Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
The Geographic Distribution of Proto Slavic Dialectisms and The Genesis of The South Slavic Languages PDF
The Geographic Distribution of Proto Slavic Dialectisms and The Genesis of The South Slavic Languages PDF
by
Ludmila Vergunova
Doctoral Committee:
Professor Vitaly Shevoroshkin, Chairman
Professor John Fine
Professor Benjamin Stolz
Professor Jindrich Toman
UMI N u m b e r : 9624756
UMI
300 North Zeeb Road
Ann Arbor, MI 48103
©Ludmila Vergunova
All Rights Reserved 1996
Кате
ii
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПОСВЯЩЕНИЕ. ii
ВВЕДЕНИЕ 1
6. *slopъ 89
7. "solpъ 91
8. *skokъ 93
9. *bъlkъ/*bъlčь 95
10. 'jьzvorь 97
iii
11. *pьrtь 100
*ostrovъ 135
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 139
iv
Введение
1
Среди лингвистов XIX века вопросами славянского этногенеза
интересовались Ф.И. Буслаев, И.И. Срезневский, В. Ягич, А.А. Шахматов
(1911, 51-99), и другие.
2
«The tremendous expension of the central Stokavian dialect created a broad dialectal basis
for thefflodernstandard language of the Serbs and paved the way to the adoption of that
language by the Croats in the second part of the 19th century, and thus to the creation of а
common Serbocroatian staadard language with basicaUy unłfied phonological and
grammatical patterns» (Ivić, 1972,80).
1
хотя для многих уже ясно, что речь может идти только о каких-то
промежуточных местах обитания и, к тому же, наверняка, несовпадающих
для разных частей славянства. Трубачев (1974, 66), например, в
результате работы над первыми томами этимологического словаря
праславянского лексического фонда пришел к следующим выводам: «1.
западнославянские, восточнославянские и южнославянские языковые
группы вторично консолидировались из компонентов самого разного
языкового происхождения-, 2. первоначальная Славия была не языковым
монолитом, а его противоположностью, т. е., если монолит - это
отсутствие противопоставленных изоглосс, то противоположность ему -
сложная совокупность изоглосс».
Племена, говорившие на славянских диалектах отличались, как и
другие народы на соответствующем этапе развития, подвижностью и
дисперсностью (Королюк, 1976, 19), т. е. ареал их расселения мог
перемещаться, расширяться и сокращаться, а также включать в себя
вкрапления других этносов. К началу исторически прослеживаемой
славянской миграции (III в. н. э.) славяне распространились на довольно
обширной территории к северу и востоку от Карпат. В связи с этим,
плодотворнее для науки говорить не о конкретной прародине славянских
племен, а о существовании в этот период географического
инновационного центра (а скорее всего центров), в котором зарождались
языковые инновации, постепенно распространяющиеся к перифериям
этого лингвистического ареала. Выделение нескольких таких
инновационных центров безусловно бы подкрепило гипотизу о довольно
выраженном диалектном членении праславянского языка и
предопределило бы существование зон нейтрализации разнонаправленных
2
инноваций в местах наложения «концентрических окружностей» изоглос,
исходящих из противоположных инновационных центров.
Даже если допустить существование только одного
инновационного центра, ясно, что нельзя говорить о старом славянстве
как о единой и лингвистически и этнически нечленимой массе людей, а
наоборот, совершенно необходимо выделить те различия, которые,
наверняка существовали с самого начала (то есть с момента выделения
славянского из индоевропейского или, как предпочитают говорить
некоторые ученые, с момента выделения славянского из прабалтийского
(Иванов, Топоров, 1958, стр 38-39; 1961, стр. 303), обусловленные
географическими особенностями среды обитания, влиянием различного
субстрата, а также пограничными контактами.
Не менее важно избавиться от отождествления языка с
антропологическими характеристиками его носителей. Хотя
практическую пользу от данных исторической лингвистики получает
именно теория этногенеза, данные её по сути своей являются историей
языка, а не историей народа. Как известно, при распространении
индоевропейских (возможно, протобалтийских [Лер-Сплавинский, 1956 и
др.] или протобалтийских и протославянских) племен на северо-восток
Европы, индоевропейский характер их языка остался ярко выраженным,
что же касается антропологического типа, то археологи и антропологи
на всей территории распространения этих племен в раскопках
относящихся к индоевропейскому культурному слою (культура
гребенчатой керамики: от мезолита до середины неолита, т.е. до сер. 3
тыс. до н. э.) находят вперемежку два антропологических типа,
«удлиненный» и «круглолиций», первоначально относящихся
соответственно к индоевропейскому и финно-угорскому населению, что
3
явно свидетельствует о смешении генетического фонда. Перенесясь
ближе к интересующей нас эпохе, важно подчеркнуть, что и среди
праславянских племен могли оказаться «чужеродные» элементы,
попавшие в орбиту влияния праславянского языка (или одного из его
инновационных центров), при этом сохранявшие какие-то диалектные
черты, восходящие к иноязычному субстрату (например, иранскому).
Вообще, ситуация, когда язык делится путем ассимилирования других
народов (например, образование романской группы), отнюдь не менее
редкая, чем деление языка, вызванное расселением этноса (славянские
миграции V-VI веков). И в том и в другом случае языковые изменения
вызываются внешними по отношению к языку факторами. Предположение
об экстралингвистическом характере причин, вызвавших изменения в
праславянском языке (т.е. предположение о языковой интерференции)
может быть подкреплено на языковом уровне только путем ареальных
исследований. В связи с этим особое значение преобретают данные по
лингвистической географии отдельных фонетических явлений и,
особенно, отдельных лексем и топонимики. Именно ареальные
исследования (а не традиционное сравнительно-историческое
языкознание) и оправдывают в какой-то степени подсознательно
принимаемое тождество между понятиями этно- и лингвогенеза.
4
расхождению когда-то близких диалектов, оказавшихся географически
удаленными друг от друга.
Таким образом, настоящая работа теоретически исходит из
положения о неоднородности так называемого общеславянского языка и
ставит своей задачей подкрепление этого положения новыми
аргументами, найденными при помощи лингвистической географии и
последующего ретроспективного анализа современных
диалектологических данных.
Тут нельзя не упомянуть новую интерпретациию «единого и
неделимого» общеславянского, с которой можно познакомится в недавних
работах Прицака (1980, 1983) и Ланта (1984-1985, 1985, 1990, 1993).
Общеславянский язык видится им как некое койне или lingua franca
славяно-германской военной верхушки на службе аварского коганата,
усвоенное благодаря своему престижу славянским и неславянским
крестьянским населением окрестных земель. Прицак приводит
исторические параллели - lingua franca армии Александра
Македонского, ставшее общенациональным греческим языком, lingua
franca военного авангарда древних тюрков VI-ого века н.э. -
«практически бездиалектный тюркский праязык», давший начало
современным тюркским языкам. Бездиалектное существование
славянского языка продлилось, по мнению Ланта, с VI-ого века до начала
IX в., а сохранившиеся старославянские и древнерусские тексты
демонстрируют первые диалектные особенности. «Лингвистический
анализ приводит нас к абсолютно единой фонологической и
морфологической системе вплоть до VIII века ... . Опыт, однако,
показывает что всякий, когда-либо описанный диалект, имеет
расхождения на всех языковых уровнях ...» (Lunt, 1984-1985, 420). Отсюда и
5
делается вывод, что все современные славянские диалекты восходят к
армейскому койне аварской эпохи. В период с 1800 до н.э. (поздний
индоевропейский) до V в. н.э. нет никаких доказательств существования
общеславянского языка и его реконструкция - это продукт
националистически настроенных лингвистов «с богатым воображением».
Очевидно, имеется ввиду, что с эпохи распада праиндоевропейского
языка его разрозненные диалекты продолжали свое долгое и одинокое
существование вплоть до времен аварского коганата, когда восточно
европейские их носители вдруг прониклись авторитетом неизвестно
откуда взявшейся славянской речи аварских наемников (или рабов),
оснащенной германской военной термонологией, и немедленно её
усвоили, чтобы культурно не отстать.
Однако, языковая ассимиляция не единственно возможный путь
исторического развития и, хотя некоторые положения, на которых
основана эта гипотеза мне симпатичны3, мне представляется
невероятным, что поднепровское или повисленское оседлое население
могло усвоить славянское lingua franca аварского коганата благодаря
его высокому престижу и объему коммуникаций. Кроме того, общие
элементы в культуре современных славянских народов не ограничиваются
языком, их объединяет значительное количество общих мифологических
представлений и основанных на них фольклорных текстов и обрядов,
которые заимствуются значительно труднее, чем язык. Наконец, факты
археологии (о которых будет речь ниже) указывают на преемственность в
материальной культуре части древних обитателей карпатско-
днепровского региона и исторически засвидетельствованных славян VII
''«...Язык - это только один из тракторов этнического самосознания и часто
не главный», «престижный язык немногих может быть усвоен не только
биологическими потомками, но и другими, желающими улучшить себя»,
«единообразие поддерживается коммуникацией и престижем» (Lunt,
1984-1985, 421).
6
- XII вв. Таким образом, славянский язык скорее распространялся
миграцией значительных масс крестьянского населения в опустошенные
(юг, запад) или слабо заселенные районы (северо-восток) при неизбежной
ассимиляции остатков субстратного населения этими массами. В
результате языковой интерференции в этих вновь освоенных районах
должны были сформироваться отличные друг от друга диалекты
праславянского языка.
Реконструкция языковой ситуации в поздне-праславянском
является одной из целей лексико-семантических исследований
сравнительно-исторического плана, принимающих во внимание
территориальный аспект распространения того или иного явления
(изолексы, изосемы).
Хотя следы праславянского членения можно обнаружить во всех
зонах распространения современных славянских языков, в одном
исследовании, очевидно, невозможно охватить сразу всю эту территорию.
Работа такого рода должна проводиться постепенно, на разных участках
обширного региона 4 .
4
Среди исследователей, затрагивающих вопросы этногенетического
характера можно упомянуть Л.В. Куркину ( 1976, 129-155; 1978.Д7-31;
1979.,39-54), В.Т. Коломиец (1978, 1978а)
7
направлении поиска следов праславянского диалектного членения уже
началось. Нащупываются связи отдельных южнославянских диалектов с
некоторыми ареалами на севере славянского мира. Препятствием для
работы, однако, является скудость фактического (прежде всего
лексического) материала по отдельным южнославянским диалектам. Даже
если это препятствие удастся в какой-то мере устранить при помощи
новейшей литературы по вопросу, в особенности разрабатывающегося в
настоящее время, лингвистического атласа славянских языков,
привлечения старых диалектных текстов и материалов собственной
экспедиционной работы автора, остаются еще объективные трудности
исторического характера. Речь идет о многочисленных миграциях
населения нового времени, вызванных экономическими причинами и
турецким вторжением на Балканы. Лингвистические последствия этих
поздних переселений для старых диалектов должны быть четко отделены
от «автохтонных» особенностей 5 . Несмотря на отмеченные сложности,
автор рассчитывает на получение надежных результатов, так как
методика ведения подобной работы была уже опробована в этом районе и
принесла хотя и предварительные, но весьма интересные результаты., о
чем будет речь в методологическом разделе данной работы.
Итак, суть предлагаемого исследования составит поиск следов
праславянского диалектного членения, сохранившихся в современных
южнославянских наречиях, и соотносимых с ними зон на севере
славянского мира, которые в результате миграционных процессов первых
веков нашей эры ни географически, ни лингвистически не совпадают со
5
Теперь, благодаря работам П. Ивича (1956, 146-160; 1957; 1961-1962, 117-
130; 1966а, 191-121; 1972, 66-86) и других лингвистов, чьи данные он
использовал для своего анализа, картина южнославянского диалектного
членения до миграций нового времени стала несколько яснее.
8
старыми праславянскими диалектами. Оставляя в стороне вопрос о
прародине славян, автор надеется пролить свет на проблему их
расселения и путях миграции, т. е. на проблему южнославянского
этногенеза.
В последние годы для многих стало очевидным, что проблемы
славянского этногенеза должны рассматриваться комплексными усилиями
многих наук (Бернштейн, 1984, 11-16) и, в первую очередь, языковедением,
археологией, антропологией, историей, этнографией и фольклористикой.
Тем не менее, каждая из этих научных дисциплин должна ставить свои
строго ограниченные цели, достижение которых реально в рамках
соответствующей методологии. Анализ всякой науки должен быть
самодостаточным, то есть, данные одной науки не должны привлекаться
для решения проблем или подкрепления аргументов другой. В то же
время, конечные результаты, добытые при помощи независимого анализа
какой-то одной науки, могут и должны быть использованы в дополнение к
знаниям другой. В конечном итоге, мозаика разнообразных научных
знаний даст нам более или менее полную картину, воссозданную при
помощи усилий многих наук.
9
Во второй главе делается попытка охарактеризовать наиболее
значительные исследования (как экстралингвистические, так и собственно
лингвистические), имеющие непосредственное отношение к проблеме,
поставленной в общих чертах в настоящем введении. В результате
анализа фактографических и теоретических работ формулируется
рабочая гипотеза.
Третья глава посвящена проблеме отбора данных. Объект анализа
сужен до ограниченного количества лексических и семантических
единиц, отбор которых был осуществлен на основе строго обоснованных
критериев. Процессу отбора материала уделено значительное внимание в
связи с тем, что надежность выводов во многом зависит от выбора
языковых единиц, подвергаемых анализу.
В IV главе следует описание методологии предлагаемого
исследования. Здесь рассматривается процесс обработки отобранного
материала, а именно, методика ретроспективного семантического анализа
и составление семантических сеток на основе географической
дистрибуции лексических и семантических единиц.
В следующую самую объемную главу входит весь фактографический
материал исследования: отобранная лексика с конкретными ареалами
распространения с точностью до отдельных говоров и по возможности с
исторической перспективой. Для многозначных (на наддиалектном
уровне) лексем прилагаются сеточные схемы распределения значений по
говорам, а также дистрибутивные карты. В некоторых случаях схемы
составлены для семем, конкретная лексическая реализация которых
различается по говорам, то есть для лексических дублетов. Каждая
лексема анализируется отдельно и сопровождается некоторыми
10
предварительными результатами, достигнутыми при помощи описанной
ранее методологии.
Наконец, в заключительной части работы подводятся итоги
проведенного исследования языкового материала, сопоставленные с
фактами географического распространения некоторых объектов
материальной культуры, добытыми этнографами. На основе совокупности
установленных лингвистических фактов уточняется гипотеза о
праславянском диалектном членении, выдвинутая в данной
вступительной главе как теоретическая основа предлагаемой работы.
И
Глава I
Экскурс в историю
1. Письменные свидетельства
Свидетельства письменных источников крайне малочисленны и
относятся в основном к более позднему времени (после VI в. н.э.), когда
расселение славян уже завершилось . Античное свидетельство,
относящееся к I - II вв. н. э. (Тацит), локализует венедов (этноним,
который, по крайней мере для этой эпохи, по мнению большинства
историков, должен относиться к славянам) между Припятью и верховьями
Днестра и Южного Буга, к востоку от Вислы и к западу от Днепра
(включая его среднее течение), т.е. между балтами с севера и северо-
востока, германцами с запада и северо-запада, сарматами с юга и юго-
востока и фракийцами с юга (Тацит1969, 372-373).
12
Рис. № 1. Славяне I - II веков н.э. по данным письменных
источников.
13
века также отмечает только склавинов. Прокопий (1950, 297-298), однако, к
югу от Днестра, т.е. в Подунавье упоминает не только склавинов, но и
антов. Историки предполагают, что расхождение вызвано тем, что
свидетельства Иордана, Симокатта и Прокопия отражают два
последовательных этапа в истории расселения славянства, то есть
склавины оказались на Дунае раньше, чем анты (Петров, 1972, стр. 27-28).
Прокопий (550-ые гг.) упоминает отдельные славянские поселения в
окрестностях фракийских городов без уточнения их племенной
принадлежности и приводит несколько славянских названий на севере
Болгарии, а также на Мораве и Тимоке.
Современник падения Сирмии (582), Иоанн Эфесский, сообщает, что в
581-584 гг. «проклятый народ славян» уже бесчинствовал во всей Греции,
включая Фракию и Фессалию, т. к. император был занят войной с Персией.
Менандер (2-ая пол. VI в.) пишет, что Греция была разорена славянами в
582 году, и в одной Фракии их было сотни тысяч. Те же сведения
находим у Евагрия, который в числе прочих городов упоминает и захват
Белграда. Монемвазийская летопись к. X - н. XI вв., основанная на более
ранних источниках, относит начало заселения византийских земель
славянами к 587 году.
14
2. Данные археологии
15
первым определенно германским древностям. Характерными признаками
восточно-пшеворский культуры, восходящими ещё к подклошовой,
являются кремация и безкурганные, безурновые, безынвентарные
захоронения, наземные дома столбовой конструкции и полуземлянки. В
отличие от этого, могилы с урнами, разбитыми горшками, вбитыми в
захоронение колющими орудиями, оружием, остатками костей птиц Седов
относит к германскому элементу пшеворской культуры, т. к. сходные
элементы похоронной обрядности были распространены среди
достоверно германских племён. Пшеворская культура соответствует
среднему (по Филину) этапу формирования общеславянского языка.
Серьезные сдвиги в фонетике и грамматике этого периода вызваны
взаимодействием с другим этносом. К этому же периоду Седов относит
многочисленные германские заимствования в славянском (kъnęzь, xlěbъ,
kotьlъ, bljudo, kupiti, xlěvь, šelmъ, xъlmъ, dъlgъ, mečь, osьlъ и др.), хотя их очень
трудно отличить от заимствований готского времени (Топоров, 1983, 249).
Некоторые археологи первой бесспорно славянской культурой
считают зарубинецкую (II в. до н.э.- II в. н.э.), возникшую одновременно на
территории Припятского Полесья, на Десне и в Среднем Поднепровье, а
позднее распространившуюся в Верхнее Поднепровье. Она развивалась из
привнесённых поморских или поморско-подклошовых элементов на
балтской подоснове в Полесье (милоградская культура) и на иранской в
Поднепровье (Баран, 1972; Вернер, 1972; Третьяков, 1960, 1966, 1970;
Тимощук, 1976; Кухаренко, 1960; Мачинский, 1960). Зарубенецкая культура
в этих районах имеет следующие особенности:
16
— Десна — полуземлянки в 1 м глубиной, квадратной формы, срубы
без столбов, кремация, ямные захоронения преобладают над урновыми;
— Верхнее Поднепровье — наземные срубы с угловыми столбами и
очагом в центре, встречаются и пристолбовые конструкции срубов (т. е.
опорные столбы расположены в центре стен), кремация, ямные
захоронения преобладают над урновыми;
— Среднее Поднепровье — наземное жилье с глинобитными
плетеными стенами и очагом в центре, кремация, захоронения в открытых
урнах преобладают над ямными, сопровождаются ритуальной едой;
Если признать зарубинецкое население генетически связанным с
восточно-пшеворским, то появление этой культуры в Полесье и в
Поднепровье можно считать первым (в отличие от Великого) расселением
славян. Некоторые ученые, однако, не связывают зарубинецкие древности
со славянским этносом (Русанова 1973; 1976; Седов, 1972, 1976, 1979; и др.).
17
Ареал так называемой Черняховской культуры (II в. до н. э.- конец
IV в. н. э.), развившейся под сильным влиянием позднеримской, только
частично совпадает с зарубинецкой (восточное и западное Поднепровье).
На рубеже I и II-ого вв. н. э. во всех старых зарубинецких могильниках
перестают хоронить, очевидно, в связи с массовым оттоком
зарубинецкого населения из Полесья и со среднего Поднепровья в
верхнее Поднепровье. Могильники зарубинецкого типа
(кальцинированные кости помещены в неприкрытый сосуд или собраны в
кучку на дне ямы) встречаются только вдоль северной границы
Черняховской культуры, в то время как пшеворские "рассредоточенные"
захоронения получили распространение по всей территории
Черняховской культуры с особенной концентрацией в среднем
Поднепровье. В западном Полесье и на Волыни появляются памятники
восточнопоморской-мазовецкой культуры, отождествляемые археологами
с готами. Здесь же находят остатки предположительно германской
гидронимии (Топоров, 1983, 244-245). Черняховская культура охватила
обширные пространства до Черного моря и Дуная на юге и до Карпат и
верховьев Вислы на западе. Расцвет Черняховской культуры на
плодородных черноземных землях лесостепи и прилегающей степи
обрывается гунским нашествием IV-гo века. Вопрос о языковой
принадлежности Черняховской культуры остается открытым.
Большинство археологов отвергает возможность ее одноэтничности,
подчеркивая ярко выраженный иранский субстратный элемент и
славянский адстратный (Седов, 1979). Пшеворско-зарубинецкий элемент
наиболее сильно ощущается в средне-днепровском (включая пороги)
регионе, в верховьях Буга и Днестра, где преобладает кремация и
землянки с печью или очагом в углу. Рыбаков, однако, настаивает на
18
чисто славянской принадлежности Черняховской культуры)7, а Вернер
(1972, 102-115) на ее готской принадлежности. Тем не менее, поскольку не
вызывает сомнения факт тесного культурно- языкового симбиоза части
славянского населения с ираноязычными племенами, с большой степенью
вероятности можно отнести его именно к периоду Черняховской
культуры.
Начиная с V века, т.е. после гуннского нашествия, падения Римской
империи и полного исчезновения Черняховских памятников, археологи
выявляют на этой территории несколько локальных типов, в том числе:
пеньковский, пражский и колочинский. Пеньковский тип встречается на
юге по левым и правым притокам Днепра и в низовьях Днестра; пражский
- на юго-западе вдоль Припяти и по ее правым притокам, на верхней
Висле, в верхнем Поднестровье, а также на среднем Дунае, а колочинский
- на северо-востоке от Днепра. В.Д. Баран настаивает на том, что все эти
культуры типологически скорее исходят из архаичных зарубинецких
форм начала н. э„ чем из территориально и хронологически более
близких Черняховской и пшеворской, хотя и Черняховская (для
пеньковского типа), и пшеворская (для пражского типа) подосновы весьма
ощутимы (Баран, 1978, стр. 24). Для колочинского типа ощущается
7
Рыбаков, 1987, 8-72. Так же и скифские древности VII-ого - IV-oгo веков
до н. э. (геродотовы скифы-пахари, они же сколоты, они же борисфениты)
и современную сколотам, но значительно более отсталую милоградскую
культуру деснинского Полесья (геродотовы невры) Рыбаков атрибутирует
как славянские . Он выстраивает стройную и впечатляющую (но не
доказуемую) картину последовательной смены славянских (по Рыбакову)
археологических культур, начиная с тшинецко-комаровской (середина
П-ого тысячелетия до н.э.), которую он связывает с прародиной славян, и
далее белогрудовская (до рубежа II и I тысячелетия до н. э., т.е. до
начала железного века), чернолесская (камерийское, предскифское время)
и скифская-сколотская (вплоть до нашествия сарматов в начале 3-го в. до
н.э.)
19
балтская подоснова 8 . Интересны и заключения антропологов о
вхождении в состав славян иноэтнических элементов: балтов, германцев,
иранцев и др. (Алексеева, 1973, 256, 267-273), хотя, конечно, возможности
антропологии в связи с повсеместным распространением обряда
кремации весьма ограничены. Седов подчеркивает, что керамика
пражского типа продолжает поздние пшеворские формы висленского
региона, совпадают и особенности построек (наземные жилища с очагами).
Колочинский тип верхнего Поднепровья он относит к балтскому слою, т.к.
этот тип не обнаруживает преемственности с достоверно славянскими
памятниками VIII - X вв.: очевидно проникшие сюда носители поздне-
зарубинецкой культуры, даже если это были славяне, в языковом
отношении были ассимилированы местным балтским населением.
Подтверждается эта атрибуция и балтийской топонимикой Полесья и
верхнего Поднепровья (Трубачев, 1962). Пеньковский тип Седов также не
считает славянским по происхождению, т.к. он не получил развития в
более поздней достоверно славянской керамике, хотя сосуды типа
пеньковских составляют часть керамики днепровско-днестровского
региона черняховской культуры, на основе которого сложился антский
племенной союз. Седов подчеркивает преемственность памятников
Черняховского времени с достоверно-славянскими памятниками более
позднего времени на этой территории и 'дунайской' керамикой на юге и
юго-западе.
8
Следует отметить неоправданный скептицизм О. Н. Трубачева по
отношению к высказыванию Г. А. Хабургаева на 1 Первом Международном
съезде по славянской археологии в Киеве (12 сент. 1983 г.), «который
(Хабургаев, - Л. В.) в своем выступлении явно преувеличил возможности
«стадиальной» концепции вхождения разных этнических компонентов,
прежде якобы не бывших, а затем ставших праславянами» (Трубачев, 1984,
2, 18)
20
Днепровско-днестровский регион черняховской культуры
совпадает с территорией плотного распространения архаичных
славянских гидронимов (Топоров В.Н., Трубачев 1962). Объяснение этого
явления будет предложено ниже.
Двигаясь вперед по временной шкале, мы видим, что продвижение
славян к северу от Припяти привело к ассимиляции местных балтийских
племен. Произошло это, однако, не ранее VIII в., а в X -XIII вв. здесь
уже сложилось племя дреговичей, послужившее основой белорусской
народности (ср.: западные восточнославянские драгва, дрыгва, драгна
и подобные - 'топь, трясина, болото' (< праславянского диалектного
*dregva, не встречающегося в других славянских языках), литов. dregnas,
латыш, dręgns - 'сырой', dręgzna - 'влажное место', Иванов, Топоров, 1980,
40; Трубачев, 1974, 62, отрицают балтийские связи).
Территорию к югу от Десны и востоку от Днепра археологи
связывают с Валынцевской археологической культурой VII - VIII вв.
Носителей этой культуры, по-видимому, отличал сильный ираноязычный
элемент, хотя в целом они к тому времени были уже сильно
славянизированы (Топоров, Трубачев, 1962, 232-234). Потомки этой, а
также прилегающих сармато-аланских и позднее алано-болгарских
культур левобережной Днепровской степи в историческое время
сформировали Северянский племенной союз (роменская археологическая
культура).
21
Памятники пражского типа (восходящии по атрибуции Седова к
пшеворским памятникам Висло-Одерского междуречья) в б веке появились
за пределами средней и южной Польши на верхней Эльбе (Германия), в
Полесье, Поднестровье, на среднем и нижнем Дунае (Чехия, Моравия,
Словакия, Австрия, Югославия). В конце VI - начале VII вв. пражская
керамика и западный тип домостроительства (наземные конструкции)
распространяются в Псковской и Ильменской земле. В конце VI-ого века
в Среднем Подунавье, на территории Германии, Австрии и Югославии
керамика пражского типа полностью вытесняется керамикой "дунайского"
типа, хотя в Припятском Полесье и Польше пражская керамика
последовательно эволюционирует в раннесредневековую славянскую.
Резкая смена, очевидно, вызвана новым миграционным потоком из каких-
то иных областей славянского мира, отличавшимся не только типом
керамики (горшки с максимальным расширением по середине высоты), но
и другими этнографическими особенностями (полуземлянки с печью в
углу вместо наземных домов и полуземлянок с очагом, отличные типы
сельскохозяйственных орудий и др.). Все эти особенности, первоначально
характерные для днепровско-днестровского региона Черняховской
культуры, с середины VI-ого века встречаются в Верхнем Поднестровье, в
Северной Буковине и Придунавье вперемежку с памятниками пражского
типа, появившимися здесь несколько ранее. Хотя в целом
археологическая датировка очень ненадежна, здесь стоит вспомнить
заключение историков относительно сведений Иордана, Симокатта и
Прокопия о появлении склавинов и антов в Подунавье (стр. 10-11).
22
пражского и днестровско-днепровского (или дунайского) типов, но и
тюльпановидные лепные горшки верхнеднепровского (балтийского) типа,
что свидетельствует о том, что в общеславянском движении на юг
принимали участие также и носители колочинской культуры.
23
Первый этап (до середины VI века) характеризуется
кратковременными летними походами в целях грабежа и без намерения
обосноваться здесь. Походы эти участились в 40-50 гг. VI века.
Однократная зимовка (550-551 годы) явилась предвестием дальнейших
событий. Византии удавалось сдерживать поток нападавших,
манипулируя отношениями между ними. Так, в течение 20 лет (558-578
годы) Византия поддерживала аваров и позволяла им нападать на другие
народы со своей территории (пример тому, аварский поход на гепидов). В
579 г., однако, отношения между Византией и аварами испортились из-за
притязаний последних на Сирмию.
24
В 80-90 гг. VI века славяне и авары дошли до Карантании (Верхнее
Подравье и поречье верховий Савы) и упоминаются в описании боев с
баварцами в западной Карантании (593-595 гг.). Дважды, в 593 и в 596 гг.
был осажден Белград, незадолго до этого отвоёванный византийцами. В
597 г. авары совершили поход в Далмацию, а около 600 г. - в Италию через
Истрию. На востоке в 586 г. произошло нападение на Солунь
(Фессалоники), а в 599 - прорыв до Константинополя.
Однако, в целом, годы после окончания Персидской войны (591 г.)
характеризуются контрнаступлением Византии. Аваро-славяне были
оттеснены за Дунай (хотя, возможно, речь здесь идет только о военных
отрядах, а земледельческие поселения оставались нетронутыми). Авары
утрачивают свои военные связи со славянами между Черным морем,
Карпатами и нижним Дунаем. Возможно, что связи со славянами южнее
Дуная также ослабли.
Третий этап приходится на первые два десятилетия VII века.
Политический вакуум, установившийся на Балканском полуострове в
начале VII века (602г. - начало 2-ой, двадцатилетней Персидской войны)
обусловил самый мощный (второй по времени) поток славянских
переселенцев. Источники упоминают новые славянские поселения на
территории Болгарии, Сербии, Македонии и, частично, Греции и
славянские прорывы вплоть до греческих островов в Эгейском море. С
того времени Балканы были довольно плотно населены различными
славянскими племенами, организованными в военно-племенные союзы,
которые византийцы называли «с(к)лавиниями».
25
Рис. № 4. Подунавье в VI - VII вв.
26
гипотезе их единовременного прихода из Белой Хорватии на территорию
современной Хорватии. Графенауер (1952,53), однако, допускает,
что "Naseljavanju Slavena na zapadni dio Balkanskoga poluotoka slijedio je 622/23 jos
malen zavrśni selitbeni val Hrvata iza Karpata, koji je neposredno pokrenuo sirok ustanak
dalmatinskili Slavenaprotiv Avara...". В связи с этим последним заключением
любопытно единичное славянское захоронение, обнаруженное в
археологическом слое конца 1-ой пол. VII века около Задара в Далмации
(Belošević, 1974). Тип этого захоронения точно соответствует современным
ему славянским захоронениям на территории Венгрии, Чехословакии и
далее к северу, где практиковался обряд кремации (урны закопаны в
землю на полметра на расстоянии нескольких метров одна от другой,
вдали от места сжигания). Представляется вполне вероятным, что это
захоронение оставлено новой славянской волной с северо-запада.
Интересно, что уже к VIII веку тип захоронения на этом месте изменился
под влиянием местного романизированного населения (трупоположение).
Скорость усвоения местной погребальной традиции в данном конкретном
случае указывает на возможность быстрой культурной ассимиляции
первых славянских поселенцев, что, возможно, объясняет тот факт, что
их могильники до сих пор не обнаружены. Тем не менее, народные
предания о происхождении сербов и хорватов из «Поучения» Константина
ставятся югославскими историками в один ряд с преданием о Чехе -
прародителе чешских племен, или Ляхе - прародителе лехитских племен.
Предания подобного рода создаются post factum, как попытка
национального самоосознания в эпоху становления народности как
отдельной этнической единицы (Иванов, 1982).
27
разнонаправленность миграционных потоков, разобщенность и
изолированность первичного славянского населения Балкан. Все это не
производит впечатление монолитности этнического (а, следовательно, и
языкового) состава. Есть основания предполагать, что диалектная
раздробленность, свойственная современной языковой ситуации на
Балканах, была в такой же, если не в большей мере характерна и для
древнейшего языкового состояния этого региона. Итог работы историков
можно суммировать в следующей таблице:
28
582 г. Захват аварами Сирмии.
586 г. Нападение на Солунь.
593-595 гг. Славяне и авары участвуют в боях с баварцами (Зап.
Карантания).
600 г. Аваро-славянский поход в Италию (через Истрию). Авары
разбиты Византией. Период межвластия.
602 г. Авары разбивают антов между Причерноморьем и устьем
Дуная. Анты исчезают из византийских источников
(возможно, отступают на север).
610-614 гг. Белые сербы (из Бойки) дошли до Адриатики, подчинив
личиков и др. племена.
610-641 гг. Моравские (Белые) хорваты захватилиПаннонию,Славонию и
Далмацию.
626 г. Совместное нападение на Царьград аваров, славян, болгар и
гепидов.
679 г. Южный союз славянских племен призвал на помощь
куверовых болгар для нападения на Солунь.
29
Югославские лингвисты, упомянутые Графенауером, действительно
затронули ряд вопросов, на которые историческая наука не дала ответа,
так как ее методами ответить на них нельзя. Среди них следующие:
участие «аваро-славян» со среднего Дуная в первичном заселении
славянами средних и западных Балкан; сохранность автохтонного
романизированного и албанского населения к югу от Дуная между устьем
Тимока и Вранем, делившим территорию, населенную аваро-славянами (?)
на западе и славянами из-за нижнего Дуная (?) на востоке (P.Ivić, 1957-1958,
str. 288,1.Popović, 1960, str. 237-240); причины самобытного языкового
развития македонских славян (Р. Ivić, 1957-1958, стр. 188; I. Popović,
1960, стр. 262-271; Fr. Sławski, 1962, стр. 31-34,116-129) и многие
другие.
30
Глава II
Исследования в области лингвистической географии
и ономастики в связи с вопросом славянского этногенеза
31
на разных территориях. Однако, она имеет право на существование едва
ли не в виду ее исключительного значения для генетического,
диахронного языкознания.» (Аванесов, Бернштейн, 1958)
Значение лингвистической географии состоит в том, что она
наглядно показывает связи между соотносимыми явлениями,
территориально удаленными друг от друга. Если на определенном
участке системы такие связи (называемые изоглоссами) встречаются в
большом количестве (т.е. речь идет о пучке изоглосс), есть основания
говорить о каких-то доисторических связях между участками,
охваченными данными изоглоссами. Речь может идти как о соответствиях
инновационного порядка, так и об общих архаизмах.
Слабость данного метода заключается в том, что никогда нельзя
исключить возможность параллельного, независимого развития того или
иного явления в двух разных диалектах. Решающее значение здесь имеет
количественный момент. Чем больше изоглосс связывает две удаленные
территории, тем менее вероятно параллельное развитие. Таким образом,
целесообразно концентрироваться не на единичных, изолированных
явлениях, а на связях, подкрепленных крупными пучками изоглосс.
32
крайности - чрезмерной массовости явления. Массовые инновации,
охватившие весь праславянский язык, не несут никаких сведений о
праславянском диалектном членение. Поэтому целесообразно
концентрировать внимание на особенностях, характерных для
ограниченных ареалов, для которых предполагаются исторические связи
и которые были бы противопоставленны по этому признаку другим,
«нейтральным» территориям.
В связи с этим приходится ввести дальнейшие ограничения на
природу описываемых явлений. Хотя соотносимые, но географически
удаленные явления имеются на всех уровнях языка: фонетическом,
морфологическом, синтаксическом, лексическом и семантическом,
исследование, цель которого - выявление праславянских диалектных
различий редко может опираться на фонетические и грамматические
явления. Параллели такого рода часто не восходят к единому древнему
источнику, а являются результатом одинаковых тенденций развития или
языковой интерференции. Кроме того, фонетическая (фонологическая) и
грамматические системы любого языка отличаются жесткостью
структурных связей и ограниченностью количества структурных
элементов. В связи с этим изменение на любом участке этой системы
неизбежно вызывает цепную реакцию изменений на всех участках данной
системы. При таких отношениях отдельные, изолированные явления не
сохраняются: какая-нибудь древняя фонетическая инновация, в свое
время характеризовавшая два удаленных в настоящее время диалекта,
окажется много раз «перекрытой» последующими системными
изменениями в обоих диалектах. Лексический же и семантический уровни
языка по своей природе являются открытыми системами без жестких
структурных связей. Это делает их описание очень сложной задачей, зато
33
с точки зрения истории языка открытость системы оказывается очень
ценным качеством. Изолированные явления в области лексики и
лексической семантики могут сохраняться веками на ограниченной
территории. Соотносительные явления в этой области весьма
показательны. Не удивительно, поэтому, что самыми характерными и
многочисленными общими элементами, связывающими отдельные зоны
южнославянской территории с отдельными славянскими говорами на
севере, оказываются именно лексико-семантические.
Кроме того, противники теории существования праславянских диалектов
(начиная с В. Ягича) утверждают, что практически все фонетические
различия, существующие между современными южнославянскими
диалектами, возникли уже в эпоху после расселения. В качестве примера
позднего возникновения диалектных различий приводятся следующие
факты:
— Праславянское *1 перешло в о/и в некоторых северо-восточных
словенских диалектах не ранее XIII - XIV веков;
— Ренезм праславянского *q сохранялся в словенских и части
кайкавских диалектов (Междумурье) вплоть до ХП - XIII веков, а в
штокавском диалекте сербо-хорватского языка был утрачен к XI веку;
— *l' перешло v 1 среднее только после XV века в кайкавском и
словенских диалектах.
Хотя такая позиция не учитывает двоякого развития праславянских
групп *-dl-/*-tl-, оставшихся без изменения в западнославянских языках и
части словенских говоров и давших рефлекс -1- в восточно- и
южнославянских языках и остальных словенских говорах - различие явно
характерное еще для праславянского состояния, - мне кажется, что в
целом установка на позднее распространение (если не возникновение)
34
большинства фонетических различий между современными
южнославянскими диалектами правильна. 10
Таким образом, говоря о значении лингвистической географии для
истории языка, я, в основном, имею в виду картографирование явлений в
области лексики (в том числе ономастики) и семантики, т.е. речь пойдет о
изолексах и изосемах. Целью картографирования является установление
точного ареала распространения изучаемой лексемы и отдельных ее
значений, а на основе полученных данных — установление ее
первоначального ареала и первоначального значения. Не менее
плодотворным могло бы оказаться картографирование явлений в области
словообразования (например, приставки * vy-, сохранившейся в
словенском, кайковском и северочаковском и в северных славянских
языках; агентивного суф. -Г-а (al'-a и il'-a) [пискля, рохля]; суф. места
-1-о (-al-o, -l-o); уменьшительно-ласкательного суф. -ic-а [сестрица,
водица]; абстрактного суф. -'ай (-ай, -л'ай) [обычай, случай];
топонимического суф. -ovin-a [Герцеговина, Буковина]; суф.
сравнительных прилагательных -'ej (-ej, -l'ej), встречающихся в
закарпатских говорах и на южнославянской территории - Нимчук, 1962,
16), но вопросы словообразования остаются за пределами данной работы.
10
Интересно, что оба варианта развития существуют в современных
словенских диалектах: *sedlo > selo/sedlo.
35
(1935, 3-7), который предположил, что эти явления восходят к контактам
закарпатских украинцев с болгарами в период до прихода венгров. С тех
пор этот список постоянно пополняется на основе диалектных и
региональных словарей. В число карпато-южнославянских соответствий,
однако, попадают как древние явления, так и относительно новые
(недавние заимствования и результаты параллельного развития), что
затрудняет интерпретацию межъязыковых схождений. Поэтому и сама
идея подвергалась критике (Панькевич, 1938, 401-402; Vasmer, 1940, 48-51;
Булаховский, 1956, 205; Балецький, 36). Трудности связаны, прежде всего,
с временной атрибуцией. До появления исследования Иллича-Свитыча
(1960, 222-231) так называемые «болгаризмы в карпатских говорах»
считались следствием относительно недавних миграций южнославянского
населения в результате турецкого нашествия, допускалось и румынское
или венгерское посредство, и контакты времен Первого Болгарского
Царства.
Еще Панькевич (1938, 401-402) отметил, что «в словаре украинских
карпатских говоров многое сохранилось из старинного словарного
фонда, общего для говоров словацких и южнославянских» (1955, 239).
Однако работ по словацко-украинско-южнославянским лексическим
связям практически нет (см.: Krajčovič; 1974,155; Онышкевич, 1963, 77).
В. М. Иллич-Свитыч одним из первых заметил, что южнославянская
территория отнюдь не однородна в интересующем нас аспекте карпато-
южнославянских связей. Скорее, связи с Карпатами намечаются на
определенных участках южнославянской территории, а для других
южнославянских районов такие связи не устанавливаются.
36
другими регионами славянского мира. Однако, работ, посвященных
связям между северными славянскими языками и отдельными
словенскими, кайкавскими и северочаковскими говорами, очень мало
(Stieber, 1972; Куркина, 1970, 91-102, 1976, 1977; Smoczyiiski, 1972; Vasilev, 1975;
Boryš, 1980). Единичные работы посвящены польско-южнославянским
связям (Gołąb, 1952,208; Wrocławska, 1967,175), белорусско-южнославянским
(Цыхун, 1974, 41-51; Толстой, 1968, 11-18) и русско-южнославянским
(Толстой, 1975, 9-14).
Объяснение этих связей ищут в рамках традиционного деления
позднего праславянского языка на праюжнославянский,
празападнославянский и правосточнославянский. Так, например, Веслав
Борыш, относя появление отдельных языковых параллелей к эпохе
славянских миграций, считает, что в заселении северозападных
южнославянских земель участвовали «nie tylko plemiona mdwiace gwarami
naležacymi do pradialektu południowego, ali niwniež częściowo plemiona genetycznie
Zachodniosłowiaiiskie...» (Boryš, 1980, 86). M. Lončarić (1988, 80) начинает свое
исследование кайкавского диалекта следующими словами: « Polazit ću od
južnoslavenskoga prajezika (prajužnoslavenskoga jezika), južnoga ogranka
praslavenskoga jezika, čije se postojanje kao jezične jedinice može s pravom
pretpostavljati i na Balkanu, о čemu je takoder bilo različitih miSljenja». В
исследованиях не конкретизируется, откуда же взялись носители
«генетически праюжнославянских» диалектов, но имплицитно они
противопоставляются носителям диалектов празападнославянских, что
как бы объединяет их с северовосточными прадиалектами. В качестве
подкрепления более тесной связи праюжнославянских и
правосточнославянских иногда приводятся фонетические аргументы
(одинаковое развитие групп *tl, *dl; совпадение результатов
37
палатализации *х > *s для II и III палатализации). Огромное количество
общих южнославянских изоглосс как бы подтверждает предположение о
существовании единого источника всех южнославянских языков (т. е.
праюжнославянского диалекта). Но, как это убедительно показал П. Ивич
(1957-1958, 179-201), это в основном не очень старые инновации
(грамматические и лексические), которые веками распространялись с юго-
востока на северо-запад, замирая на окраинах балканского ареала (в
Словении).
Однако, исследователи, противопоставляющие сербо-хорватский
язык болгарскому, утверждают, что предки сербов и хорватов пришли с
северо-запада от Карпатского хребта (из Паннонии), в то время как предки
болгар (и, наверное, македонцев) пришли с востока (из Дакии). П. Ивич
допускает, что некоторые из различий между болгарскими и
сербохорватскими диалектами существовали "prior to the Slavic migration to the
Peninsula. Before that migration, the Western South Slavic situation was characteristic of
the dialects spoken in tbe Pannonian Plaiti and the Eastern situation characteristic of those
in the Dacian Plains, which were separated from the former by the Carpathian mountains
north of the Iron Gate" (Ivić, 1972,67). Первые века после переселения их
разделял пояс романских говоров, тянувшийся от отрогов Карпатского
хребта по реке Тимоку до территории современной Македонии. Как ясно
из вышеприведенного исторического обзора, славяне Дакии и Паннонии
перешли Дунай в VI - VII вв., составив основную массу славянского
населения балканского полуострова. Можно предположить, что вплоть
до вторжения угров сохранялись контакты между балканскими славянами
и славянами на Карпатах, не говоря уже о непосредственных контактах
паннонских и дакийских славян с карпатскими на раннем, «задунайском»
этапе южнославянского лингвогенеза. Таким образом, термин
38
'праюжнославянские' диалекты не соответствует реальному положению
вещей (объединяет генетически разнородные, на мой взгляд, явления) и
затрудняет теоретическое осмысление проблемы.
Поскольку использование лингвистической географии для решения
проблем славянского лингвогенеза началось с исследований по
ономастике, я обращусь к итогам работы лингвистов в этой области в той
мере, в какой результаты этой работы дополняют и подтверждают
вышеприведенный анализ работ по истории и археологии.
Фр. Безлай первым среди славистов заговорил о значение
микротопонимики для истории славянства. Большая часть
южнославянской микротопонимии возникла наряду с названиями крупных
географических объектов в процессе заселения славянами новых земель.
Но в отличие от названий земель и краев, две трети которых произведены
от личных имен, разные виды микротопонимов сплошь опираются на
старую апеллятивную лексику, от личных имен произведено не более 15%.
Кроме того, даже те названия краев, которые образованы от апеллятивов,
не пригодны для анализа из-за недостаточной плотности дистрибуции.
Занявшись детальным изучением славянской микротопонимии, особенно
гидронимии, Фр. Безлай пришел к заключению, "da je bil besedni fond slovanov
ob razselitvi vendarle bolj diferenciran, kakor so mislili doslej" (Bezlaj, 1958, str. 94).
39
" Ako je пек imenski tip z znanim ali ne znanim pomenom isptičan samo na majbnem
teritoriju, je skoraj gotovo mlad. Ako ga pa najdemo na ozemlju različnih slovanskih
narodov, je malo verjetno, da bi bile to sekundarae, sporadične tvorbe" (1958,85). У
Безлая мы находим следующие наблюдения над словенским
топонимическим фондом:
- тип, преобладающий в одной части Словении, почти не
встречается в другой;
- таким названиям, не распространенным равномерно по всей
территории Словении, можно найти соответствия вне ее пределов, на
других славянских землях, причем на строго ограниченной территории, а
в других местах соответствующий тип совершенно отсутствует;
- отдельные ареалы таких типов не совпадают с ареалами
современных диалектов и с наиболее характерными диалектными
изоглоссами.
Безлай приходит к выводу: " Da so taksne imenski baze značilne za neko
določeno naselitveno plast." И далее: "Ker so imena mnogo bolj konservativna kakor
besede in ostanejo fiksirana na mestih, kjer so bila nekoc dana, bi bilo teoretično moguče is
imenske geografije sklepati namigracije starix Slovanov." (Bezlaj, 1958, str. 85).
Впрочем, Безлай оговаривает, что невозможно найти и двух
топонимических основ, ареалы которых совпадали бы строго, и скорее
следует говорить об эпицентрах, где та или иная основа встречается или
просто сохранилась как реликт.
Конкретно Безлай пишет о следующих соответствиях. В западной и
юго-западной части Словении (в Коринтии, в Горении, в Посочьи, на Красе
и частично в Долении до Белой Крайны) встречаются названия , которые к
востоку от Купы (Колпы) (т.е. уже в хорватской Истрии) не
засвидетельстваны ни в одном доступном источнике. Однако, они снова
40
появляются в Подриньи, особенно к востоку от Дрины, а также в
Бескидах, в Карпатах, на Украине и в России. Безлай, выделяя в Словении
два разновременных и несовпадающих территориально топонимических
пласта, делает вывод, что некий восточнославянский миграционный поток
участвовал в колонизации Альп и продвинулся на юг не далее Триеста.
Важно отметить, что указанная закономерность отличает не только
исконнославянские основы, но и некоторые неславянские топонимические
основы, явно субстратного происхождения. Они могли быть занесены в
южные края тем же потоком, усвоившим их, или предшествующими
миграциями другого этноса с той же территории (см. Gołąb, 1992).
Выводы Безлая в какой-то степени совпадают с еще довоенными
высказываниями известного югославского этнографа Милована Гавацци.
На основе топонимических и лексических (а отчасти этнографических,
археологических и антропологических) данных Гавацци устанавливает
генетические связи между северными (словацкими и моравскими)
говорами и южными говорами, как хорватскими (кайкавскими), так и
словенскими (Gavazzi, Zapadno-panonski slavenski pojas). Славянские села,
расположенные на территории нынешней Венгрии, на западе Паннонской
низменности, Гавацци считает остатками когда-то существовавшего
связующего звена между словаками и кайкавцами, оборванного в IX веке
угорским нашествием. Гавацци четко отличает эти поселения
(Краков/Краково, Готал/Готалово/Готаловец, Костел/, Кремен, Комин,
Хорваты , Тур/Турово Поле, Чех/Чехи, Шчитар/Шчитарьево и многие
другие) от более поздних, основанных беженцами от турок в Нижнюю
Австрию, Словакию и Моравию почти 1000 лет спустя. Перечисленные
названия населенных пунктов в таком же или почти таком же
фонетическом облике встречаются как к северу от Среднего Дуная, так и
41
по Муре, Драве, Саве и Купе, т.е. на кайкавской территории. Гавацци
предполагает, что западнославянское по языку, обрядам и даже керамике
(пражский тип) население, оставившее эти поселения, столкнулось на
своем пути на юг с другим, более ранним славянским населением,
отличавшимся южнославянскими языковыми чертами.
Западно-восточные гидронймические соответствия отмечались ещё
Розвадовским (1948, 296): "It cannot be an accident that in the upper
Vorskla and Sejm basins the names Вислок, Дунайец, Санок,
Саница, and Бужок reoccur several times exactly as in the old Polish territory; and in
the Upper Dniepr and Desna basins, and in the northen Polesie we have again Висла,
Висловка, Дунаец и Дунай, Бужек и Сана". (См. также Gołąb, 1992, 239-
240).
Топоров и Трубачев отмечают также и другие гидронймические
соответствия (1962, 229-251; Трубачев, 1968, 269-288): Паниква (Полесье),
Punkva (Моравия), Ponikwa (Польша), Пониква, Пониквица (Югославия);
Лукавец (Лукавица, Луковец), Лукавка (Левобережье Днепра - 4 раза);
Лукавец, Лукавка, Луковец (к югу от Припяти - 5 раз), Lukavec, Lukavice -
Чехия, Lukavica (Словакия); Łekawa, Łękawka, Лукавица (Югославия) и т. д.
Топоров и Трубачев картографировали и проанализировали древние
гидронимы Верхнего и Среднего Поднепровья и Верхнего Поднестровья.
Они пришли к заключению, что всё Верхнее Поднепровье является зоной
славянской экспансии на балтийский и финно-угорский субстрат, причём
проникновение шло с юга по левым притокам Верхнего Днепра (на основе
анализа гидронимов с архаичным суффиксом -ля К *ia) - Топоров и
Трубачев, 1962, 20), а уж оттуда на северо-запад на территорию к северу
от Припяти. Хотя авторы и сомневаются в традиционной этимологии
названия Десна из *desnъ 'правый', т. к. Десна является левым притоком
42
Днепра, однако, если учесть продвижение славян с юга на север, то Десна
окажется как раз с правой стороны.
Зоной плотного скопления архаичной (автохтонной?) славянской
гидронимики по Трубачеву (1968, 269-289) является область к югу от
Припяти, за исключением восточной части Правобережья Припяти, где
преобладает балтийская топонимика. Не менее густо встречаются
славянские гидронимы по Днепру от Десны до Псела, и еще одна
компактная группа находится в Прикарпатье в верховьях Днестра. Нужно
отметить, что эта последняя группа с поразительной точностью
совпадает территориально с группой археологических памятников
середины 1-ого тысячелетия н.э. относящихся к культуре пеньковского
типа. Пеньковский тип расценивается Седовым (1987, 20) как
археологический эквивалент исторических антов.
Долгое время считалось, что области наибольшего скопления
славянской топонимики (особенно гидронимики) связаны с местами
первичного расселения славян. На основании такого мнения строятся
гипотезы прикарпатской (галицкой), полесской или днепровской
прародины славян (см. соответственно Udolph, 1979, 367; Кипарский, 1958,
49, см. также Gołąb, 1992,300, о Волыни как месте промежуточного
обитания славян с 6-ого века до н.э. по 1 век н.э.). Известно, однако, что
даже в местах с самой плотной славянской топонимикой встречаются
названия крупных рек и других крупных географических объектов не
славянского происхождения (иранского, иллирийского или даже
индоевропейского). О. Н. Трубачев (1983, 237) писал, что «Кучность
однородных славянских названий как раз характеризует зоны экспансии,
колонизованные районы, а отнюдь не очаг возникновения, который по
43
самой логике должен давать неяркую, смазанную картину, а не
вспышку»11. Об этом же пишет Ф. Филин (1973,а, 386-387).
Фасмер (М. Vasmer. Die Iranier in SiidruBland, 78) отмечает что «в
Киевской губернии, на Волыни, и в Черниговщине не прослеживаются
надёжные иранские названия рек». 36. Голубь (Gołab, 1992, 239, 244) пишет
об относительно недавнем - в V - VI веках - усвоении славянами
иранского (сармато-аланского, а не скифского) 'Днестр', а также 'Днепр'
(вместо исконного славянского 'Дунай') в результате соседских контактов.
Однако по данным археологии, упомянутые памятники Верхнего
Поднестровья сложились на выраженной скифской подоснове
(Черняховская культура). Так что вопрос о древнейшем населении Волыни
остаётся открытым.
Интересно, что именно здесь Нестор локализует летописных хорват
- одно из восточнославянских племен, с этнонимом, по мнению
большинства учёных, иранского происхождения (см., однако, по-другому
у Голубя (Gołqb, 1992, 326-328). Как известно, в 560 г., после нападения
п
Тут нельзя не отметить странное и неожиданное развитие этих взглядов
у Трубачева в последнее время. Поддерживая старую идею Т. Милевского
о том, что инновационный центр праславянского языка в VII - VIII вв.
находился в Паннонии (речь идет о таких инновациях как метатеза
плавных, переход носовых гласных в губные, сужение *ę,
диспалатализация мягких согласных перед передними гласными, переход
*y>i, падение праславянской интонации, переход *g > h) Трубачев (1984, 3,
21)одновременно исключает принципиальную возможность переноса
центра инноваций (или, следует добавить, развитие другого центра) и
делает выводы о существовании исконного, «традиционного» паннонского
инновационного центра, т.е. паннонской прародины славян. Логически
развивая эти взгляды, Трубачев теперь оценивает восточнославянский
ареал, вместе со словенским, болгаро-македонским и лехитским, как
периферию (в смысле лингвистической географии), а такие явления как
восточнославянское аканье и полногласие - как праславянские архаизмы
(Трубачев, 1984, 16). Не смущают его и заключения археологов
относительно отсутствия непрерывной культурной преемственности в
Карпатско-Дунайской котловине, которые уже для VIII-IX вв. не могут
назвать в этой области ни одной культуры, уходящей корнями в римскую
эпоху (Forstinger, 1981, 121).
44
аваров значительная часть хорватов мигрировала на запад в Восточную
Чехию, однако хорватский племенной союз в Прикарпатье продолжал
существовать до конца VIII в. (Łowmiański, 1964,114-200).
По некоторым данным именно в восточной Чехии локализуется так
называемая Белая Хорватия IX-X вв. Славянские поселения появляются в
Богемии и Моравии в VI-Vn вв. и первоначально только по берегам
крупных рек. Археологически древняя Чехия представлена тремя
комплексами. Северо-запад - культура полабских сорбов (лучане).12.
Север и центр - собственно чехи (характерная славянская керамика
серого цвета, безкурганные погребения). Восточная и южная Чехия -
хорваты и дулебы (красная керамика дунайского типа, курганы). Эти
историко-археологические данные совпадают с географической
дистрибуцией топонима 'хорват', повсеместно распространенного в юго-
восточной Чехии, по Паннонскому поясу и далее на юг. То же можно
сказать и о топониме 'дулеб' (*dudlebъ).
Исследуя славянскую этнонимию, О. Н. Трубачев (1974, 51) обратил
внимание на традицию (особенно развитую у тюркских народов, но не
чуждую и славянам) связывать стороны света с определенными цветами, в
частности, север - с черным цветом, а запад - с белым. В связи с этим он
трактует этноном 'белые хорваты' как 'хорваты западные', западные по
отношению к отправному пункту миграции. В подкрепление этого
толкования можно привести и такие более поздние названия, как
Белоруссия (западная по отношению к центру России), Червонная (т. е.
южная) Русь - Украина, а также «Южна или Црвена Хрватска» в южной
Далмации, упоминаемая попом Дуклянином в его летописи (независимо
12
См. Житие Св. Людмилы, дочери сербского (сорбского) князя и жены
чешского князя.
45
от достоверности ее существования важен сам факт отождествления юга и
красного цвета). Трубачев, таким образом, считает, что хорваты шли на
запад, судя по топонимам - в Чехию, Германию, и, наконец, на запад
Балканского полуострова, в обход Карпатских гор, заселенных в то время
чужим народом (иллирийцами?, кельтами?). Трубачев находит весьма
вероятным, что Адриатика с самого начала была целью хорватов и они
шли по заранее разведанным, оптимальным и безопасным маршрутам, а не
блуждали вслепую. Он добавляет: «Если мы не будем принимать в расчет
возможной дальности двусторонних коммуникаций того времени и
наличия информации извне, «слухов», которыми полнилась прародина
славян, их миграции отсюда в отдаленные земли останутся для нас
непонятными». Источником информации в то время служили торговые
пути, межплеменной обмен, захваченные пленники и жёны. Может быть,
именно таким путем славяне получили информацию о том, что германцы
освобождают хорошие равнинные земли на западе (546 г.), по которым
через Моравские ворота можно выйти к морю.
Что касается дулебов, то тут Трубачев допускает случай обратной
миграции; получив отпор на западе (топонимы Deutleben в Германии,
Dudlebi в южной Чехии и Словении), они вернулись, откуда пришли - на
Волынь («ДулЪби живАху по Бугу гдЪ ныне ВелынАне», Лаврентьевская
летопись, 5), а оттуда отправились дальше на северо-восток, о чем
говорит «русское диалектное (орл., тул., ряз., калуж. влад., т. е. в
основном южновеликорусское) бранное слово дулеб, дулёп 'дурак',
'урод', и чешские, а также другие западно-славянские ассоциации в
русской топонимии вятичского Поочья» (Топоров, 1974, 52-53). Ср. также
гидронимы Дулеба, Дулебка в бассейне Днепра (р. Березина).
46
Трубачев (1982) приходит к выводу, что «славянская ономастика, в
том числе гидронимия, складывалась из общего апеллятивного фонда,
наддиалектных генуинных оном (изначальных гидронимов), а также
большого количества лексических диалектизмов». К таким диалектизмам
он относит Асой (бассейн Десны) из *Osoj, ср болг. осое. с.-х. ocoje
'тенистое место'-, Долбока, 3eip, Сопот (бассейн Днестра), Стубла,
Стубель (Правобережье Припяти) - Трубачев, 1962, 1968.
Среди названий славянских племен, проникших вглубь Греции,
очевидно, до прихода основной массы славян с выраженными
инновациями восточнославянского типа, Трубачев отмечает топоним
Kryvitsani в Греции (Пелопоннес), который почти точно совпадает с
названием восточнославянского племени кривичей у Константина
Багрянородного, и название племени ЕцоАшччн, Z|ioX£VOi на юге Балкан,
47
Акарнании - озёра Mer/аКц ОСероа и Мисра ОСероа (ср. восточносл. озеро,
но болг. езеро, с.-х. Je3epo), в Триккале - Zyicapi, который Фасмер
связывает с украинскими гидронимами Сухозгар(ь) и Згар(ь) и ТоЛлгфа,
48
относительную хронологию 13 . Однако, окончательное выделение
миграционных (и, возможно, диалектных) пластов из смеси, которую
представляют современные говоры, ономастика решить не в состоянии без
обращения к апеллятивной лексике. Так как отнюдь не все апеллятивные
основы могли понадобиться для обозначения географических объектов,
ясно, что топонимия сохранила только небольшую часть славянского
апеллятивного фонда. Соотнесение территорий распространения
апеллятивной «карпатской» лексики на севере и на юге славянского мира,
с привлечением данных об их распространении в венгерском и
румынском языках (т. е. в языке ассимилированных «дакийских» и
«паннонских» славян) может способствовать установлению древнейших
этнических и диалектных границ.
13
См. Bezlaj, 1956, 1961; Bezlaj, 1958; Bezlaj, 1957-58, str. 243-249; Bezlaj, 1967,
102-111; Трубачев, 1982, стр. 159-165; Трубачев, 1968; Трубачев, 1963;
Топоров, Трубачев, 1962; Duridanov, 1975; Udolph, 1979; Rzetelska-Feleszko,
Duma, 1977; Словник гидронимив Украини, 1979; Toponimika zapadne Istrei
Lošinja, 1956. Последняя книга не является исследованием, а лишь
реестром названий.
49
Глава III
Критерии отбора лексики
50
современных славянских языков, хотя ясно, что речь идет о
соответствиях на уровне отдельных говоров означенных языков.14 В
идеале сравнение должно проводиться не между двумя-тремя случайно
взятыми языками (иногда это приводит к далеко идущим выводам об
особенной близости именно этих двух-трех языков, например
нижнелужицкого и сербского у Трубачева), а между всеми славянскими
говорами, именно на уровне говоров и особенно говоров архаичных и
маргинальных зон.
Н. И. Толстой не раз обращался к гипотезе центрального и
маргинального ареалов на южнославянской территории (1968, 12-18, 1974,
16-33, 1976, 35-38, ответы Толстого на вопросы анкеты в кн. Беларуска-
украшсмя 1залексы, Минск, 1971, 76, 1977а, 113-121, 1977). Гипотеза эта
была выдвинута как на лексическом, так и на этнографическом материале
(Gavazzi, 1936, 231-236, 1960, 159-171; Bratanić, 1951, 221-250), однако, без
привлечения северославянских данных. Суть проблемы, как ее ставит Н.
И. Толстой (1976, 113-120) заключается в том, что в большинстве случаев
для центральной зоны характерны инновации, а для маргинальной -
архаизмы, которые к тому же часто совпадают с восточнославянской
лексикой. Здесь можно привести следующие известные примеры
инноваций / архаизмов: киша / дажд, 3HOJ / пот, ча£ / cafca, ватра /
оган>, секира / топор, гвожЬе / железо, купус / зел>е, лубеница /
дын>а, ручак / обед и другие известные примеры). Маргинальный ареал
включает в себя юго-западные словенские и отдельные чакавские,
македонские и болгарские говоры. Часто к ним подключаются и
14
Это особенно существенно в отношении кайк., шток, и чак. говоров, так
как, по моему мнению, название «сербо-хорватский» относится
исключительно к литературному языку. См. также у Ивича, 1972, 80
(сноска №2).
51
черногорские. С северной стороны ему соответствуют 'западный пояс'
восточных славян: Закарпатье, Полесье и северо-западная Белоруссия;
отдельные изоглоссы тянутся еще дальше - на русский север (псковско-
новгородский пучек изоглосс), а иногда и северо-запад (кашубы, лужицкие
сербы). Н. Толстой (1977а, 113-120) подчеркивает, однако, «да je класична,
«чиста» слика супротставлености централног и бочних ареала KacHHJer
порекла» и приводит единичные лексические и этнографические примеры
сохранения архаики в центральном ареале (восточной Сербии и западной
Болгарии).
Н. Толстой указывает, что архаизмы маргинальной зоны часто
имеют сплошные соответствия на всем севере славянского мира (т.е. север
не дает изоглоссного членения). В этом случае первый компонент
вышеприведённых пар скорее всего является южнославянской локальной
инновацией, часто не очень старой, и вся пара в целом не несет
информации о праславянском диалектном членении. Примером такого
рода может служить пара kiša / dažd. С другой стороны, южнославянские
инновации могут иметь соответствия в отдельных северославянских
говорах, например, в западных восточнославянских или в южных
западнославянских. В таких случаях есть основания говорить о довольно
старой инновации, восходящей к праславянскому диалектному членению,
например, пара ватра - оган>.
52
тенденцию развития на Балканском полуострове (говоры 'центрального'
ареала) и уцелели в качестве реликтов древнего предмиграционного
состояния праславянских диалектов.
О необходимости изучения географической дистрибуции
лексических эквивалентов, встречающихся в славянских языках, писал
Попович (1960, 3, 4, 6, 33) приводя следующие примеры: *vědati - *znati,
*vьsь - *selo, *kogutъ - *petъ, *patriti - *smotriti, *Sronъ - *slana, *vędmjti
(рус. вянуть, с.-х. venuti, но пол. więdnqć, чеш. vadnouti). Там же Попович
указывает на слова, известные только в диалектах южных и восточных
славянских языков: *kъrma ('корма'), *bъdrь ('бодр'), *tъkъmo ('только'),
*korvajь ('каравай'), *žica ('нить'), *govoriti ('говорить'), *pirь ('пир'), *sъtъ
('соты'), словенско-чаковско-чешскую изолексу — словен. golec 'юноша',
golica 'девушка', чак. golcina 'парень', golica, golicina 'девушка', чеш.1ю1ес,
holka, а также vesna, которое встречается только в северославянских
(Попович, 1959, 184).
Ф. Безлай пишет, что восточнославянские диалекты в Карпатах,
прежде всего лемковские, гуцульские и бойковские, сохранили множество
архаизмов, уцелевших также и в Словении. Хотя, горные и пограничные
диалекты вообще наиболее консервативны, обилие совпадений невозможно
объяснить только этими факторами или простой случайностью.
Архаичные диалекты этого труднодоступного горного района
резко отличаются от примыкающих с севера равнинных диалектов.
Помимо названных Безлаем гуцульских, бойковскихи лемковских
(Восточные Бескиды) говоров украинского языка сюда относятся (на
основе лексических изоглосс) и закарпатские (Лесистые Карпаты),а также
гуральские (Западные Бескиды) говоры польского языка и словацкие
говоры Белых (Западных) и Малых Карпат. Можно предположить, что
53
лексические особенности этих говоров должны иметь соответствия в тех
южнославянских диалектах, которые являются продолжением диалектов
славян, заселивших Карпаты в начале нашей эры.
54
Иллич-Свитые (1960, 222) высказал предположение (теперь всеми
признанное), что параллельные лексические явления, встречающиеся на
карпато-южнославянской территории могут быть отнесены к периоду
карпатской миграции с большой долей вероятности, если явления эти
отсутствуют на остальной славянской территории.
■Карпатизмы', т.е. карпато-южнославянские диалектизмы, должны
быть отнесены к последнему этапу существования праславянского языка,
распавшегося вскоре после периода великих славянских миграций. Но
поскольку языковые процессы отстают во времени от исторических или
социальных факторов, их вызвавших, карпатизмы могут считаться
праславянскими диалектизмами, возникшими в среде карпатских славян и
впоследствии распространившимися на юг вместе с волнами
переселенцев.
Если старые карпато-южнославянские словарные связи отсутствуют
у части южнославянских говоров, то можно предположить, пишет Иллич-
Свитыч (1960), что язык предков носителей этих говоров каким-то образом
избежал дако-фракийского (волошского) субстрата и семантических
сдвигов, связанных с изменением среды обитения (горы vs. равнина). Это
могло произойти из-за различий во времени и путях миграции, а также
длительности пребывания в горных районах.
55
одной и той же семемы, можно с уверенностью утверждать, что различия
эти восходят к праславянской эпохе. Если же чуть ли не каждый
славянский диалект имеет свой термин для определенной реалии
(например, 'картофеля'), ясно, что это семантическое поле 15 недавнего
происхождения.
Таким образом, для настоящей работы отобраны семемы,
представленные в славянских диалектах наименьшим количеством
вариантов. Такая минимальная диалектно-географическая
дифференциация, как правило, связана с древнейшей лексикой (т.е.
лексикой, возникшей не позднее периода великих славянских миграций).
Наличие одного из членов такой минимальной оппозиции на нескольких
примыкающих или непримыкающих друг к другу территориях указывает
на возможность историко-лингвистических связей между этими
территориями, противопоставленными областям распространения
другого члена оппозиции.
Помимо использования славянской синонимики (лексические
дублеты), очень плодотворным оказалось исследование так называемых
семантических диалектизмов, когда определенное значение (семема)
характерно для ограниченного ареала, а на другой территории в этом
значении не встречается.
Что же касается семантической стороны отобранной лексики, то тут
автор следовал совету Ф. Безлая, говорившего о необходимости собирать
и систематизировать богатую славянскую синонимику (на уровне мета
языка) в области географической и хозяйственно-земледельческой
15
Термин 'семантическое поле' и 'микро-поле' не в смысле различных
предметных групп, на основе реального мира, а в смысле формально-
генетического тождества лексем с разошедшимися значениями был
подробно описан Н. И. Толстым (1963, 1; 1966, 5; 1968, 344-345).
56
терминологии (Bezlaj, 1954, стр. 94), имея в виду как архаизмы, так и старые
инновации. Эта сфера кажется нам наиболее перспективной по
следующим соображениям.
Как уже было постулировано в вводвой главе, праславянское
диалектное членение не совпадает с современной диалектологической
картой славянских языков. Причиной крупных лингвистических (и
этнических) сдвигов послужило засвидетельствованное археологически и
исторически продвижение массы праславянских племен на запад и на юг,
в пределы Восточной Римской империи.
Предварительные исследования праславянской лексики дают
основание утверждать, что славяне первых веков нашей эры были
жителями лесистых равнин (отсутствуют специализированные термины
горного и морского ландшафта16), причем на их территории не были
распространены такие южные породы, как бук, вяз, граб, тис,
представленные в современных славянских языках исключительно
заимствованиями.
В первых веках нашей эры славяне, жившие поблизости от Карпат,
начали осваивать горные районы, непосредственно примыкавшие к
славянской территории, и вступили в контакт с местным горным
населением, поначалу занимаясь набегами и грабежом17.
Можно предположить, что славяне, проникшие в горные области,
подверглись значительному культурному воздействию автохтонного
57
населения, что выразилось прежде всего в адаптации пастушеского типа
хозяйства, т. е. отгонного сезонного скотоводства и молочного
производства (равнинные славяне были по преимуществу земледельцами).
Культурная преемственность предполагает также преемственность
терминологии в сферах, относящихся к новому типу хозяйства (как
известно, наиболее легко заимствуются термины материальной культуры),
а также к новому для славян ландшафту и растительному миру.
Безусловно, новые термины образовывались и на базе славянской по
происхождению лексики путем семантических переносов и
словообразовательных изменений. Таким образом, наиболее
естественным будет искать семантические сдвиги и лексические
заимствования этой поры в сфере ландшафтной терминологии и
пастушеского хозяйства. Еще Иллич-Свитыч (1960, 3, 222) указывал, что
такие процессы а priori наиболее вероятны в области горной
терминологии. Последствия этих процессов могут сказываться до сих
пор в словаре славян, населяющих сейчас дугу карпатских гор от
Братиславы до истоков Серета, и отличать его резко именно по этому
признаку от словаря славян, предки которых никогда не вступали в
горные области или не задержались там достаточно долго, чтобы
изменения в языке смогли укорениться.
В целом, удивляет малое количество субстратных, фракийских
(праалбанских) и иллирийских заимствований, усвоенных славянами
непосредственно на Балканах, особенно западных. В связи с этим, Гиндин
(1982, 43) предполагает, что ко времени славянской колонизации местное
население было или полностью романизировано или вытеснено в
труднодоступные горные районы. Единичные автохтонные элементы
(болг. катерица 'белка' < фрак, *kater- или праалб. *koter-; болг.
58
бар(д)за 'белая коза' < праалб. *bardža (рум. bardzu); болг. крачун
'рождество' < албан. kfircu-) были усвоены в основном на дако-мезийской и
фракийской территориях, где автохтонное население не было полностью
романизировано (возможно, в связи с устойчивым византийским
влиянием). Впоследствии эти элементы получили более широкое
распространение в рамках балканского языкового союза (Гиндин, 1982, 43).
Таким образом, новообразования (в основном, семантические) и
заимствования в области географической терминологии, общие для части
южнославянских (теперь во многих случаях равнинных) и карпатских
говоров могут послужить надежным материалом для решения проблем
лингвистического деления древних славянских племен периода великих
миграций, а также путях и относительной временной атрибуции этих
миграций.
59
Габовштяк, 1965; Дзендзелевский, 1965), лексика эта пока не
анализировалась в плане решения проблем славянского этногенеза.
Перечисленные выше работы представляют собой скорее
подготовительные материалы для словаря карпато-балканских изоглосс.
Таким образом, признавая потенциальные возможности субстратных
элементов и словообразовательных и семантических вариантов в области
пастушеской терминологии, я сознательно отказываюсь здесь от ее
рассмотрения и сосредотачиваюсь на географической дистрибуции
терминов ландшафта, в которых наблюдается перенос значения,
отсутствующий вне карпато-балканской территории, а также на отдельных
терминах древней хозяйственной терминологии, дающих соотносимые
изоглоссы как на юге, так и на севере славянского мира.
Прежде чем приступить непосредственно к разбору лексико-
семантических связей отдельных северо- и южнославянских регионов
автор считает уместным выразить здесь свою поддержку гиппотезе о
генетическом характере этих связей . Иными словами, я полагаю, что
какая-то часть языковых предков южных славян и предков славян,
населяющих сейчас Карпаты, находились когда-то в непосредственном
соседстве или даже составляли единое целое. Задача последующего
анализа состоит не только в установлении достаточно большого числа
неоспоримых лексических изоглосс, подтверждающих генетические связи
на междиалектном (в отличие от общеславянского) уровне, но и точное
установление, с одной стороны, южнославянской территории,
первоначально (т. е. до начало действия конвергирующих балканских
процессов) обладавшей самой тесной соотнесенностью с Карпатами, а с
другой стороны, южнославянских территорий, характеризующихся иными
связями. Такая постановка проблемы перекликается с отношением П.
60
Ивича к южнославянским - северославянским лексическим связям: «тек Ье
будуЬа истраживан>а утврдити коначне спискове карактеристичних
изолекса и дати н>ихову продубл>ен^у интерпретац^у. А кад се то
учини, отвориЬе се ново поглавл>е у проучаван»у jyжнocлoвeнcкe лексике.
Jep за HCTopHJaT, а нарочито за питан>е старине сваке г^едине
jyжнocлoвeнcкe лексеме HHJe ceejeflHO да ли се она jaejьa и у оним
севернословенским областима за Koje су jyжнocлoвeнcки Je3H4KH типови
били везани пупчаном врпцом» (ИвиЬ, 1970, 284).
61
Глава IV
Методология
62
территории их распространения. Истоки южнославянского лингвогенеза
уводят нас в северославянские области, во времена, предшествовавшие
балканской колонизации. Лексические совпадения, давно замеченные для
южнославянских и карпато-украинских (юго-западных украинских)
говоров, обнаруживаются и в других зонах северославянского мира,
например, в южномалопольских, в восточнословацких и в моравских
(чешских) говорах, а также в белорусском и украинском Полесье и даже на
русском Севере. Широкий географический контекст позволит воссоздать
более правдоподобную картину развития семантического компонента
изучаемых лексем и в конечном итоге историю и пути их
распространения. Особое внимание будет уделено их географической
дистрибуции у южных славян, с привлечением всех известных автору
диалектологических источников 18 .
Здесь имеет смысл остановиться подробнее на используемых
материалах. Как уже было сказано, надежность ретроспективного анализа
прямо пропорциональна широте фактической базы. Поэтому в поисках
географической атрибуции каждой отобранной лексемы было обработано
большое число местных диалектных словарей, фольклорных материалов,
собранных с определенной местности, а также письменных фиксаций
диалектных текстов, сделанных в разное время, в основном в конце XIX -
начале XX века (среди наиболее полезных следует упомянуть загребский
Zbornik za narodni život i običaie južnih slavena. издающийся югославской
академией наук с конца прошлого века). Некоторые данные получены в
качестве ответов на вопросник, разработанный автором и
18
С. Б. Бернштейн указывает на то, что до последнего времени с
южнославянской территории использовался почти исключительно
материал словарей литературных языков, не дающих никакой информации
об ареалах распространения лексем (1967, 15-22).
63
использовавшийся на южнославянской территории (вопросы типа: «Как у
вас называется такая-то реалия?» [реалия дается описательным способом]
или «Что у вас значит такое-то слово?»), а также в ходе тематически
направленной беседы. Понятно, что гарантией абсолютной надёжности
той или иной этимологии или восстановленного исходного значения
может служить только существование письменной фиксации древнейшей
формы или значения. В этом редком случае зафиксированная форма
может стать отправной точкой для встречного проспективного анализа.
Поскольку, однако, такая стопроцентная верефикация возможна очень
редко, привлекаются случаи, так сказать, промежуточные - фиксации
интересующих нас лексем в средневековых памятниках, в основном в
летописных сводах. Вообще данные региональных письменных
памятников не менее важны, чем данные современных диалектов, так как
они иллюстрируют семантическое развитие лексемы и в некоторых
случаях свидетельствуют об исконности лексемы для данной территории.
О важности данных памятников письменности писал В. В. Иванов: «При
несомненности ... 'карпатских' изоглосс, восходящих к ранним этапам
расселения одной из частей позднейшего восточнославянского
населения, степень обособленности этой части (и ее соотнесение с
конкретными племенами и их названиями) еще надлежит выяснить, изучая
диалектные черты древнерусских и староукраинских памятников
(новейшие исследования указывают на наличие целого ряда важных с этой
точки зрения изоглосс, в частности акцентологических)». (1982, 226)
Таким образом, анализ каждой отобранной лексемы (каждого
семантического поля) начинается с введения всего собранного по этой
лексеме материала. При этом используются как данные по современным
диалектам, так и сведения из исторических источников. Вслед за этим
64
суммируются данные по географической дистрибуции той или иной
лексемы или того или иного значения. На этом этапе в качестве
вспомогательного материала используются дистрибутивные карты (карты
распространения лексем) и сводные дистрибутивные карты лексем,
относящихся к одному семантическому полю, или карты нескольких
значений одной лексемы. Отдельно были составлены карты
распространения некоторых релевантных топонимов.
Опыт показывает, что, как правило, зоны миграций способствуют
сохранению архаичной лексики и первоначальной семантической
структуры, так как процесс расширения лексикона в таких диалектах хотя
бы на первом этапе идёт за счёт усвоения иноязычной лексики. С другой
стороны, зоны с отсутствием языковой интерференции отличают
новообразования на основе собственного материала, что приводит к
структурным изменениям. В связи с этим картографирование некоторых,
древнейших семантических полей может помочь обнаружить диалекты,
отличающиеся максимальным сохранением архаики при большом
количестве заимствований и инновационные центры, которые могут быть
идентифицированы с отправной точкой маршрута. Для сопоставления
семантических полей живых диалектов и соответствующей структуры
праязыка необходима внутренняя реконструкция семантических полей
праязыка. Но каким образом и в какой степени может быть установлено
значение слова праязыка?
65
на разных территориях, т.е. моделируется совокупный семантический
объем лексемы по всем диалектам. Сравнение производится при помощи
схемы-сетки. Схема-сетка представляет собой искусственное построение,
включающее в себя все найденные в диалектах значения данной лексемы,
но не встречающееся в полном объёме ни в одном из диалектов. Полный
инвентарь значений покрывает всю семантическую амплитуду колебаний
данной лексемы в славянском континууме. Это делает возможным как
установление лингво-географических соответствий (картографирование
отдельных 'изо-сем'), так и семантическую реконструкцию лексемы,
которая в данном случае проводится путём внешнего сравнения.
В схеме-сетке каждому значению или сумме явно сходных значений
отведена отдельная клетка. В редких случаях, когда производность
отдельных значений очевидна, клетки располагаются в иерархическом
порядке от первичного, так сказать, производящего значения к
производным. Производящее значение совсем не обязательно является
основным или наиболее распространенным на синхронном диалектном
уровне. Его статус как первичного устанавливается при сравнении всех
сохранившихся синхронно и диахронно (по источникам) значений путем
дедуктивных умозаключений. В других случаях установить иерархию
значений не представляется возможным и последовательность клеток
семантической сетки не несет никакой информации, что специально
оговаривается. Вообще, установление производящего значения лексем с
конкретной семантикой весьма затруднено. Здесь трудно было
воспользоваться напоминанием Н. И. Толстого о том, что развитие
словарных значений как правило идет от конкретного к абстрактному
(Толстой, 1964, 44), видимо, следуя в этом развитию человеческого
мышления. В нашем случае конкретной, почти терминологической
66
лексики перенос значения чаще всего шел метонимическим путем
(сходство по функции, материалу, месту; синекдоха).
Необходимо добавить, что установление иерархии значений
подразумевает только выделение производящего и производных значений;
среди самих производных ни смысловой, ни временной иерархии не
устанавливается. Иными словами, ни в коем случае не имеется в виду,
что на сетке-схеме последующее значение вытекает из предыдущего в
некоторой временной последовательности; как раз наоборот, довольно
отдаленные по смыслу значения могут существовать одновременно на
различных территориях и восходить непосредственно к исходному
(производящему). Ни один диалект не обладает всем набором значений,
засвидетельствованных для славянского диалектного континуума,
наоборот, ощущается тенденция к терминологизации, т.е. к отношениям
типа один к одному на каждой, отдельно взятой территории.
Обработка не отдельных лексем, а целого семантического поля
(параграфы 15 - 18 следующей главы) производилась при помощи
внутренней реконструкции на основе семантических микро-систем. Такой
подход основан на идеи, что в семантике, как и в фонологии, существуют
структурные отношения. Весь объем значений отдельных лексем здесь не
учитывался даже тогда, когда омонимичные словоформы со всей
вероятностью могут быть возведены к одному источнику (*gvozdь
'деревянный клин, гвоздь' и *gvozdь 'хвойная игла, дерево, лес'). В
основном учитывался семантический объем, т. н. опорной или
немаркированной лексемы, т.е. лексемы, имеющей наиболее широкую
семантическую амплитуду. Семантическая микросистема поразумевает
наличие хотя бы одной немаркированной и одной маркированной
лексемы. Количество маркированных лексем, то есть
67
противопоставленных немаркированной хотя бы по одному добавочному
признаку, не ограничено и определяется количеством этих добавочных
признаков. В некоторых случаях лексемы имеют абсолютно идентичный
набор семантических признаков, являясь как бы «синонимами» на
наддиалектном уровне: *ostrovъ и *otokъ, *polnъ/*polnina и
*golь/*golina. Это, по видимому, говорит о том, что они никогда не
сосуществовали на одной территории и являются праславянскими
диалектизмами. Микросистема строится на основе наиболее широкого
значения, засвидетельствованного в современных славянских диалектах,
но которое не обязательно является первичным (ср., например, значение
'лес' у лексемы *lĕsъ восходящее к практически нигде не
засвидетельствованному *lěsъ - ""подсека, т.е. место, раскорчеванное при
подсечном земледелии', ЭССЯД4, 232).
Понятие семантической микроструктуры появилось в связи с давно
подмеченным фактом, что изменение в семантике, как вызванное
внутренним развитием, так и иноязычным влиянием, никогда не
ограничивается одним словом, а вызывает «цепную реакцию» изменений
во всех словах близкого значения (во всем семантическом микро-поле).
Характер семантических связей между членами одного микро-поля,
очевидно, зависит от большей или меньшей удаленности от
немаркированной лексемы, т.е. от количества добавочных признаков.
68
конструирования микро-полей не позволяет игнорировать ряд
релевантных и весьма прочных семантических связей, остающихся часто
вне наблюдений исследователя при подходе к семантическому полю с
точки зрения чистых понятий или предметных и семантических групп.
...При таком подходе мы отнесем в разные семантические поля семему или
группу семем, связанных с понятиями 'гора' - 'лес' - пастбище'...» (1963, 1,
38).
69
Глава V.
Анализ фактического материала
Часть 1. Северославянские-южнославянские лексические
изоглоссы.
1. *poln- 19
19
Материал общеизвестных словарей приводится без ссылок. Все
источники перечислены в библиографии.
70
западно-словен. (черновершский диалект): па płfinęm - 'на открытом,
незаросшем месте'; .płair.awa - 'безлесное место на горе'-, płanqta - 'поляна
в лесу', часто как топоним, с эпитетами duałana, уиэгапа;
рум. (из слав.): plaiu 'безлесная местность в горах'.
чак. ffioKap. Река): planina - 'пастбище'; (Кварнарские острова, 1773)
planina - 'пастбище на вершине горы';
кайк. (Крапина. Загорье): planina - 'большая возвышенность' (также
gnora);
шток.: plaolna - горный лес, гора, поросшая лесом'; Кнешполе,
между р. Уной и горами Козара (Босния) - 'гора , поросшая лесом';
Сверлиг (восточная Сербия), Модрич (Босния), Кач (Воеводина)- 'большая
возвышенность, гора';
мак., западный и восточный: планина - 'гора'; макед. памятники
XIII- XIV в.в. - План, планина, планиница;
болг.: планин£ - 'гора';
западно-болг. (Згориград): plaina - 'гора'; (Годеч, Червени Бряг):
płanina - 'гора'; однако в селе Дунавци (Видин, на западе Болгарии -
отсутствует);
центрально-болг.. Корналово (Петрич): płanina - 'гора'; Козирог
(Габрово) płanina- 'гора'; Яворово (Асеновград) płanina- 'гора'; Тетово
(Русе) płanina - 'гора'; Огнен (Карнобат) płanina- 'гора'; Граматиково
(Бургас) płanina- 'гора' (однако, в Покроване (Свиленград) и в Дивдядове
(Коларовград) bałkan - 'гора');
Топонимы:
71
Planinica - два села в Сербии и одно село в Герцеговине:
микротопомим В Зап. Македонии;
Запланина - село в Зап. Македонии (XV-XVI вв. - Kravari, 1989,
352);
Planinica - название леса, без уменьшительного значения (Крива
Река, Горня Градина, Горня Ютрогошта, Кнешполе);
Р1ай - топоним в Чехии:
Галицко-Волынская летопись (1263 год) - территория Волынской
земли - топоним Полонина.
72
по реке Босне и далее по Неретве. На северо-запад от этой линии
топонимы с основой *poln- совсем не встречаются вплоть до словенской
границы, хотя слово planina в значении 'гора' начинает проникать и сюда
под влиянием восточных южнославянских диалектов. На территории
Словении ойконимы с этой основой многочисленны, но, очевидно,
произведены от основы с семантикой, отличной от той, которая
мотивировала топонимы на юго-востоке южнославянской территории.
Это подтверждается как общим значением основы *poln- в словенских
диалектах, где обязательным семантическим компонентом является
отсутствие леса, так и наличием уточняющего слова - имени горы при
названии села: Planina-pod-Golico, Planina pri Sevnici, Planina u
Potplanici (см. карту распространения топонимов Planina/Gora в составе
названия гор на стр. 152).
В словенской топонимике корень этот почти никогда не
используется для обозначения гор и других возвышенностей (оронимов),
за исключением северо-западной Словении (Planica - горный район в
Юлианских горах, Velika Planina - гора недалеко от Любляны), также
только в северо-западных диалектах встречается слово planlna в значении
'безлесная гора', 'пастбище в горах' и plaoica - 'безлесное пространство в
горах'.
73
низкое качество (болотистость / каменистость) по сравнению со словом
полонина.
Распространение аппелятива *polnina в значении "гора", "горный
лес' представляет собой изоглоссу, охватывающую юго-восток
Балканского полуострова (Сербия, восток Боснии, Македония, Болгария,
за исключением некоторых районов на западе Болгарии). Значение
'безлесное место, пастбище в горах", которое следует признать
переходным к значению "гора", "горный лес", встречается в северо
западных словенских и карпатских говорах. В других славянских
диалектах слово "polnina не развило значений, связанных с горной
местностью.
2. *gora
74
слви.. диал (вост.-слви.): lmra - 'гора, поросшая лесом' (в западно- и
средне-словацких говорах, как и в ляшских, в значении 'гора* не
употребляется, там соответственно: vrx/breh; vrh; kopec);
словацко-моравский говор в Недашеве: hora - 'гора';
морав. (дольские говоры): hora - 'лес';
чеш.. диал. (зап.-чеш.. Гвозд-. южный ср.-чеш.. Лихов-, северо
восточный чешский. Борова: ганаикий. Бедигошть): hora - 'гора';
с.-х.: gora - 'горный лес', 'гора';
серб,, pocTQMHQe (Сверлиг); gora - 'лес';
словен.: gora, guara, goara, gwo:ra, - 'возвышенность, покрытая
лесом' (кроме пограничных говоров в ю.-вост. Штирии, где 'горный лес');
зап.-словен. (черновершский диалект): yqra - 'гора';
чаков. (Бокар. Река): gora - 'лес'; о. Хвар - Далмаиия: gora - 'лес';
Кварнерские острова. 1773 г.: gorinac - житель гор на материке, Gorina
(Velebit);
болг.: гора - 'лес'; болг., диал. (зап.)- 'гора';
макед.: гора - 'лес', однако, в Преспе (на юге Македонии) - 'гора'.
Топонимы.
75
крайнего севера - два названия). Основная масса таких топонимов
приходится на Болгарию и Македонию. Значительное количество их
находится в Сербии, Боснии и Герцеговине, где они, впрочем, перемешаны
с топонимами Gora, Podgorina и т.п. Эти последние единичны на юго-
востоке Югославии, но чем дальше на северо-запад, тем в большем
количестве они встречаются, а топонимы Planina, наоборот, убывают в
том же направлении. В южной Сербии засвидетельствовано 5 топонимов
Ста Gora, встречаются такие топонимы и в Черногории.
Помимо огромного количества оронимов, включающих элемент
gora в качестве второго члена синтагмы (например, Ravna gora, Ста
gora, Petrova gora, FruSka gora), сотни сёл используют прилагательное от
этого корня в качестве географического ориентира на их возвышенное
местонахождение: Gornja ..., Gornje ..., Gornji .... Gorna ..., Gorno ....
Gomi... и т.п. Такие ойконимы (комонимы) встречаются повсеместно и не
дают никакой дополнительной дистрибуции, т.к. прилагательное от
основы *gor- со значениями 'более высокий' и "расположенный на горе'
свойственно всем южнославянским говорам.
Наиболее старый пласт топонимов представляют собой такие
наименования, которые восходят к предложным оборотам в
определительной функции: Zagorje, Prigorje (Хорватия), Zotyope (Греция),
Zagorě (Албания), Podgora (Макарска, Сусак), Sagritz (Zagorica) и Goritz
(Gorica) (Корантания, Австрия), PodhilF и т.д. В топонимах такого рода
с очевидностью проглядывает первичное значение - 'возвышенность,
поросшая лесом'. Такие топонимы встречаются и на территории, где
славянская речь уже давно не звучит (например, в некоторых районах
Греции, Австрии) и, следовательно, с большой степенью вероятности
могут быть отнесены ко времени первых славянских миграций.
76
Наддиалектный набор значений (семантическая амплитуда) лексемы
*gora следующий:
77
македонские говоры стоят особняком (т.е. в них у слова *gora
сохраняется первичное значение 'гора'), имеет параллели в
географической дистрибуции других лексем, что отмечается ниже.
3. *golь/*golina
ТОПОНИМЫ:
78
Gojava (lj > j)- район города Хвара, село в Боснии;
Goli - гора в Истрии;
Golik - гора в Черногории;
Golija (3) - горные хребты в Западной Боснии, западной Черногории
и юго-западной Сербии (слово Планина в значении гора, в топонимики
этих территорий отсутствует - см. карта № 1); в вост. Сербии - название
плоского речного острова; см. у Вука (1852): Гол^анин - 'човек испод
Гол^е', пример: «Ти покупи младе Голи^ане»;
Goleš - горы (4) в юго-западной Сербии; села в средней Боснии (1) и
западной Болгарии (1);
Golak - горный хребет в южной Сербии (1);
Golak - горы (2) в Македонии и юго-западной Сербии (1),
Golešnica - горы в Македонии (2) и в Пиринской Македонии на
македоно-болгарской границе (1); (так же Голо Брдо - Зап. Македония);
GolaSec - перевал в Македонии;
Goliš—гора в приморской Черногории (Ловчен);
Goluš, Golac (Горский Котар) - названия безлесой местности.
Golac - село в северной Истрии, на границе со Словенией;
Gola - село на хорватско-венгерской границе (рельеф низменный);
Golina - два топонима (не оронима) в восточной Сербии (Сверлиг);
79
районах западных Карпат, а также в Штирии, Карантании (Австрия),
западной Боснии и западной Черногории, и в других местах, где
*polnь/polnina сохранили свое первичное значение ('открытое место в
лесу, пастбище'), *golь/golina развили значения, характерные для
*polnь/polnina в восточных Карпатах и на юго-востоке южнославянских
земель ('любой голый топонимический объект' > 'голая гора'). В свою
очередь, в горных районах, где голая возвышенность обозначается
географическим термином *polnь/*polnina, термин *golь/golina
сохранил первоначальное значение 'голое место в лесу' (см. восточная
Сербия, Львовская область). Соответственно и в качестве названия гор
*golь/golina бытует только там, где в этих целях не используется
*polnь/polnina (и где есть горы) - в Карантании, Штирии, Истрии,
западной Боснии, западной Черногории, Юго-западной Сербии и
Македонии. Такая географическая дистрибуция указывает на
одновременность развития нового значения у обеих лексем и на
отнесенность процесса ко времени вступления славян в район Карпат.
В юго-западных словенских говорах, однако, сохраняется
первоначальная ситуация (*golь/golina - 'голая земля"), а в Македонии и
южной Сербии наблюдается смешанная ситуация, когда слово бытует как в
значении 'любой голый топонимический объект", "голая земля' (Сверлиг),
так и в значении 'голая гора".
4. *dėlъ
80
pvc. диал.: дел - 'раздел, делёж, часть, доля';
УКр.: Д1Л - 'чаСТЬ, ДОЛЯ';
укр.. диал. (ГУЦУЛЛ: dii -'горная цепь', 'хребет';
Галиико-Волынская летопись f!237 год) - территория современных
украинских югозападных диалектов: д*ль (Ростиславъ ... бЪжа во
Угры поутемь имже идяше на Борьсуковъ дЪлъ);
украинские тексты XIV-XVI веков: - дЪлъ;
пол.: dział - 'часть, доля';
пол., диал. (Низкие Бескиды): dział - 'взгорье';
пол., диал. (польские Татры): dział - 'поле на вершине холма', 'склон
горы под ручьем, место для выгона';
чеш.: dil - 'часть, доля';
слви.: diel - 'часть, доля';
словен.: del - 'часть, доля';
серб.: dijel - 'склон горы', 'холм, гора';
серб.: dio - 'холм, гора';
восточно-серб. (Сверлиг): del - 'гора удлиненной формы, горная
цепь'
бол г.: дял, дел - 'холм, водораздел', гребень горы с обоими
склонами, перевал';
макед. (памятники XHI-XIV в.в.Ь дел - 'часть, доля';
рум.: дял - 'невысокая гора, холм";
рум.. диал. (Закарпатье): дял - 'безлесая гора', 'гора, покрытая
пастбищами', 'пахотная земля на склоне горы'.
Топонимы:
81
В нижеследующей таблице представлен наддиалектный набор
значений лексемы *dělь, с учетом вероятной последовательности в
трансформации значений:
82
единичный топоним Дзял свидетельствуют о бытовании этого термина в
ХШ - XVI вв. в районе юго-западных украинских говоров.
5. *bьrdo
83
пол., диал. (Подгалье): berdy - "дикие скалы в Карпатах'; Ьагса -
'коромысло для ведер с водой';
Н.-ЛУЖ.: bardo - 'бердо', 'трепало', н.-луж., диал. бердо - 'то же';
baržco - 'малое бердо', 'широкая ступенька;
полаб.: Bordu - 'льномялка, трепало'
словин.: bjdrde - 'дюймовые доски в лодке'; bjerc - 'дощечка
примерно 15 см длиной, 1,5-2 см шириной, на которой плетут сеть';
ст.-чеш.: brdo - 'гребень ткацкого станка';
чеш.: brdo - 'бердо'; brdce.brdco - 'перекладина на возу'-,
чет., диал.: brdo - 'холм' (в выражении Fšecko d'eija' да edno brdo
('все делает на один манер', brdi - 'холмы' (в выражении U nas so sami
brdi), Моравия: brd.brdec -'скалистая вершина'; brdica - 'вареный
говяжий жир (на мясе)';
ст.-словаи.: brdo - 1. 'скалистый холм, утес', 2. 'бердо';
словаи.. диал. (восточная Словакия): bardo - 1. 'скалистая вершина',
2. 'бердо'; Спиш: ЬгЗ - 'то же'; brdce - 'часть воза, за которую тянет
лошадь'; brd'ie за - 'atfi tfeprši a£i slnce ftesviet'i';
серб.: brdo - 1. 'гора', реже 'берег', 2. 'бердо'; уменьшительное
брдица и брце (< брдо) - 'часть плуга', также в письменных памятниках
XIII-XVII веков; брдило, brdila - 'набилки, рама для берда' (лит. язык,
диалекты, в памятниках - с XVI века); брдити - 1. 'идти в гору,
взбираться', 2. 'продевать нитки в бердо'
серб., диал.: bardo- 'гора', 'поле, вообще';
словен.: Wdo - 1. 'холм, возвышенность', 2. 'бердо', Mda - 'холмистая
местность'; bldce - 'холмик', 'деревянный стан, на котором плетутся
охотничьи сети'; в черновршском (зап.Словения) диалекте не отмечено;
бол г.: бърдо - 1. 'пологая возвышенность, горный склон, низкая
гора, возвышенный берег'-, 2. 'бердо (гребень ткацкого станка)'; диал.
бърдо, брьдо, бьрдо - 'то, же'; брсдце - уменьшительное от брьдо,
диал. борце - 'склон горы , холм', диал. бр'тце - 'часть плуга'; бардило,
брьдило - 'набилки, между которыми находится бердо в домашнем
ткацком станке'-,
макед.. диал. (Куманово): брдо - 1. 'холм, возвышенность'; 2. 'бердо';
диал. (Куманово) брдица - 'вертикальная планка посередине нижней
части плуга', 'спица (в колесе)'; брдила - 'набилки ткацкого станка';
84
Топонимы:
85
засвидетельствовано не далее кашубской территории, а на востоке не
далее западных говоров украинского языка. Такая географическая
дистрибуция (см. карта № 4, Приложение, стр. 153) дает основания
предположить, что перенос значения ("часть ткацкого станка в виде
гребня' > 'зубчатая вершина лесистой горы') произошел именно в районе
Карпат и предшествовал балканской миграции славян. Возможность
подобного семантического сдвига не вызывает сомнений, так как к нему
есть несколько типологических параллелей переноса терминов ткачества
на элементы горного ландшафта: *podnožьje 'нижняя часть ткацкого
станка' > 'основание горы', *greby - 'гребенка' > 'ряд скалистых вершин,
гребень'. Такое направление семантического развития предложил еще
Schlltz (1957, 5-8), географическую дистрибуцию переносного значения
отмечали Иллич-Свитыч (1960, 224-225), Jurkowski (1967, 147-156), Nalepa
(1968, 60). Изредко встречающееся значение 'дощечка, перекладина' на
разных хозяйственных объектах может восходить непосредственно к
индоевроп. *bhrdhom (*bhr- 'острое' и суф. -dh-, ср.: др.-в.-нем. bort 'край,
борт', др.-англ. bord 'доска, стол'), откуда и *bьrdo - часть ткацкого
стана в виде зубчатой доски', возможен, однако, и перенос значения с
этого последнего. Нижеследующая схема показывает наддиалектную
семантическую амплитуду лексемы *bьrdo, как географического термина:
86
Известно, что номинация географических объектов при помощи
самих терминов ландшафта (брдо > Брдо, гора > Гора и т. п.) - обычный
и весьма распространенный способ номинации вновь осваиваемой
территории и может свидетельствовать о значительной древности
наименования. На южнославянской территории засвидетельствовано
большое количество названий сёл, восходящих к *bьrdo как элементу
ландшафта. Большинство этих объектов расположено, однако, в долинах
или у подножья гор (Velje Brdo, Veliko Brdo и др.) и как бы
противопоставлено горным селениям. *Bьrdo в качестве названия
рельефа применяется здесь для плоскогорий (Brda - Славония, Dugo Brdo
- Хорватия). Сам аппелятив 'brdo' имеет здесь несколько иное значение,
чем в карпатских диалектах. Создается впечатление, что на юге
карпатское *bьrdo в значении 'скалистые вершины' подверглось
дальнейшему семантическому развитию, означая сначала всякие
невысокие горы, холмы, плоскогорье, то, что находится внизу по
сравнению с безлесыми вершинами, которые у карпатских славян стали
называться термином *polnina. Но значение это сохранено и в румынской
топонимике, видимо, из субстратных славянских диалектов, что дает
основание считать новое значение семантическим диалектизмом языка
дакийских славян. Значение 'пропасть', встречающееся в гуцульских
говорах, а также бойковское 'яма между камнями' указывают, что начало
этого процесса следует искать еще в языке восточно-карпатских славян.
87
Опатии (Истрия): brey - 'то же'. Так же и в западнословацком пункте Суха
над Парной (Трнава), где Ьгех - 'большая возвышенность' (но наряду с Ьгех
в том же значении употребляется слово vrx). На самом юге Сербии
топоним Breg сопровождается цветовыми эпитетами: Beli Breg (4), 2uti
Breg, Modar Breg, Crveni Breg (5), что, возможно, указывает на цвет скал
или грунта, т. е. на открытую, безлесую поверхность и, соответственно, на
какое-то особое значение слова на этой территории, в отличие от
кайкавской и чакавской. На севере Сербии, в Воеводине, существуют села
под названием Gornji Breg, Zlatna Brega, расположенные на практически
равнинном рельефе, там же Titelski Breg - невысокая плоская
возвышенность. На Хваре (чаковские икавские говоры с новоштокавским
адстратом) встречается как *bergъ, так и *bьrdo: Brig, Brig Carneni, Brig
Debely, Brig Jubiča, Pobrižje ('под холмами'), Brižine, Velo Bardo, Visoko
Bardo.Molo Bardo. *Bьrdo (bardo) здесь значит 'гора, большая
возвышенность', а *gora и *planina в этом значении не употребляются. В
Словении breg, диал. Ьгех, употребляется, в основном, в значении 'берег*.
88
6. *slopъ
Топомимы:
Prislop - перевал в северной Румынии (Карпаты);
Prijeslop - два села в Герцеговине;
Proslop - село в Боснии и две долины на сербо-боснийской
границе; два перевала на юге Сербии с эпитетом Golemi.
Preslap - седловины в Боснии и около Шибеника, 93 перевала в
Македонии и два села в Сербии на границе с Болгарией, несколько
перевалов в районе Сверлига (восточная Сербия); в южной Сербии
встречается с эпитетами Golemi, Gornji, Donji, Mali, šroki.
Slap - село в Черногории.
Перевалы и седловины в Македонии: Преслоп (77), Пресл£пите (1),
Прёслапна (1), Прёслапо (22), Прёслапот (3), Прёслапта (6), Прёслапче
89
(4), Прёслопа (2), Прёслопи (1), Преслопйна (1), Прёслоп^то (1),
Преслбпката (1), Прёслопна (7), Прёслопо (3), Прёслопот (1),
Прёслопта (9), Прёслопче (1), Прёслъп (1).
Прослоп - расселина в Горском Котаре.
90
Таким образом, слово *slop в значении географического термина
'перевал, седловина", возникнув в Карпатах, где встречается и в
первичном значении "яма на зверя", распространилось особенно широко в
юго-восточной Сербии и Македонии.
7. *solpъ
Топонимы:
91
Slapy - многочисленные названия горных водопадов в Чехии и на
западе Словакии;
Slap - горное село в Словении; Zlapp - село в Корутании (Австрия);
Rončislap - гора в Далмации;
20
Иллич-Свитыч указывал на такую возможность на основе данных
северославянской территории (1960, 3, 229).
92
компонент получил распространение в юго-восточных районах
(Восточные Карпаты, Сербия, Болгария, Македония). Некоторым
исключением из указанной дистрибуции выглядит самый юго-восток
Сербии (Сверлиг) и Македонии (Струмица, Радовиш), где *solpь
появляется в значении 'небольшой водопад', а не в значении 'волна', как
на остальной территории Сербии и Македонии (см. карта № б, Приложение,
стр. 154). Территория Македонии и южной Сербии не однородна и в
случае слова *golь/*golina, где оно встречается как в первичном
значении "голая земля" так и в значении "голая гора". Эти факты могут
свидетельствовать о смешении миграционных потоков, заселявших
территорию Македонии. Интересно отсутствие метатезы плавных в одном
названии нив в восточной Македонии (Радовицко-струмский район) -
Салпо, а также на севере России (Солпа), говорящее о значительной
древности этих наименований.
8. *skokь
93
серб. (Черногория): vodoskok - 'водопад';
макед.: скок, скоко - 'высокое место, с которого падает вода,
водопад' (также 'каменистый брод'); скакалиште - 'порог на реке';
болг.: водоскок - 'небольшой водопад'; болг. диал.: скок - 'порог
на реке'.
ТОПОНИМЫ:
94
является типичным карпатизмом (см. карта № 7, Приложение, стр. 155) - он
распространен в восточно-словацких, македонских, болгарских и
частично сербских говорах. Граница между востоком и западом, как и во
многих других случаях, проходит по словацкой территории.
9. *bъlkъ/*bьld'ь
Топонимы:
95
Бучево - микротопоним в Македонии недалеко от Кичавы (не
сохранился - Смшьанич, 1935, стр. 444-44S).
Бучинь, Бучинце - топонимы в зап. Македонии.
- 'место на реке, где вода падает с шумом', макед. буч - 'водопад, место
на реке, где бурлит вода' и чакав. bukavina - 'бурление воды' могут
являться случаями контаминации с buk 'шум' (< *bukъ). Соответственно
и многочисленные топонимы в Македонии и Сербии могут восходить как
к одному так и к другому корню.
96
Таким образом, если серб, бук и макед. буч из *bьlkь, то перед
нами еще одна карпато-балканская параллель, если же оба слова восходят
к *bukь, то перед нами пример параллельного семантического развития
('звук" > 'место звука") из прасл. *bukati. Также и прасл. звукоподражание
*bьlt- (укр. бавтаты 'болтать', пол. beltac 'мутить воду, болтать', рус.
болтать 'мешать жидкость, трясти') дало подобное семантическое
развитие в словен. bolt 'вир, пропасть'.
10. *jьzvorъ
97
DVM. (из славян.): izvdr - 'источник'.
ТОПОНИМЫ:
98
словенском языке оно из старославянского или сербо-хорватского.
Интересно отметить, что распространение гидронимов *jьzvorь (укр.
3eip, рус. Изворь, серб. Извор) также указывает на соответствия между
восточнобалканским ареалом и северо-востоком славянской территории.
Это соответствие подчеркивается открытием Трубачевым (1968, 271) в
Правобережной Украине, главным образом, в бассейне Днестра и западной
части припятского правобережья) целой группы гидронимов, имеющих
параллели на Балканах. Помимо четырёх рек с названиями 3eip, Зверь,
Извор, Извар, это реки Сопот, Стубель, Стубла а также Долбока
(между устьями Днестра и Юж. Буга) и Осой. Также в бассейне верхнего
Днестра Трубачев обнаружил компактную группу гидронимов
иллирийского происхождения. Всё это навело 36. Голубя (Gołąb,1992, 251)
на мысль, что "the ancestors of the Southera Slavs began to crystallize in that region and
then moved gradually southward through the central Carpathians to the Danube basin,
following in tbis way the route taken much earlier by the ancestors of the Illyriaos". Это
заключение, однако, противоречит тому факту, что как раз на западно-
балканской (иллирийской) территории эти гидронимы и не встречаются -
очередное подтверждение несостоятельности поисков единого
территориального источника всех южных славян. Гидронимические
параллели всех вышеприведенных днестровских гидронимов находятся в
Сербии, Македонии и Болгарии. Интересно, что такие параллели
отсутствуют для срединной части припятского правобережья и среднего
Поднепровья, хотя там, судя по картам Трубачева (1968, 270-271)
сохраняются группы древнейших славянских гидронимов, каждая из
которых отличается своими специфическими чертами (сложения,
префиксация - Ка-/Ко-, Су- , суффиксация - Рубча, Глумча,...), что говорит
99
о диалектальной дифференцированности даже этого древнейшего пласта
славянской гидронимии.
ТОПОНИМЫ:
100
Пртлог - в Истрии.
101
12. *brьvь/*brьva (*brьvьno/-nъ/-na)
102
более северных районах значение 'мост' встречается только в Полесье (см.
карта № 11, Приложение, стр. 157). Примером параллельного
семантического развития может служить герм. * bruwjo 'мост' (старо-
англ. bruggia), в котором 36. Голубь (Gołąb, 1992, 113) подозревает старый
строительный термин с первичным значением 'балка'.
Суффиксальные формы (бревно (рус), бръвно, бървен (бол.), bfven
(с.-х.) и подобные), судя по наличию всех трех родов, первоначально были
прилагательными (ЭССЯ, 3, 73) от субстантивированной основы *brьvь +
-ьno7-ьnъ/-ьna. В районах, где не развилось новое значение ('мост'),
обе формы, с суффиксом и без суффикса, имеют значения 'бревно', 'плот из
бревен', 'забор из бревен' в тех же районах, где произошел перенос
значения (карпато-балканский ареал), возникла необходимость устранить
омонимию и безаффиксное образование специализировалось для передачи
нового значения, а суффиксальное прилагательное субстантивировалось,
сохраняя исконное значение. Наддиалектная семантическая амплитуда
лексемы *brьvь/*brьva очень ограничена:
103
отметить отсутствие значения 'мост' у *brьvь/*brьva (berv) в кайкавском,
что связывает его с ареалом к северо-западу и северо-востоку от Карпат.
Топонимы:
104
Ирпа, Ирпица - реки в бассейне Десны, Ирпень - город и правый
приток Днепра к югу от Припяти, вариант Ропин (Украина) - Топоров,
1962, 218;
Rape, Rapišće (Hvar), Ropa (Tekelija, Mljet), Ropci (село около
Церквеници) - Далмация:
Rapšice - Черногория:
Rupa - село на хорватско-словенском пограничье, близь Истрии;
Rupa, Rupača, Rupahina, Rupe, Rupi, Rupica, Dolnja Rupica, Rupice,
Rupina, Puli Rupine, Pred Ograd u Rupačini - топонимы в Горском
Которе , мотивированные топографическим объектом в виде углубления,
ямы - Хорватия:
Rupea (Брашов), Rápele (Юго-западнее Бакэу) - РУМЫНИЯ:
Ropinje - местоположение не указано;
Ropa (гидроним); город Ropczyce (Низкие Бескиды) - Польша-.
Prekoruplje - горный район в юго-западной Сербии:
Ruplje - село в юго-восточной Сербии:
Golema Rupa, Mala Rupa, Rupeljevo - юго-западная Сербия.
105
глубокая узкая долина, (большая/небольшая) хозяйственная
долина с прорытая горной яма, углубление в яма; яма для
отвесными рекой; кастровая земле, дырка, нора, картофеля;
склонами, пещера, откуда дупло яма для зерна
котловина вытекает вода; яма,
куда уходит вода;
водоём
106
'откос, крутой склон', чешским, моравским grapa, grap - 'склон, откос',
словацкое grapa - 'каменистое поле, склон, откос'. Сюда же, вероятно,
относится и украинский топоним Grdpa. Можно предположить, что
вариантность гора / гора восходит к субстратным заимствованиям из
родственных диалектов, распространенных в карпато-балканском ареале
до миграции славян. В пользу такого предположения говорит полное
отсутствие этой лексемы (и топонимов) как у восточных, так и у северо
западных славян, а также наличие топонимов типа Roupe, Roufe
(Восточные Альпы) и тирол., диал. геире 'осыпь'. 21 Ещё ИЛЛИЧ-СВИТЫЧ
21
См. Walde, 1926-1932,1,354.
22
На славянском происхождении *rupa настаивает Якобсон (1959, 268),
Фасмер (1987, 518-119) и др.
107
14. *bara
Топонимы:
108
Вагус - Польша:
V. Ваша - между Савой и Дравой - Хорватия-.
Бара - зап. Босния:
Ваге - по одному селу в Косове, в Шумадии и юго-зап. Сербии:
Barice (3) - сёла в Воеводине и западной Сербии.
Ста Вага - река (приток Дуная, недалеко от Белграда - Сербия):
Obedska Вага - болото в Воеводине-.
Selska Вага - озеро в зап. Сербии:
Baranda - населенный пункт в болотистой местности в Воеводине:
Rakova Вага - село в северной Сербии-.
Barič - город на Саве у Белграда - Сербия.
Salas-Crnobarski - населенный пункт в западной Сербии.
Barice, Ваге - сёла в Черногории-.
Истудана Бара (Студена Бара), Бараково, Барово, Баровица,
Барова Црква, Барикон (до 1926 года, теперь Мокрени 2), Барешани,
Барешино - Западная Македония:
die Ваге (1518 год) - топоним в Рудных горах - Чехия:
Многочисленные оронимы и гидронимы от этого корня на западе
Болгарии (Георгиев, 1978);
Báráteaz - РУМЫНИЯ:
Дославянские названия: Kolubara - приток Савы (Сербия): Metu-
baris - название междуречья Савы и Дравы в древности;
109
Болгарии, а к западу от Боснии лишь единичная фиксация - V. Ваша (см.
карта № 14, Приложение, стр. 158).
Представляет интерес предложенная О. Н. Трубачёвым (1968, 280)
этимология топонима Медоборы - водораздельный кряж на Волыно-
Подольской возвышенности, в левобережье Днестра. Трубачёв
предполагает для него иллирийское происхождение, из *Medu-baris -
'междуболотье' и привлекает для сравнения топоним Metu-baris
(междуречье Савы и Дравы), засвидетельствованный у Плиния. Также и
Самбор (<*Sam-bar-) - город в междуречье Стрвяжа и Днестра
сравнивается им с городом Самобор (<*San-bar-) в Хорватии, позднее
переосмысленного славянским населением.
Иллирийскую этимологию этих топонимов Трубачёв подкрепляет
присутствием в верховьях Днестра других топонимов иллирийского
происхождения: Джурынь, Стрипа, Горынь, Иква, Белз (<*Bъlz-, ср.
иллир. mons Bulsinius, современное Бужанин) , Бескиды (< *biz-kit
< *buz- < *bhug- 'бук' + *kit- 'лес'), Дукля (<*dokl-, ср. топоним
Дукл>я в Черногории).
ПО
Часть II: Южнославянские лексические эквиваленты.
у к р . : ОГОНЬ - 'ОГОНЬ';
укр. (восточнозакарпатские. гуцульские и бойковские говоры, т. е.
только в горной местности по обоим склонам центрального хребта
Восточных Карпат): ватра - 'очаг, огонь костра, живой огонь', 'печной
под, место в печи, где пекут хлеб', 'место, где горел костер', (ватралка -
'кочерга', ватрище, ватровище, ватерник - кострище), -,
др.-pvc. ст.-слав.: огьнь - 'огонь';
СТ.-СЛаВ.: ВЪТрЬ - 'ОГОНЬ*;
пол.: watra - 'огонь, костер и пр.' (watral - 'кочерга'); ogierf - 'огонь';
в.-ЛУЖ.: wohen - 'огонь';
Н.-ЛУЖ.: hogeá - 'огонь';
чеш.: oheá - 'огонь'; (восточно-моравские говоры) vatra - 'очаг,
огонь в очаге';
слви.: oheá - 'огонь' (vatra - 'большой костер, под открытым небом',
vatral - 'кочерга');
серб, (шток.): vatra, vatrica, vatruština - 'огонь, жар'; (vatrište - 'очаг',
vatralj - 'кочерга'; vatren - 'огненный'; район Скадра, сербский говор
Враки: votra - 'каменная плита');
кайк. (Бедня): jyegenj - 'огонь', jegnjište - 'очаг', (на юг от Савы) ogen
- 'ОГОНЬ';
словен.: óganj - 'огонь'; (Илирска Бистрица) vajer (< ?rom.*vadier) -
'огонь'
далм. (Котор): вадриле - 'огонь';
болг.: <5гън - 'огонь' (vatral - 'кочерга');
алб.. тоск.: vatfir (опред. форма, ед. ч. vatra); алб., гег. votfir, votra -
'очаг';
рум.: vátra - 'очаг, печь', в переносном значении - 'дом, жилище,
род' (vátraiu < *vatralis - 'кочерга', Гиндин, 1982, 37)
111
молд.: ватрэ - 'кострище, очаг, огонь, пламя, печной под, большая
свеча-, выступ перед печкой, лежанка';
арум.: vatru - 'очаг, дом';
венг.: vatra - 'огонь'.
рус, костромское вотра - 'распоясанные снопы, которыми
набивают овин'; (?) вотра, вотря - 'измельченная солома с колосом,
оставшаяся после молотьбы' (у Даля, впрочем, от 'тереть'); рус. вотрушка
(в акующих говорах ватрушка) - 'печеная (на очаге) лепешка с творогом'.
112
"огонь вообще"(немаркированная лексема) в отличии от заимствованного в
карпатском ареале *vatra - 'огонь в печи, огонь для готовки, кострище' и
т.д.
Слово распространено в Карпатах (восточно-закарпатские,
гуцульские и бойковские говоры украинского языка, в горных польских, в
восточно-моравских говорах чешского языка, в словацких говорах и
штокавских говорах. В албанских, румынских, молдавских и венгерских
говорах употребляется в других огласовках. Слово не
засвидетельствовано на словенской территории, за исключением Илирской
Бистрици, там возможно из местного истрийского романского диалекта,
ассимилированного славянским. Другое свидетельство существования
слова в западных восточнороманских диалектах - далматинское vadrile.
В чакавских и кайкавских говорах не известно, хотя в настоящее время
штокавское ватра начинает проникать из литературного языка далеко на
запад. Для хорватской территории впервые зафиксировано в Словаре
Микали (XVII век). В славянских говорах к западу от Уны повсеместно
распространено прасл. *ogьnь, как, впрочем, и в Македонии и в Болгарии.
Интересно, что и штокавская территория не однородна в этом отношении:
в пограничных с Албанией (I) районах vatra не встречается (Петрович,
1983, 209), нет его и в старых памятниках письменности (см. карта № 15,
Приложение, стр 152).
113
Паннонии, Дакии и Мизии, откуда оно попало и в романские балканские
диалекты.
114
чеш.; chyzina, chy*ze - 'изба';
чеш.. моравское: kuča - 'хижина'; чеш.. диал.: chat' - 'хибара';
слви.: chata - 'хата, хижина', 'дача';
восточно-слвц.: chiža - 'изба'-, kučka - 'домик';
средне-слвц.: izba - 'изба';
словен.: hiša - "дом" (иногда в Каринтии в переносном употреблении
'пещера'); восточное hfža; западное hiša-, словен., диал. коса - (горная)
хижина, лачуга; черноврш. диалект каспэг - 'лачуга';
кайк.: hiža, (Бедня) hižo - 'изба', hižiSa - 'место где стояла изба';
чак. (Истра): - hiža; чакав. (о. Сусак) kuća - 'дом', kućar - 'хозяин',
также и по документам XV-XVII веков (Hamm, 1956).
серб.: kuća - дом, помещение с очагом-, серб., диал. (Црес, Сербия,
Черногория, Космет, Куманово, Нерези) - 'кухня"; серб., диал. (Сверлиг)
ižište - 'место, где некогда стоял дом*.
болг.; К1>ща - 'дом'; болг. диал. кЖшта, к^шта, кошта, кйщъ,
ккашча, къша - 'дом';
мак.: куйа - "дом"; макед. диал. - 'кухня";
макед. диал.: k£Sta - 'дом'.
ТОПОНИМЫ:
115
восточнославянских диалектов (ЭССЯ, на *kqtja). Правда, семантика слова
на этой территории несколько отличается от южно-славянской и
представляется вторичной или контаминированной из-за своей
эмоциональной окрашенности ("бедный, маленький дом" —> 'лачуга' —»
116
гипотеза была предложена О. Н. Трубачевым (ЭССЯ, 12, 69; 13, 139). Он
предположил, что печь по отношению к очагу могла быть инновацией в
культурном плане, в то время как *kqtja ('жилище с печью в углу') было
соответствующей инновацией лексического порядка (*kqtja < *kqtъ
("внутренний угол') + за) 23 .
Однако, соответствующие значения развивались и у самой
производящей основы, слова *kqtъ (рус, диал. кут - 'кухня', 'задняя
часть или угол русской печи'-, болг., диал. кът - 'угол близ очага, где
можно сесть', 'личное место, слева от очага'; макед., юго-западное кат,
ket - 'угол справа от очага', кънт - 'под домашнего очага'; серб., диал.
kut - 'часть старинного дома, где раскладывался очаг'. Сравните также
сходные значения у рус, диал. кутница - 'часть избы напротив устья
русской печи', рус, диал. кутник - 'лавка около печи', штокав. (Стон)
kutara - 'яма у очага для мусора'.
Подобные значения развивались и у варианта *kqta (рус, краснояр.
кута - 'угол за печью', яросл. 'сени в избе', сибир. 'теплая каморка'; бел.
кута - 'могила').
В связи с этим, появление формантов -ja и -а остается
необъясненным, хотя семантическое развитие от 'угла с печью' к 'дому с
печью' представляется весьма вероятным.
Положение осложняется тем, что на славянской территории
распространено и другое, близкое по значению ('закут, хлев, клетка,
конура') и произношению слово - *kotь (и производные *kotьcь, котух,
kotar, kotora, kotara, и т. п.). Для этого слова предполагают иранский (ср.:
иран. *kata- < *kan- 'копать', Трубачев, 1967) или герм, источник (н.-нем.
23
Ср., однако, другую этимологию у Скока *kqtja < *kqtati "укрывать,
защищать'.
117
kot(e) 'хижина' и др.). Можно привести следующие примеры: чеш. kot, kdt
- 'будка, лавка (рыночная)', 'хлев'; пол. kojec (< kociec) - 'курятник'; др.-
рус. и ст.-ел. котьцъ - 'клетка, хлев'; рус, диал. котух - 'хлев для
мелкой скотины', 'шалаш', 'конура', 'грязное жильё', котпы - 'загородка из
плетня'; бел., диал. котух - 'курятник, гусятник', 'тюрьма', словен. kotec
- 'курятник'; кайкав. kotar - 'помещение, построенное под землей', болг.
котора, котара - 'укрытие пастуха', серб, kotor - 'то же', кот - 'закут для
мелких домашних животных, для молодняка'; Лика kotarina -
'огороженное место для сена', венг. kotec, рум. kote( и другие. Однако,
компонентный семантический анализ совокупности всех значений *kotъ
('малые размеры' + 'нечто плетёное') подкрепляет старую версию о
происхождении его из и.-е. *qet-(*qot/*qat) 'плести'. Вообще, следует
обратить внимание на три фактора, отличающие *kqtja (*kqtъ) и *kotь. Во
первых, *kotъ и производные распространены повсеместно, в то время
как *kqtja не встречается на западнославянской территории. То же
можно сказать и о *kqtъ, которое на западнославянской территории
(включая словенскую) не развивает значений, связанных с печью или
очагом, хотя в исходном значении 'внутренний, вогнутый угол'
встречается повсеместно. Во вторых, для *kotъ значение 'дом' является
совсем не основным и с негативной коннотацией ('плохой', 'старый',
'маленький'), а для *kqtja - значение 'утепленное помещение, дом'
является основным, во всяком случае на южнославянской территории. В
третьих, областью семантического пересечения *kotь и *kqtja являются
как раз коннотативные значения, которые отсутствуют у производящей
основы *kqtъ. По-видимому, дело здесь в контаминации значений сходно
звучащих слов или в параллельном развитии некоторых значений. Таким
образом, если *kotъ можно признать общеславянским словом, *kqtja
118
должно быть признано праславянским диалектизмом, возникшим,
возможно, еще во время первичного (в отличии от великого)
распространения славян на юг, когда ими были усвоены какие-то
элементы субстратных культур (См.: 3 век н.э. — распространение
пшеворской и зарубинецкой культуры на территорию Черняховской, стр.
10-12). 3. Голубь (Gołąb, 1992, 88) относит слово *kqtja (в его транскрипции
*kqt'a) к слою древнейших (конец 3-его тысячелетия до н. э.) славянских
заимствований из кентум-языков (< *kčntia, которое в свою очередь
является производным от *kontos, давшее также и праславянское *kqtъ),
что представляется маловероятным в связи с отсутствием слова в
западнославянских языках. А *kotъ, *kotьcь тот же автор относит в
одном случае к древнейшим общим элементам для языков-satem (Gołąb,
1992,105), а в другом - к поздним заимствованиям из иранского (Gołąb,
1992,321).
Если не принимать иранской этимологии для славянских *kqtja и
*kotъ (< иран. *kata-)24 возникает необходимость как-то объяснить
семантическое сходство слав, *kqtja 'землянка* и иран. (авест.) *kata-
'комната, кладовая, погреб', 'временное хранилище мертвых тел' '.(<*kan-
'копать' < *kdta-). В этой связи интересно обратить внимание на глагол
*kqtati болг., диал. кътам, кътъм 'прятать, скрывать', 'сохранять,
глубоко прятать', 'убираться, собирать'; чеш. kutati 'извлекать, добывать
полезные ископаемые' (если не из нем. kutten - 'то же'), чеш., диал. kutat
- 'разгребать (золу, угли)', 'рыться (о курах)'-, словац. kutat' - 'искать,
копаться', а также 'разведывать руду и уголь', kutáč - 'кочерга'; пол., диал.
kutać - 'сгребать рукой или ногой'; укр. кутач - 'кочерга'; белор., диал.
кутаци - 'стирать бельё'; греч. KEVGCO И KevGavco 'скрывать, прятать'.
24
На иранской этимологии *kotъ настаивает В. Н. Трубачев: ЭССЯ, т. 2, 22
119
Первоначальным, возможно, было значение 'рыть, закапывать,
раскапывать'. Этот глагол не следует смешивать с праслав. *kutati25 (из
и.-е. *keut-/*kiJt- 'кожа, шкура, кожура, кров'), давшим болг. кутам -
'выхаживать, вскармливать' (Родопы); др.-рус. кутати - 'кутать, укрывать'-,
рус. кутать - 'одевать в теплое'; рус, диал. (псковское, тверское) хутать
- 'одевать, окутывать, прятать'; укр. кутати - 'кутать; заботиться,
воспитывать; успокаивать, усмирять', кутатися - 'кутаться, заниматься,
хлопотать'; укр., диал. (буков.) кутати - 'выращивать, кормить, разводить
(птицу, скот)'; белор. кутац (если не из *kqtati) - 'городить, строить'. 26 .
Продолжения праславянских *kqtati и *kutati в современных славянских
диалектах различимы только семантически, за исключением болгарского,
где они различаются и формально (кътам и кутам).
Как видно из значений приведенных здесь примеров, прасл. *kqtati,
не имеющее удовлетворительной этимологии, может быть сопоставлено с
праиран. *krita- 'копать'. С точки зрения лингвистической географии он
представляет собой балкано-карпато-белорусскую изоглоссу, что
согласуется и с ареалом распространения *kqtja. Представляется
вероятным, что иранский субстратный элемент *kiłta- 'копать' и *kata-
'углубленное в землю помещение* вступили во взаимодействие с
исконнославянской семантической инновацией *kqtъ - 'угол' > 'теплое
помещение с печью в углу'. Такой подход объяснил бы не только
появление форманта -а у слова *kqtъ (рус, диал. кута - 'угол за печью',
'сени в избе', 'теплая коморка' и переходные формы типа рус. кутья1 -
'кухня, место у двери', кута - 'часть избы перед печью', но и белорусское
25
Трубачев, однако, считает *kqtati экспрессивным вариантом с носовым
вокализмом от *kutati, но само *kutati признает неясным, а их
продолжения семантически не различает: ЭССЯ, 12, 69; 13, 139.
26
См. по-другому у Трубачева, ЭССЯ, вып. 12, стр.69.
120
кута - 'могила' (первоначально, 'дом для мертвых'). Тут небезынтересно
будет вспомнить, что основным типом жилища как на территории
восточно-пшеворской культуры, так и на средне-днепровских поселениях
зарубинецкой культуры были наземные сооружения. На этом фоне
вполне убедительно выглядит мысль о субстратном по отношению к
славянской культуре происхождению землянок. Таким образом,
инновация *kqtja развилась скорее как обозначение нового типа жилища
(т.е. землянка заменила наземное жилье), что, конечно, не исключает
одновременного развития значения 'жилище с печью в углу",
предложенного Трубачевым.
Часто приводимые в связи с *kqtja болг. катун - 'пастушеское село',
сербское катун - 'тоже', рум. kátun - 'поселок', новогреч. KOTO'Dva -
121
территории, что указывает на время, после южной миграции славян, во-
вторых переход *k > х в северно-иранских — довольно поздний процесс
и, в-третьих, территория распространения лексемы хата практически
совпадает с территорией такого фонетического процесса, как переход *g
> у (фрикативный в чакавских говорах - независимый и поздний процесс).
Предполагается, что славянская спирантизация произошла под влиянием
идентичного процесса в северо-иранских языках, но не зашла так далеко
(т.е. *g > у, но *кне перешло в х). Хотя лексема хата не дает информации
122
*xyža в значении 'жилой дом' встречается только в горной (южной) части
бойковских говоров, а также в горных закарпатских украинских говорах.
В словацких говорах изоглосса izba (средне-словацкие говоры)/
chiža (юго-восток) в значении 'дом' разделяет словацкую территорию на
две части. В других западных славянских диалектах лексема izba
встречается только в значении 'жилая комната', также и в словенском, и в
новгородском диалекте русского языка. Вообще, из южнославянских
языков слово izba засвидетельствовано только в словенском, что еще раз
связывает словенский с западнославянскими и новгородским.
Праславянские *xyža и *kqtja представляют собой эквиваленты на
наддиалектном уровне. Их наддиалектные семантические амплитуды, тем
не менее, не совпадают полностью. Наддиалектный набор значений для
лексемы *xyža представлен ниже:
123
германских (пшеворская культура) и славяно-иранских (черняховская
культура) контактов.
124
ТОПОНИМЫ:
Siedlce - Польша-.
Весь, Новая Весь (несколько названий), Манина Весь, Пужакина
Весь, Кумола Новая весь, Тервозимская весь, Соральская весь,
Меглинская весь и др. - по новгородским писцовым книгам (Попов,
1981, 103-105) - Новгородская область:
Velika vas, Crneča vas.Krška vas, Bušinja vas, Vavta vas, Iga vas -
Южная Словения:
Gorenja vas - Краньска - Средняя Словения:
Gornja vas - на границе Словении и Хорватии:
Stara Nova vas, Zablja vas - Штирия - северо-восток Словении, юго-
восток Австрии:
Sinča vas, Kotmara vas, Loga vas, Svetna vas, Radnja vas, Staraja vas,
Modrinje ves - Корутания - юг Австрии-.
Staro Selo - Юлийские Альпы-.
Ovčja vas - Северная Италия:
Račja vas, Nova vas, Dolenja vas - Истрия:
Novoselci, Gornjoselci - Кнешполе - Босния:
Selo , Selca, Seline, Selišće (все топонимы от основы, со значением
'пастушья хижина'), Vas ('деревня') - Горский Котор - Хорватия:
Golemo Selo.Gornje Selo.Donje Selo (2), Novo Selo.Staro Selo (б), а
также Gornje Selište, Donje SeliSte, Malo Selište, Staro Selište - Южная
Сербия.
125
213-231; Авксентьева, 1976, 5-18) и словенским языком. Наличие слова в
Сибири в форме веслина, можно объяснить влиянием новгородского
наречия 27 .
У южных славян слово сохранилось только на самом северо-западе
Балканского полуострова, в Словении и в пограничных с ней чаковских и
кайкавских говорах (см. карта № 17, Приложение, стр. 153). По сведениям
И. Поповича (1963, стр. 31) истрийские штокавцы и чаковцы в значении
'деревня' употребляют только слово selo, а для истрийских кайкавцев
характерен тип vas. В Истрии на территории штокавских говоров им
зафиксировано только одно название с элементом vьsь - Нойвас
(официальный вариант - Нова Вас близь г. Пореча), что скорее всего
свидетельствует о кайкавском субстрате на этой территории. 28 На
острове Сусак в значении "деревня" известно только selo, а также и
топонимы, например, Malo Selo (топография равнинная). Этот тип
характерен для части чаковских говоров, а также для всей восточно
славянской и восточной южнославянской территорий.
Лексема *vьsь во всех славянских диалектах, в которых
сохранилась, имеет только одно значение - 'крестьянское селение',
лексема *selo обладает несколько более широкой наддиалектной
семантической амплитудой - в части словенских говоров selo означает
'жилище', в других - 'местечко, деревня', в истрийских и всех северо
западных чаковских - 'горную пастушью стоянку':
27
См. у Даля: «Окающее и даже собственно новгородское наречье
сохранило там (в Сибири - Л.Л.) повсеместное господство, как
основательно заметил г. Словцовъ, отъ долговременнаго и постояннаго
вл1яшя cteepa (наиболее Устюга): первые купцы, земледельцы, посадсше,
ямщики, казаки, даже духовенство, все это приливало въ Сибирь съ
Севера» (Даль, 1880, стр. LXVI).
28
Истрийские штокавцы считаются переселенцами из Далмации, см. Belić,
1914, стр. 221-259, Ribaric, 1940, стр.1-207)
126
селение большое центр селения горная пастушья жилище
селение стоянка, жилище
пастуха
29
Праславянское *sedlo ('село') следует отличать от * sedъlo или *sedьlo
('седло'), в котором группа *dl не могла упроститься в 1 из-за присутствия
редуцированного гласного.
127
4. Семантическое поле 'лес' с опорной лексемой *lĕsъ
128
средне-слви.: (район Мартина) hora (v hore)- 'лес* (слово les не
употребляется);
восточно-слов.: (район Прешова, Баньска Бистрица, Словенске
Правно и др.) les - 'лес (на новине)';
чеш. (запал., сред. . северовосточный, ганаикий диалекты): les - 'лес';
чеш. hvozd, vozd - 'больший, густой лес', hvozdny - 'лесной'; старо-чеш.
hvozd - 'горы, поросшие лесом'; Ьог - 'сосновый лес';
словен.: gozd - '(большой, высокий) лес', gozden - 'лесной' (словен.
les - 'древесина'); в Корутании (Моос, Австрия) - lies (4 lesa)- 'лес'; на
Красе (село Пивка, район Шемпетер) gwózd - 'лес'; зап.-словен (Черноврш.
диалект) yqzd - 'лес'; в Подравье lě:s - 'лес'; (Ьог - 'сосна');
чак. (Бургенланд, Австрия): lišdak - 'лесной орех* (форма les не
встречается); около Реки: gora - 'лес'; на Хваре: gora, bušak - 'лес'; 16 век -
gvozdac, род. п. gvosca - 'лес';
истрийский штокавско-чаковский (Водице): gozd (<gvozd) - 'лес',
gozdak - 'лесок' (šuma здесь значит 'сухая ветвь с листьями или без');
Голаи. истрийско-словен. пограничье: gvozd. род. п. gvozda - 'лес'-,
Рукаваи: gvozd, род. п. gvozda - 'густой буковый лес';
кайк. (Бедня): husto - 'лес'; Крапина (хорватское Загорье): lies - 'лес';
шток.: šuma - 'лес'; Кач (Воеводина): šuma - 'лес'; Космет: šuma -
'листва от лесных деревьев', также у Бука.; (Ьог - 'сосна'); [лес, л е ^ а к -
'орешник'; Модрич (православные жители Боснии): lijes - 'часть конской
упряжи'];
южная Герцеговина: lijes - 'лес';
ст.-слав.: лЪсъ - 'лес'-,
мак. (Охрид): leska - 'лес'; Берово (на востоке Македонии): leška -
'лес';
болг. (Годеч. около Софии): gora - 'лес'; ст.-болг. лЪсь - 'лес';
болг.. диал. (сёла Еркич. ПОМОРИЙСКО): Ш [< *lěsъ + -j(ь)] - 'лес'; (бор
- 'сосна', 'ель', собир. боровие - 'сосны');
Топонимы.
129
Барав1на, Барк!, Барок, Бароука, Бары, Бор, Борк! - микротопонимы в
Ставбцовщине (Белоруссия) - Восточнославянская территория:
Hvozd.Hvozdec, Hvode; šumava; LeSany, Lišny, LiSno, LiSna (<
LeSčny") - сёла в Чехии (Пльзень);
Trnovski Gozd - район на юго-западе Словении-. Gozd - два села на
севере Словении;
Gvozd, Gozice - сёла в Жумберацком крае; село Gvozdansko -
Зринска гора; Lisina (икавские говоры)- взгорье на север от Савы; город
Борово-Сухопольско (кайкавское Посавье); Gornji Boriki - междуречье
Савы и Дравы;; Lijesi (XV в.); LeS [< *lěsъ + -j(ь)] - Хорватия:
Saborsko [< па Zaborski, 1486 г., топоним переделан пришлым
населением, Скок, 1971, 1, 188] - северная Далмация-.
Lesina - итальянское название острова Хвара < слав, liesno (mjesto)
ostrvo - 'лесистое (место) остров'; на Хваре: Trišćino Borje, Borovo njivo,
Zaborje - Далмация:
Gvozno - село - горная цепь Трескавица, Герцеговина:
Gvozd - центр, Черногория:
Donja Suma, Ravna šuma, Ramna šuma, Vrlo Borje, Ravno Borje (2)
- топонимы на юге Сербии: Вог - вост. Сербия-. Donja Borina - запад.
Сербия: Lesje; I*eštar, Leštar, LeSćar; ЛешЬар (Банат): Лештар - смешанный
лес у села Треях (Вран>е). Лештар - ореховый кустраник там же; Lĕštije,
LěЪtije, Liješće, Lešće - названия мест (liješče и подобное значит 'орешник,
заросли орешника');
Лешница, Лескова, Лесковец, Лесковица, Лешок - села в Зап.
Македонии-,
Борешница, Борово, Боришина, Добри Гвозд (микротопоним) -
Западная Македония:
Гозд, Гоздовска река, Гозница - Болгария;
Gvozdac, Gvoznica, Zagvozd - у Скока, без локализации.
130
связанных с производящим 'кустарник, лес, выросший на брошенной
пашне, т.е. лиственный лес*.
Следующее микрополе составлено на основе наддиалектной
амплитуды значений лексемы *lěsъ:
1. лес на новине: заросли, кустарник, орешник, лиственный лес, роща
2. деревья: отдельное дерево, вершины деревьев, ветки, прутья
3. лес как материал: лес на рубку, древесина, брёвна, дрова
4. деревянные аграрные орудия: рало, плуг, ярмо
5. хозяйственные вещи из дерева: остов телеги, дуга на бочке, кол,
гроб,...
6. сооружения из дерева: леса, подмостки, забор, из брёвен, стропила
7. сильный организм, сила, созвездие Большой Медведицы
131
устанавливается как семасиологическим путем (см. ниже), так и на основе
этимологии (< индоев. *gu.os-d-, ср. нем. Quast, Quaste, в.-ср.-нем. quast(e)
- 'кисть, пучек, метелка, веник', ЭССЯ, 7, 186).
При сравнении микрополей лексем les и gvozd заметно не
совпадение их значений: у *gvozd постоянным семантическим
компонентом выступают семы 'большой', 'высокий', 'густой', что,
возможно, указывает на то, что *gvozd — 'девственный лес*. Значение
'нагорный' так же подразумевает девственный, нерубленный лес и
поэтому, вероятно, хвойный (нетронутый лес сохранялся на склонах,
неудобных для земледелия). Именно по этой семе *gvozd и *les могут
быть противопоставлены, т.к. у *les исходным семантическим
компонентом является значение 'выросший на вырубке, лиственный'. То
же значение развивается и у повсеместно распространенных
многочисленных производных: *lĕšьje, *lĕšьka, *lěšьnikъ, *llšča, *lĕščakъ,
*lĕščarь, *lĕSčevina, *lěščevica, *lĕSčica, *lĕSčina, *lĕščь, *lěščьje и т. п.
('орешник, орех', 'куст, кустарник, ореховый лесок, местность, поросшая
орехом, ореховый прут').
При сравнении наддиалектного семантического объема слов les,
gvozd и Suma бросается в глаза тот факт, что разница в амплитуде
значений совпадает с географической распространенностью: повсеместно
известное слово les обладает наибольшей семантической вариативностью,
территориально ограниченное Suma - только тремя значениями:
132
однако единичный топоним šumava в Чехии) определяет Suma как
относительно недавнюю инновацию. Н. И. Толстой (1968, 348-352;1983, 112-
119) обращает внимание на схожее семантическое развитие у слова гай
('шум' > 'мелкий лес', 'ветки', 'солома', 'сор') и *drĕzga ( 'звук, шум' >
'мелкий лес, листва, мусор').
Лексема *borъ (серб, bor, bora - в народной песне, borika-, словен.
borovka) и уменьшительные borak (также и топоним - гора Borak в юго-
западной Сербии), borić, borićak на южнославянской территории
встречается только в значении 'сосна'. В значении 'сосновый лес'
употребляются производные: болг. боровие, серб, borje (и такой же
топоним в памятнике XIV века), borik. Интресно отметить германские
соответствия славянского *borь: старо-исландское bqrr, датское bqrvi
'дерево', старо-анг, bearu 'лес', ст.-в.-нем. baro 'лес', которые Трубачёв
(1966) относит к «северо-европейской диалектной зоне», включающей
протогерманский , праславянский и прабалтийский языки, а Голубь (Gołąb,
1992, 126, 386) скорее видит праиндоевропейский диалектизм, но в связи с
особенностями семантического развития ('сосна' > 'сосновый лес'), хорошо
засвидетельствованного в славянских языках, допускает и интерпретацию
Мартынова (1963, 108-12) как заимствование из праславянского. (Также
обстоит дело и с вышерассмотренным *bьrdo). На наддиалектном уровне
лексема Ьог обладает и значением 'гора', очевидно метонимически
развившимся из значения 'гора, поросшая нетронутым (хвойным) лесом'.
Устойчивая связь значений 'лес', 'гора' и 'пастбище' в славянских
диалектах, на которую указывает Н. Толстой (1963, 1, 38) прослеживается и
на материале лексем *poln- и *gora, описанных в начале VI главы. Так
лексема *gora имеет значение 'лес' в Чехии, Моравии и Средней Словакии,
на Хваре и около Реки (Истрия) и в Болгарии около Софии. Поскольку, как
133
уже отмечалось, лес сохранялся в основном по склонам гор, неудобным
для земледелия, не удивительно, что это значение развилось не везде, а
только в горных местностях.
Таким образом, слово *gvozdь/ъ, когда-то, судя по
многочисленным топонимам, распространенное на всей южнославянской
территории, к настоящему времени почти повсеместно вытеснено на
Балканах. Исчезновение значения 'лес' на части этой территории
произошло, видимо, из-за двойной омонимии с gvozd - 'клин, деревянный
гвоздь' и gvozd - 'железо'. Значение 'железо' развилось метонимическим
путем (сходство по функции), когда железные гвозди заменили
деревянные. Значение 'железо' могло появиться очень рано, ещё до
миграции на юг, но процесс отмирания значения 'лес' завершился не так
давно (в штокавских текстах встречалось до 18 века, в чаковских - до 16 в).
Значение 'лес' уцелело только на юго-западе Словении и в пограничных
со Словенией истрийских чаковских говорах, где стало обозначать 'лес
вообще', и в Чехии, где имеет специализированное значение 'большой,
густой лес', как и в словенском литературном языке. Словацкое, книжное
hozd, очевидно, из чешского, так как ни в диалектах, ни в топонимии не
встречается, *gozd в значении 'лес' можно проследить и дальше на север:
оно отмечено в н.-луж. в специализированном значении 'сухой нагорный
лес' и в старопольском.
134
типа husto (Бедня). В этом случае кайкавский объединяется с
восточнославянскими.
Как видно из приведенного анализа, *gvozd и *lesъ находятся в
отношении дополнительной дистрибуции на синхронном наддиалектном
уровне. На территории, где известны оба слова (у западных и южных
славян) эти отношения могут восходить к глубокой древности, к периоду
до карпатской миграции славян, а само *gvozd должно быть признано
(семантическим?) праславянским деалектизмом. См. схожие отношения
между праслав. *vьsь и *sedlo.
Р У С : ОСТрОВ;
VKp.: OCTpiB:
бел.: вострай;
др.-pvc. ст.-слав.: островъ;
(пол., арх. - ostrdw - 'крепость, ограда'), -
(В.-ЛУЖ.. арх.: wotrow - 'крепость, ограда');
(н.-луж.. арх.: wdtšow - 'крепость, ограда');
полаб.: vástrirv - '?';
Ч е ш - : OStrOV;
СЛВЦ.: OStrOV;
с е р б . : ОСТрВО;
ХОрВ. (ЛИТ.): Otok;
бРЛГ.: OStrOV:
Мак,; остров;
словен.: otok;
кайк.: otok, Бедня ye*tek;
чак.: otok.
135
Топонимы:
136
второму значению представляет архаическое польское и лужицкое
словоупотребление слова *ostrovъ - 'крепость, ограда'.
Топоним Ostrov весьма распространён в качестве названия
населённых пунктов на территории Чехии, Польши и Сербии, что косвенно
указывает на наличие у слова *ostrovъ (по крайней мере в прошлом)
вторичного значения 'ограждённое место' так же и в этих землях.
Этимология слова otok прозрачна (< *tekti, р у с , течь). Соответственно,
первоначально речь шла о речном острове или полуострове, обтекаемом
водой. Праславянское *o-strovъ, видимо, также восходит к индоев.
глаголу со значением 'течь' (ср. рус. стремнима, стремя, струя, струмень,
стремиться, стремглав, сскр. stravati - течёт, лит. strava, дрвнм. stroum,
дрннем. strom, англ. stream - 'течение') и также является праславянской
инновацией. Такой полный параллелизм в семантическом развитии слов
*ostrovъ и *otokъ заставляет внимательнее отнестись к их
географической дистрибуциии в славянских говорах (см. карта №19,
Приложение, стр. 154). Слово otok распространено почти исключительно
в кайкавских говорах и в диалектах словенского языка. Хотя современное
население Поморья (как чаковцы, так и штокавцы) употребляет в значении
'остров' только otok, Павлович находит следы старого *ostъrvъ в
названии Asturga (Sturag). Переход o > a и V > g w > g в этой форме
совершился в романской среде-, иг < *ъг также говорит в пользу древности
проникновения этого топонима в романскую среду (ср. серб, острво
'остров'). Косвенным свидетельством в пользу существования ранее слова
на Хваре можно считать старое итальянское название Хвара - Lesina, из
краткого прилагательного среднего рода lesno (ostrvo). Распространение
слова otok в Поморье можно считать позднейшей инновацией под
влиянием словенских и кайкавских говоров. Даль свидетельствует о
137
наличии слова оток в северных, южных и западных русских говорах в
значении 'изгиб реки', 'суша, омываемая, обтекаемая этим изгибом, т.е.
'речной полуостров' и даже 'речной остров'. Это, скорее всего, недавнее,
параллельное развитие.
Таким образом, слово *ostrovъ в прошлом было распространено на
Балканах значительно шире, но в последствие было вытеснено в чакавских
говорах Далмации и Истрии словом *otokъ под влиянием словенских и
кайкавских говоров. Компактная территории распространения слова
*otokъ, указывает на какие-то старые связи между словенскими и
кайкавскими говорами, противопоставленными по этому (как и по многим
другим) признаку всей остальной южнославянской территории.
138
Заключение
139
подразделяются на два ареала, западный и восточный (*solpъ *skokъ.
Граница между ними проходит по восточно-словацким говорам.
Некоторые отдельные изоглоссы, объединяющие восточно-карпатский
ареал, захватывают и моравские говоры. Лексические и семантические
диалектизмы восточно-карпатского ареала соотносятся в большинстве
случаев с юго-восточной частью центральной южнославянской
территории. Среди рассмотренных выше лексических изоглосс особенно
показательны изоглосы hura 'гора' (восточно-словацкие диалекты) / vrh,
breh, kopec 'гора' (западно- и средне-словацкие диалекты), при
словацко-моравском hora, изоглосса izba (северо-западные словацкие
говоры) / chiža (юго-восточные словацкие говоры) в значении 'дом',
изоглосса *solpь/*skokъ в значении 'водопад на горной реке", а также
*golь/*golina в значении 'голой вершины горы' (западно-словацкие
диалекты) и 'голого места в лесу' (карпатско-украинские и восточно-
словацкие диалекты). Помимо этого, можно привести и другие известные
из литературы изоглоссы, являющиеся основой для древнейшего
дихотомного членения словацкой территории на северо-восток и юго-
запад, которое не согласуется с традиционным трехчленным членением
на основе фонетических и морфологических изоглосс): sosna / borovica,
pSenica /žito, jarec/jačmetf, borsuk/ jazvec, telička/ jelovica, kura /
sliepka, lisina / plešina, palec/prst, visni'/hornl, letnl / vlažnf, zimnf /
studeni, nazad / naspflt и многие другие (Грабовштяк, 1977, 101-104).
Древнее бинарное членение словацкого языка безусловно связано с
диалектной дифференциацией праславянского языка и свидетельствует о
заселении территории Словакии двумя потоками славян, с севера (через
Моравские ворота?) и с юга. Схожее мнение высказывал Krajčovič (1974, 33-
140
34), утверждая, что карпато-подунайская котловина заселялась славянами
в IV или V веке с севера и с юго-востока.
В свою очередь, центральный южнославянский ареал также
распадается на две части, являясь как бы проекцией карпатского, на
подобие двух раздвоенных копыт, помещенных друг против друга.
Восточно-карпатские соответсвия характерны прежде всего для южной
части центрального южнославянского ареала. В ряде случаев восточно-
карпатские изоглоссы уже в историческое время распространяются и на
северо-западную часть центральной южнославянской территории, а
оттуда далее к перифериям.
На основе разобранных выше лексических изоглосс и в соответствии
с ранее высказанными предположениями (Gavazzi, 1936; Bratanić, 1951;
Толстой, 1977) центральный южнославянский ареал (как его восточная
часть, так и западная) противопоставлен так называемому латеральному
(западные словенские говоры, островные чаковские, частично
македонские). Говоры эти, по всей вероятности, являются остатками
языка первой волны славянских переселенцев эпохи аваро-славянских
контактов.
Продолжая характеристику центрального южнославянского ареала,
надо отметить, что его западная часть (кайкавские и словенские диалекты)
характеризуется либо отсутствием многих карпато-балканизмов (а
именно: *vatra, *kqtja, *kiša, *planina 'ropa', *delъ 'горная цепь', *bъrdo -
как в значении 'холм', так и в значении 'зубчатые вершины', *slop 'горная
седловина', *skokъ "водопад", *bъlkъ 'водопад', *jьzvorь - как в значении
'источник', так и в значении 'горная лощина', *pьrtъ, *brьvь 'мост', *rnpa,
*gvozdъ), либо их появлением из литературного языка в недавнее время.
Создается впечатление, что кайкавские диалекты не испытали на себе
141
сильного влияния романизированного или не романизированного дако-
фракийского пастушеского населения, что в какой-то степени связано с
географией распространения этих говоров (территория
романизированных иллирийских племен). Отсутствие карпатизмов
славянского происхождения, возможно, свидетельствует о более поздней
(или, по крайней мере, отличной от носителей других диалектов в
отношении исходного пункта или маршрута) миграции носителей
пракайкавского диалекта. Слова, относящиеся к южнославянским
наддиалектным лексическим эквивалентам, во многих случаях отличают
кайкавские говоры от штокавских, а иногда и от чакавских и словенских
диалектов (*otъkъ, *hiža, kruh, dьždь/godina, selo, lesъ).
Факты лингвистической географии (как разобранные выше, так и
известные по литературе) заставляют более серьезно отнестись к гипотезе
о единстве происхождения части словацких, восточно-словенских и
кайкавских диалектов. Многочисленные лексические,
антропонимические 30 , морфологические 31 (и даже фонетические )
изоглоссы, их связывающие, а также остатки «Паннонского пояса»,
указывают на то, что современная близость словенских, хорватских и
сербских диалектов складывалась уже на Балканах, как следствие
изоляции от северославянских областей в результате венгерского
вторжения в Паннонию, разрушившего словенско-словацкие связи.
30
См.: J. Juranić (1982):«It should be emphasized that family names in «Slovenian»
Pannonia as well as the language differ sharply from the Caranthian, general Slovenian type
of language and family names. Also on the Croatian side the family names insert
themselves little into the general Croatian (Shtokavian) anthroponymy. Although the
region north of the Drava is Slovenian and south of the Drava - decisively Croatian, the
family names in both regions are adequate ones, the inhabitants speak quite the same
language, but nationally they feel differently».
31
И. Попович (19, 46-47) упоминает несколько изоморф, соединяющих запад
Балкан с западными славянами, а восток — с русским ареалом
(*znajq/*věmь, koj/ki и др.)
142
Кажущаяся близость словенского и сербо-хорватского (штокавского)
заключается, в основном, в грамматическом строе (сохранение флексий,
отсутствие артикля и т. д., Ивић, 1957-1958, 1958, 1966, 1971, 1973; Pavlović,
1957-1958), т. е. в определенной архаичности, свойственной обоим языкам
и являющейся следствием менее сильного влияния некоторых
исторических факторов (смешение языков разного типа,
распространенность двуязычия), обусловивших тенденцию к аналитизму
на востоке Балкан. Что же касается лексического состава, то по
подсчетам В. Георгиева (1978, 243-246) сербохорватский литературный
язык гораздо ближе к болгарскому литературному, чем к словенскому
(совпадает примерно 80-85% словаря, 5-10% не совпадают полностью, но
понятны носителям обоих языков, и только 5-10% слов не понятны
совсем). Конечно, как справедливо замечает Попович, по одному этому
факту невозможно определить, является ли общий лексический элемент
следствием «симбиоза на территории старой прародины или это результат
расширения изолексы на Балканах; а priori возможно как то так и другое»
(1962а, 36). Нивелировке болгарского и сербо-хорватского словаря
содействовали и многочисленные факторы нового времени: религиозное,
а в определенный период и государственное единство, общие культурные
заимствования из греческого, турецкого и старо-славянского языков. Тем
не менее, если говорить только об общих праславянских элементах
(архаизмах или инновациях), то они характерны в первую очередь для
болгарского, македонского и штокавского диалектов сербско-хорватского
языка, «а чакавский диалект в этом процессе часто уже не участвует...».
Объединяют восточную часть центрального ареала с болгарским и
некоторые старые фонетические изоглоссы (Ивић, 1957-1958). При такой
интерпретации шчакавские (западноштокавские) диалекты выступают в
143
роли пограничных, переходных между южнославянскими северо
западными и юго-восточными. Они проявляют все признаки
маргинальных явлений, для которых характерна нейтрализация основных
системных закономерностей (см. Приложение №1).
Следует отметить, что лексические изоглоссы восточно-
южнославянского ареала тянутся не только в Закарпатские и
Прикарпатские области, но и в правобережное Поднестровье и Полесье.
Эти древнейшие лексические изоглоссы делят территорию украинского
языка на две части: к западу от Днестра (т. е. надднестрянские,
буковинско-покутские, бойковские, гуцульские и закарпатские говоры) и к
востоку. Большинство балкано-карпатских схождений не захватывает
говоры к востоку от Днестра i*polnina , *izvor в качестве гидронима,
(Звир), *бьрдо в значении 'гора, круча', *dělъ в качестве топонима и
другие. Здесь уместно будет напомнить о том, что Трубачев ещё 1968
году показал четкие отличия в словообразовательной структуре
древнейшего пласта славянских гидронимов в верховьях Днестра и в
Поднепровье.
Обращает на себя внимание последовательная
противопоставленность Полесья как территории с преобладанием
производящих (т. е. более архаичных) значений, карпатскому и восточно-
южнославянскому ареалам (а иногда и северно-русскому), где
преобладают вторичные, производные значения (ср. полесское полбнь -
'пустое, очищенное от леса место, пастбище' и карпатское полонина -
'голое место на вершине горы, высокогорное пастбище'; полесское
рудйна - 'болотистое, низкое пастбище' и южнославянское рудина -
'каменистое пастбище в горах, но расположенное ниже, чем планина';
полесское лядо (<*lędo).- 'целина, большое, пригодное для земледелия, но
144
не вспаханное поле' (также в некоторых западно- и южнославянских
диалектах), а на русском севере, где долго сохранялся подсечный метод
земледелия — 'очищенное от леса место'. Известно, что периферийных
районы (каковым и является Полесье) характеризуются сохранением более
архаичного состояния лексического состава. Это особенно относится к
диалектам, развившимся на иноязычном субстрате, что уже отмечалось
ранее. Наличие иноязычного субстрата (балтийского) бесспорно, по
крайней мере, для восточного Полесья (ЛекЫка Палесся, 1971; Топоров,
В.Н., Трубачев, О.Н., 1962.)
Надо отметить, что привлечение данных северо-восточных
славянских говоров (северо-западные украинские, западные белорусские,
псковский и новгородский) оказалось собенно плодотворным. Новыми
данными подкрепились ранее замеченные связи между северо-западной
русской территорией (псковско-новгородская земля) и западно
славянскими и словенским языками (территория распространения слов
*vьsь и изба в значении 'жилая комната"). Стало ясно, что многие
изоглоссы, считавшиеся балкано-карпатизмами, тянутся и дальше на
славянский север. По всей видимости, наличие того или иного
карпатизма на Балканах и в говорах к северо-востоку от Карпат
свидетельствует о древних диалектных связях в языке племён, осевших на
Балканах, в северо-западной Украине и в Полесье. Наоборот, отсутствие
какого-либо карпатизма в лексике, например, Полесья, указывает на
субстратный характер этого карпатизма (*vatra, *rupa/*ropa), т. е. на его
происхождение из лексики древних индоевропейских языков,
распространенных на территории Паннонии, Дакии, Мизии и смежных
областей. Надо отметить, что сама территория Полесья не однородна:
восточное и западное Полесье характеризуются разными лексическими и
145
семантическими связями, а граница между ними проходит по рекам
Ясельде и Горыни (Лексіка Палесся, 1971). Как раз ни одна из
интересующих нас «разорванных» изоглосс, т. е. изолекс и изосем,
характерных для несвязанных и удаленных друг от друга территорий, не
захватывает всего Полесья. Отсутствуют также и общеполесские
инновации. Всё это соответствует данным археологии о появлении
первых славянских памятников в восточном Полесье не ранее VIII-ого
века и о резких отличиях в материальной культуре западного и
восточного Полесья в период до VIII-ого века. Важны и данные о
сплошном балтийском характере старых гидронимов восточного Полесья
(Топоров, В.Н., Трубачев, О.Н., 1962). Однако, конкретно вопрос о связях
восточного и западного Полесья с другими зонами славянского мира ещё
не изучен.
В заключении несколько общих замечаний. В большинстве случаев
наблюдается совпадение ареалов распространения лексем в современных
говорах и в прошлом (судя по средневековым памятникам письменности),
за исключением тех случаев, когда слово вошло в литературный язык (в
наддиалектное койне) и оттуда попало в другие диалекты (ср. недавнее
распространение слов kuča, kiša, vatra и др. в чакавских и кайкавских
диалектах). Это лишний раз подтверждает правомерность
ретроспективного анализа, а также тот факт, что, несмотря на
значительные, исторически засвидетельствованные перемещения
населения, следы первоначального диалектного членения не затемнены
окончательно. Более того, даже на территориях, с которых наблюдался
массовый отток славянского населения (Паннония, Дакия), а оставшиеся
были полностью ассимилированы, современные диалекты
ассимилировавшего языка хранят следы праславянского диалектного
146
членения ( ср.: многочисленные славянские заимствования в румынских и
венгерских диалектах).
Лексические и семантические диалектизмы современных славянских
говоров, при их проекции в прошлое не исчезают (как это часто
происходит с фонетическими и грамматическими особенностями), а
остаются такими же многочисленными. Есть основания подозревать, что
на самом деле в прошлом было гораздо больше лексических диалектизмов,
со временем вышедших из употребления из-за тенденции к интеграции.
Следующим логическим шагом становится предположение, что само
количество отдельных говоров отнюдь не уменьшается в глубь веков, а
наоборот, многовековая изолированность, разобщенность и стабильность
групп населения приводит к увеличению диалектных различий (ср.
праславянский язык до эпохи великого переселения народов),
унифицирующие же процессы, свойственны эпохам массовых миграций, т.
е. массовых контактов (ср. также и в новое время). При всей очевидности
этих соображений, они не принимаются во внимание теми учеными,
которые все еще настаивают на существовании единого пра-
южнославянского диалекта и оспаривают тот факт, что особенности
современных славянских говоров являются развитием праславянских
диалектных особенностей 32 .
Фонетические различия, которыми обычно аргументируют недавнее
образование южнославянских диалектов, соотносятся друг с другом не
по формуле: инновация / инновация, а по формуле архаизм / инновация.
Это значит, что какая-то фонетическая инновация (как правило, южная),
первоначально являясь диалектной чертой, расширяя свой ареал, не
32
Георгиев, 1958, 13-14; Boryš, 1980; Lončarić, 1988, Lunt, 1984-1985,1985, 1993,
Pritsak, 1983.
147
охватывает (или пока не охватывает) наиболее удаленные от
инновационного центра районы, которые противопоставлены центру, как
архаичные, а не как районы с отличными инновациями. С другой
стороны, диалектные различия в лексике, наблюдаемые в современных
южнославянских языках, как правило, восходят к весьма отдаленным
эпохам, количество этих различий постоянно сокращается с увеличением
контактов населения.
Таким образом, исторический момент заселения южнославянских
земель можно считать начальной точкой действия нивелирующих
тенденций, впоследствии приведших к созданию балканского языкового
союза (характеризующегося множеством синтаксических,
морфологических и лексических изоглосс с инновационным центром на
юго-востоке балканского полуострова, излучающим инновации с юго-
востока на северо-запад)33, а не началом диалектного членения
южнославянских языков.
148
Приложение № 1.
(фонетические изоглоссы)
149
словенские говоры, высказывали многие лингвисты. Popović (1960) называл
эту группу «Uršćakavische», Junković - «Panonska skupina», Lončarić - «zapadni dio
zapadnog južnoslavenskog prajezika». После Х столетия в силу исторических
факторов началось перераспределение групп диалектов, в результате
чего шчакавщина (западная штокавщина) была сильно штокавизирована.
Старая группировка, тем не менее, сказывается до сих пор в Словении:
некоторые словенские изоглоссы (с инновационным центром в
центральных словенских говорах) не охватывают восточные словенские
говоры (Паннонские, Прекомурье, восточную Перлекию, Белую Крайну),
наоборот, говоры эти спаяны многими фонетическими и
акцентологическими изоглоссами (Дыбо, 1982, Lončarić, 1988) с
кайкавщиной. Западные словенские говоры, до которых также часто не
докатываются волны инноваций из словенского центра, отличаются тем не
менее от «Паннонской» (пракайкавской) группы, но обладают общими
изоглоссами (лексическими и фонетическими) с чакавскими говорами. Еще
Kolaric'(1958) писал, что из южных пограничных кайкавских и чакавских
говоров больше сходства со словенским имеют чакавские.
150
свидетельствующие, по мнению части лингвистов (Павловип, 1957-1958,
1963, Трубачев, 1974), о проникновении отдельных групп славян за Дунай
уже в к. VI или в н. V в., возможно, вместе с визиготами или восточными
готами, но, главное, до миграции основной массы славян. Таким
примером может служить отсутствие метатезы плавных в топонимах к
югу от Далмации (Дурмитор, Пирлитор, Шар Планина (алб. Scard=S'ar),
Мироч, Балкан. На Адриатике находим такие примеры, как Сумартин, ,
Кимарликет, Мартинштиц. В истрийской топонимике на территории
нынешних штокавских говоров 34 встречается передача *q (из романских
an, on ) как и, а не как о: Сутловреч = Sanctum Laurentius, Мулем
= Monte Leme, что, по мнению Поповича, указывает на то, что
доштокавские славяне южной Истрии не могли быть ни кайкавцами , ни
северочаковцами, а скорее всего, были родственны по языку «тем более
южным чаковцам, которых мы встречаем на побережье Кварнерского
залива и на некоторых островах.> (1963, стр. 33)
В заключении этого фонетического приложения можно привести
мнение Ф. В. Мареша (1965, 80): «The features common to the East and South Slavic
languages have been overemphasized ever since the time of Dobrovsky, and are rather of
an accidental nature (e.g. cw, 3W, epenthetic Г and tl, dl > 1). For the overall evaluation of
kinship, the principle "non numerantur, sed ponderantur" is also valid with respect to the
individual phenomena».
34
См. сноску № 26.
151
Приложение № 2.
Карта № 2.
152
Карта № 3
Карта № 4.
153
Карта № 5.
Карта № 6.
154
Карта № 7.
Карта № 8.
155
Карта № 9.
Карта № 10.
156
Карта № 11.
Карта № 12.
157
Карта № 13.
Карта № 14.
158
Список сокращений:
слав. - славянские диалекты;
РУС. - РУССКИЙ ЯЗЫК;
др.-рус. - древнерусский;
ст.-слав. - старославянский;
бел. - белорусский язык;
укр. - украинский язык;
ст.-укр. - староукраинский;
гуцул. - гуцульские говоры украинского языка;
в.-луж. - верхне-лужицкий;
н.-луж. - нижнё-лужицкий;
полаб. - полабские говоры-,
ПОЛ. - ПОЛЬСКИЙ;
ст.-пол. - старопольский;
СЛОВИН. - СЛОВИНСКИЙ;
чеш. - чешский;
ст.-чеш. - старочешский;
слвц. - словацкий;
ст.-слвц. - старословацкий;
словен. - словенский язык;
с./х. - сербо-хорватский язык (стандартный);
серб. - сербский (говоры сербского языка);
хорв. - хорватский (говоры хорватского языка);
кайк. - кайкавские говоры;
шток. - штокавские говоры;
чак. - чаковские говоры;
макед. - македонский язык;
венг. - венгерский;
РУМ. - РУМЫНСКИЙ ЯЗЫК;
молд. - молдавский;
арум. - арумынский язык (романские говоры на Балканах);
далм. - далматинский;
албан. - албанский язык;
мак. - македонский;
ново-греч. - ново-греческий;
англ. - английский;
159
ст.-англ. - староанглийский;
др.-н.-нем. - древне-нижне-немецкий;
др.-в.-нем. - древне-верхне-немецкий;
ЛИТ. - ЛИТОВСКИЙ;
арх. - архаическое;
ВОСТ. - ВОСТОЧНЫЙ;
диал. - диалектное;
запад. - западный;
сред. - средний;
устар. - устарелое;
ср. - сравни.
160
Печатные источники
Общеславянские источники:
161
Источники по сербскому и хорватскому лзмкам:
Елезовиђ, Г. 1932. Речник косовско-метохијског диЈалекта. Srpski
dijalektološki zbocnik. Beograd: Srpska Kraljevska Akademija.
Караџић, Вук. 1818. Српски рјечник истумачен нЈемачкијем и
латинскиЈем риЈечима. Беч. (Reprint, 1969. Београд: Просвета).
Rječaik arvatskoga ili srpskoga jezika. 1970-1972. Zagreb: JAZU.
Skok.Petar. 1971-1974. Etimologijskirječnikhrvatskogailisrpskogajezika.
1956. Knj. 1-4. Zagreb:JAZU.
«Toponimika zapadne Istre i Losinja». Anali leksikografskog zavoda FNRJ, pod
red. M.Vjevica, sv. III. Zagreb: JAZU.
Zboraik za narodni životi običaje Južaih Slaveaa.. 1893 и далее. Zagreb:
Jugoslavenska Akademija.
Geografski atlas Jugoslavije. 1988. Zagreb: SNL.
162
Българска диалектология. Проучавания и материали. 1962-1967.
Съставен под ръководството на Ст. Стојков. София.
Български диалектен атлас. 1964 - 1978. I. Југоизточна България.
Съставен под ръководството на Ст. СтоЈков и С. В. Бернштејн. П.
Североизточна България. Съставен под ръководството на Ст. Стојков
София.
Статьи и материалы по болгарской диалектологии. 1952-1962. 2-10.
Москва: Наука.
Български этимологичен речник. София: Българската академия на
науките. Съставили Вл. Георгиев и др. 1962.
Геров, Ч. 1976. Речник на българския език. София.
Григорян, Э. А. 1975. Словарь местных географических терминов
болгарского и македонского языков. Ереван.
Добруджа. Комплексна експедиция. 1954. София.
Ковачев, Н. 1961. Местните названия от Севлиевско. София:
Българската академия на науките.
—. 1965. Местните названия в Габровско. София: Българската
академиа на науките.
—. 1969. Местните названия в Троянско. София: Българската
академия на науките.
Кочев, И. 1969. Гребенският говор в Силистренско. София:
Българската академия на науките.
Младенов, С. 1941. Етимологически и правописен речник на
българския книжовен език. София: Българската академия на науките.
Младенов, М. 1969. Говорът на Ново село. София: Българската
академия на науките.
163
Стойков, Ст. 1969. Лексиката. на банатския говор. София:
Българската академия на науките.
Kravari. V. 1989. Villes et villages de Macédoine occidentale. Paris: Éditions P.
Lethielleux.
164
Slovnlk slovensky'cb náreči. Ukázkov? zvuzok. 1980. Ved. red. J. Ružička. Pod.
ved. J. Ripku. Bratislava.
165
Общекарпатский диалектологический атлас. Вопросник. 1981.
Москва: Наука.
Словнік гідронімів України. 1979. Под ред. К.К.Целыйко. Киев.
Наукова думка.
Словник староукраїнської мовы XTV-XV ст. 1. Киев: Наукова думка.
Jurkowski.M. 1971. Ukraińska
UkraMska tecminologia
tecminologia hydrograficzna.
hydrogcaficzna. Wrocław,
Wroclaw,
Warszawa, Kraków,
Krakow, Gdailsk:
Gdaiisk: Ossolineum.
166
Даль, В. 1880. Толковый словарь живаго великорусского языка.
Москва (Репринт: 1979. Москва: Русский Язык.)
Диалектологический атлас русского языка. 1986. Москва: Наука.
Иванова, А. Ф. 1969. Словарь говоров Подмосковья. Москва.
Словарь русских говоров Среднего Урала. 1971. Свердловск.
Словарь русских народных говоров. 1960. Ленинград: ЛО АН СССР.
Словарь русского языка XI-XVJI вв. 1973 и далее. Москва: Наука.
Срезневский И. И. 1893.- 1903. Материалы для словаря
древнерусского языка по письменным памятникам. В 3-х томах. СПб.
Фасмер, М. 1971. Этимологический словарь русского языка. Пер. с
нем. и дополнения О. Н. Трубачева. Москва: Прогресс.
Vasmer, Max. ed. 1961 Wörterbuch der russichen Gewässernamen.. Berlin:
Wiesbaden.
167
Использованные исследования:
168
—. 1963. «Карпатский диалектологический атлас». Вопросы
языкознания, 4. 72-101.
—. 1972. «Проблемы карпатского языкознания». Карпатская
диалектология и ономастика. Москва.
—. 1973. «Проблемы интерференции языков карпато-дунайского
ареала в свете данных сравнительной диалектологии». Славянское
языкознание. УІІ международный съезд славистов. Варшава, август 1973г.
Доклады советской дилегации. Москва: Наука. 25-41.
---. 1974. Интерференция языков карпатского ареала. Москва. (Так
же в кн. Балканские исследования. Москва. 1976).
-—. 1984. «Некоторые вопросы методики изучения проблем
этногенеза славян». Этногенез народов Балкан и Северного
Причерноморья. Лингвистика, история, археология. Москва: Наука.
Бернштейн, С. Б., Г. П. Клепикова. 1984. «Историко-культурные
аспекты лингвогеографического изучения карпато-балканской зоны».
Славянское и балканское языкознание. Язык в этнокультурном аспекте.
Москва: Наука.
Бодуэн де Куртэне, И. А. 1904. Материалы для южнославянской
диалектологии и этнографии. П. СПб.
Булаховський, Л. А. 1956. Питания походження украінської мови.
Київ.
Владимирская, Н. Г. 1968. «Полесская терминология ткачества».
Лексика Полесья. Москва.
Венелин, Ю. 1840. Влахо-болгарские или дако-славянские грамоты,
собранные и объясненные Юрием Венелиным. СПб.
Вернер, Й. 1972. «К происхождению и распространению антов и
склавинов». Советская археология. 4.
169
Габовштяк. 1965. «Пастушеская терминология в Общеславянском
лингвистическом атласе>. Общеславянский лингвистический атлас.
Материалы и исследования. Москва: Наука.
---. 1977. «Лексический фонд словацких диалектов в свете
лингвистической географии». Там же. 95 - 104
Георгиев, Вл. 1978. «Езиково сближение на славянските народи.
Език и литература. III.
Гиндин, Л. А. 1973. «Проблемы античной балканистики». Вопросы
языкознания 1.
---. 1976. «Некоторые вопросы древнего балканского субстрата и
адстрата». Вопросы этногенеза славян и восточных романцев. Москва:
Наука.
—. 1979. Комплексные проблемы истории и культуры народов
центральной и юговосточной Европы. Москва: Наука.
—. 1981. «К хронологии и характеру славянизации карпато-
балканского пространства по лингво-филологическим данным».
Формирование раннефеодальных славянских народностей. Москва.
—. 1982. «Филолого-лингвистический аспект славянизации Балкан
(по данным Прокопия Кесарийского)». Материалы Первого
Международного конгресса по болгаристике. София.
Гиндин Л. А. и И. А. Калужская. «К вопросу о лексических
карпатизмах субстратного происхождения». Общеславянский
лингвистический атлас. 1982. 72 - 79.
Гиндин, Л. А., В. Э. Орел. 1982. «Ранние этноязыковые контакты
славян на Балканах и лексика южных славян». Развитие этнического
самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья.
Москва: Наука.
170
Глускина С. М. 1968. «О второй палатализации заднеязычных
согласных в русском языке (на материале северо-западных говоров)».
Псковские говоры. Т. 2. Псков. 20-43.
Гудтшмидт, К. 1975. «К карпато-южнославянским лексическим
параллелям». Славянское и балканское языкознание. Москва Наука. 202-
210.
—. 1976. «Ареалы некоторых болгарских соответствий карпато-
украинским лексемам». Общекарпатский диалектологический атлас.
Лингвистические и этнографические аспекты. Кишинев: Штиинца.
Демченко, М. А. 1976. «Классификация традиционных пахотных
орудий в карпато-днестровском ареале». Общекарпатский
диалектологический атлас. Лингвистические и этнографические аспекты.
Кишинев: Штиинца.
Десницкая, А. В. 1976. «О некоторых вопросах балканистики в связи
с изучением карпатского лингвистического ареала». Вопросы
языкознания 3.
---. 1978. «К вопросу о балканизмах в лексике восточнославянских
языков». Славянское языкознание. Москва.
—. 1983. «К вопросу о раннеисторических языковых связях
восточных славян с балканским лингвистическим ареалом». IX
международный съезд славистов. Славянское языкознание. Москва:
Наука. 76-94.
Дзендзелевский, И. А. 1961. Лингвистический атлас украинских
народных говоров Закарпатской области: АДД. Ленинград.
Дзендзелівський, Й. О. 1962. «Лексичні дані про східних слов"ян на
Закарпатті до X ст.». Тези доповідей V Міжвузівської республіканської
славістичної конференції, 25-30 вересня 1962 року. Ужгород.
171
—. 1964. К вопросу о времени расселения восточных славян на
южных склонах Карпат. Москва: Наука.
---. 1965. «Овцеводческая лексика закарпатских говоров».
Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
Москва: Наука.
Зализняк А. А. 1981. «Противопоставление относительных и
вопросительных местоимений в древнерусском». Балто-славянские
исследования, 1980. Москва: Наука.
Иванов, В. В. 1979. «Лингвистическая проблематика этногенеза
славян в свете отношений славянского к балтийскому и другим
индоевропейским языкам». Комплексные проблемы истории и культуры
народов центральной и юговосточной Европы. Москва: Наука.
-—. 1982. «Диалектное членение славянской языковой общности и
единство древнего славянского языкового мира (в связи с проблемой
этнического самосознания». Развитие этнического самосознания
славянских народов в эпоху раннего средневековья. Москва: Наука, 212-
236.
Иванов, В. В., Топоров, В. Н. 1958. К постановке вопроса о
древнейших отношениях балтийских и славянских языков. Москва-. Наука.
(Также: Исследования по славянскому языкознанию. М., 1961)
---. 1975. Исследования в области славянских древностей. Москва:
Наука.
---. 1976. «Мифологические и географические названия как
источник для реконструкции этногенеза и древнейшей истории славян».
Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев:
Методология и историография. Москва.
172
Ивич, П. 1956. «Основные пути развития сербохорватского
вокализма». Вопросы языкознания, 1. 3 - 21.
—. 1965. «Опыт структурной классификации диалектных различий
в славянской языковой области». Общеславянский лингвистический атлас.
Материалы и исследования. Москва: Наука.
—. 1970. «Приказ о КДА». Зборник за филологиЈу и
лингвистику.[Нови Сад] XIII/1. 276-284.
—. 1971. Српски народ и његов Језик. Београд.
Иллич-Свитыч, В. М. 1960. «Лексический комментарий к карпатской
миграции славян». Известия академии наук СССР. Отделение литературы
и языка. XIX, 3. 222-231.
Казлова, Р. М. 1981. «Беларуска-паўдневаславянскія ізалексы
праславянская паходжання». Беларуская лінгвістыка 21.
Карась, М. 1971. «Из карпатской лексики». Исследования по
славянскому языкознанию. Москва: Наука.
Карпенко, Ю. А. 1973. Топонимия Буковины. Киів: Наукова думка.
Кирай. П. 1972. «О некоторых славянских пунктах на территории
Венгрии в связи с историей заселения». Общеславянский лингвистический
атлас. Материалы и исследования. Москва: Наука.
Клепикова, Г. П., В. В. Усачева. 1965. «Лингвогеографические
аспекты семантики слова *žito в славянских языках». Общеславянский
лингвистический атлас. Материалы и исследования. Москва: Наука.
Клепикова, Г. П. 1968. «Из опытов картографирования славянской
лексики (в связи с проблемой семантического микрополя)». Материалы и
исследования по ОЛА. Москва: Наука.
173
—. 1970. «Из карпато-украинской терминологии горного
ландшафта. Местные географические термины». Вопросы географии. 81.
60-70.
---. 1971. «Об одной карпато-украинско-южнославянской
лексической параллели». Исследования по славянскому языкознанию.
Москва: Наука.
---. 1972. «О карпато-украинской терминологии горного
ландшафта. II». Карпатская диалектология и ономастика. Москва: Наука.
51-117
—-. 1974. Славянская пастушеская терминология. Ее генезис и
распространение в языках карпатского ареала. Москва.
—. 1977. «Сема-ономасиологический аспект в исследовании
некоторых лексических групп. (На материале карпато-украинских
диалектов)». Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и
исследования. 1975. Москва: Наука. 162 - 166.
—. 1977а. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 1». Славянское и балканское языкознание. Москва:
Наука.
—. 1978. «Лексико-семантические параллели в македонских и
карпато-украинских диалектах». М1 XXIX.
—. 1980. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 2-4». Общеславянский лингвистический атлас.
Материалы и исследования. 1978 г. Москва: Наука. 102 - 141.
—. 1983. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 5». Славянское и балканское языкознание. Москва:
Наука. 216 - 128.
174
—. 1983а. «Некоторые вопросы использования болгарских
диалектных материалов в лексико-семантических исследованиях
советских лингвистов>. Там же.
—. 1984. «Карпатская лексика и ее отношение к лексике иных зон
славянского мира. 6». Общеславянский лингвистический атлас. Материалы
и исследования. 1981 г. Москва: Наука.
—. 1985. «К проблеме взаимоотношений центральных и
периферийных зон балкано-карпатского ареала.». Общеславянский
лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1985. Москва: Наука.
—. 1986. «Изучение лексико-семантической вариантности в
гомогенных и гетерогенных диалектных континиумах». Славянское и
балканское языкознание. Москва: Наука.
Кобилянський, Б. В. 1960. Діалект і літературна мова:
Східнокарпатський і покутський діалекти, їх походження і відношення до
української літературної мови. Київ.
---. 1971. «Лексичні паралелізми в говорах української і
південнослов"янських мов». Праці XII Республіканської діалектологічної
наради. Київ.
—. 1981. «Лексико-семантичні паралелі балкано-карпатизмів. 1».
Мовознанство 6.
Королюк, В. Д. 1973. «К исследованиям в области этногенеза славян
и восточных романцев». Вопросы этногенеза и этнической истории
славян и восточных романцев: Методология и историография. Москва:
Наука.
—. 1976. «Перемещение славян в Подунавье и на Балканы».
(Славяне и волохи в VI - середине VII в.). Советское славяноведение. 6.
43 - 54.
175
Куркина, Л. В. 1967. «Названия болот в славянских языках».
Этимология. 1967. Москва. 129-144;
---. 1968. «Из наблюдений над некоторыми названиями дорог и
тропинок в славянских языках». Этимология. 1968. Москва. 92-105.
---. 1972. «Словенско-восточнославянские лексические связи».
Этимология. 1970. Москва.
—-. 1976. «Изоглоссные связи южнославянской лексики.
(Материалы к проблемам славянского этногенеза)». Вопросы этногенеза и
этнической истории славян и восточных романцев. Москва. 129-155;
-—. 1978. «Изоглоссные связи южнославянской лексики. 2».
Этимология. 1976. Москва. 17-31;
—. 1979. «Названия горного рельефа на материале
южнославянских языков». Этимология. 1977. Москва. 39-54;
---. 1980. «Словенско-западнославянские лексические связи».
Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
Москва: Наука. 331 - 338.
Лер-Сплавинский, Т. 1958. «Балто-славянская языковая общность и
проблема этногенеза славян». Вопросы языкознания . 2.
Леков, И. 1954. «Източнославянският произход и характер на
украинския език». Език и литература, IX, № 4.
---. 1962. «Към методите на изследване на украинско-българските
лексикални съотношения». Питания слов'янознавства. Львів. 36-41.
Младенов, М. 1975. «Распространение некоторых карпатизмов в
болгарских говорах». Славянское и балканское языкознание. Москва:
Наука. 220-235.
Мурзаев, Э. М. 1974. Очерки топонимики. Москва.
176
Никончук, Н. В. «Об одной полесско-карпатской изоглоссе
праславянского происхождения (семантическое микрополе с опорной
лексемой лелекъ)». Совещание по общеславянскому лингвистическому
атласу: Тезисы докладов. Москва.
Нимчук, В. В. 1962. Словообразование именных частей речи в
закарпатских верхнеприборжавских говорах. Киев.
—. 1962а. «Питания про з'вязки закарпатських українських говорів
з південнослов'янськими мовами». Тези доповідей V Міжвузівської
республіканської славістичної конференції, 25-30 вересня 1962 року.
Ужгород. 91-93.
—. 1978. «Карпато-балканські лексичні паралелі в писемних
пам'ятках». Проблеми дослідження діалектної лексики і фразеології
української мови: Тези доповідей. Ужгород.
Новаковић, Р. 1977. Одакле су срби дошли на Балканско
полуострво. Београд: Народна Книга.
—. 1981. Где се налазила СрбиЈа од VII до XII века. Београд:
Народна Книга.
Онышкевич, М. О. 1962. «Словацко-украинские лексические связи».
Всесоюзная конференция по славянской филологии (17-22 декабря 1962 г.)
Программа и тезисы докладов. Ленинград.
177
—. 1938. Українські говори Шдкарпатської Русі і сумежних
областей. Прага.
Петров, В.П. 1972. Этногенез слов'ян. Киев: Наукова Думка.
Погорелов, В. 1940. «Болгаризмы в карпато-русских говорах». Spisy
Filozofskej fakulty Slovaaskej xuńverńty v Bratislave, 29. Bratislava. (Также:
Ужгород, 1935).
Попов, А.И. 1981. Следы времен минувших. Ленинград: Наука.
Попович, И. 1958. «К вопросу о происхождении славян северной
Албании». IVМеждународный съезд славистов. Славянская филология. 1.
Москва. 195-205.
Попович, I. 1959. «Не помічена доці дуже важлива сербсько-
українська ізоморфа». Мовознавство 15. Київ.
—. 1961. «Актуальные проблемы славяноведения». Краткие
сообщения института славяноведения АН СССР. Славянское языкознание,
33-34.
-—. 1962. «Южнославянские лексические этюды». Там же, 35.
—. 1963. «Когда славяне впервые заселили южную Истрию?».
Вопросы славянского языкознания, 4. 2 1 - 3 3 .
—. 1965. «Сербо-хорватско-болгарские лексические этюды (Заметки
по славянской лингвистической географии)». Вопросы языкознания. 3.
35 - 47.
Попович, Ю. В. 1976. «Сравнительный анализ некоторых обычаев
годового цикла у народов балканского и карпатского ареалов».
Общекарпатский диалектологический атлас. Лингвистические и
этнографические аспекты. Кишинев: Штиинца.
178
Прышчэпчык А.М. 1977. «Тапаграфічная тэрміналогія ў
мікратапаніміі стаўбцоўшчыны». Беларуская анамастыка. Мінск: Навука і
тэхніка. 91 - 97.
Русанова И.П. 1973. Славянские древности 6 - 9 вв. между Днепром
и Западным Бугом. Москва: Наука.
—. 1976. Славянские древности 6 - 7 вв. Москва: Наука.
Рыбаков Б.А. 1987. Язычество древней Руси. Москва: Наука.
Седов В. В. 1972. «Формирование славянского населения Среднего
Поднепровья». Советская археология. 4.
—. 1976. «Конгресс археологов славистов в Братиславе».
Советская археология. 3.
—. 1978. «Славяне и иранцы в древности». История, культура,
этнография и фольклор славянских народов. УШ международный съезд
славистов. (Доклады советской делегации). Москва: Наука.
—. 1979. Происхождение и ранняя история славян. Москва: Наука.
---. 1979а. «Славяне в римскую и ранневизантийскую эпохи».
Rapports du Ше congrès international d'arhéologie slave. Bratislave, 7-14 septembre 1975.
Bratislava. T. 1. 29-34.
—. 1982. «Восточные славяне в VI - XII вв. Археология СССР. 14-
13.
---. 1982. «Восточные славяне в VI-XIII вв.». Археология СССР.
Москва: Наука.
—. 1983. «Археология славян начала эпохи средневековья».
Всесоюзная конференция 'Советская археология в XI пятилетке ' (Тезисы
пленарных докладов). Москва: Наука.
—. 1987. «Анты». Этносоциальная и политическая структура
раннефеодальных славянских государств и народностей. Москва: Наука.
179
Смиљанич, Т. 1935. Кичевија, Насеља и порекло становништва.
Srpski dijalektološki zbornik.. 28. Beograd: Srpska Kraljevska Akademija. 341-563.
Стојков, С. 1968. Лексиката на банатския говор. София.
Тимощук, Б. О. 1976. Цлобжяни північноі Буковини 5 -9 ст. Киев:
Наукова думка.
Толстой, Н. И. 1962. «Из географии славянских слов. 1. «дождь»; 2.
«саламандра». Вопросы славянского языкознания, 6.
Толстой, Н. И. 1963. «Из опытов типологического исследования
славянского словарного состава». Вопросы языкознания, 1. 29 - 45.
—. 1965. «Из географии славянских слов. 3, 4, 5». Общеславянский
лингвистический атлас. Материалы и исследования. Москва: Наука. 133 -
147.
---. 1966. «Из опытов типологического исследования славянского
словарного состава. II ». Вопросы языкознания, 5. 16 - 36.
—. 1968. «Некоторые проблемы сравнительной славянской
семасиологии». Славянское языкознание. IV Международный съезд
славистов . Москва: Наука.
-—. 1968а. «Об изучении полесской лексики» [Предисловие
редактора]. Лексика Полесья. Москва. 12-18.
---. 1969. Славянская географическая терминология:
Семасиологические этюды. Москва: Наука.
---. 1972. Славянская географическая терминология. Диссертация.
Ленинград.
—. 1973. «Об одной карпатско-южнославянской изопрагме».
Симпозиум по проблемам карпатского языкознания (24-26 апреля 1973 г.).
Москва. 50-55.
180
—. 1974. «Некоторые вопросы соотношения лингво- и
этнографических исследований». Проблемы картографирования в
языкознании и этнографии. Ленинград. 16-33.
---. 1975. «О болгаро- и македоно-русских изолексах». Совещание
по ОЛА (Гомель, 9-12 сент. 1975 г.). Москва.
—. 1976. «Из географии славянских слов: 8. 'радуга'.
Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
1974. Москва: Наука. 35-38.
—. 1977. «О соотношении центрального и маргинальных ареалов в
современной Славии». Ареальные исследования в языкознании и
этнографии. Ленинград.
—. 1977а. «Уз проблем словенских лексических изоглоса:
Српскохрватска лексика у општесловенском оквиру». Научни састанак
слависта в Вукове дане. Београд. 113 - 120.
—. 1982. «Некоторые проблемы и перспективы славянской и общей
этнолингвистики». Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Том 41
(5). Москва: АН СССР. 11 - 18.
—. 1983. «Этюды по семантике славянских географических
терминов (дрезга, рудина, раменье)». Славянское и балканское
языкознание. Проблемы лексикологии. Москва: Наука.
Топоров, В.Н. 1983. «Древние германцы в Причерноморье:
Результаты и перспективы». Балто-Славянские исследования. 1982.
Москва: Наука. 227-263.
Топоров, В.Н., Трубачев, О.Н. 1962. Лингвистический анализ
гидронимов Верхнего Поднепровья. Москва: АН СССР.
Третьяков, П. Н. 1966. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и
Волге. Москва-Ленинград: Наука.
181
—. 1970. У истоков древнерусской народности. Москва: Наука.
Трубачев, О. H. 19S7. «Славянскиие этимологии. 8-9». Езиковедски
изследования в чест на академик Стефан Младенов. София.
—. 1957. «Принципы построения этимологических словарей
славянских языков». Вопросы языкознания, 5. 69-70.
---. 1957а. «О составе праславянского словаря». Вопросы
языкознания. 5. 169-195.
—. 1959. «Лингвистическая география и этимологические
исследования». Вопросы языкознания. 1.
—. 1963а. «О составе праславянского словаря (Проблемы и
задачи)». Славянское языкознание. Доклады советской делегации. V
Международный съезд славистов. Москва: Наука.
—. 1963. Этимологический словарь славянских языков.
Вступительный выпуск. Москва: Наука.
—. 1966. Ремесленная терминология в славянских языках
(этимология и опыт групповой реконструкции.). Москва.
—. 1968. Названия рек правобережной Украины.
Словообразование, этимология. Этническая интерпретация. Москва:
Наука.
-—...1974. «Ранние славянские этнонимы - свидетели миграции
славян». Вопросы языкознания 6.
---. 1982. «Заметки по славянской ономастике». Onomastica
Jugoslavica 9. 159-165.
—. 1983. «Языкознание и этногенез славян: древние славяне по
данным этимологии и ономастики». Славянское языкознание. 9
международный съезд славистов. Москва: Наука. 231-270.
182
Усачева, В. В. 1977. «Об одной лексико-семантической параллели
на материале карпато-балканского обряда 'полазник'». Славянское и
балканское языкознание. Москва: Наука.
—. 1977. «Ареальная характеристика названий леща в славянских
языках. Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и
исследования. Москва: Наука. 103 - 123.
Утешаны С. «Из опыта работы с пробным вопросником
0ЛА». Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования.
1974. Москва: Наука. 98 - 108
Филин, Ф. П. 1973. «Актуальные проблемы диалектной
лексикологии и лексикографии». Славянское языкознание. УІІ
международный съезд славистов. Варшава, август 1973г. Доклады
советской делегации. Москва: Наука. 347-377.
—. 1973а. «Проблема происхождения славянских языков». Там же.
378-389.
Хавлюк, И. П. 1974. «Раннеславянские поселения в бассейне южного
Буга». Раннесредневековые восточнославянские древности. Ленинград:
Наука.
Цыхун, Г. А. 1974. «Беларуска-паўднёваславянскія лексічныя
сувязі». Беларуская лінгвістыка. 5. Минск.
Черных, Н. Я. 1956. Очерк русской исторической лексикологии.
Москва: Наука.
Шахматов, А. А. 1911. «К вопросу о финско-кельтских и финско-
славянских отношениях». Bulletin de l'Académie desSciences de St.-Petersbvrg.6.
Шило, Г. Ф. 1962. «Об одной славянской инновации». Всесоюзная
конференция по славянской филологии (17-22 декабря 1962 г.) Программа
и тезисы докладов. Ленинград.
183
Штайбер, 3. 1972. «О древних словенско-западнославянских
языковых связях». Русское и славянское языкознание к 70-летию
Аванесова. Москва.
—. 1982. «К исторической фонетике древненовгородского
диалекта». Балто-славянские исследования, 1981. Москва: Наука.
184
Bratanić, B. 1951. «Uz problem doseljenja Južnih Slavena. Nekoliko
etoografskih-leksičkihčinjenica». ZbornikradovasveučilištauZagrebu.[ZagteЪ]l.. 221-
250.
Brozović, D. 1959/1960. «O važnosti baltičkih jezikazaslavistiku.osobito za
našu dijalektologiju». Jezik. VIII.
—. «O strukturalnim i genetskim kriterijima u klasifikaciji hrvatskosrpskih
dijalekata». Zbornik za filologijv i Ungvistiku Matice srpske (Novi Sad) III.
—. 1963. «O rekonstrukciji predmigracionog mozaika hrvatskosrpskili dijalekata».
FilologijaN. 45-55.
—. 1969. «Doseljenje Slavena i njihovi dodiri sa Starosjediocima u svjetlu
Lingvističkih istraživanja. Praslavenski etnički elementi na Baikanu u etnogenezi Južnih
Slavena». Centar za balkanološka istraživanja IV.
—. 1970. «Dijalekatska slika hrvatskosrpskoga jezičnog područja». Radovi
Filozofskog Fakulteta (Zadar) VIII(V).'
—. 1985. «Suvremeno Stokavsko narječje kao plod konvergentooga jezičnog
razvoja». HrvatskiDijalektološkiZbornikVU(sv. 1).
Duridanov.I. 1975. Die Hidroaimie des Vardarsystems als Geschichtsquelle.
Köln-Wien.
Dvornik, Fr. 1956. The Slavs. Their early histoty and civilization..
Dybo.V. A. 1982. «0 некоторых акцентологических изоглоссах
словенско-кайкавской языковой области». Hrvatski Dijalektološki ZbornikVl.
Fine.J. 1983. The Early Medieval Balkans. A Critical Survey from the Sixth to
the Late Twelfth Century. Ann Arbor. 25-71.
Gavazzi, M. 1936. «Problem karakterističnoga razmjeStaja nekih etnografskih
elemenata na Baikanu. Comptes rendus du IV-e Congrěs desgěographes et des
ethnographes slaves. Sofia. 231-236.
185
—. i960. «Zapadno-panonskij slavenski pojas u davnini». Etaogcafia Polska
[Wrocław]3. 159-171.
Gołąb, Z. 1952. «Wyrazy pochodzenia południowosłowiaiiskiego w polskich
gwarach gdralskich». JP XXXII.
Gołąb.Z. 1992. The Ońgins of the Slavs. A Linguist's View. Columbus:
Slavica Publishers.
Grafenauer, B. 1950. «Nekaj vpráśanj iz dobe naselevanja južnih Slovanov».
Zgadovinski časopis [Ljubljana] IV.
—. 1952. «Prilog kritici izvjestaja Konstantina Porfirogeneta o doseljenju hrvata».
Historijski zbornik [Zagreb] 1-2.
—. 1964. «Slovenski naselitvenny valovi na Balkanski poluotok. Zgodovinski
časopis [Ljubljana] XVI-XVIII. 45-57.
—. 1965. Pomembnejsi novi rezultate v starejsi zgodovini jugoslavanskih
narodev. Zgodovinski casopis [Ljubljana] XVIII.
—. 1969. «Proces doseljavanja Slovena na zapadni Balkan i u istočne Alpe.
Simpozijvm - Mostar -1968. Sarajevo. 29-54.
—. 1978. Zgodovina slovenskega naroda. Ljubljana: Državna založba Slovenije.
I zvezek.
Gudtschmidt, K. 1979. «Bemerkungen zu südslawischen-nordslawischen
lexikalischen Parallelen. I: Beitrage zur slawischen Etymologie». Zeitschrift für Slavistik
*
24.
Hamm, J.,M. Hraste.P. Guberina. 1956. «Govor otoka Suska». Hrvatski
Dijalektološki zbornik. Knj. 1. Zagreb: JAZU.
Ivić, P. 1956. «Jedna dosad nepoznata grupa štokavskih govora: govori s
nezamenjenim jatom». Godisnjak Filozofskog fakvlteta u Novom Sadu 1. 146-160.
—. 1957. «O govoru galipoljskih Srba». Srpski dijalektološki zbornik [Beograd]
12.
186
—. 1957-1958. «Značaj lingvističke geografije za uporedno i istorisko
191-201.
JAZU CCCLXIII.
187
—. 1982. «O jeziku in priimkam na obeh straneh slovensko-hrvaške meje v
njegdanji Panoniji». Onomastica Jugoslavica IX.
Klaič, N. 1966. «Marginalija uz problem doseljenja Hrvata. Rasprave SAZU.
Razred za zgodovinske vede [Ljubljana] 5. 17-36.
Kolarić, R. 1956. «Središka govorica i spodnjeprleški govon>. Slavisúčna Revija
IX.
—. 1968. «Periodizacijarazvojaslovenskegajezika». SlavističnaRevijaXI.
Krajčovič.R. 1974. «Slovenčina aslovanskě jazyky. 1». Praslovaoská genėza
slovenčiny. Bratislava.
Kravary.V. 1989. Viües et villages de Macedoaine occideatale. Paris: P.
Lethielleux.
Lehr-Spławinski, T. 1946. Оpocbodzeniu i praojczyžoie Słowiań. Poznaá.
Lončarić.M. 1988. «Rani razvitak kajkavMne». Rasprave zavoda za jezik. Knj.
14. Zagreb.
—. 1985. «Toponimi u osvjetljivanju predmigracijskix jezičnog stanja u Slavonii».
Zbomik refereta i mateńjala V jvgosloveoske onomastičke konfereacije. Sarajevo.
Łowmiański, H. 1963,1964. PoczękiPolski. Warszawa. Vol. I, II.
Lunt, H. 1956. «On the origins of phonemic palatalization in Slavic». For Roman
Jakobson.
—. 1984-1985. «On Common Slavic». Зборник Матице Српске за
филологи]у и лингвистику XXVII - XXVIII. Novi Sad.
—. 1985. «Slavs, Common Slavic, and Old Church Slavonic». Litterae Slavicae
Medii Aevi. München.
—. 1990. «History, Nationalism.andthe Written Language of EarlyRus'». SEEJ,
Vol. 34, No. 1.
—. 1993. «Skimpy Evidence, Nationalism.and Closed Minds: The Case of
Methodius, Morava, and the "Moravian King".» Forthcoming.
188
—. «Notes on Nationalist Attitudes im Slavic Studies». Forthcoming.
Madczak, W. 1981. Praojczizna slowian, Moaografie slawistyczae.AA.
Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdaiisk-Łodz: Polska akademia nauk.
MareS, F. V. 1965. «The Origin of the Slavic Phonological System and Its
Development up to the Endof Slavic Language Unity». Michigan Slavic Materials. Ann
Arbor: Michigan Slavic Publication.
Obolensky, D. 1961. «The principles and methods of Byzantine Diplomacy, Xll-e
Congres international des eudes byzantines». RapportsII. Belgrade - Ochrid.
Pavlović.M. 1957-1958. «Perspektive i zone balkanističkih jezičnih procesa».
1ужнословенски филолог. XXII. Beograd. 207 - 239.
Popović, I. 1959. «Les noms slaves de'printempś». Annali [del] Istituto
vaiversitario orientale. Sez. lingu. 1,2. Roma.
—. 1960. Geschichte dec serbokroatischen Spracbe. Wiesbaden: Slavica.
—. 1962. «Dalmatinski i istarski elementi u rečniku istarskih štokavskih govora».
RiječkaRevija. [Rijeka]. VI/3. 62-72.
Pritsak.O. 1981. TheoriginofRuś. Vol. 1. Cambridge: Harvard University
Press.
—. 1883. «The Slavs and the Avars». Gli Slavi Occidentali e Meridionali Nell'alto
Medioevo. 15-21 aptile 1982. Tomoprimo. Spoleto.
Ramovš.F. 1929. Slovenački jezik. Nacodaa eaciklopedija Srba, Hrvata i
Slovenaca. IV. Beograd.
Ribarić, J. 1940. «RazmjeStaj južnoslovenskih dijalekata na poluostrvu Istri».
Srpski Dijalektološki Zbornik IX. Beograd. 1-207.
Rigler.J. 1963. «Pregled osnovnih razvojnih etap v slovenskem vokalizmu».
Slavistička Revija XIV.
—. 1976. «Junkovičeva kajkavska teorija in slovenSčina». Slavistička Revija
XXIV.
189
Rudnicki.M. 1973. «О prakolebce Słowian». Zpolskich studiów slamstycznych,
ser. 4. Warszawa.
Schiitz.J. 1957. Die geografische Terminologie des Serbokroatischen. Berlin.
Smoczyáski, W. 1972. «Paralele leksykalne sloweiisko-zachodnioslo'wiaiiskie».
Scudia z filologii polskiej i słowiańskiej [ Warszawa] 11.
Šojat, A. 1982. «Geografski tenninyutoponimijiRilecko-Goranskeregije».
Onomastica Jugoslavica [Zagreb] 10.
Tentor, M. 1950. «Leksička slaganja kreskoga narječja i slovenskoga jezika protiv
Vukova jezika». Rasprave SAZU [Ljubljana] 1. 69-92.
Udolph, J. 1979. Stvdien zu slaviscben Gewassernamen und
Gewasserbezeichnvngen. Ein Beitrag zur Frage nach der Ucheimat derSlaven.. Heidelberg.
Vasilev.Shr. 1975. «Muglichkeiten \md Grenzen in der Erforschung der
urslavischen Wortgeographie am Beispiel lexikalischer Obereinstimmungen zwischen
Serbokroatisch und Westslavisch». Wieaer SlavistischesJahrbvch [Wien] 21.
Vasmer, M. 1940. «Giebt es bulgarische Enfltlsse in den ukrainischen
Karpaterummdarten». ZeitschriftfúrslaviscbePhilologie. Leipzig, 17,1.
Walde.A. 1926-1932. Vetgeichendes Wórterbvch derindogermanischen
Schprachea. Berlin. Bd. 1-3.
Wrocławska, E. 1967. «Zwiazki leksykalne kaszubsko-południowosłowiaiiskie».
Studia z filologii polskiej i słowianskiej 7. Warszawa.
190
Summary in English
The structure of the work is defined by its goals. The first chapter provides a short
survey of the historical sources, archeological and anthropological data, and the historical
scholarship relevant to the topic of the dissertation. The following chapters address
linguistic questions proper. Linguistic works devoted mostly to toponymies and concerned
directly with the problems of the dissertation are discussed in the second chapter. At the
end of this chapter it is suggested that although toponymies is an important and traditional
source of data for research concerning the spread of Slavic languages, the problem of
191
Proto-Slavic dialectal differentiation cannot be solved on the basis of toponymic vocabulary
alone.
The third chapter is devoted to the problem of the selection of lexical and semantic
items whose geographic distribution would be most representative of Proto-Slavic dialectal
differences. These items are selected among so-called «Proto-Slavic dialectisms»—parallel
lexical phenomena, often doublets, which represent minimal linguo-geographic distribution
on the overall Slavic territory (*kotja/*hiža/*izba; *vatra/*ogьnь). Employing aspects of
the theoretical approach of the Russian linguist V. M. Illich-Svitych, it is argued that such
minimal lexical parallels reveal Proto-Slavic dialectal differences. The existence of one
member of a group in two different dialects may indicate prehistoric linguistic relations
between the dialects. The territory of these dialects can then be juxtaposed to that of
dialects containing the other member(s) of the group. These differences can thus be used
to point to distinct Proto-Slavic dialect(s).
The methods of analysis used in this work are described in the fourth chapter. The
lexical and semantic material and data on its geographical distribution, together with
distribution maps (Appendix # 2), provide material for retrospective semantic analyses of
each selected lexical unit (chapter five). Applying an approach used by linguists such as
Nikita Tolstoy, the analysis is based on a method of breaking down the meaning of a word
into its semantic components and then modeling a combined "supradialectal" semantic
structure from the meanings in different dialects. The comparison and retrospective
semantic analysis is aided by tables of meanings for each lexical unit. Some preliminary
results of this analysis conclude each individual chapter.
This material provides the evidence for correspondences between certain sub-
dialects of the Balkan Peninsula and certain northern Slavic regions that are discussed in the
final chapter. These correspondences are based on the geographic distribution of traces of a
Proto-Slavic dialectal division preserved in the lexicon of these sub-dialects. Among the
findings of this work is a sharp division of Carpathian dialects onto western and eastern.
192
The eastern part includes Ukrainian Carpathian and sub-Carpathian dialects and east
Slovak dialects. This east Carpathian region differs sharply from Ukrainian dialects east of
the Dnestr river but has numerous correspondences ■with the southeastern part of the central
Balkan peninsula. On the other hand, western Slovenian, Cakavian-island, and some
Macedonian dialects (the so-called Balkan lateral area) do not share ancient lexical and
semantic isoglosses with the east Carpathian region. Kajkavian and east Slovenian dialects
also show no correspondences in the east Carpathian region and no traces of a Dacian or
Thracian substratum. Some Carpathian isoglosses continue north to Ukrainian and
Belorussian Polesie, but those areas is not homogeneous in this respect.
The author comes to the conclusion that the Slavic colonization of the Balkan
peninsula is actually a starting point for levelling tendencies which with time brought the
rise of a Balkan linguistic unity and not the beginning of a dialectal division of South Slavic
dialects.
This work is a contribution to the theoretical discussion on the problem of Proto-
Slavic dialectisms. It introduces extensive linguistic data, useful to other scholars of the
history of Slavic languages, dialectology, and lexicography. The author believeses that the
findings of this study will contribute to the history of the Slavic languages and the results,
together with ethnographic data on the geographical distribution of cultural phenomena, can
be used in research on the history and ethnogenesis of the peoples of the Balkan region.
The work is written in Russian with numerous citations in other Slavic languages.
193