Пуаре. Одевая эпоху PDF

Серия «Memoires de la mode от Александра Васильева»
PAUL POIRET
EN HABILLANT
L’ÉPOQUE
Поль Пуаре
ОДЕВАЯ ЭПОХУ
2011
УДК 82-94
ББК 85.14
П88
Paul Poiret. En habillant l'eґpoque
Серия «Mеґmoires de la mode от Александра Васильева»

основана в 2008 году
Благодарим Кристиана Дюме-Львовского (Париж) за содействие в издании книги
Предис ловие, научное редактирование и фотографии из личного архива

Александра Васильева
Дизайн cерии — Александр Архутик
Сканирование, обработка фотографий и цветокоррекция: А. Е. Комаров
На переплете — Поль Пуаре, Париж, 1930

— Александр Васильев, Москва, 2007. Фото Джеймса Хилла
Пуаре, Поль
П88 Одевая эпоху. / Пер. с фр. Н. Ф. Кулиш. // Предисловие и фотографии
А. А. Васильева. — М.: Этерна, 2011. — 416 с.: ил. — (Mémoires de la mode от
Александра Васильева).
ISBN 978-5-480-00247-8
Вы держите в руках уникальную книгу, которая три четверти века шла к рус-
скому читателю. ПОЛЬ ПУАРЕ — абсолютный гений своего дела, величайший из
великих парижских кутюрье ХХ века. Знаменитая книга «императора парижской
моды» впервые вышла в Париже в 1930 году и облетела в переводах весь земной
шар. Наконец-то она появилась и на русском языке!
Поль Пуаре в годы написания своих мемуаров уже сошел с Олимпа большой
моды и не случайно назвал их — «Одевая эпоху». Более точного названия и при-
думать было невозможно — именно эпоху! — целое поколение прекрасных дам,
небожительниц belle еґpoque одевал он, делая это изысканно и элегантно.
УДК 82-94
ББК 85-14
© Éditions Grasset et Fasquelle, 1978

© Н. Ф. Кулиш, перевод на русский язык, 2011
© А. А. Васильев, предисловие, фотографии из личного
архива, 2011
ISBN 978-5-480-00247-8 © ООО «Издательство «Этерна», оформление, 2011
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие к русскому изданию . . . . . . . . . . . . . . . 7

I. МОЛОДОСТЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 21
Места моего детства. Похороны Кисаньки. Первые
автомобили. Детские игры. Всемирная выставка
1889 года. Школа Массийон. Первые театральные
впечатления. Начало трудового пути: разносчик зонтов.
Мадам Шеруи. Месье Дусе
II. У ДУСЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 47
Продавшицы. Режан. Театральный клуб «Эпатан».
Первые заработки. Первое любовное приключение
III. В АРМИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 68
IV. У ВОРТА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 73
Коронация Эдуарда VII. Русская княгиня
V. НАЧАЛО САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ . . . . . 83
Улица Обер. Бернар Нодэн. У гадалки. Миссис
Асквит. Профессор Алкдар
VI. МОЕ ВЛИЯНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 106
«Минарет». «Чем больше перемен...». «Афродита».
Поль Ириб. Жорж Лепап. Буссенго. Дюнуайе де
Сегонзак. «Навуходоносор». Высшая художественная
школа
VII. УЛИЦА ФОБУР СЕНОНОРЕ . . . . . . . . . . . 133
Мой сад. Случай с баронессой. Путешествие по Европе
VIII. МОИ РАЗВЛЕЧЕНИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . 156
Кружок Мортиньи. Эшман в посольстве. Форен.
Абель Трюше. Парусные лодки. Первая баржа.
Плавание на борту «Анриетты»
IX. ВЫСОКАЯ МОДА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173
Организация дела. Мои манекенщицы. Руссо
X. ДЕКОРАТИВНОПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО . . . 192
Поездка в Германию. Школа «Мартин». Рауль Дюфи.
Выставка 1925 года
XI. ЗА РАБОТОЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 214
Анри Батай. Многообразие моей деятельности. Графиня
Грефюль. Остров Тюди. Лондон. Русский балет. Кубизм
XII. МОИ ПРАЗДНИКИ . . . . . . . . . . . . . . . . . 239
Праздник Королей. «Тысяча вторая ночь». Бони
де Кастеллан. Праздники в «Опера» и Канне
XIII. В БЮТАРЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 255
Творение Анжа Жака Габриэля. Праздник Вакха.
Айседора Дункан. Макс Жакоб
XIV. ВОЙНА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 271
Уклонист! В Лизье. В Бордо (Клемансо). В КлермонG
Ферране. В Реймсе. Перед трибуналом
XV. В МАРОККО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 288
Марракеш. Фес. Маршал Лиотей. У Эль Глауи.
В Демнате
XVI. «ОАЗИС» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 298
Спектакли. Артисты Иветт Гильбер, Брюан и т. д.
Праздники
XVII. В АМЕРИКЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 308
Что мне понравилось, а что — нет. Джон Вонамейкер.
Отношение американцев к искусству. Путевые заметки
XVIII. ЛЕКЦИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 344
В НьюGЙорке. В Чикаго. В ЛосGАнджелесе.
В Чикашей. Путевые заметки
XIХ. ГАСТРОНОМИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 373
«Клуб Ста». Яйцо в мешочек поGрыбацки. Издательское де-
ло. Литература. Мои коллекции. Кокто. Печальный финал
XХ. ФИЛОСОФ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 402
Пре дис ло вие к рус ско му из да нию
Удивительный мир Поля Пуаре
Вы держите в руках уникальную книгу, которая три четверти

века шла к русскому читателю. ПОЛЬ ПУАРЕ — абсолютный
гений своего дела, величайший из великих парижских кутюрье
ХХ века. Знаменитая книга «императора парижской моды» впер-
вые вышла в Париже в 1930 году и облетела в переводах весь
земной шар. Наконец-то она появилась и на русском языке!
Поль Пуаре в годы написания своих мемуаров уже сошел с Олим-
па большой моды и не случайно назвал их — «Одевая эпоху».
Более точного названия и придумать было невозможно — имен-
но эпоху! — целое поколение прекрасных дам, небожительниц
belle еґpoque одевал он, делая это изысканно и элегантно. Кто толь-
ко у него не учился, кто только ему не подражал и не завидовал?
Сын парижского торговца тканями в районе «Чрева Парижа»1
и довольно строгой и целеустремленной мамы, мечтавшей
сделать из сына не кутюрье, а зонтичного мастера, Поль Пуаре
был очень способным юношей. В детстве он одевал куклу,
подаренную ему сестрами. Вероятнее всего, этот интерес
к созданию одежды был генетически унаследован. Ведь и две
его сестры — модельер Николь Пуаре-Грульт и шляпница
Пансон — также сделали заметные карьеры в мире моды.
Правда, их отношения никогда не были близкими, то ли от
зависти, то ли от чувства превосходства талантливого брата
над ними. Одна из сестер, Мари Пуаре, выйдя замуж за антик-
1
Так назывался парижский рынок, возникший еще в XIII веке. Именно
вокруг него располагались так называемые «дворы чудес» — притоны
парижского дна. В 1960-е годы XX века тут разбили красивый сквер,
а под ним создали многоэтажный подземный магазин.
ОДЕВАЯ ЭПОХУ 7
Предисловие к русскому изданию Александра Васильева
вара и декоратора Андре Грульта, стала называть себя Николь

Грульт. Ее увлечение создавать платья проявилось еще в
1908 году, но она отказалась помогать гениальному Полю
Пуаре в его Доме, предпочтя собственный путь, держала
в Париже свой Дом моды с 1911 по 1935 год, пытаясь
конкурировать с собственным братом, что не способствовало
дружественным отношениям в этой непростой семье.
Ранний взлет Поля Пуаре был поистине фантастичным. Пройдя
школу Жака Дусе, выходца из старинной семьи потомственных
портных, изысканного и тонкого кутюрье belle еґpoque, Пуаре про-
никся духом Высокой моды. Не только прекрасные клиентки
Дусе, его роскошные муслиновые платья в розоватых тонах, но и
великолепная коллекция живописи и мебели XVIII столетия, со-
бранная Дусе, стала той культурной средой, которая сформирова-
ла талант юного кутюрье. Покинув Дусе, Поль Пуаре отправился
на год в армию, а потом в Дом Ворта, самый старинный из всех
модных домов haute couture, основанный еще при Наполеоне III в
1857 году. Старика Чарльза Ворта уже не было в живых, но Пуаре
работал с его сыновьями Жаном Филиппом и Гастоном Люсье-
ном. Не будучи наделенными таким же большим дарованием,
как их великий отец, они пригласили молодого Пуаре для обнов-
ления крови великого Дома на rue de la Paix, в дом номер 7.
Пуаре создал для Дома Ворта костюмы-«тайеры»1, дневные
платья и манто, прославившие его. Работа молодого мастера
с верхней одеждой считалась в ту пору не очень престижной,
ведь дамы больше времени проводили в интерьерах, а не на
улицах. Русскому читателю будет любопытно прочитать о
1
Женский классический костюм состоял из прямой юбки и жакета на под-
кладке с воротником и лацканами. Впервые подобные костюмы появились в
1780-е годы и носили название «портновских костюмов», или костюм-«тай-
ер», т. к. их шили не модистки, а мужские портные. В женскую моду такие
костюмы вошли в 1880-е годы.
8 Поль Пуаре
встрече молодого кутюрье с княгиней Барятинской, одевав-

шейся в те годы у Ворта. Княгиня была строга и взыскательна,
а молодой кутюрье после этой встречи приобрел нужный
опыт общения с русской взбалмошной аристократией.
Окрыленный первым успехом у Ворта, уже через два года
Пуаре уходит от него и на занятые у своей матери деньги в
сентябре 1903 года отрывает в Париже свою фирму, на улице
Обер, в доме номер 5, недалеко от Гранд-опера. Его успех был
молниеносным, благодаря хорошо подобранным, профессио-
нальным сотрудникам и старым клиенткам из Домов Дусе и
Ворта. К этому периоду относятся редкие рисунки моделей,
сделанные рукой Поля Пуаре, из моей личной коллекции, ко-
торые впервые опубликованы в этом издании.
Пуаре вошел в историю как великий реформатор: он изменил
силуэт, ввел в моду новую красочную гамму тканей для дам-
ского платья, набивные ткани, новые сочетания, индивидуали-
зировал парфюмерные запахи и в результате раскрепостил
женщину, освободив ее от оков многовековых предрассудков.
Кутюрье создал нечто гораздо большее, чем новый костюм —
он создал новый образ жизни, новый стиль, который царил в
Европе и Америке более десяти лет, до начала 1920-х годов.
Безусловно, именно Поль Пуаре в 1906 году первым освободил
женщину от корсета с утягивающей талией, перенеся ее под
грудь, тем самым «удлинив» ноги и создав более стройный и
изысканный образ. «Женское движение борется за свободу,
а я даю женщинам свободу движения»,— писал он на страни-
цах своего журнала «Газет дю Бон Тон». Платье Пуаре держит-
ся на плечах («древнегреческих опорных точках»), от них
одежда легко ниспадает, открывая щиколотки, ткань играет,
движется. Несколько деталей — пуговица, шаль, пояс ниже
талии — помогают держать платье. Освободив женщину от
многовекового панциря, Пуаре поставил перед ней более серь-
езную задачу — худеть. Стройная, худощавая женщина остает-

ся идеалом и по сей день.
В 1905 году музой Поля Пуаре стала его жена Дениза, урож-
денная Буле, юная, черноволосая, тонкая, без корсета, свобод-
ная от макияжа и пудры. «Как здорово,— признавалась она,—
найти мужчину, который, будучи вашим супругом, еще и
одевает вас так, будто вы явились из волшебной страны». Супру-
ги создали то, что без преувеличения следует назвать творческим
тандемом. Каждый выход Денизы Пуаре в модные места ожи-
дался, освещался прессой и обсуждался парижанами. И в каждом
выходе был привкус эпатажа, часто на грани скандала. В этом,
кстати, выразился новый, интуитивно найденный подход к
рекламе, используемый и по сей день. А новинки сыпались
словно из рога изобилия, то юбка-кий, то юбка-брюки. В это
время Пуаре становится самым знаменитым и успешным кутю-
рье мира, его считают скорее художником, творцом, а не просто
поставщиком модных нарядов, как это бывало ранее с другими
парижскими кутюрье.
Поль и Дениза Пуаре вошли в историю моды и как устроители
грандиозных костюмированных праздников, проводившихся
ежегодно, каждый на свою тему. Самым экзотичным и рос-
кошным стало празднество 24 июня 1911 года под названием
«Тысяча вторая ночь». Сам Пуаре играл роль восточного сул-
тана, а Дениза — шахини. Газеты писали: «Одалиски из гарема
Пуаре вызвали такой восторг у наших дам, что теперь даже
почтенные супруги политиков готовы были бросить все и
уехать к турецкому султану, лишь бы иметь такие наряды».
В костюмах этих праздников, автором которых был, разумеет-
ся, сам мэтр, сказалось влияние Дягилевских балетов, колорис-
тики Бакста и течения ориентализма, что прослеживается в
творчестве Пуаре после премьеры фокинской «Шахерезады» в
1910 году, где присутствовал сам кутюрье. Он и потом не про-
пускал ни одного Дягилевского балета, даже сохранилось пла-

тье Денизы, созданное к премьере балета Вацлава Нижинского
на музыку Игоря Стравинского «Весна священная» в театре
Елисейских Полей. Но следует отметить, что постоянное срав-
нение Пуаре с Бакстом очень нервировало и раздражало кутю-
рье, и всякий раз он подчеркивал, что создал себе имя задолго
до «Русских сезонов» Сергея Павловича Дягилева.
Однако влияние России на творчество мастера вовсе не ограни-
чилось эхом балетной сцены. Привлеченный блеском русского
двора и стремясь расширить клиентуру, осенью 1911 года Поль
Пуаре вместе с группой манекенщиц отправился с показами по
городам Восточной Европы, включая Варшаву, Москву и Санкт-
Петербург. Москву он полюбил! Причиной тому стала его друж-
ба с выдающейся московской создательницей мод — Надеждой
Петровной Ламановой, которую Пуаре знал по Парижу. Судя по
его воспоминаниям, Ламанова хорошо накормила кутюрье и по-
казала ему Кремль, Щукинский музей современной живописи и
блошиный рынок на Сухаревке. Пуаре был в восторге от народ-
ных русских костюмов — сарафанов, косовороток, кокошников,
кичек, шалей и платков — и привез их в Париж изрядное коли-
чество. По возвращении во Францию цветы и орнаменты ярких
русских изделий вдохновили кутюрье на создание коллекции
платьев на русскую тему — первой в мире. Эта коллекция под
названием «Казань» «русских» вышивок и уборов, сапог и сара-
фанов, нескольких платьев под одноименным названием, сохра-
ненная стараниями супруги и детей Пуаре, ушла с молотка в
Париже в мае 2005 года. Несколько лотов на том историческом
аукционе удалось приобрести и автору этих строк: русские
платки и вышивки, подаренные Полю Пуаре Н. П. Ламановой,
русское льняное платье, ставшее прототипом для знаменитой
коллекции «Казань», и несколько детских платьев в русском сти-
ле, сшитых в мастерских Поля Пуаре по возвращении из России.
И как грустно сознавать, что ни один отечественный музей даже

не подумал приобрести в свою коллекцию какой-нибудь экспо-
нат из тех, которые составляют предмет гордости национальной
моды. Ведь мода на русское в одежде пришла к нам от Поля
Пуаре, а ее отголосками были работы Ламановой и многочис-
ленных домов моды русских эмигрантов в Париже 1920-х годов!
Необходимость создания Музея национальной моды назрела
давно, он должен стать и справочным центром, и практической
лабораторией для тысячи российских авторов, работающих с
текстилем. Собрания народного костюма и дворцового платья
являют собой лишь два сегмента истории стиля, они не в состоя-
нии заполнить огромную лакуну. Собраний городского модного
костюма ХХ века, созданных известными кутюрье мира,
в России нет. Начинать создание такого музея следует уже сей-
час, собирая, приобретая, реставрируя предметы моды ХХ века,
в том числе и работы Поля Пуаре.
Талант Поля Пуаре состоял и в великолепном выборе сотруд-
ников. В 1910-е годы Пуаре тесно сотрудничает с прекрасным
французским художником-графиком Раулем Дюфи. В 1912 го-
ду на работу приходит прекрасный испанский художник-ил-
люстратор Хосе де Замора, а в 1913-м мастер принимает к себе
в Дом русского художника — Романа Тыртова, петербуржца и
сына адмирала, широко прославившегося в Европе и Америке
в 1920-е годы под псевдонимом Эрте. Эрте рисует для Пуаре
юбку-абажур и оттачивает свое мастерство непревзойденного
иллюстратора мод стиля art dеґco. Несмотря на последующие
разногласия и даже судебное разбирательство, связанное с
использованием Эрте имени Поля Пуаре на своих изделиях в
годы Первой мировой войны, сам художник в своих воспоми-
наниях «Вещи, о которых я помню» очень тепло пишет о та-
ланте Пуаре. Мэтр продавал свои платья многим русским
клиенткам, часть из его уникальных платьев были куплены в
России после исторического показа в 1911 году, и некоторые

из них хранятся сейчас в коллекции платьев Эрмитажа в
Санкт-Петербурге.
Знаменитый эксцентричный князь Феликс Юсупов тоже был
горячим поклонником творчества Поля Пуаре и, судя по его
воспоминаниям, обставил свою лондонскую квартиру исключи-
тельно мебелью и коврами работы ателье «Мартин», дочернего
предприятия кутюрье, создававшего убранство интерьеров.
Стиль Пуаре был очень любим в предреволюционной России, и
одна русская модница писала в 1917 году для журнала «Столица
и усадьба»: «Покачиваясь на восьмисантиметровых каблуках
сторублевых ботинок, в самом простеньком туалете, фасона
chemise, чуть-чуть вышитом старым серебром (модель Пуаре),
гладко причесанная, она похожа на подростка, такая невинная,
трогательно-простая, когда говорит поклонникам: “Видите,
я тоже борюсь с роскошью, это, право, совсем не трудно”».
О невероятной популярности стиля Поля Пуаре в России сви-
детельствует также и роман известного французского писателя
Ромена Гари «Обещание на рассвете», где автор описывает
свои детские годы в польском городе Вильно. Именно там его
мать, бывшая актриса, открыла псевдофилиал Поля Пуаре на
улице Погулянка. Там она продавала вольные копии его моде-
лей без всякого разрешения из Парижа. Дело шло довольно
успешно, пока клиентки не усомнились в аутентичности
платьев. Они потребовали встречи с великим мэтром моды.
Находчивая предпринимательница уговорила французского
кондитера-булочника, работавшего неподалеку, предстать пе-
ред недоверчивыми клиентами в виде Поля Пуаре, что и было
сделано, и на какое-то время репутация «дома» была спасена.
Есть и другое свидетельство нашей соотечественницы, краса-
вицы и фотомодели Ии Григорьевны Ге, в замужестве леди
Абди, которым она поделилась в личной беседе со мною:
«Я познакомилась с Полем Пуаре сразу после свадьбы в 1923 го-

ду. Мое первое платье после замужества я заказала ему. Это
было длинное коричневое бархатное платье с подвесками на
низкой талии. Пуаре заинтересовался мною в то время, когда
меня в Париже еще никто не знал». О показах Поля Пуаре в Па-
риже пишет в своих эссе и писатель Максимилиан Волошин,
а известная русская художница с Монпарнаса Мария Васильева
создает скульптурный портрет кутюрье в виде большой куклы.
Впоследствии Поль Пуаре станет принимать к себе на работу и
русских манекенщиц — беженок от революции. Так, уже в
1920-е годы у него работала русская манекенщица баронесса Кира
фон Медем, в замужестве Кира Середа. Во время встречи со
мною в Монморанси она вспоминала: «Поль Пуаре хотел, чтобы
я к нему поступила, и дал примерить свое платье. Но затем сам
его надел и стал показывать, как надо его демонстрировать».
Несколько позднее к Пуаре поступила очаровательная Ксения
(Киса) Куприна, дочь знаменитого писателя. В своих воспомина-
ниях она пишет о работе в его Доме: «Он заставлял манекенщиц
выстраиваться в полукруг и долгим тяжелым взглядом рассмат-
ривал каждую. Потом, остановившись возле одной из них, вдруг
делал жест, как бы отгоняя муху. Это значило, что эту девушку
выгоняют». Затем Ксения продолжает: «Новые модели создава-
лись каждые шесть месяцев. Приходилось часами стоять на по-
мосте, и модельеры драпировали на нас ткани, кружева, ленты,
кроили, закалывали, как на деревянных манекенах. Часто от уста-
лости девушки падали в обморок». Затем Кису выбрали в числе
двенадцати манекенщиц для гастрольной поездки в Берлин с
показом моделей Пуаре в театре «Die Comedie». Специально для
этого турне кутюрье создал коллекцию пальто в ярко-желтую и
зеленую полоску, которые символизировали новую тенденцию в
его творчестве — простоту в крое и геометрию в орнаменте. Он
решил показать свою новую коллекцию еще до вечернего дефиле
в одном из берлинских кафе, тем самым сорвал контракт и

пытался ретироваться со своими девушками-манекенщицами.
К. А. Куприна вспоминала: «Собрав всех у себя в комнате, он
предложил нам тайно вынести чемоданчики и бежать, не уплатив
по счету. Манекенщицы подняли бунт: было совершенно ясно,
что незаметно уехать двенадцати девушкам, одетым специально,
чтобы привлекать внимание, невозможно. В конце концов, все
устроилось, и мы уехали».
В тот же период для Поля Пуаре работала русская манекенщи-
ца графиня Наталья Николаевна Сумарокова-Эльстон,
урожденная Белик, а в каннском отделении Дома в конце
1920-х годов служила манекенщица Билли Бибикова, впослед-
ствии известная парижская модель. В 1928-м к нему поступила
манекенщицей Елена Львовна Булацель-Руссель, но по ее вос-
поминаниям: «Пуаре уже тогда пел свою “лебединую песню”».
Сохранилось несколько фотографий Е. Л. Булацель-Руссель в
моделях Поля Пуаре времен его творческого эпилога.
Причиной упадка Поля Пуаре в 1920-е годы были изменения
стиля в женской одежде в связи с женской эмансипацией и рит-
мом жизни. Новая мода была более короткой, прямолинейной,
с талией на бедрах, предложенной мэтром раньше времени еще
в 1910-е. К тому же, межвоенное время породило множество но-
вых имен в мире моды. Многолетний ассистент Поля Пуаре —
Альфред Леньиф — открыл свой собственный Дом моды, где в
1920-е годы тиражировал идеи своего маэстро. В них чувствова-
лись эстетические принципы построения модного костюма с
использованием ламе, парчи и элементов этнического, часто
восточного, кроя. Особой популярностью в то время у клиентов
пользовались работы Домов моды «Ланвен», «Вионне», «Пату»,
«Сестры Калло». Но самым заклятым недругом Пуаре становит-
ся Шанель. Ей претил успех довоенного «императора парижских
мод», а сам Пуаре не мог перенести ее маленьких черных
платьев. В пику Пуаре, чьи авторские духи фирмы «Rosine»

пользовались большим спросом, в 1921 году Шанель выпускает
свой первый аромат «Chanel № 5», придуманные для нее москов-
ским парфюмером Эрнстом Бо. Свидетельством вражды Ша-
нель и Пуаре была известная встреча двух кутюрье в фойе
Гранд-опера. Поль Пуаре, увидав Шанель, обратился к ней
с вопросом: «Мадемуазель Шанель, Вы вечно в черных платьях.
Это что, траур?» А Шанель ответила: «Да, по Вам!»
Настоящий финансовый упадок Пуаре начался в 1924 году и усу-
губился в 1925-м, когда во время международной выставки art
dеґco Пуаре отказался выставлять свои модели в общем павильоне
рядом с коллегами по цеху, другими парижскими кутюрье. Что-
бы подчеркнуть свою особую эксклюзивность, Пуаре на свои
деньги сооружает на Сене три баржи, где устраивает шоу-румы
своих Домов: парфюмерии «Розин», мебели «Мартин» и его
платьев. Но продажа билетов на баржи и интерес к платьям не
окупил грандиозных затрат, и Полю Пуаре пришлось продавать
акции своего Дома, что впоследствии и привело к полному
банкротству. Ему пришлось продать свой особняк в Париже и
коллекцию уникальных произведений современного искусства,
полотна Ван Донгена и скульптуры Бранкузи. Следствием фи-
нансовых неудач и стресса станет и развод с любимой женой Де-
низой, матерью его четверых детей. В 1927 году Пуаре закрывает
свой знаменитый Дом моды, переезжает в Канны, где продолжает
создавать более скромные коллекции. В 1933-м кутюрье выпуска-
ет весенне-летнюю коллекцию для большого парижского универ-
мага «Printemps» и окончательно закрывает свои Дома в Париже
и Каннах в 1934 году. Совершенно разоренный, Поль Пуаре
принимается за живопись, думая, что ею сможет поправить фи-
нансовое положение. Он пишет пейзажи маслом, чуть наивные,
но искренние и милые. В моей личной коллекции есть две под-
писные живописные работы Поля Пуаре того периода, одна из
которых опубликована в этом издании впервые. Продажу своих

живописных работ он чередует с торговлей вином, развозя на
велосипеде бутылки марочных вин по элитным ресторанам
Лазурного Берега. Время безжалостно к нему, но наперекор всем
Пуаре пишет в 1930-е годы три знаменитые книги: «Одевая эпо-
ху», «Мода и финансы» и «Возвращайтесь!», которые позволили
ему слегка поправить шаткое денежное положение, усугубленное
необходимостью платить за содержание своей семье. Поля Пуаре
приглашают читать лекции в Сорбонну, театры изредка заказы-
вают сценические костюмы.
С началом Второй мировой войны Поль Пуаре перебирается в
Париж, где записывается на биржу труда. В анкете безработного,
в графе о предыдущем месте работы он пишет: «Поль Пуаре»,
и юный клерк отказывается принимать эту неполную информа-
цию. По легенде, великий кутюрье ответил по этому поводу:
«Мне жалко народ, который не помнит своих героев!»
Поль Пуаре умирает в оккупированном Париже 28 апреля
1944 года в полном забвении.
Однако уже с конца 1950-х годов начинается возрождение ин-
тереса публики к творчеству Поля Пуаре. И что неожиданнее
всего, этот интерес был спровоцирован его вдовой, Денизой,
устроившей первую ретроспективную выставку его моделей.
Музеи моды мира начинают каталогизировать модели с гри-
фом Paul Poiret. В эпоху хиппи, в конце 1960-х, в Нью-Йорке
возникает мода носить винтажные вещи от Пуаре. Выставки
его творчества собирают толпы почитателей его немеркнущего
таланта. Цены на модели маэстро начинают стремительно рас-
ти вверх, коллекционеры раскупают флаконы духов «Розин»,
подушки и коврики от «Мартин». Лично мне удалось впервые
познакомиться поближе с творчеством великого Пуаре лишь в
начале 1980-х годов в Париже. Тогда была еще жива одна из
дочерей Пуаре, Пьерина, она-то и позволила мне переснять
уникальные фотографии из своего личного архива для подго-

товки моих лекций по истории моды во французской школе
моды «Эсмод». Тогда я впервые увидел эти великолепные
архивные материалы. Пьерина Пуаре говорила, что у нее
находится и значительная коллекция русских вышивок,
кокошников и платьев, привезенных ее отцом из Москвы
в 1911 году. Увы, тогда финансовые возможности не позволи-
ли мне приобрести эти экспонаты для своей личной коллек-
ции. Но судьба распорядилась иначе, и часть из них все же
попали ко мне, но много позднее.
В мае 2005 года весь мир коллекционеров модной одежды был

возбужден как никогда. Причиной их съезда в Париж стала
аукционная продажа огромной коллекции семьи Пуля Пуаре,
перевернувшего представление о женский красоте и гармонии
цветов в начале века и снявшего корсет с талии наших бабу-
шек или прабабушек. Этой продажи (а готовилась она три
года) давно ждали собиратели и музеи со всех концов света.
В течение двух дней с молотка ушло более пятисот лотов
вещей из личного гардероба жены Поля Пуаре, Денизы,
и их дочерей. Сегодня найти предметы с грифом отца моды
ХХ века не так просто, а в случае везения придется выложить
за них круглые суммы. Но результаты аукциона превзошли
самые смелые прогнозы: предметы с грифом этого замечатель-
но талантливого мастера стоили от 7 до 60 тысяч евро, абсо-
лютным рекордом стало платье, стоимость которого подня-
лась до 100 тысяч евро. Многие модели были приобретены
Парижским музеем моды во дворце Галлиера, иные попали в
Нью-Йорк в Институт костюма при Метрополитен. Некото-
рые вещи закупили Институт костюма в Киото, Музей моды в
Сантьяго де Чили и другие собрания старинной одежды разви-
тых и цивилизованных стран.
Одна из последних выставок Пуаре прошла недавно в Нью-

Йорке в Метрополитен и вызвала ажиотаж у публики,
а осенью 2011 года, празднуя столетие первого визита Поля
Пуаре в Россию, его вещи предстанут в залах Кремля в Москве
на большой ретроспективной выставке, посвященной его
творчеству. Мы верим, что и эта книга станет прекрасным
подспорьем для всех ценителей моды, почитателей творчества
Поля Пуаре и его эпохи.
Александр Васильев, историк моды,
Москва — Париж, 2011
Посвящается памяти моей матери
П. П.
I. МО ЛО ДОСТЬ
Я — парижанин, из самого сердца Парижа. Я родился на улице
Дез-Экю, в Первом округе, где мой отец держал суконную
лавку под вывеской «Эсперанс»1. Это была узкая улочка, про-
тянувшаяся от улицы Лувр до улицы Берже.
Лавка отца занимала первый этаж дома, вдоль всего фасада.
Напротив расположились со своими лавочками мелкие коммер-
санты, чьи дети заполоняли улицу: затейливо причесанная
торговка фруктами, эльзасский сапожник Льебенгю, столяр
Фрешинье, виноторговец Мишо и мясник Бадье, позже, уже в
наши дни ставший миллионером. Чуть подальше находилась
фабрика засахаренных каштанов и компотов, которая благоуха-
ла на всю округу и доставляла мне несказанное наслаждение.
Мне говорили, что первыми словами, какие я произнес, были
«крон пупаци». Как утверждают знающие люди, этим я давал
понять, что мне нужны карандаш и бумага. Таким образом,
призвание художника проявилось у меня раньше, чем призва-
ние кутюрье. Однако мои первые произведения не сохрани-
лись: по-видимому, забота и внимание окружающих затраги-
вали лишь меня самого.
Жизнь моя проходила в квартире матери, занимавшей второй
этаж, и в лавке отца, куда мне временами разрешали спускать-
ся. В доме у меня были друзья — кошка, собака и один старый
приказчик, Эдмон, который мастерил мне нехитрые игрушки.
Из четырех деревянных планок он мог сделать и тележку,
и бильярдный стол; а еще он потакал моим хулиганским на-
клонностям, обучая обстреливать булавками служащих мага-
зина «Лувр», миролюбивых прохожих, несших за плечами
необременительный груз — связку воздушных шариков:
я целился именно в шарики, они не выдерживали такой кано-
нады и сразу же лопались.
1
Надежда (фр.).— Здесь и далее прим. ред.
I. МОЛОДОСТЬ
Мать часто брала меня с собой,

отправляясь за покупками.
Я очень любил ходить с ней по
магазинам — мне нравился там
запах пыли и духов, а еще боль-
ше нравилось бывать с ней в
гостях, где я притворялся, будто
занят игрой, а на самом деле
упоенно вслушивался в дамские
разговоры с обычными для них
банальностями.
Меня всегда очень хорошо одева-
ли; помню черный бархатный
костюмчик, я им очень гордился;
Поль с мамой, 1870е годы
колечко, золотой ободок, в кото-
рый были вделаны цветочки из бирюзинок. Однажды мы с ма-
мой направлялись в «Базар дель Отель де Виль»1, и, проходя мимо
террасы кафе, я положил колечко на один из столиков. Час спустя
мы возвращались домой той же дорогой, я страшно удивился, не
найдя колечка на том месте, куда я его положил. Когда мама
узнала причину моего огорчения, то пожурила за наивность и
сказала, что надо всегда остерегаться воров... Уже тогда я отличал-
ся доверчивостью, которая вредила мне в течение всей жизни.
Я не верил, что на свете бывают воры, и осознал это только сейчас.
Помнится, я не отличался хорошим аппетитом, и, чтобы
заставить меня съесть несколько кусочков мяса, требовались
долгие, бесконечные уговоры. Отец обещал подарить мне кук-
лу Полишинеля2, если я съем бифштекс. А мне до этого при-
1
Престижный парижский универмаг (BHV).
2
Французский «родственник» русского Петрушки, неисправимый болтун,
совершенно не умеющий хранить секреты. Отсюда выражение «секрет По-
лишинеля».
глянулся один ярко раскра-

шенный Полишинель в
витрине магазина «Дет-
ский рай», находившегося
поблизости от нашего до-
ма, и, едва успев прогло-
тить последний кусочек
бифштекса, я бросился за
игрушкой и торжественно
унес ее к себе.
Отец был добрым челове-
ком, хотя с виду казался
сухим и нелюбезным,
а мать — очаровательная
женщина, полная кротости
и нежности, и по воспита-
нию и образованию она
была гораздо выше людей
ее круга. Я был свидетелем,
как росло благосостояние Отец, 1870е годы
моих родителей, как они ра-
довались, покупая новую обстановку и украшая свое жилище.
Все вещи, впоследствии составившее наше имущество,
приобретались на выставках 1878, 1889 и 1900 годов.
Не всегда покупки бывали такими уж изящными, но в них
чувствовалось стремление к совершенствованию, постепенно-
му развитию чувства прекрасного. Культуру нельзя нажить
за один день.
Короткая история из жизни лучше, чем длинное предисловие,

покажет, к какому слою общества я принадлежал. У моей
бабушки с отцовской стороны было девятнадцать братьев и
сестер, и все дожили до

почтенного возраста. Мы
часто собирались по празд-
ничным дням у самых со-
стоятельных из родичей;
большинство из них были
мелкими буржуа и жили в
районе Исси-ле-Мулино1.
Однажды — мне тогда бы-
ло семь лет, но я помню
все так ясно, словно это
было вчера,— мне сказали,
что моя тетя, мадам Поль,
умирает и надо повидать-
ся с ней в последний раз.
Меня привезли в дом дяди
Поля, который сказал мне:
«Кисанька заболела, так
что не шуми тут»,— и про-
вел в спальню жены. Она Мать, 1890е годы
лежала на такой высокой кро-
вати, что я не сразу ее увидел и разглядел только красную
перину, кружевное одеяльце на ноги, вывязанное крючком,
и торчащий из груды подушек длинный, острый, очень блед-
ный нос. Меня подхватили под мышками и подняли, чтобы
я мог дотянуться до тети и поцеловать ее. Она сказала какие-то
противные приторные слова, что-то насчет неба, и меня
опустили на пол.
В коридоре я снова встретил дядю Поля, он не знал, чем за-

няться, и ходил, шаркая шлепанцами, от клетки с попугаем к
1
Город на р. Сене, юго-западный пригород Парижа.
напольным часам и обратно. Он был уже стар и порой терял

чувство реальности.
Несколько дней спустя состоялись похороны. В назначенное
время на бульвар Лисэ, в Исси-ле-Мулино, прибыли два
десятка братьев и сестер с мужьями и женами, в рединготах1
и цилиндрах либо в траурных шалях, и выстроились на краю
тротуара. Затем все направились в церковь, где на передней
скамье, естественно, сидел дядя Поль. Меня усадили позади
него. Дядя заметно нервничал и как будто что-то искал. Он
беспокойно оборачивался и махал рукой в знак приветствия
всем дядям и тетям, заходившим в церковь и занимавшим места
на скамьях, а потом вдруг спросил у сидевшего рядом: «Послу-
шай, а где же Кисанька?» Рядом сидел дядя Дени, по профес-
сии позолотчик. Ему следовало бы знать, что в некоторых
обстоятельствах надо быть поделикатнее. Но он не счел нуж-
ным позолотить пилюлю, а просто указал обеими руками на
гроб и произнес: «Погляди туда!» Тут до дяди Поля дошло,
зачем он здесь, и бедный старик расплакался как ребенок.
Выйдя из церкви, мы вереницей двинулись за катафалком,
и один старичок в рединготе спросил, как меня зовут и кто я такой.
— Я — Поль Пуаре,— ответил я.
— Так значит, ты сынок Огюста? — сказал он.
И призывая всех в свидетели, стал повторять: «Глядите-ка, это
сынок Огюста!»
Все эти старички обожали отца; малая толика известности и
всеобщей симпатии, какими он пользовался в этом кругу,
доставалась и мне. Дядя Дени подошел ко мне и, показав на
петуха на церковной колокольне, сказал: «Знаешь, это я его
позолотил, а ведь там, наверху, было не слишком жарко!»
Наш загородный дом находился совсем рядом, в ближнем
предместье Парижа, в Бийанкуре. Это было большое, массив-
1
Длинный сюртук широкого покроя с высоким воротником и пелериной.
ное здание с огромным парком, впоследствии оно стало собст-

венностью компании «Рено», поскольку эта семья тоже была
из Бийанкура. Рено-младшие никогда не показывались гостям,
приходившим к их родителям. Все знали, что они вечно
пропадают в мастерской, среди всевозможных механизмов,
шатунов и поршней, и мастерят свой первый мотор. Порой
они случайно попадались нам на глаза, с головы до ног пере-
пачканные маслом и смазкой, фанатичные жрецы своего
идеала, угрюмые пленники идеи. Там, в Бийанкуре, я увидел
первые моторные экипажи, совершавшие пробные поездки по
набережным. Гуляющая публика высказала весьма строгое
суждение об этих устройствах. Люди говорили: «Может быть,
они очень удобные, но красивыми их никак не назовешь: спе-
реди явно чего-то не хватает». Этим недалеким буржуа каза-
лось, что впереди экипажа непременно должна быть лошадь.
Если бы не людские предрассудки, возможно, двигатель
у автомобиля поместили бы сзади, что было бы логичнее.
Помню годы, проведенные

в Бийанкуре, в кипучем
детском ничегонеделании,
когда ты вечно занят, хоть
и пребываешь в праздно-
сти, когда не знаешь, что
такое скука. Но игры, зани-
машие меня больше всего,
не были обычными для
детей моего возраста.
Я воздвигал невиданные
постройки, создавал фон-
таны с помощью закреп-
ленного на высоком дереве Туристы в прогулочных костюмах в отрытом шарабане, Париж, 1910е гг.
бочонка с водой. Или же, залюбо-

вавшись геранями и бегониями,
которые во множестве росли на
бабушкиных клумбах, окаймля-
ли террасы и алели посреди лу-
жаек, я собирал яркие лепестки
цветов, чтобы изготовить из них
чернила или краски, но способы,
которыми я пытался это сделать,
были столь прямолинейными и
примитивными, что все мои
опыты не давали никакого ре-
зультата, если не считать пятен
на лице и на руках да еще непо-
правимо испорченной одежды.
Также я хотел извлечь аромат из
роз и с этой целью помещал их в
бутылки со спиртным или с га-
зированной водой. В моем тог-
дашнем возрасте я не имел ни Поль Пуаре в Бийанкуре, 9 лет
малейшего понятия о химии, измельчал их и складывал в гер-

метически закрывающиеся коробки. Спустя время я проделы-
вал в коробке отверстие, и оттуда распространялся ужасающий
запах гнили. Я бывал сильно разочарован, но никогда не отка-
зывался от мысли попробовать еще раз. А охотнее всего я
устраивал различные праздники и увеселения, приглашал
на них всю семью и предлагал шампанское собственного изго-
товления — жуткую мешанину из лимона, белого вина и сель-
терской. Я подбирал на огороде и в саду все старые железки,
привязывал к каждой ярлычок, как делают хранители, и от-
крывал музей древностей. Рассказываю это не для того, чтобы
похвастаться каким-то особыми детскими талантами, просто
хочется отметить: уже тогда я интересовался тем, что впослед-

ствии стало предметом моих исследований и увлечений.
Однажды вечером я вместе с родителями поехал на открытие
выставки 1889 года. Отец где-то достал пригласительные
билеты. Я был вне себя от радости. Сидя у него на плечах,
я увидел сказочное зрелище, которое запомнил на всю
жизнь,— запуск светящихся разноцветных фонтанов. Я часто
задумывался, не в тот ли вечер, когда я зачарованно глядел на
это великолепие оттенков розового, зеленого и фиолетового,
зародилась у меня любовь к неожиданным сочетаниям красок.
Я бессилен описать восторг огромной массы людей, впервые
видевших это чудо. Когда все фонтаны вдруг засияли одним
и тем же, опалово-зеленоватым светом, в толпе среди полной
тишины раздался голос: «Прелесть какая! Это же “перно1”!» —
а вокруг поднялся неудержимый хохот. Это было так
по-французски!
На выставке я увидел и другие чудеса: различные области при-
менения электричества, фонограф и так далее... Я хотел лично
познакомиться с Эдисоном2 или написать ему письмо, чтобы
от себя поздравить и поблагодарить за то, что он сделал для
человечества. Переносная железная дорога Дековиля3, движу-
щийся тротуар, печатные машины Маринони4, валяльные
станки для производства бумаги, новые способы тканья
1
Анисовая настойка, аперитив.
2
Эди сон, Томас Алва (1847—1931) — американский изобретатель. В 1879 г.
создал первую пригодную для коммерческого производства лампу с уголь-
ной пылью. Создал сверхмощный элекрогенератор и участвовал в сооруже-
нии и пуске первой центральной тепловой электростанции в Нью-Йорке.
Всего было более 1000 изобретений.
3
Де ко виль — французский инженер, сконструировал в начале 1880-х гг.
переносную узкоколейную железную дорогу.
4
Ма ри но ни, Ипполит (1823—1904) — итальянский изобретатель нового
типа скоропечатных машин, построил первую ротационную машину.
шерсти, лионская парча — казалось, жизнь разом открыла мне

все свои тайны, и я узнал все, что мне хотелось знать.
Какая прекрасная эпоха!
Затем мы всей семьей поехали в Бретань, где я так скучал, что

эта поездка едва не отбила у меня охоту путешествовать на
всю жизнь. На экскурсии мы всякий раз выезжали в открытых
экипажах — ландо, викториях или визави, запряженных парой
лошадей. Моя мать и сестра с удобством располагались на бан-
кетке, а мужчины (отец и я) садились на откидной стульчик,
обычно узкий и жесткий. С этого места мне были видны толь-
ко мама и сестра с их раскрытыми солнечными зонтиками,
и я мог полюбоваться пейзажем, лишь когда мы останавлива-
лись. А иногда я сидел рядом с кучером, дышал дорожной
пылью и воздухом, который лошади непрерывно насыщали
своими ароматами. К счастью, дорога все время шла по хол-
мам; чтобы дать лошадям передохнуть, мы спрыгивали на
землю и поднимались пешком. Я срывал цветы на обочине и
собирал букеты для мамы, поскольку в то время загадочная
кельтская душа еще не открылась мне и была окутана тайной.
Когда мне было двенадцать, мы переехали с узкой и грязной

улицы Дез-Экю на улицу Аль. Я посещал школу Массийон, там
учились мальчики, чьи родители занимали более высокое поло-
жение, чем мои, и порой я страдал, сравнивая себя с ними,
особенно когда на мне были бежевые брюки, сшитые из ткани,
которую, очевидно, вернул отцу какой-то недовольный покупа-
тель. В дождь они меняли цвет и становились розово-лиловыми,
и мои одноклассники приходили в восторг и показывали на ме-
ня пальцем. Мне бы посмеяться над этим, а я плакал.
У меня было три сестры. Как-то они заболели скарлатиной
с осложнениями. И меня определили пансионером в школу
в Массийоне, чтобы я не заразился. Я был очень ранимый и

привязчивый мальчик, поэтому сильно страдал от разлуки с
семьей. Мне казалось, что нигде в целом мире не может
быть лучше, чем в родных стенах. Сколько грустных вечеров
провел я в убогом и жалком школьном дортуаре1, слушая
горн, играющий напротив, в казарме республиканской
гвардии! После отбоя я еще долго не мог заснуть и погружался
в мечты.
Мечтал ли я уже тогда о тканях и нарядах? Пожалуй, да. Меня
живо интересовали женщины и их туалеты; я прилежно
листал каталоги и газеты, надеясь узнать, что теперь в моде.
Я очень следил, чтобы хорошо выглядеть и, если иногда забы-
вал умыться, никогда не забывал сменить воротничок.
Учился я посредственно и уделял больше внимания литерату-
ре, чем математике. У меня была превосходная память,
в которой легко закреплялось то, что было мне интересно,
а к остальному я был равнодушен. Я мог быть первым в классе
по одному предмету и последним — по другому, и это никого
не удивляло. Мои товарищи любили меня за бурную фанта-
зию. Тетради у меня были полны комических рисунков,
и одноклассники спорили из-за них, как читатели в библиоте-
ке за какие-нибудь литературные шедевры.
Однажды меня пригласили на торжественный обед в праздник
Карла Великого. Для меня это стало важным событием, но
больше мне там бывать не пришлось. В тот день первых уче-
ников усадили за один стол с учителями. И со мной случилась
большая неприятность. Когда нам подали кролика, я взял в
рот маленький шарик, который принял за каперс. Но едва
я начал жевать, понял: это не что иное, как кроличий помет.
Что мне делать? Выплюнуть в тарелку? Невозможно: мне хоте-
лось произвести впечатление хорошо воспитанного мальчика,
1
Общая спальня для учащихся в закрытых учебных учреждениях.
Школьные рисунки Поля Пуаре
поразить учителей изысканными манерами за столом.

И я, превозмогая отвращение, держал эту гадость во рту.
Я провел салфеткой по зубам, они окрасились в зеленый цвет.
Я решил взять в рот кусок хлебного мякиша и проглотить
все вместе. Разве была у меня другая возможность достойно
выйти из положения?! Больше я не удостоился приглашения
на праздничный обед, но стоит ли жалеть об этом? А некото-
рых моих одноклассников приглашали каждый год — Вебера,
Манилева и других, чьи имена сегодня покрыты мраком забве-
ния. Всякий раз, глядя, как они готовятся к этим пиршествам
для избранных, и представляя, что их ожидает, я втихомолку
посмеивался. Для меня это была команда любителей кроличь-
его помета.
Во мне ценили веселый характер, и на церемонии раздачи
наград, когда моим родителям приходилось испытывать горь-
кое разочарование, я вознаграждал их успехами иного рода —
смешил присутствующих, произносил комические монологи,
и получалось очень смело и очень забавно. Вскоре я просла-
вился подобными выступлениями, меня захотели послушать
многие, стали повсюду приглашать.
На исходе детства меня занимали три вещи — учеба, общение
с друзьями и театр, которым я так увлекся, что почти
каждый вечер проводил в зрительном зале. В нашей семье
садились ужинать ровно в семь, и уже через три четверти
часа я был у дверей «Комеди Франсез» и ждал, когда начнут
пускать зрителей. Как только двери открывались, я бросался
вверх по лестнице, прыгая через несколько ступенек,
и занимал первое место на самом верхнем ярусе. Это был
так называемый амфитеатр, а попросту — раек: входной
билет стоил один франк. Там я впервые насладился литерату-
рой, прослушал все классические пьесы. Там, в ослепительном
блеске люстры, под самым потолком, я научился разбираться
в драматургии. Ах! Какие незабываемые часы я провел

с Муне-Сюлли1, Го2, Барте3, де Фероди4, Режан5, Гранье6,
Сарой Бернар7, Гитри8! Я часто задавался вопросом:
как теперешняя молодежь может обходиться без этих
духовных радостей? Перед моими глазами всегда будет
стоять сцена из «Эдипа-Царя»9, в которой Муне-Сюлли,
играющий слепого Эдипа, спускается по лестнице храма
и говорит своим чудесным голосом: «Дети старого Кадма,
юное потомство...»
И сцена из «Друга Фрица»10, в которой Го протирает очки,
чтобы совладать с собой и скрыть волнение.
1
Му не-Сюл ли, Жан (1841—1916) — выдающийся французский актер, ра-
ботал в «Комеди Франсез», один из крупнейших трагиков своего времени,
кавалер ордена Почетного легиона. Лучшие роли — Гамлет и др.
2
Го, Франсуа Жюль Эдмон (1823—1901) — французский актер, работал в
Theatre français, замечательный комик. Лучшие роли — Фигаро, Сганарелль,
Триссотен и др.
3
Бар те, Юлия (1854—1941) — французская трагическая актриса. Лучшие
роли — Антигона и др.
4
Фе ро ди, Морис де (1859—1937) — французский актер и автор песен, вы-
ступал на сцене «Комеди Франсез» с 1880 года, прославился исполнением
главной роли в пьесе «Бизнес есть бизнес», которую сыграл более 1200 раз в
течение 30 лет сценической карьеры.
5
Ре жан, Габриель (1856—1920) — французская актриса, на сцене с 1878 г.
В 1906 г. создала «Театр Режан» (Париж). Развивала принципы реалистиче-
ской школы. Прославилась исполнением роли Норы («Кукольный дом»
Г. Ибсена).
6
Гра нье, Жанна (1852—1939) — французская опереточная актриса, первая
исполнительница главной роли в оперетте Ш. Лекока «Жирофле-Жирофля».
7
Бер нар, Сара (1844—1923) — французская актриса, одна из самых прослав-
ленных в истории театра. Работала в «Комеди Франсез», много гастролировала.
8
Ги т ри, Саша (1885—1957) — французский актер, драматург, режиссер,
продюсер.
9
Трагедия Софокла.
10
Опера П. Масканьи (1891), лирическая комедия.
И сцена из «Сына Жибуайе»1, в которой де Фероди роняет

трубку на ковер в гостиной и говорит: «Никогда больше не
стану вывозить тебя в свет!»
И Барте в «Антигоне»2, в сборчатом одеянии из белого муслина,
таком чистом и целомудренном: его подол оказывался словно
бы в тени — таков был причудливый эффект огней рампы.
И Сара Бернар в «Жисмонде, принцессе Востока»3.
И де Макс4, в роли епископа раннехристианской эпохи,
в шапочке кораллового бархата, отороченной горностаем...
Ах! Театр Сарду5, Лаведана6, Брие7, Капю8, Флера9 и Кайаве10,
Мориса Донне11 — что мы получили взамен всего этого?
Я помню чудесные абонементные спектакли в «Жимназ» и
«Водевиле»12, когда вся буржуазия и весь финансовый мир
1
Комедия Э. Ожье (1904/1905).
2
Трагедия Софокла.
3
Пьеса В. Сарду (1894).
4
Макс, Линдер (наст. имя Габриель Максимилиан Лавьель) (1883—1925) —
французский актер, один из крупнейших мировых кинокомиков. Играл
в парижских театрах «Амбигю комик» и «Варьете».
5
Сар ду, Викторьен (1831—1908) — французский драматург, царивший на
французской сцене периода Второй империи. Его комедии нравов долгое
время считались образцом безупречной пьесы.
6
Ла ве дан, Анри (1859—1940) — французский сценарист, драматург, рома-
нист. С 1898 г. член Французской академии. Писал пьесы для «Комеди
Франсез». В 1907 г. становится во главе кинокомпании «Фильм д’ар».
7
Брие, Эжен (1858—1932) — французский драматург, стремился создать
«полезный» театр, освещал в мелодрамах социальные проблемы.
8
Ка пю, Альфред (1858—1922) — французский писатель.
9
Флер, Робер де (1872—1927) — французский журналист и драматург, один
из популярнейших мастеров легкой комедии.
10
Кай а ве, Гастон Арман (1869—1915) — французский драматург, написал
несколько пьес с Р. Де Флером.
11
Дон не, Морис (1859—1945) — французский писатель, драматург, член
Французской академии с 1907 г.
12
Парижские театры.
Парижа смотрели «Гуляк»1, «Славных

деревенских жителей»2 или «Любовни-
ков»3. В то время женщины в партере
сидели в шляпах: это были маленькие
матерчатые шляпки, иногда с завязка-
ми под подбородком, увитые яркими
цветами, пармскими фиалками или
геранью. И партер выглядел как огром-
ная клумба. На рукавах платьев были
буфы с прорезями и вставками из дру-
гой ткани, а во время антрактов в фойе
шуршащие юбки подметали паркет
рюшами и воланами, которые, впро-
чем, так и назывались — метелки.
Видел я и турнюры4, о коих мог бы ска-
зать словами Франсуа Коппе5: «...А мне
это не показалось таким уж смешным».
Разве женщины не вправе носить все
что угодно, и разве они не владеют сек-
ретом, который делает их красивыми.
Эти конструкции назывались «скамееч-
ками», сверху их прикрывал ворох
тканей, искусно отделанных, заложен-
ных складками, присборенных велики- Сара Бернар, 1890е гг.
1
Пьеса по роману маркиза де Фудраса (1800—1872), автора многочисленных
романов из великосветской жизни.
2
Пьеса В. Сарду (1866).
3
Пьеса «Блистательные любовники» Ж.-Б. Мольера (1670).
4
Юбка на каркасе, пышная сзади. Эффект пышности достигался с помощью
специальной подушки, которую подкладывали под платье сзади, ниже
талии.
5
Коп пе, Франсуа (1842—1908) — французский поэт, драматург, прозаик,
с 1884 г. член Французской академии.
Две модели с турнюрами, 1874
ми мастерами той поры, и, несмотря на внушительные размеры,

турнюр не казался тяжелым. Вдобавок из-под всего этого нагро-
мождения выглядывала ножка, такая прелестная, так изящно
ступающая в туфельке из золотисто-коричневого шевро1,
что устоять перед ее очарованием было невозможно. Я видел
шляпы, ловко сидевшие на высоких прическах, невесомые,
словно бабочки, невзирая на обилие украшений: вот какую
сноровку обретают художники, когда работают на женщин.
В те времена несколько раз в год проходили торжественные
церемонии, где показывались все новинки тогдашней моды.
Я имею в виду вернисажи, сегодня полностью или почти пол-
ностью вышедшие из практики. Я увлеченно следил за этим.
Там можно было увидеть не только учеников живописцев,
бегавших со стремянками и ведерками лака, но также их
моделей, поклонниц и заказчиц, и во всем этом мире царили
стремление к изысканности и снобизм, которые сами по себе
становились кухней моды. Я часто бывал на художественных
выставках, пытался распознать среди живописцев тех, кому
завтра предстоит стать мастерами. Клерен2 и Бугро3, как мне
казалось, давно отжили свое, Каролюса-Дюрана4 я находил
старомодным, Бонна5 — помпезным. Мои суждения считались
1
Кожа хромового дубления, выделанная из шкур коз. Лучшие виды получа-
ют из шкур молодых козлят молочных пород.
2
Кле рен, Жорж (1843—1920) — французский художник-портретист и
декоратор.
3
Бу г ро, Адольф Вильям (1825—1905) — французский живописец, крупней-
ший представитель салонной академической живописи, автор картин на
исторические, мифологические и библейские сюжеты.
4
Ка ро люс-Дю ран (наст. имя Шарль Эмиль Огюст Дюран) (1838—1917) —
французский живописец, представитель академической школы.
5
Бон на, Леон Жозеф Флорантен (1833—1922) — французский живописец,
коллекционер, писал картины на исторические и религиозные сюжеты, но
более известен как портретист.
в семье ниспровергательскими и пу-

гающе независимыми. Я восхвалял
картины Коро1, в то время начинаю-
щего художника, и мне нравились
импрессионисты.
Каждый вечер, отправляясь по реке

в Бийанкур, я встречался на лодке
с художниками и, слушая их разго-
воры, убеждался в собственной
правоте. Среди прочих там бывал
Роден2 — маленький, кряжистый
полубог с окладистой бородой,
возвращавшийся на речном трам-
вайчике в свой дом в Мёдоне. Путь
от Пон-Руаяля до станции занимал
час — время блаженного отдыха для
того, кто на этом скромном суде- Поль Пуаре, 1898
нышке возвращался домой после
парижской суеты. Виадук в Отее, высокие берега Мёдона,
солнце, заходящее за Обсерваторией3,— все это и сейчас скла-
дывается в моем воспоминании в какую-то умиротворяющую,
целительную гармонию.
У моего отца была маленькая лодка, которую он называл
«Микроб». Мы часто отправлялись на прогулку по реке или
на рыбалку. Однажды он пригласил покататься месье Мору,
знаменитого в то время гравера, и взял с собой меня. По пути
1
Ко ро, Жан Батист Камиль (1796—1875) — французский художник-
пейзажист.
2
Ро ден, Франсуа Огюст Рене (1840—1917) — французский скульптор, один
из основоположников импрессионизма в скульптуре.
3
Имеется в виду аэродинамическая лаборатория Г. А. Эйфеля в Отее.
мы остановились в маленьком ресторанчике, где нас ожидал

сюрприз. Мы услышали, как поет за работой судомойка. У нее
оказался дивный голос, я до сих пор помню волнение, которое
испытал тогда. Месье Мору несколько раз приезжал туда, что-
бы послушать ее пение. Он убедил девушку, что ей нужно раз-
вивать голос, подыскал ей учителя и устроил в консерваторию.
И она стала великой Дельна, блиставшей в «Осаде мельницы»1,
«Фальстафе»2 и других знаменитых операх.
В годы, предварявшие выставку 1889 года, мы каждое утро и

вечер из нашей лодки следили, как растет Эйфелева башня,
и обсуждали увиденное.
Мне было нелегко закончить школу: отвлекали всевозможные
развлечения и нетерпеливое желание поскорее изведать все ра-
дости жизни. В восемнадцать лет я получил степень бакалавра,
и мой отец, видя, что я хочу самостоятельно выбрать себе до-
рогу в жизни, с испугу отдал меня в учение к одному своему
приятелю, фабриканту зонтов. Это стало для меня тяжелым
испытанием. Не могу без грусти вспоминать унылый дом
этого зонтичного фабриканта, дурака из дураков. Сколько тос-
кливых дней я провел там, вытирая пыль с кусков шелковой
ткани темных цветов и перенося их из одного помещения в
другое! Передавая меня на попечение этому человеку, отец
сказал: «Имейте в виду, он парень самолюбивый, с задатками
гордеца. Надо его обломать, я хочу, чтобы он учился всему с
самого начала». В итоге я там учился подметать, и мой хозяин
со злорадством наблюдал, как молодой бакалавр, которому он
втайне завидовал, орудует перьевой метелкой. Мне поручали
самую грязную работу, например замазывать зонты. Уверен,
вы не знаете, что это такое. Сейчас объясню: когда зонтик го-
1
Опера А. Брюно на сюжет Э. Золя (1893).
2
Опера Д. Верди по пьесам У. Шекспира (1893).
тов, в шелке, если только он не безу-

пречного качества, видны крохотные
дырочки — это изъян, возникающий
при тканье. Целый день с утра до вечера
я открывал зонты и, обмакнув кисточку
в черный клей, замазывал эти прорехи.
Разумеется, я только и думал, как бы мне
отвертеться от этого занятия. Впрочем,
мне давали такую возможность: посылали
отнести готовые зонты в магазины «Бон
Марше», «Лувр» и «Труа Картье». Я шел
через весь город, одетый в спецодежду,
с тяжелым свертком зонтов на плече.
Вам уже ясно, зачем меня заставляли
Поль Пуаре в молодости, 1900е годы
пройти через все это: надо было сломить
мою гордость. Но, похоже, опыт не удался, гордость и по сей
день при мне. Я ненавидел и презирал моего хозяина, который
не понимал, какую пользу могли бы принести ему мои сила,
способности и желание работать. Я с отвращением смотрел,
как он пишет письма, полные орфографических ошибок,
и все время мечтал как-нибудь надуть его и вырваться из-под
власти. Я тайком подбирал кусочки шелка, падавшие на пол
при кройке зонтов, и вскоре у меня собралась целая коллекция
обрезков, которые помогали моим мечтам принимать зримый
облик и питали надежды на будущее. Вечером, вернувшись
домой, я уходил в свою комнату и принимался воображать ве-
ликолепные туалеты, наряды из сказки. Сестры подарили мне
маленький деревянный манекен, высотой в сорок сантимет-
ров, и я накалывал на этот манекен кусочки шелка и муслина
из моей коллекции. Какие чудесные вечера я проводил в обще-
стве этой куклы, я превращал ее то в пикантную парижанку,
то в восточную императрицу!
А еще я рисовал причудливые туалеты. Это были не прорабо-

танные эскизы, а беглые зарисовки тушью, но я помню, что в
них всегда был четко виден замысел, всегда присутствовали
какая-нибудь оригинальная деталь и нечто такое, что притяги-
вало к себе внимание. Однажды, поддавшись на уговоры одно-
го предприимчивого друга, я принес эти рисунки мадам
Шеруи, совладелице модного дома «Сестры Раудниц»1. Рисун-
ки имели успех, и мадам Шеруи2 захотела сейчас же познако-
миться со мной, вызвала из темного коридора, где я дожидался
ее решения, и ввела в свой кабинет. В жизни не видел ничего
более волнующего, чем эта красивая женщина, одетая и при-
чесанная с поистине неподражаемой элегантностью. Она была
такой, какой запечатлел ее резец гравера Эллё: в облегающем
темно-синем платье с очень высоким воротом, который по-
вторял очертания подбородка и доходил до самых ушей. Из
этого футляра выглядывал тоненький белый рюш, окаймляв-
ший снизу лицо. Волосы были скручены в жгуты и уложены
на затылке, а надо лбом вздымались волной, взбитой так ис-
кусно, что она полностью затеняла темно-голубые глаза хозяй-
ки. Думаю, мадам Шеруи даже не представляла, какое неотра-
зимое впечатление произвела на тощего юнца, предложившего
ей свои работы. Работы, конечно, были далеки от ее уровня, но
она оценила их очень высоко. Она купила мои рисуночки по
двадцать франков за штуку и попросила, чтобы я принес еще.
Рисунков было двенадцать, то есть я получил огромную для
1
Знаменитый парижский Дом Высокой моды начала ХХ в. Прославился пер-
воклассной клиентурой , отличным качеством шитья и тягой к стилю
модерн.— Прим. А. Васильева.
2
Позднее Шеруи создала свой Дом моды «Мадлен Шеруи» на Вандомской
площади (1903—1935); славился элегантным и изысканным стилем. После
его закрытия в 1935 г. в этом помещении открыла свой Дом моды Эльза
Скиапарелли.— Прим. А. Васильева.
меня сумму. Теперь мне не надо было тас-

каться пешком через весь Париж с грузом
зонтиков: когда мне опять прикажут доста-
вить товар, я повезу его в фиакре. Я чувст-
вовал, как во мне рождается тяга к незави-
симости и жажда освобождения.
Я стал регулярно предлагать свои работы
знаменитым модным домам, таким как
Дусе1, Ворт2, Руфф3, Пакен4, Редферн5. Полу-
чить туда доступ было нелегко, ведь я ко-
нечно же сильно отличался от служащих
этих домов. С первого взгляда становилось
ясно, что я не из этой среды, но когда меня
Актриса Габриель Режан в вечернем платье
узнали получше, стали охотно принимать работы Дома моды «Жак Дусе»,
повсюду. Я чувствовал, как у заказчиков Париж, 1900е гг.
1
Ду се, Жак (1853—1929) — парижский кутюрье. В 1875 г. отрыл свой Дом
моды, основой которого стала небольшая лавка модных женских аксессуаров
его деда, открытая в 1815 г. Специализировался на вечерних платьях из атла-
са и шелка. Коллекционер, собрал ценную коллекцию живописи и предме-
тов прикладного искусства XVIII в.
2
Ворт, Чарльз-Фредерик (1825—1895) — создатель Высокой моды, первым
использовал манекенщиц для примерок, в 1868 г. создал Синдикат Высокой
моды, объединивший салоны, где одевались высшие круги общества.
3
Руфф, Магги (наст. имя Маги Безансон де Вагнер) (1896—1971) — фран-
цузская создательница мод, основательница успешного парижского Дома
моды (1929 — 1965). Автор книг, в том числе «Философия элегантности».—
Прим. А. Васильева.
4
Па кен, Исидор (1869—1936) — французская создательница мод, глава
известной парижской фирмы, основанной в 1892 г., первая женщина среди
модельеров высшего класса получила орден Почетного легиона.
5
Ред ферн, Джон (1835—1929) — английский кутюрье, в 1881 г. открыл
свой Дом моды в Лондоне и Париже, позднее в Нью-Йорке и Эдинбурге.
В 1888 г. стал портным королевы Виктории. Дом специализировался на
спортивных платьях для путешествий и верховой езды.
пробуждаются уважение и интерес

ко мне.
Однажды (это было в 1896 году) месье
Дусе предложил мне работать только
на него, а не пристраивать свои эски-
зы куда придется. Он взял меня в свой
Дом моды и стал покупать все мои ра-
боты. Когда я сообщил об этом отцу,
он сказал, что этого не может быть:
до какой степени он не понимал моего
призвания и не верил в мой успех!
Отец захотел сопровождать меня к
месье Дусе, согласно тогдашней тра-
диции, которая требовала, чтобы
работника представляли нанимателю ЧарльзФредерик Ворт в 1890 г. Фото Надара
его родители. Хорошо помню, как мы
с отцом явились к Дусе, в его изыс-
канно обставленный дом на улице
Виль-л’Эвек. Какое ошеломляющее
впечатление произвел на меня мой
будущий хозяин!
Он был безупречно красив и элеган-
тен, необычайно ухожен и тщательно
одет. Его шелковистая бородка уже
была седой, хотя в то время ему
исполнилось лишь сорок пять лет. На
нем был серый костюм из ткани с ри-
сунком: мелкие ромбы, расположен-
ные в кружок; белые гетры частично
прикрывали лакированные ботинки.
Раньше мне не приходилось видеть, Редферн «руководит» примеркой театрального костюма,
чтобы обувь так блестела. Потом я 1907
узнал, что всякий раз, как он на-

девал ботинки, их заново покры-
вали лаком, сделанным по особо-
му рецепту, и ставили в печь.
Дом месье Дусе весь был увешан
старыми гравюрами и картинами
XVIII века и уставлен мебелью,
редкой и старинной, но строгой и
подобранной с безупречным вку-
сом. Обивка кресел и шторы бы-
ли из бархата исключительного
качества, приглушенно-зеленые
либо красно-лиловые. Когда он
говорил, у меня возникало чувст-
во, что я сказал бы то же самое.
В будущем я уже представлял
себя новым Дусе. Передо мной
был единственный образец, кото-
рому я хотел бы следовать в жиз-
ни, походить на него во всем. Он
сказал отцу, что видел на собачьей
выставке на террасе Тюильри со-
бачку-грифона, выставленную под
кличкой Пуаре. Он не ошибся: это
была собака отца. В благодарность
за то, что он взял меня к себе, отец
обещал подарить ему этого гри-
фона. Затем мы ушли, оба очень
растроганные таким теплым при-
емом, а на меня вдобавок произ-
вело глубокое впечатление лицо
нового хозяина, величественное Платье от Жака Дусе, 1888—1889
и одновременно приветливое, как

у знатного вельможи.
Примерно тогда же мне довелось
обедать со знаменитым директо-
ром магазина «Лувр» месье
Шошаром.
Я был знаком с месье Руа, круп-
ным торговцем лошадьми,
поставщиком конюшен «Лувра».
Уже в те времена лошади этой
фирмы блистали на скачках,
а сейчас месье Феликс Потен по-
хваляется этим, как собственной
заслугой. Месье Руа пригласил
меня отобедать с месье Шоша-
ром. Только потом я понял,
что ему не хотелось одному си-
деть за столом с этим господи-
ном, любившим хорошо поесть Карикатура «Конфликт мод», 1907
и обладавшим вычурными манера-
ми. Всего его богатства было недостаточно, чтобы скрыть
внутреннее убожество. В тот день он скорее блистал своим
аппетитом, чем остроумием в беседе. Он ел будто напоказ,
методично засовывая вилку между двумя пышными седыми
бакенбардами, которые красовались по бокам его лица, словно
почетный эскорт. Трудно было представить себе более убеди-
тельный символ мещанства.
Обедали мы в отеле «Терминюс», этот выбор показался
мне странным. Когда я остался наедине с месье Руа,
спросил его, почему он счел нужным встретиться с
нами именно в этом ресторане со старомодным и помпез-
ным декором. Руа объяснил мне, что отель «Терминюс»
принадлежит месье Шошару, а тот за обедом не просто на-

слаждался шато-лафитом1 и романе2, которыми славились его
погреба, а еще непрерывно думал, какую выгоду приносит
ему каждый глоток. На все в жизни он смотрел только под
таким углом зрения — поглощая фогош3 и ортоланов4,
он слышал звон монет, падающих в его карман.
Рассказываю об этом как об одной из примет ушедшей эпохи,
и не думаю, что в наше время еще существуют люди подобно-
го сорта.
1
Сухое красное вино бордосского типа из округа Медок, одно из самых
известных вин Франции.
2
Французское сухое красное вино, одно из лучших вин мира.
3
Судак, австрийцы называют его «фогош», венгры — «фогас».
4
Ресторанное название блюд из мелкой дичи — овсянок, жаворонков,
воробьев.
II. У ДУ СЕ
Итак, для меня началась новая жизнь, жизнь в мире моды,
где мне предстояло изведать немало триумфов, но и немало
горьких разочарований. Дом Дусе тогда процветал. Перед его
подъездом на улице де ла Пэ стояли три ряда экипажей, мож-
но было полюбоваться богатой фантазией каретных мастеров.
Как сейчас вижу, прекрасная графиня де Ларибуазьер солнеч-
ным ноябрьским днем поднимается на под-
ножку своей виктории1 и изящно усаживает-
ся на подушки из светлого сукна, а лакей
укутывает ей ноги меховой накидкой. Что за
изысканность! А генерал Робино, элегант-
ный спортсмен, надев цилиндр и куртку, по-
гожими днями раскатывал по Елисейским
Полям на трехколесном велосипеде!
То была благословенная пора, когда житей-
ские тяготы и невзгоды, претензии налого-
вых инспекторов и угроза социализма еще
не успели завладеть умами и отнять у людей
радость жизни. Женщины могли прохажи-
ваться по улицам в элегантных туалетах, не Жак Дусе, начало ХХ века
боясь, что их осыплют оскорблениями грубия-

ны, сидящие на террасах кафе. Между людьми из народа и
сильными мира сего еще царила фамильярность, очарователь-
ная и не выходившая за рамки приличия. Знатные господа,
приезжавшие в модные дома на улице де ла Пэ, улыбались в
ответ на улыбки швеек. Прохожие держались друг с другом
приветливо и по-товарищески.
У Дусе мне довелось провести немало упоительных часов,
познакомиться с людьми, которых невозможно забыть.
Однако я почувствовал себя очень неуютно, когда меня пред-
1
Конный экипаж, фаэтон.
II. У ДУСЕ
Улица де ла Пэ, ок. 1900
ставили продавщицам фирмы. По большей части это были

старые грымзы, устроившиеся в фирме Дусе, словно крысы в
круге сыра. Они пользовались большим влиянием на клиен-
ток, даже с самыми знатными дамами болтали запросто, обняв
их за талию, и с покровительственным видом давали советы.
А по отношению к остальному персоналу фирмы они прояв-
ляли возмутительный деспотизм. Не могу не упомянуть
мамашу Тийе, у которой было атласное лиловое платье в стиле
модерн и в свои семьдесят лет она одевалась как юная девуш-
ка. Эта дама задалась целью подорвать мою репутацию, как
будто я мог в чем-то ее ущемить. Думаю, она ненавидела меня
за молодость и независимость. Эта женщина с изуродованным
старостью и алчностью лицом ушла из жизни добровольно.
У нее был молодой любовник, однажды она с ним поссорилась
и, когда он пригрозился уйти, сказала: «Если ты уйдешь,
я окажусь на улице раньше тебя». Пока он спускался по лест-
II. У ДУСЕ
нице, она выбросилась в окно. И он, едва выйдя за порог,

действительно обнаружил ее на тротуаре.
Помню еще Флави, похожую на маску горгоны: волосы цвета
красного дерева и глаза, извергавшие пламя ненависти. А так-
же приторно-любезную мадемуазель Саннуа с белоснежными
волосами в кружевных платьях, с вечно склоненной головой
(думаю, у нее была какая-то болезнь, не позволявшая держать
голову прямо). Ее напускная приветливость была не менее
опасна, чем ярко выраженная враждебность Флави.
И конечно же, мне никогда не забыть Элиан, похожую на старую
львицу с разноцветной гривой. Шевелюра этой хищницы была
пестрой, как альбом с образцами в лавке красильщика. Тут
имелся большой выбор цветов от алого до «имперского», зеле-
ного, со множеством оттенков табачного, «бычьего хвоста» и лу-
ковой шелухи. Элиан напоминала швабру, которой драят палу-
бу матросы, но швабру, насаженную на ствол виноградной лозы:
настолько ее шея была жилистой, мускулистой и узловатой. Гла-
за как два зеленых фонаря и безгубый змеиный рот — таким
было лицо этой ужасной старухи, наводившей на меня страх.
Я считал ее кем-то вроде опасной колдуньи или злой феи. И мне
казалось, что ее жизнь должна была быть таинственной и траги-
ческой, но я ошибался: Элиан жила с учеником парикмахера, и,
вероятно, он опробовал на ней новые способы окраски волос.
В то время как я всеми средствами старался упрочить свое за-
видное положение в фирме (возглавлял отдел костюмов, и под
моим началом был весь технический персонал, то есть люди с
гораздо боґльшим опытом работы, чем у меня), почтенные
продавщицы постоянно унижали меня перед подчиненными
и со злорадным удовольствием осыпали насмешками.
К счастью, я подружился с двумя молодыми продавщицами,
мадам Вантадур, очень хорошенькой блондинкой, и мадам
Лемениль, элегантной брюнеткой.
II. У ДУСЕ
Мадам Лемениль, заведующая отделом оригинальных фасо-

нов, сама напоминала оригинальную статую, увенчанную
пышной прической со множеством локонов и завитков. Вдоба-
вок вся она была увешана украшениями, ожерельями, брасле-
тами, брошами и брелками. Тут были слоники, цифры 13,
крохотные ветряные мельницы, деревянные башмачки, чере-
пашки, четырехлистный клевер, подковы, игральные карты —
и весь этот арсенал никчемных безделушек и амулетов распро-
странял вокруг позвякивание, беспрестанное и раздражающее,
как и ее духи с ароматом гвоздики, наверно самой пахучей и
пряной из индийских гвоздик.
Приходилось лавировать между
этими богинями и проявлять
чудеса дипломатии, чтобы нра-
виться всем вокруг. Месье Дусе с
самого начала сказал мне: «Я бро-
саю вас сюда, как бросают в воду
пса, чтобы научить его плавать.
Постарайтесь приспособиться».
И я приспосабливался.
Моей первой моделью стал во-

ротничок из красного сукна с на-
шитыми полосками ткани во-
круг выреза шеи. Подкладка из
серого крепдешина была выпу-
щена наружу и образовывала от-
ворот. Воротничок застегивался
сбоку на шесть эмалевых пуго-
виц. Было продано четыреста
штук. Некоторые заказчицы
просили сделать такой же ворот- Актриса Габриель Режан, 1900
II. У ДУСЕ
ник, но в другом цвете. И меня обяза-

ли в определенные часы быть нагото-
ве, чтобы выполнять такие заказы.
Однажды я увидел, как в запряжен-
ной мулами карете к дому подъезжает
женщина, по-моему воплотившая
самый дух Парижа, все его очарова-
ние и остроумие,— Режан. Она
впорхнула в дверь, шумно прошур-
шав шелковым платьем, и спросила
месье Дусе. Он вышел к ней, прекрас-
ный, словно бог. Она прошептала ему
на ухо что-то насчет новой пьесы и
роли, которую собирается сыграть.
Месье Дусе подозвал меня и сразу же
посвятил в эту тайну: речь шла о
пьесе «Заза»1. Это была история о
звезде кафешантана, о трудном нача-
ле ее карьеры и о том, как она уже в
расцвете славы сталкивается у дверей
мюзик-холла с бывшим возлюблен-
ным. В этой сцене Режан должна бы-
ла появиться в сногсшибательном,
восхитительном манто, которое пора- Актриса Габриель Режан в роли Заза, 1898
зило и взбудоражило бы не только моло-

дого человека, но и весь зал. Создать такое манто поручили
мне. Я потерял сон. Какой бы фасон и покрой я ни представ-
лял себе, всякий раз мне казалось, что он недостаточно хорош
для Режан, недостоин ее. Наконец я придумал: черное тюлевое
манто, на чехле из черной тафты Бийотэ (знаменитый в то
время художник по веерам) расписал огромными красно-ли-
1
Пьеса О. де Бальзака.
II. У ДУСЕ
ловыми и белыми ирисами. Сквозь

тюль были продернуты две широ-
кие атласные ленты, красно-лиловая
и фиолетовая, они обхватывали
плечи и завязывались спереди затей-
ливым узлом, заменяя застежку. Вся
печаль романтической развязки, вся
горечь четвертого акта были в этом
необычайно выразительном манто,
и когда Режан появлялась в нем на
сцене, публика уже предчувствовала
грустный финал... После этого я
стал признанным мастером как в
фирме Дусе, так и во всем Париже.
Надев мое манто, Режан проложила
мне путь к успеху.
Я повидал у Дусе всех звезд и знаме-
нитостей той эпохи — Марту Бран-
дес1, Тео2, Мэри Гарден3, Рейшамбер. Актриса Габриель Режан в в вечернем платье Дома моды
«Жак Дусе», Париж, 1900е гг.
При моей любви к театру я приходил в
восторг, когда нам выпадало счастье делать костюмы для како-
го-нибудь спектакля, которые каждый год давали в «Эпатан»4,
на улице Буасси-д’Англа. Однажды нам заказали для кордеба-
лета «Опера» военные костюмы эпохи Наполеона. Я попросил
1
Бран дес, Марта (1862—0000) — французская актриса, в 1884 г. начала иг-
рать в театре «Водевиль», имела большой успех в пьесах В. Сарду. С 1887 г.
работала в «Комеди Франсез».
2
Тео, Линген (1903—1978) — немецкий актер.
3
Гар ден, Мэри (1874—1967) — шотландская певица, сопрано, дебютировала
в 1900 г. в Париже. С успехом выступала до 1906 г. в «Опера Комик», с 1910 г.
пела в Чикагской опере.
4
Парижский театральный клуб.
II. У ДУСЕ
Эдуарда Детая1 дать мне подробное описание гусарского

мундира 1815 года с ментиком2, отороченным каракулевым
мехом и расшитым брандебурами3, с кивером4, ладункой5
и ташкой6. Месье Дусе дал мне рекомендательное письмо
к Эдуарду Детаю. Когда я пришел к нему, он был во дворе
и работал над батальной сценой: там стояла пушка,
а вокруг — полицейские из Центральной бригады, одетые
в мундиры артиллеристов времен империи и служившие
ему моделями. Я объяснил цель своего визита, и он, почти
не отрываясь от работы, наизусть перечислил мне цвета
мундиров всех гусарских полков 1815 года, не забыв о
выпушках7 и сетках8. Потом он показал мне свою обширную
коллекцию мундиров, сабель и касок. По пути домой я
размышлял, насколько захватывающим может стать приобще-
ние к какой-либо узкой области знаний и как это прекрасно,
когда человек посвящает свою жизнь одной-единственной
страсти.
Я несказанно радовался, когда попадал на репетиции театраль-
ного клуба «Эпатан». Я видел, как давние члены клуба любез-
ничали с танцовщицами, стучали в двери актерских уборных,
передавали через служителей цветы и записки. Во время спек-
1
Де тай, Эдуард (1848—1912) — французский художник-академик, президент
компании La Sabretache, которая основала Музей истории армии в 1896 г.
2
Гусарская короткая накидка с меховой опушкой.
3
Блестящий шнур на гусарском мундире.
4
Высокий головной убор с круглым дном, козырьком, подбородочным рем-
нем и различными украшениями.
5
Медная коробка для артиллерийских скорострельных трубок, носили через
плечо на ремне.
6
Кожаная сумка у гусар, висевшая на трех ремнях на уровне колена.
7
Оторочка, обшивка по шву, кант.
8
Вокруг пояса гусар завязывал кушак — сетку из шнуров с гомбами (пере-
хватами).
II. У ДУСЕ
такля, спрятавшись за кулисой, я видел, как Мартель играет

санитара в Экс-ле-Бен1, и слушал, как Мили Мейер2 поет
куплеты, сочиненные маркизом Масса:
Жила-была циркачка,
Жил-был баварский принц,
Красотка была не из камня,
И принц был не кремень.
Кажется, это был намек на любовную связь некоего монарха с

Клео де Мерод3.
При описании модного дома Дусе я не могу не упомянуть ме-
сье де ла Пенья, который долгое время был символом этой
фирмы. Элегантный мужчина, высокий, сухопарый, с резкими
чертами лица,— вылитый Дон Кихот, но наделенный богатст-
вом и утонченностью, осанкой фехтовальщика и картинно-
изящными жестами. Его длинный пиджак с узкой талией
(то была эпоха корсетов) оттопыривался на груди, а из карма-
нов выглядывали огромные платки тончайшего шелка, яркие,
как хвосты попугаев. Месье де ла Пенья носил безупречно под-
стриженную бородку, черную, как вороново крыло, а прямой
пробор, разделявший его волосы, спускался до самой шеи.
При виде этой идеальной фигуры, в которой нельзя было
усмотреть ни малейшего изъяна, я всякий раз приходил
1
Курорт на западе Франции.
2
Мей ер, Мили (1852—1927) — французская певица, опереточное сопрано.
3
Ме род, Клео де (наст. имя Клеопатра Диана де Мерод) (1875—1966) —
французская танцовщица, звезда Прекрасной эпохи. Выступала в «Фоли-
Бержер», много гастролировала. Отличалась редкой красотой, сделавшей
ее любимой моделью многих художников, скульпторов и фотографов той
поры. Среди ее многочисленных поклонников был бельгийский король
Леопольд II. Посвященные в эту историю парижане за глаза называли его
Клеопольдом.
II. У ДУСЕ
в восхищение. Он был испанцем, и мы с трудом понимали его

речь, т. к. он говорил скороговоркой, гнусавым голосом.
Когда он, держа в руках ленты, кружева, куски атласа и барха-
та, вертелся вокруг клиентки, это было какое-то священнодей-
ствие, танец огня, магический ритуал, который мог длиться
десять минут, а то и два часа, но после женщина становилась
великолепной, роскошной, сияющей, словно идол. Таким
выдающимся талантом, умением и сноровкой обладал этот че-
ловек! И обладает до сих пор, хотя суровость финансистов и
не позволяет ему вернуться в мир моды. Кто не видел, как де
ла Пенья в порыве вдохновения ловко, словно фокусник,
завязывает ленты, закалывает булавки, закладывает складки
или, достав из кармана свои длинные ножницы, раскраивает
куски атласа, тафты, тюля и муслина, тот не может предста-
вить себе радость и волнение, охватывающие создателя
Высокой моды.
Но как ни поражали меня мастерство и шик месье де ла Пенья,
еще более удивительными казались мне утонченная простота
и естественная элегантность месье Дусе. Я смотрел на него и не
мог понять, откуда берется такое благородство осанки, такая
величавая грация. Когда он надевал свой темно-синий костюм,
казалось, будто он сам окрасил его какой-то особенной крас-
кой, а его галстуки были подобраны и завязаны так, словно
ткань для них создали феи. Я решил во что бы то ни стало
найти адрес его портного и однажды увидел его на воротнике
пальто Дусе. Там было написано: «Хэммонд, Вандомская
площадь». Много раз проходил я мимо лавки английского ма-
стера, но ни разу не отважился войти. Но однажды мне пона-
добился фрак, и я, набравшись смелости, заказал его там,
правда, во избежание неприятного сюрприза, все же спросил,
сколько это будет стоить. Мне назвали сумму в 1888 франков,
и я успокоился.
II. У ДУСЕ
— Когда примерка? — спросил я (мне не терпелось удивить

друзей).
— Одежду по нашим заказам шьют в Лондоне,— ответили
мне,— и ваш фрак будет готов к примерке только через
семнадцать дней.
Я условился о встрече и вышел, размышляя о том, что
напрасно люди так редко заказывают одежду в знамени-
тых модных домах, ведь это, в сущности, обходится не
намного дороже. Через семнадцать дней я пришел на
примерку. Охваченный волнением, я ждал в кабинке,
и вот появился мой фрак, его нес портной самого обычного
вида с сантиметром на шее. Я удивился, что мне не при-
меряют брюки. Портной позвал продавца, который сказал:
«Брюки? Какие брюки? Вы не заказывали брюки, да и
жилет тоже не заказывали». Неприятный сюрприз все-таки
случился. Мне пришлось дополнительно заказывать
брюки и жилет, ведь они должны были соответствовать
фраку.
У Дусе нам надо было создавать новые модели еженедель-
но. Тогдашние модницы показывались в них на скачках
каждое воскресенье и не допускали мысли, что можно надеть
туалет, в котором их уже видели. Имена этих дам известны:
Лиана де Пужи1, Эмильенна д’Алансон2, прекрасная Отеро3
и другие особы, следуя моде, их обхаживали принцы и коро-
1
Пу жи, Лиана де (наст. имя Анна-Мари де Шассень) (1869—1850) — фран-
цузская танцовщица, куртизанка, писательница, одна из парижских звезд
Прекрасной эпохи.
2
Алан сон, Эмильенна де (наст. имя Эмилия Андре) (1869—1946) — фран-
цузская танцовщица и куртизанка. Выступала в «Фоли-Бержер», «Ла Скала»,
«Варьете».
3
Оте ро, Каролина (наст. имя Августина Отеро Иглесиас) (1868—1965) —
французская певица, танцовщица и куртизанка, звезда парижского кабаре
«Фоли-Бержер».
II. У ДУСЕ
ли. А также Нелли Нейстраттен,

Марта Элли1, Жермена Тувнен2,
Маргарита Брезиль3, Габи де
Наваль4, Лиана де Ланси5 и так да-
лее... Разумеется, они появлялись
в последний момент, чтобы зака-
зать или примерить платье, кото-
рое должно было всех поразить в
ближайшее воскресенье, и неред-
ко его приходилось придумывать
в субботу вечером или даже —
я это видел — наспех кроить на
них в воскресенье утром.
Я любил задерживаться в сало-
нах Дусе субботними вечерами,
когда заканчивали отделку завт-
рашних платьев. Можно было
увидеть и даже потрогать наря-
ды, о которых через двадцать
четыре часа будет говорить весь
Париж. Я осматривал их как
знаток, пробовал их на ощупь и
получал от этого огромное удо-
вольствие. А на следующий день У Дусе. Одна из первых моделей Поля Пуаре
1
Элли, Марта — создательница Дома моды в Бордо.
2
Тувнен, Жермена — светская дама Парижа.
3
Брезиль, Маргарита — французская актриса 1950-х годов, играла в театрах
«Пале-Рояль» и «Варьете», жила в доме 49 на авеню Франклина Рузвельта в
Париже.
4
Наваль, Габи де — светская дама Парижа.
5
Ланси, Лиана де — знаменитая французская фигуристка конца XIX века,
звезда ревю «Ледяной дворец», которую рисовал Тулуз-Лотрек.
II. У ДУСЕ
Дамы на скачках в летнем кафе, 1890
отправлялся на скачки и изучал там походку и позы наших

модниц. Я мечтал о новых чудесах, еще более неожиданных,
еще более удивительных.
Однажды месье Дусе пригласил меня к себе в кабинет. Как все-
гда, это взволновало меня и наполнило гордостью. Обычно он
просил показать ему новые модели, критиковал их и предлагал
переделать то или другое, и всякий раз я удивлялся, насколько
точны его замечания. Если я показывал ему маленький анг-
лийский костюм, он находил его чересчур пресным и, подхва-
тив на ближайшем столе обрезок шелка в горошек, мгновенно
мастерил галстук и изящным движением завязывал его имен-
но так, как было нужно, чтобы внести яркую, веселую нотку.
Затем продевал один из концов галстука в бутоньерку, и мое
II. У ДУСЕ
произведение сразу приобретало пикантность, без которой ему

была бы грош цена.
Для меня он был поистине учителем, и я до сих пор горжусь,
что был его учеником. В тот день мы не занимались моделя-
ми. Он вызвал меня, чтобы сказать, что он мной доволен,
чтобы похвалить меня и предложить первое жалованье.
Оно составляло 500 франков в месяц. По тем временам это
была огромная сумма, особенно для молодого человека моего
возраста. Когда вечером я рассказал об этом отцу, думая
насладиться произведенным впечатлением, он попросту не
поверил мне.
— Пятьсот франков молодому человеку, который ничего не
умеет, которому еще учиться и учиться... Впрочем,— добавил
он,— можно не волноваться, их тебе не дадут!
Я возразил:
— Ты ошибаешься, я их уже получил.
— Ну так покажи! — сказал он.
И тут случилась драма, потому что вместо того, чтобы достать
из кармана пять синеньких банкнот, я показал ему запонки,
которые по пути домой купил в ювелирной лавке на улице
де ла Пэ. Я выбрал запонки наподобие тех, что видел у месье
де ла Пенья, с опалами-кабошонами1. Я ношу их и по сей день
в память о взбучке, которую получил тогда от отца: «Ты не
имеешь понятия о бережливости... В конце концов ты станешь
нищим... Ты не думаешь о будущем...» — и так далее. Возмож-
но, он был прав...
Воодушевленный добрым расположением месье Дусе, я взялся
за работу усерднее, чем когда-либо. Я создал целую коллекцию
костюмов, которые состояли из жакета и юбки с очень узкой
1
Способ обработки драгоценных или полудрагоценных камней, при кото-
ром камень приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность
без граней.
II. У ДУСЕ
талией. Эти костюмы надевались поверх корсета. Корсет охва-

тывал тело женщины от груди до колен, сжимая, как тиски.
Подол юбки должен был собираться фалдами. У меня еще со-
хранились мои тогдашние эскизы, но сегодня я не осмелился
бы кому-то показать их. А в то время они нравились, комисси-
онеры прямо рвали их из рук.
Это были не теперешние комиссионеры — объединение
пиратов и подражателей, которые собираются вместе, чтобы
покупать одно платье на десятерых, а потом передавать
модели друг другу, навязывая свои вкусы парижским мод-
ным домам и заставляя всех идти за американской модой,
как правило, бедной идеями и слепо копирующей нашу. Нет,
в те времена они во множестве приходили на все дефиле зна-
менитых модных домов. Они не искали знакомства с теми,
кто подделывает чужие модели, два раза в неделю высажива-
лись с парохода в Гавре и, не теряя ни минуты, ехали прямо
на улицу де ла Пэ — к Ворту, Пакен, Дусе, внимательно,
серьезно, сосредоточенно разглядывали новую коллекцию,
после чего всякий раз шли делать заказы, а не пытались
улизнуть, обещая скоро вернуться. Однако многие из них в
то время нажили состояния. Помню таких замечательных
людей, как мадам Аге, мадам Бенсон, которая представляла
интересы Делафона и мисс Мэри Уэллс. Я до сих пор благо-
дарен им за то, что они проявили интерес к моим дерзким
новациям. Бывали там и клиентки, делавшие заказы для
себя, как миссис Болдуин1, миссис Лэнгтри2, прекрасная
фаворитка самого элегантного из монархов, а также красивые
1
Мадам Аге, мадам Бенсон, Делафон, Mэри Уэллс, миссис
Болдуин — светские дамы Парижа, клиентки дома Пуаре.
2
Лэнг три, Лили (наст. имя Эмилия Шарлотта ле Бретон) (1853—1929) —
французская актриса, модель, куртизанка, официальная фаворитка Эдварда,
принца Уэльского. Одна из красивейших женщин своего времени.
II. У ДУСЕ
парижанки — мадам де Ла Вилльру1, мадам Гастон Верде де

л’Иль2 и многие другие.
Были среди них и комичные фигуры, как, например, баро-
несса де Г., похожая то ли на цирковую наездницу, то ли на
прачку и вечно таскавшая с собой барона и своих собачек,
померанских шпицев. Эта особа, напоминавшая карикатуру
Каран д’Аша3, всегда появлялась с надменным видом и бесце-
ремонно разглядывала всех присутствующих. Во время
примерки, оставшись в кабинке вдвоем с портным, она
улыбалась ему с заговорщическим видом. В любых обстоя-
тельствах эта дама искала возможность как-нибудь задеть,
унизить барона, который должен был удерживать на руках
полдюжины собачек. Если одна из них выскальзывала, баро-
несса поднимала руку с таким видом, словно собиралась дать
ему пощечину. Смотрясь в зеркало, она краем глаза следила
за ним и, заметив, какой у него несчастный вид, оборачива-
лась и нежным, заботливым тоном произносила: «Высмор-
кайся, Анри!» — и барон опускал собачек на пол, доставал
платок и сморкался. Однажды баронесса попросила меня
и портного устроить примерку у нее дома. Портной был
венгром по фамилии Дукеш. В свое время он был знаменит,
но когда говорил по-французски, я не мог понять ни слова.
Она приняла нас в своей спальне, в присутствии бессловесно-
го супруга, которому она вдруг сказала: «Сходи, принеси
сигары для этих господ!» Бедняга вышел за дверь мелкими
шажками, с трудом передвигая больные ноги, и вернулся,
неся две сигары. Когда он протянул их нам, она хлопнула по
1
Мадам де ла Вилльру — светская львица.
2
Мадам Гастон Верде де л'Иль — супруга португальского аристократа.
3
Ка ран д’Аш (наст. имя Эммануэль Пуаре) (1858—1909) — французский
карикатурист. Родился в Москве. Псевдоним повторяет русское слово
«карандаш».
II. У ДУСЕ
ним тыльной стороной ладони, из-за чего они разлетелись

в стороны, и сказала: «Да не эти, идиот, они только для тебя
годятся!» Затем она самолично принесла две коробки сигар,
как она утверждала, лучшего качества, и с улыбкой, в которой
не было и тени доброты, дала мне и портному по сигаре.
Когда мы ушли, я дал себе клятву, что ни одной женщине не
позволю так со мной обращаться и всю жизнь буду заботить-
ся, чтобы представительницы прекрасного пола уважали меня.
Обо мне начали говорить, обращать внимание на модели, под-

писанные моим именем. Я стал понимать, что я кое-чего стою.
Однажды, по-дружески болтая со мной, месье Дусе сказал:
«Дорогой мой друг, вы слишком редко бываете на людях.
Я назначил вам хорошее жалованье именно для того, чтобы вы
смогли приобрести некоторую известность в парижском об-
ществе. Если я увижу. что этого недостаточно, я помогу. Мне
бы хотелось, чтобы вы посещали театральные премьеры,
бывали на скачках и в разных шикарных местах с какой-ни-
будь милой подружкой, которую вы будете одевать по вашему
вкусу и которой поможете найти свой стиль. Возможно, род-
ные посоветуют вам купить ренту, но это неверный путь для
того, кто хочет стать кутюрье. Ренту вы себе купите позже».
Этот совет меня сильно озадачил. Ведь я только и ждал подхо-
дящего случая, чтобы выйти в свет, а в Париже таких случаев
всегда достаточно. Я не побоялся передать отцу слова месье
Дусе, а отец, хоть поначалу и метал гром и молнии, в глубине
души все же не мог не согласиться, что профессия кутюрье
требует некоторого опыта общения с женщинами,
и, как я понял, готов был поступиться своими убеждениями.
Через несколько дней случилось нечто непредвиденное. Одна
из заказчиц дома Дусе прислала мне письмо с просьбой о
встрече в одном из салонов на втором этаже «Кафе де Пари»,
II. У ДУСЕ
где она собиралась дать мне какое-то срочное поручение. Это

была американская актриса, которая пела в Нью-Йорке в
венских оперетках. Я встретился с ней в роскошном интерьере
этого кафе, хорошо известного гурманам всего мира. Когда я
проходил через большой зал первого этажа, мне казалось, что
все постоянные посетители заметили меня и провожают взгля-
дами. Я взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, что-
бы избавиться от этого ощущения. У дверей салона я увидел
прелестную и приветливую миссис А. К., окутанную облаком
муслина. Рядом стояла ее чернокожая служанка в мадрасовом
тюрбане и радостно улыбалась, показывая все свои зубы. Моя
красавица-клиентка, которую я накануне видел у нас в сало-
нах, без церемоний притянула меня к себе и страстно поцело-
вала в губы, после чего пригласила с ней пообедать. Негритян-
ка незаметно удалилась, а я изведал все наслаждения Иосифа
Прекрасного в объятиях мадам Потифар1. Моя новая подруга
потребовала, чтобы я поехал с ней в Трувиль, тогда самый
модный курорт и центр парижской жизни в летнее время
(Довиль стал курортом гораздо позже). Я признался, что не
могу позволить себе такие расходы, тогда она посоветовала
обратиться за помощью к месье Дусе и объяснить, что это в его
интересах — отпускать меня на крупные спортивные состязания,
где можно увидеть столько элегантной публики. Затем дама
исчезла, забыв на столе маленькую золотую пудреницу, инкрус-
тированную бриллиантами. Я спросил счет, но мне сказали,
что по счету уже заплачено. Я взял пудреницу, чтобы вернуть ее
хозяйке в Трувиле, и на следующий день поехал туда.
Не понимая, насколько опасна роль, которую меня заставили
играть, и безмерно гордясь собой, я зашел в «Отель де Пари».
1
Имеется в виде библейская история, как жена знатного вельможи Потифар
пыталась соблазнить Иосифа. Юноша с негодованием отверг ее домогатель-
ства, за что был оклеветан и посажен в тюрьму.
II. У ДУСЕ
Когда я назвался, мне ответили: «Вот и отлично, у нас не было

свободных номеров, и мы приготовили вам место в коридоре,
отгородив его ширмами. У вас не будет вида на море, но будет
очень удобно». Я поднялся наверх и обнаружил, что по стран-
ному совпадению приготовленное для меня место находилось
перед дверью номера миссис А. К. Не мешкая я надел смокинг,
спустился ужинать и, усевшись за маленький столик, увидел
в нескольких метрах от меня свою красавицу, окруженную
элегантными дамами и богатыми господами, справа от нее си-
дел герцог Мальборо, а слева — князь Фюрстенберг. Это был
неподходящий момент, чтобы вернуть ей пудреницу, в кото-
рой я обнаружил три тысячефранковых билета, сложенных в
восемь раз. Не смею приводить другие подробности этого
приключения, озарившего мою юность и заставившего меня
заговорить по-английски.
Около полугода я вел рассеянную жизнь, изображая то Ромео,
то Керубино. В то время я жил в Бийанкуре и оттуда на вело-
сипеде приезжал на авеню Иена, где в роскошном доходном
доме жила моя возлюбленная. Консьерж выпучивал глаза от
изумления, когда я ставил свой запыленный велосипед у под-
ножия лестницы и поднимался к ней. Негритянка, радостно
кудахтая, встречала меня, тут же раздевала и помогала надеть
ночную рубашку. Рубашка принадлежала не мне: на груди
красовался затейливо вышитый инициал «F» с короной сверху.
Никогда больше я не видел подобной ночной рубашки. Она
была из темно-синего шелкового полотна в крупный белый
горошек. Изготовители теперешних рубашек, как беспечные
дети, утратили секрет создания таких чудес.
Моя возлюбленная возвращалась домой. Должен признаться,
что временами она появлялась в сопровождении некоего знат-
ного господина. Пошептавшись с негритянкой, она наливала
ему в бокал загадочную жидкость темного цвета, которая
II. У ДУСЕ
вполне могла быть чем-то вроде кордиаль-медока1. Затем она

усаживалась за рояль, исполняла два куплета, чтобы ублажить
своего князя, после чего тихонько подталкивала его к двери,
а он и не сопротивлялся. Тогда, и только тогда она бросалась в
мои объятия. Не знаю, зачем я рассказываю вам эту историю,
отнюдь не делавшую мне чести? Но я прошу читателя учесть,
как молод я был тогда, и проявить снисходительность.
Эти визиты привили мне вкус к независимости, и я стал пони-
мать, что, как любая личность, имею свои права. Между мной
и отцом часто происходили стычки; наши отношения разла-
дились, а «дело Дрейфуса»2 усугубило этот разлад. Отец тер-
петь не мог евреев, а мне еще не приходилось иметь с ними
дело, и я, естественно, был дрейфусаром. Это стало поводом
для тяжелых сцен, которые несколько раз заставляли меня ухо-
дить из родительского дома. Я забирал с собой книги и все
свое имущество и развешивал у друзей первые купленные
мной картины, в частности полотна старого художника Деб-
росса3, ученика Шентрея4: я с большим трудом приобрел на
мое жалованье четыре его вещи, уже тогда во мне проснулся
коллекционер не менее взыскательный, чем сам месье Дусе.
Вскоре мне пришлось расстаться с домом Дусе. Разумеется, не-
трудно было найти для этого предлог. Некоторое время назад,
беседуя с моей возлюбленной за столом или в экипаже, я нари-
совал для нее несколько туалетов и новых моделей. Она жало-
1
Ликер.
2
Процесс (1894—1906) по делу о шпионаже в пользу Германской империи,
в котором обвинялся офицер французского Генерального штаба, еврей-эль-
засец, капитан Альфред Дрейфус (1859—1935). Процесс сыграл огромную
роль в истории Франции и Европы конца XIX в.
3
Дебросса — владелец известных ресторанов.
4
Шен т рёй, Фрэнсис Легат (1782—1841) — английский художник-скульп-
тор, член Королевской академии с 1815 г., доктор Оксфордского университе-
та с 1835 г. Писал виды Монмартра.
II. У ДУСЕ
валась, что одеваться в

знаменитых домах ужас-
но дорого, и отнесла
мои рисунки безвестной
портнихе, которая обыч-
но шила ей платья. Эта
история дошла до ушей
месье Дусе и стала од-
ним из поводов, чтобы
избавиться от меня.
Был и другой повод. В то
время готовилась поста-
новка «Орленка»1, и я
сделал эскизы большей
части костюмов, в част-
ности белоснежного
костюма Сары Бернар
с шарфом, завязанным
на талии,— именно в
этом облике ее персонаж
стал легендой. Мне при-
ходилось часто встре-
чаться с мадам Сарой
Бернар, и однажды вече-
ром я счел себя вправе Сара Бернар, НьюЙорк, 1916. Из коллекции А. Васильева
зайти на репетицию «Ор-
ленка». Воспользовавшись темнотой в зале, мы с другом про-
скользнули в партер. Вокруг нас сидели какие-то завзятые
театралы, но я не мог разглядеть их лица. Мы прослушали
целый акт пьесы, в то время еще не известной никому, и когда
1
Пьеса Э. Ростана (1900), написанная специально для Сары Бернар, которая
сыграла 20-летнего Орленка в возрасте 56 лет.
II. У ДУСЕ
началась сцена битвы под Ваграмом1, с марширующей армией,

которую изображали всего несколько статистов,
я повернулся к своему другу и тихим голосом сказал, что этот
жалкий парад просто смешон. Мое замечание было услышано
и, как я потом узнал, учтено. Но это обнаружило мое присут-
ствие. Репетицию прервали и доложили Саре Бернар. Месье
Ростан2 выразил ей свое возмущение: подумать только, в зал
пробрались посторонние! В свою очередь мадам Сара Бернар
посетовала месье Дусе на мою нескромность, и это стало одной
из причин постигшей меня опалы.
Но меня тревожила только одна мысль: я огорчил человека,
чье мнение было так важно для меня, я упал в его глазах.
К счастью, мне стало известно, что он не в обиде, и впоследст-
вии я смог не раз убедиться в том, что он сохранил ко мне
доброе отношение.
1
Генеральное сражение австро-французской войны 1809 г. Наполеон Бона-
парт разбил войска эрцгерцога Карла, тем самым завершив существование
Пятой коалиции.
2
Рос тан, Эдмон (1868—1918) — французский поэт и драматург неороман-
тического направления. Член Французской академии с 1901 г.
III. В АР МИИ
Два месяца спустя настало время выполнить долг перед
отечеством, и я почти на год отправился на военную службу.
Вообще говоря, срок службы тогда составлял три года,
но имелись льготы, например для кормильцев семьи,
учащихся некоторых институтов. Мне как бывшему
студенту Института современных восточных языков —
там изучали новогреческий, тамильский, хинди, мальгашский,
яванский, арабский — срок службы сократили до десяти
месяцев. Для меня это стало тяжким испытанием, и неудиви-
тельно: я уже приобщился к миру роскоши и элегантности,
а теперь попал в серый и унылый мир военных.
Когда я прибыл на место службы в Руан, меня поместили
в казармах возле Марсова поля. Я выбрал койку поближе
к двери, чтобы создать иллюзию свободы. Тогдашние кровати
были сделаны из трех досок, уложенных на металлическую
подставку. Спал я хорошо, но в первое же утро, когда в
половине шестого, еще до рассвета, меня разбудил звук
рожка, первая мысль была о матери и доме, о тканях, платьях
и моих мечтах, с которыми мне пришлось расстаться.
Я сразу же понял, насколько бессмысленна армейская жизнь.
Поскольку моя койка была первой в ряду, в тот день наступи-
ла моя очередь зажигать свет и подметать помещение.
Капрал крикнул: «Дневальный, зажечь лампу, подмести под
койками и принести воды!» Я вежливо заметил, что лампы в
помещении уже нет, но капрал прослужил два года, поэтому
ответил: «А мне плевать! Зажечь лампу!» Так я познакомился
с вековыми традициями, неизменно царившими в этой специ-
фической среде.
Позднее всех льготников (тех, кому срок службы сократили
до года) объединили в особый взвод и перевели в казарму
Пелисье. Там я оказался в более приятном обществе: моих
III. В АРМИИ
товарищей звали Трарье, де Вогэ, де Лессепс, Жийу, Алькан,

П. Истель, О. Жалю и так далее... Однажды, после долгого
марша под дождем, мы вернулись вконец обессиленные
и промокшие; и вдруг нам приказывают привести в порядок
форму, наваксить обувь и построиться во дворе. Но как
наваксить ботинки, если в них полно воды и грязи?
В то время как более усердные служаки, пыхтя, натирали
ваксой задрызганную обувь, я предложил спуститься
как есть, поскольку, добавил я: «Лейтенант поймет,
что дело тут не в лени». Так я рассудил, не приняв во внима-
ние дух воинской дисциплины. В итоге кто-то наваксил
ботинки, а кто-то просто отчистил их от налипших комьев
земли.
Когда рота построилась, лейтенант назвал мое имя и
приказал выйти из строя. «Рядовой Пуаре,— сказал он,—
мне передали, что вы сейчас говорили в казарме, и чем
больше я над этим думаю, тем более вопиющим я нахожу
ваше поведение. Вы сказали солдатам: “Если мы все сгово-
римся и не будем ваксить ботинки, нам ничего не сделают”.
Надо ли объяснять, какое это возмутительное, а в некотором
смысле даже опасное заявление? Ведь вы, по сути, хотели
сказать, что если солдаты объединятся с целью невыполнения
приказа, то командир ничего не сможет с ними сделать.
Вы пытались внушить солдатам. что они имеют право
на забастовку. Это чрезвычайно серьезный проступок,
и мне придется вас примерно наказать. Я задаюсь вопросом:
до чего вы докатитесь, если будете продолжать в том же
духе? От меня лично вы получите восемь суток карцера,
и я не удивлюсь, если майор добавит вам еще. А наш
полковник не любит смутьянов и наверняка даст вам это
почувствовать». Затем он пустился в рассуждения о
праве на забастовку и угрозе анархии. Его звали Шово-
III. В АРМИИ
Лагард1, один из его предков удостоился высокой чести —

дать свое имя улице в Париже.
С этого дня мне уже не хотелось быть сознательным гражда-
нином, да и служебного рвения у меня сильно поубавилось.
Я перестал надеяться на продвижение по службе, если буду
честно исполнять свой долг, зато обрел уверенность, что
военные никогда не смогут понять меня, а я — их. Солдат
из меня получился неважный, я отлынивал от дела как
только мог. И регулярно попадал в санчасть с очень странным
недомоганием: когда врач куда-нибудь отлучался, у меня
резко поднималась температура, достигая опасных для жизни
пределов, но, как только он возвращался, температура сразу
же становилась нормальной. Обеспокоенный такими симпто-
мами, врач поставил диагноз — малярия, и отправил меня
в госпиталь. Там мне дали предусмотренную уставом дозу
слабительного и одели в смешную форму — огромные боль-
ничные туфли, необъятных размеров пижаму из грубой
шерсти коричневого цвета с красной оторочкой и хлопчато-
бумажный колпак. Это напоминало одежду заключенного.
Я попал в палату, где лежали главным образом туберкулезни-
ки. Ночью меня разбудил парень с соседней койки и спросил,
нет ли у меня сигарет. Он жаловался на странное покалывание
в горле и полагал, что от дыма это пройдет. А получилось
наоборот. Он стал харкать кровью и через два часа
скончался.
1
Шо во-Ла гард, Клод Франсуа (1756—1841) — известный французский
адвокат, во время процесса короля и королевы защищал Марию Антуанетту,
потом принцессу Елизавету, сестру Людовика XVI. Об этих процессах
впоследствии написал мемуары. Защищал многих государственных деятелей
эпохи революции, подвергшихся преследованию со стороны правящей
партии, обнаружив большую энергию, талант оратора, твердость убеждений
и мужество.
III. В АРМИИ
Как-то раз, воскресным утром, я пошел на мессу в больнич-

ную капеллу и сел рядом с сестричкой, которая присматривала
за нашей палатой. Мне удалось подружиться с ней, и она
помогла мне добиться того, за чем я стремился в госпиталь,—
отпуска по выздоровлении.
Каждое утро, в шесть часов, к нам в палату заходил главный
врач в сопровождении практикантов. Он показывал им мои
селезенку и печень: по его мнению, состояние этих органов
свидетельствовало о том, что я страдаю перемежающейся
лихорадкой, которую подхватил в какой-то нездоровой мест-
ности. Чтобы угодить доктору, пришлось выдумать, будто я
жил в окрестностях Рима (я знал, что местность там болотис-
тая). «Ага! Вот видите! — обрадовался он, а затем добавил: —
Если это будет продолжаться, я сделаю ему пункцию селезен-
ки». В результате на следующее утро, во время обхода, он за-
стал меня на ногах, а когда спросил, как я себя чувствую,
я ответил, что мне гораздо лучше. Он поверил и назначил мне
отпуск по выздоровлении на несколько недель. Это дало мне
возможность через некоторое время уехать в Париж, где я
вновь посвятил себя рисованию и изучению того, что мне так
нравилось,— женской элегантности.
Когда я вернулся в часть, там начиналась подготовка к празд-
нику, если не ошибаюсь, в честь столетия битвы при Вальми1
или чего-то в этом роде. Я сказал своим товарищам, что
берусь написать пьесу в трех актах, где будут показаны все
основные приметы армейской жизни. Во дворе казармы
1
Битва, произошедшая 20 сентября 1792 г. в ходе Войны первой коалиции,
ставшей частью Французских революционных войн. Силы французской
армии Север под командованием Франсуа Дюмурье и французской армии
Центр под командованием Франсуа Кристофа Келлермана остановили про-
движение прусской армии под командованием Карла Вильгельма Фердинан-
да к Парижу.
III. В АРМИИ
подручными средствами был выстроен театр. Я набрал труппу,

которой распоряжался по своему усмотрению и в которую хотел
попасть каждый, поскольку за это давали освобождение от стро-
евой подготовки. На нашем спектакле присутствовали префект и
военный комендант Руана. Сюжет был такой: Французская Ар-
мия (эту роль играл ваш покорный слуга) принимает к себе но-
вичка-льготника, юного графа Бутон де Бретеля, и знакомит его
с радостями армейской жизни — Жратвой, Карцером, Отхожим
Местом и так далее. Каждый из этих аллегорических персонажей
исполнял свои куплеты. Во время антракта комендант, истин-
ный парижанин по фамилии Галлимар, зашел за кулисы, позд-
равил меня, обнял и предложил бокал шампанского, который я
выпил, сидя у него на коленях, словно певичка из кафешантана.
Я исполнил на сцене куплеты патриотического содержания, это
понравилось начальству, и меня перестали считать анархистом.
Вряд ли этот период жизни можно назвать приятным, но ка-
кие-то забавные воспоминания от него все же остались. На-
пример, история рядового де К., который благодаря своему та-
ланту пианиста сделался собственным тапером генерала, затем
был принят в доме, стал учить музыке его дочерей и обручил-
ся с одной из них; с этого момента мы больше не видели его в
казарме. Он жил, словно влюбленный голубок, ворковал с
утра до вечера, а иногда мы встречали его в городе — верхом
на генеральской лошади, в генеральских сапогах с золотыми
шпорами и в сопровождении генеральского ординарца.
Он катался по лесу, собирал цветы и привозил их невесте.
Но в день демобилизации роль пианиста и жениха закончи-
лась, он вернулся в Англию, где жил до призыва, а впоследст-
вии, как я слышал, стал супругом мадам Стенель1, к тому
времени вышедшей из тюрьмы.
1
Сте нель, Маргерит (1869—1954) — французская авантюристка, известная
связью с президентом Франции Феликсом Фором.
IV. У ВОР ТА
Когда срок службы подошел к концу, я стал думать о возвра-
щении к прежним занятиям, захотелось вновь попытать счас-
тья в мире моды. Чтобы наладить связь со знаменитыми дома-
ми, лучше всего было снова стать рисовальщиком. Я обратил-
ся к прежним заказчикам, в частности к месье Ворту. В то вре-
мя фирмой руководили сыновья велико-
го кутюрье, который одевал императри-
цу Евгению1. Их звали Жан и Гастон2.
И однажды Гастон Ворт сделал мне за-
манчивое предложение: «Молодой чело-
век, вы знаете, что Дом Ворта с давних
пор одевает коронованных особ всего
мира и их придворных. У нас самая знат-
ная и богатая клиентура, какая может
быть, но сегодня эта клиентура носит не
только парадные туалеты. В наше время
принцессы иногда ездят на автобусе,
а то и ходят по улице пешком. Когда я
предлагаю брату Жану создать неболь-
шую коллекцию простых и практичных
платьев, он неизменно отказывается, го-
воря, что это не его дело. А между тем
клиентки спрашивают такие платья.
Наша фирма, как знаменитый ресторан,
Императрица Евгения в платье от Ворта.
где не желают подавать ничего, кроме Фото Диздери из коллекции Роми
1
Евгения (1826—1929) — императрица Франции, супруга Наполеона III.
2
Чарльз-Фредерик Ворт умер в 1894 г., но успел передать свое дело сыновь-
ям — Жану Филиппу (1856—1926) и Гастону (1853—1924). Именно под их
влиянием во Франции начала ХХ в. развился стиль модерн. Однако сам Дом
моды «Ворт» был продан одной из английских фирм после Второй мировой
войны.
IV. У ВОРТА
трюфелей. Поэтому нам

необходимо открыть “от-
дел жареного картофеля”».
Я сразу сообразил, какие
выгоды мне это сулит —
заведовать «отделом жаре-
ного картофеля» в про-
славленной фирме, и тут
же согласился. Разумеется,
я не прогадал. Правда, про-
давщицы, напомнившие
мне мегер, с которыми я
работал у Дусе, весьма
придирчиво относились к
моим моделям, зато заказ-
чицам они нравились.
Там я увидел такие платья,
каких раньше и предста-
вить себе не мог. Желая
изучить то, что было сде-
лано до моего прихода,
я по многу раз просмат-
ривал все современные
Великая княгиня Мария Николаевна, сестра императора Александра II,
модели и даже заглянул в платье Дома моды «Ворт», Париж, 1857
в старые альбомы, чтобы
ознакомиться с изысканными творениями папаши Ворта, порт-
ного Тюильри. В альбомах было полно образцов и акварельных
зарисовок, дававших достаточное представление о вкусах двора
и самой императрицы. В частности, я запомнил одно платье с
кринолином: весь подол был обтянут гирляндами телеграфных
проводов и украшен чучелами ласточек, попеременно сидевших
на этих гирляндах и паривших над ними...
IV. У ВОРТА
На другом платье той же эпохи были

вышиты огромные улитки. Я не ста-
рался перенять здешний стиль, кото-
рый, надо сказать, сильно изменился:
платья, созданные Жаном, были чуде-
сами искусства и образцами лакониз-
ма. В своей работе он часто вдохнов-
лялся полотнами старых мастеров,
и я видел, какие великолепные замыс-
лы он почерпнул из картин Натье1 и
Ларжильера2. У него были очень уме-
лые помощницы: одна, в частности,
могла выкраивать корсажи наподобие
тех, что носили женщины Великого
Платье, покрытое декоративной сеткой, от Ворта
века, из гладкого либо расшитого се-
ребром или золотом атласа. Они полу-
чались плотными, словно панцирь, и образовывали на талии
жесткие складки, удачно подчеркивавшие гибкие движения
бедер. А еще он мог сделать рукав из тюлевого шарфа, подхва-
тив его выше локтя алмазным ожерельем, с концов которого
свешивались изумрудные желуди. Он не представлял себе, что
можно создать какое-либо платье, кроме роскошного.
Я прекрасно понимал, почему мои модели, выдумки человека
с улицы, казались ему жалкими и невзрачными. Жан Ворт не
слишком радовался появлению чужеродного элемента, прини-
жавшего, по его мнению, фамильную марку. Он недолюбли-
1
На тье, Жан-Марк (1685—1766) — французский художник, создатель стиля
живописи — исторического портрета. Картины Натье обожествляют и идеа-
лизируют образ женщины, которых мастер изображал в одеяниях мифиче-
ских персонажей.
2
Лар жи ль ер, Николя де (1656—1746) — французский живописец, член
Французской академии, великолепный портретист.
IV. У ВОРТА
вал меня, в его глазах я воплощал

дух новаторства, который (он чув-
ствовал это) должен был разбить
и развеять его мечты. Однажды,
когда я показал ему маленькое
платье-костюм, Жан вдруг поблед-
нел так, словно ему стало плохо
(он был очень нервным челове-
ком), и перед своей обычной
свитой льстецов и подхалимов
произнес: «Вы называете это
платьем? Это же мокрица».
Чтобы не дать ему развить эту
мысль, я поспешил укрыться от
стыда в своем кабинете. Однако Эскиз платья Ворта «павлин» для баламаскарада по заказу
принцессы Матильды де Саган
«мокрица» проложила себе дорогу
и была продана много раз. Судя по
всему, между братьями происходили бурные сцены из-за
меня. Я постоянно чувствовал ненависть одного и поддержку
другого. Гастон Ворт, для которого имел значение лишь
коммерческий успех, предвидел наступление современной
эпохи и чуял опасность, уже нависшую над дворами
иностранных монархов.
Однажды Дом Ворта наполнился пунцовым бархатом; все кру-
гом только и говорили про «crimson1». Это был цвет парадных
мантий английского двора: предстояла коронация Эдуарда VII.
Жан Ворт с гордостью показал мне письмо от придворного
ведомства, в котором перечислялись правила этикета. Вся бри-
танская аристократия должна была облачиться в мантии.
Длина шлейфа и количество горностаевых оторочек зависели
от титула и древности рода. Три месяца наш Дом моды зани-
1
Темно-красный, малиновый цвет (англ.).
IV. У ВОРТА
мался исключительно пошивом парадных мантий. Они были

во всех комнатах, не могло быть и речи, чтобы раскладывать
на столе драгоценный бархат, сотканный в соответствии со
многовековой традицией, он непременно порвался бы или
истерся, если бы с ним работали как с обычной тканью.
Поэтому мантии надевали на деревянные манекены, а шлей-
фы прибивали гвоздиками к паркету. Вокруг хлопотали целые
отряды мастериц, благоговейно-сосредоточенных, словно
архидиаконы возле реликвии. Месье Ворт всем показывал эти
священные шедевры, которые казались ему идеалом красоты.
Он был на верху блаженства. К моему стыду, должен при-
знаться, я так и не смог понять, почему он находил эти
церемониальные атрибуты столь восхитительными. Мне они
напоминали красные балдахины с золотой бахромой, какие
Мастерская корсажей Жана Филиппа Ворта, 1907
IV. У ВОРТА
Актриса Элеонора Дузе в роли Памелы в платье от Жана Филиппа Ворта
IV. У ВОРТА
изготавливаются фирмой Беллуар для пышных свадеб

и вручения премий на городских торжествах.
Месье Ворт любил смотреть в окно на улицу де ла Пэ
и наблюдать за движением экипажей, привозивших к
нему представителей высшего общества со всего света.
Это вошло у него в привычку. Вдруг он обернулся, словно
подброшенный пружиной, и произнес: «Дамы, к нам
княгиня Барятинская!» Было заметно, что его сердце
забилось сильнее.
Все продавщицы разом поднялись с мест. Стулья расставили
вдоль стен, как для показа моделей. И все устремились на
площадку перед лифтом. Из коридоров стекался срочно
оповещенный персонал. Это был общий сбор, мы выстрои-
лись в шеренгу перед дверью, а г-н Ворт зажимал пасть
маленькой собачке, которую держал под мышкой: она радост-
но тявкала, решив по-своему поучаствовать в окружающей
суете. Я стоял в конце шеренги и с любопытством ждал,
когда же появится прекрасная княгиня, виновница этого
переполоха. Лифт поднимался очень медленно, как будто
вез борца-тяжеловеса. Когда он открылся, я был разочарован:
оттуда показалось маленькое, толстенькое, краснолицее
существо в черном, похожее на кюре, опиравшееся на две
трости и с огромной сигарой во рту. Все низко поклонились
либо сделали книксен. Месье Ворт согнулся в три погибели.
Властным тоном, с сильным русским акцентом княгиня
произнесла: «Ворт, покажи мне твои конфекции». Так она
называла манто.
Жан Ворт усадил княгиню на несколько стульев, манекенщи-
цы побежали переодеваться, и я удостоился чести показать
княгине свое манто, только что законченное, в то время
новинку. Сегодня оно показалось бы банальным, едва ли не
старомодным, но тогда еще никто не видел ничего подобного.
IV. У ВОРТА
Это было просторное, прямое кимоно из черного сукна с биэ1

из черного атласа; рукава расширенные по всей длине, по кра-
ям украшенные богатой вышивкой, как рукава китайских ха-
латов. Быть может, княгине привиделись китайцы, на которых
Россия смотрела как на врагов? Быть может, перед ней возник
призрак Порт-Артура2 или еще что-нибудь в этом роде?
Как бы там ни было, но она вдруг закричала: «Ах! Какой ужас!
У нас, когда за санями бегут мужики и сильно докучают,
им отрубают головы и кладут в такие вот мешки...»
Мне казалось, что мою голову уже положили в мешок.
Я ушел, совершенно пав духом и потеряв надежду когда-либо
понравиться русским княгиням.
В скором времени мне представился случай, чтобы создавать в
Париже платья по моему вкусу, для женщин, которых я боль-
ше всего почитал. На улице Обер освободилось подходящее
помещение. Из модного дома, расположенного по соседству,
собралась уйти продавщица: она тоже оказалась свободной.
Я почувствовал, как у меня вырастают крылья, и последовал
совету месье Дусе: у меня была очаровательная любовница,
и на нее все обращали внимание благодаря элегантнейшим
туалетам, которые я для нее создавал.
Я жил тогда в Овер-сюр-Уаз3, снимал там домик, что-то вроде
загородного особнячка, вел независимый образ жизни и
позволял себе разные причуды. При доме был маленький сад,
который выходил к Уазе; перед тем как пойти на работу, я мог
посидеть на берегу с удочкой. У меня уже проявлялись недо-
статки, которые преследовали меня всю жизнь и которые я
всегда ценил в себе больше, чем достоинства. Моя подруга,
1
Плиссированные оборки и мелкий рюш, которыми обшивали по краю не
только платья, но и белые перчатки до локтя.
2
Самое продолжительное сражение Русско-японской войны в 1904/1905 г.
3
Небольшой живописный городок на р. Уаз в 35 км от Парижа.
IV. У ВОРТА
родом из Эльзаса, очень любила

готовить. Помню, она вставала в
пять утра, чтобы успеть замари-
новать закуски или кролика и
подать их на стол в полдень.
Она готовила анчоусов и филе
сельди, и, когда снова ложилась
в постель, от нее пахло свежесо-
рванным тимьяном, кервелем и
луком-резанцем. Эти прозаиче-
ские хозяйственные заботы не
мешали ей носить платья с боль-
шим искусством. Я помню
черный суконный костюм с
пелеринкой, закрепленной
на плечах, как плащ Вертера1,
и маленькую черную шляпку-
кораблик, увенчанную белой
петушьей головой с красным
гребешком. Это было восхити- Платье от Ч.Ф. Ворта для княгини Строгановой, 1893.
тельно и, думаю, неплохо смотре- Из коллекции А. Васильева
лось бы даже сегодня. Все женщины любовались этим туале-
том и давали мне понять, что охотно купили бы его, если бы я
согласился продать. Однажды утром, приехав из Овера, я за-
шел в кабинет Гастона Ворта и сказал ему: «Вы предложили
мне открыть у вас “отдел жареного картофеля”. Я это сделал.
Я доволен своей работой, вы, надеюсь, тоже. Но запах
“жареного”, похоже, многим здесь мешает. Поэтому я решил
обосноваться в другом квартале и “жарить картофель” само-
стоятельно. Хотите оплатить мне “сковородку”?»
1
Имеется в виду персонаж романа И. В. Гете «Страдания молодого Вертера»
(1774).
IV. У ВОРТА
Платья от Ч.Ф. Ворта, 1898. Музей Метрополитен, НьюЙорк
Месье Ворт улыбнулся и сказал, что ему понятно мое нетерпе-

ние. Он похвалил меня за предприимчивость, но объяснил,
что не может участвовать в каком-либо деле, помимо своего,
и с чрезвычайной любезностью пожелал мне удачи.
V. НА ЧА ЛО СА МО СТО Я ТЕЛЬ НОЙ РА БО ТЫ
В доме номер пять по улице Обер, на углу улицы Скриба, там,
где сейчас располагается половина Дома моды «Кирби-Бёрд»1,
было свободное помещение. Оно принадлежало одному разо-
рившемуся портному. Но меня это не отпугнуло, и я решил
открыть там свое дело. Отец мог бы охладить мой пыл, но его
больше не было. Мать увидела у меня в глазах энтузиазм, га-
рантирующий успех, и дала авансом пятьдесят тысяч франков.
Этот маленький капиталец и стал для меня источником всех
тех денег, которые я заработал, и тех, гораздо больших, кото-
рые я потерял. Всего за неделю жалкая половина портняжной
мастерской преобразилась и стала нарядной и веселой. Не по-
думайте, будто я пустился в безумные траты. Я прикупил
только самое необходимое. Ради экономии пришлось оставить
ужасный ковер, я его никогда не забуду, с огромными розами,
кроваво-красными, точно бифштексы. Но публика смотрела
только на мои платья или, быть может, притворялась, что не
замечает ковра. От его уродства страдал я один. Мои модели
привлекали прохожих свежестью и новизной. Парижане, на-
верно, еще не забыли, как останавливались у моих витрин,
чтобы полюбоваться каскадом идей, которые я щедро рассы-
пал. Когда наступала осень, я привозил из леса Фонтенбло
полную карету золотистых и коричневых листьев и расклады-
вал их на витрине вперемежку с сукном и бархатом, точно по-
добранными по цвету. Когда шел снег, я создавал зимнюю
сказку, сочетая белоснежное сукно, тюль и муслин с высохши-
ми ветками деревьев, и прохожие были в восторге от того, как
быстро я отзывался на смену времени года.
Через месяц я приобрел известность, и не было в Париже тако-
го человека, который хотя бы раз не остановился перед моей,
1
Незначительный Дом моды, существовал в Париже в 1930-х годах.— Прим.
А. Васильева.
V. НАЧАЛО САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ
теперь уже знаменитой, витри-

ной. А однажды приехала Режан
в своей карете, запряженной му-
лами. Для меня это стало собы-
тием. Потом она часто стала
приезжать ко мне. Служащих
было немного; один бухгалтер
постоянно обкрадывал меня и
едва не загубил все мои надеж-
ды. Меня преследовало воспоми-
нание о княгине Барятинской,
и манто, которое она раскрити-
ковала, нравилось мне все боль-
ше и больше. Ему суждено было
стать отправной точкой для це-
лой серии моделей. Как бы то ни
было, оно долгие годы главенст-
вовало в моде и вдохновляло мо-
дельеров. Я назвал его «Конфу-
ций». Каждая женщина покупала
по крайней мере одно такое ман-
то. Так в моде стало проявляться
влияние Востока, и я был
проводником этого влияния.
Тогда еще носили корсет. Я объ-
явил ему войну. Последняя раз-
Рисунок Поля Пуаре, ок. 1905 года. Из коллекции А. Васильева
новидность этого орудия пытки
называлась «гаш-саррот»1. Я конечно же знал многих женщин,
стеснявшихся своих пышных форм и стремившихся скрыть их
1
По имени придумавшего его модельера Инесс Гаш-Саррот. В 1900 г. она пред-
ставила публике «реформированный корсет» из прорезиненной эластичной
ткани и гибких пластин, что давало телу боґльшую свободу движения.
или сделать менее рельефными. Но этот новый корсет, стиски-

вая женское тело, образовывал две огромные выпуклости:
с одной стороны — выпирающий бюст, с другой — торчащий
зад, так что женщина становилась похожей на буксир, кото-
рый тащит за собой баржу. Казалось,
в моду снова вернулся турнюр. Как все
великие перевороты, эта революция была
совершена во имя свободы: чтобы не
сдавливать желудок и облегчить пищева-
рение, т. к. желудок располагался под
верхней выпуклостью.
И вот я, опять-таки во имя свободы,
упразднил корсет и ввел в обиход
бюстгальтер, с тех пор утвердившийся
окончательно. Да, я освободил бюст,
зато ногам стало тесно. Все мы помним,
какой плач, стон и зубовный скрежет
вызвало это мое деспотическое решение.
Женщины жаловались, что им стало
трудно ходить, садиться в экипаж.
Но все жалобы только шли на пользу
моему нововведению. Разве сейчас кто-то
обращает внимание на такие протесты?
Разве мы не слышали новых стонов,
когда платья стали свободными внизу?
Не было случая, чтобы женские жалобы
или брюзжание смогли остановить
развитие моды, напротив, это только
создавало дополнительную рекламу.
Узкие юбки стали носить все.
Однако первые успехи не принесли ожи- Рисунок Поля Пуаре, ок. 1905 года.
даемой прибыли по вине недобросовест- Из коллекции А. Васильева
Рисунки Поля Пуаре, ок. 1905 года. Из коллекции А. Васильева
ного бухгалтера, который подделывал отчетность. Мне при-

шлось изведать все разочарования, какие подстерегают
начинающего дельца. Однажды обнаружилась пропажа
нескольких бобин шелка. Начатое мною расследование не дало
результатов, и тогда я решил прибегнуть к помощи оккульт-
ных сил. Эту необычную мысль подал мне один бывший
комиссар полиции, который в особо затруднительных или
вовсе безнадежных случаях всегда обращался к гадалкам
и получал от них поразительно точные сведения. Бухгалтер
сначала отговаривал меня, а потом попросил взять его с собой
к ясновидящей, чьи услуги обходятся не слишком дорого.
Вход в ее квартиру был со двора; она приняла нас в тесной
кухне, где сидел кот, а в котелке клокотала вода, как полагается
у колдуний. Когда она впала в транс, то сказала, что я стал
жертвой кражи, и сейчас она расскажет мне, при каких
обстоятельствах эта кража произошла.
— Я вижу двух мужчин с тачкой,— сказала она,— которые
останавливаются у вашего Дома. Это происходит воскресным
утром, на улице почти нет прохожих. У одного из мужчин
ключ от витрины. Он открывает низенькую дверь и нагнув-
шись входит в дом. Он берет бобины шелка и передает их
другому, а потом оба уходят по широкой прямой улице
по направлению к западу.
У моего бухгалтера был ключ, и жил он в Уйле. Он сильно
разволновался, должно быть, видение о чем-то ему напом-
нило. Я попросил ясновидящую описать вора, и она
сказала:
— Не понимаю, что со мной. Трудно говорить. Мне как будто
что-то мешает, мне не по себе. У этого человека яркая внеш-
ность. Он рыжеволосый, принадлежит к вашему ближайшему
окружению, у него прямая осанка. И вы никогда не поверите,
что это он вас обокрал.
Рисунки Поля Пуаре, ок. 1905 года. Из коллекции А. Васильева
Я вручил ей не слишком обременительную плату за услуги

и откланялся. Когда мы спустились по лестнице, я обернулся
и встал перед бухгалтером, загородив ему дверь. Я схватил его
за плечи и, пристально глядя в глаза, произнес: «Ну, что вы об
этом думаете?» Он ответил, что попытки узнать правду таким
способом вызывают у него улыбку и что он просит расчет,
так как видит мое недоверие.
Мой кабинет на улице Обер находился на втором этаже, и я
часто поглядывал на балкон соседки-модистки: там появля-
лись хорошенькие женщины. Одна из них показалась мне кра-
сивее всех, кого я когда-либо встречал. Сейчас я уже не помню,
под каким предлогом я заманил ее к себе, помню только, какое
Примерка корсета, ок. 1900
волнение почувствовал, когда она вошла. Это была брюнетка

с голубыми глазами. Что за глаза! Голубые, как незабудки.
Между нами возникло непреодолимое взаимное влечение,
и, полагаю, именно она открыла мне, что такое любовь.
У нее был, с позволения сказать, муж, но нас это нисколько
не смущало. Не сговариваясь, мы решили принести его в
жертву нашей любви. Тем не менее он, словно призрак,
время от времени вставал у нас на пути, показывая, как он
страдает, и пытаясь разжалобить. Но мы были веселы
и безжалостны и преодолели бы любое препятствие, ибо нас
переполняла какая-то неудержимая сила. Я надеялся, что
эта встреча, посланная мне, как я думал, самой судьбой,
определит все мое будущее, и до сих пор не понимаю,
почему мои мечты не сбылись. Возможно, было что-то,
о чем я забыл. Если Марта однажды прочтет эти строки,
пусть она знает, с каким благоговением, восторгом
и уважением я вспоминаю о том времени, которые мы
провели вместе. Простите мне это лирическое отступление.
В это же время произошло мое знакомство с Бернаром

Нодэном1. Увидев в «Криках Парижа»2 его рисунки, я без
долгих размышлений попросил его нарисовать для меня
заголовки. Благодаря ему я узнал, что такое жизнь подлинного
художника, всецело отданная творчеству. Невозможно найти
более возвышенный пример любви к искусству. Я наблюдал,
как рождалась каждая из его вещей, мне были известны все его
мечты и надежды; я видел, как он приступал к работе над
1
Но дэн, Жан-Бернар — французский художник, график, гравер.
2
Громкая реклама парижских торговцев. Этим крикам придавалась ритми-
ческая стихотворная форма четверостишия, посвященного предложению
и восхвалению одного определенного товара. Сборник «Крики Парижа»
впервые составил и опубликовал Гильом де Вильнев в XIII в.
большими иллюстрациями,
принесшими ему славу, и могу
сказать: им владела поистине
всепоглощающая страсть.
Я любил заходить в его скром-
ную квартирку на улице Лаос
или на улице Николя Шарле
и заставать его за рабочим сто-
лом, где лежали резцы, медные
доски, стояли флаконы с кисло-
тами, смотреть, как он воюет
с неподатливым материалом,
стремясь полнее выразить свой
замысел. Когда он достигал
цели, делал себе подарок: брал
гитару, висевшую на расстоя-
нии протянутой руки, и играл
какую-нибудь малагенью1,
а порой и арию Баха. Иногда
я проводил у него полдня,
слушая, как он с лукавой улыб- Программки Бернара Нодэна
кой исполняет шаловливые,
запрещенные песенки XVII столетия. Одна из них, песня
аббата Шолье, до сих пор доставляет мне истинное наслажде-
ние, хоть и сохранилась в памяти далеко не полностью.
Я горжусь, что был и остаюсь другом Нодэна, одного из самых
одаренных художников, каких я знал, и мне лестно вспоми-
нать, что это я подарил ему старинную виолу да гамба2, из ко-
торой он извлекал такие чудные звуки, что прославленные
1
Испанский народный танец.
2
Старинный струнный музыкальный инструмент семейства виол, близкий
по размеру и диапазону современной виолончели.
музыканты вроде Казадезюса1

решились исполнять его сочине-
ния на концертах. Но у меня еще
будет случай поговорить о нем.
До скорого свидания, Нодэн!
Меня уже знали и ценили мно-

гие, но я был не вполне доволен
своей жизнью: слишком часто
проводил время легкомысленно
и без всякой пользы. У меня бы-
ло немало друзей или просто
приятелей — Деклер, фовист
Пикабиа2 (тогда он еще прилеж-
но копировал Сислея3), с ними
я развлекался, но это были
лишь удовольствия, а я мечтал
о счастье. В то время повсюду
стали появляться опиумные
курильни, опиум начал входить
в моду. Кое-кто старался за-
влечь меня в гости к морским
офицерам и художникам, кото- Программки Бернара Нодэна
1
Ка за де зюс, Робер Марсель (1899—1972) — французский пианист.
С 1947 г. директор Американской консерватории в Фонтенбло. Крупнейший
представитель традиций романтического пианизма.
2
Пи ка биа, Франсис (1879—1953) — французский художник-авангардист,
график, писатель-публицист, получил известность как эксцентричный
художник, не подчинявшийся никаким политическим или стилистическим
догмам. Оказал большое влияние на современное искусство, в частности на
дадаизм и сюрреализм.
3
Сис лей, Альфред (1839—1899) — французский художник-пейзажист
английского происхождения, представитель импрессионизма.
Наброски моделей Дома Поля Пуаре
рые в своих изысканно обставленных домах приобщали зна-

комых к радостям опиума. Но я так и не поддался на уговоры:
упоминаю об этом лишь для того, чтобы раз и навсегда
заткнуть рот якобы хорошо осведомленным злопыхателям,
пожелавшим сделать из меня извращенца и сатаниста. Мои
средства не позволяли мне стать ни тем, ни другим. Я так и не
попробовал ни опиума, ни кокаина, ни морфия, ни какого-ли-
бо иного зелья, отравляющего тело и душу. Наоборот, мне
хотелось упорядочить и устроить свою жизнь, потому что в
той колоритной среде, где я вращался, легко было впасть в
беспутство и сумасбродство. Самой надежной защитой от этой
угрозы мне представлялась семья, и я стал убеждать себя, что
пришла пора жениться.
Родные очень удивились, когда узнали о моих намерениях.
Я решил возобновить знакомство с одной особой, которую
знал с детства. Мне казалось, что именно в ней я найду достой-
ную подругу. Но, как мне сказали, она не была парижанкой
и к тому же, вероятно, бесприданница. Действительно,
девушка жила за городом, достаточно далеко от Парижа, что-
бы не заразиться той поверхностной образованностью, какой
отличались люди моего круга: именно это мне и нравилось в
ней. Она была совсем простушкой, и все, кто ею восхищался
позже, когда она стала моей женой, наверняка пренебрегли
бы ею в тогдашнем состоянии. Но я смотрел на нее наме-
танным глазом кутюрье и видел ее скрытые достоинства.
Я внимательно изучал ее позы, жесты и даже ее недостатки,
которые можно было удачно обыграть.
Я вспоминаю один из ее первых визитов на улицу Обер, куда
она пришла вместе с матерью. Мои служащие (не все пари-
жанки отличаются добротой) не скрывали удивления: надо же,
я предпочел им какую-то провинциалку с охапкой белых роз
на черной шляпе, совершенно не следившую за модой. Но у
М. Риланез. Портрет Денизы, супруги Поля Пуаре, 1903. Из коллекции А. Васильева
меня были свои планы. Прошло

несколько месяцев, и началась
подготовка к предстоящему чу-
ду. Мы жили тогда на Римской
улице, и по ночам нас будили
гудки поездов окружной желез-
ной дороги. Там я начал прини-
мать художников, и постепенно
вокруг меня сложился кружок
единомышленников. Мы с же-
ной посещали антикварные лав-
ки, музеи, трудились, не жалея
сил, чтобы расширить нашу
культуру, обострить восприя-
тие. Затем мы стали путешест-
вовать и вскоре изучили все му-
зеи Европы. Италия покорила
нас. Увидев столько прекрасно-
го, моя избранница преобрази-
Магазин Поля Пуаре, 1905
лась. В ней открылись новые ка-
чества, она удивлялась самой себе. Ей предстояло сделаться
одной из королев Парижа. Теперь, когда жена появлялась в
модных местах, на нее обращали внимание, несколько раз
она даже произвела сенсацию. На премьеру «Минарета» Риш-
пена1 она пришла в тюрбане — головном уборе, которого не
видели ни на одной парижанке со времен мадам де Сталь2.
1
Ри ш пен, Жан (1849—1926) — французский поэт, писатель, драматург.
«Минарет» — оперетта по пьесе Ришпена была поставлена в театре
«Ренессанс».
2
Сталь, Анна-Луиза Жермена де (баронесса де Сталь-Гольштейн), известная
просто как мадам де Сталь (1766—1817) — знаменитая французская писа-
тельница, дочь видного государственного деятеля Жака Неккера.
И словно для того, чтобы подчерк-

нуть этот вызов общественному вку-
су, она украсила тюрбан эгреткой1
сантиметров тридцать длиной.
Мадам Пуаре получила признание,
и юные парижанки уже не подшучи-
вали над ней.
Вскоре я переехал с улицы Обер —
там стало слишком тесно — в особняк
на улице Паскье, который обставил
недорого, но в соответствии с моими
вкусами. Кутюрье, принимающий
клиенток в частном доме, без вывески,
без витрины,— это было ново и по-
нравилось далеко не всем. Злые языки
и мелкие шантажные газетки стали Поль Пуаре, 1910е годы
распространять обо мне грязные и неле-
пые слухи. Легко догадаться, на что они намекали. Но это не
смогло мне повредить, я был уже слишком известен.
Тогда-то меня и посетила миссис Асквит2, в будущем — знаме-
нитая Марго. К тому времени она уже была одной из самых
ярких и интересных фигур в светской жизни Лондона. Не ста-
ну описывать ее наружность, боюсь, получится что-то похожее
на портрет, который художник Сарджент2 написал с ее брата,
лорда Риблсдейла. Помню только длинный, породистый нос,
1
Торчащее вверх перо или иное подобное украшение на женском головном
уборе.
1
Аск вит, Марго (1865—1945) — герцогиня Оксфордская, писательница,
жена британского министра Герберта Асквита.
2
Сар д жент, Джон Синтер (1856—1925) — американский художник, двою-
родный брат известного ботаника Чарльза Сарджента, один из наиболее
успешных живописцев Прекрасной эпохи.
Фата и флерд'оранж Денизы Буле на свадьбе с Полем Пуаре, 5 октября 1905 года
резко очерченный профиль, горькое и презрительное выраже-

ние губ, тонких, но всегда подвижных и способных передать
все оттенки мысли, горделивую осанку, нервную мимику —
этакий вождь племени сиу. И на таком подвижном лице —
холодные внимательные глаза, пронизывающий, точно
у хирурга, взгляд, который, однако, порою излучал
бесконечную нежность и безмерную доброту.
Марго не старалась понравиться, да и не нужно было: она и так
производила впечатление, но увлечься ею могли только умные
люди, умевшие судить обо всем по-своему, а не так, как толпа.
Она ворвалась ко мне, словно ураган, и пока мои помощники
готовились показать ей коллекцию, дама объяснила мне, как
привыкла одеваться. Я увидел на ней короткие штаны из фио-
летового атласа. Она посмотрела дефиле, и, казалось, это зре-
лище привело ее в полный восторг. По ее словам, она никогда
не думала, что на свете бывают такие прекрасные вещи.
— Месье Пуаре, все женщины в Англии должны увидеть ваши
платья! Это платья для аристократок и высокопоставленных
дам. Я хочу, чтобы вас узнали в Англии, и помогу вам в этом.
Вас наверняка ожидает успех. Я устрою у себя чай и позову
своих самых элегантных подруг. Если хотите, привозите к нам
ваших манекенщиц и платья.
Мне перекидывали золотой мост через Ла-Манш. Полный
признательности и смущения, я согласился и спустя несколько
недель, взяв с собой группу манекенщиц и коллекцию днев-
ных и вечерних туалетов, пустился в путь.
Мы прибыли в Лондон и на следующий день переступили
порог великолепной резиденции на Даунинг-стрит, где жил
премьер-министр Асквит. Пока мы распаковывали коллекцию,
я видел в окно королевских конногвардейцев, размеренно,
словно автоматы расхаживавших по закопченным дворам
Уайтхолла.
Вечернее платье от Поля Пуаре, 1907

Этот вечер стал моим триумфом. Никогда еще я не пока-

зывал мои платья перед такой блестящей публикой. На ми-
нутку заглянул сам мистер Асквит, меня ему представили,
затем с весьма озабоченным видом он вернулся к себе
в кабинет.
В семь часов настроение изменилось, и меня довольно-таки
бесцеремонно выпроводили. На улице нас поджидали не-
сколько журналистов. Мы погрузили манекенщиц и сундуки
с платьями в два такси и вернулись в отель без фанфар и бара-
банной дроби. Зато фанфары зазвучали на следующий день.
Накануне вечером мне не давали покоя журналисты, просили
дать откровенное интервью, делали мои фотографии и даже
спрашивали манекенщиц, какой прием мы встретили у миссис
Асквит. Причина такого любопытства стала мне понятна,
когда я увидел в газетах сенсационные заголовки: «Показ мод
на Гаунинг-стрит» (игра слов, которая основана на названии
резиденции премьер-министра и которую нельзя перевести
с английского), или «Английский премьер представляет нам
французскую коммерцию». В одной из газет поместили боль-
шую фотографию мистера Асквита, а рядом — мою такого
же размера. Я узнал, что вчерашний показ использовали как
предлог для ожесточенных нападок на мистера Асквита,
сторонника свободной торговли. Предоставив свои гостиные
иностранному коммерсанту, он якобы предал интересы анг-
лийской коммерции. «Мистер Асквит не только отказывает
своему народу в праве на законные коммерческие привилегии,
он еще и помогает иностранным товарам проникнуть на анг-
лийский рынок, устраивая показы мод в гостиных, которые
оплатила ему национальная коммерция!» Это был весомый
аргумент. Он произвел эффект разорвавшейся бомбы. Мистер
Асквит вынужден был отвечать на парламентский запрос,
а его партия сделала ему суровое внушение. Думаю, досталось

и миссис Асквит. Что касается меня, то я стал известным

человеком в Лондоне.
В следующий раз я увиделся с миссис Асквит много позже в
доме одной моей знакомой в Париже. Бедная женщина избега-
ла встреч со мной. После допущенного промаха английские
коммерсанты подвергли ее настоящей травле, и ей пришлось
заказывать платья во всех модных домах Лондона, чтобы
доказать свой патриотизм и верность национальным интере-
сам. Все ее великосветские знакомые одевались у меня,
одна она не смела там появиться. При каждом случае я выра-
жал ей благодарность за то, с каким мужеством она перенесла
испытание, оказавшееся столь выгодным для меня.
Сравнительно недавно я встретил ее в Каннах, куда ездил каж-
дый сезон: иметь процветающий модный Дом в Париже и
принимать там высшее общество всех стран мира — это было
еще не все, я должен был следовать за своими клиентками по-
всюду и быть к их услугам на любимых курортах. Вот почему
я открыл филиалы в Довиле и Лаболе, в Каннах и Биаррице.
Условия, в какие я их разместил, были неважными. В частно-
сти, в Каннах мне удалось арендовать лишь подвал в здании
Морского клуба: свет и воздух проникали туда только через
витрину. Я сделал из него что-то вроде кабачка, веселого и
уютного, и все, кто проходил мимо, вытягивали шею, пытаясь
заглянуть внутрь.
Через несколько дней после открытия этой необычной модной
лавки, освещенной лампами под разноцветными абажурами-
колокольчиками, туда вошел мужчина и, не сняв шляпы,
насвистывая, решительно направился вглубь магазина. Затем,
отодвинув ширму, он посмотрелся в зеркало и, увидев, что не-
скольким клиенткам показывают платья, тоже стал разгляды-
вать манекенщиц. Удивленный такой развязностью, я подошел
к нему и сказал:

— Хочу обратить ваше внимание, что здесь находятся дамы,

и с вашей стороны невежливо оставаться в шляпе.
— Я сам знаю, что мне делать...
И он ушел, так и не сняв шляпы.
В тот день я обедал в казино. Стоя у входа в ресторан, я беседо-
вал с Корнюше1 и вдруг увидел, как в зал прошествовал наш
утренний визитер. Едва он вошел, сидевшие там женщины
вскочили и бросились ему навстречу, чтобы сделать книксен
или реверанс и поцеловать руку. Шесть раз его поприветство-
вали таким образом, но он оставался невозмутимым и даже
не думал отвечать на эти проявления подобострастия
и благоговения.
Я спросил у Корнюше, кто это такой, и он ответил: «Это вели-
кий князь Александр...» Я снова совершил промах, но на сей
раз нисколько не жалел об этом.
Однажды утром миссис Асквит, стоя перед нашей витриной
на набережной Круазетт, разглядывала один из маленьких
костюмов. Я подошел поздороваться. Она пригласила меня на
обед к леди Бут, у которой жила. Я согласился и взял с собой
друга, художника Оберле1, у которого жил я. Она забыла о
своем приглашении и не пришла. Никто не удивлялся таким
поступкам, и леди Бут оказала нам поистине очаровательное
гостеприимство. Там еще присутствовали несколько знатных
англичан, в частности маркиз де Лассель, зять Его Британского
Величества и член парламента, а также одна знатная дама,
чью фамилию я забыл. Обед был английский, изысканный,
но скверный. Когда он заканчивался, вошел слуга и сказал, что
со мной желает говорить профессор Аклдар. Я попросил, что-
1
Кор ню ше, Эжен — директор казино в Довиле, был известен во Франции
тем, что превратил неизвестный парижский ресторанчик в легендарный
Maxim’s. Его именем назван бульвар в Довиле.
2
Обер ле, Жан (1900—1961) — французский художник, график.

бы ему разрешили подождать меня: этот человек был магом,

его настоящее имя — Кан, и я не хотел вводить его в такой
избранный круг. Мне пришлось объяснить, кто он. Этот ясно-
видящий мог определить содержимое закрытого конверта,
сказать, что у вас в кармане, прочесть письмо, сложенное в
несколько раз и лежащее в бумажнике. Я возбудил общее лю-
бопытство, и все принялись настаивать, чтобы я велел ему
войти. Он ждал в передней, и я, по просьбе присутствующих,
выпустил его из заточения.
Войдя, профессор Аклдар сразу сказал члену парламента, что
у него большие затруднения, связанные с политикой Англии
в Китае, и прочел письмо, лежавшее у него в кармане, или,
во всяком случае, определил содержание этого письма на-
столько точно, что встревоженный джентльмен попросил
мага о частной аудиенции, за которую, как я впоследствии
узнал, было заплачено десять тысяч франков.
После обеда я откланялся, а маг еще беседовал наедине с кем-
то из гостей. Несколько недель спустя я с огорчением прочел
письмо одной старой дамы: она была недовольна тем, что я
тогда представил ей этого Кана, которого она считала мошен-
ником. По ее словам, она заключила с ним сделку, дала ему
десять тысяч франков, чтобы он сыграл за нее на скачках,
поскольку тот уверял, что знает, какая лошадь придет первой.
В том случае, если бы он оказался прав, даме причиталась по-
ловина выигрыша, а если бы он проиграл, она должна была
получить свой аванс обратно, весь целиком. Как и было обе-
щано, маг выиграл, получил семьдесят тысяч франков, однако
не стал делиться со своей партнершей, заявив, что сделка была
незаконной. Меня удивило, что знатная английская дама могла
заключить подобное соглашение с совершенно незнакомым
человеком; и уж вовсе меня поразили условия этого соглаше-
ния: дама требовала себе половину прибыли, но не желала

разделять убытки, то есть она вела себя как недобросовестный

партнер и не заслуживала жалости. Я показал письмо миссис
Асквит и сказал, что считаю обвинения против мага неспра-
ведливыми. Миссис Асквит объяснила, что старая дама
повредилась в уме, когда вышла замуж за лорда: такой пово-
рот в судьбе был для нее полной неожиданностью, ведь
в молодые годы она бегала по полям и собирала травы для
своего отца-аптекаря (миссис Асквит обладала очарователь-
ным юмором).
VI. МОЕ ВЛИ Я НИЕ
Некоторые утверждали, будто я оказал огромное влияние на
свою эпоху, будто моими идеями вдохновлялось целое поко-
ление. Скромность не позволяет мне согласиться с этим
утверждением, но все же, оглядываясь назад, я не могу не
признать, что в период, когда начал свою деятельность в мире
моды, на палитре художников совсем не оставалось красок.
Пристрастие к изысканным тонам XVIII века испортило жен-
щинам вкус, под видом утонченно-
сти в моде воцарились блеклость и
безжизненность. Все нюансы «бедра
испуганной нимфы», оттенки сире-
невого, бледно-фиолетового, нежно-
голубого, тускло-зеленого, сливоч-
но-желтого, палевого — короче, все
слащавое, пресное и невнятное,—
такая цветовая гамма была тогда
в чести. А я пустил в эту «овчарню
стаю волков»: насыщенные оттенки
красного, зеленого, ярко-синего,—
и все вокруг сразу заиграло. При-
шлось расшевелить тяжелых на
подъем лионских текстильщиков,
слегка оживить и освежить их при-
вычный колорит. В итоге на свет
появились оранжевый и лимонно-
желтый крепдешины, о которых они
раньше не смели и думать. Одно-
временно мы объявили войну уны-
лым фиолетовым тонам, пастельная
гамма полностью обновилась. Я дал Марк. Портрет Жанны ДюбуаРухман, первой манкенщицы
задание группе колористов: обраща- Дома Поля Пуаре, 1901. Из коллекции А. Васильева

VI. МОЕ ВЛИЯНИЕ
ясь к каждому цвету, они должны были начинать с самого на-

сыщенного из его оттенков — так я вернул силы истощенным
оттенкам. Должен сказать прямо: это моя заслуга, и с тех пор,
как я перестал оздоровлять
цвета, они опять заболели
неврастенией и анемией.
Женщины думают, будто
бежевая и серая гаммы при-
дают им изысканность и
подчеркивают их своеобра-
зие. Совсем наоборот, они
попросту растворяются
в беспросветном тумане,
которому суждено стать
фирменной маркой нашей
эпохи. Сегодня моде нужен
новый властитель, тиран,
который освободил бы ее
от предрассудков. Тот,
кто окажет ей эту услугу,
стяжает всеобщую любовь
и наживет состояние. Он
должен будет сделать то,
что сделал когда-то я. Ему
нельзя оглядываться назад,
надо только наблюдать за
женщинами и думать о том,
что им идет. И когда он
уверится в своей миссии,
должен выполнить ее лю-
бой ценой, не оглядываться
на других и не гадать о воз- Дневное платье от Поля Пуаре, 1903

можных последователях. В первый год их не будет, а на второй

год появятся подражатели.
Да, я оживил краски и предложил новые фасоны, но все же,

думаю, главная моя заслуга не в этом. Все это мог бы сделать
и кто-то другой. Гораздо важнее, что я вдохновлял художни-
ков, создавал театральные костюмы, умел понять потребности
новой эпохи и сумел удовлетворить их.
Позвольте напомнить вам о перевороте в искусстве сцени-
ческого оформления, каким ознаменовалась премьера
«Минарета». Не знаю, сколько всего представлений выдержала
эта пьеса, но сотней из них «Минарет» наверняка обязан мне.
Насколько я помню, текст там был никудышный, сам автор
не придавал ему большого значения, главный интерес пред-
ставляли костюмы и декорации.
Впервые художник по костюмам и декораторы, стремясь
к одной цели, объединили усилия. Если раньше кутюрье
отправлял готовые платья в театр, не зная, под каким соусом
их подадут, при каком освещении и на каком фоне они
будут показаны на сцене, то теперь мы вчетвером — мои
друзья Ронсэн, Марк Анри, Лаверде и я — выработали
основные, несложные принципы отбора и сочетания цветов
и договорились соблюдать их. Первый акт должен был стать
синим и зеленым, второй — красным и фиолетовым.
И я ни разу не позволил себе отклониться от этой линии.
Когда в первом акте поднялся занавес, публика дружно
ахнула, словно на нее упали первые освежающие капли
долгожданной грозы. Все было выдержано в одной цветовой
гамме, не было ни одного отвлекающего момента, который
бы утомлял глаз.
Во втором акте мы применяли наши эффектные приемы с
большей осторожностью — это был трудный акт, мадам Кора

Манто от Поля Пуаре, 1910е годы

Лапарсери1 считала его очень важным. Контраст между све-

жестью первого акта и страстностью второго произвел желае-
мое действие. Вы помните красные деревья и фиолетовые
цветы, к которым мы решились добавить золотые блики и чер-
ные пятна? Великолепная, чуть приглушенная роскошь этого
цветового решения была похожа на мощный органный аккорд.
Усилить волнение публики мог только умиротворяющий тре-
тий акт, а потому мы задумали сделать его черно-белым и вдо-
бавок украсить жемчугом и бриллиантами. У меня еще стоит
перед глазами Галипо2 в черном-белом костюме богача-горбуна,
а также Клодиюс3 в роли Евнуха: его светло-зеленый костюм, со-
зданный мною с согласия и одобрения Ронсэна, привносил пи-
кантную кисло-сладкую ноту и был оценен по достоинству.
Не знаю, помнят ли еще о другой постановке, осуществлен-
ной мною несколько позже. Я имею в виду маленький
шедевр Рипа под названием «Чем больше перемен...»
Этот мой замысел много раз перерабатывался другими
художниками, которые одевали и раздевали персонажей
по-своему. Я применил свой обычный метод: для каждого
явления выбрал два цвета и представил их во всем многообра-
зии оттенков, от самого насыщенного до самого бледного.
Например, белый и синий или оранжевый и лимонно-желтый.
Действие одного из актов «Чем больше перемен...» происходи-
ло в Средние века. На голове Изабеллы Баварской4 (Спинелли)
1
Продюсер спектакля.
2
Га л и п о, Феликс (1860—1931) — французский автор песен и актер не-
мого кино. Играл вместе с Режан, его рисовал Тулуз-Лотрек.— Прим. А. Ва-
сильева.
3
Кло ди юс, Поплен — французский актер.— Прим. А. Васильева.
4
Иза бел ла Ба вар ская (Изабо) (1370—1435) — французская королева,
супруга Карла VI. С 1403 г. из-за приступов безумия мужа периодически
правила страной.

красовался огромный чепец, а ее придворные дамы ходили в

высоких конусообразных шляпах. Там еще действовал Карл VI
Безумный1, он пел: «Я сделал пипи в море, английскому флоту
назло...»
Для костюмов к этому явлению я выбрал синий и красный
цвета, чтобы вызвать ассоциацию с миниатюрами в первопе-
чатных книгах и средневековых молитвенниках. На сцене
можно было увидеть все оттенки синего и красного с добавле-
нием золота. Представьте, какую торжественную и в то же вре-
мя строгую гармонию это создавало. Витраж, укрепленный на
заднике сцены, был решен в тех же красках и бросал на пол
отсветы того же цвета.
Невольно краснеешь, когда приходится рассказывать о собст-
венных успехах и титулах. Но я делаю это не столько для
того, чтобы напомнить о моих заслугах, сколько для того,
чтобы понять, почему я стал знаменитым. Не могу забыть
репетиции «Афродиты» в «Ренессансе», которые преврати-
лись в один нескончаемый спор между постановщиком
Пьером Фронде и Корой Лапарсери. Настоящий автор, Пьер
Луи2, пришел на репетицию только один раз, и мы так и не
услышали его мнения. «Плевать я на вас хотел, мадам!» —
кричал Пьер Фронде, замахиваясь тростью, а Кора, притво-
рившись обиженной, уходила к себе в гримерную и вносила
исправления в неудачную пьесу.
Постановщик, настырный грубиян, требовал, чтобы на заднем
плане возвышался Александрийский маяк и актеры поднима-
лись на него. В результате на сцене появилась маленькая ба-
1
Карл VI Бе зум ный (офиц. прозвище Возлюбленный) (1368—1422) —
король Франции с 1380 г., из династии Валуа.
2
Луи, Пьер (1870—1925) — французский поэт и писатель, разрабатывал
эротическую тематику и вдохновенно воспевал лесбийскую любовь. Роман
«Афродита» (1896).

шенка, а на ней стояли люди в натуральную величину — как

на картинах Джотто1. На премьере зрители не оценили этой
шутки. Смеялись только двое — Ронсэн и я.
Многие художники сумели тогда с большой точностью пере-
дать в рисунках дух эпохи. В частности, я очень ценил Жана
Вильмо2 и Поля Ириба3, последний издавал газету под назва-
нием «Очевидец», очень остроумную и с новым звучанием.
Рисунки в этой газете почти исключительно были выполнены
им самим. Я захотел познакомиться с Ирибом и пригласил его
в гости.
Это был очень занятный парень, баск по национальности,
пухленький, как каплун4, похожий одновременно на семинари-
ста и на типографского корректора. В XVIII веке он был бы
придворным аббатом: он носил очки в золотой оправе, очень
свободные приставные воротнички и не туго повязанный гал-
стук, вроде того, что носил мистер Уитни Уоррен. Говорил он
очень тихо, как бы таинственно, а иногда, желая подчеркнуть
важность некоторых слов, произносил их по слогам, напри-
мер: «Это было вос-хи-ти-тель-но!» В целом получалось нечто
очаровательное и изысканное.
Я сказал Ирибу, что собираюсь издать роскошную книгу,
предназначенную для высшего света. Это будет альбом с его
рисунками, изображающими мои платья, его отпечатают на
1
Джот то ди Бон до не (1267—1337) — итальянский художник и архи-
тектор эпохи Возрождения, разработал новый подход к изображению
пространства.
2
Виль мо, Жан (1880—1958) — французский иллюстратор мод, карикату-
рист, декоратор интерьеров, рисовал для журналов «Фру-фру», «Пель-Мель»
и др., сотрудничал с Полем Ирибом.— Прим. А. Васильева.
3
Ириб, Поль (1883—1932) — испанский художник-график, карикатурист,
дизайнер. Увековечил стиль Поля Пуаре в альбоме «Платья Поля Пуаре, рас-
сказанные Полем Ирибом». Любовник Коко Шанель.
4
Специально откормленный на мясо, кастрированный петух.

Манто Поля Пуаре для актрисы Элеоноры Дузе, Париж, 1903
Вышивка на костюме от Поля Пуаре, 1910-е годы
Платье от Поля Пуаре, 1907
Дневное платье от Поля Пуаре, модель «Нотр-Дам», 1911
Флакон духов «Махараджа» с коробкой фирмы «Розин», 1911
Носовые платки фирмы «Розин», 1911

Вечернее платье «Фруктовое мороженое» от Поля Пуаре, 1912
Модель Поля Пуаре, 1912
Розовое манто от Поля Пуаре, 1912
Ансамбль от Поля Пуаре, 1912
Шерстяное манто от Поля Пуаре, 1913
Домашний халат от Поля Пуаре, рисунок на ткани Рауля Люфи, 1913
Платье от Поля Пуаре, модель «Сорбет», 1913
Костюм для Денизы Пуаре, модель «Королева Изабелла», 1914
Летний ансамбль от Поля Пуаре, 1919
Кофр с пробниками духов фирмы «Розин»
Духи с пульверизатором фирмы «Розин», 1920

превосходной аршской или голландской бумаге и разошлют в

подарок самым блистательным дамам всего мира. Затем я по-
казал ему свои платья, меня интересовало его впечатление. Он
пришел в неописуемый восторг. «Я часто мечтал о подобных
платьях,— сказал он,— но мне и в голову не приходило, что
кто-то уже осуществил эту мечту. Это вос-хи-ти-тель-но, и я
хочу не-мед-лен-но взяться за работу; а еще я хочу привести к
вам одну у-ди-ви-тель-ную, невероятно утонченную женщи-
ну, на которой эти платья будут смотреться просто бо-жест-
вен-но. Это мадам Л., дочь Такого-то, она прелестна!»
Совершенно случайно оказалось, что Ириб нуждается в день-
гах. Я выплатил ему авансом гонорар за первые рисунки, по-
сле чего он исчез. «Что-то долго он не появляется»,— подумал
я и пожалел, что не узнал его адрес. Когда он принес эскизы,
я был очарован, как верно он понял и сумел изобразить мои
модели, и попросил его побыстрее закончить работу. Наш
альбом был рассчитан на утонченных ценителей, и важно
было показать самые последние новинки, поэтому тянуть бы-
ло рискованно: мода могла измениться. «И дайте мне, пожа-
луйста, ваш парижский адрес,— сказал я,— чтобы я мог свя-
заться с вами». Он ответил, что у него нет постоянного адреса
в Париже, но по утрам он всегда завтракает у мадам Л. Затем,
получив очередной аванс, он снова растворился в воздухе.
На этот раз мне стоило большого труда отыскать его и полу-
чить от него работу. Помнится, пришлось прибегнуть к угро-
зам, чтобы заставить его закончить альбом. Наконец он при-
слал последние оригиналы, и я смог сдать альбом в типогра-
фию. Как известно, сейчас эта книга имеется у всех художни-
ков и любителей искусства. Это нечто вос-хи-ти-тель-ное
и в то время — первое в своем роде. Альбом был выполнен с
таким остроумием, что даже сегодня не кажется устаревшим.
Он назывался «Платья Поля Пуаре, рассказанные Полем Ири-

бом». Мы послали всем европей-

ским государыням по экземпля-
ру, и на титуле каждого была
напечатана красивым шрифтом
дарственная надпись. Все книги
были приняты и снискали одоб-
рение, кроме той, что мы посла-
ли Ее Британскому Величеству.
Этот экземпляр нам вернули,
и к нему было приложено пись-
мо фрейлины, в котором меня
просили в будущем воздержать-
ся от подобных посылок. При-
чин этого недоразумения я не
понял до сих пор. Рисунок Поля Ириба для Поля Пуаре, 1908
Мне хотелось бы объясниться по
поводу версии, выдвинутой одной ядовитой парижской газет-
кой: якобы за «моей гениальностью» скрывался талант Ириба
и Мари Лорансен1. Касательно последней подобное утвержде-
ние представляется настолько абсурдным, что его не стоит
даже обсуждать. Теперь насчет Поля Ириба. Я написал на его
предполагаемый адрес (поскольку он, по всей вероятности,
больше уже не завтракает у мадам Л.) письмо с просьбой
опубликовать в газете опровержение, но я так пока его не
увидел. Не могу поверить, что Поль Ириб всерьез решил
оспаривать права на авторство моих произведений. Это было
бы ребячеством и к тому же глупостью, потому что я сразу же
поставил бы его на место, сунув под нос его тетради с эскиза-
ми, которые я заботливо сохранил. На этих эскизах можно
увидеть детали моих платьев, зарисованные с величайшей
1
Ло ран сен, Мари (1883—1956) — французская художница и гравер. Также
рисовала декорации для театра, в том числе для «Русских сезонов» С. Дягилева.

тщательностью, а также поясне-

ния, свидетельствующие о его
стремлении как можно точнее
воспроизвести модель.
Думается, Поль Ириб — не из
тех, кто норовит присвоить чу-
жие достижения, и между нами
не может быть спора, если он
отдаст должное моим способно-
стям так же, как я склоняюсь
перед его дарованием. Но как бы
там ни было, я пишу эти строки
без всякой обиды и, приоткры-
вая завесу над трудами нашей
молодости, вовсе не желал бы
огорчить его, пусть хоть самую
малость.
Через два года после выхода аль- Рисунок Поля Ириба для Поля Пуаре. Платье «Жозефина»
бома Ириба я попросил Жоржа
Лепапа1 создать еще один такой альбом. Он применил тот же
метод, пришел взглянуть на мои платья, а потом зарисовал
их в остроумной манере. Лепап не станет отрицать, что
в его работе есть и мой весомый вклад и я оказал на него
ощутимое влияние: в то время он был практически никому
не известен. Полагаю, я дал ему исключительную возможность
проявить себя, причем на таком материале, который был ему
1
Ле пап, Жорж (1887—1970) — французский художник, иллюстратор моды,
работал в Доме Поля Пуаре с 1911 г., иллюстрировал программы русского
балета С. Дягилева в журнале Vogue. Мастер тонкой линии и ярких цветов.
Его рисунки символизировали начало стиля ар-деко и модной иллюстра-
ции.— Прим. А. Васильева.

Театральное манто. Рисунок Жоржа Лепапа для Поля Пуаре, 1911

Зимнее манто. Рисунок Жоржа Лепапа для Поля Пуаре, 1913

больше всего по руке, и не кто

иной, как я, развил его вкус. В по-
следующем его блестящая карье-
ра доказала, что я тогда не ошиб-
ся. Быть может, мое воздействие
на него и на других и есть главное
свершение моей жизни.
В то время я также познакомился
с художником Буссенго1. Месье
Жак Руше2 попросил меня напи-
сать для «Гранд Ревю» статью на
несколько страниц о Высокой
моде. Выступить в этом замеча-
тельном журнале было огром-
ной честью для кутюрье. Я со-
гласился, и, когда моя статья Модель Поля Пуаре, нарисованная Жоржем Лепапом, 1911
была готова, ее передали Буссенго,
чтобы он ее проиллюстрировал. И однажды утром Жан Бус-
сенго пришел ко мне за разъяснениями насчет нескольких си-
луэтов, которые он должен был нарисовать. Какой необычный
человек! Высокий, элегантный, холеный, он вышагивал сте-
пенной походкой казуара3. Я мог бы сейчас создать его порт-
рет: достаточно нарисовать длинный и острый, точно клюв,
нос, тяжелые веки, а повыше — гладкие, как оперение, волосы;
добавьте к этому рот — чувственный, жадный, но скупой на
1
Бус сен го, Жан-Луи (1883—1944) — французский театральный художник,
иллюстратор, создавал для Поля Пуаре фрески на тему моды.
2
Ру ше, Жак (1862—1957) — директор «Опера» с 1913 по 1945 год. В 1910 го-
ду основал в Париже символистский театр искусств. По его инициативе в
«Опера» выступали труппы Сергея Дягилева и Анны Павловой.
3
Лесная птица, внешне довольно эффектная: черное перо, роговой гребень
на голове и ярко-красная шея.

Жорж Лепап. Модель Поля Пуаре, 1907. Из коллекции А. Васильева

слова. Конечно же, он не блистал в разговоре, это была робкая,

созерцательная натура. Мы подружились, и в один прекрас-
ный день он привел ко мне Дюнуайе де Сегонзака1.
Этот художник сегодня достаточно известен, так что я не стану
описывать его внешность. При всей его замкнутости и нежела-
нии растрачивать себя попусту, он стал неотъемлемой частью
парижской жизни. Начало творческого пути Сегонзака было
не слишком успешным: на «Осеннем салоне» и «Салоне Незави-
симых» его большие полотна скорее привлекли внимание, чем
понравились. Эти хаотичные нагромождения задранных ног и
словно бы обрубленных рук, выглядывающих из травы впере-
межку с зонтиками от солнца, казались иллюстрацией к какому-
то загадочному эпизоду уголовной хроники, а порой даже вызы-
вали возмущение так называемых благомыслящих граждан.
Мы с Сегонзаком часто потешались над суждениями публики,
которые слышали, прохаживаясь вдвоем перед его картинами на
салонах. Скажем прямо, его не понимали. Даже я, признаться,
покупал его первые картины больше из симпатии к нему, чем из
интереса к его творчеству. Когда я попросил продать мне боль-
шую картину «Пьяницы», он страшно удивился: эта вещь нико-
му не понравилась, поэтому он навернул ее на палку и поставил
в углу мастерской. Некоторые мазки были очень плотными,
и от того, что картина долго оставалась в свернутом состоянии,
на ней образовались складки и извилины. Сегонзак не решался
назначить цену на эту картину и, когда я предложил дать за нее
3000 франков, от души расхохотался и сказал: «Ну давай, если
хочешь!» А через десять лет на торгах в аукционном зале «Друо»
за нее дали уже 90 000.
1
Се гон зак, Дюнуайе де, Андре (1884—1974) — французский живописец и
график. С 1902 г. работал в парижской Школе изящных искусств, большое
внимание уделял графике, создав значительные циклы, среди них — рисун-
ки на темы русского балета и танца Айседоры Дункан (1909).

Дневное платье. Рисунок Жоржа Лепапа для Поля Пуаре, 1913

Ориентальный костюм. Рисунок Жоржа Лепапа для Поля Пуаре, 1912

Чего только не говорили об этой

продаже! Например, что я купил
картину во второй раз с целью сде-
лать рекламу своему другу или это
была фиктивная сделка. Впору по-
думать, будто весь мир лишился
разума или преисполнился злобой,
а быть может, и то и другое одно-
временно! Но я горевал недолго:
меня утешало, что в результате за
картины Сегонзака стали офици-
ально давать их настоящую цену,
и я был рад, что публика соверши-
ла это открытие не без моей помо-
щи. Я не перестаю гордиться этим,
ведь сегодня Сегонзак — признан-
ный мастер, он даже нанял секрета-
ря-машинистку. Правда, от этого
его автографы приобрели еще
боґльшую ценность. Не скажу,
что он превратился в важную
шишку — он не простил бы мне
этого,— но вынужден констатиро-
вать, что, разбогатев, он сменил
привычки и поменял друзей. Рань-
ше, когда я встречал его в друже-
ском кругу, он обычно играл там Рисунок Дюнуайе де Сегонзака «Танцующая Айседора» (1909)
главную роль, благодаря своему
остроумию и всеобщей любви к нему. Теперь же он лишь
мелькает, словно метеор или утомленный делами министр,
забежавший на минутку в перерыве между заседанием кабине-
та и прениями в палате депутатов, пожимающий всем руки и

удаляющийся под хор комплиментов или незаметно, по-анг-

лийски. Нельзя не пожалеть о чудесных временах, когда
Сегонзак становился министром лишь смеха ради, когда разы-
грывал сценку — разговор сенатора с фермером на областной
сельскохозяйственной выставке, изображая по очереди обоих
собеседников. Что за очаровательные, искрометные, колорит-
ные импровизации он нам показывал, каких забавных чудаков
изображал! У меня есть его фотографии, снятые во время пра-
здников, которые я устраивал, и где его выступления всегда
пользовались успехом, так точно и так вдохновенно он копи-
ровал разных известных личностей. Нет, я не угрожаю опуб-
ликовать их, не хочу доставлять ему неудовольствие, просто я
надеюсь, что он не станет отрекаться от прошлого, которому
обязан своим теперешним процветанием. В те годы он отли-
чался тонким знанием человеческой психологии, а также
язвительной иронией, достойной Мольера или Бомарше.
И я спрашиваю себя: иссякло ли в нем это дарование комедио-
графа или он до сих пор радует избранный круг ценителей,
подобно тому, как в давние времена версальские фонтаны
включали ради одного-единственного зрителя — короля?
Зачастую я находил никому не ведомые таланты и открывал
публике новые имена. Это я вывел на театральную сцену ма-
ленькую Дургу1, индийскую танцовщицу Ванах Яхми, а также
Ниоту Иниока, которая то изображала Вишну2, то представала
в облике Кришны3. Благодаря мне приобрели известность
Кариатис4 и многие другие, но самым моим грандиозным от-
крытием так и остался Дюнуайе де Сегонзак. Впрочем, стоит
1
Имя супруги Шивы. В мифах выступает как богиня-воительница, сражаю-
щаяся с демонами, защитница богов и мирового порядка.
2
Верховный бог в традиции индуизма.
3
Одна из ипостасей бога в индуизме.
4
Ка ри а тис — испанская экстравагантная танцовщица 1910—1920-х гг.

упомянуть и еще одно, сде-

ланное мной в прошлом году
в Лондоне. Я имею в виду
Андреа Леви: она пока еще
мало известна, но пройдет
немного времени, и о ней
узнают все, потому что такие
достоинства, как талант,
искренность и выразитель-
ность исполнения, всегда по-
коряют сердца. Ни одна из
звезд, чьи имена я назвал, не
продолжила знакомства со
мной, причем, удаляясь от
моей орбиты, они тускнели
одна за другой. Быть может,
они не могли обойтись без
Рисунок Жоржа Лепапа для Поля Пуаре, 1911
меня, как планеты не могут
обойтись без Солнца? Не стану объявлять об этом во всеус-
лышание, но ведь это факт: работу, которая дала им неоце-
нимую возможность раскрыться, они получили с моей помо-
щью, я оплодотворил их талант, спрямил им пути и открыл
перед ними нужные двери. Я сумел вытащить из них самое
лучшее, высветить все их дарования. И они, опьяненные
аплодисментами, уже чувствуя себя на вершине славы, забы-
вали, насколько важна была для них моя поддержка. Они
думали, что отныне успех им обеспечен и теперь они «в
обойме», как говорят в Париже. Бедняжки не знали, что славу
надо постоянно подпитывать и подкреплять, а позиции,
завоеванные однажды, надо защищать в неустанной борьбе и
каждое утро одерживать победу, если хочешь оставаться зна-
менитостью в Париже.

Взгляните на Мистингетт1,
разве она не сражается каж-
дый вечер, отстаивая завое-
ванные позиции? Ее отча-
янные усилия вызывают
у меня безмерное восхище-
ние. Это труд муравья,
который каждый день
отстраивает свое жилище
после того, как публика
растопчет его ногами. Нет
ничего трогательнее этой
борьбы, и нет ничего смехо-
творнее. Я хочу заступиться
за старую артистку, хотя в
свое время она поступила со
мной очень скверно. В од-
ном спектакле в «Казино де
Обложка книги «Модели Поля Пуаре, увиденные Жоржем Лепапом», 1908
Пари» была сценка под на-
званием «Оружие женщины», где Мистингетт изображала розу.
Я сделал для нее прелестный костюм, стоивший в десять раз
дороже тех денег, какие мне за него должны были заплатить, но
я об этом не думал: мне хотелось создать нечто действительно
прекрасное. И моя роза стала поистине царицей цветов.
У платья была юбка-кринолин, она состояла из огромных ле-
пестков, отходивших от зеленого бархатного корсажа, кото-
рый изображал чашечку цветка. Костюм дополняла бархатная
шапочка в виде стебелька с ответвлениями, окаймленными
бриллиантами. Не знаю, что случилось, но на первой репети-
1
Ми с тин гетт (наст. имя Жанн-Флорентин Буржуа) (1875—1956) — фран-
цузская певица и клоунесса-конферансье. Работала в «Мулен-Руж», «Фоли-
Бержер», «Казино де Пари», ее называли королевой парижского мюзик-холла.

Фрагмент вышивки на платье работы Дома моды Поля Пуаре, 1903. Музей Моды в Сантьяго, Чили
ции она вдруг заявила, что не наденет это платье, якобы в нем
невозможно танцевать (потом она много раз танцевала в гораздо
более неудобных платьях). Она выдумывала все новые придир-
ки с таким упорством и предвзятостью, на какие способны лишь
актрисы. А суть была в том, что подписанный ранее контракт
обязывал ее носить и в жизни, и на сцене только платья, создан-
ные одной из моих бывших сотрудниц, чье имя недостойно
этой книги. Я отказался от показа на сцене моего платья, которое
должно было произвести сенсацию — я на это рассчитывал,—
и не предложил взамен другого, поскольку, как мне казалось,
не мог создать ничего лучше. На следующий день Мистингетт
вышла на сцену в том самом платье, накануне раскритикован-
ном и отвергнутом. Это была копия моей модели, произведен-
ная другим модным домом.
Не очень-то приятно рассказывать эту историю, но это надо
было сделать, чтобы читатель знал, какие разочарования и го-

Дениза Пуаре. Рисунок Жоржа Лепапа «Воспоминания о Тысяча второй ночи», 1911

Праздник Поля Пуаре «Тысяча вторая ночь», Париж, 1911
рести ожидают человека, решившего привнести чистую и есте-

ственную красоту в нездоровую и затхлую атмосферу театра
или мюзик-холла.
Мистингетт не раз говорила, будто я — единственный человек,
которому удалось ее напугать: она не могла выдержать мой
взгляд, так как не понимала, что за ним кроется. Наверно, она
затаила на меня обиду, уж не знаю за что, а когда представился
удобный случай, решила свести счеты. Так поступают все зло-
памятные бабенки. Но я больше не сержусь на нее.
Раз уж меня потянуло на откровенность, признаюсь: я охотно
посещал выпускные балы в Высшей художественнной школе,
куда меня приглашали каждый год. Меня завораживали эти
бесшабашные праздники юности, где не было места напыщен-
ности и снобизму. Помню, в частности, Ассирийский бал

в духе «Мулен-Руж», один из самых удачных маскарадов, ка-

кие я когда-либо видел.
Перед этим я закончил работу, заказанную месье Руше,—
эскизы костюмов к постановке пьесы Мориса Магра1 в «Театре
дез Ар». Пьеса называлась «Навуходоносор». Сегонзак, узнав,
что костюмы буду делать я, согласился работать над декораци-
ями. Мы вволю повеселились на репетициях, потому что роль
Навуходоносора исполнял Макс, шутник и выдумщик. По-
мню, репетировали превращение Навуходоносора в быка2,
и Макс встал на четвереньки. В это мгновение на сцену, кру-
жась, выпорхнула одна из любимых танцовщиц ассирийского
царя, эту роль исполняла Труханова3, красавица с пышными
формами. По тексту пьесы безумный Навуходоносор должен
был крикнуть: «Бабочка! Бабочка!» Но в тот вечер мы не услы-
шали его крика. Бык замер на месте, затем на четвереньках
приблизился к рампе и жалобно произнес: «Руше, старина,
ты не боишься, что меня засмеют? Я кричу: “Бабочка! Бабоч-
ка!” — а ты присылаешь мне слона!»
Костюм Макса в этом спектакле стал первым, созданным мною
для театра. Эту необычайно длинную и просторную мантию я
велел выкрасить в цвет, аналогичный, как тогда считалось, цвету
легендарного тирского пурпура. Мантию украшали широкие
золотые галуны, а голову царя-быка венчала громадная тиара ве-
сом шесть килограммов (но Макс, как настоящий артист, ради
1
Магр, Морис (1877—1941) — французский поэт, романист, драматург,
весьма популярная личность парижской богемы своего времени.
2
Согласно Ветхому Завету, ассирийский царь Навуходоносор сошел с ума
и несколько лет ходил на четвереньках и питался травой, как жвачное жи-
вотное.
3
Тру ха но ва, Наталия Владимировна (1885—1956) — русская танцовщица,
балетмейстер. Работала в мюзик-холлах, театрах «Шатле», «Казино»,
«Опера». В 1913 г. давала концерты в Москве.

искусства готов был вытерпеть лю-

бые муки). Тиара должна была
выглядеть как ювелирное изделие,
выполненное из чистого золота,
с колокольчиками, башенками и ми-
наретами. Именно в этом костюме
позднее я появился на балу-маскараде
в Высшей художественной школе.
Меня доставила триумфальная колес-
ница, в которую впряглись сто полу-
обнаженных женщин. Это было
великолепное зрелище.
После такого праздника я стал своим Рисунки Поля Пуаре, 1912
человеком в мастерских Высшей художе-
ственной школы. Каждый год меня просили помочь с устройст-
вом маскарада и придумать какую-нибудь эффектную сценку с
участием красивых девушек, предоставленных в мое распоряже-
ние. И каждый раз я охотно соглашался, пока однажды некий
грубиян не мазанул меня по лицу зеленой краской: на языке бу-
дущих живописцев это означало, что я слишком стар для подоб-
ных увеселений. Я понял намек и навсегда отказался от участия в
выпускных балах, несмотря на уговоры друзей и мою непреодо-
лимую симпатию к художникам.
Да, я всегда любил художников, они очень близки мне. Ведь
мы, в сущности, занимаемся одним и тем же ремеслом, и я
воспринимаю их как собратьев.
В те годы я дружил с двумя художниками. Обоих ждало
большое будущее: Вламинк1 и Дерен2. Их жизнь протекала в
1
Вла минк, Морис де (1876—1958) — французский художник, участник
группы «Дикие» (фовисты).
2
Де рен, Андре (1880—1954) — французский художник, график, театраль-
ный декоратор, скульптор, керамист.

кабачках на берегу реки в Шату, моя —

тоже. Мы жили там, как жили когда-то в
Аржантее импрессионисты и друзья
Кайботта1, в здоровой атмосфере свобо-
ды и беззаботности2. Мне не забыть
свирепый взгляд и воинственную позу
Вламинка, когда кто-то подходил к
мольберту и отрывал его от работы.
Он выставлял картины у торговца
красками, возле моста Рюэй. Один мой
приятель как-то заметил, что, когда
проезжаешь мимо на большой скоро-
сти, эти картины очень хорошо смот-
рятся. Сегодня он, конечно, отказался
бы от своих слов. Ведь Вламинк стал
гордостью нашей эпохи, и никто уже не
подвергает сомнению его талант. Од-
нажды я видел, как они с Дереном пере-
езжали: их выгнали из кабачка, где все Поль Пуаре, 1907
мы жили. Хозяйке, мамаше Лефран, надо-
ело обслуживать их в кредит, и она приняла радикальное
решение — выставила их вон. И они зашагали прочь по зарос-
шему зеленью берегу реки, каждый нес под мышкой коробку
с красками и толкал перед собой тачку с полотнами. Как
лебезила бы перед ними мадам Лефран, если бы сегодня,
добившись славы, они вдруг захотели вернуться под ее кров!
1
Кай ботт, Гюстав (1848—1894) — французский живописец и коллекцио-
нер, представитель импрессионизма.
2
В 1881 г. Кайботт приобрел в собственность поместье в Пети-Женилье,
близ Аржантея, и переехал туда жить в 1888 г. Он посвятил себя садоводству
и строительству гоночных яхт, проводил много времени с братом Марсья-
лем и другом Ренуаром.
VII. УЛИ ЦА ФО БУР СЕНGОНО РЕ
Однажды, в четверг, в середине Великого поста, я прогуливал-
ся по фешенебельному кварталу возле Елисейских Полей,
по улице Артуа и авеню д’Антен (ныне авеню Виктора Эмма-
нуила III). И мое внимание привлек обширный пустырь
за решетчатой оградой. Участок был давно заброшен, под
сенью громадных, столетних деревьев буйно разрослись сор-
ные травы. По углам копались куры, кошки со всего квартала
бродили в поисках добычи. Калитка оказалась заперта, но я
захотел проникнуть в этот замок Спящей красавицы и нашел
другой вход.
Я обнаружил его с противоположной стороны, на Фобур
Сен-Оноре. Через сводчатые ворота, поддерживаемые двумя
колоннами, я попал во двор, в глубине которого стояло какое-
то обветшалое здание. Это был особняк, выходивший своим
великолепным фасадом на авеню д’Антен. Я поговорил со
сторожем: дом уже пятнадцать лет как пустовал. Хозяева со-
глашались сдать свое владение в аренду только целиком.
Для торгового предприятия это было многовато, а желающих
поселиться здесь тоже не нашлось: никто не хотел приводить в
порядок эти развалины, осыпавшиеся карнизы, кровлю, она
вот-вот могла обрушиться. Два дня спустя я подписал договор
о найме и начал восстановительные работы (они продлились
три месяца, которые показались мне вечностью). Я заново
спланировал сад, чтобы он стал похожим на сады Версаля и
других прекрасных замков Франции. К первому октября дом
совершенно преобразился, я сохранил его величественный
облик, и теперь он казался дворцом вельможи былых времен.
Посреди аллей расстилался цветник, словно ковер в затейли-
вых узорах. Там были лужайка разноцветных крокусов,
целый театр трав и цветов, а за его пределами — прохладный
зрительный зал. Перед крыльцом была лестница высотой

VII. УЛИЦА ФОБУР СЕНGОНОРЕ
Особняк Поля Пуаре, 1911
в три ступеньки и длиной семнадцать метров, а по бокам

лестницы, грациозные и стройные, стояли две бронзовые ко-
зочки, эти два чуда я привез из Геркуланума.
Всем, кому довелось провести хотя бы час в этом волшебном
месте, будет приятно вспомнить такие подробности.
С крыльца в дом вели десять дверей, в жаркую погоду они все
открывались, и салоны превращались в некое подобие галереи,
выходящей в сад. Ковры в салонах были цвета красной
смородины, это создавало восхитительный контраст с яркой
зеленью газонов. Хрустальные люстры вереницей уходили в
глубину, отражаясь друг в друге, словно сталактиты. Главный

салон переходил в квадратный вестибюль, украшенный

нежными фресками, и отсюда начиналась широкая лестница
со старинными перилами.
На втором этаже располагались уютные примерочные с крес-
лами, кушетками, канделябрами и зеркалами. За пятнадцать
лет в этом волшебном замке побывали самые утонченные
создания Парижа и всего мира.
К ограде сада примыкал еще один особняк — мое жилище.
Там я поместил изумительную статую, которую приобрел у
одного импортера китайских товаров. Гранитное изваяние,
прекраснейшее из всех, какие когда-либо привозили с Востока,
изображало одну из бодхисатв1, возможно богиню Милосер-
дия — так, во всяком случае, мне сказали,— или же иное, не
столь милосердное божество. Она была так восхитительна,
что я решил создать для нее подобающие условия: выделил
целую комнату на первом этаже, выходящую окнами
в сад. Стены комнаты я велел покрыть серой штукатуркой
и установил один-единственный прожектор, чтобы окружаю-
щая обстановка напоминала богине пещеры Лонг-Мена,
где ее нашли.
В трудные минуты жизни я подолгу сидел у этой статуи
и просил умудрить меня; а порой просто смотрел, как она
возвышается в ореоле света: казалось, ее окутывают сиянием
бесчисленные обеты и молитвы, которые возносили ей когда-
то, Сколько людских надежд и стремлений разбилось об этот
загадочный гранит! Шестеро китайцев, доставивших ее на
своих плечах в Пекин, были обезглавлены. Два года она скры-
валась в подвалах Компании Спальных Вагонов в Пекине,
дожидаясь, когда таможенники на какой-то момент забудут о
бдительности и она сможет покинуть Китай. В Париже она
1
В буддизме человек (или иное существо), который принял решение стать
Буддой.

Реклама магазина Поля Пуаре. Из коллекции А. Васильева
встретилась с интеллектуальной элитой. Многие художники и

философы получили к ней доступ, любовались ею, проника-
лись неземным величием и вечной красотой, исходившими
от нее, а кое-кто даже произнес важные заявления. Когда нача-
лась война, я надежно запер комнату. Мне казалось, что для
сохранности статуи этого достаточно: она весила столько,
что никто не отважился бы ее украсть. В итоге я сам приказал
вытащить ее из норы и продал нью-йоркскому музею «Метро-
политен». Всякий раз, приезжая в Нью-Йорк, я захожу в музей
повидаться с ней. Она занимает там почетное место в сонме
богов и богинь той же эпохи и происхождения. Не думаю, что-
бы это действительно была богиня Милосердия, скорее богиня
Лицемерия, если только такая существует. На ее лице написа-
но коварство, и вместе с нею в мой дом пришло несчастье.

Все напасти, которые обрушились на меня после знакомства с

этой богиней, я склонен объяснять ее пагубным влиянием:
достаточно вспомнить шестерых обезглавленных китайцев.
Надо ли добавлять, что в тот самый день, когда ее привезли в
Нью-Йорк, Соединенные Штаты решили вступить в мировую
войну?
Мои владения были надежно укрыты от любопытных глаз. Все

посетители удивлялись: «Вот чудеса! Такая уединенность —
и в самом центре Парижа!» Когда я купил этот особняк, мне
говорили: «Вы слишком далеко забрались. Вы отклонились от
оживленных путей, клиенты к вам не пойдут. Даже поставщи-
ки не захотят иметь с вами дела». Но чутье подсказывало мне,
что они ошибаются и коммерческая деятельность неминуемо
должна переместиться в западные районы города. Как мы зна-
ем, с тех пор она продвинулась гораздо дальше, чем это сделал
я, перемахнула Елисейские Поля (уже почти что вышедшие
из моды) и вплотную подобралась к Булонскому лесу.
В Париже не сразу оценили смелость кутюрье, который
открыто порвал с традициями улицы де ла Пэ и покинул это
священное место. На ужинах и в клубах мое решение вызвало
немало разговоров. Всех охватило любопытство, ведь уже
было известно, что ремонт обошелся мне в очень крупную
сумму, а дороже всего стоил цветник, за который меня дружно
осуждали финансисты. Через месяц после открытия стало
ясно — я победил. У меня успел побывать весь Париж, с пяти
до семи люди валили ко мне толпой. Самые роскошные авто-
мобили столицы совершали замысловатые виражи вокруг
моего цветника, элегантные женщины с восторгом наблюдали,
как в этих красочных и одновременно естественных декораци-
ях прохаживаются манекенщицы, хрупкие, словно нимфы.
Каждый день восемьдесят человек желали приобщиться к ма-

Манекенщицы в саду Поля Пуаре, Париж, 1910
гии моих платьев, увидеть, как эти платья расцветают одно за

другим, и мне пришлось ввести ограничения: я стал допускать
на дефиле только тех клиенток, которые решились сделать
заказы. Кое у кого эта мера вызвала недовольство.
Однажды мадам Анри де Ротшильд позвонила мне по
телефону и попросила прислать в два часа дня самые лучшие
платья и самых красивых манекенщиц. Я согласился доставить
ей это удовольствие. Разве она не была самой богатой из моих
клиенток? И разве я не был самым сговорчивым из ее постав-
щиков?
В назначенное время я отправил к ней стайку красивых деву-
шек в сопровождении продавщицы и велел им побыстрее
вернуться, чтобы не опоздать на вечернее дефиле. Они

Платье от Поля Пуаре для Денизы, 1907

вернулись в половине пятого — красные, растрепанные,

возбужденные и очень злые.
— Месье,— сказала продавщица,— я вам все расскажу, а вы
напишите ей одно из тех писем, какие вы так хорошо умеете
писать. Она заставила нас показывать платья в присутствии
своих жиголо, которые отпускали разные гадкие замечания и
не обратили никакого внимания на ваши платья. Собственно,
они и не смотрели на платья, только на манекенщиц. Хозяйку,
похоже, это очень забавляло. На прощание она сказала мне:
«Я знала, что у вас уродливые платья, но не думала, что до та-
кой степени!» Вы не можете это так оставить, месье... Надо
написать письмо ей или ее мужу.
Я не стал возмущаться поведением баронессы, а продавщице
ответил:
— Не волнуйтесь, возмездие само постучится в ее дверь. Не
будем устраивать скандал.
Некоторое время спустя, когда у меня, как обычно, была толпа,
в мой кабинет зашла та самая продавщица.
— Месье,— сказала она, улыбаясь до ушей,— угадайте, кто
пришел? Баронесса Анри де Ротшильд. Надеюсь, на этот раз
вы ее не упустите?
Я просиял, сосредоточился, потер руки, как мангуст перед тем,
как наброситься на змею, и бодро спустился по лестнице. Все
стулья в салоне были заняты, некоторые женщины даже взяли
подушки и расселись на полу. Стояла глубокая, торжествен-
ная, благоговейная тишина. Я подошел к баронессе и поздоро-
вался с ней. Ее сопровождала мадемуазель де Сен-Совёр,
которая, возможно, когда-нибудь расскажет в своих мемуарах
о состоявшемся между нами разговоре.
— Мадам,— сказал я,— насколько я знаю, вам не нравятся мои
платья. Вы сами сказали об этом продавщице у вас в доме, где мне
было нанесено оскорбление. Я не хочу, чтобы мне нанесли еще

одно в моих собственных стенах,

поэтому прошу вас удалиться.
От злости она изменилась в лице.
— Месье, вы знаете, с кем гово-
рите?
— Прекрасно знаю, мадам, и по-
вторяю еще раз: извольте уда-
литься.
— И не подумаю. Я не привык-
ла, чтобы мои поставщики
указывали мне на дверь.
— Я больше не считаю себя ва-
шим поставщиком, мадам. И ес-
ли вы все же намерены остаться
здесь, я проведу дефиле в другом
месте.
Затем я обернулся к собравшим-
ся и сказал:
— Всех, кто желает посмотреть
мои платья, прошу подняться на
второй этаж.
Баронесса встала и, сверкнув гла-
зами, произнесла:
Вечернее манто от Поля Пуаре, 1908
— Вы обо мне еще услышите.
И быстро вышла.
На следующее утро у меня было совещание с начальниками
отделов в кабинете со стеклянными стенами, откуда я мог на-
блюдать за деятельностью всех служб и за работой всего пред-
приятия в целом. Они отчитывались каждое утро, как на заводе.
И вдруг в кабинет влетела та самая продавщица:
— Месье, вы знаете, кто пришел? Барон Ротшильд. Не выхо-
дите к нему, месье, это может быть опасно...

Я тут же спустился, чтобы не заставлять

барона ждать, подошел к нему и поздоро-
вался.
— Вы Поль Пуаре? — звенящим голосом
спросил он.
— Да, месье.
— Это вы вчера выставили мою жену за
дверь?
— Да, месье.
Моя уверенность произвела на него прият-
ное впечатление, и он словно о чем-то
задумался. Затем его лицо осветилось
улыбкой, и он мягко произнес:
— И правильно сделали. Я знаю одну да-
му, которая обожает ваши платья, но не
хотела бы встречаться с ней...
И барон ушел...
Уже на завтрашний день меня посетила
мадам Джильда Дарти, которая стала од-
ной из самых верных моих клиенток.
Я не собирался останавливаться на достиг-
нутом, успех надо было развивать. Я рабо-
тал не покладая рук, не упуская ни одной
благоприятной возможности. В Париже я
был в большой моде. Мне захотелось до-
биться такого же признания в Европе и во
всем мире, и я задумал нечто грандиозное —
турне по европейским столицам с девятью
манекенщицами. Когда я вспоминаю,
с какими трудностями мне пришлось
столкнуться, кажется, сейчас я не решился
бы на это, потому что речь шла не только Летнее платье от Поля Пуаре, 1909

о том, чтобы вывезти девять

манекенщиц, но и привезти их
обратно живыми и здоровыми.
Я не хотел превращаться в хозя-
ина бродячего цирка или теат-
рального антрепренера. Мое
турне должно было отличаться
изысканностью во всем,
и моя будущая популярность
напрямую зависела от того, как
я одену этих девушек.
Мы передвигались на двух авто-
мобилях. Все манекенщицы бы-
ли одеты одинаково, в истинно
парижскую униформу: костюм
из синей саржи1, очень удобный
плащ из двустороннего бежево-
го пледа и клеенчатая шляпка с
вышитым на ней инициалом
«P». Все в целом выглядело ши-
карно. У нашего турне был еще
и секретарь, он путешествовал
на поезде вместе с платьями,
приезжал в очередной город
раньше нас и заказывал номера
в гостиницах, причем с таким
расчетом, чтобы манекенщицы
были ограждены от чужой на-
зойливости и за их комнатами
можно было приглядывать. Модель Поля Пуаре, 1911
1
Хлопчатобумажная, шелковая или искусственная ткань с диагональным пе-
реплетением нитей.

Обычно секретарь занимал

номер на одном конце кори-
дора, а я — на другом, и мы с
двух сторон давали отпор не-
прошеным гостям.
Однако временами приходи-
лось нелегко, в частности в
Санкт-Петербурге, где золо-
тая молодежь оказалась осо-
бенно нахальной и неуемной.
Наверно, в те дни цветочники
и кондитеры нажились как
никогда. Но у нас не прини-
мали подношений — ни цве-
тов, ни конфет, ни любовных
записочек, ни банковских
билетов. Мы должны были
хранить честь нашей фирмы,
несовместимую с подобными
вольностями. И в конце кон-
цов я сумел внушить это
моему окружению.
Во Франкфурте и Берлине с
нами не случилось никаких
неприятностей, если не счи-
тать волны всеобщего любо-
пытства, неудержимо нахлы-
нувшей на нас. А в Варшаве
нас поджидали русские та-
можня и чиновники. Два дня
я открывал чемоданы и
предъявлял багаж во всех ка- Модель Поля Пуаре, 1910/1911

бинетах, пытаясь доказать, что это не товар, а костюмы для

представления. Они делали вид, что не понимают.
От рекомендаций, которыми я заранее запасся, толку не было.
Я бегал по вокзалу от начальника к начальнику и умолял, что-
бы таможенникам запретили щупать грязными руками но-
венькие чулки, тончайшие вуалетки, светлые перчатки, а те по-
лучали злорадное удовольствие, копаясь во всем этом.
У меня уже были на исходе силы, как вдруг один незнакомый
путешественник сжалился надо мной. «Предоставьте это
мне»,— сказал он, поняв мое отчаянное положение, затем
достал из бумажника два сторублевых билета и показал их
таможенникам. И тут произошло чудо! Столы опустели,
чемоданы были закрыты, погружены на повозку и отправлены
в гостиницу. Мои враги вмиг превратились в друзей, радостно
Поль Пуаре с манекенщицами на вокзале в Берлине, 1920е годы


улыбались мне и почтительно снимали фуражки. Таким было

мое знакомство с русскими чиновниками.
Из Варшавы мы направились в Москву. Был ноябрь, все кругом
засыпало снегом, но погода стояла ясная и теплая, и тем не ме-
нее, в вагонах было до отвращения натоплено (нам пришлось
сесть в поезд, потому что автомобили не могли проехать по за-
снеженным дорогам: они ждали нас в Бухаресте). Мы заняли два
купе. Роскошный поезд был почти пуст, в нашем вагоне, поми-
мо нас, ехали только двое — господин и госпожа Лазаревы.
Господин Лазарев обладал зычным голосом, перекрывавшим
шум поезда. Через несколько минут после отправления мои
дамы, сморенные удушающей жарой, рухнули, как карточные
домики. Я открыл одно из окон в двери купе, их там было два,
а второе оказалось запломбированным. Я сорвал пломбу, чтобы
мой персонал не задохнулся. Господин Лазарев громогласно вы-
разил недовольство, т. к. у него в купе сделался сквозняк. Он по-
делился своим огорчением с проводником. Проводник пришел
и строго отчитал меня. Обратив внимание на сорванную плом-
бу, он снова запломбировал окно и высказал по-русски все, что
он думал о моем поведении. Но когда моим подчиненным стало
плохо от невыносимой жары, я взял латунную пепельницу, ка-
кие имеются в спальных вагонах всего мира, и разбил второе ок-
но, чтобы впустить в купе хоть немного воздуха. Как известно,
ради глотка воздуха рыбы выпрыгивают из воды. А в Москве я
вышел из поезда в сопровождении жандармов, которых вызвали
по телефону, и журналисты, встречавшие нас на вокзале с фото-
аппаратами, запечатлели меня на пленке вместе с этим эскортом.
Мысленно проезжая по Москве, не могу не задержаться у Дома
моды мадам Ламановой1, знаменитой портнихи тех прекрас-
ных времен, с которой я дружил и о которой всегда вспоми-
1
Ла ма но ва, Надежда Петровна (1861—1941) — русский художник-модель-
ер, создатель отечественной школы моделирования.

наю с теплым чувством. Она открыла мне всю фантас-

магорию Москвы, этого преддверия Востока. Как сейчас
я вижу иконы, Кремль, миниатюрные колокольни
Василия Блаженного, извозчиков, гигантских осетров,
икру на льду, чудесную коллекцию современной живо-
писи господина Щукина1 и вечера в «Яре». Хочу выра-
зить мадам Ламановой и ее мужу, оказавшимся под
пеплом и лавой политической катастрофы, самую
искреннюю симпатию и благодарность от имени париж-
ского общества. Н. П. Ламанова, 1911
Помню мое изумление, когда меня всего за минуту соеди-

нили по телефону с Санкт-Петербургом (так он тогда называл-
ся), куда я приехал на следующий день, чтобы прочитать лек-
цию и дать представление.
Дефиле состоялось. Я давал их в каждой столице в пользу бла-
готворительных учреждений, которым покровительствовали
знатные дамы: в Вене это были эрцгерцогини, в Петрограде —
великие княгини. Они обеспечивали нам успех, что, в свою
очередь, помогало им финансировать свои начинания. Когда в
Петербурге я пришел в театр, то поразился количеству крас-
ных крестиков, которыми на схеме зала были обозначены
абонированные места. Я похвалил кассира за хорошую работу,
но тот ответил, что крестики означают не абонированные
места, а оставленные за полицией. Чем больше важных
персон находилось в зале, тем больше мест оставляли для
полицейских. Из партера вынесли первые ряды и расставили
золоченые придворные кресла: только на таких могли сидеть
августейшие зады. Но каково же было мое удивление, когда за
полчаса до начала явились солдаты с крючками, какими
1
Щу кин, Сергей Иванович (1854—1936) — московский купец и коллекцио-
нер искусства, собрание которого положило начало коллекциям француз-
ской модернистской живописи в Эрмитаже и ГМИИ.

Русское платье от Поля Пуаре, 1911

пользуются таможенники,
и стали копаться в обивке кре-
сел, дабы удостовериться, что
там не спрятаны бомбы или ка-
кие-то другие орудия убийства!
Это происходило в 1912 году.
Такие предосторожности не
казались излишними, поскольку
кругом было полно революцио-
неров, мы даже боялись за мане-
кенщиц, которые, находясь на
сцене, могли стать жертвами по-
кушения. Дабы убедиться, что в
складках их нарядов не скрыта
какая-нибудь адская машина,
начальник полиции весь вечер
провел в комнате, где они пере-
одевались. Полетта пожалова-
лась мне на его бестактное
поведение и попыталась
объяснить, что его присутствие
всех стесняет, но он отказался
Головной убор в стиле Поля Пуаре, ориентальный маскарад
уйти. По окончании дефиле я
в Сантьяго де Чили, 1913
попросил Полетту дать ему два руб-
ля на чай, и она осторожно вложила деньги ему в руку, а он
преспокойно взял их.
Пребывание в Санкт-Петербурге оставило у меня самый не-
приятный осадок: после того, что увидел в тогдашней России,
я понял, как следует относиться к ее обещаниям. Вернувшись
в Париж, я посоветовал всем родным продать оставшиеся у
них русские облигации и высказал все, что я думал о прави-
тельстве этой страны, слабом и неспособном сдержать волну

народного недовольства. Мать заметила, что бояться тут

нечего: если на смену существующему режиму придет другой,
первой его заботой будет признать обязательства предшест-
венников. Выходит, зря говорят, будто опыт — наш главный
учитель.
Из Петербурга я отправился в Бухарест и остановился в отеле
«Бульвар». В тот же вечер экипажи всех местных денди
выстроились перед отелем в ожидании наших девушек, чтобы
предложить довезти до мощеной дороги. Тогда я решил, что
девушки не выйдут из отеля, чем навлек на себя недовольство
этих господ. Но у нас были свои автомобили, а наши шоферы
обладали многими преимуществами перед бухарестскими
возницами, чьи тонкие голоса и жалостные рассказы удивляли
моих подопечных.
Модели Поля Пуаре, 1913

Я мог бы сказать, подобно Фигаро, что меня радушно

принимали в одном городе, бросили в темницу в другом, но я
повсюду подчинял себе события. Не успел я прибыть в Буда-
пешт, как меня, к моему изумлению, арестовали и привели в
кабинет начальника полиции. Начальник без конца расспра-
шивал о цели моего путешествия, а потом объяснил, что я не
платил за патент и, стало быть, не могу устраивать дефиле,
которое, возможно, нанесет ущерб местной коммерции и
ущемит интересы венгерских портных. Одна из местных газет
выступила в мою защиту, город разделился на два лагеря,
и это противостояние стало для нас превосходной рекламой.
Мы с моими будапештскими друзьями до сих пор хохочем,
когда вспоминаем эти неурядицы. Один из моих друзей все-
рьез уверял манекенщиц, будто река, омывающая этот пре-
красный город и текущая под его столетними мостами, назы-
вается Янош Хуньяди1 и ее вода обладает слабительным дейст-
вием, причем столь сильным, что достаточно оставить окна
открытыми на ночь, и испарения реки сделают свое дело! А
как-то вечером он с компанией приятелей пришел под их окна
и сыграл им серенаду на мандолине.
Каким бы увлекательным ни было путешествие, всегда хочется
поскорее вернуться домой. Когда мы выступали в Вене и Мюн-
хене, нам не терпелось вновь оказаться в Париже, перед нашей
публикой, более искушенной и сведущей, чем где бы то ни бы-
ло. Мы прибыли на германо-французскую границу в обеден-
ное время, все проголодались, и пришлось обедать, не выходя
из автомобиля. Мы в одно мгновение уничтожили настоящий
страсбургский паштет и запили его двумя бутылками поль-ро-
же2. Мы были как лошади, почуявшие конюшню, я уже не мог
1
Ху нь я ди, Янош (1387—1456) — венгерский военный и политический дея-
тель, генерал и регент венгерского королевства (1446—1453).
2
Французское шампанское.

Модели Поля Пуаре, 1912
справиться с моими нетерпеливыми и возбужденными

спутницами, и это извиняет меня за все, что случилось потом.
Пусть те, кому приходилось два месяца путешествовать с
одной юной француженкой, представят себе, каково путешест-
вовать с девятью.
Наши автомобили остановились на обочине дороги, которая в
этом месте делала петлю, и ветровые стекла оказались на пути
парового трамвая. Подъехавшему трамваю пришлось остано-
виться в нескольких метрах от наших моторов. Из кабины
вышел вагоновожатый, чтобы попросить дать ему дорогу. При
этом он так кричал и строил такие рожи, что все провинивши-
еся расхохотались. Объясниться с нами он не мог, поскольку
не знал другого языка, кроме немецкого, мы тоже его не пони-

мали. Наконец, разозлившись, он сделал вид, будто хочет сесть

в один из автомобилей и завести его. Тут уже наши пришли в
бешенство. Дело грозило принять скверный оборот, и мне
пришлось очень мягко попросить шоферов чуть-чуть сдви-
нуть машины, чтобы освободить
путь трамваю, который, впро-
чем, мог проехать и так. Трамвай
двинулся дальше по своему мар-
шруту, мы — тоже, но, когда мы
прибыли в Кель, нас встретил
внушительный кордон погра-
ничников: их предупредил по
телефону вагоновожатый, чья
злоба за это время не улеглась.
Нас привели к начальству, и я
попросил вызвать переводчика.
Его пришлось ждать довольно
долго. Мои девицы, не переста-
вавшие хохотать, попросили
показать им дамскую комнату,
а потом стали исчезать одна за
другой. Когда переводчик нако-
нец появился, я показал ему
и комиссару наши документы и
объяснил, что произошло.
Взглянув на газетные вырезки,
комиссар понял, с кем имеет де-
ло, а когда прочел, что я был
принят в Потсдаме император-
ской семьей, то в миг преиспол-
нился почтения и любезности.
Нас немедленно отпустили, Тюрбан для вечернего костюма Денизы Пуаре, 1911

и только тут я понял, что произо-

шло: на столе у комиссара лежало
множество печатей, и мои манекен-
щицы стащили их все до единой.
Они с гордостью показали мне свою
добычу. Напрасно я взывал к совес-
ти, говорил, что несчастный комис-
сар без печатей, как без рук, не мо-
жет выдать ни один пропуск, ни
одну, даже самую пустяковую, бу-
мажку. В ответ я слышал только
смех, и мне пришлось с этим сми-
риться. В конце концов, мы уже
переехали Кельский мост, и у меня
не было ни малейшего желания воз-
вращаться на ту сторону. Но теперь,
когда я рассказал правду, я задаю
себе вопрос: если вдруг снова захочу
поехать туда, какой прием меня
ожидает?
Вечерний бурнус от Поля Пуаре, 1910

VIII. МОИ РАЗ ВЛЕ ЧЕ НИЯ
Рано или поздно кто-нибудь напишет историю Кружка Морти-
ньи — не могу поверить, что столь характерная и колоритная
подробность в истории моего поколения будет забыта. Это был
кружок друзей, к которому, наряду с более или менее известны-
ми художниками, принадлежали и люди высшего света из дру-
гих стран: месье Л. Аллё1, месье Амель2, генерал Ознобишин3,
военный атташе посольства царской России, полковник Бентли
Мотт, военный атташе американского посольства, а также
несколько великих князей — Борис, Кирилл и другие. Как-то
вечером мы устроили революционный бал. Художник Эшман3
фамильярно хлопал по затылку великого князя Кирилла, одето-
го в костюм аристократа эпохи террора, и говорил: «Как прият-
но было бы отрезать такую голову, ваше высочество». Одним
словом, обстановка была самая непринужденная.
Однажды, плавая с Амелем на его яхте у берегов Бретани,
Эшман поймал огромную макрель. Он спросил Амеля:
— Как вы думаете, сколько такая рыбина может стоить в Париже?
— Я не хожу сам на рынок,— ответил Амель,— но мне кажет-
ся, что у Прюнье за нее спросили бы три с половиной франка.
Тогда Эшман завернул рыбину в газету и поднес ее Амелю с
такими словами:
— Месье Амель, наконец-то я имею возможность и удовольст-
вие враз сквитаться с вами за все любезности, которые вы мне
оказали...
1
Ал лё Л.— бельгийский музыкант, скрипач.
2
Амель М. (1836—1917) — известный французский книгоиздатель.—
3
Оз но би шин, Дмитрий Иванович (1869—1956) — русский генерал, кол-
лекционер, покровитель артистов, создал в Париже музей лейб-гвардии
атаманского полка.— Прим. А. Васиьева.
4
Эш ман, Эрнст Альфред (1879—1949) — художник парижской школы.—

VIII. МОИ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Раз уж я заговорил об Эшмане, расскажу одну потрясающую

историю, которая, быть может, не всем читателям придется по
вкусу, но она истинно парижская, а потому я нахожу ее преле-
стной. Кажется, я забыл упомянуть, что Эшману все прощали
за его блистательный ум и неистощимую веселость. В частно-
сти, он имел огромный успех и сумел занять достойное место
в русском обществе. Ни один праздник не обходился без него.
В этом кругу, где так любили веселиться, он всегда был душой
компании. Однажды его пригласили в русское посольство на
пасхальный ужин. После ужина он стоял у буфета с бокалом
бордо (надо знать, что в любом обществе, где бывал Эшман,
ему разрешалось пить исключительно бордо: все знали об
этой слабости и о его верной любви к Жиронде1). Супруга по-
сла, дама с ореолом белоснежных волос, ласково улыбаясь, по-
дошла к нему. Он обнял ее за шею, поцеловал в губы и сказал:
— Девчушка моя!
Возникло некоторое замешательство, генерал Ознобишин по-
дошел к нему и произнес вполголоса:
— Эшман, друг мой, вы совершили непозволительное.. Мы
вас очень любим, прощаем вам все, но это уж слишком...
Должно быть, вы сегодня не в форме, давайте я отвезу вас до-
мой, а завтра мы опять приедем сюда, и вы извинитесь...
Эшман, который вовсе не был пьян и отнюдь не собирался
извиняться, ответил:
— Друг мой, нельзя извиняться перед женщиной за поцелуй,
если ей семьдесят лет, это невежливо... Но раз вы считаете, что
я совершил оплошность, надо ее загладить. Я понимаю, этот
случай вызовет разговоры. Правда, супруга посла очень бога-
та, а у меня нет ни гроша, но мне все равно: как честный
человек, я готов на ней жениться...
Невозможно было удержаться от смеха.
1
Департамент на юго-западе Франции. Административный центр — Бордо.

В этом кружке бывал и Форен1, которого знает весь Париж;

одни любят его, другие боятся. Как описать вам Форена? Если
бы дьявол решил сделаться монахом-отшельником или при-
нять обличье пономаря, он смахивал бы на Форена. У него
была бы такая же улыбка, больше похожая на оскал, такой же
рот, без конца бормочущий что-то ехидное. Самый язвитель-
ный карикатурист нашей эпохи, прославившийся своими
рисунками в «Фигаро», столь же ядовитыми, как и подписи
под ними, Форен — это прежде всего незаурядная личность,
о которой непременно должен упомянуть тот, кто напишет
историю нашего времени.
Я не буду оглядываться на давно минувшие дни, когда он
руководил известным антидрейфусским журналом и играл
заметную политическую роль в этом деле. Я познакомился
с ним значительно позднее, в Кружке Мортиньи, где он
заигрывал с молодежью. Он славился своим злым языком
и острыми когтями. Я несколько раз встречался с ним летом,
когда мужчине в Париже одиноко и нечем заняться. Мы вмес-
те обедали, и он рассказывал мне множество забавных
и пикантных историй.
Как-то раз, обедая у Ларю, он познакомил меня с Манци,
торговцем картинами. Если помните, сразу после «дела Дрей-
фуса» еврейские торговцы картинами выбросили на рынок все
работы Форена и стали предлагать их за сущие гроши, чтобы
обесценить подпись мастера, разорить его и уронить репута-
цию. Однако они не приняли в расчет своего хитроумного
соплеменника по имени Манци. Он скупил все оригиналы по
пять франков за штуку и составил себе самую богатую коллек-
цию Форена, какую только можно было тогда собрать. А когда
страсти улеглись, устроил выставку, она произвела сенсацию и
1
Фо рен, Жан-Луи (1852—1831) — французский художник, график, карика-
турист, книжный иллюстратор.

принесла ему огромную прибыль. В тот день Форен предста-

вил его мне. «Это Манци,— сказал он,— единственный еврей,
которому удалось надуть Бернемов».
У него была необычная манера произносить слова: он растяги-
вал их, упирая на самое важное, чтобы произвести желаемый
эффект, словно подносил жемчужины в шкатулке.
Однажды, когда мы говорили о современном искусстве,
я сказал, что графиня Грефюль, по рождению бельгийка,
устроила театр в одном из своих замков. Форен искоса взгля-
нул на меня, и я понял, что сейчас последует укус: «Театр
мадам Грефюль? — произнес он.— Ей бы следовало устроить
его не в замке, а в монетном дворе!»
Как-то раз к нашему столу подошел граф Рекопе, чтобы поз-
дороваться с ним. Не все знают графа Рекопе; это был малень-
кий человечек в белоснежными бакенбардами, как у адмирала,
и злыми глазами, который страшно гордился своим очень со-
мнительным титулом. Я много раз слышал, что этот графский
титул он получил от римского папы, а папские титулы, по
мнению знатоков, ненастоящие. Так вот, граф Рекопе подошел
к Форену и сказал:
— Это меня вы изобразили на последнем рисунке в «Фигаро»?
Если да, то у вас вышла очень злая карикатура!
— Что вы,— возразил Форен,— если бы это была карикатура,
было бы гораздо страшнее!
— Знаю, вы меня терпеть не можете, мечтаете, чтобы я умер.
Вы с радостью придете на мои похороны.
Глядя ему в глаза, Форен ответил:
— И принесу венок, но только из настоящих цветов.
В другой раз мы обедали у Прюнье. Незадолго до этого умер
Эдвардс. И Форен стал рассказывать всякие истории об этом
издателе, который был весьма странным человеком (и много
лет не ладил со своим отцом).

— Когда отца хоронили и он шел за катафалком, один мой

знакомый сказал: «Сегодня они впервые появляются на людях
вдвоем!»
Он еще много чего рассказал мне об Эдвардсе и его отце, кото-
рый, по словам Форена, был дантистом у турецких пашей.
Пациенты Эдвардса-старшего не желали терпеть боль, и док-
тор придумал, как облегчить их страдания. Он использовал
недавно открытое средство — кокаин и в результате сказочно
разбогател. Турецкие женщины боялись боли не меньше, чем
мужчины, и Эдвардс пользовал также обитательниц гаремов и,
исключительно с лечебной целью, начал поставлять им самое
настоящее шампанское, которое они обожали. Но в Турцию
нельзя было ввозить вино: это запрещал Коран. И у Эдвардса
возникли большие трудности, однако он нашел выход — стал
ввозить свое шампанское (подслащенное дешевое пойло) не в
бутылках, а в клизмах определенной модели, которая была
очень распространена в Турции. Вот каков был, если верить
Форену, источник богатства Эдвардса. Он так забавно все
это рассказывал, что наши соседи по столу отложили газеты
и тоже стали слушать.
А Форен был очень неравнодушен к вниманию публики
и старался, как мог.
Говоря о Кружке Мортиньи и о Форене, я не вправе оставить

без внимания трогательную фигуру Абеля Трюше, человека,
в котором было столько же доброты, сколько в Форене —
жестокости. В начале пути Трюше пришлось нелегко, и с тех
пор у него сохранилось какое-то необычайно обаятельное доб-
родушие. Это был человек с нежной, отзывчивой душой, он
иногда показывал зубы, желая показаться злым, но на самом
деле так скрывал нахлынувшие на него чувства. Трюше всегда
всем помогал, замучил своих влиятельных знакомых, прося

оказать поддержку одному, выде-

лить средства другому, а когда сало-
ны раздавали художникам медали
и прочие награды, вел себя как хит-
рый и опытный посредник. Расска-
жу две истории, которые лучше
любого портрета позволят вам
составить представление об Абеле
Трюше.
Однажды утром художник, как все-
гда, с бородкой клинышком и в
шляпе, пришел на плотину через
реку Оде в Кемпере и поставил
мольберт. Когда он начал работу,
крутившиеся вокруг мальчишки
расхрабрились и подошли так близ-
ко, что стали ему мешать. Один из
Рисунок Поля Пуаре, 1912
сорванцов, белокурый и розовый,
был такой хорошенький, что две проходившие мимо старуш-
ки назвали его «маленький Иисус» и дали ему два су. Трюше
видел эту сцену, подозвал другого мальчугана, самого чумазо-
го и сопливого из всей компании, и со словами «Пойди вы-
сморкайся» дал ему четыре су. При этом на глазах у него вы-
ступили слезы, и он сказал жене: «Этот такой страшненький,
ему ничего не дадут!»
Жена тоже занималась живописью и обычно работала рядом с
ним. Однажды он был в Венеции и писал церковь Санта-
Мария делла Салюте. Все шло хорошо, Трюше без труда доби-
вался желаемого эффекта, вдохновенно выжимал краски из
тюбика на палитру и вдруг, обернувшись к Жюлиа, в порыве
энтузиазма произнес: «Честное слово, чтобы заниматься этим
ремеслом, можно и заплатить!»

Помимо этих троих, в Кружке Мортиньи было много людей,

о которых стоило бы рассказать, однако я не хочу отбивать
хлеб у моего друга Бена: он просто обязан запечатлеть
на бумаге увлекательную историю этого кружка.
Увидев, что фортуна улыбается мне и деньги текут рекой,
я стал больше тратить на занятия спортом и удовольствия.
Я любил лодки, еще работая у Дусе, познакомился с братьями
Монно, которые привили мне любовь к парусному спорту.
Вслед за ними я вступил в лодочный клуб в Шату и стал, наряду
с ними, одним из самых уважаемых членов этого клуба. Там со-
ставилось приятное общество молодых яхтсменов, увлечение
спортом не мешало им интересоваться изящными искусствами.
Меня привлекли добродушие и дух товарищества, царившие в
клубе. Всякий раз, когда удавалось выкроить время для отдыха,
я спешил в Шату. Там еще сохранились следы великих предше-
ственников, воспоминания о Мопассане, Ренуаре, Сислее, Моне,
Писарро, Кайботте и Каран д’Аше — все они посещали «Лягу-
шатник» и гараж Фурнез. Монно знал про них немало пикант-
ных историй, и мы развлекались, заставляя разговориться тех,
кто их помнил, в частности одного пройдоху-столяра по имени
Ланглуа, весельчака из весельчаков.
Я несколько раз плавал вниз по Сене на парусной лодке. Мы ко-
роткими переходами спускались от Шату до Гавра, останавливаясь
в самых живописных и зеленых уголках, чтобы пообедать или пе-
реночевать в постели, потому что спали мы прямо в лодке.
Вот как я написал об одном из этих круизов в бортовом журнале.
БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ
ШВАРТБОТА МОНОТИПА
Воскресенье, Троицын день, мы в Манте.

Сегодня ветрено.

Река взбухает. По воде пробегает рябь.

На мосту собирается толпа
И удивляется, видя на поблескивающей воде
Крохотную флотилию,
Которая колышется у пристани.
9 ч.— готовимся к отплытию.
Загружаем провиант и все прочее.
А потом: «Эй! Поднимаем паруса!»
И мы поднимаем паруса.
Слышится пронзительное скрипение фалов1,
Скользящих по блокам.
Все торопливо перекликаются:
— Нет, пожалуй, ветер слишком сильный!
Может, было бы осмотрительнее
Пойти под одним только рифом2?
Как ты думаешь?
— Риф?
Ты смеешься?
Я пойду под всеми парусами!
— Ну и ладно. Сверни мой парус.
— Он ставит риф! Вот придурок!
Придурок с рифом.
— А вы пойдете под рифом?
— Я? Мне плевать.
У меня гик3 свернут.
— Спрячьте хлеб, а то промокнет!
— Я готов! Отдай концы!
.........................................
1
Снасть, предназначенная для подъема и спуска парусов.
2
Полоса парусины, нашиваемая на парус для увеличения прочности.
3
Горизонтальное рангоутное дерево, одним концом скрепленное с нижней
частью мачты.

Мы видим, что «Кольдкрем» причалил к берегу.

Что с ним случилось?
— Почти ничего. Порывом ветра
Ему повредило такелаж.
К счастью,
Тото на месте, и его команда
Сразу же исправляет
Поломку, и мы продолжаем путь.
Чтобы вовремя добраться
До шлюза,
Мы нанимаем буксир. Мы весело
Распаковываем провизию.
Десуш
Устраивает у себя на борту прием.
Холодные цыплята, яйца вкрутую.
Варенье,
Свиные окорока,
Которые Монно
Запивает очень старым бордо.
.........................................
Небо — как в мелодраме.
Ветер поднимает огромные волны,
Им нет конца
Ла Рош-Гюйон.— Проплываем мимо.
4 часа.— Пор-Вилле. Наше прибытие великолепно.
Кругом вздымаются тучи водяной пыли, фонтаны брызг
Прямо в глаза,
Мы снова и снова подпрыгиваем на гребне волны,
Потом опять встаем у причала позади «Красотки»
В шесть часов,
Когда проходим под Вернонским мостом,
Нам бросают цветы,

Справа показывается маленькая мельница,

Затем — старый замок с башенкой.
— Ах! — кричит Готье.— Если бы у меня были с собой аква-
рельные краски!
.........................................
Умирающее солнце опускается все ниже

И погружается в воду,
И темнота
Становится все гуще,
Гасит
И стирает
Золотую бахрому горизонта и розовые очертания
Предметов,
А в это время уже засияла луна,
Луна в трагической маске,
Луна, бледная и серебристая,
Словно статуя Республики.
В длинной, длинной борозде, которая тянется за нашими лод-
ками,
Купается белоснежная луна,
Плывет на спине,
И на подрагивающем муаре
Возникает приманчивым миражом
Россыпь жемчужин...
Как красив сегодня вечером Шато-Гайяр!
Глядя на осыпавшиеся зубцы крепостной стены,
Пото кричит: — А ведь мы разорили
Алтарь!
..........................................
Мы чуем бриз. Мы жадно вдыхаем воздух.

Вокруг — сплошной, густой туман.

Но вот является Феб, он рассеивает мглу

И пронзает ее лучами.
7 часов.— Отплытие. Увы!
Гландас.
Мы не дождались
Утреннего бриза,
А течение уносит нас вниз по реке.
Пейзаж чудесный.
Сколько травы! Сколько травы!
— О! Маленький домик,
Укрывшийся среди пышной зелени!
— Шш! Вы слышите
Кукушку?
.........................................
В полдень нас снова подцепляет буксир.
Годерман извлекает
Из своей деревянной коробки много вкусных вещей,
Мы все это съедаем, потом отдыхаем
До шлюза в Поз.
И «Кольдкрем», спрыснутый шампанским,
Теперь — последний кокпит1, где можно побеседовать.
2 ч. 30.— Отчаливаем.
Свежий боковой ветер
Позволяет нам красиво отплыть:
Четырнадцать лодок одновременно несутся по воде,
Будто летит стая неразлучных морских птиц.
В эпоху, к которой относится мой рассказ, я решил побаловать

себя и завел палубный пассажбот2. Я заказал его в Мезон-Лаф-
фите, потому что так посоветовал Луи Сю, превосходный ар-
1
Открытое сверху помещение для пассажиров и команды на небольшом судне.
2
Парусное судно для перевозки пассажиров на небольшие расстояния.

хитектор и мой большой друг. Он отправился вместе со мной

в первое плавание, отнюдь не такое простое, как можно поду-
мать: оно началось в Мезон-Лаффите, а должно было закон-
читься в Бретани, в маленьком порту близ Лориана. Я должен
дать кое-какие пояснения. Сначала мы поднялись по Сене до
Сен-Мамма, где нас взяла на буксир плоскодонка, специально
вызванная из Аркашона. Оба наших суденышка имели осадку
не более чем в тридцать сантиметров, так что мы могли прича-
лить где угодно. От Сен-Мамма мы шли по каналу до Орлеана
и вскоре оказались на Луаре, которая в том году была судоход-
ной. Там я взял лоцмана, потому что нельзя плавать по этой
реке, не имея опыта, и мы короткими переходами двинулись
дальше, делая остановки всюду, где нам хотелось. Никогда еще
путешествие не казалось мне таким умиротворяющим. Я стоял
на палубе и играл на аккордеоне, любуясь длинными рядами
тополей, росших по берегам несколько однообразных, но та-
ких уютных и приветливых каналов. В окрестностях Шинона,
Бургея и Вувре наши трюмы наполнялись вином. Затем мимо
нас потянулись солнечные склоны Сомюра, Анжу и Удона,
царство мюскаде1, но к тому времени, когда мы бросили якорь
в Нанте, запасов в трюмах сильно поубавилось.
Во Франции такое изобилие вкусной еды, что в каждом уголке
можно разжиться местными лакомствами: в Мане — пулярка-
ми2, в Туре — паштетом, в Вувре — сосисками и так далее.
Далее мы пошли по каналу Нант-Брест, затем по Блаве добра-
лись до Пор-Луи. Там я выждал какое-то время и однажды
утром, еще до рассвета, поднял якорь и вышел в море. Был,
что называется, «мертвый штиль», и вода поблескивала в лун-
ном свете. Я заходил во все бухточки бретонского побережья,
какие открывались по правому борту.
1
Французское белое сухое вино.
2
Жирная, откормленная холощеная курица.

Я увидел живописное устье реки Кемперле, затем Пульдю,

затем порт Дуэллан и остановился в красивейшем уголке Бре-
тани, где не ступала нога путешественника, куда не заезжал ни
один автомобиль. Там я чудесно отдохнул. У меня была парус-
ная лодка, и я рыбачил, а моя кухарка, приехавшая из Парижа,
отлично справлялась со всем, что мне удавалось наловить. Мы
жили как в сказке. Сегонзак, Буссенго, Сю, Жакоб — все мои
друзья гостили у меня на этой лодке под названием «Бродяга».
Вечерами, после ужина, мы подолгу беседовали об искусстве и
литературе, за стаканчиком кальвадоса1 лучших марок и ут-
верждались в наших представлениях о красоте. Я удивлялся,
видя, что художники вовсе не спешат браться за кисть, и мне
казалось странным, что они не торопятся дать волю своему та-
ланту. Будь у меня такое дарование и мастерство, я расписал
бы пейзажами все стены и двери. Сколько энергии я ощущал в
себе тогда, какое неистовое желание работать, созидать! Никто
не мог со мной сравниться в этом отношении.
Ночью я видел, как рыбацкие баркасы под большими корич-
невыми парусами в тишине проплывают вдоль моего борта,
направляясь в море. Иногда я уходил вместе с рыбаками.
Однажды утром, когда дул попутный ветер, я поднял парус на
моей лодке и взял курс на остров Груа. По пути меня со всех
сторон окружили морские птицы, и я как будто оказался внут-
ри вольера. Матрос сказал, что прямо под нами — косяк рыбы.
И в самом деле, забросив удочки, я за полчаса вытащил сотню
макрелей. Когда мы достигли Груа, налетел шквал, и я понял:
будет буря, и сегодня нам не вернуться назад. Я спросил мат-
роса, есть ли у него деньги. У матроса денег не было, у меня —
тоже, потому что в тот день я слишком спешил выйти в море.
Однако нам предстояло заночевать на острове. Я положил всю
наловленную рыбу в корзину и стал обходить дома, предлагая
1
Яблочный бренди.

купить ее. На следующий день я захотел вернуться на борт, но

буря еще свирепствовала, и по пути в Пульдю я потерял мач-
ту. Эти часы, проведенные наедине с природой, отданные здо-
ровым удовольствиям, мне дороже, чем какие-либо другие
впечатления молодости. Вот почему мне хотелось рассказать о
них. Надеюсь, вы простите меня за это.
С наступлением осени я ставил лодку на прикол в Бретани, но
иногда возвращался и среди зимы, приезжал с друзьями на
два-три дня поохотиться на морских птиц. Вернувшись,
я отдавал добытую дичь и наловленную рыбу в столовую для
своих сотрудников, с которыми поддерживал самые дружеские
отношения. Я очень любил свой персонал и постоянно думал,
как улучшить его положение. Когда я был в Америке, то с
большим вниманием изучал все, что промышленники в круп-
ных городах старались сделать для своих рядовых служащих.
Для них устраивались ванные комнаты, залы отдыха, библио-
теки, танцевальные залы, фонографы, кресла-качалки на
крышах, чтобы можно было отдыхать в жару. Увидев все эти
новшества и удобства, я стал размышлять над тем, как бы со-
здать нечто похожее для персонала большого модного дома.
Но вскоре я заметил, что работающие парижанки не очень-то
ценят такую заботу со стороны хозяина. Для них нет ничего
дороже свободы, и самый верный способ угодить им — это
отпустить их пораньше. Подкрасить щеки коричневатыми ру-
мянами, обмотать шею шарфом, надеть шляпку-клош1 и взять
под мышку зонтик — значит почувствовать себя свободной,
и всем им не терпится исполнить этот ритуал.
Возвращаясь к моим путешествиям, хочу рассказать об одном
круизе тысяча девятьсот десятого года (чем больше я углубля-
юсь в воспоминания, тем сильнее удивляюсь, сколько я успел
сделать за такое короткое время). Я арендовал в марсельском
1
Женский головной убор в виде колокольчика.

порту большую яхту. Она называлась «Анриетта» и принадле-

жала месье де Невиллю, банкиру. Это было паровое судно во-
доизмещением 400 тонн, длиной 70 метров, с экипажем в
15 человек. Я решил совершить круиз по Средиземному морю
и взять с собой друзей-художников из Кружка Мортиньи —
Беркена, Журдана, Льевра, Буссенго и Сегонзака. А еще —
моего приятеля Брауна, который обожал яхты.
В порту судно выглядело огромным, а в море оказалось
достаточно легким. На нем была ужасная бортовая качка,
и оно зарывалось носом в волны. Мне приходилось по ночам
следить за ходом, в то время как друзья, вверившие мне свои
жизни, спокойно спали. Вдобавок у меня были сплошные му-
чения с командой. Я не распорядился заранее, чтобы все были
одеты одинаково, т. к. думал, они позаботятся об этом сами.
Но, к моему изумлению, они поднялись на борт в ботинках на
пуговицах и коротких коричневых пальто. А я чтил традиции
яхтинга и хотел, чтобы на судне все было безукоризненно. На
мой взгляд, нет ничего прекраснее, чем дисциплина и порядок,
принятые у моряков. Поэтому я обеспечил всех формой и по-
требовал, чтобы они носили ее постоянно. Но капитан подал
сигнал к неповиновению и однажды вышел на палубу, заку-
тавшись в шерстяную шаль и натянув на голову шапку, кото-
рую ему перед отплытием связала его Пенелопа.
Первую остановку мы сделали в Аяччо. Там наш кок напился в
стельку и стал разгуливать по палубе, размахивая большим
ножом и угрожая убить всякого, кто к нему подойдет. Я завел с
ним дружескую беседу, подобрался поближе и вместе с ним
спустился по сходням на берег, после чего приказал убрать
сходни. Так наш буян оказался на суше. Я известил о случив-
шемся консула и нанял другого кока. В каждом порту у меня
возникали те же проблемы то с кочегарами, то с марсовыми1,
1
Матрос, несущий вахту.

Поль Пуаре, вторая половина 1920х годов

и, пока мои друзья осматривали город, я сидел у портового на-

чальства, вел переговоры и улаживал различные формальнос-
ти. Вернувшись домой, я поклялся, что если еще когда-нибудь
отправлюсь в круиз, то лишь в качестве гостя. Тем не менее
мы провели восхитительных десять недель на Средиземномо-
рье, посетили Неаполь, Амальфи, Пестум, Сицилию, Сус,
Керуан, Тунис, Бужи, Константину, Алжир, Оран, Альмерию,
Аликанте, Валенсию, Таррагону, Барселону, Сет, и нам очень
жаль было расставаться с белыми брюками и фуражками
яхтсменов.
Я не мог обойтись без общества моих друзей, их неистощимое
веселье и гордая независимость действовали на меня благо-
творно, но я был разочарован, когда заметил их равнодушие к
работе. Как же так можно — за два с половиной месяца ни
разу не поддаться искушению, не схватиться за кисть, чтобы
написать этюд с одного из тех чудесных видов, которые
попадались нам по пути и прямо просились на полотно! За все
время круиза ни один из моих товарищей не ощутил потреб-
ности работать. Это потрясло меня, и однажды я сам схватил
палитру и за два часа написал портрет моего друга Брауна на
фоне лазурной глади близ Сорренто. Пока я работал, он играл
на аккордеоне...
То, что я увидел в арабских странах, вызвало у меня
сильнейшее желание посетить их снова. Я чувствовал, что по
душевному складу я — восточный человек, и меня неудержи-
мо тянуло в эти солнечные края. Я вернулся туда сразу после
войны.
IX. ВЫ СО КАЯ МО ДА
Эта глава содержит необходимые сведения о Высокой
моде.
Штат Дома моды состоит из нескольких категорий сотрудни-
ков. Во-первых, это технический персонал, то есть примерщи-
цы и закройщицы с работающими на них мастерицами.
Закройщицы выполняют модели, созданные модельером.
Претворяя в жизнь творческий замысел модельера, они
должны проникнуться этим замыслом и придать ему
безупречную форму. Любая модная новинка должна быть
идеально подогнана по фигуре, и в ней не может быть техни-
ческих изъянов.
В крупном модном доме закройщица получает в среднем
60 000 франков в месяц, и, на мой взгляд, ей следует обладать
особой восприимчивостью и определенной культурой чувств.
Если средства не позволяют ей жить в достатке, она не сможет
понять изыски модельера, художника, для которого роскошь —
привычная сфера деятельности.
Гриф Дома: Поль Пуаре. Улица Паскье. Париж (1909)

IХ. ВЫСОКАЯ МОДА
У меня бывали хорошие

закройщицы, прекрасно
знавшие свое дело и работав-
шие с большим усердием,
но неспособные проникнуть-
ся замыслом модельера и
следовать за его фантазией.
Например, одной из них,
Антуанетте, я посоветовал за-
вести любовника, ибо этой
добродетельной старой деве
было недоступно чувственное
очарование, которое должно
исходить от любого платья.
Людям, далеким от нашей
профессии, может показаться
странным, что коммерсант
оценивает работу своей
служащей, руководствуясь
подобным соображением.
Но для меня это незыблемый
принцип: если сотрудницам
недостает эмоционального
опыта, в нашем деле невоз-
можно играть серьезную
роль. Если Париж стал горо-
дом, где столь пышно расцве-
тают фантазии моды, то, быть
может, именно потому, что в
Париже люди свободнее,
чем где-либо, предаются чув-
ственным наслаждениям. Свадебное платье от Поля Пуаре, ок. 1906 года

У настоящей закройщицы должно быть чутье, позволяющее

угадать смысл каждого туалета, уловить его детали. Два одина-
ково утонченных человека, достигших одного и того же уров-
ня развития как в эмоциональном, так и в интеллектуальном
плане, понимают, что яркое цветовое пятно на платье (или на
картине) может находиться только в одном-единственном
месте. Оно не удовлетворяет их, если оказывается там или сям,
его надо поместить именно здесь, и нигде больше. Это своего
рода инстинкт, властная потребность, которая жаждет удовле-
творения и успокаивается, только когда деталь прикалывают
именно на том месте, где она должна находиться. Все, кто
посвятил себя искусству или, скорее, науке кубизма или изуче-
нию композиции, знают, что существует некая потаенная
геометрия, открывающая путь к красоте. То, что верно в отно-
шении линий и форм, столь же верно и в отношении красок
и создаваемого с их помощью эффекта. У женщин, как прави-
ло, есть врожденный, но поддающийся развитию инстинкт,
который позволяет им определить, на своем ли месте та или
иная деталь, достаточно ли она выделяется, удачный ли у нее
цвет. Если закройщица лишена этого дара, она никуда не
годится.
С другой стороны, ей необходимо глубокое знание дела,
чтобы клиентка с самого начала слушалась и доверяла ей.
Вдобавок она должна обладать очень мягким характером
и ангельским терпением. Я не в состоянии описать, какие
сцены разыгрываются в примерочных некоторых известных
мне модных домов, когда клиентки, долго простояв на ногах,
от усталости начинают нервничать, плакать и в порыве гнева
могут даже разорвать платье. Мне самому нередко случалось
унимать такие приступы. У меня были для этого два приема.
Вот первый. Я приходил в салон, полный несокрушимого спо-
койствия (оно всегда помогало мне), и говорил разъяренной

Дениза Пуаре в платье «Сорбет», 1913

клиентке: «Успокойтесь, мадам,

наверно, вы зря заказали это
платье, раз оно вас не устраива-
ет. Я не хочу, чтобы вы заболели
из-за такого пустяка. Давайте
забудем об этом платье. Я сде-
лаю из него красивую наволочку
на подушку, а вам мы придума-
ем другой туалет, какой вы захо-
тите. Не смотрите на это платье,
если вам больно его видеть.
Сейчас вам помогут его снять».
Иногда после этого клиентка
успокаивалась, у нее вновь
пробуждался интерес к отвергну-
тому платью, и она уже не хотела
с ним расставаться. А порой,
сообразуясь с обстоятельствами,
я проявлял непреклонность:
«Мадам, вы пришли к Пуаре, зная,
что модный дом Пуаре — лучший
в мире. Так вот, Пуаре — это я,
и я говорю вам: с этим платьем
все в порядке. Оно красивое
и очень вам идет. Если оно вам
не нравится, что ж, снимайте,
но в этом случае я больше никогда
не приму у вас заказ. Нам не
суждено понять друг друга». Такой
аргумент тоже производил впечат-
ление и приводил к желаемому
результату. Дневное платье от Поля Пуаре, 1911

Следующая категория — продавщи-

цы. Их задача — продать, поэтому
они редко обладают познаниями в
нашем деле. Очень немногие про-
давщицы определяют вкусы клиен-
ток или могут повлиять на их
выбор. Как правило, клиентки —
это женщины, которые достаточно
долго изучали свои средства оболь-
щения и сами знают, что им идет.
Парижанка никогда не закажет
модель, не потребовав серьезных
изменений и не приспособив ее
к себе. Американка, выбрав модель,
покупает ее такой, как есть, а пари-
жанка хочет, чтобы платье было
не зеленым, а синим, или не синим,
а гранатовым, добавляет к нему
меховой воротник, меняет покрой
рукава и убирает нижнюю пугови-
цу. Месье Пату1 первый высказал
идею, что будущее Высокой моды —
продажа готового платья. Говоря
так, он прежде всего защищал
собственные интересы, ибо это Шальвары Дома моды «БишоффДавид» в стиле Поля
Пуаре, 1910е годы
утверждение ошибочно и предполагает
некоторое невежество в сфере высокого шитья. Ведь задача
Высокой моды состоит именно в том, чтобы подчеркнуть ин-
дивидуальность каждой женщины. Любая модель может лишь
1
Па ту, Жан (1880—1936) — французский модельер, работал в различных
областях моды с 1907 г., в конце войны открыл свое дело и снискал успех
фольклорными вышивками и яркими узорами в стиле модерн.

предлагать что-либо, но ни в коем случае не навязывать.

По существу, моделей на свете должно быть столько же,
сколько женшин, и роль идеальной продавщицы, чтобы
на тему каждой модели сочинить бесконечное множество
вариаций, которые подходили бы всем клиенткам.
Жан Пату. Рисунок П. Эрика из альбома «Тридцать кутюрье парижской моды» для журнала Vogue

Вечернее манто от Поля Пуаре, модель «Перс». Рисунок ткани Рауля Дюфи, 1911

Но лишь очень немногие продавщицы думают об этом,

когда выполняют свою работу. Возбужденная атмосферой
конкуренции, возможностью заработать и желанием
продать дорогую вещь, каждая из них стремится заключить
побольше сделок, и результат нередко оказывается
плачевным.
Третья категория служащих занимается снабжением, то есть

покупает и принимает ткани, заказывает вышивки, галанте-
рею, пуговицы, рассчитывает и отмеряет расход материалов
и выдает мастерским все необходимое для выполнения заказа.
Хороший специалист по снабжению должен знать, что из ин-
тересующих его материалов имеется в Париже, должен разби-
раться в товаре каждого поставщика, знать его возможности и
средства, без промедления доставать все, о чем его попросят.
У него должен быть острый глаз, чтобы подбирать ткани
по оттенкам, и должно быть самое важное — неподкупная
совесть.
Вот три основные структуры модного дома. Все остальное
относится к сфере творчества, и тут я хочу поговорить о мане-
кенщицах.
Само это слово очень неудачное. Оно некстати отсылает нас к
деревянной кукле без головы и сердца, на которую платья
нацепляют, как на вешалку. Живая манекенщица впервые по-
явилась у великого Ворта, основателя известной династии и
создателя индустрии Высокой моды. Деревянный манекен не
отвечал его запросам. Манекенщица — это женщина, которая
должна быть больше чем женщиной: надев платье, она должна
отреагировать на него, пойти навстречу образу, зарождающе-
муся при взаимодействии модели с ее фигурой. Своими жеста-
ми, позами, всеми выразительными средствами своего тела
она должна помочь трудному рождению новинки.

Декоративный рисунок ткани Поля Пуаре, 1910е годы
У меня было много манекенщиц, но лишь немногие были

достойны своего высокого служения. Быть может, они даже не
представляли, какую роль могли сыграть в реализации моего
замысла. Помню одну из них по имени Андре. Она была глу-
па, как индюк, но красива, как павлин. Если утром я говорил:
«Андре, ты самая красивая из моих девушек!» — она широко
улыбалась, чтобы показать ослепительно белые зубы. Она бы-
ла словно актиния в море, которая трепещет и раскрывается,
почувствовав благодатное теплое течение. Весь день Андре
сияла, расцветала от радостного возбуждения, как павлин,

Гриф Дома Поля Пуаре, 1910
распускающий перья, и затем появлялась на моих дефиле,

словно Мессалина1, словно индийская царица, горделивая,
величавая, надменная. Ее царственная походка повергала
в растерянность настоящих принцесс. Не один герцог
грыз набалдашник своей трости, унимая возбуждение,
и наставлял монокль, чтобы получше разглядеть ее.
Увы! Как они заблуждались! Скольких поклонников она
могла бы разочаровать! А может быть, только я один знал,
какая омерзительная нагота крылась под этим оперением
райской птицы. У нее был насквозь больной организм, дряб-
лые, бесформенные груди, которые ей приходилось сворачи-
вать трубочкой, как блинчики, чтобы заполнять великолепные
корсажи!
1
Мес са ли на, Валерия (ок. 17/20—48) — третья жена римского императора
Клавдия, влиятельная и властная римлянка, известная своим распутным
поведением.

До того как стать мане-

кенщицей, Ивонна рабо-
тала служанкой в одной
из дорогих кондитер-
ских Биаррица. Изяще-
ством и утонченностью
она могла бы поспорить
с любой знатной дамой,
у нее были точеные чер-
ты лица, рассеянный
взгляд, застывшая улыб-
ка. За тонкий стан и
свежий румянец ее срав-
нивали с орхидеей. Это
действительно был
редкий, экзотический
цветок. Она прохажива-
лась перед клиентками
с хорошо рассчитанной
грацией, играя веером
или зонтиком от солнца,
а я любовался ее по-
ходкой розового фла-
минго и думал: надо же,
сколько раз хирурги
резали, потрошили и
зашивали ее, у нее не
тело, а один сплошной
шрам, и это не поме-
шало ей стать привлека-
тельной и преуспеть
в жизни. Модели Поля Пуаре, 1913

Иветта была одной из моих звезд. У этой юной парижанки

из Батиньоля голос звучал резко и пискляво, как игрушечная
труба. К счастью, во время работы ей не приходилось разгова-
ривать. Она была живая и веселая, ее большой рот всегда
улыбался, а умные глаза словно
освещали все, что она надевала.
Девушка обладала хорошим вку-
сом, понимала или, быть может,
угадывала все, что я хотел выра-
зить тем или иным платьем,
шла навстречу моим замыслам
и с готовностью принимала но-
вые веяния, проявляя при этом
гибкость и сообразительность.
Меня не удивило, что однажды
она отклонила презент от некое-
го обожателя.
Полетта долгое время была
моей любимицей, потому что
идеально соответствовала типу
платьев, которые я делал тогда.
Быть может, причина в том, что
именно она вдохновляла меня
на их создание. Это была нежная
блондинка со светло-голубыми
глазами, которые казались
фарфоровыми или хрустальны-
ми. Пухленькая, чудесно сло-
женная, с округлыми руками
и аппетитными плечами —
словом, прелестная юная Костюм для путешествий от Поля Пуаре, 1913.
француженка! Фото Жана Осси

Однажды я сделал для нее платье «Бастилия» из муслина в

красно-белую полоску и с трехцветной кокардой. При ее появ-
лении рухнули бы ворота любой тюрьмы! Еще она носила у
меня шотландское платье с черной бархатной жакеткой и бере-
том, которому позавидовали бы вояки из 42-го Шотландского
полка! Полетта умела вдохнуть жизнь во все, что бы я ни на-
дел на нее: это можно было назвать полноправным сотрудни-
чеством. Как я уже сказал в начале этой главы, манекенщица
должна проникнуться духом надеваемого платья, вжиться в
него, сыграть заданную им роль. За ангельской внешностью
Полетты, за ее небесно-голубыми глазами крылось лукавство,
а может быть, и порок, мне так и не довелось об этом узнать.
Я уже говорил, что из моего кабинета можно было наблюдать
за работой всех подразделений фирмы. Благодаря этой особен-
ности кабинета я однажды увидел, как Полетта, встав перед
собравшимися в кружок подругами, словно учительница пе-
ред классом, делилась некоторыми секретами искусства любви.
Я упомянул бы еще белокурую крошку Андре, миниатюрную
копию мадам де Помпадур.
А также серьезную, сосредоточенную, похожую на монахиню
Симону, которая искоса поглядывала в зеркало, наблюдая, как
ложится ткань, чтобы эффектнее подчеркивать изгибы ее тела
и точнее следовать им. Но таких манекенщиц, по-настоящему
увлеченных своей работой, было неизмеримо меньше, нежели
тех, кто, не разделяя со мной мук творчества, равнодушно пре-
доставлял свои тела для демонстрации платьев. Последние по
сути мало отличались от деревянных манекенов.
Я ничего не сказал о бухгалтерах, потому что на всех предпри-

ятиях они одинаковые. Это скучные, ограниченные, косные
люди, они настырно требуют немедленной оплаты по счетам,
не понимая, что к клиентам определенного ранга следует про-

являть почтение. Они пускаются в глу-

бокомысленные рассуждения обо всем
на свете, неспособные двигать фирму
вперед, зато с легкостью могут поверг-
нуть ее в летаргию и довести до пара-
лича, повредив жизненно важные
органы. Я знал только одного админис-
тратора, достойного этого имени,—
мой верный Руссо, которому я прино-
шу глубочайшую благодарность.
Поступая ко мне на службу, он не был
уверен, что окажется полезным, и по-
тому согласился на скудное жалованье
в 500 франков. Скромный и неутоми-
мый труженик, он освоил новую для
себя профессию, изучил все винтики
этого механизма и стал контролиро-
вать его работу. Очень скоро он понял,
что именно следует исправить или усо-
вершенствовать, и достиг блестящих
результатов. Он присматривал за тех-
ническим персоналом, ему достаточно
было чуть-чуть поднажать на каждого,
чтобы работа пошла лучше. Он посто-
янно изучал продажи, регулировал
сбалансированность закупок, и в итоге
мы стали получать 42% чистой прибы-
ли, а время тогда уже было трудное
(1911 год). Вдобавок Руссо был предан-
ным другом, любящим и заботливым,
мы с ним работали, как два брата. Он
никогда не жалел денег на мои фанта- Дневное платье от Поля Пуаре, 1911

зии. Если мне приходило в голову устроить

роскошный праздник, удовлетворить какую-
нибудь безумную прихоть, я приходил к нему
и делился своими планами.
— Ай-ай-ай,— огорчался он,— опять вы за
свое. Это обойдется нам недешево.
А я подмигивал ему и говорил:
— На это понадобится сто тысяч.
— Вы их получите,— с недовольным видом
отвечал он,— не не хотелось бы, чтобы это Духи «Розин»
мотовство вошло у вас в привычку.

До войны на сто тысяч можно было кое-что себе позволить.
Руссо терпел мои капризы и потакал им, а я всегда охотно шел
ему навстречу. Как хорошо было жить, как приятно было ра-
ботать с таким помощником!
Кофр для духов Поля Пуаре, 1910е годы

Реклама магазина «Розин», 1920

Лаборатория фирмы «Розин»
Духи «Розин», 1925

Он был в кабинете в то утро, когда ко мне

явился месье Коти, маленький лощеный чело-
вечек в облегающем светло-сером костюме с
маленькой соломенной шляпой на голове.
Прежде я с ним не встречался. Мне на память
пришла детская песенка: «Жил-был однажды
человечек, весь в сером, с головы до пят...»
Он с самодовольным видом уселся в кресло и
заявил:
— Я хочу купить вашу парфюмерную фирму.
— Но она не продается,— возразил я.
— Если все останется как есть,— продолжал
он,— пройдет лет пятнадцать, пока ваша фир-
ма приобретет некоторый вес. Если же вы
присоединитесь ко мне, то благодаря моему
управлению вы всего за два года будете зна-
Флакон духов «Розин», 1910
чить не меньше меня.
— Понимаю, но в противном случае через пят-
надцать лет она останется в моей собственности.
— Вы ничего не смыслите в делах, месье,— сказал он, затем
встал, нахлобучил канотье1 на свою маленькую головку и в
ярости выскочил из кабинета.
Мы с Руссо молча смотрели ему вслед. В этот момент всякий бы
догадался, что месье Коти происходит из семьи Бонапартов.
1
Французская соломенная шляпа жесткой формы с цилиндрической тульей
и прямыми полями.
Х. ДЕ КО РА ТИВ НОGПРИ КЛАД НОЕ ИС КУС СТ ВО
Я много раз бывал в Германии, чаще всего по приглашению
друзей, братьев Фрейденберг, у которых я несколько раз
проводил дефиле, сопровождавшиеся лекциями. Братья Фрей-
денберг (их было четверо, а может быть, и пятеро, точно не
помню) все вместе управляли берлинским Домом моды «Гер-
ман Герсон». С их помощью я впервые приехал в Германию,
и, к моему удивлению, они оказались истинными «парижана-
ми». Один из них выписывал «Фигаро» и каждый день прочи-
тывал эту газету от начала до конца, во-первых, чтобы не
забыть французский язык, а во-вторых, чтобы быть в курсе
всего, что происходит у нас. Это он сообщил мне, что в
«Комеди Франсез» роль мадемуазель Решамбер передали маде-
муазель Икс: он лучше меня знал все театральные сплетни и
последние театральные новости. А вообще-то он был очень
тонкий и образованный человек. Когда мы обедали у Бурк-
хардта и лакомились знаменитыми жареными цыплятами по-
гамбургски, я задавал ему непростые вопросы: о политической
позиции Германии, о ее вооруженных силах. Я хотел знать, не
опасается ли он нового конфликта между Францией и Герма-
нией. В ответ я слышал избитые фразы: при современном
уровне развития артиллерии никто не захочет воевать, ведь
это обернется настоящим кошмаром. К тому же Германия
сейчас настроена миролюбиво, кайзер не хочет войны, и, если
пойти на некоторые уступки в Марокко, он, по всей вероятно-
сти, надолго успокоится (наш разговор происходил до Агади-
ра1). Вечером того же дня я был приглашен в «Оперу», и мы
слушали Карузо. В левой литерной ложе сидели император и
императрица, и я с любопытством разглядывал их, но еще
1
Имеется в виду агадирский кризис, обострение международных отношений
накануне Первой мировой войны, вызванное оккупацией французами ма-
рокканского г. Фес в апреле 1911 г.

Х. ДЕКОРАТИВНОGПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО
больший интерес у меня вызвала ложа

напротив, в которой находились все
имперские генералы в парадной форме.
Мне показали фон Клюка1: за стеклами
маленьких очков в золотой оправе по-
блескивали хитрые глазки. Я предста-
вил себе, как он предлагает одному из
наших военачальников какую-нибудь
чудовищную шахматную партию. Он
был похож на ящерицу, на шее повсю-
ду выступали вздувшиеся жилы, и от
этого его ухмылка казалась нервозной и
жестокой. Мне еще показали фон дер
Гольца2, Гинденбурга3, фон Секта4 и
других.
— Но мы считаем,— добавил мой со-
сед,— что в трудную минуту сможем
положиться главным образом на фон
Клюка.
Я обратил его внимание, что эти слова
противоречат его утренним прогнозам.
— Возможно, у нас будет война,— сказал
он в ответ,— но только не с Францией.
Как выяснилось четыре года спустя, он Костюм Поля Пуаре для «Опера», 1913
ошибался.
1
Клюк, Александр фон (1846—1934) — немецкий военачальник, участник
Франко-прусской войны 1870—1871 гг.
2
Гольц, Рюдигер фон дер (1865—1946) — немецкий генерал, организатор
вооруженных сил в Латвии и обороны Латвии от большевиков.
3
Гин ден бург, Пауль (1847—1934) — президент Веймарской республики,
участник Франко-прусской войны 1870—1871 гг.
4
Сект, Ханс фон (1866—1936) — немецкий военачальник и политический
деятель.

Фрейденберг представил меня принцу Эйтелю1, одному из

трех сыновей императора, который страстно увлекался
изобразительным искусством. К моему удивлению, принц был
прекрасно осведомлен о новых веяниях во французской лите-
ратуре и искусстве. Наша живопись также была ему хорошо
известна, он знал имена всех знаменитостей и вообще всех
людей, о которых тогда говорили. Принц проявил интерес
к моим моделям и назвал имена всех выдающихся кутюрье,
а также особенности их фирменного стиля. Одним словом,
он был в курсе дела, и это восхищало меня.
А разве наши министры изящных искусств когда-нибудь
слышали о Максе Рейнхардте2 и его постановках, о лондон-
ском спектакле «Жанна д’Арк», в котором он изучал дви-
жение мятущейся толпы, так заинтересовавшее Жемье3
десять лет спустя? Разве они знали, какие картины в данный
момент можно увидеть в галерее Кассирера4? Разве посе-
щали выставки в Кельне и Мюнхене или хотя бы слышали
о них?
Я побывал на всех выставках декоративно-прикладного
искусства, какие проводились тогда в Вене и Берлине. В те
годы я познакомился с основателями новых школ: Гофманом,
создателем и руководителем «Винер Веркштетте», Карлом
1
Виль гельм Эй тель Фри д рих Кри с ти ан Карл (1883—1942) — принц
Прусский, второй сын кайзера Вильгельма II и императрицы Августы Вик-
тории.
2
Рейн хардт, Макс (1873—1943) — австрийский режиссер, актер и театраль-
ный деятель.
3
Же мье, Фирмен (наст. имя Тоннер) (1869—1933) — французский актер,
режиссер, театральный деятель. В 1906—1921 гг. возглавлял Театра Антуана,
в 1922 г. создал Национальный народный театр.
4
Кас си рер, Эрнст (1874—1945) — немецкий философ и культуролог, его
идеи, прежде всего учение о «символических формах», оказали большое вли-
яние на исследования истории культуры.

Вицманом1, Мутезиусом2, Виммером, Бруно Паулем3 и Клим-

том4. Пользуясь случаем, хочу выразить благодарность
мадам Цукеркандле, которая ввела меня в круг передовых
художников.
В Берлине я познакомился с целой группой молодых архи-
текторов, они искали новые источники вдохновения и порой
находили их. Скорее всего, молодые таланты черпали свои
идеи из прошлого, из наследия античности. Но кто бы
вздумал упрекать их за это? Я целыми днями осматривал
современные интерьеры, спроектированные и оборудован-
ные в таком новаторском духе, что я поражался, у нас я ни-
когда не видел ничего подобного. Виллы в окрестностях
Берлина приводили меня в восхищение: они были выстрое-
ны в сосновых лесах, на берегах озер и окружены садами,
где вас встречали всевозможные сюрпризы и неожиданности.
Я мечтал создать во Франции такое идейное направление,
которое могло бы распространить новую моду на оформле-
ние интерьера и меблировку.
Не могу сказать, чтобы я слепо восхищался всем, что мне по-
казывали. Я решительно не принимал отголоски романтизма,
которые всегда утяжеляли и опошляли творения немецких
1
Виц ман, Карл (1883—1952) — известный австрийский дизайнер мебели в
стиле Сецессион.— Прим. А. Васильева.
2
Ма те зи ус, Герман (1861—1927) — немецкий архитектор, критик и дипло-
мат, пропагандист идей английского движения «Искусство и ремесло»
в Германии, автор первого в мире «города-сада» в окрестностях Дрездена
в 1909 г., оказавшего большое влияние на группу Баухаус.— Прим. А. Ва-
сильева.
3
Па уль, Бруно (1874—1968) — немецкий архитектор и художник-иллюст-
ратор, сотрудничал с журналом «Симплициссимус».
4
Климт, Густав (1862—1918) — австрийский художник, основоположник
модерна в австрийской живописи. Главным предметом его живописи было
женское тело, и большинство работ отличает откровенный эротизм.

художников. В частности, мне вспоминается зал Дома моды

«Герман Герсон», где я выступал с лекциями. При виде этого
зала я расхохотался, не побоявшись смертельно обидеть ху-
дожника, вернее, профессора, задумавшего и создавшего его.
Я забыл фамилию этого человека, но он всегда будет стоять у
меня перед глазами — этакий доктор Фауст, суровый, измож-
денный, иссиня-бледный, тонкогубый, в золотых очках и с па-
риком из белоснежных волос, свисавших на спину, как грива у
старого больного льва. В жизни не встречал художника с такой
внешностью. И его творческая манера была похожа на него са-
мого. Стены зала, где я собирался выступить перед публикой,
сверху донизу были обтянуты ярко-голубыми драпировками,
и в этой капелле кое-где еще вздымались ввысь букеты лилий,
как на похоронах Офелии. Это было так помпезно, напыщен-
но и претенциозно, что у меня холодок пробежал по спине.
И я потратил много сил и стараний, чтобы разогреть
аудиторию.
Но на одну такую неудачу приходилось множество твор-
ческих достижений. Именно в Берлине я увидел самое
живое и убедительное сценическое воплощение Шекспира.
Постановки Рейнхардта — «Сон в летнюю ночь», «Укро-
щение строптивой» и «Много шума из ничего», а также
«Шейлок», из которого Жемье позаимствовал боґльшую
часть находок, столь превозносимых французской критикой.
Они заставили меня забыть о неприятном впечатлении
от «Пентесилеи»1.
Я даже совершил поездку в Брюссель с одной-единственной
целью, чтобы осмотреть виллу Стоклета, построенную
венским архитектором Гофманом, который не только спроек-
тировал дом и службы, но и создал план сада, эскизы ковров,
1
Трагедия Г. фон Клейста (1808). В древнегреческой мифологии царица ама-
зонок, которая пришла на помощь троянцам и была убита Ахиллом.

Школа Поля Пуаре «Мартин», Париж

мебели, люстр, тарелок, столового серебра, платьев хозяйки,

тростей и галстуков хозяина. Признаться, я не понимаю,
как можно подменять собственный вкус указаниями архитек-
тора, такая слепая покорность всегда вызывала у меня улыбку.
И за это я прошу прощения у месье и мадам Стоклет, оказав-
ших мне такой радушный прием.
Вернувшись из этого познавательного путешествия, я основал
в Париже школу декоративно-прикладного искусства, которую
назвал «Martine», по имени одной из моих сотрудниц. В Бер-
лине и Вене мне часто приходилось видеть, как очередной
«герр профессор» мучает своих учеников псевдонаучными
бреднями и, стремясь по-новому сформировать их творческие
взгляды, словно заковывал их в металлический корсет. В Вене
студенты разделяли цветы и букеты на ромбы и составляли из
них геометрические фигуры, однообразное повторение кото-
рых в итоге превращалось в стиль, по сути мало чем отличаю-
щийся от бидермейера1. Такая бессмысленная работа и насилие
над умами казались мне двойным преступлением. Я решил
действовать прямо противоположными методами и придумал
вот что.
На окраине, в рабочей среде я набрал девочек возрастом
примерно лет двенадцати, освободив их от школьных
занятий. Я отдал им несколько комнат в моем доме и велел
рисовать с натуры самостоятельно, без всякого руководства.
Разумеется, родители девочек сразу же заявили, что такие
занятия — пустая трата времени, и мне пришлось пообещать
им заработную плату и различные вознаграждения. За луч-
шие рисунки я выдавал премии и уже через несколько не-
дель добился потрясающих результатов. Предоставленные
1
Художественный стиль, направление в немецком и австрийском искусстве
(архитектуре, дизайне), распространенный в 1815—1848 гг. Характерно тон-
кое и тщательное изображение интерьера, природы и бытовых деталей.

Десертный столик ателье «Мартин», 1920
самим себе, девочки скоро позабыли мнимые истины,

которыми их пичкали школьные учителя, и вновь обрели
непосредственность и свежесть восприятия. Как только
выпадала возможность, я вывозил их на природу, в Ботани-
ческий сад или в городскую оранжерею, чтобы каждая из
них нарисовала картину по собственному замыслу, сама
выбрав сюжет,— и они приносили мне чудесные вещи.
Там были поля спелой пшеницы, усеянные ромашками,
маками и васильками; там были корзины бегоний, купы
гортензий, девственные леса, где резвились могучие тиг-
ры,— и все это дышало такой первозданной искренностью,
какую я не в состоянии передать словами. Я сохранил
их работы, некоторые рисунки так вдохновенны и трогатель-
ны, что напоминают самые удачные картины таможенника

Туфли работы ателье «Martine», модель «Розы», 1924
Руссо1. С помощью юных художниц я создал коллекцию тка-

ней и ковров, которые в пору расцвета модного дома
«Martine», открытого несколькими месяцами позже, оказали
заметное влияние на моду и современный стиль оформления
в целом.
Моя роль состояла в том, чтобы стимулировать работу и раз-
вивать их вкус, но ни в коем случае не влиять на них и не кри-
тиковать: источник вдохновения должен был оставаться чис-
тым и незамутненным. По правде говоря, девочки оказывали
на меня куда большее воздействие, чем я на них, а я проявлял
мой талант лишь в одном — выбирал из эскизов наиболее
1
Рус со, Анри Жюльен Феликс (1844—1910) — французский живописец-ди-
летант, привлек внимание парижского авангарда на Салоне Независимых в
1885 г. Прозвищем Таможенник обязан своей непосредственной профессии.

подходящие для воспроизводства. В те времена от промыш-

ленника требовалось большое мужество, чтобы перенести на
ткани, иногда со значительными расходами, такие смелые
фантазии, ведь публика могла их не оценить. Я истратил мно-
го денег, но не жалею об этом, а вот моим последователям
впору пожалеть об их тогдашней бережливости.
Опасаясь, что рисунки девочек попадут в руки не слишком по-
нятливых рабочих, и не желая, чтобы их замыслы при вопло-
щении утратили утонченность, я обучил их узелковой технике
ковроткачества. И они сами, без предварительного эскиза,
ткали коврики, на которых расцветали чудесные цветы, такие
свежие и яркие, что их впору было принять за живые. Месье
Фенай, достигший большой известности в этом искусстве и
долгое время посвятивший его изучению, давал мне советы и
предоставлял оборудование.
Декоративные рисунки Поля Пуаре, 1910—1920е годы

Какой стала бы школа

«Martine», просущест-
вуй она до сегодняшне-
го дня? Благодаря сво-
бодной системе обуче-
ния там сформирова-
лись очень интересные
творческие индивиду-
альности. Когда мои
ученицы рисовали с
натуры один и тот же
предмет и старались
высветить детали,
рисунки получались
разные. В каждом отра-
жался характер его
создательницы. Они ра-
ботали, веря в себя, не
боясь ошибиться. Вот
почему их рисунки от-
личались такой непо-
средственностью. Если
бы взрослому художни-
ку предложили, напри-
мер, расписать стену, Коврик ателье «Мартин» для апартаментов С. К. ван Донген
создать на обширной по-
верхности декоративное панно, он первым делом создал бы
эскиз в миниатюре, затем стал бы постепенно увеличивать
детали и только в последнюю очередь принялся бы за роспись
стены. А мои ученицы работали без предварительной подго-
товки. Они подходили к стене размером четыре на четыре мет-
ра, становились на стремянку и сразу наносили на поверхность

всю композицию в нужную величину.

Мотивы панно рождались на глазах, сразу
обретая всю свою выразительность и яр-
кость. Такого результата мы достигли по-
тому, что у девочек не было преподавате-
ля, который заставлял бы их вдаваться в
теорию. Они в полной мере ощущали
свободу и радость творчества. И разве не
достойно сожаления, что толстосумы-бан-
киры своей скупостью загубили такое за-
мечательное начинание, что этим много-
Маленький комод с двумя ящиками ателье
обещающим юным художницам при- «Мартин». Дизайнер Мари Симон
шлось стать продавщицами в модных мага-
зинах или заниматься прокалыванием дырочек в ботинках?
Многие художники всерьез заинтересовались моей школой и
регулярно наведывались туда. У меня побывали Рене Пио1,
старик Серюзье2, хранитель ковровой мануфактуры в Бове
Жан Ажальбер3 и немало других. Но больше всех школу
«Martine» полюбил Рауль Дюфи4. В ту пору у нас завязались
дружеские отношения, которые я поддерживаю и поныне.
У нас были общие вкусы в том, что касалось оформления
интерьера. Этот художник с могучим и неукротимым вообра-
жением украсил цветами зеленые двери столовой в моем до-
мике в Бютаре. Мы мечтали об ослепительно ярких занавесях,
1
Пио, Рене (1869—1934) — французский художник-символист.
2
Се рю зье, Поль (1864—1927) — французский художник. Ученик Поля Го-
гена, стал одним из основателей символистской художественной группы
«Наби». Написал книгу «Азбука живописи».
3
Ажаль бер, Жан (1863—1947) — французский писатель, бывший адвокат,
хранитель на гобеленовой фабрике в Бове.
4
Дю фи, Рауль (1877—1953) — французский художник, представитель фо-
визма и кубизма в живописи, создатель эскизов тканей и обуви для Поля
Пуаре.

о платьях, расцвеченных в стиле Боттичелли1. Не считаясь с

расходами, я предоставил Дюфи, тогда еще только вступавше-
му в жизнь, средства на осуществление некоторых его замыс-
лов. За несколько недель мы оборудовали мастерскую по
набивке тканей в небольшом помещении, арендованном для
этой цели на авеню Клиши. Мы нашли замечательного хими-
ка по фамилии Зифферлен, он был унылый, как зимнее
воскресенье, но зато знал все о красителях, литографических
чернилах, загустителях и протравах. И вот, мы с Дюфи, точно
Бувар и Пекюше2, взялись за новое для нас дело, которое при-
несло нам новые радости и восторги. Но я еще не описал вам
Дюфи: как ни удивительно, гений этого художника скрывался
за наружностью приказчика из бакалейной лавки. Это розо-
вый, белокурый, кудрявый, пухлощекий ангелочек с мелкими
движениями, но надо видеть, как он, сняв пиджак, расхаживает
по своей мастерской и один за другим достает из папок заме-
чательные рисунки, а то и настоящие шедевры, самый незна-
чительный из которых сегодня оценивается в десятки тысяч
франков. Но все же Дюфи был и остается просто художником,
его сердце и помыслы всецело отданы творчеству.
Мы знаем, какие открытия он совершил в искусстве, что он
ввел условные изображения вместо прямого воспроизведения
реальности. Чтобы изобразить воду, землю, спелые колосья,
облака, Дюфи прибегал к искусственным приемам, и результат
на сегодняшний день впечатляет публику не меньше, чем сами
изображаемые объекты. Предложить публике свое собствен-
ное видение мира, более убедительное, нежели общеприня-
тое,— это под силу лишь гению. Когда мы видим на улице фо-
1
Бот ти чел ли, Сандро (1445—1510) — итальянский живописец тосканской
школы. Лучшим творением считают фрески в Сикстинской капелле Ватика-
на (1474).
2
Персонажи незаконченного одноименного романа Г. Флобера.

Платье с короткими шальварами «аля султан» и накидкой от Поля Пуаре, модель «Пламя», 1911

нарь определенной формы, мы понимаем, что он обозначает

станцию метро, точно так же, видя арабески Дюфи, мы знаем,
что они обозначают воду или листья на деревьях, и сегодня он
заставил знатоков искусства во всех странах усвоить изобре-
тенный им алфавит. Мог ли я не возгордиться при мысли, что
такой художник начал профессиональную карьеру вместе со
мной и под моим покровительством?
Выполняя заказ, Дюфи вырезал деревянные формы для
набивки тканей, по мотивам его гравюр к аполлинеровскому
«Бестиарию»1. Ткани получились изумительные, и я сшил из
них платья, которые, надеюсь, существуют и по сей день.
Должны же быть на свете знатоки, свято хранящие подобные
реликвии.
Когда мы истратили уйму денег и сил, чтобы собрать хотя
бы самое необходимое производственное оборудование и
успешно осуществить самые первые эксперименты, на гори-
зонте возникла внушительная фигура месье Бьянкини, одного
из владельцев могущественной компании «Атюйе, Бьянкини и
Ферье». Однажды этот человек пришел к Дюфи и предложил
ему совсем другую производственную базу, достойную его
таланта. У Дюфи хватило порядочности рассказать мне об
этом до того, как соглашаться, а у меня хватило великодушия
отпустить его туда, где он смог бы по-настоящему развернуть-
ся, хотя своим отступничеством он нанес мне чувствительный
ущерб. Надо ли говорить, что месье Бьянкини не предложил
мне никакой компенсации?
Я ликвидировал маленькую фабрику на авеню Клиши и
1
Апол ли нер, Гийом (наст. имя Вильгельм Альберт Владимир Александр
Аполлинарий Вонж-Костровицкий) (1880—1918) — французский поэт, один
из наиболее влиятельных деятелей европейского авангарда начала XX в.
Цикл коротких стихотворных фрагментов «Бестиарий, или Кортеж Орфея»
(1911).

Настольные лампы ателье «Мартин», 1912
в качестве утешения смог полюбоваться продукцией Дома Бьян-

кини, выполненной по эскизам моего друга. Там были парчовые
и набивные ткани невиданной красоты, которые со временем
войдут в историю декоративно-прикладного искусства наравне с
созданиями Филиппа де ла Саля1 или Оберкампфа2.
В настоящий момент Дюфи больше не работает на месье
Бьянкини, однако нам вряд ли стоит об этом жалеть, посколь-
ку он вернулся к живописи. В лице Дюфи декоративно-при-
кладное искусство потеряло достойного служителя, но иначе
1
Ла Саль, Филипп де (1723—1803) — французский художник текстиля,
славился изысканными тканями в эпоху Людовика XVI. Работал в Лионе и
исполнял заказы Екатерины Великой.— Прим. А. Васильева.
2
Обер кампф, Кристоф-Филипп (1738—1815) — немецкий гравер и худож-
ник. В 1759 г. открыл мануфактуру по производству хлопчатобумажных
набивных тканей, очень популярную при королевском дворе.

Наброски интерьера Поля Пуаре, 1910е годы
быть не могло: он не терпел принуждения. Человек такого та-

ланта не может покорно исполнять требования коммерции,
которая отвергает все, что не сулит прибыли. Так садовник
оставляет на дереве лишь плодоносные ветви. Но для худож-
ника необходимо, чтобы разрастались все ветви его творчест-
ва, поскольку любая из них, даже бесплодная, имеет свою
ценность. Кто знает, а вдруг в отдаленном будущем и на ней
созреют плоды? Для художника бесполезное важнее, чем
необходимое, и ему больно, когда его пытаются убедить в том,
что его творческие дерзания лишены смысла, или когда из его
творений отбирают лишь то, что легко обратить в деньги.

Интерьер на барже Поля Пуаре в стиле ардеко, 1925
У художника есть особое чутье, которым улавливает новые

веяния, он догадывается о грядущем перевороте во вкусах
гораздо раньше, чем обычные люди. И всякий раз публика
вынуждена признать его правоту и смиренно склонить голову
перед тем, чего она не в состоянии понять.
В 1924 году я устроил на барже «Оргии» экспозицию четыр-
надцати работ Дюфи — широких занавесей, которые он изго-
товил на мануфактуре Бьянкини в Турноне специально для
украшения моей лодки. На них были изображены парусные
гонки в Гавре, скачки в Лоншане, пейзаж в Иль-де-Франс, игра
в баккара1 в Довиле, бал в морской префектуре... Кто помнит
эти работы? На них тогда никто не обратил внимания. В тот
1
Карточная игра.

момент общество было еще

не готово к ним, а сегодня
я мог бы продать их за
баснословную цену. Верно
говорят: новаторские
произведения искусства
и гениальные идеи должны
дождаться, когда настанет
их час.
Выставка декоративно-при-
кладного искусства стала для
меня большим разочарова-
нием (не буду говорить о
деньгах, которые я на нее
потратил, т. к. это несчастье
из разряда поправимых),
Столы ателье «Мартин», 1920
поскольку не смогла принес-
ти никакой пользы декоративно-прикладному искусству. Она
открылась в такое время, когда парижане, ее основные посети-
тели, разъезжались за город. Возможно, мы смогли бы удер-
жать их, если бы к ним были приурочены празднества, или
приемы, или торжественные события в мире искусства, но ни-
чего такого сделано не было. Парад на Сене, в котором участ-
вовало всего несколько судов, главным образом иллюминиро-
ванных речных трамвайчиков, был просто жалок. Такое зрели-
ще никого не могло привлечь или удержать. Разве что кон-
сьержей и мелких служащих, любителей яркого света, толпы и
шума — они стекались к нам
с девяти до одиннадцати вечера. А я делал ставку на изыскан-
ную публику — и просчитался. Ведь богачи обычно брезгуют
такими простонародными забавами. Этот урок я усвоил на
всю жизнь.

Генеральный комиссар выставки

Фернан Давид, а также глава депар-
тамента изящных искусств Поль
Леон имели любезность сказать
мне, что именно я, сам того не
сознавая, стал вдохновителем этого
мероприятия или, по крайней ме-
ре, дал повод для него. Если бы
в 1912 году я не создал школу
«Martine», которая породила мно-
жество последователей и целое
бурно развивающееся направление
декоративно-прикладного искусст-
ва, выставлять было бы просто не-
чего. При всей моей скромности не
могу не согласиться с этим утверж- Столик ателье «Мартин», 1912
дением. Но как бы там ни было,
у этой выставки были все шансы
стать успешной. Думаю, ее провал
следует объяснить тем, что на ней
всем распоряжались старики, хотя
она по определению была делом
молодежи. Нас одергивали на каж-
дом шагу, старались помешать при
любой возможности. Вот главная
причина всех бед Франции! Гоне-
ния на молодежь в обществе, кото-
рому следовало бы быть самым
молодым обществом в мире,—
несомненный факт и непременная
тема для обсуждения в будущем.
В нашей стране утвердилась герон- Камбоджийское кресло ателье «Мартин», 1911

Наброски интерьера Поля Пуаре
тократия, молодежь и думать не смеет, чтобы требовать

для себя достойного места в политической жизни — места,
которого она заслужила своими подвигами на фронте.
А ведь молодые имеют право сами заложить основы собст-
венного будущего, вернее, того, что им останется от этого
будущего.
В те времена, будучи в гостях у одного моего друга, я разгово-
рился на эту тему с неким депутатом, сейчас он занимает
министерский пост, а в тот вечер рассуждал, как он презирает
общественное мнение. Я отважился сказать только:
— А если бы общественность вас услышала?

Пара комодов ателье «Мартин», 1920е годы
И тогда, величественно поднявшись с места, словно

трибун революции, этот карликовый Мирабо1 воскликнул:
— Общественность? Да это скопище рабов!
Из милосердия я не называю здесь его имя, но он себя узнает.
1
Ми ра бо, Оноре Габриель Рикитти де (1749—1791) — деятель Великой
французской революции, один из самых знаменитых ораторов и политиче-
ских деятелей Франции, граф.
XI. ЗА РА БО ТОЙ
Помимо многочисленных деловых поездок по разным стра-
нам, я еще предпринимал познавательные путешествия,
из которых привозил приятные воспоминания и бесценные
трофеи. Ведь главное занятие творческого человека в свобод-
ное от работы время состоит в том, чтобы украшать свой
внутренний мир, как украшают дом, и накапливать там сокро-
вища искусства, позаимствованные в музеях или прекрасных
уголках дикой природы. Чем более утонченным станет он сам,
тем больше изысканности будет в его работах, ибо здесь
происходит феномен, похожий на отражение или ассимиля-
цию: через руки художника красота, наполняющая внутрен-
ний мир, перетекает в его творения. Может быть, моя теория
не выдерживает научной критики,
но я всегда верил в нее и верю
до сих пор.
Разумеется, все эти разъезды, наряду
с обычными заботами деловой жиз-
ни и постоянным поиском новых
идей, несколько утомляли, но у ме-
ня было железное здоровье, которое
позволяло мне ложиться спать дале-
ко за полночь, а в девять утра уже
сидеть за работой, причем в прекрас-
ном расположении духа. Каждое
утро, в саду, я около часа занимался
фехтованием или гимнастикой в
компании друзей — Буссенго, Сегон-
зака и Дита (он теперь стал нотариу-
сом). Сделав и отразив несколько
выпадов шпагой, мы принимали
холодный душ, затем выпивали по Дениза в платье от Поля Пуаре, 1910е годы

ХI. ЗА РАБОТОЙ
Поль Пуаре с Денизой за работой, 1912
бокалу портвейна, и без четверти девять, свежий и бодрый,

я уже заходил к себе в кабинет. Я всегда очень четко и мето-
дично планировал день, но охотно соглашался отступить
от плана, если возникали какие-нибудь непредвиденные
обстоятельства.
Однажды, когда я вместе с первой закройщицей и нескольки-
ми манекенщицами разрабатывал новые фасоны, зазвонил
телефон. Анри Батай1 требовал, чтобы я немедленно приехал к
нему и захватил с собой Ронсена. Драматург хотел прочитать
нам свою новую пьесу и собирался доверить Ронсену и мне ее
1
Ба тай, Анри (1872—1922) — французский драматург, литературный кри-
тик, утверждал в своих пьесах, что страсть имеет большее влияние на чело-
веческую жизнь, чем религия.

постановку. Я поехал к себе домой, куда вскоре явился и Рон-

сен, мы запрыгнули в «испано-сюизу» и покатили в Виллер
Котре. Анри Батай жил в Вивьер, в старинном замке, который
он отреставрировал. Внешность автора «Маяка» описывали
уже не раз, поэтому я скажу только, что мне он всегда казался
этаким смуглым Пьеро, исполненным печали и овеянным
томной меланхолией, очень изысканной и абсолютно при-
творной. Однажды на репетиции Кокто2 показал мне на него и
прошептал: «Он принимает свой гастроэнтерит за порок».
В тот день мы застали его в манерной, рассчитанной на эф-
фект позе: он утопал в глубоком кожаном кресле, обложенный
подушками. По его словам, у него сильно болела рука, он даже
опасался, что это перелом: действительно, рука была подвяза-
на шарфом. Поняв, что ему придется провести некоторое
время в почти полной неподвижности, Батай решил восполь-
зоваться этим, чтобы прочитать отрывки из своей последней
пьесы «Человек с розой». Когда он разговаривал с нами в боль-
шой зеленой гостиной на первом этаже замка, в глубине ком-
наты открылась дверь, и вошла Ивонн де Бре1, державшая в
своих прекрасных руках охапку роз. За ней шли три борзые.
Розы, борзые, муслиновое платье, широкополая соломенная
шляпа, яркое солнце на заднем плане — где я все это видел?
Сцена явно была искусственной, заранее срежиссированной и
отрепетированной. Она смотрелась как мираж... а точнее, как
обложка журнала Vogue. Довольный Батай заглядывал в глаза
мне и Ронсену, желая насладиться произведенным впечатлени-
1
Кок то, Жан (1889—1963) — французский писатель и художник, обладал
поистине ренессансным темпераментом, он не только писал стихи, романы,
пьесы и сценарии, но и иллюстрировал свои книги и расписывал церкви.
Огромную известность имели его фильмы.
2
Бре, Ивонн де (1887—1954) — французская актриса, снималась в фильмах
Ж. Кокто. Фильмы «Ужасные родители» (1947) и др.

ем. Думаю, он был разочаро-

ван. Красавица-актриса подо-
шла к нему и поцеловала в лоб.
Он осторожно высвободил
больную руку, чтобы обнять
возлюбленную, а затем по рас-
сеянности заложил в шарф
другую руку, здоровую. Мы с
Ронсеном переглянулись, едва
сдерживая смех. Потом нас
пригласили в столовую. Обед
был дружеский и непринуж-
денный... но скудный и недол-
гий. Не успели мы опомниться,
как нас позвали на террасу пить
кофе, и мадемуазель де Бре
представила нас своей ламе —
да, она держала у себя ламу,
странное животное, похожее на
черную лошадь, но с шеей, как
у жирафа. Эта лама не могла
спокойно видеть мадам де
Бре-старшую и награждала ее
звездчатыми плевками. Вскоре
мы вернулись в кабинет
Батая, и он начал читать отрыв-
ки из пьесы, которые до такой
степени захватили и взволнова-
ли нас, что мы, заразившись
творческим энтузиазмом авто-
ра, на обратном пути только и
говорили, как бы претворить в Ориентальный костюм от Поля Пуаре, 1911

жизнь его замыслы и дать осязаемую

форму его мечте. В этой пьесе было
много замечательных сцен, дающих
оформителю поистине уникальные
возможности, например сцена, когда
Дон Жуан присутствует на собствен-
ных похоронах в соборе (мы воспро-
извели рисунок решетки Севильско-
го собора). Я как сейчас вижу эту
сцену: серый цвет городских стен,
черный цвет траурных одежд, алый
цвет облачений священников. И оча-
ровательные актрисы Мари Марке1
и Мона Дельза2, на последней было
платье из серебряной парчи со встав-
ками из кружев, а в темных воло-
сах — ярко-красный гребень, при-
крытый ажурной серебряной манти-
льей. Мы уже сами не могли понять,
где кончается историческая реконст-
рукция, а где начинаются фантазии,
поскольку я, тщательно изучив моды
той эпохи, представил их в очень
вольной трактовке.
Сколько ночей мы провели в театре,
добиваясь безупречного выполне- Платьеабажур от Поля Пуаре, 1911
1
Мар ке, Мари (1895—1979) — французская актриса русского происхожде-
ния, родилась в Санкт-Петербурге. Фильмы «Жизнь в замке» (1965), «Боль-
шая перемена» (1966) и др.
2
Дель за, Мона (1882—1921) — французская актриса, урожденная Маргари-
та Делесаль, в замужестве графиня де Патримонно. Славилась изысканными
нарядами в 1910-е годы.— Прим. А. Васильева.

ния декораций и костюмов! Рассвет заставал нас за

работой. Леон Вольтерра умел устраивать импровизированные
ужины, которые возвращали силы и задор сотрудникам.
Я приходил домой в пять утра, спал три часа, а в восемь уже
занимался фехтованием под руководством славного мэтра
Шербюке, ему даже не приходило в голову, что я слишком
устал. В девять я был одет и сидел в кабинете, до двенадцати
управлял своим маленьким мирком, обедал, а затем, чтобы не
клевать носом, ехал за город, в Боньер. Недавно мне случилось
побывать там и в одном местном кабачке услышать аккордео-
ниста, который своей игрой растрогал меня до слез. Я приво-
зил этого музыканта к себе домой, к ужину у меня собирались
гости, в частности Рип, автор истинно парижских зарисовок,
публиковавшийся только в юмористических журналах. Гости
танцевали под аккордеон весь вечер, а иногда — до двух часов
утра. Я договаривался со смотрителем ближайшей художест-
венной галереи, чтобы ее открыли в неурочное время, и пока-
зывал друзьям картины Эль Греко1 или Мане2. А на следующее
утро я отправлялся в Сорбонну, где под руководством
профессора Шарля Анри разрабатывал технику применения
светящейся краски для ткани, через несколько недель мне
предстояла премьера в мюзик-холле, и я хотел, чтобы костю-
мы выглядели эффектно и неожиданно. Интересы Шарля
Анри не ограничивались химией, он был еще гурманом и
хорошо разбирался в винах, даже давал советы крупному
виноделу в Вувре, у кого проводил отпуск. После утренних
1
Эль Гре ко (наст. имя Доминико Теотокопулос) (1541—1614) — испан-
ский художник, занял почетное место в ряду важнейших представителей
европейского маньеризма. Не имел последователей-современников, его
гений был заново открыт почти через 300 лет после смерти.
2
Ма не, Эдуар (1832—1883) — французский художник, один из родоначаль-
ников импрессионизма.

Примерка у Поля Пуаре. Фото — Липницки, 1925
занятий мы с профессором обедали вместе, у него были собст-

венные представления о физиологии вкуса. А после обеда я
возвращался к себе в Дом моды, где графиня де Грефюль1 при-
меряла золотое платье, в котором должна была появиться в
церкви Мадлен, на свадьбе дочери.
1
Семья де Грефюль состояла в родстве со знатнейшими фамилиями Франции.

Графиня де Грефюль в платье Поля Пуаре на свадьбе ее дочери с графом Грамоном, церковь Мадлен, Париж, 1903

Великолепный золотой футляр,

отороченный собольим мехом,
идеально облегал фигуру графи-
ни, и в примерочном салоне
стояла благоговейная тишина.
Продавщица глядела на платье
как зачарованная, первая закрой-
щица рукой мастера разглажива-
ла заломы на ткани, юные швеи,
вытянувшись по стойке «смир-
но», держали наготове коробки
с булавками, а в овальном окне
над дверью виднелись восхи-
щенные лица, слышались воз-
гласы: «Какая красота!» или
«Просто чудо!» Графиня словно
не замечала всех этих восторгов,
высоко подняв голову, она с
пренебрежительным видом ози-
ралась вокруг. Я вошел, покло-
нился и сказал, что у нее есть все
основания быть довольной —
платье очень красивое. В ответ,
задрав голову еще выше, чтобы
ее злобная тирада прозвучала
с еще большей высоты, она
произнесла:
— Я думала, вы умеете одевать
только работниц и сопливых
девчонок, но не знала, что вы
способны создать платье для
Платье графини де Грефюль от Поля Пуаре на свадьбе дочери,
знатной дамы! 1903. Музей Моды, Париж

Дениза Пуаре, 1911
Я сказал, что ее платье создано руками этих самых работниц

и что знатные дамы из Бельгии смело могут положиться на
вкус парижских швеек: они от этого только выиграют.
Затем я ушел, глубоко возмущенный этой выходкой. Я не
ожидал от женщины почтенных лет, живущей в роскоши,
такой невоспитанности, соединенной с высокомерием и жела-
нием уязвить побольнее. И все мои служащие в один голос
твердили то же самое. В России за такое поведение ее наказали
бы кнутом, в Италии напоили бы касторкой, а во Франции она
лишь вызвала улыбку. Когда она опять появилась у нас, желая
заказать новые платья, продавщица в отместку назначила
такие цены, которые оказались не по карману даже ей. Чтобы
развеяться и забыть об этих неприятных сторонах моей работы,

я вместе с моим другом Мераном совершал полеты на воздуш-

ном шаре.
Я рассказал обо всем этом и о распорядке дня в течение не-
скольких суток только для того, чтобы читатель понял, какую
бурную деятельность я развивал и какой она была разнообраз-
ной, хоть и направленной только на одну цель — сделать
женщин неотразимыми. Жизнь создателя модной одежды на-
Люкс от Поля Пуаре, 1910—1920е годы

поминает кинематографический фильм, бес-

конечную череду самых разных событий.
Помимо всего того, о чем я упомянул, мне
приходилось еще наблюдать за строительст-
вом, которое вела фирма «Martine»: особняк
для мадемуазель Спинелли1 (за него, если не
ошибаюсь, она так и не заплатила) и столовая
в доме моего учителя Дусе, в Булонском лесу.
Жак Дусе, забыв старые обиды, решился дове-
рить мне оформление одного из помещений,
где проходила его частная жизнь, и я с энтузи-
азмом взялся за эту работу. Мне помогал
замечательный художник Фоконне2, он вы-
полнял рисунки для стенных панелей. Я еще
ничего не сказал о Фоконне, который в фирме
«Martine» стал самым сведущим и преданным
из моих помощников. Это был необычайно
обаятельный человек, обладавший умом столь
же острым, сколь и глубоким, похожий на фи-
лософа былых времен, исполненный иронии
и скепсиса. Его карандаш был таким же изыс-
канным и свободным, как его мысль, а выбор
выразительных средств — таким же точным,
как его жизненные наблюдения. Он обладал
огромной культурой, и рисунок, и колорит
сразу выдавали в нем знатока античного ис- Ориентальное платье от Поля Пуаре, 1912
1
Спи нел ли (1882—1920) — французская актриса кабаре, известная своими
выступлениями в театре «Фоли-Бержер». Мадемуазель была клиенткой Поля
Пуаре, для которой он создал интерьер ее особняка в Париже.— Прим. А. Ва-
сильева.
2
Фоконне, Ги-Пьер (1881—1920) — французский художник-декоратор,
автор эскизов театральных костюмов в стиле ар-деко.— Прим. А. Васильева.

кусства. На программке праздни-

ка, который я устроил в Бютаре,
он изобразил коринфские вазы,
оплетенные плющом — темные,
почти черные листья эффектно
выделялись на светлой глине.
Он выполнил все контурные
рисунки, украшавшие холл у
мадемуазель Спинелли. Безвре-
менная смерть отняла его у
друзей и оборвала так блестяще
начавшийся творческий путь,
но достаточно взглянуть на его
картину в Люксембургском
Шляпа от Поля Пуаре, 1912
дворце, на его гравюры, чтобы
понять, какой это был художник. Летом мы с Фоконне отды-
хали в Бретани, на острове Тюди. Он собирал на пляже кро-
шечные светло-желтые ракушки, а потом целыми днями
проделывал в них дырочки и нанизывал их на нитку, так что
получались красивые длинные ожерелья, которые он носил
сам и раздаривал друзьям. Вместе с нами еще отдыхал Нодэн
с женой и ребенком.
Мы поселились на острове Тюди в доме, который я снял в
аренду заочно, через переписку. Приехав, я был неприятно
поражен скудным внутренним убранством и меблировкой
дома, столовая была выбелена известью, словно келья трап-
писта1. Возможно, сейчас бы мне это понравилось, а тогда —
категорически нет. Но талант Нодэна вдохнул жизнь в это
заброшенное, унылое место: он расписал стены. Под красно-
белым полотняным тентом с надписью «Кафе “Коммерсант”»
сидели за столиками и пили аперитивы разномастные посе-
1
Католический монашеский орден, отличающийся особым аскетизмом.

тители кафе, от матросов до богатых су-

довладельцев.
Это была хорошая компания, мы провели
немало приятных минут, придумывая
всевозможные монологи и диалоги.
На таком красочном фоне буфет и стулья
выглядели убого, мы выкрасили их в зеле-
ный цвет, и все вместе стало бесшабашно
веселым. Однако хозяин дома, вернув-
шийся в день нашего отъезда, нисколько
не обрадовался, а, напротив, рассвирепел.
Этот тупой бретонец не понимал своего
счастья: столовая, расписанная Нодэном,
могла бы принести значительный доход.
Я был вызван к мировому судье, который
обязал меня привести комнату в перво-
зданный вид.
Очередная поездка в Лондон, надо

внести последние исправления в костю-
мы для «Афгара». Эту оперетту, роскош-
но поставленную Чарльзом Кокрейном2,
потом три года подряд давали в театре
«Павильон». Какой англичанин не видел
«Афгара», не слушал красавицу Дели-
зию, которая под руководством Кок-
рейна, уже создавшего не одну
знаменитость, стала настоящей
звездой? Модель Поля Пуаре, 1913
1
Ко к рейн, Чарльз — английский театральный продюсер, поставил оперетту
на музыку Чарльза Кювилье и слова Дугласа Фюбера «Афгар» 17 февраля
1919 года в лондонском театре «Павильон».— Прим. А. Васильева.

В Париже Алиса Делизия была просто певичкой, а в Лондоне

она превратилась в примадонну, все восторгались ею, букваль-
но носили на руках — это был триумф. Однажды она даже
приняла у себя маршала Фоша1, а я, помнится, провел у нее це-
лый день в компании самых ярких звезд британского мюзик-
холла того времени — Литтл Тича2, Джорджа Роби3 и умори-
тельно смешного Мортона.
Я также побывал в Кенсингтонском музее, где собраны сокро-
вища Индии. Там можно было найти бесценные документы,
относящиеся к традициям и искусству этой страны. Но боль-
ше всего меня поразила коллекция тюрбанов. К ней прилага-
лись подробные объяснения, как наматывать тюрбан и закреп-
лять его на голове. Я увидел маленький, туго затянутый тюр-
бан сикхов, нижний край которого свободно падает на плечо,
и громадный тюрбан раджи — по сути роскошную подставку
для эгреток и сказочных драгоценностей. По моей просьбе
директор музея разрешил мне поработать с этими великолеп-
ными экспонатами. Мне даже позволили доставать их из вит-
рин и держать в руках. Я немедленно телеграфировал в Париж
одной из моих закройщиц. Ей передался мой энтузиазм, и она
неделю провела в музее, изучая, зарисовывая и копируя вы-
ставленные модели. А всего через несколько недель все париж-
ские модницы гонялись за нашими тюрбанами.
1
Фош, Фердинанд (1851—1929) — французский военный деятель, маршал
Франции, сыграл значительную роль в победе союзников над коалицией
центральных держав. Занимался исследованиями в области военной истории
и тактики. Член Французской академии (1918).
2
Тич, Литтл (наст. имя Гарри Релф) (1868—1928) — звезда британского
мюзик-холла, в сложном гриме и костюме проделывал труднейшие акроба-
тические номера.
3
Ро би, Джордж (наст. имя Джордж Эдвар Уэйд) (1869—1954) — английский
актер, сценарист, звезда мюзик-холла, снимался в кино. Фильмы «Дон Ки-
хот» (1933), «Король Генрих V» (1944) и др.

В то время у нас начал выступать

русский балет Дягилева1 с целым
созвездием талантов, которые на
долгие годы озарили своим све-
том разные области искусства.
Бакст2, Нижинский3, Карсавина4
и другие были тогда в самом
расцвете сил. На меня, как на
многих французских художни-
ков, русский балет произвел
неизгладимое впечатление, допу-
скаю, что в какой-то мере я нахо-
дился под его влиянием. Но не
надо забывать, что к тому време-
ни я уже создал себе имя и при-
обрел известность задолго до
появления в Париже месье Бакс-
та. Только иностранные журна-
листы, не сумев (или не захотев)
разобраться, что к чему, могут
объявлять меня последователем
Бакста. Люди плохо осведомлен-
ные или далекие от нашей про- Сергей Дягилев, НьюЙорк, 1916
1
Дя ги лев, Сергей Павлович (1872—1929) — русский театральный деятель,
искусствовед, балетный импресарио, создатель «Русских сезонов».
2
Бакст, Лев Самойлович (наст. имя Лейб-Хаим Израилевич Розенберг)
(1866—1924) — русский художник и сценарист, ближайший сподвижник
С. Дягилева, с 1921 г. художественный директор «Русских сезонов».
3
Ни жин ский, Вацлав Фомич (1889—1950) — русский танцор и хореограф
польского происхождения, один из ведущих участников «Русских сезонов»
С. Дягилева.
4
Кар са ви на, Тамара Платоновна (1885—1978) — русская балерина, солиро-
вала в Мариинском театре, входила в состав «Русских сезонов» С. Дягилева.

фессии сплошь и рядом совер-

шают эту ошибку, и мой долг —
открыть им глаза. При всем
восхищении, которое вызывал у
меня Бакст, я неизменно отказы-
вался работать по его эскизам.
Я слишком хорошо знаю, к чему
приводит такое сотрудничест-
во. Если костюм имеет успех,
автор эскиза гордо заявляет, что
это целиком его заслуга, а если
нет — утверждает, будто модель-
ер исказил его замысел. Вот я и
решил избежать подобного не-
доразумения, поскольку оно по-
вредило бы нам обоим. Модель
костюма отнюдь не то же самое,
что простой акварельный эскиз,
на нем можно искажать пропор-
ции фигуры, представлять в не-
естественной позе, в условном,
Вацлав Нижинский в балете «Синий бог», Париж, 1912
далеком от реальности ракурсе
или, скажем, предлагать неосязаемый костюм Радуги для
женщины с вполне земными формами, зачастую совсем
непохожей на ту, какой она видит себя в мечтах.
Многие клиентки приходили ко мне с красивой акварелью,
купленной у Бакста за большие деньги, но всякий раз их
ждало разочарование: я отказывался воплотить в жизнь чу-
жую идею. Люди считали это проявлением зависти, но они
заблуждались. У меня не было причин завидовать Баксту,
напротив, я считал, что не все его идеи можно принимать
безоговорочно: стремясь найти собственный, неповторимый

стиль, он слишком часто забы-

вал о чувстве меры. Я мало чего
мог почерпнуть из его работ
для театра. Они были чересчур
фантастичны, чтобы вдохно-
вить модельера, который в сво-
ей работе должен ориентиро-
ваться на реальную жизнь. Так
что если Бакст и оказал на меня
влияние, то весьма опосредо-
ванно.
Вообще говоря, я убежден, что
позаимствовал у художников
моей эпохи лишь очень немно-
гое. Ведь тогда определяющим
направлением был кубизм, его
тираническая власть длилась три
десятилетия, а применить его Тамара Карсавина в балете «Жарптица», Париж, 1910
принципы в моей области не пред-
ставлялось возможным. Мне не были чужды творческие
искания Пикассо1, но я всегда рассматривал их как игру ума,
как эксперименты, которые не должны выходить за стены
мастерской, которые можно показывать лишь узкому кругу
посвященных, но отнюдь не широкой публике. Художник
впал в опасное заблуждение, он принял свои умозрительные
конструкции за полноценные, законченные произведения
живописи, тогда как на самом деле это были всего лишь
черновые наброски, технические разработки и пояснитель-
ные схемы. Так я думал в то время, и дальнейшая эволю-
ция Пикассо показала, что я был недалек от истины.
1
Пи кас со, Пабло (1881—1973) — французский живописец испанского про-
исхождения, основоположник кубизма.

Наброски для русского балета, Л. Бакст, 1907



Костюм работы Л. Бакста для русского балета «Нарцисс», 1911

Туалет в оригинальном стиле, Париж, 1912/1913

Если молодые годы он посвятил экспериментаторству,

то теперь его творчество стало более ясным и доступным.
Я очень хорошо отношусь к Пикассо как к человеку, но считаю,
что в истории искусства он сыграл неоднозначную роль,
под его влиянием многие чистые души сбились с пути истин-
ного, по его вине многие энтузиасты разуверились в своем
призвании. Из-за него у нас стало гораздо меньше художников,
Рисунки Л. Бакста для Пакена, 1912

Скрипачка Делия Франсискус в костюме в ориентальном стиле, театр «Одеон», июль 1917 года
приверженных простым и понятным идеалам в искусстве, а вза-

мен мы получили двух или трех видных представителей такого
однообразного и рассудочного направления, как кубизм!
XII. МОИ ПРА ЗД НИ КИ
Мне не давала покоя одна мысль — как добиться, чтобы друзья
бывали у меня почаще и мой дом словно магнит притягивал
всех, кто стал олицетворением хорошего вкуса и истинно
парижского духа? И в конце концов я достиг цели: когда я
приглашал гостей, все приходили на мой зов, даже если для
этого приходилось пренебречь другими приглашениями.
Я не смог бы сейчас описать все праздники, которые устраивал
тогда. Расскажу лишь об одном — о Празднике Королей, пусть
новое поколение знает, как развлекались до войны.
Я разослал приглашения: король Людовик XIV собственной
персоной (короля изображал Декру1) приглашал моих друзей
на малый утренний прием и каждому поручал сыграть роль
одного из своих приближенных. В приглашении, адресован-
ном Баньоле, было написано: «Вы — Бирон, парикмахер Коро-
ля», в приглашении Сегонзаку: «Вы — Шампань, старший ка-
мердинер Его Величества». Анри Коллет2 досталась роль маде-
муазель де Лавальер3, Бастьену де Бопре4 — маршала Тюрен-
на5. И Бастьен де Бопре до такой степени вжился в роль, так ею
увлекся, что появился на праздник в кирасе, куда было вделано
пушечное ядро — копия того ядра, которое убило настоящего
1
Де к ру, Этьен (1898—1991) — французский актер, разработал с Жан-Луи
Барро основы сценического движения, учитель Марселя Марсо. Фильмы
«Дети райка» (1945) и др. Изобретатель «лунной походки», которую исполь-
зовал и сделал популярной Майкл Джексон.
2
Кол лет, Анри (1885—1951) — французский писатель, композитор и музы-
кальный критик.
3
Ла бом-Леб лан, Луиза-Франсуаза (1644—1710) — герцогиня де Лавальер
и де Вожур, фаворитка Людовика XIV.
4
Бопре, Бастьен де — французский музыкант.— Прим. А. Васильева.
5
Ла Тур д’Овернь, Анри, виконт де Тюренн (1611—1675) — знаменитый
французский полководец, маршал Франции (1643), главный маршал Фран-
ции (1660). Представитель рода Латур д’Овернь.

ХII. МОИ ПРАЗДНИКИ
Тюренна. Танцуя менуэт с мадам де

Ментенон1, он задел головой мра-
морный наличник двери и сильно
ушибся. Из раны потекла кровь, но
он не обращал на это внимания, а
когда друзья стали уговаривать его
поехать к врачу, он ответил: «У ме-
ня бывали раны и пострашнее...»
В тот вечер каждого прибывающего
гостя сразу вели в королевскую
спальню, где царил уютный полу-
мрак. Мало-помалу в двадцати
шагах от кровати собралась толпа
почтительных придворных, сквозь
гобелены, заменявшие полог, мож-
но было расслышать громкий храп
Его Величества. Вошли доктора и
аптекари, озабоченно спросили у
старшего камердинера, как сегодня Маскарадный костюм от Поля Пуаре, 1920
почивал король, а Дюнуайе де Сегонзак
успокоил их, поведав некоторые интимные подробности. Тут
принесли кресло со стульчаком. Король проснулся, сладко
зевнул и потребовал, чтобы мадемуазель де Лавальер поцелова-
ла его. Она повиновалась и, прихрамывая, направилась к коро-
левскому ложу под неодобрительными взглядами мадам де
Ментенон и мадам де Монтеспан2. Затем король встал. Пришел
королевский парикмахер и, надевая Декру парик, стал совето-
1
Мен те нон, Франсуаза (1635—1719) — фаворитка Людовика XIV, с 1669 г.
воспитательница детей короля от Монтеспан, в 1674 г. маркиза, в 1684 г. тай-
но обвенчалась с королем и имела на него большое влияние.
2
Мон те с пан, Франсуаза (1641—1707) — фаворитка Людовика XIV, из арис-
тократического рода Рошешуар.

Программка и приглашение Рауля Дюфи к празднику «1002 ночи», 1911

вать, на какую лошадь поставить на скачках: «Король-Солнце

должен выиграть!»
Королевский портной в широких панталонах с пышными
оборками, сделанными из портновских сантиметров, помог
Его Величеству облачиться в воскресный домашний халат,
и Король-Солнце спустился в столовую, где его ожидали рос-
кошная трапеза и спектакль, достойный Версаля.
Надо было видеть, как наш Людовик XIV спускается по парад-
ной лестнице, за ним на почтительном расстоянии следуют
придворные, а во главе шествия, пятясь задом, идут лакеи со
свечами, освещая путь королю! В самом деле, Декру воссоздал
своего героя с необычайным вдохновением и большой тща-
тельностью, и это притом, что реквизит у нас был скудный,
можно сказать, случайный. В частности, королевскую трость
заменял искусно замаскированный бильярдный кий. До пяти
часов утра мы должны были называть нашего друга не иначе
как «Ваше Величество» и оказывать ему подобающие почести.
Он захотел превратиться в короля. И он был королем.
Однажды, когда я возвращался с костюмированного бала
в Высшей художественной школе (если не ошибаюсь,
это было в мае 1911 года), мне пришло в голову устроить
в парижском доме и саду праздник под названием «Тысяча
вторая ночь». Праздник получился незабываемый. Я пригла-
сил нескольких художников, предоставил дом и сад в их
полное распоряжение и предложил им создать не просто
праздничный декор, а нечто невиданное — целый
сказочный мир. Программа праздника произвела на
художников такое впечатление, что они все поспешили
откликнуться на мой зов и сотворили чудо, о котором
я сейчас расскажу подробно!
Дом был замаскирован коврами, чтобы скрыть происходящее
от уличных зевак. У входа гостей встречали старички во фраке,

Праздник Поля Пуаре «Тысяча вторая ночь», Париж, 1911
вроде театральных контролеров. Они относились к своей мис-

сии очень серьезно и впускали далеко не каждого.
— Извините, месье, но во фраке сюда нельзя. Это костюмиро-
ваннный бал, мы не можем вас впустить.
— Позвольте, месье, но поверх фрака на мне — настоящий
китайский халат...
— Месье, мы не в Китае, а в Персии, и ваш китайский костюм
тут совершенно неуместен. Я не могу вас впустить, пока вы не
переоденетесь.
— Где я возьму другой костюм? Время уже позднее!
— Извините, месье, но, если вы пожелаете подняться на
второй этаж, вам подберут самый настоящий, исторически
достоверный персидский костюм, в котором вы будете пре-
красно выглядеть и вполне гармонировать с окружающей
обстановкой.

(Я знал, что среди моих гостей есть люди

рассеянные и забывчивые, и на всякий
случай приготовил несколько лишних
костюмов.)
Некоторые не захотели переодеваться и
ушли, другим хватило ума остаться
и надеть предложенный мной костюм.
Гости, прошедшие отбор, допускались
во второй салон, где их ждал полуобна-
женный негр, задрапированный в бухар-
ские шелка, с факелом в одной руке и
ятаганом — в другой. Он собирал их в
небольшие группы и вел ко мне. Сначала
им надо было пройти через посыпанный
песком двор, где плескались фонтаны
в фарфоровых чашах, а вверху было
натянуто голубое с золотом полотнище.
Казалось, это патио во дворце Аладдина.
Сквозь полотнище проникал голубова-
тый свет. Затем, поднявшись на несколь-
ко ступенек, гости оказывались перед
огромной золотой клеткой с узорными
решетками, куда я запер мою фаворитку
(мадам Пуаре). Ее окружали придворные
дамы, которые распевали настоящие
персидские мелодии. Зеркала, освежаю-
щие напитки, аквариумы, маленькие
птички, наряды и перья — таковы были
развлечения царицы гарема и ее при-
дворных дам. Затем гости попадали
в салон с фонтаном; струя фонтана,
казалось, выходила из ковра, а подняв- Дениз Пуаре, 1913

шись, падала в чашу из хрусталя, пе-

реливавшуюся всеми цветами радуги.
В следующей комнате, куда вели две
широкие двери, была устроена горка
из разноцветных подушек, гладких
либо вышитых. На подушках, поджав
ноги, сидел великий трагик де Макс.
На нем было просторное одеяние из
черного шелка и длинное жемчужное
ожерелье, несколько раз обернутое
вокруг шеи. Он сказал мне, что одна
знакомая американка одолжила ему
на этот вечер все свои драгоценности
общей стоимостью три миллиона.
Он рассказывал сказки из «Тысячи и
одной ночи», подняв палец, как обыч-
но делают уличные сказители на Вос-
токе, а вокруг расселись на полу его
слушатели — случайные прохожие.
Не задерживаясь, гости шли дальше в
сад, затемненный и таинственный. Дениза Пуаре в платье по дизайну мужа
Ступени крыльца и аллеи были покры-
ты коврами, приглушавшими шаги, поэтому там царила
тишина. И прогуливающиеся гости, боясь нарушить эту ти-
шину, переговаривались шепотом, словно в мечети. Посреди
цветника с прихотливыми узорами возвышалась ваза из бело-
го халцедона, о которой упоминалось в программе праздника.
Спрятанные в кустах прожекторы освещали вазу, придавая ей
причудливый облик. Из вазы поднималась тоненькая струйка
фонтана, вроде тех, что изображены на персидских эстампах,
а вокруг важно расхаживали розовые ибисы, им тоже хотелось
насладиться прохладой и полюбоваться необычным освеще-

нием. Некоторые деревья были сплошь

покрыты темно-синими светящимися
плодами, а на других сияли гроздья ли-
ловых ягод. Казалось, это не сад, а вход
в какой-то бесконечный парк. На лужай-
ках, кустах и деревьях, оживляя это
зеленое царство, резвились обезьянки
и пестрые попугаи. А в глубине сада
сидел я, в облике темнолицего белоборо-
дого султана, и держал в руке хлыст с
рукояткой из слоновой кости. А вокруг,
на ступеньках у трона, возлежали в том-
ных, сладострастных позах мои налож-
«1002 ночь» Поля Пуаре, 1911
ницы: было видно, что они до смерти
боятся прогневать меня. Сюда, к этому трону, и приводили
небольшими группами гостей, которые приветствовали меня
по мусульманскому обычаю.
Когда все триста гостей были в сборе, я встал и в сопровожде-
нии наложниц направился к клетке, где сидела моя фаворитка.
Затем я открыл клетку. Она вырвалась на свободу стремитель-
но, как птица, и я устремился в погоню, без толку щелкая хлы-
стом. Но беглянка затерялась в толпе. Могли ли мы с ней знать
в тот вечер, что репетируем драму нашей жизни?
Тут открылись буфеты и начались представления. Заиграли
невидимые оркестры: музыка звучала приглушенно, словно
боясь нарушить величавый покой этой прекрасной ночи. До
самого утра я наслаждался, играя на эмоциях гостей, словно
на клавишах. Двое моих друзей регулярно подходили ко мне
за инструкциями, и я давал им сигнал открыть тот или иной
аттракцион: следующий должен был быть занимательнее пре-
дыдущего. В отдаленном углу в маленькой хижине сидела
гадалка, у которой зубы были инкрустированы бриллиантами,

Праздник Поля Пуаре «1002 ночь», Париж, 1911
а рядом расположился ларек торговца требухой: на пороге сто-

ял сам торговец с жуткой физиономией и окровавленными
руками (эту роль исполнял художник Люк-Альбер Моро1).
Был тут и горшечник, он своими толстыми, но ловкими паль-
1
Мо ро, Люк-Альбер (1882—1948) — французский художник круга
Сегонзака, график. В 1908—1913 гг. выставлялся в «Осеннем салоне»,
в 1909—1914 гг.— «Салоне независимых».

цами лепил маленькие вазы из глины. Вдруг, неизвестно отку-

да, появился продавец маленьких обезьянок-уистити, эти
малютки облепили его со всех сторон, карабкались по плечам,
залезали на голову, лукаво поглядывали по сторонам и издава-
ли пронзительные крики. А вот и сумрачный бар, где свети-
лись одни только бутылки. Какой алхимик оборудовал для
себя эту сверкающую и таинственную лабораторию? Сотни
графинов с длинными горлышками,
сотни хрустальных кувшинов были на-
полнены всеми напитками, какие только
существуют на свете, и переливались
всеми цветами радуги — от лилового
и гранатового (разные сорта анисовой и
горькой) до изумрудного и золотого
(мятные и лимонные ликеры). А где-то в
середине спектра расположились молоч-
но-белые ликеры «адвокат» и малиновые
гренадины1. А еще там были кокосовые
и миндальные ликеры, шартрезы2,
различные сорта джина и вермута, оран-
жады3, вишневки и сливянки. Среди
гостей было много художников, когда
мы заходили в бар, они эксперименти-
ровали с этими чистыми, насыщенными
тонами, словно с красками на палитре:
смешивали напитки в длинных прозрач-
ных бокалах и изучали достигнутый Домашний халат от Поля Пуаре, рисунок на ткани
эффект. Рауля Дюфи, 1913
1
Густой сладкий сироп красного цвета, широко используемый для приготов-
ления коктейлей как подсластитель, а также для придания красивого цвета.
2
Французские ликеры из трав.
3
Напиток из апельсинного сока, сахара и водки.

Так мы создавали новые эликсиры, таинственные и ни на что не

похожие, восхитительные на вид и неожиданные на вкус. А потом
шли в сад. Режина Баде1 танцевала на лужайке, и трава под ее
ногами почти не примялась — такой невесомой, такой воздуш-
ной она была. Зрители, сидевшие или лежавшие на коврах и по-
душках, являли собой не менее интересное зрелище. Это было
беспорядочное нагромождение шелков, драгоценностей и эгреток,
сверкавшее и переливавшееся в лунном свете, словно витраж.
После Баде танцевала Труханова, пышнотелая, экзотическая
гурия. Затем на лужайке появилась хрупкая, изысканная Зам-
белли2, отвергавшая ласки влюбленного мима. А потом из-под
земли вдруг поднялись огненные сполохи, снопы искр бес-
шумно взлетели до самой крыши и расцвели, как стеклянные
цветы.
Над особняком засияла огненная корона, и в воздухе прокатился
оглушительный грохот. С террасы, выходившей в сад, хлынул
огненный ливень, его капли застучали по ступенькам лестницы.
Мы боялись, что загорятся ковры. Дождь становился то золо-
тым, то серебряным, публика была вне себя от возбуждения,
а когда он погас, осталось множество светлячков, зацепившихся
за листву или повисших в воздухе. Разбуженные обезьяны
и попугаи кричали от ужаса. На рассвете обнаружилось, что
многие из них оборвали цепочки: попугаи улетели, а обезьяны
по крышам побежали в сторону Елисейских Полей.
В то время как двадцать негров и двадцать негритянок разжи-
гали мирру и ладан в курильницах, от которых к небу струил-
ся голубоватый душистый дымок, из рощицы послышались
волнующие звуки флейты и цитры. Индийские повара готови-
1
Ба де, Режина (1876—1949) — французская балерина, актриса.
2
Зам бел ли, Карлотта (1877—1968) — итальянская балерина, педагог.
С 1892 г. выступала в «Опера», в 1901 г. гастролировала в Санкт-Петербурге,
в 1912 г. выступала в труппе С. Дягилева.

ли закуски и другие национальные блюда из тех же

продуктов, по тем же рецептам, что и у себя на родине.
Утром в саду появился художник Фоконне в белом
балахоне, похожем на костюм акробата или жонглера,
и, как заправский факир, стал развлекать публику
фокусом с исчезающим апельсином.
Все гости — и профессиональные художники,
и любители — были артистическими натурами,
они стремились внести свою лепту в это грандиозное
празднество. Самые состоятельные из них, такие
как княгиня Мюрат и месье Бони де Кастеллан1,
впоследствии часто говорили мне, что за всю жизнь
не видели ничего более увлекательного зрелища,
наполнявшего эту волшебную ночь.
Разумеется, кое-кто утверждал, будто я устраиваю
праздники ради рекламы. Хочу опровергнуть это
глупейшее обвинение. Платье от Поля Пуаре, 1913
Я никогда не верил в рекламу и не гнался за ней. Если
меня и рекламировали, то совершенно бескорыстно. Я не из
тех людей, которые готовы заплатить, лишь бы только о них
говорили.
Эти праздники я затевал ради друзей, они очень тревожили
моих недоброжелателей и вызывали злобу у тех, кому не
посчастливилось попасть в число приглашенных. И в отмест-
ку — все мы знаем, как это бывает в Париже,— обо мне стали
распускать грязные слухи, столь же нелепые, сколь и безосно-
вательные.
Однажды меня пожелала видеть некая дама из аристократиче-
ских кругов. Она подумывала о том, чтобы устроить праздник
для своих друзей и собиралась назвать его «Тысяча вторая
1
Ка с тел лан, Мари Поль Эрнест Бонифаций (1867—1932) — французский
политический деятель и законодатель мод, граф.

ночь». Я сразу же поправил ее, сказав, что праздник с таким

названием через несколько дней состоится у меня, поэтому ее
торжество должно называться «Тысяча третья ночь». Она по-
казала мне дом, чтобы я определил, какие помещения лучше
всего подойдут для праздника. Увидев достаточно
обширную картинную галерею, я сказал ей, что здесь можно
устроить кипарисовую аллею, вроде тех, какие мы видим на
персидских миниатюрах. А картины, конечно, придется на
несколько дней убрать в другое место.
— О нет! — воскликнула она.— Мой муж ни за что не
согласится снять со стен эти изумительные вещи, он так
дорожит ими.
— Но вы же в любом случае уберете отсюда кушетки эпохи
Людовика XV, в которых нет ничего восточного, и широкие
кресла, совершенно не подходящие к стилю праздника.
— Никогда в жизни! — воскликнула прекрасная дама.—
Эта фамильная мебель — лучшее украшение нашего дома.
Ее нельзя никуда переносить или передвигать, это слишком
рискованно.
В итоге я сказал мадам де Ш., что не буду претворять в жизнь
ее планы. Зато успешно осуществил мои собственные — пра-
здник вышел на славу.
Так считал Бони де Кастеллан, а уж он знал толк в праздниках,
поэтому я очень дорожу его похвалой. Он говорил мне, что
праздники у герцогини де Дудовиль1, на которых ему случа-
лось бывать, возможно, отличались большей роскошью,
чем мои, но там он никогда так не веселился: еще бы, откуда
там было взяться такой буйной фантазии и неистощимой
изобретательности, какие проявлял я!
Бони де Кастеллан и Робер де Ротшильд, благодаря своему
1
Светская парижская дама, урожденная принцесса де Линь, принадлежала к
очень древнему аристократическому роду.

положению в обществе, хорошо изучившие эту сторону па-

рижской жизни, признали мои праздники лучшими из всех.
Должен сказать, я приглашал к себе очень немногих предста-
вителей высшего света, т. к. считал, что к миру искусства, где я
вращался, можно приобщать лишь тех ценителей прекрасно-
го, кто действительно мог любить и понимать этот мир.
Бони де Кастеллан, человек хорошо нам всем известный, при
какой-нибудь другой власти стал бы придворным церемоний-
мейстером. Он любил старину, но признавал и современность,
и никто не мог вернее, чем он, судить о явлениях искусства.
Он выносил суждение так, как разрезают страницы книги —
не в смысле наобум, а с неколебимой уверенностью и точнос-
тью. Его вкус был абсолютно непогрешим. Впервые я увидел
его на премьере «Минарета» — в облегающем черном фраке,
с горделиво поднятой головой, выразительно вертевший трос-
точкой, презрительно пожимавший плечами, экстравагантный
и дерзкий денди, с прижатыми к телу локтями и стройными,
мускулистыми, как у Ахилла, ногами. В нем я увидел живое
воплощение персонажа, придуманного мной незадолго до это-
го, когда у меня возникла идея издавать газету.
Я хотел представить парижской публике нового героя, которо-
му я дал имя «Принц» (так должна была называться и сама
газета). Этому неугомонному, нахальному субъекту не сиде-
лось на месте. Он бывал на премьерах, посещал выставки,
приходил в модные магазины и требовал, чтобы ему показали
коллекции, но при этом не считал себя обязанным хоть что-
нибудь заказать, зато брал образцы всего, что ему понрави-
лось. О чем бы ни заходила речь — о политике, музыке,
архитектуре, юриспруденции или кулинарии,— у Принца все-
гда было собственное мнение, и он никогда не упускал случая
высказать его устно или письменно. Эти высказывания и со-
ставляли содержание его (или, если хотите, моей) газеты.

Я мечтал поручить кулинарный раздел

Тристану Бернару1, спортивный — Анато-
лю Франсу2, раздел «Искусство» — Лорану
Тайаду3, политику — Саша Гитри. С таки-
ми выдающимися сотрудниками «Принцу»
был бы обеспечен успех.
Первым я навестил Саша Гитри. Проект
вроде бы ему понравился, он стал расспра-
шивать, как я представляю себе внешний
вид газеты, а точнее, принялся объяснять
мне, как он себе это представляет, и пока-
зал репродукцию одной знаменитой карти-
ны, сделанную в технике трехцветной
печати, которая применяется в Англии и
Швейцарии. Он пытался убедить меня, что
это прекрасно. Но я не мог согласиться на
применение техники, столь чуждой моим
художественным вкусам. Я ушел, ощущая
горькое разочарование, и больше не прихо-
дил к Саша Гитри. Я отказался от идеи изда-
вать газету, но всякий раз, когда я вижу Бони
де Кастеллана, мне становится жаль моего
«Принца», идеальным воплощением которо-
го был этот человек.
Позднее, по просьбе княгини Мюрат, я ор-
ганизовал большой бал в «Опера». Задача Набросок Поля Пуаре, 1913
1
Бер нар, Тристан (1866—1947) — французский писатель, драматург, сценарист.
2
Франс, Анатоль (наст. имя Франсуа Анатоль Тибо) (1844—1924) — фран-
цузский писатель и литературный критик. Член Французской академии
(1896). Лауреат Нобелевской премии за достижения в литературе (1921).
3
Тай ад, Лоран (1854—1919) — французский поэт, журналист, в своих скан-
дальных репортажах обличал сильных мира сего.

была не из легких: создать атмосферу веселья на этом громад-

ном пурпурно-золотом корабле, среди старомодной помпез-
ной роскоши. И все же я согласился. Я придумал бал Попугаев,
главным украшением которого стало эффектное сочетание
двух цветов, красного и фиолетового. Гостей предупредили,
чтобы они использовали в своих костюмах только эти два цве-
та, как делается на карнавалах в Провансе.
Потом я устроил целую серию праздников для Корнюше1,
в Каннах, и те, кто на них побывал, вряд ли об этом забудут.
Каждую неделю приходилось изобретать что-то новое. А как
еще привлечь избранную публику, для которой устраивались
всевозможные развлечения по всему Лазурному Берегу? У нас
был праздник Золота, Парижский праздник, Нью-Йоркский
праздник и т. п. На каждом из них проходила раздача памятных
подарков, и гости напрочь забывали о хороших манерах, начи-
налась самая настоящая драка. Я потерял интерес к этим празд-
никам в тот момент, когда ими решил заняться Жан-Габриэль
Домерг2.
1
Кор ню ше, Эжен — основатель ресторана Maxim’s в Париже.
2
До мерг, Жан-Габриель (1889—1962) — французский художник, считав-
ший себя создателем стиля пин-ап.
XIII. В БЮ ТА РЕ
Однажды, прогуливаясь в лесу Фос-Репоз с моим другом
Деклером, я случайно увидел небольшой каменный домик —
подлинное чудо архитектуры. Я узнал, что его построил не кто
иной, как Анж Жак Габриэль1, архитектор Трианона2 и двух
дворцов на площади Согласия. Однажды Людовику XV захо-
телось иметь дом поблизости от Версаля, где можно было бы
передохнуть после охоты. Он велел построить это гнездышко
и несколько раз заезжал туда. Бывал там и Людовик XVI.
В день, когда убили швейцарских гвардейцев его величества,
этот незлобивый и равнодушный король написал в своем
дневнике: «Был в Бютаре. Подстрелил ласточку». Счастливый
характер!
Наведывались в Бютар и другие монархи, даже сам Наполеон I,
окружавший себя такой же пышностью, как и его предшест-
венники. А потом, во времена республики, охотничий домик
пришел в запустение и начал понемногу разваливаться. Кто
был обязан присматривать за ним, старались, как могли, но
без денег много не сделаешь. И я решил обратиться в соответ-
ствующие ведомства, чтобы мне разрешили отреставрировать
карнизы, восстановить полуобвалившиеся своды, в общем,
привести это чудо архитектуры в должный вид. Все расходы
на ремонт и содержание домика я брал на себя, а взамен про-
сил позволения жить там.
Через несколько недель дом был сдан мне в аренду за весьма
скромную цену, однако ремонт оказался очень дорогостоя-
щим. Пришлось провести водопровод, оборудовать туалет и
другие удобства, без которых легко обходился король Фран-
ции. Затем я вознамерился вернуть этой жемчужине ее преж-
1
Габриэль, Анж Жак (1698—1782) — французский архитектор, имел чин
Первого королевского архитектора.
2
Дворец в Версале (1762—1764).

ХIII. В БЮТАРЕ
Интерьер дома в Бютаре, 1900е годы

ний блеск и великолепие. Я не пожалел денег и купил обюссо-

новский1 ковер, мебельный гарнитур — диван и кресла,—
в точности соответствовавший исторической обстановке дома.
В настоящих канделябрах галантной эпохи горели свечи, каки-
ми пользовались тогда, в большой гостиной стоял клавесин,
а на стенах, украшенных деревянными панелями, были разве-
шаны старинные музыкальные инструменты — виолы да гам-
ба, виолы д’аморе2 и пошетты3. В гостиной зазвучала музыка
XVII и XVIII веков, сочинения Глюка4, Рамо5, Дакена6 и Купере-
на7, и дом снова ожил, как в свои лучшие времена.
Однажды квартет Парана8 дал там концерт старинной музыки.
Мой друг Нодэн нарисовал к этому концерту программку,
на которой были изображены большая гостиная с куполо-
образным потолком и музыканты XVIII века, стоявшие вокруг
1
Обюс сон — центр французского производства ковров и гобеленов с сере-
дины XVII в.
2
Струнный смычковый музыкальный инструмент эпохи барокко и класси-
цизма.
3
Струнный смычковый музыкальный инструмент маленького размера, так
называемая карманная скрипка. От фр. pochette — маленький карман.
4
Глюк, Кристоф Виллибальд (1714—1787) — немецкий композитор, много
писал для парижской оперной сцены.
5
Ра мо, Жан Филипп (1683—1764) — французский композитор и теоретик
музыки эпохи барокко, писал для парижских театров, сочинял духовную и
светскую музыку, с 1745 г. стал придворным композитором.
6
Да кен, Луи Клод (1694—1772) — французский композитор, органист, кла-
весист. С 1715 г. служил церковным органистом, с 1739 г.— в королевской
капелле, с 1755 г.— в соборе Нотр-Дам в Париже.
7
Ку пе рен, Франсуа (1668—1733) — французский композитор, органист,
клавесист, один из наиболее значительных представителей известной динас-
тии Куперенов, давшей Франции несколько поколений музыкантов.
8
Квартет Парана — знаменитый на рубеже веков в Париже квартет
скрипачей, основанный бельгийским скрипачом Арманом Параном
(1863—1934).— Прим. А. Васильева.

клавесина и исполнявшие менуэт Куперена. Фигура справа

была удивительно похожа на Нодэна.
Этот изысканный музыкальный вечер имел большой успех,
и у меня возникла мысль — воссоздать настоящее версальское
празднество для моих друзей. Я созвал приятелей-художников
и посвятил их в свои планы. Нодэн отыскал балет Люлли1 под
названием «Празднества Вакха», который можно было воссоз-
дать при наличии вкуса и изобретательности. У нас хватало и
того и другого. Еще мы откопали две кантаты Рамо, «Диана и
Актеон» и «Нетерпение», а также поставили балет XVI века на
либретто Г. Гастольди и на музыку Паллавичини2, в котором
перед зрителями один за другим появлялись такие персонажи,
как Льстец, Учитель танцев, Кокетка, Матамор, Пленник, Пыл-
ко влюбленный, Поющий серенады, Покинутая и Тушильщик
свечей. Сценой служили грубо сколоченные подмостки, как во
времена Табарена3.
Праздник состоялся 20 июня 1912 года. Я придумал для него
сюжет: все боги, богини, нимфы, наяды, дриады и сатиры Вер-
сальского парка решили тайно собраться в соседнем лесу,
в Бютаре. Таким образом, мои гости должны были предстать
в облике мифологических персонажей, хорошо известных в
эпоху Людовика XIV. Почти все приехали на автомобилях,
которые затем оставили на стоянке в лесу. А тех обитателей
Олимпа, у кого не было своих автомобилей, привезли автобу-
1
Люл ли, Жан Батист (1632—1687) — французский композитор, скрипач,
танцор, дирижер, педагог итальянского происхождения. Создатель француз-
ской национальной оперы.
2
Пал ла ви чи ни, Бенедетто (1550—1601) — итальянский композитор,
с 1582 г. придворный певчий в Мантуе, с 1596 г. придворный дирижер.
3
Т а б а р е н (наст. имя Антуан Жирар) (ок. 1584—1626) — французский
актер народного театра, выступал на площадях Парижа в труппе Мондора.
Разыгрывал короткие комедийные сценки собственного сочинения, испол-
ненные грубоватого юмора , очень популярные в свое время.

Пиршество Бахуса в Бютаре 20 июня 1912 года с мадам Поль Пуаре

сами, отправлявшимися с площади Согласия. Автобусы проеха-

ли через город на большой скорости, чтобы не привлекать вни-
мания зевак. По прибытии их встречали нимфы в белых покры-
валах с факелами в руках и в темноте вели через лес к дому, где
их торжественно встречал я в облике известной статуи Юпитера
Олимпийского из золота и слоновой кости: золотые волосы
сплошь в завитках, золотая борода, хитон из ткани цвета слоно-
вой кости, а на ногах — котурны1. Та часть леса, где я принимал
гостей, была украшена в стиле Великого века. В решетчатых бе-
седках был устроен великолепный буфет, двадцать метрдотелей,
все в белом с ног до головы, раздавали гостям венки и гирлянды
из зеленых веток и фруктов, перед этим украшавшие столы.
А пирамиды арбузов, гранатов и ананасов добавляли яркости
этому зрелищу. В другой стороне был маленький деревенский
трактир, нечто вроде таверны для королевских солдат, где дород-
ные трактирщицы в венках из вино-
градных листьев разливали молодое
вино. На заднем плане, радуя глаз,
громоздились винные бочки. Перед
трактирщицами стояли большие ми-
ски, полные ярко-красных раков,
корзины с виноградом, черешней и
крыжовником. А рядом вакханка
вручала каждому рог для вина, напо-
добие тех, из которых пили аркадские
пастухи. Гость наполнял рог вином
из бочки и разом опорожнял его... но
надо знать, что узкая часть у такого
рога длинная и вмещает много вина. Японские туфли с масками от Поля Пуаре, 1913
1
Обувь в античном театре, применявшаяся актерами трагедии, имела очень
высокую подошву, что увеличивало рост актера, делая заметнее его фигуру в
условиях огромных театральных сооружений Античности.

Ко мне съехались три сотни гостей. За ночь они

выпили девятьсот литров шампанского натюр,
но кругом была такая красота и дух праздника
был таким возвышенным, что за все время не
возникло ни одной ссоры, ни одного скандала,
и на празднике царил образцовый порядок.
Каждый номер программы вызывал бурю
восторга. Спрятанные в рощице электрические
каретки всю ночь освещали своими фонарями
все происходившее на сцене, а за кустами сорок
музыкантов под управлением дирижера Депор-
та исполняли волшебную музыку Баха, Люлли
и Боккерини1.
Начался балет. Но едва перед зрителями по-
явились Вакх2, а затем Силен3, ведущий за
собой осла, как разразился страшный ливень.
Для меня это не было неожиданностью,
я заранее наведался в обсерваторию на башне
Сен-Жак узнать прогноз погоды, и меня пре-
дупредили, что ночью возможен сильный
дождь. Я поднялся на сцену и властно взмах-
нул рукой, успокаивая разволновавшуюся Женское манто от Поля Пуаре, 1913
публику. И в то же мгновение дождь перестал — впору было

подумать, будто Юпитер усмирил водную стихию. Когда пред-
ставление закончилось, зрители разбрелись по лесу в ожида-
1
Бок ке ри ни, Луиджи (1743—1805) — итальянский виолончелист и ком-
позитор XVIII в.
2
В древнегреческой мифологии бог виноделия, производительных сил при-
роды, вдохновения и религиозного экстаза.
3
В древнегреческой мифологии демон, сын Гермеса, воспитатель и настав-
ник Вакха (Диониса). Канонический образ — постоянно пьяный, толстый,
лысый, курносый, веселый и добродушный старик с лошадиными копытами
и хвостом.

нии ужина, который был подан при первых проблесках зари.

В четыре часа утра двадцать метрдотелей накрыли столы перед
охотничьим домиком Анжа Жака Габриэля, с той стороны, где
его венчает фронтон работы Куазево1, изображающий кабанью
охоту. В сопровождении двадцати нимф метрдотели прошли
между маленькими столиками, где сидели гости, на головах
или плечах они несли роскошные яства, сделавшие бы честь
самому Вателю2: триста дынь, триста лангустов, триста порций
гусиной печенки, триста порций мороженого и т. д.
Недалеко от меня сидела за столиком Айседора Дункан3. Опья-
ненная вином и окружающим великолепием, а также популяр-
ностью, какой она пользовалась в артистических кругах, она
вскарабкалась на подмостки, служившие сценой, попросила
сыграть арию Баха и исполнила танец, в котором проявился
весь ее незабываемый талант. Юпитер не мог устоять перед
таким искушением и присоединился к ней, он танцевал, как
танцуют боги. Эта импровизация длилась всего мгновение, но
мне потом не раз говорили, что зрители были взволнованы до
слез. Лишь в семь утра автобусы, «рено» и «вуазены» достави-
ли в Париж полураздетых нимф и слегка помятых богов.
Вскоре Айседора Дункан решила отблагодарить меня за то,
что я оказал ей особое внимание на празднике, где собрались
1
Ку а зе во, Антуан (1640—1720) — французский скульптор, работал в Пари-
же и Версале.
2
Ва тель, Франсуа (Фриц Карл) (1631—1671) — известный французский
метрдотель XVII в. С 1653 г. работал у Николя Фуке, с 1661 г.— метрдотелем
у Великого Конде. В 1671 г. Конде устроил в Шантильи большой праздник,
куда был приглашен король и весь двор, всем этим великолепием руководил
Ватель. Но партия рыбы и устриц была доставлена с опозданием, и Ватель
из-за этой накладки заколол себя шпагой.
3
Дун кан, Айседора (1877—1927) — американская танцовщица свободного
стиля, стоявшая у истоков современных направлений танца. Жена Сергея
Есенина.

все художники Парижа. В свою очередь она устроила званый

вечер в том же духе — древнегреческий праздник, и позвала на
него весь театральный и художнический Париж. Вечер состо-
ялся в ее балетной студии в Нейи. Я отправился туда с женой,
не подозревая, какая высокая честь мне уготована. Когда Айсе-
дора рассадила всех гостей, незанятым остался только малень-
кий столик на двоих, стоявший посредине. Она села за него
сама, а мне предложила занять место напротив. Такое исклю-
чительное внимание с ее стороны немало меня озадачило,
я не мог понять, чем заслужил подобную милость, но не было
времени на раздумья: эта пылкая вакханка обняла меня и по-
требовала шампанского и поцелуев. Когда ужин близился к
концу, мне стало казаться, что я перед лицом всего Парижа
оказался в весьма щекотливой ситуации, тем более что в ка-
кой-то момент возле нашего столика неожиданно появился
М. С. П. (Мой Сиятельный Принц?) в современном плаще по-
верх древнегреческого хитона; обернувшись к сыновьям, он
произнес: «Кто из вас проводит меня домой? Под этой крышей
для меня уже нет места».
Я решил промолчать, словно бы не заметив его вызывающий
тон, встал и смешался с толпой гостей, в то время как Айседо-
ра Дункан нежно прощалась с ним. Затем мы танцевали,
а главное, танцевала Она — великолепно, чудесно, божествен-
но, как умела Она одна. Перед нами, отражаясь в огромном
зеркале балетной студии, возник и замер в неподвижности ее
хрупкий силуэт. Затем мы увидели медлительные, заворажи-
вающие движения, словно какая-то колдунья захотела испы-
тать на нас всю свою власть, все свои таинственные зелья.
С каждой минутой темп этих безмолвных заклинаний все
ускорялся, и под конец танцовщицу захватывал бешеный кру-
говорот, а потом она опускалась на пол, обессиленная и слом-
ленная. Позднее я часто видел подобное зрелище — и ни разу

не почувствовал ни малейшего волнения! Все танцовщицы

пытаются передать в танце страдания и гибель человека. Но
никто, кроме Айседоры, не сумел выразить эту тему с такой
полнотой и лаконизмом, на таком накале чувств: вот почему
она завоевала любовь публики. В тот вечер ей пришлось под-
няться наверх к себе, чтобы немного отдохнуть и успокоиться.
В три часа утра, когда она еще была там, в студию словно ура-
ган ворвался М. С. П. Большинство гостей еще не разошлись,
они сидели маленькими группами и беседовали. Помнится,
среди них были мадам Сесиль Сорель1, мадам Рашель Буае2,
мадемуазель Мари Леконт3, мадам Дести4, ван Донген5 и мадам
Жасми6. Сам я сидел недалеко от двери, в темном углу,—
впрочем, кажется, темно было во всем помещении.
— Где она? — резко спросил М. С. П.
Кто-то сказал ему, что Айседора поднялась к себе. Он в ярости
бросился туда и застал свою подругу за доверительной беседой
с Анри Батаем, после чего удалился, не проронив ни слова.
А я почувствовал безмерное облегчение.
Рассказывая об этой сцене, я не испытываю ни малейшей нелов-
кости, поскольку, вопреки всем разговорам, домыслам или
сплетням, меня с Айседорой связывали чисто дружеские отно-
1
Со рель, Сесиль (1873—1966) — французская актриса драматического теат-
ра и кино, выступала в «Комеди Франсез».
2
Буае, Рашель (1864—1935) — французская актриса, выступала в «Комеди
Франсез» с 1888 по 1918 год. В 1913 году создала благотворительный фонд
своего имени для нуждающихся актеров.— Прим. А. Васильева.
3
Леконт, Мари (наст. имя Мари-Анн Лакомб) — французская актриса,
выступала в «Комеди Франсез», жила в доме 14 на улице Мариньи в
Париже.— Прим. А. Васильева.
4
Мадам Дести — французская актриса.— Прим. А. Васильева.
5
Дон ген, Кеес ван (1877—1968) — нидерландский художник, один из осно-
воположников фовизма.
6
Мадам Жасми — французская актриса.— Прим. А. Васильева.

шения, но я всегда чувствовал к ней особую нежность. Наши

суждения о Прекрасном часто совпадали, при определенных
обстоятельствах у нас проявлялись одни и те же движения души.
Однажды она пришла ко мне, чтобы пригласить на свой кон-
церт, и застала меня в глубокой печали: только что скончался
мой незаменимый помощник и друг, месье Руссо, о котором я
рассказывал в одной из предыдущих глав. Я сказал ей, что у ме-
ня сейчас неподходящее настроение для концерта. Но она угово-
рила меня приехать и усадила в центральную ложу, чтобы я мог
присутствовать на этом концерте вместе с людьми, знавшими
моего верного Руссо, и сказала мне: «Когда концерт кончится,
не уходите. Останьтесь в зале, я буду танцевать для него».
После обычной бури оваций (ее вызывали тридцать раз,
возбужденная публика не могла освободиться от чар своего
кумира, с которым только что соприкоснулась так близко)
Айседора поддерживала энтузиазм зрителей, появляясь перед
ними то с букетом ромашек, то с единственной розой в руках,
а порой выражала свою благодарность воздушным поцелуем.
Наконец толпа разошлась. В огромном амфитеатре Трокадеро
остались только я и мои друзья. Самые яркие прожектора,
освещавшие сцену, были погашены. Она попросила мэтра
Димера сесть за большой орган и сыграть траурный марш
Шопена, как умел играл он один. Когда я вспоминаю, что ви-
дел тем вечером, у меня сжимается сердце. Наверняка кто-ни-
будь сумел описать танец Айседоры и объяснить это чудо. Она
словно поднялась из-под земли — это символизировало рож-
дение, затем начался танец, страстный, неистовый, трагиче-
ский, хватающий за душу, а под конец она вновь низверглась
в Ничто с величием и кротостью, какие я не в состоянии
описать. Заливаясь слезами, я бросился в ее объятия, чтобы
сказать, сколь глубокое удовлетворение я испытал и сколь горд
был тем, что смог почтить моего друга такой грандиозной за-

упокойной службой. В ответ Айседора только сказала: «Сего-

дня я впервые решилась исполнить этот траурный марш.
Я всегда боялась, что это принесет мне несчастье».
Не прошло и двух недель, как двое ее детей погибли в страш-
ной аварии.
Иногда в затруднительных ситуациях я обращался к ней за
советом. Она принимала меня запросто, желая приобщить к
своим творческим поискам, в частности, в Бельвю, во дворце,
где сейчас помещается министерство по изобретениям и где
она работала с Вальтером Рюммелем1. Однажды она спросила
меня, кто, по моему мнению, является наиболее выдающимся
умом нашей эпохи. Не думаю, что меня можно было считать
судьей в таком вопросе, но тогда, увлекшись разговором,
я назвал несколько имен и среди них — имя Метерлинка2,
чью пьесу я недавно прочел. И тут она призналась, что мечта-
ет произвести на свет ребенка с телом Айседоры и гениальным
умом поэта. «У меня получаются чудесные дети,— сказала
она,— но мне нужен человек, который наделил бы их интел-
лектом, достойным их наружности». Из деликатности я не
стал интересоваться, осуществила ли она свою мечту, но мне
говорили, что она прямо обратилась с этим предложением к
Метерлинку, а тот отказался под предлогом, что женат. Тогда
она, опять же по слухам, отправилась на переговоры с Жор-
жеттой Леблан3. Чем дело кончилось, не знаю, но однажды
утром Айседора пришла ко мне, сияя от радости, и сообщила:
1
Рюм мель, Вальтер Морзе (1887—1953) — немецкий музыкант и компози-
тор, был знаменит своим фортепианным исполнением произведений Клода
Дебюсси.— Прим. А. Васильева.
2
Ме тер линк, Морис Полидор Мари Бернар (1862—1949) — бельгийский
поэт, драматург, философ. Лауреат Нобелевской премии (1911). Автор
философской пьесы-притчи «Синяя птица» (1908).
3
Супруга Метерлинка с 1895 г.

«Пуаре, у меня родился вот такой ребенок!» — и показала ру-

ками, какого он необыкновенного роста.
Тогда, в разговоре с ней, я назвал имя Метерлинка, но подумал
о другом человеке, которого не назвал только потому, что
слишком хорошо знал его вкусы и наклонности. Я не мог себе
представить Макса Жакоба4 в объятиях Айседоры. И все же
любопытно было бы посмотреть, что за сын родится от этого
двуликого бретонского архангела, чьи крылья простерли тень
над всей молодежью нашей эпохи. Одно время Макс был моим
хорошим другом, и теперь я часто и с удовольствием перечиты-
ваю книгу, которую он посвятил мне. Когда публика избавится
от навязанных ей предубеждений, эта книга будет признана од-
ним из лучших его созданий. Она называется «Синематома».
Жизнь направила нас по разным колеям. Мы расходимся во
вкусах, в религиозных убеждениях, сейчас он больше католик,
чем я, однако и по сей день я сохраняю о нем самые нежные
воспоминания и испытываю глубочайшее восхищение,
несмотря на выпады и удары, которыми мы постоянно обме-
ниваемся. Это человек-парадокс, беспрестанно мечущийся
между двумя полюсами, его душу вечно раздирают два проти-
воборствующих начала, Бог и Сатана, белое и черное, порок
и добродетель, вода и огонь, Рим и Иерусалим.
Мы уже были друзьями, когда в комнате на улице Равиньян
ему явился Христос, и я благоговейно выслушивал его откро-
вения о символическом и мистическом смысле синей отделки
на желтом одеянии.
Однажды Макс попросил разрешения прочитать в моих сало-
нах лекцию о символике Евангелия от Луки, по его мнению,
эта лекция должна была заинтересовать весь Париж. Я заказал
1
Жа коб, Макс (1876—1944) — французский поэт и художник. В 1898 г.
подружился с Пикассо, в 1904 г. вошел в круг Аполлинера. В 1944 г. был
арестован гестапо и умер в концлагере Дранси.

Дневные платья от Поля Пуаре, 1911

Летний ансамбль от Поля Пуаре, 1911

шесть тысяч приглашений, причем имена на конвертах Макс

хотел написать сам, его слушателями должны были стать
сильные мира сего. Весь Париж был оповещен. В итоге на
лекцию пришли человек тридцать, включая одного священ-
ника, который в конце потребовал от лектора объяснений:
«Почему и с какой стати вы занимаетесь всем этим? — спра-
шивал он.— Что вы можете знать о бескровной жертве,
приносимой во время мессы? Разве вы когда-нибудь ходили
на мессу?»
Макс Жакоб, нисколько не уязвленный, но всегда готовый
съязвить, не замедлил с ответом: «Что вы, отец мой, как только у
меня в кармане появится монетка, я тут же иду с ней на мессу...»
XIV. ВОЙ НА
Я всегда терпеть не мог военных, не столько за их дурное об-
ращение со мной, сколько за то, что из-за них я потерял очень
много времени. В общей сложности, включая войну, службу
по призыву и регулярные двадцативосьмидневные сборы,
я был солдатом почти шесть лет, причем в лучшие годы жиз-
ни, когда напряженная деятельность могла бы принести мне
наибольшую пользу. И потом, у меня от природы критиче-
ский ум, я привык скорее командовать, нежели подчиняться,
и всегда считал военных людьми посредственными и плохо
справляющимися со своими обязанностями, даже во время
победы, хотя я люблю свою страну и вид французского флага
иногда трогает меня до слез.
Вот почему эти страницы не проникнуты воинственным
духом, какой подобает солдату великой войны. Увы, моя роль
в этих событиях была скромной и незаметной, а мои героиче-
ские приключения, о которых я попытаюсь рассказать, могут
лишь вызвать улыбку.
За два месяца до войны я поехал по торговым делам в Герма-
нию. И там получил повестку, согласно которой должен был
срочно явиться для прохождения военной подготовки. Я по-
шел к французскому консулу в Кельне и попросил его сооб-
щить военному начальству, что я вернусь только через месяц.
Так обычно поступают в подобных случаях. Консул обещал
выполнить мою просьбу, однако не сдержал обещания. Веро-
ятно, в тот момент у него были дела поважнее. Когда в начале
июля я вернулся в Париж, ко мне пришли два человека специ-
фической наружности и выразили желание побеседовать со
мной без свидетелей. Как только мы остались втроем, один из
них сказал, что у него приказ задержать меня, и достал из кар-
мана наручники: «Я пришел арестовать вас. Надеюсь, проблем
не будет». Я расхохотался ему в усатую физиономию и отве-

IХ. ВОЙНА
тил, что не знаю за собой никаких преступлений, я абсолютно

чист перед законом, но тем не менее согласен следовать за
ним, если он возьмет такси за мой счет.
Четверть часа спустя мы оказались в Консьержери, где меня
обмерили, сфотографировали, записали приметы и сняли
отпечатки пальцев. После всех формальностей меня отправи-
ли в Дом инвалидов, где находилась военная комендатура,
и заперли вместе с уклонившимися от прохождения службы.
Оглядев своих товарищей по несчастью, я подумал, что они
не внушают особого доверия, а жандарм с огромным ключом
на поясе не желал нести ответственность за случайно оказав-
шиеся при мне 10 000 франков. Он сказал: «У меня тут только
ящик стола, запирающийся на ключ. Я не буду хранить
ваши деньги и доложу о них коменданту!» Он отправил
дневального с этим поручением, и через четверть часа дверь
открылась, и я вышел на свободу. Остальные задержанные
ехидно улыбались, наверно, глядя на мою соломенную шляпу
и желтые ботинки, они подумали: «Еще один толстосум со
связями».
Заместитель коменданта удивился, когда узнал, что я нахожусь
в камере, приняв мой арест за недоразумение. Он предложил
временно освободить меня с условием, что я вернусь по перво-
му требованию, и я конечно же согласился.
В тот же вечер я отправился в Бретань, в Керфани, где прово-
дила лето моя семья. Я взял там в аренду три виллы и даже
отель, то есть практически всю деревушку, чтобы быть уверен-
ным, что кругом не будет посторонних и моих гостей никто не
побеспокоит. У меня тогда жили один венский художник с
семьей и писатель Роже Буте де Монвель, брат великого
портретиста. Шли дни, я уже начал наслаждаться отдыхом.
Однажды я отправился рыбачить в море и наловил громадное
количество скатов и лангустов. Вернувшись домой, я узнал об

IХ. ВОЙНА
убийстве Жореса1, мы опа-

сались, что вечером будет
объявлена всеобщая моби-
лизация.
После обеда я решил прогу-
ляться в соседнюю деревню
и, едва придя туда, услышал
набат. Вскоре на улицах
появились крестьяне с ви-
лами на плече, вернувшиеся
с полей. Встречаясь друг с
другом, они говорили:
«Ну что же, пойдем прове-
даем Вильгельма!» Женщи-
ны стояли на пороге своих
хижин и плакали. Аптекарь,
мэр и граф де Бомон вели
тихий, серьезный разговор.
Возвратившись в Керфани,
я велел сложить чемоданы и
приготовить автомобиль,
надо было выезжать немед- Страница из сборника «Крошка Поль на отдыхе», 1914
ленно, не дожидаясь утра. Я сказал гостю из Вены, что забираю

его с собой в Париж. Он ответил, что у него сломался велоси-
пед. «Вы не поняли,— сказал я.— Австрия объявила войну
Франции. Вчера мы были друзьями, сегодня все изменилось.
Я, как француз, буду воевать против Австрии и не могу при
1
Жо рес, Жан (1859—1914) — деятель французского и международного
социалистического движения, борец против колониализма, милитаризма и
войны, историк. 31 июля 1914 г. был застрелен французским националистом
Раулем Виленом в парижском кафе, поэтому Жореса считают первой жерт-
вой еще не начавшейся войны.

IХ. ВОЙНА
этом держать у себя дома австрийца. Я забираю вас в Париж,

и вы станете первым в списке военнопленных». Я вел себя
с ним вполне корректно, только попросил сесть на переднее
сиденье, рядом с шофером, а утром, приехав в Париж, передал
военному коменданту, который заключил его под стражу.
Затем я собрался, надел форму, попрощался со своим Домом
моды, закрывшимся на неопределенное время, и служащими,
оставшимися без работы. Многие из них плакали, провожая
меня на вокзал. Прибыв в Лизье, в расположение моей части,
я вручил военный билет капралу, который принимал
резервистов. «А-а, уклонившийся,— сказал он.— Пятнадцатая
рота, здание слева». Я стал объяснять, что я не уклонялся
от службы и могу это доказать. Вскоре придет письмо
от консула и т. д. и т. п. «А мне плевать,— ответил он.—
У меня сведения, что вы уклонившийся. Пятнадцатая рота,
здание слева».
В пятнадцатой роте собрались все уклонисты моего призыва,
иными словами, всякий сброд, темные личности, отбросы об-
щества. Положение было незавидное. Нас выдерживали под
наблюдением: командиры не вполне доверяли нам и не знали,
как мы поведем себя, оказавшись на фронте.
На следующий день весь полк отправили в Шарлеруа, где ожи-
далось массированное наступление немцев. Я горько сожалел,
что не могу быть вместе с моими товарищами. Но пятнадца-
тую роту выдерживали под наблюдением.
Через несколько дней мой полк был почти полностью
уничтожен. Я потерял большинство старых товарищей. Верну-
лись лишь немногие, раненые и покалеченные, я их видел в
первых санитарных поездах. Сам того не зная, консул в Кельне
своей необязательностью спас мне жизнь.
В моих документах было указано: «Профессия — портной»,
а потому меня отправили в распоряжение полкового портно-

IХ. ВОЙНА
го. Он очень удивился, узнав, что я не умею шить, и посчитал

меня зловредным смутьяном.
На мое счастье, я встретил в Лизье двух старых друзей. Пер-
вый из них был Эшман, который, при его стесненном матери-
альном положении, очень страдал от армейской жизни. Я уже
говорил, какой замечательный собеседник был Эшман, какую
богатую и причудливую фантазию проявлял в разговоре,
с какой блистательной и дерзкой внезапностью переходил
от одной темы к другой, порой используя самые невообрази-
мые ассоциации. Я предложил Эшману поселиться вместе
со мной в скромном гостиничном номере. По вечерам мы
ужинали с Дереном, знаменитым художником и заядлым вело-
сипедистом. И среди этой жизни, полной невзгод и тревог,
мы порой искали утешение в том, что любили больше всего,—
в искусстве.
Мы жили в старой гостинице «Мавр», и обои в моей комнате
были такими обтрепанными и грязными, что я решил их сме-
нить. И наклеил сине-бело-красные, чтобы они ежеминутно
напоминали мне, зачем я сюда приехал. Между прочим, хозя-
ин гостиницы до сих пор показывает эту комнату гостям, как
если бы в ней жил сам Бонапарт...
В этом овеянном историей, но убогом интерьере Дерен начал
работу над моим портретом. Я не хотел, чтобы он запечатлел
меня в военной форме, которая мне совсем не шла, поэтому
я переоделся в гражданский костюм, и Дерен принялся выис-
кивать в моем облике определяющую черту — по его мнению,
это была деспотическая властность, какую часто можно
увидеть на портретах венецианских вельмож. Он написал
прекрасный портрет, я бережно его хранил, пока череда
финансовых катастроф не заставила меня продать его. На сле-
дующий день, вдохновленный этим примером, я написал
портрет Эшмана.

IХ. ВОЙНА
Примерно в это же время я представил в отдел обмундирова-

ния новую модель шинели, которую изобрел сам. Расход тка-
ни на мою шинель был на шестьдесят сантиметров меньше,
чем на обычную, а портной сэкономил бы на ней четыре часа
работы. Меня направили на прием к министру обороны. Ми-
льеран сидел во главе длинного стола, окруженный генералами
и начальниками отделов министерства. Я сумел убедительно
доказать преимущества новой модели, хотя генералы, возму-
щенные моим неуставным
поведением, требовали,
чтобы я замолчал, то и
дело повторяя: «Вас никто
не спрашивает!» Мильеран
отдал приказ о моем пере-
воде в Бордо, где я должен
был организовать серий-
ное производство шине-
лей нового образца.
Я вызвал туда кое-кого из
моих прежних сотрудни-
ков и обещал обеспечить
их всем необходимым для
жизни на то время, пока
дело не будет налажено и
они не начнут зарабаты-
вать сами. Три месяца я
содержал их на собствен-
ные средства. Но несмотря
на мое сильнейшее жела-
ние работать, мне прихо-
дилось сидеть сложа руки.
Тогда я отправился на Портрет Поля Пуаре работы Дерена, 1914

IХ. ВОЙНА
прием к Клемансо1 и сказал, что приехал в Бордо изготавли-

вать обмундирование, но мне не создали для этого никаких
условий. В городе есть заброшенная церковь, которую можно
превратить в отличную швейную фабрику, здесь имеется
три тысячи безработных женщин, они могли бы стать швея-
ми. Наконец, в Ангулеме на одном из складов хранятся
емецкие швейные машины, которые можно использовать.
В армии не хватало шинелей, а мы могли бы выпускать
по двенадцать тысяч штук в день! Клемансо поблагодарил
меня за доклад, но пожаловался, что в Совете министров
к нему не прислушиваются, не проявляют должного уважения,
не принимают его в свой круг. Он не ручался, что сумеет
мне помочь, но обещал связаться по этому поводу с Мильера-
ном. На следующий день мой интендант вдруг вспомнил
обо мне:
— Как там у вас дела с шинелями?
— Все лекала готовы, ждем вашего приказа.
— Надо составить руководство. Вы знаете, как составлять
письменное руководство для портных?
Нет, я не знал. В моей практике изготовления одежды я никог-
да не сталкивался с этим. Посетовав на мое невежество, интен-
дант самолично написал руководство для всех портных Фран-
ции и Наварры. В этом неудобочитаемом документе было,
в частности, сказано, что «петля для пуговицы на поле шинели
должна находиться на линии биссектрисы угла так, чтобы ее
продолжение упиралось в петлю для последней застегиваю-
щейся пуговицы переда» и т. д. Эту абракадабру разослали
полковым портным во всех регионах страны, и из каждого
полка пришла телеграмма, в которой сообщалось, что порт-
1
Кле ман со, Жорж Бенжамен (1841—1929) — французский политический и
государственный деятель. В 1906 г. министр внутренних дел, в 1906—1909
и 1917—1920 гг.— председатель Совета министров.

IХ. ВОЙНА
ные не смогли разобраться в новой инструкции. Тогда меня

на собственной машине послали в Марсель, чтобы я собрал
всех портных этого региона, показал им новую модель шине-
ли и объяснил, как ее шить. Я взял с собой моих сотрудников,
надеясь найти им применение и создать для них рабочие
места. В Марсель я приехал утром, у Сен-Антуанских ворот
нам преградила путь группа полицейских, одни были в
форме, другие в штатском. Нас заставили выйти из машины
и привели в ближайший комиссариат. Оттуда один из
полицейских позвонил комиссару по особым делам и
радостно сообщил: «Мы их взяли!» Я вздрогнул и спросил,
что это значит. «Скоро узнаете»,— ответили мне. Нас посади-
ли в машину, причем один из полицейских сел рядом
с шофером, а еще два встали на подножки с обеих сторон,
и доставили в штаб гарнизона к туповатому старому
полковнику.
— Сейчас я выведу вас на чистую воду! — сказал он мне.—
Из какого вы корпуса?
— Из Третьего Руанского.
— Может, объясните, зачем вы сюда явились?
— Нет ничего легче,— спокойно ответил я.— Сейчас объясню.
— Только говорите правду, это в ваших интересах!
— Прежде всего, я хотел бы, чтобы вы относились ко мне не
как к задержанному, а как к солдату, который исполняет свой
долг. Меня сюда направило министерство.
Он расхохотался.
— Какое еще министерство?
— Министерство обороны, разумеется.
— Думайте, что говорите. Я ведь могу позвонить в Париж и
проверить, правда это или нет.
— В Париж звонить незачем. Министерство обороны эвакуи-
ровано и в настоящий момент находится в Бордо.

IХ. ВОЙНА
— Может, сначала осмотрим вашу машину, и вы покажете

мне ящики с боеприпасами?
— Я вас не понимаю.
— Ну, вы же привезли ящики с боеприпасами?
Где они?
— У меня нет боеприпасов, и я не знаю, что вы имеете в виду.
— Желаете, чтобы я послал за специалистами?
— Посылайте, если вам угодно. Какими бы сведущими ни бы-
ли ваши специалисты, мне бояться нечего.
Он вызвал двух специалистов, которые обследовали мою ма-
шину, вылезли из-под нее по уши в грязи и заявили: «Найден
ящик с боеприпасами». Я решительно ничего не понимал, мне
уже стало казаться, что я — жертва какой-то темной интриги,
когда мой шофер объяснил им, в чем дело. Они приняли за
ящик с боеприпасами задний мост, который у новой модели
«рено» находился гораздо ниже обычного.
Позвонили в министерство обороны, и там подтвердили, что я
в официальной командировке от интендантского управления.
Нужно было срочно собрать всех производителей готовой
одежды и провести с ними семинар. Тон полковника мгно-
веннно сделался медоточивым, он стал называть меня «месье»
и, поскольку был уже полдень, отпустил меня с моими сотруд-
никами пообедать, попросив вернуться к трем часам. Но едва я
вышел на Канебьер, как меня свистком остановил полицей-
ский. Он достал из сумки маленькую записную книжку и что-
то прочел там. Затем тихо сказал напарнику: «Это они»,—
и попросил нас следовать за ним в комиссариат по особым
делам. По пути он сказал, что меня объявили в розыск по всей
Франции, отдан приказ стрелять по моей машине, если я не
остановлюсь после первого предупреждения.
После бесконечных переговоров и подробнейших объяснений
меня снова освободили, но пообедать я смог лишь в четыре

IХ. ВОЙНА
часа, а в шесть явился в штаб гарнизона к моему полковнику.

«Это называется вернуться к трем?» — сказал он. Но я объяс-
нил, что меня арестовали во второй раз. Он пообещал отме-
нить приказ и разослать по всей Франции телеграммы, гаран-
тирующие мне неприкосновенность.
Семинар благополучно состоялся. Все присутствующие
усвоили мои пояснения, и в Марселе я получил приказ ехать
в Лимож, где провел такие же занятия, правда, меня все-таки
задержали еще раз, на маленькой железнодорожной станции,
куда еще не дошел контрприказ полковника. Из Лиможа мне
приказано было ехать в Шербур. Путь туда пролегал через
Ренн, а моя семья все еще оставалась в Бретани, недалеко от
этого города. Я попросил у Генерального штаба разрешения
взять с собой жену на те два дня, которые я проведу в этом
регионе. Мне это разрешили. Погода стояла ужасная. Дениз
надела желтый непромокаемый плащ и такие же боты. Мы
сделали остановку в Кутансе, чтобы полюбоваться фасадом
собора. Какой-то жандарм записал номер моей машины,
и в Шербуре я получил приказ немедленно вернуться
в расположение корпуса — по причине моего неподобающего
поведения в Кутансе.
Вернувшись, я написал моему начальнику-интенданту письмо
с просьбой сообщить, в чем я провинился. Он ответил, что
министр получил секретное донесение от одного жандарма
из Кутанса.
По какой-то неизвестной мне причине я был демобилизован
на два месяца и решил использовать это время, чтобы изучить
новое для меня дело — военно-хозяйственное управление.
Я сдал соответствующий экзамен, мне присвоили звание офице-
ра хозяйственного управления третьего класса и прикомандиро-
вали к складам в Ванве, а затем в Реймсе. Там я свел знакомство
с крупнейшими виноделами Шампани. Жил я тогда на улице

IХ. ВОЙНА
Шод-Рюэль, в домике, который принадлежал бывшей париж-

ской кухарке, вышедшей замуж за пожилого садовника. Вокруг
домика росли чудесные цветы, хозяйка вкусно кормила меня, но
комнату нельзя было назвать удобной. Ко мне приходили самые
знаменитые виноделы, лакомились паштетами с шампиньона-
ми, которые так удавались мамаше Симон, и дарили мне самые
изысканные вина из своих погребов. Еще я встречался с друзья-
ми из отдела маскировки: все они были художники, и ужин в их
компании был для меня лучшим развлечением.
Как-то вечером, когда мы прогуливались на холмах возле
Эперне и кругом разносился аромат цветущего винограда, по-
хожий на запах липового цвета, нас заметил немецкий самолет
и выпустил по нашей группе четыре крупнокалиберных
снаряда. Поскольку у нас для защиты не было ничего, кроме
наших орудий труда — ручек с перьями и кистей, мы ушли в
подземное убежище.
С этого вечера началась бомбардировка Эперне. Нам приходи-
лось ночевать в подвалах, прямо на земле или на матрацах,
вместе со всем населением города. Казалось, мы перенеслись в
древние времена, когда первые христиане служили мессу
в катакомбах. Однажды утром, выбравшись из подземелья,
я увидел, что в крыше домика мамаши Симон появилась дыра
от снаряда.
Иногда меня посылали в Реймс с какими-то нелепыми, смеш-
ными заданиями. Поскольку ничего другого мне при этом не
поручали, я относился в таким поездкам как к развлечению.
Однажды, например, мне приказали обойти всех галантерей-
щиков города и узнать, остались ли у них в запасе нитки и
пуговицы. Я не был в Реймсе с начала войны. То, что я увидел,
привело меня в ужас: передо мной возвышалась громадная
куча строительного мусора, там не смогло бы жить ни одно
человеческое существо, бродили только кошки. Пройдя не-

IХ. ВОЙНА
сколько шагов, я понял, что никаких галантерейщиков в этих

развалинах, разумеется, не найти. Немцы заметили меня из
своих укрытий и оказали мне честь, выбрав мою скромную
особу мишенью для пристрелки. Впервые я услышал, как
рвутся снаряды. Было очень страшно. Я влез в какую-то дыру
в земле, за дырой открылся подземный ход, который привел
меня в коридор, а из коридора я попал в сводчатый подвал,
оказавшийся винным погребом фирмы «Вдова Клико». Там я
обнаружил четыре десятка славных французов, сидевших за
столом среди окороков, бутылок шампанского и канделябров.
Месье Верле, хозяин дома, казавшегося в тот день каким-то
дворцом, предложил мне самому выбрать для себя вино.
Водопроводные трубы полопались, и в погребах стояла вода.
Между рядами больших и маленьких бочек надо было пере-
двигаться на лодке с кормовым веслом. Я плыл, как в Венеции,
мимо этих богатств, лучших вин, какие делают в районе
Реймса. Но остановился я возле кальвадоса урожая 1804 года и
коньяка урожая 1806-го, взял две бутылки и вернулся к хозяи-
ну. Обед был великолепен, мы распевали старые песни и игри-
вые куплеты. Местные жители, которым ежеминутно грозила
смерть, устраивали такие праздники постоянно.
В пять часов вечера нам сказали, что обстрел прекратился.
Когда я вышел наверх, то был совершенно пьян. В карманах
оказалось шестнадцать пробок от шампанского: неужели я
столько выпил? К счастью, мне предстояла часовая поездка в
открытой машине, так что винные пары успели выветриться.
Я вернулся в Эперне и доложил начальству об исчезновении
галантерейщиков.
Мои военные приключения закончились в Клермон-Ферране,

куда меня направили в 1917 году, где я заведовал мастерскими
по крою и пошиву обмундирования. По приезде меня принял

IХ. ВОЙНА
начальник, офицер хозяйственного управления первого клас-

са, надменный и бесконечно самоуверенный, казалось, даже
его тулузский выговор был для него предметом гордости. Из
вежливости я сделал ему несколько комплиментов, похвалив
за образцовый порядок на огромных складах.
— Знаете,— печально ответил он,— у меня такой объем рабо-
ты, на мне лежит такая ответственность. Каждый день через
мои руки проходят десятки тысяч франков, и конечно, при та-
ких финансовых потоках иногда случаются погрешности...
а главный интендант не понимает, что такие вещи неизбежны.
— Но ведь это обычное дело,— серьезным тоном заметил я.
— Он считает, что я должен отвечать за это, и требует, чтобы я
выплачивал из собственного кармана пропавшие суммы...
— Неужели?..
— В прошлом месяце у нас обнаружилась недостача в шесть
тысяч франков, а куда ушли эти деньги, неизвестно. Теперь я
должен либо найти их, либо возместить, а это мне будет очень
трудно. Придется взять у кого-нибудь в долг.
— Ну конечно...
— Вот если бы нашелся богач, который легко мог бы ссудить
мне эти деньги, а я возвращал бы их ему понемногу, скажем,
в течение полугода. Вы можете посоветовать, к кому мне обра-
титься?
— В настоящий момент — нет... Тем более что я парижанин и
здесь, в Клермон-Ферране, никого не знаю...
— Но должен же быть здесь хоть один состоятельный человек,
который не откажется выручить товарища...
— В последнее время богачей сильно поубавилось. Сам я дале-
ко не богач и, несмотря на искреннее желание помочь другу...
— Ловлю вас на слове: если мне что-нибудь понадобится, я
позволю себе на правах друга сказать вам об этом. Благодарю
за великодушие, месье Пуаре, я этого никогда не забуду.

IХ. ВОЙНА
Я был в ужасе от того, какой оборот принял наш разговор,

и в ярости от этого недоразумения. Уже на следующий день
начальник пришел ко мне в кабинет, отвел меня на площадь
Жод и там, в кафе перед памятником Верцингеториксу1,
выпил за мой счет аперитив и взял взаймы 6000 франков.
В качестве гарантии я получал от него расписки: срок выплаты
по первой из них истекал через полгода.
На этой службе мне пришлось терпеть все мыслимые обиды
и защищаться от всех мыслимых нападок. Моим интендантом
был неуравновешенный человек, который прославился на всю
Францию своей изощренной и утонченной злобностью.
Он то и дело отпускал желчные, язвительные замечания.
Жаль, я не догадался записать их — вы сразу поняли бы,
что это была за личность. К счастью, до конца войны остава-
лось уже недолго. Я только и думал, как дожить до этого дня,
не попав в какую-нибудь скверную историю. И делал все
возможное, чтобы избежать ссоры с интендантом Б., вечно
искавшим повод придраться ко мне.
Когда началась демобилизация, по армии был разослан при-
каз: офицеры, которых начальство сочтет незаменимыми,
могут быть оставлены на службе еще на несколько месяцев.
Поскольку мой должник не мог рассчитаться, он испугался,
что, демобилизовавшись, я подам на него в суд, поэтому ре-
шил оставить меня на службе, как незаменимого. День, кото-
рого я так ждал, не принес мне избавления. Тогда я попросил о
встрече с генеральным интендантом. Придя к нему на прием,
я выразил удивление, что меня сочли незаменимым, в то вре-
мя как интендант Б. постоянно недоволен мной и считает меня
совершенно бесполезным для армии. Одно противоречило
другому. Генеральный интендант полностью согласился со
1
Вер цин ге то рикс (? —46 до н. э.) — вождь галльского племени арвернов,
возглавивший в 52 г. до н. э. восстание галлов против Рима.

IХ. ВОЙНА
Ансамбль от Поля Пуаре, 1914

IХ. ВОЙНА
мной. Он вообще был очень любезен. «Месье Пуаре,— сказал

он,— я понимаю, как вам не терпится вернуться к руководству
своей фирмой, но я не отпущу вас, пока вы не пообещаете
мне, что самым строгим образом потребуете от должника
рассчитаться с вами». А я и не подозревал, что он в курсе дела.
Я пообещал проявить строгость и в итоге демобилизовался,
получив назад свои 6000 франков. В общем, за годы войны
мое мнение о господах военных ничуть не изменилось.
Однажды мне выпал случай провести несколько недель в
Париже. Французские кутюрье решили устроить серию дефиле
в Мадриде и вызвали меня, чтобы я разработал детальный
план этого мероприятия. Пока я этим занимался, моего
шофера дважды оштрафовали: первый раз за использование
клаксона, второй — за неправильную парковку. Причем оба
штрафа выписал один и тот же полицейский. Когда шофер
рассказал мне о втором штрафе, я вышел на улицу, подозвал
ретивого полицейского и спросил, нет ли у него старых счетов
с моим шофером, потому что я не нахожу иного объяснения
случившемуся. Затем я добавил на выразительном языке воен-
ных: «А то с чего бы вам так... человека, к которому вы...
не имеете отношения?»
За эту вольность мне пришлось поплатиться. Полицейский,
истеричный субьект с бледным лицом и мутными глазами,
написал на меня рапорт в штаб гарнизона. То было время,
когда аджюданы1 из авиасоединений на своих автомобилях
носились с сумасшедшей скоростью по Елисейским Полям,
наводя ужас на полицейских, а порой даже отдавливая им
ступни. Поэтому вышел специальный приказ, который
обязывал военных проявлять уважение к этим скромным
служителям закона. И меня вызвали в Военный трибунал.
Я не находил это смешным и просто не понимал, зачем так
1
Прапорщик.

IХ. ВОЙНА
непомерно раздувать столь незначительное происшествие.

Мой друг, адвокат Пейтель, получивший на фронте орден
Почетного легиона, вызвался защищать меня.
Когда надо было войти в зал трибунала, как положено, в воен-
ной форме и под конвоем шестнадцати солдат, вооруженных
винтовками с примкнутыми штыками, я подумал, что сейчас
умру от стыда.
Но смятение мое достигло высшей точки, когда в зал вошли
члены трибунала, и я понял, что меня сейчас будет судить
чернокожий полковник. Мне казалось, будто я участвую
в каком-то водевиле или спектакле театра «Гран-Гиньоль».
В самом деле, что общего может быть у меня с этим негром?
Разве он способен уразуметь, что в моих словах по сути не
содержалось ничего обидного и злонамеренного?
К счастью, судья был черен только телом, но не душой,
он проявил ум и обходительность, присущие креолам,
и приговорил меня к пятидесяти франкам штрафа. Я бы за-
платил гораздо больше за возможность сказать этому поли-
цейскому все, что я о нем думаю.
XV. В МА РОК КО
Я чувствовал, что не смогу вернуться к делам, пока не напьюсь
из какого-нибудь чистого и живительного источника красоты.
На меня очень тяжело подействовала военная жизнь, и только
благодаря исключительно крепкой душевной организации я не
впал в неврастению. Мне вдруг пришло в голову съездить на
несколько недель в Марокко, а уж затем заняться наведением
порядка в своей фирме. В ней было три отдела: мода, парфю-
мерия и оформление интерьеров, и все три за время моего от-
сутствия пришли в упадок и практически прекратили работу.
Я не стану описывать мое путешествие по этой стране, о кото-
рой уже рассказывали Таро1 и другие талантливые писатели.
Но кое о каких впечатлениях я все же упомяну, потому что,
как мне кажется, я испытываю их воздействие и по сей день.
Некоторые зрелища так поражают меня, что оставляют в па-
мяти очень глубокий след.
Я никогда не забуду менялу из гетто в Касабланке, похожего на
шекспировского Шейлока2: он взвешивал золото, и его взгляд,
устремленный на маленькие весы, был полон алчности. Два
его сына, учившиеся в Лондоне, юные денди в серых брюках,
итонских курточках и котелках, проделали огромный путь,
чтобы обнять его и прильнуть к шелковистой бороде, но он не
отводил глаз от весов, пока чашки не сравнялись. Только тогда
отец повернулся и возложил на головы сыновей свои худые
белые руки. В этой маленькой семейной сцене уместилась вся
история еврейского народа.
1
Та ро, Жиром (1874—1953) — французский писатель. Большинство произ-
ведений написал в соавторстве с братом Жаном. Лауреаты Нобелевской
премии (1906). Имеется в виду книга братье Таро «Рабат, или Марокканские
часы».
2
Один из главных персонажей пьесы У. Шекспира «Венецианский купец»,
еврей-ростовщик.

Манто от Поля Пуаре, 1919
Вечерний ансамбль от Поля Пуаре, модель «Париж», 1920
Интерьер магазина «Розин», 1920
Манто от Поля Пуаре, модель «Это я», 1922
Дневное платье от Поля Пуаре, 1922
Модели Поля Пуаре разного периода
Туфли от Поля Пуаре

Платье от Поля Пуаре, коллекция «Оrange-avenue», 1925
Фрагмент платья
Платье от Поля Пуаре, коллекция «Оrange-avenue», 1925
Фрагмент платья
Ансамбль (манто и платье) от Поля Пуаре, модель «Бенгали», 1925
Зимняя куртка от Поля Пуаре, 1926
ХV. В МАРОККО
Я побывал и в городах, и в затерянных уголках Марокко,

встречался с членами древнего мистического братства
айсауа1. Когда попал в Марракеш, мне показалось, что я
перенесся в библейские времена. «Мамунии»2 тогда еще не
было, и гостиницы далеко не отличались удобством. Я жил
в бывшем дворце, и в комнате вместо двери висела занавеска,
которую часто приподнимал ветер, а за ней открывался сад
с апельсиновыми и лимонными деревьями, где непрестанно
журчал ручей. Я целыми днями прогуливался у ворот Баб-
эль-Кемис или за городской стеной вдоль русла высохшей
реки, в которой, правда, осталось достаточно воды для
купания овец. Эта дорога ведет в квартал дубильщиков,
там, среди едкого, удушливого запаха тления, я любовался
бронзовыми торсами этих людей, словно сошедших с древне-
египетских настенных росписей или барельефов. Здесь
я увидел и «Раба с тачкой»3, и «Сидящего писца»4 и «Челове-
ка, несущего ликторский пучок»5 со ступнями, поставленны-
ми одна позади другой, прямыми ногами, с шеей, отвесно
возвышающейся над квадратными плечами, и устремлен-
ным вперед взглядом. А еще я увидел Товию6 и братьев
1
Древняя и закрытая от посторонних секта в Марокко, известная как закли-
натели черных кобр.
2
Отель в Марракеше.
3
Древнеегипетская статуэтка, полная движения и жизни.
4
Скульптура считается одним из шедевров древнеегипетского искусства.
В XIX в. археолог Огюст Мариэтт нашел ее при раскопках некрополя в Сак-
каре.
5
Лик тор ский пу чок, или фасцик,— атрибут власти у императоров и выс-
шей аристократии в Древнем Риме. Представляет собой связанный лентой
пучок вязовых или березовых прутьев.— Прим. А. Васильева.
6
В книге Товита, второканонической книге Ветхого Завета, рассказывается
об ослепшем Товите и его сыне Товии, чьим проводником был архангел
Рафаил.

Маккавеев1. Я был глубоко взволнован. У меня возникло

ощущение, что какая-то катастрофа перенесла меня на другую
планету или в первобытные времена. Кругом пески, кое-где
колышется одинокая пальма, чахлая, но столетняя, ветер носит
красную пыль, сквозь пелену золотого тумана виднеются,
словно алые призраки, верблюды и просторные одеяния ара-
бов: все это навевало мне грезы о неведомой стране и далекой
эпохе, которые, быть может, я видел в прошлой жизни.
От этого наваждения я очнулся в Фесе. Еще и теперь, вспоми-
ная Фес, я считаю, что в жизни не видел ничего прекраснее.
Я приехал туда вечером, в день Рамадана2. Жители города сго-
рали от нетерпения, ждали, когда на всех минаретах загремят
трубы, возвещая о появлении некоей звезды. Загорится ли она
на небе сегодня вечером или покажется только завтра утром?
Все покорно ждали, не смея нарушить пост. Я добрался до
гостиницы, находившейся у ворот Баб Гисса, и поднялся на
обширную террасу, откуда открывалась панорама города —
бело-розового, построенного амфитеатром между двумя кру-
тыми холмами. Каким покоем веяло от этого зрелища! Вдалеке
отчетливо слышались одинокие голоса, подымавшиеся к небу,
точно струйки дыма. Передо мной, как на карте, виднелись
крытые галереи, улочки, сбегавшие вниз по склону мимо
площадей с белыми минаретами. По мере того как солнце
склонялось к горизонту, верхушки минаретов, мечети и дома
окрашивались в розовато-оранжевый цвет, вначале нежный
1
Кни ги Мак ка ве ев — четыре второканонические книги христианской
Библии, примыкающие к Ветхому Завету, возникшие во II—I вв. до н. э.
в иудейской традиции. Названы по имени непосредственных руководителей
восстания братьев Маккавеев, когда Иудея отчаянно сопротивлялась насиль-
ственной эллинизации и одержала победу.
2
Один из месяцев мусульманского (лунного) календаря, когда правоверные
мусульмане должны поститься от рассвета до заката.

и мягкий, а под конец ослепительно яркий, словно пламя. Го-

род был похож на поток раскаленной лавы или на громадный
тигель, где плавится бронза. Но затем тигель наполнился
красно-лиловой золой, и сверкающие верхушки минаретов
погасли. Пылающие угли покрылись сандараком1, и произо-
шло вековечное чудо: все краски растворились в лилово-синей
гармонии ночи.
Меня охватило благоговение, захотелось вознести Аллаху по-
арабски его самую любимую молитву, как вдруг в нескольких
метрах от меня на ближайшем минарете раздались оглуши-
тельные, весьма необычного тембра, звуки труб. На этот рев
откликнулись другие медные пасти со всех концов города,
и в каждом голосе звучала одна и та же исступленная радость.
В мгновение ока женщины в сверкающих, как мишура,
розовых и оранжевых одеждах выскочили на террасы. Они
издавали пронзительные крики и хлопали себя по губам
сомкнутыми пальцами. На крышах домов богачей зажглись
праздничные огни. В жаровни бросали ладан и ветки олив,
чтобы пламя сияло ярче.
В течение часа во всем городе царило веселье, шумное и неис-
товое, напоминавшее приступ белой горячки. Среди розового
свечения праздничных огней иногда взлетали зеленые и синие
ракеты, маленькие и жалкие, настоящий фейерверк запрещен
постановлением комиссии по взрывчатым веществам. Эти
светящиеся червячки вырисовывали на небе мгновенно гасну-
щие узоры и беззвучно лопались, в них было что-то безобид-
ное и наивное. Потом толпа вдруг рассеялась так же быстро,
как собралась, и люди разошлись по невидимым мне закоул-
кам, где их ждали веселые пиршества или тайные свидания.
А я все еще стоял на террасе, словно хотел продлить чувство
1
Ароматическая смола, вытекающая из трещин коры хвойного североафри-
канского дерева тетраклинис.

восторга, только что пережитое мной. Чего стоила фантасма-

гория моей «Тысяча второй ночи» в сравнении с этой реаль-
ностью?
Другое потрясение ожидало меня на следующий день, когда я
слушал сказителя у ворот Баб Гисса.
За городскими стенами Феса простирается зеленая и плодород-
ная, но очень пересеченная местность. Когда выходишь из во-
рот Баб Гисса, невольно вспоминаешь Вергилия1: перед тобой
кладбище, расположенное амфитеатром. Надо сказать, что
надгробия на арабских кладбищах — это каменные плиты,
установленные вровень с землей на приветливых, усеянных
цветами лужайках. Ни крестов, ни обелисков, ни колонн, толь-
ко земляные или каменные скамьи. Сюда приходят целыми
семьями пить чай, чтобы развлечь покойных родственников и
поговорить с ними. Приводят с собой друзей, приносят птичек
в клетке и сидят целыми днями, оживленно и дружелюбно
беседуя с усопшими. Здесь поют и в такт хлопают в ладоши.
На этих полях смерти попадаются неподвижные белые
фигуры — не призраки, а живые люди, погруженные
в благочестивые размышления.
В то время как на склонах холма разворачивается эта сцена,
в городские ворота тихо и размеренно входят караваны,
стада коров, овец, ослов и верблюдов. К пяти часам вечера
в саду-кладбище становится многолюдно. С величавым спо-
койствием люди рассаживаются по ступенчатым рядам этого
природного театра и терпеливо ждут чего-то. Когда ступени
заполняются толпой, такой пестрой на фоне зелени, появляет-
ся белобородый старик и усаживается на табурет у подножия
городской стены, своеобразного резонатора для его тонкого
1
Вер ги лий, Публий Марон (70—19 до н. э.) — древнеримский поэт, создал
новый тип эпической поэмы. Его творчество стало образцом для риториче-
ской и эпической поэзии эпохи классицизма.

голоса. Он медленно начинает рассказывать простую житей-

скую историю, которая постепенно превращается в самый за-
хватывающий приключенческий роман, когда-либо созданный
человеческим воображением. Иногда он отпускает остроты
или меткие замечания, и слушатели беззвучно смеются. Рты
приоткрыты, плечи сотрясаются, это длится несколько секунд.
Когда вновь воцаряется спокойствие, он продолжает свой рас-
сказ. И так происходит изо дня в день, круглый год. Иногда по
вечерам, когда пробьет пять часов, я думаю: «Вот сейчас, в эту
самую минуту сказитель у ворот Баб Гисса усаживается на та-
бурет и в благоговейной тишине начинает свою историю».
А в шесть часов я вижу, как все слушатели разом встают,
с верхушки минарета к небу возносится гортанный голос
муэдзина, призывающий к молитве. Если бы я только мог в
родном краю жить такой жизнью, умиротворенной, полной
наивных радостей, чувствовать единение с природой, зрелище
которой всегда позволяло мне подняться над собой и повсед-
невными заботами.
Во время первого путешествия в Марокко я имел честь побы-
вать в гостях у маршала Лиотея1, в его прежней резиденции в
Рабате. Новая, в которой он успел прожить совсем немного,
тогда еще не была достроена. За обедом разговор зашел о
политической обстановке в мире и об опасностях, грозивших
Европе. Я сказал маршалу:
— Если бы во Франции поднялась волна большевизма,
в Марокко нахлынули бы толпы буржуа, потому что францу-
зы рассматривают эту страну как свой сад, а может быть,
даже приют на старость.
Маршал сурово взглянул на меня и спокойно ответил:
1
Ли о тей, Луи Юбер Гонзалв (1854—1934) — французский военачальник,
маршал Франции (1921), министр обороны (1916—1917), известен своим
участием в колониальных войнах в Индокитае и Марокко.

— А я не пустил бы сюда всех подряд, мне не нужны бесполез-

ные люди.
— И все же,— настаивал я,— что, если французы захотят засе-
лить эту страну?
Маршал раскрыл ладонь, затем крепко сжал ее в кулак
и сказал:
— Туземцы у меня вот здесь.
Такой ответ трудно назвать ответом республиканца, но меня
он привел в восторг. Это были слова настоящего лидера, а мне
всегда нравились лидеры, т. к. я убежден, что у нас их явно не
хватает. У нас теперь одни лишь демагоги.
Меня принимали не только первые лица французской адми-
нистрации Марокко. Я подружился с пашой Марракеша,
всегда оказывавшим мне самое любезное внимание. Известно,
какие роскошные приемы устраивает этот паша. У него пять-
десят два повара, и в дни приемов каждый из них готовит свое
коронное блюдо. Не хочу отвлекаться на разговоры о кулина-
рии, а иначе я описал бы медную миску, которую мне поднес-
ли и из которой я должен был взять себе порцию яичницы из
двухсот яиц. Тем, кому доводилось есть яичницу только на
европейский манер, с маленьких тарелочек, не мешало бы
съездить в Марокко и попробовать яйцо, изжаренное вместе
со ста девяносто девятью другими. Еще одно местное блюдо —
пастилья, круглый пирог из слоеного теста размером с неболь-
шой столик. Если покопаться внутри этого пирога, обнару-
жишь запеченных голубей с начинкой из сосисочного фарша
и миндального крема. Это просто чудо. Нет никакого смысла
описывать вам мешуи: теперь его запросто готовит каждая до-
мохозяйка. И все же я скажу два слова об этом салате, в кото-
ром чередуются слой укропа, слой ломтиков апельсина и слой
кервеля, а верх присыпан сахарной пудрой. С виду он похож
на занесенную снегом поляну, но его вкус разом напомнит вам

обо всех плодах весны и лета. Однако все эти гастрономиче-

ские сокровища, гордость арабской кухни, мало чего стоили
бы, если бы не изысканность обстановки, где проходила
трапеза. Никто не принимает гостей с таким радушием,
утонченностью и предупредительностью, как монархи, правя-
щие небольшими территориями с населением в четыреста ты-
сяч человек. Рабы разных цветов кожи несут на голове и на
плечах медные кувшины и чаши, огромные серебряные кубки.
Вокруг гостей, сидящих на подушках у низкого стола, словно
вершится какое-то священнодействие. Европеец даже в парад-
ном костюме имеет тут самый жалкий вид. Ах, как я хотел бы
надеть гандуру1 из белоснежного шелка и масляно-желтого
шерстяного муслина, напоминающую свежеизготовленный
кожаный бурдюк! В сочетании с холодным цветом этих одежд
темные лица и огненные глаза производят неизгладимое
впечатление, а смуглые пальцы, разминающие в ладони шарик
кускуса, могли бы лишить вас аппетита, если бы не ногти,
ухоженные не менее, а скорее даже более тщательно, чем
у наших дипломатов.
Когда я пришел, паша Марракеша, Эль Глауи, что означает Го-
рец, находился в одном из внутренних дворов своего дворца и
отправлял правосудие. Увидев меня, он сделал повелительный
жест, означавший, что судебное заседание закрывается, и при-
близился ко мне. Складки его одеяния колыхались при ходьбе,
их раздувал ветер, словно мантию дожа с картины Тинторетто2
или плащ Отелло, увековеченного кистью Эль Греко.
Вечером он повел меня осматривать дворец — жилище арис-
тократа, увлеченно собиравшего старинные доспехи и оружие.
1
Шелковая или шерстяная туникообразная рубаха, которую арабы Алжира
носят под бурнусом, плащом с капюшоном.
2
Тин то рет то (наст. имя Якопо Робусти) (1518—1594) — один из величай-
ших живописцев венецианской школы позднего Ренессанса.

Я заглянул в его спальню, где стояла медная кровать под

балдахином на колонках с покрывалом из розового
шелкового муслина. Возле кровати, на столике эпохи
Луи-Филиппа, лежали кинжал, браунинг новейшей модели,
а также обычное охотничье ружье, какие носят с собой
егеря в Солони. «Зачем?» — удивленно спросил я. Грустно,
словно бы через силу, улыбнувшись, он кратко ответил:
«У меня есть братья».
Затем он показал мне гараж, в этой автомобильной конюшне
содержались только чистокровные скакуны. Довоенные «испа-
но-сюизы» и «мерседесы» соседствовали там с «вуазенами»
и «бугатти». «Выбирай»,— сказал мне Эль Глауи. И с этой ми-
нуты я получил в свое распоряжение одну из машин, шофера
и переводчика.
— Куда ты хочешь поехать? Тебе бы надо съездить в Демнат,
это очень живописная деревня.
И я поехал в Демнат вместе с друзьями по дорогам, заросшим
кустарником или пролегающим через пустыню.
Когда мы, покрытые пылью и песком, подъезжали к Демнату,
нам стало понятно, почему путешественники испытывают
такую радость при виде оазиса: первые деревья, которые
попались на нашем пути, отбрасывали более густую и про-
хладную тень, чем все остальные деревья на свете. Это были
голубые кедры, показавшиеся нам гигантскими, и столетние
оливы. Мы уже начали удивляться их необъяснимому воздей-
ствию на нас, когда впереди показалось облако пыли, это
правитель Демната выслал нам навстречу всадников. После
недолгого обмена приветствиями мы поехали дальше, а они
сопровождали нас, гарцуя по обеим сторонам машины
и ухитряясь при этом не попадать под колеса. Вскоре мы
приблизились к замку, похожему на средневековую крепость,
и перед нами опустили подъемный мост.

Машина остановилась под портиком замка. Нас встретили

помощники правителя, а затем вышел он сам, как положено
по законам арабского гостеприимства.
Перед нами открыли дверь в просторную комнату, окна кото-
рой выходили во дворик, обсаженный лимонными деревьями,
и мы ощутили восхитительную прохладу. Едва мы успели
устроиться там, как рабы внесли подносы с фруктами и мест-
ными сладостями. Другие рабы, которым было поручено
обеспечить нам комфорт, появились с невообразимым
количеством подушек. Вокруг царили разнеживающее тепло
и дремотная лень, и эта атмосфера захватила нас. Затем наста-
ла ночь, она всегда несет исцеление, и мы заснули.
Но роскошь окружающей природы, одуряющие запахи Восто-
ка не давали нам насладиться покоем, и мы ежеминутно про-
сыпались, чтобы послушать незнакомую песню какой-нибудь
птицы или надышаться ароматом цветущих апельсиновых
деревьев, тубероз и гвоздик, доносившимся из садов, казалось,
мы ступаем по цветочному ковру. Там даже был соловей, и я
подумал, что это сам Бюльбюль из «Тысяча и одной ночи»,
описанный моим другом доктором Мардрюсом1,— такие
чарующие и замысловатые трели лились из его горла.
На рассвете мы услышали ритмично повторявшиеся женские
крики, раздававшиеся в одном и том же месте. Узкая лесенка
привела нас на террасу. Оттуда мы увидели, как наказывают
женщин, накануне приговоренных к определенному числу па-
лочных ударов. Казалось, этими криками они хотели измерить
длительность пытки, которая была им в удовольствие.
1
Мар д рюс, Жозеф-Шарль (1868—1949) — французский, врач, поэт, пере-
водчик, путешественник, коллекционер, фотограф. Поощряемый С. Малар-
ме, перевел сказки «Тысяча и одна ночь» (1898—1904).
XVI. «ОА ЗИС»
Я обожал мой сад и проводил там много приятнейших часов.
В хорошую погоду я даже обедал в саду. Стол ставили в
укромном месте, где меня не могли увидеть прохожие. А вече-
ром, в относительной тишине, какая только и возможна в
Париже, я там ужинал. Казалось, я нахожусь в загородном
парке, если бы не шум проезжающих автомобилей и малое
содержание кислорода в воздухе.
Мне захотелось, чтобы и другие парижане смогли в летнюю
пору наслаждаться этим оазисом, и я стал думать, как органи-
зовать там изысканные зрелища, которые привлекли бы элиту
столичного общества. Сначала надо было построить сцену и
надежно защитить ее от дождя, чтобы представления могли
проходить каждый вечер. Но как натянуть навес над садом, где
растут вековые деревья? Однажды я коснулся этой темы в раз-
говоре с Вуазеном1. Этот крупный автопромышленник был
еще и необычайно изобретательным человеком, постоянно
усматривающим в окружающей жизни возможности для усо-
вершенствования. Вуазен предложил мне соорудить над садом
купол и использовать для этого материал, из которого делают
оболочку для дирижаблей — хорошо известный вам желтый
каучук. Эта оболочка была двухслойная и достаточно простор-
ная, чтобы закрыть мой сад целиком. Каждый вечер специаль-
ный насос закачивал в нее сжатый воздух. Надутая до отказа,
она превращалась в крышу, настолько прочную, что по ней
можно было ходить, и при этом почти невесомую: ее совсем
нетрудно было приподнять лебедкой на нужную высоту,
чтобы посетители могли видеть деревья.
Это изобретение Вуазена, предназначенное для парижского те-
атра на открытом воздухе, уже само по себе вызывало интерес
1
Ву а зен, Габриэль (1880—1973) — французский пионер авиации, конструк-
тор аэропланов и автомобилей, предприниматель.

ХVI. «ОАЗИС»
и казалось достойным таких новаторов, как он и я. Под

золотистым куполом, похожим на огромные медовые соты,
я установил ряды разноцветных кресел, широких и удобных,
сидя в них, мои гости наслаждались отдыхом и первоклассной
программой моих концертов.
Первый из этих вечером открывался лекцией Антуана1.
Но не настоящего Антуана: его изображал актер, который
без всякого грима, с помощью одной лишь мимики, добился
необычайного сходства с бывшим директором «Одеона».
В день премьеры настоящий Антуан сидел среди зрителей
и смеялся громче всех.
Я искал в репертуарах всех театров талантливые и оригиналь-
ные пьесы и скетчи и, наконец, остановился на книге Поля
Ребу и Шарля Мюлле «В стиле...»2. Мы играли пародию на
Метерлинка под названием «Гидрофил и Филигрань», паро-
дию на Анри Бернстейна3, называвшуюся «Плутовство».
Еще мы показывали драматическую фантазию-компиляцию
моего друга Бена (он же Баньоле), которая называлась
«Секрет Монтиньи, или Где любовь, там и стыд, и наоборот».
1
Ан ту ан, Андре (1858—1943) — французский режиссер, актер, теоретик те-
атра. В 1887 г. на основе Галльского кружка организовал «Свободный театр»,
в котором работал до 1894 г. и выступал против мелодрамы, мещанской
драматургии, «ловко скроенных пьес». В 1897 г. создал «Театр Антуана»
и руководил им до 1904 г. В 1906—1914 гг. стоял во главе театра «Одеон».
2
Книга вышла в свет в 1907 г. и стала первой ласточкой французской литера-
турной пародии ХХ в. Героями (или жертвами) острого пера этого тандема,
заставлявшего смеяться всю читающую Францию, были не только классики
мировой и французской литературы — Шекспир, Толстой, Расин, Бодлер,
Метерлинк, д’Аннунцио, но и не столь знаменитые писатели, шаржи на
произведения которых намного пережили оригинальные тексты.
3
Берн стейн, Анри (1876—1963) — французский драматург, очень популяр-
ный перед войной, изображал развращенность буржуазных нравов, погоню
за наживой и т. п.

Ее сыграла труппа «Мортиньи», состоявшая из художни-

ков с неуемной фантазией и нескольких профессиональных
актрис.
Как-то раз нам захотелось воспроизвести атмосферу
парижского кафешантана и народных балов за последние
полвека. В этом представлении можно было увидеть
Тальони1, Пайву2, Патти3, Лолу Монтес4 и самых известных
гетер империи. Декорации, среди которых резвились эти
призраки прошлого, тщательно воспроизводили обстановку,
модную во времена их молодости. «Бал Мабий»5 с окружав-
шими его кабачками и лавчонками и «Парижский сад»
с газовыми рожками вдоль рампы были воссозданы до
мельчайших подробностей, и старых парижан это зрелище
волновало до глубины души. На сцену выходили все звезды,
сделавшие знаменитыми песни Полюса, такие как «Посмот-
рели мы ревю», «Овернские солдатики» и «Купальня у “Са-
маритен”», а затем и сам Полюс, в исполнении писателя
1
Та ль о ни, Мария (1804—1884) — знаменитая итальянская балерина,
центральная фигура в балете эпохи романтизма. Танцевала в парижской
«Опера», ввела в балет пачку и пуанты.
2
Пай ва, Тереза Ла, урожд. Тереза Лахман (1819—1884) — дорогая париж-
ская куртизанка. Некрасивая еврейская девочка, родилась в Москве, вышла
замуж за ткача, но вскоре отправилась в Париж в поисках успеха и путем
упорного труда на древнейшей профессиональной ниве все-таки добилась
своего — вышла замуж за португальского маркиза Пайву.
3
Пат ти, Аделина (1848—1919) — итальянская певица, колоратурное сопра-
но, выдающаяся певица ХХ в.
4
Мон тес, Лола (наст. имя Элизабет Розанна Гилберт) (1821—1861) — ир-
ландская актриса и танцовщица, с 1843 г. выступала под именем Лолы Мон-
тес, выдавая себя за испанку. Будучи фавориткой короля Баварии Людвига I
в 1846—1848 гг., оказывала сильное влияние на политику королевства.
Во время революции 1848 г. Людвиг I вынужден был отречься, Монтес
уехала в США, где стала актрисой.
5
Сад в Париже, где устраивались публичные балы.

Рене Фошуа1. Будучи поразительно похожим на этого артис-

та, Фошуа из любви к искусству согласился каждый вечер петь
в моем театре, который я назвал «Оазис». Однажды среди зри-
телей оказался сын Полюса. Ему показалось, что он снова ви-
дит отца, он заплакал и бросился за кулисы, чтобы обнять и
поблагодарить Фошуа.
На нашей сцене можно было увидеть также Терезу2. Она ис-
полняла песни «Когда уточки плывут вдвоем», «Женщина с
бородой» и «Патруль», а вокруг нее расположилась так называ-
емая корзиночка, группа артисток, сидевших в кружок,
с букетиками на коленях, ожидавших своей очереди выступить
и бросавших лукавые взгляды в зал. Роль Терезы исполняла
великая Дельна3, она прекрасно справлялась с этим благодаря
своему грудному голосу, который мог звучать иногда трагич-
но, а иногда комично.
А еще у нас выступала настоящая Иветта Гильбер4. Я с боль-
шим трудом уговорил великую артистку снова выйти на
сцену, ее пришлось долго упрашивать. Я пустил в ход все
мыслимые аргументы, чтобы тронуть ее сердце и подстегнуть
самолюбие. Наиболее чувствительным ее ухо оказалось к
звону монет, и она согласилась исполнить свои знаменитые
песни, хотя отдавала предпочтение средневековой поэзии,
изучением которой занялась в последнее время.
1
Фо шуа, Рене (1882—1962) — французский актер, сценарист, писатель,
работал с Сарой Бернар.
2
Тереза — французская актриса.— Прим. А. Васильева.
3
Дель на, Мари (наст. имя Мари Ледан) (1875—1932) — французская опер-
ная певица, меццо-сопрано, выступала в «Опера» в Париже, пела в
Нью-Йорке, Лондоне, Монте-Карло.— Прим. А. Васильева.
4
Гиль бер, Иветта (1865—1944) — знаменитая французская певица и актри-
са кабаре Прекрасной эпохи. В 1891 г. работала в «Мулен Руж», в 1906 г.—
в «Карнеги-Холл», в 1913 г.— в казино Ниццы, пела в Германии и Великобри-
тании. Вела длительную переписку с З. Фрейдом. Модель А. Тулуз-Лотрека.

И мы услышали сто раз перепетые песни Ксанрофа1, затем

«Пьянчужку», «Фиакр» и ранние произведения Мориса Доне2.
Это был тощий, жалкий паренек,

Вскормленный жидким молоком
Худосочной кормилицы.
Сначала на сцену выходила певица, подражавшая Иветте

Гильбер, причем довольно-таки бездарно. И тут настоящая
Иветта Гильбер, сидевшая в публике, поднималась с места и
говорила ей: «Нет, мадемуазель, у вас получилось очень мило,
но совсем не похоже. В те годы Иветта Гильбер пела примерно
так». Затем начинался ее номер, который публика встречала
настоящей овацией. Люди сходили с ума, каждый вечер без
конца вызывали ее, кричали: «Бис! Бис!»
А еще я извлек из забвения Аристида Брюана3, и мы стали дру-
зьями. Я поехал за ним в Куртене, куда он удалился, завершив
свою карьеру. Там у него был красивый домик на склоне хол-
ма, где он жил с женой, знаменитой в свое время Матильдой
Таркини д’Ор: голос у нее остался таким же мощным, хоть она
и поделилась им с сыном. Я никогда раньше не бывал у Брюа-
на, и мне дали не слишком точные указания, как его найти,
но, подъезжая к Куртене, я вдруг увидел балкон, на котором
сушились красные рубашки и шарфы. «Это здесь!» — вос-
1
Кса н роф, Леон (наст. имя Альфред Фурно) (1867—1953) — французский
поэт, сценарист, драматург. Комедия «Курильщик опиума» (1912) и др.
2
До не, Морис (1859—1945) — известный французский драматург, автор по-
пулярных пьес бульварных театров начала ХХ века, в которых играли такие
звезды, как Сесиль Сорель, Режан и Люсьен Гитри.— Прим. А. Васильева.
3
Брю ан, Аристид (1851—1925) — французский поэт, шансонье, комедиант
и владелец кабаре. Стал известен не в последнюю очередь благодаря афишам
А. Тулуз-Лотрека, на которых он изображен в черном пальто и красном
шарфе.

кликнул я. И не ошибся. Брюана мой визит не порадовал,

он не был готов к моему предложению и отверг его. Я посулил
ему щедрый гонорар, но он не согласился. Пришлось удвоить
обещанную сумму. Уезжая, я не был уверен в том, что Брюан
выступит у нас, но надеялся, что Таркини д’Ор сумеет угово-
рить его: наверняка ей хотелось снова увидеть Париж и при-
сутствовать при возрождении кумира всех парижан. Это
чудо произошло, и оно повторялось каждый вечер с такой
же регулярностью, как закат солнца. Брюан выходил в своем
традиционном костюме, который придумал сам: черная бар-
хатная куртка и брюки, черные сапоги, красная рубашка,
красный шарф и огромная черная шляпа в стиле Рембрандта.
В этом одеянии вид у него был диковатый и мрачный,
что вполне соответствовало духу его песен. Своим по-прежне-
му звучным голосом он пел вещи, которые все помнили
наизусть — «На Монпарнасе», «В Бельвиле», «Живущий на
берегу» и «Продам карандаш за монетку». Выступления
Брюана заставили задуматься многих зрителей: когда-то они
не принимали его всерьез, а теперь поняли истинное значение
его творчества. А я стал другом Брюана, большого поэта и
жизнелюба, славного и бесстрашного человека. Он до сих пор
смеялся, вспоминая, как наводил страх на публику, как в моло-
дости издевался над буржуа за их же деньги. А теперь он сам
стал образцовым буржуа.
Несколько раз я ужинал с Брюаном и компанией его друзей в
маленьком кабачке на Монмартре, а после ужина мы пешком
поднимались в знаменитое кабаре «Юркий Кролик». Хозяин
этого заведения Фредерик и его постоянные посетители ко-
нечно же встречали Брюана как дорогого гостя. Несмотря на
слабое освещение, традиционное в этом приюте нищеты, лю-
ди сразу же узнавали великого шансонье и всякий раз просили
спеть. А он был счастлив, что его не забыли, что он опять

Аристид Брюан и папаша Фредерик в кабаре «Юркий Кролик». Фото — Шарль Булар
здесь, в привычной обстановке, перед людьми из народа, кото-

рые умели ценить его песни и всегда восхищались им.
Помимо концертов и спектаклей, в «Оазисе» каждую неделю
устраивались тематические праздники. Однажды у нас состо-
ялся праздник Французской охоты, куда все приглашенные
должны были прийти в охотничьих костюмах. Среди зелени
сада красным пятном выделялись костюмы псарей. По совету
Бони де Кастеллана я украсил большой газон темно-зелеными
лампочками, подсвечивая узоры из подстриженных кустов
букса, они в то же время расчерчивали газон на миниатюрные
лужайки. А посередине на связках веток был подвешен настоя-

щий олень. Затем появилась свора гончих в сопровождении

псарей. Затрубили рога, приглашая делить добычу, и главный
псарь герцогини д’Юзес1, предложивший мне по такому слу-
чаю свою помощь, разделал оленя. Ногу мы торжественно
преподнесли супруге английского посла. Сельские радости в
самом сердце Парижа, в двух шагах от Елисейских Полей,—
можно ли придумать более приятный сюрприз?
Другой праздник назывался «Чрево Парижа». Все гости при
входе должны были надеть поверх смокинга блузу и крестьян-
ский берет или шапку грузчика с Центрального рынка, а деко-
рации изображали деревенский рынок на Главной площади.
Телеги, груженные морковью, репой и цветной капустой,
сворачивали с Елисейских Полей в наш сад, и гости буквально
расхватывали эти овощи, а затем подносили их в дар прелест-
ным хозяюшкам, которым предварительно раздали сетки для
провизии. Все получили по набору для супа. Был у нас и про-
давец жареного картофеля. Он трудился не покладая рук, и его
товар наполнял сад специфическим ароматом, усиливавшим
впечатление от праздника.
А еще я устроил праздник Нуворишей, имевший колоссаль-
ный успех. Все женщины должны были прийти в серебряных
или золотых платьях, иначе их не впускали. На столы, за
которыми сидели гости, сыпались пригоршни луидоров
и пятифранковиков, а затем начался фейерверк, изображав-
ший золотой дождь. Гостям дюжинами подавали устриц,
но не простых: в их раковинах были спрятаны жемчужные
ожерелья. Праздник выглядел особенно пикантным, потому
что тогда как раз началась эпоха всеобщих финансовых за-
1
Известная французская аристократка, наследница виноградников Veuve
Cliquot. Она первая получила права на управление автомобилем (1889).
В предвоенном Париже герцогиня держала один из последних аристократи-
ческих салонов.

труднений, и нувориши в скором времени могли превратиться

в нищих.
Был у нас еще праздник Лунного света. Всем дамам при входе
раздавали боа из перьев, сетки для волос, унизанные жемчугом
и бриллиантами, маленькие лунные серпы, головной убор
Дианы1, и белую пудру. Каждая превращалась в очарователь-
ную Коломбину2. У мужчин поверх тюкседо3 был надет
большой воротник из муслина4, а на голове красовалась посы-
панная мукой шляпа Пьеро5. Мне запомнился темнолицый
арабский шейх, непонятно как угодивший на этот праздник:
сдержанная веселость Пьеро сочеталась в нем с меланхолично-
стью мадонны, высеченной из черного дерева.
Весь сад был затянут сверкающими паутинками, словно
в бабье лето, а с неба в обволакивающем, нежном голубом
свете падали серебряные блестки, похожие на неосязаемые
капли дождя.
Неудивительно, что гости были не в состоянии стряхнуть с
себя эти чары и никак не могли понять, что в два часа ночи им
пора разъезжаться. Из-за этого у меня бывали неприятности
с полицией, донимавшей меня своими придирками и усугуб-
лявшей трудности моему начинанию. В результате «Оазис»
просуществовал всего один сезон, но обошелся мне в полмил-
лиона. Я сам был виноват. Мне бы следовало сообразить, что
в такое время года в Париже не наберется достаточно публики,
1
Римская богиня охоты, луны, красоты и природы.
2
Традиционный персонаж итальянской народной комедии масок — служан-
ка, участвующая в развитии интриги.
3
Американское название смокинга.— Прим. А. Васильева.
4
Натуральная ткань, выработанная из хлопчатобумажных или шелковых
нитей путем полотняного переплетения.
5
Один из персонажей французского народного театра, возникший в середи-
не XVII в.,— веселый, ловкий слуга, всегда добивающийся своего.

которая могла бы обеспечить успех и процветание делу, зате-

янному с таким размахом. А иностранцы, заполняющие город
и июле и августе, не могли понять всей прелести моих истори-
ческих реконструкций. Полюс, Тереза — эти имена для них
ничего не значили. Они не имели понятия, кто такой Фошуа,
а воссозданный «Бал Мабий» не представлял для них никакого
интереса, поскольку танцовщицы, исполнявшие этот номер,
не показывали голые ноги.
В конце нашего спектакля на сцене появлялась императрица
Евгения, окруженная придворными дамами, все были в крино-
линах, в больших шляпах и с длинными локонами, падавши-
ми на плечи. Мы воспроизвели картину Винтерхальтера1,
которую знают и любят все художники. В то время как часть
зрителей, поднявшись с мест, аплодировали этому видению
былого, американцы, безразличные к императрице и Винтер-
хальтеру, стали расходиться, торопясь в свои космополитиче-
ские паласы или модные дансинги.
Как это горько!
1
Вин тер халь тер, Франц Ксавер (1805—1873) — немецкий живописец
и литограф, знаменитый своими портретами царственных особ Европы
середины XIX в. Среди наиболее известных полотен «Императрица Евгения
в окружении фрейлин» (1855) и портреты императрицы Елизаветы Бавар-
ской (1864).
XVII. В АМЕ РИ КЕ
Я несколько раз бывал в Америке. От этих поездок у меня
остались некоторые наблюдения, и я с удовольствием опубли-
ковал бы их, если бы не боялся задеть национальное самолю-
бие американцев, самое большое в мире, как вообще все
американское. Многие путешественники так и не отважились
высказать свое мнение, зная, что в этой великой стране жела-
ют слышать исключительно комплименты и дифирамбы.
Любая, даже самая осторожная критика, любое, даже самое
доброжелательное замечание вызывают бурю недовольства,
поэтому я первым делом хочу извиниться перед американца-
ми и американками за неприятные минуты, которые доставят
эти страницы. А если они по натуре обидчивы, лучше воздер-
жаться от чтения. Берегитесь! Это все равно что забраться в ку-
сты терновника! Правда, там будут не только колючки, но и
вкусные ягоды, потому что я задался целью говорить правду,
а значит, не могу не выразить свое восхищение некоторыми
сторонами американской жизни. Да, я нацелил в американцев
критические стрелы, но они несут в себе целительный бальзам,
способный излечить нанесенные ими раны. Я не враг, а друг,
и не стремлюсь навредить жителям Америки или причинить
им боль, а лишь хочу указать на недостатки, они могут посме-
яться над ними вместе со мной. И потом, какие раны способен
нанести кутюрье? Разве что булавочные уколы!
Итак, начнем!
Я был первым парижским кутюрье, который отправился в
Америку. Вряд ли это кому-то покажется удивительным.
Я сам не очень-то хорошо знал, чем буду там заниматься, но
мне хотелось получше узнать этот народ. Он казался мне энер-
гичным, целеустремленным и бурно развивающимся. В Пари-
же я познакомился с несколькими американцами, но этого
было недостаточно, чтобы составить себе представление,

ХVII. В АМЕРИКЕ
каковы американцы у себя на ро-

дине. И вот однажды, октябрь-
ским утром, я отправился в путь.
Когда я садился в поезд, мне
принесли номер «Нью-Йорк
геральд», где было опубликовано
открытое письмо или, скорее,
предписание Его Высокопреосвя-
щенства кардинала Фэрли1, ду-
ховного отца всех американских
католиков. В этом послании по-
чтенный прелат предостерегал
своих чад от Демона Моды, ко-
торый несет в себе социальную
и моральную опасность, ибо
изделия современной моды суть
воплощения своеволия, распу-
щенности и соблазна.
Я был задет, поскольку считал
себя главным или, по крайней Дневная куртка от Поля Пуаре, модель «Боттичелли», 1914
мере, наиболее видным предста-
вителем современной моды, но вместе с тем знал, что мои
платья — это само целомудрие. Тогда я только-только начал
создавать чуть укороченные юбки, которые доходили до
щиколотки. Правда, я захватил с собой кинематографический
фильм, показывавший манекенщиц в коротких платьях во
время дефиле в моем саду.
Я не успел сойти с парохода, как на меня налетела целая стая
фотографов и журналистов. Никогда еще я не сталкивался с
таким назойливым и нескромным любопытством. За мной
гонялись по всем коридорам, и я делил эту честь с известной
1
Фэр ли, Джон Мерфи — архиепископ Нью-Йорка (1902—1918).

артисткой Полэр1, которую в

Америке посчитали самой
уродливой женщиной в мире
(это ее менеджер так удачно
организовал рекламную кам-
панию). Наиболее хитрый
и опасный из газетчиков спро-
сил меня, что я думаю о пись-
ме кардинала Фэрли. Я усмот-
рел в этом вопросе ловушку
и потому отвечал с большой
осторожностью:
— Монсеньор Фэрли прав. Ту-
алеты женщин могут быть
красивыми и при этом не воз-
буждать греховного вожделе-
Панталоны от Поля Пуаре, 1912
ния. Сегодня кое-где шьются
платья с непозволительно большими декольте, и люди со вку-
сом осуждают их, потому что главные свойства элегантной
женщины — такт и чувство меры. Французская мода гордится
тем, что ее основные принципы совпадают с мнением столь
почитаемого прелата, как монсеньор кардинал Фэрли. Но так
или иначе, нам нечего бояться, ибо, как хорошо известно
монсеньору, добродетель женщины-христианки способна
противостоять любому искушению, и если мораль вступит
в поединок с кокетством, совершенно ясно, что победа
будет на стороне морали. Впрочем, я уверен, что кардинал
вовсе не хотел сказать, будто мораль и кокетство несовмес-
тимы.
1
По лэр, Полина (1874—1939) — французская актриса и певица, известна
как обладательница одной из самых тонких талий в истории — обхват в
корсете достигал 33 см.

Через несколько дней я узнал, что мой

фильм, оставленный на таможне для
просмотра, был запрещен цензурой
как непристойный. Впоследствии я
много раз просматривал его и пытался
понять, чем этот материал по истории
моды мог так возмутить цензоров.
Если все дело было в коротких юбках,
то следует заметить, что в итоге амери-
канки приняли их с энтузиазмом,
который превзошел все мои ожидания.
Странная у них привычка — поначалу
яростно сопротивляться новшествам
моды, а потом становиться их рабыня-
ми и буквально цепляться за них.
Как будто всякое нововведение — это
ересь и вызов существующему поряд-
ку вещей.
В Европе давно уже признано, что мо-
да, как и женщина, переменчива по
своей сути. Мы знаем: то, что сегодня
носят все, через двадцать лет будет
производить впечатление маскарадно-
го костюма, так же как рединготы
наших прадедушек сейчас кажутся
нелепыми и смешными. Этот закон
природы не распространяется на од-
них лишь военных, т. к. исполняемые
ими обязанности священны и почет-
ны. В официальной военной газете в
Париже были опубликованы изобра-
жения мундиров столетней давности, Модель Поля Пуаре, 1913

и они никому не показались опереточными костюмами,

но, если бы рядом с ними изобразили гражданскую одежду
тех времен, это зрелище вызвало бы громкий смех.
Не следует думать, будто каждая новая мода вводит опреде-
ленный тип одежды, который должен навсегда вытеснить пре-
дыдущий. То, что она предлагает,— всего лишь вариант.
В частности, новая мода, создаваемая кутюрье,— это подбор
выразительных средств, имеющий целью подчеркнуть во
внешности женщины выигрышные стороны, ранее не выяв-
ленные. Одни эпохи забывают о красоте волос, другие скрыва-
ют ноги, третьи прячут плечи и предплечья в пышные рукава
Модели Поля Пуаре, 1914. Фото — Жан Осси

и буфы. И мы правильно делаем, что открываем для себя по-

очередно все прелести женщины и с удовольствием обрисовы-
ваем их. Не забудем, что человек — единственное животное,
придумавшее для себя одежду. Но его постигло наказание —
необходимость постоянно изменять ее, вместо того чтобы
остановиться на каком-либо одном фасоне или покрое и
носить его до скончания века. Род человеческий — это своего
рода Вечный Жид, пленник деспотической прихоти.
Настоящий кутюрье привык смотреть вперед и заранее угады-
вать тенденции, которые со временем станут определяющими,
поэтому задолго до самих модниц готов к невзгодам и сраже-
Модели Поля Пуаре разных лет, 1910е годы

ниям, неизбежным на пути эволюции. И он удивляется, когда

в Women’s Clubs1 раздают листовки, организуют лекции, ми-
тинги и всевозможные акции протеста против того, что ему
кажется логичным, неизбежным и уже установившимся.
Я вспоминаю, как моя жена возбудила всеобщее любопытство,
появившись в дождливый день на палубе в сапожках из
юфти2. Да, сапоги — мужская обувь, но ведь удобная и прак-
тичная. Так почему бы женщинам не носить их и почему бы
женским сапогам не стать желтыми или красными, ведь это
гораздо элегантнее? По-моему, такой вывод напрашивается
сам собой. Это должно быть ясно всякому непредубежденному
человеку. И тем не менее все заговорили о сапожках мадам Пу-
аре... И в отель «Плаза», где я остановился, пришли журналис-
ты, чтобы сфотографировать эту экстравагантную новинку.
Хоть я и считался самым смелым из парижских кутюрье, все
же такого от меня не ожидали.
Через два часа после нашего прибытия, когда я пришел обе-
дать в ресторан «Плазы», на столе лежала газета с фотографи-
ей: ноги моей жены в сапожках. Я стал самым популярным че-
ловеком в Нью-Йорке. Мне звонили по ночам, чтобы узнать,
какого цвета у меня пижама. К счастью, я оставался предметом
этого нескромного любопытства всего неделю, потому что
следующим пароходом в отель «Пьер» прибыла новая группа
знаменитостей. Вообще, если вы попали в Нью-Йорк и хотите
что-то сообщить журналистам, надо сделать это в первую
неделю, в противном случае, даже если вам потребуется опро-
вергнуть чьи-то домыслы или просто уточнить не совсем
верную информацию, на вас посмотрят как на ископаемое,
и никто не станет вас слушать.
1
Женских клубах (англ.).
2
Выделанная кожа комбинированного дубления из шкур крупного рогатого
скота, конских и свиных.

Я приехал по приглашению мисте-

ра Курцмана, кутюрье с Пятой
авеню, который, встретив меня на
пароходе, сразу же завладел моей
особой и не давал шагу ступить
самостоятельно. Дело в том, что я
служил ему знаменем, он исполь-
зовал мою известность в собствен-
ной выгоде и в итоге сделал мою
жизнь невыносимой. Пришлось
обмануть его бдительность и сбе-
жать из отеля до того, как он
явился за мной. Я прогуливался в
одиночестве по улицам, а мимо
спешили по своим делам жители
Нью-Йорка, те самые американцы,
о которых мне хотелось узнать
побольше. Я зашел в модный ма- Платье от Поля Пуаре, 1920
газин и увидел там шляпку. Она мне

понравилась, и я решил взглянуть на марку изготовителя
и с удовлетворением увидел свою фамилию. Но рядом с этой
шляпкой были и другие, или посредственные, или просто
ужасные. И на всех было написано «Пуаре». Я взглянул на
платья, висевшие на вешалках. Если бы они не были такими
жалкими, я мог бы подумать, что нахожусь в помещении своего
модного Дома, потому что на каждом была этикетка с моей
фамилией. Я обратился к адвокату, тот повел меня к прокурору,
потом к окружному прокурору. Мне вкратце объяснили, что
подобные методы в торговле не противоречат американскому
законодательству, и более того, оказывается, мне от этого
только польза: мое имя станет известным в таких отдаленных
штатах, как Висконсин, Коннектикут и т. д.

Модели Поля Пуаре, 1913/1914
Я до сих пор не могу смириться с тем, что позволяют себе ком-

мерсанты в Нью-Йорке и других американских городах. Нет
нужды распространяться здесь о том, что подделывание чужой
продукции не может быть узаконено и не должно становиться
привычной практикой. Не представляю, как можно будет при-
общить к культуре массы американских трудящихся, если они
не желают признавать за художником право собственности на
его работу и не доросли до того уровня нравственности, когда
человек осознаёт: скопировать — это все равно что украсть.
Итак, во время первой встречи с Америкой я увидел непри-
глядную сторону местной коммерции. Возможно, такие случаи
не были редкостью в мире моды, и все же их нельзя было
оставлять без последствий. Вернувшись во Францию, я создал
«Комитет по защите Высокой моды», в который вошли все
мои коллеги. Их глубоко возмутило то, что услышали от меня.
Позднее всем стало ясно, насколько правы были мы тогда,

Демонстрационный зал в Доме моды Поля Пуаре, 1920е годы

начав кампанию против подделок.

Беззастенчивое присвоение чужих
идей, систематическое обкрадыва-
ние модных домов — это привыч-
ные методы работы теперешних
американских закупщиков, вызвав-
шие застой на рынке и повергшие
французскую моду в состояние
глубочайшего упадка, из которого
она, возможно, не выйдет уже
никогда.
Как я заметил, у американцев
вообще принято продавать посред-
ственный товар под какой-нибудь
известной маркой. В этой стране
любят известные марки: не понимая
реальной ценности приобретаемой
вещи, покупатель обращает внима-
ние только на марку. Выставлять на
продажу ничем не примечательные
платья, пришив на них этикетку
«Пуаре»,— это, по мнению амери-
канцев, гениальная идея, которая
помогает решить все проблемы.
Молодые французские коммерсан-
ты, когда вы поедете в Америку
(а ехать надо), будьте осторожны,
никому не доверяйте вашу фирмен-
ную марку.
Не стану описывать здесь все, что
меня поразило: американцы показы-
вали мне с законной гордостью ре- Платье от Поля Пуаре, 1918

дакции крупнейших газет, типографию, где печатается газета

«Нью-Йорк геральд», которая по воскресеньям выходит на ста (!)
страницах, а в будни на тридцати — сорока, по двадцать два (!)
тиража в день (со времени моей первой поездки эта цифра на-
верняка возросла). Не буду говорить о больших магазинах с их
безупречной организацией работы, вызвавшей у меня восхище-
ние, например, о магазине Вонамейкера1, где при огромных обо-
ротах не видно ни одной покупательницы; эти просторные тор-
говые залы, наполненные товарами, точно Ниагарский водопад,
полны жизни, но безлюдны. Там, в магазине Вонамейкера, я про-
чел лекцию по случаю торжественного показа моих платьев, ко-
торый состоялся в большом концертном зале магазина. Там был
установлен орган, считающийся самым большим в мире, а орга-
нист, игравший на этом грандиозном инструменте, был самым
старым органистом в мире (возможно, он был «самым-самым»
еще в каком-нибудь отношении, но этого я уже не помню).
Этот праздник моды, на который собрался весь цвет нью-
йоркского общества, стал для меня настоящим триумфом.
Через несколько дней такое же торжество состоялось в Фила-
дельфии, у Джона Вонамейкера, основателя фирмы, одного из
столпов американской коммерции. Потом он пригласил меня
к себе домой и там представил нескольких индейских вождей в
парадных одеяниях. Он объяснил, что это самые пожилые
представители старой Америки, а я — самый молодой предста-
витель старой Европы. Затем он показал мне удивительно без-
дарную картину, совершенно случайно оказавшуюся самой
большой картиной в мире и занимавшую все четыре стены
громадной комнаты. Помнится, это была «Голгофа». Поверьте,
я вполне прочувствовал, какую честь оказал мне старый Вона-
мейкер, славнейший из новаторов своей страны, снизойдя к
1
Во на мей кер, Джон — владелец американской сети универсальных мага-
зинов, разработал стандарт фиксированных розничных цен.

Модели Поля Пуаре, 1918—1920е годы

моей едва сложившейся популярности и приказывая испол-

нять «Марсельезу» чуть ли не при каждом моем шаге. Разуме-
ется, он был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило
у нас, поддерживал постоянную связь с Европой, перенимая
все технические достижения и скупая все выдающиеся произ-
ведения искусства. Когда не было возможности приехать на
ежегодный Салон живописи и скульптуры, он заказывал себе
из Парижа каталоги, внимательно изучал их и подчеркивал
красным карандашом названия картин, которые хотел приоб-
рести: «Прачки возвращаются с работы», «В школе», «Закат»,
«Вересковая пустошь в Крезе» и т. д.
Большинство американцев ничего не смыслят в искусстве.
А вот мои друзья из Филадельфии, мистер и миссис Спей-
сер,— просвещенные любители и знатоки современной
живописи. Есть и другие влиятельные и знаменитые коллек-
ционеры, которым я признателен за гостеприимство, напри-
мер мистер Уиднер, в чьих салонах бережно, как святыни,
сохраняются редчайшие шедевры со всего света. Стоит упомя-
нуть еще о коллекции Барнса1, величественнейшем храме,
какой когда-либо был воздвигнут современному искусству.
Но это лишь горстка энтузиастов, а широкая публика, судя по
всему, совершенно равнодушна к Прекрасному. И, как следст-
вие, отлично без него обходится. Этим людям не нужны ни
статуи в садах, ни картины на стенах, ни зеркала в передней.
Мне, жителю страны, где зеркала есть даже на улицах, между
витринами магазинов, это кажется очень странным: как
узнать, все ли у тебя в порядке с прической и одеждой, если не
смотришься в зеркало?
1
Барнс, Альберт (1872—1951) — владелец крупной фармацевтической
компании, выдающийся коллекционер-авангардист, собрал уникальную
коллекцию французской живописи. В 1951 г. Барнс погиб в автомобильной
катастрофе, по завещанию вся коллекция перешла в «Фонд Барнса».

Я часто задавался вопросом, от-

куда такое безразличие к тому,
что составляет очарование,
украшение и радость жизни?
Думаю, американцу попросту
некогда интересоваться искусст-
вом или другими приятными
вещами. У него одна забота —
сколотить себе состояние. Един-
ственная пружина, которая
приводит мир в движение,
единственный надежный ре-
сурс — это деньги. Вымысел
и условность, присутствующие в
любом произведении искусства,
не трогают и не занимают его.
Ему нужно нечто более доступ-
ное, близкое к жизни, он любит
театр, а еще больше — кинема-
тограф, но при условии, что там
будут показывать какие-нибудь
простые житейские истории без
примеси литературы или по-
эзии. Картины привлекают его
лишь ценой, за которую их можно купить, чтобы затем
перепродать. Иного назначения он в них не видит — разве что
за границей, куда он приезжает в качестве туриста и где ему
надо как-то убить время. Такое равнодушие к искусству
представляется мне серьезным и досадным изъяном.
Американцы часто говорят: «Мы — молодая нация. Мы
существуем только двести лет, и понимание искусства
еще только зарождается в отдельных слоях нашего общества.

Поль Пуаре в лаборатории парфюмерной фирмы «Розин», 1920
Вот увидите, пройдет немного времени, и все будет иначе.

Надо подождать».
Подождать?
Разве фокейцы или финикийцы просили дать им время для
того, чтобы научиться расписывать глиняные сосуды или выду-
вать фигурки из стекла, воздвигать храмы среди полей, преоб-
ражать мертвую материю, вкладывая в нее страстную молитву
божеству или чистый восторг от созерцания природы? Правда
в том, что американцы пока еще не способны испытывать
восторг от созерцания пророды, у них еще не развилась необхо-
димая для этого восприимчивость, нет национального художест-
венного языка, нет народного творчества. Как прежде, так и сей-
час они все заимствуют в других странах, за двести лет своего
существования Америка ничем не обогатила мировое искусство.
Во всех странах, где я бывал, меня радушно встречала местная
интеллектуальная элита — писатели, живописцы, скульпторы,

музыканты. В Америке у меня не было ни одной такой встре-

чи. Хотя нет. Как-то вечером меня пригласила в гости группа
декораторов и архитекторов. Они устроили party1. Вечер был
костюмированный. Я нашел в чемоданах подходящие вещи,
наскоро сделал себе костюм и приехал. Мы музицировали,
фотографировали, танцевали. Выяснилось, однако, что при-
гласившие меня люди были немцы, а в Нью-Йорке они, как и
я, чувствовали себя неуютно, потому и решили устроить пра-
здник, чтобы развеять тоску.
А что сказать об унылых рождественских и новогодних при-
емах? В таинственном полумраке гостиных не услышишь ни
остроумной шутки, ни веселой песенки, ни озорного куплета,
а только нескончаемые жалобные напевы Ола Джонсона2!
— А как же джаз? — спросит один мой уважаемый знакомый.
Я строго взгляну на него и протестующе подниму руку.
— Джаз изобрели не американцы, это музыка негров.
— А небоскребы,— спросит он,— а Бруклинский мост?
— На это легко ответить: Бруклинский мост лишен какой бы
то ни было художественной составляющей. Любой из наших
архитекторов обязательно придумал бы для такого сооруже-
ния бесполезную деталь, которая внесла бы оживление и радо-
вала бы глаз. Вспомните зуава на мосту Альма3 или святую
Женевьеву на мосту Турнель4.
1
Вечеринка (англ.).
2
Джон сон, Ол — американский джазовый певец.
3
150-метровый арочный мост через Сену в Париже, названный в честь побе-
ды французов над русскими в Альминском сражении Крымской войны.
Каждый из четырех устоев моста некогда украшала статуя военного — зуава,
гренадера, артиллериста, пехотинца. Эти статуи были удобны для определе-
ния уровня воды в Сене. В настоящее время сохранилась только статуя зуава.
4
Мост был построен в Париже в 1651 г. на месте деревянного моста Короля,
стоявшего на этом месте с 1370 г. Мост украшает статуя святой Женевьевы,
спасшей Париж от полчищ гуннов.

Актриса кино в костюме от Поля Пуаре, 1920

Но разве такое придет в голову американцу? У них только два

критерия — польза и необходимость! Неудивительно, что их
проекты более грандиозны и монументальны, чем наши. Когда
им надо перекинуть мост через Миссисипи или Колорадо, они
не в состоянии придумать ничего, кроме огромных виадуков,
потому что сосредотачиваются на своей главной задаче — соеди-
нить два берега реки, и не позволяют себе отвлекаться на всякие
там декоративные мелочи. Разве бобры заботятся о красоте, ког-
да строят плотины? Небоскребы — порождение необходимости:
чтобы небольшой участок земли мог приносить боґльшую при-
быль, здание должно расти не вширь, а исключительно вверх.
Более того, с учетом предписаний полиции у дома не должно
быть никаких выступов, карнизов, наличников и т. п., то есть
никаких бесполезных деталей. Так возник стиль, начисто лишен-
ный декоративных элементов. Это равносильно их запрету.
Раз уж я произнес сакраментальное слово «запрет», позвольте
мне выразить мнение, что одна из причин, препятствующих
развитию искусства в Америке,— это запрет на спиртное.
У нас в стране вино создает поэтов и вдохновляет художников.
Американцы решили его упразднить и скоро увидят, к чему
это приведет. Кем были бы Вийон1, Рабле2, Мюссе3, Верлен4 и
Бодлер5 без вина? И ведь силу им дало не только вино, которое
1
Вий он, Франсуа (наст. имя Франсуа де Монкорбье) (1431/32—1463/1491) —
величайший французский поэт эпохи Средневековья.
2
Раб ле, Франсуа (? —1553) — французский писатель, один из величайших
европейских сатириков-гуманистов эпохи Ренессанса. Автор романа «Гар-
гантюа и Пантагрюэль».
3
Мюс се, Альфред де (1810—1857) — французский поэт, драматург и проза-
ик, представитель позднего романтизма.
4
Вер лен, Поль Мари (1844—1896) — французский поэт, один из основопо-
ложников литературного импрессионизма и символизма.
5
Бод лер, Шарль Пьер (1821—1867) — французский поэт и критик, классик
мировой литературы.

выпили они сами, но и которое пили бесчисленные поколения

их предков. Быть может, принудительная трезвость благопри-
ятно отразится на спорте и деловой жизни, но поэтов, музы-
кантов и художников в стране не прибавится.
— А вот в спорте,— скажет мой уважаемый оппонент,— аме-
риканская нация добилась больших успехов.
— Верно. С этим не поспоришь. Но разве занятия спортом
могут развить художественное чутье? Спорт помогает челове-
ку в труде, на примитивном уровне восстанавливает душевное
равновесие. Возможно, спорт обостряет кое-какие способно-
сти, но только не восприимчивость, которую, напротив, он
притупляет и загоняет в жесткие рамки. Мне вообще показа-
лось, что воспитание американцев, и физическое, и интеллек-
туальное, как раз направлено на подавление восприимчивости.
Я знаю: чтобы власть могла успешно управлять огромным на-
селением, требуются простые и суровые методы воспитания,
ведь если 120 миллионов человек почувствуют себя слишком
свободно, это приведет страну к хаосу и беспорядкам. Государ-
ством, состоящим из сорока семи штатов, не так легко управ-
лять, как островом Таити или даже такой небольшой страной,
как наша Франция. А значит, надо направить население по
путям, похожим на американские дороги — прямым, как стре-
ла, и пересекающимся под прямым углом,— и предохранить
его от любых возможных затруднений и аварий. Так будет
разумнее. Но только не надо меня уверять, что в стране скоро
появится поколение эстетов и любителей искусства. На дан-
ный момент ничто этого не предвещает. В музеях пусто, лишь
по воскресеным дням туда приходят большими семьями.
Более того, есть музеи, о существовании которых никто не
подозревает. Когда миллиардеры-меценаты строят музеи в
своих родных городах, они радуются, что совершили доброе
дело, но эту радость им всякий раз отравляет полнейшее

равнодушие публики к их начинанию. В Нью-Йорке я раз

двадцать спрашивал у людей, принадлежащих к различным
классам общества, где находится Этнографический музей,
но никто не смог указать мне адрес. Наконец, я нашел его
в самом начале Бродвея и не обнаружил в залах ни одного
посетителя. Американцы предпочитают бейсбол.
Но зайти в музей — это еще не все, надо обладать особым скла-
дом ума, проявлять интерес к тому, что видишь вокруг, запоми-
нать увиденное и выстраивать воспоминания в определенном
порядке. Так вот, мне кажется, что у американцев, заходящих в
музей, зрительные впечатления не закрепляются: я заметил, что
многие из них воспринимают увиденное лишь поверхностно и
не стремятся насладиться своими ощущениями.
Преподаватели художественных училищ, с которыми я встре-
чался в Америке, все до одного образованнейшие, достойнейшие
люди, приехавшие ко контракту из Европы. Тем не менее они,
на мой взгляд, неспособны развить в душах своих учеников
эстетическое чувство. У немецкого протестантизма есть масса
достоинств, но он не развивает в человеке интерес к искусству.
В одном из этих учебных заведений меня с большим почетом
принимала директриса, дама с белоснежными волосами, в очках
в золотой оправе. Она сидела, подложив левую ладонь под ло-
коть правой руки, а указательным пальцем касаясь виска —
хрестоматийный образ идеального педагога. Она настойчиво
уговаривала меня взглянуть на шпалеры, созданные ее ученика-
ми, и я согласился, думая, что сейчас полюбуюсь талантливыми
работами. Вместо этого я увидел обычные настольные коврики
в темных тонах, причем один из них воспроизводил такую всем
известную вещь, как «Вечерняя молитва» Милле1.
1
Мил ле, Жан Франсуа (1814—1875) — французский художник, один из
основателей барбизонской школы. Картина «Вечерняя молитва» («Анже-
люс») (1857—1859) — крестьянин с женой стоят, склонившись в молитве.

Платья в русском стиле работы Поля Пуаре, 1923

Делясь подобными впечатлениями, я поневоле совершаю

бестактность, но поверьте, я не хочу никого уязвить, а только
привожу факты, они, смею надеяться, верно обрисовывают
национальный характер американцев.
Хотелось бы рассказать также и о других встречах, например
с мистером М., называвшим себя Королем блузы. Он был
очень польщен знакомством со мной и предложил кучу денег,
чтобы я ежемесячно посылал ему отчеты о новейших тенден-
циях в моде на блузы в Париже.
У всех американских производителей одна и та же тактика:
они стремятся познакомиться со знаменитыми людьми, чтобы
получить право на использование их имен и нажиться на
этом. Сколько фабрикантов сулили мне золотые горы за то,
чтобы выпускать товары под моим именем! А однажды некий
англичанин, живущий в Америке и владеющий обувной фаб-
рикой близ Ланкастера, сделал мне потрясающее предложение.
За право использовать мое имя в рекламе его изделий и ста-
вить мою марку на модели класса люкс он обещал выплачи-
вать мне 16 000 долларов в год. Я не мог заключить эту сделку,
не видя его продукции. И вот я сажусь в поезд в Нью-Йорке
вместе с моим менеджером, который и познакомил меня с
этим влиятельным обувщиком. Мы прибываем в город N.,
где меня, словно принца, встречает целая свита и два «роллс-
ройса». После обычного церемониала меня ведут на завод,
осмотр занимает несколько часов. Я рассматриваю обувь,
предназначенную для фермеров и их семей,— грубые, тяже-
лые ботинки, в которых удобно работать на земле. Я не пони-
мал, какую пользу может принести моя марка продукции та-
кого рода. Затем я вернулся в кабинет обувщика, где он ждал
меня, окруженный своими помощниками. На нем был костюм
в крупную клетку, из верхнего кармана пиджака торчал целый
букет толстых сигар. Я сказал:

Статья о Поле Пуаре, 1927/1929

— Подарите мне одну из ваших замечательных сигар, я только

что сэкономил вам шестнадцать тысяч долларов.
— Как? Что это значит?
— Это значит, что я отказываю вам в праве ставить мою мар-
ку на вашу продукцию. Если бы я согласился, это повредило
бы моей деловой репутации, а вашей не принесло бы никакой
пользы.
Надо было видеть физиономии его помощников: подумать
только, человек с легкостью отказывается от 16 000 доллларов
в год...
Когда я вернулся, меня ждал сюрприз. Менеджер, возмущен-
ный моей неуместной откровенностью и необъяснимым бес-
корыстием, потребовал выплатить ему 25% комиссионных от
сделки, которая сорвалась по моей вине. Пришлось заплатить:
все американские юристы дружно стали на его сторону.
Однако я заключил несколько контрактов с фабрикантами
чулок, дамских сумочек и перчаток, в частности — вы будете
смеяться — нитяных перчаток. Меня попросили снова ввести
их в моду. Я долго размышлял и, наконец, разработал в не-
скольких вариантах обновленную версию нитяных перчаток,
которая могла бы возродить интерес к этому устаревшему из-
делию. Но мои модели так и не поступили в производство!
Со мной за них полностью рассчитались, но велели передать,
что на фабрике не смогли разобраться в моих эскизах, не по-
няли, как должны выглядеть готовые модели, не уразумели,
что означают все эти значки и росчерки, сделанные пером или
карандашом. Непостижимо! Это как если бы люди написали
вам в письме: «Мы не умеем читать». Впрочем, письма я как
раз и не получил, американские коммерсанты никогда ничего
не сообщают письменно.
А еще я заключил контракт с крупной фирмой, производящей
дамские сумочки, которая не выполнила своих обязательств

передо мной. Предлог был тот

же: они не смогли разобраться
в моих эскизах. Американцу
надо показывать уже готовое
изделие, чтобы он смог его
слепо скопировать. Из-за пол-
ного отсутствия воображения
эти люди неспособны что-ли-
бо домыслить или предполо-
жить. Подобно апостолу
Фоме, они верят только в то,
Инсталляция с двумя короткими розовыми платьями Денизы, 1920
что уже видели. Это свойство
должно отрицательно сказываться на их успехах в науке
и искусстве, поскольку ограничивает поле наблюдения одними
лишь экспериментальными данными.
Зная этот недостаток американцев, я решил сопровождать
свои лекции наглядными демонстрациями, и в конечном ито-
ге, во время моей последней поездки в Америку, мне даже
пришлось создавать платья прямо на сцене. Вначале я рассуж-
дал об элегантности, старался расшевелить публику, пробу-
дить в ней страсть к модным новинкам, к роскоши. Затем,
достав из кармана ножницы, разворачивал один из разноцвет-
ных рулонов бархата, стоявших вокруг, и спрашивал, не жела-
ет ли кто-нибудь из присутствующих дам поучаствовать
в моей демонстрации. И каждая радостно поднималась с места.
Затем я приглашал на сцену профессиональную манекенщицу
в специальном чехле поверх белья — чтобы не шокировать
американскую публику, как известно, весьма строгую на этот
счет. В течение нескольких минут я обертывал ткань вокруг ее
фигуры, отрывал лишнее, кроил, закалывал булавками, и все
видели, как в моих ловких и опытных руках рождается вечер-
нее платье или манто. Я мог судить о впечатлении, которое

Модель Поля Пуаре, 1925

произвел на публику, по сдавленным «О-о!» и «Ах!», раздавав-

шимся в зале, когда я вдруг решал приделать к платью рукава
другого цвета или заложить на нем отворот, совершенно
неожиданный и очень эффектный.
Можно ли найти более очевидное доказательство того, что
одни лишь французы обладают смелым и вдохновенным
воображением? Как-то раз в Сан-Диего, неподалеку от Лос-
Анджелеса, я сказал моим слушательницам, что все они одеты
почти одинаково, словно в какую-то униформу. «Взгляните,—
недовольно восклицал я,— у всех на боа приколот букетик
цветов, причем на одном и том же месте! Если бы он был здесь
единственным, эта деталь придавала бы оригинальность и оча-
рование, но раз она стала обязательной для всех, мне уже не
хочется на нее смотреть, наоборот, она действует мне на
нервы!» После лекции публика разошлась, а я еще какое-то
время беседовал с директором театра. И вдруг ко мне подошел
человек, подметавший зал, у него в фартуке был целый ворох
искусственных цветов, которые он обнаружил под креслами:
их принесли в жертву моему деспотизму.
В тот день я понял, как сильна в американцах приверженность
к дисциплине. Это качество позволяет легко управлять ими,
но начисто лишает их индивидуальности. Американцы — это
120 миллионов школьников, всю жизнь готовых повиноваться
тому, кто знает больше их. Однако они могут сделаться совер-
шенно невыносимыми, если вдруг возомнят, будто в своих
знаниях превзошли учителя. Именно так и случилось в моде,
когда они решили навязать нам свой вкус и подменить творче-
скую мысль кутюрье прозаическим опытом закупщиков.
И все же любой человек, прослывший мастером своего дела,
будь то скрипач или модельер, внушает им уважение. Помнит-
ся, во время второй поездки в Америку я произвел настоящую
сенсацию. Я стоял на палубе «Иль-де-Франс» вместе с артиста-

ми, которые направлялись на гастроли в Чикаго. В этом городе

оперные певцы получают самые большие в мире гонорары.
Рядом со мной стояли де Лука1, майор Формичи2 и миссис
Грейс Холст Олсен3. Эта великая норвежская певица пожалова-
лась, что ей холодно. Я предложил принести манто из ее каю-
ты. Она ответила, что у нее нет достаточно удобного манто.
Тогда я достал из кармана ножницы (я всегда ношу их с со-
бой), взял свое дорожное одеяло, красивый плед от Родье,
раскроил его и тут же изготовил именно такое манто, какое ей
требовалось. Присутствующие были в восторге. Наверно, один
из них дал телеграмму в Нью-Йорк, в которой рассказал об
увиденном, потому что, когда мы прибыли, журналисты по-
просили меня еще раз повторить импровизацию с манто для
миссис Олсен. Они собирались написать об этом и хотели
проиллюстрировать свои заметки фотографиями.
На американцев такой казус производит гораздо большее впе-
чатление, чем целая жизнь, отданная благородному делу. Они
наивны, как дети, полны праздного любопытства и верят все-
му, что прочли сегодня в газете. Вот почему в этой стране
реклама всесильна, а у нас почти не имеет власти. Американ-
цам не хватает склонности к анализу и критике, которая
так широко распространена в Старом Свете.
Не буду начинать новую тему — для ее развития потребова-

лась бы целая книга,— скажу только, что, на мой взгляд, нель-
зя судить об американцах, сравнивая их с нами. Мы о них еще
1
Лу ка, Джузеппе де (1876—1950) — итальянский певец, баритон. Пел на ве-
дущих сценах мира.
2
Формичи, Цезаре (1883—1949) — известный итальянский оперный певец,
баритон, выступал на оперных сценах Милана, Санкт-Петербурга, Буэнос-
Айреса, Парижа, Монте-Карло, Вены и Лондона.— Прим. А. Васильева.
3
Олсен, Грейс Холст — норвежская певица.— Прим. А. Васильева.

многого не знаем. У них есть своя духовная элита, которая

пока еще не пересекла океан, но, возможно, однажды высадит-
ся на нашем берегу. Такие писатели, как Шервуд Андерсон1,
Драйзер2, Синклер Льюис3, без сомнения, скоро обретут
популярность и в нашей стране. Однако следует заметить, что
характер получаемого нами образования вряд ли поможет по-
нять простого американца. Напротив, оно нам даже мешает:
едва оказавшись на пароходе, мы уже начинаем воспринимать
наши знания, наше культурное богатство как бесполезное
бремя. У необразованного человека гораздо больше шансов
освоиться в этой новой среде. Все здесь будет вызывать у него
бесконечный, ничем не омраченный восторг: огромные толпы
зрителей, торопящихся на очередное представление, плоды ти-
танической работы рекламщиков на вечернем Бродвее, величе-
ственные небоскребы, по ночам подсвечиваемые прожектора-
ми. Когда речь зайдет о массовом умерщвлении животных на
чикагских бойнях, он, как и все, почувствует отвращение и не-
нависть, но, сказав об этом, тут же поспешит добавить, что это
каждодневное убийство насыщает голодного великана — все
население Америки, сто двадцать миллионов ртов. Вы только
представьте, что будет, если чикагские бойни закроют и эти
сто двадцать миллионов разбегутся по всему земному шару в
поисках еды! Мы ведь не хотим этого, правда?
Недавно я прогуливался с одним моим знакомым, блестяще
образованным человеком, в садах Версаля, созданных Ленот-
1
Ан дер сон, Шервуд (1876—1941) — американский писатель, его новеллис-
тика принадлежит к лучшим страницам американской словесности.
2
Драй зер, Теодор (1871—1945) — американский писатель и общественный
деятель, автор многочисленных романов: «Сестра Керри» (1900), «Дженни
Герхардт» (1911), «Американская трагедия» (1925) и др.
3
Лью ис, Синклер (1885—1950) — американский писатель, первый в США
лауреат Нобелевской премии (1930).

ром1. Мы говорили об Америке.

«Не стоит забывать и о добрых де-
лах американцев,— сказал я,— Вот
эти прекрасные сады XVII века со-
держатся на щедрые пожертвова-
ния Рокфеллера». В ответ мой пре-
дубежденный спутник (французы
иногда бывают очень упрямыми)
пробурчал себе в бороду: «Timeo
Danaos et dona ferentes2».
Мне хотелось бы поделиться с ва-

ми еще кое-кое-какими воспоми-
наниями об Америке. Это картины
повседневной жизни, которые
ярко характеризуют эту страну,
а выводы каждый пусть сделает
сам, в зависимости от своего Поль Пуаре, 1926
душевного склада.
В Чикаго я присутствовал на матче по боксу. Что за публика!
Откуда такая набралась? Самые дешевые места, стоившие,
однако, не менее 5 долларов, занимали мясники или чернора-
бочие, невообразимо вульгарные, с отталкивающими физио-
номиями. На дорогих местах сидели богачи, но их можно бы-
ло опознать лишь по цепочке от часов и булавке в галстуке, по
перстням, а иногда и браслетам, потому что у всех были одни
1
Ле нотр, Андре (1613—1700) — французский садовод, ландшафтный архи-
тектор, работал в парках Во-ле Виконт, Фонтебло, Шантийи, автор парка в
Версальском дворце, автор проектов Сент-Джеймского парка в Лондоне и
Гринвичского парка; создатель системы регулярного французского парка,
господствовавшей в Европе до середины XVIII в.
2
Бойтесь данайцев, дары приносящих (лат.).

и те же лица, в рубцах и шрамах, одни и те же глаза — свире-

пые и дикие. Пол заплеван, а в мутном, спертом воздухе
висели облака вонючего сигарного дыма. Женщины, в какой
части зала они бы ни сидели, чувствовали себя ужасно, кругом
слышались несмолкающие крики, свист, шиканье. В жизни не
видел такого отвратительного зрелища.
В нью-йоркском отеле «Ритц», в одном из внутренних двори-
ков, был устроен японский сад, вскоре ставший любимым
местом встречи для элегантной публики. Почти каждый день
мне приходилось обедать там среди снобов, которым все рав-
но, чем их кормят, лишь бы вокруг было красиво. Этот япон-
ский сад показался мне предельно глупым и претенциозным.
В грошовом японском веере или в лаковой шкатулке куда
больше выразительности, чем в этом дворе, где гордо красова-
лись кедры и миниатюрные храмы, а посередине струился
искусственный ручеек — думаю, вода в него поступала из ван-
ных в номерах отеля. Сигареты продавала настоящая китаян-
ка, кофе варил настоящий китаец — он бесстрастно созерцал
все эти нелепости, но в душе наверняка страдал от них. Было
невероятно смешно смотреть на важные лица официантов и
посетителей, и те и другие демонстрировали свою утончен-
ность и давали понять, что приобщаются здесь к высокому ис-
кусству. Я наблюдал за ними, сидя в одиночестве за маленьким
столиком и уныло пережевывая говяжье филе с двумя огром-
ными недоваренными картофелинами в качестве гарнира.
Я знаю, что можно пообедать в «Speak Easy1», но, чтобы по-
пасть туда, надо соблюсти сложный ритуал, а это противно и
оскорбительно. Вы приезжаете на такси к дому, адрес которого
кто-то из знакомых прошептал вам на ухо, потом спускаетесь на
несколько ступенек вниз, словно к черному ходу. Впускают вас
1
«“Тихий” бар» — так назывались нелегальные заведения, где во время сухо-
го закона подавали спиртное.— Прим. пер.

не сразу, сначала швейцар или даже сам хозяин долго разгляды-

вает вас через решетчатое окошко в двери и расспрашивает, кто
вы и от кого. Когда вы называете имя, дверь открывается, и вы
оказываетесь в слабо освещенном коридоре, перед гардеробом.
Затем вы сворачиваете направо или налево и попадаете в зал,
точнее, бар, где заказываете себе обед: какое-нибудь блюдо, при-
готовленное из мороженого мяса (другого мяса в здешних заку-
сочных не бывает) с гарниром из вареных овощей. И поскольку
здесь, в обход сухого закона, подают спиртное, вы просите
официанта принести бутылку шабли1, которая обойдется вам
в 250 франков. Господа, сидящие за соседними столиками и,
по-видимому, постоянно обедающие здесь, испытывают от все-
го этого огромное удовольствие. Мне говорят, что они из поли-
ции. Каждую минуту я жду, что кто-то ворвется в зал и крикнет:
«Руки вверх!» Тревожная, гнетущая атмосфера этого места со-
вершенно не вяжется с его названием — «Speak Easy».
Однажды в канун Нового года, в Нью-Йорке, я решил пригла-
сить своих друзей на ужин в ресторан отеля, где я жил («Шер-
ри Незерленд»), и отменно угостить их. Как француз, я был бы
рад видеть на столе несколько бутылок хорошего вина. Я по-
тихоньку сказал об этом метрдотелю, а тот пообещал принес-
ти из дому несколько бутылок асти2, которые ему недавно
посчастливилось достать. У меня возникла догадка, что речь
идет о краже, и не захотел в этом участвовать. За день до ужи-
на я рассказал о моих затруднениях одному из приглашенных,
и он предложил достать три бутылки поль-руже3 1906 года по
цене 300 франков за бутылку. Моя прихоть оказалась весьма
дорогостоящей, ну и ладно! На следующий вечер он принес
вино прямо в ресторан, и мы радостно спрятали это незаконно
1
Французское сухое вино, его называют «самым сухим из сухих».
2
Итальянское белое игристое вино.
3
Французское красное вино.

добытое сокровище в холодильник. Но когда в конце ужина,

увидев, как метрдотель разливает по бокалам подозрительную
красноватую жидкость, я воскликнул: «Не пейте эту отраву!»
Мне принесли бутылки, и я хорошенько рассмотрел их: все
этикетки оказались поддельными. Я отдал 900 франков за
фальшивку. Пригубив это пойло, я понял, что его нельзя пить,
однако американцы пили бокал за бокалом и утверждали,
что вино замечательное. Неужели они говорили так только
из вежливости?
Чтобы я в праздник не сидел один в номере отеля, друзья
предложили мне объехать за ночь несколько знакомых домов:
так обычно поступают в новогоднюю ночь американцы.
В каждом доме я видел одно и то же — слабый свет ламп под
абажурами, и в этом таинственном полумраке сидящие на
диванах компании мужчин и женщин, причем женщины все
время громко смеются, словно только что услышали от муж-
чин остроумные шутки. И все они пьют сомнительные напит-
ки, загадочные коктейли, а посередине комнаты стоит чаша с
пьяными вишнями, плавающими в какой-то ядовитой суб-
станции. Время от времени все присутствующие вставали и
начинали крутиться и дергаться, то есть танцевать. У меня воз-
никло впечатление, что эти скучные сборища доставляют им
огромное удовольствие. И теперь, когда американец говорит
мне: «We have had a good time»1, я знаю, что это означает:
«Я много танцевал, а главное, много выпил».
В Лос-Анджелесе меня прямо преследовал главный редактор
одной крупной газеты. Он необыкновенно настойчиво угова-
ривал меня открыть в этом городе филиал моей фирмы и
утверждал, что может добыть необходимые для этого средства.
Ежедневно, в двенадцать часов, этот толстяк приезжал ко мне
и сообщал, как подвигаются переговоры. Во время беседы он
1
Мы прекрасно провели время (англ.).

то и дело доставал плоскую метал-

лическую фляжку и щедро нали-
вал себе виски. В каждом кармане
у него было по такой фляжке, то
есть в общей сложности он носил
на себе литр спиртного или даже
больше. Этот «человек-резервуар»
конечно же предлагал мне присо-
единиться, но я всякий раз отказы-
вался — во-первых, он пил ужас-
ную гадость, а во-вторых, мне
надо было сохранять ясную голову,
чтобы понять его мысли, которые
он излагал все более сумбурно.
Сначала он говорил так: «Видите
ли, Пуаре, я пью, чтобы выказать
презрение к отвратительному сухо-
му закону, который недостоин ве- Поль Пуаре с Джоан Кроуфорд, 1924
ликого народа. Я пью потому, что это

запрещено. Я ощущаю наслаждение не от виски, а от наруше-
ния нелепого запрета». А несколько часов спустя он уже гово-
рил: «Ну почему полицейские, следящие за соблюдением сухого
закона, так плохо выполняют свою работу? Почему нас посто-
янно пичкают этой мерзкой отравой, от которой мы тупеем и
деградируем? А мы, как дети, не можем устоять перед искуше-
нием!» Потом он каким-то непостижимым образом ухитрялся
добраться до дому.
Во время первой поездки в Америку один крупный канадский
промышленник пригласил меня провести вечер и переноче-
вать на борту его яхты, на озере Эри. На следующее утро у ме-
ня были намечены дела на другом берегу озера, в Буффало,
и за ночь яхта должна была доставить меня туда. Ужин был

безупречный, по-английски чинный, мы мало разговаривали,

мало ели, еще меньше пили и совсем не веселились. Когда
подали кофе, хозяин яхты повернулся к дамам и произнес:
«Дамы, наверно, будут рады вернуться в свои каюты, ведь они
очень устали за день». Дамы не заставили просить себя дважды
и поспешили удалиться. Едва за ними закрылась дверь, как все
стенные панели заскрипели и отворились, словно в романе
Александра Дюма. За ними обнаружились шкафчики с шам-
панским и ликерами. Стюарды, заговорщически улыбаясь,
вносили бутылки с кальвадосом, коньяком, сливянкой, виш-
невкой, водкой «шидам»1 и ратафией2, притом самых лучших
марок. До трех часов утра хозяин яхты, все с тем же серьезным
и чопорным видом, без конца наливал мне виски, а когда я
вернулся к себе в каюту, чтобы лечь спать, он приказал стюар-
ду принести туда внушительную «night cap», порцию на ночь,
которую мне пришлось вылить в озеро через иллюминатор.
1
Голландская можжевеловая водка.
2
Водочная сладкая настойка из свежих фруктов, ягод и различных специй.
XVIII. ЛЕК ЦИИ
Когда я собрался в Америку, многие спрашивали, чем я буду
там заниматься. У людей не укладывалось в голове, что кутю-
рье может выступать с лекциями о моде. Ведь мода — тема не-
серьезная и вдобавок, как совершенно очевидно, не поддающа-
яся рациональному осмыслению. Однако мне удалось выявить
кое-какие неоспоримые истины, и я попытался донести их до
американской аудитории. Мне хотелось ознакомить жителей
этой страны с подлинной французской модой, ведь наша мода
всегда попадает к ним через недобросовестных посредников,
исковерканной и искаженной.
Для тех, кто интересуется содержанием моих лекций, я публи-
кую здесь несколько фрагментов, выбранных наугад и скомпо-
нованных в произвольном порядке. Надо еще добавить, что
они были прочитаны по-английски, в больших залах, перед
семью или восемью тысячами слушательниц (не припомню,
чтобы я хоть раз видел в зале мужчину). Сначала на сцену вы-
ходил ведущий и представлял меня — так принято в Америке.
Затем выходил я, и, как правило, меня встречали овацией.
Я говорил так:
— Уважаемые дамы, благодарю вас за эти горячие аплодис-
менты. Знаю, вы считаете меня Королем Моды. Так меня
называют ваши газеты. В самом деле, мне здесь оказывают
поистине королевские почести, приветствуют восторженные
толпы. Конечно, такой прием льстит моему самолюбию, мне
не на что жаловаться. И все же мой долг — открыть вам глаза
и объяснить, что это значит на самом деле: быть Королем Мо-
ды. Не надо представлять нас этакими капризными тиранами,
которые, проснувшись поутру, решают вдруг изменить обще-
принятую манеру одеваться, упразднить воротник на платье
или сделать рукав вдвое шире и пышнее. Мы не монархи и не
диктаторы. Мы лишь слепо повинуемся воле Женщины, все-

ХVIII. ЛЕКЦИИ
гда стремящейся к переменам и жаждущей новизны. Наша за-

дача — уловить момент, когда ей надоест привычная одежда,
и предложить взамен нечто новое, отвечающее ее желаниям и
потребностям. Поэтому в моей профессии требуется не деспо-
тизм, а, напротив, обостренное чутье, и я сейчас говорю с вами
не как властелин, а как раб, желающий проникнуть в ваши
потаенные мысли.
Я здесь, чтобы служить вам. Если за последние двадцать лет я
неизменно оказывался во главе всех революционных и подрыв-
ных сил, причина заключается в том, что завтрашняя мода
всегда казалась мне прекраснее
сегодняшней. Как только в стра-
не моды приходит к власти оче-
редное правительство, я сразу
задаюсь целью свергнуть его и
сформировать другое, отвечаю-
щее требованиям времени:
в этом я похож на нашего стари-
ка Клемансо. Все мои конкурен-
ты, тоже люди творческие, не
станут отрицать, что я — самый
дерзновенный из них, что я
готов рисковать своей популяр-
ностью, раздвигая границы
мыслимого, и всякий раз точно
указываю вам, где нужно оста-
новиться, когда заходишь слиш-
ком далеко. И сегодня я, как
модельер-новатор, хочу поде-
литься с вами одной пробле-
мой — вас очень трудно заинте-
ресовать новыми тенденциями. Шале из ткани от Поля Пуаре, 1920

Я в жизни не встречал у женщин та-

кого постоянства, каким отличаются
американки. Это нельзя назвать недо-
статком, напротив, это достоинство,
причем весьма редкое, но когда дело
касается моды, постоянство превра-
щается в косность, а косность отвра-
тительна. Модельеры сетуют, что
американская клиентура — это ядро,
привязанное к их ногам.
Между нами и вами существуют
посредники, призванные донести Поль Пуаре в костюме колониального жителя, 1930
до вас новые идеи, но они не оправды-

вают доверия. Каждый сезон, желая узнать о новых тенден-
циях, вы посылаете гонцов в Париж, чтобы они сообщили,
какие радости или огорчения ожидают вас в будущем.
Однако эти люди — не художники и не поэты. Они прежде
всего коммерсанты, их главная цель — зарабатывание денег.
Так зачем же им вносить в американскую моду новации,
которые отрицательно скажутся на производительности
труда, нарушат тщательно охраняемый душевный покой
американок и поставят под угрозу их собственную прибыль?
В результате до вас доходят лишь самые безликие и бессодер-
жательные образцы парижской моды, и ваша мода развивает-
ся очень медленно или не развивается совсем. Как-то раз
один из закупщиков сказал мне прямо:
— Это у вас творческие поиски на первом месте, а у меня все
иначе. Для меня самая интересная модель та, что лучше всего
продается. Я приезжаю сюда ради своей коммерции, а не ради
вашего искусства.
Все закупщики придерживаются этого мнения, а потому выби-
рают не самую яркую, а самую банальную из наших моделей,

поскольку она наверняка разойдется в наибольшем количестве

экземпляров. И этот фактор уже повлиял на французскую мо-
ду — у нас теперь говорят, что пора обуздать безудержную
фантазию модельеров: «Не будем отпугивать американских
закупщиков слишком смелыми новациями». Иными словами,
закупщики, в которых так заинтересованы наши модные дома,
вместо того, чтобы стимулировать развитие моды, наоборот,
подавляют ее и ставят под угрозу будущее целой индустрии,
основанной на новаторстве.
В модных домах уже не
хотят изобретать и приду-
мывать то, чего еще не
было, а просто варьиру-
ют успешные модели про-
шлого сезона, и мода пере-
стает двигаться вперед,
а значит, становится чахлой,
худосочной, нежизнеспо-
собной.
Теперь женщины напоми-
нают стайку пансионерок в
форменных платьицах или
сиротский приют на прогул-
ке. Меня это шокирует, осо-
бенно в Америке, где жен-
щина богата и, по ее собст-
венному утверждению, не-
зависима. Более того, после
войны именно американки
занимают первое место в
мире по роскоши и элегант-
ности, потому что Франция Поль Пуаре за работой, 1926

обеднела. В Америке женщи-

ны красивые, здоровые,
цветущие, уравновешенные,
со спортивными фигурами.
Сколько меня ни спрашивали,
что я думаю об американках,
я всякий раз отвечал, что это
самые привлекательные жен-
щины в мире, в них воплотил-
ся наиболее естественный и
совершенный тип женствен-
ности, близкий к идеалу древ-
них греков. Им не хватает
только одного — индивиду-
альности.
В другой раз я говорил:
— Вы приветствуете меня, по-
тому что я новатор, я всегда
был в авангарде современной
моды, не боясь прослыть чу-
даком. Но когда новатор заду-
мывает новинку, ему необхо-
димо сразу же претворить ее в
жизнь. Это чудо созидания,
как если бы на дереве одновре-
менно распустились цветы и
созрели плоды. Нельзя запре-
тить творцу плодоносить, он
скорее согласится умереть.
Новатору не всегда воздают
должное, потому что новинка
созревает медленно или, точ- Платье от Поля Пуаре. Фото Скалони, ок. 1927 года

Платья от Поля Пуаре, 1924

нее, люди принимают ее не сразу, им нужно время на

размышление. Даже такая передовая страна, как Америка,
отличается крайним консерватизмом. Если вы хотите
внедрить здесь какую-нибудь новинку, на это уйдет
несколько лет, а когда наконец ее примут, она уже пере-
станет быть новинкой.
Когда я сегодня объявляю, что эра коротких юбок закончилась
и на смену им придут длинные юбки и юбки-брюки, возника-
ет атмосфера тревоги и беспокойства. Скептики улыбаются.
Кто-то говорит, что я сошел с ума. Женщины клянутся, что
никогда больше не наденут длинную юбку, и устраивают
митинги протеста. Это столь же логично, как поведение
джентльмена, который упорно не желает покупать соломен-
ную шляпу в июне и решается на это только в сентябре,
когда уже пора убирать ее в шкаф. Такой человек всю жизнь
будет отставать от моды. Но я привык к такому настроению
и знаю, что в вас говорит дух противоречия.
Когда юбки были длинными, мне стоило огромного труда уко-
ротить их, а сегодня, особенно в Америке, юбки стали даже ко-
роче, чем мы представляли себе в самых радужных мечтах.
Сначала вы отвергали их, а потом бросились в другую край-
ность. Могу сказать заранее, все ваши протесты ни к чему не
приведут. Вы будете носить удлиненные юбки, пока они не
превратятся в юбки-брюки. Сколько бы вы ни оттягивали мо-
мент капитуляции, рано или поздно он наступит. Это не при-
хоть модельера, это естественный ход вещей. Мое предсказа-
ние сбудется с такой же неизбежностью, как пророчество
Леверье1, вычислившего орбиту и положение планеты Нептун
задолго до того, как ее увидели в телескоп.
1
Ле ве рье, Урбен Жан Жозеф (1811—1877) — французский астроном,
основные труды по теории движения больших планет, устойчивости Сол-
нечной системы.

Когда в 1903 году я упразднил ни-

жние юбки, ко мне пришла делега-
ция от фабрикантов шелковых
тканей. Эти люди доказывали, что я
нанес ущерб их индустрии и вдоба-
вок снижаю им прибыли, введя мо-
ду на узкие юбки. Они возлагали
всю ответственность за это решение
на меня, хотя я был простым испол-
нителем вашей воли, которую
угадал прежде всех.
Я мог бы и не разрушать лестную
для меня иллюзию, будто я прика-
зываю, а вам остается лишь повино-
ваться, но это было бы нечестно
с моей стороны. Правда в том, что
я заранее удовлетворяю ваши невы-
сказанные желания.
Есть признаки, позволяющие
определить, что та или иная мода
скоро пройдет. Но лишь очень не-
многие люди способны уловить их.
Однажды я объявил, что на шляпах
отныне не будет никаких украше-
ний. В тот день я заметил, до какой
степени они перегружены: на каж-
дой шляпе был целый ворох листь-
ев, цветов, перьев и лент. А в любой
моде излишество — это предвестие
скорого конца. Назавтра ко мне
пришла деле-гация фабрикантов,
производящих искусственные цве- Ансамбль от Поля Пуаре, 1925

Поль Пуаре на примерке, 1920
ты, листья, перья и ленты: подобно гражданам Кале1, они

молили о милосердии — призывали вернуть на шляпы
украшения. Но разве можно сопротивляться тому, чего хочет
женщина? Шляпы тогда остались без украшений и пребывают
такими до сих пор, а я могу лишь выразить бессильное сожа-
ление по этому поводу.
Когда я объявил об упразднении корсета, было то же самое.
Делегаты от всех профсоюзов, которые должно было затро-
1
Герои одного из эпизодов Столетней войны (1337—1453), увековеченные
в бронзе О. Роденом. Когда голод вынудил горожан к началу переговоров
о сдаче города Кале, английский король Эдуард III потребовал выдать ему
шесть наиболее знатных граждан, намереваясь предать их казни в назидание
остальным. По требованию короля добровольцы должны были вынести на-
встречу ключи нагими с повязанными вокруг шеи веревками. Это требова-
ние было исполнено. Но английская королева Филиппа во имя своего ново-
рожденного ребенка вымолила у супруга для них прощение.

нуть это нововведение, говорили, что я оставляю без куска

хлеба целую армию работниц. Пришлось объяснять, что в
мировой истории силуэт женщины и форма корсета постоян-
но менялись и будут меняться впредь, поэтому надо быть
готовыми к любым неожиданностям.
А когда я объявил парикмахерам, что эпоха накладок закончи-
лась и отныне волосы у женщин будут короткими, они приня-
ли меня за Антихриста. Они не понимали, какую выгоду
им сулит эта новая мода. Ведь приводить в порядок прическу
из коротких волос гораздо труднее, чем из длинных. Тут не
отделаешься «перманентом», приходится часто и регулярно
заходить к парикмахеру, и эта профессия сейчас переживает
небывалый бум.
Всякий раз заинтересованные лица видели во мне злобного
тирана, который внезапно, одним мановением руки, может
повергнуть в нищету целый народ. Я устал играть эту роль.
Повторяю, я — всего лишь медиум, чутко отзывающийся на
любое изменение во вкусах и отслеживающий все ваши безот-
четные желания.
А вот отрывок из моей лекции в Чикаго:
— Из всех эпитетов, которыми меня награждали, самым за-
бавным мне казалось прозвище King of Fashion 1. Этот титул те-
шит самолюбие, как никакой другой, ведь король моды
царствует не над одним народом, а над всем миром, над всей
Вселенной и даже над другими властителями. Ибо властители
всех стран, а также властители финансов и промышленности
вынуждены подчиняться безжалостному деспотизму моды.
Однако вы, быть может, сами не сознаете, в каком вы рабстве:
кажется, что ваши вкусы, постепенно меняясь, в итоге совпада-
ют с требованиями моды, но на самом деле у вас нет свободы
выбора. Подобно тому как далекие звезды влияют на судьбы
1
«Король моды» (англ.).

Дневное платье работы Дома моды Поля Пуаре, дизайн Рауля Дюфи, рисунок ткани БьянчиниФурье, 1925

людей, мода незаметно, но необоримо воздействует на вас

и определяет ваши решения. Считается, что эта жестокая
владычица правит только женщинами, однако ей повинуются
и мужчины.
Когда женщина покупает или заказывает платье, ей кажется,
что она выбрала его самостоятельно. Но это ошибка. Ею
движет дух моды, подавивший ее волю и затмивший разум.
Конечно, ни одна женщина в этом не признается. Вы сейчас
слушаете меня и думаете: «Он конечно же преувеличивает.
Нельзя утверждать, будто мы — рабыни моды. Мы ведь не
станем гнаться за ней, если она нам не нравится».
Не спорю. Но существует странная закономерность — мода
нравится вам всегда. В ее деспотизме кроется какое-то необъяс-
нимое обаяние. Мода постоянно меняется, но женщины
неизменно согласны с ней.
Кто же подсказывает этой царице решения, спросите вы?
Никто. Она творит что хочет, и предсказать ее невозможно.
Сплошь и рядом она противоречит самой себе, отменяет указы,
изданные только вчера, но это ее право. Все поначалу ворчат и
злятся, потом повинуются, а под конец аплодируют.
Некоторые люди пытаются убедить нас, что сегодняшняя
мода практичнее и удобнее вчерашней, что современный
стиль женской одежды — это дитя необходимости. Все обсто-
ит как раз наоборот. Мода по определению алогична, она
упивается собственным безрассудством, находит в нем
какое-то извращенное наслаждение. Если запасы кожи на
складах иссякают, ей срочно нужны высокие авиационные
ботинки. Если мех в дефиците, она желает манто из соболей.
Ее прельщает только то, что трудно достать, ибо это, как прави-
ло, стоит очень дорого.
Дух противоречия проявляется в моде так часто и с такой регу-
лярностью, что его впору назвать законом. Разве женщины не

носят горжетки1 поверх легких

платьев, бархатные шляпы в августе,
а соломенные — в феврале? В эпоху
тесных портшезов2 они облачались
в пышные, тяжелые фижмы3,
а в эпоху тряских дилижансов —
в громадные кринолины, причем
поступали так вполне сознательно.
Об этом свидетельствует одна де-
таль: по желанию дамы могли рас-
ширять и сужать свои кринолины.
В эти юбки были вставлены три или
четыре ряда стальных пружинок,
через которые продергивались
шнурки. Перед тем как сесть в дили-
жанс, дама вынимала пружинки,
сжимала их и прятала в коробочку.
Доехав до станции, она спешила
уединиться в каком-нибудь гости-
ничном закутке, снова вставляла
в кринолин пружинки и появлялась
во дворе гостиницы величавая и Ансамбль от Поля Пуаре, 1925
прекрасная, словно чашечка роскош-
ного цветка.
В капризах моды и прихотях женщин есть некий вызов здра-
вому смыслу. Это очаровательно, и только мрачный болван
способен на подобное злиться.
Несколько лет назад у всех летних шляп были широкие поля.
Что неудивительно, ведь летняя шляпа должна защищать лицо
1
Маленький меховой шарф или шкурка с головкой, лапками и хвостом.
2
Легкое переносное кресло, в котором можно сидеть полулежа.
3
Широкая юбка на китовых усах.

от палящего солнца. Но такая мода

не могла продержаться долго. Сего-
дня носят шляпы, у которых практи-
чески нет полей. Дело в том, что
несколько лет назад полагалось
выставлять напоказ волосы, и у кого
их было мало, приклеивали наклад-
ку к полям шляпы. В то время
никто не посмел бы спрятать жидкие
волосы под шляпку-колокольчик,
нахлобученную до бровей. Тогда
мода отличалась нетерпимостью.
Такова она и сейчас, но только в
ином смысле.
Пятнадцать лет назад ни одна жен-
щина не решилась бы надеть розо-
вые или бежевые чулки, которые все Портрет Поля Пуаре работы Гийома, 1927.
Музей Карнавале, Париж
так охотно носят сейчас. Чулки могли
быть только черными, в 1840 году они могли быть исключи-
тельно белыми. В эпоху белых чулок вы не рискнули бы ку-
пить черные, пусть даже одну-единственную пару. В эпоху
черных вы понапрасну обегали бы все магазины, желая купить
хотя бы пару розовых. А попробуйте-ка сегодня найти черные
чулки!
— Какие чулки будут в моде завтра? — спросил меня один
журналист.
— Нельзя исключать, что в моду войдут разные чулки. Вам
смешно? Но ведь когда-то так было: на правой ноге — чулок
одного цвета, на левой — другого, и в ту эпоху вы ни за что не
решились бы показаться в белых чулках.
Я хочу сказать, что не следует возмущаться при виде непри-
вычной для вас одежды. Сегодня ее никто не носит, а завтра

будут носить все. В мире моды не бывает взвешенных реше-

ний. Здесь все — сплошная крайность и условность.
Если завтра на Пятой авеню появится элегантная дама с тур-
нюром, вы ужаснетесь. Если дама выйдет на прогулку в платье,
которое вам предстоит носить через двадцать лет, вы начнете
бурно протестовать, потому что в каждую эпоху люди свято
верят, что теперешняя мода — самая прогрессивная, рацио-
нальная и эстетичная за всю историю человечества. Но это
отнюдь не так, и надо постоянно быть готовой к неожидан-
ностям. Как только вам напро-
рочат новую моду, следуйте в
указанном направлении и не
бойтесь зайти слишком далеко,
не бойтесь хватить через край!
Мода всегда опережает даже
самые смелые прогнозы. Так
зачем сопротивляться новым
веяниям? Зачем отвергать
юбку-брюки? Она все равно
войдет в вашу жизнь. Она уже
прочно обосновалась у вас до-
ма — в виде пижамы. Вспом-
ните, как возмущались ваши
бабушки, когда вы надели эту
типично мужскую одежду,
пусть даже только на ночь! Те-
перь вы в ней обедаете, а для
ужина есть вечерняя пижама
или, точнее, одна из вариаций
на эту тему. Несколько лет на-
зад в Париже уже начали было
носить юбку-брюки. Тогда эта Поль Пуаре на примерке, 1918

мода не привилась исключительно по

вине Бешоффа1: желая обратить на себя
всеобщее внимание, он заставил знакомых
дам появиться в этих юбках на скачках.
Но рано или поздно юбки-брюки вернут-
ся, и мне кажется, что Америка уже готова
полюбить это фантастически удобное изо-
бретение, которое откроет перед моделье-
рами новые горизонты, потому что мода Фрагмент платья Поля Пуаре, коллекция
«Оrangeavenue», 1925
на юбки в последнее время топчется на
месте.
А вот фрагмент из лекции, прочитанной в Лос-Анджелесе.

— Когда сотни прелестных женщин собираются в одном зале
и поводом для этого собрания служит мода, хочется спросить:
«А что тут делает мужчина?» Неужели вы и вправду думаете,
будто мужчина способен открыть вам что-то новое в сфере
элегантности? Пытаться это сделать — значит выставить себя
на посмешище. Вот я, пришедший сюда в качестве лектора,
смотрю на вас и думаю: может, мне самому стоит у них
поучиться?
Но я пересек Атлантику для того, чтобы поговорить с вами
о моде. Как вы знаете, французы не любят путешествовать.
Француз привязан к дому, семье, верен своим привычкам и
охотно довольствуется уютным мирком. Он похож на птицу,
которой так хорошо в клетке, что она не желает улетать, даже
если дверца открыта. В самом деле, у француза есть веские
причины не покидать родину. Он не желает расставаться
с очаровательной женой-француженкой, с прославленной
1
Би шофф, Давид (1901—1931) — известный парижский Дом моды начала
ХХ века, где дебютировала знаменитая создательница мод Мадлен Вионне.—

Автопортрет Поля Пуаре, 1930е годы

национальной кухней и с винами, а их не

так-то просто достать в других странах.
Я, например, очень люблю хорошее вино
и знаю, как нелегко человеку без него
обойтись. И все же Америка неодолимо
влечет меня. Я приезжал сюда уже дваж-
ды, и мне кажется, что на меня благотвор-
но влияет здешняя атмосфера — атмосфе-
ра жизни, полной кипучей энергии, сози- Фрагмент платья Поля Пуаре, коллекция
«Оrangeavenue», 1925
дательного труда, здорового практицизма и
душевной ясности. Молодым, а тем более пожилым
французам следовало бы хоть разок побывать в Америке.
Но сегодня я пришел, чтобы пригласить вас на наши берега.
Я хочу сказать американкам: «Берегитесь! Вас обманывают!»
Вы думаете, будто верно следуете парижской моде, а на самом
деле не имеете о ней ни малейшего понятия! Люди, которых
вы посылаете в Париж и которые должны информировать вас
о новинках нашей моды, о многом умалчивают. Вы, современ-
ные женщины, кинозвезды, свободные, богатые, независимые,
приезжайте в Париж!
Когда вы заходите в американский модный дом, вам подбира-
ют готовую модель по размеру — 42, 44 или 46. Получается,
что главное в вас — это размер. В Париже возникнет ощуще-
ние, что модель создают специально для вас, учитывая вашу
индивидуальность, характер и привычки.
Зайдите к одному из наших знаменитых кутюрье, и вы почув-
ствуете себя не в магазине, а в мастерской художника: платье
должно быть похожим на вас, как портрет, написанный с нату-
ры. Сначала вы пройдете через калитку в кованой чугунной
ограде, потом откроется дверь — и вы увидите в вестибюле
архаический бюст Афродиты. Он поставлен там в знак прекло-
нения перед женской красотой и очарованием. Затем вы под-

Домашний халат в стиле ардеко от Поля Пуаре, 1920е годы

ниметесь на второй этаж по мраморной лестнице,

на площадке стоят бронзовые козочки. Они
символизируют грацию.
А потом вы войдете в просторные салоны с сереб-
ристо-розовыми стенами, похожие на гроты ним-
фы Калипсо. И, если вы и вправду женщина, у вас
голова пойдет кругом от всех этих зеркал, нежных
красок и сияющих ламп, и вы ощутите робость пе-
ред яркими впечатлениями, которые вас ожидают.
Вот появились манекенщицы, они идут легко и
величаво, словно богини, чьи ноги не касаются Фрагмент платья Поля Пуаре,
земли. Кругом тишина. Здесь нет органов, нет фоно- коллекция «Оrangeavenue», 1925
графов. Это храм красоты, и женщина, попавшая
сюда, должна призвать на помощь всю свою женскую муд-
рость, весь свой светлый разум, чтобы не поддаться бесчислен-
ным искушениям. С вами работает продавщица, она следит
за вашей реакцией. Если у вас железная воля, еще не поздно
спастись бегством, пообещав вернуться на следующий день.
Но если вы настоящая женщина, то не сможете сдержаться и
признаетесь, что вам хочется унести отсюда хотя бы одну-
единственную из этих чудесных вещей, в которых воплоти-
лись все восхищение, нежность и любовь, какие художник
может выразить с помощью тканей.
Неужели я безумец, если стремлюсь создавать платья не как
портной, а как художник, и если утверждаю, что мода — это
высокое искусство?
В городе Чикашей, штат Оклахома, я выступал перед тремя

тысячами молодых девушек. Я сказал им:
— Если вам хочется стать красивыми, не стоит читать модные
журналы, это бесполезно. К чему вам мода? Забудьте о ней,
просто носите то, что вам идет, что вам к лицу. Посмотритесь

Магазин Поля Пуаре с выставкой мехов, 1920е годы
в зеркало, запомните, какие тона выделяют ваш цвет лица

и от каких он кажется блеклым. Всегда выбирайте одежду
в тех тонах, которые подчеркивают ваши преимущества,
и если вам идет голубой, не считайте себя обязанными носить
зеленый только потому, что он сейчас в моде.
Я развивал эту тему примерно в течение часа, а потом спро-
сил, есть ли у присутствующих вопросы.
Мне передали несколько записок. Вопросы были такие: «Какие
цвета будут в моде этой зимой?» или «Какого цвета платье
лучше всего надеть на свадьбу?» Либо они ничего не поняли,
либо невнимательно слушали.

Желая сгладить неловкость, директор школы разрешила учени-

цам старших классов продефилировать передо мной, чтобы я
сказал каждой из них, какой цвет идет ей больше всего. Передо
мной прошагали полторы тысячи девушек, и я, взглянув им в
глаза, должен был мгновенно, словно ясновидящий, назвать
подходящий цвет. Я выкрикивал: «Голубой!», или «Зеленый!»,
или «Гранатовый!» — и девица с довольным видом удалялась.
Надо вам сказать, что я получал по тысяче долларов за
лекцию. Думаю, вы согласитесь, что это была не слишком
высокая цена.
Демонстрация коллекции Поля Пуаре, Париж, 1925

Говоря «получал», я несколько приукрашиваю действитель-

ность, потому что в момент расплаты мой менеджер таинст-
венным образом куда-то исчез. Он остался мне должен
250 000 франков, я искал его повсюду, и у него дома, и в дру-
гих местах, но все было напрасно. Перед тем как покинуть
Америку, я поручил моему адвокату взыскать деньги по суду.
Это оказалось нелегким делом: менеджер был пилот-люби-
тель, и вы, возможно, читали в газетах, что он погиб, попытав-
шись посадить самолет на крышу небоскреба. Он оставил
после себя только детей и долги.
Я нашел заметки, написанные во время самых первых

поездок в Америку, под влиянием сиюминутных впечатлений.
Вот они.
«Когда смотришь на Нью-Йорк с моста через Гудзон, при виде
этого тесного нагромождения домов становится трудно
дышать, словно какой-то великан поймал тебя и сжимает
в ладони. Ты восхищаешься этим чудом архитектуры, но оно
подавляет тебя.
Именно это тягостное ощущение чаще всего заставляет людей
ругать Америку. Слишком разителен контраст между гранди-
озными масштабами всего американского и скромными мас-
штабами обычного человека, прибывшего сюда из-за океана.
Приезжему нужно время, чтобы свыкнуться с этой несораз-
мерностью, а в первые дни ему не по себе, он страдает,
сам не зная почему».
Что такое Америка? Много этажей или, по крайней мере, лиф-

тов, много очков, много плевательниц, много воды со льдом,
но ни капельки фантазии.
По улице проходят толпы мужчин и женщин, они не глядят
друг на друга, не строят друг другу глазки. Они не представля-

ют, сколько нежности, презрения, страсти или благоговения

может выразить человеческий взгляд. Их глаза ничего не вы-
ражают. Они смотрят, но видят ли они?
Как-то вечером, возвращаясь из театра, я остановился,
чтобы полюбоваться феерическим зрелищем. Я стоял на
широком тротуаре, совсем близко от меня бесшумно катили
большие, удобные машины или, скорее, это были фантомы,
призраки машин. А напротив, на головокружительной
высоте, вырисовывались дома, мощные, как крепости,
со множеством одинаковых окон. В небе виднелись колоко-
ленки, беседки, храмы, фронтоны, озаренные розовым
светом и словно бы подвешенные к звездам. Куда бы я ни
поглядел, всюду к черному бархату небосвода возносились
башни, шпили, соборы, одни были освещены снизу доверху,
другие тонули во мраке, лишь на самой вершине сиял золо-
той огонек.
«Что за люди, что за сверъестественные существа, что за
боги живут в этих зданиях?» — невольно подумал я, потом
зашагал дальше и снова увидел колокольни, громадные
кубы, поставленные друг на друга, какие-то сказочные
замки, донжоны и террасы с причудливой игрой теней.
Я был в смятении, словно только что прослушал одну из
тех симфоний, от которых кровь стучит в висках, а сердце
готово выскочить из груди. Я видел Нью-Йорк во всем его
величии.
С чем это можно сравнить? Мне приходит на ум цивилизация
Древнего Рима. В самом деле, разве бой между Танни и Дем-
пси1, на котором присутствуют пятьдесят тысяч зрителей,
или матч между командами Армейского клуба и Принстона
1
Американские боксеры Джин Танни и Джек Демпси в 1927 г. оспаривали
титул чемпиона мира. Матч состоялся 22 сентября в чикагском «Солидарс-
Филд-Стадиум» в присутствии свыше 100000 зрителей.

не напоминают сражения гладиаторов в Колизее? Прошли ве-

ка, но человечество не изменилось, его все так же привлекают
жестокие игры, и при этом оно еще верит в прогресс. Посто-
янно развиваясь, оно в каком-то смысле не может сдвинуться
с мертвой точки. Несмотря на все достижения человечества —
подвиги духа, завоевания науки и чудеса храбрости,— оно
остается рабом своих извечных желаний, извечных страстей.
Сейчас, когда я диктую эту главу, передо мной лежат письма,

которые я написал из Гаррисберга, штат Пенсильвания, и из
Миннеаполиса. Чтобы попасть из одного города в другой, мне
пришлось сделать пересадку в Чикаго. Я ехал с вокзала на вок-
зал по широкому проспекту с головокружительной скоростью,
в плотном потоке машин. Вдруг дорога, вся целиком, и проез-
жая часть, и тротуары стали подниматься. Машины дружно
затормозили. За какое-то мгновение перед нами выросла
стена. Внизу по реке проплыл корабль. Через минуту мост
опустился, второй маневр был выполнен с такой же безукориз-
ненной четкостью и быстротой, как первый. И поток машин
двинулся дальше. Все произошло в полной тишине. Никто не
нажал на клаксон, не выругался, не заворчал. Никто не произ-
нес ни единого слова.
На вокзале чернокожий носильщик спросил номер вагона,
номер места, схватил мои чемоданы и убежал, сказав, что
будет ждать меня в поезде. (Верится с трудом.)
Обед на скорую руку или, как здесь говорят, quick-lunch, мел-
кие лонг-айлендские омары, дыня кассаба. Я просматриваю га-
зеты: «Вооруженные банды терроризируют Чикаго и водят за
нос полицию». Платформа, по обеим сторонам которой стоят
экспрессы для богатых пассажиров, похожа на узкую улицу,
протянувшуюся между двумя рядами черных домов с сияю-
щими окнами. По платформе молча движется толпа. Клубы

дыма, звонки, горы чемоданов. Все это напоминает мне фильм

«Вокруг света за восемьдесят дней». Но вот улица оживляется,
пассажиры бесстрастно, точно наделенные разумом автоматы,
предъявляют билеты ухоженным, щеголеватым чернокожим
проводникам в черных ливреях. Проводники широко улыба-
ются своим серьезным,
озабоченным гостям. Здесь
не видно провожающих:
родственники и друзья пас-
сажиров не должны созда-
вать толчею на платформе,
раз никуда не едут. Хотя нет,
я вижу величавую даму
с поджатыми губами,
в меховой накидке поверх
костюма, отороченного ме-
хом обезьяны. Она прово-
жает дочь. Ни напутствий,
ни причитаний, только по
щекам вдруг скатываются
две настоящие слезы. Не-
ужели я в Америке? Мне
показалось, будто я в Шатле.
А вот и маленькая миллиар-
дерша в сером каракулевом
манто, в высоких, до колен,
зимних ботиночках, с буке-
тиком ярко-красных искус-
ственных черешен, приколо-
тым к воротнику.
Зайдя в вагон, я обнаружи-
ваю там свои чемоданы и Модель Поля Пуаре, 1920

носильщика, улыбающегося до ушей. Чаевые. Свисток. Поезд

мягко и бесшумно трогается.
Мы едем со скоростью 55 миль в час, хоть это и незаметно.
Я обхожу свои владения. Вот вагон-ресторан, там снуют черно-
кожие официанты, одетые в белое и в белых перчатках. Клуб-
ный вагон, где стены отделаны металлом под красное дерево,
предназначен исключительно для мужчин. Оглядев два ряда
глубоких кресел, я различаю лишь очки, газеты и сигары. Лица
сидящих сливаются в одну сплошную линию, они так схожи
друг с другом, что кажется, будто их сделали на конвейере.
Если бы я увидел их еще раз, то не узнал бы. Выражение на
всех лицах одинаковое — упрямое и чопорное.
Мы мчимся через поля, покрытые снегом, через унылые плос-
кие пустоши, мимо фешенебельных пригородов, вроде нашего
Везине, только раз в двести побольше и с широкими аллеями,
по которым скачут всадницы не в дамском, а в обычном седле,
на головах у них жокейские картузы из черного бархата,
и рыжие волосы развеваются по ветру.
Дальше мы видим гигантские заводские корпуса, похожие на
казармы или замки без крыш. На огромных трубах сверху
вниз написаны названия предприятия или фирмы, например
«Hobart Fine Pianos».
F E
A O Q
M U U
E N I
R D P
I R M
C Y E
A N
N T

Таким образом, трубы приносят двойную пользу: и дымят,

и несут на себе рекламу! Замечательно!
Человек в форменном кителе просит меня назваться — на слу-

чай, если мне придет телеграмма. Он показывает купе, где я
смогу в любое время продиктовать телеграмму его помощни-
кам. Как не воспользоваться этой редкой возможностью?
Я пошлю телеграммы друзьям, просто так, удовольствия ради,
однако мне хотелось бы самому получить телеграмму в поезде.
Но я знаю, что этого не будет. Обидно.
Повсюду устроены приспособления, в которых я совершенно
не нуждаюсь. Кругом стоят плевательницы, но я не имею
привычки плеваться. И письменные приборы, но я не пишу в
поездах. В столешницах сделаны углубления, чтобы вставлять
бутылки и стаканы, но мы пьем только минеральную воду.
Посреди вагона пожилой, совершенно лысый и очень изыс-
канный джентльмен, которому, как кажется, за всю жизнь ни
разу не довелось рассердиться, курит сигару еще длиннее моей
(а моя обошлась мне в восем-
надцать франков). Рядом с
ним сидит пожилой секре-
тарь, слушает его и делает
записи в блокноте. Голос у
лысого похож на трещотку,
только очень тихую. Разо-
брать, что он говорит, совер-
шенно невозможно. Он убий-
ственно серьезен. Никогда не
улыбается. Впрочем, здесь ни-
кто не улыбается. Я давно это
заметил. Неужели все улыбки
остались во Франции? Здесь Туфли, изготовленные Марше для Поля Пуаре, 1920

можно увидеть только кривую усмешку, людям не до веселья,

они заняты делом. Неужели есть такая страна, где все постоян-
но улыбаются? Если есть, то это не страна, а курорт, туда надо
ездить в отпуск.
Я возвращаюсь на свое место. На столике — небольшой бук-
лет, в котором перечислены все чудеса этого образцового поез-
да, называемого «Twentieth Century Ltd.», и указаны все цены.
Сам поезд, как таковой, стоит 1 миллион 46 тысяч долларов,
то есть более 26 миллионов франков. Факт, конечно, интерес-
ный, только сообщать мне о нем не очень тактично.
Поезд обслуживает бригада из 32 человек, не считая цирюль-
ника, у которого есть отдельное помещение для работы, лакея,
в своем рабочем купе ночью он гладит одежду пассажиров,
и дипломированной няни, она же горничная, присматриваю-
щая за детьми и заботившаяся о дамах: в ее рабочем помеще-
нии установлена ванна. А еще она делает маникюр. И наконец,
в хвосте поезда находится observation car — последний вагон,
представляющий собой крытую террасу с балюстрадой, откуда
можно любоваться пейзажем, сидя в удобном садовом кресле.
Проблема, однако, в том, что никакого пейзажа здесь нет.
XIX. ГА С ТРО НО МИЯ
В самом начале этой книги я упоминал, что в детстве
отличался плохим аппетитом. Должен признаться,
с возрастом я стал чревоугодником, и теперь некоторые
мои друзья даже считают меня большим знатоком гастроно-
мии. Этой наукой, основанной на практическом опыте,
во Франции может заниматься каждый, поскольку у нас,
во-первых, лучшие в мире продукты, а во-вторых, самые
искусные повара.
Чтобы стать настоящим гурманом, надо пройти особую подго-
товку, накопить большой запас впечатлений, как приятных,
так и неприятных. Надо совершать экспедиции в район Бордо,
Шампань и Бургундию, чтобы изучить знаменитые вина и
развить в себе таланты дегустатора.
В Эперне, крупнейшем центре производства шампанского,
в одном отеле я видел, как иностранцы заказывали сотерн1.
Разве это не кощунство?
Я видел слезы главного сомелье «Серебряной Башни»: этот
хранитель гастрономических традиций плакал, потому что
иностранцы, опустошавшие его погреб, совершенно не разби-
рались в вине. «Эти невежды,— жаловался он,— берут мои
самые лучшие, редкие вина, люр-салюс2 1863 года, шато-ла-
фит3 1875 года, обрион4 1900 года, а после ужина просят
принести им кружку пива! Они, видите ли, еще не напились!»
Скоро на свете не останется настоящих знатоков вина, а наши
погреба опустеют. Разве можно восстановить энологическую
библиотеку и музеи, которые были раньше у Бракессака
(в кафе «Вуазен»), в «Мезон д’Ор» или в «Кафе Англэ»?
1
Французское белое вино, очень сладкое и концентрированное.
2
Французское сухое белое вино, легкое и деликатное.
3
Французское сухое красное вино, одно из самых известных вин Франции.
4
Французское легкое фруктовое вино.

ХIХ. ГАСТРОНОМИЯ
На мой взгляд, художнику нужно есть только вкусное, сквер-

ный обед должен вызывать у него такое же отвращение, как
неэстетичное зрелище. Я лучше обойдусь без ужина, чем стану
есть нездоровую или неумело приготовленную пищу. Мне все-
гда казалось, что составление меню и приготовление вкусного
ужина — это занятия, достойные аристократа.
Считается, что кухня — место сугубо прозаическое, однако
приготовление и поглощение еды могут радовать не только
тело, но и душу. По крайней мере, так я думаю всякий раз,
когда обедаю у моего друга Вердье1, замечательного шеф-пова-
ра старой школы и автора интереснейших книг о кулинарии.
В свое время я состоял в объединении гурманов под названием

«Клуб Ста». Там я пережил обиду, о которой хочу рассказать,
чтобы рассеять все недоразумения по этому поводу.
«Клуб Ста», объединявший сто любителей вкусной еды, воз-
главлял некто Натан Луи Форест, по профессии журналист.
У него был больной желудок. Когда он председательствовал на
банкете, то вынимал из кармана два свежих, только что из-под
курицы, яйца, незаметно передавал их повару и говорил:
«Три минуты». Как вы понимаете, его обязанности в клубе бы-
ли чисто символическими, и катар желудка ему не угрожал.
Однажды все мы, члены клуба, собрались отужинать на
«Парижской барже», которая во время сражения под Марной
была собственностью и резиденцией маршала Жофра2.
В приглашениях указывалось, что членам клуба не разрешает-
ся приводить с собой гостей. Мы должны были ужинать в
своем, узком кругу.
1
Один из самых известных рестораторов конца XIX — начала ХХ века, вла-
делец ресторана «Мезон д’Ор».
2
Жофр, Жозеф (1852—1931) — французский военачальник, герой Первой
мировой войны.

Мы сели за стол. По одну сторону от меня сидел мой друг

Крет, по другую — Ламбержак, до войны участвовавший в ве-
логонках, славившийся прямотой и хлесткими, язвительными
ответами тем, кто хотел его задеть. Впрочем, это только при-
бавляло ему обаяния.
Мне вспоминаются слова Лафонтена1:
Пир удался на славу.

На столе было все.
Но кое-кто испортил праздник.
Рядом с председателем сидел какой-то человек, мы видели

его в первый раз, и никто нам его не представил. Когда ужин
близился к концу, этот господин вдруг встал и предложил
всем продегустировать прекрасное, замечательное вино.
Он представлял фирму-производителя этого вина и привез на
пробу пятьдесят бутылок. Вино называлось «шато-де м. к.»
(не хочу приводить здесь название этого пойла, во-первых,
чтобы на меня не подали в суд, а во-вторых, не желаю делать
ему рекламу). «Вино, которое вы попробуете,— хвастался
представитель фирмы,— изготовлено в лучших традициях
Турени». Он хотел было пуститься в долгие рассуждения на
эту тему, но мы с Ламбержаком возмутились: «На официаль-
ных собраниях клуба нельзя заниматься продвижением
торговых марок, это записано в уставе».
Мы попросили представителя фирмы не нарушать устав
и сесть на место. Кругом поднялся ропот одобрения, все при-
сутствующие были согласны с нами. Однако месье де К...в...
запротестовал: по его словам, он вовсе не собирался занимать-
ся рекламой — в этом нет нужды, его вино и так достаточно
известно,— но хотел только подчеркнуть, что напиток изго-
1
Ла фон тен, Жан де (1621—1695) — французский баснописец.

тавливается по древней, ныне уже почти забытой технологии.

Он готов гарантировать качество и т. д. и т. п. Наконец, я не
выдержал и крикнул ему с места: «Ну все, хватит! У вас есть с
собой тетрадь с бланками заказов? Запишите, что я беру двес-
ти бутылок, и сядьте на место!»
Позже выяснилось, что эта отповедь произвела неприятное
впечатление, а месье де К...в... оказался личным гостем предсе-
дателя. (Надо же! А говорили, гостей не будет!) Но друзья об-
ступили меня и заверили в своей поддержке. Затем я ушел.
На следующий день я послал председателю Натану Луи Форес-
ту заявление, в котором просил больше не считать меня
членом клуба.
Ответа на письмо я не получил, однако мне пришел вызов на
Дисциплинарный совет. Я написал совету, что не признаю по-
добных судилищ и уже попросил аннулировать свое членство
в клубе. После чего руководящий комитет, или совет, или пре-
зидиум, заочно устроил надо мной суд чести и торжественно
исключил меня.
Вскоре состоялось еще одно собрание, куда меня, разумеется,
не пригласили. Почти все мои друзья были там, председатель
изложил события предыдущего собрания по-своему и с боль-
шими неточностями. Кажется, он нелестно отозвался о моем
поведении, и в итоге разгорелась ссора. После этого ужина
мои друзья создали новое объединение под названием «Насто-
ящий “Клуб Ста”» и предложили мне возглавить его, посколь-
ку именно я дал повод к его появлению. Оба клуба существу-
ют и по сей день, и оба развивают бурную деятельность...
После того памятного вечера я побывал на многих прекрасных
ужинах, однако ни на одном из них не подавали шато-де м. к.
Я сам научился готовить по рецептам некоторые блюда и даже

придумал новые. Например, чудесный омлет с луком-шалотом

и луком-резанцем. Но мой лучший рецепт — это яйцо в ме-

шочек по-рыбацки.
Когда вы будете есть мидии, не выливайте сок, сварите в нем
яйцо в мешочек, затем выложите его на ломтик поджаренного
хлеба, залейте сметаной, посыпьте тертым сыром и поставьте
в сильно разогретую духовку.
Поверх яйца образуется золотистая корочка, а внутри оно
останется мягким, потому что сметана предохраняет его
от жара духовки.
Когда вы воткнете вилку в яйцо, желток растечется и смешает-
ся с соком мидий. Это очень вкусно.
Мне всегда нравилось наблюдать, как готовят мои кухарки,
лучшими из которых, бесспорно, были Орели и Катрин.
Я не мог не упомянуть их, ведь они доставили мне столько
радости. Орели и Катрин поделились со мной кое-какими
профессиональными хитростями, но я держу их в секрете.
Я испытываю к этим женщинам не только благодарность
желудка, но и признательность сердца.
Сейчас, диктуя эти строки, я сижу на огороде, среди фасоли и
помидоров, мне приятно смотреть на них, потому что я пред-
вкушаю наслаждение, которые они мне доставят. Если мою
книгу будут читать в Америке, то не поймут, отчего я придаю
такое значение свежим овощам. В Америке их производят
промышленным способом и продают в консервных банках.
Я не одобряю такую практику, ведь помидоры созданы Богом,
а консервные банки придуманы людьми.
Я часто с ужасом думаю о превосходных поварах, которых по-
заимствовала у нас Америка и которые в кухонных цехах
больших американских отелей превратились в алхимиков и
препараторов... Мне бы хотелось вступиться за французскую
кухню, спасти ее традиции. Иностранцы, живущие в Париже,
ничего не смыслят в нашей национальной кулинарии, и, при-

обретая за доллары наших

лучших шефов, не знают,
какие требования к ним
предъявлять. Таким нанима-
телям все равно, что есть на
обед — суп «Кнорр», при-
правленный «виандоксом»,
или настоящую крестьян-
скую похлебку с ржаным
хлебом, овощами, вареной
гусятиной и салом, у кото-
рой естественный вкус и на-
туральные цвета — капуста
зеленая, морковь красная,
репа белая, сало розовое,
а в горохе не попадаются
кристаллики соды.
Я мечтаю до конца своих
дней сохранить здоровый
аппетит, чтобы наслаждать-
ся французской кухней.
Это мое любимое занятие
в свободное время, как
игра на скрипке для Колетт и Поль Пуаре в спектакле «Странница», 1920е годы.
Фото — В. Анри
Энгра .
1
О подобных увлечениях приходится слышать часто, во Фран-

ции у каждого Энгра есть своя скрипка. Но мне мало одной
лишь скрипки, я хотел бы еще играть на кларнете и гобое,
заниматься всеми искусствами на свете, чтобы получать от них
радость. Многие осуждали меня за это.
1
Энгр, Жан Огюст Доминик (1780—1867) — французский художник, обще-
признанный лидер европейского академизма XIX в.

Драматическое искусство —
тоже прекрасная возможность
отвлечься от повседневных за-
бот, так подумал я в ту мину-
ту, когда Колетт1 предложила
мне выступить вместе с ней на
сцене. Но тут, к моему изум-
лению, выяснилось, что про-
фессия актера до сих пор
считается у нас постыдной. Во
времена Мольера2 комедиан-
тов запрещалось хоронить на
кладбище, очевидно, какие-то
остатки этого предубеждения
сохранились и по сей день.
У меня в ушах и сейчас звучит
грозный голос месье Лазара
Вейлера, сенатора и председа-
теля нашего административ- Поль Пуаре за гримом для спектакля Колетт, 1927
ного совета. Он заявил, что о мо-
ем выступлении на парижской сцене, пусть даже в качестве
любителя, не может быть и речи. А я всю жизнь считал, что
самая большая роскошь в этом мире — быть независимым и
слушать только самого себя. И мне приятно вспомнить о тех
веселых днях, когда я ездил по провинции с этим спектаклем в
1
Ко летт, Сидони Габриель (1873—1954) — французская писательница, одна
из звезд Прекрасной эпохи. Автор многочисленных романов, в целом около
50 книг.
2
Мо ль ер (наст. имя Жан Батист Поклен) (1622—1673) — комедиограф
Франции и новой Европы, создатель классической комедии, по профессии
актер и директор. «Презренное» ремесло актера помешало Мольеру быть из-
бранным в члены Французской академии.

компании великой писательницы Колетт и других артистов,

а затем еще месяц участвовал в представлениях в Париже и
каждый вечер выходил на сцену, перевоплотившись в другого
человека.
Еще одним источником радости для меня стали книги: мне
нравилось не только читать их, но и издавать. В те времена,
когда я работал с Дюфи, мы составили и выпустили ежегод-
ник, который назвали «Альманах изящной словесности
и искусств». Он был напечатан на превосходной бумаге,
проиллюстрирован гравюрами Дюфи, и в нем приняли учас-
тие все выдающиеся живописцы, литераторы и рисовальщики
авангарда. Другие мои достижения в этой области — альбомы
Ириба и Лепапа, о них здесь уже упоминалось. Еще я издал
кулинарную книгу, где были собраны рецепты моих друзей,
как наиболее талантливых поваров-любителей, так и выдаю-
щихся профессионалов. Иллюстрации к этой книге создала
женщина, отличавшаяся большим умом, тонким чувством
прекрасного и превосходным знанием французской кухни,—
ее звали Мари-Аликс.
Еще одна изданная мною книга
была столь своеобразна, что я с
трудом решился упомянуть
о ней. Она называлась «Крошка
Поль на отдыхе, литературные
фрагменты, собранные одним
болваном и проиллюстриро-
ванные другим». «Другой бол-
ван» — это был Пьер Фо, такой
же озорной выдумщик, как и
«первый». В книге содержались
всевозможные шутки, скорого-
ворки и шаржи. Колетт, Николь Жиль и Поль Пуаре, 1930

Семья Поля Пуаре: Розин, Дениз, Колин, Мартин и Поль Пуаре, 1922. Фото — ЛипницкиВайоле
Как-то неловко останавливать внимание читателя на подоб-

ных пустяках, но после рассказа о моей основной деятельности
следует упомянуть и о моих забавах. Впрочем, я заслуживаю
снисхождения хотя бы потому, что не принял эти литератур-
ные упражнения всерьез и не объявил их краеугольным кам-
нем новой поэзии.
Правда, мою собственную литературную продукцию возвы-
шало и облагораживало соседство с отрывками из сочинений
Виктора Гюго1, Теофиля Готье2 и других гениев...
1
Гю го, Виктор Мари (1802—1885) — французский писатель, поэт, драма-
тург, глава и теоретик французского романтизма. Член Французской акаде-
мии (1841).
2
Го тье, Пьер Жюль Теофиль (1811—1872) — французский поэт и критик
романтической школы. Самый известный приключенческий роман «Капи-
тан Фракасс» (1863).

Последней книгой, которую я выпустил, стал рекламный

альбом под названием «Пан», который имел большой успех.
Альбом был предназначен для всех фирм, занимавшихся
созданием и продажей предметов роскоши. Мы делали его с
удовольствием — это верный путь к удаче. В период работы,
раз в две недели, по средам, самые знаменитые рисовальщики
собирались вместе и приходили ко мне обедать. Каждому
поручалось ответственное задание: придумать нестандартную
и убедителльную рекламу для отборных семян «Клоз»1,
костюмов портного О’Россена2 и бесценных безделушек,
выставленных на продажу антикваром Бенсимоном3.
Со мной сотрудничали Мартен, Диньимон, Тушаг, Люсьен
Буше, Оберле, Пьер Фо, Эдди Легран, Пьобер, Жорж Делав,
Камиль Беллег, Ван Моппес и рисовальщик животных Делю-
эрмоз. Иные из них тогда еще были никому не известными
молодыми художниками, и эта работа помогла им найти свой
путь в искусстве. Альбом «Пан» распространялся лишь среди
избранной клиентуры, на которую был рассчитан, но все лю-
бители искусства и библиофилы жаждали приобрести хотя бы
по экземпляру. Когда-нибудь о нем вспомнят, и он станет про-
тотипом иллюстрированного журнала нового поколения.
Тогда же, с помощью этих художников, я начал собирать
иллюстрированные книги, выпущенные в единственном
экземпляре, например книгу Жюля Ренара, напечатанную на
великолепной бумаге, в серии «Бернуар». Я дал ее почитать
одному из моих рисовальщиков, Жоржу Делаву: мне казалось,
1
Лидер мирового рынка семян овощных культур.
2
О'Россен, Станислас — известный английский портной, работал в Париже
в 1880—1930 годах. Прославился своими дорожными костюмами и
пляжными комплектами.— Прим. А. Васильева.
3
Известный парижский антикварный салон 1900—1920 гг., располагался на
рю Рояль.— Прим. А. Васильева.

что по складу характера он

напоминает Жюля Ренара.
Я разрешил ему во время
чтения делать зарисовки, ри-
совать акварелью и вписы-
вать свои замечания на по-
лях или даже между строк.
Однако моя затея была че-
ресчур дорогостоящей, и на
время пришлось от нее отка-
заться. Но я надеюсь, что в
будущем опять смогу соби-
рать такие книги, и в итоге
составится весьма обширная
коллекция.
Она станет для меня своего
рода утешением после того,
как из-за финансовых неуря-
диц мне пришлось распро-
дать коллекцию картин, ко-
торую я так долго и с таким
энтузиазмом собирал. Но
ведь это судьба всех коллек-
ций: обогатившись некото- В Биаррице, Вене, Каннах везде Пуаре — везде! 1920е годы
рым количеством шедевров, они рано или поздно продаются с

молотка по частям, а потом из их разрозненных фрагментов
составляются новые коллекции, уже по другому принципу.
Я безмерно далек от большевизма, но считаю, что отдельный
человек не вправе присваивать произведения искусства, пред-
ставляющие собой национальное достояние, под тем предло-
гом, что он богат. У кого достаточно денег, чтобы собрать
коллекцию картин, должен давать художникам средства

к существованию. Надо обязать его регулярно устраивать

общедоступную выставку приобретенных картин в одном из
государственных музеев. Если же коллекционер на это не
согласится, пусть выплачивает государству определенную
сумму, которая пойдет на приобретение картин никому не из-
вестных художников. Буду рад, если эту идею подхватит ка-
кой-нибудь министр-реформатор, когда захочется сделать что-
то полезное и нетривиальное.
Когда я устрою выставку произведений искусства и книг из
моего собрания, многие придут на нее, надеясь увидеть изыски
авангардизма, но будут весьма разочарованы. У меня почти
нет кубистов, нет ни одного сюрреалиста. Я не в состоянии
воспринимать искусство, если его язык становится туманным
Поль Пуаре. Лесной пейзаж. 1930е годы. Из коллекции А. Васильева

и маловразумительным. Природа
изъясняется прямо и внятно, зачем
же нам ее усложнять? Возможно,
именно это хотел сказать мне Жан
Кокто, когда однажды воскресным
днем зашел навестить меня. Я лежал
в постели, отдыхая после бурно про-
веденной субботы. Войдя в спальню,
Кокто сказал, что я, как в былые
времена, под словом «искусство»
подразумеваю простодушное любо-
вание действительностью.
И добавил: «Вы правы, дорогой мой
Пуаре... Всем пора вернуться к тако-
Поль Пуаре за мольбертом, 1929
му пониманию искусства... И совсем
скоро мы к нему вернемся».
Мне тогда показалось, что он в самом деле стремится к этому.
Возможно, было уже слишком поздно.
Но разве у художника есть иной стимул для творчества, кроме
природы, иной способ самовыражения, кроме попытки вос-
произвести увиденное? Все те, кто ищет источник вдохновения
вне природы, неизбежно впадают в пустые ухищрения и край-
ности. Яд может вызывать только болезненные разрастания и
чудовищные уродства, а природа, напротив,
бодрит нас и успокаивает. В то же время она исполнена гармо-
нии и соразмерности. Я всегда заботился о своем здоровье, как
физическом, так и духовном, считая его необходимым услови-
ем хорошего настроения и радостного труда. В этом секрет
моего успеха. Когда надо приготовить изысканное блюдо
или создать модель вечернего манто, мне не приходится
принуждать себя, я весь целиком отдаюсь работе. За что бы я
ни взялся, всегда делаю это с любовью, интересом и усердием,


в каждую созданную мной вещь я

вкладываю всю душу.
Думаю, это отражается на моих моде-
лях, и, когда люди разглядывают со-
зданное мною платье, им передается
часть моего энтузиазма. Вот за этим-
то особым обаянием моделей от
Пуаре и погнались те, кто решил
присвоить мое дело. К несчастью для
них, они не поняли, что им потребу-
ются такой же высокий профессиона-
лизм и культура труда, как у меня.
Вот почему их постигла неудача.
Вернувшись из Америки, я узнал,

что в мое гнездо наведался хищ-
ник. Он забрал у меня четырех
самых ценных сотрудников и вооб-
разил, будто отнял часть меня
самого. Казалось, у него есть все
необходимое, чтобы выстроить Рисунок Жозе Заморы для Поля Пуаре, 1920
мой дом заново, без меня, но хищ-
ник не умеет воспитывать чужих птенцов. Он не высижива-
ет яйца, а только разбивает и пожирает их. Что сталось
с теми беднягами, которых он переманил? Теперь каждый из
них — сам по себе и не знает, чем заняться. Неудивительно,
ведь им недостает творческой энергии, которой они подпи-
тывались от меня, скрытой в моем сердце и замыслах. Не-
ужели они не понимали этого? Неужели самоуверенность
может ослепить человека до такой степени?
Все, что мною сделано, я создал сам, руководствуясь интуи-
цией, повинуясь своему творческому импульсу, и довел

до завершающего этапа без чьей-

либо помощи. Да, вокруг меня
было множество сотрудников и
служащих, но это я вдохновлял их.
Заметьте, ни один из них, расстав-
шись со мной, не создал ничего
своего. Никто не добился известно-
сти, не сумел привлечь внимание
публики.
Художник замыкается в своем твор-
честве, он отдает частицу самого се-
бя всему, за что бы ни брался, при-
сутствует в каждом из своих творе-
ний. Это явление, возможно, имеет
Духи Поля Пуаре «Ночь Китая», 1911
нечто общее с радиоактивностью:
усилием воли художник раздваивается, и одно из его «я»,
энергетическое, переходит в его творения, а другое, веществен-
ное, остается жить среди людей. Вот почему нас так волнуют
некоторые картины старых мастеров: мы ощущаем в них
присутствие автора. Какой просвещенный и тонко чувствую-
щий любитель живописи не испытывал этого ощущения пе-
ред шедеврами Джотто, Эль Греко, Вермеера1 или Шардена2?
Надо полагать, такое чудо случается не каждый день.
Но при счастливом стечении обстоятельств, при особенно
мощном приливе вдохновения этот перенос энергии
становится возможным. И если подобное явление действи-
1
Вер ме ер, Ян (1632—1675) — нидерландский художник, мастер бытовой
живописи и жанрового портрета, символически олицетворяющих Голлан-
дию «золотого» XVII в.
2
Шар ден, Жан Батист Симеон (1699—1779) — французский живописец.
Натюрморты, бытовые сцены, портреты отмечены естественностью образов,
мастерской передачей света и воздуха.

Реклама духов «Ночь Китая», 1911

тельно существует, мне хочется надеяться, что люди распоз-
нали мое присутствие во многих моих произведениях —
ведь я истратил на них столько душевного жара, столько
любви!
Берясь за осуществление любого замысла, к какому роду дея-
тельности, к какой области он бы ни относился, я вкладывал
весь мой темперамент и эмоциональный опыт.
Если бы Кокто увидел меня сегодня утром, он с полным
правом сказал, что мое эстетическое кредо — простодушное
любование действительностью. Он бы увидел, как я сижу
на кухне, окна которой выходят на пищащий и квохчущий
курятник, и готовлю жареную дораду1 на сливочном масле
1
Рыба, переводится как «золотистая» по характерному пятну между глаз.

Примерка у Поля Пуаре, 1930

Реклама духов «Махараджа» фирмы «Розин», 1923

и цесарку с капустой: сегодня ко мне на обед придет друг.

Я занимаюсь стряпней и не считаю это проявлением малоду-
шия или наивности, напротив, вижу в этом доказательство
силы и независимости и нисколько этого не стыжусь. Работая
на кухне, я получаю такое же удовольствие и с таким же
упорством добиваюсь совершенства, как в давние времена,
когда строил и оформлял три баржи — «Любовь», «Наслажде-
ния» и «Оргии» — или составлял композиции новых духов.
Можно ли передать словами безмерную, чистую радость
творца, увидевшего реальное воплощение своего идеала?
И можно ли подсчитать, сколько всего я создал, сколько
раз испытывал это блаженство, вознаграждавшее за муки
творчества?
Однажды у меня возникла идея — извлекать ароматы из
листьев тех растений, у которых в парфюмерии обычно ис-
пользуются цветы и корни. И я забавлялся, экспериментируя
с листьями герани (они стали основой для духов «Борджиа»),
затем мастикового дерева и бальзамических трав, растущих на
песчаных равнинах Прованса. Я заказал стеклодувам особые
модели флаконов для этих эссенций. А потом мои юные уче-
ницы из школы декоративно-прикладного искусства расписа-
ли флаконы дивными цветами и арабесками. Одновременно
я заказал ковры и драпировки из набивных тканей с узорами,
каких никто еще не видел даже в самых смелых мечтах.
Я поехал в Венецию и показал мастерам в Мурано эскизы
люстр, детали для них изготавливались при мне, и я видел,
как мои модели чудесным образом оживали, выходя из стекло-
дувных трубок. В Милане я отбирал образцы драгоценной
парчи из сокровищниц соборов. На фабриках Лиона для меня
создали набивные ткани по новым рисункам, я направлял
руку ваятелей, украшавших скульптурами стены современных
дворцов.

Баржа любовных наслаждений и праздников Поля Пуаре, Париж, 1925
Интерьер на барже Поля Пуаре, Париж, !925

Баржа Поля Пуаре у моста Алекс, Париж, 1925
Поль Пуаре за дегустацией духов, 1925

Бутик «Розин» на улице ГрандПале, Париж, 1924

...Я давал советы скульпторам Нунция,

Вырезавшим на двери фигуру Вакха...
И я создал новые силуэты, которые то становились облегаю-

щими футлярами и широкими мантиями, то превращались
в чашечки цветов и колокола. Я придал им форму, цвет, по-
движность, наделил жизнью. Еще я добился для них мировой
славы и уважения публики. Это было уже слишком. У некото-
Интерьер бутика «Розин», Париж, 1925

Ансамбль ателье «Мартин», Париж, 1927

Духи Поля Пуаре «Розин», 1920е годы

Духи «Арлекин» фирмы «Розин», 1920

рых банкиров разгорелись глаза, они отняли мое дело и захо-

тели управлять им по-своему. Представьте себе, что врач
решил насильно лечить абсолютно здорового человека, сдав-
ливать ему легкое и делать пневмоторакс, то есть подменять
нормальную работу органа искусственным процессом.
«К чему эти бесполезные фантазии, духи из листьев и все та-
кое? Вы по натуре художник? Ну так вот вам крем для бритья
в тюбике, очень качественный, успокаивающий раздражение
кожи, придумайте для него удачное название! А все эти
ваши флаконы, новые идеи нам не нужны, слишком
дорого обходятся. Мы банкиры, а не художники, наша
задача — делать деньги! Хватит с нас изысков, нам нужна
серийная продукция, которую можно будет продать всем
и каждому. У нас свои методы работы, и мы не выбрасываем
деньги на ветер».
А другой говорил мне: «Ваша юбка-брюки — просто вздор,
она нам ни к чему, она отпугивает покупателей. Вы наприду-
Производство духов фирмы «Розин», 1920

мывали нелепые модели, которые мы не можем показать

людям, и поскольку вы не хотите нас понять, мы больше не
будем вам платить. Ха-ха-ха!»
А третий запретил мне заказывать обивочную ткань или
драпировки по новым рисункам. Сначала надо продать то,
что залежалось у нас на складе, говорил он. Я не мог больше
заводить личные связи с фабрикантами, не мог никого
вдохновлять. Персоналу было строго приказано не общаться
со мной. Вообразите сцену из сказки: злые колдуньи и враж-
дебные феи столпились вокруг постели королевы, чтобы
не дать ей произвести на свет дитя. Она должна была умереть
в муках.
Но вышло по-другому: королева исчезла, а колдуньи погибли.
Ха-ха-ха!
XX. ФИ ЛО СОФ
Вот она, моя жизнь — ровно пятьдесят лет. Вся она умести-
лась в томике, насчитывающем триста страниц. Возможно,
стоило бы рассказать о ней более подробно? Хотя мне было
приятно вначале просмотреть ее целиком, а сейчас взглянуть
на сокращенный вариант. Вероятно, эта работа доставила мне
больше удовольствия, чем читателю.
Я попытался проследить,
как нить моей жизни, по-
степенно разворачиваясь,
вычертила сложный ор-
намент, подобно лентам,
которые фокусники вер-
тят вокруг палки, выпи-
сывая все более и более
причудливые круги и
спирали, они словно бы
превращаются в громад-
ные распускающиеся цве-
ты. Я был зачинателем
многих славных дел. Точ-
нее, я, если можно так вы-
разиться, был факелом, от
которого зажглось немало
ярких огней. Теперь, ока-
завшись вдали от меня,
эти огни погасли или за-
тянулись пеплом. Никто
из предавших меня не до-
бился успеха. На моем
жизненном пути было
столько интересного и ув- Поль Пуаре, 1930. Фото — Липницки

ХХ. ФИЛОСОФ
Поль Пуаре за примеркой, Париж, 1935

лекательного, что я до сих пор с удовольствием вспоминаю
все его этапы, в том числе и праздничный вечер 24 декабря
1924 года, когда кучка наглецов сговорилась встретиться под
моей крышей, хоть я и не приглашал их. Меня взяла в кольцо
беспощадная банда, одна из тех изысканных великосветских
банд, что зовутся консорциумами. В гардеробе недосчитались
нескольких меховых манто. От меня стали требовать, чтобы я
вернул их, однако многие из этих пропавших манто никогда
не существовали в действительности. Ж.Л.Ф., прибывшая без
верхней одежды, по ошибке прихватила на обратном пути
чью-то шубу. Мадам М.С., выходя, увидела свое манто из вы-
дры на незнакомой даме, которая явилась без приглашения.
Это был конец всего.

Поль Пуаре и актриса Жозефина Бейкер на празднике святой Катерины, ноябрь, 1925

Через несколько дней произошло слияние

моей фирмы с неким акционерным обще-
ством. Дальнейшее вы знаете.
Человек, накануне вечером беззаботно

прогуливавшийся по улице, поутру сидит
на краю тротуара, лицо у него разбито,
взгляд блуждает. Когда комиссар участли-
во спрашивает, что с ним случилось, он от-
вечает: «Не знаю. Помню только, что их
было много. Один бил, другие стояли на
стреме. Не уверен, что смогу опознать их,
разве только двоих-троих... Но полиция
наверняка скоро выйдет на след. Ведь это
профессионалы».
Именно это и произошло со мной. Я ни на
кого не держу зла, уже смирился с тем, что
Ток от Поля Пуаре, 1920
больше не буду богатым. А вот сборщик
налогов все никак не смирится. Некоторые
люди продолжают требовать от меня денег,
почему-то считая, что они должны у меня
быть. А я и не думал, что без денег можно
чувствовать себя таким счастливым. Я жи-
ву в живописном уголке Иль-де-Франс.
Пусть в комнате у меня порой идет дождь,
зато когда я распахиваю окно, передо мной
открывается великолепный вид, здесь пол-
но воздуха и света, я наслаждаюсь и днев-
ным зноем, и ночной прохладой. Я здесь
один (да, мадам, совсем один), хотя у меня
еще осталось несколько друзей. У меня
взрослые дети, которых я обожаю и кото- Поль Пуаре с детьми, 1930

рые, как мне кажется, любят меня. Правда, я их часто ругаю,

но ведь мне так хочется, чтобы они знали о жизни все то, что
знаю я.
Я с огромным удовольствием вернулся к живописи, всегда ее
любил и никогда не бросал окончательно. Созерцая природу,
нельзя удержаться от восторженных возгласов, столь же есте-
ственнно наше желание запечатлеть это величественное зрели-
ще на полотне, и, на мой взгляд, нет на свете более прекрасно-
го и возвышенного занятия. Поговаривали, что мои картины
были созданы не мной. Возможно, в один прекрасный день
найдется дурак, который скажет, что и эта книга написана
кем-то другим.
Поль Пуаре на празднике, 1930

Мари Аликс. Портрет Поля Пуаре, 1925

Обложка первого издания книги Поля Пуаре «Одевая эпоху», 1930

Поль Пуаре, 1925

Факсимиле Поля Пуаре
Мне предлагали вернуться в деловой мир. Это вполне возмож-

но. Я способен создать еще много новых моделей. В этом слу-
чае я, быть может, когда-нибудь выпущу в свет второй том
своих воспоминаний. Но я заранее прошу читателя извинить
меня, если по независящим от автора обстоятельствам второй
том окажется тоньше, чем первый.
Ле Жибе, Мези,
июль — август 1930 г.
Мемуары
Серия «Mémoires de la mode от Александра Васильева»
ПУАРЕ ПОЛЬ
ОДЕВАЯ ЭПОХУ
Перевод с французского Н. Ф. Кулиш
Предисловие и научное редактирование А. А. Васильева
Ведущий редактор серии Н. В. Комарова

Художественное оформление: А. Б. Архутик
Сканирование, обработка фотографий
и цветокоррекция: А. Е. Комаров
Корректоры О. В. Круподер, В. А. Нэй
Подписано в печать с готовых диапозитивов 16.06.2011 г.

Формат 70×90/16. Гарнитура «Miniature».
Печ. л. 24. Тираж 3000 экз.
Заказ №
ООО «Издательство «Этерна»
115477, г. Москва, Кантемировская ул., д. 59а
Тел./факс 755-81-23
E-mail: eterna-izdat@mtu-net.ru
www.eterna-izdat.ru
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ЭТЕРНА»
представляет
ЭЛЬЗА СКИАПАРЕЛЛИ
Моя шокирующая жизнь
Скиапарелли — имя, прозвучавшее на весь мир! Почему? Объяснение вы найдете в ее книге

воспоминаний, оригинальной и по форме, и по содержанию. Эльза Скиапарелли ознаменова-
ла целую эпоху в моде. Постоянная соперница Коко Шанель. Полная приключений жизнь
Скиап, как она себя называла, вплетается в историю Высокой моды. В ее творчестве соедини-
лись классицизм, эксцентричность и остроумие. Каждая ее коллекция производила сенсацию,
для нее не существовало ничего невозможного. Она первая создала бутик, привлекла таких ху-
дожников, как Жан Кокто, Кристиан Берар и Сальвадор Дали, помочь ей своим вдохновени-
ем, первая превратила обычное дефиле в яркое, праздничное шоу и заложила основы того, что
в будущем будет именоваться prêt-à-porter. Эта книга — такое же творение Эльзы, как и ее мо-
дели, отмечена знаком «Скиап», как все, что она делала. Большой художник рассказывает нам
о своих надеждах и амбициях, успехах и поражениях, о любви, неприязни и внутренней борь-
бе. Книга проиллюстрирована работами известных художников и фотографов. Предисловие
Александра Васильева. Перевод с французского.
АННИ ЛАТУР
Волшебники Парижской моды
Эта книга проливает свет на то, каким образом в обществе, живущем во все более ускоряю-
щемся ритме, появились эти непререкаемые авторитеты, управляющие вкусом,— модистки.
Перед вами своеобразный учебник по истории моды, секреты которой Анни Латур раскрыва-
ет в этой книге. Узнаваемый с первого взгляда почерк прославленных парижских кутюрье
выработался, по мнению автора, под влиянием колдовского очарования Парижа, благодаря
наследию великих художественных и технических традиций Франции. Латур начинает исто-
рию с Марии Антуанетты и ее «министра моды» Розы Бертэн. На протяжении всех лет после
Французской революции в каждый период колдовали свои волшебники моды, среди них —
Леруа, портной, одевавший Жозефину; целая династия Вортов; Жак Дусе; сделавший перево-
рот в моде Поль Пуаре; и наконец, более близкие автору по времени – Люсьен Лелонг, Мадлен
Вионне, Магги Руфф, Жанна Ланвен, Коко Шанель, Эльза Скиапарелли, Жак Фат, Кристиан
Диор, Юбер де Живанши и др. Об авторе: Анни Латур — французская писательница, историк
моды, журналист; внесла значительный вклад в историю моды. Перевод с французского.
Тайны парижских манекенщиц
Третья книга замечательной серии от Александра Васильева представляет воспоминания двух

парижских манекенщиц, открывающие многочисленные закулисные тайны парижской моды:
• ПРАЛИН. Парижская манекенщица
• ФРЕДДИ. За кулисами парижской моды
Теперь вы будете знать о модных тайнах все!

Александр Васильев рассказывает...
Совместный проект издательства «Этерна»

и радиостанции «Говорит Москва»
Книга+диск с голосом любимого автора в подарок!
Александр Васильев — блестящий рассказчик, чьи выступления в СМИ всегда привлекают
огромную аудиторию. В этой книге и на диске воспроизведены эфиры авторской радиопере-
дачи Ирины Кленской на радио «Говорит Москва». Узнаваемый голос и текст, от которых не-
возможно оторваться, а также богатый иллюстративный материал делают уникальным это из-
дание. Читайте, смотрите, слушайте!
«Когда Александр Васильев только усаживается у микрофона, уже в этот момент начинаешь
переживать, что радио — искусство не визуальное, а акустическое. Движение глаз, ироничная
улыбка, взмах руки — все ярко и отточенно сопровождает увлекательный рассказ. Но когда я
читаю то, что слышал в эфире, на страницах книги, мне почему-то кажется, что все виденное
мной из аппаратной радиоэфира легло на бумагу без потерь». Николай Яременко, главный
редактор радиостанции «Говорит Москва».
Великолепно исполненная книга, на мелованной бумаге, с большим количеством полноцвет-
ных иллюстраций, многие фотографии публикуются впервые.
Каждый экземпляр+диск в индивидуальной термоупаковке.

Пуаре. Одевая эпоху PDF

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Пуаре. Одевая эпоху PDF

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Серия «Memoires de la mode от Александра Васильева»

Paul Poiret. En habillant l'eґpoque

Серия «Mеґmoires de la mode от Александра Васильева»

Благодарим Кристиана Дюме-Львовского (Париж) за содействие в издании книги

Предис ловие, научное редактирование и фотографии из личного архива

Дизайн cерии — Александр Архутик

Сканирование, обработка фотографий и цветокоррекция: А. Е. Комаров

На переплете — Поль Пуаре, Париж, 1930

© Éditions Grasset et Fasquelle, 1978

Предисловие к русскому изданию . . . . . . . . . . . . . . . 7

Вы держите в руках уникальную книгу, которая три четверти

вара и декоратора Андре Грульта, стала называть себя Николь

встрече молодого кутюрье с княгиней Барятинской, одевав-

езную задачу — худеть. Стройная, худощавая женщина остает-

пускал ни одного Дягилевского балета, даже сохранилось пла-

И как грустно сознавать, что ни один отечественный музей даже

России после исторического показа в 1911 году, и некоторые

«Я познакомилась с Полем Пуаре сразу после свадьбы в 1923 го-

в одном из берлинских кафе, тем самым сорвал контракт и

платьев. В пику Пуаре, чьи авторские духи фирмы «Rosine»

которых опубликована в этом издании впервые. Продажу своих

уникальные фотографии из своего личного архива для подго-

В мае 2005 года весь мир коллекционеров модной одежды был

Одна из последних выставок Пуаре прошла недавно в Нью-

Мать часто брала меня с собой,

глянулся один ярко раскра-

Короткая история из жизни лучше, чем длинное предисловие,

сестер, и все дожили до

В коридоре я снова встретил дядю Поля, он не знал, чем за-

напольным часам и обратно. Он был уже стар и порой терял

ное здание с огромным парком, впоследствии оно стало собст-

Помню годы, проведенные

бочонка с водой. Или же, залюбо-

малейшего понятия о химии, измельчал их и складывал в гер-

хочется отметить: уже тогда я интересовался тем, что впослед-

шерсти, лионская парча — казалось, жизнь разом открыла мне

Затем мы всей семьей поехали в Бретань, где я так скучал, что

Когда мне было двенадцать, мы переехали с узкой и грязной

в Массийоне, чтобы я не заразился. Я был очень ранимый и

Школьные рисунки Поля Пуаре

поразить учителей изысканными манерами за столом.

в драматургии. Ах! Какие незабываемые часы я провел

И сцена из «Сына Жибуайе»1, в которой де Фероди роняет

Парижа смотрели «Гуляк»1, «Славных

Две модели с турнюрами, 1874

ми мастерами той поры, и, несмотря на внушительные размеры,

в семье ниспровергательскими и пу-

Каждый вечер, отправляясь по реке

мы остановились в маленьком ресторанчике, где нас ожидал

В годы, предварявшие выставку 1889 года, мы каждое утро и

тов, в шелке, если только он не безу-

А еще я рисовал причудливые туалеты. Это были не прорабо-

меня сумму. Теперь мне не надо было тас-

пробуждаются уважение и интерес

узнал, что всякий раз, как он на-

и одновременно приветливое, как

принадлежит месье Шошару, а тот за обедом не просто на-

боясь, что их осыплют оскорблениями грубия-

Улица де ла Пэ, ок. 1900

ставили продавщицам фирмы. По большей части это были

нице, она выбросилась в окно. И он, едва выйдя за порог,

Мадам Лемениль, заведующая отделом оригинальных фасо-

Моей первой моделью стал во-

Серия «Memoires de la mode от Александра Васильева»

Платья от Ч.Ф. Ворта, 1898. Музей Метрополитен, НьюЙорк