® ЕВЯТКО% ф.

С оци ологи ческ и е

Т ео ри и
© еятельн ости
и У Т рак ти ческ ой

(Р а ц и о н а л ь н о ст и
 Библиотека
Центра
социологического
образования

Книга издана при финансовом содей­

ствии Национального фонда подготовки
кадров в рамках Программы поддержки
академических инициатив в области
социально-экономических наук
 Centre for Sociological Education
of the Institute of Sociology
Russian Academy of Sciences

I. F. DEVIATKO

SOCIOLOGICAL THEORIES
OF AGENCY AND
PRACTICAL RATIONALITY

“AVANTI PLUS”
Moscow 2003
 Национальный Фонд Подготовки Кадров
Центр социологического образования
Института социологии РАН

И. Ф. ДЕВЯТКО

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ
ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
И ПРАКТИЧЕСКОЙ
РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Москва
“АВАНТИ П Л Ю С”
2003
УДК 301.161
ББК 60.9
Д 25

Рецензенты:
чл.-корр. РАН, д.филос.н., профессор Н. И. Лапин,
д.филос.н., профессор В. А. Ядов

Девятко И.Ф.
Социологические теории деятельности и практической
рациональности. — М.: “Аванти плюс”, 2003. — 336 с.
ISBN 5-902559-01-4

В книге анализируются состояние и ключевые проблемы со­

временной социологической теории, исчерпывающе рассматри­
ваются основные подходы к исследованию социального дей­
ствия — социологические теории деятельности и практической
рациональности.
Для преподавателей, аспирантов и студентов социологичес­
ких специальностей, а также для всех интересующихся современ­
ной социологической теорией.

ISBN 5-902559-01-4 © Девятко И. Ф., 2003

© “Аванти плюс”, 2003
 СОДЕРЖАНИЕ
От автора 8
РАЗДЕЛ I
Социологическая теория, социологические
парадигмы и модели объяснения в 80-90-е годы XX века:
возможности теоретической кодификации и концептуальной
стандартизации социологического знания

Глава 1
Традиция и современность в социологической теории
Истоки социологического теоретизирования.......................... 13
Существует ли социологическая теория? 16
Особенности “теоретического взгляда”; типы и уровни
социологического теоретизирования..................................... 25
Стратегии социологического теоретизирования..................... 32

Глава 2
Исследуя основания социологической теории: перспективы
концептуальной стандартизации и теоретической
кодификации социологического знания
Коммуникативный impasse и возникновение
социологического метатеоретизирования 37
Модели объяснения и классификация
основных парадигм социологической теории 44
Глава 3
Краткая характеристика основных
понятий и парадигм социологической теории
Ключевые понятия общей социологической теории 63
Основные парадигмы социологической теории:
натурализм, интерпретативизм (конструкционизм),
структурализм, функционализм 67
Примечания..................................................................................... 78

5
 РАЗДЕЛ 11
Социальное действие: социологические теории
целенаправленной деятельности и практической
рациональности
Теоретическое введение: истоки концепции
интенционального действия......................................................87
А. Интерпретативные теории деятельности
Глава 4
“Классические” интерпретативные теории деятельности
М. Вебер и концепция “социального действия’" 100
Идеи Г Зиммеля и общая теория действия 118

Глава 5
“Модернистские” теории деятельности:
от Парсонса к конструкционистской программе
Т. Парсонс и общая система действия....................................... 123
Нормативное—инструментальное измерение
в типологии действия Ю. Хабермаса 132
Дж. Г Мид и формирование исследовательской программы
символического интеракционизма: поведенческое
взаимодействие, общество, символ и самость 137
А. Шюц и возникновение феноменологической теории
социального действия 144
П. Бергер и Т. Лукман: формирование конструкционистской
версии интерпретативной программы 154

Глава 6
Современные интерпретативные теории деятельности
Действующий и ситуация действия в драматургической
социологии И. Гофмана 160
X. Гарфинкель и этнометодология............................................ 165
Теория структурации Э. Гидденса:
синтетическая модель актора 171
Реляционная социология М. Эмирбайера и попытка
неопрагматистского синтеза в теории действия 183
Примечания..................................................................................... 190
Б. Теории практической рациональности
Теоретическое введение: три трактовки рациональности
и теории социального действия.............................................. 204

6
Глава 7
Классические теории практической (инструментальной)
рациональности
От утилитаризма к теории полезности 209
Взгляды В. Парето 216

Глава 8
‘‘Модернистские” теории практической рациональности
Зарождение социологических теорий рационального
выбора и общественного вы бора........................................... 225
Практическая рациональность без интенционального
выбора: от бихевиоризма к необихевиористским теориям
обмена (Б. Скиннер, Дж. Хомане, П. Блау, Р Эмерсон) 229

Глава 9
“Постмодернистские” теории практической рациональности:
от максимизации индивидуального интереса к парадоксам
коллективного действия и сотрудничества
Теоретико-игровые модели рационального действия и
“эволюция сотрудничества” 243
Пирамиды прав и цемент общества: общественный выбор
как социальный обмен (Дж. С. Коулмен, Дж. Элстер) 252
Примечания..................................................................................... 264

РАЗДЕЛ III
Метатеоретическая критика теорий социального действия
Введение / заключение 273

Глава 10
Некоторые логические и содержательные трудности
рационального объяснения действия
Логические трудности 274
Содержательные трудности.........................................................282

Глава 11
Социология с практической точки зрения:
к критике современных теорий практики
Интеллектуальная генеалогия “практик” 289
Критика теорий практики и возможные альтернативы 293
Примечания..................................................................................... 305

Литература....................................................................................... 312

7
 ОТ АВТОРА
Эта книга — результат попытки критически проанализи­
ровать состояние конститутивной для социологии проблема­
тики социального действия. Данная попытка — не первая и,
вероятно, не последняя — основана на достаточно радикаль­
ной проблематизации некоторых “очевидностей'’ социологи­
ческой трактовки действия, прежде всего представления о воз­
мож ности описать интенцию действую щ его с некоторой
привилегированной, “субъектной” точки зрения и ввести пос­
леднюю в ядро объяснительных механизмов, используемых со­
циологией. Волевой акт, направленность и цель — важнейшие
характеристики действия как такового, однако задача описа­
ния их в качестве эмпирических атрибутов действующего, под­
дающихся правильной идентификации и служащих конечны­
ми детерминантами наблюдаемого повеления представляет
собой сложнейшую философскую проблему, едва ли решаемую
прямой апелляцией к действующему как “автору” действия
(наивный натурализм такого решения легко распознать в боль­
шинстве версий интерпретативной социологии). Даже созда­
тель наиболее последовательной доктрины волю нтаризма
А. Ш опенгауэр замечал, что можно сделать, что захочется,
однако нельзя захотеть чего угодно. Альтернатива субъекти­
вистским теориям социального действия — это теории прак­
тической рациональности, восходящие к вариациям пси­
хологического, м ето до л оги ческого или ан али ти ческого
бихевиоризма. Последние объясняют поступки людей объек­
тивными интересами и обстоятельствами социального окру­
жения действия, однако нередко жертвуют существенной “ка­
чественной” х арактери сти кой его субъективной н ап рав­
ленности. Постепенное взаимное осознание и взаимовлияние
двух крайних подходов к решению проблемы социального дей­
ствия либо заставит нас найти такой концептуальный язык,
который сохранит возможность внешнего и внутреннего опи­

8
саний поступков, отказавшись от локализации субъективнос­
ти в "голове’' или внутри ‘"телесности” индивидуальных авто­
ров, либо приведёт к новому концептуальному словарю, сво­
бодному от привычных, но порождающих непреодолимые
трудности теоретических терминов.
Книга родилась из курса лекций по современной социоло­
гической теории, читаемого мною в Центре социологического
образования Института социологии РАН с 1999 года по сей
день для профессиональных социологов-исследователей и пре­
подавателей российских университетов, а также для студентов
магистратуры. Слушатели и стажеры Центра составили исклю­
чительно квалифицированную и благодарную аудиторию, с
которой можно было обсуждать наиболее сложные проблемы
современной социологической теории, поскольку последняя
прямо или косвенно присутствовала в их повседневной работе
либо в качестве единственно прочного фундамента для заня­
тий социологией, либо — едва ли реже — в качестве предмета
содержательных затруднений, методологических споров и
принципиальных философских расхождений. Моя благодар­
ность этим коллегам (которых, к сожалению, невозможно пе­
речислить поименно в кратком предисловии), а также сотруд­
никам Центра, не может быть чрезмерной. Я также считаю не­
обходимым упомянуть совершенно особое значение, которое
имело для завершения этой книги многолетнее сотрудничество
с коллегами по сектору истории социологии и общей социоло­
гической теории ИС РАН, руководимому д.филос.н., профес­
сором Ю. Н. Давыдовым. Заинтересованное и критическое вни­
мание всех упомянутых коллег, их участие в обсуждениях раз­
личных частей данной книги предопределили саму возмож­
ность предпринятой в ней попытки анализа и обобщ ения
современного положения дел в социологических теориях дея­
тельности и практической рациональности. Такие анализ и
обобщение — необходимые шаги к долгожданному достиже­
нию интегрированной теории “в единственном числе”, осно­
ванной если не на содержательном консенсусе, являющемся для
нормальной науки скорее исключительным и недолговечным
состоянием, то на единстве используемого концептуального
языка и объяснительных моделей.

9
 Я выражаю глубокую признательность чл.-корр. Российс­
кой академии наук, д.филос.н. профессору Н. И. Лапину и
д.филос.н., профессору В. А. Ядову, внимательно прочитавшим
рукопись этой книги и высказавшим полезные замечания и ре­
комендации. которые я постаралась учесть при подготовке дан­
ного издания. Разумеется, любые оставшиеся промахи и неяс­
ности в изложении — на совести автора. Очень многие не
упомянутые здесь коллеги и друзья прямо или опосредованно
повлияли и на возникновение замысла этой книги, и на его воп­
лощение, иногда самим фактом неизменной поддержки и уча­
стия, за что я им очень благодарна. Особого упоминания зас­
луживают профессор Дж. Ричман и профессор X. Штайнер,
независимо друг от друга поддержавшие замысел книги и про­
являвшие неизменный дружеский интерес к процессу её напи­
сания.
Москва, 2002
 РАЗДЕЛ I
СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ,
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАДИГМЫ И МОДЕЛИ
ОБЪЯСНЕНИЯ В 80—90-Е ГОДЫ XX ВЕКА:
возможности теоретической кодификации
и концептуальной стандартизации
социологического знания
 ГЛАВА 1

ТРАДИЦИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
В СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Истоки социологического теоретизирования

Возникновение социологии как научной дисциплины при­
нято связывать с “эпохой революций”, создавшей экономичес­
кие, политические и интеллектуальные предпосылки для фор­
мирования специализированной науки, изучающей устройство
и законы социального мира и соответствующей сложившейся
модели наук Нового времени. Действительно, интеллектуаль­
ная революция Просвещения узаконила новый тип светского
дискурса об обществе и окончательно закрепила и институци-
ализировала идею социального изменения как “естественного
состояния” обществ. Тем самым она дала начало рациональ­
ной дискуссии о возможности целенаправленных и основан­
ных на точном знании воздействий на общественные установ­
ления с целью защиты “естественных прав” индивидов, а также
создала необходимый институциональный контекст для фор­
мирования науки об обществе. Политическая и экономичес­
кая революции “долгого” семнадцатого— восемнадцатого ве­
ков расчистили место для такой науки, освободив её от
идеологической гегемонии церкви и культурно-политической
гегемонии “благородного сословия”, а заодно и создав массо­
вую интеллектуальную аудиторию читателей и студентов, за­
интересованных в получении “позитивных” экспертных зна­
ний об устройстве и функционировании общества [см.: 299,
р. 2-7].
Рассуждения о воздействии “модернистского проекта” на
складывавшийся в описанный период тематический реперту­
ар, понятийный язык и методологические критерии новой на­
уки в последнее время всё чаще воспринимаются как общее
место работ, посвященных истории социологии, а также не­

13
пременный атрибут узкоспециальных споров относительно
исторических и логических границ, отделяющих собственно
социологию от социальной философии и широко понимаемой
социальной теории. Существует, однако, и другая, редко за­
мечаемая и ещё реже явно обсуждаемая особенность собствен­
но '‘теоретического взгляда” в социологии, который в значи­
тельной мере сформировался до “официального рождения”
этой науки. Анализируя проблему множественных “историчес­
ких горизонтов социологии” Ю. Н. Давыдов пишет: “Дело в
том, что применительно к теоретической социологии, представ­
ляющей собой ‘верхний этаж ’ социально-научного знания,
выявилась едва ли не более резко и конфликтно та закономер­
ность, какую автор ‘К апитала’ подметил в общем развитии
науки как таковой. А именно то, что в процессе развития ‘вер­
хние этажи’ научного здания выстраиваются подчас гораздо
раньше, чем нижние. В том числе, добавим уже от себя, рань­
ше чем самый ‘фундамент’, к которому принято апеллировать,
говоря о генезисе той или иной научной дисциплины. Посколь­
ку же те, кому не приходилось всерьез исследовать историю
социологического знания, норовят обычно в своих ‘общих рас­
суждениях’ о социологии начинать как раз от этой ‘печки’,
постольку от их ‘обобщ ающего” взора ускользает история этих
‘верхних этажей’, без которых социологическая наука немыс­
лима точно так же как и без ‘нижних’ и ‘подвальных’ ...О ст­
рота и конфликтность проблемы генезиса теоретической со­
циологии связана с тем, что она достигла научно развитой (и в
этом смысле достаточно ‘зрелой’) формы гораздо раньше, чем
ее достиг ‘эмпирический’ фундамент. Гораздо более тесно свя­
занный — в своем возникновении и развитии — с процессами
институционализации социологического знания и включения
его в систему ‘научного производства’, складывавшуюся на
протяжении XVIII-XIX вв., он потому-то и ‘запаздывал’ в своей
эволюции от того, что впоследствии (т. е. задним числом) обыч­
но рассматривалось как ‘теоретическая надстройка' над ним”
[22. с. 8-9].
Не имея здесь возможности подробнее остановиться на ус­
ловности и крайней проблематичности ныне принятого исто­
рического “размещения” всех ключевых элементов проекта
“Современности”, приведём лишь яркий фрагмент анализа от-
14
носительносги самого понятия "модерна” осуществленного
Дж. Александером: "Современность’' (modernity), всегда была
крайне релятивистским термином. Он возник в V веке, когда
вновь христианизированные римляне пожелали отличить свою
религиозность от двух других ее форм — варваров-язычников
античности и непреобразованных евреев. Во времена Средне­
вековья Современность была изобретена вновь в качестве тер­
мина, подразумевающего культивированность и ученость, что
позволяло интеллектуалам того времени идентифицировать
себя, ретроспективно, с классической ученостью самих гречес­
ких и римских язычников. С приходом Просвещения она ста­
ла отождествляться с рациональностью, наукой и устремлен­
ным вперед прогрессом — семантически произвольное отно­
шение, которое кажется устойчивым вплоть до наших дней.
Кто может усомниться в том, что рано или поздно новый ис­
торический период придет на смену этому второму ‘веку рав­
новесия’, в который мы так неосмотрительно, хотя и случай­
но, соскользнули. Возникнут новые противоречия и проявятся
конкурирующие множества мир-исторических возможностей,
и не похоже на то, что они будут рассматриваться в возникаю­
щих рамках неомодернизации” [74, р. 9].
Всё это не означает, разумеется, что нам следует усомнить­
ся в значимости классической социологии XIX — начала
XX веков. “Классический период” развития социологии и соб­
ственно социологического теоретизирования имел форматив­
ное значение и в смысле институционального закрепления сфе­
ры социально-научных исследований, и в смысле складывания
“ внутренних” профессиональных критериев оценки нового
знания и методологии его получения. Важно лишь уловить глу­
бину исторической перспективы, в рамках которой следует
рассматривать социологические теории и понятийный язык
социологии. Хотя данная книга посвящена преимущественно
новейшему периоду развития теоретического мышления в со­
циологии, мы по возможности будем стремиться к реконструк­
ции того интеллектуального фона, на котором формировались
и классические, и теории действия нашего времени.
Классическая социология создала и систематизировала не
только "общее наследие” социологической традиции, но и те
комплексы идей, которые сформировали различные, и зачас­
15
тую враждующие, теоретические школы (или “парадигмы”) со­
циологии конца XX века. Само их существование, как будет
показано далее, связано с фундаментальными и нередко ухо­
дящими за исторические границы “классического периода’’
различиями в понимании природы социального мира и соци­
ального действия.
Но прежде чем обратиться к анализу основных парадигм
(моделей объяснения), определяющих развитие социологичес­
кой теории, а также к краткому рассмотрению основных эта­
пов развития теоретической традиции в социологии, следует
ответить по меньшей мере на два взаимосвязанных вопроса:
• существует ли социологическая теория как особый род зна­
ния, тип исследовательской деятельности и институциали-
зированная область социологической работы;
в чем заключаются особенности “теоретического взгляда
на вещи” и теоретического способа рассуждения (дискур­
са) в социологии.

Существует ли социологическая теория?

Первый из поставленных вопросов носит отнюдь не умоз­
рительный характер. Сегодня в социологии нередко звучат
предложения в принципе или хотя бы временно отказаться от
“теоретического взгляда” как непродуктивного, невозможно­
го, негуманного, тотализирующего, чрезмерно абстрактного
и созерцательного или, наконец, просто непрактичного. Более
того, в противовес энтузиазму великих теоретиков “модернис­
тского” периода развития социологии (см. далее), веривших,
подобно Т. Парсонсу, что в результате построения целостной
концептуальной схемы, или “общей теоретической ориента­
ции” “социологическая теория вот-вот начнется!” [см.: 282],
последователи постмодернистской идеологии в социальных
науках провозглашают тезис о “конце социологической тео­
рии” Мы кратко рассмотрим и опровергнем этот тезис на при­
мере весьма типичной и относительно недавней его презента­
ции, данной в одноим енной статье С. С айдм ана. (Более
широкая классификация “антитеоретических позиций” в соци­
альных и гуманитарных науках представлена в целом ряде ра­
бот. появившихся в конце 80-х — начале 90-х годов XX века и
специально посвященных опровержению этих позиций [см.: 38;
16
47; 56: 75; 188].) Сайдман обнаруживает главный недостаток
социологической теории в том, что она ...оторвалась от тех
конфликтов и публичных дебатов, которые питали её в про­
шлом; обратилась внутрь себя и стала самореферентной. Со­
циологическая теория сегодня производится и потребляется
почти исключительно социологическими теоретиками” Исто­
ки этого положения вещей английский ученый усматривает в
сциентизме — “абсурдном притязании говорить Истину, на­
ходиться в эпистемологически привилегированной позиции”
[276, р. 121]. Рецептом спасения социологической теории, обо­
сновываемым с позиции, которую сам автор обозначает как
постмодернистскую, является отказ от социологической тео­
рии в пользу социальной теории как “социального нарратива,
имеющего моральное намерение” [ibid.].
Оставив на совести автора убеждение в том, что существу­
ют какие-то более очевидные и фундированные, чем Истина с
большой буквы, морально привилегированные позиции для “со­
циальных нарративов”, рассмотрим его аргументы, обосновы­
вающие недостаточность и несостоятельность притязаний со­
циологической теории на поиск правдоподобных и истинных
(пусть и не в придуманном философами-антисциентистами “аб­
солютном” смысле) объяснительных моделей, которые и со­
ставляют, по справедливому замечанию Р Коллинза, един­
ственный raison d’etre существования социологии как науки.
Коллинз пишет: “Социология, подобно многим другим интел­
лектуальным дисциплинам, может иметь дело с эмпирически­
ми описаниями (включая и современные социальные условия,
и исторические последовательности); она может обсуждать
моральные проблемы, предлагать или отвергать планы прак­
тических действий и сравнивать существующие условия с иде­
алами; обсуждать основополагающие методологические и дру­
гие метатеоретические вопросы. Но главный род деятельности,
который дает социологии интеллектуальное оправдание, — это
формулировка обобщенных объяснительных принципов, органи­
зованных в модели глубинных процессов, порождающих мир” [38,
с. 38].
Как уверяет Сайдман, проблемы социологов-теоретиков
напрямую связаны с присущей им нездоровой амбицией “раз­
решать дисциплинарные диспуты и концептуальные конфлик-
17
2-1295
ты исходя из предположения о возможности универсального
эпистемического основания как источника объективных и цен­
ностно-нейтральных стандартов разрешения конфликтов” [276,
р. 122]. Стремление разрешать научные споры на путях рацио­
нальности превращает теоретиков в “ виртуальную полицию
социологического разума”, которая, однако, в явном проти­
воречии с авторской метафорой, вместо того, чтобы вмеши­
ваться во все “политические сражения и важные публичные
дебаты о текущих общественных делах” становится “ всё бо­
лее самореферентной” : “Социологическая теория уменьшила
воздействие на решающие публичные тексты социальных ком­
ментариев, критики и анализа. И если я не ошибаюсь, социо­
логическая теория функционирует как немногим более чем ле­
гитим ирую щ ая ри торика для текущих исследовательских
программ и эмпирического анализа” [ibid.]. Иными словами,
главной претензией становится не столько неэффективность
теоретического инструментария для высокоспециализирован­
ного применения внутри научной дисциплины, сколько жела­
ние “антитеоретиков” самостоятельно помахать теоретической
“дубинкой” на далёких от профессиональных диспутов полях
политических битв.
Наиболее популярным эпистемологическим обоснованием
невозможности универсального теоретического языка (без ко­
торого, видимо, не может обойтись и тезис о “конце социоло­
гической теории”) в постмодернистскую эпоху становится нео­
прагматизм Р Рорти, на которого ссылается и Сайдман [см..
276, р. 123-124]. Предложенная Рорти критика неокантианс­
кой эпистемологии (служившей универсальным “обосновани­
ем” для предыдущих поколений антисциентистов-“контексту-
алистов”, сторонников радикальной герменевтики и т. п. [75,
р. 98-99]), основанная на отказе от “критериальной рацио­
нальности”, которая связана с истинностью теоретических ут­
верждений, в пользу предположительно более земного и им­
манентного критерия “ практики” — в чём-то чрезвычайно
проницательная, а в чём-то наивная1, — начинает, парадок­
сальным образом, служить целям, далёким от авторских (о важ­
ности критериального сравнения эмпирической применимос­
ти концептуальных словарей и локальном характере моральной
привилегии “собственного словаря” действующих [см.: 53]), а
18
именно обоснованию старого антисциентисгского “подозре­
ния, что результаты наук о человеке — понятия, объяснения и
теории — носят отпечаток определенных предубеждений и
интересов их создателей'’ [276, р. 123]. Это подозрение возвра­
щает постмодернистского критика к довольно “бородатой”
повестке дня марксистской теории идеологии и классической
социологии знания. Последние, как известно, основаны на
очень точном и объективном знании относительной невозмож­
ности точного и объективного знания, продуцируемого позна­
ющими субъектами, которые объективно, точно и закономер­
но детерминированы своей “конкретной социальной позицией,
определяемой её или его классом, гендером, расой, сексуаль­
ной ориентацией, а также этническим и религиозным стату­
сом” [ibid.].
Мы не станем здесь анализировать очевидную алогичность
очерченных идей, с любой точки зрения, превосходящую аб­
сурдность “притязаний говорить истину”, поскольку критике
социологии знания посвящена весьма обширная литература,
да и сам “сильный проект [научной] социологии науки” скорее
мертв, чем жив, но отметим, что устойчивость “эпистемологи­
ческого подозрения” действительно является результатом до­
вольно сложных взаимоотношений между универсальным и
децентрированным характером научного мышления, стремя­
щегося к объективному знанию, и человеческой, “партикуля-
ристской” природой носителей этого знания. Двумя крайнос­
тями. подстерегающими теоретическое мышление, являются,
соответственно, вышеописанный релятивизм “эпистемологи­
ческого подозрения”, с одной стороны, и с другой — объекти­
вация ак ту ал ьн о го “ го р и зо н та зн ан и я” и гнори рую щ ая
“субъектную’" природу человеческого мышления2
На почве подозрений о возможности использования тео­
ретического знания в чьих-то интересах и воистину сциентист­
ской уверенности в том, что оно же может с успехом использо­
ваться в интересах собственных, и возникает соблазн заменить
универсалистские понятия “западной” теории локальными, или
местными и партикуляристскими нарративами. Как пишет
Сайдман: “ ...нужно отказаться от поиска конечных и универ­
сальных оснований для наших концептуальных стратегий в
пользу более локальных и прагматических обоснований” [276,
p. 123]. И поскольку уж “безжалостное эпистемологическое
подозрение было повернуто против дисциплинарных дискур­
сов, скажем, феминистками, и далее те же фигуры речи повто­
рялись афроамериканцами, геями и лесбиянками, латиноаме­
риканцами, азиатами, иначе одаренными и т. д., [так что] ни
один социальный дискурс не может избегнуть сомнения отно­
сительно того, что его притязания на истину привязаны, хотя
и замаскированно, к текущему социальному интересу повли­
ять на ход истории” [276, р. 124], имеет смысл признать имма­
нентную связь знания и власти просто затем, чтобы уже без
оглядки на ненадёжную истину, свет которой не всем к лицу, с
удвоенным рвением перейти к новой социальной теории как
“прагматическому, социально информированному морально­
му анализу” [276, р. 134]. “Теоретики должны стать адвоката­
м и... Подобно другим приверженцам [политических доктрин]
мы будем защитниками определенного способа жизни, но в
отличие от них, мы будем подчинены продуцированию деталь­
но разработанных социальных и моральных дискурсов... бу­
дем катализаторами публичных моральных и социальных деба­
тов” [276, р. 135]. Кажется не лишенным смысла предположить,
что очерченная перспектива, как ни сомнительна она с точки
зрения традиционно понимаемых норм академической науки,
действительно выглядит соблазнительной для социологов с вы­
раженным артистическим и общественным темпераментом. Од­
нако природа этого соблазна двойственна и требует присталь­
ного рассм отрения, кон туры кото р о го мы можем лиш ь
наметить.
На первый взгляд, речь идет о необходимости расширить
область приложения и концептуальный аппарат социологичес­
кой и, шире, социальной теории, создать альтернативны й
иерархическому, “западоцентрическому” и модернистскому
языку социальной теории язык, который был бы пригоден для
“децентрированного” описания иных сообществ, групп, сис­
тем значений (культурных кодов) и способов жизни. Требова­
ния к такому языку теории достаточно элементарны: он дол­
жен быть чувствителен к особенному и частному, то есть
допускать не только межконтекстные и межкультурные срав­
нения в целях поиска общего, но и включение новых терминов
для классификации существенных различий. Иными словами, в
20
адекватном и подлинно универсалистком языке социологичес­
кой теории должно быть достаточно '‘степеней свободы”, что­
бы не описывать местные, “туземные” реалии как зачаточные
или примитивные формы социальных институтов и процессов,
характерных для обществ современного типа. Это требование
легче понять на примерах: так, во многих племенных сообще­
ствах знахарство и шаманизм выступают в качестве приблизи­
тельного функционального эквивалента западной научной
медицины, и всё же они не могут априорно классифицировать­
ся и анализироваться как, скажем, “медицинские практики ву­
дуизма” или “институт первобытной скорой помощи” Одна­
ко эта насущ ная задача “ обучения социологии местным
языкам”, как бы ни была она сложна, является скорее триви­
альной, поскольку не предполагает отказа от социологичес­
кой традиции как таковой и в любом случае решается в рам­
ках этой традиции: все языки, в том числе языки теории,
взаимно переводимы3 Они пригодны и осмыслены в той мере,
в которой позволяют формулировать высказывания, для ко­
торых можно указать условия истинности, а значит вопрос об
истинности множества высказываний, уже сформулированных
в том или ином языке, всегда оказывается в конечном счете
эмпирическим. Характерные для социологической традиции
локальные “попытки сформировать свою собственную фунда­
ментальную теорию ” на политически выделенных “особых
территориях социального" должны, по справедливому замеча­
нию А. Ф. Филиппова, оцениваться с точки зрения “признан­
ных стандартов философии и методологии” [58, с. 26].
Историческая логика развития социологической теории и, в
целом, социологии как дисциплины, в значительной мере от­
ражает существующее напряжение между универсализмом на­
учного проекта и партикуляризмом исторических, социальных
и культурных контекстов систематического производства на­
учного знания (или, в некоторых крайних случаях, незнания).
Вопрос об устойчивом или, напротив, исторически преходящем
характере этого напряжения сложен и требует специального
анализа и обсуждения. В этом смысле интересны результаты
предпринятой М. Олброу попытки проанализировать историю
социологии как институциализированной научной дисципли­
ны относительно преобладания в ней партикуляристской или
21
универсалистской ориентаций на разных этапах становления
мирового общества. Ему удалось продемонстрировать суще­
ствование определенной взаимосвязи между логикой глобали­
зации и процессом развития социологии как науки, имеющей
исторически изменчивые представления о собственном пред­
мете и задачах. Выделенные Олброу этапы “самоконструиро-
вания социологии” отражают закономерную смену территори-
альных рамок референции: от универсалистской фазы
классической социологии, нацеленной на изучение всего чело­
вечества с целью открытия общих принципов и законов пере­
устройства жизни всех людей на началах разума (I), через фазу
“национальных социологий” (II), отразившую в институцио­
нальной истории социологии господствующую тенденцию кон­
ца XIX — первой трети XX веков: тенденцию к консолидации
ведущих национальных государств, которая породила свое­
обычный интеллектуальный изоляционизм (взаимное игнори­
рование друг друга Дюркгеймом и Вебером — лишь наиболее
известный исторический пример), к фазе интернационализма
(III). Эта фаза последовала за катастрофой второй мировой
войны и упадком национальных идеологий (политический на­
ционализм — неизбежный спутник и продукт существования
национальных государств), когда вместе с другими формами
международного сотрудничества и соперничества возникли та­
кие форумы научной коммуникации, как Международная со­
циологическая ассоциация и Международные социологические
конгрессы. Хотя развитие социологической традиции в этот пе­
риод характеризовалось противостоянием либерально-модер-
низационного и марксистского дискурсов, этот антагонизм
больше напоминал тесный симбиоз: противники отвечали на
одни и те же вопросы, остро реагировали на конкурирующие
теоретические объяснения и стремились распространить свои
выводы на всю международную систему государств. С “отве­
том третьего мира” Олброу связывает фазу “отуземливания”
социологии (IV), датируемую 70-80-ми годами XX века. Тео­
ретические поиски “третьего пути” между модернизацией и
мировой революцией, характерные для этой фазы, сопровож­
дались также некоторым организационным “замыканием” ме­
стных социологических сообществ, в каких-то отношениях на­
поминавшим фазу “национальных социологий” (Олброу
 приводит в качестве частног о примера “движение за канализа­
цию” канадской социологии, которое интересно было бы со­
поставить с ситуацией в югославской или венгерской социоло­
гии того же периода). Что же касается наступающей фазы
глобализации (V), то её базовый принцип не является ни наци­
ональным, ни интернациональным. Объединяя в себе некото­
рые черты предыдущих фаз, она характеризуется "свободой
отдельных социологов работать с другими отдельными социо­
логами, находящимися в любой другой точке земного шара, и
воспринимать охватывающие весь мир процессы, внутри ко­
торых и над которыми они работают” [69, р. 7].
Более пристальный взгляд выявляет еще один смысл ата­
ки на автономный статус социологической теории и, шире,
на общее теоретическое наследие социологической традиции,
которы й менее очевиден и, как нередко случается в сфере
неочевидного, таит в себе серьезную опасность далеко не аб­
страктно-познавательного свойства. Антилиберализм, анти­
модернизм, критика цивилизации, эстетика “героического”
и политическая метафизика “нового язычества” , зовущие к
воссозданию иерархического и недемократического “органи­
ческого” общества на почве принципиально партикулярист-
ской K ultur — это признаки возрождающегося время от вре­
мени интереса к новым версиям той специфической смеси
социальной теории и политического мифа, которую часто
обозначают термином “консервативная революция” [см.: 124].
Уникальные условия для свободного обмена идеями и симво­
лами, создаваемые процессом глобализации, нередко приво­
дят к возникновению весьма неожиданных политических кон­
стелляци й и групп и н тер еса, использую щ их для своей
легитимации вышеочерченные “пугающие теоретические воз­
мож ности”: “ Новые констелляции в идеологии и политике
кажутся всё более вероятными в момент, когда “железный
занавес” пал, а проект “государства благосостояния” стано­
вится всё более проблематичным — и материальном, и в по­
литическом плане. Новая волна национализма, вопросы ин­
теграции в Европейский Союз, глобальный порядок и т. п.
могут вести к дальнейшему увеличению возможностей того,
что радикальный консерватизм обретет новых союзников на
сложившемся политическом поле” [124, р. 33]. В этой ситуа­
23
ции теоретическая рациональность, демократия и моральный
универсализм должны рассматриваться не просто как “семей­
ные реликвии” единой социологической традиции, а как про­
ект и цели, которые имеет смысл защищать.
Как пишет М. Джей: “Освященная веками консервативная
атака на опасно утопические претензии абстрактной теории,
истоки которой могут быть прослежены по меньшей мере
вплоть до размышлений Э. Бёрка о Французской революции,
аукнулась в конце 70-х — начале 80-х годов XX века бесхитро­
стно похожей критикой с другой стороны политического спек­
тра. Теорию стали отождествлять с игрой господства, запят­
нанной своими ассоциациями с такими носителями зла, как
трансцендентализм, [эпистемологический] фундаментализм,
эссенциализм и тщетный поиск метаязыка — все они рассмат­
ривались как негарантированные экстраполяции с привилеги­
рованной позиции, занятой теми, кто самонадеянно претендо­
вали на то, чтобы говорить за всех. Когда-то воинственные
альтюссерианцы были отрезвлены признанием своего лидера,
что он впал в уродливое ‘отклонение’, обозначенное им как
’теоретизм’ Приверженцы Франкфуртской школы обнаружи­
ли, что их версия Критической Теории оказалась уязвимой для
обвинений в мандаринском элитизме и беспомощном утопиз­
ме. Защитники господствующих теорий, подобных семиоти­
ке. признали тщетность своих поисков” [188, р. 168]. В 90-е годы
XX века этот пёстрый интернационал антитеоретиков полу­
чил серьёзное подкрепление со стороны американского нео­
прагматизма, демонстрировавшего отчётливый след нативис-
тской ксенофобии и неприязни ко всему “континентальному”
[188, р. 169-171], что не помешало, впрочем, успешной рецеп­
ции последним европейского деконструкционизма и постструк-
турализма, разоблачавших властную и отчужденную природу
“теоретического взгляда” и боровшихся с диктатурой логоса
и гегемонией письменного текста.
Безусловно, социологическая теория, как и всякая теория
вообще, не самодостаточна и не обладает абсолютной авто­
номией ни относительно различных форм человеческой прак­
тики и чувственного опыта, на которые она неизбежно опира­
ется, ни о тн о си тел ьн о д ореф лекси вн ы х к а тего р и зац и й
обыденного языка, нередко служащих источником теоретичес­
24
ких метафор и строгих концептуализаций. Она также не мо­
жет быть абсолютно дистанцирована от вопросов, связанных
с политической и моральной оценкой её выводов и практичес­
ких приложений. Однако, как пишет Джей: “То. что делает
теорию необходимой, если и не самодостаточной, это не менее
вопиющая неполнота её ‘других’ То есть в несовершенном
мире, который мы населяем, да и на самом деле в любом мире,
созданном подверженными заблуждениям человеческими су­
ществами, не существует никакой возможности для существо­
вания самодостаточной имманентности ни на уровне практи­
ки, ни на уровнях опыта, герменевтической интерпретации,
нарративной интеллигибельности или эмпирической фактич­
ности. Как и невозможно, если взглянуть в другом направле­
нии. свести теоретические сообщества к простым стратагемам
власти, функциональным лишь для приобретения культурно­
го капитала, социальных отличий или институционального
контроля. Ибо пытаясь это сделать, мы игнорируем в точнос­
ти ту самую рефлексивность, способность подвергать сомне­
нию свою собственную институциональную внедренность, ко­
то р а я с н ео б х о ди м о стью о тд ел яет эти [теорети чески е]
сообщества от других, существующих в мире” [188, р. 178].

Особенности “теоретического взгляда”;

типы и уровни социологического теоретизирования
С расхожей и чрезмерно упрощенной “социологической”
точки зрения, социология, подобно другим наукам, представ­
ляет собою социальный институт, то есть совокупность глу­
бинных ценностных принципов, норм, ролей и ролевых ожи­
даний. С такой позиции, само существование роли “теоретика”
гарантировано нормами разделения научного труда и сложив­
шейся иерархией престижа (символической ценности) научных
ролей. Более того, престиж самой социологии, её место в иерар­
хии других наук исторически связаны с её способностью про­
демонстрировать наличие “нормальной” институциональной
структуры зрелой науки, в частности, наличие запаса фунда­
ментального абстрактного знания и высококвалифицирован­
ных специалистов, предположительно производящих такое
знание. Уже в силу этого обстоятельства в социологии в ши­
роком смысле, как и во всех “национальных” социологиях, су-
25
шествуют специалисты-теоретики и теоретические научные
специализации. Однако этот “социологический аргумент” в
пользу существования теоретических исследований, теорети­
ческого знания и теоретических способов рассуждения, хотя и
тривиально доказывает требуемое (“теория — это то, чем за­
нимаются теоретики”), делает это слишком дорогой ценой.
Оказывается, что либо всё, чем “занимаются теоретики” дол­
жно считаться теорией, либо мы вновь нуждаемся во “ внут­
реннем”, рациональном критерии отграничения “собственно
теоретических” занятий от “ нетеоретических”, а “настоящих”
теоретиков от “ненастоящих” Слабость “социологического
аргумента” становится ещё очевиднее, как только мы обращ а­
емся к истории социологии. Можно легко вспомнить целые
исторические эпохи, когда институционально полноценная
наука, в том числе и социальная, вместо теоретического зна­
ния (то есть совокупности утверждений, истинность которых
получила эмпирическое подтверждение в соответствии с неко­
торыми правилами) производила политико-идеологические
доктрины или откровенно псевдонаучные “иллюстрации” спе­
кулятивных или алогичных идей, а увенчанные всеми положен­
ными научными знаками отличия “теоретики” печатали объе­
мистые труды о несуществующих или невозможных вещах —
от “ воспитания полезных свойств у растений” до “стирания
классовых различий в обществе зрелого социализма” [см.: 20].
Отсюда следует, что мы нуждаемся в каком-то содержа­
тельном и рационально обоснованном списке критериев, пусть
приблизительном и неполном, которые позволяют отличить
социологическую научную теорию как “точку зрения” и вид
исследовательской деятельности от других социологических
практик [см.: 308, р. 2-3].
Прежде всего, теорией можно называть лишь такую сово­
купность знаний, которая содержит некие общие законы или по­
нятия, позволяющие каким-то образом объяснить наблюдаемые
факты. Ещё одной важной характеристикой теоретического зна­
ния является его абстрактный характер. Под абстрактностью
здесь подразумевается не какая-то особая сложность и возвы­
шенность теоретических утверждений, а их отвлеченность, от-
деленность от множества не рассматриваемых в данной теории
характеристик конкретных феноменов. Конкретное, “вот это”
26
событие или явление всегда содержит неопределенное множе­
ство значимых и уникальных черт, связанных с множеством
причинных влияний и локальных условий, что делает его “пол­
ное описание” сингулярным, единичным и, в пределе, недости­
жимым. Научные объяснения, как, впрочем, и хорошие “житей­
ские” теории, приобретают свою объяснительную силу лишь в
результате абстрагирования, отвлечения от множества конкрет­
ных и, возможно, тоже интересных и значимых деталей. В опре­
деленном смысле, мы вообще не объясняем сингулярные факты
(хотя, несомненно, сталкиваемся с ними). Объяснению подле­
жат лишь определенные “аспекты” фактов, их схематизирован­
ные и идеализированные (то есть упрощенные) описания в тер­
минах абстрактных свойств или признаков-переменных (“вес”,
“агрессивность”, "социальный статус” и т. п.). Сингулярные
события и явления неповторимы, тогда как теоретические рас­
суждения должны обладать некоторой обобщенностью и уни­
версальностью. Последние два свойства теоретического знания
и теоретического способа исследования тесно взаимосвязаны:
все явления и события, которые могут быть описаны в терми­
нах некоторого абстрактного свойства или совокупности
свойств, могут быть подведены под теорию, описывающую эти
свойства и их взаимосвязи, и наоборот — теория, имеющая ре­
левантный “диапазон применения”, позволит объяснять и. в ряде
случаев, предсказывать любые явления и события, обнаружива­
ющие соответствующие абстрактные черты, разумеется, при со­
блюдении некоторых граничных условий (ceteri paribus, то есть
“при прочих равных”). Однако “взгляд” даже очень сложной
теории на область фактов всегда немного близорук: обобщение
требует повторяемости, а повторяемыми могут быть лишь от­
дельные аспекты, абстрактные свойства явлений и событий. Уни­
версальность и общность — весьма ценные свойства теорий, при­
даю щ ие им собственно способность что-либо объяснять.
Универсальные (в заданных способом концептуализации гра­
ницах) теоретические объяснения должны обладать достаточ­
ной степенью общности, то есть распространяться, хотя бы в
принципе, на все эмпирические примеры объясняемых явлений.
Последнее требование, в свою очередь, создает гарантии эмпи­
рической проверяемости (и опровергаемости) теоретических
объяснений, о чем ещё будет сказано немного ниже. Оборотная
27
сторона этого заключается в том, что свойства универсальнос­
ти, общности и проверяемости теорий ограничивают возмож­
ности научного мышления, всегда оставляя за его пределами
нечто уникальное, неповторимое и значимое (впрочем, за рас­
шифровку смысла уникального, единичного и субъективно зна­
чимого охотно берутся другие исследовательские традиции —
от магии до псевдонауки, и если первая из них в принципе обла­
дает “внутренними” критериями для демонстрации исследова­
тельского успеха, то вторая представляет собой идеальный
объект исследования для “социологии незнания” [см.: 63; 67]).
Другие, не менее существенные особенности теоретическо­
го дискурса в социологии, связаны с критериями концептуаль­
ной ясности и тематического единства теорий. Первый из этих
критериев предполагает, что всякий теоретик по меньшей мере
стремится к однозначному и непротиворечивому употребле­
нию определений и понятий, к разграничению теоретических
конструктов и полезных (или бесполезных) метафор, согласо­
ванному использованию терминов, то есть к тому, что сторон­
ники аналитической философии называют “концептуальным
прояснением” Под тематическим единством теорий понима­
ют логическую последовательность и тематическую связность
совокупности теоретических высказываний, наличие общей
“проблемы” развернутого теоретического рассуждения [308,
р. 3]. В конечном счете, изолированные высказывания не толь­
ко не могут быть прямо проверены в эмпирическом исследо­
вании, но и вообще редко поддаются однозначной интерпре­
тации. И интерпретация, и проверка утверждений теории
возможны лишь в рамках относительно целостного и закон­
ченного, тематизированного дискурса или, в других терминах,
относительно более обширного фрагмента “сети” взаимосвя­
занных теоретических понятий и правдоподобных вспомога­
тельных гипотез [24, с. 138-144]. Конечно, на практике это
стремление к концептуальной стандартизации и теоретической
кодификации бывает нелегко реализовать, во всяком случае, в
рамках единичного исследования. К тому же оно нередко вхо­
дит в противоречие с желанием некоторых социальных теоре­
тиков добиться признания интеллектуальной оригинальности
своих работ за счет использования неоправданных неологиз­
мов, запутанных и противоречивых дефиниций, неявных ме­
28
тафор или “контрабандных” концептуальных заимствований4,
однако даже постмодернистские теоретики — явные против­
ники традиционного “позитивистского” стиля теоретизирова­
ния — неизменно предпочитают представлять собственные
терминологические новации как концептуальные уточнения
или критические пересмотры прежних теорий, что свидетель­
ствует о важности концептуальной ясности и тематического
единства если не как безусловно действующих повседневных
норм, то как общепризнанных идеалов теоретической деятель­
ности в социологии. Ещё одной особенностью теоретического
рассуждения является его логическая согласованность: законы
логики играют роль базовых принципов методологии научно­
го исследования, требуя согласованности и непротиворечиво­
сти отдельных утверждений теории. Диктат логики в теорети­
ческом мышлении тесно связан с процедурами эмпирической
проверки научного знания. В хорошо разработанных концеп­
туальных системах проверяемые утверждения дедуктивно вы­
водятся из общих теоретических посылок, так что ложность
проверяемой гипотезы-вывода (эмпирическое “противоречие”)
позволяет судить о ложности более общего теоретического
утверждения либо правдоподобной “вспомогательной” гипо­
тезы, описывающей условия применимости этого утверждения
(при этом, однако, истинность вывода, вообще говоря, не сви­
детельствует с необходимостью об истинности посылок, что
исключает возможность создания абсолютно истинных теоре­
тических систем).
В социологических теориях традиционно большое внима­
ние уделяется адекватности теоретических объяснений, их со­
гласованности с тем, что “знают о социальном мире и его учас­
тники, и социологи, и другие ученые, изучающие общество; как
минимум, должны существовать “правила перевода”, соединя­
ющие теорию с другими совокупностями знаний” [308, р. 3].
Вопрос о соотношении “обыденных” и научных теорий обще­
ства и человеческого поведения заслуженно считается одним из
самых запутанных в философии и методологии социальных наук.
Анализируя трудности, с которыми сталкиваются интерпрета­
тивные теории действия и теории инструментальной рациональ­
ности {см. раздел III наст, изд.), мы сможем убедиться в пробле­
матичности традиционных для социальных наук представлений
29
о “ привилегированном доступе” людей к мотивам и основани­
ям собственных поступков, а также о существовании “полных
описаний” действия. Однако, отказываясь от наиболее спорно­
го наследия герменевтической традиции, важно сохранить прин­
цип содержательной адекватности теоретических объяснений:
даже самые сложные теории должны быть хотя бы в принципе
согласуемы с нашими собственными житейскими интуициями и
опытом других людей5 Конечно, социологические теории, об­
ладающие хоть сколько-нибудь существенными объяснительны­
ми возможностями, при этом должны сохранять свою относи­
тельн ую н езависим ость и не сводиться к п отен ц и ал ьн о
бесконечному множеству “рассказов о жизни” или даже о мно­
жестве жизней (си. выше).
Конечно, теоретические работы, в той или иной мере об­
ладающие описанными особенностями, могут демонстриро­
вать почти неограниченное многообразие стилей и целей тео­
ретизирования, уровней формализации и абстракции, типов
взаимоотношений между теоретизированием и эмпирическим
исследованием. Существует немало исследований, в которых
предпринимаются попытки классифицировать многообразие
социологических теорий [см.: 56; 91; 292], но наиболее влия­
тельным по сей день остаются три небольшие работы Р Мер­
тона, посвященные типам и уровням социологического теоре­
тизирования, а также взаимовлиянию и взаимозависимости
теории и эмпирического исследования в социологии. (Имеют­
ся в виду статьи: “О социологических теориях среднего уров­
ня” , “Об отношении теории к эмпирическому исследованию”
и “Об отношении эмпирического исследования к теории” [218;
см. также 28]. Мертон выделяет несколько типов теоретичес­
кой деятельности в социологии, в частности:
• анализ понятий;
методологическое исследование как анализ логики науч­
ной процедуры;
интерпретацию эмпирических результатов post factum;
эмпирическую генерализацию;
общую теоретическую ориентацию (доктрину или теоре­
тическую “парадигму”);
содержательную теорию ограниченного, “среднего” диа­
пазона применения.
30
 Общая теоретическая ориентация и содержательная тео­
рия выступают для Мертона двумя “предельными” и ключе­
выми уровнями теоретической деятельности, которые, одна­
ко, отнюдь не являются взаимоисключающими.
Общая теоретическая ориентация соответствует тому, что
иногда также называют формальной или общей теорией. Она
включает в себя деятельность по прояснению и уточнению язы­
ка социологических теорий, очерчиванию “концептуальных по­
лей” фундаментальных социологических понятий (таких, как
“социальное действие”, “система”, “капитализм” или “норма”),
выявлению связей и соответствий между узлами концептуаль­
ной “сетки” теоретической концептуализации и кодификации
социологического знания. Абсолютное большинство работ, о
которых будет говориться далее в этой книге, представляют
собой образцы таких формальных теорий: они анализируют,
эксплицируют и проясняют наиболее фундаментальные теоре­
тические конструкции, лежащие в основании современного со­
циологического дискурса. Другими важными функциями об­
щей теоретической ориентации, как показал Мертон, являются
отбор релевантных исследовательских методов и отбор рамок
для концептуализации и сравнения результатов эмпирических
исследований. Наконец, единство теоретической интерпрета­
ции обеспечивает возможность накопления, консолидации и
кодификации социологического знания [218. р. 151-153].
Однако не менее важным является и содержательное теоре­
тизирование в социологии. Содержательные социологические
теории связаны не столько с фундаментальными концептуали­
зациями, сколько с тем, что традиционно именуется предмет­
ными областями или направлениями социологического иссле­
дования (М ертон приводит в качестве примеров теории
референтных групп, ролевого конфликта, фрустрации-агрессии,
формирования групповых норм, восходящей социальной мо­
бильности). Основной функцией содержательных теорий, с точ­
ки зрения Мертона, является обобщение “узких” эмпирических
закономерностей и интеграция эмпирических доказательств в
теоретическое мышление. Такие “концептуально-ограниченные”
и эмпирически обоснованные содержательные теории позволя­
ют консолидировать, объединить отдельные рабочие гипотезы
или созданные post factum объяснительные конструкции в бо­
31
лее крупные и “концептуально-однородные” теоретические си­
стемы. В точной формулировке П. Штомпки, оба процесса —
“консолидация идей, ведущая к теории среднего уровня, и кон­
солидация нескольких таких теорий, равнозначны постепенной
и тщательной разработке понятий, покрывающих всё больше
аспектов, свойств, характеристик и смысловых измерений неко­
торой области. Именно этот путь прошел Мертон от понятия
преступности к понятию социальной девиации; от понятия со­
циализации к понятию социального контроля; от житейской
идеи ‘быть не хуже Джоунзов’ к дифференцированной концеп­
ции поведения, ориентированного на референтную группу; от
привычной картины семейных споров к дифференцированному
общему понятию ролевого конфликта и т. п.” [295, p. 110-111].
Из вышесказанного очевидно, что формальное и содержа­
тельное теоретизирование в социологии могут быть разделены
лишь ситуативно или аналитически: концептуализация эмпири­
ческих данных, накопление содержательного теоретического
знания в отдельных исследовательских областях — это необхо­
димое условие теоретической кодификации и построения (или
пересмотра) формальных предпосылок, общих теоретических
ориентаций, языка и методологии социологического исследо­
вания6

Стратегии социологического теоретизирования

Помимо разнообразия типов и уровней теоретизирования,
характерного для большинства наук, социология отличается
весьма необычным и несколько шокирующим “аутсайдеров”
многообразием стилей или стратегий теоретизирования. В са­
мом деле, не только новичку бывает трудно избавиться от
ощущения отсутствия стилистической, риторической и даже
семантической нормы в науке, где на равных “правах первоис­
точника” обсуждаются тексты К. Маркса, Г Зиммеля, Т. П ар­
сонса и Ж. Деррида, но и признанные специалисты в области
социологической теории время от времени отказываются при­
знать собственно теоретический статус, скажем, работ И. Гоф­
мана, ставших источником ряда ключевых социологических
понятий, но написанных совершенно неканоническим спосо­
бом. Эта проблема в значительной мере связана с длительным
присутствием в социологии нескольких трудно совместимых
32
теоретических ориентаций (парадигм или моделей объяснения),
о чем ещё будет говориться ниже; она также неоднократно
обсуждалась в терминах различных теоретических “ролей”
Широкую известность приобрела классификация Р Фридрих-
са, в которой выделены пародирующие библейскую историо­
графию роли социолога-пророка, возвещающего и иницииру­
ющего социальные изменения, и социолога-священника как
“свободного-от-оценок” служителя профессионального куль­
та [см.; 148]. Менее остроумным, но, возможно, более продук­
тивным с точки зрения инклюзивного описания “целого” те­
кущей социологической теории представляется предложенный
М. Уотерсом список стратегий социологического теоретизи­
рования, или, в более простой формулировке, способов зани­
маться социологической теорией [308, р. 4-5]. Мы приводим
этот список в несколько сокращенном и измененном виде:
а) Синтез, критика или концептуальная ревизия ранее напи­
санного. Эта стратегия типична для классического и “модер­
нистского” периода развития социологической теории — боль­
шинство отцов-основателей и классиков социологии явно или
неявно и более или менее критически реагировали на работы
предшественников и в этом смысле рассматривали их в каче­
стве главного объекта приложения теоретических усилий и
источника “социологических проблем” В социологической
теории второй половины XX века также легко найти образцы
такого критического и/или синтезирующего стиля (некоторые
неомарксистские теоретики, такие сторонники “теоретическо­
го синтеза” различных парадигм, как Э. Гидденс и П. Бурдье и
др.). В целом эта стратегия скорее характерна для формально­
го теоретизирования в вышеобозначенном смысле, однако лег­
ко найти образцы и содержательных теорий (психоанализ
Ж. Лакана, теория власти М. Фуко, теория идеологии С. Жи-
жека и т. д.).
б) Теоретическая разработка практической социальной или
политической проблематики. Эта стратегия, далеко не всеми
профессиональными социологами принимаемая, также имеет
глубокие корни в социологической традиции, восходя по мень­
шей мере к Марксову одиннадцатому тезису о Фейербахе. Д о­
вольно многие теоретики рубежа XX-XXI веков, от сторон­
ников критической теории до исследователей феминистской
33
3-1295
проблематики, наследников марксистской теории практики,
теории идеологии и различных версий “социологии знания”,
полагаю т, что связь социологического теоретизирования с
политической или социальной “злобой дня” и практическим
интересом отнюдь не является постыдной профессиональной
тайной социологов, своего рода “скелетом в шкафу” Необхо­
димую связь социологической проблематики с этической от­
стаивают и теоретики, убежденные в том, что знания человека
об обществе имеют неуниверсальный характер, а критерии
оценки истинности и ценности социальных теорий укоренены
в определенных интеллектуальных и социально-политических
“традициях” (в качестве примера такой точки зрения можно
упомянуть выдающегося неотомистского, и отчасти марксис­
тского, социального теоретика А. Макинтайра).
в) Концептуализация результатов эмпирических исследов
ний и их интеграция в общепризнанное теоретическое знание. В те­
кущих публикациях по социологической теории эта жизненно
важная для социологии как научной дисциплины стратегия тео­
ретизирования, как пишет М. Уотерс, “ ...всё ещё слишком ред­
ка; двумя более или менее изолированными примерами могут
служить использование результатов исследований малых групп
для создания схемы ‘функциональных императивов’ (Парсонс и
Бейлз) и предложенное Дж. Голдторпом обоснование существо­
вания семи социальных классов, основанное на исследованиях
социальной мобильности” [308, р. 4—5]. В действительности, од­
нако, дело обстоит несколько иначе: множество ключевых и про­
сто важных понятий современной социологической теории яв­
ляются результатом использования именно этой стратегии,
примерами чему могут служить понятия “социальной сети”, “со­
циальной дистанции” “рассогласования статусов”, “капитали­
стической мир-системы” и т. д. Однако работы виртуозов стро­
ительства “концептуальных моделей” и моделей измерения
теоретических переменных, таких, например, как Р Мертон,
П. Лазарсфельд, X. Блейлок и др., по мере всё большей техни­
ческой специализации и математической формализации в этой
области породили целую субдисциплину, именуемую то “социо­
логической методологией”, то “формальным теоретическим мо­
делированием в социологии” (подробнее об истории становле­
ния этой субдисциплины см.: [24]), изучение которой требует
34
значительно большего знакомства с логикой и математикой,
чем то, которое в настоящий момент признается целесообраз­
ным на многих социологических факультетах. В результате,
“социологическая методология” превратилась к настоящему
времени в довольно эзотерическую и даже “эндемическую”
(преимущественно американскую) исследовательскую область,
вызывающую у непосвященных страх или агрессию. Это зат­
руднение в принципе преодолимо и, надо надеяться, будет со
временем устранено (в противном случае социологии как ав­
тономной дисциплине грозит окончательное растворение в
культурологических и общегуманитарных штудиях). Убеди­
тельным доказательством возможности реинтеграции “социо­
логической методологии” в основной поток социологическо-.
го тео р е т и зи р о в ан и я явл яется растущ ая п оп у л яр н о сть
формальных моделей инструментальной рациональности в те­
ориях социального действия (см. с. 238-260 наст. изд.).
г) Весьма близка к кон ц еп туали зац ии и вы деляем а
М. Уотерсом в качестве особой стратегии "охота за базовыми
формализациями" — стратегия редукции временного и про­
странственного многообразия форм социальной жизни к огра­
ниченному числу базовых принципов или аксиом. В качестве
ранних представителей этой стратегии социологического тео­
ретизирования он упоминает М. Вебера и Г Зиммеля, в каче­
стве современных — Дж. К. Хоманса и Дж. Элстера. Представ­
ляется, что с учётом природы используемых эмпирических
доказательств, отношения к предшествующей теоретической
традиции и направленности познавательного интереса правиль­
нее было бы непосредственно увязать этот способ теоретизи­
рования с ещё одним, упоминаемым Уотерсом в качестве ав­
тономного, — “осмыслением великих исторических событий”
Так, например, историческим изменением, породившим саму
социологию как специализированную научную традицию ,
было возникновение капиталистического индустриального об­
щества. В новейшей социологической теории такие попытки
“постижения истории” иногда выделяют в ещё одну теорети­
ческую субдисциплину — “историческую социологию”, требу­
ющую довольно основательного знания круга исторических
Дисциплин. Как было показано выше, выделение закономер­
ностей в исторических событиях требует повторяемости, что.
35
з-
в свою очередь, предполагает очень высокий уровень абстрак­
ции [см.: 61] при довольно ограниченных возможностях неза­
висимого эмпирического подтверждения. Здесь всегда суще­
ствует опасность подмены собственно социологического
“теоретического взгляда” околоисторической публицистикой,
реализующей к тому же некую идеологическую или полити­
ческую “миссию”, поэтому по количеству маргинальных, псев­
донаучных и даже откровенно безумных работ эта стратегия
теоретизирования может соперничать лишь с вышеописанной
стратегией “теоретической разработки практической, социаль­
ной или политической проблематики”7 Последнее обстоятель­
ство не отменяет, однако, того факта, что в этой манере были
написаны не только труды великих утопистов прошлого, но и
многие собственно классические социологические работы. Этот
же способ теоретизирования успешно используют многие со­
временные теоретики (прежде всего разрабатывающие теорию
эволюции социетальных систем).

36
 ГЛАВА 2

ИССЛЕДУЯ ОСНОВАНИЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ

ТЕОРИИ: ПЕРСПЕКТИВЫ КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ
СТАНДАРТИЗАЦИИ И ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ
КОДИФИКАЦИИ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

Коммуникативный impasse и возникновение

социологического метатеоретизирования
Для работ, посвященных проблемам социальной теории,
конца XX века характерно возрождение интереса к исследова­
нию оснований социологической теории, то есть к тому, что
мы обозначили выше, пользуясь мертоновским термином, как
общую теоретическую ориентацию (формальную теорию). Зна­
чительная часть теоретических работ посвящена, как и данная
книга, проблематике мета-анализа и теоретического синтеза,
то есть задачам аналитического упорядочения, концептуаль­
ной стандартизации и возможно даже содержательного соеди­
нения различных типов и уровней социологического теорети­
зирования. Яркими проявлениями указанного интереса стали
характерные для 80-90-х годов XX века дискуссии о конфлик­
те и взаимосвязи между микро- и макроуровнями социологи­
ческого теоретизирования [см.: 76; 119; 129; 196], а также о вза­
имоотношении действия и структуры [см.: 79; 80; 153; 154 и др.].
Причины резко возросшего интереса исследователей к ана­
лизу оснований социологической теории в большой степени свя­
заны с тем, что более ранние попытки накопления обоснован­
ного знания путем исключительно эмпирической проверки мно­
жества “разноязыких” формальных и содержательных теорий
вели не к созданию системы согласованных теоретических ут­
верждений, а ко всё большему разрыву языков теоретизирова­
ния, свойственных ведущим социологическим парадигмам, к си­
туации коммуникативного impasse, тупика в социальной теории,
когда невозможно прямо сопоставить теоретические объясне­

37
ния и даже описания, предлагаемые сторонниками разных со­
циологических “школ”, и указать на какие-то универсальные
критерии оценки теоретической рациональности их утвержде­
ний (подчас относящихся к одним и тем же социальным явлени­
ями или к процессам одного уровня). Иными словами, результа­
том интенсивных усилий предыдущих поколений исследовате­
лей по созданию и эмпирическому обоснованию всё новых тео­
рий и понятий стало, по вы раж ению Дж. А лександера и
П. Коломи, н ек о н т р о л и р у ем о е. .изобилиепарадигм, моделей,
понятий и эмпирических исследований, относящихся практичес­
ки к любому аспекту социального мира, который только мож­
но вообразить” [77, р. 28.], которое породило поначалу ощуще­
ние теоретического кризиса и парадигматического раскола
(70-е годы XX века) [см.: 128; 148; 164], а десятилетием позже
привело социологов следующего поколения к пессимистическим
оценкам полезности теорий как таковых и/или возможностей
их рационального оценивания и сравнения: “Скептицизм вытес­
нил веру, и слова типа “болезнь”, “пессимизм”, “дезинтеграция”
или “утрата иллюзий” всё больше окрашивают дискурс о со­
временной социологии” [77, р. 28]. Так в фокусе интересов веду­
щих теоретиков оказались проблемы социологической теории
как таковой, проблемы общей теоретической ориентации. Ины­
ми словами, в социологии 80-90-х годов XX века сформирова­
лось новое и достаточно влиятельное исследовательское направ­
ление, основными задачами которого стали: изучение структу­
ры и оснований социологической теории — метатеоретизиро­
вание, в терминах Дж. Ритцера; анализ моделей объяснения и
нормативных стандартов (“теоретической логики”, в терминах
Дж. Александера), характерных для ведущих социологических
парадигм — структуралистской, функциональной, интерпре­
тативной, натуралистской [см.: 23]; построение типологии уров­
ней теоретического объяснения, а также попытки теоретичес­
кой кодификации и концептуальной стандартизации социоло­
гического знания [см.: 70; 145; 180; 200; 255; 293; 307; 308].
Каковы перспективы развития фундаментальной социоло­
гической теории в указанном направлении? Не стоит ли занять
позицию “теоретического плю рализма” и просто следовать
прихотям интеллектуальной моды, конъюнктурным соображе­
ниям или “ принципу арациональности” в выборе терминоло­
38
гии и круга цитируемых авторов? Вопрос о возможности син­
теза конкурирующих теоретических течений и примирения
аналитических оппозиций в описании социального мира и со­
циального действия довольно сложен и будет нами рассматри­
ваться ниже и в этом разделе, и в других разделах книги. Су­
ществует, однако, и более простой и доходчивый аргумент в
пользу занятий фундаментальной теорией, связанный с выше­
упомянутыми задачами теоретической кодификации и концеп­
туальной стандартизации социологического знания. Ценность
теоретического знания, как говорилось выше, в немалой сте­
пени зависит от ясности и упорядоченности специального языка
теории. Элементы такого языка — теоретические понятия —
должны образовывать концептуальную “сетку”, каждый узел
■которой соответствует непустому множеству эмпирических
“данных” или некоторых высказываний, описывающих дей­
ствительное положение дел в определенное время и в опреде­
ленном месте. Отношения между понятиями-узлами концепту­
альной сетки, а также между понятиями и “данными” далеки
от однозначной упорядоченности и являются самостоятельным
предметом для анализа логики научной процедуры. Существу­
ет, однако, и простое, интуитивно ясное требование к отноше­
ниям между теоретическими понятиями и эмпирическими
данными, которое заключается в том, что множество теорети­
ческих понятий должно быть некоторым отображением реле­
вантного множества данных. Понятие “отображения” — это
обобщение идеи алгебраической функции, такое отношение
между двумя множествами, когда каждому элементу множе­
ства-отображения соответствует хотя бы один элемент множе-
ства-“прообраза”, однако каждому элементу из множества-
п р о о б р а з а ” должен соответствовать только один элемент
множества-отображения. Последнее требование может быть
легко понято и по аналогии с единственным значением конк­
ретной функции для заданного значения аргумента, и просто
содержательно: отображение, в котором нельзя определить
однозначно, какой из двух и более элементов должен быть
выбран в качестве представителя отображаемого элемента-
п р о о б р а з а ”, попросту не задано, то есть не может отобра­
жать, репрезентировать или кодировать в другом языке исход­
ное множество наблюдений. П рименительно к множеству
39
теоретических понятий можно сформулировать точно такое
же требование определенности: одно и то же место в теорети­
ческой “сетке" не могут занимать два, три или более теорети­
ческих понятия, находящихся в одном и том же отношении ото­
браж ения к некоторой подсовокупности наблю дений и в
сходных отношениях с “соседними" теоретическими понятия­
ми (излишне говорить, что на любой данной совокупности
наблюдений могут быть определены разные отображения так
же как на одном и том же числовом множестве можно задать
неопределенно много функций ). К сожалению, на сегодняш­
ний день язык социологической теории зачастую не отвечает
даже такому требованию определенности: одни и те же факты,
рассматриваемые в одном и том же концептуальном аспекте,
описываются разными терминами, концептуальная связь меж­
ду которыми оставляется непроясненной, так что получаемые
теоретические высказывания оказываются несопоставимыми
и непроверяемыми “одно против другого” В наиболее про­
стом случае мы имеем дело с постоянным “переименованием”
понятий, не сопровождаемым концептуальной проработкой,
то есть уточнением содержания понятия и его концептуально­
го поля (отношений с другими фрагментами теоретической
“сетки”), иными словами, просто с изобретением новых тер­
минов для хорошо известных идей.

Рисунок 1
Пример отображения f. множества данных А на множество
значений теоретического понятия В*

А В

fi
* Примечание: Сплошные стрелки — правильное отображение, пун­
ктирная стрелка — неправильное.

40
 Такие терминологические новации далеко не безобидны:
помимо невозможности прямо сопоставить и эмпирически про­
верить высказывания теории, недобросовестное терминологи­
ческое новаторство ведет к прекращению накопления и роста
теоретического знания, к невозможности консолидации его в
связное и структурированное целое, то есть к невозможности
его кодификации. Поэтому значительная часть теоретических
работ в области формальной социологии посвящена, в сущно­
сти, стандартизации языка социологической теории, проясне­
нию концептуальных полей отдельных понятий (например,
славящихся своей запутанностью и неоднозначностью поня­
тий '‘сообщества” “девиации” и т. д.), а также уточнению вза­
имосвязей между близкими или эквивалентными понятиями
(отметим, что содержательная социологическая теория чаще
фокусируется на эмпирической проверке отношений между
неэквивалентными понятиями).
В книге Дж. Скотта можно найти несколько убедительных
и довольно простых примеров, иллюстрирующих потенциаль­
ные выгоды концептуальной стандартизации и кодификации
социологического знания [см.: 274]. В частности, анализируя
взаимоотношения жизненного мира и системы в теории ком­
муникативного действия, разработанной Ю. Хабермасом к
началу 80-х годов прошлого столетия, Скотт показывает, что
понятие “жизненного мира” (Lebenswelt), заимствуемое Хабер­
масом из феноменологической традиции, трактуется им в ка­
честве интегрирующего неявного фона коммуникативного вза­
имодействия, обеспечивающего возможность интеграции и
“поддержания образца” При этом интерпретативные схемы и
нормативные принципы легитимации, составляющие ядро
жизненного мира, создают “институциональные рамки” (тер­
мин из более ранних работ Хабермаса), обеспечивающие упо­
рядоченное протекание коммуникации и совместной трудовой
деятельности. Таким образом, в контексте теории коммуника­
тивного действия “жизненный мир” оказывается довольно точ­
ным морфологическим и функциональным эквивалентом “со-
циетального сообщества” позднего Т. Парсонса, что позволяет
провести ряд прямых сопоставлений между теориями социе-
тальной эволюции, разработанными Хабермасом и Парсон­
сом [274, р. 237-252]. Интересно, что такое концептуальное про­
41
яснение иногда позволяет выявить не только теоретические “си­
нонимы”, но и “омонимы” Так, в той же работе Скотт прони­
цательно замечает, что заимствуемое у Парсонса понятие “кон­
сенсуса” Хабермас использует в существенно ином смысле,
подразумевая под ним не столько монолитную нормативную
согласованность, сколько взаимную толерантность и согласие
участников коммуникации, не ограничиваемое “внешними” по
отношению к рациональным аргументам факторами [274, р.
253]. Для описания экономических и политических структур
целенаправленного действия Хабермас предпочитает исполь­
зовать термин “система” Таким образом он “разводит” соци­
альные, с одной стороны, и экономические и политические
сферы действия, пытаясь подчеркнуть вторичность норматив­
ного и, шире, институционального контекста действия для во­
люнтаристского инструментального действия в сферах произ­
водительного труда или политического господства. Идеальной
моделью последнего является эгоистическая максимизация ин­
дивидуального интереса, якобы игнорирующая коммуналист-
ские и альтруистские нормы “жизненного мира” (социеталь-
ного сообщ ества)8 В результате, дилеммы норм ативного/
волюнтаристского и субъективного/объективного в детерми­
нации действия, о которых ещё будет говориться далее, допол­
няются жёстким противопоставлением “жизненный мир — си­
стема” образующим концептуальную рамку предлагаемой
Хабермасом модели общества. Эта модель использует проти­
вопоставление “жизненный мир — система” в качестве кон­
цептуального эквивалента противопоставления “базис — над­
строй ка”, играющего ключевую роль в М арксовой модели
общества. Однако Хабермас, следующий “ критической тради­
ции” неомарксизма, полагает, что именно жизненный мир фор­
мирует систему как область преимущественно инструменталь­
ного, целенаправленного действия, которая лишь постепенно
автономизируется и внутренне дифференцируется. В свою оче­
редь, система “колонизует” жизненный мир, подменяя “чис­
ты й” экспрессивный компонент коммуникативного действия
манипулятивно-стратегическим, целевым компонентом, что
ведет к распаду сначала публичной, а затем и приватной сфер.
Отношения моделей общества у Маркса и Хабермаса пред­
ставлено на рис. 2. На нём эти две базовые модели сопоставля­
42
ются с ещё одной метатеоретической моделью, предложенной
Д. Локвудом, которая позволяет прояснить их взаимоотноше­
ния. Локвуд отметил [205; цит. по: 274, p. 119], что всякий стре­
мящийся к полноте социологический анализ социального мира
и социального действия имеет два несводимых друг к другу
аспекта — “нормативный” и “материальный” Нормативный
аспект предполагает моральные стандарты для оценивания ста­
тусного и ролевого соответствия в социальной системе, то есть
ядро институционального порядка, или “нормативный поря­
док” в терминах Парсонса. Именно (и исключительно) этот
нормативный порядок, по мнению Локвуда, и является сфе­
рой социального контроля и социализации. Материальный
уровень, обозначаемый Локвудом как “основа” (substratum),
представляет собой “фактическое располагание средствами”,
структуру “дифференцированного доступа к ограниченным
ресурсам”, детерминирующую жизненные шансы и объектив­
ные интересы акторов. Локвуд считает, что “Социальная сис-

Рисунок 2
Пример концептуальной стандартизации базовых моделей
общества по Марксу, Хабермасу и Локвуду*

М аркс Хабермас Локвуд

Источник: Scott J. Sociological Theory: Contemporary D ebates.

Aldershot-Vermont: Edward Elgar. 1995. P 244. Воспроизводится с
небольшими изменениями.

43
тема" Парсонса (1951) так же как и, по-нашему мнению, “Тео­
рия коммуникативного действия" Хабермаса (1982), чрезмер­
но концентрируется на нормативном аспекте анализа в ущерб
материальному. М арксова модель скорее сфокусирована на
материальном уровне надстройки, хотя вопрос о взаимоотно­
шении базиса и надстройки остается главным предметом дис­
куссии в марксизме и наследовавших ему социальных теориях
(это обстоятельство отражено на рис. 2 пунктирной стрелкой).
Заметим здесь же, что с этим различением Локвуда связано и
другое чрезвычайно важное для сегодняшней социальной тео­
рии различение: “социальной интеграции” на уровне матери­
ального субстрата, интеграции индивидов и групп; и “систем­
ной и н те гр ац и и ” ролей, статусов, норм и н орм ати вны х
ожиданий, составляющих базовые социальные институты —
ядро нормативного порядка [см.: 205].

Модели объяснения и классификация

основных парадигм современной социологической теории
Причины возникновения “коммуникативного тупика” в со­
циологической теории, как уже говорилось, не сводятся к кон­
цептуальной путанице и различиям в стиле социологического
теоретизирования. В социологии существуют принципиально
различные и, возможно, несовместимые модели социологичес­
кого объяснения, или, как часто говорят, “социологические па­
радигмы ”
Различия между моделями социологического объяснения
прежде всего касаются нормативных, логических, методологи­
ческих и содержательно-теоретических стандартов, с помощью
которых ученые оценивают, что в рамках данной теоретичес­
кой перспективы (исследовательской программы) считается пло­
хим либо хорошим объяснением, описанием, доказательством.
Модели объяснения, таким образом, представляют собой
стандарты для оценки адекватности объяснений в пределах кон­
кретной теоретической перспективы или, шире, исследователь­
ской программы. Каждый тип объяснения предъявляет свои
требования к эмпирическим данным, определяя реальную ло­
гику исследования (то есть методологические нормы, стандар­
ты оценки, способы концептуализации и используемые мето­
ды) [см.: 23, с. 18-20].
44
 В философии и методологии социальных наук также пред­
принимались неоднократные попытки выделить некие общие
“парадигмы”, каждая из которых объединяет несколько моде­
лей объяснения (Р Фридрихе, Дж. Ритцер, П. Рот и др.). Н а­
пример. известная классификация Ритцера включает четыре
признака, позволяющие анализировать ведущие социологичес­
кие парадигмы:
• образцовое исследование;
носящее мировоззренческий характер представление о
предмете социологии (“онтология”);
методы исследования;
модель теоретического объяснения, или теоретическая пер­
спектива.
Ритцер выделяет три социологические парадигмы: парадиг­
му социальных фактов; парадигму социальных дефиниций (на­
зываемую также конструкционистской, или интерпретативной);
и бихевиористскую парадигму [см.. 23].
Мы будем, однако, придерживаться представления о том,
что классификация основных исследовательских перспектив
должна быть основана на различиях базовых предположений в
разных моделях социологического объяснения — представле­
ния, наиболее полно разработанного Дж. Александером [70],
хотя и несколько усложним его классификацию базовых пред­
положений. С точки зрения Александера, несоизмеримые со­
циологические теории и соперничающие парадигмы различа­
ются теоретической л о ги к ой , способом идентиф икации
социального действия — главного предмета социологическо­
го анализа, при этом зачастую они исходят из одностороннего
взгляда на природу и основной источник социального действия,
а также на его детерминацию.
В частности, многие социологические теории и целые тео­
ретические перспективы, прежде всего восходящие к рацио­
нальному индивидуализму Т. Гоббса [см.: 274, р. 1-2], локали­
зуют первоисточник действия, в том числе и коллективного,
исключительно на уровне отдельного индивида, то есть зани­
мают позицию “методологического” индивидуализма. Инди­
видуалистская позиция в социальной теории Нового времени,
лишь в XIX веке пришедшей к общим контурам современного
дисциплинарного размежевания на социологию, политическую
45
экономию, право, этику и т. д., в значительной мере связывала
себя с идеей “естественных прав” индивидов как далее недели­
мых источников преднамеренного, интенционального и пре­
и м ущ ествен но р ац и о н а л ь н о го д ей ствия, р еали зую щ его
индивидуальные, преимущественно (но не обязательно) мате­
риальные “ интересы” Другим важным аспектом этой позиции
являлось и является понимание индивида как конечного субъек­
та моральной, правовой и гражданской ответственности за свои
действия. Наконец, индивид рассматривается в ней как носи­
тель высшего авторитета в интерпретации собственных поступ­
ков и собственной жизни в целом, то есть, в терминах литерату­
роведения, как автор, обладающий привилегированным эпис­
темологическим доступом к замыслу, субъективной цели и
обоснованию действия. Такое понимание действия делает воп­
рос о природе социальности как таковой, социального мира
вторичным относительно вопросов, касающихся действий ин­
дивидуальных субъектов.
Трактовка индивида как последнего, далее неделимого но­
сителя мотивов, интересов и обоснованных убеждений об умес­
тных способах действия (“individuum” — латинский синоним
греческого “azofiog”), то есть тех оснований действия, которые
предположительно и отличают последнее от событий физичес­
кого мира, детерминированных физическими причинами, вела
к целому ряду логических и содержательных трудностей, истин­
ный масштаб которых стал очевиден только во второй поло­
вине XX века (хотя первые попытки преодоления этих труднос­
тей в социологии восходят к веберовской теории действия). (Де­
тальный анализ природы этих трудностей см. с. 274-288 наст,
изд.) Однако уже в работах Ш. Монтескье и Ж. Ж. Руссо можно
найти достаточно ясные представления о том, что возможно ин­
дивиды, вместе со своими правами и интересами, сами являют­
ся порождением общества как целого, социального мира, ины­
ми словами, индивиды не обладают никакой естественной и
аутентичной “внутренней сущностью” как источником побуж­
дения к действию, воления. С этой точки зрения, само понима­
ние намерений, целей и способов действия зависит от осознания
и понимания общества как самостоятельного объекта исследо­
вания и одновременно — первоисточника индивидуальных идей
и действий. В этом случае, вопреки индивидуалистской пози­
46
ции, социальное целое становится принципом объяснения, а ин­
дивидуальные социальные действия — его предметом. С точки
зрения эпистемологической, такая позиция может быть обозна­
чена как “методологический’’ холизм. Онтологическим эквива­
лентом фундаментального различения “методологический” ин­
дивидуализм — холизм является разграничение социальное дей­
ствие — социальный мир как “обобщенная проблема”, фокус
социологического теоретизирования (“социальное действие —
социальный порядок” у Александера [см.: 70, Ch. 3]).
Имеется ещё одно важное разграничение субъективизм —
объективизм, трактуемое, однако несколько по-разному разны­
ми авторами. Причиной расхождений в трактовке объективис­
тского и субъективистского “базовых предположений” общей
социологической теории является частое смешение, неразделен-
ность двух аналитических независимых различений, подразуме­
ваемых под ними. Помимо относительно простого различения
(а) “объективного как материального и субъективного как иде­
ального” в общ епринятом философском смысле (которым
пользуется, в частности, Ритцер, классифицируя свои парадиг­
мы по “базовым предположениям” [256, р. 402^404], и которым
будем пользоваться и мы) в работах по общей социологической
теории иногда вводится иное противопоставление. А именно раз­
личение (б) “объективного как внешнего, социального и мораль­
ного ограничения индивидуального воления и действия (в смыс­
ле дюркгеймовских “ограничений”, но, заметим, не обязательно
материального, хотя всегда связанного с существованием дру­
гих людей) и субъективного как волюнтаристского действия” (в
привычном для этики смысле, изначально произвольного, сво­
бодного от внешних ограничений, связанных с существованием
других, то есть детерминированного субъектом действия “из
себя”).
Вопрос о внешних условиях и реальных последствиях дей­
ствия в этих двух случаях вторичен, так как “идея” действия
при этом может быть понята только из воления как такового.
Очень важно заметить, что в последнем случае субъектом дей­
ствия может быть и некий холистский “сверхиндивид”, обла­
дающий, соответственно, “надындивидуальной волей” Если
парадигматическим примером холистского (б)-объективизма
(воспользуемся пока этим обозначением) может быть, как уже
47
говорилось, концепция Дюркгейма, то ^-су б ъ ек ти в и стск о ­
му предположению соответствует вся постшопенгауэровская/
постницшеанская традиция социальной мысли, в которой воля
рассматривается не как импульс к применению рациональных
принципов в практическом действии, а как арациональное и
доинтеллектуальное “ хотение” использующее Разум и его
принципы в своих целях. В классической социологической те­
ории у Ф. Тённиса концепция естественной инстинктивной воли
определяет Gemeinschaft в противоположность рассудочной и
рационалистской воле членов Gesellschaft, напоминающей ско­
рее не о чистом волении, а о расчёте9 В современной социоло­
гической теории (в вышеобозначенном узком смысле) приме­
ром может служить теория рационального выбора, сочетающая
индивидуализм, материализм и (^-субъективизм (заметим, что
последние социологические версии холистского (б)-субъекти­
визма исчерпываются, видимо, консервативной традицией в
политической социологии).
Предварительно ясно, что если (^-разграничение говорит
о преобладании идеального или материального компонента в
исходной мотивации и/или в детерминации средств действия,
то (б)-разграничение говорит скорее об исходном присутствии
в детерминации действия некоторого нормативного измерения,
определяющего ориентацию действующего относительно дру­
гих людей (как актуально присутствующих или потенциально
затрагиваемых этим действием). В сущности, речь идет о не-
элиминируемом нравственном измерении всякого действия, оп­
ределяемого через его цели. Актор может принимать в расчет
конкретных других людей или общие нормативные принци­
пы, регулирующие отношения с другими, в качестве средств
или условий реализации собственных интенций — вести себя
“технически” или “стратегически” рационально в терминоло­
гии Хабермаса, а в более устоявшихся терминах — просто “эго­
истически” 10, либо же он может определять сами цели и, опос­
редованно, средства относительно нормативных принципов,
исходно подразумевающих существование других акторов (ска­
жем. принципов справедливости или юмовской “симпатии к
человечеству”). Оценивание средств применительно к конеч­
ным целям (благам или “предельным ценностям”) — это, ко­
нечно, неотъемлемая прерогатива этики как “нормативной те-
48
ории действия” , определяющ ая саму возможность оценки
средств как “приемлемых” , “негодных" или “ чрезмерных”
Присутствие такого нормативного горизонта в объяснитель­
ной, “дескриптивной” теории действия очевидно позволяет
говорить о существовании собственной “этической проблема­
тики” в современной социологической теории и обнаружива­
ет её преемственность по отношению к классической социаль­
ной мысли, а также к свойственной последней “метафизической
проблематике” присутствия морального выбора в преднаме­
ренном деянии11
Эта “метафизическая проблематика” в действительности
и предопределила (и продолжает определять) устойчивый и вы­
ходящий за пределы социологии как дисциплины интерес к по­
пыткам научного объяснения социального действия. Однако
само её присутствие вызывало определенную обеспокоенность
и “потребность в легитимации” у создателей социологии как
“науки о сущем”, поскольку угрожало превратить социологи­
ческую теорию в неявный форум для продолжения давних фи­
лософских споров о происхождении и обосновании морали и
моральных норм. Уже М. Вебер в работе “Смысл ‘свободы от
оценки’ в социологической и экономической науке” счёл необ­
ходимым защитить универсальную пригодность нормативно­
го критерия “формальной нравственности” для содержатель­
ной оценки лю бы х человеческих действий, то есть для
идентификации их актуального “смысла” Он использовал для
этого Кантову формулу “отношения к другому человеку как
цели или средству” (пригодность которой сохраняется даже в
тех случаях, когда практическое применение нравственного им­
ператива находится в сфере институциональных решений или
мешает реализации “других сфер ценности”) [см.: 9, с. 562-565].
В этой же работе он отчетливо отделяет нормативную значи­
мость действия как объекта нравственной оценки исследова­
телем (которую следует оставить “за рамками” исследования)
и возможность эмпирического исследования нормативно зна­
чимого: “В тех случаях, когда нечто нормативно значимое ста­
новится объектом эмпирического исследования, оно в качестве
объекта лишается своего нормативного характера и рассмат­
ривается как 'сущее’, а не как ‘значимое’ Подобная метамор­
фоза нормативно значимых истин в конвенционально значи-
49
4 - 1295
мые мнения, которой подвластны все духовные образования
(включая логические и математические идеи) с того момента,
когда они становятся объектом рефлексии, рассматривающей
их под углом зрения их эмпирического бытия, а не их (норма­
тивно) правильного смысла, существует совершенно независи­
мо от того факта, что нормативная значимость логических и
математических истин является вместе с тем безусловной ап­
риорной данностью всех эмпирических наук” [9, с. 591]. В це­
лом, следуя неокантианской трактовке отношения фактов и
ценностей, Вебер вместе с тем ясно очерчивает возможность и
необходимость рассмотрения нормативной ориентации дей­
ствия в качестве существенного условия рационального науч­
ного истолкования его цели или, в веберовском языке, смысла.
Заметим, что Вебер избегает терминологии альтруистичес­
кого или эгоистического действия, оставляя её для словаря ак­
сиологии и “нормативной этики” и предпочитая говорить о
“нормативно правильном” как одном из возможных идеальных
типов, дабы подчеркнуть невозможность рационализации ин­
дивидуального ценностного выбора какими бы то ни было “вы­
водами науки” и надёжно отделить нормативное измерение дей­
ствия как предмет научного исследования от деонтологической,
утилитарной, политической или теологической оценки этого
действия. Определяя сам выбор нормативной ориентации дей­
ствия как нерационализируемую и находящуюся за пределами
объяснительных возможностей рациональной и эмпирической
науки “борьбу ценностей”, Вебер считает возможным исследо­
вать социальное действие как фактический результат, исход
выбора (так, если воспользоваться приводимым им примером,
смысл близких отношений между мужчиной и женщиной меня­
ется, если ориентацию на другого как средство удовлетворения
страстей сменяет ориентация на самоценность отношений с дру­
гим, однако мы можем лишь интерпретировать и объяснить
“новые” отношения через их вновь возникший смысл, воздер­
живаясь от суждений о причинах и смысле самого изменения).
На деле, однако, предельно широкая веберовская трактовка
ценностей, включающая в “борьбу ценностей” наряду с мораль­
ным императивом и логическими истинами, неопределенное
множество других известных и вновь возникающих ценностей
как “эмоциональных возможностей”, таких, как “интерес совре­
50
менного европейца”, “жажду переживаний" и т. д., позволяет
говорить о некотором (“методологическом") волюнтаризме/
инструментализме веберовской теории действия, помещающем
её в опасной близости от liberum arbitrarium indifferentiae (сво­
боды безразличия) классического философского индетерминиз­
ма (и, кстати, от неоутилитаризма “ выявленных предпочте­
ний”), — близости, которой сам Вебер вероятно предпочел бы
избежать. (Об этом говорят, в частности, содержащиеся в той
же работе аргументы против обвинения сторонников “борьбы
ценностей” в моральном релятивизме.)
Вебер, следовательно, явным образом ввел нормативное
измерение в социологические объяснения действия, однако
предложенная им защита от опасной близости с метафизи­
кой — допущение несоизмеримости субъективно значимых цен­
ностных сфер и уравнивание нравственного выбора с выбора­
ми в “гетерогенных этике” сферах, предполагающих отношение
к другому человеку “только как к средству”, — заведомо “сме­
щала” все возможные социологические теории действия к по­
люсу, обозначенному выше как волюнтаристский (5^-субъек­
тивизм.
Разработанная Вебером типология действия закрепила про­
извольность выбора внутренних целей—ценностей (“убежде­
ний о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначерта­
ниях, благочестии или важности “предмета” любого рода” [9,
с. 629]) в понятии аффективно-рационального действия, заре­
зервировав объективную оценку того или иного способа дей­
ствия исключительно за операцией сознательного соотнесения
целей, средств и побочных результатов, исчерпывающе харак­
теризующей инструментальное целерациональное действие.
Цели же последнего либо сами являются результатами ценнос­
тно-рационального выбора между “ важными предметами”,
либо актуализируются в “установленном порядке” из состав­
ляемой самим индивидом шкалы субъективных предпочтений,
упорядочивающей потребности по их “сознательно взвешен­
ной необходимости” в согласии с принципом “предельной по­
лезности” [там же]. Конечно, такие субъективно значимые цен­
ности уже не могут обладать собственно нормативным и
обязывающим характером, поскольку они не обладают неза­
висимым статусом и их желательность или обязательность оп­
51
ределяется исключительно интенцией сознающего субъекта12.
В силу этого же обстоятельства они не могут сами по себе быть
источником социальной солидарности, во всяком случае, сход­
ство субъективных ценностей обеспечивает солидарность не в
большей мере, чем сходство субъективных потребительных
стоимостей неоклассической экономики, основной принцип
которой и упоминает Вебер, определяя чистый тип целерацио­
нального действия. (О проблематичности очерченных таким
образом понятий интенционального действия и инструменталь­
ной рациональности и возникаю щ их здесь трудностях см.
с. 274-288 наст. изд.).
В подтверждение последнего тезиса о латентном напряжении,
изначально существующем в вопросе о статусе нормативно­
нравственной ориентации действия в научном объяснении, за­
метим пока, что некоторые критики современных социологи­
ческих теорий (А. Макинтайр) непосредственно связывают ус­
тойчивое и одностороннее внимание социологов к оппозиции
“целерациональное—ценностно-рациональное” (сопровожда­
емое дистанцированием от вопроса о природе “ценностей”) с
необходимостью разведения и противопоставления факта и цен­
ности, изначально стоявшей перед модернистским проектом
респектабельной “научной социологии”, в котором за пределы
ответственного социологического теоретизирования выводи­
лась сама идея нормативной (или содержащей нормативный
компонент) теории действия [см.: 208]. Другие авторы (X. Иоас)
полагают, что синтез объективно-нормативного и субъектив­
но-волюнтаристского измерений деятельности может быть до­
стигнут в результате теоретической проработки метафор спон­
танности и реконструкции, что позволит разработать “теорию
креативности действия”, способную описать и объяснить ауто-
телические. аффективные и привычные действия, игнорируемые
интенционалистскими теориями “социального”, “рациональ­
ного” и т. п. действия (см. раздел II наст. изд. и [190]). Н. Смел-
зер недавно подверг критике само различение рационализиро­
ванных целей как внутренних детерминант действия и ценнос­
тей как “внешних”, якобы метафизических параметров его оцен­
ки. Именно это различение, по мнению Смелзера, и превращает
•j теорию рационального выбора в “теоретический тупик”: иг-
-I норируя современные психологические теории мотивации,
м
 прежде всего психоаналитическую теорию, теоретики рацио­
нального выбора оказываются неспособны объяснить такт
бесспорные и неоднократно продемонстрированные эмпири­
чески характеристики “феноменологии действия” как его аф-
фективно-ценностная амбивалентность и полярность [см.: 288]
Но, конечно, наибольший вклад в возвращение “норматив­
ного” измерения в современную социологическую теорию вне­
сла грандиозная метатеоретическая реконструкция “схем дей­
ствия”, предложенная в книге “Теория социального действия’'
Т. Парсонсом [243]. а также критические дискуссии о его “во­
люнтаристской” теории действия, в центре которой оказался
гиперсоциализированный субъект, свободно реализующий
нормативные давления культуры. Парсонс стремился включить
непроизводное, “первичное” нормативное измерение в пред­
ложенную Вебером метатеорию социального действия, разви­
вая дюркгеймовскую идею ценностей как “моральных фактов”
имеющих объективный и не зависящий от индивидуального
сознания статус и воздействующих на поступки людей подоб­
но физическим силам. (“Это силы коллективные, естественные,
следовательно, они, хотя и являются целиком нравственными,
близки тем, которые действуют в остальной части вселенной”
[29, с. ЗОО]13).
Как для Дюркгейма и его ученика М. Мосса, создавшего
первую социологическую теорию генерализованного обмена, в
которой рыночный, сугубо “экономический” обмен выступал
лишь частным случаем инструментально (эгоистически) ориен­
тированного по нормативной оси действия, включенного в бо­
лее широкую сеть отношений реципрокности, так и для Пар­
сонса ненормативные и ситуативные элементы действия могли
быть введены в “волюнтаристскую” теорию действия лишь че­
рез их отношение к нормативным элементам. “[Определяемая]
позитивно, волюнтаристская система включает в себя элементы
нормативного характера. Радикальный позитивизм полностью
исключает все такие элементы из эмпирической релевантности.
Утилитаристская система признаёт их, но только в статусе слу­
чайных целей [субъективных предпочтений], которые, таким
образом, выступают лишь как данные для эмпирического при­
менения теоретической системы. В волюнтаристской теории они
становятся интегральной частью самой системы, будучи пози­
53
тивно взаимозависимы с другими элементами специфически оп­
ределенным образом. Волюнтаристская система нимало не от­
рицает важную роль обусловливающих ситуативных и других
ненормативных элементов действия, но рассматривает их в ка­
честве взаимозависимых с нормативными” [243, vol. 1, р. 81-82].
Не менее радикально Парсонс отделяет свою “волюнтаристс­
кую” теорию от идеалистической теории действия, в которой
самостоятельное значение ситуативно-обусловливающих эле­
ментов действия (идеальных или материальных) исчезает подоб­
но тому, как исчезает автономия нормативных элементов в ра­
дикально-позитивистской схеме действия: “В идеалистской
теории “действие” становится процессом “эманации” или “са­
мовыражения” идеальных или нормативных факторов. П ро­
странственно-временные явления начинают соотноситься с дей­
ствием только как символические “способы выражения” или
“воплощения” “смыслов” Научный стандарт рациональности
становится иррелевантен применительно к субъективному ас­
пекту действия. Схема средства— цель уступает место схеме
смысл— выражение. Ненормативные элементы не могут “обус­
ловливать” действие, они могут лишь более или менее “интег­
рироваться со смысловой системой”” [243, р. 82].
Очевидно, что именно теории действия “идеалистическо­
го” типа заслуживают обозначения “волюнтаристские/ирраци-
оналистские” в устоявшейся терминологии, однако для П ар­
сонса более значима обыденная этимология: “voluntary” —
“добровольны й” (тогда как философскому “волюнтаризму”
ближе английское “wilful” — “своевольный, основанный на
прихоти”). Нормативная ориентация действия есть не что иное,
как результат индивидуального свободного решения (даже
если, в собственно моральных терминах, результатом этого
решения является утилитарное, эгоистическое, “максимизиру­
ющее” и т. п. поведение). Зарезервировав за своей нормативи-
стской, ^ -о б ъ е к т и в и с т с к о й теорией действия определение
“ волюнтаристская”, Парсонс создал определенную термино­
логическую трудность для всех последующих исследователей
метатеоретических оснований и “базовых предположений”: как
обозначить противоположный нормативизму (в наших услов­
ных обозначениях ^ -о б ъ е к ти ви зм у ) полюс нормативной ори­
ентации? Поскольку дихотомия “альтруистический—эгоисти-
54
‘-iC'Vixriri 'la v -'iu D u c n p n n n i v ia L i \^л гчо.гч п ^ п п а д л с ж п и ^ i D i р а д и ц п -

онно понимаемой моральной теории14, выбор ограничивается

“субъективизмом” 15, “интенционализмом” 16 либо “инструмен­
тализмом” (“инструментальной рациональностью”). В целях
терминологической простоты мы в дальнейшем будем пользо­
ваться преимущественно последним обозначением, хотя оно и
чрезмерно привязано к индивидуалистским/материалистским
теориям, характерным для натуралистской парадигмы в соци­
ологии (для того чтобы охарактеризовать с точки зрения нор­
мативной ориентации действия индивидуалистские/идеалист­
ские теории мы также будем применять в разделе II данной
книги термин “интенционалистские”).
Таким образом, третье базовое предположение (фундамен­
тальное теоретическое различение) современной социологичес­
кой теории, в силу своей непростой интеллектуальной истории
вполне заслуживающее наименования “скрытое измерение”,
можно обозначить как нормативизм — инструментализм. Д а­
лее это обозначение будет использоваться уже без оговорок в
качестве эквивалента различению, выше условно определенно­
му как “объективизм — субъективизм” варианта (б). Однако
прежде чем мы перейдем к роли этого “скрытого измерения” в
существующих и возможных классификациях основных социо­
логических парадигм, немаловажно уточнить, как сам Парсонс
определял суть “нормативного”
В специальном примечании к главе о теориях действия П ар­
сонс отмечает, что свободное употребление этого термина в
научной работе нуждается в некотором специальном поясне­
нии в силу “его ассоциацией с этической и правовой точками
зрения, которые принято отличать от точек зрения эмпиричес­
ких наук” [243, vol. 1, р. 74]. Применительно к теории действия:
“...термин ‘нормативный’ будет использоваться как приложи­
мый к аспекту, части или элементу системы действия в том и
только том случае, если можно считать, что оно проявляет или
каким-то другим образом включает в себя чувство, могущее
быть приписанным одному или более действующим, что не­
что является целью само по себе, независимо от своего статуса
как средства к достижению любой другой цели (1) для членов
некоего коллектива, (2) для какой-то части членов или (3) для
коллектива как единицы” [243, vol. 1, р. 75]. Очевидно, что нор­
55
м ати в н о сть к а к т а к о в а я оп р ед ел яется д вум я клю чевы м и эл е­
м ен там и — о р и ен т ац и е й на д р у г и х (с о ц и а л ь н ы й “ к о л л е к т и в ” )
и н ад л и ч н ы м . ав то н о м н ы м о т си т у ати в н ы х или ф у н д а м е н та л ь ­
ных дл я д е й ст в у ю щ его “ о б с то я т ел ь ств и о гр а н и ч е н и й ” х а р а к ­
тер о м . П р и э т о м , уто ч н яет П а р с о н с , конкретная социальная
норм а, п о д о б н а я эк сп л и ц и тн о й н о р м е в о е н н о го у става в ы п о л ­
нять п р и к а зы к о м а н д и р а , м ож ет за в и се ть (и часто зави си т) и
от н е н о р м а т и в н ы х элем ентов, то есть о т со о б р аж ен и й о р г а н и ­
зац и о н н о й эф ф екти вн ости , и н ди ви ду альн о й би ологи чески
у н ас л ед о в ан н о й ск л о н н о сти п о д ч и н я ть ся п р и к аза м и т. п. О д ­
нако вс егд а су щ еству ю т д в а ас п ек та , к о т о р ы е п о зв о л я ю т в ы я ­
вить “ в к л ю ч е н н о с т ь ” соб ствен н о н о р м а т и в н о го асп ек та в т а ­
к у ю к о н к р е т н у ю н о р м у : “ (1) С р е д и те х , к то “ п р и з н а е т ”
[‘re c o g n iz e ', т о есть и ‘р а с п о зн а е т , о с о з н а е т ’ в к о гн и т и в н о м
см ы сле, — И. Д .] эту норм у, о ф и ц ер ы ли это, сол д аты или г р а ж ­
д ан ск и е, су щ еству ет ощ ущ ен и е т о г о , ч то п од ч и н ен и е с о л д а т
п р и к аза м яв л яе тс я ц елью сам о по себе, н езави си м о от с о о б р а ­
ж ений во е н н о й эф ф екти вн ости . (2) К о г д а во зн и к ает в о п р о с о
то м , п о ч е м у п о сл у ш а н и е ц ени тся [и] в к ач естве средства, это
п р и в о д и т к п р о сл е ж и ва н и ю ‘в в ер х ’ цепи средства— цель [см.
гл. 6 ук а з. соч. П арсонса]17 Э т а п р о ц е д у р а , в к о н ц е к о н ц о в ,
п р и ведет а н а л и з к кон еч н о й цели, буд ет ли это воен н ая эф ф ек ­
т и в н о сть с а м а п о себе или к ак н езам ен и м о е средство дл я д о с ­
ти ж ен и я д р у г и х целей, таки х к ак н а ц и о н а л ь н а я б е зо п а сн о сть.
Н о р м а т и в н ы е элем ен ты о б ы ч н о вк л ю ч ен ы в одну и ту ж е к о н ­
кр етн у ю н о р м у о б о и м и этим и с п о с о б а м и ” [243, vol. 1, р. 75].
Л и ш ь н а п ер в ы й взгл яд идея о су щ ествован и и н о р м а т и в ­
н о го и зм ер е н и я, в к л ю ч ен н о го или не в к л ю ч ен н о го не т о л ь к о в
к о н к р е тн ы е д ей стви я, но и в к о н к р е тн ы е эк сп л и ц и тн ы е н о р ­
мы , к аж ется о б е ск у р аж и в а ю щ ей . Е сл и в о с п о л ьзо в а ть ся п усть
у п р о щ ен н ы м , но ясны м п р и м ер о м , следуя духу и букве п р а в о ­
вой н о р м ы - ск аж ем , н о р м ы у става , м о ж н о в н ек о то р о й с и т у а ­
ции (к о н т и н г е н т н о ) н ар у ш и ть а б с о л ю т н о все “пред ельн ы е ц ен ­
н о ст и ” , о р и е н т и р у ю щ и е н аш и п о сту п ки о тн о си тел ьн о д р у ги х
л ю дей , л и б о н а о б о р о т , н ар у ш и в все п и сан ы е и неп и сан ы е н о р ­
мы, в ы п о л н и т ь н равствен н ы й и м п ерати в. Т ак и м об р азо м , п р ед ­
л о ж е н н ая т о ч к а зрен и я вп олн е со о т в ет ст в у ет н аш им ж и т ей с­
ким “ м о р ал ь н ы м и н ту и ц и ям ” Б олее то го , он а п о зво л яет
а д е к в а т н о , т о есть без л о ги ч ес к и х п р о ти в о р еч и й , с ф о р м у л и ­
56
р о в а ть в о и сти н у м учи тел ьн ы й д л я м н о ги х р азд елов со ц и ал ь
ной те о р и и , в то м числе для ф и л ософ и и п р а в а , поли ти ки и т. д.
во п р о с о то м , к ак фактически м о ж ет о б о с н о в ы в ать ся л егал ь
ность с а м о г о п р ав а или л еги ти м н о сть узакон ен н ы х правовы ?
или п о л и ти ч еск и х и н сти тутов. (Н а это м воп росе м ы не може!^
о с т а н а в л и в а т ь с я здесь более п о д р о б н о , о д н а к о зам ети м , чтс
сп о р ы о в о зм о ж н о с ти о б о с н о в а н и я п р ав о в ы х н орм и к вали
ф и к ац и и п р ав о в ы х действий, х ар а к тер н ы е для ф илософ и и п р а ­
ва к о н ц а X IX века, о к а за л и б о л ь ш о е в л и ян и е не т о л ь к о н а п р а
в о в е д ч е с к и е в з г л я д ы В е б е р а , но и н а ф о р м у л и р о в к у hn
со ц и о л о ги ческ ой теории действия. П ри чем особенно зам етн ы м
как п о к а за л и С. Т ёр н ер и Р. Ф а к т о р [303], бы ло влияние “ п о ­
зи т и в и с т с к о й ” теори и “ цели в п р а в е ” , р а з р а б о т а н н о й Р фор
И ер и н го м .)
В о зв р ащ а я сь к инст румент апыюсти— нормативности каь
к а в т о н о м н о м у о т идеализма—мат ериализма (или от вари ан та
(а ) с у б ъ е к ти в и зм а — о б ъ ек ти ви зм а — см. с. 4 7 наст, главы) б а ­
зо во м у и зм ер ен и ю “ п робл ем ы д е й с т в и я ” , отм етим , что вклах
П а р с о н с а в к о р р ек тн у ю п о ст ан о в к у э то й п р о б л ем ы следует
п р и зн а ть д аж е тем, кто стави т под сом н ен и е базо вы е п р ед п о ­
л о ж ен и я его со б ствен н о й тео р и и с о ц и а л ь н о г о действия (и д еа­
л и зм — н о р м а т и в и зм — холизм ).
Н а и б о л е е п о сл ед о вател ьн у ю п о п ы тк у класси ф и ц и р о вать
сущ еству ю щ и е в со ц и о л о ги и м одели те о р ети ч еск о го о б ъ я сн е­
ния, о сн о в ан н у ю на реко н стр у кц и и п ред л о ж ен н о й П арсон сом
общ ей схем ы “ систем д е й ст в и я ” 18, п р ед п р и н ял Д ж. А л ек са н ­
дер [70, ch. 3]. С то ч к и зрен и я А л ек са н д ер а , клю чевы е п р ед п о ­
л о ж ен и я с о ц и о л о ги ч е ск о го те о р е т и зи р о в а н и я к аки м -то о б р а ­
зо м з а в и с я т о т р е ш е н и я э п и с т е м о л о г и ч е с к о й п р о б л е м ы
со о тн о ш ен и я суб ъ екта и о б ъ е к та п о зн ан и я, ф орм улируем ой им
в т е р м и н а х д и х о т о м и и “су б ъ ек ти ви зм — о б ъ е к т и в и зм ” Д вум
п о л ю с а м э т о й д и х о т о м и и с о о т в е т с т в у ю т п о л ю са т о г о , что
А л ек сан д ер о п и сы вае т как “ кон ти н уум н ау ч н о го м ы ш л ен и я” :
полю с “ м етаф и зи ч еск о го о к р у ж е н и я ” , сод ерж ащ и й предельн о
о бщ и е тео р ети ч еск и е и “ м ета -м ет о д о л о ги ч е ск и е” полож ен и я,
и п о л ю с “ э м п и р и ч еск о го о к р у ж е н и я” , вк л ю чаю щ и й в себя н а ­
учны е в ы с к а зы в а н и я о н аб л ю д аем ы х ф а к та х [70, р. 2-5]. О п ти ­
м ал ьн ы м р еш ен и ем , и зб егаю щ и м к р ай н о ст ей идеали зм а и п о ­
зи ти в и зм а , А л ек сан д ер у п р ед ставл яется п о стп о зи ти ви стск о е

57
“ м н о го м е р н о е н ау ч н о е м ы ш л ен и е” , со х р ан яю щ ее о т н о с и т е л ь ­
н о а в т о н о м н ы й стату с тео р и и , но и зб егаю щ ее оп асн о стей р е ­
л я т и в и зм а и м е то д о л о ги ч ес к о го а н а р х и зм а [70. р. 24-35].
В т е р м и н а х б азо в ы х п р ед п о л о ж е н и й со ц и о л о ги ч е ск о й т е ­
ор и и эта д и х о т о м и я м ож ет б ы ть сф о р м у л и р о в а н а как п р о т и ­
в о п о с т а в л е н и е двух к рай н и х о тв е то в на в о п р о с о п р и р о д е и
и с т о ч н и к а х д е т е р м и н а ц и и д е й ст в и я . П е р в а я п о зи ц и я м о ж ет
б ы ть, по А л ек са н д ер у , о б о зн а ч е н а к ак д етер м и н и зм “ вн еш н и х
у с л о в и й ” “ м а т е р и а л и з м ” (“ ...к о г д а эл ем ен ты , вл и яю щ и е на
че л о в е ч ес к о е д ей стви е, оп р ед ел яю тся к ак чисто о б ъ е к т и в н ы е ,
как ‘м а т е р и а л ь н ы е ’ или ‘с и т у ати в н о -о б у сл о в л е н н ы е’, ...о р и е н ­
т и р о в а н н ы е т о л ь к о н а вн еш н ее э м п и р и ч е с к о е о к р у ж е н и е ” ).
В то р о й к р ай н ей п ози ц и и со о тв ет ст в у ет п ред п о л о ж ен и е о б и с­
к л ю ч и те л ь н о “ в н у т р ен н ей ” , су б ъ ек ти в н о й п р и р о д е эл ем ен то в,
д е те р м и н и р у ю щ и х дей стви е (“ ...к о г д а вл и яю щ и е на д ей стви е
эл ем ен ты в о с п р и н и м а ю тся как исход н о субъ ективны е, к ак и де­
ал ь н ы е и л и ‘н о р м а т и в н ы е ’ ...о р и е н т и р о в а н н ы е н а м е т а ф и зи ­
ческое о к р у ж е н и е ” ) [70. р. 65-66]. О тм ети м сразу, что в это м
пун кте А л е к с а н д е р см еш и вает, “ с л и в а е т ” в о п р о с о п р е о б л а д а ­
нии и д е а л ь н о г о или м а т е р и а л ь н о г о к о м п о н е н т а в и сх о д н о й
м о ти в а ц и и и /и л и в д ете р м и н а ц и и средств дей стви я (идеализм—
м ат ери али зм . и л и , в н аш и х т е р м и н а х , п р о т и в о п о с т а в л е н и е
(а ) с у б ъ е к т и в и з м — о б ъ ек ти ви зм — см. с.47 наст, главы) с в о п ­
ро со м о п р и су тств и и в д е тер м и н ац и и дей стви я н ек о то р о го н о р ­
м а т и в н о го и зм ер ен и я, о п р ед ел яю щ его о р и ен т ац и ю д е й с т в у ю ­
щ его о т н о с и т е л ь н о д руги х л ю д ей (как а к ту а л ьн о п р и су т ств у ­
ю щ и х, т а к и п о те н ц и а л ь н о за т р а г и в а е м ы х этим дей стви ем ), то
есть о б р а щ а е т с я к ан а л и ти ч е ск о м у р а згр а н и ч е н и ю инст рум ен­
тализм— нормативизм. С р а зу же за м е ти м , ч то речь и д ет и м ен ­
но о сл и я н и и , “ к о н ф л я ц и и ” в те р м и н а х , и сп ользуем ы х сам и м
А л е к с а н д е р о м , п о ск о л ьк у он д а ет ч р е зв ы ч а й н о п р о н и ц а т е л ь ­
ны й а н а л и з п р и р о д ы “ н о р м а т и в н о г о ” и зм ерен и я, о с н о в а н н ы й
п р еи м у щ ес тв е н н о н а р ас см о тр е н н о й вы ш е п ози ц и и П а р с о н с а .
П ри э то м А л ек са н д ер о тм еч ае т не т о л ь к о отсутствие в с о в р е ­
м енной со ц и о л о ги ч еск о й теори и ад ек ватн о й кон ц еп ту ал и зац и и
“ н о р м а т и в н о г о ” изм ерен и я д ей стви я (в ч астн ости , р а с п р о с т ­
р ан е н н у ю ск л о н н о с т ь п о д м ен ять п р о б л е м у н о р м ати в н о й о р и ­
ен тации вторы м ф ун дам ентальн ы м вопросом — о п р и ро де
с о ц и а л ь н о г о п о р яд к а , см. ниж е), но и терм и н о л о ги ч еск и е т р у д ­

58
ности , с в я за н н ы е с тем, что в о т л и ч и е от и н струм ен тал и зм а
т р а д и ц и о н н о й “ р ац и о н а л и стс к о й т е о р и и ", а л ь те р н ати в н ая ей
тр ад и ц и я “ не им еет столь легко и д ен ти ф и ц и руем ого я р л ы к а ” 19
Г о в о р я о п р и р о д е “ н е р а ц и о н а л ь н о с т и ” , А лексан дер о п и с ы в а ­
ет среди её важ н ы х со д ер ж ател ьн о -тео р ети ч ески х к о н ц еп ту а­
л и за ц и й н о р м а т и в и зм П а р с о н с а , с т р у к т у р ал и ст ск и е т е о р и и
си м во л и ч еск о го , “ ф и к ти в н о го ” см ы сл а р и ту ал ьн о го поведения
(В. Т ёр н ер . М . Д агл ас ), п си х о ан ал и ти ч еск и е “ хол и стски е” т е о ­
рии аф ф е к т и в н о г о действия, а т а к ж е “ п одход , ...о п р е д е л я ю ­
щ ий себя не в тер м и н ах эк сп р есси в н о сти человеческого д е й ­
ствия, а в те р м и н а х его этического качест ва” [70, р. 77-78] {К ур ­
сив м о й - И. Д .). Вместе с тем в о п р о с о н о р м ати в н о й о р и ен тац и и
дей стви я к ак о р и ен тац и и н а не и сч ер п ы ваем ы й н о р м о й 20 “ н о р ­
м ати в н ы й и д е а л ” без д о с та то ч н ы х о сн о в ан и й увязы вается, в
т р а к т о в к е А л ек сан д ера, с в о п р о с о м о “ вн утрен н ей ” л и б о внеш ­
ней, м а т е р и а л ь н о й детер м и н ац и и д ей стви я, а такж е с тр а д и ц и ­
он н ой ф и л о со ф ско й ф о р м у л и р о вко й проблем ы “свобод ы
в о л и ” О н есво д и м о сти “ и д е ал ь н о го т и п а ” н о р м а т и в н о -о р и ­
е н т и р о в а н н о г о действи я к и д еал ьн о м у и эксп рессивном у (как
и п р о т и в о п о л о ж н о г о ему и н с т р у м е н т а л ь н о г о д ей стви я — к
м а те р и а л ь н о м у и технически р а ц и о н а л ь н о м у ) уже гово р и л о сь.
В этой связи д о с та то ч н о то л ь к о ещ ё р а з п одч еркн уть, что н о р ­
м ати в н о е и зм ерен и е действия не н ах о д и тся в необ ходи м о й св я­
зи с вн у тр ен н и м и “ м ен та л ь н ы м и ” д е те р м и н а н там и дей стви я.
К ак о тм еч ал один из сам ы х п р о н и ц ат ел ьн ы х кр и ти ко в т р а д и ­
ц и о н н ы х ф и л о со ф ск и х к он ц епц ий “ св о б о д ы в о л и ” Б. Ф. С к и н ­
нер [см.: 23, с. 35-36; а т акж е с. 231-233 наст, изд.], д е те р м и ­
н и р о в а н н ы й “ м ен тал ьн ы м и п ер е м е н н ы м и ” внутренн ий К о н т ­
ро л ёр д а р у е т и ндивиду не больш ую свобод у воли, чем внеш ние,
о б ъ е к т и в н ы е , эм п и р и ч ес к и н а б л ю д а е м ы е “ о г р а н и ч е н и я ” 21
Т ак и м о б р а зо м , в к л асси ф и кац и и А л ек сан д ер а, как и п о к а з а ­
но на рис. 3, ф у н д ам ен тал ьн ы е р а зл и ч е н и я “ и н ст р у м е н тал ь ­
ное— н о р м а т и в н о е ” и “ и деал ьн ое— м а т е р и а л ь н о е ” совмещены
в о д н о а н а л и т и ч е с к о е и зм ерен и е, о п и сы ваю щ ее во зм о ж н ы е
“б а зо в ы е п р ед п о л о ж е н и я ” о п р и р о д е с о ц и а л ьн о го дей стви я,
х ар а к тер и зу ю щ и е осн овн ы е те о р ети ч ес к и е о р и ен тац и и в с о ­
ц и о л о ги и . В то р о е изм ерение это й к ласси ф и кац и и о б р а зо в а н о
а л ь т е р н а т и в н ы м и ответам и на в о п р о с о “ м етод ол оги ч еско м
ф о к у се” со ц и о л о ги ч е ск о го т е о р ети зи р о в ан и я, то есть б а зо в ы ­

59
ми п р ед п о л о ж е н и я м и м е то д о л о ги ч ес к о го "и н д и в и д у а л и зм а —
х о л и з м а ” Э т о д о в о л ь н о т р а д и ц и о н н о е р азл и ч ен и е (и н о г д а
такж е и м ен у ем о е р азли ч ен и ем м и к р о - и м ак р о у р о в н ей т е о р е ­
т и зи р о в а н и я [см.. 196; 256, р. 450-453]), о сути к о то р о г о п о д ­
р о б н ее г о в о р и л о с ь вы ш е (см. с. 4 5 -4 7 наст, изд.), со х р а н я е т
свою зн а ч и м о с т ь в качестве “ б а зо в о го п р ед п о л о ж е н и я” уж е п о ­
то м у , ч то “ с о ц и а л ь н ы е науки д о л ж н ы и м еть д ел о со м н о ж е ­
ст в ен н о с ть ю и н д и в и д о в. ...К а ж д а я со ц и а л ь н а я тео р и я с о е д и ­
няет вн у тр и себя некий о твет н а п р о б л е м у дей стви я с о т в е т о м
н а в о п р о с о т о м , к ак м н о ж ествен н о сть та к и х действий с т а н о ­
вится в за и м о с о п р я ж ё н н о й и у п о р я д о ч е н н о й ” [70, р. 90].
Н а рис. 3 схем атически п ред ставл ен а исходная алексан д е-
р о вская к л асси ф и кац и я базовы х п ред п ол ож ен и й и ти пов т е о р е ­
ти ческой л о г и к и в соц и ол оги и . И сх о д н ая схема бы ла д о п о л н е ­
на у д о б н ы м сопоставл ен и ем “теорети ч ески х л о г и к ” и с о о т в ет­
ствую щ их им основны х п аради гм в соврем енной соц иологи и {см.
на рис. 3 А выделенные светлым ш рифтом названия парадигм,
предлагаемые Уотерсом, а т акж е принятые в наст. изд.). Д л я
ср авн ен и я н а то м же рис. 3 п од л и тер о й Б приведена к л асси ф и ­
кация со ц и о л о ги ч еск и х п арадигм Д ж . Р и тц ер а по тем же “ б а з о ­
вы м п р ед п о л о ж е н и я м и ” О тм етим , о д н а к о , что в к л асси ф и ка­
ции Р и тц ер а об ъ екти вн ы м явлен иям со ц и ал ьн о й р еал ьн о сти с о ­
ответствую т “ им ею щ ие реальное, м атери ал ьн ое сущ ествование” ,
а су б ъ ек ти вн ы м — те, к оторы е “ сущ ествую т исключительно в
о б л асти и д е й ” Т ак о е одн ом ерное р азли ч ен и е при вод и т к весь­
ма сп о р н ы м резу л ьтатам . Т ак, в кач естве п рим ера об ъ екти вн ы х
ф ен о м ен о в, ан ал и зи руем ы х на м и кро- и м ак роуровн ях, Р и тц ер
у п о м и н ает дей ствие, право , бю р о к р ати ч еск и е структуры , язы к,
а в качестве суб ъ екти вн ы х ф еном енов — н орм ы , ценности, к у л ь ­
туру [256, р. 532-533]. К ром е то го , на рис. 4 приведены п р и м ер ы
более д р о б н о й классиф икации м оделей объяснения, вы деляем ы х
“ вн у тр и ” н ату р ал и стск о й , и н тер п р етати вн о й , стр у кту р ал и стс­
кой и ф у н к ц и о н ал и стск о й п аради гм с учётом р ассм о тр ен н о го
вы ш е “ с к р ы т о го и зм ерения" — н о р м ати в н о й ори ен тац и и д е й ­
ствия. П о с к о л ь к у гл авн ы м структурн ы м при н ц и п ом и злож ен и я
в д а н н о й к н и ге будут не сами по себе п арад и гм ы и м одели с о ­
ц и о л о ги ч ес к о го объяснения, а ключевые проблемы общ ей со ц и ­
о л о г и ч е с к о й т е о р и и , к о то р ы е б у д у т о х а р а к т е р и зо в а н ы чуть
ниж е, м ы о гр ан и ч и м с я им енно п р и м ер ам и класси ф и кац и и об-

60
 Рисунок 3
Классификация социологических парадигм
по Дж. Александеру и Дж. Ритцеру

А
Схема базовых предположений Дж. Александера
и основные социологические парадигмы*

Фокус Предположения о конститутивных элементах социального действия

теоретизирования
субъективные (волюнтаризм) объективные (ограничения)

Нормати»игм (“нерациональность ”) Инструментализм (рациональность)

Д ейст вие

Интерпретативный подход / Натурализм /

Конструкционизм Утилитаризм

* Социаюгический “идеализм” Социологический “материализм”

о

| Функционализм / С труктурализм /
t; Функционализм Критический структурализм

Источники: Alexander J. С. Theoretical Logic in Sociology. Vol. 1.

Positivism, Presuppositions, and C urrent Controversies. Berkeley:
University of California Press, 1982; Waters M. Modern Sociological
Theory. L. et al.. Sage Publications, 1994. P. 5-6 (с изменениями).

Уровни социологического анализа и основные

социологические парадигмы в классификации Дж. Ритцера^

УРОВНИ СОЦИАЛЬНОЙ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ

РЕАЛЬНОСТИ: ПАРАДИГМЫ.

Макросубъективный >Парадигма «социальных фактов»

Маурообъективный

Микросубъективнмй Парадигма «социальных дефиниций»

Парадигма «социального поведения»

Ист очник : R itze r G. C ontem porary Sociological Theory. N. Y

McGraw Hill, 1992. P. 533-534.

61
щ их со ц и о л о ги ч еск и х теори й и м оделей объ яснени я, а такж е их
об о б щ ен н ы м и х арак тери сти к ам и . О го в о р и м такж е, что в наш
список ф у н д ам ен тал ьн ы х теоретически х разли ч ен и й , и сп о л ьзу ­
емых при о б ъ ясн ен и и социального м и р а и соц и ал ьн ого действия
(и н д и в и д у а л и зм — холи зм , и д еал и зм — м ате р и ал и зм , н о р м а т и ­
визм — и н стр у м ен тал и зм ), мы не вк л ю чи л и поп ул ярн ую в 7 0 -
80-е го д ы X X в е к а д и х о т о м и ю с о ц и а л ь н ы й п о р я д о к — с о ц и ­
ал ьн ы й к о н ф л и к т [см.: 118; 148]. П реи м ущ ествен н ы й интерес к
ко н ку р ен ц и и и к онф ликту во взаи м од ей стви и произволен по о т ­
нош ен и ю к о д н о м ер н ы м и н струм ен тал ьн ы м м оделям объ ясн е­
ния дей стви я (холистски м или и н ди ви дуали стски м ), п р и н и м а ю ­
щ им н ек о то ры е предполож ения об огран и ч ен н ости ресурсов (м а­
тер и ал ь н ы х , вл астн ы х или сим волических). К ром е того , п о п у ­
л яр н о сть это й ди х о то м и и в зн ач и тел ьн о й мере связан а не с её
якобы ф у н д ам ен та л ьн ы м х арак тером , а с тем , что она о тр аж ает
б азо во е “ и д ео л о ги ч еско е п ред п ол ож ен и е” [70, р. 90-94], к о т о ­
рое сам о н у ж д ается в сод ерж ательн ом теорети ч еском о б ъ ясн е­
нии.

Рисунок 4
Примеры классификации парадигм и моделей
теоретического объяснения с учётом нормативной-
инструментальной ориентации действия
Фокус
теорети­ Субъективизм (идеализм) Объективизм (материализм)
зирова­
ния
' ^ '
Нормативах» Нормативизм
' ^ Теория действия М, Вебера; Теория социального
ф Ь р ^ а льн а я социология Г Зиммеля; обмена
«двой н ая герменевтика» Э. Гидценса
2
Е
И Н Т Е Р П Р Е Т А Т И В Н Ы Й -П О Д Х О Д Н А ТУР А Л И З М

Конструкционном Теория рационального выбора

И нструментализм Инструментал ихч

Нормативном Н орчат ивиы

„Структурный функционализм Культурная антропология
К. Леви-С троса
Ф УН К Ц И О Н А Л И З М ,. С ТР У К ТУ Р А Л И З М

о Критический (неомарксистский)
структурализм
Теория соци альны х систем.
С оциоб иологи я
Инструментализм .^ Инструментализм ч

62
 ГЛАВА 3

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ОСНОВНЫХ ПОНЯТИЙ

И ПАРАДИГМ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Ключевые понятия общей социологической теории

О со б ен н о с ти каж дой со ц и о л о ги ч е ск о й п ар а д и гм ы в зн а ­
чи тел ь н о й м ер е о п р ед ел яю тся ее к л ю ч ев о й п р о б л е м а ти к о й .
В ы бо р ц е н т р а л ь н о й п робл ем ы п р ям о связан с х ар а к тер о м б а ­
зовы х п р ед п о л о ж ен и й , п ри н и м аем ы х вн у тр и к аж д ой из веду­
щ их тео р ети ч ески х ори ен тац и й , то есть с п он и м ани ем того , что
и на каком уровн е п од л еж и т о б ъ ясн ен и ю . К л ю ч ево е п о л о ж е­
ние со о т ветству ю щ его этой п р о б л ем е ф у н д ам ен та л ьн о го п о ­
няти я с в яза н о и с тем, что это п о н яти е в д а н н о й к о н ц еп ту ал ь ­
ной о бласти вы ступ ает скорее о бъясн и тел ьн ы м прин ципом , чем
со б ствен н о п р ед м ето м ан а л и за. П о м и м о со д ерж ател ьн ы х те о ­
ретически х п р о б л ем , н ап ри м ер, п р о б л ем и деол оги и или с т р а ­
ти ф и к ац и и , сущ ествую т и о бщ и е п робл ем ы . К ним отн осятся
п р о бл ем ы интенционального действия, инструментальной р а ­
циональности, социальной системы и ст руктуры. К аж д ая из них
и стори чески в ы сту п ал а и во м н о го м остается определяю щ ей
для о д н о й из ведущ их п ар ад и гм , хотя, разум еется, эта связь
и сто р и ч н а и не б езусловн а и не п о д р а зу м ев а ет , как мы увидим
в дал ьн ей ш ем , “м о н о п о л и и ” то й или и н о й п р о б л ем ати к и на
со о тветству ю щ ую “ к он ц еп туал ьн ую о б л а с т ь ” (см. рис. 5).
П ер вы е д в е из этих п роблем — и н те н ц и о н ал ьн о го действия
(или д е ятел ьн о сти ) и п р ак ти ч еско й р ац и о н а л ь н о с ти (или и н ­
стр у м ен тал ь н о й рац и о н ал ьн о сти ) — нередко и вполн е о б о с н о ­
ван н о о б ъ е д и н я ю т п о д р у б р и к о й “т е о р и и действия и п р а к т и ­
к и ” и л и “ т е о р и и с о ц и а л ь н о г о д е й с т в и я ” [см .: 113; 25 6 ,
р. 453-456]. И и н тер п р етати вн ы е, и ути л и тар и стск и е, и необи-
хеви ори стски е тео р и и со ц и а л ьн о го д ей стви я р ас см атр и в аю т в
качестве гл авн о й проблем у суб ъ екти вно-целен аправлен ной или
же ц ел е о р и ен ти р о в ан н о й (в о б ъ е к т и в н о м см ы сле) человечес­

63
кой д е яте л ьн о с ти , кон еч ны м и ст о ч н и к о м к о то р о й в ы с ту п а ет
и н д и в и д . Х о л и стск и е м одели об ъ я сн ен и я , как уже го в о р и л о сь ,
с ч и т а ю т г л ав н о й ч ертой с о ц и а л ь н о г о м и р а и н аи б о л ее об щ ей
п р о б л е м о й с о ц и о л о ги ч е ск о го о б ъ я сн ен и я у п о р яд о ч е н н о сть и
в за и м н у ю соотн есен н о сть со ц и а л ь н ы х взаи м о д ей стви й , о б р а ­
зу ю щ и х ц ел о стн у ю систем у или стру кту р у . В д а н н о й к н и ге б у ­
д у т р а с с м а т р и в а т ь с я первы е д в е из о б о зн ач ен н ы х “ п р о б л е м а -
т и к ” , а д в е п осл едн и е в о сн о в н о м остан у тся за ее п р ед ел ам и .
В след за М . У о терсом [308, р. 11-13], мы ещ ё раз к р а т к о
о х а р а к т е р и зу е м эти к лю чевы е п р о б л е м ы со ц и о л о ги ч е ск о й т е ­
о р и и , п о с к о л ь к у им енно в о к р у г них буд ет о р г а н и зо в а н о д а л ь ­
ней ш ее и злож ен и е.
• Д ея тел ь н о сть , или ц ел ен ап р авл ен н о е действие — ф у н д ам ен ­
т а л ь н о е п о н яти е с о ц и о л о г и ч е с к о й тео р и и , о п и сы в аю щ е е
в за и м о с в я з ь меж ду м е н та л ь н ы м и со б ы ти ям и , п р о и сх о д я ­
щ и м и в созн ан и и д е й ству ю щ его (о б ы ч н о и н ди ви да), и вн е­
ш н и м и , п оведен чески м и со б ы т и я м и в н аб л ю д а ем о м м и ре.
Т е о р и и , р аб о та ю щ и е с эти м п о н яти е м (п реи м ущ ествен н о
и н д и в и д у а л и с тс к и е /и д е ал и с тск и е), и сп ол ьзую т и и ссл ед у ­
ю т о б ъ я сн и те л ьн ы е в о зм о ж н о с ти человеческой субъект и в­
ности к ак св о й ств а б ы ть и с т о ч н и к о м ц ел е н ап р а в л ен н о й
д е яте л ьн о с ти . Х а р а к т е р н а я д л я этих тео р и й л о г и к а о б ъ я с ­
н ен и я со ц и а л ь н о го м и р а п р е д п о л а г а е т дви ж ен и е от с м ы с ­
л а , п р и д а в а е м о го су б ъ ек то м со б ствен н о м у п оведен и ю , то
есть о т субъективны х о сн о в ан и й , м оти вов, резонов действу-
ю щ его , к во зм о ж н о сти к о м м у н и к а ц и и и к о о р д и н а ц и и ин-
'*':i д и в и д у а л ь н ы х действий и, н а к о н е ц , со б ствен н о к в о зм о ж ­
н о с т и в о зн и к н о в е н и я и н т е р с у б ъ е к т и в н о г о с о ц и а л ь н о г о
м и р а . Г л авн ы й воп рос, ст о я щ и й п еред те о р и ям и д е я т е л ь ­
н о сти : к ак из в за и м о д ей с тв и я и н д и в и д у ал ь н ы х с о зн а н и й
м о гу т возн и к н уть к о л л ек ти вн ы й п о р яд о к и об л ад аю щ и е р е ­
г у л я ти в н о й силой с о ц и а л ь н ы е и н сти туты ?
И н с т р у м е н т а л ь н а я (или п р а к т и ч е с к а я ) р а ц и о н а л ь н о с т ь —
*'п п о н я т и е с о ц и а л ь н о й т е о р и и , о п и с ы в а ю щ е е о с н о в а н и я и
ц ел и дей стви я в качестве о б о с н о в а н н ы х р еал ьн ы м и о б с т о ­
я т е л ь с тв а м и внеш него м и р а и, сл е д о в ате л ьн о , о тн о си тел ь -
1 н о а в т о н о м н ы х о т с у б ъ ек ти в н ы х “ и н те н ц и й ” В о тл и ч и е о т
■-1“ в н у т р е н н е й ” л о ги к и су б ъ е к ти в н о ц ел ен ап р авл ен н о й д е я ­
т е л ь н о с т и , л о г и к а и н с т р у м е н т а л ь н о -р а ц и о н а л ь н о г о дей -

64
 ствия м о ж ет б ы ть о б ъ екти вн о р е к о н с т р у и р о в а н а им енно в
силу т о г о , ч то это дей стви е р еа л и зу ет о бъ екти вн ы е, п р е­
и м у щ ествен н о м атер и ал ьн ы е, ин тересы д ей ствую щ его и н ­
д и в и д а (ск аж ем , стрем л ен и е к о б ъ е к т и в н ы м б л а гам или
“ п о д к р е п л е н и я м '’ к м ак си м ал ьн о м у у д ов л етв орен и ю п о ­
тр е б н о с ти в удо в о л ьстви и и и зб еган и ю н еуд овол ьстви я и
т. д.). З ам ети м такж е, что п р ак ти ч еск ая р ац и о н а л ьн о с ть о т ­
л и ч ается не т о л ь к о от и н т е н ц и о н ал ьн о й деятел ьн ости , но
и о т т е о р ети ч ес к о й р ац и о н а л ьн о с ти , исследуем ой эп и сте­
м о л о ги ей и л о г и к о й , п оск ол ьк у м о ти в ы и осн о в ан и я р е­
ал ьн о го д ей стви я, практики, м огут б ы ть п ри зн аны п р ав и л ь­
н ы м и и л и р а з у м н ы м и л и ш ь о т н о с и т е л ь н о р еа л ьн ы х , не
у м о зр и тел ь н ы х со б ы ти й н аб л ю д а ем о го м и ра и интересов
д а н н о г о д ей ствую щ его. О тсю да, вы д ел ен и е сф еры р а ц и о ­
н ал ьн о го в теори ях инструм ен тальной рац и он ал ьн ости р а в ­
н о зн а ч н о о п ред елен и ю о б л асти п оведен и я, им ею щ его
о б ъ е к т и в н о иден ти ф и ц и руем ы е, “ в н еш н и е” цели. В б о л ь ­
ш ин стве сл уч аев п ред п ол агается, что это созн ател ьн ы е или
в п р и н ц и п е д о сту п н ы е о со зн ан и ю ц ели -и н тересы и н д и в и ­
да, к о т о р ы е он стрем и тся р е а л и зо в а т ь в м ак си м ал ьн о в о з­
м о ж н о й степ ени . С оответств ен н о , ц ен тр ал ь н ы м воп р о со м
т е о р и й и н с т р у м е н т а л ь н о й р а ц и о н а л ь н о с т и о к а зы в а е тс я
во п р о с о то м , к ак и при к аких у сл ови ях возм ож н о к о л л ек ­
ти вн о е дей стви е, объ един яю щ ее уси л и я м акси м и зи рую щ и х
со б ств ен н ы е ин тересы ин дивидов.
С т р у к т у р а — ф ун д ам ен тал ьн о е п о н яти е со ц и ал ьн ой т е о ­
рии, о п и сы в аю щ е е неявны е, с к р ы т ы е от н еп осред ствен н о ­
го н аб л ю д ен и я, о дн ак о вы являем ы е отн оси тел ьн о ав то н о м ­
ны х о т су б ъ ек ти в н ы х и н тен ц и й во всех без и ск л ю чен и я
о б л а с т я х с о ц и а л ь н о й ж и зн и н а д ы н д и в и д у а л ь н ы е с о ц и ­
ал ьн ы е и пси хол оги чески е у стр о й ств а, д етерм и н и рую щ и е
как н еп о ср ед ствен н ы й и н д и в и д у ал ь н ы й опы т, та к и с о в о ­
купную с о ц и а л ьн у ю п ракти ку л ю дей. П ред п о л агается, что
стр у кту р ы не т о л ь к о н ад ы н д и ви д у ал ьн ы , но и п ерви чн ы
по о т н о ш е н и ю к созн ан и ю и деятел ьн о сти . В н ек ото р ы х
со ц и о л о ги ч е ск и х теори ях стр у к ту р ы им ею т статус а н а л и ­
ти ч еско й а б с т р а к ц и и (н ап ри м ер, п ред п о л агается, что речь
или си стем а ро д ств а ф у н к ц и о н и р у ю т та к , “ как если б ы '’
н аб л ю д а ем ы е и н ди ви дуальн ы е реч евы е акты или поступ-
65
S - 1295
 ки л ю д ей бы ли д е те р м и н и р о в а н ы н ен аб л ю д аем ы м и с т р у к ­
т у р а м и ). Д р у ги е тео р ети ки п о л агаю т , что со ц и ал ьн ы е
ст р у к т у р ы и м ею т сам о сто ятел ь н ы й о н то л оги ческ и й статус,
б у д у чи у к орен ен ы , н ап р и м ер, во врож ден н ы х св ой ствах че­
л о в е ч е с к о й психики или о б ъ е к т и в н ы х свой ствах я зы к а и
с и м в о л и ч е с к о й к о м м у н и к а ц и и . О сн о в н ы м в о п р о с о м дл я
т е о р и й со ц и а л ь н о й стр у кту р ы явл яется в о п р о с о к о н к р е т ­
ны х м ех ан и зм ах д е те р м и н а ц и и п о сту п ко в и м нений р е а л ь ­
ны х и н д и в и д о в таки м и а б с т р а к т н ы м и и н а д ы н д и в и д у а л ь ­
ны м и сущ ностям и, а такж е вопрос о соотн ош ен и и
м н о ж ес тв е н н о ст и стр у к ту р н ы х вл и ян и й и у н и к ал ьн о с ти и
н ео п р е д е л ен н о с ти к о н к р е тн ы х чел овеческих п о ст у п к о в и
к о м м у н и к а т и в н ы х вза и м о д ей с тв и й м еж ду и н д и в и д ам и .
С и с те м а — ф ун д ам ен тальн ое п о н яти е соц и ал ьн ой тео р и и ,
о п и сы ваю щ ее целостную о р ган и за ц и ю коллекти вн ы х со ц и ­
ал ь н ы х установлен ий, к о то р ая явны м об р азо м не зави си т
о т и н д и в и д у ал ьн о й л о ги ки и и н д и ви дуальн ы х устрем лений
о тд ел ьн ы х участн иков, о д н ак о п р о явл яет свойство к о л л е к ­
т и в н о й ц елесооб разн ости и ц ел ео р и ен ти р о в ан н о сти — ф ун ­
к ц и о н ал ьн о с ти . П он яти е ф ун кци и как цели или н еп р ед н а­
м е р е н н о г о р е з у л ь т а т а а к т и в н о с т и о тд ел ь н ы х су б ъ е к то в ,
гру п п или частей (подсистем, “ р у б р и к ”) со ц и ал ьн ой си сте­
м ы о п р ед ел я е т и о тл и ч и е п о н я ти я “ си стем ы ” от п о н яти я
“ с т р у к т у р ы ” , и своеоб рази е систем ны х, ф ун к ц ионали стски х
о б ъ я сн ен и й в соц иологии . С истем ы как и н тегри ров ан н ы е,
и ер ар х и ч еск и о р ган и зо в ан н ы е целостности , м огут бы ть о т ­
д ел ен ы о т внеш него окруж ения и м енно по п ризнаку вн у т­
р ен н ей согл асо ван н о сти частей систем ы в р еал и зац и и “ си с­
т е м н ы х ” ц ел е й . Г л а в н о й “ с и с т е м н о й ” ц е л ь ю я в л я е т с я
со х р ан ен и е целостности сам о й систем ы , её внутренние с о ­
г л а с о в а н н ы е и зм ен ен и я или а д а п т а ц и я к и зм ен ен и ям во
вн еш н ем окруж ении (которы е, в св ою очередь, нередко яв­
л яю тс я п о б о ч н ы м п родуктом деятел ьн ости сам ой систем ы
и ли её подсистем ). Э ти изм енения чащ е всего опи сы ваю тся
к ак эв о л ю ц и я соц и ал ьн ы х , эк о н о м и ч еск и х и к у л ь ту р н ы х
систем . Г лавн ы м воп росом систем ны х теори й в соц и о л о ги и
явл яется воп р о с о природе, и сточн и к ах и кон кретн ы х п р и ­
чи н н ы х м еханизм ах во зн и к н овен и я и изм енения (разви ти я
или у п ад к а) исторических со ц и а л ьн ы х систем.
66
 Основные парадигмы социологической теории:
натурализм, интерпретативизм (конструкционизм),
структурализм, функционализм
О б о зн а ч е н н а я св язь со ц и о л о ги ч еск и х п ар а д и гм с клю ч е­
выми “ п р о б л е м а т и к а м и ” является не т о л ь к о л оги ческ ой , но и
и сто р и ческо й . П р о б л е м а т и к а д е яте л ьн о с ти , н ап ри м ер, сф о р ­
м и р о вал ась и н аи б о л ее д етал ьн о р а з р а б а т ы в а л а с ь в рам к ах ин­
терпретативной п ар ад и гм ы . И сход н ы е дл я этой п р о б л е м а ти ­
ки п о стан о вк и во п р о с о в и катего р и и б ы л и сф о р м у л и р о ван ы в
р аб о та х М . В ебера и Г Зим м еля. О д н а к о и стор и ч еск о е р а зв и ­
тие и н те р п р е т а т и в н о г о п одход а и св о й ств ен н ы х ему м оделей
объясн ен и я вело к уточ н ен и ю , р асш и р ен и ю , а и н о гд а и к п ере­
см о тр у и с х о д н ы х т е о р е т и ч е с к и х п р е д с т а в л е н и й и м е т о д о в
и сс л е д о в а н и я . Т а к и е и зм ен е н и я п р о и с х о д и л и в р е з у л ь т а т е
“ эн д о ген н ы х ” тео р ети ч ески х п ер есм о тр о в, м еж д и сц и п л и н ар ­
ных влияний (для ин терп ретати вн ой т р а д и ц и и таки м р ад и к ал ь ­
ным влиянием стал а ф еном енология), и, в н ем ал ой степени, б л а ­
годаря р еа к ц и и на кр и ти ку со с т о р о н ы п р ед стави тел ей други х
п о дх о д о в. В сл у ч ае и н те р п р е та ти в н о й т р а д и ц и и таки м вн е­
ш ним вл и ян и ем ст ал о , в частн ости, вл и ян и е ст р у к ту р ал и стс­
кой м ето д о л о ги и , н аи б ол ее зам етн ое в р а б о т а х вы даю щ и хся
тео р ети к о в 6 0 -7 0 -х годов X X века (И . Г о ф м ан , X. Г арф и н кель,
К. Гирц), а т а к ж е в р аб о та х та к ^ л н аш и х соврем ен н и ко в, как
Э. Гидденс и М . А рчер. П ри м ером о б р а т н о г о влияния и н тер ­
п р етати в н о й м о д ели объяснения дей стви я на стр у кту р ал и стс­
кую, м ож ет сл у ж и ть тв орчеств о ф р а н ц у зск о го те о р ети к а к о н ­
ца X X века П . Б у р д ь е (в этом случае и м ел о м есто такж е вл и я­
ние н а т у р а л и с т с к о й те о р и и р а ц и о н а л ь н о г о в ы б о р а, что
отраж ен о п у н к ти р н о й стрелкой на рис. 5). П ри м еры о п и са н ­
ной тен ден ц ии к “ кон ц еп ту ал ьн о м у см еш е н и ю ” и п р ед п о л ага­
емому си нтезу п р о б л ем ати к и и те о р ети ч ес к о й л о ги к и м ож но
найти и в р а б о т а х пред ставителей всех без исклю чения п а р а ­
дигм. Д л я н о вей ш его этап а в р азви ти и со ц и о л о ги ч еск о й т е о ­
рии, к о то р ы й на рис. 5 условно о б о зн ач ен как “п остм о д ер н и с­
тски й ” и явл яется осн овн ы м п ред м етом р ассм отрен и я в этой
книге, в вы сш ей степени хар ак тер н ы явн ы е и неявны е синтезы
и слияния “ п р о б л е м а ти к " и подход ов, кон ц еп ту ал ьн ы е и т е р ­
м и н о л о ги ч еск и е за и м с тв о в а н и я , п о зв о л я ю щ и е устоявш и м ся
со ц и о л о ги ческ и м тр а д и ц и я м ” с о х р а н ять ж и зн есп особн о сть и
 Рисунок 5
Этапы развития социологической теории*

1
j
«Классическая» <*Модерн истекая» «Постмодернистская»

Псцюдигма
a s фаза «гибридизации»
$ й фаза становления фаза зрелости
проблематики и проблем и
r | теоретических пооходов h i
* ? модели ^ 5 5
объяснения 5 5 *

Деятельность j М. Вебер Символический Теория структурации

ннтсраканонизм (Э Гиддеис);
крезтивистсхая теория Н
действия X Поас 4 с
\ \
1X Н а
л 4
Е
Рсляци01^ная ^ 1 1
е \ ^ феноменологичес­ социология
о
с
Г Зиммель v 4 кая СОЦИОЛОГИЯ, (М Эм^байер и др.) } Н
этнометодолошя
S \

И нструментальная Теорий рационального

рациональность выбора,
A. Маршалл, \ ч / •reopijk обшестэенного
B. Парето \ выбора
У

ft
\
k :
и *
t ■
п 1 1 *af
vo
\ чч *1
(«Утилитаризм»)

i , ^ ?
Теория S / 1 1 5 1 >
jj
социального V (^оциобиологн?, i t s
t Б. Ф Скиииер оЙ|<сиа , . '«меметика» 1 i l l
X
5 (ДЖ. Хомане, J
1 a 5
П Йрау) i
i \ 1
I
-■" Л ~ !
С истема Г. Спсисер Культурный^ Нео^нкционаЬипм
функционализм / Дж. Александера;
(Б. Малиновский, j системная теория
А. РадкД^фф- t Н. Лумана \
Браун) /< j

/ \ j

( ? 1
t \ *
f \ 1 1
' \ 1 1 VQ
Z 1s , s'
3
S ' \
5
3
'
f\
Социологические r s
6 5 a s
1 1
/ t \ версии | c i ? e
5
Структурный 1 иеоинсгитуциднального S 1
а Э. Дюркгейм / функционализм \ подхода ] 1 S « 3
> ■C IT ГЧ *
в f \
1 \
Структур» Э. Дюркгейм, Структурная \ Постструктура1шзм
антропология М Фуко, ! i *
К. Лсви-Строса vпостмодернистская
) ^еория культур 1 1

/
Структуралистский
марксизм «\Соиструктивисткнй
§ 1
' |
Л. А^льтфсСера стЬуктуралтм»
1 5
К. Маркс П.Вурдьс jj |

Критическая
S теория i !
Франкфуртской i
M
школы. Коммупикацноннстская E £?
«культурный теория действия
марксизм» Ю Хабермаса *5" I

* Источник: W aters М. Modern Sociological Theory. Z.et.al.: Sage

Publications, 1994. P. 7 (с изменениями).

68
одн оврем ен но р азм ы в аю щ и е при вы ч н ы е гран и ц ы между ними.
П о ско л ьку д а н н а я к н и га п освящ ен а п реи м ущ ествен н о н о вей ­
шему п ери од у в “и стори и со ц и о л о ги ч еск о й т е о р и и '’ (что и п о д ­
разум евается п о д сл овом “с о в р ем ен н а я ” в её заго л о вк е), д а л ь ­
нейш ее и зл о ж ен и е будет стр о и ться и м ен н о в о к р у г клю чевы х
теор ети ч ески х п р о б л ем как о тн о с и тел ь н о стаб и л ьн ы х “ ф о к у ­
сов" и ссл ед овател ьск и х и н тересов со ц и о л о г о в (более д е т а л ь ­
ное р ассм о тр ен и е осн о в н ы х м оделей с о ц и о л о ги ч е ск о го о б ъ я с­
нения и п р о ц ессо в ст ан о вл ен и я осн овн ы х п ар а д и гм в с о ц и о л о ­
гии п р ед ставл ен о в д р у го й наш ей р а б о т е [23]). О д н ак о в силу
сущ ествую щ ей в за и м о с в я зи м еж ду к л ю ч ев ы м и п р о б л ем ам и ,
м оделям и о б ъ я сн ен и я и соц и о л о ги ч еск и м и п ар ад и гм ам и , здесь
мы п р и во д и м к р атк у ю хар ак тер и сти к у последних. К ром е то го ,
на рис. 5 п р ед ст ав л е н а важ н ая дл я п о н и м ан и я эвол ю ц и и со ц и ­
ол о ги ческо й те о р и и схема эта п о в (ф аз) р а зв и ти я основн ы х с о ­
ци о л о ги ч ески х п а р а д и гм с п р и м ер ам и ведущ и х теорети к о в и
теори й , а та к ж е н ек о то р ы х м еж и сц и п л и н ар н ы х и “ м еж пара-
д и гм ал ь н ы х ” (п у н к ти р н ы е стрелки) вл и ян и й .

Рисунок 6
Дедуктивно-номологическая модель Гемпеля

Ci С 2, Сз Ci — начальные условия
ЭКСПЛАНАНТЫ

L j L 2 L з Lk — законы

ЛОГИ Ч ЕСКАЯ Д Е Д У К Ц И Я
I
I
I
I
▼

ЭКСПЛАНАНДУМ
(объясняемое явление)

69
 Н ат урализм как со ц и о л о ги ч е ск ая п а р а д и г м а х ар а к тер и зу ­
ется, п р еж д е всего, п р и н яти ем те зи с а о гл у б и н н о м ед и н стве
целей, о б щ е й т е о р ети ч ес к о й л о г и к и и м е т о д о в естествен н ы х
наук и н ау к о человеке. К р о м е т о г о , важ н у ю р о л ь в ф о р м и р о ­
ван и и н а т у р а л и с т с к о й п а р а д и гм ы с ы г р а л а ф и л о со ф ск ая д о к т ­
р и н а л о г и ч е с к о го п о зи ти в и зм а . Д л я н ат у р ал и ст ск о й п а р а д и г ­
мы х а р а к т е р н о стрем л ен и е к о б ъ я с н е н и ю с о ц и а л ь н о г о м и р а
и д е й с т в и й л ю д е й п о ср е д с тв о м д е д у к т и в н о -н о м о л о г и ч е с к о й
м о дели о б ъ я сн ен и я , или м одели о х в а т ы в а ю щ е г о за к о н а . П о д
за к о н о м здесь п о н и м ается у тверж д ен и е, о п и сы ваю щ ее п р и ч и н ­
ную в за и м о с в я з ь м еж ду явл ен и ям и , а та к ж е “ гр ан и ч н ы е у сл о ­
ви я ” , п р и к о т о р ы х эта связь н аб л ю д а етс я . Г л а в н о й п р о б л ем о й
и п р и н ц и п о м о б ъ я сн ен и я в н ат у р ал и зм е явл яется и н д и в и д у ал ь ­
н о е и н с т р у м е н т а л ь н о -р а ц и о н а л ь н о е д ей стви е.
П ервая форм альная логическая модель, описывавш ая роль об-
щих законов в социальных науках, бы ла предложена К. Гемпе-
лем. Концептуальны м ядром этой модели являются три основ­
ных тезиса:
объяснение и предсказание симметричны;
общ ие законы , в конечном счете, являю тся каузальными выс­
казы ваниям и, то есть описы ваю т причинную связь между со­
бы тиями;
хорош ее объяснение и в естественных, и в социальных науках
соответствует трем норм ативно-логическим критериям оцен­
ки.
Т ри нормативно-логических критерия:
экспланандум (то, что подлежит объяснению ) может быть л о ­
гически выведен из экспланантов (объясняющих высказываний);
в число экспланантов входит п равдоподобны й общий закон,
из которого экспланандум выводится с логической необходи­
мостью ;
эксплананты долж ны удовлетворять критерию эмпирической
проверяемости.
В модели Гемпеля в число экспланантов входят общие законы,
“охваты ваю щ ие” подлежащие объяснению явления, и посыл­
ки, описы ваю щ ие начальные условия (антецеденты) объясняе­
мых событий.

70
 Гемпель утверждал, что эта модель в равной мере применима к
естественным наукам и наукам о человеке и обществе. Ч аст­
ным случаем данной модели является “ модель рационального
действия" формализующ ая классические утилитаристские те­
ории. А декватное объяснение рационального действия, с точ­
ки зрения Гемпеля, должно соответствовать следующей логи­
ческой схеме (“схеме R ”):
1) Деятель А находился в ситуации типа С.
2) А являлся рационально действующим агентом.
3) В ситуации типа С лю бой рациональный агент делает X.

Следовательно, А сделал X.
Гемпелевская реконструкция рационального объяснения дей­
ствия охваты вает множество реальных объяснений субъектив­
но мотивированных (то есть основанных на убеждениях и же­
ланиях) поступков. О днако при более углубленном анализе
становится очевидным, что и “схема R ”, и ее предпосылки весь­
ма уязвимы для критики (подробнее см.: [23, с. 28-34], а также
раздел II наст. изд.).

О сн ован и я н атурал и стск ой т еорети ч еской ори ен тац и и в со ­

ц и ологии в о с х о д я т к к ласси ческом у ут илит аризму. У т и л и т а­
ризм — это т е о р и я , о б ъ ясн яю щ ая р а ц и о н а л ь н ы е дей стви я и н ­
д и в и д о в с т р е м л е н и е м к б л а гу и с у б ъ е к т и в н ы м и п р е д с т а в ­
л ен и ям и к ак о х а р а к т е р е это го б л а г а , т а к и о сп о со б ах его
дости ж ен и я. С т о ч к и зрени я у т и л и та р и ст ск о й тр ад и ц и и , р а ­
зум ны й о б щ ествен н ы й п о р яд о к та к ж е осн о в ы вается, в к о н еч ­
ном счете, на стрем л ен и и и н дивидов к со б ствен н о м у б л а г о с о ­
стоянию . Н а ф о р м и р о в ан и е ути л и тар и стск и х теори й и н стр у ­
м ен тальн ой р ац и о н а л ь н о с т и в с о ц и о л о ги и о к аза л и влияние и
классические ф и л ософ ск и е труды И . Б ен та м а и Д ж . С. М и лля,
и тео р ети ч еская п о л и тэк о н о м и я к о н ц а X IX века (в частн ости ,
“ П р и н ц и п ы э к о н о м и к и ” А. М а р ш а л л а ), в к о то р о й “ ж ел ан и я”
и блага и н д и в и д о в бы ли зам ен ен ы ед и н ой кон ц еп ц и ей “ п о л ез­
н о сти ” Д л я ути л и тар и стск и х и н ео у ти л и гар и стски х теори й р а ­
ц и о н ал ь н о го в ы б о р а (и р а ц и о н а л ь н о го дей стви я) важ нейш ей
задачей является объ ясн ен и е то го , как “ и н д и в и дуальн ы е а к т о ­
ры (ко то р ы е, в к о н к р етн ы х о б сто ятел ь ств ах , м о гу т бы ть р а з­

71
ного р о д а к о лл екти вам и ) действую т, или скорее взаим одей ству­
ю т, та к и м о б р а зо м , что они м о гу т во с п р и н и м а тьс я как д е л а ю ­
щ ие н аи л у ч ш ее дл я себя по м ере своих в о зм о ж н о стей с учётом
их целей, р есурсов и о б сто ятел ь ств , к ак он и их во с п р и н и м а­
ю т ” [67, р. 223]. И н ы м и сл ов ам и , здесь важ н о о б ъ я сн и ть д е й ­
ствия с т о ч к и зрен и я м ен тал ьн ы х со с то ян и й ж елан и я и и н ф о р ­
м и р о в ан н о с ти .
Д л я н ео б и х ев и о р и стс к и х тео р и й о б м е н а и те о р е т и к о -и гр о ­
вых м оделей со в м естн о й д еятел ьн о сти , п р ед ставл яю щ и х с и л ь ­
ную и вл и ят ел ьн у ю ал ь те р н ати в у м од ели “ р а ц и о н а л ь н о г о д е й ­
с т в и я ” в р а м к а х т о й же н ат у р ал и ст ск о й п ар а д и гм ы , н аи б о л ее
су щ ествен н ы м и явл яю тся о б ъ е к т и в н ы е п осл едстви я дей стви й ,
ж е л а т е л ь н о с т ь к о т о р ы х д л я а к т о р о в (д ей ств у ю щ и х ) м о ж е т
бы ть о п р ед ел е н а в о б ъ е к ти в н о м н аб л ю д е н и и (н ап ри м ер , как
в е р о ятн о сть в о сп р о и звед ен и я и п о в т о р ен и я дей ствий, ведущ их
к о п ределен н ы м последствиям , как “ вы явлен ны е п ред п очтен и я”
при вы б о р е из р ав н о в ер о я тн ы х и сх о д о в и т. д.). Д р у ги м в л и я ­
тел ьн ы м и с т о ч н и к о м н а т у р а л и с т с к о го те о р ети зи р о в ан и я в с о ­
ц и о л о г и и я в л я е тс я в о зн и к ш ее п е р в о н а ч а л ь н о в п си х о л о ги и
учение б и х е ви о р и зм а (подробнее см. главу 2 раздела IIнаст. изд.,
а такж е [23, с. 34-38]).
Интерпретативная парадигма в со ц и о л о ги и связан а с т р а ­
ди ц и ям и к л асси ч еск о й гер м ен евти к и X IX века, о р и е н т и р о в а н ­
ной на о б р а зц ы г у м а н и т а р н о г о зн а н и я ( в ч астн ости , на д о с т и ­
ж ения и ст о р и ч е ск о й ш кол ы в о б л а ст и эк о н о м и к и и п р ав а) и
позж е в о б р а в ш е й в себя ф и л о со ф ск и е идеи н ео к ан ти ан с тв а б а ­
ден ской ш к о л ы — п р о т и в о п о с т а в л е н и е н о р м а ти в н о го п о д х о ­
д а к сф ере ц ен н остей (“д о л ж н о г о ” ) и о п ы т н о г о п одход а к и зу ­
чению п р и р о д н о г о м и ра (“су щ его ” ), а такж е следую щ ее отсю да
р азл и ч ен и е и д и о г р а ф и ч е с к о го и н о м о т е т и ч е с к о го п о д х о д о в,
изучаю щ и х, со о тветствен н о, ед и н и чн ое и и ск лю чи тельное л и б о
общ ее и з а к о н о м е р н о п о в т о р я ем о е (В. В и н д ел ьбан д, Г Р и к-
керт). В к л асси ч еск о й с о ц и о л о ги ч е ск о й тео р и и у и сто ко в и н ­
те р п р е т а т и в н о г о н ап р а в л ен и я сто ял и Г Зи м м ел ь и М . В ебер,
та к ж е п о д ч е р к и в а в ш и е к о н с т и т у т и в н у ю (то есть “ о б р а з у ю ­
щ у ю ” ) р о л ь чел о веч еск о й су б ъ ек ти в н о с ти и ц ел ен ап р авл ен н о й
деяте л ьн о с ти в со зд ан и и с о ц и а л ь н о г о м и ра как п ред м ета с о ­
ц и а л ь н ы х н а у к , п р и н ц и п и а л ь н о о т л и ч н о г о о т ф и зи ч е с к о го
м и р а п р и ч и н и сл едстви й . В ум ер ен н о й версии и н те р п р ета ти в ­
72
ной д о к тр и н ы , о б о с н о в а н н о й ещ ё В ебером , за д а ч а п р и ч и н н о ­
го объ ясн ен и я и н те н ц и о н ал ь н о го д ей стви я и р аск р ы ти я иде­
альн о-ти п и ческих закон ом ерн остей рассм атр и вается в качестве
клю чевой. Н е к о т о р ы е более поздние и р а д и к а л ь н ы е версии и н ­
т е р п р ета ти в н о го п о д х о д а, и сп ы тавш и е в л и ян и е ф е н о м ен о л о ­
гической ф и л о со ф и и (преж де всего, А. Б ер гсо н а , Э. Гуссерля и
А. Ш ю ц а), о т к а за л и с ь о т идеи о тн о с и тел ь н о й ав то н о м и и с о ­
ц и ал ьн о го м и р а о т человеческой су б ъ ек ти вн о сти , а такж е о т
идеи п р и ч и н н о й обусл о вл ен н о сти с о зн ан и я, и прин яли тезис
“со ц и ал ьн о го к о н с т р у и р о в а н и я 1' реал ьн о сти . С этой точ ки зр е­
ния гл авн о й за д а ч е й и при н ц и п ом со ц и о л о ги ч е ск о й и н тер п р е­
тац и и с о ц и а л ь н о г о м и р а является и ст о л к о в а н и е со ц и ал ьн о го
взаи м о д ей стви я с точки зрения действую щ их, п ред п ол ож и тел ь­
но им ею щ их преи м ущ ествен н ы й , “а в т о р с к и й ” доступ к со д ер ­
ж ан и ю сво его со зн ан и я и собственны м и н тен ц и ям . Н а ф о р м и ­
рование м етод ол оги и и м етодов и сследования, характерны х для
и н те р п р ета ти в н о го п одход а зн а ч и те л ьн о п о вл и ял и м одели и
м етоды э т н о г р а ф и ч е с к о г о и сс л ед о в ан и я (п р еи м у щ ествен н о ,
бр и тан ская тр а д и ц и я культурной ан т р о п о л о ги и ), ф ен ом ен о ло ­
гия, си м во л и ч еск и й и н тер ак ц и о н и зм Ч и к а гс к о й ш колы , а т а к ­
же очен ь с в о е о б р а зн а я и н тер п р етац и я л и н гви сти ч еск о го б и ­
х е в и о р и зм а JI. В и т ге н ш те й н а п р и м е н и т е л ь н о к ф и л о со ф и и
соц и альн ы х н аук, п ред л ож ен н ая П. У инчем [см.: 23, с. 49-58].
Отличаясь многообразием “интеллектуальных корней”, интер­
претативная традиция все же сохраняет некоторое фундамен­
тальное единство, позволяющее рассматривать ее как исследо­
вательскую программу в широком смысле.
Во-первых, сторонники этой исследовательской программы от­
рицают тезис “единства метода” социальных и естественных наук.
Во-вторых, они полагают, что в социальных и гуманитарных
науках следует использовать особый тип объяснения, отлича­
ющийся от объяснения в естественных науках, так как социаль­
ное и гуманитарное знание описывает уникальный объект —
людей, обладаю щ их сознанием и наделяющих свои поступки
смыслом (или значением), что, по всей видимости, не характер­
но для физических объектов и событий.
В-третьих, предполагается, что для исследования осмысленно­
го п роизвольного поведения сознательны х человеческих су-

73
 ществ долж ен применяться особый, понимаю щ ий метод. В не­
которых трактовках (герменевтика) этот метод основан на се­
мантическом объяснении, то есть объяснении смысла действия
с точки зрения действующего, в других — на интерпретации,
объединяющ ей семантическое объяснение с научным.
Н о вей ш и е и н те р п р ета ти в н ы е те о р и и о р и ен ти р о ван ы на ис­
сл ед о в ан и е о см ы с л ен н о сти , п р ав и л ь н о ст и и п ред сказуем ости
со ц и а л ьн о го взаи м о д ей стви я , на изучени е си туати вн о обу сл о в­
л ен н о го “ п о р о ж д е н и я ” см ы слов и п р а в и л , т о есть соб ствен н о
на изучен и е т о г о , что в о с п р и н и м а л о с ь в б ол ее ранни х версиях
и н т е р п р е т а т и в и зм а к ак д а н н о ст ь, п ер в и ч н а я х ар а к тер и с ти к а
“ч е л о веч еск о го с о с т о я н и я ” (э тн о м е то д о л о ги я , д р а м ату р ги ч е с­
кая со ц и о л о ги я ). С ред и в п еч атл яю щ и х п о п ы т о к синтеза си л ь ­
ных сто р о н и н т е р п р е т а т и в н о г о п о д х о д а к ан а л и зу с о ц и а л ь н о ­
го дей стви я с п р еи м у щ ествам и ст р у к т у р а л и с т с к о го и н а т у р а ­
л и стск о го п о д х о д о в к о б ъ ясн ен и ю м а к р о с о ц и а л ь н ы х явлений
м о ж н о у п о м ян у ть те о р и ю ст р у к т у р а ц и и Э. Г идденса, м о р ф о ­
г е н е ти ч е ск у ю т е о р и ю М . А р ч е р , р е л я ц и о н н у ю с о ц и о л о г и ю
М . Э м и р б а й е р а и его к оллег.
Ф ункционализм как с о ц и о л о ги ч е ск ая п ар а д и г м а во сходи т
к тр у д ам к л а с с и к о в со ц и о л о г и и — О . К о н т а (о р га н и ц и зм в
т р а к т о в к е о б щ ества), Г С пенсера (разл и ч ен и е структуры и ф у н ­
кции; за к о н п р о гр есси р у ю щ ей д и ф ф ер е н ц и ац и и ; и зб и р ате л ь ­
ное в ы ж и в а н и е к а к м ехан и зм о т б о р а ), Э. Д ю р к ге й м а (п р о б л е­
м а со ц и е т а л ь н о й и н тегр ац и и ). Ф у н к ц и о н а л и зм п ред ставл яет
со б о й т е о р ети ч ес к и й и м ето д о л о ги ч ес к и й п одход , р ас см ат р и ­
ваю щ и й о б щ е с т в о и его и н сти ту ты к ак н ередуцируем ое “ ц е­
л о е ” — си стем у, ч асти и эл ем ен ты к о т о р о й в то й или иной м ере
сп е ц и а л и зи р о в а н ы и в ы п о л н яю т р а з л и ч н ы е роли. Эти ро л и и
о б о з н а ч а ю т т е р м и н о м “ф у н к ц и и ” С это й то ч к и зрен и я, п о ­
ступ ки л ю дей , д а ж е н аи б о л ее п р ед н ам ер е н н ы е и обд ум ан н ы е,
м о гу т б ы ть л у ч ш е п о н яты и о б ъ я сн ен ы не к ак р еа л и зо ва н н ы е
“ и н те н ц и и ” д ей ствую щ и х, а к ак н е о с о зн а в а е м ы е и н еп р ед н а­
м ер ен н ы е п о с л е д с тв и я со ц и а л ь н ы х и н с т и ту то в и процессов.
В ф у н к ц и о н ал и ст ск о й м одели, та к и м о б р а зо м , исп ол ьзу ю тся
“ ц ел евы е” о б ъ я сн ен и я , не п о д п а д а ю щ и е п о д о п и сан н ы е вы ш е
схемы и н т е н ц и о н а л ь н о г о . су б ъ ек ти вн о м о т и в и р о в а н н о го д е й ­
ствия о тд ел ь н о й л и ч н о с ти . Т ак и е о б ъ я сн ен и я и н азы ваю т ф у н ­
к ц и о н ал ьн ы м и . Ф у н к ц и о н а л ь н ы е о б ъ я сн ен и я часто отн о сятся
74
к таки м я в л е н и я м , к ак “ в ы ж и в а н и е ” и в о с п р о и зв о д ств о о б ­
щ еств, к у л ь ту р или со ц и а л ьн ы х и н сти ту то в . О д н а к о м ож н о
найти и д р у ги е п р и м ер ы ф у н к ц и о н ал ьн ы х объ ясн ен и й , о т н о ­
сящ иеся к п р о ц ес са м , к о то р ы е п р о и сх о д ят н а м и кросоц и ал ь-
ном и д а ж е и н д и в и д у а л ь н о м уровне. Т а к о в ы , в частн ости , не­
к о т о р ы е п с и х о а н а л и т и ч е с к и е о б ъ я с н е н и я , о п и р аю щ и е ся на
ко н ц еп ц и ю б е ссо зн ател ь н ы х м о ти во в (н ап р и м ер , теори я “ вы ­
тесн ен и я” ).
Ф у н к ц и о н а л ь н ы е объ ясн ен и я в с о ц и о л о ги и , таки м о б р а ­
зом , м о гу т р а с с м а т р и в а т ь с я как один и з т и п о в тел еол о ги чес­
ких о бъ ясн ен и й , в к о то р ы х некие с о б ы ти я или дей стви я с т ан о ­
вятся п о н я тн ы п оср ед ство м соотн есен и я с их последствиям и,
о ж и д аем ы м и в будущ ем . П ри этом ф у н к ц и о н ал и стск о е о б ъ я с­
нение в н о вей ш ей со ц и о л о ги ч еск о й те о р и и не н аход и тся в п р о ­
ти в о р еч и и с п р и ч и н н ы м объяснением : если классически е ф у н ­
к ц и о н ал и стск и е о бъ ясн ен и я нередко сп р а в е д л и в о к р и ти к о в а ­
лись за “д у р н у ю т е л е о л о ги ю ” (п о сту л и р о в а н и е наличия целей
и н ам ер ен и й у о б щ е ства как целого), то тео р ети к и “ м одер н и с­
т с к о г о ” п е р и о д а (Р М ер то н , А. С ти н ч к о м , М . Д агл ас) см огли
п р о д е м о н с т р и р о в а т ь возм ож н ости п р и ч и н н о го ф у н к ц и о н ал ь ­
ного о бъ ясн ен и я и сф орм ул и ровать тр е б о в ан и я к таком у о б ъ я с­
нению [см.: 23, с. 41-45].
В т е о р ети ч ес к о й со ц и о л о ги и к о н ц а X X века под ф у н к ц и о ­
н ал и зм о м о б ы ч н о (но не об я зател ьн о ) п о н и м а ю т структу р н ы й
ф ун кц и о н ал и зм , и зучаю щ и й ф ун к ц и он ал ьн ы е возм ож ности с о ­
ц и ал ьн ы х ст р у к т у р , и — н а о б о р о т — стр у кту р н у ю р еа л и за­
цию о п р ед ел ен н ы х ф ункц ий с о ц и а л ьн о й систем ы , а такж е нео-
эво л ю ц и о н н ы е теори и соц иальн о-экон ом и чески х и культурны х
систем.

Помимо классического, выделяют другие типы функционализ­

ма (М. Абрамсон):
и н д и в и д у ал и стск и й ф ун к ц и он ал и зм , х ар ак тер н ы й для т р а ­
д и ц и о н н о й ку льту р н о й а н т р о п о л о ги и и ор и ен ти р о ван н ы й
на ан ал и з т о го , как соци альн ы е и н ституты и культуры удов­
л е т в о р я ю т п о тр е б н о с ти и н д и в и д у а л ь н о го деятеля (Б. М а ­
л и н о вски й );
м еж л и ч н остн ы й (точнее — внутри груп п овой ) ф ункц и он а­
ли зм , та к ж е характерн ы й для ранней культурн ой ан тр о п о ­

75
 логи и (А. Р адк л и ф ф -Б раун ), стрем ивш ейся п родем о н стр и ­
ровать ф у н к ц и о н ал ьн о сть тех о б ы ч аев и установлен и й , к о ­
то р ы е м о гл и во сп ри н и м аться как п р и м и ти вн ы е или пере­
ж и точн ы е с некой “ ев роц ен три стской ” то ч к и зрения (акцент
здесь дел ал ся на ф ун к ц и он ал ьн ость культурн ы х ресурсов,
систем р о д с тв а и т. п. для вы ж иван ия и и н теграц и и группы);
н ак о н ец , с о ц и е т а л ь н ы й ф у н к ц и о н ал и зм (П . Ш т о м п к а), к
к о то р о м у о т н о с я т и соврем ен н ы х к л а сс и к о в стр у кту р н о го
ф у н к ц и о н а л и зм а (Р М е р то н а, Т. П а р с о н с а ), и п р ед стави ­
телей н е о э в о л ю ц и о н н о г о п о д х о д а, о п и сы в аю щ и х стад и и
со ц и е та л ь н о й эво л ю ц и и — н ап р а вл ен н ы х исторических и з­
м ен ен и й в р а з в и т и и ч е л овеческ ого о б щ е ст в а (И . У оллер-
стай н , Ш . А й зен ш т ад т , М . М ан н ).
С т рукт урализм — м еж д и сц и п л и н а р н ая п а р а д и г м а в со ц и ­
ал ьн ы х и г у м а н и т а р н ы х науках, о б ъ е д и н я ю щ а я та к и е холист-
ск и е22 м о дели о б ъ я сн ен и я , для к о то р ы х ц ел ью объясн ен и я яв­
ляется о б н а р у ж е н и е в поведении л ю д ей см ы с л а, с к р ы т о го от
н еп о с р ед ст в ен н о го во сп р и яти я сам их д ей ству ю щ и х . И сход н ой
т о ч к о й для с т р у к т у р а л и с т с к о го рассуж ден и я сл уж и т указан и е
на неявн ую у п о р я д о ч е н н о с т ь я зы к о в о г о п о вед ен и я, о тн о ш е­
ний р о д с тв а, с л е д о в ан и я п рав и л ам , у ч а ст и я в р и ту ал ах и т. п.,
ч то п о зв о л яе т г о в о р и т ь об их д е те р м и н и р о в а н н о с т и . О д н ако
п р ед п о л агае м ы е ск р ы т ы е “д в и га т е л и ” о с м ы с л ен н о го п о веде­
ния явл яю тся не ф и зи ч ески м и (или н ей р о ф и зи о л о ги ч ес к и м и )
п р и ч и н а м и , а с т р у к т у р н ы м и д е т е р м и н а н т а м и — чел овечески ­
ми у ст ан о в л е н и я м и , к о то р ы е, о д н а к о , не п о д д аю т ся т р и в и а л ь ­
ном у сведен ию к п о сту п к ам о тд ел ьн ы х д ей ствую щ и х. В о тл и ­
чие от и н т е р п р е т а т и в н о г о п од ход а, ст р у к т у р а л и зм стрем ится
вы й ти “ за п р е д е л ы ” и н те л л и ги б ел ьн о го д ей стви я, о тк р ы в л е­
ж ащ и е в о с н о в а н и и о см ы с л ен н о й и зн а ч и м о й д еяте л ьн о с ти
более гл у б о к и е см ы сл ы , вн ел и чн остн ы е ст р у к т у р ы , создаю щ и е
м а к р о с о ц и а л ь н ы й к о н тек ст дей стви я. П р и м е р а м и таки х стр у к ­
ту р м о гу т сл у ж и ть систем ы р о д с тв а, ф о н о л о г и ч е с к и е систем ы ,
со ц и а л ьн ы е ст р у к т у р ы , институты и н о р м а т и в н ы е п орядки . И з
ск а зан н о го следует, ч т о стр у кт у р ал и ст ск и е м од ели объясн ен и я
отн о сятся к м а к р о у р о в н ю т е о р е т и з и р о в а н и я (т о г д а как о б ъ я с­
нения д е й ст в и я о б ы ч н о отн осятся к м и к р о у р о в н ю ).
И стоки стр у кту р ал и стск и х о бъ ясн ен и й в со ц и о л о ги и неред­
ко п р о с л е ж и в а ю т в идеях Д ю р к ге й м а (ср., в ч астн ости , о б о ­
76
сн о ван и е а в т о н о м и и “ соц и ал ьн ы х ф а к т о в ” и к р и ти к у р ед у к­
ц и он и стски х о б ъ я сн ен и й с о ц и а л ьн о го ц ел о го в его “ П р ави л ах
с о ц и о л о ги ч е ск о го м е т о д а ” ). В ф о р м и р о в ан и и “ кри ти ческо го
с т р у к т у р а л и зм а ” (к р и ти ч еск ая со ц и о л о ги я, к ультурн ы й м а р к ­
сизм и др .) зн а ч и те л ь н у ю р о л ь сы гр ал и идеи К. М а р к с а о д е­
тер м и н ац и и и сто р и ч е ск о го п роцесса стр у кту р н ы м и отн о ш ен и ­
ями, о б ъ е к т и в н о о п р ед ел яю щ и м и ф у н д ам ен т общ ествен н о й ,
пол и ти ч еско й и эк о н о м и ч еск о й ж изни — сп о со б п рои зво д ства.
Т ак и м о б р а зо м , стр у к ту р ал и стск и е о б ъ ясн ен и я п о д ч ер к и ваю т
о б ъ екти вн ы й и “ вн е ш н и й ” х а р а к те р с т р у к т у р н о й д е те р м и н а­
ции ж изни о б щ е с т в а 23
В “с и л ь н о м ” в а р и ан те структурал и стск и е об ъяснения ищ ут
см ы слы , ск р ы т ы е от п о всед н евн ого со зн ан и я действую щ и х, и
п о ск о л ьк у п о н яти е “ и н те н ц и о н ал ь н о го ” по м еньш ей мере по
объем у со в п ад ае т с п о н яти ем “со з н а т е л ь н о г о ” , та к и е объ ясн е­
ния не являю тся и н тен ц и о н ал и стск и м и . С т р у к т у р н ы м и и н ва­
р и ан там и , за д а ю щ и м и неявны е п р ав и л а или за к о н ы действия,
м огут сл у ж и ть систем ы ф о н о л оги ческ и х о п п о зи ц и й и гл у б и н ­
ные гр ам м а ти ч еск и е стр у к ту р ы , и зуч аем ы е ст р у к ту р н о й л и н г ­
ви сти кой , ст р у к т у р ы бессо зн ател ьн о го в п си хоан ал и зе, о т н о ­
ш ения собствен н ости и способ п р о и зво д ства в м аркси зм е и т. п.
В новей ш и й п ер и о д р азви ти я со ц и о л о ги ч еск о й теории особую
п о п у л яр н о сть п р и о б р е л п о стстр у к ту р ал и зм , к о то р ы й в о зв р а­
тил идеи и н тен ц и о н ал ьн о с ти , п р ед н ам ер ен н о сти и и сто р и ч н о ­
сти в тео р и и , о б ъ я сн яю щ и е структуры зн ан и я, язы к а и власти
(Ж . Л а к а н , Ж . Д е р р и д а , М . Ф уко и др.).
П ринято выделять следующие устойчивые особенности “силь­
ных” структуралистских объяснений (см., в частности, [193,
р. 124-125]):
с о ц и а л ьн ы е явлен и я тр акту ю тся к ак сл о ж н о о р га н и зо в а н ­
ные систем ы отн ош ен и й , единичны е элем ен ты которы х (н а­
при м ер. ф он ем ы или элем енты ри ту ал а) м о гу т б ы ть о б ъ я с­
нены л и ш ь в соотн есен и и с д р уги м и элем ентам и;
с т р у к т у р н ы й а н а л и з р а с с м а т р и в а е т в и д и м о е п овед ен и е
(п р ак ти ку , ди ск у р с и т. п.) как систем у зн а к о в, код, н у ж д а­
ю щ ийся в д еш и ф р о вк е, то есть в вы явл ен и и систем ы о зн а­
чаем ы х, та к ч то структурн ое о бъ ясн ен и е всегда является
сем и о ти ческ и м в ш и р о ко м смысле:

77
 у н и вер сал ь н ы е и и н в а р и ан тн ы е эл ем ен ты стр у кту р ы м о­
гут а н а л и зи р о в а т ь с я си н хрон и ч ески , то есть о тн о си тел ьн о
н езави си м о о т и стори чески х и ч астн ы х (д и ахрон ич ески х )
к о н тек сто в их возн и к н о вен и я;
ун и вер сал и зм “т а й н ы х ” структур я зы к а , р о д с т в а , со ц и а л ь ­
но го о б м ен а, вл асти и т. п. о б есп еч и в ает ш и р о к и е в о зм о ж ­
ности д л я их к о м м у н и к а ц и и и в за и м н о й тр а н сф о р м ац и и .

Примечания
Поскольку критерии “практики" и "практической пригодности”
применяемые к концептуальным словарям, немедленно требуют
каких-то собственных критериев рациональности, выходящих за
пределы удовольствия или неудовольствия, испытываемого био­
логическими существами при их “ситуативном” и локальном ис­
пользовании, неопрагматизм оказывается в том же затруднитель­
ном положении, из которого он пытается вызволить кантианский
проект эпистемологии (подробнее о необходимости демистифика­
ции категории практики применительно к социальной теории, а
также о недостатках современных “практичных” теорий, см.: [302],
а также с. 289-304 наст. изд.).
Тенденция смешивать идеи, социально-исторические или психоло­
гические предпосылки и формы доступа к знанию — застарелая
болезнь эпистемологии. Из того обстоятельства, что те или иные
институциональные предпосылки знания — например, отношение
к знанию как к “общественному благу” , которое не может распро­
страняться через рыночный аллокативный механизм, или восприя­
тие грамотности как универсальной нормы, — носят исторический
и “контингентный” характер, ни логически, ни исторически отнюдь
не следует, что идеи и целые научные традиции должны исчезать,
как т о л ь к о уй дут (уш ли?) в п р о ш л о е те усл ови я, к о то р ы е
способствовали их первоначальному возникновению. В качестве
частных примеров достаточно упомянуть аристотелевскую фор­
мальную логику, надолго пережившую столь благоприятные для
её становления условия античного полиса, или, скажем, фундамен­
тальные принципы и конкретные методические приёмы контракт­
ного права и герменевтики, первоначально развивавшиеся в рам­
ках талмудической традиции. Эпистемологический релятивизм и
тенденция сводить истинные суждения к их социальным первоис­
точникам основаны прежде всего на убежденности в существова­
нии очевидных критериев ошибочности, субъективности и ложно-
к сти, то есть на требующей самостоятельного анализа некритичес­
кой уверенности некоторых философов и социологов в том. что
незнание , невежество представляет собой нечто более беспредпо-

78
сылочное и самоочевидное, чем зависимое от интересов, власти и
субъектности знание.
Неудивительно, что конкретные попытки обогащения социологи­
ческой теории локальными понятиями на практике сводятся к пе­
реводу местных понятий на язык этой теории (иначе трудно было
бы идентифицировать эти понятия как элементы “туземной” тео­
рии, а не чего-то другого). В этом отношении поучительны матери­
алы, публиковавшиеся в “International Sociology” в рамках проек­
та “интернационализации социологии” и включенные в известный
сборник [69]. Так, фигурирующий в африканской устной поэтичес­
кой традиции "принцип asuwada”, в конце концов, оказывается до­
вольно удачным обозначением идеи “социального организма” [69,
р. 101-151]. Рискнём предположить, что ещё одним неплохим сино­
нимом могла бы стать “соборность”
В социологии, как и в ряде других относительно недавно институ-
циализированных научных дисциплин, такое “неспортивное” по­
ведение может довольно долго оставаться безнаказанным как в силу
объективных обстоятельств — отсутствия общепризнанной и до­
минирующей в текущий момент исследовательской программы, так
и в результате традиционно большей подверженности социальных
наук факторам “внешнего контекста” научной деятельности: теку­
щим философским и идеологическим модам, явному или неявному
политическому давлению на формирование исследовательской “по­
вестки дня” или даже добросовестному желанию ученых совмес­
тить свою профессиональную роль с ролью пророка или “учителя
жизни”
Так, например, позитивная оценка большинством исследователей
человеческого поведения объяснительных возможностей классичес­
кого психоанализа (несмотря на едва ли не самую яростную в исто­
рии науки Нового времени критику) не в последнюю очередь связа­
на с тем, что ряд психоаналитических идей и понятий, в том числе
тех, которые объявлялись оппонентами контринтуитивными и не­
приемлемыми для “нормальных людей”, удивительно легко вошли
в “народную психологию” и повседневные объяснения поведения.
Так, критика и последующий пересмотр марксистской общей тео­
рии капитализма были связаны не столько с поисками её внутрен­
них логических противоречий или внешних концептуальных “раз­
рывов” с другими фундаментальными социологическими поняти­
ями, сколько с эмпирической неадекватностью основанных на этой
формальной теории содержательных теорий капиталистического
развития для анализа отдельных исторических примеров возник­
новения и развития капиталистического хозяйства.
Для того чтобы отличать продуктивное и эвристическое использо­
вание специально подобранного исторического материала в целях
теоретической концептуализации и дальнейшей проверки теории
79
 от недобросовестных манипуляций историческими фактами, при­
меняемых с целью защиты излюбленных идей от опровержения,
полезно, по меньшей мере, помнить самое короткое и точное опре­
деление псевдонауки, данное Дж. Агасси: “ Псевдонаука — это эв­
ристика, выдаваемая за науку” [68].
* Абстракция волюнтаристского инструментально-рационального
действия, определяемого исключительно в терминах соотношения
субъективно произвольных целей и объективно “имманентных” этим
целям средств, конечно, восходит к веберовской типологии действия
(о серьёзных проблемах, порождаемых этой объяснительной абст­
ракцией. речь пойдет далее в разделе II). Она дополняется абстрак­
цией самоценного, то есть ценностно-рационального и норматив­
но-ограниченного “внешним” для субъекта ценностным горизонтом
действия, имеющего явный альтруистический аспект. Заметим пред­
варительно, что немалая часть возникающих здесь проблем связана
со смешиванием этического, собственно нормативного измерения те­
ории социального действия (которое может быть просто-напросто
эгоистическим и равно рассматривающим и людей, и вещи, и идеи
как средство достижения индивидуальной цели, либо альтруисти­
ческим и определяющим не только свои средства, но и сами цели с
учетом позиции другого) и субъективного/идеального аспекта дей­
ствия как аналитически и практически отличного от объективного/
материального. Несомненно, эгоистичное "стратегическое” действие
может быть и идеальным, субъективным (происходить исключитель­
но в сфере субъективных смыслов и ориентаций коммуникативного
взаимодействия, “символических структур жизненного мира”, по
Хабермасу), и, наоборот, сугубо техническое, инструментальное и
аффективно-нейтральное объективное действие, производимое в
материальном мире на основе манипулятивного эмпирического зна­
ния может быть абсолютно альтруистическим актом.
Вопрос о волюнтаризме в социологических взглядах Тенниса до­
вольно сложен и требует специального рассмотрения. Во всяком
случае, неочевидно, что органическая воля необходимо предпола­
гает альтруистическую направленность, а рассудочная — эгоисти­
ческую. Для наших же целей интересно отметить, что Парсонс, рас­
сматривая тённисовскую знаменитую дихотомию в “Структуре
социального действия” [243, vol. 2, р. 686-694], отмечает именно
неспецифический и принципиально “ неконтрактный” характер
институционального контроля в отношениях типа Gemeinschaft, где
предписываются не правила или поступки, а установки, “направ­
ленности” поступков, включающие собственно моральный элемент,
тогда как уклонение от выполнения обязательств в Gesellschaft-от-
ношениях с “другими”, допуская моральную оценку, всё же под­
крепляется прямой санкцией: "Отношения Gemeinschaft существен­
но отличны... Что мы предписываем исходно, так это установки,
80
 подобные ‘лю бви’, ‘уважению’, ‘сыновнему почтению’ и т. п. Фор­
мально запрещённые поступки — это те, ко торые считаются в час­
тном случае несовместимыми с 'приличествующими' установками,
формально требуемые — это те, которые минимально выражают
такую установку. В Gesellschaft-отношениях, с другой стороны, ус­
тановки специфически иррелевантны. Это сфера 'формальной ле­
гальности’ ” [243, vol. 2, р. 691].
См. примечание 8.
Речь идет о классических диспутах вокруг “свободы воли” (“инди­
видуальной свободы ” в более осторожной формулировке) и “су­
ществования других”
Вебер в статье “Смысл 'свободы от оценки’ предпочитает ис­
пользовать примеры истин логики и математики, в частности, таб­
лицы умножения, пытаясь развить довольно противоречивую идею
о том, что нечто объективное, “нормативно-значимое" и истинное,
становясь объектом эмпирического исследования, превращается в
“только конвенционально значимую в определенном кругу людей
максиму практического поведения” [9, с. 591]. Вероятно, эта отча­
янная попытка защитить социальные науки от сползания к “мета­
физическим спекуляциям” о природе надличных истин и ценнос­
тей была бы более успешной, если бы Вебер был знаком с трудами
своего старшего современника, гениального логика Г Фреге, ко­
торый именно на примере логических и математических сущнос­
тей — чисел, пропозиций, таблицы умножения и т. п. — первым
отчетливо обосновал идею о том, что эти сущности не обладают, с
одной стороны, объективностью вещей материального мира и не
являются, с другой стороны, какими бы то ни было “ментальными
сущностями” , предполагающими наличие носителя, сознанию ко­
торого они могли бы принадлежать. Вместе с тем они вполне ре­
альны, образуя “третью область”, объекты которой нисколько не
зависят от того, считает ли их кто-то истиной, благом, конвенцией
или “конструкцией” (Die Grundlagen der Arithmetik. Eine logisch-
matematische Untersuhungen iiberden Begriffden Zahl. 1884; DerGedanke:
eine logische Untersuhung (1918). Logik in der Mathematik. 1914) [59].
В той же работе 1911 года “ Ценностные и ‘реальные’ суждения”
[29, с. 286-304] Дюркгейм отчетливо формулирует тезис о возмож­
ности и необходимости социологического изучения ценностей, свя­
зывая нормативный характер воздействия ценностных идеалов
именно с их надличным характером. В частности, он пишет: “Как
человек я могу отличаться весьма сомнительными нравственными
качествами, но это не может помешать мне признавать нравствен­
ную ценность там, где она есть. По своему темпераменту я могу
быть равнодушен к радостям, доставляемым искусством, но это не
значит, что я должен отрицать существование эстетических ценно­
стей. Таким образом, все эти ценности существуют, в некотором
81
6-1295
смысле, вне меня” [с. 287]. “Местом” этих идеалов и является кол­
лективное сознание. Воздействующие на индивидов “нравственные
силы” могут быть изучены и даже измерены, но не могут быть све­
дены к утилитарной пользе для индивидов или общественного орга­
низма, поскольку они автономно побуждают индивидов к произ­
вольным действиям: “Самые высокие добродетели состоят не в ре­
гулярном и строгом выполнении действий, необходимых для
хорошего социального порядка, они созданы из действий свобод­
ных и самопроизвольных, из жертв, к которым ничто не принуж­
дает и которые иногда даже противоположны предписаниям муд­
рой упорядоченности. Существуют добродетели, являющиеся бе­
зумствами, и именно их безумие придает им величие. Спенсер сумел
доказать, что филантропия часто противоречит очевидному инте­
ресу общества, но его доказательство не помешает людям очень
высоко оценивать осуждаемую им добродетель” [там же, с. 292].
Правда, в качестве эндогенных переменных содержательной тео­
рии альтруизм и эгоизм (часто в кавычках) охотно используются
современными социобиологией и теорией рационального выбора,
но уже в качестве собирательных терминов для “немаксимизирую­
щ их'’ поведенческих стратегий, объясняемых фундаментальными
категориями инструменталистской теории действия - “родствен­
ным отбором ” “выгодами обобщенного обмена” и т. д. (см. с. 245-
252 наст. изд.).
С проистекающей отсюда опасностью смешения, “конфляции” с
субъективизмом как идеализмом, чего, в частности, не вполне из­
бежал даже Дж. Александер, реконструировавший теоретическую
логику Парсонса (см. далее).
Интенционализм — наиболее точная характеристика теорий, ис­
ходящих из направленности действия на некий предмет сознания,
“интенциональный объект”. Эту неоднозначную конструкцию ввёл
в философию Ф. Брентано (Psychologie vom empirischen Standpunkt.
Leipzig, 1874). Бретано полагал, что интенциональность как “на­
правленность на некий объект” — важнейший критерий, позволя­
ющий отличить ментальное от физического. Однако при этом он
считал, что этот объект (“интенциональный объект”) не обязатель­
но является реально существующим. Таким образом, суждения,
желания, значения определяются уже не применительно к актуаль­
но или потенциально существующим объектам, а применительно к
конституируемым самим интенциональным актом и несколько при­
зрачным “подразумеваемым” объектам. Несмотря на последовав­
шую попытку Гуссерля уточнить границу между ментальным ак­
том и его объектом, почти вся наследовавшая Брентано и Гуссер­
лю феноменологическая традиция осталась во власти идеи —
увлекательной, но ложной,— что относительно так определенных
“чисто ментальных” сущностей можно высказывать осмысленные
суждения, иметь желания, “соотноситься” с ними и т. д. Наиболее
существенно эти идеи повлияли на феноменологическую социоло­
гию. приняв наиболее крайние и мистифицированные формы в те­
ориях “конструкционизма”
В указанной главе (“ Вилфредо Парето-Н. Расширение и верифика­
ция структурного анализа”) Парсонс приступает к обоснованию
собственного — холистского и идеалистского — решения пробле­
мы нормативности. В своей небесспорной интерпретации Парето
он настаивает на том, что критика Парето утилитаристской кон­
цепции “общественной полезности” (r.if. с. 2 1 8 наст, изд.) подразу­
мевает на деле признание последним существования интегрирован­
ных “предельных целей” общества. Эти интегрированные “цели
общества” (“предельные ценности”, как часто именовал их сам
Парсонс [см.: 23, с.46]) являются, по мнению Парсонса, единствен­
ным корректным решением “утилитаристской дилеммы” позити­
вистски мыслящего социолога. Последний вынужден либо посту­
лировать “активность актора в выборе целей как независимый фак­
тор в действии”, то есть случайный характер выбора цели (что, с
точки зрения Парсонса, абсурдно), либо превращать выбор цели в
детерминированный элемент ситуации действия, сводя, таким об­
разом, цель к средствам или условиям “единичного акта” (в услов­
ных обозначениях, к “наследственности” или “среде”). Предлагае­
мое же “единство цели”, по мысли Парсонса, не только обходит
описанную дилемму, но и позволяет решить проблему “гетероген­
ности межиндивидуальных предпочтений” и ввести некую “единую
шкалу” для упорядочения социальной политики с точки зрения “це­
лей общества” , обладая к тому же логическим преимуществом над
Гоббсовым решением, постулирующим, вопреки его же собствен­
ным предположениям о природе естественного состояния, “тожде­
ство интересов” в момент заключения общественного договора [243,
vol. 1, р. 237-238, ff.]. Так Парето оказывается, наряду с Дюркгей-
мом, автором того, что Парсонс называет “социологистической
теоремой” : общество является реальностью sui generis и обладает
свойствами, нередуцируемыми к свойствам индивидов (то есть по­
стулируется существование общих целей, или “ общей системы це­
лей", которые не могут быть выявлены, когда действие анализиру­
ется на индивидуальном уровне [243, vol. I, р. 248-249]).
Как нередко бывает у Парсонса, этот ключевой для понимания всей
его концепции “схематический обзор системных типов в теории
действия”, вынесен в “ Примечания" ко второй главе первого тома
его “Структуры социального действия” [243, vol. 1, р. 77-84].
В качестве альтернативы, отмечает Александер, приходится исполь­
зовать “вызывающий сожаление своей неуклюжестью термин: не­
рациональность” [70, р. 76].
Очевидно, что идеал или принцип, определяющий и обосновываю­
 щий интенциональное действие, не может быть сведён к эксплицит­
ной или имплицитной норме (правилу), предписывающей способ
действия. Н апротив, всякая норма или конкретное приложение
нормы представляет собой более или менее удачную интерпрета­
цию целевого принципа (например, принципа равенства или спра­
ведливости) применительно к контингентной “ситуации” (см., в
частности, [231]). Яркий пример такого понимания соотношения
морального или правового принципа и его интерпретации — тал­
мудическая традиция и институт “суда справедливости’'
Более того, наиболее радикальная версия лиоертарианизма (пред­
ставления о том, что свобода воли — это возможность для индивида
с неизменным набором субъективных и объективных детерминант
действия “поступить иначе” в одной и той же ситуации) логически
совместима с самыми жёсткими версиями детерминизма и мораль­
ной ответственности [289]: нет смысла говорить о собственно мораль­
ной ответственности в индетерминистском мире, где выбор целей
по-настоящему случаен (поскольку такая концепция “выбора”, как
видно из вышеприведенного замечания Парсонса (см. прим. 17). по
определению абсурдна. Кроме того, собственно моральная ответ­
ственность как результат морального выбора предполагает именно
абстрагирование от какой бы то ни было внутренней или внешней
детерминации выбора— “средой” или “наследственностью” (но,
повторимся, отнюдь не отсутствие такой детерминации).
Холистские либо с точки зрения онтологии (например, критичес­
кий структурализм), либо с точки зрения методологии (структур­
ная антропология).
Однако некоторые классические и новейшие “синтетические” вер­
сии структурализма принимают принцип методологического инди­
видуализма , то есть предположение о том, что структурные и реля­
ционные свойства социальных явлений, в принципе, могут быть
объяснены действиями, целями, свойствами и т. п. отдельных ин­
дивидов. Такой точки зрения, в частности, придерживался один из
основателей британской социальной антропологии А. Радклифф-
Браун; она же лежит в основании теории структурации Э. Гидден-
са, предлагающей версию “синтеза” по сути интерпретативной те­
ории действия с некоторыми элементами структуралистской моде­
ли объяснения упорядоченности социального мира.

84
 РАЗДЕЛ II
СОЦИАЛЬНОЕ ДЕЙСТВИЕ: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ
ТЕОРИИ ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
И ПРАКТИЧЕСКОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ
 ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ:
ИСТОКИ КОНЦЕПЦИИ
ИНТЕНЦИОНАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ

Т и п и ч н ы е с о ц и о л о г и ч е с к и е о п р е д е л е н и я ч е л о в е ч ес к о го
действия так или и н ач е вк л ю ч аю т в себя у к аза н и е н а н а п р а в ­
л ен н ость д ей стви я на н ек о то р у ю цель, то есть на х ар а к тер и зу ­
ю щ ую дей стви е в к ач естве т а к о в о го интенцию, а такж е на ус­
т а н а в л и в а е м о е с п о м о щ ь ю р а с с у д к а с о о т н о ш е н и е м еж д у
интенцией и и зб р ан н ы м и средствам и, оп ред еляю щ ее рациональ­
ность д ей стви я с т о ч к и зрен и я и м ею щ и хся у д ей ствую щ его
субъ екта зн ан и й , о б ъ е к ти вн ы х возм о ж н о стей и средств. П ри
этом в и н т е р п р е т а т и в н ы х тео р и ях д е я т е л ь н о с т и , о к о то р ы х
по й дет речь в части А д а н н о г о раздела, и сход н ой и к он сти ту ­
ти вн ой для с о ц и а л ь н о г о дей ствия сч и тается и м енно суб ъ екти в­
ная и н тенция, а н ату р ал и ст ск и е теори и п р ак ти ч ес к о й (и н стру­
м ен та л ьн о й ) р а ц и о н а л ь н о с т и , р а с с м а т р и в а е м ы е в части Б,
о б ъ я сн яю т д ей стви я и сам у их и н т е н ц и о н ал ьн о с ть преж де все­
го чер ез з н а н и я (о б о с н о в а н н ы е у б е ж д е н и я ) д е й с т в у ю щ и х
субъектов о св о и х о б ъ е к т и в н о оп ред еляем ы х ин ди ви дуальн ы х
целях-интересах и возм ож н остях-ресурсах, то есть исходят из
то го п о л о ж ен и я, ч то см ы сл действия м ож ет и до л ж ен иден ти ­
ф и ц и роваться о б ъ ек ти вн о , если мы во о б щ е сп о со б н ы отли чи ть
им ею щ ие см ы сл д ей стви я от случ ай н ы х и н еоб д ум ан н ы х п о ­
ступков, с о д н о й ст о р о н ы , л и б о нам ерен и й , р етросп екти в н ы х
и н тер п р етац и й или завед ом ы х ф ан тази й — с д р у го й .
Э та ф у н д ам ен тал ьн ая особенность соц и о л о ги ч еск о го м ы ш ­
лен и я без тр у д а м о ж ет бы ть п р о и л л ю с т р и р о в а н а не т о л ь к о
классическим и оп ред ел ен и ям и с о ц и а л ь н о го д ей стви я, но и вы ­
дер ж к ам и из сл о в а р н ы х и эн ц и кл о п ед и ч ески х статей наш их
дней (ср., н ап р и м ер : “ Н ек то соверш ает дей стви е, когд а то, что
он делает, м о ж ет б ы ть о п и сан о как п р ед н ам ер ен н о е (in te n tio ­
nal). Д ей стви я — это п рак ти ч ески е за к л ю ч ен и я, вы води м ы е из

87
интен ц и й и у б еж д ен и й ; “д е й стви е11 и " р а ц и о н а л ь н о с т ь ” в за и ­
м о св я зан ы ” [ 105]). О д н а к о истоки этой о со б ен н о с ти зн ач и тел ь­
но стар ш е со б с т в е н н о со ц и о л о ги ч е ск о й то ч к и зрен и я, а н а л и ­
зи р о вавш ей ся в р азд е л е I н астоящ ей к н и ги . П р ак ти ч еск и й си л­
л о ги зм А р и с т о т е л я , устан о ви в ш и й н ео б х о д и м у ю связь между:
( I) о б о с н о в а н н ы м и убеж д ен и ям и д е й ст в у ю щ его субъекта о т ­
н о с и т е л ь н о с п о с о б о в д о с ти ж ен и я б л а г а , (2) сущ еству ю щ и м
по л о ж ен и ем дел и (3) р а ц и о н а л ь н ы м , т о есть р азум н ы м , сп о ­
со б о м д е й стви я, с т ал п ервы м вн у ш и те л ьн ы м п одтверж ден и ем
во зм о ж н о сти су д и ть о р еал ьн о со в ер ш а ем ы х л ю дьм и п оступ ­
ках, и сход я из в п о л н е ф о р м ал ь н ы х к р и тер и е в л о ги ч ес к о го вы ­
во д а, т о ч н о т а к ж е как мы судим о те о р ети ч ес к и х в ы с к азы в а­
ниях. А р и сто т ел ь не видел п р о ти в о р еч и я в то м , ч тоб ы р ас см ат­
р и в а ть ч е л о веч еск и е п оступ ки в кач естве и л о ги ч ес к и в ы в о д и ­
м о го , и п р и ч и н н о о б у с л о в л е н н о г о р е з у л ь т а т а со в м е с т н о го
действия ж ел ан и й и убеж дений. Б олее то го , и м ен н о способность
от п р а в и л ь н о г о суж ден и я о том , что х о р о ш о или н еоб ходи м о
д л я д ей ст в у ю щ его (“ б о л ь ш ая п о с ы л к а ” ), д о п о л н е н н о го суж ­
ден и ем о то м , к ак о б с т о я т дел а (“ м а л а я п о с ы л к а ” ), перейти к
п р ак ти ч ес к о м у д е й ст в и ю -в ы в о д у А р и с т о т е л ь и во сп ри н и м ал
как о п р ед ел яю щ у ю о со б ен н о с ть ч е л о в е ч е с к о го поведен и я (о т ­
сю д а т р а к т о в к а ч е л о в е к а как “ р а ц и о н а л ь н о г о ж и в о т н о г о ”
о б л а д а ю щ е г о и п р а в и л ь н ы м и п р е д с т а в л е н и я м и , и ж еланием
б л а г а )' И зв е с т н ы е д а ж е о б ы д ен н о м у с о з н а н и ю труд н о сти , с
к о то р ы м и ст а л к и в а е т с я п о ст у л и р о в ан н а я т а к и м об р азо м п р ак ­
ти ч ес к а я р а ц и о н а л ь н о с т ь , преж де всего, в о зм о ж н ы й р ел ят и ­
ви зм о ц ен о к н а и б о л ь ш е г о б л а г а и “ к а у з а л ь н а я н еэф ф ек ти в­
н о с т ь ” н аи л у ч ш его су ж ден и я3, А р и сто т ел ь п о п ы та л ся п р ео д о ­
леть с п о м о щ ь ю двух сп ец и ал ьн ы х к о н ц еп ц и й .
В о-п ервы х, п р а к т и ч е с к а я р а ц и о н а л ь н о с т ь тр еб у ет тр е н и ­
ро вк и и о б у ч ен и я , т а к что м о л о д о й ч ел о в е к л и ш ь постепенно
п р и о б р е та е т с п о с о б н о с т ь реш ать, что с о с т а в л я е т бл аго в к о н ­
к р етн о й си т у ац и и и к ак к о н к р етн о е б л а г о со о т н о си тс я с б л а ­
гом как т а к о в ы м . И н ы м и сл о в ам и , с п о с о б н о с т ь кон кр етн о го
ч ел о века к п р а в и л ь н о м у п р ак ти ч ес к о м у су ж д ен и ю — ф ронё-
зис, п р ак ти ч ес к и й ум (о тл и ч аем ы й от э п и ст ем ы , н ау ч н о го зн а ­
ни я) — п р е д п о л а г а е т о п р ед ел е н н у ю о п ы т н о с т ь со ст о р о н ы
д а н н о го и н д и в и д у у м а’’ В о-вторы х, А р и с т о т е л ь п р и зн авал , что
п р ав и л ьн о е суж д ен и е д а л ек о не всегда яв л я е тс я н еоб ходи м ы м
88
и д о с та то ч н ы м услови ем дл я осущ ествлени я со о тветству ю щ е­
го п оступ ка, о д н а к о п р ед п о л агал , что и сто ч н и к о м этой тр у д ­
ности является не са м а п р ед л ож ен н ая им м одель объясн ен и я
дей стви я, а и н д и в и д у а л ь н о е к ач ество — н еп осл ед о вател ьн о сть
(“ н ев о зд ер ж н о сть в русском п ереводе Н. В. Б р аги н ск о й ), ак-
разия^ Н еп о с л е д о в ате л ьн ы й человек о б у р еваем н ах о д ящ и м и ­
ся вне его к о н тр о л я страстям и , та к что его зн ан и е о том , что
является б л а го м , п р о с т о не о к азы в ае т на н его со о тветству ю ­
щ его к ау за л ь н о го вл и ян и я. А р и стотел ь, п о -ви д и м о м у , первы м
о со зн ал и с п е ц и ф и ч е ск и е т р у д н о с т и , к о т о р ы е с т а в и т перед
м о делью дей стви я к ак п р ак ти ч ес к о го в ы в о д а из л оги ческ и х
посы лок во зм ож н ость доб ро со в естн о го или н едобросовестн о го
п р и н яти я л о ж н ы х п о сы лок -убеж д ен и й — тр у д н о ст и , которы е,
как будет п о к а за н о дал ее, уже в н аш е врем я сы гр а л и р еш аю ­
щ ее зн ачен ие в ф о р м и р о в а н и и п ози ц и и р а д и к а л ь н о г о “ конст-
р у к ц и о н и зм а” в со ц и о л о ги и . О д н а к о он п ред п о ч ёл т р а к т о в а т ь
эти труд н ости как р езу л ь та т и сп о л ь зо ван и я за в ед о м о соф ис­
тически х п р и ём о в в тео р ети ч еск о м рассуж дени и: “ К р о м е то го ,
тр у д н ы й во п р о с с т а в и т соф и стическое рассуж ден ие. Д ей стви ­
тел ьн о , и з-за то го , ч т о соф исты х о тят за ста в и ть п р и н я ть п а р а ­
д о к сы , ч то б ы , к о гд а это удастся, [вы зв ать удивление] своей
и зо б р ета те л ь н о стью , — из-за это го п ол у ч ен н ы й си л л оги зм и
являет соб ой н ер а зр еш и м у ю труд н ость. В сам о м деле, м ы сль
св язан а, к о гд а из-за н еу д овл етворен н ости в ы в о д о м держ аться
его не хочет, а идти д а л ь ш е не м ож ет, п отом у ч т о неспособн а
о п р о вер гн у ть [это] рассуж дение. П ри о дн ом [соф истическом ]
рассуж дении вы ход и т, что безрассуд ство (aphrosine) вкупе с не­
во зд ер ж н о стью есть д о б р о д етел ь. Д ей стви тел ьн о , о т н ево здер ­
ж н ости человек с о в ер ш а ет поступки, п р о т и в о п о л о ж н ы е [его
собственны м ] п р ед ставл ен и ям , а [от безрассуд ства] ему п р ед­
ставляется, что д о б р о д е те л ь н ы е [поступки] п о р о ч н ы и со в ер ­
ш ать их не следует, и, зн ач и т, он будет с о в ер ш а ть поступки
д о б р о д етел ьн ы е, а не п о р о ч н ы е ” [4, 1146а 2 1 -3 0 ]5 Н ак о н ец ,
А р и сто тел ь о с о зн а в а л , ч то и сп о с о б н о с ть о су щ естви ть п р а ­
ви льн ы й л о ги ч еск и й вы вод, и п о сл ед о вател ьн о сть в переходе
о т рассуж дений к п о сту п кам не всегда ведут и н д и в и д а к благу,
п о ск о л ьк у п осл едн и й ещ ё дол ж ен н ах о д и ть ся в п р ав и л ьн ы х
отн ош ен и ях с со б ствен н ы м п рак ти ч ески м разу м о м : “Д ей стви ­
тельн о, в о б л а д а н и и (to ekhein) [знанием] без при м ен ен и я мы
видим уже совсем д р у г о е о б л а д а н и е (hexis), та к что в к ак о м -то
см ы сле чел о век зн а н и ем о б л а д а ет, а в к а к о м -т о не о б л ад ает,
как, скаж ем , сп я щ и й , о д ер ж и м ы й или п ьян ы й . О д н а к о и м енно
т а к о в о со с то ян и е (hoyto diatithentai) л ю д ей , охвач ен н ы х с т р а с ­
тям и. Ведь п о р ы в ы яр о с ти , л ю б о в н ы е влечени я и н ек о то р ы е
[другие] из т а к и х [страстей] весьм а за м е тн о вл и яю т на тело, а у
неко то р ы х в ы зы в а ю т д а ж е п о м еш ател ьство. Я сн о поэтом у, что
н ео б х о ди м о с к а зать : н ев озд ерж н ы е и м ею т ск л ад (ekhein), сход­
ны й с [состоянием ] эти х лю дей. Е сли в ы с к а зы в а ю т суж дение,
исходящ ее из зн а н и я , это о тн ю д ь не зн а ч и т, что им о б л ад аю т,
ведь и о х в а ч е н н ы е с т р ас тя м и п р о в о д я т д о к а за т е л ь с т в а и п р о ­
и зн о сят стихи Э м п е д о к л а ; н ач и н аю щ и е у ч ен и ки д аж е ст р о ят
рассуж ден и я без з а п и н к и , но ещ ё и без в с я к о го зн ан и я, и бо со
зн ан и ям и н у ж н о с р а с т и с ь , а это тр е б у е т врем ен и . Т а к что вы с­
к азы в ан и я л ю д ей , ведущ и х н ев о зд ер ж н у ю ж и зн ь, нуж но п р ед ­
ст авл ять себе п о д о б н ы м и реч ам л и ц ед ее в ” [4, 1147а 11-24].
П р и всех о г о в о р к а х и уточ н ен и ях ар и с то те л ев с к ая тео р и я
дей стви я б ы л а л и ш ь п ер в о й л о ги ч ес к о й ф о р м ал и за ц и ей то го
ф у н д ам ен тал ьн о го п ред п ол ож ен и я, на к о т о р о м осн ован ы п р ак ­
ти чески все о б ы д е н н ы е о б ъ ясн ен и я п о ст у п к о в , а та к ж е м н оги е
ф и л о со ф ск и е и н а у ч н ы е тео р и и дей стви я — п р ед п о л о ж ен и я о
то м , что п о в е д е н и е л ю д ей о п ред ел яется со в м естн ы м во зд ей ­
ствием их ж ел ан и й и о б о с н о в а н н ы х п р ед ставл ен и й (убеж дений)
о тн о с и тел ь н о в о зм о ж н ы х сп о со б о в д о с ти ж ен и я ж ел аем о го в
то й или и н о й си т у ац и и .
Н а ф и л о со ф ск о м ж а р го н е та к и е о б ъ я сн ен и я часто им ен у­
ю т и н т е н ц и о н а л ь н ы м и , та к как ж ел ан и я и убеж д ения ф о р м и ­
р у ю т н а м е р е н и я (и н т е н ц и и ), п р и в я з а н н ы е к о с о зн а в а е м о м у
объ екту д ей стви я л и б о в о о б р аж ае м о м у с о с то я н и ю его за в ер ­
ш ения. К о н ц е п ц и и д е яте л ьн о с ти и и н ст р у м е н тал ь н о й р а ц и о ­
н ал ьн о сти , р а с с м а т р и в а е м ы е в д а н н о м р азд ел е, о п и сы ваю тся
п р ак ти ч еск и м с и л л о г и зм о м , и сп о л ьзу ю тся во м н о ги х тео р и ях
с о ц и а л ь н о г о д е й с т в и я , и о тн о с ятс я, т а к и м о б р а зо м , к более
ш и р о к о м у к л а сс у и н т е н ц и о н а л и с т с к и х м о д е л е й об ъ я сн ен и я
ч ел о веческ о го п о вед ен и я. П о н яти е “ и н т е н ц и о н а л ь н о с т и ” п о д ­
р азу м евает, в к о н е ч н о м счете, что д е й стви е д е те р м и н и р о в а н о
вн утрен н ей с о з н а т е л ь н о й р еп р езен тац и ей цели или ж ел аем о го
п о л о ж ен и я дел и м о ж ет б ы ть об ъ я сн ен о , п р ед ск азан о , п о н ято
л и ш ь в со о тн есен и и с это й вн утрен н ей реп резен тац и ей . С о о т ­

90
ветствен н о. и н г е н ц и о н а л ь н ы е теории дей стви я явл яю тся теле­
ологи чески м и .
Р азум еется, су щ еству ю т и р азли ч и я в т р а к т о в к е пон яти я
и н те н ц и о н ал ьн о с ти , п реи м ущ ественно св яза н н ы е с более или
менее ж естким отож дествл ен и ем “ и н те н ц и о н ал ь н о го ” с “со зн а­
те л ь н ы м ” или “ п си х и ч еск и м ” вооб щ е6 О д н а к о мы будем г о ­
в о р и ть об этих р азл и ч и я х л и ш ь п р и м ен и тел ьн о к кон кр етн ы м
м оделям со ц и а л ь н о г о действия. В качестве п р и м ер а приведем
две х ар а к тер н ы е о тн о с и тел ь н о недавни е деф и н и ц и и :
"П о н яти я и н тен ц и о н ал ьн о сти и и н те н ц и о н ал ьн о го поведе­
ния неотделим ы от л ю б о г о ад ек ватн ого ан а л и за значения (и,
таки м о б р азо м , от л ю б о го ад екватн ого ан ал и за п р и р о д ы и зн а­
чим ости то го, что м о ж н о определить как п ерви чн ое лин гви сти ­
ческое поведение) в силу то го способа, к о то р ы м они связаны со
сп особн остью ад ап т ац и и или интерпретац ии поведения 'п р и м е­
ни тельн о к’ или 'в со ответстви и с’ тр е б о в ан и я м и н орм ы или
прави ла. Э то, в св ою очередь, п ривязан о к определенной кон ­
цепции субъекта — субъекта, м огущ его п р ои звол ьн о приним ать
дискурсивную р о л ь первого, второго или тр еть его лица, и о б ­
л ад аю щ его внутрен не ему присущ ей сп о собн остью индивидуа-
ции сам ого себя п осредством поддерж ани я во врем ени ин тегри ­
ро ван н о го о б р а за Я ... Т ак и м образом , мы приходим к таком у
пон яти ю и н тен ц и он ал ьн ости , посредством к о т о р о г о собы тия,
случаю щ иеся в д а н н ы й м ом ент времени, дол ж н ы м ы слиться как
отч асти п р ед о п р ед ел ен н ы е через отсы лку к то м у , что м ож ет
им еть м есто в в о зм о ж н ы й будущ ий м ом ен т в р е м е н и ...” [221,
р. 59-60]. “ В нутренне присущ ие субъекту (intrinsic) интенцио-
нальн ы е со стоян и я, как сознательны е, так и бессознательны е,
всегда о б л а д а ю т асп ектуальн ы м и ф орм ам и... В оспри ним ая что-
то или дум ая о чем -то, м ы всегда делаем это отн оси тельн о о д­
них, а не др угих асп ек то в воспри ним аем ого. Э ти аспектуаль-
ны е св о й ств а о ч ен ь сущ ественны для и н тен ц и о н ал ьн ы х
состояний, та к как они часть того, что делает и н тен цион альн ое
состояние м ен та л ьн ы м ” [275, р. 156-157].
Следует за м е ти ть , что предлож енн ая А р и стотел ем т р а к т о в ­
ка р ац и о н а л ьн о го дей стви я си стем ати зи ровал а и у точ н ял а о п и ­
сание и н т е н ц и о н а л ь н о г о действия, д ан н о е П л а то н о м в зн ам е­
нитом о тр ы в к е и з д и а л о г а “Ф е д о н ” , где С о к р а т п ол ем и зи р у ет
со взгл яд ам и А н а к с а го р а :
91
 ...Ум у него [Анаксагора] остается без всякого применения и...
порядок вещей вообщ е не возводится ни к каким причинам, но
приписывается — совер 1иенно нелепо — воздуху, эфиру, воде и
многому иному. Н а мой взгляд, это все равно, как если бы кто
сперва объявил, что всеми своими действиями С ократ обязан
Уму, а потом, принявшись объяснять причины каждого из них в
отдельности, сказал: “С ократ сейчас сидит здесь потому, что его
тело состоит из костей и сухожилий, и кости твердые и отделены
одна от другой сочленениями, а сухожилия могут натягиваться и
расслабляться и окружают кости — вместе с мясом и кожею, ко­
торая все охватывает. И так как кости свободно ходят в своих
суставах, сухожилия, растягиваясь и напрягаясь, позволяют Со­
крату сгибать ноги и руки. Вот по этой-то причине он и сидит
теперь здесь, согнувш ись” И для беседы нашей можно найти
сходные причины — голос, воздух, слух и тысячи иных того же
рода, пренебрегш и истинными причинами — тем, что раз уж
афиняне почли за лучшее меня осудить, я в свою очередь счел за
лучшее сидеть здесь, счел более справедливым остаться на месте
и понести то наказание, какое они назначат. Д а, клянусь соба­
кой, эти жилы и эти кости уже давно, я думаю, были бы где-ни­
будь в М егарах или в Беотии, увлеченные ложным мнением о
лучшем, если бы я не признал более справедливым и более пре­
красным не бежать и не скрываться, но принять любое наказа­
ние, какое бы ни назначило мне государство.
Нет, назы вать подобные вещи причинами — полная бессмыс­
лица. Если бы кто говорил, что без всего этого — без костей,
сухожилий и всего прочего, чем я владею, — я бы не мог делать
то, что считаю нужным, он говорил бы верно. Н о утверждать,
будто они причина всему, что я делаю, и в то же время что в
данном случае я повинуюсь Уму, а не сам избираю наилучший
образ действий, бы ло бы крайне необдуманно. Это значит не
различать между истинной причиной и тем, без чего причина
не могла бы бы ть причиною [50, 98с-е— 99а-Ь].
А р и сто тел ь, о д н а к о , предлож ил н ес к о л ь к о иную тр акто вку
практи ч еско й р ац и о н а л ьн о с ти , более явн о увязав цели и интен­
ции о тд ельн ого действую щ его с об ъ екти вн ы м и критериям и б л а­
га. а и н д и в и д уальн ое б л а го — с бл агом вооб щ е. К р о м е то го , он
увязал разу м н ы е дей стви я с о б о с н о в а н н ы м и разу м н ы м и убеж ­
дениями, то гд а как п л ато н о вск ая т р а к т о в к а ин тен ц и он ал ьн о с-
92
ти. судя по п ри веденном у отры вку, в п ринципе д оп уск ал а воз­
м ож н ость п оведен чески -эф ф екти вн ого стрем лен ия к лож н ы м ,
во о б р аж аем ы м или несущ ествую щ им целям 7
З а м е ти м , ч т о с о в р е м е н н ы е и н те н ц и о н а л и с т с к и е м одели
объ ясн ен и я п о веден и я не всегда строятся в со о тветстви и с т р а ­
ди ц и ям и э м п и р и ч еско й науки. В н ек о то р ы х из них п ерсп ек ти ­
ва эм п и р и ч еско го н а у ч н о г о и сследован ия, о р и ен т и р о в ан н о го
н а ф о р м у л и р о вк у тео р ети ч ески х за к о н о м ер н о с тей в обл асти
со ц и ал ьн ы х н аук, вовсе не п ред п о л агается, п о ск о л ьк у цель их
объ ясн ен и я со с р е д о то ч е н а не на о тн ош ен и ях м еж ду ф актам и -
п о л о ж е н и я м и д е л ;’, а н а л огических о тн о ш ен и ях меж ду и дея­
ми. И н ы м и сл о в ам и , в та к и х м оделях об ъ ясн ен и я отвер гается
п о зи ц и я та к н а зы в а е м о го э п и стем о л о ги ч еско го эм п и р и зм а в
пользу э п и ст ем о л о ги ч ес к о го р ац и о н а л и зм а . (О бсуж дени е этих
м оделей о стан ется преи м ущ ествен н о за р ам к ам и д а н н о й р а б о ­
ты , та к как они не з а т р а г и в а ю т воп рос о во зм о ж н о с ти со зд а­
ния со б ствен н о со ц и о л о ги ч е ск о й теори и дей стви я, спосо бн о й
д а ть п р и чи н н ое об ъ я сн ен и е н аб л ю д а ем о го р а з н о о б р а зи я че­
ловечески х п о ст у п к о в [см.: 312; 314].) В д а н н о м р азд еле о сн о в­
ной п редм ет н аш его р ассм о тр ен и я со ставят те о р и и ц елен ап ­
р авл ен н о й д еятел ьн о сти и и н стр у м ен тал ьн о й р ац и о н а л ьн о с ти ,
со х р ан и вш и е п реем ствен н о сть по о тн о ш ен и ю к ар и сто тел евс­
кой к о н ц еп ц и и и п р и н и м а ю щ и е ее клю чевой тезис:
Для того чтобы служить адекватными объяснениями действия,
желания и убеждения действующего должны не только рацио­
нализировать социальное действие, но и быть его эффективны­
ми причинами.
Э т о т тезис п о д р а зу м ев а ет п ри н ц и п и ал ь н у ю возм ож н о сть
со здан и я те л ео л о ги ч еск и х теорий р азу м н о го п оведен ия, о п и ­
сы ваю щ и х п р ак ти ч ес к у ю деятел ьн ость л ю дей на о сн ове эм п и ­
рически п р о вер яем ы х об щ и х за к о н о в, к о то р ы е со ответству ю т
п р ав и л ам л о г и ч е с к о го вы в о д а и оп ер и р у ю т п он яти ям и ж ел а­
ний, убеж дений и н ам ерен и й действую щ их. С л егк а п ер еф о р ­
м у л и р о в ав это п ол о ж ен и е, м ож н о п ол учи ть более зн аком ую
х ар ак тер и сти к у и н те р п р ета ти в н ы х и р ац и о н а л и стс к и х теорий:
они р ас см ат р и в аю т оп и сан и я ц ел е о р и ен ти р о в ан н о го действия
в тер м и н ах убеж д ен и й и ж елани й д ей ствую щ его в качестве з а ­
кон ов, о п р ед ел яю щ и х н аб л ю д аем о е п оведение лю дей.

93
 П о сл е д н ее п о л о ж е н и е д о в о л ь н о д о л г о в о с п р и н и м а л о с ь
о п ти м и сти ч еск и , к ак з а л о г то го , что р ан о или п о зд н о буд ут
со зд ан ы ф о р м а л ь н ы е , п р о п о зи ц и о н а л ь н ы е и д а ж е ст р о го м а ­
тем ати ч еск и е м о д ели ц ел е н ап р а в л ен н о го ч е л о в е ч ес к о го п о ве­
дения. П ер вы е ж е м о д е л и т а к о г о рода, р а з р а б о т а н н ы е у си л и я­
м и с т ати с ти к о в и э к о н о м и с т о в к концу X IX века, о б н а р у ж и л и
к р и ти ч еск у ю з а в и с и м о с т ь от со д ер ж ател ьн ы х , а не ф о р м а л ь ­
ны х к р и тер и ев р а ц и о н а л ь н о с т и целей и у б еж д ен и й дей ству ю ­
щ их су б ъ ек то в, т о есть о т реш ения в о п р о с а о то м , что следует
сч и та ть б л а го м . В о п р о с о р а ц и о н а л ьн о с ти (л и б о и р р а ц и о н а л ь ­
ности ) вп ер вы е с т а л ф о р м у л и р о в ат ь с я к ак в о п р о с , р а зр е ш а е ­
м ы й э м п и р и ч ес к и м и ср е д с тва м и , а не в р е з у л ь т а т е п ри м ен ен и я
вн еэм п и р и ч ески х н о р м а ти в н ы х критериев д и ск у р си вн о й со г л а ­
со в ан н о сти , л о г и ч е с к о й и м п л и ц и р у ем о сти и т. п. И н ы м и сл о ­
вам и, о к аза л о с ь , ч т о о ц е н к а п оведения к ак р а ц и о н а л ь н о г о , та к
и и р р а ц и о н а л ь н о г о т р е б у е т не т о л ь к о с о о т н ес ен и я с к ак и м -то
ф о р м а л ь н ы м н о р м а т и в н ы м к р и тер и е м , но и п р и п и с ы в а н и я
д ей ству ю щ и м о б ъ е к т и в н ы х целей, ценн остей и ин тересо в. О б ­
щ еи звестн ы м и п р о я в л е н и я м и этой ф у н д а м е н та л ь н о й тр у д н о ­
сти стал и ди ск у сси и в о к р у г п он яти я “ п о л е зн о с т и ” в э к о н о м и ­
ке, п о н яти я “ м о т и в а ” (ц ели ) в п р ав о вед ен и и и п о н я ти я “ и део ­
л о г и и ” в со ц и а л ь н ы х н ау к ах .
Здесь н ео б х о д и м о н е к о т о р о е уточнение. Р азу м еется, ф и л о ­
со ф ск ая д о к т р и н а н есо и зм ер и м о сти и н т е н ц и о н а л ь н ы х и к а у ­
за л ь н ы х о п и с а н и й д е я т е л ь н о с т и су б ъ е к т а , х а р а к т е р н а я для
ев р о п ей ско й т р а д и ц и и Н о в о г о врем ен и, б ы л а о тч ет л и в о сф о р ­
м у л и р о в а н а уже И . К а н т о м 8 О д н а к о о с о зн а н и е это й н есо и з­
м ер и м о сти к ак п р а к т и ч е с к о й и тео р ети ч ес к о й п р о б л е м ы , с т о ­
ящ ей перед всяким эм п ири ч ески м исследованием человеческого
поведен и я, о т н о с и т с я к середи не X IX века, то есть к п ери од у
и н ст и ту ц и ал и за ц и и со ц и а л ь н ы х наук. В и д и м о, с а м ы е р ан н и е
дискуссии в о к р у г п р о б л е м ы н есои зм ери м ости р а ц и о н а л ь н ы х
о сн о в ан и й (м о т и в о в ) д ей стви я и его п р и ч и н в о зн и к л и в среде
п р ав о вед о в. Х а р а к т е р н ы е дл я л и б е р ал ь н ы х те о р е т и к о в п р а в а
взгл яд ы о т н о с и т е л ь н о усл ови й н аступ л ен и я п р а в о в о й о т в е т ­
ствен н о сти в су д еб н о й п р ак ти к е, п р ав о в о й п р и ч и н н о с ти , в о з­
м о ж н о сти п р и п и с ы в а н и я м о ти вов и “ о б ъ е к т и в н о г о и н те р ес а”
и т. п. (в о с о б е н н о с ти взгл яд ы Р фон И е р и н га ) о к а за л и ф о р ­
м ати в н о е в о зд е й с т в и е н а вы д ви н уты й М . В еб ер о м п о д х о д к
94
о бъ ясн ен и ю с о ц и а л ь н о г о дей стви я, а такж е п р ед л о ж ен н ы е им
класси ф и кац и ю ви д о в дей стви я и кон ц еп ц и ю “ и деал ьн ы х и н ­
те р е с о в ” [см.: 303]. и, возм ож н о, на кон ц еп ц и ю л о ги ческ и х и
нелоги чески х дей стви й В. П арето. П од вп ечатл ен и ем п раво-
ведческих. а та к ж е эк о н о м и ч еск и х и со ц и ал ьн о -ф и л о со ф ск и х
ди скусси й Вебер о г р а н и ч и л сф еру со ц и о л о ги ч еск и х и н тер п р е­
та ц и й п оведения и н стр у м ен тал ь н о р а ц и о н а л ь н ы м и дей стви я­
ми, о р и ен т и р о в ан н ы м и на сугубо такти ч еск и е цели (и, кстати,
у к азал на п р очн ы е б и о л о ги ч еск и е корн и д ей стви й при вы ч н ы х
или аф ф екти вн ы х), а П а р е т о о гран и ч и л сф еру п р и л о ж ен и я са­
м о го “п р ак ти ч ес к о го с и л л о ги зм а” теми скорее н ем н огочи слен ­
н ы м и си ту ац и ям и , к о гд а н аб л ю дател ь м о ж ет о б ъ е к т и в н о ре­
к о н с т р у и р о в а т ь ц ел и д ей ст в у ю щ его , тем с а м ы м о тн еся все
поступ ки , для к о то р ы х н ельзя зад ать о б ъ е к т и в н ы й кри тери й
п р и п и сы ван и я цели, к “ н ел о ги ч еск и м ”
П р о б л е м а ти к а п р ак ти ч еско й р ац и о н а л ьн о с ти , ее ф акти ч ес­
к о го (то есть н еп р е ск р и п ти в н о го ) оп и сан и я и опред ел ен и я со ­
о тв етс тв у ю щ и х т а к о м у о п и с а н и ю к р и т е р и е в о б ъ е к т и в н о г о
п р и п и с ы в а н и я р а ц и о н а л ь н о с т и и н д и в и д у а л ь н ы м со б ы ти я м
(п о сту п кам ) и о тд ел ь н ы м аген там действи я о к а за л и с ь в центре
разго р е вш его с я к к о н ц у X IX — н ач ал у X X века “Д и сп у та о
М е т о д е ” п р е д о п р е д е л и в ш е го п р и в ы ч н ы й н ам о б л и к с о ц и ­
ал ь н ы х наук. С т а в к о й в этом споре бы л а са м а во зм о ж н о сть
о сн о в ан н о го на те о р и и и эм п ири ч еском п о д твер ж д ен и и иссле­
д о в а н и я со ц и а л ь н о го п оведения, ведущ его к о т к р ы т и ю о б ъ я с­
няю щ и х и, в о зм о ж н о , п ред ск азы ваю щ и х его за к о н о в .
И м ен н о в в о п р о се о возм ож н ости о сн о в ан н о й на н ом оло-
ги чески х о б о б щ ен и ях и н а о б л адаю щ и х п р о в е р яем ы м эм п и р и ­
чески м со д ерж ан и ем тео р и ях со ц и ал ьн ой науки, а о тн ю д ь не в
во п р о се о единстве л и б о разли ч и и м етодов со ц и а л ьн ы х и есте­
ствен н ы х наук (в п р и н ц и п е не п одд аю щ ем ся о см ы сл ен н о й ин­
т е р п р е та ц и и в силу о тсу тстви я к а к о го -то ед и н о г о “ м е то д а ”
д а ж е в р азли ч н ы х естествен н ы х науках) и во зн и к л и п р и н ц и п и ­
ал ьн ы е р асхож дени я м еж ду сторон н и кам и “ и стори ческ ой ш ко ­
л ы ” и п о сл ед о вател ям и теорети ч еской п о л и тэк о н о м и и , п о сл у ­
ж и вш и е п е р в о п р и ч и н о й “Д и сп у т а” [см.: 23]. И м ен н о н ео б х о ­
д и м о с ть о б о с н о в а т ь в о зм о ж н о с ть об щ и х з а к о н о в и тео р и й ,
о п и сы в аю щ и х р а ц и о н а л ь н о е со ц и а л ь н о е д е й ст в и е, в ы звал а
ш и р о к о известную веберовскую кри ти ку и ст о р и ц и зм а В. Ро-
95
ш ер а и К. К н и са, о б о з н а ч и в ш а я о тход В ебера о т п о зи ц и й “ ис­
то р и ч ес к о й ш к о л ы ” , п р ед л агав ш ей та к и е м о д ел и о б ъ ясн ен и я
дей стви я, в к о т о р ы х “ ...м ы п остоян н о о б н а р у ж и в а е м ссы лку —
явн ую л и б о н ея вн у ю — на ‘н еп р е д с к а зу ем о ст ь ’ и н д и в и д у а л ь ­
н о го п о веден и я. У т в ер ж д а ет ся , что это п о л о ж е н и е дел явл яет­
ся сл едствием ‘с в о б о д ы ’ — р еш аю щ его и с т о ч н и к а чел о веч ес­
к о го д о с т о и н с т в а и, с о о т в ет ст в ен н о , н а д л е ж а щ е г о п р ед м ета
и ст о р и ч е ск о го и сс л ед о в ан и я . П ри этом п р о в о д и т с я р азл и ч и е
м еж ду ‘т в о р ч е с к о й ’ р о л ь ю дей ствую щ ей л и ч н о с т и и ‘м ех ан и ­
ч е ск о й ’ п р и ч и н н о с т ь ю естественн ы х с о б ы т и й ” [310, р. 97-98].
Э то р а зл и ч и е В ебер п р и зн а л л о ж н ы м или , во всяк о м сл у ­
чае, э п и с т е м о л о ги ч е с к и и р р е л е в а н т н ы м , с т о ч к и зр е н и я его
кон ц еп ц и и те л е о л о г и ч е с к о го п ри ч и н н о го о б ъ я сн ен и я зн а ч и м о ­
го дей стви я, в к о т о р о м р а ц и о н а л ь н о с т ь ср е д с тв о ц ен и в ается
о б ъ е к т и в н о , х отя и о тн о с и тел ь н о д а н н о г о с о с т о я н и я зн ан и й
(о б о с н о в ан н ы х у беж д ен и й ) и д а н н о го в ы б о р а ценностей -ц елей :
“ Д аж е эм п и р и ч ес к и ‘с в о б о д н ы й ’, то есть д е й ст в у ю щ и й н а о с­
н о в а н и и п р е д в а р и т е л ь н о г о р азм ы ш л ен и я д е я т е л ь т е л е о л о г и ­
чески о гр ан и ч ен с р е д с тв а м и дости ж ен и я свои х цел ей , к о то р ы е,
в а р ь и р у я в за в и с и м о с т и от о б ъ ек ти вн о й с и т у а ц и и , явл яю тся
н еэ к в и в ал ен т н ы м и и п о зн а в а е м ы м и ” [310, р. 193].
О п р е д е л е н н а я т а к и м о б р а зо м о б л а с т ь с о ц и а л ь н ы х н ау к
о к азы в ал ас ь о б л а с т ь ю и н ст р у м е н тал ь н о -р а ц и о н ал ь н о й , то есть
и д е н ти ф и ц и р у е м о й о т н о с и тел ь н о средств д е я те л ь н о с ти . (О д ­
н а к о зам ети м , д л я т р а д и ц и о н н ы х и а ф ф ек ти в н ы х д е й стви й Ве­
б ер сч и тал в о зм о ж н ы м л и ш ь нен аучн ое ac tu elles V erstehen).
“Д и сп у т о М е т о д е ” вм есте с более п о зд н и м и ди скусси ям и
по п р о б л е м а м и н т е н ц и о н а л ь н о с т и , р а ц и о н а л ь н о с т и и п р и ч и н ­
н о й д е т е р м и н а ц и и д е й ст в и я , во м н о го м о п р ед ел и в ш и м и п р о ­
б л ем ати к у с о ц и а л ь н ы х н аук, л о ги ки и ф и л о со ф и и в X X сто л е­
ти и , п р и вел и к о с о з н а н и ю и вн ятн ой ф о р м у л и р о в к е н ек о то р ы х
п р и н ц и п и а л ь н ы х т р у д н о ст ей (как ф о р м а л ь н о -л о г и ч е с к и х , та к
и н осящ их с о д ер ж ат ел ь н ы й х арактер), во зн и к аю щ и х при объ яс­
н ен и и д е я те л ь н о с ти м о д ел я м и и н ст р у м е н тал ь н о й р а ц и о н а л ь ­
н о сти и, ш и ре, и н те н ц и о н ал и ст ск и м и . В р азд е л е III н асто ящ ей
к н и ги будет д а н к р а т к и й ан а л и з этих т р у д н о ст ей в силу их к р и ­
ти ч н о сти дл я всех м о д елей р а ц и о н а л ь н о г о о б ъ я сн ен и я с о ц и ­
а л ь н о г о д е й ств и я и, в ч а ст н о сти , дл я б о л ь ш ей ч а с т и со б ст в ен ­
н о и н т е р п р е т а т и в н ы х т е о р и й с у б ъ е к т и в н о -ц е л е с о о б р а з н о г о

96
дей стви я, а такж е в силу т о г о , что эти м одели и т е о р и и — п о л ­
н о стью или ч асти ч н о и с бол ьш и м или м ен ьш и м успехом —
р а з р а б а т ы в а л и с ь д л я п рео д о л ен и я этих тр уд н остей .
В части А д а н н о г о р азд е л а будут п р о а н а л и зи р о в а н ы ин­
те р п р ета ти в н ы е т е о р и и деятел ьн о сти X X века, стави в ш и е св о ­
ей ц елью о б ъ ясн ен и е д ей стви я в катего р и ях его су б ъ ек ти вн о го
см ы с л а , о п р е д е л я е м о г о т о ч к о й зр е н и я д е й с т в у ю щ е г о , л и б о
кон струируем ого и реконструируем ого в ходе соц и альн ого
взаи м о д ей стви я двух или более действую щ их, то есть речь п о й ­
д е т о тео р и ях с у б ъ е к ти в н о -р а ц и о н а л ь н о го дей стви я. Часть Б
б уд ет п о свящ ена те о р и я м “ о б ъ е к т и в н о й ” п р ак ти ч ес к о й р а ц и ­
о н ал ь н о ст и , о б ъ я сн я ю щ и м и н тен ц и о н ал ьн о е дей стви е в те р ­
м и н ах его о б ъ е к т и в н о иден ти ф и ц и руем ы х ц елей -и н тер есо в и
зн а ч и м ы х сп о с о б о в (п а т т е р н о в ) п р а к т и ч е с к о г о и сп о л н ен и я,
за д а в ае м ы х внеш ней по о тн о ш ен и ю к а к то р у си туац и ей д ей ­
ствия9

97
7 -1295
 А. ИНТЕРПРЕТАТИВНЫЕ ТЕОРИИ
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В д а н н о м п о д р а зд е л е речь пой дет об и н те р п р е та ти в н ы х те­

о р и ях деятел ьн о сти , о сн о в ан н ы х на и д е н ти ф и к ац и и суб ъ екти в­
н о го см ы сл а д е й ст в и я , его “ (э к зи с т е н ц и а л ь н о г о или ф ен ом е­
н о л о ги ч еск о го ) зн а ч е н и я для в о в л е ч е н н о го в д ей стви е ак то р а
и ли а к т о р о в ” [113, р. 74], а та к ж е о н е к о т о р ы х “ си н тети ч ес­
к и х ” тео р и ях д е й ст в и я, соч етаю щ и х р ет р о с п е к т и в н у ю р ек о н ­
стр у кц и ю см ы сл а с а н а л и зо м п роц ессов “ п е р е г о в о р н о г о ” к о н ­
с т р у и р о в ан и я см ы с л а и р а ц и о н а л ь н о с т и чел о веч еск и х п о сту п ­
ков в си ту ац и и с о ц и а л ь н о г о вза и м о д ей с тв и я , и н те р ак ц и и (Дж.
Г М ид, X. Г а р ф и н к е л ь , И . Г оф м ан , Э. Г и д ден с). Н ап о м н и м ,
что п о д “д е я т е л ь н о с т ь ю ” , или “ ц ел е н а п р а в л е н н ы м д ей стви ем ”
н ам и п о д р а зу м ев а ет ся ф у н д ам ен та л ьн о е п о н я т и е со ц и о л о ги ­
ческой тео р и и , о п и сы в аю щ е е в за и м о с в язь м еж ду м ен та л ьн ы ­
ми со б ы ти ям и , п р о и сх о д ящ и м и в с о зн ан и и действую щ его
(о б ы ч н о — и н д и в и д а ), и вн еш ним и , п о в е д е н ч е ск и м и с о б ы ти я ­
ми в н аб л ю д а ем о м м ире. Т ео р и и д е я т е л ь н о с т и и сп ол ьзу ю т и
исследую т о б ъ я сн и те л ь н ы е в о зм о ж н о сти чел овеч еск о й суб ъ ек­
т и в н о с ти к ак с в о й с т в а б ы ть и с т о ч н и к о м ц е л е н а п р а в л е н н о й
д еятел ьн о сти . Х а р а к т е р н а я для этих т е о р и й л о г и к а объ ясн е­
ния со ц и а л ь н о г о м и р а п р ед п о л агае т д в и ж е н и е о т см ы сла, п р и ­
д а в а е м о г о с у б ъ е к т о м с о б с т в е н н о м у п о в е д е н и ю , то есть о т
су б ъ ек ти вн ы х о с н о в а н и й , м о ти во в, р е з о н о в д ей ствую щ его , к
в о зм о ж н о сти к о м м у н и к а ц и и и к о о р д и н а ц и и и н д и в и д уальн ы х
д ей стви й и, н ак о н ец , соб ствен н о к в о зм о ж н о с т и в о зн и к н о ве­

93
ния и н тер су б ъ ек ти вн о го соц и альн ог о м ира. К л ю ч ево й вопрос,
сто ящ и й перед те о р и я м и деятельн ости : как из взаи м о д ей стви я
ин ди ви ду альн ы х со зн ан и й в о зн и к аю т к о л л е к ти вн ы й п о р яд о к
и о б л а д а ю щ и е р е г у л я т и в н о й силой с о ц и а л ь н ы е и н сти ту ты ?
В торой ф у н д ам ен та л ьн ы й воп рос, со сп о с о б н о с ть ю ответи ть
на к о то р ы й св яза н а ‘‘о б ъ я сн и те л ьн а я с и л а ” те о р и й д е я те л ьн о ­
сти. им еет более о б щ и й х арак тер: как и при к ак и х условиях
в о о б щ е в о зм о ж н а п р и ч и н н а я д е т е р м и н а ц и я н а б л ю д а е м о г о
поведения лю дей со д ер ж ан и ем их созн ан и я — убеж ден и ям и ,
ин тен ц и ям и , оп р ед ел ен и ям и ситуации и т. п.?

99
 ГЛАВА 4

"КЛАССИЧЕСКИЕ" ИНТЕРПРЕТАТИВНЫЕ
ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

М. Вебер и концепция “социального действия”

Т ео р и и д е я т е л ь н о с т и н аш е го врем ени тесн о св яза н ы с т е о ­
р и ям и “ к л а с с и ч е с к о го ” п ер и о д а, п о это м у п о н и м а н и е их сп е­
ци ф и ки тр ебует, п о к р ай н ей мере, к р а т к о г о о б з о р а клю чевы х
тео р ети ч ески х идей и ар гу м ен то в , со стави вш и х и н те л л е к ту ал ь ­
ны й фон и к о н ц е п т у а л ь н ы й “ а р с е н а л ” более п о зд н и х р а з р а б о ­
то к . В ряде сл уч аев (Г З и м м ел ь, Д ж . Г М и д ) н ас и н тересует не
ст о л ь к о за в е р ш е н н а я и н т е р п р е та ти в н а я т е о р и я деятел ьн о сти ,
ск о л ь к о н ек о то р ы е к л ю ч ев ы е идеи, п о в л и я в ш и е н а у п о м ян у ­
ты е р азр аб о тк и и р ек о н ц еп ту ал и зац и и (н ап ри м ер, п р и р о д а “Я ” ,
си м во л и ч еск о е п о в е д е н и е и гр у п п о во е в за и м о д ей с тв и е у М и д а,
“ с о ц и а ц и я ” у З и м м е л я ), но по м еньш ей м ере в о д н о м — мы
им еем д ел о с п о с л е д о в а т е л ь н о й и ц ел ь н о й с о ц и о л о ги ч е ск о й
тео р и ей д е я те л ь н о с ти , о с н о в а н н о й н а ф у н д ам ен та л ьн ы х п р ед ­
ставл ен и ях о п р и р о д е , и сто ч н и к е и ти п а х д е й стви я, а та к ж е о
д о с ту п н ы х с о ц и а л ь н ы м н ау к ам м ето д ах его и сс л ед о в ан и я и
объ ясн ен и я.
К ласси ческая ф о р м у л и р о в к а и н тер п р етати вн о й теор и и д е­
ятельн ости в со ц и о л о г и и б ы л а дан а М аксо м В ебером [см.: 9,
с. 602; 311, р. 4], к о т о р ы й оп ределил со ц и о л о ги ю к ак науку, н а ­
целенную на “ и ст о л к о в ы в аю щ е е п он и м ан и е” с о ц и а л ьн о го дей ­
ствия и, сл ед о в ател ьн о , “ п ри чи н н ое объ ясн ен и е его сп особа и
последствий ” П ри это м В ебер сделал п р ед п ол ож ен и е о том , что
п ри чи н ы человеческих п оступ ков м огут бы ть объ ясн ен ы ли ш ь
через п он и м ан и е су б ъ ек ти в н о го см ы сла действия и, более того,
собствен н о п ри чи н ы поведенческих соб ы ти й вход ят в “правиль­
ное кау зальн ое т о л к о в а н и е кон кр етн о го действия” л и ш ь в той
м ере, в какой он и п о м о га ю т п он ять см ы словое, л о ги ческ о е со ­

100
ответстви е между сп о со б о м действия и его м оти вам и [9. с. 612].
И н ы м и словам и, со зн ате л ьн о е см ы словое о тн ош ен и е “ цель —
ср ед ства” , определяю щ ее чисты й, или “ и д еал ь н ы й ” ти п о бъ яс­
няем ого действия, во-первы х, а такж е волевое усилие, н ео б х о ­
д и м о е для поведен ческого исполнения этого о тн ош ен и я, во -вто ­
р ы х , явл я ю т ся д л я В е б е р а н ео б х о д и м ы м и и д о с т а т о ч н ы м и
п р и чи н ам и действия, т о г д а как объ ясн ительн ы й стату с лю бы х
“ вн еш н и х” , н ем ен тальны х п ричин (от н еосозн аваем ы х психо­
ф изических за к о н о м ер н о с тей до не входящ их в созн ател ьн ы е
“ п ред п осы лки ” дей ствую щ его социально-и сторических условий
или и н сти ту ц и о н ал ьн о го к онтекста и н ди ви дуальн ого действия)
связан с их сп о со б н о сть ю или неспособностью о б ъ я сн и ть н а­
б лю даем ы е отк л о н ен и я от воплощ ени я чистой “субъекти вн ой
и н тен ц и и ” в м ире “ п р и р о д н ы х ” причин и следствий.
П риводимый Вебером пример “каузальной редукции” в объяс­
нении отдельных исторических событий хорош о иллю стриру­
ет последний тезис: чтобы понять протекание военной кампа­
нии 1866 года, н ео б х о д и м о преж де всего у стан о ви ть, как '
расположили бы свои войска М ольтке и Бенедикт, обладая тем,
что ныне в теории игр называю т “полной информацией” о соб­
ственной ситуации и ситуации противника, и лишь затем при­
чинно объяснить тот “остаток” в реальном положении дел, ко­
торый не описывается данной идеальной конструкцией: “Затем
с этой конструкцией сравнивается фактическое расположение
войск в упомянутой кампании, чтобы посредством такого рас­
положения каузально объяснить отклонение от идеального слу­
чая, которое могло быть обусловлено лож ной информацией,
заблуждением, логической ошибкой, личными качествами пол­
ководца или нестратегическими факторами” [9, с. 624].
И хотя в р еа л ь н о й ж и зн и п ол н остью р а ц и о н а л ь н о е п о ве­
ден и е и о тч етли в о е су б ъ ек ти в н о е осозн ан и е см ы сл а дей стви я
являю тся, как п о д ч е р к и в а е т Вебер, скорее р ед к о сть ю , они, в
силу вебер о вского п о н и м ан и я предм ета и целей со ц и о л о ги и как
ген ерал и зу ю щ ей н ау к и , н езам ен и м ы в соб ствен н о с о ц и о л о г и ­
ческом объ ясн ен и и и в п роцессе о б р а зо в а н и я тео р ети ч ески х
п о н яти й в со ц и о л о ги и .
О п и сан н ы е м е т о д о л о ги ч е с к и е п р ед п о сы л к и ве б е р о в ск о й
теори и действия о б ъ я сн яю т и её сод ерж ательн о-теоретически е

101
особен н ости : со ц и а л ь н ы й м ир, создаваем ы й и н тен ц и он ал ьн ы м
дей стви ем , это п реж де всего “ м ир как воля и п ред ставл ен и е” , в
к о то р о м д е те р м и н и р о в а н о всё, кром е целей и ц ен ностей сам ого
д ей стви я. С ам п р ед м ет соц и о л о ги и , о см ы с л ен н о е соц и ал ьн о е
действие, о п ред ел яется ин ди ви дуальн ы м д ей ствую щ и м (в своих
м ето д о л о ги ч ески х р а б о т а х Вебер н ео д н о к р а тн о отм еч ает, что
го в о р и ть об о см ы сл ен н ом соц и ал ьн ом д е й стви и м ож н о лиш ь
пр и м ен и тел ьн о к о тд ел ь н ы м лю дям , т о гд а к ак к о лл екти вн ы е
о б р а зо в а н и я дл я п о н и м аю щ ей соц и о л о ги и в ы сту п аю т преж де
всего как “ п р е д с т а в л е н и я ” , сущ ествую щ ие в у м ах отд ельн ы х
лю дей [9, с. 507-508, 51 1-513 и сл.; с. 613-615]. Д ей стви е и иден­
ти ф и ц и руется в своей к он кретн ости (“ ч т о й н о с т и ” ), и объ ясн я­
ется “с то ч к и зр ен и я д ей ству ю щ его ” (см. раздел III наст, изд.),
д аж е в том случае, если последний не им еет вн ятн о й для него
са м о го “то ч ки зр е н и я ” Т ак ая безусловная и в ц ел ом н ех ар ак ­
те р н ая для к л асси ческ ой соц и ол оги ческой т р а д и ц и и атри буц и я
“ а в т о р с т в а ” о см ы сл ен н о го действия, как м ы у ви д и м ниже, в не­
м ал о й степени св я за н а с важ нейш им и сто ч н и к о м веберовской
м ы сли — теори ей и ф и лософ ией п рава, где о д н о зн а ч н о е п р и п и ­
сы ван и е целей и н д и в и д у альн ы м суб ъ ектам п р а в а является не­
об х о д и м ы м услови ем реш ения воп роса о п р а в о в о й п р и чи н н о с­
ти и ответствен н ости .
М н о ги е ав т о р ы [см.: 104, р. 49; 113, р. 7 5-76; 303, р. 7-10]
о тм еч аю т, что веб ер о вск ая со ц и ол оги ческ ая те о р и я и ти п о л о ­
гия дей стви я и зл ож ен ы д о стато ч н о сл ож н ы м , “ у к л о н ч и в ы м ” и
не п оддаю щ им ся п р остой интерпретации теоретич еским языком.
П р и ч и н ы этой сл о ж н о сти связы ваю т и с о р и ги н ал ь н о с ть ю ве­
бер о вско й с о ц и а л ь н о й м ы сли, и, отч асти , с её специф ически м и
ч асто и гн о р и р о в а в ш и м с я и н тел л екту ал ьн ы м к о н тек ст о м — с
п р ав о в о й тр ад и ц и ей , в к о то р о й Вебер исход н о сф орм и р о вал ся
к ак учёны й и д л я к о т о р о й им енно особ ы й язы к п р ав о вы х аб ст­
р ак ц и й является н аи б о л е е ярк ой ч ертой , о т л и ч а ю щ е й “со ц и ­
ал ьн у ю т е о р и ю ” п р а в а не то л ь к о от я зы к а д р у ги х соц и альн ы х
наук, но и о т о б ы д е н н о го сп особа оп и сан и я д ей стви й и вза и м о ­
о тн о ш ен и й . Р а с с м а тр и в а я д в а “ п ар ал л ел ьн ы х п р о е к т а ” — р а ­
бо ту Р ф он И ер и н га “ Ц ел ь в п р ав е” (1877) и вв о д н ы е “ п о н яти й ­
н ы е” п ар а гр аф ы к н и ги В ебера “Х озяй ства и о б щ е с т в а ” (1922), а
та к ж е его м ето д о л о ги ч еск и е раб оты , — С. Т ёр н е р и Р. Ф а к то р
п о к азы в аю т п о д ч ас п о р ази тел ь н о е сход ство в их м етодологи -
102
ческой ори ен тац и и , теорети ч еском словаре и отд ел ьн ы х о п р е­
делениях, а такж е со в п ад ен и я в стр уктури рован и и излож ен и я, и
сущ ественны е расхож д ени я, п озволяю щ ие лучш е п о н ять п ози ­
цию Вебера в п р о ти в о п о ставл ен и и том у м атери алу, от к о то р о ­
го он оттал ки вал ся, следуя собственны м ин тел лектуал ьн ы м це­
лям (цели эти, отм ети м , та к ж е и н терпрети рую тся и сследовате­
лям и н ео д н озн ачн о — от создан и я новой и св о ео б р азн о й со ц и ­
ологической теории [см.: 176] д о последовател ьн ого “ п о д р ы в а”
всей классической тр а д и ц и и соц и ал ьн ого м ы ш л ен и я [см.: 303,
Р- 1-7])'°
В р аб о те И ер и н га, п о сту л и р о в ав ш е го , что “ ун и версу м п р а ­
в а ” к о н сти ту и р о в ан ц ел евы м п р и н ц и п ом , п р о б л е м а совм ещ е­
ния те л ео л о ги ч е ск о го о б ъ я сн ен и я п о дл еж ащ его п р а в о в о й к в а ­
л и ф и к ац и и дей ствия с п ри ч и н н ы м объяснением п о сл е д о ва те л ь ­
н о сти н аб л ю д аем ы х со б ы ти й реш ается с п о м о щ ь ю “д в у х ф азо ­
в о й ” т е о р е т и ч е с к о й м о д е л и . Н а п е р в о й , в н у т р е н н е й , ф а зе
дей стви я и н дивид р ас с м а т р и в а е т возм ож н ы е сп о со б ы действия
(и ли б езд ей стви я). Е го в о л е н и е о п р ед ел яет в ы б о р о д н о й из
в о о б р аж аем ы х целей в со о тв ет ст в и и с п р ед ставл ен и ям и о всех
во зм о ж н ы х сп о со б ах д ей стви я. Э то т вы б о р цели, к ак п о д ч ер ­
к и вает И ер и н г, д о л ж ен б ы ть и н тел л и ги б ел ьн ы м — о г р а н и ч е ­
ние, с о х р а н я е м о е В еб ер о м в к ач естве у сл о в и я в о зм о ж н о с ти
и н т е р п р е т а т и в н о г о п о н и м а н и я д ей стви я. “ Т е л е о л о г и ч е с к а я
ф а з а ” дей стви я, у п р а в л я е м а я “ за к о н о м ц е л и ” (“ н ев о зм о ж н о
дей стви е без цели, к ак и следстви е без п р и ч и н ы ”), з а к а н ч и в а ­
ется п ри н яти ем реш ен и я д е й ст в о в а ть о п р ед ел ен н ы м о б р азо м ,
после чего дей стви е п ер е х о д и т во внеш ню ю ф азу, п од ч и н ен ­
ную зако н у п р и ч и н н о с ти [303, р. 24—25]. С то ч к и зрен и я “у н и ­
версум а п р а в а ” , т а к и м о б р а зо м , и н те н ц и о н ал ь н ы м является
д аж е вы н уж денное д ей стви е, сов ерш аем ое по п р и к а зу или под
давл ен и ем , п о ск о л ьк у в нем п ри сутствует вн утр ен н ее взвеш и ­
ван и е и волевой и м п у л ь с (хотя внеш нее д а в л е н и е или п р и к аз
м огут вы ступать в кач естве “ см ягчаю щ и х вину о б с то ят ел ь ств ”).
Тёрнер и Ф актор пишут: “ И причина, и цель играю т важную
роль в праве, независимо от метафизического вопроса о том,
что из них более фундаментально. В традиции римского права,
как и в традиции обы чного права, правовая ответственность
или обязанность возмещения убытков не могут бы ть приписа­
ны субъекту, пока не удовлетворены некоторы е критерии ин-
103
 тенциональности и каузальное™ . Н епреднамеренные послед­
ствия и намерения, не имевшие последствий, не влекут того же
вида правовую ответственность. Поскольку И еринг хочет экс­
п л и ц и р о вать п р а в о в о е м ы ш ление как предсущ ествую щ и й
факт’ он вынужден найти место для обеих [причины и цели].
И тем не менее он вполне осведомлен об утверждениях психо­
логов относительно природы причинной обусловленности в
сфере человеческого — утверждениях, имеющ их целью дать
‘научный’ ответ на вопрос о причинах человеческого действия,
не согласующ ийся с правовой традицией. Если некто утверж­
дает, скажем, в качестве психотерапевта, что преступное пове­
дение взрослого человека представляет собой неизбежное при­
чинное последствие собы тий раннего детства, то эти события
рассматриваются в качестве причин преступления” [303, р. 25-
26]. Важно отметить, что хотя конструируемая И ерингом кар­
тина координации интенциональны х и причинны х описаний
кажется довольно неубедительной в свете современных психо­
логических теорий мотивации, в которых на смену воле при-
/- шли сознательные и бессознательные, аффективные побужде­
ния, она всё же обладает существенным преимуществом с точки
зрения правовой теории и практики. Этим преимущ еством яв-
н ляется возм ож ность вклю чить намерения в каузальную цепь
“ внешних" собы тий. П равовой опыт ушедшего столетия как
нельзя лучше подтверж дает практическую разумность такого
подхода, ведь если субъективная цель — намерение — ничем
вне себя не детерминирована, то за нее ещё труднее отвечать в
правовом смысле, чем за “среду и наследственность”
В ебер, в о т л и ч и е о т И е р и н г а , п р е д п о ч и т а е т о п и с ы в а т ь
м о ти в дей стви я с м ето д о л о ги ч ес к о й п ози ц и и “ п о с т и ж и м о г о ”
с о о т н о ш ен и я м еж ду ц ел ью и сп о со б о м действия. Д л я о б о з н а ­
чения э то го со о т н о ш е н и я он и и сп ользует п о н я ти е “ с м ы с л а ”
дей стви я (g em ein ter Sinn). П о н и м а н и е см ы сла д е й стви я, с вебе­
р о вско й то ч ки зрен ия, ни чем не о тли ч ается от п о н и м ан и я см ы с­
л а л о ги ч ес к о й п р о п о зи ц и и или вы с к азы в ан и я ес те ств ен н о го
язы ка. Т ак о е “ н еп о с р ед ст в ен н о е п о н и м ан и е" р а с п р о с т р а н я е т ­
ся не т о л ь к о на о с о з н а н н ы е и п ред н ам ер ен н ы е д е й ст в и я , м ы с­
ли и в ы с к азы в ан и я, но и на аф ф ек ти вн ы е или п р и в ы ч н ы е п о ­
сту п ки . "М ы н е п о с р е д с т в е н н о ‘п о н и м аем ', н а п р и м е р , см ы сл
п р а в и л а 2 x 2 = 4, к о гд а м ы слы ш им или ч и таем его (р а ц и о ­
104
н а л ь н о е н еп осред ствен н ое п о н и м ан и е м ы слей), или гневную
всп ы ш ку, к о то р ая п р о явл яется в вы раж ен и и л и ц а, м еж д о м е­
ти ях. и р р ац и о н ал ьн ы х ж естах (и р р ац и о н ал ьн о е н еп осред ствен ­
н ое п о н и м ан и е аф ф ек то в), дей стви е д р о в о сека, ч ел о в е к а , п р о ­
т я г и в а ю щ е г о р ук у к д в е р и , ч т о б ы з а к р ы т ь её, о х о т н и к а ,
п р и ц ел и ваю щ его ся , ч т о б ы в ы стр ел и ть в зверя (р а ц и о н а л ь н о е
н еп о ср ед ствен н ое п о н и м ан и е д е й стви й ” [9. с. 608]. О т н еп о с­
р ед ствен н о го п о н и м ан и я В ебер о тл и ч ает об ъ ясн яю щ ее п о н и ­
м ан и е, п р и вязы ваю щ ее р езу л ь та ты н еп оср ед ствен н о го п о н и ­
м ан и я к ак ту ал ьн о м у м о ти ву (“ почем у он это сделал им ен н о
те п е р ь и в этой с в я зи ” ). Ц ел ью о б ъ я сн яю щ его п о н и м ан и я в
со ц и о л о ги и и д о л ж н о б ы ть п ости ж ение “см ы сл о во й связи, в
к о то р у ю по своем у су б ъ ек ти вн о м у см ы слу вход и т д о сту п н о е
н еп о ср ед ствен н ом у п о н и м ан и ю дей стви е” [9, с. 608-609]. И н ы ­
ми сл о в ам и , н еп о с р ед ст в ен н о е п о н и м ан и е п р е д п о л а г а е м о г о
о б щ е го см ы сла как б у д то га р а н т и р о в а н о (о б ы д ен н ы м зн а н и ­
ем), т о гд а как о б ъ ясн ен и е тр е б у е т п ред п ол ож ен и й о “ к а у за л ь ­
ной з н а ч и м о с ти ” с у б ъ ек ти в н о го см ы сла действия, то есть ф о р ­
м у л и р о в к и и п роверки ги п о тез отн о си тел ьн о п р и ч и н н о й связи
м еж ду ти п и ч н о й м о ти в а ц и ей и поведением . К ак п и ш ет Вебер:
“ ...зд е с ь , как и при л ю б о й д р у го й гипотезе, н ео б х о д и м у ю ве­
р и ф и к ац и ю см ы сла и его и сто л к о в а н и я, д аёт р езу л ь та т, ф а к ­
ти ч ески й ход со б ы т и й ” [9, с. 610]. В этом разли ч ен и и , со б ст в ен ­
но, и закл ю ч ается сам ая суть веберовской м одели об ъ ясн ен и я
д ей стви я, ставш ей п р о т о т и п о м всех и н те р п р ета ти вн ы х тео р и й
дей стви я в соц и о л о ги и . В есьм а н ео д н о зн ач н ы й и о тч ас ти п р о ­
сто вв о д ящ и й в за б л у ж д ен и е х ар а к тер это го р азл и ч ен и я п о ­
зв о л яе т п о н ять одну ф у н д ам ен тал ьн у ю тр у д н о сть, с к о то р о й
ст ал к и ваю тся тео р и и э т о г о ти п а . Д л я это го нуж но л и ш ь п р и ­
см о тр еть ся к “ н еп о ср ед ствен н о м у п о н и м ан и ю ” , вы с ту п а ю щ е­
му безу сло вн ой о сн о в о й д л я всякого д а л ьн ей ш его с о ц и о л о г и ­
че ск о го о б ъ ясн ен и я, ч т о б ы уви д еть, что в т а к о й о б м а н ч и в о
п р о ст о й и д ен ти ф и к ац и и о ч е в и д н о го зн ач ен и я д ей стви я (или
вы ск азы в ан и я) нет н и чего н еп осред ствен н ого. Б олее т о г о , она
сам а является н ек о то р ы м р езу л ьтато м п ред ш ествую щ его
о бъ ясн ен и я то го , “ п очем у он это сд ел ал ” Д о с т а т о ч н о п о д у ­
м ать о во зм о ж н о с ти н еп о с р е д с т в е н н о го п о н и м а н и я см ы сл а
сл еду ю щ его п р о сто го п р ав и л а: f 'ln .v = 1/х для то го , к то в своё
врем я не и зучал осн овы м атем ати ч еск о го ан ал и за, или в о зм о ж ­
105
н о сти н еп о ср ед ствен н о го у см о тр е н и я к о н в е н ц и о н а л ь н о г о “ о т ­
к р ы в а н и я д в е р и ” ч е л о век о м , н и к о гд а не ви д евш и м д вер ей . В
о сн о в е о б м а н ч и в о э л ем ен т ар н ы х см ы сл овы х к о н в ен ц и й есте­
с т в е н н о г о язы к а , м а т е м а т и к и или п о в с е д н е в н о го п о вед ен и я
л е ж и т “ з а б ы т а я ” и сто р и я о б ъ я сн ен и й , о п и сы ваю щ и х р еал ьн ы е
к а у за л ь н ы е связи в о б л а ст и д о м о с тр о ен и я или и сч и сл ен и я бес­
к о н еч н о м ал ы х величин , — объ ясн ен и й , к о то р ы е в л ю б о м д а н ­
н о м сл у ч ае то ж е м о гу т о к а за т ь с я и сти н н ы м и и л и л о ж н ы м и ,
к а у за л ь н о зн а ч и м ы м и или нет. За к он вен ц и ям и и п р ав и л ам и
с п р я т а н ы в ы с к азы в ан и я о ф а к та х . В этом см ы сл е “ н еп о ср ед ­
ств ен н о е п о н и м а н и е ” я вл яется не ст о л ьк о н еп о ср ед ствен н ы м ,
с к о л ь к о “ о п р и в ы ч ен н ы м ” , и нуж дается в вер и ф и к а ц и и не м ен ь­
ш е, чем о сн о в ан н о е н а нем о б ъ ясн яю щ ее п о н и м ан и е. П р о в е р ­
ка л ю б ы х ги п о тез о с м ы с л о в о й связи, в к о т о р у ю п о сво ем у
с у б ъ е к т и в н о м у см ы сл у в х о д и т “ вот э т о т ” с п о с о б д е й ст в и я ,
о п р ед ел яе м а я В ебером в к ач естве условия п р а в и л ь н о г о (ад ек ­
в а т н о г о ) к а у за л ь н о г о т о л к о в а н и я д ей стви я, о с н о в а н а не на н е­
п о ср ед ствен н о м п о н и м ан и и т о г о , что за сп о со б д е й ст в и я вх о ­
д и т в и ско м ую связь, а н а п р и н яти и без п р о в е р к и р е зу л ь та то в
п р и в ы ч н о г о об ъ я сн ен и я , ч то и ведет к п р и н ц и п и а л ь н о й н ео ­
п р е д е л е н н о с т и л ю б ы х т а к и х и н т е р п р е т а ц и й (о ч е в и д н о , что
л ю б ы е ги п отезы о то м , зач ем н ек то “ п р и ц ел и в а ет ся п еред вы ­
с т р е л о м ” , за в ед о м о л о ж н ы , если он не п р и ц ел и в а ет ся , а, п р ед ­
п о л о ж и м , ведет видеосъем ку). И ден ти ф и к ац и я см ы сл а действия
в св о ей о сн ове о к а зы в а е т с я н еотдел им ой от о б ъ я сн ен и я к ау ­
за л ь н о й зн а ч и м о сти м о т и в а в ф а к ти ч ес к о м ходе с о б ы т и й (п о д ­
р о б н е е о н ер а зд ел и м о с ти и н те н ц и о н ал ьн ы х о п и с а н и й и о б ъ я с­
н ен и й д ей стви й см. с. 2 7 5 -2 7 8 наст. изд.).
В ебер в зн а ч и те л ь н о й м ере о со зн ав а л эту тр у д н о с т ь , ссы ­
л а я с ь н а со д ер ж ащ и е ся в “ П р о б л е м а х ф и л о со ф и и и с т о р и и ”
Зи м м ел я п р и м ер ы в о зм о ж н ы х р азл и ч и й в см ы сл е (то есть ин-
т е н ц и о н а л ь н о й н а п р а в л е н н о с т и ) каж ущ и хся “ о д и н а к о в ы м и ”
п о ст у п к о в , а та к ж е р азн ы х сп о с о б о в п оведен и я в си ту ац и ях ,
(о ш и б о ч н о ) в о с п р и н и м а ем ы х в качестве “ о д н о р о д н ы х ” , о д н а ­
ко о н б ы с т р о с в о д и т о б с у ж д ен и е это й э п и с т е м о л о ги ч е с к о й
п р о б л е м ы к о бсуж д ен и ю п си хол оги ческ и х м ех ан и зм о в “ б о р ь ­
б ы м о т и в о в ” и п р и зн а н и ю л и ш ь в е р о я т н о с т н о г о х а р а к т е р а
в е р и ф и к а ц и и л ю б ы х в о зм о ж н ы х здесь ги п о тез о м о ти в а х д ей ­
с т в и я 11

106
 Ещ ё одн о к лю чевое разл и ч ен и е веберовской т е о р и и со ц и ­
а л ь н о го действия п р о в о д и т гран и ц у между р а ц и о н а л ь н ы м и и
н ер а ц и о н ал ь н ы м и (и р р а ц и о н а л ь н ы м и )12 дей стви ям и . Э та г р а ­
н и ц а не аб сол ю тн а, п о ск о л ьк у не класси ф и ц и рует о д н о зн а ч н о
р азн ы е типы дей стви я (В ебер отм ечает, что и аф ф ек ти вн ы е, и
т р а д и ц и о н н ы е дей стви я м о гу т в ряде случаев п р и б л и ж ать ся к
ц ен н о стн о -р ац и он альн ы м [9, с. 628]). И ны м и сл ов ам и , речь идет
о н ек о то р о м кон ти н уум е, на одн ом полю се к о т о р о г о н ах о д и т­
ся н ер ац и о н ал ьн о е, то есть н ереф лексивное или ч и сто р е а к т и в ­
ное поведение, а на д р у го м — р ац и о н а л ьн о е д ей стви е, о сн о ­
ван н о е на о со зн ан н о м о п ред ел ен и и н ап р а в л ен н о с ти дей стви я
и р азу м н о (с т о ч к и зр ен и я пред ставл ен и й су б ъ ек та о б а д ек в а т­
ны х средствах п л ан и р у ем о й р еа л и зац и и этой н ап р а в л ен н о с ти )
[9, с. 495-506]. К ак о тм е ч а е т Р Б рубейкер: “ В общ ем , Вебер
п о л агае т, что действи е стан о в и т ся всё более р а ц и о н а л ь н ы м в
н аи б о л ее ш и р о ко м зн а ч е н и и э то го слова: во всё бол ьш ем д и а ­
п азо н е си туаций дей стви е о б н а р у ж и в ае т тен ден ц и ю б ы ть ск о ­
рее п р ед н а м е р е н н ы м и с о з н а т е л ь н ы м , чем н е р а с с у ж д а ю щ е
тр а д и ц и о н н ы м или сл еп о эм о ц и о н ал ьн ы м . О д н а к о если р а ц и ­
о н ал ь н о ст ь с о ц и а л ь н о го дей стви я и возр астает, о н о всё же не
ст ан о в и т ся п р еи м у щ ес тв е н н о р ац и о н а л ь н ы м . С у б ъ е к т и в н а я
р ац и о н а л ьн о с ть и н д и в и д у а л ь н о го дей ствия в о бщ ем случае не
р ас тё т pari passu (р ав н о м ер н о ) с о б ъ е к т и в и р о в а н н о й , сверхин-
д и в и д у ал ь н о й р а ц и о н а л ь н о с т ь ю со ц и ал ьн о й стр у к ту р ы . Д аж е
в в ы с о к о р а ц и о н а л и зи р о в а н н о м соц и ал ьн ом п о р яд к е бо л ь ш ая
ч асть дей стви й п р о и сх о д и т в “ состоян ии н ео т ч е тл и в о го полу-
осо зн ан и я или д е й ст в и те л ь н о й н еосозн ан н ости их су б ъ ек ти в­
н о го с м ы с л а ... и у п р ав л яется им п ульсом или п р и в ы ч к о й ” [311,
р. 21]” [104, р. 50-51]. С эти м различением тесн о св я за н о и т р е ­
тье важ н ое разл и ч ен и е — м еж ду об ъ екти вн ой и су б ъ ек ти вн о й
р а ц и о н а л ьн о с тью [104, р. 55-60], отч асти уточ н яю щ ее, о тч ас­
ти п р о б л ем ати зи р у ю щ ее преды дущ ее р азли ч ен и е (р а ц и о н а л ь ­
н о го и и р р а ц и о н а л ь н о г о дей ствия).
Вебер м н о го к р а т н о п о д ч ер к и в а ет су б ъ ек ти в н о с ть к р и те­
ри ев р а ц и о н а л ь н о с т и , и сп о л ь зу ем ы х в о ц ен к е а д ек в а тн о ст и
ср е д с тв д е й с т в и я и л и “ п р о м е ж у т о ч н ы х ” ц ел ей ц е л е р а ц и о ­
н ал ь н о го действия [9, с. 4 95-497, с. 603-604]. С у б ъ ек ти в н о р а ­
ц и о н ал ьн о е действие — п р ед п о л о ж и тел ьн о д е ск р и п ти в н о е п о ­
нятие, п о д р азу м еваю щ ее во зм о ж н о сть р азу м н о й и н те р п р ета­

107
ции дей стви я сам и м д е й ст в у ю щ и м в т е р м и н а х со о тн есен н о сти
целей и средств (то есть "с у б ъ е к т и в н о г о с м ы с л а ” д ей стви я).
О б ъ е к т и в н ая “ п р а в и л ь н а я " р а ц и о н а л ь н о с т ь (R ichtigkeitsratio-
nalitat) — явн о н о р м а т и в н о е п он яти е, св яза н н о е с “ п р а в и л ь н о ­
с т ь ю ” , “ и сти н н о сть ю ” или “ н ау ч н о ст ью ” о су щ ествл ен н о го д ей ­
ству ю щ и м со о тн есен и я [9. с. 49 5 -4 9 7 , 49 9 -5 0 2 , 5 09-51 0 , 584—
585, 624]. Д л я В ебера, о б ъ е к т и в н а я р а ц и о н а л ь н о с т ь является
п р ед м ето м о со б о й з а б о т ы “д о гм ат и ч ес к и х н ау к — ю р и сп р у ­
д ен ц и и , л о ги к и , э т и к и ” т о есть н о р м ати в н ы х т е о р и й дей стви я,
т о г д а как со ц и о л о ги я о стается на т о ч к е зрен и я эм п и р и ч ески х
н ау к и у д о в л етв о р яется по в о зм о ж н о с ти о б ъ е к т и в н ы м о п и с а ­
ни ем су б ъ ек ти в н о го см ы с л а дей стви я [9, с. 603]. В сл у ч ае целе­
р а ц и о н а л ь н о г о д е й ств и я с ф и к си р о в а н н о й ц ел ью , о п р ед ел яе­
м о го В ебером как “т е х н и к у ” [311, р. 65-67], в о зм о ж н а и о б ъ е к ­
т и в н а я о ц ен к а с о о т в е т с т в и я т а к о й “ т е х н и к и ” н о р м а т и в н о м у
критерию объекти вн ой р ац и он альн ости , к о то р о м у соответ­
ству ет о б о с н о в а н н а я н ау ч н ы м зн ан и ем “ т е х н и к а ” д о сти ж ен и я
то й ж е цели. Д о п у ст и м , н ек то реш и л ся сп р ы гн у т ь с Э й ф елевой
б аш н и дл я утв ер ж д ен и я ц ен н ости ч е л овеческ ой св о б о д ы (что
бу д ет дей стви ем , ц ел е р а ц и о н а л ь н ы м по ср е д с тва м , но ц ен н о с­
тн о -р а ц и о н а л ь н ы м по в ы б о р у целей и п о сл ед стви й ). О н будет
д ей ство вать и о б ъ е к т и в н о р ац и о н а л ь н о , если восп ол ьзуется для
п о д ъ ё м а н а б а ш н ю л и ф т о м , о д н а к о реш и о н в о с п а р и т ь с п о ­
м о щ ь ю п о р т а т и в н о г о в е ч н о го д в и га те л я , его п о вед ен и е о с т а ­
нется л и ш ь су б ъ ек ти в н о р а ц и о н а л ь н ы м . Э то п р и м ер , д е м о н ­
с т р и р у ю щ и й х р у п к о сть о ч е р ч е н н ы х гр а н и ц м еж ду и р р а ц и о ­
н ал ь н ы м и р а ц и о н а л ь н ы м , с о д н о й с т о р о н ы , и о б ъ е к т и в н о и
су б ъ ек ти в н о р а ц и о н а л ь н ы м — с д р у го й (вп р о ч ем , и т а к а я г р а ­
н и ц а м ож ет им еть дл я к о го -то ди агн о сти ч еско е значение). Г л ав­
н ая п р о б л ем а, о д н а к о , за к л ю ч ает ся в то м , ч то в с як о е о п и сан и е
д е й ст в и я в те р м и н а х ц елей и средств является и н еявн ы м его
об ъ ясн ен и ем в т е р м и н а х убеж дени й су б ъ ек та об ум естн ы х ц е­
л ях и ср едствах п о вед ен и я — объ ясн ен и ем , к о т о р о е не т а к -т о
л е г к о п о д в ер гн у ть к а у за л ь н о й в е р и ф и кац и и , о к о т о р о й г о в о ­
р и т Вебер. П о с к о л ь к у су щ ествует в о зм о ж н о с ть са м ы х р азн ы х
и н те н ц и о н ал ьн ы х о п и са н и й о д н о го и т о г о ж е “ вн е ш н его п о ве­
д е н и я ” . л ю б о й п о сту п о к буд ет су б ъ ек ти вн о р а ц и о н а л ь н ы м по
“ сво и м со б ствен н ы м к р и т е р и я м ” , если п р и п и с а ть а к т о р у д о с ­
т а т о ч н о а б су р д н ы е ц ели и со о т в ет ст в у ю щ и е эти м ц ел ям (со
ск о л ь у го д н о л о ж н о й "т о ч к и зрения д е й ст в у ю щ его ") средства
(п о д р о б н ее см. с. 2 7 4 -2 8 0 наст. изд.). П ри о тсу тстви и н езави ­
си м ы х от о п и сан и я дей стви я к ритериев т а к о г о п р и п и сы ван и я,
за вед о м о узкая о б л а с т ь су б ъ ек ти вн о р а ц и о н а л ь н о г о п оведе­
ния, о б о зн ач ен н ая В ебером , н ач и н ает у гр о ж аю щ е р ас ш и р я ть ­
с я 1’' (п о д р о б н ее см. с. 2 7 6 -2 7 8 наст. изд.).
В о-п ервы х, В ебер о тч ас ти п р и зн ает в о зн и к аю щ у ю здесь
тру д н о сть, делая сп ец и ал ьн ую о говорк у о тн о си тел ьн о то го , что
ц ен н о стн ая р а ц и о н а л ь н о с т ь , т о есть не за в и ся щ а я о т в о зм о ж ­
ны х издерж ек ("п о с л е д с т в и й ” ) ценн ость целей, “ с ц ел е р ац и о ­
н ал ь н о й то ч к и з р е н и я ... всегда иррациональна, и тем и р р а ц и о ­
нальн ее, чем б о л ь ш е о н а аб со л ю ти зи р у ет ц ен н о сть, н а к о т о ­
рую о р и ен ти руется п оведен и е, ибо о н а в тем м ен ьш ей степени
п р и н и м ает во в н и м ан и е п оследствия со в ер ш аем ы х дей стви й ,
тем безусловнее дл я неё самодовлеющая ценность поведения как
т а к о в о г о (ч и с то та убеж ден ия, к р асо та, аб со л ю т н о е д о б р о , а б ­
со л ю тн о е вы п ол н ен и е св о его д о л г а )” [9, с. 630]. Э т а о г о в о р к а
п р и о стан авл и вает угрож аю щ ее расш ирение универсум а субъек­
ти в н о р ац и о н а л ь н ы х дей стви й , о д н ак о л и ш ь за сч ёт п р и н и м а­
ем о го без д е т а л ь н о г о обсуж д ен и я о гр ан и ч ен и я д и а п а з о н а цен­
ности д о п у сти м ы х целей: веб еровск ое зам еч ан и е о риске а б с о ­
л ю т и за ц и и ц ен н о с ти л и ш ь ф и к си р у е т и зб р а н н ы й “ ср едн и й
д и а п а з о н ” дл я её к о л и ч ествен н о й величины , п о ск о л ьк у л о г и ­
чески н еи збеж н ое п р ед ел ьн о е у бы ван и е ф и к си р о в а н н ы х “ вне­
ш них и зд ер ж ек ” (п р и н и м а ем ы х во вн и м ан и е “ в то р о степ ен н ы х
п о сл ед стви й ” дей стви я) о тн о с и тел ь н о цен н ости д о с ти гае м о й
цели при н е о гр а н и ч е н н о м “свер х у ” в о зр астан и и суб ъ ек ти вн о й
ц ен н ости цели вп олне у к л ад ы вается в ц ел е р ац и о н а л ь н у ю л о ­
г и к у 14 В о о б щ е, в о тс у тст в и е со д ер ж ат ел ьн ы х к р и тер и е в р а ­
зум н ости субъ ективны х убеж дений, входящ их в п о сы лк и “ п р ак ­
ти ч еско го с и л л о г и зм а ” В еберу при ходи тся о п и р а т ь с я на не­
у л о в и м у ю “ с о з н а т е л ь н о с т ь ” п р о и з в о д и м о г о р а с ч ё т а и его
ф о р м ал ь н у ю р а ц и о н а л ь н о с т ь , то есть с о о т в ет ст в и е и сти н ам
л о ги к и . О д н а к о и ст и н ы л о г и к и та к ж е м о гу т б ы ть о д н аж д ы
по двер гн у ты су б ъ ек ти вн о й оценке: от су б ъ ек ти вн о й р азу м н о ­
сти п р о и зв о л ь н о го ж ел ан и я, обесп ечен н ого су б ъ ек ти вн ы м и же
убеж ден и ям и о р азу м н ы х сп особах его во п л ощ ен и я недалеко
и до “ п р и в а тн ы х ” кри тер и ев ф о р м ал ь н о й р а ц и о н а л ь н о с ти , то
есть д о п о зи ц и и череп ахи Л ь ю и са К эр р о л а, п о-своем у л о г и ч ­

109
но о тк азы в аю щ е й ся п р и н я ть н ео б х о д и м ы й л о г и ч е с к и й вы вод,
п о к а ей л о ги ч еск и не д о к а ж у т н ео б х о д и м о сть п р и н и м а т ь ис­
т и н ы л о г и к и 15
В о -вто р ы х . В ебер с п е ц и ал ь н о о г о в а р и в а е т , ч то его р а з г р а ­
н и ч ен и е су б ъ ек ти в н о и о б ъ е к т и в н о р а ц и о н а л ь н о г о не м о ж ет
б ы ть п р и м ен ен о к с л у ч а ю су б ъ ек ти вн о и р р а ц и о н а л ь н о г о , но
о б ъ е к т и в н о р а ц и о н а л ь н о г о п оведен и я (см. сл у ч ай 4 на рис. 7).
П о п р о б у е м в о с с т а н о в и т ь к о н тек ст веб еровск и х рассуж ден и й .
Д о к а зы в а я , что п о н и м а ю щ а я со ц и о л о ги я не есть ч асть “ п си ­
х о л о г и и ” В ебер сп е р в а о тм еч ае т, что н аи б о л ее п о н я тн ы м и с
т о ч к и зр е н и я с о ц и о л о г и и о к аж у тся “д е й с т в и я , с у б ъ е к т и в н о
с т р о г о р а ц и о н а л ь н о о р и е н т и р о в а н н ы е н а с р е д с т в а , к о то р ы е
(су б ъ е к ти в н о ) р а с с м а т р и в а ю т с я в к ач естве о д н о з н а ч н о ад ек ­
ва тн ы х дл я д о с ти ж ен и я (суб ъек ти вн о) о д н о з н а ч н о и ясн о п о ­
став л е н н ы х ц ел ей ” П р и ч е м н а и б о л ьш и е ш ан с ы “ о б ъ я с н е н и я ”
сущ ествую т то гд а, к о гд а вы води м ы е из су б ъ ек ти вн ы х п р ед став­
л ен и й о ж и д ан и я о т н о с и т е л ь н о поведения о б ъ е к т о в м о гу т бы ть
о б о с н о в а н ы “ зн а ч и м ы м о п ы то м (о б ъ ек ти в н о й р а ц и о н а л ь н о с ­
ть ю п р а в и л ь н о с т и )” [9, с. 499-500], т о есть н а и б о л е е л егк о п о д ­
д а ю щ и м с я и н т е р п р е т а т и в н о м у о б ъ ясн ен и ю о к а зы в а е т с я слу­
чай 2 — слу ч ай с у б ъ ек ти в н о й р а ц и о н а л ь н о с т и , п о д д аю щ ей ся
вер и ф и к а ц и и о б ъ е к т и в н о п р ав и л ь н ы м зн ан и ем . (В еб ер в этой
св язи д аж е у п о м и н ает , в в и д и м о м п р о ти в о р еч и и с х а р а к т е р ­
н о й дл я н его “н е о к а н т и а н с к о й ” св о б о д о й в ы б о р а ц ен н о стей , о
м ето д о л о ги ч ес к о й н ео б х о д и м о ст и к о н с т р у и р о в а н и я п р ед ел ь ­
н о г о и д е а л ь н о -т и п и ч е с к о г о сл у ч ая д а н н о г о р а ц и о н а л ь н о г о
д ей стви я, к о т о р ы й и м ел бы м есто “ при абсолют ной рациональ­
ности цели и р а ц и о н а л ь н о й п р ав и л ь н о ст и ” (курси вм ой — И .Д .)
[9, с. 500].) Б олее т о г о , он н ам ер ен н о о с л а б л я е т ж е ст к о и н те р ­
п р е т а т и в н у ю п о зи ц и ю (в ы р а ж е н и е м к о т о р о й в с о ц и а л ь н ы х
н ау к ах сегодня явл яю тся “ к о н с тр у к ц и о н и зм ” или р а д и к а л ь н а я
версия гер м ен евти ч еско й д о к тр и н ы [25, с. 53-58]), о тм еч ая, что:
“ ...в и ст о р и ч еск о м и со ц и о л о ги ч е ск о м и сс л ед о в ан и и п о с т о я н ­
н о п р и х о д и тся т акж е за н и м а т ь с я и о тн о ш е н и ем д е й с т в и те л ь ­
н о г о , п о н я т н о г о по св о ем у см ы слу п оведен и я к то м у , каки м
о н о д о л ж н о б ы л о б ы б ы ть по своем у типу, чтобы с о о т в е т с т в о ­
в а ть “ з н а ч и м о м у ” (дл я с а м о г о и сс л ед овател я) ти п у — н азо вём
его “ п р а в и л ь н ы м ” Д л я о п ред ел ён н ы х {не всех) целей и ст о р и ­
ч еск о й и с о ц и о л о г и ч е с к о й н ауки т о т ф ак т, ч т о су б ъ ек ти в н о

110
о см ы сл ен н о е п оведение (м ы ш л ен и е или дей ствие) о р и е н т и р о ­
ван о со о тветствен н о п р а в и л ь н о м у типу, в п р о т и в о р е ч и и с ним
или п р и б л и ж ен н о к нем у, ч р е зв ы ч а й н о важ ен “ сам по себ е” , то
есть вследствие л еж ащ е го в его осн ове “ о тн есен и я к ц ен н о с­
ти ". Д ал ее, это о б с то ят ел ь ств о о б ы ч н о оказы в ается р еш аю щ и м
к ау за л ь н ы м м о м ен то м во вн еш нем аспекте — д л я “ р е зу л ь т а ­
т а ” д е й ст в и й ” [9, с. 501 ]16 С овсем иначе, по м н ен и ю В ебера,
вы гл я д я т сов р ем ен н ы е ем у п си хол оги ческ и е те о р и и , н а п р а в ­
л е н н ы е п р е и м у щ е с т в е н н о “ н а вы я в л ен и е н е д о с т а т о ч н о или
во о б щ е не зам еченны х, сл ед о в ател ьн о , в этом см ы сле не су б ъ ек­
ти в н о р а ц и о н а л ь н о о р и е н т и р о в а н н ы х связей, к о то р ы е , о д н а ­
ко. ф акти ч ески и дут г л а в н ы м о б р а зо м в н ап р а в л ен и и о б ъ е к ­
т и в н о “ р а ц и о н а л ь н о ” п о н я т н о й связи . Е сл и п о л н о с т ь ю
отв леч ься о т р яд а о б л а ст ей иссл ед ован и я так н а зы в а е м о го п си ­
х о а н а л и за , к о то р ы й н о с и т и м ен н о т а к о й х ар а к тер , то о к а ж е т­
ся, что в к о н стр у к ц и и , п о д о б н о й тео р и и R e sse n tim e n t у Н и ц ­
ш е, со д е р ж и т с я т о л к о в а н и е , в к о т о р о м из п р а г м а т и ч е с к о й
н ап р а в л ен н о с ти и н те р ес о в (н ед о ста то ч н о или в о о б щ е не за м е­
чен н о й , та к как, по в п о л н е п о н ятн ы м п р и ч и н ам , в них «не п р и ­
зн а вал и с ь» ) в ы в о д и тся о б ъ е к т и в н а я р еа л ьн о с ть в н еш н его или
в н у тр ен н его о тн о ш е н и я. В п роч ем — со в ер ш ен н о в то м ж е (м е­
то д о л о ги ч ес к о м ) см ы сл е, — это дел ается в о п ер е д и в ш ей её на
н еско л ь ко д есяти л ети й т е о р и и эк о н о м и ч еск о го м а те р и а л и зм а .
В п о д о б н ы х случаях с у б ъ е к ти в н а я ц ел е р ац и о н а л ь н о ст ь (даж е
если о н а не зам ечен а) и о б ъ е к т и в н а я р а ц и о н а л ь н о с т ь п р а в и л ь ­
н о сти очен ь л егк о в с ту п аю т в не вп олн е ясны е в за и м о о т н о ш е ­
ния, к о то р ы м и м ы здесь, о д н а к о , зан и м а тьс я не будем . Н а ш а
за д а ч а за к л ю ч ал ас ь в т о м , ч т о б ы у к азать (хотя и н ет о ч н о ), н а ­
ск о л ь к о п р о б л е м а ти ч ен и о гр ан и ч ен “ чи сто п с и х о л о ги ч е с к и й ”
ас п ек т п о н и м а н и я ” [9, с. 502-503]. И н ы м и сл о в ам и , В ебер о г ­
р а н и ч и в а е т в о зм о ж н о с ть со ц и о л о ги ч е ск о го и с т о л к о в а н и я с о ­
ц и ал ь н о го действи я, если о н о осм ы слено (см. случ ай 4 на рис. Т)
л и ш ь на у р о вн е о б ъ е к т и в н о й гл у б и н н о й стр у к т у р ы (м а р к с и с т­
ская т е о р и я и д ео л о ги и , п си х о а н ал и з) или о б ъ е к т и в н ы х и н те­
ресо в д ей ствую щ и х (н и ц ш е а н с к а я “ ген еал оги я м о р а л и ” ). П р и ­
чина та к о го о гр ан и ч ен и я — в неж елании явн ы м о б р азо м
д о п у сти ть , что в о зм о ж н а и н ая т р а к т о в к а о см ы с л ен н о го д е й ­
стви я п о м и м о и н т е р п р е т а т и в н о й те о р и и д е я т е л ь н о с т и . Э то ,
к о н еч н о , ч р е в а то и ск л ю ч е н и ем из со ц и о л о ги и ф у н к ц и о н а л ь ­

111
ных объяснений (см. с. 124-128 наст, изд., а также [23, с. 39-
48]). которые с определенными оговорками, Вебер готов при­
нять в качестве “предварительных” для собственно интерпре­
тирующего социологического исследования [9. с. 616-620].
О днако существует спасительная возможность “ вменения”
субъективной рациональности действия на основании его оче­
видной рациональной “правильности”: “ ...перед нами незаме­
ченная относительно высокая степень рациональности (в ко­
то р о й не со зн аю тся) п оведен и я, как будто соверш ен но
иррационального по своей цели, — оно “понятно” вследствие
этой рациональности” 17 (противоположностью этому, отмеча­
ет Вебер, будет случай “адаптивного” превращения субъектив­
но и объективно иррационального поведения в технически
“рационально правильное” в изменившихся условиях жизни)
[9, с. 503].

Рисунок 7
Соотношение субъективного и объективного
в рациональном и нерациональном действии*

ОН ОР
CP 1 2
СИ 3 4
__________________________ И
■"й

3$ Обозначения:
Iч СР/ОИ — субъективно рациональное и объективно иррациональ­
ное (по “технике”) действие, например, практическая магия;
. СИ/ОИ — нерациональное действие;
СР/ОР — субъективно и объективно рациональное (с точки зрения
соответствующей научным представлениями “техники” исполнения
при фиксированных целях):
СИ/ОР — субъективно иррациональное и объективно разумное дей­
ствие, реализующее ‘'интересы” действующего.

Наконец, наиболее ясным представляется проводимое Ве­

бером разграничение между социальным и несоциальньш дей­
ствием. Критерием здесь выступает не столько причинная за­
висимость между поступками других людей и поведением
индивида (и даже не стратегическое “заимствование” индиви-
112
дом целесообразных способов действия у других), сколько соб­
ственно “ориентация по смыслу" на прошлое, настоящее или
впредь ожидаемое поведение “других” [9, с. 625-628]18 Отме­
тим, что позднее А. Шюц подверг критике чрезмерную обоб­
щенность веберовских “других” , указав, что термин “другие”
в сущности охватывает неопределенную совокупность отдель­
ных лиц и групп, в том числе предшественников, современни­
ков, потомков, включая известных действующему лиц или даже
тех, о ком он никогда не слышал [266].
А. Коэн отмечает прямую связь между веберовским пони­
манием социального действия и его концепцией социального
отношения как соотнесенности по смыслу и ориентации пове­
дения нескольких людей [113, р. 77-78]. Такое отношение не
обязательно является взаимным. Оно может быть и “односто­
ронним”, если ожидание (установка) индивида по отношению
к партнеру не совпадает с его собственными ожиданиями; ус­
ловием же существования “двустороннего” отношения явля­
ется рефлексивная соотнесенность его содержания, соответству­
ю щ ая взаим ны м о ж и д ан и ям участн и ков отн о ш ен и я [9,
с. 630-633]. Именно долговременное социальное отношение,
как справедливо отмечает Коэн, является тем концептуальным
звеном, с помощью которого Вебер переходит от индивиду­
ального социального действия к возможности сверхиндивиду-
альных “максим” — масштабных институциональных поряд­
ков, вклю чаю щ их в себя сверхиндивидуальны е нормы и
правила (которые принимаются индивидами в расчет даже, если
осмысленно нарушаются или используются в самых разных
целях) — и собственно легитимного порядка, способного ста­
билизировать паттерны социальных отношений через привер­
женность ряда индивидов этому порядку. Однако эта привер­
женность остается “откры той” пересмотрам и существенным
образом зависит от индивидуальных смысловых ориентаций.
Заметим, что веберовская концепция легитимности неоднок­
ратно критиковалась как раз в силу неспособности служить
надёжным фундаментом для теоретического осмысления явле­
ний социального неравенства и власти с позиций социологи­
ческой теории интенционального действия [см.: 113, р. 78-79].
Взятые в совокупности, все описанные различения состав­
ляют основу для знаменитой веберовской типологии социально-
113
8 - 129?!
го действия, разделяющей традиционные (основанные на дли­
тельной привычке), аффективные (обусловленные аффектами
или эмоционнальным состоянием индивида), ценностно-рацио-
налъные ('‘основанные на вере в безусловную — эстетическую,
религиозную или любую другую — самодовлеющую ценность
определенного поведения как такового”, без учета возможных
последствий) и, наконец, целерациональные (основанные на ис­
пользовании когнитивных ожиданий относительно возможно­
го “поведения предметов внешнего мира и других людей”, то
есть на убеждениях субъекта, и “использовании этих ожиданий
в качестве “условий” или “средств” для достижения своей раци­
онально поставленной и продуманной цели”) [9, с. 628-630]. Эта
типология неоднородна, так как классифицирует не столько
мотивы или преднамеренные цели интенционального действия,
сколько разные причины и источники действий [303, р. 36-37].
Традиционное действие оказывается самой широкой кате­
горией, охватывающей большую часть человеческих поступ­
ков, носящих рутинный, повторяемый и нерефлексивный ха­
рактер. Этот тип действия вообще находится на границе “ос­
мысленного” действия и часто практически неотличим от ре­
активного поведения, объясняемого неинтенциональным по­
нятием “навыка” О действии здесь может идти речь постольку,
поскольку в “реактивности” традиционного поведения присут­
ствует элемент осознания. Конечно, осознание — не самая на­
дёжная основа для концептуальных различений, однако в тео­
риях деятельности именно этот “ментальный” признак, при
всей его собственной проблематичности, является ключевым.
Аффективное действие также находится “на границе” интен­
ционального, легко выходя “за предел” осмысленного в слу­
чае неконтролируемой реакции на “совершенно необычное
раздражение” [9, с. 628]. Наконец, собственно интенциональ-
ные типы действия — целерациональное и ценностно-рацио­
нальное — различаются прежде всего степенью субъективной
значимости цели. Сам выбор цели ценностно-рационального
действия не поддаётся рационализации, а способы его реали­
зации относительно фиксированы (в этом смысле специфичес­
кой чертой ценностно-рационального действия является его
“нестратегический характер”, невозможность изменить пред­
писанный или ограниченный “заповедью” способ поведения с
114
учётом возможных последствий, то есть внешних издержек
действия — так. “говорить правду” можно только “говоря
правду”). Поскольку фундаментальные ценности ценностно­
рационального действия сами не могут быть обоснованы ра­
ционально, мы можем говорить о веберовской концепции дей­
ствия как о нормативистской, однако это довольно своеобраз­
ный и ограниченный “онтологический” нормативизм, норма­
тивные ориентации которого выбираются субъектом произ­
вольно из неопределенного множества ценностей (подробнее
о близости этой позиции к индифферентизму см. с. 49-50 наст,
изд.). Целерациональное действие также оказывается лишь “по­
граничным случаем” [9, с. 629-630], но уже не из-за того, что
оно может не достигать порога интенционального, а в силу
того обстоятельства, что как только целерациональное дей­
ствие перестаёт быть используемым сознательно тактическим
средством для достижения какой-то другой цели и не реализу­
ет “экономическую” модель выбора возможных целей-пред­
почтений с учетом наличных средств и издержек, оно сталки­
вается с произволом выбора между конкурирующими целями-
ценностями, то есть превращается в целерациональное “толь­
ко по своим средствам” [там же], о чём уже говорилось выше.
С определенной долей упрощения можно сказать, что целера­
циональное действие, как и ценностно-рациональное, иденти­
фицируется по способу действия (признак “осознанности”), раз­
личие же между ними прежде всего связано с возможностью
“надстроить” иерархию целей — в случае ценностно-рацио­
нального действия эта иерархия “упирается” в самодостаточ­
ную (хотя и произвольно избираемую) ценность, чистая же
целерациональность реализуется лишь в случае, когда цель
действия сама является сознательно избираемым средством к
чему-либо ещё19
Таким образом, “действие, как его рисует Вебер, оказыва­
ется небольшим островом осознающей себя интенционально-
сти в море поведения, детерминированного скорее биологи­
чески — «реакцией», «привычкой» и тому подобным” [303,
р. 39]. На рис. 8 приводится предложенная С. Тёрнером и
Р Фактором полная схема веберовской классификации дей­
ствий. которая позволяет точнее представить себе расположе­
ние “островка” интенционального социального действия.
115
8*
 Рисунок 8
Классификация действий по М. Веберу*

Чисто реактивное поведение, Действия

в которое не вкладывается субъективный (интенциоиальные)
смысл; процессы, лишенные субъективного
смысла, например, утомление, привыкание,
подражание и т. п.
Несоииальные
г
Инструментально- Ценностно- Аффективное Традиционное Инструментально- Ценностно- Аффективное Традиционное
рациональное рациональное рациональное рациональное

Социальные отношения
(односторонн ие) (двусторонние)

Единообразные Не-елииообразные

Устойчивые институциональные порядки

Н равы ,;привычка (Brauch) Лепггнмные социал! иые порядки

Недолговечные Мода Обычай (долговечный, Sine) Право

* Источник'. Turner S . P., Factor R. A. Max Weber: The Lawyer as Social

Thinker. L., N. Y Routledge, 1994. P 178 (с изменениями и сокра­
щениями).

Как уже говорилось в разделе I, предельно широкая вебе­

ровская трактовка ценностей, включающая в “борьбу ценнос­
тей”, наряду с моральным императивом и логическими исти­
нами, неопределенное множество других известных и вновь
возникающих субъективных ценностей позволяет говорить о
некотором (“методологическом”) волюнтаризме/инструмента­
лизме веберовской теории действия, который становится бо­
лее очевидным (и менее “методологическим”) при анализе ве­
беровской философской антропологии, на которой мы здесь
можем остановиться лишь очень кратко (подробнее см.: [23, с.
51-88; 104, р. 91-101]). Веберовская “борьба ценностей” не пред­
полагает возможности рационального выбора между ними,
пусть даже основанного на “интересе” , а не на универсальных
нормах. (Тёрнер и Ф актор доказывают, что Вебер использует
понятие “субъективного интереса” лишь в качестве некоторо­
го далее не объясняемого синонима субъективной цели или
ценности, что же касается последней, то: “ ...Вебер не сделал
ни малейшей попытки решить проблему происхождения цен­

116
ностей. по крайней мере, не сделал попытки решить её, пред­
ложив общую формулировку” [303, р. 63-67].) Если в веберов­
ском анализе отдельного действия рациональность может быть
увязана с наличием осознаваемого смысла, а свобода — с от­
сутствием в сугубо рациональном выборе физического и пси­
хического “принуждения’' эмоциональных “аффектов” или
“случайных” нарушений ясности суждения, то рассмотрение
последовательности действий, образующей веберовскую фи­
лософскую ‘"личность” не дает столь гармоничной картины.
Вебер представляет личность как устойчивое отношение к ка­
ким-то конечным ценностям и смыслам, однако последователь­
ность и цельность в следовании произвольно избираемым цен­
ностям превращ ает такую личность в чисто ф орм альны й
моральный идеал: “Чтобы стать личностью, индивид должен
быть привержен определенным фундаментальным ценностям,
но он не обязан придерживаться каких-либо конкретных цен­
ностей. Любая ценность или комплекс ценностей, на который
индивид может сознательно и последовательно ориентировать
своё существование, ничуть не хуже любой другой (или друго­
го)” [104, р. 96]. Такая последовательность в следовании про­
извольному позволяет говорить о заметном сходстве “герои­
ч еско й ” этики Вебера с м оральн ой философией Ницш е,
увязывающей человеческое достоинство с преодолением чело­
веческого.
Парадокс рационального, рассчётливого следования иррацио­
нальному, как отмечает Брубейкер, особенно очевиден в вебе­
ровской трактовке автономии личности: “В классической кан­
товской формулировке, автономия представляет собой состоя­
ние подверженности лишь самосоздаваемым и самоналагаемым
обязательствам; напротив, гетерономия — состояние подчинен­
ности обязательствам, которые не созданы самой личностью.
Эта морально нагруженная оппозиция между автономией и ге­
терономией сохраняется в моральной мысли Вебера и экзис­
тенциалистов, но установленная Кантом связь между автоно­
мией и рациональностью пресекается. Для Канта, автономия
основана на процессе создания правил ‘рациональной волей’ —
волей, которая может принять в качестве своих правящих прин­
ципов только максимы, допускающие универсализацию. Уни­
версальность— необходимое и достаточное условие рациональ­
117
 ности и. следовательно, оправдан пости. — моральных прин­
ципов; автономное моральное законотворчество, таким обра­
зом, сугубо рационально и не имеет никакого отношения к про­
извольности или выбору. Для Вебера и экзистенциалистов (и
для Ницше, чьи идеи глубоко повлияли на их творчество), на­
против, автономия основана не на формулировке универсаль­
ных законов, а на созидающей ценности активной воле, не ог­
раниченной никаким критерием, кроме, в случае Вебера, кри­
терия последовательности” [104. р. 100-101].
Именно этот скрытый инструментализм веберовской "ме-
таэтики” в свое время стал толчком для попытки Т. Парсонса
переформулировать веберовскую социальную теорию субъек­
тивного “происхождения ценностей”, на чём мы кратко оста­
новимся ниже (см. с. 123-129 наст, изд.), характеризуя основ­
ные идеи “модернистского” периода развития общей теории
социального действия. Однако сначала следует завершить об­
зор “ классического” периода, упомянув вкратце о вкладе
Г Знммеля в становление социологических теорий деятельно­
сти [см.: 31; 57].

Идеи Г. Зиммсля и общая теория действии

Обширное теоретическое наследие Георга Зиммеля содер­
жит в себе множество продуктивных (хотя подчас и противо­
речивых) социально-философских и социологических идей и
целостных концепций, отчасти воспринятых традицией соци­
ального теоретизирования, отчасти всё ещё ожидающих кри­
тической интерпретации и соотнесения со сложившимся в со­
циологии “концептуальным словарем” [см.. 38; 57; 203; 291; 299,
р. 234-283]). Особенно значимы для общей социологической
теории зиммелевскце взгляды на общество как предмет социо­
логического анализа, а также на природу социального дей­
ствия.
Зпммелевская ф ормальная социология нмесг своим пред­
метом не общество как абстракцию, а (абстрактные) формы
обобществления, социации (Vergesellschaftung). Содержатель­
ный “ материал” эмпирического многообразия социальной
жизни может быть представлен нам лиш ь через “ф орм ы ”
обобщестьлсния. поскольку само общество существует лишь
там, где существует устойчивое и достаточно интенсивное
“обобществляющее” взаимодействие между индивидами, “че­
рез которое или в форме которого [специфическое] содержа­
ние достигает социальной реальности” [283]. Задачей социо­
логии, соответственно, является изучение основных форм
взаимодействия20 В отличие от веберовской перспективы, в
социологической теории Зиммеля субъективный смысл дей­
ствия определяется и переопределяется в ходе взаимодействия
двух и более индивидов, то есть интенциональное социальное
действие — это всегда взаимодействие по меньшей мере двух
сторон, и понимание мотива действия возможно лишь в этой
обою дной рефлексивной перспективе.
Взаимодействие — абстрактная общая форма социально­
го действия, частной и наиболее распространенной разн о­
видностью которой является обмен : “ ...множество отношений
между людьми может считаться обменом; он представляет со­
бой одновременно самое чистое и самое интенсивное взаимо­
действие, которое, со своей стороны, и составляет человечес­
кую жизнь, коль скоро она намеревается получить материал и
содержание. Уже с самого начала часто упускают из виду, сколь
многое из того, что на первый взгляд есть сугубо односторон­
не оказываемое воздействие [индивидуальное действие — И.Д.],
фактически включает взаимодействие: кажется, что оратор в
одиночку влияет на собрание и ведет его за собой, учитель —
класс, журналист — свою публику; фактически же каждый из
них в такой ситуации воспринимает определяющие и направ­
ляющие обратные воздействия якобы совершенно пассивной
массы... Однако всякое взаимодействие может рассматривать
как обмен: каждый разговор, любовь (даже если на нее отве­
чают другого рода чувствами), игру, каждый взгляд на друго­
го. И если [кому-то] кажется, что здесь есть разница, что во
взаимодействии отдают то, чем сами не владеют, а в обмене —
лишь то, чем сами владеют, то это мнение ошибочно. Ибо, во-
первых, во взаимодействии возможно пускать в дело только
свою собственную энергию, жертвовать своей собственной суб­
станцией; и наоборот: обмен совершают не ради предмета,
который прежде был во владении другого, но ради своего соб­
ственного чувственного рефлекса, которого прежде не было у
другого; ибо смысл обмена — т. е. что сумма ценностей после
него должна быть больше, чем сумма ценностей прежде него. —
119
означает, что каждый отдает другому больше, чем имел он сам.
Конечно, ‘взаимодействие’ — это понятие более широкое, а
'обм ен’ — более узкое; однако в человеческих взаимоотноше­
ниях первое в подавляющем большинстве случаев выступает в
таких формах, которые позволяют рассматривать его как об­
мен. Каждый наш день слагается из прибылей и потерь, при­
лива и отлива жизненных содержаний — такова наша естествен­
ная судьба, которая одухотворяется в обмене, поскольку тут
одно отдается за другое сознательно. ...И как раз обмену хо­
зяйственными ценностями менее всего можно обойтись без
окраски жертвенности. ...хозяйственный обмен — всё равно,
касается ли он субстанций или труда или инвестированной в
субстанции рабочей силы — всегда означает жертвование бла­
гом, которое могло бы быть использовано и по-другому, на­
сколько бы в конечном счёте не перевешивало эвдемоничес-
кое умножение [ценностей]-’ [30, с. 351-352]. Этот обширный
фрагмент из “Философии денег” отчетливо демонстрирует не
только характерные нормативизм и идеализм (субъективизм)
зиммелевской трактовки действия как взаимодействия. (Чуть
ниже Зиммель уподобляет малоудачную утилитаристскую аб­
стракцию калькулирующего лишь собственные выгоды и из­
держки “экономического человека” субстанциалистской трак­
товке поцелуя как чего-то, существующего “вне обеих пар губ”
поскольку обе они игнорируют момент постоянного рефлек­
сивного “принятия в расчет" позиции другого участника.)
Ещё одной важной для нашего анализа темой, неоднок­
ратно повторяемой в разных работах Зиммеля, является мен­
тальный, “духовный” характер происходящего обобщ ествле­
ния, который позволяет говорить о том, что общество и со­
циальное взаимодействие для него существуют прежде всего
в сознании, “ в головах” действующих, а социальные измене­
ния и исторический процесс в целом отражаю т прежде всего
изменения в формах обобществления (в частности, растущую
объективацию отношений с “другими” рационализацию , ус­
лож нение структуры пересекаю щ ихся социальны х кругов
“групповой аффилиации” и т. д.). Диалектика субъективнос­
ти и “ объективированны х” форм взаимодействия находит
выражение в глубочайших проблемах современности, порож­
даемых “ ...притязанием индивида сохранить автономию и ин-
120
дивидуальнош ь ceoei о су шее i вования перед лицом преоола-
дающих социальных сил, а также исторического наследия,
внешней культуры и техники жизни” [284. р. 149]. Хотя пози­
ция Зиммеля в вопросе о направленности вектора индивиду­
ализации неоднозначна (он рассматривает античный полис
как место “борьбы несравненно индивидуализированных лич­
ностей с постоянным внешним и внутренним давлением де­
индивидуализирующего маленького города”, утверждая, од­
нако, что лишь мегаполисы модерна обеспечивают свободу
для подлинной индивидуализации), тем не менее он склонен
разделять и разводить тенденцию ускоренного роста “объек­
тивной” культуры, в том числе, специализированных “запа­
сов знаний”, автономных институций и технических удобств,
порожденных экономическим прогрессом, с тенденцией не­
равномерной и противоречивой индивидуализации взаимо­
действующих личностей [ibid., р. 154-156]. Последняя, с од­
ной стороны, отражает растущую специализацию и диффе­
ренциацию индивидов и их душевной жизни под влиянием раз­
деления труда, с другой — превращает специализированного
индивида в “винтик” объективной организации социальных
сил и ценностей, трансформируя спонтанность и многообра­
зие взаимодействий индивидов в безличное богатство объек­
тивных культурных и технических возможностей. И возрас­
таю щ ая трудность самоутверждения личности в условиях
доведенного до предела и задаваемого “извне” м ногообра­
зия статусов и позиций, и объективно определяемая “ крат­
кость и скудость межчеловеческих контактов, доступных
жителю метрополиса” ведут индивидов к “борьбе за внима­
ние” социальных кругов, которая всё больше начинает опре­
делять их ориентацию в социальном взаимодействии. П ара­
доксальным образом, сталкиваясь с угрозой утраты личной
уникальности, эта ориентация всё больше (то есть во всё бо­
лее массовом масштабе) начинает характеризоваться “специ­
фическими для метрополиса причудливыми крайностями ма­
нерности, каприза и утончённости” 5зяыд*одействие индиви­
дуальных акторов начинает во всё большей мере определять­
ся не их групповыми принадлежностями или интересами, а
потребностью выглядеть в глазах другого “сконцентрирован­
ным и поразительно характерны м” [284, р. 156].
191
 Хотя влияние идей Зиммеля на теоретическую традицию в
социологии было не таким масштабным, как веберовское, и
зачастую носило опосредованный характер, эти ключевые идеи
о рефлексивной и “обою дной” природе социального взаимо­
действия сыграли большую роль в становлении теорий деятель­
ности ‘‘модернистского” периода, прежде всего, оказав воздей­
ствие на формирование теоретического “ядра” символического
интеракционизма. Они также очевидным образом повлияли на
новейшие попытки создания теории действия как “реляцион­
ной прагматики” (см. с. 183-190 наст. изд.).

122
 ГЛАВА 5

"МОДЕРНИСТСКИЕ" ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ОТ

ПАРСОНСА К КОНСТРУКЦИОНИСТСКОЙ ПРОГРАММЕ

Т. Парсонс и общая система действия

В разделе I данной книги мы уже останавливались на вкла­
де Толкотта Парсонса в возвращение собственно норматив­
ного измерения в социальную теорию действия (см. с. 56 наст,
изд.). При этом особо подчеркивалась постулируемая Парсон­
сом системная организация цепочек “цель — средство”, состо­
ящих из единичных действий или взаимодействий, получаю­
щих н орм ати вны й смысл ( “ о р и ен тац и ю ” о тн о си тел ьн о
нормативных и “фактических”, контингентных элементов от­
ношения “актор — ситуация действия” ) лишь при анализе всей
восходящей иерархии “целей — средств”-1
Кроме того отмечалось стремление Парсонса избегнуть
утилитаристской редукции выбора целей действия либо к ма­
териальным элементам ситуации (“радикальный рационалис­
тский позитивизм”), либо к случайностям “субъективных пред­
почтений” (“классический” утилитаризм)22, как, впрочем, и его
не менее выраженное стремление дистанцироваться от идеа­
листских теорий действия как экспрессивной “самоактуализа­
ции” нормативных и идеальных факторов, игнорирующих нор­
мативные и материальные объективные “окружения действия”
и приводящих к тому же конечному результату — разруше­
нию логической (априорной) схемы анализа действия “ цель —
средства” и замене её схемой “смысл — выражение”, которая
подменяет объяснение действия его принципиально неопреде­
ленной субъективной интерпретацией.
Относительно веберовской концептуализации действия
аналитическая схема Парсонса является попыткой преодоле­
ния релятивистской “борьбы ценностей”, разрывающей связь
между индивидуальной рациональностью и универсализмом
123
нормативных ориентаций (см. с. 116-118 наст. изд.). Для Пар­
сонса оценка нормативного горизонта отдельного поступка
требует его соотнесения с цепочкой “целей — средств”, вклю­
чающих этот “единичный акт” индивидуального актора в бо­
лее общую систему действия. То есть предлагаемая Парсон­
сом общая теория действия решающим образом зависит от
реконструкции именно расширенных цепочек действий и вза­
имодействий, в которую должна быть встроена логико-анали­
тическая абстракция “единичного акта” как соотнесенности ус­
ловий, цели и средств [108, р. 70-71].
Таким образом, для теории социального действия Парсон­
са, впервые сформулированной во второй половине 30-х го­
дов XX века [243] и ввиду ее центрального положения в парсо-
новской тео р ети ч еско й системе не раз и зм енявш ейся и
дополнявшейся им [244. C h.l; 245], ключевыми являются две
характеристики:
• Нормативный рационализм — стремление построить модель
ч объяснения действия, которая бы рассматривала желания
и убеждения действующего в качестве реальных причин
действия (подобно натуралистским моделям рационально­
го действия). Однако при этом, в отличие от утилитарист­
ских теорий максимизации полезности, предполагаемая
модель должна накладывать социально-нормативные ог­
раничения на выбор наилучшего способа действия, позво­
ляя, таким образом, гарантировать выполнение минималь­
ных условий существования социального порядка.
«■ Логический функционализм — рассмотрение целей индиви­
дуальных (или институциональных) агентов социального
действия в качестве логически необходимых условий суще­
ствования определенных средств действия (или, соответ­
ственно. функций отдельных подсистем социального дей­
ствия).
Здесь и далее нам потребуется определенная степень упро­
щения. неизбежная и полезная при анализе теоретических пред­
ставлений Парсонса, заслуженно славящихся концептуальной
изощренностью в сочетании с тяжеловесным стилем изложе­
ния. В первом приближении, под логическим функционализ­
мом здесь понимается то обстоятельство, что исключительная
важность целей в объяснении человеческого действия (в отли­
124
чие от физических событий) в принципе может быть выведена
не из “дурной телеологии” а из самого определения социаль­
ного действия: цель мотивированного поступка по определе­
нию оправдывает средства (а что же еще?). Эту же идею еще
проще сформулировал один из критиков Парсонса: “ Когда вы
что-нибудь делаете, вы пытаетесь нечто сделать”[95, р. 279]:з
Определив “функцию” как логическое отношение способа
действия к цели, Парсонс оказывается перед лицом необходи-
мости указать на источник самой цели. На каждом уровне ана­
лиза таким источником оказываются потребности системы
более высокого уровня (то есть цели конкретной подсистемы
всегда имеют “высшее” происхождение, гетерономны ей). Воз­
никающую здесь очевидную угрозу асимптотического ухода
иерархии целей в бесконечность все более глобальных систем
Парсонс устраняет посредством своеобразного концептуаль­
ного “замыкания”: постулируется, что окружением общей си­
стемы действия (то есть более общей системой, по отношению
к которой система действия может рассматриваться как под­
система), является конечная реальность “положения человека”
в которой укоренены и явно метафизические “предельные цен­
ности” Существование этих предельных ценностей не только
смягчает остроту стоящей перед логическим функционализмом
проблемы бесконечного ряда системных целей, но и становит­
ся решающим аргументом против критикуемых Парсонсом
“утилитаристских и позитивистских” моделей объяснения ра­
ционального действия, в которых, по его мнению, переоцени­
вается мотивирующая роль материальных интересов и физи­
ческого окружения действия. (Поэтому ведущий теоретик
неофункционализма Дж. Александер определил систему Пар­
сонса как “нормативный идеализм” [70], а Р. Бирстедт [93,
р. 396-398] проницательно заметил, что почти весь круг клю­
чевых для Парсонса тем очерчен уже в статье “Место предель­
ных ценностей в социологической теории”, опубликованной
еще в 1935 году [242].)
Система координат действия, по Парсонсу, включает в себя
и субъективные “резоны” действующего, и нормы, существо­
вание которых ограничивает произвольность выбора целей.
В “Структуре социального действия” (1937) дана схема единич­
ного акта, суммирующая необходимые условия объяснения
125
социального действия [243, р. 43-51]. Единичный акт состоит
из следующих компонентов:
• агент, или действующий;
цель, или “предполагаемое будущее положение дел”, по­
скольку оно релевантно системе координат действия;
“ситуация действия” включающая в себя “средства” то
есть те элементы ситуации, которые действующий может
контролировать, и “условия”, находящиеся вне его конт­
роля;
“нормативная ориентация”, ограничивающая выбор целей
и средств, соответствующих данной ситуации.
В “Социальной системе” (1951) Парсонс интегрирует эту
схему единичного акта, первоначально описанную примени­
тельно к уровню целедостижения общей системы действия, в
более “всеобъемлющую” систему координат действия [244, р. 7-
8]. Эта система координат позволяет описать “ориентацию”
актора (или нескольких акторов) относительно ситуации, вклю­
чающей других акторов (в терминах Парсонса, получаемая
аналитическая схема является “реляционной”): “Она анализи­
рует структуру и [внутренние] процессы системы, образован­
ной отношениями таких единиц к их ситуациям, включающим
другие единицы; как таковая, она не рассматривает внутрен­
нюю структуру единиц, если только та не влияет прямо на ре­
ляционную систему” [244, р. 7-8]. В этом смысле индивидуаль­
ный актор (“эго”) — лишь точка отсчета в заданной системе
координат, описывающей его ориентацию относительно дру­
гих “социальных” (“альтер”), “физических” или “культурных”
объектов, а действие — “процесс в системе актор—ситуация,
который имеет мотивационное значение для индивидуально­
го актора или, в случае коллектива, для составляющих его ин­
дивидов; это означает, что ориентация соответствующих про­
цессов действия имеет отношение к достижению удовлетворе­
ния или избеганию лишений релевантным актором, каковы бы
они ни были с точки зрения релевантных структур личности”
[244, р. 4]. Базовой подсистемой действия, источником энер­
гии или фактора “усилия” , является психофизический “ пове­
денческий организм”: однако определение “релевантностей”
тех или иных элементов ситуации происходит не на уровне
биологических нужд организма, а на уровне подсистемы лич­
126
ности, внутри которой формируется система "экспектаций”
относительно включенных в ситуацию объектов. Последняя
может структурироваться исключительно в терминах собствен­
ных потребностей-диспозиций личности и ожидаемых вероят­
ностей подкреплений или потерь, соответствующих возмож­
ным альтернативным способам действия, либо, в случае взаи­
модействия с ‘‘социальными объектами”, она структурируется
в дополнительном к личностному, новом измерении социаль­
но структурированных ролевых ожиданий и институциализи-
рованных норм, ‘'переопределяющих”, если воспользоваться
теоретико-игровыми терминами, матрицу выигрышей и по­
терь: "‘Часть ожиданий ‘эго’, во многих случаях решающая
часть, состоит из вероятных реакций ‘альтер’ на возможные
действия ‘эго’ — реакций, которые предвосхищаются заранее
и, таким образом, влияют на выборы ‘эго’ ” [244, р. 5]. Так за­
дается социальная подсистема действия.
И личностный, и социальный уровень анализа действия
предполагают возможность того, что разные элементы ситуа­
ции имеют “значение” для “эго” в качестве знаков или симво­
лов. В ситуации же социального взаимодействия знаки и сим­
волы приобретают разделяемые с другими акторами значения
и служат средствами коммуникации между акторами: “Когда
возникают символические системы, опосредующие коммуни­
кацию, мы можем вести речь о ‘культуре’, которая становится
частью систем действия релевантных акторов” [ibid.]. Все три
подсистемы действия — личностная, социальная и культур­
ная — нередуцируемы друг к другу и, вместе с тем, не могут
существовать друг без друга в конкретной системе социально­
го действия, образуя своеобразную иерархию, где информа­
ция и контроль направлены от вышележащих уровней к ниже­
лежащим, а энергия и запускающее действие ‘усилие’ — в об­
ратном направлении (см. рис. 9)24 Причём количество энергии
максимально на нижних уровнях, а количество информации/
контроля — на верхних (в этом смысле культурная подсистема
не ‘функционирует’ вне рамок конкретной, ‘эмпирической’ си­
стемы действия — она ‘просто ‘есть’ ” [244, р. 17]. При этом
каждая из подсистем общей системы действия реализует один
из функциональных императивов парсонсовской схемы AGIL
(адаптация — целедостижение — интеграция — поддержание
127
 Рисунок 9
>» Общая система действия по Т. Парсонсу

Предельны» ценности, или метафизическое окружение системы действия

L
Система
культуры

Ценности

институционально-ролевые комплексы (реляционные,

регулятивные, культурные институты)
\
4
I
Социальная
система

и<у)мы
Контроль '^нормативно-ориентированные «усилия»

G
Личность

Энергия

V возможности

Поведенческий
организм

Физическое и биологическое окружения действия

образца, латентность) и, в свою очередь, допускает аналити­

ческое '‘разложение” в рамках этой же схемы. Так, для “пове­
денческого организма” функцию адаптации выполняет мозг,
функцию поддержания образца — гены, функцию интегра­
ции — эротический комплекс, функцию целедостижения — ло­
комоторная система; для социальной системы функцию адап­
тации выполняет экономическая подсистема, целедостиже­
ния — политическая, интеграции — социетальное сообщество,
поддержания образца — фидуциарная подсистема и т. д.

128
 Ценности присутствуют в описываемой модели в качестве
источника объективных, “трансцендентных” общей системе
действия смыслов для культурны х образцов подсистемы
культуры (в число последних входят ценностно-ориентацион­
ные стандарты, экспрессивные символизации и когнитивные
идеи). Ценностно значимые образцы культуры, в свою очередь,
посредством институциализации превращаются в источник
нормативных образцов социальной подсистемы, а посредством
социализации — в нормативные ориентации действующих. Цен­
ности структурируют ролевые отношения, возможные норма­
тивные ориентации акторов по отношению к ролям и, таким
образом, собственно действия посредством ограниченного
числа аналитически выделяемых осей (переменных) ценност­
ной ориентации действия, обозначаемых как типовые перемен­
ные. В число последних входят:
• аффективность — аффективная нейтральность;
специфичность (оценка социального или иного объекта по
специфическому критерию) — диффузность (реакция на
индивида или объект “по совокупности’' его проявлений);
ориентация на себя — коллективистская ориентация;
партикуляризм — универсализм;
прирожденное (качество) — достигнутое (исполнение).
Эти переменные представляют собой возможные выборы
действующего в ситуации действия: каждая из них воплощает
“дихотомию, одна из сторон которой должна быть избрана
актором, прежде чем значение ситуации становится для него
определенным и, следовательно, [прежде чем] он может дей­
ствовать, соотносясь с этой ситуацией” [244, р. 51]. Типовые
переменные позволяют различать инструментальную и эксп­
рессивную ориентации действия, а также построить классифи­
кацию социальных ролей и, следовательно, образуемых ими
реляционных институтов [см.: 36, с. 185-196; 274, р. 45-54].
Выборы эти, однако, неоднозначны и говорят лишь о преоб­
ладании того или иного первичного “полюса” ориентации. Так,
первично “инструментальная” роль врача дополняется вторич­
ными “экспрессивными” элементами коллективной ориентации
[244, р. 429-479]. Более того, отдельные общества как комби­
нации ролей и институтов могут быть охарактеризованы че­
рез доминирующие переменные-выборы (изначально Парсонс
129
9-1295
говорил о тридцати двух “осмысленных” комбинациях пяти
типовых переменных из шестидесяти четырех возможных, сводя
их потом к четырем наиболее распространенным [244, р. 180-
200], однако анализ этой типологии обществ выходит за пре­
делы нашей темы).
Очевидно, однако, что типовые переменные ориентации
действия не вполне аналитически независимы (это признавал
сам Парсонс), исключая некоторые их комбинации в качестве
невозможных, и, что важнее, по крайней мере часть из них
(Парсонс полагал, что две последние) характеризует норма­
тивную структуру самой ситуации, а не собственно выбор ак­
тора. Однако если нормативные элементы входят в ситуацию
действия, его “окружение”, они скорее заданы действующему,
чем даны. (Это, видимо, в неполной мере относится лишь к
ориентации на себя либо на коллектив, “других” , трактуемой
как моральный выбор между альтруизмом и эгоизмом, кото­
рый в большинстве ситуаций не регламентируется социально,
в отличие от социальной нормы так называемого коллекти­
визма, которая чаще всего выступает инструментом или эксп­
рессивной символизацией групповых форм активного эгоиз­
ма). М. Уотерс формулирует эту идею ещё проще: “Курьёзный
аспект этой ранней работы Парсонса заключается в том, что
он настаивает, что акторы совершают выборы между альтер­
нативами, доступными в силу [существования] нормативного
порядка, после того, как он уже признал, что нормы структу­
рируют условия [действия]. Эта проблема может быть лучше
всего проиллюстрирована на примере отношений университет­
ского преподавателя и студента. Преподаватель возможно
предпочел бы быть аффективным, ориентированным на себя,
партикуляристским, аскриптивным и диффузным, и некоторые
так и поступают, но их обычно подвергают санкциям, пока они
не начнут подчиняться нормам нейтральности, ориентации на
коллектив, универсализма, специфичности и достижения, либо
же их исключают из академической системы. Для актора в этой
академической роли не существует никакого иного выбора,
кроме демонстрации хотя бы минимальной приверженности
ей” [308, р. 42].
Описанная в “Структуре социального действия” и допол­
ненная в “Социальной системе” и нескольких статьях модель
130
действия, по мнению Парсонса, во-первых, позволяет, ввести
в объяснение действия “точку зрения действующего”, так как
последний самопроизвольно выбирает цели и средства. Во-вто­
рых, дает теоретическую возможность нормативной коорди­
нации действий тех индивидуальных агентов, которые вклю­
чены в коллективное действие. И, следовательно, в-третьих,
открывает перспективу решения одной из центральных социо­
логических проблем — проблемы порядка, тогда как утилита­
ристские и бихевиористские модели действия (из-за присущих
им, по Парсонсу, атомизма и индивидуализма) вынуждены в
той или иной форме вводить в теории социального порядка
факторы внешнего принуждения (то есть, в конечном счете,
факторы “силы и обмана”).
Критики Парсонса неизменно подчеркивают то обстоятель­
ство, что волюнтаризм в его теории является скорее номиналь­
ным, и на деле оказывается своеобразной версией норматив­
ного детерминизма (особенно в более поздних работах по
эволюции социетальной системы, где Парсонс фактически ос­
тавлял в стороне аналитическую схему действия). Из трех ос­
новных подсистем общей системы действия (личностной —
социальной — культурной25) менее всего концептуально раз­
работана личностная подсистема, личность оказывается свое­
го рода фиксированной иерархией предпочтений, “потребно­
стей-диспозиций” Высший же уровень контроля реализуется
в культурной подсистеме, представляющей собой не столько
отдельную систему действия, сколько “третий мир” ценностей
и норм, обеспечивающий, как уже говорилось, и интернализа­
цию деятелем нормативных давлений культуры (на уровне лич­
ностной подсистемы), и институциализацию образцов взаимо­
действия в социальной системе.
Решает ли подход Парсонса проблему интерпретации смыс­
ла рационального действия? Процесс выбора целей явно при­
обретает менее случайный и неопределенный характер, однако
сомнительной становится сама возможность “выбора” Иными
словами, Парсонс объясняет “действие без действующего”, или
даже действие, осуществляемое “рассудительным придурком”,
свободно реализующим нормативные давления культуры (вок­
руг этой темы строилась критика Парсонса А. Шюцем и, по­
зднее, X. Гарфинкелем). Атомизм и индивидуализм утилитари­
131
9*
стской теории действия преодолеваются в модели Парсонса це­
ной столкновения с не менее болезненными проблемами, возни­
кающими при описании поведения людей как конформистско­
го “следования правилам” Но при этом по-прежнему остается
неразрешенной проблема объективного критерия приписыва­
ния интенциональных состояний: либо нормы рациональности
остаются необязательными, с точки зрения “внутренней перс­
пективы” действующего, либо они могут быть сведены к пря­
мому причинному воздействию господствующей нормативной
системы и в таком случае понятие выбора утрачивает всякое
самостоятельное значение [см.: 23, с. 28^48].

Нормативное— инструментальное измерение

в типологии действия Ю . Хабермаса
Пожалуй, наиболее последовательное развитие намеченная
Парсонсом программа создания интегрированной общей тео­
рии социального действия и социальной системы получила в
концепции Юргена Хабермаса. Масштабная попытка переос­
мысления теоретического наследия марксизма и, в особеннос­
ти, критической теории Франкфуртской школы, с позиций нео­
марксистской социологической традиции (и прежде всего, с
учётом теоретических результатов, полученных Т Парсонсом)
привела к созданию нового социально-философского проекта
исследования социетальной эволюции. Сколько-нибудь деталь­
ное рассмотрение предложенной Хабермасом теории социаль­
ной системы (с субъективной точки зрения описываемой как
шюцевский “жизненный мир”, см. с. 1 4 6-153наст, изд.) совер­
шенно невозможно в рамках данного раздела. Однако было
бы значительным упущением не рассмотреть тот аспект твор­
чества Хабермаса, который наиболее очевидно связывает его
с “модернистскими” (в нашей периодизации) теориями соци­
ального действия и который присутствует в его работах, начи­
ная с 60-х годов XX века [167; 168; 169]. Этот аспект — анали­
тическая типология абстрактных и конкретных социальных
действий — составляет концептуальный каркас его наиболее
сложных социально-философских построений.
Уже в ранних работах Хабермаса переосмыслению подвер­
гается марксистская идея “родовой сущности” человека как
источника чувственной человеческой деятельности, праксиса.
132
Хабермас полагает, что М арксова трактовка труда как един­
ственной формы деятельности, адекватной “родовой сущнос­
ти’' принципиально неполна, поскольку она преуменьшает
роль познавательного и эмансипаторного измерений деятель­
ности, сводя “самосозидающее деяние человечества к труду”
[167, р. 42]. По Хабермасу, процесс самосозидания человече­
ства представляет собой реализацию во времени триединства
глубинных познавательных (когнитивных) интересов, опреде­
ляющих не только наблюдаемые “на поверхности” социаль­
но-исторического процесса знания-убеждения, но и реальные
действия исторических субъектов. Глубинные интересы вклю­
чают в себя:
• возникающий в трудовой деятельности интерес к техни­
ческому контролю над объектами, который нуждается в эм-
пирико-аналитическом (инструментальном) знании;
возникающий в практическом социальном взаимодействии
между людьми интерес к практическому пониманию, кото­
рый подразумевает и стремление к социальной интеграции
сообщества через достигаемое взаимопонимание между
людьми;
свойственный человечеству как совокупному историческо­
му субъекту интерес к освобождению своих глубинных сущ­
ностных сил (эмансипации), который является производ­
ным по отношению к выш еназванны м теоретическим
интересам, или “метаинтересом”; ему соответствует выс­
шая форма теоретического понимания, порождаемая диа­
лектической критической теорией и философской антро­
пологией марксизма.
Корни эмансипаторного интереса находятся в тех формах
действия, которые оказываются “искажены” в результате гос­
подства. Политическое господство и идеологическое домини­
рование постоянно порождаются и воспроизводятся в идеоло­
гически и политически извращ ённых труде и социальном
взаимодействии. Критическая рефлексия, самопознание соб­
ственной социальной обусловленности рассматриваются, та­
ким образом, в качестве единственного пути к освобождению
от неизбежных “помех1*, порождаемых ограниченностью тех­
нических и практических интересов, определяющих повседнев­
ное знание и действия исторически локализованных акторов.
133
Как отмечает Дж. Скотт: “Обсуждение Хабермасом когнитив­
ных интересов и их укорененности в условиях человеческой
эволюции приближается к гегельянскому взгляду на эволюцию
как на процесс рефлексивного обучения, ведущий к свободе.
Оно развивает Гегелеву идею человеческого рода как истори­
ческого субъекта, коллективного агента социальных преобра­
зований” [274, р. 233].
В более поздней работе “Теория коммуникативного дей­
ствия” (1981) Хабермас уточняет эту типологию социальных
действий, более прямо соотнося её с идеями М. Вебера, Т П ар­
сонса и Дж. Г Мида. Фундаментом этой типологии является
разделение двух аналитических типов действия — целенаправ­
ленного и коммуникативного. (Схематическое изображение
аналитической типологии действий, предложенной Х аберма­
сом, приведено на рис. 10).
Целенаправленное (целевое) действие — это рациональное
по средствам действие, ориентированное на успешное достиже­
ние некоторой объективной цели и ведущее к возрастанию тех­
нического контроля над природным и социальным миром (Ха­
бермас также пользуется определением “телеологическое”
действие). Разновидность, направленная на объекты материаль­
ного мира, обозначается как инструментальное действие; на­
правленная же на других людей — как стратегическое действие.
Очевидно, стратегическое действие, по Хабермасу, являет со­
бой именно аналитическую абстракцию абсолютно инструмен­
тального социального действия, то есть крайний полюс в дихо­
томии “инструментализм — нормативизм”, описанный выше.
Выделение же собственно инструментального действия, никак
не затрагивающего других людей, то есть не являющегося соци­
альным, в качестве отдельного “идеального объекта” теории
является своего рода данью веберовскому представлению об
обширной области “несоциальных действий” Очевидно, одна­
ко, что эта вторая абстракция не увеличивает объяснительные
возможности теории социального действия, поскольку подме­
няет существенную характеристику инструментального действия
как принципиально ненормативного, ориентированного на “эго­
истический” интерес, не принимающего в расчёт надындивиду­
альные цели (цели “других”) малосущественной и не имеющей
отчётливого “критерия демаркации” характеристикой направ-
134
ценности на “несоциальные” объекты. (В частности, ясно, что
область несоциального, материального мира, поскольку после­
дний рассматривается как область человеческой деятельности,
трудно отграничить даже аналитически: наше отношение к жи­
вотным или, если уж на то пошло, к “неодушевленной” приро­
де, как показывают, например, нынешние горячие споры об эко­
логии и биоэтике, также может обладать или не обладать
нормативным измерением.)
Коммуникативное действие , по Хабермасу, это действие,
осуществляемое в сфере социального взаимодействия между
людьми и направленное на достижение практического пони­
мания, взаимного согласия между ними. Очевидно, коммуни­
кативное действие по существу обладает именно нормативным
характером, выше охарактеризованной “нормативностью” в
парсонсовском смысле. Если специфическим когнитивным ин­
тересом целенаправленного действия является технический
контроль и господство над внешним миром, то для коммуни­
кативного действия таким интересом является именно взаимо­
понимание как поиск общих оснований сотрудничества с учё­
том план ов и перспектив п артн ёра по взаим одействию .
Описанный “неинструментальный” подход к другим участни­
кам взаимодействия, по мнению Хабермаса, сам по себе слу­
жит основанием социальной интеграции и фундаментом соци­
ального порядка [169, Bd. 2, S. 191-193, 208-209]. Целевые же
действия, в своём системном аспекте, через свои объективные
и зачастую непредвиденные последствия ведут к системной ин­
теграции (см. с. 44 наст. изд.). Хабермас предпочитает харак­
теризовать именно коммуникативный аспект целевого типа
действия, связанный с обменом вербальными и невербальны­
ми символами, не подчеркивая специально его нормативный
характер. Можно предположить, несколько отвлекаясь от на­
шей главной темы, что причина того, что Хабермас склонен
преимущественно ориентироваться на “семантическое пони­
мание” [см.: 23, с. 21-27], межличностное коммуникативное
согласие (которое, как отмечалось в примечании 15 раздела
I наст, изд., само может быть лишь условием эффективности
любого “асоциального” и инструментального группового по­
ведения), заключается в том, что и его антирелятивистская со­
циальная эпистемология, и предложенная им версия критичес­
135
кой теории “хорошего общества”, используют именно межлич­
ностное согласие “дискурсивного сообщества” как основу для
норм и критериев валидации “притязаний на знание” [см.: 99,
р. 133-145, 177-185, 224-230; 274, р. 228-53].
В повседневной социальной жизни тип коммуникативного
действия воплощается в конкретности символического взаи­
модействия в мидовском смысле, которое включает в себя и
согласование когнитивных убеждений (“определений ситуа­
ции”), и достижение нормативного согласия о “долж ном” в
рамках конкретного взаимодействия. Иными словами, симво­
лические интеракции включают в себя и собственно коммуни­
кативный, и когнитивный аспекты. Возможность достижения
коммуникативного согласия и создаёт почву (дюркгеймовскую
“доконтрактную основу”), на которой возникают целерацио­
нальное действие и “чистая” инструментальная рациональ­
ность. Именно поэтому, согласно логике Хабермаса, создание

Рисунок 10
Аналитическая типология действий по Ю. Хабермасу*

Ориентированное на успех, телеологическое

Инструментальное (несоциальное) Стратегическое

Открыто стратегическое (власть н принуждение) Скры то стратегическое

Бессознательно искаж енное Сознательная манипуляция

Действие (системно искаженная коммуникация)

' Нормативно-регулируемое
(поним ание моральной «правильности»)
Коммуникативное
4Драматургическое
(экспрессивно-эстетическое понимание «правдивости»)

^ Конверсационное
(когнитивное понимание «истинности»)

* Источники: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. 1.

Fr. a/M .: Suhrkamp, 1981. S. 384, 446, 448: W aters M. M odern
Sociological Theory. L. et al.. Sage Publications, 1994. P. 45.

136
адекватной концепции коммуникативного действия должно
логически предшествовать концептуализации целерациональ­
ного, “ориентированного на успех” действия и построению
теории эволюции социетальной системы.

Дж. Г. Мид и формирование исследовательской

программы символического интеракционизма:
поведенческое взаимодействие, общество,
символ и самость
Интеллектуальным контекстом для зарождения идей Джор­
джа Герберта Мида о природе отношений между сознанием и
действием, о роли языка в возникновении общества и об интер­
активной и рефлексивной природе “самости” (личности дей­
ствующего) стала, прежде всего, “хтоничеекая” американская
традиция прагматизма. Наряду с влиянием идей Ч. С. Пирса и
У Джемса, особо значимым было воздействие многолетнего
личного общения с Дж. Дьюи.
Из прагматизма Мид подчерпнул трактовку сознания и
мышления как внутренней фазы действия, решающей задачу ди­
намической “подстройки” действия к условиям окружения, а
также идею непрерывной трансформации самого действующе­
го индивида и “идеального плана” действия в процессе его прак­
тического осуществления — “задействования” в материальном
и социальном мире [см.. 8, с. 36-118; 222]. Опосредованно, через
круг эпистемологических и социально-философских идей праг­
матизма, Мид испытал также влияние классического утилита­
ризма и характерных для него представлений о “наслаждении”
и “боли” как встроенных регуляторах поведения, позволяющих
максимизировать доступную индивиду или коллективу “полез­
ность” [8, с. 37; 299, р. 409^410]. Кроме того, значительную роль
в развитии взглядов Мида на филогенез и онтогенез социально­
го взаимодействия, языка и общества сыграли идеи дарвиниз­
ма. Наконец, мидовская концепция “социального бихевиориз­
ма” и модель “стадий действия” складывались в многолетней и
взаимопродуктивной полемике с радикальными версиями би­
хевиоризма, прежде всего с бихевиоризмом Дж. Б. Уотсона [299,
р . 414—417]26.
Вклад Мида в концептуализацию социального действия как
развернутого во времени процесса, протекающего в социаль­
137
ной группе, прежде всего связан с его принципиально новатор­
ским для социологии пониманием роли жестов и языка в воз­
никновении человеческого общества [см.: 305, р. 11-26]. Уже в
животном мире обмен жестами, “разговор жестами” образует
фундамент для возникновения коммуникации и социальной
организации. Жест приобретает значение в силу своей способ­
ности “показывать другому организму последующее поведение
данного организма” [212. р. 76]. Эта антименталистская концеп­
ция значения, “встраивающая” последнее в процесс социально­
го взаимодействия, распространяется и на более совершенную
систему координации совместной деятельности — на человечес­
кий язык. От элементарной цепочки: жест одного из участвую­
щих во взаимодействии животных (как незавершенная двига­
тельная реакция) — ответ другого животного как стимул для
первого — модификация, подстройка поведения первого и т. д.27,
до использования сложных последовательностей символов в
вербальной коммуникации как обмене “голосовыми жестами”,
мы наблюдаем непрерывный эволюционный ряд одновремен­
ного становления, коэволюции языка, сознания и общества. Само
индивидуальное сознание для Мида выступает как творческое
начало, источник рефлексивной реконструкции эмпирических
“индивидуальностей” социального мира — своей собственной
и других людей, как “поле субъективности, которое [в этом про­
цессе реконструкции] не является ни мною, ни другим, ни ду­
шой, ни телом;... эмпирическое ‘Я ’ (self) принадлежит тому миру,
реконструкция которого и является функцией этой фазы созна­
ния” [214, р. 25-51; цит. по: 305, р. 26-27 п].
По мнению Мида, в эволюционной перспективе способность
“притормаживать” открытую поведенческую реакцию, не дово­
дя её до завершения, а также способность понимать возникаю­
щие в результате незавершенные реакции-жесты, то есть реаги­
ровать на них сходным с другими членами группы образом2*,
послужили биологической предпосылкой возникновения и раз­
вития сознания и социальной организации в животном мире.
Высшей формой последней стала “интерсубъективность” чело­
веческой социальной группы [ibid.; 299, р. 436-439]. В этом про­
цессе обмена “откликами” где кооперация обеспечивается эле­
м ентарной способностью восп рин и м ать начало действия
партнера как сигнал для собственного “отклика”, служащего, в
138
свою очередь, таким же сигналом для продолжения или модифи­
кации действия партнера [212, р. 144-145], и конституируется пер­
вичное осознание другого как независимого “социального объек­
та” и, позднее, сознание собственного “социального Я ' (Ме):ч
как объекта, на который ориентированы действия другого. Раз­
витие ребенка воспроизводит основные стадии этого процесса
становления “обобщенного другого” и “обобщенного Me": от
стадии “играния” как принятия фрагментарных, неорганизован­
ных ролей, представляющих собой устойчивые “цепочки” сти­
мулов и откликов, до стадии соревновательной игры, состоящей
из набора правил — сложноорганизованных и интегрированных
ролевых комплексов, где занятие определенной позиции явно или
неявно подразумевает знание всех остальных возможных роле­
вых позиций и, следовательно, индивидуальное “ролевое испол­
нение” возможно лишь как аспект коллективного и кооператив­
ного “исполнения” а полноценная самость — как “ вполне
развитое Я, которое и содержит, и воссоздает общество” [308,
р. 25]. Отсюда, заметим, следует и мидовская трактовка соци­
альных институтов как общих и обобществленных (в дюркгей-
мовском смысле) феноменов, а именно “организованных форм
групповой или социальной деятельности”, представляющих со­
бой “общий отклик со стороны всех членов сообщества на конк­
ретную ситуацию” или символы, означивающие отдельные ас­
пекты этой ситуации [212, р. 261]. Ключевую роль в становлении
и закреплении таких “организованных форм” играет, как уже
говорилось, язык, позволяющий символически сохранять и пере­
давать общие реакции-отклики социальной группы. Использо­
вание языка превращает социальное взаимодействие во взаимо­
действие, опосредованное лингвистическими символами —
“символическую интеракцию” (термин Г Блумера)30
Э в о л ю ц и о н н ы й и н ат у р а л и стск и й аспекты м и д о в ск о й т е о ­
рии со ц и а л ь н о г о в заи м од ей ст в и я и са м о ст и , а такж е его т е о ­
рий си гн и ф и к ац и и как п р о ц есса , п р о и с х о д я щ е г о в со ц и а л ь н о й
группе, и зн ач ен и я как ф ен о м ен а к о л л ек т и в н о го у п о т р еб л ен и я
с и м в ол ов , за ч а ст у ю затем ня ется в б о л е е п о зд н и х и н т ер п р ет а ­
циях его к он ц еп ц и и дей стви я , в о сх о д я щ и х п р еи м у щ ест в ен н о к
б л у м ер о в ск о й версии “си м в о л и ч е с к о г о и н т ер а к ц и о н и зм а ” ’1
Д о с т а т о ч н о д о л г о о ст ав а л ся н е д о о ц е н е н н ы м и т в о р ч е ск и й ,
к р еаци онистский аспект м и д о в ск о й т ео р и и , воп лощ ен ны й в его

139
прагматистской концепции действия как процесса, разворачи­
вающегося во времени и пространстве практического, “теле­
сного” воплощения целевой ориентации действующего, как
процесса, обладающего собственной объективной динамикой
и несводимого к субъективной интенции. Этот аспект был вос­
становлен и заново осмыслен в более поздних неопрагматист-
ских теориях действия, иногда называемых также теориями
практики [см.: 113; 140,189, 190], которые описывают не столько
то, что подразумевают или намереваются сделать акторы, а
то, как они “заставляют случаться то, что они делают”: “Вме­
сто того, чтобы [описывать] что мы подразумеваем под наши­
ми действиями, практика относится к тому, что происходит,
когда мы действуем” [113, р. 84].
В отличие от постструктуралистских теорий практики
(П. Бурдье), не являющихся предметом данного исследования,
неопрагматистские теории остаются теориями действия , а не
теориями структуры, однако в них пересматриваются класси­
ческие представления об источниках детерминации действия
(через подчеркивание “ситуационизма”, или зависимости дей­
ствия от конкретного контекста, в котором оно разворачива­
ется) и о его эмерджентной природе, связанной с телесной при­
родой самого действующего, физически “задействующего” и
“исполняющего” действие в меняющихся обстоятельствах (под­
черкивание “телесности” актора и “перформативности” дей­
ствия) (см.: [190, р. 145-183], а также с 183-190 наст. изд.). Ис­
точником творческого и спонтанного характера действия могут
быть не только особые ментальные способности актора и его
преднамеренное “усилие воображения” (см., в частности, кри­
тический анализ веберовского понятия “харизмы” у Йоаса [190,
р. 44^48]), а практические обстоятельства действия, задейству­
ющие присущее человеку практическое воображение и способ­
ность импровизировать и “играть наудачу”
Иллюстрируя суть прагматистского подхода к действию, встра­
ивающего социальное поведение в ситуацию, Коэн пишет: “За­
печатленные в наших телах — или, точнее, встроенные в органи­
ческие и мускульные реакции на сходные ситуации, которые мы
переживали в прошлом, — ‘записанные’ обобщенные отклики
(род физиологической памяти), которыми мы располагаем, за­
пускаются элементами вновь случающейся прежней ситуации.
140
 Мы исходно распознаем эти отклики посредством наших теле­
сных ощущений, свидетельствующих о нашей готовности дей­
ствовать в данной ситуации. Например, лектор чувствует физи­
ческое волнение, когда она поднимается для выступления перед
аудиторией, или любитель оперы ощущает физическое возбуж­
дение даже до того, как начнется исполнение его любимой арии.
Каждая ситуация, которой владеют акторы, несет с собой соб­
ственный набор напряжений, чувствительностей, колебаний, воз­
буждений и т. п. Мы встречаем ситуацию, переживая посредством
наших тел своего рода докогнитивные ожидания того, что дол­
жно случиться и как мы будем реагировать. Однако для Дьюи и
Мида (а также для Йоаса) эти ожидания могут и не оправдаться.
Выступающая может выйти для выступления, забыв свои замет­
ки; любитель оперы может быть разочарован исполнением арии.
Эти нарушенные ожидания открывают возможности для новых
(и следовательно, творческих в широком смысле) реакций. Лек­
тор может сымпровизировать свою лекцию; поклонник оперы —
выступить с критическим разбором исполнения перед членами
своей группы. Один из важных вкладов Йоаса в наше понима­
ние Дьюи, Мида и теории прагматизма как таковой, заключает­
ся в том, что он показал, что их более широкая трактовка прак-
сиса включает в себя и теорию того, что он обозначает как
‘ситуативную креативность’ ” [113, р. 84-85].
В том специальном смысле, в котором Мид. вслед за Дьюи,
использует термин “взаимодействие”, присутствует динамичес­
кий и эволюционный подтекст, сближающий взаимодействие
с “настройкой”, “подстройкой” и “адаптацией” [113,84—85; 299,
р. 433^436]. Речь здесь идет не о блумеровском “поведении ли-
цом-к-лицу” а о предельно общем отношении “действую­
щий — другие действующие — окружение действия”, реализу­
емом на разны х уровнях орган и ческой эволю ции, о всё
усложняющейся способности подстройки поведения вплоть до
достижения скоординированного приспособления к участни­
кам и обстоятельствам взаимодействия. Специфически же че­
ловеческой характеристикой взаимодействия для Мида выс­
ту п ает нали чи е “суб ъ екти вн ой ф азы ” взаи м од ей стви я,
увеличивающей гибкость поведения за счет использования
свойственных человеку когнитивных способностей рассужде­
ния, внутренней речи, воображения и т. д. И символы-жесты,
141
и вербальные символы улучшают, с его точки зрения, способ­
ность предвосхищения человеком (или, на более ранних ста­
диях эволюции, животным) реакции партнера по взаимодей­
ствию . Рутинное понимание см ы сла жестов или речевых
высказываний и сводится к такой координации. Возможность
же “отклониться” от рутины в случае неожиданного развития
ситуации Мид, как уже говорилось, связывает именно со спо­
собностью нервной системы человека к отсрочке двигатель­
ной реакции и рефлексивному “ внутреннему опробованию ”
различных паттернов ответа [212, р. 98-100]. При этом /-под­
система самости отвечает за возможность импровизации и
творческий характер взаимодействия, а Ме-подсистема — за
рутинность и правильность откликов на символы, имеющие
общепонятный для всех членов социальной группы смысл [ 192].
В опубликованной посмертно (как и другие книги Мида)
“Философии акта” [213] представлена концептуальная схема,
позволяющая описать целеориентированный, “ мотивирован­
ный” характер человеческого действия через анализ его эле­
ментарной составляющей — единичного поступка-“акта” (под­
робный анализ этой схемы, на который мы здесь опираемся
см.: [299, р. 458-465; а также 33, с. 213]). Особый характер че­
ловеческого поступка определяется ролью самости и сознания
в его воплощении. Мид выделяет четыре причинно связанные
и последовательно реализуемые стадии акта.
Первая стадия импульса как нарушение равновесия или
напряжение между организмом и окружающей средой, при
этом источники нарушений равновесия могут варьировать от
органических циклически возобновляемых потребностей до
межличностных напряжений, но способы удовлетворения им­
пульса всегда отбираются в соответствии с различными аспек­
тами целостной ситуации (культурными стандартами, ролевы­
ми ожиданиями и т. д.).
Вторая стадия перцепции обеспечивает селективное опред­
мечивание импульса, отбор релевантных объектов и способов
его удовлетворения с учетом ожиданий других членов группы,
^-об р аза, накопленного опыта прежних реакций и т. д. (так,
голодный индус предположительно не будет рассматривать
корову как подходящий объект для элиминации биологичес­
кого импульса голода).
142
 Рисунок 11
Концептуальная схема акта по Дж. Г. Миду*

Нс&лчнал камсучмяци* усиливает.

Потенциальна* блокировка Потенциальная блокировке Потенциальном блокировки

* Источник'. Turner J. Н, Beeghlee L., С. Н. Powers. The Emergence o f

Sociological Theory. Chicago (111.): The Dorsey Press, 1989. P 463.

На третьей стадии манипуляции человек может “проверить

свои гипотезы или представления о том, как определенные от­
клики на объект могут элиминировать состояние неравнове­
сия” [299, р. 460]; при этом присущая людям способность во­
ображения иногда позволяет провести такую проверку и в
“мысленном эксперименте”, не переходя к “внешней” стадии
наблюдаемого поведения (условием для такой внутренней про­
верки является, по Миду, блокада или отсрочка двигательно­
го завершения акта, “включающая” внутреннюю речь и вооб­
раж ение), однако такие внутренние пробы такж е будут
относиться к стадии манипуляции с объектом, а в качестве
объекта нередко будет выступать ^-образ, оцениваемый с по­
зиции другого индивида или группы.
Наконец, четвертой стадией является консуммация, завер­
шение и оценка результатов поступка.
Эти стадии представляют собой род замкнутого контура с
обратной связью, когда на любой из них возможна блокиров­
ка перехода к дальнейшему развертыванию деятельности. Т а­
кая блокировка может усиливать каждую из фаз, что, по мыс­
ли Мида, и является источником навязчивого или чрезмерно
эмоционально “заряженного” поведения (см. рис. 11). В то же
время, успешное завершение поступка равноценно его подкреп­
лению и, в согласии с бихевиористской трактовкой научения,
увеличивает вероятность его рутинного воспроизведения в
143
дальнейшем. Как отмечают Дж. Тёрнер, J1. Бигли и Ч. Пауэрс,
мидовская схема элементарного действия несет очевидный от­
печаток влияния современных ему идей бихевиоризма, психо­
анализа и, в определенной степени, гештальтпсихологии (идея
поддержания гармонии в перцептуальном поле). Сама разно­
родность указанных влияний приводит к определенным про­
тиворечиям в трактовке соотношения “внутренней” и “внеш­
ней” ф аз поведения, однако в целом “ ...взгляд М ида на
мотивацию является определенно социологическим, подчерки­
вая [роль] взаимоотношений индивидов, а также их отноше­
ний к социальному, как и к физическому, окружениям. То, что
побуждает акторов и определяет их поведение, это как раз от­
ношение организма к своему окружению. И для осуществляю­
щих действия людей, которые благодаря своему сознанию и
самости способны жить и участвовать в обществе, это окруже­
ние является решающим образом социальным. Таким образом,
люди начинают и направляют свои действия в попытке дос­
тичь интеграции с продолжающимся социальным процессом”
[299, р. 464-465].

А. Ш юц и возникновение
феноменологической теории социального действия
Феноменология — философское направление, основы кото­
рого были заложены трудами Э. Гуссерля, — зачастую рассмат­
ривается как проект особой дисциплины, анализирующей фун­
дамент философского и научного знания. Этот проект предпо­
лагает отказ от большинства предпосылок научно-теоретичес­
кого и философского знания при принятии (предположительно)
единственной предпосылки существования и возможности опи­
сания смыслопорождающего спонтанного потока “чистого со­
знания” Чистое сознание рассматривается как обнаруживаю­
щая себя чистая интенциональность, направленность на пред­
мет (см. прим. 6 данного раздела), свободная не только от катего­
ризаций науки, обыденного опыта, мифологии и т. д., но и от
причинных (отвечающих на вопрос “почему”) и функциональ­
ных (отвечающих на вопрос “зачем”) связей между предмета­
ми, которые собственно порождают эти категоризации и само
субъект-объектное разделение. Чистое сознание — это прежде
всего осознание непосредственного смысла “явленных” созна-
144
нию предметов (интенциональных объектов); оно несводимо к
предметности, но и не элиминируемо. Поток сознания и пред­
метность — стороны единого процесса самораскрытия феноме­
нов. Феноменология как строгая наука о феноменах проживае­
мого опыта, анализируя процесс восприятия как смысло-
порождения поля чистого сознания, могла бы, по замыслу Гус­
серля, открыть далее несводимую реальность “созревающего
единства” сознания и предмета, которая по способу своего оп­
ределения служит источником любых предпосылок или катего­
ризаций, принимаемых социальной или естественной наукой,
философией или повседневным знанием32.
Возможность активизировать и направить рефлексию на
процесс и предмет осознания прямо зависит от принятия осо­
бой установки сознания — феноменологической установки, ко­
торая принципиально отличается от “естественной установ­
к и " сознания как раз систематическим воздержанием от
суждений о существовании или несуществовании интенцио-
нального предмета. Важно отметить, что такого рода рефлек­
сию Гуссерль принципиально отличал от интроспекции, вчув-
ствования или любых других психологических состояний и
условий. Воздержание от суждений (“эпохе”) является резуль­
татом специальной рефлексивной работы сознания, феномено­
логической редукции (последняя иногда рассматривается и как
сам процесс такого воздержания от уже известных суждений и
предположений, описывающих причинные и функциональные
связи между сознанием и миром, их “взятие в скобки”). Пред­
положительно достигаемая таким способом позиция “беспред-
посылочного” наблюдения позволяет увидеть и описать, то есть
узнать , вещи заново с помощью своего рода прямой постига­
ющей интуиции (лозунг: “Назад, к самим предметам”). Ины­
ми словами, проект феноменологического исследования — это
проект создания (или, точнее, описания) новой онтологии, он­
тологии “жизненного мира”, открывающегося “проживаемо­
му опыту” и служащего первоисточником категоризаций и схем
традиционной философии и науки.
Насколько спорен и трудноосуществим этот проект поис­
ка чистых данностей допредикативного знания можно обсуж­
дать бесконечно, очевидно одно — он породил влиятельное,
масштабное и чрезвычайно неоднородное “феноменологичес-
145
1 ° - 1295
кое движение” затронувшее не только философию, но и эсте­
тику, психологию, социологию. Исторически, феноменологи­
ческое движение объединило в себе множество направлений и
школ, по-разному отвечающих на вопрос “ Что такое феноме­
нология?” В нашу задачу не входит анализ существующих здесь
сходств и различий, разрывов и преемственностей. Д остаточ­
но лишь заметить, вслед за С. Вайткусом (на чьи авторитет­
ные работы о взаимоотношениях феноменологической тради­
ции и социологии мы будем в значительной мере опираться в
дальнейшем изложении), что именно фигура Э. Гуссерля “ус­
тановившего феноменологию в её наиболее общем и извест­
ном в настоящее время смысле” [306, р. 270], объединяет все
эти разнородные тематические направления и концептуальные
подходы33.
Альфред Шюц, ученик Гуссерля, попытался развить неко­
торые идеи разработанной последним феноменологии созна­
ния, которые позволили бы решить проблему интерсубъектив­
ности сознания — его способности наделять сознательным
опытом других людей и реконструировать такого рода опыт
как общий и доступный для других (лежащий “между” субъек­
тами). Для Гуссерля ключом к решению этой проблемы была
идея “трансцендентального Я ” , однако он же наметил и дру­
гую возможную программу изучения интерсубъективности
через анализ связи между интерсубъективностью и вполне по­
сюсторонней, повседневной реальностью “жизненного мира”
как поля обыденного опыта. В поздней работе Гуссерля “Кри­
зис европейских наук и трансцендентальная феноменология”
(1936) именно существование интерсубъективного “жизненно­
го мира” в качестве изначального феномена, который создает
возможность и осознания “эго”, и осознания "альтер”, и про­
яснения идеи “трансцендентального Я ”, оказывается фундамен­
том всякого самопознания и познания мира. Исследование
общего и разделяемого всеми людьми “жизненного м ира”, по
мысли Гуссерля, может иметь и гуманистический смысл, по­
скольку открывает возможность привязки всё более абстракт­
ных понятий науки к их предполагаемому первоисточнику,
служащему также и первоисточником обыденных понятий,
доступных обычным людям. (Гуссерль полагал, что именно
растущая специализация и объективация научного мышления
146
стали источником социокультурного кризиса и растущей вол­
ны антисциентизма и антиинтеллектуализма [306, р. 277].)
Решению задачи “связывания” категорий мира повседнев­
ности и схем социальных наук и была посвящена первая книга
Шюца 1932 года “Смысловое строение социального мира”34
[266]. В этой книге Шюц представил первый очерк своей тео­
рии социального действия, точнее, дескриптивной социальной
феноменологии действия как конститутивного элемента “жиз­
ненного мира”, рассматриваемого в качестве исходно социаль­
ного мира. В дальнейшем Шюц неоднократно уточнял и рас­
ширял исходные формулировки [см.: 268; 269; 270; 271], в том
числе в полемике с Парсонсом по проблеме “перспективы” и
системы релевантностей актора [290], а также под растущим
влиянием американской традиции — прагматизма Джемса и
Дьюи и символического интеракционизма, но исходным толч­
ком и первоосновой для шюцевской концептуализации дей­
ствия послужили концепция “жизненного мира” Гуссерля и
теория социального действия Вебера.
Прежде чем вкратце рассмотреть шюцевский подход к со­
циальному действию, стоит отметить важнейшую особенность
используемого им метода. Он основан исключительно на "ес­
тественной установке" сознания, то есть как раз на той уста­
новке, за рамки которой и стремится выйти строго понимае­
мый феноменологический метод. Если феноменологическая
установка, достигаемая “подвешиванием” веры в существова­
ние, а также в причинные и функциональные связи мира и со­
знания, должна открыть чистое поле сознания, то “естествен­
ная установка” позволяет открыть (или, точнее, раскрыть)
только принимаемые на веру предположения и категории здра­
вого смысла, чтобы в дальнейшем проанализировать их соот­
ношение с категориями “научной социологии” Ценность та­
кого предприятия тесно связана с принятием идеи “субъективно
адекватной интерпретации” как цели научного объяснения дей­
ствия [см.: 23, с. 21-26, 49-50]. Находясь внутри “естественной
установки” наблюдатель видит лишь “предпосылочность”
обыденного знания и, строго говоря, не может дистанциро­
ваться от этих предпосылок. В лучшем случае, он может их
описать в качестве предпосылок (а не в качестве очевидных
феноменов). Реальность реконструируемого “соотносительно-
147
ю*
го естественного мировоззрения” оказывается расположенной
меж ду философскими и “традиционными социологическими”
познавательными интересами и объяснительными возможнос­
тями [305, р. 77]. Каковы бы ни были преимущества такой по­
зиции, возможность “обратного перевода” её результатов на
интересующий нас язык социологической теории отнюдь не
гарантирована, поскольку субъективная адекватность (с точ­
ки зрения действующего) отнюдь не всегда ведет к правильно­
му объяснению35: множество человеческих поступков и даже
их аутентичных “авторских” описаний лучше объясняется ре­
альными обстоятельствами действия, объективными причина­
ми и т. д. [23, с. 21-27, 55-56, 77-80; 27; а также с. 275-276 наст,
изд.]. Принципиальная ограниченность сугубо дескриптивной
феноменологии действия, целиком находящейся в сфере “есте­
ственной установки”, может обнаруживаться и тем здравым
смыслом повседневности, на предпосылки которого она пред­
положительно опирается. (Например, большинство читающих
эти строки, вероятно, обнаружат вполне рациональную и по­
сюсторонню ю политическую угрозу в следующем описании
“проекта” воображаемого индивидуального действия с точки
зрения действующего, предлагаемом новостной лентой: “[08.01;
23:11] Духовный лидер Тибета Далай Лама XIV Тенцзин Гят-
цо заявил, что во время своей следующей реинкарнации он не
будет находиться на территории, подконтрольной Китаю. Он
сделал такое заявление во вторник в Сарнате на севере Индии.
По словам Далай Ламы, если в момент его смерти Тибет не
будет свободным, он реинкарнируется в любой другой стра­
не”.) Нужно отметить, что Ш юц осознавал и явным образом
формулировал эту ограниченность “обыденной социологии”
В частности, реинтерпретируя веберовское Verstehen как “ осо­
бую форму опыта, в которой обыденное сознание получает
знание о социально-культурном мире”, а не как особый метод
объяснения действия или форму эпистемологически привиле­
гированного доступа к знанию о его источниках [см.. 64, с. 533;
267], он отмечает, что теоретические конструкты социолога
(“конструкты второго уровня”) “также должны включать в себя
ссылку на субъективное значение действующего”, а постулат о
субъективной интерпретации действия “должен быть понят в
том смысле, что все научные объяснения могут и в определен­
148
ном смысле должны ссылаться на субъективное значение дей­
ствий людей, из которого берёт начало социальная реальность"
[64, с. 538] (курсив мой — И. Д.). Возможность и желательность
такой отсылки стала главным постулатом более поздних вер­
сий умеренного интерпретативного подхода (Э. Гидденс обо­
значил эту же идею как “двойную герменевтику”), тогда как
более радикальные интерпретаторы позиции Шюца, преиму­
щественно сторонники так называемой конструкционистской
доктрины, довольно далеко отошли от неё [см.: 23, с. 53-58].
Вышеописанное радикальное методологическое решение, рез­
ко отделившее социальную феноменологию Шюца от проекта
строгой феноменологии, как показывает С. Вайткус [305, р. 75-
76; 306. р. 279-280], тесно связано с его убежденностью в неиз­
бежности противоречий и солипсистского тупика в любом су­
губо трансцендентальном рассмотрении проблемы интерсубъ­
ективности. Сам шюцевский проект “феноменологии естествен­
ной установки” как противостоящей и, парадоксальным
образом, опирающейся на “трасцендентальный конститутив­
ный феноменологический анализ”, развивался во внутреннем
диалоге с гуссерлевским проектом, и самим Шюцем в разные
периоды оценивался неоднозначно. В переписке с другим уче­
ником Гуссерля, разработавшим собственный подход к интер­
субъективности социального мира, Ж. Гурвичем, Шюц, в част­
ности, замечает по поводу гуссерлевской трактовки “жизнен­
ного мира” в книге “Кризис европейских наук и трансценден­
тальная феноменология”- “Жизненный мир как общий мир, как
историческая цивилизация, как специальная группа посвящён­
ных современников-советчиков, как интерсубъективное сооб­
щество, как общая почва, как продукт коллективной деятель­
ности, как духовное приобретение (как выясняется по размыш­
лении!): всё это такая беспорядочная куча, что [заниматься] этим
ниже достоинства феноменологического метода” [166, р. 246:
цит. по: 306, р. 279].
Ш юц подходит к социальной феноменологии действия,
анализируя три уровня собственной теории интерсубъектив­
ности [305. р. 78—79]:
уровень знания о “присутствии (Dasein) Другого”, актуаль­
ной или потенциальной “достижимости” его в простран­
149
 стве, центром которого является “телесность'1эго, и во вре­
менных коррелятах сознания (“сейчас” для текущего пото­
ка сознания, “памяти” для воспроизводимой достижимос­
ти, “ожидания” — для потенциальной достижимости);
уровень знания о качественной определенности “бытия Дру­
гого” (So-sein), открывающегося как “соотносительное ес­
тественное мировоззрение” социальной группы, и делающе-
го возможным содержательное знание членов группы друг
о друге посредством их общей социальной и исторической
укорененности в данной группе, данном обществе и т. д.;
знание конкретных мотивов действия Другого.
Именно на последнем аспекте структуры интерсубъектив­
ного мира мы здесь вкратце остановимся. Прежде всего, Шюц
проводит различение поведения и действия, описывая первое
как субъективно значимый опыт, не включающий в себя наме­
рения. Действие же характеризуется им не через мотив или цель,
описываемые как его субъективный смысл (как это было у Ве­
бера), а через понятие “проекта”, как “поведение ...основан­
ное на заранее замысленном проекте” [271, р. 211]. В текущем
потоке деятельности субъект не переживает в сознании смыс­
лы действия, лишь “рефлексивный взгляд вычленяет прошед­
ший прожитый опыт и конституирует его как осмысленный”
[266, р. 71]. Таким образом вычлененный фрагмент разверты­
вающейся деятельности становится дискретным “актом” П о­
зднее Ш юц пишет о двух принципиально различных типах
мотивов действия. Непосредственно сознанию действующего
исходно представлен проект будущего завершенного “акта”-
результата (внешнего или внутреннего, выраженного в дей­
ствии или в воздержании от него), который может быть обо­
значен как “ для-того-чтобы мотив'1'' (Как сказано об этом у
самого Шюца: “Говоря метафорически, у меня должна быть
какая-то идея строения до того, как я могу набрасывать черте­
жи” [270, р. 12].) Любой из таких проектов основан на опыте
предшествующих действий, то есть на определенного рода ти­
пизирующем знании, хотя реализация проекта в действии мо­
жет привести к изменению самого этого знания. Таким обра­
зом, проект действия не сводится к выбору способа действия,
а само действие не является воспроизведением (“простым по­
вторным исполнением'1) собственной типизированной схемы.
150
 Другой тип мотивов действия — '"потому-что мотив", яв­
ляющийся подлинным мотивом (“ мотивирующим сам проект
действия"), не представлен в “будущем совершенном времени
(modo futuri exacti)” изначального проекта. Он может быть
осознан действующим лишь ретроспективно, по завершении
действия: “Лишь обращаясь назад, к завершенному акту, либо
к прошедшим начальным фазам ещё продолжающегося дей­
ствия, или же однажды установленному проекту, который пред­
восхищает акт modo futuri exacti, действующий может ретрос­
пективно ухватить потому-что мотив, который детерминиро­
вал его в том, что он сделал или проектировал сделать” [270,
р. 12]. Таким образом, самопонимание предполагает понима­
ние не только своих намерений, но и своей зависимости от уже
произошедших и ещё длящихся событий.
Наличие мотива действия, как замечает Шюц, критикуя
веберовское отождествление мотива и смысла действия, ещё
ничего не говорит о его субъективном смысле: рефлексивный
взгляд действующего может ретроспективно увидеть в качестве
глубоко осмысленных и привычные, и аффективные действия
[266, р. 19]. Поскольку у Шюца мотив и смысл действия высту­
пают в качестве аналитически независимых категорий, веберов­
ские условия для интерпретации действий другого оказываются
трудновыполнимыми. В шюцевской трактовке интерсубъектив­
ное понимание действий другого требует их помещения, во-пер­
вых, в контекст причинной связи с предыдущими событиями, и,
во-вторых, рассмотрения их в контексте интенций действующе­
го, в том числе и направленных на неизвестных других. Сама
возможность существования общества оказывается прямым
следствием возможности интерсубъективного воссоздания ука­
занных двух контекстов действия другого. Ключевую роль в
итеративном процессе приписывания значения действиям дру­
гого играет язык. Общность языковых символизаций тем выше,
чем значительнее предыдущий совместный опыт деятельности.
М аксимальные условия для интерсубъективного понимания
смысла и мотива действия возникают внутри мы-отношения,
формируемого повседневным “миром работы” Мы-отношение
создает наиболее благоприятные условия для категоризации и
схематизации опыта. Типизированные схемы, позволяющие ре­
конструировать мотивы действий другого, постоянно создают­
151
ся и пересоздаются, уточняются в процессе классификации. Под­
ведение нового способа действия под известную схему (напри­
мер, подведение “утоления голода с помощью чудо-таблетки”
под схему “утоления голода”) меняет саму схему. Неизбежная
разность в точках зрения и биографических ситуациях эго и аль-
тер преодолевается при этом с помощью двух фундаменталь­
ных идеализаций: идеализации “взаимозаменяемости точек зре­
ния” (оказавшись на месте альтер, эго увидит то же, что видит
первый) и идеализации "конгруэнтности систем релевантности”,
под которой подразумевается то довольно простое правило, в
согласии с которым, пока не доказано обратное, обе стороны
мы-отношения будут предполагать, что их биографически де­
терминированные различия в перспективе (то есть в “позиции
наблюдения”) не имеют значения в текущей ситуации, и с точ­
ностью, “достаточной для практических целей”, признаки объек­
тов, выделяемые эго и альтер в качестве актуально или потен­
циально существенных, будут совпадать [270, р. 7]. Иными
словами, критерием достижения интерсубъективности мы-отно­
шения, по Шюцу, является ситуация, когда “для-того-чтобы
мотивы” эго становятся “потому-что мотивами” для альтер.
Однако многообразие взаимодействий жизненного мира
несводимо к непосредственному взаимодействию. “Естествен­
ная феноменология” социального мира Шюца простирается
за пределы синхронного во внутреннем времени и простран­
ственно достижимого. Помимо способности понимать дей­
ствия людей, составляющих наше непосредственное социаль­
ное окружение, действующие способны понимать вы сказы ­
вания и поступки и “современников”, с которыми они до сего
момента не встречались, и “предшественников”, живших р а­
нее, и “преемников”, которые будут жить в будущем. Однако
такое понимание имеет дело с типизированными личностя­
ми, в значительной мере основываясь на уже известных нам
типизированных схемах действия. По мере движения от не­
посредственного социального окружения, “внутреннего ядра”
жизенного мира, к его наиболее отдаленным в пространстве
и времени областям, специфичность и точность приписыва­
ния мотивов действия будут уменьшаться, а обобщ енность
используемых объяснений увеличиваться. (Эта законом ер­
ность и объясняет ограничения на возможность научного
152
понимания действия обобщенными “понятиями второго по­
рядка’* которые должны быть каким-то образом соотнесены
с “понятиями первого порядка” , доступного не “наблюдате-
лю ”-ученому, а участнику взаимодействия.) Ш юцевская тео­
рия релевантности и связанная с ней концепция “конечных
областей значения” разрабатывавш аяся в том числе и в по­
лемике с парсонсовской обобщенной схемой взаимодействия
с “абстрактным Другим” [см.: 271; 290], включает в себя спе­
циальную концептуализацию и классификацию “ областей
значения” как порядков реальности, характеризуемых соб­
ственным когнитивным стилем, в том числе “специфическим
эпохе”, модусом сознания, “специфической формой социаль­
ности” и т. д. [см.; 33, с. 218-220; 305, р. 80-82]. Эта теория
позволяет примерно обрисовать механизм ориентации дей­
ствующего в выборе специфического “запаса знания” и ког­
нитивной установки, который определяет биографически
доступный ему горизонт интерсубъективного понимания.
Однако этот набросок “социологической теории знания” ос­
тается лишь незаконченным проектом36, поскольку Шюц не
разрабатывал ни собственно социологической теории “пер­
соны” действующего, ни сколько-нибудь систематической
концепции способов хранения и задействования знания. Это
открывает возможность и для заведомо неадекватных шюцев-
ской теории интерпретаций знания как дискурсивного созна­
тельного “представления”, интенциональной конструкции и
т. д. Как замечает JI. Г Ионин; “ Его социология знания ока­
зывается лишенной социологии” [32, с. 92]. Важно, однако,
заметить, что исходный проект “феноменологии естествен­
ной установки”, каковы бы ни были его достоинства и недо­
статки, отнюдь не предполагал заменить собой собственно
научную социологию, ставя перед собой цель вернуть социо­
логии её предполагаемую исследовательскую “первичную” ре­
альность. Попытки интерпретировать социальную феноме­
нологию в качестве “альтернативной социологии” зачастую
использовали лишь отдельные элементы её концептуальных
построений, “прививая” их к совсем иным объяснительным
моделям.

153
 П. Бергер и Т. Лукман: я
формирование конструкционистской 'Т
версии интерпретативной программы
Одной из наиболее ранних попыток развития шюцевских
идей в рамках интерпретативной программы, относящейся к
середине 60-х годов XX века, стала "метатеория” Питера Бер­
гера и Томаса Лукмана, представленная в их совместной рабо­
те “Социальное конструирование реальности” [7]. В целом, этот
труд представляет собой своеобразное соединение исследова­
тельских традиций “социологии знания” (К. Маннгейм, М. Ше-
лер) и философской антропологии (А. Гелен, X. Плесснер), с
одной стороны, с некоторыми идеями социальной феномено­
логии — с другой, и наследует характерные черты обеих тра­
диций. Детальный анализ этой достаточно спекулятивной и
разветвлённой социально-философской конструкции не входит
в наши исследовательские задачи, однако для нас важна одна
оговорка. Она касается силы и слабости “социологии знания”,
унаследованных Бергером и Лукманом, и позволяет оценить
роль, которую сыграла их книга в консолидации конструкцио­
нистской программы исследования действия (никогда, впрочем,
до конца не реализованной, но составившей неявный “теоре­
тический ф он” для некоторых работ в прикладной социологи­
ческой теории девиации и социального контроля, этничности,
религии и т. д.). Преимуществом избранного Бергером и Л ук­
маном подхода является специальное внимание к роли знания
в конструировании социального действия и социального мира,
однако это преимущество не может быть на деле реализовано
в рамках воспринятой ими традиции социологии знания.
Самой поразительной особенностью классической социоло­
гии знания, восходящей от Маннгейма по крайней мере к М ар­
ксу, является недотеоретизированность самого понятия “зна­
ния” : детальны й анализ его социального распределения и
институционального контекста воспроизводства, иерархий до­
стоверности и приёмов легитимации и т. п. строится вне отчет­
ливой концептуализации знания как такового, которая, в част­
ности, позволила бы отличить знание от всего “иного” то есть
оттого, что ему сополагается или противостоит — от незнания,
невежества и т. д. Побочным результатом такого положения дел
является ситуация, когда любые когнитивные, докогнитивные
154
и прочие убеждения и верования, в том числе заведомо ложные,
неизбежно рассматриваются в качестве “дотеоретических" “по­
вседневных'’, “альтернативных” "вненаучных” или иных форм
знания, а социальные процессы производства, передачи или по­
лучения знания могут быть описаны только “в других терми­
нах” — метафорически или метонимически (например, с помо­
щью категорий “значения” или “практики”, также не полу­
чающих адекватной концептуализации, см. с. 293-294 наст.
изд.у1 Неудивительно, что в границах данной традиции пре­
имущественный статус социологически объясняемого знания в
результате получают те или иные формы не-знания, а проблема
внесоциальной детерминации знания и его универсальных кри­
териев оказывается неразрешимой или, вернее, заранее решае­
мой в пользу “социологизма” как проблематичного проекта
анализа социальных условий приписывания истинностных зна­
чений убеждениям (этот проект не может быть реализован вне
рамок более сильного эпистемологического проекта, позволя­
ющего определить эти истинностные значения в каждом отдель­
ном случае, а также сформулировать “несоциальные” критерии
обоснованности для утверждений самой “социальной эпистемо­
логии” [см.: 162])38. В частности, Бергер и Лукман отмечают, что:
“Социология знания должна заниматься всем тем, что считает­
ся ‘знанием' в обществе” [7, с. 30], специально оговаривая, что
речь будет идти не о теоретическом мышлении, мировоззрени­
ях или “идеях”39, производимых специалистами, а об обыден­
ном, повседневном “знании”, представляющем собой “ткань”
значений. (Однако они не определяют, где проходят границы
этой “ткани”, то есть что ещё не или уж е не является таким зна­
нием в кавычках и кто, помимо интеллектуалов, является его
носителем.)
Социология знания, таким образом, “должна иметь дело с
социальным конструированием реальности” [7, с. 31] — про­
грамма, вполне естественная в рамках дескриптивной “соци­
альной феноменологии” описывающей данность “неявных
теорий” здравого смысла (ментальных репрезентаций, “пред­
ставлений о мире”) в той мере, в какой она действительно яв­
ляется данностью сознания, однако ведущая к противоречи­
вым и даж е абсурдн ы м р езу л ь тата м в случае д р у го го
истолкования — в духе “конститутивной” феноменологии, пре­
155
вращающей сам мир в “конструкцию” как совместную (соци­
альную) материализацию субъективных представлений в ходе
их “институциализации”, “хабитуализации” и тому подобных
социальных процессов, уравнивающих эпистемологический
статус любых убеждений*1 Метафизику, на которую опирает­
ся последнее истолкование, Кант когда-то вполне обоснован­
но назвал “ грезящим идеализмом”41 Можно показать, что
работа Бергера и Лукмана является систематическим баланси­
рованием на тонкой грани между первым (условно, “шюцевс-
ким”) и вторым (не менее условно, “истматовским”) истолко­
ваниями этой идеи, балансированием, которое сами авторы
обосновываю т в качестве особого, диалектического метода.
Большинство интерпретаций этой работы в рамках конструк­
тивистской программы в социологии науки, социологии деви­
ации, социологии социальных проблем и т. д. лежит далеко за
очерченной гранью, в области социологической “материали­
зации духов” [см.: 199]).
Итак, в работе Бергера и Лукмана рассматривается важная
проблема “задействования” знания в производстве, воспроиз­
водстве и изменении общества. Однако стой существенной ого­
воркой, что под знанием понимается далее не определяемое (ког­
нитивное или докогнитивное, теоретическое или практическое,
репрезентационное или процедурное) “содержание” убеждений,
разделяемых с другими людьми “в привычной самоочевидной
обыденности повседневной жизни” [7, с. 44]. Единственной дес­
криптивной классификацией “запасов знания”, к которой при­
бегают авторы, остаётся шюцевское разделение типизирующих
схем и рецептурного знания как практической компетентности,
а также разделение приватных и анонимных компонентов запа­
са знания. Гипотетической “исходной ситуацией” возникнове­
ния устойчивых паттернов действия оказывается ситуация вза­
имодействия лицом-к-лицу, когда эго и альтер объединены
совместно проживаемым настоящим и воспринимают субъек­
тивность друг друга как “эмпатически ‘близкую’ ” [7, с. 53]. В
этой ситуации схемы типизации другого могут быть изменены в
результате прямого вмешательства с его стороны [7, с. 52-57],
так что в конечном счете “две схемы типизации вступают в не­
прерывные переговоры в ситуации лицом-к-лицу” [7, с. 56]. Этот
процесс коррекции взаимных ожиданий, конечно, близок к
156
структуре мидовской интеракции и может быть назван “перего­
ворами” лишь в переносном смысле. Источник индивидуальных
действий и лежащих в их основе схем типизации, по мнению
Бергера и Лукмана, заключен в аутентичной человеческой сущ­
ности — “экспрессивности”, “антропологической необходимо­
сти” биологического уровня, находящей внешнее выражение
через “объективацию” Природа этой необходимости, явно вос­
ходящей к философской антропологии Маркса, в которой че­
ловеку приписывается истинная, “неотчужденная” активная при­
рода, характеризуется Бергером и Лукманом крайне противо­
речиво: с одной стороны, они заявляю т о невыводимости
социального порядка из каких бы то ни было “биологических
данных” [7, с. 88], с другой — мотивируют саму неизбежность
экстернализации тем, что некие “ ...биологические факты выс­
тупают в качестве необходимых предпосылок создания соци­
ального порядка” [7, с. 89]. Объективированные продукты дея­
тельности индивида служат для других некоторыми симптома­
ми, “устойчивыми показателями субъективных процессов,
присущих их создателям”, то есть индикативными знаками [7,
с. 61]. Передача “запасов знаний” вне рамок фундаментального
взаимодействия лицом-к-лицу становится возможной посред­
ством языка и других знаковых систем, однако в описании ме­
ханизмов означивания и передачи значений Бергер и Лукман
придерживаются той же уклончивой теоретической тактики
многократных быстрых переходов с уровня бихевиористской
теории реципрокного научения и прагматистской концепции
означивания к уровням дескриптивной феноменологии или от­
кровенно спекулятивной философской антропологии, уклоня­
ясь от задачи обрисовать собственно социологическую теорию
генезиса языка или его роли в передаче разного рода запасов
знания42.
Повторяющееся взаимодействие, по Бергеру и Лукману, ве­
дет к “опривычиванию”, хабитуааизации поведенческого образ­
ца, основанной на (подтвержденной) реципрокности, взаимно­
сти ожиданий. Эта, в сущности бихевиористская, модель
подкрепления паттерна, действует и вне ситуации социального
взаимодействия (“Это [хабитуализация] касается деятельности
как в социальной сфере, так и вне её. Даже изолированный ин­
дивид на вошедшем в поговорку пустынном острове делает свою
157
деятельность привычной” [7, с. 90]. Собственно “социализиро­
ванное” действие - результат перехода от хабитуализации к ин-
ституциализации. Под институциализацией Бергер и Лукман
понимают любую “взаимную типизацию опривыченных дей­
ствий” [с. 92]. Передача такой типизации любому третьему уча­
стнику ведёт к объективации социального мира, которая, в свою
очередь, является предпосылкой для реифкации — восприятия
индивидом “готовых” типизаций и институтов общества в ка­
честве извне навязанных и “отчужденных” [7, с. 146-151]. В ка­
честве парадигматического примера объективации и социали­
зации “готового” институционального образца Бергер и Лукман
рассматривают передачу институциализированной типизации
детям гипотетической пары, оставляя без ответа вопрос о том,
как происходит этот процесс “передачи” вне семейных рамок
[7, с. 97-100]. Как замечает М. Уотерс: “Предположительно, та­
кая “передача” должна включать в себя коммуникацию и/или
социализацию, но как это достигается для третьей стороны, не
участвовавшей в конструировании исходной типизации, оста­
ётся неясным” [308, р. 35]. Этот процесс объективации типиза­
ций в исторически возникающих институтах суммируется в из­
вестной “диалектической” формуле: “ Общество — человеческий
продукт. Общество — объективная реальность. Человек — со­
циальный продукт ” [7, с. 102].
Последней ступенькой в переходе от действия к овеществ­
ленной реальности общества оказывается процесс легитима­
ции — объяснения и обоснования специализированных “поду-
ниверсумов значений” внутри системы знания и основанных на
знании исторических институтов (“объективированных значе­
ний институциализированной деятельности” [7, с. 117]). Н абро­
сок теории легитимации, предлагаемый Бергером и Лукманом,
несёт черты неоспоримого сходства с ценностной иерархией, по­
строенной Парсонсом (см. с. 128 наст, изд.): легитимация обес­
печивает и социальную интеграцию (индивидов), и системную
интеграцию (институтов), при этом наивысший из четырех уров­
ней легитимации43 также имеет отчетливый метафизический или
религиозный смысл (составляющие его символические универ­
сумы включают в себя “институциональный порядок во всей его
целостности” и “вообще не могут быть восприняты в повсед­
невной жизни” [7, с. 157]). Конечным источником такой “кос­
158
мической” завесы легитимации, однако, вновь оказывается фи­
лософско-антропологическая “природа человека”, не объясня­
емая никакой социологической теорией: “Источники символи­
ческого универсума коренятся в конституции человека. Если
человек в обществе — конструктор мира, то это возможно бла­
годаря его конституционно данной открытости миру, которая
уже содержит конфликт между порядком и хаосом” [7, с. 170].
Однако всякий конфликт “выученных” традиций, по Бергеру и
Лукману, демонстрирует инструментализм социального дей­
ствия: нормативный характер символического универсума дер­
жится, в конечном счете, на принуждении (“определения реаль­
ности могут усиливаться с помощью полиции” [7, с. 195]) или
конкуренции инструментальных интересов (“соперничающие оп­
ределения реальности получают ...своё разрешение в сфере со­
перничающих социальных интересов” [7, с. 196]). Таким обра­
зом, даже символический универсум оказывается продуктом,
“проекцией” человеческой субъективности. Как справедливо
замечает Дж. Ритцер: “Бергер и Лукман предложили практи­
чески чисто субъективную характеристику социального мира...
Они не смогли придать смысл обществу как объективной ре­
альности; в результате, вся их диалектика теряет большую часть
своей значимости” [256, р. 252-253]. Сильной стороной их про­
екта остаётся попытка проследить роль знания в индивидуаль­
ном и коллективном социальном действии.

159
 ГЛАВА 6

СОВРЕМЕННЫЕ ИНТЕРПРЕТАТИВНЫЕ
ТЕОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Действующий и ситуация действия

в драматургической социологии И. Гофмана
Ирвинг Гофман занимал довольно последовательную ан-
титеоретическую позицию. Предпочитая называть себя “ант­
ропологом ” , он не оставил работ, которые можно было бы
безусловно отнести к интересующей нас области общей соци­
ологической теории. Его творчество вызывает множество спо­
ров и радикально различных оценок, зачастую связанных с
эссеистическим и “популярным” стилем изложения, а также
вполне осознанным нежеланием следовать канонам какой-либо
из теоретических традиций в социологии, в том числе и кано­
нам символического интеракционизма, к “девиантным” пос­
ледователям которого его иногда (не без некоторых формаль­
ных о сн о в ан и й ) причисляю т [256, р. 216-223; 280; 313].
Бесспорным, однако, остаётся вклад Гофмана в открытие ис­
следовательской реальности “порядка взаимодействия”, про­
тивопоставлявшегося им общепринятой проблематике “соци­
ального п о р яд к а”, а также в соврем енны е теоретические
представления о природе социального контроля, нормальнос­
ти и отклонения, о динамике идентичности и “достигаемой”
природе индивидуального Я — “самости” действующего. К ро­
ме того, Гофману принадлежат весьма глубокие критические
замечания относительно статуса общепринятых представлений
о целях и эффектах преднамеренного действия, а также о роли
аудитории и ситуации действия в его динамическом исполне­
нии (перформативность действия). Мы очень кратко остано­
вимся именно на гофмановских соображениях, касающихся
личности действующего (актора), а также природы и структу­
ры ситуации действия, поскольку они имеют прямое отноше­
ние к общей теории интенционального социального действия.

160
 Прежде всего, гофмановская трактовка действующего и
ситуации действия резко расходится со стандартными для
интерпретативной традиции идеями субъективного смысла
действия и произвольного “определения ситуации” Это “ан-
тиконструктивистская” позиция. Во “Фрейм-анализе” (1974) он
пишет по поводу расхожих истолкований томасовского “оп­
ределения ситуации”:
Определение ситуации как реальной, конечно, имеет послед­
ствия. Однако они могут вносить и незначительный вклад в
развитие событий; в некоторых случаях лишь слабое смущение
проносится над сценой, выражая лёгкое беспокойство за тех,
кто попытался определить ситуацию ошибочно. Не весь мир
сцена, даже не весь театр вполне театр. (Организуете ли вы те­
атр или авиационный завод, вам придётся искать места для пар­
ковки машин и для гардероба, и лучше бы это были реальные
места, дающие, между прочим, реальную страховку от кражи.)
По-видимому, некое “определение ситуации” должно быть най­
дено почти всегда, но те, кто находятся в данной ситуации не
создают это определение, даже при том, что об обществе, к ко­
торому они принадлежат, можно сказать, что оно делает это.
Обычно всё, что делают участники, это правильно оценивают,
какой должна была бы быть для них ситуация, и действуют в
соответствии с этим. Правда, мы лично обсуждаем аспекты всех
тех установлений, в рамках которых живём, но часто, как толь­
ко договоренности достигнуты, мы продолжаем механически,
как если бы дело было решено давным-давно. Встречаются и
такие случаи, когда нужно ждать почти до конца событий, преж­
де чем поймёшь, что же происходит, а также случаи нашей соб­
ственной деятельности, в которых приходится на существен­
ное время отложить решение о том, каким должно быть
утверждение о том, что мы [собственно] делаем. Но, конечно, к
этому не сводятся принципы [социальной] организации. Соци­
альная жизнь и без того достаточно сомнительна и нелепа, что­
бы желать её дальнейшего продвижения в сторону нереально­
го [161, р. 1-2; цит. по: 280, р. 122-123].
Гофмановский “порядок взаимодействия” регулируется
логикой сценического исполнения, весьма точно описываемо­
го драматургической метафорой 44. Роли и драматургическая

161
фабула взаимодействия в целом “заданы ” (во всяком случае,
доступный действующим выбор морально-нормативно и куль­
турно ограничен), однако уровень исполнения может варьи­
ровать в самых широких пределах. В “житейских исполнени­
ях” клю чевы м и ф ункциональны м и элементам и являю тся
акторы-исполнители (актёры) и команды акторов (труппы), а
также аудитории (публика), при этом “ порядок взаимодей­
ствия” допускает последовательную смену функций отдельных
индивидов. (“Что бы ни порождало человеческую жажду со­
циальных контактов и компанейства, результат этого, похо­
же, выражается в двух функциональных формах: потребности
в аудитории, перед которой можно испытать лучшие проявле­
ния своего социального Я, и потребности в собратьях по ко­
манде, с кем можно войти в отношения интимного сговора и
закулисного совместного расслабления... Хотя две вышеупо­
мянутые функции, которые могут исполнить для нас другие,
обычно разделены, ...несомненно бывают моменты, когда обе
функции почти одновременно исполняются одними и теми же
другими” [18, с. 248-249].) Вместе с тем любые “житейские ис­
полнения” имеют дело с объективно заданной, исторически сло­
жившейся (контингентной) данностью объективных материаль­
ных условий действия и разворачиваю тся внутри заданных
нормативных “рамок взаимодействия” — культурных и струк­
турных институциональных контекстов (первый из этих кон­
текстов задан символической иерархией целей и способов дей­
ствия, второй — иерархией социальных статусов, отражающей
экономическое и политическое неравенство).
Отдельное социальное взаимодействие может анализиро­
ваться как сценическое исполнение, если определены драм а­
тургические задачи индивидуальных исполнителей. В целом,
драматургическая задача социального исполнения, как и в слу­
чае театрального исполнения, может быть обобщённо описа­
на как произведение впечатления. Впечатления не только “ос­
таются у аудитории”, но и “производятся” в результате умелых
и согласованных усилий исполнителей и их команд. Одним из
важнейших драматургических эффектов является “сообщаемое
представление о самом себе” [18, с. 287] — проецируемый ин­
дивидом “ образ Я ” Этот “образ Я ” составляет, в свою оче­
редь, важнейшую часть “Я как драматургического эффекта” .
162
Сама личность действующего рассматривается Гофманом не
как “онтологическая данность” и автономный источник ин-
тенционального действия, а как эмерджентный результат вза­
имодействия описанных структурных компонентов коммуни­
кации (а к т о р а , ком ан ды , ау д и то р и и , н о р м ати в н о го и
материального "‘окружения действия”). Тем самым, Гофман в
данном пункте развивает и. в определенной мере, радикализу-
ет позицию Дж. Г Мида, полагая что инсценированное Я как
эффект исполнения “ ...не есть нечто органическое, имеющее
точное местоположение. Таким образом, анализируя Я , мы
отвлекаемся от его обладателя, от персоны, которая посред­
ством него больше всего выигрывает или проигрывает, по­
скольку она и её тело всего лишь предоставляют крючок ве­
шалки {peg), на который будет на какое-то время повешено
нечто, сфабрикованное совместными усилиями. И средства для
производства и поддержания Я не находятся внутри крючка;
фактически, эти средства зачастую закреплены в социальных
установлениях” [157, р. 252-253]. Социальное Л может, таким
образом, существенно отличаться от психобиологического Я
как источника побуждений и конечного “реципиента” выиг­
рышей и потерь (их диалектика напоминает отношение M e и /
у Мида): “ Как природные человеческие существа мы, по-ви-
димому. сотворены порывистыми, импульсивными особями,
чьи настроения и энергетические заряды поминутно меняют­
ся. Но как исполнители характерных ролей, принятых для пред­
ставления перед аудиторией, мы не должны допускать резких
перемен и капризов” [18, с. 89]. Вместе с тем наши индивиду­
альные исполнительские качества зависят от импульсивного и
энергизирующего Я (имеющего отчетливый “фрейдистский
привкус”): “Они психобиологичны по своей природе, и всё же,
по-видимому, формируются в тесном взаимодействии с [ситу­
ативно и структурно детерминированными] постановочными
возможностями разных исполнений” [18, с. 301].
Однако экспрессивные, драматургические задачи повсед­
невных исполнений почти никогда не являются некими реали­
зациями замыслов или произвольных и субъективных “роле­
вых проектов” Драматургическая основа исполнения (“сце­
нарный замысел” как определение ситуации исполнения), а
также материальный и символический реквизит житейских
163
спектаклей ситуативно, структурно и культурно детерминиро­
ваны. Именно относительно такого определения исполнитель­
ской ситуации и способов реализации "замысла” и можно го­
ворить об удачных или неудачных, предсказуемых или пол­
ных импровизаций, морально корректных или аморальных
(ложных и откровенно манипуляторских) исполнениях. П олу­
чаемые в ходе исполнений впечатления — это прежде всего “ис­
точник информации о неочевидных фактах”, необходимой для
поддержания эффективного непосредственного взаимодей­
ствия и кооперации, а не проецируемое вовне ментальное “one
wo/man show” Семантический план содержания в данном слу­
чае определяется нормативным горизонтом и объективным
структурным контекстом взаимодействия45, тогда как план
выражения (то есть само исполнение) может быть инструмен-
тален не только с точки зрения общего, разделяемого всеми
участниками определения ситуации взаимодействия, но и с
точки зрения интересов отдельного исполнителя, не всегда со­
впадающих с “замыслом”' “Человек склонен обращаться с дру­
гими присутствующими на основе впечатления, которое они
создают о своём прошлом и будущем во время взаимодействия.
Именно в такие моменты коммуникационные акты переходят
в моральные поступки. Впечатления, которые производят дру­
гие, чаще всего истолковываются как неявные притязания и
обещания, а любые притязания и обещания тяготеют к выска­
зываниям морального характера” [18, с. 296]. Возникающая
здесь диалектика нормативности социального взаимодействия
и инструментализма индивидуальных исполнений суммирует­
ся Гофманом слёдующим образом: “Так как... нормы весьма
многочисленны, многообразны и всепроникающи, то индиви­
ды, выступающие как исполнители, гораздо в большей мере,
чем мы думаем, субъективно и объективно остаются в сфере
моральных отношений. Но как исполнителей-функционеров
людей интересует не моральная проблема реализации упомя­
нутых норм в жизни, а по сути аморальная проблема создания
убедительного впечатления, будто эти нормы реализуются” [18,
с. 298].
Таким образом, гофмановский драматургический анализ
преднамеренных и рефлексивных аспектов взаимодействия
основан на структуралистской трактовке его оснований и ис­
164
токов (биологических, материальных, культурно-исторических
и т. д.). Этот структуралистский, холистский аспект в анализе
социального взаимодейстивя и социальных институтов усили­
вался от ранних работ Гофмана к поздним — от “Представле­
ния себя другим” (1959) через “Ролевую дистанцию” (1961) и
“Стигму” (1963) к “Фрейм-анализу” (1974) [см.: 36; 110; 256, р.
216-223: 309]). однако в целом гофмановские концепции дей­
ствующего как исполнителя и ситуации непосредственного вза­
имодействия как драматургического исполнения никогда не
были представлены в виде систематической теории действия.
Влияние этих концепций на продолжающиеся дискуссии о при­
роде социального действия, тем не менее, очевидно. В частно­
сти неоспоримо влияние, оказанное на неопрагматистские те­
ории действия и теорию структурации Э. Гидденса {см. далее),
гофмановским анализом перформативного и импровизацион­
ного процесса “управления впечатлением” Последний трак­
туется в “ Представлении себя другим в повседневной жизни”
как умелое предотвращение и исправление возникающих в ходе
повседневных исполнений “инцидентов” — срывов и наруше­
ний, ликвидируемых исполнителями и их командами, зачастую
благодаря тактичной поддержке аудитории. В частности, Гоф­
ман анализирует средства и методы “управления впечатлени­
ем”, позволяющие стабилизировать “проецируемый” образ Я
в условиях помех и нарушений (“изображение не должно ска­
кать вверх-вниз”), относя к ним драматургическую осмотри­
тельность (контроль места, времени, аудитории); драматурги­
ческую лояльность, верность исполнителей и команд (“шоу
должно продолжаться”); драматургическую дисциплину (под­
держание достаточной ролевой дистанции, позволяющей кон­
тролировать собственное исполнение, не обнаруживая перед
аудиторией “страх сцены”).

X. Гарфинкель и этнометодология
Основатель этнометодологического движения, Харольд
Гарфинкель, занимал столь же “антитеоретическую” (или “про-
эмпирическую”) позицию, что и И. Гофман, однако созданная
им область непосредственно адресуется к самой сердцевине
теории целенаправленного действия — проблеме интерпрета­
ции рационального смысла (значения) действия, характеризу­
165
ющей отдельное действие как таковое, то есть дающей его ис­
тинное и адекватное описание. При этом предлагаемый этно-
методологией набросок решения этой проблемы, именуемой
также проблемой идентификации действия (см. с. 276 паст,
изд.), строго говоря, находится посредине между двумя обо­
значенными в начале раздела подходами — характеристикой
действия через отсылку к его сознательной интенции и субъек­
тивным убеждениям относительно разумного способа реали­
зации этой интенции (то есть через “точку зрения действую­
щего”) и выявлением смысла действия посредством анализа
объективных интересов действующего и практических возмож­
ностей их реализации в складывающейся ситуации.
Наиболее очевидные интеллектуальные влияния на Гарфин-
келя оказали Мид, Парсонс и Шюц. что отчасти объясняет то
обстоятельство, что он заинтересовался веберовской пробле­
матикой смысла действия, отбросив, однако, интерпретацию
смысла как субъективного — сознательной интенции (крити­
ковавшуюся, как мы отмечали, и Парсонсом, и Шюцем), и за­
менив интенцию перформативным, реципрокно связанным с
разворачивающимся контекстом действия и “переговорным”
значением-употреблением.
Основным расхождением с Парсонсом (научным руково­
дителем Гарфинкеля во время учёбы в Гарварде) стало крити­
ческое переосмысление разрыва между нормативной и когни­
ти в н о -р а ц и о н ал ь н о й м оделям и д етерм и н ац и и действия,
превращавш его парсонсовскую волюнтаристскую теорию в
теорию действий, осуществляемых “рассудительными придур­
ками”, реализующими нормативные давления культуры по­
средством выбора из ограниченного числа ориентаций дей­
ствия. Вся предшествующ ая теория социального действия
воспринималась Гарфинкелем как необоснованно разделяю­
щая идеализированное рационально-научное (“внешнее”) опи­
сание действия социологом, с одной стороны, и доступное са­
мому действующему преимущественно нерациональное или
ограниченно рациональное описание — с другой [177, р. 22-
27]. Поэтому проблема социального порядка превратилась для
самого Гарфинкеля в “проблему когнитивного порядка” [р. 77-
78]. формулируемую с опорой на шюцевскую трактовку обы ­
денного знания и его роли в конституировании интерсубъек­
166
тивного социального мира. О днако решение этой проблемы
Графинкель и другие этнометодологи принципиально ищут не
в м асш табной теории социального действия и социального
мира, а в эмпирическом изучении контекстуальной реальнос­
ти повседневных взаимодействий.
Социальное действие в этнометодологическом подходе —
это прежде всего разворачивающ ееся, “задействуемое” поведен­
ческое взаимоотнош ение, имеющее по меньшей мере двоих уча­
стников. О бразцом (парадигмой) взаимодействия служит обмен
репликами в разговоре — произнесение и понимание очеред­
ной реплики определяется ходом разговора и тем практическим
контекстом, в котором этот разговор происходит. Ф ормальные
свойства разговорной последовательности реплик (смена оче­
редности говорения, наличие вводных и финальных реплик, а
также “пар смежности” , подобных паре “ вопрос — ответ”) слу­
жат используемыми, но часто неосознаваемыми (и в этом смыс­
ле “неявными”) процедурными правилами, обеспечивающими
когнитивный порядок, который, в свою очередь, создает пред­
посылки разумного институционального порядка. Рациональ­
ность здесь — не продукт усвоения действующим социальных
норм и культурно закрепленных образцов, а хрупкий и достига­
емый исклю чительно “снизу”, на уровне социального взаимо­
действия результат непрекращающихся и зачастую неосознава­
емых теоретических и практических усилий обычных людей.
Более того, Гарфинкель не считает существенным анализ пере­
живаемого субъективного опыта как такового — экзистенци­
альных мыслей и эмоций (А. Коэн обозначает эту позицию как
“эмбарго на сознание” [113, р. 90]). И сточником основанного
на знании социального порядка в первую очередь является не
то, что действующие осознают, а то, что они делают.
С воеобразие этном етодологической перспективы может
быть лучш е понято в сравнении и противопоставлении с так
называемой этнограф ией науки (К. К норр-Ц етина, С. Вулгар,
Б. Л атур и др.), восходящей к бергеровской и лукмановской
версии “социологии знания” : если в первом случае каждый дей­
ствующий отчасти учёный (и “на 95 процентов присяжный за­
седатель, прежде чем даже близко подойдёт к суду” [150, р. 110]),
то во втором — каж дый учёный на 99 процентов обычный че­
ловек, легитимирую щ ий свои претензии на статус и влияние с
167
помощ ью соци альн о фабрикуемых и приним аем ы х “ по д о го ­
воренности” якобы научных вы сказы ваний. В отличие от эт­
нограф ии науки, этном етодология — это изучение обоснован­
ной и повседневно применяемой методологии обыденного знания,
то есть совокупности средств и приёмов создания и поддерж а­
ния рац и ональности, порядка и согласованности в поступках
и вы сказы ваниях людей. Сам термин “ этном етодология” срод­
ни терминам “этном едицина” (народная медицина), “этн об о­
т ан и к а” (обы денны е знания о растениях и их свойствах) и т. п.
С точки зрения приним аем ой этном етодологией модели
объяснения действия она представляет собой своего рода “внут­
реннюю оппозицию ” веберианской интерпретативной традиции.
Если последняя преимущественно рассматривает интеллигибель­
ный характер социального действия как данность, a Verstehen —
как метод исследования социального, то для этнометодологов
и первое, и второе составляют собственно предмет исследова­
ния. Возмож ность понимания смысла взаимодействия и норм а­
тивная упорядоченность социальных ситуаций — это вновь и
вновь воспроизводимы е “достижения” участников, совместно
пытаю щ ихся придать регулярный и предсказуемы й характер
множеству ненаправленны х взаимодействий и коммуникаций.
Эта совместная деятельность рефлексивного объяснения и ос­
нованного на таком объяснении проективного упорядочения
взаимодействия носит, по выражению Гарфинкеля, “умелый” и
в высшей степени специализированный характер. Д екларируе­
мая цель этном етодологии — не объяснение или понимание дей­
ствий людей в разнообразны х социальны х ситуациях, а деталь­
ное “прослеж ивание” последовательности интеракций (вербаль­
ных и невербальны х) и выявление тех методов (“этнометодов”),
которые участники взаимодействия использую т для придания
смысла, регулярности и “ правильного” характера всему проис­
ходящему. Т ако е “ прослеживание” особенно удобно осуществ­
лять в тех случаях, когда взаимодействие становится проблема­
тичным, ком м уникация постоянно наруш ается, и в силу случай­
ных причин либо намеренного вм еш ательства наблю дателей
“достиж ение” интеллигибельного и регулярного протекания
разговора или совместной деятельности оказы вается под угро­
зой. В практике повседневного взаимодействия такие наруш е­
ния могут анализироваться и с помощ ью специальных экспери­
168
ментов-провокаций. мастером которых был сам Гарфинкель. и
с помощ ью детальной фиксации обычных разговоров с их пос­
ледовательными упорядочениями реплик, “турбулентностями”
и неожиданными неловкостями, а также специальными приёма­
ми преодоления последних — подход, получивший развитие в
преимущественно британской традиции конверсационного ана­
лиза [см.. 26, с. 35-38; 177, Ch. 8; 263; 264].
Таким образом, в этнометодологической модели объясне­
ния постулируется, что действующие рефлексивно используют
свои обш ирные “запасы знаний” о ситуации и обстоятельствах
взаимодействия, чтобы обеспечить возможность осмысленной
интерпретации как собственных поступков, так и поступков
других. С оответственно, социальны й порядок, “социальная
организованность повседневных практи к” возникает лишь си­
туативно, как результат описанных элементарных взаимодей­
ствий (и, возникнув, служит важным ресурсом для “народных”
методов объяснения, придания смысла действиям и т. п.).
Отсюда следует, что нормы объективности, рациональнос­
ти или фактичности полностью зависят от конкретного контек­
ста, привязаны к той случайной ситуации, в которой их удалось
“достичь” (они индексичны, как указательны е местоимения,
значение и грамматические признаки которых полностью опре­
деляются конкретным контекстом употребления). Даже в фик­
сированном контексте демонстрация объективности или раци­
ональности зависит от терпимости действующих к неопределен­
ному и иррациональному: социальная жизнь возможна лиш ь
потому, что люди готовы переносить неопределенность и де­
лать вид, что все ясно в отсутствие всякой ясности (принцип “и
так далее”). К ак невозможна общ ая теория контекста (то есть
меняющихся конкретных обстоятельств), так, по мнению этно-
методологов, невозможна и общая теория рационального дей­
ствия, объективного суждения и т. п.
Объясняя постулируемую “антропологическую странность” для
исследователей-этнометодологов именно тех рациональных
свойств практической деятельности, которые воспринимаются
обычными участниками в качестве непроблематичных и уни­
версальных, Гарфинкель пишет о “достигаемых” объективно­
сти, фактичности и объяснимости взаимодействия: “И то, что
неизвестным образом это достижение является общим местом,
169
I это есть предмет нашего интереса, внушительное явление, ибо
неизвестным образом оно заключается, во-первых, в использо­
вании участниками согласованных повседневных активностей
как методов для признания и демонстрации возможности изо-
i лировать, типичности, единообразия, потенциальной возмож­
ности повторения, связной видимости, согласованности, экви­
валентности, заменяемости, направленности, [возможности]
безличного описания, плановости — словом, рациональных
свойств индексичных выражений и действий; и, во-вторых, в
анализируемости действий-в-контексте, при том что не только
не существует никакого понятия контекста-вообще, но и каж­
дое без исключения использование [слова] «контекст» индек-
сично по самой своей сути” [150, р. 10].
Этнометодология довольно успешно “справляется” с пробле­
мами интенциональности, соотношения норм и намерений и
пр., остающимися неразрешенными в других интерпретатив­
ных моделях объяснения действия. Причина заключается в том,
что этнометодологи рассматривают эти проблемы как формаль­
ные свойства деятельности (а не отдельных действующих), как
методы, используемые ситуативно, “оппортунистически”, ради
достижения социальной организации. Впрочем, последняя сама
является лишь совокупностью таких устойчивых методов.
С пециальны е эксперименты -“п р о во кац и и ” используемые
этном етодологам и (как и разработанны е в этой же традиции
процедуры детал ьн о го анализа вербального взаимодействия,
разговора) заставляю т участников дем онстрировать множество
специальных приемов сглаживания, норм ализации “возмуще­
ний”, введения дополнительны х предположений, которые по­
зволяю т при необходимости проинтерпретировать даже явно
безумные поступки как осмысленные. (Так, например, студент,
попавший на прием к “консультанту по личным проблемам” ,
который на сам ом деле отвечает на все вопросы абсолю тно слу­
чайной последовательностью “д а ” и “ нет”, умудряется дать ос­
мысленную интерпретацию явно нелепым советам [150, Ch. 3].)
П ри этом этном етодолог не при ним ает никаких предполо­
жений относительно “ определения ситуации” действую щим и
не стремится см отреть на происходящ ее “глазами участника” ,
сохраняя полную “ этном етодологическую индифферентность”
(X. Сакс). Его главн ая цель — сделать очевидны ми те рефлек­
170
сивные рам ки, использование которы х позволяет участникам
придать происходящ ему свойство “объясним ости”
В критике этном етодологии подчеркивается, что она как
раз и соверш ает попы тку создания “ общей теории контекста”,
требуя привязки каж дого теоретического описания к уникаль­
ным и случайны м чертам конкретно наблю даем ой ситуации,
тогда как и участники, и этном етодологи имеют довольно об­
щее представление о том, чего надлежит “д остичь” — правиль­
ности, объясним ости и т. п. [см.: 23, с. 58-60]. Этнометодоло-
гический им ператив “полного описания ситуации”, наиболее
полно воплощ енны й в исследовательской програм м е конвер-
сационного анализа (X. Сакс, Э. Щ еглофф, Дж. Херитидж и
др.), демонстрирует несколько наивную веру в возможности
действующих, которы м в больш инстве случаев едва ли удает­
ся достичь тотальной “объясним ости” Больш ая часть послед­
ствий м еж личностного или м еж группового взаимодействия
оказы вается, на деле, непредвиденной и непредсказуемой для
его участников. К роме того, этном етодологи игнорирую т воз­
можность сущ ествования иных, не связанны х со “смыслопо-
рож дением”, особенностей ситуации и, следовательно, других
ф акторов (скажем, классовых интересов или статусных разли­
чий), объясняю щ их происходящее.

Теория структурации Э. Гидденса:

синтетическая модель актора
Теория структурации Энтони Гидденса представляет собой
попытку синтеза теории социальной структуры, трактуемой как
двуединство норм ативной структуры “ п р ави л ” и структуры
возмож ностей-“ресурсов”46, и теории деятельности, понимае­
мой преимущ ественно как теория действую щ его, агента дей­
ствия. Теория структурации, по замыслу автора, должна пре­
одолеть присущ ие социальной теории “дуали зм ы ” субъекта и
объекта, а такж е социальной структуры и интенциональной
деятельности. Гидденсовская теория “ пар ад и гм ати ческой ” ,
аналитически вычленяемой социальной структуры, реализуе­
мой в реальном пространстве-времени через “синтагматичес­
кие” отнош ения и интеракции социальной системы — очевид­
ная попытка сохранить преимущества и преодолеть недостатки
функционалистских и структуралистских теорий общества.
171
 У сам ого Гидденса можно прочесть об этом следующее:
“Значение ф ункционализм а в социальны х науках велико... Я
думаю, важ но сохранить привлекательные черты функциона­
лизма в этом отнош ении [продуктивности для эмпирического
исследования], придерж иваясь, однако, той позиции, что кон­
цептуальное влияние ф ункционализма бы ло в больш ой мере
пагубным. Ф ункционализм ярко подчеркнул значим ость не­
преднам еренны х последствий действия, особенно когда эти
последствия имею т место регулярно и, следовательно, вовле­
чены в воспрои зводство ин ституциализированны х аспектов
социальны х систем. Ф ункционалисты бы ли соверш енно п ра­
вы в таком подчеркивании. О днако вполне возмож но изучать
непреднамеренны е последствия без использования функциона­
листских кон цептов47 Более того, определение того, что явля­
ется непреднам еренны м в последствиях действия, может быть
более адекватно схвачено эмпирически только при идентифи­
кации интенциональны х аспектов действия, что опять же оз­
начает опери рован ие более изощ ренной интерпретацией дея­
тельности, чем та, которой в норме придерж иваю тся имеющие
склонность к ф ункционалистским предпосы лкам ” [154, p. xxxi].
Как будет п о к азан о ниже, существенной частью “более изощ ­
ренной” интерпретации деятельности оказы вается её отнесе­
ние к тому, что “делается” , а не к тому, каковы были интенции
действую щ его.
Д ля Гидденса модель действующего, или агента деятельно­
сти (как предпочитает говорить он сам) — лиш ь необходимое
дополнение к “ядру” теории структурации, поскольку именно
агент преднамеренно или непреднамеренно “задействует” струк­
турированны е социальны е практики. А нализ успешности этой
попытки синтеза структуралистской, функционалистской и ин­
терпретативной перспектив метатеоретизирования в целом на­
ходится за рам кам и нашей темы (такой анализ см.: [37]), однако
мы остановим ся на тех ключевых понятиях теории структура­
ции, которы е пом огут прояснить соотнош ение между разрабо­
танной Гидденсом постструктуралисткой теорией практики и
его же интенционалистской “стратиф икационной моделью дея­
теля” К роме того далее, в разделе III (см. с. 293-304 паст, изд.)
будет дополнительно представлен анализ некоторы х принципи­
альных недостатков социологических теорий практики, в том
172
числе тех постструктуралистских теорий (подобных теории куль­
турной стратиф икации П. Бурдье), которы е не содержат, в от­
личие от теории структурации, никакой самостоятельной кон­
цептуализации со ц и ал ьн о го дей стви я48, однако принимаю т
постулат о детерминации социального действия имплицитны­
ми, нерефликсируемыми (“ф оновы м и”) и надындивидуальны­
ми “практикам и” как символическими порядками и диспозити-
вами действия.
“С тратиф икационная модель агента” , в развёрнутой ф ор­
ме описанная впервые в книге 1984 года [154], представляет
собой попы тку вм онтировать в теорию социальной системы
дескриптивно-феноменологическую и интерпретативную т оч ­
ку зрения на акто р а как “проводни ка” изменений, привноси­
мых структурированной человеческой деятельностью в наблю ­
даемый мир. Не столь явная, однако всё же формулируемая
Гидденсом другая значимая цель заклю чается в попытке обойти
трудности, с которы м и столкнулись разрабаты вавш ие теорию
действия ф илософ ы , “проливш ие м ного чернил в попытках
проанализировать природу интенциональной активности” [154,
р. 11]. Теоретическая стратегия, используемая для такого о б ­
хода, состоит из совокупности отдельных, совместно непри­
менимых “ходов” и заклю чается в том, чтобы поочередно под­
чёркивать:
• структуропорож даю щ ую роль непреднамеренных послед­
ствий действия, воспроизводящ их системные условия для
его возобновления в широких пространственно-временных
рамках (“функционалистский ход” );
структуралистскую аналогию между отнош ением “язык —
речевая компетенция говорящ их — речь” и отнош ением
“нормативная структура «правил» — практическая или дис-
курсивно-теоретическая осведомлённость акторов — по­
вседневная соци альн ая п р а к ти к а ” (“структуралистский
ход” );
способность акторов отслеживать, осущ ествлять контроль
за протеканием деятельности и взаим одействия, или, как
вы раж ается Гидденс, вести “реф лексивны й м они тори нг”
соответствия между результатам и и проектом действия,
причём такой м ониторинг (во избеж ание “ философских”
проблем, связанны х с интенциональностью и раци ональ­
173
 ностью ) осущ ествляется гидденсовским агентом , хотя и
пред нам еренно, но как будто не вполне осознанно и меж­
ду делом : “ ...а к т о р ы — такж е р утинн о и больш ей частью
без о со б о го ш ума — поддерж иваю т непреры вное ‘теоре­
тическое п о н и м ан и е’ основани й собственн ой акти вн ос­
т и ...” [154, р. 5]. П ри этом “ пон и м ан и е” описывается (в от­
личие от “структурали стского х о д а ”) с пом ощ ью слабой
аналогии с речевой ком петенцией говорящ и х49, как п р ак­
тический “зап ас зн ан и я ” д о стато чн ы й для поддерж ания
взаи м од ей стви я, то есть в духе этн о м ето до л о ги ч еского
“д ости гаем о го п о р я д ка” и го ф м ан о вск о го “ порядка вза ­
и м од ей стви я” (“ф еном енологический х о д ”).
Отметим, что постулируемое в последнем шаге теоретической
стратегии Гидденса практическое понимание не предполагает,
что действующий всегда может адекватно описать основания
для собственного действия или просто рационализировать его
дискурсивно. Практическая компетенция здесь сводится, в духе
Гарфинкеля, к обыденному ожиданию агентом способности
объяснить своё поведение со стороны других участников взаи­
модействия, если в этом возникнет необходимость [154, р. 6].
Описанная способность рассматривается также как “главный
критерий компетентности, прилагаемый к повседневному по­
ведению” [ibid.], и поскольку “какое-то объяснение” существу­
ет всегда, этот критерий в принципе всегда удовлетворяется
(даже если обыденное объяснение поведения в конкретном слу-
^ чае сводится к декларируемому отказу вести себя в соответствии
с чьими бы то ни было ожиданиями). Разумеется, такой крите­
рий практической компетенции не позволяет говорить о нор­
мативном характере воссоздаваемых через индивидуальную
деятельность структурных паттернов.
Выш еописанная теоретическая стратегия преодоления дуа-
лизмов в теории структурации, таким образом, оказывается в
большей степени риторической и синкретической50, нежели син­
тетической: подлинны е концептуальны е противоречия между
структурны м , систем но-ф ункциональны м и деятельностны м
уровнями описания преодолеваются “с помощ ью союза ‘и ’ ” [308,
р. 53; см. также: 180]: структура является ограничиваю щ ей и д а ­
ющей возмож ность; действующие — осведомлёнными и подчи­

174
няющимися бессознательным мотивам; институты — основан­
ными на опривыченных рутинах и открытыми изменениям и т. п.
О днако собственно модель действую щ его, предлагаемая
Гидденсом (см. рис. 12), основана на оригинальном переосмыс­
лении ф рейдовской модели личности и действительно может
быть названа синтетической (а не синкретической). Как и во
фрейдовской модели, каждая страта модели соответствует мо­
дусу сознания: на самом глубинном уровне м отивации дей­
ствия — находится область бессознательного; на промежуточ­
ном — рационализации действия — находится область прак­
тического сознания; на предсознательном — неартикулируе-
мое процедурное и фактическое знание о социальном мире, на
фоне которого актуально разворачивается действие. Н аруш е­
ния плавного течения ‘‘запущ енного” поведения или коммуни­
кативные “р азр ы в ы ” и необходимость в объяснении взаимо­
действия, описанны е Гарфинкелем, могут вести к переходу от
предсознательного практического поним ания к дискурсивно­
му и артикулированному. Последнее имеет место на уровне реф­
лексивного м ониторинга действия. Барьер между практичес-

Рисунок 12
Стратификационная модель агента по Э. Гидденсу
(аспекты действия / уровни личности)*

Непризнаваемые Реф л екси вн ы й м о н и то р и н г д е й ст ви я / Непреднамеренные

условия действия Дискурсивное сознание последствия действия

А
V
Р ац и он ал и зац и я д ей стви я /
Практическое сознание

М оти вац и я д ей ст ви я /
Бессознательные мотивы / познание

Источник: Giddens A. The Constitution of Society: Outline of the Theory

of Structuration. Berkeley: University of California Press, 1984. P 5, 7.

175
ким и дискурсивны м сознанием подвиж ен и зависит от соц и а­
лизации и обучения агента, однако барьер между уровнями бес­
сознательны х м отивов/репрезентации и дискурсивного созна­
ния весьма прочен и описывается Гпдденсом с пом ощ ью пря­
мой отсы лки к психоан али ти ческой катего р и и вы теснения.
Т аким образом , в фундаменте дескриптивно-феноменологичес­
кой модели действую щ его находится структуралистская, точ­
нее психоаналитическая, модель бессознательной м отивации
[см.: 25, с. 66-68]. К тому же уровню бессознательного (имену­
емому такж е б азовой системой безопасности) м огут бы ть о т­
несены непризнаваем ы е условия и непреднам еренны е послед­
ствия действия.
В вопросе о психоаналитических “ инстанциях психическо­
го ” позиция Гидденса отличается н екоторой запутанностью .
Он не отделяет их отчётливо от уровней осознания, лиш ь от­
мечая, что “ф рейдовское различение эго и ид не слиш ком п ри ­
способлено к анализу практического со зн ан и я” , а термин эго
лучш е зам енить местоимением Я" [154. р. 7]. И нтересна, одна­
ко, та роль, ко то р ая отводится в д инам ике дискурсивного, реф­
лексивного уровня сознания овладению прям ы м и и объектны ­
ми падеж ам и местоимений первого и в торого лица, возни каю ­
щему в результате социальны х взаим одействий лицом-к-лицу,
социальны х встреч (гофмановский термин), позволяю щих аген­
ту позиционировать (располагать в пространстве-времени) себя
и партнера по взаим одействию [154, р. 41-92]. В целом, успо­
кои тельн ая устойчивость п о зи ц и о н и р о ван и я, “разм ещ ен ия”
индивида служ ит в концепции Гидденса конечным объяснени­
ем устойчивости рутин-“ф рейм ов” взаим одействия (ещё один
гоф м ан овский термин), которая леж ит в основе собственно
структурации как воспроизводства абстрактны х систем из “ре-
гуляризованны х социальны х практи к, поддерж иваем ы х р аз­
бросанны м и во врем ени-пространстве встречам и” [154, р. 83].
И сточником этой стабильности структурны х паттернов явля­
ются не рациональны е или иррациональны е мотивы действия51
а работа скры той от сознания системы онтологической безо­
пасности. (К ак мы увидим чуть ниже, бессознательно желае­
мые индивидом безопасность, доверие и такт оказы ваю тся для
Гидденса и конечным объяснениями причин социального не­
равенства — решение, превосходящ ее по своей смелости изна-
176
чальнып ф рейдовский проект объяснения существования со­
циокультурны х институтов как, впрочем , и сущ ествования
порож даемых ими противоречий и “недовольства культурой”
выполняемой этими институтами работой по сублимации вле­
чении.)
Позиционирование приводит нас к тому, что я буду называть
контекстуальностями взаимодействия, и позволяет прямо про­
говорить, в чём заключается значение работ Гофмана для тео­
рии структурации. Всякое социальное взаимодействие разме­
щено в определённых условиях — размещено в пространстве и
времени. Оно может быть понято как прерывистые, и всё же
рутинизированные случаи встреч, постепенно растворяющих­
ся во времени и пространстве, однако постоянно реконституи-
руемых внутри различных областей времени— пространства. Ре­
гулярные или рутинные черты встреч, как во времени, так и в
пространстве, представляют интитуциализированные черты со­
циальных систем. Рутина основана на традиции, обычае или
привычке, но большая ошибка полагать, что эти феномены не
нуждаются в объяснении, что они являются просто повторяю­
щимися формами поведения, осуществляемыми “бездумно”. На­
оборот, как Гофман (вместе с этнометодологией) позволил по­
казать, рутинизированный характер большей части социаль­
ной активности — это нечто, над чем нужно непрерывно “ра­
б о та т ь ” тем, кто поддерж ивает его в своём ежедневном
поведении. Один из наиболее поразительных пробелов в тру­
дах Гофмана — отсутствие объяснения мотивации. В предше­
ствующих параграфах я стремился исправить это, предполо­
жив, что доверие и такт, как базовые свойства, которые участ­
ники привносят во встречи, могут быть интерпретированы в
терминах отношения между базовой системой безопасности,
поддержанием (в praxis’e) ощущения онтологической безопас­
ности и рутинной природой социального воспроизводства,
умело организуемого агентами [154, р. 86).
Б азовая система безопасности — понятие, восходящее к
ш ироко известной фрейдовской концепции стадий психосек­
суального развития личности, получивш ей дальнейш ее разви­
тие в теории психосоциальны х стадий развития Э. Э риксона52
Т еория Э риксона дополняет фрейдовскую теорию более де­
тальной и “ соци али зированн ой” теорией так называемых л а­
177
12- 1295
тентной и генитальной стадий. Гидденс, однако, относитель­
но детально описы вает лиш ь исходы трёх ранних (оральной,
анальной и фаллической) стадий развития влечений, результа­
тами которы х становятся такие черты Я , как базовое чувство
доверия (или недоверия, в случае негативного исхода), авто­
номия (либо стыд и неуверенность в себе), а такж е активность
и инициативность (либо чувство вины по поводу намерений и
инициатив) [154, р. 51-60]. Описание развития личностных черт
действую щ его, предполож ительно обеспечиваю щ их “мотиви­
рованны й интерес” для поддерж ания привы чны х способов де­
ятельности [154, р. 60-64], носит ф рагм ентарны й характер и не
содерж ит никаких оговорок относительно того, какие послед­
ствия для м отивации и рутинизации деятельности имеют нега­
тивные исходы, фиксации и регрессии. П ри этом Гидденс спе­
циально оговар и вает, что использование им идей Э риксона
носит “ преднам еренно ограниченны й х ар актер ”, поскольку он
рассматривает в качестве “наименее интересных областей эрик­
соновской р а б о т ы именно те, ко то р ы е, вероятн о, наиболее
прославили её — имеющие отнош ение к ф орм ированию эго­
идентичности, а такж е к важности стадий личностного разви­
тия, которы е покры ваю т подростковы й возраст и выходят за
его пределы ” [154, р. 59].
В действительности, однако, дело обстоит не совсем так:
активно используемое Гидденсом далее понятие идентичнос­
ти ф актически становится для него “м естодерж ателем ” такой
базовой категории социальной теории как “социальная рол ь”
[см.: 154, р. 83-92]. Здесь действует та же теоретическая страте­
гия: переим еновав роль в психологизированную идентичность,
он создаёт иллю зию реш ённости (в психологии) именно тех
концептуальны х задач, на которы е, внутри социологической
традиции, терм ин “р о л ь ” и указы вает: задач объяснения ус­
тойчивых паттерн ов координации между полож ением индиви­
д а в системе социальны х интеракций — социальны м статусом,
именуемым Гидденсом социальны м позиционированием, ро­
лью как специфическим аспектом статуса, определяю щ им ро­
левые ож идания и предписания (у Гидденса специфическим
аспектом соци альн ой позиции оказы вается, соответственно,
идентичность), — и возможными санкциям и за отклонения от
ож идаем ого и предписанного. М о ти ви р о вк о й для всех этих
178
замен и переименований является то, что и интеракционистс-
кие (Гофман), и функционалистские (П арсонс) решения про­
блемы объяснения ролевой специфичности поведения сохра­
няют “ ‘задан ны й’ характер ролей, тем самым служа выраже­
нию дуализма действия и структуры, характерного для столь
многих областей социальной теории” [154, р. 84; а также 153,
р. 117]. О днако именно эта “заданность” ролей при всей вари­
ативности ролевых исполнений (вкупе с универсальной, откры ­
той даже самым “социологически-наивны м ” участникам взаи­
модействия возм ож ностью определять, какое из бесконечно
изменчивых, несоверш енных, каждый раз привязанных к кон­
тексту ролевых исполнений является или не является правиль­
ным, нормативны м ) собственно и представляет собой предна­
меренно абстрагированны й и нуждающийся в содержательном
объяснении аспект ролевого взаимодействия, и это объясне­
ние не может бы ть сведено к переименованию и простой от­
сылке в область психологической теории становления эго-иден­
тичности. Это тем более верно, что в действительности после­
дняя сама основана на отсылке к социологическому понятию
роли: Эриксон полагает, что позитивным исходом подростко­
вого периода психосоциального развития является как раз воз­
никновение чувства Я-идентичности, основанного на интег­
рированном восприятии и оценке м ногообразия собственного
ролевого поведения и соответствующ его тому, как восприни­
мают и оцениваю т индивида другие, а негативны м результа­
том — диффузия ролей, которая проявляется в ощущении не­
ловкости в разны х ролях, “ искусственности” норм взаимодей­
ствия. и приводит на более поздних стадиях к неустойчивости
в выборе групп членства, к сложностям при вы боре професси­
ональной карьеры и т. д. Гидденс же, как отмечалось выше, не
рассматривает ни психологические результаты более поздних
(и более творчески-инновативны х) стадий развития по Э рик­
сону, ни возмож ны е последствия диффузии ролей для способ­
ности индивида поддерж ивать те хранящ иеся в виде “следов
пам яти” рутины взаимодействия, которы е и вы ступаю т для
теории структурации конечной основой социального порядка
(поэтому неудивительно, что анализ ситуаций социальных из­
менений и личностного кризиса сводится Гидденсом именно к
анализу восстановления/сохранения рутинного ком понента
179
повседневного взаимодействия [см.: 154, р. 87; 155, р. 39^47]).
Т акой исклю чительны й интерес к достигаем ой (в норме)
эго-идентичности имеет, кажется, и ещё одну, менее очевид­
ную причину: как уже говорилось, именно сохранение иден­
тичности вы ступает у Гидденса в качестве мотивации воспро­
изведения и/или восстановления “рутинны х практик” (отсут­
ствующ ей, по его справедливому зам ечанию , в теоретических
построениях Г оф м ана и этном етодологов). В основе этой м о­
тивации леж ит стремление к сохранению чувства онтологичес­
кой безопасности, “генерализованной м отивационной привер­
женности к интеграции привы чны х практик во времени и про­
странстве” [154, р. 64]. И дентичность, при таком подходе, вы ­
ступает в качестве единственного “стаб и л и зато р а” значений и
норм взаим одействия, то есть в качестве основанного на н а ­
выке и при вы чке концептуального заменителя роли, лиш енно­
го собственно норм ативно-ценностного измерения. Эта зам е­
на, однако, не позволяет объяснить главное в сохранении п ри ­
вычности и единообразия структурированны х практик (заме­
н яю щ и х в т е о р и и с т р у к т у р а ц и и “ гл у б и н н ы е с т р у к т у р ы ”
социального). Э тим “недотеоретизироваины м ” главным явля­
ется норм ативны й характер практик (всегда можно при вы к­
нуть к чему-то другому, но акторы проявляю т избирательную
неуступчивость в смене только некоторы х, “принципиальны х”
аспектов привы чного) и связь доступны х акторам правил и ре­
сурсов, предполож ительно составляю щ их эти практики, с их
статусно-ролевы м и характеристикам и (конечно, можно с к а ­
зать, что доступны е ресурсы определяю т возможные для д ан ­
ного индивида процедурны е и м оральны е правила, но это не
объясняет причин неравного доступа к ресурсам).
Сходны м образом предприним аем ая Гидденсом попы тка
зам ены с о ц и а л ь н ы х норм п р а в и л а м и , толкуем ы м и в духе
П. Уинча (хотя и с неясными отсылками к генеративной линг­
вистике Н. Х о м с к о го 3’), не позво л яет теории структурации
объяснить именно тот аспект правил, которы м определяется их
“правильность” : основной задачей структуралистского объяс­
нения, вопреки м ногократно повторяемому Гидденсом мнению,
является не объяснение того, почему люди привычно следуют
правилам, даж е не формулируя их, “ неявно” вне рамок “дис­
курсивного знан ия”, а объяснение того, как возможно безош и­
180
бочное определение правильности (синтаксической, м орфоло­
гической и т. п.) новых, непривычных и никогда не встречав­
шихся прежде высказываний и “исполнений” (подробнее о не­
адекватной интерпретации витгенштейновской теории значения
в социальных теориях практики см. с. 300-303 наст. изд.. а так­
же [23, с. 49-5 З])54
Роли и норм ы — важнейшие концептуальны е (и деф ини­
тивные) элем енты институционального контекста действия,
поэтому лю бая теория, пытающ аяся заменить их “арациональ-
ны м и” при вы чкам и , индивидуальны ми паттернам и подкреп­
лений. рутинам и и т. д. сталкивается с проблем ой невозм ож ­
ности объяснить собственно норм ативное измерение индиви­
дуального и коллективн ого действия. О тсю да понятны осно­
вания для распространенной критики, ко то р о й подвергается
теория структурации за невозм ож ность описать и объяснить,
в частности, вы бор ф иксированны х ролей и ролевы х ож ида­
ний в условиях множ ественности статусно-ролевы х иерархий,
сущ ествование относительно автоном ны х сетей политичес­
кой, идеологической, военной и эконом ической власти и т. д.
[см.: 92; 180; 297, р. 12-15; 308, р. 52-54]. К ак пиш ет А. Коэн,
теория структурации, объясняя и приверж енность к рутинно­
му, и социальны е изменения бессознательны м стремлением
действую щ его справиться с тревогой в угрож аю щ их чувству
эго-идентичности ситуациях (источником которы х служат не-
признаваемы е условия или непредвиденные последствия дей­
ствия), становится уязвимой для упреков в “ ... отсутствие н ор­
м ативного основани я внутри соци альн ого праксиса для ви­
дения общ инной солидарности, д ем ократи ческого ком п ро­
мисса или л ю б о го д р у го го н о р м ати в н о го , об щ ественного
идеала. Его тео р и я праксиса не предполагает никакого со­
держ ательного ведения желательны х или, если уж на то по­
шло, неж елательны х человеческого поведения и социальных
отнош ений” [113, р. 97].
Н еопределенность в ответе на вопрос о том, что, собствен­
но, является рациональны м , теоретически или практически, в
поступках лю дей55, обусловливает, таким образом, довольно
существенные ограничения в объяснительных возможностях
теории структурации. Она же приводит к тому, что стратиф и­
кационная модель действующего, являю щ аяся, при всех своих
181
ограничениях, одной из самых чётких, в рам ках социологичес­
кой традиции, концептуализаций представлений о личности как
источнике интенционального действия, дополняется доволь­
но нечёткой тракто вко й самой целенаправленной деятельнос­
ти. П ы таясь, вслед за Ш юцем, расш ирить представление о це­
ленаправленной, “осведомлённой’' человеческой активности за
рамки последовательности аристотелевских практических сил­
логизм ов ("а к то в ” ), Гидденс далеко вы ходит за пределы того
м и н и м ал ьн о го определения действия, к о то р о е позволяет в
принципе о тли чи ть последнее от ф изического собы тия или
спонтанной двигательной активности (см. с. 8 7 наст. изд.). В за­
пальчивой, но с очевидностью основанной на неточном про­
чтении полемике с теми концепциями действия, которые были
сф ормулированы в рам ках аналитической философии, Гидденс
приходит сначала к отрицанию того неоспорим ого (по опре­
делению) полож ения, что действием м ож ет бы ть лиш ь такая
последовательность событий, которая хотя бы под некоторы ­
ми описаниям и является интенциональной: “ Н о даже та точка
зрения, что д ля того, чтобы событие считалось отдельным слу­
чаем деятельности (agency), оно долж но бы ть интенциональ-
ным только под тем или другим описанием, неверна. Она сме­
ш ивает обозначение деятельности с описаниям и поступков; и
она ош ибочно приним ает проводим ы й индивидом непрерыв­
ный м они тори нг действия за определение этого действия как
т ак о в о го ” [154, р. 9]. Д алее, отталкиваясь от мысли о том, что
деятельность связана не с интенциями, которы м и руководству­
ются люди, что-то делая, но “в первую очередь с их способно­
стями д ел ать эти в ещ и ” о казы в ать влияни е или вы зы вать
эффект, он определяет деятельность “аген та” как то, что “ ...к а ­
сается собы тий, для которы х индивид является совершителем
в том смысле, что индивид мог бы на лю бой фазе данной пове­
денческой последовательности поступать иначе. Что бы ни
произош ло, не произош ло бы. не вмеш айся данны й индивид”
[ibid.]. П оскольку отрицание логической необходимости како­
го-то и н тен ц и о н ал ьн о го описания исклю чает возм ож ность
рассм атривать вмеш ательство в смысле “ воления” , такая кон­
цепция “силы д ей стви я” как участия может б ы ть легко распро­
странена и на стрекозу, и на кирпич. К онечно, Г идденс не про­
водит последовательно столь радикальны й о тказ от интенци-
182
ональности как логически необходимого условия идентифи­
кации действия (в противном случае вместо проблемы интен-
циональности действия ему бы приш лось столкнуться с ещё
менее разреш имой проблемой определения того, кого или что
следовало бы сч и тать индивидом , заслуж иваю щ и м звания
“агента"). В действительности, однако, вся эта дискуссия лиш ь
предваряет введение стандартной проблем атики социальной
структуры как непреднамеренного последствия и окружения
интенциональных действий [154, р. 10-28], о роли которой в
возникновении синкретической концепции “дуальности струк­
туры” говорилось выше. Разумеется, попытка преодолеть слож­
ности совмещения описания действия с точки зрения субъек­
тивной интенции с его же описанием с точки зрения его “вне­
ш них” причинных детерминаций и не совпадаю щ их с намере­
ниями последствий исключительно посредством столь простого
переопределения понятия деятельности не может быть успеш­
ной: интенция не менее существенна, чем объективная возм ож ­
ность “делать различие” Н о основная ценность этой попытки
не в предлагаемом решении, а в самой постановке задачи. Ф ак­
тически, Гидденс суммирует восходящий к Веберу теоретичес­
кий спор о природе и источниках социального действия самой
ясной, на сегодняш ний день, формулировкой приниципиаль-
ной невозможности сведения последнего к субъективной ин­
тенции, а такж е демонстрирует необходимость и плодотвор­
ность выхода за границы интерпретативной традиции.

Реляционная социология М. Эмирбайера и попытка

неопрагматистского синтеза в теории действия
В 90-е годы X X века фокус теоретических дискуссий о при­
роде, источниках детерминации и направленности социально­
го действия сместился в сторону больш его внимания к таким
характеристикам действия, как:
интерактивность (или реляционность)действия, то есть
встроенность деятельности индивида в контекст отнош е­
ний “ато м ар н о го ” актора с другими акторам и;
перформативность, практическая воплощ енность в посто­
янно меняющихся контекстах, то есть распределенное во
времени и динамически подстраивающ ееся к текущим из­
менением ситуации “задействование” ;
183
 спонтанность и “ситуационная креативность” , основанные
на процессуальном характере “задей ствован ия”, то есть на
рефлексивности актора и возм ож ности обратной связи в
ходе исполнений (см. с. 139-140 паст. изд.).
Последняя характеристика представляет собой фундамен­
тальную особенность человеческой деятельности — сочетание
выученных, повторяю щ ихся, рутинных элементов с элемента­
ми принципиально новы ми, вновь “ о ткры ваем ы м и” (зачастую
случайно) в ходе действия и творчески реорганизую щ ими не
только средства, но и цель действия, а иногда и ориентацию
актора по отнош ению к ситуации действия.
Эти три характеристики особенно детально разрабаты ва­
лись, как мы видели, в социологических теориях Дж. Г Мида,
А. Ш юца, ранней версии теории социального действия Т. П ар­
сонса и, позднее, в работах И. Гоф м ана и этнометодологов.
К роме того, револю ционны й вклад в поним ание механизмов
возникновения нового в поведении — механизмов, основанных
на контингентны х стечениях обстоятельств, на ситуативном
“размещ ении” действую щего (в том числе, на ставш их внешним
окружением действия последствиях собственных поступков), —
внесла исследовательская программа социального бихевиориз­
ма (подробнее см. подраздел Б, с. 229-242 наст. изд.).
Одной из первы х попы ток вклю чить характеристики инте­
рактивности, перф орм ативности и спонтанности/креативнос­
ти в основания общ ей теории действия стала р або та “Действие
и его окруж ения” 1988 года Дж. А лександера [72], в которой
он попытался очертить контуры м ногом ерной теории, синте­
зирую щ ей н о р м ати вн о е и инструм ентальное измерения дей­
ствия на м икро- и м акроуровне индивидуальны х и коллектив­
ных “ окруж ений действия” . А лександер предложил описывать
уровни и типы действия посредством двух аналитических из­
мерений: интерпретации, распадающ ейся на типизацию и изоб­
ретение, и стратегизации. Эти измерения позволяю т характе­
ризовать основанны е на привычке, новаторские и оцениваю-
щ е-стратегизирую щ ие аспекты разворачиваю щ егося в коллек­
ти вн ы х “ о к р у ж е н и я х ” то есть и н т е р а к т и в н о г о по своей
исходной природе, действия.
Значительны м ш агом в дальнейш ей концептуализации ди­
намических и адап ти вны х свойств действия как взаимодей­
184
ствия. всегда разворачиваю щ егося внутри взаим оотнош ений
актора с другими акторам и, стали уже упоминавш иеся работы
современного немецкого теоретика X. Й оаса [189; 190], в ко­
торых дано актуальное прочтение прагм атистской теории дей­
ствия М ида и описана фундаментальная и незаслуженно игно­
рировавш аяся роль спонтанности/креативности социального
действия в классической и современной соци альн ой теории
(см. с. 140 наст. изд.).
Эти новые теоретические интересы пока не привели к ра­
дикальному переосмыслению и перестройке концептуального
аппарата теории социального действия, однако стали знаком
определенной переориентации и смены господствую щ их пред­
ставлений в данной области. О характеризовать эту смену пред­
ставлений мож но, п р о ан али зировав контуры “реляционной
прагм атики”, разрабаты ваем ой М. Э м ирбайером с соавтора­
ми [138; 139; 140]. Э та попы тка, как обосн о ван н о полагает
А. Коэн, представляет собой, как минимум, “ ...новую стадию
теоретической зрелости” для реляционной точки зрения [113,
р. 99], описывающей действие не столько со стороны его субъек­
тивного содерж ания, сколько с точки зрения интерсубъектив­
ного контекста отнош ений, в которы й “ вписано” единичное
действие, то есть с точки зрения, отчасти возрож даю щ ей зим-
мелевские “формы взаим одействия”
В очерке “реляционной прагм атики” , написанном совмес­
тно с Э. Мише [140], Э мирбайер, явно опираясь на александе-
ровскую аналитическую триаду “типизация — изобретение —
стратегизация”, предлагает рассматривать действие в триедин­
стве воплощ енных во времени “аспектов деятельности”:
итерации (формируемы х прош лым опы том “ привычны х”
и повторяю щ ихся элементов деятельности);
проективности (ориентированной на будущее способности
действующего представлять себе возможные альтернативы);
практической оценки (связанной с настоящ им способности
актора “контекстуализировать прош лые привы чки и бу­
дущие проекты ” применительно к сложивш имся и вновь
возн и каю щ и м о со б ен н о стям си туации дей стви я) [140,
р. 962-963].
В результате, деятельность определяется Эм ирбайером и
Мише как “конструируемое во времени вовлечение акторами
185
 различных структ урных окружений — темпорально-реляцион­
ных контекстов действия, которые через взаимодействие при­
вычки, воображения и суждения воспроизводят, а также транс­
формируют структуры интерактивной реакции на те проблемы,
[кот орые] ставятся изменяющимися историческими ситуаци­
я м и ’ [140, р. 970]. (П од структурны ми контекстам и здесь, а т а к ­
же в работе [138], понимаю тся, вслед за С орокины м , П арсон­
сом и А л ек с а н д е р о м , культурны е, со ц и ал ьн о -стр у к ту р н ы е
контексты и, наконец, психологический контекст психических
структур ак то р о в .) Э то определение подразум евает возм ож ­
ность аналитического выделения в каж дом реальном действии
перечисленных конститутивны х элем ентов (или измерений),
характеризую щ их преобладаю щ ую темпоральную ориентацию
конкретных ф орм действия — итеративности, проективности
и практической оценки.
Л окализуя конститутивны е элементы действия (именуемые
также “трехзвучи ем ” или “осевой триадой деятельности”) не
только внутри собственной аналитической схемы, но и в рам ­
ках социологической традиции в целом, Э м ирбайер и М ише
характеризую т итеративны й элемент как наиболее разработан­
ный, а практически-оценочны й как “поразительно недотеоре-
тизированны й социологическим и м ы слителям и” [140, р. 971].
В качестве историко-социологических источников концеп­
туали зации и тер ати в н о го ком понента деятельности авторы
указы ваю т на прагм атизм Дж. Д ью и, взгляды А ристотеля и
Ф омы А кви нского, типизации А. Ш ю ца, а такж е современные
“теории п р а к ти к и ” как синонима “предконцепций, схем, ру­
тин, паттернов и т. д .”'(см. с. 290 наст. изд.)56. Говоря о недо­
статках этих предварительны х концептуализаций итеративно­
го к о м п о н е н т а д е я т е л ь н о с т и , Э м и р б а й е р и М иш е о со б о
отмечают, что они избрали для наиболее ф ундам ентального —
рутинного и опривы ченного — уровня деятельности специаль­
ный термин “и тер ати вн ы й ”, поскольку существующ ие попы т­
ки его теорети ч еского описания неудовлетворительны из-за
того, что “ф окусирую тся скорее на повторяю щ ихся паттернах
действия как таковы х, чем на том, каким и именно способами
социальны е ак то р ы реляционно вовлекаю тся в эти заранее су­
ществующие п аттерн ы и схемы” [140, р. 975]. (Самая деталь­
ная, на сегодняш ний день, теория тако го “вовлечения” — би­
186
 хевиористская теория операционального научения, не только
не анализируется авторам и сколько-нибудь серьёзно, но и кос­
венно критикуется за “редукционизм” .) Ч то же касается “не-
дотеоретизированного” практически-оценочного компонента,
то здесь клю чевыми источниками оказы ваю тся практический
силлогизм А ристотеля, некоторые элементы кантовского уче­
ния о “практическом суждении” , теория ком м уникативного
действия Ю. Х аберм аса, а также “многие феминистские тео­
рии” м орального и практического суждения [140, р. 994-997].
П роективный ком понент представлен, в историко-социологи-
ческой ретроспективе, ш ироким спектром социальны х тео­
рий — от А ристотеля через Канта, П росвещ ение и немецких
романтиков до экзистенциализма, феноменологии и прагм а­
тизма.
Поскольку формальная модель управления с обратной свя­
зью, реализуемая в лю бой теории целеориентированного пове­
дения, неизбежно включает, помимо спецификации целевого,
текущего и конечного состояний, еще и указания на механизмы
непосредственной связи между этими состояниями [см.: 229] (так,
оценка предыдущего результата или корректировка последую­
щего действия вклю чаю т в себя сравнение с критериальным це­
левым состоянием и т. д.), то авторы “триадической” схемы ин­
тенционального действия также оговариваю т, что каждый из
описанных ими конститутивных компонентов “трезвучия дея­
тельности” вклю чает в себя “обертоны ” двух других состояний
(так, например, в итерации в качестве “обертона” настоящего
присутствует м аневрирование как приспособление прошлых
навыков к текущей ситуации, а в качестве “обертона” будуще­
го — поддержание ожиданий, основанное на шюцевском интер­
субъективном доверии).
Полученная в результате аналитическая схема, полностью
представленная на рис. 13, безусловно не является объяснитель­
ной теорией социального действия. Это, скорее, полезный ката­
лог тех свойств деятельности, которые долж ны быть каким-то
образом содерж ательно объяснены (или “исключены” в каче­
стве артефактов) всякой будущей интегративной теорией. Ни
одно из свойств деятельности в данном случае не проблемати-
зируется, то есть не противопоставляется другим (например,
интенциональность и возможность причинного описания, см.
187
 Рисунок 13
Аналитическая схема “осевой триады” деятельности
М. Эмирбайера и Э. Мише

ПРОЕКТИВНОСТЬ
Первичный локус деятельности
в проективном измерении:
гипотетизация опыта
Процессы-компоненты:
• нарративное конструирование;
• символическая рекомпозиция;
• гипотетическое разрешение (проблемы)
"Обертоны ”:
прошлого - идентификация;
настоящего - экспериментирование

ПРАКТИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА
Первичный локус деятельности
в практически-оцепочном измерении:
контекстуализация социального опыта
Процессы-компоненты:
• проблематизация;
• решение;
• исполнение
“Обертоны”'
прошлого ~ характеристика (данной
ситуации в свете прошлого опыта);
будущего - размышления о возможных
траекториях будущего действия

ИТЕРАЦИЯ
Первичный локус деятельности
в итеративном измерении:
схематизация
Процессы-компоненты:
• избирательное внимание;
• распознавание типов;
• размещение по категориям
“Обертоны "•
настоящего - манёвр;
будущего - ожидания

далее). П равда, создатели “реляционной п рагм атики” и сами

склонны рассм атривать её лиш ь как ш ирокую перспективу для
“более богатого и динам ичного понимания способностей акто­
188
 ров к опосредованию структурных контекстов, в которых раз­
ворачивается действие” Новизна предлагаемой точки зрения,
как они полагают, в попытке теоретически рассм атривать чело­
веческий опыт в темпоральном измерении: “А кторы всегда жи­
вут одновременно в прош лом, будущем и настоящем, приспо­
сабливая различны е тем поральное™ своего эм пирического
существования друг к другу (и к своим эмпирическим обстоя­
тельствам) при помощ и более или менее основанных на вообра­
жении или рефлексивных способов” [140, р. 1012]. Н асколько
плодотворно такое расширение “тайных возм ож ностей” дей­
ствующего, покажет теоретическая разработка намеченной пер­
спективы. О чевидно, однако, что критическим недостатком
предложенной аналитической схемы социального действия яв­
ляется полное отсутствие собственно норм ативного измерения
действия на всех уровнях его описания. Впрочем, авторы отчас­
ти признают и эту проблему: “В этом эссе мы не представили
нормативную теорию , которая действительно различает ‘луч­
шие* и ‘худшие’ агентские процессы, 'более или менее м орально
стоящие’ проекты ” [ibid.]. П равда, в дальнейш ем, по их мнению,
эта проблема может быть снята через введение в представлен­
ную схему норм и ценностей как “побочных продуктов совмест­
ных обязательств акторов в неоднозначных и содержащих вы­
зов обстоятельствах,.. .возникающих когда индивид переживает
рассогласование между множественными нормативны ми при­
верженностями” , разреш аемое на мидовском “форуме интере­
сов” [140, р. 1012-1013]. Если этот план будет реализован, тео­
рия социального действия, по всей видимости, вернется к своим
утилитаристским истокам.
“Реляционны й” характер неопрагматистских теорий дей­
ствия в целом (в том числе теорий обмена и “сетевы х” теорий,
о которых речь пойдёт в разделе III наст, изд.) позволяет пре­
одолеть ряд ф орм альны х и содержательных проблем рацио­
нального объяснения действия, поскольку в этих теориях по­
стулируется фундам ентальность социальных отнош ений, так
что индивидуальное действие превращ ается в предельный слу­
чай, или даже эпифеномен социального отнош ения. Однако,
как замечает А. Коэн: “ П редполагать, что социальная жизнь
состоит из социальны х отнош ений — значит игнорировать тот
факт, что все социальны е акторы проводят изрядную часть
189
 своего времени в одиночестве, погруж енны е в свой собствен­
ный поток мыслей и чувств. Д а, лю бой знаком ы й с шюцевской
феноменологией признает, что акторы могут использовать своё
одиночество для разм ы ш лений о своих отнош ениях с други­
ми. О днако одиночество — почти всегда удобны й случай для
личной интерпретации, добавляю щ ей слой индивидуального
значения к ситуациям , скриптам, случайны м происш ествиям и
им провизациям , имею щ им место, когда внимание актора при­
ковано к другим в межличностном взаим одействии, посред­
ством электронны х медиа или поглощ аю щ ей деятельности чте­
ния книги или п и с ь м а ” [113, р. 103]. О б о б щ а я , он пишет:
“Реляционные теории отодвигаю т в сторону фундаментальные
проблемы действия и практики, предполагая, что социальные
отнош ения — это базовы е строительны е блоки социального
мира. О днако гибкость, которую обретаю т эти теории благо­
даря способности заим ствовать эклектичны е озарения из раз­
нородных теорий социального поведения, долж на быть сопо­
с тавл ен а с н е к о т о р ы м и п р о б л е м ам и , к о т о р ы е тео р ети к и
социальных отнош ений не могут с легкостью разреш ить без
того, чтобы не погрузиться в некоторы е проблем ы действия и
поведения глубже, чем современные исследователи социальных
отнош ений хотели б ы ” [113, р. 102].

Примечания
“О душ е” 434а 5-20, “Никомахова этика” 1146Ь 3 5 -1 147а 10 [4; 5].
Об аналогии между формулировкой теоретического силлогизма и
осуществлением практического рационального суждения см.. “Ни­
комахова этика” 1 147а 20-30. Принимаемая здесь интерпретация
аристотелевских взглядов в значительной мере опирается на трак­
товку А. Макинтайра [208]. Сходным образом трактует практичес­
кую рациональность у Аристотеля и А. М еле [215, Ch. 1, 2].
То есть так называемая слабость воли, невоздержность, неспособ­
ность от обоснованного суждения о наилучшем или должном спо­
собе действия перейти к самому действию. Отметим, что проблема
“слабости воли” сохранила свою остроту и в спорах об адекват­
ности рационалистских и, шире, интенционалистских объяснений
действия в конце X X века. См., в частности, классическую статью:
Davidson D. H ow is Weakness o f the Will Possible? [125].
Аристотель. Никомахова этика. 1140a 24—1140b 25.
Аристотель. Никомахова этика 1146b 3 5 -1 147а 30.
Эта морально-интеллектуальная эквилибристика со временем при-

190
 обрела завершенную форму последовательного антирационализ­
ма в христианском учении о преимущественном блаженстве “ни-
ших духом ”
Эти различия восходят к концептуальной “ловушке” встроенной в
исходный проект Ф. Брентано, предложившего в “Psychologie vom
empirischen Standpunkt” (1874) понятие интенциональности в каче­
стве критерия для различения 1) “ментального” или “психического”
как “направленного-на-объект” и 2) реально существующего мира
“физических феноменов”-объектов, а затем постулировавшего и бе­
зотносительность интенционального объекта лю бом у реальному
положению дел в мире физических феноменов, и приоритет объекта
(какого?) в индивидуации интенционального акта.
О новейших интерпретативных теориях действия, исходящих из
такой “субъективистской” трактовки интенциональности см. с. 154-
159 наст, изд., а также [23].
Укажем также, что идея несоизмеримости интенционального, точ­
нее даже волюнтаристского, и причинного описания деятельности
сыграла ключевую роль не только в философии и науке Нового
времени, но и в неэллинистической античной традиции — тради­
ции иудаизма, превратившись со временем в основополагающ ую
философскую и этическую доктрину каббалистического учения.
Представляется возможным показать в дальнейшем, что только
последовательно волюнтаристская теория действия, в которой про­
блему интерпретации невозможно даже сформулировать, избегает
парадоксов интенциональности, тогда как субъективистские интер­
претативные теории, помещая источник деятельности внутрь того,
что Б. Ф. Скиннер именовал “кожаным мешком” и сталкиваясь в
результате с названными парадоксами, приходят к эпистемологи­
ческому релятивизму или даже солипсизму [см.: 127].
А. Коэн предлагает в чем-то сходное различение: “Чтобы достичь
каких-то обобщ ений, касающихся действия, теоретик в любом слу­
чае должен предположить, что действие никогда не является впол­
не случайным, то есть сказать, что при соответствующем желании
мы сможем обнаружить социологически значимые паттерны дей­
ствия. Теоретическая уловка заключается в том, чтобы локализо­
вать источник паттернов, которые мы хотим найти. При рассмот­
рении современных теорий действия с некоторой [аналитической]
дистанции, обнаруживается, что они в типичном случае локализу­
ют источник социологически значимых паттернов действия в од­
ном из двух измерений социального поведения. Некоторые теоре­
тики утверждают, что действие лучше всего понимается в терминах
его субъективного (экзистенциального или феноменологического)
значения для вовлеченных в действие актора или акторов. Другие
теоретики локализуют источник значимых паттернов в способе,

191
 каким действие запускается, исполняется или производится. Что­
бы держать это различение в поле зрения, я буду обозначать субъек­
тивные теории как теории действия, тогда как перформативные
теории будут обозначаться как теории практики” [113, р. 74]. При
таком различении, однако, за пределами рассмотрения оказывает­
ся проблема объективно идентифицируемых целей (интересов)
практически рационального действия, относительно которых толь­
ко и могут быть определены способы исполнения (так, влезание на
крышу оказывается исполнением “доставания унесенной ветром
шляпы” либо же “ведения метеонаблюдений” и даже “флирта с со­
седкой”) либо определена эквивалентность различных “исполне­
ний” относительно их целевой ориентации (“оплатить покупку че­
ком” или “заплатить наличными”). В силу этого обстоятельства за
пределами анализа у Коэна оказываются теории действия как ра­
ционального выбора и теория рациональной практики П. Бурдье
(последнюю, впрочем, мы также не будем здесь анализировать,
поскольку она не является теорией индивидуального действия в
вышеобозначенном смысле, адресуясь к структуралистской и на­
дындивидуальной концепции практики), зато в разряд теорий прак­
тики попадаю т теория структурации Э. Гидденса и реляционная
концепция М. Эмирбайера и его соавторов.
10 Конечно, связь между социологической теорией Вебера и право-
ведческой традицией не ограничивается параллелизмом между ве­
беровскими “Основными понятиями” и иеринговской “Целью в
праве” П омимо сравнительно изученных интеллектуальных влия­
ний — например, неокантианской философии права Р. Штаммле-
ра или работ Р Зома по истории церкви и каноническому праву,
повлиявших на веберовскую концепцию “харизмы” [303, р. 7 -8 ,9 5 -
100, 110-116, 122], — здесь наличествуют также влияния малоизу­
ченные и недооцененные. Так, применительно к интересующей нас
здесь проблем е объяснения социального действия дальнейшего
изучения заслуживают “легалистские” корни довольно необычно­
го, с точки зрения социальной теории, веберовского понятия “адек­
ватного каузального сведения” (“адекватной причины”), имеюще­
го вполне понятный смысл в законах о возмещении ущерба, где
это понятие (как и синонимичные — “непосредственной причины”
и “фактической причины”) играет важную роль в ограничении воз­
можной ответственности за ущерб. Тесно связано с “адекватной
причиной” и понятие “объективной возм ож ности”, также часто
используемое Вебером [см.. 9, с. 464-486: 22, с. 157-175], которое
ограничивает правовую причинность и ответственность в граждан­
ском праве случаями значимой объективной вероятности влияния
действия обвиняемого на рассматриваемый судом результат. П ос­
леднее понятие было введено в 1886 году физиологом J1. фон Кри­

192
 сом и отстаивалось им в полемике с Г Радбрухом [187; 303, р. 187,
п. 5, 6]. Эти понятия, специально вводившиеся теоретиками права
для решения проблемы приписывания правовой ответственности
и распределения рисков между субъектами гражданского права, из­
начально не были предназначены для целей собственно причинно­
го объяснения человеческих действий и вызванных действиями со­
бытий, поэтому взвешенная оценка успеш ности предпринятой
Вебером попытки внедрить понятия германского гражданского
права в социологическую теорию представляет собой особую за­
дачу, выполнимую лишь при условии тщательной реконструкции
“правового контекста” веберовской мысли.
Однако это не решает главной проблемы неразделимости описа­
ния и объяснения смысла действия: любые вероятностные выводы
о, скажем, мести или полученном приказе как мотивах “прицели­
вания из ружья” могут оказаться ложными не из-за упоминаемой
Вебером недостаточной статистической базы доступных для срав­
нительного анализа однородных случаев, а просто, потому что “это
не ружье и он(а) не прицеливается” Таким образом, трудность за­
частую заключается не в объясняющем истолковании актуального
мотива, а в истинном описании способа действия.
Здесь мы будем употреблять ‘‘нерациональное” и “иррациональ­
ное” в качестве синонимов.
Рациональность, объективная и субъективная, в действительности
является нормативно-логическим понятием, на котором с необхо­
димостью основаны любые модели объяснения интенционального
действия [см.: 23, с. 29-33]. В этом смысле убежденность Вебера в
возможности разграничения “чисто дескриптивной” модели субъек­
тивно рационального действия, поддающейся эмпирической вери­
фикации, и нормативных теорий действия, которыми оперируют ло­
гика или этика, имела под собой недостаточные основания.
14 Видимо поэтому Вебер считает нужным в том же абзаце заметить:
“Впрочем, абсолютная целерациональность действия тоже в сущ­
ности лишь пограничный случай” [9, с. 630]. Другой пример вебе­
ровской уклончивой и парадоксальной манеры рассуждения о гра­
нице межу рациональным и нерациональным — сопоставление
рубки дров “за плату, либо для своих хозяйственных нужд, либо
отдыхая от других дел (рациональное действие)” с тем же действи­
ем, обусловленным “стремлением снять возбуждение (иррациональ­
ное действие)” [9, с. 608], то есть астеническая эмоциональная ок­
раска “ отды ха от др уги х д е л ” сохраняет рацион альность, а
стеническая “разрядка возбуждения” — отменяет её. Этот пример
наводит на мысль о том, что самым надёжным признаком рацио­
нальности, помимо более-менее сознательного размышления, яв­
ляется специфическое отсутствие эмоций, окрашивающих субъек-

193
 тивньгй смысл действия. Если бы это предположение могло быть
подтверждено, то статус привилегированной рациональности по­
лучили бы прежде всего люди, страдающие шизофренией, посколь­
ку для этого заболевания в высшей степени характерна специфи­
ческая а -э м о ц и о н а л ь н о с т ь в восп риятии и м ен н о значим ы х
отношений и событий, так называемая эмоциональная холодность.
15 На этом примере невозможности конечного обоснования необхо­
димости логического вывода средствами логики П. Уинч, вслед за
М. Оукшоттом, строит собственное опровержение возможности
процедурного описания норм практической рациональности и “ра­
ционалистической концепции” человеческой деятельности [312,
с. 41-42].
16 Здесь мы находим удивительную аналогию с эпистемологическим
“принципом благожелательности’’ Д. Дэвидсона, постулирующим
неизбежное единство обоснованных истинных убеждений и базо­
вых норм рациональности, которое гарантирует саму возможность
коммуникации и интерпретации “чужих” значений [см.. 27].
Именно так вменяется (с определенной вероятностью, конечно)
правовая ответственность не желающему сознаться подсудим о­
му в случае достаточ н ы х косвенных доказател ьств умысла и
объективной заинтересованности в результатах противоправно­
го деяния.
18 И здесь Вебер, определив различие между осмысленной социаль­
ной ориентацией и “влиянием”, в характерной манере сразу же
проблематизирует значимость и последовательность самого этого
различения для социологии: “Причина недостаточной четкости
границ объясняется в данном, как и в других случаях, тем, что ори­
ентация на поведение других и смысл собственного действия дале­
ко не всегда могут быть однозначно установлены или даже осозна­
ны, а ещё реже — осознаны полностью. Уже по одному этому далеко
не всегда можно уверенно разграничить простое ‘влияние’ и осмыс­
ленную ‘ориентацию ’ Однако концептуально их разделять необ­
ходимо, хотя чисто ‘реактивное’ подражание имеет по крайней мере
такое же социологическое значение, как ‘социальное поведение’ в
собственном смысле слова. Социология занимается отнюдь не од­
ним ‘социальным действием’, но оно являет собой (во всяком слу­
чае, для той социологии, которой мы здесь занимаемся) её цент­
ральную п р обл ем у, конст ит ут ивную для неё как для науки.
Впрочем, тем самым мы отнюдь не утверждаем, что эта проблема
вообще важнее других” [9, с. 627].
19 В этом смысле деньги как универсальное средство обмена и потен­
циальный эквивалент любой “полезности” действительно представ­
ляют собой некий “эталон” рациональной цели, однако нам пред­
ставляется всё же неверной тенденция ряда авторитетных коммен­

194
 таторов Вебера использовать термины “своекорыстное”, “расчет­
ливое” и т. п. для описания типичного целерационального действия
[113, р. 79; 308, р. 18-19] (прежде всего, по причинам, упоминав­
шимся в разделе I настоящей книги при обсуждении различий меж­
ду “объективизмом” и “инструментализмом” в социологической
теории). Проиллюстрировать же неудачность такой сугубо “ути­
литаристской” трактовки целерациональности можно, обратив­
шись к найденному Р Брубейкером примеру хирурга, размышля­
ющего, стоит ли сказать пациенту, перенесшему почечную транс­
плантацию, о первых признаках отторжения донорской почки и
высокой вероятности скорой повторной операции для удаления
трансплантанта. Пациент страдает послеоперационной депресси­
ей и плохие новости могут усугубить его психологическое и физи­
ческое состояние. Брубейкер считает, что если хирург верит в бе­
зусловную ценность правдивости и скажет правду пациенту, его
действие будет ценностно-рациональным; если же он примет во вни­
мание позитивные последствия временного сокрытия правды и со­
лжет пациенту, чтобы предотвратить опасное ухудшение, то его
поступок будет целерациональным [104, р. 51-52]. Однако важно
заметить, что в этом примере выбор между прямым и отсроченным
сообщением правды — это скорее выбор между ценностью прав­
дивости в отношениях с пациентом и ценностью спасения жизни
пациента. Первая из целей-ценностей может быть достигнута, при
данных условиях, немедленно (но ценой второй), вторая — с неко­
торой отсрочкой и ценой “девальвации” первой. Чтобы понять, что
разница здесь не в природе ценностей, а в условиях действия (в ус­
ловиях “задачи”), достаточно слегка изменить приведенный при­
мер: предположим, что немедленное сообщ ение правды приведет к
мгновенному обм ороку у пациента и последующ ей длительной
амнезии, так что сообщ ение правды как таковое, нацеленное на её
безусловное осознание другой стороной, возможно лишь после ста­
билизации состояния пациента (то есть чтобы сообщ ить правду,
надо “считаться с последствиями”); напротив, спасение жизни тре­
бует формального получения согласия на повторную операцию с
предоставлением релевантной информации, даже если пациент не­
медленно забудет сказанное в результате обморока и амнезии, то
есть хирургу потребуется пойти на риск длительного психического
расстройства и операции на фоне ухудшившегося состояния ради
абсолютной ценности спасения жизни.
20 Примерный список таких форм, проанализированных в зиммелев-
ских работах см.: [299, р. 254].
Если воспользоваться приводимым А. Коэном примером, отчужден­
ный от плодов своего труда рабочий на фабрике выполняет постав­
ленную перед ним задачу, чтобы получить заработную плату. Одна-

195
 ко так дело обстоит только при анализе действий рабочего с пози­
ции нанимателя-капиталиста, рассматривающего деньги как авто­
номную ценность. С точки зрения марксиста, сама конечная ценность
денег может быть определена лишь с помощью прослеживания во
“внефабричном” контексте всей последовательности действий, в
которой деньги реализуют свою потребительную стоимость (рабо­
чий использует эти деньги для повышения благосостояния семьи, для
финансирования профсоюза и т. д.) [113, р. 80].
Эти две крайности натуралистских теорий действия (которым в
сегодняшней теории примерно соответствуют теория рациональ­
ного выбора и социобиология) Парсонс и обозначил известным
термином “утилитаристская дилемма”: 1) либо выбор целей детер­
минируется ненормативными элементами ситуации (“автоматичес­
ки”, через биологические механизмы, или с участием объективно
детерминированных внутренних репрезентаций-“знаний” о ситуа­
ции), что превращает сами цели в “элементы ситуации”, то есть в
условия действия, нарушая логическую схему описания событий как
целенаправленных “действий”, 2) либо выбор действующим цели
действия рассматривается как независимый фактор (экзогенная
переменная), что предполагает индетерминизм сам ого выбора,
“свободу безразличия”: “В действительности невозможную пози­
цию, поскольку не может быть никакого выбора между случайны­
ми целями” [243, vol. 1, р. 64].
Отметим, что, сточки зрения этого критика (философа М. Блека),
переформулировка основных постулатов П арсонса с помощью
“простого английского языка” часто обнаж ает их тривиальный
либо основанный на тавтологии характер.
Обобщ енные средства обмена, порождаемы е внутри каждой из
подсистем (власть, деньги и престиж/влияние), играют важную роль
в их взаимной трансформации, однако детальный анализ роли этих
средств в эволюции социальной системы выходит за рамки данно­
го раздела.
Четвертой системой действия является биологический организм,
представляющий собой низший уровень в иерархии контроля.
М. Уотерс также полагает, что, общаясь с Р. Парком в период ра­
боты в Чикагском университете, Мид мог познакомиться с идеями
Г Зиммеля [308, р. 23]. Это предположение требует дальнейших
доказательств, однако не лишена правдоподобия и гипотеза JT. Ко-
зера о том, что М ид мог лично посещать лекции Зиммеля во время
своей аспирантской поездки в Германию в 1889 году. Там же Мид
впервые познакомился с грандиозной системой В. Вундта, повли­
явшей на его концепцию возникновения языка и коммуникаций в
группе, а также его представления об интерактивной природе и
эволюции жестов [120, р. 333-355].

196
 Например, агрессивное оскаливание как незавершенная агрессия
первого — бегство второго — преследование или переадресован­
ная агрессия первого и т. д.
:8 Способность жеста-символа вызывать в ‘‘эго” ту же реакцию, что
и в “альтер” Мид рассматривает в качестве эволюционного фун­
дамента процессов означивания и становления языка, поскольку
эта способность обеспечивает возможность предсказания реакции
другого (на основе собственной реакции) — основное условие ко­
ординации усилий и кооперации.
29 Перевод косвенного падежа английского местоимения первого
лица единственного числа — Me — составляет основную трудность
для нахождения русских эквивалентов мидовским терминам, опи­
сывающим подсистемы “самости” — целостного человеческого Я
{Self), в котором выделяется креативное “>Г” (/) и рецептивное и
рефлексивное (“зеркальное” в терминологии Ч. X. Кули) “меня/
мне” {Me). Вслед за другими авторами, мы сохраним английские
обозначения двух подсистем [см.: 33, с. 212].
30 Заметим, однако, что в блумеровской “личной версии” концепции
взаимодействия Мила интерпретация символов-жестов и собствен­
но языковых высказываний становится произвольной и договор­
ной, то есть оторванной от “условий истинности” символизаций: а
именно, действительных намерений действующих или условий дей­
ствия. В результате, значение приобретает характерный “менталь­
ный” ореол и превращается в принимаемое произвольно “опреде­
ление”, которое подлежит интерпретации (“ ...о со б ы й характер
[символического взаимодействия] заключается в том, что челове­
ческие существа интерпретируют или “определяют” действия друг
друга вместо того, чтобы просто реагировать на действия друг дру­
га” [97, р. 359] — как если бы возможно было “просто реагиро­
вать” на действия. Здесь интерпретативная концепция значения
резко расходится с мидовской, которую можно обозначить как
умеренно-бихевиористскую.
Дж. Скотт полагает, что игнорирование этих аспектов мидовского
наследия оправдывается тем, что именно через работы Блумера
М ид повлиял на социологическую теорию [274, р. 117, п. 3], однако
очевидно, что это не вполне так. Теория Я как интерактивного “дра­
матургического эффекта” (И. Гофман), неопрагматистские теории
действия (X. Й оас, М. Эмирбайер) — примеры рецепции мидовс­
ких идей, не опосредованны х “конструкционистскими” идеями
Блумера.
Вопрос о действительном статусе такой реальности в данном ис­
следовании не обсуждается.
Обсуждение проблем теории познания выходит за рамки данной
работы, однако заметим, что другой общей идеей феноменологи­

197
 ческой традиции была идея (отчасти навязчивая) “понять понима­
ние с помощью понимания" — открыть общ ее основание и источ­
ник познания как такового и тем самым проложить “королевскую
дорогу” от несомненного и непосредственного опыта сознания к
любому возможному знанию. Эта идея, видимо, нереализуемая в
силу несводимости (по крайней мере, онтологической) знания к
сознанию, порож дает и очевидный теоретико-множественный па­
радокс: понимание как таковое тоже должно быть понято, то есть
множество всего “понятого” должно быть членом самого себя.
34 Название этой книги “Der Sinnhafte Aufbau der sozialen W elt” пере­
кликается (и отчасти противостоит) названию вышедшей несколько
ранее и сыгравшей больш ую роль в окончательном оформлении
философии Венского кружка книги Р Карнапа “Логическое строе­
ние мира” (1928), в которой с позиций крайнего феноменализма д о ­
казывается невозможность синтетических априорных суждений и
тавтологический характер любых истин неэмпирических наук.
35 Обратное, видимо, неверно: достаточно полное научное объяснение
может объяснить и неверную, но субъективно адекватную “естествен­
ную феноменологию” действия (примером чему могут служить тео­
рия рационализации в психоанализе, концепция отчуждения в мар­
ксизме и т. п.).
Интересную попытку систематизации и расширения шюцевской
теории релевантности предпринимает С. Вайткус [305, р. 94—102].
Описание передачи собственно знаний как истинных и обоснован­
ных убеждений, потребовало бы их содержательного, а не “социо­
логического”, отграничения именно как обоснованны х, имеющих
"доказательную базу” или практически подтвержденных и т. д., то
есть как отличных от заведомо ложных, необоснованных и иных
убеждений (предрассудков, “идеологий” и т. п.).
38 Иными словами, описываемой конструктивистской традиции чуж­
да довольно тривиальная, но верная идея, что статус, правдоподо­
бие, легитимность и, наконец, смысл чего-то высказанного или
“принимаемого на веру” в немалой степени зависит и от того, что,
собственно, сказано.
Иронические кавычки позволяют предположить, что речь идет не
о неких дорефлексивных интуициях, а об идеях как пропозициях.
40 Проблематичность “материализации” заведомо ложных идей-кон­
струкций может быть легко продемонстрирована даже на уровне
здравого смысла (попробуйте зажечь спичку в бескислородной сре­
де, твердо придерживаясь убеждения в существовании флогисто­
на), поскольку объяснение действий, основанных на ошибочных
“идеях” или не-знании неизбежно отсылает нас к “действительно­
му положению дел ”, то есть к истинным и обоснованным убеж де­
ниям. Ложные идеи о природе горения отчасти объясняют намере­

198
 ния “поджигателя”, но не позволяют понять: 1) действительное
протекание (“перформативность” ) и 2) исход действия того, кто
зажигает спичку, а также 3) причины, психологические и соци­
альные, по которым его идеи оказались недостаточно обоснован­
ными. Однако эта “повседневная теория знания”, к сожалению,
легко забывается при любых попытках дать “антиэпистемологи-
ческий”, вульгарно-социологический анализ социального произ­
водства знания.
В “Пролегоменах” читаем: “ Если действительно негодный идеа­
лизм — превращать вещи (а не явления) в простые представления,
то каким же именем назвать тот идеализм, который, наоборот, де­
лает простые представления вещами? Я полагаю, его можно назвать
грезящим идеализмом в отличие от первого, который может назы­
ваться мечтательным, и оба они должны быть отвращены моим
так называемым трансцендентальным или, лучше, критическим
идеализмом” (Кант И. Пролегомены / Предисл. и ред. А. Сарад-
жева. М.— Л.: ОГИЗ, 1934, с. 164).
Сравните, например: “ Конечно, в основе языка лежит присущая че­
ловеческому организму способность к словесным выражениям, но о
языке начинают говорить лишь в том случае, когда возможно отде­
ление словесных выражений от непосредственного здесь-и-сейчас
субъективных структур.. Язык возникает в ситуации лицом-к-лицу,
но может быть и удалён от н её... Корни отделенности языка — в спо­
собности передавать сообщения, которые непосредственно не выра­
жают субъективности здесь-и-сейчас... В ситуации лицом-к-лицу
язык обладает присущим ему качеством взаимности, отличающим
его от других знаковых систем. Непрерывное создание словесных
знаков в беседе [?] может сопровождаться непрерывными субъектив­
ными намерениями говорящих. Я говорю, как думаю, так же делает
и мой партнер по беседе... Язык предоставляет мне готовую возмож­
ность объективации моего возрастающего опыта... Язык формиру­
ет лингвистически обозначенные [?] семантические поля и смысло­
вые зоны . С лов арь, грам м атика и синтаксис с п о со б ст в у ю т
организации этих семантических полей” [7. с. 64-71] (курсив и вопро­
сительные знаки мои — И. Д ). Остается лишь найти адекватную лин­
гвистическую, психологическую или социологическую теорию, ко­
торая объяснила бы, как, собственно, возможна эта волшебная
работа языка на благо общества.
43 Это, соответственно: значения-определения; объясняющие “теоре­
тические утверждения в зачаточной форме”; явные теории, легити­
мирующие институты в терминах “дифференцированной системы
знания”; “символические универсумы”
44 В целом же, по мысли Гофмана, социальные установления должны
также анализироваться по меньшей мере в четырёх других перс­

199
 пективах, пересекающихся с драматургической (пятой). Это: т ех­
ническая перспектива “практической рациональности”, вне кото­
рой невозможно понять внешние (объективные) критерии оценки
эффективности исполнений; политическая перспектива, позволяю­
щая увидеть цели исполнений, направленных, инструментально или
“в конечном счёте”, на реализацию собственного постановочного
“сценария”; структурная перспектива, отражающая влияние “вер­
тикальных и горизонтальных статусных подразделений” на про­
цесс исполнения, которое проявляется в согласованных усилиях по
поддержанию образа статусной группировки; и наконец, культур­
ная перспектива, устанавливающая нормативные рамки, в том чис­
ле одобряемые данной культурой конечные цели и допустимые сред­
ства исполнений, осуществляемых в пределах определенного соци­
ального установления [17, с. 284-287].
Ср., в частности: “Конечно, это общ еизвестно, что разные соци­
альные группировки по-разному выражают в своём поведении та­
кие атрибуты, как возраст, пол, местность происхождения и про­
живания, классовый статус, и что каждый раз влияние этих про­
стых качеств опосредствуется и конкретизируется сложной отли­
чител ьн ой к ул ь тур н ой кон ф и гур ац и ей приняты х о б р а зц о в
поведения. Быть лицом данной категории значит не просто обла­
дать требуемыми качествами из числа вышеназванных, но и соблю ­
дать определенные нормы поведения и внешнего вида, которые д о ­
полнительно к этим качествам предъявляет человеку его социальная
группа... Статус, положение в обществе, социальное место — это
не материальная вещь, которой надо овладеть и выставить напо­
каз. По сути это схема соответствующего занимаемой позиции по­
ведения — последовательного, идеализированного и чётко выра­
женного. Это нечто, что должно быть реализовано, независимо от
лёгкости или неуклюжести, осознанности или бессознательности,
лживости или честности исполнения” [17, с. 110].
46 То есть в целом-в духе мертоновской теории социальной структу­
ры, дополненной некоторыми структуралистскими и постструкту-
ралистскими концепциями генеративной лингвистики, марксизма
и психоанализа.
Поскольку предыдущая фраза собственно и описывает функцио­
налистскую модель причинного объяснения латентных функций
социального действия [23, с. 41—45], широко применяемую самим
Гидценсом во всех его работах, то рекомендация обходиться без её
использования, видимо, может трактоваться как совет не ссылать­
ся на самих функционалистских теоретиков — впечатление, усили­
ваемое и казуистическим обсуждением малосущественных разли­
чий между мертоновскими “непредвиденными” и гидденсовскими
“непреднамеренными” последствиями действия [154, р. 37-38, п. 9].

200
 48 Здесь можно согласиться с оценкой А. Коэна: “П. Бурдье разделя­
ет озабоченность Гидденса проблемой [соотношения] структуры/
деятельности. Однако вместо гидденсовской диалектики контроля
Бурдье, по всей видимости, постулирует фактическую неизбежность
отношений культурного господства и угнетения, выражаемых в
практиках символического насилия, которое оставляет угнетенным
лишь немного эффективных способов реакции. Хотя Бурдье мно­
го писал по концептуальным темам, он никогда не формулировал
свою концепцию действия в манере, которую можно было бы со­
поставить с тем. как Гидденс развивает свой взгляд на праксис в
теории структурации. Однако предрасположеннность Бурдье пре­
увеличивать эффективность культурного доминирования, как мне
кажется, покоится на двух непризнаваемых явно тезисах: постула­
те о том, что все люди жаждут признания со стороны других, напо­
минающем некоторые аргументы из гегелевской “Феноменологии
духа”, к которому присовокупляется ощущение повсеместного при­
сутствия борьбы за признание в любой форме праксиса. Это ощу­
щение предполагает в качестве своего основания волю к символи­
ческому господству (или статусному доминированию, в веберовс­
ких терминах), аналогичную ницшеанской “воле-к-власти” Это
прочтение... делает Бурдье ближе к Фуко, чем к Гидденсу, и пред­
лагает возможное объяснение отсутствия у него чего-либо подоб­
ного гидденсовской диалектике контроля” [116, р. 106, п. 11].
49 Сильная аналогия с речевой компетенцией требовала бы введения
идеи нормативности тех или иных рутин и структурных паттернов
как аналога грамматичности, грамматических категорий языка.
В лингвистике грамматические категории детерминируют, по точ­
ному определению Р О. Якобсона, что должно в данном языке со­
общаться обязательно и безотносительно к контексту высказыва­
ния и речевым намерениям субъекта, то есть не может не сообщаться
в силу структуры грамматических значений (род, число, локализа­
ция по отношению к говорящему и т. д.). Однако Гидденс на дан­
ном шаге стремится свести структуру к деятельности и, следова­
тельно, избегает любых сильных аналогий в пользу инструменталь­
ного и основанного на привычке характера правил и институтов
(“ ...нормы фигурируют как “фактические” границы социальной
жизни, по отношению к которым возможно множество манипуля-
тивных установок” [154, р. 4]).
Дж. Ритцер применяет к теории структурации термин “чрезвычай­
но эклектическая” [256, р.429], что представляется вполне справед­
ливым, поскольку оценка научной теории как синтетической и це­
лостной обычно зависит от её доказанной способности давать от­
веты на множество различных вопросов, исходя из совокупности
внутренне непротиворечивых посылок, а не исходя из возможнос-

201
 ти постоянных “диалектических” переходов между взаимоисклю­
чающими предположениями, как в данном случае.
Запоминающимся рефреном рассуждений Гидденса является пси­
хоаналитически нагруженная присказка о том, что не всякий теле­
сный акт в потоке деятельности имеет мотивацию.
См.. Childhood and Society, 1950 (русс, пер.: Эриксон Э. Детство и
общество. Спб., 1996). Другое направление психоанализа, к которо­
му эпизодически обращается Гидденс - “межличностная теория пси­
хиатрии” Г Салливена [294]. Однако и здесь Гидденс, подобно хо­
рошей домохозяйке, берёт из салливеновской теории то, что ему
“нужно”, произвольно разрывая или перетолковывая концептуаль­
ные связи. Чтобы воссоздать в общих чертах утраченный теорети­
ческий контекст, отметим, что Салливен создал теорию развития Я
(self) как рефлексивного Я (близкого мидовскому Me). Рефлексив­
ное Я по происхождению социально и представляет собой более или
менее интегрированный когнитивный “Я -образ” Его интроециро-
ванные, подчерпнутые из оценок окружающих, позитивные компо­
ненты (“good m e”) связаны с переживанием чувства безопасности,
негативные (“bad m e”) — с переживанием угрозы утраты безопас­
ности, а отрицаемые и проецируемые вовне (“not m e”) — с чувством
острой тревоги. Возникшая на этой основе идея диссоциированного
“Я -образа”, основанного на амбивалентных оценках, получаемых
от матери в раннем детстве, — одна из лучших клинических теорий
шизофрении. Гидденс, однако, использует терминологию Салливе­
на преимущественно вне концептуального контекста, истолковывая
понятие рефлексивности Я в духе феноменологической традиции и,
в более поздней работе [155], экзистенциального психоанализа.
Связь теории структурации и генеративной лингвистики Хомско­
го носит очень опосредованный характер. В работах Гидденса, со­
держащих наиболее артикулированное изложение теории структу­
рации [см.: 154], не только отсутствуют прямые ссылки на работы
Хомского или сколько-нибудь ясное изложение его ключевых идей,
но и присутствуют не вполне понятные указания относительно про­
блем, порождаемых подходом Х омского, которые “едва ли нахо­
дят ответ” в “Мышлении и речи” JI. Выготского. Последняя книга
также интерпретируется довольно необычно —- как демонстрация
тесной связи между локомоторными навыками владения телом и
овладением синтаксисом [154, р. 58-59], хотя речь в ней идет имен­
но о соотнош ении асинхронных процессов развития мышления и
речи, причём одним из важных результатов исследования оказы­
вается тот факт, что в развитии ребёнка грамматика и синтаксис
“идут впереди его логики” [12, гл. 7], не говоря уж о практическом
сознании, упоминаемом в этом контексте Гидденсом.
:t те

202
54 Для иллюстрации здесь можно использовать широко известную
фразу про “глокую куздру'’, придуманную J1. В. Щербой: “Глокая
куздра штеко будланула бокра и куздрячит бокренка” (цит. по: [3,
с. 103]). Любой говорящий по-русски легко определит эту бессмыс­
ленную фразу как синтаксически правильную, сможет сформули­
ровать к ней правильные или неправильные, с точки зрения син­
таксиса и морфологии (но не семантики), вопросы и т. д. Такой же
“абсурдной” правильностью в некоторых аспектах обладает и мно­
жество неправильных, с любой другой точки зрения, интеракций,
что успешно продемонстрировал, в частности, И. Гофман (даже в
палате для душевнобольных существуют некоторые критерии нор­
мальности поведения).
Паллиативом рациональности у Гидденса выступает “осведомлен­
ность”, основанный преимущественно на неявном знании характер
взаимодействия: “ ...Осведомленность основана в меньшей мере на
дискурсивном, чем на практическом сознании. Человеческие аген­
ты всегда знают, что они делают на уровне дискурсивного сознания,
под каким-то описанием. Однако то, что они делают, может быть
вполне незнакомым под другим описанием...”. Помимо внутренних
противоречий и парадоксальных параллелей с гидденсовской кри­
тикой определения интенционального действия (см. далее в основ­
ном тексте), здесь стоит обратить внимание и на расширительную
трактовку знания, в принципе не различающую эпистемологичес­
кий статус утверждений: “Я преследую” и “Меня преследуют” даже
в устах параноика. В своих существенных чертах это “знание” со­
впадает со “знанием” конструкционистской теории Бергера и Лук­
мана (при ещё большем подчеркивании его недискурсивной и неяв­
ной первоприроды). то есть не связано с какими-то возможностями
определения его обоснованности, истинности и т. д.
56 Стоит заметить, что определяя, что следует понимать под “теория­
ми практики”, авторы отсылают к обзорной статье антрополога
Ш. Ортнера по антропологическим теориям и к действительно зна­
чимой работе С. Тёрнера, где определенные вышеописанным о б ­
разом “теории практики” подвергаются радикальной критике.

203
 Б. ТЕОРИИ ПРАКТИЧЕСКОЙ
РАЦИОНАЛЬНОСТИ
Р ассм атр и ваем ы е в д ан н о м п о дразделе нату р ал и стски е
(утилитаристские) теории “объективной” , практической рац и ­
ональности объясн яю т интенциональное действие в терминах
объективно идентиф ицируемых целей-интересов индивидуаль­
ного актора и способов (паттернов) практического исполне­
ния, задаваем ы х внеш ней по отнош ению к актору ситуацией
действия. Терм ин “ натуралистские” указы вает на связь этих
теорий с натуралистской м оделью объяснения в социологии
(см. с. 70-72 наст, изд., а такж е [23, с. 28-38], которая приним а­
ет тезис о глубинном единстве целей, общей теоретической л о ­
гики и методов естественны х наук и наук о человеке. Кроме
того, натурализм , следуя в целом философской доктрине л о ­
гического позитивизм а, стремится к объяснению социального
м ира и действий лю дей посредством дедуктивно-ном ологичес-
кой модели объяснения, или модели охваты ваю щ его закона.

ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ:
ТРИ ТРАКТОВКИ РАЦИОНАЛЬНОСТИ И
ТЕОРИИ СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ
М одель практической, или в более привы чны х социологам
терминах инструм ентальной рациональности1, служит метате-
оретическим ф ундам ентом всех концепций “эконом ического
человека” в социальны х науках. П оэтому эконом ика как част­
ная дисциплина, систематически разрабаты ваю щ ая такого рода
концепции в течение последних полутора веков, представляет
особый интерес для тако го анализа. П ричины этого интереса
точно сф ормулированы А. Розенбергом: “П риним ая принцип
рациональности, эко н о м и сты ! радиционно посматривали в сто­
рону возможного обобщ ения этого принципа для объяснения
всей человеческой деятельности, при всем том, что сами они

204
использовали его исключительно для объяснения весьма неболь­
ш ого диапазона человеческих действий и их совокупностей.
Именно в этом смысле экономическая теория может трактовать­
ся как самая базисная теория в социальных науках, так как ее
декларируемая цель заклю чается в том, чтобы начать исследо­
вание с номологического предположения относительно челове­
ческого поведения (то есть с приниципа рациональности —
И. Д.), которое само по себе является неэкономическим и, та­
ким образом, не только дает в конечном счете неэкономическое
объяснение экономических явлений, но также очерчивает перс­
пективу обобщ енного объяснения всех прочих социальных яв­
лений, в которых вы раж ает себя активная деятельность челове­
ка. К сожалению, хотя экономика и кажется достойной особо
фундаментального места среди социальных наук за выражен­
ность своих эмпирицистских и редукционистских наклонностей,
в другом отношении она оказывается наименее фундаменталь­
ной и наименее систематически разработанной. И бо хотя она
изобилует обобщ ениями, выведенными из постулируемого ею
закона человеческого действия (практического силлогизма —
И. Д .), она напрочь лиш ена единичных каузальных утвержде­
ний, которые обладали бы сколько-нибудь сопоставимым с про­
чими социальными науками эмпирическим и обсервационным
обеспечением... и характеризуется значительно меньшей согла­
сованностью взглядов исследователей относительно объяснения
единичных фактов, чем, например, наименее общ ая из соци­
альных наук — история” [258, р. 54].
Анализ основных преимущ еств и недостатков концепции
“экономического человека” составляет, таким образом , весь­
ма удобную отправную точку для рассмотрения и обобщ ения
моделей практической (инструментальной) рациональности,
лежащ их в основании социологических теорий р аци онально­
го вы бора и обмена. О днако прежде чем перейти к таком у ан а­
лизу и обобщ ению , нам необходимо уточнить само понятие
практической раци ональности и его соотнош ение с интерпре­
тативны м и теориями целенаправленной деятельности.
Представления о том, чего же требует от нас практическая
рациональность, то есть каковы содержательные нормативные
стандарты рационального поведения, отличались впечатляю ­
щим разнообразием задолго до возникновения социологичес­
205
ких теорий действия (уже Аристотель признавал, что следова­
ние правилам логики является лиш ь необходимым, но н ед о ста­
точным условием приписы вания рациональности человеческим
поступкам). С ам ая грубая и приблизительная классификация
этих представлений позволяет выделить по меньшей мере три
радикально различны е трактовки [см.. 208, р. 2-11]:
в первой трактовке бы ть практически раци ональны м оз­
начает действовать так, чтобы , вы бирая наилучш ий спо­
соб действий из нескольких альтернативны х, м аксим изи­
ровать свою прибы ль и м иним изировать убы тки (для чего,
конечно, действую щ ему следует знать, в чем заклю чается
его интерес и как он может бы ть измерен);
вторая тр акто в ка предполагает, что говорить об объектив­
но раци ональном , разум ном поведении м ож но лиш ь тог­
да, когда поведение ориентировано на подлинное и пре­
дельное благо (эта тр акто в ка отню дь не является м оноп о­
лией метафизических теорий морали — достаточн о указать
на клю чевую роль идеи “ предельных ценностей” в норм а­
тивном ф ункционализм е Т. П арсонса);
третья тр акто в ка практической рациональности утверж да­
ет, что раци онален тот, кто действует, сообразуясь с теми
норм ативны м и ограничениям и, которы е он согласился бы
принять в качестве разумны х, если бы рассуж дал бесприс­
трастно и не рассм атривал собственные интересы как при­
вилегированны е (этой трактовке, в частности, следую т те­
ория ком м ун икативн ого действия Ю. Х абер м аса и многие
либералистские теории рациональности и справедливости
конца X X века, приним аю щ ие принцип “реф лективного
равновесия” [см.: 52]: , она такж е близка дю ркгеймовской
идее “органической солидарности”-1).
Т ри описанны е тракто вки практической раци ональности
о бнаруж иваю т своеобразн ое “избирательное ср о д ств о ” с от­
дельны ми м оделями объяснения социального м и р а и социаль­
ного действия, популярны м и в теоретической соци ологи и се­
годня. В озможны е здесь сопоставления типов р ац и о н ал ьн ос­
ти и моделей действия носят, конечно, непрямой характер. Как
уже говорилось, теории целенаправленной деятельности, ан а­
лизировавш иеся в части А раздела II, представляю т собой пре­
имущ ественно индивидуалистские/субъективистские либо хо-
206
листские/субъективистские (П арсонс) концепции, в той или
иной степени приним аю щ ие “ норм ативистское допущ ение'’
Н а ту р ал и стск и е (или утилитаристские, в терм инологии П ар ­
сонса и Дж. А лександера) теории действия не только стремят­
ся к объективной характеристике целей и способов действия,
то есть следуют первой из описанны х трактовок практической
рациональности, но и зачастую стремятся объяснить само су­
щ ествование нады ндивидуальны х норм и институтов интере­
сами, ресурсами и/или навы кам и индивидуальных агентов дей­
ствия. Иными словами, это индивидуалистские, объективисте-,
кие и преимущ ественно инструменталистские теории. i
Итак, в части Б настоящ его раздела будут рассмотрены тео­
рии практической р ац и ональности, объясняю щ ие поступки
людей в терминах желаний-интересов и обоснованных убежде­
ний либо, пользуясь специальным словарем теории рациональ­
ного выбора, в терминах предпочтений и информации. Это тео­
рии, которые принимаю т вышеприведенную первую трактовку
практической рациональности как максимизации индивидуаль­
ного интереса и ориентируются на эмпирическое исследование
общих закономерностей человеческого поведения. О бобщ енная
характеристика этих теорий, как отмечает М. Уотерс, сводится
к ряду “родовы х” признаков, к которым, помимо предполагае­
мого теориями практической рациональности стремления ак­
торов к максимизации объективно идентифицируемого инди­
видуального интереса, относятся также:
• постулируемое теориям и данного типа стремление инди­
видуальных действующих увеличить собственный контроль
над предлож ением социальны х б лаг и, соответственно,
уменьш ить индивидуальную потребность (спрос) на них;
характеристика социального взаимодействия как последо­
вательности сделок, переговоров-“то ргов” или соревнова­
тельных игр, направленны х на выш еописанное увеличение
контроля над социальны м и благами, что откры вает воз­
можность использования контроля над их предложением
для принуждения или приобретения власти над другими
участниками взаимодействия;
представление о возникновении стабильных паттернов об­
мена и взаимодействия, основанных на устойчивых инте­
ресах — процесс, в свою очередь ведущий к возникнове­
207
 нию социальны х норм или квазинорм (имею щ их инстру­
ментальный характер), наруш ение которы х м ож ет воспри­
ниматься как наруш ение м орального порядка;
м етодологический индивидуализм, характерны й для всех
теорий соци альн ого действия (вклю чая и рассмотренны е
выш е теории деятельности) [308, р. 57-58].
Важно, однако, не переоценивать сущ ествую щ ие различия
между социологическими теориями целенаправленной деятель­
ности и инструм ентальной рациональности. К ак уже говори­
лось, это прежде всего телеологические теории, соответствую ­
щие метатеоретической объяснительной модели рационального
социального действия [см.: 23, с. 29-34] и восходящ ие, в той
или иной мере, к аристотелевском у “практическом у силлогиз­
му” и веберовской програм м е исследования соци альн ого дей­
ствия4 Н еудивительно, что многие сторонники последних вер­
сий у ти л и тар и зм а, преж де всего тео р ети ки р а ц и о н ал ьн о го
вы бора (постулирую щ ие не только раци ональность действий,
но и рациональность действую щих), предпочитаю т возводить
свою теоретическую родословную не столько к “ экономичес­
кому им периализм у” , сколько к веберовской инструм енталь­
ной рациональности [см.: 67, р. 223; 230])5 С вязь последней с
теоретической политэконом ией и моделью “эконом ического
человека” несомненна, однако именно ф илософ ский утилита­
ризм и эконом ическая ф орм ализация идеи м аксим изации по­
лезности повлияли и на взгляды Вебера в этом вопросе, и на
ф орм ирование соврем енной теории раци о н ал ьн о го выбора.

2 08
 ГЛАВА 7

КЛАССИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ПРАКТИЧЕСКОЙ

(ИНСТРУМЕНТАЛЬНОЙ) РАЦИОНАЛЬНОСТИ

От утилитаризма к теории полезности

Современные представления о практической (инструмен­
тальной) рациональности и экономическом поведении более
всего обязаны идеям ф илософского утилитаризма И. Бентам а
и Дж. С. М илля6, а такж е теориям классической п олитэконо­
мии. Вклад утилитаризм а заклю чался прежде всего в создании
адекватного дескриптивного понятия для обозначения инди­
видуального, преимущ ественно материального, интереса, м о­
тивирую щ его поступки людей. Э тот интерес был обозначен как
“ полезность” и интерпретирован как свойство объектов удов­
летворять желания индивидов.
Концепция полезности вы годно отличалась от заведом о
норм ативного словаря метафизических теорий м орали, изоби­
ловавш его субстантивистскими понятиями “блага” , “справед­
л и во сти ” , “д о бр о д етел и ” и “ п о р о к а ” , а такж е д о ктр и н ам и ,
описы вавш им и диалектические отнош ения между этим и поня­
тиями. Разумеется, м етафизические теории м орали, как и со-
циально-философские теории, такж е описывали индивидуаль­
ное и общественное поведение людей через стремление к благу
вообщ е либо к конкретны м благам , а равно и через свойствен­
ные лю дям добродетели и пороки. О днако возникавш ие здесь
споры (наприм ер, споры о том , являю тся ли общ ественны е
блага следствием индивидуальны х пороков, или же дело об­
стоит как раз наоборот), если и допускали использование ф ак­
тических аргументов, то все же требовали предварительного
разреш ения вопроса о сам оочевидны х и необходимых м ораль­
ных принципах, на основании которы х могла быть зад ан а эм ­
пирическая интерпретация вы ш еназванны х норм ативны х по­
нятий (“б лаго ”, “ п р аво ” , “добродетель” и т. п.). Вопрос же о
209
14 - 1?Qt;
м оральны х принципах оставался метафизическим, то есть не
поддаю щ имся редукции к наблю даем ы м свойствам индивиду­
умов и, в указанном смысле, неразреш имым.
П онятие полезности такой “ф изикалистской редукции” , на
первый взгляд (как станет ясно из дальнейш его, взгляд в ос­
новном ош ибочны й), поддавалось. Во всяком случае, утили­
таризм предлож ил убедительную натуралистскую трактовку
социального действия, основанную на представлении о том,
что люди имеют индивидуализированны е объективны е инте­
ресы, которы е первичны по отнош ению к универсальны м цен­
ностям справедливости, общ его блага и т. п., а такж е по отн о­
ш ению к нем атериальны м интересам, наприм ер, социальны м ,
интеллектуальны м интересам , личностной сам ореализации и
т. п. Конечно, за утилитаристским “интересом ” стояло “ж ела­
ние” аристотелевского практического силлогизм а, однако оно
о б ъ екти ви ро вал о сь как способность ко н кр етн о го предмета
удовлетворять потребн ость индивида.
При таком подходе отнош ение людей друг к другу и к со­
циальному миру в целом определялось, если воспользоваться
лаконичной ю м овской ф орм улировкой, “эгоизм ом и огран и ­
ченным великодуш ием ” , а такж е недостаточностью внешних
ресурсов, способны х удовлетворять желания лю дей [см.: 65].
Под эгоизмом поним алось стремление м аксим и зировать соб­
ственную удовлетворенность, свойственное каж дом у действу­
ющему. С войственное “ экономическому человеку” стремление
к наиболее полном у уд овлетворению собственны х ж еланий
могло вести в обмену ресурсами между индивидам и, давая на­
чало отнош ениям взаи м н ого контроля, то р га, кооперации и
т. д. Э та простейш ая модель подвергалась м ногократны м ре­
визиям и усложнениям, однако ее ядро оставалось (и остается)
практически неизм енны м . Все м акросоци альны е взаим одей­
ствия в этой м одели сводятся к рационализирован ны м отн о­
шениям обмена и то р га между индивидами. Рациональность
индивидуального поведения оценивается как соотнош ение по­
лезности результатов действия и затр ат на его осуществление.
И ны ми словам и, для наследовавш их утилитаризм у соци оло­
гических теорий инструм ентальной рациональности базисной
формой социального действия является индивидуальное потре­
бительское поведение.
210
 Классическая экономическая теория сделала следующий шаг
в разработке модели инструментальной рациональности, очер­
тив возможность перехода от разнообразия желаний как инди­
видуальных диспозиций агентов действия к единообразию по­
лезности как способности отдельной вещи удовлетворять какую-
либо потребность. Систематизировавш ий политэкономическую
доктрину Альфред М арш алл в “П ринципах эконом ики" (1890)
обрисовал гипотетическую спираль развития социальных отно­
шений — от примитивных желаний, порожденных элементар­
ными потребностями первобы тны х людей, к кооперации и об­
мену, которые обеспечиваю т производство новых благ и воз­
никновение соответствующих новых желаний. В принципе, раз­
витие производства и обмена вело к увеличению суммарной
доступной полезности и, в переводе на язык потенциально удов­
летворяемых желаний, к росту совокупного счастья человече­
ства. Полезность в описываемой концепции выступала в каче­
стве единой субъективной ш калы , позволявш ей соразм ерять
затраты и выигрыши социального действия, а также оценивать
эквивалентность обмена и эффективность производства. Един­
ственная трудность, возникавш ая перед классической эконом и­
кой на этом пути, заклю чалась в отсутствии простого способа
измерения полезности. Т ак как сама идея полезности как неспе­
цифической (то есть не связанной с определенной сенсорной
модальностью или специфической мотивацией) психологичес­
кой шкалы — непрерывной, имеющей нижний и, возможно, вер­
хний пороги и метрической — бы ла почерпнута экономистами
из ненаучной “народной психологии” (см. с. 2 8 4 -2 8 7 наст, изд.),
соверш енно естественной бы ла и попы тка ввести некоторы е
более строгие базисные психологические допущения, касаю щ и­
еся рационального поведения, максимизирующего индивидуаль­
ную удовлетворенность. Три такие допущения были сделаны в
конце XIX века представителями маржиналистской экономики
(К. М енгер, У Джевонс, JI. Вальрас и др.), причем одно из них
было просто спорным с точки зрения психологической науки
той эпохи, а другое носило совершенно необоснованный харак­
тер.
Первое из допущ ений заклю чалось в том, что в ситуации
вы бора между различны м и альтернативам и, агенты руковод­
ствуются истинными убеждениями относительно последствий
211
вы бора цели и способа действий, то есть расп о л агаю т “ пол­
ной информ ацией” С огласно второму допущ ению , агенты (или
сознательны е субъекты действия) способны ран ж и р о вать аль­
тернативы в зависим ости от их предпочтительности, которая,
в свою очередь, определяется оценкой ож идаем ой полезности.
П ри этом предполагалось, что полезность — это кард и н аль­
ная величина, своеобразн ая “единая валю та” р азнооб разны х
ж еланий (то есть некая производная мера “ж елательности же­
л ан и й ”). Третье допущ ение имело статус общ его зако н а и ут­
верж дало, что реальное действие агента будет определяться
желанием м аксим и зировать полезность и инф орм ацией (обо­
снованны м и убеж дениями) относительно того, что определен­
ный выбор из данной совокупности альтернатив в сложившихся
обстоятельствах и приведет к ожидаемой м аксим и зации7
Первое допущ ение (“ полной информации”) бы ло, безуслов­
но, не эмпирическим обобщ ением , а идеализацией, граничны м
условием для модели “экономического человека” Конечно, оно
вы глядело не слиш ком реалистичны м , но главная его слабость
заклю чалась в том, что оно превращ ало лю бы е предсказания
относительно действительно соверш аемых вы боров в неф аль­
сифицируемые утверждения, так как возмож ны е эмпирические
дем онстрации отклонений от закона м аксим изации полезнос­
ти могли бы ть “спи сан ы ” на счет этой идеализации. Т о есть во
всех случаях, когда агент не соверш ал предсказанны х действий,
максимизирую щ их его полезность, исследователь мог утверж­
дать, что причина заклю чается не в лож ности “зако н а инстру­
м ентальной р ац и о н ал ьн о сти ” (третьего допущ ения), а в заве­
дом о нереалистичном характере первого допущ ения, иными
словам и в неполноте или лож ности инф орм ации (верований и
убеждений действую щ его)8 Второе допущ ение о б лад ал о час­
тичным правдоподобием, так как взрослые образованны е люди
обладаю т почти неограниченной способностью упорядочивать
даж е разнородны е наб о р ы объектов по их предпочтительнос­
ти, однако вы являем ы е в эксперименте предпочтения весьма
редко об наруж иваю т свойства транзитивности, аддитивности
и т. п., необходим ы е для построения линейной ш калы одно­
м ерного признака. В больш инстве случаев ш калы предпочте­
ний являю тся производны м и, то есть нелинейны м и ком п ози­
циями нескольких критериальны х ш кал. (П оследние, в свою
212
 очередь, могут быть как ш калам и монотонно возрастаю щ его
признака, так и ш калам и с “ оптимальной то чко й ” .) О днако
другая часть второго допущ ения — предположение о том. что
упорядочение разнородны х объектов по ш кале предпочтений
отраж ает их упорядочение по субъективно воспринимаем ой
полезности, — являлось не каким -то граничным условием, по­
добны м условию “ полной инф орм ации” , а содерж ательны м
утверждением, описы вавш им предполагаемую психологичес­
кую законом ерность9
П роблема заклю чалась в том, что современная маржинали-
стской экономике психологическая наука попросту не распола­
гала никакими фактами, обосновываю щ ими столь смелое обоб­
щение. П о сути, описываемая закономерность постулировала
существование психологического механизма, обеспечиваю щ е­
го возможность такого упорядочивания — “искусственного ана­
лизатора”, если воспользоваться термином психофизиологии. —
способного переводить различную специфическую м отивацию
в “единую валюту” неспецифической удовлетворенности, то есть
субъективной полезности. О днако данные нейрофизиологии и
психофизиологии скорее свидетельствовали об обратном : а
именно, об отсутствии такого единого, неспецифического “цен­
тра положительного подкрепления” Психология и физиология
конца X IX — начала XX века располагали разнообразны м и
доказательствами того, что даже базисная мотивация поведе­
ния (пищевая, питьевая, сексуальная) обладает довольно высо­
кой модальной специфичностью и, как показали несколько бо­
лее поздние нейрофизиологические исследования, имеет отдель­
ные представительства в анатомически выделенных областях
мозга. (Справедливости ради, нужно отметить, что некоторые
теории нашего времени в этой области допускают сущ ествова­
ние неспецифического “центра положительного подкрепления”
в латеральны х областях гипоталамуса, однако этот центр явля­
ется частью механизма эмоций, а не собственно м отивацион­
ных механизмов, и его роль связана с обеспечением возможнос­
ти временной редукции специфических влечений и “ отсрочки
вознаграждения” [см.: 41; 234]). Данные психологии свидетель­
ствовали о том, что увеличение доступного удовлетворения для
одного типа мотивации не ведет к “замещению” П опросту го­
воря, возможность неограниченного удовлетворения пищевой,
213
например, потребности, обы чно не ведет к росту общей удов­
летворенности и, соответственно, к снижению питьевой или ка­
кой-либо еще мотивации. Следовательно, ожидаемая полезность
объектов обладает “м отивационной специфичностью ” и чрез­
вычайно низкой кроссм одальной сопоставимостью . Сущ ество­
вание единого механизма восприятия и оценки субъективной по­
лезности было, таким образом , весьма спорным откры тием эко­
номистов в области психологии. И это откры тие оказалось не
последним.
Для того чтобы сконструировать кардинальную ш калу по­
лезности, м арж иналистская экономическая теория ввела еще
одно психологическое предположение (обусловившее, кстати,
название этой школы). Э то предположение заклю чалось в том,
что полезность некоего предмета потребления является моно­
тонно убывающей функцией его количества (“закон убывания
предельной полезности” ). О тсю да можно было вывести, что в
случае линейного роста цены товара или услуги его удельная
полезность будет убы вать пропорционально росту цены. Таким
образом, совокупный спрос на такой товар (или услугу) также
может быть описан как м онотонно убываю щ ая функция цены.
Выведенная из перечисленных психологических гипотез теоре­
тическая кривая спроса как функции цены д ем онстрировала
высокую степень соответствия кривым, обобщ аю щ им эмпири­
ческие данные о процессах ценообразования, что и маржинали-
стами, и их критиками воспринималось как блестящее д оказа­
т е л ь с т в о и сх о д н ы х п р е д п о л о ж е н и й . П о -в и д и м о м у , более
“ эконом ны е” объяснения устойчивой обратной связи цены и
спроса, не основанные на опосредующих психологических пе­
ременных наподобие полезности (например, объяснения, исхо­
дящ ие из “принципа б ар тер а” — обмена денег как ограничен­
ного ресурса на неограниченно возрастающее количество единиц
товара), восприним ались больш инством исследователей как
слиш ком формальны е и психологически непривлекательны е10
П ритом гипотетические законы психологии, фигурировавш ие
в качестве предпосылок закон а убывающей полезности, в дей­
ствительности носили отню дь не произвольный характер.
Ещ е в X V II веке вы д аю щ и йся ш вей царски й м атем атик
Я. Бернулли сф орм улировал “закон убы ваю щ его прироста бо­
гатства”, утверж давш ий, что субъективно ощ ущ аем ая величи­
214
на денежной прибавки к уже имеющемуся у индивида состоя­
нию будет, для данной абсолю тной величины прибавки, тем
меньше, чем больш е разм ер уже накопленного состояния. П ер­
вооткры ватели психофизического закона П. Бугер и Э. Вебер
(30-е годы X IX века) переф орм улировали эту законом ерность
для субъективных ш кал ощ ущ ения, доказав, что для субъек­
тивных ш кал освещ енности, вы соты звука и т. п. отнош ение
предельного, едва зам етного приращ ения стимула к его исход­
ной величине (отнош ение, назы ваем ое дифференциальны м по­
рогом) является постоянной величиной. Г Фехнер, сф ормули­
ровавш ий в “Элементах психофизики” (1860) логариф мический
закон субъективной величины ощущений, должен был ввести
еще одно предположение — что сама величина м арж ин ально­
го, едва зам етного различия субъективных ощущений (диффе­
ренциальный порог) является константой. Именно эта констан­
т а (е д в а за м е т н о е п р и р а щ е н и е о щ у щ ен и й ), я в л я в ш а я с я
единицей субъективных сенсорны х шкал, и стала идеалом и
прообразом “ предельной полезности” как субъективной ш ка­
лы удовлетворенности. О днако все психофизические ш калы
были производны ми от объективны х метрических ш кал изме­
рения физических стимулов (веса, физической вы соты звука и
т. д.), тогда как полезность такой объективной “ш калы стиму­
л а ” не имела, так как разнородны е предметы потребления (ш ап­
ки, пальто, яблоки и т. п.) не м огли бы ть сопоставлены на еди­
ной количественной ш кале независимо от контекста (какова
объективная ценность ш нурков без ботинок или горчицы без
сосисок?), доступности заменителей и величины текущ их по­
требностей, если, конечно, не принять за такую ш калу цену
предметов в деньгах, однако цены должны были, согласно за­
кону предельной полезности, выводится из последнего, а не
служить основанием для его выведения. Кроме того, деньги
являлись особым “т о в ар о м ” , соотнош ение субъективной цен­
ности которы х с их абсолю тны м количеством как р аз и сф ор­
м улировал Бернулли.
И менно поэтому эконом истам не удалось найти эм пири­
ческого подтверж дения ф акту сущ ествования кардинальной
ш калы полезности, подобного тем многочисленным подтвер­
ждениям, которы е получили психофизические законы Вебера
и Ф ехнера. (И нтересно отм етить, что экономисты и не пы та­
215
лись проверить п р авдоподоби е своих “ психологических пред­
п осы лок” столь естественны м для эмпирической науки опы т­
ным путем. Единственны м исследователем, проводивш им экс­
периментальное изучение закон а м аксим изации полезности в
первой трети XX века был великий психолог Л. Л. Терстоун,
однако он исходил уже из концепции “ординальной полезнос­
т и ” .)
Трудности, с которы м и столкнулась исходная версия кон­
цепции “эконом ического человека” и идея кардин альн ой ш ка­
лы п олезн ости п р и вели эк о н о м и сто в и с о ц и о л о г о в кон ца
X IX — первой половины X X века и прежде всего, В. П арето,
объединявш его две эти проф ессиональны е роли, к принятию
более умеренной идеи ординально измеряемой полезности и
первичной ф орм улировке собственно теории р аци онального
вы бора.
П ервая из названны х идей была сф орм улирована П арето
в качестве противовеса инструм ентальной и чрезмерно м ате­
риалистской тр акто вке полезности у М ар ш ал л а"

Взгляды В. Парето
Для Вильфредо П арето, как и для М арш алла, эвристичес­
кий смысл понятия полезности заключается в откры ваемой им
возможности операционализации рационального вы бора как
исчисления сопоставим ого (межличностно либо для одной л ич­
ности в разные моменты времени) индивидуального преимуще­
ства, достигаем ого в результате какого-то поступка. Причем
такое преимущество может носить не только материальный, но
и моральный характер, и, следовательно, пом имо “экономичес­
кой полезности” следует говорить о “моральной полезности”,
например, возможной полезности регулярной м олитвы для до­
стижения вечного спасения (“пари П аскал я” 12). К ром е того,
понятие полезности как общей меры удовлетворенности всей
совокупности побуждений (“осадков”) индивида носит очень
субъективный характер и должно быть дополнено более объек­
тивным понятием “ оф елимности” (от греч. ophelim on), харак­
теризующим пригодность, “ прибы льность” некоего обращ аю ­
щ егося на к о н к у р е н т н о м р ы н ке п р ед м ета, “ а к т и в а ” , для
удовлетворения какого-либо желания или потребности челове­
ка [см.: 240, р. 99-102]. О фелимность достигает м аксимума в том
216
случае, когда индивид получает максимум удовлетворения от
приобретенного на ры нке набора товаров (как и в случае пре­
дельной полезности, из теории алгебраических функций можно
тривиально вывести, что максимум совокупной офелимности
набора “активов” будет достигаться при равенстве предельных
офелимностей всех входящих в набор товаров).
Разумеется, м оральны е и материальны е полезности и офе­
лимности (различие между которы м и было забы то последую­
щими поколениями эконом истов и социологов) не могут быть
сведены к единой причине и измерены в одной абсолю тной
шкале, в чем однако нет необходимости, если использовать для
формулировки уравнений экономического равновесия и соот­
ветствующей теории цены не гипотетические способности “эко­
номического человека” , а сугубо аксиом атические свойства
кривых безразличия (непреры вность, выпуклость и т. д.), по­
зволяю щ ие также задать ординальны е отнош ения предпочте­
ния для различных благ. И менно этот путь избрали П арето, а
затем Дж. Хикс и остальны е “ неоклассики” О днако получен­
ные таким способом модели формирования цены и равнове­
сия представляю т собой уже не эмпирически обоснованны е
теории максимизирую щ его “экономического человека” (и со­
циального действия как рационального вы бора), а абстракт­
ную “ценностную л о ги ку ” , то есть логическое (“тавтологичес­
кое”) исчисление объективно возможных ценностных исходов,
“вы игры ш ей” и “ про и гр ы ш ей ” матем атической теории игр.
П арсонс удачно суммирует описанную линию развития теоре­
тического мышления П арето:
Он дальше всех в своем поколении продвинулся в разработке
математической формулировки системы экономического рав­
новесия как целого... Более того, Парето понял и акцентиро­
вал абстрактность экономической теории. Он считал, что она
имеет дело с типовыми действиями, являющимися логически­
ми по отношению к процессам обеспечения средств для удов­
летворения желаний. Сами же желания и предельные препят­
ствия для их удовлетворения должны рассматриваться эконо­
мической наукой как данные. Сверх всего, Парето показал, что,
используя кривые безразличия, можно сформулировать все
уравнения экономического равновесия, не обращаясь к поня­
тию полезности, освободив, таким образом, экономическую
217
 теорию от последних признаков зависимости от психологичес­
кого гедонизма. Он также ушел от ортодоксальных взглядов
[классической политэкономии], построив полную теоретичес­
кую схему не только на обычных предположениях конкурен­
ции, но также на предположениях монополии и коллективиз­
ма. Он совершенно определенно не думал, что экономическая
теория сама по себе способна дать полное объяснение слож­
ных социальных событий. Остро осознавая наличие неразре­
шимых для экономики конкретных проблем, он ощущал выра­
женную потребность в более широкой науке, дополняющей
экономику, и таким образом обратился к социологии [246,
р. 105-106].
П оследовательное применение модели раци о н ал ьн ого дей­
ствия к объяснению социального взаимодействия и кооп ера­
ции очевидны м образом требовало сведения последних к ин­
д и в и д у а л ь н ы м в ы б о р ам со ц и ал ь н ы х а к т о р о в . П р и так о м
подходе всякая ф орм а д о бровольной коллективности или об­
щ ественная политика как тако вая должны были хотя бы отча­
сти м оделироваться по образцу эконом ического равновесия,
основы ваясь либо на своего рода контракте (“ общ ественном
вы боре”), либо на непреднамеренно достигаем ой координации
индивидуальны х интересов, напоминаю щ ей “невидимую руку”
ры ночной конкуренции, но уж во всяком случае не на внешней
детерм инации силами “ принуждения и об м ан а”
И менно с вы ш еприведенны м и соображ ениям и и связано
проводимое П арето уже на уровне коллективного действия рез­
кое разграничение максимизации “офелимности для общ ества”
как совокупности индивидов и максимизации “общ ественной
оф ели м н ости ” как и н тегр ал ьн о й х арактери сти ки общ ества.
Последняя, по мнению П арето, невозможна в принципе, так как
офелимности различны х людей несопоставимы, а представле­
ние о внеличных “ общественных целях” лиш ено смы сла (одна­
ко, полагает П арето, м ож но говорить об утилитаристской “об­
щ ественн ой п о л е зн о с т и ” ко гд а, нап р и м ер , п р а в и те л ьс т в о
обменивает “убы ток” для заклю чаемого в тю рьму преступника
на “ вы игры ш ” в безопасности всех остальных членов общества).
Л ю бое отдельное изменение в социальной политике долж но
рассматриваться именно сто чки зрения максимизации “ офелим­
ности для общ ества” как набора индивидуальных офелимнос-
- 218
тей (или полезностей). О писанны й подход требует такого кри­
терия оценки достигнутого общественного благосостояния, ко­
торы й, в отличие от утилитаристского “сум м арного общ его
счастья” (то есть простого линейного индекса), в котором уве­
личение благополучия больш инства может оплачиваться и “сле­
зинкой ребенка”, был бы чувствителен к изменениям в удов­
летворенности каждого из членов общества (или группы).
Ч тобы ввести такой критерий, необходимо развести два
типа элементарных социальны х изменений — “движ ений” , ко­
торы е можно операционализировать как переходы от одного
распределения благ или соответствую щ их офелимностей меж­
ду членами общества или группы к другому распределению:
Движения первого типа, Р, таковы, что будучи выгодны одним
индивидам, они с необходимостью вредны для других. Движе­
ния второго типа, Q, таковы, что они служат во благо, или в
ущерб, всем индивидам без исключения [241, § 871].
(Движения второго типа, Q, принято именовать П арето-
доминантны м и.)
Н а выделении движений второго типа и основан предло­
ж енны й П арето критерий м аксим изации “ оф елим ности для
общ ества”:
Когда сообщество находится в точке Qn , очевидно, что с эконо­
мической точки зрения целесообразно не останавливаться в этой
точке, а двигаться дальше от неё до тех пор, пока движение от
неё выгодно для всех. Когда, однако, достигнута точка Р, откуда
дальнейшее такое движение невозможно, необходимо, думая
остановиться ли в достигнутой точке, обратиться к соображени­
ям, чуждым экономике, то есть решать на этических основаниях,
на основаниях социальной полезности и чего-либо еще, кого из
индивидов вознаградить и кем пожертвовать. Описанная точка
играет в данной ситуации роль, аналогичную точке, в которой
достигается максимум индивидуальной офелимности и в кото­
рой, соответственно, индивидуум останавливается. На основа­
нии этой аналогии ее можно обозначить как точку максималь­
ной офелимности ДЛЯ сообщества [241, § 872].
Х отя весьма существенное различение офелимности и по­
лезности в дальнейшем, к сожалению, игнорировалось абсолю т­
ным больш инством экономистов, социологов и политологов,

219
предложенный П арето критерий м аксимальной офелимности
для общества, несколько ослабленный и обозначаемы й ныне как
Парето-оптимальность, стал самой влиятельной попы ткой еди­
ной содерж ательной тр ак то в к и двух д о во льн о абстрактны х
идей — общ ественного б лага и экономического равновесия, со­
держ авш ихся в трудах классиков теоретической эконом ики
(прежде всего, в работах Вальраса и Джевонса). В современной
трактовке, П арето-дом инантность определяет некоторую ситу­
ацию А в обществе как предпочтительную (доминатную ) по от­
нош ению к ситуации В в том и только том случае, если каждый
член общества в ситуации А оказывается в положении, не худ­
шем, чем в ситуации В, и по крайней мере один человек оказы ­
вается в лучшем положении. П арето-оптим альность, как крите­
рий общественного блага, используемый при выборе социальной
или экономической политики, это такое состояние общества, для
которого отсутствует другое П арето-дом инантное состояние,
переход к которому м ог бы улучшить хоть чью-то ситуацию, не
ухудшив при этом положение кого-либо из остальны х членов
общества. Если трактовать индивидуальную функцию полезно­
сти, отражаю щ ую полож ение отдельного члена общества, как
ординальное упорядочение предпочтений (или “ выявленных
предпочтений”, следуя П. Самуэльсону), оптим альны м будет
такое положение дел, которое все члены общ ества сочтут более
предпочтительным либо не худшим (отнош ение слабого пред­
почтения), чем предшествующее положение дел. Следует заме­
тить, однако, что П арето-оптим альность сама по себе является
довольно неоднозначным оценочным критерием. Во-первых, для
лю бого субоптим ального состояния общественных предпочте­
ний (или соответствую щ его распределения первичны х благ)
можно указать потенциально бесконечное множ ество оптиму-
мов, многие из которы х будут выглядеть весьма сомнительно с
точки зрения лю бых других критериев. (Н априм ер, состояние,
учитывающее индивидуальны е предпочтения Гитлера или Пол
П ота, при прочих равны х, будет дом инировать над состояни­
ем, их игноририрую щ им.) Во-вторых, из предложенного П аре­
то принципа невозмож но вывести имманентны й ему критерий
для сравнения различны х оптимумов между собой и, следова­
тельно, нахождения единственного “наилучш его” значения фун­
кции общественного благосостояния.
220
 П арето-оптим альность — идея, которая легла в основание
теории социального вы бора, а такж е того важнейш его нап рав­
ления нормативной политэкономической теории, которую при­
нято назы вать “эк о н о м и к о й благо со сто ян и я” , или теорией
общественных благ. Значим ость этой идеи связана с ее при­
влекательной особенностью , осознанной уже П арето и други­
ми основателями неоклассической теории. Будучи безусловно
норм ативны м понятием, П арето-оптим альность имеет явные
признаки дескриптивности, “ естественного” происхождения.
Действительно, как и в случае ценового равновесия спроса и
предложения, описанного классической политэконом ией, П а ­
рето-оптим альность обладает некоторы ми признакам и встро­
енного уравновеш иваю щ его механизма, так как лю бое инди­
видуальное “движ ение” от П арето-оптим альности неизбежно
ведет к общему субоптим альном у состоянию, то есть умень­
ш ению значения по меньш ей мере некоторых из взаим озави­
симых индивидуальных функций полезности. Зависимость со­
вокупного “ блага для общ ества” от индивидуальных функций
полезности, то есть, в принятой П арето ординальной трактов­
ке полезности, от индивидуальны х упорядочений предпочте­
ний, позволяет предполож ить, что П арето-оптим альность как
критерий коллективной рациональности совпадает с некоторой
точкой равновесия индивидуально-рациональны х (в смысле
максимизации индивидуальной функции полезности) “движ е­
ний”, что м огло бы м отивировать отдельных членов общ ества
поддерж ивать сложивш ееся равновесие “общ ественной полез­
ности”, дабы не подвергать риску собственную функцию по­
лезности.
Последнее рассуждение, как стало ясно несколькими деся­
тилетиями позднее, в общем случае неверно (см. с. 2 5 0 наст, изд.),
однако оно в той или иной форме поддерживало неизменно ос­
трый интерес экономистов и политологов к нахождению сово­
купности д ополняю щ их П ар ето -о п ти м ал ьн о сть оценочны х
принципов, которые позволили бы выносить объективно обо­
снованные и даже обязываю щ ие суждения относительно раци­
ональности, разум ности общественных реш ений, публичной
политики или экономических институтов, апеллируя при этом
исключительно к неограниченному своекоры стию отдельных
членов общества, то есть к “их собственным интересам” Д е­
221
тальный анализ причин такого устойчивого интереса к крите­
риям практической рациональности со стороны обществоведов,
ориентированных на прикладной анализ социальных проблем,
выходит за рамки данной работы, поэтому мы ограничимся не­
сколькими выразительными цитатами из статьи Б. Бэрри и Р.
Хардина, описывающей причины и последствия злоупотребле­
ния “экономической” концепцией рациональности в обществен­
ных науках:
Едва ли будет преувеличением сказать, что рациональность в ка­
честве предельного критерия для оценки верований и поступков
заместила собой и истину, и мораль. Даже если мы отваживаемся
использовать такие термины, как “истинный”, либо такие слова
из словаря морали, как “справедливый”, мы обязаны понимать
их каким-то таким способом, который позволяет вывести их из
более фундаментального понятия рациональности... [Современ­
ная философия либерализма] утверждает, что суть либерализма
заключается в отказе от поддержки социальными и политически­
ми институтами одного образа жизни в ущерб любому другому.
Хотя каждый индивид может иметь частную точку зрения на от­
носительную ценность разных образов жизни, это должно оста­
ваться вне пределов любого обсуждения правил, которым следует
придать обязывающий статус в обществе. Эта идея немедленно
ставит нас перед проблемой: если невозможна апелляция к ценно­
сти некоторого образа жизни, который мог бы поддерживаться и
оберегаться совокупностью институтов, то к чему апеллировать?
Если предположить, что неограниченное следование различным
образам жизни (или, на деле, неограниченное следование одному
образу жизни со стороны различных индивидов) приведет к кон­
фликту, то должны существовать некоторые авторитетные пра­
вила, позволяющие предотвратить взаимную фрустрацию. Но на
каком основании следует поддерживать сами эти правила? Ответ,
возникающий с очевидностью, снова подразумевает обращение к
понятию рациональности. Ибо только понятие, настолько лишен­
ное содержательного наполнения, дает надежду на желаемую ней­
тральность. .. Конечно, одно дело сказать это, и совсем другое —
построить убедительную аргументацию в пользу того, что рацио­
нальные индивиды должны согласиться принять определенную
совокупность правил, и при этом принять их как в некотором смыс­
ле наилучшее, что они могут вывести из своих непримиримых то­
222
 чек зрения. Будет неуместным спрашивать здесь, насколько наши
философы преуспели в предложении таких принципов. Что инте­
ресует нас здесь, так это опять же чудовищное количество рабо­
ты, к совершению которой принуждают понятие рациональнос­
ти [85, р. 368, 370-371].
Представления Парето о детерминантах индивидуального
и коллективного поведения связаны с его концепциями чувств
(сентиментов), осадков и производных (дериваций). Осадки
представляют собой внешние поведенческие проявления базо­
вых чувств и инстинктов как ценностных ориентаций, то есть
отношение между ними может быть примерно описано как
отношение “неявная ценность — поведенческий симптом” (под­
робнее о сути этих понятий, определяемых Парето не вполне
чётко, см., например: [15, с. 197-201; 299, р. 379-381]).
Поскольку чувства проявляю тся посредством осадков,
Парето считает возможным классифицировать их вместе, то
есть для краткости во многих случаях подразумевать под осад­
ками и чувства, ими манифестируемые [239, sect. 1690]. Им вы­
делено шесть основных классов осадков, описываю щ их и
“встроенные” биологические программы поведения, и соб­
ственно фундаментальные нормативные ориентации (инстинкт
комбинаций; настойчивость в сохранении агрегатов; актив­
ность как потребность в проявлении своих чувств посредством
внешней деятельности; социальность как потребность приня­
тия со стороны других и принадлежности; единство индивида,
проявляемое в материальных интересах, желании статуса и са-
мотождественности; сексуальный осадок) [239, sects. 888-899].
Причем выявленность тех или иных осадков в конкретном об­
ществе, в конкретный исторический период свидетельствует о
состоянии коллективных чувств, способствующих их проявле­
нию, легитимирующих эти проявления и т. д. Осадки, таким
образом, во-первых, выступают в качестве шести аналитичес­
ких “измерений действия” , и, во-вторых, позволяют классифи­
цировать различные состояния человеческих групп и обществ
через соотнесение с этими фундаментальными “измерениями”-
ориентациями действия [299, р. 380-381].
Согласно Парето, смена преобладающих ориентаций —
один из множества описанных им социальных, политических
и экономических циклов. В ходе этого цикла периоды жёстких
223
нормативных ограничений и низкой терпимости (когда инди­
видам вменяются в вину даже непреднамеренные последствия
действий) ведут к рациональной критике верований и норм,
которая расш атывает нормативный контроль, увеличивает
терпимость даже к преднамеренным отклонениям и неодноз­
начность в интерпретации норм. Последняя, в свою очередь,
усиливаясь до предела, ведет к отказу от “рациональной про-
блематизации” традиций и нормативных ориентаций и в пре­
деле к преобладанию в массах “слепой веры” и консерватив­
ного следования нормам, после чего возрастающая жесткость
и ригидность норм вновь ведет к рациональной критике и ли­
берализации и, следовательно, к повторению цикла [см.: 239,
sect. 1265-1383, 2513; 299, р. 386-390, 402-403].
Что же касается производных (дериваций), то они пред­
ставляю т из себя своего рода “надстройку” , состоящую из
“обыденных теорий” или мифов, объясняющих, узакониваю­
щих или даже маскирующих (если воспользоваться психоло­
гической терминологией — “рационализирующих”) поведен­
ческие осадки и лежащие в их основе чувства. Соотношение
этих (субъективно-рациональных, в веберовском смысле) ра­
ционализаций с подлинными объяснениями, базирующимися
на научном методе, называемом Парето логико-эксперимен-
тальным, напоминает отношение бэконовских “идолов разу­
м а” к научному знанию. (Подробнее о видах дериваций и их
отношении к логико-экспериментальному пониманию действий
см.: [15, с. 200-201].) Таким образом, деривации, по Парето,
могут служить для социолога симптомами неявных интересов,
которые они обслуживают, или господствующих ценностных
стандартов, на которые опираются обоснования и легитима­
ции осадков [299, р. 381-382]. Колебания между стремлением
действующих к соответствию дериваций реальности и стрем­
лением к их максимальной эффективности с точки зрения их
инструментально понимаемой “социальной полезности” ведут,
по мнению Парето, к “наблюдаемым в течение стольких мно­
гих веков постоянно повторяющимся колебаниям маятника:
между скептицизмом и верой, материализмом и идеализмом,
логико-экспериментальной наукой и метафизикой” [239, sect.
1680-1681].

224
 ГЛАВА 8

"МОДЕРНИСТСКИЕ" ТЕОРИИ
ПРАКТИЧЕСКОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Зарождение социологических теорий

рационального выбора и общественного выбора
Теория общественного (социального) выбора — это попыт­
ка расширения описанной выше утилитаристской модели раци­
онального выбора на область коллективного целеполагания.
Очевидно, что правдоподобное объяснение осмысленного дей­
ствия в терминах целей-предпочтений и верований относитель­
но доступных способов действия утрачивает сугубо умозритель­
ный характер лишь тогда, когда его удается успешно применить
для исследования “надлежащей проблематики” социальных
наук — процессов возникновения социального порядка, а так­
же существования устойчивых форм взаимодействия и коорди­
нации коллективного действия (от первичных групп до безлич­
ных институтов принятия коллективных решений).
Предложенную неоклассической экономикой модель “ра­
ционального максимизатора”, дополненную описанными выше
идеями агрегирования индивидуальных предпочтений и опти­
мизации полученной функции общественного благосостояния,
следовало, как минимум, дополнить теорией, описывающей ме­
ханизм отображения индивидуально-рациональных целей дей­
ствия в цели добровольного коллективного действия или в цели
общественной политики, поддерживаемой через институты по­
литического участия. Иными словами, социологическая кон­
цептуализация этой модели должна была найти социологичес­
ки правдоподобный ответ на старый Гоббсов вопрос о том,
как возможно общество, состоящее из эгоистичных (инстру­
менталистских) индивидуальных акторов.
Целью теории общественного выбора, начало разработки
которой можно условно д ати ровать началом 50-х годов
225
15- 1295
XX века14, стал “ ...анализ условий, при которых можно найти
некий механизм, или правило, позволяющий коллективной орга­
низации (правительству, социальным учреждениям, профсою­
зу, фирме) приходить к решениям, которые тем или иным спо­
собом отражают решения, желаемые ее членами. Следовательно,
теория общественного выбора выступает в качестве норматив­
ной теории выборов и законодательных решений. В более ши­
рокой интерпретации, она рассматривает тот характерный для
любого нормативного суждения о межличностных отношениях
аспект, который основан, в той или иной мере, на удовлетворе­
нии индивидуальных потребностей” [82, р. 252-253]. Основной
вопрос, на который отвечает теория общественного выбора,
можно сформулировать так: каким образом коллективные дей­
ствия и социальные организации (как коллективные интенцио-
нальные проекты) осуществляют согласование индивидуальных
интересов участников (при этом индивидуальные акторы рас­
сматриваются как различающиеся “наборы предпочтений”).
Очевидно, что нормативный характер теории общественно­
го выбора восходит к нормативному характеру самого понятия
практической рациональности, подразумевающего идентифи­
кацию смысла действия в терминах цели как желаемого, долж­
ного или предпочтительного положения вещей. Поэтому кажется
не лишенным смысла предположение о том, что исходные труд­
ности рационального объяснения индивидуального действия
(упоминавшиеся в подразделе А применительно к теориям целе­
направленной деятельности и подробно анализируемые далее,
в разделе III), в частности, проблемы объективного приписыва­
ния целевых состояний, множественности интенциональных
описаний, неопределенности сугубо формального критерия ра­
циональности целей действия и т. п., должны обнаружить себя
и в моделях коллективного оценивания, принятия решения и
действия, осуществляемого рациональными индивидами, каж­
дый из которых преследует собственные интересы. Это предпо­
ложение с избытком подтверждается впервые изложенной в ра­
боте К. Эрроу [81] теоремой о невозможности такого выбора
(интерпретируемого как функция общественного благосостоя­
ния, коллективный интерес или совместно принимаемое реше­
ние), а затем дополненной и уточненной для различных моди­
фикаций исходных условий и различных предположений о ха­
226
рактере индивидуальных “вкладов” в коллективное решение.
Теорема утверждает невозможность выбора, соответствующе­
го содержательным критериями совместного интереса или кол­
лективного принятия решений, во всех случаях, когда принима­
ются минимальные условия равного и неограниченного внешни­
ми условиями отображения индивидуальных функций полезно­
сти, то есть индивидуальных упорядочений предпочтений.
Эрроу представил формальную модель общественного вы­
бора как построения единственного совместного упорядочения
предпочтений R, основанного на п индивидуальных упорядоче­
ниях предпочтений (R r R r ... RJ. Собственно теорема невозмож­
ности утверждает, что не существует такой функции обществен­
ного благосостояния / , преобразую щ ей индивидуальны е
упорядочения в общественный выбор15, R = f( R p R2, . . R,)> ко­
торая удовлетворяла бы таким минимальным условиям, как:
• Парето-оптимальность, когда для пары альтернатив д;, у из
множества выборов X все индивиды предпочитают д: отно­
сительно у, общество также предпочтет х относительно у;
неограниченная область : искомая функция выбора должна
быть определена на всем множестве логически возможных
комбинаций индивидуальных упорядочений альтернатив
из множества всех альтернатив X. В действительности,
разумеется, члены конечной группы выбирают далеко не
все возможные упорядочения, однако и для небольшого
числа исходных упорядочений невозможно избежать цик­
личности (несовместности) коллективного упорядочения;
независимость иррелевантных альтернатив: если множество
подлежащих упорядочению (релевантных) возможных аль­
тернатив X является подмножеством какого-то множества
Х + , то при неизменности всех индивидуальных парных
сравнений на X получаемое коллективное упорядочение
должно остаться неизменным даже при изменении других
индивидуальных упорядочений на Х+. Это условие, хотя и
довольно сложно для понимания, также не противоречит
интуиции: если выбор осуществляется исключительно меж­
ду Ивановым и Сидоровым, сравнительные достоинства
Петрова не имеют отношения к выбору;
отсутствие диктатора: не существует такого индивида,
чьи индивидуальные предпочтения полностью определя-
227
15 *
 ют общественный выбор для любой пары альтернатив.
Эрроу показал, что при наличии хотя бы трех альтернатив
(.х, V, г) и не менее двух выбирающих индивидов функция обще­
ственного благосостояния может быть только диктаторской.
Ослабление различных условий или даже допущение кардиналь­
ности шкалы предпочтений16 ведут лишь к расширению исход­
ной интерпретации теоремы17 Очевидно, что условия неограни­
ченной области и отсутствия диктатора, которые играют реша­
ющую роль в “парадоксе Эрроу”, обеспечивают сугубо эндоген­
ный, “имманентный” характер детерминации предполагаемого
правила или механизма общественного выбора и являются обоб­
щением формального критерия практической рациональности,
наследуя от последнего свойство неопределенности. Возникаю­
щие здесь трудности становятся еще более очевидными при ис­
пользовании приема “обратной проекции” механизмов обще­
ственного выбора на решения, принимаемые отдельной личнос­
тью. В этом случае одни и те же альтернативы могут получать
различные ранги предпочтений в различных временнбгх, ситуа­
тивных или ценностных контекстах, а одна и та же ситуация вы­
бора может оцениваться с соответствующих различных точек
зрения: “Мои эгоистические, альтруистические, моральные и со­
циальные Я могут по-разному ранжировать альтернативы, что
делает необходимым какой-то механизм агрегирования. В этой
ситуации некоторые особенности стандартной теории социаль­
ного выбора приобретают несколько иной облик. Например,
наличие диктатора может казаться чем-то, не вызывающим воз­
ражений. Возможно, нам захочется сказать, что структура мо­
ральных предпочтений должна побеждать во всех случаях. Чув­
ствуя все же, что такой исход далеко не всегда наблюдается в ре­
альности, мы, возможно, переформулируем вопрос в виде задачи
нахождения второго наилучшего решения: если какая-то степень
внутриличностной демократии неизбежна, как она должна быть
устроена? Другим внутриличностным расширением являются
межвременные решения” [134, р. 5-6]. В отсутствие каких-либо
содержательных критериев рациональности или детерминант
действия, “экзогенных” по отношению к общественному или ин­
дивидуальному формально-рациональному механизму или пра­
вилу выбора, принимающему всякое соотношение целей как дан­
ность, беспристрастный и информированный выбор между пред­
228
почтениями разных индивидов либо даже разных фрагментов
наших “>Г" не может быть реализован (если, конечно, не предпо­
ложить, что наши эмпирические личности не являются частями
социального или биологического сверхорганизма, что, однако,
отсылает нас к моделям действия, далеким от идей рационально­
го выбора). Теорема Эрроу, при надлежащей интерпретации, не
отрицает саму возможность социального или коллективного вы­
бора рационального способа действия, тем более перед лицом
эмпирического многообразия обязывающих социальных или кол­
лективных решений правовой, политической или иной природы;
она лишь демонстрирует, что такие решения не могли бы прини­
маться (в прямом и переносном смысле) и сохранять свой обязы­
вающий характер исключительно посредством мобилизации слу­
чайным образом варьирующих (ср. условие неограниченной об­
ласти) и не зависящих от “иррелевантных”, то есть нормативных,
ограничений индивидуальных интересов. И если для политоло­
гов и экономистов ключевым вопросом здесь оказывается воп­
рос о том, какими должны быть содержательные соображения и
обоснованные критерии принятия коллективных решений, игра­
ющие роль “безличных диктаторов” (или, вернее, арбитров) и
позволяющие избежать противоречий инструментально-рацио­
нального социального выбора18, то для социологов преимуще­
ственный интерес представляет вопрос о том, какие отличные от
интересов и полезности “факторы X” (термин Дж. Элстера [131])
могли бы объяснить явления кооперации, следования коллектив­
ным нормам, поддержания устойчивых паттернов взаимодействия
и т. п., не поддающиеся редукции к сумме индивидуальных раци­
ональных выборов. Иными словами, главную трудность для тео­
ретиков социального выбора представляет описание и объясне­
ние именно нормативного аспекта индивидуального и коллектив­
ного действия.

Практическая рациональность без интенционального

выбора: от бихевиоризма к необихевиористским теориям
обмена (Б. Скиннер, Дж. Хомане, П. Блау, Р. Эмерсон)
Бихевиоризм зародился в конце XIX века как одна из “клас­
сических школ” психологии. Американский психолог Э. Тор­
ндайк первым стал исследовать процессы научения у живот­
ных. Для этого он использовал строгий экспериментальный
229
план с независимой переменной (подкрепление — отсутствие
подкрепления) и специальное устройство — “ проблемны й
ящ ик” позволявшее изолировать воздействие внешнего сти­
мула и однозначно фиксировать и подкреплять успешные ре­
акции животных. Торндайк пришел к выводу, что животные
обучаются методом “проб и ош ибок”, то есть основой систе­
матического и целенаправленного (относительно внешнего,
заданного психологом-наблю дателем критерия) изменения
поведения являются случайные действия. Отбор целесообраз­
ных реакций происходит благодаря их подкреплению, то есть
успешная реакция имеет большую вероятность последующего
воспроизведения (“закон эффекта”); кроме того, если при од­
новременном воздействии раздражителей один вызывает ре­
акцию, то другие также приобретают способность вызывать
ту же реакцию (“закон ассоциативного сдвига”). Описанные
механизмы изменения поведения в существенных чертах вос­
производили дарвиновскую эволюционную парадигму, но уже
на индивидуальном (онтогенетическом) уровне.
Учение И. Павлова об условных рефлексах и предложен­
ные им аппаратные методы изучения поведения также стали
существенной частью того интеллектуального контекста, в
котором формировалась исследовательская программа бихе­
виоризма.
Основные методологические принципы бихевиоризма были
сформулированы Дж. Б. Уотсоном (10-е годы XX века) приме­
нительно к психологии:
психология должна изучать и объяснять поведение как со­
вокупность наблюдаемых реакций, детерминированных
стимулами внешней среды;
использование объективного метода и объяснительных
моделей естественных наук требует радикального отказа
от менталистской терминологии и от поиска “конечных
причин” поведения в сознании субъекта;
описания поведения должны быть переведены с языка ги­
потетических сущностей сознания на язык эмпирически на­
блюдаемых реакций и стимулов.
Уотсон изгнал из психологии не только намерения, моти­
вы и образы, но и любые отсылки к нейрофизиологическому
субстрату поведения, считая, что предположения о физиоло­
230
гических механизмах так же избыточны для поведенческих
наук, как и менталистские гипотезы.
Однако наибольшее влияние на формирование нынешних
бихевиористских моделей объяснения в социальных науках
оказали взгляды Берреса Фредерика Скиннера. Скиннер попы­
тался защитить натуралистскую версию анализа человеческо­
го поведения, подвергнув последовательной критике все соци­
ологические и социально-философские теории действия, осно­
ванные на концепции “автономного человека’-, и прежде все­
го, субъективистские теории действия [286; 287]. По мнению
Скиннера, критики бихевиористской программы исходят из
ошибочной трактовки гуманизма как самодостаточного ин­
дивидуализма. Последний, в конечном счете, основан на про­
тивопоставлении свободы и достоинства человека как факта и
ценности, с одной стороны, детерминизму и натурализму “на­
уки о поведении” — с другой. В его представлении традицион­
ные трактовки свободы действия отличаются от бихевиорист­
ской лишь тем, что включают в детерминационный ряд внут­
ренние, интенциональные состояния человека, а не реальные
обстоятельства окружения, то есть “контингенции подкрепле­
ний” Он полагал, что и позитивистская парадигма, ориенти­
рованная на “социальные факты” , и социальный конструкци­
онизм, сводящий социальное к субъективным определениям
ситуации “с точки зрения действующего”, занимаются анали­
зом теоретических фикций, тогда как реальными объектами
изучения социальных наук должны стать исходные условия
(антецеденты) поведения, само поведение и его последствия.
Оперантная концепция действия, выдвинутая Скиннером,
основана на идее рекурсивной взаимообусловленности пове­
дения и окружения. Активные действия “организма” вызыва­
ют изменения “внешнего окружения”, причем указанные из­
менения оказываю т обратное воздействие на “орган и зм ”,
увеличивая или уменьшая вероятность воспроизведения выз­
вавших эти изменения поведенческих реакций — оперантов.
Воздействия, меняющие частоту повторения действия-операн-
та, и определяются в качестве положительных или отрицатель­
ных (аверсивных) подкреплений. Таким образом, понятие “под­
крепления” удается определить без обращения к телеологии
субъективно осознанных целей действия, а именно, как специ­
231
фические (непредвиденные) последствия поведения, влияющие
на частоту его воспроизведения.
Распространение этой концепции на социальное поведение
ведет к бихевиористской теории практической рациональнос­
ти, объясняющей целеориентированное (и в широком смысле
“намеренное”) действие в качестве направленного и даже оп­
тимального с точки зрения ситуативных критериев разумнос­
ти, но не обязательно максимизирующего полезность и, тем
более, не обязательно основанного на осознанном соотнесе­
нии актором целей и средств действия.
Бихевиористская теория действия отнюдь не постулирует,
как иногда утверждают, что человеческая деятельность может
быть описана как сугубо рефлекторная и лишенная интенцио­
нального содержания. Постулат, радикально отличающий би­
хевиористскую модель объяснения от интерпретативной, мо­
ж ет бы ть сф о р м у ли р о ван д о в о л ь н о просто: отн ош ен и е
действия к его исходу (результату) является не “смысловым”, а
контингентным, обусловленным “случайностями” ситуации
действия и предысторией действующего.
“Добихевиористские” теории действия, согласно Скинне­
ру, исходили из предположения о том, что внутренние (мен­
тальные) антецеденты действия имеют какое-то отношение к
“свободе воли” Иными словами, психические причины по­
лучали некое моральное преимущество в сравнении с “вне­
шними окружениями” действия. Однако, по его мнению, це­
ной м о р а л ь н о го к о м ф о р та, д о сти гаем о го так и м путем,
является невозможность объяснить или предсказать реальное
поведение с помощью отсылок к желаниям и убеждениям не­
видимого “ внутреннего человека” , так как такого рода от­
сылки не объясняют, а лиш ь описывают поведение в других
терминах (“ Я поехал в Париж, потому что хотел поехать в
П ари ж ”) 19 Кроме того, неясно, чем внутренние детерминан­
ты действия превосходят внешние, персонализированные в
неких “ Контролерах” Более того, децентрализованные и без­
личные формы контроля со стороны “окружения” , являющ е­
гося, в значительной мере, непреднамеренным результатом
предыдущ их поступков людей, представляю т значительно
больш ую угрозу индивидуальной свободе, чем очевидные
формы принуждения.
232
 Скиннеровская версия бихевиористского объяснения гово­
рит в большей мере о детерминированности (и свободе) дей­
ствий, а не деятелей20 Несколько иная модель бихевиористс­
кого объяснения в социологии была предложена Дж ордж ем
Каспером Хомансом. Для подхода, предложенного Хомансом,
характерны (в порядке убывания значимости):
приверженность натуралистскому тезису единства мето­
да и дедуктивно-ном ологической модели объяснения
(см. рис. 6 на с. 69);
редукционизм;
методологический индивидуализм (номинализм).
Хомане подверг критике социологический реализм, восхо­
дящий к методологической позиции Э. Дюркгейма. Не отри--
цая, что человеческое взаимодействие ведет (уже по определе­
нию) к возникновению новых, собственно социальных явлений,
Хомане утверждает, что для объяснения этого взаимодействия
не требуется вводить какие-нибудь новые пропозиции, прин­
ципиально отличающиеся от пропозиций, описывающих ин­
дивидуальное поведение. Отсюда следует редукционизм Хо-
манса: то, что по мнению Дюркгейма, может быть объяснено
только социологией, для Хоманса поддается сведению к фун­
даментальным принципам психологии. Кроме того, недоста­
точно объяснить социальный факт, указав на другой соци­
альны й ф акт, послуживш ий причиной первого. С ледует
специфицировать конкретный механизм, связывающий причи­
ну и результат. Такой механизм всегда реализуется через пове­
дение отдельных людей и, следовательно, по необходимости
будет психологическим. Индивидуальные поведенческие реак­
ции, по Хомансу, являются универсальными психологически­
ми посредниками между социальными фактами.
Если Скиннер оставляет открытым вопрос о детерминиро­
ванности или, напротив, интенциональной нейтральности тех
“социальных окружений”, которые подкрепляют действие, то у
Хоманса можно найти формулировку ключевой для сегодняш­
ней социальной теории проблемы — проблемы перехода от ин­
дивидуального действия к широкомасштабной социальной
структуре (и обратно). Решение этой проблемы, по мнению
Хоманса, может быть получено при использовании дедуктив­
но-номологической модели объяснения и редукции макросоци-
233
ального к фундаментальным законоподобным пропозициям,
относящимся к уровню поведенческой психологии. Примером
“психологической экспликации” институциональных измене­
ний21 может служить, в частности, осуществленный Хомансом
анализ процесса распространения машинного производства в
английской текстильной промышленности XVIII века [185].
Хомане предпринял попытку последовательно вывести за­
кономерности социального взаимодействия на субинституци-
ональном уровне (то есть на уровне преимущественно межлич­
ностного или меж группового взаимодействия), применяя
закономерности бихевиористской психологии к специфичес­
кой ситуации, когда основным источником вознаграждений
(или конкретным “социальным окружением”) становится дру­
гой человек (или группа). Эта попытка потребовала такого
обобщения бихевиористской концепции “подкрепления” , ко­
торое сделало бы ее применимой к элементарной ситуации вза­
имодействия между “Личностью ” и “Другим”, когда участни­
ки “подкрепляют” друг друга не только материальными, но и
социальными благами, в том числе похвалой, вниманием, ус­
лугами (известность приобрел приведенный Хомансом шутли­
вый пример: психолог подкрепляет голубя пищей, а голубь
психолога — ожидаемыми результатами эксперимента). Так
как необходимые для такого обобщения понятия “полезность”,
“издержки” “прибыль” были позаимствованы из классичес­
кой экономической теории, та исследовательская программа,
которая возникла на основе, заложенной работами Хоманса,
получила название теории обмена. В самых разных модифика­
циях теоретики обмена используют натуралистскую, дедуктив-
но-номологическую модель объяснения, трактуя рациональ­
ность как максимизацию полезности. Важно отметить, однако,
что если под “издержками” Хомане понимает, вслед за эконо­
мистами, упущенные возможности вознаграждения (выгоды),
которые актор мог бы получить при выборе альтернативных
способов действия, а под “прибылью” — величину разности
между актуально полученными вознаграждениями и понесён­
ными издержками [183, р. 31], то его трактовка рациональнос­
ти действия отличается от классической утилитаристской кон­
цепции в сторону неоклассической трактовки. “Пропозиция
рациональности” утверждает, что выбирая между альтернатив­
234
ными действиями, индивид предпочтёт то из них, которое, с
его точки зрения, в данный момент даст большую величину
произведения вероятности исхода, р , на его ценность, V [183,
р. 43].
В ставшей знаменитой программной статье “Социальное
поведение как обмен” [182] Хомане называет в качестве своих
предшественников Г Зиммеля, очертившего проблематику
социального действия как “элементарного социального пове­
дения” в малых группах, и М. Мосса, первым предпринявшего
попытку последовательного социологического осмысления
“одной из старейших теорий человеческого поведения” , рас­
сматривающей социальное взаимодействие как “обмен блага­
ми, материальными и нематериальными” [182, р. 597—598]22.
Кроме того, Хомане указывает на фундаментальное значение
для социологии экономических теорий практической рацио­
нальности (на взгляды самого Хоманса самое непосредствен­
ное влияние оказали идеи В. Парето, которому была посвяще­
на и его первая серьёзная публикация [ 181])23
Анализируя условия практической стабилизации внутри­
группового взаимодействия на некотором уровне распределе­
ния индивидуальных прибылей и издержек, Хомане приходит к
идее расширения условий Парето-равновесия, описанных выше.
Это расширение заключается в рассмотрении нормативного ас­
пекта обмена между индивидами, формирующими группу, ко­
торый описывается специальным понятием дистрибутивной
справедливости (справедливости распределения). Анализируя
результаты социально-психологических экспериментов по сме­
не индивидуального мнения под влиянием группового давления,
Хомане сначала формулирует “слабое условие” достижения
Парето-равновесия в группе: изменения в поведении максималь­
ны, когда актуально воспринимаемая прибыль минимальна.
Затем уточняя, что хотя это условие и не подразумевает прямой
демонстрации того, что наименьшие изменения в поведении
будут наблюдаться при наибольшей прибыли (то есть обратно­
го условия), всё же . .если, как только поведение человека при­
водит его к балансу вознаграждений и издержек, он изменяет
его в сторону, противоположную тому, что даёт, при данных
обстоятельствах, наименьшую прибыль, то может наступить
такой момент, когда его поведение далее не будет изменяться;
235
иными словами, поведение на некоторое время стабилизирует­
ся” [182, р. 603]. Хотя из этого определения практического рав­
новесия ещё не следует, что все индивиды будут стремиться к
достижению максимальной прибыли для себя (поскольку их
индивидуальные выигрыши в группе и возможность стабилиза­
ции паттерна индивидуальных прибылей и издержек зависят от
поведения остальных членов группы), оно все же позволяет пе­
рейти к анализу условия, делающего такое практическое (и, воз­
можно, субоптимальное) равновесие более вероятным.
Именно таким условием является принцип дистрибутивной
справедливости : если, в ситуации взаимодействия издержки
одной группы (подгруппы, отдельных членов группы) боль­
ше, чем у другой группы (подгруппы, членов группы), то спра­
ведливость распределения требует, чтобы их вознаграждения
также были выше [182, р. 604]. Иными словами, внутри группы
будет возникать тенденция к уравновешиванию, выравнива­
нию “нормы прибыли” В терминах престижа и экономичес­
кого статуса, эта тенденция будет проявляться не столько в
максимизации обобщенной полезности (которая могла бы до­
стигаться по одному из возможных измерений статуса за счёт
других), сколько в стремлении к установлению соответствия
между различными измерениями статуса, то есть к достиже­
нию “статусной конгруэнтности” [182, р. 604].
Очевидно, что нормативная природа принципа дистрибу­
тивной справедливости не подразумевает универсального
стремления к неограниченному росту утилитаристской инди­
видуальной полезности и прочно привязывает индивидуаль­
ный “диапазон сравнений” к наблюдаемому поведению дру­
гих членов группы, делая само необихевиористское описание
“человека расчетливого” более правдоподобным в сравнении
с классической концепцией практической рациональности.
Хомане также справедливо полагает, что объяснение социаль­
ного поведения как обмена — многостороннего отношения,
имеющего нормативные характеристики сбалансированности
и дистрибутивной справедливости, позволяет лучше понять
сложные процессы образования невидимых сетей “групповой
структуры” [182, р. 606].
Сходная концепция, рассматривающая процесс уравновеши­
вания индивидуальных мотивационных “наград” и соответству-
236
юших “наградам” актуальных и потенциальных “затрат” в диа-
дичееких отношениях обмена между индивидами в качестве ос­
новы для формирования отношений власти и зависимости на
групповом и субинституциональном уровнях, содержится и в
работе Питера Мозеса Блау 1964 года “Обмен и власть в соци­
альной жизни” [96]. В ней Блау показывает, как структурные
ограничения и неопределенности возможных прибылей/издер­
жек влияют на индивидуальный выбор в элементарной модели
обмена. В этой версии необихевиористской теории обмена ос­
новой для возникновения связей между людьми является “соци­
альная аттракция” — стремление взаимодействовать с другим
человеком либо в силу его привлекательности, либо в силу воз­
можности получить внешние вознаграждения (универсальными
эквивалентами внешнего “подкрепления” в процессе обмена, по
Блау, могут быть деньги, услуги, уважение, уступки). При не­
возможности предложить достаточно эквивалентный обмен
“аттрактивной” персоне, действующий может либо отказаться
от взаимодействия, либо предоставить другому “обобщенный
кредит власти”, которым тот волен воспользоваться позднее,
потребовав от “должника” подчинения. Так неравенство инди­
видуальных ресурсов при элементарном обмене ведет к возник­
новению неравенства и власти. Неравенство и власть в межлич­
ностных отношениях предопределяют возникновение социаль­
ной структуры, а также сил социального изменения. Блау опи­
сывает этот процесс как цепочку, состоящую из трех звеньев:
• межличностное взаимодействие ведет к возникновению
различий статуса и власти;
дифференциация статуса и власти ведет к социальной орга­
низации и (ее) легитимации;
легитимация и организация усугубляет неравенство, созда­
вая условия для оппозиции и социального изменения.
Социальная структура, однажды возникнув в процессе
микросоциального взаимодействия, становится относительно
автономным окружением последующих взаимодействий и на­
кладывает на них определенные ограничения, разрушение ко­
торых может стать лишь результатом успешно организован­
ной оппозиции. Сходным образом Блау описывает возникно­
вение более сложных сетей межгруппового обмена, зарожде­
ние институтов, смену лидерства и т. п.24
237
 Одной из первых попыток применить к анализу сложных
групповых структур, возникающих в последовательности об­
менов, которые происходят в социальной группе, формальный
аппарат математической теории игр, а также некоторые эле­
ментарны е средства теории графов, стали работы Ричарда
М арка Эмерсона [135; 136; 137], ставшего фактическим основа­
телем активно разрабатываемых в настоящее время теорий се­
тей социальной власти/зависимости (К. Кук, Л. Молм, Н. Та-
кахаши, Т. Ямагиши и др.), именуемых иногда просто “сетевой
теорией”
Основываясь на хомансовской концепции дистрибутив­
ной справедливости, а также на работах социальных психо­
логов необихевиористского и когнитивистского направлений,
разрабатывавш их теории взаимозависимости и когнитивно­
го баланса/диссонанса в малых группах (Г Келли и Дж. Тибо,
Л. Фестингера, А. Бавеласа и др.), Эмерсон попытается кон­
цептуализировать достаточно популярные в социологии 50-х
годов XX века, но чрезмерно размыты е и “ качественны е”
представления о “структуре власти” и сетях влияния в груп­
пах и небольших территориальных сообществах.
Наиболее значительный теоретический результат, получен­
ный Эмерсоном — систематический анализ и первичная клас­
сификация паттернов обмена, возникающих при расширении
исходного “партикулярного” обмена в диаде до “обобществ­
ленного” обмена в триаде взаимодействующих акторов, пред­
ставляющей собой элементарную модель потенциально нео­
г р ан и ч е н н о й сети о б м ен ов. П редл ож ен н ы е Э м ерсон ом
подходы к анализу влияния сделали более ясной для следую­
щего поколения исследователей перспективу рассмотрения
обмена как многостороннего отношения, в пределе превращ а­
ющегося в анонимный обобщенный обмен, и заложили основу
для теоретического и эмпирического изучения социальных се­
тей как концептуальных эквивалентов рынков в экономике25
По Эмерсону, расширение числа участников обмена мо­
жет приводить к усилению или, что более вероятно в типич­
ном случае единообразия мотивации в каждой из взаимодей­
ствующих диад и ограниченности обмениваемых ресурсов, к
уменьшению интенсивности обмена в исходной диаде. Так,
появление альтернативного партнёра по играм будет вести к
238
уменьшению взаимодействий между исходной парой играю ­
щих детей, а появление нового партнёра для бесед - к умень­
шению интенсивности общения со старым партнёром. Чтобы
привязать эти довольно очевидные соображения к таким тео­
ретическим понятиям, как власть, влияние, господство, леги­
тимация и авторитет, Эмерсон опирается на определение со­
циальных отношений как отношений взаимной зависимости
между сторонами: “Зависимость актора А от актора В ( 1) пря­
мо пропорциональна мотивационному инвестированию А в
цели, опосредуемые 5, и (2) обратно пропорциональна доступ­
ности этих целей для А вне отношения А — В” [135, р. 32]. О го­
варивая, что всякая такого рода зависимость будет специфич­
ной для данного типа целей/ресурсов и, следовательно, будет
распространяться на ограниченный диапазон ситуаций, Эмер­
сон считает, что такая концептуализация отношений зависи­
мости создает базу для концептуализации и, в дальнейшем,
операционализации отношений власти (ещё раз подчеркнём,
что в этой трактовке зависимость и власть выступают в каче­
стве реляционных характеристик, а не индивидуальных атри­
бутов): “Власть актора А над актором В — это количество со­
противления со стороны В , которое может быть потенциально
преодолено Л ” [135, р. 32]. Исходя из предположения, что
власть А над В ( РаЬ) основана на зависимости В от А (D ba ) и
равна ей по величине, Эмерсон определяет реципрокные, сба­
лансированные отношения:
Pub - D b a

P ba - D a b .
Если власти А над В соответствует равное количество вла­
сти В над А, власть не исчезает и не “гасится”, однако в таких
сбалансированных отношениях, даже при значительной моти­
вированности каждой из сторон во взаимодействии и отсут­
ствии альтернативных источников удовлетворения специфи­
ческого интереса, не могут возникнуть отношения господства,
доминирования.
Разность между РаЬ и Pba как раз и характеризует величи­
ну властного преимущества А во взаимодействии с В (при от­
рицательной величине этой разности, уместнее говорить о вла­
стной невыгодности данного отношения для А). Неравенство

239
во власти позволяет говорить о несбалансированности отно­
шений и доминировании одной из сторон, что для элементар­
ного случая взаимодействия в диаде будет выглядеть следую­
щим образом:
Pab = Dba
V V
P b a = D ab .
Очевидно, что восстановление баланса в диадических от­
ношениях возможно преимущественно за счёт “отвода” моти­
вации со стороны более зависимого участника либо в резуль­
тате обнаружения альтернативного источника удовлетворения
интереса.
Однако даже сбалансированные диадические отношения
часто перестают быть таковыми при расширении численности
участников: “ ...С ет ь власти — структура, определяемая, как
два или более взаимосвязанных отношения власти-зависимос-
ти. Как мы видели в нашем примере [появление третьего учас­
тника в отношениях двух играющих детей], когда отношение
С— А увязывается через А с отношением А — В , формируя про­
стую линейную сеть С—А — В, свойства отношения А — В из­
меняются. В нашем примере сбалансированное отношение
А — В выходит из состояния равновесия, давая А властное пре­
имущество” [135, р. 36]. В целом, всякое элементарное диади-
ческое отношение, будучи включенным даже в небольшую сеть,
начинает зависеть от свойств этой сети. В частности, Эмерсон
демонстрирует, как приобретаемая организованным “коллек­
тивным акто р о м ” власть над индивидуальными акторам и,
включенными в сеть обмена, принимает характер не встреча­
ющих сопротивления требований “коллективного актора” , ре­
гулирующих поведение всех (нормы) или некоторых (ролевые
предписания) членов группы [135, р. 37-38].
В своих работах Эмерсон дал увлекательные примеры ана­
лиза “балансировочных операций” : формирования коалиций,
организованных групп и позиционной структурной власти (оп­
ределяемой расположением данного индивида в сети). Эти идеи
были развиты в работах его коллег и учеников, посвященных
феноменам центральности позиций, “накопления” власти и
обобщенного доверия в открытых и закрытых сетях и т. п.[220;
296]. Однако предложенный им подход, резко расширивший
240
рамки необихевиористских теорий обмена, сохранил ключе­
вую объяснительную слабость теорий рационального дей­
ствия — невозможность идентифицировать ценности-цели дей­
ствия независимо от описания самого действия [см.: 146]. Вме­
сте с тем трудно не согласиться с мнением Дж. Тёрнера отно­
сительно того, что Эмерсону удалось по меньшей мере сместить
фокус своего теоретизирования со сложнейшего вопроса об
“объяснительной тавтологичности” и логических сложностях
всех социологических моделей “солитарного” рационального
действия (обсуждаемого далее в данной работе) к чрезвычай­
но интересной проблеме реляционных свойств уже сложивших­
ся отношений. Предположив лишь, что сам факт устойчивого
существования некоторого отношения обмена доказывает су­
ществование какого-то выигрыша для каждой из сторон (идея
небесспорная, однако и не заведомо абсурдная), Эмерсон смог
указать путь к анализу структурных, реляционных свойств та­
кого отношения [см.: 301]. Открывающиеся на этом пути воз­
можности для теоретического анализа были значительно уси­
лены взаимодействием с разработанными позднее формальны­
ми моделями эволюционных игр, о чём ещё будет сказано в
следующей главе. Важно отметить, однако, что достигаемый
при этом теоретический прогресс имеет место преимуществен­
но за счёт сдвига к объективистской (холистской) позиции и,
соответственно, отказа от рассмотрения “собственной” про­
блематики индивидуального действия и практической рацио­
нальности.
Характеризуя необихевиористские теории обмена в целом,
следует особо подчеркнуть, что они ориентированы на иссле­
дование закономерностей возникновения и поддержания кол­
лективных норм как следствия индивидуальных интересов.
Однако в отличие от рассмотренных выше классических моде­
лей “однократного и неотзываемого” интенционального вы­
бора и принятия решений теории обмена возводят всякое со­
циальное взаимодействие к распределенному во времени
обмену позитивными и аверсивными подкреплениями, увели­
чивающими или уменьшающими вероятность воспроизведения
исходных действий участников обмена. Подкрепления, курси­
рующие в цепочках социального обмена на субинституциональ-
ном и институциональном уровнях, могут иметь характер пер­
241
16-1295
вичных благ либо обобщенных средств обмена (деньги, услу­
ги, уважение, уступки, похвала и внимание), так что их общей
чертой является лишь способность мотивировать и подкреп­
лять поведение. Стремление участников обмена максимизиро­
вать доступное вознаграждение ограничивается не только ве­
р о ятн о стью о тр и ц ател ьн о го , аверсивного подкреп лени я
(“издержек”), но и действием принципа убывающей предель­
ной полезности, психологическим механизмом которого, с точ­
ки зрения необихевиористских теорий обмена, является хоро­
шо изученный феномен “уровня адаптации” [137, р. 31-34].
Неравенство индивидуальных ресурсов участников обмена в
диаде либо различия в их локализации внутри более широкой
“сети” обмена может, как было показано, вести к возникнове­
нию элементарных форм дифференциации, эксплуатации и вла­
сти. Вознаграждения, получаемые индивидом в социальном
взаимодействии, зависят от тех вознаграждений, которые он
сам предоставляет остальным участникам, при этом наруше­
ния баланса вознаграждений (в силу очевидной неэквивален­
тности обмена либо в силу эффекта адаптации к постоянному
уровню вознаграждения) могут контролироваться с помощью
самоподдерживающегося механизма “дистрибутивной справед­
ливости” Таким образом, и существование устойчивых пат­
тернов взаимодействия, и возникновение самоподдерживаю-
щихся социальны х институтов рассматриваю тся как сети
взаимных обменов, а основным методом анализа процессов
кооперации и следования нормам оказывается анализ “прибы­
лей” и “издержек” индивидуальных или корпоративных акто­
ров.

242
 ГЛАВА 9

"ПОСТМОДЕРНИСТСКИЕ" ТЕОРИИ ПРАКТИЧЕСКОЙ

РАЦИОНАЛЬНОСТИ: ОТ МАКСИМИЗАЦИИ
ИНДИВИДУАЛЬНОГО ИНТЕРЕСА К ПАРАДОКСАМ
КОЛЛЕКТИВНОГО ДЕЙСТВИЯ И СОТРУДНИЧЕСТВА

Теоретико-игровые модели
рационального действия и “эволюция сотрудничества”
Удар, нанесенный теоремой Эрроу по классическим ути­
литаристским идеям общественного выбора как расширения
индивидуальной практической рациональности, к концу 60-х —
началу 70-х годов XX века был существенно усилен идеями
М. Олсона, рассмотревшего некоторые неочевидные послед­
ствия ситуации, когда даже самое тривиальное решение о со­
вместном действии, принимаемое индивидами с частично или
полностью совпадающим интересом или тождественным упо­
рядочением предпочтений, оказывается нереализуемым ровно
в той мере, в которой его воплощение зависит от продолжаю­
щихся (неоднократных) вкладов достаточно большого числа
участников.
Работа Олсона 1965 года “Логика коллективного действия”
[237], в которой проблематизировалась идея “группы интере­
са” казавшаяся прежде скорее очевидной, вызвала большой
резонанс и стала первым толчком к разработке многочислен­
ных формальных моделей коллективного действия. Как Эрроу
в начале 50-х годов продемонстрировал логическую противо­
речивость казавшихся очевидными представлений о социаль­
ном выборе и коллективном принятии решений, так Олсон
показал, что рациональные и эгоистичные индивиды в общем
случае не будут действовать в соответствии с явными целями и
нормами группы, добиваясь общих или групповых интересов.
Еще до появления работы Олсона многие экономисты ак­
тивно обсуждали проблему общественных (публичных, коллек­
243
тивных) благ, то есть совместно оплачиваемых и “неотключа-
емых” удобств, подобных общеобразовательным школам, об­
щественным дорогам и паркам, органам охраны правопоряд­
ка и т. п. (Такие блага, будучи произведенными, доступны для
использования всеми членами коллектива или общества в це­
лом.) В центре этого обсуждения стояла идея “апологии госу­
дарства'5и проводимой им принудительной фискальной поли­
ти к и . к о т о р а я о б о с н о в ы в а л а с ь д о с т а т о ч н о оч ев и д н о й
аргументацией: рациональные и эгоистичные граждане не ста­
нут добровольно оплачивать общественные блага. Дело в том,
что при достаточно большом числе участников предельная по­
лезность единичного вклада в приобретение коллективного
блага будет стремиться к нулю, так что отдельный индивид
будет иметь все основания пользоваться преимуществами об­
щественных благ, не затрачивая собственных ресурсов (если
только у него не появятся веские основания считать, что его
поведение очевидно для других и может побудить их посту­
пать таким же образом, либо если санкции, налагаемые госу­
дарством на “неплательщ иков” , не превзойдут возможный
выигрыш от узко эгоистического поведения) [см.: 87].
Олсон продемонстрировал проблематичность коллектив­
ного действия в более общей форме, распространив свои вы­
воды на социологию массовых движений, теорию организа­
ций, исследования политического участия и т. п., и представив
чистую прибыль (А ) от участия индивида i в достижении це­
лей некоторой группы как разность индивидуальной доли со­
вокупного дохода, получаемого этим индивидом ( К), и издер­
жек на участие в группе (С): А . = V — С. Если А^> О для неко­
торых индивидов, группа является привилегированной и име­
ет шансы на успех; при A t < 0 для всех / группа является
латентной и не сможет функционировать, если не будут задей­
ствованы приватные, “отключаемые” избирательные поощре­
ния для части участников. Таким образом, Олсон обосновы­
вает два тезиса: во-первых, большие группы имеют изначаль­
но меньшие шансы на успех в сравнении с малыми; во-вторых,
“узко-рациональный” то есть эгоистически мотивированный
индивид имеет все основания уклоняться от внесения своего
индивидуального вклада (в денежной форме, в форме полити­
ческого участия либо в любой иной) в создание неотчуждае­
244
мых коллективных благ, которыми он в любом случае сможет
пользоваться, если уж они будут созданы. Последняя пробле­
ма получила название “free rider problem ” — “проблемы непла­
тельщика" (или “зайца”, если воспользоваться схожим терми­
ном). Олсон предположил, что решение проблемы коллектив­
ного действия возможно лишь при наличии “избирательных
подкреплений” — материальных или символических санкций,
поддерживающих участие в группе и отличных от коллектив­
ных благ, являющихся легитимной целью совместного дей­
ствия.
Более поздние работы в области теории социального вы­
бора и сетевой теории, не опровергая модель “аддитивной”
коллективной практической рациональности как основы со­
вместного действия и социальной организации, были направ­
лены преимущественно на уточнение предельных условий, при
которых большие группы будут (либо не будут) в действитель­
ности демонстрировать олсоновский “парадокс коллективной
иррациональности” Суммируя основные результаты в этой
области, можно сказать, что коллективное бездействие веро­
ятнее в гомогенных, внутренне не дифференцированных груп­
пах, не имеющих маленьких “ядерных” подгрупп, способных
эффективно контролировать своих членов и порождать порого­
вые эффекты самоорганизации (при наличии активных под­
групп коллективное действие становится более вероятным), а
также в случае, когда затраты растут пропорционально увели­
чению размера группы или опережают его, тогда как “совмес­
тно предлагаемые” публичные блага с фиксированными или
медленно растущими по мере увеличения численности потен­
циальных потребителей затратами вполне могут быть резуль­
татами организованных действий больших групп26 [см.: 236].
Надёжность групповых механизмов принятия и исполнения
решений, собственно солидарность группы, тесно связана со
способностью последней монополизировать ресурсы и эффек­
тивно исключать не-членов из числа потребителей коллектив­
ных благ [173]. Ещё одним, возможно, наиболее перспектив­
ным направлением дальнейшей разработки сетевой теории
обмена является исследование возможностей и границ идеи
обобщенного обмена — социологической концептуализации
библейской заповеди “пускать хлеб свой по водам” чтобы
245
вновь найти его через много дней. Обобщённый обмен — од­
носторонняя передача ресурсов, возмещаемая лишь потенци­
ально и не реципиентом, а третьей стороной, исследовался со­
циальной антропологией (Б. Малиновский, М. Мосс, М. Са-
линз), однако теоретики обмена предложили относительно
новую концептуальную рамку, позволяющую объяснить с по­
зиций практической рациональности иррациональную, на пер­
вый взгляд, “экономику д ар а”, наблюдаемую в самых разных
обществах (хорошо известные примеры: обычай кула в Океа­
нии, описанный Малиновским, или матрилинейный кросску-
зенный брак, анализировавшийся К. Леви-Стросом в структу­
ралистской перспективе). Д ля возникновения обобщ ённого
обмена даже в слабо структурированных сетях, состоящих из
рациональных эгоистов, где индивиды обладают информаци­
ей лишь о своих ближайших соседях, достаточно существова­
ния метастратегий, или правил, основанных на оценке дающим
того, насколько соответствует поведение “получателя” безвоз­
мездных даров какому-то критерию честности: скажем, наблю ­
дая за поведением соседа-реципиента своего дара, индивид
принимает решение прекратить помогать ему, так как убедил­
ся, что сосед, в свою очередь, проявляет “жадность” по отно­
шению к третьему лицу [см.: 220; 296]). Однако очевидно, что
сама возможность такого разумного эгоизма в среде “оптими­
заторов полезности” зависит именно от постулирования нали­
чия норм как индивидуальных метастратегий, то есть запове­
дей честности или справедливости (как необходимости возме­
щать дары в широком смысле), что существенно расшатывает
исходную модель практической рациональности.
Развивая идеи экономиста Дж. Бьюкененена о важности
предустановленных и специально разработанных конституций,
задающих внешние политические, правовые, организационные
и т. п. рамки для любого инструментально-рационального со­
циального действия, а также о неизбежности существования
институциализированных систем символических, физических
и утилитарных санкций, применяемых к “уклонистам” [см.: 106;
107], ряд исследователей сформулировали достаточно сложные
и изощрённые теоретические модели для весьма значимых спе­
циальных случаев совместной деятельности. Эти модели осно­
ваны на предположении о существовании взаимообусловлен­
246
ных “регуляторных интересов участников коллективного дей­
ствия, под влиянием которых акторы склонны придавать ав­
тономную ценность существованию норм в коллективе [см.. 174;
304; 315].
Оценивая вклад Олсона в современную теорию коллектив­
ного социального действия, П. Оливер констатирует: “После
Олсона большинство специалистов в области общественных
наук рассматривают коллективное действие как проблематич­
ное. То есть они исходят из предположения, что естественным
является коллективное бездействие , даже перед лицом общих
интересов, и в объяснении нуждается именно коллективное
действие” [235, р. 273-274].
В этой ситуации необихевиористские трактовки распреде­
ленного во времени обмена как своеобразного субстрата про­
должающихся групповых процессов более или менее явно вне­
дрились в социологические, политологические, теоретико-орга­
низационные и экономические объяснения фактов эмпиричес­
кого существования “логически латентных” групп. Наиболее
популярные формальные модели коллективного действия — это
модели агрегирования взаимообусловленных индивидуальных
выборов в коллективное решение, модели динамического взаи­
модействия “коллективных акторов” и “уклонистов”, модели
коллективных решений о кооперации, принимаемых индивида­
ми с различными интересами27 Не имея возможности рассмот­
реть здесь примеры таких моделей, укажем лишь на получив­
шую известность в социологии и тесно связанную с подходом
Дж. К. Хоманса теорию коллективных решений Дж. С. Коулме­
на, о которой говорится ниже, а также на весьма впечатляю­
щую по диапазону объясняемых социальных процессов и ори­
гинальности приемов концептуализации традиционных понятий
“полезности” и “рационального выбора” экономическую тео­
рию социального поведения Г Беккера [см.: 88; 89]2К.
Значительному расширению возможностей объяснения
социального выбора, коллективного действия и следования
нормам как обмена способствовало растущее использование
в социальных науках концептуального аппарата и моделей
математической теории игр, основания которой были зало­
жены работой Дж. фон Неймана и О. М оргенштерна “Тео­
рия игр и экономические поведение” (1947), посвященной пре­
247
имущественно антагонистическим играм с нулевой суммой
[46]. Опубликованные в первой половине 50-х годов статьи
Дж. Ф. Н эш а позволили распространить возможности теоре­
тико-игрового анализа на кооперативные и некооперативные
(с отсутствием кооперативной инфраструктуры, то есть воз­
можности сговора) игры с ненулевыми исходами29, имевшие
очевидное структурное родство с рассмотренными выше те­
ориями рационального действия. В частности, и коллектив­
ное действие, и общественный выбор (который, как и инди­
видуальный выбор, может также рассматриваться как имею­
щее последствия действие) обнаруживаю т все формальные
признаки игры-торга с п участниками: наличие у игроков на­
бора стратегий-“ходов”, которые могут интерпретироваться
как действия; наличие индивидуальных предпочтений и за­
данных исходов-вознаграждений для игроков, а также воз­
можность нахождения “коллективного” исхода, соответству­
ющего точке равновесия (Нэш-равновесия), где каждый из
игроков использует оптимальную стратегию (“ход”), так что
ни один /-ый игрок, если принять в расчет стратегии (возмож ­
ные “ходы ”) всех остальных (п - 1) игроков, не может улуч­
шить свое положение, изменив стратегию (то есть П арето-
оптимальность ограничивает возможности смены стратегий
участниками игры). Как отмечают К. Бинмор и П. Д асгупта,
практически любая ситуация социального взаимодействия
удовл етво р яет ф орм альном у общ ему определению игры:
“ Группа, состоящая из индивидов, рассматривается как вов­
леченная в игру, если только судьба индивида в группе зави­
сит не только от его собственных действий, но также от дей­
ствий остальных индивидов в группе” [94, р. 1]. И спользова­
ние концептуального аппарата теории игр привело к переос­
мыслению самой концепции “рационального в ы б о р а” и к
более четкой формулировке противоречий между индивиду­
альной и коллективной рациональностью (самым знаменитым
проявлением этого противоречия стала “дилемма узников”
[см.: 250], породившая воистину необозримую литературу), а
также между более чем ограниченными возможностями опи­
сания однократного взаимодействия “сознательных целера­
циональных игроков” в чистых стратегиях и возможностью
решения любой матричной игры в смешанных стратегиях30.
248
 В частности, специалисты в области социальной теории
(экономисты, социологи, политологи и т. д.) постепенно при­
шли к осознанию того фундаментального обстоятельства, что
многие социальные, экономические и политические ситуации
в действительности имеют такую формальную теоретико-иг­
ровую структуру, которая не позволяет находить точки рав­
новесия, обладающие какими-то желательными свойствами
(прежде всего, Парето-эффективностью) без изменения самой
игры или характеристик игроков. В этих ситуациях использо­
вание игроками индивидуально-рациональных, оптимальных
стратегий будет неизбежно вести к коллективно иррациональ­
ному исходу. Так, олсоновская модель коллективного рацио­
нального действия, как показал Р Хардин, может быть пред­
ставлена как “дилемма узников с п участниками” [171]. Д ру­
гим примером социального хаоса, неизбежно порождаемого
индивидуальным рациональным выбором, может служить по­
учительная ситуация, пародирующ ая Гоббсов “Л евиаф ан”
Гоббс, как известно, рассматривал условия, при которых го­
сударство или политическая организация могут эффективно
принуждать к сосуществованию и сотрудничеству последова­
тельно инструментальных рациональных максимизаторов (эго­
истов). Однако даже в обществе, состоящем исключительно из
альтруистов, может возникнуть аналогичный гоббсовскому
“парадокс координации”, который мы рассмотрим на приме­
ре, предложенном Д. Россом [см.: 260]. Для того чтобы и в этом
случае столкнуться с проблемой коллективно неэффективных
исходов из ситуации взаимодействия, достаточно наличия кон­
фликтующих “функций полезности” (индивидуальных упоря­
дочений предпочтений) у её участников. Так, если все члены
достаточно многочисленного сообщества альтруистов хотят
передать избыток пищи голодающим детям, однако имеют раз­
ные предпочтения относительно того, каким странам помощь
должна быть оказана в первую очередь, то даже когда все они
предпочитают, чтобы хоть в какой-то стране детей накорми­
ли, сам факт невозможности “справедливого” агрегирования
индивидуальных предпочтений (о “парадоксе голосования” см.
с. 266, прим. 14 наст, изд.) будет вести их к “парадоксу коорди­
нации” и невозможности рационального общественного вы­
бора. Возможен такой набор индивидуальных функций полез­
249
ности, что оптимальной стратегией для каждого из агентов бу­
дет изъятие своего вклада, если другие не согласятся отпра­
вить свои вклады (то есть избыток пищи) в предпочитаемые
им страны. Единственным Нэш-равновесием в такой игре бу­
дет ситуация, когда все дети будут продолжать голодать, не­
смотря на то, что все игроки предпочли бы исход, когда по
крайней мере некоторые дети были бы спасены (то есть Нэш-
равновесие окажется Парето-субоптимальным). Лишь вмеша­
тельство “внешней силы” — ООН, временной диктатуры и
т. д. — может помочь игрокам выйти из ловушки, создавае­
мой объективной логикой данной игры.
Важно, однако, что и введение “диктатора” или “государ­
ственного агентства” как арбитра и высшего авторитета в та­
кой ситуации, что бы ни сказал по этому поводу Гоббс, от­
нюдь не гарантирует возможность коллективно-рационального
исхода. Как наиболее ярко продемонстрировал У Нисканен
[228], всякий бю рократ будет, подобно другим участникам,
прежде всего оптимизировать собственную функцию полезно­
сти, то есть стремиться к увеличению “ входа” ресурсов в свой
офис и минимизации затрат — решающий аргумент в полеми­
ке о целесообразности “приватизации” функций государства.
Можно формально доказать, что в общем случае равнове­
сие в игре не будет Парето-эффективным (базовая идея этого
доказательства заключается в том, что множество оптимальных
стратегий для п игроков и множество Парето-эффективных стра­
тегий не совпадают, поскольку это разные множества, являю­
щиеся решениями разных систем из п уравнений [94, p. 24-25])31
М ногим кажется странным, что точка равновесия в игре
не является коллективно-рациональной, однако здесь нет ни­
чего загадочного: некооперативные игры сконструированы
так, что игроки не могут действовать сообща. Задача исполь­
зования теоретико-игровых методов в прикладной социальной
теории как раз и заключается в том, чтобы искать способы
переопределения, “перепланирования” игры, устраняющего
проблему, в частности, с помощью изменения матрицы вып­
лат или перераспределения доступной игрокам информации об
“истории” итеративной игры, результатах сделанных ходов и
т. д. Особую роль в увеличении не только нормативного тео­
ретико-игрового знания, но и в росте нашего дескриптивного
250
понимания того, как и при каких условиях в человеческих со­
обществах самопроизвольно возникаю т стабильные нормы
обмена, играю т модели эволюционных игр. Эволюционные
игры допускают возможность множества или даже бесконеч­
ного числа повторений игры и наличие элементарной памяти
у игроков, что ведёт к постепенному “научению” и, при опре­
делённых условиях, к возобладанию альтруистических, коопе­
ративных стратегий поведения. Наибольшую известность здесь
приобрели работы Р Акселрода по имитационному модели­
рованию эволюции поведенческих стратегий [см.: 94], а также
работы эволюционных биологов и социобиологов (Дж. М ей­
нард-Смит, Р. Доукинз, У Хэмилтон и др.), рассматривающих
в качестве единицы эволюции гены либо элементарные спосо­
бы поведения и культурные нормы (“мемы”), в разной мере
способствующие “избирательному выживанию” своих носите­
лей и их потомков.
Не имея возможности детально рассмотреть в данной гла­
ве даже самые основные результаты, полученные в последние
два десятилетия, прежде всего, при использовании эволюци­
онных игр для анализа условий, при которых в ходе много­
кратных повторений некоторых игр возникают соблюдение
норм и сотрудничество между игроками, отметим только, что
эти результаты лишь подтвердили необходимость радикаль­
ного пересмотра основанных на классической модели инстру­
ментально-рационального действия теорий рационального и
общественного выбора, а также концепций коллективного дей­
ствия, восходящих к метафоре “экономического человека”
В частности, в большинстве проведенных в этой области ис­
следований наиболее эволюционно стабильными оказывались
не столько сугубо альтруистические либо эгоистические стра­
тегии, сколько различные вариации базовой стратегии “зуб за
зуб” (“ tit for ta t”, или TFT-strategy), предполагающей исходно
кооперативное поведение, которое меняется на антагонисти­
ческое в случае “предательского” поведения другого игрока в
предшествующем раунде. Динамические теоретико-игровые
модели обладаю т преимуществом простоты исходного описа­
ния а к т о р а д аж е в сравнении с н еокласси чески м hom o
economicus, позволяя вместе с тем обойти вопрос о необходи­
мости конституций, конвенций или преднамеренно спланиро­
251
ванных институтов, а также об эффективных и бескорыстных
“арбитрах” или надличных механизмах, контролирующих оп­
портунистическое поведение индивидов. Это преимущество,
однако, резко ограничивает объяснительные возможности те­
оретико-игровых моделей применительно к таким классичес­
ким проблемам теорий рационального и общественного вы­
бора, как природа конвенций, институтов, социальной власти
и корпоративных интенциональных акторов, а также их взаи­
мосвязь с индивидуальной практической рациональностью.
Иными словами, самые впечатляющие турниры между компь­
ютерными программами, имитирующими эволюцию индиви­
дуальных игровых стратегий, всё же не позволяют убедитель­
но объяснить, как исторически возникаю т и закрепляются
известные нам конвенции, конституции и регулятивные инсти­
туты, характерные для реальных человеческих обществ. П о­
этому продолжающиеся попытки совместить перспективу со­
циального обмена с экономической моделью рационального
выбора ценны ровно настолько, насколько они способны очер­
тить перспективу такого объяснения, В завершении этой гла­
вы мы кратко рассмотрим две из наиболее последовательных
и интересных попыток такого рода.

Пирамиды прав и цемент общества: общественный выбор

как социальный обмен (Дж. С. Коулмен, Дж. Элстер)
Дж еймс Сэмьюел Коулмен в серии чрезвычайно влиятель­
ных и глубоких работ [114; 115; 116; 117] предпринял попытку
возобновления парсонсовского проекта общей теории струк­
тур социального действия, сфокусировав свои аналитические
интересы на возможности воссоздать эмерджентные систем­
ные социетальные эффекты (макроуровень социальных отно­
шений), последовательно двигаясь от уровня индивидуально­
го целеориентированного действия через уровень социальной
интеграции (см. с. 44 наст, изд.) к макроуровню непредвиден­
ных системных последствий индивидуальных действий, вклю­
чающему в себя возникновение и смену институтов и корпора­
тивных акторов. На рис. 14 на примере восходящей к М. Веберу
теории влияния религии на экономическое поведение схемати­
чески показана система пропозиций социологической теории,
позволяющая, по мнению Коулмена, корректно объяснять си­
252
стемные и структурные феномены с позиций индивидуального
уровня действия (то есть с позиций методологического инди­
видуализма). Особое значение здесь, по мысли Коулмена, дол­
жна иметь стрелка под номером три, поскольку она позволяет
реализовать объяснительный переход от индивидуального
уровня к социетальному.

Рисунок 14
Метатеоретическая схема по Дж. С. Коулмену*

М акропричииы Макрорезультаты
П р о т ес та н тс к а я р ел и ги озн ая доктр и н а К ап и тали зм
4
о- :---------------------------------- *о
1

о----------------------------------- “►О
2
t 3

М икропричины Индивидуальные действия (микроповедение)

Ц ен н о сти Э коном ическое поведен и е

Источники: Coleman J. S. Social Theory, Social Research, and a Theory

of Action // American Journal of Sociology. 1986. Vol. 91. № 6. P 1322;
Coleman J. S. Foundations of Social Theory. Cambridge (Mass.); L.:
Belknap Press of Harvard University Press, 1990. P 8.

В качестве фундаментального типа социального действия

и отправной точки для анализа Коулмен избирает целеориен­
тированное инструментальное (целевое) действие, трактуемое
как рациональный выбор. Однако Коулмен существенным
образом модифицирует исходную модель рационального вы­
бора, в частности, используя концептуальный аппарат теорий
социального обмена для попытки решения главных парадок­
сов и “социальных дилемм”, возникающих в этой модели при
переходе от индивидуальной практической рациональности к
общественному выбору и коллективному действию (см. выше).
Поскольку большая часть главного труда Коулмена — “Осно­
ваний социальной теории” (1990) — посвящена анализу мак-
роуровневых структур социального действия, иллюстрирован­
ному множеством эмпирических примеров, мини-исследований
и теоретико-игровых имитационных моделей, мы сосредото­
253
чимся лишь на ключевой аналитической схеме рационального
выбора как основы для возникновения более сложных струк­
тур социального действия.
Исходные теоретические термины, вводимые Коулменом,
довольно просты или, во всяком случае, кажутся таковыми на
первый взгляд. Это, во-первых, акторы и, во-вторых, вещи (ре­
сурсы и события), над которыми акторы имеют контроль и
которые могут удовлетворять какие-то их интересы (в процес­
се формализации своих теоретических пропозиций Коулмен
концептуализирует интерес как специфическую функцию по­
лезности [117, р. 140-142]).
В идеализированной ситуации, когда индивидуальные ак­
торы контролируют все ресурсы, в которых они заинтересова­
ны, не возникает система взаимосоотнесенных действий: ис­
п ользование и потребление собственных ресурсов ведёт к
тривиальному (первому) типу действий, не порождающему со­
циальные процессы [117, р. 29]. Однако в ситуации, когда ак­
торы не могут полностью контролировать интересующие их
ресурсы или события, они неизбежно вступают в отношения
обмена, в том числе обмена неэкономическими благами и пра­
вами. Этот, второй, тип социального действия, подразумева­
ющий обмен малополезных ресурсов на те, которые представ­
ляют для актора больший интерес, включает в себя и обмен
имеющегося у актора полного или частичного контроля над
событиями, в том числе и над собственными действиями. П о­
скольку прямой контроль над собой и собственными действи­
ями не может быть отчуждён от индивида, Коулмен вводит по­
нятие “передачи прав контроля” [117, р. 33]. Наконец, третьим
типом действий, широко распространённым в социальных си­
стемах, является, по Коулмену, односторонняя передача инди­
видом прав контроля над ресурсами и собственными действи­
ями другому/другим акторам, имеющая место в тех случаях,
когда индивид убеждён, что такая передача будет способство­
вать большему удовлетворению его интересов, чем использо­
вание передаваемых ресурсов и прав действия им самим. К о­
нечно, в расширительном толковании такая передача также
может рассматриваться как обмен, поскольку предполагает воз­
мещение в виде более полного удовлетворения индивидуаль­
ных интересов.
254
 Последние два типа действий (обмен и односторонняя пе­
редача ресурсов и прав) и служат, по Коулмену, элементарной
основой для возникновения социальных отношений, норм и
институтов, конкретная форма которых зависит не только от
типа социального действия, но и от типа ресурсов и контекста
действий. Наиболее детальному анализу Коулмен подвергает
три типа отношений:
• отношения власти (authority), возникающие в результате
односторонней передачи прав контроля над некоторыми
собственными действиями лицу, занимающему властную
позицию, причем такая передача либо не предполагает
внешней компенсации в виде выплат или вознаграждения
и основана на существенной общности интересов (совмес­
тные, объединённые отношения и структуры власти-пол­
номочий), либо, наоборот, предполагает компенсацию и
разделение интересов индивида, передающего права, и
“принципала” (разделенные отношения власти, простей­
шим примером которых могут служить отношения найма
между работником и формальной организацией);
отношения доверия (trust), возникающие в ходе распреде­
лённого во времени многократного обмена, когда у участ­
ников обмена возникает относительно автономный инте­
рес к поддержанию реципрокности, взаимности обмена со
стороны партнёра и соответствующие обязательства соот­
ветствовать сложившимся ожиданиям партнёра (то есть
обязательства превращаются, подобно власти, в генерали­
зованный социальный ресурс);
нормы как результат передачи прав самоконтроля (конт­
роля над собственными действиями) другим, социальному
коллективу, причём множество тех, кто является бенефи­
циарием норм (то есть получает от них выгоду) и множе­
ство тех, кто является целевой группой для нормативной
регуляции, могут полностью или частично совпадать либо
не совпадать.
В статье “Социальная теория, социальное исследование и
теория действия” [116] Коулмен проводит прямую аналогию
между социальными отношениями (и структурами) обмена и
власти и соответствующими экономическими отношениями
рынка, с одной стороны, и отношениями организационной
255
иерархии — с другой: “ По контрасту с рынком как множеством
отношений между независимыми акторами, иерархия представ­
ляет собой множество отношений, в которых действия одного
актора осуществляются под контролем другого и в его интере­
сах. Результирующее отношение может быть описано как от­
ношение власти (authority), а институты, состоящие из некото­
рого числа взаимозависимых отношений власти, мы именуем
формальными организациями или структурами власти” [116,
р. 1324-1325]. Кроме того, Коулмен выделяет в качестве осо­
бого, третьего, типа социальные отношения, подразумеваю­
щие общность интересов и возможность основанного на яв­
ном или неявном договоре коллективного (соли дарн ого)
действия. Эти отношения могут вести к процессу образования
систем социальных норм и санкций, то есть нормативной струк­
туры общества [116, р. 1326].
Описанные типы отношений (властные отношения, отноше­
ния доверия и основанная на согласии аллокация прав, создаю­
щая нормы) служат основой для генерирования обобщённых
социально-структурных ресурсов — социального капитала. П о­
добно физическому или человеческому капиталу, социальный
капитал способствует достижению целей действия, однако, в
отличие от человеческого капитала, относится не к умениям,
знаниями или способностям индивидов, а к отношениям между
индивидами [117, р. 304-305]. Накопление социального капита­
ла — важнейшее условие возникновения корпоративных акто­
ров. Анализ социетальной эволюции как исторического процесса
перехода от преимущественно примордиальных, “естественных”
корпоративных акторов, подобных семье или родственному
клану, к интенциональным корпоративным акторам, наиболее
характерным примером которых служат деловые организации
современного “организационного общества”, — важнейшая
тема Коулмена, полагающего, что по мере усиления власти и
влияния корпоративных акторов уменьшается диапазон инди­
видуальных прав контроля, что требует основанных на крити­
ческом анализе мер по практическому изменению основных об­
щественных институтов, однако эта важная проблем атика
выходит за пределы нашего обсуждения.
Некоторые критики полагают, что наиболее слабым зве­
ном коулменовской теории действия является упрощённая трак­
256
 товка интересов как самоочевидных и легко объективируемых
“естественных” сущностей, справедливо отмечая, что не толь­
ко доступные индивиду способы действия, но и его объектив­
ные (инструментальные) интересы нормативно детерминиро­
ваны, а также, что задача идентификации интересов далеко не
тривиальна и требует рассмотрения не только актуальных, но
и потенциальных выгод, осознаваемых в различных идеологи­
ческих и политических контекстах [см.: 223, р. 33-34, 36-38].
Это замечание верно применительно к любой теории практи­
ческой рациональности, постулирующей самоочевидный ха­
рактер интересов как объективно идентифицируемых целей
действия, о чём ещё будет идти речь в разделе III.
Однако куда более бесспорным “слабым звеном” масштаб­
ной и интересной теоретической конструкции, предложенной
Коулменом, является использование им в качестве элементар­
ного (и почти никак не определяемого) понятия индивидуаль­
ных прав.
Проблематичность постулирования прав действия (конт­
роля над действием) в качестве элементарного понятия в дан­
ной версии теории рационального выбора особенно ярко про­
является в сопоставлении якобы первичного и относительно
простого термина “права индивида” с предложенной Коулме­
ном сложной и оригинальной концептуализацией норм как
результата передачи (реаллокации) индивидуальных прав дей­
ствия32 Действительно, обсуждая преимущества индивидуаль­
ной практической рациональности и, соответственно, инстру­
менталистской модели своекорыстного рационального деятеля
в качестве фундамента (базовой предпосылки) для построения
общей социологической теории действия, Коулмен отмечает,
что принятие нормативистской точки зрения на социальное
действие заранее ограничило бы объяснительные возможнос­
ти будущей теории: “Принять допущение о приверженности
[акторов] нормам означало бы навязать детерминизм, кото­
рый свёл бы всю теорию к описанию автоматов, а не личнос­
тей, занятых добровольным действием. Принять допущение о
том, что личности исходно снабжены моральным кодексом,
означало бы исключить из теоретического рассмотрения все
процессы социализации” [117, р. 31-32]. Напомним, что нор­
мы, по Коулмену, являются результатом передачи индивидом
257
17-1295
собственных прав контроля над действием (возможной, соглас­
но казуистической оговорке, при наличии распорядительных
прав на такую передачу [117, р. 58]) в обмен на право частично
контролировать действия других. Однако сами индивидуаль­
ные права действия не принадлежат индивиду самоочевидным
(естественным) образом — они даруются (передаются) ему по
согласию “релевантных других”, через социальный “консен­
сус”, явно отсылающий к неявному общественному договору
(контракту). Коулмен — “контрактник”, в терминах мораль­
ной философии [см.: 122], однако “ контрактник” довольно не­
типичный (или недостаточно искушённый), поскольку упуска­
ет из внимания, что в его концепции прав сама возможность
рационального индивида распорядиться своими правами, дав
начало переходу от индивидуального своекорыстного действия
к социальной системе (стрелка 3 на рис. 14, наделяемая ключе­
вой ролью в построении объяснительно адекватной социоло­
гической теории), уже требует существования социетальной
власти, контроля и социальной организации” Иными слова­
ми, Левиафан власти возникает уже до гипотетической войны
рациональных эгоистов. Существование норм как “требова­
ний” общества к индивиду, таким образом, опережает (онто­
логически и методологически) существование прав (как “тре­
бований” индивида к обществу), уступаемых индивидом ради
возникновения норм. Налицо, как минимум, порочный круг в
объяснении либо неявный отказ от исходно провозглашённой
позиции методологического индивидуализма.
Понятие “прав” — одно из самых сложных и запутанных в
социальной теории. Обычно предполагается, что вопрос о
юридических правах, защищаемых писаным или неписаным
законом, сравнительно прост в сравнении с вопросом о вне-
юридических, так называемых моральных правах [см.: 233,
р. 562]-А Сложности вызывает уже попытка определения и клас­
сификации таких прав: активных и пассивных; социальных,
экономических и политических; прав-свобод, прав-притязаний
и прав собственности/распоряжения; “естественных прав” и
“прав человека” и т. д. Не пытаясь проанализировать все эти
определения и классификации, Коулмен лишь ссылается на то,
что вопрос о природе прав наиболее детально рассматривался
в моральной философии применительно к нормативной про­
258
блеме должного или правильного распределения прав. В такой
постановке, по Коулмену, проблема не имеет решения [117,
р. 419, 53] — права, как выясняется в итоге краткого обсужде­
ния, имеют своим источником власть (power, власть-могуще­
ство) и интересы акторов, включенных в конкретную систему
действия. Индивиды получают, теряют или отдают права на
делимые или неделимые (экономические, политические и со­
циальные) ресурсы действия “только по желанию релевантных
других” [117, р. 57]. Релевантные другие — это те, кто облада­
ют властью коллективно проводить в жизнь права, придавать
им силу [117, р. 58]). Более того, сама уступка прав по индиви­
дуальному контролю над действиями не является множеством
индивидуальных действий, каждое из которых чревато “про­
блемой неплательщика” (нечестного поведения других инди­
видов), но представляет собой “ имплицитное коллективное
решение о правах действовать — коллективное решение пере­
дать совокупность прав от индивидов к коллективу” [117, р. 54].
Так теория рационального выбора (имплицитно, то есть не
очень явно) превращается в теорию коллективных решений,
предполагающую, как минимум, существование коллектива как
социальной целостности в качестве исходной предпосылки.
(Коулмен даже отмечает, что Гоббс представлял проблему по­
рядка в качестве “более серьёзной” , чем она есть в действи­
тельности: нет необходимости постулировать общественный
договор, если принять, что права носят консенсуальный, ос­
нованный на согласии характер и процесс определения того,
кто имеет право на что, “не находится под индивидуальным
контролем” [ibid.].) Конечно, отмеченная слабость может рас­
сматриваться как объяснительная, “методологическая”, одна­
ко и сам теоретический конструкт “права”, элементарный или
нет, остаётся здесь не вполне прояснённым.
В гипотетической “приватной” системе действия, “актор
имеет право осуществлять действие .. .когда все, затронутые этим
правом принимают действие без возражений” [117, р. 50], но
реальные индивидуальные права основаны на консенсусе с уче­
том распределения власти [117, р. 53]. Вопрос о том, чьи “вне­
шние” интересы, задеваемые потенциальным использованием
прав осуществлять те или иные действия, будут приниматься во
внимание, определяется тем, какова в конкретном случае власть
актора, имеющего эти “внешние” интересы (“имеет ли актор с
[внешним] интересом власть заставить считаться” [117, р. 59, п.
4]. Очевидно, что не только всякое данное распределение инди­
видуальных прав отражает закрепляемое социальным консен­
сусом распределение власти в системе, но и индивидуальные
интересы могут быть эффективно выражены через права в жёс­
ткой зависимости от позиции конкретного актора. В основе
коулменовской “примитивной” теории действия лежит далеко
не элементарная теория прав, власти и социального консенсуса,
требующая значительно более детальной разработки.
Иной подход к решению проблем коллективного действия
и норм в теории рационального действия предлагает предста­
витель аналитического марксизма Дж ои (Йоп) Элстер. Решая
проблему коллективного действия, Элстер предлагает рассмат­
ривать мобилизацию индивидуальных рациональных акторов
как сложный процесс, исход которого в конкретном случае
определяется типом мотивации, свойственным каждому из ин­
дивидов. Каждый из этих типов включает в себя какую-то долю
своекоры стия - - от ничтожно малой до господствую щ ей
(взгляд, согласно которому “все действия в конечном счёте
осуществляются для удовольствия агента”, он считает заведо­
мо ош ибочной интерпретацией принципа рациональной м ак­
симизации полезности [132, р. 53]). По мнению Элстера, объяс­
нение успешного коллективного действия сводится, в конечном
счёте, к идентификации состава “смеси мотиваций — эгоис­
тичных и нормативных, рациональных и иррациональных, ко­
торые его [коллективное действие] произвели. Мотивы, кото­
рые по отдельности не могли бы запустить действие, могут
взаимодействовать, порождать эффект ‘снежного кома’ и над­
страиваться друг над другом, так что целое превосходит сум­
му своих частей” [132, р. 186-187]. В качестве основных моти­
вац и о н н ы х ти п о в Э лстер н азы вает “ и н д и ви д у ал и сто в ”
рассчитывающих личный баланс выгод-издержек, “коллекти­
вистов” получающих олсоновское “избирательное подкреп­
ление” от самого факта участия в коллективном действии; “иде­
алистов” , стремящихся к Парето-оптимизации коллективного
исхода или удовлетворению иного нормативного принципа; и
“подражателей”, избирающих стратегию имитации поведения
других в ситуации неопределенности [132, p. 52-60]’5.
260
 Следование нормам, по Элстеру, играет ключевую роль в
коллективном действии, социальном выборе и в общественной
жизни в целом. Однако механизмы следования нормам не могут
быть сведены к калькуляции прибыли и затрат (первая трактов­
ка практической рациональности, то есть модель рационально­
го выбора), к ориентации на нормативные идеалы (вторая трак­
товка практической рациональности) либо к следованию прин­
ципам справедливости, поддающимся универсализации (третья
трактовка). Признавая роль эгоистического интереса в объяс­
нении следования нормам, описываемую классическими и со­
временными утилитаристскими теориями, Элстер всё же счита­
ет, что существует и другой источник нормативности действия —
“фактор А°\ который должен быть учтён в более успешных мо­
дификациях теорий социального и рационального выбора. От­
казываясь развивать спекулятивные “истории первичного воз­
никновения норм” [132, р. 123], он всё же предлагает некоторую
обобщённую картину воздействия социальных норм на пред­
сказуемость межличностного взаимодействия и социальный по­
рядок [131, р. 215-247; 132, р. 113-123]. Эта картина предполага­
ет преимущественно психологическое объяснение императивно­
го характера норм как результата действия психологического
механизма закрепления установок и поведения действующего,
получающих эмоциональное подкрепление от значимых других
действующих в процессе развития личности. Иными словами,
нормы превращаются в интернализованные системы установок
и эмоциональных реакций, способные выступать в качестве ав­
тономной мотивации деятельности (функциональной мотива­
ции, то есть “цели-в-себе”). В силу этого обстоятельства, следо­
вание нормам влечёт за собой получение “бонуса” положитель­
ных эмоций (а не просто одобрения других, как в теориях обме­
на), а отклонение от них, помимо всяких внешних санкций со
стороны группы, ощущение стыда, смущения, униженности и
т. д. К этой психологической теории норм, далеко выходящей
за рамки модели рационального выбора, Элстер добавляет так­
же психологическую теорию, объясняющую просоциальное по­
ведение, то есть высокую плотность социального взаимодей­
ствия (такая теория оказывается необходимой уже потому, что
без неё трудно объяснить, почему индивиды чаще всё же всту­
пают во взаимодействие с ближними, чем избегают его, несмот­
261
ря на риск контингентных отклонений от норм и сопряженных
с этим неприятных переживаний и внешних санкций). В роли
сил социального тяготения, “цемента общества”, выступают пси­
хологические механизмы зависти , оппортунизма и доверия [131,
р. 252-287]. Зависть — перводвигатель процессов социального
сравнения, на индивидуальном уровне обеспечивающий конфор­
мное и предсказуемое поведение, а на коллективном — наказа­
ние отклонений. Оппортунизм — психологическая опора стра­
тегического, манипулятивного поведения (в терминах Хаберма­
са), создающая инфраструкутру для просоциального, но не сле­
дующего нормам (или бессовестно использующего их) действия.
“Светлая” сторона оппортунизма — возможность противосто­
ять социальной рутине, жёсткой кастовости и фаворитизму с
помощью универсальных средств обмена (прежде всего, конеч­
но, денег), открывающая дорогу тому, что Мертон назвал “ин­
новацией”, поведенческой адаптацией к аномии как расхожде­
нию нормативно заданных целей и дозволенных способов дей­
ствия [см.: 217]); “тёмная” сторона этого механизма — корруп­
ция в широком и узком смыслах. Наконец, доверие, надёж­
ность — основа веры в намерения партнёра по взаимодействию,
подкрепляемая устными выражениями интересов, обещаниями,
перспективой взаимных долгосрочных выгод от сотрудничества,
сложившейся репутацией и т. д.
В фундаменте теории норм и коллективного действия (вер­
нее, очерка будущей теории), разрабатываемой Элстером, ле­
жат экзогенные психологические механизмы детерминации, по
преимуществу выходящие за пределы рационального выбора
(сознательного или бессознательного) и интенции субъекта.
Даже если психологические теории мотивации и механизмов
следования нормам, на которые опирается Элстер, получат
более прочную теоретическую и эмпирическую основу, его
подход останется лишенным главного объяснительно преиму­
щества теорий практической рациональности — возможности
вывести социальное поведение людей из минимального числа
исходных допущений об интересах, желаниях и убеждениях
действующих, максимизирующих доступное им благо.
Вместе с тем расширенные “постмодернистские” теории
практической рациональности, пытаясь обойти некоторы е
трудности более ранних теорий — проблемы коллективного
262
действия, социального выбора и нормативизма деятельнос­
ти, — не решают главной объяснительной (метатеоретической)
проблемы рационального выбора: тавтологической природы
объяснения действия объективным интересом, идентификация
которого логически зависит от идентификации самого дей­
ствия. (Для субъективно рационального действия такая иден­
тификация, как мы видели, становится ещё и принципиально
неопределённой: люди делают нечто потому, что “хотят это
сделать” .) Подробнее об этой и других объяснительных труд­
ностях теорий интенциональной деятельности и теорий прак­
тической рациональности, а также о возможных и заведомо
бесперспективных подходах к их преодолению, говорится в
разделе ///д а н н о й книги. Пока же можно суммировать крити­
ческий анализ теорий практической рациональности конца
XX века заключением, к которому приходит М. Уотерс: “Един­
ственным возможным источником для суждений об интересе
[определяющем действие] является социальная локализация, то
есть приходится сказать, что индивид расположен на пересе­
чении серии социальных прав и обязанностей, которые явля­
ются внешними по отношению к нему. Однако поступить так —
значит нарушить принцип методологического индивидуализ­
ма, на котором настаивают теории рациональности. ...Теоре­
тики рациональности вынуждены делать одну из трёх вещей:
ввязаться в софистику доказывания того, что индивиды будут
рассматривать сдачу своих ресурсов коллективу как отвечаю­
щую их собственным интересам (решение Коулмена); отрицать
существование социального, предлагая явный психологичес­
кий редукционизм, и тем самым признать объяснительный про­
вал (решение Элстера); либо они будут вынуждены принять
реальность общества и его эффективность в конституирова-
нии индивидуальных интересов (решение Вебера). Однако,
поступая таким образом, они окажутся за пределами теорий
рациональности. Такова дилемма социолога.” [308, р. 89-90].

263
 Примечания
Мы будем употреблять далее в качестве синонимов оба термина —
инструментальная и практическая, чтобы связать нашу термино­
логию, с одной стороны, с классическим веберовским определени­
ем, а с другой — с более ранней и выходящей за “социологические”
рамки традицией анализа практической рациональности.
Ролз, в частности, прямо утверждает, что проверка полной теории
блага неотделима от соотнесения ее с моральными ценностями и
“заключается в том, что она должна совпасть с нашими обдуман­
ными ценностными суждениями в рефлективном равновесии” [52,
с. 380].
Ср. анализ истоков и эволюции этой идеи: [15]. В работе Дюрк-
гейма “Ценностные” и реальные суждения” ясно изложена его
теория социального происхождения ценностей и целей индивиду­
ального действия [29, с. 286-304].
В современной российской социологической и психологической
литературе примером единого анализа социально-философских
оснований теорий целенаправленной деятельности и рациональ­
ности может служить работа Н. Ф. Наумовой (“Социологические
и психологические аспекты целенаправленного поведения” М.:
Наука, 1988).
П. Эбелл пишет в этой связи: “Теория рационального выбора, или
действия, может пониматься как одна из возможных интерпрета­
ций веберовской программы, хотя, нужно отметить, и весьма сво­
еобразная в том отношении, что она предлагает нам принять наи­
менее сложную концепцию социального действия, которую мы
способны аналитически развить в направлении ‘причинного
объяснения его [действия] способа и результатов’ Она, таким об­
разом, отступает от многих поствеберианских (и довеберианских,
если на то пошло) теоретических традиций — особенно феноме­
нологического толка, — стремящихся, кажется, подтолкнуть в
совершенно противоположном направлении, а именно, в направ­
лении поиска путей понимания локально детализированных и
сложных (социальных) действий” [67, р. 223].
Бентам и Милль, в свою очередь, были обязаны предыдущей тра­
диции моральной теории, в частности, трудам Шефтсбери, Хат­
чесона и Юма, в которых стремление людей к наибольшему счас­
тью и удовольствию рассматривалось как в качестве общего
принципа (“должного”), так и в качестве наблюдаемой детерми­
нанты социальной жизни (“сущего”). Однако Бентам первым пред­
ложил выводить саму мораль и ее принципы долженствования из
натуралистически понимаемой полезности [см.: 1, с. 17-20]).

264
 А. Розенберг, обсуждая номологический статус третьего допуще­
ния, процитировал “Здравый смысл политэкономии” Уикстида
(1910). констатировавшего, что максимизация полезности — это
универсальный внеэкономический принцип, отражающий психо­
логию человеческого выбора. В соответствии с этим принципом:
"Мы постоянно взвешиваем внешне разнородные объекты и осу­
ществляем выбор между ними, сообразуясь с пользой и условия­
ми, на которых мы можем их получить” [258, р. 56].
Именно этой “уловкой” воспользовалась позднее неоклассичес­
кая школа экономического анализа (Дж. Хикс, П. Самуэльсон и
др-)-
О влиянии на классическую политэкономию современных ей пси­
хофизических теорий см.. [1, с. 32.40-46]. Автор указанной работы,
однако, не анализирует прямо влияние на эконометрику психофи­
зических методов построения субъективных шкал, а также теоре­
тических подходов, отличных от подхода Г Т. Фехнера (канони­
ческим изложением последнего являются “Элементы психофизики”,
1860), в частности, подходов С. Стивенса, Л. Терстоуна и др.
0 Один из столпов Австрийской школы, Л. фон Мизес, парадок­
сальным образом сочетал обоснованное убеждение в том, что та
область науки, которую именуют “экономической теорией” на
деле является нормативной дисциплиной, практическим прило­
жением таких разделов прикладной математики, как линейное
программирование и теория игр, со скорее внеопытной верой в
то, что особую ценность экономическим исследованиям реально­
го потребительского поведения придает учет психологических
переменных: “Единственное, что определяет реальный ход собы­
тий — ценообразование и другие явления, именуемые в обиходе
экономическими (как и все события в истории человечества), —
это мнения, ожидания и соответствующие им действия людей,
столь подверженных заблуждениям! Отличительная черта совре­
менной теории предельной полезности состоит в том, что она об­
ращает особое внимание на несовершенство реального человека”
[44, с. 207].
В обосновании этой точки зрения мы следуем работам; [246; 247;
248; 308, р. 59-63].
Под “пари Паскаля” подразумевается известное рассуждение из
его “Мыслей”, в котором для обоснования деизма используется
теория вероятности и теория принятия решений (последний тер­
мин представляет собой сознательный анахронизм — аргумента­
ция Паскаля вполне может рассматриваться как прообраз совре­
менной “decision theory”). Паскаль доказывает, что вера в

265
 Создателя является “наилучшей ставкой” в вероятностной игре.
Важно отметить, однако, что в рассуждениях Паскаля отсутству­
ют элементы теории рационального выбора в узком смысле, так
как речь идет о выборе веры (убеждения), а не оптимального спо­
соба действий для заданной совокупности вер (информации) и
побуждений. Анализ позиции Паскаля и обзор вторичных источ­
ников см.: [170].
То есть в точке, где возможны (2-движения.
14 Предыстория теории общественного выбора восходит, по мень­
шей мере, к XVII веку, когда маркиз де Кондорсе, анализируя пре­
имущества правила простого большинства в сравнении с други­
ми схемами голосования, наткнулся на “парадокс голосования”
— возможность возникновения циклов при суммировании попар­
ных предпочтений. На возможность стратегического манипули­
рования своими истинными предпочтениями в процессе голосо­
вания указал еще в XIX веке Ч. Л. Доджсон (Льюис Кэррол),
сформулировавший и соответствующее правило выбора из двух
зол (“Всегда голосуй против самой популярной альтернативы”).
Любое упорядочение предпочтений типа х>у>: и т. д. может быть
представлено как соответствующая совокупность элементарных
бинарных выборов.
То есть допущение межличностной сравнимости предпочтений
типа: “Соринка в твоем глазу хуже, чем бревно в моем”
Библиографию работ, описывающих различные интерпретации
и модификации изначального формата теоремы, см.: [278, р. 213-
248].
18 Как в общей теоретико-игровой форме доказал А. Гиббард, в от­
сутствие таких соображений и критериев любая схема принятия
решений и голосования оказывается подверженной манипуляциям
со стороны индивидов, голосующих “стратегически” и скрываю­
щих истинные предпочтения. “Это означает, что любая система при­
нятия решений, кроме тривиальной [менее трех альтернатив], не
может зависеть от информированного эгоистического интереса, оп­
ределяя исход как функцию предпочтений. Если система действи­
тельно определяет исходы как функцию предпочтений, это оказы­
вается возможным только в силу индивидуальной честности,
невежества или глупости участников, либо потому, что предпочте­
ния слишком предсказуемы и системе не приходиться справляться
с полным диапазоном возможных предпочтений” [152, р. 365].
См. с. 275 паст. изд., где более строго определяется аргумент “Ло­
гической связи”

266
20 Интересны, однако, те возможности для примирения жесткого де­
терминизма и личной моральной ответственности, которые откры­
вает подобная модель “человеческой деятельности без действующе­
го субъекта” Поскольку следование долгу больше не подкрепляется
позитивными или аверсивными формами контроля, моральный вы­
бор оказывается, строго говоря, свободным [289].
Отсутствие такой “психологической экспликации” целей и действий
отдельных агентов — основной аргумент в многолетней полемике
Хоманса против функционалистского теоретизирования в стиле
Парсонса (они были коллегами по факультету в Гарварде). Хотя
аргументы Хоманса могут быть легко отражены уже с позиций
мертоновской ревизии структурного функционализма, историчес­
ки они сыграли заметную роль в тематизации спора о деятельнос­
ти и структуре.
Важно помнить о признании самим Хомансом этого влияния, по­
скольку глубокая работа П. Эке о “двух традициях” в анализе со­
циального обмена [130] привела ряд авторов к несколько упро­
щенной и неверной трактовке взглядов Хоманса как безусловно
антагонистических по отношению к “дюркгеймианской” струк­
туралистской позиции, воплощенной, в частности, в работах К.
Леви-Строса. Немалый вклад в расхожее представление об анта­
гонизме необихевиористских и структуралистских трактовок об­
мена внёс и сам Хомане, яростно критиковавший предложенную
Леви-Стросом в “Структурах родства” (1949) теорию кросс-ку-
зенного матрилатерального брака как формы обобщенного (не­
прямого) обмена. Полемика со взглядами Леви-Строса, воспри­
нимавшимися Хомансом очень личностно, как “заноза под кожей”
[184, р. 23, цит. по: 256, р. 288], несомненно, имела своим след­
ствием и усвоение этих идей. Именно Хомане способствовал рос­
ту популярности “структуралистской” проблематики обобщенно­
го обмена в необихевиористских теориях социальных сетей и
рационального выбора.
Сходство между хомансовским пониманием рационального действия
и понятием инструментального действия у Парсонса связано, как
справедливо отмечает Дж. Скотт, с тем, что Парето оказал на обоих
значительное интеллектуальное влияние [274, р. 74]. И Хомане, и
Парсонс, в частности, посещали в начале 30-х годов XX века знаме­
нитый преподавательский семинар по Парето, который вёл науч­
ный руководитель Хоманса Л. Хендерсон [109, p. xxxiv-xxxv].
Более поздние взгляды П. М. Блау ближе к структуралистской
трактовке власти и неравенства см.: [23, с. 70-71].

267
25 Очевидно, если рынок определяется экономистами как способ (ин­
ститут) передачи прав собственности, то есть признанных обще­
ством частных прав распоряжаться экономическими благами, то
сеть неэкономического обмена может рассматриваться в качестве
гомологичного рынку способа передачи прав на неэкономичес­
кие блага. Тогда альтернативой рыночному/сетевому способам
удовлетворения частных “заинтересованностей” в благах высту­
пят иерархические экономические/социальные организации, ос­
нованные на передаче власти как обобщенного права принимать
решения, касающиеся интересов и благ. Разумеется, представле­
ния о том, где проходит граница между экономическими и неэко­
номическими, как и между частными и общественными (публич­
ными) благами, эволюционируют исторически, вызывая соответ­
ствующие изменения в представлениях о том, что может быть
объектом собственности. Последний вопрос всё ещё недостаточ­
но анализируется в общей социологической теории, что приво­
дит к неопределенности в ряде содержательных проблем, напри­
мер, при описании предполагаемого перехода к “постматериали-
стическим” ценностям или, если обратиться к примеру из более
прикладной области, при анализе кризиса университетов и ста­
новления института “образовательных услуг”
26 П. Оливер и Дж. Марвелл приводят ясный пример сходных благ с
низкой и, наоборот, высокой “совместностью предложения”: “Зат­
раты на очистку загрязнений окружающей среды примерно про­
порциональны числу загрязняющих, а затраты на проведение за­
кона, требующего от тех, кто загрязняет среду, очистки отходов,
нет” [236, р. 2]. Иными словами, блага с низкой совместностью
предложения похожи на классические частные блага и плохо под­
ходят для “обобществленной” модели производства и распреде­
ления, тогда как типичные коллективные блага, подобные осве­
щению в городском подъезде, “готовому” научному знанию или
деревенскому мосту, при прочих равных, могут быть результатом
индивидуально-рациональных коллективных действий.
Аналитический обзор формальных теорий и моделей коллектив­
ного действия, а также подтверждающих или опровергающих их
результатов, полученных в эмпирических исследованиях либо с
помощью имитационного моделирования см.. [235].
Г Беккер моделирует широкий спектр социальных процессов, от
экономической расовой дискриминации до поиска брачного парт­
нера и собственно репродуктивного поведения, в терминах инди­
видуальной максимизации стабильных, универсальных и биоло­
гически детерминированных желаний. Под весьма выраженным

268
 влиянием столь радикальной формы бихевиоризма, как социоби­
ология, Беккер за основную единицу экономического анализа при­
нимает “эффективное домохозяйство” (в большинстве случаев, се­
мью), члены которого максимизируют функцию производства
потребительских благ, используя свое время, опыт и прочий “че­
ловеческий капитал”, а также рыночные товары в качестве фак­
торов производства. Критический анализ предложенной Бекке­
ром модификации модели “рационального выбора” дан А.
Розенбергом [258, р. 68-91]. См. также: [51].
Нэш предложил исследовательскую программу, в которой более
сложные для спецификации способа решения кооперативные игры
могли быть сведены к фундаментальному, с его точки зрения, типу
игры — игре-состязанию, или “неявной игре” без предваритель­
ной коммуникации, происходящей в форме “переговоров” N, в
которой делаются “заявления” относительно того, как выбор стра­
тегии для собственно игры G будет зависеть от результатов пред­
варительной игры N [см.: 94].
зп Смешанной стратегией называется случайная величина, значени­
ями которой являются элементарные стратегии игрока. Очевид­
но, что соответствующая “физическая” интерпретация случайно­
го выбора игроком какой-либо из возможных стратегий при
каждом повторении игры значительно лучше согласуется с бихе­
виористской моделью вероятностной связи действия и вознаграж­
дения, чем с исходной моделью “индивидуального рационально­
го выбора” В последнем случае любая правдоподобная трактовка
нахождения равновесия в смешанных стратегиях требовала бы от
интенциональных игроков знакомства с учебником по теории игр
и преднамеренного использования таблицы случайных чисел при
выборе очередного хода.
Напомним, что для набора из N стратегий-ходов (одна на каждо­
го игрока) удовлетворение критерия Парето-эффективности оз­
начает, что никакой другой набор стратегий не может увеличить
выигрыш для одного из игроков, не уменьшив при этом выигрыш
другого.
Ср. с концептуализацией Эмерсоном групповых норм как не встре­
чающих сопротивления “требований” коллективного актора к ин­
дивидуальным участникам — результата накопления власти в се­
тях обмена.
Детальное обсуждение роли конституций в конструировании кор­
поративных акторов, представленное в главе 13 “Оснований со­
циальной теории”, не меняет сути этого утверждения, поскольку
и объединенные (conjoint), следующие модели “общественного до­

269
 говора”, и разобщённые (disjoint) конституции, основанные в пре­
деле на формализованной власти и разделении диктующих нор­
мы и подчиняющихся им, уже предполагают существование норм
как “сверхидивидуальных сущностей, признанных совокупностей
прав некоторых индивидов ограничивать или иначе формировать
>действия индивидов, которые являются объектом нормативного
регулирования” [117, р. 325]. Нормы же возникают только в ре­
зультате передачи индивидуальных прав.
Если это мнение и ошибочно, то по умолчанию принимается, что
вопрос о юридических правах должен беспокоить прежде всего
теоретиков права.
Обозначения типов предложены М. Уотерсом [308, р. 81].
 РАЗДЕЛ III
МЕТАТЕОРЕТИЧЕСКАЯ КРИТИКА
ТЕОРИЙ СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ
 ВВЕДЕНИЕ / ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В предыдущем разделе изложение основных социологичес­
ких теорий деятельности и практической рациональности сопро­
вождалось критическим анализом, преимущественно указываю­
щим на источники их эмпирической неадекватности или
внутренней несогласованности. Иными словами, мы анализиро­
вали теории, прежде всего с точки зрения их внутренних норма­
тивных критериев и сознательно принятых постулатов и ограни­
чений. Однако в анализе нуждаются и сами постулаты, и критерии
объяснительной адекватности. Такой анализ применительно к
уровню, определенному нами в разделе I как уровень общей со­
циологической теории, предполагает обращение к идеям социо­
логической метатеории (см. с. 37 наст, изд.), а также к филосо­
фии и методологии социальных наук. Поскольку выше уже
отмечались объяснительные преимущества и предполагаемые эв­
ристические возможности рассмотренных теорий, в данном раз­
деле мы позволим себе сосредоточиться на их метатеоретической
критике — анализе содержательных и логических трудностей со­
циологических теорий деятельности и практической рациональ­
ности — с целью подвести предварительный итог, кратко сумми­
ровать н аи более отчетливы е “ н евозм ож н ости ” и тупики
существующих подходов к пониманию и объяснению социаль­
ного действия в разных перспективах. Теории социального дей­
ствия — конститутивный проект, во многом определивший судь­
бы социологии как дисциплины. Попытки их переосмысления и
критика этих попыток неизменно и иногда радикально меняли
господствующие представления о том, чем может и чем не может
быть социологическая теория, порождая попеременно вспышки
энтузиазма и периоды скепсиса. Наиболее очевидный вывод, к
которому неизбежно приводит всякая очередная попытка про­
анализировать историю теоретического “диспута о действии”,
заключается в том, что сегодня осознание почти неразрешимых
и, хуже того, несовместимых трудностей делает быстрое продви­
жение к разгадке маловероятным. Однако отказаться от попы­
ток продвинуться в этом направлении нельзя, поскольку это было
бы равносильно отказу от социологической теории как таковой
(или, во всяком случае, от такой, какой мы её знаем). Утешением
может служить понравившаяся 3. Фрейду поэтическая цитата: “До
чего нельзя долететь, надо дойти хромая”1.

18-1295 ^73
 * N fW O « i^ A £ ЛМ&ЭДЗД*
I -‘-O lu-'J .j
"II >.n !!•

'M>!> •£!U
i)i/ :i Nit
Г 'I h N ,hh Г >U Yr

ЧН ^ A B A 10 j , :. W], vUMJt!

( НЕКОТОРЫЕ ЛОГИЧЕСКИЕ ft ,.п

0 И СОДЕРЖАТЕЛЬНЫЕ ТРУДНОСТИ . „
РАЦИОНАЛЬНОГО ОБЪЯСНЕНИЯ ДЕЙСр$и£' •I км/ог,.
Я ;"П
Логические трудности
Упоминавшиеся в разделе II споры о возможности объек­
тивного приписывания рациональности действиям или аген­
там действия, а также о критериях такого приписывания (см.
с. 89-97 наст, изд., а также: [23, с. 28-36]), позволили заподоз­
рить наличие содержательных трудностей, препятствующих
усилиям социологов, психологов и экономистов сформулиро­
вать общие законы, которые стоят за широко используемыми
в повседневной жизни единичными суждениями касательно
причинной обусловленности конкретных действий и соответ­
ствующего воздействия на них желаний и убеждений конкрет­
ных агентов действия. Эти содержательные трудности, как
было показано выше, в разной степени осознавались и пре­
одолевались представителями различных теоретических на­
правлений в социологии.
Однако куда более радикальные, если не разрушительные,
последствия для любых интенционалистских теорий действия
в социологии (и даже наших “обыденных” теорий, объясняю­
щих повседневные поступки людей намерениями, желаниями,
надеждами, страхами и т. п.) имели сравнительно недавние (50-
70-е годы XX века) попытки философов подвергнуть формаль­
но-логическому анализу восходящее к Платону предположе­
ние о то м , что ж елания, убеж дения, и нтенц и и, то есть
субъективные основания (резоны) действия могут служить его
причинами. С рассмотрения выявленных в результате такого
анализа логических проблем мы и начнем этот обзор.

274
 Основная проблема, с которой сталкивается вышеуказан­
ное предположение, часто формулируется как вполне катего­
ричное и хорошо обоснованное контрутверждение:
1. субъективные основания действия (в самом общем случае
представленные такими “ментальными событиями” как
желания и убеждения действующего) не могут быть его при­
чинами2; (к этому утверждению часто присоединяют еще
два тесно взаимосвязанных с ним положения);
2. объяснения, основанные на модели интенционального дей­
ствия, в строгом смысле нефальсифицируемы (или, по край­
ней мере, обладаю т чрезвычайно ограниченным эмпири­
ческим содержанием);
3. объяснительный потенциал пропозиций, включающих,
подобно аристотелевскому практическому силлогизму
(именуемому иногда “принципом рациональности”), внут­
ренние, ментальные переменные, определяется их (пропо­
зициональны м) содержанием, которое по определению
носит абстрактный характер и, таким образом, явно не
может обладать необходимой “причинной силой”
Утверждение (1), строго говоря, не столько подвергает со­
мнению истинность единичных причинных суждений о субъек­
тивных резонах действий, используемых в “повседневных” те­
ориях, а т ак ж е в рассуж дениях и сто р и к а или, скаж ем ,
психоаналитика, сколько ставит под вопрос основания, обес­
печивающие истинность и объяснительные возможности та­
ких единичных суждений. Основной аргумент, используемый
для обоснования утверждения (1) — это аргумент “Логичес­
кой связи” Суть этого аргумента заключается в том, что связь
между событиями А и В является причинной только в том слу­
чае, если она носит лишь возможный, а не логически необхо­
димый характер, то есть может быть охарактеризована как
случайная сопряженность конкретных событий (иными слова­
ми, доказывая, что “А — причина 5 ” мы исходим из того, что
вполне можно представить себе ситуацию, когда А не влечет
за собой В и такое представление не приведет к логическому
противоречию). Связь же между убеждениями и желаниями
(мотивами) действующего, с одной стороны, и его поступка­
ми, с другой, является логической, дефинитивной связью, ко­
торая — опять же “по определению” — несовместима с при­
275
18*
чинной связью. Объяснения, основанные на дефинитивной ре­
дукции, или “семантические” объяснения1 носят тавтологичес­
кий характер и не могут рассматриваться в качестве истинных
научных объяснений4 Слегка переформулируя, можно сказать,
что убеждения и желания являются необходимой частью опи­
сания (или даже обоснования) осмысленного действия как чего-
то отличного от описания “чисто физического” движения или
последовательности движений. Так, в парадигматическом для
дискуссии о психической причинности случае единичного ут­
верждения: “Джоунз карабкается по лестнице, чтобы достать
с крыши унесенную ветром шляпу”5, — сама идентификация
действия как влезания на крышу за шляпой (а не попытки суи­
цида, случая лунатизма, средства привлечения внимания со­
седки и т. п.) подразумевает, что связь между желанием дос­
тать шляпу, убеждением в том, что влезание по приставной
лестнице является наилучшим доступным способом достать
шляпу, и предпринятым действием будет концептуальной и
логической, а не контингентной и причинной. Постулируй мы
иные мотивы, то есть желания и убеждения, изменилось бы и
наше описание действия. Упоминание данного повода для дей­
ствия эквивалентно идентификации действия “под данным опи­
санием”6 Соответственно, даже если в отдельно взятом слу­
чае вышеприведенное утвсфждение и окажется истинным, оно
будет тривиально истинным и зависящим от данного нами
определения действия (а, значит, и допускающим дефинитив­
ную редукцию). Однако концептуальная и логическая связь
между мотивами действия и его причинами, гарантируя истин­
ность хотя бы некоторых наших единичных объяснений моти­
вированных действий7 (да и само существование “осмыслен­
ных действий” отличающихся от физических перемещений
тел), по меньшей мере, ставит под вопрос наличие причинной
связи между этими мотивами и действиями. Таким образом,
сомнительной оказывается возможность описания отношения
мотивов и действий как каузального, если только не удастся
найти независимое от описания действия описание предполо­
жительно влияющих на него желаний и убеждений.
Отсюда проблематичной становится и возможность нахож­
дения допускающих эмпирическую проверку общих законов,
которые описывали бы причинную связь убеждений, желаний
276
 и действий, что и ведет к принятию утверждения (2) (совре­
менные философские трактовки причинности принимают сфор­
мулированную Б. Расселом точку зрения, при которой любая
единичная причинная связь может рассматриваться как при­
мер стоящего за ней номологического обобщения, то есть за­
кона). Действительно, хотя аргумент “Логической связи” и не
исключает полностью возможность того, что желания и убеж­
дения действующего являются причинами поведения, он пока­
зывает, что основанные на практическом силлогизме объясне­
ния, как обыденные, так и научные, тривиальны, не обладают
проверяемым эмпирическим содержанием и, соответственно,
не могут служить основанием для сколько-нибудь точных пред­
сказаний будущего поведения. Если интенции или убеждения
агента не получают независимой от описания самого действия
характеристики, эмпирическое содержание объяснения, осно­
ванного на “принципе рациональности”, в лучшем случае сво­
дится к тому, что “А" сделал А, потому что хотел сделать А ”
Иными словами, содержание объяснения сводится к малоин­
формативной констатации того обстоятельства, что у действия
были какие-то основания, то есть оно не было “просто движе­
нием” Излишне говорить, что из такой констатации не могут
быть выведены точные и допускающие возможность фальси­
фикации предсказания, так как выведение таких предсказаний
требует возможности измерения фигурирующих в посылках
практического силлогизма убеждений и желаний, а также фор­
мулировки условий, при которых предполагаемая закономер­
ность, связывающая убеждения и желания с наблюдаемыми
действиями субъекта, окажется фальсифицирована (например,
“Джоунз в сложившихся обстоятельствах больше всего на све­
те хотел достать шляпу и предполагал, что оптимальный, при
прочих равных, способ добиться желаемого — это влезть на
крышу, но не стал лезть на крышу”8). Однако эта задача ока­
зывается принципиально неосуществимой, так как искомая
характеристика желаний и убеждений логически выводима из
того же интенционального описания, которое использовалось
для идентификации действия. (Идентификация желания “дос­
тать с крыши шляпу” связана с описанием наблюдаемого фраг­
мента поведения как “влезания на крышу за шляпой”, а иден­
тификация желания “с крыши привлечь внимание соседки” —
277
с описанием идентичного ф рагм ента поведения как “влезания
на крыш у с целью привлечения вни м ан ия” .)9 Если же незави­
симая от сам ого действия характеристика его причин может
бы ть найдена, она долж на отличаться от тех оснований (ж ела­
ний и убеж дений), которы е использовались при описании са­
мого действия как интеллигибельного, то есть она долж на бы ть
сф орм ули рован а на неинтенциональном язы ке (например, би­
хевиористском языке стимулов и реакций, нейрофизиологичес­
ком язы ке и т. п.). О днако такой перевод ж еланий и убеждений
на независим ы й от интенционального описания действия язык
откры вает перспективу уже не деф инитивной, а номологичес-
кой редукции единичных суждений, постулирую щ их связь меж­
ду интенциям и и действиями, к каким -то физическим, ней ро­
ф изиологическим и прочим общ им зако н ам , описы ваю щ им
механизм предполагаем ой причинной связи на языке, не име­
ющем ничего общ его с практическим силлогизм ом и ментали-
стским словарем “обыденной психологии”
Более т о го , утверж дение (3) у казы вает на еще один вес­
кий аргум ен т, согласн о котором у п р о п о зи ц и о н ал ьн ы е содер­
ж ания убеж дений и желаний (а такж е, напом ним , прочих ин-
тенци ональны х состояний — страха, надеж ды и т. п.), не м огут
ф и гу р и р о в а т ь в каузальн ом о б ъясн ен и и это го д ей стви я, а
лиш ь п о зв о л я ю т р ац и о н ал и зи р о вать действие, то есть п ред ­
ставить его в качестве ин теллигибельного. Во-первы х, о сн о­
вания д ей стви я — это абстрактны е проп озици и, содерж ание
которы х сам о по себе не мож ет б ы ть при чи ной н аб л ю д аем о ­
го поведения в физическом мире. Т ак утверждение: “ К урить
в р ед н о ” , как и о б р атн о е ему утверж дение, ни как не м огут
п овлиять на реальное полож ение дел, если то лько не стан ут
п р о п о зи ц и о н а л ь н ы м со держ ан и ем ч ь е го -л и б о уб еж ден и я,
в ерования и т. п. Н о, во-вторы х, п р о п о зи ц и о н ал ьн ы е у ста­
новки ти п а “X убежден, ч т о р" либо “ X хочет, ч т о б ы р ” (г д е р
п ред ставл яет собой некое п р о п о зи ц и о н ал ьн о е содерж ание)
являю тся не просто интенциональны м и, но еще и инт енсио­
нальными вы сказы вани ям и в том узком смысле, которы й п р и ­
даю т последнем у термину логики. Н е вдаваясь в логические
тонкости, зам ети м , что в ин тен си ональны х язы ках в о зм о ж ­
ности зам ены синоним ичны х вы раж ений ограничены п ри н я­
той м оделью реф еренции. Т ак, если в вы сказы вании: “Д езде­
278
мона хотела вы йти замуж за О телло” зам енить О телло на “са­
м ого р евн и во го м авр а в Венеции”, истинное вы сказы вание
станет лож н ы м . Х отя О телло и бы л д онельзя ревнив, Д езде­
м она хотела вы йти за него замуж “ под другим опи сан ием ”
П рим ени тельн о к состояниям убеж денности, желания и т. п.
это означает, что поп ы тка зам енить и сп ользован ное для ха­
рактеристики т а к о го состояния описание п р о п о зи ц и о н ал ьн о ­
го содерж ания на эквивалентное независим ое описание, сф ор­
м улированн ое на экстенсиональном язы ке, м ож ет изменить
значение и стин ности пер во н ач ал ьн о го вы сказы вани я. (Э то
соображ ение м ож ет показаться несколько абстрактны м , од ­
нако именно оно объясняет безуспеш ность предприним аем ы х
теорети кам и “ р ац и о н ал ьн о го в ы б о р а ” по п ы то к реш ить п ро­
блему и н терп ерсон альн ого сравнения полезностей, интересов
и т. п. субъективны х переменных.) К ром е того, интенсиональ-
ность язы ка ж елани й, убеждений и ц елерацион альны х д ей ­
ствий п о р о ж д ает проблем у объ ективного кр и тер и я при писы ­
вания р ац и о н ал ьн о сти . “ И м м анентны й” опи сан ию действия
в терминах средств и целей ф орм альны й критерий р ац и о н ал ь­
ности, то есть соответствие описания действия схеме п р а к ти ­
ческого си л л о ги зм а, не может п ретенд овать на роль такого
объекти вн ого кри тери я в силу своей неопределенности, так
как не п р и н и м ает во вним ание со отнош ен ие текущ ей цели
д ан н о го и н д и в и д а с его други м и целям и и их в о зм ож н ой
иерархией (даж е если временно остави ть в стороне вопрос о
“трансцендентны х” индивидуальному действию иерархиях це­
лей, п р и обретаю щ и й критическую о строту в теориях кол л ек­
тивного действия), а такж е игнорирует инф орм ацию об объек­
тивно доступны х этом у конкретному индивиду, с его вкусами,
характером , ф изическим и возм ож ностям и и т. п., вы борах —
“ множ естве во зм о ж н о стей ” 10 В отсутствие более об ъекти в­
ного кри тери я р аци ональности целей л ю б о й сам ы й странны й
поступок м ож ет бы ть представлен в качестве разум ного, если
п остул и ровать соответствую щ ие безум ны е ж елания и (или)
убеж ден ия. П о сл ед н яя п р о б л ем а б ы л а п р о а н а л и зи р о в а н а
нами в д ругой р аботе, где подробно рассм атриваю тся недо­
статки сам ой успеш ной из моделей при чи н н о го , дедуктивно-
н о м о л о г и ч е с к о г о об ъ ясн ения р а ц и о н а л ь н о г о д ей стви я —
м одели “ р ац и о н ал ьн о сти как д и сп о зи ц и и ” К. Г ем пеля11.
279
 Но, как уже говорилось, отказаться от описаний действий
в терм инах интенций, убеж дений-верований и т. п. невозм ож ­
но, поскольку это означало бы, что действий как таковы х не
существует.
П риблизительно такой ход рассуждений и привел ф илосо­
фа Д. Д эви д со н а к его знаменитым ф орм улировкам принципа
“производности м ентального” и тезиса о невозм ож ности “ пси­
хофизических зако н о в ” Эти удачные ф орм улировки синтези­
ровали клю чевы е идеи полувекового развития аналитической
ф илософии, прагм атизм а и своеобразной версии эм пиризма,
вы двинутой У О. фон Куайном.
В статье 1963 года “Действия, основания и причины ” [125]
Д эвидсон вы ступил против предлож енной П. Уинчем тр а к то в ­
ки идей Л. Витгенш тейна, утверждавш ей несовместимость р а ­
циональны х и причинны х объяснений дей стви я12 Взамен он
предлож ил следую щую точку зрения: рациональны е и каузаль­
ные объяснения совместимы и, более того, субъективные ос­
нования, рационализирую щ и е действие, об лад аю т об ъясн и ­
тельны м п отенц иалом лишь в т ех сл учая х , когда они такж е
являю тся его причиной. В указанны х случаях один и тот же
ф рагм ент поведения будет рассм атриваться как интенциональ-
ный под некоторы м адекватны м истинны м описанием, отсы ­
лаю щ им к целям и убеждениям действую щ его, либо как неин-
тенциональны й под другими, также адекватны м и описаниями,
использую щ им и неинтенциональны й язы к. Т аки м о б разом ,
одно и то же поведенческое событие м ож ет отсылать к несколь­
ким описаниям . Законы , если рассм атривать их с сугубо “л и н ­
гвистической” точки зрения, постулирую т отнош ения между
собы тиям и лиш ь под конкретны ми описаниям и. И ны ми сло­
вами, н екоторы е адекватны е описания м огут бы ть подведены
под общ ий закон, а некоторые, такж е правильны е, не м огут
бы ть подведены под общий закон.
Далее. М енталистские, интенциональны е описания носят
производны й характер по отнош ению к физическим описаниям
в том смысле, что мы не можем представить себе, что некто о б ­
ладает неким ментальным свойством (в частности, убеждением,
желанием, установкой и т. п.), не обладая каким-то соответству­
ющим “ первичны м ” физическим качеством, либо несколькими
качествами, как не можем вообразить и ситуацию, когда абсо­
280
лю тно идентичны е с точки зрения всех физических свойств су­
щ ества р азл и ч аю тся ментальны м и свойствам и [см. 125]. И з
“ принципа производности” совсем не обязательно следует эпи­
феноменализм и возможность онтологической редукции интен­
ционального язы ка. Чтобы понять это, рассмотрим другой при­
мер “производности” послуживший для Д эвидсона толчком к
ф ормулировке общ его принципа. Речь идет о весьма известном
анализе соотнош ения нормативно-оценочных и описательных
терминов, предпринятом в начале X X века Дж. Э. М уром и о ка­
завшем влияние на концепцию Д эвидсона [126, р. 4-5]. М ур об­
ратил внимание на то, что нормативно-оценочные термины про-
изводны по отнош ению к терминам дескриптивны м, описыва­
ющим наблю даем ы е характеристики объекта, так как возм ож ­
ность различения дескриптивных свойств является необходимым
условием различения оценочных свойств. Н апример, вы раже­
ние “хорош ий н ож ” предполагает, что существует набор деск­
риптивных свойств (являющихся, в данном случае, прямо наб­
лю даемыми физическими характеристиками), от которых зави­
сит применимость оценочного термина к данному объекту. Т а ­
кими свойствам и могут быть, допустим, “о стр о та” и “п р о ч ­
ность” Л ю бой другой нож, полностью идентичный первому с
точки зрения дескриптивных свойств, будет идентичен и с точ ­
ки зрения оценочного свойства “хорош ий” О ценка же другого
ножа как “ плохого” предполагает различие физических свойств.
Те же соображ ения применимы и к моральны м характеристи­
кам: говоря, что Н иксон был отправлен в отставку из-за того,
что он был коррумпирован, мы подразумеваем, что в основа­
нии м орального термина лежат базовы е наблю даемые свойства
поведения — лицемерие, ложь и т. п., — которы е и сыграли роль
реальных причинны х факторов, приведш их к отставке13 О дна­
ко описанная возможность дефинитивной или даже номологи-
ческой редукции моральных предикатов к базовы м описаниям,
как видно из приведенных примеров, отню дь не означает воз­
можности онтологической редукции (в частности, моральный
предикат “ коррум пированны й” не сводим к базовым поведен­
ческим свойствам, по отнош ению к которы м он произволен).
В общ ем случае, предикат р произволен по отнош ению к
множеству предикатов S в том и только том случае, если р не
разл и ч ает о б ъ екты или сущ ности, ко то р ы е не различаю тся
281
относительно S. И м енно в этом смысле “ принцип производно-
сти” применим и к ментальны м предикатам . Рассуждая опи­
санным об разом , Д эвидсон показы вает, что какие-то два со­
бытия — м ентальное и физическое — м огут бы ть причинно
взаим освязаны , не допуская, однако, подведения под строгий
“психофизический за к о н ” под этим описанием (тезис о невоз­
можности строгих “ психофизических зак о н о в ” 14). Закон, сто­
ящий за причинной взаимосвязью двух собы тий, м ож ет быть
сф ормулирован лиш ь под другим, неинтенциональны м , опи­
санием. Т аки м об разом , оказы вается, что, с одной стороны ,
описания собы тий на менталистском язы ке соответствую т кри­
териям согласованности, последовательности, то есть принципу
рациональности (которы й не выполняется для физических опи­
саний тех же собы тий). А с другой стороны , закон , объясняю ­
щий причинную связь названны х собы тий, описанны х в ин-
т е н ц и о н а л ь н ы х те р м и н а х , не м ож ет б ы ть сф о р м у л и р о в ан
именно под этим описанием, хотя и долж но сущ ествовать ка­
кое-то опи сан ие в базо вы х терм инах, д ля к о т о р о го мож но
сф орм ул и ро вать строги й закон (и под ко то р ы м причинная
связь будет являться такж е и ном ологической).

Содержательные трудности
“ П ринцип прои зводн ости” и тезис о невозм ож ности “ пси­
хофизических за к о н о в ” не только сум м ирую т вы ш еприведен­
ные аргум енты , касаю щ иеся логических трудностей, которы е
стоят перед интенционалистскими объяснениями действия. Они
п озвол яю т п р ед в ар и тел ьн о очертить к р у г со д ерж ательн ы х
трудностей, с которы м и сталкиваю тся создатели теорий рац и ­
онального действия в социальны х науках, а такж е все мы как
создатели “обы денны х теорий” , объясняю щ их или, с учетом
вы ш еизлож енного, скорее, рационализирую щ их и о правд ы ва­
ющих наш и житейские поступки15 Еще одним основанием для
скептицизма в отнош ении возможностей м енталистских моде­
лей объяснения в поведенческих и социальны х науках стала
другая дискуссия, содержательно связанная с дискуссией о “пси­
хической причи нности”, однако исторически разво р ачи вавш а­
яся относительно независим о о т последней (хотя и в тех же
хронологических рам ках). Речь идет о поп улярн ом в когни­
тивной психологии, психолингвистике и ф илософ ии сознания
282
споре относительно статуса “ народой пси хологи и” “ Н арод ­
ная психология” 16 — это специальный термин, используемый
психологами и ф илософ ам и для обозначения упоминавш ихся
выш е “ обы денны х т ео р и й ” , описы ваю щ их предполагаем ую
взаимосвязь между внеш ними стимулами (условиями среды),
внутренними психическими состояниями и действиям и людей.
У С елларс в вы звавш ей значительный резонанс работе “Э м ­
пиризм и ф илософ ия сознания” [277]17 атак о в ал постулат не­
посредственной интроспективной данности состояний созна­
ния, в том числе м отивов, убеждений, нам ерений и т. д. Он
предполож ил, что веру в непосредственную дан ность субъек­
ту его собственны х психических содерж аний следует рассм ат­
ривать не как сам о собой разумеющ ийся атр и бу т “ человечес­
кого состоян ия”, а как своеобразную обы денную теорию со­
знания. П оследню ю Селларс обозначал как “м иф д ан н ости ”
(“концепция белого ящ и ка” — еще более удачны й термин для
этой теории, предлож енны й позднее голландским психологом
М. Де Мэем). М ноги е максимы житейской м удрости и, конеч­
но, обсуж даемы й нам и “ принцип р ац и о н ал ьн о сти ” (как атри ­
бутируемый агентам действия обобщ енны й м отив стремления
к лучш ему в объективном или субъективном поним ании) пре­
красно иллю стрирую т ключевые полож ения обы денной тео­
рии сознания и деятельности. И так, С елларс отверг поним а­
ние этой теории как самоочевидной данности, а, следователь­
но, и привилегированны й эпистемический статус убеждений и
верований лю дей, относящ ихся к их собственны м психическим
состояниям и поступкам. Ч тобы продем онстрировать предпо­
лож и тельно исторический (точнее даж е, ф илогенетический)
характер “мифа д ан н о сти ” , и соответственно, обы денных д о к ­
трин сознания и человеческой рациональности, С елларс пред­
лож ил вполне правдоподобны й альтернативны й миф, соглас­
но котором у наш и далекие предки первоначально расп ол ага­
ли сугубо бихевиористским пониманием действий, однако по­
степенно обучились новой теории действия, постулировавш ей
внутренние эпизоды , м ентальны е собы тия в качестве причин
наблю даем ого поведения. Постепенно атрибутирован ие пси­
хических состояний стало неотъемлемой частью культурного
багаж а, оставаясь тем не менее недоказанны м постулатом оп­
ределенной теории сознания. Хотя альтерн ати вны й миф был
283
изобретен С елларсом исклю чительно ради того, чтобы про-
блем атизи ровать “феноменальную д ан н о сть” м ентальны х со­
стояний, он отню дь не был лишен правдоподобия. Более того,
психология как эмпирическая наука м огла представить впол­
не веские и м ногочисленны е доказательства в пользу чего-то,
подобного альтернативном у мифу. Д остаточно упомянуть идеи
и результаты психоаналитической теории, продем онстрировав­
шие и возм ож н ость присутствия н еосозн аваем ого расчета в
кажущемся неинтенциональны м поведении (в частности, в со­
матических сим птом ах, случайных о говорках, “ иррац иональ­
ных” проявлениях аф фекта и т. п.), с одной стороны , а, с дру­
гой — глубокую иррациональность и нелогичность фундамен­
тальны х сам оописани й, стратегических “ жизненных планов”
и гиперрац ионализи рованны х м отиваций действия.
Если психоанализ ко второй половине X X века стал почти
частью массовой культуры , то другой источник представле­
ний о том, что наш и повседневные объяснения действий явля­
ются не чем иным, как “житейской теорией сознан ия” тесно
связан с историческим и и теоретическими основаниям и д ом и ­
нирующ ей сегодня в психологии когнитивистской парадигмы.
Одним из основны х источников этого нап равления стали р а­
боты Ф . Х айдера, представителя второго поколения геш тальт-
психологов, после переезда в С Ш А ставш его основателем ори ­
гинального теоретического и эксперим ентального подхода к
исследованию каузальной атрибуции в м ежличностном воспри­
ятии, то есть “наивно-психологических” процессов приписы ­
вания м отивации и интенциональны х состояний себе и другим
л ю д я м 1* В ставш ей классической статье Х айдера и Зиммеля
1944 года [175] описывается эксперимент, где испытуемым де­
м он стри ровался короткий фильм, “действую щ им и л и ц а м и ”
которого бы ли плоские геометрические ф игуры — больш ой и
маленький треугольники, прям оугольник, круг, двигавш иеся
по экрану. Все испытуемые описывали увиденное как органи­
зованны й сюжет, активно используя ан тр опом орф ны е терм и­
ны (“удари л” , “ хотел д о гн ать” и т. п.), приписы вая фигурам
намерения, действия и даж е личностны е качества. Вышедшая
в 1958 году книга Х айдера “П сихология м еж личностны х отно­
ш ений” уже содерж ала в себе целостную теорию “ психологии
здравого см ы сла” , построенную на анализе слож ны х схем при­
284
писывания интенциональны х состояний и интерпретации соб­
ственных поступков и действий других лю дей в терминах же­
ланий, убеждений., верований и т. п. Эти схемы приписы вания
и составляю т своеобразную народную психологию , зачастую
мало связанную с наблю даем ой “объективной” стимуляцией и
характеризую щ ую обыденное восприятие, а такж е соответству­
ющую обы денную “теорию социального дей стви я”
И сследования народной психологии позднее распростра­
нились и на об ласть сам овосприягия человека. В частности,
было показано, что склонность к восприятию своих действий
как инструм ентально-рациональны х или, напротив, как детер­
минированны х средой (так называемые внутренний либо вне­
шний локусы кон троля за подкреплением) — это культурно­
специфичная индивидуальная характеристика, скоррелирован­
ная с другими личностны м и чертами: конф орм ностью , поли­
тической активн остью , достиж енческой ориентацией и т. п.
И ными словами, это некая “центральная” особенность, отнюдь
не определяем ая реальной ситуативной эф ф ективностью целе­
рациональны х д ей стви й19 Н емаловаж ную роль в становлении
исследований “ народной психологии” сы грали полож ения те­
ории личностны х конструктов Дж. Келли, постулировавш ей
сходство м оделей, используемых для объясн ения поведения
“человеком-с-улицы ” и типичным психологом или социологом,
а такж е идеи вы звавш ей много споров теории сам овосприятия
Д. Бема, кото р ая па основании оригинальны х экспериментов
обосновы вала отсутствие у людей непосредственного “интрос­
пективного д о сту п а” к субъективным основаниям собственных
поступков и к собственной текущей м отивации. (Более того,
Бем собрал д о во льн о веские доказательства в пользу того, что,
столкнувш ись с необходим остью объяснения своих действий,
люди ведут себя как “ стихийные бихевиористы ” , обращ аясь
прежде всего к внеш ним причинам и переходя к реконструи­
рованию внутренних оснований лиш ь тогда, когд а делаю т не­
что, чему тр у д н о най ти внеш ние о п р ав д ан и я [см. 90; 194].)
О сомнительных объяснительных возможностях народной пси­
хологии свидетельствую т, в частности, эксперим енты Р Нис-
бета и Т. У илсона [227], по результатам которы х получается,
что именно в тех случаях, когда люди конструирую т сложные
“внутренние” объяснения, они чащ е всего ош ибочно предска­
285
зы ваю т дальнейш ее поведение. (М ож но предполож ить, что та
же закон ом ерность проливает некоторы й свет на причины бес­
численных неудачны х прогнозов в социальны х науках, напри­
мер, предсказаний политологов или бирж евы х аналитиков.) В
наш е время в академ ической психологии и ф илософ ии созна­
ния тезис об отсутствии у людей эпистемической —- но, конеч­
но, не правовой или м оральной — привилегии в объяснении
собственного поведения воспринимается как сам оочевидны й
(объяснения, возм ож но психоаналитического, требую т, скорее,
упорные попы тки некоторы х социологов и культурных ан т­
ропологов взглянуть на предмет своего изучения “с точки зре­
ния изучаемы х субъ ектов” , напом инаю щ ие о лучш их време­
нах интроспективной школы).
В вопросе о статусе народной психологии существует два
основных подхода [см.: 251]. “Э кстерналистская” точка зрения
основы вается на том , что народная психология встроена в по­
верхностную стр у кту р у речевых в ы сказы ван и й и о траж ает
определенный способ описания, увязы ваю щ ий сенсорные сти­
мулы с психическими состояниями и их последовательностя­
ми, а психические состояния — с наблю даем ы м поведением.
Я вляясь своего р о д а fa^on de parler, народная психология фун­
кционирует такж е в качестве “теории” , вводящ ей термины на­
блю дения, неявного источника тавтологи ч ески х деф иниций
[см.: 204]. С “ин терн али стской” точки зрения, народная психо­
логия — это внутренняя структура данны х или способ репре­
зентации содерж ания когнитивны х процессов (знаний). С еще
больш ими основаниями народную психологию можно рассмат­
ривать как отраж ение глубинных структур порож дения рече­
вых вы сказы ваний. П оследняя позиция имеет прочны е осно­
вания в психолингвистике, начиная с середины XX века. Д ос­
таточно упом януть теорию врожденных лингвистических спо­
собностей Н. Х ом ски, а такж е теорию сем антических ролей Ч.
Ф иллм ора. Т еори я Ф и ллм ора связы вает сем антику падежей с
устойчивыми ролям и, каждая из которых идентифицирует ком­
м уникативное действие (Агент, К онтрагент, О бъект, Адресат,
П ациент, Результат, И нструмент) [см.: 144]. Я зы к семантичес­
ких ролей п озволяет представить сем антические содерж ания
через базисны е синтаксические отнош ения, то есть ф актичес­
ки осущ ествить редукцию интенциональны х описаний к ф ор­
286
мальной системе отнош ений, поддаю щ ейся описанию на эк­
стенсиональном языке. К ак замечает В. Ф. П етренко, глубин­
ные роли (падежи) эквивалентны категориям описания целе­
н ап равленн ой д еятельности [49, с. 26-28]20. Т аки м об разом ,
гипотеза о лингвистическом инстинкте как основе народной
психологии и “обы денны х теорий деятельности” получает д о ­
полнительное подкрепление21 Если же, следуя за постструкту­
ралистами, принять тезис о неразличимости поверхностного и
глубинного уровней, означаю щ его и означаем ого, то разл и ­
чия между “экстерналистскими” и “интерналистским и” концеп­
циями народной психологии становятся трудноуловим ы ми.
Вне зависим ости о т принятия одной из этих позиций, су­
щ ественным остается вопрос об истинности народной психо­
логии как научной теории поведения. Д аж е если способность
людей описы вать поведение в менталистском язы ке действи­
тельно отраж ает внутренню ю структуру репрезентации, народ­
ная психология может рассм атриваться как адекватн ая теория
сознания и, возм ож но, речевой деятельности22, что еще не дает
оснований пр и н и м ать ее в качестве истинной и д о статочн о
полной теории действия. Очерченные выше теоретические со­
ображения и исследовательские результаты ведут к скорее скеп­
тической оценке возмож ностей народной психологии в номо-
логическом объяснении и предсказании м но го о б р ази я реаль­
ных действий.
Р ассм отренны е аргум енты даю т, таким о б р азо м , весьма
веские (пусть и не во всем бесспорные) основания для следую­
щего вывода: единичны е каузальные суждения, сф орм улиро­
ванные на телеологическом языке желаний и нам ерений и сле­
дующ ие форме практического силлогизма, в том числе данны е
историком о б ъ ясн ен и я исторических ф акто в, вы двигаем ы е
“ ч ел о век о м -с-у л и ц ы ” объяснения повседневны х поступков
людей и т. п., об лад аю т самоочевидной интуитивной убеди­
тельностью и в некоторы х случаях на самом деле являю тся ис­
тинны ми суждениями, однако их предполагаем ая истинность
и их объяснительны й статус могут бы ть строго обоснованы
лиш ь в другом , неинтенционалистском и, возм ож но, нетелео­
логическом язы ке. Э тот вывод позволяет понять, почему м но­
гие рассм отренны е в разделе II данной книги телеологические
теории соци альн ого действия, стремящ иеся сф орм улировать
287
общ ие законы , которы е обладали бы очевидны м эмпиричес­
ким содерж анием и позволяли бы подвести “ ном ологический
ф ундамент” под единичны е каузальные суждения, описы ваю ­
щие субъективны е основания действий, постоянно сталкива­
ются с необходим остью найти адекватны й язы к анализа чело­
веческого поведения, отличный от язы ка ж еланий и убежде­
ний, а такж е почему такие теории терпят ф иаско в тех случаях,
когда отказы ваю тся от такого поиска и прям о постулирую т в
к ач естве у н и в е р са л ь н о го зако н а п р ак ти ч еск и й сил л оги зм .
И менно таким и телеологическим и эм пирицистским и теория­
ми, приним аю щ им и “ принцип р ац и ональности” как номоло-
гическое утверж дение либо пы таю щ имися “ переписать” его с
использованием более правдоподобны х гипотез, являю тся, в
частности, классические и неоклассические м икроэконом ичес­
кие подходы , а такж е стандартная ф орма социологических те­
орий раци о н ал ьн о го и социального вы бора.

".4)1Уй5Я *

j \J 4

V.rt?

4, i •:

/,:<•
liU)

288
 ГЛАВА 11

СОЦИОЛОГИЯ С ПРАКТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ:

К КРИТИКЕ СОВРЕМЕННЫХ ТЕОРИЙ ПРАКТИКИ

Интеллектуальная генеалогия “практик”

Цель этой главы — критический анализ социологических
теорий практики. Н а концепции “практи ки” основаны многие
современные теории деятельности [см.: 29]. К числу соци оло­
гических теорий практики относят конструкционистские и не­
которы е постстр у кту р ал и стски е концепции, при н и м аю щ и е
постулат детерм инации социального действия им плицитны ми,
нереф лексируем ы м и (“ф он овы м и ”) и н ад ы нд ивид уальны м и
“практи кам и ” как символическими порядкам и и диспозитива-
ми действия. С этой точки зрения, к теориям практи ки в более
ш ироком смысле м огут бы ть отнесены и разр абаты ваем ы е в
социальны х науках теории деятельности и структуры , опи ра­
ющиеся на родственны е теоретические понятия “тр ади ц и и ”,
“м ентальности” , “ м ировоззрения”, “ коллективного бессозна­
тельн ого” и т. п.
И збранная в дан ной главе перспектива критического мета-
теоретического рассмотрения теорий практики в значительной
мере основы вается на недавних обобщ аю щ их публикац иях
С. Тёрнера и Дж. А лександера [73; 302], в которы х сф ормулиро­
ваны веские аргументы против использования понятия “прак­
тики” в качестве универсального и, в свою очередь, необъясня-
емого “ квазиобъекта” поскольку оно лиш ь подменяет анализ
механизмов воспроизводства социальных и культурных паттер­
нов индивидуального и коллективного действия отсылкой к
“разделяемой ф оновой практике”. Книга Т ёрнера “С оциальная
теория практик: традиция, неявное знание и предполож ения”23
выявляет преемственность между теориями практи ки второй
половины XX века и идеями немецкого ром антизм а X IX века
(“контекстуализм” , “дух эпохи” и т. д.). Р аб о та же Александе-

19 - 1295 289
ра, специально посвящ енная “теоретическому синтезу” П. Бур-
дье, позволяет продемонстрировать непризнаваемую или даже
систематически отрицаемую генеалогическую связь популярного
в социальной теории наш его времени понятия практики с нео­
марксистским понятием “праксиса” (разработанны м , в частно­
сти, в трудах А. Грамш и, Д. Лукача, Л. А льтю ссера и др.). В
данной главе обосновы вается более сильный вы вод о том, что
п о н ят и е п р а к т и к и (т р а д и ц и и , н е я в н о го зн а н и я и т. п.) в
социологических теориях используется в качестве суррогата ме­
тафизических понятий истины, блага и тому подобны х “после­
дних обоснований” , то есть не является объяснительны м в уз­
ком смысле слова. К ром е того, будут изложены некоторые до­
полнительные подтверждения высказанного А лександером те­
зиса о внутренней взаимосвязи сегодняшних теорий практики с
релятивистским и редукционистским подходом к социальной
теории, сводящ им теоретическое знание об общ естве к парти-
куляристскому, субъективному и “локальном у” дискурсу.
Во второй половине XX века многие концепции, описы ва­
ющие стабильность язы ковы х значений, следование нормам,
поним ание прави л, принадлеж ность к культурной, научной,
правовой или политической “тр ади ц и и ” и т. п., нередко ис­
пользовали в качестве объясняю щ его м еханизм а отсы лку к
неким “разделяем ы м ф оновы м пр акти кам ”, поним аем ы м в ка­
честве неосознаваем ы х и неявных “ж изненны х ф о р м ” В этих
м ногообразны х концепциях — от Э. Ш пр ан гер а до Л. Витген­
ш тейна и от М . Х айдеггера до П. Бурдье — “п р а к ти к а ” пре­
вратилась во всеохватное понятие с неопределенно ш ироким
концептуальны м полем. П рослеживая интеллектуальную гене­
алогию соврем енны х тракто во к практики, Т ёрнер обращ ает
внимание на родственны е понятия: W eltanschauung, традиция,
Sitte, парадигм а, идеология, исходное предполож ение, систе­
ма координ ат или концептуальная схема [302, р. 1-13].
О бщ им ядром этого семейства терм инов, видим о, являет­
ся представление о дорефлексивном, им плицитном и, возм ож ­
но, в принципе не поддаю щ емся осознанию взгляде на мир или
о практическом , недискурсивном представлении об этом мире.
Т акой “унаследованны й неосознаваем ы й ф о н ” не только не
нуждается в обосн овании , но сам способен и грать роль “ пер-
вопри нци па” , относительно которого каж ды й оценивает что-
290
то как истинное или лож ное, правильное или неправильное,
норм альное или отклоняю щ ееся24
И ны ми словам и, попы тка очертить концептуальны е связи
'‘п ракти ки ” преж де всего приводит нас к идее д орац иональ-
ной основы раци ональности (теоретической и практической),
которая, однако, не носит универсального и ап р и о рн ого ха­
рактера. Н апротив, это основа, позволяю щ ая объяснить вари­
ативность наиболее ф ундаментальны х когнитивны х, м ораль­
ных или правовы х убеждений, обнаруживаемую при сравнении
не отдельных индивидов, а культур, народов и исторических
эпох. О пределенная таким образом основа уже не может, в силу
исполняемы х ею объяснительны х функций, “п р и н ад л еж ать”
индивиду, иначе она обрела бы неж елательные свойства чрез­
мерной м еж индивидуальной изменчивости или, что уж вовсе
неприемлемо, универсальности. (Более того, несколько забе­
гая вперед, отм етим , что предполож ение о наличии разны х
“ исходных предполож ен ий” как раз и превращ ает термины ,
описы ваю щ ие наблю даем ое м ногообразие тр адиц ий, нравов
или мировоззрений, в псевдообъяснения этого м ногообразия.
О днако это волш ебное превращ ение требует, чтобы постули­
руемая основа как раз и бы ла нерефлексируемой, не поддаю ­
щейся излож ению в виде дискурсивного знания, то есть, пред­
положим, доксой или «/7^-рассудком консервативной традиции
либо практикой м арксизм а.) П одходящ ими носителям и такой
основы могут бы ть культуры , классы, народы , сообщ ества или
исторические эпохи. Т аким образом, речь идет о “совокупной”,
общ ественной основе действия, восприятия и оценки. Есте­
ственно, столь историчное понятие нуждается преж де всего в
историческом рассм отрении.
А нализируя корни “практики и её концептуальны х соро­
д ичей” в социальной теории X IX века, Т ёрнер обращ ает осо­
бое внимание на исторически вариативны е “ предполож ения”
неокантианцев, и в частности, на историко-ф илософ ский си­
нопсис К. Ф иш ера и на воздействие неокантианства на ф ило­
софию права Р. фон И еринга. Т от и другой о казали, в свою
очередь, влияние на взгляды М. Вебера, Э. Д ю ркгей м а, Ф. Тён-
ниса [302, р. 4 -5 , 28-29; 303, р. 14-18]. П о м нению Т ёрнера и
Р Ф актора, неокантианские популяризаторы К анта, реш ая с
помощ ью д октрины “конф ликта ф ундам ентальны х предполо­
291
ж ений” (кантовских “ идей” , превращ енных в “символические
ф ункции” предполож ения или U rsprunges) проблем у обосно­
вания ф ундам ентальны х категорий права и науки, отказались
от кантовского универсализма форм и нам еренно или ненаме­
ренно породили всю проблем атику “исторической раци ональ­
ности” (или, говоря точнее, историцистского эпистемологичес­
кого релятивизм а) — “ наследство, оставленное неокантиан­
ством постм одернизм у” [303, р. 17]. С позиций “исторической
раци ональности” , основанны е на разных исходных предпосыл­
ках научные, культурны е или правовы е “ систем ы ” сменяю т
друг друга скорее исторически, чем в результате рац и он ал ь­
ных сопоставлений, поскольку рассудок опирается на предпо­
сылки, а не исследует их. Как пишет Тёрнер: “ Их [неокантиан­
ское] использование ‘предположений’ в значении неявных пред­
посылок — равно загадочного понятия — вы ж ило в качестве
когнитивного или квазикогнитивного су ррогата натуралисти­
ческих терм инов «привы чка» и «обычай». И не просто вы ж и­
ло. Вместе с таки м и понятиями, как идеология, структуры зн а­
ния, W eltanschauungen и множеством других подобны х слово­
употреблений, идея о том, что существует нечто когнитивное
или квазикогнитивное, “за спиной” или до то го , что произне­
сено явно и публично, превратилась в расхож ую монету соци­
ологов знания, историков идей, теоретиков политики, а н тр о ­
пологов и д р у ги х ” [302, р. 29].
Тёрнер предпочитает использовать в своем анализе м но­
жественное число — “практики” , для того чтобы отделить пост­
модернистских и конструкционистских эпигонов неокантиан­
ства от тех, кто унаследовал термин “ п р ак ти к а” из неом аркси­
стской традиции, в которой это понятие определяется как не­
ч то, ско р ее п р о т и в о с т о я щ е е “т е о р и и ” чем л еж ащ ее в её
предпосылках. О днако это тонкое различение служ ит скорее
ф орм альном у отделению тех теорий, которы е Тёрнер анали­
зирует подробн о, от других, не используемы х в анализе, хотя
и допускаю щ их в принципе аналогичны й подход: “ В основе
м арксистского понятия ‘праксис’ есть нечто сходное — живая
деятельность, им ею щ ая внутренне присущ ие ей цели, которы е
нельзя ухватить в принципах и процедурах или редуцировать
к теории... В какой мере практика в телическом смысле требу­
ет ‘практи к’ в смысле укоренивш ихся привы чек или ф рагм ен­
292
тов подразум еваем ого знания? В той мере, в которой они тре­
буются, их [дальнейшее] обсуждение относится и к практи ке”
[302, р. 8].
В примерном соответствии с этим разграничением можно
вы делить две аналитические модели, на основании которы х
концептуализирую тся “практи ки”:
модель “скры ты х предполож ений” , вы ступаю щ их неким
ф ункциональны м эквивалентом предпосы лок дедуктивной
теории, и
модель “ вопл о щ ен н о го ” практического знания, имею щ е­
го отчетливы й деятельностны й компонент, к примеру, уме­
ния, подобны е “ американской походке” М. М осса, усво­
енные культурны е или моральны е диспозиции (“ привычки
сердца”) и, возм ож но, лингвистическая компетенция.
Видимо, пром еж уточное положение между этим и моделя­
ми заним аю т “ вписанны е в тело” дисциплинарны е практики и
“эпистемы ” ранн его Ф уко, неосознаваемы й “ габи ту с” Бурдье
а такж е Sitten, м о р ал ь н о обязы ваю щ ие о б ы чаи тео рети ков
права XIX века.

Критика теорий практики и возможные альтернативы

В социальной теории конца XX века все эти практики, как
бы ло сказано выш е, превратились в “м естодерж ателей” таких
“ф ундам енталистских” понятий, как истина, обоснованность
или правильность. С ам и эти понятия нам реком ендую т “соот­
носить с п р ак ти ко й ” или “ обосновы вать п р а к ти к о й ” Н ап р и ­
мер, “практики репрезентаци и” предполож ительно позволяю т
“сконструировать” нечто как истинное или ф актическое. П рак­
тики не универсальны , а “л окальны ” : они разделяю тся, совме­
стно использую тся некой группой (впрочем, постм одернизм
уверенно сузил численность этой группы до N - 1). С оответ­
ственно, получаем ы е истины или обоснованны е ин терпрета­
ции тоже “социально сконструированы ” посредством практик,
используемых соци альн ой группой социальны х ученых. П р ак­
тики вариативны и м ногообразны , однако неизменно высту­
паю т в роли “последних объяснений” и “последних обосн ова­
ний” Почему же они не справляю тся с этой ролью?
Во-первых, практики фигурируют либо в качестве “квази­
объектов”, обладаю щ их далее не проясняемой “причинной си­
293
л ой ” , что порож дает обсуждаемые ниже проблем ы “трансмис­
сии” и “тож дественности” практик, либо в качестве неявного
логического “основания” неких предпочтений и убеждений, ко­
торое, однако, не является необходимым. П оследний пункт тре­
бует дальнейш его уточнения: одни и те же явны е убеждения,
исполнения или установления — от способов воспитания ма­
леньких детей до м анеры ходить — м огут бы ть результатом
разных исторически контингентных предположений, которые,
напомним, и постулирую тся в качестве вариативны х и отлич­
ных от кантовских универсальных форм. То есть индивиды и
народы вполне могут “разделять” внешне идентичные практи­
ки, исходя из абсолю тно разны х “исходных предполож ений”
Более того, за идентичными речевыми и поведенческими испол­
нениями чаще всего стоят именно различные индивидуальные
“траектории”, основанны е на различных м отивациях (ср., на­
пример, сложение, выполняемое рыночным торговцем и препо­
давателем м атем атики, сочиняющим новую задачу), различных
психофизиологических механизмах (чтение стихотворения, на­
печатанного обы чны м и брайлевским ш риф том ), различны х
исторических обстоятельствах приобретения практической ком­
петенции (Тёрнер приводит пример проф ессоров философии,
читаю щих сходные лекции на языке, которы й для одного из них
является родны м, а для другого — выученным в зрелом возрас­
те).
При таком м ногообразии возможных м еханизм ов реали­
зации лю бой практи ки, последняя превращ ается из каузальн о­
го в ф ункциональное понятие, и вместо ж еланн ого объяснения
сходства наблю даем ы х действий индивидов через единство их
основы мы сталкиваем ся с необходимостью ан ал и за м н огооб ­
разны х, но ф у н кц и о н ал ьн о эквивалентны х “ п орож даю щ и х
практику м еханизм ов” (так, объясняя работу конкретны х ча­
сов мы не можем сказать, что они отм еряю т равны е времен­
ные интервалы им енно потом у, что это часы , а вынуж дены
объяснять, какой из возможны х причинных м еханизм ов — от
гидравлического до электронно-эм иссионного — обеспечива­
ет нам в о зм о ж н о с ть р а с п о зн ат ь в д а н н о м сл у ч ае о б р азец
“ обы чны х часов” как ф ункционального понятия; аналогично
наш а способность распозн ать в каких-то наблю даем ы х поступ­
ках различны х лю дей следы “общей м ентальности” или “т р а ­
294
д и ц и и ” обязы вает нас объяснить, какие именно цепочки при­
чин и следствий позволяю т в данном случае реализовать то,
что мы ф ункционально классифицируем как “м ентальность”
или “традиц ию ” ).
Во-вторых, весьма проблем атичной вы глядит лю бая неме­
тафорическая тр акто вка “обладания” практикой или “участия”
в ней. Здесь мы снова сталкиваемся с проблем ой “трансм ис­
сии” — как передаю тся и наследуются практики, как получа­
ют к ним доступ? К онцепция “разделяемой п р а к ти к и ” требу­
ет, чтобы п р ак ти к и передавались от и н ди вида к индивиду,
“ воспроизводились” , если воспользоваться излю бленны м тер­
мином Бурдье. К этому, собственно, и сводится “социальная
теория п рак ти к” О днако практики, в силу своего определе­
ния, труднодоступны для наблюдения: обнаруж ение “ рутин”
и “ неявных зн ан и й ” требует специальных навы ков даж е от ис­
следователя, как же их умудряю тся получать и “ р азд ел ять”
неискушенные акторы ? И как они убеж даю тся, что получено
именно то, что бы ло отправлено?
К ак показы вает Тёрнер, ни одно из объяснений “получе­
н и я” практик, вклю чая те, которы е основаны на предлож ен­
ной С. Крипке увлекательной, но неадекватной интерпретации
витгенш тейновской модели усвоения значения математических
вы раж ений, не д о казы вает тождественности того, что переда­
ется [302, р. 63-77]. П роблем а транзитивности практик, п ра­
вил или значений, о чем подробнее говорится далее в этой гл а­
ве, остается неразреш енной.
Если же р а с с м ат р и в а т ь в качестве кр и тер и я о б лад ан и я
п ракти кой или п рави лом правильны е использования или ис­
полнения, вновь возникает логический круг, в котором прак­
тики и правила утрачиваю т всякий объяснительны й смысл (по­
скольку их ценность как раз и определяется возм ож н остью
объяснить поведенческую или семантическую правильность без
эксплицитного критерия правильности, то есть без явного и
п отенц иально общ едоступ ного, собственно у н и версальн ого
правила). Ведь чтобы зам етить особый и уникальны й харак­
тер какой-то практи ки — выполнения слож ения, сидения на
корточках, манеры реш ать политические споры путем посте­
пенных взаимных уступок или переходить улицу на ож ивлен­
ном перекрестке, — надо сопоставить происходящ ее с наш и­
295
ми привы чны м и способам и делать те же вещи. Л иш ь наличие
“ наш их” способов д ел ать то же сам ое п р ев р ащ ает “ чужие”
способы во что-то контринтуитивное и требую щ ее объясне­
ния. Более того, будь наш и привычные словоупотребления и
манеры другим и, мы едва ли пришли бы к идентиф икации чуж­
дого и неож иданного в тех же границах. Н акон ец, и сама спо­
собность наблю дателя увидеть различие в способах практи­
ч е с к о г о и с п о л н е н и я п р е д п о л а г а е т д о с т а т о ч н о о б щ ее и
“универсалистское” представление о природе того, что он соб­
ственно наблю дает — представление, в котором не так легко
отказать и тем, кого наблю даю т215 И ны ми словам и, само раз­
личение практик и их исполнений, “зад ей ствован и й ” , рутин­
ных применений и т. п. как экспланантов и экспланандум а ут­
рачи вает смысл, оставляя практикам и их “ концептуальны м
с о р о д и ч а м ” ф ункцию м етаф орического о п и сан и я того, что
собственно и хотелось бы объяснить (наблю даем ой стабиль­
ности язы ковы х значений, политических установлений и т. д.).
К сходному выводу приходит и Тёрнер [302, р. 47-48], от­
мечая, что социальны е теории практики по сути предлагаю т
лиш ь два критерия передачи практик:
• определение скры той причинной сущ ности по её наблю да­
емым исполнениям (метаф ора “генотип - ф енотип” ) и
наблю дение за процессами приобретения “ ген о ти п а” , под
которы м и поним ается контакт с носителям и, совместное
-1 участие или обучение, формирую щ ее новы х “ носителей”
данной практики.
Если при и сп о л ьзо в ан и и в торого к р и тер и я тео р ети к ам
практики остается доказать, что такое понятие практики спо­
собно хоть что-то д о б ав и ть к существующ им натуралистским
моделям научения и вы работки навыков, то первы й критерий
позволяет попросту “уклониться от вопроса посредством ис­
пользования м етаф ор, перекладываю щ их бремя объяснения на
други х” [302, р .47]. В качестве примера Т ёрнер упом инает по-
стструктуралистскую концепцию “воспроизводства” П.Бурдье,
описываю щ ую процесс, в ходе которого упорядоченная струк­
тура диспозиций, габитус, конституирую щ ий практику, вос­
производится внутри новы х акторов (наприм ер, детей членов
какой-то группы). П ри этом Бурдье предпочитает рассм атри­
вать саму возм ож н ость “ репродуктивной тр ан см и сси и ” как
296
данность, которую долж ен объяснить кто-нибудь другой, ско­
рее всего психолог К онечно, какая-то принципиально новая
психологическая теория, объясняю щ ая собственно интериори-
зацию и экстериоризацию практики как внеш ней структуры
действия через внутренню ю структуру диспозиций, ещё может
возникнуть, но до сих пор единственной убедительной психо­
логической м оделью научения как ф орм ирования нового по­
ведения остается бихевиористская психология, которую Бур-
дье критикует столь же яростно, как и структурали зм 26 Таким
о бразом , гарантией всей этой богатой социологии выступает
д овольн о скудная и условная психология.
Дж. А лександер отмечает, что и само понятие габитуса у
Бурдье становится неким аналогом “пром еж уточной перемен­
н о й ” необихевиоризм а, то есть своеобразной концептуальной
декорацией и орудием “субъективизации объективны х сил” [73,
р. 136-149]. Н еспособность Бурдье “кон цептуализировать не­
кую дистанцию , критическое пространство между м ентальны ­
ми структурами и социальны ми условиями, из которы х они воз­
никаю т” приводит к парадоксу: настойчивому декларированию
стратегического, “ п р ак ти чн о го ” подхода субъекта к исполь­
зованию правил, ценностей или норм (главны й аргум ент Бур­
дье в критике структурализм а) при полном отсутствии авто ­
ном ной субъ ектности и той отвлеченной “то чк и зр ен и я” , с
которой правила или норм ы могли бы “бессознательно-стра­
теги чески” оцениваться и использоваться (“ Г абитус прочно
привязы вает акто р а к социальном у миру, не позволяя делать
какие-либо обобщ ения vis-a-vis с последним. Бурдье прослав­
ляет конкретность габитуса, который, как им утверждается, м о­
тивирует актора воспроизводить то, что им унаследовано, и
которы й в конечном счете отрицает всякое критическое мыш ­
ление, подразум еваем ое в идее когн итивного и м ор ал ьн ого
обобщ ения” [73, p. 143])27
Сходным образом “структурированны е п р а к ти к и ” Э. Гид­
денса уполном очены воспроизводить и саму субъектность на
уровне практического и, в особых обстоятельствах, д искурсив­
ного сознания, и рутины , и институты социальной жизни. В си­
лу необходимости реш ать столь титаническую задачу, всякая
практи ка снабж ена аналитически выделяемыми ком п онента­
ми м оральны х и процедурны х правил (определяю щ их, как и
297
когда она может бы ть задействована), а такж е м атериальны х
и властны х ресурсов, обеспечиваю щ их её исполнение. Если
даж е оставить в стороне поразительную скудость воссоздава­
емой таким образом “структуры ” — ин ституционального кон­
текста действия, лиш енного даже намека на разделение ролей,
множ ественность статусны х иерархий и сущ ествование отн о ­
сительно автоном ны х сетей власти, предлагаем ая Гидденсом
модель действую щ его воспроизводит все главны е п р оти воре­
чия “социальной теории п ракти к” (правда, в отли чи е от Бур-
дье он заботливо резервирует в своей трехуровневой модели
актора “ м есто” для источника вы бора и изменений в практи­
ках, однако этим местом оказы вается бессознательны й уровень
мотивации, которы й, вероятно, тоже когда-нибудь объяснит
какая-нибудь психологическая теория2*). К ак обосн ованно от­
мечает М. Бертилссон: “ Гидденсовская р о д овая модель дея­
тельности (действий и практик как конститутивны х для соци­
ального мира) пока не позволяет провести какую бы то ни было
содерж ательную диф ф еренциацию между различны м и утвер­
ждениями о действиях или практиках: некоторы е действия или
практики разум ны и эффективны с точки зрения самых раз­
личны х исходных условий. Гидденс не предлагает никакой си­
стемы р а ц и о н а л ь н о го действия или м одели р а ц и о н ал ьн о го
действую щ его. О тсю да, трудно определить, как м ог бы вы гля­
деть разум но устроенны й мир с точки зрения сам их действую ­
щих. Если всё что угодно идентифицируется как действие (или
как практики), то эти термины просто лиш ены эм пирического
содерж ания” [92, р. 55]. И ны ми словами, так ая п р ак ти ка пре­
вращ ается в собственны й критерий осм ы сленности, истиннос­
ти и справедливости, так что невозможно определить, где про­
ходят её границы , начинает восприниматься как единственное
“эпистем ологическое утеш ение”
Если практики сущ ествуют не только в качестве инстру­
м ентального понятия и удобной метаф оры , то как они всё же
передаю тся от индивидов к индивидам: подобн о навыку, по­
степенно ф орм ируем ом у из случайных действий в результате
изб и рательн ого “д ав л е н и я ” окруж аю щ ей среды , или всё же
передача осущ ествляется с помощ ью неявных “ п о слани й” —
подтекстов неких явны х текстов определенной культуры или
традиции, путеш ествую щ их “ на спине” этих текстов нап одо­
298
бие крыс на грузовом корабле? С. Тёрнер пы тается упорядо­
чить существующие “способы передачи” в зависимости о тто го ,
как они отвечаю т на главны й вопрос о том, как и чем обеспе­
чивается аутентичное и идентичное воспроизведение старых
практик “ внутри” новы х участников при сохранении опреде­
ленной изб и р ател ьн о сти передачи (последняя д о л ж н а бы ть
доступна лиш ь тем лю дям, которы е каким-то образом “вклю ­
чены ” в практику, имею т доступ к традиции и т. д.) [302, р. 4 4 -
77]. Если исклю чить модель ф орм ирования навы ка, то основ­
ных вариантов реш ения “ проблемы тож дества” оказы вается
всего два.
П ервы й из этих вариантов Тёрнер о б озн ачает как модель
“особы х м ом ентов” Э та модель характерна для социальны х
теорий, описы ваю щ их передачу закры того или актуально не­
явного знания, поддерж ание эзотерических или “ глубоко эн­
дем ичны х” (локальны х) традиций. Так, П латон придавал осо­
бое значение устной речи, “сократическому д и а л о гу ” (что и
стало позднее м иш енью сокруш ительной критики особого ста­
туса устной речи и “ м етаф изи ки п р и су тств и я ” со сторон ы
Ж . Д еррида); М. П оланьи утверждал особы й статус “интел­
лектуального ученичества” в приобщ ении к научной традиции.
Д ругим вариантом передачи в “особы е м о м ен ты ” являю тся
концепции “зараж ения в толп е” в духе Г. Л ебона или дю ркгей-
мовские идеи о м ом ентах “коллективного возбуж дения”, со­
здаваем ого публичны м и ритуалами и способствую щ его усво­
ению индивидами коллективны х представлений. О бщ ей п ро­
блемой социальны х теорий практики, следую щ их этой моде­
ли, является, прежде всего, их неправдоподобие; здесь не только
постулируется сущ ествование неких скры ты х квазиобъектов,
обладаю щ их каузальной силой, но и вводится ещё более экзо­
тическая вспом огательная гипотеза, объясняю щ ая как и где эти
квазиобъекты передаю тся и оказы ваю т воздействие на инди­
видов. П ри этом, как отм ечает Тёрнер, не сущ ествует никаких
гарантий идентичности неявного сообщ ения “ на стороне по­
л учателя”: “ ...бы ло бы чудом, равноценным чудесному совпа­
дению семидесяти отдельны х версий перевода П исания [кото­
рый, заметим, был настолько нехорош, что после его заверш е­
ния С олнц е не п о к а зы в а л о с ь на небосводе в течен и е трёх
дней — И .Д .], если бы полученны е неявные сообщ ения оказы ­
299
вались одинаковы м и. Всё, что мы знаем о том , как устроены,
например, взаим одействия лицом-к-лицу, ведет к соверш енно
иной точке зрения. Сообщ ение, которое получил о т С ократа
Ксенофонт, по крайней мере, судя по трудам К сеноф онта, очень
отли чалось от сообщ ения, полученного П л ато н о м . Было ли
это простым проявлением недостаточной способности к вос­
приятию со стороны Ксенофонта?" [302, р. 67].
Второй вариант, рассматриваемы й Т ёрнером , это модель
сохранения идентичности “разделяемых практик" через их со­
отнесение с неявными правилами. Ключевую роль в распрост­
ранении этой модели в социальной теории конца X X века сыг­
рал известный анализ С. Крипке витгенш тейновской аргумен­
тации о невозмож ности “приватного язы ка” И нтерпретация
Крипке — своего рода “улучшенная модель культуры как сово­
купности правил” , сформулированная применительно к витген-
штейновскому примеру обучения правилам построения рекур­
сивных арифметических последовательностей. Д остаточн о рас­
пространенны м и обоснованны м является мнение о том, что
предметом интерпретации у Крипке является совсем (или отча­
сти) не то, что объясняет сам Витгенштейн (рассуждаю щ ий в
соответствующ их ф рагментах “Ф илософских исследований” о
недостаточности остенсивных определений значения и расселов­
ской концепции знания-знакомства, демонстрирую щ ий пробле­
матичность индуктивного вывода правил для потенциально не­
рекурсивных числовы х последовательностей, оспариваю щ ий
идею привилегированного эпистемологического доступа субъек­
та к содержаниям сознания и даже, в самых смелых интерпрета­
циях, само сущ ествование “приватного сознания” и т. д.). О д­
нако работа К рипке при всех своих достоинствах и недостатках
при обрела сам о сто ятель н о е значение для ф илософ и и соц и ­
альных наук, потому что в ней содержится оригинальная трак­
товка природы правил и следования правилам [198].
О тп равн ы м м о м ен то м для К рипке является обращ ени е
Витгенш тейна к идее “ форм жизни” , позаи м ствованн ой им у
Э. Ш п р а н ге р а 29— об ращ ение, д о во льн о н ео сто р о ж н ое для
“лингвистического бихевиориста” . Ш прангеровские Lebensfor-
men исходно служили цели “понять поним ание” через основу
(фон) понимания. Витгенш тейну же они п о н адобились для ут­
верждения кон ти нгентной, каузальной связи между предше-
300
ствуюш им актом им енования и последующ ими употребления­
ми значения в дан ной объективно “форме ж и зн и ” — обы ден­
ном языке, м атематике и т. д. (идея, блестяще развернутая Крип-
ке в его более ранней работе [197]). (Сравните: “240. “ И так, ты
говориш ь, что согласием людей реш ается, что верно, а что
неверно?” — П равильны м или неправильны м является то, что
люди говорят ; и согласие людей относится к язы ку. Э то согла­
сие не мнений, а ф орм ы ж изни” [10, с. 170].)
Кажется обоснованны м предположение о том , что таким
о б р азо м В итгенш тейн пы тался заф и кси р о вать связь между
прои звольностью конвенции наим енования (или конвенции
ф ункции-“п р ав и л а”) и возникаю щ ей в результате необходим о­
стью “условий утверж даем ости/истинности” (внеш них крите­
риев) для получаемых значений-употреблений. (М ож но сказать,
что лиш ь приняв значение (правило) по соглаш ению , мы по­
том приходим к необходим ы м истинам.) В этом случае спо­
собн ость или н еспособ ность членов я зы к о в о го кол л екти ва
употреблять значения непротиворечивы м относительно исход­
ной конвенции образом (“способность п р о д о л ж и ть”) совм ес­
тно с их способностью неограниченно расш ирять, то есть, в
сущ ности, изм енять исходны е употребления (экстенсионалы
значений), и определяет судьбу значения (“ п р ав и л а”) в данном
естественном или искусственном языке. К онечно, сущ ествова­
ние ком петентного язы кового коллектива является сущ ествен­
ной частью “ каузальн ой истории” значений, о д н ако лиш ь в
том д остаточн о тр и ви ал ьн о м смысле, что неупотребляем ы й
язык становится, временно или навсегда, “ м ёр твы м ” П лохая
новость для “ интерпретативны х и н терп ретаторов” Витгенш ­
тейна заклю чается в том, что никакая “система н о тац и и ” не
зависит полностью от способности или желания членов линг­
вистической “ первообщ и ны ” её поддерживать (“ прод олж ать”):
мы способны расш и ф ровы вать надписи на л ю бы х язы ках, ког­
да-либо ф ункционировавш их как языки, и если даж е предста­
вить, что в результате эпистемологической катастр о ф ы с лица
Земли исчезнут все лю ди, читаю щ ие м атем атические труды,
лю бы е другие сущ ества, способные понять прави ло построе­
ния бесконечного числового ряда (отчасти игнорируем ое Вит­
генш тейном условие возм ож ности описанны х им уроков по
угады ванию функции, задаю щ ей рекурсивную последователь­
301
ность), смогут о ткр ы ть все наш и необходимы е истины и, в ре­
зультате, расш и ф ровать все наши учебники в своей “системе
н отац и и ” Я зы к не является приватным ни в индивидуальном ,
ни в коллективном см ы сле10
М одель, предлож енная Крипке, очень проста. О на сохра­
няет идею неограниченного изменения, отказы вается от м ета­
лингвистических гарантий стабильности значения, и — в пря­
мом противоречии с идеями “Ф илософских исследований” —
уделяет основное внимание индивидуальным лингвистическим
способностям. Вы знаете, что такое X (наприм ер, сложение),
если, во-первых, “знаете как продолж ить” и, во-вторы х, д ру­
гие говорят, что вы продолж аете правильно. Если получаемые
N и М ответы совпадаю т, то они “разделяю т общ ее п рави ло”
(скажем, 2 + 2 = 5). Естественно, зам ена витгенш тейновской
“способности пр о д о л ж ать” на уверенность индивида в том, что
он продолж ил, при води т к тому, что единственной гарантией,
того, что д анное употребление окаж ется стаб и льн ы м , будет
лиш ь добрая воля N и М его придерживаться. О днако как рас­
ш ирить сообщ ество N и М , включив в него, скаж ем , К и L, с
которы м и N и М договари вали сь сепаратно, с тем, чтобы двое
последних, встретивш ись, давали те же ответы на новы е воп­
росы о сложении, что и двое первых? О твет К рип ке заклю ча­
ется в том, что лю бы е ответы будут хорош и, пока члены сооб­
щ ества будут согласны между собой. Д ля него “сообщ ество М
и /V” и обеспечивает стабильность “форм ж и зни” С ущ ество­
вание правил ариф м етики, по Крипке, объясняется согласием
их использую щ их, а не объясняет согласие. О тсю да, нет объек­
тивны х ф актов (условий истинности) относительно того, что
знак “ + ” означает сложение (а не какое-нибудь “залож ени е”).
Э то просто часть язы ковой игры, которая сохраняется до тех
пор, пока мы соглаш аем ся. Н о откуда мы знаем , что это каж ­
дый раз одно и то же разделяемое правило? Ч ем , если не чу­
дом, объяснить ф акт совпадения ответов у индивидов, обучав­
шихся ариф м етике у разны х учителей (а в этом и заклю чается
ком м уникативная функция языка математики)? Н ичем не за­
ф иксировав правило (прежде всего, дескрипцией экстенсиона-
ла), мы не можем в действительности сказать, есть ли в данном
случае согласие (в конце концов, и значение слова “согласен”
мож ет измениться вместе с правилом). И как проверяется и
302
оценивается откл о н ен и е о т правила? С ам а и н ди ви дуал ьн ая
способность продолж ать, “попадать в то чку ” , связан а с воз­
мож ностью проверки, которую система нотаци и вы держ ивает
ли б о нет. Если некая лингвистическая п ер в о о б щ и н а реш ит
сы м и ти ровать наш у ариф м ети ку всего лиш ь д о п у сти в, что
2 + 2= (5 или 4), то в этой арифметике лю бое число будет д о к а ­
зуемо равно лю бом у другом у, свойства ком м утативности и ас­
социативности ариф метических операций нельзя будет опре­
делить, а ряд натуральны х чисел построить, то есть она не будет
ф ункц и он и р о вать как ариф м етика (будет чем -то подобны м
скандинавским рунам )31 И ндивидуальная “способность п ро­
д олж и ть”, о которой го ворит Витгенш тейн, явно опирается на
отсутствие п ротиворечий с прежними употреблениям и и н али ­
чие критерия правильности, известного учителю и причинно
связанного как с исходны ми конвенциональны м и о бозначен и­
ями, так и с успеш но выведенными из них необходим ы м и ис­
ти нам и32 Конечно, мож но представить себе “лингвистические
сообщ ества” , которы м не удалось установить удачную систе­
му нотаций и исходную конвенцию , которы е позво л и ли бы
вывести какие-нибудь интересные истины или норм ы , однако
эта связь между сообщ ествам и и правилам и вполне контич-
гентна и исторична. Д опустить противоп олож ное как раз и
означает принять идею коллективного “п р и ватн о го язы к а”
С. Тёрнер, рассуж дая несколько иначе, о б р ащ ает осно
ное внимание на неправдоподобие самой идеи “лингвистичес­
кого сообщ ества” , обеспечиваю щ его требуемое первичное со­
гласие как гарантию стабильности значений и следования п р а­
вилам. Он отмечает, что в модели Крипке следование правилу
или отклонение от прави ла определяются исходами взаимодей­
ствия индивида с членам и “сообщ ества” , причем последнее
представляет собой понятие, основанное на расш ирительном
употреблении весьма неточной аналогии: “ ...как если бы сооб­
щ ество было гольф -клубом , имеющим членский ко м и тет” [302,
р. 75]. Л ю бая попы тка более точного определения границ со­
общ ества приведет к необходимости дать экстенсиональную и
независимую от “ индивидуальны х понятий” дескрипцию тех
значений и правил, относительно которы х сущ ествую т и со­
гласие, и, следовательно, само сообщ ество (тот же результат
будет получен и при попы тке определения границ несогласия
303
и не-членства). Расхож дения, отклонения, ош ибки и несогла­
сия возмож ны лиш ь относительно того “ общ его ф она преиму­
щ ественно истинны х убеж дений” , которы й то л ь ко и позволя­
ет гар ан ти р о в ать истинность и значим ость вы сказы ваний в
лю бом естественном или искусственном языке (подробнее см.:
[27]).
В сущности, единственное, что остается о т понятия п рак­
тики при попы тке понять, как оно может использоваться не­
м етаф орически и о бъясн ительн о, это м одель при обретения
навы ка, модель научения. М одели, основанны е на более р ад и ­
кальной идее практи ки как совокупности неявны х значений и
правил, ничем кром е несоизмеримых “ исходных предполож е­
ни й” не обеспеченных, и никак помимо соци альн о д остигае­
мого согласия не проверяемы х, не позволяет найти сколько-
нибудь п р а в д о п о д о б н о го реш ения проблем тран см и сси и и
тож дества практик. (С обственно, это один из главны х тезисов
“ Ф илософских исследований” , дополняем ы й тезисом о мало-
значимости для общ ей теории язы ка интенциональны х пере­
живаний и субъективны х интерпретаций значения.) Единствен­
но возм ож ны й вы во д относительно будущ его “ соци альн ой
теории п ракти к” сф орм улирован С. Тёрнером : “Ром античес­
кая картина зам урован н ого интеллекта долж на бы ть оставле­
на в качестве курьеза будущим историкам культуры . ...П ред­
лож енная мною [взамен] картина — это карти н а, в которой
‘п рак ти ка’ является словом , обозначаю щ им не некий сорт за­
гадочного скры того коллективного объекта, а индивидуаль­
ные [процессы] ф орм ирования навы ка, являю щ иеся условием
тех исполнений и по д р аж ан и й , из ко то р ы х со сто и т ж изнь.
Н икто не зам урован этим и навы ками. О ни являю тся скорее
теми переброш енны м и через ручей кам ням и, по которы м мы
можем перебираться от одного ф рагмента овладения, м астер­
ства к другом у” [302, р. 123].

304
 Примечания
“В остальном относительно медленного продвижения нашего на­
учного знания пусть утешит нас поэт (Рюккерт в “Makamen Hariri”):
До чего нельзя долететь, надо дойти хромая. ...Писание говорит,
что вовсе не грех хромать” [60, с. 425].
Оговорим сразу, что речь не идет о классической трактовке психо­
физического параллелизма, то есть истинность либо ложность при­
веденного высказывания не связана напрямую с принятием или
отвержением, например, декартовской гипотезы о роли гипофиза
во взаимодействии ментального и физического.
Подробнее о соотношении семантических и научных объяснений
см.: [23. с. 21-27].
А. Розенберг иллюстрирует неполноценность дефинитивных объяс­
нений следующим простым примером; “[Допустим] мы спрашива­
ем, почему конкретный стол был изготовлен в форме треугольни­
ка, и получаем ответ, что стол был сделан в виде плоской
трехсторонней фигуры. Предложенное объяснение неприемлемо,
ибо подразумеваемая связь между треугольником и плоской трех­
сторонней фигурой не может объяснить, почему столу была прида­
на именно треугольная, а не, скажем, прямоугольная или круглая
форма” [258, р. 50].
Кажется, первым упоминает воображаемого Джоунза Норман
Малколм в своей очень важной для дискуссии об интенциональ-
ных объяснениях действия статье, основанной на некоторых идеях
Л. Витгенштейна и развивающей идею радикальной несоизмери­
мости целерационального и детерминистского описаний. Впрочем,
в этой же статье автор несколько неожиданно приходит к выводу о
возможности полной редукции мотивов действия к его нейрофизи­
ологическим механизмам в случае создания нейрофизиологичес­
кой теории, предлагающей достаточное каузальное объяснение
человеческого поведения [209, р. 52-53].
Идею идентификации действия “подданным описанием” часто при­
писывают Э. Анском [78]. В той мере, в которой это верно относитель­
но собственно термина, это неверно применительно к сущности. Кон­
цепция различных несоизмеримых описаний действия (типа “она
моргнула” и “она подмигнула”) представлена уже в основном труде
ведущего представителя логического бихевиоризма Г Райла [262].
Интересный вопрос о критериях истинности семантических объяс­
нений, то есть о возможности обоснованных интерпретаций требу­
ет отдельного рассмотрения (вслед за Д. Дэвидсоном и современ­
ными представителями прагматизма, я считаю возможным принять
тезис о применимости семантического критерия истины А. Тарски
к естественным языкам для обоснования разумных интерпретаций
через выводимый из этого критерия “принцип милосердия”).

305
20 -
 Предложенная формулировка условия фальсификации “закона Джо­
унза” не является столь нелепой, как это может показаться на пер­
вый взгляд. В подразделе Б раздела II данной книги мы обсуждали
похожие по сути конструкции, созданные с целью усовершенствова­
ния “экономических законов”, моделей рационального выбора и
других систематических попыток эмпирического подтверждения
“обыденно-психологических” представлений о свойственном людям
стремлении к лучшему.
Проблемы проверки причинных гипотез, возникающие в соци­
альных науках в результате невозможности дать независимое от
наблюдаемого поведения определение его предполагаемых “внут­
ренних детерминант” (установок, убеждений, предпочтений и т. п.),
детально обсуждаются в работе: [24].
10 Элстер приводит крайний пример такого ограничения “множества
возможностей”, когда само понятие рационального выбора цели
утрачивает всякий смысл: “И богач, и бедняк имеют сходную воз­
можность спать под одним из парижских мостов, но бедняк, воз­
можно, не имеет другой возможности” [132, р. 14-15].
См.: [23, с. 29-33]. Укажем также на попытку улучшения модели
Гемпеля за счет введения ряда граничных условий, описывающих
максимальные предпочтения, возможности и знания действующе-
го (типа “X хотел Р, не имея никаких более сильных желаний, зная,
что А — наилучший доступный способ добиться Р и располагая
f возможностью осуществить А ...”), предпринятую П. Черчлендом
[Ш ], которая однако не снимает проблемы тавтологичности, со-
здавая новую проблему “бесконечного списка” при идентифика­
ции граничных условий.
12 Эта трактовка послужила основанием для популярной в конце
60-х — начале 70-х годов XX века доктрины “радикальной герме-
Ь невтики” [23, с. 49-53].
и Последний пример позаимствован из: [83, р. 60-62].
И Стоит отметить, что общеизвестные законы психофизики — лога­
рифмический и степенной законы, описывающие зависимость
•1 субъективно воспринимаемой величины стимула от его физичес-
j> кой величины для разных перцептивных модальностей — не явля-
Ь ются “психофизическими” в дэвидсоновском смысле, так как опи­
сывают зависимость ощущения от физической величины, а не
наоборот (то есть являются, скорее уж, “физикопсихическими”).
Обратная попытка определить кардинально измеряемую полез-
ность по результатам субъективных оценок предпочтения для ве-
а личин, не имеющих кардинальной физической шкалы, привела сто­
ронников концепции “экономического человека” к неразрешимым
n проблемам межличностной и внутриличностной сопоставимости
полезностей, о чём говорилось выше.

306
 Именно апелляция к “обыденным теориям”, тривиальный и рито­
рический характер которых получает критическую оценку не толь­
ко в бихевиоризме и психоанализе, но и в обыденных же “теориях
второго порядка” и даже в анекдотах, часто помогает уяснить слож­
ные философские аргументы. Один из моих студентов не мог уяс­
нить сущность аргумента “Логической связи” пока я не предло­
жила ему представить себе, что он нечаянно встречает у кинотеатра
в обществе незнакомого молодого человека собственную жену,
которая объясняет ему, что она просто идет в кино, потому что
хочет пойти в кино, а молодой человек тоже хочет посмотреть
фильм.
Иногда в качестве синонимов используются также термины “жи­
тейская психология”, “наивная теория поведения”, “наивная пси­
хологическая теория” “психология здравого смысла” и др. См., в
частности: [2, с. ЮЗ-110; 62, с. 60-111].
Здесь позиция Селларса излагается по: [251].
18 Исследования каузальной атрибуции, таким образом, демонстри­
руют непосредственную преемственность по отношению к иссле­
дованиям “феноменальной причинности” в гештальтпсихологии
(К. Левин, К. Дункер).
Ключевыми здесь являются работы необихевиориста Дж. Роттера
по социальному научению, породившие самостоятельное исследо­
вательское направление. См., в частности: [261].
20 Петренко также отмечает, что идеи изоморфизма психологической
структуры деятельности и предикативной организации речевых
высказываний можно найти в работах В. С. Выготского [49, с. 26].
Здесь мы не упоминаем о многих других эмпирических доказатель­
ствах тесной взаимосвязи между обыденными теориями сознания
и речевой компетенцией, которые показывают, в частности, что
дети становятся опытными “народными психологами” лишь к че-
тырем-пяти годам, то есть в то же время, когда они овладевают
сравнительно сложными синтаксическими конструкциями, переда­
ющими каузативные отношения, и соответствующими образцами
нарратива.
Речь идет о широкой трактовке речевой деятельности и языка, в
том числе о символических кодах культуры, организованных сис­
темах нормативных ожиданий и ролей, имеющих дискурсивную
структуру и т. п.
В предисловии С. Тёрнер характеризует свою книгу как случай
“искупления прежнего энтузиазма”, поскольку она изначально за­
думывалась как попытка прояснить идеи его же более ранней кни­
ги “Социологическое объяснение как перевод” (1980), до сих пор
весьма влиятельной среди сторонников интерпретативного подхо­
да. Это “прояснение” обернулось радикальной критикой и ревизи­

307
20'
 ей сложившейся “традиции концептуализации 'традиции” ’ в её
нынешних формах, включая и “малозначимые формы” вроде “со­
циального конструкционизма” Таким образом, Тёрнер, испытав­
ший в свое время сильное влияние М. Оукшота, А. Макинтайра,
М. Поланьи и Х.-Г Гадамера, демонстрирует незаурядную интел­
лектуальную честность.
24 В этом отношении характерен эпиграф из Витгенштейна к первой
главе книги Тёрнера: "But I did not get my picture of the world by
satisfying myself of its correctness; nor do I have it because I am satisfied
of its correctness. No: it is the inherited background against which I
distinguish between true and false” Я не привожу соответствующий
фрагмент из русского перевода М. С. Козловой с немецкого изда­
ния “Uber Gewissheit”, сверенного с не указанным точно английс­
ким переводом [11, с. 335], поскольку он явно отличается от исполь­
зуемого Тёрнером английского перевода Д. Пола и Э. Анском и
кажется менее согласованным со смыслом предыдущего и после­
дующего фрагментов. Главное отличие в использовании термина
“опыт” для background, который в английском переводе употреб­
лен именно в значении “фон” (немецкое издание в процессе рабо­
ты над главой оказалось для меня недоступным).
Э. Лемерт, один из наиболее известных сторонников так называе­
мой конструкционистской теории девиации (трактующей последнюю
как предумышленный результат социального контроля), имел воз­
можность прочувствовать возникающие здесь проблемы в своей не­
давней книге “Проблема со злом: социальный контроль на острие
морали” Попытка произвести широкое кросс-культурное сопостав­
ление контекстуальных и вариативных “определений” зла, вынуди­
ла автора принять самому и приписать исследуемым весьма эссен-
циалистское, универсалистское и объективистское представление о
зле как “намеренном причинении вреда” (последнее выглядит не­
сколько наивным даже с точки зрения традиционной этики) [201].
Александер воссоздает весьма убедительную картину воистину
фрейдистской борьбы Бурдье с теми доктринами, которые оказа­
ли наибольшее влияние на формирование его собственных взгля­
дов — с культурным неомарксизмом, структурализмом Леви-Стро-
са и бихевиористской версией теории рационального выбора [73]
(особенно интересна приводимая в “Приложении” к этой публика­
ции хронологическая реконструкция основных этапов развития
взглядов Бурдье, позволяющая увидеть кропотливую работу наи­
более рефлексивного из социоаналитиков по созданию желаемой
версии “интеллектуальной генеалогии”).
Следующая выдержка из Бурдье позволяет оценить масштаб уси­
лий, которые ему приходится прилагать для сохранения видимос­
ти “синтеза” двух противоположных концепций действия, струк-

308
 туралистской и утилитаристской: "Редукции сознательного расче­
та я противопоставляю отношение онтологического соучастия меж­
ду габитусом и полем. Между агентами и социальным миром су­
ществует отношение инфрасознательного, инфралингвистического
соучастия: в своей практике агенты постоянно вовлекаются в тези­
сы, которые не формулируются как таковые. Действительно ли че­
ловеческое поведение всегда имеет цель как таковую, то есть ре­
зультат, являющийся целью в смысле вывода или составной части
этого поведения? Я думаю, нет. Тогда что представляет собой это
очень странное отношение к социальному или природному миру, в
котором агенты стремятся к определенной цели без того, чтобы её
сформулировать как таковую? Социальные агенты, обладающие
вкусом к игре, воплотившие в себе множество практических схем
восприятия и оценки, которые функционируют как инструменты
конструирования реальности и как принципы видения и членения
универсума, в котором они действуют, не нуждаются в том, чтобы
постулировать устремления своей практики в качестве целей. Они
не похожи на субъектов, сталкивающихся с объектом (или даже
просто с задачей), который будет конституирован как таковой в
интеллектуальном акте познания; они, как говорится, поглощены
своими делами (можно было бы также сказать ‘своими действия­
ми’): они присутствуют в грядущем моменте, в деянии, в поступке
(греческое pragma) — непосредственном корреляте практики
(praxis), который не постулируется в качестве объекта мышления,
в качестве возможности, достижение которой подразумевается не­
ким проектом, а вписан в настоящее данной игры” (Bourdieu Р Is а
Disinterested Act Possible? [103, p. 79-80]). Результатом столь изощ­
ренных рассуждений оказывается даже не бихевиористская теория
“целеориентированного действия без действующего (актора)”, по-
своему остроумная, а теория “действия без действия и действую­
щего"
Даже очень доброжелательный критик вынужден отметить, что “для
Гидденса структурированные практики являются первичными еди­
ницами анализа, однако существует опасность простого постулиро­
вания того, что структурированные практики существуют при заб­
вении того, как они собственно воспроизводятся, и игнорировании
возможности того, что они могут быть изменены” [113, р. 95].
Шпрангер, в свою очередь, развивал идею “жизненных форм” под
влиянием дильтеевской концепции исторической смены социокуль­
турных “типов мировоззрения”
Видимо, эти идеи Витгенштейна будут играть значительную роль в
общей теории языка. Что же касается современной математичес­
кой теории множеств и логической семантики, для них идея поня­
тий с неограниченным экстенсионалом. ведущая к логическим па-

309
 радоксам, видимо, не является столь значимой. Правда, и в теории
значения, предложенной Патнэмом, утверждается финитное тож­
дество интенсионалов, имеющих общий экстенсионал (хотя и не
вводятся ограничения на индивидуальную способность носителя
языка знать правильное описание экстенсионала. что ведет к “лин­
гвистическому разделению труда”)[48].
Собственно, так и функционирует “арифметика Крипке"' она ос­
нована на систематическом смешивании арифметической операции
сложения и функции, заданной через операцию сложения, а также
на некорректном определении функции.
Поскольку целью данной главы всё же не является полное и адек­
ватное прочтение рассуждений самого Витгенштейна, ограничим­
ся всего лишь несколькими цитатами, иллюстрирующими совпа­
дение приводимых здесь аргументов с точкой зрения автора
“Философских исследований” (курсив везде мой, кроме выделен­
ного дополнительно полужирным авторского курсива — И. Д.):
“ 179. Вернемся к нашему случаю (151). Ясно, что мы не могли бы
сказать, что В бьш вправе произнести слова Теперь я знаю, как про­
должить’, поскольку ему в голову пришла формула ряда чисел, —
ijj-i если бы не была установлена эмпирический связь м еж ду возникно-
.R1 вением в его сознании формулы (ее проговариванием, записью) и
^ *1 действительным продолжением ряда... 180. Вот как употребляют­
ся ся эти слова. В последнем случае, например, назвать слова В 1опи-
31 санием душевного состояния’ было бы совершенно ошибочно. —

-у» Скорее уж, их можно было бы назвать ‘сигналом’, а правильно ли он

употреблен , мы судили бы по тому, что В делает дальше... 197.
.j;- Представляется, будто мы можем разом схватить все употребле-
-j ние слова. — Да мы и говорим, что делаем это. То есть иногда опи­
сываем то, что делаем, именно этими словами. Однако в том, что
происходит, нет ничего поразительного, ничего странного. Стран­
ным это становится в том случае, когда склоняет нас к мысли, что
будущее развертывание уже каким-то образом должно присутство­
вать, а между тем не присутствует в акте понимания... Несомненно,
что я сейчас хочу сыграть в шахматы; но игра становится шахмат-
7) ной игрой благодаря всем ее правилам... 199. Невозможно, чтобы
if- правилу следовал только один человек, и всего лишь однажды. Не
может быть, чтобы лишь однажды делалось сообщение, давалось и
понималось задание и т. д. Следовать правилу, делать сообщение,
давать задание, играть партию в шахматы — все это практики ( при­
менения, инстит уты) . Понимать предложение — значит понимать
язык. Понимать язык — значит владеть некой техникой... 201__ Мы
здесь сталкиваемся с определенным непониманием, и это видно уже
из того, что по ходу рассуждения выдвигались одна за другой раз­
ные интерпретации, словно любая из них удовлетворяла нас лишь

310
на то время, пока в голову не приходила другая, сменявшая пре­
жнюю. А это свидетельствует о том, что существует такое понима­
ние правила, которое является не интерпретацией, а обнаружива­
ется в том, что мы называем ‘следованием правилу’ и ‘действием
вопреки правилу’ в реальных случаях его применения. Вот почему
мы склонны говорить: каждое действие по правилу — интерпрета­
ция. Но ‘интерпретацией’ следовало бы называть лишь замену од­
ного выражения правила другим. 202. Стало быть, ‘следование пра­
вилу’ — некая практика. Полагать же [пусть и коллективно — И.Д .],
что следуешь правилу, не значит следовать правилу. Выходит, пра­
вилу нельзя следовать лишь ‘приватно’; иначе думать, что следу­
ешь правилу, и следовать правилу было бы одним и тем же” [10].

311
 ЛИТЕРАТУРА
1. Автономов В. С. Человек в зеркале экономической теории. М.:
Наука, 1993.
2. Андреева Г М., Богомолова Н. Петровская Л. А . Современ­
ная социальная психология на Западе. М.: Издательство МГУ,
1978.
3. Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной линг­
вистики. М.. Просвещение, 1966.
4. Аристотель. Никомахова этика. Собр. Соч. В 4-х тт. Т.4. М.:
Мысль, 1976-1984.
5. Аристотель. О душе. Собр. Соч. В 4-х тт. Т 1. М.: Мысль, 1976—
1984.
6. Беккер Г Экономический анализ и человеческое поведение //
THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 1. С. 2440.
7. Бергер П., Лукман Т Социальное конструирование реальности /
Пер. с англ. Е. Руткевич. М.: Медиум, 1995.
8. Богомолов А. С. Буржуазная философия США XX века. М.:
Мысль. 1974.
9. Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. Составление,
общая редакция и послесловие Ю. Н. Давыдова. Предисловие
П. П. Гайденко. М.: Прогресс, 1990.
10. Витгенштейн Л. О достоверности // Там же. С. 321-405.
11. Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л.
Философские работы. Ч. 1. / Пер. с нем. М. С. Козловой. М.:
Гнозис, 1994. С. 76-319.
12. Выготский Л. С. Мышление и речь // Собр. Соч. В 6-ти тт. /
Под ред. В. В. Давыдова. 1981-1983. Т 2. М.: Педагогика,
1982. С. 5-361
13. Гиддепс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS.
1993. Т. 1. Вып. 4. С. 57-82.
14. Гидденс Э. Элементы теории структурации // Современная со­
циальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. Новосибирск: Из­
дательство Новосибирского университета, 1995.
15. Гофман А. Б. Семь лекций по истории социологии. М.: Книж­
ный дом “Университет”, 1997.
16. Гофман А. Б. Социология Эмиля Дюркгейма//Э.Дюркгейм. Со­

312
 циология. Ее предмет, метод, предназначение / Пер. с фр. М..
Канон, 1995. С. 325-336.
17. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни /
Пер. с англ. А. Д. Ковалёва. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000.
18. Гофман И. Стигма: заметки об управлении испорченной иден­
тичностью. Часть 5. Отклонения и девиация / Пер. с англ. А. Мак-
тас // Социологический форум. 2000. № 3-4. U RL = http://
www.sociologv.ru/forum/00-3-4gofman.html
19. Гофман И. Стигма: Заметки об управлении испорченной иден­
тичностью. Ч. 1. Стигма и социальная идентичность. Ч. 2. Кон­
троль над информацией и социальная идентичность (гл. 3-6) /
Пер. с англ. М. С. Добряковой // Социологический форум. 2001.
№ 1-4. URL = h tt p : //w w w .so c io lo g v .r U /f o r u m /Q 1-1 -4gofman.html.
20. Грэхем Л. Р Естествознание, философия и науки о человечес­
ком поведении в Советском Союзе / Пер. с англ. М.: Политиз­
дат, 1991.
21. Давыдов Ю. Н. Введение. Исторической горизонт теоретической
социологии // История теоретической социологии / Отв. ред. и
составитель Ю. Н. Давыдов. В 4-х тт. М.. Канон+, 1997.
22. Давыдов Ю. И. Макс Вебер и современная теоретическая социо­
логия: Актуальные проблемы веберовского социологического
учения. М.: Мартис, 1998.
23. Девятко И. Модели объяснения и логика социологического ис­
следования. М.: ИСО РЦГО-TEMPUS/TACIS, 1996.
24. Девятко И. Ф. Диагностическая процедура в социологии: очерк
истории и теории. М.: Наука, 1993.
25. Девятко И. Ф. Критика старых и поиск новых моделей объясне­
ния в посткризисной социологической теории // История теоре­
тической социологии / Отв. ред. Ю. Н. Давыдов. В 4-х тт. Т 4.
СПб.: Издательство РХГИ, 2000.
26. Девятко И. Ф. Методы социологического исследования. Екате­
ринбург: Изд-во Екатеринбургского университета, 1998.
27. Девятко И. Ф. Пределы понимания: Лингвистическая Метафора и
проблемы этнографической интерпретации культуры // Аспекты
социальной теории и современного общества / Под ред. А. Сого-
монова и С. Кухтерина. М.: Институт социологии РАН, 1999. С. 9-
25.
28. Девятко И. Ф. Р. Мертон о социологическом методе и типах те­
оретизирования в социологии // История теоретической социо­
логии. В 4-х тт. Т. 3. М.. Канон, 1998, С. 261-269.
29. Дюркгейм Э. Социология. Её предмет, метод, предназначение /
Пер. с франц., составление, послесловие и примечания А. Б. Гоф-

313
 манн. М: Канон, 1995.
30. Зиммель Г Философия денег (Фрагмент) //Теория общества: фун­
даментальные проблемы / Под ред. А. Ф. Филиппова. М.: Ка-
нон-Пресс-Ц - Кучково Поле, 1999. С. 309-383.
31. Ионин Л. Г Георг Зиммель — социолог (Критический анализ).
М.: Наука, 1981.
32. Ионин Л. Г Понимающая социология: Историко-критический
анализ. М.: Наука, 1979.
33. Ионин Л. Г Символический интеракционизм и феноменологичес­
кая социология: между кризисным и стабилизационным созна­
нием // Очерки по истории теоретической социологии XX столе­
тия (от Вебера к Хабермасу, от Зиммеля к постмодернизму).
Ю. Н. Давыдов и др. М.: Наука, 1994. С. 206-228.
34. История теоретической социологии / Отв. ред. и составитель
Ю. Н. Давыдов. В 4-х тт. М.: Канон+ — СПб: Изд-во РХГИ,
1997-2000.
35. Ковалёв А. Д. Книга Ирвинга Гофмана “Представление себя дру­
гим в повседневной жизни” и социологическая традиция // Гоф-
ман И. Представление себя другим в повседневной жизни / Пер.
с англ. А. Д. Ковалёва. М.:Канон-Пресс-Ц, 2000. С. 1-26.
36. Ковалёв А. Д. Становление теории действия Т П арсонса/ / Очер­
ки по истории теоретической социологии XX столетия (от Вебе­
ра к Хабермасу, от Зиммеля к постмодернизму). Ю. Н. Давыдов
и др. М.: Наука, 1994. С. 168-197.
37. Ковалёв А. Д. Э. Гидденс: современный тип социологического те­
оретизирования // История теоретической социологии / Отв. ред.
Ю. Н. Давыдов. В 4-х тт. Т. 4. СПб.: Издательство РХГИ, 2000.
С. 625-658.
38. Коллинз Р. Социология: наука или антинаука // Теория обще­
ства: фундаментальные проблемы / Под ред. А. Ф. Филиппова.
М.: Канон-Пресс-Ц - Кучково Поле, 1999. С. 37-72.
39. Левада Ю. А. Социальные рамки экономического действия II
Ю. Левада. Статьи по социологии. М.: без изд., 1993.
40. Лъюс Р. Д., Райфа X. Игры и решения. М.: ИЛ, 1961.
41. Макаренко Ю. А. Нейрофизиологические предпосылки к обосно­
ванию представления о самостоятельности “механизма награды” /
/Проблемы принятия решений. М.. Наука, 1976. С. 187-201.
41а. Маршалл А. Принципы экономической науки. В 3-х тт. М.: Про­
гресс, 1993.
42. Мид Дж. Аз и Я // Американская социологическая мысль. Тек­
сты. М.: Международный университет бизнеса и управления,
1996. С. 225-234.

314
43. Мид Дж. Интернализованные другие и самость // Американс­
кая социологическая мысль. Тексты. М.: Международный уни­
верситет бизнеса и управления, 1996. С. 222-24.
44. Мизес Л. фон. О некоторых распространенных заблуждениях по
поводу предмета и метода экономической науки / Пер. с англ. //
THESIS. 1994. Т. 2. Вып. 4. С. 205-212.
45. Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной ан­
тропологии / Пер. с франц. и сост. А. Б. Гофмана. М.: Издатель­
ская фирма “Восточная литература” РАН, 1996.
46. Нейман Дж ., Моргенштерн О. Теория игр и экономическое по­
ведение. М.: Наука, 1970.
47 Оукс Г Прямой разговор об эксцентричной теории // Теория
общества: фундаментальные проблемы / Под ред. А. Ф. Филип­
пова. М.: Канон-Пресс-Ц - Кучково Поле, 1999. С. 292-306.
48. Патнэм X. Значение “значения” // X. Патнэм. Философия со­
знания. Пер. с англ. Л. Б. Макеевой, О. А. Назаровой, А. Л. Ни­
кифорова. М.: ДИК, 1999. С. 164-234.
49. Петренко В. Ф. Введение в экспериментальную психосеманти­
ку: исследование форм репрезентации в обыденном сознании.
М.: Издательство МГУ, 1983.
50. Платон. Федон // Собр. Соч. В 4-х тт. Т 2. М.: Мысль, 1993.
51 Радаев В. В. Подходы к человеку в социальной теории II Россий­
ский экономический журнал. 1994. № 8: С. 71-78.
52. Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Издательство
Новосибирского университета, 1995.
53. Рорти Р Метод, общественные науки и общественные надеж­
ды. Тексты II Девятко И. Модели объяснения и логика социо­
логического исследования. М.: ИСО РЦГО-TEMPUS/TACIS,
1996. С. 158-172.
54. Салинз М. Экономика каменного века / Пер. с англ. О. Ю. Арте­
мовой, Ю. А. Огороднова, Л. М. Огородновой. М.: О.Г.И., 1999.
55. Тёрнер Дж. Аналитическое теоретизирование II Теория обще­
ства: фундаментальные проблемы / Под ред. А. Ф. Филиппова.
М.: Канон-Пресс-Ц - Кучково Поле, 1999. С. 103-156.
56. Тёрнер Дж . Структура социологической теории / Пер. с англ.
Общая редакция и вступ. ст. Г В. Осипова. М.: Прогресс, 1985.
57 Филиппов А. Ф. Релятивистская социология Георга Зиммеля //
История теоретической социологии. В 4-х тт. Т 2 / Отв. ред. и
составитель Ю. Н. Давыдов. М.: Канон+ - СПб: Издательство
РХГИ, 1998. С. 282-318.
58. Филиппов А. Ф. Теоретическая социология // Теория общества.
М.: “Канон-Пресс-Ц”, “Кучково поле”, 1999. С. 7-34.
315
59. Фреге Г Избранные работы (Мысль: Логическое исследова­
ние; Логика в математике) / Пер. с нем. Сост. В. В. Анашвили
и А. Л. Никифорова. М.: Дом интеллектуальной книги. С. 50-
75, 95-153.
60. Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд 3. Пси­
хология бессознательного: Сб. произведений/Сост., научн. ред.,
авт. вступ. ст. М. Г Ярошевский. М.: Просвещение, 1989.
61. Хвостова К. В., Финн В. К. Проблема исторического познания в
свете современных междициплинарных исследований. М.: РГГУ,
1997. (Гл. 4. Логика исторических рассуждений).
62. Хекхаузен X. Мотивация и деятельность. Т.2 / Пер. с нем. под
ред. Б. М. Величковского. М.: Педагогика, 1986.
63. Штейнзальц А.. Фуикенштейн А. Социология невежества. М.:
Институт изучения иудаизма в СНГ 1997.
64. Шюц А. Формирование понятия и теории в общественных на­
уках // Американская социологическая мысль. Тексты. М.:
Международный университет бизнеса и управления, 1996. С.
526-541.
65. Юм Д. Трактат о человеческой природе. Книга третья. О мора­
ли / Пер. с англ. М.: Канон, 1995. Ч. II (“О справедливости и
несправедливости”).
66. Abell Р (ed.). Rational Choice Theory. (Schools of Thought in
Sociology Series 8). Aldershot, Vermont: Edward Elgar, 1991.
67 Abell P. Sociological Theory and Rational Choice Theory // The
Blackwell Companion to Social Theory / Ed. by B. S. Turner. Malden
(Mass.). Oxford: Blackwell Publisher, 1996, 2000. P 223-244.
68. Agassi J., Laor N. How Ignoring Repeatability Leads to Magic II
Philosophy of Social Sciences. 2000. Vol. 30. № 4. P 528-586.
69. Albrow М., King E. (eds.). Globalization, Knowledge and Society:
Readings from “International Sociology” L. et al.: SAGE Publica­
tions, 1990.
70. Alexander J. C. Theoretical Logic in Sociology. Vol. 1. Positivism,
Presuppositions, and Current Controversies. Berkeley: University of
California Press, 1982. [Alexander J. Theoretical Logic in Sociology.
4 vols. Berkeley: University of California Press, 1982-1983).
71. Alexander J. C. Theoretical Logic in Sociology. Vol. 4. The Modern
Reconstruction of Classical Thought: Talcott Parsons. Berkeley:
U niversity of C alifo rn ia Press, 1983. L.: R outledge, 1982.
(Alexander J. Theoretical Logic in Sociology. 4 vols. Berkeley:
University of California Press, 1982-1983).
72. Alexander J. C. Action and Its Environments: Toward a New Synthesis.
N.Y.: Columbia University Press, 1988.

316
73. Alexander J. С. The Reality of Reduction: The Failed Synthesis o f Pierre
Bourdieu // Fin de Siecle Social Theory: Relativism, Reduction, and the
Problem of Reason. ByJ. Alexander. L.-N.Y.: Verso, 1995.
74. Alexander J. C. Modern, Anti. Post and Neo: How Intellectuals Have
Coded, Narrated, and Explained the “New World of Our Time” // Fin de
Siecle Social Theory: Relativism, Reduction, and the Problem of Reason/
Ed. by J. Alexander. L.;N.Y.: Verso, 1995.
75. Alexander J. General Theory in the Postpositivist Mode: The “Epistemo-
logical Dilemma' and the Search for Present Reason // Fin de Siecle Social
Theory: Relativism, Reduction, and the Problem of Reason / Ed. by
J. Alexander. L.;N.Y.: Verso, 1995. P. 90-127.
76. Alexander J., Giesen B., Smelser N. (eds.). The Macro-Micro Link.
Berkeley : University of California Press, 1987.
77 Alexander J., Colomy P Traditions and Competitions: Preface to a
Postpositivist Approach to Knowledge Cumulation // Ritzer G. (ed.).
Metatheorizing. (Key Issues in Sociological Theory, Vol. 6.) L. etc.:
Sage, 1992.
78. Anscombe G. E. M. Intention. Oxford: Basil Blackwell, 1957.
79. Archer M. S. Morphogenesis versus Structuration: On Combining
Structure and Action // British Journal of Sociology. 1982. Vol. 33.
P 455-483.
80. Archer M.S. Culture and Agency. Cambridge: Cambridge University
Press, 1988.
81 Arrow K. J. Social Choice and Individual Values. N.Y Wiley, 1951.
82. Arrow K. J. C urrent Developm ents in the Theory of Social
C h o ic e // B. B arry, R. H ard in (eds.). R a tio n a l M an and
Irrational Society? An Introduction and Sourcebook. Beverly
Hills et al.: Sage Publications, 1982.
83. Audi R. Mental Causation: Sustaining and Dynamic // Mental
Causation / Ed. byJ. Heil, A. Mele. Oxford: Clarendon Press. 1993.
84. Axelrod R. The Evolution of Cooperation. New York: Basic Books,
1981.
85. Barry B., Hardin R. Epilogue // B.Barry, R.Hardin (eds.). Rational
Man and Irrational Society? An Introduction and Sourcebook.
Beverly Hills et al.: Sage Publications, 1982.
86. Barry B., Hardin R. (eds.). Rational Man and Irrational Society?
An Introduction and Sourcebook. Beverly Hills et al.: Sage
Publications, 1982.
87 Baumol W J. Welfare Economics and the Theory of the State.
Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1965 (1952).
88. Becker G. S. The Economic Approach to Human Behavior. Chicago:
University of Chicago Press, 1976.

317
89. Becker G. S. A Treatise on the Family. Cambridge (Mass.): Harvard
University Press, 1981.
90. Bern D. J. Self-Perception Theory // L. Berkowitz (ed.). Advances in
Experimental Social Psychology. Vol. 6. N. Y Academic Press, 1972.
P. 1-62.
91. Berger J., Zelditch M. (jr ) Orienting Strategies and Theory
Growth // Theoretical Research Programs: Studies in the Growth
of Theory / Ed. by J. Berger, M. Zelditch (jr.). Stanford (Cal.):
Stanford University Press, 1993. P 3-19.
92. B ertilsson M The T heory of S tru ctu ratio n : Prospects and
Problems // A. Giddens: Critical Assessments / Ed. by C. Bryant,
D. Jary. Vol. 1. L.;N.Y Routledge, 1988.
93. Bierstedt R. American Sociological Theory: A Critical History. N.Y
Academic Press, 1981.
94. Binmore K., Dasgupta P Game Theory: A Survey. An Introduc­
tion // The Econom ics of Bargaining / Ed. by K. Binmore,
P Dasgupta. Oxford: Basil Blackwell, 1990. P 1-45.
95. Black M. (ed.) Social Theories of Talcott Parsons. Cornell
University Press, 1958.
96. Blau P. Exchange and Power in Social Life. N.Y Wiley, 1964.
97. Blumer H. Society as Symbolic Interaction // Human Behavior and
Social Processes: An lnteractionist Approach / Ed. by A. M. Rose.
Houghton-Mifflin Co., 1962. (Reprinted in: Readings in Social Theory:
1 ' < ’ 1 The Classic Tradition to Postmodernism / Ed. with introd. by
J. Farganis. 2l>d ed. Boston (Mass.): McGraw-hill, 1996.)
98. Blumer H. Symbolic Interactionism. Englewood Cliffs (N.J.):
Prentice-Hall, 1969.
99. Bohman J. New Philosophy of Social Science: Problems of Indeter­
minacy. Cambridge (Mass.): MIT Press, 1991.
100. Bottomore Т., Nisbett R. (eds.). A History of Sociological Analysis.
L.: Heinemann, 1979.
101. Botwinich A. P articip atio n and Tacit K now ledge in P lato,
Machiavelli and Hobbes. Lanham: University Press of America,
1986.
102. Bourdieu P Outline of a Theory of Practice / Transl. by R. Nice.
Cambridge: Cambridge University Press, 1977.
103. Bourdieu P Practical Reason: On the Theory of Action. Cambridge—
Oxford: Polity, 1998.
104. Brubaker R. The Limits of Rationality: An Essay on the Social and
Moral Thought of Max Weber. (Controversies in Sociology: 16.) L.
etc.: Allen and Unwin, 1984.
105. Brunkhorst H. Action and Agency // The Blackwell Dictionary of
318
 Twentieth-century Social Thought / Ed. by E. Gellner, R. Nisbet, A.
Touraine. Oxford, Maiden (Mass.): Blackwell, 1993. 1994. P 1-3.
106. Buchanan J. From Private Preferences to Public Philosophy // The
Economics of Politics. L.: IEA, 1978. P. 1-20.
107 Buchanan J. M. Liberty, Market and the State. Brighton: Wheatsheaf,
1986.
108. Camic C. “Structure” after 50 Years: The Anatomy of a Charter //
American Journal of Sociology. 1989. Vol. 95. № 1. P. 38-107.
109. Camic C. Introduction: Talcott Parsons Before “The Structure of
Social Action”// T. Parsons. The Early Essays / Ed. and with an
Introduction by Ch. Camic. Chicago; L.: The University of Chicago
Press, 1991. P ix-lxix.
110. Chriss J. Role Distance and the Negational Self // G. Smith (ed.).
Goffman and Social Organization: Studies in Sociological Legacy.
(Routledge Studies in Social and Political Thought.) L.: Routledge,
1999. P. 64-80.
111. Churchland P The Logical Character of Action Explanations //
Philosophical Review. 1970. Vol. 79. № 2. P 214-236.
112. Cohen I. J. Anthony Giddens // Key Sociological Thinkers / Ed. by
R. Stones. Basingstoke: Macmillan, 1998. P 279-290.
113. Cohen I. Theories of Action and Praxis // The Blackwell Companion
to Social Theory / Ed. by B. Turner. Oxford: Blackwell, 2000 (1996).
P 73-111.
114. Coleman J. S. The Mathematics of Collective Action. Chicago:
Aldine, 1973.
115. Coleman J. S. Power and the Structure of Society. N.Y Norton,
1974.
116. Coleman J. S. Social Theory, Social Research, and a Theory of
Action // American Journal of Sociology.1986. Vol. 91. № 6. P. 1309—
1335.
117. Coleman J. S. Foundations of Social Theory. Cambridge (Mass.);
L.: Belknap Press of Harvard University Press, 1990.
118. Collins R. Conflict Sociology: Toward an Explanatory Science. N.Y.:
Academic Press, 1975.
119. Collins R. The Micro Contribution to Macro Sociology // Sociological
Theory. 1988. № 6. P 242-253.
120. Coser L. A. Masters of Sociological Thought. N.Y Harcourt Brace
Jovanovich, 1977.
121. Craib J. Back to Utopia: Anthony Giddens and Modern Social
Theory // A.Giddens: Critical Assessments / Ed. by C. Bryant and
D. Jary. Vol. 1. L.;N. Y.: Routledge, 1988.
122. CuddA. E. Contractarianism //Stanford Encyclopedia of PhiJosophy.
 (Summer 2002 Edition) E .N .Z alta (ed.). U R L = h ttp ://p lato
stanford.edu/archives/sum2002/entries/contractarianism/.
123. Cu/JE. C., Sharrock W W., Francis D. W Perspectives in Sociology.
L.; N.Y Routledge, 1998.
124. Dahl G. Will “The Other God” Fail Again? On the Possible Return
of the Conservative Revolution // Theory, Culture & Society. 1996.
Vol. 13. № 1. P 25-50.
125. Davidson D. Essays on Actions and Events. Oxford: Clarendon Press,
1980.
126. Davidson D. Thinking Causes // Mental Causation / Ed. by J. Heil,
A. Mele. Oxford: Clarendon Press. 1993.
127. Davis L. Theory of Action. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice-Hall,
1979.
128. Eisenstadt S. /V., Curelaru M. The Form of Sociology: Paradigms
and Crises. N.Y Wiley. 1976.
129. Eisenstadt S. N.. Helle H. G. (eds.). Macro-Sociological Theory:
Perspectives on Sociological Theory. Vol. 1. L.: Sage, 1985.
130. Ekeh P. P Social Exchange Theory: the Two Traditions. Cambridge
(Mass.): Harvard University Press, 1974.
131. ElsterJ. The Cement ofSociety: A Study of Social Order. Cambridge:
Cambridge University Press, 1989.
132. Elster J Nuts and Bolts for the Social Sciences. Cambridge:
Cambridge University Press, 1989.
133. Elster J. (ed.). Rational Choice. Oxford: Blackwell, 1986.
134. Elster J., Ну Hand A. Introduction // Elster J., Ну lland A. (eds.).
Foundations of Social Choice Theory. Cam bridge-Oslo et al:
Cambridge University Press and Universitatsforlaget, 1986.
135. Emerson R. M. Power-Dependence Relations // American Journal
of Sociology. 1962. Vol. 27. № 1. P 31-41.
136. Emerson R. M. Exchange Theory, Parts 1 and II: A Psychological
Basis for Social Exchange; Exchange Relations and Networks U J.
Berger, M. Zelditch (jr ), B. Anderson (eds.). Sociological Theories
in Progress. Vol. 2. Boston: Houghton Mifflin. 1972. P 38-57; 58-
87.
137 Emerson R. M. Social Exchange Theory // M. Rosenberg, R. Turner
(eds.). Social Psychology: Sociological Perspectives. N.Y Basic
Books, 1981.
138. Emirbayer М., Goodwin J. Network Analysis, Culture, and the
Problem of Agency // American Journal of Sociology. 1994. Vol. 99.
№ 5. P 1411-1453.
139. Emirbayer M. Manifesto for a Relational Sociology II American
Journal of Sociology. 1997. Vol. 103. № 2. P. 281-317.
320
140. Emirbayer М., Mische A. What is Agency? // American Journal of
Sociology. 1998. Vol. 103. № 4. P 962-1023.
141 Fararo T J The M eaning of General Sociological Theory
Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
142. Farganis J. (ed.). Readings in Social Theory: The Classic Tradition
to Postmodernism. Boston (Mass.): McGraw-Hill. 1996.
143. Fay B.. J. D. Moon. What Would an Adequate Philosophy of Social
Science Look Like? // Philosophy of Social Science. 1977 № 7 P.
209-227
144. Fillmore Ch. J. The Case for Case II E. Bach. R. Harms (eels.).
Universals in Linguistic Theory. N.Y Holt, Rinehart and Winston.
1968.
145. Fiske D. W Shweder R. A. (eds.) Metatheory in Social Science:
Pluralisms and Subjectivities. Chicago: University of Chicago Press.
1986.
146. Friedman D. Notes on "Toward a Theory of Value in Social
Exchange” // Social Exchange Theory / Ed. by K. S. Cook. Newbury
Park et al.: SAGE Publications. 1987. P 47-58.
147 Friedman £>., Hechter M. The Contribution of Rational Choice
Theory to Macrosociological Research //Sociological Theory. 1988.
Vol. 6. P 201-218.
148. Friedrichs R. A Sociology of Sociology. N.Y Free Press, 1970.
149. Frisby D. Sociological Impressionism: A Reassesment of Georg
Simmel's Social Theory. L.: Heinemann, 1981.
150. Garjinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs (Cal.):
Prentice-Hall, 1967
151 Gauthier D. Morals by Agreement. Oxford: Clarendon Press, 1986.
152. Gibbard A. M anipulation of Voting Schemes: A G eneral Re­
sult // B. Barry, R. Hardin (ed s.). Rational Man and Irrational
Society? An Introduction and Sourcebook. Beverly Hills et al.:
Sage Publications, 1982.
153. Giddens A. Central Problems in Social Theory: Action, Structure and
C ontradiction in Social Analysis. L.; Berkeley: M acmillan —
University of California Press, 1979.
154. Giddens A. The Constitution of Society: Outline of the Theory of
Structuration. Berkeley University of California Press. 1984.
155. Giddens A. Modernity and Self-Identity. Cambridge: Polity Press,
1991.
156. Giddens A. Social Theory and Modern Sociology. Cambridge: Polity
Press, 1997.
157 Goffman E. The Presentation ofSelfin Everyday Life. N.Y Anchor,
1959.
158. Goff man E. Asylums: Essay on the Social Situation of Mental Patients
and Other Inmates. N.Y Doubleday, 1961
159. Goff man E. Encounters. N.Y Bobbs-Merrill, 1961.
160. Goffhum E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity.
N.Y Penguin Books, 1963.
161. G off man E. Frame Analysis: An Essay on the Organization of
Experience. N.Y Harper Colophon, 1974.
162. Goldman A. I. Social Epistemology // Stanford Encyclopedia of
Philosophy. (Summer 2002 edition). E.N.Zalta (ed.). U RL=http://
plato.stanford.edu/archives/sum2002/entries/epistemologv-social/.
163. Goodin R. Trusting Individuals versus Trusting Institutions //
Rationality and Society. 2000. Vol. 12. № 4. P 381-395.
164. Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. N.Y Basic
Books, 1970.
165. Granovetter M. Economic Action and Social Structure: the Problem
of Embeddedness // American Journal of Sociology. 1985. Vol. 91
P. 481-510.
16)6. Grathoff R. (ed.) Philosophers in Exile. The Correspondence of
Alfred Schulz and Aron Gurwitsch, 1939-1959. Bloomington:
Indiana University Press, 1989.
167 Habermas J. Knowledge and Human Interests. Boston: Beacon Press,
1971 (1968).
168. Habermas J. Theory and Practice. L.: Heinemann, 1974 (1971).
169. Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Bds. 1-2. Fr.
a/M.: Suhrkamp, 1981.
170. Hqjek A. Pascal's Wager // Stanford Encyclopedia of Philosophy.
Stanford Encyclopedia of Philosophy (Summer 2002 edition).
E.N.Zalta (ed.). URL=http://plato.stanford.edu/archives/sum2002/
entries/pascal-wager/.
171. Hardin R. Collective Action as an Agreeable «-Prisoners Dilemma //
Behavioral Science. 1971. Vol. 16. P. 472-481.
172. Heath A. Economic Theory and Sociology: a Critique // Sociology.
1968. Vol. 2. P 273-292.
173. Hechter M. Principles of Group Solidarity. Berkeley: University of
California Press, 1987.
174. Heckathorn D. D. Collective Sanctions and the Creation of Prisoner’s
Dilemma Norms // American Journal of Sociology. 1988. Vol. 94.
P 535-562.
175. H eider F Sim m el M. An Experim ental Study of A pparent
Behavior // American Journal of Psychology 1944. Vol. 57.
P 243-259.

322
 176. Hennis W Max Weber: Essays in Reconstruction / Transl. by
K. Tribe. L.: Allen & Unwin, 1988.
177 Heritage J. Garfinkel and Ethnomethodology. Cambridge: Polity
Press, 1984.
178. H in dess B. Choice, Rationality, and Social Theory. L.: Unwin
Hyman, 1988.
179 Hollis M. The Ruse of Reason. Cambridge: Cambridge University
Press, 1987.
180. H olm w ood J S tew a rt A. E xplanation and Social T heory.
Basingstoke: Macmillan. 1991.
181 Homans G. C., Ch. P Curtis. An Introduction to Pareto: His
Sociology. N.Y Alfred A. Knopf, 1934.
182. Homans G. C. Social Behavior as Exchange // American Journal of
Sociology. 1958. Vol. 63. P. 597-606. (Сокр. русс, пер.: Хомане Дж.
Социальное поведение как обмен // Современная зарубежная со­
циальная психология: Тексты / Под ред. Г М. Андреевой, Н. Н.
Богомоловой, J1. П. Петровской. М.: Издательство МГУ, 1984.
С. 82-91.)
183. Homans G. С. Social Behavior: Its Eiementary Forms. N.Y
Harcourt, Brace and World, 1974 (1961).
184. Homans G. C. Sentiments and Activities. N.Y Free Press, 1962.
185. Homans G. C. The Sociological Relevance of Behaviorism //
Behavioral Sociology / Ed. by R. Burgess, D. Bushell. N.Y
Columbia University Press, 1969. P 1-24.
186. Honneth A., Wellmer A. Communicative Action. Cambridge: Polity,
1991.
187. Honore T Causation in Law // Stanford Encyclopedia of Philosophy.
(Summer 2002 Edition). E.N.Zalta(ed.). URL=http://plato.stanford.edu/
archives/sum2002/entries/causation-law/,
188. Jay M. For Theory/ / Theory and Society. 1996. Vol. 25. P 167-183.
189. Joas H. G. H. Mead: A Contemporary Re-Examination of His
Thought. Cambridge (Mass.): MIT Press, 1985 (1980).
190. Joas H. Die Kreativitat des Handelns. Fr. a/M.: Suhrkamp, 1992; The
Creativity of Action / Engl, transl. by J. Gaines, P. Keast. Chicago:
University of Chicago Press, 1996.
191 Joas H. Pragmatism and Social Theory. Chicago: University of
Chicago Press, 1993.
192. Joas H. The Autonomy of the Self: The Meadian Heritage and Its
Post-Modern Challenge // European Journal of Sociology. 1998.
Vol. 1. № 1. P 7-18.
193. Keat R., Urry J. Social Theory as Science. L.: Routledge, 1975.

21 *
323
194. Kelly G. A. The Psychology of Persona] Constructs. Vol. 1 (A Theory
of Personality). N.Y Norton, 1955.
195. Kilminster R. Praxis // The Blackwell Dictionary of Thwentieth-
century Social Thought / Ed. by W Outhwaite, T Bottomore. L.:
Blackwell, 1993.
/96. Knorr-Cetinci K.. Cicourel A. V (eels.). Advances in Social Theory:
Toward an Integration of Micro- and Macro-Sociologies. Boston
etc.: Routledge and Kegan Paul, 1981.
197 Kripke S. A. Naming and Necessity // Semantics of N atural Lan­
guage / Ed. by D. Davidson, G. Harman. Dordrecht: D. Reidel,
1972. P 253-355.
19H. K ripke S. A. W ittgenstein: On Rules and Private Language.
Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1982. (Сокр. русс,
пер.: Крите С. А. Витгенштейн о правилах и индивидуальном
языке / Пер. с англ. В. Руднева // Логос. 1999. № 1 (11). С. 151-
185).
199. Kukla A. Social Construction and the Philosophy of Science. L.:
Routledge, 2000.
200. Layder D. Understanding Social Theory. L. et al.. Sage Publications,
1994.
201. Lemert E. The Trouble with Evil: Social Control at the Edge of
Morality. Albany: State University of New York Press, 1997.
202. Letik H. (Hrsg.). Handlungstheorien interdisziplinar. Bds. 1-4. (Kritische
Information). Miinchen: Wilhelm Fink Verlag. 1977-1980.
203. Levine D. N. The Structure of Simmers Thought IIK. Wolff (ed.). Georg
Simmel, 1858-1918. Columbus: Ohio University Press, 1959. P 9-32.
204. Lewis D. Psychophysical and Theoretical Identifications // Australian
Journal of Philosophy. 1972. Vol. 50. P 249-258.
205. Lockwood D. Social Integration and System Integration // System,
Change and Conflict / Ed. by Zollschan, W Hirsch. L.: Routledge
and Kegan Paul, 1964.
206. Loprealo J., Crippen T Crisis in Sociology: The Need for Darwin.
New Brunswick: Transaction Publishers, 1999.
207 Lynch A. Thought Contagion: How Beliefs Spreads through Society.
N.Y.: Basic Books, 1996.
208. MacIntyre A. Whose Justice? Which Rationality? L.: Duckworth,
1988.
209. Malcolm N. The Conceivability of Mechanism // Philosophical
Review. 1968. Vol. 77. P 45-72.
210. Mart indale D. The Nature and Types of Sociological Theory. (The
International Library of Sociology and Social Reconstruction.) L.:
Routledge and Kegan Paul, 1961.
324
211 Marwell G., Oliver P E., Prahl R. Social Networks and Collective
Action: A Theory of the Critical Mass, III // American Journal of
Sociology. 1988. Vol. 94. P 502-535.
212. M ead G. H. Mind, Self and Society From the Standpoint of a Social
Behaviorist / Ed. by C. W Morris. Chicago: University of Chicago
Press, 1934.
213. M ead G. H. The Philosophy of the Act / Ed. by C. W Morris.
Chicago: University of Chicago Press. 1938.
214. Mead G. H. The Definition of Psychical (1903) //Selected Writings /
Ed. by A. J. Reck. Chicago: The University of Chicago Press, 1964.
215. Mele A. R. Autonomous Agents: From Self-Control to Autonomy.
N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 1995.
216. Menzies K. Talcott Parsons and the Social Image of Man. L.:
Routledge and Kegan Paul, 1976.
21 7 Merton R. K. Social Structure and Anomie // American Sociological
Review. 1938. Vol. 3. P 672-682.
218. Merton R. K. On Theoretical Sociology. Five Essays, Old and New.
N.Y Free Press, 1967, P 39-72; 139-155; 156-172.
219. Mises L. von. Human Action. New Haven: Yale University Press,
1949.
220. Molm L. D., and K. S. Cook. Social Exchange and Exchange
Networks // Sociological Perspectives on Social Psychology / Ed.
by K. S. Cook, G. A. Fine, J. S. House. Boston: Allyn & Bacon,
1995. P 209-235.
221. Montefiore A. Intentions and Causes // Goals, No-Goals and Own
Goals A Debate on Goal-Directed and Intentional Behaviour / Ed.
by A. Montefiore, D. Noble. L. et al.. Unwin Hyman, 1989. P 58-
80.
222. Morris C. The Pragmatic Movement in American Philosophy. N.Y.:
George Braziller, 1970.
223. Mouzelis N. Sociological Theory: What Went Wrong? Diagnosis and
Remedies. L.; N.Y Routledge, 1995.
224. M ouzelis N. The Subjectivist — Objectivist Divide: A gainst
Transcendence// Sociology. 2000. Vol. 34. № 4. P. 741-762.
225. Miinch R. Theory of Action: Towards a New Synthesis Going Beyond
Parsons / Engl, transl. L.: Routledge and Kegan Paul, 1987 (1982).
226. Nisbett R. The Sociological Tradition. L.: Heinemann, 1966.
227 Nisbett R., Wilson T Telling More than We Know: Verbal Reports
on Mental Processes // Psychological Review. 1977. Vol. 84. № 2.
P 231-259.
228. Niskanen W (jr.). Bureaucracy and Representative Government.
Chicago: Aldine, 1971.
325
229. Noble D. Intentional Action and Physiology // Goals, No-Goals and
Own Goals : A Debate on Goal-Directed and Intentional Behaviour I
Ed. by A. Montefiore, D. Noble. L. et al.: Unwin Hyman, 1989. P 81-
100 .
230. Norkus Z. Max Weber’s Interpretive Sociology and Rational Choice
Approach // Rationality and Society. 2000. Vol. 12. № 3. P 259-282.
231 Nozick R. The Nature of Rationality. Princeton (N.J.): Princeton
University press, 1993.
232. Nynri J.C., Smith B. (eds.). Practical Knowledge: Outlines of a
Theory of Tradition and Skills. L.. Croom Helm, 1988.
233. Ogley R. C. Rights//The Blackwell Dictionary of Twentieth-century
Social Thought / Ed. by E. Gellner, R. Nisbet, A. Touraine. Oxford,
Malden (Mass.): Blackwell, 1994 (1993). P 562-564.
234. Olds J., Olds М. E. The Mechanism of Voluntary Behavior // The
Role of Pleasure in Behavior. N.Y Knopf, 1964.
235. Oliver P E. Formal Models of Collective Action // Annual Review
of Sociology. 1993. Vol. 19. P 271-300.
236. Oliver P £., Manvell G. The Paradox of Group Size in Collective
Action: A Theory of the Critical Mass, 11 H American Sociological
Review. 1988. Vol. 53. № I. P 1-8.
237 Olson M. (jr.). The Logic of Collective Action: Public Goods and the
Theory of Groups. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1965.
238. Outhwaite W (ed.). The Habermas Reader. Cambridge: Polity Press,
1996.
239. Pareto V The Mind and Society: a Treatise on General Sociology.
4 Vols. 2 books. N.Y Dover, 1963 (1916-1919).
240. Pareto V Sociological Writings. L.: Pall Mall, 1966.
241 Pareto V Com pendium of General Sociology. M inneapolis:
University of Minneapolis Press, 1980.
242. Parsons T. The Place of Ultimate Values in Sociological Theory //
International Journal of Ethics. 1935. Vol. 45. April. P. 282-316.
(Reprinted in: Parsons T The Early Essays / Ed. and with an
Introduction by Ch. Camic. Chicago; L.: The University of Chicago
Press, 1991. P. 231-258.)
243. Parsons T The Structure of Social Action: A Study in Social Theory
with Special Reference to a Group of Recent European Writers. 2 Vols.
N.Y L.: The Free Press - Collier-Macmillan Limited, 1968 (1937).
244. Parsons T The Social System. N.Y L.: The Free Press - Collier-
Macmillan Limited, 1964 (1951).
245. Parsons Т., Shils E. Values, Motives and Systems of Action // Toward
a General Theory of Action / Ed. by T Parsons, E. Shils. Cambridge
(Mass.): Harvard University Press, 1951.
326
246. Parsons T. VilfVedo Pareto // The Early Essays / Ed. and with an
Introduction by Ch. Camic. Chicago: L.: The University of Chicago
Press, 1991. P. 105-108.
247 Parsons T. Pareto's Central Analytical Scheme // The Early Essays /
Ed. and with an Introduction by Ch. Camic. Chicago; L.: The
University of Chicago Press, 1991. P. 133-150.
248. Powers С. H. Vilfredo Pareto. Beverly Hills (Cal.): Sage Publications,
1987.
249. Pratt V The Philosophy of the Social Sciences. L.; N.Y Routledge,
1978.
250. R apoport A., Chammah A. Prisoner's Dilemma. Ann A rbor:
University of Michigan Press, 1965.
251. Ravenscroft J. Folk Psychology // Stanford Encyclopedia of
Philosophy. (Summer 2002 Edition). E.N.Zalta(ed.). URL=http://
plato.stanford.edu/archives/sum2002/entries/folkpsvch-theory/.
252. Ritzer G. Toward an Integrated Sociological Paradigm: The Search
for an Exemplar and an Image of Subject Matter. Boston: Allyn and
Bacon, 1981.
253. Ritzer, G. (ed.) Frontiers ofSocial Theory: The New Syntheses. New
York: Columbia University Press, 1990.
254. Ritzer, G. Metatheorising in Sociology. Lexington, Mass.: Lexington
Books, 1991.
255. Ritzer G. (ed..) Metatheorizing. (Key Issues in Sociological Theory.
Vol. 6) L. etc.: Sage, 1992.
256. Ritzer G. Contemporary Sociological Theory. N,Y McGraw Hill,
1992.
257 Rojek C, Turner B. Decorative sociology: Towards a Critique of the
Cultural Turn // Sociological Review. 2000. Vol. 48. № 4. P 629-
648.
258. Rosenberg A. Sociobiology and the Preemption of Social Science.
Baltimore et al.: The Johns Hcpkins University Press. 1980.
259. Rosenberg A. Philosophy ofSocial Science. Boulder: Westview, 1988.
260. Ross D. Game Theory // Stanford Encyclopedia of Philosophy
(Summer 2002 Edition). E.N.Zalta (ed.). URL=http://plato.stanford.
edu/archives/sum2002/entries/game-theorv/
261. Rotter J. B. Generalized Expectancies for Internal Versus External
Control of Reinforcement // Psychological M onographs. 1966.
Vol. 80(1).
262. Ryle G. The Concept of Mind. L.: Hutchinson, 1949. (Русс, изд.:
Райл Г Понятие сознания / Пер. с англ. Общ. ред. В. П. Фила­
това. М.: Идея-пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999).

327
263. Sacks H Lectures on Conversation. 1964-1965. 2 vols / Ed. by
G. Jefferson. Oxford: Blackwell. 1992.
264. Scheglojf E. On Talk and Its Institutonal Occasion // P Drew,
J. Heritage (eds.). Talk at Work: Interaction in Institutional Set­
tings. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P 66-100.
265. Schelling T C. Micromotives and Macrobehavior. N.Y W W Nor­
ton, 1978.
266. Schut: A. The Phenomenology of the Social World / Transl. by
G. Walsh, F Lehnert. L.: Heinemann, 1972 (1932).
267 Schutz A. Concept and Theory Formation in the Social Sciences //
The Journal of Philosophy. 1954. Vol. 51. № 9. P 257-273.
268. Schutz A. The Social World and the Theory of Social Action (1940) //
Collected Papers. Vol. 2: Studies in Social Theory/Ed. by A. Brodersen.
The Hague: Martinus Nijhoff, 1976. P. 1-19.
269. Schutz A. The Problem of Rationality in the Social World (1943) //
Collected Papers. Vol. 2: Studies in Social Theory / Ed. by
A. Brodersen. The Hague: Martinus Nijhoff, 1976. P 64-88.
270. Schutz A. Common Sense and Scientific Interpretation of Human
Action // Collected Papers vol. 1: The Problem of Social Reality. Ed.
by M.Natanson. The Hague: Martinus Nijhoff, 1973. P 3-47.
271. Schutz A. On Multiple Realities // Collected Papers. Vol. 1: The
Problem of Social Reality / Ed. by M. Natanson. The Hague:
Martinus Nijhoff, 1973. P. 208-218.
272. Schluchter W (Hrsg.) Verhalten, Handeln und System (Talcott
Parsons’ BeitragzurEntwicklungderSozialwissenschaften). Fr. a/M.:
Suhrkamp, 1979.
273. Scott J. Social Network Analysis. L.: Sage, 1991.
274. Scott J. Sociological Theory: Contemporary Debates. Aldershot-
Vermont: Edward Elgar, 1995.
275. SearleJ. R. The Rediscovery of the Mind. Cambridge: the MIT Press,
1995.
276. Seidman S. The End of Sociological Theory//The Postmodern Turn:
New Perspectives on Social Theory / Ed. by S. Seidman. Cambridge:
Cambridge Univesity Press, 1994. P. 119-139.
277 Sellars W Empiricism and the Philosophy of Mind H H. Feigl,
M. Scriven (eds.). Minnesota studies in the Philosophy of Science.
Vol. 1. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1956.
278. Sen A. Foundations of Social Choice Theory: an Epilogue // Elster
J., H ylland A. (ed s.). Foundations of Social Choice Theory.
Cambridge; Oslo et al: Cambridge University Press and Universitats-
forlaget, 1986.

!328
279. Sen A. On Ethics and Economics. Oxford: Blackwell, 1987.
280. Sharroek W The Omnipotence of the Actor: Erving Goffman on
“The Definition of Situation” II G. Smith (ed.). Goffman and Social
Organization: Studies in Sociological Legacy. (Routledge Studies in
Social and Political Thought) L.: Routledge, 1999. P 119-137.
281. Sibeon R. Anti-Reductionist Sociology // Sociology. Vol. 33. № 2.
P 317-334.
282. Sica A. Theory Then / Theory Now (or, “The Sociological Theory is
about to Begin, Said the Man with the Loudspeaker”) // Social Theory
and Sociology: The Classics and Beyond i Ed. by S. P Turner.
Cambridge (Mass.); Oxford: Blackwell, 1996. P 256-273.
283. Simmel G. The Problem of Sociology // Essays on Sociology,
Philosophy and Aestetics by Georg Simmel et al. / Ed. and transl. by
K. Wolff. N.Y Harper & Row. 1959. P 310-336.
284. Simmel G. The Metropolis and Mental Life // Readings in Social
Theory: The Classic T radition to Post-M odernism / Ed. by
J. Farganis. N.Y et al.: McGraw Hill, 1996. P. 146-157.
285. Simon H. Reason in Human Affairs. Stanford: Stanford University
Press, 1983.
286. Skinner B. F. Beyond Freedom and Dignity Harm ondsworth:
Penguin, 1971.
287. Skinner B. F. Reflections on Behaviorism and Society. N.Y Knopf,
1978.
288. Smelser N. J. The Rational and the Ambivalent in the Social
Sciences: 1997 Presidential Address // American Sociological
Review. 1998. Vol. 63. № 1. P. 1-16.
289. Smilansky S. The Ethical Advantages of Hard Determinism //
Philosophy and Phenomenological Research. 1994. Vol. 54. № 2
(June). P. 355-363.
290. Sprondel W. M. (Hrsg.). Alfred Shtitz — Talcott Parsons: Zur Theorie
sozialen Handelns. Ein Briefwechsel. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1977.
291 Spykm an N. The Social Theory of Georg Simmel. Chicago:
University of Chicago Press, 1925.
292. Stinchcomb A. L. Constructing Social Theories. N.Y Harcourt,
Brace, and World, 1968.
293. Stones R. Sociological Reasoning: Towards Post-Modern Sociology.
N.Y.: St. Martin’s Press, 1996.
294. Sullivan H. S. The Interpersonal Theory of Psychiatry. N.Y Norton,
1953.
295. Sztompka P Robert K. Merton: An Intellectual Profile. Basingstoke:
Macmillan, 1986.

329
296. Takahashi N. The Emergence of Generalized Exchange // American
Journal of Sociology. 2000. Vol. 105. № 4. P. 1105-1134.
297. Turner B. S. Introduction // Turner B. S. (ed.). The Blackwell
Companion to Social Theory. Malden (Mass.); Oxford: Blackwell
Publisher, 2000 (1996).
298. Turner B. S. (ed.). The Blackwell Companion to Social Theory.
Malden (Mass.); Oxford: Blackwell Publisher. 2000 (1996).
299. Turner J. H, Beeghlee L., С. H. Powers. The Emergence of Sociological
Theory. Chicago (111.): The Dorsey Press, 1989 (1981).
300. Turner J. (ed.) Theory Building in Sociology: Assessing Theoretical
Cumulation. Newbury Park: Sage, 1989.
301. Turner J. H. Social Exchange Theory: Future Directions // Social
Exchange Theory / Ed. by K. S. Cook. Newbury Park et al.: SAGE
Publications, 1987. P 223-239.
302. Turner S. The Social Theory of Practices: Tradition, Tacit Knowledge
and Presuppositions. Cambridge: Polity Press, 1994.
303. Turner S. P., Factor R. A. Max Weber: The Lawyer as Social Thinker.
L.; N.Y.: Routledge, 1994.
304. Ullmann-Margalitt E. The Emergence of Norms. Oxford: Clarendon,
1977
305. Vaitkus S. How is Society Possible? (Intersubjectivity and the
Fiduciary Attitude as Problems of the Social G roup in Mead,
Gurwitsch, and Schutz). D ordrecht et al.: Kluwer Academic
Publishers, 1991.
306. Vaitkus S. Phenom enology and Sociology II The Blackwell
Companion to Social Theory / Ed. by B. Turner. Oxford: Blackwell,
2000 (1996). P 270-298.
307 Wallace W L. Metatheory, Concepual Standardization, and the
Future of Sociology // Ritzer G. (ed.). Metatheorizing. (Key Issues
in Sociological Theory. Vol. 6) L. etc.: Sage, 1992. P. 53-68.
308. Waters M. Modern Sociological Theory. L. et al.: Sage Publications,
1994.
309. Watson R. Reading Goffman on Interaction // G. Smith (ed.).
Goffman and Social Organization: Studies in Sociological Legacy.
(Routledge Studies in Social and Political Thought) L.: Routledge,
1999. P 138-155.
310. Weber M. Roscher and Knies: Logical Problems of Historical
Economics. N.Y Free Press, 1975.
311. Weber M. Economy and Society: An Outline of Interpretive
Sociology. 2 vols. / Ed. by G. Roth, C. Wittich. Berkeley: University
of California Press, 1978 (1921).
3/2. Winch P The Idea of a Social Science and its Relation to Philosophy.
London: Routledge and Kegan Paul. 1976 (1958). (Русс, изд.:
Уинч П. Идея социальной науки и её отношение к философии /
Пер. с англ. М. Горбачева, Т. Дмитриева. М.: Русское феноме­
нологическое общество, 1996).
3/3. Winkin Y Erving Goffman: What is Life? The Uneasy Making of an
Intellectual Biography II G. Smith (ed.). Goffman and Social
Organization: Studies in Sociological Legacy. (Routledge Studies in
Social and Political Thought) L.: Routledge, 1999. P 19-41.
314. Wright G. H. von. Explanation and Understanding. L.: Routledge
and Kegan Paul, 1971.
315. Yamagishi T. The Provision of a Sanctioning System as a Public Good
// Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 51. № 2.
P 110-116.
 Девятко Инна Феликсовна

Социологические
теории деятельности
и практической рациональности

Научное издание

Научный редактор М. С. Ковалева

Компьютерная верстка Д. В. Сильванович

Сдано в набор 28.11.2002 г. Подписано в печать 28.02.2003 г.

Формат 84 х 108 ‘/ и . Бумага офсетная № 1. Гарнитура Таймс.
Печать офсетная. Уел. печ. л. 17,64.

Издательство «Аванти плюс».

127083, г. Москва, ул. Верхняя Масловка, д. 10, стр. 4.
Тираж 1500 экз. Заказ № 1295.

Отпечатано в полном соответствии

с качеством предоставленных диапозитивов
в ОАО «Можайский полиграфический комбинат».
143200, г. Можайск, ул. Мира, 93.