The Geographic Distribution of Proto-

Slavic Dialectisms and the Genesis of

the South Slavic Languages.

by

Ludmila Vergunova

A dissertation submitted in partial fulfillment

of the requirements for the degree of
Doctor of Philosophy
(Slavic Languages and Literatures)
in The University of Michigan
1996

Doctoral Committee:
Professor Vitaly Shevoroshkin, Chairman
Professor John Fine
Professor Benjamin Stolz
Professor Jindrich Toman
 UMI N u m b e r : 9624756

UMI Microform 9624756

Copyright 1996, by UMI Company. АН rights reserved.

This microform edition is protected against unauthorized

copying under Title 17, United States Code.

UMI
300 North Zeeb Road
Ann Arbor, MI 48103
 ©Ludmila Vergunova
All Rights Reserved 1996
Кате

ii
 ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОСВЯЩЕНИЕ. ii

ВВЕДЕНИЕ 1

ГЛАВА I. Экскурс в историю 12

1. Письменные свидетельства. 12
2. Данные археологии 15
3. Итоги историко-археологических исследований 23
ГЛАВА П. Исследования в области лингвистической географии
и ономастики в связи с вопросом славянского этногенеза 31
ГЛАВА III. Критерии отбора лексики 50

ГЛАВА IV. Методология 62

ГЛАВА V. Анализ фактического материала. 70

Часть I. Северославянские-южнославянские лексические изоглоссы.

1. *polnъ 70
2. *gora 74
3. *golь/*golina 78
4. *dĕlъ 80
5. *bьrdo 83

6. *slopъ 89
7. "solpъ 91
8. *skokъ 93

9. *bъlkъ/*bъlčь 95

10. 'jьzvorь 97

iii
 11. *pьrtь 100

12. *brьvь/*brьva 102

13. *rapa/*ropa 104

14. *bara 108

Часть П. Южнославянские лексические эквиваленты.

1. Семантическое поле 'огонь, очаг' с опорной лексемой

*vatra 111

2. Семантическое поле 'крестьянское жильё' с опорной

лексемой *kqtja 114

3. Семантическое поле 'крестьянское селение' с опорной

лексемой *sedlo 124

4. Семантическое поле 'лес' с опорной лексемой *lĕsь 128

5. Семантическое поле 'остров' с опорной лексемой

*ostrovъ 135

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 139

ПРИЛОЖЕНИЕ № 1: Фонетические изоглоссы 149

ПРИЛОЖЕНИЕ № 2: Карты 152

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 159

ПЕЧАТНЫЕ ИСТОЧНИКИ 161

ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 168

SUMMARY ЕМ ENGLISH. 191

iv
 Введение

Проблема расселения славян с их гипотетической прародины

интересует славистов с момента становления славистики как науки.1
Проблема эта возникла в русле романтизма, охватившем европейское
искусство и философскую мысль в начале XIX века, с его интересом к
истокам народной культуры. В соответствии с идеологией этого
направления (которое позднее в России вылилось в идеологию
славянофильства) единство происхождения всех славянских народов,
единственность места их «первоначального» обитания и, наконец,
единство их «общего» языка понимались а priori (Шахматов; Lehr-
Spławidski, 1946,28; Vasmer, 1926,118-143; Мейе,1951, 1). Влияние этих
романтических идей было настолько глубоким, что на их основе велась
культурная политика некоторых славянских стран (вспомним, хотя бы
движение «хорватского возрождения» [Ilirski Preporod] у хорватов),
облегчившее принятие ими литературного языка на штокавской основе. 2
Славистика так никогда и не смогла полностью избавиться от груза пан­
славистской идеологии, так что и в настоящее время есть ученые,
которые продолжают искать единственный строго ограниченный ареал, с
которого началось расселение славян (Lehr-Spławuiski, 1958, 45-49, а также
1963.10-11; Stieber, 1965,97; Rudnicki, 1973,321; Putrup, 1976,3; Udolph, 1979),

1
Среди лингвистов XIX века вопросами славянского этногенеза
интересовались Ф.И. Буслаев, И.И. Срезневский, В. Ягич, А.А. Шахматов
(1911, 51-99), и другие.
2
«The tremendous expension of the central Stokavian dialect created a broad dialectal basis
for thefflodernstandard language of the Serbs and paved the way to the adoption of that
language by the Croats in the second part of the 19th century, and thus to the creation of а
common Serbocroatian staadard language with basicaUy unłfied phonological and
grammatical patterns» (Ivić, 1972,80).

1
хотя для многих уже ясно, что речь может идти только о каких-то
промежуточных местах обитания и, к тому же, наверняка, несовпадающих
для разных частей славянства. Трубачев (1974, 66), например, в
результате работы над первыми томами этимологического словаря
праславянского лексического фонда пришел к следующим выводам: «1.
западнославянские, восточнославянские и южнославянские языковые
группы вторично консолидировались из компонентов самого разного
языкового происхождения-, 2. первоначальная Славия была не языковым
монолитом, а его противоположностью, т. е., если монолит - это
отсутствие противопоставленных изоглосс, то противоположность ему -
сложная совокупность изоглосс».
Племена, говорившие на славянских диалектах отличались, как и
другие народы на соответствующем этапе развития, подвижностью и
дисперсностью (Королюк, 1976, 19), т. е. ареал их расселения мог
перемещаться, расширяться и сокращаться, а также включать в себя
вкрапления других этносов. К началу исторически прослеживаемой
славянской миграции (III в. н. э.) славяне распространились на довольно
обширной территории к северу и востоку от Карпат. В связи с этим,
плодотворнее для науки говорить не о конкретной прародине славянских
племен, а о существовании в этот период географического
инновационного центра (а скорее всего центров), в котором зарождались
языковые инновации, постепенно распространяющиеся к перифериям
этого лингвистического ареала. Выделение нескольких таких
инновационных центров безусловно бы подкрепило гипотизу о довольно
выраженном диалектном членении праславянского языка и
предопределило бы существование зон нейтрализации разнонаправленных

2
инноваций в местах наложения «концентрических окружностей» изоглос,
исходящих из противоположных инновационных центров.
Даже если допустить существование только одного
инновационного центра, ясно, что нельзя говорить о старом славянстве
как о единой и лингвистически и этнически нечленимой массе людей, а
наоборот, совершенно необходимо выделить те различия, которые,
наверняка существовали с самого начала (то есть с момента выделения
славянского из индоевропейского или, как предпочитают говорить
некоторые ученые, с момента выделения славянского из прабалтийского
(Иванов, Топоров, 1958, стр 38-39; 1961, стр. 303), обусловленные
географическими особенностями среды обитания, влиянием различного
субстрата, а также пограничными контактами.
Не менее важно избавиться от отождествления языка с
антропологическими характеристиками его носителей. Хотя
практическую пользу от данных исторической лингвистики получает
именно теория этногенеза, данные её по сути своей являются историей
языка, а не историей народа. Как известно, при распространении
индоевропейских (возможно, протобалтийских [Лер-Сплавинский, 1956 и
др.] или протобалтийских и протославянских) племен на северо-восток
Европы, индоевропейский характер их языка остался ярко выраженным,
что же касается антропологического типа, то археологи и антропологи
на всей территории распространения этих племен в раскопках
относящихся к индоевропейскому культурному слою (культура
гребенчатой керамики: от мезолита до середины неолита, т.е. до сер. 3
тыс. до н. э.) находят вперемежку два антропологических типа,
«удлиненный» и «круглолиций», первоначально относящихся
соответственно к индоевропейскому и финно-угорскому населению, что

3
явно свидетельствует о смешении генетического фонда. Перенесясь
ближе к интересующей нас эпохе, важно подчеркнуть, что и среди
праславянских племен могли оказаться «чужеродные» элементы,
попавшие в орбиту влияния праславянского языка (или одного из его
инновационных центров), при этом сохранявшие какие-то диалектные
черты, восходящие к иноязычному субстрату (например, иранскому).
Вообще, ситуация, когда язык делится путем ассимилирования других
народов (например, образование романской группы), отнюдь не менее
редкая, чем деление языка, вызванное расселением этноса (славянские
миграции V-VI веков). И в том и в другом случае языковые изменения
вызываются внешними по отношению к языку факторами. Предположение
об экстралингвистическом характере причин, вызвавших изменения в
праславянском языке (т.е. предположение о языковой интерференции)
может быть подкреплено на языковом уровне только путем ареальных
исследований. В связи с этим особое значение преобретают данные по
лингвистической географии отдельных фонетических явлений и,
особенно, отдельных лексем и топонимики. Именно ареальные
исследования (а не традиционное сравнительно-историческое
языкознание) и оправдывают в какой-то степени подсознательно
принимаемое тождество между понятиями этно- и лингвогенеза.

Итак, детальное изучение региональных особенностей славянских

языков дает возможность выделить уже на праславянской почве
существование нескольких диалектов; причем, намечаемое диалектное
членение праславянского языка не совпадает с современным
соотношением славянских языков и, по всей видимости, было затемнено
последующими миграционными процессами, приведшими как к
конвергенции диалектов, оказавшихся в географическом соседстве, так и к

4
расхождению когда-то близких диалектов, оказавшихся географически
удаленными друг от друга.
Таким образом, настоящая работа теоретически исходит из
положения о неоднородности так называемого общеславянского языка и
ставит своей задачей подкрепление этого положения новыми
аргументами, найденными при помощи лингвистической географии и
последующего ретроспективного анализа современных
диалектологических данных.
Тут нельзя не упомянуть новую интерпретациию «единого и
неделимого» общеславянского, с которой можно познакомится в недавних
работах Прицака (1980, 1983) и Ланта (1984-1985, 1985, 1990, 1993).
Общеславянский язык видится им как некое койне или lingua franca
славяно-германской военной верхушки на службе аварского коганата,
усвоенное благодаря своему престижу славянским и неславянским
крестьянским населением окрестных земель. Прицак приводит
исторические параллели - lingua franca армии Александра
Македонского, ставшее общенациональным греческим языком, lingua
franca военного авангарда древних тюрков VI-ого века н.э. -
«практически бездиалектный тюркский праязык», давший начало
современным тюркским языкам. Бездиалектное существование
славянского языка продлилось, по мнению Ланта, с VI-ого века до начала
IX в., а сохранившиеся старославянские и древнерусские тексты
демонстрируют первые диалектные особенности. «Лингвистический
анализ приводит нас к абсолютно единой фонологической и
морфологической системе вплоть до VIII века ... . Опыт, однако,
показывает что всякий, когда-либо описанный диалект, имеет
расхождения на всех языковых уровнях ...» (Lunt, 1984-1985, 420). Отсюда и

5
делается вывод, что все современные славянские диалекты восходят к
армейскому койне аварской эпохи. В период с 1800 до н.э. (поздний
индоевропейский) до V в. н.э. нет никаких доказательств существования
общеславянского языка и его реконструкция - это продукт
националистически настроенных лингвистов «с богатым воображением».
Очевидно, имеется ввиду, что с эпохи распада праиндоевропейского
языка его разрозненные диалекты продолжали свое долгое и одинокое
существование вплоть до времен аварского коганата, когда восточно­
европейские их носители вдруг прониклись авторитетом неизвестно
откуда взявшейся славянской речи аварских наемников (или рабов),
оснащенной германской военной термонологией, и немедленно её
усвоили, чтобы культурно не отстать.
Однако, языковая ассимиляция не единственно возможный путь
исторического развития и, хотя некоторые положения, на которых
основана эта гипотеза мне симпатичны3, мне представляется
невероятным, что поднепровское или повисленское оседлое население
могло усвоить славянское lingua franca аварского коганата благодаря
его высокому престижу и объему коммуникаций. Кроме того, общие
элементы в культуре современных славянских народов не ограничиваются
языком, их объединяет значительное количество общих мифологических
представлений и основанных на них фольклорных текстов и обрядов,
которые заимствуются значительно труднее, чем язык. Наконец, факты
археологии (о которых будет речь ниже) указывают на преемственность в
материальной культуре части древних обитателей карпатско-
днепровского региона и исторически засвидетельствованных славян VII
''«...Язык - это только один из тракторов этнического самосознания и часто
не главный», «престижный язык немногих может быть усвоен не только
биологическими потомками, но и другими, желающими улучшить себя»,
«единообразие поддерживается коммуникацией и престижем» (Lunt,
1984-1985, 421).

6
- XII вв. Таким образом, славянский язык скорее распространялся
миграцией значительных масс крестьянского населения в опустошенные
(юг, запад) или слабо заселенные районы (северо-восток) при неизбежной
ассимиляции остатков субстратного населения этими массами. В
результате языковой интерференции в этих вновь освоенных районах
должны были сформироваться отличные друг от друга диалекты
праславянского языка.
Реконструкция языковой ситуации в поздне-праславянском
является одной из целей лексико-семантических исследований
сравнительно-исторического плана, принимающих во внимание
территориальный аспект распространения того или иного явления
(изолексы, изосемы).
Хотя следы праславянского членения можно обнаружить во всех
зонах распространения современных славянских языков, в одном
исследовании, очевидно, невозможно охватить сразу всю эту территорию.
Работа такого рода должна проводиться постепенно, на разных участках
обширного региона 4 .

В данном исследовании более подробно будет рассмотрен южный

участок современной славянской территории и, соответственно, южное
направление славянской миграции. Исследование этого региона обещает
быть весьма плодотворным в силу общей лингвистической архаичности и
значительной диалектной раздробленности, обусловленной
особенностями ландшафта и многовекового политического развития
(отсутствие центральной политической власти, общей для всего ареала,
замедляло конвергирующие процессы). Изучение этого района в

4
Среди исследователей, затрагивающих вопросы этногенетического
характера можно упомянуть Л.В. Куркину ( 1976, 129-155; 1978.Д7-31;
1979.,39-54), В.Т. Коломиец (1978, 1978а)

7
направлении поиска следов праславянского диалектного членения уже
началось. Нащупываются связи отдельных южнославянских диалектов с
некоторыми ареалами на севере славянского мира. Препятствием для
работы, однако, является скудость фактического (прежде всего
лексического) материала по отдельным южнославянским диалектам. Даже
если это препятствие удастся в какой-то мере устранить при помощи
новейшей литературы по вопросу, в особенности разрабатывающегося в
настоящее время, лингвистического атласа славянских языков,
привлечения старых диалектных текстов и материалов собственной
экспедиционной работы автора, остаются еще объективные трудности
исторического характера. Речь идет о многочисленных миграциях
населения нового времени, вызванных экономическими причинами и
турецким вторжением на Балканы. Лингвистические последствия этих
поздних переселений для старых диалектов должны быть четко отделены
от «автохтонных» особенностей 5 . Несмотря на отмеченные сложности,
автор рассчитывает на получение надежных результатов, так как
методика ведения подобной работы была уже опробована в этом районе и
принесла хотя и предварительные, но весьма интересные результаты., о
чем будет речь в методологическом разделе данной работы.
Итак, суть предлагаемого исследования составит поиск следов
праславянского диалектного членения, сохранившихся в современных
южнославянских наречиях, и соотносимых с ними зон на севере
славянского мира, которые в результате миграционных процессов первых
веков нашей эры ни географически, ни лингвистически не совпадают со

5
Теперь, благодаря работам П. Ивича (1956, 146-160; 1957; 1961-1962, 117-
130; 1966а, 191-121; 1972, 66-86) и других лингвистов, чьи данные он
использовал для своего анализа, картина южнославянского диалектного
членения до миграций нового времени стала несколько яснее.

8
старыми праславянскими диалектами. Оставляя в стороне вопрос о
прародине славян, автор надеется пролить свет на проблему их
расселения и путях миграции, т. е. на проблему южнославянского
этногенеза.
В последние годы для многих стало очевидным, что проблемы
славянского этногенеза должны рассматриваться комплексными усилиями
многих наук (Бернштейн, 1984, 11-16) и, в первую очередь, языковедением,
археологией, антропологией, историей, этнографией и фольклористикой.
Тем не менее, каждая из этих научных дисциплин должна ставить свои
строго ограниченные цели, достижение которых реально в рамках
соответствующей методологии. Анализ всякой науки должен быть
самодостаточным, то есть, данные одной науки не должны привлекаться
для решения проблем или подкрепления аргументов другой. В то же
время, конечные результаты, добытые при помощи независимого анализа
какой-то одной науки, могут и должны быть использованы в дополнение к
знаниям другой. В конечном итоге, мозаика разнообразных научных
знаний даст нам более или менее полную картину, воссозданную при
помощи усилий многих наук.

В соответствии с вышесказанным, языковедческий анализ,

составляющий суть этой работы, должен быть, по мысли автора,
собственно языковедческим, в то же время экстралингвистические факты
используются как контрольный материал для выверения конечных,
итоговых результатов. Данные смежных наук служат также и
историческим фоном, который, по мнению автора, необходимо ввести
прежде, чем обратиться к собственно лингвистическим вопросам (Глава I
- «Экскурс в историю»).

9
 Во второй главе делается попытка охарактеризовать наиболее
значительные исследования (как экстралингвистические, так и собственно
лингвистические), имеющие непосредственное отношение к проблеме,
поставленной в общих чертах в настоящем введении. В результате
анализа фактографических и теоретических работ формулируется
рабочая гипотеза.
Третья глава посвящена проблеме отбора данных. Объект анализа
сужен до ограниченного количества лексических и семантических
единиц, отбор которых был осуществлен на основе строго обоснованных
критериев. Процессу отбора материала уделено значительное внимание в
связи с тем, что надежность выводов во многом зависит от выбора
языковых единиц, подвергаемых анализу.
В IV главе следует описание методологии предлагаемого
исследования. Здесь рассматривается процесс обработки отобранного
материала, а именно, методика ретроспективного семантического анализа
и составление семантических сеток на основе географической
дистрибуции лексических и семантических единиц.
В следующую самую объемную главу входит весь фактографический
материал исследования: отобранная лексика с конкретными ареалами
распространения с точностью до отдельных говоров и по возможности с
исторической перспективой. Для многозначных (на наддиалектном
уровне) лексем прилагаются сеточные схемы распределения значений по
говорам, а также дистрибутивные карты. В некоторых случаях схемы
составлены для семем, конкретная лексическая реализация которых
различается по говорам, то есть для лексических дублетов. Каждая
лексема анализируется отдельно и сопровождается некоторыми

10
предварительными результатами, достигнутыми при помощи описанной
ранее методологии.
Наконец, в заключительной части работы подводятся итоги
проведенного исследования языкового материала, сопоставленные с
фактами географического распространения некоторых объектов
материальной культуры, добытыми этнографами. На основе совокупности
установленных лингвистических фактов уточняется гипотеза о
праславянском диалектном членении, выдвинутая в данной
вступительной главе как теоретическая основа предлагаемой работы.

И
 Глава I
Экскурс в историю
1. Письменные свидетельства
Свидетельства письменных источников крайне малочисленны и
относятся в основном к более позднему времени (после VI в. н.э.), когда
расселение славян уже завершилось . Античное свидетельство,
относящееся к I - II вв. н. э. (Тацит), локализует венедов (этноним,
который, по крайней мере для этой эпохи, по мнению большинства
историков, должен относиться к славянам) между Припятью и верховьями
Днестра и Южного Буга, к востоку от Вислы и к западу от Днепра
(включая его среднее течение), т.е. между балтами с севера и северо-
востока, германцами с запада и северо-запада, сарматами с юга и юго-
востока и фракийцами с юга (Тацит1969, 372-373).

12
 Рис. № 1. Славяне I - II веков н.э. по данным письменных

источников.

Более ранние свидетельства Помпония Мелы и Плиния Старшего (на

рубеже н.э.) хотя и упоминают венедов, но врядли относятся к славянам,
т.к. помещают их на южном берегу Балтийского моря по правому и
левому берегу Вислы, где славяне для этого времени не
засвидетельствованы ни археологически, ни топонимически.6 Агриппа и
Птоломей восточную границу германских племен доводят до Вислы
(Lowmiański, 1963,142). От IV века сохранились так называемые
Певтингеровы таблицы - дорожные карты, указывающие на места
проживания венедов в двух регионах: на северо-западе от Карпат и в
междуречье Днестра и Дуная (Lowmiański, 1963, 269-273)

Более поздние византийские источники 6 века уже отмечают

племенную неоднородность славян. Так, в «Гетике» Иордана указывается,
что склавины живут на юг от Днестра и верховий Вислы, а анты обитают в
междуречьи Днепра и Днестра. Иордан (1960) также упоминает поражение
антов в войне с готами (кон. IV в. н. э.), но, к сожалению, не указывает
места действия. Интересно, что в списке «подвластных> Германариху
племен, обитающих на восточноевропейских равнинах, Иордан не
упоминает скифов, что может служить косвенным доказательством того,
что к 6 веку скифо-сарматы на этой территории полностью растворились
в иноэтнической среде (см. ниже о Черняховской археологической
культуре). Феофилакт Симокатта (1957, 180) среди племен Подунавья VI

6 Существует мнение, что венеды, в свое время отделявшие славян от

германцев, были ассимилированны славянами (первичная славянская
миграция на запад), в связи с чем этноним венеды был распространен
германцами на своих новых восточных соседей (см. Mańczak, 1981, 133)

13
века также отмечает только склавинов. Прокопий (1950, 297-298), однако, к
югу от Днестра, т.е. в Подунавье упоминает не только склавинов, но и
антов. Историки предполагают, что расхождение вызвано тем, что
свидетельства Иордана, Симокатта и Прокопия отражают два
последовательных этапа в истории расселения славянства, то есть
склавины оказались на Дунае раньше, чем анты (Петров, 1972, стр. 27-28).
Прокопий (550-ые гг.) упоминает отдельные славянские поселения в
окрестностях фракийских городов без уточнения их племенной
принадлежности и приводит несколько славянских названий на севере
Болгарии, а также на Мораве и Тимоке.
Современник падения Сирмии (582), Иоанн Эфесский, сообщает, что в
581-584 гг. «проклятый народ славян» уже бесчинствовал во всей Греции,
включая Фракию и Фессалию, т. к. император был занят войной с Персией.
Менандер (2-ая пол. VI в.) пишет, что Греция была разорена славянами в
582 году, и в одной Фракии их было сотни тысяч. Те же сведения
находим у Евагрия, который в числе прочих городов упоминает и захват
Белграда. Монемвазийская летопись к. X - н. XI вв., основанная на более
ранних источниках, относит начало заселения византийских земель
славянами к 587 году.

Идиографический источник «Чудеса Св. Димитрия» описывает

ситуацию 20-ых гг. VII века, когда византийские Фессалоники фактически
уже были одиноким островом в сплошном славянском окружении.
Еще более позднее свидетельство Константина Багрянородного
освещает историю происхождения славян в ретроспективе народных,
славянских же преданий о приходе хорватов и сербов из-за Карпат
(Константин, 1982).

14
 2. Данные археологии

Итак, письменные памятники дают весьма скудную информацию о

раннем, предмиграционном периоде существования славян и их
этническом подразделении. В последнее время, однако, историки и
лингвисты стали с осторожностью использовать памятники материальной
культуры, стараясь отождествить ту или иную археологическую культуру
на предполагаемой территории расселения славян с исторически
засвидетельствованными племенами. К сожалению, в этом вопросе
достигнуто мало согласия. В. В. Седов начинает историю славянства с
культуры подклошовых погребений (р-н Повисленья), развившейся из
взаимопроникновения лужицкой (этнически - одной из группировок
древне-европейского населения) и поморской (балтийской?) культуры,
продвинувшейся сюда из польского Поморья в сер. 1-ого тыс. до н. э.,
после скифских набегов на территорию лужицкой культуры. Седов
предлагает рассматривать эту культуру как эквивалент первого (по
Филину) этапа общеславянского языка, возникшего в результате
интерференции языка носителей поморской культуры, обусловивших
появление общих балто-славянских элементов и языка носителей
лужицкой культуры, привнесших общие для славянских, кельтских,
германских и италийских диалектов термины земледельческой и
ремесленной лексики (Трубачев, 1966). К концу II-ого в. до н. э. культура
подклошовых погребений постепенно эволюционирует в т.н. пшеворскую
культуру, которая распространяется на запад до Одра и Эльбы. В этих
западных районах складывается, однако, особый вид пшеворской
археологической культуры, который Седов не связывает с древним
славянством, а считает иноэтническим, восходящим к ясторфским -

15
первым определенно германским древностям. Характерными признаками
восточно-пшеворский культуры, восходящими ещё к подклошовой,
являются кремация и безкурганные, безурновые, безынвентарные
захоронения, наземные дома столбовой конструкции и полуземлянки. В
отличие от этого, могилы с урнами, разбитыми горшками, вбитыми в
захоронение колющими орудиями, оружием, остатками костей птиц Седов
относит к германскому элементу пшеворской культуры, т. к. сходные
элементы похоронной обрядности были распространены среди
достоверно германских племён. Пшеворская культура соответствует
среднему (по Филину) этапу формирования общеславянского языка.
Серьезные сдвиги в фонетике и грамматике этого периода вызваны
взаимодействием с другим этносом. К этому же периоду Седов относит
многочисленные германские заимствования в славянском (kъnęzь, xlěbъ,
kotьlъ, bljudo, kupiti, xlěvь, šelmъ, xъlmъ, dъlgъ, mečь, osьlъ и др.), хотя их очень
трудно отличить от заимствований готского времени (Топоров, 1983, 249).
Некоторые археологи первой бесспорно славянской культурой
считают зарубинецкую (II в. до н.э.- II в. н.э.), возникшую одновременно на
территории Припятского Полесья, на Десне и в Среднем Поднепровье, а
позднее распространившуюся в Верхнее Поднепровье. Она развивалась из
привнесённых поморских или поморско-подклошовых элементов на
балтской подоснове в Полесье (милоградская культура) и на иранской в
Поднепровье (Баран, 1972; Вернер, 1972; Третьяков, 1960, 1966, 1970;
Тимощук, 1976; Кухаренко, 1960; Мачинский, 1960). Зарубенецкая культура
в этих районах имеет следующие особенности:

— западное припятское Полесье — полуземлянки в 1 м глубиной,

бревенчатые срубы без столбов, глинобитный очаг у стены, кремация с
захоронением в закрытых урнах;

16
 — Десна — полуземлянки в 1 м глубиной, квадратной формы, срубы
без столбов, кремация, ямные захоронения преобладают над урновыми;
— Верхнее Поднепровье — наземные срубы с угловыми столбами и
очагом в центре, встречаются и пристолбовые конструкции срубов (т. е.
опорные столбы расположены в центре стен), кремация, ямные
захоронения преобладают над урновыми;
— Среднее Поднепровье — наземное жилье с глинобитными
плетеными стенами и очагом в центре, кремация, захоронения в открытых
урнах преобладают над ямными, сопровождаются ритуальной едой;
Если признать зарубинецкое население генетически связанным с
восточно-пшеворским, то появление этой культуры в Полесье и в
Поднепровье можно считать первым (в отличие от Великого) расселением
славян. Некоторые ученые, однако, не связывают зарубинецкие древности
со славянским этносом (Русанова 1973; 1976; Седов, 1972, 1976, 1979; и др.).

Рис. № 2. Карта распространения зарубинецкой

и Черняховской культур по данным Максимова,
(1978, 39-56) и Барана (1978, 5-39).

17
 Ареал так называемой Черняховской культуры (II в. до н. э.- конец
IV в. н. э.), развившейся под сильным влиянием позднеримской, только
частично совпадает с зарубинецкой (восточное и западное Поднепровье).
На рубеже I и II-ого вв. н. э. во всех старых зарубинецких могильниках
перестают хоронить, очевидно, в связи с массовым оттоком
зарубинецкого населения из Полесья и со среднего Поднепровья в
верхнее Поднепровье. Могильники зарубинецкого типа
(кальцинированные кости помещены в неприкрытый сосуд или собраны в
кучку на дне ямы) встречаются только вдоль северной границы
Черняховской культуры, в то время как пшеворские "рассредоточенные"
захоронения получили распространение по всей территории
Черняховской культуры с особенной концентрацией в среднем
Поднепровье. В западном Полесье и на Волыни появляются памятники
восточнопоморской-мазовецкой культуры, отождествляемые археологами
с готами. Здесь же находят остатки предположительно германской
гидронимии (Топоров, 1983, 244-245). Черняховская культура охватила
обширные пространства до Черного моря и Дуная на юге и до Карпат и
верховьев Вислы на западе. Расцвет Черняховской культуры на
плодородных черноземных землях лесостепи и прилегающей степи
обрывается гунским нашествием IV-гo века. Вопрос о языковой
принадлежности Черняховской культуры остается открытым.
Большинство археологов отвергает возможность ее одноэтничности,
подчеркивая ярко выраженный иранский субстратный элемент и
славянский адстратный (Седов, 1979). Пшеворско-зарубинецкий элемент
наиболее сильно ощущается в средне-днепровском (включая пороги)
регионе, в верховьях Буга и Днестра, где преобладает кремация и
землянки с печью или очагом в углу. Рыбаков, однако, настаивает на

18
чисто славянской принадлежности Черняховской культуры)7, а Вернер
(1972, 102-115) на ее готской принадлежности. Тем не менее, поскольку не
вызывает сомнения факт тесного культурно- языкового симбиоза части
славянского населения с ираноязычными племенами, с большой степенью
вероятности можно отнести его именно к периоду Черняховской
культуры.
Начиная с V века, т.е. после гуннского нашествия, падения Римской
империи и полного исчезновения Черняховских памятников, археологи
выявляют на этой территории несколько локальных типов, в том числе:
пеньковский, пражский и колочинский. Пеньковский тип встречается на
юге по левым и правым притокам Днепра и в низовьях Днестра; пражский
- на юго-западе вдоль Припяти и по ее правым притокам, на верхней
Висле, в верхнем Поднестровье, а также на среднем Дунае, а колочинский
- на северо-востоке от Днепра. В.Д. Баран настаивает на том, что все эти
культуры типологически скорее исходят из архаичных зарубинецких
форм начала н. э„ чем из территориально и хронологически более
близких Черняховской и пшеворской, хотя и Черняховская (для
пеньковского типа), и пшеворская (для пражского типа) подосновы весьма
ощутимы (Баран, 1978, стр. 24). Для колочинского типа ощущается

7
Рыбаков, 1987, 8-72. Так же и скифские древности VII-ого - IV-oгo веков
до н. э. (геродотовы скифы-пахари, они же сколоты, они же борисфениты)
и современную сколотам, но значительно более отсталую милоградскую
культуру деснинского Полесья (геродотовы невры) Рыбаков атрибутирует
как славянские . Он выстраивает стройную и впечатляющую (но не
доказуемую) картину последовательной смены славянских (по Рыбакову)
археологических культур, начиная с тшинецко-комаровской (середина
П-ого тысячелетия до н.э.), которую он связывает с прародиной славян, и
далее белогрудовская (до рубежа II и I тысячелетия до н. э., т.е. до
начала железного века), чернолесская (камерийское, предскифское время)
и скифская-сколотская (вплоть до нашествия сарматов в начале 3-го в. до
н.э.)

19
балтская подоснова 8 . Интересны и заключения антропологов о
вхождении в состав славян иноэтнических элементов: балтов, германцев,
иранцев и др. (Алексеева, 1973, 256, 267-273), хотя, конечно, возможности
антропологии в связи с повсеместным распространением обряда
кремации весьма ограничены. Седов подчеркивает, что керамика
пражского типа продолжает поздние пшеворские формы висленского
региона, совпадают и особенности построек (наземные жилища с очагами).
Колочинский тип верхнего Поднепровья он относит к балтскому слою, т.к.
этот тип не обнаруживает преемственности с достоверно славянскими
памятниками VIII - X вв.: очевидно проникшие сюда носители поздне-
зарубинецкой культуры, даже если это были славяне, в языковом
отношении были ассимилированы местным балтским населением.
Подтверждается эта атрибуция и балтийской топонимикой Полесья и
верхнего Поднепровья (Трубачев, 1962). Пеньковский тип Седов также не
считает славянским по происхождению, т.к. он не получил развития в
более поздней достоверно славянской керамике, хотя сосуды типа
пеньковских составляют часть керамики днепровско-днестровского
региона черняховской культуры, на основе которого сложился антский
племенной союз. Седов подчеркивает преемственность памятников
Черняховского времени с достоверно-славянскими памятниками более
позднего времени на этой территории и 'дунайской' керамикой на юге и
юго-западе.

8
Следует отметить неоправданный скептицизм О. Н. Трубачева по
отношению к высказыванию Г. А. Хабургаева на 1 Первом Международном
съезде по славянской археологии в Киеве (12 сент. 1983 г.), «который
(Хабургаев, - Л. В.) в своем выступлении явно преувеличил возможности
«стадиальной» концепции вхождения разных этнических компонентов,
прежде якобы не бывших, а затем ставших праславянами» (Трубачев, 1984,
2, 18)

20
 Днепровско-днестровский регион черняховской культуры
совпадает с территорией плотного распространения архаичных
славянских гидронимов (Топоров В.Н., Трубачев 1962). Объяснение этого
явления будет предложено ниже.
Двигаясь вперед по временной шкале, мы видим, что продвижение
славян к северу от Припяти привело к ассимиляции местных балтийских
племен. Произошло это, однако, не ранее VIII в., а в X -XIII вв. здесь
уже сложилось племя дреговичей, послужившее основой белорусской
народности (ср.: западные восточнославянские драгва, дрыгва, драгна
и подобные - 'топь, трясина, болото' (< праславянского диалектного
*dregva, не встречающегося в других славянских языках), литов. dregnas,
латыш, dręgns - 'сырой', dręgzna - 'влажное место', Иванов, Топоров, 1980,
40; Трубачев, 1974, 62, отрицают балтийские связи).
Территорию к югу от Десны и востоку от Днепра археологи
связывают с Валынцевской археологической культурой VII - VIII вв.
Носителей этой культуры, по-видимому, отличал сильный ираноязычный
элемент, хотя в целом они к тому времени были уже сильно
славянизированы (Топоров, Трубачев, 1962, 232-234). Потомки этой, а
также прилегающих сармато-аланских и позднее алано-болгарских
культур левобережной Днепровской степи в историческое время
сформировали Северянский племенной союз (роменская археологическая
культура).

Памятники северо-западного региона атрибутируются Седовым как

одна из ранних славянских группировок (исторические венеды),
сформировавшаяся на территории Силезии и Лужицы и происходящая, по-
видимому, из одерского региона лужицкой культуры, заселенного, в
основном, германскими племенами.

21
 Памятники пражского типа (восходящии по атрибуции Седова к
пшеворским памятникам Висло-Одерского междуречья) в б веке появились
за пределами средней и южной Польши на верхней Эльбе (Германия), в
Полесье, Поднестровье, на среднем и нижнем Дунае (Чехия, Моравия,
Словакия, Австрия, Югославия). В конце VI - начале VII вв. пражская
керамика и западный тип домостроительства (наземные конструкции)
распространяются в Псковской и Ильменской земле. В конце VI-ого века
в Среднем Подунавье, на территории Германии, Австрии и Югославии
керамика пражского типа полностью вытесняется керамикой "дунайского"
типа, хотя в Припятском Полесье и Польше пражская керамика
последовательно эволюционирует в раннесредневековую славянскую.
Резкая смена, очевидно, вызвана новым миграционным потоком из каких-
то иных областей славянского мира, отличавшимся не только типом
керамики (горшки с максимальным расширением по середине высоты), но
и другими этнографическими особенностями (полуземлянки с печью в
углу вместо наземных домов и полуземлянок с очагом, отличные типы
сельскохозяйственных орудий и др.). Все эти особенности, первоначально
характерные для днепровско-днестровского региона Черняховской
культуры, с середины VI-ого века встречаются в Верхнем Поднестровье, в
Северной Буковине и Придунавье вперемежку с памятниками пражского
типа, появившимися здесь несколько ранее. Хотя в целом
археологическая датировка очень ненадежна, здесь стоит вспомнить
заключение историков относительно сведений Иордана, Симокатта и
Прокопия о появлении склавинов и антов в Подунавье (стр. 10-11).

Остается добавить, что в раскопках славянских поселений VI - VII

и к. VII - н. IX веков на среднем Днестре, где проходил один из
важнейших славянских путей на юг, обнаружена керамика не только

22
пражского и днестровско-днепровского (или дунайского) типов, но и
тюльпановидные лепные горшки верхнеднепровского (балтийского) типа,
что свидетельствует о том, что в общеславянском движении на юг
принимали участие также и носители колочинской культуры.

3. Итоги историко-археологических исследований.

Связывая отдельные античные упоминания о славянах с

материальными остатками славянской культуры, добытыми археологами,
историки пришли к заключению, что распространение славянских племен
на юг завершилось в VIII веке. Началось оно, однако, гораздо раньше.
Середина Паннонской низменности оставалась в руках германцев (гепидов
- к востоку от Дуная и лангобардов к западу от Дуная) до середины VI
века. Когда летом 546 года лангобарды переселились из Моравии и
Подунайской низменности к западу от Дунайского леса, в земли,
отведенные им Византией, предки западных славян перешли ( или обошли)
Карпаты и стали занимать освободившиеся земли. Первая волна
славянских переселенцев на запад заняла территорию по среднему Дунаю
(теперешняя Нижняя и Верхняя Австрия) между 550-568 гг.

Путь на Балканы был открыт после ухода остготов в Италию в 490-

ые гг., в связи с чем северная, дунайская граница Византийской империи в
течение всего VI века постоянно подвергалась набегам варваров. Война
шла с переменным успехом то на одном, то на другом берегу Дуная.
Критика византийских источников (Grafenauer, 1965, 219-225; а также
1950; 1978; Barišić, 1956; 1969; Charanis, 1970), и новейшие археологические
находки на Балканском полуострове позволяют периодизировать процесс
проникновения славянских племен на Балканы следующим образом.

23
 Первый этап (до середины VI века) характеризуется
кратковременными летними походами в целях грабежа и без намерения
обосноваться здесь. Походы эти участились в 40-50 гг. VI века.
Однократная зимовка (550-551 годы) явилась предвестием дальнейших
событий. Византии удавалось сдерживать поток нападавших,
манипулируя отношениями между ними. Так, в течение 20 лет (558-578
годы) Византия поддерживала аваров и позволяла им нападать на другие
народы со своей территории (пример тому, аварский поход на гепидов). В
579 г., однако, отношения между Византией и аварами испортились из-за
притязаний последних на Сирмию.

Второй этап начинается с 580 года. В первые годы после падения

Сирмии (582 г.) авары преуспели в объединении славян от Черного моря
до Восточных Альп под своим началом. Значение славян среди
нападающих на Византию заметно возрастает. Нападения становятся
непрерывными. Славяне с невероятной скоростью проходят через всю
Фракию и Грецию, оседая во многих провинциях Восточной Римской
империи. Этот период можно считать первой продолжительной волной
славянских переселений на Балканы.

Аваро-славянский союз, с успехом разорявший Византию, был,

однако, исключительно военным союзом: археологи не находят следов
этнического и культурного смешения. Вообще, археологические находки,
относящиеся к аварам этого периода (VI - VII вв.), крайне редки южнее
Савы и Дуная, обычно это или следы их нападений, или трофеи их
противников. Однако, и следы славянских земледельческих поселений к
югу от Савы пока не обнаружены, а города в этот период еще сохраняли
свой романский или греческий характер.

24
 В 80-90 гг. VI века славяне и авары дошли до Карантании (Верхнее
Подравье и поречье верховий Савы) и упоминаются в описании боев с
баварцами в западной Карантании (593-595 гг.). Дважды, в 593 и в 596 гг.
был осажден Белград, незадолго до этого отвоёванный византийцами. В
597 г. авары совершили поход в Далмацию, а около 600 г. - в Италию через
Истрию. На востоке в 586 г. произошло нападение на Солунь
(Фессалоники), а в 599 - прорыв до Константинополя.
Однако, в целом, годы после окончания Персидской войны (591 г.)
характеризуются контрнаступлением Византии. Аваро-славяне были
оттеснены за Дунай (хотя, возможно, речь здесь идет только о военных
отрядах, а земледельческие поселения оставались нетронутыми). Авары
утрачивают свои военные связи со славянами между Черным морем,
Карпатами и нижним Дунаем. Возможно, что связи со славянами южнее
Дуная также ослабли.
Третий этап приходится на первые два десятилетия VII века.
Политический вакуум, установившийся на Балканском полуострове в
начале VII века (602г. - начало 2-ой, двадцатилетней Персидской войны)
обусловил самый мощный (второй по времени) поток славянских
переселенцев. Источники упоминают новые славянские поселения на
территории Болгарии, Сербии, Македонии и, частично, Греции и
славянские прорывы вплоть до греческих островов в Эгейском море. С
того времени Балканы были довольно плотно населены различными
славянскими племенами, организованными в военно-племенные союзы,
которые византийцы называли «с(к)лавиниями».

25
 Рис. № 4. Подунавье в VI - VII вв.

Вероятность четвертого и последнего этапа вот уже более ста лет

составляет предмет спора между историками Югославии и византологами
(Obolensky, 1961; Lemerle, 1954; Fr. Dvornik, 1956). Последние в целом
принимают версию, предложенную Константином Багрянородным о
приходе хорватов через Паннонию из Белой Хорватии из-за Карпат в
период царствования Гераклия (610-641 гг.), а сербов из Полабской
Сорбии. Югославские же историки утверждают, что хорваты, как и сербы,
были лишь небольшими племенными объединениями среди многих других
разрозненных племенных групп, осевших на Балканах в результате первых
двух миграционных волн. В связи с усилением их военного и
политического авторитета, самоназвания этих двух племенных групп
могли распространиться на соседние племена или союз племен, во главе
которого они встали. Эта гипотеза опирается как на текстологическую
критику «Поучения» Константина Багрянородного, так и на факт
повсеместной распространенности топонима «хорват» на Балканах
(включая Грецию, Македонию и Сербию), что как будто противоречит

26
гипотезе их единовременного прихода из Белой Хорватии на территорию
современной Хорватии. Графенауер (1952,53), однако, допускает,
что "Naseljavanju Slavena na zapadni dio Balkanskoga poluotoka slijedio je 622/23 jos
malen zavrśni selitbeni val Hrvata iza Karpata, koji je neposredno pokrenuo sirok ustanak
dalmatinskili Slavenaprotiv Avara...". В связи с этим последним заключением
любопытно единичное славянское захоронение, обнаруженное в
археологическом слое конца 1-ой пол. VII века около Задара в Далмации
(Belošević, 1974). Тип этого захоронения точно соответствует современным
ему славянским захоронениям на территории Венгрии, Чехословакии и
далее к северу, где практиковался обряд кремации (урны закопаны в
землю на полметра на расстоянии нескольких метров одна от другой,
вдали от места сжигания). Представляется вполне вероятным, что это
захоронение оставлено новой славянской волной с северо-запада.
Интересно, что уже к VIII веку тип захоронения на этом месте изменился
под влиянием местного романизированного населения (трупоположение).
Скорость усвоения местной погребальной традиции в данном конкретном
случае указывает на возможность быстрой культурной ассимиляции
первых славянских поселенцев, что, возможно, объясняет тот факт, что
их могильники до сих пор не обнаружены. Тем не менее, народные
предания о происхождении сербов и хорватов из «Поучения» Константина
ставятся югославскими историками в один ряд с преданием о Чехе -
прародителе чешских племен, или Ляхе - прародителе лехитских племен.
Предания подобного рода создаются post factum, как попытка
национального самоосознания в эпоху становления народности как
отдельной этнической единицы (Иванов, 1982).

В целом, в исторических исследованиях подчеркивается сложность

исторической ситуации, указывается разновременность и

27
разнонаправленность миграционных потоков, разобщенность и
изолированность первичного славянского населения Балкан. Все это не
производит впечатление монолитности этнического (а, следовательно, и
языкового) состава. Есть основания предполагать, что диалектная
раздробленность, свойственная современной языковой ситуации на
Балканах, была в такой же, если не в большей мере характерна и для
древнейшего языкового состояния этого региона. Итог работы историков
можно суммировать в следующей таблице:

2-4 в.в. Приход славян на Карпаты и их одновременное

распространение на восток.
490-ые гг. Уход остготов в Италию.
5-6 в.в. Первая волна славянских переселенцев на запад вплоть до
Эльбы.
527 г. Исторически засвидетельствованное присутствие славян в
междуречьи Тимока и Тисы (Гиндин, 1987)
лето 546 г. Лангобарды оставляют земли в Моравии и в Подунайской
низменности к Западу от Дунайского леса.
547 г. Славянский поход до Драча на Адриатике.
550-560 гг. Засвидетельствован мощный союз славянских племен
«Славиния» в нижнем Подунавье и первые славянские
поселения на территории Византии (Прокопий).
551 г. Первый славянский поход через Дунай с зимовкой.
560 г. Авары нападают на хорватов в Прикарпатье.
560-568 гг. Волна славянских переселенцев на запад в верхнее
Подунавье (теперешние Нижняя и Средняя Австрии).
Керамика «пражского» типа.
558-578 гг. Византия поддерживает аваров. Аварский поход на гепидов.
к.VI в.-н.VII в. Следующая волна славянских переселенцев на запад.
Хорваты и дулебы засвидетельствованы в Моравии.
Керамика «дунайского» типа.
580-590 гг. Славяне и авары проходят через всю Фракию и Грецию.

28
582 г. Захват аварами Сирмии.
586 г. Нападение на Солунь.
593-595 гг. Славяне и авары участвуют в боях с баварцами (Зап.
Карантания).
600 г. Аваро-славянский поход в Италию (через Истрию). Авары
разбиты Византией. Период межвластия.
602 г. Авары разбивают антов между Причерноморьем и устьем
Дуная. Анты исчезают из византийских источников
(возможно, отступают на север).
610-614 гг. Белые сербы (из Бойки) дошли до Адриатики, подчинив
личиков и др. племена.
610-641 гг. Моравские (Белые) хорваты захватилиПаннонию,Славонию и
Далмацию.
626 г. Совместное нападение на Царьград аваров, славян, болгар и
гепидов.
679 г. Южный союз славянских племен призвал на помощь
куверовых болгар для нападения на Солунь.

Как видим, несмотря на заинтересованность историков

поставленной проблемой и изрядную дотошность в ее разработке,
результаты их труда все-таки скромные: несколько разрозненных дат и
имен, за которыми не стоят этнолингвистические характеристики
народов. Комментируя гипотезу об этнической и исторической связи
южнославянских сербов с закарпатскими сорбами, хорватов с Белой
Хорватией, а личиков с рекой Лабой (Вислой), Бого Графенауер (1965, 226)
отмечает, что ее "treba dokazati na drugačen način (выделено - Л. В.)," и
заключает один из своих кропотливых трудов апелляцией к
возможностям другой науки: "Mordo nam bodo pomagala do zanesljivejsega
spoznanja filoloska proučevanja, ki so sele v teku (I. Popović, M. Pavlović, P. Ivić, Fr.
Bezlaj)".

29
 Югославские лингвисты, упомянутые Графенауером, действительно
затронули ряд вопросов, на которые историческая наука не дала ответа,
так как ее методами ответить на них нельзя. Среди них следующие:
участие «аваро-славян» со среднего Дуная в первичном заселении
славянами средних и западных Балкан; сохранность автохтонного
романизированного и албанского населения к югу от Дуная между устьем
Тимока и Вранем, делившим территорию, населенную аваро-славянами (?)
на западе и славянами из-за нижнего Дуная (?) на востоке (P.Ivić, 1957-1958,
str. 288,1.Popović, 1960, str. 237-240); причины самобытного языкового
развития македонских славян (Р. Ivić, 1957-1958, стр. 188; I. Popović,
1960, стр. 262-271; Fr. Sławski, 1962, стр. 31-34,116-129) и многие
другие.

30
 Глава II
Исследования в области лингвистической географии
и ономастики в связи с вопросом славянского этногенеза

Вышеупомянутых лингвистов объединяет подход к решению

вопросов славянского этногенеза. Их работы стали первым шагом на пути
использования в этом направлении лингвистической географии. К
сожалению, все последующие исследования с таким подходом упирались
в отсутствие лингвистического атласа, который бы показал дистрибуцию
основных единиц праславянского языка на территории, заселенной сейчас
славянскими народами. В последние годы закончилась работа над
атласами многих славянских языков и начался выпуск (1 том - 1989)
общеславянского лингвистического атласа, который, несмотря на свои
недостатки (по непонятным причинам отсутствует информация с
болгарской территории, хотелось бы иметь более густую сетку на
территории Югославии, ввиду полного отсутствия югославских
региональных атласов), безусловно станет поворотным моментом в
истории изучения праславянских диалектов 9 .

Важность создания такого атласа именно для изучения истории

языка неоднократно подчеркивалась учеными: «Лингвистическая
география имеет дело с сосуществующими современными фактами языка

9 Общеславянский лингвистический атлас, 1988; а также: Atlas slovenskeho

jazyka, 1968; Лшгв1стичний атлас украшських народних roBopie
Закарпатьем облает i УССР. I, II, 1958 - 1960; Карпатский
диалектологический атлас (КДА), 1967; Лшгвлстичний атлас украшських
roBopie сх1дно1 словаччши I, 1981; Общекарпатский
диалектологический атлас. Вопросник, 1981; Диалектологический атлас
русского языка, 1986; Atlas gwar bojkowskich, 1980-1981; Mały atlas gwar
polskich, 1957-1970; Atlas językowy kaszubszczyzny, 1964-1978; Atlas językowy
dawnej Łemkowszczyzny, 1956-1964; и многие другие региональные атласы..

31
на разных территориях. Однако, она имеет право на существование едва
ли не в виду ее исключительного значения для генетического,
диахронного языкознания.» (Аванесов, Бернштейн, 1958)
Значение лингвистической географии состоит в том, что она
наглядно показывает связи между соотносимыми явлениями,
территориально удаленными друг от друга. Если на определенном
участке системы такие связи (называемые изоглоссами) встречаются в
большом количестве (т.е. речь идет о пучке изоглосс), есть основания
говорить о каких-то доисторических связях между участками,
охваченными данными изоглоссами. Речь может идти как о соответствиях
инновационного порядка, так и об общих архаизмах.
Слабость данного метода заключается в том, что никогда нельзя
исключить возможность параллельного, независимого развития того или
иного явления в двух разных диалектах. Решающее значение здесь имеет
количественный момент. Чем больше изоглосс связывает две удаленные
территории, тем менее вероятно параллельное развитие. Таким образом,
целесообразно концентрироваться не на единичных, изолированных
явлениях, а на связях, подкрепленных крупными пучками изоглосс.

Следует отметить также, что наличие общих архаизмов все-таки

менее показательно, чем наличие древнейших общих инноваций.
Периферийные участки, сохранившие тот или иной архаизм, могут быть не
только удалены от инновационного центра, но и друг от друга. Таким
образом, на основе общего архаизма можно говорить о возможной былой
периферийности сравниваемых диалектов, характеризующихся общими
архаизмами, но не об их географической близости в праславянскую эпоху.

Вернувшись к проблеме изолированных явлений, надо добавить, что

несмотря на их непоказательность, следует избегать и противоположной

32
крайности - чрезмерной массовости явления. Массовые инновации,
охватившие весь праславянский язык, не несут никаких сведений о
праславянском диалектном членение. Поэтому целесообразно
концентрировать внимание на особенностях, характерных для
ограниченных ареалов, для которых предполагаются исторические связи
и которые были бы противопоставленны по этому признаку другим,
«нейтральным» территориям.
В связи с этим приходится ввести дальнейшие ограничения на
природу описываемых явлений. Хотя соотносимые, но географически
удаленные явления имеются на всех уровнях языка: фонетическом,
морфологическом, синтаксическом, лексическом и семантическом,
исследование, цель которого - выявление праславянских диалектных
различий редко может опираться на фонетические и грамматические
явления. Параллели такого рода часто не восходят к единому древнему
источнику, а являются результатом одинаковых тенденций развития или
языковой интерференции. Кроме того, фонетическая (фонологическая) и
грамматические системы любого языка отличаются жесткостью
структурных связей и ограниченностью количества структурных
элементов. В связи с этим изменение на любом участке этой системы
неизбежно вызывает цепную реакцию изменений на всех участках данной
системы. При таких отношениях отдельные, изолированные явления не
сохраняются: какая-нибудь древняя фонетическая инновация, в свое
время характеризовавшая два удаленных в настоящее время диалекта,
окажется много раз «перекрытой» последующими системными
изменениями в обоих диалектах. Лексический же и семантический уровни
языка по своей природе являются открытыми системами без жестких
структурных связей. Это делает их описание очень сложной задачей, зато

33
с точки зрения истории языка открытость системы оказывается очень
ценным качеством. Изолированные явления в области лексики и
лексической семантики могут сохраняться веками на ограниченной
территории. Соотносительные явления в этой области весьма
показательны. Не удивительно, поэтому, что самыми характерными и
многочисленными общими элементами, связывающими отдельные зоны
южнославянской территории с отдельными славянскими говорами на
севере, оказываются именно лексико-семантические.
Кроме того, противники теории существования праславянских диалектов
(начиная с В. Ягича) утверждают, что практически все фонетические
различия, существующие между современными южнославянскими
диалектами, возникли уже в эпоху после расселения. В качестве примера
позднего возникновения диалектных различий приводятся следующие
факты:
— Праславянское *1 перешло в о/и в некоторых северо-восточных
словенских диалектах не ранее XIII - XIV веков;
— Ренезм праславянского *q сохранялся в словенских и части
кайкавских диалектов (Междумурье) вплоть до ХП - XIII веков, а в
штокавском диалекте сербо-хорватского языка был утрачен к XI веку;
— *l' перешло v 1 среднее только после XV века в кайкавском и
словенских диалектах.
Хотя такая позиция не учитывает двоякого развития праславянских
групп *-dl-/*-tl-, оставшихся без изменения в западнославянских языках и
части словенских говоров и давших рефлекс -1- в восточно- и
южнославянских языках и остальных словенских говорах - различие явно
характерное еще для праславянского состояния, - мне кажется, что в
целом установка на позднее распространение (если не возникновение)

34
большинства фонетических различий между современными
южнославянскими диалектами правильна. 10
Таким образом, говоря о значении лингвистической географии для
истории языка, я, в основном, имею в виду картографирование явлений в
области лексики (в том числе ономастики) и семантики, т.е. речь пойдет о
изолексах и изосемах. Целью картографирования является установление
точного ареала распространения изучаемой лексемы и отдельных ее
значений, а на основе полученных данных — установление ее
первоначального ареала и первоначального значения. Не менее
плодотворным могло бы оказаться картографирование явлений в области
словообразования (например, приставки * vy-, сохранившейся в
словенском, кайковском и северочаковском и в северных славянских
языках; агентивного суф. -Г-а (al'-a и il'-a) [пискля, рохля]; суф. места
-1-о (-al-o, -l-o); уменьшительно-ласкательного суф. -ic-а [сестрица,
водица]; абстрактного суф. -'ай (-ай, -л'ай) [обычай, случай];
топонимического суф. -ovin-a [Герцеговина, Буковина]; суф.
сравнительных прилагательных -'ej (-ej, -l'ej), встречающихся в
закарпатских говорах и на южнославянской территории - Нимчук, 1962,
16), но вопросы словообразования остаются за пределами данной работы.

Ученые давно обратили внимание на лексические связи

южнославянских языков с определенными территориями на севере
славянского мира. Так, соответствия между лексикой болгарского языка
и карпато-украинских диалектов были замечены еще в XIX веке (Венелин,
1840). Однако, первый список выборочных карпато-южнославянских
лексических параллелей был составлен только в XX веке В. Погореловым

10
Интересно, что оба варианта развития существуют в современных
словенских диалектах: *sedlo > selo/sedlo.

35
(1935, 3-7), который предположил, что эти явления восходят к контактам
закарпатских украинцев с болгарами в период до прихода венгров. С тех
пор этот список постоянно пополняется на основе диалектных и
региональных словарей. В число карпато-южнославянских соответствий,
однако, попадают как древние явления, так и относительно новые
(недавние заимствования и результаты параллельного развития), что
затрудняет интерпретацию межъязыковых схождений. Поэтому и сама
идея подвергалась критике (Панькевич, 1938, 401-402; Vasmer, 1940, 48-51;
Булаховский, 1956, 205; Балецький, 36). Трудности связаны, прежде всего,
с временной атрибуцией. До появления исследования Иллича-Свитыча
(1960, 222-231) так называемые «болгаризмы в карпатских говорах»
считались следствием относительно недавних миграций южнославянского
населения в результате турецкого нашествия, допускалось и румынское
или венгерское посредство, и контакты времен Первого Болгарского
Царства.
Еще Панькевич (1938, 401-402) отметил, что «в словаре украинских
карпатских говоров многое сохранилось из старинного словарного
фонда, общего для говоров словацких и южнославянских» (1955, 239).
Однако работ по словацко-украинско-южнославянским лексическим
связям практически нет (см.: Krajčovič; 1974,155; Онышкевич, 1963, 77).
В. М. Иллич-Свитыч одним из первых заметил, что южнославянская
территория отнюдь не однородна в интересующем нас аспекте карпато-
южнославянских связей. Скорее, связи с Карпатами намечаются на
определенных участках южнославянской территории, а для других
южнославянских районов такие связи не устанавливаются.

В то же время южнославянские районы, где отсутствуют карпато-

южнославянские связи, могут быть связаны лексическими изоглоссами с

36
другими регионами славянского мира. Однако, работ, посвященных
связям между северными славянскими языками и отдельными
словенскими, кайкавскими и северочаковскими говорами, очень мало
(Stieber, 1972; Куркина, 1970, 91-102, 1976, 1977; Smoczyiiski, 1972; Vasilev, 1975;
Boryš, 1980). Единичные работы посвящены польско-южнославянским
связям (Gołąb, 1952,208; Wrocławska, 1967,175), белорусско-южнославянским
(Цыхун, 1974, 41-51; Толстой, 1968, 11-18) и русско-южнославянским
(Толстой, 1975, 9-14).
Объяснение этих связей ищут в рамках традиционного деления
позднего праславянского языка на праюжнославянский,
празападнославянский и правосточнославянский. Так, например, Веслав
Борыш, относя появление отдельных языковых параллелей к эпохе
славянских миграций, считает, что в заселении северозападных
южнославянских земель участвовали «nie tylko plemiona mdwiace gwarami
naležacymi do pradialektu południowego, ali niwniež częściowo plemiona genetycznie
Zachodniosłowiaiiskie...» (Boryš, 1980, 86). M. Lončarić (1988, 80) начинает свое
исследование кайкавского диалекта следующими словами: « Polazit ću od
južnoslavenskoga prajezika (prajužnoslavenskoga jezika), južnoga ogranka
praslavenskoga jezika, čije se postojanje kao jezične jedinice može s pravom
pretpostavljati i na Balkanu, о čemu je takoder bilo različitih miSljenja». В
исследованиях не конкретизируется, откуда же взялись носители
«генетически праюжнославянских» диалектов, но имплицитно они
противопоставляются носителям диалектов празападнославянских, что
как бы объединяет их с северовосточными прадиалектами. В качестве
подкрепления более тесной связи праюжнославянских и
правосточнославянских иногда приводятся фонетические аргументы
(одинаковое развитие групп *tl, *dl; совпадение результатов

37
палатализации *х > *s для II и III палатализации). Огромное количество
общих южнославянских изоглосс как бы подтверждает предположение о
существовании единого источника всех южнославянских языков (т. е.
праюжнославянского диалекта). Но, как это убедительно показал П. Ивич
(1957-1958, 179-201), это в основном не очень старые инновации
(грамматические и лексические), которые веками распространялись с юго-
востока на северо-запад, замирая на окраинах балканского ареала (в
Словении).
Однако, исследователи, противопоставляющие сербо-хорватский
язык болгарскому, утверждают, что предки сербов и хорватов пришли с
северо-запада от Карпатского хребта (из Паннонии), в то время как предки
болгар (и, наверное, македонцев) пришли с востока (из Дакии). П. Ивич
допускает, что некоторые из различий между болгарскими и
сербохорватскими диалектами существовали "prior to the Slavic migration to the
Peninsula. Before that migration, the Western South Slavic situation was characteristic of
the dialects spoken in tbe Pannonian Plaiti and the Eastern situation characteristic of those
in the Dacian Plains, which were separated from the former by the Carpathian mountains
north of the Iron Gate" (Ivić, 1972,67). Первые века после переселения их
разделял пояс романских говоров, тянувшийся от отрогов Карпатского
хребта по реке Тимоку до территории современной Македонии. Как ясно
из вышеприведенного исторического обзора, славяне Дакии и Паннонии
перешли Дунай в VI - VII вв., составив основную массу славянского
населения балканского полуострова. Можно предположить, что вплоть
до вторжения угров сохранялись контакты между балканскими славянами
и славянами на Карпатах, не говоря уже о непосредственных контактах
паннонских и дакийских славян с карпатскими на раннем, «задунайском»
этапе южнославянского лингвогенеза. Таким образом, термин

38
'праюжнославянские' диалекты не соответствует реальному положению
вещей (объединяет генетически разнородные, на мой взгляд, явления) и
затрудняет теоретическое осмысление проблемы.
Поскольку использование лингвистической географии для решения
проблем славянского лингвогенеза началось с исследований по
ономастике, я обращусь к итогам работы лингвистов в этой области в той
мере, в какой результаты этой работы дополняют и подтверждают
вышеприведенный анализ работ по истории и археологии.
Фр. Безлай первым среди славистов заговорил о значение
микротопонимики для истории славянства. Большая часть
южнославянской микротопонимии возникла наряду с названиями крупных
географических объектов в процессе заселения славянами новых земель.
Но в отличие от названий земель и краев, две трети которых произведены
от личных имен, разные виды микротопонимов сплошь опираются на
старую апеллятивную лексику, от личных имен произведено не более 15%.
Кроме того, даже те названия краев, которые образованы от апеллятивов,
не пригодны для анализа из-за недостаточной плотности дистрибуции.
Занявшись детальным изучением славянской микротопонимии, особенно
гидронимии, Фр. Безлай пришел к заключению, "da je bil besedni fond slovanov
ob razselitvi vendarle bolj diferenciran, kakor so mislili doslej" (Bezlaj, 1958, str. 94).

Топонимия любого народа представляет собой застывший фонд,

сохранившийся со времен, когда процесс заселения некой территории
достиг предельной плотности. В словенских землях процесс внутренней
колонизации был закончен к XIV веку. Огромное большинство именных
основ славянской микротопонимии, представляют собой часть словаря
языка XII - XIII веков. Как критерий древности того или иного
топонима Фр. Безлай использует его частотность и распространенность:

39
" Ako je пек imenski tip z znanim ali ne znanim pomenom isptičan samo na majbnem
teritoriju, je skoraj gotovo mlad. Ako ga pa najdemo na ozemlju različnih slovanskih
narodov, je malo verjetno, da bi bile to sekundarae, sporadične tvorbe" (1958,85). У
Безлая мы находим следующие наблюдения над словенским
топонимическим фондом:
- тип, преобладающий в одной части Словении, почти не
встречается в другой;
- таким названиям, не распространенным равномерно по всей
территории Словении, можно найти соответствия вне ее пределов, на
других славянских землях, причем на строго ограниченной территории, а
в других местах соответствующий тип совершенно отсутствует;
- отдельные ареалы таких типов не совпадают с ареалами
современных диалектов и с наиболее характерными диалектными
изоглоссами.
Безлай приходит к выводу: " Da so taksne imenski baze značilne za neko
določeno naselitveno plast." И далее: "Ker so imena mnogo bolj konservativna kakor
besede in ostanejo fiksirana na mestih, kjer so bila nekoc dana, bi bilo teoretično moguče is
imenske geografije sklepati namigracije starix Slovanov." (Bezlaj, 1958, str. 85).
Впрочем, Безлай оговаривает, что невозможно найти и двух
топонимических основ, ареалы которых совпадали бы строго, и скорее
следует говорить об эпицентрах, где та или иная основа встречается или
просто сохранилась как реликт.
Конкретно Безлай пишет о следующих соответствиях. В западной и
юго-западной части Словении (в Коринтии, в Горении, в Посочьи, на Красе
и частично в Долении до Белой Крайны) встречаются названия , которые к
востоку от Купы (Колпы) (т.е. уже в хорватской Истрии) не
засвидетельстваны ни в одном доступном источнике. Однако, они снова

40
появляются в Подриньи, особенно к востоку от Дрины, а также в
Бескидах, в Карпатах, на Украине и в России. Безлай, выделяя в Словении
два разновременных и несовпадающих территориально топонимических
пласта, делает вывод, что некий восточнославянский миграционный поток
участвовал в колонизации Альп и продвинулся на юг не далее Триеста.
Важно отметить, что указанная закономерность отличает не только
исконнославянские основы, но и некоторые неславянские топонимические
основы, явно субстратного происхождения. Они могли быть занесены в
южные края тем же потоком, усвоившим их, или предшествующими
миграциями другого этноса с той же территории (см. Gołąb, 1992).
Выводы Безлая в какой-то степени совпадают с еще довоенными
высказываниями известного югославского этнографа Милована Гавацци.
На основе топонимических и лексических (а отчасти этнографических,
археологических и антропологических) данных Гавацци устанавливает
генетические связи между северными (словацкими и моравскими)
говорами и южными говорами, как хорватскими (кайкавскими), так и
словенскими (Gavazzi, Zapadno-panonski slavenski pojas). Славянские села,
расположенные на территории нынешней Венгрии, на западе Паннонской
низменности, Гавацци считает остатками когда-то существовавшего
связующего звена между словаками и кайкавцами, оборванного в IX веке
угорским нашествием. Гавацци четко отличает эти поселения
(Краков/Краково, Готал/Готалово/Готаловец, Костел/, Кремен, Комин,
Хорваты , Тур/Турово Поле, Чех/Чехи, Шчитар/Шчитарьево и многие
другие) от более поздних, основанных беженцами от турок в Нижнюю
Австрию, Словакию и Моравию почти 1000 лет спустя. Перечисленные
названия населенных пунктов в таком же или почти таком же
фонетическом облике встречаются как к северу от Среднего Дуная, так и

41
по Муре, Драве, Саве и Купе, т.е. на кайкавской территории. Гавацци
предполагает, что западнославянское по языку, обрядам и даже керамике
(пражский тип) население, оставившее эти поселения, столкнулось на
своем пути на юг с другим, более ранним славянским населением,
отличавшимся южнославянскими языковыми чертами.
Западно-восточные гидронймические соответствия отмечались ещё
Розвадовским (1948, 296): "It cannot be an accident that in the upper
Vorskla and Sejm basins the names Вислок, Дунайец, Санок,
Саница, and Бужок reoccur several times exactly as in the old Polish territory; and in
the Upper Dniepr and Desna basins, and in the northen Polesie we have again Висла,
Висловка, Дунаец и Дунай, Бужек и Сана". (См. также Gołąb, 1992, 239-
240).
Топоров и Трубачев отмечают также и другие гидронймические
соответствия (1962, 229-251; Трубачев, 1968, 269-288): Паниква (Полесье),
Punkva (Моравия), Ponikwa (Польша), Пониква, Пониквица (Югославия);
Лукавец (Лукавица, Луковец), Лукавка (Левобережье Днепра - 4 раза);
Лукавец, Лукавка, Луковец (к югу от Припяти - 5 раз), Lukavec, Lukavice -
Чехия, Lukavica (Словакия); Łekawa, Łękawka, Лукавица (Югославия) и т. д.
Топоров и Трубачев картографировали и проанализировали древние
гидронимы Верхнего и Среднего Поднепровья и Верхнего Поднестровья.
Они пришли к заключению, что всё Верхнее Поднепровье является зоной
славянской экспансии на балтийский и финно-угорский субстрат, причём
проникновение шло с юга по левым притокам Верхнего Днепра (на основе
анализа гидронимов с архаичным суффиксом -ля К *ia) - Топоров и
Трубачев, 1962, 20), а уж оттуда на северо-запад на территорию к северу
от Припяти. Хотя авторы и сомневаются в традиционной этимологии
названия Десна из *desnъ 'правый', т. к. Десна является левым притоком

42
Днепра, однако, если учесть продвижение славян с юга на север, то Десна
окажется как раз с правой стороны.
Зоной плотного скопления архаичной (автохтонной?) славянской
гидронимики по Трубачеву (1968, 269-289) является область к югу от
Припяти, за исключением восточной части Правобережья Припяти, где
преобладает балтийская топонимика. Не менее густо встречаются
славянские гидронимы по Днепру от Десны до Псела, и еще одна
компактная группа находится в Прикарпатье в верховьях Днестра. Нужно
отметить, что эта последняя группа с поразительной точностью
совпадает территориально с группой археологических памятников
середины 1-ого тысячелетия н.э. относящихся к культуре пеньковского
типа. Пеньковский тип расценивается Седовым (1987, 20) как
археологический эквивалент исторических антов.
Долгое время считалось, что области наибольшего скопления
славянской топонимики (особенно гидронимики) связаны с местами
первичного расселения славян. На основании такого мнения строятся
гипотезы прикарпатской (галицкой), полесской или днепровской
прародины славян (см. соответственно Udolph, 1979, 367; Кипарский, 1958,
49, см. также Gołąb, 1992,300, о Волыни как месте промежуточного
обитания славян с 6-ого века до н.э. по 1 век н.э.). Известно, однако, что
даже в местах с самой плотной славянской топонимикой встречаются
названия крупных рек и других крупных географических объектов не
славянского происхождения (иранского, иллирийского или даже
индоевропейского). О. Н. Трубачев (1983, 237) писал, что «Кучность
однородных славянских названий как раз характеризует зоны экспансии,
колонизованные районы, а отнюдь не очаг возникновения, который по

43
самой логике должен давать неяркую, смазанную картину, а не
вспышку»11. Об этом же пишет Ф. Филин (1973,а, 386-387).
Фасмер (М. Vasmer. Die Iranier in SiidruBland, 78) отмечает что «в
Киевской губернии, на Волыни, и в Черниговщине не прослеживаются
надёжные иранские названия рек». 36. Голубь (Gołab, 1992, 239, 244) пишет
об относительно недавнем - в V - VI веках - усвоении славянами
иранского (сармато-аланского, а не скифского) 'Днестр', а также 'Днепр'
(вместо исконного славянского 'Дунай') в результате соседских контактов.
Однако по данным археологии, упомянутые памятники Верхнего
Поднестровья сложились на выраженной скифской подоснове
(Черняховская культура). Так что вопрос о древнейшем населении Волыни
остаётся открытым.
Интересно, что именно здесь Нестор локализует летописных хорват
- одно из восточнославянских племен, с этнонимом, по мнению
большинства учёных, иранского происхождения (см., однако, по-другому
у Голубя (Gołqb, 1992, 326-328). Как известно, в 560 г., после нападения

п
Тут нельзя не отметить странное и неожиданное развитие этих взглядов
у Трубачева в последнее время. Поддерживая старую идею Т. Милевского
о том, что инновационный центр праславянского языка в VII - VIII вв.
находился в Паннонии (речь идет о таких инновациях как метатеза
плавных, переход носовых гласных в губные, сужение *ę,
диспалатализация мягких согласных перед передними гласными, переход
*y>i, падение праславянской интонации, переход *g > h) Трубачев (1984, 3,
21)одновременно исключает принципиальную возможность переноса
центра инноваций (или, следует добавить, развитие другого центра) и
делает выводы о существовании исконного, «традиционного» паннонского
инновационного центра, т.е. паннонской прародины славян. Логически
развивая эти взгляды, Трубачев теперь оценивает восточнославянский
ареал, вместе со словенским, болгаро-македонским и лехитским, как
периферию (в смысле лингвистической географии), а такие явления как
восточнославянское аканье и полногласие - как праславянские архаизмы
(Трубачев, 1984, 16). Не смущают его и заключения археологов
относительно отсутствия непрерывной культурной преемственности в
Карпатско-Дунайской котловине, которые уже для VIII-IX вв. не могут
назвать в этой области ни одной культуры, уходящей корнями в римскую
эпоху (Forstinger, 1981, 121).

44
аваров значительная часть хорватов мигрировала на запад в Восточную
Чехию, однако хорватский племенной союз в Прикарпатье продолжал
существовать до конца VIII в. (Łowmiański, 1964,114-200).
По некоторым данным именно в восточной Чехии локализуется так
называемая Белая Хорватия IX-X вв. Славянские поселения появляются в
Богемии и Моравии в VI-Vn вв. и первоначально только по берегам
крупных рек. Археологически древняя Чехия представлена тремя
комплексами. Северо-запад - культура полабских сорбов (лучане).12.
Север и центр - собственно чехи (характерная славянская керамика
серого цвета, безкурганные погребения). Восточная и южная Чехия -
хорваты и дулебы (красная керамика дунайского типа, курганы). Эти
историко-археологические данные совпадают с географической
дистрибуцией топонима 'хорват', повсеместно распространенного в юго-
восточной Чехии, по Паннонскому поясу и далее на юг. То же можно
сказать и о топониме 'дулеб' (*dudlebъ).
Исследуя славянскую этнонимию, О. Н. Трубачев (1974, 51) обратил
внимание на традицию (особенно развитую у тюркских народов, но не
чуждую и славянам) связывать стороны света с определенными цветами, в
частности, север - с черным цветом, а запад - с белым. В связи с этим он
трактует этноном 'белые хорваты' как 'хорваты западные', западные по
отношению к отправному пункту миграции. В подкрепление этого
толкования можно привести и такие более поздние названия, как
Белоруссия (западная по отношению к центру России), Червонная (т. е.
южная) Русь - Украина, а также «Южна или Црвена Хрватска» в южной
Далмации, упоминаемая попом Дуклянином в его летописи (независимо

12
См. Житие Св. Людмилы, дочери сербского (сорбского) князя и жены
чешского князя.

45
от достоверности ее существования важен сам факт отождествления юга и
красного цвета). Трубачев, таким образом, считает, что хорваты шли на
запад, судя по топонимам - в Чехию, Германию, и, наконец, на запад
Балканского полуострова, в обход Карпатских гор, заселенных в то время
чужим народом (иллирийцами?, кельтами?). Трубачев находит весьма
вероятным, что Адриатика с самого начала была целью хорватов и они
шли по заранее разведанным, оптимальным и безопасным маршрутам, а не
блуждали вслепую. Он добавляет: «Если мы не будем принимать в расчет
возможной дальности двусторонних коммуникаций того времени и
наличия информации извне, «слухов», которыми полнилась прародина
славян, их миграции отсюда в отдаленные земли останутся для нас
непонятными». Источником информации в то время служили торговые
пути, межплеменной обмен, захваченные пленники и жёны. Может быть,
именно таким путем славяне получили информацию о том, что германцы
освобождают хорошие равнинные земли на западе (546 г.), по которым
через Моравские ворота можно выйти к морю.
Что касается дулебов, то тут Трубачев допускает случай обратной
миграции; получив отпор на западе (топонимы Deutleben в Германии,
Dudlebi в южной Чехии и Словении), они вернулись, откуда пришли - на
Волынь («ДулЪби живАху по Бугу гдЪ ныне ВелынАне», Лаврентьевская
летопись, 5), а оттуда отправились дальше на северо-восток, о чем
говорит «русское диалектное (орл., тул., ряз., калуж. влад., т. е. в
основном южновеликорусское) бранное слово дулеб, дулёп 'дурак',
'урод', и чешские, а также другие западно-славянские ассоциации в
русской топонимии вятичского Поочья» (Топоров, 1974, 52-53). Ср. также
гидронимы Дулеба, Дулебка в бассейне Днепра (р. Березина).

46
 Трубачев (1982) приходит к выводу, что «славянская ономастика, в
том числе гидронимия, складывалась из общего апеллятивного фонда,
наддиалектных генуинных оном (изначальных гидронимов), а также
большого количества лексических диалектизмов». К таким диалектизмам
он относит Асой (бассейн Десны) из *Osoj, ср болг. осое. с.-х. ocoje
'тенистое место'-, Долбока, 3eip, Сопот (бассейн Днестра), Стубла,
Стубель (Правобережье Припяти) - Трубачев, 1962, 1968.
Среди названий славянских племен, проникших вглубь Греции,
очевидно, до прихода основной массы славян с выраженными
инновациями восточнославянского типа, Трубачев отмечает топоним
Kryvitsani в Греции (Пелопоннес), который почти точно совпадает с
названием восточнославянского племени кривичей у Константина
Багрянородного, и название племени ЕцоАшччн, Z|ioX£VOi на юге Балкан,

откуда и название болгарского города Смолен, похожее на древнерусский

город Смоленьскъ (Смольскъ) (< *smolęne), город смолян, части
кривичей («их же градъ есть Смоленскъ», Лавр., л. 4). Он также указывает
на тождество славянского племени ДросуоирЧхои. в Македонии и
восточнославянского племени ДротсорЧхон (Дреговичи) у того же автора
и возможную связь между придунайским союзом племен Севера и
восточнославянскими северянами (Трубачев, 1974, 6, 62). Следует также
упоминуть топоним XapPaxi (в Аттике и в Арголите) и надпись в Танаисе
Хороосдос, относящиеся, судя по фонетике и географии, к более раннему

периоду, чем приход исторических хорватов из Белой Хорватии (ср.,

XpoGJtma у Константина Багрянородного, X век - Багрянородный, 1982).

Только по материалам словаря Фасмера на территории Греции

можно найти следующие «восточнославянские» топонимы, возможно
оставленные этими племенами: в Янине - озеро о Меуоса ОСероа, в

47
Акарнании - озёра Mer/аКц ОСероа и Мисра ОСероа (ср. восточносл. озеро,
но болг. езеро, с.-х. Je3epo), в Триккале - Zyicapi, который Фасмер
связывает с украинскими гидронимами Сухозгар(ь) и Згар(ь) и ТоЛлгфа,

возможно связанное с рус. толпа и без соотвествий в южнославянских,

По^орЧиоа (*polovica, встречается в украинской топонимике) и
МяаХ.а|1огт (рус. баламут, баламутить, пол. bałamącić), также без
соответствий в языках балканского ареала.
Топонимикой в интересующем нас историческом аспекте занимался
также И. Попович (1962, 62-72), исследовавший штокавские диалекты южной
Истрии. Он пришел к заключению, что среди топонимов Истрии
попадаются древнейшие славянские названия, восходящие к эпохе
первичного заселения этой территории славянами. Такие реликтовые
топонимы встречаются как на территории чаковских и кайковских
истрийских говоров, так и на территории хронологически более поздних
штокавских. Так, явно раннее заимствование Sutlovreč (из *Sqt(ъ)lovręčь <
древ.- романского Sancto Laurentio, а не из итал. San Lorenzo) отражает
древние переходы *tj > č, *a > о, *an > *<} > u, *en > *ę > e, в то время как к
местным чаковским и кайковским говорам свойственен переход q > о
(штоковские, где *q > и, появились на этой территории не ранее XVII
века). Определением предмиграционного (дотурецкого) состояния сербо­
хорватских диалектов занимался и П. Ивич (1961-1962, 1972). Как известно,
первоначальная картина сильно затемнена расширением ареала
штоковского диалекта начиная с XV века, вызванным массовым
переселением штокавцев - беженцев от турок.

Таким образом, изучение микротопонимии уже помогло наметить

некоторые направления миграционных потоков и установить их

48
относительную хронологию 13 . Однако, окончательное выделение
миграционных (и, возможно, диалектных) пластов из смеси, которую
представляют современные говоры, ономастика решить не в состоянии без
обращения к апеллятивной лексике. Так как отнюдь не все апеллятивные
основы могли понадобиться для обозначения географических объектов,
ясно, что топонимия сохранила только небольшую часть славянского
апеллятивного фонда. Соотнесение территорий распространения
апеллятивной «карпатской» лексики на севере и на юге славянского мира,
с привлечением данных об их распространении в венгерском и
румынском языках (т. е. в языке ассимилированных «дакийских» и
«паннонских» славян) может способствовать установлению древнейших
этнических и диалектных границ.

13
См. Bezlaj, 1956, 1961; Bezlaj, 1958; Bezlaj, 1957-58, str. 243-249; Bezlaj, 1967,
102-111; Трубачев, 1982, стр. 159-165; Трубачев, 1968; Трубачев, 1963;
Топоров, Трубачев, 1962; Duridanov, 1975; Udolph, 1979; Rzetelska-Feleszko,
Duma, 1977; Словник гидронимив Украини, 1979; Toponimika zapadne Istrei
Lošinja, 1956. Последняя книга не является исследованием, а лишь
реестром названий.

49
 Глава III
Критерии отбора лексики

Источником анализируемой лексики послужат так называемые

праславянские диалектизмы. Понятие праславянского диалектизма вошло
в науку сравнительно недавно как побочное следствие создания
этимологических словарей славянских языков (ТрубачевД974; Трубачев,
1957; Fr. Bezlaj, 1982). По предварительным подсчетам Трубачева, весь
праславянский словарь оценивается в 6 тысяч слов, а каждый
праславянский диалект - в 5 тысяч, из которых примерно 20-25 X (1000-
1500 слов) составляют местные диалектизмы (1963а,186). Именно в связи с
развитием понятия праславянского диалектизма стал подвергаться
сомнению тот факт, что исторически сложившиеся границы между
славянскими языками соответствуют праславянскому диалектному
членению. О. Н. Трубачев пишет по этому поводу: «Триумфом
исследования состава праславянского словаря следует считать выявление
в словаре следов группировок и связей, предшествующих последующей
конвергенции и консолидации в существующие славянские языки»
(Трубачев, 1963а, 169). В качестве примера таких связей Трубачев приводит
бел. - с./х. - слов, связи, укр. - бел. - словен. - с./х. связи, укр. - бел.
связи, сербо-луж. - с./х. связи. Названия эти, конечно, чисто условны. В
связи с тем, что не существует названий старых праславянских диалектов
(не говоря уже о том, что они вообще не выделены и не описаны),
принадлежность пучков изоглосс обозначена при помощи названий

50
современных славянских языков, хотя ясно, что речь идет о
соответствиях на уровне отдельных говоров означенных языков.14 В
идеале сравнение должно проводиться не между двумя-тремя случайно
взятыми языками (иногда это приводит к далеко идущим выводам об
особенной близости именно этих двух-трех языков, например
нижнелужицкого и сербского у Трубачева), а между всеми славянскими
говорами, именно на уровне говоров и особенно говоров архаичных и
маргинальных зон.
Н. И. Толстой не раз обращался к гипотезе центрального и
маргинального ареалов на южнославянской территории (1968, 12-18, 1974,
16-33, 1976, 35-38, ответы Толстого на вопросы анкеты в кн. Беларуска-
украшсмя 1залексы, Минск, 1971, 76, 1977а, 113-121, 1977). Гипотеза эта
была выдвинута как на лексическом, так и на этнографическом материале
(Gavazzi, 1936, 231-236, 1960, 159-171; Bratanić, 1951, 221-250), однако, без
привлечения северославянских данных. Суть проблемы, как ее ставит Н.
И. Толстой (1976, 113-120) заключается в том, что в большинстве случаев
для центральной зоны характерны инновации, а для маргинальной -
архаизмы, которые к тому же часто совпадают с восточнославянской
лексикой. Здесь можно привести следующие известные примеры
инноваций / архаизмов: киша / дажд, 3HOJ / пот, ча£ / cafca, ватра /
оган>, секира / топор, гвожЬе / железо, купус / зел>е, лубеница /
дын>а, ручак / обед и другие известные примеры). Маргинальный ареал
включает в себя юго-западные словенские и отдельные чакавские,
македонские и болгарские говоры. Часто к ним подключаются и

14
Это особенно существенно в отношении кайк., шток, и чак. говоров, так
как, по моему мнению, название «сербо-хорватский» относится
исключительно к литературному языку. См. также у Ивича, 1972, 80
(сноска №2).

51
черногорские. С северной стороны ему соответствуют 'западный пояс'
восточных славян: Закарпатье, Полесье и северо-западная Белоруссия;
отдельные изоглоссы тянутся еще дальше - на русский север (псковско-
новгородский пучек изоглосс), а иногда и северо-запад (кашубы, лужицкие
сербы). Н. Толстой (1977а, 113-120) подчеркивает, однако, «да je класична,
«чиста» слика супротставлености централног и бочних ареала KacHHJer
порекла» и приводит единичные лексические и этнографические примеры
сохранения архаики в центральном ареале (восточной Сербии и западной
Болгарии).
Н. Толстой указывает, что архаизмы маргинальной зоны часто
имеют сплошные соответствия на всем севере славянского мира (т.е. север
не дает изоглоссного членения). В этом случае первый компонент
вышеприведённых пар скорее всего является южнославянской локальной
инновацией, часто не очень старой, и вся пара в целом не несет
информации о праславянском диалектном членении. Примером такого
рода может служить пара kiša / dažd. С другой стороны, южнославянские
инновации могут иметь соответствия в отдельных северославянских
говорах, например, в западных восточнославянских или в южных
западнославянских. В таких случаях есть основания говорить о довольно
старой инновации, восходящей к праславянскому диалектному членению,
например, пара ватра - оган>.

Имеются также отдельные лексемы, распространенные лишь на

ограниченном участке южнославянской территории, с также локально
ограниченными соответствиями на северославянской территории. Так,
лексема година в значении 'дождь' встречается у кайкавцев-загорцев, а
также в отдельных карпатских говорах. Подобные параллели являются
следами диалектов, отличных от тех, которые определяли основную

52
тенденцию развития на Балканском полуострове (говоры 'центрального'
ареала) и уцелели в качестве реликтов древнего предмиграционного
состояния праславянских диалектов.
О необходимости изучения географической дистрибуции
лексических эквивалентов, встречающихся в славянских языках, писал
Попович (1960, 3, 4, 6, 33) приводя следующие примеры: *vědati - *znati,
*vьsь - *selo, *kogutъ - *petъ, *patriti - *smotriti, *Sronъ - *slana, *vędmjti
(рус. вянуть, с.-х. venuti, но пол. więdnqć, чеш. vadnouti). Там же Попович
указывает на слова, известные только в диалектах южных и восточных
славянских языков: *kъrma ('корма'), *bъdrь ('бодр'), *tъkъmo ('только'),
*korvajь ('каравай'), *žica ('нить'), *govoriti ('говорить'), *pirь ('пир'), *sъtъ
('соты'), словенско-чаковско-чешскую изолексу — словен. golec 'юноша',
golica 'девушка', чак. golcina 'парень', golica, golicina 'девушка', чеш.1ю1ес,
holka, а также vesna, которое встречается только в северославянских
(Попович, 1959, 184).
Ф. Безлай пишет, что восточнославянские диалекты в Карпатах,
прежде всего лемковские, гуцульские и бойковские, сохранили множество
архаизмов, уцелевших также и в Словении. Хотя, горные и пограничные
диалекты вообще наиболее консервативны, обилие совпадений невозможно
объяснить только этими факторами или простой случайностью.
Архаичные диалекты этого труднодоступного горного района
резко отличаются от примыкающих с севера равнинных диалектов.
Помимо названных Безлаем гуцульских, бойковскихи лемковских
(Восточные Бескиды) говоров украинского языка сюда относятся (на
основе лексических изоглосс) и закарпатские (Лесистые Карпаты),а также
гуральские (Западные Бескиды) говоры польского языка и словацкие
говоры Белых (Западных) и Малых Карпат. Можно предположить, что

53
лексические особенности этих говоров должны иметь соответствия в тех
южнославянских диалектах, которые являются продолжением диалектов
славян, заселивших Карпаты в начале нашей эры.

Рис. №5. Карпатские горы.

54
 Иллич-Свитые (1960, 222) высказал предположение (теперь всеми
признанное), что параллельные лексические явления, встречающиеся на
карпато-южнославянской территории могут быть отнесены к периоду
карпатской миграции с большой долей вероятности, если явления эти
отсутствуют на остальной славянской территории.
■Карпатизмы', т.е. карпато-южнославянские диалектизмы, должны
быть отнесены к последнему этапу существования праславянского языка,
распавшегося вскоре после периода великих славянских миграций. Но
поскольку языковые процессы отстают во времени от исторических или
социальных факторов, их вызвавших, карпатизмы могут считаться
праславянскими диалектизмами, возникшими в среде карпатских славян и
впоследствии распространившимися на юг вместе с волнами
переселенцев.
Если старые карпато-южнославянские словарные связи отсутствуют
у части южнославянских говоров, то можно предположить, пишет Иллич-
Свитыч (1960), что язык предков носителей этих говоров каким-то образом
избежал дако-фракийского (волошского) субстрата и семантических
сдвигов, связанных с изменением среды обитения (горы vs. равнина). Это
могло произойти из-за различий во времени и путях миграции, а также
длительности пребывания в горных районах.

Естественно, не все лексические варианты могут быть отнесены к

праславянскому периоду, большинство возникло в процессе длительного
исторического развития независимых славянских языков и не несёт
никакой информации о диалектном членении праславянского языка. В
качестве основного критерия временной принадлежности тех или иных
диалектных вариантов выступает их количество. Если на всей славянской
территории можно найти не более двух-трех лексических вариантов

55
одной и той же семемы, можно с уверенностью утверждать, что различия
эти восходят к праславянской эпохе. Если же чуть ли не каждый
славянский диалект имеет свой термин для определенной реалии
(например, 'картофеля'), ясно, что это семантическое поле 15 недавнего
происхождения.
Таким образом, для настоящей работы отобраны семемы,
представленные в славянских диалектах наименьшим количеством
вариантов. Такая минимальная диалектно-географическая
дифференциация, как правило, связана с древнейшей лексикой (т.е.
лексикой, возникшей не позднее периода великих славянских миграций).
Наличие одного из членов такой минимальной оппозиции на нескольких
примыкающих или непримыкающих друг к другу территориях указывает
на возможность историко-лингвистических связей между этими
территориями, противопоставленными областям распространения
другого члена оппозиции.
Помимо использования славянской синонимики (лексические
дублеты), очень плодотворным оказалось исследование так называемых
семантических диалектизмов, когда определенное значение (семема)
характерно для ограниченного ареала, а на другой территории в этом
значении не встречается.
Что же касается семантической стороны отобранной лексики, то тут
автор следовал совету Ф. Безлая, говорившего о необходимости собирать
и систематизировать богатую славянскую синонимику (на уровне мета­
языка) в области географической и хозяйственно-земледельческой

15
Термин 'семантическое поле' и 'микро-поле' не в смысле различных
предметных групп, на основе реального мира, а в смысле формально-
генетического тождества лексем с разошедшимися значениями был
подробно описан Н. И. Толстым (1963, 1; 1966, 5; 1968, 344-345).

56
терминологии (Bezlaj, 1954, стр. 94), имея в виду как архаизмы, так и старые
инновации. Эта сфера кажется нам наиболее перспективной по
следующим соображениям.
Как уже было постулировано в вводвой главе, праславянское
диалектное членение не совпадает с современной диалектологической
картой славянских языков. Причиной крупных лингвистических (и
этнических) сдвигов послужило засвидетельствованное археологически и
исторически продвижение массы праславянских племен на запад и на юг,
в пределы Восточной Римской империи.
Предварительные исследования праславянской лексики дают
основание утверждать, что славяне первых веков нашей эры были
жителями лесистых равнин (отсутствуют специализированные термины
горного и морского ландшафта16), причем на их территории не были
распространены такие южные породы, как бук, вяз, граб, тис,
представленные в современных славянских языках исключительно
заимствованиями.
В первых веках нашей эры славяне, жившие поблизости от Карпат,
начали осваивать горные районы, непосредственно примыкавшие к
славянской территории, и вступили в контакт с местным горным
населением, поначалу занимаясь набегами и грабежом17.
Можно предположить, что славяне, проникшие в горные области,
подверглись значительному культурному воздействию автохтонного

^Интересный случай типологического параллелизма представляет собой

албанский язык, в котором также отсутствует исконная морская и
рыболовецкая терминология, несмотря на современное приморское
проживание носителей языка. Лингвисты полагают, что предки албанцев
обитали несколько севернее, что подкрепляет гипотезу их дакского
происхождения (Гиндин, 1982, стр. 36-37 ).
17
Тацит (I в. н. э.) указывает, что «венеды переняли многое из их (горцев)
нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, которые только ни
существуют между певкинами и феннами» (Тацит, 1969).

57
населения, что выразилось прежде всего в адаптации пастушеского типа
хозяйства, т. е. отгонного сезонного скотоводства и молочного
производства (равнинные славяне были по преимуществу земледельцами).
Культурная преемственность предполагает также преемственность
терминологии в сферах, относящихся к новому типу хозяйства (как
известно, наиболее легко заимствуются термины материальной культуры),
а также к новому для славян ландшафту и растительному миру.
Безусловно, новые термины образовывались и на базе славянской по
происхождению лексики путем семантических переносов и
словообразовательных изменений. Таким образом, наиболее
естественным будет искать семантические сдвиги и лексические
заимствования этой поры в сфере ландшафтной терминологии и
пастушеского хозяйства. Еще Иллич-Свитыч (1960, 3, 222) указывал, что
такие процессы а priori наиболее вероятны в области горной
терминологии. Последствия этих процессов могут сказываться до сих
пор в словаре славян, населяющих сейчас дугу карпатских гор от
Братиславы до истоков Серета, и отличать его резко именно по этому
признаку от словаря славян, предки которых никогда не вступали в
горные области или не задержались там достаточно долго, чтобы
изменения в языке смогли укорениться.
В целом, удивляет малое количество субстратных, фракийских
(праалбанских) и иллирийских заимствований, усвоенных славянами
непосредственно на Балканах, особенно западных. В связи с этим, Гиндин
(1982, 43) предполагает, что ко времени славянской колонизации местное
население было или полностью романизировано или вытеснено в
труднодоступные горные районы. Единичные автохтонные элементы
(болг. катерица 'белка' < фрак, *kater- или праалб. *koter-; болг.

58
бар(д)за 'белая коза' < праалб. *bardža (рум. bardzu); болг. крачун
'рождество' < албан. kfircu-) были усвоены в основном на дако-мезийской и
фракийской территориях, где автохтонное население не было полностью
романизировано (возможно, в связи с устойчивым византийским
влиянием). Впоследствии эти элементы получили более широкое
распространение в рамках балканского языкового союза (Гиндин, 1982, 43).
Таким образом, новообразования (в основном, семантические) и
заимствования в области географической терминологии, общие для части
южнославянских (теперь во многих случаях равнинных) и карпатских
говоров могут послужить надежным материалом для решения проблем
лингвистического деления древних славянских племен периода великих
миграций, а также путях и относительной временной атрибуции этих
миграций.

Славянские карпатизмы (балканизмы) из области пастушеской

терминологии в связи с отсутствием этого рода хозяйственной
деятельности у предков славян, вступивших в Карпаты, представлены в
основном заимствованиями. В связи с трудностями в их временной
атрибуции.они представляют меньший интерес для решения проблем
этногенеза. Как известно, славяно-волошские связи продолжались и в
период после миграции славян на юг. Только очень немногие
заимствования из автохтонных диалектов могут быть с уверенностью
отнесены к периоду пребывания предков южных славян в Карпатах ,
практически же отделение субстратных элементов от заимствованных
позднее представляет непреодолимые трудности. В связи с этим,
несмотря на хорошую разработанность пастушеской терминологии в
части ее систематизации и географической дистрибуции в карпато-
балканском регионе (Клепикова, 1968, 1970, 1974, 1977, 1978, 1985, 1986;

59
Габовштяк, 1965; Дзендзелевский, 1965), лексика эта пока не
анализировалась в плане решения проблем славянского этногенеза.
Перечисленные выше работы представляют собой скорее
подготовительные материалы для словаря карпато-балканских изоглосс.
Таким образом, признавая потенциальные возможности субстратных
элементов и словообразовательных и семантических вариантов в области
пастушеской терминологии, я сознательно отказываюсь здесь от ее
рассмотрения и сосредотачиваюсь на географической дистрибуции
терминов ландшафта, в которых наблюдается перенос значения,
отсутствующий вне карпато-балканской территории, а также на отдельных
терминах древней хозяйственной терминологии, дающих соотносимые
изоглоссы как на юге, так и на севере славянского мира.
Прежде чем приступить непосредственно к разбору лексико-
семантических связей отдельных северо- и южнославянских регионов
автор считает уместным выразить здесь свою поддержку гиппотезе о
генетическом характере этих связей . Иными словами, я полагаю, что
какая-то часть языковых предков южных славян и предков славян,
населяющих сейчас Карпаты, находились когда-то в непосредственном
соседстве или даже составляли единое целое. Задача последующего
анализа состоит не только в установлении достаточно большого числа
неоспоримых лексических изоглосс, подтверждающих генетические связи
на междиалектном (в отличие от общеславянского) уровне, но и точное
установление, с одной стороны, южнославянской территории,
первоначально (т. е. до начало действия конвергирующих балканских
процессов) обладавшей самой тесной соотнесенностью с Карпатами, а с
другой стороны, южнославянских территорий, характеризующихся иными
связями. Такая постановка проблемы перекликается с отношением П.

60
Ивича к южнославянским - северославянским лексическим связям: «тек Ье
будуЬа истраживан>а утврдити коначне спискове карактеристичних
изолекса и дати н>ихову продубл>ен^у интерпретац^у. А кад се то
учини, отвориЬе се ново поглавл>е у проучаван»у jyжнocлoвeнcкe лексике.
Jep за HCTopHJaT, а нарочито за питан>е старине сваке г^едине
jyжнocлoвeнcкe лексеме HHJe ceejeflHO да ли се она jaejьa и у оним
севернословенским областима за Koje су jyжнocлoвeнcки Je3H4KH типови
били везани пупчаном врпцом» (ИвиЬ, 1970, 284).

61
 Глава IV
Методология

Выбор методики лингвистического анализа должен зависеть от

конкретной цели исследования. Поскольку целью данной работы
является установление древних диалектных связей между языковыми
предками носителей современных южнославянских и северославянских
диалектов, то ввиду отсутствия во многих случаях прямых письменных
свидетельств в исторических источниках, наиболее продуктивным
представляется ретроспективный анализ современнной диалектной
лексики. Успех подобного анализа целиком зависит от широты
материальной базы, т.е. от количества фактических данных, привлеченных
для сравнения.

В фактографический материал исследования неизбежно вошло

много топонимов, так как топонимы, образованные от географических
терминов составляют древнейший топонимический пласт на вновь
осваиваемой территории: использование географических апеллятивов -
типичный способ топонимизации нового пространства. Часто топонимы
на основе географического термина, упомянутые в исторических
источниках, являются наиболее ранними свидетельствами того или иного
языка. В пользу архаичности топонимов, образованных от
географических терминов, свидетельствует также их повсеместная
распространенность.

Некоторые из отобранных лексем уже подвергались более или

менее детальному анализу. Однако они не рассматривались с учетом всей

62
территории их распространения. Истоки южнославянского лингвогенеза
уводят нас в северославянские области, во времена, предшествовавшие
балканской колонизации. Лексические совпадения, давно замеченные для
южнославянских и карпато-украинских (юго-западных украинских)
говоров, обнаруживаются и в других зонах северославянского мира,
например, в южномалопольских, в восточнословацких и в моравских
(чешских) говорах, а также в белорусском и украинском Полесье и даже на
русском Севере. Широкий географический контекст позволит воссоздать
более правдоподобную картину развития семантического компонента
изучаемых лексем и в конечном итоге историю и пути их
распространения. Особое внимание будет уделено их географической
дистрибуции у южных славян, с привлечением всех известных автору
диалектологических источников 18 .
Здесь имеет смысл остановиться подробнее на используемых
материалах. Как уже было сказано, надежность ретроспективного анализа
прямо пропорциональна широте фактической базы. Поэтому в поисках
географической атрибуции каждой отобранной лексемы было обработано
большое число местных диалектных словарей, фольклорных материалов,
собранных с определенной местности, а также письменных фиксаций
диалектных текстов, сделанных в разное время, в основном в конце XIX -
начале XX века (среди наиболее полезных следует упомянуть загребский
Zbornik za narodni život i običaie južnih slavena. издающийся югославской
академией наук с конца прошлого века). Некоторые данные получены в
качестве ответов на вопросник, разработанный автором и

18
С. Б. Бернштейн указывает на то, что до последнего времени с
южнославянской территории использовался почти исключительно
материал словарей литературных языков, не дающих никакой информации
об ареалах распространения лексем (1967, 15-22).

63
использовавшийся на южнославянской территории (вопросы типа: «Как у
вас называется такая-то реалия?» [реалия дается описательным способом]
или «Что у вас значит такое-то слово?»), а также в ходе тематически
направленной беседы. Понятно, что гарантией абсолютной надёжности
той или иной этимологии или восстановленного исходного значения
может служить только существование письменной фиксации древнейшей
формы или значения. В этом редком случае зафиксированная форма
может стать отправной точкой для встречного проспективного анализа.
Поскольку, однако, такая стопроцентная верефикация возможна очень
редко, привлекаются случаи, так сказать, промежуточные - фиксации
интересующих нас лексем в средневековых памятниках, в основном в
летописных сводах. Вообще данные региональных письменных
памятников не менее важны, чем данные современных диалектов, так как
они иллюстрируют семантическое развитие лексемы и в некоторых
случаях свидетельствуют об исконности лексемы для данной территории.
О важности данных памятников письменности писал В. В. Иванов: «При
несомненности ... 'карпатских' изоглосс, восходящих к ранним этапам
расселения одной из частей позднейшего восточнославянского
населения, степень обособленности этой части (и ее соотнесение с
конкретными племенами и их названиями) еще надлежит выяснить, изучая
диалектные черты древнерусских и староукраинских памятников
(новейшие исследования указывают на наличие целого ряда важных с этой
точки зрения изоглосс, в частности акцентологических)». (1982, 226)
Таким образом, анализ каждой отобранной лексемы (каждого
семантического поля) начинается с введения всего собранного по этой
лексеме материала. При этом используются как данные по современным
диалектам, так и сведения из исторических источников. Вслед за этим

64
суммируются данные по географической дистрибуции той или иной
лексемы или того или иного значения. На этом этапе в качестве
вспомогательного материала используются дистрибутивные карты (карты
распространения лексем) и сводные дистрибутивные карты лексем,
относящихся к одному семантическому полю, или карты нескольких
значений одной лексемы. Отдельно были составлены карты
распространения некоторых релевантных топонимов.
Опыт показывает, что, как правило, зоны миграций способствуют
сохранению архаичной лексики и первоначальной семантической
структуры, так как процесс расширения лексикона в таких диалектах хотя
бы на первом этапе идёт за счёт усвоения иноязычной лексики. С другой
стороны, зоны с отсутствием языковой интерференции отличают
новообразования на основе собственного материала, что приводит к
структурным изменениям. В связи с этим картографирование некоторых,
древнейших семантических полей может помочь обнаружить диалекты,
отличающиеся максимальным сохранением архаики при большом
количестве заимствований и инновационные центры, которые могут быть
идентифицированы с отправной точкой маршрута. Для сопоставления
семантических полей живых диалектов и соответствующей структуры
праязыка необходима внутренняя реконструкция семантических полей
праязыка. Но каким образом и в какой степени может быть установлено
значение слова праязыка?

При первоначальном введении данных (списки, расположенные в

начале параграфов (# 1-14), посвященных отдельным лексемам)
учитывается семантический объем анализируемой лексемы в каждом
отдельном диалекте (естественно, в рамках имеющихся данных). На
следующем этапе сравниваются данные о значении той или иной лексемы

65
на разных территориях, т.е. моделируется совокупный семантический
объем лексемы по всем диалектам. Сравнение производится при помощи
схемы-сетки. Схема-сетка представляет собой искусственное построение,
включающее в себя все найденные в диалектах значения данной лексемы,
но не встречающееся в полном объёме ни в одном из диалектов. Полный
инвентарь значений покрывает всю семантическую амплитуду колебаний
данной лексемы в славянском континууме. Это делает возможным как
установление лингво-географических соответствий (картографирование
отдельных 'изо-сем'), так и семантическую реконструкцию лексемы,
которая в данном случае проводится путём внешнего сравнения.
В схеме-сетке каждому значению или сумме явно сходных значений
отведена отдельная клетка. В редких случаях, когда производность
отдельных значений очевидна, клетки располагаются в иерархическом
порядке от первичного, так сказать, производящего значения к
производным. Производящее значение совсем не обязательно является
основным или наиболее распространенным на синхронном диалектном
уровне. Его статус как первичного устанавливается при сравнении всех
сохранившихся синхронно и диахронно (по источникам) значений путем
дедуктивных умозаключений. В других случаях установить иерархию
значений не представляется возможным и последовательность клеток
семантической сетки не несет никакой информации, что специально
оговаривается. Вообще, установление производящего значения лексем с
конкретной семантикой весьма затруднено. Здесь трудно было
воспользоваться напоминанием Н. И. Толстого о том, что развитие
словарных значений как правило идет от конкретного к абстрактному
(Толстой, 1964, 44), видимо, следуя в этом развитию человеческого
мышления. В нашем случае конкретной, почти терминологической

66
лексики перенос значения чаще всего шел метонимическим путем
(сходство по функции, материалу, месту; синекдоха).
Необходимо добавить, что установление иерархии значений
подразумевает только выделение производящего и производных значений;
среди самих производных ни смысловой, ни временной иерархии не
устанавливается. Иными словами, ни в коем случае не имеется в виду,
что на сетке-схеме последующее значение вытекает из предыдущего в
некоторой временной последовательности; как раз наоборот, довольно
отдаленные по смыслу значения могут существовать одновременно на
различных территориях и восходить непосредственно к исходному
(производящему). Ни один диалект не обладает всем набором значений,
засвидетельствованных для славянского диалектного континуума,
наоборот, ощущается тенденция к терминологизации, т.е. к отношениям
типа один к одному на каждой, отдельно взятой территории.
Обработка не отдельных лексем, а целого семантического поля
(параграфы 15 - 18 следующей главы) производилась при помощи
внутренней реконструкции на основе семантических микро-систем. Такой
подход основан на идеи, что в семантике, как и в фонологии, существуют
структурные отношения. Весь объем значений отдельных лексем здесь не
учитывался даже тогда, когда омонимичные словоформы со всей
вероятностью могут быть возведены к одному источнику (*gvozdь
'деревянный клин, гвоздь' и *gvozdь 'хвойная игла, дерево, лес'). В
основном учитывался семантический объем, т. н. опорной или
немаркированной лексемы, т.е. лексемы, имеющей наиболее широкую
семантическую амплитуду. Семантическая микросистема поразумевает
наличие хотя бы одной немаркированной и одной маркированной
лексемы. Количество маркированных лексем, то есть

67
противопоставленных немаркированной хотя бы по одному добавочному
признаку, не ограничено и определяется количеством этих добавочных
признаков. В некоторых случаях лексемы имеют абсолютно идентичный
набор семантических признаков, являясь как бы «синонимами» на
наддиалектном уровне: *ostrovъ и *otokъ, *polnъ/*polnina и
*golь/*golina. Это, по видимому, говорит о том, что они никогда не
сосуществовали на одной территории и являются праславянскими
диалектизмами. Микросистема строится на основе наиболее широкого
значения, засвидетельствованного в современных славянских диалектах,
но которое не обязательно является первичным (ср., например, значение
'лес' у лексемы *lĕsъ восходящее к практически нигде не
засвидетельствованному *lěsъ - ""подсека, т.е. место, раскорчеванное при
подсечном земледелии', ЭССЯД4, 232).
Понятие семантической микроструктуры появилось в связи с давно
подмеченным фактом, что изменение в семантике, как вызванное
внутренним развитием, так и иноязычным влиянием, никогда не
ограничивается одним словом, а вызывает «цепную реакцию» изменений
во всех словах близкого значения (во всем семантическом микро-поле).
Характер семантических связей между членами одного микро-поля,
очевидно, зависит от большей или меньшей удаленности от
немаркированной лексемы, т.е. от количества добавочных признаков.

В качестве последующего этапа можно будет использовать

предложенный Н. Толстым метод составления семантических микро-полей
на основе формально-генетического тождества, который имеет ряд
преимуществ для реконструирования древнего состояния.
«Устанавливаемые таким образом смысловые связи членов поля могут
быть достаточно древними и устойчивыми. ...Предлагаемый способ

68
конструирования микро-полей не позволяет игнорировать ряд
релевантных и весьма прочных семантических связей, остающихся часто
вне наблюдений исследователя при подходе к семантическому полю с
точки зрения чистых понятий или предметных и семантических групп.
...При таком подходе мы отнесем в разные семантические поля семему или
группу семем, связанных с понятиями 'гора' - 'лес' - пастбище'...» (1963, 1,
38).

69
 Глава V.
Анализ фактического материала
Часть 1. Северославянские-южнославянские лексические
изоглоссы.

1. *poln- 19

полесское: полонь - 'чистое, свободное для пастбища или сенокоса

место'
украинские тексты XIV-XVI веков: полонина - 'плоскогорье,
пастбище в горах;
укр.. диал. (ГУЦУЛ.): połonina - 'горная долина, пастбище на
вершинах гор';
пол., диал. (Подгалье): połonina, płonina - 'то же';
пол., диал. (район Кракова): plonia - 'лужайка в лесу';
пол.: płonina - 'сухая, бесплодная земля';
в.-ЛУЖ.: plonina - 'равнина, ровная поверхность', płonina - 'сухая,
бесплодная земля';
чеш.: рЫД - 'равнина';
чеш.. диал. (ляшские говоры): planina - 'неплодородная почва',
'равнина';
чеш.. диал. (волошские говоры): plaflava - 'равнинная
неплодородная почва, лесная вырубка';
слви.: рЫй - 'равнина'; planina, plaiiava - 'бесплодная почва',
'равнина';
словен.: planja - 'безлесная местность', planjava - 'прогалина в
лесу', 'равнина'; planlna - 'безлесная гора', 'пастбище в горах'; planlca,-
'безлесное пространство в горах';

19
Материал общеизвестных словарей приводится без ссылок. Все
источники перечислены в библиографии.

70
 западно-словен. (черновершский диалект): па płfinęm - 'на открытом,
незаросшем месте'; .płair.awa - 'безлесное место на горе'-, płanqta - 'поляна
в лесу', часто как топоним, с эпитетами duałana, уиэгапа;
рум. (из слав.): plaiu 'безлесная местность в горах'.
чак. ffioKap. Река): planina - 'пастбище'; (Кварнарские острова, 1773)
planina - 'пастбище на вершине горы';
кайк. (Крапина. Загорье): planina - 'большая возвышенность' (также
gnora);
шток.: plaolna - горный лес, гора, поросшая лесом'; Кнешполе,
между р. Уной и горами Козара (Босния) - 'гора , поросшая лесом';
Сверлиг (восточная Сербия), Модрич (Босния), Кач (Воеводина)- 'большая
возвышенность, гора';
мак., западный и восточный: планина - 'гора'; макед. памятники
XIII- XIV в.в. - План, планина, планиница;
болг.: планин£ - 'гора';
западно-болг. (Згориград): plaina - 'гора'; (Годеч, Червени Бряг):
płanina - 'гора'; однако в селе Дунавци (Видин, на западе Болгарии -
отсутствует);
центрально-болг.. Корналово (Петрич): płanina - 'гора'; Козирог
(Габрово) płanina- 'гора'; Яворово (Асеновград) płanina- 'гора'; Тетово
(Русе) płanina - 'гора'; Огнен (Карнобат) płanina- 'гора'; Граматиково
(Бургас) płanina- 'гора' (однако, в Покроване (Свиленград) и в Дивдядове
(Коларовград) bałkan - 'гора');

Топонимы:

Planina - пять сел и одно пастбище на территории Словении, одно

горное село на границе Боснии и Сербии, составная часть многих
названий гор на юго-востоке южнославянской территории (например,
Pivska Planina -горная цепь на северо-западе Черногории), Stara Planina
(= Balkan)- на востоке Сербии:
Planica - название горного района в Юлианских горах на северо-
западе Словении-
Planina u Potplanica - Горский Котар-.
Plana - два села на юго-востоке Боснии-.

71
 Planinica - два села в Сербии и одно село в Герцеговине:
микротопомим В Зап. Македонии;
Запланина - село в Зап. Македонии (XV-XVI вв. - Kravari, 1989,
352);
Planinica - название леса, без уменьшительного значения (Крива
Река, Горня Градина, Горня Ютрогошта, Кнешполе);
Р1ай - топоним в Чехии:
Галицко-Волынская летопись (1263 год) - территория Волынской
земли - топоним Полонина.

Корень *poln- не сохранился в северо-восточных славянских

землях (за исключением Полесья, по сведениям Н. И. Толстого, 1983, 125),
хотя на другой ступени чередования (*pol), и.-е. корень *pel встречается
на всей славянской территории: *pole, *poljana, рус. полый и др. Там же,
где корень *poln- все же сохранился, он выступает в двух различных и
подчас противоположных значениях: 'равнина; голое, свободное от леса
место' и 'горное пастбище; голое место на вершине горы; горный лес;
гора'. Первое значение сохраняется в более южных диалектах
западнославянских языков, в части словенских диалектов и в Полесье.
Второе значение развилось в карпатских говорах украинского языка, а
также в болгарских и сербских диалектах. Следующая схема дает
представление о наддиалектной амплитуде значений лексемы *polnina:

равни­ без­ лесная бес­ пастби­ безле­ безле­ гора гора,

на, лесая вырубка, плод­ ще на сое ме­ сая поро­
ровная мест­ поляна, ная верши­ сто в гора сшая
поверх­ ность лужайка почва не горах, лесом,
ность в лесу, горы горная гор­
прогали­ долина ный
на в лесу лес

Граница между двумя значениями на севере совпадает с границей

словацкого и украинского языков, а на юге проходит, судя по топонимам,

72
по реке Босне и далее по Неретве. На северо-запад от этой линии
топонимы с основой *poln- совсем не встречаются вплоть до словенской
границы, хотя слово planina в значении 'гора' начинает проникать и сюда
под влиянием восточных южнославянских диалектов. На территории
Словении ойконимы с этой основой многочисленны, но, очевидно,
произведены от основы с семантикой, отличной от той, которая
мотивировала топонимы на юго-востоке южнославянской территории.
Это подтверждается как общим значением основы *poln- в словенских
диалектах, где обязательным семантическим компонентом является
отсутствие леса, так и наличием уточняющего слова - имени горы при
названии села: Planina-pod-Golico, Planina pri Sevnici, Planina u
Potplanici (см. карту распространения топонимов Planina/Gora в составе
названия гор на стр. 152).
В словенской топонимике корень этот почти никогда не
используется для обозначения гор и других возвышенностей (оронимов),
за исключением северо-западной Словении (Planica - горный район в
Юлианских горах, Velika Planina - гора недалеко от Любляны), также
только в северо-западных диалектах встречается слово planlna в значении
'безлесная гора', 'пастбище в горах' и plaoica - 'безлесное пространство в
горах'.

Н. И. Толстой приводит интересную параллель к семантическому

развитию прасл. *polnina ('луг, пастбище в лесу > пастбище в горах') —
полесское рудина - 'болотистый луг' и южнославянское рудина -
'горный луг, пастбище* (1983, 119-126). Семантический перенос,
произошедший в обоих словах, вызван изменениями в ландшафте при том,
что некоторые другие компоненты значения слов остались неизменными.
Так, слово рудина продолжает обозначать более низкую местность и

73
низкое качество (болотистость / каменистость) по сравнению со словом
полонина.
Распространение аппелятива *polnina в значении "гора", "горный
лес' представляет собой изоглоссу, охватывающую юго-восток
Балканского полуострова (Сербия, восток Боснии, Македония, Болгария,
за исключением некоторых районов на западе Болгарии). Значение
'безлесное место, пастбище в горах", которое следует признать
переходным к значению "гора", "горный лес", встречается в северо­
западных словенских и карпатских говорах. В других славянских
диалектах слово "polnina не развило значений, связанных с горной
местностью.

2. *gora

ст.-бел.: гора, гара- 'возвышенность, суша, земляной вал'-,

бел., северовосточные говоры. Дубы (Крупы): тага - 'большая
возвышенность', юго-западные говоры, Чамялы (Ивацевичи): уага - 'то же'-,
др.-pvc. pvc.-цслав.: гора- 'возвышенность, суша, земляной вал';
рус.: гора - 'гора';
рус, диал.: гора - 'гора', 'берег';
кашуб., северное: gora - 'большая возвышенность';
Р,-луж,; hora - 'гора';
н.-луж.: gora - 'гора, возвышенность';
пол,; gora - 'гора'; малопол. (Кельие): g*ura—'то же'; великопол.
(Ленчииа): gura - 'то же';
СЛОВИН.: gÓljra - 'ГОра';
укр.: гора - 'гора, верхнее течение';
слви.: hora - 'гора, поросшая лесом', 'горный лес', 'лес';

74
 слви.. диал (вост.-слви.): lmra - 'гора, поросшая лесом' (в западно- и
средне-словацких говорах, как и в ляшских, в значении 'гора* не
употребляется, там соответственно: vrx/breh; vrh; kopec);
словацко-моравский говор в Недашеве: hora - 'гора';
морав. (дольские говоры): hora - 'лес';
чеш.. диал. (зап.-чеш.. Гвозд-. южный ср.-чеш.. Лихов-, северо­
восточный чешский. Борова: ганаикий. Бедигошть): hora - 'гора';
с.-х.: gora - 'горный лес', 'гора';
серб,, pocTQMHQe (Сверлиг); gora - 'лес';
словен.: gora, guara, goara, gwo:ra, - 'возвышенность, покрытая
лесом' (кроме пограничных говоров в ю.-вост. Штирии, где 'горный лес');
зап.-словен. (черновершский диалект): yqra - 'гора';
чаков. (Бокар. Река): gora - 'лес'; о. Хвар - Далмаиия: gora - 'лес';
Кварнерские острова. 1773 г.: gorinac - житель гор на материке, Gorina
(Velebit);
болг.: гора - 'лес'; болг., диал. (зап.)- 'гора';
макед.: гора - 'лес', однако, в Преспе (на юге Македонии) - 'гора'.

Топонимы.

Gorica, Podgorje - местности на северо-западе кайкавщины (Бедня).

Gola Gorica - село и гора в Истрии.
Podgora - село около Макарской в Далмации.
Gora Sveto - гора на Хваре.
Gora - составная часть многих названий гор на северо-западе
южнославянской территории (например, Zrinska gora -горная цепь в
Хорватии.
Gora - район в Албании (XIV в. - Kravary, 1989, S4)
Нога - частотный топоним в Чехии.

Карта № 1 (см. Приложение № 2, стр. 152) демонстрирует

распространенность топонимов от слов *gora и *polnina на славянской
территории. Топоним Planina практически отсутствует в Славонии,
Далмации, центральной Хорватии, Черногории и Словении (кроме

75
крайнего севера - два названия). Основная масса таких топонимов
приходится на Болгарию и Македонию. Значительное количество их
находится в Сербии, Боснии и Герцеговине, где они, впрочем, перемешаны
с топонимами Gora, Podgorina и т.п. Эти последние единичны на юго-
востоке Югославии, но чем дальше на северо-запад, тем в большем
количестве они встречаются, а топонимы Planina, наоборот, убывают в
том же направлении. В южной Сербии засвидетельствовано 5 топонимов
Ста Gora, встречаются такие топонимы и в Черногории.
Помимо огромного количества оронимов, включающих элемент
gora в качестве второго члена синтагмы (например, Ravna gora, Ста
gora, Petrova gora, FruSka gora), сотни сёл используют прилагательное от
этого корня в качестве географического ориентира на их возвышенное
местонахождение: Gornja ..., Gornje ..., Gornji .... Gorna ..., Gorno ....
Gomi... и т.п. Такие ойконимы (комонимы) встречаются повсеместно и не
дают никакой дополнительной дистрибуции, т.к. прилагательное от
основы *gor- со значениями 'более высокий' и "расположенный на горе'
свойственно всем южнославянским говорам.
Наиболее старый пласт топонимов представляют собой такие
наименования, которые восходят к предложным оборотам в
определительной функции: Zagorje, Prigorje (Хорватия), Zotyope (Греция),
Zagorě (Албания), Podgora (Макарска, Сусак), Sagritz (Zagorica) и Goritz
(Gorica) (Корантания, Австрия), PodhilF и т.д. В топонимах такого рода
с очевидностью проглядывает первичное значение - 'возвышенность,
поросшая лесом'. Такие топонимы встречаются и на территории, где
славянская речь уже давно не звучит (например, в некоторых районах
Греции, Австрии) и, следовательно, с большой степенью вероятности
могут быть отнесены ко времени первых славянских миграций.

76
 Наддиалектный набор значений (семантическая амплитуда) лексемы
*gora следующий:

(большая) возвышенность, горный лес берег верхнее

возвышенность поросшая лес течение
лесом

Значение 'горный лес' распространено в Карпатах, в Штирии

(северо-восток Словении), в сербских, болгарских и чаковских (An.Šojat,
1982, 351) говорах. В словацких, болгарских и некоторых чаковских (Ап.
Šojat, 1982, стр.351) говорах процесс зашел еще дальше, слово gora/ropa
стало обозначать всякий лес, не обязательно горный. Этот последний
процесс проходил, видимо, недавно и независимо на северославянской
(словацкой) и южнославянской территориях.
Таким образом, первоначальный сдвиг в значении слова *gora
('гора' > 'горный лес') должен быть отнесен ко времени славянской
миграции через Карпаты, когда пологие, поросшие лесом холмы, которые
равнинные славяне называли горами, оказались гораздо ниже безлесных
карпатских вершин. Только склоны и подножья карпатских гор были
покрыты лесом, отчего обозначение лесистой возвышенности было
перенесено на лес, росший по этим склонам. В тех славянских диалектах ,
где слово *polnina развило значение 'гора', праславянское *gora стало
обозначать "возвышенность, покрытую лесом" или даже 'лес вообще".
*Gora и *polnina как бы поменялись местами.

Такое состояние характерно для восточно-словацких диалектов (в

других словацких, а также ляшских говорах это слово вообще не
употребляется), для моравских дольских говоров, восточных сербских
(Сверлиг), словенских (кроме западных), некоторых чаковских (Бокар, Река,
о. Хвар) и почти всех болгарских и македонских говоров. Тот факт, что
западные словенские и отдельные западные болгарские, и южные

77
македонские говоры стоят особняком (т.е. в них у слова *gora
сохраняется первичное значение 'гора'), имеет параллели в
географической дистрибуции других лексем, что отмечается ниже.

3. *golь/*golina

в.-луж.: holina - 'открытое пространство в лесу';

пол., диал.: gola - 'открытое место';
чеш.. диал.: hole - 'прогалина в лесу'; hola - 'голое, открытое
место';
рус, диал.: голь, голина - 'голое место в лесу, без травы, без
снега'-, (пермское) голец - 'лишенный растительности лесной остров',
(архангельское, онежское) голец - 'чистое, голое, безлесное место',
(сибирское, енисейское) гольцы - 'высокие, лишенные растительности
вершины гор';
укр.. диал. (Закарпатье): голиця - 'расчищенное от деревьев место';
львовское: гола - 'вершина горы';
серб. (Сверлиг. восточная Сербия): golina' - 'голое место в лесу'.
слви.: hol'a - 'безлесая, голая вершина горы';
словен.: goliš - 'голая поверхность';
зап.-словен. (черновершский диалект): yulawa - 'неплодородная
земля'; тоисе (мн. ч.) - 'горные, менее ценные земли'.

ТОПОНИМЫ:

Гала, Галае, Галая - мокротопонимы в Стабцовщине (Белоруссия),

от аппелятивя гала - 'голое место", 'болото, заросшее высокой травой и
вербой" (Прышчэпчык,1977);
'Golica, V. Goiica, Golnik, Golte, Golenje (Hoher Gallin) - горы в
Карантании (Австро-Словенская граница);

78
 Gojava (lj > j)- район города Хвара, село в Боснии;
Goli - гора в Истрии;
Golik - гора в Черногории;
Golija (3) - горные хребты в Западной Боснии, западной Черногории
и юго-западной Сербии (слово Планина в значении гора, в топонимики
этих территорий отсутствует - см. карта № 1); в вост. Сербии - название
плоского речного острова; см. у Вука (1852): Гол^анин - 'човек испод
Гол^е', пример: «Ти покупи младе Голи^ане»;
Goleš - горы (4) в юго-западной Сербии; села в средней Боснии (1) и
западной Болгарии (1);
Golak - горный хребет в южной Сербии (1);
Golak - горы (2) в Македонии и юго-западной Сербии (1),
Golešnica - горы в Македонии (2) и в Пиринской Македонии на
македоно-болгарской границе (1); (так же Голо Брдо - Зап. Македония);
GolaSec - перевал в Македонии;
Goliš—гора в приморской Черногории (Ловчен);
Goluš, Golac (Горский Котар) - названия безлесой местности.
Golac - село в северной Истрии, на границе со Словенией;
Gola - село на хорватско-венгерской границе (рельеф низменный);
Golina - два топонима (не оронима) в восточной Сербии (Сверлиг);

Следующая сводная наддиалектная таблица значений для лексемы

*golь/golina указывает на почти полный параллелизм семантического
развития этой лексемы и лексемы *polnь/polnina (см. стр. 72), в связи с
чем их можно назвать семантическими дублетами:

голое, открытое место в лесу, голая, горные, менее

открытое прогалина в лесу, безлесая ценные земли,
место расчищенное от вершина неплодородная
деревьев место горы почва
Ареалы их распространения, однако, не совпадают (см. карта № 2,
Приложение, стр 152). Являясь семантическими эквивалентами с
идентичной словообразовательной структурой, в своих новых значениях
они взаимоисключают друг друга на одной территории. В горных

79
районах западных Карпат, а также в Штирии, Карантании (Австрия),
западной Боснии и западной Черногории, и в других местах, где
*polnь/polnina сохранили свое первичное значение ('открытое место в
лесу, пастбище'), *golь/golina развили значения, характерные для
*polnь/polnina в восточных Карпатах и на юго-востоке южнославянских
земель ('любой голый топонимический объект' > 'голая гора'). В свою
очередь, в горных районах, где голая возвышенность обозначается
географическим термином *polnь/*polnina, термин *golь/golina
сохранил первоначальное значение 'голое место в лесу' (см. восточная
Сербия, Львовская область). Соответственно и в качестве названия гор
*golь/golina бытует только там, где в этих целях не используется
*polnь/polnina (и где есть горы) - в Карантании, Штирии, Истрии,
западной Боснии, западной Черногории, Юго-западной Сербии и
Македонии. Такая географическая дистрибуция указывает на
одновременность развития нового значения у обеих лексем и на
отнесенность процесса ко времени вступления славян в район Карпат.
В юго-западных словенских говорах, однако, сохраняется
первоначальная ситуация (*golь/golina - 'голая земля"), а в Македонии и
южной Сербии наблюдается смешанная ситуация, когда слово бытует как в
значении 'любой голый топонимический объект", "голая земля' (Сверлиг),
так и в значении 'голая гора".

4. *dėlъ

др.-рус.: дЪлъ - 'предел, удел, раздел, делёж';

80
 pvc. диал.: дел - 'раздел, делёж, часть, доля';
УКр.: Д1Л - 'чаСТЬ, ДОЛЯ';
укр.. диал. (ГУЦУЛЛ: dii -'горная цепь', 'хребет';
Галиико-Волынская летопись f!237 год) - территория современных
украинских югозападных диалектов: д*ль (Ростиславъ ... бЪжа во
Угры поутемь имже идяше на Борьсуковъ дЪлъ);
украинские тексты XIV-XVI веков: - дЪлъ;
пол.: dział - 'часть, доля';
пол., диал. (Низкие Бескиды): dział - 'взгорье';
пол., диал. (польские Татры): dział - 'поле на вершине холма', 'склон
горы под ручьем, место для выгона';
чеш.: dil - 'часть, доля';
слви.: diel - 'часть, доля';
словен.: del - 'часть, доля';
серб.: dijel - 'склон горы', 'холм, гора';
серб.: dio - 'холм, гора';
восточно-серб. (Сверлиг): del - 'гора удлиненной формы, горная
цепь'
бол г.: дял, дел - 'холм, водораздел', гребень горы с обоими
склонами, перевал';
макед. (памятники XHI-XIV в.в.Ь дел - 'часть, доля';
рум.: дял - 'невысокая гора, холм";
рум.. диал. (Закарпатье): дял - 'безлесая гора', 'гора, покрытая
пастбищами', 'пахотная земля на склоне горы'.

Топонимы:

Deo - топонимы на юге Сербии с эпитетами Dugi, Krivi, Ravni,

Ramni, Srednji;
Del - топонимы на юге Сербии с эпитетами Dlugi, Ravni;
Dalgi Del - топоним в Болгарии на границе с Сербией;
Дял (Дил)- ороним (гора, 793 м.) в Карпатах;
Дзял - водораздел в Поднестровье.

81
 В нижеследующей таблице представлен наддиалектный набор
значений лексемы *dělь, с учетом вероятной последовательности в
трансформации значений:

результат горная цепь, хребет, гора, поле на склон

деления, взгорье, водораздел, холм вершине горы (под
доля, часть гора удлиненной холма, ручьем)
формы, гребень горы с место для
обоими склонами выгона
Как видно из приведенных данных, лексема *dělъ в интересующем
нас значении «гора» распространена только на востоке Северных Карпат
(включая Низкие Бескиды и восточные Татры - см. рис. № 5), а на
южнославянской территории - только в ее восточной части ( северо­
западное, кайкавское del < dol 'долина'). Топонимы с этим корнем
встречаются в восточной Сербии, в Болгарии на границе с Сербией, в
Карпатах и в Поднестровье (см. карта № 3, Приложение, стр. 153).
Таким образом, по имеющимся данным, изоглосса *dĕTь в значении
'гора удлиненной формы, горная цепь" связывает гуцульские говоры с
некоторыми говорами на востоке Балканского полуострова (юго-
восточные сербские, некоторые болгарские). В этих же двух районах
данное слово распространено в качестве топонима. В некоторых других
горных районах слово *dĕlъ употребляется в качестве названия всякой
горы или пастбища на ней (польские восточно-карпатские говоры Низких
Бескид и Татр, сербские и румынские говоры). Интересно, что в
Македонских памятниках XIII-XIV вв. засвидетельствовано только
первичное значение, и, хотя новое значение известно, видимо, под
влиянием сербского языка, оно совершенно отсутствует в топонимике.
Такая же ситуация наблюдается в словенских и кайкавских говорах. С
другой стороны, исторические памятники Галицко-Волынской земли и

82
единичный топоним Дзял свидетельствуют о бытовании этого термина в
ХШ - XVI вв. в районе юго-западных украинских говоров.

5. *bьrdo

ст.-укр.: бердо- 'ткацкий гребень';

укр.: бердо - 1. 'бердо, ткацкий снаряд, род гребня в раме, сквозь
зубья которого проходят нити основы', 2. 'пропасть', (берце - 'часть
плуга', 'поперечная палка для закрепления постромок в запряжке');
укр.. диал. (Закарпатье): бердо - 'скалистая гора, скала, круча
(последнее значение из архива)';
укр.. диал. (бойковское): бердо - 'бёрдо', 'каменистая земля,
твердый грунт', 'яма между каменными глыбами в реке';
укр.. диал. (ГУЦУЛ.): berdo - 'крутой склон горы, пропасть';
др.-pvc. (в источниках с XVII века): бердо - 'бердо';
рус.: бёрдо - 'часть ткацкого станка в виде гребенки, служащая для
прибивания утка, направления челнока и определения расстояния нитей
основы', также у Даля (1880, т. 1, 81): 'Принадлежность ткацкого станка,
родъ гребня для прибоя утока, для чего каждая нить основы продета въ
наборъ или зубья берда, вложеннаго въ набилки, зубья бываютъ
деревянные, тростниковые или изъ плющеной проволоки';
р у с диал.: бёрда- 'часть кросен'; вологодское бердо - 'щит,
сделанный из соломы, сена или еловых веток, скрепленных планками,
предназначенный для установки бердяного еза для ловли рыбы зимой с
помощью ловушки - «киньги»'; уральское бёрдиться - 'красоваться'
(экспрессивное), нижегор., пензен., симбир., Тамбов, бердить - 'не
надеяться на собственные силы, трусить, уступать' (экспрессивное);
бел.: бёрда - 'бердо'; диал. (полесское) бэрдыцца - 'хорошо
наладиться, удачно установиться - о ткущихся кроснах;
пол.: bardo - 'бердо, гребень', 'ниченки';

83
 пол., диал. (Подгалье): berdy - "дикие скалы в Карпатах'; Ьагса -
'коромысло для ведер с водой';
Н.-ЛУЖ.: bardo - 'бердо', 'трепало', н.-луж., диал. бердо - 'то же';
baržco - 'малое бердо', 'широкая ступенька;
полаб.: Bordu - 'льномялка, трепало'
словин.: bjdrde - 'дюймовые доски в лодке'; bjerc - 'дощечка
примерно 15 см длиной, 1,5-2 см шириной, на которой плетут сеть';
ст.-чеш.: brdo - 'гребень ткацкого станка';
чеш.: brdo - 'бердо'; brdce.brdco - 'перекладина на возу'-,
чет., диал.: brdo - 'холм' (в выражении Fšecko d'eija' да edno brdo
('все делает на один манер', brdi - 'холмы' (в выражении U nas so sami
brdi), Моравия: brd.brdec -'скалистая вершина'; brdica - 'вареный
говяжий жир (на мясе)';
ст.-словаи.: brdo - 1. 'скалистый холм, утес', 2. 'бердо';
словаи.. диал. (восточная Словакия): bardo - 1. 'скалистая вершина',
2. 'бердо'; Спиш: ЬгЗ - 'то же'; brdce - 'часть воза, за которую тянет
лошадь'; brd'ie за - 'atfi tfeprši a£i slnce ftesviet'i';
серб.: brdo - 1. 'гора', реже 'берег', 2. 'бердо'; уменьшительное
брдица и брце (< брдо) - 'часть плуга', также в письменных памятниках
XIII-XVII веков; брдило, brdila - 'набилки, рама для берда' (лит. язык,
диалекты, в памятниках - с XVI века); брдити - 1. 'идти в гору,
взбираться', 2. 'продевать нитки в бердо'
серб., диал.: bardo- 'гора', 'поле, вообще';
словен.: Wdo - 1. 'холм, возвышенность', 2. 'бердо', Mda - 'холмистая
местность'; bldce - 'холмик', 'деревянный стан, на котором плетутся
охотничьи сети'; в черновршском (зап.Словения) диалекте не отмечено;
бол г.: бърдо - 1. 'пологая возвышенность, горный склон, низкая
гора, возвышенный берег'-, 2. 'бердо (гребень ткацкого станка)'; диал.
бърдо, брьдо, бьрдо - 'то, же'; брсдце - уменьшительное от брьдо,
диал. борце - 'склон горы , холм', диал. бр'тце - 'часть плуга'; бардило,
брьдило - 'набилки, между которыми находится бердо в домашнем
ткацком станке'-,
макед.. диал. (Куманово): брдо - 1. 'холм, возвышенность'; 2. 'бердо';
диал. (Куманово) брдица - 'вертикальная планка посередине нижней
части плуга', 'спица (в колесе)'; брдила - 'набилки ткацкого станка';

84
 Топонимы:

Чехия: Brdo (4), Brdec, Brdce, Brdečny , Brdy - топонимы

(возвышенности) в Чехии, засвидетельствованные в памятниках
письменности;
Словакия: Bardejov;
Польша: Bardo (3), Bardzice и др., подобные топонимы встречаются
вплоть до кашубской области;
Словения: Medvedje Brdo - северо-зап. Словения; Brdo - село в
Карутании; Brda - холмистая местность на словенско-итальянской
границе;
Истрия: Brda - село на севере Истрии;
Хорватия: Brdani-Cesta - село в Хорватии недалеко от Боснии; Dugo
Brdo - взгорье в Хорватии (Копривница); Veliko Brdo (2) - сёла в Хорватии
и Далмации-,
Славония: Bijelo Brdo - село в восточной Славонии; Zabrde -село в
восточной Славонии;
Босния: Bijelo Brdo - село в северной Боснии;
Герцеговина: село Brdani;
Черногория: село Velje Brdo;
Сербия: Brdarica - село недалеко от Савы; Golo Brdo - населенный
пункт на северо-востоке Сербии и гора на юге Сербии; Srednje Brdo -
южная Сербия; Zabrde - возвышенность на юго-востоке Сербии и село в
северной Сербии; Belo Brdo - село в юго-зап. Сербии;
Birda - название долины в Румынии;
Birdokul - название поляны в Румынии;

Значение 'бедро, зубчатая часть ткацкого станка в виде гребня,

деревянной дощечки с зубьями', безусловно, первично по отношению к
bьrdo - ландшафтный термин: 'зубчатая вершина лесистой горы* > 'холм*.
(Ср. также прагерманское *burpa-/*burda-, англ. board, праиндоевр. *bher-
'острый* (Трубачёв, 1966, 130-131). Первое засвидетельствовано
практически у всех славян, в то время как второе отсутствует на
славянской территории к северу от Карпат, точнее, на западе оно

85
засвидетельствовано не далее кашубской территории, а на востоке не
далее западных говоров украинского языка. Такая географическая
дистрибуция (см. карта № 4, Приложение, стр. 153) дает основания
предположить, что перенос значения ("часть ткацкого станка в виде
гребня' > 'зубчатая вершина лесистой горы') произошел именно в районе
Карпат и предшествовал балканской миграции славян. Возможность
подобного семантического сдвига не вызывает сомнений, так как к нему
есть несколько типологических параллелей переноса терминов ткачества
на элементы горного ландшафта: *podnožьje 'нижняя часть ткацкого
станка' > 'основание горы', *greby - 'гребенка' > 'ряд скалистых вершин,
гребень'. Такое направление семантического развития предложил еще
Schlltz (1957, 5-8), географическую дистрибуцию переносного значения
отмечали Иллич-Свитыч (1960, 224-225), Jurkowski (1967, 147-156), Nalepa
(1968, 60). Изредко встречающееся значение 'дощечка, перекладина' на
разных хозяйственных объектах может восходить непосредственно к
индоевроп. *bhrdhom (*bhr- 'острое' и суф. -dh-, ср.: др.-в.-нем. bort 'край,
борт', др.-англ. bord 'доска, стол'), откуда и *bьrdo - часть ткацкого
стана в виде зубчатой доски', возможен, однако, и перенос значения с
этого последнего. Нижеследующая схема показывает наддиалектную
семантическую амплитуду лексемы *bьrdo, как географического термина:

скалистые крутой склон берег, утес, холмистая поле

вершины горы, твердый скалистый местность,
гор, дикие пропасть, яма грунт, холм, пологая
скалы между каменистая холм, возвышен­
каменными земля низкая ность
глыбами в гора
реке

86
 Известно, что номинация географических объектов при помощи
самих терминов ландшафта (брдо > Брдо, гора > Гора и т. п.) - обычный
и весьма распространенный способ номинации вновь осваиваемой
территории и может свидетельствовать о значительной древности
наименования. На южнославянской территории засвидетельствовано
большое количество названий сёл, восходящих к *bьrdo как элементу
ландшафта. Большинство этих объектов расположено, однако, в долинах
или у подножья гор (Velje Brdo, Veliko Brdo и др.) и как бы
противопоставлено горным селениям. *Bьrdo в качестве названия
рельефа применяется здесь для плоскогорий (Brda - Славония, Dugo Brdo
- Хорватия). Сам аппелятив 'brdo' имеет здесь несколько иное значение,
чем в карпатских диалектах. Создается впечатление, что на юге
карпатское *bьrdo в значении 'скалистые вершины' подверглось
дальнейшему семантическому развитию, означая сначала всякие
невысокие горы, холмы, плоскогорье, то, что находится внизу по
сравнению с безлесыми вершинами, которые у карпатских славян стали
называться термином *polnina. Но значение это сохранено и в румынской
топонимике, видимо, из субстратных славянских диалектов, что дает
основание считать новое значение семантическим диалектизмом языка
дакийских славян. Значение 'пропасть', встречающееся в гуцульских
говорах, а также бойковское 'яма между камнями' указывают, что начало
этого процесса следует искать еще в языке восточно-карпатских славян.

Интересно отметить, что на кайкавской территории (северо-запад)

штокавскому *bьrdo в значении 'невысокая гора, холм' соответствует
слово brieg (Posavski Bregi, Podbrežnice, Bregi Koprivnički, Podbrežje). В
некоторых чакавских говорах слово это означает 'гора вообще', например,
в Баумгартене (Бургенланд, Австрия): brik - 'большая возвышенность', в

87
Опатии (Истрия): brey - 'то же'. Так же и в западнословацком пункте Суха
над Парной (Трнава), где Ьгех - 'большая возвышенность' (но наряду с Ьгех
в том же значении употребляется слово vrx). На самом юге Сербии
топоним Breg сопровождается цветовыми эпитетами: Beli Breg (4), 2uti
Breg, Modar Breg, Crveni Breg (5), что, возможно, указывает на цвет скал
или грунта, т. е. на открытую, безлесую поверхность и, соответственно, на
какое-то особое значение слова на этой территории, в отличие от
кайкавской и чакавской. На севере Сербии, в Воеводине, существуют села
под названием Gornji Breg, Zlatna Brega, расположенные на практически
равнинном рельефе, там же Titelski Breg - невысокая плоская
возвышенность. На Хваре (чаковские икавские говоры с новоштокавским
адстратом) встречается как *bergъ, так и *bьrdo: Brig, Brig Carneni, Brig
Debely, Brig Jubiča, Pobrižje ('под холмами'), Brižine, Velo Bardo, Visoko
Bardo.Molo Bardo. *Bьrdo (bardo) здесь значит 'гора, большая
возвышенность', а *gora и *planina в этом значении не употребляются. В
Словении breg, диал. Ьгех, употребляется, в основном, в значении 'берег*.

Слово *bьrdo как наименование элемента ландшафта, является,

таким образом, еще одной изоглоссой, связывающей карпатские говоры с
востоком Балканскокого полуострова. Однако, если в Карпатах это слово
означает 'скалистые вершины', то на Балканах это 'плоскогорье, холмы'
(за исключением одного хварского говора со штоковским адстратом), т. к.
значение 'высокие горы' закрепилось за словом *planina. Территория
распространения слова *bьrdo как ландшафтного термина
противопоставлена территории распространения слов *bergъ и vrh
'невысокие горы' (см. Приложение, карта № 4, стр. 153).

88
 6. *slopъ

пол, диал.: slop - 'ловушка, силок, волчья яма';

укр. диал. (Закарпатье): слопець - 'ловушка на птиц'; прислопъ -
'обрыв горы' (Чопей, 1883);
ГУЦУЛ.: прислоп - 'горная долина';
цещ, диал,; slopcc - ловушка;
Н.-ЛУЖ.: slop - яма, куда можно упасть, поскользнувшись;
слвц.: prislop - 1. 'ловушка на зверя', 2. 'горная седловина';
чеш. диал. (горное): prislop - 1. 'ловушка на зверя', 2. 'горная
седловина';
макед.: преслопта. преслоп - 'седловина';
макед. памятники XHI-XIV в.в.: преслоп:
серб.: slap - 'седловина, перевал' (-а- в корне из-за контаминации с
*solpъ 'волна, вал' по аналогии с *pervalъ);
серб. (XIV в."): преслоп - 'седловина';
серб.: преслап (см. комментарий к серб, слап) - 'седловина,
перевал' (на Купаонике - горной цепи в Сербии);
болг.: преслап - 'седловина' (см. комментарий к серб. slap).
рум.. диал. (Карпаты): prislop - 'долина в горах, горное ущелье,
горный перевал', 'гора'.

Топомимы:
Prislop - перевал в северной Румынии (Карпаты);
Prijeslop - два села в Герцеговине;
Proslop - село в Боснии и две долины на сербо-боснийской
границе; два перевала на юге Сербии с эпитетом Golemi.
Preslap - седловины в Боснии и около Шибеника, 93 перевала в
Македонии и два села в Сербии на границе с Болгарией, несколько
перевалов в районе Сверлига (восточная Сербия); в южной Сербии
встречается с эпитетами Golemi, Gornji, Donji, Mali, šroki.
Slap - село в Черногории.
Перевалы и седловины в Македонии: Преслоп (77), Пресл£пите (1),
Прёслапна (1), Прёслапо (22), Прёслапот (3), Прёслапта (6), Прёслапче

89
(4), Прёслопа (2), Прёслопи (1), Преслопйна (1), Прёслоп^то (1),
Преслбпката (1), Прёслопна (7), Прёслопо (3), Прёслопот (1),
Прёслопта (9), Прёслопче (1), Прёслъп (1).
Прослоп - расселина в Горском Котаре.

Схема наддиалектной семантической амплитуды лексемы *slop:

силок на птиц, яма, куда можно обрыв горная гора

ловушка на упасть, горы седловина,
зверя, волчья поскользнувшись горная долина,
яма перевал

Как видим, перенос в значении прасл. *slop осуществился в

измененных географических условиях. Если к северу от Карпат слово
сохраняет первоначальное значение 'яма на зверя, ловушка', то уже в
горных говорах словацкого и чешского языков один из семантических
компонентов слова ('яма') был расширен, и слово, наряду со старым
употреблением, стало обозначать элемент горного ландшафта. В
некоторых румынских карпатских говорах семантическое развитие
доводит первоначальное значение слова до его противоположности -
'гора'. Полисемия, как и во многих других случаях, развивается в связи с
нехваткой в языке адекватных слов для обозначения соответствующих
реалий, когда изменения в окружающей среде ставят носителя языка
перед необходимостью как-то обозначить эти новые реалии. Горные
украинские говоры (гуцульские) знают уже только переносное значение,
как и говоры сербского и болгарского языков. На славянском юге новое
значение не распространилось на запад дальше Шибеника в центральной
Далмации (штокавский - икавский говор) и совершенно отсутствует в
чакавских, кайкавских и словенских говорах (см. карта № 5, Приложение,
стр 154).

90
 Таким образом, слово *slop в значении географического термина
'перевал, седловина", возникнув в Карпатах, где встречается и в
первичном значении "яма на зверя", распространилось особенно широко в
юго-восточной Сербии и Македонии.

7. *solpъ

серб.: slap - 'волна'; восточно-сербское (Сверлиг) - 'небольшой

водопад на потоке';
болг.: слап - 'волна';
ц.-слав.: слапъ - 'волна, водоворот', а также сльпати - 'течь, бить
ключем' и въслЪпати, слЪпати - 'вытекать (о ручье)';
чеш.: slap - 'водопад, порог на реке';
слвц.: slap - 'водопад';
словен.: slap - 'водопад, речной каскад';
хорв. (не далее центральной Далмации): slap - 'место, где вода
падает с высоты';
макед. (Радовшско-струмский район): салп - 'место, где падает
вода';
укр.: висолопити (< *vysolpiti) - 'вывалить язык';
бел.: высалап!ць, высалуп!ць, высалупаць (< *vysolpati)-
'высовывать / высунуть язык'.

Топонимы:

Солпа -название порога на р. Мета (Псковская губерня, Россия);

название реки (Вятская губерня, Россия);
Солоповка - название реки (Пермская губерня, Россия);
Салпо - место (нивы) в Македонии (Радовицко-струмский район);
Слапница - ручей в Сербии;
Slapany, Slapsko, Slapy (3 раза) - названия населенных пунктов
в Чехии (Богемия);

91
 Slapy - многочисленные названия горных водопадов в Чехии и на
западе Словакии;
Slap - горное село в Словении; Zlapp - село в Корутании (Австрия);
Rončislap - гора в Далмации;

Схема наддиалектной семантической амплитуды лексемы *solpъ с

учетом вероятной последовательности в развитии значений:

волна водоворот порог на реке, место, где вода падает с высоты,

речной каскад небольшой водопад на потоке

В условиях равнины волнообразное движение воды наблюдается у

источников, водоворотов, виров, что и отражено в гидронимии старых
равнинных областей и тех новых территорий, где по тем или иным
причинам в прасл. *solpь не произошло переноса значения и оно
употребляется для названий рек, ручьев, речных порогов.
Географическая дистрибуция прасл. *solpъ в значении 'водопад на
горной реке' (западные Карпаты, включая западные словацкие диалекты, и
северо-запад Балкан) как бы дополняет территорию распространения
прасл. *skokъ в том же значении. На севере славянской области граница
между *solpь и *skokь проходит по центральной Словакии, на юге - по
центральной Далмации. Такое распределение, возможно, указывает на
одновременный перенос значения в обоих случаях, осуществившийся в
условиях горной местности 20 . Здесь интересно будет провести
параллель с другим дублетом, географическая дистрибуция которого
аналогична той, которая наблюдается у пары *solpъ - *skokъ, а именно с
дублетом *golь/*golina - *polnъ/*polnina. Первый компонент как той так
и другой пары в своём переносном значении характерен для запада
славянской области к югу от Карпат (Чехия, Словакия, Словения), а второй

20
Иллич-Свитыч указывал на такую возможность на основе данных
северославянской территории (1960, 3, 229).

92
компонент получил распространение в юго-восточных районах
(Восточные Карпаты, Сербия, Болгария, Македония). Некоторым
исключением из указанной дистрибуции выглядит самый юго-восток
Сербии (Сверлиг) и Македонии (Струмица, Радовиш), где *solpь
появляется в значении 'небольшой водопад', а не в значении 'волна', как
на остальной территории Сербии и Македонии (см. карта № б, Приложение,
стр. 154). Территория Македонии и южной Сербии не однородна и в
случае слова *golь/*golina, где оно встречается как в первичном
значении "голая земля" так и в значении "голая гора". Эти факты могут
свидетельствовать о смешении миграционных потоков, заселявших
территорию Македонии. Интересно отсутствие метатезы плавных в одном
названии нив в восточной Македонии (Радовицко-струмский район) -
Салпо, а также на севере России (Солпа), говорящее о значительной
древности этих наименований.

8. *skokь

pvc. диал. (тамбовское): скок - 'желоб водяной мельницы'-,

укр. диал. (ГУЦУЛ.): скоки - 'торчащие из воды камни, пороги на
реке'; ускок - 'каскад на реке';
рум.: skok (славянское заимствование) - 'желоб водяной мельницы';
слви.. диал. (восточно-словацкое): skoky - 'речные пороги';
словен. ГлитЛ: skok - 'водопад, порог';
серб.: skok - 'желоб водяной мельницы'; 'водопад';
серб. (Славония): skakavica - 'мельничный термин';
серб. (Черногория): скакало - 'место, где вода скачет с камня на
камень';

93
 серб. (Черногория): vodoskok - 'водопад';
макед.: скок, скоко - 'высокое место, с которого падает вода,
водопад' (также 'каменистый брод'); скакалиште - 'порог на реке';
болг.: водоскок - 'небольшой водопад'; болг. диал.: скок - 'порог
на реке'.

ТОПОНИМЫ:

Skakavac - села в Боснии и Черногории;

Skokuće - село в юго-западной Сербии;
Македония: Скок, Гакоскок (водопады в Пробиштипе), Скочивир
(на границе с Эгейской Македонией), Скоко, Скокото, Горното Скоко,
Сух Скок (Радовиш и Струмица), а также Скок (24), Скоко (15),
Скокбвиште (1), Скбкой (2), Скбкон (4), Скбкот (7), Скбкчето (1),
Скакалишта (1), Скакалиште (3), Скакалиштено (1) на остальной
территории.
Гидроним от прасл. основы *skok известен в памятнике 1280 года
(Vodoskok potok(a)), что свидетельствует о древности переноса значения,
который, вероятно шел в следующем направлении: 'прыжок' >
'скачкообразное движение воды' > 'желоб водяной мельницы > 'водопад*.
На давность процесса также указывает префикс у- ( < *q ) в укр. ускок,
рано утративший продуктивность. Ниже представлен весь наддиалектный
спектр значений лексемы *skok :

прыжок желоб место, где вода скачет с камня высокое

водяной на камень, каменистый брод, место, откуда
мельницы торчащие из воды камни, каскад падает вода,
на реке, порог(и) на реке водопад

В предыдущей главе было указано на то, что географический

термин *slap находится в положении дополнительной дистрибуции по
отношению к слову *skok. *slap в значении 'водопад на горной реке"
характерен для словенских, чешских и западно-словацких диалектов, в то
время как *skok в значении географического термина ('водопад', 'порог')

94
является типичным карпатизмом (см. карта № 7, Приложение, стр. 155) - он
распространен в восточно-словацких, македонских, болгарских и
частично сербских говорах. Граница между востоком и западом, как и во
многих других случаях, проходит по словацкой территории.

9. *bъlkъ/*bьld'ь

украин.. диал. (Закарпатье: Свалява): бовч - 'яма в ручье с

небольшим водопадом';
украин.. диал. (Закарпатье: Иршава): бовч - "место на реке, где
бурлит вода'
Западная Галиция: бовчик - 'лужа';
пол., диал. (Замостье): bełch - 'грязь*; bełko - 'омут';
Подгалье (островные Бескиды): belk - 'омут'; belćak - 'лужа';
серб.: buk - 'место на реке, где вода падает с шумом' (возможна
контаминация с серб, buk 'шум' (< *bukъ);
макед.: буч - 'водопад, место на реке, где бурлит вода';
чакав. (Хвар): bukavina - 'бурление воды , где море бьет о берег'.

Топонимы:

Bučje - горное село в Сербии недалеко от черногорской границы,

два села недалеко от р. Тимок и одно село в Славонии; Bijelo Bučje,
Ravno Bnčje - сёла в вост. Сербии и средней Боснии;
Буч, Бу"чевето, Бучовето, Горно Бу"че, Бучало, Бучилто -
нивы в Македонии (Радовиш, Струмица);
Бучалто - река в Македонии (Радовиш, Струмица);
Бучето (2) - 1 долина и 1 источник в Македонии (Радовиш,
Струмица);
Бучо - водопад в Македонии (Радовиш, Струмица).

95
 Бучево - микротопоним в Македонии недалеко от Кичавы (не
сохранился - Смшьанич, 1935, стр. 444-44S).
Бучинь, Бучинце - топонимы в зап. Македонии.

Прасл. *bъlkъ/*bъlčь в значении элемента ландшафта

употребляется в основном в восточных Карпатах, слово не известно как
чешским и словацким, так и хорватским и словенским диалектам (см. карта
№ 8, Приложение, стр. 155). Однако звукоподражание *bъlkъ в исходном
значении 'клокотание, бульканье' распространено шире (чеш. blk
'потрескивание дров, булканье кипящей воды', слвц. Ык 'то же', укр.
однокорневой глагол бовкати (< *bъlkati) 'звонить отрывисто,
говорить необдуманно'. Развитие значения, вероятно, шло в следующем
направлении: 'место под водопадом, куда падает вода' > 'водопад' >
'лужа'. Ниже представлен весь наддиалектный семантический спектр
лексемы *bъlkъ:

место на реке, где яма в ручье с небольшим лужа, грязь

бурлит вода водопадом, омут

Серб, buk 'шум', макед. бучава, бука 'шум', др.-рус, ст.-слав.

боукъ 'шум', рус. диал. букать ' шуметь, бухать' и, наконец, рус. диал.
бук 'место под колесом мельницы, где водою выбита земля' скорее всего
не имеют отношения к корню *bъlkъ/*bъlčь. С другой стороны, серб, buk

- 'место на реке, где вода падает с шумом', макед. буч - 'водопад, место
на реке, где бурлит вода' и чакав. bukavina - 'бурление воды' могут
являться случаями контаминации с buk 'шум' (< *bukъ). Соответственно
и многочисленные топонимы в Македонии и Сербии могут восходить как
к одному так и к другому корню.

96
 Таким образом, если серб, бук и макед. буч из *bьlkь, то перед
нами еще одна карпато-балканская параллель, если же оба слова восходят
к *bukь, то перед нами пример параллельного семантического развития
('звук" > 'место звука") из прасл. *bukati. Также и прасл. звукоподражание
*bьlt- (укр. бавтаты 'болтать', пол. beltac 'мутить воду, болтать', рус.
болтать 'мешать жидкость, трясти') дало подобное семантическое
развитие в словен. bolt 'вир, пропасть'.

10. *jьzvorъ

укр.. закарпатское: 1зв1р, 1звор, зв1р, звор - 'лощина, овраг,

ложбина', jezvir, езв!р - 'глубокий овраг'; бойковское: зв!р - 'пропасть,
водопад, чаща, поток'; гуцульское: звур - 'глухое место, глубокая
лесистая лощина, ров, поток '; Буковина: 1зв1рь - 'чаща'; Одесская
область: 1звор - 'исток водоема';
старо-украинские памятники (1453 год. Сучава): изворь -
'источник', (XVI в., Закарпатье) извуръ - 'источник, ключ'-,
CT.-СЛаВ.: ИЗВОрЪ - 'ИСТОЧНИК, РОДНИК'; 'ИСТОК';
Др.-рус. Ц.-СЛ.: ИЗВОрЬ - 'ИСТОЧНИК, КЛЮЧ*;
рус, диал. (ярославское): извор 'ушат';
пол., диал.: zwdr - 'сухое ложе потока между горами в Карпатах';
словаи.: izvor, zvir - 'источник';
словен.: izvir - 'источник'; словен., диал. izvór, izvierk;
с.-х.: izvor - 'источник, исток' (в источниках засвидетельствовано с
XIV века); диал.. банатское: izur;
серб. (Сверлиг): izvoriśte- 'источник и место около него';
боЛГ.: ЙЗВОр - 'ИСТОЧНИК';
макед.: извор - 'исток реки, источник, место, откуда бьет вода',
'водоворот на реке'; Радожда. Вевчани: izvor - 'источник';

97
 DVM. (из славян.): izvdr - 'источник'.

ТОПОНИМЫ:

Изворь - название реки и населенного пункта в бывшей

Петербургской губернии (Теперь Извара).
Извор, Извар, Зверь (3eip) - несколько рек на территории
Западной Украины в бассейне Днестра;.
Извор - название реки и села в Македонии, 2 села в западной
Болгарии, 5 сел в Сербии;
H3BopJeTo, Десетте Извора, Бш^анини Извори - Македония;
Извор Мачала - село в зап. Болгарии;
Изворите на Црни Дрим - источник в Македонии;
Mali Izvor (2), Veliki Izvor - села в вост. Сербии;
Beli Izvor (4), Crni Izvor (2) - топонимы на юге Сербии;
Izvori - село в Черногории;
Izvoareli - село в Румынии.

Семантическая амплитуда лексемы *jьzvorь представлена в

следующей таблице:

исток, место около него: чаща, водопад, водоворот на реке, ушат

источник, глухая лощина, глубокий поток, ров, сухое ложе
ключ овраг, ложбина, пропасть потока между горами

Карпатское значение 'глухая лощина в лесу' видимо развилось из

более старого 'исток речки', которое сохраняется на востоке Балканского
полуострова, а также в украинском языке (Одесская область).
М. И. Онышкевич (1963, 78) приводит словацкое соответствие,
допуская, что самые древние словацко-карпатско-южнославянские
параллели восходят к периоду существования Белой Хорватии. Слово
отсутствует на западно-славянской территории, за исключением района
Карпат, а также не встречается в топонимике северо-запада Балканского
полуострова (см. карта № 9, Приложение, стр. 156). В литературном

98
словенском языке оно из старославянского или сербо-хорватского.
Интересно отметить, что распространение гидронимов *jьzvorь (укр.
3eip, рус. Изворь, серб. Извор) также указывает на соответствия между
восточнобалканским ареалом и северо-востоком славянской территории.
Это соответствие подчеркивается открытием Трубачевым (1968, 271) в
Правобережной Украине, главным образом, в бассейне Днестра и западной
части припятского правобережья) целой группы гидронимов, имеющих
параллели на Балканах. Помимо четырёх рек с названиями 3eip, Зверь,
Извор, Извар, это реки Сопот, Стубель, Стубла а также Долбока
(между устьями Днестра и Юж. Буга) и Осой. Также в бассейне верхнего
Днестра Трубачев обнаружил компактную группу гидронимов
иллирийского происхождения. Всё это навело 36. Голубя (Gołąb,1992, 251)
на мысль, что "the ancestors of the Southera Slavs began to crystallize in that region and
then moved gradually southward through the central Carpathians to the Danube basin,
following in tbis way the route taken much earlier by the ancestors of the Illyriaos". Это
заключение, однако, противоречит тому факту, что как раз на западно-
балканской (иллирийской) территории эти гидронимы и не встречаются -
очередное подтверждение несостоятельности поисков единого
территориального источника всех южных славян. Гидронимические
параллели всех вышеприведенных днестровских гидронимов находятся в
Сербии, Македонии и Болгарии. Интересно, что такие параллели
отсутствуют для срединной части припятского правобережья и среднего
Поднепровья, хотя там, судя по картам Трубачева (1968, 270-271)
сохраняются группы древнейших славянских гидронимов, каждая из
которых отличается своими специфическими чертами (сложения,
префиксация - Ка-/Ко-, Су- , суффиксация - Рубча, Глумча,...), что говорит

99
о диалектальной дифференцированности даже этого древнейшего пласта
славянской гидронимии.

11. *pьrtь (< *perti 'топтать, идти')

рус.: переть - 'идти, переть', попирать - 'топтать';

пол.: pertać - 'бегать рысцой'; пол., гуральские говоры: perć -
'тропа';
чеш.: ptt - 'лесная тропинка; тропинка, проложенная ведьмами';
чеш.. диал. (ляшское): prtat - 'лезть, переться';
укр.. диал. (Закарпатье): перть - 'тропинка для овец'; лемковские.
бойковские. гуцульские говоры: пырть, пирть - 'тропа, протоптанная
скотом, тропа, протоптанная в снегу';
слви.: prt, pft- 'тропинка, протоптанная овцами в лесу'-, 'тропинка в
лесу или в горах';
восточно-слви.: pirt, pyrć, pylta - то же;
пол., диал. Шодгалье. польские диалекты в вост. Словакии): perč,
pyrć - 'горная тропинка, тропинка, протоптанная овцами и козами,
потайная тропка'; Опава: pyrć - 'глинистая земля, где ничего не растет';
болг. : пъртйна - 'протоптанная в снегу дорожка'; район Софии:
пртйна - 'тропинка в снегу*, Ихтиман: прътйна, Банат: пърть!на -
'следы на снегу';
болг.. диал.: п £ р т я - 'прокладывать дорожку в снегу';
рум. (молд.): plrtie (заимствование из славянского) - 'то же';
серб.: prt, pftina, prtina - дорога в снегу; pftiti - прокладывать
дорогу в снегу; диалектное (Сверлиг): prtina- 'дорожка в снегу' и 'тропа
вообще*;
словен. prtf prtlna. pjftiti - 'то же'; в черновршском диалекте (запад)
не отмечено;
чак. (Истра): prteč - человек, следящий за чистотой дороги;

ТОПОНИМЫ:

100
 Пртлог - в Истрии.

Прасл. *pьrtь (первоначально абстрактное существительное от *perti

'топтать, идти') не засвидетельствовано на старой славянской территории
к северу от Карпат, зато известно горным карпатским диалектам
украинского, польского, словацкого и чешского языков в узком
конкретном значении 'горная тропа' (см. карта № 10, Приложение, стр. 156).
У южных славян слово известно тоже с конкретным, хотя и несколько
иным значением ('тропа в снегу'). Ниже дана наддиалектная
семантическая амплитуда лексемы *pьrtь.

тропа лесная горная тропа, потайная тропа, глинистая

тропа тропа протоптан­ тропа, протоптанная земля, где
ная овцами, тропа скотом в ничего не
козами, ведьм снегу, растет
скотом дорожка в
снегу

И. А. Дзендзелевский, первоначально относивший лексему к

заимствованиям из южнославянских языков, позднее причислил ее к
лексике древнейших юго-восточнославянских контактов до X века (1962,
81-82). Изолекса *pьrtь охватывает польские гуральские говоры,
Подгалье, польские диалекты в вост. Словакии, украинские закарпатские,
лемковские, бойковские, гуцульские говоры, словацкие, чешские,
болгарские, сербские и словенские говоры. Таким образом, лексема *pьrtь
распространилась как на северо-западе Балканского полуострова, так и на
юго-востоке, что соответствует ситуации на севере, где эта лексема
известна как в западных, так и в восточных Карпатах. Интересно, что, по
имеющимся материалам, в юго-западной Словении, как и в Македонии это
слово не встречается.

101
 12. *brьvь/*brьva (*brьvьno/-nъ/-na)

ст.-укр.: бервено - 'бревно, балка'; бервно - 'то же';

укр.: бсрвина - 'поперечная перекладина в ткацком станке для
ковров'; бервь, бервено - 'бревно, колода';
укр.. диал. (Закарпатье): берва - 'перекладина через поток, мостик';
укр.. диал. (Карпаты): бер' - 'мостик через ручей';
укр.. диал. (ГУЦУЛ.): Ьeł, родит, п. befvy - 'перекладина через поток,
мостик'-, бервь - 'мостик через реку, ручей';
бел.: (полесское): берва - 'мостик';
др.-pvc. (новгородское): бервь - 'плавающие бревна, плот'; 'забор';
др.-рус. / ц.-слав.: брьвь, бръвь - 'бревно';
рус.: бревно - 'часть ствола срубленного и очищенного от веток
дерева';
рус, диал.: бервно, бервено, берно, беревено, бервено - 'то
же';
пол.: bierzwa. bierwiono - 'бревно';
ст.-чеш.: bfev - 'мостик';
с.-х.: brv - 'мостик, перекладина'; bfrva - 'то же';
серб., диал. (Сверлиг и др.): brv - 'мостик, дерево, переброшенное
через воду, чтобы можно было перейти на другую сторону', 'мост'; у_
Вука: брвина - 'доска или балка для перехода через воду';
кайк. (Бедня): berv - 'бревно';
словен.: brv - 'мостик'; черноврш. диалект (запад) brou - 'то же';
болг.: бръв, бръф - 'то же'; брьвь - 'мостик, брод для скота';
бервяно, берно - 'бревно'-,
венг.: btlrtl - 'мостик';
рум.: birnu (заимствовано у дакских славян) - 'мостик*.
ТОПОНИМЫ:

Brvenica (2)- сёла в юго-западной Сербии и Македонии.

Сдвиг в значении ('кусок дерева, годный для строительства дома,

плота' > 'мостик'), видимо, произошел в восточных Карпатах, т. к. из

102
более северных районах значение 'мост' встречается только в Полесье (см.
карта № 11, Приложение, стр. 157). Примером параллельного
семантического развития может служить герм. * bruwjo 'мост' (старо-
англ. bruggia), в котором 36. Голубь (Gołąb, 1992, 113) подозревает старый
строительный термин с первичным значением 'балка'.
Суффиксальные формы (бревно (рус), бръвно, бървен (бол.), bfven
(с.-х.) и подобные), судя по наличию всех трех родов, первоначально были
прилагательными (ЭССЯ, 3, 73) от субстантивированной основы *brьvь +
-ьno7-ьnъ/-ьna. В районах, где не развилось новое значение ('мост'),
обе формы, с суффиксом и без суффикса, имеют значения 'бревно', 'плот из
бревен', 'забор из бревен' в тех же районах, где произошел перенос
значения (карпато-балканский ареал), возникла необходимость устранить
омонимию и безаффиксное образование специализировалось для передачи
нового значения, а суффиксальное прилагательное субстантивировалось,
сохраняя исконное значение. Наддиалектная семантическая амплитуда
лексемы *brьvь/*brьva очень ограничена:

бревно, доска, балка или дерево (любая мостик брод для

колода перекладина) для перехода через через скота
воду ручей

Ареал распространения переносного значения позволяет отнести

слово к старейшим карпато-балкано-полесским изоглосам. Н. И. Толстой
(1968а,12-18), приводя полесское соответствие (берва), указывает, что
слово распространено и в некоторых других районах (прежде всего в
некоторых украинских говорах за пределами Карпат). Южнославянский
материал в этом случае весьма однороден и не позволяет говорить о
какой-то дополнительной географической дистрибуции. Можно, однако,

103
отметить отсутствие значения 'мост' у *brьvь/*brьva (berv) в кайкавском,
что связывает его с ареалом к северо-западу и северо-востоку от Карпат.

13. *mpa/ *ropa

серб.: рупа 'яма";

серб. (Бачка): рупа - "яма для зерна, нора, дупло; долина с прямыми
склонами, котловина'; rupnjak - 'орудие , которым достают зерно из ямы
для зерна"; Сверлиг:ro*pa- 'углубление в земле, яма', Rupčaga - 'большая
яма'; Черногория: рапина - 'большая яма', Босния (Кнешполе): гара -
'небольшая яма';
далм. (Млет. Текелия): гора - "глубокая долина с крутыми
склонами"; Хвар. брушский говор: гара - 'яма, дырка', rapenjok - "улитка с
дырочкой на ракушке", rapjev - 'с дырками'; Река: rapina - 'большая яма';
Любиша: ropav - "с дырками"; CvcaK: rapoča - 'углубление в горе с
отвесными стенами';
укр.. диал. (Закарпатье): рупа - 'яма для картофеля'
словен.: гора "карстовая пещера, место, где выходит на поверхность
карстовая река';
словен. (юго-восточная Штирия. Крайна. т. е. хорватское
пограничье): гора - "яма вообще, водоем, котловина'; Черновршский
диалект: гора - 'яма, куда уходит вода', частотный топоним, горса - 'так
же';
болг. (Трын. Неврокоп): рупа - 'яма; узкая долина, прорытая горной
рекой";
болг. (Орхание): ропа- 'узкая долина'; (Турецкая Фракия) ропа -
"яма"; Родопы: ропка - "яма".
арум.: агор - 'пропасть*.

Топонимы:

104
 Ирпа, Ирпица - реки в бассейне Десны, Ирпень - город и правый
приток Днепра к югу от Припяти, вариант Ропин (Украина) - Топоров,
1962, 218;
Rape, Rapišće (Hvar), Ropa (Tekelija, Mljet), Ropci (село около
Церквеници) - Далмация:
Rapšice - Черногория:
Rupa - село на хорватско-словенском пограничье, близь Истрии;
Rupa, Rupača, Rupahina, Rupe, Rupi, Rupica, Dolnja Rupica, Rupice,
Rupina, Puli Rupine, Pred Ograd u Rupačini - топонимы в Горском
Которе , мотивированные топографическим объектом в виде углубления,
ямы - Хорватия:
Rupea (Брашов), Rápele (Юго-западнее Бакэу) - РУМЫНИЯ:
Ropinje - местоположение не указано;
Ropa (гидроним); город Ropczyce (Низкие Бескиды) - Польша-.
Prekoruplje - горный район в юго-западной Сербии:
Ruplje - село в юго-восточной Сербии:
Golema Rupa, Mala Rupa, Rupeljevo - юго-западная Сербия.

Лексемы rupa / гора засвидетельствованы для широкого карпатско -

южнославянского ареала. Основа гир- встречается в основном в
Словении, в Горском Которе, на всей территории Сербии, в Боснии,
Закарпатье. Вариант гар- распространен в основном в чакавских говорах
(Река, Далмация), а также в Черногории, турецкой Фракии, Родопах, т.е. по
краю балканских славянских земель (см. карта № 13, Приложение, стр. 158).
Впрочем, единичный топоним с этой основой зарегистрирован в Польше
(Ropa). Семантическая амплитуда лексемы гора/гора на территории ее
распространения (в основном южно- и западнославянские языки, а также
некоторые говоры украинского языка) дает два полюса значений — 'яма
вообще' / географический термин:

105
глубокая узкая долина, (большая/небольшая) хозяйственная
долина с прорытая горной яма, углубление в яма; яма для
отвесными рекой; кастровая земле, дырка, нора, картофеля;
склонами, пещера, откуда дупло яма для зерна
котловина вытекает вода; яма,
куда уходит вода;
водоём

В случае лексемы гора / гора определение иерархии значений, т.е.

определение исходного, опорного значения представляет большие
трудности. Трудно удержаться от искушения и не предположить, что
развитие идет от более абстрактного ('углубление вообще') к более
конкретному ('яма в земле, географический термин', а также
'хозяйственная яма'). Это, однако, не согласуется с тем фактом, что ареал
распространения более общего значения ^же ареала распространения
гора / гора как географического или хозяйственного термина (см. карта №
12, Приложение, стр. 157). Общее значение встречается во Фракии и
Родопах, в Сербии, в Герцеговине, кое-где в Далмации (Хвар), на Истрии
(Река) и по словенско-хорватскому пограничью (Штирия, Крайна). Для
более четкого определения ареала распространения слова в этом
значении не хватает лингво-географических фактов. Фонетические
различия не совпадают с семантическими, т.е. один и тот же
материальный вариант может иметь оба значения и два разных варианта -
одно и то же значение. Вообще, разнообразие рефлексов на разных
территориях не вяжется с семантической близостью всех форм. Это
особенно удивляет, если подключить к рассмотрению неславянские
формы со сходным значением: рум. groapá - 'яма', 'могила', 'погреб' и алб.
grope- 'яма, могила'. Судя по всему, они не могли послужить
непосредственным источником славянского *ropa, несмотря на сходство
с некоторыми западнославянскими словами: польским grapa, drapa -

106
 'откос, крутой склон', чешским, моравским grapa, grap - 'склон, откос',
словацкое grapa - 'каменистое поле, склон, откос'. Сюда же, вероятно,
относится и украинский топоним Grdpa. Можно предположить, что
вариантность гора / гора восходит к субстратным заимствованиям из
родственных диалектов, распространенных в карпато-балканском ареале
до миграции славян. В пользу такого предположения говорит полное
отсутствие этой лексемы (и топонимов) как у восточных, так и у северо­
западных славян, а также наличие топонимов типа Roupe, Roufe
(Восточные Альпы) и тирол., диал. геире 'осыпь'. 21 Ещё ИЛЛИЧ-СВИТЫЧ

(1960, 227) предполагал заимствование слова в качестве ландшафтного

термина 'горное ущелье, пещера' из карпатского субстрата. В этом случае
значение 'углубление вообще' могло развиться позднее в некоторых
говорах. Остается, однако, и возможность контаминации заимствования с
исконным славянским диалектизмом *rupa в значении 'яма' (из *rypati
'копать') 22 . Признание лексемы *rupa праславянским диалектизмом
" (исконного или заимствованного происхождения), занесенным на Балканы
одной из волн славянской миграции (скорее той, которая легла в основу
центрального балканского ареала, т.к. для маргинального характерна
иная огласовка, не возводимая к слав, *rypati), объяснило бы присутствие
топонима Ирпень-Ропин в бассейне Днепра и отсутствие каких бы то ни
было следов прасл. *rupa в большинстве северных славянских диалектов.

21
См. Walde, 1926-1932,1,354.
22
На славянском происхождении *rupa настаивает Якобсон (1959, 268),
Фасмер (1987, 518-119) и др.

107
 14. *bara

др.-рус. / ст.-слав.: бара (южнославянизм) - 'болото';

рус, диал. (тверское): бар - "болото, место непригодное для
хозяйственных целей'-, арханг.: бар - 'глубокое место в море, где
останавливается пароход';
укр.: бар - 'сырое место, впадина между холмами'; Полесье: барило
- 'возвышенность', Сумшина: баруля - 'яр, обрыв';
пол.: barzyna, barzowka (возможно из чешского)- 'болото';
ст.-чеш. (15 в.): ЬаКпа - 'тёмное место';
чеш.. диал.: Ьага- 'большое болото'; Ьагша - 'топь, болото'; возможно
также bafena - 'трещина, щель';
слви.: barina, bahurina - 'сырое, болотистое место';
моравское: Ьага - 'большое болото', bafisko - 'болото';
словен.: Ьага - 'болото, топь'; barje - -'болото, топь'; barjan.barjevec
- 'житель болота'; barski - 'болотный';
серб.: бара - 'плавни, лужа', а также домин.: barica, bareš; увелич.:
barina (также - 17 век), baruga, baretina, baruština; barešnjak - 'растение';
barje - 'поле под водой'; baruga - 'русло, по которому вода бежит от
плотины на мельницу'; barugva - 'водоворот, омут, где больше всего
собирается рыбы'; barište - 'болотистое место'; baran, barski - 'болотный,
боЛОТИСТЫЙ';
далм. (Лика): Ьага - 'луг'; Корчула: baruža - пруд в поле , который
служит водопоем для животных';
мак.: бара, баруга - 'лужа'; бариште - 'большая лужа';
болг.: бара, баруга — 'речка, поток', 'стоячая вода, лужа',
'маленький поток', 'лужа', 'речка', 'маленькая речка', 'маленький источник,
крытый и огражденный камнем' 'водоворот'; барешница - 'растение';
барало - 'выемка с водой';
албан.: Ьбггак (< слав, barьnъ + слав. суф. -ак, ЭССЯ, 2, 154) - 'болото,
стоячая вода';
новогреч.: цяосра (из славянского) - 'то же'.

Топонимы:

108
 Вагус - Польша:
V. Ваша - между Савой и Дравой - Хорватия-.
Бара - зап. Босния:
Ваге - по одному селу в Косове, в Шумадии и юго-зап. Сербии:
Barice (3) - сёла в Воеводине и западной Сербии.
Ста Вага - река (приток Дуная, недалеко от Белграда - Сербия):
Obedska Вага - болото в Воеводине-.
Selska Вага - озеро в зап. Сербии:
Baranda - населенный пункт в болотистой местности в Воеводине:
Rakova Вага - село в северной Сербии-.
Barič - город на Саве у Белграда - Сербия.
Salas-Crnobarski - населенный пункт в западной Сербии.
Barice, Ваге - сёла в Черногории-.
Истудана Бара (Студена Бара), Бараково, Барово, Баровица,
Барова Црква, Барикон (до 1926 года, теперь Мокрени 2), Барешани,
Барешино - Западная Македония:
die Ваге (1518 год) - топоним в Рудных горах - Чехия:
Многочисленные оронимы и гидронимы от этого корня на западе
Болгарии (Георгиев, 1978);
Báráteaz - РУМЫНИЯ:
Дославянские названия: Kolubara - приток Савы (Сербия): Metu-
baris - название междуречья Савы и Дравы в древности;

Продолжения праславянского *bara встречаются в основном в

южнославянских диалектах, а также в чешских и словацких в следующих
значениях.:

болото, топь стоячая вода, речка, источник луг пруд

лужа

Восточнославянские соответствия мужского рода выглядят

изолировано и очень малочисленны, в топонимике практически не
засвидетельствованы. На южнославянской территории топоним *bara
встречается очень часто в северной Сербии (римская Мизия) и западной

109
Болгарии, а к западу от Боснии лишь единичная фиксация - V. Ваша (см.
карта № 14, Приложение, стр. 158).
Представляет интерес предложенная О. Н. Трубачёвым (1968, 280)
этимология топонима Медоборы - водораздельный кряж на Волыно-
Подольской возвышенности, в левобережье Днестра. Трубачёв
предполагает для него иллирийское происхождение, из *Medu-baris -
'междуболотье' и привлекает для сравнения топоним Metu-baris
(междуречье Савы и Дравы), засвидетельствованный у Плиния. Также и
Самбор (<*Sam-bar-) - город в междуречье Стрвяжа и Днестра
сравнивается им с городом Самобор (<*San-bar-) в Хорватии, позднее
переосмысленного славянским населением.
Иллирийскую этимологию этих топонимов Трубачёв подкрепляет
присутствием в верховьях Днестра других топонимов иллирийского
происхождения: Джурынь, Стрипа, Горынь, Иква, Белз (<*Bъlz-, ср.
иллир. mons Bulsinius, современное Бужанин) , Бескиды (< *biz-kit
< *buz- < *bhug- 'бук' + *kit- 'лес'), Дукля (<*dokl-, ср. топоним
Дукл>я в Черногории).

Таким образом, если считать "bara праславянским заимствованием

из субстратного (праиллирийского?) диалекта, заимствованного до начала
великих славянских миграций, то бросается в глаза несовпадение между
территорией распространения иллирийских племён на Балканах и
распространением слова *bara в южнославянской топонимии (в основном,
северная Сербия и Западная Болгария). Очевидно, так же как и в случае с
*jьzvorъ, верхне-днестровский топонимический материал имеет
соответствия на востоке Балканского полуострова и привнесен туда тем
же миграционным потоком.

ПО
 Часть II: Южнославянские лексические эквиваленты.

1. Семантическое поле 'огонь, очаг' с опорной лексемой *ogьnь.

у к р . : ОГОНЬ - 'ОГОНЬ';
укр. (восточнозакарпатские. гуцульские и бойковские говоры, т. е.
только в горной местности по обоим склонам центрального хребта
Восточных Карпат): ватра - 'очаг, огонь костра, живой огонь', 'печной
под, место в печи, где пекут хлеб', 'место, где горел костер', (ватралка -
'кочерга', ватрище, ватровище, ватерник - кострище), -,
др.-pvc. ст.-слав.: огьнь - 'огонь';
СТ.-СЛаВ.: ВЪТрЬ - 'ОГОНЬ*;
пол.: watra - 'огонь, костер и пр.' (watral - 'кочерга'); ogierf - 'огонь';
в.-ЛУЖ.: wohen - 'огонь';
Н.-ЛУЖ.: hogeá - 'огонь';
чеш.: oheá - 'огонь'; (восточно-моравские говоры) vatra - 'очаг,
огонь в очаге';
слви.: oheá - 'огонь' (vatra - 'большой костер, под открытым небом',
vatral - 'кочерга');
серб, (шток.): vatra, vatrica, vatruština - 'огонь, жар'; (vatrište - 'очаг',
vatralj - 'кочерга'; vatren - 'огненный'; район Скадра, сербский говор
Враки: votra - 'каменная плита');
кайк. (Бедня): jyegenj - 'огонь', jegnjište - 'очаг', (на юг от Савы) ogen
- 'ОГОНЬ';
словен.: óganj - 'огонь'; (Илирска Бистрица) vajer (< ?rom.*vadier) -
'огонь'
далм. (Котор): вадриле - 'огонь';
болг.: <5гън - 'огонь' (vatral - 'кочерга');
алб.. тоск.: vatfir (опред. форма, ед. ч. vatra); алб., гег. votfir, votra -
'очаг';
рум.: vátra - 'очаг, печь', в переносном значении - 'дом, жилище,
род' (vátraiu < *vatralis - 'кочерга', Гиндин, 1982, 37)

111
 молд.: ватрэ - 'кострище, очаг, огонь, пламя, печной под, большая
свеча-, выступ перед печкой, лежанка';
арум.: vatru - 'очаг, дом';
венг.: vatra - 'огонь'.
рус, костромское вотра - 'распоясанные снопы, которыми
набивают овин'; (?) вотра, вотря - 'измельченная солома с колосом,
оставшаяся после молотьбы' (у Даля, впрочем, от 'тереть'); рус. вотрушка
(в акующих говорах ватрушка) - 'печеная (на очаге) лепешка с творогом'.

П. Скок (1973, III, 569) считает *vatra пастушеским словом,

разнесенным по Карпатам средневековыми влахами (романоязычным
населением). Однако, ранее не принимавшиеся во внимание
восточнославянские соответствия могут углубить историю слова в
славянских языках.
Наддиалектная семантическая амплитуда лексемы *vatra в
славянских диалектах не велика:

живой ОГОНЬ; ОГОНЬ костер; большой огонь печной под, место в

огонь в очаге; очаг под открытым небом печи, где пекут хлеб

Схема составлена без учета возможной последовательности в

развитии значений, т. к. хотя четвертое значение интуитивно можно
признать производным (как сама печь производна по отношению к очагу, а
хлеб первоначально пекся непосредственно на нём), в отношении трех
остальных значений трудно прийти к определенному решению. Лексема
*ogьnь, в отличие от *vatra не обладает практически никакой
семантической амплитудой — во всех славянских диалектах, в которых
уцелела, она употребляется в значении 'огонь*.
Таким образом, можно предположить, что первоначальная
семантическая градация слов *ogьnь и *vatra была следующей: *ogьnь, -

112
"огонь вообще"(немаркированная лексема) в отличии от заимствованного в
карпатском ареале *vatra - 'огонь в печи, огонь для готовки, кострище' и
т.д.
Слово распространено в Карпатах (восточно-закарпатские,
гуцульские и бойковские говоры украинского языка, в горных польских, в
восточно-моравских говорах чешского языка, в словацких говорах и
штокавских говорах. В албанских, румынских, молдавских и венгерских
говорах употребляется в других огласовках. Слово не
засвидетельствовано на словенской территории, за исключением Илирской
Бистрици, там возможно из местного истрийского романского диалекта,
ассимилированного славянским. Другое свидетельство существования
слова в западных восточнороманских диалектах - далматинское vadrile.
В чакавских и кайкавских говорах не известно, хотя в настоящее время
штокавское ватра начинает проникать из литературного языка далеко на
запад. Для хорватской территории впервые зафиксировано в Словаре
Микали (XVII век). В славянских говорах к западу от Уны повсеместно
распространено прасл. *ogьnь, как, впрочем, и в Македонии и в Болгарии.
Интересно, что и штокавская территория не однородна в этом отношении:
в пограничных с Албанией (I) районах vatra не встречается (Петрович,
1983, 209), нет его и в старых памятниках письменности (см. карта № 15,
Приложение, стр 152).

Скорее всего, отсутствие карпатизма *vatra в лексике Полесья и

других северославянских говоров, а также в западно- южнославянских
говорах указывает на субстратный характер этого карпатизма. Скорее
всего, слово это было усвоено карпатскими и балканскими славянскими
диалектами из лексики древних индоевропейских языков Карпат,

113
Паннонии, Дакии и Мизии, откуда оно попало и в романские балканские
диалекты.

2. Семантическое поле 'крестьянское жилье' с опорной лексемой *kqtia

pvc.: хижа, хижина - "изба"; сибирское - "шалаш"; южное - "чулан,

клеть"; донское - 'отдельная кухонька", "землянка";
рус, диалектное, рязанское: к^ча - "шалаш из столбов в рост
человека, покрытый дерном", челябинское - кути - 'часть избы перед
русской печью"; вятское - кутьи - "место у двери", вологодское,
свердловское, пермское, уральское - кутьи - "кухня";
рус.: изба - 'крестьянский дом', рус, диал., новгородское: изба -
'жилая комната';
др.-pvc: куча - "хижина, шалаш, жилая постройка";
рус. - ц.-слав. хыжа. хыжда (гиперкоррекция) - 'хижина';
бел.: хата - 'хата';
бел, диал.. северо-вост. Белоруссия: куча, ку*чка - 'небольшая
хата, хлев"; Дрогичинское полесье - "отгороженная часть хлева, избушка'
[Гомелыцина - "место под печью"]-,
укр.: хата - 'дом, изба, хижина' [к^ча - 'клеть для птиц, хлев для
свиней'];
укр. диал.. карпатское: к^ча - 'бедный старый дом, хибарка";
мараморошские и боржавские говоры - хыжа (хижа) - 'крестьянский дом';
[полтавское: ку*ча - 'ящик для птицы". Верховья Днепра - "помещение",
Полесье - "узкое место под русской печью", Киевщина - "будка для собаки",
одесская область, Буковина, Закарпатье - "свинарник"];
Р,-луж-= khĕža;
Н,-ЛУЖ-: *yŽa;
пол.: chata - 'хата, деревенский дом';
пол., диал.: chiž(a) - "шалаш"; диал. x»ta;
словин.: xata - 'хижина';

114
 чеш.; chyzina, chy*ze - 'изба';
чеш.. моравское: kuča - 'хижина'; чеш.. диал.: chat' - 'хибара';
слви.: chata - 'хата, хижина', 'дача';
восточно-слвц.: chiža - 'изба'-, kučka - 'домик';
средне-слвц.: izba - 'изба';
словен.: hiša - "дом" (иногда в Каринтии в переносном употреблении
'пещера'); восточное hfža; западное hiša-, словен., диал. коса - (горная)
хижина, лачуга; черноврш. диалект каспэг - 'лачуга';
кайк.: hiža, (Бедня) hižo - 'изба', hižiSa - 'место где стояла изба';
чак. (Истра): - hiža; чакав. (о. Сусак) kuća - 'дом', kućar - 'хозяин',
также и по документам XV-XVII веков (Hamm, 1956).
серб.: kuća - дом, помещение с очагом-, серб., диал. (Црес, Сербия,
Черногория, Космет, Куманово, Нерези) - 'кухня"; серб., диал. (Сверлиг)
ižište - 'место, где некогда стоял дом*.
болг.; К1>ща - 'дом'; болг. диал. кЖшта, к^шта, кошта, кйщъ,
ккашча, къша - 'дом';
мак.: куйа - "дом"; макед. диал. - 'кухня";
макед. диал.: k£Sta - 'дом'.

ТОПОНИМЫ:

Stara Kuda (2), Stare Kude - топонимы на юге Сербии:

Kučevo - город в восточной Сербии:
IzbiSte - населенный пункт в Воеводине:
Kućanci - восточно-славонское село;
KučiSte - село на Пелешце (Хорватия):
Kučice - место недалеко от Сплита (Хорватия):
Kuće - село в Посавье, (недалеко от Загреба, Хорватия):
Kučevište, Kučkovo - села в северной Македонии:
IzbiSno - топоним в восточной Боснии близ Дрины;
Избица (с Избицами) - Зап. Македония (1348 - Kravary, 1989, 120)

Распространенное до недавнего времени мнение о том, что

продолжения праславянского *kqtja встречаются исключительно на
южно-славянской территории, как будто опровергаются данными

115
восточнославянских диалектов (ЭССЯ, на *kqtja). Правда, семантика слова
на этой территории несколько отличается от южно-славянской и
представляется вторичной или контаминированной из-за своей
эмоциональной окрашенности ("бедный, маленький дом" —> 'лачуга' —»

'хлев, конура"), также и в словенском. На восточнославянской

территории, понятие жилого (т.е. отапливаемого) помещения, характерное
для южнославянских, редуцируется до 'места рядом' или "под печью (т.е.
очень близко к значениям слова *kqt, см. ниже). Следующая таблица дает
полный наддиалектный набор значений для южно- и восточнославянских
территорий, если принять общность их происхождения:

дом, кухня, место хлев, часть бедный старый горная

помещение с под/перед хлева, клетка дом, избушка, хижина
очагом печью, место у или ящик для домик, лачуга,
двери птиц, будка для хижина
собаки

Известно, что на территории между Днестром и Дунаем, на Волыни

и от Среднего Днепра до Южного Буга в качестве отопительного
устройства славянских четырехугольных полуземлянок в 6-7 вв.
использовались каменные (иногда глиняные) печи (Хавлюк, 1974, 181-210), в
то время как в жилищах на Верхнем Днепре и в междуречье Вислы и
Одера преобладали открытые очаги. Эти два вида отопительных
устройств отличались не только конструкцией, но и местоположением:
очаг располагался в центре землянки, а печь — в углу. (Седов, 1976, 29;
он же, 1979, 114-115; он же, 1982а, 14-15). Географическая дистрибуция
слова *kqtja (см. карта № 16, Приложение, стр. 152) совпадает с
территорией распространения славянских землянок с печью в углу и
керамикой "дунайского" типа ("земля антов' по Иордану). Эффектная

116
гипотеза была предложена О. Н. Трубачевым (ЭССЯ, 12, 69; 13, 139). Он
предположил, что печь по отношению к очагу могла быть инновацией в
культурном плане, в то время как *kqtja ('жилище с печью в углу') было
соответствующей инновацией лексического порядка (*kqtja < *kqtъ
("внутренний угол') + за) 23 .
Однако, соответствующие значения развивались и у самой
производящей основы, слова *kqtъ (рус, диал. кут - 'кухня', 'задняя
часть или угол русской печи'-, болг., диал. кът - 'угол близ очага, где
можно сесть', 'личное место, слева от очага'; макед., юго-западное кат,
ket - 'угол справа от очага', кънт - 'под домашнего очага'; серб., диал.
kut - 'часть старинного дома, где раскладывался очаг'. Сравните также
сходные значения у рус, диал. кутница - 'часть избы напротив устья
русской печи', рус, диал. кутник - 'лавка около печи', штокав. (Стон)
kutara - 'яма у очага для мусора'.
Подобные значения развивались и у варианта *kqta (рус, краснояр.
кута - 'угол за печью', яросл. 'сени в избе', сибир. 'теплая каморка'; бел.
кута - 'могила').
В связи с этим, появление формантов -ja и -а остается
необъясненным, хотя семантическое развитие от 'угла с печью' к 'дому с
печью' представляется весьма вероятным.
Положение осложняется тем, что на славянской территории
распространено и другое, близкое по значению ('закут, хлев, клетка,
конура') и произношению слово - *kotь (и производные *kotьcь, котух,
kotar, kotora, kotara, и т. п.). Для этого слова предполагают иранский (ср.:
иран. *kata- < *kan- 'копать', Трубачев, 1967) или герм, источник (н.-нем.

23
Ср., однако, другую этимологию у Скока *kqtja < *kqtati "укрывать,
защищать'.

117
kot(e) 'хижина' и др.). Можно привести следующие примеры: чеш. kot, kdt
- 'будка, лавка (рыночная)', 'хлев'; пол. kojec (< kociec) - 'курятник'; др.-
рус. и ст.-ел. котьцъ - 'клетка, хлев'; рус, диал. котух - 'хлев для
мелкой скотины', 'шалаш', 'конура', 'грязное жильё', котпы - 'загородка из
плетня'; бел., диал. котух - 'курятник, гусятник', 'тюрьма', словен. kotec
- 'курятник'; кайкав. kotar - 'помещение, построенное под землей', болг.
котора, котара - 'укрытие пастуха', серб, kotor - 'то же', кот - 'закут для
мелких домашних животных, для молодняка'; Лика kotarina -
'огороженное место для сена', венг. kotec, рум. kote( и другие. Однако,
компонентный семантический анализ совокупности всех значений *kotъ
('малые размеры' + 'нечто плетёное') подкрепляет старую версию о
происхождении его из и.-е. *qet-(*qot/*qat) 'плести'. Вообще, следует
обратить внимание на три фактора, отличающие *kqtja (*kqtъ) и *kotь. Во
первых, *kotъ и производные распространены повсеместно, в то время
как *kqtja не встречается на западнославянской территории. То же
можно сказать и о *kqtъ, которое на западнославянской территории
(включая словенскую) не развивает значений, связанных с печью или
очагом, хотя в исходном значении 'внутренний, вогнутый угол'
встречается повсеместно. Во вторых, для *kotъ значение 'дом' является
совсем не основным и с негативной коннотацией ('плохой', 'старый',
'маленький'), а для *kqtja - значение 'утепленное помещение, дом'
является основным, во всяком случае на южнославянской территории. В
третьих, областью семантического пересечения *kotь и *kqtja являются
как раз коннотативные значения, которые отсутствуют у производящей
основы *kqtъ. По-видимому, дело здесь в контаминации значений сходно
звучащих слов или в параллельном развитии некоторых значений. Таким
образом, если *kotъ можно признать общеславянским словом, *kqtja

118
должно быть признано праславянским диалектизмом, возникшим,
возможно, еще во время первичного (в отличии от великого)
распространения славян на юг, когда ими были усвоены какие-то
элементы субстратных культур (См.: 3 век н.э. — распространение
пшеворской и зарубинецкой культуры на территорию Черняховской, стр.
10-12). 3. Голубь (Gołąb, 1992, 88) относит слово *kqtja (в его транскрипции
*kqt'a) к слою древнейших (конец 3-его тысячелетия до н. э.) славянских
заимствований из кентум-языков (< *kčntia, которое в свою очередь
является производным от *kontos, давшее также и праславянское *kqtъ),
что представляется маловероятным в связи с отсутствием слова в
западнославянских языках. А *kotъ, *kotьcь тот же автор относит в
одном случае к древнейшим общим элементам для языков-satem (Gołąb,
1992,105), а в другом - к поздним заимствованиям из иранского (Gołąb,
1992,321).
Если не принимать иранской этимологии для славянских *kqtja и
*kotъ (< иран. *kata-)24 возникает необходимость как-то объяснить
семантическое сходство слав, *kqtja 'землянка* и иран. (авест.) *kata-
'комната, кладовая, погреб', 'временное хранилище мертвых тел' '.(<*kan-
'копать' < *kdta-). В этой связи интересно обратить внимание на глагол
*kqtati болг., диал. кътам, кътъм 'прятать, скрывать', 'сохранять,
глубоко прятать', 'убираться, собирать'; чеш. kutati 'извлекать, добывать
полезные ископаемые' (если не из нем. kutten - 'то же'), чеш., диал. kutat
- 'разгребать (золу, угли)', 'рыться (о курах)'-, словац. kutat' - 'искать,
копаться', а также 'разведывать руду и уголь', kutáč - 'кочерга'; пол., диал.
kutać - 'сгребать рукой или ногой'; укр. кутач - 'кочерга'; белор., диал.
кутаци - 'стирать бельё'; греч. KEVGCO И KevGavco 'скрывать, прятать'.

24
На иранской этимологии *kotъ настаивает В. Н. Трубачев: ЭССЯ, т. 2, 22

119
Первоначальным, возможно, было значение 'рыть, закапывать,
раскапывать'. Этот глагол не следует смешивать с праслав. *kutati25 (из
и.-е. *keut-/*kiJt- 'кожа, шкура, кожура, кров'), давшим болг. кутам -
'выхаживать, вскармливать' (Родопы); др.-рус. кутати - 'кутать, укрывать'-,
рус. кутать - 'одевать в теплое'; рус, диал. (псковское, тверское) хутать
- 'одевать, окутывать, прятать'; укр. кутати - 'кутать; заботиться,
воспитывать; успокаивать, усмирять', кутатися - 'кутаться, заниматься,
хлопотать'; укр., диал. (буков.) кутати - 'выращивать, кормить, разводить
(птицу, скот)'; белор. кутац (если не из *kqtati) - 'городить, строить'. 26 .
Продолжения праславянских *kqtati и *kutati в современных славянских
диалектах различимы только семантически, за исключением болгарского,
где они различаются и формально (кътам и кутам).
Как видно из значений приведенных здесь примеров, прасл. *kqtati,
не имеющее удовлетворительной этимологии, может быть сопоставлено с
праиран. *krita- 'копать'. С точки зрения лингвистической географии он
представляет собой балкано-карпато-белорусскую изоглоссу, что
согласуется и с ареалом распространения *kqtja. Представляется
вероятным, что иранский субстратный элемент *kiłta- 'копать' и *kata-
'углубленное в землю помещение* вступили во взаимодействие с
исконнославянской семантической инновацией *kqtъ - 'угол' > 'теплое
помещение с печью в углу'. Такой подход объяснил бы не только
появление форманта -а у слова *kqtъ (рус, диал. кута - 'угол за печью',
'сени в избе', 'теплая коморка' и переходные формы типа рус. кутья1 -
'кухня, место у двери', кута - 'часть избы перед печью', но и белорусское

25
Трубачев, однако, считает *kqtati экспрессивным вариантом с носовым
вокализмом от *kutati, но само *kutati признает неясным, а их
продолжения семантически не различает: ЭССЯ, 12, 69; 13, 139.
26
См. по-другому у Трубачева, ЭССЯ, вып. 12, стр.69.

120
кута - 'могила' (первоначально, 'дом для мертвых'). Тут небезынтересно
будет вспомнить, что основным типом жилища как на территории
восточно-пшеворской культуры, так и на средне-днепровских поселениях
зарубинецкой культуры были наземные сооружения. На этом фоне
вполне убедительно выглядит мысль о субстратном по отношению к
славянской культуре происхождению землянок. Таким образом,
инновация *kqtja развилась скорее как обозначение нового типа жилища
(т.е. землянка заменила наземное жилье), что, конечно, не исключает
одновременного развития значения 'жилище с печью в углу",
предложенного Трубачевым.
Часто приводимые в связи с *kqtja болг. катун - 'пастушеское село',
сербское катун - 'тоже', рум. kátun - 'поселок', новогреч. KOTO'Dva -

стоянка, лагерь' (возможно, все из раннеалб. *katun - 'деревня', которое в

свою очередь из иран. *katana, Гиндин, 1982, 38), следует считать гораздо
более поздним (по сравнению с *kata-) иранским заимствованием, уже на
балканской территории и через посредство балканского субстрата.

Также более поздним, но заимствованным из северно-иранского

диалекта (сармато-аланского, где *k > x) следует считать и укр. хата
'крестьянский дом' (ср. фин. kota, тоже из иранского, но более раннее,
скифское). Лексема хата распространена на относительно ограниченной
территории, в основном на украинской и частично на белорусской и
западнославянской (где, возможно, заимствована из украинского).
Лексема хата практически не имеет семантической амплитуды, за
исключением значения 'хижина', т.е. 'убогий дом' с отрицательным
оценочным компонентом и тоже производного 'дача'. Несколько
факторов свидетельствуют об относительно позднем времени ее
распространения. Во-первых, лексема не встречается на южнославянской

121
территории, что указывает на время, после южной миграции славян, во-
вторых переход *k > х в северно-иранских — довольно поздний процесс
и, в-третьих, территория распространения лексемы хата практически
совпадает с территорией такого фонетического процесса, как переход *g
> у (фрикативный в чакавских говорах - независимый и поздний процесс).
Предполагается, что славянская спирантизация произошла под влиянием
идентичного процесса в северо-иранских языках, но не зашла так далеко
(т.е. *g > у, но *кне перешло в х). Хотя лексема хата не дает информации

о праславянском диалектном членении, её распространение может

объяснить исчезновение *kqtja в значении 'дом* на восточнославянской
территории
Праславянское *xyža считается древним германским (готским)
заимствованием (ср.: др.-верх.-нем. hus).
И. А. Дзензелевский (1961, 49) относит *xyža к очень
немногочисленному ряду слов (чад, оболок, п!д), свидетельствующих о
древних непосредственных контактах восточных и южных славян в
период, когда они еще не были разделены иноязычной (венгерской и
румынской) средой. Такие лексемы он локализует в основном в двух
архаичных закарпатских группах говоров: мараморошских и боржавских.
Остальные карпато-южнославянские параллели, встречающиеся в
карпатских говорах новой формации, он интерпретирует (без достаточных
оснований) как болгаризмы и сербохорватизмы, то есть как заимствования.
Указанные говоры связывают с южнославянскими и общие
словообразовательные элементы (Нимчук, 1962, 16). Вообще, горный район
Восточных Карпат по обеим сторонам центрального хребта отличается
лингвистически от примыкающей с севера равнины. Изолексы этого
горного района объединяют бойковские, гуцульские и восточно-
закарпатские говоры, отсекая их равнинную территорию. Так, лексема

122
*xyža в значении 'жилой дом' встречается только в горной (южной) части
бойковских говоров, а также в горных закарпатских украинских говорах.
В словацких говорах изоглосса izba (средне-словацкие говоры)/
chiža (юго-восток) в значении 'дом' разделяет словацкую территорию на
две части. В других западных славянских диалектах лексема izba
встречается только в значении 'жилая комната', также и в словенском, и в
новгородском диалекте русского языка. Вообще, из южнославянских
языков слово izba засвидетельствовано только в словенском, что еще раз
связывает словенский с западнославянскими и новгородским.
Праславянские *xyža и *kqtja представляют собой эквиваленты на
наддиалектном уровне. Их наддиалектные семантические амплитуды, тем
не менее, не совпадают полностью. Наддиалектный набор значений для
лексемы *xyža представлен ниже:

I дом, изба 1 отдельная кухонька, чулан, клеть | землянка | шалаш |

Можно добавить, что на территории Боснии слово hiža
употребляется в значении «небольшой монастырь». Хотя это значение
явно вторичное, само наличие слова в Боснии значительно.
Элементы наддиалектного дублета *hiža / *kqtja в значении
'крестьянское жилище" территориально как бы дополняют друг друга. И
хотя, по предположению автора, слово *kqtja, было частично вытеснение
словом хата, слово *hiža сохранило свой первичный ареал,
охватывающий горные карпатские говоры, восточнословацкие, польские,
нижне-лужицкие, чешские, словенские, кайкавские и чаковские и
некоторые русские говоры, *hiža / *kqtja, по всей вероятности, являются
праславянскими диалектизмами, восходящими к эпохе славяно-

123
германских (пшеворская культура) и славяно-иранских (черняховская
культура) контактов.

3. Семантическое поле 'крестьянское селение' с опорной лексемой *sedlo

ст.-слав.: село (1) - 'населенное место, дворы, жилые и

хозяйственные постройки, [село (2) - 'поле, земля']; вьсь - 'деревня';
рус, диалектное-новгородское.: весь, веска - 'деревня':
др.-рус.: село (1) - 'селение, жилище' , [село (2) - 'поле']
рус.: село - 'большая деревня';
белорус.: веска - "деревня";
пол.: wies - 'деревня'; sioło - 'село' (др.-пол. siodłak - 'крестьянин');
н.-луж.: wjas - 'деревня';
в.-луж.: wjes - 'деревня'; (sedłak - 'крестьянин')
Н.-ЛУЖ.: sedło - 'жилище'; (sedłak - 'крестьянин');
чеш.: ves - 'деревня'; selo 1- 'село', sedlak - 'крестьянин' (selo 2 -
'пашня');
моравское: selo - 'село';
слви.. лит.: ves - 'деревня' (sedliak - 'крестьянин', sidlo - "поселение,
резиденция');
словен.: vas - 'деревня' (selo 1 (устар.) - 'почва', 'земля, на которой
стоит дом', selo 2 (устар.) 'жилище', 'местечко', 'деревня');
кайк.. беднянский говор: sule - 'деревня', также vies-,
чак.: vas - 'деревня';
Босния. Кнешполе: selo - 'деревня';
серб., диал.. Сверлиг: seld - 'село' и 'центр села, где собирается
община'; selište - 'место, где некогда была деревня';
болг.: selo - 'деревня'-,
макед.: selo - 'деревня'; в памятниках письменности XIII-XIV веков в
том же значении встречается как село, так и вес, а также селиште,
селце.

124
 ТОПОНИМЫ:

Siedlce - Польша-.
Весь, Новая Весь (несколько названий), Манина Весь, Пужакина
Весь, Кумола Новая весь, Тервозимская весь, Соральская весь,
Меглинская весь и др. - по новгородским писцовым книгам (Попов,
1981, 103-105) - Новгородская область:
Velika vas, Crneča vas.Krška vas, Bušinja vas, Vavta vas, Iga vas -
Южная Словения:
Gorenja vas - Краньска - Средняя Словения:
Gornja vas - на границе Словении и Хорватии:
Stara Nova vas, Zablja vas - Штирия - северо-восток Словении, юго-
восток Австрии:
Sinča vas, Kotmara vas, Loga vas, Svetna vas, Radnja vas, Staraja vas,
Modrinje ves - Корутания - юг Австрии-.
Staro Selo - Юлийские Альпы-.
Ovčja vas - Северная Италия:
Račja vas, Nova vas, Dolenja vas - Истрия:
Novoselci, Gornjoselci - Кнешполе - Босния:
Selo , Selca, Seline, Selišće (все топонимы от основы, со значением
'пастушья хижина'), Vas ('деревня') - Горский Котор - Хорватия:
Golemo Selo.Gornje Selo.Donje Selo (2), Novo Selo.Staro Selo (б), а
также Gornje Selište, Donje SeliSte, Malo Selište, Staro Selište - Южная
Сербия.

Слово *vьsь « И.-Е. *weik-, старо-англ. wick) если и было когда-

то распространено, то в настоящее время оно не зарегистрировано у
восточных славян. Новгородский диалект, как и во многих других
случаях, представляет собой исключение. Эту изоглоссу, очевидно,
следует отнести к уже довольно значительному пучку изоглосс,
связывающих новгородский диалект с самыми северными западно­
славянскими говорами (Глускина, 1968, 20-43; Зализняк, 1982,-, Иванов, 1982,

125
213-231; Авксентьева, 1976, 5-18) и словенским языком. Наличие слова в
Сибири в форме веслина, можно объяснить влиянием новгородского
наречия 27 .
У южных славян слово сохранилось только на самом северо-западе
Балканского полуострова, в Словении и в пограничных с ней чаковских и
кайкавских говорах (см. карта № 17, Приложение, стр. 153). По сведениям
И. Поповича (1963, стр. 31) истрийские штокавцы и чаковцы в значении
'деревня' употребляют только слово selo, а для истрийских кайкавцев
характерен тип vas. В Истрии на территории штокавских говоров им
зафиксировано только одно название с элементом vьsь - Нойвас
(официальный вариант - Нова Вас близь г. Пореча), что скорее всего
свидетельствует о кайкавском субстрате на этой территории. 28 На
острове Сусак в значении "деревня" известно только selo, а также и
топонимы, например, Malo Selo (топография равнинная). Этот тип
характерен для части чаковских говоров, а также для всей восточно­
славянской и восточной южнославянской территорий.
Лексема *vьsь во всех славянских диалектах, в которых
сохранилась, имеет только одно значение - 'крестьянское селение',
лексема *selo обладает несколько более широкой наддиалектной
семантической амплитудой - в части словенских говоров selo означает
'жилище', в других - 'местечко, деревня', в истрийских и всех северо­
западных чаковских - 'горную пастушью стоянку':

27
См. у Даля: «Окающее и даже собственно новгородское наречье
сохранило там (в Сибири - Л.Л.) повсеместное господство, как
основательно заметил г. Словцовъ, отъ долговременнаго и постояннаго
вл1яшя cteepa (наиболее Устюга): первые купцы, земледельцы, посадсше,
ямщики, казаки, даже духовенство, все это приливало въ Сибирь съ
Севера» (Даль, 1880, стр. LXVI).
28
Истрийские штокавцы считаются переселенцами из Далмации, см. Belić,
1914, стр. 221-259, Ribaric, 1940, стр.1-207)

126
селение большое центр селения горная пастушья жилище
селение стоянка, жилище
пастуха

Очевидно, оба типа (*sedlo и *vьsь) были известны всем

праславянским диалектам, но отличались друг от друга значением.
Праслав. *vьsь, скорее всего, употреблялось в том же значении, что и
теперь, а *selo (< *sedlo)29, поначалу означало более широкое понятие -
'место, отведенное под жилище(а)', не только постоянное, но и временное.
Ср. также ст.-слав. значение 'поле'. Это хорошо согласуется со значением
производящей основы - *sed- (например, у старослав. сЪдЪти, сЬсти
'проживать', 'селиться' (ср. у Нестора: «во мнозЪхъ же времАнЪхъ
с£ли суть словени по дунаеви», Лавр, летопись, л. 206). В
дальнейшем, в части говоров, лексема *sedlo расширила свое значение,
перекрыв сферу употребления лексемы *vьsь, (говоры, легшие в основу
восточнославянских языков и восточной части южнославянских), а в
других диалектах (словенские, все западно-славянские, новгородский
диалект русского языка) сохранился status quo. Вытеснение лексемы
*vьsь произошло уже в историческое время (см. македонские памятники
13-14 веков, а также старославянские памятники, отражающие
промежуточное состояние). Изоглосса vьsь связывает словенскую и
кайкавскую территорию с западнославянской, где этот тип является
доминирующим.

29
Праславянское *sedlo ('село') следует отличать от * sedъlo или *sedьlo
('седло'), в котором группа *dl не могла упроститься в 1 из-за присутствия
редуцированного гласного.

127
 4. Семантическое поле 'лес' с опорной лексемой *lĕsъ

pvc.: лес - 'площадь земли, обильно заросшая деревьями'; рус. диал.

лес - 'ближний лес, бор, деревья', 'отдельное дерево, лиственный лес', (а
также 'дрова', 'вершины деревьев', 'забор из бревен', 'леший'); бор -
'хвойный, сосновый или еловый лес';
др.-pvc: л'Ьсъ - 'лес, дрова, заросли, кустарник' (а также
'срубленные деревья, очищенные от сучьев' - 12-13 вв. и 15-16 вв., иногда -
'обработанные в виде брусьев, тесин' - 13 вв.); бор - 'сосна, сосновый лес';
ст.-укр.: л£съ, л£сь, лисъ - 'лес';
укр. л!с - 'лес', 'большая площадь земли, поросшая деревьями и
кустами' (также 'лес, как строительный материал'); лещина - 'орех,
ореховый куст";
полесское: лес - 'лиственный лес на сухой почве';
бел.: лес - 'лес' (также ' строительный материал из древесины');
центральное Полесье bUr, bir - 'сосновый лес, бор' (Толстой, 1963, 38);
Восточное Полесье бор - 'смешанный лес' (Толстой, 1963, 38); (в западном
Полесье лексема бор имеет значение 'высокая гора');
в.-луж.: l'es.lĕs - 'кустарник, лес'; (старое: bor - 'лес');
Н.-ЛУЖ.: hdzd - 'сухой, нагорный лес'; lěs - '(лиственный) лес'-,
полаб.: l'os (<*lĕsъ) - 'лес, древесина';
пол.: (кашубский, малопольский, великопольский) las - 'большое
пространство земли, поросшее дикорастущими деревьями; участок леса,
подлежащий вырубке'; ст.-пол. gozd - 'лес', 'роща'; ст.-пол. las.les - 'лес,
роща'-, пол., малборский диалект las - 'лес лиственный и хвойный'; bdr -
'лес';
словин.: las - 'лес';
ляшское: les - 'лес';
слви.. книжный: nvozd - 'большой, густой лес';
слви.-моравский: (район Готвальдова) лога - 'лес' (слово les
отсутствует);
западно-слви.: nos (na nosi) (слово les не употребляется);

128
 средне-слви.: (район Мартина) hora (v hore)- 'лес* (слово les не
употребляется);
восточно-слов.: (район Прешова, Баньска Бистрица, Словенске
Правно и др.) les - 'лес (на новине)';
чеш. (запал., сред. . северовосточный, ганаикий диалекты): les - 'лес';
чеш. hvozd, vozd - 'больший, густой лес', hvozdny - 'лесной'; старо-чеш.
hvozd - 'горы, поросшие лесом'; Ьог - 'сосновый лес';
словен.: gozd - '(большой, высокий) лес', gozden - 'лесной' (словен.
les - 'древесина'); в Корутании (Моос, Австрия) - lies (4 lesa)- 'лес'; на
Красе (село Пивка, район Шемпетер) gwózd - 'лес'; зап.-словен (Черноврш.
диалект) yqzd - 'лес'; в Подравье lě:s - 'лес'; (Ьог - 'сосна');
чак. (Бургенланд, Австрия): lišdak - 'лесной орех* (форма les не
встречается); около Реки: gora - 'лес'; на Хваре: gora, bušak - 'лес'; 16 век -
gvozdac, род. п. gvosca - 'лес';
истрийский штокавско-чаковский (Водице): gozd (<gvozd) - 'лес',
gozdak - 'лесок' (šuma здесь значит 'сухая ветвь с листьями или без');
Голаи. истрийско-словен. пограничье: gvozd. род. п. gvozda - 'лес'-,
Рукаваи: gvozd, род. п. gvozda - 'густой буковый лес';
кайк. (Бедня): husto - 'лес'; Крапина (хорватское Загорье): lies - 'лес';
шток.: šuma - 'лес'; Кач (Воеводина): šuma - 'лес'; Космет: šuma -
'листва от лесных деревьев', также у Бука.; (Ьог - 'сосна'); [лес, л е ^ а к -
'орешник'; Модрич (православные жители Боснии): lijes - 'часть конской
упряжи'];
южная Герцеговина: lijes - 'лес';
ст.-слав.: лЪсъ - 'лес'-,
мак. (Охрид): leska - 'лес'; Берово (на востоке Македонии): leška -
'лес';
болг. (Годеч. около Софии): gora - 'лес'; ст.-болг. лЪсь - 'лес';
болг.. диал. (сёла Еркич. ПОМОРИЙСКО): Ш [< *lěsъ + -j(ь)] - 'лес'; (бор
- 'сосна', 'ель', собир. боровие - 'сосны');

Топонимы.

Л-Ьсники - название села в Киевской земле (XIV-XV вв.), Лесок,

Лесной, Лесная, Лесное, Лешее [< *lěsь + -j(ь)]; Лешно - озеро в
районе Полоцка, река в Витебске, гидроним в районе Великих Лук-,

129
Барав1на, Барк!, Барок, Бароука, Бары, Бор, Борк! - микротопонимы в
Ставбцовщине (Белоруссия) - Восточнославянская территория:
Hvozd.Hvozdec, Hvode; šumava; LeSany, Lišny, LiSno, LiSna (<
LeSčny") - сёла в Чехии (Пльзень);
Trnovski Gozd - район на юго-западе Словении-. Gozd - два села на
севере Словении;
Gvozd, Gozice - сёла в Жумберацком крае; село Gvozdansko -
Зринска гора; Lisina (икавские говоры)- взгорье на север от Савы; город
Борово-Сухопольско (кайкавское Посавье); Gornji Boriki - междуречье
Савы и Дравы;; Lijesi (XV в.); LeS [< *lěsъ + -j(ь)] - Хорватия:
Saborsko [< па Zaborski, 1486 г., топоним переделан пришлым
населением, Скок, 1971, 1, 188] - северная Далмация-.
Lesina - итальянское название острова Хвара < слав, liesno (mjesto)
ostrvo - 'лесистое (место) остров'; на Хваре: Trišćino Borje, Borovo njivo,
Zaborje - Далмация:
Gvozno - село - горная цепь Трескавица, Герцеговина:
Gvozd - центр, Черногория:
Donja Suma, Ravna šuma, Ramna šuma, Vrlo Borje, Ravno Borje (2)
- топонимы на юге Сербии: Вог - вост. Сербия-. Donja Borina - запад.
Сербия: Lesje; I*eštar, Leštar, LeSćar; ЛешЬар (Банат): Лештар - смешанный
лес у села Треях (Вран>е). Лештар - ореховый кустраник там же; Lĕštije,
LěЪtije, Liješće, Lešće - названия мест (liješče и подобное значит 'орешник,
заросли орешника');
Лешница, Лескова, Лесковец, Лесковица, Лешок - села в Зап.
Македонии-,
Борешница, Борово, Боришина, Добри Гвозд (микротопоним) -
Западная Македония:
Гозд, Гоздовска река, Гозница - Болгария;
Gvozdac, Gvoznica, Zagvozd - у Скока, без локализации.

Лексема *lěsъ выбрана в качестве опорной из-за наибольшей широты

семантической амплитуды. Следы старого *lĕsь сохранились на всей
славянской территории в разнообразных значениях, так или иначе

130
связанных с производящим 'кустарник, лес, выросший на брошенной
пашне, т.е. лиственный лес*.
Следующее микрополе составлено на основе наддиалектной
амплитуды значений лексемы *lěsъ:
1. лес на новине: заросли, кустарник, орешник, лиственный лес, роща
2. деревья: отдельное дерево, вершины деревьев, ветки, прутья
3. лес как материал: лес на рубку, древесина, брёвна, дрова
4. деревянные аграрные орудия: рало, плуг, ярмо
5. хозяйственные вещи из дерева: остов телеги, дуга на бочке, кол,
гроб,...
6. сооружения из дерева: леса, подмостки, забор, из брёвен, стропила
7. сильный организм, сила, созвездие Большой Медведицы

Думается, что было бы неправильно возвести частные значения,

помещенные под номером 1 путем индуктивного рассуждения к более
абстрактному — 'то, что растет на вырубке', т.к. абстрактные значения, как
правило, вторичны. Скорее, и здесь, как и в других случаях, наблюдается
перенос значения метонимическим путем: '(оставленная) пашня' > 'то, что
на ней растет'. Остальные значения, очевидно, восходят именно к этому
первому кругу производных, а не к более раннему 'пашня'.

Наддиалектной семантической амплитуды лексемы gvozd

представлена в следующей таблице:

сухой, горы, большой большой, густой лес, роща

нагорный поросшие высокий густой лес буковый
лес лесом лес лес

Все приведенные значения, по моему мнению, являются

производными по отношения к производящему 'хвоя, хвойный лес',
включая последнее 'лес, роща', где развитие шло от более конкретного к
более обобщенному (от частного к общему). Производящее значение

131
устанавливается как семасиологическим путем (см. ниже), так и на основе
этимологии (< индоев. *gu.os-d-, ср. нем. Quast, Quaste, в.-ср.-нем. quast(e)
- 'кисть, пучек, метелка, веник', ЭССЯ, 7, 186).
При сравнении микрополей лексем les и gvozd заметно не­
совпадение их значений: у *gvozd постоянным семантическим
компонентом выступают семы 'большой', 'высокий', 'густой', что,
возможно, указывает на то, что *gvozd — 'девственный лес*. Значение
'нагорный' так же подразумевает девственный, нерубленный лес и
поэтому, вероятно, хвойный (нетронутый лес сохранялся на склонах,
неудобных для земледелия). Именно по этой семе *gvozd и *les могут
быть противопоставлены, т.к. у *les исходным семантическим
компонентом является значение 'выросший на вырубке, лиственный'. То
же значение развивается и у повсеместно распространенных
многочисленных производных: *lĕšьje, *lĕšьka, *lěšьnikъ, *llšča, *lĕščakъ,
*lĕščarь, *lĕSčevina, *lěščevica, *lĕSčica, *lĕSčina, *lĕščь, *lěščьje и т. п.
('орешник, орех', 'куст, кустарник, ореховый лесок, местность, поросшая
орехом, ореховый прут').
При сравнении наддиалектного семантического объема слов les,
gvozd и Suma бросается в глаза тот факт, что разница в амплитуде
значений совпадает с географической распространенностью: повсеместно
известное слово les обладает наибольшей семантической вариативностью,
территориально ограниченное Suma - только тремя значениями:

лес листва сухая ветвь

Негативность этого сдвоенного критерия (неразветвленность

семантики и узкий восточно-балканский ареал распространения, см.,

132
однако единичный топоним šumava в Чехии) определяет Suma как
относительно недавнюю инновацию. Н. И. Толстой (1968, 348-352;1983, 112-
119) обращает внимание на схожее семантическое развитие у слова гай
('шум' > 'мелкий лес', 'ветки', 'солома', 'сор') и *drĕzga ( 'звук, шум' >
'мелкий лес, листва, мусор').
Лексема *borъ (серб, bor, bora - в народной песне, borika-, словен.
borovka) и уменьшительные borak (также и топоним - гора Borak в юго-
западной Сербии), borić, borićak на южнославянской территории
встречается только в значении 'сосна'. В значении 'сосновый лес'
употребляются производные: болг. боровие, серб, borje (и такой же
топоним в памятнике XIV века), borik. Интресно отметить германские
соответствия славянского *borь: старо-исландское bqrr, датское bqrvi
'дерево', старо-анг, bearu 'лес', ст.-в.-нем. baro 'лес', которые Трубачёв
(1966) относит к «северо-европейской диалектной зоне», включающей
протогерманский , праславянский и прабалтийский языки, а Голубь (Gołąb,
1992, 126, 386) скорее видит праиндоевропейский диалектизм, но в связи с
особенностями семантического развития ('сосна' > 'сосновый лес'), хорошо
засвидетельствованного в славянских языках, допускает и интерпретацию
Мартынова (1963, 108-12) как заимствование из праславянского. (Также
обстоит дело и с вышерассмотренным *bьrdo). На наддиалектном уровне
лексема Ьог обладает и значением 'гора', очевидно метонимически
развившимся из значения 'гора, поросшая нетронутым (хвойным) лесом'.
Устойчивая связь значений 'лес', 'гора' и 'пастбище' в славянских
диалектах, на которую указывает Н. Толстой (1963, 1, 38) прослеживается и
на материале лексем *poln- и *gora, описанных в начале VI главы. Так
лексема *gora имеет значение 'лес' в Чехии, Моравии и Средней Словакии,
на Хваре и около Реки (Истрия) и в Болгарии около Софии. Поскольку, как

133
уже отмечалось, лес сохранялся в основном по склонам гор, неудобным
для земледелия, не удивительно, что это значение развилось не везде, а
только в горных местностях.
Таким образом, слово *gvozdь/ъ, когда-то, судя по
многочисленным топонимам, распространенное на всей южнославянской
территории, к настоящему времени почти повсеместно вытеснено на
Балканах. Исчезновение значения 'лес' на части этой территории
произошло, видимо, из-за двойной омонимии с gvozd - 'клин, деревянный
гвоздь' и gvozd - 'железо'. Значение 'железо' развилось метонимическим
путем (сходство по функции), когда железные гвозди заменили
деревянные. Значение 'железо' могло появиться очень рано, ещё до
миграции на юг, но процесс отмирания значения 'лес' завершился не так
давно (в штокавских текстах встречалось до 18 века, в чаковских - до 16 в).
Значение 'лес' уцелело только на юго-западе Словении и в пограничных
со Словенией истрийских чаковских говорах, где стало обозначать 'лес
вообще', и в Чехии, где имеет специализированное значение 'большой,
густой лес', как и в словенском литературном языке. Словацкое, книжное
hozd, очевидно, из чешского, так как ни в диалектах, ни в топонимии не
встречается, *gozd в значении 'лес' можно проследить и дальше на север:
оно отмечено в н.-луж. в специализированном значении 'сухой нагорный
лес' и в старопольском.

Итак, географическая дистрибуция значения 'лес' у *gvozd (см.

карта № 18, Приложение, стр. 153) объединяет южнославянские и
западнославянские языки, а у восточных славян, а также в словацком и в.-
лужицком не встречается совсем. Интересно и отсутствие этого слова в
кайкавских говорах, где сохраняется старое les, или развились инновации

134
типа husto (Бедня). В этом случае кайкавский объединяется с
восточнославянскими.
Как видно из приведенного анализа, *gvozd и *lesъ находятся в
отношении дополнительной дистрибуции на синхронном наддиалектном
уровне. На территории, где известны оба слова (у западных и южных
славян) эти отношения могут восходить к глубокой древности, к периоду
до карпатской миграции славян, а само *gvozd должно быть признано
(семантическим?) праславянским деалектизмом. См. схожие отношения
между праслав. *vьsь и *sedlo.

5. Семантическое поле 'остров' с опорной лексемой *ostrovъ

Р У С : ОСТрОВ;
VKp.: OCTpiB:
бел.: вострай;
др.-pvc. ст.-слав.: островъ;
(пол., арх. - ostrdw - 'крепость, ограда'), -
(В.-ЛУЖ.. арх.: wotrow - 'крепость, ограда');
(н.-луж.. арх.: wdtšow - 'крепость, ограда');
полаб.: vástrirv - '?';
Ч е ш - : OStrOV;
СЛВЦ.: OStrOV;
с е р б . : ОСТрВО;
ХОрВ. (ЛИТ.): Otok;
бРЛГ.: OStrOV:

Мак,; остров;
словен.: otok;
кайк.: otok, Бедня ye*tek;
чак.: otok.

135
 Топонимы:

Ostrdw, Ostrdwek - топонимы в Польше:

Wotrow, Wdtšow - лужицкие топонимы;
Ostrov, Ostrovce, Ostrovec - топонимы в Чехии и Моравии:
Ostrov - единичный топоним в восточной Словакии на границе с
Украиной;
Asturga, Sturag - остров близ Истрии:
Astaruiza - топоним 9 века в Карантании:
Ostrvica - село в Лике (Хорватия):
Ostrovica - село в юго-восточной Сербии (Косово);
Ostrovo - село в Сербии на Дунае;
Zaostro - сёла в Черногории (Иванград) и юго-запад. Сербии-.
Ostrovu Маге - сёла в вост. Славонии и в вост. Сербии на сербско-
румынской границе;
Ostrvica (2), Велика Островица - горы в Черногории, юго-западной
Сербии. Боснии:
Острово - озеро в Воеводине:
Otok - сёла в южной Словении, восточной Славонии, около Загреба
(Хорватия) на юг от Савы (там же Podotočje) и Далмации ;
Palkeni Otoci, Dobri Otok - Хвар, Далмация:
Goli Otok, Dugi Otok - Далмация:
Осторво - 1481 г. (Остробос -1015 г., ОатроРоа, EtpoPov, Bocrtpov -
XI-XIV вв.) - Эгейская Македония.
Топонимы на территории Словении, зарегистрированные в
письменных источниках: Ottotschach, Otok (1232), Otočec (1252), Otoče (1398
год), Ottosach (1498);

На территории Словении в XVI веке для слова otok

зарегистрировано два значения: 'остров* (Register ) и 'окруженное,
огражденное место' (Megiser),. в современном словоупотреблении слово
otok имеет только одно значение - 'остров'. Интересную параллель ко

136
второму значению представляет архаическое польское и лужицкое
словоупотребление слова *ostrovъ - 'крепость, ограда'.
Топоним Ostrov весьма распространён в качестве названия
населённых пунктов на территории Чехии, Польши и Сербии, что косвенно
указывает на наличие у слова *ostrovъ (по крайней мере в прошлом)
вторичного значения 'ограждённое место' так же и в этих землях.
Этимология слова otok прозрачна (< *tekti, р у с , течь). Соответственно,
первоначально речь шла о речном острове или полуострове, обтекаемом
водой. Праславянское *o-strovъ, видимо, также восходит к индоев.
глаголу со значением 'течь' (ср. рус. стремнима, стремя, струя, струмень,
стремиться, стремглав, сскр. stravati - течёт, лит. strava, дрвнм. stroum,
дрннем. strom, англ. stream - 'течение') и также является праславянской
инновацией. Такой полный параллелизм в семантическом развитии слов
*ostrovъ и *otokъ заставляет внимательнее отнестись к их
географической дистрибуциии в славянских говорах (см. карта №19,
Приложение, стр. 154). Слово otok распространено почти исключительно
в кайкавских говорах и в диалектах словенского языка. Хотя современное
население Поморья (как чаковцы, так и штокавцы) употребляет в значении
'остров' только otok, Павлович находит следы старого *ostъrvъ в
названии Asturga (Sturag). Переход o > a и V > g w > g в этой форме
совершился в романской среде-, иг < *ъг также говорит в пользу древности
проникновения этого топонима в романскую среду (ср. серб, острво
'остров'). Косвенным свидетельством в пользу существования ранее слова
на Хваре можно считать старое итальянское название Хвара - Lesina, из
краткого прилагательного среднего рода lesno (ostrvo). Распространение
слова otok в Поморье можно считать позднейшей инновацией под
влиянием словенских и кайкавских говоров. Даль свидетельствует о

137
наличии слова оток в северных, южных и западных русских говорах в
значении 'изгиб реки', 'суша, омываемая, обтекаемая этим изгибом, т.е.
'речной полуостров' и даже 'речной остров'. Это, скорее всего, недавнее,
параллельное развитие.
Таким образом, слово *ostrovъ в прошлом было распространено на
Балканах значительно шире, но в последствие было вытеснено в чакавских
говорах Далмации и Истрии словом *otokъ под влиянием словенских и
кайкавских говоров. Компактная территории распространения слова
*otokъ, указывает на какие-то старые связи между словенскими и
кайкавскими говорами, противопоставленными по этому (как и по многим
другим) признаку всей остальной южнославянской территории.

138
 Заключение

Изоглоссы, рассмотренные выше, — безусловно, лишь часть

лексических соответствий, связывающих отдельные южнославянские
говоры с северными славянскими языками. Впоследствии набор таких
параллелей может быть расширен за счет включения ббльшего числа
субстратных элементов и обозначений культурно-этнографических
реалий.
Изучение территориальной дистрибуции языковых элементов,
общих для различных зон славянского мира, непосредственно связано с
комплексом проблем лингвогенеза славян, их ранней истории.
Картографирование современных (синхронных) явлений, существующих
параллельно в удаленных друг от друга диалектах, открывает
уникальную возможность ретроспективного анализа и исторической
интерпретации собранных данных. Исторические выводы могут быть
сделаны при сопоставлении данных лингвистического анализа с данными
археологии. Такое сопоставление стало возможно, в силу того, что
анализу подверглись наиболее старые, глубинные слои общеславянской
лексики и семантики, а само лингвогеографическое исследование
проводилось с учетом семантических микросистем славянской
диалектной лексики. Естественно, чем большее количество совместных
изоглосс (в том числе этнографических и фольклорных) подвергнется со
временем анализу, тем надежнее будет предложенная здесь
интерпретация. Однако, как мне кажется, уже сейчас имеется достаточно
оснований для некоторых выводов.

Значительное количество приведенных изоглосс показывает, что

горные и предгорные карпатские говоры достаточно четко

139
подразделяются на два ареала, западный и восточный (*solpъ *skokъ.
Граница между ними проходит по восточно-словацким говорам.
Некоторые отдельные изоглоссы, объединяющие восточно-карпатский
ареал, захватывают и моравские говоры. Лексические и семантические
диалектизмы восточно-карпатского ареала соотносятся в большинстве
случаев с юго-восточной частью центральной южнославянской
территории. Среди рассмотренных выше лексических изоглосс особенно
показательны изоглосы hura 'гора' (восточно-словацкие диалекты) / vrh,
breh, kopec 'гора' (западно- и средне-словацкие диалекты), при
словацко-моравском hora, изоглосса izba (северо-западные словацкие
говоры) / chiža (юго-восточные словацкие говоры) в значении 'дом',
изоглосса *solpь/*skokъ в значении 'водопад на горной реке", а также
*golь/*golina в значении 'голой вершины горы' (западно-словацкие
диалекты) и 'голого места в лесу' (карпатско-украинские и восточно-
словацкие диалекты). Помимо этого, можно привести и другие известные
из литературы изоглоссы, являющиеся основой для древнейшего
дихотомного членения словацкой территории на северо-восток и юго-
запад, которое не согласуется с традиционным трехчленным членением
на основе фонетических и морфологических изоглосс): sosna / borovica,
pSenica /žito, jarec/jačmetf, borsuk/ jazvec, telička/ jelovica, kura /
sliepka, lisina / plešina, palec/prst, visni'/hornl, letnl / vlažnf, zimnf /
studeni, nazad / naspflt и многие другие (Грабовштяк, 1977, 101-104).
Древнее бинарное членение словацкого языка безусловно связано с
диалектной дифференциацией праславянского языка и свидетельствует о
заселении территории Словакии двумя потоками славян, с севера (через
Моравские ворота?) и с юга. Схожее мнение высказывал Krajčovič (1974, 33-

140
34), утверждая, что карпато-подунайская котловина заселялась славянами
в IV или V веке с севера и с юго-востока.
В свою очередь, центральный южнославянский ареал также
распадается на две части, являясь как бы проекцией карпатского, на­
подобие двух раздвоенных копыт, помещенных друг против друга.
Восточно-карпатские соответсвия характерны прежде всего для южной
части центрального южнославянского ареала. В ряде случаев восточно-
карпатские изоглоссы уже в историческое время распространяются и на
северо-западную часть центральной южнославянской территории, а
оттуда далее к перифериям.
На основе разобранных выше лексических изоглосс и в соответствии
с ранее высказанными предположениями (Gavazzi, 1936; Bratanić, 1951;
Толстой, 1977) центральный южнославянский ареал (как его восточная
часть, так и западная) противопоставлен так называемому латеральному
(западные словенские говоры, островные чаковские, частично
македонские). Говоры эти, по всей вероятности, являются остатками
языка первой волны славянских переселенцев эпохи аваро-славянских
контактов.
Продолжая характеристику центрального южнославянского ареала,
надо отметить, что его западная часть (кайкавские и словенские диалекты)
характеризуется либо отсутствием многих карпато-балканизмов (а
именно: *vatra, *kqtja, *kiša, *planina 'ropa', *delъ 'горная цепь', *bъrdo -
как в значении 'холм', так и в значении 'зубчатые вершины', *slop 'горная
седловина', *skokъ "водопад", *bъlkъ 'водопад', *jьzvorь - как в значении
'источник', так и в значении 'горная лощина', *pьrtъ, *brьvь 'мост', *rnpa,
*gvozdъ), либо их появлением из литературного языка в недавнее время.
Создается впечатление, что кайкавские диалекты не испытали на себе

141
сильного влияния романизированного или не романизированного дако-
фракийского пастушеского населения, что в какой-то степени связано с
географией распространения этих говоров (территория
романизированных иллирийских племен). Отсутствие карпатизмов
славянского происхождения, возможно, свидетельствует о более поздней
(или, по крайней мере, отличной от носителей других диалектов в
отношении исходного пункта или маршрута) миграции носителей
пракайкавского диалекта. Слова, относящиеся к южнославянским
наддиалектным лексическим эквивалентам, во многих случаях отличают
кайкавские говоры от штокавских, а иногда и от чакавских и словенских
диалектов (*otъkъ, *hiža, kruh, dьždь/godina, selo, lesъ).
Факты лингвистической географии (как разобранные выше, так и
известные по литературе) заставляют более серьезно отнестись к гипотезе
о единстве происхождения части словацких, восточно-словенских и
кайкавских диалектов. Многочисленные лексические,
антропонимические 30 , морфологические 31 (и даже фонетические )
изоглоссы, их связывающие, а также остатки «Паннонского пояса»,
указывают на то, что современная близость словенских, хорватских и
сербских диалектов складывалась уже на Балканах, как следствие
изоляции от северославянских областей в результате венгерского
вторжения в Паннонию, разрушившего словенско-словацкие связи.

30
См.: J. Juranić (1982):«It should be emphasized that family names in «Slovenian»
Pannonia as well as the language differ sharply from the Caranthian, general Slovenian type
of language and family names. Also on the Croatian side the family names insert
themselves little into the general Croatian (Shtokavian) anthroponymy. Although the
region north of the Drava is Slovenian and south of the Drava - decisively Croatian, the
family names in both regions are adequate ones, the inhabitants speak quite the same
language, but nationally they feel differently».
31
И. Попович (19, 46-47) упоминает несколько изоморф, соединяющих запад
Балкан с западными славянами, а восток — с русским ареалом
(*znajq/*věmь, koj/ki и др.)

142
Кажущаяся близость словенского и сербо-хорватского (штокавского)
заключается, в основном, в грамматическом строе (сохранение флексий,
отсутствие артикля и т. д., Ивић, 1957-1958, 1958, 1966, 1971, 1973; Pavlović,
1957-1958), т. е. в определенной архаичности, свойственной обоим языкам
и являющейся следствием менее сильного влияния некоторых
исторических факторов (смешение языков разного типа,
распространенность двуязычия), обусловивших тенденцию к аналитизму
на востоке Балкан. Что же касается лексического состава, то по
подсчетам В. Георгиева (1978, 243-246) сербохорватский литературный
язык гораздо ближе к болгарскому литературному, чем к словенскому
(совпадает примерно 80-85% словаря, 5-10% не совпадают полностью, но
понятны носителям обоих языков, и только 5-10% слов не понятны
совсем). Конечно, как справедливо замечает Попович, по одному этому
факту невозможно определить, является ли общий лексический элемент
следствием «симбиоза на территории старой прародины или это результат
расширения изолексы на Балканах; а priori возможно как то так и другое»
(1962а, 36). Нивелировке болгарского и сербо-хорватского словаря
содействовали и многочисленные факторы нового времени: религиозное,
а в определенный период и государственное единство, общие культурные
заимствования из греческого, турецкого и старо-славянского языков. Тем
не менее, если говорить только об общих праславянских элементах
(архаизмах или инновациях), то они характерны в первую очередь для
болгарского, македонского и штокавского диалектов сербско-хорватского
языка, «а чакавский диалект в этом процессе часто уже не участвует...».
Объединяют восточную часть центрального ареала с болгарским и
некоторые старые фонетические изоглоссы (Ивић, 1957-1958). При такой
интерпретации шчакавские (западноштокавские) диалекты выступают в

143
роли пограничных, переходных между южнославянскими северо­
западными и юго-восточными. Они проявляют все признаки
маргинальных явлений, для которых характерна нейтрализация основных
системных закономерностей (см. Приложение №1).
Следует отметить, что лексические изоглоссы восточно-
южнославянского ареала тянутся не только в Закарпатские и
Прикарпатские области, но и в правобережное Поднестровье и Полесье.
Эти древнейшие лексические изоглоссы делят территорию украинского
языка на две части: к западу от Днестра (т. е. надднестрянские,
буковинско-покутские, бойковские, гуцульские и закарпатские говоры) и к
востоку. Большинство балкано-карпатских схождений не захватывает
говоры к востоку от Днестра i*polnina , *izvor в качестве гидронима,
(Звир), *бьрдо в значении 'гора, круча', *dělъ в качестве топонима и
другие. Здесь уместно будет напомнить о том, что Трубачев ещё 1968
году показал четкие отличия в словообразовательной структуре
древнейшего пласта славянских гидронимов в верховьях Днестра и в
Поднепровье.
Обращает на себя внимание последовательная
противопоставленность Полесья как территории с преобладанием
производящих (т. е. более архаичных) значений, карпатскому и восточно-
южнославянскому ареалам (а иногда и северно-русскому), где
преобладают вторичные, производные значения (ср. полесское полбнь -
'пустое, очищенное от леса место, пастбище' и карпатское полонина -
'голое место на вершине горы, высокогорное пастбище'; полесское
рудйна - 'болотистое, низкое пастбище' и южнославянское рудина -
'каменистое пастбище в горах, но расположенное ниже, чем планина';
полесское лядо (<*lędo).- 'целина, большое, пригодное для земледелия, но

144
не вспаханное поле' (также в некоторых западно- и южнославянских
диалектах), а на русском севере, где долго сохранялся подсечный метод
земледелия — 'очищенное от леса место'. Известно, что периферийных
районы (каковым и является Полесье) характеризуются сохранением более
архаичного состояния лексического состава. Это особенно относится к
диалектам, развившимся на иноязычном субстрате, что уже отмечалось
ранее. Наличие иноязычного субстрата (балтийского) бесспорно, по
крайней мере, для восточного Полесья (ЛекЫка Палесся, 1971; Топоров,
В.Н., Трубачев, О.Н., 1962.)
Надо отметить, что привлечение данных северо-восточных
славянских говоров (северо-западные украинские, западные белорусские,
псковский и новгородский) оказалось собенно плодотворным. Новыми
данными подкрепились ранее замеченные связи между северо-западной
русской территорией (псковско-новгородская земля) и западно­
славянскими и словенским языками (территория распространения слов
*vьsь и изба в значении 'жилая комната"). Стало ясно, что многие
изоглоссы, считавшиеся балкано-карпатизмами, тянутся и дальше на
славянский север. По всей видимости, наличие того или иного
карпатизма на Балканах и в говорах к северо-востоку от Карпат
свидетельствует о древних диалектных связях в языке племён, осевших на
Балканах, в северо-западной Украине и в Полесье. Наоборот, отсутствие
какого-либо карпатизма в лексике, например, Полесья, указывает на
субстратный характер этого карпатизма (*vatra, *rupa/*ropa), т. е. на его
происхождение из лексики древних индоевропейских языков,
распространенных на территории Паннонии, Дакии, Мизии и смежных
областей. Надо отметить, что сама территория Полесья не однородна:
восточное и западное Полесье характеризуются разными лексическими и

145
семантическими связями, а граница между ними проходит по рекам
Ясельде и Горыни (Лексіка Палесся, 1971). Как раз ни одна из
интересующих нас «разорванных» изоглосс, т. е. изолекс и изосем,
характерных для несвязанных и удаленных друг от друга территорий, не
захватывает всего Полесья. Отсутствуют также и общеполесские
инновации. Всё это соответствует данным археологии о появлении
первых славянских памятников в восточном Полесье не ранее VIII-ого
века и о резких отличиях в материальной культуре западного и
восточного Полесья в период до VIII-ого века. Важны и данные о
сплошном балтийском характере старых гидронимов восточного Полесья
(Топоров, В.Н., Трубачев, О.Н., 1962). Однако, конкретно вопрос о связях
восточного и западного Полесья с другими зонами славянского мира ещё
не изучен.
В заключении несколько общих замечаний. В большинстве случаев
наблюдается совпадение ареалов распространения лексем в современных
говорах и в прошлом (судя по средневековым памятникам письменности),
за исключением тех случаев, когда слово вошло в литературный язык (в
наддиалектное койне) и оттуда попало в другие диалекты (ср. недавнее
распространение слов kuča, kiša, vatra и др. в чакавских и кайкавских
диалектах). Это лишний раз подтверждает правомерность
ретроспективного анализа, а также тот факт, что, несмотря на
значительные, исторически засвидетельствованные перемещения
населения, следы первоначального диалектного членения не затемнены
окончательно. Более того, даже на территориях, с которых наблюдался
массовый отток славянского населения (Паннония, Дакия), а оставшиеся
были полностью ассимилированы, современные диалекты
ассимилировавшего языка хранят следы праславянского диалектного

146
членения ( ср.: многочисленные славянские заимствования в румынских и
венгерских диалектах).
Лексические и семантические диалектизмы современных славянских
говоров, при их проекции в прошлое не исчезают (как это часто
происходит с фонетическими и грамматическими особенностями), а
остаются такими же многочисленными. Есть основания подозревать, что
на самом деле в прошлом было гораздо больше лексических диалектизмов,
со временем вышедших из употребления из-за тенденции к интеграции.
Следующим логическим шагом становится предположение, что само
количество отдельных говоров отнюдь не уменьшается в глубь веков, а
наоборот, многовековая изолированность, разобщенность и стабильность
групп населения приводит к увеличению диалектных различий (ср.
праславянский язык до эпохи великого переселения народов),
унифицирующие же процессы, свойственны эпохам массовых миграций, т.
е. массовых контактов (ср. также и в новое время). При всей очевидности
этих соображений, они не принимаются во внимание теми учеными,
которые все еще настаивают на существовании единого пра-
южнославянского диалекта и оспаривают тот факт, что особенности
современных славянских говоров являются развитием праславянских
диалектных особенностей 32 .
Фонетические различия, которыми обычно аргументируют недавнее
образование южнославянских диалектов, соотносятся друг с другом не
по формуле: инновация / инновация, а по формуле архаизм / инновация.
Это значит, что какая-то фонетическая инновация (как правило, южная),
первоначально являясь диалектной чертой, расширяя свой ареал, не

32
Георгиев, 1958, 13-14; Boryš, 1980; Lončarić, 1988, Lunt, 1984-1985,1985, 1993,
Pritsak, 1983.

147
охватывает (или пока не охватывает) наиболее удаленные от
инновационного центра районы, которые противопоставлены центру, как
архаичные, а не как районы с отличными инновациями. С другой
стороны, диалектные различия в лексике, наблюдаемые в современных
южнославянских языках, как правило, восходят к весьма отдаленным
эпохам, количество этих различий постоянно сокращается с увеличением
контактов населения.
Таким образом, исторический момент заселения южнославянских
земель можно считать начальной точкой действия нивелирующих
тенденций, впоследствии приведших к созданию балканского языкового
союза (характеризующегося множеством синтаксических,
морфологических и лексических изоглосс с инновационным центром на
юго-востоке балканского полуострова, излучающим инновации с юго-
востока на северо-запад)33, а не началом диалектного членения
южнославянских языков.

•^Балканский языковый союз (Sprachbund) и сейчас еще не охватывает

всех штокавских говоров (Ivić, 1958), не говоря уже о говорах хорватского
и словенского языков.

148
 Приложение № 1.
(фонетические изоглоссы)

Как уже было сказано, на основании только фонетических изоглосс

практически невозможно говорить о диалектном членении
праславянского языка не только в период до славянской миграции на юг,
но и в первые века после нее (примерно до X века). Поэтому, например,
Lončarić (1988, 91) с полным правом утверждает: «Za vrijeme oko VI st. (bez
obzira na doseljenje, tj. kakvo je bilo i je li ga uopće bilo да Balkan) ne može se govoriti о
protojedinicama idioma manjih od podskupine jezika niti naosnove najranijih
izoglosa» (Lončarić говорит о фонетических изоглоссах). «U to je vrijeme
sigurno bilo i drugih dijalektnih razlika u južnoslavenskom prajeziku, s obzirom na
universaljmi cmjenicu da ni jedan jezični teritorijaljni idiom (dijasistem, makrotopijski
sustav)nije jedinstven. Lokalni konkretni sustavi od kojih sedijasistem sastoji, nisu
jednaki...». Тем не менее, хотя старейшие локальные фонетические
изоглоссы и не сохранились, некоторые изоглоссы, объединяющие целые
наречия или их части и сформировавшиеся до начала действия
конвергентных процессов, вызванных историческими, т.е.
экстралингвистическими причинами, могут свидетельствовать о
праславянском диалектном членении.

Так, граница между восточными и западными южнославянскими

говорами (по изоглоссам *st'/*zd'/*q/*ě/*ę) проходила на юге по реке
Неретве, поворачивала на восток южнее Сараева и дальше шла по Дрине до
Дуная (Ramovš, 1929, 192, 194, Lončarić, 1988. 92, Ivić, 1957-1958 ). Мысль о
существовании в прошлом (до IX - X веков) единой группы говоров, в
которую входили Паннонские, протошчакавские, протокайкавские
(тянувшиеся в прошлом далеко на северо-восток Славонии) и восточные

149
словенские говоры, высказывали многие лингвисты. Popović (1960) называл
эту группу «Uršćakavische», Junković - «Panonska skupina», Lončarić - «zapadni dio
zapadnog južnoslavenskog prajezika». После Х столетия в силу исторических
факторов началось перераспределение групп диалектов, в результате
чего шчакавщина (западная штокавщина) была сильно штокавизирована.
Старая группировка, тем не менее, сказывается до сих пор в Словении:
некоторые словенские изоглоссы (с инновационным центром в
центральных словенских говорах) не охватывают восточные словенские
говоры (Паннонские, Прекомурье, восточную Перлекию, Белую Крайну),
наоборот, говоры эти спаяны многими фонетическими и
акцентологическими изоглоссами (Дыбо, 1982, Lončarić, 1988) с
кайкавщиной. Западные словенские говоры, до которых также часто не
докатываются волны инноваций из словенского центра, отличаются тем не
менее от «Паннонской» (пракайкавской) группы, но обладают общими
изоглоссами (лексическими и фонетическими) с чакавскими говорами. Еще
Kolaric'(1958) писал, что из южных пограничных кайкавских и чакавских
говоров больше сходства со словенским имеют чакавские.

Павлович (1958, 195-205) приводит ряд фонетических и

морфологических фактов, указывающих, что граница между южными
сербскими и македонскими говорами с одной стороны и черногорскими с
другой до заселения албанцами территории современной Албании шла по
Черногории, в связи с чем и сейчас самые юго-восточные черногорские
говоры объединяются с южными сербскими и македонскими по изоглосам
рефлексов ě (экавизм /екавизм), еря (ь > е, не а) и окончанию 1 лица

единственного числа глаголов (-u /-m).

На Балканах сохранились, однако, фонетические примеры (в
основном, топономика) более старого состояния праславянского языка,

150
свидетельствующие, по мнению части лингвистов (Павловип, 1957-1958,
1963, Трубачев, 1974), о проникновении отдельных групп славян за Дунай
уже в к. VI или в н. V в., возможно, вместе с визиготами или восточными
готами, но, главное, до миграции основной массы славян. Таким
примером может служить отсутствие метатезы плавных в топонимах к
югу от Далмации (Дурмитор, Пирлитор, Шар Планина (алб. Scard=S'ar),
Мироч, Балкан. На Адриатике находим такие примеры, как Сумартин, ,
Кимарликет, Мартинштиц. В истрийской топонимике на территории
нынешних штокавских говоров 34 встречается передача *q (из романских
an, on ) как и, а не как о: Сутловреч = Sanctum Laurentius, Мулем
= Monte Leme, что, по мнению Поповича, указывает на то, что
доштокавские славяне южной Истрии не могли быть ни кайкавцами , ни
северочаковцами, а скорее всего, были родственны по языку «тем более
южным чаковцам, которых мы встречаем на побережье Кварнерского
залива и на некоторых островах.> (1963, стр. 33)
В заключении этого фонетического приложения можно привести
мнение Ф. В. Мареша (1965, 80): «The features common to the East and South Slavic
languages have been overemphasized ever since the time of Dobrovsky, and are rather of
an accidental nature (e.g. cw, 3W, epenthetic Г and tl, dl > 1). For the overall evaluation of
kinship, the principle "non numerantur, sed ponderantur" is also valid with respect to the
individual phenomena».

34
См. сноску № 26.

151
Приложение № 2.

Карта № 2.
152
Карта № 3

Карта № 4.
153
Карта № 5.

Карта № 6.
154
Карта № 7.

Карта № 8.
155
Карта № 9.

Карта № 10.

156
Карта № 11.

Карта № 12.
157
Карта № 13.

Карта № 14.

158
 Список сокращений:
слав. - славянские диалекты;
РУС. - РУССКИЙ ЯЗЫК;
др.-рус. - древнерусский;
ст.-слав. - старославянский;
бел. - белорусский язык;
укр. - украинский язык;
ст.-укр. - староукраинский;
гуцул. - гуцульские говоры украинского языка;
в.-луж. - верхне-лужицкий;
н.-луж. - нижнё-лужицкий;
полаб. - полабские говоры-,
ПОЛ. - ПОЛЬСКИЙ;
ст.-пол. - старопольский;
СЛОВИН. - СЛОВИНСКИЙ;
чеш. - чешский;
ст.-чеш. - старочешский;
слвц. - словацкий;
ст.-слвц. - старословацкий;
словен. - словенский язык;
с./х. - сербо-хорватский язык (стандартный);
серб. - сербский (говоры сербского языка);
хорв. - хорватский (говоры хорватского языка);
кайк. - кайкавские говоры;
шток. - штокавские говоры;
чак. - чаковские говоры;
макед. - македонский язык;
венг. - венгерский;
РУМ. - РУМЫНСКИЙ ЯЗЫК;
молд. - молдавский;
арум. - арумынский язык (романские говоры на Балканах);
далм. - далматинский;
албан. - албанский язык;
мак. - македонский;
ново-греч. - ново-греческий;
англ. - английский;

159
ст.-англ. - староанглийский;
др.-н.-нем. - древне-нижне-немецкий;
др.-в.-нем. - древне-верхне-немецкий;
ЛИТ. - ЛИТОВСКИЙ;
арх. - архаическое;
ВОСТ. - ВОСТОЧНЫЙ;
диал. - диалектное;
запад. - западный;
сред. - средний;
устар. - устарелое;
ср. - сравни.

160
 Печатные источники

Общеславянские источники:

Багрянородный Константин. 1982. «Об управлении империей».

Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего
средневековья. Москва: Наука.
Иордан О. 1960. О происхождении и деяниях гетов. Перевод с
латинского Е.Ч.Скржинской. Москва: Восточная литература.
Латышев В.В. 1904. Известия древних писателей греческих и
латинских о Скифии и Кавказе. Спб. Т. 2, Вып. 1.
ОЛА. 1974 - Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и
исследования. Москва: Наука.
0ЛА1. 1988 - Общеславянский лингвистический атлас. Серия

лексико-словообразовательная. Выпуск 1. Животный мир. Москва: Наука.

Полное собрание русских летописей. 1962. Москва: Наука.
Прокопий из Кесарии. 1950. Война с готами. Москва: АН СССР.
Симокатта Ф. 1957. История. Москва: Наука.
Тацит К. 1969. Германия. Том I. Москва: Наука.
ЭССЯ - Этимологический словарь славянских языков.
Праславянский лексический фонд. 1973 - 1991. Под ред. Трубачева.
Выпуск 1 - 22. Москва: Наука.
Miklosich, F. 1970. Etymologisches Wörterbuch derslavischea Sprachen..
Amsterdam.
Slownikpraslov/iański.. 1974. Pod red. F. Slawskiego. Wrociaw - Warszawa -
Krakow - Gdadsk: Ossolineum.

161
 Источники по сербскому и хорватскому лзмкам:
Елезовиђ, Г. 1932. Речник косовско-метохијског диЈалекта. Srpski
dijalektološki zbocnik. Beograd: Srpska Kraljevska Akademija.
Караџић, Вук. 1818. Српски рјечник истумачен нЈемачкијем и
латинскиЈем риЈечима. Беч. (Reprint, 1969. Београд: Просвета).
Rječaik arvatskoga ili srpskoga jezika. 1970-1972. Zagreb: JAZU.
Skok.Petar. 1971-1974. Etimologijskirječnikhrvatskogailisrpskogajezika.
1956. Knj. 1-4. Zagreb:JAZU.
«Toponimika zapadne Istre i Losinja». Anali leksikografskog zavoda FNRJ, pod
red. M.Vjevica, sv. III. Zagreb: JAZU.
Zboraik za narodni životi običaje Južaih Slaveaa.. 1893 и далее. Zagreb:
Jugoslavenska Akademija.
Geografski atlas Jugoslavije. 1988. Zagreb: SNL.

Источники по словенскому лзмку:

Bezlaj.Fr. 1982. Etimoloski slovar sloveaskega Jezika. Ljubljana: Mladenska
kniga.
Ramovš.F. 1935/1957. Karta sloveaskia aarečij. Ljubljana: Cankarjeva založba.
Tominec, I. 1964. «Črnovrški dialekt. Kratka monografija in slovan>. Razredza
fililoske ia literarae vede. Dela20,9. Ljubljana: SAZU (Institut za slovenski jezik).
Sašelj, J. 1906,1909. Biseraice iz belokraajskega aarodaega zaklada. I, II.
Ljubljana.

Источники по болгарскому и македонскому языкам:

Речник на македонскиот Јазик. 1961-1966. Под ред. Блаже
Конеского. Скопје.

162
 Българска диалектология. Проучавания и материали. 1962-1967.
Съставен под ръководството на Ст. Стојков. София.
Български диалектен атлас. 1964 - 1978. I. Југоизточна България.
Съставен под ръководството на Ст. СтоЈков и С. В. Бернштејн. П.
Североизточна България. Съставен под ръководството на Ст. Стојков
София.
Статьи и материалы по болгарской диалектологии. 1952-1962. 2-10.
Москва: Наука.
Български этимологичен речник. София: Българската академия на
науките. Съставили Вл. Георгиев и др. 1962.
Геров, Ч. 1976. Речник на българския език. София.
Григорян, Э. А. 1975. Словарь местных географических терминов
болгарского и македонского языков. Ереван.
Добруджа. Комплексна експедиция. 1954. София.
Ковачев, Н. 1961. Местните названия от Севлиевско. София:
Българската академия на науките.
—. 1965. Местните названия в Габровско. София: Българската
академиа на науките.
—. 1969. Местните названия в Троянско. София: Българската
академия на науките.
Кочев, И. 1969. Гребенският говор в Силистренско. София:
Българската академия на науките.
Младенов, С. 1941. Етимологически и правописен речник на
българския книжовен език. София: Българската академия на науките.
Младенов, М. 1969. Говорът на Ново село. София: Българската
академия на науките.

163
 Стойков, Ст. 1969. Лексиката. на банатския говор. София:
Българската академия на науките.
Kravari. V. 1989. Villes et villages de Macédoine occidentale. Paris: Éditions P.
Lethielleux.

Источники по польскому языку:

Atlas językowy kaszvbszczyzny i dialektów sęsiednich. 1964-1978. Ed.
Z. Stieber. Wrocław: Ossolineum.
Atlas językowy dawnej Łemkowszczyzny. 1956-1964. Ed. Z. Stieber.
Wrocław - Warszawa - Krakdw: Ossolineum.
Brtlckner.A. Słownik etymologicznyjęzyka polskiego. Warszawa. 1957.
Karłowicz, J. and A. Krynski, W., Niedžwiedzki. 1952-1953. Slownik języka
polskiego . Warszawa: Panstwowy Instytut Wydawniczy.
Małecki, M. and K. Nitsch. 1934. Atlas językowy polskiego Podkarpacia.
Krakdw.

Maly atlas gwar polskicb. 1957-1970. Ed. К. Nitsch. Wrocław: Zakl.

Narodowy im. Ossolinskich.

Rzetelska-Feleszko, E. and J. Duma. 1977. Nazwy rzeczne Pomorza między dolną
Wisłę a dolną Odrę. Wrocław - Warszawa - Krakdw - Gdansk: Ossolineum.
Sychta, В. 1967-1970. Slownik gwar kaszvbskicb па tle kvltury iudowej.
Wroclaw - Warszawa - Krakdw - Gdaiisk: Ossolineum.

Источники по словацкому языку:

Atlas slovenskebo jazyka. III, IV. 1968. Bratislava.
П. Кирай. 1963. «Атлас словацких диалектов в Венгрии». Studia
Slavica IX, Fasc. I-IV. Budapest.

164
 Slovnlk slovensky'cb náreči. Ukázkov? zvuzok. 1980. Ved. red. J. Ružička. Pod.
ved. J. Ripku. Bratislava.

Источники по чешскому языку:

Machek, V. 1968. Etymologicky' slovnik jazyka cĕskćbo. Druhá, opraveně а
doplněně vydani. Praha. 1968.
Konff, A. 1926. Prispěvekк dialektickěmu slovnikv moravskěmu. MvT||ia.

Sboraik vydavany na paměč čtyKcetiletěho učitelskěho piisobeni Prof. Josefa Zubatáho na

Universitĕ Karlově 1885-1925. Praha.

Источники по украинскому языку:

Atlasgwar bojkowskicb (Opracowany głównie na podstawie zapisów Stefaaa
HrabcaprzezZespół Instytitu Słowiaaoznawstwa PAN). 1980-1982. Wrocław -
Warszawa - Krakdw: Ossolineum.
Карпатский диалектологический атлас (КДА). 1967. Бернштейн СБ.
и В.М. Иллич-Свитыч, Г.П. Клепикова, Т.В. Попова, В.В. Усачева. Москва:
Наука.
Лінгвістичний атлас украінських говорів схидноі словаччини. I.
1981. Гандель, 3. I. Bratislava.
Гринченко, Б. Д. 1907. Словарь украинского языка. Киев: Наукова
Думка.
Лінгвістичний атлас украінських народних говорів Закарпатьскоа
облает і УССР. I, II. 1958 - 1960. Дзендзелівський, И.О. Ужгород:
Универсітет. Наукови запіскі.
Общекарпатский диалектологический атлас. 1976. Кишинев:
Штиинца.

165
 Общекарпатский диалектологический атлас. Вопросник. 1981.

Москва: Наука.
Словнік гідронімів України. 1979. Под ред. К.К.Целыйко. Киев.

Наукова думка.
Словник староукраїнської мовы XTV-XV ст. 1. Киев: Наукова думка.
Jurkowski.M. 1971. Ukraińska
UkraMska tecminologia
tecminologia hydrograficzna.
hydrogcaficzna. Wrocław,
Wroclaw,
Warszawa, Kraków,
Krakow, Gdailsk:
Gdaiisk: Ossolineum.

Источники по белорусскому языку:

Гістарычны слоўнік беларускай мовы. 1979 и далее. Минск: Навука
і тэхніка.
Козлова, Р. М. 1977. Белорусские регионализмы праславянского
происхождения (на материале лексики восточного Полесья). Автореферат
кандидатской диссертации. Минск.
Лексіка Палесся. 1971. Рэд. В. У. Мартынаў. Минск: Навука і
тэхника.
Матэрыялы для слоўніка народна-дыялектнай мовы. 1960. Под рэд.
Ф. Янкоўскага. Мінск: Навука і тэхника.
Слоўнік беларускіх гаворак паўночна-заходняй Беларусі і яе
пагранічча. 1979, 1980. Мінск: Навука і тэхника.
Яшкін, Я. 1971. Беларускія геаграфічныя назвы. Тапаграфія.
Гідралогія. Мінск: Навука і тэхника.

Источники по русскому языку:

Архангельский областной словарь. 1980 - 1983. Москва: МГУ.
Словарь брянских говоров. 1976 и далее. Выпуски 1 - 5 .
Ленинград: ЛГПИ им. А. И. Герцена.

166
 Даль, В. 1880. Толковый словарь живаго великорусского языка.
Москва (Репринт: 1979. Москва: Русский Язык.)
Диалектологический атлас русского языка. 1986. Москва: Наука.
Иванова, А. Ф. 1969. Словарь говоров Подмосковья. Москва.
Словарь русских говоров Среднего Урала. 1971. Свердловск.
Словарь русских народных говоров. 1960. Ленинград: ЛО АН СССР.
Словарь русского языка XI-XVJI вв. 1973 и далее. Москва: Наука.
Срезневский И. И. 1893.- 1903. Материалы для словаря
древнерусского языка по письменным памятникам. В 3-х томах. СПб.
Фасмер, М. 1971. Этимологический словарь русского языка. Пер. с
нем. и дополнения О. Н. Трубачева. Москва: Прогресс.
Vasmer, Max. ed. 1961 Wörterbuch der russichen Gewässernamen.. Berlin:
Wiesbaden.

167
 Использованные исследования:

Алексеева, Т.И. 1973. Этногенез восточных славян. Москва:

Московский университет.
Аванесов, Р.И. и С. Б. Бернштейн. 1958. «Лингвистическая
география и структура языка. О принципах общеславянского
лингвистического атласа». IV международный съезд славистов. Москва:
АН СССР. 1-29.
Авксентьева А. Г. 1976. «Палатальная корреляция и мена dl/tl >
kl/gl в славянских языках». Проблемы исторического языкознания. Вып.
1. Москва: Наука.
Балецкий, Е. 1960. «Про болгаризмы в наших говорах». Літературна
неділя. 3. Ужгород.
Балецкий, Э. 1964. «Об одном названии слоеного пирога у славян».
Stvdia Slavica, J. X, v. 1-2. 1-20.
Баран, В.Д. 1972. Ранні слов'яни між Дніпром і Прип'яттю. Киев:
Наукова думка.
—. 1978. «Славяне в середине 1 тысячелетия н. э». Проблемы
этногенеза славян. Киев: Наукова думка.
Белић, А. 1914. «Извештај Државном савету о прибирању
дијалектолошке грађе». Годишњак Српске краљевске академије наука.
XXVI. Београд.
Бернштейн, С. Б. 1961. «Некоторые проблемы сравнительно-
исторического изучения славянских языков». Актуальные проблемы
славяноведения: Материалы первого координационного совещания по
актуальным проблемам славяноведения (Краткие сообщения Института
славяноведения). 33-34.

168
 —. 1963. «Карпатский диалектологический атлас». Вопросы
языкознания, 4. 72-101.
—. 1972. «Проблемы карпатского языкознания». Карпатская
диалектология и ономастика. Москва.
—. 1973. «Проблемы интерференции языков карпато-дунайского
ареала в свете данных сравнительной диалектологии». Славянское
языкознание. УІІ международный съезд славистов. Варшава, август 1973г.
Доклады советской дилегации. Москва: Наука. 25-41.
---. 1974. Интерференция языков карпатского ареала. Москва. (Так
же в кн. Балканские исследования. Москва. 1976).
-—. 1984. «Некоторые вопросы методики изучения проблем
этногенеза славян». Этногенез народов Балкан и Северного
Причерноморья. Лингвистика, история, археология. Москва: Наука.
Бернштейн, С. Б., Г. П. Клепикова. 1984. «Историко-культурные
аспекты лингвогеографического изучения карпато-балканской зоны».
Славянское и балканское языкознание. Язык в этнокультурном аспекте.
Москва: Наука.
Бодуэн де Куртэне, И. А. 1904. Материалы для южнославянской
диалектологии и этнографии. П. СПб.
Булаховський, Л. А. 1956. Питания походження украінської мови.
Київ.
Владимирская, Н. Г. 1968. «Полесская терминология ткачества».
Лексика Полесья. Москва.
Венелин, Ю. 1840. Влахо-болгарские или дако-славянские грамоты,
собранные и объясненные Юрием Венелиным. СПб.
Вернер, Й. 1972. «К происхождению и распространению антов и
склавинов». Советская археология. 4.

169
 Габовштяк. 1965. «Пастушеская терминология в Общеславянском
лингвистическом атласе>. Общеславянский лингвистический атлас.
Материалы и исследования. Москва: Наука.
---. 1977. «Лексический фонд словацких диалектов в свете
лингвистической географии». Там же. 95 - 104
Георгиев, Вл. 1978. «Езиково сближение на славянските народи.
Език и литература. III.
Гиндин, Л. А. 1973. «Проблемы античной балканистики». Вопросы
языкознания 1.
---. 1976. «Некоторые вопросы древнего балканского субстрата и
адстрата». Вопросы этногенеза славян и восточных романцев. Москва:
Наука.
—. 1979. Комплексные проблемы истории и культуры народов
центральной и юговосточной Европы. Москва: Наука.
—. 1981. «К хронологии и характеру славянизации карпато-
балканского пространства по лингво-филологическим данным».
Формирование раннефеодальных славянских народностей. Москва.
—. 1982. «Филолого-лингвистический аспект славянизации Балкан
(по данным Прокопия Кесарийского)». Материалы Первого
Международного конгресса по болгаристике. София.
Гиндин Л. А. и И. А. Калужская. «К вопросу о лексических
карпатизмах субстратного происхождения». Общеславянский
лингвистический атлас. 1982. 72 - 79.
Гиндин, Л. А., В. Э. Орел. 1982. «Ранние этноязыковые контакты
славян на Балканах и лексика южных славян». Развитие этнического
самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья.
Москва: Наука.

170
 Глускина С. М. 1968. «О второй палатализации заднеязычных
согласных в русском языке (на материале северо-западных говоров)».
Псковские говоры. Т. 2. Псков. 20-43.
Гудтшмидт, К. 1975. «К карпато-южнославянским лексическим
параллелям». Славянское и балканское языкознание. Москва Наука. 202-
210.
—. 1976. «Ареалы некоторых болгарских соответствий карпато-
украинским лексемам». Общекарпатский диалектологический атлас.
Лингвистические и этнографические аспекты. Кишинев: Штиинца.
Демченко, М. А. 1976. «Классификация традиционных пахотных
орудий в карпато-днестровском ареале». Общекарпатский
диалектологический атлас. Лингвистические и этнографические аспекты.
Кишинев: Штиинца.
Десницкая, А. В. 1976. «О некоторых вопросах балканистики в связи
с изучением карпатского лингвистического ареала». Вопросы
языкознания 3.
---. 1978. «К вопросу о балканизмах в лексике восточнославянских
языков». Славянское языкознание. Москва.
—. 1983. «К вопросу о раннеисторических языковых связях
восточных славян с балканским лингвистическим ареалом». IX
международный съезд славистов. Славянское языкознание. Москва:
Наука. 76-94.
Дзендзелевский, И. А. 1961. Лингвистический атлас украинских
народных говоров Закарпатской области: АДД. Ленинград.
Дзендзелівський, Й. О. 1962. «Лексичні дані про східних слов"ян на
Закарпатті до X ст.». Тези доповідей V Міжвузівської республіканської
славістичної конференції, 25-30 вересня 1962 року. Ужгород.

171
 —. 1964. К вопросу о времени расселения восточных славян на
южных склонах Карпат. Москва: Наука.
---. 1965. «Овцеводческая лексика закарпатских говоров».
Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
Москва: Наука.
Зализняк А. А. 1981. «Противопоставление относительных и
вопросительных местоимений в древнерусском». Балто-славянские
исследования, 1980. Москва: Наука.
Иванов, В. В. 1979. «Лингвистическая проблематика этногенеза
славян в свете отношений славянского к балтийскому и другим
индоевропейским языкам». Комплексные проблемы истории и культуры
народов центральной и юговосточной Европы. Москва: Наука.
-—. 1982. «Диалектное членение славянской языковой общности и
единство древнего славянского языкового мира (в связи с проблемой
этнического самосознания». Развитие этнического самосознания
славянских народов в эпоху раннего средневековья. Москва: Наука, 212-
236.
Иванов, В. В., Топоров, В. Н. 1958. К постановке вопроса о
древнейших отношениях балтийских и славянских языков. Москва-. Наука.
(Также: Исследования по славянскому языкознанию. М., 1961)
---. 1975. Исследования в области славянских древностей. Москва:
Наука.
---. 1976. «Мифологические и географические названия как
источник для реконструкции этногенеза и древнейшей истории славян».
Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев:
Методология и историография. Москва.

172
 Ивич, П. 1956. «Основные пути развития сербохорватского
вокализма». Вопросы языкознания, 1. 3 - 21.
—. 1965. «Опыт структурной классификации диалектных различий
в славянской языковой области». Общеславянский лингвистический атлас.
Материалы и исследования. Москва: Наука.
—. 1970. «Приказ о КДА». Зборник за филологиЈу и
лингвистику.[Нови Сад] XIII/1. 276-284.
—. 1971. Српски народ и његов Језик. Београд.
Иллич-Свитыч, В. М. 1960. «Лексический комментарий к карпатской
миграции славян». Известия академии наук СССР. Отделение литературы
и языка. XIX, 3. 222-231.
Казлова, Р. М. 1981. «Беларуска-паўдневаславянскія ізалексы
праславянская паходжання». Беларуская лінгвістыка 21.
Карась, М. 1971. «Из карпатской лексики». Исследования по
славянскому языкознанию. Москва: Наука.
Карпенко, Ю. А. 1973. Топонимия Буковины. Киів: Наукова думка.
Кирай. П. 1972. «О некоторых славянских пунктах на территории
Венгрии в связи с историей заселения». Общеславянский лингвистический
атлас. Материалы и исследования. Москва: Наука.
Клепикова, Г. П., В. В. Усачева. 1965. «Лингвогеографические
аспекты семантики слова *žito в славянских языках». Общеславянский
лингвистический атлас. Материалы и исследования. Москва: Наука.
Клепикова, Г. П. 1968. «Из опытов картографирования славянской
лексики (в связи с проблемой семантического микрополя)». Материалы и
исследования по ОЛА. Москва: Наука.

173
 —. 1970. «Из карпато-украинской терминологии горного
ландшафта. Местные географические термины». Вопросы географии. 81.
60-70.
---. 1971. «Об одной карпато-украинско-южнославянской
лексической параллели». Исследования по славянскому языкознанию.
Москва: Наука.
---. 1972. «О карпато-украинской терминологии горного
ландшафта. II». Карпатская диалектология и ономастика. Москва: Наука.
51-117
—-. 1974. Славянская пастушеская терминология. Ее генезис и
распространение в языках карпатского ареала. Москва.
—. 1977. «Сема-ономасиологический аспект в исследовании
некоторых лексических групп. (На материале карпато-украинских
диалектов)». Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и
исследования. 1975. Москва: Наука. 162 - 166.
—. 1977а. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 1». Славянское и балканское языкознание. Москва:
Наука.
—. 1978. «Лексико-семантические параллели в македонских и
карпато-украинских диалектах». М1 XXIX.
—. 1980. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 2-4». Общеславянский лингвистический атлас.
Материалы и исследования. 1978 г. Москва: Наука. 102 - 141.
—. 1983. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 5». Славянское и балканское языкознание. Москва:
Наука. 216 - 128.

174
 —. 1983а. «Некоторые вопросы использования болгарских
диалектных материалов в лексико-семантических исследованиях
советских лингвистов>. Там же.
—. 1984. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 6». Общеславянский лингвистический атлас. Материалы
и исследования. 1981 г. Москва: Наука.
—. 1985. «К проблеме взаимоотношений центральных и
периферийных зон балкано-карпатского ареала.». Общеславянский
лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1985. Москва: Наука.
—. 1986. «Изучение лексико-семантической вариантности в
гомогенных и гетерогенных диалектных континиумах». Славянское и
балканское языкознание. Москва: Наука.
Кобилянський, Б. В. 1960. Діалект і літературна мова:
Східнокарпатський і покутський діалекти, їх походження і відношення до
української літературної мови. Київ.
---. 1971. «Лексичні паралелізми в говорах української і
південнослов"янських мов». Праці XII Республіканської діалектологічної
наради. Київ.
—. 1981. «Лексико-семантичні паралелі балкано-карпатизмів. 1».
Мовознанство 6.
Королюк, В. Д. 1973. «К исследованиям в области этногенеза славян
и восточных романцев». Вопросы этногенеза и этнической истории
славян и восточных романцев: Методология и историография. Москва:
Наука.
—. 1976. «Перемещение славян в Подунавье и на Балканы».
(Славяне и волохи в VI - середине VII в.). Советское славяноведение. 6.
43 - 54.

175
 Куркина, Л. В. 1967. «Названия болот в славянских языках».
Этимология. 1967. Москва. 129-144;
---. 1968. «Из наблюдений над некоторыми названиями дорог и
тропинок в славянских языках». Этимология. 1968. Москва. 92-105.
---. 1972. «Словенско-восточнославянские лексические связи».
Этимология. 1970. Москва.
—-. 1976. «Изоглоссные связи южнославянской лексики.
(Материалы к проблемам славянского этногенеза)». Вопросы этногенеза и
этнической истории славян и восточных романцев. Москва. 129-155;
-—. 1978. «Изоглоссные связи южнославянской лексики. 2».
Этимология. 1976. Москва. 17-31;
—. 1979. «Названия горного рельефа на материале
южнославянских языков». Этимология. 1977. Москва. 39-54;
---. 1980. «Словенско-западнославянские лексические связи».
Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
Москва: Наука. 331 - 338.
Лер-Сплавинский, Т. 1958. «Балто-славянская языковая общность и
проблема этногенеза славян». Вопросы языкознания . 2.
Леков, И. 1954. «Източнославянският произход и характер на
украинския език». Език и литература, IX, № 4.
---. 1962. «Към методите на изследване на украинско-българските
лексикални съотношения». Питания слов'янознавства. Львів. 36-41.
Младенов, М. 1975. «Распространение некоторых карпатизмов в
болгарских говорах». Славянское и балканское языкознание. Москва:
Наука. 220-235.
Мурзаев, Э. М. 1974. Очерки топонимики. Москва.

176
 Никончук, Н. В. «Об одной полесско-карпатской изоглоссе
праславянского происхождения (семантическое микрополе с опорной
лексемой лелекъ)». Совещание по общеславянскому лингвистическому
атласу: Тезисы докладов. Москва.
Нимчук, В. В. 1962. Словообразование именных частей речи в
закарпатских верхнеприборжавских говорах. Киев.
—. 1962а. «Питания про з'вязки закарпатських українських говорів
з південнослов'янськими мовами». Тези доповідей V Міжвузівської
республіканської славістичної конференції, 25-30 вересня 1962 року.
Ужгород. 91-93.
—. 1978. «Карпато-балканські лексичні паралелі в писемних
пам'ятках». Проблеми дослідження діалектної лексики і фразеології
української мови: Тези доповідей. Ужгород.
Новаковић, Р. 1977. Одакле су срби дошли на Балканско
полуострво. Београд: Народна Книга.
—. 1981. Где се налазила СрбиЈа од VII до XII века. Београд:
Народна Книга.
Онышкевич, М. О. 1962. «Словацко-украинские лексические связи».
Всесоюзная конференция по славянской филологии (17-22 декабря 1962 г.)
Программа и тезисы докладов. Ленинград.

—. 1963. «Словацко-украинские лексические связи». Вестник ЛГУ

14. (Серия истории, языка и литературы, 3).
—. 1969. «Боківсько-південнослов"янські мовні паралелі». Вісник
Львівського Ордена Леніна державного університету ім. I. Я. Франка.
Серія філолог 6. (Львів)
Панькевич, I. 1955. «Українсько-болгарські мовні зв'язки в
Семигороде». Ргаћа: Зіауіа XXIV, 2-3.

177
 —. 1938. Українські говори Шдкарпатської Русі і сумежних
областей. Прага.
Петров, В.П. 1972. Этногенез слов'ян. Киев: Наукова Думка.
Погорелов, В. 1940. «Болгаризмы в карпато-русских говорах». Spisy
Filozofskej fakulty Slovaaskej xuńverńty v Bratislave, 29. Bratislava. (Также:
Ужгород, 1935).
Попов, А.И. 1981. Следы времен минувших. Ленинград: Наука.
Попович, И. 1958. «К вопросу о происхождении славян северной
Албании». IVМеждународный съезд славистов. Славянская филология. 1.
Москва. 195-205.
Попович, I. 1959. «Не помічена доці дуже важлива сербсько-
українська ізоморфа». Мовознавство 15. Київ.
—. 1961. «Актуальные проблемы славяноведения». Краткие
сообщения института славяноведения АН СССР. Славянское языкознание,
33-34.
-—. 1962. «Южнославянские лексические этюды». Там же, 35.
—. 1963. «Когда славяне впервые заселили южную Истрию?».
Вопросы славянского языкознания, 4. 2 1 - 3 3 .
—. 1965. «Сербо-хорватско-болгарские лексические этюды (Заметки
по славянской лингвистической географии)». Вопросы языкознания. 3.
35 - 47.
Попович, Ю. В. 1976. «Сравнительный анализ некоторых обычаев
годового цикла у народов балканского и карпатского ареалов».
Общекарпатский диалектологический атлас. Лингвистические и
этнографические аспекты. Кишинев: Штиинца.

178
 Прышчэпчык А.М. 1977. «Тапаграфічная тэрміналогія ў
мікратапаніміі стаўбцоўшчыны». Беларуская анамастыка. Мінск: Навука і
тэхніка. 91 - 97.
Русанова И.П. 1973. Славянские древности 6 - 9 вв. между Днепром
и Западным Бугом. Москва: Наука.
—. 1976. Славянские древности 6 - 7 вв. Москва: Наука.
Рыбаков Б.А. 1987. Язычество древней Руси. Москва: Наука.
Седов В. В. 1972. «Формирование славянского населения Среднего
Поднепровья». Советская археология. 4.
—. 1976. «Конгресс археологов славистов в Братиславе».
Советская археология. 3.
—. 1978. «Славяне и иранцы в древности». История, культура,
этнография и фольклор славянских народов. УШ международный съезд
славистов. (Доклады советской делегации). Москва: Наука.
—. 1979. Происхождение и ранняя история славян. Москва: Наука.
---. 1979а. «Славяне в римскую и ранневизантийскую эпохи».
Rapports du Ше congrès international d'arhéologie slave. Bratislave, 7-14 septembre 1975.
Bratislava. T. 1. 29-34.
—. 1982. «Восточные славяне в VI - XII вв. Археология СССР. 14-
13.
---. 1982. «Восточные славяне в VI-XIII вв.». Археология СССР.
Москва: Наука.
—. 1983. «Археология славян начала эпохи средневековья».
Всесоюзная конференция 'Советская археология в XI пятилетке ' (Тезисы
пленарных докладов). Москва: Наука.
—. 1987. «Анты». Этносоциальная и политическая структура
раннефеодальных славянских государств и народностей. Москва: Наука.

179
 Смиљанич, Т. 1935. Кичевија, Насеља и порекло становништва.
Srpski dijalektološki zbornik.. 28. Beograd: Srpska Kraljevska Akademija. 341-563.
Стојков, С. 1968. Лексиката на банатския говор. София.
Тимощук, Б. О. 1976. Цлобжяни північноі Буковини 5 -9 ст. Киев:
Наукова думка.
Толстой, Н. И. 1962. «Из географии славянских слов. 1. «дождь»; 2.
«саламандра». Вопросы славянского языкознания, 6.
Толстой, Н. И. 1963. «Из опытов типологического исследования
славянского словарного состава». Вопросы языкознания, 1. 29 - 45.
—. 1965. «Из географии славянских слов. 3, 4, 5». Общеславянский
лингвистический атлас. Материалы и исследования. Москва: Наука. 133 -
147.
---. 1966. «Из опытов типологического исследования славянского
словарного состава. II ». Вопросы языкознания, 5. 16 - 36.
—. 1968. «Некоторые проблемы сравнительной славянской
семасиологии». Славянское языкознание. IV Международный съезд
славистов . Москва: Наука.
-—. 1968а. «Об изучении полесской лексики» [Предисловие
редактора]. Лексика Полесья. Москва. 12-18.
---. 1969. Славянская географическая терминология:
Семасиологические этюды. Москва: Наука.
---. 1972. Славянская географическая терминология. Диссертация.
Ленинград.
—. 1973. «Об одной карпатско-южнославянской изопрагме».
Симпозиум по проблемам карпатского языкознания (24-26 апреля 1973 г.).
Москва. 50-55.

180
 —. 1974. «Некоторые вопросы соотношения лингво- и
этнографических исследований». Проблемы картографирования в
языкознании и этнографии. Ленинград. 16-33.
---. 1975. «О болгаро- и македоно-русских изолексах». Совещание
по ОЛА (Гомель, 9-12 сент. 1975 г.). Москва.
—. 1976. «Из географии славянских слов: 8. 'радуга'.
Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
1974. Москва: Наука. 35-38.
—. 1977. «О соотношении центрального и маргинальных ареалов в
современной Славии». Ареальные исследования в языкознании и
этнографии. Ленинград.
—. 1977а. «Уз проблем словенских лексических изоглоса:
Српскохрватска лексика у општесловенском оквиру». Научни састанак
слависта в Вукове дане. Београд. 113 - 120.
—. 1982. «Некоторые проблемы и перспективы славянской и общей
этнолингвистики». Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Том 41
(5). Москва: АН СССР. 11 - 18.
—. 1983. «Этюды по семантике славянских географических
терминов (дрезга, рудина, раменье)». Славянское и балканское
языкознание. Проблемы лексикологии. Москва: Наука.
Топоров, В.Н. 1983. «Древние германцы в Причерноморье:
Результаты и перспективы». Балто-Славянские исследования. 1982.
Москва: Наука. 227-263.
Топоров, В.Н., Трубачев, О.Н. 1962. Лингвистический анализ
гидронимов Верхнего Поднепровья. Москва: АН СССР.
Третьяков, П. Н. 1966. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и
Волге. Москва-Ленинград: Наука.

181
 —. 1970. У истоков древнерусской народности. Москва: Наука.
Трубачев, О. H. 19S7. «Славянскиие этимологии. 8-9». Езиковедски
изследования в чест на академик Стефан Младенов. София.
—. 1957. «Принципы построения этимологических словарей
славянских языков». Вопросы языкознания, 5. 69-70.
---. 1957а. «О составе праславянского словаря». Вопросы
языкознания. 5. 169-195.
—. 1959. «Лингвистическая география и этимологические
исследования». Вопросы языкознания. 1.
—. 1963а. «О составе праславянского словаря (Проблемы и
задачи)». Славянское языкознание. Доклады советской делегации. V
Международный съезд славистов. Москва: Наука.
—. 1963. Этимологический словарь славянских языков.
Вступительный выпуск. Москва: Наука.
—. 1966. Ремесленная терминология в славянских языках
(этимология и опыт групповой реконструкции.). Москва.
—. 1968. Названия рек правобережной Украины.
Словообразование, этимология. Этническая интерпретация. Москва:
Наука.
-—...1974. «Ранние славянские этнонимы - свидетели миграции
славян». Вопросы языкознания 6.
---. 1982. «Заметки по славянской ономастике». Onomastica
Jugoslavica 9. 159-165.
—. 1983. «Языкознание и этногенез славян: древние славяне по
данным этимологии и ономастики». Славянское языкознание. 9
международный съезд славистов. Москва: Наука. 231-270.

182
 Усачева, В. В. 1977. «Об одной лексико-семантической параллели
на материале карпато-балканского обряда 'полазник'». Славянское и
балканское языкознание. Москва: Наука.
—. 1977. «Ареальная характеристика названий леща в славянских
языках. Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и
исследования. Москва: Наука. 103 - 123.
Утешаны С. «Из опыта работы с пробным вопросником
0ЛА». Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
1974. Москва: Наука. 98 - 108
Филин, Ф. П. 1973. «Актуальные проблемы диалектной
лексикологии и лексикографии». Славянское языкознание. УІІ
международный съезд славистов. Варшава, август 1973г. Доклады
советской делегации. Москва: Наука. 347-377.
—. 1973а. «Проблема происхождения славянских языков». Там же.
378-389.
Хавлюк, И. П. 1974. «Раннеславянские поселения в бассейне южного
Буга». Раннесредневековые восточнославянские древности. Ленинград:
Наука.
Цыхун, Г. А. 1974. «Беларуска-паўднёваславянскія лексічныя
сувязі». Беларуская лінгвістыка. 5. Минск.
Черных, Н. Я. 1956. Очерк русской исторической лексикологии.
Москва: Наука.
Шахматов, А. А. 1911. «К вопросу о финско-кельтских и финско-
славянских отношениях». Bulletin de l'Académie desSciences de St.-Petersbvrg.6.
Шило, Г. Ф. 1962. «Об одной славянской инновации». Всесоюзная
конференция по славянской филологии (17-22 декабря 1962 г.) Программа
и тезисы докладов. Ленинград.

183
 Штайбер, 3. 1972. «О древних словенско-западнославянских
языковых связях». Русское и славянское языкознание к 70-летию
Аванесова. Москва.
—. 1982. «К исторической фонетике древненовгородского
диалекта». Балто-славянские исследования, 1981. Москва: Наука.

Belošević, J. 1974. «Die ersten slawishen Urnengräber auf dem Gebiete

Jugoslawiens aus dem Dorfe KaSić bei Zadar». Balkanoslavica 1. 73-86.
—. 1980. "Materiainakulturahrvataod 7-9 stoleća". Zagreb. 67-81.
Birnbaum H. 1966. "The dialectsof Common Slavic". Ancient Indo-European
dialects. Los Angeles: Berkeley.
—. 1975. Common Slavic. Progress andproblems in its reconstrvction. Ann
Arbor: Michigan Slavic Publications.
Bezlaj.Fr. 1955. «Zanimivosti iz toponomastike». Pogovori o jeziku i slovstvu.
Maribor.
—. 1957-1958. «Leksikoloske glose». Južnoslovenski filolog [Beograd] XII.
243-249.
—. 1958. «Stratigrafija slovanov v luci onomastike». Slavistična revija.
Ljubljana. 83-95.
—. 1956,1961. Slovenska vodna imena, I-II. Ljubljana.
—. 1967. Eseji o slovenskem jeziku,. Ljubljana.
—. 1969. «Novejša dognanja v slovenski toponomastiki. V». Seminar
slovenskega jezika, literature in kul;ture. Ljubljana.

184
 Bratanić, B. 1951. «Uz problem doseljenja Južnih Slavena. Nekoliko
etoografskih-leksičkihčinjenica». ZbornikradovasveučilištauZagrebu.[ZagteЪ]l.. 221-
250.
Brozović, D. 1959/1960. «O važnosti baltičkih jezikazaslavistiku.osobito za
našu dijalektologiju». Jezik. VIII.
—. «O strukturalnim i genetskim kriterijima u klasifikaciji hrvatskosrpskih
dijalekata». Zbornik za filologijv i Ungvistiku Matice srpske (Novi Sad) III.
—. 1963. «O rekonstrukciji predmigracionog mozaika hrvatskosrpskili dijalekata».
FilologijaN. 45-55.
—. 1969. «Doseljenje Slavena i njihovi dodiri sa Starosjediocima u svjetlu
Lingvističkih istraživanja. Praslavenski etnički elementi na Baikanu u etnogenezi Južnih
Slavena». Centar za balkanološka istraživanja IV.
—. 1970. «Dijalekatska slika hrvatskosrpskoga jezičnog područja». Radovi
Filozofskog Fakulteta (Zadar) VIII(V).'
—. 1985. «Suvremeno Stokavsko narječje kao plod konvergentooga jezičnog
razvoja». HrvatskiDijalektološkiZbornikVU(sv. 1).
Duridanov.I. 1975. Die Hidroaimie des Vardarsystems als Geschichtsquelle.
Köln-Wien.
Dvornik, Fr. 1956. The Slavs. Their early histoty and civilization..
Dybo.V. A. 1982. «0 некоторых акцентологических изоглоссах
словенско-кайкавской языковой области». Hrvatski Dijalektološki ZbornikVl.
Fine.J. 1983. The Early Medieval Balkans. A Critical Survey from the Sixth to
the Late Twelfth Century. Ann Arbor. 25-71.
Gavazzi, M. 1936. «Problem karakterističnoga razmjeStaja nekih etnografskih
elemenata na Baikanu. Comptes rendus du IV-e Congrěs desgěographes et des
ethnographes slaves. Sofia. 231-236.

185
 —. i960. «Zapadno-panonskij slavenski pojas u davnini». Etaogcafia Polska
[Wrocław]3. 159-171.
Gołąb, Z. 1952. «Wyrazy pochodzenia południowosłowiaiiskiego w polskich
gwarach gdralskich». JP XXXII.
Gołąb.Z. 1992. The Ońgins of the Slavs. A Linguist's View. Columbus:
Slavica Publishers.
Grafenauer, B. 1950. «Nekaj vpráśanj iz dobe naselevanja južnih Slovanov».
Zgadovinski časopis [Ljubljana] IV.
—. 1952. «Prilog kritici izvjestaja Konstantina Porfirogeneta o doseljenju hrvata».
Historijski zbornik [Zagreb] 1-2.
—. 1964. «Slovenski naselitvenny valovi na Balkanski poluotok. Zgodovinski
časopis [Ljubljana] XVI-XVIII. 45-57.
—. 1965. Pomembnejsi novi rezultate v starejsi zgodovini jugoslavanskih
narodev. Zgodovinski casopis [Ljubljana] XVIII.
—. 1969. «Proces doseljavanja Slovena na zapadni Balkan i u istočne Alpe.
Simpozijvm - Mostar -1968. Sarajevo. 29-54.
—. 1978. Zgodovina slovenskega naroda. Ljubljana: Državna založba Slovenije.
I zvezek.
Gudtschmidt, K. 1979. «Bemerkungen zu südslawischen-nordslawischen
lexikalischen Parallelen. I: Beitrage zur slawischen Etymologie». Zeitschrift für Slavistik
*

24.
Hamm, J.,M. Hraste.P. Guberina. 1956. «Govor otoka Suska». Hrvatski
Dijalektološki zbornik. Knj. 1. Zagreb: JAZU.
Ivić, P. 1956. «Jedna dosad nepoznata grupa štokavskih govora: govori s
nezamenjenim jatom». Godisnjak Filozofskog fakvlteta u Novom Sadu 1. 146-160.
—. 1957. «O govoru galipoljskih Srba». Srpski dijalektološki zbornik [Beograd]
12.

186
 —. 1957-1958. «Značaj lingvističke geografije za uporedno i istorisko

proučavanje južnoslovenskih jezika i njihovih odnosa prema ostalim slovenskim jezicima».

[Beograd] Južnosloveuski filolog, XXII, 1-4. 179 - 201.

—. 1958. «Die serbokroatischen Dialekte. Ihre Struktur und Entwicklung».

Allgemeines uad die stokavische Dialektgruppe. Bd. I. The Hague: Mouton.

—. 1961-1962. «Prilog rekonstrukciji predmigracione dijalekatske slike

srpskohrvatske jezičke oblasti». Зборник за филологи^у и лингвистику 4-5.

[Нови Сад]. 117 - 129.

—. 1966. "Fonološki aspekt genetičkog odnosa izmedu štokavske, čakavske i

kajkavske dijalekatske grupe". Orbis Scriptus: Festschrift für Dmitrij Tschizewskij

zum 70. München: Fink. 375-383.

—. 1966a. «O srpskom govoru u sehi Lovri». Stodia Slavica [Budapest] 12.

191-201.

—. 1972. «В alkanSlavic Migration in the Light of South Slavic Dialectology.

Aspects of the Balkans». Aspects of the Balkans: Continuity and Change ;

Contributions to the International BalkanConference held at U.C.L.A., Oct. 23-

28, 1969. The Hague: Mouton. 66 - 86.

—. 1973. «Hijerarhija srodstva medu jezičkim i dijalekatskim tipovima na

slovenskom jugu». Referatiza VIImedunarodni kongres slavista и Varšavi. Novi Sad.

Junković, Z. 1972. «Jezik Antuna Vranca i podrijetlo kajkavskoga dijalekta». Rad

JAZU CCCLXIII.

—. 1982. «Dioba kajkavskix govora: porodice, tipovi i savezi». HDZVl.

Jurančić, J. 1970. «O strukturi leksike v srbskohrvatskem in slovenskem jeziku».

Rasprave SAZU (Ljubljana) VII/6.

—. 1973. «Nekaj značilnosti panonske leksike». Studije о slovstvu i jeziku.

—. 1978. «O Priimkih pri Južnih Slavanih». Slovistična Revija (Ljubljana).

187
 —. 1982. «O jeziku in priimkam na obeh straneh slovensko-hrvaške meje v
njegdanji Panoniji». Onomastica Jugoslavica IX.
Klaič, N. 1966. «Marginalija uz problem doseljenja Hrvata. Rasprave SAZU.
Razred za zgodovinske vede [Ljubljana] 5. 17-36.
Kolarić, R. 1956. «Središka govorica i spodnjeprleški govon>. Slavisúčna Revija
IX.
—. 1968. «Periodizacijarazvojaslovenskegajezika». SlavističnaRevijaXI.
Krajčovič.R. 1974. «Slovenčina aslovanskě jazyky. 1». Praslovaoská genėza
slovenčiny. Bratislava.
Kravary.V. 1989. Viües et villages de Macedoaine occideatale. Paris: P.
Lethielleux.
Lehr-Spławinski, T. 1946. Оpocbodzeniu i praojczyžoie Słowiań. Poznaá.
Lončarić.M. 1988. «Rani razvitak kajkavMne». Rasprave zavoda za jezik. Knj.
14. Zagreb.
—. 1985. «Toponimi u osvjetljivanju predmigracijskix jezičnog stanja u Slavonii».
Zbomik refereta i mateńjala V jvgosloveoske onomastičke konfereacije. Sarajevo.
Łowmiański, H. 1963,1964. PoczękiPolski. Warszawa. Vol. I, II.
Lunt, H. 1956. «On the origins of phonemic palatalization in Slavic». For Roman
Jakobson.
—. 1984-1985. «On Common Slavic». Зборник Матице Српске за
филологи]у и лингвистику XXVII - XXVIII. Novi Sad.
—. 1985. «Slavs, Common Slavic, and Old Church Slavonic». Litterae Slavicae
Medii Aevi. München.
—. 1990. «History, Nationalism.andthe Written Language of EarlyRus'». SEEJ,
Vol. 34, No. 1.
—. 1993. «Skimpy Evidence, Nationalism.and Closed Minds: The Case of
Methodius, Morava, and the "Moravian King".» Forthcoming.

188
 —. «Notes on Nationalist Attitudes im Slavic Studies». Forthcoming.
Madczak, W. 1981. Praojczizna slowian, Moaografie slawistyczae.AA.
Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdaiisk-Łodz: Polska akademia nauk.
MareS, F. V. 1965. «The Origin of the Slavic Phonological System and Its
Development up to the Endof Slavic Language Unity». Michigan Slavic Materials. Ann
Arbor: Michigan Slavic Publication.
Obolensky, D. 1961. «The principles and methods of Byzantine Diplomacy, Xll-e
Congres international des eudes byzantines». RapportsII. Belgrade - Ochrid.
Pavlović.M. 1957-1958. «Perspektive i zone balkanističkih jezičnih procesa».
1ужнословенски филолог. XXII. Beograd. 207 - 239.
Popović, I. 1959. «Les noms slaves de'printempś». Annali [del] Istituto
vaiversitario orientale. Sez. lingu. 1,2. Roma.
—. 1960. Geschichte dec serbokroatischen Spracbe. Wiesbaden: Slavica.
—. 1962. «Dalmatinski i istarski elementi u rečniku istarskih štokavskih govora».
RiječkaRevija. [Rijeka]. VI/3. 62-72.
Pritsak.O. 1981. TheoriginofRuś. Vol. 1. Cambridge: Harvard University
Press.
—. 1883. «The Slavs and the Avars». Gli Slavi Occidentali e Meridionali Nell'alto
Medioevo. 15-21 aptile 1982. Tomoprimo. Spoleto.
Ramovš.F. 1929. Slovenački jezik. Nacodaa eaciklopedija Srba, Hrvata i
Slovenaca. IV. Beograd.
Ribarić, J. 1940. «RazmjeStaj južnoslovenskih dijalekata na poluostrvu Istri».
Srpski Dijalektološki Zbornik IX. Beograd. 1-207.
Rigler.J. 1963. «Pregled osnovnih razvojnih etap v slovenskem vokalizmu».
Slavistička Revija XIV.
—. 1976. «Junkovičeva kajkavska teorija in slovenSčina». Slavistička Revija
XXIV.

189
 Rudnicki.M. 1973. «О prakolebce Słowian». Zpolskich studiów slamstycznych,
ser. 4. Warszawa.
Schiitz.J. 1957. Die geografische Terminologie des Serbokroatischen. Berlin.
Smoczyáski, W. 1972. «Paralele leksykalne sloweiisko-zachodnioslo'wiaiiskie».
Scudia z filologii polskiej i słowiańskiej [ Warszawa] 11.
Šojat, A. 1982. «Geografski tenninyutoponimijiRilecko-Goranskeregije».
Onomastica Jugoslavica [Zagreb] 10.
Tentor, M. 1950. «Leksička slaganja kreskoga narječja i slovenskoga jezika protiv
Vukova jezika». Rasprave SAZU [Ljubljana] 1. 69-92.
Udolph, J. 1979. Stvdien zu slaviscben Gewassernamen und
Gewasserbezeichnvngen. Ein Beitrag zur Frage nach der Ucheimat derSlaven.. Heidelberg.
Vasilev.Shr. 1975. «Muglichkeiten \md Grenzen in der Erforschung der
urslavischen Wortgeographie am Beispiel lexikalischer Obereinstimmungen zwischen
Serbokroatisch und Westslavisch». Wieaer SlavistischesJahrbvch [Wien] 21.
Vasmer, M. 1940. «Giebt es bulgarische Enfltlsse in den ukrainischen
Karpaterummdarten». ZeitschriftfúrslaviscbePhilologie. Leipzig, 17,1.
Walde.A. 1926-1932. Vetgeichendes Wórterbvch derindogermanischen
Schprachea. Berlin. Bd. 1-3.
Wrocławska, E. 1967. «Zwiazki leksykalne kaszubsko-południowosłowiaiiskie».
Studia z filologii polskiej i słowianskiej 7. Warszawa.

190
 Summary in English

According to recent scholarship, regional characteristics of modern Slavic dialects

provide data to support the hypothesis of the existence of Proto-Slavic dialects. The
ancient dialectal division of Proto-Slavic does not overlap with the geography of modern
Slavic dialects and was obscured by the migrations of Slavic peoples in the first millennium
C. E. Traces of the ancient Proto-Slavic dialects are evident on the level not of basic
modern Slavic dialects (let alone standard languages), but on the level of smaller dialectal
units, sub dialects, and regional vernaculars. Among other things, lexical and semantic
isoglosses connect modern South Slavic dialects with different territories of the northern
Slavic world. These connections expose the complex nature of modern Slavic dialects and
the convergent processes of linguistic acculturation, based on geographical proximity or
political unity, which led to their creation.
The goal of this work is to provide additional arguments to support a hypothesis
that rejects the idea of a homogeneous Proto-Slavic or the direct development of modern
Slavic dialects from Proto-Slavic ones. This is accomplished through retrospective analysis
of the modern geographical distribution of selected Proto-Slavic words and their meanings.
The data were drawn from samples of dialectal speech recorded during this century,
toponyms, regional dictionaries and linguistic atlases, and the author's own fieldwork.

The structure of the work is defined by its goals. The first chapter provides a short
survey of the historical sources, archeological and anthropological data, and the historical
scholarship relevant to the topic of the dissertation. The following chapters address
linguistic questions proper. Linguistic works devoted mostly to toponymies and concerned
directly with the problems of the dissertation are discussed in the second chapter. At the
end of this chapter it is suggested that although toponymies is an important and traditional
source of data for research concerning the spread of Slavic languages, the problem of

191
Proto-Slavic dialectal differentiation cannot be solved on the basis of toponymic vocabulary
alone.
The third chapter is devoted to the problem of the selection of lexical and semantic
items whose geographic distribution would be most representative of Proto-Slavic dialectal
differences. These items are selected among so-called «Proto-Slavic dialectisms»—parallel
lexical phenomena, often doublets, which represent minimal linguo-geographic distribution
on the overall Slavic territory (*kotja/*hiža/*izba; *vatra/*ogьnь). Employing aspects of
the theoretical approach of the Russian linguist V. M. Illich-Svitych, it is argued that such
minimal lexical parallels reveal Proto-Slavic dialectal differences. The existence of one
member of a group in two different dialects may indicate prehistoric linguistic relations
between the dialects. The territory of these dialects can then be juxtaposed to that of
dialects containing the other member(s) of the group. These differences can thus be used
to point to distinct Proto-Slavic dialect(s).
The methods of analysis used in this work are described in the fourth chapter. The
lexical and semantic material and data on its geographical distribution, together with
distribution maps (Appendix # 2), provide material for retrospective semantic analyses of
each selected lexical unit (chapter five). Applying an approach used by linguists such as
Nikita Tolstoy, the analysis is based on a method of breaking down the meaning of a word
into its semantic components and then modeling a combined "supradialectal" semantic
structure from the meanings in different dialects. The comparison and retrospective
semantic analysis is aided by tables of meanings for each lexical unit. Some preliminary
results of this analysis conclude each individual chapter.

This material provides the evidence for correspondences between certain sub-
dialects of the Balkan Peninsula and certain northern Slavic regions that are discussed in the
final chapter. These correspondences are based on the geographic distribution of traces of a
Proto-Slavic dialectal division preserved in the lexicon of these sub-dialects. Among the
findings of this work is a sharp division of Carpathian dialects onto western and eastern.

192
The eastern part includes Ukrainian Carpathian and sub-Carpathian dialects and east
Slovak dialects. This east Carpathian region differs sharply from Ukrainian dialects east of
the Dnestr river but has numerous correspondences ■with the southeastern part of the central
Balkan peninsula. On the other hand, western Slovenian, Cakavian-island, and some
Macedonian dialects (the so-called Balkan lateral area) do not share ancient lexical and
semantic isoglosses with the east Carpathian region. Kajkavian and east Slovenian dialects
also show no correspondences in the east Carpathian region and no traces of a Dacian or
Thracian substratum. Some Carpathian isoglosses continue north to Ukrainian and
Belorussian Polesie, but those areas is not homogeneous in this respect.
The author comes to the conclusion that the Slavic colonization of the Balkan
peninsula is actually a starting point for levelling tendencies which with time brought the
rise of a Balkan linguistic unity and not the beginning of a dialectal division of South Slavic
dialects.
This work is a contribution to the theoretical discussion on the problem of Proto-
Slavic dialectisms. It introduces extensive linguistic data, useful to other scholars of the
history of Slavic languages, dialectology, and lexicography. The author believeses that the
findings of this study will contribute to the history of the Slavic languages and the results,
together with ethnographic data on the geographical distribution of cultural phenomena, can
be used in research on the history and ethnogenesis of the peoples of the Balkan region.

The work is written in Russian with numerous citations in other Slavic languages.

193