектуала-
философа не интересуется актуальными трендами, не входит в
академическую среду, а пишет для себя, следуя скорее своей «внутренней
музыке», чем повестке дня. Форма письма при этом близка к эссе (недаром
Чёрана часто называют эссеистом), точнее, это фрагментарное письмо,
отрывки смысла без начала и без конца. Его отличают афористичность,
парадоксальность, абсурдность, ирония, гротеск. Автор при этом пишет от
лица «литературного аватара», альтер-эго писателя, которого отличает
глубокая лиричность, интимность, субъективность, что, однако, не
обязательно совпадает с позицией автора, а может и противоречить ей.

Список использованной литературы

1. Сиоран. О разложении основ [1949] // Искушение существованием /

Пер. с фр., предисл. В.А. Никитина; ред., примеч. И.С. Вдовиной. – М.:
Республика; Палимпсест, 2003. – С. 14 –142. – (Мыслители XX века).

2. Сиоран Э.М. Горькие силлогизмы [1952] // Горькие силлогизмы /

Пер. с фр. А.Г. Головиной, В.В. Никитина. – М.: Алгоритм; Эксмо, 2008. – С.
26 – 145. – (Философский бестселлер).

3. Сиоран. Искушение существованием [1956] // Искушение

существованием / Пер. с фр., предисл. В.А. Никитина; ред., примеч. И.С.
Вдовиной. – М.: Республика; Палимпсест, 2003. – С. 144 –270. – (Мыслители
XX века).

50
 4. Сиоран. История и утопия [1960] // Искушение существованием /
Пер. с фр., предисл. В.А. Никитина; ред., примеч. И.С. Вдовиной. – М.:
Республика; Палимпсест, 2003. – С. 272 – 338. – (Мыслители XX века).

5. Сиоран. Падение во время [1964] // Искушение существованием /

Пер. с фр., предисл. В.А. Никитина; ред., примеч. И.С. Вдовиной. – М.:
Республика; Палимпсест, 2003. – С. 340 – 410. – (Мыслители XX века).

6. Чоран Э.М. Злой Демиург [1969] // После конца истории:

Философская эссеистика / Пер. с франц.: Б. Дубина, Н. Мавлевич, А.
Старостиной; Предисл., биогр. Справка Б. Дубина. – СПб: Симпозиум, 2002.
– С. 23 –136.

7. Сиоран Э.М. О злополучии появления на свет (фрагменты из

произведения) [1973] // Горькие силлогизмы / Пер. с фр. А.Г. Головиной, В.В.
Никитина. – М.: Алгоритм; Эксмо, 2008. – С. 146 – 366. – (Философский
бестселлер).

8. Чоран Э.М. Разлад [1979] // После конца истории: Философская

эссеистика / Пер. с франц.: Б. Дубина, Н. Мавлевич, А. Старостиной;
Предисл., биогр. Справка Б. Дубина. – СПб: Симпозиум, 2002. – С. 137 –260.

9. Чоран Э.М. Упражнения в славословии [1986] // После конца

истории: Философская эссеистика / Пер. с франц.: Б. Дубина, Н. Мавлевич,
А. Старостиной; Предисл., биогр. Справка Б. Дубина. – СПб: Симпозиум,
2002. – С. 261 – 376.

10. Чоран Э.М. Записные книжки [1957–1972] // После конца истории:

Философская эссеистика / Пер. с франц.: Б. Дубина, Н. Мавлевич, А.
Старостиной; Предисл., биогр. Справка Б. Дубина. – СПб: Симпозиум, 2002.
– С. 377 – 536.

51
 11. Чоран Э.М. Признания и проклятия: Философская эссеистика
[1987] / Пер. с фр. ранц. О. Акимовой. – СПб: «Симпозиум», 2004. – 206.

На иностранных языках

Основная литература

1. Zarifopol-Johnston I. Searching for Cioran / Ed. by K.R. Johnston;

Foreword by M. Calinescu. – Bloomington: Indiana University Press, 2009. – 312
р.

2. Cioran. Scrisori cãtre cei de-acasã / Stabilirea si transcrierea textelor de

Gabriel Liiceanu si Theodor Enescu. Traduceri din francezã de Tania Radu. Editie,
note si indici de Dan C. Mihalescu. Bucuresti: Humanitas, 2004. – 389 р.

(Письма Чорана родным и близким, оставшимся в Румынии (Cioran.

Scrisori cãtre cei de-acasã. – Bucuresti: Humanitas, 2004. – 389 р.))

3. Cioran. Cahiers. 1957 – 1972. / Avant-propos de Simone Boué. – NRF,

Gallimard, 1997. – 1111 998 p.

Cioran. Cahiers. 1957 – 1972. / Avant-propos de Simone Boué. – NRF,

Gallimard, 1997. – 1111 p.

Cioran. Transfiguration de la Roumanie / Traduit du roumain par Alain

Paruit. – Editions de L’Herne, 2009. – 344 р.

52
 4. Интервью Чорана

5. Gabriel Liiceanu. Itineraires d'une vie E.M. Cioran. Suivi de Les

Continents de l'insomnie – entretien avec E.M. Cioran [Suivi de la mort de Cioran]
/ Ed. Michalon. – Paris, 1995. – 143 р. – (Biographie du moraliste et entretien)

(второе издание 2007 года, 221 с.)

(Габриэль Личяну. Маршруты жизни Э.М. Чорана. В продолжение

континентов бессонницы, интервью с Э.М. Чораном [После смерти Чорана]/
Ред. Михалон. – Париж, 1995. – 143 с.)

6. Irmeli Jung, Cioran, l'élan vers le pire, photographies (avec citations de

Cioran), 1988. – Paris: Gallimard. – … р.

(Ирмели Юнг. Чёран, стремление к худшему, фотографии (с цитатами

Чёрана)

7. Lectures de Cioran / Ed. Gabriel Liiceanu, Norbert Dodille. – Paris:

L'Harmattan, 1997. – 107 р.

(В этой работе собраны статьи, которые были собраны после встречи

во Французском институте в Бухаресте писателей и ученых, знавших Чорана,
таких как Бертран Пуаро-Дельпеш, и мыслителей нового поколения, таких
как Х.Р. Патапевич. Эти статьи сопровождаются интервью с его спутницей
жизни Симоной Буэ).

Itinerariile unei vieți: Emil Cioran – Apocalipsa după Cioran, București, Ed.
Humanitas, 1995, 2011;

Маршруты жизни : Эмиль Чоран – Апокалипсис по Чорану, Бухарест,

Редакция Humanitas, 1995, 2011;

53
 Литература
(Биографические исследования о Чоране)
1. Ленель-Лавастин А. Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран. – М.:
Прогресс-Традиция, 2007. – 529 с. (рус.)
2. Patrice Bollon. Cioran l'hérétique. – Paris: Gallimard, 1997. – 312 р.
Патрис Боллон. Сиоран еретик. – Париж: Галлимар, 1997. – 312 с. (фр.);
3. Marta Petreu, An Infamous Past: E.M. Cioran and the Rise of Fascism in
Romania. Chicago: Ivan R. Dee, 2005. – 332 p.
Марта Петреу. Печально известное прошлое: Э.М. Чоран и подъем фашизма
в Румынии. Чикаго: Иван Р. Ди, 2005. – 332 стр. (англ.);
4. Petreu Marta. Despre bolile filosofilor: Cioran. – Полиром, 2011. – 150
р.
Петреу Марта. Презренный философ: Сиоран. – Полиром, 2011. – 150 с.
(фр.);

Книга отца: Emilian Cioran. Şapte generaţii de preoţi şi protopopi-profesori

din aceeaşi familie: Barcianu. 1699 – 1903. – Sibiu, 1991. – ?

Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX

века (Сост. С.Л.Фокин)

54
 Гранин Р.С. Эмиль Чёран. Приближение к ускользающему философу //
Доклад на теоретическом семинаре сектора аналитической антропологии
«Дискурсы постантропологии», ИФ РАН, 19.12.2023.

55