Б.И.

Пуришев

ЗАРУБЕЖНАЯ
ЛИТЕРАТУРА
ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ

АльянС
i=fcsSi
ЦП
тпцшййЛ' Ц иитш'! *
л АЛАЧАТП > A А А Л
A A
. ф . «Q> . ф . ф <, 4 > . <ф . Ф oJtyjHl
1 1 A UIIII

ЗАРУБЕЖНАЯ
ЛИТЕРАТУРА
ЭПОХА
ВОЗРОЖДЕНИЯ
СОСТАВИТЕЛЬ
Б. И. ПУРИШЕВ

3-е издание стереотипное

Перепечатка со второго издания 1976 г.

Второе издание допущено Министерством

просвещения СССР в качестве
учебного пособия для студентов
филологических специальностей
педагогических институтов

^льлнС
Москва 2011

0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0
П 88 Зарубежная литература. Эпоха Возрождения. Учеб. пособие для
студентов филол. специальностей пед. ин-тов. Сост. Б. И. Пуришев.
3-е издание, стериотипное, — ООО «Издательство Альянс», 2011. —
639 с.

В «Зарубежной литературе» собраны тексты произведений, изучение которых преду­

смотрено учебной программой для студентов педагогических институтов. Тексты снабжены
комментариями, помогающими понять особенности быта, нравов и культуры народов.

8И

ISBN 978-5-91872-011-0

9"7 8 5 9 1 8 «7 2 0 1 1 О

© Правопреемники, 2010
ISBN 978-5-91872-011-0 ® Оформление, О О О «Издательство Альянс», 2011 г.
 ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Настоящее издание хрестоматии по зарубежной

литературе эпохи Возрождения в основном повторяет
двухтомное издание, выпущенное Учпедгизом в 1959—
1962 гг.
В него внесены некоторые поправки, уточнения и
дополнения, а отдельные тексты заменены другими.
Первый выпуск хрестоматии включает литерату­
ру итальянскую, испанскую, португальскую и фран­
цузскую. Следующий выпуск посвящен литературам
английской, немецкой, нидерландской, далматской,
венгерско-хорватской, чешской и польской.
6. Пуришев
 Ф. ЭНГЕЛЬС ОБ ЭПОХЕ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Современное исследование природы — единственное, которое
привело к научному, систематическому, всестороннему развитию,
в противоположность гениальным натурфилософским догадкам
древних и весьма важным, но лишь спорадическим и по большей
части безрезультатно исчезнувшим открытиям арабов, — современ­
ное исследование природы, как и вся новая история, ведет свое лето­
счисление с той великой эпохи, которую мы, немцы, называем, по
приключившемуся с нами тогда национальному несчастью, Рефор­
мацией, французы — Ренессансом, а итальянцы — Чинквеченто а
и содержание которой не исчерпывается ни одним из этих наиме­
нований. Это — эпоха, начинающаяся со второй половины X V века.
Королевская власть, опираясь на горожан, сломила мощь феодаль­
ного дворянства и создала крупные, в сущности основанные на на­
циональности, монархии, в которых начали развиваться современ­
ные европейские нации и современное буржуазное общество; и в
то время как горожане и дворянство еще продолжали между собой
драку, немецкая Крестьянская война пророчески указала на гряду­
щие классовые битвы, ибо в ней на арену выступили не только вос­
ставшие крестьяне, — в этом уже не было ничего нового, — но за
ними показались предшественники современного пролетариата с
красным знаменем в руках и с требованием общности имущества на
устах. В спасенных при падении Византии рукописях, в вырытых
из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом
предстал новый мир — греческая древность: перед ее светлыми
образами исчезли призраки средневековья; в Италии наступил не­
виданный расцвет искусства, который явился как бы отблеском
классической древности и которого никогда уже больше не удава­
лось достигнуть. В Италии, Франции, Германии возникла новая,
первая современная литература. Англия и Испания пережили вскоре
вслед за этим классическую эпоху своей литературы. Рамки старого
orbis terrarum 6 были разбиты; только теперь, собственно, была

* Буквально: пятисотые годы, т. е. шестнадцатое столетие.

6
Буквально: круг земель; так назывался у древних римлян мир, земля.
 Ф. Энгельс об эпохе Возрождения 5

открыта земля и были заложены основы для позднейшей мировой

торговли и для перехода ремесла в мануфактуру, которая, в свою
очередь, послужила исходным пунктом для современной крупной
промышленности. Духовная диктатура церкви была сломлена; гер­
манские народы в своем большинстве прямо сбросили ее и приняли
протестантизм, между тем как у романских народов стало все более
и более укореняться перешедшее от арабов и питавшееся новооткры­
той греческой философией жизнерадостное свободомыслие, подго­
товившее материализм XVIII века.
Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережи­
тых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в
титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и ха­
рактеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие совре­
менное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не
людьми буржуазно-ограниченными. Наоборот, они были более или
менее овеяны характерным для того времени духом смелых искате­
лей приключений. Тогда не было почти ни одного крупного чело­
века, который не совершил бы далеких путешествий, не говорил бы
на четырех или пяти языках, не блистал бы в нескольких областях
творчества. Леонардо да Винчи был не только великим живописцем,
но и великим математиком, механиком и инженером, которому обя­
заны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики.
Альбрехт Дюрер был живописцем, гравером, скульптором, архи­
тектором и, кроме того, изобрел систему фортификации, содержав­
шую в себе некоторые идеи, которые много позднее были вновь
подхвачены Монталамбером и новейшим немецким учением о фор­
тификации. Макиавелли был государственным деятелем, истори­
ком, поэтом и, кроме того, первым достойным упоминания военным
писателем нового времени. Лютер вычистил авгиевы конюшни не
только церкви, но и немецкого языка, создал современную немецкую
прозу и сочинил текст и мелодию того проникнутого уверенностью
в победе хорала, который стал «Марсельезой» XVI века. Герои того
времени не стали еще рабами разделения труда, ограничивающее,
создающее однобокость, влияние которого мы так часто наблюдаем
у их преемников. Но что особенно характерно для них, так это то,
что они почти все живут в самой гуще интересов своего времени,
принимают живое участие в практической борьбе, становятся на
сторону той или иной партии и борются кто словом и пером, кто
мечом, а кто и тем и другим вместе. Отсюда та полнота и сила
характера, которые делают их цельными людьми. Кабинетные уче­
ные являлись тогда исключением; это или люди второго и третьего
ранга, или благоразумные филистеры, не желающие обжечь себе
пальцы.
И исследование природы совершалось тогда в обстановке все­
общей революции, будучи само насквозь революционно: ведь оно
должно было еще завоевать себе право на существование. Вместе с
6 Ф. Энгельс об эпохе Возрождения

великими итальянцами, от которых ведет свое летосчисление новая

философия, оно дало своих мучеников для костров и темниц инкви­
зиции. И характерно, что протестанты перещеголяли католиков в
преследовании свободного изучения природы. Кальвин сжег Серве-
та, когда тот вплотную подошел к открытию кровообращения, и при
этом заставил жарить его живым два часа; инквизиция по крайней
мере удовольствовалась тем, что просто сожгла Джордано Бруно.
Революционным актом, которым исследование природы заявило
о своей независимости и как бы повторило лютеровское сожжение
папской буллы, было издание бессмертного творения, в котором
Коперник бросил — хотя и робко и, так сказать, лишь на смертном
одре вызов церковному авторитету в вопросах природы. Отсюда
начинает свое летосчисление освобождение естествознания от тео­
логии, хотя выяснение между ними отдельных взаимных претензий
затянулось до наших дней и в иных головах далеко еще не завер­
шилось даже и теперь. Но с этого времени пошло гигантскими ша­
гами также и развитие наук, которое усиливалось, если можно так
выразиться, пропорционально квадрату расстояния (во времени)
от своего исходного пункта.
(«Диалектика природы». — Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20, с 345—
347.)
ИТАЛЬЯНСКАЯ
ЛИТЕРАТУРА
 ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ВЕК

<з^)

Петрарка
Ф р а н ч е с к о П е т р а р к а (Francesco Petrarca, 1304—1374) —итальян­
ский писатель, глава старшего поколения гуманистов. Родился в Ареццо в семье
нотариуса, изгнанного вместе с Данте в 1302 г. на Флоренции за принадлеж­
ность к партии белых гвельфов. Слушал право в Монпелье и Болонье. В Авинь­
оне (город на юге Франции, с 1309 г. — резиденция пап) вступил после смерти
родителей (1326 г.) в духовное звание. В 1330 г. поступил на службу к карди­
налу Колонна. В 1333—1337 гг. совершил путешествие во Францию, Фландрию
и Германию, во время которого (в Люттихе) открыл некоторые из неизвестных
в то время речей Цицерона («De officiis»). В 1337 г. он покинул резиденцию
папы и удалился в селение Воклюэ
(неподалеку от Авиньона), где
провел в тишине и уединении че­
тыре года. Здесь он начал писать
латинскую поэму «Африка»
(1338—1342 гг.), воспевающую
деяния римского полководца Сци­
пиона Африканского. Здесь же
написаны многие из его лучших
стихотворений, посвященных Лау­
ре, с которой он впервые встре­
тился в 1327 г. (Лаура умерла в
1348 г.). В 1341 г. Петрарка по
обычаю поэтов древности коро­
нуется лавровым венком на Капи­
толии в Риме и с этого времени
становится признанным главой ли­
тературного мира Италии. Его
слава выходит далеко за пределы
родины. Его внимания домогают­
ся многие итальянские и инозем­
ные государи. Папа дает ему дип­
ломатические поручения и осыпает
его милостями (что не мешает
Петрарке в ряде сонетов, в экло­
гах и письмах беспощадно бичевать
пороки папской курии).
Однако, когда до Петрарки
доходит известие о восстании
римского народа против власти Петрарка (по рисунку конца XIV в.).
10 Итальянская литература

аристократии и о возведении Кола ди Риенци в звание народного трибуна

(1347 г.), он пишет последнему пламенное послание, в котором при­
ветствует римлян в их борьбе за свободу, а также посвящает Риенци
патетическую канцону на итальянском языке: «Новому правителю римского
народа» («A un nuovo rettore del populo romano»), в которой приветствует в
нем вождя обновленной Италии. К 1342—1343 гг. относится его знаменитый
трактат, написанный в диалогической форме, «Тайна», или «О презрении к
миру» («De contemptu mundi»), раскрывающий внутренний мир Петрарки с
его душевным разладом, метанием от нового к старому и его неспособностью
заглушить в себе средневекового человека. В начале пятидесятых годов он
сближается с Боккаччо, дружественная связь с которым продолжается в после­
дующие годы. Последние двадцать лет своей жизни Петрарка проводит в Се­
верной Италии. Живя в Милане, где ему покровительствует Джованни Вискон­
ти, он начинает писать трактат «О средствах против счастья и несчастья»
(«De remediis utrisque fortunae», 1358—1366 гг.), в котором говорит об измен­
чивости судьбы, о быстротечности всего земного, о небесном благе, но также
выявляет и новые ренсссансные стороны своего мировоззрения. Помимо упомя­
нутых произведений, перу Петрарки принадлежит еще ряд сочинений на латин­
ском языке.
Величайшим созданием Петрарки явилась, однако, книга лирики на италь­
янском языке, известная под названием «И Canzoniere» («Книга песен») —
собрание стихотворений: сонетов, канцон и пр., посвященных Лауре. Эта книга
создала Петрарке заслуженную славу одного из величайших лириков европей­
ской литературы. Образ Лауры выступает также в аллегорической поэме в
терцинах «Триумфы», которую Петрарка начал писать в 1356 г.

О ПРЕЗРЕНИИ К МИРУ
Книга состоит из трех диалогов. Беседу ведут Франциск (Франческо) Пет­
рарка и блаженный Августин (353—430 гг. н. э.), один из наиболее прослав­
ленных «отцов западной церкви», родоначальник средневековой схоластики, ав­
тор знаменитой «Исповеди», выдающийся оратор, чье «римское красноречие»
глубоко импонировало Петрарке.

...Ф р а н ц и с к. Что ты называешь «глубоко проникать»? Хотя,

как мне кажется, я понимаю тебя, но хотел бы, чтобы ты объяснил
мне точнее.
А в г у с т и н . Вот в чем дело. Общеизвестно и даже славнейшим
из сонма философов засвидетельствовано, что среди вещей, наво­
дящих страх, первенство принадлежит смерти, до такой степени,
что самый звук слова «смерть» искони кажется человеку жестоким
и отталкивающим; однако недостаточно воспринимать этот звук
внешним слухом или мимолетно вспоминать о самой вещи: лучше
изредка, но дольше помнить о ней и пристальным размышлением
представлять себе отдельные члены умирающего, как уже холо­
деют конечности, а середина еще страдает и обливается предсмерт­
ным потом, как судорожно поднимается и опускается живот, как
жизненная сила слабеет от близости смерти, и эти глубоко запав­
шие, гаснущие глаза, взор, полный слез, наморщенный, свинцово-
серый лоб, впалые щеки, твердый, заостренный нос, бледные губы,
на которых выступает пена, цепенеющий и покрытый коркой язык.
 Петрарка 11

сухое нёбо, усталую голову, вадыхающуюся грудь, хриплое бормо-

танье и тяжкие вздохи, смрадный запах всего тела и в особенности
ужасный вид искаженного лица. Все это будет представляться
легче и как бы наглядно во всей совокупности, если человек станет
внимательно вдумываться в виденную им картину чьей-нибудь
памятной смерти, ибо виденное прочнее запечатлевается в памяти,
нежели слышанное. Поэтому в некоторых монашеских орденах, при­
том наиболее благочестивых, еще и в наше время, враждебное доб­
рым обычаям, не без глубокой мудрости соблюдается правило,
чтобы послушествующие этому строгому уставу созерцали тела
усопших в то время, когда их моют и готовят к погребению, дабы
воспоминание о горестном и плачевном зрелище, коего они были
очевидцами, служило им вечным предостережением и удерживало
страхом их души от всех надежд преходящего мира. Вот что я разу­
мел под словами «глубоко проникать», а не так, как вы, случайно,
по привычке, произносите слово «смерть», вроде того как вы изо
дня в день повторяете, что ничего нет более достоверного, нежели
смерть, и ничего менее достоверного, нежели час смерти, и тому
подобное; все это проходит без следа и не укореняется в памяти.
Ф р а н ц и с к . Теперь легче соглашаюсь с тобою, что узнаю
теперь в твоих словах многое такое, что я часто молча говорю сам
себе. Однако запечатлей, если возможно, в моей памяти какой-
нибудь знак, который бы отныне предостерегал меня, дабы я не
лгал самому себе и не обольщался моими заблуждениями, ибо,
сколько я вижу, от стези добродетели отклоняет умы именно то, что
люди, признав цель достигнутой, не стремятся дальше.
А в г у с т и н . Мне приятно слышать это от тебя, ибо это —
речь не праздного и зависящего от случайностей, а многосторонне
взвешивающего ума. Итак, даю тебе знак, который никогда тебя
не обманет: каждый раз, когда, размышляя о смерти, ты останешься
неподвижным, знай, что ты размышлял без пользы, как о любой
другой вещи; но если во время самого размышления ты будешь
цепенеть, дрожать и бледнеть, если тебе будет казаться, что ты
уже терпишь смертные муки; если, сверх того, тебе придет на мысль,
что лишь только душа выйдет из этих членов, она должна тотчас
предстать на вечный суд и дать точнейший отчет в своих поступ­
ках и словах за всю протекшую жизнь; наконец, что более нечего
надеяться ни на телесную красоту, ни на мирскую славу, ни на
талант, ни на красноречие, ни на богатство или могущество, что
судью нельзя ни подкупить, ни обмануть, ни умилостивить, что
сама смерть — не конец страданий, а лишь переход к новым; если
к тому же ты представишь себе тысячи разнообразных истязаний
и пыток, и треск и гул преисподней, и серные реки, и кромешную
тьму, и мстительных фурий, наконец, весь ужас темного Орка а в

• Орк — преисподняя.
12 Итальянская литература

целом и что превосходит все эти беды — бесконечную непрерыв­

ность мучений, и отсутствие всякой надежды на их прекращение,
и сознание, что господь уже более не сжалится и гнев его пребудет
вовеки; если все это одновременно предстанет твоему взору не как
выдумка, а как действительность, не как возможность, а как необ­
ходимость неминуемая и почти уже наступившая, и если ты будешь
не мимоходом, а усердно предаваться этим тревогам, и не с отчая­
нием, а с полной надеждою, что божья десница властна и готова
исторгнуть тебя из всех этих бед, лишь бы ты обнаружил способ­
ность к исправлению, и если ты искренно пожелаешь подняться и
будешь стоек в своем желании, — тогда будь уверен, что ты раз­
мышлял не напрасно.

Ф р а н ц и с к . Благодарю тебя за столь жалостливое чувство;

но чего еще я могу ждать от человеческой помощи?
А в г у с т и н . От человеческой — ничего, но от божественной —
очень многого. Воздержным может быть лишь тот, кого бог спо­
добит; следовательно, от него надо домогаться этой милости, при­
том в особенности со смирением и часто со слезами. Он обыкно­
венно не отказывает в том, чего у него просят пристойно.
Ф р а н ц и с к . Я делал это так часто, что почти боюсь стать
ему в тягость.
А в г у с т и н . Но ты просил без достаточного смирения и без
должной вдумчивости; ты всегда оставлял про запас местечко для
будущих страстей, всегда предугадывал своим молитвам отдален­
ный срок. Говорю это на основании опыта, ибо так бывало и со
мною; я говорил: дай мне целомудрие, но не сейчас; подожди не­
много, скоро наступит время; еще моя жизнь в цветущем возрасте,
пусть она идет своими путями, повинуется своим законам, ибо
больше срама будет, если она вернется к этим юношеским влече­
ниям; поэтому лучше я откажусь от этого, когда с годами
сделаюсь менее способным на это и когда, пресытившись насла­
ждениями, я буду обеспечен против возврата похоти. Разве ты
не понимаешь, что, говоря так, ты просишь одного, а желаешь
другого?

А в г у с т и н . Я еще не коснулся главных ран твоей души, и

я с умыслом откладывал это, дабы сказанное под конец прочнее
укоренилось в памяти. О другом из тех плотских влечений, кото­
рые мы здесь затронули, нам придется в дальнейшем говорить
подробнее.
Ф р а н ц и с к . Итак, веди меня, куда хочешь.
А в г у с т и н . Если ты не будешь бесстыдно упрям, нам
больше не о чем спорить.
Ф р а н ц и с к . Ничего не радовало бы меня больше, как если
бы с земли исчез всякий повод к спору. И сам я всегда лишь
 Петрарка 13

неохотно спорил даже о вещах, которые были мне как нельзя луч­
ше известны, ибо спор даже между друзьями имеет в себе что-то
грубое, неприязненное и противное дружеским отношениям. Но пе­
рейдем к тому, насчет чего, по-твоему мнению, я тотчас соглашусь
с тобою.
А в г у с т и н . Ты одержим какою-то убийственной душевной
чумою, которую в новое время зовут тоскою (acidia), а в древно­
сти называли печалью (aegritudo).
Ф р а н ц и с к . Самое имя этой болезни повергает меня в трепет.
А в г у с т и н . Без сомнения, потому, что она давно и тяжко
терзает тебя.
Ф р а н ц и с к . Каюсь, что так. К тому же, почти во всем, что
меня мучает, есть примесь какой-то сладости, хотя и обманчивой;
но в этой скорби все так сурово и горестно, и страшно, и путь
к отчаянию открыт ежеминутно, и каждая мелочь толкает к гибели
несчастную душу. Притом все прочие мои страсти сказываются
хотя частыми, но краткими и скоропреходящими вспышками, эта
же чума по временам схватывает меня так упорно, что без отдыха
истязает меня целые дни и ночи; тогда для меня нет света, нет
жизни: то время подобно кромешной ночи и жесточайшей смерти.
И, что можно назвать верхом злополучия, я так упиваюсь своей
душевной борьбою и мукою, с каким-то стесненным сладостра­
стием, что лишь неохотно отрываюсь от них.

А в г у с т и н . Я тщательно обдумал все заранее; речь наша

будет о смертной женщине, на обожание и угождение которой ты
потратил большую часть своей жизни. Я сожалею об этом и
сильно дивлюсь столь глубокому и долговременному безумию в
человеке такого ума.
Ф р а н ц и с к . Останови свою бранную речь, прошу тебя. Смерт­
ными женщинами были и Фаида и Ливия. Притом известно ли
тебе, что ты заговорил о женщине, чей дух, чуждый земных забот,
горит небесной жаждою, в чьих чертах, если только есть правда
в мире, сияет отблеск божественной красоты, чей характер — обра­
зец нравственного совершенства, в чьем голосе и взоре нет ничего
смертного, чья походка обличает существо, высшее человека? Пом­
ни это хорошенько, и тогда, думаю, ты поймешь, какие слова ты
должен употреблять.
А в г у с т и н . О безумный! Так-то ты уже шестнадцатый год
питаешь пламя своей души лживыми обольщениями? Поистине
не дольше властвовал над Италией знаменитый Ганнибал, не чаще
выдерживала она натиски вооруженных полчищ, не сильнее пылала
в пожарах, нежели тебя за это время палила огнем и одолевала
приступами неистовая страсть. Однако нашелся же человек, кото­
рый, наконец, заставил Ганнибала удалиться; твоего же врага кто
14 Итальянская литература

отвратит от твоей выи, раз ты запрещаешь ему уйти и даже сам,

сознательно и добровольно, приглашаешь его оставаться у тебя?
Несчастный! Ты радуешься собственной беде. Но когда последний
день закроет эти очи, чарующие тебя до гибели, когда ты уви­
дишь ее лицо, искаженное смертью, и бледные члены, тебе будет
стыдно, что ты приковал твою бессмертную душу к бренному,
жалкому телу, и ты будешь краснеть, вспоминая о том, что ты теперь
так упрямо утверждаешь.

О СРЕДСТВАХ ПРОТИВ СЧАСТЬЯ И НЕСЧАСТЬЯ

ЧАСТЬ 1
СЧАСТЬЕ

16. О благородном происхождении. Кровь всегда одного цвета.

Но если одна светлее другой, это создает не благородство, а телес­
ное здоровье. Истинно благородный человек не рождается с вели­
кой душой, но сам себя делает таковым великолепными своими
делами.
53. О богатстве. У богатого больше завистливых чувств, чем
радости. Большие богатства приобретаются с трудом, хранятся с
хлопотами, тратятся с огорчением. Если ты расточителен, израсхо­
дуешь их быстро. Если ты скуп, превращаешься в сторожа, и богат­
ство владеет тобою, а не ты богатством.
56. О даче в рост. Чем больше скупость, тем больше жестокость.
Смерть приближается к тебе так, как к твоему должнику срок
уплаты тебе. Ростовщики, как прокаженные, жили обыкновенно
отдельно от других людей. Их избегали, как людей, больных при­
липчивой болезнью. Ибо ростовщик по-настоящему убивает
человека.
92. О славе. Ни один бедный человек не ищет репутации иму­
щего кроме как для лучшего обмана других. Так и дурной человек
ищет репутации хорошего только для обмана. Лучше не иметь
славы, чем иметь ложную славу. Ибо и настоящая поддерживает­
ся с трудом. Завистливый народ ее ненавидит, а зависть добирает­
ся даже до вещей сокрытых. Люди редко бывают тем, чем кажутся.
Присутствие уменьшает славу. Подобно тому, как тень не может
родиться и держаться сама по себе, так и слава: если фундаментом
ей не служит добродетель, она не может быть ни истинной, ни
прочной. Похвала полезна умному, вредна глупому.
Хвала глупых у людей ученых почитается бесчестием, а ува­
жение их — подозрительным.
117. О посмертной славе. Многие надеются заслужить славу,
будучи достойны бесславия и поступают, как заблудившиеся: ду­
мают, что идут вперед, а возвращаются назад. Слава никогда не
 Петрарка 15

помогает мертвым. Живым она много раз была гибельна. Что было
причиною смерти Туллия а , если не великая слава о его учености.
Т о же можно сказать о Сократе и Зеноне.

ЧАСТЬ II

НЕСЧАСТЬЕ
5. О низком происхождении. Ты будешь тем знатнее, чем- более
низкородны и гадки твои родители, если ты оказался добродетель­
ным. Все благородство будет твоим, и ты станешь предком благо­
родного потомства. Гораздо похвальнее зачинать знатный род, чем
найти его начатым другим. Достоинство не утрачивается от низкого
происхождения человека, лишь бы он заслужил его своей жизнью.
И, действительно, если добродетель дает истинное благородство,
я не вижу, что может помешать кому бы то ни было стать благо­
родным.
Ниже мы приводим ряд стихотворений из сборника «11 Canzoniere» («Книга
песен»).
Сборник состоит из сонетов (всего их 317) 6 , канцон, баллад, секстин и
мадригалов и делится на две части: «На жизнь Лауры» и «На смерть Лауры».

НА Ж И З Н Ь ЛАУРЫ
СОНЕТ (19)
Есть существа, которые летят
навстречу солнцу, глаз не закрывая;
другие, темноту предпочитая,
до сумерек в укромных гнездах спят;
И есть еще такие, что назад
не повернут, в огонь себя бросая:
несчастных страсть погубит роковая;
себя, несчастный, ставлю с ними в ряд.
Красою этой дамы ослепленный,
я в тень не прячусь от ее сиянья,
не жду, чтобы скорее ночь пришла.
Судьба дала мне это испытанье.
Слезится взгляд, но, как завороженный,
стремлюсь туда, где я сгорю дотла.
а
6
Имеется в виду Марк Туллий Цицерон.
Цифрами в скобках отмечен порядок расположения стихотворений в
итальянском издании «II Canzoniere».
16 Итальянская литература

НОВОМУ ПРАВИТЕЛЮ РИМСКОГО Н А Р О Д А

КАНЦОНА (53)
Высокий дух, царящий в этом теле,
Где для себя нашел приют со славой
В сем мире мудрый, доблестный сеньор,
Которого народ почтил державой,
Чтоб звать изгоев к древней колыбели
И в Риме править суд и приговор,—
К тебе мой зов! Опричь тебя, позор
Сейчас царит во всей моей земле:
Уже никто пороков не стыдится;
По лучшим дням не страждет, не томится
Италия, погрязшая во зле,
В дремоте, в дряхлости, во мгле;
Ужель навек? Ужель не пробудится?
О, если б мог я в космы ей вцепиться!

Не верю я, что это усыпленье

Она встряхнет, хотя б на звук призыва,
Убитая злосчастием своим.
Но, может быть, твоим рукам то диво
Дано свершить, — и, сбросив цепененье,
Свою страну опять возглавит Рим!

Клади же на седины, что мы чтим.

Спокойно длань, — на смятый их покров, —
И подыми ленивицу из пыли!
Я, чьи глаза так много слез пролили,
Спасителя узреть в тебе готов.
Так! Если с марсовых сынов
Сойдет позор и Рим клеймо избудет,—
Он лишь тебе обязан этим будет!

Античная стена, кого боится

И чтит поныне мир, припоминая
Протекшие века и глядя вспять;
Гробницы, где почиют, отдыхая,
Останки тех, чья слава будет длиться,
Пока не кончит мир существовать;
Все, что могло от тленья убежать, —
Все от тебя целенья ранам ждет!
О верность Брута, доблесть Сципионов,
Как сладок будет вам расцвет законов,
Когда до вас молва о них дойдет!
 И, первый мужества оплот,
Фабриций а наш как радоваться станет!
Он скажет: «Рим в величье вновь воспрянет!»
О если есть до мира дело небу,
То души, опочившие в достойном
И светлом месте, скинув плоть во прах.
Ждут от тебя конца гражданским войнам,
Пожравшим все, что людям на потребу
Даровано, и сеющим лишь страх
В святых, но опозоренных местах,
Что в логова убийц превращены,
Где добрым людям зло грозит отплатой,
Где меж обломков алтарей и статуй
Едва ль не все неистовства видны.
Как на земле дела чудны:
К усобицам зовут и бьют тревогу
Колокола, назначенные богу!
Рыдают жены; слышен отовсюду
Плач малых сих; шлют старики проклятья
Своим годам и кличут смертный час;
И черно-серо-белая вся братья 6
И с нею толпы нищенского люду
Взывают: «Господи, помилуй нас!»
И беднота являет напоказ
Перед тобою мириады ран,
Которые смутили б Ганнибала8;
О, поспеши взглянуть, как запылала
Господня горница, как лих изъян,
И утиши страстей вулкан.
Которые раздором нашим правят,—
И небеса дела твои прославят!
Медведи, волки, львы, орлы и гады
Величественной мраморной колонне
Чинят, как и друг другу, тьму невзгод г .
От них идут обиды славной донне д ,
Тебя зовущей выполоть рассады,

• Брут, Сципионы (Сципионы Африканские Старший и Младший) и Кай

Фабриций олицетворяют для Петрарки добродетели республиканского Рима.
6
Монашеские ордена: черные — бенедиктинцы, серые — францисканцы, бе­
лые 1— доминиканцы.
г
Ганнибал был для римских писателей олицетворением беспощадности.
Аллегорический перечень гербов крупнейших римских феодалов, в]>аж»
дующих
я
с родом Колонна.
£ * • : - ••"•
Славная донна — Рим.
У;
2 . Зак 4433 А '. {.
•у «• •• ' -в
18 Итальянская литература

Где лишь сорняк цветение дает;

Уж тысячный и больше минул год
С тех пор, как нет воинственных сердец,
Воздвигших все, что погибает ныне.
О сыновья, погрязшие в гордыне,
И матери, поправшие венец!
Но ты — супруг ей, ты — отец!
Так будь же ей помогою сильнейшей,
Как в горестях мирских отец святейший!
Лишь изредка высокое стремленье
Не тормозится злобною судьбою.
Не любящей великие дела;
Но, уровняв дорогу пред тобою,
Она со мной вступила в примиренье
И на себя похожа не была;
Ведь никогда еще в сем мире зла
Ни перед кем не открывался путь,
Как пред тобой, чтоб увенчаться славой;
Гражданственности новой, величавой
Зиждителем и верным стражем будь,
Чтоб возгласить когда-нибудь:
«Отцы служили юной и могучей,
Я ж старую спас в смерти неминучей!»
Тебе, канцона, на скале Тарпейскойа
Предстанет муж, что повсеместно чтим
За то, что поли другими, не собою.
Скажи ему: «Незнаемый тобою,
Но верный друг, которым ты любим,
Велит сказать, что ныне Рим,
Подняв глаза, омытые слезами,
Тебе хвалу поет семью холмами».

СОНЕТ (57)
Мгновенья счастья на подъем ленивы.
Когда зовет их алчный зов тоски;
Но, чтоб уйти, мелькнув, — как тигр, легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.
Скорей снега согреются, разливы
Морей иссохнут, невод рыбаки

а
Тарпсйская скала, т. е. Капитолий, — местопребывание римской верхов-
ной власти.
В горах закинут там, где две реки,
Евфрат и Тигр, влачат свои извивы
Из одного истока, Феб зайдет,
Чем я покой найду иль от врагини,
С которой ковы на меня кует
Амур, мой бог, дождуся благостыни.
И мед скупой устам, огонь полыни
Изведавшим, не сладок, поздний мед!

СОНЕТ (61)

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край, и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз

Я ощутил, когда и не приметил.
Как глубоко пронзен стрелой, что метил
Мне в сердце бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоны,

Какими оглашал я сон дубрав,
Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слав

Стяжали ей, певучие канцоны, —
Дум золотых о ней, единой, сплав!

СОНЕТ (68)
Священный вид земли твоей родной
Язвит мне совесть скорбию всечасной,
Взывая: «Стой! Что делаешь, несчастный?»
И в небо указует путь прямой.
Другая мысль вступает с этой в бой
И говорит: «К чему побег напрасный?
Ты должен перед донною прекрасной
Предстать опять с повинной головой!»
Я слышу эти речи, но угрюмо
Безмолвствую, как тот, кто впал в унынье.
Узнавши неожиданную весть;
20 Итальянская литература

И снова восстает на думу дума...

Кто победит, не знаю: но поныне
Все длится бой; надолго ли — бог весть 1

СОНЕТ (112)
Сеннуччоа, хочешь, я тебе открою,
как я живу? Узнай же, старина:
страдаю, как в былые времена,
и остаюсь во всем самим собою.
И та, кому я предан всей душою,
как прежде — то надменна, то скромна,
то снисходительна, то холодна,
то благодушна, то гроза грозою.
Здесь пела, здесь сидела, здесь прошла,
здесь обернулась, здесь, как стрелы, очи
вонзила в сердце, взяв навеки в плен,
здесь грустной, здесь веселою была...
О милой помышляю дни и ночи.
Как видишь, у меня без перемен.

МАДРИГАЛ (121)
Смотри, Любовь: для донны молодой
И власть твоя, и скорбь моя презренна.
О, как она меж двух врагов надменна!
Ты вся в броне, — она ж в тафте простой»
Плетя косу, сидит в траве босая,
Меня презрев, тебя не замечая.
Я полонен; но если, сострадая,
Могла б помочь ты силой стрел твоих, —
Отмсти, Владычица, за нас двоих!

КАНЦОНА (129)
От мысли к мысли, от горы к другой
нехожеными я иду путями:
душа когда-то отдохнуть должна
над тихою пустынною рекой
а
Флорентиец Сеннуччо дель Бене — поэт, приятель Петрарки.
 Петрарка 21

или в долине меж двумя горами,

где, безутешна и любви полна,
то весела она,
то в слезы, то бесстрашна, то страшится
и лик меняет мой, отобразив
на нем любой порыв,
так что не скрыть того, что в ней творится.
Сказал бы, кто не меньше перенес:
— Он любит. Но любим ли? Вот вопрос.

Для глаз моих угла жилого вид —

смертельный враг. Ищу отдохновенья
в горах высоких и в лесах глухих.
Иду — и мысль на месте не стоит,
о милой думаю и наслажденье
порой в страданьях нахожу своих.
Порой хочу от них
избавиться, но, сам себе не ворог,
я тут же думаю: «Повремени.
А вдруг настанут дни,
когда поймешь, что ты любимой дорог?»
От этой думы к новой — ровно шаг:
«Неужто правда? Но когда? Но как?»

Остановясь порой в тени холма

иль под сосной и выбрав наудачу
скалы обломок, я пишу на нем
прекрасный лик. Когда же от письма
вернусь к себе, замечу вдруг, что плачу,
и удивлюсь: «О чем же ты? О чем?»
Пусть, о себе самом
забыв, когда не отрываю взгляда
от милой, заблуждаюсь глубоко!
Мадонна далеко,
но собственной ошибке сердце радо.
Повсюду вижу я мою любовь,
готовый заблуждаться вновь и вновь.

Она не раз являлась предо мной

в траве зеленой и в воде прозрачной,
и в облаке не раз ее найду.
И Леда перед этой красотой
сочла бы дочь-красавицу невзрачной, —
так затмевает солнца свет звезду.
Чем дальше забреду,
чем глубже место, тем мою отраду
22 Итальянская литература

прекрасней нахожу. Но вот обман

растает, как туман,—
и камнем хладным я на камень сяду,
и оживет холодный камень тот
и вновь рукой по струнам проведет.
На самую высокую из гор,
куда не могут дотянуться тени
других вершин, всхожу: ведь только там
охватывает безутешный взор
всю полноту душевных злоключений.
Там предаюсь спасительным слезам,
поняв, что к тем местам,
где ненаглядная моя осталась,
неблизок путь. И про себя тогда
шепчу: «Смотри туда,
где, может, по тебе истосковалась,
как ты по ней, любимая твоя».
И этой думою утешен я.
Канцона, за горами,
где глубже и прозрачней небосвод,
меня над речкой ты увидишь снова,
где в рощице лавровой
благоуханный ветерок поет:
душа расстаться с милой не сумела,
и здесь перед тобою — только тело.

СОНЕТ (132)

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он — любовь, то что же
Любовь? Добро ль? Но эти муки, боже!..
Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..
На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?
Коль им пленен, напрасны стоны. То же,
Что в жизни смерть, — любовь. На боль похоже
Блаженство. «Страсть», «страданье»—тот же звук.
Призвал ли я иль принял поневоле
Чужую власть? Блуждает разум мои.
Я — утлый челн в стихийном произволе,
И кормщика над праздной нет кормой.
Чего хочу, — с самим собой в расколе,—
Не знаю. В зной — дрожу; горю-—зимой.
 СОНЕТ (134)

И мира нет — и нет нигде врагов;

Страшусь — надеюсь, стыну — и пылаю;
В пыли влачусь — и в небесах витаю;
Всем в мире чужд — и мир обнять готов.
У ней в плену неволи я не знаю;
Мной не хотят владеть, а гнет суров;
Амур не губит и не рвет оков;
И жизни нет конца, и мукам — краю.
Я зряч — без глаз; нем — вопли испускаю;
Я жажду гибели — спасти молю;
Себе постыл — и всех других люблю;
Страданьем — жив; со смехом — я рыдаю;
И смерть и жизнь — с тоскою прокляты;
И этому виной, о донна, — ты.

Н А ПАПСКУЮ КУРИЮ В АВИНЬОНЕ

СОНЕТ (137)
Разгневал бога алчный Вавилон а ,
забывший, что такое чувство меры,
притон, где культом Вакха и Венеры
культ Зевса и Паллады заменен.

Я верю в правый суд — свершится он:

другой султан б придет и примет меры
к тому, чтобы единым центром веры
был навсегда Багдад 8 провозглашен.

Конец наступит идолослуженью,

кумиры будут наземь сметены
и преданы дворцы владык сожженью.

Бразды правленья будут вручены

достойным, и столицы украшенью
послужат памятники старины.

* Вавилон со времен библии служил олицетворением греховной жизни.

• Новый справедливый папа.
» Рим.
24 Итальянская литература

СОНЕТ (138)

Источник скорби, бешенства обитель,

храм ереси, в недавнем прошлом — Рим,
ты Вавилоном сделался вторым,
где обречен слезам несчастный житель.

Тюрьма, горнило лжи, добра губитель,

кромешный ад, где изнывать живым,
неужто преступлениям твоим
предела не положит вседержитель?

Рожденный не для этих святотатств,

ты оскорбляешь свой высокий чин.
Во что ты веришь, девка площадная?
В беспутство? Во всесилие богатств?
На землю не вернется Константин,
из-за тебя не заслуживший рая.

СОНЕТ (160)
Как тот, кто чудо видит в первый раз,
Амур и я на наше смотрим диво,
любуясь той, что, как никто, красива, —
и вновь восторг переполняет нас.

Сиянью звезд сродни сиянье глаз,

и для меня надежней нет призыва:
тому, в чьем сердце благородство живо,
случайные светила не указ.

О, как за нею наблюдать чудесно,

когда сидит на мураве она,
цветок среди травы напоминая)

О, как весенним днем она прелестна,

когда идет, задумавшись, одна,
для золотых волос венок сплетая!

СОНЕТ (169)
Задумчивый, надеждами томимый,
брожу один, стараясь стороной
всех обходить — за исключеньем той.
кого в душе зову своей любимой,
тогда как от нее, неумолимой,
бежать бы мне, бежать, пока живой:
она, быть может, друг себе самой,
а нам с Амуром враг непримиримый.

И вот она идет, и, если я

не ошибаюсь, светом состраданья
на этот раз наполнен гордый взгляд.

И тает робость вечная моя,

и я почти решаюсь на признанья,
но вновь уста предательски молчат.

СОНЕТ (218)
Меж стройных жен, сияющих красою,
Она царит — одна во всей вселенной,
И пред ее улыбкой несравненной
Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Амур как будто шепчет надо мною:

Она живет — и жизнь зовут бесценной;
Она исчезнет — счастье жизни бренной
И мощь мою навек возьмет с собою.

Как без луны и солнца свод небесный,

Без ветра воздух, почва без растений,
Как человек безумный, бессловесный,

Как океан без рыб и без волнений,

Так будет все недвижно в мраке ночи,
Когда она навек закроет очи.

СЕКСТИНА (237)
У моря нет так много рыб средь волн,
И никогда на небе, под луною,
Так много звезд не созерцает ночь,
Так много птиц не прячется средь рощи,
Так много трав не всходит на лугах, —
Как много дум приносит сердцу вечер.
26 Итальянская литература

Я тщетно жду, чтоб наступил тот вечер,

Который плоть мою спасет из волн а
И даст покой мне где-нибудь в лугах.
Еще никто доныне под луною
Так не страдал, как я: то знают рощи,
Где одинок влачусь я день и ночь.

Давно уж сна меня лишила ночь;

Встречаю вздохами рассвет и вечер
С тех пор, как я Любовью изгнан в рощи.
Мне сон обресть трудней, чем быть без волн
Морям, иль меркнуть солнцу пред луною,
Иль травам не расти весной в лугах.

Терзаем думами, весь день в лугах

Брожу и плачем оглашаю ночь,
И лик меняю следом за луною.
Едва лишь мгла ознаменует вечер, —
Из глаз бегут потоки слезных волн
И мнут луга, и заливают рощи.

Враждебны города, приветны рощи

Для дум моих, и вот в густых лугах
Я прохожу, внимая рокот волн,
Средь сладкой тишины, что дарит ночь.
Вот почему так призываю вечер
И жду, чтоб солнце скрылось пред луною.

О, если б с тем, кто так любим Луною б ,

Мог сон делить я средь зеленой рощи,
А та, кто мне несет до срока вечер,
С Луною и Любовью здесь, в лугах,
Могла б со мной одна пробыть всю ночь,
И солнце не вставало б ввек из волн)

Близ бурных волн, блиставших под луною,

О песнь, родившаяся в ночь средь рощи,—
В лугах ты завтра встретишь мирный вечер!

* То есть чтобы подошел конец жизни, который прекратит потоки слез.

0
Так любим Линою Энлимион — в греческой мифологии царь Элиды, воз­
любленный Селены (богини Луны).
 Н А СМЕРТЬ ЛАУРЫ

СОНЕТ (269)

Повержен Лавр веленый а . Столп мой стройный

Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный

Где тень найду, скиталец беспокойный?

Отраду где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,
Ни царский трон мздой не были б достойной

За дар двойной былого. Рок постиг!

Что делать мне? Повить чело кручиной —
И так нести тягчайшее из иг.

Прекрасна жизнь — на вид. Но день единый,

Что долгих лет усильем ты воздвиг,
Вдруг пб ветру развеет паутиной.

СОНЕТ (282)
Ты смотришь на меня из темноты
моих ночей, придя из дальней дали:
твои глаза еще прекрасней стали,
не исказила смерть твои черты.

Как я хочу, чтоб скрашивала ты

и дни мои — часы лихой печали!
И вот кого я вижу? Не тебя ли
в сиянии нетленной красоты

там, где когда-то песни были данью

моей любви, где нынче слезы лью,
тобой не подготовлен к расставанью.

Но ты приходишь — и конец страданью:

я узнаю любимую мою
по голосу, походке, одеянью.

* Игра созвучий: La иго (лавр) — Laura (Лаура).

28 Итальянская литература

СОНЕТ (311)
О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.

Всю ночь он будит грусть мою живей,

Ответствуя, один, мечте унылой...
Так, вижу я: самих богинь сильней
Царица Смерть! И тем грозит могилой!

О, как легко чарует нас обман!

Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман,

Но черная Земля их поглотила.

«Все тлен! — поет нам боль сердечных ран,—
Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила».

СОНЕТ (312)

Ни ясных звезд блуждающие станы,

Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,

Ни гости с вестью про чужие страны.

Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны,

Ничто не тронет сердца моего.

Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.

Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,

Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.

СОНЕТ (336)
Меня влечет привычной думой к ней,
Кого не может в памяти смыть Лета:
Вновь предо мной, как в те года расцвета,
Она стоит в лучах звезды своей;
 Петрарка 29

Она была такой на утре дней,

Достоинством и строгостью одета,—
И вот опять ей шлю слова привета
И жду, как дара, сладостных речей.

В ответ то вспыхнет, то замолкнет слово *;

Но я, опомнясь, протираю очи
И говорю: «Нет! то мечта была:

Ведь с тысяча трехсот сорок восьмого,

С шестого дня апреля, с часу ночи,—
Ее душа из тела изошла».

СОНЕТ (344)

Любовь, быть может, некогда была

Сладчайшим даром, — мне тот век неведом!
Теперь же горше нет. И худшим бедам
Подвластен тот, к кому она пришла.

Кто нам в юдоли факел свой зажгла,

А ныне небо наполняет светом,
Была всегда скупа ко мне приветом
И вот совсем покой мой унесла.

Так! Смерть последних радостей лишила

Мой горький век. Тоски не превозмочь
Мне лицезреньем нового светила.

Я прежде, плача, пел. Сейчас строптивы

Стихи мои. Душа уныло в ночь
Бросает лишь бессвязные призывы.

СОНЕТ (346)
Блаженных душ и ангелов собор
В тот первый день, когда вошла мадонна
В небесный град, вперили изумленно
В прибывшую благоговейный взор.

«Чей это свет? — гласил их разговор.—

Подобной красоты, что ослепленно
Мы лицезрим, ни днесь, ни в оны годы
Сюда не появлялось до сих пор!»
* Ответные речи Лауры.
30 Итальянском литература

Меж тем она, покинув сень вемную,

С весельем входит в избранненший ряд.
Но смотрит вниз, ко мне: иду вослед ли?

И мнится мне, нетерпелив тот взгляд,

И вот мечусь, и рвусь к ней, и тоскую,
А голос с вышины зовет: «Не медли!»

Боккаччо
Д ж о в а н н и Б о к к а ч ч о (Giovanni Boccaccio, 1313 —1375) — великий
итальянский писатель-гуманист, побочный сын флорентийского купца. Отец ста­
рался сделать иа него коммерсанта. Боккаччо же влекло к науке и литературе.
В 1330 г. он прибыл в Неаполь, чтобы изучить по настоянию отца право. Но и
юриспруденция вовсе не привлекала Боккаччо. В Неаполе он сблизился с круж­
ком гуманистов, начал изучать греческий язык и античную литературу. При
посредстве своих новых друзей он попал ко двору короля Роберта Анжуйского,
охотно покровительствовавшего наукам и
искусствам. Здесь он встретил Марию Ак-
вино, которую воспел под именем Фьямет-
ты. Любовь к Фьяметте дала толчок его
творческому развитию. Поэма в октавах
«Филострато» (ок. 1338 г.), которую
А. Н. Веселовский называет «новеллой в
форме рыцарского романа», и венок сонетов
сделали его знаменитым. В 1340 или 1341 г.
Боккаччо вернулся во Флоренцию, где со
временем занял видное общественное поло­
жение. С 1347 г. он выполнял ряд ответст­
венных дипломатических поручений. Он под­
держивал близкие отношения со многими
видными учеными тогдашней Италии, осо­
бенно тесная дружественная связь у него
установилась с Петраркой. Во Флоренции он
оканчивает начатый в Неаполе роман «Фи-
локоло» на сюжет одной византийской по­
вести. Он пишет поэму «Тезеида», пастораль
«Амето», поэму в терцинах «Любовное ви­
дение» (1342 г.). На всех этих произведе­
ниях лежит печать средневековых традиций
(аллегоризм и пр.). От этих традиций он
отходит в психологической Повести «Fia-
metta» («Фьяметта», ок. 1343 г.), откры­
вающей период его творческой зрелости.
Далее следует трагическая пастораль «Nirv
(ale Fiesolano» («Фьезолансцие нимфы».
1345—1346 гг.) и, наконец, Книга новелл
«Декамерон» (между 1350 и 1353 гг.)—
вершина творчества писателя, одно из яр­
чайших созданий литературы европейского
Возрождения. Под конец *изц и в мировоз­
зрении Боккаччо вновь началц брать верх
Боккаччо (по рисунку руко- средневековые элементы.
139" г.).
писи 1397 '
 Боккаччо 31

СОНЕТЫ

*
Сокрылась доблесть, честь угасла, стала
Италия всеобщею женой,
Кастальских муз не слышно ни одной,
О них не мыслят, их не чтут нимало.

На листья лавра вдруг цена упала

И на цветы; за скрюченной спиной
У всех стяжанья груз; и, взмыв гурьбой,
Пороков тьма кругом возликовала.

Коль милый слог и прозы, и стихов

Меж нас почти что все забыли прочно,
Тогда и чудо остается втуне.

Плачь же со мною, — жребий наш таков:

В быту новейшем творчество порочно
При благосклонной нынешней фортуне.

Раз я уснул — и мнилось, к тверди синей

Меня на крыльях легких подымало
Вослед за той, чье в пепел покрывало
Рассыпалось, она ж взнеслась богиней.

И в радости все чище и невинней.

Казалось, жарким пламенем пылала,
Безвестным мне; горенье растопляло
В тоске меня сжимавший лед и иней.

И ангелоподобная, с улыбкой
Простерла руку, словно бы желая
Пожать мою. Но тут я пробудился.

Судьба моя такой предстала зыбкой!

Возьми тогда меня к себе, благая. —
О, я сюда б вовек не возвратился.
32 Итальянская литература

Из « Ф Ь Е З О Л А Н С К И Х НИМФ»

«Фьеэоланские нимфы» — вторая по счету пастораль Боккаччо (ей пред­

шествует «Амето», 1342 г.). Это произведение, открывающее наряду с «Фьямет-
той» период творческой зрелости писателя, характеризуется величавой просто­
той, классической скульптурностью образов. По своему замыслу поэма сходна
с античными мифами о местностях, которыми так обильны «Метаморфозы»
Овидия, оказавшие влияние на пастораль Боккаччо.
Поэма рассказывает о том, как Африко и Менэола — две речки, текущие
с холма Фьезоле близ Флоренции, получили свое наименование от двух любов­
ников, павших жертвой суровых законов целомудренной богини Дианы,
Это было в те легендарные времена, когда еще не был основан город Фье­
золе и по холмам бродила Диана со своими нимфами. В одну из этих нимф,
юную Мензолу, влюбился молодой пастух Африко. Долгое время он тщетно
пытался приблизиться к целомудренной деве. Тогда по наущению Венеры он
облекся в женские одежды, вмешался, неузнанный, в толпу нимф и, улучив
удобную минуту, силой овладел Мензолой. Совершив невольный проступок,
Менэола преисполняется глубокой тревогой. Внезапно вспыхнувшая любовь к
Африко борется в ней с раскаянием и страхом перед неумолимой богиней, жес­
токо карающей всех тех нимф, которые осмеливаются нарушить установленный
ею закон целомудрия. Напрасно юноша ждет возвращения Мензолы, она сто­
ронится своего возлюбленного, и в конце концов, охваченный тоской и отчая­
нием, Африко пронзает свою грудь копьем, и его кровь окрашивает воды по­
тока, близ которого он вкушал столь быстро минувшие радости любви. «С тех
пор, как ныне, реку стали люди прозваньем Африко именовать». Но и Мензола
ненамного пережила своего возлюбленного. Однажды ее вместе с ребенком на­
стигает Диана и в наказание за нарушение обета превращает ее в речку (см.
приводимые октавы 157—163). Родители Африко с любовью воспитывают ма­
ленького Прунео (буквально «терновый», как назван младенец «по тернию, в
котором он сыскался»). Когда же мудрый Атлант (в греческой мифологии —
сын титана Иапета), являющийся в Европу, чтобы насадить цивилизацию, ос­
новывает город Фьезоле, изгоняя с фьеэоланского холма нимф или выдавая их
замуж, ко двору Атланта приходит отец Африко со своим внуком; Прунео ста­
новится сенешалем (высокая придворная должность), получает от Атланта в
дар земли, впоследствии его род переселяется во Флоренцию. '

Амур мне петь велит. Пора настала.

Он в сердце, как в дому, провел лета.
Великолепье сердце мне связало,
Блеск ослепил; я не нашел щита,
Когда лучами душу пронизало
Сиянье глаз. Владеет мною та,
Что, ночь и день из слез и воздыханий
Сплетя, томит, — вина моих терзаний.
Амур меня ведет и побуждает
В труде, что я отважился начать!
Амур меня на подвиг укрепляет,
И дар и мощь — на всем его печать!
Амур меня ведет и просвещает,
Внушив мне долг о нем повествовать!
Амур меня подъял для воссозданья
Старинного любовного преданья!
(октавы 1—2)
 О Мензоле Диана вопрошала
Не раз ее подружек. Где она?
Ответ ближайших был, что не бывала
Давно в горах у них, что не видна
Нигде как будто, где всегда гуляла.
Иные говорили, что больна
Она, должно быть, оттого с другими
К ней не пришла подругами своими.

И раз ее найти расположилась

Диана — нимфа ей была мила —
И в обществе трех нимф туда пустилась,
Где бедная приют себе нашла.
К пещере тотчас же она явилась
И впереди других туда вошла
Уверенно; но нет ее. И стали
Подруги звать ее; втроем кричали.

Она ж неподалеку тут, в долине,

С ребеночком своим пришла к реке,
В тепле играя, радуясь о сыне;
Вдруг слышит голоса невдалеке
Зовут, так громко, ясно, по-латыни.
Дивясь, глядит: Диана налегке
И с нбй подруги. Сверху поспешают,
Но все еще ее не замечают.

Так Мензолу тогда ошеломило

Явление Дианы, что молчком,
Вся, вся от страха трепеща, укрыла
Дитя в кусту терновника густом.
Оставив одного; что силы было,
Взялась — куда глаза глядят — бегом,
Тайком, тайком вниз бережком пустилась,
Леском, леском неслышно устремилась.

Но скрыться не могла, как ни бежала:

Дианин взгляд беглянку настигал,
И тут она младенца услыхала,
Он плакал и пронзительно кричал;
Тогда Диана ей вослед сказала,
И громкий голос грозно грохотал:
«Напрасно, Мензола, уйти хлопочешь!
Ведь захочу — ручья не перескочишь.

3. ЛАК \\Х\
34 Итальянская литература

Вот выстрелю. От стрел моих не скрыться,

Хоть, грешница-простушка, ты смела!»
Но Мензоле уж не остановиться, —
По склону все бежала, как могла, —
Вот у ручья, вот переплыть стремится
Его скорей. Диана тут рекла
Такое слово — и реке велела,
Чтоб Мензолу та выпускать не смела.

Несчастная уж в воду погрузилась,

Вдруг чувствует, что ноги не идут —
И вот, как то Диане рассудилось,
Водою Мензола и стала тут.
И навсегда с рекой соединилось
То имя — и по ней кругом зовут
Везде ту реку Мензолой поныне, —
Я рассказал вам, по какой причине.

(октавы 157—163)

Из «ФЬЯМЕТТЫ»

Созданная в период творческой зрелости Боккаччо, «Фьяметта» входит в

новую европейскую литературу в качестве первого опыта психологического ро­
мана. Ее форма — исповедь, признание. Действия почти нет. Все сводится к де­
тальному анализу переживаний женщины, покинутой возлюбленным.
Однажды в церкви Фьяметта (героиня произведения, от лица которой ве­
дется повествование) увидела прекрасного юношу Памфило. Эта встреча реши­
ла ее судьбу. В ее сердце вспыхивает пламенная любовь к Памфило. Она заму­
жем, но страсть превозмогает все. Юноша отвечает ей взаимностью, и вскоре
наступает соединение влюбленных. Фьяметта опьянена своим счастьем, однако
приближается роковой день разлуки. Памфило должен возвратиться к себе на
родину, куда его призывает престарелый отец. Он клянется в своей безгранич­
ной любви к Фьяметте, обещает вскоре вернуться. И вот Фьяметта одна, она
живет мыслями о Памфило. Однако время идет, а Памфило все нет. Фьяметту
охватывает тревога, ее начинает мучить ревность, жестокая тоска овладевает
всем ее существом. Ничто ее не радует, не развлекает, все ее мысли сосредото­
чены на обманувшем ее возлюбленном. Внезапная весть о женитьбе Памфило
еще более усугубляет горечь ее переживаний. Впрочем, она еще не теряет на­
дежд на грядущее соединение с возлюбленным, который мог ведь жениться и
не по любви. Когда же Фьяметта узнает, что слух о женитьбе ложен, но Пам­
фило полюбил у себя на родине другую женщину, она приходит в отчаяние и
пытается наложить на себя руки. Отныне жизнь ее становится тяжким испы­
танием. Не в силах забыть коварного Памфило, она в то же время уже почти не
верит в возможность соединения с возлюбленным. Жизнь теряет для нее крас­
ки. В заключении исповеди Фьяметта сравнивает свои мучения со страданиями
многих женщин древности и доказывает, что ее муки были более тягостными, и
на этом заключает свои жалобы.
 ПРОЛОГ
Отрада жалоб у людей несчастных обыкновенно увеличивается,
когда они подробно разбираются в своих чувствах или видят в ком-
либо сочувствие. Поэтому, так как во мне, желающей жаловаться
более других, причина жалоб от долгой привычки не уменьшается,
а увеличивается, — мне хочется, благородные дамы, в чьих сердцах
пребывает любовь, быть может, более счастливая, нежели моя, мне
хочется, если это возможно, своим рассказом возбудить в вас со­
страдание. Я не забочусь, чтобы моя повесть дошла до мужчин; на­
против, насколько я могу представить их себе по тому, чья жесто­
кость так несчастливо мне открылась, с их стороны я скорей дожда­
лась бы шутливого смеха, чем жалостных лиц. Прочитать эту книгу
прошу лишь вас, кого по себе знаю кроткими и благостными к не­
счастным: вы здесь не найдете греческих басен, украшенных вы­
думкой, ни битв троянских, запятнанных кровью, но любовную
повесть, полную нежной страсти... При этом рассказе, прочтет ли
его каждая из вас отдельно или все вместе собравшись, если вы об­
ладаете женским сердцем, то, уверена, нежные лица ваши зальете
слезами, а мне, которая больше ничего и не ищет, будут они уте­
шеньем в вечной скорби. Молю вас, не удерживайтесь от слез;
думайте, что ваша любовь, как и моя, может быть не весьма проч­
ной, если же они схожи (чего не дай бог), напоминая, я сделаю
вам ее милой. Но так как рассказывать дольше, чем плакать, ско­
рее приступлю к обещанной повести моей любви, более счастливой,
нежели прочной, начиная со счастливых дней, чтобы теперешнее
мое положение явилось вам более несчастным, а затем слезным
тоном доведу повествование, как могу, до дней несчастных, от ко­
торых справедливо плачу. Но раньше, если мольбы несчастных
бывают услышаны, я — удрученная, заливаясь слезами, молю, если
есть божество на небе, чей бы дух тронулся моей скорбью, молю
укрепить мою скорбную память и трепещущую руку к предстоя­
щему делу, чтобы печали, что в сердце я испытала и испытываю,
дали памяти силу найти слова, руке же, более желающей, чем спо­
собной к такому труду, возможность их написать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой госпожа рассказывает, что она думала и как проводила
время, после того как срок прошел, а Памфило ее не возвращался.
В таких для меня заботах, жалостливые дамы, не только на­
ступил столь желанный и в тоске ожидаемый срок, но еще многие
дни сверх него; и сама еще не зная, порицать ли его или нет, не
потеряв окончательно надежды, я умерила радостные мысли, ко­
торым, может быть, излишне предавалась, новые мысли забродили

з*
36 Итальянская литература

у меня в голове, и, укрепившись прежде всего в желании узнать

причину, почему он просрочил, я стала придумывать оправдания,
какие он сам лично, будучи здесь, мог бы привести. Иногда я го­
ворила: «Фьяметта, зачем ты думаешь, что Памфило твой не воз­
вращается по другой причине, чем простая невозможность? Часто
непредвиденные случайности постигают людей, а для будущих по­
ступков нельзя так точно определять срок. Без сомненья, жалость
к людям, с которыми мы находимся, сильнее сострадания к отсут­
ствующим; я уверена, что он меня искренне любит и, побуждае­
мый любовью и жалостью к горькой моей жизни, хотел бы вер­
нуться домой, но, может быть, старик-отец слезами и просьбами
убедил его остаться дольше, чем тот хотел; когда сможет, он при­
едет». Эти оправдательные рассуждения часто побуждали меня к
новым и более важным мыслям. Я думала так: «Кто знает, мржет
быть, у него желание приехать к сроку и видеть меня преодоле­
ло сострадание и он, пренебрегши всеми делами и сыновним
долгом, отправился в путь и, не дождавшись тихой погоды, дове­
рился морякам, смелым из выгоды и лживым, сел на судно и в
бурю погиб? Ведь совершенно таким же образом Геро лишилась
Леандра К
Кто может знать, не занесла ли его судьба на необитаемый ост­
ров, где, спасшись от утопления, он нашел голодную смерть или
растерзан дикими зверями? Или просто забытый там, как Ахеме-
нид, ждет, кто его возьмет оттуда? Кто не знает, как море коварно?
Может быть, он взят в плен пиратами или другими врагами
и закован в цепи». Все эти вполне возможные случаи я себе
представляла. С другой стороны, и сухопутное путешествие
мне представлялось не менее опасным, и там много случайностей
могло его задержать. Переходя мысленно к худшим возмож­
ностям и тем более находя его заслуживающим извинения, чем
более важны причины его отсутствия я полагала, нередко дума­
ла я так:
«Теперь от более горячего солнца тает снег в горах, откуда
стремятся неистовым и шумным потоком реки, которых немало ему
придется переезжать; если он, желая переправиться, вступил в одну
из них, упал вместе с лошадью, его закрутило, понесло и он утонул,
то как он может приехать? А ведь не редкость такие случаи, что
при переправах люди тонут. Избежав этой опасности, он мог по­
пасть в разбойничью западню, обокраден ими и держится в плену
или заболел в дороге « приедет, когда выздоровеет». Думая об
этом, я обливалась холодным потом и так боялась, что часто
молилась богу, чтоб это прекратилось, как будто перед моими гла­
зами он подвергался всем этим опасностям. Помню, я часто плакала,
будучи вполне уверена, что одно из воображаемых мною несчастий
с ним случилось. Но потом говорила себе: «Что рисуют мне
жалкие мысли? Боже, не допусти, пусть он не возвращается,
 Боккаччо 37

живет там, сколько хочет, только бы не случилось с ним тех

несчастий, мысли о которых меня, конечно, вводят в заблуждение.
Потому что, если, допустим, они и возможны, но невозможно,
чтобы они оставались скрытыми, гораздо правдоподобней, что
смерть такого юноши сделалась бы известна, особенно мне, кото­
рая, в беспокойстве, наводила непрерывные и очень ловкие о нем
справки».
Несомненно, что если б какое-нибудь из воображаемых мною
несчастий было на самом деле, то молва, быстрейшая вестница бед,
донесла бы слух об этом; а случай, столь неблагоприятный для
меня теперь, открыл бы широкую дорогу этим слухам, чтоб еще
более меня опечалить. Скорей, я думаю, он к большому горю для
себя (как и для меня, если он не придет) задержан против воли и
скоро вернется или в утешенье мне пришлет извинительное письмо
о причинах своей задержки; конечно, я и эти мысли, столь сильно
меня обуревавшие, довольно легко преодолевала и все старалась
удержать надежду, готовую улететь, когда срок возвращения был
просрочен, больше значения придавая нашей взаимной любви, обе­
там, клятве и горьким его слезам; мне казалось, что измена не
может побороть всего этого. Не в моей было власти, чтобы надежда,
так удерживаемая, не уступила места оставленным было мыслям,
которые, медленно и молча вытесняя ее понемногу из моего сердца,
водворились на прежние места, приводя мне на память дурные
предзнаменования и другие явления, и я заметила это уже тогда,
когда почувствовала себя в их власти, надежда же почти совсем
исчезла. Но более всего (в течение многих дней не слыша ничего о
возвращении Памфило) я ревностью была томима.
Она язвила меня против моей воли, она все оправдания, что ему
я находила, как будто зная его вину, уничтожала, она опять забы­
тые уже мысли на память мне приводила, говоря: «О, как можешь
ты быть так неразумна, чтобы не знать, что ни сыновняя любовь,
ни важные дела, ни развлечения не могли бы удержать Памфило,
если бы он тебя так любил, как говорит. Не знаешь разве ты, что
любовь все побеждает? Конечно, он, позабывши тебя, влюбился
в другую, и эта новая любовь его там держит, как здесь держала
любовь к тебе. Эти женщины, как ты уже сказала, всячески спо­
собны любить, он сам имеет к этому наклонность и весьма достоин
любви любой из них, и они снова влюбят его для обоюдного счастья.
Что же ты думаешь, что не у всех женщин глаза на лбу, как у тебя,
и что они не знают, что ты знаешь? Отлично знают. А ему, ты
думаешь, ни одна из них не может понравиться? Конечно, полагаю,
что, если бы он мог тебя видеть, он бы не полюбил другой; но
теперь он тебя не может видеть и сколько месяцев уже не видал.
Должна ты знать, что ни одно мирское явление не вечно; как он
в тебя влюбился и ты ему нравилась, так может ему понравиться
другая, и он, любовь к тебе забывши, ее полюбил.
38 Итальянская литература

Новое всегда больше нравится, нежели виденное, и всегда чело­

век сильнее желает того, чего не имеет, чем того, чем обладает, и
нет ничего, что бы от времени становилось милее. И кто не пред­
почтет любовь новой дамы в своей стране любви старинной на чуж­
бине! Может быть, он тебя вовсе не так горячо любил, как пока­
зывал, и ничьи слезы не могут служить залогом такой любви,
какую ты ему приписывала. Ведь случается, что люди, побыв вме­
сте всего несколько дней, уже мучатся и горько плачут, клянутся,
обещают то, что, наверное, думают исполнить, потом случится
что-нибудь новое, — и все клятвы вылетают вон из головы.
Разве так редко, что молодые люди слезами, клятвами и обе­
щаниями обманывают женщин? Они умеют это раньше, чем лю­
бить, непостоянство этому их учит: всякий из них предпочтет в
один месяц переменить десять женщин, чем десять месяцев любить
одну и ту же; они всегда ищут новые лица и характеры и хваста­
ются, что многих любят. На что надеешься? Зачем напрасно пре­
даешься пустой доверчивости? Ты не в силах отвлечь его, пере­
стань любить и покажи, что таким же способом, как ты была обма­
нута, ты сама можешь обмануть». Такие речи возбуждали во мне
неистовый гнев, ужасным жаром воспламеняли душу и побуждали
к бешеным поступкам. Но тотчас ярость сменялась горькими сле­
зами (иногда очень продолжительными), из груди вырывались
тяжкие вздохи; чтоб успокоиться, гнала я вещие мысли и насильно
надежду возвращала. И так долгое время провела, то надеясь, то
отчаиваясь, но непрерывно стараясь узнать, что с ним случилось,
почему он не едет.

Из «ДЕКАМЕРОНА»
«Декамерон» Боккаччо — книга, положившая основы европейской новел­
лы. Боккаччо впервые создал здесь жанр новеллы, ее язык, типы, круг сюже­
тов. К числу характерных черт «Декамерона» следует также отнести и прием
сюжетного обрамления книги новелл, прочно удержавшийся в позднейшей ев­
ропейской новеллистике (Сер Джованни Фиорентино, Фиренцуола, Граццини-
Ласка, Джиральди Чинтио, Парабоско, Маргарита Наваррская, Чосер и др.).
Прием этот сложился еще в античной и древневосточной литературах и поль­
зовался широким распространением в литературе средневекового Востока, от­
куда и перешел в литературу новой Европы.
«Декамерон» открывается замечательным по своему реализму описанием
чумы, свирепствовавшей в 1348 г. во Флоренции. В это грозное время семь
молодых девушек и трое юношей из патрицианских семей города встретились
однажды в церкви Санта Мария Новелла и решили покинуть зачумленный го­
род. Они удаляются в одну из загородных вилл. Здесь они проводят время в
играх, эабавах и беседах. В течение десяти дней они занимают друг друга рас­
сказыванием новелл, причем каждый рассказывает в день по одной новелле (от­
сюда и греческое название книги «Декамерон», что означает «десятидневник»).
Для руководства загородной жизнью ежедневно из числа собеседников изби­
рался король или королева.
 НОВЕЛЛА ВТОРАЯ
Первого дня
Иудей Абрам, сдавшись на уговоры Джаннотто ди Чивиньи,
отбывает к римскому двору, а затем, удостоверившись в порочно­
сти тамошнего духовенства, возвращается в Париж и становится
христианином.
Рассказ Панфило, порою смешивший дам, был выслушан со
вниманием и, в общем, одобрен; как же скоро Панфило его доска­
зал, королева объявила сидевшей рядом Нейфиле, что очередь за
ней. Нейфила, отличавшаяся кротостью нрава в не меньшей сте­
пени, нежели красотою, охотно согласилась и начала свой рас­
сказ так:
— Панфило своею повестью доказал, что господь по милосер­
дию своему не ставит нам в вину заблуждения, в которые мы впа­
даем по неведению; я же намереваюсь доказать, что господь, по
милосердию своему терпящий пороки людей, которые всеми своими
поступками и речами должны бы неложно свидетельствовать о нем,
а поступают как раз наоборот, тем самым подает нам знак несом­
ненности своего милосердия, дабы мы еще неуклоннее шествовали
путем, предначертанным для нас нашею верою.
По дошедшим до меня слухам, обворожительные дамы, в Пари­
же проживал богатый купец Джаннотто ди Чивиньи; человек он
был добрый, наичестнейший и справедливый, вел крупную торгов­
лю сукнами и был в большой дружбе с иудеем по имени Абрам,
тоже купцом, богачом, человеком справедливым и честным. Зная
справедливость его и честность, Джаннотто сильно сокрушался, что
душа этого достойного, рассудительного и хорошего человека из-за
его неправой веры погибнет. Дабы этого не случилось, Джаннотто
на правах друга начал уговаривать его отойти от заблуждений
веры иудейской и перейти в истинную веру христианскую, кото­
рая, именно потому что это вера святая и правая, на его глазах про­
цветает и все шире распространяется, тогда как его, Абрама, вера,
напротив того, оскудевает и сходит на нет, в чем он также имеет
возможность убедиться.
Иудей отвечал, что, по его разумению, вера иудейская самая
святая и самая правая, что в ней он рожден, в ней намерен жить
и умереть и что нет такой силы, которая могла бы его принудить
отказаться от своего намерения. Джаннотто, однако же, на том не
успокоился и несколько дней спустя вновь повел с иудеем такую
же точно речь и начал в грубоватой форме, как то водится у куп­
цов, доказывать ему, чем наша вера лучше иудейской. Иудей отлич­
но знал догматы своей веры, однако ж то ли из лучших чувств,
которые он питал к Джаннотто, то ли и на него подействовали
слова, вложенные святым духом в уста простого человека, но толь-
40 Итальянская литература

ко он начал очень и очень прислушиваться к доводам Джаннотто,

хотя по-прежнему твердо держался своей веры и не желал остав­
лять ее.
Итак, иудей упорствовал, а Джаннотто наседал на него до тех
пор, пока наконец иудей, сдавшись на уговоры, сказал: «Ин ладно,
Джаннотто. Тебе хочется, чтобы я стал христианином, — я готов,
с условием, однако ж, что прежде я отправлюсь в Рим и погляжу
на того, кто, по твоим словам, является наместником бога на земле,
понаблюдаю, каков нрав и обычай у него самого, а также у его
кардиналов. Если они таковы, что я на их примере познаю, равно
как заключу из твоих слов, что ваша вера лучше моей, — а ведь
ты именно это старался мне доказать, — я поступлю согласно дан­
ному тебе обещанию; если ж нет, то я как был иудеем, так иудеем
и останусь».
Послушав такие речи, Джаннотто сильно приуныл и сказал себе:
«Тщетны все мои усилия, а между тем мне казалось, что они не
напрасны, я был убежден, что уже обратил его. И то сказать: если
Абрам съездит в Рим и там насмотрится на окаянство и злонравие
духовных лиц, то ни за что не перейдет в христианскую веру,—
какое там: если б даже он и стал христианином, то потом все равно
вернулся бы в лоно веры иудейской». Затем, обратясь к иудею,
молвил: «Послушай, дружище: зачем тебе туда ездить? Я уже не
говорю об опасностях, подстерегающих такого богача, как ты, на
суше и на море. Неужто здесь некому тебя окрестить? Пусть даже
у тебя остались сомнения в христианской вере, хотя я тебе, кажет­
ся, все растолковал, — где же еще, как не здесь, найдешь ты столь
великих ученых и таких мудрецов, которые разъяснят тебе все твои
недоумения и ответят на все твои вопросы? По мне, ехать тебе
не след. Поверь: прелаты там такие же точно, как здесь, а если и
лучше, то разве лишь тем, что они ближе к верховному вождю.
Словом, советую тебе поберечь силы для путешествия за индуль­
генцией— тогда, может статься, и я составлю тебе компанию».
Иудей же ему на это сказал: «Я верю тебе, Джаннотто, одна­
ко ж, коротко говоря, я решился ехать ради того, чтобы исполнить
твое желание; в противном случае я не обращусь».
Джаннотто, видя его непреклонность, молвил: «Ну что ж, счаст­
ливого пути», а про себя подумал, что если только он поглядит на
римский двор, то христианином ему не быть, однако, поняв, что
его не уломать, порешил больше его не отговаривать.
Иудей сел на коня и с великою поспешностью поехал в Рим, а
как скоро он туда прибыл, тамошние иудеи приняли его с честью.
Он никому ни слова не сказал о цели своего путешествия и стал
украдкой наблюдать, какой образ жизни ведут папа, кардиналы,
другие прелаты и все придворные. Из того, что он заметил сам, —
а он был человек весьма наблюдательный, — равно как из того,
что ему довелось услышать, он вывел заключение, что все они, от
 Боккаччо 41

мала до велика, открыто распутничают, предаются не только раз­

врату естественному, но и впадают в грех содомский, что ни у кого
из них нет ни стыда, ни совести, что немалым влиянием пользуются
здесь непотребные девки, а равно и мальчишки и что ежели кто
пожелает испросить себе великую милость, то без их посредниче­
ства не обойтись. Еще он заметил, что здесь все поголовно обжоры,
пьянчуги, забулдыги, чревоугодники, ничем не отличающиеся от
скотов, да еще и откровенные потаскуны. И чем пристальнее он в
них вглядывался, тем больше убеждался в их алчности и корысто­
любии, доходившем до того, что они продавали и покупали кровь
человеческую, даже христианскую, и всякого рода церковное иму­
щество, будь то утварь или же облачение, всем этим они бойко
торговали, посредников по этой части было у них больше, чем в
Париже торговцев сукном или же еще чем-либо, и открытая симо­
ния называлась у них испрашиванием, обжорство — подкреплением,
как будто богу не ясны значения слов, — да он видит и намерения
злых душ, так что наименованиями его не обманешь! Все это, вме­
сте взятое, а равно и многое другое, о чем мы лучше умолчим, было
противно иудею, ибо он был человек воздержанный и скромный,
и, полагая, что насмотрелся вдоволь, он порешил возвратиться в
Париж, что и было им исполнено. Джаннотто, как скоро узнал об
его приезде, поспешил к нему, хотя меньше всего рассчитывал на
его обращение в христианство, и они очень друг другу обрадовались.
Джаннотто дал иудею несколько дней отдохнуть, а затем приступил
к нему с вопросом, как ему понравились святейший владыка, карди­
налы и другие придворные.
Иудей не задумываясь ответил: «Совсем не понравились, раз­
рази их господь! И вот почему: по моим наблюдениям, ни одно из
тамошних духовных лиц не отличается ни святостью, ни богобояз­
ненностью, никто из них не благотворит, никто не подает доброго
примера, — словом, ничего похожего я не усмотрел, а вот любостра-
стие, алчность, чревоугодие, корыстолюбие, зависть, гордыня и тому
подобные и еще худшие пороки — если только могут быть худшие
пороки — процветают, так что Рим показался мне горнилом адских
козней, а не горнилом богоугодных дел. Сколько я понимаю, ваш
владыка, а глядя на него, и все прочие стремятся свести на нет и
стереть с лица земли веру христианскую, и делают это они необы­
чайно искусно, меж тем как им надлежит быть оплотом ее и опо­
рой. А выходит-то не по ихнему: ваша вера все шире распростра­
няется и все ярче и призывней сияет, — вот почему для меня не
подлежит сомнению, что оплотом ее и опорой является дух святой,
ибо эта вера истиннее и святее всякой другой. Я долго и упорно не
желал стать христианином и противился твоим увещаниям, а теперь
я прямо говорю, что непременно стану христианином. Идем же в
церковь, и там ты, как велит обряд святой вашей веры, меня ок­
рестишь».
42 Итальянская литература

Джаннотто ожидал совсем иной развязки; когда же он услышал

эти слова, то радости его не было границ. Он пошел с иудеем в собор
Парижской богоматери и попросил священнослужителей окрестить
Абрама. Те исполнили его просьбу незамедлительно. Джаннотто
был его восприемником и дал ему имя Джованни, а затем поручил
достойным людям наставить его в нашей вере, и тот в скором вре­
мени вполне ею проникся и всегда потом был добрым, достойным
святой жизни человеком.

НОВЕЛЛА ЧЕТВЕРТАЯ

Второго дня
Ландольфо Руфоло, впав в нищету, становится корсаром; буду­
чи взят в плен генуэзцами, он терпит бедствие на море, спасается
на ящике с драгоценностями, находит приют у одной женщины в
Корфу, а затем богатым человеком возвращается домой.

Рядом с Пампинеей сидела Лауретта; как скоро Пампинея до*

шла до благополучного конца своей повести, она, не дожидаясь
особого приглашения, поведала свой рассказ таким образом:
— Обворожительнейшие дамы! Ни на ком, по моему разуме­
нию, так наглядно не проявляется милость Фортуны, как на чело­
веке, из крайней нищеты вознесшемся до титула королевского,—
об этом свидетельствует участь Алессандро, о которой нам поведала
Пампинея. Тем из нас, кому еще предстоит рассказывать, надлежит
строго придерживаться установленных рамок, а потому я не посты­
жусь рассказать вам одну повесть, несмотря на то что она заклю­
чает в себе еще более тяжкие испытания, развязка же ее не столь
счастлива. Я знаю, что, приняв это обстоятельство в соображение,
вы будете не столь внимательно меня слушать, но ничего другого
я вам предложить не могу, так что уж не взыщите.
Морское побережье от Реджо до Гаэты почитается едва ли не
самой живописной частью Италии. На так называемом Амальфи-
танском берегу, начинающемся от Салерно, утопают в садах город­
ки, текут ручьи; в городках проживают состоятельные люди, у ко­
торых торговля идет бойчее, чем где бы то ни было. Один из
этих городков носит название Равелло, где и сейчас еще можно
сыскать людей богатых и где в былые времена проживал страшный
богач, по имени Ландольфо Руфоло, и ему все еще было мало,
однако ж в погоне за крупной наживой он мало того что разорился,
но и чуть было не погиб. Словом сказать, он, предварительно все
рассчитав, как это водится у купцов, приобрел преогромный ко­
рабль, накупил на наличные деньги разного товару, нагрузил его
на корабль и отбыл на Кипр. Здесь он обнаружил суда с таким же
точно товаром, как и у него, и по сему случаю, когда он попробовал
 Боккаччо 43

сбыть свой товар, то сбыл он его даже не по дешевке, а прямо-

таки за бесценок и близок был к совершенному разорению. Удручен­
ный тем, что в короткий срок превратился из богатея почти что в
бедняка, он пребывал в смятении, а затем порешил либо погибнуть,
либо возместить убытки грабежом, но только не возвращаться
нищим туда, откуда выехал богатеем. Найдя покупателя на свой
большой корабль, он на полученные деньги, а также на те, что ему
удалось выручить за проданный товар, приобрел корсарское суде­
нышко, снабдил его изрядным количеством оружия, а равно и всем,
что необходимо для подобного рода занятий, и начал присваивать
чужое имущество, главным образом турецкое.
С корсарством ему повезло гораздо больше, чем с торговлей.
За год он захватил и ограбил так много турецких кораблей, что
благодаря этому с лихвой возместил убытки, понесенные им от дел
торговых. Наученный горем первой утраты и настолько разбога­
тевший, чтобы уж больше не рисковать, а то, мол, как бы не потер­
петь урон вторично, он себя убедил, что теперь с него хватит, боль­
ше ему, дескать, и желать нечего, и положил с награбленным доб­
ром возвратиться домой. Однако же идти с товаром он почел делом
небезопасным и поспешил распродать его, а деньги превратить в
ценности, и, приказав ударить в весла, на том самом суденышке,
на котором он разжился, отправился в родные края. Вечером, когда
он уже находился вблизи архипелага, вдруг поднялся сирокко, не
только ему противный, но и до того сильный, что море разбушева­
лось, и на своем утлом суденышке он бы долго не продержался, а
потому рассудил за благо, в надежде дождаться ветра попутного,
зайти в бухту, образованную островком и укрытую от бурь. В не­
продолжительном времени, преодолев сопротивление ветра, сюда
вошли, спасаясь от того же, от чего спасался и Ландольфо, направ­
лявшиеся из Константинополя две большие генуэзские барки. Уви­
дев суденышко и сведав, кто его хозяин, — а про него ходила молва,
что богат он несметно, — генуэзцы, народ хищный и жадный до
денег, вознамерились преградить Ландольфову суденышку выход и
захватить его. С этой целью они часть своей команды, вооруженной
самострелами и хорошо защищенной, высадили на сушу и расста­
вили так, что никто с Ландольфова судна не мог ступить на берег,
не рискуя быть пронзенным стрелами. Прочие, в шлюпках, подгоняе­
мые течением, приблизились к Ландольфову малому суденышку и
малое время спустя ценою малых усилий, без всяких потерь им
овладели, а команду, всю как есть, перебили; самого Ландольфо
они переправили на одну из своих барок, судно же его обобрали
дочиста и затопили, а Ландольфо оставили одно только плохонькое
полукафтанье.
На другой день ветер переменился, барки вступили под паруса
и пошли на запад, и весь тот день прошел для них благополучно.
К вечеру, однако ж, задул буйный ветер, взволновал море и раз-
44 Итальянская литература

бросал барки. И вот случилось так, что барка, на коей находился

несчастный и злополучный Ландольфо, чуть повыше острова Кефа­
лонии со всего маху налетела на отмель и, подобно стеклу, ударив­
шемуся о стену, раскололась и разбилась на мелкие куски. Как
обыкновенно в подобных случаях бывает, по морю поплыли разные
товары, ящики, доски, и хотя ночь выдалась темная-претемная, а
море кипело и бушевало, потерпевшие крушение горемыки, кто
только умел плавать, пустились вплавь и начали хвататься за пред­
меты, качавшиеся на волнах. Среди этих людей был и несчастный
Ландольфо; он еще накануне просил себе смерти, ибо предпочитал
умереть, нежели возвратиться домой нищим, но когда он увидел
смерть лицом к лицу, то устрашился и тоже уцепился за первую
попавшуюся доску в надежде на то, что если он сразу не пойдет
ко дну, то господь пошлет ему избавление. Оседлав доску и сделав­
шись игралищем морских валов и ветра, он кое-как продержался
до зари. А когда рассвело и он посмотрел вокруг, то ничего, кроме
облаков и моря, не увидал, да еще носившегося по волнам ящика,
который время от времени к нему приближался, наводя на него
своим приближением великий страх, ибо ящик, того и гляди, мог
налететь на доску и потопить его, — вот почему всякий раз, когда
ящик подплывал к Ландольфо, он слабеющею рукою старался как
можно дальше его оттолкнуть. Меж тем как он предпринимал
сверхъестественные усилия, в воздухе закружился вихрь и, обру­
шившись на море, с такой силой налетел на ящик, что ящик, в свою
очередь, ударился о доску, на которой держался Ландольфо, и она
перевернулась. Ландольфо же, невольно выпустил ее из рук, скрыл­
ся под водой, но тут же не столько благодаря своим усилиям,
сколько от страха вынырнул и обнаружил, что доска от него далеко-
далеко; тогда он, видя, что ему ее не достать, подплыл к ящику,
который был к нему ближе, лег ничком на его крышку, и теперь все
его старания были направлены к тому, чтобы обеими руками под­
держивать ящик в равновесии. В сих обстоятельствах, являя собою
игралище волн, голодая, ибо есть ему было нечего, зато поминутно
захлебываясь морскою водой, не имея понятия, где он находится,
и ничего не видя, кроме моря, провел он весь тот день и следующую
ночь.
На другой день, то ли по милости божьей, то ли по воле ветра
Ландольфо, превратившегося почти что в губку и крепко держав­
шегося обеими руками за край ящика, как то, сколько нам известно,
делают все утопающие, которые ухватываются за что ни попало,
в конце концов прибило к берегу острова Корфу, а в это время на
берегу по счастливой случайности одна бедная женщина мыла мор­
ской водой посуду и чистила ее песком. Заметив его еще издали, но
не признав за человека, она вскрикнула и попятилась назад.
От слабости Ландольфо не мог окликнуть ее, видел он плохо, и так
ничего и не сказал ей. Но когда волна погнала его к берегу, жен-
 Боккаччо 45

щина разглядела, что это плывет ящик, а всмотревшись и вглядев­

шись пристальнее, прежде всего различила руки, распростертые на
ящике, затем лицо и тут только догадалась, что же это такое. Дви­
жимая состраданием, она вошла в уже приутихшее море и, схватив
Ландольфо за волосы, вместе с ящиком вытащила на берег, а за­
тем, с трудом расцепив Ландольфовы руки, поставила ящик на го­
лову своей дочке, которая была при ней, Ландольфо же, как малого
ребенка, понесла к себе домой, посадила в ванну и давай его тереть
и мыть горячей водой, так что он скоро согрелся и ожил. Удосто­
верившись в том, она вынула его из ванны, попотчевала добрым
вином и печеньем, а затем несколько дней держала у себя, стараясь
укрепить его силы, пока он не восстановил их и не опамятовался.
Тогда добрая женщина поспешила возвратить ему в целости и со­
хранности ящик и сказать, что теперь он уже может сам позаботить­
ся о себе. И так она и поступила.
Ландольфо успел позабыть про ящик, но когда добрая женщина
принесла его, он все-таки его взял в расчете на то, что не может
же быть в нем так мало ценностей, чтобы ему хотя бы несколько
дней на них не просуществовать, однако же ящик был до того лег­
ковесен, что Ландольфо приуныл. Со всем тем в отсутствие хозяйки
он вскрыл ящик, чтобы поглядеть, что там внутри, и обнаружил
множество драгоценных камней, как отшлифованных, так и не от­
шлифованных, — в чем, в чем, а в камнях Ландольфо толк понимал.
Итак, рассмотрев камни и определив, что они представляют собою
ценность немалую, Ландольфо возблагодарил бога, не оставившего
его в беде, и воспрянул духом. Но так как Ландольфо за короткое
время дважды подвергался ударам судьбы, то, боясь третьего удара,
он решился принять все меры предосторожности, дабы благополуч­
но доставить драгоценности домой. Того ради он с крайним тща­
нием завернул их в тряпье, а доброй женщине сказал, что ящик
ему не нужен, — пусть она, если хочет, возьмет его себе, а ему вза­
мен даст мешок.
Добрая женщина охотно его просьбу исполнила, он же, побла­
годарив ее от всего сердца за оказанное гостеприимство, взвалил
мешок на плечи, вышел к морю, сел на корабль и добрался до Брин-
дизи, оттуда, в виду берега, до Трани и тут повстречал своих зем­
ляков, торговцев сукном, которые — после того как он поведал им
все свои злоключения, умолчав лишь о ящике, — Христа ради оде­
ли его в свое платье, а кроме того, наделили конем и дали провожа­
тых до самого Равелло, куда он непременно желал возвратиться.
Почувствовав себя здесь в совершенной безопасности и воз­
благодарив бога за то, что он привел его в родной город, Ландоль­
фо развязал дома мешок и, еще внимательнее все рассмотрев, при­
шел к заключению, что у него столько камней и таких дорогих, что
если он продаст эти камни по их действительной стоимости и даже
дешевле, то станет вдвое богаче, чем до отъезда. И как скоро ему
46 Итальянская литература

представился случай продать драгоценные камни, он в благодар­

ность за свое спасение, послал изрядную сумму денег в Корфу той
доброй женщине, что не дала ему потонуть в море, и так же точно
поступил с теми, кто приодел его в Трани, и, не захотев больше тор­
говать, на остаток честно прожил остаток жизни.

НОВЕЛЛА ДЕСЯТАЯ

Шестого дня
Брат Лука обещает крестьянам показать перо архангела Гавриила,
но, обнаружив угли там, где лежало перо, уверяет, будто это те са­
мые угли, на коих был изжарен святой Лаврентий.

Когда все члены общества отбыли свою очередь, Дионео, видя,

что теперь надлежит рассказывать ему, не стал дожидаться особого
приглашения и, попросив умолкнуть тех, кто все еще восхищался
острым словом Гвидо, начал так:
— Дражайшие дамы! Хоть я и пользуюсь преимуществом рас­
сказывать о чем угодно, нынче я все же не собираюсь уклоняться
от того, что послужило вам предметом для столь остроумных рас­
сказов; идя по вашим стопам, я хочу рассказать, как ловко один
монах Ордена святого Антония избегнул срама, вовремя учуяв ло­
вушку, которую ему подстроили два молодых человека. Надеюсь,
вы не будете на меня в обиде, если я, чтобы не комкать рассказа,
отниму у вас порядочно времени, ведь солнце еще в зените, гляньте
на небо.
Вы, наверно, слышали, что в нашей округе, в Валь д'Эльза, на­
ходится селение Чертальдо, и хотя селение это и невелико, в былое
время там жили люди знатные и состоятельные. И вот туда-то,
зная наверняка, что там будет чем поживиться, долгое время имел
обыкновение являться раз в год для сбора пожертвований, поступа­
ющих от простофиль, монах Ордена святого Антония брат Лука,
которого радушно принимали в Чертальдо, быть может, не только
потому, что там жили люди благочестивые, но также и из-за его
имени, ибо в тех местах родится лук, славящийся на всю Тоскану.
Брат Лука, рыжий, низкорослый, был весельчак и душа обще­
ства. Круглый невежда, он, однако ж, пользовался известностью
как великолепный, находчивый оратор, — кто его не знал, тот по­
читал его за великого ритора, за новоявленного Цицерона или же
за Квинтилиана, и всем он был друг-приятель.
И вот как-то раз в августе он, по своему обыкновению, пошел
туда и воскресным утром, когда все добрые крестьяне и крестьян­
ки из окрестных деревень пришли в свою приходскую церковь к
обедне, он, выбрав время, вышел на амвон и обратился к прихо­
жанам с такими словами: «Возлюбленные братья и сестры! Сколько
 Боккаччо 47

вам известно, есть у вас такой обычай: каждый год помогать неиму­
щим, находящимся под покровительством святого Антония, зерном
и хлебом, — кто сколько может, все зависит от вашей зажиточности
и от вашего усердия к богу, — дабы блаженный Антоний охранял
ваших волов, ослов, свиней и овец. А еще вам надлежит уплатить
небольшой взнос, который вы платите раз в год, — это особенно
относится к тем, кто приписан к нашему братству. И вот, для того
чтобы все это с вас собрать, начальник мой, то есть отец настоятель,
и послал меня сюда. Того ради в четвертом часу пополудни вы, как
услышите звон, идите, с богом, сюда, к церкви, и я, по обыкновению,
скажу проповедь, а затем вы приложитесь к кресту. Помимо этого,
за то, что вы так чтите нашего покровителя — святого Антония, я
в виде особой милости покажу вам великую и предивную святыню,
которую я самолично привез из святых мест — перо архангела Гав­
риила, которое он обронил в Назарете в жилище девы Марии после
того, как поведал ей благую весть». Засим брат Лука продолжал
служить обедню.
Когда брат Лука обратился с этой речью к прихожанам, в гус­
той толпе молящихся находились два юных забавника — Джованни
дель Брагоньера и Бьяджо Пиццини. Посмеявшись втихомолку над
святыней брата Луки, они, хоть и были с ним в большой дружбе,—
их, бывало, водой не разольешь, — порешили поднять его с этим
пером на смех. Прознав, что брат Лука обедает нынче у своего при­
ятеля, и уверившись, что он уже сел за стол, они пошли в ту гос­
тиницу, где он остановился, предварительно условившись, что
Бьяджо заговорит слугу брата Луки, а Джованни в это время по­
ищет в вещах брата Луки перо и стащит его, — обоим было любо­
пытно, что-то он скажет потом народу. Слугу брата Луки одни на­
зывали Гуччо Кит, другие — Гуччо Грязнуля, а иные — Гуччо
Свинья, и был он до того дурашлив, что сам Липпо Топо, уж вер­
но, ему в том уступал. Брат Лука любил подшутить над ним в тес­
ном кругу и говорил про него: «У моего слуги девять таких свойств,
что, если б хоть одно из них было у Соломона, у Аристотеля или
же у Сенеки, этого было бы довольно, чтобы опорочить всю их до­
бродетель, мудрость и святость. А теперь представьте себе челове­
ка, у которого нет ни добродетели, ни мудрости, ни святости, а тех
самых свойств — девять!» Когда же брату Луке задавали вопрос,
какие это свойства, он отвечал в рифму: «Сейчас вам скажу: он ко­
пун, пачкун и лгун; он неисполнителен, нерачителен и непочтите­
лен; он лентяй, он разгильдяй, он негодяй. Есть у него и другие
изъяны, но о них я лучше умолчу. А вот самая смешная из его за­
машек: везде-то он сватается и везде собирается снять дом. А так
как борода у него длинная, черная, лоснящаяся, то он почитает се­
бя совершенно неотразимым и воображает, что все женщины пого­
ловно в него влюблены. Дай ему волю — он так бы за всеми, за­
дравши хвост, и бегал. Должен, однако ж, заметить, что мне от него
48 Итальянская литература

польза великая: кто бы ни пожелал поговорить со мной наедине,

он всегда начеку: боится, что я отвечу невпопад, и, чуть только за­
дадут мне вопрос, он, по своему разумению, отвечает за меня «да»
или «нет».
Уходя брат Лука строго-настрого наказал слуге смотреть, чтобы
никто не трогал его вещей, особливо — сумы, ибо там — его святы­
ни. Однако ж Гуччо Грязнулю сильней манила к себе кухня, чем
соловушку зеленая ветвь; особенно его туда тянуло, когда он там
замечал служанку, и тут он как раз увидал в гостиничной кухне
грязную, грязную, приземистую, безобразную бабу, с грудями, что
корзины, в которых таскают навоз, с лицом, как у Барончи, в поту,
в сале и в саже, и, как стервятник на падаль, бросился туда, не за­
перев дверь в комнату брата Луки и оставив на произвол судьбы
все его вещи. Хотя дело было в августе, он подсел к огню и, заве­
дя разговор со служанкой — ее звали Нутой, — сообщил ей, что он
дворянин на предъявителя и что у него девять уйм флоринов, не
считая тех, которые он задолжал, а таковых, пожалуй, будет еще
побольше, и все-то он умеет: и дело делать, и лясы точить, ей-ей!
Позабыв, что из его засаленного капюшона можно было суп сва­
рить, позабыв о своем рваном, заплатанном, лоснившемся от грязи
на воротнике и под мышками полукафтанье, с таким количеством
разноцветных пятен, что по сравнению с ним ткани татарские и
индийские показались бы куда менее пестрыми, о стоптанных баш­
маках и дырявых чулках, он, вообразив себя по малой мере великим
герцогом Кастильонским, объявил, что намерен вырядить ее, как
куколку, и вполне обеспечить так, чтобы она была избавлена от
горькой необходимости жить в людях; золотых гор он, дескать, ей
не сулит, однако ж надеяться на лучшее будущее у нее есть теперь
все основания. Но он только даром расточал ласковые слова: и это
его предприятие, подобно большинству предшествующих, успехом
не увенчалось. Словом, два молодых человека застали Гуччо Сви­
нью хлопочущим около Нуты. Это обстоятельство обрадовало их —
полдела таким образом было уже сделано, — и они беспрепятствен­
но проникли в комнату брата Луки, дверь в которую оказалась не­
запертой, и начали поиски с той сумы, где лежало перо. В суме они
обнаружили завернутый в шелковую ткань ларчик, а в ларчике —
перо из хвоста попугая, и решили, что это и есть то самое перо, ко­
торое брат Лука обещал показать жителям Чертальдо. В те време­
на он вполне мог рассчитывать, что ему поверят, потому что тогда
еще египетские диковины были в Тоскане редкостью, — это уж они
потом хлынули потоком и разорили Италию. Тогда вообще мало
кто имел о них понятие, а уж местные-то жители и подавно. Тогда
еще там держались простота и чистота нравов, завещанные пред­
ками, и позднее их потомки не только никогда не видели попугаев,
но большинство и слыхом про них не слыхало. Довольные своей на­
ходкою, молодые люди взяли перо, а взамен наложили в ларец уг-
 Боккаччо 49

лей, которые попались им на глаза в углу комнаты. Закрыв ларчик

и все оставив так, как было, молодые люди незаметно прошмыгну­
ли на улицу, предвкушая удовольствие посмотреть, как-то станет
выпутываться брат Лука, обнаружив вместо пера угли.
Когда обедня кончилась, бывшие в церкви мужчины и просто­
душные женщины разошлись по домам. Сосед рассказал соседу, ку­
ма — куме, так что после обеда в селе началось сущее столпотворе­
ние — так много явилось жаждущих взглянуть на перо. Брат Лука,
плотно пообедав, а после обеда вздремнув, в четвертом часу встал
и, узнав, что целая толпа крестьян с нетерпением ждет, когда ей
покажут перо, велел сказать Гуччо Грязнуле, чтобы он захватил ко­
локольчики и суму и шел к церкви. С трудом оторвавшись от кухни
и от Нуты, Гуччо взял все, что требовалось, и медленным шагом,
отдуваясь — до того он разбух от неимоверного количества выпи­
той воды, — направился к церкви; брат Лука велел ему встать у
церковных дверей, и он изо всех сил зазвонил в колокольчики. Ког­
да все собрались, брат Лука, уверенный, что все у него в целости,
произнес длинную проповедь, подходившую к данному случаю. Ну­
жно было наконец показать перо, — тут он с особым благоговением
прочел молитву, велел зажечь два факела, откинул капюшон и осто­
рожно развернул шелковую ткань. Засим сказал несколько слов в
похвалу и во славу архангела Гавриила и своей святыни и только
после этого открыл ларчик. Увидев, что там полно углей, монах не
заподозрил Гуччо Кита — он знал, что Гуччо до этого не додумать­
ся, — и даже не выругал его за недосмотр, — он мысленно прокли­
нал себя за то, что доверил свои вещи человеку, которого сам же
считал неисполнительным, нерачительным, лентяем и разгильдяем.
И все же брат Лука не растерялся. Подняв очи, он громогласно про­
изнес: «Слава силе твоей, господи!» Тут он закрыл ларчик и обра­
тился к народу с такой речью:
«Возлюбленные братья и сестры! Да будет вам известно, что,
когда я еще был весьма юн, начальник мой послал меня в те стра­
ны, где восходит солнце; особенно настаивал он на том, чтобы я по­
сетил Страну Свинячих Пузырей, но ведь надуть-то их ничего не
стоит, да что от них толку? Итак, вышел я из Венеции, прошел все
Борго де Гречи, проехал верхом королевство Алгаврское, затем —
Багдад, прибыл в Парионе, и наконец, испытывая сильную жажду,
некоторое время спустя достигнул Сардинии. Я не стану подробно
описывать вам все страны, где мне довелось побывать. Коротко го­
воря, переплыв пролив Святого Георгия, я посетил Страну Прохо­
димцев и Страну Лихоимцев — страны многолюдные и густо насе­
ленные. Оттуда я пробрался в Страну Обманулию, — там многие
монахи нашего и других орденов, ревнуя о боге, ни в чем себе не
отказывают, чужих забот к сердцу не принимают, думают только о
своей выгоде и расплачиваются поддельными индульгенциями. От­
туда я направился в землю Абруццкую — здесь мужчины и жен-

4 . :*.1к -и.ч.ч
50 Итальянская литература

щины ходят кто передом, кто задом, а питаются колбасами и со­

сисками. Немного дальше я увидел людей, носивших хлеб на пал­
ках, а вино в бурдюках, после чего приблизился к Червивым го­
рам — вся вода с них стекает вниз. За короткое время я забрался
далеко: в самую глубь Морковной Индии, и, клянусь своей рясой,
мне случилось там видеть, как цветут ножи, — кто сам этого не ви­
дал, тот может подумать, что я плету небылицы. Но тут не даст мне
соврать Мазо дель Саджо — именитый купец, с коим мы там встре­
тились,— он колол орехи, а скорлупу продавал в розницу. Так я
там и не нашел, что искал, потому что дальше нужно ехать домой,—
делать нечего, повернул я назад и достигнул Святой земли, где в
летний год черствый хлеб стоит четыре динария, а свежий даром
дают. Там я побывал у великого отца Небранитеменябогаради,
святейшего патриарха Иерусалимского, который из уважения к ор­
дену моего покровителя — святого Антония, к коему я принадлежу,
соизволил показать мне все свои святыни, а их у него такое великое
множество, что если б я взялся их перечислить, то до конца так бы
и не добрался, но все-таки, чтобы не огорчать вас, некоторые я упо­
мяну. Он показал мне и перст святого духа, совершенно целый и не­
попорченный, и локон серафима, являвшегося святому Франциску,
и ноготь херувима, и ребро Слова-в-позолоте, и одеяния святой
католической веры, и несколько лучей звезды, которую волхвы уви­
дели на востоке, и пузырек с каплями пота, струившегося со свято­
го Михаила, когда тот боролся с дьяволом, и челюсть смерти Лаза­
ря, и прочее тому подобное. А так как я не пожалел для патриарха
склонов Монте Морелло в переводе на итальянский язык и несколь­
ких глав из Содомия, которые он давно разыскивал, то в благодар­
ность он наделил меня кое-чем от своих святынь: подарил мне зубец
из Санта Кроче, пузыречек со звоном колоколов храма Соломона,
перо архангела Гавриила, о котором я уже упоминал, деревянный
башмак святого Герарда Вилламаньского, который я недавно по­
жертвовал во Флоренции Герарду ди Бонзи, ибо он особенно высо­
ко чтит этого святого, а еще патриарх дал мне углей, на коих был
изжарен мученик, блаженный Лаврентий, — все эти святыни я с
великим бережением оттуда вывез и взял с собой сюда. Первое вре­
мя настоятель не позволял мне показывать их, пока не будет удо­
стоверено, подлинные ли то святыни, однако ж чудеса, от них про­
истекающие, и письма от патриарха доказали их подлинность, и те­
перь настоятель разрешает мне показывать их. Но только вот что:
перо архангела Гавриила я ношу, чтобы оно не сломалось, в одном
ларце, а угли, на коих был изжарен святой Лаврентий, — в другом,
однако ларцы эти так похожи, что я их частенько путаю, и как раз
это самое и произошло со мной сегодня: я воображал, что принес
ларчик с пером, а на самом деле принес ларчик с углями. Однако ж
я склонен думать, более того — я уверен, что это не случайно, что
на то была воля божья и что сам господь вложил мне в руки ларец
 Саккетти 51

с углями, — ведь я только сейчас вспомнил, что через два дня —

Лаврентиев день. Так, видно, богу угодно было, чтобы я, показав
вам угли, на коих был изжарен святой Лаврентий, исполнил ваши
души благоговения, которое вы должны к нему питать, — вот для
чего он внушил мне, что я должен взять не перо, как я предполагал
вначале, но честные угли, погашенные жидкостью, содержавшейся
во святой его плоти. А посему, возлюбленные чада мои, обнажите
головы и с благоговением приблизьтесь, дабы узреть их. Знайте: на
ком эти угли изобразят крест, тот потом целый год может быть
уверен, что когда он обожжется, то это будет ему очень даже чув­
ствительно».
Тут брат Лука запел тропарь святому Лаврентию и, открыв
ларчик, показал угли. Некоторое время скопище глупцов рассмат­
ривало их с благоговейным трепетом, а потом все, давя друг друга,
стали протискиваться к брату Луке, жертвовали ему больше обыч­
ного и просили коснуться их углями. Того ради брат Лука стал чер­
тить углем кресты во всю длину и во всю ширину их белых рубах,
полукафтаний и покрывал; при этом он уверял, что от начертания
крестов угли уменьшаются в размерах, но потом опять вырастают у
него в ларце, — это, мол, он уже не раз наблюдал. Так, к великой
для себя выгоде, окрестил он всех местных жителей и благодаря
своему хитроумию посмеялся над теми, что, похитив у него перо,
рассчитывали посмеяться над ним. Молодые люди слышали его
проповедь, и после того как он у них на глазах, с помощью подхо­
дов и витиеватых оборотов речи, столь ловко вывернулся, обоих ра­
зобрал такой смех, что у них долго еще потом болели скулы. Когда
же народ разошелся, они направились к нему и с диким хохотом
рассказали о своей затее, а затем вернули перо, и на следующий год
оно пригодилось брату Луке так, как в тот день пригодились угли.

Саккетти
Ф р а н к о С а к к е т т и (Franco Sacchetti, 0 K . 1330—1400) — итальянский
новеллист и поэт. Родился во Флоренции в старинной гвельфской семье. В мо­
лодости был купцом, с 1370 г. принимал активное участие в политической жиз­
ни Республики, был послом в Болонье и Милане, подестою, градоправителем в
городах Тосканы. Одно время близкий к народной партии, Саккетти отходит от
нее после восстания чомпи (1378 г.), вождя которого, Сильвестро Медичи, он
пламенно приветствовал в сонете: «Ты, именем Сильвестра нареченный» («Non
gia'Salvestro»). Основное произведение Саккетти — сборник новелл «Trecento
novelle» («Триста новелл»), не дошедший до нас в полном объеме (сохранилось
около двухсот новелл). Новеллы Саккетти не знают цветистого стиля «Дека­
мерона». Это обычно небольшие и несложные реалистические зарисовки жиз­
ни XIV в. Помимо новелл, перу Саккетти принадлежат также многочисленные
стихотворения; из них наиболее удачны те, в которых Саккетти приближается
к народной поэзии,— например, его баллады (песни для танцев) подчас удиви­
тельно живые и непосредственные (например, прославленная баллада «Горные
пастушки», неоднократно приписывавшаяся Полициано).

А*
52 Итальянская литература

Из «ТРЕХСОТ НОВЕЛЛ»

Находясь в Равенне и проигравшись в кости, магистр1 Антонио из

Феррары попадает в ту церковь, где покоятся останки Данте, и,
сняв все свечи, стоявшие перед распятием, переносит и прикрепляет
их к гробнице означенного Данте.

Магистр Антонио из Феррары, человек в высшей степени ода­

ренный, был отчасти поэтом и имел в себе нечто от придворного
шута, но в то же время обладал всеми пороками и был великим
грешником. Случилось так, что однажды, находясь в Равенне во
времена правления месера Бернардино да Полента, означенный
магистр Антонио, который был азартнейшим игроком, играл
целый день напролет, промотал почти все, что у него было, и, на­
ходясь в отчаянном состоянии, вошел в церковь братьев мино­
ритов б, где помещается гробница с телом флорентийского поэта
Данте.
Заметив древнее распятие, наполовину выгоревшее и закопчен­
ное от великого множества светильников, которые перед ним ста­
вились, и увидев, что в это время многие свечи были зажжены, он
тотчас же подошел к распятию и, схватив все горевшие там свечи и
огарки, направился к гробнице Данте, к которой он их прикрепил,
говоря:
— Прими сие, ибо ты гораздо более достоин этого, чем Он.
Люди при виде этого с удивлением говорили: «Что это зна­
чит?» — и переглядывались.
В то время по церкви проходил один из дворецких синьора.
Увидев это и вернувшись во дворец, он рассказал синьору о по­
ступке магистра Антонио, чему он был свидетелем. Синьор, как
все прочие синьоры, весьма падкий до такого рода происшествий,
сообщил о поступке магистра Антонио архиепископу Равеннскому
с тем, чтобы тот его к себе вызвал и сделал вид, что он собирается
начать дело против еретика, закоренелого в своей ереси. Архи­
епископ тотчас же его вызвал, и тот явился. После того как
ему было прочтено обвинение, с тем чтобы он покаялся, ничего
не отрицал и во всем признался, магистр Антонио сказал архи­
епископу:
— Даже если бы вам пришлось меня сжечь, я бы вам ничего
другого не сказал, ибо я всегда уповал на Распятого, но он мне ни­
когда ничего не делал, кроме зла. К тому же, видя, сколько на него
потрачено воска и что он уже наполовину сгорел (уж лучше бы це­
ликом), я отнял у него все эти светильники и поставил их перед

а
Магистр — ученая степень в средневековых университетах; преподава­
тель «свободных искусств».
6
Минориты — монашеский орден.
 Саккетти 53

гробницей Данте, который, как мне казалось, заслуживает их боль­

ше, чем он. А если вы мне не верите, взгляните на писания того и
другого, и вы признаете, что писания Данте чудесны превыше чело­
веческой природы и человеческого разумения, писания же евангель­
ские — грубы и невежественны; если в них и попадаются вещи воз­
вышенные и чудесные — не велика заслуга, ибо тот, кто видит це­
лое и обладает целым, способен раскрыть в писаниях небольшую
часть этого. Н о удивительно, когда столь маленький и скромный
человек, как Данте, не обладающий не то что целым, но и частью
целого, все же увидел это целое и его описал. И потому мне ка­
жется, что он более достоин такого освещения, чем тот, и на него
отныне я и буду уповать. А вы занимайтесь своим делом, блю­
дите свой покой, так как все вы из любви к Нему избегаете вся­
кого беспокойства и живете, как лентяи. А если вы пожелаете по­
лучить от меня более подробные разъяснения, я это сделаю в
другой раз, когда не буду в столь разорительном проигрыше,
как сейчас.
Архиепископ чувствовал себя неловко, но он сказал:
— Так, значит, вы играли и проигрались? Приходите в дру­
гой раз.
Магистр Антонио сказал на это:
— Если бы проигрались вы и все вам подобные, я был бы очень
рад. Я еще посмотрю, вернусь ли я. Н о вернусь я или не вер­
нусь, вы всегда найдете меня в том же расположении духа или
еще хуже.
Архиепископ сказал:
— А теперь идите с богом или, если хотите, с чертом. Ведь если
я за вами пошлю, вы все равно не придете. По крайней мере пой­
дите к синьору и угостите его теми плодами, которыми вы угостили
меня.
На этом они расстались.
Синьор, узнав о происшедшем и оценив доводы магистра А н ­
тонио, наградил его, с тем чтобы тот мог продолжать игру; и много
дней потешался он вместе с ним, вспоминая о свечах, поставленных
Данте. Потом синьор отправился в Феррару, находясь, пожалуй,
в лучшем настроении, чем магистр Антонио. А когда умер папа
Урбан V и его портрет, написанный на доске, был помещен в одной
из знаменитых церквей одного великого города \ Антонио увидел,
что перед картиной поставлена зажженная свеча весом в два фунта,
а перед распятием, находившимся поблизости, — жалкая грошовая
свечка. Он взял большую свечу и, прикрепив ее перед распятием,
сказал:
— Н е к добру это будет, если мы вздумаем перемещать
и менять небесное правительство так же, как мы на каждом

а
Имеется в виду Рим.
54 Итальянская литература

шагу меняем правительства земные. — И с этим удалился из

церкви.
Поистине самое прекрасное и примечательное слово, какое толь­
ко можно было услышать в подобном случае.
(Новелла 121.)

Некий бедняк из Фаенцы, у которого отнимали постепенно его уча­

сток, звонит во все колокола и говорит, что правда умерла.
Нижеследующая выдумка подобна предыдущей а , но оправдала
себя гораздо больше. В самом деле, когда синьором Фаенцы был
Франческо деи Манфреди, отец месера Ричардо и Альбергентино,
правитель мудрый и достойный, лишенный всякого тщеславия и
скорее соблюдавший нравы и скромную внешность именитого гра­
жданина, чем синьора, как-то случилось, что у кого-то из власть
имущих этого города владения граничили с участком, принадле­
жавшим некоему человечку, не шибко богатому. Он хотел его ку­
пить и много раз за это брался, но ему это ни разу не удавалось,
так как человечек этот в меру своих сил отлично возделывал свой
участок, поддерживая им свое существование, и скорее продал бы
самого себя, чем его. Вот почему этот могущественный гражданин,
не будучи в состоянии осуществить свое желание, решил применить
силу. И вот, так как межой между их владениями служила только
крохотная канавка, богач каждый год, примерно в то время, когда
вспахивались его владения, отнимал у соседа по одному или по не­
скольку локтей земли, проводя плугом ежегодно то одну, то дру­
гую борозду по его участку.
Добрый человек, хотя это и замечал, но не решался даже за­
икнуться об этом, разве что сокрушался тайком в кругу своих
друзей.
И так это продолжалось несколько лет, и богач постепенно, но
скоро захватил бы весь участок, не будь на нем вишневого дерева,
которое было слишком на виду, чтобы его миновать, да и каждый
знал, что вишня находится на участке бедняка.
И вот, видя, как его грабят, и задыхаясь от ярости и доса­
ды, а также не будучи в силах не только что пожаловаться, но
даже слово вымолвить, добрый человек, доведенный до отчаяния,
в один прекрасный день, имея в кошельке два флорина денег,
срывается с места и обходит, прицениваясь, все большие церкви
Фаенцы, умоляя в каждой по очереди, чтобы они зазвонили во
все колокола в такой-то час, но только не в положенное время
вечерни или Ноны 6 .

а
Речь идет о полном сборнике новелл Саккетти.
6
Нона — церковная служба, совершавшаяся в три часа пополудни.
 Саккетти 55

Так оно и вышло. Церковники деньги с него получили, и в ус­

ловленный час вовсю ударили в колокола, так что по всей округе
люди, переглядываясь, стали спрашивать:
— Что это значит?
А добрый человек, как полоумный, носился по всей округе. При
виде его каждый говорил:
— Эй вы, куда вы бежите?
— Эй ты, такой-сякой, почему звонят колокола?
А он отвечал:
— Потому, что правда умерла.
А в другом месте говорил:
— За упокой правды, которая умерла.
И так под звон колоколов слово это облетело весь край, так
что, наконец, и синьор спросил, почему звонят. Ему в конце концов
ответили, что известно только то, что кто-то что-то сказал.
Синьор послал за виновником, и тот пошел в великом страхе.
Когда синьор его увидел, он сказал:
— Подойди сюда! Что означают слова, которые ты там гово­
ришь? И что означает колокольный звон?
Тот отвечал:
— Синьор мой, я вам скажу, но, прошу вас, не обессудьте. Та­
кой-то ваш гражданин захотел купить у меня мое поле, а я не же­
лал его продавать. Поэтому, так как он не мог его получить, он
каждый год, когда пашется его земля, отхватывал кусок моей —
когда один локоть, а когда два,— пока не дошел до вишни, дальше
которой ему идти неудобно, иначе это будет слишком заметно, —
да благословенно будет это дерево! Не будь его, он скоро забрал
бы всю мою землю. И вот, так как человек, столь богатый и могу­
щественный, отнял у меня мое добро и так как я, с позволения ска­
зать, человек убогий, то я, немало натерпевшись и превозмогая свое
горе, пошел с отчаяния подкупать эти церкви, чтоб зазвонили они
за упокой правды, которая умерла.
Услыхав про эту шутку и про грабеж, совершенный одним из
его граждан, синьор вызвал последнего, и, после того как истина
была обнаружена, он заставил его вернуть этому бедному человеку
его землю и, послав на место землемеров, распорядился отдать
бедняку такой же кусок земли богатого соседа, какой тот занял на
его земле, а также приказал уплатить ему те два флорина, кото­
рые он истратил на колокольный звон.
Великую справедливость и великую милость явил этот синьор,
хотя богач заслужил худшее. Если все взвесить, доблесть его была
велика, и бедный человек получил по праву немалое возмещение.
И если он говорил, что колокола звонили потому, что правда умер­
ла, он мог бы сказать, что они звонили, чтобы она воскресла. Да и
ныне хорошо было бы, если б они зазвонили, чтобы она воскресла.
(Новелла 202.)
56 Итальянская литература

СОНЕТ

Ты, именем Сильвестра * нареченный,

Спасителем великим стал для нас,
От горькой доли родину ты спас,
Отвел ее от пропасти бездонной.

Катона доблестью вооруженный,

Ты выступил в благословенный час:
Основы власти гордецов потряс
И люд возвысил, ими униженный.

Фабриций новый, твой бессмертен труд.

Ты овладел землей и небесами,
Стал славен там и чтим высоко тут.

Всех страждущих твое собрало знамя,

И робко жавшийся доселе люд
Заговорил, как равный, с господами.

Сирот, калек — всех тех, чей рок уныл,

От мук и немощей ты исцелил.

ГОРНЫЕ ПАСТУШКИ

О, горные бродячие пастушки,

Откуда вы, прелестные резвушки?

Где родились? В какой земле берется

Таких плодов невиданных награда?
Амуром вы сотворены, сдается,
Так светит в вашем облике отрада.
Вам золота и серебра не надо,
Впрямь ангелочки вы, хоть и чернушки.

— У рощицы в горах мы проживаем

В привычном месте, в хижинке убогой,
Ночлег с родителями разделяем,
Домой придя цветущею дорогой;
В долине днем природа нам помогой,
Заботою — овечки и телушки.

а
В оригинале игра слов: Salvestro и Salvatore (спаситель).
 Саккетти 57

— Не мало вашей красоте страданий,

Чуть ею в долах и горах блеснете:
Земля такая для нее желанней,
Где были б вы и в холе, и в почете;
Скажите, разве счастливо живете,
Бедняжки, у своей лесной опушки?

— Довольней каждая из нас, беспечно

Бредя со стадом злачными лугами,
Чем торопясь любой из вас, конечно,
На празднества за вашими стенами;
Не гонимся за большими благами,
Чем песни, пляски да цветов плетушки.

— Баллада) Будь таким я, как бывало,

Я пастухом и горцем стал бы смело;
Еще душа б живая не узнала,
А я — сосед их милого предела,
Взывал бы то Мартино, то Бьонделла —
И брел туда, куда бы шли подружки.
 С5&&1

Мазуччо
М а з у ч ч о (Masuccio — Томазо Гвардато, даты рождения и смерти не­
известны) — виднейший итальянский новеллист XV в. Он родился в Салерно
(городок близ Неаполя), происходил из дворянского рода. Жил при неаполи­
танском дворе, находясь на службе у салернского князя Роберто Сансеверино.
Перу Мазуччо принадлежит сборник, содержащий 50 новелл и изданный в Не­
аполе в 1476 г. под названием «Новеллинол. Это единственная книга новелл
XV в. «Новеллино» лишено традиционного со времени Боккаччо обрамления и
распадается на 5 частей (по 10 новелл в каждой), причем к ждая часть связа­
на определенной темой (1-я — нападки на монахов, 3-я — нападки на женщин,
5-я — новеллы о великих щедротах и пр.). Характерная черта Мазуччо — его
резкий антиклерикализм. Его новеллам свойствен также несколько суровый и
даже мрачный колорит. В 1564 г., в эпоху католической реакции, «Новеллино»
попадает в «индекс запрещенных книг».

Из «НОВЕЛЛИНО»

НОВЕЛЛА ПЕРВАЯ

Приключения мертвеца
Славному королю дон Фернандо Аррагонскому

Приступая к повествованию моему, благочестивейший король,

скажу, что в ту пору, когда блаженной и славной памяти король и
повелитель дон Фернандо Аррагонский 1, достойнейший дед твой,
на благо и преуспеяние подданных своих, мирно правил королев­
ством Кастильским, — в Саламанке, одном из древних и славней­
ших городов этого королевства жил некий минорит конвентуал2,
которого звали магистром Диэго да Ревало. Не менее сведущий в
доктрине святого Фомы, чем в учении Скотта 3, которого они при­
держиваются, удостоился он, в числе прочих, быть избранным пре­
подавать за немалое вознаграждение в превосходных школах столь
знаменитого университета этого города. И он с таким поразитель-
 Мазуччо 59

ным успехом вел свое преподавание, что слава об его учености рас­
пространилась по всему королевству.
Говорил он иногда и небольшие проповеди; но это было скорее
делом необходимости или выгоды, чем проявлением истинного бла­
гочестия. Был же он юн, очень красив и изящен и подвержен пла­
мени любовных увлечений; и вот однажды во время проповеди
случилось ему увидать молодую женщину поразительной красоты.
Имя ее было Катарина, и была она женой одного из виднейших
дворян этого города, которого звали мессер Родерико д'Анджайа.
Как только магистр увидел даму, которая понравилась ему с пер­
вого взгляда, владыка Амур, запечатлев в душе его образ краса­
вицы, глубоко поразил тронутое уже любовным недугом сердце.
Сойдя с кафедры, магистр прошел в свою келью и там, отбросив
в сторону все свои теологические рассуждения и софистические
доказательства, всецело отдался мыслям о понравившейся ему жен­
щине.
Он знал, какое высокое положение занимала эта дама и чьей
она была женой, и, видя безумие предприятия, на которое готов
был отважиться, много раз убеждал себя не впутываться в такое
опасное дело; и все же, несмотря на все это, он говорил себе порой:
«Там, где любовь захочет явить свои силы, она отнюдь не ищет
равенства по происхождению; держись она подобных требований,
высокие князья не стремились бы ежечасно совершать набеги на
наши берега. А посему Амур должен уравнять наши права, предо­
ставив и нам любить высокопоставленных дам, раз он разрешает
великим мира сего опускать свои взоры до мест низких. Ран, нано­
симых любовью, никто не получает, заранее подготовившись к ним,
но застигают они нас врасплох; однако, если безоружным нашел
меня этот владыка, против ударов которого бесполезно в таких
случаях защищаться, то, как неспособный к сопротивлению, я по
справедливости побежден; и как его подданный, — пусть будет, что
будет, — вступлю я в страшную битву; и если суждено мне
принять в ней смерть, которая избавит меня во всяком случае от
страданий, то по крайней мере дух мой пойдет навстречу ей с
отважно подъятым челом, гордясь тем, что так высоко занес свои
когти».
Сказав это и не возвращаясь более к первым своим отрица­
тельным доводам, он взял лист бумаги и, не переставая глубоко и
часто вздыхать и проливать горячие слезы, написал любимой даме
с большим умением изящное письмо, в котором восхвалял ее пре­
лести, скорее небесные, чем земные. Затем он говорил о том, до
чего пленен ею и что не остается ему иного выхода, как только
надеяться на ее милость или ждать смерти. Признавая себя недос­
тойным добиваться свидания со столь высокой дамой, он все же
почтительнейше просил ее назначить ему время и указать способ,
каким он мог бы побеседовать с ней тайно; или по крайней мере
60 Итальянская литература

пусть примет она его служение, так как он избрал ее единственной

властительницей своей жизни.
Закончив послание рядом подобных же изящных слов, магистр
сложил его и, многократно облобызав, передал одному из своих
клириков, которому объяснил, куда следовало отнести письмо.
Клирик этот, смысливший немало в такого рода услугах, спрятал
письмо в потайном месте, под мышкой левой руки, и пошел туда,
куда ему было указано. Придя в дом, он нашел благородную и
юную даму окруженною своими многочисленными прислужницами
и, обратившись к ней с умелым приветствием, сказал ей: «Мой
господин препоручает себя вашей милости и просит, чтобы вы дали
ему отсеянной муки для святых даров, как о том написано подроб­
но в этом письме».
Дама отличалась большой проницательностью, и когда она уви­
дела письмо, то была близка к уверенности, что догадывается об
истинном его содержании. Взяв и прочтя его, она, хоть и была
честнейшей женщиной, все же не возмутилась при мысли, что этот
монах так ее любит, считая ее прекраснейшей на свете; читая пись­
мо, в котором так прославлялась ее красота, она ликовала подобно
той, что некогда, вместе с первородным грехом, первая подпала
действию страсти, переданной ею по наследству остальной части
женского рода; в силу чего женщины все свое достоинство, честь
и славу полагают в том всецело, чтобы быть любимыми, желанными
и превозносимыми за свою красоту, и потому каждая из них пред­
почитает сойти за порочную красавицу, чем прослыть добродетель­
ной дурнушкой. Однако эта дама, недаром питавшая сильное и
вполне основательное отвращение ко всем монахам, решила не толь­
ко ничем не потворствовать магистру, но и в ответе, который гото­
вилась дать ему, не показать себя вежливой. Вместе с тем она ре­
шила на этот раз ни о чем не рассказывать мужу. Остановившись
на таком решении, она обернулась к монашку и без малейшего при­
знака смущения сказала ему:
— Передай твоему магистру, что хозяин моей муки всю ее хо­
чет оставить для своего пользования, а потому пусть твой господин
раздобывает муку в другом месте; на письмо же другого ответа не
нужно. А если бы все же он захотел ответа, то пусть сообщит мне
о том, и когда вернется домой мой синьор, то я попрошу, чтобы тво­
ему господину ответили так, как подобает отвечать на подобные
предложения.
Несмотря на суровую отповедь, полученную магистром от
дамы, пыл его ничуть не унялся; напротив, его любовь, вместе с
вожделением, разгорелась еще более сильным пламенем; и, не же­
лая отступать ни на шаг от начатого предприятия, он, пользуясь
тем, что дом синьоры находился очень близко от монастыря, с та­
кою назойливостью стал за ней волочиться, что она не могла ни
подойти к окну, ни войти в церковь или в какое-либо иное место.
Страницы из «Новеллино» Маэуччо (Венеция, 1492 г.).
62 Итальянская литература

чтобы, гонимый стрекалом желания, магистр не оказался где-ни­

будь поблизости от нее. А потому на поведение монаха обратили
внимание не только в околотке, где жила дама, но стало о том
известно почти во всем городе. Вследствие этого сама дама убеди­
лась, что этого дела нельзя долее скрывать от мужа, так как,
кроме грозившей ей отсюда опасности, она боялась и того уже,
что, узнав обо всем от кого-либо из посторонних, он перестанет
считать ее порядочной женщиной. И, укрепившись в этой мысли,
однажды ночью, когда она находилась вместе с мужем, она точней­
шим образом рассказала ему все происшедшее. Рыцарь, ревниво
оберегавший свою честь и отличавшийся неукротимостью нрава,
воспылал таким буйным гневом, что малого недоставало, чтобы он
пошел и предал огню и мечу монастырь и всю братию. Однако,
немного укротив свои чувства и произнеся целую речь, в которой
он похвалил достойное поведение своей жены, он затем приказал
ей, чтобы, пообещав магистру исполнить его желание и избрав
к тому наиболее подходящие по ее мнению средства, она пригла­
сила его прийти к ней ближайшей ночью; ибо, желая удовлетво­
рить требованиям своей чести, рыцарь вместе с тем хотел предо­
хранить от всякого поругания доброе имя своей дорогой, любимой
супруги. Что касается остального, то пусть она предоставит поза­
ботиться ему одному. Хотя даму смущала мысль о той развязке,
которую она предвидела, однако, желая быть покорной воле мужа,
она сказала, что исполнит приказание, и так как монашек, прибе­
гая к новым уловкам, постоянно возобновлял свои попытки разбить
твердый камень, то она сказала ему:
— Передай от меня привет твоему господину и скажи ему, что
великая любовь, питаемая им ко мне, и горячие слезы, которые,
по его словам, он беспрестанно из-за меня проливает, нашли, на­
конец, доступ в мое сердце, так что я в большей мере стала при­
надлежать ему, чем себе самой. И так как сулящая нам радости
судьба пожелала, чтобы мессер Родерико отправился в деревню,
где он и заночует, то пусть магистр, как только пробьет три часа а ,
приходит ко мне тайком, и я дам ему свидание, которого он доби­
вается. Только попроси его, чтобы он в этом деле не доверялся ни­
кому, даже самому близкому другу и приятелю.
Монашек ушел, до крайности обрадованный, и, когда он передал
магистру благоприятное известие, тот почувствовал себя самым сча­
стливым человеком. Но как ни был краток назначенный срок, ему
казалось, что придется прождать тысячелетия, когда же время при­
шло, он старательно надушился, чтобы не разило от него монахом,
и, полагая, что для победы в предстоящем беге ему придется нес­
тись во весь опор, поужинал на этот раз самыми тонкими и изыс­
канными кушаньями. Захватив свою обычную утварь, он напра-
а
По нашему времяисчислению — 9 часов вечера.
 Маауччо 63

вился к двери дамы и, найдя ее открытой, вошел в дом и затем

впотьмах, как слепой, был проведен служанкой в залу, где вопреки
ожиданию вместо радостно идущей ему навстречу дамы нашел ры­
царя с одним из его верных слуг; те схватили его голыми руками и
придушили, не произведя ни малейшего шума.
Когда рыцарь убедился в смерти магистра Диэго, он стал было
раскаиваться в том, что запятнал свои могучие руки убийством
минорита. Но, видя, что раскаянием делу не поможешь, он решил,
опасаясь за честь свою и боясь королевского гнева, убрать мерт­
веца из дома. Итак, ему пришло на ум отнести труп в монастырь.
Он взвалил его на спину слуги, и они направились в монастырский
сад и, без труда проникнув отсюда в монастырь, отнесли мертвеца
туда, куда братья ходили по своим нуждам; а так как случилось,
что только одно из седалищ было пригодно, все же другие были
разрушены (ведь, как постоянно приходится видеть, монастырские
помещения походят скорее на разбойничьи притоны, чем на оби­
тели слуг божьих), они посадили его туда, как если бы он был за­
нят отправлением своих нужд, и, оставив мертвеца, вернулись
домой.
В то время как синьор магистр оставался там, будто с целью
освободиться от излишнего, случилось, что другой монах, молодой
и здоровенный, почувствовал в полночь крайнюю необходимость
пойти в упомянутое место для отправления своих естественных
надобностей. Он зажег светильник и пошел туда, где восседал
мертвый магистр Диэго; узнав его и думая, что он жив, монах, не
сказав ни слова, отошел назад, потому что из-за монашеского не­
доброжелательства и зависти они находились в смертельной и яро­
стной вражде. Итак, он решил подождать в сторонке, пока магистр
свершит то, что он сам собирался сделать. Обождав же согласно
своим расчетам достаточно долго и видя, что магистр не шевелится,
монах, испытывавший неотложную нужду, повторял себе неодно­
кратно:
— Как бог свят, этот негодяй застрял здесь и не хочет пустить
меня на свое место ради того лишь, чтобы гнусной этой проделкой
выказать мне свою вражду; но это ему не удастся, так как я по­
терплю, пока могу, а потом, если увижу, что он упорствует, не пой­
ду, хотя и мог бы это сделать, в другое место, а вытащу его отсю­
да, даже против его воли.
Магистр, однако, ставший уже на мертвый якорь, упорно не
двигался с места, и монах, которому терпеть дольше было невмочь,
вскричал в бешенстве:
— Не допусти этого, господи! Не бывать тому, чтобы он при­
чинял мне такой позор, а я бы не мог постоять за себя!
Схватив огромный булыжник и подойдя поближе, он с такой
силой запустил камнем магистру в грудь, что опрокинул его на­
взничь, причем тот, однако, не пошевельнул ни одним членом.
64 Итальянская литература

Монах заметил, с какой силой пришелся его удар, и потому, видя,

что магистр не поднимается, стал опасаться, не убил ли он его
камнем; выждав немного и то веря, то не веря своему предполо­
жению, он, наконец, подошел к мертвецу и, осмотрев его при свете
светильника и убедившись в том, что магистр действительно мертв,
он и впрямь счел себя убийцей, решив, что все так и произошло,
как ему показалось. Он впал в смертельную тоску, так как опа­
сался, что будет вследствие вражды своей к магистру заподозрен
в нанесении ему смертельного удара, и, предвидя, что придется ему
расстаться с жизнью, несколько раз собирался уже повеситься. Но,
хорошенько обдумав дело, он решил вынести труп из монастыря
и бросить на улицу, чтобы избавиться в будущем от всяких подо­
зрений и обвинений, которые, по указанной причине, могли бы
быть на него взведены. И, когда он уже намеревался осуществить
задуманное, ему пришло на ум постыдное и всем известное ухажи­
вание магистра за донной Катариной, которую тот непрестанно пре­
следовал, и он сказал себе:
— Куда мне отнести его, как не к дому мессера Родерико? Это
очень легко, так как дом его по соседству, и таким образом я мень­
ше всего навлеку на себя подозрение, так как, наверно, подумают,
что магистр был убит по приказанию рыцаря в то время, как про­
бирался к его жене.
Сказав это и твердо держась своего решения, монах с преве­
ликим трудом взвалил себе на плечи покойника и отнес его к той
самой двери, откуда за несколько часов перед тем магистр был вы­
несен мертвым. Оставив его здесь, он вернулся никем не замечен­
ный в монастырь. И хотя монаху казалось, что средство, к кото­
рому он прибег, обеспечивало ему безопасность, тем не менее он
решил под каким-либо вымышленным предлогом покинуть город;
и, остановившись на этой мысли, он пошел к настоятелю и ска­
зал ему:
— Отче, позавчера, за отсутствием вьючных животных, я оста­
вил большую часть нашего сбора неподалеку от Медины в доме од­
ного преданного нам человека, а потому я бы хотел отправиться за
нашим добром, захватив с собой нашу монастырскую кобылу. С бо­
жьей помощью я возвращусь оттуда завтра или послезавтра.
Настоятель не только дал ему разрешение, но и весьма похва­
лил его за усердие. Получив этот ответ, справив свои делишки и
взнуздав кобылу, монах стал дожидаться зари, чтобы пуститься
в путь.
Мессер Родерико, почти или совсем даже не спавший ночью, —
так как он сомневался в исходе дела, — с приближением дня оста­
новился на мысли послать своего слугу, чтобы тот, обойдя кругом
монастырь, послушал и разузнал, не нашли ли монахи мертвого
магистра и что они говорят по этому поводу. Слуга, выходя из
дому, чтобы исполнить приказание, нашел магистра Диэго сидя-
 Мазуччо 65

щим перед входной дверью, словно на диспуте; зрелище это вну­

шило слуге немалый страх, какой обычно вызывает вид мертвецов;
возвратясь в дом, он тотчас же позвал своего синьора и, едва вла­
дея языком, рассказал ему, что тело магистра принесено к ним
обратно. Рыцарь премного удивился такому случаю, повергшему
его в еще большее смущение; однако, ободрив себя мыслью о том,
что дело его, как он думал, правое, он решил со спокойной душой
ждать исхода и, обернувшись к мертвецу, сказал:
— Итак, тебе суждено быть язвой моего дома, от которой я не
могу уберечься, — все равно, жив ты или мертв. Но назло тому,
кто притащил тебя сюда, ты вернешься к себе обратно не иначе,
как верхом на таком животном, каким ты сам был при жизни.
И, сказав это, он приказал слуге привести из конюшни жеребца
одного из соседей, которого хозяин держал для господских кобыл
и ослиц и который пребывал там наподобие ослицы иерусалимской.
Слуга пошел весьма поспешно и привел жеребца с седлом и уздой
и всей прочей сбруей, находившейся в полной исправности; и, как
уже решил рыцарь, они посадили мертвеца на лошадь, подперев
его и привязав как следует и снабдив его копьем, которое они укре­
пили на башмаке мертвеца; они вложили ему в руки поводья, так
что можно было подумать, что они собирались отправить его на
бой. Снарядив его таким образом, они отвезли магистра к паперти
монастырской церкви и, привязав его там, возвратились домой.
Когда монаху показалось, что ему уже пора отправиться в за­
думанное путешествие, он открыл ворота и затем, сев на кобылу,
выехал на улицу. Здесь перед ним оказался магистр, снаряженный
так, как уже было о том рассказано; казалось, он угрожал монаху
копьем и готовился поразить его насмерть. При виде такого зре­
лища монаху пришла в голову дикая и страшная мысль, именно —
что дух магистра, как верят тому некоторые глупцы, возвратился
в свое тело и в наказание за грехи обречен преследовать своего
убийцу. А потому монах был поражен таким ужасом, что едва не
свалился замертво. И в то время как он стоял так, словно громом
пораженный, от страха не зная, в какую сторону повернуть, до
жеребца донесся запах кобылы, и он извлек свою стальную булаву
и, заржав, хотел к ней приблизиться. Такое поведение жеребца еще
более испугало монаха; однако он пришел в себя и хотел направить
кобылу на настоящую дорогу, но она повернула корму в сторону
жеребца и начала лягаться. Монах отнюдь не был лучшим наезд­
ником на свете и чуть было не свалился. Не дожидаясь второй по­
добной встряски, он крепко сжал лошади бока, вонзил в них шпоры,
вцепился обеими руками в седло и, бросив поводья, пустил живот­
ное по воле судьбы. Кобыла, почувствовав, что шпоры сильно вре­
заются в ее бока, оказалась вынуждена бежать наугад по первой
попавшейся дороге. Жеребец же, видя, что добыча его ускользает,
в ярости порвал слабые узы и буйно понесся за нею вслед. Бедный
.). .Чак \\Х\
 66 Итальянская литература

монашек, чувствуя позади себя врага, обернулся и увидел его

плотно сидящим в седле с копьем наперевес, словно он был отмен­
ным бойцом. Эта новая опасность прогнала страх перед первой, и
монах стал кричать:
— На помощь, на помощь!
Так как уже рассвело, то на его крики и шум, производимый
мчавшимися без узды скакунами, все стали выглядывать в окна и
в двери; и каждому казалось, что он лопнет от смеха при виде
столь нового и необычайного зрелища, каким было это преследова­
ние вскачь одного минорита другим, причем оба они в равной мере
походили на покойников. Кобыла, предоставленная самой себе, не­
слась по улицам то туда, то сюда, в ту сторону, куда ей заблаго­
рассудится; жеребец же скакал за ней, не переставая яростно ее
преследовать, так что не приходится даже спрашивать, не грозила
ли монаху опасность быть раненным копьем. Огромная толпа ис­
пускала вслед им крики, свист и вой, и повсюду слышно было, как
кричали: «Стой, хватай!» Одни бросали в них камни, другие уда­
ряли жеребца палками, и каждый изощрялся, стараясь разъеди­
нить их, но не столько из сострадания к несущимся вскачь, сколько
из желания узнать, кто они такие, так как вследствие быстрого бега
лошадей нельзя было разглядеть всадников.
Наконец, злосчастные наездники случайно повернули к одним
из городских ворот. Там их обступили и схватили обоих — и мерт­
вого и живого; и велико было общее удивление, когда их узнали.
И как сидели они на лошадях, так и были отведены в монастырь,
где их встретили с неописуемой скорбью настоятель и вся братия.
Мертвого похоронили, а для живого приготовили веревку. После
того как монаха связали, он, не желая подвергаться пытке, чисто­
сердечно сознался в том, что убил магистра. Правда, однако, что
он не мог догадаться, кто посадил мертвеца на лошадь. Благодаря
этому признанию его не вздернули на дыбу, однако подвергли же­
стокому заключению; затем было сделано распоряжение о том,
чтобы епископ города лишил его монашеского сана и передал свет­
ским властям, дабы те судили его как убийцу согласно обычным
законам.
Случайно в те дни прибыл в Саламанку король Фернандо, и
когда ему рассказали о происшедшем, то, несмотря на всю свою
сдержанность и на то, что он очень скорбел по поводу смерти
столь знаменитого ученого, он все же не в силах был устоять про­
тив забавности этого происшествия, и стал вместе со своими баро­
нами так сильно над ним смеяться, что едва мог удержаться на
ногах. Когда уже наступил срок исполнения несправедливого при­
говора над монахом, мессер Родерико, который был доблестным
рыцарем и любимцем короля, рассудил, что его молчание будет
единственной причиной столь великой несправедливости. Побуж­
даемый любовью к правде, он решил скорее умереть, чем скрыть
 Поджо 67

истину в столь важном деле. И, придя к королю, он в присутствии

баронов и множества народа сказал ему:
— Синьор мой, с одной стороны, суровый и несправедливый
приговор, вынесенный неповинному францисканцу, с другой сто­
роны, желание не скрывать истину заставляют меня вмешаться
в это дело. И потому, если ваше величество пожелаете простить
настоящего убийцу магистра Диэго, я сейчас призову его сюда и
заставлю рассказать по правде, со всеми доказательствами и во
всех подробностях, как это на самом деле произошло.
Король, будучи милостивым государем и желая узнать истину,
не поскупился на просимое прощение. Получив его, мессер Роде-
рико в присутствии короля и всех окружающих рассказал точней­
шим образом с самого начала и до рокового и последнего часа жиз­
ни магистра все подробности, относящиеся к ухаживанию монаха
за его женой, а также обо всех письмах, посланиях и прочих про­
делках минорита. Король уже ранее выслушал показания монаха, и,
так как они, по его мнению, сходились с показаниями мессера Ро-
дерико, то, зная его за честного и превосходного рыцаря, он отка­
зался от дальнейших допросов и дал полную веру его словам; но,
раздумывая о подробностях этого запутанного и странного случая,
он и удивлялся и скорбел, а иногда и искренно смеялся. Однако,
чтобы воспрепятствовать исполнению несправедливого приговора
над невинным, король призвал настоятеля и вместе с ним также и
бедного монаха и рассказал им в присутствии баронов, прочих
дворян и представителей народа о том, как на самом деле все про­
изошло; на основании этих данных он приказал тотчас же освобо­
дить монаха, приговоренного к жестокой смертной казни. И когда
приказ был исполнен, то монах, доброе имя которого было теперь
восстановлено, вернулся домой в самом веселом настроении. Мессер
же Родерико, получив прощение, удостоился сверх того и самых
высоких похвал за свое поведение в этом деле. И, таким образом,
весть о случившемся, возбуждая немалую радость, была разнесена
быстрою молвою по всему Кастильскому королевству, а затем рас­
сказ об этом достиг и наших краев и был передан в кратких словах
тебе, могущественный король и господин наш; и я задумал, чтобы
изъявить покорность твоим повелениям, сделать этот рассказ до­
стойным вечной памяти.

Поджо
П о д ж о Б р а ч ч о л и н и (Poggio Bracciolini, 1380—1459) — итальян­
ский писатель-гуманист. Родился в городе Терранова в семье аптекаря. Юношей
пришел во Флоренцию, выдержав экзамен на нотариуса (1402 г.), поступил пис­
цом в канцелярию канцлера Коллуччо Салутати, видного гуманиста. Последний
ввел его в кружок гуманистов. В 1403 г. Поджо переехал в Рим, где в папской
канцелярии занял должность писца, а затем — апостолического секретаря.

5*
68 Итальянская литература

В Риме при папской курии и протекала основная деятельность Поджо. В 1453 г.

его избрали канцлером во Флоренции. Умер он в своем родном городке. Путе­
шествуя по Европе, Поджо открыл много неизвестных до того рукописей антич­
ных писателей (сочинения Плавта, Стация, Лукреция и др.). Помимо «Истории
Флоренции с 1350 по 1453», написал ряд гуманистических трактатов («О ску­
пости», «О знатности» — защита личных достоинств как истинного источника
благородства, «О несчастии государей» — нападки на монархический принцип
н пр.). В историю мировой литературы Поджо входит своей книгой «Фаце-
тии» («Liber facetiarum» — 1452 г.), написанной им на латинском языке. Это
собрание анекдотов, острых бытовых зарисовок, чаще всего комического содер­
жания (facetia означает «шутка, насмешка, острое слово»); в ряде фацетий от­
четливо звучат мотивы антиклерикальной сатиры. «Фацетий» Поджо — клас­
сический образец этого жанра, быстро распространившегося в европейской ли­
тературе эпохи Возрождения '.

ФАЦЕТИЙ

ЖАЛОБА, ПРИНЕСЕННАЯ ФАЧИНО КАНЕ ПО ПОВОДУ ГРАБЕЖА

Некто принес жалобу Фачино Кане а , который был человеком
чрезвычайно жестоким и в то же время одним из лучших полковод­
цев нашего времени, по поводу того, что один из солдат Фачино
отнял у него на улице плащ. Фачино, посмотрев на него и увидев,
что на нем надета очень хорошая куртка, спросил, был ли он в
момент грабежа в этой одежде. Тот отвечал утвердительно. «Иди
вон, — сказал Фачино, — тот, о ком ты говоришь, никак не может
быть моим солдатом. Ибо ни один из моих не оставил бы на тебе
такой хорошей куртки».

О СВЯЩЕННИКЕ. КОТОРЫЙ ПОХОРОНИЛ СОБАЧКУ

Был в Тоскане деревенский священник, очень богатый. Когда
у него умерла любимая собачка, он похоронил ее на кладбище. Об
этом услышал епископ и, покушаясь на деньги священника, вызвал
его к себе, чтобы наказать его, как если бы он совершил большое
преступление. Священник, который хорошо знал характер своего
епископа, отправился к нему, захватив с собою пятьдесят золотых
дукатов. Епископ, сурово упрекая его за то, что он похоронил со­
баку, приказал вести его в тюрьму. Но хитрый священник сказал
епископу: «Отец, если бы вы знали, какая умная была моя собач­
ка, вы бы не удивлялись, что она заслужила погребения среди лю­
дей. Ибо она обладала умом, более чем человеческим как при жиз­
ни, так и в момент смерти». — «Что это значит?» — спросил епис­
коп. «Под конец жизни, — сказал священник, — она составила
завещание и, зная вашу нужду, отказала вам согласно этому за-

а
Фачино /Сене —один иэ кондотьеров (вождей наемных дружин в Ита­
лии) XV в.
 По джо 69

вещанию пятьдесят золотых дукатов. Я их привез с собою». Тогда

епископ, одобрив и завещание и погребение, принял деньги и от­
пустил священника.

О СВЯЩЕННИКЕ. КОТОРЫЙ ВО ВРЕМЯ ПРОПОВЕДИ

ОШИБСЯ В ЧИСЛАХ
А вот случай с другим священником. Он объяснял народу еван­
гелие и, рассказывая, как наш спаситель накормил пятью хлебами
пять тысяч человек, оговорился и сказал не «пять тысяч», а «пять­
сот». Его причетник тихо заметил ему, что он ошибся в числе и что
евангелие говорит о пяти тысячах. «Молчи, дурак, — зашипел на
него священник. — Хорошо будет, если они поверят и тому числу,
которое я сказал».
О РОСТОВЩИКЕ ИЗ ВИЧЕНЦЫ
В Виченце один ростовщик много раз просил некоего монаха,
пользовавшегося очень большим влиянием и постоянно произносив­
шего проповеди о нравах, выступить со всей силою против ростов­
щиков, чтобы заклеймить как можно красноречивее этот порок,
сильно распространенный в городе. Он повторял эту просьбу с та­
кой настойчивостью, что это уже становилось монаху в тягость.
Когда кто-то стал выражать свое удивление, что он так упорно на­
стаивает на осуждении того промысла, которым он сам существует,
и спросил, почему он так часто об этом напоминает, ростовщик
ответил: «В нашем городе много людей, которые дают деньги в
рост. Поэтому ко мне приходят немногие, и я ничего не зарабаты­
ваю. Если проповедь убедит других оставить занятие ростовщиче­
ством, заработки всех остальных попадут ко мне». Об этом монах
потом сам рассказывал смеясь.

О ЧЕЛОВЕКЕ. КОТОРЫЙ ИСКАЛ В РЕКЕ УТОНУВШУЮ ЖЕНУ

Другой человек, у которого жена утонула в реке, шел вверх по
течению в поисках трупа. Кто-то, удивленный, посоветовал ему
искать ее, следуя по течению. «Нет, — отвечал тот,— этим спосо­
бом я никогда ее не найду, ибо при жизни она была упряма и не­
уживчива и делала все наоборот, не так, как все люди. Поэтому
после смерти она непременно поплыла вверх по реке».

КАК БЫЛ ПОСРАМЛЕН ПРОПОВЕДНИК. ГРОМКО КРИЧАВШИЙ

Один монах, который часто проповедовал народу, имел, как все
глупые люди, привычку кричать очень громко, и одна из женщин,
бывших в церкви,плакала, слушая его крики, переходившие в рев.
70 Итальянская литература

Монах несколько раз заметил это и, думая, что женщина растро­

гана его словами, которые будят в ней любовь к богу и голос совес­
ти, призвал ее к себе и спросил, почему она плачет и не его ли слова
растрогали ее душу и заставили проливать эти благочестивые —
так он думал — слезы. Женщина отвечала, что ее действительно
очень трогают и больно сокрушают его громкий голос и его крики.
Она — вдова, и от мужа ей остался ослик, благодаря которому она
зарабатывала себе на пропитание. Этот ослик имел привычку час­
то, днем и ночью, реветь, совсем так, как монах. Теперь ослик око­
лел, она осталась без всякой поддержки в жизни. И когда она слу­
шает громкие восклицания проповедника, они ей кажутся похожими
на голос ее ослика; ослик приходит ей на память, и она невольно
бывает растрогана до слез. Так этот глупец, скорее крикун, чем
проповедник, ушел, увидев свою глупость посрамленной.

Буркъелло
Доменико Буркьелло (Burchiello, 1404—1449) — крупнейший
представитель итальянской комической поэзии XV в. Родился в семье бедного
плотника, был цирюльником во Флоренции, за свои смелые нападки на дикта­
туру Медичи поплатился изгнанием и тюремным заключением, умер в Риме.
В противовес поэтам ученой школы, тяготевшим к выспренной отвлеченной те­
матике, Буркьелло охотно трактует в своих стихотворениях о мелочах повсед­
невной жизни, а также горько подсмеивается над своими злоключениями (бед­
ность, болезни, тюрьма). Его сатирические и шуточные сонеты (как и другие
комические поэты, Буркьелло широко разрабатывает форму «хвостатого» соне­
та) написаны на особом жаргоне, состоящем из игры слов и забавных нелепиц—
манера получившая наименование «буркьелловской» (burchiellesca) и усвоен­
ная рядом итальянских поэтов X V в.

МУРАВЕЙ-ПУТЕШЕСТВЕННИК

Полз муравей, куда глаза глядели.

И вот набрел на череп лошадиный;
Не видя в нем щербинки ни единой,
Он думал: белый замок, в самом деле.

А дальше — больше: как кристалл, светлели

Палаты в нем по мерке муравьиной;
«На свете, — молвил, — этакой гостиной
И богачи бы, верно, захотели*.

Но скоро он осмотром утомился

И приуныл, от голода тоскуя:
Искал еды и, не найдя, смутился;
 Буркъслло 71

«Чем помирать, уж лучше побегу я

В знакомый лес, откуда притащился», —
Сказал — и в путь, ног под собой не чуя.

Так вот что вам скажу я:

Прекрасен дом, где нет забот о пище;
Голодному утешно ли жилище?

STRAMBOTTO *
Братец, хочешь горькой доли,
Так женись по доброй воле.
С дельным я к тебе советом,
Хоть и знаю, что напрасно:
Не женись, прошу об этом, —
Проживешь свой век прекрасно;
Это страшно и опасно,
Гибнут лучшие желанья;
Нету большего страданья
На земле — женатой доли.
Братец, хочешь горькой доли,
Так женись по доброй воле.
Бог зачем же так устроил?
Воля уж его такая, —
Смех и песни успокоил
Он для всех достойных рая,
И, поверь, здесь мука злая
Ждет блаженные созданья;
Нет тяжеле воздаянья
На земле — женатой доли.
Братец, хочешь горькой доли,
Так женись по доброй воле.
Хочешь видеть, правда ль это?
Вспомни праотца людского:
Не послушавшись запрета.
Ублажил врага мирского;
Скушал плод, — ну что ж
такого!
а
Strambotto — популярная форма итальянской народной поэзии, состоя­
щая иа строф из 8 или 6 стихов.
Ведь супруга виновата;
Нет, тяжелая расплата
На земле в женатой доле.
Братец, хочешь горькой доли,
Так женись по доброй воле.
Прав я, прав, — ты убедился,
Каждый миг тебе порукой:
Кто женился, породнился
С горьким горем, с тяжкой
мукой.
Сердца грезой не баюкай!
Братец, брось же, ради бога.
Рассуди, подумай строго,
Образумься поневоле.
Братец, хочешь горькой доли,
Так женись по доброй воле.
Погляди, как был я гладок,
Важен, чист, красив собою,
Ныне ж слаб, и тощ, и гадок,
Ошарашенный судьбою, —
Отчего? Живу с женою.
Это слово в полной силе:
Не женили — уморили,
Так всегда в женатой доле.
Братец, хочешь горькой
доли,
Так женись по доброй воле.
72 Итальянская литература

Выжала жена все соки, В три погибели я скручен,

Каково мне — сам ты
знаешь;
Так д е л а мои жестоки!
Хоть себя и укрощаешь, —
Прямо смерти пожелаешь:
Так устал я, так измучен, —
Хнычу, плачу поневоле.
Братец, хочешь горькой доли,
Так женись по доброй воле.

Полициано
днджело П о л и ц и а н о (Angelo Poliziano, 1454—1494) — итальян­
ский поэт-гуманист. Родился в Монтепульчано в семье юриста. Окончил выс­
шую школу во Флоренции, где сблизился с Лоренцо Медичи. Рано обнаружил
А И т е р а т у р н ы е и научные способности. Блестящее знание античной литературы
помогло е м У стать профессором латинского и греческого красноречия во Фло­
рентийском университете. Опубликовал несколько работ на литературные и фи­
лологические темы (критические этюды о Гомере, Аристотеле, Вергилии и др.).
Будучи своего рода придворным поэтом Лоренцо Великолепного, Полициано
воспевает блеск дома Медичи и жизнь высокопоставленных слоев города. Ан­
тичность, перед которой он с энтузиазмом преклоняется, подсказывает ему сю­
жеты мотивы и формы. В 1480 г. он пишет по заказу кардинала Гонзага пьесу
«Сказание об Орфее» («La favolo di Orfeo»), начинающую собой историю гу­
манистической драмы в Италии. В пьесе он выступает как большой художник
слова, виртуоз стихотворной формы. Самое совершенное создание Полициано —
поэма* в октавах (неоконченная) «Стансы на турнир» («La Giostra»), в честь
турнира, устроенного в 1475 г. Джулиано Медичи (братом Лоренцо). Поли­
циано оставил также ряд превосходных лирических стихотворений.

Из «СКАЗАНИЯ ОБ ОРФЕЕ»

Пастух
возвещает Орфею о смерти Эвридики 1:
Жестокой вестью встречу я Орфея,
Что нимфа та прекрасная скончалась.
Она бежала прочь от Аристея а
И в миг, когда к потоку приближалась,
В пяту впилась ей жалом, не жалея,
Змея, которая в цветах скрывалась.
И сильно так и остро было жало,
Что сразу бег и жизнь ее прервало.

а Дристей — молодой пастух, преследующий Эвридику своей любовью.

 Орфей
сокрушается о смерти Эвридики:
О, безутешная, заплачем, лира!
Иную песнь теперь нам петь приспело.
Кружитесь, небеса, вкруг оси мира,
Услыша нас, замолкни, Филомела Ч
О небо! О земля! Ужели сиро
В тоске влачить измученное тело?
Краса моя, о жизнь, о Эвридика,
Как жить мне, твоего не видя лика?
К воротам Тартара ° моя дорога:
Узнать, туда проникло ль сожаленье?
Судьбу смягчат ли у его порога
И слезные стихи и струн моленья?
Быть может, Смерть приклонит слух не строго.
Ведь пеньем я уже сдвигал каменья.
Олень и тигр, внимая мне, сближались,
И шли леса, и реки обращались.

Орфей
с пением подходит к Аду:
Увы! Увы! О, пожалейте в горе
Любовника, юдолей адских тени!
Вождя единого я знал в Аморе в
И он меня домчал до сих селений.
О Цербер, укроти свой гнев! Ты вскоре
Мои услышишь жалобы и пени,
И не один, услышав, надо мною
Заплачешь ты, — но с адскою толпою.
О Фурии, напрасно вы рычали,
Напрасно змеи корчились лихие.
Когда б вы знали все мои печали,
Вы разделили б жалобы глухие.
Несчастного задержите ль вначале,
Кому враги — и небо и стихии?
Иду просить я милости у Смерти.
Откройте двери. Страннику поверьте.

а
6
Филомела — соловей.
Тартар — подземное царство (точнее: одна из частей подземного царст­
ва), где властвует брат Зевса, третий сын Сатурна и Реи — Плутон; он похитил
дочь богини плодородия Деметры Прозерпину и сделал ее своей женой. В под­
земном царстве мертвых судят: Минос, Радамант и Эак. Вход в Тартар сторо­
жит трехголовый пес Цербер.
в
Амур.
74 Итальянская литература

Плутон
полный удивления, говорит так:
Откуда звук столь сладостного звона?
Кто Ад смутил кифарой а изощренной?
Вот: колесо недвижно Иксиона,
Сизиф сидит, на камень свой склоненный,
И к Танталу не льнут струи затона,
Белиды стали с урною бездонной 2,
Внимателен и Цербер трехголовый
И Фурии смягчили гнев суровый.

М и н ос
Ялу гону:
Тот, кто идет, противен воле Рока;
Не место здесь телам, не знавшим тленья.
Быть может, умысел тая глубоко,
Твоей он власти ищет низверженья.
Все, кто сюда, Плутон, входил до срока,
Как этот, в темные твои владенья,
Встречали наказанье роковое.
Будь осторожен. Он замыслил злое.

Орфей
коленопреклоненный, говорит Плутону так:
О всемогущий тех краев властитель,
Что лишены навек земного света,
Куда спускается вселенной житель
И все, что солнцем на земле согрето,
Сказать тоски причину разрешите ль?
Вослед Амору шла дорога эта.
Не цепью Цербера вязать железной,—
Я только шел вослед своей любезной.
Змея, рожденная между цветами,
Меня и милой и души лишила.
Я дни влачу, подавленный скорбями,
Сразить тоску моя не может сила.
Но коль любви прославленной меж вами
Воспоминанья время не затмило,
Коль древний жар еще в душе храните,
Мне Эвридику милую верните!
Пред вами вещи разнствуют в немногом,
* Кифара — струнный инструмент древних греков.
 Полициано 75

И в ваш предел все смертные стекутся.

Все, что луна своим обходит рогом,