Miguel de Unamuno - Diario Poético

Poesias, 1907
1
* * *
Miguel de Unamuno-y-Jugo
Я думаю чувством, а чувствую мыслью.
Крылатая песня, гнездись на земле
и, чтобы не сгинуть в заоблачной выси,
заботься о мощном крыле.
Бесплотное облако ветра боится.

Бесплоден бездумный полёт.
Поэзия — это не музыка. Только
весомое слово живёт.
Прочувствовать — значит понять и осмыслить.

Кто чистое чувство возвёл в идеал,
тот к истинной влаге источника чувства,
наверное, не приникал.
Красивой одеждою мысль не украсишь.

Поэт — он ваятель. Поэт — не портной.
Чтоб мир оценил совершенство идеи,
яви её миру нагой.
Поэт — это вовсе не тот, кто оденет

духовное зримою плотью, а тот,
кто душу сумеет увидеть под плотью,
кто форме значенье найдёт.
Наука — и та суесловна. Печётся

она не о правде, но о правоте,
а истину только поэт постигает
в слепящей её наготе.
Ищи обнажённости трепетный профиль

и знай, облекая нагое в туман,
что даже туману нужны очертанья,
иначе — он просто обман.
Лепи же воздушную песню из глины,

пусть с глубью подружится в ней высота.
Язык — это мысль во плоти, и разумна
земная её красота.
Да здравствует мысль! Мимолётную грёзу

исканием истины обремени!
Пусть даже туман под резцом у поэта
2
окажется камню сродни.
150-летию
Мигеля де Унамуно-и-Хуго
посвящается...
Miguel de Unamuno y Jugo
DIARIO POETICO
(1864-1936)
Мигель де Унамуно-и-Хуго
ПОЭТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК
(1864-1936)
УДК 82-3
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
У 58
Художественное оформление И. Казакова

Перевод с испанского Л. Кириллиной, С. Гончаренко
У 58 Miguel de Unamuno y Jugo

Diario poetico/Miguel de Unamuno y Jugo. — Burnaby.:
The Way Publishing & Consulting Inc., 2011. — 100с.
ISBN 978-5-669-23743-2
На протяжении почти полувека поэзия была для Мигеля де Унамуно дневником

жизни его мощного духа. Но дневником особого рода, дневником, погружаясь
в который, не остаёшься в одиночестве, не отгораживаешься от людей, их
общих бед, забот и чаяний...
УДК 82-3
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
У 58
©Инна Казакова, 2011

ISBN 978-5-669-23743-2 ©The Way Publishing & Consulting Inc.,
2011
«Я ДУМАЮ ЧУВСТВОМ, А ЧУВСТВУЮ МЫСЛЬЮ»
В первой половине ХХ века Испания выдвинула сверкаю-

щее созвездие поэтов, чьи имена давно вошли признанной
и неотъемлемой частью в мировую классику. Среди них
рядом с Антонио Мачадо и Федерико Гарсиа Лоркой Мигель
де Унамуно.
Мигель де Унамуно (1864-1936) начал писать стихи рано,

а публиковать их — поздно. Он был уже знаменитым фи-
лософом, публицистом, романистом, филологом, когда
в 1907 году выпустил в свет первый сборник стихов. Как
и следовало ожидать от яростного полемиста, всегда
шедшего наперекор господствующим мнениям и вкусам, он
открыл сборник стихотворениями-декларациями «Поэти-
ческое кредо», «Плотнее и круче», в которых оспорил
эстетические убеждения поэтов-современников.
В начале нашего века испанская поэзия была увлечена

пышной образностью и утончённой стилизацией, поисками
соответствий между цветом и словом, музыкой и словом.
Священной для поэта почиталась тогда заповедь Верлена
«Музыка прежде всего». Унамуно противопоставил ей свою
формулу: «Поэзия — это что-то, что есть в стихе, кроме
музыки». Кроме музыки, в стихе должна быть мысль, идея,
не нуждающаяся ни в каких образных украшениях: «Пусть
будет на мысли строка замешена круто». Критикам, упре-
кавшим его в несовременности поэтического языка, Уна-
муно впоследствии отвечал темпераментно и язвительно
5
(«Юный слог мой, ты старомоден»); он был уверен, что

именно «нагим» слогом будет поэт говорить в будущем
с народом.
Впрочем, Унамуно не раз доказывал, что аскетизм его

поэзии не от бедности, а от сознательного самоогра-
ничения. Формальные задачи он умел решать с завидной
лёгкостью. Как виртуозно зарифмовано стихотворение
«Зачем же рифма нам дана?», а ведь в нём говорится,
что поэту иной раз лучше отказаться от сковывающей его
мысль рифмы. Унамуно считал музыкальность расслабляю-
щей стих, убаюкивающей читателя, однако лирический ге-
рой его поэмы «Тереса» обращается к умершей возлюблен- * * *
ной с завораживающими песенной мелодичностью строфами
(«Я видел: на закате длинной тенью...», «Да, да, да», — Зачем же рифма нам дана?
Что за вопрос! Она нужна,
извиваясь в излуке...»).
во-первых, чтоб была видна
работа наша всем сполна.
И в 20-х годах, когда увлечение пластикой и музыкой, Концы с концами лишь одна
переданными в слове, сменилось экспериментами в об- она нам сводит. Ввысь должна
ласти ассоциативного строения стиха, культом метафоры, нас поднимать её спина...
Унамуно стоял на своём. Отвергая бурлившие вокруг него А впрочем, чаще в глубь без дна
она швыряет, как волна.
авангардистские «измы», он по-прежнему требовал от по- Есть строчки, где она вольна,
эзии только собственной мысли». Одно из влиятельных как птица. Чаще же она
в Испании авангардистских течений именовало себя «чи- на муки в них осуждена.
стой поэзией»: её кумиром был Поль Валери, целью — за- С ней пустота — и та полна!
крепление в цепочке метафор некой извлечённой из жизни Она — китайская стена,
и вдоль неё обречена,
сущностной поэтичности, частого эстетического пере-
косноязычна и длинна,
живания, освобождённого от житейской конкретности. Для плестись, хмельная без вина,
Унамуно «чистая поэзия» — это чистое фокусничество». строка... Её ли в том вина?
В те годы молодые поэты обижалась на Унамуно за недо- Зачем же рифма нам дана?..
6
Я думаю чувством, а чувствую мыслью
верчивое отношение к их поискам. И лишь впоследствии,

с исторической дистанции, выявилось, какое огромное
влияние оказала эта упрямая независимость от веяний
литературной моды на самых оригинальных, самых ищущих
среди его собратьев по стиху — от Антонио Мачадо и Ху-
ана Рамона Хименеса до Федерико Гарсиа Лорки.
Унамуно написал тысячи страниц прозы. В философских

эссе он рассуждал об общественном прогрессе и разви-
тии личности, о могуществе и ограниченности научного
мышления, о потребности в вере и невозможности веры
для современного человека, о сущности национального
характера, о подлинных и ложных национальных традици-
ях. Он создавал новые формы философской прозы и драмы.
Он выступал на митингах, писал газетные комментарии на
злобу дня — его публицистика показывает, каким сложным,
но всегда искренним и открытым был его политический
путь. Кроме того, он преподавал греческую филологию,
заведовал кафедрой, а долгое время и всем Саламанским
университетом. Чем же была для Унамуно поэзия, какое
место занимала в этой многогранной, фантастической по
напряжённости и объёму интеллектуальной деятельности?
Александр Блок назвал свою первую книгу «дневником»,

который Бог позволил написать стихами». Так мог бы
ответить и Унамуно. Поэзия была eгo дневником. Уна-
муно обычно резал бумажный лист на узкие полоски, по-
мещающиеся в кармане. То в дальних пеших прогулках, то
в кабинете за научными занятиями он вытаскивал такую
полоску и записывал — не пришедшую в голову мысль, не
7
афоризм для очередного эссе — стихотворение. После его

смерти были найдены и опубликованы 1755 таких сти-
хотворных записей, датированных только с 1928 по 1936
год! Поистине дневник, задушевная тетрадка...
Однако в стихах Унамуно почти нет интимно-исповедаль- * * *

ных нот. В поэме «Тереса», как считают исследователи,
автобиографического очень мало или же вовсе нет. Одно- Реет меж мглою и светом,
тенью от дыма скользя...
люб, нежный муж и отец семи детей, счастливым семья-
Увековечить ли? Где там!
нин, Унамуно может показаться чуждым душевных волне- Даже замедлить нельзя.
ний, страстей. Разве только боль от утраты маленького Время, меня с малолетства
сына в нескольких ранних стихах да часто одолевающий ты разлучаешь со мной.
из-за приступов стенокардии страх внезапной, скоропо- Может быть, ты — только средство
стижной смерти («Нагрянет ночью»). Но Унамуно никогда с вечностью сжиться самой?
Прошлого чёткие грани,
не был безмятежно и рассудительно спокоен: страсти со- где же вы в зеркале лет?
трясали его душу и переполняли его стихи. Когда Уна- Нету пути к умиранью,
муно в поэтических кредо твердил: «Я думаю чувством, кроме рожденья на свет.
а чувствую мыслью», «Я осмысливал чувство, я прочув- Тленной души трепетанье
ствовал смысл», — то это был не умозрительно вырабо- с первой минуты гнетёт,
но с приближением к тайне
танный тезис, а отражение индивидуальности Унамуно,
всё беспощаднее гнёт.
своеобразия его личности. Эмоциональное и интеллек-
туальное, душевное и духовное были в нем неразделимы.
Идею он переживал как страсть, мыслью, иногда самой
отвлечённой, бывал так непосредственно, так глубо-
ко захвачен, что вытаскивал свой «дневник» и посвящал
мысли новое стихотворение, как посвящают любимой жен-
щине.
Читая стихи Унамуно, мы не только входим в круг его

интеллектуальных интересов, но и осознаём, какие глу-
8
бокие пласты переживаний затрагивала и поднимала

в нём мысль.
Вековая тема испанской поэзии — быстротекучесть вре-

мени, краткость срока, отпущенного всему живому
на земле. Ещё в ХV веке об этом писал Хорхе Манри-
ке, в ХVII — Кеведо и Кальдерон, в XIX — Эспронсе-
да, в ХХ — кроме Унамуно, и Антонио Мачадо, и Федерико
Гарсиа Лорка. Каждый из этих великих поэтов находил
своё образное решение, свой эмоциональный климат для
традиционной темы. Для Унамуно мысль о неизбежности
ухода, исчезновения («Реет меж мглою и светом...»,
«Сонет о судьбе», «Где облака — вершины» и др.) всегда
окрашивается в цвет сопротивления. Сопротивления без-
надёжности, смиренному приятию судьбы, «yмственному
отчаянию», как он говорил. В одном из эссе он опреде-
лил основу своей морали как «постоянный бой с тайной
нашего конечного назначения». О том же и стихи: сра-
зиться с судьбой — значит для Унамуно, не пряча глаз
от неизбежного, не сбрасывая с плеч беспощадный гнёт
знания, жить, как если 6ы человек был вечным...
Унамуно был необыкновенно восприимчив к зрительным

впечатлениям, особенно к картинам природы. Из стра-
ны басков, цветущего зелёного приморья, где он родил-
ся и вырос, Унамуно в зрелые годы попал в иссушенную,
усеянную валунами кастильскую степь, бедную краска-
ми, замкнутую горными цепями. Этот контраст дал жизнь
многим стихам Унамуно («Бискайя, родимая земля», «Ка-
стилия» и др.). Пейзаж обязательно сопрягается с со-
9
бытиями духовной жизни человека, поэт и окружающий его

ландшафт как будто смотрятся друг в друга, зеркально
отражают друг друга. И любой пластический образ в сти-
хах Унамуно (статуя, картина, просто камень) стано-
вится отправным пунктом для углубления внутрь самого
себя. Так, кусок гopнoгo хрусталя, свечением которого
любуется поет, предстает инобытием человеческой мысли,
рождающейся во мраке и во мраке излучающей свет («Кри-
сталлы, кристаллы...»).
Этот образ — образ кристалла, пылающего светом в тем-

ноте, — можно счесть пророческим. В последние полтора
десятилетия жизни Унамуно его общественная деятель-
ность обрела остродраматический характер. И недаром
именно в эти годы Унамуно чаще, чем когда-либо раньше,
прибегает к своему поэтическому дневнику; стих нака-
пливает свет, помогает в тяжкую пору.
В 1923 году, после ожесточённых классовые боёв и не-

удачного колониальной авантюры, испанский король Аль-
фонс ХIII вступает в сговор с генералами. Власть берёт
военный диктатор Примо де Ривера. Вскоре Унамуно пу-
бликует статьи, содержащие резкое обличение диктатуры,
милитаризма и крайне непочтительную аттестацию короля.
В февраля 1924 года Унамуно отстраняют от преподавания
и ссылают в Фуэртевентуру на Канарские острова. Фран-
цузские друзья организуют побег. Каждую ночь старый
философ выходит на берег моря и ищет, не появятся ли
маленькая шхуна под романтическим названием «Эглон» —
«Орлёнок». «Орлёнок» прибыл за изгнанным в тот день,
10
когда диктатор, уступая общественному протесту, поми-

ловал Унамуно. Но Унамуно решил не возвращаться в Ис-
панию, пока не будет свергнута диктатура. Он отправил-
ся в добровольное изгнание.
В Париже, а потом в Андайе (городке близ франко-ис- Кристаллы, кристаллы

панской границы) Унамуно чувствовал себя очень плохо.
Кристаллы, кристаллы, соцветья
Обострение сердечной болезни, бессонница, одиночество
во мглу погружённой земли.
(жена и дети могли лишь изредка навещать его), безум- Когда расцвели вы, на свете
ная ностальгия, боязнь умереть вдали от родины («Пусть другие цветы не цвели.
я умру с открытыми глазами...») — жизнь и вправду ка- Нацежен был мало-помалу
залась ему тогда «сплетеньем ливня, ветра, тени». Но из мрака лучистый хрусталь,
Унамуно прятал слабость и уныние. Он держался непре- чтоб стало под силу кристаллу
вместить невместимую даль.
клонно, чувствуя свою ответственность перед Испанией, Тускла на свету, но как факел
о любви к которой столько раз говорил и писал. И осы- кристалла живая свеча
пал диктатора беспощадными, без промаха бьющими на- пылает во мраке... Во мраке —
смешками, преследовал его стихом, воскрешающим уличные начало любого луча.
песни испанских революций.
После падения диктатуры Примо де Риверы Унамуно вер-

нулся на родину. Соотечественники устроили ему торже-
ственную встречу, вся Саламанка приветствовала своего
почётного гражданина. Но прошло немного лет — в ста-
тьях и стихах Унамуно зазвучала тревога. В Испании
нарастал ожесточённый классовый конфликт, вылившийся
в гражданскую войну 1936-1939 годов. Унамуно страшился
насилия и братоубийства и тщетно пытался предотвратить
их. В ожидании неминуемых бедствий поэт словно просит
поддержки у родины, у ее прошлого, языка, культуры. Он
хочет напомнить испанцам об их общем неделимом насле-
11
дии. В стихах последних лет жизни он воссоздает облик

великих испанских поэтов: Кеведо, Луис де Леона, Хуан
де ла Крус, снова и снова Сервантес... Стихотворение
за стихотворением он посвящает старинным испанским го-
родам, каждому в отдельности. Перед его глазами
проходят Барселона, Гранада с дворцом арабских хали-
фов Альгамброй, Сантьяго-де-Компостела, снова и сно-
ва любимейшая Саламанка и совсем маленький городок
с длинным звучным именем Мадригал Высоких Башен...
А то Унамуно просто перебирает в стихе имена городов
и сёл, как бы лаская в последний раз «плоть» испанско-
го языка» («Авила…»). Он повторяет строфику и метрику
испанской народной песни — его последний, опубликован-
ный уже посмертно поэтический сборник оттого и назван
«Кансьонеро» — «Песенник».
И всё же Унамуно не только погружался в прошлое, не

только сокрушался о грозной современности — его чут-
кая мысль и в те действительно грозные, действительно
чреватые катастрофой годы прозревала в людях и в ис-
кусстве Испании скрытую силу, что рождала надежду на
будущее. Так, в стихотворном послании к Федерико Гар-
сиа Лорке он неожиданно по-юношески бодро восклицает:
«Здравствуй, завтрашнее утро!»
Унамyно умер в Саламанке, захваченной франкистскими

войсками, умер в горести и отчаянии, не рассчитывая
уже увидеть зарю нового дня Испании. В последние меся-
цы жизни он находился фактически под домашним арестом
и незадолго до смерти написал в поэтическом дневни-
12
ке: «Мой дом — моя несчастная тюрьма...» «Унамуно умер * * *

внезапно, как умирают на войне» — так начал некролог,
Федерико Гарсиа Лорке
опубликованный в республиканской Валенсии, великий
поэт Антонио Мачадо. Эй, испанцы! Пробил час!
Солнце светит и для нас!
На протяжении почти полувека поэзия была для Мигеля
де Унамуно дневником жизни его мощного духа. Но днев- Настежь окна, души, двери:
ником особого рода, дневником, погружаясь в который, тень былого — не потеря,
праха прошлого не жаль.
не остаёшься в одиночестве, не отгораживаешься от лю-
дей, их общих бед, забот и чаяний. Наоборот, стих по- Только будущее суще,
могал Унамуно распознать в своих страданиях общую сущи только смех грядущий
боль, в своих мыслях — то, что достойно стать всеобщим. и грядущая печаль.
В посмертно опубликованных стихах Унамуно повторяет-
ся образ огненной речи. «И обуглила тубы мне горящая Здравствуй, завтрашнее утро!
Каждый новый день премудрой
мысль». У «Бога моей побеждённой Испании» Унамуно про- жаждой песни освяти.
сит: «Вложи в уста мои пламя...» Он знал, что призва-
ние и право поэта — «глаголом жечь...». А былое... Что ж, былое
тоже с нами: вьются роем
И.Тертерян, доктор филологических наук грёзы в полузабытьи...
Перевод стихов С. Гончаренко
13
14
Poesias, 1907
Из сборника
POESIAS
(1907)
15
* * *
Las montañas de mi tierra

en el mar se miran,
y los robles que las visten
salina respiran.
De mi tierra el mar bravío

briza a las montañas
y ellas se duermen sintiendo
mar en las entrañas.
¡O mi Vizcaya marina,
tierra montañeza,
besan al cielo tus cumbres
y el mar te besa!
Tu hondo mar y tus montañas

llevo yo en mí mismo,
copa me diste en los cielos
raíz en el abismo.
16
Poesias, 1907
* * *
Ты, скалой ступивши в море,

как ногой босою,
не росой умыла травы,
а морскою солью.
Укачала ты прибоем
сонное нагорье.
Горы спят, но снится недрам
каменное море.
О Бискайя, синь без края

пополам с гранитом,
небеса собой омывшим
и волной омытым.
Как и ты, моя Бискайя,

родина и песня,
я прирос душою к небу,
а корнями — к бездне.
Перевод С. Гончаренко
17
* * *
Dices que no me entiendes...

y ¿qué importa, bien mío?
Tampoco yo te entiendo,
e tengo tu cariño.
Si ante ti está mi mente

cercada de un grueso muro,
en cambio, aquí te traigo
mi corazón desnudo.
Yo no sé lo que piensas
y aun si piensas ignoro;
me basta que tu pecho
se me haya abierto todo.
La mente es infinita,
el corazón eterno;
aquí, en tu rinconcito,
por siempre viviremos.
18
Poesias, 1907
* * *
Говоришь, я — загадка,

ну и что, моё счастье?
Ты — загадка другая,
но горишь ко мне страстью.
Разум мой — в цитадели

за высокой стеною,
ну и что, зато сердце —
нагишом пред тобою.
Твои мысли — потёмки,

я не рвусь в них проникнуть;
но зато твоё сердце
предо мною — как книга.
Ум не знает пределов,
сердце смерти не знает.
В твоем домике белом
жить нам, не умирая.
Перевод Л. Кириллиной
19
* * *
Al pie del roble aquel de la colina,

al pie del roble fue;
cuando le roza el viento del recuerdo
tiemblan las hojas de él.
Fue al pie del roble, ¿qué, ya lo olvidaste?

del viejo roble al pie;
de aquel que nos cubriera con su sombra
y que nos fue tan fiel.
Y al pasar junto al roble en primavera

¡oh mi perdido bien!
las verdes hojas a tu alma dura
¿no te tiemblan también?
¿Es acaso máa dura ante el recuerdo

que la del roble aquel?
Al pie del roble aquel de la colina,
recuérdalo, ¡allí fue!
20
Poesias, 1907
* * *
То было под дубом ветвистым

на самой вершине холма.
Как ветер коснётся листьев —
почуешь: память — жива.
То было под дубом — вспомни! —

у древних его корней,
под сенью его укромной,
что стала нам друга верней.
Когда ты проходишь под дубом, —

о счастье моё и боль! —
неужто лиственным шумом
в душе не ахнет любовь?
Иль в сердце, что дуба упорней,

нет места былым мечтам?
То было под дубом горным,
о вспомни, то было там!
21
* * * * * *
Tendido yo en la cama, Покоясь на постели,

como en la tumba, как в гробнице,
a la espera del sueño; я дожидался наступленья сна.
y junto a mí, en su cuna, А рядом спал в уютной колыбели
yacía el niño; мой сын.
y allá, en el fondo Чуть дальше, в глубине
— en medio un aposento —, жилища, под зелёным светом лампы,
bajo una lámpara три силуэта виделись неясно,
de manza luz de verde derretido, три согнутые тени, что шептали
tres formas columbraba, «аве, Мария».
encorvadas las tres y susurrando То были мать, жена, сестра.
ave-marías. И показалось мне,
Eran mi madre, mi mujer, mi hermana, что нахожусь я в странном пограничье
y era como si lejos между мирами, тем и этим —
de este mundo y del otro, el que и оба равно далеки.
esperamos, А вдоль по тихим комнатам, в которых
en el lindero. витали души,
Al través de los cuartos silenciosos, ускользнув из тел моих детей,
donde mis hijos в глубокий сон доверчиво ушедших,
— perdida el alma de los cuerpos flojos — скользили шёпоты,
yacían sumergidos вбирая их дыханье.
del reposo en el fondo, И мне в моём бессонном полусне
pasaban los susurros подумалось:
filtrándose en la calma de su aliento; а вдруг я — умер?
yo sin soñar soñaba: И неужели вечность — лишь виденье,
¿es que estoy muerto? картина в раме,
Una visión de eternidad fingían, символ бытия?
un cuadro de pintura, Я чувствовал, что в тёмной колыбели
un símbolo de vida. рождается, как еле слышный вздох,
Sentí, allá en lo oscuro y en la cuna, ворочаясь во сне, душа младенца.
a modo de un suspiro; Я протянул десницу,
era que se movía, чтоб прикоснуться к маленькому тельцу
buscando al sueño nueva cara, el niño. и убедиться:
22
Poesias, 1907
Y yo tendí mi diestra сумерки пока ещё лелеют

para tocar su cuerpo дитя из тёплой плоти,
y cercionarme así que las tinieblas сгусток веса.
guardaban en su seno И ощутив ладонью
a mi niño de bulto, тепло его дыханья,
a mi niño de peso. я подумал в полудрёме:
Y al sentir en mi mano нет, я жив!
el calor de su aliento, А три согбенных тени,
pensé, casi soñando: кучно слившись,
¡no, no estoy muerto! не двигались,
Y en tanto las tres formas и свет зелёной лампы
inmóviles seguían y encorvadas был столь же неподвижен,
como una cosa sola, и тишина незыблемо стояла,
y la luz de la lámpara и в этой атмосфере,
también inmóvil, сгущённой, словно ладана куренье,
e inmóvil el silencio, незримой, словно звук,
y del ámbito todo рождались медленно,
— diríase un incienso, как капли рос ночных,
invisivle, sonoro — и растворялись в тёмном небе
lentos surgían, слова — «аве, Мария».
cual un rocío de la tierra al cielo, Я понял, что есть вечность...
ave-marías. А дальше — пустота...
Sentí la eternidad... luego la nada ... ... ... ... .... .. ... ...
... ... ... ... ... Проснувшись поутру,
Al despertar, de día, и взглядываясь в смутные размывы,
allá en las derretidas lontananzas куда уходят все воспоминанья,
donde, pot fin, se funden los recuerdos, я ощущал, как в отсвете зелёном
inmóvil, verde, la visión tranquila, витает неизменное виденье
perdiéndose cantaba и медленно истаивают звуки:
ave-marías. «аве, Мария».
23
* * *
«Yo quiero vivir solo

— Pepe decía —
para que no me peinen ni me laven».
Y María al oírlo:
«¿Solo?, luego te pierdes
y luego lloras.»
Tal decían los niños
y pensé yo, su padre:
aquel que vive solo
se pierde, llora solo y nadie lo oye;
y solo, ¿quién no vive?
Solos vivimos todos,
cada cual en sí mismo,
soledad nada más es nuestra vida;
todos vamos perdidos y llorando;
nadie nos oye.
Рембрандт «Возвращение блудного сына», 1669
24
Poesias, 1907
* * *
«А я хочу жить один!» —

заявил мой сын. —
«И тогда я не буду ни стричься, ни мыться!»
А сестра возразила:
«Один? Одному легко заблудиться,
будешь плакать — никто не услышит».
Я же, деток подслушав, подумал:
в самом деле, кто одинок,
тот, сбившись с пути, заплачет,
и никто не придёт на помощь, —
только кто из нас не одинок?
Каждый живёт один,
каждый сам по себе,
наша жизнь — одно одиночество,
все мы плачем, блуждая по миру,
и никто нас не слышит.
25
26
Poesias, 1907
EL ROSARIO DE SONETOS LIRICOS

(1911)
27
* * *
Tus ojos son los de tu madre, claros,

antes de concebirte, sin el fuego
de la ciencia del mal, en el sosiego
del virgíneo candor; ojos no avaros
de su luz dulce, dos mellizos faros

que nos regalan su mirar cual riego
de paz, y a los que el alma entrego
sin recelar tropiezo. Son ya raros
ojos en que malicia no escudriña

secreto alguno en la secreta vena,
claros y abiertos como la campiña
sin sierpe, abierta al sol, clara y serena;

guárdalos bien, son tu tesoro, niña,
esos ojos de la virgen Magdalena.
28
El Rosario de sonetos liricos, 1911
* * *
Глаза твои — подобье материнских,

ещё не знавших таинства зачатья.
Не ведая греховного проклятья,
они чужды соблазнам сатанинским.
Из них струится щедро свет лучистый,

даря покой всем ближним без изъятья,
и я готов тонуть в их благодати,
не мысля о подвохе. Взгляд их чистый
не прячет ни вражды, ни своеволья,

ни сокровенных тайн в своих глубинах.
Они смиренно девственны, как поле
некошеное на краю долины.

О сохрани их взгляд, дитя, подоле —
взгляд девочки Марии Магдалины.
29
Portugal
Del atlántico mar en las orillas

desgreñada y descalza una matrona
se sienta al pie de sierra que corona
triste pinar. Apoya en las rodillas
los codos y en las manos las mejillas

y clava ansiosos ojos de leona
en la puesta del sol; el mar entona
su trágico cantar de maravillas.
Dice de lenguas y de azares

mientras ella sus pies en las espumas
bañando sueña en el fatal imperio
que le hundió en los tenebrosos mares,

y mira cómo entre agoreras brumas
se alza Don Sebastián, rey del misterio.
30
Португалия
Величавой задумчивой матроной

на границе Атлантики прибрежной,
босоногая, с гривою небрежной,
восседает — а лес над ней короной.
Опираясь рукой на свод законов,

пожирает огнём очей мятежных
заходящее солнце. Волн безбрежных
грозный рокот поёт ей монотонно
об опасных и дивных дальних странах,

а она омывает ноги в пене,
прозревая крушенье всех империй,
распростёртых на разных океанах —

и в тумане встаёт как наважденье
вещий Дон Себастьян — король мистерий.
31
* * *
La sangre de mi espíritu es mi lengua

y mi patria es allí donde resuene
soberano su verbo, que no amenga
su voz por mucho que ambos mundos llene.
Ya Séneca la preludió aún no nacida,

y en su austero latín ella se encierra;
Alfonso a Europa dio con ella vida,
Colón conella redobló la tierra.
Y esta mi lengua flota como el arca

de cien pueblos contrarios y distantes,
que las flores en ella hallaron brote
de Juárez y Rizal, pues ella abarca

legiónde razas, lengua en que a Cervantes
Dios le dio el Evangelio del Quijote.
* * *
Ты — кровь души, испанский мой язык!

Отчизна всюду мне, где речь родная
звучит и льется — ведь её родник
полмира затопил, не иссякая.
Уже латынь Сенеки твой расцвет

пророчила вернее гороскопа.
С тобой Европой сделалась Европа.
С тобой Колумб удвоил белый свет.
Язык мой — как ковчег. И в нём плывёт

Рисаля и Хуареса народ:
десятки рас и племена без счёта...
Он никому не тесен и не мал.

Не зря на нем Сервантес написал
Евангелие нам — от Дон Кихота.
33
Ni victima ni verdugo
Busco guerra en la paz, paz in guerra;

el sosiego en la acción y en el sosiego
la acción que labra el soterraño fuego
que en sus entrañas bajo nieve encierra
nuestro pecho. Rodando por la tierra

al azar claro del destio ciego,
vida en el juego y en la vida juego
buscando voy. Pues nada más me aterra
que el tener que ser águila o tortuga,

condenado a volar o bajo el yugo
del broquel propio a que no cabe fuga;
y pues a Dios entre una y otra plugo

dar a escojer a quien sudor enjuga
ni mártir quiero se, ni ser verdugo.
Франсиско де Сурбаран «Чашка и вазы», 1633
34
Ни жертвою, ни палачом
В войне ищу я мира, в мире — брани,

в делах — покоя, а в покое — дела,
которое взорвёт, что накипело
под коркой льда в бушующем вулкане.
Ответив на слепой судьбы призванье,

скитаюсь по земле, и ставлю смело
жизнь — за игру, игру — за жизнь, удела
спокойного чураясь. Пребыванье
в обличьи черепашьем ли, орлином

мне тягостно. Таскать приросший дом,
или кружить по небу — всё едино.
Пусть мы от воли Божьей не уйдём,

но сам я выбрал в жизни путь срединный,
ни жертвою не став, ни палачом.
35
Dolor común
Cállate, corazón, son tus pesares

de los que no deben decirse, deja
se pudran en tu seno; si te aqueja
un dolor de ti solo, no acibares
a los demás la paz de sus hogares

con importuno grito. Esa tu queja,
siendo egoísta como es, refleja
tu vanidad no más. Nunca separes
tu dolor del común dolor humano,

busca el íntimo, aquel en que radica
la hermandad que te liga con tu hermano,
el que agranda la mente y no la achica;

solitario y carnal es siempre vano;
sólo el dolor común nos santifica.
36
Всеобщая боль
Замолкни, сердце, спрячь свои скрижали

со списком бед, и пусть они истлеют
на тёмном дне. Кто сам себя жалеет,
не должен посвящать в свои печали
других, чтоб их дома не стали

приютом плача. Жалобы, что зреют
в душе самовлюблённой, всюду сеют
лишь суетность. Не отделяли
своих скорбей от общих люди чести,

и ты ищи, хоть это будет трудно,
ту боль, в которой ты — со всеми вместе,
ту боль, что не унизится до мести, —

ведь мелочно всё, что сиюминутно,
она же — высшей святости предвестье.
37
Todo pasa
La tierra roja, el cielo añil, culmina

el sol desnudo en el zenit y acesta
sus dardos; es la hora de la siesta;
se empardece el verdor de la colina.
A la redonda sombra de la encina

inmoble y negra, inmoble se recuesta
el negro toro, y una charca apresta
su espejo inmoble de agua mortecina.
Como un esmalte, de la calma al horno

recién fraguado, la vision se agarra
y en el espacio es de quietud adorno;
mas ¡ay! que siempre eternidad nos marra,

pues pregonera del girar del torno
del tiempo canta instantes la cigarra.
38
Всё проходит
Красна земля, а небо ярко сине;

нагое солнце мечет стрелы зноя.
Сиеста. В тень укрылось всё живое,
и жухнет на глазах листва в долине.
В сени большого дуба на вершине,

недвижно-чёрной, возлежит в покое
недвижно-чёрный бык — вниз головою
в болотце отражён, что дремлет в тине.
Как изразец, едва-едва из печи

исторгнутый — впечатано виденье
в пространство дня, что долог и беспечен.
Но этот мир не прочен и не вечен,

и вестницей времён коловращенья
поёт цикада, приближая вечер.
39
40
Poesias, 1907
DE FUERTEVENTURA A PARIS
(1925), в изгнании
41
* * *
Ya como a propia esposa al fin te abrazo,

¡oh mar desnuda, corazón del mundo,
y en tu eterna visión todo me hundo
y en ella esperaré mi último plazo!
De ti mi pensamiento es ya un pedazo
en coso estrecho siempre vagabundo,
y a ti he de buscar en lo profundo
de este mundo y del otro vivo lazo.
Soñaba en ti cuando en la adusta tierra

de Castilla vivía la llanura
que se alza al cielo en la remota sierra;
soñaba en ti la virgen Escritura

no leída jamás, donde se encierra
el sino que secreto siempre dura.
42
De Fuenteventura a Paris, 1925
* * *
Нагое море, сердце мирозданья!

С тобой я как с супругой обнимаюсь,
в твой вечный взгляд всецело погружаюсь,
и в смерти не желал бы расставанья!
В миру я обречён лишь на скитанья,

но я частицею твоей являюсь,
и в глубине твоей найти пытаюсь
ту нить, что свяжет два существованья.
Как бредили тобой сухие дали

Кастилии, безводные от зноя,
и цепи Сьерры о тебе вздыхали!
И грезили тобой потомки Ноя,

не могучи прочесть твои Скрижали
сияющие древней новизною.
43
* * * * * *
Recio materno corazón desnudo, Как сердце матери, нагой и мускулистой,

mar que nos meces con latido lento, о море, колыбель шумов неспешных,
baña tu azul mi oscuro pensamiento лишь ты отрада в мыслях безутешных,
y cuando me le llenas ya no dudo. и наполняешь их лазурью чистой.
Eres, postrado, del Señor escudo, Ты — Божий щит, блистающий лучисто,
nido gigante del gigante viento гнездо огромное штормов и бурь кромешных,
que en ti silencio y es sólo lamento ты — и молчание, и стоны безутешных
al chocar con la tierra donde sudo. изгнанников на берегу скалистом.
Insonables ternezas tu latido, Твоих приливов нежность несказанна,

pulso del mundo y de sus penas noria в них — пульс Вселенной и пучина горя,
nos dice al corazón en el oído; что сердце распознает без обмана.
de su augusta niñez guardas memoria Ты царствуешь с начала мира, море,

y tu cantar, preñado del olvido, и песнь твоя, забвеньем осиянна,
descúbrenos el fondo de la historia. влечёт нас в недра собственных историй.
44
45
* * *
Y si su música a soñar ayuda,

¿a qué buscar letra y argumento?
Como las pobres letras muda el viento,
pero no el canto cuandoel viento muda.
Cigarra colosal, con boca muda,

cantan sus alas, cantan el contanto
de beber luz, y da su canto aliento
al alma, que en sus olas se desnuda.
Toda eres sangre, mar, sangre sonora,

no hay en ti carne de los huesos presa,
sangre eres, mar y sangre redentora,
sangre que es vino en la celeste mesa;

los siglos son en ti una misma hora
y es esta hora de los siglos huesa.
* * *
К чему все буквы, рифмы, словопренья,

когда напевы море навевает?
Словесный лепет ветер заглушает,
хоть ветер не заглушит песнопенья.
Цикадой, бессловесной с дня творенья,

оно без устали рокочет, воспевая
блаженство видеть свет. Душа нагая
в той песне обретает утешенье.
Ты — кровь, о море, кровь, что стала песней,

ты кровь без мышц и костного каркаса,
ты — исцеление от всех земных болезней,
ты — кровь Спасителя на неотмирной мессе,

века в тебе сжимаются до часа,
а этот час хоронит все их вместе.
* * *
Te has hecho ya, querida mar, costumbre

para mis ojos, pies, pecho y oídos,
cansados de esperar, y tus quejidos
añaden a los míos pesadumbre.
Tus olas bajo el sol despiden lumbre,

como mis pensamientos cuando heridos
por la cruel verdad miran rendidos
del calvario de amor la áspera cumbre.
Amor de patria que ellos con su boca

blasfema están manchando en su estulticia,
no amor de barro, sino amor de roca,
amor que enseña la mortal caricia

de garra de león, amor de loca
pasión de fe encendida en la Justicia.
48
* * *
Родное море, ты привычным стало

для глаз, для стоп, для тела и для слуха.
Я жду и жду — а ты рокочешь глухо,
утяжеляя груз души усталой.
Ты точно так же солнцем воссияло,

как я, изведавший душевную разруху,
но вдруг взошедший на Голгофу духа —
на пик любви, безжалостной как жало.
Любви отчизны, проклятой глупцами,

любви, что не сомнётся мягкой глиной,
но крепче скал, терзаемых волнами,
любви, что ищет смерти в ласке львиной,

любви, себя сжигающей, как пламя
безумной веры, на костах палимой.
49
* * *
Palabras del idioma de Quevedo,

henchidas de dobleces de sentido,
cada una de vosotras es un nido
de sútiles conceptos, y el enredo
de la maraña que fraguáis el dedo

del ingenio, con arte recogido,
lo desenreda y salva del olvido
vuestra alma secular. Rendido cedo
de vosotras, palabras palpitantes

de amor a quien os ama, al dulce halago
que endulzó la amargura de Cervantes;
acalladme las voces del estrago,

sed para mí lo que ya fuisteis antes,
y ayudadme a tragar este mal trago.
Франсиско де Кеведо
50
* * *
Слова, что сохранили речь Кеведо,

пропитанные смыслами как соком,
высоких дум служившие истоком
и образцом изысканной беседы
в устах насмешливого привереды

и чудака — вас с мудростью глубокой
от пут освободил и спас от рока
ваш вечный дух. Залог моей победы —
смиренно вам служить, живые звуки,

любовью отвечавшие надежде —
не вы ль Сервантесу смягчили муки?
Не дайте злобе осквернить мне руки,

и оставайтесь тем, что были прежде,
чтоб утешать меня в изгнаньи и разлуке.
Мигель де Сервантес Сааведра
51
* * *
Isla de libertad, bendita rada

de mis vagabundeos de marino
quijote, sentí en ti, ¿orden del sino?,
cómo la libertad se encuentra aislada.
Aislamiento feliz que es la alborada

de la liberación de su destino,
que así la pobre irá por donde vino
hasta su cuna, su postrer morada.
Libertad, libertad, isla desierta,

conciencia de ls ley, que es servidumbre,
tú no eres casa, no eres más que puerta;
mas por la puerta entra de Dios la lumbre

dentro la casa y nos mantiene alerta,
no nos rindamos a la vil costumbre.
52
* * *
Свобода — островок, куда стремлюсь я,

подобный корабелу-донкихоту.
Не сам ли рок явил о нас заботу,
направив в островное захолустье?
На острове цветёт, не зная грусти,

румяная беспечная свобода,
и только здесь избегнем мы исхода
в утробу тьмы и гибельных предчувствий.
Свобода, островок в морской пустыне,

куда лежит служения дорога;
ты — лишь врата, ведущие к вершине,
откуда льётся свет из дома Бога

в наш дом, хранящий подступы к святыне,
и не доступный искусам порока.
53
54
Poesias, 1907
CANCIONERO, DIARIO POETICO

(1928-1936)
55
56
Cancionero, diario poetico, 1928-1936
* * * * * *
Peregrino, peregrino, Странник, странник, отраженье

¿te viste en la fuente clara? ты заметил в чистых водах?
Sueña el agua peregrina Ведь вода в коловращенье
con la roca desde el alba. у скалы журчит с восхода.
Y el Sol peregrino sueña Солнце странствует с тобою

al asomarse a tu alma, и заглядывает в сердце,
se hace nacer los senderos встав с рассветом над тропою,
al nacer de la mañana. чтобы ты сумел согреться.
Toda ojos la tierra bebe Взгляды сущих всюду сея,

con sus ojos fresca el agua пьёт земля святую воду,
de la fuente de la vida что под жезлом Моисея
que abre Moisés con su vara. даровала жизнь народу.
Peregrino, peregrino, Странник, странник, отраженье

mírate en la fuente clara, улови в ручье кристальном,
que es en agua peregrina и узришь в его движенье
donde el sendero te ganas. путь, что задан изначально.
57
* * * * * *
En el río se mira la montaña В текущую реку глядится гора,

sintiéndose vivir, и чувствует: я — живу,
en las aguas su espíritu se baña душа, искупавшись в иных мирах,
sintiéndose sentir. вкушает жизнь наяву.
Lo que queda se mira en lo que huye, Недвижное видит свою же суть

el alma que se va; в душе, летучей как дым;
vive y se siente tan sólo lo que fluye, чтоб жить и чувствовать, нужен путь,
lo que no volverá. который неповторим.
58
59
60
* * * * * *
Sólo sé que no sé nada; Я знаю лишь то, что не знаю

los demás no saben más; воистину ничего,
sólo sé que la jornada что истина прописная —
va sin rumbo ni compás. обычное плутовство.
Sólo sé que nuestra herida, Огонь, и воду, и трубы

que mata, es un no sé qué; пройдя, от своей звезды
sólo sé que el alma henchida души пересохшей губы
vive no de agua, de sed. ждут жажды, а не воды.
61
* * * * * *
No me mires a los ojos, Не смотри мне прямо в очи,

sino a la mirada mira лучше взором взор пронзи мне,
que quien se queda en la carne ибо тот, кто скован плотью,
no llega nunca a la vida. не постигнет тайны жизни.
Mírame como a un espejo Созерцай во мне зерцало

que te mira, que quien mira что глядится в отраженье,
no más que a ojos de la carne ибо всё, что плотью стало,
según va mirando olvida. обрекается забвенью.
62
64
* * * * * *
Huele a cielo de España, Здесь пахнет небом Испании,

olor de la luz del sur, пахнет сиянием юга,
al cielo de mis sueños, пахнет воспоминанием
sueños de la juventud! о юных друзьях и подругах!
Olor a primavera, Пахнет лазурью и зеленью,

a verdura en azul, пахнет весенним ветром,
olor a tierra ausente, отчизной моей потерянной,
a perfume de luz! благоуханием света!
65
* * *
Mar salada de amargura

bajo el sol canta tu sal,
tu sal soledad canta
bajo el sol, tranquila mar.
La amargura de la tierra
se hace en ti profundidad,
mar salada de amargura,
lacrimatorio final.
Sin tu sal se pudriría

nuestra pobre humanidad,
mar de amargura soleada,
abismo de soledad.
66
* * *
Море, горькое от соли,

соль твоя поёт под солнцем,
одинокость славословя
солнца, моря, сонных грёз.
Горечь мира порождает

тьму глубин твоих бездонных,
море, горькое от соли,
средоточье наших слёз.
Соль твоя предохраняет

от гниенья наши души,
море, солнечная горечь,
одиночество без звёзд.
67
* * *
El triste tamarindo de la duna

vencido a los zarpazos de occidente
derrama sin cesar sobre su cuna
melena en tronco que no muestra frente.
Es el dolido adorador a solas

de la mar implacable, su madrastra;
que le espurríe sales con sus olas
para bizmar sus penas y le basta.
Arrastra quieto su miseria oscura

sin luz ni sombra;con sus grises flores,
canas de primavera ¡qué locura
de triste amor que no sabe de amores!
68
* * *
Печальный тамаринд с прибрежной дюны,

истерзанный восточными ветрами,
он чертит охранительные руны
вокруг корней мохнатыми ветвями.
Любовь его и мука — только море,

которое как мачеха надменно
и обдаёт солёной влагой корни,
лишь притупляя боль шипучей пеной.
Влача свой рок в стоическом юродстве, —

ни свет, ни мрак, — он рассыпает к лету
седую пыль цветов... О сумасбродство:
любить, терзаясь, и не ждать ответа!
69
70
* * * * * *
Èrase un hombre muy flaco, Он был как жердь сухощавым,

Don Quijote de la Mancha, Дон Кихот из Ла Манчи,
que andaba siempre a caballo и ездил на Росинанте,
y junto a él Sancho Panza, а рядом с ним — верный Санчо,
hombre gordo sobre un asno. толстяк на сером осляти.
Don Quijote y Sancho Panza О дон Кихот, Санчо Панса,
juntos con burro y caballo, неразлучная пара,
flacura y gordura y nada конь да ишак, худоба
mas por mi niñez pasaron и праздник плоти — контрасты,
cuando el alma me buscaba которых с детства искала
que iba perdida en el campo душа моя в странствиях тайных
de aquellas viejas estampas. по выцветшим старым эстампам.
71
* * *
¡Ay qué molino de viento

Don Quijote de la Mancha,
el que en mi Fuerteventura
me molió el gofio del alma!
Saqué del páramo el grano

y fue tostado a la brasa
del fogón de la justicia
de donde echaron a España.
Y las brisas que empujaron

de aquel molino las aspas
soplo de la mar sin grillos
en la que Colón soñaba.
72
* * *
Ах, мельница ветряная,

о Дон Кихот мой Ламанчский,
что душу мне перемолола
в селении Доброй удачи!
Как хлеб, взращённый в пустыне,

дотла и до пепла сожжённый,
я вместе с моей отчизной
объявлен теперь вне закона.
А ветры, вращавшие крылья

той мельницы-душегуба,
навеяло тёмное море —
давнишняя грёза Колумба.
73
* * *
Yo sé quién soy, Don Quijote,

gracias a tí, mi señor,
y sé quién es nuestra España
gracias al divino amor.
Salía el sol por la Mancha

cuando saliste a la flor
de tus hazañas de ensueño
dándole al cielo esplendor.
Espejo del alma andante,

caballero del error,
erraste entre los embustes
del protervo encantador.
No es sólo sueño la vida,

que es engaño, y el honor
es conquistar lo soñado
¡con sueño reparador!
74
* * *
Спасибо тебе, Дон Кихот мой,

я знаю, кто я такой,
и знаю, что милость Господня
простёрлась над нашей землёй.
Вставал рассвет над Ла Манчей,

когда ты вышел в поход,
чтоб блеском своих деяний
затмить дневной небосвод.
Души блуждающей образ,

идальго заблудший мой,
ты принял за истину фокус,
подстроенный хитрой рукой.
Но жизнь — не одно наважденье,

и славен да будет герой,
что смог воплотить сновиденье
и мир исцелить мечтой.
75
* * * * * *
Ebro, Miño, Duero, Tajo, Эбро, Миньо, Дуэро, Тахо,

Guadiana y Guadalquivir, Гвадиана, Гвадалкивир —
ríos de España, ¡qué trabajo реки родины: что за отвага —
irse a la mar a morir! течь за смертью в морскую ширь!
76
77
78
* * * * * *
Goya vio con su sordera Лишь оглохнув, Гойя понял

la tragedia* de su España; суть Испании своей:
sobre la tierra Dios sordo, над землёю — Бог оглохший,
sordas de dolor las almas. души — глухи от скорбей.
*tragedia: comedia Перевод Л. Кириллиной

(вариант, допускаемый автором)
79
80
* * * * * *
Haz de tu estilo estilete, Преврати свой стиль в стилет,

haz de tu pluma plumero, перья опери как стрелы,
limpia el polvo con acero пыль смахни с доспехов смело —
y con acero arremete. и рази! Пощады нет.
81
* * * * * *
Cierra los ojos y sueña Закрой глаза и вмечтайся

el más acá de tu vida; в то, что осталось где-то:
en las tinieblas se enseña во мраке предстанет ясно
saber que a la luz se olvida. всё, что блёкнет от света.
82
83
84
* * * * * *
No me acuerdo quién fui, Я не помню, кем я был,

no me acuerdo quién soy, да и кто я есть такой,
ni de dónde partí, и откуда я отбыл,
ni hacia dónde me voy. и куда стремлюсь душой.
Fuéronseme a perder Канули иглой в стогу
raíces de verdad, корни истин, ибо я
que he perdido la fe больше верить не могу
en mi immortalidad. в неизбывность бытия.
85
* * * * * *
¡Ay qué estéril el camino Как бесплоден путь, что вьётся,

que no da pan ni da vino! не суля вина и хлеба!
polvo da, Пыль да прах.
y cuando llueve da lodo; Или грязь — когда прольётся
¡ay que es camino ya todo дождь с разверзшегося неба.
lo que da! Путь впотьмах.
¡Ay cómo el descanso tarda! Путь без отдыха, без света!

no veo donde me aguarda Уж не знаю, ждёт ли где-то
el mesón; стол и дом.
vino y pan, la sed y el hambre, Хлеб, вино, еда и жажда...
ya estás preso de calambre, Сердце судорогой сжато.
corazón. Не дойдём?
86
87
88
* * * * * *
Vivo de sueños soñados Живу лишь своими снами,

sin saber que los soñé; что переслоились с былью.
los sueños de antepasados Они рождены временами,
que al despertar olvidé. которые были да сплыли.
Vivo de soñados sueños Живу лишь своими снами,

que me soñaron a mí, что снились когда-то мне
ya sombríos, ya risueños; сумрачными вечерами
los sueños de que nací. в забытой, как сон, стране.
89
* * *
Leer, leer, leer, vivir la vida

que otros soñaron.
Leer, leer, leer, el alma olvida
cosas que pasaron.
Se quedan las que quedan, las ficciones,

las flores de pluma,
las solas, las humanas creaciones,
del poso de la espuma.
Leer, leer, leer; seré lectura

mañana también yo?
Seré mi creador, mi criatura,
seré lo que pasó?
90
* * *
Читать, читать, читать; прожить те жизни,

что выдумал кто-то.
Читать, читать, читать; забвение истин —
душе работа.
Одни лишь цветы фантазий и сказок

в миру нетленны;
лишь то, что рождает наш разум,
— в осадке пены.
Читать, читать, читать... Возможно,

и я стану чтеньем?
Своим творцом, своим прошлым,
своим твореньем?
91
* * *
¿Este rizo es un recuerdo,

o es todo recuerdo un rizo?
¿es un sueño o un hechizo?
En tal encuentro me pierdo.
Siendo niño la tijera

maternal — ¡tiempo que pasa! —
me lo cortó, y en la casa
quedó, reliquia agorera.
“Fue mío!”, dica mi mente.

¿Mío?, si no lo era yo...!
Todo esto ya se pasó;
si nos quedara el presente...!
Es la reliquia de un muerto,
náufrago en mar insondable.
¡Qué misterio inabordable
el que me aguarda en el puerto!
Este rizo es una garra

que me desgarra en pedazos...
madre! llévame en tus brazos
hasta trasponer la barra!
92
* * *
Этот риф — воспоминанье?

Или память — мель сплошная?
Я в смущении гадаю,
кто навеял заклинанье.
Память, словно пуповина

перерезана эпохой,
и упрятана далёко
в недрах мебели старинной.
«Это мир — он мой!» — глаголит

ум. Но я — в своём уме ли?
Мои годы улетели,
настоящее — уходит...
Память — вымершее судно,

потерпевшее крушенье.
Или ждёт по возвращеньи
в порт немыслимое чудо?
Этот риф ощерен пастью,

что меня измелет в клочья...
Мама! Ты должна помочь мне,
чтобы мог домой попасть я!
* * *
Golondrina, peregrina
dónde duermes en invierno;
hay en tu cielo una esquina
donde guardes nido eterno?
Vuelas tú, no vuela el nido;

sol de cielo en primavera,
azul dulce y derretido,
golondrina forastera.
Tú volverás con las flores

a tu nido aquí, el de paso,
y nos traerás los amores
que se duermen al ocaso.
¿Y el eterno amor del cielo

que de amores nos consuela,
el muerto inmortal anhelo,
el del nido que no vuela?
94
* * *
Гостья, ласточка, поведай,

где ты зиму коротала?
Для гнездовий заповедных
есть ли в небе угол малый?
Ты летишь, а дом твой где-то...

Солнце в небе без остатка
расплавляет синь рассвета,
перелётная касатка.
В день весенний, в день цветущий

ты вернёшься к нам под кровлю,
пробуждая в наших душах
всё, что мы зовём любовью.
Только где оно, то счастье,

та отрада для страдальцев,
то бессмертное участье,
зов гнезда, что ждёт скитальцев?
95
INDICE
«Я ДУМАЮ ЧУВСТВОМ, А ЧУВСТВУЮ МЫСЛЬЮ»�� 5
ИЗ СБОРНИКА POESIAS (1907)
«Las montañas de mi tierra...»�� 16

«Dices que no me entiendes...»�� 18
«Al pie del roble aquel de la colina...»�� 20
«Tendido yo en la cama...»�� 22
«Yo quiero vivir solo...»�� 24
ИЗ СБОРНИКА EL ROSARIO DE SONETOS LIRICOS (1911)
«Tus ojos son los de tu madre, claros...»�� 28

PORTUGAL�� 30
«La sangre de mi espíritu es mi lengua...»�� 32
NI VICTIMA NI VERDUGO�� 34
DOLOR COMÚN�� 36
TODO PASA�� 38
ИЗ СБОРНИКА DE FUERTEVENTURA A PARIS (1925)
«Ya como a propia esposa al fin te abrazo...»�� 42

«Recio materno corazón desnudo...»�� 44
«Y si su música a soñar ayuda...»�� 46
INDICE
«Te has hecho ya, querida mar, costumbre...»�� 48

«Palabras del idioma de Quevedo...»�� 50
«Isla de libertad, bendita rada...»�� 52
ИЗ СБОРНИКА CONSIONERO, DIARIO POETICO (1928-1936)
«Peregrino, peregrino...»�� 57
«En el río se mira la montaña...»�� 58
«Sólo sé que no sé nada...»�� 61
«No me mires a los ojos...»�� 62
«Huele a cielo de España...»�� 65
«Mar salada de amargura...»�� 66
«El triste tamarindo de la duna...»�� 68
«Èrase un hombre muy flaco...»�� 71
«¡Ay qué molino de viento...»�� 72
«Yo sé quién soy, Don Quijote...»�� 74
«Ebro, Miño, Duero, Tajo...»�� 76
«Goya vio con su sordera...»�� 79
«Haz de tu estilo estilete...»�� 81
«Cierra los ojos y sueña...»�� 82
«No me acuerdo quién fui...»�� 85
«¡Ay qué estéril el camino...»�� 86
«Vivo de sueños soñados...»�� 89
«Leer, leer, leer, vivir la vida...»�� 91
«¿Este rizo es un recuerdo...»�� 93
«Golondrina, peregrina...»�� 95
ОГЛАВЛЕНИЕ
«Я ДУМАЮ ЧУВСТВОМ, А ЧУВСТВУЮ МЫСЛЬЮ»�� 5
ИЗ СБОРНИКА POESIAS (1907)
«Ты, скалой ступивши в море...»�� 17

«Говоришь, я — загадка...»�� 19
«То было под дубом ветвистым...»�� 21
«Покоясь на постели...»�� 23
«А я хочу жить один!...»�� 25
ИЗ СБОРНИКА EL ROSARIO DE SONETOS LIRICOS (1911)
«Глаза твои — подобье материнских...»�� 29

ПОРТУГАЛИЯ�� 31
«Ты — кровь души, испанский мой язык!...»�� 33
НИ ЖЕРТВОЮ, НИ ПАЛАЧОМ�� 35
ВСЕОБЩАЯ БОЛЬ�� 37
ВСЁ ПРОХОДИТ�� 39
ИЗ СБОРНИКА DE FUERTEVENTURA A PARIS (1925)
«Нагое море, сердце мирозданья!...»�� 43

«Как сердце матери, нагой и мускулистой...»�� 44
«К чему все буквы, рифмы, словопренья...»�� 47
ОГЛАВЛЕНИЕ
«Родное море, ты привычным стало...»�� 49

«Слова, что сохранили речь Кеведо...»�� 51
«Свобода — островок, куда стремлюсь я...»�� 53
ИЗ СБОРНИКА CONSIONERO, DIARIO POETICO (1928-1936)
«Странник, странник, отраженье...»�� 57

«В текущую реку глядится гора...»�� 58
«Я знаю лишь то, что не знаю...»�� 61
«Не смотри мне прямо в очи...»�� 62
«Здесь пахнет небом Испании...»�� 65
«Море, горькое от соли...»�� 67
«Печальный тамаринд с прибрежной дюны...»�� 69
«Он был как жердь сухощавым...»�� 71
«Ах, мельница ветряная...»�� 73
«Спасибо тебе, Дон Кихот мой...»�� 75
«Эбро, Миньо, Дуэро, Тахо...»�� 77
«Лишь оглохнув, Гойя понял...»�� 79
«Преврати свой стиль в стилет...»�� 81
«Закрой глаза и вмечтайся...»�� 82
«Я не помню, кем я был...»�� 85
«Как бесплоден путь, что вьётся...»�� 86
«Живу лишь своими снами...»�� 89
«Читать, читать, читать; прожить те жизни...»�� 90
«Этот риф — воспоминанье?...»�� 92
«Гостья, ласточка, поведай...»�� 94
Сборник стихов
Мигель де Унамуно-и-Хуго
ПОЭТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК
Ответственный редактор В. Лория

Выпускающий редактор В. Лория
Художественный редактор В. Лория
Технический редактор В. Лория
Компьютерная вёрстка И. Казакова
Корректор Ю. Потресова
The Way Publishing & Consulting Inc.

#141-734, 6200 McKay Ave, Burnaby,
B.C. V5H 4M9, Canada
www.theway.com
Tel./fax: (1-250)260-7768
e-mail: info@theway.com
Подписано в печать 01.06.2011

Формат 60×90/8
Гарнитура Courier New, PushkinC, TrixieC
Печать офсетная
Бумага мелованная. Усл.печ.л. 12,5.
Тираж 1500 экз. Заказ №5432.
Отпечатано с предоставленных депозитов

в ООО «Сам Полиграфист».
300600, г. Москва, пр. Мира,
Протопоповский пер., д. 6.
Мигель де Унамуно-и-Хуго (Unamuno y Jugo,

Miguel de) (1864–1936), испанский писа-
тель, философ. Родился 29 сентября 1864
в баскском городе Бильбао. В десятилет-
нем возрасте стал свидетелем осады Биль-
бао карлистами, впоследствии описал свои
впечатления в первом романе Мир во вре-
мя войны (Paz en la Guerra, 1897). В 1884
окончил факультет философии и гуманитарных
наук Мадридского университета; с 1890 про-
фессор греческого языка и литературы Сала-
манкского университета; с 1901 его ректор.
За антимонархические выступления в 1914
был отстранён от своей должности, а в 1924
выслан на Канарские острова, откуда отпра-
вился в добровольное изгнание во Францию.
На родину вернулся в 1930, был депутатом
кортесов (1931–1932). Поддержав в первые
недели фашистский мятеж, впоследствии вы-
ступил с его осуждением. Был уволен с го-
сударственной службы и фактически помещён
под домашний арест. Умер Унамуно101в Сала-
манке 31 декабря 1936.
102

Miguel de Unamuno - Diario Poético

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Miguel de Unamuno - Diario Poético

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Poesias, 1907

Бесплотное облако ветра боится.

Прочувствовать — значит понять и осмыслить.

Красивой одеждою мысль не украсишь.

Поэт — это вовсе не тот, кто оденет

Наука — и та суесловна. Печётся

Ищи обнажённости трепетный профиль

Лепи же воздушную песню из глины,

Да здравствует мысль! Мимолётную грёзу

Художественное оформление И. Казакова

У 58 Miguel de Unamuno y Jugo

На протяжении почти полувека поэзия была для Мигеля де Унамуно дневником

©Инна Казакова, 2011

В первой половине ХХ века Испания выдвинула сверкаю-

Мигель де Унамуно (1864-1936) начал писать стихи рано,

В начале нашего века испанская поэзия была увлечена

(«Юный слог мой, ты старомоден»); он был уверен, что

Впрочем, Унамуно не раз доказывал, что аскетизм его

верчивое отношение к их поискам. И лишь впоследствии,

Унамуно написал тысячи страниц прозы. В философских

Александр Блок назвал свою первую книгу «дневником»,

афоризм для очередного эссе — стихотворение. После его

Однако в стихах Унамуно почти нет интимно-исповедаль- * * *

Читая стихи Унамуно, мы не только входим в круг его

бокие пласты переживаний затрагивала и поднимала

Вековая тема испанской поэзии — быстротекучесть вре-

Унамуно был необыкновенно восприимчив к зрительным

бытиями духовной жизни человека, поэт и окружающий его

Этот образ — образ кристалла, пылающего светом в тем-

В 1923 году, после ожесточённых классовые боёв и не-

когда диктатор, уступая общественному протесту, поми-

В Париже, а потом в Андайе (городке близ франко-ис- Кристаллы, кристаллы

После падения диктатуры Примо де Риверы Унамуно вер-

дии. В стихах последних лет жизни он воссоздает облик

И всё же Унамуно не только погружался в прошлое, не

Унамyно умер в Саламанке, захваченной франкистскими

ке: «Мой дом — моя несчастная тюрьма...» «Унамуно умер * * *

Las montañas de mi tierra

De mi tierra el mar bravío

Tu hondo mar y tus montañas

Ты, скалой ступивши в море,

О Бискайя, синь без края

Как и ты, моя Бискайя,

Dices que no me entiendes...

Si ante ti está mi mente

Говоришь, я — загадка,

Разум мой — в цитадели

Твои мысли — потёмки,

Al pie del roble aquel de la colina,

Fue al pie del roble, ¿qué, ya lo olvidaste?

Y al pasar junto al roble en primavera

¿Es acaso máa dura ante el recuerdo

То было под дубом ветвистым

То было под дубом — вспомни! —

Когда ты проходишь под дубом, —

Иль в сердце, что дуба упорней,

Tendido yo en la cama, Покоясь на постели,

Y yo tendí mi diestra сумерки пока ещё лелеют

«Yo quiero vivir solo

Рембрандт «Возвращение блудного сына», 1669

«А я хочу жить один!» —

EL ROSARIO DE SONETOS LIRICOS

Tus ojos son los de tu madre, claros,

de su luz dulce, dos mellizos faros

В первой половине ХХ века Испания выдвинула сверкаю-

В начале нашего века испанская поэзия была увлечена

верчивое отношение к их поискам. И лишь впоследствии,

Унамуно написал тысячи страниц прозы. В философских

Однако в стихах Унамуно почти нет интимно-исповедаль- * * *

Читая стихи Унамуно, мы не только входим в круг его

бокие пласты переживаний затрагивала и поднимала

Унамуно был необыкновенно восприимчив к зрительным

бытиями духовной жизни человека, поэт и окружающий его

Этот образ — образ кристалла, пылающего светом в тем-

В 1923 году, после ожесточённых классовые боёв и не-

В Париже, а потом в Андайе (городке близ франко-ис- Кристаллы, кристаллы

дии. В стихах последних лет жизни он воссоздает облик

И всё же Унамуно не только погружался в прошлое, не

Унамyно умер в Саламанке, захваченной франкистскими

Разум мой — в цитадели

Иль в сердце, что дуба упорней,

«А я хочу жить один!» —

об опасных и дивных дальних странах,

В войне ищу я мира, в мире — брани,

Красна земля, а небо ярко сине;

Но этот мир не прочен и не вечен,

В миру я обречён лишь на скитанья,

Recio materno corazón desnudo, Как сердце матери, нагой и мускулистой,

de su augusta niñez guardas memoria Ты царствуешь с начала мира, море,

Цикадой, бессловесной с дня творенья,

Ты — кровь, о море, кровь, что стала песней,