Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
ОТ КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
К ТЕОРИИ КОММУНИКАТИВНОГО
ДЕЙСТВИЯ
ЭВОЛЮЦИЯ ВЗГЛЯДОВ ЮРГЕНА ХАБЕРМАСА
ТЕКСТЫ
для специальностей
"философия", "социология", "политология",
"связи с общественностью", "культурология"
Ульяновск 2001
«Один из моих докторантов ... выразил суть дела
словами: "У Хабермаса есть еще представление о
цели; он не останавливается на анализе; он также
не назидает; но у него есть идея о том, куда
путешествие могло бы/ обязано было бы/ должно
было бы идти". Умение в случае необходимости
убедительно и понятно показать направление
молодому поколению составляет тайну успеха
Хабермаса.»
Ральф Дарендорф
2
СОДЕРЖАНИЕ
I. ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА.....................................................……………. 4
1. Философия и ее отношение к социальной теории ..................…... 4
2. Онаучненная цивилизация ...............................................………… 11
3. Структурные изменения общественности ..........................……… 13
4. Труд и интеракция .........................................................…………… 29
П. МЕТОДОЛОГИЯ КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ.........................……… 38
5. Аналитическая теория науки и диалектика ..........................…….. 38
6. Позитивистски ополовиненный рационализм .......................…… 47
7. Ценностная свобода и объективность .................................……… 57
8. К логике социальных наук ...............................................………… 60
9. Понимание и социальное исследование ...............................…….. 62
10. Социальная эволюция и идеология ...................................……… 72
11. К реконструкции исторического материализма ...................…… 79
12. Познание и интерес ......................................................…………… 83
III. СМЕНА ПАРАДИГМЫ....................................................……………. 89
13. Теоретический и практический дискурсы ...........................……. 89
14. Коммуникативная рациональность ....................................……… 95
15. Между универсальной и эмпирической прагматикой ......……… 125
16. Жизненный мир и коммуникативное действие ...………………. 133
17. Неравновесие жизненного мира и системы .................…………. 142
18. Понятие жизненного мира как основа теории модерна .....……. 145
ПРИМЕЧАНИЯ..................................................................……………….. 148
3
I. ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА
1. Философия и ее отношение к социальной теории
2. Онаучненная цивилизация
(S.7) Предисловие
14
(S.13) Введение
Пропедевтическое выделение типа гражданской общественности
28
4. Труд и интеракция
Труд и интеракция
Заметки к гегелевской йенской "Философии духа"
37
II. МЕТОДОЛОГИЯ КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
5. Аналитическая теория науки и диалектика
I. Критика эмпиризма
60
относится, теория науки принимала образ общей методологии опытных наук
или общей герменевтики наук о духе и истории. Самое развитое состояние
этой специфически ограниченной саморефлексии наук можно
предварительно охарактеризовать через указание на исследования
К.Р.Поппера и Г.Г.Гадамера. Обе - аналитическая теория науки и
философская герменевтика - не считаются друг с другом, их дискуссии лишь
изредка переступают границы терминологически и территориально
обособленных сфер. Аналитики отсылают герменевтически работающие
дисциплины вообще на периферию науки; герменевтики, напротив,
причисляют номологические науки в целом к ограниченному пред
пониманию.
Сосуществование лишенной понимания аналитической теории науки и
герменевтической рефлексии основ не задевает ни одну из партий в их
укоренившемся самосознании. Случайные проекты по наведению мостов
между ними остаются в пределах назидательного. Не было бы никаких
оснований касаться закрытого комплекса социальных наук, если бы он вновь
и вновь не приводил в определенной сфере к симптомам, требующим
аналитического разрешения: в сферу социальных наук упираются и в ней
переплетаются гетерогенные основания и цели. Конечно, современное
состояние различных социально-научных дисциплин свидетельствует о
запутывающей неравномерности развития; поэтому отсюда следует желание
приписать невыясненные методологические вопросы и не (S.91) доведенные
до конца споры смешению, которое может быть устранено логическим
очищением и программой единой науки. Позитивистам не терпится создать
tabula rasa. Согласно их постулатам из очищенного корпуса унаследованных
социальных наук должна следовать общая и в принципе единая эмпирико-
аналитическая наука о поведении, которая не отличалась по своей структуре
от теоретических естественных наук. Конечно, основы тем самым заложены
в психологии и социальной психологии. Экономические исследования - в той
мере, в какой они не принадлежат к эконометрии, - руководствуются
моделью нормативно-аналитической науки, которая гипотетически
предполагает максимы действия. Социологические исследования
придерживаются главным образом структурно-функциональной схемы
теории действия, которое ни не редуцируется к наблюдаемому поведению,
ни не реконструируется по образцу целерационального действия. Наконец,
многие социологические и научно-политические исследования направлены
исторически, не полагая вообще связи с общей теорией, все три
теоретических начала могут, как я покажу, претендовать на относительное
право. Они не следуют, как это допускает позитивизм, из полных
недостатков и неясных методологических предпосылок; комплексные
подходы (Ansaetze) можно еще без сожаления редуцировать к платформе
общей науки о поведении. Лишь на первый взгляд речь идет о смешении,
которое должно бы быть устранено путем чистых различении. Напротив,
сформировавшиеся в социальных науках конкурирующие подходы состоят в
связи, которая негативно производится через то, что аппарат общей теории
61
общества не поддается прояснению таким же образом, как и опредмеченные
процессы природы. В то время как науки о природе и науки о духе могут
жить индифферентно - скорее в спорном, чем в дружественном соседстве, -
социальные науки должны довести до конца раскол различных подходов под
одной крышей; тут сама практика исследования (S.92) форсирует рефлексию
отношения между аналитическими и герменевтическими способами
исследования.
62
действий. Из этого следует функционалистский подход к образованию
теории. В этих рамках впредь возможно не элиминирование проблематики
понимания смысла, а, пожалуй, оттеснение ее к нерефлексированным
исходным ступеням, примером чего служит парсонсовский тезис об
универсализме ценностей.
Со времен Дильтея мы привыкли к тому, чтобы видеть специфическое
наук о духе в том, что познающий субъект ориентируется на объектную
область, которая сама состоит из структур субъективности. С опорой на (In
Anknuepfung) идеалистические традиции это положение субъекта и объекта
может быть истолковано так, как если бы в своих объективациях дух
встретился с самим собой. Такое воззрение представляет еще Коллингвуд:
историки и филологи должны иметь дело не с объективной взаимосвязью
событий, а с символической взаимосвязью духа, который выражает себя в
них. Рефлексия того, что делают герменевтические науки, должна быть
поэтому прояснена предварительно, как должны бы мыслиться и процесс
образования вообще, в котором объективируется духовное, и комплемен-
тарно акт понимания, который переводит объективированное назад во
внутреннее. В узком смысле методологические рассуждения (Eroerterungen) о
логической структуре теориий и об отношении теории к опыту были бы
таким образом (S.205) превзойдены эпистемологическими исследованиями о
трансцендентально логической структуре мира возможных субъектов и об
условиях интерсубъективности понимания. На место обоснованной в
терминах философии жизни психологии понимания выражений тотчас
заступает феноменология понимания смысла. Эта проблематика связана,
таким образом, с языковой коммуникацией и разрабатывалась, с одной
стороны, в обход позитивистскому анализу языка лингвистической
философией, с другой стороны, философской герменевтикой с опорой на
Гуссерля и Хайдеггера.
Эти дискуссии, которые артикулированы не менее и ведутся на уровне
не более низком, чем дискуссии аналитической теории науки, остаются все
же для новой логики социальных наук без последствий.
За проблематику понимания смысла я хотел бы взяться (aufnehmen) не
непосредственно в этих трансцендентально-логических рамках, а на уровне
методологии, которая не может быть сокрыта даже позитивистскими
предрешениями. В качестве исходного пункта напрашивается совсем
недавно предложенная (S.206) А.Капланом методология наук о
поведении (Handlungswissenschaften), которая учитывает точки зрения
инструментализма. Это восходящая к Дьюи и Пирсу традиция имеет
преимущество, состоящее в том, чтобы тесно связаться с логическим
анализом исследования, не принимая позитивистского ограничения
методологии до анализа языка. Методологические правила позитивизм
всегда определял (hat ... begriffen) как нормы исследовательской практики.
Поэтому системой координат логики науки является взаимосвязь
коммуникации и экспериментаторское сообщество исследователей, то есть
сеть (Netz) интеракций и операций, которая развернута на основе
63
гарантированной в языке интерсубъективности. Поэтому Каплан с самого на-
чала различает Logic-in-Use и Reconstructed Logic; методология имеет
задачей рефлектировать правила исследовательской практики в соответствии
с их собственной интенцией, вместо того чтобы, наоборот, подчинять
практику исследования абстрактным принципам, которые годятся для
дедуктивного построения формализованных языков.
Прагматистская логика науки ... воздерживается также от
позитивистских предубеждений по поводу статуса правил, по которым
направляется практика исследования. Она с самого начала не считает эти
правила как грамматическими, а знает, что они в другом отношении подобны
также правилам (S.207) социального действия. Другими словами, она не
исключает трансцендентального анализа, не впадавая, разумеется,
вследствие этого в предрассудки субъективного идеализма, будто бы правила
синтеза принадлежат к структуре инвариантной и познаваемой
действительности трансцендентного сознания вообще. Этот подход
настолько либерален, что проблематика понимания смысла бросается в глаза.
Но в своих последствиях она впервые просматривается (wird ... durchschaut)
не в этих рамках.
1. Производство
2. Форма обращения
74
4. Идеология
I. Интерпретация потребностей
82
12. Познание и интерес
88
III. СМЕНА ПАРАДИГМЫ
13. Теоретический и практический дискурсы
95
необходимостью связывают со своими выражениями, коль скоро они
интендированы как утверждения или как целенаправленные действия. Эта
необходимость имеет концептуальную природу. А даже не представляет
никакого утверждения, если он не выдвигает для утверждаемого
высказывания >р< притязания на истинность и не дает тем самым знать, что
его высказывание в случае необходимости можно обосновать. И В не
выполняет целерационального действия, то есть он даже не хочет этим
осуществить никакой цели, если он не считает запланированное действие
перспективным и не дает тем самым знать, что при данных обстоятельствах
можно обосновать выбор средств, который он предпринял.
Подобно тому как А притязает на истину для своего высказывания,
точно так же В притязает на успешную перспективу для своего плана
действия или на эффективность правил действия, по которым он
осуществляет этот план. Утверждаемая эффективность означает притязание
на то, что выбранные средства при данных обстоятельствах пригодны для
того, чтобы достигнуть поставленной цели. Эффективность действия состоит
во внутренней связи с истинностью условных прогнозов, которые
имплицируют план или, по-другому, правило действия. К существованию
фактов в мире "истина" относится так же, как "эффективность" относится к
вторжениям в мир, с помощью которых могут быть вызваны (причинены)
существующие факты, Своим утверждением А вступает в отношение с чем-
то, что фактически имеет место в объективном мире, своей целевой
деятельностью В вступает в отношение с чем-то, что должно иметь место в
объективном мире. Делая это, оба выдвигают своими выражениями (S.27)
притязания, которые могут критиковаться и защищаться, то есть
обосновываться. Рациональность их выражений измеряется по внутренней
связи между содержанием значений, условиями законности и основаниями,
которые, в случае необходимости, могут быть приведены для их законности -
для истинности высказывания или для эффективности правила действия.
Предыдущие рассуждения сводятся к тому, чтобы объяснить
рациональность выражения критикуемостью и обосновываемостью. В том
случае, если выражение воплощает погрешимое знание, оно удовлетворяет
предпосылке рациональности тем, что имеет отношение к объективному
миру, то есть отношение к фактам, и доступно объективной оценке
(Beurteilung). Объективной оценка может быть тогда, когда она предпринята
при наличии транссубъективного притязания на значимость, которое для
любых наблюдателя и адресата имеет то же значение, что соответственно и
для самого субъекта. Истинность и эффективность (Wahrheit und Effizienz)
являются притязаниями такого рода. Так, для утверждений и
целенаправленных действий верно то, что они тем рациональнее, чем лучше
может быть обосновано связанное с ними притязание на пропозициональную
истинность и эффективность. Соответственно мы применяем выражение
>рациональный< в качестве диспозиционного предиката к тем лицам, от
которых можно ожидать таких выражений, особенно в сложных ситуациях.
Однако это предложение по сведению рациональности выражения к
96
его критику емости имеет две слабости. С одной стороны, характеристика
слишком абстрактна, поскольку она не выражает важных дифференциации
(1). С другой стороны, она еще слишком узка, поскольку выражение
>рациональный< мы применяем не только в связи с высказываниями,
которые могут быть истинными или ложными, эффективными или
неэффективными. Внутренне присущая коммуникативной практике
рациональность распространяется на широкий спектр. Она отсылает к
различным формам аргументации, как и к множеству возможностей для
продолжения коммуникативного действия рефлексивными средствами (2).
Поскольку идея дискурсивного выполнения притязаний на значимость
занимает центральное место в теории коммуникативного действия, то я
предпринимаю длинный экскурс в теорию аргументации (3).
(S.28) (1) Пока я придерживаюсь в узком смысле слова когнитивного
понимания понятия рациональности, которое определено исключительно со
ссылкой на применение дескриптивного знания. Это понятие можно разрабо-
тать в двух совершенно различных направлениях.
Если мы исходим из не-коммуникативного применения
пропозиционального знания в целенаправленных действиях, то мы
предрешаем в пользу того понятия когнитивно-инструментальной
рациональности, которое через эмпиризм сильно повлияло на
самопонимание современности. Оно несет с собой коннотации успешного
самоутверждения, которое стало возможным через информированное
обладание окружающим миром и разумное приспособление к его условиям.
Если мы, наоборот, исходим из коммуникативного применения
пропозиционального знания в языковых действиях, то мы предрешаем в
пользу широкого понятия рациональности, которое связано со старым
представлением о логосе. Это понятие коммуникативной рациональности
несет с собой коннотации, которые в конечном счете восходят к
центральному опыту объединяющей, создающей консенсус силе
аргументативной речи, в которой различные участники преодолевают свои
пока еще субъективные представления и, благодаря общности разумно
мотивированных убеждений, удостоверяются одновременно в единстве
объективного мира и в интерсубъективности своей жизненной связи.
Допустим, что мнение "р" представляет идентичный состав знания,
которым обладают А и В. Теперь А (как один из многих говорящих)
принимает участие в коммуникации и выдвигает утверждение "р", в то
время как В в качестве (одинокого) актора (S.29) выбирает средства, которые
он на основе мнения "р" считает пригодными в данной ситуации для
достижения желаемого эффекта. А и В применяют одно и то же знание
различными способами. Отнесение к фактам и способность к обоснованию
(Begruendungfaehigkeit) содействуют в одном случае достижению согласия
между участниками коммуникации по поводу того, что происходит в мире.
Для рациональности выражения конститутивно, чтобы говорящий выдвигал
для высказывания "р" критизируемое притязание на значимость, которое
может быть принято или отвергнуто слушателем. В другом случае отнесение
97
к фактам и способность правил действия к обоснованию обеспечивают
возможность успешного вторжения в мир. Для рациональности действия
конститутивно, чтобы актор положил в основу своего действия
имплицирующий истинность "р" план, в соответствии с которым по-
ставленная цель может быть осуществлена при данных обстоятельствах. Ут-
верждение может быть названо рациональным только тогда, когда
говорящий выполняет условия, которые необходимы для достижения
иллокуционной цели, чтобы договориться по меньшей мере с одним
следующим участником коммуникации по поводу чего-либо в мире;
целенаправленное действие может быть названо рациональным только тогда,
когда актор выполняет условия, необходимые для осуществления намерения
по успешному вторжению в мир. Обе попытки могут потерпеть неудачу -
преследуемый консенсус может не состояться, желаемый эффект может не
наступить. И в такого рода неудачах также проявляется рациональность
выражения - неудачи могут быть объяснены.
(S.30) По обеим линиям анализ рациональности может настаивать на
понятиях пропозиционального знания и объективного мира; но названные
случаи различаются по способу применения пропозиционального знания. В
одном аспекте применения в качестве внутренне присущей рациональности
цели (Telos) проявляется инструментальное обладание (Verfuegung), в
другом - коммуникативное взаимопонимание (Verstaendigung). Анализ - в
соответствии с аспектом, на котором он концентрируется, - уводит в разные
направления.
Я хочу кратко охарактеризовать обе позиции. Первая позиция, которую
я ради простоты называю "реалистической", исходит из онтологической
предпосылки мира как совокупности того, что фактически есть (was der Fall
ist), чтобы на этой основе прояснить условия рационального поведения (а).
Другая позиция, которую можно назвать "феноменологической", дает этой
постановке вопроса трансцендентальный поворот и рефлектирует то
обстоятельство, что ведущие себя рационально (люди - прим. сост.) сами
должны предполагать объективный мир (b).
(a) Реалист может ограничиться анализом условий, которые
действующий субъект должен выполнить, чтобы он мог ставить и
реализовать цели. В соответствии с этой моделью рациональные действия
имеют принципиально характер целенаправленных и контролируемых по
результату вторжений в мир существующих обстоятельств дела. Макс Блэк
называет ряд условий, которым действие должно удовлетворять, чтобы
считаться более или менее рациональным и быть доступным критической
оценке:
1. Только действия, осуществляемые агентом под актуальным или
потенциальным контролем, доступны критической оценке...
2. Только действия, направленные на некоторую обозримую цель (end-
in-view), могут быть рациональными или нерациональными...
3. Критическая оценка связана с агентом и его выбором обозримой
цели... (S.31)
98
4. Суждения рациональности подходят только там, где есть частичное
знание о доступности и эффективности средств...
5. Критическая оценка может всегда быть поддержана аргументами...
Если понятие рациональности разрабатывать руководствуясь целенаправ-
ленными, то есть решающими проблемы действиями, то, между прочим,
становится понятным также и производное словоупотребление
>рационального<. Иногда мы говорим вообще о >рациональности<
стимулированного раздраже-ниями поведения, о >рациональности<
изменения состояния системы. Такие реакции могут быть истолкованы как
решения проблем без того, чтобы наблюдатель предполагал за
интерпретированной целесообразностью наблюдаемой реакции целевую
деятельность и приписывал последнюю способному к решениям,
применяющему пропозициональное знание субъекту в качестве его действия.
Поведенческие реакции раздраженного внутренними и внешними
стимулами организма, индуцированные окружающим миром изменения
состояния саморегулирующей системы можно понимать именно как
квазидействия, то есть так, как если бы в них выражалась способность
субъекта к действию. Но о рациональности здесь мы говорим лишь в
переносном смысле, так как требуемая для рациональных выражений
обосновываемость означает, что субъект, которому эти выражения
приписывают, должен в соответствующих обстоятельствах сам быть в
состоянии приводить основания.
(b) Феноменолог же безоговорочно руководствуется
целенаправленными и решающими проблемы действиями. То есть, он не
исходит просто из онтологической предпосылки объективного мира, а делает
последний проблемой тем, что спрашивает об условиях, при которых для
члена коммуникативного сообщества конституируется единство
объективного мира. Мир приобретает объективность только через то, что он
имеет силу для способных к речи и действиям субъектов как один и тот же
мир. Абстрактное понятие (S.32) мира является необходимым условием того,
что коммуникативно действующие субъекты соглашаются между собой о
том, что в мире происходит или на что в нем должно быть оказано
воздействие. Вместе с этой коммуникативной практикой они
удостоверяются одновременно в своей совместной жизненной связи, в ин-
терсубъективно разделяемом жизненном мире. Последний ограничен
совокупностью интерпретаций, которые членами сообщества
предполагаются в качестве опорного знания (Hintergrundwissen). Таким
образом, чтобы прояснить понятие рациональности, феноменолог должен
указать условия коммуникативно достигаемого консенсуса; он должен
исследовать то, что Мэлвин Пол-лнер называет, со ссылкой на Шютца,
"зрелым мышлением" ("mundane reasoning"): "To обстоятельство, что
сообщество ориентирует себя на мир как существенно постоянный, как на
такой, который познан и познаваем совместно с другими, снабжает это
сообщество гарантируемыми (warrantable) основаниями для постановки
вопросов особого рода, прототипичным представителем которых является:
99
>Как это получается, что он видит это, а ты нет?<"
В соответствии с этой моделью рациональное выражение имеет
характер осмысленных, понимаемых в своем контексте действий, с помощью
которых актор относится к чему-либо в мире. Условия действенности
символических выражений указывают интерсубъективно разделяемое
коммуникационным сообществом опорное знание. Для этого жизненно-
мирового фона всякое разногласие представляет собой своего рода вызов:
"Допущение жизненного мира не функционирует для зрелого мыслителя
(reasoner) в качестве дескриптивного утверждения. Оно не
фальсифицируемо. Скорее, оно функционирует как некорректируемая
спецификация отношений, которые принципиально существуют в
сообществе опытов воспринимающих (лиц) по поводу того, что подра-
зумевается в качестве одного и того же объективного мира. ...В очень
масштабных терминах, предвосхищенное единодушие по поводу опыта (или,
по меньшей мере, учета таких опытов) предполагает сообщество других лиц,
которые считаются наблюдающими тот же самый мир, которые физически
конституированы таким же образом, чтобы говорить >искренне< о своем
опыте, и которые говорят в соответствии с признаваемыми, разделяемыми
схемами выражения. В случае разлада (S.33) зрелые мыслители
подготовлены к тому, чтобы поставить под вопрос эти и другие признаки. ...
Например, зрелое решение может быть порождено через обзор того, обладал
ли или нет другой способностью к опыту, соответствующему
действительности. Таким образом, >галлю-цинация<, >паранойя<,
>смещение< (>bias<), >слепота<, >глухота<, >ложное сознание< и т.д., коль
скоро они понимаются как указывающие на неудачный или неадекватный
метод наблюдения мира, служат подходящими объяснениями разногласий.
Значимый признак этих разногласий - признак, который делает (render) их,
по возможности, умопостигаемыми для других зрелых мыслителей в
качестве правильных решений - состоит в том, что они ставят под вопрос не
интерсубъективность мира, а адекватность методов, через которые мир
переживается (experienced) и через которые о мире сообщается."
С этим (все)объемлющим, разработанным из феноменологического
подхода, понятием коммуникативной рациональности может
состыковываться (laesst sich.-.einfuegen) разработанное из реалистического
понятие когнитивно-инструментальной рациональности. То есть существует
внутреннее отношение между способностью к децентрированному
восприятию и к манипуляции вещами и событиями, с одной стороны, и
способностью к интерсубъективному согласованию по поводу вещей и
событий, с другой стороны. Поэтому Ж.Пиаже выбирает комбинированную
модель общественной кооперации, в соответствии с которой многие
субъекты координируют через коммуникативное действие свои вторжения в
объективный мир. Только когда - как это происходит в эмпиристической
исследовательской традиции - пытаются отделить считанную с
монологического применения дескриптивного знания когнитивно-
инструментальную рациональность от коммуникативной, проявляются кон-
100
трасты в таких понятиях, как вменяемость и автономия. Только вменяемые
лица могут (S.34) вести себя рационально. Если их рациональность
измеряется по успеху целенаправленных вмешательств, то достаточно
потребовать, чтобы они могли выбирать между альтернативами и
контролировать некоторые условия окружающего мира. Но если их
рациональность измеряется по удаче (Gelingen) в процессах
взаимопонимания, то недостаточно ссылаться на такие способностям. В
связях коммуникативного действия в качестве >рационально-го< смеет
выступать (gelten) только тот, кто как член коммуникационного сообщества
может ориентировать свое действие на интерсубъективно признанные
притязания на значимость. С различными понятиями вменяемости могут
сочетаться различные понятия автономии. Высокая мера когнитивно-
инструментальной рациональности обеспечивает большую независимость от
ограничений, которые накладывает контингентный окружающий мир на
самоутверждение целенаправленно действующих субъектов. Высокая мера
коммуникативной рациональности расширяет внутри коммуникационного
сообщества пространство действия для естественного координирования и
консенсусного урегулирования конфликтов действий (коль скоро последние
восходят к когнитивным диссонансам в узком смысле слова).
Дополненное в скобках ограничение необходимо, пока мы
разрабатываем понятие коммуникативной рациональности руководствуясь
констативными выражениями. М.Поллнер также ограничивает "зрелое
мышление (рациональность)" теми случаями, в которых возникает
разногласие о чем-либо в объективном мире. Но рациональность людей
(Personen) проявляется, очевидно, не только в способности достигать
согласия по поводу фактов и эффективно действовать.
(2) Обоснованные утверждения и эффективные действия являются,
конечно, знаком рациональности. Способных к речи и действию субъектов,
которые по возможности не заблуждаются по поводу фактов и отношений
между целями и средствами, мы пожалуй назовем рациональными. Но
очевидно существуют иные типы выражений, для которых есть полные
основания, хотя они не связаны с притязаниями на истинность или успех. В
связях коммуникации мы называем рациональными не только того, (S.35) кто
выдвигает утверждение и может обосновать его против критики тем, что
указывает на соответствующие свидетельства (Evidenzen). Рациональным мы
называем также и того, кто следует существующей норме и может оправдать
свое действие против критика тем, что он объясняет данную ситуацию в
свете легитимных ожиданий поведения. Рациональным мы называем даже
того, кто откровенно выражает желание, чувство или настроение, выдает
тайну, сознается в поступке и т.д. и кто может обеспечить критику
достоверность о таким образом обнаруженном переживании тем, что он
делает из этого практические выводы и ведет себя затем последовательно.
Регулируемые по нормам действия и экспрессивные
самопредставления, подобно констативным речевым актам, также имеют
характер смысловых, понятных в своем контексте выражений, которые
101
связаны с критизируемым притязанием на значимость. Вместо отношения к
фактам они состоят в отношении к нормам и переживаниям. Действующее
лицо выдвигает притязание на то, что его поведение правильно при ссылке
на признаваемый как легитимный нормативный контекст и что
экспрессивное выражение привилегированно доступного ему переживания
подлинно (искренне -wahrhaftig). Эти выражения - как и констативные
речевые акты - также могут быть неудачными (fehlschlagen). Для их
рациональности также конститутивна возможность интерсубъективного
признания критизируемого притязания на значимость. Знание, которое
воплощено в регулируемых по нормам действиях или в экспрессивных
выражениях, ссылается все же не на существование обстоятельств дела, а на
значимость норм по долженствованию (Sollgeltung von Normen) и на
проявление (Vorsche-in-Kommen) субъективных переживаний. С их
помощью говорящий может соотноситься не с чем -то в мире, а только с чем-
то в общем социальном или, соответственно, в собственном субъективном
мире. На этом месте я довольствуюсь предварительным указанием на то, что
существуют коммуникативные акты, которые характеризуются иными
отношениями к миру и связаны с иными притязаниями на значимость,
нежели констативные выражения.
Выражения, которые связаны с нормативной правильностью или
субъективной искренностью подобным же образом, каким другие акты
связаны с притязанием на пропозициональную значимость и (S.36)
эффективность, составляют центральную предпосылку для рациональности:
они могут обосновываться и критиковаться. Это действительно только для
типа высказываний, которые не обеспечены ясно очерченным притязанием
на значимость, то есть для оценочных выражений, которые ни не являются
просто экспрессивными, ни не выражают просто частное чувство или
потребность, ни не ссылаются нормативную обязательность, то есть
становится конформным генерализированному ожиданию поведения. И все
же для таких оценочных выражений могут существовать полные (gute)
основания: свое желание каникул, свое пристрастие к осеннему ландшафту,
свое отвержение воинственности, свою ревность к коллегам действующее
лицо может объяснять критику с помощью ценностных суждений.
Ценностные стандарты ни не обладают интерсубъективностью признанных
норм, ни не являются совершенно частными. Все же мы различаем между
разумным и неразумным использованием тех стандартов, которыми члены
культурного и языкового сообщества интерпретируют свои потребности.
Акторы ведут себя рационально до тех пор, пока они применяют такие
предикаты как пряный, привлекательный, непривычный, страшный, отврати-
тельный и т.д. таким образом, что другие члены их жизненного мира могут
при этих описаниях распознать (wiedererkennen) собственные реакции на
подобные ситуации. Но если они, напротив, применяют ценностные
стандарты по собственному разумению так, что они более могут не считаться
с культурно согласованным пониманием, они ведут себя идиосинкратично.
Среди таких частных оценок могут быть и некоторые, что обладают (S.37)
102
инновативным характером. Они характеризуются аутентичным выражением,
например, через ощутимую - то есть эстетическую - форму произведения
искусства. Напротив, идио-синкратические выражения следуют застывшим
образцам - их содержание по значению не делается доступным с помощью
силы поэтической речи или творческого воображения и имеет только
частностный характер. Спектр таких выражений простирается от безобидных
причуд наподобие пристрастия к запаху гнилых яблок до клинически
заметных симптомов, например пугливой реакции на открытые места (тела -
прим. сост.). Тот, кто объясняет свою ли-бидозную реакцию на сгнившее
яблоко ссылкой на "обманывающий", "неизмеримый", "вызывающиий
головокружение" запах, тот, кто объясняет паническую реакцию на открытые
места их "парализующей", "свинцовой" (тяжелой -bleiemer?), "липкой"
(soghafter) пустотой, не встретит понимания в практике повседневности
большинства культур. Этим, воспринимаемым как отклоняющиеся, реакциям
не хватает обосновывающей способности (Kraft) привлеченных ценностей.
Эти пограничные случаи лишь подтверждают, что содержащиеся в желаниях
и чувствах принятие позиции и впечатлительность, которые могут быть
выражены в ценностных суждениях, состоят во внутреннем отношении к
основаниям и аргументам. Тот, кто в своих установках и оценках ведет себя
так частностно (privatistisch), что последние не могут быть объяснены и
превращены в убедительные через обращение к ценностным стандартам, тот
не ведет себя рационально.
Заключая, можно сказать, что регулируемые по нормам действия, экс-
прессивные самопредставления и оценочные выражения расширяют конста-
тивные речевые действия до коммуникативной практики, которая на фоне
жизненного мира направлена (angelegt ist) на достижение, сохранение и
обновление консенсуса, а именно консенсуса, который основывается на
интерсубъективном признании критизируемых притязаний на значимость. И
рациональность тех, кто принимает участие в этой коммуникативной
практике, измеряется по тому, смогли ли они обосновать свои выражения
при подходящих {geeigneter) обстоятельствах, внутренне присущая
повседневной коммуникативной практике рациональность ссылается, таким
образом, на практику аргументации как инстанцию (Berufungsinstanz),
которая способствует тому, (S.38) чтобы другими средствами продолжить
коммуникативное действие, если разногласие не может более быть устранено
с помощью повседневной рутины и все же не должно решаться с помощью
непосредственного или стратегического приложения силы. Поэтому я
полагаю, что понятие коммуникативной рациональности, которое относится
к до сих пор еще непроясненной систематической связи универсальных
притязаний на значимость, должна быть адекватно (angemessen)
эксплицирована с помощью теории аргументации.
Аргументацией мы называем тип речи, в котором участники
тематизируют спорные притязания на значимость и пытаются реализовать
или критиковать их с помощью аргументов. Аргумент содержит основания,
которые систематически связаны с притязанием на значимость
103
проблематичного выражения. "Сила" аргумента измеряется - в данном
контексте - по убедительности оснований; последняя проявляется, среди
прочего, в том, может ли аргумент убеждать участников дискурса, то есть
мотивировать к принятию соответствующего притязания на значимость. На
этом фоне мы можем оценивать рациональность способного к речи и
действию субъекта также и по тому, как он при данных условиях ведет себя в
качестве участника аргументации: "Всякий участвующий в аргументации
показывает свою рациональность - или отсутствие ее - способом, которым он
трактует и реагирует на выдвижение (offering) оснований за или против
притязаний. Если он >открыт аргументации-< он будет либо признавать силу
этих оснований, либо стремиться отвечать на них, и в любом случае он будет
вести себя >рациональным< образом. Если он, наоборот, >глух к
аргументации<, он может либо игнорировать противоположные основания,
либо отвечать на них догматическими утверждениями, и в любом случае ему
не удается обращаться с вопросами >рациональ-но<" Способности
рациональных выражений к обоснованию соответствует -на стороне людей
(Personen), которые ведут себя рационально, - готовность выставить себя
перед критикой и, в случае надобности, по-настоящему участвовать в
аргументации.
Рациональные выражения также способны к улучшению на основе
своей критизируемости: мы можем исправить неудачные попытки, когда
удается идентифицироввать допускаемые нами ошибки. (S.39) Понятие
обоснования связано с понятием научения. Аргументация играет также
важную роль и для процессов научения. Так, мы называем рациональным
лицо, которое выражает обоснованные в когнитивно-инструментальной
сфере мнения и эффективно действует; однако эта рациональность остается
случайной, когда она не связана со способностью учиться на неудачах, на
опровержении гипотез и на крахе вмешательств.
Средой, в которой могут быть продуктивно переработаны эти
негативные опыты, является теоретический дискурс, то есть форма
аргументации, в которой тематизируются спорные притязания на истинность.
В морально-практической области дело обстоит подобным же образом.
Рациональным мы называем лицо, которое может обосновать свои действия
со ссылкой на существующие нормативные контексты. Но полную силу это
имеет только для того, кто в случае нормативного конфликта действий
поступает рассудительно, то есть ни не поддается своим аффектам, ни не
следует непосредственным интересам, но стремится оценивать спор
беспристрастно с моральных точек зрения и улаживать его консенсуально.
Средой, в которой гипотетически проверяется, может ли норма - независимо
от того, признана она фактически или нет -быть обоснована (пристрастно)
партийно, является практический дискурс, то есть форма аргументации, в
которой тематизируются притязания на нормативную значимость.
В философской этике ни в коем случае не действует как само собой
разумеющееся (ausgemacht) то, что притязания на значимость, связанные с
нормами действия, на которые опираются запреты и предложения
104
долженствования, могут быть реализованы дискурсивно по аналогии с
притязаниями на истинность. Но в повседневности никто не пускался бы в
моральные аргументации, кто интуитивно не исходил бы из сильной
предпосылки, что в кругу заинтересованных лиц (Betroffenen)
принципиально может быть достигнут консенсус. Это следует, как я
полагаю, с концептуальной необходимостью из смысла нормативных
притязаний на значимость. Нормы действия выступают для своей области
значимости с притязанием на то, чтобы - с учетом соответственно
нуждающейся в регулировании материи - выразить общий для всех заинтере-
сованных лиц (Betroffenen) интерес и в силу этого заслужить общее
признание; поэтому действующие (S.40) нормы должны быть в состоянии
находить при условиях, - которые нейтрализируют все мотивы, кроме
мотивов кооперативного поиска истины, - принципиально также и
рационально мотивированное согласие всех заинтересованных лиц. На это
интуитивное знание мы всегда опираемся тогда, когда мы аргументируем
морально; в этих предположениях коренится "моральная точка зрения". Но
это еще не должно означать, что интуиция обычного человека фактически
также может быть обоснована реконст-руктивно; правда в этом основном
этическом вопросе я сам склоняюсь к когнитивистской позиции, согласно
которой практические вопросы могут быть решены принципиально
аргументативно. Многообещающей является защита этой позиции только в
том случае, если мы не ассимилируем в спешке практические дискурсы,
которые характеризуются через внутреннее отношение к ин-
терпретированным потребностям соответственно заинтересованных лиц, с
теоретическими дискурсами с их отношением к интерпретированным опытам
наблюдателя.
Рефлексивная среда существует отныне не только для когнитивно-
инструментальной и морально-практической области, но также для
оценочных и экспрессивных выражений.
(S.41) Рациональным мы называем человека, который толкует природу
своих потребностей в свете культурно согласованных ценностных
стандартов; но только тогда, когда он может принять рефлексивную
установку по отношению к самим интерпретирующим потребности
ценностным стандартам. Культурные ценности не выступают с притязанием
на всеобщность подобно нормам действия. Ценности подходят (kandidieren)
пожалуй для интерпретаций, при которых круг заинтересованных лиц при
данных условиях может описывать и нормировать общий интерес.
Пространство (der Hof) интерсубъективного признания, которое образуется
вокруг культурных ценностей, еще не означает притязания на культурно
всеобщую или даже универсальную способность к согласию
(Zustimmungsfaehigkeit). Поэтому аргументации, которые служат для обос-
нования ценностных стандартов, не удовлетворяют условиям дискурсов. В
прототипическом случае они имеют форму эстетической критики.
Последняя является вариацией формы аргументации, в которой
тематизи-руется соизмеренность (адекватность) ценностных стандартов,
105
выражений нашей оценочной речи вообще. Правда в рассуждениях критики
литературы, искусства и музыки это происходит косвенным образом.
Основания в этом контексте имеют ту своеобразную функцию, чтобы
преподнести произведение или изображение таким образом, что они могут
быть восприняты как аутентичные выражение характерного (exemplarischen)
притязания на аутентичность.
(S.42) Валидированное обоснованным эстетическим восприятием
произведение может тогда, со своей стороны, заступить на место аргумента и
служить (werben) принятию как раз тех стандартов, в соответствии с
которыми оно имеет силу как аутентичное произведение. Основания в
практическом дискурсе должны служить тому, чтобы показать, что
рекомендованная к принятию норма выражает обобщаемый
(verallgemeinbares) интерес, то есть основания в эстетической критике служат
тому, чтобы направлять восприятие и делать очевидным аутентичность
произведения таким образом, что этот опыт сам может стать рациональным
мотивом для принятия соответствующих ценностных стандартов. Это
рассуждениее делает понятным то, почему мы считаем эстетические
аргументы менее обязательными (zwingend), чем аргументы, которые мы
применяем в теоретическом или даже в практическом дискурсах.
Подобное же имеет силу и для аргументов психотерапевта, который
специализируется на том, чтобы ставить (einzuueben) анализируемого
(Analysanden) в рефлексивную установку по отношению к собственным экс-
прессивным выражениям. Рациональным - и даже с особенным акцентом -
мы называем также поведение человека, который готов и в состоянии
освободиться от иллюзий - а именно от иллюзий, которые основываются не
на заблуждении (по поводу фактов), а на самообмане (по поводу
собственных переживаний). Это относится к выражению собственных
желаний и наклонностей, чувств и настроений, которые выступают с
притязанием на правдивость. Во многих ситуациях актор имеет достаточные
(gute) основания для того, чтобы скрывать свои переживания от других или
вводить в заблуждение партнера по интеракции относительно своих
"подлинных" переживаний. Тогда он не выдвигает никакого притязания на
правдивость, он разве только симулирет его тем, что ведет себя
стратегически. Выражения такого рода не могут объективно критиковаться
из-за их неправдивости, они, скорее, должны оцениваться по их
интендированному результату. По своей правдивости экспрессивные выра-
жения могут быть измерены только в контексте стремящейся к согласованию
коммуникации.
Тот, кто систематически заблуждается о самом себе, ведет себя
иррационально; (S.43) но тот, кто в состоянии дать просветиться себе о
собственной иррациональности, тот обладает не только рациональностью
способного к суждению и целенаправленно действующего, морально
рассудительного и практически надежного, чувствительно оценивающего и
эстетического субъекта, но и способностью (Kraft) рефлексивно вести себя
по отношению к собственной субъективности и видеть иррациональные
106
ограничения, с которыми систематически сталкиваются его когнитивные, его
морально- и эстетико-практические выражения. Обоснования играют роль
также и в таком процессе саморефлексии...
В другой, но тоже рефлексивной, сфере находятся способы поведения
интерпретатора, который видит себя побужденным непреодолимыми
трудностями по согласованию к тому, чтобы сделать - с целью устранения
затруднений -предметом коммуникации сами средства взаимопонимания.
Рациональным мы называем человека, который ведет себя с готовностью к
взаимопониманию и на разрушения коммуникации реагирует способом,
рефлексирующим языковые правила. При этом речь идет, с одной стороны, о
проверке понятности и благообразности (Wohlgeformtheit) символических
выражений, то есть о вопросе, произведены ли символические выражения по
правилам, в согласии с соответствующей системой правил производства
(Erzeugungregein). Моделью здесь могло бы послужить лингвистическое
исследование. С другой стороны, речь идёт об экспликации значения
выражений - о герменевтической задаче, пригодную модель для которой
предлагает практика перевода (Uebersetzens). (S.44) Иррационально ведет
себя тот, кто догматически применяет свои собственные средства
символического выражения. Экспликативный дискурс, напротив, является
формой аргументации, в которой понятность, благообразность
(Wohlgeformtheit) и правильность (Regelrichtigkeit) символических
выражений более не подразумевается наивно или не оспаривается, а
тематизируется в качестве спорного притязания.
Наши размышления мы можем резюмировать в том отношении, что мы
понимаем рациональность как диспозицию способных к речи и действию
субъектов. Она выражается в способах поведения, для которых
соответственно существуют достаточные (gute) основания. Это означает, что
рациональные выражения доступны объективной оценке. Это верно для всех
символических выражений, которые, по меньшей мере, имплицитно связаны
с притязаниями на значимость (или с притязаниями, которые состоят во
внутреннем отношении с критизируемым притязанием на значимость).
Каждая эксплицитная проверка спорных притязаний на значимость требует
притязательной формы коммуникации, которая удовлетворяет предпосылкам
аргументации.
Аргументации способствуют поведению, которое имеет силу как
рациональное в особенном смысле, а именно как научение на эксплицитных
ошибках. В то время как критикуемость и обсновываемость рациональных
выражений просто ссылается на возможность аргументации, процессам
научения, через которые мы приобретаем теоретические знания и моральные
воззрения, обновляем <renovieren> и расширяем оценочную речь,
преодолеваем самозаблуждения и трудности согласования, указано на
аргументацию.
(3) Экскурс в теорию аргументации
124
15. Между универсальной и эмпирической прагматикой
129
Рис. 19 Аспекты раицональности действия
130
детерминирует толкование их эксплицитных выражений. Сёрль принял это
учение эмпирической прагматики. Он критикует господствующее с давних
пор воззрение, согласно которому предложения приобретают буквальное
значение только на основе правил применения содержащихся в них
выражений. Я также конструировал значение речевых актов прежде всего в
этом смысле как буквальное значение. Это конечно нельзя (S.450) вообще
мыслить независимо от контекстных условий. Для каждого типа речевых
действий должны выполняться общие контекстные условия, чтобы
говорящий мог добиться иллокуционерного успеха. Но эти общие кон-
текстные условия должны были опять-таки позволить сделать выводы о бук-
вальном значении применяемых в стандартных речевых действиях языковых
выражений. Фактически знание условий, при которых речевое действие
может быть принято как имеющее силу, может и не зависеть полностью от
контингентного фонового знания, если формальная прагматика не хочет
терять свой предмет.
Но теперь с помощью простых утверждений (>Кошка на ковре<) и
императива (>Дайте мне гамбургер<) Сёрль показывает, что условия
истинности и, соответственно, условия выполнения примененных в них
предложений высказывания и требования не могут уточняться независимо от
контекста. Когда мы начинаем с того, чтобы варьировать относительно
глубоко лежащие и тривиальные фоновые допущения, то мы замечаем, что по
видимости контекстно-инвариантные условия действенности меняют свой
смысл, то есть не являются абсолютными. Сёрль не заходит так далеко,
чтобы оспаривать наличие буквального значения у предложений и
выражений. Но он защищает тезис о том, что буквальное значение
выражения относительно для фона изменчивого имплицитного знания,
которое участники нормальным образом считают тривиальным и само собой
разумеющимся.
Тезис об относительности не имеет того смысла, чтобы редуцировать
значение речевого акта к тому, что говорящий подразумевает под ним в
случайном контексте. Сёрль не утверждает о простом релятивизме значения
языковых выражений; так как их значение не меняется ни в коем случае с
переходом от одного случайного контекста к следующему. Относительность
буквального значения выражения мы открываем скорее только через способ
проблематизации, которым мы не владеем непосредственно. Он появляется
вследствие объективно выступающих проблем, который колеблют нашу
естественную картину мира. Это фундаментальное фоновое знание, которое
должно молчаливо расширить знание условий допустимости
стандартизированных с помощью языка выражений (S.450-451) с тем, чтобы
слушатель мог понять их буквальное значение, обладает примечательными
свойствами: это имплицитное знание, которое не может быть представлено в
конечном множестве пропозиций; это холисти-чески структурированное
знание, элементы которого указывают друг на друга; и это знание, которое не
находится в нашем распоряжении в том отношении, что мы не можем
осознать его по желанию и подвергнуть сомнению. Если философы все же
131
попытаются сделать это, то это знание проявляется в образе дос-товерностей
здравого смысла, которыми, например, интересовался Дж.И.Мур, и которых
касается в своих размышлениях «О достоверности» Виттгенштейн.
Виттгенштейн называет эти достоверности составными частями наших
картин мира, «которые закреплены во всех моих вопросах и ответах
настолько, что я ничего не могу беспокоить в них». В качестве абсурдных
проявляются только те мнения, которые не переходят в убеждения столь же
бесспорные, сколь и фундаментальные: «Не так, как если бы я мог описать
систему этих убеждений. Но мои убеждения образуют систему, здание».
Виттгенштейн характеризует догматизм повседневных фоновых допущений
и навыков тем же способом, что и А.Шютц модус самоочевидности, в
котором жизненный мир наличествует как пререфлексивный фон: «Ребенок
учится верить во множество вещей. То есть он учится действовать согласно
своей вере. Он все дальше и дальше выстраивает для себя систему того, во
что поверил, и в ней нечто стоит незыблемо, нечто более или менее
подвижно. То, что стоит прочно, делает это не потому, что оно само по себе
очевидно и просвечиваемо, а оно удерживается тем, что его окружает.» То
есть буквальые значения относительны для глубоко закрепленного,
имплицитного знания, о котором мы в нормальном случае ничего не знаем,
потому что оно просто непроблематично и не вторгается (hieinreicht) в
область коммуникативных выражений, которые могут быть действенными
или недейственными: (S.452) «Если истинное есть обоснованное, то
основание не является ни истинным, ни ложным.»
Сёрль раскрывает этот слой функционирующего в повседневности
знания картины мира как фон, в который слушатель должен поверить, если
он должен понимать буквальное значение речевых актов и действовать
коммуникативно. При этом он направляет взгляд на континент, который
остается скрытым, коль скоро теоретик анализирует речевое действие с угла
зрения говорящего, который со своим выражением относится к чему-то в
объективном, социальном и субъективном мире. Только с возвращением к
образующему контекст горизонту жизненного мира, из которого участники
коммуникации достигают согласия между собой о чем-либо, поле зрения
меняется так, что становятся явными точки присоединения теории действия к
теории общества: понятие общества должно быть связано с
комплементарным понятию коммуникативного действия понятием
жизненного мира. Тогда коммуникативное действие становится интересным
в первую очередь как принцип социализации (Vergesellschaftung); и
одновременно процессы общественной рационализации приобретают иное
значение (Stellenwert). Они скорее осуществляются в имплицитных
структурах жизненного мира, нежели, как это полагал Вебер, в эксплицитно
познанных ориентациях действия. Во втором промежуточном рассмотрении
я вновь займусь этой темой.
132
16. Жизненный мир и коммуникативное действие
142
системная теория общества не может быть автаркической. Своенравные
структуры жизненного мира, которые создают внутренние препятствия для
сохранения системы, требуют коммуникационно - теоретического подхода,
которое включает дотеоретическое знание тех, кто принадлежит к
жизненному миру. К тому же условия, при которых потребуется системно-
теоретическое опредмечивание жизненного мира, возникли впервые в
процессе самой (S.230) социальной эволюции. Этот процесс требует типа
объяснения, который действует уже не внутри системной перспективы.
Я понимаю социальную эволюцию как процесс дифферециации второй
ступени: система и жизненный мир дифференцируются - таким образом, что
растет комплексность первой и рациональность второго, - не только
соответственно как система и жизненный мир - одновременно оба
дифференцируются также и друг от друга. В социологии выработалась
конвенция о различиях между социально-эволюционными ступенями
первобытных обществ, традиционных или государственно организованных
обществ, а также современных обществ (с выделившейся экономической
системой). В системном аспекте эти ступени можно соответственно
охарактеризовать через вновь возникающие системные механизмы и
соответсвующие уровни комплексности. На этом уровне анализа разрыв
системы и жизненного мира отражается так, что жизненный мир, который
первоначально сосуществует с малодифференцированными системами
общества, все больше редуцируется до одной из субсистем. При этом
системные механизмы все дальше отрываются от социальных структур, через
которые осуществляется социальная интеграция. Современные общества, как
мы увидим далее, достигают уровня системной дифференциации, на котором
ставшие автономными организации взаимодействуют друг с другом через
обезязыченные (entsprachlichten) средства коммуникации. Эти системные
механизмы управляют значительно зависящим от норм и ценностей социаль-
ным обращением, то есть той субсистемой целерационального
экономического и управленческого действия, которые, по диагнозу Вебера,
приобрели самостоятельность по отношению к своим морально-
практическим основаниям.
Одновременно жизненный мир остается субсистемой, которая
определяет состояние систем общества в целом. Поэтому системные
механизмы нуждаются в закреплении в жизненном мире - они должны быть
институционализиро-ваны. Эта институционализация новых уровней
системной дифференциации может также быть воспринята из внутренней
перспективы жизненного мира. В то время как системная дифференциация в
первобытных обществах ведет только к тому, (S.231) что все более
комплексными становятся структуры уже данной системы родства, на более
высоких уровнях интеграции образуются новые социальные структуры, а
именно государства и медиа-управляемые субсистемы. Системные связи,
которые при низкой степени дифференциации еще переплетены
механизмами социальной интеграции, в современных обществах уп-
лотняются и опредмечиваются до свободных от норм структур. По
143
отношению к формально организованным, управляемым через обменные и
властные процессы системам действия члены современных обществ ведут
себя как части естественной реальности - в субсистемах целерационального
действия общество достигает второй природы. Конечно акторы все еще
могут выходить из ориентации на взаимопонимание, принимать
стратегическую установку и овеществлять нормативный контекст в виде
чего-то в объективном мире; но в современных обществах возникают
области социальных отношений, - имеющие организационную форму и
медиа-управляемые, - которые более не допускают конформные нормам и
формирующие идентичность типы социальных принадлежностей, отодвигая
последние скорее на периферию.
Н. Луманн различает три уровня интеграции или уровня системной
дифференциации: уровень простых интеракций между наличными
акторами; уровень организаций, которые конституируют себя посредством
свободного членства; и, наконец, общество вообще, которое охватывает все
достижимые в социальных пространствах и исторических временах, то есть
потенциально доступные, интеракции. Простые интеракции, ставшая
автономной и связанная через средства коммуникации организация и
общество образуют эволюционно развернувшуюся иерархию встроенных
(verschachtelten) друг в друга систем действия, которая заступает на место
«общей системы действия» Парсонса. Тем самым Луманн интересным
образом реагирует на феномен разрыва системы и жизненного мира, как это
проявляется из перспективы жизненного мира: уплотнившиеся в
современных обществах до организационной реальности системные связи
предстают (S.231-232) как овеществленный, ассимилированный во внешней
природе фрагмент общества, который пробирается между соответствующей
ситуацией действия и ее жизненно-мировым горизонтом. Луманн
гипостазирует задвинутый за медиа-управляемые субсистемы жизненный
мир, который больше не примыкает непосредственно к ситуациям действия,
а образует только фон для организованных систем действия, до «общества».
Разрыв системы и жизненного мира нельзя понимать как процесс
дифференциации второго порядка до тех пор, пока мы будем настаивать
либо на системной перспективе, либо на перспективе жизненного мира,
вместо того чтобы трансформировать их друг в друга. Поэтому я попытаюсь
проанализировать связи, которые существуют между ростом комплексности
системы и рационализацией жизненного мира. Я хочу сначала рассмотреть
первобытные общества как социо-культурные жизненные миры (1) и как
саморегулируемые системы (2), чтобы указать на тесное скрещение
системной и социальной интеграции, которое еще существует на этом уровне
развития. Потом я хочу описать четыре механизма, которые друг за другом
эволюционно вступают в действие и, соответственно, порождают новые
уровни интеграции (3). Однако каждый новый уровень системной
дифференциации нуждается в измененном системном базисе, и для этой
трансформации эволюция права и морали перенимает функции лидера (4).
Рационализацию жизненного мира можно понимать как последовательное
144
высвобождение заложенного в коммуникативном действии потенциала
рациональности. В то время как ориентированное на взаимопонимание
действие требует по отношению к нормативным контекстам все большей
самостоятельности, одновременно все более требуемый и, в конце концов,
чрезмерно требуемый механизм языковой коммуникации замещается, с
другой стороны, обезязыченными средствами коммуникации (5). Если эту
тенденцию разрыва системы и жизненного мира отразить на уровне
систематической истории форм взаимопонимания, то проявляется
несдерживаемая ирония всемирно-исторического процесса просвещения:
рационализация жизненного мира способствует росту комплексности
системы, которая гипертрофируется настолько, что (S.232-233) выпущенные
на свободу системные императивы подрывают познавательную способность
жизненного мира, который инструментализируется ими.
145
комплексностью сильной дифференциации частичных систем, которые,
будучи относительно независимы друг от друга, одновременно образуют
среды друг для друга, вступают в обмен, регулируемый таким образом, что
возникают зоны взаимного проникновения (или интерпретации). Примерно
на этой линии находится теория эволюции Луманна, которая определенно
порывает с неокантианской идеей проведения в жизнь ценностей, очищает
(S.421) небо от культурных ценностей, расшнуровывает корсет
четырехфункционнной системы и тем самым возвращает, без сомнения,
теории модерна еще большую подвижность - все это очень даже может быть.
Во всяком случае Луманн хотел бы лишь исторически объяснить то, что
Парсонс предсказывает теоретически, например то, что развитие
современных обществ характеризуется именно тремя революциями.
Дифференциация действительна (gilt) все же как один из четырех
эволюционных механизмов. Тремя остальными являются: расширение
адаптивных способностей, обобщение членств, или инклюзия, и
генерализация ценностей. То, что может означать рост комплексности и
управляемости для социальных систем, Парсонс выводит из
четырехфункционной схемы. При этом он приобретает также преимущества
по сравнению с более последовательным, менее настойчиво заявляющим о
себе системным функционализмом. Инклюзия и генерализация ценностей
подчинены тем обеим функциям, в которых понятие проведения в жизнь
ценностей - институционализации и интернализации ценностей -
растворилось, но также и сохранилось. В отличие от Луманна Парсонс может
перевести в самопонимание связанных с внутренней перспективой жиз-
ненного мира членов систем постигнутый извне - из наблюдения
современных обществ - прирост системной комлексности. Он может увязать
растущую системную автономию с прогрессирующей автономией морально-
практических разумений и толковать растущую инклюзию и генерализацию
ценностей в смысле приближения к универсалистскому идеалу
справедливости. Итак, с одной стороны, мы можем утверждать, что Парсонс
- на основе своего компромисса между неокантианством и системным
функционализмом - оставляет открытой возможность соединения
функционалистски представленной теории модерна с веберовской
проблематикой окцидентального рационализма: он определяет
общественную модернизацию не только как системную, но и как отнесенную
к действию рационализацию. С другой (S.422) стороны, отсутствует, как
показано, разработанное из перспективы действия понятие общества; по-
этому рационализацию жизненного мира и рост комплексности систем
действия Парсонс может описывать не только как раздельные,
взаимодействующие, но часто также и как противонаправленные
(gegenlaeufige) процессы. Что касается модерна, то Парсонс настаивает лишь
на том, чтобы соединить с помощью стигм типа институциональный
индивидуализм и секуляризация новые уровни системной дифференциации и
соответственно растущую системную автономию с самосознанием
современных культур и толковать в духе Вебера также и как расширенную
146
институционализацию ценностных, нормативных и целерацио-нальных
ориентации для действий.
Так как Парсонс не устраняет парадигмальную конкуренцию между
жизненным миром и системой, а оставляет ее в покое посредством
компромисса, то он должен все же унифицировать принципиально
понятийно рационализацию жизненного мира с ростом комплексности
систем. Поэтому он не может постигнуть заданную в процессах
модернизации диалектику последствий (Folgelasten), которые возникают для
внутренней структуры жизненного мира из растущей комплексности систем;
он должен редуцировать эти явления до массы кризисных явлений, которые
можно объяснить по образцу инфляции и дефляции. Эта динамика средств
коммуникации относится только к случайным и временным нарушениям
равновесия межсистемных процессов обмена. Парсонс не может объяснить
систематическое принуждения со стороны того рода патологий, которые
имели в виду еще Маркс, Дюркгейм и Вебер. Я имею в виду деформации,
которые возникают только тогда, когда формы экономической и
административной рациональности распространяются на сферы жизненного
мира, которые в своих коммуникативных внутренних структурах не могут
быть рационализированы по этим масштабам. Я хотел бы показать, почему
теория модерна Парсонса слепа по отношению к социальным патологиям,
которые Макс Вебер хотел объяснить с помощью своего тезиса о
рационализации. С поворотом к системной теории Парсонс отказался от
возможности обосновать (S.422-423) с позиций теории действия разумный
масштаб для понятой как рационализация общественной модернизации (1).
Этот дефицит нельзя также устранить тем, что в стане неокантианской
теории культуры парсонианский компромисс упраздняют ценой системно-
функционалистских составных частей (2).
147
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Здесь представлен перевод фрагментов статьи, которой начинается
сборник «Теория и практика». Эта статья является переработанным
вариантом лекции, прочитанной Ю. Хабермасом в 1961 г. при вступлении в
должность профессора Марбургского университета. От всех остальных
ранних работ Ю. Хабермаса эта отличается тем, что предвосхищает многие
поздние темы его творчества. Кратко и содержательно автор описывает
историю утраты политикой своего этического содержания и превращения ее
в сциентистски фундированные социальные технологии. Основная мысль, на
важности которой настаивает Ю. Хабермас в данной статье, - мысль о
возвращении практической (политической) философии в лоно фронесиса -
вновь актуализируется в западной политической науке.
2. Так называется первая глава книги «Познание и интерес», которую
считают одной из самых интересных и в то же время трудных для понимания
философских произведений XX века. В «Познании и интересе» Ю. Хабермас
предпринимает «исторически направленную попытку реконструкции
предыстории новейшего позитивизма с систематическим намерением
анализа связи познания и интереса». Основная цель книги состоит в
доказательстве тезиса, что в современном мире теория познания возможна
впредь только как теория общества. Именно поэтому в сборник включен
фрагмент первой главы книги, который даст читателю представление о том,
насколько глубоко проникает Ю. Хабермас в проблематику кризиса теории
познания.
3. Эта статья была специально написана для сборника «Теория и
практика» в 1963 году. Несмотря на эту особенность, она, по своему
содержанию и пафосу, может быть поставлена в один ряд с полемическими
выступлениями Ю. Хабермаса, с которыми он принял участие в «споре о
позитивизме в немецкой социологии». Здесь автор раскрывает механизм
вытеснения и подавления практически-разумных образцов социальной жизни
сциентистски инспирированными социальными техниками. Главная
проблема онаучненной цивилизации - это утрата современным
человечеством способности различать между технической и практической
силой и, соответственно, знанием.
4. Название этого подзаголовка воспроизводит название книги,
издательской судьбе которой может позавидовать любая другая книга по
социологии, написанная за последние полвека. Будучи впервые
опубликованной в 1962 году, она в 1990 году выдержала уже 17 изданий.
Представленные в данном сборнике переводы фрагментов книги помогут
читателю понять причины опасений Ю. Хабермаса по поводу «распада
общественности».
5. Эта работа впервые была опубликована в сборнике, посвященном
70-летнему юбилею К. Левита, Затем она вошла в состав указанного ниже
издания. Статья интересна двумя особенностями: во-первых, в ней основное
внимание уделяется моральному повороту, который Гегель дал гоббсовской
148
формуле «войны всех против всех», вводя в научный оборот идею борьбы за
признание Я-идентичности; во-вторых, эта работа предвосхищает будущее
обращение Ю. Хабермаса к теории коммуникативного действия.
6. Эта статья была написана Ю. Хабермасом как продолжение к спору
о логике социальных наук между К. Поппером и Т. Адорно. Она является как
бы «манифестом» антипозитивистской ориентации автора. Ю. Хабермас
указывает здесь на четыре основания, по которым фундаментально
различаются между собой эмпирико-аналитический и диалектический
подходы к разработке социальной теории, а именно на отношение: теории к
своему предмету, теории к опыту, теории к истории и науки к практике.
Основная идея статьи заключается в доказательстве тезиса, что адекватная
социальная теория может быть построена в перспективе единства субъекта и
объекта социального познания. Данная работа вызвала немедленную
реакцию со стороны ученика К. Поппера Ханса Альберта, и дискуссия между
ним и Ю. Хабермасом придала «спору о позитивизме в немецкой
социологии» ту живость, которой этот спор не отличался до того.
7. Реакция X. Альберта на статью «Аналитическая теория науки и
диалектика» свидетельствовала, по мнению Ю. Хабермаса, о
принципиальном непонимании X. Альбертом его действительных намерений.
Не отвергая ценности сделанного К. Поппером в плане критики эмпиризма в
методологии научного исследования, Ю. Хабермас довольно точно
характеризует попперовский вариант рационализма как «ополовиненный
рационализм». В данной статье автор реализует две цели: во-первых, он
показывает, почему К. Поппер, несмотря разработку им «первой ступени
саморефлексии позитивизма», все же остается под влиянием последнего; во-
вторых, он более ясно излагает основные мотивы своего антипозитивизма,
уже выраженные в статье «Аналитическая теория науки и диалектика».
8. Название подзаголовка воспроизводит название реферата,
прочитанного Ю. Хабермасом на 15-м съезде немецких социологов в апреле
1964 г. В нем автор выдвигает свои возражения против парсонсовской
интерпретации идей М. Вебера. Однако тема ценностной свободы, столь
важная в истории немецкой социологии, обсуждается Ю. Хабермасом и в
других работах. Этим обусловлена подборка текстов для данного
подзаголовка.
9. Написанное в 1967 году литературное обозрение «К логике
социальных наук» представляет собой систематический анализ положений
главных теоретических направлений в современной социологии. Основной
замысел Ю. Хабермаса состоит в том, чтобы выйти в результате этого
анализа на ясное понимание того, что дает социальной науке «понимание»
как исследовательская парадигма.
10. Следующий ниже отрывок даст читателю представление о том, на-
сколько важна для Ю. Хабермаса проблематика «понимания смысла» для по-
строения коммуникативной теории общества.
11. Этот текст представляет собой отрывок из статьи «Системная
теория общества или критическая теория общества?», которая первоначально
149
была опубликована в совместном с Н. Луманном сборнике «Теория общества
или социальная технология». Здесь Ю. Хабермас сравнивает луманновскую
концепцию социальной эволюции с марксовой и показывает, как идеология
влияет на переход от одной ступени социальной эволюции на другой.
12. «Экскурс в основные допущения исторического материализма»
является подготовительным материалом и предвосхищает тему,
обозначенную названием подзаголовка и подробно разработанную Ю.
Хабермасом в книге с тем же названием.
13. Связь познания и интереса - лейтмотив критической теории Ю.
Хабермаса. Полный перевод статьи «Познание и интерес» читатель найдет в
журнале «Философские науки» №1, 1990 г. Приведенные здесь отрывки
были переведены составителем и отредактированы при сверке с указанным
полным переводом.
14. В 1973 году в сборнике «Действительность и рефлексия»
появляется статья Ю. Хабермаса «Теории истины», Именно в этой статье
автор высказывает мысли, которые многие исследователи характеризуют
как смену Ю. Хабермасом исследовательской парадигмы, Здесь приведен
полный перевод последней части этой статьи - «Идеальная речевая
ситуация». Понятие идеальной речевой ситуации является одним из
ключевых в «Теории коммуникативного действия».
15. Здесь и далее в сборник включены переводы фрагментов различных
глав «Теории коммуникативного действия». Материал подобран так, чтобы
читатель мог составить достаточно надежное представление об основных
идеях главного произведения Ю. Хабермаса.
150