Московский государственный университет

им. М.В. Ломоносова

Центр общественных наук

Философско-экономическое ученое собрание
Учебно-научный центр проблем интеграции и системного анализа Европейского
союза

Л.А.Асланов
Культура и власть

Философские заметки
Книга первая

Москва
2001
ББК 63.3(0)
А 90

Асланов Л.А.
А 90 Культура и власть. Философские заметки. Кн. 1. — М.: Изд-во ИТРК,
2001. — 496.
ISBN

В работе рассматриваются исторические условия формирования и развития

североморской культуры в Нидерландах и Англии, которые сопоставляются с
процессом формирования культуры Португалии. Североморская культура
характеризуется как капиталистическая, а португальская — как
земледельческая. В качестве теоретической основы анализа используются
культурология, культурно-историческая психология и синергетика. Особое
внимание уделяется власти как важному элементу культуры народа.
Для учащихся и работников вузов и всех интересующихся проблемами
общественного устройства.
ISBN ББК 63.3(0)
© Асланов Л.А., 2001 г.

Вместо предисловия
Мы живем в необычное время, которое лучше всего определяется такими
словами, как развал, смута, кризис, а то и попросту — бездна, т. е. мы
живем среди безвременья, причем не только в какой-то безысходной
неупорядоченности, но и в наполненной суетой пустоте. Кто-то кинулся с
головой в омут буржуазного накопления, кто-то незатейливо ворует, кто-то
стоически выживает, а кто-то откровенно радуется своему мещански-
потребительскому существованию. Есть довольные, есть и недовольные. Есть
бодрые и сникшие. Есть и страдающие. Есть и уходящие. Строптивое и
безжалостное безвременье, обозначенное наступлением на высокое, на
благородное, на доброе. Сколько унижения культуры, мировоззренческого
образования, науки.
Но безвременье наше отличается парадоксальным взлетом человеческой мысли,
желанием лучших умов разобраться в происходящем, понять представший перед
изумленным человеком мир, наконец, сохранить и приумножить знание,
поддерживающее и освещающее человека и его жизнь.
Наука теснима, она многое теряет, но не исчезла. Не исчезли и люди науки
— в самом простом, но и в самом знаменательном смысле. Наука жива. Более
того, она энергично (и самокритично — для гуманитарной, обществоведческой
науки) ищет новые подходы и решения. Идет новое осмысление нового мира.
Под тяжестью безвременья бьется острая научная мысль, это безвременье
преодолевая.
Живой пример — представляемая читателю книга. Книга обществоведческая,
гуманитарная, культурологическая, однако сделанная ученым-естественником.
Да, она написана не в традиционном для гуманитариев ключе — это
действительно работа ученого-естественника, но с каким уважением к
гуманитарному знанию она выполнена, не говоря уже о скрупулезности и
добросовестности, проявленных автором при исследовании непривычного, но
ставшего ему дорогим предмета. Как пришла ученому-химику идея заняться
изучением цивилизаций, по-видимому, — тайна, хотя сам автор, конечно же,
увлеченно рассказывает о своих наблюдениях за жизнью Нидерландов и
Англии, где ему пришлось находиться по своим профессиональным делам, но
все-таки само обращение к социальной теме, наверное, зов судьбы.
Л.А. Асланов успешно справился с поставленной перед собой задачей. Я с
большим интересом знакомился с рукописью книги, поддерживая автора в его
нелегком труде и воздерживаясь благоразумно от всяческих «гуманитарных
советов». Работа, на мой взгляд, должна максимально сохранять авторский
рисунок — она вполне оригинальна и хороша как раз тем ,что выполнена
ученым-естественником.
Я узнал о работе, когда она уже была в основном выполнена. Начальное
удивление сменилось конечным удовлетворением. Книга получилась. Но не
только книга. Думаю, что любой ученый-обществовед должен с огромным
вниманием отнестись к утверждаемой автором версии развития европейских
цивилизаций (я не оговорился — именно цивилзаций), как и к обоснованию им
зарождения развития экономических (товарообменных, денежных) отношений,
на базе которых и из которых в конечном итоге сформировалась современная
экономическая цивилизация (термин мой. — Ю.О.). Уверен, что ученым,
размышляющим над природой экономики, как и того же капитализма, а вместе
с этим и социализма, как и ученым, думающим над возможностью «третьего»
пути, есть, что взять из настоящей книги, возможно, сопряженной и с
крупным научным открытием. Немало полезного найдет читатель и для
компаративного осмысления российской цивилизации, ее исторических путей,
актуального состояния, будущих тенденций. В книге, повторяю, много всего
интересного и важного, часто просто неожиданного. Такую книгу нужно
знать, она воистину просвещает — неназойливо, но верно.
В заключение мне хотелось бы лично поздравить Л.А. Асланова с
замечательной книгой. На это у меня есть нетривиальное право: когда-то, в
далекие сороковые и пятидесятые годы, мы учились с Леонидом
Александровичем в одной московской школе (№588, что у церкви Николая
Чудотворца в Хамовниках, ныне в начале Комсомольского проспекта), но не
были тогда знакомы (я был в младших классах, а Леонид Александрович — в
старших). Познакомились и подружились мы уже в Московском университете. О
своей школе (до 1954 г. — мужской) мы сохранили самые добрые
воспоминания. Любопытно, что школа за всю свою историю, а была она
открыта в 1938 г., знает всего двух директоров, что, безусловно,
свидетельствует о ее уровне и стабильности (кстати, это была тогда — в те
времена — обыкновенная городская школа, а не какой-нибудь лицей, да еще и
платный).
Л.А. Асланов — активный член президиума Философско-экономического
собрания, член Научного совета Центра общественных наук при МГУ, член
редакционно-издательского совета журнала «Философия хозяйства». Пользуясь
случаем, я выражаю Леониду Александровичу искреннюю признательность не
только за монографию, но и за участие в нашей общей научной и
организационной деятельности.
1.
Директор
Центра общественных наук при МГУ Ю.М. Осипов

Оглавление
ВВЕДЕНИЕ 11
Литература 13
ЧАСТЬ I. ФРАГМЕНТЫ ТЕОРИИ 14
Глава 1. Культурология 14
Глава 2. Психология 26
2.1. Культура как социально-психическое явление 26
2.2. Культурно-историческая психология 28
Глава 3. Синергетика 35
Заключение 51
Литература 54
ЧАСТЬ II. НИДЕРЛАНДЫ 57
Глава 4. Географическое описание 57
4.1. Строение поверхности 57
4.2. Климат 60
4.3. Поверхностные и грунтовые воды 60
4.4. Грунты. Торфяники 61
Глава 5. Предыстория 62
5.1. Заселение лёссов и валов 62
5.2. Заселение песчаных грунтов 65
5.3. Крестьянское хозяйство 66
Глава 6. Заселение маршей 68
6.1. Терпы 69
Глава 7. Романский период 71
7.1. Покорение Галлии 72
7.2. Распад империи 73
7.3. Социально-экономическое развитие Нижних стран 75
7.4. Положение в регионе на завершающем этапе римского господства 77
7.5. Романизация германцев 79
Глава 8. Германская колонизация Британских островов 80
8.1. Фризы. Восхождение 80
8.2. Англы и саксы 83
8.3. Морское судоходство и торговля 85
Глава 9. Темные века и раннее Средневековье 87
9.1. Франки 87
9.2. Фризы. Расцвет 95
Глава 10. Нижние страны в X—XIII вв. 99
10.1. Фризы. Общественное устройство 99
10.2. Голландия 114
Глава 11. Нижние страны в XIV—XVI вв. Возникновение Нидерландов 125
11.1. Голландия, Зеландия, Брабант 125
11.2. Бургундский период 128
11.3. Реформация церкви и ее предтечи 133
11.4. Смена династии 144
11.5. Противоборство с Карлом V 150
11.6. Конец монархии 155
11.7. Фризы. Упадок 159
Заключение 160
Литература 161
ЧАСТЬ III. ПОРТУГАЛИЯ 163
Глава 12. Реконкиста 163
12.1. Независимость Португалии 164
12.2. Люди и земли 166
Глава 13. Государственное строительство после Реконкисты 170
13.1. Феодальные отношения 171
13.2. Торговля и ремесла 172
13.3. Администрация и кортесы 173
13.4. Кризис 176
Глава 14. Ависская династия 179
14.1. Начало заморской колонизации и торговли 179
14.2. Всепроникающая королевская власть 184
14.3. Радикальные изменения португальского менталитета 188
14.4. Великие географические открытия и торговля 192
14.5. Инквизиция 197
14.6. Испанский период 201
Глава 15. Браганская династия 205
15.1. Правление Помбала 209
15.2. Конец XVIII в. и бразильский период. Революция 1820 г. 215
15.3. От революции к революции 218
Глава 16. Республика 223
16.1. «Новое государство» 225
16.2. Революция 1974 г. 236
Заключение 241
Литература 243
ЧАСТЬ IV. АНГЛИЯ 245
Глава 17. Начало 245
17.1. Англосаксы 245
17.2. Нормандия 254
17.3. Завоевание Англии нормандцами 256
Глава 18. Анжуйская династия 270
18.1. Власть в XII—XIII вв. 271
18.2. Общественное и экономическое развитие Англии
в XII—XIII вв. 277
18.3. XIV век 299
Глава 19. XV век 310
Глава 20. XVI век 315
Глава 21. XVII век 330
21.1. Предреволюционный период (до 1640 г.) 330
21.2. Революция. Республика. Протекторат 354
21.3. Реставрация 381
Глава 22. XVIII век 389
22.1. Социальные перемены 390
22.2. Виги 391
22.3. Колониальная политика 393
22.4. Промышленность и транспорт 397
22.5. Радикализм 401
22.6. Новые тори 403
22.7. Корреспондентские общества и права человека 405
22.8. Международное положение Англии 408
22.9. Религия и нравственность 409
Глава 23. XIX век 411
23.1. Промышленность 411
23.2. Парламентская реформа 413
23.3. Чартизм 418
23.4. Хлебные законы 421
23.5. Экономика в середине века 422
23.6. Эмиграция 430
23.7. Экономическое развитие во второй половине XIX в. 435
23.8. Самоорганизация трудящихся. 437
23.9. Государственное регулирование. Образование 440
23.10. Нравственность как средство борьбы за власть 443
Глава 24. ХХ век 445
24.1. Начало века 445
24.2. Между двумя мировыми войнами 449
24.3. Вторая мировая война 453
24.4. Период восстановления 455
24.5. Консерватизм конца века 460
Заключение 484
Литература 491
2.
Памяти
Рема Викторовича Хохлова

ВВЕДЕНИЕ
Процессы, происходящие в российском обществе с конца 80-х гг., поставили
перед десятками миллионов россиян вопросы о внутренних причинах
периодических крушений России, о ее перспективах и путях к устойчивому
развитию. Появилось множество публикаций, в которых авторы излагают свое
видение проблем и способы их решений. Однако в большинстве из них выводы
делаются на основе анализа развития России за относительно короткий
исторический период, сопоставления с процессами развития других народов
мимолетны, и нередко политическая вкусовщина застилает авторам глаза.
Крах России в конце XX в. — не первый в ее истории, и поэтому
целесообразно вспомнить, что считала нужным делать в подобной ситуации
русская интеллектуальная элита, скажем, в 20-х гг. Вот как обобщил мысли
своего поколения высланный в 1922 г. из Советской России философ И.А.
Ильин: «Современный русский политик, к какому бы возрасту он ни
принадлежал и в какой бы стране он ни находился, должен продумать до
конца трагический опыт русского крушения и затем обратиться к истории. Он
должен отыскать в истории человечества живые и здоровые основы всякой
государственности, основные аксиомы права и государственного здоровья и
проследить их развитие и судьбу русской истории. Тогда ему откроется
судьба русского государства — источники его силы (чем держалась и крепла
Россия?), ход его великодержавия (рост России вопреки всем затруднениям и
препятствиям) и причины его периодических крушений... И пусть он
всмотрится в современное положение России и пусть попытается представить
себе ее грядущие очертания... И тогда — пусть он выскажет публично то,
что он увидит» [1, 151].
Но российские политики не вняли этому совету. Реформы 90-х гг. дали
образцы слепого копирования опыта других народов, приоритета политики над
экономикой, причем такой политики, за которой отчетливо видны корыстные
интересы самих политиков. Стало очевидным, что неоправданные ожидания,
связываемые с иллюзией неограниченных возможностей управления обществом,
порождают в который раз в истории России излишнюю самоуверенность,
наносящую обществу огромный вред. «Что же касается самих управляющих, то,
когда речь заходит об управлении людьми и о политике в особенности, им
вновь представляется практически все возможным вопреки математически
строго доказанным утверждениям о том, что заданная цель управления
достижима не при любых начальных условиях и существуют принципиальные
ограничения на возможности управления» [2, 22].
Выявление основных тенденций общественного развития — процесс сложный в
силу многогранности этого явления. Нами выбрана одна из самых важных и
острых тем — власть и сопровождающая ее коррупция. На Руси с последней
сжились и, зная все ее омерзительные проявления (см. напр.: [3; 4]),
считают неизбежным злом.
Коррупция — продажность должностных лиц — это не изолированное от
культуры народа явление, поэтому изучение условий формирования культур
народов является главной задачей книги. В работе в качестве научно-
теоретической основы выбраны культурология, культурно-историческая
психология и синергетика (см. ниже), которые взаимно дополняют и уточняют
друг друга. Основные положения этих наук в минимально необходимом для
понимания текста книги объеме будут рассмотрены в первой части.
Изучение причин коррупции — деликатнейшая тема. Она не может быть решена
с наскока, поэтому первая книга и первые части второй посвящены путям
формирования культур разных народов, и только потом будут сделаны
обобщения, касающиеся власти и коррупции.
Рем Викторович Хохлов в конце 1975 г. поставил перед собой и автором этой
книги задачу, связанную с коренным улучшением научных исследований в
области обществоведения в Московском университете, и тем самым вовлек
автора в круг обществоведческих проблем. 15-летнее общение с ведущими
учеными Московского университета дало возможность автору выработать
собственный взгляд на проблемы обществоведения, который получил отражение
в этой книге.
Книга написана не для узкого круга профессионалов, а для широкого круга
читателей. У многих из них могут возникнуть сомнения, нужно ли было в
издании, рассчитанном на такую аудиторию, использовать многочисленные
исторически обусловленные термины. К сожалению, этого нельзя избежать,
так как за каждым из них стоит строго определенное социально-историческое
содержание. Поэтому словарь иностранных слов может оказаться полезным при
чтении данной книги, несмотря на то, что все термины при первом их
употреблении в тексте определены.
Ссылки на литературу в тексте приведены в квадратных скобках. Первое
число ссылки означает номер в списке литературы, второе и последующие
числа, отделенные от первого запятыми, — страницы в указанном
литературном источнике. Число, выделенное жирным шрифтом, означает номер
тома. Разные источники внутри одной ссылки разделены точкой с запятой.
Автор приносит благодарность профессорам Московского университета Юрию
Михайловичу Осипову за доброжелательное и внимательное отношение к работе
над данной книгой и помощь в ее публикации и Леониду Ивановичу Глухареву
за дружеское расположение и поддержку, оказавшиеся очень важными для
завершения начатой рукописи, португальскому философу и журналисту Динишу
Онофре за неоценимую помощь в уточнении третьей части книги, профессору
Амстердамского университета Хендрику Схенку за чрезвычайно полезную
литературу и интерес к работе.
Литература
3. Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи / Под ред. Н.П.
Полторацкого. М.: Воениздат, 1993.
4. Шабров О.Ф. Политическое управление: проблемы стабильности и
развития. М.: Интеллект, 1997.
5. Литовкин В. Генералы растратили миллиарды // Известия. 1996. 3 апр.
6. Филиппов В. Дорожный обман // Известия. 1997. 11 янв.
ЧАСТЬ I
ФРАГМЕНТЫ ТЕОРИИ
Глава 1. Культурология
В 1947 г. произошло знаменательное событие — Индия, великая страна с
древней культурой, обрела независимость. Считалось, что, сбросив
колониализм, тормозивший экономическое развитие, она начнет быстро
наверстывать упущенное время, однако к 10-летнему юбилею страна пришла с
относительно скромными достижениями. Изучить этот неожиданный феномен
Организация Объединенных Наций поручила своему эксперту, шведскому
экономисту, впоследствии лауреату Нобелевской премии по экономике ,
Гуннару Мюрдалю, который в своей трехтомной книге «Азиатская драма»
пришел, казалось бы, к неожиданному для экономиста выводу: причиной
медленного экономического развития независимой Индии является культура
народа.
Вот что Гуннар Мюрдаль пишет в самом начале своей книги: «Теоретики-
экономисты... в течение длительного периода времени были склонны к тому,
чтобы сформулировать общие положения, а затем постулировать их как
имеющие силу для любого периода и любой страны. В современной
экономической теории существует тенденция точно следовать этому
направлению. Для такой самонадеянности при конструировании экономических
выводов нет никакого практического оправдания. Но даже отвлекаясь от
недавно возникшей тенденции, следует помнить, что мы унаследовали от
классической экономической науки теоретические ценности, которые всегда
претендовали на придание им более общего значения без достаточного на то
основания. Сама идея, использованная при их построении, исходит из
всеобщей применимости, которой эти теории фактически не обладают. До тех
пор пока использование таких теорий ограничивается западными странами, их
претензия на всеобъемлемость не может причинить большого вреда. Но когда
теории и идеи, соответствующие конкретным условиям западного мира и,
таким образом, содержащие реальные представления лишь об определенной
социальной действительности, используются для исследования совершенно
иных процессов в слаборазвитых странах Южной Азии, последствия становятся
весьма серьезными» [1, 87—88]. И далее: «социальная и экономическая
структура стран Южной Азии в своей основе радикально отличается от
структуры, существующей в развитых странах Запада. В социологии редко
делается упор на создание всеобъемлющей системы теории и концепций. Это,
очевидно, можно объяснить тем, что явления, от которых абстрагируются при
экономическом анализе, — взгляды, правовые и другие институты, обычаи,
жизненный уровень и в широком смысле слова — культура — значительно
труднее охватить в систематизированном анализе, чем так называемые
экономические факторы. В странах Южной Азии «экономические факторы»
нельзя изучать изолированно от окружающей социальной действительности»
[1, 93—95].
Книга Мюрдаля — образцовое культурологическое произведение,
примечательное во многих отношениях. В частности, ее автор обращает
внимание читателя на необходимость деликатного отношения к проблемам
культуры, а также осмотрительной их постановки внутри национальной среды.
Желательность изменения взглядов и обычаев в странах Южной Азии хотя и
признается в самой общей форме, обычно не выставляется на передний план в
публичных выступлениях. Публичные дискуссии почти никогда не выливаются в
форму требования проводить особые политические мероприятия, направленные
непосредственно на изменение взглядов и обычаев. Этот вопрос
замалчивается даже при формулировании политики в области образования.
Будучи иностранцем, Мюрдаль обсуждает культуру не отдельного народа, а
стран Южной Азии, тем самым избегая упреков в оскорблении национальных
чувств индийцев, но в силу неизбежности обращения к индийской культуре он
опирается на авторитет национальных лидеров и напоминает, что Дж. Неру
писал об Индии: «Мы вынуждены иметь дело с имеющей вековую историю
практикой, образом мышления, образом действия. Мы должны отказаться от
многих из этих традиционных образов мышления, традиционных методов,
традиционных способов производства, традиционных систем распределения и
потребления. Мы должны отказаться от всего этого ради того, что можно
назвать более современным способом действия. Пробным камнем прогресса
страны является то, как далеко мы оказались в использовании современной
техники. Современная техника следует за современным мышлением. Вы не
можете овладеть новой техникой на базе отсталого мышления. Она не будет
работать» [1, 117]. По-видимому, считая одну ссылку недостаточной,
Мюрдаль цитирует слова высшего духовного авторитета Индии ХХ в. Махатмы
Ганди: «Молодые индийцы должны прийти к рациональному и объективному
пониманию материальных достижений. Они должны найти в себе силы и желание
разорвать семейные связи; попрать обычаи и традиции; поставить
экономическое благосостояние выше преклонения перед коровой, мыслить
категориями ферм и производства, а не категориями золотых и серебряных
украшений; работать вместе с представителями низшей касты, нежели умирать
с голоду в рядах представителей высшей касты; думать о будущем, а не о
прошлом; сосредоточиваться на материальных достижениях, а не на
предопределении. Это чрезвычайно трудные изменения, которые надо
рассматривать в индийской социальной структуре и идеях. Но их, вероятно,
нельзя и избежать» [1, 121].
Прежде чем анализировать в деталях особенности культуры народов Южной
Азии, Мюрдаль обсуждает ныне общепризнанную цель социальной революции,
без которой невозможен подъем экономики —создание «нового», или
«современного человека», и приводит краткое и ясно сформулированное
(пусть и не совсем полное) описание черт такого человека:
«1) производительность;
2) трудолюбие;
3) аккуратность;
4) точность;
5) бережливость;
6) скрупулезная честность (которая в конечном счете окупается и
является условием повышения эффективности во всех социальный и
экономических отношениях);
7) рациональность в принятии решений (освобождение от привычки
полагаться на неизменные обычаи, от групповых интересов и фаворитизма, от
религиозных предрассудков и предубеждений, приближение к рационально
рассчитывающему «экономическому человеку» западной либеральной
идеологии);
8) готовность к переменам (для экспериментирования в новых областях и
для динамичности в смысле географическом, экономическом и социальном);
9) способность использовать возможности по мере того, как они
возникают в изменяющемся мире;
10) энергичная предприимчивость;
11) прямота и уверенность в своих силах;
12) сотрудничество (не ограничивающее, а по-иному направляющее
эгоистические стремления в социально благоприятные каналы; принятие
ответственности за благоденствие общины и нации);
13) готовность к определению перспективы (отказ от мелкой спекуляции;
предпочтение капиталовложений спекуляции; производственной деятельности —
торговле, финансам и т. д.)» [1, 120—121]. Эта характеристика
современного человека нам еще неоднократно понадобится, поэтому она
воспроизведена полностью.
Будучи проницательным и эрудированным исследователем, Мюрдаль начинает
анализ причин застойности обществ стран Южной Азии с религии, считая ее
ритуализованным и стратифицированным комплексом высокоэмоциональных
убеждений и оценок, которые санкционируют святость, запреты и
неизменность унаследованных общественных институтов и порядков, образ
жизни, взгляды и обычаи. Религия действует как огромная сила социальной
инерции, считает Мюрдаль [1, 149—150].
Вслед за независимостью в Южной Азии распространились «идеалы
модернизации». Они стали «официальным кредо», почти национальной религией
и являются одной из самых главных черт «нового национализма» [1, 114].
Для национальной элиты, пытающейся вырвать страну из застоя, укрепление
национализма — это средство преодоления сдерживающих факторов
прогрессивного развития [1, 161]. Это еще одно наблюдение Мюрдаля,
справедливое не только для Южной Азии, но и для Японии, Южной Кореи,
Тайваня, Сингапура, Гонконга, Таиланда и ряда других стран, сделавших
рывок в развитии во второй половине ХХ в.
Третий вывод Мюрдаля касается государственного планирования, которое было
воспринято в Южной Азии как неотложная необходимость. «Этот вывод
неизбежен, — пишет Мюрдаль, — так как в Южной Азии ощущается очевидный
недостаток частной инициативы как в промышленности, так и в сельском
хозяйстве; здесь слаб предпринимательский средний класс, который сыграл
такую важную роль в развитии Запада; существует много других социальных и
экономических условий, которые являются тормозом развития. Поэтому
общепризнано, что страны этого района должны полагаться на государство,
уповая на его инициативу, капиталовложения, предприимчивость, руководство
и всеобъемлющее планирование. Частный бизнес и правительства Запада,
вступая в отношения с правительством Южной Азии, также заинтересованы в
наличии всеобъемлющего плана, который включает согласованные проекты,
гарантирует их осуществление. В полном противоречии со своей
идеологической позицией во внутренней политике все западные правительства
и бизнесмены поддерживают государственное планирование в Южной Азии.
Международный банк реконструкции и развития (МБРР) проявлял готовность
направить своих экспертов для оказания помощи в разработке планов тем
странам, которые в ней нуждались, например, на Цейлон, в Бирму и Таиланд.
Межгосударственные организации, правительства, частные фонды и
университеты посылают во все страны этого района своих специалистов по
планированию» [1, 175—176].
«Массы стран Южной Азии приучены ждать или требовать, представлять
требования правительству, не проявляя при этом особой готовности изменить
привычный уклад своей жизни. А это не способствует экономическому
развитию, так как цель планирования в отсталой и бедной стране состоит в
том, чтобы добиться от народа рационализации привычного образа жизни и, в
частности, побудить его к более упорному и целеустремленному труду для
улучшения своей собственной судьбы» [1, 176].
Планирование в Южной Азии стало средством принуждения населения к
интенсивной и регулярной работе. Однако государственное планирование,
хотя и положительно повлияло на развитие Южной Азии, все же не смогло
совершить чуда и быстро преобразовать общество.
Государственное планирование в странах Южной Азии было необходимостью и
по другой причине — в культурах народов важное место занимает
эгалитаризм, который закреплен в конституциях этих стран.
В классических индийских философских системах человеческое «я»
оказывалось обусловленным реальностью сверхличного духа, по отношению к
которому телесное «я» — временное и преходящее явление. К тому же вера в
карму как череду переселения души делает бытие каждого индивида условным,
лишает его самостоятельной ценности. «В восточных культурах человек
осознает себя и воспринимается во многом в зависимости от той среды, в
которой он действует. Человек рассматривается как совокупность
партикулярных обязательств и ответственности, вытекающих из его
принадлежности к семье, общине, клану, религиозной общине, государству»
[2, 247, 248].
Это коренным образом отличает общества Южной Азии от Западной Европы.
Если в странах Западной Европы рост неравенства (социального и
экономического) был двигателем прогресса, то в Южной Азии, наоборот,
ликвидация неравенства ускоряет прогресс [1, 185]. Экономическое
неравенство приводит, например, к тому, что преуспевающая часть общества
вкладывает деньги не в производство, а в средства роскоши, поэтому
единственным путем расширения производства остается консервация всего
населения в одинаково бедном состоянии и использование национального
дохода для развития производства, инфраструктуры, образования и т. д. И
Мюрдаль делает вывод: «Вне всякого сомнения, такое рассмотрение проблемы
равенства должно привести к радикальным политическим выводам. Ссылки на
западный опыт, не учитывающие условий, характерных для Южной Азии,
приводят к довольно консервативным выводам» [1, 186].
Однако эгалитаризм соседствует в культуре Индии со своей
противоположностью. «В Индии веками скрупулезно соблюдаются классовые и
имущественные различия, а личные отношения характеризуются
бессердечностью, поражающей иностранного наблюдателя. Многие из тех, кто
искренне выступает за радикальные эгалитарные реформы, проявляют грубость
и подчас бессмысленную жестокость, когда сталкиваются с представителями
низших слоев населения не как с общественной группой, а как с отдельными
индивидуумами. Не удивительно, что в стране с такими устоявшимися
взглядами и привычками шумные требования экономической и социальной
революции имеют чаще всего показной характер. За этим стоят интересы
могущественного крупного капитала, выделяющего необходимые средства для
политической деятельности. Большой опыт подсказал им, что радикальные
заявления могут служить успокоением для "радикалов" и подменять реальные
действия.
Индия управляется избранной группой людей из высших слоев населения,
которые используют политическую власть для защиты своего
привилегированного положения. Большинство членов парламента и
законодательных собраний, избранных в результате всеобщих выборов,
принадлежит к привилегированным классам. Они, не мешкая, голосуют за
высокие оклады для себя и строительство домов с удобствами гораздо выше
среднего уровня. Награждая себя политическими постами, присваивая
привилегии, прибегая к различным видам коррупции, они часто извлекают еще
больше выгод из своего положения как представителей народа. Естественно,
эти политики не хотят принимать реформ, которые могли бы эффективно
урезать власть и богатство высших слоев общества. Им противостоят массы,
которые чрезвычайно бедны, забиты и безгласны, разъединены кастовой
системой, обременены общинными узами. Они не организованы в такой мере,
чтобы предъявить высшим слоям общества требования о более справедливом
обращении. Они даже не представляют достаточно ясно свое бедственное
положение и считают, что их тяжелая судьба предопределена небесами» [1,
192—193].
Самым актуальным в странах Южной Азии являются преобразования,
направленные на повышение эффективности сельского хозяйства, в котором
занята очень большая часть населения. В противовес западным странам,
считает Мюрдаль, в условиях Южной Азии успехи на пути к достижению
социально-экономического равенства являются предпосылкой значительного и
устойчивого увеличения производства. Политика проведения земельных
реформ, в которой проблема неравноправия обходится, вряд ли приведет к
существенным, а тем более прочным результатам [1, 527].
Мюрдаль приходит к выводу о том, что в сложившейся веками практике
землепользования в странах Южной Азии из всех предложений о земельной
реформе национализация земельных владений могла бы показаться более
благоприятной альтернативой. В этом случае можно было бы преодолеть
фрагментацию и распыление мелких участков, ввести рациональные методы
землепользования и планирования, более продуктивно использовать
технические возможности ирригации и достичь большей экономии, которую
дает рациональное использование источников электроэнергии. Все эти
преимущества убедительно говорят в пользу предложений о широких мерах по
объединению существующих земельных владений в более крупные коммерческие
хозяйства [1, 532].
Если же к национализации земли не прибегать из-за отсутствия у
государства подготовленных кадров, то, согласно обобщенным Мюрдалем
заключениям экспертов, возможно было бы радикальное перераспределение
земли, находящейся в частной собственности, но для того, чтобы
радикальное перераспределение земли стало постоянным фактором,
способствующим подъему сельского хозяйства, его необходимо дополнить не
менее решительной ликвидацией старых долгов ростовщикам и запретом брать
у них взаймы, а также законодательством, не разрешающим закладывать и
продавать землю. Ясно, что такие действия сделали бы радикальную
земельную реформу политически еще менее приемлемой. С учетом
перечисленных трудностей создается впечатление, что радикальное
перераспределение земли — несмотря на его большие преимущества как меры,
которая сразу же разрешила бы проблему статуса и достоинства неимущих
слоев населения, — даже в теории не может считаться удовлетворительной
альтернативой нынешнему положению [1, 532].
Анализ всех вариантов привел Мюрдаля к выводу о целесообразности
капиталистического способа ведения хозяйства, но при условии принятия
ряда законов, в том числе налоговых, которые были бы направлены на
искоренение существующего сочетания самых отрицательных черт
капиталистического и феодального укладов экономики. «Не подлежит
сомнению, — заключает Мюрдаль, — что добиться устойчивого подъема
сельского хозяйства в Южной Азии удастся только в том случае, если
традиционное отвращение к упорному физическому труду, и в особенности
труду в качестве наемного работника, будет выкорчевано из экономической
системы и из сознания людей». Вряд ли стоит повторять, что традиционное
отношение к труду нельзя быстро изменить.
Существенным тормозом социально-экономических преобразований в странах
Южной Азии является безграмотность или малограмотность большей части
населения. «За исключением отчасти Англии, все ныне высокоразвитые
западные страны, будучи еще на пороге индустриализации, обладали большим
преимуществом почти сплошной грамотности. В некоторых случаях такой
уровень образования был достигнут на десятилетия или даже на целые
поколения раньше начала индустриализации. Значение этого для адаптации
индустриальных рабочих, для приобретения квалификации и привычки к
дисциплине было очень велико. Южноазиатские страны лишены такого
преимущества» [1, 400]. «Южноазиатские страны нуждаются в такой
программе, которая одновременно воздействовала бы на множество факторов,
сдерживающих их развитие, и координировала все изменения с целью ускорить
экономическое развитие — именно в этом состоит основная задача
планирования» [1, 406].
В странах Южной Азии не существует такого понятия, как «резервная армия
труда». В отличие от стран Западной Европы, где безработица была важным
фактором развития производства за счет полученных сверхприбылей,
вкладывавшихся в новые средства производства и оборотный капитал, в
странах Южной Азии любая попытка рассматривать неиспользуемую рабочую
силу как резерв рабочей силы логически должна предполагать проведение
определенной политики. Величина этого резерва есть функция намечаемых
политических мероприятий. Ее нельзя определить и измерить «объективно»,
как независимый от них факт. Таковы особенности культуры народов этого
региона.
Основы культуры народов Южной Азии зарождались и веками поддерживались в
общине, осуществлявшей «распределение, размещение и использование
основного источника существования — земли. Право принимать решения по
этим вопросам принадлежало сельской общине (или племени) либо как единому
целому, либо через лицо, возглавляющее ее. Община могла перераспределить
землю между своими членами, если увеличивалось население или случались
стихийные бедствия. В пределах общины каждая семья имела право
возделывать землю для своих нужд; ее можно было согнать с занимаемого ею
земельного участка только по приговору сельской общины или от ее имени.
За исключением доли, выплачиваемой в виде дани племенному вождю, каждая
семья могла свободно распоряжаться собранным урожаем. Но земледелец не
имел права свободно передавать землю, которой он пользовался. Право
распоряжаться землей оставалось исключительно за сельской общиной или ее
главой. Власть общины распространялась не только на фактически
обрабатываемые участки. Она могла распоряжаться всеми землями,
окружающими деревню или поселок, независимо от того, возделывались они
или нет. Таким образом, невозделанные земли представляли собой резерв,
который можно было использовать в случае роста населения или для замены
истощенных участков» [1, 283].
Часто утверждают или допускают, не имея на то достаточно веских
оснований, что низкий коэффициент использования рабочей силы можно
объяснить одним лишь недостатком капитала. Оказывается, это не главная
проблема. «Ученые, в особенности в Индии, постоянно подчеркивали, что
экономическое развитие невозможно без коренного изменения отношения к
труду. Особенно откровенно высказывался по этому поводу Неру. Реже
подчеркивался тот факт, что изменение отношения к труду предполагает
радикальное изменение общественных институтов, в частности роли общины»
[1, 364].
«Пытаясь установить систему политической демократии, основанной на опыте
и институтах Запада, страны Южной Азии сталкиваются с огромными
трудностями. Поэтому, возможно, есть смысл задать вопрос, не следовало бы
им вместо этого попытаться повторить ту более раннюю стадию политического
развития, через которую прошли западноевропейские страны. Не могли бы они
попытаться установить надежное правление высших слоев, характерное для
западных стран в период их индустриализации? Не стало ли бы это лучшим
отправным пунктом для достижения политической демократии, чем их
теперешнее государство? Краткий ответ состоит в том, что колесо истории
нельзя повернуть вспять, чтобы дать возможность государствам этого района
пройти ту политическую эволюцию, которую совершили западные страны».
Таково мнение Мюрдаля, эксперта экстракласса.
Итак, из вышеизложенного видно, что книга Г. Мюрдаля, появившаяся в самом
начале 60-х гг., находилась в сильнейшем диссонансе с безраздельно
господствовавшей в то время теорией модернизации развивающихся стран. На
протяжении 50-х — начала 70-х гг. теория модернизации в целом
разрабатывалась в рамках концепции «вестернизации», основанной на идее
универсальности западного либерализма, полагавшего, что все страны и
народы в своем развитии проходят одни и те же «стадии роста» по мере
увеличения ВНП, совокупного дохода и накоплений. Инициатором стал Запад,
который кроил модернизацию по своим меркам.
Многочисленные и тяжелые провалы курсов на интенсивную «вестернизацию» в
странах Азии и Африки, острая реакция общества на ее пагубные последствия
заставили пересмотреть саму идею модернизации. Впрочем, это сделано
только серьезной наукой, а в публицистике по-прежнему бытуют призывы
«войти в мировую цивилизацию», под которой подразумевается прежде всего
американский образ жизни.
Стали проводиться сравнительные исследования процессов развития.
Первостепенное внимание стало уделяться сопоставлению социокультурных
систем, прежде всего религии как фактора, формирующего такие системы. В
результате были сделаны следующие выводы.
1. В прямолинейном виде политика модернизации ведет к дезорганизации,
разрушению и хаосу в обществе, социальным потрясениям, срыву и отказу от
реформ.
2. В процессах модернизации особую роль играют сложившиеся в обществе
духовные ценности, трудовые ориентации, менталитет, «символические
структуры» и тип сложившихся элит.
3. Модернизация сопровождается оживлением прежнего духовного
состояния, имеющего жизненно важное значение для сохранения стабильности
общества [2, 2, 122—125].
«Азиатская драма» дала сильный толчок развитию культурологии [2].
Пересказ основ культурологии здесь неуместен, однако определение понятия
необходимо. Во избежание недоразумений, причина которых кроется в
многозначности слова «культура», нужно сделать несколько пояснений,
прежде чем использовать основы культурологии для анализа исторических
путей развития народов.
«Словарь русского языка» дает толкования семи значений слова «культура»
[3, 2, 148], а «Словарь иностранных слов и выражений» — пяти, из которых
первое, самое общее, покрывает все остальные: культура — это «исторически
определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей
человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности
людей, в их взаимоотношениях, а также в создаваемых ими материальных и
духовных ценностях» [4]. Другими словами, культура — это все то, что
знает, умеет и чем обладает человечество. Культура — это материальное и
духовное наследие людей. Ни один человек не может объять всю культуру
человечества даже в духовной ее части. Специализация, как форма
разделения труда, неизбежна для общественного прогресса. В этих условиях
каждому человеку необходимо знать, кроме профессии, и ту часть
человеческой культуры, которая определяет функционирование человеческого
общества. Без этих знаний человек живет по воле случая, а не по своей
воле.
Одним из самых удачных определений, полно раскрывающих глубокое
содержание понятия «культура», является то, которое будет использоваться
в данной книге и которое сформулировано социальными психологами М.-А.
Робером и Ф. Тильманом: «Культура — это образ жизни, присущий группе. Это
система нормальных реакций, которые можно ожидать от любого члена группы
в той или иной жизненной ситуации. Культура включает в себя общий способ
производства, поведения, самовыражения, систему и иерархию ценностей; она
включает ту или иную мораль, те или иные обычаи, тот или иной язык. Она
является совокупностью действий, взглядов и мыслей, санкционированных
обществом и сложившихся в группах» [5, 31]. Кратко говоря, культура
включает в себя неписаные правила человеческого общежития.
Очень часто под культурой понимают искусство и литературу, несмотря на
то, что в упомянутые выше толкования семи значений слова «культура» ни
то, ни другое не входит [3, 2, 148]. Согласно приведенному определению
понятия «культура», искусство и литература несут культуру, являясь ее
частью, и существуют как специфические формы общественного сознания.
К определению понятия культуры, данному Робером и Тильманом, по сути
своей близко понимание смысла культуры, характерное для отечественной
историографии. В.О. Ключевский так определил культуру, описывая два
главных предмета исторического изучения — историю культуры и историческую
социологию: это степень накопления опыта, знаний, привычек, с одной
стороны, улучшающих частную жизнь отдельного человека, а с другой —
устанавливающих и совершенствующих общественные отношения между людьми, —
словом, выработка человека и человеческого общежития [6, 1, 34].
Ключевский особо подчеркивал социальную природу культуры: «Успехи
людского общежития, приобретения культуры, которыми пользуются в большей
или меньшей степени отдельные народы, не суть плоды только их
деятельности, а созданы совместными или преемственными усилиями всех
культурных народов, и ход их накопления не может быть изображен в тесных
рамках какой-либо местной истории, которая может только указать связь
местной культуры с общечеловеческой, участи отдельного народа в общей
культурной работе человечества или, по крайней мере, в плодах этой
работы» [6, 1, 35—36]. Такое осмысление культуры и истории, роли
деятельности народа в процессе формирования культуры сделало труды
профессора Московского университета В.О. Ключевского самыми
предпочтительными для изучения исторических условий формирования русской
культуры, и именно они легли в основу соответствующей части этого
исследования.
Существуют и другие определения культуры, которые не вошли в словари
русского языка и иностранных слов. Например, Б.С. Ерасов пишет: «В самом
общем и сжатом виде культура — это процесс и продукт духовного
производства как системы по созданию, хранению, распространению и
потреблению духовных ценностей, знаний, представлений, значений,
символов» [2, 1, 88]. Это определение не включает способ материального
производства. Обычно при узком определении понятия «культура» самое
широкое понятие называют не культурой, а цивилизацией, но и термин
«цивилизация» имеет, согласно тому же словарю, четыре существенно
различных толкования. Термин «цивилизация» появился в середине XVIII в.
сначала во французском, затем в английском, а потом в немецком языках [7]
и изначально был антонимом слова «варварство». Со временем этот термин
приобрел множественное толкование (см., напр.: [4]), а в последние
десятилетия понятие «цивилизация» вводится в категориальный аппарат
философии [8], и даже делаются попытки построить новую науку —
цивилиографию [9].
В этой запутанной ситуации необходимо выбрать теоретическую основу для
собственного исследования. Начнем с признания профессионала очень высокой
квалификации: «Отсутствие общепринятого понятия цивилизации, поскольку
каждая школа без оговорок вкладывает свое содержание в эту категорию,
делает невозможным его научный анализ, а оперирование этой категорией
допустимо лишь при четком разъяснении, что под ней подразумевается» [9,
14]. Остается лишь добавить то, что все сказанное относится и к понятию
«культура», а поэтому и предмет культурологии как науки до сих пор плохо
определен, если только в каждой из работ по культурологии не дается
определения понятия «культура».
Чем же определяется выбор для данного исследования определения термина
«культура», данное Робером и Тильманом и процитированное выше, и почему
не будет использоваться понятие «цивилизация»? В современных трудах по
культурологии несправедливо и в ущерб делу обходится молчанием
взаимосвязь культуры и психики людей, культура — часть психики,
передаваемая из поколения в поколение в процессе культурации индивидов
[10, 24—31], та часть, которую иногда психологи называют консервативной
частью психики. Поэтому основные закономерности культурологии надо
связывать с психологией для более полного их понимания. Психология же
термин «цивилизация» вообще не использует, по этой причине он не будет
использоваться и ниже. А выбор определения термина «культура»,
предложенного Робером и Тильманом, вызван не только ясностью формы, но
главным образом тем, что авторы, являясь социальными психологами,
настолько точно отразили взаимосвязь культуры и психики людей, насколько
это возможно в рамках короткой дефиниции.
Таким образом, признавая потребность в культурологии при анализе
общественного развития, приходится искать наиболее эффективные решения в
области психологии с целью их использования для изучения закономерностей
общественного развития.
Глава 2. Психология
2.1. Культура как социально-психическое явление
Люди каждого последующего поколения начинают свою жизнь в мире предметов,
явлений и понятий, созданных и накопленных предшествующими поколениями.
Участвуя в производственной и общественной деятельности, они усваивают
богатства этого мира и таким способом развивают в себе те человеческие
способности, без которых окружающий мир им чужд и непонятен. Даже
членораздельная речь формируется у людей каждого поколения лишь в
процессе усвоения ими исторически сложившегося языка, не говоря о
развитии мышления. Никакой, даже самый богатый личный опыт человека не
может привести к формированию отвлеченного логического, абстрактного
мышления, потому что мышление, как и речь у людей каждого последующего
поколения, формируется на основе усвоения ими уже достигнутых успехов
познавательной деятельности прежних поколений.
Наука располагает многочисленными достоверными фактами, доказывающими,
что дети, с самого раннего детства изолированные от общества, остаются на
уровне развития животных. У них не только не формируются речь и мышление,
но даже их движения ничем не напоминают собой человеческие; они даже не
приобретают свойственной людям вертикальной походки. Известны и другие,
по существу, обратные примеры, когда дети, принадлежавшие по своему
рождению к народностям, пребывающим на первобытном, т. е. дородовом
уровне развития, с пеленок попадали в условия высокоразвитого общества, и
у них формировались все способности, необходимые для полноценной
интеллектуальной жизни в этом обществе [11, 415].
Все эти научно зарегистрированные факты свидетельствуют о том, что
человеческие способности не передаются людям в порядке биологической
наследственности, а формируются у них прижизненно в особой, существующей
только в человеческом обществе форме — в форме внешних явлений, в форме
явлений материальной и духовной культуры. Каждый человек учится быть
человеком. Чтобы жить в обществе, мало иметь то, что дает природа. Нужно
овладеть еще и тем, что было достигнуто в процессе исторического развития
человеческого общества [11, 414].
Процесс усвоения человеком культуры, в том числе языка, мышления,
трудовых навыков, правил человеческого общежития и многого другого, что
входит в культуру, совпадает с процессом формирования психики человека,
которая суть явление социальное, а не биологическое. Поэтому здесь было
бы точнее вести речь не о культуре, а о психике людей. Однако последнее
невозможно. Психика людей эволюционировала во времени, а поэтому она, как
и культура, является категорией исторической. Изучать психику ушедших из
жизни людей невозможно, хотя современная этнология отчасти восполняет
этот пробел, а культура прошлых эпох оставила материальные (книги,
строения, орудия производства и т.п.) и духовные (предания, обряды,
традиции и т. д.) следы, по которым можно составить научно-обоснованную
систему взглядов на развитие человеческого общества. Но все же, ведя речь
о культуре, нельзя упускать из виду тот факт, что за ней кроется психика
людей — продукт общественного развития и мощнейшее средство воздействия
на природу, в том числе и на само человеческое общество.
Главный итог усвоения культуры состоит в том, что у человека формируются
новые способности, новые психические функции. В результате обучения у
человека развиваются физиологические органы мозга, которые функционируют
так же, как и обычные морфологически постоянные органы, но являются
новообразованиями, отражающими процесс индивидуального развития. «Они-то
представляют собой материальный субстрат тех специфических способностей и
функций, которые формируются в ходе овладения человеком миром созданных
человечеством предметов и явлений — творениями культуры» [11, 421].
Продукты исторического развития человеческих способностей не просто даны
человеку в воплощающих их объективных явлениях материальной и духовной
культуры в виде, готовом для усвоения, а лишь заданы в них в виде кодов,
например, звуками в речи или буквами в письменности. Чтобы овладеть этими
достижениями и сделать их своими возможностями, инструментами, ребенку
нужен наставник, учитель. В процессе общения с ними ребенок обучается.
Таким образом, процессы усвоения культуры и формирования психики — суть
воспитания. С прогрессом человечества воспитание усложняется, становится
продолжительнее. «Эта связь между общественным прогрессом и прогрессом
воспитания людей является до такой степени тесной, что по общему уровню
исторического развития общества мы безошибочно можем судить об уровне
воспитания и, наоборот, по уровню развития воспитания — об общем уровне
экономического и культурного развития общества». Связь между воспитанием,
культурой и психикой настолько прочная и важная, что к ней неизбежно
придется еще вернуться, сделав здесь самые общие замечания [11, 423].
2.2. Культурно-историческая психология
В современной психологии существует несколько концептуальных подходов к
решению существующих в этой науке проблем. Один из них — культурно-
историческая психология, основателем которой является знаменитый
российский психолог Л.С. Выготский [12]. Согласно его замыслу, психология
должна изучать не сформировавшуюся и представшую перед исследователем
психику испытуемого человека, как это делалось во многих других
экспериментальных направлениях психологии, например, бихевиоризме, а
психику, находящуюся в постоянной трансформации, формировании, так как
наиболее продуктивно и единственно правильно для психолога рассматривать
развивающегося, эволюционирующего человека. Поэтому познание психики
наиболее рационально в ходе реальной практической работы психолога,
например, на поприще педагогики или лечебной практики, или
психологической поддержки работником особо ответственных профессий,
связанных с риском для жизни больших масс людей и т. д.
Основой культурно-исторической теории Л.С. Выготского является учение о
знаковой организации психики человека. Например, память не фиксирует
происходящее подобно фотоаппарату и магнитофону, а имеет опосредованную
структуру, элементами которой являются различные мнемотехнические приемы
и средства, т. е. особые коды (знаки), выработанные в ходе эволюции
человечества и усваиваемые каждым человеком в ходе его психического
развития. Эти знаки вырабатываются в истории народа и фиксируются в его
культуре. Они передаются от поколения к поколению благодаря системе
воспитания, культурации индивида. Знаки всегда опосредуют отношения людей
(например, речь, мимика, жесты и т. д.) и даже человека к самому себе.
Когда человек пытается овладеть своим поведением, а значит, овладеть
своей психикой, то он в это время «изготавливает» особый знак, который
затем выступает в качестве средства организации действия по овладению
человеком своей психикой.
Вот как оценил культурно-историческую психологию американский психолог
Майкл Коул в своей книге «Культурно-историческая психология. Наука
будущего»: «Направление, разрабатывавшееся Львом Выготским, Александром
Лурия и Алексеем Леонтьевым, не собиралось стать ни отдельной ветвью, ни
особым подходом. Оно было задумано как разрешение "кризиса в психологии",
как общая психологическая рамка, внутри которой различные традиционные
подобласти психологии представали как сферы разделения труда, а не
конкурирующие подходы к одному и тому же объекту исследования. Их
формулировка культурно-исторической теории и связанная с ней методология
никоим образом не были независимым изобретением, выношенным в полной
изоляции. Л.С. Выготский и его коллеги были широко начитаны в современной
им психологии, переводили и писали предисловия к трудам Д. Дьюи, У.
Джеймса, П. Жане, Ж. Пиаже, З. Фрейда, Л. Леви-Брюля, Э. Дюркгейма,
гештальт-психологов и многих других. Одновременно они сделали (по крайней
мере, в то время) то, чего не сделали другие: узаконили культурную
психологию, которая могла вобрать в себя обе стороны психологии В.
Вундта. Принятая ими методология позволяла теоретически осмыслить
различные области социальной практики и снискать социальную поддержку»
[13, 50].
Сам М. Коул разработал направление в психологии, которое было им названо
культурно-исторической теорией деятельности [13, 128], т. е. выбрал тот
аспект, которым особо плодотворно до него занимался профессор Московского
университета А.Н. Леонтьев. «Центральный тезис русской культурно-
исторической школы состоит в том, — пишет М. Коул, — что структура и
развитие психических процессов человека порождаются культурно
опосредованной исторически развивающейся практической деятельностью» [13,
131]. Последние два слова в этой фразе являются ключевыми.
Как писал А.Н. Леонтьев, «анализ деятельности составляет и решающий
пункт, и главный метод научного познания психического отражения,
сознания. В изучении форм общественного сознания — это анализ бытия
общества, свойственных ему способов производства и системы общественных
отношений. В изучении индивидуальной психики — это анализ деятельности
индивидов в данных общественных условиях и конкретных обстоятельствах,
которые выпадают на долю каждого из них» [14, 23].
Деятельность — не аддитивная единица жизни телесного, материального
субъекта. В более узком смысле, т. е. на психологическом уровне, это
единица жизни, опосредованной психическим отражением, реальная функция
которого состоит в том, что оно ориентирует субъекта в предметном мире.
Иными словами, деятельность — это не реакция и не совокупность реакций.
В каких бы, однако, условиях и формах ни протекала деятельность человека,
какую бы структуру она ни приобретала, ее нельзя рассматривать как
изъятую из общественных отношений, из жизни общества. При всем своем
своеобразии деятельность человеческого индивида представляет собой
систему, включенную в систему отношений общества. Вне этих отношений
человеческая деятельность вообще не существует.
Само собой разумеется, что деятельность каждого отдельного человека
зависит при этом от его места в обществе, от условий, выпадающих на его
долю, от того, как она складывается в неповторимых индивидуальных
обстоятельствах. Основной характеристикой деятельности является ее
предметность [14, 81—84].
Мышление формируется вследствие особого психического процесса —
интериоризации. Интериоризацией называют переход, в результате которого
внешние по своей форме процессы с вещественными предметами преобразуются
в процессы, протекающие в умственном плане, в плане сознания; при этом
они подвергаются специфической трансформации — обобщаются, вербализуются
(делаются словесными), сокращаются и, главное, становятся способными к
дальнейшему развитию, которое переходит границы возможностей внешней
деятельности.
Возникает сознание — отражение субъектом действительности, своей
деятельности, самого себя. Сознание есть со-знание, т. е. индивидуальное
сознание может существовать только при наличии общественного сознания и
языка, являющегося его реальной основой. В процессе материального
производства люди производят также язык, который служит не только
средством общения, но и носителем фиксированных в нем общественно-
выработанных значений. Сознание — не биологическая функция мозга,
сознание порождается обществом, оно производится [14, 95—98].
Мышление — это внутренняя деятельность. Внутренняя деятельность,
происходя из внешней практической деятельности, не отделяется от нее и не
становится над ней, а сохраняет двустороннюю связь с ней. Переходы
внешней деятельности во внутреннюю и наоборот возможны благодаря общности
строения двух видов деятельности.
Понятие деятельности неразрывно связано с понятием мотива.
Основными «составляющими» отдельных человеческих деятельностей являются
осуществляющие их действия. Действием называется процесс, подчиненный
представлению о том результате, который должен быть достигнут, т. е.
подчиненный сознательной цели. Подобно тому, как понятие мотива
соотносится с понятием деятельности, понятие цели соотносится с понятием
действия.
Действие имеет особое качество, особую его «образующую», а именно,
способы, какими оно осуществляется. Способы осуществления действия А.Н.
Леонтьев назвал операциями. Действия соотносимы с целями, операции — с
условиями [14, 101—107].
Деятельность индивида всегда предметна. Предметная деятельность порождает
чувственные образы — эту всеобщую форму психического отражения.
Чувственные образы качественно преобразуются в значения, являющиеся
важнейшими «образующими» человеческого сознания. Хотя носителем значения
является язык, но не он творец значений. В значениях представлена
интериоризованная форма существования предметного мира, его свойств,
связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой.
На ранних этапах общественного развития, когда еще сохраняется общность
мотивов деятельности участников коллективного труда (скорее, борьбы за
выживание), значения, как явления индивидуального сознания, находятся в
отношениях прямой адекватности, что показано современной этнологией. Это
отношение, однако, не сохраняется. Оно разлагается вместе с разложением
первоначальных отношений людей к материальным условиям и средствам
производства, возникновением общественного разделения труда и частной
собственности. В результате общественно выработанные значения начинают
жить в сознании людей как бы своей жизнью. Это обстоятельство ставит
психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное
значение и его значение для субъекта. В последнем случае А.Н. Леонтьев
вводит представления о личностном смысле — еще одной «образующей»
сознания, которая определяет пристрастность человеческого индивидуального
сознания [14, 140—145].
Осознание индивидом явлений действительности может происходить только
посредством усваиваемых им извне «готовых» значений — знаний, понятий,
взглядов, которые он получает в общении. Это создает возможность внесения
в его сознание, навязывания ему искаженных или фантастических
представлений и идей, в том числе таких, которые не имеют никакой почвы в
его реальном, практическом жизненном опыте. Лишенные этой почвы, они
обнаруживают в сознании человека свою шаткость; вместе с тем, превращаясь
в стереотипы, представления и идеи, как и любые стереотипы, способны к
сопротивлению, так что только серьезные жизненные конфронтации могут их
разрушить. Но и их разрушение не ведет еще к устранению
дезинтегрированности сознания, его неадекватности, само по себе оно
создает лишь его опустошение, способное обернуться психической
катастрофой. Необходимо еще, чтобы в сознании индивида осуществилось
перевоплощение субъективных личностных смыслов в другие, адекватные им
значения.
Индивид не просто «стоит» перед «витриной» покоящихся на ней значений,
среди которых ему остается только сделать выбор. Если индивид в
определенных жизненных обстоятельствах и вынужден выбирать, то этот выбор
делается не между значениями, а между сталкивающимися общественными
позициями, которые посредством этих значений выражаются и осознаются [14,
154, 155].
Культура реально существует лишь в своей концептуализированной форме. Ее
носители — это, конечно, конкретные люди, каждый из которых частично ее
усваивает; в них она персонифицируется и индивидуализируется, но при этом
она образует не личностное в человеке, а то, что, напротив, является в
нем безличным, как, например, общий язык, знания, предрассудки, мода и т.
п.
Человек ребенком вступает в жизнь лишь как индивид, наделенный
определенными природными свойствами и способностями, а личностью
становится лишь в качестве субъекта общественных отношений в процессе
своей деятельности, т. е. личность человека так же, как и его сознание,
порождается деятельностью, личностью не рождаются, личностью становятся.
Поэтому никто не говорит о личности младенца, несмотря на его ярко
выраженную морфологическую индивидуальность. Личность есть относительно
поздний продукт общественно-исторического и индивидуального развития
человека [14, 169—173].
Личность изменчива, как и сама жизнь, и вместе с тем она сохраняет свое
постоянство. Устойчивость личности человека выдвинула проблему «я» в
качестве особой проблемы психологии личности.
Реальным базисом личности человека является совокупность его общественных
по своей природе отношений к миру, но тех отношений, которые реализуются
в процессе деятельности человека, точнее, совокупности его разнообразных
деятельностей.
В ходе развития субъекта отдельные его деятельности вступают между собой
в иерархические отношения, которые характеризуются их «отвязанностью» от
состояний организма. Эти иерархии деятельности порождаются их собственным
развитием, они-то и образуют ядро личности. Узлы, соединяющие отдельные
деятельности, завязываются в той системе отношений, в которые вступает
субъект [14, 182—186].
Развитие, умножение видов деятельности индивида не просто приводят к
расширению их «каталога». Одновременно происходит их центрирование вокруг
немногих главнейших, подчиняющих себе другие.
За соотношением деятельностей стоит соотношение мотивов, а мотивы
определяются потребностями, что и приводит к необходимости анализа
последних.
Развитие человеческих потребностей начинается с того, что человек
действует для удовлетворения своих элементарных, витальных потребностей;
но далее это отношение обращается, и человек удовлетворяет свои витальные
потребности для того, чтобы действовать. Это и есть принципиальный путь
развития потребностей человека [14, 188—195].
Таковы основные идеи теории Леонтьева, к которым мы неоднократно будем
возвращаться.
Теперь можно сформулировать первую задачу исследования: изучение
формирования деятельности разных народов и влияния деятельности на
сознание людей и культуру народов. Еще в XIX в., начиная с Александра
Гумбольдта, если не раньше, было известно, что на так называемый
национальный характер народа, что, на наш взгляд, есть грубый слепок с
культуры народа, влияет географическая среда. Да, действительно,
географическая среда на ранней стадии развития человеческого общества
заставляет людей к ней приспосабливаться и тем самым навязывает вполне
определенную деятельность, которая и формирует сознание людей, а в ходе
поколений и культуру народа. Но с развитием производительных сил народы
меняют географическую среду, самый яркий пример — это Нидерланды. Когда
географическая среда приспособлена человеком к своим нуждам настолько,
что перестает оказывать воздействие на его деятельность, то на первое
место выступают другие виды деятельности, и именно они начинают
формировать сознание людей наряду с традиционной культурой. Это означает,
что влияние географической среды на культуру народа — это исторически
преходящая частность, а деятельность людей — это непреложный закон
психологии, справедливый всегда. Поэтому надо проследить смену видов
деятельности народа на протяжении всего периода его существования для
того, чтобы выявить механизмы формирования его культуры и предложить
способы позитивного влияния на культуру людей путем целенаправленного
изменения их деятельности.
Цель настоящего исследования — не изучить все в деталях, а как во всяком
философском осмыслении, выявить главные закономерности, тенденции с тем,
чтобы искать решения интересующих нас проблем не по всему полю, а на
определенной полосе, много меньшей площади, чем все поле. Для этих целей
культурно-историческая психология является очень полезным инструментом.
Однако есть еще одна возможность сделать выводы более надежными.
Известно, что природа психики социальна, а это означает, что
индивидуальное сознание человека на самом деле является огромным
множеством взаимодействующих между собой элементов. Свойства множеств
взаимодействующих элементов изучает особая наука — синергетика. На
примерах столь разных объектов, как реакции химических веществ, волновые
физические процессы, поведения популяций биологических организмов,
демографические процессы в обществе, экологические проблемы, и многих
сотен других объектов самой разной природы, а главное — на основе
компьютерного моделирования систем нелинейных уравнений синергетика
выявила общие закономерности поведения сложных систем. Синергетика,
стремительно завоевывающая признание в научном мире, уверенно выходит за
рамки концепции, и многими учеными уже признается не только как теория
самоорганизации, но и как новая методология, новая парадигма, новое
мировоззрение, поскольку охватывает вопросы эволюции Вселенной, генезиса
и функционирования сложных био- и социосистем, становясь, по сути,
теорией бытия [15, 96]. Конечно, у психики могут и даже должны быть свои
особенности, так как это самый сложный для синергетики объект
исследования, но спрашивается, почему наиболее общие закономерности,
представляющие интерес именно для философского обобщения, в психологии и
в теории деятельности, в частности, должны быть принципиально иными, чем
те, которые синергетике уже хорошо известны? Скорее всего они в основных
чертах те же самые (см. ниже). Тогда получается следующая картина. Те
области науки, где эксперименты можно поставить очень точно (что
позволяет вскрыть механизмы процессов, протекающих во множествах
взаимодействующих между собой элементов), используются для выявления
общих законов синергетики, а затем эти общие законы применяются для
дополнения, уточнения или дополнительной аргументации выводов психологов.
Конечно, всякие переносы чреваты ошибками и требуют большой осторожности,
но философское осмысление нуждается в столь общих чертах, что ошибка
кажется маловероятной.
Глава 3. Синергетика
В название этой главы вынесено слово, которое еще не вошло в словари
русского языка или иностранных слов и выражений, за исключением «Словаря
новых иностранных слов» Н.Г. Комлева [16]. Но и у этого слова существуют
как минимум три толкования; два из них приведены в вышеназванном словаре
[16, 102], а третье широко используется в естественнонаучной литературе:
синергетика — это наука о самоорганизации. Именно в этом смысле слово
«синергетика» будет употребляться в этой книге.
О синергетике написано уже немало философских книг, в которых делается
попытка обобщить главные закономерности сложных систем, выявленные в
естественных науках, применить их для анализа общественного развития [17—
23]. Речь пока идет об осмыслении принципов синергетики по отношению к
проблемам обществоведения, но делаются и первые попытки математического
моделирования социальных явлений. Пока что результаты скромные, но это
лишь начало пути, который, судя по всему, будет чрезвычайно плодотворным.
Для поставленных в этой книге проблем важным является то обстоятельство,
что проблемы психологии человека относятся к классу задач, решаемых
синергетикой [24, 6], и поэтому применение принципов синергетики в
настоящем исследовании необходимо настолько, насколько это сейчас
возможно.
Синергетика изучает системы, состоящие из огромного множества
взаимодействующих частиц (слово «частицы» здесь использовано в обобщающем
смысле и может быть заменено по желанию на «объекты», «индивиды»,
«субъекты рынка» и т. д. и т. п.). Основы этой науки были заложены
применительно к физической химии профессором Свободного университета в
Брюсселе Ильей Романовичем Пригожиным, награжденным за полученные им
результаты Нобелевской премией. Он назвал эту науку наукой о
самоорганизации, или наукой о сложном. Позже немецкий физик Г. Хакен
успешно применил те же принципы к исследованию явлений в квантовых
генераторах и предложил ныне широко используемое название «синергетика».
Синергетика появилась не сразу, не в силу озарения. С начала ХХ в. стало
расти осознание того, что весь окружающий мир не может быть описан
законами только классической механики. Люди в практической деятельности
сталкивались с явлениями, которые не могли быть описаны в рамках
известных на тот период теорий, построенных для детерминированных систем,
например, небесной механики. Оказалось, что необходимо знать законы
стохастических процессов, в частности, развитие радиосвязи и телефонных
сетей потребовало развития теории нелинейных систем.
С процессами самоорганизации в химических системах, их математическими
моделями в рамках кинетического подхода можно познакомиться в книгах И.Р.
Пригожина и ученых его школы (напр.: [25; 26]) или прочитать о них в
компактной и информативной книге И.К. Кудрявцева [27]. На примере
химических и отчасти физических систем ниже будет рассмотрен
категориальный аппарат синергетики, будут раскрыты основные понятия и
представления синергетики, точнее, те из них, которые кажутся
необходимыми для философского осмысления процессов общественного
развития.
Множество взаимодействующих частиц приобретает способность к
самоорганизации в том случае, если это множество образует так называемую
открытую систему, способную обмениваться энергией, массой и информацией с
окружающей средой. Если система, обладающая названными свойствами,
способна эволюционировать, то ее называют диссипативной системой. Иногда
такую систему называют нелинейной. Термин «нелинейность» систем
заимствован из математики. Он означает определенный вид математических
уравнений, которые используются в математических моделях открытых систем,
находящихся вдали от равновесия. Такие уравнения содержат неизвестные
величины в степенях, больших, чем единица, или коэффициенты, зависящие от
свойств среды. Нелинейные уравнения могут иметь несколько качественно
различных решений. Этому множеству решений соответствует множество путей
эволюции системы, моделируемой нелинейными уравнениями [19, 21]. Допустим
для примера, что диссипативной системой является жидкость, а нас
интересует гидродинамическое поведение этой жидкости. Каждая молекула
системы имеет определенные координаты и импульс, меняющиеся со временем.
Было предложено строить для таких систем фазовые пространства, т. е.
такие абстрактные математические пространства, в которых изменения
координат и импульсов частиц отражаются траекториями или точками.
Множество неподвижных точек и траекторий в фазовом пространстве образуют
фазовый портрет динамической системы. Наличие точек и траекторий (линий)
позволяет говорить о структуре фазового портрета каждой конкретной
системы. Кроме того, у фазового портрета существуют ограниченные
множества, обладающие своей собственной структурой. Примером таких
множеств является замкнутая кривая, называемая предельным циклом и
соответствующая в фазовом пространстве периодическому процессу. Точки, к
которой траектории в фазовом пространстве направляются по спиралям,
называются устойчивыми фокусами. И предельный цикл, и устойчивый фокус
Пуанкаре назвал аттракторами. В аттракторах плотность траекторий
максимальна. Если система попадает в поле притяжения определенного
аттрактора, то она неизбежно начинает эволюционировать к этому
устойчивому состоянию, строиться по плану, заложенному в аттракторе, т.
е. в текущий момент своего развития система определяется ее будущим
конечным видом [19, 143].
Позднее под аттракторами стали пониматься также «реальные структуры в
пространстве и времени, на которые выходят процессы самоорганизации в
открытых нелинейных средах. Структуры-аттракторы выглядят как цели
эволюции. В качестве таких целей могут выступать… различные типы
структур, имеющих симметричную, правильную архитектуру и возбуждаемых в
среде в некотором смысле резонансно». Возбуждение симметричных структур,
маловероятное при случайных флуктуациях, возможно под воздействием
информации.
Итак, под аттрактором в синергетике понимают относительно устойчивое
состояние системы, которое как бы притягивает к себе все множество
траекторий системы, определяемых разными начальными условиями. За
аттракторами стоят визуальные образы «воронок», которые свертывают,
втягивают в себя множество траекторий, предопределяют ход эволюции
системы на участках, даже отдаленных от непосредственного «жерла» такой
«воронки» [19, 39—40].
Аттракторы обладают замечательной особенностью: если система, находясь в
аттракторе, испытывает внешнее воздействие, выводящее систему из этого
состояния, то она спустя некоторое время вновь вернется в аттрактор.
Такое свойство системы, находящейся в аттракторе, называется
асимптотической устойчивостью.
Переменные состояния систем, состоящих из огромного числа
взаимодействующих частиц, представляют собой либо средние значения по
мгновенным состояниям на данном временнóм интервале, либо наиболее
вероятные значения, которые могут приниматься этими переменными. Поэтому
регистрация мгновенных состояний системы показала бы наличие отклонений
от средних значений макроскопических переменных состояний. Такие
отклонения возникают в системе спонтанно, независимо от внешней среды.
Эти внутренние отклонения называются флуктуациями [26, 82].
Всякий процесс эволюционного стихийного развития сопровождается фоном
случайностей. Огромное их большинство проходит для эволюции бесследно.
Природа пробивает себе дорогу через множество тщетных попыток, пустых
проб. Например, количество видов животных и растений, сохранившихся на
земле, составляет менее 1% от тех, что на ней были; остальные погибли в
ходе эволюции [19, 74].
Диссипативные системы — сильно неравновесные. В них возможны неустойчивые
состояния. В таких системах на определенном для каждой системы удалении
от состояния равновесия флуктуации вместо того, чтобы затухать (как в
равновесных системах), наоборот усиливаются и завладевают всей системой,
вынуждая ее эволюционировать к новому режиму. Эти явления возникают в так
называемой нелинейной области, в которой свойства системы моделируются
нелинейными уравнениями [17, 194—195].
Величины флуктуаций резко увеличиваются вблизи так называемых точек
бифуркации (см. ниже) по сравнению с неравновесными состояниями, далекими
от точек бифуркаций, и тем более по сравнению с равновесными состояниями.
Гигантские флуктуации, чередуясь, создают впечатление хаоса, но на самом
деле система прощупывает, какая из флуктуаций наиболее соответствует как
состоянию самой системы, так и внешним условиям. Любая из них по стечению
обстоятельств, а не в силу детерминированного выбора может стать началом
эволюции системы в совершенно неожиданном направлении [17, 56].
На уровне математического описания бифуркация означает разветвление
решений нелинейного дифференциального уравнения. Физический смысл
бифуркации таков: точка бифуркации — это точка разветвления путей
эволюции открытой нелинейной системы [19, 40].
Следует подчеркнуть, что при недостаточной удаленности от равновесия
нелинейность процесса сама по себе не может привести к множественным
решениям. В сильно неравновесных системах может совершаться переход от
беспорядка к порядку. Новые динамические состояния материи —
диссипативные структуры — отражают взаимодействие данной системы с
окружающей средой.
Диссипативные структуры являются результатом противоборства двух
противоположностей: накачки энергии средой в систему и оттока энергии за
счет теплопроводности или излучения; притока массы реагирующих веществ и
рассеяния их за счет диффузии или стока продуктов реакции. Иными словами,
диссипативные структуры возникают на потоке энергии или массы (а также
информации).
Возникновение диссипативных структур в физических системах очень ясно и
просто объяснено в работе Е.Н. Князевой и С.П. Курдюмова: «поведение
любой системы может быть представлено бесконечным рядом гармоник (мод) с
временным коэффициентом перед каждой. Если в модели линейной системы
различные виды гармонических колебаний (гармоник, или мод) независимы, то
в модели нелинейной — устанавливается вполне определенная связь между
ними. Причем характер этой связи всецело определяется нелинейностью. Дело
может обстоять таким образом, что один вид колебаний (одна гармоника)
энергетически поддерживается в силу открытости системы, т. е. туда
накачивается энергия. В таком случае поступающая энергия
перераспределяется — в силу нелинейности — не по всему спектру колебаний
(мод), а сугубо избирательно. То есть в нелинейной среде могут
поддерживаться, подпитываться энергией лишь определенные виды колебаний,
определенные гармоники.
В нелинейной среде избирательность может быть вызвана неравномерным по
спектру затуханием процессов, хотя энергия передается по всему спектру
гармонических колебаний без пропусков. В любом случае подпитка энергией
по спектру и ее восприятие — в комплексе — происходят избирательно…
Рассеивающий (диссипативный) фактор действует, в любой системе. Вообще
говоря, все затухает, но не одинаково. В силу нелинейности диссипацией
"выжигаются", уничтожаются, гасятся лишь некоторые виды колебаний
(гармоник), которые недостаточно поддерживаются энергетически. А
остальные виды колебаний (гармоник) "выживают" и усиливаются опять-таки в
силу нелинейности. Причем разрушаемые и растущие, подпитываемые гармоники
могут достаточно долго сосуществовать, создавая переходный процесс к
развитому асимптотическому состоянию, которое определяется всего
несколькими гармониками…
Диссипативные процессы и рассеяние являются, по сути дела,
макроскопическими проявлениями хаоса на микроуровне. Хаос, стало быть, —
не зло, не фактор разрушения, а сила, выводящая на аттрактор, на
тенденцию самоструктурирования нелинейной среды» [19, 80—82].
Можно констатировать, что для возникновения эффекта локализации
(структуры) в среде (системе) необходимы два фактора. Во-первых, среда
(система) должна быть открытой, т. е. в нее должны поступать вещество,
энергия или информация, компенсирующие потери на рассеяние, затухание,
диссипацию. Во-вторых, необходима нелинейность, обусловливающая
определенные связи между гармониками (модами), которые приводят к
избирательной чувствительности системы к внешним воздействиям.
В нелинейных системах, образующих диссипативные структуры, механизмы
формирования структур на микроуровне имеют положительные обратные связи.
В химических системах такой связью является автокаталитическая реакция,
входящая в цепь реакций, протекающих в системе. В этой реакции продукт
является катализатором, который, вступая в реакцию в этом качестве, не
только сохраняется, но и увеличивает свое содержание в системе. Впрочем,
нелинейное кинетическое уравнение получается и в цепных разветвленных
реакциях, экзотермических реакциях (при ограниченном теплоотводе) из-за
повышения температуры системы, в тех сложных реакциях, в одной из стадий
которых имеются два или более промежуточных вещества и в ряде других
случаев, что означает, что нелинейные химические реакции весьма
распространены, причем множество их протекает в организмах человека,
животных и растений.
Теперь можно перейти к чрезвычайно важному понятию, определяющему ни
много ни мало фазовый портрет системы, но удивительно редко
встречающемуся в философской литературе. На эволюцию системы влияет
изменение некоторых характерных для данной системы параметров, которые
могут произвольно меняться. Эти параметры называются управляющими или
контролирующими [26, 71]. «Выбор управляющих параметров порой
представляет собой весьма непростую задачу. Он делается, как правило,
либо на основе уже имеющейся информации о системе, либо на основе
дополнительных исследований. В обоих случаях возможны и ошибки в выборе,
поэтому критерии сравнительной степени упорядоченности должны давать и
возможность контроля правильности сделанного выбора.
В разных системах управляющими могут служить самые разнообразные
параметры. Приведем несколько примеров. В классических и квантовых
генераторах роль управляющих параметров играют величина обратной связи
или накачки. Возможно, однако, и управление путем внешнего переменного
воздействия. Наличие нескольких управляющих параметров открывает
возможности поиска наиболее эффективных путей самоорганизации» [20, 112—
113].
Впрочем, нередко управляющими параметрами являются не отдельные, казалось
бы, сильно влияющие на состояние системы величины, а совокупность
нескольких таких величин [27, 112], что лишний раз свидетельствует о том,
что выбор управляющих параметров сложен.
В химических системах управляющими параметрами обычно являются
концентрации отдельных исходных веществ или продуктов реакции,
поддерживаемых окружающей средой на заданном уровне. В колебательных
химических реакциях это приводит к режиму, который называется «химические
часы».
Обычно в философской литературе уделяется внимание хаосу, аттракторам и
соответствующим им диссипативным структурам (порядку), но не упоминается
о том, что быть или не быть аттракторам и, если быть, то каким, какому
количеству, в каких областях фазового пространства — все это зависит от
управляющих параметров. Поэтому правильно выбрать управляющие параметры
значит докопаться до корней всех причин состояния системы (хаотического
или диссипативно упорядоченного).
К числу важнейших свойств нелинейных систем относится их когерентность.
Система ведет себя как единое целое, т. е. так, как если бы между любыми
частями системы существовали сколь угодно дальнодействующие связи.
Возьмем для примера химическую систему. Несмотря на то, что силы
межмолекулярного взаимодействия являются короткодействующими (радиус
взаимодействия в 109 — 1010 раз меньше размеров системы), система
структурируется подобно тому, как если бы каждая молекула была захвачена
в общий процесс. Благодаря этому свойству химическая реакция в системе
протекает либо как колебания концентраций реагентов во времени, и тогда
говорят о нарушении временной симметрии, или как пространственные
структуры, называемые нарушением пространственной симметрии [17, 229].
При этом надо обратить внимание на различие в поведении одной и той же
системы: в равновесном состоянии молекулы всей системы ведут себя
независимо друг от друга, и только в диссипативных структурах —
когерентно. Форма проявления активности системы зависит от типа ее
нелинейности, причем неравновесные переходы, когерентно охватывающие
макроскопические области пространства, возникают даже в идеальных
системах, в которых можно полностью пренебречь межмолекулярными
взаимодействиями [26, 92].
Важным понятием теории самоорганизации (синергетики) является критическая
размерность пространства, в котором существует рассматриваемая система.
Эта критическая размерность устанавливается исходя из условия близости
двух величин: времени выравнивания неоднородностей системы за счет
диффузии (это время зависит от размерности пространства, а именно,
диффузия замедляется по мере уменьшения размерности пространства) и
времени протекания химических процессов, которые вблизи точки бифуркации
замедляются, но в силу локального характера процесса это замедление не
зависит от размерности системы. При размерности системы, равной или
большей критической, когерентность возможна. В противном случае диффузия
оказывается не способной коррелировать различные пространственные ячейки
системы, и бифуркация не состоится. Конкретная структура системы слабо
влияет на критическую размерность. В основном критическую размерность
определяет степень доминирующей в данной системе нелинейности и тому
подобные, казалось бы, формальные особенности математической модели.
Именно поэтому можно дать универсальную классификацию совершенно
различных систем, например, химической, биологической и социологической,
основываясь на качественно аналогичных особенностях поведения [26, 195].
Наконец, еще одно замечание по поводу когерентности нужно сделать в связи
с терминологией. Первоначально это свойство нелинейных систем, далеких от
равновесия, было обнаружено в термодинамике и получило название
дальнодействующих корреляций, но позже в физике появился другой термин —
когерентность, который стал вытеснять первый. Синергетика —
междисциплинарная наука, и поэтому некоторый разнобой в терминах
существует, но с течением времени он уменьшается.
Равновесному состоянию термодинамической системы соответствует тепловой
хаос, в котором частицы системы ведут себя независимо друг от друга.
Такой хаос совершенно бесплоден. Источником порядка является
неравновесность. Она порождает порядок из так называемого
детерминированного хаоса, где частицы ведут себя когерентно.
Чем дальше система уходит от равновесия, тем больше колебательных частот
появляется в системе. Взаимодействие колебаний с разными частотами
способствует возникновению больших флуктуаций. Область на бифуркационной
диаграмме, определяемая значениями параметров, при которых возможны
сильные флуктуации, обычно принято называть хаотической. Но это не
простой хаос. В нем содержатся те аттракторы, на один из которых система
выйдет, образовав диссипативную структуру. Такой хаос чреват порядком,
он-то и называется детерминированным хаосом, в отличие от теплового
хаоса, который соответствует равновесным состояниям, определяемым в
термодинамике принципом максимума энтропии [17, 225].
Для процессов самоорганизации важнейшим состоянием систем является
хаотическая динамика. Связанная с разупорядоченностью неустойчивость
движения позволяет системе непрерывно прощупывать собственное
пространство состояний, выбирая некоторые состояния, создавая тем самым
информацию и сложность. Являясь результатом какого-то конкретного
механизма, эти состояния выбираются со стопроцентной вероятностью,
поэтому проблема выбора конкретной последовательности из очень большого
числа априорно равновероятных последовательностей попросту не возникает.
Динамическая система в хаотическом состоянии — это своего рода сепаратор,
отбрасывающий огромное большинство случайных последовательностей и
сохраняющий лишь те из них, которые совместимы с динамическими законами
данной системы [26, 224].
Понятие детерминированного хаоса позволяет проиллюстрировать особую
важность управляющих параметров. Обычно в философской литературе, так же
как и в естественнонаучной, детерминированный хаос рассматривается
исключительно как творческое начало. Делается вывод о том, что хаос в
общественном развитии необходим для построения лучшего будущего.
Однако детерминированный хаос в точке бифуркации может вести не только к
прогрессу, но и к деградации. Все зависит от выбора управляющих
параметров, которые задают фазовый портрет. При соответствующем выборе
управляющих параметров в фазовом портрете появляются аттракторы
самоуничтожения, о чем свидетельствуют массовые самоубийства животных,
например, китов. Да и резкий рост самоубийств в такие периоды, как,
например, реформы в России, подтверждает этот вывод.
Человек и общество являются самыми сложными из эволюционирующих систем.
Обладая интеллектом, они могут делать сознательный выбор
постбифуркационного состояния [22, 136]. Ошибка в выборе (случайная или
навязанная исподволь со стороны) тоже ведет к деградации и
самоуничтожению. Система может прогрессивно развиваться только в том
случае, если флуктуации «прощупывают» все без исключения возможности
системы и выбирают наилучшую из них. Если же это «прощупывание» не
доведено до конца и прервано чьей-то волей, объявившей некую цель
единственно верной, то это уже не самоорганизация, а то, что политики
называют тоталитаризмом.
В связи с этой темой всплывает еще одна не менее важная. Тип
диссипативной структуры в значительной степени зависит от условий ее
образования. Например, существенную роль в отборе механизма
самоорганизации могут играть внешние поля, в частности, гравитационное
или магнитное поля Земли для ряда физических и биологических систем. В
сильно неравновесных условиях системы начинают «воспринимать» внешние
поля, в результате чего появляется возможность отбора тех конфигураций
системы, которые учитывают внешнее воздействие [17, 55, 220].
Человеческое общество каждой страны, будучи открытой системой, испытывает
влияние внешней среды, в частности, других обществ, что и есть «внешнее
воздействие», являющееся одним из управляющих параметров.
Очень сложные нелинейные системы, такие как человек или общество, могут
находиться в состояниях, напоминающих хаотические, но таковыми не
являющихся. Есть системы с так называемыми странными аттракторами.
Изображение странного аттрактора в фазовом пространстве — не точка и не
предельный цикл, как у устойчивых структур, а некоторая область, по
которой блуждают параметры системы. Эти системы не являются полностью
неустойчивыми, потому что для них возможны не любые состояния, а лишь те,
которые находятся внутри ограниченной области фазового пространства, т.
е. изменения системы ограничены строго определенными рамками [19, 28—29].
Механизмы возникновения странных аттракторов до сих пор не удалось
выяснить настолько, чтобы понимать роль отдельных параметров системы в
появлении странных аттракторов. Существуют лишь некоторые качественные
модели хаотического поведения [26, 151].
Одним из удивительных свойств эволюционирующих систем является постоянный
рост темпов эволюции. Эволюция мира есть не просто создание все
усложняющихся структур, но и изменение темпов эволюции. Восходя по
ступеням сложности от неживого к живому и от живого к человеку, процессы
все более плотно «упаковываются», свертываются, их ход ускоряется [19,
50]. Интервалы между бифуркациями сокращаются, и это наглядно видно на
примере развития человеческого общества.
До сих пор рассматривались те основы синергетики, которые характерны для
эволюционирующих систем, обменивающихся со средой энергией и массой. При
обмене информацией все сказанное сохраняется, но появляются некоторые
дополнительные особенности.
Рецепция информации — процесс неравновесный, поскольку рецепция
информации означает возникновение определенной упорядоченности в
воспринимающей системе (см. гл. 2), следовательно, этот процесс далек от
равновесия. Другими словами, рецепторная система — диссипативная,
переходящая под влиянием информационного потока в состояние,
соответствующее диссипативной структуре [22, 33].
В эволюции человечества начало каждого события — это создание новой
информации, а значит, шаг в развитии; далее следует адаптация — этап
повышения ценности информации, сопровождающийся потерей ее новизны и
увеличением сложности, уходом от равновесия к бифуркации, что приводит к
обострению чувствительности систем к внутренним и внешним флуктуациям,
разрушающим организацию системы, переводящим ее в хаотическое состояние.
Затем снова выход из хаоса из-за нового события-информации, запоминаемого
системой [22, 74].
Генерация ценной информации возможна, когда в динамической системе есть
так называемый перемешивающий слой. Его особенность по сравнению со
странным аттрактором состоит в том, что фазовые траектории как входят,
так и выходят из него. Динамический слой обязательно должен быть в
информационной системе, так как он обеспечивает возникновение новой
информации, которое происходит случайно, независимо от начальных условий
системы.
Согласно одной из синергетической моделей, перемешивающий слой возникает
в информационной системе в процессе эволюции последней, в ходе которой
элементы системы могут перемещаться, т. е. диффундировать. Если исходное
состояние системы хаотическое, то на первом этапе образования
динамического слоя в системе зарождаются отдельные фрагменты
перемешивающего слоя, затем они расширяются, образуя границы друг с
другом и заполняя всю систему, число областей начинает уменьшаться за
счет их укрупнения, при этом криволинейные границы между областями
выпрямляются, и постепенно в процессе поглощения малых областей большими
образуется перемешивающий слой.
Такая эволюция системы сопровождается ростом ценности информации вплоть
до самых высоких из возможных значений. Причиной роста ценности
информации являются антагонистические отношения между первоначальными
областями. Эволюционирующая система многократно проходит бифуркации.
Ценная информация выживает, менее ценная гибнет. Роль рецептора выполняют
возникающие диссипативные структуры, сложность которых увеличивается. Эта
общая схема для эволюции Вселенной, Солнечной системы, биологической
эволюции, наконец, эволюции языка и культуры в целом [22, 137]. Во всех
эволюционирующих системах создание новой информации имеет характер
фазового перехода. Конечно, изменчивость информационных систем
ненаправленна, но результаты эволюции приводят к росту ценности
информации, потому что растущие области системы лежат в области
аттрактора, а гибнущие — далеко от него [22, 98—104].
Одна из целей науки — это прогнозирование развития событий. В
значительной мере эта цель заявлена и утверждена наукой прошлых эпох. Со
времен Лапласа считалось, что будет достигнута такая степень развития
науки, начиная с которой можно будет предсказывать будущее. В этой связи
представляет интерес уникальное в истории науки публичное извинение
президента Международного союза чистой и прикладной математики сэра Джона
Лайтхилла, сделанное им от имени своих коллег, за то, «что в течение трех
веков образованная публика вводилась в заблуждение апологией
детерминизма, основанного на системе Ньютона, тогда как можно считать
доказанным, по крайней мере с 1960 года, что этот детерминизм является
ошибочной позицией» [20, 237].
Ну а каковы прогностические перспективы синергетики? Г. Николис и И.
Пригожин задают этот вопрос и отвечают на него так: «Способна ли эволюция
привести систему к глобальному оптимуму или же каждая гуманитарная
система представляет собой уникальную реализацию некоторого сложного
стохастического процесса, для которого никак нельзя установить правила
заранее? Положительный ответ нужно дать на второй вопрос, а не на первый.
Опыт прошлого бесполезен для предсказания будущего, он лишь может
подсказать, чего надо не допускать во избежание повторения ошибок» [26,
276].
Нелинейные эволюционирующие системы исследуются в самых разных
направлениях. В Институте прикладной математики РАН группа исследователей
совместно с учеными Московского университета решает задачи, в которых
варьируется только характер начального воздействия на одну и ту же
систему, причем имеется в виду не изменение интенсивности, а
пространственная конфигурация, топология этого воздействия. В результате
в системе возникают разные структуры. Это является еще одним примером
влияния среды на систему [19, 23].
Там же изучаются «режимы с обострением», т. е. режимы сверхбыстрого
(нелинейного) нарастания воздействия источника на нелинейную систему,
когда воздействие неограниченно возрастает за конечное время. В этих
условиях под неустойчивостью понимаются главным образом режимы
сверхбыстрого нарастания процессов с нелинейной положительной обратной
связью, а точнее, вероятностный характер распада сложно организованных
структур вблизи момента обострения [19, 33].
Энергия, масса, информация проходят потоком через открытую систему, а
поэтому в каждой системе есть источники и стоки энергии, но роль первых и
последних неравноценна. За счет стоков могут образовываться стационарные
неравновесные структуры, исторически они стали исследоваться первыми.
Нелинейные источники приводят к возникновению нестационарных
(эволюционирующих) неравновесных структур [19, 21].
Важной является идея возможной иерархии сред. Для создания все более
сложных структур необходимы среды с возрастающей нелинейностью разных
типов. Разным нелинейностям соответствуют разные типы структур. Каждая
новая среда с новыми свойствами, со своими нелинейностями обладает своим
спектром форм [19, 49].
Теперь перейдем к главному. Что надо выбрать в качестве управляющих
параметров, определяющих фазовый портрет развития общества? Самый простой
ответ — это деньги, капитальные вложения и т. п. Ответ привлекателен
потому, что упомянутый параметр исчисляем и поэтому построение
математической модели возможно, а без математической модели синергетика
малопродуктивна. Однако деньги — не самый важный управляющий параметр. На
основании изложенного в предыдущей главе из культурно-исторической
психологии следует, что практическая деятельность людей должна быть
важнейшим управляющим параметром. Управляющих параметров у такой системы,
как общество, может быть много, причем, напоминаю, в качестве
управляющего параметра может быть комбинация простых параметров. С
определенностью можно только сказать, что контрольные параметры лежат не
в одной лишь экономике, а практическая деятельность является
синтетическим управляющим параметром, включающим в себя множество
«простых».
Воззрение на законы экономики как на нечто фундаментальное,
предопределяющее деятельность общества, зародившееся в XVIII в. в рамках
североморской культуры, есть один из аспектов того механистического
мышления, того лапласовского детерминизма, за ошибки которого Дж.
Лайтхилл принес публичные извинения. Законы синергетики требуют иного
рассмотрения общественного устройства, что будет сделано ниже по мере
рассмотрения исторических условий формирования культур народов.
Показательно то, что традиционные рамки экономических теорий стали
тесными для наиболее дальновидных и вдумчивых экономистов, о чем
свидетельствует книга Г. Мюрдаля «Азиатская драма», цитировавшаяся выше.
Из отечественных авторов можно выделить книгу Ю.М. Осипова [28], в
которой практическая деятельность людей рассматривается не с точки зрения
традиционной экономики, учитывающей отношения людей только в пределах
производства, распределения, обмена и потребления материальных благ и
услуг, а с позиций теории хозяйства. «Производство — феномен культуры.
Производство — культура, но производство есть и производство культуры.
Производство — общекультурный процесс, организация производства —
самоорганизация культуры» [28, 104]. Если в этом отрывке заменить
«производство» на «производственная деятельность», что нисколько не
исказит его смысла, то содержание отрывка целиком совпадет с содержанием
трех глав этой части книги. Более полезным понятием, чем экономика, для
понимания нижеизложенного является «хозяйство». Хозяйство,
рассматриваемое Ю.М. Осиповым, гораздо шире экономики: «хозяйство — сфера
жизнедеятельности человека, его взаимодействия с природой, создания и
потребления материальных благ»; «хозяйство — сама жизнь!» [28, 124].
Чрезвычайно важным, целиком совпадающим с представлениями синергетики
является характеристика хозяйства и хозяйствования как постоянно
обновляющихся процессов: «обновляемость, т. е. возникновение новых
состояний, показывает необратимость хозяйственного процесса,
невозможность его движения вспять, тем более повторения в обратном
порядке уже пройденного. И как бы хозяйствующие субъекты ни пытались
предвидеть и определить будущие ситуации, они могут их предусматривать
лишь в общих чертах и создавать лишь отчасти. Обновляемость хозяйства —
процесс в основе объективный» [28, 153]. В этом отрывке четко описана
необратимость эволюции и принципиальная невозможность детерминизма,
утверждаемая синергетикой (см. выше).
Можно сопоставить две характеристики сущности хозяйственного механизма,
которые дает Ю.М. Осипов.
1. «Определяя хозяйственный механизм, нельзя допускать и такого,
близкого к механистическому, его толкования, согласно которому механизм
предстает лишь как система поверхностных или "явленческих" элементов
производственной организации. Попытки представить хозяйственный механизм
лишь как "систему производственных отношений" или как "систему законов"
фактически лишают механизм необходимых механизменных признаков:
хозяйственный механизм предстает как бы "бестелесным", эфемерным, неким
комплексом отношений или свойств, а не социально-материальных элементов,
связанных между собой в единый работающий организм. Получается механизм
без механизма» [28, 154].
2. «Нет ничего более иллюзорного, чем убеждения, что механизм сам по
себе организационно нейтрален, что ему можно предложить какую угодно
программу и добиться от него каких угодно результатов. Механизм,
бесспорно, воспринимает внешнюю информацию, в том числе и прямые команды,
но реагируя на них предлагает и свой вариант исполнения, борется за него.
Это естественно: механизм стремится к оптимальному для себя
функционированию, а поэтому приспосабливает под себя любые внешние, в том
числе и директивные, влияния» [28, 155].
Вторая цитата — суть прекрасное описание асимптотической устойчивости
системы, которая, испытав внешнее возмущение, после некоторого
переходного периода возвращается в свой аттрактор (см. выше). А первая —
это отказ от применения ньютоновского механизма к эволюционирующей
системе, каковой является хозяйственный механизм (этот вопрос давно и
окончательно решен синергетикой и о нем в этой книге даже не упоминается
в силу общеизвестности).
Наконец, абсолютно верно еще одно важное утверждение: «Возникновение
нового механизма — отнюдь не простая смена форм и методов хозяйствования,
это переделка всего общества, всей культуры. Это переделка людей» [28,
158]. Нет хозяйственного механизма вне культурного контекста. Вырвать
хозяйственный механизм из одной культуры и имплантировать в другую
совершенно невозможно. Это показали результаты исследований Г. Мюрдаля,
упоминавшиеся в гл. 1 этой части книги. Следовательно, важным вопросом
является степень сходства или различия культур. Если, например, культуры
Индии и Англии существенно различны, то вправе ли россияне сделать вывод
о том, что их культура столь близка культурам США или Англии, что перенос
хозяйственного механизма этих стран в Россию возможен? Ответ на этот
вопрос бегло и убедительно дать нельзя. Необходимо изучить условия
формирования культур начиная от глубин веков и до наших дней.
Во многих философских трудах анализируется и подчеркивается совпадение
выводов, которые делают культурология и синергетика (см. напр.: [19—23]).
Это не удивительно, потому что общество является эволюционирующей
системой, культура является квинтэссенцией общества, а поэтому законы
синергетики применимы к анализу общественного развития. Но возникает
вопрос, а надо ли прибегать к синергетике на столь ранней стадии ее
развития, когда она еще не может построить всеобъемлющих математических
моделей общественного развития, не ограничиться ли пока одной
культурологией? Синергетика вскрыла основные закономерности эволюции
общества, показала, что естественным путем общественного развития
является эволюция. Этот вывод не результат политических пристрастий, а
итог объективного научного анализа открытых нелинейных систем. Социальные
революции синергетиками справедливо истолковываются как бифуркации,
являющиеся составными звеньями эволюции, однако следует понять, почему
некоторые бифуркации выделяются столь сильно, что их принято называть
революциями. По-видимому, дело в том, что на общественное развитие и
состояние психики людей оказывает особо сильное влияние обмен информацией
с внешней средой. Обмен с внешней средой массой и энергией имеет большое
значение для физиологического состояния человеческого организма. В
естественных науках, наоборот, изучены процессы, где решающее значение
имеют обмены массой и энергией, поэтому влияние обмена информацией
изучено недостаточно полно для понимания всех особенностей
функционирования социальных систем. В частности, по этой причине перенос
закономерностей синергетики с материального мира на социум требует
большой осмотрительности.
Кроме того, прежде чем дать еще один ответ на поставленный вопрос, надо
прояснить другую проблему: что такое теория или закон общественного
развития и что называется теорией или законом в естественных науках? Что
является доказательством законов или теорий в гуманитарной и
естественнонаучной областях знаний?
В естественных науках теории и законы доказываются строго математически
или экспериментально, но количественно, а формулы закона или теории
(именно формулы, а не формулировки) позволяют каждому убедиться в их
справедливости (более того, ни один серьезный ученый-естественник не
начинает строить свою теорию или готовить эксперимент, пока сам не
перепроверит доказательства справедливости исходных для него посылок).
Все аргументы, входящие в доказательство закона или теории, логически
количественно (т. е. математически) связаны и самодостаточны. В
гуманитарных науках аргументы взаимодополняемы, но как бы много их ни
было, никогда нельзя отвергнуть возражение о том, что все они подобраны
тенденциозно или их недостаточно в силу ограниченности знаний в данный
момент. Даже большое число аргументов в пользу какой-либо точки зрения не
стоят их небольшого числа, но связанного в строгое доказательство. Без
строгих доказательств при наличии разрозненной, пусть и многочисленной,
аргументации теорий и законов быть не может, могут быть только концепции,
требующие строгого доказательства.
В силу того, что в синергетике многие положения доказываются строго
математически, они более предпочтительны по сравнению с культурологией
даже при качественном, предварительном рассмотрении гуманитарных проблем.
Из всего сказанного, однако, нельзя сделать вывод о том, будто
культурология не нужна. Культурология в понимании, изложенном выше (см.
гл. 1.), дает сведения, без которых построение синергетических моделей
математиками невозможно. Но этот аспект к данной книге прямого отношения
не имеет. Итак, законы синергетики наряду с культурологией будут
использоваться в данной книге ради повышения достоверности сделанных
здесь выводов.
Уже в конце 70-х гг. стало очевидным, что благодаря синергетике
естественные и гуманитарные науки впервые в истории стали образовывать
единое целостное мировидение, создавая давно искомую новую методологию
познания. За гуманитариями и теперь остается исследование механизмов
общественного развития, а за математиками — построение моделей с учетом
этих механизмов, поэтому совместная, а значит, взаимопонимаемая и
взаимодополняемая работа обществоведов и естественников — это уже не
ближайшая перспектива, а требование сегодняшнего дня. Но и сейчас
философский анализ позволяет сделать следующее важное заключение.
Известно, что в силу асимптотической устойчивости вывести систему из
аттрактора невозможно (см. выше). Это может означать, что
индивидуалистическая культура капиталистического общества, имеющая свой
фазовый портрет, не возникла из другой, предшествовавшей ей феодальной
формации (обладавшей своими собственными аттракторами), а всегда
существовала и развивалась параллельно другим культурам. Иными словами
можно полагать, что формационная теория общественного развития
оказывается несправедливой, о чем писал Г. Мюрдаль (см. гл. 1) и многие
другие авторы-культурологи. Ниже будет рассмотрено, где зародилась и как
распространялась капиталистическая культура. При этом для анализа будет
привлекаться лишь культурно-историческая психология. Основные положения
синергетики будут использованы только после рассмотрения исторического
материала и на его основе, т. е. в конце второй книги, дабы не превратить
серьезную науку в легкомысленное манипулирование терминами.
Заключение
В отличие от формационной теории, которая утверждает, будто развитие
человеческого общества суть смена одной общественно-экономической
формации другой, более прогрессивной (первобытно-общинное общество
уступает место рабовладельческому, которое сменяется феодальным, а затем
капиталистическим), все изложенное ниже исходит из постулата, что на
земном шаре под воздействием среды обитания возникли зародыши разных
культур, особенности каждой из которых обусловливались деятельностью,
продиктованной спецификой среды обитания каждого народа. В дальнейшем
культуры не только развивались самостоятельно, но взаимодействовали между
собой, конфликтуя и взаимообогащаясь, и эти процессы составляют суть
всемирно-исторического развития.
Под самостоятельным развитием культур подразумеваются те изменения,
которые происходят под воздействием меняющейся со временем деятельности
народа. Изменение практической деятельности народа означает изменение
управляющих параметров системы, что может приводить к изменению фазового
портрета (исчезновению одних аттракторов и появлению новых). В этом
смысле развитие капиталистической культуры в недрах феодальной есть
гетерогенный, медленный, крайне болезненный процесс, охватывающий, как
правило, не все общество, а только часть, что приводит к конфликтам
внутри общества вплоть до гражданских войн и революций, в результате
которых одна часть общества навязывает силой другой части свою культуру.
Такой путь прошла, например, Франция.
Во Франции культура народа становилась капиталистической не в результате
постепенной и поголовной эволюции населения, а путем возникновения и
последующего разрастания части населения, называвшейся гугенотами и
исповедовавшей кальвинизм. Борьба двух культур — традиционной феодальной
и гугенотской (сходной с североморской) — была кровавой. Гугенотские
войны (1562—1594) были отмечены массовой резней гугенотов в Париже в
печально знаменитую Варфоломеевскую ночь 1572 г., когда были уничтожены
30 тыс. гугенотов, добивавшихся сближения с Нидерландами и помощи
Нидерландам в их борьбе с Испанией, истреблением гугенотов в Васси
(1562), повлекшим гугенотские войны и т. д.
Возникновению кальвинизма в католической Франции способствовало ее
соседство с Нидерландами и с долиной Рейна, где североморская культура
демонстрировала французам свое превосходство, свои возможности быстрого
развития и большей эффективности жизнеустройства. Смена французской
феодальной культуры на капиталистическую — это не результат имманентного
процесса развития, а итог внешнего влияния. Великая французская революция
1789 г. стала возможной только тогда, когда силы той части населения
Франции, культура которой была североморского типа, превзошли силы
французов с традиционной феодальной культурой. Но вслед за революцией
1789 г. во Франции произошла череда революций и восстаний, отражавших
борьбу двух культур — феодальной и североморской. Развитие культуры
Франции — это особая, очень большая и поучительная тема для исследования.
В соответствии с поставленной в предисловии задачей, в последующих частях
будут рассмотрены исторические условия становления и развития культур (а
иногда и их отживания) разных человеческих общностей. Для современного
российского массового сознания США (и Англия среди европейских стран)
являются образцом для подражания, поэтому общественные процессы в
историческом развитии этих стран необходимо рассмотреть в этой книге.
Понять историю культуры Англии и даже США в отрыве от Нидерландов и в
целом от североморской культуры оказалось невозможным, поэтому Нидерланды
тоже включены в рассмотрение. В России очень редко упоминают о
североморской культуре, бытует представление о западноевропейской
культуре, с которой якобы и следует сравнивать российскую культуру.
Оказывается, это ошибочное представление. На крайнем западе Европы, в
Португалии, культура гораздо более сходна с российской, чем с английской
или нидерландской, и это объясняется тем, что исторические условия
формирования культур Португалии и России во многом схожи. Во избежание
огульности обобщений португальская культура должна быть рассмотрена столь
же внимательно, сколь и североморская.
Для России, государства многонационального, федеративного, очень важно
знать все тонкости взаимодействия культур, их взаимообогащения,
столкновений и т. д. Прекрасным примером для изучения межкультурных
взаимодействий являются США. Здесь произошло столкновение индейской,
североморской и африканской культур (точнее, культур народов Западной и
Тропической Африки, хотя и не исключительно только этих двух частей
континента). Высокий уровень развития науки в США дает достаточное
количество надежных источников для относительно полного рассмотрения
поставленных в этой книге проблем.
Однако на американском континенте есть еще одна требующая пристального
внимания страна — Бразилия. По территории, минеральным ресурсам,
благодатному климату, обилию солнца и влаги, количеству населения и т. д.
и т. п. Бразилия не уступает, а превосходит США; например, в США нет и не
было алмазов, а бразильские алмазы —одна из вех мировой истории. Но
различия в социально-экономическом развитии двух стран огромны.
Спрашивается: почему? Казалось бы, в Бразилии взаимодействуют те же три
культуры, что и в США: индейская, западноевропейская и африканская,
причем последняя представлена одними и теми же областями Африки как в
США, так и в Бразилии. Главная причина различий социально-экономического
развития США и Бразилии заключается в том, что в США так называемая
западноевропейская культура представлена североморской культурой, а в
Бразилии — португальской.
В этой книге будут рассмотрены исторические условия формирования культур
Нидерландов, Англии и Португалии. Вторая книга в продолжение первой будет
включать Западную и Тропическую Африку, США, Бразилию и, наконец, Россию.
Конечно, для сопоставительного анализа полезно было бы включить в книгу
анализ таких важнейших культур, как арабская, индийская, китайская,
японская, еврейская и др., но Россия всегда тяготела к европейским
культурам, а поэтому тремя западноевропейскими культурами мы и
ограничимся. Книга пишется для российского читателя, т. е. с учетом
культурных традиций и представлений россиян.
У нетерпеливого читателя может возникнуть сомнение в необходимости
сопоставлений культур давно минувших эпох далеких стран для поиска
решений российских проблем. Однако без этого нельзя понять суть дела и
преодолеть мировоззренческий кризис, возникший в российском обществе.
Потеря ориентиров — вот что тревожит людей гораздо сильнее, чем ошибки
прошлого, так как отсутствие ориентиров болезненно отзывается в людях.
Характерно, что опыт социологических и социально-психологических
исследований, организованных в США, показывает, что личность страдает,
если она ограничена узкопрагматической ориентацией, если она не понимает
исторические перспективы, если она лишена позитивной социальной программы
на будущее. Подобное состояние часто переживается личностью как трагедия
и оказывается связанным с болезненными явлениями в общественном сознании.
Теоретическое осмысление общественного развития, которое включает все
ценное, что было выработано всеми науками, — настоятельная необходимость,
и эта книга — попытка сделать вклад в общее дело.
Литература
1. Мюрдаль Г. Современные проблемы «третьего мира». М.: Прогресс,
1972; (сокращенный перевод книги Asian Drama. An Introduction into the
Poverty of Nations. Vol. 1—3. N.Y.: Pantheon. A division of Random
House).
2. Ерасов Б.С. Социальная культурология. Ч. I, II. М.: АО «Аспект
Пресс», 1994.
3. Словарь русского языка / Под ред. А.П. Евгеньевой: В 4 т. / АН
СССР. Ин-т рус. яз. М.: Русский язык, 1981—1984.
4. Словарь иностранных слов и выражений. М.: Олимп, ООО Изд-во АСТ —
ЛТД, 1997.
5. Робер М.-А., Тильман Ф. Психология индивида и группы. М.: Прогресс,
1988.
6. Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. М.: Мысль, 1987.
7. Мусорина Н.Г. К вопросу о возникновении понятия «цивилизация». М.,
1993. Деп. в ИНИОН РАН №15792 от 23.02.84.
8. Клягин Н.В. Происхождение цивилизации (социально-философский
аспект). М.: РАН, Ин-т философии. 1996.
9. Черняк Е.Б. Цивилиография. Наука о цивилизации. М.: РАН, Ин-т
всеобщей истории. 1996.
10. Психология: Учеб. / Под ред. А.А. Крылова. М.: Проспект, 1998.
11. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во Моск. ун-та,
1981.
12. Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1983.
13. Коул М. Культурно-историческая психология. Наука будущего. М.:
Когито-Центр, 1997.
14. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат,
1977.
15. Общая теория управления: Курс лекций. М.: Российская академия
управления. Центр Гос. кадров. политики и социального управления, 1994.
16. Комлев Н.Г. Словарь новых иностранных слов. М: Изд-во Моск. ун-та,
1995.
17. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с
природой. М.: Прогресс, 1986.
18. Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М.:
Ин-т прикладной математики АН СССР, 1990.
19. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации
сложных систем. М.: Наука, 1994.
20. Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. М.: Ин-т
философии РАН, 1994.
21. Волновые процессы в общественном развитии. Новосибирск: Изд-во
Новосибирск. ун-та, 1992.
22. Мелик-Гайказян И.В. Информационные процессы и реальность. М.:
Наука. Физматлит, 1997.
23. Иванов В.Г. Синергетическая природа социальных модернизаций. Тверь:
Тверской гос. техн. ун-т, 1995.
24. Крылов В.Ю., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Психология и
синергетика. М.: Ин-т прикладной математики РАН, 1990.
25. Николис Г., Пригожин И. Самоорганизация в неравновесных системах.
М.: Мир, 1979.
26. Николис Г., Пригожин И. Познание сложного. Введение. М.: Мир, 1990.
27. Кудрявцев И.К. Химические нестабильности. М.: Изд-во Моск. ун-та,
1987.
28. Осипов Ю.М. Опыт философии хозяйства. Хозяйство как феномен
культуры и самоорганизующаяся система. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

ЧАСТЬ II
НИДЕРЛАНДЫ
О народе Нидерландов надо писать не в прозе, а стихами. Судите сами:
крохотная страна, около 40% территории которой отвоевано у моря и которая
лежит ниже уровня мирового океана [1, 16], является третьей страной в
мире по экспорту сельскохозяйственной продукции, уступая только таким
колоссам, как США. Но сельскохозяйственная продукция составляет лишь 20%
экспорта Нидерландов, а остальное — это продукция наукоемких технологий.
Ничего подобного в мире нет. И это при условии, что страна бедна
природными ресурсами (недавно только началась промышленная добыча газа).
Все, что достигнуто поколениями нидерландцев, сделано их волей, умом и
трудом. Спрашивается, как это стало возможным? Почему же огромная,
богатая ресурсами Россия стоит у порога Нидерландов с протянутой рукой?
Глава 4. Географическое описание
Предварительное замечание. В научной литературе давно утвердился термин
«Нижние страны». Он означает территорию, охватывавающую современные
Нидерланды, северо-восточную часть Бельгии, и относится к тому периоду,
когда Нидерландов как страны не существовало: еще не был дифференцирован
язык, не было устоявшихся границ, налаженных торгово-экономических и
культурных связей внутри страны и т. д.
4.1. Строение поверхности
Нидерланды — низменная страна. Кроме 40% всей территории, расположенной
ниже уровня моря, еще 30% территории возвышается в пределах 1 м над
уровнем моря. Самая высокая точка — 321 м над уровнем моря — находится на
крайнем юго-востоке, в районах гестов — древнеледниковых и
перигляциальных равнин со средними высотами 40—60 м над уровнем моря.
В рельефе большей части Нидерландов сохранились следы влияния покровных
оледенений. Достоверно установлено, что ледниковый покров дважды проникал
на территорию Нижних стран в среднем плейстоцене, причем позднее
оледенение было максимальным [1, 17]. Ледник, двигаясь, образовал
моренную гряду по линии Амстердам — Арнем, местами поднимаясь до 100 м и
выше. Особенно значительных размеров достигают гряды в Велюве [1, 17—18].
Моренная гряда перегородила русло Рейна, текшего на север, и с тех пор и
по ныне устье Рейна повернуто на запад. Ледник выскоблил дно Северного
моря, поэтому оно мелководное и имеет очень пологие берега у
континентальной части Европы, начиная с Бельгии на западе и до северной
оконечности Ютландского полуострова на северо-востоке [2, 13].
Дальнейшее формирование рельефа древнеледниковой области определялось
перигляциальными процессами. Долины заполнялись наносными покровами,
спускавшимися со склонов моренных гряд, которые при этом сглаживались.
Под влиянием интенсивных процессов выветривания на всей территории
Нидерландов накапливались покровные пески, за исключением Южного
Лимбурга, где отлагались типичные лессы.
Многие формы рельефа в песчаных местностях, например, продольные дюны на
морском берегу оказали большое влияние на раннее заселение Нижних стран.
Дюнам предшествовало образование береговых песчаных валов. Это
происходило в период послеледниковой, так называемой фландрской
трансгрессии (повышенной активности) моря около 8 тыс. лет назад.
Береговые валы отгородили от моря низменную в тех местах сушу, и в
условиях большого стока пресной воды из рек Шельды, Мааса, Рейна начались
процессы заболачивания и торфообразования.
Приблизительно в 2500 г. до н. э. море прорвало дюнный барьер на западе и
севере Нидерландов, вторглось в болотистые низины, частично их размыло и
нанесло слой глины. Так началось формирование современных маршей. Маршами
называется незатопляемая морским приливом прибрежная полоса суши шириной
около 50 км, тянущаяся от устья Шельды до северной оконечности
Ютландского полуострова. Море в этих местах очень мелководное, и дно,
обнажаемое морским отливом, называется ваттами. Марши, ватты, дюны и
песчаные валы — все тесно взаимосвязаны друг с другом [1, 19].
С точки зрения геологического строения марши состоят из слоя глины, торфа
и располагаются на древнем плейстоценовом песчаном основании. На нем
археологические раскопки обнаруживают следы обитателей этих мест эпохи
неолита. Слой глины был нанесен на песчаное основание морем, а в море
глина веками вместе с илом и торфом выносилась из многочисленных рек:
Эйссела, Вехта, Эмса, Везера, Эльбы, не говоря о Рейне, Маасе и Шельде.
Образование маршей стало возможным из-за особенностей геологического
строения рассматриваемой прибрежной полосы Северного моря. Берег здесь на
десятки километров вглубь материка плоский как стол и очень постепенно
повышается над уровнем моря по мере продвижения вглубь материка. Дно по
мере удаления от берега очень постепенно опускается вниз, поэтому илистые
выносы рек здесь легко задерживаются. Во время штормов взмученные глина и
ил выплескиваются на берег и остаются на песке. Образовывавшийся травяной
покров препятствовал смыву отложений в море последующим штормом и
задерживал от уноса новые отложения, приносившиеся морем. Захороненная
новыми наносами трава увеличивала содержание гумуса в почве, а свежая
поверхность грунтовых отложений вновь зарастала травой. Так постепенно
образовался весьма толстый слой плодородной почвы.
Существование ваттов и маршей гидрологически взаимосвязано, причем
пологость ваттов тоже имеет значение, так как на обрывистом берегу марши
во время отливов быстро обезвоживались бы. Ширина ваттов достигает 30 км
при перепаде высот уровня моря в периоды отлива и прилива 2—2,5 м. Такое
сочетание гидрогеологических условий редко встречается на земном шаре.
Созданию маршей способствовали не только геологическое строение земной
коры, но и ветры в этой части Европы. Часто ветры во время штормов
нагоняют воду с моря на сушу на многие километры вглубь континента,
временно повышая уровень моря на несколько метров. Поэтому марши имеют
ширину около 50 км. Третий фактор, повлиявший на возникновение маршей,
тоже геологический. Реки, впадавшие в море, формировали по берегам
наносные глиняные валы, препятствовавшие оттоку воды с маршей. Со стороны
моря с течением времени образовались песчаные валы и дюны как результат
деятельности морского прибоя. Эти валы и дюны тоже мешали оттоку
нанесенной штормом и ветром воды, что способствовало заиливанию маршей.
Море имеет две фазы своего состояния — трансгрессии, т. е. активного
моря, с множеством жестоких штормов и наводнений, приводивших к
формированию и возвышению маршей, и регрессии, в течение которой море
спокойно, отложения на маршах постепенно обезвоживаются и обсыхают, но во
многих местах вода сохраняется и начинаются процессы торфообразования.
Конечно, процесс формирования маршей зависел от локальных особенностей
геологического строения, поэтому марши неравномерны, но общей
закономерностью является существование торфяных болот в промежутке между
маршами и материковой частью суши. В болота стекает вода с материка (с
так называемых песчаных грунтов), и они питают многие реки, текущие в
море. Наносные береговые валы этих рек являлись естественными проходами
сквозь болота с материка на марши как для людей, так и для скота.
Примерно в 700 г. до н. э. период трансгрессии перешел в период регрессии
и на маршах возникли тучные, хотя и переувлажненные солоноватые луга [3,
398].
4.2. Климат
Климат всего побережья морской, мягкий. В его западной части
среднегодовая температура +10°С, а января +3°С; дождливых дней — не менее
половины в году. Среднегодовое количество осадков 700 мм. В среднем три
часа ежедневно идет дождь. Небо часто затянуто облаками, поэтому считают
среднегодовое количество солнечных часов, а не дней: их около 1600. Такие
климатические условия в сочетании с плодородием почв чрезвычайно
благоприятны для сельского хозяйства, но повышенная влажность, а местами
заболоченность долгое время делали земледелие невозможным.
Сила ветра быстро уменьшается от побережья вглубь страны — соответственно
в среднем за год 30 и 13 м/сек, но и последней вполне достаточно для
работы бесчисленных ветряков, откачивающих круглые сутки воду. Однако
бывают и туманы, при которых преобладают штили и южные ветры [1, 22—27].
4.3. Поверхностные и грунтовые воды
Реки Нидерландов очень полноводны. Годовой сток достигает 110 млрд м3.
Сток грунтовых вод составляет половину поверхностного. Особое место
занимает Рейн, на долю которого приходится 70 млрд м3 годового стока. Для
нижнего течения Рейна характерен приатлантический тип режима с зимним
максимумом стока, когда уровень достигает 13 м от ординара. Сталкиваясь с
морской приливной волной, рейнские воды выходят из берегов, разрушая
плотины вдоль берегов от моря далеко вглубь страны. Такие наводнения
часты, но бывают катастрофические наводнения, если штормовой нагонный
ветер совпадает с высоким приливом, а уровень воды в Рейне повышен из-за
обильных дождей.
Обильные осадки и их равномерное годовое распределение, в сумме
превышающие испарения, теплая бесснежная зима приводят к постоянному и
повсеместному подпитыванию грунтовых вод. Помимо климатических условий в
Нидерландах важную роль играет напорное подпитывание в тех местах,
которые находятся ниже уровня моря. Почти повсеместно на глубине от 1 до
15 м залегает мощный водопроницаемый песчаный горизонт, обеспечивающий
интенсивный напорный приток воды сквозь грунт [1, 28—33].
4.4. Грунты. Торфяники
Плодородие лессов и низкое плодородие песчаных грунтов вряд ли требуют
комментариев. Более важно знать особенности торфяников (столь
распространенных в Нижних странах), обнаруживающиеся при их использовании
человеком.
После осушения болота прекращается жизнедеятельность растений-
торфообразователей, происходят осадка торфа и его консолидация
(уплотнение) в результате удаления гравитационной воды. Начинается
процесс активного биохимического разложения органогенной массы до
углекислоты, воды и нитратов. Биохимическая сработка торфа приобретает
направленный характер. Ее темпы обусловлены тремя факторами: глубиной
залегания грунтовых вод, характером сельскохозяйственного использования
почв и климатическими условиями региона.
Особенно разрушительными оказываются применение самотечного осушения и
использование дренированных торфяных почв для размещения пропашных
культур. В этом случае разложение торфа протекает весьма интенсивно — до
2—3 см/год, поэтому за столетие уровень грунта понижается на 2—3 м.
Реальные темпы сработки торфа оказываются еще более высокими, так как
культура пропашных на торфяных почвах при самотечном осушении обычно
сопровождается ветровой эрозией, а также поверхностными и глубинными
пожарами.
Правда, в Нидерландах всегда был фактор, который смягчал сработку торфа.
Осушение торфяников проходило в таких условиях, при которых уровень
грунтовых вод был достаточно высоким и капиллярная кайма грунтовых вод не
отрывалась от нижних слоев торфа.
К тому же в Нидерландах при использовании торфяных почв применяли так
называемую голландскую культуру, которая была эффективна при условии, что
осушительные каналы подходили к городам. По каналам торф привозили в
города для использования в качестве топлива, а из городов отходы
транспортировали для компостирования в места выемки торфа.
Если торфяной грунт используется не для возделывания пропашных культур, а
для пастбищ, биохимическая сработка торфа достигает 0,5—1,0 см в год [4,
332—335].
Польдерные (см. ниже) осушительные системы по сравнению с самотечными
обеспечивают понижение базиса эрозии, но не останавливают биохимическую
сработку торфа в верхних слоях грунта.
На торфяниках для лугов и пастбищ нужна наименьшая глубина осушительных
канав или каналов (всего 0,8—1,0 м) по сравнению с полями (1,0—1,2 м) или
садами (1,2—1,4 м) [4, 268—272].
Рельеф, климат, почвы и воды — эта та среда, к которой веками
приспосабливался человек и которая определяла деятельность людей,
формировавшую их сознание и культуру.
Глава 5. Предыстория
Предыстория Нидерландов тесно переплетена с предысторией всей Западной и
Северной Европы. Это связано с географическим положением района. Вся
территория, кроме плодородного Лимбурга, была не слишком привлекательной,
с точки зрения поселенцев. Основную часть территории составляли густые
леса на Арденнах, песчаные почвы и марши, постоянно находившиеся под
угрозой катастрофических наводнений. Местность была бедна минеральным
сырьем: ни меди, ни олова, ни серебра, ни янтаря — ничего такого, что
было известно людям, жившим до нашей эры. Впрочем, железо стало
добываться где-то с VIII—IV вв. до н. э., а уголь — лишь начиная со
Средних веков. Развитие района началось в Средних веках, а в
предысторический период ничего подобного не было.
Однако на этом клочке земли остались отчетливые следы многих культур.
Нижние страны находились на западной оконечности большой балтийской
равнины, по которой пролегали миграционные пути многих народов. Они
располагались в дельте крупнейших рек Западной Европы — Рейна и Мааса, а
с запада к их территории прилегала дельта Шельды. По рекам проходила
часть миграционных путей. Сообщение с Британскими островами по морю было
обычным делом.
Нижние страны — это перекресток дорог Запад—Восток и Север—Юг. На этой
территории даже в предысторические времена концентрировалась информация о
всей Европе, которую несли мигранты, торговцы и т. д. [5, 13—15].
5.1. Заселение лёссов и валов
Самые первые стойбища охотников в Нижних странах существовали уже около
250 тыс. лет назад. Но ледниковые периоды не позволили людям остаться
здесь надолго. Полагают, что многочисленные стойбища людей возникли в
этом районе 13 тыс. лет назад, в конце палеолита. 10 тыс. лет назад
началось потепление климата, и на территории Нижних стран стали
расселяться охотники и собиратели. В пищу шли мясо животных, рыба, плоды,
семена, грибы, мед и пр.
Жизнь охотников (постоянное скитание по изведанной территории) определяла
социальную организацию. Группа охотников, составлявших стойбище, и
названная исследователями бандом, насчитывала обычно 15—20 человек и
состояла из 1—8 семей. Они совместно использовали определенную
территорию, добывая жизненные средства, необходимые для выживания. Между
такими группами должны были существовать связи, которые позволяли
образовывать брачные пары для воспроизводства населения. У каждой группы
должно было быть столько связей, сколько необходимо для обеспечения
контактов между, как минимум, 175 индивидами. Это число обеспечивало, по
оценкам антропологов, воспроизводство людей. На самом деле такие
объединения бандов состояли из 200—500 человек, т. е. достигался
компромисс между двумя противоречивыми тенденциями: с одной стороны, чем
больше территория для охоты, тем легче охотнику, но дальше до соседнего
банда и труднее образование брачных пар; с другой стороны, чем больше
людей в объединении бандов, тем выше плотность населения и труднее
добывать средства для жизни.
Территория обитания людей, говорящих на одном диалекте, называется
«социальная территория». Охотники, использовавшие один и тот же тип
кремниевых наконечников стрел, обитали на полосе Северо-Западно-
Европейской низменности, простиравшейся от низовий Мааса до устья Одера.
На этой огромной площади в 120 тыс. км2 могло проживать и добывать
пропитание не более 1200 человек с учетом субарктических условий
существования того времени [3, 191—211].
Следы самых ранних земледельцев в Нижних странах, которые удалось
обнаружить, датируются примерно 5300 г. до н. э. Они обитали в лессовой
зоне Рейна и Южного Лимбурга. Спустя некоторое время земледельцы
появились в Бельгийском Лимбурге. Из-за специфичного лентообразного
орнамента на гончарных изделиях их назвали лентгончарами. Их предки жили
четыре поколения назад в Средней Европе. Жилось им там достаточно
спокойно, и их количество стало быстро возрастать. Однако из-за
возникшего напряжения с обеспечением жизненно необходимыми средствами
часть населения откололась и эмигрировала с насиженных мест. Эти
колонисты, пройдя около тысячи километров, остановились на лессовом
плато, принеся с собой навыки земледелия. Крестьяне поддерживали контакты
с охотниками из близлежащих мест и обменивались с ними разными
предметами, но обмена со всеми частями Нижних стран не было. И только
спустя две тысячи лет после этого первые земледельцы осели в средней и
западной частях Нидерландов. При этом люди не отказывались от охоты и
собирательства, но дополняли свой достаток земледелием и скотоводством.
Если рассматривать только крестьян, поселившихся на лессе приблизительно
в 5300 г. до н. э., то они адаптировали агротехнические приемы,
заимствованные их предками на Ближнем Востоке и освоенные в Средней и
Восточной Европе, к климатическим и почвенным условиям устья Рейна. При
этом им приходилось вырубать липовые леса, а не хозяйствовать в привычной
степи, строить деревянные постройки вместо домов из известняка, терпеть
более дождливый климат и отдавать предпочтение в животноводстве крупному
рогатому скоту и свиньям, вместо привычных овец и коз. Поголовье в стаде
животных первой и второй групп зависело от ландшафта: овцы и козы
переносят стужу на открытых местах, а коровы и свиньи — нет.
Расположение поселений характеризовалось двумя условиями: наличием
плодородной почвы и близостью водоемов, т. е. на границах лессовых плато,
вблизи ручьев и рек. Плодородная почва, а не охотничьи угодья определяли
места поселений. На лессе у воды почва была всегда влажной, и все пышно
росло. Поэтому леса вырубались ради пашни.
Лентгончары культивировали горох, чечевицу, лен, мак. При раскопках
обнаружены также яичный белок, растительное масло и животный жир. На
земледельческую активность указывают кремниевые серпы и жернова. Был
обнаружен также силос с содержавшимся в нем зерном. Охота, рыболовство и
собирательство занимали скромное место — вероятно, менее 10% мяса
добывалось охотой. Главным источником белка было животноводство, в
котором доминировал крупный рогатый скот.
Старейший плуг в Северо-Западной Европе датируется примерно 3500 г. до н.
э. Плуг тянула упряжка быков. Но первобытный плуг не переворачивал
земляной пласт. Он появился на Ближнем Востоке и использовался в
Восточной Европе, где влажность земли была низкой, и ее надо было
сохранять. По существу, земля лущилась, а не вспахивалась. Тягловыми
животными в Нижних странах были быки, начиная с IV тысячелетия до н. э.
Наглядным свидетельством использования бычьих упряжек и плуга является
гравюра на камне, найденная в Южной Швеции и относящаяся к бронзовому
веку. Первые свидетельства о верховых, но не тягловых лошадях в Северо-
Западной Европе относятся приблизительно к 3000 г. до н. э.
Производство овечьей шерсти было важным видом деятельности. Древнейший
обнаруженный образец шерстяной ткани в Европе относится к III тысячелетию
до н. э. Ранее, по-видимому, использовались лишь кожа и лен. Наконец,
важной отраслью хозяйства стало молочное животноводство.
На стыках областей проживания охотников и земледельцев первые видели, что
последние при тех же затратах труда имеют больше полезных продуктов, и
перенимали новый для них образ жизни, но селективно, так, чтобы с
максимальной пользой применять свои навыки. В III—IV тысячелетиях до н.
э. на одном квадратном километре могли прокормиться 50 крестьян, но всего
лишь один охотник или собиратель [3, 213—225].
5.2. Заселение песчаных грунтов
Приблизительно в 3500 г. до н. э. в Нижние страны пришли новые колонисты,
на этот раз из Северной Германии и Южной Скандинавии. Обосновавшись в
средней и северо-восточной частях Нидерландов, они занимали менее
плодородные песчаные почвы, но благодаря плугу могли использовать большие
площади и обеспечивать относительно большое население жизненными
средствами.
В северо-восточной части Нидерландов открытые места, которые
первоначально принимались за пастбища, оказались полями, которые
существовали в предыдущие века. Процессы исчезновения лесов и снижения
плодородия почв начались на Дрентском плато еще в период неолита на тех
полях, которые располагались на вересковых пустошах, подстилавшихся
торфяниками [3, 224—233].
Исконное положение крестьян, при котором производился некоторый избыток
продуктов, шедший на обмен для приобретения неместных товаров, стало
меняться приблизительно с 2100 г. до н. э. с началом использования
бронзовых предметов. Бронза стала использоваться в качестве материала,
заменявшего камень и кость, но была дорогой и редкой, так как
месторождений сырья — меди и олова — в Нидерландах нет. Поэтому бронза
стала выполнять функцию средства накопления, что привело к началу
процесса расслоения людей по уровням достатка. Даже изделия из железа,
ставшие обычными на территории Нидерландов, сырье для которых было
местным, длительное время из-за высокой температуры выплавки относились к
числу престижных предметов.
Бронза появилась на территории Нидерландов после 2—3-векового периода
господства медных предметов. Медь добывалась в Уэльсе и Австрии, а олово
— в Корнуолле. На территорию Нидерландов поступала ирландская бронза,
встречалась шотландская, испанская, южно-французская бронза. При
раскопках были найдены бронзовые застежки для одежды, вязальные спицы,
оружие, шлемы, латы. Железо использовалось взамен бронзы для изготовления
рабочих инструментов и оружия: серпы, мечи, наконечники копий. Из железа
впервые стали делать удила для лошадей и острия плугов. Добыча железа
началась на территории Бельгии, где располагались богатые руды (гематит,
лимонит и т. д.). Извлечение железа было примитивным, и шлаки содержали
до 40% железа. Однако руды перерабатывалось много, и только в одном из
мест провинции Намур скопилось 7 тыс. куб. ярдов шлака общей массой 13,5
тыс. т [5, 145]. Бронза тоже использовалась наряду с железом, но более
всего для ювелирных изделий. Впрочем, ювелирные изделия и предметы
туалета изготавливались и из железа. Однако археологические раскопки
показали, что мест для выплавки железа, несмотря на наличие сырья, в
Нидерландах было мало. Существовали не только местные, но и внешние
источники и бронзовых, и железных предметов, например, в Австрии, Южной
Германии, Южных Альпах, Северной Италии. Правда, в Северных Нидерландах
было обнаружено мало предметов, свидетельствовавших о торговле на большие
расстояния в те времена. Поступали эти изделия за счет меновой торговли.
На местном уровне они перераспределялись в виде подарков родственникам
или при церемониальных актах.
Главным товаром, шедшим на обмен, из известных ныне была на территории
Нидерландов морская соль, которую получали выпариванием на южном
побережье у устья Рейна, т. е. в местах, наиболее близких к местам
меновой торговли с Британскими островами и вверх по Рейну. Соль была
нужна для консервирования продуктов питания. Конечно, на обмен шли
продукты земледелия и животноводства, трудоемкость производства которых
из-за особого плодородия лесса могла быть ниже, чем в прилегающих
районах.
5.3. Крестьянское хозяйство
Многочисленные следы полей железного периода были обнаружены на песчаных
почвах — главным образом благодаря аэрофотосъемке — в Дренте, Гронингене
и Гулдере. Они занимают участки в 100—150 акров, разделенные сетью низких
земляных валов на неправильные полоски по 4—10 акров. То, что эти места
были действительно полями, доказано по следам плугов и по агрономическим
анализам почвы. Происхождение этих земляных валов объяснено тем фактом,
что крестьяне в определенный момент сняли неплодородный верхний слой
почвы и сложили его по краям своих полей. В других местах тот же период
или позже для разделения полей были использованы дренажные канавы, и
одновременно плодородная почва из этих канав распределялась по
поверхности полей [5, 145].
Доисторическое крестьянское хозяйство состояло из дома, сарая и изгороди,
которая удерживала коров внутри участка. Крестьянская семья жила под
одной крышей с домашним скотом, причем для жилья отводилась наименьшая
часть помещения. Обычная длина здания была 18 м, а ширина от 4 до 6 м
(встречались дома и 65 м длиной). В доме было 20—30 коров. Доминировал
крупный рогатый скот; овцы, козы, свиньи и лошади были побочной ветвью
хозяйства, причем их роль убывала в приведенном порядке. Например,
лошади, использовавшиеся лишь для охоты, были исключительно в зажиточных
хозяйствах. В качестве тяглового скота использовались быки. В маленьких
строениях на дворе хранились запасы питания и семян, а также корм на всю
зиму.
Зерно всегда было важнейшим злаком в растениеводстве. При неблагоприятных
обстоятельствах вместо полеводства занимались ткачеством или
оконтуриванием участков. Последнее было распространено на низлежащих
землях, например, в Западной Фрисландии. Там участок обозначался рвом,
который был нужен для осушения полей, да и дерева или камней для заборов
было мало. На вышележащих землях в восточной и северо-восточной частях
Нидерландов контуры ранних участков видны до сих пор. До нашей эры был
известен один тип землеустройства — кельтские поля. Название «кельтские
поля» понимается не как ограниченный региональный феномен, несмотря на
обманчивое название. Кельтские поля обнаружены главным образом вне
областей обитания кельтов. Этот феномен принадлежит Северо-Западной
Европе, включая Великобританию, и датируется железным веком. Удлиненный
участок шириной около 35 м вначале ограждался посредством забора из
прутьев, чтобы не допускать диких зверей и коров и держать коров внутри
участка после жатвы, использовать землю в качестве пастбища и
одновременно унавоживать участок. По краям дренажных рвов оставлялись
полоски земли шириной 4—5 м, на которые десятилетиями и даже столетиями
выбрасывались сорняки, корни и другой мусор. В конце удлиненного участка
выделялась часть приблизительно 30х30 м2 для временного пребывания
крестьянского хозяйства. Каждая семья имела несколько полей, что
позволяло чередовать обработку земли и пара, вносить удобрения и
использовать севообороты. Это сохраняло плодородие почв и позволяло
пользоваться полями длительное время. Все это приводило к более высокой
плотности жителей, которая, впрочем, в рассматриваемой местности не
превышала 12—15 человек на 1 км2. Землевладения, разбитые на множество
участков, возникли не в силу сложного рельефа, а на совершенно плоской
местности; например, в железном периоде на торфяниках западной части
Нидерландов существовали такие крестьянские хозяйства. Соответственно не
было больших поселений: деревня на 50 дворов была редким исключением [3,
237—254]. Все это описание приведено здесь для того, чтобы показать, что
никогда на территории Нидерландов не было подсечно-огневого земледелия,
характерного для германской марки.
Предельно важным фактом археологии является отсутствие всяких следов
какого-либо места, которое выполняло бы функцию экономического центра, и
военных гарнизонов, предназначавшихся для обороны или нападения. Не было
никакого административного подчинения в отношениях между поселениями.
Такой была ситуация в низинной Бельгии, Нидерландах и Северо-Западной
Германии приблизительно в 200 г. до н. э. В конце железного периода
произошли изменения: на территории северной части Нидерландов появились
дифференциация (внутри общины возникает разделение труда) и стратификация
населения (расслоение общества на группы в соответствии с их
имущественным положением и влиянием). Отсутствие воинских гарнизонов
означало, что защита осуществлялась ополчением, а значит (тем более в
отсутствии администрации), никто не мог воспользоваться военной силой для
угнетения соплеменников [3, 255]. Это создавало предпосылки для
формирования особой культуры свободных людей.
Глава 6. Заселение маршей
Когда марши были еще не заселены, крестьяне на прилегавшей к болотам
перенаселенной суше страдали из-за ветровой эрозии. Естественно, тучные
пастбища маршей со временем крестьяне стали использовать для своих нужд.
Сначала стада коров перегонялись вдоль рек с песчаных грунтов на сухие
марши на летний период. Приблизительно с 500 г. до н. э. крестьяне стали
переселяться с песчаных грунтов на берега рек (точнее, береговые валы) на
территории маршей. Жители маршей поддерживали тесные контакты с
крестьянами, оставшимися на песчаных грунтах, что имело важные социальные
последствия. Дело в том, что на маршах земледелие оказалось рискованным,
животноводство же развивалось прекрасно. Это привело к специализации
производства и меновой торговле, формировавшим сознание и культуру в
большей мере жителей маршей, чем жителей песчаных грунтов, так как у
последних было типичное для тех времен натуральное хозяйство [3, 339].
Еще одно немаловажное следствие состояло в том, что в рационе питания
жителей маршей было много белка, что было существенно для
физиологического развития людей. Наконец, ограниченные возможности
заставляли жителей маршей быть очень пытливыми. С годами в результате
экспериментов обнаружилось, что некоторые сельскохозяйственные культуры
все же могут давать хорошие урожаи на маршах — это лен, вика, ячмень,
овес, но те же самые почвы оказались неподходящими для пшеницы или проса.
На торфяниках существовали участки, пригодные для овощеводства, — бугры
вдоль стариц рек и береговые валы вдоль протоков, но их площадь была
слишком мала, чтобы производить достаточное количество продуктов питания.
Таким образом, колонисты на маршах зависели от внешнего мира не только в
смысле строительного леса, топлива, камня или металла, но и в смысле
хлеба. Продукты земледелия доставались им в обмен на сыр и кожи [3, 255].
6.1. Терпы
Однако самой главной проблемой жителей маршей были жестокие наводнения,
особенно частые в периоды трансгрессии моря, отмеченные в 350—300 гг. до
н. э., 250—500 гг. н. э. и 800—900 гг. Первоначально люди селились на
первозданных маршах, как таковых, но вскоре для защиты от наводнений себя
и своего хозяйства они стали строить искусственные насыпные холмы и
располагать на их вершинах свои дома и хозяйственные постройки. Эти
холмы, называемые терпами, тянутся от Северной Голландии до Юго-Западной
Дании [6, 10]. Строго говоря, слово «terp» на фризском языке означает
«поселение, деревня», а сам холм имеет другое название — «wierde», но
«terp» во Фрисландии не существовал без «wierde». В X—XI вв. фризы
соорудили земляные плотины вокруг всей своей территории, и первоначальное
значение терпов отпало, но влияние терпов на формирование особой
терпеновой культуры людей было до Х в. огромным, сохранилось оно и
впоследствии, так как на основе терпеновой культуры развилась
североморская культура.
Терпы были распределены по маршам неравномерно. Они жались к источникам
пресной воды и водным путям сообщения — озерам, рекам, протокам [3, 395—
397]. Активность моря заставляла одну часть жителей покидать марши, а
другую — наращивать терпы. Но в периоды регрессии возникали новые терпы,
не говоря о заселении покинутых. Поэтому до того времени, когда марши
стали защищать плотинами и шлюзами, сформировались четыре поколения
терпов.
Периоды трансгрессии моря длились от полувека и более, и наводнения не
были непрерывными, поэтому люди успевали нарастить терпы. Твердо
установлено, что все терпы сразу никогда не покидались людьми.
Преемственность жизни и терпеновой культуры сохранялась непрерывно.
Терпы были индивидуальные и деревенские. Самый большой имел площадь 10 га
и высоту 5 м. Первоначально заселялись самые высокие части маршей. Они
привлекали к себе наибольшее количество крестьян, которые селились
относительно близко друг к другу из-за ограниченной площади таких
привлекательных мест. Это были бестерповые, так называемые флак (vlak)-
поселения. Первая же трансгрессия заставила каждого из крестьян
подгребать под себя землю, создавая индивидуальный терп. В дальнейшем
терпы в таких скоплениях были соединены валами, а еще позже все
пространство внутри территории, обнесенной валами, было засыпано землей.
Получался терп с круглой или овальной площадкой наверху. На деревенском
терпе дома располагались по кругу жилой частью внутрь, а стойла — по
краям, которые были наклонными от центра терпа, чтобы отходы от животных
стекали за пределы терпа. В центре терпа был пруд с пресной водой, по-
видимому, на случай пожара, а в каждом доме — колодец. Хотя марши были
засолены, недостатка в пресной грунтовой воде не было [3, 399].
Судя по глиняной посуде, приблизительно в 50 г. до н. э. в эти края
пришли новые люди и протофризский период закончился. С тех времен и до
наших дней сохранился тип жилых домов, в которых жилая часть и коровник
находятся под одной крышей. В отсеках на две коровы животные стоят
головой к внешней стене. Так было в давние времена, так есть и сейчас,
что свидетельствует о стойкости культурных традиций [5, 155].
Любопытно, что в тот период, когда стали возводиться терпы, т. е.
приблизительно в 300—350 гг. до н. э., территория современных провинций
Утрехта и Южной Голландии была почти не заселена [5, 149]. Жители терпов,
возведенных на маршах от Эйссела до Везера, получили изначально общее
этническое название «фризы». Будучи выходцами из германских племен, они
сильно отличались от них. Обычная германская марка занималась в те
времена переложным подсечно-огневым земледелием, которое было невозможно
на маршах из-за отсутствия лесов и часто происходивших морских
наводнений. Жизнь на индивидуальных терпах, индивидуальное владение
скотом при обилии пастбищ создали предпосылки для формирования особой
терпеновой культуры, отличавшейся крайним индивидуализмом.
К востоку от реки Везер на маршах жили саксы, чья культура была очень
близка к культуре фризов [6, 53], а на территории нынешней земли ФРГ
Шлезвиг-Гольштейн — англы, наконец, к северу от англов на Ютландском
полуострове — юты. Эта полоса маршей стала колыбелью североморской,
исходно терпеновой культуры.
Глава 7. Романский период
С I в. до н. э. и до начала V в. н. э. Северо-Западная Европа развивалась
под воздействием культуры Римской империи, быстро романизируясь. На
территории Нидерландов этот процесс проходил к югу от нижней части русла
Рейна. Племена, жившие к северу от Рейна, хотя и испытали влияние римской
культуры, но все же их экономическое, социальное, политическое развитие
пошло в ином направлении.
С I в. до н. э. в западной части Европы очень важное влияние на
направление развития оказывала система общественных отношений,
называвшаяся патронажем. Суть ее состояла в том, что наиболее зажиточные
люди оказывали покровительство и снабжали товарами тех, кто брал на себя
обязательство служить патрону, в том числе и в его военных формированиях.
Последние назывались клиентелой патрона. Преданность патрону была важной
частью системы, но переход от одного патрона к другому не исключался.
Довольно часто было так, что клиент был патроном по отношению к другому
человеку, однако не все население было вовлечено в систему патронажа. В
конце железного периода отношения «патрон — клиентела» в значительной
мере обеспечивали вертикальную интеграцию кельтских племен и родов. Через
клиентелу осуществлялось влияние на принятие решений родом или племенем,
а поэтому, чем больше была клиентела, тем выше было социальное положение
патрона в роде или племени. По горизонтали группы и лица были связаны в
союзы соглашениями об эквивалентности, соответствовавшими размерам
клиентел, а значит, власти лидера. Система патронажа и союзов патронов
возникла в кельтских племенах, начиная со II в. до н. э., и была перенята
от римлян в силу контактов с ними.
Создание и поддержание системы патронажа и союзов требовали постоянных
раздач имущества, которое добывалось внешней торговлей, монополизацией
внутренней торговли, грабежами, присвоением военной добычи и платежами
клиентов. Патроны перераспределяли продукты, поступавшие от клиентов-
аграриев, другим клиентам, например, торговцам, ставя их в зависимость от
патронов. Крестьяне, сильно зависевшие от погоды, влиявшей на урожай,
становились клиентами в первую очередь. Патронам не удавалось поставить в
зависимость только тех из них, которые трудились на особо плодородных
землях, каковыми были в основной своей массе почвы на территории
Нидерландов. Поэтому на территории Нидерландов к началу новой эры
патронажная система была развита гораздо слабее, чем у кельтов, а поэтому
клиентелы были малочисленные, слабые, отношения внутри общин и родов
более равноправные. Таким общественным отношениям способствовало также
местоположение Нидерландов — в стороне от римского влияния,
изолированность местожительства болотами. Хотя территория Нидерландов и
лежала в непосредственной близости от торговых путей, сами торговые пути
не проходили через эту территорию, что тоже предотвращало романизацию
племен.
Германские племена к востоку от Эльбы повторили путь развития кельтов
посредством патронажной системы, но с отставанием по времени на три века
[3, 267—269].
7.1. Покорение Галлии
В середине I в. до н. э. римские владения поглотили кельтские территории
в Галлии. Юлий Цезарь, в 54 г. до н. э. возглавлявший римскую провинцию
на территории нынешнего Прованса на юго-востоке Франции, за один год с
отрядом в 25 тыс. воинов завладел почти всеми кельтскими землями вплоть
до средненидерландского речного района. Легкость завоевания объяснялась
тем, что патроны кельтских общин на основе заключенных с Цезарем
договоров стали клиентами Цезаря. Подчинить племена, жившие между Рейном
и Везером, не удалось из-за недоразвитости патронажной системы в этой
части Северо-Западной Европы. Конечно, сказались и преграды на пути войск
(болота, густые леса). В последующие десятилетия спонтанные и
организованные римлянами миграции племен по южному берегу низовья Рейна
на подконтрольной римлянам территории стали одним из важнейших явлений в
развитии юга территории Нидерландов.
Военные стычки с германскими племенами заставили императора Августа
отбросить все договоры и ввести в 16 г. прямое правление римской
администрации. Все покоренные кельтские территории были поделены на три
части, и в северную часть были включены север современной Франции,
Бельгия и маленькая часть Нидерландов, лежавшая к югу от низовья Рейна.
Были образованы 5—6 военных баз, где находились легионы, созданы
вспомогательные кельтские войска. Римские армии проникали на территорию
Нидерландов по правобережным притокам Рейна и через устья рек Эмса,
Везера и Эльбы. Еще в 9 г. племена на всей этой территории были
подчинены, обложены данью, все рынки были взяты под контроль, но держать
там войска было невозможно из-за болот и наводнений, поэтому их отводили
на южный берег Рейна. До 47 г. римляне периодически завоевывали фризов и
уходили, пока, наконец, эти попытки не были оставлены императором
Клавдием, и отношения с фризами стали регулироваться на основе
патронажной системы и союзнических отношений.
В I в. система оборонных сооружений римлян вдоль Рейна претерпела
существенные изменения. Из-за вражды претендентов на императорский трон в
68 г. в Риме разразилась война. Часть легионов была отозвана в Рим, а для
охраны границы стали использоваться наемники с Пиренейского полуострова,
Британских островов и из числа придунайских народов. Только в низовьях
Рейна несли службу 23 когорты этих наемников и 4 легиона римлян, что в
сумме составило 40 тыс. бойцов.
Привычные общественные структуры, существовавшие у местных племен до
римлян, были использованы для формирования римской администрации. Основой
административного деления был сивитас (civitas), так Цезарем были названы
племя и территория, им занимаемые. Исчезло представление о роде.
Сохранившееся название рода «пагус» стало означать лишь территориальную
единицу. Административная реформа началась с Галлии и была повсюду
завершена к концу I в. н. э. На территории Нидерландов в пограничных
сивитасах оказались батавы и каненефаты. Восстание батавов 69—70 гг. было
направлено против разрушения автохтонной социальной структуры и стало
ярким примером конфликта культур.
Повседневная администрация сивитаса была в руках магистратколлегии,
которая избиралась сенатом, что повторяло местный обычай руководства
советом знатью. Магистратколлегия составлялась из видной аристократии
различных родов. Таким образом, властное положение традиционной родовой
аристократии приняло романизированную форму и поменяло содержание:
родовая аристократия стала служить пришельцам. Продвинуться по службе
можно было на военном поприще. С начала II в. крупные землевладения стали
присваиваться административными коллегиями, что быстро увеличило число
клиентов родовой знати, выступавшей в роли патронов [3, 270—274].
7.2. Распад империи
В конце II в. отчетливо проявилась опасная для Рима тенденция: римляне
стали избегать военной службы. Поэтому приходилось привлекать наемников
во вспомогательные войска из числа членов союзных племен. Например,
несколько кавалерийских подразделений фризов служило в Британии и
охраняло стену Адриана в Северной Англии [3, 323].
Взаимодействие с Римской империей на протяжении многих поколений ускорило
социальное расслоение фризов и эльбских германцев. Хотя и в меньшей
степени и позже, но утвердились патронаж-клиентельские отношения.
Романизация жителей маршей выражалась также в том, что они, будучи на
службе у римлян, изучали военную тактику, вооружения и распространяли
некоторую часть богатств на территориях своего традиционного обитания. С
начала III в. племена, жившие между Рейном и Везером, все чаще вторгались
в богатую Галлию, перезаключая с римлянами договора. В то время на запад
хлынули племена, жившие у Балтийского моря. Союзные прирейнские племена
стали искать защиту у своего патрона, Рима, но тщетно. Легионы отзывались
в Рим, где бушевала гражданская война: в период 235—285 гг. сменилось 50
императоров. К тому же разразилась эпидемия чумы, приблизительно в 270 г.
защита границы в низовьях Рейна перестала существовать, и германские
племена с территории Нидерландов вторглись в пределы империи, разрушая
все римское на своем пути.
Приблизительно в 300 г. император Диоклетиан и его преемники заключили
договора с мятежниками, и тогда впервые появилось упоминание о франках,
которые, по договору, должны были защищать северные границы империи. Была
изменена система оборонных сооружений. Смысл всех этих перемен сводился к
одному — сделать армию дешевле.
Западная часть территории Нидерландов в конце III в. была пуста и не
только потому, что из-за войн население ушло в глубь империи, но также и
из-за наступления моря на сушу — это было началом периода трансгрессии
моря. На южном берегу, там, где раньше жили батавы, расположились
салические франки. В 341 г. они заключили договор с римлянами, став
федератами римлян. После 350 г. франки занимали уже всю территорию
батавов. Тем самым римляне на некоторое время обезопасили жизненно важные
связи с Британскими островами, которые были поставщиками зерна.
В 402 г. римские войска со всей границы по Рейну были отозваны в Рим.
Франки остались предоставленными сами себе, территория Нидерландов в V в.
потеряла свое значение для Рима, Британские острова обособились и исчезли
на несколько веков из исторических источников [3, 274—276].
7.3. Социально-экономическое развитие Нижних стран
Марши на западе Нидерландов во II в. н. э. были покинуты людьми из-за
избыточного переувлажнения. Марши на севере Нидерландов тоже опустели,
хотя на самых больших терпах жизнь продолжалась. Конечно, на миграцию
населения маршей сказывались и контакты с Римской империей. В IV и V вв.
жители переселились на близлежащие песчаные места, большие их группы
искали приюта внутри Римской империи, а также, согласно историческим
источникам, искали добычу и новые торговые места [3, 278—279].
Сельское хозяйство и ремесла
К северу от устья Рейна, на песчаных грунтах, в течение II в. произошли
изменения: были ликвидированы кельтские поля и одновременно возникли
больших размеров и более тщательно структурированные поселения, в которых
земельные участки были огорожены, кроме того, проложены общественные
дороги, т. е. возросла степень организации поселений. Размеры
крестьянских хозяйств были более-менее одинаковы, что может
свидетельствовать об отсутствии или низкой дифференциации населения. Но в
III в. возникли и стали усиливаться различия между хозяйствами:
выделились более крупные и более мелкие из них. Возник также новый
феномен: селения, в которых жило несколько сотен человек. По-видимому,
это были укрепленные места, откуда местная элита контролировала целый
район. Впрочем, в другом поселении III—IV вв. с несколькими сотнями
жителей были сосредоточены получение и обработка железа.
В первые века романское присутствие существенно не изменило сельское
хозяйство на территории Нидерландов. До конца II в. остались кельтские
поля. Земля обрабатывалась упряжками быков. С начала новой эры стал
использоваться плуг, переворачивавший землю. Возделывались ячмень,
бобовые, лен. Разводились овцы, козы, свиньи, крупный рогатый скот как
тягловая сила для полевых работ, а также для заготовки мяса и шкур,
шерсти, рогов. В районах земледелия существовало ремесло: ткачество,
изготовление одежды, обработка железа для местных и региональных нужд.
Уже с конца бронзового века к северу от Рейна железная руда добывалась из
донных осадков ручьев и из отложений в плейстоценовых песках на плато
Велюве и около города Неймегена. Железо выплавлялось в маленьких
самодельных печах [3, 279—292].
Торговля
В конце железного периода и в начале романского периода существовали
региональные места обмена излишков продукции земледелия, полученных на
сухих песчаных почвах, на животноводческую продукцию, поступавшую из
районов торфяников и глинистых почв. Обмен оставался до начала романской
эпохи ограниченным конкретной местностью.
Хотя римляне с самого начала создали многочисленные виллы (организации,
обязанные производить продукты питания для войск и администрации), их
продукции было недостаточно, и жители окрестных мест стали предлагать
излишки своего производства, что повлияло на стабилизацию рынка. Рынок
повлек за собой интенсификацию использования почв, рост применения галло-
романской земледельческой техники. Знания римлян в области земледелия и
сельхозтехники в Галлии использовались весьма широко, проникали они и за
Рейн.
В пограничной зоне по Рейну существовали три традиционных формы обмена:
взаимный обмен, перераспределение (подарками, ритуальными акциями и т.
п.) и рыночный механизм. Римское присутствие имело важнейшее значение для
развития рыночной экономики. Была создана новая инфраструктура рынка. На
юге Нидерландов ради снабжения римских войск была создана система
наземных и водных путей (включая каналы), портов и складов. По-видимому,
в Домбурге, располагавшемся в устье Шельды, находился транспортный узел,
из которого совершались челночные рейсы на Британские острова, а также
отправлялись транспорты в Кельн и Бордо.
На территории Нидерландов торговля шла бойко из-за того, что на малой
территории существовали разные природные условия и дешевые водные
транспортные пути, в частности, плодородные глиноземы Северной Франции,
очень подходившие для производства пшеницы, торфяники и глины вдоль рек и
морского побережья Нидерландов, где процветало скотоводство, песчаные
грунты, пригодные для выращивания разных культур, наконец, полезные
минералы (железная руда) и горючее (торф).
И все же главным стимулом развития рыночной экономики была система
налогов, введенная римлянами. Налоги собирались частично натурой,
частично деньгами. Римляне принуждали местных жителей к тому, чтобы
товары местного производства или продукты питания продавались в военных
лагерях или на рынках городских центров. Важнейшее звено в рыночной
экономике составляли солдаты, которые должны были сами платить за свое
питание деньгами, полученными из государственной казны, пополнявшейся в
свою очередь налогами.
Самым важным товаром были продукты сельского хозяйства. По Роне и Рейну
из Средиземноморья привозили для солдат оливковое масло, вино и рыбный
соус. Зерно поступало из Галлии.
Транспорт находился в руках галлов, которые были объединены в шкиперские
и торговые гильдии. Они несли прямую ответственность под страхом смерти
перед императором и его представителями, хотя есть свидетельства того,
что работали они за свой личный счет. Они перевозили, кроме упомянутых
продуктов, строительные материалы, традиционные продукты местного
производства, а также ткани, специи.
Существовал также рынок услуг для нужд имперской армии: ремонт
снаряжения, транспортных средств, обработка металла, выдувка стекла,
гончарное дело, кладка кирпичных печей, добыча железа, меди, свинца и
цинка, изготовление базальтовых жерновов для помола зерна и т. д.
Таким образом, во время римского присутствия в низовье Рейна существовала
широкая романизированная зона однородной культуры населения. Особой
культурой отличались лишь народы приморской зоны севера Нижних стран [3,
292—299].
7.4. Положение в регионе на завершающем этапе римского господства
Производство продукции сельского хозяйства к юго-западу от Рейна
отставало от потребностей армии и администрации Римской империи. Начиная
приблизительно с конца II в. и определенно в III в. римляне вывозили
зерно даже с территории Нидерландов, несмотря на то, что, согласно
историческим источникам, зерновые были невысокого качества (высокой
влажности) и их было мало из-за низкой урожайности и истощения земли.
Традиционно в те времена проблема с хлебом решалась путем ограбления
соседних племен в ущерб стабильности в регионе. Еще в I в. писарь из
Толсума (на территории Франции) составил акт о покупке фризского крупного
рогатого скота. К югу от Рейна было слишком мало скота, чтобы покрыть
потребности армии в обуви, обмундировании и палатках. В 175 г. император
Аурелий запретил вывоз продуктов питания. Это поставило предводителей
германских племен, живших на правом берегу Рейна, в трудное положение. В
соответствии со старой германской традицией племена с последней четверти
II в. в больших масштабах прочесывали зажиточные и богатые пищей римские
и галльские районы, что облегчалось ослаблением защиты границы по Рейну
из-за внутриполитических проблем в Риме. Кроме того, предводители
германских племен в обмен на товары поставляли римлянам свое ополчение, в
котором была нужда из-за нехватки римских наемников.
Со второй половины II и в III в. начался подъем уровня Мирового океана,
что сократило посевные площади из-за подъема грунтовых вод на территории
Нидерландов.
Многие виллы на территории Галлии и собственно Римской империи были
покинуты. Но численность военных гарнизонов в IV в. была той же, что и во
II в., причем главным образом за счет германских кавалеристов, чьи лошади
требовали дополнительных поставок фуража.
Германские провинции Римской империи и Северная Галлия совсем не могли
справиться со снабжением армии, поэтому стал необходим подвоз зерна из
Британии через Рейн и Булонь-Кельн. Но транспорты с зерном не могли
пробиться из-за набегов грабителей.
К югу от Рейна поселились франки. Причем иногда франков принуждали
селиться в Галлии для возрождения опустевших сельскохозяйственных
районов. Это было большое демографическое и этническое переселение. Для
римлян же это было последним шансом наладить снабжение городов и армии.
В пограничных районах, отделявших римские владения от германского мира,
взаимодействовали три социокультурные системы. Римская система была
воплощена в сложном и развитом государстве. Система характеризовалась
высокой степенью централизации и специализации в экономическом,
административном управлении, военном деле и религиозной жизни, социальной
дифференциацией и иерархией, рыночной экономикой. Германские племена не
имели этих качеств, но кельтские сообщества обладали более сложной
организацией, чем германские: более централизованным общественным
управлением, социальной и экономической дифференциацией и специализацией.
Их хозяйство было способно производить некоторый избыток продуктов, в
отличие от германского, производившего только самое необходимое.
Римская империя проводила политику противопоставления племен друг другу,
но как ни велика была сила империи, ее никогда не было достаточно для
окончательного и удовлетворительного решения проблемы утверждения
господства Рима. Постоянно прибегая к прямой интервенции, империя
использовала разные формы политического влияния. Во-первых,
устанавливались отношения «патрон-клиентела» с теми предводителями
племен, которые были согласны сотрудничать с римской властью. Во-вторых,
не все племена или даже их отдельные роды попадали в одинаковое
положение. Римляне дифференцировали разные группы, отбирая те, которые
были в тот конкретный период и в нужном римлянам месте наиважнейшими. В-
третьих, в места постоянного проживания племен переселялись группы из
более развитых племен, и через эти группы проводилось имперское влияние
на местное население. Все это вместе взятое было осуществлением принципа
«разделяй и властвуй» (divide et impera) [3, 300—319].
7.5. Романизация германцев
Экспансия Римской империи внешне выглядела исключительно как захват, но в
глубине протекал очень важный процесс окультуривания местных племен. До
прямого захвата территории Нижних стран римляне установили патронажные
отношения с племенами, населявшими все прилегавшие германские территории.
Наиболее конкретным проявлением этих отношений было предоставление
германцами ополчений в качестве вспомогательных войск при дальнейших
завоеваниях римлян. Ополчения действовали под руководством своих лидеров
племен, выполняя общие с римскими легионами боевые задачи. К таким
племенам на территории Нижних стран относились фризы, батавы, каненефаты
и тюнгри. В ответ римляне одаривали предводителей племен предметами,
которые в глазах клиентов были престижными и тешили их тщеславие, для
римлян же были дешевыми пустышками, например, пожалования прав римского
гражданина или же дополнительные привилегии в виде освобождения от
налогов в обмен на военную службу.
Таким образом, на первоначальном этапе романизацией была затронута
мужская часть населения Нижних стран и только в военной сфере. О
романизации экономики и управления не могло быть и речи. Мужчины изучали
римскую технику боя, оружие, латинский язык и письменность.
Так было в период римской экспансии. Затем наступил период стабилизации,
к началу которого римляне создали вдоль южного берега Рейна цепь
пограничных сооружений и военных лагерей, в которых находились римские
легионы. Граница стала местом общения населения Нижних стран с кельтским
населением Римской империи, которое быстро романизировалось. Римская
культура диффундировала сквозь границу медленно, и различие степени
романизации кельтов Галлии и германцев Нижних стран со временем
возрастало.
К югу от границы экономическая и административная романизация
стимулировалась интеграцией местной аграрной системы и римской военной
организации: надо было кормить 20—30 тыс. римских легионеров и
чиновников. Вокруг военных укрепленных пунктов возникли поселения,
ставшие прообразом городов. В них были сосредоточены административные,
экономические и религиозные функции. Среди этих населенных пунктов были и
центры управления областями проживания отдельных племен. В этих центрах
располагались местные рынки. Предводители племен получали места
чиновников в местном управлении и проводили романскую внутреннюю
политику, а именно: будучи патронами по отношению к своим соплеменникам,
они направляли аграрную продукцию местного населения через рынки в
торговый оборот. Вспомогательные войска племен в период стабилизации были
организованы уже по римским принципам: воинские подразделения состояли из
500—1000 человек, были вооружены и постоянно расселены на месте римских
легионов. Именовались эти воинские отряды по названиям племен, из которых
рекрутировались солдаты для профессиональной воинской службы. Солдаты,
прослужившие во вспомогательных войсках 25 лет, могли получить римское
гражданство вместе с женой и детьми, и это несмотря на то, что официально
солдаты во время службы не имели права быть женатыми [3, 320—322].
Глава 8. Германская колонизация Британских островов
Колонизация Британских островов англосаксами была подготовлена Римской
империей, и важную роль в этом процессе сыграли фризы, приняв в нем
прямое участие.
8.1. Фризы. Восхождение
Фризы, располагаясь к устью Рейна ближе, чем саксы или англы, оказались в
очень выгодном положении для посреднической торговли. Кроме того, фризы
не раз давали отпор римлянам и заставили с собой считаться настолько, что
римлянам пришлось арендовать право рыбной ловли в водах Фрисландии.
Авторитет фризов как мореходов и купцов уже во II—III вв. был столь
высок, что Северное море называлось Фризским морем [7, 24—30].
Первые сведения о фризах от римлян зафиксированы в 12 г. до н. э., когда
римский полководец Друз переправился через Рейн, достиг устья Везера и,
попав в страну фризов, повелел населению сдавать бычьи шкуры для нужд
римской армии и выставлять вспомогательный корпус для римского войска.
Эти почти союзнические обязательства свидетельствуют о мирном захвате
Фризии, поэтому фризы сумели сохранить свои древние общественные
институты. Римляне ставили для надзора за фризами наместников, один из
которых был настолько жаден, что в 28 г. н. э. фризы распяли на крестах
сборщиков податей, а карательную экспедицию полностью уничтожили. Как
отметил Тацит, считавший фризов воинственным народом, это прославило
фризов среди германцев.
В 47 г. римляне силой покорили фризов, объявили земли фризов своей
собственностью, выстроили там форты для размещения военных сил и ввели
римские законы. Казалось бы, победа была полной, но недаром граница
Римской империи была установлена по Рейну, оставляя фризов за пределами
империи. По-видимому, у римлян не было уверенности в том, что им удастся
справиться с фризами. Фризам быстро удалось восстановить обычные формы
правления, они перестали платить дань, заняли земли на правом берегу
Рейна за пределами той территории, которую им отвели римляне. Римские
войска вновь потеснили фризов, но углубляться в их болотистую страну не
стали.
В 69—70 гг. фризы присоединились, наряду с канинефатами, хавками и
другими племенами, к восставшим батавам. Но из-за племенных междоусобиц
восстание было подавлено. С того времени и до середины II в. установились
мирные отношения римлян и фризов [7, 32—35].
«Фризы стали играть значительную посреднеческую роль в оживленных
торговых связях между Римом и так называемой Свободной Германией. Их суда
шли от Рейна вдоль побережья Северного моря, через устья Везера и Эльбы,
к датским островам, до берегов Балтийского моря, на остров Готланд;
торговля проникала в глубь материка. Недаром далеко на Севере были
известны изделия римских ремесленников, которые доставлялись туда
фризами. Фризы успешно торговали в приграничных с Империей районах и в
римских областях. Например, уже в 300 г. они появились на рейнских рынках
в качестве продавцов скота, который по-прежнему оставался одной из
главных статей их экспорта.
Косвенные данные свидетельствуют об увеличении в те времена поголовья
содержавшегося скота — расширились те части жилого дома, где были стойла.
Главными потребителями продуктов скотоводства на Рейне являлись римские
населенные пункты и сторожевые посты на границе. Германцы продолжали
экспортировать зерно и янтарь, всегда игравший важную роль в их торговле
с Римом. "Живой" товар — рабы — пользовался спросом с обеих сторон и
недостатка в нем не было, пока продолжались военные походы римлян и
вторжения германцев. Торговцы из римских провинций направлялись к фризам
с товарами и за товаром. Германцы, жившие в непосредственной близости от
границ Империи, начали закупать у фризов изделия из стекла, серебряные и
золотые сосуды, итальянские вина, испанское оливковое масло. По-прежнему
предпочтение отдавалось керамике» [7, 36].
В отличие от германских племен, обитавших к югу от низовья Рейна, жители
Нижних стран жили своей жизнью, отличной от жизни на территориях,
подвластных Римской империи. Романизация фризов была поверхностной.
Жители маршей занимались разведением преимущественно крупного рогатого
скота. Издавна существовали прядение шерсти и ткачество. Хотя плодородие
почв вполне допускало занятие земледелием, последнее не развивалось из-за
частых наводнений, в процессе которых соленая вода если не смывала, то
губила посевы. И все же раскопки обнаруживают зерна ячменя, вики, льна, а
также следы границ земельных участков, которые располагались радиально на
склонах терпов. Склоны терпов меньше, чем пастбища заливались водой во
время наводнений и располагались близко к стойлам животных — источникам
удобрений. Границами участков служили водоотводные канавы.
Крестьянский дом совмещал под одной крышей жилую часть и стойло для
скота, имел размеры в длину 9—23 м и самые большие из них имели 26 стойл
для коров, т. е. стадо крестьянина достигало 52 коров.
Среди ремесел была развита обработка кости, из которой делались гребни,
иглы, флейты, веретена, ткацкие принадлежности, коньки и т. д. Предметы
обихода, инструменты, строительные материалы, топливо для обогрева и
кремации (у жителей маршей не было захоронений) и т. д. нужно было
привезти с песчаных грунтов.
Римляне получали скот, шкуры, сыры, янтарь, отдавая взамен престижные
предметы. Рядом историков поступление от римлян фризам предметов роскоши
истолковывается как признак расслоения фризского общества. Однако границы
земельных участков на склонах терпов свидетельствуют о том, что земли как
на высоких частях терпов, так и внизу были поровну разделены между
крестьянами, т. е. в главном соблюдался принцип равенства. В конце
римского владычества стратификация у фризов отсутствовала [3, 401—404].
В конце III в. франки прорвались вдоль очищенного римлянами от людей
правого берега Рейна к устью Шельды. Они также захватили земли в
центральных и южных провинциях современных Нидерландов. Батавы оказались
ассимилированы со временем франками, а фризы опять сохранили
независимость в своих традиционных местах обитания [7, 41—42].
8.2. Англы и саксы
О ранней истории англов известно мало. Археологи еще не нашли
местожительства англов, но на берегу Северного моря на Ютландском
полуострове обнаружены поселения народа, который жил небольшими
земледельческими общинами. Саксы, обитавшие на севере германской равнины,
не имели короля, жили малыми группами во главе с предводителем. Будучи
представителями терпеновой культуры, они были очень близки к фризам. В
Саксонии на берегу Везера археологи обнаружили деревню, которая возникла
как отдельная ферма в конце I в. до н. э. Постепенно поблизости появился
ряд терпов, которые, соединившись, образовали деревню в 30 домов,
располагавшихся на терпе радиально, т. е. так же, как во фризских
деревнях. В последующие века селение росло, но приблизительно в 450 г.
люди его оставили [8, 44].
Полагают, что смешанная англосаксонская культура сформировалась в начале
III в. с превалированием черт культуры англов к северу от Эльбы, а саксов
— к западу от нее. Это не значит, что существовала миграция англов на юг
или саксов на север. Англы и саксы торговали с фризами, получая от них
римские товары (бронзу, стекло, изделия из тонкой красной керамики,
монеты), а продавали янтарь, меха, продукты животноводства, скот, собак и
рабов.
Англы и саксы служили военными наемниками у римлян на Британских
островах. Их задачей была борьба с пиктами — варварским племенем на
севере Британии. Даже после развала Римской империи, в середине V в.
группа англов была ввезена в Британию романизированными кельтами и
поселена как союзник в Кенте (Юго-Восточная Англия) с той же самой целью
— защищать от набегов пиктов. Так что дорога на Британские острова
англам, саксам и фризам (см. выше) была проложена римлянами.
Миграция англов, т. е. переселение с семьями, началась еще в конце IV в.
Об этом свидетельствует, в частности, ставшая в то время популярной на
североморском побережье крестообразная брошь с булавкой. Ее находили в
Северной Германии, Ютландии, Фризии и Англии, но первоисточник броши —
восточная часть Гольштейна, южная часть Ютландского полуострова.
Существуют археологические факты, свидетельствующие о том, что брошью не
торговали и ее не подделывали, не копировали, она распространялась из
одного места вместе с мигрантами.
Впрочем, саксы знали дорогу на Британские острова и по другой причине.
Саксонские пираты часто разбойничали у берегов Британии, и для борьбы с
ними в III—IV вв. были построены форты. В 410 г. саксы атаковали
Британию, но римляне отбились.
Колонизация Британии англами и саксами началась в середине V в. с таких
мест, как Йоркшир и Норфолк, где на рубеже IV и V вв. уже существовали
достаточно большие поселения германцев.
Колонизации Британии предшествовало восстание англосаксонских наемников в
Кенте, которые захватили Юго-Восточную Англию, вытеснив коренное
романизированное население на континент — в Бретань и Нормандию —
провинции Франции. Восстание было вызвано не экспансионистскими целями, а
неплатежами наемникам, что неудивительно после распада Римской империи.
Англосаксы встретили упорное сопротивление. Через 50 лет после начала
конфликта они все еще сражались в Сассексе и Гемпшире, т. е. в 100 милях
от Кента, а в начале VI в. потерпели поражение на юго-западе Британии,
которое временно остановило их экспансию, и значительная часть
англосаксов вернулась на континент. Такая эвакуация оказалась поспешной,
так как в середине VI в. англосаксы закрепились в Южной Британии, начав
последнюю и успешную фазу завоевания Британии. Одной из причин поражений
англосаксов могло быть то обстоятельство, что в соответствии со своими
традициями они селились малыми группами или даже поодиночке.
В период 550—580 гг. сопротивление романизованного автохтонного населения
прекратилось. Одной из причин такой неспособности противостоять нашествию
англосаксов был кровавый и распутный режим, правивший коренным населением
и подавивший волю людей к сопротивлению. Победа англосаксов прервала
процесс развития романизованной Британии [8, 45—56].
Во время Великого переселения народов (III—VII вв.) взаимодействие
культур фризов, саксов и англов стало весьма интенсивным. Последние,
двигаясь с востока по побережью Северного моря с традиционных мест
обитания, маршей Саксонии и Ютландии соответственно, примерно к 400 г.
расселились от Эльбы до Западной Фрисландии, а также на глиноземах в
провинциях Фрисландии, Гронингене, Дренте.
Но фризские культура и язык устояли, а это значит, что они оказали
влияние на саксов и англов. Взаимопроникновение, взаимовлияние и
взаимообогащение культур отразились в языке — важнейшем компоненте любого
этноса: фризский язык и поныне вместе с английским входит в англофризскую
группу языков, и чем глубже в глубь веков, тем больше их сходство [7, 43—
44]. «Взаимодействие разных этносов заложило на территории традиционного
расселения фризов основы для создания нового типа культуры с
превалированием фризского компонента» [7, 46]. С учетом последующего
развития событий можно считать Фрисландию колыбелью североморской
культуры.
8.3. Морское судоходство и торговля
Переселению англов и саксов на Британский остров немало способствовали
фризы, которые были лучшими мореходами тех времен в Североморье. Недаром
часть фризов тоже переселилась вместе с англосаксами. История мореходства
в Северном (Фризском) море свидетельствует о том, что опыт
кораблестроения и судовождения накапливался веками и до прихода римлян.
Торговля металлами, осуществлявшаяся через Ла-Манш еще в средний
бронзовый век, означает, что мореходство существовало в Северном море
задолго до римлян. В поздний бронзовый и ранний железный века таким
способом на континенте удовлетворялся спрос на олово, а в поздний
железный век из Британии через пролив поступали золото, железо и другие
металлы, зерно, крупный скот, рабы, охотничьи собаки, шкуры, а на острова
везли вино, стекло, гончарные изделия.
Суда со скоростью 5 узлов пересекали пролив за один световой день уже в
VI в. до н. э. Вероятнее всего, они ходили под парусами (кожаными или
рейчатыми), а не на веслах [9, 46].
Грузы в Римскую Британию в основном поступали по Рейну. Римские морские
суда обычно имели водоизмещение 340 т. С речных судов грузы в устье Рейна
переносили на морские суда, а затем вновь на речные, но уже в устье
Темзы. Речные плоскодонные баржи имели в длину до 34 м. Мачта стояла
близко к носу и предназначалась не столько для паруса, сколько для
крепления каната при буксировке вдоль берега. Такие суда не могли
выходить в Северное море [9, 82].
У фризов было два типа морских судов — когги и хюльки. Фризский когг имел
плоское дно. На коггах плавали от устья Рейна до Скандинавии. Казалось
бы, плоскодонные, легко опрокидывающиеся суда не пригодны для морских
плаваний. Килевые суда римлянам были уже известны. Однако плоское дно
было совершенно необходимо именно для переходов в Скандинавию. В те
времена из-за отсутствия навигационных приборов и маяков существовало
только каботажное плавание, в ходе которого шкипер мог ориентироваться по
приметам на берегу. Все дно от устья Рейна до северной оконечности
Ютландского полуострова — это ватты, и только на плоскодонном когге можно
было держаться в прямой видимости у берега.
Впрочем, не все дно когга было плоским, дно на носу и корме было
наклонным. Это тоже диктовалось условиями плавания на илистых ваттах. При
отливах когг мог сесть на мель. Во время прилива вода поступала под
носовую и кормовую части когга, и он всплывал. Целиком плоскодонное судно
прилипло бы ко дну моря и было бы затоплено приливом, так как
выталкивающая сила равна разности сил, действующих на дно судна со
стороны воздуха и со стороны воды, и если вода не поступает под дно
судна, то нет и выталкивающей силы. Судя по всем этим деталям, фризы были
очень мастеровым народом.
В Юго-Западном Североморье фризы использовали круглодонные банановидные
корабли с низкими бортами — хюльки. Внутри судна хюльки имели плоское
дно, длинные плоские бак и корму. Последние были необходимы для
управления хюльком, который имел в качестве рулей два весла — по одному
на носу и на корме. Фризы использовали хюльки для торговли с Англией, а
начиная с VIII в. со славянами. И хюльки, и когги были парусными судами.
В разных частях Скандинавии во времена Римской империи (II—III вв. н. э.)
были разные лодки и суда. На Ютландском полуострове были найдены в
погребениях долбленки длиной 3—10 м, сделанные из дубовых бревен, которые
после выдалбливания сердцевины нагревались на открытом огне, в результате
чего борта лодки расходились в стороны, а для предотвращения изменения
формы внутрь вставлялись деревянные рамы — распорки. Как женщины, так и
мужчины захоранивались в своих лодках.
Лодки ютов и англов делались не только из дуба, но и из липы. Такие лодки
находили в англосаксонских захоронениях Англии.
Уже во II—III вв. в Ютландии стали строить суда из досок, скрепленных
железными гвоздями, но лодки оставались гребными, как и долбленки. На них
можно было передвигаться только вдоль берега. Еще в V в. англы и юты
предпочитали весельные суда. Фризы как мореходы были на голову выше, чем
саксы или англы. Сильный толчок к каботажным плаваниям и торговле фризов
в VI в. дали миграции аварских и славянских племен в середине VI в. Они
перекрыли торговые пути между Византией и Скандинавией. В то время никто
не мог пересечь Северное море от Британии до Скандинавии, поэтому фризы
попали в положение доставщиков грузов, шедших с Рейна, и встречных
товаров. Так длилось два века.
До IX в. фризскими торговцами были крестьяне, мореходы и купцы в одном
лице. Они жили на маленьких фермах, воздвигнутых на терпах у протоков и
ручьев. Когги были хорошо присопосблены к плаванью на мелководье.
Фрисландия стала быстро богатеть и во все возрастающей мере оказывать
влияние на развитие своеобразной североморской культуры [9, 89—113].
Подведем итоги, что нового стало известно о культуре фризов. Итак, каждый
крестьянин был скотоводом, судовладельцем (это был единственный вид
транспорта в условиях маршей), судостроителем и купцом. Разнообразие
видов деятельности, как упоминалось в первой части этой книги, активно
формирует сознание, которое закрепляется в культуре людей. Кроме того,
эти виды деятельности затрагивали всех поголовно, т. е. это была народная
культура. Таким образом, терпеновая крайне индивидуалистическая культура
стала тем корнем, из которого выросла североморская культура,
воспринявшая от терпеновой крайний индивидуализм.
Глава 9. Темные века и раннее Средневековье
С концом романского периода (V в.) начались темные века в истории Нижних
стран. И только в VII в. эта часть Европы появляется на исторической
сцене. Из источников IV в. известно о массовом исходе из Нижних стран. В
III—IV вв. и, быть может, в V в. большие группы франков и других
германцев пересекали границу, проходившую по Рейну, отчасти как мародеры,
отчасти как мигранты.
Причины массового исхода многочисленны. Во-первых, тысячи солдат-
германцев отправлялись с границы в разные места, в том числе и в Рим. За
ними последовали многие от них зависевшие обитатели деревень и городов.
Во-вторых, IV—V вв. были периодом великого переселения народов, и
племена, шедшие с востока, теснили германцев на запад, за Пиренеи. Так,
например, в исторических источниках упоминается о том, что салические
франки вступили в борьбу с галлами в Южной Бельгии и Северной Франции для
того, чтобы обосновать Франкское королевство, а также о том, что фризы
вместе с англами, саксами и ютами переселились в Англию. В-третьих, после
распада Римской империи пришлось приспосабливаться к новым условиям тем
племенам, которые были поставлены в зависимость от романского рынка.
Морское побережье Нижних стран в III—VI вв. стало малообитаемым из-за
роста уровня моря, рек и грунтовых вод, а также ухудшения климата. По-
видимому, земледелие переживало в IV—VII вв. трудные времена. Жители
восточного и северного берегов Рейна устремились в опустевшие города и
виллы Галлии [3, 329—330].
9.1. Франки
В V в. предводители франков, считая себя преемниками римской власти,
основали в Кельне правительство по принципу Римской империи. Римская
рыночная экономика с ее разнообразной специализацией стала основой
саморегулируемой системы. Исключениями были король со своими
приближенными и епископ с прелатами. В городах упало изготовление
традиционных ремесленных изделий, но осталось производство предметов
роскоши для короля, знати и церкви: стекла, высококачественной керамики,
изделий из меди и бронзы, а также железа для оружия и инструментов. По
этой причине население городов сократилось, а оставшиеся горожане
занимались земледелием.
Распад Римской империи повлек тяжелые последствия для вилл (крупных ферм,
производивших продукты питания и сырье для армии). Некоторые опустели, и
их пашни заросли лесом, другие были заняты местными жителями, третьи
заселены мигрантами с северного берега Рейна. Слово «вилла» вновь
появилось во франкских источниках VI в., согласно которым крестьяне
Северной Франции получали часть земли виллы в пользование за арендную
плату натурой и барщиной, а в южных Нижних странах землевладелец получал
только арендную плату.
Еще в IV в. появились первые епископаты и были заложены епископальные
соборы в Кельне и Трире. Таким образом, романизация франков оказалась
достаточно устойчивой и обеспечила преемственность власти Римской империи
в области основ экономики, управления, религии и т. п. на территории к
югу от нижнего течения Рейна.
Одним из важнейших механизмов преемственности культуры Римской империи
была церковь, которая хранила прежнюю организацию, управление, латинский
язык общения, а также научные труды и связи с Римом. Первым франкским
королем был Кловис (Clovis), в русской историографии именуемый Хлодвигом.
К северу от Рейна в V в. большая часть территории стала необитаема.
Прежние места обитания заросли лесом. Исключением было морское побережье.
Исторические источники в течение всего периода упоминали фризов, а
археологические данные убедительно свидетельствуют о том, что область
терпов на маршах Северных Нидерландов всегда была обитаема, причем жители
придерживались традиций в отношении типов жилых домов, в то время как на
песчаных грунтах Дренте тип жилищ полностью поменялся. Это означает, что
на терпах культурные традиции не прервались, в других же районах
Нидерландов такое случилось.
Район Дренте был непрерывно обитаем с железного периода. Это означает,
что полной депопуляции Нижних стран в IV—V вв. не было и непрерывность
своих культурных традиций фризами обеспечивалась.
В V в. франкские предводители обосновались в Римских административных
центрах. Во второй половине V в. Рим утратил связи с периферией, и на
месте отдельных областей империи образовались королевства с центрами в
Кельне, Трире, Париже и т. д., в которых сочетались черты как германской,
так и римской культур. В начале VI в. Хлодвиг завоевал ранние франкские
королевства и основал империю Меровингов, названную так в честь его деда.
Важным событием стало крещение Хлодвига в 496 г., которое в дальнейшем
стало истолковываться как причина его побед, а это способствовало
распространению христианства. Так были изначально связаны в сознании
людей государство и церковь.
Отношения королей династии Меровингов со знатью было основано на личном
престиже суверена. Он владел казной, которая пополнялась военной добычей
и податями. Король привязывал к себе знать раздачей пожалований из казны.
Эта система исчерпала себя в VII в., когда казна опустела, и содержание
золота во франкских монетах упало. Король объявил себя владельцем всей
земли, участки которой давались знати в лен, т. е. король остался
собственником земли. Знать не была еще полным владельцем земли; у нее не
было аллодов, т. е. землевладений, которыми она могла распоряжаться как
собственностью. Ленные владения могли наследоваться знатью, что привело к
дифференциации знати по происхождению и родству.
Около 600 г. империя франков легко захватила романизированный юг Нижних
стран вплоть до Неймегена, но последующие захваты встречали ожесточенные
отпоры местных племен. В 630—640 гг. была подчинена средняя часть Нижних
стран вплоть до Утрехта, но франки не смогли одолеть фризов, чьи владения
тогда простирались от г. Брюгге (Бельгия) до реки Везер. Средняя часть
Нижних стран была окончательно аннексирована в 690 г. Около 720 г. франки
подчинили себе фризов на большей части побережья, но на востоке и севере
Нидерландов борьба была длительной и кровопролитной. Лишь в 793 г. Карл
Великий разбил фризов, затем саксов и дошел до границ Дании в Южной
Ютландии. Это событие произошло в эпоху Каролингов.
После завоевания Нижних стран франками стали распространяться религия,
язык, технические знания, усложнилась экономическая система, предводители
местных племен стали встраиваться в структуру территориального управления
франков. Власть короля франков была упрочена крещением племен Нижних
стран. Церковь утверждала божественное начало королевской власти и
собственности короля. Епископат был основан в Утрехте, так как главной
его задачей было обращение фризов в христианство.
Распад империи Каролингов был вызван четырьмя причинами. Во-первых, не
было преодолено враждебное отношение покоренных племен к завоевателям.
Во-вторых, император (король Карл Великий в 800 г. принял титул
императора) ввел сильно децентрализованное управление, построенное, как
встарь, на личных контактах со знатью. Такие контакты поддерживались с VI
в. посредством объезда королем своих земель. Были построены особые
дворцы, которые король регулярно посещал, встречался с местной знатью и
принимал решения. С разрастанием империи объехать все ее части стало
столь затруднительно, что личные контакты ослабли и местная знать
получила возможность действовать независимо. В-третьих, возникла проблема
преемственности власти, и борьба за трон разгорелась после 840 г. В
результате возникли два осколка империи — немецкий и французский.
Слабость центральной власти особенно сильно проявилась во второй половине
IX в., когда начались набеги викингов, но император не выполнил свою
феодальную обязанность перед вассалами и не пришел на помощь. Это порвало
все феодальные узы, связывавшие императора и местную знать.
С тех пор стали создаваться княжества, в которых сосредоточивались
средства от платы за пользование землей, пошлин за проезд и рыночные
места, чеканки монет. Князья владели той землей, которую когда-то дал им
в лен король, но после утраты сильного и полезного феодалам суверена
земля стала наследоваться, делиться и переходить из рук в руки
посредством заключения браков по всей территории империи. Эту практику
князья защищали силой оружия [3, 331—347].
Торговля
Экономическая рыночная структура с высокой степенью дифференциации и
специализации производства и сферы обращения, внедренная Римской империей
в Нижних странах, исчезла с ее распадом. Но в VII и VIII вв. вновь
проявились дифференциация и специализация. Ремесла и межрегиональная
торговля оказались в руках специалистов, находившихся в отдельных
селениях. В тех областях Нижних стран, которые были подвластны франкам,
рыночные площади на берегах рек, использовавшихся в качестве транспортных
путей, возникли как на местах бывших римских поселений (например,
Маастрихт в центральной части бассейна Мааса, Кельн, Трир, Майнц,
Дуйсбург на Рейне), так и в новых поселениях (например, Дорестад или
Девентер).
В VII—VIII вв. предпочитали торговать дорогими товарами, обладавшими
высокой стоимостью, что объяснялось низкой грузоподъемностью судов того
времени. Торговали изделиями из золота, серебра, олова, бронзы, меди и
железа, дорогой керамики, стекла и драгоценными камнями. Впрочем,
торговали также жерновами, вином, тканями, солью и рабами. В то время
преобладала меновая торговля, и монеты были особым товаром. Они еще не
стали платежным средством. Монеты исчезли из Нижних стран с распадом
Римской империи. В V в. этот регион достигали редкие экземпляры римских
монет, использовавшиеся как украшения, амулеты и знаки престижа. Римские
золотые солиды и серебряные триенсы были прототипами, которые были
сделаны в 575 г. В Нижних странах первые монеты были отчеканены
приблизительно в 600 г. в Маастрихте и, возможно, в Неймегене франкскими
чеканщиками монет. В Дорестаде чеканка франкских монет была учреждена в
640 г., а затем после полувекового перерыва в 690 г. Фризы приблизительно
в 650 г. начали чеканить золотые солиды, а в VIII в. они ввели новую
серебряную монету сеатту. Эту монету археологи находят на всей территории
от долины реки Роны до Бирки в Скандинавии (рядом с современным
Стокгольмом).
В VII—VIII вв. в бассейне Северного моря и долинах рек, в него впадающих,
а также в долине реки Роны и в районе Балтийского моря динамично
развивалась межрегиональная торговля, простиравшаяся на расстояния от 100
до 2000 км. При этом уникальным было положение Нижних стран. Для них были
доступны и важны три торговых пути: из центра бассейна Мааса и из долины
Рейна в Балтийское море через центр Нижних стран по берегу Северного
моря; из тех же отправных областей, но на юго-восток Англии через центр
Нижних стран; с северо-запада Франции на юго-восток Англии (прямо через
пролив или из устья Шельды).
Благодаря своему местоположению Нижние страны играли важную роль в
межрегиональной торговле в начале Средневековья. Во всех франкских
источниках самыми активными торговцами, начиная с VII в., называются
фризы. Они торговали в долинах Мааса, Рейна и по Северному морю, везде,
где теперь находят их монеты сеатты. Франкские же торговцы
межрегиональной североморской торговлей не занимались. Это следует из
того, что в тех же источниках они не упоминаются вовсе, но зато
описываются фризские кварталы виси во франкских городах и других торговых
местах.
В VIII в. фризская торговля процветала на Балтике. Фризы везли сюда
керамику, стеклянные бусы, специально сделанные на экспорт стеклянные
изделия с толстыми стенками, бронзовые чайники, тазы, блюда, миски и т.
д. У балтийских славян фризы покупали меха и рабов. Торговля с Англией
через пролив велась в основном без фризов, так как конечной точкой на
континенте была река Канш, а в Англии — Саутэмптон, т. е. в стороне от
места обитания фризов. Но фризы играли главную роль на торговом пути в
Юго-Восточную Англию из рек Шельды, Рейна и Мааса. На этом пути
располагался, например, Домбург. В этих местах в раскопках обнаруживается
множество фризских монет, более того, предводители Юго-Восточной Англии
стали чеканить монеты в виде точной копии фризской сеатты.
В VI—VII вв. обычное поселение в Нижних странах насчитывало от силы пять
крестьянских хозяйств. Каждый сам производил нужные ему продукты питания,
предметы обихода (за редким исключением тех предметов, которые необходимо
было купить, например, железных инструментов и жерновов).
Картины торговых мест в VII в. сильно отличаются от этого натурального
хозяйства. Там люди жили исключительно за счет торговли, которая
притягивала к себе производство, специализировавшееся на обработке
дерева, кости, камня, металлов и стекла, изготовлении ювелирных изделий и
украшений, т. е. производство, которое для крестьян было трудоемким и
побочным или требовало больших инвестиций в сырье и техническое оснащение
производства.
Торговцы жили в таких поселениях совершенно отдельно от аграрного
населения. Это было характерно для раннего Средневековья на Балтике, в
Англии и у франков. Крупнейшим торговым местом на территории Нижних стран
был Дорестад. В раннем Средневековье Рейн делился на главное русло,
направленное к северу, так называемый Кривой Рейн, и западную ветвь Лек.
Дорестад был основан недалеко от развилки на том берегу Кривого Рейна,
где течение было слабее (на изгибах рек течение слабее у внутреннего, по
отношению к изгибу, берега).
Дорестад быстро разросся после покорения фризов франками в 690 г. На
западном берегу Кривого Рейна за короткое время выросло огромное
поселение длиной около 3 км. Приблизительно в 875 г. поселение было
покинуто.
Поселение образовало полосу вдоль берега Рейна с застройкой и главной
дорогой — улицей вдоль берега. Дома стояли вплотную друг к другу и
группировались в прямоугольные дворы по 2—4 дома. Деревянные дома были
небольшими, меньше 15 м в длину, и состояли из торговой и жилой частей.
Во дворах стояли большие строения 17—30 м в длину, 6—8 м в ширину. В них
были сосредоточены производственные мастерские: плелись корзины в
качестве тары для товаров, вились веревки, дубились кожи, размещались
кузницы, из костей и рогов делались гребни, иглы, веретена, обрабатывался
янтарь, работали ткачи, делалось оружие и ювелирные изделия.
От кромки воды к домам вели деревянные настилы, по которым грузы с судов
доставлялись в дома и в обратном направлении [3, 351—357].
Сельское хозяйство
В Средние века были два периода, в течение которых земледелие Нижних
стран радикально менялось: VIII—IX вв. и XI—XIII вв. В VIII—IX вв. было
развито скотоводство: свиньи, крупный рогатый скот, овцы, козы, куры,
гуси. Охота в снабжении продуктами питания имела малое значение, за
исключением ловли птиц сетями; была развита рыбная ловля. На полях
выращивались рожь, ячмень, овес, лен. Из зерновых делали кашу, пироги и
пиво. Лен шел на ткани и для получения масла из семян. На крестьянском
дворе выращивались бобовые, овощи, а также травы ради получения
красителей для тканей. С VIII—IX вв. началось культивирование фруктовых
деревьев. Сельхозкультуры выбирались в соответствии с почвами. В V—VI вв.
выращивание ржи было предпочтительнее, так как эта культура менее
требовательна к почве и климату, но ее постепенно вытеснила пшеница.
После озимой ржи выращивались яровые ячмень и овес (к тому же овес хорошо
растет на переувлажненных почвах). Свиньи откармливались во дворе, а
летом и осенью в лесах. Крупный рогатый скот и овцы паслись на открытых
участках пустоши, где росли трава и кусты, а овцы еще и на вересковых
пустошах.
Специализация аграрного производства начиналась с приспособления к
почвенным условиям (тип почв, влажность и т. п.). На возвышенности Велюве
на песчаных почвах сеяли рожь, а на переувлажненных некислых почвах —
овес и ячмень. Существовала система внутренних и внешних полей. Поселения
ставились на лучших землях. Ближайшие к поселению земли были внутренними,
они хорошо удобрялись и интенсивно использовались. Обширное пространство
за внутренними полями было внешним полем. Почвы были там более тяжелыми
для обработки, мало удобренными и годились только для посевов ржи, если
использовались для пашни. Остальные земли, бедные известью, или пески,
отводились только под пастбища. В других, более увлажненных местах,
например, в Дренте и Северном Брабанте, на возвышенных участках почвы
размещались поля, а на низких — пастбища и сенокосы, иногда сеяли овес.
Крестьянские дворы там располагались между пашней и пастбищем.
В VIII—IX вв. в сельском хозяйстве произошли радикальные изменения. На
сухих почвах крестьянские хозяйства стали собираться в деревни, а размер
крестьянского хозяйства увеличился. Если в V—VII вв. поселение состояло
не более чем из двух дворов, то в VIII—IX вв. в деревне было 10 и более
дворов. В VIII—IX вв. на сухих землях увеличились количества надворных
построек, стогов сена и скирд хлеба. Между сухими участками земли начали
осваивать марши и долины рек, там появились новые поселения. Этот процесс
начался в VII в., но в VIII—IX вв. он ускорился. Удлиненные сухие валы,
располагавшиеся вдоль рек, были вовлечены в сельскохозяйственный оборот.
В западной части Нижних стран в VIII—IX вв. стали заселяться и
обрабатываться марши в устьях Мааса и Рейна.
Рост количества крестьянских дворов, расширение усредненного
крестьянского двора и освоение новых земель стали возможны в результате
замены тягловой силы с быков на лошадей и использования нового плуга.
Лошади по сравнению с быками работают в более быстром темпе и обладают
большей выносливостью. До VIII в. лошадей нельзя было использовать в
качестве тягла, так как не было нужной упряжки, например, хомута, хотя
уже были подковы.
С римских времен в Нижних странах были два типа плугов. Первый из них
существовал исстари, а второй появился с римлянами и с ними исчез. Однако
он вновь появился и стал широко применяться с VIII в. после завоевания
Нижних стран франками. Этот более прогрессивный тип плуга был возрожден в
период империи Меровингов.
Завоевание франками Нижних стран способствовало феодализации, которая
выразилась в создании крупных землевладений, и появлению феодальных
отношений: земля стала отдаваться в лен вассалу в обмен за ратную службу.
Крестьяне обязаны были платить подати, а поэтому увеличивать
производительность, используя знания франков, в частности, о том, как
использовать лошадей в качестве тягловой силы. Однако феодализация
заметно затронула только южную часть Нижних стран.
Что касается укрупнения селений, то, по-видимому, это было вызвано
повышением роли инструментов, сделанных из железа (плуг, подковы,
элементы упряжи, транспортные средства, телеги или плавсредства и т. д.).
Все это требовало текущего ремонта в кузнице. Каждому крестьянину иметь
все кузнечное оборудование и навыки было непосильно, поэтому поселение
группами в 10 и более дворов стало неизбежностью [3, 361—365].
9.2. Фризы. Расцвет
Фризы, оказавшись с конца VIII в. в составе Франкской империи, были
вынуждены принимать христианство. У них существовал культ плодородия.
Особенно почиталась богиня плодородия Фрейя. Один из дней недели,
пятница, был назван в ее честь: Friday — у англичан, Freitag — у немцев,
Vrijdag — у нидерландцев, Fredag — у шведов. Культовые сооружения
возводились вблизи воды. Поклонение источникам воды, ключам, родникам —
всему, что было связано с водной стихией, — древняя традиция фризов,
которую не смогло до наших дней искоренить христианство за 12 веков,
прошедших с момента христианизации фризов.
Католицизм шел не один, он нес с собой власть франкских феодалов. Эта
власть была не просто порабощающей, она была чуждой культуре фризов, а
поэтому вызывала полное неприятие. Под воздействием франков и набегов
викингов фризы меняли свое местожительство от устья Шельды до устья
Везера, но сохраняли свою культуру. Каждая акция неповиновения фризов
власти заканчивалась уничтожением христианских церквей и убийством
священников. Фризы люто ненавидели духовенство, видя в них пособников
власти.
Представления фризов о жизнеустройстве были объединены и зафиксированы во
«Фризской правде» («Lex Frisionum»). Она была составлена в VIII в., а
первая запись ее текста сделана в 802 г. на латинском языке; тогда же она
была окончательно принята на Аахенском съезде. Согласно «Фризской
правде», фризское общество в основном состояло из равноправных свободных
членов. Из их числа выделялись знатные люди — мобили и эделинги. Были и
полусвободные люди — литы, социальное положение которых было
промежуточным между свободными и рабами (сервами). Эделинги имели больше
имущества и могли стать патронами других свободных фризов. Свободные люди
могли попасть в зависимость даже от литов, так как среди последних уже
существовала имущественная дифференциация.
Литы во Фризии имели земельный надел в наследственном пользовании, могли
приобретать имущество, им выплачивался виргельд (возмещение за уголовное
преступление, совершенное против свободного или лита), разрешалось носить
оружие, служить в войсках, выступать на народном собрании. Сервы, в
отличие от литов, оставались собственностью владельца и не были правовым
субъектом.
«Фризская правда» документально зафиксировала главный принцип жизни этого
народа: «Все фризы должны быть свободными», причем этот принцип
распространялся на всех фризов, в том числе на северных (малых), которые,
в отличие от больших, жили на маршах Шлезвига, у границы с Данией [7, 58—
71].
Торговля
В Средние века достигла расцвета древняя фризская торговля,
существовавшая и в античное время. Фризы бойко торговали в Англии,
Скандинавии, а также вдоль Рейна. В Лондоне и Йорке у них были свои
кварталы; они основали колонию в Бирке (Швеция). В Майнце фризский
квартал в IX в. слыл лучшей частью города, а в Кельне колония фризских
купцов пользовалась доброй репутацией.
Кроме традиционного ареала Рейн — Северное море, фризские купцы освоили
Балтику до острова Готланд, а несколько позже, в 1224 г., один из купцов
Гронингена добрался со своими товарами до Смоленска [10, 56]. У них были
самые надежные корабли — когги. Именно фризам поручили оснащение кораблей
крестоносцев для Первого крестового похода (1096—1099).
В XII—XIII вв. фризская торговля была поглощена общенидерландской
торговлей, но в эпоху Каролингов о высоком положении в обществе фризских
купцов свидетельствует тот факт ,что им был положен самый высокий
виргельд [7, 87—90].
Понятие «фризская торговля» относится ко всем формам международного
обмена товарами, осуществлявшегося водными путями. В нее жители Нижних
стран были вовлечены с самого начала Средних веков. Фризское общество,
как никакое другое, было сосредоточено на торговле, причем торговля и
вода были неразрывно связаны. Фрисландию надо рассматривать не как
территорию, а как совокупность водных путей сообщения. Устья рек и места
раздвоения русел были излюбленными для поселений. Фризы контролировали
большую часть водных путей между внутренними, незаболоченными районами и
морским побережьем от Шельды до Везера. Их поселения были типично
торговыми; они, например, все были у воды и не были отделены от
транспортного водного пути сушей. Это была торговая империя, в которой
действовали не централизованные власти, а законы самоорганизации [11, 26—
29].
Фризская торговля в раннем Средневековье имела целый ряд особенностей.
Она была тесно связана с крестьянским хозяйством. Каждый фриз занимался и
крестьянским хозяйством, и торговлей. Таким образом, у фризов
экономическая дифференциация и специализация отличались в VII—VIII вв. от
других народов в Западной Европе. В областях фризских терпов не известно
ни одного торгового места, но существовала чеканка монет. Удивительно, но
фризские предводители и знать никогда не упоминаются в исторических
источниках в связи с торговлей. Фризские торговцы главным образом
поставляли товары от продавца покупателю, хотя и неясно, делали они это
на свой риск и по собственной инициативе или же оказывали услугу клиенту.
Из товаров, произведенных самими фризами, в ходу была одежда из шерсти. В
каждой фризской семье пряли шерстяную пряжу, ткали шерстяные ткани, шили
одежду и доставляли ее на продажу на своем же суденышке [3, 357—359].
Статьями экспорта фризов были мясо, шкуры, кожа, шерсть, молоко, рыба.
Зерно тоже экспортировалось, но чаще импортировалось. Велась транзитная
торговля вином, керамикой, стеклом, солью. Фризы вели торговлю рабами и
оружием [7, 90].
Раскопки на побережье Северного моря и особенно фризских терпов позволили
обнаружить столько монет VI—VII вв. (в основном тремиссы), сколько
суммарно найдено в Северной и Центральной Германии, Бельгии и
Люксембурге, а франкских гончарных изделий на территории Вестерго и
Остерго (две главные области Фрисландии) так много, как по всей
территории Франкского Королевства. Такое скопление богатства не может
быть следствием ничего другого, кроме торговли, причем очень успешной
[11, 32].
Фризы были уникальными купцами не только потому, они монополизировали
транспорт на Рейне и в Северном море, не только благодаря своему
мастерству кораблевождения, а потому что были очень нетипичны для раннего
Средневековья. Средневековые источники высоко оценивали надежность
фризских купцов как торговых партнеров на европейском рынке [7, 100]. Это
свидетельство многого стоит. Прекрасными мореходами были и викинги, но
они не слыли купцами (хотя и торговали), потому что в одном месте грабили
и убивали, а в другом — продавали награбленное. Пиратство на море и
грабеж на дорогах были заурядными делами в те времена, поэтому купцы
всегда были вооружены, они были одновременно и стойкими, и умелыми
бойцами, способными постоять за себя. Недаром войска франков не могли
справиться с ополчением фризов более века. В раннем Средневековье
вооруженный и сильный купец редко воздерживался от соблазна ограбить
более слабого, попавшегося ему на дороге. Судя по свидетельствам
современников, фризы были первыми в Европе, кто отказался от этой
варварской практики. И это тоже привело к колоссальному рывку вверх
фризского народа, сделавшему такой, как сейчас казалось бы, простой и
естественный шаг. Это был прорыв в североморской культуре.
Продолжая тему культуры фризов, можно вспомнить широко распространенную
точку зрения, согласно которой христианская церковь несла культуру
варварам, к каковым причислялись и фризы. Да, это так, но церковь в те
времена утверждала, что производство прибыли является самым тяжким
смертным грехом. В применении к фризам, производившим прибыль в
результате торговли, и, если толковать шире, в отношении к североморской
культуре это означало, что культурные ценности христианства и
североморских народов были прямо противоположны. Фризы, противостоя
христианской церкви и феодалам, сохранили свою культуру, передали все
лучшее другими народам и заложили начало тому процессу, который позднее
получил название Реформации церкви и сущностью которого был отказ народов
североморской культуры от тех культурных ценностей, которые навязывало
христианство, позаимствовав их с феодального юга Европы.
В VIII—IX вв. купцы уже были связаны не с землей, а с городом или
торговым поселением, т. е. появились профессиональные торговцы. Они
добирались до ближайшего торгового места для обмена товарами. Торговые
места принадлежали владельцам земли, в том числе королям, но владельцы
торговых мест не были владельцами судов, и торговцы были от них
независимы. Графы, епископы и франкские короли следовали за событиями и
собирали налоги, но не управляли процессом. Фризы всегда были хозяевами
положения на рынке.
Вначале фризские купцы пользовались в торговых местах специально
узаконенной протекцией как фризы, а затем как профессиональная группа,
организовавшая свое сообщество. На следующем этапе развития купцы
образовали торговые поселения, включая колонии по всему периметру
Северного моря. Считается, что такими торговцами были младшие сыновья:
старшему доставалась земля, а младшие кормили свои семьи торговлей [11,
30—32]. Этот установившийся у фризов порядок имел чрезвычайно важные
последствия, на обсуждении которых более убедительным будет остановиться
не здесь, а в следующей главе.
Еще одно обстоятельство бросается в глаза в этот период фризской истории.
Франки в VIII—IX вв. (позже империя распалась) повсюду навязывали
выгодную им манориальную систему владения и пользования землей, но
Фрисландии это не коснулось, особенно северной прибрежной области,
которая была менее всего франкизована. Землевладения там использовались
на совсем иных принципах вследствие иной, более коммерциализованной
экономики [11, 23].
В VIII—IX вв. население Фризии растет, заселяются новые территории, новые
районы мелиорируются, например, Западная Фрисландия на севере провинции
Северная Голландия. Наиболее важной новинкой этого времени являются
торговые поселения, которые возникли вследствие изменений в организации
торговли на большие расстояния [11, 23—24]. В VII—IX вв. торговля
интенсифицировалась из-за появления избыточных продуктов, особенно в
латифундиях, включая монастырские. Но в IX в. начались набеги викингов,
причем такие разрушительные, что епископ Утрехта покинул Фризию.
Вторжения викингов заставили фризов, как это было неоднократно в
предыдущие века, под воздействием врагов, перестроить торговлю. Вместо
уничтоженного центра торговли Дорестада возникло несколько других:
Медемблик, Девентер, Тил, Ставерен. Фризы активизировали свои торговые
центры на Рейне, на Балтике, добрались до Финляндии.
Итак, в заключение отметим очень важный исторический факт: в V—IX вв.
между Англией, Фрисландией, Северной Германией и Скандинавией, т. е. по
периметру Северного моря, установились связи, способствовавшие
формированию североморской культуры [11, 17], причем ведущую роль играла
в те времена самая богатая и динамичная из всех перечисленных стран —
Фрисландия [11, 11], чей вклад в североморскую культуру трудно
переоценить.
Глава 10. Нижние страны в X—XIII вв.
В Средние века политического единства в Нижних странах не было. Земли
Нижних стран по частям принадлежали разным вассалам Франкской империи,
причем каждый из них имел в своем ленном владении и другие земли, но
считал земли Нижних стран для себя относительно неважными, периферийными,
отделенными от основных частей их ленов топкими болотами и из-за
труднодоступности выпадавшими из активного использования. Такое положение
защитило исконную народную культуру Нижних стран и прежде всего фризов от
культуры феодальной Европы, способствовало становлению уникальной
североморской культуры.
10.1. Фризы. Общественное устройство
Вскоре после начала II тысячелетия Фрисландия попала в феодальную
зависимость от Брюнонов. Однако последние были не в состоянии
распространить свою власть на Фрисландию и присоединить ее на деле,
неформально, к своим землевладениям. Кроме того, у них были напряженные
отношения с императором, и фризскую часть своего лена Брюноны отдали под
залог епископу Утрехта. Наследник Брюнонов Хендрик де Ветте ван Нордхейм
силой оружия пытался отобрать Фрисландию у утрехтского епископа, но
рыцари епископа, поддержанные фризами, нанесли ему сокрушительное
поражение. Последующий наследник Брюнонов был бездетный, и после его
смерти Фрисландия осталась за епископом Утрехта. В этот период получили
развитие не только церковные, но и светские организации. Высшим
гражданским чиновником во Фрисландии в те времена стал франа. Фране
подчинялся в том числе и суд, который нерегулярно заседал в разных
районах и возглавлялся чиновником, называвшимся шерифом. Епископ сам
ежегодно объезжал свои владения, чиня суд. В 1165 г. епископ Утрехта был
вынужден отдать часть своих прав графу Голландии. Франа как чиновник
сохранился, но попал в опалу к императору, выбрав своими сюзеренами
епископа и графа. Теперь уже граф был уполномочен посещать Фрисландию и
вершить суд. С течением времени графы Голландии заполучили от епископа
Утрехта все феодальные права на Фрисландию [12, 41].
Культура народа (с поправкой на интересы власть имущих) в той ее части,
которая затрагивает правила поведения людей в обществе, фиксируется в
законах, в судопроизводстве, поэтому целесообразно рассмотреть эту
сторону жизни фризов. Самый древний свод законов фризов — это
упоминавшаяся уже «Фризская правда». В ней обнаруживается явное сходство
с «Правдой салических франков», что очень странно: ведь все, что известно
о жизни фризов, свидетельствует об очень сильных их отличиях от франков.
«Фризская правда» была написана на латыни, а значит, скорее всего,
духовными лицами, которые не могли составить документ в виде,
противоречившем установкам их сюзерена, короля. Конечно, маловероятна и
фальсификация законов. Просто во «Фризской правде» оказались, по-
видимому, записанными только те законы, которые мало или совсем не
противоречили «Салической правде» — и волки сыты, и овцы целы.
Гораздо больший интерес представляют 17 хартий и 24 «областных права»
местностей Фрисландии, записанные около 1080 г. [12, 46, 55], но дошедшие
до нас в списках XIII в. [7, 107]. Это были уже те времена, когда фризы
не могли допустить различий между их обычным правом и записями этих прав,
на основе которых принимались решения в судах. Совсем недаром появление
этих документов называют «событием чрезвычайной важности, имевшим
политическое, правовое, социально-экономическое и культурное значение»
[7, 107].
Право собственности
Первая хартия гарантировала фризам четкие права на их недвижимость.
Третья и четвертая хартии излагали эти права более детально. Семья имела
абсолютные права на землю. Личная власть над семейной землей была сильно
ограничена, но и не было закона, который бы ставил чьи-либо права,
например, государства, над семейной собственностью на землю. Оба эти
фундаментальных принципа прошли испытания временем, но появились
дополнения после покорения фризов франками. Землю стало возможно потерять
в результате измены королю, подарить церкви во спасение души; можно было
ее продать и выручку потратить на паломническое хождение в Рим
пилигримом. В спорных случаях о земле ответчик в суде представлял 12
свидетелей, подтверждавших собственность ответчика на спорную землю.
Между 1166 и 1196 гг. было записано собрание правовых предписаний, так
называемое «Старое шерифское право», в котором право на ферму,
крестьянское хозяйство изложено в терминах, означавших власть свободного
фриза над его территорией, его движимым имуществом, женой и детьми, а
также над его слугами [12, 47—71].
В старофризском праве было право имения земли, что является
разновидностью собственности на землю. Оно было конституционно важным
правом. В 21-м параграфе «Старого шерифского права» говорится, что
оружие, которое свободный фриз должен носить, зависит от количества земли
в крестьянском хозяйстве, ему подвластном; то, что это крестьянское
хозяйство, включая землю, должно быть его собственностью, при этом не
говорится. По-видимому, по мнению голландских графов, составивших «Старое
шерифское право», не было различий с точки зрения военнообязанности
крестьян, имеет ли он землю в собственности или как феодальной лен. Но в
другом месте того же правового документа, а именно там, где
рассматривается процессуальный вопрос, становится ясно, что речь идет о
собственности на крестьянское хозяйство, в том числе на землю. Таким
образом, требование готовности к вооруженной защите сводится к тому, что
каждый свободный фриз имеет определенное количество собственности в своей
власти для того, чтобы нанять бойцов, вооружить себя и своих наемников и
еще заплатить возможные штрафы. Право иметь собственность и обязанность
защищать ее были взаимосвязаны. Обладание собственностью в том имуществе,
которым фриз распоряжался, определяло его общественное положение, его
сословие в юридическом смысле. Фриз мог иметь феодальный лен и право
власти в нем, но не иметь собственности, тогда для него существовала иная
процедура: он мог только присягнуть на святынях там, где были церковные
или королевские земли [12, 85].
Итак, право собственности признавалось только за свободными фризами.
Свобода фризов
Понятие о свободе у фризов со временем менялось и представления о свободе
IX и XV вв. совершенно различны. В VI части «Фризской правды» описано
одно из условий потери свободы. Если женщина была замужем за литом, то
она и ее дети становились литами. Сохранить свободу себе и своим детям
такая женщина могла только в том случае, если давала клятву о том, что
сама не была литом, не знала о сословном положении мужа, а узнав, порвала
с ним всякие отношения. В XI части того же документа описан случай, когда
свободный, обладающий собственностью фриз утверждает, что некто
самовольно или в силу обстоятельств прикинулся литом, а когда нужда
миновала, вновь заявил о себе как о свободном человеке. Такой фриз
навсегда оставался литом, т. е. каждый мог сделать себя литом сам. По-
видимому, такой самозванный лит служил свободному фризу и «сидел» под
ним, а поэтому был обязан служить своему господину, а также находиться
под его юрисдикцией. Свободные были независимыми людьми. Эти правила не
изменились после того, как фризы были завоеваны франками и во Фрисландии
была установлена королевская власть. Полная свобода свободных фризов была
нарушена насилием, и свободные фризы стали подданными короля. Однако
различия между свободным и несвободным фризом остались. Изменилось только
содержание в силу перемен в критериях свободы: все «стояли» под королем,
но свободными были те, кто «не сидел» под господином.
Однако не все те, кто «не сидел» под господином, были свободными фризами.
Были люди, не относившиеся ни к свободным, ни к литам, но они и не
образовывали в обществе отдельного сословия, у них не было никакого
общественного статуса, они были изгоями. Их называли фрилингами. Они не
имели никакого отношения к королю, а следовательно, не могли пользоваться
защитой и покровительством короля, но могли «сидеть» под кем-либо из
свободных фризов. Многие из них были когда-то свободными людьми, но
потеряли свою свободу.
Существовало правило, согласно которому измена королю каралась смертной
казнью, а все имущество изменника и земля конфисковывались. Но было и
другое не менее жестокое наказание за трусость. В так называемом F-тексте
17-ти хартий и 24-х законов о земле описывается показательный случай. Из
двух братьев, которых франа послал на строительство плотины, один сбежал
из Фрисландии, а другой стал строить плотину. Первый через некоторое
время вернулся, но между братьями уже возникло принципиальное различие.
Брат, строивший плотину и тем самым защищавший землю фризов, стал
этелингом, а беглец — фрилингом, потому что не создал никакого этеля.
Текст гласит: «Тот, кто из страны сбежал, тот никогда не получит этеля».
На защиту земли от врагов или водной стихии призывались все с 12-летнего
возраста. (Если точнее придерживаться фризского языка тех времен, то не
12-летнего, а 12-зимнего возраста.) Фрилинг лишался всех прав, в том
числе наследования движимого и недвижимого имущества крестьянского
хозяйства, у него не могло быть семьи. Фрилинг был «освобожден» от всех
прав. Существовала взаимосвязь между свободой и правом. Свободный — это
член, обладавший всеми правами, несвободный (лит) имел частичные права,
находясь под юрисдикцией господина, фрилинг был совершенно бесправным.
Интересно была зафиксирована свобода слова в 7-й хартии: все фризы
свободны в своих законопослушных помыслах и могут свободно говорить и
отвечать [12, 93—97].
После завоевания Фрисландии франками обладание недвижимостью и землей
было поставлено в зависимость от преданности королю франков, а обладание
землей стало определять сословие, превратилось в условие и признак
свободы владельца. Но не король перераспределял землю между фризами, а
поэтому не земля, дарованная королем, была причиной свободы фризов, а
наоборот, обладание, согласно фризским традициям, землей, при условии
преданности королю, стало определять понятие «свободный фриз».
Ослабление королевской власти в Империи франков повлекло не только
ослабление принуждения, которое исходило от суверена по отношению к его
вассалам, но и неспособность феодала помочь своим подданным. Нарушалась
основа феодальных отношений. Во многих частях империи это привело к
независимости герцогов, князей, баронов, которые в своих владениях
установили отношения, в точности копировавшие порядки, существовавшие в
Империи франков. Во Фрисландии сохранялись свои традиции, в том числе и
традиционное деление на свободных и несвободных фризов: свободные фризы
имели землю и недвижимость, а несвободные «сидели» под их свободными
господами. Однако произошло глубокое изменение: если до франкского
владычества фриз, будучи свободным, имел землю (при низкой плотности
населения в дофранкские времена каждый свободный фриз мог создать свой
терп на пустующем участке маршей, а несвободный не мог этого сделать из-
за необходимости работать на своего господина), то в послефранкские
времена обладание землей (к тому времени уже защищенной от наводнений
плотинами, а свободных земель на маршах не осталось) стало определять
свободу фризов. Обладание землей определяло общественное положение фриза,
в частности, давало ему право голоса [12, 98—99].
Часто в литературе с некоторым оттенком романтизма высказывается мнение о
том, что в период 1100—1300 гг. во Фрисландии совсем не было несвободных.
Согласно этой концепции, в начале XII в. должно было произойти массовое
освобождение несвободных фризов и вместо антиподов «свободный —
несвободный» возникли «землевладелец» и «свободный арендатор», Фрисландия
будто бы стала крестьянской республикой с «умеренной демократией». Увы,
продолжают сторонники этой концепции, в начале XIV в. возник слой
«толстых крестьян» (фермеров), которые имели гораздо больше земли, чем
среднее крестьянское хозяйство. Споры между ними разрушили традиционную
судебную систему фризов. Более того, в погоне за выгодой каждый из них
старался стать совершенно независимым от окружения (хоофделингом). Эти
«новые богатые» подчинили себе свободных арендаторов, и крестьяне стали
опять несвободными.
Идейным отцом этой концепции стал Марк Блок, который в конце XIX — начале
XX вв. на основе ограниченного количества исторических документов обратил
внимание на то, что во фризских источниках после 1200 г. не было
упоминаний о сервах, а значит, сделал он вывод, несвободных фризов не
стало. Вторым аргументом, который использовал Блок, был тот факт, что в
Средние века фризы были знамениты своим свободолюбием, поэтому о сервах
во Фрисландии, по мнению Блока, не могло быть и речи. Эта концепция
оказалась чрезвычайно популярной. Понятие «фризская свобода» стало
истолковываться приверженцами этой концепции как свобода от персональной
зависимости. Если же еще более углублялись в проблему фризской свободы,
то оказывалось, что в Средние века ее надо было понимать как политическую
свободу. Сторонники блоковской концепции доходили до лубочной картины:
свобода у фризов имела двойной смысл — свобода княжеской власти и свобода
личности от персональной власти.
Существуют два переплетающихся понятия — «фризская свобода» и «свобода
каждого отдельного фриза». Первое понятие лежит в политической плоскости
и основано на привилегиях, которые Карл Великий дал фризам. Эти
привилегии в сравнении с теми, что получили другие народы, были
уникальными: отвод земли под плотины, особенности налогообложения, права
на землю, система управления — все это и многое другое было Карлом
Великим сохранено в том виде, в котором существовало у фризов, феодальные
порядки внедрялись здесь осторожнее, чем где-либо в его огромной империи.
Это объясняется рядом причин. Во-первых, правление Карла Великого совпало
с расцветом фризской торговли, ее упадок, который будет вызван набегами
норманнов, еще не наступил. Резать курицу, несшую золотые яйца, было
бессмысленно. Во-вторых, условия жизни и хозяйствования на маршах столь
сильно отличались от тех, которые были распространены повсюду в Империи
франков, что обычные мотивы феодальных отношений теряли смысл. Например,
основой феодальных отношений являлась защита сувереном своих вассалов и в
ответ — служба последних суверену. Но Карл Великий не мог обеспечить
защиту фризских купцов в Англии, Швеции или на Северном и Балтийском
морях, а потому не смел навязать свои феодальные претензии в том объеме,
в каком это он делал по отношению к другим вассалам. К тому же он не мог
игнорировать свободолюбие и боевитость фризов, живших в непосредственной
близости к центру его империи, а также мореходные способности фризов,
благодаря которым добраться до Кельна по Рейну фризам не составляло
большого труда [12, 99—100].
Привилегии Карла Великого использовались фризами и много позже, особенно
после 1345 г. (после окончания правления голландских графов во
Фрисландии). Фризы веками утверждали, что Карл Великий даровал им все
права и теперь они не нуждались в том, чтобы иностранные землевладельцы
ими правили; они служили императору без каких-либо посредников в виде
князей и графов. В Западной Фрисландии фризская свобода была политическим
постулатом, направленным против голландского графа, претендовавшего на
власть во Фрисландии.
Свобода каждого отдельного фриза не покоилась на королевских привилегиях,
а зависела от его рождения от свободных родителей. Она защищалась не
мечом, а судом. Именно лично свободные фризы и составляли тот народ,
который получил привилегии Карла Великого. К нему относились не
несвободные фризы и фрилинги, а только лично свободные. Только они имели
конституционное право голоса. Привилегии Карла Великого были даны не
народу в социологическом смысле, а только правовому сообществу лично
свободных фризов.
Если придерживаться концепции М. Блока, то надо сделать вывод о том, что
до 1500 г. все фризы владели землей, коли были свободными, но это
противоречит фактам, о которых свидетельствуют фризские источники: до
1500 г. постоянно возрастало количество свободных арендаторов, которые
обрабатывали чужую землю, но не находились под юрисдикцией землевладельца
и отстаивали свои интересы в общем порядке в суде.
Блок сделал вывод об исчезновении после 1200 г. несвободных фризов на том
основании, что во фризских источниках исчезло латинское слово «servi».
Однако, как отметил Алгара, многократно встречается слово «onderzaat»,
которое означает «человек, сидящий под другим», т. е. еще одно название
несвободного фриза, подвластного своему господину. Степень подчиненности
зависела от соотношения сил господина и человека. Несвободный фриз мог
быть домашним слугой, солдатом, пахарем на поле господина,
«крестьянином», который трудится на ферме господина и т. д. В последнем
случае несвободный фриз был похож на другую категорию землепользователей,
которые во фризских источниках называются ландзатами. Они тоже работали
на чужой земле, но не были обязаны это делать, хотя в том и нуждались, а
несвободные «крестьяне» были обязаны обрабатывать землю, даже если того и
не хотели [12, 101—103].
Общественная организация
Основой фризского общества, средоточием его вольнолюбивых устремлений
была сельская община с ее самоуправлением, в течение столетий
сопротивлявшаяся натиску светских и церковных феодалов.
Вся нидерландская Фрисландия делилась на независимые общины во главе с
выборными — гритманами. Известно, что одна из функций сельских и
городских общин Фрисландии заключалась в организации коллективных усилий,
направленных на обуздание Северного моря и многочисленных рек и речушек,
протекавших по фризским землям. Этим же во многом занимались
создававшиеся в сельской местности крестьянские товарищества [7, 103,
108].
Существует средневековый нидерландский свод законов и правил
общественного поведения, названный «Rüstringer Rechtsregels», подобный
британскому «Magna Carta». В нем есть и такая запись: «Мы, фризы,
создадим и будем сохранять сооружения для защиты от моря, золотой пояс
которых опояшет всю Фрисландию, в котором каждый участок дамбы будет
таким же, как и следующий, и против которого соленое море будет биться
день и ночь» [2, 25].
Общины формировали те обычаи, которые позже стали обычным правом. Суровые
условия жизни требовали солидарности членов общин, нарушавшие это
требование становились фрилингами, отсеивались из общества. Такая
бескомпромиссная селекция вырабатывала у членов общин сознание своей
принадлежности к этой группе людей, т. е. способствовало появлению
общинного, коллективного сознания, того что в Нидерландах называют
«сознанием солидарности» или «сознанием коллективизма», которое также
проявлялось в борьбе с морем и в какой-то степени питалось этой борьбой.
Интересно, что на протяжении столетий в Нидерландах сохранялась эта
традиция своего рода общинной (коллективной) безопасности.
Даже в настоящее время, несмотря на существование в Нидерландах
специального ведомства, осуществляющего возведение дамб, плотин и т. п.,
главными исполнителями проектов являются провинциальные организации,
опирающиеся, как и прежде, на местные органы самоуправления (магистраты,
советы сельских общин). Права и обязанности фризских общин всегда были
четко сформулированы. Например, в одном из документов XII в. говорится:
«...мы, фризы, должны гарантировать от моря и содержать в хорошем
состоянии обруч, опоясывающий всю Фрисландию» (имеется в виду цепь плотин
и дамб, сдерживавших воды Северного моря, и впадавших в него рек) [7,
103—104].
Полагают, что наименование «фризы» первоначально относилось к жителям
маршей. Позже область проживания фризов расширилась и стала захватывать
некоторые лесные территории, но эта колонизация проходила в Средние века
постепенно и началась, вероятно, в XI в., когда уровень моря стал
подниматься и фризы стали искать более высокие места внутри континента.
Но дело не только в миграциях фризов. В Средние века фризы были
независимы от феодалов, поэтому они не несли феодальные подати. Это
влияло на культуру фризов, а также на культуру жителей прилегающих
областей, главным образом тех, кто располагал по побережью Северного
моря. Для жителей побережья фризы были примером свободы от феодальных
податей, дававшим возможность заявить и свои права, как это было,
например, в Скандинавии, не знавшей феодализма. Более того, даже в
областях, прилегавших к маршам со стороны материка, жители при первой
возможности спешили объявить себя фризами, дабы снять с себя тяготы
феодальных податей [12, 7].
Во Фрисландии, где центральная администрация не существовала, деревни и
области были независимыми политическими и общественными единицами.
Особенностью общин было вымирание старой знати; в этих условиях влиянием
пользовались только землевладельцы вне зависимости от знатности рода.
Один из крупнейших землевладельцев был головой области или деревни. Он
избирался на собрании области. Влияние народа на отправление правосудия и
участие его в решении многих вопросов управления оставались, несмотря на
все политические превратности. Во Фрисландии избирались все, даже
приходские священники, не говоря о судьях деревенских судов [10, 41].
Общины объединялись в области. Хроники зафиксировали общефрисландский
орган управления — ландтаг, на который посылалось по одному депутату от
каждой из областей. Этих выборных представителей называли рувордами, т.
е. хранителями мира, спокойствия. Средневековые документы сообщают, что в
первой четверти XIII в. руворды собирались ежегодно по вторникам после
праздника Троицы близ г. Ауриха. Местом сбора и своеобразным символом
свободы был доисторический курган, называвшийся «Упсталбоом» —
«Upstalbeam» (фриз.): буквально — дерево, под которым проходили сборы. К
этому «алтарю свободы», по образному выражению известного фризского
ученого ХVI—ХVII вв. Уббо Эммиуса, на протяжении XIII — первой половины
XIV столетия стекались посланцы фризских земель. Но источники называют
также и более раннюю дату, а именно 1101 г., указывая при этом, что до
апреля названного года союз Упсталбоом «держал» в своих руках все
прибрежное пространство к востоку от р. Вли, т. е. фризские земли,
которые отправляли своих посланцев на ежегодный сбор [7, 106].
То был союз семи приморских областей. Во главе каждой области стоял
местный орган самоуправления — малый ландтаг; известно, что малые
ландтаги также собирались ежегодно (в период между двумя большими). «В
ведении местных органов самоуправления находились суд, разбор локальных
дел, а также подготовка вопросов, подлежавших решению на большом
ландтаге; например, защита торговцев от грабителей. Зачастую на
региональном уровне не удавалось достичь согласия по территориальным
спорам между отдельными общинами, могли вызывать разногласия совместная
прокладка дорог и — что жизненно важно особенно для прибрежных районов
Нидерландов — возведение дамб, плотин, укрепление береговой линии,
сооружение отводных каналов, т. е. борьба людей с водной стихией за свое
существование. Документы той эпохи зафиксировали даже годы наибольшей
активности рувордов: в XIII столетии это 1216, 1224, 1231 гг., а в первой
половине XIV в. — с 1323 по 1327 г.» [7, 106].
Суды
Выше упоминалось об общинном сельском выборном гритмане. Вообще говоря,
гритманы во Фрисландии были не только общинные. Гритман — это самое общее
название; у них было множество специализаций: земельный, налоговый,
рыночный и др. Гритманы были разных уровней власти.
Гритман земли (земель в XIII в. было две — Остерго и Вестерго — к востоку
и западу от реки Боорн соответственно) имел как административные, прежде
всего военные, так и юридические функции. Как военный он был
предводителем ополчения земли, должен был организовывать защиту от чужих
феодалов и преследовать непослушных. Как судья он заседал в земельном
суде, в компетенцию которого входили тяжелые преступления и крупные
гражданские дела. Он налагал за непослушание денежный штраф в 2 фунта.
Суд земли формировался гритманами особых районов земли. Например, в
Остерго таких районов было 18. Как правило, земельные суды находились под
наблюдением духовенства.
Гритман района не имел никаких военных обязанностей. Он судил за менее
крупные преступления и менее важные гражданские дела. Ему помогали два
или более судей более низкой ступени. Гритман района должен был также
надзирать за соблюдением законов.
Судьи более низкой ступени назывались gagrietman, что можно перевести как
пеший гритман (он же atta, или tollegrietman, что означает гритман,
крутящийся как волчок). Они судили только за самые незначительные
проступки, например, за нарушение клятвы, но при условии, что жалобщик
мог подтвердить свою жалобу показаниями свидетеля. Впрочем, в некоторых
местах в полномочия гритмана входило наложение штрафа менее, чем 2 фунта.
В его функции иногда входил надзор за соблюдением законов.
Земельный суд был форумом для господ, а районные суды — для народа.
Деление на господ и народ было отражено и в обязанностях шерифа,
чиновника, назначавшегося графом и представлявшего его интересы, который
должен был собирать деньги со всего населения на поддержание мира и
согласия в равных частях с господ и с народа.
Уставное правило гласило: никто никогда не мог быть дольше одного года в
должности гритмана, и по истечении этого срока нужно было передать все
дела преемнику [12, 18—21].
Судопроизводство определялось нормами обычного права. С XIII в. римское
право также стало применяться, но в общине оставалось только обычное
право, которое противостояло навязывавшемуся феодальному праву. Самым
низшим судом был деревенский суд, где заседали присяжные, а высшим судом
в графский период (1165—1345) был так называемый хофдинг, состоявший из
графа и его вассалов. Этот суд принял название суда, существовавшего до
графского периода, но изменил правила правосудия на феодальные. В
результате фризы игнорировали хофдинг, заявляя, что такой суд они вершили
и без графа. С окончанием графского периода хофдинг был ликвидирован.
Графы не добились распространения своей власти на Фрисландию. Земельная
аристократия, особенно в Вестерго, успешно сопротивлялась попыткам графов
Голландии наладить во Фрисландии феодальную систему и подчинить ей
судебную систему. В течение графского периода фризы добились «свободы
противостоять» графу, который по европейским представлениям тех времен
был сувереном в своем лене [12, 42]. В источниках X—XI вв. постоянно
указывается на непокорность и несговорчивость фризов, их нежелание
подчиняться голландским феодалам. Стоило назначить в Западной Фрисландии,
находившейся в графстве Голландия, балью (чиновника, облеченного судебной
властью), который не был сведущ в вопросах самоуправления общин и
пренебрегал древними традициями фризов, как в 1274 г. крестьянское
ополчение нескольких областей двинулось на Харлем, а оттуда к р. Амстел,
уничтожая на своем пути отряды знати и укрепленные замки. Пришлось
бедолаге-графу заключить соглашение о нейтралитете с общинным плотинным
ведомством и несколькими крестьянскими общинами и дать гарантии фризам в
исполнении им их древних обычаев [7, 112]. О фризах говорили: «Фризы
склоняются лишь перед Богом». До XIV в. фризы подчинялись местным
выборным правителями, сохраняя слой свободных крестьян, существовали
традиционная судебная и военная организация и система местного
самоуправления [7, 114].
Появление Западной Фрисландии в графстве Голландия требует пояснения. В
эпоху римского завоевания на месте залива Зейдерзе был густой лес,
окружавший большое озеро Флево. Оно соединялось с Северным морем рекой
Фленум. Озеро Флево питали реки Амстел и Эйссел. Когда римляне соединили
каналом воды Эйссела с Рейном, озеро стало выходить из берегов и
постепенно наступать на лес. Берега превращались в топкие болота, а озеро
все больше приближалось к Северному морю. В 1287 г. разбушевавшееся в
очередной раз Северное море обрушилось на дюны и прорвало их в нескольких
местах, морская вода проникла в «сердце страны», дошла до озера Флево и
соединилась с ним, образовав обширный залив Зейдерзе [13, 80—81]. Море
разорвало Фрисалндию на две части заливом.
Административное и общественное управление
Представителями графа на местах были шерифы — низкопоставленные служащие,
обязанные следить за состоянием гидротехнических сооружений и пресекать
правонарушения на территории, занимаемой этими сооружениями. Полномочия
шерифа были ограниченными; например, он мог оштрафовать на сумму не более
2 шиллингов. Были шерифы и с узкими полномочиями — шериф рынка или шериф
областного суда. Шерифами исчерпывались административные должности.
Высшим представителем общественного управления был франа, унаследовавший
круг своих полномочий с дографских времен. Он занимался самыми тяжелыми
преступлениями, например, насилием, грабежом, непреднамеренными
убийствами. Он возглавлял военные экспедиции, штрафовал на сумму 2 фунта,
т. е. не менее, чем мог оштрафовать максимально граф. Таким образом,
общественный порядок поддерживался без графа и его слуг [12, 26].
В 1345 г. произошло важное для истории Фрисландии событие: права
голландского графа на включение Фрисландии в его лен были отвергнуты
фризами, и начался период так называемой «фризской свободы». Фризы
заявили, что с этого момента они подчиняются только императору франков и
никому не позволят встать между ними и императором. После этого наступил
период, когда действовали сильные центробежные силы; областные суды
распались, остались только земельные, возобновились опалы [12, 12, 42].
Тому были причины, одна из которых в соответствии с избранными
хронологическим порядком будет рассмотрена в следующей главе.
Права наследования
Согласно «Зеландской хартии» от 1290 г., правом наследования у фризов был
майорат: лен должен был быть наследован старшим сыном, если же у отца
были и младшие сыновья, то старший давал своим братьям вознаграждение [7,
110].
Эта типичная для феодальной Европы формулировка малозначима для
Фрисландии. Во-первых, как изложено выше, феодализм так и не смог
укорениться в народе, культура которого была враждебна феодальным
порядкам, а поэтому наследование лена в применении к Фрисландии — не
более, чем клочек бумаги. Во-вторых, земля свободного фриза, семейная
собственность, наследовалась его старшим сыном, а младшие сыновья, как
упоминалось в предыдущей главе, кормили свои семьи торговлей.
Имеются ясные свидетельства того, что землевладение было для фризов
важным фактором успешной торговли и мореплавания даже до франкского
вторжения. Аналогично в Норвегии в XI в. мореходы и купцы рассматривали
землевладение надежной опорой, источником их силы. В связи с этими
фактами высказывается суждение о том, что особое использование
землевладений могло вести к особой экономике и социальной структуре [10,
52].
Если вдуматься, то торговля и мореплавание на таких утлых суденышках, как
когги и хюльки, были рискованными мероприятиями. Гибель судна с товарами
в море означала потерю основного и оборотного капитала, даже если
владельцу удавалось спасти свою жизнь. В раннем Средневековье во
Фрисландии не было ни страховых обществ, ни банков, но нельзя допустить и
мысли, что фризская торговля веками процветала в отсутствие механизма
восполнения неизбежных потерь на море.
По-видимому, основой такого механизма была земля. Она выполняла роль как
банка, так и страховой компании.
Допустим, купец возвращался с выручкой, размеры которой не позволяли
купить или построить новое судно про запас, да и нелепо было бы этим
заниматься. Как сохранить выручку на черный день? Как эти выручки
накапливать? В условиях меновой торговли это было проблемой: спрятать
особо ценные предметы нельзя, так как в отсутствие хозяина их могли
украсть, да и стоимость их не возрастала. Другое дело земля. Ее украсть
нельзя. И если ее покупалось столько, сколько позволяли средства, то она
давала ренту. Если и следующие торговые переходы через море были удачны,
то размер земельного участка мог достигать размеров, превышавших
стоимость судна и оборотного капитала. Когда же появлялась необходимость,
то можно было построить новое судно или закупить новый товар взамен
погибшего. Так как до франкского вторжения все фризы занимались
торговлей, купцы-профессионалы еще не появились, то такой механизм, в
котором земля выполняла функцию средства накопления, приводил к тому, что
землевладения должны были продаваться и покупаться в массовом порядке, а
эта деятельность должна была формировать особый коммерционализованный
склад сознания и культуры. Земля у фризов была издревле вовлечена в
рыночные отношения.
Заморская торговля на Североморье была столь опасным делом, что в Англии
купец, трижды переплывший Ла-Манш на свои средства с торговыми целями,
удостаивался прав тэна. Так повелось от короля Уэссекса Альфреда Великого
(871—900) [14, 138]. Тем самым стимулировалась внешняя торговля. Тэны
были самыми уважаемыми и зажиточными членами сотни (сотнями назывались
структурные единицы графств Англии). Зажиточность определялась в те
времена в Англии по количеству движимого и недвижимого имущества, прежде
всего земли. Это означало, что за три торговых перехода с Британского
острова на материк и обратно купец мог купить столько земли, сколько
нужно было для того, чтобы стать тэном.
Создание каких-либо общин, в которых в складчину купцы собирали бы
средства на случай катастрофы одного из них, полностью исключено крайне
индивидуалистическим характером культуры фризов; нельзя забывать, что в
те времена не было средств связи, регистрации судов и т. п. Это не
позволяло подтвердить или опровергнуть заявления о катастрофе на море,
без чего ни одна страховая компания существовать не может. Каждый фриз
все делал сам, на свой страх и риск.
Вернемся к праву наследования. Разделить землю между сыновьями означало
раздробить землевладение так, чтобы ни одному сыну оно не стало бы
страховкой. В этих условиях старший сын становился продолжателем дела
отца. Возникает вопрос: почему старший? Каботажное плавание по Северному
морю в отсутствие навигационных знаков по приметам на берегу требовало
большого опыта, а значит, времени для обучения. Нужно было также знать
все приметы перемены погоды, места для отстоя судов во время штормов, все
мели. Любая ошибка стоила не только имущества, но и жизни; море
непрерывно вело жестокий естественный отбор мореплавателей, которым нужна
была и физическая сила, а поэтому наследовать имущество отца дочь не
могла; старший же брат имел преимущество перед младшими в смысле
выживания. Наследование старшим сыном было актом заботы о жизни младших
сыновей и всех дочерей.
Такое право наследования похоже на майорат, но с ним не имеет ничего
общего. Суверен, отдавая вассалу лен, был не заинтересован в его
дроблении вассалом, но суверен сплошь и рядом дробил свой аллод;
например, Империя франков была разделена между наследниками. Вот что
записано в «Салической правде», в титуле LIX «Об аллодах»: §5. «Земельное
же наследство ни в коем случае не должно доставаться женщине, но вся
земля пусть поступает мужскому полу, т. е. братьям» [15, 56]. Нет и
намека на то, что все наследство передается одному брату. У фризов же
земля собственника, т. е. на феодальном языке аллод, дроблению не
подлежала. Назовем такой тип наследования североморским.
Доказать эту гипотезу документально, по-видимому, невозможно из-за
темноты веков. Но привести аргумент в ее пользу, кроме процитированных
выше свидетельств [11, 52], можно будет в следующем параграфе, а здесь
добавим следующее.
В титуле ХХ «Салической правды» законом закреплено привилегированное
положение женщины, что, казалось бы, противоречит титулу LIX «Об
аллодах», в котором женщины дискриминируются. Это противоречие можно
устранить, если предположить, что обладание землей было не привилегией, а
тяжелой обязанностью, связанной с ее защитой и обработкой. Таким образом,
понять смысл законов и обычаев тех времен можно только при одновременном
учете прав, обязанностей и заботы о будущем.
По-видимому, титулы ХХ и LIX остались с момента первой записи «Салической
правды» в начале VI в. при короле Хлодвиге как отражение обычного права,
а наследование лена в тексте «Салической правды» могло появиться только с
начала XI в., после того как первый король Франконской династии
(Франкония граничила с южными окраинами Саксонии) Конрад II (1024—1039)
утвердил наследственность рыцарских ленов и это правило, получившее
название майората, стало распространяться по Европе. Сопоставление этих
фактов свидетельствует в пользу нетождественности феодального майората и
того, что выше названо североморским наследованием.
Наконец, какой была судьба младших братьев? На этот вопрос лучше ответить
в следующей части книги, посвященной Англии. На более позднем и хорошо
документированном материале будет показана так называемая вертикальная
социальная мобильность, сыгравшая важную позитивную роль в развитии
североморской и, в частности, англосаксонской культуры.
Вертикальная социальная мобильность заключалась в том, что младшие
братья, не имея капитала, шли на выучку к другим торговцам или
ремесленникам, а позднее к юристам, врачам и т. п. Они несли с собой
субкультуру своих семей, которая позволила их предкам добиться успеха.
Рядом с ними такими же, как они, учениками были молодые люди из простых
семей, которые перенимали основы культуры предпринимательства не только
от хозяев-наставников, но и от своих сотоварищей. Тем самым достигалась
гемогенизация культуры всех жителей Нижних стран. Вертикальная социальная
мобильность предотвращала расщепление общества на два разделенных
общественных слоя — высший и низший — обмен между которыми был невозможен
или затруднен.
10.2. Голландия
В позднее Средневековье изменившиеся условия жизни дали новые импульсы
развитию сельского хозяйства. Почвы истощались, и приходилось
перебираться на новые места. И хотя леса были редкими, им наносился ущерб
из-за порубок, делавшихся для построек домов на новых местах. Древесина
шла на дрова, из нее делали уголь для производства железа. Последствия
уничтожения лесов на Велюве были ужасны. Уже в VII в возникли подвижные
песчаные барханы, а в X в., спасаясь от них, переселялись целые деревни.
Такие же явления наблюдались в Дренте и в Северном Брабанте. Пришлось
находить решения, которые позволили бы поддерживать плодородие почв и
избегать переселений, а также бороться с подвижными песчаными барханами.
Этим средством стало использование удобрений, что привело, в частности, к
постоянно используемым полям и постоянным поселениям. В XI—XIII вв.
продолжался рост специализации аграрного производства, что привело к
распространению системы торговли в Нижних странах на большие расстояния и
в больших объемах, связанной с перевозками товаров по воде к рынкам,
действовавшим на перекрестках торговых путей [3,336].
Сельское хозяйство
Характерным для XI—XIII вв. нововведением стало использование торфа в
качестве удобрения на сухих песчаных почвах. Навоз смешивался с
компостированной травой ( или вереском, или с торфом). При этом возникала
потребность в хозяйственном использовании торфяников: на единицу площади
пашни требовались три единицы площади торфяников. Этот прием стал широко
применяться со второй половины X в., хотя был известен и в IX в., а на
Северо-Фризских островах — с железного периода. Удобрение торфом,
имевшимся в избытке, позволило перейти на непрерывное из года в год
возделывание зерновых. В октябре сеяли рожь, в августе собирали урожай, а
в октябре вновь сеяли рожь. На удобрение полей оставалось два месяца.
Один раз за 10—15 лет земле давали «отдохнуть»: озимые не высевались, а
вместо них сеялись яровые. 20—30% урожая составляли овес, ячмень и лен.
Торф на песчаных почвах не только служил удобрением, но и удерживал
влагу.
Ежегодно уровень пашни от внесения удобрений поднимался на несколько
миллиметров, но с течением времени возник слой толщиной от полуметра до
метра особой почвы, так называемый esdek (es — общинные земли, dek —
покрытие). Следствием возникновения этого очень плодородного почвенного
слоя стало постоянное использование полей в Дренте, Оверзее,
Гельдерланде, Утрехте, Брабанте и Фландрии.
Вторым важным нововведением стал колесный плуг. Он позволял точно
выдерживать глубину вспашки, надежно переворачивал землю, что давало
возможность успешно бороться с сорняками. Для выравнивания поверхности
пашни стало применяться боронование. В плуг впрягалась пара лошадей.
Вскоре в Нижних странах резко вырос спрос на овес, да так, что пришлось
осваивать пустоши и строить деревни на многих переувлажненных почвах,
вовлекая их тем самым в оборот. На возвышенности Велюве, вокруг которой
располагались фермы, выращивавшие овес, стали разводиться лошади.
Использование колесного плуга сделало разворот всей упряжки более
трудным. По этой причине участки стали длинными. Старые участки вокруг
Дренте отличались от тех, что были введены в оборот с XI по XIII вв.
Итак, в XI—XIII вв. возросла специализация хозяйств. На вересковых
пустошах разводили овец, в долинах рек преобладало молочное производство.
Крупное специализированное производство способствовало росту рынка.
Сворачивалась побочная деятельность крестьян, например, переработка
шерсти на одежду, выделка кожи, изготовление гончарных изделий,
натуральное хозяйство быстро уступало место товарному. К XIV в.
производство зерна стало отставать от спроса и его предпочитали завозить
из стран Балтии. Войны и неурожаи привели к сильным колебаниям цен на
хлеб, что вызвало гибель многих мелких крестьянских хозяйств в Западной
Европе, специализировавшихся на зернопроизводстве, депопуляцию сельской
местности, сдвиг аграрного сектора к разведению скота и, прежде всего,
овец. Одновременно в Англии, Франции и Германии опустели деревни. В
Нижних странах крестьяне, несмотря на сложную обстановку, легче
справились с трудностями, так как уже в XIII в. в скотоводстве
существовала достаточно глубокая специализация и от производства зерна
крестьянские хозяйства целиком не зависели [3, 366—369].
Распашка торфяников
Как менялась деятельность людей и как она формировала их сознание, видно
на примере освоения торфяников.
До IX в. Западно-Нидерландская приморская область состояла из череды
широких прибрежных валов и дюн, которые прерывались устьями рек. За ними
от Фландрии до Фрисландии лежали марши и торфяные болота. Эта область
торфяников была рассечена реками на отдельные поля, которые, следуя от
края поля к его центру, состояли из трех зон:
— болота, переходящего в долину реки, которая имела береговые валы
(со стороны моря болото граничило с маршами; береговые валы несколько
возвышались над водой и болотами, и на них рос кустарник и низкие деревца
ольхи, березы и ивы);
— залитых водой торфяников, поросших осокой и тростником;
— более высоко расположенных торфяников, с которых вода стекала
ручейками на края болот, и торф обезвоживался; такие места в центре
торфяных полей были покрыты мхом, а на разбросанных кочках рос вереск.
Эти центральные относительно сухие части были недоступны из-за
непроходимых болот вокруг.
В раннем Средневековье жители западной части Нижних стран распахивали
песчаные почвы по краям болот, поэтому прибрежная полоса дюн была плотно
населена. В IX в. в этой прибрежной зоне произошли радикальные изменения
ландшафта. Песчаные валы сильно разрушились из-за роста амплитуды
приливов и отливов, что привело к расширению устьев рек. Это понизило
уровень воды в реках и привело к более глубокому обезвоживанию
торфяников, что сделало их проходимыми и приемлемыми для поселения на них
людей. Однако после разрушения песчаных валов, располагавшихся вдоль
берега моря, штормы стали смывать торфяники в море (особенно яростный
шторм был в июне 834 г.). Обезвоживание торфяников продолжало расти.
В Х в. эрозия береговых песчаных валов достигла такого уровня, что
началось их распыление. Это сопровождалось понижением уровня грунтовых
вод и дальнейшим обезвоживанием торфа. Дюны потеряли лесной покров и
остались беззащитными под порывами ветра. Все жители этой полосы
вынуждены были искать новые места жительства на подсохших торфяниках.
Наконец, в XII в. эрозия морского берега приняла катастрофические формы,
когда прибрежные песчаные валы совсем исчезли и торфяники стали добычей
морских волн. Они были смыты морем с берегов Северной Голландии и
Фрисландии. В Зеландии исчезли целые торфяные поля между Маасом и
Шельдой, и остались лишь острова, покрытые глиной. Распашки торфяников
тоже повлекли изменения. Торф стал быстро окисляться и эродировать.
Распашка торфяников началась в западной части Северной Голландии, т. е.
на границе с Западной Фрисландией. Там возникли с VIII в. новые
поселения. Многие из них исчезли из-за эрозии торфа. Сначала поселения
ставились прямо на торфяниках, а с Х в. — на терпах.
Масштабная распашка торфяников в этом районе началась с XII в. Сначала
нужно было обезводить торф. Для этой цели по границе земельного участка
рыли узкие каналы, по которым из торфа стекала вода. По этой причине
участки были узкими (середина широких участков не могла обезвоживаться),
длинными и параллельными друг другу. Чем больше участков примыкало друг к
другу, тем лучше обезвоживался торф, особенно на центральных участках.
Отсюда линейное построение деревень и их укрупнение: для деревень на
торфяниках характерна ленточная застройка домов, при которой участки были
вытянуты перпендикулярно ряду домов, а дорога шла вдоль домов. Такие
деревни достигали в длину нескольких километров.
Сначала на торфяники были перенесены натуральные многоцелевые
крестьянские хозяйства. Ставились дома, и велось земледелие на самых
сухих, самых высоких участках, а низины отводились под луга для скота.
Спустя некоторое время стали насыпать плотины в конце участков, чтобы
защитить участки от паводков. Окисление торфа и его обезвоживание
приводили к оседанию грунта, из-за чего вода текла с болотистых участков
на пашню, поэтому пашня начинала заболачиваться. Решение было простым:
прежняя заболоченная пашня превращалась в пастбище, а на наиболее сухие
места насыпался торф из осушительных канав ради повышения уровня пашни. В
результате возникло так называемое нагребное разделение земли на участки.
Каждый крестьянин делал это индивидуально, поэтому задний край пашни был
на каждом участке в разных местах — у одних пашни было больше, у других —
меньше. Распашка торфяников продолжалась до тех пор, пока не дошли до
городских окраин.
Люди были вынуждены приспосабливаться к жизни на болотистых торфяниках.
Дома ставились на подушках из смеси глины и торфа для предотвращения
проникновения воды в жилища. Глину брали со дна и берегов рек и ручьев.
Со временем такие основания оседали и приходилось насыпать новый слой.
Под стены домов в мягкий грунт забивали сваи. За период 950—1150 гг.
наибольшая часть торфяников в западных Нижних странах была распахана. Это
время в старой литературе именуется не иначе, как «Великая распашка».
В те времена все пустые земли были собственностью короля, которые он
раздавал своей знати, а те, выделяя участок земли крестьянину, получали
взамен от крестьян подати и барщину. В Х в. центральная власть Каролингов
ослабла, и знать стала пользоваться правом короля по своему усмотрению.
До Х в. торфяники распахивались без всякого разрешения: никому и в голову
не приходило за такие гиблые места брать плату или платить, но традиции
соблюдались, и налоги за когг (корабль) и весло платились так же, как и
всеми жителями деревень, расположенных на песчаных почвах.
В конце Х в. граф Голландии, желая получить хоть что-то от торфяных болот
проявил инициативу, введя строго определенную процедуру, названную копэ
(cope). В соответствии с этим правилом граф продавал кусок нераспаханного
торфяника посреднику, локатору (locator), который распродавал участки
крестьянам. Возникла эта система первоначально в южной части Голландии
(но не Нидерландов! Это принципиально важно, так как в Южных Нидерландах
существовала типично феодальная система землепользования), где наибольшая
часть торфяников была распахана уже в XI в. Крестьянин покупал участок
шириной 112 м и длиной 13,5 или 27 км, т. е. 15 или 30 га. И этот участок
надо было оградить со всех сторон осушительной канавой (учитывая глубину
канав, указанную в 4.4, можно посчитать объем вынимавшегося грунта!).
На торфяниках, распаханных по системе копэ, в конце Х в. применялись еще
старые налоги, а в XI в. для копэ-участков появилась новая форма налогов.
Крестьянин имел землю в своей собственности и был свободен от феодальных
обязательств. За исключением цены крестьянин платил локатору ежегодно
мизерные тайнсы (tijns), которые были знаком признания графской власти, а
не настоящим налогом. С тех пор распашка торфа стояла отдельно от
феодальной системы ленов и обязательств. В XII и XIII вв. это привело к
новым социальным отношениям. Таким образом индивидуалистическая культура
и связанная с ней капиталистическая форма общественного устройства имеют
в своей основе частную собственность на землю, возникшую задолго до
появления машинного производства! [3, 372—377].
Возникает вопрос: почему именно граф Голландии, а не кто-то другой в
Европе ввел продажу земли еще в Х в.? Как известно, спрос рождает
предложение. Население Голландии состояло из этнических саксов, франков и
фризов (Западная Фрисландия до сих пор входит в состав Северной Голландии
на правах особого района). Если в соседней Фрисландии действительно
веками существовала купля-продажа земли, то в Голландии мог возникнуть
платежеспособный спрос на землю. Пойти на нарушение вековых феодальных
традиций и начать торговать пашней голландский граф не мог, а продать
бросовые земли ему не составляло труда. В Голландии спрос на землю при
обязательном условии ее купли-продажи мог возникнуть потому, что
голландцы были не только крестьянами и рыбаками, а прежде всего купцами.
Таким образом, косвенно подтверждается гипотеза о североморском
наследстве и взаимосвязи морской торговли с землевладениями, без которых
морская торговля голландцев не могла бы получить тот размах, какой ей был
присущ (см. ниже).
Плотины и польдеры
А тем временем природная среда в XII—XIII вв. продолжала меняться. Эрозия
морского берега стала угрожающей. В устьях Мааса, Ваала и Лека вода стала
идти вспять. Устье Старого Рейна засыпало песком, принесенным ветром. В
1134, 1163, 1170 и 1196 гг. во время штормов были жестокие наводнения,
причинившие огромный вред. К югу от Мааса были смыты в море все
торфяники, и на их месте образовались голые острова. Во многих местах на
ручьях возникли запруды и появилось множество малых озер.
Наводнения XII в. заставили крестьян защищать свою (собственную!) землю
от стихии. Началось повсеместное возведение дамб, ограждавших поля от
наводнений. В устьях рек возводились дамбы и шлюзы. Не всегда эти
сооружения выдерживали удары штормов: в 1220 и 1231 гг. у островов Фоорне
и Путтен дамбы были разрушены. Первоначально эта деятельность была
стихийной и ограниченной по объемам работ. Деревни организовывались в
общества по защите от водной стихии, а точнее, по регулированию вод, и
следили за уровнем грунтовых вод на торфяниках. Эти общества должны были
обнести весь свой район плотинами, в результате чего появились польдеры,
а также следить за функционированием осушительной системы. Так как эта
работа требовала колоссальных усилий и гигантских затрат труда, то в
течение XIII в. водорегулирующие общества преобразовались из региональных
координирующих организаций в общества по содержанию польдеров. Прекрасный
пример самоорганизации, формировавшей сознание людей и культуру народа!
Граф и его подручные не возглавляли этот процесс, а были лишь его
свидетелями. Историю творили собственники земли.
Местные органы, координировавшие работу по защите от водной стихии, были
названы ватерсхаппен (waterschappen) и состояли из фермеров,
землевладельцев и горожан, которые отвечали за сбор денег и планирование
работ по осушению (дренажу), строительству каналов и дамб. Эти
организации обладали значительной властью, и к XVI в. их насчитывалось
около двух тысяч.
В Нидерландах всегда существовали очень строгие законы по отношению к
тем, кто осмеливался нанести ущерб дамбам: им отрубали руку.
Строительство и содержание дамб всегда было ужасно трудоемкой работой,
требовавшей усилий многих поколений людей. В самых опасных местах
строилось три ряда дамб: первый ряд (ближайший к морю) назывался
«сторожем», второй — «соней» (т. е. заснувшим за спиной всегда несущего
вахту «сторожа»), а третий — «мечтателем».
Дамбы защищали страну не только со стороны моря, но и по берегам рек, так
как в случае наводнений реки вздувались, и вода захлестывала польдеры.
Дамбы оседали, и их постоянно наращивали. Например, в Дордрехте главная
дамба, построенная в XI в., теперь на 6 футов ниже, чем прежде, и
нарастить ее нельзя, потому что на ней построены дома и магазины. Во
время наводнений двери всех зданий плотно закрываются, и они вместе со
стенами домов выполняют роль дамб [2, 26—29].
Несмотря на выполненные в XII в. работы по защите от водной стихии,
торфяники продолжало смывать, и потребовались существенное укрепление
плотин и развитие их сети. Ценность торфяников для полеводства сильно
упала, и опять населению пришлось приспосабливаться к новым условиям, что
привело к радикальным экономическим и социальным последствиям [3, 377—
379].
Специализация производства
Проявились две тенденции. Часть населения, следуя качественным изменениям
почв, занялась скотоводством, в результате чего возник новый тип
хозяйства. Крестьянские хозяйства сконцентрировались на производстве
молочных продуктов и шерсти. Потребовались новые пастбища. Наиболее
предприимчивые крестьяне быстро богатели и расширяли свои владения в
соответствии с общеизвестными рыночными механизмами. В XIII в. появилась
категория богатых крестьян (hereboeren). С возникновением этой социальной
группы появились усадьбы на берегах широких вырытых каналов. Они были
особенно многочисленны в Южной Голландии и Утрехте, где каналы
сохранились до сих пор, хотя усадьбы и не уцелели. Владения крестьян были
собственностью свободных владельцев. В этой крохотной части Европы
феодализм отсутствовал изначально, а регулирование отношений было
финансовым. Крестьяне имели полную свободу для социальной и экономической
деятельности, минуя феодальную знать.
Другая тенденция проявилась в том, что владелец земли полностью бросал
сельское хозяйство и начинал заниматься другой, неаграрной деятельностью.
Таковой исходно была добыча торфа, например, в качестве топлива. Сначала
торф обезвоживали и брали с поверхности, но с начала XV в. добывали из-
под воды. Эта деятельность вела к истощению торфяников; на месте добычи
оставались озера. Затем появилась специализация в торговле, судоходстве,
рыбной ловле и ремеслах. В тех местах, где протоки или каналы из
торфяников впадали в реки, образуя сеть водных путей, ведших из торфяных
районов, возникали новые города.
Эти две тенденции — специализация в животноводстве и специализация в
неаграрной деятельности — привели в итоге в определенной части западных
Нидерландов к изменениям в экономике и социальной структуре. В 1514 г. по
поручению графа Нидерландов была проведена перепись населения, имущества
и профессий ради упорядочения налогообложения. Специализация в
животноводстве была характерна для Западной Фрисландии и Южной Голландии.
В устьях Рейна, Мааса люди занимались торговлей, судоходством и
рыболовством. Там существовала и добыча торфа, бывшая довольно прибыльным
делом.
Итак, натуральное хозяйство медленно, но верно вытеснялось рыночной
экономикой. В XVI в. произошла полная трансформация сельской местности
Голландии (только этой провинции), которая характеризовалась
— специализацией как в аграрном, так и неаграрном секторах экономики;
— коммерциализацией, ростом рыночных отношений.
Развитие рыночной экономики привело к инвестициям в сельское хозяйство.
Стали использоваться удобрения, интенсивные методы скотоводства и
садоводства [3, 379—381].
Рост городов
Процесс урбанизации Нижних стран в Средние века не может быть понят на
основе изучения возникновения и роста одних только городов. Не существует
центра без периферии. Урбанизация — это процесс дифференциации региона,
перераспределение внутри региона функций управления и производства с
целью дальнейшей специализации, разделения труда и на этой основе
повышения производительности труда.
Города на севере Нидерландов возникали не из-за привилегий феодала, на
чьей земле находился город, а в результате естественного роста деревень,
т. е. процесс их возникновения и статус отличались от всех городов
Европы. В Нижних странах не было кровопролитной борьбы городов с
феодалами [10, 42]. Города были самоуправляемыми единицами. Принцы,
лишенные феодальной собственности, сами стремились в города и не только
не мешали их росту, но всячески ему содействовали. Политика принцев
состояла в том, чтобы предоставить ограниченную автономию всем местечкам,
которые становились торговыми центрами, т. е. местными рынками, морскими
и речными портами.
Деревни богатели рыбной ловлей и торговлей с Англией и Фландрией и быстро
превращались в города. Товары доставлялись по рекам, особенно по Рейну,
из глубины Европы, использовались и товары местных ремесленников [10, 53—
55].
В Нижних странах урбанизация в Средние века имела три фазы. Первая из них
была вызвана специализацией производства в раннем Средневековье, которая
породила рыночные места. Как правило, на этих местах в 950—1200 гг.
возникали и росли города. Вторая фаза охватывает XIII в. и первую
половину XIV в. В этот период урбанизация ускорилась под воздействием
возраставшего разделения труда и активной роли территориального
управления. Третья фаза была относительно короткой — вторая половина XIV
в., — но чрезвычайно важной: развитие большинства городов остановилось,
но рост морских портовых городов стал колоссальным.
Первая фаза (950—1200). Важным фактором предыстории урбанизации было
отделение торговли и ремесел от сельскохозяйственного производства. В
Нижних странах этот процесс начался с VIII в. Торговцы и ремесленники
стали постепенно селиться около торговых мест, где ремесленники
первоначально делали далеко не все, а только весьма специфические товары,
например, предметы роскоши и инструменты из железа, предназначенные не
только для местных рынков, но и для торговли на больших расстояниях.
Однако в целом в обществе продолжало доминировать натуральное хозяйство,
когда каждый крестьянин сам производил для себя все: питание, одежду,
посуду, мебель, инструменты, транспорт и т. д.
В Х—XII вв. развитие сельского хозяйства (использование удобрений,
интенсификация зернопроизводства и появление колесного плуга) и повышение
производительности труда крестьян создали предпосылки для быстрой
дифференциации ремесел, а последнее в свою очередь способствовало
первому. Развитию торговых мест способствовали местные феодалы: знать,
епископы, монастыри. Ради поступлений от налогов они проявляли инициативу
и основывали поселения, надзирали за торговлей, охраняли покупателей и
торговцев. Для защиты от набегов бандитов строились укрепления, торговые
места обносились валами. В этот период на важнейших торговых путях —
реках Шельде, Маасе и Рейне — возникли такие города, как Антверпен,
Брюгге, Гент, Дордрехт, Лейден и Утрехт.
Вторая фаза (1200—1350). Этот период характеризуется резким ростом
городов. Феодалы, не получавшие от крестьян податей в силу частной
собственности крестьян на землю, давали всяческие привилегии городам,
чтобы от растущих городов получать все больше налогов. Но наиглавнейшим
стимулом роста городов была экономика. К торговле на большие расстояния
добавилась торговля товарами массового спроса. Например, к тому времени
строительного леса в Нижних странах не осталось, и его завозили с Рейна,
шерсть же завозили из Англии из-за ее лучшего качества по сравнению с
местной. В западной части Нидерландов стала развиваться торговля зерном,
привозившимся с Балтики. Повышение производительности труда, вызванное
разделением труда и совершенствованием производства, привело к
безработице. Безработные увеличивали население городов, становясь
грузчиками, матросами и т. д. Рыночные места на выходах водных путей из
торфяных районов стали превращаться в большие города: Дельфт, Роттердам,
Амстердам, Эдам и т. д. Окончание названий городов «дам» означало их
расположение у плотины. К тому времени для защиты от наводнений на реках
возвели плотины и в них были сделаны шлюзы для прохода судов. Шлюз был
естественным местом встречи товаров из-за моря и местных товаров, поэтому
там возникали рыночные места, рядом с которыми селились торговцы и
ремесленники, возникли и развивались города.
Развитие ремесел в городах можно проиллюстрировать на примере ткачества.
Ткани исстари делались в деревнях на вертикальных станках, в которых нити
основы ткани висели вертикально и натягивались грузом, а уток вплетался в
основу. В XIII в. появились горизонтальные ткацкие станки, идея
конструкции которых сохраняется и поныне — нити основы натянуты через
одну, уток продевается с помощью челнока.
В этот период исчезло в деревнях и сосредоточилось в городах гончарное
производство, что сопровождалось усовершенствованием печей для обжига,
процесса подготовки глины, гончарного круга, а главное — стандартизацией
продукции в силу ее массового производства. Все это резко снизило
издержки производства по сравнению с кустарным производством гончарных
изделий в деревнях. С 1350 г. гончарные изделия из красной глины стали
экспортироваться, в частности, в Англию. Возникли специализированные
производства ножей, ножниц, топоров и т. д.
Третья фаза (1350—1400) развития городов вызвана началом дифференциации
самих городов. Причиной такой дифференциации послужило разделение
судоходства на речное и морское: морские суда стали столь велики, что не
входили в русла рек, а речные были слишком опасны для мореходства и
невыгодны по сравнению с крупными кораблями.
До XII в. как для речного, так и для каботажного плавания использовались
одни и те же суда с широким плоским дном, сделанным из двух рядов досок,
стянутых шпангоутами. На это дно клали грузы. С XIII в. борта судов и
грузоподъемность стали выше. Над носовой и кормовой частями судна стали
делать плоские дополнительные палубы, рулевые весла располагались спереди
и сзади. Этот новый когг в XIII и XIV вв. был самым знаменитым типом
судна как на реках, так и морях.
Создание крупных морских судов привело к перевалке грузов с морских судов
на речные и наоборот. Морские суда ходили по Северному и Балтийскому
морям, вдоль берегов Франции и Испании до Португалии и в Средиземное
море. В местах перевалки грузов особенно быстро стали развиваться
портовые города, например, Амстердам, Роттердам. Но это привлекло к
оттоку капиталов и рабочей силы из внутренних городов Нижних стран,
которые вступили в полосу застоя.
Разделение труда вызвало появление новых форм социальной организации. С
XIV в. появились гильдии — цеховые объединения ремесленников и купцов в
городах, цель которых состояла в охране местных рынков от конкуренции
пришельцев из других городов. Гильдии контролировали качество товаров и
обучение ремеслам. Затем гильдии потребовали и добились
привилегированного положения в городских администрациях. В этих условиях
возник городской патрициат — группы влиятельных преуспевающих горожан,
которые заправляли делами в гильдиях и городских управах. Население
городов было пестрым по сравнению с деревнями. Статус купца зависел от
предмета и региона его торговли (купцы-мореходы имели более высокий
статус, чем купцы-речники). Социальная дифференциация существовала и у
ремесленников. Ткачи, металлисты и пивовары имели больший авторитет, чем
красильщики тканей, обувщики, гончары. Еще ниже котировались
грузоперевозчики, портовые грузчики, вдовы и старики.
Настоящая революция произошла в 1160—1170 гг. в результате начала
производства кирпича. Глины и горючего (торфа) в Нижних странах было
много, а камня не было. До XIV в. из кирпича строились монастыри, церкви
и т. п., но с XIV в. кирпич стал использоваться и для строительства жилых
домов [3, 383—391].
Глава 11. Нижние страны в XIV—XVI вв.
Возникновение Нидерландов
Начиная с XIV в. лидером североморской культуры становится Голландия,
принявшая эстафету от Фрисландии. Голландцы как народ сложились на основе
саксов, франков и фризов [7, 119], причем первый и последний этнические
элементы обеспечили преемственность культуры Североморья.
11.1. Голландия, Зеландия, Брабант
В Голландии, в отличие от Фрисландии, правил принц (ранее граф), но его
права были ограничены, и уже в XII—XIII вв. права принца и народа были
точно определены. В обществе, где подавляющее большинство населения
считало себя свободными людьми, феодальные претензии были лишены
оснований. В Зеландии и Утрехте феодальные традиции были прочнее. Против
феодалов в XII—XIII вв. неоднократно вспыхивали восстания, которые
заканчивались расширением прав народа; феодалы в этой части Европы,
оторванной от влияния сильных государств, быстро утрачивали свой
суверенитет.
В быстро развивавшихся районах, подобных Голландии, жизнь заставляла
искать активные формы общественного устройства в борьбе с водой за землю,
за создание дамб и за мелиорацию, которые были жизненно необходимы.
Общественная администрация в этих районах развивалась очень быстро.
Каждая деревня со временем стала ответственной за определенную часть
дамбы, и все ее жители были обязаны принимать участие в решении общих
задач. Это привело к тому, что управление этими работами оказалось в
руках жителей деревень. Их представители решали вопросы, связанные с
дамбами. Они издавали местные законы, выводили жителей из деревень на
работы, устанавливали налоги для покрытия издержек, наказывали нерадивых.
Графы никогда не вмешивались в их дела. Многовековая совместная борьба с
водой за землю сделала голландцев очень корпоративным народом, причем
корпорация организовывалась демократическим способом.
Если от болот или моря отвоевывался новый участок земли, то организация
дела несколько менялась. Содержали польдер (участок осушенной земли) его
владельцы, проводившие мелиоративные мероприятия. Администрация графа
выступала в роли смотрителя, а реальное руководство осуществляла
выбиравшаяся фермерами администрация. Эти органы самоуправления польдеров
сохранились до сих пор.
На приморских территориях превалировало старое обычное право. В 1300 г.
каждый сельский район Голландии и Зеландии имел собственные кодексы
частного права, основанные целиком на древних традициях, но более или
менее приспособленные к обстоятельствам того времени [10, 43—46].
Города Брабанта, где феодальные порядки были сильнее, чем в Голландии,
Зеландии или Фрисландии, положили начало новому явлению. В XIV в. они
стали давать ссуды своим герцогам, но при условии постоянного контроля за
финансовой администрацией, причем изначально не делалось никаких попыток
перехватить политическую власть, просто это было обычным средством,
обеспечивавшим возврат ссуд. Банкиры не ссужали деньги без гарантий.
Более того, герцог-должник брал обязательство не расточать свои владения,
которые служили основой для создания средств, предназначавшихся для
возврата долга. Таким образом банкиры ограничивали права герцога на
значительную часть или даже на все владение. Это имело важные
политические последствия.
Впервые в истории Нижних стран группы людей выражали желание образовывать
политические объединения для того, чтобы противостоять иностранному
контролю. К этому сводились многочисленные хартии, которые герцоги
Брабанта и другие принцы Нижних стран вынуждены были давать своим
подданным. Согласно этим хартиям, самая ранняя из которых датирована 1312
г., государство Брабант становилось такой общественной единицей,
политический характер которой отличался от статуса его принца, и
управлялось объединенной администрацией принца и его подданных. Конечно,
в разных провинциях Нидерландов существовали свои особенности, но было
заложено магистральное направление политического развития.
Все эти новые элементы политической жизни сочетались со старыми
традициями, которые обязывали правителей советоваться со своими
вассалами, а это приводило к новому институту, штатам, т. е. собранию
делегатов, которые представляли главные политические и экономические силы
страны. Церковь в Нижних странах не была ни тем, ни другим, поэтому
духовенство не принимало участия в ассамблеях штатов и не было нигде
представлено.
Уже в середине XIV в. штаты приобрели громадную силу. Представительные
органы возникли также во Франции и в Англии, но во Франции они были
вскоре уничтожены, а английский парламент более века завоевывал свои
права. В Нидерландах же рост влияния штатов шел быстро и
беспрепятственно. Изменения произошли лишь тогда, когда правившие
династии вымерли и им на смену пришли иностранные династии (формально
испанские, но фактически немецкие Габсбурги).
Постепенно ассамблеи штатов превратились из группы финансовых заимодавцев
и советников в представительские организации, которые заняли место рядом
с центральной властью, принцами. Соотношение их сил определяло
политическую структуру власти, например, в Брабанте во времена слабого
принца Венцеля практически вся власть принадлежала штатам. В развитии
либеральных социальных институтов Нижние страны были впереди южных и
восточных соседей благодаря сохранению прежних вольностей, но главным
образом благодаря активной деятельности, вызванной условиями обитания,
деятельности, быстро развивавшей сознание людей и культуру народа [10,
62—65].
11.2. Бургундский период
Во второй половине XIV в. политический статус Нижних стран претерпел
значительные изменения: иностранные династии заменили отечественные, и
Нижние страны оказались в составе Бургундии — буферного государства между
Францией и Германией. Главой Бургундии был герцог Филипп II.
Управление каждой провинцией Нидерландов было делом не одного принца, а
главным образом ассамблеи штата. Самым важным фактором процесса
объединения Нижних стран было отношение ассамблей штатов к вхождению
одной провинции за другой в состав Бургундии. Во всех случаях большинство
в ассамблеях штатов было за присоединение к Бургундии. Каждая провинция
хотела оставаться независимой, и нигде не было желания объединяться, но
при гарантированной внутренней автономии федерация отвечала желаниям
большинства жителей. Условиями вхождения каждой провинции Нижних стран в
состав Бургундии были сохранение полной административной независимости и
отсутствие любых обязательств участия в политических или военных
предприятиях герцога без согласия ассамблеи своего штата. Примеров, когда
одна или более провинций отказывали герцогу в снабжении войском или
деньгами — множество. В период правления бургундийцев и сменивших их
Габсбургов штаты никогда не колебались. Это стало одной из глубинных
причин восстания против испанского короля Филиппа II в XVI в.
Так, в каждой провинции Нижних стран не стало персонифицированных
правителей. Каждая провинция имела договор на управление лично с герцогом
Бургундии. Герцог назначал своего представителя из числа богатых местных
аристократов для председательствования на суде, в ассамблее штата, для
командования войсками и т. п.
Административная система Бургундийского федеративного государства была
копией французской, что не удивительно, если вспомнить, что герцоги
Бургундии всегда считали себя отпрысками французской королевской семьи.
Начиная с бургундийского периода истории Нижних стран, феодальные
концепции и институты стали внедряться в политическую организацию Нижних
стран, создавая напряжение, которое вылилось в конце XVI в. в
революционный взрыв. В XIV в. принцы правили в Нижних странах с помощью
личных советников, а когда возникала необходимость, советы дополнялись
известными людьми. Расширенный совет стал ассамблеей штата, т. е.
институтом, обладавшим своими собственными правами; а узкий круг
советников при принце превратился в институт без точно определенных
функций. Но и при этом такой совет оказался очень полезен для
провинциальной администрации. Дело в том, что бургундский герцог не мог
брать с собой расширенный совет провинции туда, куда направлялся он сам,
но не мог существовать без советников, нужных ему для решения задач,
находившихся в его компетенции. Решение было простым: все провинциальные
советы были удвоены, и один совет следовал за герцогом Бургундии, а
другой оставался в своей провинции и решал местные проблемы. Следствием
было подчинение местных советов совету при герцоге. Так возник Великий
совет, который возглавлялся премьер-министром герцогства. Вскоре герцог
Филипп убедился, что возить с собой целый караван повозок и карет
невозможно, и определил постоянное место пребывания Великого совета,
который стал обычным административным органом.
Возникновение этих советов не было значимым событием, однако важным был
принцип этих новаций: с тех пор и впредь администрация провинций стала
безличной. Это утвердило норму культуры, согласно которой провинции имели
свои собственные индивидуальности, которые нельзя было смешивать с
персоной их правителей. В силу необходимости управление перешло в руки
профессиональных администраторов, т. е. людей, знавших церковные законы и
римское право. Но римское право никогда не действовало в Нижних странах.
Никакие другие законы, кроме законов, основанных на национальных обычаях
и вытекавших из старогерманских правовых принципов, не принимались в
судах во внимание, хотя римское право широко изучалось. Только в XVIII в.
римское право официально было принято в судопроизводстве, но и то только
в тех случаях, когда обычное право не давало законы, которые могли быть
применены. Так что распространенное утверждение о том, что римское право
породило индивидуалистическую культуру, на поверку оказывается
неприменимым к североморской культуре.
Города конфликтовали с новыми центральными органами и стали направлять в
них оплачиваемых ими чиновников, знавших законы. Этим чиновникам
поручалось защищать обычаи и свободы, которые подвергались яростным
атакам со стороны правительственных органов. В 1477 г. провинция
Голландия начала обсуждать вопрос о назначении постоянного адвоката для
защиты ее интересов, но только в 1525 г. первый такой оплачиваемый
адвокат был назначен.
В Нижних странах существовал нескончаемый конфликт между юристами
бургундской администрации и представительными группами из народа. Юристы
заставляли подчиняться самовольных людей чужеземным законам, что
порождало напряжение, и в 1461 г. в епископате Льежа, точнее, в той его
части, где говорили по-голландски, вспыхнуло восстание. Восставшие
выслеживали и убивали всех юристов, обвиняя их в высасывании крови из
людей посредством иностранных законов.
Итак, в целом федерация была поддержана населением, хотя по источникам
права были сильные трения между населением и правительством. Желая
сэкономить время и деньги, герцог Филипп II вместо того, чтобы ездить по
провинциям, в 1463 г. в Брюгге созвал ассамблеи штатов на общее
заседание. Но Генеральных штатов, наподобие французских, не получилось,
потому что во Франции они собирались ради объединения «духовенства,
аристократии и городов», трех слоев общества, а в Нижних странах — для
объединения вертикальных структур, каковыми являлись отдельные провинции.
Генеральные штаты в Нижних странах остались формальностью, так как
властные полномочия имели только провинциальные ассамблеи. Обычно герцог
выдвигал требования общему собранию всех асамблей штатов, а переговоры
затем велись с ассамблеями штатов каждой провинции по отдельности.
Отсутствие единства ослабляло Бургундию, поэтому герцог Филипп II
действовал в Европе осторожно, но, конфликтуя с Францией и будучи
союзником Англии, одновременно присоединял западные феодальные владения
Германии. Его сын Карл Смелый был прямой противоположностью отцу. В 1477
г. он погиб в сраженье, а Бургундия была расчленена. Единственная дочь
Карла Смелого унаследовала Нижние страны, единство которых всячески
укреплялось ради независимости от Франции и Германии. Эти усилия совпали
с желанием правящих верхов Нижних стран держаться сообща. Ассамблеи, как
и прежде, хотели получить новые хартии, гарантировавшие им полную
региональную независимость, но в то же время они хотели иметь общую
хартию для унификации всех провинций и требовали, чтобы им было позволено
собирать Генеральные штаты в любое время без созыва их принцем, чтобы
назначения в Великий совет совершались под их контролем и определенное
количество мест в нем было отдано каждой провинции. Ассамблеи не
возражали более против центрального правительства, но искали способ, как
сделать его «своим» [10, 71—83].
Торговля
В раннее Средневековье Нижние страны были посредниками в торговле между
Англией, Скандинавией и Германией. Объемы торговли были ограниченными. По
мере роста важности торговли рейнские города установили прямые связи с
Англией, что послужило причиной упадка торговли Нижних стран в XIII в. и
вынудило нидерландских купцов искать новые решения.
На новом этапе стала зарождаться и развиваться торговля на Балтике. Она
имела для Нидерландов исключительно важное значение. Балтийская торговля
стала колыбелью голландской коммерции, а затем и банков.
С открытием балтийских рынков и развитием прядения и ткачества во
Фландрии положение радикально изменилось. Нидерланды опять оказались на
перекрестке главных европейских торговых путей. В дополнение к ним стала
развиваться морская торговля с Италией, Венецией и Южной Европой в целом.
Нидерланды, всегда воевавшие против воды за землю, повернулись лицом к
океану как источнику средств, позволявших им обустроить свою страну. В
этом был коренной перелом, произошедший в XIII в.
В конце XIV в. начался период нидерландских изобретений. Открытие в 1384
г. способа засола сельди, дававшего возможность долго хранить ее в
бочках, стало золотоносной жилой для прибрежных деревень Нидерландов.
Этот товар всегда был в цене. В 1416 г. была сплетена первая большая
рыболовная сеть, давшая начало новой статье экспорта и т. д. Все это
обеспечивало Нижние страны собственными товарами [10, 57—58].
Приблизительно в 1377 г. Ганза достигла вершины своего могущества.
Фризское прибрежное судоходство было подавлено еще в XIII в., а торговля
голландцев была под неусыпным присмотром лордов от торговли с берегов
Эльбы и Траве. Если голландские капитаны пускались в плавание по найму
ганзейцев, то им позволялось заходить в балтийские порты, а также
продавать малоценные товары вокруг Ютландии и в балтийских городах. Но
прибыльными товарами, например, фландрской одеждой или русскими мехами,
дозволялось вести торговлю только ганзейским купцам, которые следовали из
Гамбурга в Любек не вокруг Ютландии, а по Эльбе, Траве и затем по каналу
до Балтийского моря.
Как только голландцы познакомились с балтийскими торговыми путями, они
стали покупать товары польских и русских производителей без посредников
из Ганзы. Ганза с 1417 г. запретила голландцам торговать на территории
Германии, но голландцы в начале XV в. торговали сельдью и солью от
Бискайского залива до Новгорода. Запрет на торговлю в Германии
способствовал отдалению нидерландцев от немцев и формированию отдельного
государства.
В 1426 г. после того, как голландцы появились в Дании, которую Ганза
считала своей вотчиной, она запретила голландским судам проходить через
пролив Зунд в Балтийском море. Началась война, длившаяся с перерывами
четыре столетия. Вначале она обрела форму пиратских набегов. Война 1430—
1441 гг. подорвала ганзейскую систему, но и голландцам приходилось
трудно. Ганза ввела запрет на торговлю всех членов лиги с Голландией, что
привело к голоду в этой стране.
Особенность этой войны была в том, что капитаны и моряки Голландии вели
войну частным порядком. Герцог Филипп Бургундский не захотел втягиваться
в конфликт, который мешал его политике. Мореходы и горожане
проигнорировали просьбы и угрозы своего сюзерена точно так же, как
несколькими годами раньше они пропустили мимо ушей декларацию своего
правителя о войне с Англией и продолжали торговать с врагами своего
герцога, пренебрегая его сердитыми протестами — это ли не убедительная
демонстрация силы духа, инициативы, умения брать ответственность на себя,
самоорганизации.
Голландцы выстояли. По мирному договору их корабли получили право плавать
по Балтике, и через некоторое время они начали быстро расширять торговлю,
которая полстолетия спустя сделала их равными, а затем и более богатыми,
чем ганзейцы. В 1476 г. порт Данциг посетили 168 судов из Любека и 156 из
Голландии, а 20 лет спустя количество голландских судов во много раз
превышало количество ганзейских. Во второй половине XV в. Нижние страны
стали морской и торговой державой [10, 88—90].
Из всех торговых операций внутри Нидерландов самой примечательной была
торговля землей. В начале XVI в. в Голландии продажа земли была столь
обычным явлением, что существовал прейскурант продажной стоимости земли в
строгом соответствии с ее качеством и объемом затрат, необходимым для ее
использования. Купить землю мог любой человек, поэтому влияние
титулованных феодальных особ в Северных Нидерландах было много ниже, чем
во Фландрии. Но голландское бюргерство по сравнению с фландрийским было
беднее и не занималось торговлей, промышленностью или ремеслами. Бюргеры
Голландии в основном были ростовщиками, дававшими ссуды под земельную
собственность [16, 124—128].
11.3. Реформация церкви и ее предтечи
Уже в XIV в. на побережье Нижних стран сложились капиталистические
принципы хозяйствования. Но североморская культура населения постоянно
сталкивалась с навязывавшимся извне феодальным влиянием. Как бесцеремонно
поступали нидерландцы со светскими феодалами, уже было проиллюстрировано
выше. Церковь так же, как феодал, влачила жалкое существование. Но у
церкви оставались средства духовного влияния: от имени Бога католическая
церковь добивалась от населения подчинения всем феодальным порядкам,
шедшим вразрез с нормами североморской культуры. Конфликт был неизбежен.
Задолго до Реформации в Европе зарождались и разрастались ереси.
Например, вальденсы (лионские бедняки) были приверженцами ереси,
возникшей в последней четверти XII в. в Южной Франции и
распространившейся в Северной Италии, позже в Германии и Чехии. Название
произошло от имени лионского купца Пьера Вальда, который, раздав свое
имущество, в 1176 г. создал общину «совершенных», дававших обет не
владеть золотом и серебром и т. д. Движение вальденсов особенно
распространилось в горных районах Юго-Западной Швейцарии и Савойи.
Вальденсы проповедовали чтение Евангелия на родном языке и отвергали
монопольное право священников на совершение церковных таинств. В 1184 г.
папа Люций III отлучил вальденсов от церкви, но позже папа Иннокентий III
позволил вальденсам создать свою особую церковную организацию с выборным
духовенством (так называемые католические бедняки). Секта вальденсов
сохранилась до ХХ в. в Швейцарии, Савойе, Пьемонте.
На примере вальденсов видны коренные отличия протестантизма от ересей:
протестантизм не только не проповедовал бедность и не расточал богатства,
но и приумножал его; он был враждебен феодальным порядкам, а вальденсы
принимали их как должное, т. е. в своих основах ереси и протестантизм
коренным образом различались. Единственно, чем они внешне были схожи, так
это отдельными аспектами организации церковной жизни и общим протестом
против безнравственности духовенства.
Аморальность католического духовенства и монашества была лишь поводом для
Реформации церкви, запалом той бомбы, взрывчаткой в которой был конфликт
двух культур — североморской, с одной стороны, и феодальной — с другой.
Сама Реформация была восстанием народов североморской культуры против
чуждых феодальных порядков.
Североморская культура к XIV—XV вв. распространилась с территории Нижних
стран не только по побережью Северного моря, но и по долине Рейна.
Динамизм этой культуры был захватывающим для народов, вовлеченных в
торговые и прочие контакты с Нижними странами. Через рейнскую область
культура индивидуализма распространилась (или сомкнулась с подобными
культурами) в Швейцарии и Чехии. Культура народов предопределила
распространение протестантизма на всей этой территории.
В XIV—XV вв. конфликт двух культур приобретал разные формы, но
мировоззренческий его аспект мог быть выражен только религиозным
движением, так как Средневековье не знало других форм идейной борьбы.
Одно из таких движений возникло во Фрисландии, в долине реки Эйссел, в г.
Девентер и распространилось по всем Нижним странам и многим областями
Германии. Оно начиналось с братства совместной жизни, основанного
Герардом Грооте.
Герард Грооте и братства совместной жизни
Герард Грооте родился в Девентере в 1340 г. в семье видного городского
советника. Его обучение в школе началось в родном городе, а затем
продолжилось в Аахене и Кельне. Позже он три года учился философии,
медицине, церковному праву и логике в университете Парижа. В 1358 г.,
получив степень магистра искусств и пробыв еще некоторое время в Париже,
он отправился совершенствовать свои знания в Прагу. Вернувшись домой,
Грооте был удостоен чести представлять город при папском дворе в
Авиньоне, где он успешно провел переговоры с папой Урбаном V по вопросам
пошлин и налогов.
Таким образом, Грооте начинал свою жизнь вполне преуспевающим человеком.
Но он видел лицемерие монашества и духовенства, их аморальный образ
жизни, постоянно сталкивался с людьми, осуждавшими церковное ханжество и
корысть. За пять лет наблюдения, дискуссий и раздумий Грооте превратился
в аскета. Перелом произошел во время пребывания в монастыре
Монникхаузена. В этот период на Грооте оказал большое влияние Джон
Рюйсбрук, настоятель августинианского монастыря Грунендаля, которого
Грооте впервые посетил в 1375 г., а в 1379 г. монахи Монникхаузена уже
были поражены силой убеждений и страстной аргументацией Грооте.
В самом конце 1379 г. он получил чин дьякона от епископа Утрехта и начал
читать проповеди в Девентере, Зволле, Кампене, Амерсфорте, Амстердаме,
Харлеме, Лейдене, Утрехте, Дельфте, Генте и во множестве малых селений.
Грооте обладал поразительной силой убеждений. Люди приходили на его
проповеди за многие километры, бросив работу и даже пренебрегая пищей,
дабы успеть вовремя. Желавших его услышать не вмещали самые большие
церкви. Грооте обличал аморальность, торговлю церковными должностями,
физическую и интеллектуальную леность монахов, их лицемерие, алчность. Он
называл монахов волками в овечьей шкуре, призывая прихожан следовать
Христу, а не церковникам. Повсеместно там, где Грооте обращался к народу,
возникали группы людей, объединявшихся по общности взглядов, им
проповедывавшихся.
Грооте оставался странствующим проповедником до 1383 г. Он снискал
громадный авторитет у прихожан, но нажил много врагов в среде
духовенства, которых душила зависть и ненависть к человеку, так яростно
их бичевавшему. Они обратились с жалобой к епископу Утрехта и потребовали
запрета проповедей Грооте на том основании, что он был лишь диакон, а не
священник. Епископ встал на сторону массы духовенства, и Грооте вынужден
был прекратить свои проповеди. Но это было пирровой победой его врагов. В
1383 г. Грооте, вынужденный переосмыслить свое положение, сформулировал
новую идею. Совершенно недостаточно, сказал он, чтобы духовенство было
образованным. Народ должен тоже уметь читать и сам решать, в чем суть
Священного Писания. (Представьте себя в XIV в. вам предлагается научиться
читать, писать и самому, без священника, истолковывать Священное Писание.
И это свершилось в массе народа! Герард Грооте инициировал еще один вид
деятельности людей, а значит, оказал громадное влияние на развитие
сознания людей, а за ним и культуры.) Религия должна быть личным делом
всех мужчин и женщин, утверждал Грооте. Вылечит ли посещение церкви
духовную болезнь человека, спрашивал Грооте и отвечал: «Конечно, нет».
Прихожанин должен делать больше, чем слушать проповедника, он должен
читать и думать сам. Тем самым Грооте положил начало изоляции верующих от
церковной бюрократии. Это было началом процесса, ставшего самым важным из
всех предшествовавших Реформации.
Грооте не ограничился призывом. Он стал переводить по частям Библию на
родной язык, сопровождая перевод пояснениями. В частности, Грооте
утверждал, что высший закон — это Закон Божий, а поэтому нельзя
повиноваться ни одному человеку, даже Папе Римскому, если слово
человеческое противно Закону Божию.
Принципиально важными в учении Грооте были так же наставления,
побуждавшие постоянно трудиться, бороться с меланхолией, унынием,
удрученностью. Деятельность Грооте считал залогом успеха и презирал
праздность. Иными словами, Грооте проповедывал ценности североморской
культуры.
Следует подчеркнуть, что Грооте не порывал с церковью. Он даже старался
урезонить еретиков, что спасло ему жизнь.
Грооте никогда не был учителем, но страстно был предан идее просвещения
народа. Он считал, что залогом успешной реформации церкви является
образование молодежи. Будучи основателем движения Христианского
возрождения (Devotio Moderna), Грооте стал духовным отцом всех тех, кто
прошел школу воспитания братств совместной жизни, в том числе Томаса
Кемписа, Гансфорта, Эразма Роттердамского, Хегиуса, Агриколы, Лютера,
Цвингли, Бюсера, Кальвина и Лойлы.
Последователями Грооте были многочисленные миряне, жившие обычной мирской
жизнью в своих домах. Но часть последователей объединялась в братства и
сестринства совместной жизни. Они сохраняли и распространяли идейное
наследие Грооте. Наконец, были и такие, кто образовывал монастырские
общины.
Братства и сестринства имели свои уставы, первый из которых был написан
самим Грооте, но эти сообщества не были монастырями, их челны не давали
обета, могли покинуть братство (но после этого не могли в него вновь
вступить). Члены братств и сестринств были прихожанами местных церквей,
как и все миряне. В каждом братстве был выборный голова, который следил
за порядком. В сестринствах матрона наказывала провинившихся лишением их
доли в общем имуществе и даже исключением из сестринства. Однако передача
имущества братству или сестринству новым членом не предусматривалась, и
каждый мог сохранять за собой свое добро. Общая собственность
зарабатывалась совместным трудом. Изначально все заработанное раздавалось
членам братства, однако после смерти Грооте в августе 1384 г. (но до
образования первого монастыря) равнодушие к заработку стало столь
очевидным, что поневоле пришлось формировать общий фонд.
Братства и особенно сестринства совместной жизни повсеместно подвергались
травле со стороны духовенства. Их членов на улице называли лоллардами и
призывали к сожжению на костре. Перед смертью Грооте посоветовал своим
последователям основать монастыри ради защиты своего образа жизни и
оказания поддержки тем, кто останется в миру, причем он высказал
предпочтение Августинианскому ордену, который имел не столь жесткие
правила, как другие ордена [17, 9—59].
Члены любого братства не давали обета подчиняться ректору, никто не мог
грозить им наказанием. Члены братств (но не сестринств) подчинялись
только Христу. Это создавало атмосферу равенства. Не выборный голова, а
все братство корректировало поведение каждого своего члена, если в том
возникала необходимость. Ректор братства занимался хозяйственными
вопросами. Из сложившихся правил, по которым жили братства, в 1413 г.
была создана конституция.
Заповеди Христа признавались монахами в XV в. одна за другой
невыполнимыми. Но что было особенно вредным, так это преследование
духовенством тех, кто находил в себе силы вернуться к истокам
апостольской церкви. Братства совместной жизни назывались еретическими
[17, 76—79]. Нужно было искать способы защиты.
От двух главных домов братств в Девентере и Зволле возникло множество
других, например, в Дуйсбурге, Гронингене, Гауде, Делфте, Утрехте,
Неймегене и др. Много братств возникло в Германии по течению Рейна,
например, в Кельне, Везеле, Висбадене, Бюцвахе, Марбурге, Эммерихе и др.,
а также в Нижней Саксонии: в Херфорде, Остерберге, около Оснабрюка и в
самом Оснабрюке. Наконец, братства были основаны в Генте, Антверпене,
Бюсселе, Льеже, Граммонте и др. Таким образом, движение Христианского
возрождения получило распространение главным образом в Нижних странах и
прилегающих районах Германии и Франции, т. е. там и влияние
индивидуалистической культуры было наиболее сильным, где население веками
занималось торговлей.
Хотя члены братств давали обет, включавший в себя бедность, их стиль
жизни не был аскетичным, просто они жили в труде и без излишеств. После
1400 г. их одежда и питание улучшились, они стали заниматься упражнениями
на свежем воздухе.
Никто из членов братств не был так знаменит, как англичанин Дж. Уиклиф
или чех Ян Гус, но они образовывали обширную организацию Христианского
возрождения, на протяжении полутора веков через сеть своих школ
просвещали народ и влияли на массовое сознание, готовя переворот,
названный Реформацией. Братства утверждали примером свой стиль жизни,
свое сознание, мораль, которые соответствовали культуре народа Нижних
стран и прилегающих районов Германии и Франции. Братства не только
следовали культуре народа, но и старались ее очистить от привнесенных
феодальной церковью порядков [17, 110—121].
Школы
Джон Селе был уроженцем Зволле. Он получил степень магистра, по-видимому,
в Праге и стал ректором школы в Зволле вскоре после 1374 г. Селе был
сподвижником Грооте, и сам Грооте его очень высоко ценил. Селе
реформировал школу в Зволле столь удачно, что в ней одновременно учились
до 1200 мальчиков, были ученики и из очень отдаленных мест: Кельна,
Утрехта, Брабанта, Фландрии, Вестфалии, Голландии, Саксонии, Фризии,
Гельдерланда и т. д. Его школа стала прототипом для многих последователей
вплоть до начала ХХ в. Селе исключил из обучения всю схоластику и
формализм. Тысячи его учеников стали приверженцами принципов движения
Христианского возрождения. Селе помогал бедным ученикам. Он много
зарабатывал с помощью своей школы и на эти деньги построил прекрасную
библиотеку, оснастив ее книгами и организовав туда свободный доступ [17,
91—97]. Джон Селе был ректором школы в Зволле с 1375 по 1417 г. После
смерти Селе школы его типа были основаны многими братствами, но главными
были школы в Зволле, Девентере и Мюнстере.
Один из выпускников школы в Зволле Александр Хегиус стал самым знаменитым
учителем в Северной Европе. Он родился в 1433 г. в Вестфалии. Хегиус был
учителем в разных школах, созданных братствами, а в 1483—1489 гг. стал
ректором школы в Девентере. Когда он учительствовал в Эммерихе, то
познакомился с Агриколой и выучился греческому языку. Настойчиво
пропагандируя классическую литературу, философию, он поощрял изучение
своими учениками латыни и греческого, не говоря уж о родном языке. Его
школа в Девентере разрослась до 2200 учеников, впрочем, в Эммерихе у него
было 1500 учеников. К нему ехали из Кельна, Страсбурга, Льежа, Магдебурга
и других центров, где образование по тем временам было вполне
удовлетворительным. Память о Хегиусе до сих пор сохранилась в городах и
весях долины реки Эйссел.
Система образования, взявшая начало от идей Грооте и Селе, до 1455 г.
развивалась без влияния итальянского Ренессанса, и только после 1455 г. в
образование были привнесены лучшие идеи классики. Идеи итальянского
Ренессанса были с энтузиазмом восприняты в Девентере и Зволле, а оттуда
они, трансформированные христианским Ренессансом, разошлись не только по
Нижним странам, но и по Германии. В частности, в Девентере до 1500 г.
было опубликовано более 450 работ классиков.
Одним из наиболее известных гуманистов долины Эйссел был Ортвин Гратиус,
высокообразованный человек, прекрасный поэт, знаток латыни, великолепный
учитель, он подвергался безудержной травле современных ему мракобесов. Но
он, как и другие сторонники Христианского возрождения, обладал
незаурядным мужеством, твердостью характера, терпением, трудолюбием, т.
е. всем тем, что свойственно культуре народа Нижних стран, позволявшей
добиваться успеха, казалось бы, в невыносимых условиях [17, 122—129].
Монастыри
Особенно старались напакостить братствам монахи-доминиканцы. Их атаки
были очень опасны. Пришлось последовать совету Грооте и ради защиты
Христианского возрождения построить в 1386 г. монастырь в Виндесхайме. В
1387 г. шесть братьев принесли обет целомудрия, бедности и повиновения.
Но повиновения Христу, а не епископу Утрехта, на чьей территории были
воздвигнуты здания монастыря, и никому другому. Никакого подчинения
каким-либо правилам, кроме тех, которые они приняли для себя сами [17,
84]. Столь необычный для монахов обет был следствием приверженности
личной свободе, которая была нормой культуры фризов и саксов. Монастырь
стал тем центром кристаллизации, из которого выросла конгрегация
Виндесхайма, ставшая центром монастырской реформы, распространения книг и
т. д. Несколько лет братство Девентера и конгрегация Виндесхайма
действовали так, как если бы они были члены одного братства.
Конгрегация Виндесхайма возникла в 1394 (или 1395 г.) и пользовалась
привилегиями Папы Римского и епископа Утрехта. Совместно с братством
Девентера конгрегация ежегодно основывала религиозные общины и монастыри
в разных городах Нижних стран и Германии. К середине XV в. конгрегации
принадлежали десятки монастырей, не говоря о множестве религиозных общин.
Стремительное развитие конгрегации, которая не имела больших денег и не
пользовалась бóльшим покровительством церковной верхушки, чем другие
монастыри, объяснялось тем, что конгрегация несла идею личной веры,
личной связи с Господом, она предлагала то, что было созвучно культуре
народа и было продуктом многовекового духовного развития народа, в
частности, утверждалось, что животворящая вера состоит в «хорошей
работе», проповедовались умеренность в расходах, важность просвещения.
Эта вера сплачивала людей в совместном труде, заставляла забыть лень и
зависть; монастыри и общины начинали богатеть. Влияние конгрегации в
обществе было столь велико, что после отказа принять в нее богатейшую
группу монастырей Ньюверка из-за праздности монахов, порожденной их
архаичным уставом, цитадель лености согласилась изменить свой устав на
устав конгрегации Виндесхайма. Монастыри конгрегации Виндесхайма и
женский монастырь Дипенфен помогли в XV в. реформировать сотни монастырей
в Нижних странах, Германии и Франции. В 1395 г. папа Бонифаций одобрил
вновь разработанную конституцию конгрегации Виндесхайма, которая
основывалась на идеях и традициях братств совместной жизни.
К началу XVI в. конгрегация уже прошла период своей активности и
устоялась в приобретенных ею формах. Хотя позитивные процессы развития
пробивали себе дорогу, например, к началу XVI в. конгрегация начала
экспорт книг, тем не менее не изменила ни одной из традиций церкви:
сохранились индульгенции, поклонение святым и т. д. Но конгрегация
произвела огромный сдвиг в утверждении традиционной народной
североморской культуры, в ее очищении от феодального влияния, которое
осуществлялось до XV в., в том числе и церковью, и подготовила реформацию
Лютера, Кальвина, Цвингли и Лойолы [17, 136—156].
Вессель Гансфорт
Сильное влияние на развитие и распространение идей христианского
ренессанса оказал Вессель Гансфорт. Лютер после того, как прочитал книги
Гансфорта, писал о нем в 1522 г. так: «...человек выдающихся способностей
и редкой силы духа; совершенно очевидно, что он истинный ученик Бога...
Если бы я читал его произведения раньше, мои враги могли подумать, что
Лютер все почерпнул у Весселя: так его дух соответствует моему. Но теперь
мои удовлетворение и мужество возросли, и у меня нет ни малейшего
сомнения в том, что я учил истине, потому что он, живя в столь отличное
от моего время, под другим небом, на другой земле и при столь отличных
обстоятельствах так созвучен мне во всех отношениях и не только по
смыслу, но даже по употреблению почти тех же слов».
Позже Лютер назвал Гансфорта «самым христианским автором». Но если
Гансфорт столь великий мыслитель, то почему же он остался почти
неизвестным?
Вессель Гансфорт родился в 1419 (или 1420 г.) в бедной семье и с детства
зарабатывал себе на жизнь. Но добрая женщина, чье имя — Ода Яргес —
заслуживает быть известным, помогла мальчику получить образование.
Гансфорт учился сначала в Гронингене, а с 1432 г. в Зволле, где школу
возглавлял Джон Селе, сделавший к тому времени свою школу столь
известной, что по его модели создали свои гимназии Джон Штурм в
Страсбурге и Джон Кальвин в Женеве.
В 1449 г. Гансфорт стал студентом университета в Кельне. Уже в 1450 г. он
стал бакалавром, а в 1452 г. — магистром. В 1455 г. после пребывания в
Париже он стал профессором университета в Кельне, через год переехал в
Гейдельберг, а еще год спустя вернулся в братство Зволле. Но в том же
1458 г. вновь приехал в Париж и оставался там до 1469 г. Перемена мест,
равно как и его переписка со многими университетами, была связана не с
поиском удобного места, а с накоплением знаний, и остановка Гансфорта в
Париже на 11 лет связана только с тем, что парижский университет того
времени был лучшим в Европе.
В 1469 г. он совершил паломничество в Рим. Там он познакомился с
несколькими членами папского суда и с двумя из них имел публичный диспут
об индульгенциях. Один из его оппонентов уже дискутировал с Гансфортом в
Париже и советовал ему держать в Риме язык за зубами.
Большое значение имела дружба Гансфорта с Франческо делла Ровере, который
вскоре стал папой Сиксом IV. К тому времени (1470) Гансфорт был лично
знаком со многими церковными лидерами по всей Европе. В 1470 г. Гансфорт
вернулся в Париж, а в 1473 г. получил письмо от епископа Утрехта, в
котором епископ предупреждал Гансфорта о грозившей ему опасности и
предлагал свои владения в качестве убежища. Для развращенного,
коррумпированного духовенства Гансфорт был безусловно опасен.
Но Гансфорт поехал в Рим к своему другу папе Сиксу IV и на предложение
Папы просить у него все, что угодно, Гансфорт попросил Библию на
греческом и иврите из библиотеки Ватикана. «Глупец, — отвечал Папа, —
почему ты не просишь у меня епископство и что-либо подобное?». «Потому
что оно мне не нужно», — ответил Гансфорт. Гансфорт не доверял переводам
и хотел знать первоисточники. Он посетил Флоренцию, Венецию, Базель, где
изучал греческий и иврит, а затем по Рейну прибыл в долину Эйссела.
Заслуга Гансфорта состоит в том, что он, обладая знаниями, которые вряд
ли имел кто-либо из его современников, своим авторитетом способствовал
утверждению ценностей североморской культуры, росту самосознания народа.
Противореча римской церкви, Гансфорт в то же время избегал лобовых
столкновений и разрыва с ней, избрав эволюционный путь развития. Он
никогда не обращался к народу, пробуждая в нем сознание необходимости
реформации церкви. Он никогда никому не давал читать книг. Он делился
своими мыслями только с близкими людьми и учеными. Это позволяло ему не
давать реакционному духовенству поводов для обвинений, но через близких к
нему посредников распространять свои идеи.
Лютеру в 1521 г. работы Гансфорта показал Роде, ректор школы Братства в
Утрехте. Лютер со своим предисловием опубликовал известные ему труды
Гансфорта в 1522 г. Совпадение взглядов Лютера и Гансфорта закономерно.
Лютер говорил о том, что в Магдебурге, где он жил в 1497 г., он ходил в
школу братства совместной жизни. В 1515 или 1516 г., т. е. за 1—2 года до
того момента, когда были обнародованы знаменитые 95 тезисов, Лютер сделал
весьма красноречивое признание: «Нигде я не нашел такого ясного
объяснения первородного греха как в труде Герарда Грооте "Благословен
есть человек"». Лютер читал книгу Зерволта «Духовное вознесение» до 1516
г., а также читал в Эрфурте учебники Габриэля Била, который был знаком с
Гансфортом, а позже стал ректором школы братства в Бюцбахе около Майнца.
Движение Христианского возрождения утверждало нормы североморской
культуры исключительно силой личного примера, посредством просвещения и
образования народа в создававшихся братством школах. Дж. Уиклиф или Ян
Гус не сказали ничего более революционного, чем Гансфорт, но открыто
порвали с римской церковью. Это сделало их известными, но ограничило
влияние на культуру народа: изменения культуры народа требуют
деятельности народа, длительного времени и постоянных усилий, поэтому
такая задача по плечу не одиночкам, а организациям, движениям, каковым
было и Христианское возрождение [17, 191—225].
Движение Христианского возрождения
Итак, движение Христианского возрождения в разные периоды своей истории
(1380—1520) состояло из трех главных ветвей: братств, школ и монастырей.
Большой вклад этого движения в подготовку Реформации церкви получил
международное признание, но одновременно отдельные ветви движения
подвергались острой критике. Например, великий гуманист и мыслитель Эразм
Роттердамский называл братства совместной жизни душой невежества,
несмотря на их нескончаемую работу во имя просвещения народа.
Движение Христианского возрождения было массовым и включало не только
членов братств, монахов конгрегации Виндесхайма, учителей и учащихся
школ, но множество мирян, которые усвоили главное требование движения:
научиться читать, писать и самостоятельно, без помощи священника
проникнуть в Святое Писание. Величие Герарда Грооте состоит в том, что он
не просто выдвинул эту идею, но и создал организацию, вовлекшую массы
народа в мыслительную деятельность, всячески поощрял просвещение народа,
вызвав к жизни школы братств и указал способ выживания движения во
враждебной обстановке, подсказав на смертном одре идею создания
монастырей, несмотря на то, что всю жизнь всех отговаривал от намерения
постричься в монахи.
Живя во Фрисландии и будучи носителем ее культуры, Грооте в своем
осмыслении окружавшей его жизни, судя по результатам его деятельности,
руководствовался представлениями об эволюционном развитии общества. Он
предвосхитил идею организации массового движения ради развития культуры
народа, которой руководствовались такие великие деятели, как Махатма
Ганди и Мартин Лютер Кинг. Движение Христианского возрождения —
прекрасный пример самоорганизации масс в условиях преследований и травли.
У последователей движения Христианского возрождения утвердился особый
стиль жизни: когда они видели ошибки других людей, они делали вид, что их
не замечают. На атаки монахов они не отвечали. Заработанные деньги
тратили на книги, а не на роскошь или украшательство своего дома.
Наконец, деньги тратились на благотворительность. Без малого полтора века
деятельности членов движения дали свои результаты, подготовив Реформацию.
Движение Христианского возрождения стало массовым потому, что оно
проповедывало идеалы, корнями уходившие в североморскую культуру,
защищало то, что людям было дорого и близко, от навязывавшихся извне норм
феодальной культуры. На одном осуждении распутства духовенства сплотить
массы для активной деятельности на многие поколения в условиях
преследований и угроз было бы невозможно. Движение не просто подготовило
Реформацию церкви, оно идейно защитило народную североморскую культуру,
основы которой стали содержанием протестантизма, принявшего христианскую
оболочку. Протестантизм как религия и идейное течение утвердился там, где
этому религиозному учению соответствовала культура народа, сложившаяся за
предыдущие столетия. Недаром Нижние страны как ядро североморской
культуры были последовательными и ревностными поборниками протестантизма.
Движение Христианского возрождения и произошедшие от него институты
распространились на восток и юго-восток от городов на Эйсселе. Они дошли
по Рейну до Эльзаса, по нижней Германии до Ростока и даже до Пруссии,
проникли из Фрисландии в Голландию и Северный Брабант, но в южных Нижних
странах затронули только самые известные центры, например, Антверпен.
Фактически в XV в. было подготовлено то, что произошло в начале XVI в.:
образование нижнегерманского культурного единства, не зависимого от
западных Нижних стран и от Верхней Германии (к югу от середины Эльбы).
Североморская культура утверждалась вдоль берега Северного моря, на
равнинах Германии, в гористых областях юга [10, 27].
Движение Христианского возрождения мало известно русским читателям,
поэтому здесь ему было уделено достаточно внимания. О Реформации же
церкви написано и переведено на русский язык множество книг. Русским
читателям, к счастью, хорошо известна деятельность и творчество
почитаемого в России Эразма Роттердамского, проведшего 12 лет в братствах
совместной жизни в Девентере и Зволле и бывшего воспитанником движения
Христианского возрождения [17, 227]. В Нидерландах Реформация церкви
стала последним этапом борьбы североморской культуры против чуждой и
навязывавшейся извне культуры феодальной.
11.4. Смена династии
Герцогиня Мария вышла замуж за Максимилиана Австрийского, сына императора
Святой Римской империи, что привело к смене династии, претендовавшей на
власть в Нижних странах. Спустя 5 лет после брака Мария Бургундская в
возрасте 24 лет умерла. Непрерывными бунтами население Нижних стран
создало невыносимую обстановку чужестранному правителю. Максимилиан, хотя
и стал регентом своего четырехлетнего сына, который рассматривался как
«естественный» наследник, был грубо выставлен из страны. Генеральные
штаты после некоторых колебаний признали его регентом, но при условии,
изложенном ими абсолютно ясно, а именно: только для воспитания их
(Генеральных штатов) политических взглядов. Генеральные штаты заключили
мир с Францией и ради вящей уверенности в необратимости событий передали
маленькую дочь Максимилиана в руки его смертельного врага, короля Луиса;
они же решили, что герцог Бургундский не стоит того, чтобы за него
драться. Генеральные штаты предупредили Максимилиана, что они не будут
воевать ради политических маневров регента и платить налоги Габсбургской
династии. Они обвинили Максимилиана в ограблении страны и вывозе их
богатства в Германию. Спустя много лет Максимилиан, получив корону в
Германии, вернулся в Нижние страны; придворные поэты воспели его как
наследника Цезаря, но он был предан суду гильдиями Брюгге. У него на
глазах были казнены его друзья, и он сам, император, был поставлен на
колени перед алтарем на рыночной площади в Брюгге и поклялся, что никогда
не будет мстить за перенесенные оскорбления. После освобождения он
нарушил клятву, и по всей Фландрии, Брабанту, Голландии и Утрехту
вспыхнул бунт, который возглавил принц Филипп из Клеве. Он призвал всех
жителей Нижних стран объединиться против Габсбургов, которые планировали
включить Нижние страны в Австрийскую империю. «Нидерланды, — провозгласил
принц Филипп, — принадлежали только Богу и солнцу, и никаким королям и
императорам». Это было еще одним толчком к отделению Нижних стран как от
Франции, так и от Германии.
У читателей может возникнуть естественный вопрос: неужели сильные армии
Франции, Австрии и других стран Европы не могли подавить малочисленный,
раздираемый внутренними противоречиями народ? Но каждый раз, когда Нижним
странам грозила опасность, народ объединялся, и нидерландцы сами
разрушали созданные многовековым трудом плотины. Так было и в XVI в. в
период борьбы с испанцами, и в XVII в., когда стране угрожало французское
нашествие. Бросить своих солдат, закованных в латы, в такую западню мог
только безумец [18, 14].
В 1494 г. регентство Максимилиана кончилось, и его сын Филипп стал
герцогом Нижних стран. Он был целиком под влиянием нидерландского
окружения. Им, 16-летним подростком, управляла высшая аристократия. Их
политикой был мир с Францией, восстановление торговли с Англией и полное
игнорирование Германии. Они были безразличны к бургундскому наследству.
Не быть втянутыми в большой европейский конфликт — вот была их высшая
цель. Во внутренней политике они стремились к умеренно централизованной
монархии, при которой власть распределялась бы между принцем и
ассамблеями штатов. То, что молодой герцог Филипп был наследником трона в
Вене и императорской короны, вселяло в них только страх. Герцог Филипп
нужен был им только как «национальный» принц. Но судьба распорядилась
иначе.
Герцог Филипп женился на третьей дочери Фердинанда Арагонского и Изабеллы
из Кастильи. Четыре года спустя все претенденты на испанский трон умерли,
а Филипп стал наследником не только Австрии, но и Испании, Неаполя,
Сицилии и Америки. Его линия поведения тотчас же стала определяться не
интересами Нижних стран, а династическими испанскими проблемами.
Например, выгодное коммерческое соглашение с Англией было волюнтаристски
разорвано и заключено новое, более выгодное для Англии, ради союза
Испании с Англией против Франции. Генеральные штаты, которые не
жаловались на отмену многих привилегий, вырванных у Марии и Максимилиана,
мигом захлопнули свои кошельки перед перспективным королем многих стран.
«Никаких денег для династических войн», — было мгновенной реакцией высших
классов провинций. Но в 1506 г. герцог Филипп умер, и все унаследовал его
сын Карл. Пока он был малолетним, Нижними странами управлял номинально
Максимилиан, как регент, но на самом деле его дочь Маргарета, как
«управительница». Она учитывала интересы Нижних стран, возможно, под
воздействием сильной оппозиции аристократии. Карл был провозглашен
герцогом в 15 лет, и после этого аристократия могла проводить свою
традиционную политику еще некоторое время. В 16 лет Карл стал королем
Испании, Неаполя и Америки, а в 19 — императором, начав свою карьеру, в
которой Нижним странам отводилась второстепенная роль.
Император Карл V был последним «естественным» принцем Нижних стран. Почти
всю оставшуюся жизнь он провел за пределами родины. При его правлении
Нижние страны были международно признаны как Объединенные провинции [10,
95—98]. В отсутствие Карла V Нижними странами управляло его
правительство, состоявшее из высшей аристократии. Представители
аристократии были губернаторами провинций, советниками и командовали
войсками. Один человек, как правило, совмещал службу в нескольких таких
конторах одновременно. Техническая административная работа выполнялась
людьми из числа джентри (нетитулованное малоземельное дворянство),
бюргеров, обученных своему делу юристов и членов церковной иерархии.
Скучные и сложные проблемы административной работы и финансов были не по
вкусу высшей аристократии, которая к тому же с негодованием отвергала
влияние простонародья на высокую политику. Понимая, что одной высокой
политикой не обойтись, Карл V декретом 1531 г. разделил Великий совет на
две части: Секретный совет для административной работы и Государственный
совет, небольшую группу персональных советников высокого ранга, для
вопросов общей политики. Административное руководство и финансы тем самым
были обеспечены, но неизбежным следствием стала монополия высшей знати на
политические решения. Знать к тому времени считала себя защитником страны
в силу своего командного положения в конной милиции, рекрутировавшейся из
числа джентри и содержавшейся за счет Генеральный штатов. Такая
концентрация власти в руках высшей аристократии не могла состояться без
борьбы.
После 1543 г. войны между провинциями, сотрясавшие Нижние страны все
Средние века, закончились. Стал расти материальный достаток. Например,
один из итальянцев, посетивший Нидерланды в 1567 г., не мог найти слов
для выражения своего восторга богатством страны, процветанием торговли и
сельского хозяйства, количеством городов, маслом, сыром, лошадьми,
коровами, деревьями вдоль дорог. «Хотя Голландия не производит вина, —
писал он, — жители пьют его больше, чем те, кто его делает».
На протяжении правления Максимилиана северные провинции сильно страдали
от гражданских войн и войн с провинцией Гелдерланд: поля были вытоптаны,
малые города обезлюдели, море было небезопасно для плавания из-за налетов
фризских пиратов. Все это не остановило развития, но тормозило его.
Свободные крестьяне, работавшие на своих собственных землях, все еще
преобладали в западной прибрежной зоне и в Фрисландии. В Гронингене,
например, 1/7 земли принадлежала монастырям, а все остальные церковные
земли составляли менее 1/8 части пашни. Эти земли сдавались в аренду
держателям, чье положение было более твердым, чем у современных фермеров.
Оставшиеся 3/4 сельскохозяйственных угодий принадлежали, главным образом,
свободным крестьянам, а знать владела 1/12 частью земли. В Голландии
ситуация была более сложная, так как доля земли, принадлежавшая бюргерам
и знати, была больше, чем во Фрисландии, но и там свободные крестьяне
были владельцами большей части земли, на которой они работали. Например,
в районе Рийнланд 40 тыс. акров были собственностью крестьян, а 24 тыс.
акров сдавались в аренду. Церковь обладала в Голландии 1/10 частью
земель. Эти сведения заслуживают доверия, так как они получены из книг, в
которых регистрировались налоги.
В Голландии было около 200 семей знати, которые обладали правами сеньоров
в деревнях, но эти права были ограничены: сбор поголовного налога с
потомков бывших крепостных, взимание пошлины за проезд по дорогам,
проходившим по землям сеньора, права на рыбную ловлю и охоту. Все эти
источники дохода были закреплены традицией и обычно давали мало. Сеньор
был главным землевладельцем в своей деревне, но в среднем землевладения
самого сеньора не превышали 400 акров. Более того, влияние аристократии
было ограниченным и с течением времени убывало. Вокруг городов главные
дороги были сделаны горожанами. Город Амстердам постепенно скупил
сеньориальные владения вокруг городских стен, чтобы иметь возможности для
расширения и контролировать экономическую деятельность жителей
близлежащих деревень.
В Голландии в 1550 г. было четыре аристократа, которые суммарно
контролировали, но не прямо владели 39 тыс. акров земли из 309 тыс.
имевшихся в Голландии. Голландские джентри были высшим классом, но они не
обладали такими влиянием и богатством, чтобы стать господствующим слоем.
У них были конкретные функции в голландском обществе. Они жили в тесном
соседстве с бюргерами и крестьянами и представляли интересы последних,
чей голос не был слышен в одиночку. Джентри вели самые важные дела
сельской экономики и организации. Обычно именно они были контролерами
дамб и полдеров, прокладывали новые дренажные системы. Джентри, особенно
в Зеландии, отличались особым прилежанием.
Количество ферм постепенно возрастало, а их средний размер соответственно
уменьшался. Процветавшее сельское хозяйство не могло обеспечить
население. Исправить положение можно было отвоевыванием земли у моря и
внутренних водоемов, но в первой половине XVI в. обстановка для такой
задачи была неблагоприятной. Много усилий потребовалось в Зеландии, где в
1509, 1530 и 1532 гг. произошли чрезвычайно сильные наводнения и острова
стало размывать. Стало очевидным, что отдельным местным общинам борьба с
морем непосильна, поэтому был установлен центральный или провинциальный
контроль за мелиоративным хозяйством. Нужны были специальные фонды, и
нужда в них породила в 1515 г. «мелиоративные индульгенции». Во время
путешествия по Голландии 15-летний Карл V увидел плохое состояние
некоторых важных мелиоративных сооружений. Зная, что в Риме были введены
индульгенции ради сбора денег для постройки собора Св. Петра, и сочтя,
что мелиоративные сооружения важнее, чем самая великолепная архитектура
Ренессанса, он предотвратил распространение индульгенций в Нидерландах и
получил от Папы Римского подобное право, но для тех, кто делал вклад в
содержание мелиоративных сооружений. Одновременно Рим согласился на 10%-
ный налог на доходы церкви ради той же цели. Более 75 тыс. дукатов было
получено только от индульгенций, но, если верить Эразму Роттердамскому,
на ремонт мелиоративных сооружений не было потрачено ни пенса. В
Голландии крупномасштабные мелиоративные работы, включая осушение
участков моря и озер, начались только после того, как в городах сложился
богатый класс буржуазии, пожелавшей рискнуть большими капиталами в этих
весьма спекулятивных проектах.
В этот период в Голландии и Зеландии возросла экономическая важность
производства молочной продукции. Но только молоко и продукты его
переработки не обеспечили бы этим провинциям особого положения, которого
они добились за несколько десятилетий. Штаты Голландии ясно изложили суть
дела в петиции императору Карлу: «Очевидно, что провинция Голландия — это
только маленькая страна, не очень велика вдоль побережья и еще меньше
вширь, омывается морем с трех сторон. Она должна быть защищена
мелиоративными сооружениями от моря, что ведет к большим затратам на
каналы, дамбы, плотины, ветряные откачивающие воду насосы и т. п. Кроме
того, имеется много дюн, болот и внутренних водоемов, которые растут день
ото дня (из-за опускания суши. — Л.А.), делая землю непригодной для полей
и пастбищ. По этой причине жители с их женами и детьми вынуждены
защищаться ремесленным производством и коммерцией, с тем чтобы привезти
сырье из зарубежных стран и экспортировать товары в Испанию, Португалию,
Германию, Шотландию и особенно в Данию, а также страны Северной Европы.
Через это они покупают огромное количество пшеницы. Следовательно,
главным производством страны является судоходство и связанная с этим
торговля, от которых живут многие люди, как купцы, шкиперы, моряки,
кораблестроители и плотники».
В 60-х гг. XVI в. Голландия и Зеландия посылали почти по 600 судов с
командой 20 человек каждый ежегодно только для рыбной ловли. Рыболовные
суда бывали на промысле по полгода, а остальное время они использовались
как грузовые суда для торговли с Норвегией, Испанией и в Балтийском море.
В 1563 г. 850 судов из 1220, прошедших через пролив Зунд, принадлежали
Нижним странам, а 455 из них были голландскими. В дальнейшем судоходство
на Балтике росло, и в 1565 г. пролив Зунд прошли 2130 голландских судов
из общего их числа 3480.
С XVI в. ростовщики и купцы Брюгге и Антверпена стали главной финансовой
опорой всех португальских заморских предприятий. Голландские и зеландские
моряки быстро включились в коммерческую эксплуатацию вновь открытых
португальцами районов мира, сначала их суда фрахтовались для перевозки
товаров из Лиссабона на север, затем в соответствии с хартией, полученной
от португальцев, под португальским флагом и т. д.
Корабли и люди, зарегистрированные в налоговых списках, были из всех
частей Голландии. Это не значит, что коммерческие предприятия были
распространены по всей стране. Жители всех прибрежных деревень и городов
имели свои доли в судоходстве и рыболовстве, но они были, главным
образом, наемными работниками купцов больших городов, особенно
Амстердама. Бедные деревенские жители никогда не могли сколотить капитал,
необходимый для мореходства. Даже для ловли сельди кроме оплаты судна
надо было затратить 1—1,5 тыс. гульденов для обеспечения промыслового
сезона. Северные сельские районы Голландии экономически зависели от
купцов Амстердама. Иными словами, в начале XVI в. уже происходила
концентрация капитала в области морского судоходства.
По сравнению с Антверпеном Амстердам мог показаться небольшим портом: в
первом ежегодно под погрузкой-разгрузкой находились по 2500 судов, а во
втором — 500. Но у Антверпена не было своих судов и судостроения, а все
амстердамские суда не только принадлежали купцам Голландии, но и были
построены на верфях провинции, правда, из импортной древесины. Поэтому
Амстердам имел лучшие перспективы для развития, так как почти все
капиталы оставались в городе.
Итак, Голландия в начале XVI в. была страной мореходов и крестьян,
свободных и относительно зажиточных в благоприятные времена, но не
богатых; верхний класс общества состоял из добропорядочных и самовольных
сельских аристократов и мелких, но предприимчивых капиталистов в главных
городах. Джентри пользовались своими правами в сельских местах, а
капиталисты использовали все свое влияние и власть для контроля за
положением в городах.
Условия в восточных провинциях были иными. Зарубежная торговля городов на
реке Эйссел быстро уменьшалась, так как войны с соседней провинцией
Гелдерланд задушили ее, и она была обречена из-за конкуренции с
Голландией. Но внутренняя торговля скотом, металлами, углем процветала,
хотя и не могла сравниться по своей прибыльности с заморской. На востоке
сельская аристократия имела больше власти в общественных делах и в
сельской экономике.
Лесистый район провинции Гелдерланд и песчаная равнина в провинции
Оверэйссел (т. е. не прибрежная зона) были единственными местами в Нижних
странах, где часть крестьянства еще была крепостной. Повинности были
нетяжелыми, права крепостных гарантировались обычным правом, древние
свободы сохранялись [10, 106—111].
11.5. Противоборство с Карлом V
Непрерывные, систематические противоречия между центральной феодальной
властью и местными капиталистическими институтами вылились в скрытый, но
всегда существовавший конфликт между представителями императора и
народом. Монархия была лишь шаткой федерацией автономных провинций,
нацеленных на независимость, а каждая провинция была не более, чем союзом
городов и сельских районов, чьи интересы чаще конфликтовали, чем
находились в гармонии. При Карле V, как правило, отсутствовавшем в
регионе, провинцию в качестве политической единицы представляла ассамблея
штатов, а не монарх. Штаты естественно развились в постоянно действующие
институты, жизненно важную часть правительственной системы со своими
собственными чиновниками и собственными фондами. Чиновники центрального
правительства рассматривались как представители инородной, иностранной
власти.
Убеждение, что штаты не только представляют, но и есть провинция, было
особенно сильным на северо-востоке Нидерландов, вовсе не знавшем
феодализма. Хотя и покоренные силой, штаты этих провинций взяли за
правило утверждать, что они признали Карла V своим принцем свободно, по
собственной воле, по особому контракту с Габсбургами, который налагал на
обе стороны особые обязательства. В 1533 г. Карл V попытался учредить
Совет провинции Оверэйссел и отнести многие проблемы к компетенции Совета
как кассационного суда. Штаты Оверэйссела заявили, что о таком институте
никогда никто не слыхивал и просто проигнорировали его существование. В
провинции Гелдерланд возникла такая же борьба. Штаты провинции приняли
Совет по «контракту» с Карлом, но обвинили эту организацию в нарушении их
привилегий. В 1560 г. члены штатов образовали альянс для того, чтобы дать
отпор нововведению короля. Они даже назначили особый комитет для проверки
законности каждого акта Совета, и каждый раз, когда королевские чиновники
пытались упомянуть о «писаных законах», т. е. о римском праве, возникала
буря протестов.
Общий фронт, образованный против Карла V, отнюдь не означал союза
провинций или штатов. Каждая провинция была сценой конфликтов интересов,
да так часто эти конфликты сопровождались насилием, что страна
оказывалась на грани гражданской войны. Кроме того, в конце Средних веков
существовал постоянный антагонизм между светским миром и духовенством.
Проступки негодных представителей духовенства и их злоупотребления
духовной властью вооружили светских людей в их борьбе против привилегий
священников. И все же такие злоупотребления вызывали ярость горожан в
меньшей степени, чем конкуренция монастырей в торговле вином и пивом, в
производстве и продаже одежды и домашней утвари вне гильдий и ниже ими
фиксированных цен. Городами все больше и больше овладевала тревога из-за
угрозы их свободе и постепенного, но неуклонного стяжательства земель
духовенством [10, 112]. Для исправления положения в ответ на многие такие
жалобы издавались новые и усиливались существовавшие законы: внутри
городских стен было запрещено законом передавать владения церкви. Закон
запрещал распространять юрисдикцию церковных судов на граждан, не
связанных непосредственно с церковью и т. п. [19, 28].
Конституционные позиции духовенства были слабыми. Только в провинции
Утрехт духовенство было сильно представлено в ассамблее штатов. Во
Фрисландии и Зеландии его голос еще был слышен. Все остальные же
ассамблеи штатов состояли сплошь из светских лиц. Духовенство реагировало
вяло, зная, что правительство поддерживает светскую власть.
В условиях жестокой конкуренции нидерландцы продолжали изобретать и
осваивать все лучшее, что находили по всему миру. Со второй половины XV
в. наиболее предпочитавшимся типом морских судов стали трехмачтовые
каравеллы, обладавшие трехслойной подводной обшивкой корпуса и удобным в
управлении такелажем, что придавало им быстроту и маневренность. Они
использовались с марта по сентябрь, круглый же год ходили на
упоминавшихся выше хюльках, менее быстроходных и маневренных, чем
каравеллы, но более устойчивых, прочных, что было важно в зимние штормы.
К тому же они могли ходить против ветра круглый год.
Переворот в голландском и мировом кораблестроении произошел во второй
половине XVI в., когда использовавшиеся издавна для каботажных плаваний
бойеры и для рыбной ловли бойсы были приспособлены для заморских
путешествий. Их отличительной особенностью были прямоугольные, а не
треугольные паруса. На их основе был создан новый тип судна — бот,
быстрый, простой в управлении; малая осадка бота при грузоподъемности 100
т позволяла подходить прямо к причалам без перевалки грузов на лихтеры и
обходиться экипажем в 5—6 человек, делая 3—4 рейса (например, в Пруссию
за хлебом) в навигацию. Даже ганзейские купцы предпочитали арендовать
голландские суда.
С середины XVI в. стали строиться и большегрузные суда (до 600 т), но они
были дороги, их стоимость равнялась доходной части бюджета города
Роттердама. В 60-х гг. XVI в. Голландия располагала 800 судами
грузоподъемностью 200—700 т и большим количеством судов с
грузоподъемностью 100—200 т [16, 77—78].
Торговая политика Англии в XIV—XVI вв. была направлена на сокращение
экспорта во Фландрию сырой шерсти и вывоз сукна. За два столетия
английский экспорт сырой шерсти к 1532 г. сократился в 30 раз, однако это
было нидерландцами компенсировано импортом из Испании. Но главное, было
налажено производство саржи и атласа из местного льняного сырья. В 1540
г. только на английский рынок было поставлено продукции на 100 тыс.
марок. Цех льноткачей, например, в Генте, стал крупнейшим в середине XVI
в., причем терпя жестокую конкуренцию от деревенских льноткачей [16, 38].
Большая конкуренция между городом и деревней существовала не только у
льноткачей. Деревни постоянно боролись с промышленной монополией городов
посредством производства товаров и торговли пивом и вином, не подчиняясь
гильдиям с их регулированием цен и находясь вне обложения городскими
налогами. В сельской местности заправляли джентри. Города отвечали
скупкой пригородных сеньорий и усиливали ту часть своей экономической
политики, которая ограничивала возможность феодалов. Постоянные усилия
городов, направленные на уничтожение промышленной деятельности деревень,
сделали отношения между горожанами и селянами очень напряженными.
Противоречия между городом и деревней были не единственными в Нидерландах
XVI в. Город противостоял городу, а внутри городов существовала вражда
между жителями. Муниципальные финансы были повсеместно расстроены в
результате долгих войн и тяжелых обложений центральным правительством.
Конечно, обвинялся во всех трудностях правящий класс аристократов. Не
имея голоса в правительствах городов, гильдии постоянно оказывали
давление, опираясь на олигархов. Были и другие организации, способные
замолвить слово за горожан. Каждый город вынужден был содержать городскую
гвардию для собственной защиты. Горожане, вступавшие в эту гвардию,
избирали себе офицеров и часто имели собственные здания для собраний и
военных учений. Когда горожане противостояли правившей монархии, у них за
спиной была вооруженная сила города. Они могли сбросить существовавшую
систему и установить более демократическое правительство, но поддерживали
тех олигархов, на которых они полагались в деле радикальной реорганизации
общественного устройства и подчинения центральной власти противостоявших
групп и интересов.
Всем этим общественным фракциям с их индивидуальными правами
противостояли профессиональные правительственные чиновники в Брюсселе. То
были юристы, знавшие римское право и полностью убежденные в законности
прав принца на абсолютный суверенитет. Они презирали традиционные
институты и несовершенство древнего обычного права, вмешивались в
отправление правосудия сельскими джентри, перечисляя письменно так много
замечаний, как только было возможно провинциальным судам, где
рассматривались дела, и только профессиональный судья мог найти выход из
лабиринта ордонансов и статутов. Они агитировали против привилегий
провинций, городов, районов, которые, однако, ревниво защищались,
тщательно собирались, переписывались и вверялись заботам чиновников
ассамблей штатов. Государственный прокурор Голландии в этих условиях стал
в середине XVI в. главным архивариусом провинции. «Странно, — заявили
однажды штаты провинции Оверэйссел, — что наш принц стал учреждать
должности, о которых люди никогда ничего не слышали, и порядки, никогда
не допускавшиеся штатами провинций». В то же время в Утрехте чиновники
императора разводили руками: «Уму непостижимо, Его Величеству Императору
и его слугам не позволено наказать одного из своих подданных, даже из
духовенства, без согласия других подданных Его Величества». В этих двух
заявлениях отражается одна из сторон конфликта, который перерос в
революцию во второй половине XVI в.
К середине XVI в. в Нидерландах накопилось горючего материала достаточно
для того, чтобы спалить всю страну, даже если не считать духовного
конфликта, разделившего людей на два агрессивно противостоявших лагеря.
Реформация началась за границей, но нашла своих первых мучеников в Нижних
странах. Лютер имел стихийную поддержку части духовенства, но как только
саксонский протестантизм стал известен в Нижних странах, он подвергся
критике большинством реформаторов и в конце концов был отвергнут в пользу
более индивидуалистического и радикального учения, возникшего в
Швейцарии. Реформаторы обратились к кальвинизму, который предлагал ясную,
логичную и демократичную церковную организацию, принципы которой были
приемлемы для общественного мнения Нижних стран. Однако мысли Эразма
Роттердамского, критиковавшего лютеранизм, но не удовлетворившегося и
кальвинизмом, остались животрепещущими и в значительной мере определили
развитие религиозной жизни Нидерландов. Он не мог согласиться с тем, чему
был свидетель: менялось второстепенное — форма церкви, но мало уделялось
внимания главному — духу. Без духовного обновления новая церковь,
утверждал Эразм, возродит злоупотребления старой. Штаты Голландии,
запрещая публичные дискуссии по религиозным вопросам, руководствовались
идеями Эразма Роттердамского, т. е. нормами североморской культуры.
Лютеранизм распространялся в тех частях Нижних стран, где торговые и
другие контакты с Германией были очень тесными. Но реформаторы вскоре
повернули в сторону Цвингли; анабаптизм быстро набирал силы в массах,
причем не только бедных, но и среднего достатка. Император Карл V,
испытывавший сильное влияние римско-католической церкви в Испании, решил
использовать религиозный конфликт для укрепления монархизма в Нижних
странах и в 1552 г. декретом приказал преследовать всех еретиков без
соблюдения существовавших форм правосудия. Тем самым отменялась даже уже
действовавшая в Нижних странах инквизиция, и именем императора вводился
произвол. Это шло вразрез со всеми традициями. Декрет был воспринят как
атака на свободы, защищенные хартиями. Так религиозная борьба
превратилась в конституционный конфликт.
Многие правительства городов, аристократы, сельские судьи и даже главные
советники, т. е. лояльные и послушные слуги имератора, восстали против
этого нововведения. Некоторые высокопоставленные чиновники подали
прошения об отставках. Это привело к тому, что за все время правления
Карла V в Нижних странах было казнено лишь 223 человека. Погибло,
конечно, больше; например, только во время подавления восстания
анабаптистов в 1535 г. было убито около 30 тыс. человек.
Карл V на это ответил новым драконовским декретом против реформации.
Сотни протестантов эмигрировали в Англию, Эмден, Кельн, Аахен.
В 1555 г. Карл V отрекся от престола и передал Австрию своему брату, а
Испанию и Нижние страны — сыну Филиппу [10, 113—123].
11.6. Конец монархии
Всего лишь несколько лет спустя после восшествия на престол короля
Филиппа проявились первые явные признаки Великой нидерландской революции
— самого важного этапа истории Нидерландов, — которая началась восстанием
высшей аристократии и быстро распространилась как антииспанское и
антикатолическое движение, опиравшееся главным образом на джентри и
бюргеров. Затем, после короткого периода репрессий, вспыхнула всеобщая
революция, в которой участвовали все, независимо от религиозных,
политических взглядов или социального положения. Но результат борьбы
разительно отличался от того, чего ожидал любой из участников революции.
Разрозненные, всегда враждовавшие между собой Нижние страны, порвав с
испанским владычеством, не рассыпались, не стали искать новой
консолидирующей силы в лице Англии или Франции, жители региона не стали
эмигрировать в Германию, но объединились и создали независимую республику
огромной мощи, с сильными традициями свободы и твердым сознанием своей
силы и способности достойно себя утвердить среди великих держав Европы. В
течение одного поколения группа судовладельцев и купцов умеренного
достатка выросла в политическую силу, которая негодовала из-за малейшего
посягательства на ее суверенные права со стороны древних и мощных
монархий. По существу, революция была войной североморской культуры
против культуры феодальной. За рождением первой в мире республики с
затаенным дыханием следили даже очень далекие страны: «турки и московиты
вникали в события, происходившие в Нижних странах, с интересом и
расхождением мнений».
Король Испании Филипп II родился и получил воспитание в духе
превосходства всего испанского над всем остальным и категоричного
отрицания иностранных идей. Даже если бы он пожелал уважать права и
обычаи неиспанских подданных, он был не способен понять, что для них
значат их национальные привычки и институты.
Вместе с троном Филипп II унаследовал войну с Францией на южной границе
Нижних стран. Война, пусть и победоносная, расстроила финансы, и Филипп
стал добиваться от Нижних стран денег. Генеральные штаты согласились
раскошелиться, но только с условием, что деньги рассматривались как
общественный фонд, а не собственность короля. За этим стоял вопрос, будут
ли провинции самоуправляемыми и независимыми или они покорятся монаршей
воле. По мнению Генеральных штатов, Нижние страны должны были вести
собственную внешнюю политику нейтралитета, находясь в составе испанской
империи, а внутреннее устройство поддерживать в соответствии с
национальными традициями.
В войне против Франции Голландия и Зеландия были предоставлены сами себе
в борьбе против французской морской блокады, которая была направлена
против купеческих и рыболовных судов, т. е. основы благополучия этих
провинций. Интересы страны требовали дружбы с Англией, а Филипп II
конфликтовал с королевой Англии Елизаветой, и англичане грабили суда
Нижних стран. Северо-восточные провинции, которые неохотно признали своим
сюзереном отца Филиппа II, не нашли даже упоминания о признательности за
те их деньги и кровь, которые были отданы ради борьбы с французским
врагом испанских интересов. По этим причинам Генеральные штаты
соглашались выделить деньги при условии их целевого использования для
защиты страны. Более того, они не соглашались на использование даже части
средств на оборону других частей испанской империи. Наконец, они изложили
свое мнение о том, что должно быть сделано против посягательств
инквизиции на судопроизводственные прерогативы провинций.
Филипп II, носитель феодальной культуры, заносчивый монарх, не ожидал
такого оборота дел. Он поступил так, как привык действовать в Испании,
добиваясь успеха. Были введены тяжелые налоги, но отдельные аристократы
от них освобождались и даже ранее уплаченные налоги им возвращались. А
чтобы умиротворить жителей Антверпена, были выпущены на свободу пять
протестантов. Но это не помогло, и Филипп в соответствии со своими
феодальными представлениями, стал раздавать аристократии высокие ордена,
большие суммы денег, большие чины в Государственном совете, назначать
губернаторами провинций и даже командующими испанским гарнизоном.
Аристократы индивидуально принимали все назначения и ордена, кроме
командования испанскими отрядами, но хотели знать, какое реальное влияние
в правительстве они будут иметь. Генеральные штаты потребовали от короля
национальное правительство, национальную армию и национальную полицию.
Конфликт разрастался.
В 1559 г. Филипп II получил от Папы Римского декрет, который был, по сути
конкордатом с королем, определившим положение католической церкви в
Нижних странах. Согласно этому документу, кандидатов в епископы выдвигал
король, и он же платил жалованье новым прелатам. Штаты провинций
подвергли сомнению право короля платить из средств провинций. Ничего
подобного не предусматривалось «контрактом», по которому северо-восточные
провинции признали Карла V, а потому провинции настаивали на незаконности
конкордата. Кроме того, конкордат предписывал объединить некоторые
старинные монастыри с епископальными доменами, это автоматически делало
назначенных королем епископов членами ассамблей штатов. Это было насилием
над Нижними странами, так как ставило под угрозу независимость ассамблей
штатов. Случись такое, и церковь стала бы государственным институтом.
Архиепископом король назначил главного политического советника
правительства Гранвиля.
Покидая Нижние страны, Филипп передал управление своей сестре Маргарете и
Государственному совету, но внутри совета назначил внутренний совет,
состоявший из трех человек, среди которых главным был назначен тот же
Гранвиль. Король потребовал от Гранвиля сообщать все лично ему, королю,
тем самым сделав свою сестру без ее ведома формальным главой Нижних
стран. Все решения готовились королем и Гранвилем. Совмещение высших
церковного и государственного постов одним лицом соответствовало
представлениям Филиппа II о высших принципах административного
устройства. Но это шло вразрез с представлениями жителей Нижних стран,
согласно которым церковь перестала быть Господней и пала до мирской.
Антагонизм между королем и его подданными стал неразрешимым: либо
монархия, либо конституция — так встал вопрос.
Первые пять лет после отъезда Филиппа II прошли в борьбе Гранвиля с
аристократами, которые образовали лигу взаимопомощи. Тем самым высший
класс предвосхитил французскую Фронду. Они издевались над правительством,
язвили, но не покушались на основы государственного устройства.
Единственно, чему они яростно воспротивились, так это вовлечению войск
Нижних стран в гражданскую войну во Франции. После этого Филипп II
вынужден был признать, что не может рассчитывать на Нижние страны в своей
внешней политике.
Со временем наместница и сестра короля Маргарета добилась от короля
высылки Гранвиля из Нижних стран, но попала в зависимость от влиятельных
аристократов, которые стали заявлять о себе как о лидерах нации. Высшая
аристократия состояла почти исключительно из валлонцев, не знавших
голландского языка. Они надменно вели себя по отношению к бюргерам и
джентри, поэтому не имели поддержки в народе. Они не могли ни о чем
договориться между собой, сражаясь друг с другом за превосходство,
хотели, чтобы король объединял их, но править желали единолично. В общем
это была беспомощная публика, явно не годившаяся в отцы народа. В Нижних
странах постепенно крепла организованная сила — кальвинисты,
противостоявшие королю как в политике, так и в религии. Их община была, в
отличие от лютеран и анабаптистов, очень дисциплинирована в вопросах
доктрин и морали. Вновь и вновь женевские лидеры оказывали на них
давление, требуя, чтобы те повиновались Богу прежде, чем королю, а также
руководствовались общими правилами в правах и обязанностях народа по
отношению к их королю. Эти правила включали право восстать, если король
преследует Божью церковь или свой народ, но при условии, что не народ, а
кто-то из числа наделенных законной властью возьмет руководство движением
на себя. Кальвинистские церкви действовали в подполье до отмены
инквизиции. Кальвинисты знали, что свои права они могут взять у короля
только силой.
Единственной выдающейся фигурой среди аристократов был Вильгельм
Оранский. Уже к 1550 г. он был самым богатым аристократом Нижних стран.
Вильгельм Оранский заявил на Государственном совете, что надо положить
конец произволу короля, который направляет религиозную жизнь своих
подданных, чем всех шокировал. Аристократия по-прежнему лавировала и
искала компромиссы.
5 апреля 1556 г. сотни офицеров армии и конной милиции прошли молчаливой
процессией по улицам Брюсселя к резиденции Маргареты с тем, чтобы вручить
петицию против продолжения религиозных преследований. Это была первая
политическая демонстрация вооруженных сил против администрации.
Безнадежное положение правительства немедленно было использовано
кальвинистами. По всему югу Нижних стран прошли митинги, вернулось много
изгнанников. Фонды, собранные, казалось бы, на невинные цели, позволили
нанять тысячи солдат в Германии. Политическая напряженность выросла до
таких размеров, что агитацию нельзя было уже пресечь. Король оставил
Маргарету без поддержки и без инструкций.
В августе 1556 г. рабочие Западной Фландрии, возбужденные денонсацией
римской церкви кальвинистскими священниками, штурмовали церкви, ломая
иконы, святотатствуя над всем, что было свято католикам. Бунт быстро
перекинулся на Амстердам и Гронинген. Маргарета предоставила свободу
лютеранам и кальвинистам. Ее попытка собрать хоть какие-то силы сразу
мобилизовала военные силы кальвинистов, во главе которых стал Бредероде —
один из четырех крупнейших аристократов голландского, а не валлонского
происхождения. Только тогда Филипп II передал Маргарете средства, которые
позволили ей собрать силы для отпора, а восставшие не проявили
организованности, не имея цели. Их вооруженные силы и фонды таяли.
Оставшись без оплаты, наемники разбежались. Сотни восставших были
повешены, кальвинисты хлынули в эмиграцию. Так с временного поражения
началась Великая нидерландская революция [10, 124—136].
11.7. Фризы. Упадок
Существенное замедление развития Фрисландии произошло в период «фризской
свободы» 1345—1498 гг. Одной из важных причин этого явления было то, что
мы называем коррупцией.
Начиная с XIV в. появились новые господа, которые стали называться
хоофделингами (впрочем, хоофделингом мог быть и монастырь). Хоофделинги
отличались от обычных свободных фризов господскими правами, а именно
юрисдикцией над сидевшими под ними несвободными фризами, правом налагать
опалу, правом на кабалу, сбор налогов и чеканку монет. Их права
распространялись на определенную территорию. Однако не все свободные
фризы были одного ранга, были более высокие и более низкие. Хоофделинги
образовали в XIV и XV вв. высшее сословие свободных. Они имели больше
чести и авторитета, нежели обычные свободные фризы, как например, фермеры
и зажиточные арендаторы. Хоофделинги вели господский образ жизни: не
работали на земле, оставляя этот труд «сидевшим» под ними, они образовали
военизированную касту, поселились в укрепленных жилищах и имели наемных
военнослужащих. Выше себя они власти не признавали, беззакония и
преступления, ими совершаемые, обычно оставались не обжалованными в суде,
отомстить можно было только мечом.
Хоофделинги произошли из числа чиновничества, которое исполняло функции
управления в Империи франков. Хоофделинги появились после того, как
имперская власть во Фрисландии стала едва заметной и местные чиновники
продолжали собирать налоги, чеканить монету и т. д. уже ради собственной
корысти [12, 103—105]. В тот период во Фрисландии были сильны
центробежные тенденции. Районные суды распались, остались только
земельные, господские; возобновились опалы. В 1491 г. вспыхнуло восстание
крестьян, известное как «восстание хлеба и сыра», в ответ на лихоимство
сборщиков налогов и откупщиков [7, 119]. На первый взгляд хоофделингами
могли стать только выходцы из местной знати и духовенства, так как во
Франкской империи административные функции выполняли, как правило, они.
Однако знать считала для себя низкими места гритманов в областных судах,
и эти места занимались незнатными свободными фризами. Сословия во
фризском обществе не были закрытыми кастами, и между ними шел постоянный
обмен. Фермер мог стать хоофделингом, и, наоборот, хоофделинг мог
потерять свой статус превратиться в фермера. Богатые фермеры, особенно
происходившие из родов хоофделингов, были неотличимы от последних [12,
105]. Таким образом, коррупция была свойственна достаточно широкой
категории лиц. Это и не удивительно. Все народы прошли через стадию
развития, отмеченную коррупцией, но народы североморской культуры, в том
числе и нидерландцы, раньше других от нее отказались и выработали
механизмы ее подавления. В Англии и США это произошло только во второй
половине XIX в. (см. ниже).
Заключение
На этом рассмотрение исторических условий возникновения и развития
североморской культуры в Нидерландах закончено. О Великой нидерландской
революции и последующем развитии этой страны написано множество книг, и
нет смысла их переписывать.
Весь XVII в. Англия прилежно изучала у нидерландцев все: кораблестроение,
мореходство, сельское хозяйство, промышленное производство, науки,
искусство и т. д. Вопреки широко распространенному в России мнению,
именно Нидерланды, а не Англия, стали первой капиталистической державой,
и Англия была вынуждена догонять. Начиная с XVIII в. Нидерланды уступили
лидерство в развитии североморской культуры Англии.
Однако и в XVIII в. и позже Нидерланды продолжали оказывать сильное
влияние на дальнейшее развитие и распространение североморской культуры.
Яркий пример — Соединенные Штаты Америки, которые, казалось бы,
отпочковались от Англии. Американская политическая система совпадает с
системой Нидерландской республики и сильно отличается от английской.
Например, США в целом и каждый штат имеют письменные конституции, а у
Англии ее никогда не было. Палата представителей США избирается на
определенных срок и не может быть распущена исполнительной властью, в
Англии же палата общин может быть распущена кабинетом министров в любой
момент. Сенат США состоит из избираемых представителей штатов, по два от
каждого штата, причем одна треть состава обновляется каждые два года, и
сенат обладает широкими полномочиями. Палата лордов в Англии до 1999 г.
состояла из пожизненно входивших в нее лордов и была ограничена в правах.
Тайное голосование было введено в США сразу после достижения
независимости в 1776 г., а в Англии — только в 1872 г.
Религиозная свобода в США и Нидерландах существовала всегда, а в Англии
отбор в университеты Оксфорда и Кембриджа по религиозному признаку был
отменен лишь в 1871 г. В Англии традиционно существовала государственная
церковь, а в США таковой не было, так же как не было ее в республиканских
Нидерландах. До 1845 г. в Англии существовала цензура печати. За критику
коррупции властей можно было по решению суда уплатить штраф и попасть в
тюрьму. В Нидерландах же издавна и в США с 1791 г. свобода слова и прессы
охраняется законом.
С XVII в. в США сложилась широкая сеть школ, которые поддерживались
общественными фондами, причем эта поддержка обеспечивалась законами
штатов. В Нидерландах бесплатные школы для детей существуют с XIV в., а
обязательное образование — с XVI в. В XVII в. все население Нидерландов
умело читать и писать. В Англии система массового школьного образования
возникла лишь в 1870 г.
Феминизм американок коренится в традициях Нидерландов. Равноправное
положение женщины в семье и нидерландском обществе еще в Средние века
вызывали удивление иностранцев: жена и муж были равноправны, в том числе
и в бизнесе. В Англии, согласно общему праву, мужу разрешалось бить жену
при условии, что палка была не толще пальца, а собственность семьи
принадлежала только мужу [20]. В чем особенности развития Англии,
приведшие к различиям культур Англии и Нидерландов, двух стран
североморской культуры, будет рассмотрено в части 4.
Литература
1. Серебряный Л.Р. Нидерланды. Очерки страноведения. М.: Мысль, 1974.
2. Jenkins A.C. The golden Band. Holland's fight against the sea.
N.Y.: Coward-McCann, Inc., 1968.
3. Pre- & Protohistoric van de Lage Landen. Ouder Redache van J.H.F.
Bloemers & T. Van Dorp. De Haag: Open Universiteit, 1991.
4. Зайдельман Ф.Р. Мелиорация почв. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996.
5. Laet S.J. de. The Low Countries. N.Y.: Praeger, 1958.
6. Terpen mens en milien. Samenstelling J.W. Boersma. Tweede druk.
Groningen: Triangelreeks, 1972.
7. Решина М.И. Фризы. Проблемы этнокультурного развития. М.: РАН, Ин-т
этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая, 1996.
8. Dixon P. Barbarian Europe. Oxford: Elsevier Publ., 1976.
9. Maritime Celts, Frisians and Saxons. Papers presented to a
conference at Oxford in November 1988 / Ed. S. McGrail. L.: Council for
British Archaeology, 1990.
10. Vlekke B.H.M. Evolution of the Dutch Nation. N.Y.: Roy Bubl., 1945.
11. Heidinga H.A. Frisia in the first millennium. An outline. Utrecht:
Stichting Matrijs, 1997.
12. Algara N.E. Enkele rechtshistirische aspecten van de grondeigenden
in westerlauwers Friesland. Groningen: Noodhoff, 1966.
13. Бусыгин А.В. Побеждающие море. О Голландии и голландцах. М.: Мысль,
1990.
14. Левицкий А.Я. Города и городское ремесло в Англии в X—XII вв. М.:
Изд-во АН СССР, 1960.
15. Салическая правда. М.: МГПИ. Ученые записки. Т. 62. 1959.
16. Чистозвонов А.Н. Реформационное движение и классовая борьба в
Нидерландах в первой половине 16 в. М.: Наука, 1964.
17. Hyma A. Christian renaissance. A history of the «Devotio Moderna».
Grand Rapids, Michigan: The Reformed Press, 1924.
18. Бусыгин А.В. Нидерланды. М.: Мысль, 1986.
19. The Netherlands / Ed. B. Landheer. Berkeley & Los Angeles: Univ.
California Press, 1944.
20. Coenen Trorchiana H. A. van. Holland. The birthplace of American
political, civic and religions liberty. An Historical Essay. Chicago:
James H. Rook company Publishers, 1915.
ЧАСТЬ III
ПОРТУГАЛИЯ
Во II в. до н.э. весь Пиренейский полуостров был завоеван и включен в
состав Римского государства. Влияние культуры Древнего Рима было очень
сильным, и христианство — государственная религия Римской империи —
осталось частью культуры населения полуострова и по сей день.
В 711 г. из Африки на полуостров ворвались арабские войска, и к 713 г.
там установилось правление арабских халифатов. Это произошло
приблизительно через сто лет после первой проповеди создателя ислама
Мухаммеда. Экспансия ислама в тот период была очень активной.
Христианское население сосредоточилось на севере территории — в нынешней
Португалии, начав некоторое время спустя движение по освобождению страны,
названное Реконкистой и ставшее одним из важнейших этапов истории страны,
оказавшим глубокое влияние на культуру народа.
Глава 12. Реконкиста
Вначале Реконкиста шла медленно, что было связано с традицией
престолонаследия в христианских королевствах Пиренейского полуострова:
каждый король делил королевство между своими детьми, одному из которых,
самому удачливому, только к концу жизни удавалось вновь объединить
королевство ценой междоусобиц. В конце XI в. из Африки накатилась новая
волна мусульман — берберские племена, причем более воинственные, чем
предыдущие. Постоять за христианскую веру прибыли франкские рыцари и
одному из них, Анри Бургундскому, приблизительно в 1096 г. в ленное
владение было отдано графство Португальское, часть Леонского королевства.
С того времени начинается история Бургундской династии, правителей
Португалии, родоначальник которой взял себе имя Энрике. С самого начала
Энрике искал пути к усилению своей власти, в частности, привлекал и
закреплял население на своей территории. Во все времена и у всех народов
высшей ценностью была свобода, и Энрике жаловал городам и даже деревням
форалы — документы, в которых были зафиксированы права и привилегии
жителей (частичное освобождение от налогов, смягчение повинностей) и
отражены правовые отношения населения с центральной властью, например,
запрещение въезда во владение всем должностным лицам короля, прямое
подчинение королю через его представителей на местах, минуя феодальную
аристократию. Вот один из примеров, как Энрике постепенно находил
признание в качестве суверена, добиваясь верховной власти над
региональными феодалами. В Коимбре вспыхнуло восстание против одного из
аристократов, пытавшегося подчинить себе этот город. На сторону
восставших встал и Энрике, который с энтузиазмом был встречен жителями
Коимбры. В этой обстановке Энрике даровал Коимбре форал, в котором среди
прочих свобод в возвышенных выражениях пожаловал местной общине
монастырь, а, по представлениям того времени, это мог сделать только
король. Форал был принят, а это означало, что население Коимбры приняло
его королевское покровительство. В тот период Энрике находился в опале со
стороны Леоно-Кастильского и Арагонского королевств, и в знак
благодарности за солидарность и поддержку включил в форал, дарованный
Коимбре, право иметь свой выборный городской орган самоуправления —
консельюш (1111). Это был первый орган городского самоуправления на
севере Португалии.
12.1. Независимость Португалии
Сын Энрике Афонсу Энрикеш в 18-летнем возрасте начал править той частью
Португалии, которая находится между реками Дору и Миньо, в 1128 г., а
закончил в 1185 г., продвинув свои границы до реки Тежу и далее на юг до
городов Эвора и Бежа, т. е. он освободил Коимбру (территорию страны между
реками Дору и Мондегу) и больше половины Лузитании (территория к югу от
реки Мондегу).
Воинские успехи Афонсу Энрикеша были обусловлены поддержкой населения,
которая была получена в ответ на форалы Лиссабону, Сантарену, Визеу и др.
Форалы жаловались и инородному населению — арабам и франкам, а также
монастырям, т. е. всем, кто осваивал земли, пускал их в хозяйственный
оборот и приносил налоги.
На стыке XII и XIII вв. в Португалии исчезла личная зависимость крестьян
(servidãn da gleba) и прикрепление их к земле [1, 14]. До Реконкисты
самой многочисленной группой населения были крепостные. Реконкиста
позволила многим крепостным либо получить вольную, либо убежать [2, 54].
Реконкиста совпала с борьбой против феодальной зависимости от Леоно-
Кастильской монархии, где императором с 1135 г. был двоюродный брат
Афонсу. Афонсу Энрикеш не был королем по двум причинам: его отец носил
титул графа, а мать была хотя и любимой, но незаконнорожденной дочерью
короля, поэтому не унаследовала королевства. Кроме того, по законам тех
времен, Афонсу Энрикеша перестали считать графом сначала в Леоно-
Кастильском королевстве, а затем и в Ватикане с тех пор, как он восстал
против своего сюзерена.
В борьбе за королевский титул и независимость Португалии Афонсу Энрикеш,
пользуясь своими заслугами в борьбе за христианскую веру, пытался
заручиться поддержкой Папы Римского, в те времена единственного
авторитета в вопросах признания государственности. Благосклонность Папы
Римского была нужна еще и потому, что христианская митрополия в Браге
была ликвидирована им в первой четверти XII в. за согласие епископа Браги
стать антипапой Григорием VIII. Строить самостоятельное португальское
государство с населением, давно принявшим католичество, без митрополии
было невозможно, поэтому Афонсу вассальной зависимостью от Папы Римского
решал две проблемы сразу. В 1144 г. папа Люций II ради поддержки
Реконкисты и углубления своего влияния на Пиренейском полуострове признал
Португалию независимой, но назвал ее лишь землей, а не государством, а
Афонсу Энрикеша — не королем, а лишь герцогом.
35 лет потребовалось Афонсу Энрикешу для того, чтобы папа Александр III
признал его королем (1179). За это Афонсу Энрикешу пришлось дать большие
привилегии церкви и платить ежегодно Папе дань — две марки деньгами,
отдав ему единовременно крупную сумму денег вперед. Так начиналась особая
зависимость португальской монархии от церкви. Леонская монархия к тому
времени ослабла, так как после смерти Афонсу VII в 1157 г. два его сына
разделили владения отца на две части и, оставшись королями, потеряли
право быть императорами [2, 41—43].
Впрочем, добиться своего Афонсу Энрикешу помогла обстановка. Папа Римский
только под давлением внутрицерковных распрей (так называемой схизмы,
выражавшейся, в частности, в том, что существовали четыре разных
антипапы) издал бумагу, в которой признавалось Португальское королевство
и ежегодная ленная дань повышалась почти в четыре раза. Это было
окончательным юридическим актом международного признания Португалии [1,
35].
Реконкиста была завершена в 1250 г. завоеванием южной оконечности страны,
т. е. почти на полтора века раньше, чем Реконкиста победоносно
завершилась в Испании — факт немаловажный как для утверждения
национального самосознания, так и для последующего развития стран
Иберийского полуострова, в частности, приоритета географических открытий.
12.2. Люди и земли
Север страны
До начала активной фазы Реконкисты с середины XI в. до середины XII в.
территория Португалии сохранялась и была равна приблизительно 42 тыс.
км2. Она была удивительно однородна по климату, растительности, почвам,
типу поселений людей, обычаям землевладения, религии, политическим и
административным традициям, языку. Это сообщество сопротивлялось любым
внешним нападкам и было едино.
Плотность населения была высокой. Юг Португалии по реке Дору был
фронтовой зоной в борьбе с маврами. Судя по численности прихожан и
количеству церковных приходов, население страны в то время составляло 400
тыс. человек. Несмотря на множество войн и нашествий, население никогда
не покидало своих мест и жило трудом в маленьких крестьянских хозяйствах
с малыми наделами земли. Городов было мало и население жило в деревнях.
Самый крупный город Брага утратил часть своего населения и территории по
сравнению с периодом Римской империи, но, находясь на перекрестке дорог,
обладая крепостными стенами, окружавшими 14 га земли, Брага сохранила
свое значение для Португалии. Вторым по численности населения и по
территории, окруженной крепостной стеной, был город Коимбра.
Период правления короля Саншу I (1185—1211) отмечен расчленением
сохранившихся с римских времен землевладений, так называемых вилл:
половинки, трети и четверти прежних владений переходили по наследству
возраставшему количеству сыновей в качестве средств к существованию, а
также как воплощение христианской философии социальной справедливости. В
пределах одной виллы еще меньшие наделы, закрепленные за одной семьей,
были разделены между здравствовавшими наследниками, даже если они
формально были объединены для сбора налогов. Аллодиальные держания, т. е.
свободные от ленный повинностей, становились все меньше и во многих
случаях были экономически абсурдны. Майората в Португалии изначально не
было, он был привнесен позже. Из-за дефицита земли началось переселение
людей в города и другие сельские районы.
Преимущественно переселялись на ближайшие пустоши в долинах рек Миньо и
Дору в районе Порту. Южнее реки Мондегу число таких новых деревень
составляло 15% от общего их количества. Переселение не было результатом
Реконкисты, а являлось следствием острой нужды в земле, причем люди
стремились в давно известные им места, а не подальше от своих родных
деревень.
Большинство земли принадлежало церкви. Земли, завоеванные в ходе
Реконкисты и принадлежавшие прежде исламским мечетям, передавались вновь
создававшимся монастырям. Огромные посмертные пожертвования от королей,
знати и даже простых людей сделали церковь крупнейшим землевладельцем.
Церковь, кроме того, покупала земли. Например, францисканцы и
доминиканцы, прибывшие в Португалию в начале XIII в., быстро сравнялись в
богатстве и мощи с другими монашескими орденами. В XIII в. земель,
попавших под мертвую руку церкви, оказалось столь много, что король
Афонсу II (1211—1223) стал первым монархом, запретившим церкви скупку
земель, но оставившим право приобретения земли в частную собственность
духовным лицам. Его сын Саншу II (1223—1245) запретил и это, а также
дарение земли церкви. Его смещение с королевского трона было отчасти
следствием его противостояния привилегиям церкви.
Король был вторым (по количеству земли) собственником. Его владения
сформировались за счет завоеванных в результате Реконкисты
государственных земель и выморочных наделов. Доходы короля полнились
также рентой и данью от его новых фиделисов (верноподданных) и
арендаторов.
Остальная земля почти целиком находилась в руках знати, это была, хотя и
меньшая, но значительная часть земли. Земля, которой обладала знать, была
либо подарена королем, либо получена по праву завоевания, позже были
нередки случаи захвата земель, данных королем в держание, в аллодиальную
собственность. Участки земли каждого знатного португальца были разбросаны
по всей стране. При Афонсу II в 1220 г. была введена в практику проверка
прав знати на землю.
Наконец, немного земли находилось в собственности свободных крестьян и
общин как сельских, так и городских.
Кроме крепостных, были свободные фермеры и слуги, которые были вольны в
своих решениях и действиях. Они работали по контракту. Вследствие
Реконкисты их число выросло, особенно после XII в. Но к северу от р. Дору
они были в меньшинстве даже к XIII в.
Главным видом сельскохозяйственного производства было животноводство, а
земля использовалась под пастбища. Климат Миньо и севера Бейры был очень
благоприятен для разведения крупного рогатого скота. Даже цены
устанавливались по количеству голов скота. На втором месте в
животноводстве стояли овцы и козы, а на третьем — лошади.
В земледелии преобладали виноградарство и льноводство, в меньшей степени
садоводство. В зерноводстве господствовали пшеница и просо (в Миньо),
ячмень и рожь. Обычными занятиями были ткачество полотен и виноделие.
Некоторое значение имело рыболовство на океаническом побережье.
Хозяйство было натуральным. Денежное обращение существовало, но не было
распространено. С X по XII в. Афонсу Энрикеш первым отчеканил две свои
золотые монеты, одна из которых была нужна для торговли с испанским
севером, а другая — с арабским югом. Торговля постепенно оживлялась. В
конце XI в. появились первые городские рынки, а в конце XII в. — ярмарки.
Внешняя морская торговля имеет мало примеров, хотя португальский берег
был с IX в. известен варягам и крестоносцам. Начало такой торговли
следует отнести к 1194 г., когда фламандский корабль с коммерческим
грузом потерпел крушение на португальском берегу [2, 45—57].
Юг страны
На арабском юге, где преобладает засушливая равнина, население
расселялось не равномерно, а по большим городам и деревням, что было
непривычно для северян.
Экономическая деятельность базировалась на сельском хозяйстве.
Производились пшеница, фрукты, оливковое масло, было налажено орошение.
Развитыми были рыболовство и соледобыча. Животноводство существовало, но
о нем известно мало. Велась добыча золота, серебра и олова.
На побережье Алгарви была развита морская торговля с отдаленными
арабскими странами, а также судостроение. Процветала внутренняя торговля.
Было развито денежное обращение, в том числе налажена чеканка золотых,
серебряных и медных монет. Процветали ремесла вплоть до производства
бумаги.
Формально земля принадлежала государству, но фактически она была в руках
землевладельцев. Значительная часть земель использовалась ради того,
чтобы вырученные средства шли на содержание мечетей, и эта земля была как
бы церковной. Государство в исламских странах было очень богато, потому
что через калифа, представлявшего государство, оно обладало не только
землей, но и городской собственностью, средствами производства, например,
мельницами, прессами, печами и т. п. Без учета этих обстоятельств нельзя
понять, сколь богатым стал король Португалии после Реконкисты.
Папы римские, глядя на это богатство, вынашивали идею крестовых походов
против мавров на Пиренейском полуострове. Испанским рыцарям было даже
запрещено участвовать в Первом походе крестоносцев в Палестину. Начиная с
Третьего восточного крестового похода папы римские призывали португальцев
участвовать в них. Но одновременно португальцы просили и получали
поддержку крестоносцев шесть раз: 1147 г. — завоевание Лиссабона, 1189 г.
— дважды, 1190, 1197, 1217 гг. Особенностью западных крестовых походов
было то, что, кроме общих религиозных целей, они учитывали интересы
короля, а именно, приобретение новых земель, правда, через богоугодное
завоевание их у мавров.
Португальская Реконкиста привела к массовой миграции мусульман на
территорию современной Испании и в Северную Африку. Но половина населения
осталась, так называемые мосарабе — прежде всего христиане, евреи. На юг
с севера устремились переселенцы, привлекаемые множеством льгот [2, 65—
79]. Очень важно то обстоятельство, что в результате Реконкисты все члены
португальского (северного) общества повысили свой экономический и
социальный статус. Король, церковь и знать повысили свои наследуемое
имущество и влияние, безземельные свободные крестьяне приобрели землю,
многие крепостные стали свободными крестьянами или ремесленниками.
Христиане арабского юга избавились от особо высоких налогов. Новое
общество возникло в XII и XIII вв. Его благополучие определяли король и
церковь — благодетели, воле которых надлежало следовать ради собственного
блага. Король и церковь все сумели решить и сделать в прошлом, на них
надо полагаться всегда. Король и церковь — властелины, хозяева всех
подданных королевства.
Так под влиянием исторических фактов формировалось мировоззрение
португальцев, призванных беспрекословно повиноваться монарху. Оно
подавляло самостоятельную деятельность подданных короля, обрекая их на
ожидание изъявления высшей воли. Эта несамостоятельная деятельность
формировала особый склад сознания, который передавался из поколения в
поколение в виде культуры. В частности, не могли не возникать
«столкновения между северными христианами, людьми грубой культуры и
манер, высокомерными к побежденным южанам, неожиданно вознесенными к
таким социальным условиям, к каким они не были готовы, и южными
христианами, более утонченными в силу арабского образа жизни, мыслящими
как горожане, вынужденными жить с пришельцами, которых они рассматривали
как низшую касту. Существовала проблема распределения земли и домов,
социальной иерархии, власти и административных должностей» [2, 81].
К северу от реки Мондегу бóльшая часть земли была занята победителями
безвозмездно. Это была оккупация земли, рассматриваемой как свободная.
Существовало несколько видов захватов. Частично захваты организовывались
властью (королем, церковью, знатью), иногда совершались по частной
инициативе. Можно полагать, что большая часть аллодиальных земель на
севере была захвачена. К югу от реки Мондегу такие захваты совершались
значительно реже, так как Реконкиста стала организованным и
централизованным делом. Королевская власть не признавала захваты, и земли
только распределялись королем. К югу от реки Тежу король оставил земли
для себя.
Деятельность религиозно-военных орденов также препятствовала захватам.
Бóльшую часть тяжести войны вынесли эти ордена, они одержали победы.
Участие знати было минимально. Поэтому распределение земель на юге
принципиально отличалось от севера. Это были самые крупные землевладения,
во многом сохранившиеся до наших дней.
Для себя и своих приближенных король придержал существенную часть
захваченного, а именно — города. Ни один город не был дарован религиозно-
военным орденам. Они были самоуправляемыми сообществами (Реконкиста
способствовала становлению и распространению муниципальных организаций
городов). Поступавшие от них налоги, львиная доля домов, печей, прессов и
других средств производства принадлежала монарху. Некоторые города были
позже отданы членам королевской семьи в качестве удела, но лишь на время
их жизни.
Когда победители поселились в южных городах, то встретились с
традиционным самоуправлением. Не было нужды вводить новации, и новые
власти во многом просто заимствовали прежние порядки. Но остаться в
прежнем виде организация общественной жизни не могла, так как северяне
принесли с собой свои законы. Поэтому самоуправление было воспринято
только частично. Во многих городах все официальные лица должны были
утверждаться королем. Самоуправление было ограничено жесткой системой
налогов и куцыми полномочиями правосудия. Король (хозяин) мог вмешаться в
любой момент. Осталась жить традиция Северной Португалии, согласно
которой на все требовалась строгая команда центра. [2, 81—83].
Глава 13. Государственное строительство
после Реконкисты
Четыре столетия до Реконкисты Португалия была военным лагерем,
готовившимся к отпору захватчикам. Военная структура управления и
государственного строительства с королем во главе продолжила свою
традицию и после окончания Реконкисты.
13.1. Феодальные отношения
Вассалитет, как институт, был установлен в Португалии в XIII—XV вв.
Вначале королевские пожалования не могли переходить по наследству, но с
течением времени наследование стало общепринятой практикой, хотя и
намного позже, чем в других феодальных странах Европы, настолько высокой
была зависимость от короля. Только к XIII в. фьефы, подобные тем, что
существовали во Франции, появились в Португалии. Многие королевские
пожалования приобрели форму майората, т. е. неотчуждаемого, неделимого и
бессрочного наследования в одной и той же семье, обычно на правах
первородства и, как правило, мужчинами. Это относилось к большим
землевладениям, маленьким домам, конторам и даже рентам. Португальские
фьефы (феоды) жаловались королем вместе со значительным количеством
обременительных условий, например, служб. Военная и административная
служба, однако, не были существенным условием для королевского
пожалования: эти услуги оплачивались. Все обладатели фьефов имели ряд
иммунитетов, а именно: запрет на вход королевским должностным лицам,
отсутствие королевских налогов; право владельца фьефа осуществлять
административную, судебную и финансовую автономию.
Король удерживал за собой часть прав, которые никогда не становились
полем деятельности его подданных, пусть даже и от имени короля. Таковыми
были верховная юрисдикция и право вмешательства в вопросы наследования.
Специфика условий, при которых образовывалось Португальское государство,
привела к тому, что феодализм не был таким, каким он был во Франции и
многих других странах Западной Европы. Во всех сеньориях за португальским
королем было последнее слово в судебных делах. В XIII в. король стал
урезать иммунитеты и полную автономию феодалов. Проверки законности
владений, начатые Афонсу II, дополнялись проверками наследства, которые
продолжались до конца XIV в. и достигли апогея при короле Динише (1279—
1325). C 1325 г. король запретил создавать феодалам суды, а в конце XIV
в. так «уточнил» законы о королевских земельных пожалованиях, что
значительная часть феодальных вотчин вернулась короне.
В XIII в. население Португалии не превышало 1 млн человек, и
распределялось оно по территории страны неравномерно. Плотность населения
была высокой на севере, люди жили в многочисленных деревнях, а крупные
города были на юге. Посредине страны места были малолюдными. На побережье
существовали рыбацкие деревни. На севере быстро развивался только город
Порту: в XIII и XIV вв. он вырос в несколько раз и в 1354 г. добился
феодальной автономии, став зависимым только от короны. Его богатство
росло на заморской торговле, в частности, с Нижними странами, Италией,
Англией. Но самым динамичным городом был Лиссабон. Он был связан со всеми
европейскими рынками начиная с XIII в. Уже в конце XII в. португальские
купцы получили, будучи в Лондоне, от английского короля привилегии и
гарантию безопасности. Они торговали в Бордо и Кельне, но главным образом
во Фландрии [2, 86—90].
13.2. Торговля и ремесла
В 1293 г. король утвердил систему страхования всех судов, загрузившихся в
Португалии или зафрахтованных португальскими купцами для заграничного
плавания. Часть собранных сумм хранилась во Фландрии, а часть —
оставалась в Португалии. С середины XIV в. в Брюгге существовал
официальный португальский торговый дом.
В 1353 г. португальцы подписали с королем Англии Эдуардом III договор о
безопасности торговли сроком на 50 лет, который затем был официально
подтвержден королем Португалии Афонсу IV. Португалия вывозила фрукты,
соль, вино, оливковое масло, мед, пробку, воск, животный жир, кожу,
шкуры, а из Англии, Фландрии и Франции ввозила текстиль, готовую
английскую одежду. Португальских купцов за границей было в XIII и в
начале XIV в. больше, чем иностранных купцов в Португалии. По тем
временам Португалия была маленькой страной и не представляла большого
интереса для активности зарубежных торговых партнеров.
Другой зоной торговых интересов Португалии были королевства и княжества
Иберийского полуострова и Средиземноморье. Странам этого региона
португальский экспорт был не нужен. Но Португалия оказалась мостом в
торговле севера Европы с Испанией и Средиземноморьем. За это она получала
золото и серебро, специи, сахар, шелк и т. п.
Торговля с Италией стала развиваться немного позже, но с 70-х гг. XIII в.
генуэзцы, флорентийцы, венецианцы и др. захватили торговлю с Португалией
почти целиком в свои руки, вплоть до организации поселений в крупных
портах Португалии. Постепенно они вытеснили португальцев из торговли
севера Европы со Средиземноморьем, взяв на себя перевозки грузов. Их опыт
и богатство обеспечили им покровительство португальских королей. Они
ссужали деньгами и имели политический вес, пользуясь своей близостью к
Ватикану. Изначально именно итальянцы способствовали совершенствованию
португальского флота и техники навигации.
Португальские ярмарки никогда не играли той важной роли, какая была у них
во Франции или Фландрии, и не становились градообразующими центрами. Хотя
они и сделали вклад в развитие португальской международной торговли, но
не стали местами встреч купцов разных стран. Только время от времени их
посещали кастильские и итальянские купцы. Главным образом на ярмарках
заключали сделки португальские купцы, специализировавшиеся на торговле с
севером, со Средиземноморьем и в самой Португалии [2, 32—95]. Среди
португальских товаров почти не было предметов ремесленной переработки
сырья. Кораблестроение, мыловарение, производство тары и бочек,
производство ювелирных изделий — вот короткий список того, что было
представлено на рынке. Процветали вместе с торговлей только те ремесла,
которые ныне называются службами сервиса, и кораблестроение, достигшее в
Португалии замечательной высоты и искусства. Португальские каравеллы
славились на всю Европу. Собственно, и сам тип корабля — каравеллы — был
создан португальцами [1, 47].
Для создания конкурентоспособной продукции в Средние века ремесленникам
было необходимо объединяться в цехи для снижения цен на закупаемое сырье,
продажи продукции по максимально возможным ценам, снижения издержек
производства и т. п. Разобщенные португальские ремесленники не
выдерживали конкуренции на международном рынке с корпорациями иностранных
ремесленников. Корпоративизм ремесленников и создание цехов в Португалии
тормозились сильным вмешательством и контролем со стороны короля и
негибких муниципалитетов, пресекавших все, что потенциально могло
составить оппозицию королю. Первые хорошо организованные корпорации
ремесленников появились лишь в конце XV в. [2, 96].
13.3. Администрация и кортесы
Управление страной из единого центра требовало создания многочисленного
аппарата чиновников. С конца XIII в. роль центра в Португалии нарастала.
Уже в XIV в. чиновники центрального правительства были специалистами в
области гражданского и обычного права с университетским образованием. Они
информировали короля о состоянии дел и давали предложения по принятию
решений.
В силу того, что король был и верховным судьей, при дворе с начала XIV в.
сформировались три суда — по гражданским, по уголовным делам, а также по
охране королевской казны, владений и доходов. Первый находился в
Сантареме (позже в Лиссабоне), второй сопровождал короля в поездках по
стране, а третий был министерством финансов. Особый магистрат управлял
полицией.
Усложнялась и росла администрация местного управления. В муниципалитетах
создавались местные магистраты, функции которых были строго
специализированы. Два из них занимались делами евреев, два других —
сиротами и опекунами. Были местные прокурор, казначей. Были созданы
архивы. Каждый в череде монархов считал своей высшей целью добиться
централизации. Муниципалитеты старались получить права самоуправления, но
все конфликты кончались победой короля. Уже с самого начала существования
Португалии культура людей формировалась их деятельностью, направленной на
исполнение монаршей воли, в том числе на пресечение всякого
корпоративизма в обществе, как потенциальной опасности королю, а вслед за
ним и всей Португалии. Это обстоятельство не позволяла португальцам
поступать с королем так, как поступали со своими графами, герцогами и
королями нидерландцы или англичане.
Со второй половины XIII в. к алкайдам, представителям короля на местах,
добавились новые чиновники, назначенные королем для того, чтобы следить
за четким отправлением судопроизводства и соблюдением государственного
порядка. Они, в отличие от алкайдов, перемещались по Португалии,
добиваясь унификации применения законов. В XIV в. для укрепления
правосудия, закона и порядка были введены должности коррегедоров.
Появились внешние судьи, прибывавшие на места для вершения правосудия.
При Афонсу IV дело дошло до того, что решения местных судей должны были
утверждаться королем, а управление правосудием было монополизировано
короной. Афонсу IV провел реформу, согласно которой были проведены
местные выборы новых магистратов, которые должны были помогать судьям по
всем вопросам правосудия. Он также назначил новых судей для надзора за
завещаниями и наследствами. Бюрократия быстро разрасталась [2, 97—98].
С 1254 г. знатные горожане стали привлекаться к заседаниям королевской
курии, что постепенно привело к возникновению португальских кортесов,
которые собирались по королевскому призыву за 486 лет 122 раза на период
от двух недель до нескольких месяцев. Избежать участия городов было
невозможно, так как от них зависело, принять или отвергнуть королевскую
просьбу о субсидии на войну, королевское бракосочетание или изменение
содержания драгоценного металла в монетах, которые чеканились для
королевства в Браге.
Португальские кортесы состояли из трех сословий: духовенства, знати
(членов королевского совета) и горожан, причем после общего заседания, на
котором выступал король, каждое сословие заседало отдельно, обсуждая и
вырабатывая общие требования и выбирая тех, кто от имени сословия
выступал перед королем. В ответ на эти выступления многие требования
городов удовлетворялись, в частности, сохранились документы о
неправильном сборе пошлины, искусственном занижении цен на рынке
королевскими чиновниками, принудительных общественных работах по
постройке стен и укреплений, обязательства содержать королевскую свиту и
королевскую семью в то время, когда они приезжали в город, требования к
тем, кто занимался торговлей, платить налоги наравне с купцами, не
прикрываясь сословными привилегиями, в противном же случае бросать свою
торговлю [1, 57—58].
Значение кортесов особенно возросло с конца XIV в. после того, как города
и кортесы отстояли право на португальский трон для королей Ависской
династии. Основную военную силу и финансовую опору нового короля Жуана I
(1385—1433) магистра Ависского ордена, составляли не монастыри и рыцари и
не столько высшая знать, сколько жители городов. Поэтому жители ряда
городов и их округ освобождались от части налогов, в том числе на хлеб,
вино и мясо, от налога на торговые сделки. Жителей Лиссабона из числа
зависимых и лиц низкого звания было принято считать свободными, торговцы
освобождались от таможенных и торговых пошлин по всей Португалии.
Наиболее преуспевавшие горожане, получавшие не только привилегии, но и
поместья, сосредоточивали свои интересы в аграрной сфере. Все эти
изменения привели к объединению интересов купечества и части дворянства,
которые вылились в захват заморских территорий, рабов и развитие
колониальной торговли [1, 72, 86].
В XI в. при соборах и монастырях появились школы с целью подготовки
духовенства. Согласие Папы Римского на предложение группы
священнослужителей о создании университета в Лиссабоне было дано в 1288
г. Это была высшая школа для будущего духовенства. Гражданские лица стали
учиться в нем только по прошествии некоторого времени. До XV в. условия
существования университета были трудными, а его престиж низким, впрочем,
как и во всей Европе той поры. Знать обучала своих детей дома с помощью
приглашенных преподавателей.
Большую часть трофеев, захваченных в ходе Реконкисты, король и знать
вложили в церковные строения. Вот почему в такой относительно бедной
стране, как Португалия, в XIII и XIV вв. было огромное количество
соборов, аббатств, приходских церквей, часовен, не говоря о монастырях.
Гражданских зданий было немного. Небольшая самостоятельность органов
местного управления, их зависимость от короля, отсутствие местного
самоуправления, подобного фландрийскому и английскому, привели к тому,
что все важные местные акты совершались общественностью в соборах,
церквях. Гражданская архитектура ограничивалась замками, крепостными
стенами городов, водоводами, фонтанами и т. п. [2, 100—107].
13.4. Кризис
До середины XIV в. не было никаких признаков кризиса. В 1340 г. король
издал знаменитый закон, в котором говорилось, что аристократия тратила
слишком много и вела к разрушению государства. В то же время торговцы и
ремесленники процветали. Доходы аристократии от их владений снизились и
не могли сравниться с прибылью торговцев и ремесленников. Не будучи
способной вложить средства в торговлю или другие прибыльные предприятия,
знать мечтала продлить период своего процветания, вызванного Реконкистой.
Тот же королевский закон 1340 г. отразил появление наемных рабочих как
мобильного слоя населения.
В 1348 г. эпидемия чумы унесла жизни трети населения Португалии, если не
больше. Она опустошила прежде всего города. После эпидемии население
стало переселяться в города, и в 1350—1370 гг. в Лиссабоне, Порту и Эворе
были построены дополнительные крепостные степы. Например, в Лиссабоне в
1373—1375 гг. ими были обнесены 103 га. Новые вспышки чумы (1356, 1384,
1415 и более поздние годы) уничтожали население как на севере, так и на
юге страны.
Те, кто переселялся в города в поисках заработка, не имели ничего для
торговли или занятий ремеслом, пополняли слой разнорабочих, влача жалкое
существование. Известны восстания в 1371, 1383—1385 гг., а также в 1438—
1441 и в 1449 гг. В сельской местности не хватало рабочих рук. Многие
дома оказались покинутыми. Оставшиеся крестьяне отказывались работать и
искали больший заработок. Знать обратилась к королю, который сам
столкнулся с такими же трудностями. В результате королевская власть
издала законы 1349—1401 гг., которые принуждали работать за прежнюю плату
в тех же местах, что и прежде. Была введена паспортная система, и рабочие
были распределены среди землевладельцев. Закон 1375 г. привязал рабочих к
прежней профессии, запретив свободу выбора работы и зафиксировав низкий
уровень зарплаты. Но борьба за свободу трудовой деятельности
продолжалась, и столетие спустя все ограничения были отменены.
Недостаток рабочих рук в деревне привел к тому, что сократились посевные
площади, но увеличились пастбища и стало развиваться овцеводство, а также
в определенной мере разведение крупного рогатого скота. Стало развиваться
производство шерсти, и в XIV—XV вв. шерсть стала продаваться во Фландрию.
До середины XIV в. не было нехватки зерна, затем постепенно снабжение
зерном стало проблемой. Хлеба не хватало из-за роста городов и ухода
населения из сел. Возросло производство вина и оливкового масла, так как
оно было менее трудоемким. Для снабжения зерном требовалось развитие
морской торговли. Землевладельцы стали отдавать свои ставшие убыточными
имения религиозным орденам, церквям, соборам (чьи владения не облагались
налогами), желая купить спасение души. Законом это было запрещено, но он
нарушался в тот трудный период, когда Страшный суд ожидался каждый день
[2, 108—112].
Сразу после эпидемии чумы 1348 г. собственность церкви многократно
возросла. Королевские запреты стали бессильны. Но духовенство не было
готово использовать такое богатство. Земля не обрабатывалась. Налоги в
казну перестали поступать. Церковь стала сдавать землю в аренду на 1—3
жизни в соответствии с обычным правом.
На фоне эпидемий чумы и сельскохозяйственного кризиса население
потянулось вслед за феодалами к церкви. Возникли новые монашеские
братства и благотворительные общества. По всей Португалии создавались
госпитали, приюты, лепрозории и т. п.
К этому сельскохозяйственному кризису добавился финансовый. В Португалии
стала ощущаться нехватка золотых и серебряных монет, поэтому торговля
часто становилась меновой. В то же время она процветала. Купцы даже стали
образовывать свои объединения в Лиссабоне, однако они не могли
контролировать местную администрацию, действовавшую от имени короля и
находившуюся в руках потомственных рыцарей, которые тоже выиграли от
сельскохозяйственного кризиса, потому что освободились от подчинения
феодалам.
Крепнувшая в борьбе с аристократией буржуазия получала благосклонность
короля, помогая ему добиваться большей централизации и политического
контроля. Революция 1383—1385 гг. была отражением всех этих изменений.
События второй половины XIV в. и начала XV в. привели к коренным
изменениям во внутренней политике королевского двора. Буржуазия убедилась
в необходимости ссужать короля деньгами, а королю стала очевидной
необходимость постоянного доверия влиятельных слоев общества. На
протяжении столетия, от Афонсу IV до Афонсу V, стали созываться кортесы.
Король Жуан I был даже избран на кортесах, в которых впервые участвовала
буржуазия. Кортесы просили его созывать их ежегодно, однако король этого
не сделал, но все же собирал кортесы в конце XIV — начале XV вв.
достаточно часто.
В XIV—XV вв. образование приходило в упадок. В попытках как-то справиться
с возраставшими проблемами единственный португальский университет
переводился королем из Лиссабона в Коимбру и назад в Лиссабон четыре раза
за названный период. Жалованье преподавателям уменьшалось, студенты
предпочитали учиться за границей, влияние университета на общество было
ничтожным.
Уже в начале XIV в. большáя часть Лиссабона была собственностью короля. В
дополнение к тому, что было захвачено в ходе Реконкисты, короли поколение
за поколением скупали дома, магазины, да так активно, что вызывали ропот
жителей. Но в итоге население получило защиту в лице верховной власти, а
король, как владелец, — полную поддержку лиссабонцев. Никакого
противостояния с органами городского самоуправления, как это традиционно
наблюдалось в Лондоне, у короля Португалии не было и в помине [2, 113—
119].
По завершении Реконкисты в правление Афонсу III (1245—1279) встал вопрос,
что делать с рыцарями, принявшими на себя значительную часть воинских
тягот и оставшихся без дела. Особая сложность состояла в том, что
множество рыцарей входило в духовно-рыцарские ордена, не просто
обладавшие высокой степенью самостоятельности, но и нередко имевшие
корни, а то и руководство в Кастилье. Усиление духовно-рыцарских орденов
было чревато вмешательством Ватикана во внутренние дела Португалии.
Король Диниш (1279—1325) постепенно добился португализации всех орденов и
заложил традицию избрания их магистров из членов королевской семьи.
Военные традиции в сочетании с навыками торгового мореходства привели к
тому, что с легкой руки ордена Сантьяго все ордена принялись прокладывать
новые морские пути, завоевывать и осваивать для короны новые заморские
земли [1, 29, 39].
Диниш нанял генуэзцев для создания португальского флота. Он создал в 1317
г. орден Иисуса Христа (иезуитов), которому передал собственность ордена
тамплиеров. Орден иезуитов стал одним из самых эффективных инструментов
короля в борьбе за дальнейшую централизацию страны и надзора за
заморскими, особенно бразильскими, владениями короля [2, 122].
Глава 14. Ависская династия
Новая династия, начало которой положил Жуан I (1385—1433), пересмотрела
свое отношение к сословиям. Жуан I окружил себя юристами, бюрократами и
искал поддержку у купцов, как португальских, так и иностранных. Он
возводил на высокие должности не представителей знатных родов, а
буржуазию, низшую аристократию и даже ремесленников, т. е. всех тех, кто
составлял базу поддержки его восхождения на трон и доказал свою верность.
В местных административных органах ремесленники бросили вызов
землевладельцам.
Однако концентрация земельной собственности укрепила позиции новой группы
земельной аристократии, противостоявшей сильной королевской власти. В
ответ на это Жуан I резко повысил доходы своей семьи, сделав своих
сыновей герцогами, причем одного из них, Энрикеша Мореплавателя, назначил
магистром самого богатого ордена иезуитов, а еще двух — магистрами двух
других монашеских орденов, которые тоже обладали большой земельной
собственностью. Такие действия короля были вызовом всей аристократии и
церкви, но авторитет монарха остался непоколебим. Столь сильна была идея
самодержавия в культуре португальцев [2, 128—130].
14.1. Начало заморской колонизации и торговли
В начале XV в. в Португалии сложилась непростая обстановка. Маврские
корсары продолжали совершать набеги на побережье Португалии из своих
портов на северо-западе Африки, а португальское воинство был бессильно
из-за непредсказуемости места и времени очередного удара. От грабежей
корсаров страдали интересы короля, аристократии, буржуазии. В 1415 г. под
командованием короля Жуана I и при участии почти всей аристократии
рыцарско-монашеские ордена атаковали один из коммерческих и стратегически
важных военных форпостов мавров — Сеуту в Марокко — и захватили ее.
Оставив там сильный гарнизон, король с добычей вернулся назад. С тех пор
началось присоединение заморских территорий, которое, начавшись как
завоевание, затем приобрело характер географических открытий и торговой
экспансии. Удар по Сеуте преследовал еще одну цель. Португалия прекратила
традиционные и бесплодные попытки конкурировать с Леоно-Кастильским
королевством за первенство на Иберийском полуострове и обратила всю свою
энергию на заморскую торговую экспансию, которой мешали корсары Сеуты и
Танжера. После покорения Сеуты был захвачен и Танжер, хотя и не сразу и с
большими потерями.
В начале XIV в. в кораблестроении и навигации Португалии произошли
существенные усовершенствования. Например, стал применяться руль на
судне, который существует и поныне, он заменил рулевое весло. Через
арабские страны из Китая дошел до португальцев компас. Отовсюду
привозились морские справочники, содержавшие морские карты, описания
маршрутов движения судов, портов и т. д. Это позволяло прокладывать курс
корабля по компасу и отказаться от плаваний вдоль береговой линии. Все
заимствования старательно совершенствовались португальцами: нанимались
картографы, специалисты по навигации, кораблестроители и т. д. из самых
передовых стран. Но прошло еще целое столетие до начала Великих
географических открытий, которым короли Португалии долгое время отдавали
приоритет. В первой половине XV в. португальцы на основе традиционного
арабского судна создали каравеллу, обладавшую малой осадкой, тремя
треугольными парусами и приспособленную для долгих плаваний. Каравелла
могла идти по курсу, который составлял с направлением ветра угол более
евышало 50 т, а команда состояла не
менее, чем из 20 человек. К тому времени были накоплены и
систематизированы знания в области астрономии и математики. От древних
греков через арабов дошли представления о сферичности земли. Величина
меридиана по экватору отличалась от современного значения менее, чем на
20%. Португальцы заимствовали у иберийских арабов астролябию (угломерный
прибор для определения широты и долготы точки земного шара по солнцу и
звездам). Наконец, моряками и купцами были накоплены географические
знания, особенно много их поступало из арабского мира, а также из
итальянских городов-государств. Они не были точны, но их было достаточно
для того, чтобы ставить реальные цели экономического и политического
характера, например, открытие морского пути в Индию, из которой
караванными тропами в Венецию доставлялись специи, шелк, слоновая кость и
другие чрезвычайно ценные по тем временам товары.
Но главной проблемой Европы был дефицит такого монетарного материала, как
золото, отсутствие которого препятствовало развитию торговли, а за ней и
ремесел. Европейцы к началу XV в. уже знали от арабов, что золото есть
где-то в Африке, южнее Сахары. Нападение португальцев на Сеуту в
значительной мере было обусловлено их желанием захватить пути доставки
золота через Сахару в Европу. Португалия оказалась среди европейских
государств ближе всех к источникам африканского золота и стала искать к
ним морской путь.
Кроме прагматичных задач у португальских христиан были две других,
которые имели значение для организации экспедиций в неведомое — это
борьба с неверными и спасение собственных душ подвигом во славу
христианской церкви. Такая страна, как Португалия, где влияние религии
было чрезвычайно сильным, имела в этом смысле преимущество перед другими,
где подобные мотивы не были столь значимы [2, 131—133]. Надо ли говорить,
то церковь горячо благословляла намерения португальских королей
организовывать походы против неверных.
Нельзя не отметить, что португальцы смогли объединить мореплавателей
многих стран для заморских плаваний. Итальянцы, контролировавшие большую
часть дальней морской торговли Португалии, принимали участие в подготовке
и осуществлении почти всех португальских экспедиций, преследуя свои
коммерческие цели. Они многому научили португальцев, будучи
заинтересованными в успехах экспедиций. Вместе с португальцами в
экспедициях участвовали арагонцы, баски, каталонцы, кастильцы,
североевропейцы и, конечно, арабы.
Начинались морские экспедиции совсем не так, как «всепортугальское»
предприятие. Только с конца XV в. они были монополизированы короной.
Первопроходцы была разведчиками неведомого.
Большая роль в истории Великих географических открытий, последовавших в
результате морских экспедиций, принадлежит сыну короля Жуана I Энрикешу
Мореплавателю, магистру ордена иезуитов, человеку богатому и
неординарному. Он интересовался астрономией, математикой и естественными
науками, собрал вокруг себя немало ученых, итальянских экспертов по
торговле и европейских докторов, гостеприимно встречая иностранных
путешественников, выслушивая и щедро одаривая их. Все это требовало
больших денег, которых ему всегда не хватало. Поэтому он занимался
предпринимательством, извлекая прибыль из мельниц, производства
красителей и мыла, работорговли. Будучи правителем Алгарви и Сеуты,
Энрикеш Мореплаватель учредил ряд монополий, например, на ловлю тунца.
Постепенно он оказался вовлеченным в мореходство, несмотря на то, что
кроме Северной Африки, коей он был правителем, нигде не был. Многие его
рыцари были кораблевладельцами, и он мог использовать их возможности,
например, промышляя пиратством. Однако планы Энрикеша Мореплавателя
вначале не шли далее завоевания Северной Африки. Только одна треть
морских экспедиций в 1415—1460 гг. (до его смерти) состоялась по его
инициативе, другие же две трети были инициированы королями (Жуаном I,
Дуарте, Афонсу V, Жуаном II, Мануэлем I), регентом Педро, феодалами,
купцами. Энрикеш Мореплаватель создал навигационную школу, собирая и
развивая знания и средства, необходимые для мореплавания, которые
использовались многими другими для достижения собственных целей. Таким
образом, португальские крузады XV в. — это не доблесть отдельных людей, а
сложное социально-экономическое явление, отвечавшее потребностям развития
Португалии [2, 141—143].
Первой целью португальцев в начале XV в. было исследование западного
берега Африки и открытие «золотой реки», откуда золото поступало в
исламский мир. 30 лет понадобилось для того, чтобы описать берег Африки
до мыса, за которым на восток простирался Гвинейский залив. Этот мыс
первоначально принимался за конец Африки. К середине XV в. португальские
мореплаватели составили карты направлений ветров и течений в Атлантике,
описали Саргассово море, открыли и начали хозяйственное использование
островов, находившихся на этом пути, например, остров Мадейра стал
поставщиком вина, зерна и сахара уже в 60-е гг. XV в.
Но одной из первых из важнейших статей португальского экспорта из Африки
стали рабы (с 1441 г.). Берег Гвинеи стал невольничьим рынком.
Португальцы частично захватывали африканцев, но преимущественно меняли их
у арабов и африканцев же на одежду и другие товары. Рабы продавались
португальцами пиренейским и европейским странам, а также направлялись на
сахарные плантации Мадейры. Частично они доставлялись и в Португалию [2,
149—158]. Со временем значение работорговли для Португалии только
возрастало. Например, между 1511 и 1513 гг. корона от продажи королевских
рабов ежегодно получала 7 млн реалов. Для сравнения: в 1506 г. торговля
индийскими пряностями давала казне 14—16 млн реалов, а золотом — 48 млн
реалов. Но в 1559 г. ситуация изменилась. Индийская торговля сошла на
нет, золото приносило 14—19 млн реалов, а работорговля в среднем за год в
середине столетия — около 35 млн реалов [11, 32].
Первое африканское золото было доставлено в Португалию в 1442 г.
Африканцы купили за него пшеницу. Одежда, одеяла, посуда, серебро и
прочие товары поставлялись в Африку в обмен на золото. Судя по укреплению
португальской валюты, стабилизации цен в Португалии, эта торговля была
очень успешной.
До 1443 г. торговля и мореплавание в Африку были свободными, хотя 20%
прибыли поступало в казну короля по старой традиции Реконкисты. Только
Энрикеш Мореплаватель и его брат Педру, два принца, были освобождены от
этих поборов. В 1443 г. Энрикеш Мореплаватель получил монополию на всю
торговлю с африканским побережьем к югу от мыса Бужадор, в том числе и
право на 20% прибыли. Эти привилегии были даны ему его старшим братом
Педру, который в то время был регентом и нуждался в поддержке.
Монополия торговли, конечно, не означала монополии мореплавания. Нужно
было лишь предварительное согласие Энрикеша Мореплавателя. Если торговец
направлялся в Африку на своем судне, то он отдавал 25% прибыли, а если
брал судно у Энрикеша Мореплавателя, то платил 50% прибыли. А прибыль
всегда превышала 100%, иногда достигая 700%. После смерти Энрикеша
Мореплавателя его привилегии перешли к короне [2, 159—160].
После 1450 г. начался рост населения Португалии, а с ним и миграция
португальцев на поселения в новые заморские территории, из сельских
районов в города, с гор на равнины. В это же время после введения
инквизиции произошло изгнание евреев и арабов. Выросло количество судей и
чиновников. Были проведены реформы с дроблением административных районов,
что требовало увеличения бюрократического аппарата. Позже первая перепись
населения (1527—1532) показала, что в Португалии было 280 528 домашних
очагов, т. е. 1—1,5 млн человек. 20% жили в маленькой провинции Миньо,
историческом сердце Португалии, а 20% были рассеяны по просторам Алентежу
и Алгарви. Северные города стали набирать силы; вторым городом после
Лиссабона стал Порту. Однако население стало увеличиваться совсем не из-
за начавшегося ввоза рабов. По разным источникам, их количество в
Португалии никогда не превышало 5—10 тыс. человек. В основном африканские
рабы были сосредоточены в Лиссабоне, где составляли одну восьмую часть
населения города.
В сельском хозяйстве в 1450—1550 гг. произошли большие изменения: стала
возделываться кукуруза, ввезенная из Бразилии, осушались болота,
вырубался кустарник, распахивались вновь осваиваемые участки земли,
пастбища уменьшались, поголовье скота падало, а с ним снижалось и
производство молочных продуктов.
Ремесла развивались плохо. Дела спорились только в кораблестроении и
производстве неглазурованного фарфора. Там было занято много рабочих, и
требовались большие капиталы. Оба производства принадлежали короне. В
кораблестроении португальцы были в то время вне конкуренции [2, 165—170].
С середины XV в. в Португалию хлынул поток диковинных товаров: золота,
сахара, специй, рабов, ценных сортов древесины, слоновой кости,
красителей, семян сельскохозяйственных культур. Они реэкспортировались по
странам Европы и быстро превзошли по стоимости все статьи традиционного
португальского экспорта, хотя последние и приносили доход стране. Как
обычно, вся заморская торговля принадлежала узкому кругу лиц: королю,
малой группе влиятельных феодалов, как светских, так и церковных, и
считанному числу купцов, как правило, иностранных или использовавших
иностранные капиталы. Португалия импортировала из Европы текстиль, зерно
и металлические изделия, нужные для торговли в Африке. Вся торговля с
Африкой была сосредоточена в Лиссабоне и к югу от него. Роль севера
страны была незначительной.
Король ввел в портах Португалии и в торговых городах Европы специальных
чиновников, которые соблюдали коммерческие интересы монарха. В Брюгге, а
позднее в Антверпене и в других городах Европы появились колонии
португальских купцов, иностранные же купцы селились в портах Португалии.
Развивалась таможня. Быстро разрастались рынки, которые стали
предпочтительным источником доходов короля, феодалов и муниципалитетов.
Развитию торговли способствовали новые золотые португальские монеты —
крузаду. В Азии государство, имевшее такие деньги, считали очень богатым
и охотно завязывали с ним деловые отношения. Португальский язык
превращался в средство международного общения как в торговле, так и в
науке. Португальские миссионеры составили первые в Европе словари
японского, китайского и других языков народов мира.
Все, что добывалось Португалией, быстро и легко тратилось. Например, в
1478 г. 81% всех денежных средств государства ушло на содержание
королевской семьи и ежегодные пожалования вассалам короля. Денег на
разраставшуюся администрацию не хватало, и в казне всегда был дефицит.
Доходы росли, но расходы росли еще быстрее. В 1477 г. дефицит Португалии
составил 12 тыс. крузаду; за период 1450—1550 гг. короной было сделано
множество займов, долг короны достиг к 1557 г. 2 млн крузаду [2, 171—
177].
14.2. Всепроникающая королевская власть
Безответственное правление Афонсу V (1438—1481) привело к резкому
сокращению королевского домена и увеличению владений феодалов, причем не
всех, а не более чем 15 семей. Став королем в 1449 г. в 17-летнем
возрасте, Афонсу V предоставлял знати феодальные вольности и старинные
привилегии все свое долгое правление, что привело к расточительству
государственных ресурсов на предметы роскоши, откату Португалии в области
науки, предпринимательстве, развитии национальной экономики.
Король Жуан II (1481—1495) сокрушил наиболее влиятельных феодалов, вернув
себе часть земель, но главное, чего он добился, это лишения всех феодалов
многих старинных привилегий, сделав шаг к абсолютной власти короля.
Например, владения феодалов были лишены иммунитета, и королевские
чиновники могли беспрепятственно входить во владения феодалов;
королевские субсидии были поставлены в зависимость от службы феодалов
королю по назначению монарха. Вследствие этих изменений знать переехала
из своих владений ко двору короля, попав под контроль монарха и тесня на
государственной службе старый административный аппарат, складывавшийся со
времен Жуана I, что привело не только к укреплению власти короля, но и к
росту расходов из казны: количество феодалов, получавших королевские
денежные пожалования, увеличилось с 1092 при Афонсу V до 2493 при Жуане
III (в середине XVI в.). Феодалы были офицерами армии и флота на родине и
в заморских территориях, дипломатами, вели поиск новых земель и
обеспечивали их колонизацию и т. п. [2, 180].
Светских феодалов того времени можно разделить на три группы. Самые
крупные землевладельцы получали денежные дотации из казны за постоянное
нахождение при дворе на ведущих постах гражданской администрации и
военного командования. Феодалы, обладавшие меньшей земельной
собственностью, но весьма состоятельные, не были придворными и дотаций не
получали. Они были судьями, администраторами среднего звена, офицерами,
адвокатами, профессорами университета. Мелкие феодалы, фидалго, были
чиновниками низшего звена, имели вес на уровне местного управления и
самоуправления [9, 62].
Религиозно-военные ордена были все время постоянной и особо прочной
опорой короля с тех пор, как в начале XV в. их возглавили члены
королевской семьи. После 1550 г. Папа Римский согласился с переходом двух
из числа самых богатых орденов во владения государства формальным
назначением короля Португалии их правителем. После этого впервые в
истории Португалии королевские владения составили более половины
территории страны и превзошли владения всех других португальских феодалов
не только по размерам, но и по доходам. Так был сделан еще один шаг к
абсолютизму.
Королевская семья к концу XV в. прибрала к рукам и все наиболее
значительные епископаты Португалии, при этом один человек был епископом в
нескольких епископатах одновременно. Например, сын Мануэля I Афонсу
(1509—1540), став кардиналом в возрасте 8 лет, совмещал четыре
епископата, в том числе и такие большие, как в Эворе и Лиссабоне. Это
делалось ради увеличения влияния короля в государстве в ущерб влиянию
церкви.
Развитие португальского общества шло под неослабным контролем и влиянием
королевской власти. На стыке XV и XVI вв. стал выделяться общественный
слой легистов — гражданских служащих, работников магистратов, юристов,
университетских профессоров и т. д. Сливками этого общества были врачи и
фармацевты. Эта группа населения зависела от зарплаты, которую платила
корона, хотя и получала гонорары от населения. Корона следила за их
квалификацией, контролировала исполнение ими своих обязанностей,
назначала на службу и т. п. При этом надо помнить, что большáя часть,
если не большинство, чиновничества имело церковный статус, пользуясь
привилегиями и влиянием церкви.
Другое сословие, существовавшее в Португалии на рубеже XV—XVI вв., было
горожанами, иначе называвшимися «чистыми» людьми (из-за того, что они не
выполняли физической работы). В их число входили землевладельцы и купцы,
частично инвестировавшие деньги в землю. Они контролировали муниципальные
органы, заседали в кортесах. Это не была буржуазия. Хотя их влияние росло
благодаря поддержке короля, торговля хирела, тогда как торговые обороты
короля и его семьи, знати и чиновников, не говоря об иностранцах,
откупивших часть португальской торговли, росли. Эта группа португальцев
была одной из опор короля и им поощрялась, поэтому у нее не было
потребности рисковать в конкурентной борьбе на рынке.
Ремесленники к концу XV в. растеряли те крохотные привилегии, которые
имели ранее, и не смогли создать корпоративные цеха, хотя и нуждались в
защите своих интересов, в том числе от конкуренции. Точнее, такие
корпорации в конце XV в. были созданы, но как результат королевской воли,
политики короны. От таких объединений, в которые ремесленников загоняли
насильно, последние не получали никакой пользы. Их культура не содержала
достаточной степени инициативности; корпоративизм, требовавший постоянных
усилий не только для создания, но и для сохранения дееспособности
организации, не мог пробить себе дорогу. В обществе, лишенном
вертикальной мобильности населения, веками приученного ждать указующих
инициатив монарха и церкви, ремесленники не имели никаких шансов
выдвинуть из своей среды людей, которые бы обладали предприимчивостью
буржуазии.
Долгие традиции неписаных обычаев и религиозных объединений в братства
подготовили ремесленников для принятия постоянного порядка, предписанного
королем, поэтому, повинуясь процессам централизации страны, ремесленники
приняли за должное усиление королевского контроля и его опеку. В 1487 г.
король приказал, чтобы каждая организация ремесленников (образованных по
видам ремесла) приняла по два представителя короля в качестве
надзирателей за экономической и профессиональной деятельностью
ремесленников. Такие надзиратели были назначены муниципалитетами. Два
года спустя первое положение об объединении ремесленников было принято
сапожниками и кожевенниками Лиссабона. Оно содержало правила об условиях
работы, ценах и найме рабочих. В начале XVI в. все ремесленники были
охвачены такими объединениями в наиболее крупных городах. Каждая
корпорация имела свое знамя и святого заступника.
Назначению надзирателей и созданию положений о корпорации предшествовало
официальное учреждение ассамблей из 24 или 12 членов, которые
признавались королем и муниципалитетами в качестве представителей
существовавших ремесленников. Только в самом начале своего существования
ассамблеи имели какое-то подобие прав, но вскоре они их полностью
потеряли, за исключением тех ассамблей, которые находились в Лиссабоне.
Показателен тот факт, что кортесы в 1481—1482 гг. горько жаловались на
ассамблеи корпораций ремесленников, считая скандалом появление у них даже
ничтожных прав, пусть и пожалованных королем.
В 1512—1521 гг. была пересмотрена судебная система в сторону большей
централизации. Суды были поставлены под более жесткий контроль монарха
при помощи магистратов. Наряду с другими преобразованиями в 1532 г. был
учрежден Суд совести и порядка. Его судьями, называвшимися магистрами,
или депутатами, были как духовные, так и светские лица, хотя первые
преобладали. Этот трибунал быстро стал инструментом королевского
вмешательства в дела церкви. Король поставил во главе трибунала
религиозно-военные ордена и дал им все полномочия для решения ряда
вопросов.
Еще один суд, созданный в тот период королем, был святой Палатой
инквизиции; он стал влиять на все стороны жизни народа, что привело к
деградации предпринимательства, науки и т. д.
В результате судебных реформ вновь разрослась бюрократия. За период 1481—
1521 гг. в полтора раза было увеличено количество так называемых внешних
судей, назначавшихся королем, а их возможности были расширены и
укреплены.
После 1538 г. большинство судей стали получать жалованье из королевской
казны вместо получения подношений от людей, как было прежде, что служило
постоянным источником конфликтов и жалоб.
Правительством проводилась политика централизации государства,
усиливалась королевская власть, значение же кортесов становилось все
меньше. Они собирались в среднем 1,5—2 раза в год в течение периода 1434—
1481 гг., один раз в 3 года — в 1481—1502 гг. и только трижды — в 1502—
1544 гг. Постепенно даже самые богатые и влиятельные люди королевства
забыли о своем праве контролировать правительство или даже советовать ему
что-либо. Король стал полагаться только на бюрократию.
В 1492 г. было централизовано даже оказание медицинской помощи. Например,
в Лиссабоне все многочисленные маленькие больницы, существовавшие за счет
частных фондов, были закрыты и учрежден один большой госпиталь. Ко всем
прежним источникам финансирования были добавлены щедрые королевские
субсидии. В отсутствие конкурентоспособной предприимчивости населения
королевской власти приходилось брать инициативу на себя по всем вопросам,
дабы не отстать в развитии от других стран Европы [2, 181—189].
14.3. Радикальные изменения португальского менталитета
1525—1550 гг. стали периодом португальского гуманизма, который корнями
уходил в планетарное христианское мессианство и схоластику XII в. Это
позже схоластика стала ассоциироваться с чем-то костным, реакционным, а в
то время она была сильной, отважной, рыцарской наукой, борьба за ее идеи
приводила людей на костер, так как она защищала человека, мыслящего
свободно. Схоластика дала западноевропейской, в том числе и
португальской, философской мысли смелость и гибкость. Но к XIV в. она
стала своего рода искажением философии, идейным анклавом папства [3, 271—
272]. Схоластика насаждалась в учебных заведениях, готовивших, как
Лиссабонский университет, духовенство.
Ученые, собиравшиеся вокруг Эрникеша Мореплавателя, ставили перед собой
сугубо практические цели и руководствовались совсем иными, чем
схоластика, соображениями, о которых сказано следующее: «Португальская
мысль... вращалась вокруг реалистической проблематики определенного,
ограниченного, конкретного объекта. Коммерческий, космополитический
характер португальской жизни конца XV — начала XVI вв., возможно, и
содействовал проявлению этой черты: назовем ее прагматической. Это
становится ясно при чтении литературы времени принцев дома Ависа, где
чувствуется, что мы имеем дело с характером, которому чужды взлеты
воображения и чисто абстрактные теоретические построения. Здесь с
очевидностью отдается предпочтение практическому разуму, чувству
полезного, непосредственного. Более того, здесь четко выделяется глубокое
чувство наивного человеческого реализма, земная любовь к человеческой
действительности» [4, 26].
Так было накануне Великих географических открытий. Однако под влиянием
иезуитов, подчинивших своему влиянию всю духовную жизнь и образование в
Португалии при короле Жуане III, занимавшем престол в 1521—1557 гг., и
ожесточенно боровшихся против Реформации церкви, королевская власть
постепенно стала приспосабливать культуру Португалии к идеологическим
нуждам борьбы против Реформации. Смерти нескольких детей подряд сделали
Жуана III, начинавшего свое правление покровителем наук и искусств
европейского масштаба, мистиком.
Гуманизм эпохи Возрождения, сформировавшийся в Португалии в значительной
мере под воздействием новых познаний, появившихся в процессе Великих
географических открытий, и давший людям возможность развивать новые
концепции, был задушен сначала риторическим гуманизмом иезуитов, а затем
их фанатизмом, воинствующим мракобесием, духовным монополизмом и
повседневным произволом. Начавшаяся было утверждаться традиция позитивной
культуры прервалась, и практическая мысль превратилась в католический
образ мышления. Прервалась одна из ведущих нитей древней португальской
культуры, ориентировавшейся на опыт. Практический реалистический смысл
был утрачен, а культура отклонилась в сторону комментариев [4, 26—27].
Наука стала «очищаться» от всего, что не соответствовало патриархальным
нормам.
Вклад Португалии в культуру Ренессанса состоял в научных трудах по
навигации, астрономии, медицине, фармацевтике, ботанике, картографии,
механики, математике и, конечно, географии, где содержание науки
португальцами было полностью или почти полностью обновлено. Кроме того, к
новым знаниям фактов португальцы добавили новый метод познания, строго
основанный на опыте.
В те времена в Европе существовало странное, с точки зрения читателя XXI
в., воззрение на мир и процесс его познания. То, что написали за века
классические авторы и их комментаторы, было истиной в последней инстанции
и не должно было подвергаться пересмотру или сомнению. Если же реальные
наблюдения доказывали обратное, то это лишь означало, что наблюдения
ложны и являются происками дьявола или результатом болезни тела. Этому
учили в университетах. Долгое время такая концепция и практический опыт
сосуществовали, несмотря на очевидные противоречия. Концепция стояла
непоколебимо вопреки очевидным фактам. Не было авторитета, который смог
бы поколебать средневековую схоластику. Нужна была воистину научно-
культурная революция, чтобы преодолеть такой абсурд, и ее совершили
португальцы. Революция опыта, как ее называют, подорвала существовавшие
порядки и вызвала энергичное сопротивление тех, чье благополучие
держалось на неколебимости предрассудков. Революцию опыта считали
еретической, абсурдной и аморальной. Она принесла свои жертвы за победу.
Вклад португальцев в мировую науку неоценим, несмотря на то, что он до
конца еще не изучен. Он открыл дорогу английским и французским ученым
XVII в. и эпохе Просвещения [2, 203—204].
Инквизиция была введена в Португалии в 1515 г. Она нужна была королю для
централизации власти и контроля всех сторон жизни Португалии. Судьи
инквизиции, будучи духовными лицами, назначались королем, а их власть,
делегированная Папой Римским, была независимой от церковной юрисдикции,
т. е. церковь Португалии вмешиваться не могла, Папа был далеко, и король,
по сути, вершил суд инквизиции. Недаром Жуан III упорно настаивал на
учреждении инквизиции в Португалии. В конце концов в 1536 г. инквизиция
была разрешена Папой, но с серьезными ограничениями, и только в 1547 г.
эти ограничения были сняты.
В условиях гонений на еретиков, организованных инквизицией,
возглавлявшейся королем, не могло быть и речи о реформации церкви,
начавшейся с 1517 г. в Германии и Швейцарии. «Словарь истории Португалии»
середины ХХ в. даже не содержит такого слова, как «реформация». На
территории Португалии не было отмечено ни одного случая пропаганды
лютеранства или кальвинизма. И даже рьяная инквизиция, которая
предназначалась для борьбы с отклонениями от католицизма, в своих
расследованиях ни разу не нашла доказательств существования
протестантизма в Португалии.
Но названная причина была не единственной и не самой главной. Один из
виднейших португальских историков Оливейра Маркеш считает культуру
Португалии главной причиной невосприимчивости к протестантизму.
Португальцам неприемлемы базовые принципы реформации, они противны их
культуре. Конечно, король, инквизиция и иезуиты закрыли контакты
Португалии с внешним миром, недаром закон 1541 г. запрещал португальским
студентам учиться за рубежом. Однако и в настоящее время, спустя четыре
столетия, в Португалии нет основ для протестантизма [2, 205—206].
Всю противоречивость интеллектуальной жизни Португалии в первой половине
XVI в. можно проиллюстрировать на примере реформы университета. Реформа
не была актом ученых, преследовавших просветительские и гуманистические
идеалы. Она была проведена государственной властью и несла печать
политической централизации. Дисциплина в университете была низкой как у
студентов, так и преподавателей. Университет подрывал необсуждаемый
авторитет короля в самой столице, где сплетней, напряженности и без того
было много. Но изменить что-либо было трудно, так как университет был
корпоративной организацией с выборными органами управления. Обладая
квалифицированными юристами, легистами, учеными, университет знал, как
напомнить королю и его советникам о своих привилегиях и как их отстоять.
Кроме того, он требовал культурной монополии в стране наподобие торговых
монополий, выдававшихся королем. И это несмотря на то, что университет не
мог в то время нести гуманистическую культуру, потому что был центром
схоластики и средневековых предрассудков, искоренявшим все новые
европейские тенденции.
Первые трения университета с королем начались при Мануэле I, который под
видом передачи новых зданий и повышения зарплаты ввел новый устав (между
1499 и 1504 гг.), сильно ограничивший традиционную автономию, в попытках
справиться с университетской вольницей. Преподаватели и студенты дары
приняли, а устав проигнорировали. Тогда Жуан III предпринял коренную
реформу. Он решил избавиться от университета. 1536—1537 учебный год стал
последним для университета в Лиссабоне. Новый университет был открыт в
Коимбре. Именно новый, потому что был набран новый состав преподавателей
и было испрошено разрешение у Папы Римского на его открытие. Университет
в Лиссабоне был организован заново лишь в 1911 г. после падения монархии.
В университете Коимбры по сравнению с Лиссабонским университетом
изменились программы обучения. Пять направлений — теология, церковные
законы, право, медицина и искусство, к которому относилась и математика,
— остались неприкосновенными, но количество учебных курсов и их объем
удвоились. Большинство преподавателей новых курсов прибыли из престижного
в Европе университета Саламанки (Испания, Леон). Устав нового
университета в Коимбре подчеркивал подчинение королевской власти и
уменьшал традиционные связи университета с Папой Римским и церковью.
Университет был изначально образован как инструмент государственной
власти. Ректор более не избирался, а назначался монархом [2, 196—197].
О постепенном повороте королем менталитета португальцев в конце XV —
середине XVI вв. в застойное русло узкосектантского религиозного
фанатизма свидетельствует также факт изгнания евреев из Португалии
королем Мануэлем I в 1496—1497 гг., несмотря на то, что леоно-кастильские
евреи, спасаясь от гонений, перебрались в Португалию после того, как
заключили договор с королем Португалии и заплатили ему деньги. Несколько
тысяч евреев приняли баптизм и под именем «новые христиане» остались до
окончательного их изгнания в 1534 г. Оставшиеся в Португалии новые
христиане в дальнейшем подвергались преследованиям, запретам на отдельные
виды деятельности, на вступление в брак с аристократией и т. п. [2, 213],
особенно в тех случаях, когда их подозревали в тайном исповедании
иудаизма.
14.4. Великие географические открытия и торговля
После смерти Энрикеша Мореплавателя в 1460 г. было признано узкое
направление внешней экспансии Португалии. Главным и единственным
направлением всех дел и мыслей короны до Жуана II была Северная Африка. В
ноябре 1468 г. корона отдала в аренду частному лицу монополию на торговлю
с западным африканским побережьем. В контракте содержалось условие,
согласно которому арендатор был обязан исследовать сто лиг (около 500 км)
побережья Африки каждый год. В 1473 г. этот контракт был продлен на год.
К концу срока аренды португальцы описали берег Африки до 2° южной широты,
открыв ряд островов. Будучи торговцами, они давали названия разным местам
побережья по товарам, которые там находили: Берег Слоновой Кости, Золотой
Берег и т. д.
В 1474 г. дела внешней экспансии Португалии перешли в руки принца Жуана
(будущего короля Жуана II). Именно он (или его наставники) впервые создал
программу исследований и поставил цель: открыть и освоить для торговли
путь в Индию. Жуан II придал долговременный характер и четкую поэтапность
делу Великих географических открытий. В 1482 г. началась работа.
Исследовались не только морской берег Африки или острова, но и все
большие реки, текущие с востока. В 1488 г. три каравеллы под
командованием Бартоломеу Диаша обогнули южную оконечность Африки, вопреки
поверию о том, что за ней жили монстры, обрекавшие мореплавателей на
погибель. Полагая, что дальнейший путь в Индию будет уже не так страшен,
Диаш назвал то место мысом Доброй Надежды (изначально оно называлось
мысом Штормов).
В те годы в Лиссабоне и на острове Мадейра жил генуэзец Христофор Колумб.
Он изучал навигационную науку и географию, участвовал в морских
плаваниях, например, в Гвинею. В 1483 и 1484 гг. он предложил королю
Жуану II достичь Индии, двигаясь по морю на запад. В те годы была
известна гипотеза флорентийца Тосканелли о том, что Португалию от
Дальнего Востока через Атлантический океан отделяли 135° долготы (на
самом деле 217°). Португальцы не занимались чистой наукой, а прокладывали
торговый путь в Индию, т. е. решали сугубо экономическую и духовно-
религиозную задачу. Поэтому Колумбу было отказано в снаряжении
экспедиции. К тому же, зная направления ветров и течений в Атлантическом
океане, португальцы могли предвидеть, где Колумб откроет новые земли.
Когда Колумб, вернувшись из первой экспедиции в Америку, посетил в 1493
г. короля Португалии, тот указал ему, что открытые им земли принадлежат
Португалии, согласно Алкасовашскому договору с Испанией 1479 г. о разделе
нехристианского мира (к югу от Канарских островов все земли, какие
предстояло открыть, принадлежали Португалии, а к северу — Испании). Жуан
II немедленно направил посланников ко всем католическим королям и
приказал подготовить флот для того, чтобы вступить во владение новыми
землями. Запахло войной с Кастильей.
Переговоры с Испанией начались немедленно. Испанцы настаивали на том,
чтобы меридиан, проходящий через 100 лиг (около 500 км) на запад от
Азорских островов, был еще одной границей раздела мира между Испанией и
Португалией, а именно: к востоку от него все земли принадлежали бы
Португалии, а к западу — Испании. Здесь отчетливо проявилось знание
португальцами мира, которого никто другой не имел. Тордесильясский
договор 1494 г., скрепленный папской буллой, провел эту границу в 370
лигах от островов Зеленого Мыса, а это означало, что португальцам
отходила тогда еще неоткрытая Бразилия. Если посмотреть на карту, то и
выбор островов Зеленого Мыса, а не Азорских островов не покажется
случайным. Карта, находящаяся в лиссабонском королевском дворце,
составленная много раньше 1500 г., содержит обозначения земель в том
месте, где находится Бразилия. Но эти земли были в запаснике
португальцев. В те времена географические открытия были научно-
техническим предприятием и своего рода коммерческой тайной. При Жуане II
они были строго засекречены [17]. Португальцы концентрировали силы на
поисках торгового пути в Индию для развития торговли.
Васко да Гама отплыл в Индию из Лиссабона на трех каравеллах в
сопровождении вспомогательного судна в июле 1497 г. Обогнув мыс Доброй
Надежды, он приступил к изучению африканского берега к востоку от южной
оконечности континента. Вскоре он достиг арабских территорий и смог взять
на борт проводника, показавшего ему путь в Индию, куда прибыл 18 мая 1498
г. А летом 1499 г. Васко да Гама, преодолев огромные трудности и потеряв
один корабль, вернулся домой.
Немедленно была снаряжена еще более мощная экспедиция под руководством
Педро Алвариша Кабрала, отбывшая в Индию в марте 1500 г. Без видимых
причин (не было никаких непредвиденных обстоятельств, в том числе
стихийных) корабли отклонились от курса Васко да Гамы в юго-западном
направлении и 22 апреля 1500 г. официально открыли Бразилию. Одно судно
было отправлено в Португалию с вестью об открытии, а остальные
проследовали в Индию, куда прибыли в августе 1500 г. В июле 1501 г.
экспедиция вернулась назад с товарами, принесшими прибыль, превзошедшую
самые смелые ожидания [2, 217—222].
Экспедиции Бартоломеу Диаша и Васко да Гамы финансировались в некоторой
степени частными лицами. В первые годы после 1498 г. торговля была
свободной при 5%-ной пошлине. Но прибыли были такими огромными, а
конкуренция столь свирепой, что вмешалась корона. В 1504 г. был
установлен контроль над всей торговлей с Востоком. Все товары
регистрировались королевской службой и продавались по фиксированным ценам
с выплатой выручки владельцу. Таможенные сборы повысились до 30%. В 1506
г. король объявил государственную монополию на весь импорт и продажу
пряностей, шелка и шеллака; на экспорт серебра, золота, меди и кораллов;
на торговлю с Гоа (впоследствии главной португальской базой в Индии) и
другими факториями Португалии. Только корона могла снаряжать и посылать
корабли в Индийский океан. Эта система сохранялась до 1570 г. Конечно,
корона не осуществляла все необходимые для торговли действия сама; она
подписывала контракты с частными лицами, предоставляя им транспорт и
услуги колониальной администрации. Такими частными лицами часто бывали
чиновники и даже члены корабельных команд, не говоря об аристократии и
новых христианах. Переплетение государственного с частным давало простор
для коррупции.
Главную прибыль давали специи. Монополия на специи стабильно давала
короне чистую прибыль величиной 89%. Африканское золото в 1500—1520 гг.
поступало в Португалию в количестве 700—840 кг ежегодно; по прибыльности
оно занимало второе место. Третье же место в торговле занимали рабы. В
1450—1500 гг. ежегодно поставлялось в среднем по 750 человек. Но
существовало и много других товаров (слоновая кость, шкуры, камедь из
Африки; шелк, фарфор, керамика, произведения искусства, сахар из Индии),
каждый из которых уступал трем перечисленным, но доходы от всех вместе
взятых были огромными.
В 1515 г. торговля специями в Португалии достигла 1 млн крузаду, т. е.
величины доходов португальской церкви. Торговля золотом, серебром, медью
давала доход 475 тыс. крузаду, сахар — 250 тыс. крузаду. Доходы от специй
и золота Африки составляли 40% доходов государства. В 1518—1519 гг.
заморская торговля дала 68% поступлений в казну, т. е. королевство
держалось на морской экспансии. Правда, и затраты были велики: в 1522—
1551 гг. корона терпела ежегодно убытки в 100 тыс. крузаду из-за
кораблекрушений и пиратства.
Королевский контроль сделал Лиссабон обязательным портом для всей
заморской торговли, но он, как и Португалия в целом, не был конечным
пунктом товаров из Африки и Индии. Он был торговым узлом, перевалочным
пунктом. При этом нельзя забывать, что португальцы освоили торговлю между
странами Индийского океана и извлекали из нее тоже немалый доход.
Индийская палата в Лиссабоне была органом королевской администрации,
которая контролировала всю торговлю от имени короля, назначала
колониальных чиновников, устанавливала правила, регулировавшие
деятельность администраций на местах, выдавала хартии частным лицам.
Палата вела архив, имела департамент цен и бухгалтерию, канцелярию с
регистрацией всех писем, управляла оборудованием и обороной заморских
владений, снаряжала суда. Штат чиновников быстро разрастался. Был свой
судья для решения споров, своя охрана. Кроме того, существовала отдельная
контора, называвшаяся Домом рабов, для соответствующей торговли [2, 258—
262].
Торговая монополия с Востоком твердо удерживалась государством более
полувека. Тем не менее постоянные нарушения отдельными лицами и
возраставшая контрабанда сделали ее фикцией, причем дорогой. В 1564 г.
была сделана первая попытка заключить контракт с группами частных лиц. В
1570 г. корона объявила свободу торговли с Индией, за исключением перца,
который остался монополией государства, так же как экспорт серебра и
меди.
В 1576 г. система торговли вновь изменилась. Вместо свободы для всех
корона доверила монополию торговли с Индией частным компаниям. В 1581 г.
вновь была введена свобода торговли, кроме шелка и перца (монополия на
шелк принадлежала государству, а на перец — группе купцов). После 1586 г.
государство подписало контракты с Обществом португальских купцов на 12
лет. В период с 1598 по 1642 г. была введена монополия государства, после
чего торговля стала свободной, кроме государственной монополии на
торговлю корицей.
Торговля специями существенно сократилась после середины XVI в.: к 1628
г. по сравнению с 1547 г. ее объем уменьшился в 20 раз. Не удивительно,
что корона ликвидировала свою монополию на торговлю специями [2, 343—
344].
Оливейра Маркеш считает, что самым важным условием успеха восточной и
африканской торговли была сильная королевская власть, которая
обеспечивала организацию, национальное единство, необходимые для общих
усилий на главных направлениях экономики. С этим нужно согласиться в
применении к Португалии, но не к Нидерландам, где организация и все
остальное достигались без сильной королевской власти, на основе
самоорганизации, действовавшей в обществе, культура которого коренным
образом отличалась от португальской.
Для португальцев самой большой проблемой изначально был дефицит
квалифицированных кадров: капитанов, навигаторов, администраторов,
офицеров и генералов, миссионеров, экономических советников и многих
других. Королевская служба была бесконечным кадровым резервуаром, и все
сыновья состоятельных родителей, лишенные наследства, согласно правилу
майората, шли на эту королевскую службу. Никто не брался за торговлю или
ремесло в роли ученика, как это было в Англии или Нидерландах, социальная
вертикальная мобильность была нулевой.
Нехватка кадров была столь значительной, что многие специалисты
принимались из-за рубежа. И в то же время удушающая обстановка
бюрократизма и коррупции (этого неизбежного следствия абсолютизма) гнала
с родины многих молодых способных португальцев, не находивших способа
реализовать себя в своей стране.
Оливейра Маркеш правильно указывает на то, что в Нидерландах уже в то
время существовал сильный средний класс предпринимателей, буржуазии,
способный вести экспансию, самостоятельно, без короля, организуя,
направляя, финансируя ее и реинвестируя нажитое в дело. Такого класса,
отмечает Оливейра Маркеш, в Португалии не было. Португальская экспансия
была государственным предприятием, которому сопутствовали интересы
частных лиц. Она начиналась на принципах заинтересованности в извлечении
прибыли. Но со временем эти принципы были подменены политическим
давлением в сочетании с королевской монополией, а это потребовало
бюрократического аппарата таких размеров, который съедал всю прибыль, не
будучи заинтересованным в ее росте. Кроме того, и это одно из главных
обстоятельств, повлиявших на развитие Португалии, бюрократический
аппарат, состоявший из аристократии, имел представления о феодальных
привилегиях, и это позволяло знати и церкви значительную часть прибыли
забирать себе, тратя ее на роскошь, а не на реинвестирование. В
результате государство постоянно испытывало нехватку капиталов и
обращалось за зарубежными займами, которые постепенно приводили к тому,
что Португалия стала возить товары из-за моря для других, а не для себя.
Обогащение Португалии было мнимым, фактически же росла долговая
зависимость страны.
Оливейра Маркеш оспаривает мнение многих историков, согласно которому
коррупция и бюрократизм играли решающую роль в подрыве стабильности
Португальской империи в XVI в. Он утверждает, что факты не подтверждают
эту точку зрения и коррупции в Португалии и ее заморских владениях было
не более, чем в других подобных странах той эпохи. Не вмешиваясь в этот
спор, следует, однако, добавить, что культура португальцев ставила народ
в зависимость от власти: она была терпимой к таким ее изъянам, как
коррупция, содержала элемент фатализма. Средний же класс Англии или
Нидерландов, предприимчивая буржуазия, в том числе и та, которая
вкладывала деньги в сельскохозяйственное производство, держали свою
монархию в узде, и изрядная коррупция королевской власти, существовавшая
в Англии в XVI в., хотя и вредила обществу в целом, одновременно
побуждала средний класс Англии туже натягивать удила, направляя в конце
концов монархию в нужном ему направлении, а именно: деньги
сосредоточивались у предпринимателей, а корона была в зависимости от
последних, а не наоборот, как это наблюдалось в Португалии [2, 264—265].
14.5. Инквизиция
Инквизиция постепенно росла, крепла и, наконец, превратилась в
государство в государстве. Ее бюрократия превышала королевскую, тоже
немалую. Например, во всех портах имелись так называемые посетители
судов, каждый из которых сопровождался писцом, переводчиком и
вспомогательным служащим; эти бригады обследовали прибывавшие суда и
конфисковывали еретические материалы. Вся инквизиторская бюрократия
оплачивалась казной.
Было и много платных осведомителей. Стать таковым для простого человека
означало освободиться от налогов, аристократам полагалась особая награда.
Эти осведомители были влиятельны в кортесах и муниципальных советах.
Король назначал главного инквизитора, но только Папа Римский мог отлучить
его от должности, так как главный инквизитор был папским представителем.
Главный инквизитор назначал всех, кто ему был подчинен. Правила и
процедуры были секретом для народа, а с 1613 г. даже для короля. Любая
анонимка принималась к рассмотрению. Более того, заточенному в тюрьму не
сообщали причину ареста. Любой домысел или слух о еретическом поведении
воспринимались для обвинения как твердо установленный факт. Смертная
казнь не могла быть приведена в исполнение инквизицией, поэтому
обвиненных в ереси передавали для сожжения на костре королевскому палачу.
С 1543 по 1648 г. было сожжено 1379 человек, а осужденных за тот же
период было 19 247. Сотни людей умерли в тюрьмах без суда. Это особенно
справедливо по отношению к периоду потери независимости 1580—1640 гг.,
когда испанская инквизиция задавала тон и в Португалии.
Развитие заморской торговли привело к росту португальских купцов,
количество которых в Лиссабоне достигло максимума в 1550 г. Их было более
восьмисот на стотысячный город. Конкуренция с королем, знатью, а главное,
с гораздо более богатыми зарубежными купцами, которым доставались самые
прибыльные дела, спустя столетие привела к их увяданию. Главной причиной
неудач португальских купцов были особенности их культуры: владея всей
внутренней торговлей, они медленно реинвестировали деньги, отрывая их на
некоммерческие цели, а именно, на церковь; они не рисковали, не были
корпоративными людьми и, будучи многочисленными и относительно бедными,
не образовывали больших компаний и трестов, опасаясь того, что такие
объединения поглотят и разорят их. Такие опасения до сих пор живы в
португальском бизнесе и являются одной из особых черт португальской
культуры.
Наконец, инквизиция была постоянной угрозой тем, кто осмеливался
развивать контакты с зарубежьем. Особенно сурово инквизиция следила за
купцами и использовала все поводы для конфискаций. Это было связано с
тем, что многие португальские купцы были одними из главных
распространителей опыта межкультурного и межконфессионального общения, к
тому же некоторые из них были новыми христианами, а инквизиция ставила
своей целью бороться с иудаизмом, в котором она подозревала новых
христиан. Португальские купцы покидали Португалию, развивая свой бизнес в
Антверпене, Брюгге, Амстердаме или Лондоне. С середины XVI в. количество
португальских купцов стало быстро уменьшаться. В Европе шел процесс
концентрации капитала, и португальские купцы не выдерживали конкуренции с
крупными зарубежными компаниями [2, 288—293].
В стране была установлена строгая цензура. Она появилась в 1520 г., но
была поверхностной. После появления инквизиции в 1540 г. все книжные
магазины регулярно стали инспектироваться. Спустя некоторое время
инквизиция получила право посещать частные дома после смерти человека,
обладавшего (даже по слухам) книгами и рукописями.
В 1543 г. первый список запрещенных книг появился в Италии, затем в
Испании (1546) и, наконец, в Португалии (1547). Португальский список
содержал лишь 160 иностранных наименований. Четыре года спустя он
разросся до 495, в том числе 13 португальских и испанских. С тех пор до
середины XVII в. этот список постоянно обновлялся и расширялся. В нем
регулярно увеличивалось число португальских запрещенных изданий: 50 книг
в 1561 г., 94 в 1581 г. и 330 в 1624 г. Запрещалось все, что было
противно «нашей святой Вере и хорошим обычаям». Под запрет попали все
классики португальской литературы, например, части произведений
гениального Камоэнса. Книги, не запрещенные полностью, владельцы, в том
числе и книготорговцы, должны были приносить в инквизицию, где некоторые
страницы вырывались. Запрещенные книги сжигались.
Инквизиция не имела монополии на цензуру. Король и епископы занимались
тем же. Так что книги подвергались тройной цензуре, и некоторые из них
изымались из пользования спустя годы после их издания. Португалия была
отрезана от научного и культурного прогресса в Европе, появилась
подпольная литература, но она никогда не пользовалась значительным
влиянием.
Анализ книг, изданных с середины XVI до конца XVII в., показывает, что их
было мало (по две книги в год), но научных изданий было еще меньше.
Большой вклад в развитие науки XVII в. сделали протестанты, например,
Исаак Ньютон, но его книги в Португалии были запрещены [2, 301—303].
Со второй четверти XVI в. в Португалии началась реформа католической
церкви, как реакция на протестантизм. Не вдаваясь во все детали, можно
упомянуть лишь о некоторых: частная собственность монахов была запрещена,
изменились методы привлечения в ордена и формы избрания аббатов, акцент
был сделан на дисциплине и повиновении. Воинский аспект религиозно-
военных орденов угас. Многие монастыри были объединены, а некоторые
ликвидированы ради укрепления материальной базы оставшихся. Но число
орденов, монастырей и монахов продолжало расти. Каждый король, королева,
аристократ и даже буржуа тратили большие, порой неимоверные деньги на эти
цели. В течение XVI в. было построено более сотни новых монастырей, и их
число достигло в 1628—1630 гг. 450. При этом монархия укрепила свое
положение тем, что подчинила себе в 1550 г. два богатых ордена Сантьяго и
Авис.
Самым мощным был орден иезуитов. Главным объектом их внимания была
молодежь, и иезуиты сумели монополизировать образование в стране.
Университет в Коимбре с 1576 г. стал государственным институтом, и его
устав с 1612 г. не подвергался изменениям более столетия. В университете
были все уровни образования — от начального до высшего. Университет
всегда сопротивлялся иезуитам, старавшимся взять под контроль все
образование в Португалии, поэтому в 1559 г. в Эворе иезуитами был открыт
еще один университет, но он был много меньше коимбрского. Иезуиты
добились также введения с 1561 г. правила, согласно которому прием на
факультет правоведения был возможен только после получения диплома
Колледжа искусств, который они контролировали.
Судьба Колледжа искусств (в котором преподавалась и математика) весьма
показательна. В момент его основания он был гуманистической школой с
блестящим педагогическим коллективом. В скором времени стало очевидным,
что колледж являлся очагом свободомыслия, угрозой очень узкому
иберийскому толкованию религии и потенциальным источником новых течений
христианства. Только что созданная инквизиция арестовала и заточила
несколько преподавателей, а после пяти лет атак Колледж искусств был
«очищен» от своих лучших, но непокорных элементов, став смиренным
инструментом борьбы с протестантизмом. В 1555 г. король объединил его с
Колледжем иезуитов.
Конечно, желание иезуитов подчинить себе все образование встречало
сопротивление других монашеских орденов, Коимбрского университета,
кортесов (1562). Однако они не могли противостоять силе. Иезуиты,
инквизиция и корона были прочно спаяны в борьбе против ереси, т. е.
против всего нового, в том числе обуржуазивания, которое ассоциировалось
с протестантизмом. Множество учителей было уволено, арестовано, заточено.
Мысль в университетах и школах замерла. Научный и культурный прогресс в
любых проявлениях был заморожен на столетие в угоду догматизму [2, 285—
300].
В Португалии опять усилились рост и роль знати, особенно придворной
исконной аристократии. Несмотря на свои предрассудки, связанные с
пренебрежением к производительному труду, к торговле и прибыли,
аристократы заняли все руководящие, влиятельные посты в системе
государственного управления. Свои же собственные состояния некоторые из
них передоверяли наемным администраторам, умевшим управлять. Казна
тощала, но и аристократы не становились богаче, так как тратили свои
деньги не на инвестиции, а на роскошь и церковь. Это приводило к тому,
что хозяева даже больших земельных владений сдавали арендаторам землю
небольшими участками, вместо самостоятельного ведения крупного хозяйства
[2, 281—282].
Ремесленников и крестьян жизнь не заставляла искать способы повышения
производительности своего труда, так как с каждого прибывавшего из
колоний корабля деньги текли рекой, цены на продовольствие и вина
взвинчивались так, что на вырученные за хлеб и вино деньги жители
портовых городов могли жить в бездействии и довольстве до прибытия
следующего корабля с сокровищами. Воцарившаяся праздность, порожденная
легкими деньгами, усиливала развращение прежде всего населения Лиссабона.
Самое активное население ринулось за море, бросив производство. Менее чем
за столетие в колонии выехало 280 тыс. человек — это в два с половиной
раза больше, чем население Лиссабона того времени [1, 93].
14.6. Испанский период
Умерший в 1557 г. Жуан III оставил наследником престола Себастьяна —
болезненного трехлетнего ребенка, страдавшего физическими недугами и
психическими расстройствами. По состоянию здоровья он не мог жениться,
поэтому смена королевской династии была предрешена. Ни при регентах
малолетнего наследника, ни во время правления самого Себастьяна в
Португалии ничто не изменялось, все замерло. Эпоха открытий и экспансии
канула в Лету. Все мечты были обращены к воспроизведению славных времен
завоевания Северной Африки, все делалось по наставлениям святой церкви и
к удовольствию высшей аристократии.
В 14 лет Себастьян возглавил правительство. Его навязчивой идеей было
покорение Марокко. В 1578 г. он вывел в африканскую пустыню 15,5 тыс.
пехоты и 1,5 тыс. всадников против 8 тыс. пехоты и 41 тыс. всадников
помимо ополчения. Ради осуществления этого похода Португалия залезла в
долги. В результате Себастьян пропал без вести, 7 тыс. бойцов,
представлявших цвет португальской аристократии, были убиты, остальные
пленены. Спаслось менее сотни. На эту авантюру было затрачено около
половины годового бюджета Португалии. Размеры выкупов за пленных были
баснословными. Они усугубили и без того плачевное состояние финансов
страны.
Португальский трон, согласно правилам наследования, перешел в 1580 г.
дяде Себастьяна, испанскому королю Филиппу II, который предоставил
Португалии автономию, за исключением внешней политики. Администрация
осталась сплошь португальской, ни один испанец не мог быть назначенным в
гражданскую или церковную администрацию, суд или армию. Вице-король мог
быть испанцем, но только будучи членом королевской семьи. Новые законы
могли вводиться только кортесами, созванными в Португалии, и только
португальцами. Заморские территории управлялись только португальцами по
существовавшим законам. Официальным языком оставался португальский.
Валюта сохранялась, бюджеты Португалии и Испании не объединялись. Король
мог жаловать португальские земли только португальцам. Таможни на границе
были ликвидированы, что благоприятствовало ввозу пшеницы из Испании в
Португалию. Кроме того, 300 тыс. крузаду было даровано испанской короной
для выкупа пленников из Марокко.
После хаоса, который существовал при Себастьяне, правление Филиппа II
было воспринято высшими сословиями португальцев как благо. Первым
непопулярным и отрезвлявшим актом испанского правительства, определявшего
внешнюю политику, было участие 31 португальского корабля в составе
испанской армады (в целом 146 судов) против Англии в 1588 г. Армада была
разбита англичанами, и большинство португальских судов не вернулось
домой.
В 1602 г. при Филипе III (Филип II умер в 1598 г.) начались нарушения
автономии Португалии: испанские министры были назначены в Совет
Португалии и в Финансовый совет, в 1611 г. возросло налогообложение. Ряд
подобных нововведений привел к распространению среди португальцев нового
идейного течения сопротивления — себастьянизма. Ранние формы
себастьянизма (в начале XVII в.) были верой в спасение португальского
короля в битве в Марокко и в скорое его возвращение «в одно туманное
утро». Позднее себастьянизм, существовавший долгие века,
трансформировался в веру в то, что некий спаситель вернет Португалии
независимость и величие. Обратите внимание: в соответствие с одной из
сильнейших культурных португальских традиций ожидалось, что не народ
добьется свободы, а герой, божий посланник, освободит народ; народ же
ждет освободителя. Этот миф вынашивался прежде всего низшими классами,
народными массами, которые порой устраивали бунты, пытаясь приблизить
время пришествия их спасителя. Детали этой версии несущественны. Главное
состоит в другом. В XVII в. в Англии уже сформировалось твердое убеждение
о том, что нельзя доверять управление страной одному лицу; в Нидерландах
о предоставлении всей власти одному лицу и речи никогда не было; главный
же стержень культуры португальцев предопределял абсолютную монархию как
единственный вектор развития страны. В культуре народа существовали
сильная несамостоятельность и зависимость от господина, от лидера,
потребность в нем. Самодеятельное, предприимчивое, инициативное
население, каковым является буржуазия, почти отсутствовало, и ее
формирование шло очень медленно. Все это свидетельствовало о том, что
путь развития португальского общества существенно отличался от
английского и особенно от нидерландского.
Постепенно себастьянизм превратился в форму патриотизма, движением
сопротивления Иберийскому союзу [2, 307—319].
Филипп III умер в 1621 г., оставив 16-летнего наследника Филиппа IV. Была
намечена обширная программа реформ, направленных на централизацию власти,
но события их опережали. Нидерландцы и англичане стали нападать на
португальские заморские владения и суда (на испанские тоже, но это не
является здесь предметом рассмотрения). Португальцы несли большие потери
и нуждались в средствах на фортификацию, морской флот и т. п.
В 1600 г. по сравнению с 1500 г. португальский флот безнадежно отстал и в
количественном, и в качественном отношениях от флота Нидерландов.
Конструкции португальских кораблей следовали канонам галеонов и карак
(вооруженные купеческие суда). Корабелы Португалии медленно перенимали
новые тяжеловооруженные, но маневренные и быстроходные фрегаты голландцев
и англичан. В азиатских владениях португальцы продолжали использовать
малые, легковооруженные, гребные суда, которые были эффективны против
местных лодок, но безнадежно отставали от голландских судов. Техническое
превосходство голландцев позволило им вытеснить португальцев из Азии.
Между 1629 и 1636 гг. около 150 португальских судов было захвачено только
голландцами в азиатских водах. Это была невосполнимая потеря для
Португалии. Голландцы в 1637—1644 гг. блокировали Гоа в Индии, завоевали
Цейлон в 1638 г., вытеснили португальцев с части островов в Атлантическом
океане и из нескольких капитаний Бразилии, из Японии и захватили Малаку,
стратегически важную в 1641 г. [5, 2, 391—392].
В XVII в. Нидерланды имели территорию вдвое меньше, чем Португалия, и
такое же население — 2 млн человек, — но создали свою заморскую империю,
вытеснив португальцев из их анклавов [2, 263]. Это произошло потому, что
португальцы везде предлагали непривлекательные товары своего производства
или те же нидерландские товары, но по более высокой цене, чем
нидерландцы, а поэтому их не хотели брать ни в Индии, ни в Японии, ни в
других странах. Тогда короли Португалии начинали все навязывать силой, а
это приводило к обратной негативной реакции, приводившей к замещению
Португалии Нидерландами. На азиатских просторах в конкуренции побеждала
та из европейских культур, которая делала акцент на индивидуальной
предприимчивости, изобретательности, дававшая простор индивидуальной
инициативе, что позволяло исключить коррупцию, висевшую тяжелым грузом на
королевских монополиях Португалии. Португальская культура,
сформировавшаяся за четыре столетия мавританского господства и
закрепленная успехами Реконкисты в период правления Афонсу Энрикеша,
оставалась воинственной, ориентированной на захваты, а не на
экономическую деятельность. Реконкиста сформировала сознание двух
поколений людей, живших при Афонсу Энрикеше, закрепила завоевания как вид
деятельности и на протяжении последующих веков вела к воспроизведению
исторического опыта народа, в котором предприимчивость отсутствовала.
Возник замкнутый порочный круг: из-за отсутствия индивидуальной
предприимчивости в народе власть брала на себя всю инициативу по развитию
страны, а это закрепляло культурные традиции, согласно которым все в
стране должна делать власть без участия народа. Власть же следовала
культурной традиции эпохи Реконкисты: управляла страной командная
централизованная военизированная общественная организация во главе с
королем, ориентированная на захват.
После потери флота в составе испанской армады португальцы требовали от
испанского правительства защиты, поскольку испанский король взял на себя
всю внешнюю политику. При этом португальцы отказывались увеличивать
налоги и проводить реформы, отвечая бунтами. И все же налоги были
увеличены, централизация проводилась неуклонно. Все это вело к восстанию
португальцев.
Экономическая ситуация с начала 20-х гг. XVII в. резко ухудшилась.
Торговля с Индией уменьшилась втрое по сравнению с 1595 г. В Африке и в
Азии португальцев все больше замещали нидерландцы и англичане. Даже
бразильские товары перестали регулярно поступать в Португалию из-за
разбоя на морях.
Португальская торговля была перенесена в испанские порты, в результате
чего португальские города стали приходить в упадок. По сравнению с
периодом независимости в Португалии резко выросли налоги, которые
землевладельцы переложили на крестьян, и те стали покидать свои земли;
посевы зерновых сокращались, возник постоянный дефицит хлеба [1, 109].
Тысячи португальцев переселялись в Новый Свет, вывозя свои сбережения и
усугубляя положение Португалии.
Испания находилась в столь же отчаянном положении и помочь ничем не
могла, поэтому в Португалии стало шириться мнение о том, что Испания —
источник всех бед. В ноябре 1640 г. аристократия тайно поддержала герцога
Браганского, главу северного старинного знатного рода, в качестве
претендента на португальский трон. 1 декабря группа аристократов
атаковала королевский дворец в Лиссабоне и провозгласила своего
ставленника королем Жуаном IV, который явился в Лиссабон несколько дней
спустя. Всюду в Португалии и в заморских территориях эта весть была
принята с энтузиазмом. Только Сеута осталась под властью Испании.
Буржуазия, в отличие от революции 1383—1385 гг., в перевороте не
участвовала и о нем не знала. Ее роль после 1640 г. свелась к пассивному
ожиданию. Иезуиты поддержали Жуана IV, что было важно для короля и стало
причиной роста престижа и силы этот ордена впоследствии. Но инквизиция
осталась благосклонной к испанскому королю, и Жуану IV понадобилось много
сил и времени для поисков баланса сил с инквизицией, что неудивительно,
если вспомнить, что инквизиция была государством в государстве.
Глава 15. Браганская династия
Независимость Португалии не изменила ее экономического или международного
положения. Из-за многолетней войны с Испанией дела шли от плохого к
худшему. Португальцы потеряли контроль за Аравией и Персидским заливом
(1650). Победа Кромвеля в Англии втянула Португалию в войну на стороне
роялистов, которая закончилась поражением Португалии и договором,
согласно которому Португалия открыла доступ англичанам в страну и во все
заморские владения и предоставила англичанам возможность
руководствоваться британскими интересами в организации перевозок внутри
португальской империи.
28 лет Португалия не могла уладить отношения с Папой Римским,
обострившиеся из-за жалобы Испании на лиссабонский переворот 1640 г. В
1668 г. 20 из 28 епископств не имели законных прелатов. Это создавало в
Португалии сильные трения. Договор с Испанией о мире и нерушимости границ
был подписан Португалией в 1668 г. после многолетней изнурительной войны.
Жуан IV (1642—1656) избегал жесткого абсолютизма, распределяя свои
полномочия среди знати и бюрократии. Его наследник Афонсу VI (1656—1683)
был физически и психически не способен к государственному правлению, и
аристократия, особенно ее консервативная часть, усилила свои позиции.
Неспособная без твердой централизации отстоять свои интересы, Португалия
подписала в 1661 г. кабальный договор с Нидерландами в дополнение к тому,
который чуть раньше заключила с Англией [2, 329—333].
Когда обременительные для Португалии договоры 1641—1642, 1654 и 1661 гг.
вступили в силу, то они оказались убийственными для португальских купцов.
Английские, нидерландские, немецкие и французские купцы, поселившись в
Лиссабоне, заняли все главные позиции. Инквизиция, действуя
беспрепятственно, громила португальских предпринимателей, заподозренных в
связях с заграницей. Португальская буржуазия оказалась в безнадежном
положении и пошла на убыль.
Договор 1703 г. между Португалией и Британией установил своего рода
неоколониальные отношения: Британия согласилась покупать португальские
вина, но Португалия стала открытой для британского текстиля, который
стоил много дороже вина, и разница покрывалась Португалией бразильским
золотом (см. ниже), которое перетекало из Лиссабона в Британию и сыграло
немаловажную роль в создании условий для английской промышленной
революции [8, 9—10].
В XVII в., когда в Англии цехи ремесленников сошли с исторической сцены,
корпорации ремесленников в Португалии только достигли прочного положения.
Их деятельность была направлена против всех новаций и тех, кто вопреки
корпоративным правилам вводил новые методы производства. Корпорации
ремесленников играли в производстве товаров ту же роль, что в другие
времена университеты в интеллектуальной жизни португальцев, а инквизиция
и иезуиты — в духовной. Ремесленников крепко держали в узде. Их
корпорации лишились представительства в кортесах и муниципальных советах,
где места были заняты аристократией и духовенством.
Кортесы собирались во второй половине XVI в. только пять раз и еще пять
раз в 1641—1668 гг., когда нужно было восстановить независимость
Португалии. Абсолютизм набрал силу, и кортесы стали не нужными монарху
[2, 294—298].
Правительство пыталось инициировать создание торговых компаний. В 1649 г.
была основана компания по торговле с Бразилией. Ей была выдана хартия на
20 лет, но капиталов не хватало, и в 1662 г. компания была
национализирована короной, став еще одним государственным департаментом,
ответственным за сопровождения караванов коммерческих судов и охрану их
от пиратов.
Денег не хватало на самое необходимое, и португальское правительство с
1641 по 1668 г. четырежды уменьшало содержание серебра в монетах, в итоге
оно было снижено в два с лишним раза, а содержание золота — почти в 3
раза. Доходы от заморских территорий в XVII в. падали [2, 276—278].
Угасавшую торговлю с Востоком заменил импорт бразильского сахара, что
позволило короне спасти свою финансовую систему от полного краха. Но для
производства сахара нужны были рабы. Местные индейцы по ряду причин для
этого не годились. В 1570—1600 гг. в Бразилию было привезено 50 тыс.
африканских рабов, в 1600—1650 гг. — 200 тыс., в 1650—1670 гг. — 150 тыс.
Половина рабов погибала в пути или вскоре после прибытия в Бразилию.
Работорговля была монополией короны. Каждый работорговец платил королю от
22 до 80 тыс. крузаду ежегодно.
Еще одной статьей экспорта, являвшейся монополией короны, была древесина.
Пора табака началась после 1650 г. Табак сменил сахар в качестве главной
статьи бразильского экспорта. Наконец, в XVII в. передовые позиции в
экспорте Бразилии занял хлопок. Торговля сахаром, табаком, хлопком, и др.
была свободной, корона получала только налоги. На все продукты земледелия
платился налог ордену иезуитов, которые в Бразилии представляли
правительство [2, 361—364].
С 1670 г. конкуренция испанских, французских и английских колоний в
Америке сбила цены на сахар, табак и хлопок. Застой в торговле 70-х гг.
XVII в. заставил правительство впервые в португальской истории развивать
собственные мануфактуры, например, производство шелковых и шерстяных
тканей, но результаты были ограниченными, и после 1690 г., когда внешняя
торговля вновь начала расти, все попытки стимулировать португальскую
промышленность были прекращены. Дело в том, что в конце XVII в. началась
добыча золота в Бразилии, и в Лиссабон было доставлено в 1699 г. 725 кг,
в 1701 — 1785, в 1714 — 9000, в 1720 — 25 000, в 1725 г. — 20 000 кг.
Поток золота гарантировал затяжной наркоз португальской промышленности и
застой в развитии крестьянского хозяйства. Дворянство наслаждалось
импортом, оплаченным грабежом колоний [5, 400—401]. С началом добычи
золота в Бразилии (1693) португальские промышленные товары проиграли
импортным в конкурентной борьбе. Политика развития промышленности была
отменена, а один из ее авторов покончил жизнь самоубийством.
Дворянство не могло и не хотело быть предприимчивым. В отсутствие
инвестиций, крестьяне вели натурально-оброчное хозяйство на землях
феодалов, уровень жизни крестьян едва ли превышал прожиточный минимум и
мало изменился в XVIII в. со времен Средневековья [5, 402].
С 1725 г. золотой поток из Бразилии стал ослабевать, и в 70-х и 80 х гг.
Португалия получала чуть больше, чем по 1 т золота ежегодно. Общее
количество золота, полученного из Бразилии, многократно превысило то, что
было вывезено Португалией из Африки и Испанией из Америки в XVI в. Но
главным образом золото оседало в Англии, Нидерландах, Генуе и других
европейских странах. Оно стимулировало европейскую экономику и особенно
английскую. Важно отметить, что и в начале XVIII в. право на золото имела
только португальская корона, которая, следовательно, и несла
ответственность за нерадивое использование несметного богатства. Однако
традиционная ориентация культуры португальцев на абсолютную монархию
оставалась незыблемой [2, 389—392].
Вторая попытка развития промышленности была предпринята в Португалии в
начале кризисного периода после 1712 г. Французские и английские
капиталы, мастера и машины были привлечены для строительства новых
мануфактур по производству текстиля и стекла. Была построена большая
железоделательная фабрика, приняты меры для развития производства мыла,
бумаги, кожи, шелка, пороха, для поддержки судостроения. Но результаты
были плохими [2, 383].
В тот период, когда поток золота из Бразилии только начал ослабевать, в
Португалию с 1728 г. стали поступать бразильские алмазы, что немного
продлило призрачное благополучие страны.
В начале XVIII в. аристократия отчетливо разделилась на две группы. Одна
из них — «аристократы шпаги» — состояла из тех, кто был связан с прошлым,
ценил свою родословную и кровное родство, защищал отжившие методы
руководства и экономической деятельности, подчеркивал роль земельной
собственности и сельского хозяйства. Другая — «аристократы мантии» — тех,
кто признавал получение титула государственными служащими, образованными
людьми и даже буржуазией, заинтересованными в развитии торговли и
промышленности, а также в получении доли прибыли. За каждой группой
стояла поддержка из-за рубежа: за первыми стояли Франция и Испания, а за
вторыми — Англия и Нидерланды. Деятельность определяла сознание.
Жуан V (1706—1750) упрочил положение короны в стране, расширив бюрократию
и слой интеллигенции. «Аристократией шпаги» он успешно управлял
пожалованиями и подарками и имел власть над нею. Португальский
королевский двор состязался в великолепии с двором французского короля.
Бразильское золото позволяло это делать не только королю, но и
аристократии. Были воздвигнуты величественные дворцы, церкви. Это был век
пьянства, обжорства, разврата, оргий и кутежей. Король и многие
аристократы имели детей от монахинь, женские монастыри стали публичными
домами аристократии, а не религиозными обителями. И даже в разгар этого
«веселья» инквизиция продолжала регулировать общественное поведение,
смотря сквозь пальцы на «грешки» королевского двора и безжалостно
преследуя любые следы религиозной ереси. Инквизиция до ее отмены в 1769
г. многих отправила на плаху, сделав Португалию страной, презираемой
просвещенной частью Европы. Вольтер описывал, как монахи и монахини,
толпившиеся на улицах Лиссабона, казались часто более многочисленными,
чем обычные граждане. Не проходило и получаса без религиозной процессии,
перед которой все должны были преклонить колени либо быть арестованными
агентами инквизиции [8, 10; 2, 240]. Старая знать стала сходить со сцены
и вынуждена была принять вызов от «аристократии мантии» (бюрократии,
просвещенных людей, а позже и богатых торговцев). Она удалилась в свои
имения и усилила влияние в местных органах власти, особенно на севере [2,
395]. Назревали перемены.
15.1. Правление Помбала
Король Жузе I (1750—1777) назначил министром иностранных дел и военным
министром Себастьяна Жузе Помбала, который стал фактическим правителем
Португалии. При правительстве Помбала появились первые успехи экономики
Португалии. Опять в период депрессии правительство способствовало
организации сотен малых предприятий по очистке сахара и т. п. Были
введены льготы на импорт сырья, монополия на продажу в течение
определенного срока, снижены налоги, привлечены иностранные специалисты;
но главное, была разрушена косная корпоративная система ремесленников.
Однако из всего разнообразия производств развились только хлопко- и
шелкоткацкие мануфактуры. Все производства были ориентированы на
потребление внутри страны и в колониях. Они просуществовали до начала
промышленной революции в Англии, после чего дешевые и качественные
английские товары в конкурентной борьбе вытеснили португальские на
внутреннем рынке Португалии и ее колоний. К 1805 г. португальский экспорт
в колонии упал по сравнению с 1800 г. на треть, а к 1820 г. — почти в
четыре раза. Высшая точка развития португальской промышленности была
достигнута в 1811—1813 гг.; тогда в Португалии было более 500
предприятий, но 183 из них были устаревшими, 8 закрывались и только 6
новых начали работу.
В третьей четверти XVIII в. Португалия продолжала жить в основном
продажей колониальных товаров стран Европы и торговлей европейскими
товарами в своих колониях. Главным экспортным товаром самой Португалии
оставалось вино, но его производство и доставка главному потребителю,
англичанам, находились в основном в руках английских купцов и фирм,
львиная доля которых была основана в Португалии. Португальский экспорт в
те годы был традиционен: оливковое масло, соль, кожа, фрукты.
Из Европы в Португалию поступали текстиль (главным образом из Англии),
промышленное оборудование, предметы металлообработки, пшеница и т. п.
В первую половину XVIII в. Португалия импортировала больше, чем
экспортировала, а дефицит покрывался бразильским золотом. Дефицит в
торговле только с Англией в 1761 г. превысил 1 млн ф. ст. Затем дефицит
торговли с Англией стал уменьшаться, благодаря политике Помбала, и в 1780
г. впервые появился маленький профицит величиной 41 012 ф. ст. До 1809 г.
Португалия имела профицит ежегодно за исключением 1797 и 1799 гг.
Португальцы пользовались плодами своего промышленного развития в
благоприятной международной обстановке. Однако выброс дешевых
промышленных товаров из Англии и новая напасть — наполеоновское вторжение
1807—1811 гг. — разрушили недолгое благополучие; в 1810 г. дефицит
составил 11 млн крузаду, в 1811 — 79 млн, в последующие годы дефицит
несколько уменьшился, но оставался тяжелым бременем для страны.
При Помбале была разработана программа промышленного роста, который
предусматривал займы и приглашения зарубежных мастеров. Стекольный завод
был основан в Лиссабоне, текстильные фабрики — в Лиссабоне и в ряде
районов страны, железообрабатывающие — в трех городах, включая Лиссабон.
Для поддержки португальских производителей законом было запрещено носить
импортную одежду, шляпы, ленты, браслеты и т. п. Стекло, посуда, черепица
тоже перестали закупаться за рубежом. Поддержку получило судостроение.
Помбал в 1765 г. приказал вырубить часть виноградников, дабы засеять поля
пшеницей, но и после этого 15—18% всего потребляемого в Португалии зерна
приходилось закупать за границей [2, 381—386]. В XVIII в. сельское
хозяйство Португалии не претерпело существенных изменений. Земля по-
прежнему принадлежала знати, монастырям и кое-где на юге — городам. Земля
сдавалась в долговременную аренду лаврадорам — зажиточным лицам, имевшим
влияние на местные власти, крупных же хозяйств не было. Землевладения
делились на мелкие участки и сдавались для обработки крестьянам в оброк.
На юге Португалии 75% крестьян были поденщиками, из-за эмиграции и отмены
рабства в 1773 г. постоянно ощущался дефицит крестьян [5, 412].
Помбал реформировал полицию. Им была создана агрессивная государственная
полиция, имевшая власть для ареста любого человека, кто проявил оппозицию
или даже был заподозрен правительством. Привычные к произволу инквизиции
португальцы восприняли такие полномочия спокойно. В 1780 г. прерогативы
полиции были расширены, а в 1801 г. была учреждена королевская
полицейская гвардия. Полиция активно преследовала всех, кто разделял идеи
Французской революции. После принятия законов Помбала (1751—1753)
арестовать любого человека стало намного легче. В целом судебная система
была укреплена посредством расширения возможностей не только для
судопроизводства, но также и для репрессий, предшествовавших суду. Эта
репрессивная политика вытекала из концепции государственного деспотизма.
В 1770 г. была проведена реформа системы образования. В университете
Коимбры стали преподаваться естественные науки. Было основано несколько
школ для высших и средних слоев населения с преподаванием на родном
языке. Но образование не затронуло крестьянства и низшие городские слои
[5, 408].
В XVIII в. авторитет духовенства у простых людей сохранился. Но у
чиновников, знати, интеллектуалов влияние духовенства упало. Одной из
причин этого был тот факт, что духовенство снизило дисциплину. С
усилением королевской власти и централизации государства привилегии и
прерогативы духовенства постоянно урезались, и одновременно рост влияния
и богатства церкви вел к тяге к роскоши и беззаботной жизни части
духовенства [2, 398]. 19 января 1759 г. Помбал издал указ о секвестре
всего имущества ордена иезуитов как в пределах португальского
королевства, так и в его колониальных владениях. Сотни иезуитов были
высланы из Португалии. Иезуиты пользовались отжившими представлениями и
превратились в тормоз развитию общества. Их желание создать
теократическое государство столкнулось с монархией, и иезуиты потерпели
поражение. Помбал по дипломатической линии принял меры и добился изгнания
иезуитов из Франции и Испании, а в 1773 г. — ликвидации ордена: вняв
требованиям всех католических держав, папа Климент XIV издал знаменитую
буллу о запрещении ордена иезуитов «во благо интересов церкви и мира во
христианстве» [6, 247, 248].
Подобные же события произошли с инквизицией. С упрочением абсолютизма
инквизиция утратила свое место в государстве. Самодержец не мог терпеть
инородного государства внутри своего собственного. С 1684 по 1747 г.
инквизиция осудила 4672 человека, из которых 146 были сожжены заживо, что
означало уменьшение рвения инквизиторов, но за 1750—1759 г. было осуждено
1107 и 18 сожжены. Однако инквизиция была не уничтожена, а преобразована
в королевский суд, главой которого Помбал, будучи главным инквизитором,
назначил своего брата. Новое положение об инквизиции было введено в
действие в 1774 г. Инквизиция превратилась в политический трибунал,
каравший именем короля.
Белое духовенство процветало. Кардиналы, архиепископы, епископы и прочие
церковные аристократы мало отличались от знати. Церковная иерархия была
зарезервирована для аристократов, как и прежде. В 1668—1820 гг. 80%
церковных сановников принадлежали аристократическим родам. Духовенство
продолжало принимать и продвигать непервородных сыновей знати, которые в
силу майората не имели своей собственности, и дискриминировало тех, кто
имел простое происхождение.
В XVIII в. в Португалии не было национального крупного капитала, не было
банков. Мелкая буржуазия была многочисленна и активна, но она противилась
новым формам предпринимательства, была враждебна всем видам организации,
была бедна или обладала ограниченными средствам. Она целиком зависела от
знати, бюрократии, церкви, чьим клиентом являлась. Так проявлялись
особенности португальской культуры.
Но к концу XVIII в. произошли некоторые значительные изменения. Крупная
буржуазия стала появляться, и начался процесс переориентации мелкой
буржуазии со знати, бюрократии и церкви на крупную буржуазию, у которой
она нашла столь желаемое покровительство. Крупная буржуазия, имея
поддержку в лице государства и союзника — многочисленную и активную
мелкую буржуазию, начала оформляться в класс, осознававший свои
собственные интересы. Этот процесс длился почти весь XIX в.
Часть крупной буржуазии не была связана с торговлей. Она владела крупными
участками земли и вкладывала свои капиталы в сельское хозяйство,
продукцию же сбывала крупным посредникам в городах. Крупных португальских
промышленников в XVIII в. не было.
В XVIII в. стало расти офицерство армии и флота, и меняться его состав.
Офицеру стали нужны профессиональные, в том числе инженерные знания. В
XVIII в. и в начале ХIX в. большинство офицеров были аристократами, но
выходцев из чиновничества и буржуазии становилось все больше.
Просвещенный деспотизм был последней фазой королевского абсолютизма. Это
строй, при котором королевская власть была безгранична. Традиционный
абсолютизм признавал служение короля пользе государства (по обычному
праву), законам природы, законам Бога и законам, которые король издает
для страны. Деспотизм означал, что польза и обычай не имели значения,
законы природы истолковывались королем, законы Бога заложены в самом
короле, а церковь была подчинена королю. Наконец, законы королевства
королю не писаны. Таким образом, просвещенный деспотизм стремился
подчинить всех воле короля, уничтожить все привилегии, основанные на
традиции, отвергнуть все органы контроля центральной власти, добиться
независимости церкви от Ватикана. Деспотизм способствовал промышленному
развитию страны и тормозил импорт, поддерживал монополии, развивал
бюрократию, использовал строгую государственную цензуру.
Просвещенный деспотизм начался с правления Жузе I. Его главным
архитектором был маркиз де Помбал, и этот режим просуществовал до
революции 1820 г. В 1769 г. был издан «Закон здравого смысла», который
обосновывал каждый закон или обычай здравым смыслом. Хотя закон пытался
определить, что есть «здравый смысл», он внес много неточностей и
субъективизма, дав судьям и судам широкий простор для истолкований и
политического давления. Закон 1769 г. разрушил правовую систему
Португалии, не заменив ее на новую. В 1790 г. был издан еще один закон,
продолживший линию на подчинение всех и всего власти короны [2, 402—407].
Закон 1790 г. отменил, по крайней мере формально, суды феодалов. Были
устранены остатки иммунитетов, запрещавших чиновникам короля входить во
владения феодалов. Была также унифицирована администрация судов [2, 395].
В стране несмотря на развитие науки и образования не было свободы. В 1768
г. была ликвидирована прежняя цензура и введена новая, политическая,
которой было поручено следить за содержанием всех печатных изданий. Как и
прежде, были запрещены книги атеистической или даже некатолической
направленности, антиправительственного содержания, направленного на
подрыв существовавшего общественного порядка. Проверки частных библиотек
продолжались. Вскоре после создания высшему государственному органу
цензуры было подчинено все образование в стране.
Заслуга Помбала состоит в том, что, подавив сопротивление знати и церкви,
а порой и народа и предоставив свободу действий буржуазии, он невольно
подготовил Португалию к либеральной революции. Провалившаяся попытка
дворцового переворота дала возможность Помбалу провести в 1758 г. аресты
среди аристократии, особенно сопротивлявшейся реформам, из них полдюжины
как еретиков спалить на костре, а остальных заточить или сослать. Годом
позже последовала расправа над пособниками заговорщиков — иезуитами, тоже
сопровождавшаяся сожжениями на костре. Участие иезуитов в заговоре было
наиболее очевидной причиной их изгнания из Португалии, но не
единственной. К тому времени сложилось ненормальное положение в Бразилии,
где иезуиты установили собственные порядки, которым следовала
значительная часть населения колонии. В Португалии иезуиты блокировали
развитие образования, а их привилегии вошли в противоречие с
государственным деспотизмом. Но начав в 1758 г., Помбал до конца
правления преследовал всех, включая церковь, кто сопротивлялся его
политике просвещенного деспотизма.
Смерть короля Жузе привела к отставке Помбала и даже к его ссылке.
Однако к тому времени буржуазия заняла прочное положение в португальском
обществе и продолжала укрепляться. Этого не могли игнорировать ни
монархия, ни аристократия, ни церковь [2, 414—424]. Например, в 1770 г.
было официально объявлено, что профессия торговца — благородная,
необходимая и полезная. Указом правительства государственным чиновникам
вменено было в обязанность иметь специальное образование, которого не
было у родовой аристократии, что еще более ослабляло «аристократов шпаги»
в пользу «аристократов мантии». Смерть Жузе I и свержение Помбала ничего
не изменили в этом течении событий, наоборот, процесс ускорился, и в 1790
г. был отменен обычай назначения знати на важные посты в администрации и
правосудии, отменено право феодалов вершить суд, и все судебные функции
были переданы королевскому суду [2, 395; 5, 413].
Поразительным был итог правления Помбала в области финансов. К 1777
г. государственная казна была в ужасных долгах, а военный флот
деградировал [5, 408]. Это в значительной мере объясняется тем, что,
будучи политически независимой, Португалия экономически сильно зависела
от Англии, и эта зависимость возрастала с начала XVIII в. до Второй
мировой войны [2, 420]. Главная же причина бедности Португалии и
зависимости ее от Англии крылась в неконкурентоспособной культуре народа.
15.2. Конец XVIII в. и бразильский период. Революция 1820 г.
Деспотическое государство конца XVIII в. с его сложной всепроникающей
бюрократической машиной тратило все больше средств. В начале XVIII в.
были введены налоги на продажу мяса и вина. Это было первым нарушением
постановления кортесов от 1641 г., согласно которому налог нельзя было
вводить без народного согласия. Налоги были введены потому, что они,
наряду с налогами на табак и т. п., вопреки народным представлениям
давали казне поступлений много больше, чем бразильское золото.
Последний раз кортесы собирались в 1697—1698 гг. по желанию короля для
принесения присяги сыну короля как будущему королю. Кортесы не проявили
достаточной степени согласия с королевским желанием, и их больше никто не
собирал. Абсолютизм к тому времени набрал силу и мог вводить налоги без
согласия с представителями населения.
Другим свидетельством наступления эпохи абсолютизма было отмирание
советов знатных граждан Португалии, с которыми советовался король. При
Жуане V влияние этих советов постепенно исчезло, вся власть
сосредоточилась у правительства [2, 391—394].
В последние 20 лет XVIII в. значительно возросла доходность торговли.
Главной статьей экспорта из Бразилии стал хлопок, экспорт вин в Британию
удвоился. 10—20 судов ежегодно приходили с азиатскими товарами, по
сравнению с 1—2 в год за предыдущие полтораста лет. Но это была последняя
удача Португалии в восточной торговле, вызванная трудностями, с которыми
столкнулись Нидерланды в период Великой французской революции.
Однако в то же время португальская промышленность не развивалась. Первые
механические ткацкие станки были закуплены в Британии только в 80-х гг.
XVIII в. и то в малом количестве. Британский экспорт промышленных товаров
полностью уничтожил хилые португальские железоделательные заводы и
несколько видов текстильного производства.
Особенностью последней четверти XVIII в. было дальнейшее укрепление
нарождавшегося с середины века относительно сильного, зажиточного
независимого среднего слоя граждан, не связанного с аристократией. К 1800
г. купечество насчитывало 80 тыс. человек на трехмиллионное население.
Купцы особенно оживились после отмены монополии на торговлю в 1777 г. Их
культурный уровень был ниже, чем у купцов Англии и Франции, а
религиозность выше, чем у французской буржуазии. В большинстве своем это
были мелкие торговцы, как правило, в прибрежных городах, но все вместе
они начали создавать островок влияния и независимости в португальском
обществе. Одновременно аристократия продолжала сдавать позиции. Знать
была меньше вовлечена в заморскую торговлю, по сравнению с предыдущим
временем, и трудно адаптировалась к изменениям [5, 413, 414]. Наконец, в
1773 г. был отменен статус «чистоты крови», что отражало упадок влияния
аристократии, несмотря на возвращенные ей в конце 70-х гг. сословные
привилегии.
В конце 1806 г. Наполеон объявил блокаду Британских островов, а так как
Португалия не прервала своих связей с Англией, то он направил свои войска
в Лиссабон. Португальский королевский двор эмигрировал в Бразилию под
защитой британских военных кораблей, оставив в Лиссабоне беспомощный
регентский совет. С марта 1809 до 1820 г. Португалией фактически правил
английский генерал Уильям Бересдорф [2, 427].
После прибытия короля и правительства Португалии в Бразилию положение
колонии радикально изменилось. Для развития торговли были открыты все
порты. От этого наибольшую выгоду получила Англия. В 1813 г. экспорт в
Португалию упал в три раза и более никогда не достигал уровня 1807 г.
Импорт из Португалии снизился вдвое и навсегда остался меньше уровня 1807
г. Стали строиться дороги, была создана общебразильская почтовая служба
вместо локальных офисов. Королевским указом стали повсюду создаваться
мануфактуры. В Рио-де-Жанейро был создан трибунал общего назначения,
основан Бразильский банк (1808), финансовая служба. Капитании были
преобразованы в провинции, возникла Академия военно-морского флота,
артиллерии и фортификаций и Академия изящных искусств. В отсутствие
университета, первая из них взяла на себя роль образовательного центра,
что надолго определило высокую образованность офицерства Бразилии на фоне
ее населения, роль и влияние военных во всех сферах жизни. Были основаны
музей, национальный театр, национальная библиотека, ботанический сад,
типография, военный архив. До того момента в Бразилии не было газет,
книги привозились из Португалии или доставлялись контрабандой. Это было
следствием желания властей Португалии держать Бразилию и особенно ее
молодежь на привязи [2, 455—456].
После отражения трех нашествий Наполеона в Португалии казна была пуста,
долги огромны. Страны-победительницы, решавшие на Венском конгрессе
вопросы послевоенного устройства и контрибуций, проявили полное
безразличие к стране, потерявшей в войне четверть миллионов человек.
Королевская семья осталась в Бразилии, ставшей более значимой, чем
метрополия. В 1815 г. Бразилия была провозглашена королевством
наследником португальского трона доном Педру. А в послевоенной
Португалии, отрезанной от Бразилии, основа экономического механизма —
торговля — не смогла возобновиться. В стране не было лидера, если не
считать формальный королевский совет, а точнее сказать, командующего
войсками британского генерала Бересдорфа. Такое положение было нетерпимым
для португальского общества. В 1818 г. в Порту образовалась тайная
группа, состоявшая из 8 буржуа, 3 офицеров и 2 юристов. Португальская
буржуазная революция началась в августе 1820 г. Вначале единственным
требованием восставших было устранение Бересдорфа и возврат короля из
Бразилии, но король не проявил интереса к возвращению, и в ноябре
либеральная верхушка реконсолидировалась. Образовался гражданский совет,
а затем в 1821 г. собрались кортесы, которых не было с 1698 г. В отличие
от традиционных кортесов прошлого, они состояли из 39 представителей
магистратов городов и юристов, 21 учителя, 16 человек духовенства, 10
военных, 6 врачей, 5 земледельце и 3 купцов — всего из 100 человек.
Изменения состава кортесов по сравнению с сословно-дворянскими
клерикальными кортесами прошлого были очевидны. Кортесы приняли новую
конституцию, которая ликвидировала абсолютизм, гарантировала гражданские
права. Парламент должен был избираться прямым всеобщим голосованием, но
право голоса не предоставлялось женщинам, безграмотным и монахам,
легальная юрисдикция сеньоратов и церковных приходов ликвидировалась.
Специальные церковные суды и суды инквизиции были запрещены.
При таком повороте дел Жуан VI согласился в 1821 г. вернуться в Бразилию,
оставив своего сына Педру королем Бразилии, который под давлением
бразильского общества и в результате настойчивой политики Великобритании
объявил себя в 1822 г. императором независимой Бразилии. В 1825 г.
Португалия признала независимость Бразилии.
Первая португальская конституция появилась в неудачный момент. На
протяжении декады после Венского конгресса (1815) во всей Европе делались
попытки восстановить абсолютные монархии. Внутри страны либеральные
реформаторы имели узкую социальную опору. В 1820 г. только 9% населения
могло быть отнесено к среднему классу. Собственная промышленность не
могла встать на ноги под напором английских товаров, а поэтому не было
даже перспективы возрастания экономически независимого среднего класса.
По существу, в Португалии конституция провозгласила свободу, равенство и
братство, обогнав пол-Европы по части либерализма, но это произошло в
обстановке бедности, экономической отсталости [8, 13]. Конституция в этих
условиях не могла удержаться долго и была ликвидирована в 1823 г. После
кончины Жуана VI его сын Педру вернулся в 1826 г. в Португалию из
Бразилии и вместо отмененной конституции немедленно обнародовал новую
конституционную хартию. Эта хартия стала основным декретом
конституционной монархии в Португалии, действовавшим вплоть до
республиканской революции 1910 г., если не считать отдельные поправки,
принятые за этот период. Хартия предоставила исполнительную власть
королю. Был создан двухпалатный законодательный орган с палатой
депутатов, избираемой непрямым голосованием, и высшей палатой, члены
которой назначались пожизненно, а места в ней передавались по наследству.
Высшая палата назначала всех министров и имела право абсолютного вето на
законодательство. Гражданские права были урезаны по сравнению с
конституцией 1822 г. [5, 517—520].
15.3. От революции к революции
В 1828 г. усилиями традиционалистов, отстаивавших идею абсолютной
монархии, хартия была отменена, традиционные кортесы, состоявшие из трех
частей — дворянства, духовенства и горожан, — восстановлены, либералы же
изгнаны из правительства. Португальские традиционалисты потерпели
поражение только в мае 1834 г. после братоубийственной вооруженной
борьбы. Гражданская война 1832—1834 гг. между традиционалистами и
либералами определяла путь развития Португалии. В этой борьбе принц
Мигель — лидер португальских традиционалистов — получил поддержку
духовенства, провинциальной аристократии и, следовательно, части
крестьянства, особенно на севере страны, а его брат Педру олицетворял
либеральные интересы. Влияние традиционалистов было подорвано захватом
собственности церкви и мигелистской аристократии в период правления
либералов. Затем последовала земельная реформа, целью которой было
обеспечение государства средствами для погашения государственного долга,
но результатом стало возникновение лендлордов из числа зажиточного
купечества, которые до конца ХIX в. оставались активной политической
силой. Крестьяне при этом только потеряли: земель у них стало меньше, а
феодальные подати остались [8, 14]. Были отменены все церковные и многие
феодальные налоги и долги, началась ликвидация ограничений использования
права собственности, владений, начиная с наименьших. Были запрещены
монополии, снижены налоги; судебная власть отделена от исполнительной,
провозглашено равенство граждан перед законом. Избирательное право при
избрании палаты депутатов было непрямым. Сначала мужчины в возрасте 25
лет и старше выбирали выборщиков от провинции, но из таких граждан, кто
имел годовой доход не менее 200 тыс. реалов, а потом уже выборщики
избирали депутатов.
Согласно конституции, исполнительная власть принадлежала королю. Он
назначал всех членов правительства. С 1834 г. король стал назначать
председателя Совета министров. Португальская форма власти делала короля
ключевой фигурой. Он назначал пэров верхней палаты кортесов, созывал
кортесы, мог распустить палату депутатов, увольнял членов правительства,
объявлял амнистии и помилования, налагал отлагательное вето на законы,
принятые парламентом. Для осуществления этой функции при короле
существовал совещательный орган — Государственный совет, все члены
которого (их число было не определено) назначались бессрочно королем.
Согласно судебной реформе 1832—1835 гг., только судьи самой низшей
инстанции, жулгаду, избирались, а суды в кумарках и реласан, так же как и
Верховный суд, назначались королем. В судах был введен институт
присяжных, создана прокуратура. Генеральный прокурор короны и прокуроры
реласан назначались королем.
После ряда изменений законов в 1842 г. сложились новые административное
деление и система управления страной. Португалия была разделена на
округа, делившиеся на конселью, а те — на приходы. Король назначал в
округе губернаторов и советы округов, а генеральная жунта округа
избиралась. Администраторы конселью и управляющие приходов тоже
назначались королевским правительством. Муниципальные палаты при
администраторе конселью избирались прямым голосованием жителей.
Административный кодекс 1878 г. несколько децентрализовал власть,
временно предоставив выборным органам широкие полномочия, а
административный кодекс 1886 г. ликвидировал жунты округов, усилив
административную централизацию. Административные кодексы 1895 и 1896 гг.
также были направлены на ужесточение правительственного контроля за
местной властью [9, 84—86].
От поражения традиционалистов пострадали и те, кто их поддерживал, —
духовенство, которого насчитывалось в то время 30 тыс. человек (1%
населения, т. е. больше, чем в любой католической стране), треть из них в
монастырях. В 1834 г. у всех монастырей церквей была конфискована земля и
многочисленная собственность. Но действия властей не были
антикатолическими, и нормальные отношения с Папой Римским были сохранены.
Влияние церкви на массы было по-прежнему очень сильным.
Нарождавшаяся буржуазия, победившая традиционалистов, приобрела
конфискованные земли по цене, ниже рыночной, причем 60% стоимости были
оплачены государственным кредитом. Это политика продолжалась в течение
десятилетий, усугубляя долги государства.
Не вдаваясь во все детали политической борьбы, важно отметить, что
действие хартии было восстановлено в феврале 1842 г. умеренно либеральным
правительством. Оказалось, что в стране с населением, превышавшим 3 млн
человек, правом голоса обладают 36 400 человек, т. е. 0,7% населения, и
только 4500 человек могут быть избраны в парламент [5, 523—528].
С 1851 г. в правительстве доминировали финансовые и аграрные олигархи и
их клиенты из высшего класса. Две партии, Возрождения и Историческая
(позднее называвшиеся Прогрессивной), чередовались у власти.
Идеологические различия между ними значили меньше, чем личное влияние
политиков. Как только правящая партия привыкала к своему положению,
монарх предлагал власть другой. Этот период власти известен как
ротативизм. Такая система, отягощенная олигархией, не могла не подорвать
себя. К 80-м гг. республиканизм стал главной идеей образованных,
политически активных людей. Развал системы ротативизма был вызван
возобновлением колониальных захватов в 90-х гг. и, в частности, той
африканской территории, где сейчас находится Зимбабве, приведших к
столкновению Португалии и Великобритании, росту патриотизма,
республиканизма, раздорам в правящей элите [8, 15—16].
В 1852 г. хартия была дополнена первым дополнительным актом, согласно
которому вводились прямые выборы в парламент, несколько расширялись
полномочия парламента. Португалия стала одной из первых стран Европы, где
отменялась смертная казнь за политические преступления, а с 1867 г. и за
уголовные. Смертная казнь была оставлена только в войсках и только в
военное время.
Но политические реорганизации не решали экономических проблем, которые
нарастали, и к 60-м гг. в Португалии сложилось одно из наихудших
положений в ее истории. За период 1854—1869 гг. государственный долг
удвоился, когда же он достиг 50 дол. на душу населения, наступил крах:
королевские драгоценности были проданы, королевские владения заложены, но
растраты и коррупция продолжались.
Экономическое развитие Португалии началось в начале XIX в. с производства
текстиля для внутренних нужд и экспорта в Бразилию. Это начало было
вызвано войной с Наполеоном и затем независимостью Бразилии. За два года
(1820—1822) было организовано 177 новых производств, появилась 1031
мастерская. За последующие 18 месяцев до конца 1823 г. их число выросло
на 20%. Следующая волна индустриализации началась с 1835 г., но и к 1845
г. только 30 из 634 производств, из которых лишь отдельные могли
называться фабриками, обладали паровыми машинами. Первая железная дорога
была построена в 1856 г., и к 1877 г. длина железнодорожных путей не
достигла и тысячи километров. В Португалии в 1870 г. было только 150
инженеров.
Средние и крупные землевладельцы стали главными обладателями
национального богатства и получили возможность контролировать
деятельность правительства. В 1821 г. появился Лиссабонский банк, к 1858
г. в Португалии было 3 банка, к 1867 — 13, а в 1875 — 51. Вклады в банках
возросли в 8 раз с 1858 по 1875 г. Первыми банкирами были купцы-оптовики.
Но финансовые возможности банков были скромными, а поэтому деньги не
инвестировались в промышленность, и преобладали краткосрочные займы под
большой процент для финансирования перевозки грузов или ипотечных
операций. Страна жила на займах, и национальный долг быстро рос: в 1855 —
94 518 контуш (1 контуш=1000 реалов), 1865 — 201 207, 1890 — 592 613,
1910 — 878 590.
Уже с 1835 г. стали увеличиваться площади обрабатывавшихся земель,
начался рост сельскохозяйственного производства, но увеличение этого
роста наблюдалось с 1890 г. Это связывается с отменой всех ограничений на
право собственности на землю в 1863 г. Однако в 1868 г. средняя площадь
обрабатываемого участка была очень мала для экономически выгодного
использования — 1,55 га, причем количество участков (5 678 385) почти в
1,5 раза превосходило все население страны [5, 533—539].
К концу ХIX в. по сравнению с его началом португальское общество сильно
изменилось. В 1821 г. аристократия и буржуазия составляли 1% населения,
духовенство — 2%, средний класс — 9%, а крестьянство — 88%. Для сравнения
— в 1890 г. средний класс возрос до 15%, 61% работавших был занят на
сельскохозяйственных работах, 18,4% были рабочими. Изменение деятельности
меняло сознание людей.
Главная характеристика крестьян и рабочих Португалии — это их общая
безграмотность, а следовательно, в соответствии с законом неучастие в
выборах. В 1890 г. правом голоса могли воспользоваться только 874 528
грамотных мужчин (18,7% населения), а в 1910 г. из-за ужесточения закона
о выборах таким правом пользовались только грамотные мужчины старше 21 г.
с годовым доходом от 500 реалов, а именно, 650 341 человек (11,6%). К
1913 г. электорат Португалии резко снизился из-за эмиграции в Бразилию
(77 тыс. человек только в 1912 г.), причем в большей степени страну
покидали грамотные мужчины. Снижение электората произошло, несмотря на
то, что по сравнению с 1910 г. в 1913 г. был отменен имущественный ценз и
число имевших право голоса должно было возрасти [5, 543].
Начальные школы в Португалии до начала ХIX в. были церковными.
Государство стало эпизодически обращать внимание на школьное образование
лишь во второй половине ХIX в. В 1820 г. на 10 тыс. населения было в
среднем 2,5 школы (все католические), в 1870 — 6, а в 1900 — 9. Число
школ в 1900 г. достигло 4 тыс., из них государственными были 74,2%.
Культура португальских крестьян за ХIX в. не изменилась. Их основная
черта, кроме безграмотности, — чрезвычайная религиозность. По
свидетельству специалистов, португальский язык был единственным в Европе,
в котором отсутствовало богохульство. В словарях богохульным словам на
английском, немецком и других языках не находились эквиваленты в
португальском языке. Даже во второй половине ХХ в. (не опечатка!)
отчетливо видно церковное влияние на одеяние и набожность крестьянок,
особенно в историческом сердце Португалии — округе Миньо.
Недовольство населения Португалии нарастало. Стала усиливаться
политическая оппозиция режиму. Нигилизм, русский анархизм, пробившие себе
дорогу в Португалии (симптоматичный факт!) под влиянием русской революции
1905 г., стали широко распространенными настроениями среди рабочих,
солдат и моряков. Активно действовала тайная боевая организация
республиканской партии Португалии, так называемая карбонария, основанная
в 1898 г. В мае 1907 г. монарх решил ликвидировать парламент и назначить
королевского диктатора. 1 февраля 1908 г. король и наследник были убиты в
тот момент, когда открытый экипаж пересекал одну из главных площадей
Лиссабона. Обе главные политические партии распались на две-три группы,
началась чехарда правительств. Количество забастовок промышленных рабочих
в 1910 г. возросло по сравнению с 1909 г. в 5 раз. Оставшийся в живых
второй сын короля Мануэль не готовился в наследники и оказался в
чрезвычайно сложном положении. 3 октября 1910 г. начался мятеж на флоте,
закончившийся 5 октября 1910 г. победой восставших, которых было
меньшинство, но приказы начальства не выполнялись ни низшими офицерами,
ни сержантами правительственной армии. В тот же день последний король
покинул Португалию, и страна стала республикой [5, 559].
Глава 16. Республика
Сформировавшая правительство республиканская партия обвинила католицизм
во враждебном отношении к радикализму среднего класса и потребовала
полного устранения влияния католицизма на политику Португалии. Протесты
церковных иерархов против антирелигиозной политики были отвергнуты
правительством. Когда епископ г. Порту стал настаивать на свободе слова и
защищать привилегии церкви, то был смещен, так же как и другие высокие
церковные сановники. Официально церковь и государство были разделены в
апреле 1911 г. Собственность церкви попала под светский контроль. С этого
момента не разрешалось завещать или дарить собственность церкви, а треть
ее сборов передавалась на светскую благотворительность. Число семинарий
было сокращено с 13 до 5, преподавание Закона Божия в школах
ликвидировано. Было запрещено носить церковную одежду на публике.
Священникам, которые отказывались от сана, правительством предлагалась
работа, в результате чего 800 из 6800 священников по всей Португалии
покинули свои приходы в первый год республики [5, 559—560]. Однако
гонения на церковь не затронули северные сельские районы, где влияние
церкви как было, так и осталось по сей день особенно сильным.
Были ликвидированы все титулы и почти все награды. Началось расширение
школьного образования. Право на забастовку было легализовано в 1911 г.
Была проведена налоговая реформа. Первый республиканский парламент был
избран в мае 1911 г. всеобщим голосованием мужчин, а в августе того же
года появилась новая конституция, согласно которой парламент избирал
президента на четыре года. Парламент был двухпалатным: нижняя палата,
ассамблея, избиралась прямым голосованием, а верхняя палата, сенат, —
нижней палатой из числа ее членов в количестве трети от численности
членов нижней палаты. Оставшиеся две трети нижней палаты образовывали
собственно ассамблею. Конституция фиксировала гражданские свободы и право
неприкосновенности личности (аналог английского закона о
неприкосновенности личности 1679 г. — Habeas Corpus Act). С 1910 по 1926
г. сменилось 44 правительства, произошло 24 восстания и 158 всеобщих
забастовок.
Первая республика погибла из-за коррупции чиновников. В крупных масштабах
ею было поражено правительство, сформированное лидером демократической
партии Силвой. К 1926 г. демократы иссякли политически, так же как к 1910
г. монархисты, и несмотря на большинство в парламенте (более 51% мест),
полученное в 1925 г., провалили управление страной. Это был период
разгула коррупции, казнокрадства. Самая крупная финансовая афера в
истории западного капитализма произошла в Португальском банке именно в
1925 г. Финансовый аферист Артур Виржилио Рейс в частном порядке печатал
эскудо, но не как фальшивомонетчик, а через Португальский банк [5, 571;
8, 138].
В мае 1926 г. восставшие войска сместили правительство Силвы — это был
18-й государственный военный переворот после свержения монархии,
означавший конец республики. Военные взяли власть и даже провели в марте
1927 г. плебисцит по избранию президентом генерала Ошкара Кармоны, но,
обратившись за займом за границу, были крайне удивлены, узнав, что долги
Португалии поставили ее на одну доску со странами, платившими контрибуцию
по итогам Первой мировой войны. Военным ничего не оставалось делать, как
передать финансы страны под управление профессора политэкономии
университета Коимбры Антониу де Оливейра Салазара, набожного католика,
одного из лидеров движения католической интеллигенции, основанного в 1910
г. в ответ на преследования церкви республиканцами. Он был сторонником
доктрин католического корпоративизма папы Льва XIII (1878—1903),
избирался в парламент в 1921 г., но после первой же сессии вышел из него
в знак протеста против коррупции и бездарности ассамблеи. Салазар входил
в первое военное правительство 1926 г., но покинул его из-за отказа
предоставить ему право вето на финансовые решения. Такое право ему было
дано в 1928 г., и за год он сбалансировал бюджет, по крайней мере, на
бумаге. Сделал это он с помощью контроля, улучшения сбора налогов,
бухгалтерского учета и уменьшения субсидий на военно-морской флот и (в
который раз в истории Португалии!) на народное образование. Армии в
бюджете Португалии в 1928—1929 гг. было отдано 23,42% (для сравнения — в
бюджете Великобритании этой статье расходов отводилось в то время 10,43%)
[8, 48].
28 мая и 30 июля 1930 г. Салазар выступил с программными речами, в
которых в общих выражениях высказал предложение построить корпоративную
республику, основанную на сильной государственной бюрократической машине
и моральных доктринах католического корпоративизма. Под корпорацией
подразумевалась группа людей (вплоть до всего населения страны),
преследующих общие цели, признающих одного лидера и согласных подчиняться
ему, а также принимать его покровительство ради достижения цели.
Корпоративизм — это республиканский вариант монархии. Новый лидер
предлагал единение государства и церкви, политику самоизоляционизма
Португалии. В своих планах Салазар был не оригинален. Первую попытку
установить республиканскую диктатуру в период Первой республики, пресечь
борьбу корпораций и создать общегосударственную корпорацию сделал Сидониу
Паиш, убитый через год после того, как захватил власть в стране
посредством военного переворота.
Уже ко второму выступлению Салазара в Португалии были ликвидированы все
политические партии, профсоюзы, установлена всеобщая цензура.
Португальцам внушались три ценности: Бог, родина и семья [8, 52]. В этой
триаде в соответствии с принципом португальского корпоративизма «родина»
истолковывалась как бесконтрольное доминирование власти. В июне 1932 г.,
добившись стабилизации португальской валюты и закончив балансирование
бюджета, Салазар становится премьер-министром военно-диктаторского
правительства и ставит целью построение «нового государства».
16.1. «Новое государство»
Новая португальская конституция 1933 г. была провозглашена как «первая
корпоративная конституция в мире». Согласно ее положениям, президент
избирался на 7 лет грамотными мужчинами или теми, кто платил не менее 100
эскудо налогов в год, а также женщинами, имевшими образование не ниже
среднего или платившими налоги в размере не менее 200 эскудо ежегодно, т.
е. избирательным правом могли воспользоваться 1,2 млн человек из 7 млн
жителей. Президент назначал премьер-министра и министров по представлению
того же премьер-министра. Правительство формально отвечало перед
президентом, а не перед ассамблеей. Ассамблея состояла из 120 депутатов,
избиравшихся на 4 года. Законодательной инициативой обладали и
правительство, и ассамблея, но последняя носила декоративный характер и
не могла принимать решения, которые увеличивали бы расходы или снижали
доходы. Руководители 18 провинций назначались центральной исполнительной
властью. Была создана корпоративная палата — консультативный орган,
избиравшийся культурными и профессиональными ассоциациями, созданные
режимом и ему же подконтрольные, а также экономическими группами. В марте
1933 г. в результате плебисцита была утверждена конституция. Официально
одобрили конституцию 719 364 человек, 5955 были против, 488 840
голосовавших воздержались (30%), но их голоса были засчитаны как поданные
в поддержку. Свобода слова, собраний, прессы в конституцию были включены,
но была статья, по которой правительство ограничивало эти свободы «для
общей пользы». Точно так же признавалась важность общественного мнения,
но тут же правительству вменялось в обязанность его совершенствовать.
Конституция предоставила все права исполнительной власти и лишь только
иллюзорные полномочия — законодательной ветви [8, 65].
Оливейра Салазар представлял корпоративизм как средство для гармоничного
сочетания интересов всех общественных групп. Корпоративизм рекламировался
как конец капиталистической эксплуатации. Сгруппированные в корпорации
люди вне зависимости от их положения должны были трудиться на общее
благо, классовые конфликты должны были прекратиться (в корпоративном
государстве, по мнению Салазара, их вообще не могло быть), а производство
продукции возрасти. Свобода слова внутри каждой корпорации должна была
быть столь эффективной, что корпорации должны были фактически управлять
страной.
Принципы организации корпораций были заимствованы Салазаром из
средневековых цехов и гильдий. Корпоративизм вновь возник в 1922 г.
вместе с итальянским фашизмом. Но португальский диктатор никогда не
позволял говорить, будто португальская корпоративная система построена по
итальянской модели. Салазар утверждал, что португальский корпоративизм
возник из особых и своеобразных португальских традиций. Однако Оливейра
Салазар отмечал влияние двух энциклик римских пап Льва XIII Rerum Novarum
(1891) и Пия XI Quadragesimo Anno (1931). Обе подчеркивали желательность
сотрудничества рабочих и предпринимателей на пользу общества. Эти идеи
были положены в основу Национального статута о труде, введенного в
действие 23 сентября 1933 г. Согласно этому статуту, забастовка каралась
тюрьмой, а позже и концентрационным лагерем Таррафал на тропических
островах.
В тот же день другим декретом была введена государственная система
организаций, которые стали называться гремиу (gremios). Это были
ассоциации работодателей, параллельные профсоюзам, причем гремиу и
профсоюзы должны были работать в единстве друг с другом. Такое
утверждение противоречило закону о профсоюзах, согласно которому профсоюз
мог быть создан только на том предприятии, где число рабочих превышало
100, а в Португалии того времени преобладали мелкие мастерские. Такое
противоречие не могло быть случайным. Косвенно оно указывало на твердое
желание правительства установить социальный контроль за рабочими или
вовсе лишить рабочих представительских органов.
В начале 1934 г. Салазар декретом предоставил право большей
предпринимательской самостоятельности корпоративным агентствам;
крупнейшие частные предприниматели сохранили свободу действий. Диктатор
не применил все провозглашенные им принципы корпоративизма к частным
предпринимателям, идя с ними на компромиссы.
Корпоративизм не затронул крестьянства. Во-первых, крестьянство всегда
было политически неактивным, и узда в виде корпоративной системы ему была
не нужна, в отличие от рабочих. Во-вторых, введение непонятных крестьянам
корпоративных порядков могло их возмутить, что стало бы прямо
противоположным эффектом тому, к чему стремился Салазар. Правительство
ограничилось организацией так называемых народных домов и домов рыбаков в
сельских местностях, которые не пользовались у населения популярностью, и
даже в 1956 г. едва охватывали 20% крестьян.
В теории корпоративизма все корпорации, объединявшие гремиу и профсоюзы
по отраслям (сельское хозяйство, рыболовство, торговля, транспорт,
индустрия и т. д.), должны были быть независимыми. После их создания
правительственные учреждения, руководившие экономикой, должны были быть
расформированы, однако этого не случилось вплоть до 1956 г. Государство
полностью централизовало контроль за экономикой и трудовыми отношениями.
В 1956 г. корпорации были, наконец, созданы, но это оказалось только лишь
пропагандистским приемом, так как государство сохраняло все бразды
правления экономикой. Корпоративистская фразеология была ширмой,
скрывавшей централизованное государство, и это неудивительно, так как
Салазар был убежденным монархистом.
К 1936 г. Салазар был не только премьер-министром, но и министром
финансов, иностранных дел и военным министром. За год до этого он заявил,
что «есть много дел, которые, кажется, только я могу сделать». За редким
исключением его министры были бесцветными фигурами. В первой половине ХХ
в. старая аристократия потеряла престиж и экономическое влияние. Но
Салазар вытащил некоторых из них на политическую сцену [8, 68—83].
В начале существования «нового государства» мракобесие быстро вернуло
ранее утерянные позиции, значительно их усилив, став одной из основных
черт режима. Это было наиболее очевидно в области образования. В 30-е гг.
ХХ в. 70% населения не умело читать. Однако важные фигуры «нового
государства» открыто заявляли о благе безграмотности для бедных, считая,
что умение читать заразит низшие слои вредными литературными идеями. По
их мнению, все, что должен был знать простой человек, — это три главных
достижения Португалии — Реконкисту, Великие географические открытия и
восстановление независимости в 1640 г. Но еще большее значение, чем
сохранению безграмотности, придавалось религиозному обучению детей,
которое должно было способствовать восприятию идейных основ режима.
Салазар заявил в 1932 г.: «Я считаю более важным делом создание элиты,
чем обучение народа чтению». Это было его убеждением всю жизнь, несмотря
на более поздние заявления в пользу образования. Следствием такой позиции
диктатора была 40%-ная безграмотность населения в 1950 г. и 15%-ная в
1970 г.
Главным средством, с помощью которого Оливейра Салазар добивался
конформизма, подавляя информацию и ценности, враждебные его режиму, была
цензура. Даже президент США Джон Кеннеди был в списке запрещенных
авторов. Салазар часто делал два разных заявления по одному и тому же
поводу — для заграницы и для Португалии [8, 98—101].
Одним из примеров вмешательства Салазара в личную жизнь граждан были два
его указа в 1940 г. В одном из них Салазар запрещал офицерам и другим
госслужащим гражданские браки и вменял в обязанность венчание в церкви; в
католической стране разводы были невозможны, и это делало браки офицеров
пожизненными. Однако этот указ был лишь частью целого. Второй указ,
запрещавший офицерам жениться на женщинах без университетского
образования, требует двух пояснений. Во-первых, университетское
образование в такой бедной стране, как Португалия в 1940 г., могли
позволить себе лишь состоятельные семьи, особенно для дочерей, во-вторых,
у казны не было средств платить офицерам сносное жалование. Это означало
во многих случаях женитьбу на постылых женщинах или холостяцкую жизнь; в
том и в другом случаях это если и не вело к распутству, то коверкало
судьбы людей. И все это на форе конкордата с Ватиканом от 7 мая 1940 г.,
согласно которому гражданский брак и развод сохранялись.
По конкордату с Ватиканом 1940 г. государство оплачивало 30%
строительства церквей, если верующие собирали 70%. Церкви и семинарии
освобождались от налогов. От Закона Божия в школах нельзя было
уклониться. Правда, по назначению епископов Ватикана предшествовала
процедура согласования кандидатур с португальским диктатором. Отделение
церкви от государства хотя и сохранялось, но государство восстанавливало
почти все привилегии церкви, существовавшие при монархии, включая
финансовую поддержку. Церковь оставалась в Португалии очень влиятельной,
особенно на севере страны: в 1972 г. 90% католиков регулярно посещали
церковь по воскресеньям, а на юге же — только 5—10%. На севере на 1000
католиков приходилось два священника, а на юге — один на 12 тыс. Церковь
теряла свое влияние особенно на юге (во время опроса 1972 г. 85%
населения объявили себя католиками, а 12% неверующими) из-за того, что
она была защитницей режима. Священники, возвышавшие свой голос против
бедности и гонений, в салазаровскую эпоху лишались приходов и
изолировались от прихожан.
С 1945 г. Португалия вдруг стала именоваться «органической демократией»,
в которой не было места плюрализму. Впрочем, не только плюрализм
оставался под запретом. До конца своих дней Салазар был убежден во
вредности всеобщего избирательного права. Он не собирался ничего менять в
своем режиме [8, 123—129].
Салазар виновен в стагнации Португалии в послевоенные годы. Он был не
только антикоммунистом, но и чрезвычайно узким доктринером. Для него
имена Кейнса или Гелбрейта были не более приемлемы, чем Маркса и Ленина.
Он не пустил на финансирование экономического развития страны накопленные
за время Второй мировой войны золотые запасы (433 млн дол. США в конце
войны вместо 93 млн дол. в ее начале). Португалия к концу войны не имела
долгов и сохранила колонии. У Салазара была навязчивая идея
экономического развития внутри Португальской империи, что сужало рынок,
приводило к самоизоляционизму. В конце своего правления он заявил: «Мы
одиноки, но горды в своем одиночестве».
Салазар отверг план Маршалла, отказался от кредитов, в то время как
остальные страны Европы, пострадавшие от войны, сделали это и быстро не
только восстановили экономики своих стран, но и пошли вперед, например,
Греция, по всем параметрам, сравнимая с Португалией.
Сельское хозяйство стагнировало при Салазаре еще больше, чем в годы
Первой республики. Архаичное землевладение требовало реформ. Владельцы
латифундий сохраняли аренду земли фермерами вместо развития крупного
машинного производства. Крестьяне покидали деревню, разоряясь, земли
пустели, импорт продовольствия рос [8, 137—139]. В конце 40-х гг.
относительно низкие цены на продовольствие устанавливались правительством
для того, чтобы дать промышленникам возможность сократить до минимума
заработную плату рабочих и получить прибыли для инвестирования в
промышленность. Тем самым наносился вред сельскохозяйственному
производству. Фонды социального страхования использовались также в
интересах крупнейших индустриальных монополий [12, 70].
Португалия даже в середине ХХ в. оставалась страной с преимущественно
сельским населением. В 1958 г. только 16,4% всех португальцев жили в
городах, а остальные — в селениях с количеством жителей менее двух тысяч,
тогда как в Испании, например, городское население составляло в то же
время 39,8% [5]. Поэтому неудивительно, что стоимость промышленной
продукции Португалии в 1934 г. составила 1/5 стоимости
сельскохозяйственной продукции [7, 141], и это соотношение мало
изменилось до 1960 г., когда продукты сельского хозяйства и лесоводства
составили 80% национального дохода и 3/4 экспорта Португалии [7, 118].
В 1945 г. нейтральная Португалия, предоставлявшая во время Второй мировой
войны США и Англии Азорские острова для военных баз, с одной стороны, и
продававшая вольфрам Германии — с другой, была в более выгодном
положении, чем разрушенная Западная Европа. Это был шанс для Португалии
наверстать упущенное в своем развитии, но этого не случилось. В 1950 г.
валовой национальный продукт Португалии вырос по сравнению с предвоенным
1938 г. на 31%, а во Франции — на 45%.
В 1953 г. португальское правительство вопреки убеждению Салазару приняло
свой первый официальный план национального экономического развития на
шесть лет (1953—1958), основанный на собственных финансовых ресурсах при
условии, что 60% новых инвестиций будут предоставлены национальным
капиталом. В 1955 г. были построены целлюлозная фабрика и
сахарорафинадный завод. План предусматривал индустриальный рост — 8%
ежегодно, но он не был выполнен в сельском хозяйстве. Второй шестилетний
план (1959—1964) был направлен на индустриализацию и привлек 25%
капиталов из-за границы, обеспечив такие же темпы роста, как и в
предыдущие 6 лет. Третий план (1965—1967) был коротким и направленным на
увеличение экспорта, а четвертый (1968—1973) опять был нацелен на
индустриализацию [5].
Только в апреле 1965 г. Салазар издал декрет, разрешавший иностранные
капиталовложения в португальскую экономику, иностранные инвестиции
выросли с 1,5% в 1960 г. до 27% в 1970 г. Перелом наступил после того,
как начались войны за освобождение колоний и потребовались новые ресурсы
для армии, при этом часть прежних колониальных поставок прекратилась [8,
50]. Причиной интереса иностранных инвесторов стала низкая стоимость
рабочей силы в Португалии.
К 1972 г. немецкий капитал стал главным инвестором, в отличие от начала
века, когда лидировали англичане. За 12 лет Германия увеличила инвестиции
в 24 раза. Этому способствовали существовавшие двусторонние связи:
например, португальские рабочие отправлялись в Германию на работу, а
немцы — в Португалию на отдых. Влияли на инвестирование в португальскую
промышленность и политические причины, например, база ВВС в Бежа
использовалась для тренировок люфтваффе [7, 150]. Бельгия, Франция,
Швеция, Нидерланды и Швейцария инвестировали в португальскую
промышленность традиционно; с 70-х гг. стали поступать капиталы из
Японии, Канады и США.
Хотя в начале 80-х гг. промышленность занимала 34% активного населения и
давала 35% валового внутреннего продукта [7, 148], зависимость от
иностранного капитала делала еще неокрепшую португальскую промышленность
очень уязвимой и хрупкой [7, 150—153]. В основном развивались черная
металлургия и нефтехимия. Внимание уделялось синтетическим волокнам,
удобрениям, фармации. Некоторые верфи были переориентированы на очистку
супертанкеров, поставлявших нефть в Европу, т. е. иностранные инвестиции
шли в экологически вредные отрасли промышленности. Развивались связь,
энергетика и инфраструктура (шоссе, железные дороги, мосты), но часто за
счет урезания социального обеспечения и образования. Национальный капитал
участвовал в развитии новых секторов промышленности, но традиционно
главенствовал в текстильной и пищевой промышленности.
По закону, названному Актом контроля за промышленностью, требовалось
обязательное разрешение правительства на строительство фабрики,
переориентацию существовавшей на новое производство, расширение успешно
функционировавшей фабрики. Если кто-то обращался в правительство, то
любой другой мог оспорить поданную заявку в целях, например, борьбы с
конкурентом. Мелкие предприниматели разорялись. Чиновничеству было
раздолье: кумовство, лицензии и штрафы душили страну. Даже для ремонта
стены требовалась лицензия [8, 141; 10, 104], а соответственно и связи в
чиновных кругах.
В Португалии уже в 30-е гг. образовалась тесная спайка высшей бюрократии
и ведущих португальских предпринимательских групп. Наикрупнейшие компании
часто нанимали ушедших в отставку министров и других чиновников высокого
ранга. Большинство больших частных фирм имели в совете директоров
представителей правительства. Все трудовые споры предпринимателей и
рабочих разрешались специальными трибуналами, решения которых были
окончательными. Забастовки и локауты были запрещены.
Предпринимательство Португалии развивалось в условиях бросовых цен на
сырье из колоний, строгого протекционизма внутриимперского рынка,
подавления конкуренции, т. е. все противодействовало возникновению
среднего класса. Страной правил диктатор при поддержке благодарных ему
крупных монополистов. Салазар, отвергая свободную конкуренцию, поощрял
возникновение олигархического капитала. Результатом салазаризма был
жуткий контраст между малочисленной группой богатых и абсолютным
большинством населения, жившим в нищете. На душу населения доход в
Португалии в 1960 г. составил 162 дол. — самый низкий уровень в Европе,
тогда как в США — 1453 дол. В Британии он был в 5 раз больше, чем в
Португалии, но в 1961 г. пять самых богатых людей Португалии были
существенно богаче, чем пять самых богатых британцев. В Португалии в это
время 55% прибыли доставалось владельцам капитала, а 45% — людям труда, в
промышленно же развитых странах 30% — первым и 70% — вторым. В результате
в 1960 г. детская смертность в Португалии была самой высокой в Европе
(88,6 на 1 тыс. рожденных детей), самая высокая смертность от туберкулеза
(51 умерший на 1 тыс. жителей в 1962 г.), который относится к социальным
болезням. Первый министр здравоохранения появился в Португалии в 1958 г.
[8, 141—143].
В начале сентября 1968 г. Салазар тяжело заболел: кровоизлияние в мозг
после падения со сломавшегося под ним стула. На заседании Госсовета 17
сентября 1968 г. было заявлено, что «Салазар должен умереть премьер-
министром». И хотя это заявление не нашло поддержки, фактом является то,
что на протяжении почти двух лет от уволенного в отставку по болезни
Салазара скрывали назначение нового премьер-министра. Это был театр
абсурда: в октябре 1969 г. Салазар участвовал в парламентских выборах в
качестве премьер-министра, т. е. в больничной палате для экс-диктатора
был разыгран спектакль с процедурой голосования, а у его постели
проходили фиктивные заседания совета министров. Он даже давал интервью,
например, французской газете «Орор», которое цензура запретила
перепечатывать в португальских газетах из-за их бредового, с точки зрения
португальского читателя, содержания [12, 143—144].
22 сентября 1968 г. страну возглавил Марселу Каэтану. Индустриальный рост
продолжался, но сама промышленность сохраняла архаичный характер: большая
доля малых предприятий делала экономику низкорентабельной особенно в
текстильной и лесообрабатывающей промышленности [7, 150—154].
Серьезные отрицательные социальные и экономические последствия имела
политика правительства в области оплаты труда. Низкие зарплаты приводили
к низкой покупательной способности португальцев, 18 из которых могли
купить столько же, сколько 5 западноевропейцев. Нация не богатела.
Португалия всегда была и сейчас остается страной с низкоэффективным
сельским хозяйством: в 1983 г. она импортировала продуктов питания на
сумму 899 млн дол., т. е. около 63% всех потребленных. Низкая
производительность труда, архаичная агротехника удерживали в сельском
хозяйстве большое количество людей, которое хотя и снижалось, но
оставалось большим: в начале первой республики, т. е. в 1910 г. в
сельском хозяйстве было сосредоточено 50% рабочей силы, в 1960 г. — 42%,
в 1970 г. после реформ — 30%, а в начале 80-х гг. — 28% [7, 118].
После того как первая республика ввела сельхозкредиты и кассы
взаимопомощи, государство долгое время не поддерживало сельское
хозяйство, а все инвестиции направляло в промышленность. И только в 60-е
гг. лишь 6% капитала было вложено в аграрный сектор экономики. Нельзя
сказать, что рентабельность сельского хозяйства была нулевой, но
приоритет отдавался промышленности.
Аграрная структура в Португалии в течение долгого времени была тормозом в
развитии сельского хозяйства. Тип собственности и способы хозяйствования
оказывали отрицательное воздействие на экономику. Средняя площадь
хозяйств в Португалии — 4 га — самая малая в Европейском союзе (ЕС). Но
размеры участков на севере и на юге страны сильно различаются. В 1968 г.
средний размер участка в районе Эвора на юге был 50 га, а в северной
провинции Миньо — 1,5 га. В районе г. Бежа 24 собственника имели свыше
2500 га каждый, а в провинции Миньо 20 тыс. участков были так малы, что
не облагались земельным налогом. Несмотря на сильную эмиграцию из
провинции Миньо, спрос на землю был велик, и на участке площадью 1 га
арендовались десятки наделов. На севере Португалии бытует пословица:
«Корова, пасущаяся на лугу, унавоживает участок соседа».
Такое землевладение на севере — препятствие прогрессу: использование
техники невозможно, да и нельзя на крохотном участке на нее заработать;
по этой же причине нельзя покупать землю и укрупнять участки; севообороты
отсутствуют. В результате сельское хозяйство севера страны ориентировано
на удовлетворение местного спроса [7, 129—132].
В сельском хозяйстве на юге Португалии имеются крупные хозяйства, но там
свои проблемы. Малоплодородные почвы и засушливый климат требуют
удобрений и воды (на севере спрос на землю потому и выше, что нет острого
дефицита воды). В ХХ в. проблему орошения пытались решить, но из 625 тыс.
га орошаемых угодий более 500 тыс. га были орошены за счет многочисленных
маленьких емкостей. Часты засухи, и в 1981 г., например, водоемы в
Алентежу были пусты. Из-за высокой вероятности засухи мелкие арендаторы
не рискуют разводить доходные культуры, как, например, томаты, и
ограничиваются менее рентабельными культурами.
Было бы ошибочно полагать, что все сельскохозяйственные угодья архаичны.
На землях Бежа и Эворы крупные компании вели капиталистические хозяйства
на площади до 17 тыс. га. В 60-х гг. аграрный сектор стал прибыльным при
вложении капитала в виноградники и интенсивное животноводство. Другие
культуры были отсечены политикой правительства. На орошаемых землях не
производились ни подсолнечник, кроме как на корм скоту, ни табак, ни
сахарная свекла, так как все эти продукты правительство старалось
получить в более благоприятных условиях в своих колониях [7, 124—125].
А в колониях дела шли от плохого к худшему.
В 1954 г. независимая Индия заняла португальские колонии на своей
территории в Дадре и Нагархавели. В 1960 г. Салазар добился в
Международном суде в Гааге признания прав Португалии на Гоа. Это был его
последний успех. В декабре 1961 г. индийские войска захватили Гоа, Даман
и Диу.
В том же году начался крупный мятеж в африканских колониях. Введение в
1950 г. обязательных работ в Сан-Томе привело к бунту, который власти
подавили. В то же время началось сопротивление в Анголе. В январе 1961 г.
патриоты атаковали тюрьмы Луанды, чтобы освободить своих товарищей. На
севере Анголы повстанцы начали бои, в результате которых погибло 7 тыс.
человек, в основном африканцев. Массивная переброска войск позволила
восстановить положение. Правительство арестовало некоторых служителей
церкви, протестовавших против войны. Это произошло при молчаливом
согласии иерархов и нанесло большой моральный урон колониальной епархии.
В других колониях также стали возникать движения за независимость. В 1960
г. комитет освобождения Сан-Томе и Принсипи стал движением за
независимость, базировавшимся в Либревиле (Габон). В 1964 г. настал час
Мозамбика, где Фронт освобождения Мозамбика (Фрелимо) воссоединил
различные движения, имевшие влияние.
С тех пор Португалия была вовлечена в трудные и многочисленные войны.
Срок службы в армии был установлен 4 года. Расходы на войны съедали
половину бюджета. Многие военные подвергали сомнению эту авантюру не в
силу их либерализма, а из-за трезвой оценки возможностей армии и
экономики Португалии. В 1962 г. в отставку был уволен министр обороны.
Это означало, что правительство встало на путь войны до победы без учета
затрат. В 1974 г. военные силы насчитывали 235 тыс. человек, или 7%
активного населения, что было в 10 раз больше численности армии в 1964 г.
Экономика, нацеленная только на войну, саморазрушительна. С 1961 г.
увеличилась эмиграция. Однако война долгое время была популярна. Зарплаты
в колониях были повышены и рассматривались как благо. Отдельные отрасли
промышленности, особенно оружейные, развивались, и рабочие получали
повышенные зарплаты. Во время операций против партизан количество
погибших в войсках метрополии было около 8 тыс. человек, т. е. в 10 раз
меньше, чем в Первую мировую войну.
Если общественное мнение Португалии было заморожено, то во всем мире
африканское движение за независимость находил поддержку, особенно в
освободившихся от колониализма странах. Были небезразличны к этому и
церкви разных конфессий. Протестантстские миссии способствовали идее
независимости и пытались найти поддержку у церквей англосаксонского мира.
Католическая церковь, казалось бы, старалась дистанцироваться от
Лиссабона. Визит Папы в Бомбей (Индия) в 1964 г. воспринимался многими
как упрек Португалии, и этот визит рассматривался как знак непризнания
политики Салазара. Во время своего визита в ООН Папа поддержал эту
организацию, которая с самого начала событий оказывала давление на
Португалию, чтобы та изменила свою политику. В июле 1970 г. Павел VI дал
аудиенцию многим главам национально-освободительных движений во время их
поездки в Рим, в том числе лидерам сопротивлений в португальских
колониях. Молчание большинства португальской прессы стало дезинформацией
общественного мнения [7, 198—201].
16.2. Революция 1974 г.
В 60-е гг. колонии в экономике Португалии постепенно утрачивают свое
значение. Если в 1965 г. Португалия экспортировала в страны ЕС лишь на
310 млн эскудо больше, чем в свои колонии, то в 1969 г. разрыв увеличился
до 3,5 млрд эскудо. На рубеже 1960—1970 гг. в Португалию поступает
средств от туризма и денежных переводов эмигрантов много больше, чем от
эксплуатации колоний [12, 139]. Доля колоний в португальском экспорте в
1974 г. сократилась до 11%, а импорт из колоний в 1972 г. снизился до 9%
[12, 169].
Некоторые высшие иерархи португальской церкви выступили против
колониальных войн Португалии. В церквях проходили молебны, от которых был
только шаг до актов сопротивления правившему режиму. Например, в ночь на
30 декабря 1972 г. в Лиссабоне состоялся такой молебен, все участники
которого были арестованы полицией. Север страны оставался верен как
правительству, так и церкви, в городах же нарастало недовольство
католиков политикой правительства. Соборы и даже ризницы использовались
для нелегальных собраний оппозиции из числа верующих. Наконец, в 1973 г.
священники написали коллективное письмо, в котором настаивали на
политическом плюрализме [7, 111—114].
В 70-е гг. колониальные войны становились все более непопулярными. Чтобы
избежать воинской службы, в 1971 г. более 100 тыс. молодых людей выехали
из страны, насчитывавшей менее 10 млн жителей [7, 49]. В 1970 г.
население Португалии стало на 130 тыс. человек меньше, чем в 1965 г. [13,
38]. Радикальные изменения происходили в армии. Еще к началу 1960 г.
военная профессия перестала быть привлекательной для молодежи из семей
буржуазии и землевладельцев, которая предпочитала университеты военной
академии. В профессиональные офицеры шли юноши из числа средней и мелкой
буржуазии, преимущественно из провинции, а также молодежь среднего
класса, т. е. все те, кто знал жизненные реалии и не имел покровителей.
Кроме того, была введена обязательная военная служба для выпускников
университетов, в которых царили оппозиционные настроения.
Вся совокупность факторов, действовавших в португальском обществе,
привела к тому, что в сентябре 1973 г. возникло подпольное «Движение
капитанов», образованное средними и младшими офицерами. Изначально оно
преследовало узкокастовые интересы, но позже они переросли в
общенациональные. 25 апреля 1974 г. вооруженные силы, возглавляемые
«Движением капитанов», свергли правительство Каэтану [22, 122, 175].
Апрельская революция 1974 г. не была антиклерикальной, в отличие от
революции 1910 г. С первый дней апрельской революции 1974 г. церковь и
государство заняли осторожные позиции по отношению друг к другу. Церковь
призвала верующих не сопротивляться новому режиму и активно участвовать в
политической жизни. После 1974 г. священнослужители, особенно молодые,
стали активно покидать церковь. На смену периодам конфронтации первых лет
первой республики и тесного сотрудничества с «новым государством» пришло
сосуществование церкви и государства в условиях безразличия друг к другу
[7, 115—117].
После революции сразу начались переговоры с колониями. 26 августа 1974 г.
была признана независимость Гвинеи, 6 сентября 1974 г. — Мозамбика, а 12
июля 1975 г. — Сан-Томе и Принсипи. Процесс в Анголе был затяжным, так
как метрополия инвестировала в Анголу больше всего средств. Тем не менее
11 ноября 1975 г. независимость была предоставлена. Последней заморской
территорией стало Макао. По соглашению 1979 г. с КНР эта территория
отошла Китаю 20 декабря 1999 г. Индонезия аннексировала Восточный Тимор
[7, 203—204].
После 25 апреля 1974 г. начались стихийные захваты малоиспользуемых
земель, а также земель, принадлежавших владельцам, не проживавшим на
земле. Эти захваты были зафиксированы законами об экспроприации земель в
апреле и мае 1975 г. Захват земель нарастал до ноября 1975 г. Более 1 млн
га сменили владельцев: 800 тыс. были просто захвачены и 195 тыс.
национализированы. К концу 1975 г. 1160 тыс. га из 1600 тыс. га,
предназначенных для этих целей, перешли в другие руки без особых
трудностей, незаметно.
Большие земельные участки не дробились, а использовались для эксплуатации
целиком. Были созданы два типа новых производственных единиц (НПЕ):
крупные капиталистические хозяйства (САР) и союзы коллективного
производства (UCP), причем последние были крупнее. Социалисты
поддерживали САР, а коммунисты UCP.
Правительство создало центры поддержки аграрной реформы. Эти центры были
в главных городах. Одновременно были созданы органы, которые выдавали
ссуды под малый процент. Вовлечение земель в производство дало увеличение
производства. Была предоставлена работа большому количеству рабочих. Но
многие САР и UCP были нерентабельными, поэтому экономический и социальный
аспекты реформы были не уравновешены.
На севере страны правительство способствовало концентрации земель. В
апреле 1975 г. были использованы разные методы, но если социальные
проблемы решались, то раздробленность земельных владений оставалась. В
1979 г. на севере 43,9% участков имели площадь менее 1 га, а 38,2% — от 1
до 4 га. Были учреждены кредиты для поощрения объединений отдельных
владельцев в кооперативы. В целом эта политика встретила молчаливую
оппозицию крестьян, считавших все это обманом. Создание кооперативов на
севере основывалось на двух принципах: уважения к частной собственности и
добровольности вхождения в кооператив.
Крестьянская среда Португалии очень консервативна, что проявилось не
только на примерах кооперирования крестьянских хозяйств. В Португалии до
сих пор существует немало сельских общин, возникших издревле как
переходная форма от примитивных обществ, где собственность только общая,
к индивидуальной собственности, которую можно наследовать и продавать.
Такие сельские общины имеют в коллективной собственности горные пастбища,
лесные угодья, пахотные земли, луга, воды, скот (прежде всего самцов-
производителей), мельницы, печи, кузницы, сельскохозяйственный инвентарь,
общественные здания. Как правило, сельские общины имеют в своем
распоряжении только ту или иную часть из вышеперечисленного. Управляются
сельские общины советами, избираемыми на собраниях общин. Ныне многие
сельские общины выглядят как пережитки прошлого, но все попытки покончить
с этими формами хозяйствования встречают ожесточенное сопротивление
крестьян [16, 2, 136—137].
На юге стал действовать закон 29 сентября 1977 г. Он устанавливал пределы
приватизации земель: 50 га орошаемых земель и 500 га богарных. Но
ситуация к лучшему не менялась. В 1976 г. 86 тыс. га были переданы от
кооператоров частным владельцам. В 1980 г. еще 40 тыс. га были возвращены
в такой же форме. Постепенно бывшие собственники экспроприированных
земель частично вернули лучшие свои земли. В 1982 г. более 600 тыс. га
были возвращены своим старым владельцам. В середине 80-х гг. НПЕ занимали
40% земель от того количества, которое было в 1975 г. Передел
собственности иногда вызывал кровавые побоища.
Начиная с 1977 г. ситуация в сельском хозяйстве ухудшилась и не только
из-за политических неурядиц. Дефицит зерновых, согласно оценкам ЕС,
составлял 17%. Производство зерна сократилось с 600 до 400 тыс. т, а риса
— вдвое, но не в результате экспериментов с земельной собственностью, а
из-за неблагоприятного влияния изменений климата. Действительно, в 1983
г. по этой причине сбор пшеницы упал до 8,4 ц с га, а в 1984 г. он достиг
13,8 ц с га. В 1981 г. Португалия импортировала 75% потреблявшихся
зерновых.
Начиная с 1977 г. правительство реализовало семь региональных планов по
развитию сельского хозяйства, но результаты были ниже ожидавшихся. После
этого оно усилило помощь сельскому хозяйству: в 1979 г. было введено
страхование урожаев, в 1980 г. разблокированы кредиты для возвращения
собственности мелким владельцам. Правительство выдвинуло большой план
помощи сельскому хозяйству (1981—1984): 60 млн дол. были направлены на
обучение и ликвидацию безграмотности сельскохозяйственных рабочих. Полная
сумма составила 400 млн дол. Однако всемирный кризис сельского хозяйства
привел к весьма скромным результатам [7, 135—140]. В целом шел процесс
сокращения сельскохозяйственного производства и уничтожения целых
отраслей сельского хозяйства. Поощрялось выведение земель из
сельскохозяйственного оборота ради разведения эвкалиптов как сырья для
целлюлозно-бумажной промышленности, что вело к полному истощению почв в
силу биологических особенностей эвкалиптового дерева. К тому же из
евросубсидий много средств уходило не по назначению, что было предметом
особого разбирательства.
Революция 1974 г. сопровождалась переделом собственности в
промышленности. Малым предприятиям были даны права самоуправления, что
было в новинку в Португалии. В Лиссабоне их было более 300, а в Порто —
125. Все банки и страховые компании были национализированы, кроме
иностранных.
Национализация промышленности в основном проводилась в 1975 и 1976 гг.
Из-за передряг, внутрипортугальского и международного бойкота
рентабельность предприятий была нулевой. Развитие шло медленно или вовсе
останавливалось. Декрет 5 марта 1977 г. снизил долю национализированных
предприятий с 75 до 40% и стимулировал развитие частного
предпринимательства.
Промышленность Португалии пострадала от энергетического кризиса 70-х гг.
Большие танкеры были отправлены на слом. Очистные сооружения для танкеров
остановились. Единственно, что спасло промышленность Португалии от краха
— низкая заплата рабочих. Но в 1982 г. разница в зарплате в Португалии и
в Западной Европе исчезла. Иностранные инвесторы с тех пор привлекались
регулярной девальвацией эскудо.
В 1982 г. конституция 1976 г. была изменена. Национализация более не
считалась окончательной. Вновь появились частные банки. Были отмечены
потоки частного капитала в цементную промышленность и производство
удобрений.
Промышленность Португалии существовала долгое время в условиях
государственного протекционизма. Политика ЕС, направленная на свободный
обмен, заставила правительство изменить эту традицию. Интеграция в ЕС
открыла новый трудный этап в силу жесткой конкуренции [7, 154—156]. В
этот период самым прибыльным сектором экономики стал туризм, 40%
иностранных туристов прибывали из Испании, многие приезжали из Англии,
Франции, Германии.
Экономическое развитие Португалии после 1974 г. было очень
противоречивым, как следует из изложенного выше. Тот же вывод следует и
из статистических данных. Валовой внутренний продукт Португалии в 1975 г.
составлял 342 млрд эскудо, а в 1980 г. — 1 трлн эскудо. Но дефицит
внешнеторгового баланса оценивался в 1975 г. 48 млрд эскудо, а в 1983 г.
— 391 млрд эскудо. Внешний долг Португалии в 1975 г. был 80 млрд эскудо,
а в 1981 г. — 620 млрд эскудо. В 1981 г. экспорт составил 254 млрд
эскудо, а импорт — 599,7 млрд эскудо. Продолжалось бегство капиталов в
иностранные банки: в 1982 г. на счетах португальских капиталистов в
зарубежных банках находилось 600 млрд эскудо, т. е. сумма, равная
половине ВНП в том же году [13, 72—90].
Наконец, о коррупции. Ее уровень всегда был в Португалии высоким, на что
неоднократно указывалось выше. Не улучшилось положение и в конце ХХ в. В
путеводителе по Португалии, изданном германским издательством «Полиглот-
Верлаг д-р Болт КГ» в 1995 г. и переведенном на русский язык, говорится:
«Страна управляется централизованно из Лиссабона. При этом дурной славой
пользуется раздутый и неэффективный бюрократический аппарат — настоящий
тормоз на пути модернизации. Здесь трудно чего-либо добиться, используя
нормальное законодательство, зато взятка открывает любые двери» [14, 12].
Вдумайтесь, в маленькой брошюре, содержащей множество фотографий, карт,
таблиц и только самые необходимые сведения, нашлось место именно для этой
информации. Значит, она действительно очень важна для посетителей
Португалии.
Заключение
Сопоставляя условия формирования и сущности нидерландской и португальской
культур, можно сделать предварительные выводы, которые необходимо будет
дополнить и уточнить по мере накопления информации о культурах других
народов.
Для нидерландской культуры, как и для североморской в целом, характерна
индивидуальная предприимчивость, недоверие власти одному лицу (герцогу,
королю и т. п.), избираемость руководства общественными организациями на
строго определенные и сравнительно короткие сроки, сменяемость,
отчетность и ответственность этого руководства. Тут нет места кумовству
или патернализму, обычных для Португалии и России. Португальской же
культуре долгое время было присуще не просто послушание монарху, а
потребность в нем. В республиканские времена место монарха надолго занял
диктатор, полномочия которого каждые четыре года подтверждались
избирателями на чисто символических парламентских выборах, а каждые семь
лет — на президентских. Особенно отчетливо эти различия двух культур
проявились в представлениях о корпоративности в Нидерландах и Португалии.
Вследствие избираемости, сменяемости и подконтрольности властей, а
главное, индивидуальной предприимчивости, в североморской культуре
коррупция была лишена почвы, каковой являлась для Португалии несменяемая
и безответственная власть в сочетании с народной традицией предпочтения
несменяемой власти.
На примере Португалии отчетливо видно, что по мере изменения деятельности
народа вследствие индустриализации страны, роста образованности и т. п.
меняется и сознание португальцев, а с ним и его культура. Однако этот
процесс идет очень медленно, и негативные особенности португальской
культуры приводят в настоящее время к бегству португальских капиталов
(наподобие утечки португальских сокровищ в прошлые века) за границу.
Бегство от житейских тягот, порожденных многовековыми обычаями
организации человеческого общежития, выражается в эмиграции португальцев.
Эмиграция в Португалии существовала веками и не прекращается до сих пор.
В Бразилии португальские эмигранты сталкиваются с относительно привычными
нормами, но в странах североморской культуры, например, в Канаде, они
попадают в тяжелые условия ломки их культуры. Только в Торонто в 1973 г.
существовала община, включавшая в себя 75 тыс. португальских эмигрантов,
которая была «столь же Португалией, сколь и Канадой». Как этническая
группа, так и португальские эмигранты по отдельности «страдают от
маргинальности и невежества среды, в которой они жили и которая не
являлась ни португальской, ни канадской» [15, 18].
Португальская культура, начиная с XVI в., терпела поражения в
соревновании с североморской культурой (сначала нидерландской, а затем
английской), но настойчиво искала приемлемые для себя пути развития.
Например, еще в начале 50-х гг., вопреки предрассудкам Салазара, началось
плановое осуществление индустриализации (планы 1953—1988, 1959—1964,
1965—1967, 1968—1973). В начале 50 х гг. Гуннар Мюрдаль еще не приступал
к своему исследованию стран Южной Азии и не сделал свой вывод о
предпочтительности планирования в обществе, где нет культурной традиции
индивидуального предпринимательства или она мала (см. ч. I). Благодаря
планированию в начале 80-х гг. Португалия имела индустриальный сектор, на
который падало более трети производства страны.
Можно считать, что, планируя индустриализацию, Португалия последовала
примеру СССР, вышедшему сильным индустриальным государством из
сокрушительной Второй мировой войны. Но за этой догадкой скрывается куда
более глубокая истина: условия формирования португальской и великоросской
культур (именно великоросской), а также сами культуры двух народов
поразительно похожи друг на друга. Как португальская, так и великоросская
культуры сформировались на границе двух миров — христианского и
мусульманского. Оба народа веками копили силы для того, чтобы сбросить
чужеземное владычество (мавританское и монголо-татарское соответственно),
милитаризируя свое общество, подчиняя всю свою деятельность из поколения
в поколение военизированному укладу общественной жизни. У обоих народов
были отцы-освободители — Афонсу Энрикеш у португальцев и Иван Калита у
московитов. Оба народа прошли через полосы абсолютных монархий,
колонизаторских экспансий (что определялось военизированными культурами
двух народов), революций 1910 и 1917 гг., хаосов периодов 1910—1926 гг. и
февраля—октября 1917 г., диктаторских режимов 1926—1974 и 1917—1991 гг.
соответственно, революционных переворотов 1974 и 1991 гг. с последующим
развитием культур в сторону ценностей североморской культуры.
Общность португальской и русской культур проявляется даже в отдельных
характерных деталях. Например, обеим культурам присуще идея
миссионерства. В Португалии традиционный себастьянизм в ХХ в.
трансформировался в идею распространения в мире (прежде всего в Бразилии,
Анголе, Мозамбике и т. д.) высоких идеалов иберийской культуры
(лузотропикализм, идея Пятой империи), а в России мессианство сначала
выражалось в христианской идее «Москва — Третий Рим», а позже русская
культура взвалила на себя миссию распространения коммунизма во всем мире
ради счастья на земле, несмотря на лишения и перенапряжение сил народа.
Такого мессианства нет более ни в одной европейской стране.
В соответствии с задачами этой книги все общие черты процессов
формирования португальской и великоросской культур, равно как и основных
их особенностей, будут рассмотрены после изложения исторических условий
формирования русской культуры.
Литература
1. Варьяш О.И., Черных А.П. Португалия: дороги истории. М.: Наука,
1990.
2. Oliveira Marques A.H. History of Portugal. Vol. I. From Lusitania
to Empire. N.Y. and L.: Columbia University Press, 1972.
3. Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. М.: Наука, 1987.
4. Коста К. Обзор истории философии в Бразилии. М.: Изд-во иностр.
лит-ры, 1962.
5. Payne S.G. A History of Spain and Portugal. Madison: Univ. of
Wisconsin Press, 1973.
6. Помбу Р. История Бразилии. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1962.
7. Marcade J. Le Portugal an XX e Siecle. 1910—1985. P.: Presses
Universtaires de France, 1988.
8. Gallagher T. Portugal. A twentieth-century interpretation.
Manchester: Manchester Univ. Press, 1983.
9. Автономов А.С., Савин В.А. История государства и права стран
Пиринейского полуострова. М.: МГИМО, 1988.
10. Baklanoff E.N. The Economic Tansformation of Spain and Portugal.
N.Y.: Praeger Publ., 1978.
11. Saunders A.C. de C.M. Asocial history of black slaves and Freedmen
in Portugal 1441—1555. Cambridge etc: Cambridge Univ. Press, 1982.
12. Капланов Р.М. Португалия после второй мировой войны (1945—1974).
М.: Наука, 1992.
13. Писарец И.Г. Португалия: в поисках нового пути. М.: Международные
отношения, 1986.
14. Хайдрун Р. Португалия. Путеводитель. М.: Дубль В, 1996.
15. Nunes F. Problems and adjustments of the Portuguese immigran family
in Canada. Porto: Secretaria de estado das comunidades protuguesas.
Centre de estudos, 1986.
16. Decionário de História de Portugal. Dirigido por Joel Serrão.
Losboã: Iniciativas Editoriais, 1979. Em 6 tomos.
17. Хазанов А.М. Тайна Васко да Гамы // Новая и новейшая история. 1999.
№1.
ЧАСТЬ IV
АНГЛИЯ
Из всех составных частей Великобритании для наших целей наиболее важной
является Англия. Очень рано в Англии образовались два слоя культуры:
верхний — аристократический, феодальный, и нижний — народный,
англосаксонский, североморский. Противоборство двух культур, компромиссы
между ними и привели к своеобразному феномену английской культуры.
Глава 17. Начало
Территория Англии знала несколько волн колонизации. Сначала на остров
переселились кельты (начиная с 700 г. до н.э.) — гелы, бритты и белги,
смешавшиеся с местными жителями. С I в. н.э. начинается римская
колонизация, опиравшаяся на римских легионеров, размещавшихся в
крепостях.
В начале V в. римские колонисты покинули Британию из-за трудностей в
самом Риме. После их ухода и истребления романизованной части населения
англосаксами страна полностью сохранила кельтскую основу; романизация
оказалась поверхностной [1, 13].
От Римской империи на территории Англии остались только дороги. Их
строили для военных нужд; толщина насыпи римских дорог в отдельных местах
достигала двух метров. Через реки и овраги сооружались мосты. Такие
дороги были очень долговечны, и спустя века в их достоинствах можно было
легко убедиться. Достоверно известно, что и Х—XII вв. римские дороги,
сходившиеся в Лондоне, даже будучи в очень плохом состоянии, все же
использовались за отсутствием лучших. Город Нортгемптон в Х в. стал
торговым центром потому, что стоял у старой римской дороги Уотлинг [2,
24, 90].
17.1. Англосаксы
К тому, что было изложено о терпеновой культуре англосаксов в ч. 2, здесь
следует добавить сведения о культурных традициях их предшественников,
которые могли и должны были быть востребованы, хотя бы отчасти, после
переселения англосаксов с маршей в Британию и связанному с этим
изменением хозяйства с животноводческого на земледельческое.
Все германские племена вплоть до XI в. назывались обобщенно «народ»
(teutho). Это слово очень древнее; оно отражало общность германцев,
прежде всего языковую, и противопоставление своей культуры любой чужой.
Германские племена уже в начале новой эры оформились в племенные союзы,
которых было три — ингевоны, истевоны и гермионы. Людей союза племен
северо-запада Германии называли ингевонами, что в переводе означает
«прибрежные жители». Племена ингевонов были схожи по способу ведения
хозяйства, что определялось особенностями географической среды. По
свидетельству Тацита, кораблестроение, например, было развито у древних
фризов, шведов и саксов. Англосаксы осознавали море как неотъемлемую
часть своего существования. Море выделило ингевонов. Их повседневная
деятельность формировала сознание и культуру.
Выделению ингевонов способствовали особенности диалекта. Общегерманский
язык (важнейшая часть культуры) очень рано разделился на нижненемецкий и
верхненемецкий диалекты, причем ингевоны были носителями первого и
говорили на фризском наречии. Из всех ингевонов — англов, саксов, фризов,
ютов, денов, варинов и т. д. — только первые четыре племени переселились
на Британские острова [3, 72—82].
У германских племен, как и у многих других древних народов, основным
средством производства, а значит, и условием существования была земля.
Германские племена использовали подсечно-огневую и переложную (залежная
система земледелия с сокращенным сроком залежи, т. е. пара) систему
земледелия, что вызывало подвижность населения и требовало больших
территорий. По этой причине столкновения племен в борьбе за землю были
обычными явлениями. Вражда разгоралась даже не из-за земли, а из-за леса,
так как после выжигания его образовывался пепел — единственное в то время
удобрение, обеспечивавшее высокую урожайность земли. С разрушением родо-
племенных отношений и развитием частной собственности лес по традиции
оставался в пользовании всех членов племени, а пашня переходила в частную
собственность — настолько велико было значение леса. У пашни размещалось
и стойбище племени, а лес располагался по периферии владений, поэтому он
стал ассоциироваться с понятием «граница», которое играло важную роль в
этническом самосознании. Граница отражала всю совокупность этнических
противопоставлений (свои-чужие): она отделяла одно племя от другого и
объединяло всех членов одного племени. У континентальных германцев
существовало особое понятие границы — «марка». Оно означало пограничные
территории, жители которых выполняли роль стражей всех внутренних
территорий, это название было перенесено и на общину. И после переселения
на Британские острова англосаксы сохранили двузначные понятия о марке —
об общине и о границах между отдельными областями англосаксонских
королевств. Но у ингевонов было еще одно понятие границы — «конец земли»,
означавшее линию, совпадавшую с берегом моря. Эти этнические термины
отражают суть мировоззрения ингевонов, их культуру [3, 113—121].
Враждовавшие между собой кельтские вожди племен, живших на Британских
островах, по традиции, оставшейся с римских времен, приглашали на службу
дружины англов, саксов, ютов с континента, но не всегда платили им.
Дружинники требовали платы, грозили разорением и осуществляли свои
угрозы. Такие дружины, оставшиеся на зимовку в Британии, и были первыми
завоевателями.
Колонизация британских островов англосаксами началась в V в. с Кента. Она
была жестокой и сопровождалась истреблением значительной часть кельтского
населения. К 600 г. завоевание острова англосаксонскими дружинами было
закончено [1, 15—17], и на нем образовались семь мелких королевств — по
три саксов и англов и одно ютов (Кент). В те времена англосаксы не были
единым народом и названия королевств происходили из названий племен,
например, Кент (Caent). Законы издавались для каждого отдельного
королевства, потому что племена строили свои внутренние взаимоотношения
на кровородственных связях [3, 179] или, по крайней мере, на традиции
таких связей. У этих королевств было много общего, причем такого, что
повлияло на развитие английского общества как единого целого.
Земля принадлежала марке. Надел свободного общинника (керла) был равен
одной гайде (50 акров), но это было не единое поле. В силу различий
плодородия, увлажненности, удаленности от жилья и т. д. разные части
земли племени имели разную ценность, и каждая такая часть (кон) делилась
между всеми членами племени. В целях поддержания плодородия
использовалась двупольная (пашня и пар) система земледелия, а иногда
трехпольная (озимые, яровые и пар), поэтому каждый кон делился на две или
три части, и в каждой из них керл получал полосу. Полосой земля
называлась потому, что керлы пахали ее тяжелым плугом с упряжкой из одной
или более пар волов, и при развороте нельзя было залезать на участок
соседа или терять необработанный клочок своей земли. Земля периодически
перераспределялась по жребию среди общинников, считавших себя
произошедшими от общего предка. Позднее клан уступил место договорной
артели, имевшей свой устав, свои собрания и избиравшей своих должностных
лиц [4, 35] в соответствии с традициями североморской культуры. Община
имела также луга, пастбища, воды и леса, но в совместном пользовании.
Такие условия главной деятельности человека — производственной — начиная
с VI в., формировали культуру англосаксов. Возникшая при этом культурная
традиция позднее, в период феодального землевладения, была перенесена на
феодальные наделы, и в итоге рыцари XII в. получали свои 2 гайды земли в
виде нескольких участков, отстоящих друг от друга на сотни миль.
В VI—VIII вв. распределение земли в марке было уравнительным, и только в
конце периода этот принцип стал нарушаться. Общинный характер земледелия
выражался в те времена в системе открытых полей, согласно которой на всех
полосах одного поля, принадлежавших разным членам марки, сеялась одна и
та же культура и в одни и те же сроки (принудительный севооборот), а
после жатвы все поля становились общинным выгоном для скота [1, 21].
Чересполосица, принудительный севооборот и общинный выпас скота по стерне
— это те условия, в которых протекала деятельность людей и складывались
их отношения. Судя по сведениям о той эпохе, плотность населения на
территории, занятой англосаксами, была оптимальной, и лишней земли не
было, поэтому в случае конфликта не было возможности бросить общину и
поселиться на новой ничейной земле. Конфликты нужно было научиться
разрешать на месте.
Дела марки решались на сельском сходе. Староста был главой схода.
Несколько марок объединялись в сотни, и ее дела решались на народном
собрании сотни, на котором главенствующую роль играли (по крайней мере,
начиная с VIX в.) 12 старших тенов — наиболее уважаемых и зажиточных
членов сотни. Несколько сотен образовывали графство, дела которого
решались на народном собрании графства — фолькмоте, причем издревле особо
важной функцией последнего была судебная, т. е. суд в англосаксонском
обществе вырастал из народной традиции. Несколько графств объединялись в
королевство [1, 22].
В VI в. положение короля немногим отличалось от положения эрла — крупного
землевладельца; король и эрлы составляли вершину общественной пирамиды, у
подножия которой находились леты и уили.
После вторжения англосаксов в Британию пришельцы строили взаимоотношения
с покоренным населением на основе обычного права. Поэтому включить в свой
состав покоренное население или сделать всех покоренных рабами англосаксы
в силу родовых представлений не могли. Но покоренное население должно
было стать слоем общества с малыми правами на пользование своей бывшей
землей. Так в Кенте появились леты, а в Уэссексе — уили, причем
упоминание о рабах в кентских и уэссекских законах отдельно от летов и
уилей означает, что последние рабами не были. Более того, градация
уэссекских уилей на три категории по величине земельного надела (или его
отсутствия) и величине вергельда указывает на их многочисленность. В
отличие от свободных англосаксов, коренное население должно было платить
за пользование землей, в чем и выражался их более низкий статус [3, 136].
Христианство в Британии появилось до англосаксонской колонизации, причем
в тот период сложились две ветви христианства: британская, тесно
связанная с Римом, и ирландская, в значительной мере независимая от Рима.
Последняя распространила свое влияние на север Англии, первая — на юго-
восток и восток страны. Ирландские монахи были группами аскетов, не
имевших земли, так как земля была собственностью рода. Приходов в
Ирландии не было. Епископы были странствующими проповедниками, их влияние
основывалось на личном моральном авторитете. Наоборот, миссионеры
британской ветви всегда признавали римское право, имели развитую иерархию
и систему приходов, знали феодальные отношения [1, 19].
Папа Григорий I направил в Британию в 597 г. миссию св. Августина с
братьями монастыря св. Андрея, которая добилась успехов в христианизации
сначала Кента, затем королевств юга и востока Англии, и наконец, в 664 г.
ирландские и римские миссионеры собрались на синоде в Уитби, начиная с
которого римская церковь заняла в Британии твердые позиции [1, 19—20].
Католическая церковь строго следила за королями англосаксов и некоторых
из них низложила, пусть и не своими руками [4, 39].
Но и господство одной церкви на территории всех англосаксонских
королевств не остановило ожесточенных междоусобных войн, которые вели
друг с другом англосаксонские короли в VII—VIII вв. Более того, внутри
королевств не утихали междуусобицы. Для войн нужны были дружины, которые
можно было собрать, лишь пожаловав дружинникам землю. Короли в VIII в.
стали изымать землю, принадлежавшую марке, и раздавать дружинникам,
причем дружинники получали судебные и финансовые права над населением
бокленда — так называлась пожалованная земля. С населения и владельцев
бокленда король требовал исполнения трех повинностей: военной, ремонта
дорог и мостов и службы по содержанию оборонных сооружений [1, 22].
Первая и третья повинности были известны многим народам, в том числе и на
Руси, но дороги и мосты — особая британская повинность, на возникновение
которой не могло не отразиться существование древних римских дорог,
построенных специально для военных целей.
С 830-х гг. на Британские острова начали совершать набеги скандинавы —
датчане и норвежцы. Эти разбойники-язычники искали добычу, уничтожая
жилища, людей, особенно христианское духовенство, ведь храмы и монастыри
начинали собирать сокровища. В 842 г. скандинавы сожгли Лондон, оставив
только те дома, которые смогли откупиться. Успехи скандинавов были
обусловлены не только усобицами между англосаксонскими королевствами и
внутренними неурядицами, но и лучшими вооружением, военной организацией и
превосходством на море.
К 871 г. скандинавы завоевали всю Англию, кроме самого южного королевства
Уэссекса. Король Альфред Великий (871—900) откупился от них в том году,
но в 876 г. все повторилось вновь, и хотя скандинавы взяли выкуп, они в
878 г. оккупировали Уэссекс и Альфред Великий вынужден был скрываться в
сомерсетских болотах.
Англосаксы не могли поступать так, как славяне той поры, которые сначала,
убегая от других племен, отступили от Карпат к Днепру, а позже под
давлением половцев — в междуречье Оки и Волги. Вокруг Англии был океан, и
надо было, напрягая силы, волю, ум, искать путь к спасению.
Спустя год Альфреду Великому удалось нанести поражение скандинавам и
заключить с ними Уэдморский мирный договор, по которому Альфред
восстанавливал свою власть в Уэссексе, а скандинавы принимали
христианство. Однако положение его было критическим. Успех в войне со
скандинавами, длившейся с перерывами полстолетия, был неустойчив.
Очередной натиск скандинавов мог оказаться последним.
К тому времени скандинавы, в частности, датчане, будучи этнически
родственными англосаксам, уже жили на севере и востоке Англии в составе
одних и тех же общин. Эта область с тех пор и надолго стала называться
областью датского права. Там долго сохранялись общинные порядки и личная
свобода крестьян, феодализация шла медленно. Это только осложняло борьбу
с датчанами, и надо было находить совершенно новые решения в ходе этой
борьбы.
Во-первых, сбор денег для выкупа датчанам стал почти регулярным. Поэтому
первый налог в Европе и получил название «датские деньги». Позже он вошел
в обычай, и появились другие налоги, что способствовало упрочению
государства.
Во-вторых, нужно было найти противоядие внутренним раздорам. Альфред
Великий составил сборник законов «Правда», в который были включены
наиболее подходившие к условиям IX в. законы из более ранних судебников
Ины Уэссекского, Оффы Мерсийского, Этельберта Кентского, т. е. трех из
семи англосакских королевств. Эти законы были переработаны и объединены,
причем были введены система залогов при заключении различных договоров,
устранившая причины многих конфликтов, неприкосновенность королевской
особы, означавшая усиление власти короля, охрана авторитета лордов.
«Правда» Альфреда совместно с практикой судов сотен и графств укрепила
особый вид деятельности англосаксов — решение конфликтов в судах вместо
усобиц.
В-третьих, Альфред Великий создал пояс фортификационных сооружений вдоль
границ Уэссекса и реорганизовал армию, ядром которой стало
профессиональное войско. Но главным было материальное обеспечение этих
мероприятий. Каждому форту было приписано необходимое количество гайд
земли с крестьянами, а население каждых пяти гайд остальной пахотной
земли королевства вооружало и содержало одного тяжеловооруженного тена и
поставляло нескольких пеших воинов. Все это привело к ускорению процесса
феодализации и разложению родоплеменных отношений. Это способствовало
формированию новой этнической общности, для которой значение племенной
общности уменьшалось, а региональной увеличивалось [1, 29—30]. Однако
вплоть до XI в. англосаксы не были еще единой этнической общностью и
осознавали свое родство исходя в основном из нравов и обычаев
родоплеменной эпохи. В каждой местности, каждом королевстве жили по
законам, присущим населению именно этих мест [3, 185].
В-четвертых, Альфред Великий учился сам и учил других, как только
удавалось получать передышки в войне с датчанами. В безграмотной стране
судопроизводство по «Правде» Альфреда Великого было бы невозможно, а к
тому моменту в Уэссексе не осталось ни одного грамотного священника,
датчане перебили их всех. Латинской грамоте Альфред Великий выучился на
сороковом году жизни. Он восстанавил монастыри и создал при них школы,
учителя для них приглашались с континента. Им была начата энергичная
работа по переводу книг с латинского на англосаксонский язык, в которой
он сам принимал активное участие.
Весь Х в. и начало XI в. Англия провела в усобных войнах, отражениях
вторжений скандинавов, враждебных стычках знати и короля, а также знати
между собой. Но время обнажило тенденцию к формированию объединенного
государства: с 954 г. благодаря усилиям Уэссекса область датского права
вошла в состав королевства, а в период правления короля Эдгара (959—975)
произошло окончательное подчинение этой области, жители которой сохранили
местные права и обычаи, а знать получила высшие посты в объединенном
королевстве. С тех пор страна стала называться Англией. Англосаксам
пришлось создавать администрацию, финансы и войско, исходя из своего
опыта и здравого смысла. Начиная с Х в. Англия делилась на графства,
каждое из которых управлялось элдорменом, военным вождем и шерифом, т. е.
чиновником, собиравшим королевские налоги — датские деньги и щитовые
деньги, шедшие на оплату наемного войска [4, 38]. Повинности населения
оставались прежними, но феодализация страны заметно продвинулась по
сравнению с VIII в., и преобладающая часть крестьян была подчинена лорду,
получавшему владение (манор) в держание от короля. В маноре уже отчетливо
выделялись господская запашка и угодья на фоне крестьянских держаний. Но
образование крепостного крестьянства еще не было завершено. Причиной
медленных темпов феодализации являлось упорное сопротивление объединенных
в общины крестьян. Эти общины были основой фирда — военного ополчения, и
неутихавшие войны и раздоры держали общины в состоянии постоянной
мобилизационной готовности. Подчинить такие общины лордам было не по
силам, ведь в любой момент могла понадобиться их помощь.
Сопротивление крестьян закрепощению, существование ополчения, а не
военных дружин феодалов — все это традиции североморской культуры.
Англосаксы в V—Х вв. и позже поддерживали очень тесные контакты с
континентальными фризами, что неизбежно способствовало сохранению
культурных традиций [5, 23].
В этих конкретных условиях наиважнейшим инструментом феодализации стал
суд, имевший древние народные традиции и «Правду» Альфреда Великого, в
которой утверждалась особая роль короля и лордов.
Издревле в Англии право юрисдикции на иммунитетной территории (сотни,
графства) называлось правом соки. Имевший право соки мог творить суд и
взимать судебные штрафы. В Х в. манор, как особая феодальная территория,
получил право соки, а держатель манора, лорд, получал контроль над
местным судебным собранием, которое состояло из двенадцати старших тенов,
входивших в число крупных держателей частей манора (вассалов лорда).
Судебный иммунитет лордов стал средством не только внеэкономического
принуждения литов и уэлей, но и закрепощения свободных земледержателей
[1, 34]. Итак, общественно-политические условия в Англии Х в. привели не
просто к сохранению, но и к расширению и углублению судебной традиции.
Однако мелкие феодалы, вассалы лорда, не имевшие своей судебной курии и
постоянно подвергавшиеся опасности попасть под суд лорда, нашли достойный
ответ. Выше упоминалось о существовании собраний сотен и графств. На
основе этой традиции мелкие феодалы и подчинили себе органы местного
самоуправления и надолго обеспечили их существование.
Таким образом, в английском обществе Х — начала XI вв. противостояли три
силы: крестьянский фирд, манориальный суд и органы местного
самоуправления. Они обеспечивали тот уровень согласия в обществе, который
позволял сохранить жизнь и независимость в условиях существования на краю
земли под натиском заморских врагов и разъедавших общество междоусобиц.
Однако судьба Уэссекса, объединившего Англию, связана еще с одним
нововведением, которое по достоинству можно оценить только в
сопоставлении с обычной феодальной практикой. Согласно последней, король
опирался на элдорменов, те — на своих вассалов, а те и другие — на
крестьян. В Х в. в Англии был высок удельный вес мелких и средних
земледержателей, т. е. мелких феодалов, смыкавшихся с зажиточным
свободным крестьянством. Королевская власть Уэссекса опиралась именно на
эту группу мелких и средних держателей земли. Тем самым был найден
механизм сдерживания феодального сепаратизма, который использовался всеми
королями Англии и в последующие века. В таких исторических условиях
складывалась деятельность англосаксов, требовавшая от них
осмотрительности, решительности, настойчивости, отваги и других качеств,
характерных для терпеновой культуры, принесенной с маршей континента. Так
преломлялись особенности терпеновой культуры в условиях практической
деятельности земледельческой общины.
С конца Х в. вновь возросла угроза нового скандинавского вторжения в
Англию. Желая обеспечить нейтралитет соседки Англии на южном берегу Ла-
Манша Нормандии, король Англии Этельред (979—1016) женился в 1002 г. на
дочери нормандского герцога Эмме. Этот факт создал формальные предпосылки
для последовавшего в 1066 г. нормандского завоевания Англии. А в начале
XI в. скандинавы вторглись в Англию, и после жестокой войны, длившейся 15
лет, королем Англии стал датский король Канут (1017—1040), взявший в жены
Эмму, вдову короля Этельреда. Сыновья Эммы от короля Этельреда Эдуард и
Альфред остались в Нормандии (что важно для последующего развития
событий).
Однако воцарение Канута не внесло перемен в жизнь Англии. Канут распустил
датское войско, различий между англосаксами и датчанами не делал,
покровительствовал монастырям и церкви, обновил законодательство, создав
«Законы Канута», которые объединили англосаксонские законы с датскими. В
целом направление развития английского общества не изменилось [1, 35—37].
После смерти Канута и семи лет распрей королем Англии стал Эдуард (1042—
1066), воспитанный на родине его матери — в Нормандии. Эдуард, прозванный
Исповедником за свое благочестие, был совершенно беспомощным, и с ним в
Англию хлынул поток нормандских придворных, советников и пр.
Англосаксонский двор стал копией нормандского. Нормандцы назначались даже
на высшие церковные должности. Герцога нормандского Вильгельма английский
двор встречал как господина и повелителя. Начиная с правления Эдуарда
Исповедника и до вторжения Вильгельма, многие события в политической
жизни Англии кажутся странными, но становятся вполне понятными, если
допустить возможность планомерной работы Вильгельма, готовившего загодя
покорение Англии [4, 50].
Засилие нормандцев привело к бунту, и в 1052 г. все они бежали на
континент. Но после смерти Эдуарда Исповедника Вильгельм явился в Англию,
претендуя на английский престол.
17.2. Нормандия
Нормандское герцогство образовалось в 911 г. после того, как викинги под
предводительством Роллона захватили территорию в устье Сены. Это не было
миграцией народов, подобно переселению англосаксов с материка на
Британские острова. Роллон завоевал землю для себя и распределил ее между
своими соратниками. Викинги стали называться нормандцами, приняли
христианство, а Роллон принес оммаж французскому королю Карлу
Простоватому, став его вассалом. Через 2—3 поколения викинги освоили
французские язык и обычаи, забыв свои.
В начале XI в. герцог Нормандии оставался вассалом французского короля,
но королевская власть во Франции была чрезвычайно слабой. Король был
хозяином только внутри королевского домена, не самого большого среди
графств и герцогств Франции. Налогов короли не собирали, законов, общих
для всего королевства, не было. Судебная курия короля была совершенно
беспомощна в отношении таких своих могучих вассалов, как граф Анжуйский
или граф Шартрский. В XI и даже в XII вв. королевство Франции
представляло собой лишь совокупность независимых княжеств, окружавших
королевский домен. Единственно, что сдерживало полную анархию феодалов —
это церковь, которая внушала божественность королевской власти. Да и как
было не внушать, если короли Франции произносили во время коронаций
присяги, в которых только и говорилось, что об обязательствах по
отношению к церкви [4, 19—30].
В связи с этим отмечается, что еще в 1060 г. герцог Вильгельм принес
молодому королю Франции Филиппу I на франко-нормандской границе оммаж
мира, а не вассальный оммаж, и с того времени в документах король Франции
не рассматривался как сюзерен Нормандии. Мощь Нормандии превосходила мощь
домена короля Франции и мощь любого его вассала. Исстари герцог Нормандии
имел право устанавливать мир и справедливость; воинская служба вассалов
соблюдалась много строже, чем где-либо в Франции. Нормандия, в отличие от
других частей Франции того времени, имела точные границы и твердые
обычаи, была политически едина и независима в феодальной Европе. Тем не
менее, став королем Англии, Вильгельм не стал королем Нормандии, несмотря
на то, что его власть в Нормандии была практически королевской [6, 18—
21].
Контраст Франции с Англией был огромным. И в этих условиях герцог
Нормандии Вильгельм поставил себе цель стать королем Англии. Начало
правления Вильгельма в Нормандии было нелегким.
Жители таких частей Нормандии, как Бессен и Конантен, с трудом
подчинялись господству герцога. Самого Вильгельма, известного в истории
Франции как Незаконнорожденный, а в истории Англии — как Завоеватель,
чуть было ни изгнали, и только с помощью короля Франции он одолел своих
противников. Однако уже к середине XI в. правление герцога окрепло.
В Нормандии раньше, чем где-либо во Франции, упрочилась и развилась
феодальная система: аллоды (наследственное владение землей одной семьей)
исчезли, лены стали наследственными, инфеодация распространилась даже на
доходы с церковных имуществ, лены были сопряжены с точно установленной
военной повинностью, повинностью уплаты денежной субсидии и рельефа
(пошлины при переходе лена новому владельцу), а в случае
несовершеннолетия владельца вводилась суровая опека. Герцог мог запретить
возводить замки и укрепления, а те, которые были построены в период
несовершеннолетия Вильгельма Незаконнорожденного, были им разрушены
позже. Субинфеодация была обычным явлением, и сам герцог учитывал ее при
определении военной службы: каждому барону устанавливалось число
вассалов, которые должны были его сопровождать в сражении, оно равнялось
числу, кратному пяти. Бароны имели право высшего суда. Однако мифом
явились сведения о том, что Вильгельм запретил подвассалов и сделал всех
подвластными себе. Это он сделал позже в Англии.
Вильгельм в Нормандии заставил выполнять свои указы. Он создал
эффективную администрацию в центре и на местах, стал господином
духовенства, практически самостоятельно назначал епископов и аббатов, но
оберегал богатства монастырей и соборов; вмешивался в деятельность
церковной курии, если приговор казался ему недостаточно обоснованным,
причем компетенцию церковного суда устанавливала курия герцога.
Одновременно он искал и находил в среде духовенства образованных
советников, содействовал деятельности Гильдебранда, будущего папы
Григория VII, что обеспечило ему поддержку пап.
Герцог Нормандии имел исключительное право чеканки монет. У него были
превосходные стрелки из лука и конница, лучшая в Европе. Нигде во Франции
не было более храбрых и беспокойных воинов. В течение 40 лет,
предшествовавших завоеванию Англии, небольшие отряды разбили войска Папы
в 1053 г. Однако их предводитель Роберт Хитрый принес оммаж Николаю II,
объявив себя герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии в 1059 г. Имея таких
соседей, Папа Римский освятил знамя Вильгельма Завоевателя, с которым тот
высадился в Англии.
Нормандцы сумели создать на юге Италии и в Сицилии в середине XII в.
самое сильное и богатое государство Европы. Всюду, куда приходили
нормандцы, они приносили свои навыки управления, опиравшиеся на силу. Они
не порывали тесных связей с французской Нормандией, обмениваясь опытом и
знаниями, аккумулируя свой опыт и традиции римских, византийских и
восточных государств [4, 46—48].
17.3. Завоевание Англии нормандцами
Не вдаваясь в дворцовые козни той эпохи и перипетии баталий (победа
англосаксов над норвежцами в битве под Йорком 25 сентября 1066 г. и их
поражение в сражении при Гастингсе 14 октября 1066 г.), можно
констатировать, что не завоевание Англии, а родство с Эдуардом
Исповедником было выдано за законное право престолонаследия. Законность
была шита белыми нитками, но коронация Вильгельма по полному обряду в
Вестминстере — это исторический факт. Вильгельм поклялся управлять
справедливо, принял англосаксонское право, организовал суды, назначил
шерифов, ввел практику письменных королевских указов, сохранил народное
ополчение (фирд) и государственные налоги (датские деньги, а также налог
на каждый монор для содержания королевского двора в течение 24 часов [7,
24]), серебряный пенс и традиции финансового управления, собрания графств
и сотен. Он обещал «соблюдать добрые законы Эдуарда» [4, 55—57]. Король
получал в казну поступления от вольностей городов, рынков, чеканки
монеты, судов и т. д.
В 1069 г. против Вильгельма восстали северные районы Англии. Положение
было столь серьезным, что Вильгельм сам возглавил карательную экспедицию.
В результате на всем пространстве между Йорком и Даремом не осталось ни
одного дома, ни одного живого человека. Йоркская долина превратилась в
пустыню, которую пришлось заново заселять уже в XII в. [1, 41]. Вильгельм
объявил всех англосаксов мятежниками, а все земли Англии — собственностью
короля.
Вильгельм после подавления восстания щедро наделил имениями своих
нормандских соратников, введя одновременно феодальную военную службу. Он
передал нормандским сеньорам территориальное управление, и все шерифы и
их бейлифы стали нормандцами. В порядке инфеодации вассалами главных
держателей (баронов) становились рыцари, и они тоже были нормандцами.
Управление английской церковью было передано нормандским прелатам, и
одновременно был создан церковный суд [4, 59].
В Британии к моменту завоевания в 1066 г. было много свободных
землевладельцев, и, кроме того, таких граждан, которые были обременены
малозначительными повинностями, но считались независимыми и в этом смысле
тоже свободными. Вильгельм ввел другой порядок. Все британцы, за
исключением бродяг, стали держателями: каждый из них непосредственно от
короля или от его вассала имел держание, но так как вся земля
принадлежала королю и он ее раздавал для держания, то и в итоге все
держали королевскую землю. Однако внутри этого формального порядка
возникла резкая граница между двумя группами населения. Ее провел король
преднамеренно, продвигая феодализацию Британии к нормандскому стандарту.
Земли Британии были розданы победителям — французам, а англосаксонские
землевладельцы стали на этих землях крепостными. Они продолжали
называться вилланами, что раньше означало «свободный селянин», но сейчас
смысл этого слова коренным образом изменился. То же самое произошло и со
сокменами (свободыми крестьянами, осужденными за недоимки и поэтому
обрабатывавшими барщину и несшими повинности). Таким образом, пролегла
граница между французами и англосаксами [4, 66].
В Англии с тех пор на много веков вперед общество оказалось расщепленным
на два слоя с разными культурами — аристократический феодальный слой
нормандцев, носителей французской, феодальной культуры, и народ с
англосаксонской североморской культурой. Борьба и взаимовлияние этих двух
культур в английском обществе, затухая, продолжались много веков подряд.
Этот переворот, в результате которого была введена нормандская
манориальная система землепользования вместо англосаксонской, разорил и
закабалил население Британии в угоду соратникам Вильгельма. Но
манориальная организация не уничтожила сельскую общину. Наоборот,
сопротивление завоевателям потребовало сплочения, которое привело
англосаксов к выработке отчетливого представления о своих интересах и о
способах их удовлетворения. Новая обстановка вызвала и новые виды
деятельности [4, 61].
Разбросанность маноров одного владельца по разным графствам возникла еще
до Вильгельма Завоевателя, и владения какого-либо низвергнутого
англосаксонского сеньора передавались королем новому французскому
владельцу. В этих условиях ни один барон не мог проявить сепаратизма. В
отличие от Франции XI в., Англия осталась политически единой [4, 63].
Вильгельм Завоеватель постоянно заботился о стабильности своей власти. В
1086 г. в Солсбери рыцари и крестьяне, французы и англосаксы принесли
присягу Вильгельму, поклявшись защищать его от кого бы то ни было. Те,
кто в Солсбери не был, принесли эту присягу в присутствии шерифов в
куриях графств. Этой присягой король поставил свою власть вне вассальной
иерархии. Присяга всех держателей королю в Солсбери повлекла за собой
важное следствие. Будучи социально и экономически неравной французам,
бóльшая часть англосаксов стала им равна перед законом. Эту часть
составляли крестьяне и горожане, на которых распространялось общее право
[4, 61].
Итог всех этих преобразований Вильгельма был таков. Среди главных
держателей, тех баронов, которые получили землю от Вильгельма, их было
около двухсот, было только два англосакса, а среди их вассалов (числом от
четырех до семи тысяч по разным источникам) англосаксов было лишь
полдюжины [8, 25; 5, 67]. Крестьянами были только англосаксы. Бывшая
англосаксонская аристократия была бедной и малочисленной [8, 67].
Не доверяя англосаксам, Вильгельм построил в главных городах графств
замки, снеся при этом жилые и торговые дома. Население городов после
завоевания Англии сократилось, и 20 лет спустя после коронации Вильгельма
Завоевателя многие дома в городах стояли пустыми. При сокращении
количества жителей Вильгельм обложил города столь высокими налогами, что
каждый житель платил столько, сколько целый город во времена Эдуарда
Исповедника. Для безопасности своего режима Вильгельм в крупных городах
создал отдельные колонии французов, которые, по-видимому, не платили за
жилье и присутствие которых встречало враждебное отношение англосаксов.
Французские колонии горожан имели свои суды, они освобождались от уплаты
податей, обязательных для англосаксов, в них действовали свои правила,
особенно право наследования [9, 172]. Королевский двор и бароны говорили
только по-французски, учитывались только французские обычаи.
В значительной мере все эти предосторожности Вильгельм Завоеватель
принимал потому, что сам он проживал в Англии далеко не постоянно. Его
главной заботой была Нормандия, где он продолжал быть герцогом и имел
могучих соседей. Но главное — у англосаксов еще были сильны родоплеменные
пережитки и вплоть до XII в. существовал обычай кровной мести [3, 94].
Можно себе представить, каково было отношение англосаксов к завоевателям
после кровавой бойни в Йоркшире. Оно запечатлено в народном эпосе о Робин
Гуде — легендарном разбойнике, борце против нормандцев-захватчиков,
атамане лесной вольницы, состоявшей из разоренных крестьян-йоменов, т. е.
англосаксов. Робин Гуд грабил только богачей, баронов, чиновников,
монахов, т. е. нормандцев. Он был верным защитником бедняков, т. е.
англосаксов. По преданию, Робин Гуд жил в XII—XIII вв., т. е. его
появление относится к тому времени, когда оборвалась нормандская
династия, началась баронская смута 1135—1153 гг. и в Англии развелось
множество «вольных лесных стрелков» (из лука), к которым и принадлежал
Робин Гуд. Нельзя при этом не учитывать, что первый свод поэтических
легенд о нем был напечатан только в 1495 г. и предание могло исказить
сроки. Важно одно: народ запечатлел в своей памяти ненависть к
поработителям.
В этих условиях английская церковь, даже возглавляемая нормандскими
прелатами, не могла долго игнорировать интересы англосаксонского
большинства, так как это привело бы ее к отрыву от массы прихожан,
породило бы духовный вакуум, который немедленно был бы заполнен, учитывая
соседство ирландской церкви. Архиепископ Кентерберийский вынужден был
отстаивать перед королем независимость примаса; будучи главой духовной
жизни страны и представителем Папы, опираясь на его авторитет, он
неизбежно вел английское духовенство к оппозиции светской власти. Реакцию
Вильгельма не пришлось долго ждать; он запретил английскому духовенству
без его разрешения повиноваться Папе и папским приказам.
Церковь новой Англии работала над слиянием победителей и побежденных, в
которых она вынуждена была видеть лишь христиан. Но будучи в оппозиции к
монархии (в противоположность Франции тех времен), церковь способствовала
такому формированию английской нации, при котором стержнем духовной жизни
нации является сопротивление злоупотреблениям королевской власти [4, 65—
67]. Не в меньшей мере к такому же результату привели постоянные, тесные
контакты англосаксов с фризами и голландцами.
Имеется уникальный документ, по которому можно составить точное
представление об английском обществе XI в. В 1085 г. Вильгельм
Завоеватель поручил своим чиновникам составить опись населения, земель,
имущества и т. д. для рационализации сбора датских денег. Группы
чиновников разъехались по графствам Англии и опрашивали присяжных в
каждом местечке о состоянии имущества не только на 1086, но и на 1066 г.,
поэтому получившаяся двухтомная книга документов позволяет видеть процесс
развития страны. Эта книга получила любопытное название — «Книга
страшного суда» (КСС).
Долгое время историки относились к КСС как к документу, содержащему
весьма приблизительные сведения (см., напр.: [8]). Однако два
австралийских специалиста, применив методы клиометрии, построив
экономические модели в соответствии с правилами экономикса и используя
математическую обработку данных КСС, обнаружили, что «данные КСС в высшей
степени надежны, они содержат меньше ошибок, чем современная
экономическая статистика или результаты переписей населения и имущества»
[7, 118]. Рассмотрим выводы, которые при этом были получены.
Главной экономической единицей в экономике Англии в эпоху КСС был манор,
который производил сельскохозяйственные продукты, главным образом, для
внутреннего потребления, но также и для обмена на предметы роскоши и
оружие. Как показала клиометрия, земледелие было в 2,59 раз более важным
занятием, чем пастбищное скотоводство. В 1086 г. производство зерна
доминировало в манориальном производстве [7, 11, 110]. Культивировались
пшеница, овес, ячмень, рожь. Вспомогательным производством было
скотоводство: овцы, коровы, свиньи и козы. Лошади держались только для
войск и развлечений, на доход маноров их количество никак не влияло [7,
119]. Луга были источником корма для скота, в том числе и тяглового
(быков). Однако анализ показал, что значимость пастбищного животноводства
за период 1066—1086 гг. возросла, т. е. сельское хозяйство было на пути к
диверсификации. Пастбищное животноводство поощрялось налоговой политикой
королевской администрации — луга облагались льготным налогом [7, 15, 114,
119].
Как и при англосаксонских королях, пахотные земли маноров были
организованы в большие открытые поля, и хотя крестьяне обрабатывали свои
наделы индивидуально, общая организация производства была корпоративной.
Тем не менее в этой корпоративной системе имелись возможности для
проявления частной инициативы и предприимчивости, например, на поприще
агрокультуры: в пашню вносились органические удобрения, известь, мергель,
торф. Велись исследования в области мелиорации, разведения скота и его
содержания и т. д. [7, 17]. По-видимому, весьма высоко ценилось умение
эффективно управлять производством: были отмечены два случая управления
монорами вилланами [8, 83], т. е. крепостными.
Крупными преуспевавшими предпринимателями стали монастыри. Аббатства, так
же как и все магнаты, подчинялись феодальным законам, в частности, все
земли аббатства переходили в собственность короля после смерти настоятеля
до назначения нового. Это заставило орден бенедиктинцев, чьи монастыри
были независимы друг от друга, пойти на закрепление определенных статей
дохода по конкретным назначениям, предписанных королем. Например, из
средств аббатств оплачивалась рыцарская служба. Для собственных
хозяйственных целей аббатства учредили своих оплачиваемых служащих. Главы
различных отделов аббатств были администраторами определенных владений,
за которые они полностью отвечали. Они были освобождены от церковной
службы и ездили по стране, присматривая за вверенной им собственностью.
Это стало обычной практикой к середине XII в. Способные люди проявляли
интерес к развитию ресурсов их земель, организуя хорошо оснащенные фермы,
экспериментируя с удобрениями (навоз и мергель). Они обнаружили, что
лучше покупать семена, чем сеять свои, следили за рынком и старались
продать свое зерно, когда цена на него была высокой. Цистерцианцы же
занимались производством шерсти. Бенедиктинцы и цистерцианцы в
определенном смысле стали важными экономическими агентами в XIII в. [10,
244—245].
Было обнаружено [7, 112], что объемы производства в 1086 г. мало влияли
на его эффективность, и при увеличении площади манора вдвое объем
производства возрастал лишь в 2,15 раза, поэтому стимула к расширению
маноров не было [7, 112]. Казалось бы, прибавка производимого продукта в
7,5% на единицу площади пашни весьма существенна, но это лишь означало,
что другие использовавшиеся средства повышения эффективности производства
намного больше увеличивали доходность маноров.
Клиометрическое исследование данных КСС выявило механизм влияния
манориального производства на развитие культуры общества. Главный
держатель получал от короля землю, крестьян, команды пахарей с волами и
плугами, скот и т. д. У лорда не было возможностей за короткое время
изменить объемы производства или соотношение данных ему ресурсов, так
как, несмотря на существование рынка, торговля капиталом и рабочей силой
почти отсутствовала. Было два пути. Во-первых, реализация долговременных
программ, которые были рискованными из-за эпидемий, наводнений, других
стихийных бедствий и набегов викингов. Во-вторых, ориентация на
краткосрочные программы: лорд или управляющий манором был вынужден, не
меняя используемых ресурсов, а следовательно, налогообложения,
организовывать производство технически и технологически так, чтобы
максимизировать объем производившейся продукции, т. е. добиваться
максимальной прибыли. Это порождало тягу к частной инициативе и
предпринимательству. Клиометрия показала, что параметр соответствия
экономической модели и данных КСС, касающихся соотношения между доходами
маноров и их ресурсами, оказался очень близким к пределу — 0,92, а это,
согласно принятой модели, означало, что лорды маноров не только старались
максимизировать доходы, но главное, достигали этого [7, 100, 119].
Удалось также показать, что датские деньги были налогом не на землю, как
предполагалось ранее, а на доход или на совокупные ресурсы манора. Было
обнаружено строгое соответствие между размером обложения датскими
деньгами и возможностями маноров платить этот налог. Используя
регрессионный анализ, авторы показали, что наблюдалось необычайно
сильное, положительное соотношение, как между налогообложением и
возможностями маноров, так и между годовыми доходами маноров и их
ресурсами [7, 72, 118, 119]. Эти факты свидетельствуют о том, что Англия
в те времена управлялась весьма высококвалифицированными
администраторами, которые умели создать наиболее выгодные условия для
сбора максимума налога при минимуме затрат: пропорциональность величины
налога возможностям манора снижала сопротивление лордов и затраты на
сборщиков налогов, а значит, приводила к максимуму денег в казне [7, 72,
74]. Таким образом, расчетливость всех — от фригольдера до короля — это
ежедневный вид деятельности населения Англии второй половины XI в.,
численность которого, согласно КСС, достигала 1,5—2 млн человек.
В 1086 г. свободные крестьяне и сокмены составляли 14% населения
(существенно меньше, чем в 1066 г.) исключительно на востоке и севере
Англии, в области действия датского права. 41% населения Англии были
вилланами, имевшими обычно 1 виргату земли (30 акров). Бордары составляли
30% населения, а коттары — 2%, бордары имели около 5 акров земли, а
коттары — чуть больше, чем садик при их коттедже. Рабы составляли 10%,
что было ниже их количества в 1066 г. [7, 16].
Города во времена КСС были небольшими. Лондон (по оценкам, 10—12 тыс.
жителей) не был включен в КСС, но один из важнейших городов Йорк
насчитывал 8 тыс. человек, Норвич, Линкольн и Винчестер (последний тоже
не вошел в КСС) — более 6 тыс. каждый, Оксфорд и Тетфорд — по 5 тыс. Было
11 городов по 2 тыс. жителей с лишним, а более 1 тыс. жителей
насчитывалось в 13 городах. Кроме того, 80 малых городов тоже записаны в
КСС. В тридцать одном из самых крупных городов Англии жило не менее 5%
населения страны. КСС описывает города скупо, лишь настолько, насколько
они были связаны с манорами. Не упоминаются ни торговые, ни ремесленные
предприятия даже в крупных городах. За некоторыми городами были
зарегистрированы пахотные земли, плуги, вилланы и бордары, но ни одного
ремесленника с мастерскими. Города еще не расценивались как важные места
торговли и ремесла.
Города начинались с укреплений, воздвигнутых еще королем Альфредом
Великим и его преемниками. Но преобразовывались только те укрепления,
которые стали рыночными местами, т. е. не всякая защита стенами, рвами и
земляными валами приводила к формированию городов, нужны были еще и
экономические предпосылки. Однако была еще одна причина, почему торговые
центры были в городах, а не в деревнях: в деревнях торговля неизбежно
попала бы под гнет феодала, а в городах этого можно было избежать. Города
были вне феодальной юрисдикции. Купцы создавали систему местного
самоуправления, законы и уставы, дававшие им возможность избегать
феодальной зависимости [7, 18—20].
Свободы городов, которые перечислялись в хартиях, дарованных королем или
крупными лордами, включали в себя право собственности, автономии в сборе
налогов и отсутствие налога на торговлю. Деревни же были частными, а не
общественными институтами и управлялись местными лордами.
КСС подтверждает важность торговли для городов, некоторые из которых были
портами.
Конечно, города имели тесные связи с окружавшими их манорами. Чисто
городская собственность принадлежала лордам ближайших маноров. Это было
им нужно для получения права торговли.
Хотя любой манор того времени был самодостаточен и сам себя обеспечивал
питанием, одеждой, жильем и т. п., он имел одновременно экономические
связи с другими манорами, прямые или через городские рынки, а также с
купцами других стран. Этими связями пренебрегать нельзя.
Торговля затруднялась плохими дорогами и примитивностью транспорта, и для
того, чтобы способствовать ее развитию, Вильгельм Завоеватель учредил
надзор за главными дорогами страны.
Согласно КСС, во внутренней торговле преобладали такие товары, как
текстиль, металлы (железо и свинец), соль, лошади и сельскохозяйственные
продукты (молочные продукты и, возможно, зерно).
Экономика Англии времен КСС не была изолирована от Европейского
континента. Фризские и скандинавские купцы к моменту завоевания Англии
нормандцами связывали ее со всеми частями континента. Лондон, Саутэмптон,
Дувр, Халл и Ипсвич были быстро заселены купцами еще в Х и XI вв. Так как
король взимал пошлину за вход кораблей в эти порты, то он был
заинтересован в расширении иностранной торговли.
Англия экспортировала в середине XI в. изящные ремесленные изделия из
металла, особенно из серебра, вышивку, тонкий текстиль, рукописи, а также
зерно, сыр, сливочное и растительное масло, мед и соль, а импортировала
предметы роскоши, лес, меха, шкуры, рыбу [7, 20—23].
По завещанию Вильгельма Завоевателя Англия досталась его среднему сыну
Вильгельму Рыжему, а Нормандия — старшему сыну Роберту. Обе личности были
ничтожными. Нормандская (она же английская) знать сразу стала плести
интриги против одного или другого. Это продолжалось до тех пор, пока
Роберт не отправился в Первый крестовый поход, заложив Нормандию
Вильгельму за 10 тыс. марок серебром. Король Вильгельм Рыжий не только
притеснял крестьян жестокими лесными законами, но и грабил церковь.
Тринадцать лет спустя после коронации неизвестная стрела поразила его на
охоте. Его спешно, за сутки, похоронили, причем многие церкви
отказывались звонить по убитому королю. Следствия назначено не было.
Поскольку у Вильгельма Рыжего наследников не было, короновался младший
сын Вильгельма Завоевателя Генрих I, который присутствовал на охоте. Он
тут же отправился в Винчестер, захватил казну и через два дня стал
королем, не дожидаясь брата Роберта, которого позже засадил в тюрьму на
28 лет. Те, кто организовывал этот переворот, знали, что делали. Слияние
англосаксонских и французских этнических элементов шло медленно, и о
каком-то завершении этого процесса можно говорить лишь к началу XIII в.
Английская церковь продолжала свои попытки смягчить тяжелую учесть
англосаксов ради мира в стране. Правление Вильгельма Рыжего вело к
кровавым бунтам.
В начале периода правления Вильгельма Рыжего произошли события, на первый
взгляд мелкие, но имевшие важные последствия в начале XIII в. Роберт,
оспаривая завещание отца, трижды обращался к королю Франции за помощью
для борьбы с братом, принося королю Франции вассальный оммаж. Так
Нормандия потеряла свою былую независимость [6, 27].
Каким бы ни был Вильгельм Завоеватель тираном, он избирал безупречных
епископов, имея такого советника, как будущий папа Григорий VII. Именно
папа Григорий VII начал борьбу за очищение церкви от симонизма (купли-
продажи церковных должностей). Для этого ему пришлось провозгласить
верховенство папской власти, так как основную причину морального падения
духовенства он видел в ее зависимости от власти светской. Опорой Папе был
клюнийский монашеский орден, борьба с королями протекала с переменным
успехом, но в итоге симонизм в Европе был подавлен.
Англию симонизм не затронул, во всяком случае в той мере, в какой
коснулся Франции, но идея превосходства духовной власти над светской
проникла во все церкви конца XI в., и церковь, так же как и короли,
искала в обществе опору. Она нашла ее в том числе и в самой массовой
среде прихожан — англосаксонских фригольдерах и горожанах и позаботилась
об их интересах, введя в манифест Генриха I от 5 августа 1100 г.
обязательство короля вернуться к законам, существовавшим до нормандского
завоевания [4, 78—79].
Коронование было результатом сговора короля с духовенством и баронами, в
котором Генрих I обещал магнатам уступки в обмен на власть. Тем самым
Генрих I ставил себя в зависимость, абсолютность монархии становилась
условной. Условия сговора отражены в манифесте, изданном Генрихом I в
день поспешной коронации. Он начинается гарантиями церкви, духовная и
материальная независимость которой была уничтожена Вильгельмом Рыжим.
Впрочем, последний был тираном и для баронов, поэтому Генрих I брал
обязательства не конфисковывать имений баронов, умерших без завещаний, не
выдавать насильно замуж наследниц и вдов и не взимать чрезмерных штрафов
и рельефов. Генрих выговорил себе лишь леса (старинная ценность
тевтонов). Но главное, и в этом видна рука церкви, английское население
получило обещание, что «законы короля Эдуарда», т. е. кутюмы (местное
обычное право), до которых баронам не было никакого дела, будут
сохранены. То был отказ от злоупотреблений предыдущего царствования [4,
66—67].
Для Герниха I была характерна расчетливая политика компромиссов, и
манифест был тому доказательством. Спустя 6 лет после восшествия на
престол он пресек гражданскую войну, вяло протекавшую в Нормандии, и
остальные 29 лет своего правления посвятил консолидации своей страны в
условиях мира, действуя в основном убеждением, а не силой, несмотря на
свой жесткий характер, о котором свидетельствуют все источники [6, 40,
250, 291]. Некоторые историки называют период правления Генриха I
царством расчетливого террора, однако мирная жизнь и условия, созданные
правлением Герниха I, приучили баронов и рыцарей к хозяйствованию.
В правление Генриха I развивались два важных процесса — субинфеодализация
земель и коммутация. Главный держатель земель от короля (держатель первой
руки) мог использовать землю тремя способами: 1) раздать вассалам и
перестать быть непосредственным владельцем; 2) управлять своим манором
самому или через управляющих (бейлифов); 3) сдать землю в аренду
фирмариям. В первом случае лорд попадал в положение сеньора, который
получал ренту, рельеф и другие феодальные подати, но вмешиваться в
деятельность вассалов не мог. Только непосредственные держатели земли
(лорд становился таковым во втором случае) управляли манором на правах
его полного владельца. Непосредственные держатели в конце XI в. не
обязательно наследовали эту землю, они не имели четких прав и
обязанностей. В период правления Генриха I был определен некоторый
порядок. Главным результатом субинфеодализации стало понижение положения
держателей первой руки (но не их ликвидация). Субинфеодализация
увеличивала дробность владений. Иногда вассал получал раздробленную
собственность, хотя его лорд мог дать ему относительно компактный
участок, причем это правило держания земли было древним английским
обычаем, а не нормандским феодальным порядком [8, 105—110, 53—57, 89].
В начале нормандского периода все было подвижно, и различия в способах
использования земли переплетены так, как если бы лорд на практике искал
наиболее выгодный способ. Третий способ использования земли из упомянутых
выше сохранял за лордом владение землей (как во втором случае), но между
землей и лордом вставал фирмарий, который арендовал землю за денежную
ренту и не имел права наследования земли. Аренда земли существовала
веками и до нормандского завоевания, причем традиционно в аренду земля
сдавалась на время жизни арендатора, иногда и жизни арендатора и его
супруги, вместе и недвижимым и движимым имуществом, вилланами, бордарами,
закрепленными за арендуемым участком земли. Эти правила аренды
сохранились с англосаксонского периода. Денежная рента вместо натуральной
за аренду в начале XII в. была чрезвычайно распространена (в этом и
состояла коммутация). Существовала и первоначальная плата сверх ренты.
Рента возрастала после первых нескольких лет или при смене владельца.
Ренту платили в определенные сроки ежегодно [8, 111—212].
Дробление маноров на владения вассалов и арендаторов, условия держания
земли приводили держателей к такой деятельности, которая повседневно
вырабатывала волю и решимость принять политическую ответственность в
условиях необычайно высокой концентрации власти у короля. Действительно,
при решениях локальных дел в судах сотен и графств сталкивались интересы
многих лордов. Ни одна значительная территория не подчинялись единой воле
местного правительства. Более того, земледержатели сильно различались по
положению и богатству. Положение человека в местном обществе часто было
несоизмеримо с его значимостью в государстве. Такие условия
способствовали тому, что каждый отстаивал свои права и мнение перед лицом
своих сограждан, в том числе и в судах. «Местные правительства
становились местом дискуссий, а не диктата. Дискуссии часто могли
превращаться в обмен угрозами, взрывами гнева, но даже в те достаточно
дикие времена оказывалось, что интересы эффективнее отстаивать
аргументами и компромиссом, чем силой. Дискуссия была великим
политическим воспитателем» [8, 62].
Какими были эти «дикие времена» видно из феодального права,
регулировавшего отношения сюзерена и вассала. Если феодальная дань часто,
но не обязательно, сопровождалась держанием земли, то держание земли
обязательно сопровождалось феодальной данью. Краткие упоминания в хартиях
о пожалованиях «за оммаж и службу» становятся обычными только во второй
половине XII в. Лишь отдельные хартии указывают на то, что держание земли
было обусловлено верностью вассала феодалу, а не оммажем. Нормой того
времени было отторжение земли от держателя (вассала) за отказ приносить
оммаж феодалу или служить ему [11, 17—21].
Способность исполнять обязанности и пользоваться правами, в том числе и
на владение землей, и одновременно сопротивляться несправедливым
требованиям была важной составляющей баланса сил, характерного для
отношений между сеньорами. Успешная деятельность лорда основывалась на
его способности продемонстрировать, а если надо, и употребить свои
возможности для того, чтобы заставить выполнить свою волю. Арест
имущества в обеспечение долга был одной из мер в ходе конфликта лорда с
непокорным вассалом. Постановления суда для ареста имущества, в принципе,
не требовалось, но часто лорды сначала проводили свои требования к
вассалам через суд, особенно если вассал был влиятелен. Нередко арест
имущества начинался с движимого имущества, если же эта мера оказывалась
неэффективной, то отторгалась земля. Формальное слушание в суде проводили
до лишения прав на имущество. Лишение человека наследства было серьезным
делом. Суд был последней попыткой завершить конфликт полюбовно. Слушание
в суде приводило к разрешению и тех сложных случаев, когда требовалось
определить, обязан ли был вассал служить лорду. Формальный приговор суда
до лишения прав на имущество контрастирует с безапелляционностью решений
об аресте имущества. Лорд мог столкнуться с могущественным вассалом или с
вассалом, имевшим могущественного покровителя. Тогда выполнение любого
решения лорда зависело от соотношения сил лорда и вассала. Лорды часто
прибегали к помощи сильных соседей. Твердая же защита интересов короля
обеспечивалась шерифами, прибегавшими к виндикационным искам
(востребование имущества через суд) [11, 22—40].
Генрих I создал выдающуюся систему управления, самую эффективную в
Западной Европе со времен Римской империи. Главной его целью была
централизация. Генрих значительно усилил контроль за работой центрального
и местного аппаратов, введя практику внезапных наездов королевских
комиссий для разрешения важных споров и назначений королевских
наместников в графствах и сотнях, проверки сборов налогов и чеканки
монеты. Он организовал сильное правительство и установил строгий порядок
его работы.
Сильной стороной Генриха было умение подбирать себе мудрых и опытных
помощников, уметь их слушать и управлять ими. Он приближал к себе людей
старых фамилий, участвовавших в завоевании Англии, и новых людей,
сделанных им «из пыли», как говорили хронисты тех времен [6, 305, 307].
С 1123 г. епископ Солсбери Роджер был назначен королем править Англией в
его отсутствие, с тех пор за ним сохранилась обязанность «творить в
Англии справедливость» даже тогда, когда Генрих I был в Англии [6, 230].
У Генриха I была своя номенклатура чиновников двора, прошедших аттестацию
и заслуживших особое доверие короля, — так называемые куриалы, которых в
1130 г. было 31 человек, а в 1111 — 24. При Генрихе I были и разъездные
шерифы, т. е. шерифы, ответственные перед королем за несколько графств, и
король жестко контролировал их. Он перестал назначать шерифами крупных
землевладельцев и старался набирать в свою администрацию более послушных
людей [6, 239].
Правление Генриха I отмечено сдвигом к систематизации, точности. Были
проведены такие важные реформы, как стандартизация мер и монет. Генрих I
ввел правила поведения, установил зарплаты и определил побочные доходы
королевских дворцовых работников, оплаты баронам за судебные заседания,
правила написания королевских указов, лишенных многословия и изложенных
максимально рациональным стилем. Указы, даровавшие земли и привилегии,
стали копироваться и сохраняться в казначействе в Винчестере. Ежегодно
стали регистрироваться не только доходы, но и акты патронажа короля своим
подданным, освобождение от датских денег и других налогов, прощение
долгов, протекция, выгодная выдача замуж королем, пожалование королем в
духовный сан — все за деньги. Судебные и фискальные системы были
существенно усовершенствованы [6, 311].
Как и насколько Генрих I централизовал английскую систему правосудия,
остается темой для дискуссий. Из папских свитков 1125—1130 гг. следует,
что королевские суды этого периода действовали во всех графствах Англии.
В 1120-х гг. королевские судьи получили более широкие полномочия
разъездных судей [6, 236, 238]. Нововведениями Генриха I были суд по
делам казначейства, центральное казначейство, регулярные разъездные суды,
специализированные вице-регентства [6, 308,309].
Генрих I издал строгие правила, ограничившие практику реквизиций и
установившие твердые цены на местные потребительские товары [6, 225],
прекратил с 1113 г. все переделы баронских владений, которые шли
непрерывной чередой с момента завоевания Англии.
Многие историки согласны с тем, что в XII в. европейская цивилизация
изменилась самым фундаментальным образом, но природа и степень изменений
часто находились под завесой старой идеологии. Более очевидными были
изменения в период 1450—1550 гг., но изменения культуры в XII в.
определенно были более фундаментальными. Изменения, казалось бы,
скромные: произошел переход от запоминания к регистрации в письменных
документах, рост денежного обращения сдвинул политическую и экономическую
власть в руки людей, умеющих мыслить логично и расчетливо. Мыслители XII
в. поняли, что физический мир основан на естественных, а не на
сверхъестественных принципах. Примитивное представление о неотвратимой
справедливости уступило концепции естественного порядка, т. е.
постепенной демистификации «волшебного мира». Англичане добились от
правящей верхушки признания ценности индивидуума [6, 313]. Это была
этапная победа англосаксонской, североморской культуры над феодальной
культурой аристократии.
Нормандская династия в Англии закончилась со смертью Генриха I, и после
периода баронской анархии воцарилась новая французская династия —
Анжуйская.
Глава 18. Анжуйская династия
Графы Анжуйские ведут свою родословную с VIX в., когда они получили Анжу
за отражение нашествия нормандцев и бретонцев. Они сооружали замки,
воевали с соседями, присоединив Турень и Мэн, но достигли могущества
совсем иным способом. Жоффруа Плантагенет (Плантагенет — прозвище за
любовь Жоффруа к цветущему дроку) еще в ранней молодости женился на вдове
германского императора Генриха V Матильде, которая была дочерью короля
Англии Генриха I. Генрих I, лишившийся своих сыновей из-за крушения
корабля, добился не без труда от своих баронов клятвы признать Матильду
наследницей престола, но после его смерти Жоффруа и Матильда не получили
наследства. Сын одной из дочерей Вильгельма Завоевателя Стефан Блуазский
опередил их, надавал обещаний прелатам и баронам Англии и почти обманом
добился коронации 22 декабря 1135 г.
Матильда не нашла поддержки у Папы Римского, поскольку Стефан дал
чрезвычайно большие авансы церкви и баронам. Он отрекся от всей политики
англонормандских королей. При попустительстве Стефана бароны захватили
административную и военную власть, верховный суд, стали чеканить монеты,
собирать налоги, воздвигли 1115 замков и все более и более презирали
Стефана. Первая же попытка короля арестовать одного из баронов за
строительство замка без королевского дозволения обратилась для него
всеобщим возмущением. Матильда разбила войска Стефана при Линкольне (2
февраля 1141 г.) и заключила соглашение с духовенством Англии, признавшим
ее «госпожой Англии и Нормандии». На этом основании Жоффруа Плантагенет
присоединил к своим владениям Нормандию, но Англия была поделена между
Матильдой и Стефаном. Жоффруа умер в 1151 г., оставив своему сыну Генриху
княжество, обширное и могучее, включавшее Анжу, Мэн, Турень и Нормандию.
Генрих высадился в Англии с войском в январе 1153 г. и, опираясь на
сторонников, в ноябре заключил мир, по которому был признан наследником
престола и соправителем Стефана; после смерти Стефана в 1154 г. он стал
королем Англии Генрихом II [4, 87—91].
18.1. Власть в XII—XIII вв.
Начинать управление после 18 лет анархии можно было только с уступок
духовенству и баронам. Так внешне и выглядела его коронационная хартия.
Однако именно в ней Генрих II провозгласил продолжение курса Генриха I и
остался ему верен до конца своей жизни [4, 91—92].
Баронская анархия была подавлена Генрихом II почти за год. Но бороться с
разгулом вольных лесных стрелков (запечатленных в эпосе о Робин Гуде)
пришлось очень долго, терпеливо проводя судебные и полицейские реформы.
Для восстановления своих ресурсов королевская власть нуждалась в помощи
местных властей, курий графств и сотен. Королю нужно было вновь подчинить
себе шерифов. В конце англосаксонской эпохи шериф бы крупным
землевладельцем, заведовавшим в округе доходами короля, но он был всего
лишь наместником вельможи-элдормена, управлявшего одним или несколькими
графствами. После нормандского завоевания шериф всегда назначался самим
королем. Он был исполнительной властью в округе. По традиции шериф был
феодалом, который часто злоупотреблял своим положением, несмотря на то,
что Генрих I поручал обязанности шерифа только верным людям.
В начале своего правления Генрих II вынужден был искать опору среди
магнатов и раздал много шерифских должностей баронам, как светским, так и
духовным. Во время продолжительного пребывания Генриха II в Нормандии
(1166—1170) эти магнаты совершили ряд злоупотреблений властью. Например,
произвольно арестовывали людей, занимались казнокрадством и
вымогательством. Вернувшись, Генрих II поручил своим разъездным судьям
произвести обширное расследование, и все лихоимцы, включая церковных
судей и шерифов, были отстранены от должностей, а многие подверглись
преследованию. С тех пор шерифы стали послушными чиновниками, вышедшими
из среднего класса, имевшими весьма широкие полномочия от короля, а с
1170 г. от королевской курии [4, 108, 109].
Те, кто преобразовывал и поддерживал добрые традиции королевской
канцелярии, палаты шахматной доски, судебных трибуналов, кто руководил
дипломатией — сплошь были клирики. Светский мир в ту эпоху жил больше
инстинктом, чем разумом, а церковь имела традиции собраний, дискуссий,
выборов руководства, суда, не говоря о грамотности, начитанности и
осведомленности о достижениях государств разных эпох. Именно в церкви
росло понимание и развивалась способность к административной и
юридической организации. Именно через церковь каноническое право римское,
культивировавшееся в Болонье, получило некоторое влияние в королевстве
Генриха II. Именно церковники «Анжуйской империи», французские и
английские, создали ту юридическую интерпретацию, которая породила
английское общее право.
Англия еще в XII в. создала общее право, которое благоприятствовало
рыцарству, свободным крестьянами и горожанам, всем предприимчивым людям,
но было враждебно застою, костности, сеньориальному духу. Впрочем, общее
право использовалось Генрихом II и для ограничения церковного суда, так
как король хотел наказывать и преступных клириков. Иными словами, общее
право Англии соответствовало культуре англичан, их правовым традициям, и
лишь в некоторой степени оно подвергалось отделке с помощью римского
права.
Генрих II возвел в закон экспроприацию собственности только по
постановлению суда. Это ограничивало произвол магнатов, от которого
страдали наследники. Великой ассизой 1179 г. у магнатов было отнято право
инициировать дело об отторжении собственности в суде. С того момента
необходим был королевский приказ, разрешавший возбуждать судебное дело,
причем ответчик мог требовать королевского, а не местного суда. Присяжные
в королевском суде были соседями ответчика, вызванными правительственным
чиновником для того, чтобы ответить под присягой на вопросы суда и
вынести вердикт. Использование присяжных было французским изобретением.
Вильгельм Завоеватель пользовался присяжными, когда его чиновники
составляли на местах КСС, т. е. для административных целей. Генрих II
продолжил эту практику, но расширил ее и на судопроизводство. Кроме того,
шерифам было поручено пользоваться обвинительными присяжными для
обнаружения преступлений. Во времена Генриха II обвинительные присяжные
назначались шерифом, а с конца XII в. они стали избираться в каждой
сотне. Эта процедура позднее стала использоваться для выборов в
парламент. Так, шаг за шагом, исподволь формировались элементы
представительной системы [4, 98, 119—121].
До правления Генриха II большинство тяжб разбиралось в сеньориальных
куриях или в куриях графств и сотен. Местные суды были вне контроля
короля. Генрих II ввел с 1176 г. разъездные суды, которые особенно
тщательно следили за интересами короны. В 1178 г. начал действовать суд
королевской скамьи, судивший «именем короля» и состоявший из пяти опытных
и проверенных юристов, двух клириков и трех мирян. Позже, при Иоанне,
этот суд продолжал сопровождать короля, а «суд общих тяжб» остался в
Вестминстере с верховным судьей во главе. Так свершился чрезвычайно
важный акт в цепи шагов по централизации английского государства [4,
117].
Внимания заслуживают изменения налоговой системы: датские деньги Генрих
II отменил, но щитовой налог собирал семь раз, освобождая от военной
службы тех, кто ему платил (эта практика была начата при Генрихе I, но
Генрих II закрепил ее законом, положив начало наемному войску и ослабив
тем самым свою зависимость от магнатов). Налоги платились нерегулярно,
как помощь сеньору в случаях крайней нужды. Но средств не хватало, налоги
росли, и стала создаваться конфликтная ситуация, о которой при Генрихе II
никто не задумывался.
За время баронской смуты 1135—1153 гг. церковь установила порядки,
наносившие ущерб светской власти, например, церковь отнимала у сеньора
его крестьян и посвящала их в церковный сан без его согласия. Но особенно
распустились церковные суды: убийцы-клирики отделывались лишь лишением
сана; долговые обязательства оставались в церковных судах только под тем
предлогом, что должник клялся заимодавцу; архидиаконы принуждали мирян
обращаться в церковный суд ради вымогательства у мирян штрафов и т. д.
Особую остроту приняли конфликты между светскими и церковными судами по
вопросам держаний земель. Генрих II издал Кларендонские постановления, в
которых, в частности, запрещалось обращаться к Папе без разрешения
короля. Архиепископ Кентерберийский отказался признать Кларендонские
постановления, и разгоревшийся конфликт закончился поражением Генриха II
— он согласился на унизительную эпитимию в 1172 г. и пошел на уступки
церкви.
Это поражение инициировало выступление против Генриха II коалиции,
возглавлявшейся его женой и сыновьями. Восстание на материке было
обширнее и опаснее, поэтому с ним боролся сам Генрих II, а в его
отсутствие рыцари, свободные крестьяне, горожане и даже почти все
духовенство усмирили англонормандских баронов на территории Англии. Такое
развитие грозных событий отчетливо показало, чьим интересам в первую
очередь служила политика Генриха II [4, 124—132].
В своей коронационной хартии Генрих II обращался и к англосаксам и к
французам, однако он был прежде всего французским государем и бóльшую
часть своего царствования (21 год из 34 лет) провел на материке.
Длительное отсутствие короля в Англии имело свои последствия. И бароны и
клирики сохраняли за собой свободу слова [3, 99].
Идея избираемости короля глубоко проникла в культуру англичан уже в XII
в. Эта традиционно церковная идея основывалась на том, что Бог выбирает
самого достойного и возлагает на него бремя ответственности. Генрих II
был не из такого числа. Власть он взял, но нельзя отрицать, что избрание
для него добилась его мать, Матильда. И это не было не замечено его
современниками.
После смерти Генриха II церковь и бароны беспрекословно признали его сына
Ричарда Львиное Сердце королем; он был очень популярен, потому что в
отличие от своего отца, запрещавшего рыцарские турниры, Ричард их обожал
и тем увлекал за собой рыцарей [4, 99—102]. Ричард Львиное Сердце мало
заботился об управлении и юридических реформах, презирал мир, для
поддержания которого его отцом было принесено столько жертв, увлекался
крестовыми походами, гонялся за приключениями. Страной же управляли
канцелярии и чиновники [4, 96].
Но когда после смерти Ричарда встал вопрос, кому из оставшихся двух
сыновней Генриха II быть королем, архиепископ Кентерберийский
воспользовался учением об избираемости королевский власти для того, чтобы
отвести Артура, который был воспитан при дворе французского короля
Филиппа-Августа, был ему подчинен и не любил англосаксов. Королем был
избран Иоанн. Таким образом, в конце XII в. английской церкви удалось
добиться публичного признания ее учения об избираемости монархии [4,
103].
«Иоанн Безземельный был одержим душевной болезнью, в настоящее время
ставшей известной и описанной современными психиатрами, а именно,
периодическим психозом». «Он нес на себе бремя тяжелой наследственности
со стороны своего отца Генриха II, среди его анжуйских предков были
сумасшедшие» [4, 191]. Он был не способен довести до конца начатое,
будучи подозрительным и непостоянным; изменял всем (отцу, брату, друзьям,
баронам) даже тогда, когда измена противоречила его собственному
интересу. Он потерял почти все земли во Франции, восстановил против себя
церковь, опустошил казну, обобрал Англию до нитки посредством налогов,
потерял поддержку рыцарей и горожан из-за жуткой коррупции королевского
чиновничества и злоупотреблений прав феодального сюзерена.
Не останавливаясь на злоключениях Иоанна, целесообразно назвать его
фактический конец, после которого он вскоре умер: 15 мая 1215 г. близ
Виндзора Иоанн приложил свою печать к тексту, который впоследствии стал
называться Великой хартией вольностей. Великая хартия вольностей была
составлена баронами и для баронов. Но бароны нуждались в поддержке
рыцарей, фригольдеров и горожан, поэтому в хартии есть статьи, отражавшие
их интересы. Одна из статей Великой хартии вольностей отражает
противоречия между англосаксами и французами, хотя и в светской форме:
«король будет назначать судей, констеблей, шерифов и бейлифов только из
таких людей, которые хорошо знают закон королевства и имеют желание
хорошо его соблюдать». Это условие было направлено против французов.
Специально было оговорено, что названные поименно чиновники и «весь их
род» не будут больше иметь права занимать общественные должности; эти
люди были, как правило, выходцами из Турени [4, 289—296]. Противостояние
англичан и французов продолжалось и спустя полтора века после коронования
Вильгельма Завоевателя.
Преемник Иоанна Безземельного Генрих III был не лучше, чем его отец. Его
двор наполнился множеством алчных клерков французского происхождения,
родичей жены короля. Казнокрадство всегда приводило к росту налогов, и
король требовал от баронов, в том числе и от церкви, «помощи» сюзерену во
все возрастающих количествах. При этом король остался совершенно
равнодушным к домогательствам Папы Римского, добивавшегося от английской
церкви денег на политические нужды, вызванные его враждой с германским
императором. С 1244 г. английская церковь, отчаявшись получить поддержку
короля, перешла к оппозиции святому престолу, которая стала быстро
принимать острые формы. Например, в 1245 г. одному из папских нунциев
пришлось тайно бежать из Англии, так как у него были основания опасаться
за свою жизнь [4, 302].
Здесь целесообразно отметить еще одну особенность деятельности английской
церкви, которая в тот период была очень влиятельной силой. Пройдя тяжелые
испытания во времена преследований и интердикта, она окрепла и помолодела
с приходом нищенствующих монахов. Первые доминиканцы высадились на берег
Англии в 1221 г., а францисканцы — в 1224 г. Через несколько лет в
английских городах, скученных, грязных, болезнетворных, появилось по 1—2
монастыря этих орденов, в которых читались проповеди, обучались дети,
обеспечивались уходом больные. Церковь стала при Генрихе III
вдохновительницей сопротивления всякому гнету.
Английские прелаты подчинялись решениям Папы, когда находили их
справедливыми. Но они отвергали его требования субсидировать войну с
Фридрихом II, который не был осужден за ересь приговором церкви. Они
считали должным помогать английскому королю, когда была зримая опасность
или нужда, но желали обсуждать каждый случай, требовавший помощи, а также
сохранять за собой свободу отказа или поддержки, а также иметь гарантии.
Английское духовенство в карман за словом не лезло. Линкольнский епископ
Роберт Гросстет отправился в Лион в 1250 г. и прочитал перед Папой и
кардиналами записку, которая стала знаменитой. Он описывал в ней
бедствия, причиной которых была алчность римской курии. «Источником всего
зла является римская церковь», — заявил он перед высшими иерархами [4,
322—325].
Английская церковь отражала недовольство королем, которое накопилось в
английском обществе. Терпение англичан истощилось в 1258 г., когда ко
всем невзгодами добавились неурожай и голод. Генрих III потребовал налог
для Папы Римского, равный трети всего движимого и недвижимого имущества.
Бароны съехались при оружии в сопровождении своих вооруженных отрядов в
Оксфорд, заставили короля принять Оксфордские провизии, установили
баронское правление, избрав совет 15-ти баронов при короле, выдворили
французских придворных из Англии и т. д.
Совет 15-ти баронов управлял страной с июля 1258 г. по октябрь 1259 г. и
проводил узкосословную политику. И в это время вновь заявили о себе как
об одной из общественных сил рыцари и горожане, выступившие в 1259 г. со
своими требованиями. В октябре 1259 г. они при поддержке части баронов
заставили короля принять Вестминстерские провизии, отражавшие интересы не
только рыцарей и горожан, но и верхушки свободных крестьян, т. е.
зажиточная часть крестьянства стала политически активной силой. В этот
документ были включены меры для пресечения злоупотреблений чиновников,
защиты держателей от произвола феодалов и феодальных судов. Потерпевшие
получили право подавать жалобы судьям для расследования дел присяжными.
Естественно, бароны в целом воспротивились требованиям рыцарей, горожан и
свободных крестьян. Генрих III решил этим воспользоваться, и в 1264 г.
началась гражданская война. Войско антикоролевских сил состояло из
рыцарей, горожан, моряков пяти портов, студентов Оксфордского
университета, свободных крестьян и отдельных баронов. В мае 1264 г.
король и его сын попали в плен, и начался 15-месячный протекторат Симона
де Монфора. Он и созвал в 1265 г. парламент, в котором были представлены
рыцарство и города. Помимо баронов, поддержавших восстание, в него вошли
высшее духовенство, по два рыцаря из каждого графства и по два горожанина
от каждого крупного города Англии [1, 62].
Активное и организованное участие крестьянства и городских ремесленников,
особенно лондонских, в восстании напугало баронов, которые, поддержав
короля, разбили восставших в битве 4 августа 1265 г. Но ни Генрих III, ни
его преемник Эдуард I не уничтожили парламент, так как попытки короля
собирать налоги без согласия парламента поставили страну на грань новой
гражданской войны. В то время в английском обществе сформировалась идея о
том, что права монарха должны быть ограничены. Королевский судья Брактон
во второй половине XIII в . провозгласил, что закон делает короля, и нет
короля там, где царствует произвол, а не закон [4, 313].
После 1265 г. парламент созывался нерегулярно, состав его менялся раз от
раза. Наконец, король Эдуард I созвал в 1295 г. парламент по образцу 1265
г. («Образцовый парламент»), а в 1297 г. издал «Подтверждение хартии», в
которой заявлялось, что ни один налог не будет взиматься без согласия
парламента, т. е. налоги разрешались королю рыцарями, баронами,
духовенством и горожанами. Парламент не только отражал расстановку
общественных сил того времени, но и являлся свидетельством политической
деятельности всех английских сословий. Эдуард I пошел на эти шаги, потому
что они позволили ему укрепиться за счет ослабления баронов при опоре на
рыцарей и горожан, причем он не пренебрегал экономическими интересами
баронов, а только теснил их политически и был осторожен в наступлении на
церковь. Соотношение сил в парламенте определило путь последующего
развития Англии [1, 63].
18.2. Общественное и экономическое развитие Англии в XII—XIII вв.
Основной вид деятельности людей — это производство, поэтому целесообразно
начать этот раздел с аграрного производства — самого распространенного
вида деятельности англичан в рассматриваемый период. Сделать некоторые
выводы позволяет сопоставление данных из Книги страшного суда 1086 г. и
Сотенных свитков 1279 г., составленных по распоряжению Эдуарда I [12]. О
деятельности людей той поры приходится судить по тем событиям и
результатам, которые зафиксированы в этих документах.
Королевский домен, поставлявший до середины XII в. бóльшую часть дохода
короля, стал быстро таять: со времен КСС короли раздали 345 маноров, и к
1274 г. у них осталось лишь 20 маноров [10, 74]. Король лишился своего
главного феодального средства, с помощью которого он строил отношения со
своими вассалами, основанные на многовековой традиции. Вассалам
приходилось ждать земельных пожалований по несколько лет, пока король не
конфисковывал какие-либо земли. На этот период ожидания король назначал
вассалу пенсию в размере ожидаемого дохода от пожалованных земель. Король
Иоанн Безземельный только в 1200—1201 гг. выдал 31 барону ежегодные
пенсии на сумму 1500 ф (для сравнения сумма доходов казны составила 24
781 ф). Еще щедрее был Генрих III. Эдуард I был умереннее в пожалованиях,
но также вынужден был идти на такие шаги [10, 240—247].
Забегая вперед, следует отметить, что к концу XIII в. главным источником
пополнения казны стали города, рыцари и свободные крестьяне [10, 278], но
были и другие источники. Евреи-ростовщики в Англии считались личной
собственностью короля, и королевское казначейство получало через так
называемое еврейское казначейство огромные доходы от ростовщических
операций евреев, взимая с последних еврейскую талью. Кроме того,
осуждаемые церковью за ростовщичество, евреи не могли передать свое
имущество по наследству. Имущество переходило королю, а сын-наследник
выкупал его у короля. Начиная с Иоанна Безземельного, король часто
освобождал баронов-должников от уплаты долга евреям-ростовщикам, но за
счет еврейской тальи, т. е. за счет своей казны. В 1200—1201 гг. король
Иоанн освободил от долгов 37 феодалов. Генрих III только за 1264—1265 гг.
издал 45 приказов подобного рода, но это уже была подачка рыцарству, судя
по документам той эпохи. Эдуард I в 1274 г. издал 15 таких приказов [10,
241—243].
Землевладельцы
Бароны вслед за королем делали для себя деньги даже из возложенных на них
королем налогов. Например, щитовые деньги каждый барон платил королю за
фиксированное раз и навсегда количество рыцарей, выставляемых в
королевское войско. Бароны в XIII в. разместили на своих землях
значительно больше рыцарей, чем были обязаны, и разницу от щитовых
поборов использовали для своего обогащения. Так, эрл Норфолкский должен
был платить щитовые деньги за 60 рыцарских феодов, а на его земле были
помещены 162 рыцаря. Платили все, и сборы от 102 рыцарей поступали барону
[10, 234].
Мелкие и средние землевладельцы прибегали к субинфеодации, как к средству
уклонения от раздела получаемой ими ренты с вышестоящими сеньорами. Суть
субинфеодации состояла в том, что создавались многочисленные
промежуточные звенья в феодальной иерархии, что отделяло держателя земли
цепью промежуточных лордов от баронов, и последние на практике теряли
возможность добраться до своей полной доли ренты. Баронии при этом часто
дробились на мелкие части. Бароны теряли часть своей ренты из-за того,
что лишались права на выморочные держания, которые обычно оставались в
руках одного из промежуточных держателей, права на выдачу замуж
наследниц, права на опеку над землями и держаниями несовершеннолетних и
т. п. [10, 259].
С начала XII в. стало возможным платить налог за отказ от воинской
службы, и поэтому появилось большое количество рыцарей, которые покупали
рыцарскую землю для производства, не намереваясь когда-либо служить. Во
времена Генриха III стало гораздо выгоднее платить скутагий (налог за
отказ от воинской службы), а не тратить время на обучение военной службе,
тем более что одновременно увеличились гражданские обязанности рыцарей:
заседания в судах графств и сотен, служба присяжными в королевских судах
и т. д. [9, 79, 90].
В течение XII—XIII вв. светские маноры дробились очень интенсивно.
Появлялись и атипические формы маноров, что вполне характерно для
осколков того, что когда-то было целым. Цепь феодальных собственников,
надстраивавшихся над каждым держанием, удлинилась в XII—XIII вв. на две
ступени по сравнению с 1086 г. Одновременно множилось число держателей за
счет дробления реального обладания. Мелкие держания были очень подвижными
(дробились, объединялись с другими и вновь дробились). Это делало их
наименее уязвимыми со стороны фискалов короля. У мелких держателей
оставалась некоторая часть феодальной ренты [12, 82—94].
Вильгельм Завоеватель создал в Англии систему, способную удержать в
повиновении враждебную иноплеменную англосаксонскую общину, загнанную в
подчиненное положение. Титул верховного и единственного собственника всей
земли Англии признавался только за королем. Но это означало, что все
остальные свободные люди были идентичными держателями и с формально-
юридической точки зрения были субъектами такого же права. В этих условиях
к середине XII в. соотношение собственников и в юридической доктрине, и в
реальной действительности стало складываться в пользу непосредственных
держателей земли. В XIII в. это привело к тому, что многие держатели
фригольда не только не несли никаких повинностей в пользу сеньора, но,
как правило, не могли даже определить, от кого они держат землю. Более
того, даже если повинности в пользу сеньора отбывались, феодальная рента
делилась так, что почти все оставалось у непосредственного держателя.
В среде земледержателей шла жестокая борьба без правил: лорды налагали
произвольные тальи, насильно выдавали замуж вдов, долго не возвращали
держания из-под опеки, вырубая там леса, истощая почву и т. д., а их
вассалы уклонялись от уплаты ренты, избегали судов сюзеренов, не платили
штрафы за самовольный брак, скрывали опеки, отчуждали без ведома лордов
землю и т. п.
На фоне сокращения доли многовотчинной группы светских субдержателей
произошел быстрый рост группы владельцев одной лишь вотчины. Так
постепенно формировался слой знаменитых в последующие века домовитых
сельских хозяев-лендлордов (country gentelmen), тесно связанных всеми
своими материальными и политическими интересами с родным графством,
выражавших эти интересы на собраниях сотни и графств, а позже
представлявших их в парламенте.
К 1279 г. слой мелких субдержателей (владельцы менее 5 плугов пахоты)
составлял 4/5 от общего числа держателей. Большинство из них имело
доходы, делавшие невозможным приобретение доспехов, необходимых для
военной службы. Как правило, они старались избежать рыцарской службы,
даже несмотря на неоднократные указы Эдуарда I о принуждении к этому всех
землевладельцев определенных имущественных категорий. В результате этих
процессов в начале XIV в. рухнула вся военно-рыцарская система
землевладения в Англии.
Слой мелких держателей — это новообразование XIII в., наиболее важный
результат эволюции английского феодального общества. Англонормандская
знать к концу XIII в. потеряла значительную часть своих владений, тогда
как мелкие держатели из числа потомков англосаксов ее приобрели. В этих
условиях барщина коммутировалась не столько потому, что становилась
нерентальной, сколько из-за распада крупных держаний на множество мелких,
многократно переходивших из рук в руки. Барщина становилась невозможной в
силу неопределенности феодальной зависимости. Коммутация же барщины
способствовала развитию товарно-денежных отношений, разлагавших отношения
феодальные.
Разорительные рельефы (плата наследника за право держания наследства),
грабительская опека несовершеннолетних наследников и вдов, произвольная
талья и т. д. делали неизбежным процесс дробления держаний ради неуплаты
всех этих феодальных повинностей лорду. Мелкие держатели, т. е. рыцари,
избавившиеся от подобных феодальных пут, которые еще не были сброшены
баронством, непосредственно державшим землю от короля, были в
экономически более выгодном положении. Мелкие держатели поддерживали
усилия короля по централизации ради обеспечения на территории всей страны
общего права, королевского суда и т. п., тогда как бароны этому
сопротивлялись.
Постоянная нужда в деньгах заставляла землевладельцев обращаться к
церковным заимодавцам и ростовщикам. Займы давались под залог земли. К
началу XIII в. ипотека стала широко распространенной практикой среди
лендлордов. Это неминуемо вело к формированию земельного рынка. В
последней четверти XII в. в Англии возникла специальная судебная
процедура, придававшая купле-продаже земли юридическую силу. Доля
светских вотчин, переходивших по наследству в XII—XIII вв., не превышала
10—15%, поэтому дробление вотчин — это результат воздействия рынка.
Отчуждения по экономическим мотивам абсолютно преобладали над всеми
другими отчуждениями, вместе взятыми.
Церковь и горожане, имевшие деньги, выкупали рыцарские феоды. В Англии
никаких сословно-юридических преград для этого не было. Феод из держания,
обусловленного службой, превратился в начале XIII в. в собственность
держателя безусловную, свободную от каких-либо повинностей сюзерену,
кроме символической ренты признания: «пары шпор» или «розы». Цепь
вассальной зависимости была разорвана, и землевладельцы в XIII в. стали
субъектами земельного рынка. Важным же следствием этого процесса было
расширение владений невоенного фригольда за счет рыцарского землевладения
[12, 106—149].
В годы так называемой Баронской войны (1258—1267) повсюду в Англии бароны
захватывали силой земли, скот, людей. В борьбе баронов с рыцарями
королевская власть обычно оказывалась на стороне мелких и средних
держателей. Даже в период правления Генриха III, когда не было никаких
законов в пользу мелких и средних держателей, общий ход развития права
был на их стороне, так как продолжалась линия законотворчества,
заложенная Генрихом II.
В конце XIII в. все законодательство Эдуарда I дополняло и реформировало
общее право в пользу мелких и средних держателей и ограничивало права
баронов на захват скота их держателей, права опеки и сеньоральные права в
отношении вассалов. К этому времени средние и мелкопоместные феодалы
составляли уже не менее 3/4 всего высшего класса Англии.
В 1290 г. Эдуард I издал статут, заменявший субинфеодализацию на
субституцию. Таким образом, бароны добились своего — субинфеолизадация
была запрещена. Однако субституция означала свободную куплю-продажу земли
и держаний при условии исполнения покупателем всех обязанностей
держателей перед лордом, что отвечало интересам мелких землевладельцев.
Статут открывал процесс сокращения ступеней феодальной иерархии и
повышения доли мелких и средних держателей небаронского происхождения
среди непосредственных держателей короны.
Эдуард I строго следил за тем, чтобы его вассалы и бароны не расширяли
своих земельных владений и не превышали судебных и фискальных привилегий.
После 1274 г. он регулярно возбуждал судебные иски против превышения
баронами их прав и всегда их выигрывал. Конфискуемые при этом земли
передавались мелким и средним феодалам за службу королю.
Интересы мелких свободных держателей защищал статут 1292 г. «О гарантах»,
который запрещал баронам выставлять в качестве гарантов в суде
королевской скамьи в тяжбах о свободном держании «всяких плутов,
неизвестных лиц и чужеземцев», признавая, что лжесвидетельство в пользу
баронов «крайне опасно для бедных истцов в их тяжбах против магнатов и
богатых людей».
Мертонский статут и 46 статья II Вестминстерского статута, разрешая
баронам проводить огораживание общинных земель, обязывали их оставлять,
пропорциональные пастбища свободным держателям. Законы XIII в. охраняли
движимое имущество и личность свободных держателей от посягательств
баронов.
Еще реформы Генриха II разрешили свободным держателям обращаться в
королевский суд по гражданским и уголовным делам, а Мальбороским статутом
(повторявшим 1, 2, 3 и 18 ст. Вестминстерских провизий) свободные
держатели освобождались от обязанности посещать курии своих лордов, если
эта обязанность не была специально оговорена в условиях держания.
В интересах массы свободных держателей, рыцарей и горожан центральное
правительство умеряло стяжательство и самоуправство местной королевской
администрации — шерифов, бейлифов и др. — своими постановлениями 1215,
1258 и 1259 гг. [10, 147—150].
Свободное держание, фригольд в Англии XIII в. было единственной
юридически признанной формой земельного владения. За держания в рыцарском
праве в 1279 г. нужно было платить скутагий. С заменой военно-рыцарской
службы щитовыми деньгами рыцарский феод стал дробиться. Но наряду со
свободными держаниями в рыцарском праве стал интенсивно распространяться
свободный сокаж в общем праве, который родился из разложения рыцарских
держаний и возвышения вилланских держаний под сенью традиции: с начала
XII в. существовала масса держателей за денежную ренту — сокмены.
Свободным сокаж называется для того, чтобы отличать его от древнего
сокажа. Между ними не было исторической преемственности, первый был
привилегированной формой земельного держания, а второй — низким держанием
земледельца. Вопреки закону, каждый не отбывавший барщину держатель
причислялся к свободным, даже будь он вилланом, выкупившим на срок своей
жизни свободу, несмотря на формальную принадлежность к вилланам.
Свободный сокаж — это новообразование XII—XIII вв.
Фригольд — это новообразование вне зависимости от формы держания,
результата вторжения товарно-денежных отношений в феодальное
землевладение, 45% фригольдерских держаний в 1279 г. были вновь
приобретенными в результате купли-продажи. Однако только одна половина
свободных держаний принадлежала крестьянам, другая же — светским лордам,
церкви и горожанам, но последние на земле не хозяйствовали, а сдавали ее
в аренду. В этом случае власть земельного собственника в XIII в.
осуществлялась чисто экономически. Мелкий фригольд — это результат
выделения из землевладельческого населения тех, кто был вытеснен из
земледелия ходом развития общественного разделения труда. Аграрное
перенаселение было уже фактом XIII в. и стало продуктом товарно-денежных
отношений в деревне.
Вилланы
Англосаксонский период завершился поразительным противоречием между
господствовавшим в стране королевским правом и социально-экономической
действительностью. Законы Канута, составленные с использованием датского
права, т. е. на основе законов общества, находившегося на более ранней
стадии развития по сравнению с англосаксонским, проводили грань между
свободой и несвободой так, как это было зафиксировано в законах
Этельберта четыре века назад, а именно: общинник, керл — свободен, раб —
несвободен. Между тем в сотнях грамот того периода община была не
объектом права, а всего лишь объектом королевских пожалований, как объект
«частного права» — бокленд, а значит, община находилась в феодальной
зависимости. В памятниках XI в. керлы прошлого разделились на генитов,
поземельно зависевших от лорда, и гебуров, лично свободных,
противопоставлявшихся рабам. Законы Канута отставали от жизни, поэтому
нужна была их корректировка.
Но эту ломку законов нужно было провести так, чтобы не нарушить данной
Вильгельмом Завоевателем при коронации клятвы «сохранить законы короля
Эдуарда». Выполнение этого требования привело к длительному процессу
пересоздания права покоренной страны на основе манориального права. В
правосознании Англии Вильгельма Рыжего и даже Генриха I царило смешение
понятий манориального права, с одной стороны, и старой правовой системы
короля Эдуарда — с другой. Манориальное право относило вилланов к
крепостным, к собственности лорда, а законы короля Эдуарда считали их
свободными. Со временем антитеза «раб — виллан» была заменена антитезой
«виллан — свободный», а затем последнее было введено в общее право
Англии.
В начале XII в. законом Генриха I вилланы были лишены права судить, и с
тех пор собрания сотен и графств стали чисто феодальными. Виллан остался
подданным короля только в уголовном праве, а во всем остальном он
принадлежал лорду. Историческое значение реформ Генриха II заключалось в
том, что они окончательно устранили противоречия, оставшиеся с
англосаксонской эпохи. Это повлекло закрепощение последних свободных
землевладельцев. Виллан мог обратиться в суд с гражданским иском на
другого виллана, но не на лорда [12, 233—255].
В общем праве Англии XII—XIII вв. существовал принцип «исключение
вилланства», означавший исключение их из-под общего права вообще.
Королевский суд вилланов не защищал. Бесправное положение вилланов
несколько смягчалось их правом на уголовный иск в королевском суде даже
против своего барона. В XIII в. вилланы оставались крепостными. Их
освобождение началось с конца XIV в. [10, 105—144].
Правила работы вилланов на лорда менялись от одного магната к другому.
Виллан держал в среднем 30 акров пахотной земли, но в зависимости от
местных условий и традиций площадь могла снижаться и до 15 акров. В
деревне Питчли в Нортэмптоншире виллан работал на лорда 3 дня в неделю в
течение года и полную неделю в течение 6 недель страды при уборке урожая.
А на севере того же графства в Коттиндэме вилланы работали на своего
аббата только 2 дня в неделю в течение года и 3 дня в августе. Однако
существовало правило: от каждого двора вилланов отрабатывал только один
мужчина, т. е. сыновья помогали отцу. Экономический интерес магната
побуждал его не допускать большие семьи и обустраивать молодые семьи
отдельными дворами. Отсюда берет начало англосаксонская традиция: каждой
семье — отдельный дом. С XIII в. осталось много письменных жалоб на
плохую работу вилланов на барских угодьях.
По закону виллан был закреплен за землей его родного манора. Он не мог
покинуть свой дом для того, чтобы взять землю в другом месте или
заработать на жизнь ремеслом в городе. Даже если он брал в аренду
дополнительную землю и имел достаток, все, что он приобретал, по закону
принадлежало его лорду. Он был обязан молоть свое зерно на мельнице лорда
и платить ему за эту услугу, так же как печь свой хлеб в пекарне лорда.
Он был обязан платить талью — налог, размер которого зависел от произвола
лорда. Когда он продавал скот или выдавал замуж дочь, то платил штраф
лорду. После его смерти лучший скот и движимое имущество забирал лорд. Он
сам и все в его семье могли быть проданы другому лорду. Но обычно продажа
вилланов происходила вместе с землей, когда земля переходила от одного
лорда к другому. Переселение вилланов и разъединение семей, судя по
документам той эпохи, были очень редки.
Виллан по закону не мог выкупить себя, так как все принадлежало лорду.
Однако на практике зафиксированы случаи выкупа себя вилланами, причем
этому содействовала церковь. Но в середине XIII в. была принята идея о
том, что вилланы могут себя выкупить. Это было, в частности, отражено в
трудах королевского юриста Брактона [9, 141—158]. Наблюдался постепенный
рост свободных крестьян наряду с вилланами, несмотря на то, что надел
виллана сократился в 3 раза с 1086 по 1279 г. Но барщина за урезанный
надел осталась прежней (в соответствии с площадью надела осталась лишь
денежная рента, определявшаяся товарностью надела). Держание виллана было
не более чем поводом для исчисления вилланских повинностей [12, 308].
Все сельское население, в том числе и вилланы, еще с англосаксонских
времен было сформировано в десятки, и в каждой из них была круговая
порука. Формально эта практика была введена для борьбы с уголовными
преступлениями, но вилланов она привязывала к земле сильнее, чем
феодальные узы. В Англии круговая порука крестьянства получила название
системы свободного поручительства. Дважды в год шериф проверял
функционирование десяток и охват ими всех вилланов. Нарушители
штрафовались [9, 149]. На бежавших вилланов тут же доносили оставшиеся
вилланы той же десятки, дабы не нести тяготы за убежавшего [10, 113]. Но
виллан вел свое хозяйство на свой страх и риск, в условиях же товарно-
денежных отношений это привело к разной степени успеха и расслоению
вилланства [12, 325].
Уже в середине XII в. барщина оставалась только на периоды пахоты и
уборки урожая. И хотя коммутация проходила неравномерно и в периоды
нехватки рабочих рук возвращались к барщине, тем не менее коммутация,
начавшись столь рано, оказалась в английской истории необратимой [9,
144].
Города и торговля
Зарождение городов в Англии начиналось с рынков, формировавшихся в
местах, защищенных крепостными сооружениями. Торговля с континентом в
англосаксонский период доминировала над внутренней торговлей. Особенно
были активны фризские купцы.
Активно торговали и британские купцы. В VIII в. они добирались до
Марселя. Уже в VIII в. предметами экспорта из Британии были сукна и
одежда, рукописи, изделия из льна, кожи и меха. Товары производились в
крестьянских натуральных хозяйствах и в монастырях. Со временем появились
ремесленники, выполнявшие заказы купцов, а это повлекло за собой
разделение труда и появление внутренней торговли.
Первые документы, свидетельствующие о торговле англосаксов, — это
англосаксонские правды, регламентировавшие пребывание и торговлю
иностранных купцов в Британии, а также торговлю жителей Британии. В VI—
VIII вв. самой распространенной в Британии была торговля скотом. Согласно
«Правде Хлотаря и Эдрика» (673—686) или «Правде Ине» (688—694), торговать
скотом можно было только в городе, в присутствии надежных свидетелей и
представителя власти. Последние были нужны для того, чтобы покупатель не
был обвинен в краже. Такие условия свидетельствуют о том, что внутренняя
торговля была редким, чрезвычайным делом.
Вследствие плохого состояния дорог торговля вдоль морского побережья
Британии получила большее развитие, а Лондон стал главным рынком для
многих народов, в том числе для жителей Кента [2, 17—53]. Вторжения
скандинавов в 830—840-х гг. нарушали торговые связи Англии, но торговля
хоть и с перерывами продолжалась. Конец IX — начало X вв. — период
укрепления и объединения англосаксонских королевств, вызванных датским
нашествием. Одновременно это привело и к развитию торговли.
Торговля повлекла и развитие чеканки монет. Уже с VII в. в Лондоне
началась чеканка мелких серебряных монет — сит (sceatt), которые
отличались от римских или франкских золотых монет и были подобием
фризских. Они понадобились для внутренней торговли, тогда еще мелкой.
Внешняя торговля обеспечивалась золотыми монетами, а также слитками
золота и серебра. Чеканка монет сит проводилась без королевского
контроля. Монета была грубая, без точного содержания серебра. В течение
VIII в. ее ценность снизилась, что вызвало большие помехи в расчетах
внутри страны, прежде всего с казной короля. Поэтому король Мерсии Оффа в
конце VIII в. ввел в обращение серебряный пенни — монету, чуть большую по
содержанию серебра и размерам, чем сит. Новая монета была похожа на
франкский денарий, что не удивительно, если учесть активные торговые
связи Британии и Франкского королевства в то время. Примеру Мерсии
последовали короли Кента, Уэссекса и Восточной Англии. Этельред II (978—
1016) объявил чеканку монеты своими исключительным правом [2, 56—79].
Впрочем, для зарубежной торговли и крупных платежей стали чеканить
золотой манкуз. Правительство охраняло денежное обращение и монетную
систему в стране. После того, как в Англию в конце XIII в. стали завозить
и пускать в обращение неполноценные иностранные монеты и вывозить
полновесные английские стерлинги, Эдуард I в 1299 г. издал статут о
фальшивой монете и запретил вывоз английских монет, серебра и золота, а
также ввоз иностранных порченых монет и продажу на них английских
товаров. Факт порчи монет выявлялся быстро, так как, согласно традиции, в
XIII в. все поступавшие в виде налогов монеты переплавлялись и чеканились
новые. В Дувре для въезжавших в Англию и выезжавших из нее был учрежден
особый обменный стол [10, 191].
Развитие чеканки монеты и денежного обращения свидетельствует не только о
процветании торговли, но и об углублении специализации ремесленников.
Традиционными ремеслами в Англии были сыроварение, маслоделие,
хлебопечение, пивоварение, добыча и плавка металлов (железо, свинец,
серебро, медь), металлообработка, строительное дело, обработка дерева и
камня, кораблестроение, обработка кожи и меха, ткачество, сукноделие,
изготовление одежды, гончарное дело, солеварение, рыболовство,
мореходство. Альфред Великий собирал у себя ремесленников из разных
стран, особенно сведущих в строительстве.
Судя по грамотам, пожалованным монастырям и бургам, торговля в начале XI
в. была настолько развита по всей Англии, что требовалось включать в
грамоты статьи об освобождении от пошлин по всей Англии. На рубеже Х и XI
вв. стали возникать города. Королевская власть в Англии издревле
требовала осуществлять торговлю в особых торговых местах, на рынках, не
столько ради добросовестности сделок, сколько ради удобств сбора торговых
и транспортных пошлин. Тем самым власть способствовала возникновению и
росту городов [2, 98—147]. Англосаксонские короли поощряли рост городов и
увеличение их богатств; жители городов были свободными людьми;
крепостной, убежавший в город и проживший праведно внутри городских стен
год и один день, мог считать себя свободным. Впрочем, города не могли
стать прибежищем для должников, так как предъявление иска к новоселу
города лишало последнего права пользоваться обычаем [2, 256]. Горожане XI
в. находились под юрисдикцией короля и платили ему определенные подати,
2/3 городов были королевскими.
Короли XIII в., руководствуясь собственными финансовыми интересами,
охотно давали привилегии городам, в том числе и право полного
самоуправления: 22% хартий, выданных городам Англии в XIII в., запрещали
шерифам ступать на территорию городов; право иметь свой суд получили 51%
городов, право городского самообложения налогами (право фирмы) — 28%,
право избирать своих должностных лиц — 30% городов, частичную свободу от
пошлин — 26,5% и т. д.; количество городов, получивших пять и более
привилегий, составило 37%. Короли поощряли самостоятельность в обмен на
выполнение финансовых и политических обязательств.
Но за нарушение этих обязательств привилегии городов конфисковывались.
Зависимость городов от королевской власти была полной. Это объяснялось
тем, что городские свободы не базировались на силе городов, а были
результатом компромиссов с королем, совпадения интересов. Права
покупались, а поэтому вся политика городов определялась материальной
выгодой. Это соответствовало деятельности горожан. Ричард I и Иоанн
Безземельный давали привилегии городам, конфисковывали их и возвращали
вновь, не скрывая цели — вымогать деньги у городов. Генрих III и Эдуард I
вынуждены были после потери земель во Франции искать поддержки у городов,
а поэтому политические обязательства городов были увеличены, а финансовые
— несколько ограничены. Даже будучи арбитрами в спорах баронов с их
городами, расположенными на баронских землях, короли Англии, желая
поддержать горожан, склоняли барона к компромиссу, но не применяли
власть. Поиск совпадения интересов — это ранняя традиция англичан [10,
198—205].
Статус горожанина в XI в. пока не сложился. Но еще до нормандского
нашествия в Англии существовали гильдии горожан, обладавшие
собственностью, в том числе и земельной. В городах сосредоточивались
купцы и ремесленники. Последним это было необходимо в силу того, что
каждый ремесленник был покупателем сырья и продавцом своей продукции и
близость к рынку способствовала успеху дела. Все, кто покупал и продавал,
входили в торговые гильдии: купцов, ремесленников, священнослужителей,
сельских жителей и т. д. [2, 162—236].
Торговая гильдия избирала олдермена, имела гилдхолл — здание своей
управы, имущество гильдии, свой суд. Каждый торговец был экономически
самостоятелен и нес всю полноту ответственности за свое дело. Но
одновременно у торговцев в силу их деятельности в торговых гильдиях
воспитывался корпоративизм, умение решать проблемы сообща [13, 148—165].
Первые сведения о ремесленных гильдиях относятся к 1130 г.: в
«Казначейских свитках» упомянуты пять гильдий ткачей, гильдия сукновалов
и гильдия кожевенников. Король жаловал хартию гильдии ремесленников, в
которой брал обязательство охранять монополию гильдии, крупно штрафовать
всех, кто причинял ей «несправедливость и наносил обиду», а также
назначал размер ежегодной платы в казну и день платежа. В хартиях,
выдававшихся гильдиям ремесленников, указывалось также на обязанность
членов гильдии следить за качеством выпускаемой продукции и штрафовать
бракоделов. Оштрафованный мог обратиться в суд гильдии [2, 246—261].
Гильдии ремесленников были корпоративными органами; каждый их член
полностью отвечал за свой экономический успех или неудачу, т. е.
ремесленник брал целиком ответственность на себя, но его деятельность в
корпорации формировала с XII в. его сознание и культуру, породившие в
итоге традиции английского тред-юнионизма [14, 117].
История гильдий ремесленников полна драматической борьбы гильдий против
городских богачей, жаждавших подмять ремесленников, прежде всего ткачей,
сукновалов, ради присвоения прибыли. В Винчестере, Оксфорде, Беверли в
XIII в. существовали законы, направленные против гильдий ткачей. Ткачи не
были свободными горожанами, что означало для них отказ в использовании
городских институтов, например, суда. Продавать сукно можно было купцам
только своего города. За нарушение — конфискация имущества. В результате
гильдия ткачей Оксфорда разорилась, но в Винчестере и Беверли они
выстояли. Таковы были условия деятельности ремесленников [13, 229—237].
Короли Англии руководствовались своей материальной выгодой, даже если при
этом наносился вред англичанам. Эдуард I издал купеческую хартию в 1303
г., в которой закреплялась законом свобода торговли иностранным купцам на
территории Англии и свобода конкуренции. Английские купцы попали в
невыгодное положение, так как не были освобождены от королевских захватов
и призов и не имели быстрой судебной защиты, которую получили все
иностранные купцы. Король заставлял английских купцов быть сговорчивее,
изворотливее, предприимчивее. Купечество нашло выход за счет гильдий
английских ремесленников. Гильдии обеспечивали постоянство цен на сукно.
Купцы добились от королей (Иоанна, Генриха III, Эдуарда I) ликвидации
ряда гильдий, в силу конкуренции между отдельными ремесленниками сбили
цены, восстановив свои прибыли. Ответные восстания горожан, например,
восстание в Бристоле 1312—1316 гг., подавлялись королевскими войсками.
Это способствовало развитию рынка и производства, так как требовало
отказа от косности технологий.
В XIII в. города стали важнейшими центрами накопления денег. Накопления
росли столь быстро, что отчисления в казну, зафиксированные в хартиях,
дарованных королем городам, отставали очень сильно, поэтому король стал
прибегать к штрафам, захватам и призам. Главной формой королевских
поборов с городов стала талья, вытекавшая из права сеньора на землю, на
которой располагался город. Талью взимали со своих городов и бароны. Но
жители городов были не робкого десятка. Например, жители города Дэнстебл
в 1229 г. отказались платить своему барону талью. Король поддержал
барона. Тогда жители договорились с соседним бароном об аренде 40 акров
поля по соседству с их городом и перенесли рынок на эту территорию,
освободившись от грабительской тальи. Барон вынужден был пойти на
уступки.
Борьба горожан против тальи была упорной и постоянной, поэтому
возрастание тальи отставало от роста доходов городов. Короли в XIII в.
стали делать акцент на налог на недвижимость, а к концу XIII в. этот
налог стал главной формой городского обложения. До 1297 г. налог на
недвижимость носил произвольный характер, причем города облагались
налогом в повышенном размере и не пользовались, в отличие от баронов,
льготами [10, 211—224].
В 1283 и 1285 гг. последовали два статута о купцах, вносивших порядок в
кредитные операции. Первым из них устанавливалось, что кредитор должен
был заключить сделки в присутствии мэра города, с их регистрацией в
протоколах, о чем получал соответствующий документ. Если в назначенный
срок долг не возвращался, то кредитор не обращался в суд, а предъявлял
документ мэру города, который немедленно назначал продажу имущества
должника или передавал его кредитору. Если же имущества на момент
возврата долга у должника не оказывалось, то он заключался под стражу.
Статут распространялся как на иностранцев, так и на всех жителей
королевства.
Согласно второму статуту, должник арестовывался, продавал имущество и в
течение трех месяцев возвращал долг. В случае отказа все его имущество,
включая землю, передавалось кредитору, причем передавалась вся земля,
имевшаяся у должника на момент сделки, даже если ее часть ко времени
возврата долга была отчуждена.
I и II Вестминстерские статуты и Винчестерский статут 1285 г. были
направлены на охрану торговых путей и городов, борьбу с грабителями,
причем, как обычно, предусматривались организационные меры, не
требовавшие больших инвестиций.
Центральное правительство Англии принимало ответные меры в случае
экспроприации товаров английских купцов за рубежом: купцы тех стран, где
английских купцов грабили, на территории Англии получали соответствующий
прием. Король защищал английских купцов от французских и голландских
пиратов [10, 192—193].
Законотворчество, суд, парламент
Со второй половины XII в. власть короля стала направляться на развитие
права. Реформы Генриха II расширили поле королевской юрисдикции за счет
баронской: в компетенцию королевских судов были включены все уголовные
дела, подавляющее большинство гражданских исков, связанных с землей.
Баронским судам остались иски о мелком воровстве, хулиганстве, иски
вилланов. Было отменено сакральное судопроизводство (ордалия, поединок) и
введен инквизиционный процесс — расследование через присяжных.
Расследование через присяжных возобладало к началу XIII в. не только в
королевских, но и в местных судах, городских куриях и т. д. Для обращения
в королевский суд нужно было только иметь деньги. Наконец, были
ограничены иммунитетные права баронов в судах и в административном
управлении. Король разрешил шерифам проверять «свободные поручительства»
в баронских судах и ловить подозреваемых преступников в любых владениях
страны.
Мальбороский статут 1267 г. запретил баронам принуждать своих свободных
держателей являться в их курии, судиться в своих куриях по земельным
искам без королевского приказа и рассматривать апелляции по решениям
курий их вассалов. Шерифам было разрешено освобождать арестованный скот,
находившийся на территории барона.
I Вестминстерский статут 1275 г. запретил баронам привлекать в свои суды
тех, кто совершил правонарушения вне владений барона, но был задержан на
его территории.
II Вестминстерский статут 1285 г. разрешил шерифам вступать на территорию
тех лордов, которые хотя бы раз не выполнили приказ короля. Тем самым
отменялась иммунитетная привилегия баронов.
Феодальные иммунитеты были подорваны Глостерским статутом 1278 г.,
который объявил проверку иммунитетных привилегий всех английских баронов
судебным путем. Баронам надлежало предъявлять в суде хартии или другие
документы и отстаивать свой иммунитет в суде против короля. Этот статут
подчинил все суды правовым нормам, принятым в королевском суде.
К концу XIII в. судебная власть в Англии была в значительной мере
сконцентрирована в руках короля и контролировалась его аппаратом. Кроме
того, была, наконец, создана унифицированная система права, без которой
расширение королевской юрисдикции было невозможно. Надзор за всеми
королевскими судами обеспечивали общие на территории всей Англии
процессуальные нормы. Так к концу XIII в. постепенно сложилось
общегосударственное право, получившее название «общее право». Только
вилланские суды придерживались местного обычного права. Главным
достоинством общего права Англии было отсутствие каких-либо различий и
правовых привилегий внутри свободной части населения страны, что было
одной из норм североморской культуры. Общее право формировалось, это надо
еще раз подчеркнуть, не законотворчеством, а деятельностью королевских
судей и юристов, осуществлявших правосудие. Они пользовались лексикой и
образцами римского права, которое, как известно, служило императору, дабы
его власть сделать абсолютной, но не допускали противоречий основным
принципом английской культуры, так как формально нельзя было нарушить
данное Вильгельмом Завоевателем обещание соблюдать законы короля Эдуарда
и подобные обязательства последующих королей Англии. Фактически же
соблюдение норм культуры народа было обязательным условием предотвращения
бунтов.
До середины XIII в. общегосударственные законы принимались под давлением
оппозиции — Великая хартия вольностей (1215), Оксфордские (1258) и
Вестминстерские (1259) провизии. По инициативе короля был издан только
один статут — Мертонский (1236).
С середины XIII в. королевская власть начинает формировать общее право. В
1267 г. Генрих III сам переиздает Мальбороский статут и почти без
изменений Вестминстерские провизии. За 35 лет правления Эдуарда I было
издано 31 постановление разного рода, главным образом для устранения
противоречий между существовавшими нормами общего права, их уточнения,
дополнений, а также упорядочения судебной процедуры, борьбе с
злоупотреблениями судей и других чиновников. Среди них I и II
Вестминстерские статуты, Глостерский статут о мертвой руке (о церковных
землях) (1279), Винчестерский статут о вооруженных силах и дорогах, о
внешней торговле и кредите (1303), о монетном обращении (1299).
Причины законотворчества были самыми прозаическими, например, до 1283 г.
в общем праве отсутствовали быстрые способы взыскивания долгов с
должников. Они были введены статутом о купцах 1283 г. [10, 50—58].
Королевская власть к концу XIII в. в значительной мере ослабила свою
зависимость от крупных феодалов. Процесс централизации государства
набирал силу, а по мере централизации менялся и суд. Феодальные источники
пополнения королевской казны составляли существенно меньше 1/3 всех
поступлений в казну. Армия постепенно становилась наемной: к концу XIII
в. доля рыцарей, несших феодальную воинскую повинность, упала ниже 10% от
имевшегося в стране их количества. Даже ополченцы, лучники и арбалетчики
получали плату, тем более что вооружались они за собственный счет.
Все изменения в области суда и организации войска требовали расширения и
усложнения государственного аппарата, в том числе и на местах. Важной
особенностью контроля за местными судами и властями в Англии со времен
Генриха II стали, как упоминалось, выше разъездные суды. Но это были
выездные сессии центральных судов. До середины XIII в. они были редки —
одни раз в 7 лет, но их компетенция была очень широка: они разбирали все
иски, подсудные короне или затрагивавшие ее материальные интересы,
производили арест преступников, так же как и «освобождение тюрем», вели
расследования по утвержденному высшей властью опросному листу,
большинство пунктов которого касалось нарушений прав короны и
злоупотреблений местных судов и чиновников; они же налагали штрафы на
виновников этих злоупотреблений. С начала XIII в. были введены объезды
для расследования только лишь нарушений прав короны и злоупотреблений
чиновников или владельческих прав и доходов феодалов. Со второй половины
XIII в. стали практиковаться судебные объезды специально для разбора дел
по земельным искам. В 1276 г. вся страна была поделена на несколько
областей с прикреплением двух судей к каждой. С 1285 г. ассизные (по
земельным спорам) судьи стали посещать каждое графство не реже, чем 3
раза в год, а с 1293 г. они стали заседать непрерывно в определенные дни.
Король, заботясь о своих финансовых интересах и опасаясь сговора
чиновничества, ввел судебный, а значит, публичный, открытый контроль за
местными властями и судами. Это соответствовало культурным традициями
англичан с древних времен.
Под контроль королевских разъездных судов попало и местное самоуправление
— собрания сотен и графств, представлявших собой традицию народных сходок
дофеодального периода, причем столь прочную, что эти органы
просуществовали до конца Средних веков. Их живучесть объясняется тем, что
в Англии всегда был, а в нормандский период и возрастал слой особо
стойких носителей английской культуры — свободных крестьян, нуждавшихся в
этом органе. С начала XII в. английские короли стремились укрепить их,
подчинив влиянию местного шерифа и дав тем самым шерифу точку опоры на
месте. Генрих I распорядился, чтобы собрания сотен и графств собирались в
тех же местах и в том же составе, что и до нормандского завоевания.
Генрих II, правда, ослабил влияние собраний, изъяв большинство наиболее
важных исков из их компетенции, но одновременно другой мерой укрепил их
значение, поручив им назначать присяжных для расследования всех дел
подсудных короне, а также «обвинительных присяжных» для общих
расследований во время судебных объездов.
Выбиравшиеся на собраниях графств сборщики налогов имели доступ на все
иммунитетные территории. Собрания были многочисленными и выражали
общественное мнение не только зажиточной части населения, но и в
определенной мере массы свободных держателей графства. Самоуправление со
времен нормандской эпохи было предохранительным клапаном от взрыва котла
народного недовольства англосаксов.
Одновременно с развитием местного самоуправления нормандцы для укрепления
своей власти на местах ставили своих людей на должности шерифов. До
середины XII в. они назначались из числа знати, но позже стали обычными
чиновниками, назначаемыми центральным правительством. Шериф занимался
королевскими финансами, был главой местной юрисдикции, возглавлял войско
графства. Два раза в год шериф совершал судебные объезды, во время
которых специальные комиссии присяжных в каждой сотне сообщали ему обо
всех правонарушениях, совершенных в графстве [10, 79—84]. На собраниях
графств под надзором шерифа совершались всякие сделки.
Уже неоднократно упоминалось, что реальная жизнь в Англии в XII—XIII вв.
была далеко не идеальной: требовались незаурядные способности и
возможности для того, чтобы отстоять себя в борьбе с людьми, имевшими
власть и деньги. Чиновники злоупотребляли своим положением и не
брезговали прямым насилием. В XIII в. взяточничество в среде судейских
чиновников стало повсеместным явлением. Статуты XIII в. регулярно
запрещали чиновникам заниматься мздоимством в любой форме, но все это
было безрезультатно. В 1289 г. Эдуард I сместил за взяточничество двух
судей королевской скамьи из трех и четырех судей суда общих тяжб из пяти!
При этом он конфисковал у них огромные суммы денег, награбленные с
помощью взяток [10, 168]. Яркие и многочисленные свидетельства коррупции,
основанные на документах, приведены в работе Е.В. Гутновой [10, 169—173].
Члены королевского совета с 1237 г. стали приносить особую присягу
королю, но если до конца XIII в. такая присяга была нерегулярной, то с
1307 г. она стала обязательной. Кроме обычных обязательств верности
королю и сохранения тайны, присяга, состоявшая из девяти статей,
содержала две примечательных клятвы: во-первых, не делать и не советовать
ничего такого, от чего король мог бы лишиться каких-либо свои коронных
владений, и, во-вторых, хорошо соблюдать свои функции по отношению к
подданным короля, быть беспристрастным в своих решениях и не отказывать в
правах никому, независимо от личного к нему отношения, от его положения и
сословия. Текст клятвы свидетельствует о желании королей Англии (а текст
присяги существовал с 1257 г.) не возмущать спокойствия англосаксонского
населения и держать в узде нормандских баронов.
В конце XIII в. королевский совет стал высшим контролирующим органом
центрального государственного аппарата, органом законодательной
инициативы, он решал вопросы внешней политики, рассматривал петиции,
поданные королю, и, главное, стал высшей судебной инстанцией в стране. К
нему стекались апелляции всех других королевских судов, суд стал арбитром
в спорах крупнейших феодалов. Этот был единственный суд, заседавший в
присутствии или при участии короля.
Суд королевской скамьи, заседавший без короля и выделившийся для того,
чтобы не следовать за королем в его разъездах (Великая хартия вольностей
определила место этого суда в Вестминстере), в 1224 г. отделился от суда
королевского совета и в определенной мере утратил свою силу. Итак, с
середины XII в. и до конца XIII в. шла централизация королевской власти
Англии. И король, и бароны, будучи французами, стремились получить
поддержку народных масс англосаксов в борьбе между собой. Это
своеобразное общественно-историческое явление и позиция церкви привели к
превалированию североморской культуры англосаксов над феодальной
культурой аристократической верхушки.
Практически полнота королевской власти определялась реальным соотношением
социальных сил в стране в каждом конкретном случае. Если король имел
много денег, обладал военными силами и пользовался поддержкой большей
части свободного населения, он мог безнаказанно нарушать феодальные
обычаи. Но если его вассалы-бароны объединялись, особенно если привлекали
на свою сторону часть свободного населения, и поднимали восстание, король
вынужден был отступать перед феодальным обычаем и их военной силой.
«…Королевская власть… все более и более приобретала характер общественной
власти» [10, 86—96].
В 18.1. были рассмотрены ошибки королевской власти, повлекшие
возникновение английского парламента. Теперь же целесообразно рассмотреть
процессы, протекавшие в народных массах, которые привели к
парламентаризму как отражению древней традиции североморских народов —
решения общественных проблем на сходах.
Бароны организованно выступили в 1215 г. Они поступили расчетливо, поведя
за собой рыцарство, свободное крестьянство, церковь и горожан. Имея опыт
политической деятельности, бароны и церковь сформулировали все свои
требования в Великой хартии вольностей полно и ясно. Рыцари и горожане
довольствовались минимально необходимыми, жизненно важными требованиями,
которые были зафиксированы не столь отчетливо и подробно, как те, которые
отражали интересы баронов. Но это было первое политическое выступление
рыцарей и горожан, положившее начало консолидации новых политических сил
в стране.
Столь широкий союз стал возможен из-за произвола королевской власти.
Поиск совпадения интересов продолжался, и это являлось особым видом
деятельности, дававшим вклад в процесс формирования сознания людей.
В 1232—1258 гг. баронская оппозиция королю оформилась организационно. Ее
центром был Великий совет — собрание крупнейших духовных и светских
феодалов, собиравшийся 2—3 раза в год королем. Оксфордские провизии (см.
выше) были вручены королю комиссией 24-х баронов. Вся власть передавалась
совету 15-ти баронов, которые полностью контролировали короля и смещали
назначенных им должностных лиц. Оксфордские провизии предусматривали
расследование злоупотреблений королевских чиновников, введение выборности
шерифов и запрещали судьям брать взятки. После оглашения провизий
баронский совет изгнал наиболее ненавистных иностранных советников короля
и вообще иностранных феодалов.
Произвол чиновников бароны заменили своим собственным. Начался период
баронской смуты. В октябре 1259 г. совету 15-ти была подана петиция
«бакалавров-рыцарей и свободного крестьянства», которые за 16 месяцев
смуты убедились в том, что бароны не станут добиваться чаяний рыцарства и
свободного крестьянства. Бароны предупреждались, что совет 15-ти будет
упразднен, а для вящей убедительности бакалавры обратились к наследнику
престола Эдуарду с просьбой о поддержке, которую он немедленно обещал. В
результате этих событий появились Вестминстерские провинции (см. выше),
разрешавшие конфликты арьервассалов с их сеньорами в пользу первых, а
также улучшавшие систему местного управления и судопроизводства [10, 284—
297].
Борьба в 1258—1267 гг. была гражданской войной. Эдуард I маневрировал
между общественными силами, что отразилось в его законодательстве. Когда
он, полагая, что раны гражданской войны зажили, в 1296—1297 гг. временно
отошел от политики соглашений, страна вновь оказалась накануне
политического кризиса. Причиной недовольства стала война с Францией,
начатая в 1294 г. Возникла новая коалиция во главе с баронами. Однако в
документах 1297 г. интересы баронов (знамение времени!) тонут в
требованиях рыцарей и горожан.
Итак, если в 1215 г. баронство вело рыцарство, свободное крестьянство и
горожан, то в 1258—1267 гг. оно сопротивлялось их требованиям, а в 1297
г. уже вынуждено было следовать за рыцарями, фригольдерами и горожанами.
Итогом кризиса 1297 г. стало окончательное признание за парламентом права
финансового контроля над правительством. Тем самым он окончательно
утвердился, за ним закрепилось название «парламент», и он стал постоянно
действующим сословно-представительским собранием. В парламенте высшая
знать была представлена постоянно. Все эрлы (после 1283 г. их было 12)
всегда были в парламенте. Бароны же приглашались не все. Их было около
двухсот, но только четверо из них были постоянными советниками короля.
Все епископы и архиепископы были участниками всех парламентов. Аббаты
приглашались выборочно. Из 953 монастырей 225 принадлежали бенедиктинцам,
230 — августинцам, 72 — цистерцианцам, 38 — премонстрантам. Только они
допускались в парламент. Ордена нищенствующих монахов в расчет не
принимались.
В источниках XIII в. понятия «барон» и «рыцарь» не определены. Однако в
парламент избирались только рыцари, «опоясанные мечом». По закону,
человек, имевший доход 20 ф. и более, был обязан быть рыцарем. В анкету
королевского расследования 1274 г. был специально включен вопрос о
шерифах и бейлифах, бравших взятки за отсрочку принятия рыцарского
звания, которого избегали из-за дополнительных обязанностей, таких как
участие в ассизах, замещение административных должностей в графствах
(сборщиков налогов, депутатов парламента и т. п.). Шерифы принуждали
малоимущих рыцарей представлять графства в парламенте. Такие рыцари были
меньшими собственниками, чем многие свободные крестьяне. Рыцари графств в
парламенте были выразителями интересов общины.
Все феодалы, пользовавшиеся иммунитетным правом (шериф не имел права
доступа на их территорию), освобождались от местных налогов и обязанности
регулярно посещать собрания сотен и графств, поэтому собрания, избиравшие
парламентариев и администрацию, состояли из свободных держателей, не
способных отказаться от участия в них [10, 297—377]. Это было второй
причиной представительства малоимущего рыцарства в парламенте.
Забегая вперед, добавлю, что начиная с 1429 г. на выборы в парламент
стали допускаться те фригольдцы, которые имели земельный доход 40 ш. в
год и более. В то время в Англии доля зажиточных фригольдеров во всем
свободном крестьянстве составляла 23%.
В 1265 г. горожане получили приглашение в парламент Симона де Монфора, но
затем это делалось нерегулярно, и только с 1297 г. они стали постоянными
его участниками. В XIII в. в парламент избирали хотя бы один раз
представителей 177 городов, т. е. от 63% городов Англии того времени,
причем приглашались наиболее развитые в экономическом отношении города.
Избирались главным образом горожане из числа богатых купцов, богатых
городских землевладельцев, в то же время занимавших высокие посты в
городском управлении. Состав парламентариев от некоторых городов был
практически постоянным. Отцы городов предпочитали держать все события под
своим контролем. В XIII — начале XIV вв. в среднем по всем созывам
парламент состоял из 130 магнатов, 73 рыцарей графств, 160 горожан и 30—
40 советников короля [10, 378—415].
В XIII в. роль горожан в парламенте была не велика. Города уже к концу
XIII в. стали основным источником налогов в стране (36% ежегодно), однако
мнение баронов и рыцарей, переваливавших тяжесть налогов на города, в
силу традиции и бóльшего количества голосов было решающим. Горожанам еще
предстояло завоевать свои позиции в парламенте, чего они и добились
упорной и регулярной борьбой за свои права по мере накопления богатства,
а значит, финансовой силы. Парламент стал школой мужания политической
воли горожан в процессе парламентской деятельности [10, 513].
Активное и постоянное участие парламента в утверждении налогов в конце
XIII в. несомненно. Эта функция парламента принадлежала только ему, и
никаким другим органом не дублировалась. Однако разрешение касалось
только налогов на движимость, составлявших 30% всех доходов
правительства.
В XIII в. парламент не издавал законов. Иногда король передавал законы на
утверждение парламенту, но это не было установившимся обычаем или
правилом. Например, Эдуард I долго не решался на изгнание евреев, так как
с ростовщичества он имел «еврейскую талью». Но парламент в июле 1290 г.
настоял на таком решении короля и утвердил его. Подобных случаев было
немного. Это происходило тогда, когда королю нужно было разделить
ответственность с народом и получить у него уступки. Так, за изгнание
евреев король получил 1/15 движимых имуществ [10, 415—468].
Обычай подавать на имя короля петиции, содержавшие требования изменений
законов или административной практики, устранения злоупотреблений
чиновников и баронов в интересах различных слоев населения, существовал в
Англии задолго до возникновения парламента. Но это были частные или
групповые петиции. С появлением парламента стали возможны коллективные
петиции от общин графств и городов по наказам собраний общин. Практика
подачи парламентских петиций утверждалась постепенно в процессе
политических столкновений конца XIII в., которые происходили во время
сессий парламента. Король упорно не желал принимать эти петиции и
признавать их законность, рассматривая парламентские петиции как
превышение полномочий, предписанных парламенту королевской властью. В
XIII в. король выполнял требования, изложенные в петициях, изредка, под
давлением обстоятельств для того, чтобы вскоре отказаться от данных
обещаний. И все же к концу царствования Эдуарда I право подачи
парламентских петиций было признано за парламентом в качестве одной из
его функций, что налагало некоторые ограничения на действия короля и
постепенно превратилось в право законодательной инициативы парламента
[10, 441, 464]. Парламент стал органом, в который со временем
общественные конфликты были перенесены с улицы. С возникновением
парламента в Англии утвердился новых тип государства — феодальная
монархия с сословным представительством, или сословная монархия.
18.3. XIV век
XIV—XV вв. в истории Англии — период борьбы королевской власти с
баронством, стремившимся во всем ущемить права короля, период,
закончившийся самоистреблением баронства, — важным фактом,
способствовавшим наступлению с конца XV в. нового периода — проникновения
североморской народной культуры в аристократические верхи.
XIV в. начался с постановления парламента созыва 1310 г. о том, что во
время шотландского похода короля управление страной должно быть поручено
комитету ордейнеров в составе 21 члена. После возвращения Эдуарда II ему
были предъявлены постановления ордейнеров, обязательные для короля: не
делать дарений без согласия ордейнеров; жить за свой счет; изгнать
флорентийских банкиров, займы которых позволяли королю быть независимым
от баронов; выезжать из страны только с согласия ордейнеров и т. д. Не
удивительно, что король, внешне смирившись, сосредоточил все силы на
борьбе с баронством, которая выразилась не только в дворцовых интригах,
но и в опоре на фригольдеров. Например, доля овец, разводившихся в Англии
крестьянами, в царствование Эдуарда II возросла, потеснив стада светских
и церковных лендлордов. Свободные крестьяне сами вели торговлю шерстью и
часто имели овец не только на домениальной земле лорда [14, 27].
Наоборот, ордейнеры не включали в список своих требований к королю те из
них, которые отражали интересы рыцарства и горожан, что предрешило
падение режима ордейнеров. Но все же бароны сумели низложить Эдуарда II,
а позже и убить его.
В 1348—1349 гг. в Англии разразилась эпидемия бубонной чумы. Население
Англии, составлявшее около 3,5 млн человек до начала эпидемии,
сократилось более, чем наполовину. Эпидемия сопровождалась падежом скота
и голодом, так как поля оставались невозделанными [1, 72—73]. Впрочем, по
другим сведениям, население Англии сократилось с 3,75 млн до 2,1 млн
человек [14, 10]. Резко уменьшилось количество работников. Бароны стали
принудительно давать двойные наделы оставшимся крестьянам; возобновились
барщина и закрепощение только что освободившихся крестьян. Цены быстро
росли. Король Эдуард III в 1349 г. издал «ордонанс о рабочих и слугах»,
согласно которому все здоровые мужчины и женщины в возрасте до 60 лет, не
имевшие земли, должны были наниматься за ту плату, которая существовала
до чумы. Итак, обработка удвоенного надела плюс барщина за прежнюю оплату
труда. Неудивительно, что такие условия обернулись крупнейшим в истории
Англии крестьянским восстанием в 1381 г.
Восставшие в 1381 г. не умирали от голода. Свободное крестьянство быстро
богатело, вилланы быстро освобождались от разных форм традиционной
феодальной зависимости, например, от пошлины лорду при выдаче замуж
дочери или конфискации у семьи покойного виллана лучшей скотины или
принудительного пользования мельницей лорда и т. д. Но они твердо
следовали традициям североморской культуры — какой бы ни была жизнь, надо
постоянно добиваться лучшего. Восставшие в 1381 г. силой добивались
требуемых ими прав, сжигали манориальные списки и грамоты, содержавшие
перечни повинностей. Восстание было подавлено, но барщина после этого
исчезла навсегда.
Насилие в те времена было обычным явлением. В XIV в. машина правосудия
хотя и действовала, но была инертной и продажной. Считалось, что каждый
должен постоять за себя силой, поэтому крестьянин имел навыки бойца, и
управлять таким народом в отсутствие полиции (существовала народная
милиция для поддержания внутреннего порядка и защиты от набегов
шотландцев) и армии (ее заменяли отряды баронов и рыцарей) королевской
администрации нужно было очень осмотрительно. Перевес сил на стороне
короны был, но не подавляющий. Он не давал правительству возможности в
течение ряда веков действовать по принципу «сила есть, ума не надо».
Правительство напряженно искало пути решения своих задач. Иными словами,
в Англии существовала обстановка, в которой напряженно думать и активно
действовать вынуждены были все [14, 32—38].
После эпидемии бубонной чумы выморочные наделы можно было сдать в аренду
только за низкую плату. Если лорд или его бейлиф предъявляли высокие
требования, то бессемейные, т. е. молодые, сильные крестьяне убегали, так
как в те годы хорошему работнику давали высокую зарплату и не спрашивали,
откуда он явился. Крепостные в этих условиях стали нанимать безземельных
работников, разводить овец и скапливать средства, достаточные для выкупа
себя и своего участка земли. Эти крестьяне со временем образовали слой
йоменов, которые арендовали дополнительные участки у лордов. Так еще в
XIV в. крепостное крестьянство расслоилось на зажиточных йоменов и
батраков [14, 29—30].
В XIV в. продолжились процессы разложения манора и коммутации, приведшие
к освобождению крестьян от феодальной зависимости, открывшие простор для
сил капитала и личной инициативы [14, 24]. К концу века большинство
лендлордов перешло от обработки земли на ее лизинг [15, 11].
В XIV в. местное управление стало осуществляться от имени короля, т. е.
был найден компромисс, при котором традиционное местное самоуправление
было сохранено, но стало служить не местному феодалу, а королю [14, 24].
Таким образом, тенденции развития сельских районов, наметившиеся в XIII
в., получили дальнейшее развитие. Существенно более заметные изменения
происходили в сферах ремесел и торговли, которые были связаны
преимущественно с городами.
Города в XIV в. стали главным источником денег для пополнения
государственной казны. Основной формой налога был налог на движимость; он
стал регулярным, а его размер — традиционным, хотя разрешение каждый раз
давалось парламентом. Талья в XIV в. собиралась три раза и затем отмерла,
но еще долго сохранялась в скрытом виде: города платили в полтора раза
бóльшую квоту налога, чем графства. Деньги от городов в казну поступали в
виде таможенных пошлин, города возводили укрепления, поставляли королю
военные отряды и корабли [16, 89].
На основе углублявшегося разделения труда торговля постепенно отделилась
от ремесла, а вследствие развития обмена стала развиваться и ее
специализация. Этому способствовал статут 1363 г., который обязывал
каждого купца торговать одним товаром, а ремесленника заниматься только
своим ремеслом.
Еще до XIV в. начался интенсивный процесс освобождения городов от
торговой пошлины по всей территории страны. В XIV в. он не завершился, но
во внутренней торговле, так же как и во внешней, были достигнуты
значительные успехи. Например, в 1273 г. на долю английских купцов
приходилось немногим более 1/3 экспорта шерсти, главного экспортного
товара Англии, а в 1362—1368 гг. в среднем 71%. Во второй половине XIV в.
экспорт шерсти сократился почти вдвое по сравнению с серединой столетия,
зато в тот же период в три раза возрос вывоз готового сукна. Главным
экспортером сукна был Бристоль: 40% английского экспорта в 1365—1370 гг.,
причем 97% сукна было вывезено английскими купцами. В 1337 г. 2/3 всего
объема вина вводилось в Англию гасконскими купцами, они даже торговали
внутри страны, а к концу века торговля вином уже почти полностью перешла
к английским купцам.
Купечество увеличивало свои состояния за счет ростовщичества. В середине
XIV в. лондонские купцы стали главными кредиторами короля; на военные
нужды в разное время они ссудили 70 тыс. фунтов стерлингов. Особого
размаха кредитование короны Лондоном достигло в конце столетия — до 40%
всех займов при Ричарде II [16, 39—50]. Богачи Лондона были независимы,
потому что в их руках находилась городская милиция. Взять деньги силой у
купцов Лондона король не мог; договариваясь же с купцами, он неизбежно
удовлетворял их интересы. После изгнания евреев из Англии в 1290 г.,
последовавшего за обнищанием ростовщиков, сделавшим евреев-ростовщиков
ненужными, английская элита, прежде всего лондонская, вынуждена была
учиться ведéнию финансов и государственных дел независимо от королевской
власти. Она в строгом соответствии с нормами и традициями североморской
культуры научилась отчетливо осознавать свои интересы, ставить
реалистические задачи и находить способы их решения, в том числе и в
противоборстве со своим королем. Когда при Кромвеле евреям было разрешено
вернуться, то их встретила уже совсем другая элита, во всем им равная,
лишенная зависти, страха и комплекса неполноценности. Неудивительно, что
традиционно в Англии антисемитизм выражен слабо [14, 52—53].
В XIV в. город был совмещением сельскохозяйственной общины, ремесла и
торговли. Вокруг города была стена или вал, а за ними городское поле, где
каждый горожанин возделывал свой участок и пас скот. В 1388 г.
парламентским статутом было утверждено, что подмастерья и ученики были
обязаны бросать свое ремесло в страдную пору для уборки урожая, а мэры,
бейлифы и констебли должны были следить за этим.
Привилегии и монополии городов покупались у короля, лорда, аббата и
отстаивались горожанами очень жестко. Одновременно города были лишены
возможности стать самостоятельными: любое нарушение условий, на которых
предоставлялись привилегии и монополии, влекло за собой утрату оных.
Поэтому тенденций к сепаратизму не было.
Первейшей обязанностью каждого горожанина было его членство в народной
милиции, защищавшей город от банд и вооруженных свит магнатов, нарушавших
привилегии города. Городские власти, опираясь на традиции
корпоративности, могли призвать всякого не только для охраны порядка, но
и для благоустройства города. Многие столетия деятельность английских
горожан была пронизана самоорганизацией, самоуправлением при полной
ответственности за себя и свои действия. Деревенская жизнь таких навыков
не давала, или точнее, у селян с древних времен были другие навыки
корпоративности.
В английских городах в XIV в. (и даже раньше) шла ожесточенная
политическая борьба. Тогда партий не было, и за власть и привилегии
боролись гильдии. Они противостояли друг другу и городскому
самоуправлению. Горожане в целом вели бесконечную тяжбу с королевским
шерифом, бейлифом лорда или монахами аббатства. В этой борьбе каждая
сторона пользовалась любыми средствами, начиная с судебных процессов или
экономического принуждения и заканчивая вооруженным мятежом [14, 48—51].
Гильдии купцов контролировали городское самоуправление. В Лондоне,
например, еще до середины XIV в. они начали формировать ту
привилегированную группу граждан, которая впоследствии стала называться
«12 больших ливрейных компаний». Из их числа обычно избирался мэр Лондона
и другие высшие должностные лица, представители делегировались в
парламент.
В XIV в. административная свобода городов была очень ограниченной по
сравнению с континентальными городами, и несмотря на то, что недешево
купленные привилегии городов часто нарушались короной, горожане всегда
предпочитали легальные методы борьбы, включая парламентские. Английские
короли всегда охраняли торговлю, защищая от пиратства на море, а в случае
притеснения английских купцов за рубежом — аннулируя хартии купцам той
страны, где нарушались интересы англичан, а то и захватывая товары купцов
той же страны на территории Англии. Правительство поддерживало единство
мер и весов, регламентировало количество товаров массового спроса:
например, продолжали действовать ассизы на хлеб и пиво; центральной же
стала суконная ассиза, многократно уточнявшаяся и дополнявшаяся [16, 93—
111].
Английские короли XIV в. строили свои отношения с подданными, преследуя
только свои интересы. Англичане платили им взаимностью. Купечество также
не было исключением. Иностранные купцы в Англии до XIV в. облагались
пошлиной, от которой англичане были свободны. Иностранцы могли торговать
только оптом и только на ярмарках или же в специально отведенных местах в
рыночные дни. Королевская власть, получая пошлину, а часто и займы от
иностранных купцов, была заинтересована в развитии иностранной торговли в
Англии, поэтому статутом 1303 г. для иностранных купцов были отменены все
ограничения за дополнительную пошлину королю. Весь XIV в. английские
купцы боролись за восстановление своих привилегий, но только в 1393 г.
был достигнут устойчивый компромисс: при сохранении широких привилегий
иностранцы были лишены права торговать между собой оптом и продавать свои
товары в розницу в Англии. Английские торговцы крепли в тяжелой
конкурентной борьбе, которая стимулировала через развитие торгового
оборота производство английских товаров и, как следствие, рост богатства
английских городов, увеличение налогов в государственную казну.
До середины 40-х гг. субсидирование короны было, по существу, монополией
иностранных купцов. Но к концу XIV в. английские купцы создали крупные
состояния на откупе налогов, дворцовых и военных поставках в ходе
Столетней войны и на экспорте шерсти.
В середине XIV в. иностранные купцы получили исключительное право
экспорта, скупая шерсть по всей стране; английским же купцам разрешались
лишь посреднические операции. Таким образом, в Англию после чумы
привлекался иностранный торговый капитал, что было в интересах баронства
и рыцарства, за что парламент пожаловал королю субсидию шерстью на три
года. Эта система продержалась всего четыре года и была заменена другой,
уравнявшей в правах английских и иностранных купцов [16, 113—118].
Размер таможенных пошлин на экспорт шерсти определялся парламентом.
Король, пытаясь избежать обращения к парламенту из-за неизбежности
уступок в обмен на увеличение пошлин, стал собирать купеческие
конференции, опираясь на подтверждение хартии 1297 г., в котором
говорилось о необходимости согласия «большей части общины королевства» на
увеличение пошлины. На этих конференциях неоднократно делалась попытка
добиться желаемого без учета интересов производителей шерсти. Дешевле
было купить согласие купцов, предоставив им монополию внешней торговли.
23 сентября 1336 г. купцы согласились дать субсидию в виде увеличения
обычных пошлин на 20 шиллингов за мешок. 25 июля 1337 г. на очередной
купеческой конференции был заключен договор между правительством и
купцами об образовании купеческой компании. Но к осени 1338 г. оппозиция
внепарламентскому обложению шерсти пошлиной настолько усилилась, что
купцы предпочли не подчиняться королевским приказам и не явились на
очередную конференцию даже под угрозой лишения прав, конфискации
имущества и при наличии указа короля шерифам о доставке силой купцов в
Вестминстер. Пришлось собирать парламент, где магнаты и рыцари, не
довольные снижением закупочных цен, вызванным ростом таможенной пошлины,
предложили королю прямой налог на шерсть в обмен на отмену повышения
таможенной пошлины. Налог был введен в обмен на обещание короля никогда
не превышать пошлину в половину марки. Но борьба продолжалась до 1362 г.,
когда окончательно было запрещено право парламента определять налог,
субсидию или пошлину на шерсть. Парламент в борьбе расширил свои права.
Таков был парламентский аспект деятельности англичан [16, 125—129].
Города в XIV в. начинают рассматривать парламентское представительство
как право и привилегию; количество городов-отказников сокращается,
городские общины идут на представительские расходы. «Добрый» парламент
1376 г. заседал 90 дней, и за каждого его члена городам пришлось
заплатить по 18 ф. — немалые по тем временам деньги. Парламентариями от
городов были преимущественно главы городских самоуправлений.
В начале 40-х гг. в парламенте создается палата общин — следствие
сближения интересов рыцарства и горожан. Во второй половине XIV в. в
результате упорной и долгой борьбы за контроль над правительством
парламент добивается некоторых ревизионных полномочий, а именно,
подотчетности королевских министров о расходовании вотированных
парламентом субсидий и налогов; кроме того, для действенности контроля
парламент добился права импичмента. Обладая правом санкционировать
налоги, парламент, вопреки яростному сопротивлению монархии, берет на
себя миссию давать королю «советы» по вопросам государственного
управления и внешней политики. Теперь утверждению налогов предшествует
билль не с просьбами к монарху, а со списком условий, на которых
налогоплательщики соглашаются на введение налогов. В этих биллях
отражались интересы рыцарей и горожан, аристократические же интересы
выражала палата лордов [16, 141—148].
Ведущую роль в палате общин играло рыцарство, четко осознававшее свои
интересы и отстоявшее их в борьбе как с баронами, так и с монархией.
Позиция горожан была менее определенной; с одной стороны, им нужна была
сильная единая власть по всей Англии, а с другой — их душили поборы
королевских правительств [16, 136].
В XIV в. позиция горожан отчетливо выражалась и твердо отстаивалась в
основном Лондоном, но деятельность лондонцев была корпоративной: она была
направлена на обеспечение и расширение прав и привилегий только своего
города. Однако это создавало прецеденты, благоприятные для других
городов. Влияние парламента на политическую жизнь страны стало возможным
в XIV в. благодаря союзу рыцарства и горожан, т. е. мелкого поместного
дворянства и купечества. Такой союз был невозможен в странах с ярко
выраженной рознью между сословиями: во Франции, в Германии, не говоря уж
о России [16, 196—205].
Существенные перемены произошли и в ремесленном производстве. В XIV в.
ввоз сукна из-за границы был запрещен, но приглашались искусные мастера
из-за границы, владевшие секретами производства. Объем производства сукна
удвоился, а экспорт возрос в 9 раз. Сукно благодаря экспорту стало
двигателем торговли и производства на несколько столетий. Сукноделие и
торговля сукном обеспечили рост богатства страны.
После запрета ввоза сукна в Англию стало ясно, что ремесленные гильдии не
могут обеспечить такой рост его производства, который покрывал бы запросы
внутреннего и внешнего рынков. Требовалась специализация на каждой
операции сукноделия (чесание, прядение, ткачество, валка, окраска и
отделка), а потому необходимы были предприниматели, обладавшие капиталами
для организации мануфактур.
Уже в XIV в. в сукноделии появились предприниматели капиталистического
толка, передававшие конечный продукт одной операции в качестве сырья для
ремесленников другой операции. После каждой операции предприниматель
расплачивался с ремесленниками его мануфактуры, а возмещал затраты только
после продажи отделанного сукна. Характерным явлением того времени была
территориальная разобщенность ремесленников, осуществлявших каждую
операцию на дому. Капитализм в промышленности начинался с рассеянного
производства на основе капитала. Территориальная разобщенность
ремесленников в XIV в. в значительной мере объяснялась перемещением
сукновалочного производства из городов в деревни, в те места, где были
запруды или пороги и где сукновалочные машины могли использовать
гидроэнергию.
В городах XIV в. начинается расслоение гильдий ремесленников на небольшую
часть предпринимателей и множество наемных рабочих; одновременно
возникают постоянные гильдии йоменов с единственной целью — защитить
интересы рабочих. Это были зачатки современных тред-юнионов Англии.
Наемные рабочие уже проводили стачки с требованиями повышения зарплаты
[14, 23]. Особое место занимали артели каменотесов и строителей,
называвших себя свободными каменщиками. Дж. Уиклиф свидетельствовал, что
«люди такого ремесла тайно договариваются, чтобы никто из их ремесла не
брал в день меньшую плату, чем они постановят, и чтобы никто из них не
делал дополнительных работ, что могло бы помешать заработкам других
рабочих его ремесла» и т. д. Таким образом, складывалась деятельность
англичан-ремесленников в XIV в., так было на протяжении всего периода
Столетней войны с Францией (1337—1453) [14, 56—59].
Этот краткий обзор развития английских городов в XIV в. свидетельствует о
напряженном труде и борьбе, в которых развивалась культура англичан.
Важным и показательным для формирования культуры Англии был тот факт, что
для всех городов было характерно наличие устойчивого среднего зажиточного
слоя с тенденцией к его росту [16, 71]. Эта тенденция поощряла и
закрепляла в качестве традиции как напряженный труд, так и борьбу.
В этом постоянно менявшемся мире застывшей была только церковь, и такое
состояние не могло быть длительным. Во-первых, церковь к тому времени под
влиянием Папы Римского, требовавшего все больше денег, стала для
современников своего рода гильдией с заморским начальством. Из-за этого у
нее уже не было того морального авторитета, который она имела X—XII вв.
Во-вторых, церковная гильдия не была обременена многими налогами и
королевскими поборами, обязательными для всех светских лиц. В-третьих,
образованность перестала быть достоинством лишь духовенства, среди
англичан стало много людей, способных успешно справляться со всеми
государственными и хозяйственными задачами. В-четвертых, преступления,
совершавшиеся духовными лицами, подлежали рассмотрению в церковном суде,
который даже убийство карал очень снисходительно, ограничиваясь иногда
всего лишь покаянием преступника в сутане.
В Англии, где борьба каждого человека за свое благополучие заставляла
всех напряженно работать и была доминантой в их деятельности,
образовалась обширная тихая заводь, отправлявшая в Рим заметную часть
богатств страны при распущенной, ленивой политической жизни духовенства,
прежде всего монахов. В обществе назревал конфликт, который в XIV в.
временами прорывался наружу. В XV в. он был приглушен сначала сожжением
еретиков, затем поражениями англичан в Столетней войне, которая для них
бесславно закончилась в 1453 г., потом Войной Алой и Белой розы, но в XVI
в. всеобщее недовольство вылилось в Реформацию.
Внутри церкви и в XIV в. существовали различные воззрения. Приходские
священники, самые обделенные среди духовенства и постоянно сталкивавшиеся
с народом, под давлением фактов окружавшей их жизни были не столь
ортодоксальны, как епископы, активность которых сводилась к менеджменту
церковного хозяйства и политической активности в государстве [14, 6—72].
Светское противостояние церкви в XIV в. стало очевидным. В первой
четверти XIV в. Оксфордский университет выдвинул одного из самых
влиятельных в позднем Средневековье ученого Уильяма Окама. В течение 20
лет Окам был тесно связан с практической церковной и политической жизнью.
Он был францисканцем по убеждениям и стал анонимным оппонентом папы
Иоанна XXII, ведя с ним спор от имени спиритических францисканцев,
которые после послабления внутренних правил ордена настаивали на возврате
к прежним строгим традициям их основателя св. Франциска. Окам отвергал
анафему, заявляя, что Иоанн XXII сам еретик, и опубликовал серии своих
полемических обличений. От утверждал, что церковь — это не формально
существующий институт, возглавляемый духовной иерархией, а все сообщество
истинных верующих, начиная со времен апостолов и до его, Окама, дней. Он
объединил совершенно недвусмысленное положение Евангелия о том, что Иисус
советовал предпочесть смирение преходящей власти, с доктриной
спиритуальных францисканцев, гласившей, что Иисус и его последователи
отказались от обладания мирской собственностью. Эти доктрины позволили
Окаму утверждать, что светские правители имели полное право на
собственность церкви, а король Англии имел право облагать церковную
собственность налогом. Несмотря на преследования спиритуальных
францисканцев, их утверждения о том, что церковный аскетизм всегда был
апостольской традицией, оставили след в обществе.
Джон Уиклиф (1330—1384) не был простым пересказчиком Окама и имел иные
мировоззренческие позиции. Окам и Уиклиф принадлежали к конкурировавшим в
схоластической философии направлениям номинализма и реализма
соответственно. Номинализм исходил из того, что универсалии, т. е. общие
понятия, были не более чем лингвистические конструкции и не имели
независящей от них реальности. Реализм, наоборот, утверждал, что
универсалии так же реальны, как и объекты, ощущаемые человеческими
органами чувств. То, что и номиналисты, и реалисты приходили к одним и
тем же выводам о церковном имуществе, соотношении королевской и церковной
властей и т. д., придавало этим выводам характер всеобщего закона,
воздействуя на бóльший круг людей. В определенном смысле Окам и Уиклиф
дополняли друг друга.
Доктрина Уиклифа выделяла четыре взаимосвязанных недостатка английской
церкви конца XIV в. Во-первых, церковь не имела права быть владельцем
наподобие светских лордов. Во-вторых, тот факт, что она была таковым на
практике, вводил ее в грех, который лишал церковь права быть духовной
властью. В-третьих, вследствие неправедного владения теми, кто был в
грехе, такое владение было противно воле Бога, даже если это было
приемлемо для светской власти. В-четвертых, светская власть имела как
право, так и обязанность очистить это аномальное и духовно больное
состояние дел. В идеальном случае Уиклиф желал сосуществования светской и
духовной властей как двух аспектов одной экклесии (законодательного
органа афинского государства), помогающих друг другу в соответствии с
присущей каждому ролью. И коли поведение церкви опустилось ниже
требований Святого писания, светское правительство имело право провести
необходимые реформы. Уиклиф настаивал на том, что корона могла и должна
была использовать свою власть для борьбы с главными недостатками
английской церкви, а именно, посягательствами папства, церковным
богатством, превалированием мирских, корыстных интересов над религиозными
и даже коррупцией духовенства.
Уиклиф особое внимание уделял двум причинам распространения коррупции
среди духовенства, иногда перекрывающимся, а иногда выступающим в
отдельности, — это работа духовных лиц в королевской администрации и
обладание светской властью. Уиклиф утверждал, что попытки церкви
исполнять свою духовную миссию будут безнадежны до тех пор, пока она не
вернется к апостольской бедности [17, 2—17].
Церковники, по многократным указаниям папы, пытались судить Уиклифа, но
он был чрезвычайно популярен в народе. После 1378 г. он стал выступать
против основных догматов католицизма, например, утверждая, что только
Богу принадлежит высшее право на обладание миром, а люди держат от Бога
части этого мира за службу Ему, и перед Богом все равны, причем служба
состоит в исполнении евангельских заветов. Согласно Уиклифу, Папа Римский
— один из равных перед Богом. Наконец, церковь, утверждал он, для общения
людей с Богом вообще не нужна.
Для аргументации своих взглядов Уиклиф перевел Библию на английский язык,
да так, что вскоре она была запрещена. Однако еще при его жизни перевод
Библии стали распространять по всей Англии лолларды — бродячие
священники, собиравшие народ для проповедей прямо в поле, в деревне и т.
д. Они делали это смело, самоотверженно и в итоге стали трактовать Библию
гораздо радикальнее, чем Уиклиф, сея семена недовольства в народе [1, 75—
80].
Учение Уиклифа — пример бюргерской ереси, а лолларды были проповедниками
крестьянско-плебейской ереси, требовавшей уравнительного передела
собственности. Типичным представителем лоллардов в XIV в. был Джон Болл —
идеолог крупнейшего крестьянского восстания Уота Тайлера 1381 г.,
охватившего 23 графства из 40. В исторической же литературе за учением
Уиклифа закрепилось название «лоллардизм».
Лоллардизм с 1414 г. ушел в подполье, и с этого времени до 1520 г. 74 его
приверженца были казнены. Но лоллардизм нашел убежище в среде горожан
(ремесленников и купечества). Его последователи были жесткими, независимо
мыслящими людьми, готовыми идти на риск ради своих убеждений, но без
обладания политическим или интеллектуальным вилянием. Ужас духовенства
перед лоллардистской ересью был столь велик, что Англия осталась
единственной страной в католическом мире, в которой перевод Священного
писания на родной язык не бы официально одобрен. Гражданские лица,
сочувствовавшие лоллардизму, позже стали опорой протестантизма, причем
это была масса народа, а не группа интеллектуалов [18, 147].
Глава 19. XV век
В начале XV в. крестьяне в основной своей массе были уже фактически
свободными. Бывшие вилланы стали копигольдерами — наследными держателями
земли по копии протокола, определявшего условия договора с лордом манора.
Сохранились фригольдеры — собственники своей земли, были и лизгольдеры —
арендовавшие землю на длительный срок за деньги.
В крестьянской среде выделялись йомены — зажиточная часть фригольдеров и
коттеры-батраки. Община и все ее традиции сохранялись, но общинные земли
были уже захвачены землевладельцами.
После восстания 1381 г. лорды уже не решались повышать ренту. Барщина в
начале XV в. отмерла, а свободных денег у лордов не было, поэтому
нанимать батраков они не могли и вынуждены были сдавать землю
копигольдерам за ренту. Впрочем, сдавали лорды землю в аренду и
фригольдерам, и джентри, образовавшимся из рыцарской среды, осевшей на
земле и не бравшей в руки оружия, и горожанам, которые имели прочные
навыки и деньги для ведения хозяйства на основе наемного труда.
Долгосрочная аренда (до конца жизни арендатора) фиксировала ренту, и
лорды постепенно разорялись, а арендаторы наживались. Лорды восполняли
убытки грабежом, насилием, содержа для этого по несколько сот бандитов в
своих замках — так называемые ливрейные свиты.
К концу XV в. джентри и фригольдеры аккумулировали большие средства и
стали крупной политической силой. Именно они начали переход к
капиталистическому способу хозяйствования, ознаменовавшийся поздними
огораживаниями: изгнанием крестьян с пахотных земель и превращением полей
в пастбища для овец. Шерсть тогда давала бóльшую прибыль, чем зерно
(сравните с XI в., см. выше) [1, 82—83].
Во второй половине XV в. в Англии происходили события, получившие в
истории название Войны Алой и Белой розы, суть которой сводилась к борьбе
за королевскую власть баронов, группировавшихся вокруг герцога
Ланкастерского, имевшего на своем гербе алую розу, и герцога Йоркского —
с белой розой на гербе. Постоянные вооруженные стычки и даже битвы за
власть привели к почти полному самоистреблению старой знати, что
расчистило дорогу поднимавшимся джентри — выходцам из народа,
привносившим товарно-денежные отношения в жизнь Англии. Война Алой и
Белой Розы, продолжавшаяся с перерывами с 1455 по 1485 г., не только
сломала класс феодалов, но и способствовала колоссальному росту
казнокрадства.
В эпоху Войны Роз понятие верности короне почти умерло, во всяком случае
в среде знати. Бароны были истреблены, их семьи деморализованы, парламент
искал мира любой ценой. Самые влиятельные носители феодальной культуры
ушли из жизни. Важным фактом было то обстоятельство, что народ Англии
остался в стороне от этой войны. Солдатам обеих сторон давались указания
щадить в бою солдат противника и уничтожать лордов и рыцарей — виновников
войны. Более того, несмотря на все трудности, создававшиеся войной,
производство и торговля продолжали развиваться; города придерживались
нейтралитета и не пострадали; предприниматели и их интересы войной не
были затронуты. Купцы и джентри, занимаясь своими хозяйственными делами и
набирая силу и влияние, готовили смену феодальной власти на
капиталистическую форму общественного устройства в соответствии с устоями
североморской культуры [1, 95—118].
Во второй половине XV в. внешняя торговля стала переходить к английскому
купечеству, теснившему немецких, итальянских и других купцов. Мощная
корпорация английских купцов-предпринимателей добилась от короля
ликвидации привилегий иностранным купцам, а в 1481 г. парламент принял
ряд протекционистских мер в пользу английских купцов. Случилось это
только после того, как английские купцы нажили большие деньги в
результате операций с шерстью и сукном, которые английские купцы вели,
установив прямые связи с производителями внутри Англии.
С XV в. начался быстрый рост английского купеческого флота, как
количественный, так и качественный; водоизмещение судов со 100 т
увеличилось до 900 т. Начиная с Генриха VII (1485—1509) королевская
власть стала давать ссуды на постройки судов [1, 145—146].
Корпоративность английских купцов проявилась в организации торговых
компаний двух типов: ливрейных и регулируемых. Члены ливрейных компаний
были самостоятельны в своей коммерческой деятельности, и принадлежность к
одной из ливрейных компаний давала им право заниматься торговлей
определенного вида (бакалейщики, суконщики, торговцы шелком, бархатом и
т. п.). Объединение в ливрейные компании давало купцам возможность
владеть властью в городах.
Члены регулируемых компаний вели дела на свой страх и риск.
Индивидуальная инициатива купца никак не ограничивалась, поэтому каждая и
регулируемая компания объединяла и суконщиков, и бакалейщиков, и
торговцев шелком, бархатом и т. д. Но члены компании имели общие интересы
в странах, с которыми вели торговлю, поэтому наждались в общей политике.
Для покрытия издержек на проведение общей политики существовали
вступительные и ежегодные членские взносы, без уплаты которых внешняя
торговля становилась немыслимой. Самыми влиятельными были компании
складчиков и купцов-предпринимателей (иногда называемых купцами-
авантюристами). Они имели привилегию от короля на монополию внешней
торговли, за которую платили королю. Для возникновения компаний купцов
существовали и внешние причины. Например, нидерландское правительство
предпочитало иметь дело с корпорацией английских купцов, а не с
отдельными купцами, с тем чтобы сама корпорация следила за примерным
поведением своих членов [18, 256].
XV век, не богатый яркими событиями, заполненный войнами (до 1453 г.
длилась Столетняя война с Францией, а с 1455 г. на 30 лет растянулась
Война Алой и Белой розы), тем не менее подготовил почву для важнейших
событий XVI—XVII вв. В XV в. возникла первая централизованная
мануфактура, когда Джон Уинчком поставил под одну крышу 200 ткацких
станков и нанял 600 человек [16, 75]. Парламент 1484 г. запретил
проводить насильственные поборы с населения, что означало ликвидацию еще
одного рудимента феодализма. В 1496 г. появилась первая домна, а в 1486
г. в угольных шахтах стала использоваться первая водяная помпа, что в
значительной мере способствовало росту угледобычи. Король Эдуард IV
(1461—1483) построил первый королевский военно-морской флот, состоявший
из 16 судов, для конвоя купеческих судов. К концу XV в. появились
судовладельцы, имевшие до 10 и более судов, построенных на их деньги и
ими использовавшиеся. И все это несмотря на высокую смертность от чумы в
20-е, 30-е гг. и от эпидемий других болезней в 70-е гг. [15, 24—31].
Продолжительность жизни в Англии в XV и XVI вв. составляла 35 лет. Два
ребенка из 10 рожденных не доживали до года, еще один умирал до 10 лет
[18, 21].
На развитии производства и торговли позитивно сказался тот факт, что
после 1450 г. перестал ощущаться недостаток рабочих рук, все земли вновь
вошли в оборот. После 1470 г. население Англии стало расти, и к 10-м гг.
XVI в. стал ощущаться избыток рабочей силы. Впрочем, наибольший вклад в
этот процесс внесли огораживания, проводившиеся для увеличения
производства шерсти.
Одной из статей английского экспорта была шерстяная одежда. Производство
одежды в 1450—1460 гг. снизилось до 30—40 тыс. единиц (с 60 тыс. в 40-е
гг.). Прежний уровень был достигнут в 1481—1482 гг., а в 1507—1508 гг.
было изготовлено 93 тыс. единиц одежды, в дальнейшем производство одежды
росло на 2,4% ежегодно.
Поиск новых рынков натолкнул купечество Бристоля на исследование
Атлантики с конца XV в. в поисках мифической страны, которую они называли
«Бразилия». Возможно, они достигли Ньюфаундленда раньше, чем Колумб
открыл Америку. Немедленного практического результата это не дало, но
заложило основы морских успехов Англии в XVI в. [18, 127—130].
В XV в. продолжался бандитизм со стороны вооруженных свит магнатов,
продажность и вымогательства королевских судов и даже самого Тайного
совета при короле, не говоря о шерифах и прочих чиновниках. На море
процветало пиратство, и в портовых городах успехи и неудачи английских
пиратов обсуждались так же, как сейчас итоги футбольных матчей. Но
появилась и новая тема: как достичь Индии, огибая с юга Африку или
пересекая океан в западном направлении [14, 76—77].
Насилие, захлестнувшее страну в период Войны Роз, распространялось на все
сферы жизни: даже присяжные в суде боялись за свои жизни. Могущественные
лорды и рыцари не только безнаказанно срезали кошельки, но и перерезали
людям глотки. В этих условиях далеко не всегда можно было на практике
обуздать лорда или его управляющего, однако в соответствии с манориальным
обычаем держатели были судьями в манориальных судах, время от времени
меняя друг друга, и это обстоятельство в сочетании с процедурой открытого
суда позволяло честным труженикам смягчить тяготы жизни, а также было
всеобщей школой самоуправления, видом деятельности населения Англии.
И вот на фоне такой ужасающей повседневности в Англии стала быстро расти
тяга к образованию. Пожертвования на создание школ с бесплатным
образованием начались в XIV в. и стали весьма распространенными в XV в. С
1450 по 1509 г. было основано 53 такие школы, не говоря о поддержке уже
существовавших школ. Учителя в таких школах получали зарплату от 4 ф. ст.
6 ш. до 12 ф. ст. 6 ш. в год, т. е. от 86 до 166 ш. в год (для сравнения:
столько же получал приходский священник). Обнаружены документы,
свидетельствующие о существовании 85 таких школ в период 1450—1499 гг. и
120 школ в последующие три десятилетия.
Тяга к образованию, его поощрение были вызваны потребностями в развитии
мореплавания, а следовательно, техники и точных наук — нужны были
образованные кадры. Таким образом, развитие образование предшествовало
Реформации. Напомним, что торговое мореплавание было не королевским, как
в Португалии, а частным предпринимательством, от которого и шли
пожертвования на развитие образования. Это показывает, что деятельность
многих людей была связана уже в то время с производством и
распространением знаний, и этот факт был элементом североморской культуры
англичан, он не мог не требовать изменений феодальных форм организации
общественной жизни, в том числе и религиозной, привнесенных нормандцами.
Реформация стала следствием образования, а не наоборот, как это иногда
утверждается.
Конечно, сотня школ не могла обеспечить всеобщего образования, но
очевидно,что в XV в. культура англичан подошла к этапу осознанного
вложения капитала в подготовку образованных кадров. Все большее число
джентри отдавало своих сыновей частным тьюторам, посылала в школы, а
затем в университеты и законоведческое подворье в Лондоне (Inns of Court)
для получения высшего образования.
Первая библиотека, где можно было взять книги для чтения, была частной.
Известно, что она была в Лондоне и ее владелец умер в 1456 г., первая
библиотека появилась до того, как в Англии появился первый печатный
станок (1477). В конце XV в. существовали церковные библиотеки с
литературой в основном религиозного содержания, которые выдавались на 13
недель за «обещание хранить их». Вокруг бушевали страсти Войны Алой и
Белой розы, а деловая Англия заботилась об образовании последующих
поколений [15, 155—162].
О грамотности населения можно судить и по тому факту, что 40% свидетелей
в лондонских судах были грамотными, и это при условиях дороговизны
рукописных книг и обучения на латыни [18, 38].
В конце XV в. высшая аристократия состояла из 50—60 человек, а джентри
составляли 2—2,5% населения страны. Они становились не только
экономической, но и политической силой, организованной в рамках
парламента и органов местного управления. Около трети джентри активно
работали в правительствах графств, возглавляя офисы и заседая в
комиссиях. Это были не самые богатые, но вполне состоятельные люди. Во
всяком случае они могли работать на общественных началах, не получая
платы от правительства, а следовательно, будучи независимыми от
правительства людьми. В Лондоне даже существовал обычай, согласно
которому мэр города был обязан содержать за свои средства большой дом
мэрии, поэтому мэрами могли быть только очень богатые люди [15, 42—44,
20]. Таким образом, развитие политической культуры англичан имеет
материальную основу, издавна существовавшую в качестве одной из сторон их
деятельности.
Глава 20. XVI век
В конце XV — начале XVI вв. Англия вступила в период концентрации
аграрного капитала и первоначального накопления промышленного, а позже и
финансового капитала. Концентрация аграрного капитала выразилась в
использовании пашни для пастбищ овец ради получения прибыли от
производства шерсти и получила название позднего огораживания.
Экономическая целесообразность разведения овец может быть
продемонстрирована следующим сопоставлением: годовые доходы в пределах 3—
39 ф. ст. имели 32% земледельческого населения Норфолка и Беркшира в 1522
г.; в том же году в овцеводческом районе Баберг такие же доходы имели 48%
населения [19, 33, 85]. Рабочих рук в овцеводстве нужно было много
меньше, чем в полеводстве (одно из условий высокой прибыли), и среди
копигольдеров и лизгольдеров началась массовая безработица. Это, в свою
очередь, поломало феодальные отношения в деревне и, создав армию наемного
труда, вызвало многочисленные социальные и экономические перемены. В
Англии в этот период насчитывалось около 4 млн человек, причем 80%
населения жило в деревне.
Хотя титулованная знать (лорды), рыцари и эсквайры были господствующим
сословием, стоявшим в социальной иерархии сразу за королем, наиболее
массовым слоем общества, участвовавшим в первоначальном накоплении
капитала, были сельские джентри и фригольдеры, использовавшие наемный
труд для обогащения и рачительно тратившие свои богатства, в частности,
для воспитания и образования своих детей.
Итак, в XIII в. были захвачены и огорожены общинные пастбища, луга и т.
д., в XV пашни стали выгоном для скота. Процесс первоначального
накопления капитала требовал дальнейшего расширения земель для их
эксплуатации; ими стали монастырские земли, а несколько позже земли
церквей и часовен. Отношение общества к монахам было негативным из-за их
праздности и распущенности. На это следует обратить особое внимание:
отношение к труду и нормам нравственности стало оправданием секуляризации
монастырских земель, а ее причиной — конкурентная борьба. Секуляризация
монастырских земель началась в XVI в. и продолжилась в первой половине
XVII в. Земли монастырей правительство продавало. Наконец, стали
осушаться болота, осваиваться пустоши и неудобья.
Лишенные своих участков земли бывшие копигольдеры и лизгольдеры не
находили работы. Толпы нищих заполнили Англию. С конца XV в. стали
приниматься законы против бродяжничества. Все началось в 1495 г. с
наказаний нищих и продолжилось в 1536 г. утверждением статута о казнях
бродяг, обращением их в рабство, выжиганием клейма на груди. Однако
впоследствии стало очевидным, что репрессии здесь не помогут, и с 70-х
гг. стало вводиться налогообложение в пользу нищих. Для предотвращения
скопления нищих в 1589 г. был принят статут, запрещавший жить в одном
доме кому бы то ни было кроме одной семьи, а сельскохозяйственным рабочим
разрешалось сдавать коттеджи с участком земли не менее, чем в четыре
акра. Средства, полученные от налогов для нищих, расходовались на
создание работных домов, сооружение коттеджей на пустошах (с 1597 г.). В
1593 г. был отменен статут против огораживаний, и пашня резко
сократилась. С 1594 по 1593 г. из-за холодов и дождей не было урожаев,
положение нищих стало ужасным. В 1596 г. только в графстве Сомерсет 40
нищих казнили, 35 — заклеймили, 37 — наказали плетьми.
Одновременно с законами о нищих в течение XVI в. неоднократно принимались
статуты о рабочих. Закон принуждал к работе, запрещал уход с работы до
конца срока найма. Без свидетельства об увольнении нельзя было покинуть
место жительства и работы. Был установлен 12-часовой рабочий день,
регламентированы условия ученичества, найма, увольнения рабочих, санкции
против нарушителей законов, в том числе и против работодателей.
Одновременно реальная зарплата понижалась: в 1564 г. рабочий обеспечивал
семью продовольствием на год 40-недельным трудом, а в 1593 г. ему не
хватало уже и года работы. Голод стал фактом. Законы о нищих и рабочие
законы более трех веков (до 1814 г.) определяли деятельность большинства
населения Англии (крестьян, ремесленников, рабочих и т. д.) [1, 125—143].
Напряженный квалифицированный труд при низкой его оплате неизбежно вел к
низким издержкам производства и высокой конкурентоспособности английских
товаров на мировом рынке. Английское купечество не теряло времени даром,
расширяя рынки сбыта за пределами Англии и обеспечивая высокий спрос на
промышленные товары внутри страны. При этом английские купцы
демонстрировали чудеса корпоративизма и предприимчивости. В XVI в.
возникли купеческие акционерные компании с объединенными капиталами.
Каждый член компании имел свой пай, а совет директоров, избранный на
общем собрании акционеров, организовывал экспедиции в заморские страны
для освоения новых рынков, сопровождал туда посольства и/или вооруженные
отряды. Первой акционерной компанией стала Московская компания (1554),
возникновению которой способствовали необычные обстоятельства, а именно,
кораблекрушение английских купцов, пытавшихся Северным морским путем
пробиться к Китаю и Индии. Прибыли Московской компании достигали 300—400%
от акционерного капитала. Таков смысл предпринимательства: прибыль
делалась даже при кораблекрушении.
Одновременно возникла Африканская компания. Первая же экспедиция привезла
400 фунтов (около 180 кг) золота и 250 штук слоновых бивней. С 1562 г.
Джон Гоукинс продал первую партию (400 человек) рабов-африканцев, за что
был возведен королевой Елизаветой в рыцари. С 1588 г. торговля рабами
была монополизирована Гвинейской акционерной компанией. В 1600 г.
возникла знаменитая Ост-Индская компания.
Акционерные компании пользовались покровительством королевы и ее
министров, которые имели паи в них и получали прибыли. Традиционными были
также подарки и займы акционерных компаний королеве и казне. Например,
Ост-Индская компания часто платила долги королевы.
Регулируемые компании типа Балтийской, Московской и акционерные компании
— Ост-Индская, Африканская, а позднее Гудзонова залива — несли всю
полноту ответственности за свою деятельность. Они основывались на
предприимчивости, самоуправлении, смелости, расчетливости. Их влияние на
формирование национальной культуры стало очевидным в эпохи Стюартов и
Ганноверов [14, 223].
Особую роль во внешней и внутренней торговле играли лондонские купцы. В
Лондоне и вокруг него быстро развиваются капиталистические мануфактуры.
Они предлагали более дешевые товары, что было на руку лондонскому
купечеству, поощрявшему этот процесс. Традиционные центры ремесленного
цехового производства хирели, не выдерживая конкуренции. Английские купцы
вывозили из Англии, как правило, промышленные изделия, а не сырье [1,
148—149].
Лондон становился крупнейшим финансовым центром. О его богатстве можно
судить по сумме займов — 100 000 ф. ст., — данных ливрейными компаниями
Лондона только Елизавете I [20, 185]. Экономическая мощь лондонский
компаний росла главным образом благодаря их праву контроля за рабочей
силой. Согласно Лондонским хартиям, особенно хартии 1319 г., стать
лондонцем можно было, только став членом одной из компаний. Отсюда обилие
малооплачиваемых рабочих, но при безработице в других городах, например,
в Ковентри, массы искусных мастеров устремлялись в Лондон [20, 185—186].
Богатство, власть и привилегии мэра и горожан с их грозной милицией
создали чисто буржуазное общество внутри все еще патриархальной Англии.
Ни монархия, ни аристократия не имели никакой опоры в Сити. Пример
Лондона был притягательным [14, 165]. Доходы лондонцев были много больше,
чем доходы жителей других городов Англии.
В качестве примера можно сравнить доходы горожан в Лондоне и в Ковентри в
1522 г. В Лондоне 0,4% горожан имели годовой доход 1000 ф. ст. и выше,
0,4% — от 500 до 999 ф. ст., 4,2% — от 100 до 499 ф. ст.; средняя
прослойка с годовым доходом в интервале 3—39 ф. ст. составляла лишь 12%,
зато 80% лондонцев получали ежегодно лишь по 2 ф. ст. Иными словами, при
обилии дешевого
квалифицированного труда товары были дешевыми. В Ковентри только 1,5%
горожан имело годовые доходы по 100 ф. ст. и выше, причем таких богачей,
как в Лондоне, там не было. Средняя прослойка — 3—39 ф. ст. в год
составляла 20%, но 54% населения не имело ничего. Город приходил в упадок
[19, 62, 65].
Английская торговая экспансия столкнулась с фактом испанского господства
в мире. Английское купечество объявило пиратскую войну против Испании,
которая оправдывалась еще и защитой Англии от испано-католической
опасности, существовавшей в силу династических притязаний испанского
короля Филиппа II, мужа английской королевы Марии Тюдор, на господство в
протестантской Англии. Дело доходило до того, что испанских дворян,
захваченных на море, английские пираты выставляли на аукционах.
Формально борьба с пиратами в Англии велась, их даже иногда вешали, но
хороших, опытных, предприимчивых мореходов ценили и берегли. Впрочем, так
продолжалось недолго. В конце 60-х гг. XVI в. война с Испанией стала
неизбежной, и пираты получили защиту; знаменитого пирата Дрейка королева
Елизавета возвела в рыцари. Латентная война с Испанией в 70-х гг. велась
на деньги джентльменов, придворных, чиновников и купцов, собиравшиеся по
подписке. Их владельцы образовывали акционерные общества. Сама королева
Елизавета Тюдор принимала в них негласное участие. Когда готовился поход
Дрейка в 1577 г., королева поклялась отрубать голову всякому, кто
известит о нем испанцев. Дрейк в 1578—1580 гг. проник через Магелланов
пролив в Тихий океан и, ограбив испанские колонии в Чили и Перу, захватил
золото инков, серебро и жемчуг. Прибыль акционеров составила 4700%.
Открытая война с Испанией стала неизбежной и разразилась в 1585 г.
В XVI в. Англия еще не ставила перед собой задачу захвата колоний,
поэтому война с Испанией не носила характера борьбы за земли. Английским
купцам и промышленникам нужна была лишь свобода сбыта товаров. Но война с
Испанией неизбежно сократила внешнюю торговлю, и с конца 90-х гг.
английские купцы столкнулись с таким падением прибыли, которое не могли
покрыть никакие пиратские набеги. Более того, пираты стали грабить всех,
в том числе и самих англичан. Вот тогда, в начале XVII в., на первый план
вышла задача основания колоний и организации колониальной торговли.
Итак, в XV—XVI вв. английские купцы постепенно вытеснили иностранных,
прежде всего немецких, купцов из Англии, в значительной мере подавили
своих немецких и итальянских конкурентов в Скандинавии, на Ближнем
Востоке, ликвидировали испано-португальское владычество на море и
добрались до колонизации других континентов. Колонизаци умеренного пояса
Северной Америки стала государственной доктриной. Точно так же, как
купеческое мореплавание было делом частного предпринимательства,
колонизация новых земель стала продолжением этой традиции [14, 217].
Разрыв с Испанией не мог быть полным, так как страны связывала общая
церковь. Англия платила большие деньги Папе Римскому, которые затем
частично использовались для поддержки католицизма в мире, в том числе и в
Испании. Джентри, горожане и купцы, а за ними и все англичане отчетливо
сознавали абсурдность такого положения. Но у джентри и горожан были и
собственные интересы, затрагивавшие интересы церкви. Церковь в XVI в.
была самым крупным феодалом, выжившим в Войне Алой и Белой розы. Это было
препятствием на пути развития североморской культуры, так как церковь
была крупнейшим феодальным землевладельцем. Эти земли были предметы
вожделения богатых людей Англии. Тлевшие в памяти угольки уиклифской
ереси, лоллардистких проповедей XIV в. стали разгораться в огонь
религиозной протестантской Реформации. За разрывом с Римом последовали
закрытие монастырей, захват и продажа короной монастырских земель,
ликвидация монашества и слуг монахов, пополнивших толпы бродяг.
С 1532 г. главную роль в управлении государством стал играть Томас
Кромвель — ярый сторонник протестантизма. Средневековое дворцовое
управление было преобразовано им в бюрократический аппарат
централизованного государства. Заседавший с 1529 по 1536 г. парламент
принял ряд актов, в том числе «Акт о Верховенстве», в котором король был
провозглашен главой английской церкви (1534), а все отношения с Римом
были прерваны. Но ни один из католических догматов не был отменен. Вся
реформация свелась к тому, что церковь стала идеологическим отделом
бюрократического аппарата, а собственность церкви — королевской. Церковь
стала официально называться английской. Было закрыто 3 тыс. монастырей,
их земли составили четверть всех сельскохозяйственных угодий Англии.
Около 5000 монахов, 2000 монахинь и 1600 «ниществующих братьев»
(францисканцев и доминиканцев) получили обеспечение и стали мирянами [14,
131], 1/3 спекулятивных земель попала в руки новой светской знати,
которой постепенно окружили себя английские короли. Дело в том, что в
начале распродажи монастырские земли продавались крупными участками. Но
уже в середине 40-х гг. началось перераспределение земель, от которого
выиграли только джентри.
Король подчеркивал, что считает себя католиком, он не допускал и мысли о
подлинной реформации, широко развернувшейся на континенте. Король
запретил читать Библию простому народу. Читать ее для себя могли купцы и
богатые йомены, а для себя и для других — только лорды и джентльмены.
Этот подход был традиционен для католической церкви. Но все же в народе
читали Библию. В 1543 г. парламент попытался запретить ее чтение в низах
общества, но было поздно [18, 191].
Реформация явилась идейной основой для консолидации буржуазии в
отстаивании своих интересов и для освобождения народа от пережитков
чуждой феодальной культуры. Союз короля и буржуазии изначально оказался
непрочным, но поддержка короля буржуазией была обеспечена из-за народных
восстаний против огораживаний. Опираясь на эту поддержку, Генрих VIII
(1509—1547) добил остатки старой феодальной знати, сопровождая казни
конфискацией земель казненных. Парламент сдал власть королю, приняв акт
(1537), приравнявший указы короля законам парламента. В 1539 г. «кровавый
статут» ввел смертную казнь за несоблюдение основ католического учения. С
того момента начались казни протестантов за несоблюдение основ
католицизма и католиков, не желавших признавать короля главой церкви. В
1540 г. был казнен Томас Кромвель, запретивший иметь одному владельцу
более 2400 голов овец. Формально он был казнен за приверженность
протестантизму, а на деле за ограничение огораживаний, что ущемляло
интересы буржуазии; король не мог лишиться ее поддержки [1, 151—160]. По
этой же причине он, абсолютный монарх, тепел парламент.
Судьба Томаса Кромвеля была не уникальной. Его предшественник канцлер
Англии кардинал Уолси был отстранен от власти и сразу умер после того,
как им были приняты меры против огораживания, т. е. против интересов
буржуазии.
Английская буржуазия поддерживала Генриха VIII, несмотря на его
исключительное мотовство. От своего отца Генриха VII он получил в
наследство 2 млн ф. ст., что равнялось доходам за 15(!) лет. Генрих VIII
получил огромные суммы от продажи конфискованных монастырских и церковных
земель. И тем не менее, постоянно путаясь в долгах, обусловленных
роскошью и расточительностью двора, Генрих VIII практиковал порчу монеты
неблагородными металлами. С 1527 по 1551 г. деньги в Англии упали в цене
в 7 раз, цены вздулись. Такая расточительность подстегнула протестантов,
известных своей бережливостью.
Протестанты вошли в силу после смерти Генриха VIII. Его сын Эдуард VI
(1547—1553) был ребенком, а его протектор герцог Сомерсет был ревностным
протестантом. Продолжалась конфискация земель и имущества церкви,
огораживания затрагивали все большую площадь сельскохозяйственных угодий
Англии. Это повлекло народные волнения 1549 г. Герцог Сомерсет, как
правитель королевства, попытался ограничить огораживателей и последовал
за Уолси и Кромвелем: в 1549 г. джентри и новая знать обвинили Сомерсета
в государственной измене и добились его казни.
В общественном сознании англичан к середине XVI в. произошли существенные
изменения. Нищенствующие монахи, которые придерживались идеи святого
Франциска о посвящении человеческой жизни абсолютной бедности, были
объявлены еретиками. Англичане отвергали жизнь в бедности в качестве
основополагающей идеи.
Престиж религии упал. Этому способствовал и тот факт, что к середине XVI
в. образование священнослужителей стало отставать от светских кругов, в
отличие от предыдущих веков, когда духовенство доминировало среди
грамотных людей. В 1551 г. епископ Глостерский проэкзаменовал 311 свои
собратьев и обнаружил, что 10 из них не смогли повторить «Отче наш», а 39
не нашли эту молитву в Библии. Нужно ли говорить об отношении англичан к
таким духовным наставникам [18, 141—142].
Население Англии второй половины XVI в., даже церковнослужители, жили в
обстановке, когда религия время от времени менялась — то католическая, то
английская, то протестантская. Религия полностью подчинялась практическим
задачам, которые вытекали из решений королевской власти и судов.
Практицизм и предпринимательство, традиционная народная культура
североморского типа определяли духовный мир англичан [14, 196], но все
перемены религий были следствием борьбы аристократической феодальной и
североморской культур.
Еще более важным обстоятельством был тот факт, что английское духовенство
не было едино в своих воззрениях на Евангелие и церковные обряды. Здесь
не было четко выраженной оппозиции, но существовал широкий спектр
убеждений, антиортодоксальный край которого подвергал сомнению нужность
церковной обрядности католицизма, отвергал неразборчивость в средствах
при добывании денег, например, при торговле индульгенциями и т. п. Все
это давало светским лицам основания для суждения о церкви как институте и
подводило англичан к восстанию против засилья церкви в мирских делах.
На умы образованных англичан повлияло гуманистическое учение Эразма
Роттердамского, неоднократно бывавшего в Англии и прожившего три года в
Кембридже. Эразмусианизм не был ересью, как таковой, он не был монолитным
учением и был направлен против лютеранства, но в Англии он расчистил
дорогу для восприятия идей Лютера в среде влиятельных интеллектуалов. Во-
первых, эразмусианизм, как и протестантство, обращался к истокам религии,
а во-вторых, требуя очищения церкви от скверны, он дискредитировал
католическую ортодоксальность [1, 148—151].
При Марии Тюдор (1553—1558) началась феодально-католическая реакция: был
восстановлен католицизм, достигнуто примирение с Папой Римским,
протестантских богословов и церковников стали сжигать на кострах (всего
было уничтожено 300 протестантских лидеров). Однако бывшие земли и
имущество церкви так и остались в руках буржуазии. В Англии ни у кого не
было иллюзий в отношении вопросов реальной и представительной власти —
первая была в руках землевладельцев и финансовых кругов, а вторая
оставалась за королевой.
Сближение с Римом неизбежно повлекло за собой и сближение с Испанией,
вплоть до брака Марии Тюдор с королем Испании Филиппом. Это нарушало
планы и интересы купцов, а также делало нестабильным владение бывшей
церковной землей новой знатью, джентри и другими истинными хозяевами
Англии. Назревал конфликт между монархией и буржуазией, который был
предотвращен смертью Марии Тюдор. Елизавета I (1558—1603) сразу после
коронации еще раз изменила все английское церковное устройство:
восстановила английскую церковь, сохранив ее католические основы.
Стремясь пресечь любые попытки республиканизации Англии с помощью
протестантизма, Елизавета и ее правительство отвергали выборы пасторов и
церковных старейшин верующими и другие проявления кальвинизма. С 1560 г.
последовательных протестантов стали называть пуританами, к их числу
относились наиболее образованные и влиятельные представители духовенства,
буржуазия. Часть пуритан стремилась все-таки, несмотря на гонения, к
созданию такой церковной организации, в которой главную роль играли бы не
епископы, подчиненные королю, а пресвитеры (церковные старейшины,
избранные из наиболее богатых и влиятельных членов общины). Их называли
пресвитерианами. Но и у них было крайнее течение, индепендентов, члены
которого требовали полного разрыва с англиканской церковью и полной
независимости общин верующих. В этом проявилось стремление буржуазии
выйти из-под опеки монархии [1, 161—164].
Надо признать, что английская Реформация сильно отличалась от
континентальной и имела свои корни. Влияние Лютера пришло в Англию рано,
но было очень ограниченным. Публикации Лютера стали поступать в 1520—1521
гг. Его идеи увлекли некоторых молодых университетских работников в
Кембридже, они стали собираться в таверне «Белая лошадь», и из их числа
впоследствии вышел ряд реформаторов.
Теперь ясно, что лоллардизм помог пустить корни новой гетеродоксии за
пределами академических кругов. Кроме того, протестантская Реформация с
самого начала получила поддержку тех ремесленников и фермеров, которые
тайно после работы читали спрятанные от кюре и архидиаконов трактаты
Уиклифа и Библию в его переводе. Лоллардизм и лютеранство идейно имели
много общего, поэтому с момента появления лютеранского учения усилились
гонения на последователей лоллардизма в Англии: в 1521 г. вновь
участились сожжения на кострах и другие преследования [21, 74]. Впрочем,
правительство преследовало пуритан всех оттенков. Оно видело в
пуританизме большую опасность для монархии, и в 1593 г. был принят
статут, по которому пуритане подлежали смертной казне, однако к тому
моменту пуританизм уже стал духовной опорой нараставшей буржуазной
оппозиции.
Реформация церкви была социальной, а не только религиозной или
политической революцией. Джентри, юристы, купцы и йомены тянулись к
протестантизму, отражавшему их интересы, их многовековую культуру.
Протестантское учение освящало религией деловую жизнь. Протестантским
идеалом была религия домашнего очага. Протестантизм идеализировал труд,
посвящая Богу свои дела в торговле и в сельском хозяйстве [13, 124].
Во многих частях Европы первая волна протестантизма откатилась.
Протестантизм изначально закрепился только в Северной и Центральной
Германии, в Скандинавии, частично в Швейцарии и в независимом городе
Женеве. Но вскоре вторая волна протестантизма захлестнула Европу.
Обращение в протестантизм и секуляризация в Англии окончательно победили
после пуританского мятежа и революции вигов-ториев [14, 118—124].
Католики подвергались еще большим преследованиям, чем протестанты на всем
протяжении царствования Елизаветы. Развитие событий вело к войне с
Испанией за рынки, и католики рассматривались как пятая колонна в Англии.
Иезуитов четвертовывали живыми на эшафотах [14, 161]. Война с Испанией
началась в 1585 г. — в Нидерланды, восставшие против испанского
владычества, были посланы английские войска. В конце мая 1588 г.
испанская армада, состоявшая из 134 кораблей с командой 8766 моряков и
2088 галерных рабов, вышла к берегам Англии с 21 855 солдатами на борту.
Последние были нужны для традиционной со времен Древней Греции и Рима
войны на море — абордажного боя. На кораблях располагались 300 монахов,
священников и инквизиторов, которые должны были обратить англичан в
католицизм.
Англия была не готова к войне. В 1587 г. был плохой урожай, цены на хлеб
были высокие, купечество терпело убытки от войны с Испанией, иностранные
банкиры в силу неопределенности ситуации отказали в займах английской
королеве. Английский военно-морской флот состоял из 34 кораблей с общей
численностью моряков чуть более 6 тыс. человек. Казалось бы, положение
Англии было критическим, однако английская буржуазия превратила оборону
Англии в общенациональное дело, снарядив и послав на государственную
службу более ста кораблей. Моряки порой голодали, но упорно готовились к
защите своего отечества.
Разгром армады предрешили военная техника и новая тактика морского боя:
англичане в то время перестали строить высокие неповоротливые корабли,
удобные для абордажного боя, и стали создавать низкие, маневренные суда,
выполнявшие роль плавучих артиллерийских батарей, которые расстреливали
испанские суда из пушек. Опешившее от неожиданного течения боя испанское
командование не рискнуло укрыться от разразившейся бури в гавани, в
которую отошел английский флот. Буря докончила разгром армады. Только 34
корабля добрались до Испании. Это было концом испанского и началом
английского господства на море [1, 165—167].
Техническое и военно-тактическое превосходство — это специфические
области культуры, не имеющие прямого отношения к историческому процессу
формирования общественных отношений. Но и то и другое есть прямое
следствие индивидуальной предприимчивости, характерной для североморской
культуры, т. е. того качества, которое было слабо представлено в культуре
феодального испанского общества, культуре, гораздо более близкой к
португальской, чем к английской.
Война с Испанией завершилась в 1605 г. полным поражением феодальной
Испании. Частный интерес английской буржуазии и купечества к разделу
испанских владений удесятерял силы англичан. Феодальные стимулы испанцев
не могли противостоять частному интересу англичан.
Анализируя причины успехов Англии в международных делах, следует прежде
всего отметить тот факт, что в Англии в XVI в. устанавливалась власть
землевладельцев-предпринимателей вместо феодальной знати и духовенства
Средневековья, причем капитализм начинался с вложения капиталов в
земледелие и куплю-продажу земли. В XVI в. общество переходило от системы
широкого распределения земли среди крестьян при низкой ренте,
установившейся во время недостатка рабочих рук в XIV и XV вв., к
постепенному отмиранию крестьянских держаний и к их превращению в большие
капиталистические фермы с высокой арендой платой. Это означало сокращение
натурального хозяйства и расширение производства для рынка.
Английское общество зиждилось не на равенстве, а на свободе ловить удачу.
Вторая половина XVI в. была великим веком для джентри. После
самоистребления родовой знати в Войне Алой и Белой розы джентри стали не
только богатым и независимым, но и влиятельным слоем населения Англии.
Они теперь управляли графствами, были судьями, став частью общего
механизма деятельного общества. В число джентри вовлекались купцы,
юристы, йомены и др., но из их семей младшие сыновья устремлялись
встречным потоком. Разрыва между городом и деревней из-за постоянного
взаимообмена наиболее деятельными людьми не было. Отличительной чертой
джентри был обычай отсылать из господского дома младших сыновей искать
счастья, обычно в города в качестве учеников у купцов, ремесленников.
Старший сын наследовал землю и большую часть денег, а младшие
зарабатывали деньги торговлей, юриспруденцией и т. д., но не
пристраивались к королевскому двору или к духовенству, как в Португалии.
Они несли культуру высшего слоя общества в низы и усваивали их культуру,
будучи в ученической среде. Этот процесс стал одной из причин победы
североморской культуры английских низов над феодальной культурой
французских верхов.
Различия капиталистической и феодальной культур сказывались даже на море:
английский джентльмен-валонтер был обязан тянуть канат вместе с командой,
тогда как испанский аристократ не расставался со своим высокородным
чванством даже при спасении своего гибнущего корабля.
В XVI в. сделался многочисленнее и богаче слой йоменов, который охватывал
фригольдеров, фермеров капиталистического толка, арендовавших землю и
сдававших их в субаренду, и крестьян, трудившихся на арендованных
участках с фиксированной на длительный срок рентой.
Во второй половине XVI в. большую роль стали играть прерогативные суды —
звездная палата, советы Уэльса и Севера, канцелярский суд и церковный суд
высокой комиссии. Позже во времена Стюартов все они, кроме последнего,
были уничтожены, потому что стали соперниками судов обычного права и
стали угрожать личной свободе из-за откровенного пристрастия к решениям в
пользу королевской власти.
Однако во времена Тюдоров прерогативные суды понадобились для пресечения
террора судов присяжных вооруженными свитами местных магнатов и бандами
деклассированных элементов. Более того, средневековое общее право — в
основном законы о свободах и личных правах — было сохранено, дополнено,
обновлено и расширено прерогативными судами и тайным советом, поэтому
старая правовая и судебная системы, средневековый парламент как
социальные институты перешли в новую эпоху обновленными, в отличие от
многих других стран Европы, в которых феодальное право было заменено на
римское право без остатка.
В период Тюдоров, совпавший с периодом преобразования феодального
общества в капиталистическое (в результате очередных побед североморской
культуры над феодальной), местная власть сохранялась, а воля центральной
власти на местную распространялась посредством мировых судей, а не
королевских чиновников. Мировые судьи были вовлечены в решение множества
вопросов и проблем. Все законы в Англии проводились в жизнь местными
властями, но под надзором мировых судей, а за ними надзирал Тайный совет.
Мировые судьи стали самыми влиятельными людьми Англии. Их часто выбирали
в парламент. Они служили государству, но от него не зависели, так как
мировыми судьями были только обеспеченные люди, которые не получали плату
за судейскую деятельность. И в случае конфликта королевской и местной
властей мировой судья был единственным арбитром. Будучи местными джентри,
мировые судьи пользовались гораздо большим влиянием и доверием населения,
чем присланные из Лондона чиновники.
Во второй половине XVI в. промышленность, торговля и социальная система
Англии регулировались государством, а не муниципалитетами, как прежде.
Государственное регулирование зарплаты и цен осуществлялось мировыми
судьями. Были ликвидированы остатки гильдий, феодальных привилегий лордов
и прочие средневековые пережитки, что соответствовало интересам мужавшего
капитала, предпринимателей. Проводилась также политика экономического
национализма, предоставлявшая свободу предпринимателю любой
национальности, в том числе и переселенцам с континента, и ограждавшая
его от того недоброжелательства остатков местных гильдий, которое лежало
в основе муниципальной деятельности. Так, беженцы-протестанты приносили с
собой знания и навыки новых производственных процессов. Во времена
испанского владычества нидерландцы переселялись на Британские острова,
селились на заболоченных землях восточного побережья, рыли каналы,
строили дамбы, налаживали производство оконного стекла, булавок и иголок,
шляп, перчаток, фурнитуры, кружев, стали в Шеффилде, гобеленов, бритв,
фланели, шелка. Они приносили навыки земледелия, садоводства,
рыболовства, животноводства. Королева Елизавета требовала, чтобы каждая
семья нидерландского умельца брала себе английского ученика. Лондон и
Норвич, где было наибольшее число нидерландских поселенцев, стали
центрами английского пуританизма.
В елизаветинские времена увеличилась добыча руд меди, олова, свинца,
железа, угля. Этому способствовали германские рудокопы, древесного
топлива уже тогда не хватало.
Рыболовы и их промысел были особой заботой короны, так как ими пополнялся
военно-морской флот: пятница и иногда среда в Англии были рыбными днями,
не говоря о Великом посте. «Рыбные законы» были обязательны для всех, и
любой ослушник наказывался, например, выставлялся к позорному столбу [14,
135—218].
Стапели на Темзе в 1510—1515 гг. были загружены работой по строительству
18 новых королевских судов, еще 11 были куплены за границей. Получив в
наследство 5 военных кораблей, Генрих VIII создал военно-морской флот,
оснащенный пушками. Он воздвиг военно-морские базы в устье Темзы,
модернизировал базу в Портсмуте и укрепил много гаваней. Военно-морские
силы увеличились с 5 кораблей в 1509 г. до 45 в 1547, были приняты меры
для укрепления дисциплины на флоте и для обеспечения его матросами.
С 1555 г. начинается новый период интенсивного строительства военно-
морских кораблей. В 1559 г. 600 рабочих работали на стапелях королевского
военно-морского флота [18, 157—310]. Флот создавался в интересах
английского купечества, а следовательно, английских производителей, как
сельских, так и промышленных. Наконец, заинтересованная в росте налогов и
особенно таможенных сборов корона развивала военно-морской флот ради
собственной выгоды. Таков был механизм деятельности английского общества,
основанный на личном интересе каждого.
В XVI в. Англию аристократически неизменных обычаев и незыблемых прав
сменила Англия североморского смелого предпринимательства и конкуренции.
В 1552 г. закон еще запрещал ростовщичество, но в 1571 г. он был уже
отменен, хотя и был определен предел дохода заимодавцев в 10%. В 1563 г.
вся каботажная торговля, экспорт, а также импорт рыбы и вин были переданы
английским судовладельцам [14, 144—146]. Производство одежды возросло в
1532—1533 гг. до отметки 100 тыс. штук, а в 1549—1550 — 147 тыс. Началась
регулярная доставка каменного угля в Лондон из Тайнсайда, выросло
производство железа для артиллерии [18, 255], первая железная пушка была
отлита в 1509 г.
Из этих примеров видно, что несмотря ни на какие превратности, в
частности, эпидемии, английский капитал делал нужное ему дело, набирая
силу, и к концу XVI в. начался закат абсолютной английской монархии.
Например, с интересами буржуазии вошел в конфликт один из источников
пополнения королевской казны — выдача короной патентов на монополию в
конкретных областях торговли или промышленного производства. В 1601 г.
парламент потребовал рассмотрения вопроса о монополиях, так как они
мешали свободе частного предпринимательства и конкуренции — основе
рыночной экономики. Королева уступила. Другой пример: реформация
состоялась по решению парламента, и этот факт создал прецедент,
расширивший полномочия парламента. Когда Елизавета I попыталась
воспрепятствовать парламентской дискуссии по вопросам религии, ей
закономерно отказали, сославшись на прецедент, созданный ее отцом [18,
231]. Такого еще во времена Марии Тюдор, предшественницы Елизаветы I, не
было, несмотря на частые и острые дебаты в парламенте [22, 173—235].
К середине 90-х гг. XVI в. война с Испанией укрепила и обогатила
английскую буржуазию, которая стала уже тяготиться королевской властью.
Ей нужна была полная свобода. Особенностью этого исторического периода
является отсутствие в Англии королевской регулярной армии (в отличие от
военно-морского королевского флота и монополии на артиллерию), способной
подавить внутренние выступления против короны.
В дни Елизаветы, когда Англии угрожала сильная католическая реакция,
поддерживаемая из-за границы, Реформация устояла благодаря тому, что
интересы джентри были связаны с бывшими монастырскими землями, ставшими
их собственностью. Реформация соответствовала также интересам йоменов —
основы английской армии, мобилизуемой для отражения внешней угрозы.
Подавить эти общественные силы ради утверждения абсолютной монархии у
короны не было сил [14, 138, 145].
В конце XVI в. недовольство монархией порождалось в значительной мере
тем, что корона не располагала послушным бюрократическим аппаратом.
Процветали взяточничество и казнокрадство. Местные власти из числа новой
аристократии исполняли указы короля настолько, насколько находили их для
себя выгодными. Даже внешнюю политику такие чиновники, как Рэли и Эссекс,
вели самостоятельно, не оглядываясь на корону. Последние годы
царствования Елизаветы стал процветать фаворитизм — зависимость высшей
власти от сановников. Абсолютизм стал клониться к упадку.
Справедливости ради надо признать, что многие явления прошлого,
являющиеся с современной точки зрения коррупцией, в те далекие времена
обществом как коррупция не воспринимались. Содержание понятия «коррупция»
менялось с течением времени [23, 137—196]. Но и с учетом этой оговорки
коррупция в конце XVI в. была очень высокой.
Елизавета умерла в 1603 г., назначив преемником Якова, сына казненной ею
Марии Стюарт. Это означало объединение Англии и Шотландии, конец династии
Тюдоров и начало династии Стюартов. В XVI в. абсолютная монархия как
порождение феодальной культуры, унаследованной от нормандской
аристократии, прекратила сопротивление североморской культуре
англосаксов, но аристократическая культура, постепенно угасая, еще долго
конфликтовала с набиравшей силу в Англии англосаксонской (североморской)
культурой индивидуального предпринимательства.
Глава 21. XVII век
XVII в. в истории Англии был отмечен острой борьбой двух культур —
аристократической, феодальной, и североморской, народной. В этот период
была совершена последняя попытка установить государственное устройство на
основе абсолютной монархии и государственной автократической церкви, но
англичане в сложной борьбе сумели отстоять свои традиционные
демократические институты.
21.1. Предреволюционный период (до 1640 г.)
Экономическое развитие
Обычно экономическое развитие общества в истории изучается в качестве
фактора, обусловливающего развитие общества в целом. Например, английский
историк Эйлмер считает: «Карл Маркс, великий экономический историк,
сделал вклад в наше понимание истории, утверждая, что в любой
рассматриваемый исторический период мы должны прежде всего обращать
внимание на материальный, экономический базис этого периода. Он
утверждал, что единственно возможный путь для понимания политических,
конституционных, религиозных, культурных и тому подобных изменений это
первостепенное рассмотрение экономических основ общества. Даже отвергая
марксову доктрину классовой войны и его предсказания развития общества,
мы должны признать важность экономического фактора» [24, 6].
Однако за развитием экономики стоит новаторская деятельность людей,
формирующая их сознание, и этот аспект для целей данной книги является
особенно важным.
Столетие до 1640 г. было отмечено бурным промышленным развитием. Добыча
каменного угля увеличилась в 7,5 раз; в 1640 г. Англия добыла каменного
угля в 3 раза больше, чем все другие страны Европы. Производство железа
увеличилось в 5 раз. Выросло количество спускаемых со стапелей кораблей.
Все промышленные предприятия требовали больших вложений капитала, прежде
чем начинали давать прибыль. Лондонские капиталы, умножаемые торговлей,
стали играть особо важную роль в промышленности. К 1600 г. Лондон
завладел 7/8 объема внутренней торговли всей страны. Экономическое
влияние Лондона в Европе было уникальным [25, 15—17].
На основе привозного сырья из восточного Средиземноморья и Кипра возникла
хлопчатобумажная промышленность. Ее центром стал Манчестер. Льняная
промышленность развивалась преимущественно в Ирландии из-за
благоприятного климата и почв [26, 17].
Англия накануне революционных событий XVII в. была аграрной страной, 75%
ее 4,5-миллионного населения были сельские жители. Хотя все крестьяне
были лично свободными, земля оставалась собственностью феодала [26, 16—
18]. Однако капиталистические отношения в деревне существовали как в
сфере сельскохозяйственного производства, так и в рассеянной мануфактуре.
Металлургическая, каменноугольная и текстильная отрасли на
капиталистической основе достигли в это время значительного развития.
Теория меркантилизма, достигшая своего расцвета в XVII в., утверждала,
что внутренняя торговля маловыгодна, так как не увеличивает количества
денег в стране. Внешняя торговля считалась предпочтительней, и для ее
большей прибыльности был запрещен вывоз из Англии сырой шерсти и других
видов сырья, а также установлены высокие таможенные пошлины на импортные
промышленные товары. Эти протекционистские меры способствовали экспорту
английских товаров, о чем можно судить по поступлению в казну таможенных
сборов: 143 тыс. ф. ст. в 1613 г., 323, 5 тыс. ф. ст. в 1624 г. и почти
500 тыс. ф. ст. в 1640 г. [26, 25]; 3/4 лондонского экспорта составляла
одежда [25, 27].
В начале XVII в. стали возникать предтечи коммерческих банков. Купцы из
Сити традиционно держали свободные наличные деньги на Монетном дворе
Тауэра, но однажды король Карл I (1625—1649) конфисковал их в свою пользу
(чем лишний раз подтолкнул купцов к революции), и купцы стали сдавать
деньги на хранение ювелирам. С самого начала гражданской войны спрос на
ювелирные изделия упал, и ювелиры стали своего рода «кассирами
торговцев». К ним потянулся люд, нуждавшийся в деньгах под заклад
собственности, и процент от получаемой суммы оказался столь выгодным, что
при Карле II крупные ювелиры Сити стали предлагать купцам 6% годовых лишь
бы получить от них деньги на хранение. Вскоре рента многих
землевладельцев стала стекаться к тем же ювелирам, а нуждавшиеся в
деньгах получали здесь ссуду под залог и процент [14, 243].
В последние годы правления Елизаветы (начало XVII в.) Англия переживала
экономический кризис, политическую дезинтеграцию, упадок политической
морали и коррупцию. В 1604 г. государственный долг составлял 350 тыс. ф.
ст., а в 1606 г. — 735 тыс. ф. ст., ежегодный дефицит достиг 81 831 ф.
ст. Расходы на содержание королевской семьи возросли с 9535 ф. ст. в
последние четыре года правления Елизаветы до 35 377 ф. ст. в первые пять
лет царствования Якова I (1603—1625), т. е. на 8 тыс. ф. ст. ежегодно. За
первые 9 лет Яков I продал королевские земли на сумму 645 952 ф. ст. [27,
180—200].
В начале XVII в. в Европу стало поступать большое количество серебра и
золота из испанских колоний, в силу чего эти металлы обесценились и
английские короли Яков I и Карл I уже не могли содержать двор на ранее
существовавшие поступления денег, а парламент не желал восполнять дефицит
иначе как на определенных политических и религиозных условиях, которые
Стюарты считали невозможным принять [14, 249].
Главной причиной возмущения деловых англичан была экономическая политика
Стюартов. Яков I долго не собирал парламент — до 1610 г. Этот парламент
заявил королю о своих правах и вольностях, нарушение которых традиционно
считалось в Англии беззаконием. Особенно парламент настаивал на
парламентской неприкосновенности. Ему пришлось отстаивать свое право
устанавливать размеры таможенных пошлин и налогообложения. Стюарты
получали отказы в ответ на их запросы о субсидиях. Яков I и Карл I в
гневе неоднократно разгоняли палату общин, но вынуждены были собирать ее
вновь, так как без решения парламента никто не платил налогов (это тоже
деятельность, к тому же корпоративная).
Стюарты пошли на широкую раздачу патентов на монопольную торговую или
производственную деятельность, т. е. ограничили главный вид деятельности
капиталистического мира — свободу конкуренции [26, 44— 45]. Короли стали
злоупотреблять своим правом продавать права на монополию торговли и
нарвались на яростное сопротивление купцов и производителей.
Социальное развитие
После Войны Роз родовой знати в Англии не осталось. Влиятельными лицами в
государстве были и купцы, и юристы, и землевладельцы, и священники, и
мореплаватели и т. д., но при одном условии — каждый из них сделал что-то
важное для Англии. Однако несмотря на заслуги, каждый вельможа платил
налоги, являлся в суд и подчинялся другим обычным для англичанина
правилам, освященным традицией. Для сравнения можно упомянуть, что
французская знать пользовалась большими привилегиями, вплоть до
освобождения от налогов, и была замкнутой кастой, кичившейся своими
родословными, а не свершениями [14, 249].
В начале XVII в. английское дворянство было разделено на две группы —
новое, купившее земли, и старое феодальное, державшее земли от короля.
Английский дворянин был не только землевладельцем. Дворяне были шерифами,
мировыми судьями, командовали местной милицией и т. д. Они же избирались
в парламент, а значит, обладали судебной и политической властью на местах
и отчасти в центре [26, 24].
Из среды фригольдеров вербовали местных должностных лиц — констеблей,
старост. Они же обладали правом избирать в парламент представителей от
графств, так как удовлетворяли материальному цензу — годовому доходу в 40
шиллингов. Копигольдеры и коттеры избирательного права не имели.
Быстро шло имущественное расслоение общества: выделялась небольшая часть
разбогатевших арендаторов из числа дворян, купцов, удачливых
ремесленников и йоменов, но гораздо быстрее росло количество батраков.
Это означало, что бывшие производители, превращаясь в безземельных
наемных рабочих, одновременно становились потребителями, а следовательно,
возрастал рыночный спрос на продукты питания и одежду. Такие продукты
питания, как пшеница, овсяная мука, масло, мясо, в первой половине XVII
в. стоили в три раза дороже, чем во второй половине XVI в. [26, 18—20].
В XVII в. трудящиеся не имели организаций, способных их защитить.
Работодатели же законом закрепили уровень зарплаты, причем обычная
зарплата промышленного рабочего была едва достаточна для того, чтобы
выжить. Бедные были полностью бесправны. В 1618 г. сотня молодых людей,
лежавших при смерти от голода на улицах Лондона, была вывезена в колонию
Англии — Виргинию. Борьба с бедностью, угрожавшей устоям Англии, велась
не правительством, а частными предпринимателями — преимущественно купцами
и пуританской частью джентри. Они устраивали школы, приюты для бездомных
и т. п. Самодеятельность была хотя и вынужденной, но благотворной для
формирования культуры [25, 19—20]. Закон о бедных в целом по стране
выполнялся [14, 250].
В XVII в. начался процесс разоружения народа. Огнестрельное оружие было
объявлено монополией государства. Народная милиция стала постепенно
терять свое значение [25, 21].
Продолжался рост городов, но особенно быстро развивался Лондон. В
середине XVI в. население Лондона составило 70 тыс. человек, в начале
XVII в. — 200 тыс. человек, в 1625 г. — 320 тыс. человек, в 1650 г. — 400
тыс. человек, несмотря на то, что в 1625 г. от чумы умерло 35 417 жителей
Лондона [27, 257]. Население Англии росло гораздо медленнее: в 1558 г.
население Англии составило 3,5 млн человек, а в 1603 г. — 4 млн человек.
Второй по величине город Англии насчитывал в 30-х гг. XVII в. лишь 20
тыс. жителей [27, 20—21]. В Англии существовало 800 рыночных городов. Их
назначением был обмен продуктами производства для жителей ближайшей
сельской округи.
Власть
Яков I, вступивший на престол в 1603 г., постоянно заявлял, что король не
обязан подчиняться законам, что он, король, «является верховным
властителем над всей страной, господином над всяким лицом, которое в ней
обитает», и имеет «право жизни и смерти над каждым из обитателей».
Англиканская церковь и феодалы в силу своих интересов поддерживали
короля, но к концу 30-х гг. парламент, судебные органы и даже милиция и
флот высказывали недовольство политикой правительства [26, 30,31]. Так
носитель шотландской культуры (в значительной мере общинной, клановой,
феодальной) пришел в противоречие с культурой англичан.
В 1604 г. Яков I заключил мирный договор с Испанией после гибели армады и
ряда поражений испанцев на суше, но правительство не включило статью о
праве англичан торговать с испанскими колониями, что вызвало сильное
раздражение купечества и производителей товаров [26, 34].
Английский абсолютизм XVI—XVII вв. имел ряд отличий от французского или
португальского: сохранялся парламент, отсутствовала постоянная армия,
были сильны органы местного управления при известной слабости
центрального бюрократического аппарата, что, впрочем, шло на пользу
англичанам, не знавшим пресса самодержавия. Отсутствие армии объясняется
островным положением Англии, которое вынуждало тратить средства на
королевский флот, в отличие от Франции или Португалии, нуждавшихся в
сухопутных армиях [26, 29].
В XVII в. церковные суды, бывшие столь влиятельными в Средние века,
утратили свою силу. Оставались мировые судьи. Яков I и его сын смещали
тех судей, которые были слишком независимыми по отношению к королевской
воле. Понадобился без малого целый век борьбы для изменения такого
положения. После 1701 г. судьи могли быть смещены только решением обеих
палат парламента [25, 2—3].
Средством для пополнения казны у Стюартов была раздача монополий на
торговлю и производство товаров. В 1621 г., например, было выдано 700
монополий; они давали казне 100 000 ф. ст. в год. Концентрация торговли в
руках малого числа купцов была выгодна королевской власти из-за
возможности контроля за деятельностью торговых компаний. Либерализация
торговли была выгодна всем торговцам.
В 1624 г. парламент заявил, что монополии противоречат фундаментальным
законам страны. Это был выпад против монархии. Существовали три
возражения против монополий: во-первых, они ограничивали производство;
во-вторых, не достигали поставленных перед ними целей, интересы
потребителей и наемных рабочих не были защищены, спекулянты же быстро
наживались; в-третьих, вред экономике страны, наносимый монополиями, не
покрывался поступлениями в казну.
Хотя правительство и выдавало монополии на новые технологические процессы
ради получения доходов в казну, оно было настроено враждебно к
индустриальным переменам или, по крайней мере, безразлично к ним,
подозрительно наблюдая за обогащением капиталистов, за переменами в
обществе, социальной мобильностью и опасаясь колебаний рынка, уровня
безработицы и т. д. [25, 22—29].
Парламент в XVII в. состоял почти исключительно из собственников. Лорды
назначались в высшую палату парламента королем и были ему лояльны. Выборы
в палату общин проводились на основе закона 1430 г., предоставлявшего
избирательные права в графствах мужчинам старше 21 года и получавших 40
ш. годового дохода от земельной собственности. Права голоса не имели 80—
90% сельского населения. Но и мелкие собственники голосовали поднятием
руки под взорами крупных лендлордов так, как им вменяли в обязанность
последние.
Городское население в палате общин было представлено «свободными» людьми.
Слово «свободными» взято в кавычки потому, что в Средние века латинское
слово «libertas» имело смысл обладания преимуществами перед другими
людьми, например, правом распоряжения наследством, правом собственности.
Свободы палаты общин — это привилегии, подобные праву неприкосновенности,
бесцензурных дебатов и т. п. «Наши привилегии и свободы, — заявила палата
общин Якову I в 1604 г., — есть наше истинное право, нами наследуемое не
в меньшей мере, чем наши земли и товары» [25, 36—37].
Оппозиция в парламенте нарастала по мере роста недовольства нового
дворянства и буржуазии правительством. Даже судьи, занимавшие свои места
по принципу «пока это угодно королю», стали проявлять оппозиционность
[26, 32].
В начале XVII в. министры правительства были неподотчетны парламенту,
однако парламент применял к неугодным министрам процедуру импичмента,
зародившуюся еще в XV в.
В начале XVII в. спикер палаты общин был ставленником короля, которому
вменялось в обязанность направлять дебаты в пользу правительства, а в
1642 г., когда Карл I явился арестовывать пятерых членов парламента,
спикер палаты общин заявил ему: «Я — слуга палаты общин». До того момента
парламентариями была проделана огромная инициативная работа. Например,
был сформирован комитет всей палаты, председатель которой, избираемый
парламентариями, был противопоставлен спикеру, а затем его вытеснил;
парламентарии научились владеть инициативой, а не ждать смиренно воли
монарха [25, 50—51].
В 1625 г. палата общин совершила беспрецедентный шаг: вотировала Карлу I
таможенные сборы не на всю жизнь, как бывало прежде, а лишь на один года.
Король распустил парламент до утверждения билля и стал собирать пошлины
без санкции парламента. Тем самым было положено начало процессу, который
привел к Петиции о правах. К нему подтолкнули и конфликты на другой
почве. Парламенты 1625 и 1626 гг. были распущены королем до вотирования
налога на ведение войны, и король решил собирать налог без парламентского
разрешения. Всех непокорных сажали в тюрьмы.
В 1628 г. появилась Петиция о правах. Она требовала от короля
подтверждения ранее существовавших прав и свобод, а не получения новых.
Король стал настаивать на «королевской прерогативе» и т. п., завязался
тугой узел противоречий [25, 41—44].
Карл I отстаивал свое желание быть абсолютным монархом, плохо
ориентируясь в реалиях своего времени. Например, он предоставил монополии
на торговлю внутри Англии разным придворным, но нарушил монополию Ост-
Индской компании, частного предприятия, покрывавшего все свои расходы из
собственных средств. Карл I создал для торговли с Индией компанию Уильяма
Кортина, которая своей недобросовестностью почти разорила всю английскую
торговлю на Дальнем Востоке. Монополии внутри Англии сковывали
конкуренцию, а вместе с ней и производство. Таким образом, Карл I,
копируя приемы правления государства во времена давно прошедшие, довел
английскую торговую, промышленную и аграрную буржуазию до революции.
Распустив последний парламент в 1629 г., он решил править сам, что и
предрешило его гибель. В начале 30-х гг. были монополизированы
производство и продажа почти всех товаров, вплоть до пуговиц, булавок и
игральных карт. Это не только уничтожило свободную конкуренцию, но и
привело к росту коррупции: кроме платежей в казну, за монополии давали
большие взятки придворным. Деятельность большинства предпринимателей
стала незаконной. Такие порядки, введенные Стюартами, вели к
экономическому усилению феодальной знати и разорению буржуазии. Начались
и народные волнения, так как в отсутствие конкуренции повысились цены
[26, 47—50].
Карл I, так же как и Яков I, продолжал пренебрегать интересами торгового
капитала. Военно-морской флот пришел в упадок, в морском ведомстве царило
казнокрадство [26, 35]. В 1635 г. в целях пополнения казны стал
использоваться старый закон о корабельной подати. Первоначально налог на
портовые города для королевского военно-морского флота налагался
нерегулярно, но в 1635 г. эти поборы были распространены на все города
страны. Так как этот налог не санкционировался парламентом, то в 1636 г.
некто Хампден отказался платить корабельные деньги. Он был богатым
джентльменом Бэкингемшира, связанным с парламентской оппозицией. Наряду с
ним отказались платить и другие состоятельные люди, но король избрал
именно его для показательного судебного преследования. Из 12 судей семеро
признали Хампдена виновным, но другие пять — не признали, причем двое из
них в категоричной форме по существу дела, а трое других со ссылкой на
техническую казуистику. Такое решение суда было расценено в Англии как
поражение короля. В 1636 г. было собрано лишь 7 тыс. ф. ст. корабельной
подати вместо полагавшихся 196 тыс. ф. ст. [25, 46]. В 1638 и 1639 гг.
корабельные деньги собирались с большим трудом, а в 1640 г. для короля
наступили совсем тяжелые времена [24, 83].
Корабельные деньги были самыми большими расходами казны. Но не расходы
были главной причиной отказа платить корабельный налог. В основе действий
англичан лежала политика: если королю дозволено собирать корабельный
налог без разрешения парламента, то фундаментальное конституционное право
(сбор налогов) имеет прецедент для решения вопроса о сборе налогов в
пользу короля и против парламента. Весь класс собственников ополчился
против корабельного налога [25, 46]. Начавшийся в конце 30-х гг.
экономический застой, вызванный сокращением внешней торговли из-за войн
на континенте, был последним толчком к проявлению всеобщего недовольства.
Восстание началось с Шотландии, родины Стюартов, которые стали
распространять англиканизм в Шотландии, юг которой был протестантским, а
бóльшая часть католической.
Для борьбы с восставшими нужны были большие средства, и Карл I вынужден
был после одиннадцатилетнего перерыва созвать английский парламент. В
1640 г. собрался так называемый Короткий парламент, который отказался
рассматривать предложения короля без ликвидации всех допущенных им
злоупотреблений. Он консолидировал оппозицию и вскоре был распущен
королем.
Король двинулся на шотландцев с кое-как сколоченной армией, но шотландцы
блокировали эти немощные попытки, встретив королевские войска на
территории Англии, и потребовали выплаты контрибуции и решения всех своих
проблем не с королем, а с английским парламентом. Делать было нечего, и 3
ноября 1640 г. состоялось открытие Долгого парламента [26, 52—57].
Слово о констеблях
Описание борьбы парламента с королевской властью безусловно отражает
особенности национальной культуры англичан. Однако исполнение решений
верховной власти и поддержание порядка происходили на местах, где
должностным лицом на самой низшей ступени общественной управленческой
иерархии был констебль. Его положение и поведение в народе дают
информацию о самоорганизации англичан.
В конце XVI — начале XVII вв. констебли были главными представителями
власти в деревнях и церковных приходах городов.
Слово «констебль» имеет воинское происхождение. Оно возникло в XIII в.,
когда корона возложила в некоторых местностях на деревенских старост
новые для них воинские обязанности. В XIV в. деревенский голова, вне
зависимости от названия, имел поручения государства, в частности,
полицейского характера.
В Средние века функции констеблей разрастались; они были исполнителями
поручений более высокопоставленных должностных лиц — шерифов, коронеров
(следователей, проводивших дознание в случае насильственной или
скоропостижной смерти) и особенно мировых судей.
Авторитет констеблей имел, следовательно, два источника: древнюю
традицию, восходящую к их изначальному положению лидеров и представителей
местных общин, и представительство центральной власти на местах. Но
государственные поручения не привели к огосударствлению этой должности.
Количество констеблей в деревнях и городских церковных приходах
определялось, как и в старину, местными традициями. Констебли обычно
избирались ежегодно в начале января, но были местности, где они
избирались на два года. Процедура отбора кандидата в констебли также
сохранилась. Констебль избирался жителями деревни или округа, но не
государством и не начальством [28, 1—21].
Одной из главных обязанностей констебля было утверждение законности и
порядка. Он должен был предотвратить любое нарушение порядка, не говоря о
бунте. Констебли могли действовать в этом направлении, не дожидаясь
команды сверху. Им вменялись в обязанности организация надзора за
подозрительными лицами, арест имущества подозреваемых преступников и его
сохранность, поиск преступников и украденного имущества; если нужно, то
констебли могли взламывать двери домов для получения доступа внутрь
помещений. Констебли должны были применять такие действия местного
правосудия, как заковывать в колодки, сажать за решетку, ставить к
позорному столбу, избивать палкой, сажать на стул позора торговца,
мошенника или женщину дурного поведения.
По решению мировых судей констебли доставляли обвиняемых в суд, а также
жителей деревни или округа в качестве присяжных в суде. Даже в начале
XVII в. сохранялось средневековое правило, согласно которому все жители
деревни (округа) должны были помогать констеблю, и, если в случае кражи
вор не был пойман, то «проморгавшие» вора жители деревни должны были
возместить утраченное имущество потерпевшему. В соответствии с
Вестминстерским статутом 1285 г. констебли обеспечивали презрение
беднякам, ремонт дорог и другие общественные обязанности местной общины.
Они собирали штрафы, боролись с бродяжничеством и т. д. По акту против
пьянства 1607 г. констебли обязаны были штрафовать, а в отсутствие у
провинившегося имущества заковывать в колодки нарушителей этого акта, а
людей моложе 12 лет сечь палкой. Согласно акту об общественном здоровье
1604 г., констебль должен был изолировать заболевших чумой в их
собственных домах [28, 25—33].
Констебль был обязан хранить, ремонтировать и заменять вышедшее из строя
оружие, с которым жители деревни шли на войну. Он же отвечал за явку на
воинские сборы, за состояние стрельбищ. Любое нарушение воинских
обязанностей каралось штрафом, налагавшимся на жителей деревни (округа).
Несмотря на то, что каждая деревня направляла в армию всего лишь 2—3
человека, все здоровые мужчины от 16 до 60 лет были военнообязанными, и
констебль отвечал за их воинскую подготовку. Констебль персонально
отвечал также за явку воинов своей деревни (округа) к месту службы.
Констебли с конца XVI в. стали и сборщиками налогов в соответствии со
старой традицией сбора пятнадцатой части движимого имущества в пользу
короля. Констебль собирал также провиант для королевского двора и
обеспечивал его доставку. Он отвечал за сбор местных налогов особенно на
военные нужды. Обязанности констебля по сбору налогов были разнообразны и
трудоемки, как и его полицейские и административные функции, и их нет
нужды здесь перечислять в деталях.
Констебль отвечал за явку фригольдеров на выборы членов парламента. У
него было много традиционных обязанностей деревенского старосты или
головы городского церковного прихода: содержание в порядке деревенских
ворот, водопоев, запруд, загонов для скота, изгородей. Он отвечал за
охрану посевов от потрав скотом и оленями, истребление вредителей, таких
как лисы [28, 40—51].
И вот за всю эту огромную работу констебль не получал никакой платы, ни в
каком виде. Полагалось, что констебли должны заработать себе на жизнь
наряду с несением своих обязанностей, несмотря на трудности сочетания
того и другого. Иногда их неделями не было дома, особенно в те периоды,
когда они уезжали на военные сборы [28, 220].
Кто же становился констеблем? Англичане всячески избегали избрания
констеблем, вплоть до того, что иногда нанимали работника для замены
себе. Констебль должен был быть честным, знающим, способным человеком.
Обычно констеблем избирали того, кто арендовал жилье и отрабатывал его
трудом констебля. В Англии XVI и XVII вв. отсутствие дома рассматривалось
как бродяжничество, за которое жестоко наказывали. Констебля избирали по
очереди из числа лиц, которые отвечали требованиям, предъявлявшимся к
констеблю и находившимся в положении, не позволявшем отказаться от этой
работы. За отказ работать налагался штраф. Часто констеблями становились
мигранты, не имевшие корней. По окончании срока работы они отчитывались
перед населением деревни или городского округа [28, 57—74].
Констеблями были и относительно состоятельные люди, например,
джентльмены, владевшие землей, и малоимущие ремесленники или мелкие
торговцы. Многие из них были безграмонтыми, но в деревнях, находившихся
под влиянием пуритан, грамотность населения, в том числе и констеблей,
была выше. Хотя констебли избирались из числа наиболее зажиточных жителей
деревни, многие имели судимости за нарушения законов, охранять которые
они были обязаны, став констеблями [27, 82—146].
Нередко констебли нарушали закон вместо поддержания законности: превышали
власть как полицейские, брали взятки за поблажки нарушителям закона,
незаконно преследовали людей и арестовывали их имущество и их самих.
Констебли часто испытывали давление со стороны королевской власти. Но они
опирались на поддержку деревенских или приходских общин, главами которых
были. Впрочем, часто население отказывалось платить налоги или исполнять
повинности, и тогда констебль оказывался между двух огней [28, 211—233].
Итак, констебль не был оплачиваемым государством должностным лицом, а
значит, не был включен в бюрократическую машину и был относительно
независимым. В этих условиях подчинение закону, а не начальству имеет
больше оснований, чем в случае полной материальной зависимости.
Законопослушание англичан — это результат самоорганизации общественной
жизни.
Колонизация Америки
Изучая историю колонизации Америки, можно многое понять в культуре
англичан XVII в. и в то же время выявить корни культуры США.
В 1606 г. группа людей в Плимуте получила хартию на колонизацию Северной
Америки от границ нынешней Канады по Атлантическому побережью до
нынешнего штата Флорида, другая же группа в Лондоне, пользовавшаяся
поддержкой в Бристоле, получила хартию на колонизацию побережья далее на
юг. Первая группа начала колонизацию в 1608 г. с того места, где сейчас
находится штат Мэн, но безуспешно. Основательная колонизация началась
лишь с переселения пуритан в 1620—1630 гг. Более успешным предприятием
оказалась компания «Виргиния», в результате деятельности которой возник
штат Виргиния. Но начиналась колонизация очень трудно: в 1610 г. после
жестокой зимы выжило только 60 человек [27, 362].
В 1607 г. была создана акционерная компания «Виргиния», основавшая город
Джеймстаун. Король ограничился только выдачей хартии (получив немалое
подношение), но в 1623 г., убедившись в высокой прибыльности компании,
аннулировал хартию и превратил ее в королевскую колонию: из Виргинии стал
поставляться табак [26, 37]. Две трети пайщиков «Виргинии» в 1609 г. были
коммерсантами, а 1/3 составляли аристократы и джентри. Когда же надежды
на прибыль стали угасать, то соотношение этих двух частей стало обратным.
Большинство инвесторов, землевладельцев или коммерсантов, никуда из
Англии не выезжало, они вкладывали деньги в надежде на прибыль. А условия
для колонизации Виргинии были нелегкими: болезни и стычки с индейцами
приводили к высокой смертности — до 30%. В 1624 г. после переселения на
возвышенности, подальше от устья реки, туда, где вместо застойной воды
была ключевая вода, смертность немного снизилась. И даже после этого
Виргиния была менее здоровым местом, чем Новая Англия. С 1616 г. компания
«Виргиния» стимулировала эмиграцию, предложив каждому держателю акций в
10,5 ф. ст. по 50 акров земли, а два года спустя каждому независимому
переселенцу компания выделяла 50 акров земли и столько же каждому
иждивенцу, прибывшему с ним (но не их слугам). Это усилило эмиграцию из
бедной землей Англии. Переселенцы рекрутировались методами, мало
отличавшимися от похищения людей. Муниципальные органы, особенно
лондонское Сити, отсылали в Виргинию сирот, бродяг. С 1618 по 1621 г.
компания «Виргиния» перевезла в колонию 3750 человек как свободных
эмигрантов, так и их слуг, в том числе 200 женщин.
Компания «Виргиния» прекратила свое существование в 1624 г. К тому
времени внимание было сконцентрировано на Новой Англии. С тех пор
колонией руководили управляющие, ответственные перед английским королем.
В 1629 г. английское население на континентальной Америке составляло 3200
человек, из них 2500 в Виргинии, на Бермудах проживало 3 тыс., на
Барбадосе — 4,5 тыс. человек. К 1642 г. в американских колониях
насчитывалось 28 тыс. англичан, из них в Виргинии жили 8 тыс., а в
Мэриленде, основанном в 1633 г., около тысячи переселенцев. Население
обеих колоний на ¾ состояло из слуг и только на ¼ из свободных людей.
Иначе протекала колонизация Новой Англии, начавшаяся в 20 х гг. XVII в.
16 сентября 1620 г. 102 эмигранта-пуританина, среди которых не менее 35
человек были радикальными сепаратистами (особая ветвь пуритан), отплыли
из Плимута и основали в Америке то, что сейчас называется штатом
Массачусетс. Это были отцы-пилигримы, которых современная Америка
почитает за основателей США потому, что это были не бездеятельные,
попранные и зависимые слуги, а свободные люди, прибывавшие с семьями и
основавшие новое общество вдали от преследований Старого Света. Это
начало обеспечило уникальность Новой Англии [27, 362—371].
Отцы-пилигримы, гонимые в Англии за пуританизм, сначала пытались найти
пристанище в Нидерландах, стране свободного вероисповедания. Первые годы
они жили в Амстердаме, затем перебрались в Лейден, где спокойно жили 11
лет, несмотря на то, что бывшие фермеры трудно адаптировались к работе в
городах. Они познали культуру нидерландцев. В 1621 г. вновь стала
разгораться война с Испанией, и гонение на протестантов усилилось. В 1620
г. отцы-пилигримы предложили Генеральным штатам и амстердамским купцам
нажитое в Нидерландах имущество за перевозку их на американский
континент. Но сделка не состоялась, так как правительство Нидерландов не
смогло выделить два военных корабля для охраны нидерландского судна с
пилигримами от испанских рейдеров. Тогда отцы-пилигримы зафрахтовали
судно в Англии, к ним присоединилась группа пуритан, живших в Англии,
зафрахтовавших свое судно, но в итоге всем пришлось разместиться на одном
корабле «Майский цветок» и, забрав в Нидерландах пассажиров, пуститься в
плавание. В основном среди пуритан были англичане, но были также и
нидерландцы, французы, ирландцы. Дети составляли треть пассажиров, причем
большинство из них родились в Нидерландах. Отцы-пилигримы основали Новую
Англию, где влияние нидерландской и в целом североморской культуры было
очевидным. Другой колонией, находившейся под нидерландским влиянием, был
Нью-Йорк, столица которого первоначально называлась Нью-Амстердам:
нидерландцы там находились в течение 50 лет, а Харлем, ныне часть Нью-
Йорка, назван так же, как город в Голландии в 30 км от Амстердама [29,
45—47].
Однако следует отметить, что самым важным периодом начала колонизации
Новой Англии были не 20-е, а 30-е гг., и отцы-пилигримы были лишь первой
ласточкой, которая весны еще не делала. Главной организацией, проводившей
колонизацию Новой Англии в этот более поздний период, стала компания
Массачусетского залива, основанная в 1628 г. (правда, в начале она имела
иное название), заселявшая земли вблизи Бостона. Все переселенцы
принадлежали к радикальным пуританам, хотя и не сепаратистам, в отличие
от пуритан из числа отцов-пилигримов. Только в 1630 г. 17 кораблей с
эмигрантами прибыли из Старого Света в Новую Англию, а за 30-е гг.
переселилось 20 тыс. человек. Поток преследовавшихся по религиозным
мотивам усилился с 1633 г. после реформ англиканской церкви. Здоровые
условия жизни способствовали тому, что население Новой Англии удваивалось
каждое десятилетие.
Традиционная американская историография делает акцент на религиозном
факторе миграции англичан в Америку. Считается, что мигранты переселялись
ради спасения своих душ. Однако ряд историков считают более важными
материальные мотивы. Например, относительное перенаселение Англии
вынуждало англичан эмигрировать. И эти две причины не исключают друг
друга.
По словам лидеров пуритан, они хотели создать новое общество, которое
служило бы примером коррумпированному и вырождавшемуся Старому Свету. Где
бы ни появилась в Новой Англии угроза автономии местного сообщества со
стороны магистрата, например, попытки обмануть местную милицию (милиция,
как и в Англии, была общественным органом) или предотвратить выдвижение
популярной личности на пост офицера милиции, переселенцы тотчас отвечали
решительным сопротивлением. Охрана местной автономии и сопротивление
давлению центра были не только английскими, но и голландскими, фризскими
и в целом североморскими явлениями. Особенно отчетливо это сопротивление
было выражено в религиозных общинах Новой Англии. Церковь, созданная
отцами-пилигримами в Массачусетсе в начале 20-х гг., была основана на
индепендентской и сепаратистской конгрегациях переселенцами, которые
освободились от пут, отягощавших их не только в Англии, но и в Голландии.
Нарушавшие религиозные требования отлучались от церкви (что было в ту
пору равносильно изгнанию из общества). Церковь была тем сообществом, в
котором душа каждого, по мнению всех прихожан, а не только по мнению
каждого, была достойна спасения [27, 372—379].
Виргиния и Новая Англия — лишь отдельные примеры английских колоний в
Америке. В 1610 г. была образована компания лондонских купцов для
использования рыбных и лесных богатств Ньюфаундленда; в 1612 г. —
компания для колонизации Бермудских островов. Все эти компании
действовали на основе королевских хартий, определявших политическое
устройство колоний, исполнительную власть осуществлял избранный членами
компании губернатор, верховная законодательная власть принадлежала
английскому парламенту. Но фактически все решения принимались собранием
пайщиков. В колониях эмигрантов-пуритан устанавливалась система
самоуправления и выборной администрации. Суверенитет метрополией не
признавался или признавался формально.
Разрыв с Испанией в 20-х гг. XVII в. привел к оживлению частной
инициативы в колонизации Америки [26, 37—39]. За период 1630—1643 гг.
было затрачено 200 тыс. ф.ст. на перевозку на двухстах кораблях 20 тыс.
человек в Новую Англию и 40 тыс. человек в Виргинию и другие колонии.
Организаторы эмиграции были очень состоятельными людьми, а колонисты — из
низов города и деревни. Их гнала нужда, но вожди эмиграции в Новой Англии
были активными пуританами, и их религиозное рвение наложило отпечаток на
северные колонии Америки и оказало сильное влияние на общественное
развитие и культуру США. Английские колонии сразу получили широкую
самостоятельность. Колонисты избирали административные собрания в каждой
колонии и сделали каждый городской округ самоуправляющейся единицей. Эта
самостоятельность была обусловлена не каким-то государственным актом, а
обстоятельствами возникновения этих колоний, а именно тем, что они
возникали по частной инициативе. Многие колонисты покинули Англию для
того, чтобы освободиться от преследований, которым подвергались пуритане.
Для сравнения можно заметить, что король Франции не допускал гугенотов в
Канаду.
Слово о пуританах
Важной культурной традицией англичан во все века было критическое
отношение к церкви как к институту и постоянные поиски наилучшего
устройства духовной жизни. После Реформации этот процесс усилился, но был
временно заторможен попытками реставрации католицизма при Марии Тюдор
(1553—1558), которые, однако, привели к скрытому исповеданию
протестантизма и формированию множества толкований протестантской
религии, ставших впоследствии основой для возникновения сект. Общим для
всех протестантов стала духовная исключительность, которая привела в
области общественных отношений среди протестантов к идее добропорядочного
партнерства. Гонимые противопоставляли силе государственной машины свою
волю и этику. Идея добропорядочного партнерства проистекала из
представлений лоллардов о всеобщем братстве, которое стало в условиях
религиозных преследований субстанцией протестантизма. Религиозная
нетерпимость католицизма породила и упрочила самоуправление
конгрегационных общин.
Традиционно в исторических исследованиях религиозные разногласия XVI—XVII
вв. связываются с влиянием лоллардов на английскую Реформацию. Однако в
лоллардизме не было требования замены одной церкви другой, поэтому,
признавая вклад лоллардизма в расшатывание устоев католической церкви,
нельзя согласиться с представлениями о трансформации лоллардизма в
сепаратистские конгрегации XVI—XVII вв. [30, 1—19].
Лоллардизм был ранним стихийным, плохо осознанным протестом — реакцией
североморской культуры на католическую церковь, насаждавшую феодализм.
Протестантизм во всех своих проявлениях корнями уходит в почву
североморской культуры, является ее порождением, но в нем меньше, чем в
лоллардизме, эмоций и гораздо больше прагматических установок на труд,
полную самостоятельность личности, честное, партнерское отношение друг к
другу в ежедневной практической деятельности. Протестантизм
сконцентрировал все установки североморской культуры, которые веками вели
народы североморского бассейна к успеху, осмыслил их и предложил в
качестве правил поведения людей в обществе.
Считается, что популярность протестантизма связана с поисками деловыми
людьми дешевой церкви. В этом есть доля истины. Действительно, помпезные
храмы, пышные одеяния и длительные богослужения отнимали у прихожан много
денег и времени. Однако более существенным было то обстоятельство, что
протестантизм ставил иные цели перед человеком: трудиться не покладая рук
для себя, а не для короля и даже не во славу Божию. Менялась мотивация
деятельности. С Богом можно было общаться и без храма, в душе.
Англиканская церковь, сохранив почти все от католицизма и сменив только
Папу Римского на английского короля и латинский язык богослужений на
английский, вызывала массовую ненависть пуритан — английских
кальвинистов, считавших, что успех человека на поприще избранной им
деятельности будет свидетельствовать об его избранности Богом. Пуритане
считали вредным существование духовенства, противопоставлявшего себя
остальным верующим [26, 41—42]. Пуритан с самого начала выделяло
бескомпромиссное неприятие злоупотреблений духовенства, которые
церковники-англикане считали достойными сожаления, но неизбежными [30,
151].
В елизаветинский период религиозные противоречия и сепаратизм уже
существовали открыто. В разных приходах были священники разных
конгрегаций, и прихожане выбирали, какую проповедь и какое толкование
Священного Писания им слушать. Это поощряло сепаратизм. Воцарение
Стюартов в 1603 г. и их ориентация исключительно на пресвитерианство
только усилили сепаратистские тенденции. 1604 г. стал критическим в
религиозном английском сепаратизме: король развеял все надежды пуритан на
истинную в их понимании реформацию церкви [30, 17—18].
Пуритане придерживались высоких идей единства, служения общине. Их
приходские священники учили доктрине духовного равенства: один хороший
простой человек был так же хорош, как и другой, и лучше, чем плохой пэр,
епископ или король. Если люди честно изучали Писание, честно следовали
своей совести, то они поступали строго согласно воле Господа Бога.
Никакие усилия, никакие жертвы не должны быть преградой на пути к
исполнению воли Бога. Все остальное несущественно, буквально все в мире.
Это была доктрина, которая давала людям мужество упорно сражаться даже в
одиночку, если было нужно. Пуританизм предоставлял людям превосходную
бойцовскую мораль. Он обращался к людям с социальной совестью, к тем, кто
чувствовал себя причастным к североморской культуре и ответственным за
развитие общественной жизни согласно этой культуре. До пуритан служение
Богу превозносилось как высший смысл жизни. Пуритане объявили главным из
всех жизненных устоев труд, заявив, что будут спасены только души
деятелей, творцов материальной жизни и не за их труд, а их трудом. Труд
спасает душу [25, 68—69].
Обращение в пуританство стало крутой ломкой представлений человека о
мире, о человеческих ценностях. Это была резкая трансформация культуры
индивида, поэтому некоторые пуритане подходили близко к состоянию
самоубийства перед конверсией, как свидетельствуют их многочисленные
дневники [31, 119].
Из многих аспектов пуританизма здесь будут затронуты только три:
проповеди, дисциплина и саббатарианизм (соблюдение воскресного дня
христианином). Акцент на проповеди, на интеллектуальном элементе в
религии, а не на сакральной литургии, идет от эпохи реформации церкви XVI
в. Протестантская церковь — не место для обрядов, а аудитория для
проповедника. В ней обращались к разуму, хотя и не умаляли значения
чувств.
Благодаря протестантизму и особенно пуританизму идея благодеяния сыграла
важную роль в борьбе с застарелой проблемой Англии XVII в. — бедностью. В
основе этого процесса лежала дисциплина пуритан. Она была проверенным
средством выживания в условиях борьбы с водной стихией на маршах
Североморья, а затем и процветания сообщества. К XVI в. в сознании людей
североморской культуры существовала зависимость успеха от дисциплины.
Пуританизм призывал к дисциплине прежде всего массу мелких
предпринимателей, поэтому он был всегда силен в экономически передовых
районах Англии — в Лондоне, Восточной Англии, городах. Люди служили Богу
на земле производительным трудом для блага общины.
Пуританский саббатарианизм часто рассматривается как иррациональная
архаичность. Но он сочетался с отказом считать церковные праздники
нерабочими днями. В средневековой Англии и католических странах в XVII в.
было более 100 нерабочих дней. В Англии во времена Якова и Карла
церковные суды продолжали преследовать людей, работавших во время
церковных праздников [25, 69—71].
Пуританизм, который никогда не был организационно оформлен и не имел
единой платформы, был крупнейшим религиозным движением в английской
истории. Повседневные добрые деяния были пуританским ответом на
ниспосланное благоволение Божие, а не самоочищение, которым можно было
заслужить место в раю. Пуританская непреклонная моральная убежденность
была их протестом против всего того в мире, что сопротивлялось власти и
закону Божьему или пренебрегало ими. Пуританин, живший в поляризованном
мире добра и зла, осознавал себя стоявшим в стороне от других людей. Он
был пилигримом в мире, безразличном к его идеалам, но его причастность к
богоугодной жизни не делала его сторонним созерцателем, этот мир должен
был быть преобразован волею Бога и силами пуритан.
Пуритане видели в тех изменениях, которые происходили с их сознанием,
результат работы Бога (обратите внимание «работы», а не воли, т. е. в
сознании пуритан Бог работает, в отличие от сознания россиян, согласно
которому Бог создал мир и с тех пор судит, следит за поступками людей,
наказывает, но не работает; в этом заключается одно из различий
пуританской и русской этики) и ожидали, что каждый христианин будет
обращен Богом в пуританизм.
Сам Кальвин учил людей верить в способность Бога работать с человеком и
посредством человека, если человек был среди Избранных. Те, кто следовали
Евангелию, полагали, что их желание сделать что-то конкретное было Божьим
призванием, при условии, что они были Избранными. Таким образом, они
могли не беспокоиться об их собственном спасении и служить во славу
Божью. Но в сумеречном мире полупуританизованной Англии люди нуждались в
том, чтобы вновь убедиться, что сила Божья морально изменила их. В
многочисленных духовных дневниках они старались отразить не символы
кредит-дебитного баланса, предназначенного для открытия врат рая, а
знаки, которые были, по их мнению, проявлениями деятельности Бога в их
повседневной жизни. Таким образом, для пуритан собственный опыт обращения
в пуританизм и посвящение стали главнейшими, как ни в одной другой группе
христиан. Противопоставление преобразования сознания выставленной напоказ
«святости» стало лозунгом пуритан, который до сих пор отличает
большинство английских и американских церквей, сохранивших влияние
пуританизма, от изначального кальвинизма шотландцев или швейцарцев, в
котором нет ожидания ни духовного обращения, ни безгреховности
церковников.
Пуританское движение шире кальвинистской теологии. Традиционный моральный
протест и аскетизм восходят к Уиклифу и лоллардам 70-х гг. XIV в. Во
времена Марии Тюдор около 300 протестантов, включая епископов, были
сожжены, и страдания за веру получили новый импульс. Для пуритан, а позже
квакеров, короли, папы римские стали антихристами. Традицией для пуритан
стало ожидание как страдания, так и триумфа.
Пуритане всегда настойчиво требовали изменения церкви Англии, приведения
ее к кальвинистским стандартам. Парламент отвергал эти требования, но
пуритане оставались свободны в выборе деятельности в качестве приходского
священника, старосты или лектора в Кембридже. Три поколения пуританских
пасторов в течение 80 лет изменяли жизнь в своих приходах, ожидая свободы
для изменения английской церкви. Приходской священник был ключевой
фигурой в борьбе того времени. Поэтому важно знать, что его назначали
землевладельцы, городские корпорации, лондонские компании. Это явление
получило название патронажа.
Пуританские взгляды были распространены во всех слоях общества: среди
знати, джентльменов, бизнесменов, ремесленников, йоменов, наемных
рабочих.
Религиозные общины определяли, какие проповеди они хотели бы слушать.
Была установлена плата за определенное количество проповедей, прочитанных
в год. Лектор не подвергался тому контролю со стороны епископа, который
был нормой в англиканской и католической церквях. Но лекторов
контролировали те, кто давал деньги, шедшие на оплату лекторов.
Лекторская стипендия не могла быть ликвидирована или изменена до конца
срока контракта, однако те, кто давал деньги, протежировали своих
ставленников на место лекторов. Так как наиболее влиятельными горожанами
были, как правило, пуритане, то лекторы принадлежали пуританским
религиозным общинам и многое сделали для того, чтобы состав парламента
был преимущественно пуританским [25, 75]. Когда настоящий религиозный
радикализм вошел в силу в 40-х гг., то его носителями были люди,
отвергшие сам патронаж как политическое средство. Они считали, что все
должны избираться религиозными общинами. Социальная революция
провозглашали идею совести.
Пуритане отвергали всякую церковную роскошь, все церковные обряды.
Пуританская жизнь включала в себя по одному часу молитвы дважды каждое
воскресенье и одно собрание в середине недели. Аскетизм пуритан
проявлялся также в простой одежде, отказе от развлечений и т. п.
Пуритане жили не ради обряда, а во славу Господу Богу и во имя очищения
мира. Они считали себя божественным инструментом, предназначенным для
переустройства жизни. Вера в Провидение приводила пуритан к исследованию
тайных смыслов тех событий внутренней жизни человека и его окружения,
которые другим казались случайностью. В истории и философии пуритане
учили последующие поколения ничего не игнорировать и все регистрировать.
Пуритане в каждой своей работе не столько выражали любовь к Богу и
служили ему, сколько использовали ее как средство изменения мира во славу
Божью. Если это было невозможно, пуританин менял работу, т. е. по призыву
Господа начинал действовать в новом направлении. Поэтому пуританизм вел к
росту мобильности населения.
До 1650 г. большинство пуритан ожидали Божественной поддержки только в
том случае, если они смиренно повиновались Божественному плану для всей
нации. Но позже их личные успехи больше не были частью общей работы всех
Избранных. Обращение Бога к каждому лично было достаточным; повиновение
этому принципу соответствовало индивидуализму. Квакеризм усилил движение
в этом направлении (см. ниже). Экономическая жизнь пуритан была
энергичной, но не беззаконной. Торговцы хотели свободы от королевского
контроля, но они не порвали со средневековой традицией, согласно которой
деловая этика бизнеса управлялась церковью. Пуританские пасторы
находились в их библиотеках как в осаде: встревоженные торговцы желали
получать наставления. Все это вылилось в огромные фолианты Уильяма Эймса
и Уильяма Перкинса, а двумя поколениями позже — в «Христианские
наставления» Ричарда Бакстера, которые старались разрешить любую
моральную проблему, способную возникнуть. (Когда торговец может получить
прибыль, играя на повышение рынка? Ответ: когда у купца нет монополии, и
в это время люди не терпят нужды. Нужно ли придерживаться устной
договоренности? Ответ: да, даже когда она достигнута по незнанию, если
только другая сторона не освободит от нее. Нужно ли указывать на изъяны в
чьих-либо товарах? Ответ: только если они не очевидны и т. п.). В целом
христианин должен был вести свой бизнес так, чтобы избежать греха, а не
потерь. Фактически пуритане утверждали, что правдивая жизнь позволяет
человеку добиться большего, чем жизнь лживая. Но это утверждение
относилось к отношениям внутри пуританского сообщества. В международных
отношениях кромвелевская Англия твердо стояла на позициях макиавеллизма,
дозволявшего любое вероломство в отношениях с другими государствами ради
собственной выгоды.
В 1625 г., когда пуритане столкнулись с кризисом, они были самым мощным
религиозным движением в Европе, так как лютеране, гугеноты и католики
истощили друг друга десятилетиями религиозных войн. Пуритане к тому
времени написали и перевели тысячи книг для священнослужителей, основали
школы и колледжи, создали катехизисы и молитвенники для семьи, обучили
обыкновенных людей думать, писать и читать. Большинство активных
священников Англии были пуританами. В 1625 г. Карл I и Вильям Лод
(епископ Лондона и позднее архиепископ Кентерберийский) ввели в
англиканскую церковь такие изменения (перечислять их нет нужды), которые
превращали ее, по существу, в католическую, готовую служить королю, как
абсолютному монарху. Книги подвергались строгой цензуре, которую
осуществляли епископы. Образование стало монополией духовенства. Только
Оксфорд и Кембридж были в некоторой степени исключениями из этого
правила. Демократический строй пуританской церкви был несовместим с
королевским абсолютизмом, поэтому пуритане подвергались гонениям. В 1625
г. архиепископ Лод запретил всякое уклонение от англиканизма. В 1629 г.
была ограничена, а в 1633 г. запрещена деятельность пуританских
проповедников, которые, напомним, были избранными из среды наиболее
преуспевавшей буржуазии. Некоторых подвергали уголовным наказаниям,
вплоть до отрезания уха. Все это в конце 30-х гг. вызвало массовую
эмиграцию в Америку и отчасти в Голландию. Пуритане рассматривали
распространение их религиозных взглядов как основу для религиозного
братства во всем мире; Англию они считали, выражаясь метафорически,
землей обетованной, Израилем, а пуритан, а вслед за ними и англичан,
богоизбранным народом [32, 140—142]. За 30-е гг. за океан эмигрировало
более 20 тыс. пуритан [26, 43].
Лод и Карл I нарушили одну из культурных традиций англичан — их принципы
духовной жизни, и пожали печальные результаты своей деятельности: старые
течения, подобные пуританизму, окрепли, и возникли многочисленные новые
секты, объединяя свои усилия в борьбе против государственной церкви.
Английские колонии на американском континенте, как показано выше, имели
пуританский характер. Это имело в дальнейшем очень важные последствия для
отношений колоний с Англией, которые отстаивали свои права и действовали
против исторической родины. Позже эти отношения были перенесены на
внешнюю политику США. Большинство первых колонистов-пуритан не считали
себя вечными изгнанниками. Они надеялись вернуться домой, показав на
новом месте, как надо правильно жить и чего можно тем самым добиться, а
вернувшись в Англию, развернуть свою деятельность в более крупных
масштабах [24, 90—91]. В 1640 г. многие из жителей Новой Англии
возвращались в Англию для того, чтобы примкнуть к пуританской революции.
Во время гражданской войны 40-х гг. в Англии возникли сепаратистские
тенденции и среди пуритан. Стали возникать отдельные церкви
индепендентов, сепаратистов (конгрегационалистов), баптистов,
пресвитериан. Пресвитериане считали нужным избирать в каждой религиозной
общине пресвитера (старосту) и проповедников из своей среды. Собрание
пресвитеров должно было руководить всеми церковными делами в государстве.
Церковь, по их мнению, должна быть влиятельной и независимой от
государства. Индепенденты были радикальнее. Они были непримиримы к
обрядам англиканской церкви, главное значение придавали проповеди, а не
таинствам (причастия, крещения и т. п.), выступали против единства
церкви, за сосуществование независимых (independent) общин, где
старейшина избирался только на год. Они отвергали избираемых
проповедников, так как считали всех равными перед Богом. Церковная
деятельность и строй церкви соответствовали воззрениям индепендентов на
жизнь, сформированным под влиянием их деятельности — свободной
конкуренции [26, 42]. Индепенденты считали, что власть народа выше
государевой, так как государь является слугой народа; король не должен
стремиться к личной выгоде и могуществу, он должен лишь олицетворять
величие его народа и не более. Они первые отказались от средневековой
практики служить сюзеренам и церкви и стали утверждать подчинение закону.
В 50-е гг. XVII в. в пуританизме возникли две важные темы: социальная
справедливость и духовный подъем. Они породили радикальное пуританское
движение, которое отделилось от пресвитерианской ортодоксии как в этике,
так и в теологии. Забота о социальной справедливости в Англии не угасала
со Средних веков, когда францисканские братья собирались на рыночных
перекрестках. Политическим выражением пуританского радикализма было
движение левеллеров (см. ниже). Лондонский торговец шелком Уильям Уолвин
разработал систему взглядов, согласно которым все Избранные были равны
перед Богом и любовь Бога направлена всем людям одинаково.
Главной работой Духа (опять работой!), по мнению ортодоксальных и
радикальных пуритан, было совершение этических изменений в душах
Избранных. Исторические события, даже описанные в Библии, могли
рассматриваться как аллегорические символы внутреннего прогресса
пилигримов или битвы за души людей. Духовное начало битвы между Духом и
злом было использовано пуританами (и квакерами) в споре против
физического принуждения в религии. Но Дух не был частью духа каждого
человека; обычно человек в силу своей порочности сопротивлялся Духу.
Поэтому духовный человек должен страдать. Пуритане (и квакеры) думали о
мире не как о безнадежном скопище зла, а как об активном враге, который
должен быть побежден Духом [31, 2—27].
Ранние представления пуритан о предпринимательской и гражданской
деятельности, выраженные фразой: «Избегать греха, а не потерь», со
временем был развит индепендентами. Согласно их учению, понятие о
договоре является краеугольным в правовых отношениях. Кроме двух земных
участвующих сторон, Господь мыслился участником договора; он был
ориентиром, направлявшим деятельность двух других сторон. Господь Бог,
как носитель нравственности и ее выражение, становился, используя
выражение, заимствованное из римского права, важнейшим элементом договора
— его причиной. Таким образом, нравственные принципы христианского учения
становились важнейшим системообразующим фактором в представлениях
индепендентов об общественных отношениях, причем всех, вплоть до
государства, как института, охраняющего свободу личности [33, 31—33].
Раннее христианство было первым массовым протестом против бандитских
способов обогащения («скорее верблюд пролезет через игольное ушко, чем
богатый попадет в рай»). Протестантизм был вторым массовым движением
умных, энергичных и деловитых людей, часто уже богатых, против мздоимства
чиновничества и поборов церковной бюрократии. Эти люди, сформировавшиеся
позже в буржуазию, тем самым выполняли свою функцию, выразившуюся в том,
что самые активные люди общества сами организовывали экономическую и все
остальные стороны своей жизни, не дожидаясь, когда их поведет к светлому
будущему король с его чиновниками и церковью. Тем самым буржуазия в
странах североморской культуры выполнила историческую миссию избавления
себя от коррупции, как светской, так и церковной, дав пример обществу.
Именно поэтому частную собственность считают важнейшим средством борьбы с
коррупцией. Пуритане были теми людьми, которые стали бороться против
светской и церковной бюрократии, а значит, против коррупции. Их
демонстративный отказ от пышных одеяний, скромный быт, пренебрежение
аристократическими способами проведения досуга (театр, спорт), неистовый
труд были кастовыми признаками честных людей, поставивших своей целью
добиться независимости, влияния, богатства, свободы, не прибегая к
коррупции и вопреки коррупции чиновничества. Справиться с такой задачей
могли только очень умные, энергичные, трудолюбивые люди. Недаром, по
некоторым сведениям, активных пуритан в Англии в начале XVII в. было лишь
6% населения, но они были очень влиятельными, несмотря на преследование
светской и духовной бюрократией [24].
21.2. Революция. Республика. Протекторат
В декабре 1640 г. палата общин Долгого парламента объявила незаконным
сбор корабельной подати. В феврале 1641 г. парламент принял акт,
ограничивший права короля в отношении самого парламента: с тех пор и
впредь перерыв между роспуском одного парламента и созывом другого не
должен был превышать трех лет и стал противозаконным роспуск парламента
ранее 50 дней со дня начала его работы.
В апреле 1641 г. парламент издал специальный закон (Bill of Attainder) о
парламентском осуждении виновного в государственной измене «за попытку
ниспровергнуть основные и древние законы королевства Англии и Ирландии».
Значение этого закона состояло в коренной ломке представлений о
законности; до него государственной изменой считалось только преступление
против короля. По этой причине палата лордов отказалась утвердить этот
билль, но 20 тыс. лондонцев подписали петицию в парламент с поддержкой
билля. 3 мая многотысячные толпы встретили пэров около Вестминстера,
через день на улицы вышла городская милиция, а это грозило вооруженным
восстанием с непредсказуемыми последствиями. 8 мая палата пэров утвердила
билль, и первый смертный приговор, согласно новому закону, был вынесен
ставленнику короля Страффорду. Однако требовалось утверждение приговора
королем, который противился ему. Тогда вооруженная толпа лондонцев
окружила королевский дворец и не расходилась более суток. 9 мая король
вынужден был утвердить билль, и 12 мая 1641 г. закон вступил в действие,
Страффорд был казнен. Такова была деятельность англичан на этом этапе
истории Англии, так они отстаивали свои интересы.
В мае королю пришлось утвердить билль, запрещавший роспуск парламента без
согласия последнего, в июне — осудить свою налоговую политику и
подтвердить прерогативы парламента в этой области, а также признать, что
постоянные доходы короля ограничиваются доходами королевского домена. Был
изменен принцип назначения судей с прежнего «пока будет угодно королю» на
новый «пока будет вести себя хорошо». Звездная палата и высокая комиссия
были упразднены, отменены многие феодальные традиции, использовавшиеся
королем.
События в Лондоне подстегнули недовольство населения Ирландии
колониальным режимом, установленным в этой стране Англией, и вспыхнуло
восстание, которое Карл I мог и хотел использовать в своих интересах ради
борьбы с парламентом, принявшим в декабре 1641 г. документ «Великая
Ремонстрация», существенно ограничивший власть короля. Например, министры
впредь могли быть назначены только парламентом и несли перед ним
ответственность, вплоть до судебной.
Карл I лично явился в парламент во главе большого вооруженного отряда и
потребовал выдачи пяти депутатов, лидеров оппозиции королевской власти,
по обвинению в государственной измене. Но депутаты были предупреждены
заранее и скрылись в Сити, куда королю доступ был запрещен. Население
Лондона стало вооружаться, на его стороне выступила милиция. 10 января
1642 г. Карл I бежал из Лондона в расчете на поддержку провинции [26, 58—
67].
Самой большой поддержкой парламенту была муниципальная революция в
лондонском Сити. Она началась с избрания радикального большинства в
городское собрание в декабре 1641 г., продолжилась созданием комитета
безопасности, который отобрал у лорда-мэра права созыва совета общин Сити
и контроль за милицией, и достигла кульминации при смещении роялистского
лорда-мэра в июле 1642 г. и его замене сторонником парламента. У
парламента появилась финансовая и военная сила [27, 308].
На стороне парламента была буржуазия, новое дворянство и купечество, а
значит, деньги; крестьянство обеспечило массовую поддержку силой;
парламент был поддержан флотом, впоследствии обеспечившим переброску
парламентских войск и внешнюю торговлю.
В июле 1642 г. палата общин приняла постановление о создании армии. Карл
I в августе 1642 г. объявил парламенту войну.
Долгое время армия парламента вела изнурительную борьбу и временами
терпела поражения. В декабре 1644 г. встал вопрос о реорганизации армии,
об укреплении в ней дисциплины. Возглавил эту работу Оливер Кромвель —
один из самых одаренных деятелей английской революции. Кроме чисто
организационно-военных и финансовых вопросов, Кромвель уделил внимание
составу армии: вместо наемников из люмпенов костяк армии составили
фригольдеры и копигольдеры. Это уничтожило мародерство со стороны
парламентской армии, но мародерство плохо финансируемой королевской армии
сохранилось, что привело к росту приверженцев парламента среди населения
и числа недовольных королем.
14 июня 1645 г. новая армия парламента разгромила королевскую армию в
битве при Нэзби, но король бежал. В мае 1646 г. парламентские войска
осадили Оксфорд — военную резиденцию короля. Карл I бежал в Шотландию.
Шотландцы за 400 тыс. ф. ст. выдали короля парламенту, и гражданская
война фактически закончилась.
Первейшая задача, которую пришлось решать парламенту, — это пополнение
пустой казны. В июле 1643 г. был введен акциз, т. е. косвенные налоги, на
предметы роскоши сроком на 3 года. Эта мера оказалась столь удачной, что
к январю 1644 г. акциз был распространен на мясо, соль, кроликов, голубей
и т. д. и в дальнейшем был оставлен навсегда. Надзирало за сбором акциза
особое управление акциза. Примечательно, что не все монополии, которыми
так возмущались англичане, были ликвидированы, а только те из них,
которые были созданы Карлом I; старые же монополии не были тронуты, хотя
не менее других мешали свободной конкуренции, поскольку из таких
монополистов и состоял парламент. Власть в очередной раз была
использована для защиты интересов властьимущих, а не общества в целом.
В октябре 1642 г. парламент наложил секвестр на доходы «преступников,
поднявших оружие за короля», а в марте 1643 г. секвестрировал их
имущество. Феодалам был нанесен сильный удар. Аграрное законодательство
Долгого парламента проводилось в интересах нового дворянства: получили
защиту огораживания, были отменены рыцарские держания от короля, и земля
стала частной собственностью владельцев по всей Англии, причем
крестьянские обязательства перед землевладельцами сохранялись в полной
мере. Парламент выступил против отмены церковной десятины. На первый
взгляд это нелогичный шаг для борцов против англиканской церкви, но новое
дворянство, скупившее церковные земли еще в XVI в., стало получателем
этой церковной десятины и было заинтересовано в ее сохранении.
Из парламента были удалены епископы, а в 1646 г. в Англии был упразднен
епископат. Наряду с англиканством получило распространение
пресвитерианство, так как шотландские пресвитериане помогли парламенту в
борьбе с королем.
Итак, новое дворянство получило от революционного парламента многие
выгоды. Но интересы многочисленной мелкой буржуазии не были
удовлетворены, поэтому к середине 40-х гг. XVII в. назрел конфликт как
внутри парламента, так и между армией и парламентом, причем политические
и социальные противоречия были тесно переплетены с религиозными
разногласиями.
Состав парламента в ходе гражданской войны постепенно менялся. Король
создал в Оксфорде в 1644 г. свой парламент, и большая часть палаты лордов
из Лондона перешла к королю. Палата лордов лондонского парламента
насчитывала не более десятка членов (напомним, что пэры назначались
королем). Следствием этого стали падение ее влияния и возрастание
значения палаты общин в английском парламенте (с тех пор и вплоть до
нашего времени). Палата общин постоянно обновлялась за счет офицеров
армии и мелкой буржуазии, добивавшейся удовлетворения своих интересов:
полной свободы конкуренции, уничтожения всех традиций и пережитков
феодальной культуры аристократии. Эти интересы совпадали с интересами
нового дворянства, но противоречили интересам феодальной аристократии.
В этот период интересы нового дворянства, мелкой буржуазии и армии
отражали индепенденты, а феодального дворянства и части крупной
землевладельческой буржуазии — пресвитериане, поэтому к политическим
различиям добавились религиозные. В парламенте индепенденты были в
середине 40-х гг. в меньшинстве, но за ними была армия парламента.
Пресвитерианское большинство в парламенте после пленения короля решило
избавиться от армии и лишить опоры индепендентов. К весне 1647 г. армии
было не выплачено жалование на сумму 330 тыс. ф. ст., и решение о
роспуске армии вызвало возмущение солдат и офицеров. В конце апреля 1647
г. солдаты выбрали своих представителей, называвшихся агитаторами, и
собрание агитаторов 7—16 мая 1647 г. учредило первый в мире Совет
солдатских агитаторов. Парламент пошел на уступки, выплатив жалование за
два месяца в счет долга, но эта подачка не остановила солдат. Весной 1647
г. группа агитаторов подала в парламент петицию, которая изобличала его в
нарушении вольностей и привилегий англичан, а также требовала уничтожения
церковной десятины, отмены монополий, передачи верховной власти палате
общин, лишения права вето короля и лордов, политического равноправия всех
сектантов, дешевого судопроизводства и ведения дел в суде на английском
языке.
Перечисленные требования входили в программу левеллеров, т. е. той группы
индепендентов, которая проповедовала наиболее радикальные идеи
уравнительности, получившие наиболее полное отражение в их программе
«Народное соглашение» (1647). Парламент арестовал петиционеров, а петицию
приказал сжечь рукой палача. Но это были символические акции, главным же
было решение парламента о роспуске такой своенравной армии. Начиная с 1
июня 1647 г. Кромвель, как и ряд других командиров, встали в этой борьбе
на сторону армии, которая, не доверяя парламенту, доставила короля в свой
лагерь [26, 68—86].
Движение левеллеров, особой части радикальных пуритан, оказало в узкий
промежуток времени сильное влияние на развитие событий в Англии. С 1646
г. группа левеллеров в Лондоне говорила, что парламентское противоборство
с королем и суверенность парламента могут быть обоснованы только в том
случае, если суверенитет исходит от народа. Но если народ является
сувереном, то парламент — не более чем представительство народа. И
беднейшие, и самые богатые обладают равными правами голоса, утверждали
левеллеры. Они выдвигали требования реформ (в дополнение к перечисленным
выше): перераспределение права голоса, ликвидация монархии и палаты
лордов, выборы шерифов и Верховного суда, проведение правовой реформы,
гарантии собственности копигольдеров, ликвидация огораживания,
собственности церкви, воинской повинности, акцизных сборов, привилегией
пэров, корпораций и торговых компаний.
Левеллеры имели широкую поддержку среди подмастерьев и мелких мастеров
Лондона. Они быстро установили свое влияние на агитаторов. Агитаторы
проповедовали в армии еретическую демократию и пользовались столь большим
влиянием в армии, что с ним не мог не считаться даже Кромвель.
Левеллеры предлагали предоставить избирательное право только свободно
урожденным англичанам. Это означало, что слуги, наемные рабочие и прочие
граждане, не имевшие экономической независимости, права голоса не
получали. Предложение левеллеров должно было удвоить число обладателей
избирательных прав, тогда как без ограничения «экономической
независимости» право голоса должны были получить в 4 раза больше
англичан, чем по существовавшим в то время правилам.
Левеллеры выражали взгляды мелких собственников, кустарей, йоменов и
мужской части населения. Они решительно отмежевывались от диггеров [25,
109—114].
5 июня 1647 г. на общеармейской сходке около Нью-Маркета солдаты и
офицеры подписали «Торжественное обязательство» о борьбе за интересы
«свободных членов» английского народа. Военные в этом документе относили
себя не к простым наемникам, а к «свободным людям английского народа,
сознательным защитникам основных прав и вольностей народа». Был создан
всеармейский совет, состав которого формировался из двух офицеров и двух
солдат от каждого полка [26, 87].
Правительство не могло не учитывать требования армии. Избирательное право
было изменено в двух отношениях. Во-первых, было расширено
представительство от каждого избирательного округа, а представительство
от мелких городов, монополизированное отдельными семьями, было
ликвидировано. В палате общин были впервые представлены новые центры
населения, например, Лидс и Манчестер. Во-вторых, 40-шиллинговый
ежегодный доход был заменен другим имущественным цензом: право голоса
получал обладатель собственности, оценивавшейся в 200 ф. ст. В результате
право голоса потеряли многие мелкие фригольдеры (большинство из них были
зависимы от лендлордов), а получили его собственники из числа
копигольдеров, лизгольдеров, производителей одежды, торговцев и т. д. Это
не было демократической реформой левеллеров, она ограничила, а не
увеличила число граждан, обладавших правом голоса, но это была попытка
создать электорат из среды среднего класса. Реформа повлияла на выборы
мэров городов, в результате которых городские управления оказались под
влиянием восходящих общественных классов, однако на парламентские выборы
воздействия не оказала, так как сельские районы преобладали над
городскими [25, 114].
Парламент пошел на дальнейшие уступки, отменив акциз на мясо и соль, но
это тоже не удовлетворило армию, и 15 июня Совет армии направил
парламенту «Декларацию армии», которая была своего рода проектом
конституции. В ней в дополнение к обычным требованиям индепендентов
добавилось чрезвычайно важное положение о необходимости введения
общественного контроля над государственным хозяйством, о необходимости
публикации финансовых отчетов. В этой череде событий проявилось влияние
деятельности военных, каковыми были в массе своей фригольдеры и
копигольдеры, на их сознание, продемонстрировало этапы развития их
представлений о своих правах.
Армия не просто митинговала. Она двигалась к Лондону, и парламент,
выполняя волю Совета армии, удалил 11 наиболее ненавистных солдатам
членов парламента. Вместе с ними покинули парламент ряд других его
членов-пресвитериан, что дало большинство индепендентам.
26 мая пресвитериане ворвались в здание парламента и потребовали
возвращения в состав парламента всех пресвитериан. Индепенденты-
парламентарии бежали из Лондона, а оставшиеся пресвитериане объявили себя
истинным парламентом. 6 августа 1647 г. армия вступила в Лондон,
парламент был подчинен армии.
После победы над парламентом выявились внутриармейские противоречия.
Невыплата жалования и замена их «обязательствами» (своего рода векселями)
приводили к обнищанию солдат и обогащению части офицерства, так как
офицеры скупали «обязательства» по 3—4 шиллинга за фунт и получали от
парламента по этим обязательствам крупные участки земли в дополнение к
тем землям, которые давались парламентом. Пока эти приобретения не были
закреплены победой армии над парламентом, в армии существовало некоторое
единство, а после победы в интересах офицеров было закрепление завоеваний
в конституции, а в интересах солдат — дальнейшая борьба за свои нужды.
Солдаты 15 октября 1647 г. выдвинули программу «Дело армии» в противовес
офицерским требованиям. В ней отразились изменения в сознании солдат; в
частности, утверждалось, что источником всякой власти в государстве
является не король, а народ, который устанавливает основные законы, не
подлежащие отмене даже парламентом, хотя за палатой общин и признавалась
полнота власти.
28 октября 1647 г. солдаты вручили общеармейскому совету «Народное
соглашение», состоявшее сплошь из политических требований, среди которых
отчетливо выделялась идея независимости парламента от какого-либо лица
или лиц, а также появлялся намек на необходимость уничтожения монархии и
провозглашения республики. Был твердо сформулирован принцип политического
равноправия всех граждан, обязательность законов для всех англичан, вне
зависимости от их происхождения или положения.
Армейскому совету пришлось устроить армейскую конференцию в Путни (28
октября 1647 г.) для преодоления противоречий, на которой индепенденты
потребовали конституционной ограниченной монархии, а левеллеры настаивали
на уничтожении монархии. Верх взяли индепенденты во главе с Кромвелем. 8
ноября 1647 г. солдаты-агитаторы были исключены из Совета армии, который
превратился в офицерский.
Но угроза новой войны с королем заставила Кромвеля и других «грандов»
пойти на примирение с левеллерами, вернув в армию тех офицеров, которые
наиболее твердо отстаивали убеждения левеллеров, и назначив одного из
левеллеровских лидеров начальником флота.
Период 1646—1651 гг. был тяжелым в связи с плохими урожаями, а 1648 г.
был особенно голодным. В сочетании с неопределенностью политического
положения нехватка продовольственных товаров привела к почти полной
торговой депрессии. Начались политические волнения и даже восстания в
Уэльсе, Кенте; взбунтовался флот; с севера стала наступать шотландская
армия по тайному сговору с королем Карлом. Началась вторая гражданская
война, в которой победила армия парламента во главе с Кромвелем. В массе
лондонцев стало расти влияние левеллеров. Опасаясь потерять поддержку
армейских масс, которые возвращались в Лондон после окончания второй
гражданской войны, 16 ноября 1648 г. офицерский совет принял документ
«Ремонстрация армии», в котором армия требовала суда над королем и отмены
наследственной монархии. «Ремонстрацию» передали в парламент, но состав
парламента, ставший пресвитерианским из-за призыва в армию всех
индепендентов, не давал возможности надеяться на принятие
соответствующего закона.
6 декабря 1648 г. армейский отряд блокировал здание парламента и
пропустил на заседание только индепендентов, взгляды которых совпадали с
армейскими требованиями. В парламенте осталось менее сотни депутатов, и
палата общин этого парламента одобрила законопроект о предании короля
суду за измену государству, развязывание гражданских войн и нарушение
законов и свобод английского народа. Но палата лордов единогласно (всего
лишь 16 человек) отвергла законопроект, и перед армией возникла дилемма:
либо нарушить конституционный обычай, проигнорировав палату лордов, либо
отказаться от суда над королем и потерять поддержку масс, т. е. лишиться
силы армии. Традиция была нарушена. 4 января 1649 г. палата общин приняла
историческое постановление о верховенстве палаты общин. Права короля и
палаты лордов были ограничены. Источником всякой законной власти был
объявлен народ, а высшей властью — его избранники в лице палаты общин.
Затем был принят Акт о создании Верховного суда, который уже не посылался
на утверждение в палату лордов, был сформирован суд в составе 135
человек. 20 января 1649 г. начался суд над королем. Ломка старых
феодальных представлений у членов суда шла трудно: при вынесении
смертного приговора Карлу I 27 января 1649 г. в суд явилось только 67 его
членов, а подписали приговор лишь 52 члена суда. Приговор был приведен в
исполнение 30 января 1649 г.
Палата общин своим законом 19 марта 1649 г. упразднила палату лордов.
Актом от 17 марта того же года палата общин ликвидировала монархию.
Исполнительная власть была передана специально созданному
Государственному совету, ответственному перед парламентом. Такая крутая
ломка привычных представлений о власти и государстве вызвала смятение в
умах многих англичан, роялистские восстания вспыхивали даже в самой
Англии, не говоря об Ирландии и Шотландии. Усилились антианглийские
течения в политике европейских государств. Положение республиканцев
Англии усугублялось тяжелой хозяйственной послевоенной разрухой. На этом
фоне вновь усилилось движение левеллеров. Появились требования
невмешательства парламента в назначение лиц местной гражданской власти и
выборности местной администрации сроком на один год, прекращения
деятельности Долгого парламента в августе 1649 г., ежегодного избрания
нового состава парламента с запрещением выборов одного и того же лица на
два года подряд. В армии даже вспыхнули восстания левеллеров, но были
подавлены Кромвелем.
Затем было жестоко подавлено восстание в Ирландии. Отдельные местности
полностью опустошались, поэтому многие ирландцы эмигрировали, и население
Ирландии сократилось с 1,5 млн в 1641 г. до 850 тыс. в 1652 г., причем
150 тыс. из них были английскими поселенцами. Английскому правительству в
Ирландии нужны были земли ради продажи их и получения денег для уплаты
государственных долгов, прежде всего армии. С 1650 г. парламент Англии
приступил к конфискации и продаже ирландских земель. Солдаты получали в
счет задолженности жалования несколько акров земли и продавали их.
Англичане скупали земли, и в итоге в Ирландии появился новый слой
землевладельцев-протестантов, использовавших капиталистические методы
хозяйствования.
Конфискованные земли продавались в первую очередь кредиторам
правительства, а не держателям или арендаторами, поэтому главными
покупателями стали лондонские богачи (38%), офицеры (20%) и дворянство
(17%). К покупателям переходили вместе с землей привилегии, права и
обычаи, которыми пользовались прежние владельцы проданного имения,
например, судебная власть. В частности, в случае покупки церковной земли
новый владелец получал все имущество, находящееся на ней, право получения
церковной десятины и церковных сборов.
Было подавлено восстание и в Шотландии, шотландский парламент был
упразднен, и 30 мест в парламенте Англии было предоставлено шотландцам.
А тем временем Долгий парламент продолжал действовать. 19 мая 1649 г. он
принял акт о республиканском устройстве Англии, была введена цензура, а
от печатников стали брать залог в 300 ф. ст. и требовать двух
поручителей.
В области экономики республиканское правительство приняло меры,
направленные на регулирование: были изданы акты о правилах торговли
зерном и мукой, о производстве камвольных тканей, были введены
ограничения в использовании морских судов, которые носили
протекционистский характер в пользу английских судовладельцев и рыбаков.
Но наибольшую активность республиканское правительство проявило в области
колониальной политики. До установления республики Долгий парламент
стремился укрепить связи с колониями путем предоставления им торговых
льгот, а с 1644 г. торговля англичан с английскими колониями в Америке
была освобождена от всех пошлин, налогов и т. п. В 1647 г. парламентский
ордонанс, предвосхищая идеи навигационного акта, обязал колонии вести
торговлю на английских кораблях, что было в интересах английского
купечества и судовладельцев, но вызвало сопротивление плантаторов,
которым была нужна конкуренция англичан с иностранными купцами. С тех пор
противоречия между колониями и метрополией стали явными и, постепенно
усиливаясь, привели к Войне за независимость в США. Осенью 1651 г.
английское правительство направило в американские колонии военную эскадру
и заставило подчиниться непокорные Барбадос, Виргинию, Бермуды и Антигуа,
блокировав с моря доступ иностранных судов. Сила была на стороне
метрополии, но колонии часто тайком нарушали правила Навигационного акта,
особенно в торговле с Голландией.
Республиканская форма правления продемонстрировала свою способность
отстаивать национальные интересы в международных отношениях. Извечные
соперники Англии — Испания и Франция — стремились заручиться ее
поддержкой в борьбе, которую вели между собой. Англия умело лавировала
между ними в соответствии со своими интересами. Однако в отношении
Португалии Английская республика сразу стала проводить решительную
политику. Воспользовавшись пребыванием в Лиссабоне нескольких английских
роялистских кораблей, английский парламент потребовал их выдачи и,
получив отказ, начал войну 1650—1654 гг., которая окончилась ее победой и
чрезвычайно выгодным миром, положившим начало зависимости Португалии и ее
колоний от Англии. Англия сокрушила и Голландию, бывшую в зените своего
могущества. Дешевизна голландского фрахта обеспечила Голландии всю
португальскую, большую часть ост-индийской и почти всю балтийскую
торговлю. Война с Голландией началась в 1652 г. и окончилась в 1654 г.
победой Англии, потому что Англия, в отличие от Голландии, была не только
торговой, но и промышленной державой. Голландия признала Навигационный
акт Англии, возместила ущерб и добилась лишь отказа Англии от торговли с
голландскими колониями. Войны нарушили торговые связи, цены в Англии
возросли, начался застой в торговле, что вызвало недовольство народа
парламентом.
С начала 50-х гг. XVII в. между кромвельским офицерством и парламентом,
прозванным «охвостьем», началась борьба за власть. Авторитет Кромвеля был
высок благодаря покорению Ирландии, жесткой политической линии и т. п.
Это был решительный и независимый лидер, способный учитывать интересы
многих людей. 20 апреля парламент, в отсутствие Кромвеля, в очередной раз
продлил свои полномочия и постановил не проводить выборы на места
выбывших депутатов, а пополнить свой состав кооптацией угодных лиц.
Кромвель привел отряд мушкетеров, выгнал депутатов и запер парламент. В
тот же день он разогнал Государственный совет. Через день Кромвель и
Совет офицеров опубликовали декларацию, в которой обвинили парламент в
неспособности решать проблемы, стоявшие перед страной. Был сформирован
временный Государственный совет и назначен созыв нового представительного
собрания. Выборов не было, Кромвель предписал всем индепендентским
церковным общинам предложить кандидатов в депутаты и, подкорректировав
список, утвердил состав парламента. В приглашениях депутатам было
отчетливо написано, что они назначены членами парламента и не должны
уклоняться от своих обязанностей. Так возник Малый парламент. В его
составе были только новые дворяне, а также средняя и мелкая буржуазия.
Феодального дворянства и крупной пресвитерианской буржуазии, равно как и
крестьянства, в нем не было. Парламент начал с упорядочения финансов и
строгой отчетности по всем статьям государственного бюджета, но очень
скоро раскололся на радикальную и консервативную группы. Консерваторы 12
декабря 1653 г. внесли предложения о самороспуске парламента и передаче
всей власти Кромвелю, а затем покинули зал. Оставшиеся радикалы были
изгнаны солдатами.
В середине XVII в. англичане еще не имели достаточной культуры
государственного самоуправления несмотря на колоссальный опыт местного
самоуправления. Верх взяли те, кто предпочитал единоличное правление
Кромвеля, как привычную форму, и получили от жизни еще один урок, который
пошел им на пользу.
Совет офицеров представил Государственному совету проект конституции под
названием «Орудие управления», а 16 декабря 1653 г. на основании этой
конституции Кромвель был провозглашен пожизненным лордом-протектором
республики, что стало первым шагом к реставрации монархии.
Конституция страны была республиканской по форме. Например, лорд-
протектор избирался Государственным советом и контролировался им, но
замещение вакантных постов зависело от лорда-протектора, и формирование
послушного Госсовета было лишь делом времени. Раз в три года протектор
должен был назначать выборы парламента, который не мог быть распущен
ранее конца пятого месяца со дня созыва. Конституция определяла
количество представителей от Англии (400), Шотландии (30) и Ирландии
(30), от графств и городов. Билли парламента должны были утверждаться
протектором. Конституция определяла численность армии, суммы на ее
содержание и расходы правительства. Для взимания экстраординарных сумм
нужно было разрешение парламента. Допускалась широкая веротерпимость, но
католичество и англиканство были запрещены, как религии адептов монархии.
В целом в конституции был отражен исторический опыт англичан и интересы
наиболее прогрессивных на тот момент социальных слоев.
Однако и в новом парламенте, собравшемся 3 сентября 1654 г., оказались
противники личной власти. Кромвель потребовал от депутатов подписания
присяги на верность протектору, республике и основам конституции. 240
депутатов подписали присягу, а почти столько же было удалено из
парламента. Кромвель, желая как можно скорее распустить ненадежный
парламент, стал исчислять месяцы его работы по лунному календарю, и 22
января 1655 г. парламент был распущен.
Народное недовольство теперь было перенесено и на Кромвеля. В условиях,
когда самоуправление было принижено в угоду личной власти, культура
англичан искала выход в создании новых сект. Именно в то время появились
квакеры, к которым примкнуло много республиканцев, не довольных дрейфом
Англии в сторону монархии. Квакеры публично обличали Кромвеля в
стремлении к личной власти. Секта быстро росла, и на квакеров обрушились
репрессии, которые сбили накал их выступлений, но не уничтожили саму
секту и убеждения сектантов.
Начиная с 1655 г. Кромвель стал править фактически единолично. Он жестоко
расправлялся с роялистами, но новый парламент, открывшийся 17 сентября
1656 г., представил Кромвелю проект новой конституции, который
предусматривал возрождение монархии и палаты лордов. Совет офицеров —
опора Кромвеля — решительно высказался против монархии, но все другие
изменения Кромвель принял. Значительная часть его сторонников перешла из
палаты общин в верхнюю палату, что привело к ослаблению влияния Кромвеля
в палате общин и возникновению попыток нижней палаты расширить свои
полномочия. Кромвель немедленно распустил парламент и вернулся к режиму
военной диктатуры.
В 1656 г. протектором был подтвержден акт Долгого парламента об отмене
всех феодальных сборов, но сохранении ренты и других платежей,
полагавшихся лордам. Тем самым были закреплены основы капиталистического
ведения сельского хозяйства и окончательно уничтожены пережитки
феодализма. Были приняты меры для развития промышленности и торговли.
Деятельность англичан направлялась законами, льготами, пошлинами и т. п.
Кромвель назначил своим преемником своего сына Ричарда, у которого не
было авторитета, воли и опыта отца, поэтому после смерти Оливера Кромвеля
в обществе быстро проявились противоречия, подавлявшиеся все предыдущие
годы. Как республиканцы, так и роялисты противились той роли, которую
играла армия, поэтому новый парламент заставил Ричарда Кромвеля издать
приказ о роспуске Совета офицеров. Последний не подчинился приказу и
потребовал роспуска парламента. Так как за Советом офицеров стояла армия,
то Ричард Кромвель распустил парламент, а вскоре и сам отказался от
власти. Протекторат как система оказался нежизнеспособным [26, 88—174].
Обстановка в стране была очень сложной. Навигационный акт имел не только
положительные, но и отрицательные последствия для Англии: была потеряна
балтийская и скандинавская торговля, так как английские суда не были
приспособлены к плаванию в северных морях, участились пиратские нападения
на английские суда, и в 1657—1658 гг. купцы потеряли 1800 кораблей с
грузами, навигационный акт разорил английских купцов, зафрахтовавших
иностранные суда на длительный срок, а иностранцы вывезли капиталы из
Англии, сузив возможности кредита промышленникам, что привело к упадку
мануфактур. Еще большее значение для упадка хозяйственной жизни имела
война с Испанией, торговля с которой в мирное время была наиважнейшей.
1658 и 1659 гг. были в Англии неурожайными, в 1659 г. из-за болезней был
сильный падеж скота. Финансы страны были расстроены. Государственный долг
к лету 1658 г. достиг 1,5 млн ф. ст. Задолженность армии составила 800
тыс. ф. ст.
В конце 1659 — начале 1660 г. отказы платить налоги стали повсеместным
явлением. На этом фоне оживились народные еретические секты:
анабаптистов, «людей пятой монархии», квакеров, рантеров, сикеров,
социниан, беменистов, визионариев, либертинов и множество других.
Сектантами были в основном лавочники, ремесленники, батраки, рабочие,
коттеры, солдаты и т. д. Только среди баптистов были обеспеченные люди.
Это были те самые народные еретические секты, которые в 40-х гг. осознали
свои интересы, и их учения были идеологиями в религиозной оболочке за
неимением другой формы выражения.
Совету офицеров 7 мая 1659 г. пришлось созвать депутатов разогнанного
Долгого парламента, дабы иметь для себя социальную опору, однако в
октябре 1659 г. армия вновь разогнала парламент. Офицеры сформировали
правительство под названием «Комитет безопасности», который обязался в
течение шесть недель разработать совместно с Советом офицеров форму
конституционного устройства Англии. Комитет безопасности заявил, что
будет проведена полная реформа законодательства, чтобы установить
правление «без короля, одного лица или палаты пэров». На практике
офицерская власть была бессильна, так как у нее не было ничего, кроме
долгов. Армейская диктатура стала вызывать всеобщую ненависть.
20 декабря 1659 г. от имени мэра, олдерменов общинного совета Сити была
выпущена декларация с требованием созыва «свободного парламента». Затем
была мобилизована милиция, ворота в Сити закрыты, и возле них поставлена
стража.
Не имея денег на жалование солдатам, офицеры потеряли влияние в армии и
перестали быть политической силой. Из всех армейских подразделений
боеспособной осталась лишь армия под командованием генерала Монка [34,
14—160].
Личность генерала Монка обеспечила ему высочайший авторитет в войсках.
Монк двинул войска на Лондон с целью ограничить деятельность Совета
офицеров и вошел в него 3 февраля 1660 г. В союзе с пресвитерианами Сити
он созвал парламент в составе, существовавшем до изгнания из него
пресвитерианского большинства. Этот парламент утвердил полномочия Монка и
самораспустился, назначив выборы нового парламента.
Новый парламент, именовавший себя конвентом, собрался 25 апреля 1660 г. и
принял решение о восстановлении монархии. Республика была
дискредитирована тем, что ведущая ее сила — офицерство — обогащалась под
прикрытием сначала режима личной власти Кромвеля, а затем диктатуры
Совета офицеров. Непредсказуемые последствия диктатуры восстановили
против армии даже буржуазию, укрепившую свое общественное положение
благодаря армии, и оттолкнули от армии солдат, крестьянство,
ремесленников и другой трудовой люд, не получивших ничего, кроме тягот. В
Англии созрела идея необходимости ограниченной монархии без утраты прав,
завоеванных во время революции и без возврата к абсолютизму.
Английская революция середины XVII в. продвинула общество ровно
настолько, насколько общество было готово и способно продвинуться по пути
общественного развития. Это был период назревших перемен, но не ломка
общественных устоев. Английская революция не столько продвинула общество,
сколько создала условия для такого продвижения в смысле быстрого развития
капитализма, промышленной революции, философии и науки в течение
послереволюционного периода [26, 178—184].
Подводя итоги, следует отметить, что в середине XVII в. североморская
культура английского народа одержала решительную победу над пережитками
аристократической культуры феодальной верхушки, не чуждой английскому
обществу в силу относительно ранней христианизации, но ставшей
английскому народу враждебной, начиная с Вильгельма Завоевателя. Англия
пошла по пути, которым до нее уже пошли Нидерланды и добились
колоссальных успехов только благодаря свободе частнокапиталистических
отношений.
После 1640 г. предприниматели и наемные рабочие были освобождены от
правительственного контроля: были ликвидированы контроль за качеством
производимых товаров и фиксирование цен; прекратились выдачи монополий;
был отменен контроль со стороны правительства за уровнем зарплаты; никто
не обязывал предпринимателей содержать рабочих во времена экономических
кризисов; налогообложение стало не периодическим, а регулярным (за
исключением периода правления армией) и контролировалось представителями
налогоплательщиков. Предприниматели стали руководствоваться только
экономическими соображениями. Общее право, столь способствовавшее
формированию прав собственника, окончательно возобладало над
прерогативами королевского двора. После гражданской войны и реставрации
монархии все правительства, вне зависимости от политической ориентации,
уделяли много внимания торговле, колонизации земель и внешней политике.
Ограничения развитию капитализма были устранены и никогда более не
возникали.
Перераспределение земель привело к уничтожению традиционных отношений
между лендлордами и держателями и их замене чисто монетарными
отношениями. В период 1640—1660 гг. королевские земли и ренты были
распроданы на сумму 2 млн ф. ст. Стоимость церковных земель оценивалась в
2 млн ф. ст. Владения всех видных роялистов были секвестированы, т. е.
переданы под контроль районных комитетов, которые собирали ренту, штрафы
и выдавали лизинги. Земли более чем 700 роялистов были конфискованы и
проданы на сумму 1,25 млн ф. ст. Гораздо больше земель было продано
роялистами под угрозой конфискации. Это было сравнимо с уничтожением
монастырей.
До 1640 г. сердцевиной правительства был королевский двор. Чиновники
находились в личных отношениях с королем, их подчиненные зависели от них
персонально. В 1642 г. двор покинул Лондон, и большинство лордов
последовало за ним. Сердцевиной правительства стал парламент, который
сформировал новые административные органы и отчасти использовал старые.
Правительство поневоле было деперсонифицировано. Новый финансовый
департамент почти целиком держался на компаниях Сити.
Но парламент не заменил королевский двор, он получил признание в качестве
представителя интересов страны, и этот статус не был утрачен в 1660 г.
после восстановления монархии. С тех пор «член парламента» означало «член
палаты общин».
Судьи получили охраняемые законом гарантии владения имуществом, что в
значительной мере избавило их от правительственного давления. В 1652 г.
им была положена зарплата в одну тысячу ф. ст. и было запрещено брать
плату или подарки. То же самое было введено в отношении работников
акцизного управления, таможни и военно-морского флота.
За период 1640—1660 гг. произошли сдвиги не только внутриполитические, но
и внешнеполитические, получили дальнейшее развитие экономика и
инфраструктура страны. Между 1651 и 1660 гг. британский военно-морской
флот пополнился более чем 200 судами — в четыре с лишним раза больше, чем
за 40-летнее правление Стюартов. Этот флот служил для защиты и экспансии
английской торговли.
Долгое время фрахт голландских судов был дешевле, чем английских, а
поэтому голландцы были главными перевозчиками в Европе. С 1649 г.
английское правительство ввело конвоирование торговых судов военно-
морскими кораблями, а позднее — полицейское патрулирование морей.
Торговые суда уже не нуждались в вооружении, фрахт английских судов стал
дешевле голландских, и это стало одной и причин английского господства на
море.
С конца 30-х гг. XVII в. английские торговцы, как упоминалось выше,
заменили голландцев как перевозчиков португальских грузов. Контроль над
Португальской империей был главной причиной войны Англии с Голландией
1652 г., и в 1654 г. после поражения голландцев был подписан англо-
португальский договор, по которому монополия торговли с Португальской
империей перешла от голландцев к англичанам, что открыло пути к торговле
с Бразилией, Западной Африкой и т. д. на условиях более выгодных, чем те,
которые имели португальские торговцы. Торговля с Испанией прекратилась и
переместилась в Португалию. В 1660 г. 60 торговых английских домов были
представлены в Лиссабоне и только два во всей Испании.
Актом парламента 1654 г. был организован ремонт дорог. Военные и
административные нужды повлекли за собой быстрое развитие почты. Первый
общественный транспорт появился в период междуцарствия [25, 118—135].
Кальвинизм освободил тех, кто верил в себя: дал людям силы, образование и
цели, проложив дорогу к современной науке. Многие ученые XVI—XVII вв.
были протестантами. Долг каждого человека, считали протестанты, изучать
Вселенную, постигать ее законы. Ярким представителем протестантской
философской мысли был государственный деятель Фрэнсис Бэкон, который
настаивал на естественнонаучном исследовании процессов передовых
технологий того времени — крашения, стеклоделия, изготовления пороха,
производства бумаги, сельского хозяйства. И вот пример. Семена клевера
появились в Лондоне в 1650 г. Правительство пошло на инвестиции ради
внедрения клевера в севообороты на королевских землях. Плодородие почв
возросло, и Англия прекратила импорт зерна и вскоре стала его
экспортировать [25, 77—79, 128]. Аграрная революция в Англии стала
возможной благодаря вложению капитала в крупные землевладения, а также
применению достижений науки и сельскохозяйственной техники. Погоня за
выгодой привела к слиянию мелких землевладений в крупные. Этот процесс
начался при Карле II (1660—1685). Но наивысшей точки достиг в 60—80-е гг.
Во всех отношениях революция раскрыла новые возможности для англичан. Но
были и издержки, например, после победы парламентских армий пуритане
установили многочисленные и часто нелепые ограничения, сводившиеся к
вмешательству в личную жизнь англичан, что было немыслимо для Англии.
Например, были запрещены театры и спортивные соревнования. Естественно,
реакция на пуританский клерикализм последовала быстро, так как
национальной особенностью англичан всегда была не бережливость, а
настойчивое требование высокого уровня жизни [14, 253, 294], как
результат влияния аристократической культуры верхушки общества на
культуру всех слоев англичан.
Слово о квакерах
Квакеризм изначально обрел силы на севере Англии, где бедные земледельцы
платили церковную десятину, которую взыскивали землевладельцы и забирали
большую ее часть себе в карман. Это было радикальное движение, некоторые
участники которого публично сожгли свои библии в знак неподчинения
государственной церкви. Квакеры были первыми, кто предоставил равные
права женщинам, сделавшим важный вклад в развитие движения, особенно в
провинции. В 1660 г. квакеров насчитывалось около 60 тыс. Это была
значительная и активная сила для страны с четырехмиллионным населением
[30, 70].
Квакеризм означал персональное возрождение через силу Духа, совершающего
в человеке гигантские моральные преобразования, через которые, считали
квакеры, преобразуется общество в большей степени, чем через конституции
и законы. Готовность следовать всем указаниям Духа привела к острой
общественной щепетильности, которая выразилась в отрицании рабства, войны
и смертной казни. Все эти три идеи стали следствием одной самой важной: в
отличие от древних и средневековых людей, считавших победой над врагом
только убийство или обращение врага в рабство, квакеры первыми стали
считать победой над врагом превращение его в единомышленника. Тем самым
квакеры предвосхитили главную тенденцию развития человеческого общества и
отдали предпочтение борьбе в области сознания вместо грубой физической
силы. Во времена своего зарождения квакеризм был подобен зеленому ростку
в пустыне, подвергавшемуся опасности физического уничтожения, но сила
движения оказалась огромной. Недаром квакеризм оказался единственным
направлением неконформистов, сохранившимся как учение и организация в ХХ
в.
Годы междуцарствия отмечены высокой активностью в издательской
деятельности в силу отмены цензуры. Множество книг на религиозные темы
широко распространялись, были особенно популярны в армии и с жаром
обсуждались в каждом городе, книги достигали самых отдаленных мест.
Возникли маленькие секты, которые признавали прямое руководство Духа. Это
вызывало ужас у ортодоксальных пуритан. Тысячи людей влились в квакерское
движение с идеями, уже в значительной мере сформированными книгами и
священниками спиритуальных пуритан [31, 28].
Среди пуритан можно выделить сикеров, которые идейно стояли у истоков
возникновения квакеризма. Сикеры не были сектой и не имели особой
литературы. Под этим названием объединялись все, кто отрицал
существование истинных священников, церкви, таинств. Некоторые из них уже
использовали обряды, которые квакеры сделали постоянными, например, они
садились в тишине, и каждый искал связь с Духом.
Пуританские лидеры, такие как Кромвель, поощряли возникновение и развитие
новых религиозных течений при условии, что они не способствовали
возрождению католицизма и возвращению прелатов. Республика — плод победы
Кромвеля — была периодом политических и религиозных исканий. Было
опубликовано около 30 тыс. трактатов в большинстве своем религиозного
содержания. В период до 1715 г. квакеры написали около 2750 трактатов и
книг и собрали более 1000 писем и, по крайней мере, столько же
документов. За 1652—1665 гг. они выпустили 25 тыс. печатных страниц и 3
тыс. сохранившихся рукописей. Сторонние источники о квакерском движении
сопоставимы по объему с тем, что накопили о себе квакеры.
Квакеры изменяли общество: они вносили свои особые этические правила в
повседневную жизнь. Первоначально квакеризм был движением обычных людей,
среди них не было богатых и влиятельных, но они выделялись среди всех
протестантов активностью и готовностью к драматическим действиям [31, 1—
28]. Квакеры были особой разновидностью пуритан, и многие их взгляды на
этику и культ были пуританскими, но они сумели преодолеть пессимизм
пуританско-кальвинистской доктрины и верили, что каждый, кто до конца
откроет свое сердце Богу, может достичь состояния земного блаженства.
Квакеры проповедовали полное равенство людей, отрицая все титулы, звания,
привилегии. Они требовали правовой реформы, обеспечения престарелых,
борьбы с пьянством, мира, государственной политики цен. Квакеры
утверждали, что правительство должно быть связано моральным законом. Они
не призывали к борьбе, но твердо и настойчиво, несмотря на преследования,
утверждали свой образ жизни, используя принцип ненасильственного
сопротивления [34, 31].
Квакеры преодолели кальвинистскую доктрину избранничества и
предопределения и пришли к идее всеобщего равенства. Даже и мистицизм был
направлен на благо ближнего. Всякое ущемление свободы и прав личности
истолковывалось как грех против Бога. Квакеров мало интересовало личное
спасение души; они хотели переделать мир, искоренив ложь и зло, отрицали
всякое насилие над людьми со стороны государственной власти, требуя
изгнания из правительства всех, кто заботится лишь о своей выгоде [34,
93—95].
В течение всего XVII в. главной причиной желания занимать высшие
государственные посты были деньги, получаемые от этих должностей.
Например, казненный Страффорд, бывший на королевской службе 11 лет и
обвинявший других в коррупции, увеличил свой годовой доход до 17 тыс. ф.
ст. [25, 59].
Идея общественной службы не была достаточно полно разработана до XIX в.
Служба королю не отличалась от службы частному лицу. Королевская служба
могла быть пожизненной, несмотря на крупные злоупотребления. Должностные
места никогда в Англии не считались наследственными, хотя на практике так
было нередко. Представления о служении обществу существовали в зародыше.
Люди считали своей обязанностью лояльно служить суверену. Идея службы
обществу в XVII в. значительно развилась, отчасти под влиянием квакеров
[24, 25].
Этические стандарты квакеров основывались в меньшей степени на любви друг
к другу и спокойствии, а в большей — на внутренней борьбе, которую каждый
вел с самим собой. Моральные стандарты ранних квакеров были столь
высокими, что немногие могли их выдержать. Христианские идеалы,
отраженные, в частности, в нагорной проповеди, безграничны в своих
требованиях, и это тем более верно в отношении пуританской Англии. Острая
борьба была почти неизбежна вследствие пуританского требования как
внутренней, так и внешней чистоты.
Внутреннюю борьбу всегда было труднее вынести, чем внешнюю. Сторонний
наблюдатель может понадобиться для того, чтобы помочь человеку увидеть
себя правдиво: психиатр может предоставить такую возможность в той же
мере, что и квакерские собрания. Квакерские священники, наподобие
современных психологов, знали много способов, которые позволяли сознанию
избежать столкновения с невыносимой правдой [31, 94—102]. Техника
квакерских проповедников была массированной атакой на все угрызения
совести в их слушателях.
Квакеры дисциплинировали друг друга, например, публично сурово
выговаривали за аморальное поведение. Но чаще проступки квакеров
предавались публичному порицанию в мягкой манере. Квакеры рисковали,
вызывая обиду у человека его открытым осуждением. Такая практика
использовалась большинством квакерских священников только после глубокой
борьбы с самим собой. Это было главным достижением. Людская вера в то,
что горькая правда не вызовет катастрофы и, возможно, даже даст
положительный эффект, означала непоколебимую веру в себя и в других
людей.
Ранние квакеры проповедовали такую трансформацию мира, которую сами
пережили посредством внутренней борьбы. Их проповеди об этике были очень
подробными, и их целью всегда была полная духовная конверсия. Эта
кампания ради победы Света во всем мире была построена на жестоких
суждениях и обвинениях. Пуритане упрекали квакеров за то, что последние
мало упоминали о любви к Господу и мало выражали любовь друг к другу. Но
квакеры считали, что мир возможен только в результате обмена суждениями,
прямыми, бескомпромиссными. Воззвания квакеров, по существу, означали,
что все люди по природе злы, и надежда только на Свет. Они верили, что
то, что было Богом в сознании людей, будет осуждать их.
Пуритан и квакеров объединяла вера в то, что Божья милость состоит не
столько в прощении грехов, сколько в даруемой моральной силе. Нет
никакого сомнения в том, что повиновение Духу вело к кампанейщине, а не к
моральному кодексу. Но ставшему квакером надлежало изменить все привычки,
которые хотя бы отчасти считались злыми. Став квакером, надо было менять
свою деятельность по определенному стандарту, который был наступательным,
а не оборонительным. Эта деятельность со временем меняла и сознание.
Все манеры квакеров были направлены на то, чтобы сломить гордость.
Осуждение гордости и самоволия было сердцевиной «войны ягнят» — так они
назвали кампанию борьбы со своими недостатками. Даже протест против
социального неравенства не означал у квакеров требования социальных
реформ, а был атакой на гордость и средством для духовной конверсии.
Квакеры были лояльны Духу и общине, ведомой Духом. Это приводило к отказу
от подчинения социальной иерархии и патерналистическим отношениям отцов и
детей, хозяев и слуг.
Квакеры следовали простоте как образу жизни. Это было средством
подавления самолюбия и гордости. Простота напоминала о том, что многие
будут бедными, если отдельные лица очень состоятельны. Эта особенность
квакеров соответствовала враждебному отношению пуритан к роскоши и
расточительности. Многие квакеры даже меняли работу, если она была
связана с роскошью; среди них не было ювелиров, изготовителей игрушек,
придворных портных, сборщиков акцизов и т. п.
Квакеры отдавали первенство проповеди, но дома они напряженно работали и
не удивительно, что позднее прославились строительством школ и фабрик,
изобретениями и научными достижениями. Семьи квакеров добились внешних
успехов в предпринимательстве: крупнейшие банки и страховые компании
«Барклай» и «Ллойдс» были основаны квакерами [35, 96]. Квакеры-купцы, в
отличие от пуритан, не торговались, а назначали фиксированную цену на
свои товары, тем самым даже не пытаясь взять бóльшую цену с отдельных
доверчивых покупателей. В Средние века суд назначал цены, а церковь
следила за их исполнением. Пуритане дали свободу купцам самим назначать
цены. Со временем фиксированная цена стала пользоваться доверием
покупателей, что привело к росту оборотов и богатства купцов-квакеров,
которое было подорвано гонениями на квакеров, начавшимися с начала 60-х
гг. XVII в.
Для сохранения высокой репутации квакеры внимательно следили за
поведением друг друга и позже ввели посты старост и наблюдателей, которые
следили за дисциплиной и в случае необходимости исключали из общины или
препятствовали вступлению недостойных. Нарушением квакерской этики
считалось бракосочетание члена квакерской общины с исповедовавшим другие
религиозные взгляды. В XVIII—XIX вв. 50 тыс. человек были за это
исключены из квакерских общин. Но все же квакеры тратили энергию на
обращение мира в свою веру, а не на борьбу друг с другом [31, 121—180].
Изначально квакеризм был учением бедняков. Зимой 1651 г. Фокс,
основоположник квакеризма, посетил две группы сепаратистов в южном
Йоркшире, которые имели взгляды, очень похожие на его собственные. Эти
группы стали впоследствии его верными помощниками. Север Англии —
важнейший район раннего квакеризма. Пуританизм был здесь слаб. Отсюда
вышли 160 из 250 самых активных квакеров и не менее 90 из 192 лидеров
квакеров первого поколения. Для сравнения: из 149 ведущих
пресвитерианских и индепендентских священников северянами были только 24
[31, 37—41].
До промышленной революции Северная Англия имела свои особенности. Первыми
проповедниками квакеризма были в большинстве своем фермеры, и их сельский
и местный жизненный опыт сформировали религиозные взгляды так же, как и
национальный характер пуританской Англии.
Север был пограничной областью между Англией и Шотландией. Великие эрлы
веками совершали набеги на север, а шотландцы сжигали английские города.
То была глушь. Еще в 1770 г. доставка грузов даже на городские рынки
осуществлялась на вьючных лошадях. Мостов было мало, а имевшиеся были не
шире, чем необходимо для проезда одной лошади.
В центре севера Англии, где квакеризм был наиболее силен, деревни были
заселены в основном потомками скандинавов; в Средние века там говорили
по-скандинавски, и этот район входил в область датского права. От
скандинавов пришел обычай собирать собрания свободных граждан для
обсуждения дел общины у могил, заимствованный квакерами. Скандинавским
правилом было индивидуальное владение домом и землей. Манориальная
система здесь всегда воспринималась с негодованием. Фермеры имели
репутацию независимых. В озерном крае была отчаянная бедность. В других
местах фермеры зарабатывали себе на жизнь, но никогда не было никакого
шика. Большинство йоменов держали землю по традиционному владению; хотя
это были копигольдеры, свои права они могли наследовать уплатой штрафа
лендлорду. Несколько ферм принадлежало фригольдерам, которые сами
обрабатывали свою землю. Йомен имел право на пастбище, где оно не было
огорожено лендлордом для своих овец. Они несли воинскую повинность, когда
на границе возникала опасность. Иными словами, североморская культура на
севере Англии имела прочные корни.
Особую ненависть крестьян вызывала церковная десятина, которую они
платили джентри, те же редко отдавали долги духовенству. В 1536—1537 гг.
северяне восстали при Генрихе VIII, требуя отмены церковной десятины и
снижения ренты. Восстание было подавлено, но квакеры имели успех именно в
тех районах, которые были охвачены восстанием. Народная память сохраняла
более столетия и региональную гордость, и злобу земледельцев на знать,
церковников и церковную десятину. Показательно, что когда великие эрлы в
конце XVI в. восстали против королевы Елизаветы, земледельцы не повели и
бровью.
Северные графства в Англии того времени были самыми бедными. В 1623 г.
люди умирали от истощения. В годы гражданской войны условия жизни были
очень плохими: в 1649 г. 30 тыс. семей только в графстве Кумберленд не
имели хлеба, семян для посевов, денег, торговля упала наполовину.
Другим бедствием тех времен были эпидемии. В 1623 г. тиф сразил 8150
человек, а эпидемия 1597 г. была и того хуже. В 1649 г. из Манчестера
пришла чума. В конце XVII в. в эти места пришло относительное
благополучие, но до 1660 г. на достаток не было и намека.
Не удивительно, что во время гражданской войны в середине XVII в.
крестьяне не примкнули к своим эрлам в борьбе за короля. Парламент же
обещал уважать права земледельцев и сохранил контроль за севером Англии.
Север Англии игнорировался церковью еще в большей мере, чем государством.
Большинство епископов там никогда не были; они жили при дворе короля.
Северные приходы были огромны: Кендал, состоящий сейчас из двадцати
приходов, был самым большим в Англии и занимал половину озерного края,
Улверстонский приход в 1650 г. охватывал 9 деревень, отстоящих друг от
друга на 13 миль, приход Долтона имел 20 деревень на площади 80
квадратных миль. В каждом приходе было по 2—4 маленьких церкви, которые
были одновременно и школами. Обычно какой-либо фермер служил в качестве
чтеца Святого Писания и школьным наставником в течение зимы.
Количество школ на севере было минимальным по сравнению с другими частями
Англии. В графстве Вестморленд в 1645 г. только 12 приходов из 41 имели
школы. До 1660 г. на северо-западе Англии существовало только 44 школы.
Из 89 завещаний 1650—1662 гг. следует, что только 12 человек из 89
обладали Библией или какими-либо книгами.
Крестьяне часто не знали, кто такой Христос. Пуританские пасторы,
прибывшие на север Англии раньше квакеров, столкнулись с устойчивым
отрицательным отношением к духовенству, которое, по мнению населения,
держало народ в слепоте и невежестве.
В целом население севера Англии было радикальным по отношению к знатным и
имущим. И этот радикализм только усилился религиозными воззрениями
квакеризма.
Пуританизм находил пристанище в городах, квакеризм — в деревнях.
Глостершир на границе с Уэльсом был страной лоллардов в Средние века,
поэтому примыкавшие Бристоль и Корнуолл стали еще одной опорой квакеров
[31, 72—86].
Бристоль и Лондон также были оплотами квакеризма, который не теснил
пуританизм, а захватывал свободные территории или слои населения. В этих
городах олдермены и торговцы поддерживали пресвитерианцев, но
ремесленники и подмастерья были пуританами. Лондон, так же как и
Бристоль, был оплотом левеллеров, баптистов, малых сект, которые не
воспринимали проповедников ортодоксальных пуритан и зажиточных людей.
Квакеры в Лондоне и Бристоле были рабочими, но 15% жителей Лондона
называли себя торговцами и только 3% были джентльменами и людьми сложных
профессий. Сильные позиции квакеризма среди ткачей в деревнях и среди
портных и кожевенников в городах свидетельствуют о духе независимости и
самоуважения. Это группы населения, особенно ткачи, были активными
членами всех сект со времен лоллардов [31, 86—92].
В 1652 г. сепаратистские группы объединились, чтобы следовать за Фоксом,
и этот год считается годом рождения квакеризма.
Проповедь квакеризма с самого начала движения была опасным делом.
Влиятельных заступников у квакеров не было. В 1652 г. Фокс трижды
подвергался избиениям за свои проповеди, а летом 1653 г. был заключен под
стражу на 2 месяца в Карлисле для того, чтобы избежать повешения по
обвинению в богохульстве. Фарнворфу кинули камнем в лицо. Алдам был
заключен в тюрьму в Йорке, где и оставался до 1655 г., несмотря на
несколько петиций к Кромвелю. Нейлер в Бристоле публично получил 310
ударов плетью и, несмотря на широкие протесты, был клеймен горячим
железом; ему прокололи язык и бросили в тюрьму на неопределенное время. С
1657 г. значительно сократилось количество нарушений квакерами английских
законов (шествий обнаженных людей, прерываний пасторских проповедей).
Квакеры сконцентрировались на требовании отменить церковную десятину.
Многие за отказ платить ее попадали в тюрьму [31, 44—46].
Вслед за реставрацией Стюартов последовали гонения на все секты, в том
числе и на квакеров. Преследование еретиков в 1660—1685 гг. не
сопровождалось их сожжением, как при Марии Тюдор, но число пострадавших
было самым большим в английской истории. Пятимильный акт держал
пуританских священников вдали от городов и их бывших конгрегаций, а также
отстранил их от преподавания в школах. Акт о сектантских молельнях
запрещал всем религиям собрания более четырех человек, если только они не
были семьей. Закон устранял всех неконформистских священнослужителей из
всех организаций в городах, графствах, из правительства, армии, военно-
морских сил и университетов. Квакеры подвергались особым гонениям, так
как, в отличие от баптистов или пресвитерианцев, не отсиживались дома, а
выходили на митинги протеста, когда же арестовывали отцов, дети занимали
на митингах их места. В результате из 1240 диссентеров, осужденных в
Лондоне в 1664 г., квакерами были 850, а из общего числа 909 заточенных в
тюрьмы в Мидлсексе — 859 человек. Для квакеров, в отличие от других
конгрегаций, страдание было оружием в ненасильственном сопротивлении.
Многие из них разорились под гнетом штрафов. Их штрафовали ежедневно за
неуплату церковной десятины. Только в графстве Суффолк в 1683 г.
казначейство возбудило исков на 33 тыс. ф. ст., а общая сумма штрафов по
стране оценивалась в сумму, достигающую 14 млн ф. ст. У кого не было
денег, шериф арестовывал имущество [31, 224—228].
Большинство молодых лидеров квакеров умерли в тюрьмах, 15 тыс.
квакеров подверглись суду, 243 были осуждены на высылку в колонии (но
только несколько десятков было вывезено в реальности). И тем не менее,
несмотря на гонения, квакеризм достиг пика своего влияния в 70-е гг. XVII
в.
Под давлением обстоятельств квакеры превратились в секту, членство в
которой передавалось по наследству. Они не оставили родину, бизнес, но их
ответственность за преобразование жизни уже не обсуждалась на их
собраниях. В жизни они действовали не как секта, а как индивиды. И все же
по важнейшим вопросам их организация сохраняла свои идейные позиции.
Например, в 1727 г. лондонское ежегодное собрание квакеров отвергло
работорговлю [31, 70—71, 232].
На американском континенте квакеры начали агитацию в 1655 г. Они
направлялись на Ньюфаундленд, Род-Айленд, Плимут, Лонг-Айленд, Барбадос,
Мэриленд. В таких колониях, как Виргиния, Род-Айленд, Лонг-Айленд и т.
п., у квакеров не было никакого сопротивления, так как колонисты не имели
духовных наставников. Массачусетс и Коннектикут с дисциплинированными
пуританскими общинами были настроены враждебно по отношению к квакерам. В
Пенсильвании Уильям Пенн применил квакерские принципы для
государственного строительства, но в центр была помещена мораль, а не
дух. Даже политические свободы в Пенсильвании были предоставлены людям «в
рамках нравственности». В 1700 г. в Америке было 40 тыс. квакеров по
сравнению с 50 тыс. в Англии и половина из них в Пенсильвании, причем
нравственность для них была важнее, чем повиновение Духу. В 1758 г.,
следуя своим канонам, филадельфийское ежегодное собрание квакеров
исключило рабовладельцев. Если в Англии квакеры стали торговцами, оставив
земли ради того, чтобы прекратить бесконечные стычки из-за церковной
десятины, то в Америке были фермерами. Со временем американские квакеры
расширили границы своей деятельности: они занимались частным
предпринимательством, были активны, неподкупны, бережливы, избегали
роскоши и долгов [31, 66—88, 246—249].
Квакеры стали играть ведущую роль в делах Сити и банковского мира Англии,
принося туда свои специфические достоинства. Они становились силой в
финансовом мире потому, что эти честные, спокойные, либеральные и
миролюбивые люди оказывали сдерживающее влияние на неистовую жестокость
финансистов. Квакеры прославились тем, что частное предпринимательство
ими велось исключительно честно. Возникновение английской пословицы «мое
слово — мой вексель» вызвано их предпринимательской практикой [14, 377,
408—409].
В XVIII в. квакеры сделались самой многочисленной в Англии сектой, стали
респектабельным, замкнутым объединением людей, не стремившихся обращать в
свою веру других, но хранивших традиции чрезвычайно эффективной
деятельности. Главной идеей квакеров было убеждение в том, что внутренние
качества христианина имеют большее значение, чем христианская догма. Это
было уникальное для всех сект правило. «То, что они придерживались такой
морали в деловом мире и в домашней жизни и поддерживали ее без
притворства или ханжества, было большим достоинством этих исключительных
людей. Англия может гордиться тем, что она создала и увековечила эту
категорию людей. Пуританский котел кипел очень бурно, но когда он остыл и
был опорожнен, то на дне его оказался этот ценный осадок» [14, 265].
Квакеры, бывшие особой ветвью пуритан, начали борьбу с коррупцией и, в
частности, с церковной десятиной, присваивавшейся джентри, на которых
королем была возложена обязанность ее собирать, а значит, выполнявших
функции чиновников, с людей, стоявших на гораздо более низкой ступеньке
социальной лестницы. Последователями квакеров были беднейшие слои
общества, а поэтому их возможности даже по сравнению с пуританами были
гораздо более ограниченными. Квакерам потребовались поэтому строгая
дисциплина, бичевание недостатков друг друга (нормой среди них было
обращение друг к другу: «Я говорю тебе, порождение дьявола…»), жестокий
аутотреннинг (способы молчаливого моления, доводившие людей до потери
сознания), открытый вызов обществу (хождение нагими по городам в знак
бездуховности современного им общества) и бюрократии (отказ снимать шляпу
даже перед судьями, которые их за это и штрафовали). Нельзя сказать, что
в обществах квакеров была замечена какая-то особая взаимовыручка. Квакеры
дали пример духовной стойкости, они возвысились почти исключительно силой
духа, несгибаемой волей. Бедняки, которых коррупция, как социальное
явление, только обирала, каждый в одиночку добивался успеха, опираясь на
свои собственные силы.
Квакеры, честно ведя бизнес, не придумали что-то новое. Выше упоминалось
о прекрасной репутации фризских купцов VI—VIII вв. во всех частях Европы,
где они торговали. Эта норма североморской культуры сохранилась и в XVI
в.: английские и нидерландские купцы вытеснили португальцев из Африки,
Южной Азии и Дальнего Востока не только и не столько силой, сколько
безупречно честным отношением к партнерам, высоким качеством товаров и
более низкими, чем у португальцев, ценами.
Во второй четверти XIX в. в русской прессе выделялась честность деловых
англичан. В.Г. Белинский, например, писал о том, что в Англии сколько-
нибудь порядочный человек никогда не лжет. Отсюда, подчеркивал он,
всеобщее доверие, необыкновенно облегчающее механизм житейских отношений:
дела ведутся под честное слово. Мнение о честности англичан было
распространено не только в среде дворянства и интеллигенции. Английский
священник, побывавший в России в начале 30-х гг. XIX в., писал, что
петербургские извозчики, всегда требовавшие с седоков уплаты денег за
проезд вперед, делали исключение только для англичан, в чем он мог
убедиться на своем собственном опыте.
Русские наблюдатели не могли не заметить точности и аккуратности, которые
характеризовали деловую жизнь Англии, где значительное число сделок
заключалось на слово, нарушение которого было равносильно потере
репутации и чревато разорением. При сравнении с нравами русского
купечества это производило сильное впечатление [36, 215—222]. Созданию
такой репутации английских предпринимателей способствовала и деятельность
квакеров, сделавших свой вклад в развитие английской и в более широком
смысле североморской культуры.
21.3. Реставрация
В конце мая 1660 г. в Англию вернулся король Карл II. Исходя из своих
интересов, английская буржуазия сразу поставила ему жесткие рамки. Ему
было заявлено, что король в Англии более не считается монархом «по
Божественному праву», он лишь ставленник наиболее богатой и влиятельной
части общества, и разрешение на правление у него может быть взято назад в
любой момент. Тот самый парламент, который призвал Карла II, потребовал
подтверждения всех своих привилегий, особенно приоритета в финансах и
налогах. Королю было отказано в восстановлении палаты феодальных сборов.
Парламент подтвердил полное уничтожение вассальных отношений между
королем и землевладельцами. Парламент ограничил размер королевских
расходов, которые выделялись из английского казначейства, даже при том,
что других средств к существованию у короля не было. Армия была
распущена, и королю было оставлено 5 тыс. гвардейцев. Король соглашался
на все. Роялисты отыгрались только в одном: пуритане фактически были
поставлены вне закона.
Новому правительству достались огромные долги — в сумме 5,5 млн ф. ст. —
и задолженность по зарплате перед армией, которую надо было погасить до
ее роспуска. Пришлось пойти на чрезвычайные меры и ввести новые налоги,
которые вызвали массовое недовольство. Но первая трещина в отношениях
между правительством и парламентом появилась тогда , когда стало ясно,
что король тратит на себя гораздо больше, чем ему было позволено законом.
А тем временем гонения на пуритан разрастались. С 1663 до 1696 г. в
Англии парламентом была введена и действовала строжайшая цензура с целью
помешать восстановлению власти пуритан. В 1662 г. правительство запретило
свободу совести, потребовав подчинения основным положениям англиканской
церкви, запретив молитвенные собрания, кроме англиканских, и потребовав
от священников присяги королю, как главе церкви. Почти 20% английского
духовенства (2 тыс. человек) отказались от присяги и были изгнаны из
приходов. Все это не было религиозным фанатизмом. Принятые меры были
направлены против местных органов власти, которые состояли в своей массе
из пресвитериан и индепендентов. В 1665 г. был издан так называемый
пятимильный акт, запрещавший неангликанским священникам под угрозой
штрафа в 40 ф. ст. приближаться к своему прежнему приходу. Тем же
преследованиям подвергались пуритане — работники муниципалитетов.
Ремесленники, бывшие преимущественно пуританами, тоже попали в опалу.
Стала увеличиваться эмиграция по религиозным мотивам; росло недовольство.
Противостояние правительству в парламенте выразилось в образовании в
конце 60 гг. двух парламентских партий — правительственной (тори) и
оппозиционной (виги). Длительное существование «кавалерского» парламента
(18 лет), возникшего с реставрацией монархии, привело к появлению новой
профессии — политических деятелей — и к одновременному (примечательный
факт!) росту коррупции. Тори были англиканами и землевладельцами,
утратившими свои владения во время революции, а поэтому мечтавшими их
вернуть путем укрепления королевской власти. Виги были новыми дворянами,
увеличившими свои земельные состояния во время революции, купцами,
финансистами, крупными предпринимателями. Вигами были гонимые пуритане
разных направлений — наиболее динамичная часть английского населения.
«Кавалерский» парламент и правительство тори проводили беззастенчивую
политику: они вводили налоги, основная тяжесть которых падала на
буржуазию, предпринимателей, ремесленников. Например, в 1672 г.
правительство понизило процент, который уплачивался банкирам по
королевскому займу. Но до абсолютной монархии было далеко, и продвижение
в этом направлении шло медленно, поэтому правительство под видом
веротерпимости пошло на снятие запрета с католицизма. На самом деле этот
шаг был задуман в качестве первого на пути полного восстановления
католицизма, который был необходим для получения поддержки от европейских
монархий. Однако начало такой тенденции натолкнулось на всеобщее
сопротивление. Правительству пришлось уйти в отставку.
Новое правительство тори было антикатолическим. Проводя роялистскую
политику, оно вынуждено было считаться с реальностью и идти навстречу
интересам всех тех сил, которые составляли основу оппозиции —
финансистам, промышленниками, купцам, новым дворянам [26, 185—201]. От
Карла II (1660—1685) до Анны (1702—1714) государственная политика все
более способствовала росту производства для внутреннего и внешнего
рынков: парламентские законы ограничивали импорт скота и зерна, но
предлагали английским земледельцам премии за экспорт. Тем самым
поощрялось создание крупных высокорентабельных хозяйств и вложение в них
частного капитала, в том числе и средств жителей городов.
Премий за экспорт зерна в то время не было ни в одной стране мира. Они
были результатом контроля за экономической политикой, которого парламент
добился от короны победой в гражданской войне. Власть палаты общин над
деловой жизнью страны была подтверждена при Реставрации и расширена
«тихой» революцией в 1688 г. 90% палаты общин были землевладельцами,
действовавшими в соответствии со своими интересами. В частности, в 1662
г. парламент принял опрометчивый закон о поселении, согласно которому
каждый приход, в котором англичанин, не владевший землей, (а таких людей
было 90%) пытался поселиться, мог отправить его в тот приход, в котором
он родился, из опасения, что когда-либо в будущем он может оказаться
бременем для налогоплательщиков. Закон о поселении остановил миграцию
рабочей силы, что нанесло ущерб капиталистическому производству. Позже
этот закон был подвергнут критике Адамом Смитом [14, 289—297].
Успехи, которых добилась английская буржуазия за рубежом, были
результатом ее предприимчивости. Территория колоний Англии в Северной
Америке за годы царствования Карла II значительно расширилась: в 1667 г.
Англия получила от Голландии Новые Нидерланды, в 60-х гг. возникли
Северная и Южная Каролина, в 1670 г. была основана колония Гудзонова
залива для использования прилегающих к заливу территорий, в 1681 г.
основана Пенсильвания. В Америке англичане переманивали в свои колонии из
французских колоний иммигрантов, предоставляя им свободу совести [26,
204—206].
«Постоянный недостаток рабочей силы вызвал к жизни в колониях суровое
законодательство , направленное на обеспечение колоний рабочими и
принуждение к труду. В Виргинии в первые десятилетия после основания
действовали жестокие меры против дезертирства из колонии, вплоть до
казни. В колонии была установлена строгая, почти казарменная дисциплина.
В колониях, особенно на ранних этапах, существовала принудительная
рабочая повинность для выполнения срочных работ, таких как, например,
уборка урожая, а также на общественных работах, не терпящих
отлагательства, — строительстве мостов, починке дорог и т. п.
Английское законодательство о принуждении к труду, «бродягах» и «праздных
людях» применялось в колониях еще более сурово, чем в метрополии.
Виновные в «праздности» подлежали наказанию кнутом и приговаривались к
принудительным работам.
В колониях широко применялось ограничение заработной платы. Наиболее
детально законодательство о заработной плате было разработано и строже
всего проводилось в Новой Англии. Кары за невыполнение рабочими
контрактов были в колониях еще более суровыми, чем в Англии.
В колониях, так же как и в Англии, на протяжении всего XVII и XVIII вв.
широко практиковался принудительный труд детей.
Однако всего этого было недостаточно для удовлетворения нужд колоний в
рабочей силе; необходимо было изыскать источник более обильного
поступления рабочих.
Используя опыт испанцев, английские колонисты приступили к порабощению
американских индейцев. Основным средством были войны. Как правило, после
каждой войны всех трудоспособных пленных — мужчин, женщин и детей —
продавали в рабство колонистам» [37, 42—43].
Однако вскоре после основания колоний выяснилось, что рассчитывать на
индейцев как на рабочую силу нельзя. Во-первых, индейцев в окрестностях
колоний было мало, во-вторых, порабощение вызвало решительное
сопротивление индейцев, в-третьих, они не переносили болезни, завезенные
европейцами, и гибли массами. Индейское рабство законами колоний было
запрещено, и началось вытеснение индейцев с исконных территорий,
сопровождавшееся губительными для индейцев войнами.
В поисках рабочей силы английские колонисты обратились к Африке. Но и
здесь были трудности. Далеко не все вывезенные из Африки рабы (2 млн
человек за 1680—1786 гг.) направлялись в североамериканские колонии
Англии, их большинство поступало на плантации Вест-Индии, где губительный
климат приводил к быстрому вымиранию рабов-африканцев и плантаторы
постоянно нуждались в пополнениях рабочей силы. Кроме того, голландцы,
испанцы и португальцы, монополизировавшие торговлю африканскими рабами,
удерживали высокие цены, и на протяжении почти всего XVII в. англичанам
не удавалось преодолеть это препятствие. Только после 1698 г., когда
королевская африканская колония потеряла свою монополию на работорговлю и
за нее взялись сотни предприимчивых купцов и судовладельцев, в
североамериканские колонии стало поступать заметное количество рабов из
Африки. А до того момента рабочая сила поступала только из Англии, где
было множество бедняков без средств к существованию. Авторитетный философ
и государственный деятель Фрэнсис Бэкон в докладной записке королю в 1606
г. указывал, что выезд людей из Англии позволит стране избавиться от
ненужного населения, способного принести пользу в колониях. В Англии в
начале XVII в. велась агитация за переселение на американский континент,
причем не только расписывались экономические выгоды, но и предлагалась
религиозная свобода [37, 45—49]. Особенно активную пропаганду вел квакер
У. Пенн, получивший в 1670 г. патент на колонию, названную им
Пенсильванией.
Однако желавшие переселиться сталкивались с целой чередой проблем. Первая
из них — оплата проезда через океан: 20 ф. ст., включая воду и солонину —
это было так дорого, что самостоятельно в Америку могли выехать не более
сотни человек в год, к тому же состоятельных людей, а не рабочих.
Виргинская компания с первыми колонистами отправила «слуг компании»,
обязав их трудиться на компанию. В 1627 г. она доставила за свой счет
1500 человек. Виргинская компания стала раздавать по 50 акров земли своим
пайщикам за каждого доставленного в колонию человека. Эта поголовно-
премиальная система привилась и в других английских колониях в Америке,
но позже в связи со спекуляцией землей от нее отказались.
Карл I первым стал заменять смертную казнь ссылкой в колонии, и эта
практика была широко развита в республиканский период. По закону 1656 г.
судья получил право потребовать от подсудимого обязательства о хорошем
поведении, а в случае его нарушения сослать подсудимого в колонию на семь
лет. В 1661 г. после реставрации Стюартов парламент принял билль о ссылке
преступников и бродяг, признанных судом неисправимыми. В 1714 г. эти
права судей были подтверждены и расширены [37, 54—58].
Власти направляли в колонии сирот, политических преступников, причем к
политическим преступлениям приравнивалось любое отступление от
религиозной доктрины государственной церкви, например, сектантство. В
годы революции и гражданской войны Кромвель тысячами высылал офицеров и
солдат-роялистов в колонии, а после реставрации Стюартов в колонии были
высланы солдаты республиканской армии. В ссылку отправлялись шотландские
автономисты и участники ирландского сопротивления, начало этому положил
Кромвель. Английское правительство продавало осужденных и политических
заключенных колонистам на 7—20 лет в рабство. Только из Ирландии в период
1651—1654 гг. было выслано 40 тыс. человек.
В 1669 г. в Виргинии был принят закон, который охранял хозяина, чей белый
раб умер в результате наказания. В Пенсильвании суду было запрещено
принимать жалобы от слуг. Суды в колониях сурово наказывали за попытку
слуги уклониться от работы или совершить побег. За отлучку с работы на
один день срок службы удлинялся на неделю (в Пенсильвании — на 5 дней),
за отсутствие в течение месяца — на целый год. Беглый, но пойманный слуга
возмещал хозяину расходы, связанные с его поимкой, т. е. его срок службы
удлинялся. После первого побега слуга подвергался издевательствам (его
обривали, надевали металлический ошейник), а после второго — клеймили.
Помощь бежавшим и укрывательство слуг в Пенсильвании карались штрафом в
10 шиллингов за каждые сутки. Отметим, что все эти факты относятся к
белому рабству.
Кабальная система была главным источником рабочей силы в XVII в. и
быстрого развития всех английских колоний, в особенности в Виргинии,
Мэриленде, Пенсильвании, но в меньшей степени колоний Новой Англии, где
преобладали отрасли экономики, в которых требовался квалифицированный
труд. Закабаленные слуги и долговые рабы составляли наибольшую часть
английской эмиграции. Например, из общего числа эмигрантов 1773—1776 гг.
кабальные слуги составили 55%, а долговые рабы — 6%. В 70-х гг. в
Виргинию прибывало ежегодно 1,5—2 тыс. человек, из них в среднем 1,5 тыс.
были закабаленными слугами, в Пенсильвании доля слуг с 1682 по 1708 г.
составляла 1/3 всех прибывавших, последующие 20 лет слуги составляли 50%,
а после 1728 г. — 2/3 въезжавших. В среднем в XVII—XVIII вв. среди
переселенцев закабаленные люди составляли половину. Агенты не гнушались и
похищениями людей. В конце XVII в. таким способом было вывезено из Англии
5—10 тыс. человек. С 1670 г. в парламент неоднократно вносился билль,
предусматри-вавший смертную казнь за похищение человека, однако этот
бизнес давал такие барыши, что билль так и не был принят. Об истинном
положении с вывозом слуг по обе стороны океана хорошо знали, но мер не
принимали. Такова одна из черт того жестокого времени [37, 60—87].
В 60-х гг. купцы Ост-Индской компании (частной!) стали превращаться
из простых коммерсантов в завоевателей, подчинявших себе территории. Ост-
Индская компания получила право набирать войско и строить укрепления. Она
умело использовала войны для вытеснения голландских конкурентов с
Индийского и Тихого океанов, а также из Африки. Именно к периоду
реставрации относится начало массового вывоза африканцев на английские
плантации на Барбадосе и Ямайке. Активно действовали англичане и в своей
ближайшей колонии — Ирландии. Ирландское овцеводство и ткачество были
задушены высокими пошлинами при ввозе в Англию и запретом вывоза
заграницу. Затем был запрещен ввоз в Англию из Ирландии мяса и молочных
продуктов. Ирландия, как конкурент, перестала существовать.
Выборы в парламент 1679 г. принесли вигам подавляющее большинство,
поэтому парламент был распущен королем, как совершенно для него
неприемлемый. Но парламент успел принять важный документ о
неприкосновенности личности, так называемый Habeas Corpus Act, который
упорядочивал все прежние законы о неприкосновенности личной свободы
граждан. Новый парламент октября 1680 г. оказался таким же оппозиционным,
как и прежний, и в январе 1681 г. был распущен королем. В марте 1681 г.
новый парламент собрался в Оксфорде, дабы изолировать парламентариев от
давления лондонской буржуазии, но в том же месяце он был распущен, и Карл
II начал открытую борьбу со своими противниками. Правительство сместило
всех мировых судей, заменив их сторонниками тори; оно проверило городские
привилегии и под предлогом вскрытых злоупотреблений сильно урезало
городское самоуправление, обеспечив себе поддержку на выборах в
парламент. Наконец, под разными предлогами была увеличена королевская
гвардия.
Все это вызвало ответную реакцию и рост числа влиятельных сторонников
вигов. Рост промышленности Англии, ее колоний, проникновение в испанские
и португальские колонии — все это привело к росту капиталов в руках
вигов, а не тори. Поэтому до самой смерти Карл II вынужден был
пользоваться французскими субсидиями.
Наследовал престол Яков II. Он увеличил армию с 5 тыс. при его
предшественнике до 30 тыс. и расквартировал 13-тысячный корпус в Лондоне,
причем весь офицерский корпус армии был сформирован из католиков.
Одновременно в Ирландии стала формироваться чисто католическая армия.
Началась реставрация католицизма, в ходе которой Яков опирался на
иезуитов. Вскоре во Франции был отменен Нантский эдикт, и в Англию хлынул
поток беженцев-гугенотов, сообщавших об ужасах католической реакции. Это
еще более усилило оппозицию Якову II. Но Яков был непреклонен. Им была
восстановлена Высокая комиссия, уничтоженная Долгим парламентом, как одно
из худших инструментов абсолютизма. Он стал назначать католиков на
епископские и государственные должности вопреки Акту о присяге 1673 г.
Весной 1687 г. была издана декларация о веротерпимости, касавшаяся
католиков, но парламент, не утвердивший ее, был распущен. Король надеялся
на поддержку католиков-англичан, но просчитался. Католическое дворянство
и буржуазия уже отчетливо понимали гибельность влияния абсолютной
монархии на их экономические интересы. Восстало против короля и
англиканское духовенство, чутко улавливавшее настроения масс. Король,
никогда не имевший поддержки вигов, потерял поддержку и тори. Гибель
династии Стюартов стала неизбежной. Оппозиция обратилась к Вильгельму
Оранскому, главе протестантских Нидерландов и мужу старшей дочери Якова
II, с предложением прибыть в Англию для защиты английской свободы и
протестантской религии. В ноябре 1688 г. 12-тысячная армия высадилась в
порту Торбей. Яков II бежал во Францию.
Вильгельм III собрал парламент 22 января 1689 г. Виги настояли на
передаче власти Вильгельму при соблюдении ряда требований, изложенных в
Декларации о правах, утвержденной в октябре 1689 г. парламентом под
названием «Билль о правах». И только после согласия Вильгельма и Марии
следовать этому биллю они были провозглашены королем и королевой Англии.
С тех пор король не имел права приостанавливать действия законов,
освобождать кого-либо из-под действия законов, не мог учреждать комиссий
по церковным делам. Категорически запрещались сборы в пользу короля без
разрешения парламента. В мирное время нельзя было иметь или собирать
армию. Были оговорены права на свободные выборы в парламент, свободу
слова в парламенте.
События 1688 г. были завершением революции 40-х гг. Ограниченная монархия
была установлена. Верховенство парламента было полным. Капиталистическое
развитие Англии получило политическую платформу [26, 305—220]. Но борьба
религиозных течений не прекратилась; она приобрела очень необычную форму
в области образования. Распространению образования в то время
способствовала конкуренция англиканской церкви и религиозных сект
пуритан, квакеров и т. д. Каждая ветвь религиозного учения пыталась
утвердить свое влияние на людей через чтение религиозной литературы и
приобщала к своему религиозному учению с детства в учреждаемых ими
школах. Причем нельзя сомневаться в полноценности обучения в таких
школах. Например, в сектантских школах изучались не только классические
дисциплины (латынь, философия, литература), но и математика, естественные
науки и иностранные языки [35, 87].
С конца XVII в. частные библиотеки, а в скромных домах полки с книгами
стали обязательным атрибутом семейного быта. Первая публичная библиотека
была учреждена в Лондоне в 1684 г. ректором Сент-Мартинского аббатства
Теннисоном. Значительная часть населения даже в глухих деревнях умела
читать и писать [14, 283—284]. Тяга к образованию возросла не из простой
любознательности. Ее предопределили капиталистическая предприимчивость и
пример ведущей капиталистической державы того времени — Нидерландов. Весь
XVII в., особенно его вторую половину, англичане заимствовали достижения
голландцев в области религии, политики, агрономии, мелиорации,
садоводства, торговли, науки и искусства [14, 230].
Глава 22. XVIII век
Период 1689—1763 гг. ознаменовался установлением конституционной
монархии, двухпартийной системы и упрочением власти правительства. Это
был период господства партии вигов. Аристократия, наконец, признала
буржуазию частью господствующего слоя общества и стала связывать успехи
Англии с успешной деятельностью всех тех, кто развивал рыночную
экономику.
Формально буржуазия не получила прямого доступа к власти, но земельная
аристократия стала перестраивать свое хозяйство на капиталистический лад
в соответствии с обстановкой, созданной революцией. Английская революция
— это еще один этап эволюции английской культуры. Носители
аристократической культуры не были уничтожены, но были поставлены в такие
условия, что перед ними встал выбор — либо конкурентоспособно по-
капиталистически хозяйствовать, либо потерпеть поражение в конкуренции.
События XVI—XVII вв. подготовили английскую аристократию к такому обороту
дел: аристократия Англии XVIII в. в основном была не родовой, хранившей
заветы феодальной культуры, а пришедшей ей на смену частью наиболее
богатых джентри, выходцев из масс с североморской культурой, оставивших
себе в наследство от культуры родовой аристократии лишь показную роскошь,
обилие слуг, развлечения типа охоты на лис или благородного оленя, т. е.
все то, что было связано с атрибутами аристократизма, но сохранивших в
качестве основы североморскую культуру с ее индивидуальной
предприимчивостью. Быстро стал расти экспорт хлеба. Полученные
землевладельцами прибыли в соответствии с законами капитализма не
тратились на знаки феодальной знатности, монастыри и турниры, а
вкладывались в производство. Быстро стали внедряться новые методы
агротехники, которые в совокупности получили название аграрной революции
XVIII в.
22.1. Социальные перемены
Через столетие после Кромвеля йомены, как социальная группа, исчезли.
Ликвидировались остатки открытых полей, быстро шел процесс огораживания.
Парламент утверждал законы об огораживании, причем огороженная земля
стала использоваться не только для овцеводства, но и под пашню. Со второй
четверти XVIII в. санкция парламента на огораживание какого-либо
конкретного участка означала для бывших владельцев мелких наделов
получение лишь компенсации, назначаемой специальной комиссией. Процедура
принятия решения об огораживании была для крупных землевладельцев очень
легкой: собрание прихода принимало решение об огораживании, но количество
голосов исчислялось по площади землевладений держателей, поэтому крупные
землевладельцы без усилий получали нужные 3/4 или 4/5 голосов. Результаты
собрания поступали в парламент, который назначал комиссию, — 3—7
комиссаров, на месте определявших размеры компенсаций. Комиссия взимала с
каждого владельца огораживаемой земли плату за процедуру огораживания.
Эти процессы не вызывали у мелких владельцев земельных участков —
сквайров и йоменов — протеста, потому что у них не было средств и
возможностей для всех необходимых агротехнических мероприятий, а это
делало их неконкурентоспособными на рынке. Рынок был главным судьей в
общественных отношениях на земле [26, 223—226].
Социальная дифференциация имела и политические последствия; йомен, как
землевладелец, имел право быть избирателем, а батрак без собственности —
нет. То же самое относилось к копигольдерам и коттерам. В первой половине
XVIII в. избирательным правом в Англии пользовались менее 5% населения.
Избирательная система включала открытое голосование и сопровождалась
давлением на избирателей и их подкупом. Это было сделать нетрудно, так
как в графствах насчитывалось лишь 160 тыс. избирателей, а в городах и
того меньше — 85 тыс.
Некоторые муниципалитеты продавали места в парламент почти по правилам
аукционов. Все это приводило к очень большим безобразиям в парламенте, и
в 1729 г. парламент запретил публиковать отчеты о парламентских прениях.
Такие запреты были и раньше, но они вызывались необходимостью защитить
себя от королевского произвола; теперь парламент сплошь и рядом скрывал
от общественности собственный произвол [26, 238—240].
К началу XIX в. передел земли в Англии завершился. Повышение
производительности труда в сельском хозяйстве сопровождалось уменьшением
числа независимых землевладельцев с одновременным ростом безземельных
батраков. Этот процесс сопровождался имущественным расслоением общества.
В то время как рента лендлорда, десятина священника и прибыль крупного
фермера или посредника быстро росли, батрак не получал заработанной
платы, пропорциональной его труду; в южных графствах рабочие доходили
даже до пауперизма. Мелкие сквайры, йомены и крестьяне отчасти
переселялись в города с небольшой суммой денег, полученной в качестве
компенсации за свою землю. Борьба за успех в жизни продолжалась в сферах
промышленности, торговли, услуг. Происходило быстрое перераспределение
населения между городом и деревней. Значительная часть согнанных с земель
мелких владельцев переселялась в колонии. Это были предприимчивые,
упорные люди, деятельность которых менялась в зависимости от
обстоятельств [14, 393—395].
На внешнем рынке принцип свободной торговли еще не пробил себе дорогу, и
протекционизм английских товаров был основой торговой политики
государства. Были сняты пошлины на экспорт многих английских товаров, но
импортные товары облагались большой пошлиной. За период с 1600 по 1750 г.
экспорт вырос более, чем в 6 раз. При действии навигационного акта это
повлекло увеличение дедвейта английского торгового флота в 3 раза.
Торговля внутри страны и производство требовали резкого повышения
пропускной способности путей сообщения. В первой половине XVIII в.
появились первые частные платные дороги и каналы.
Парламент в XVIII в . методично прибирал к своим рукам властные
полномочия. В 1701 г. был принят акт о престолонаследии, и король потерял
право определять себе преемника. Начиная с XVIII в., смещение судей могло
осуществляться только парламентом.
Для политических изменений парламент по традиции использовал прецедент.
Приход Ганноверской династии ознаменовался восшествием на престол Георга
I, не знавшего ни слова по-английски. Король перестал ходить на заседания
Тайного совета и в скором времени навсегда потерял право присутствовать
на заседаниях кабинета министров. С 1714 г. отмерло право вето короля на
билли парламента. Так регулярная целенаправленная деятельность укрепляла
власть буржуазии, а королевская власть становилась все более
рудиментарной.
22.2. Виги
Уже в конце XVII в. вигам удалось внести важное изменение в судебную
практику по делам о государственной измене — обвиняемые получили право
знакомиться с обвинительным заключением до суда, приглашать защитника,
вызывать свидетелей. Все это было сделано для ограничения произвола
королевской власти в расправах с ее политическими противниками.
Виги, будучи у власти, провели в 1701 г. акт об имущественном цензе для
депутатов парламента: членом парламента от графства мог стать тот, кто
имел 600 ф. ст. годового дохода, а от города — 300 ф. ст. после уплаты
налогов. Это привело к тому, что избирать депутатов можно было из 1,5
тыс. дворян и 2 тыс. купцов. Это было сделано потому, что самые богатые
люди королевства в основном поддерживали вигов [26, 233—248].
Виги осуществляли концентрацию власти в руках наиболее богатых людей не
только в парламенте, но и на местах. В 1744 г. ценз для занятия должности
мирового судьи был повышен с 20 ф. ст. годового дохода до 100 ф. ст. со
свободной земельной собственности; ценз для членов жюри присяжных — с 40
до 16 ф. ст. [26, 254]. Власть и функции мировых судей охватывали все
стороны жизни графств. Например, они должны были следить за состоянием
дорог и мостов, работных домов, взимать налоги в графстве и давать
разрешения на открытие трактиров и т. д. Однако мировые судьи не имели
никакого чиновничьего аппарата. Существовал тип продажных мировых судей,
известных под названием «торгующие судьи». Но в целом зажиточные сквайры,
преследуя свои интересы, выдвигали из своей среды на бесплатную работу
мировыми судьями достаточно обеспеченных и самолюбивых людей, которые
выполняли свои функции, дорожа репутацией.
Английское правосудие, несмотря на многочисленные недостатки, имело два
принципиальных достоинства: обвиняемый в политическом преступлении имел
реальную возможность защищаться от правительства; пытки не допускались ни
при каких обстоятельствах. В XVIII в. закон для англичан был выше воли
правителей. Этот приоритет был закреплен введением института несменяемых
судей, независимых от воли короля. Судьи стали арбитрами между короной и
ее подданными. Одновременно началось движение в самой юриспруденции.
Законы перестали рассматриваться как раз и навсегда данные и
универсальные, наподобие законов природы. К началу XIX в. все было
подготовлено к тому, чтобы закон изменялся в соответствии с обстановкой и
потребностями общества. Сельские районы Англии в XVIII в. управлялись
властью мировых судей. Судьи, номинально назначаемые правительством, в
действительности назначались лордом-наместником графства под влиянием
местного дворянства. Правительство не руководило ими так же, как при
Тюдорах и первых Стюартах. Революция 1688 г. освободила этих
неоплачиваемых местных чиновников от контроля со стороны Тайного совета.
Более того, мировые судьи контролировали центральное правительство
посредством больших национальных квартальных сессий парламента [14, 365—
368].
Долги правительства росли, несмотря на постоянно увеличивавшиеся налоги.
В 1694 г. правительство объявило, что те лица, которые примут участие в
предоставлении правительству займа на 1200 тыс. ф. ст., получат право
объединиться в особую корпорацию с правом монопольного выпуска банкнот.
Дело было сделано за 10 дней, и на свет появился Английский банк. Его
создание имело большое значение для дальнейшего развития Англии.
Правительство вышло из финансовых затруднений. В Английский банк,
отличавшийся особой надежностью и низким процентом кредита, стали
стекаться капиталы. Банк обеспечил выпуск бумажных денег и стал
постоянным кредитором английского правительства, а это было очень
выгодным делом — в 1716 г. банк получил от правительства 3 млн ф. ст.
только в качестве платы процентов по государственному займу, а в начале
60-х гг. стал получать ежегодно по 5 млн ф. ст. [26, 260].
22.3. Колониальная политика
Начало XVIII в. было ознаменовано войной, возникшей из-за борьбы
европейских стран за наследство, оставшееся после смерти бездетного
испанского короля. В этой войне больше других выиграла Англия: приобрела
Гибралтар, земли вокруг Гудзонова залива, Ньюфаундленд, но главное, право
на монопольную поставку негров-рабов в испанские колонии в Америке —
«асиенто». Это был источник неслыханного обогащения. Впрочем, самое
важное среди итогов войны не было включено в текст мирного договора, а
именно то, что началось господство Англии на морях, означавшее новый этап
колонизации.
Французские колонисты появились в Америке раньше английских. Земли
французских колоний были собственностью французского короля и от его
имени розданы дворянам и монастырям, а колонисты, обрабатывавшие землю,
платили те же подати, что и во Франции. Франция обзавелась колониями на
севере Америки ради пушнины, а не ради производства и широкой
эксплуатации природных ресурсов континента. Эти места использовались
также как место ссылки.
Английские колонисты прибывали в Америку как свободные предприниматели. У
них был стимул к производственной деятельности, поэтому туда отправлялись
не только ссыльные или обездоленные крестьяне, но и многие фермеры-
арендаторы. Потенциал английских колоний быстро рос по сравнению с
французскими. При столь сильном соседстве французские колонии были
обречены на гибель. Это было делом времени.
В 1759 г. отряды английских колонистов взяли Квебек, а в 1760 г.
Монреаль. В 1763 г. был заключен Парижский мир, по которому Англия
получила почти все французские владения в Северной Америке. Одновременно
Англия забрала Флориду у Испании. Причинами поражения Франции и Испании
были успехи развития североморской культуры в Англии.
Несмотря на Закон о неприкосновенности личности Hаbeas Corpus Act, в
конце XVII и в начале XVIII вв. высылка в колонии политических и
религиозных противников английского правительства практиковалась
настолько широко, что в английском языке появился даже особый глагол —
«to barbado», означавший сослать на Барбадос или куда-то в Америку [26,
280—301]. Весь XVIII в. список преступлений, каравшихся ссылкой в
колонии, пополнялся даже пустяковыми нарушениями, к которым относились,
например, вход в частный парк, ловля рыбы в частном пруду, нападение на
улице, повлекшее порчу одежды и т. д. В колониях были нужны рабочие руки.
И все же большинство прибывавших колонистов было свободными людьми,
добровольно уехавшими из Англии. За неимением денег на проезд рабочие и
крестьяне были вынуждены в обмен на бесплатный проезд и питание брать на
себя обязательство отработать в качестве слуги определенный срок. Эта
кабала имела две формы — контракт и долговое обязательство. Контракт,
подписанный в присутствии одного свидетеля, приводил к потере свободы, и
подписавших контракт немедленно сажали под замок до отправления корабля.
Долговое обязательство отличалось тем, что оплатить стоимость проезда и
питания нужно было судовладельцу по прибытии в Америку. В случае неуплаты
обусловленной суммы судовладелец продавал своих пассажиров. Кабальные
слуги (контрактники) появились с первых дней колонизации Америки
англичанами, а должники — лишь в начале XVIII в., причем первоначально
долговые обязательства оформлялись с европейцами, проживавшими на
континенте.
Переселенцы терпели нужду, болели и гибли в пути. Парусные суда
находились в море не менее 7 недель, а в среднем 75 дней. В
неблагоприятных случаях пассажиры массами умирали от голода (в 1751 г.
корабль «Гуд Интент» из-за шторма был в плавании 24 недели, и все
пассажиры погибли). Судовладельцы брали на крохотные суда водоизмещением
200—300 т по 700—800 пассажиров, что приводило к эпидемиям. В XVIII в. до
40% переселенцев гибло в пути, а многие из оставшихся долгое время были
нетрудоспособны.
После прибытия судна в колонию прибывших англичан-должников и
контрактников продавали с аукциона, игнорируя семейные узы: муж, жена и
дети могли попасть к разным владельцам. Семья должна была оплачивать
проезд и умерших в пути родственников. Вот типичное объявление в
виргинской газете тех лет: «В порт Лидстаун прибыло судно "Юстиция" с
сотней здоровых слуг... Продажа начнется в четверг, 2 апреля...».
Для пресечения побегов была установлена строгая система полицейского
надзора. Если кто-то, пусть и белый, не мог привести доказательств своего
статуса свободного человека, то он продавался в рабство. Положение белого
раба ничем не отличалось от положения африканского невольника. Телесные
наказания за грубость, упрямство были закреплены законом.
В Виргинии в 70-х гг. половина трудоспособного населения состояла из
белых рабов, в Новой Англии в 1665 г. — треть, в Массачусетсе в 40-х гг.
— четверть, в Пенсильвании в конце XVII в. — около 40%. На протяжении
всего XVII в. белых рабов в английских колониях в Америке было больше,
чем черных. После заключения в 1713 г. Утрехтского договора и получения
права «асиенто» Англия заняла ведущее место в африканской работорговле,
но и во второй половине XVIII в. белое рабство играло важную роль в
экономике колоний. Даже в начале XIX в. фермы Пенсильвании обслуживались
кабальными слугами, где кабала официально существовала до 1818 г.
Доставка кабальных слуг и должников из Англии в колонии была выгодным
бизнесом. Еще более выгодной была перевозка в колонии ссыльных. В
торговле белыми рабами участвовали местные английские власти, судьи,
придворная знать и король, поставлявшие бедняков и сирот. В XVIII в. в
Лондоне действовали пять крупных предпринимателей, обладавших монополией
на отправку слуг за океан. Только один из них отправлял ежегодно около
500 человек. Специальные агенты-вербовщики получали за каждого
завербованного комиссионные.
Если в течение XVII столетия из Англии в колонии (почти исключительно в
Америку) выехало 200—250 тыс. человек, то за первые 70 лет XVIII в. из
Англии, Шотландии и Ирландии — не менее 300 тыс. [37, 59—91].
Здесь и в предыдущей главе белое рабство описано как факт, требующий
анализа. Однако этот анализ будет сделан в части, посвященной России, так
как описание исторических условий формирования культур зарубежных стран
не самоцель, а средство для понимания культуры России в соответствии с
главной задачей этой книги.
В XVIII в. считалось, что рост населения Англии способствует росту ее
богатства, а поэтому законы о бедных поощряли рождаемость путем выдачи
пособий нуждающимся. В 1795 г. была введена спинхемлендская система,
согласно которой к пособиям по бедности добавлялась доплата, размер
которой зависел от количества детей и колебаний цены на хлеб. Эмиграция в
XVIII в. в Англии рассматривалась как негативное явление, и в 1718 г. был
принят «Закон в целях предотвращения вредных последствий, возникающих от
сманивания ремесленников из мануфактур Великобритании в чужие края».
Вывоз мастеров, как и машин, был запрещен. Закон 1750 г. расширял и
уточнял запреты, а также угрожал карами всем тем лицам, которые склоняли
рабочего или ремесленника к выезду из Англии. Виновным грозил штраф в 500
ф. ст. и годичное тюремное заключение. С началом промышленной революции
запрет на выезд специалистов стал распространяться даже на английские
колонии. В конце XVIII в. законы, запрещавшие эмиграцию квалифицированных
рабочих, стали профилироваться по отраслям промышленности. В 1782 г.
законом был запрещен вывоз машин и рабочих текстильной промышленности, в
1782 — железоделательной, в 1789 — угледобывающей, в 1793 — запрет был
распространен на моряков [37, 185—229].
Английское правительство широко практиковало высылку ирландцев на
плантации Америки, как бродяг и нищих, опасных для спокойствия страны,
причем высылались не только крестьяне, но и ирландские дворяне. С 1688 г.
за 50 лет из Ирландии эмигрировало около полумиллиона ирландцев. В
меньшей степени эмиграция коснулась Шотландии.
В конце XVII в. население английских колоний в Америке составляло около
300 тыс. человек, а торговля с этими колониями составляла 15% всей
английской торговли, не считая перепродажи колониальных товаров. В
середине XVIII в. население английских колоний в Америке достигло 2 млн
человек, из которых 250 тыс. были африканцами, а доход Англии от торговли
с колониями в Америке достиг 2 млн ф. ст.
В 1760—1700 гг. у Англии было 13 колоний. Восемь из них были королевскими
(Виргиния, Северная и Южная Каролины, Джорджия, Массачусетс, Нью-Гэмпшир,
Нью-Йорк и Нью-Джерси). Три колонии (Мэриленд, Пенсильвания и Делавер)
принадлежали частным лицам, а две (Коннектикут и Род-Айленд) пользовались
самоуправлением.
Колонии были аграрными регионами, причем на севере преобладало
фермерство, и колонисты были собственниками своих участков, в колониях
были распространены крупное землевладение и аренда земли множеством
фермеров. На юге преобладали крупные плантации, основанные на рабском
труде. Но вопреки стараниям английских властей законсервировать аграрно-
сырьевой характер американских колоний, там развивалась промышленность,
главным образом на севере. Крепли свои купцы и промышленники, несмотря на
ряд английских законов, запрещавших местное производство некоторых
промышленных товаров. Например, в 1750 г. в колониях была разрешена
выплавка чугуна и железа, но остался запрет на их обработку.
Судовладельцам запрещалось использование неанглийского парусного полотна.
Доходило до смешного: в 1732 г. был запрещен вывоз из колоний фетровых
шляп.
В 1763 г. в Англии был издан акт, объявивший все земли за Аллеганскими
горами собственностью короны. Это было сделано для предотвращения бегства
фермеров-арендаторов на свободные земли. Интерсы колонистов стали входить
в противоречие с интересами Англии [26, 337—339].
22.4. Промышленность и транспорт
К середине XVIII в. Англия стала крупнейшей колониальной державой, что
сделало ее внутренний рынок огромным, а концентрацию капиталов
чрезвычайно высокой.
В 1760—1780 г. начался массовый переход от мануфактуры к фабричной
промышленности, сделавший Англию первой промышленной страной мира.
Впервые в массовм масштабе естественнонаучные знания превращались в
технологии и машины. Это факт не столько технократический, сколько
социальный: развитие общества привело англичан к мысли о выгодности
производства и овеществления знаний, об огромной прибыльности этой
деятельности. Умственная деятельность трансформировала сознание англичан
в большей степени, чем вся предыдущая история. Но и без всей совокупности
предыдущей деятельности англичан промышленный переворот был невозможен:
нужны были большие капиталы, масса свободной рабочей силы, емкий
устойчивый внутренний рынок. За всем этим стояли экономические отношения
людей.
Промышленный переворот в Англии стал следствием капитализации сельского
хозяйства — процесса, начавшегося задолго до промышленного переворота и
формировавшего культуру англичан на протяжении XVI—XVIII вв. В свою
очередь, промышленный переворот окончательно изменил деятельность
сельского населения Англии: исчезло домашнее производство, в процессе
которого крестьянин сочетал занятие земледелием с работой на владельца
рассеянной мануфактуры. Производство товаров, включая многие процессы
выделки сукна и хлопчатобумажной ткани, перешло из деревень в фабричные
районы. Улучшение дорог сняло необходимость самоснабжения деревни, и
домашнее ткачество умерло. Специализация крестьян и рабочих
способствовала повышению производительности труда [26, 268—305].
Очень медленно развивалась дорожная сеть. Каждый приход, через который
проходила дорога, должен был поддерживать ее в рабочем состоянии,
используя общественный труд фермеров в течение шести дней в году без
всякого контроля извне; один человек в приходе выбирался в качестве
смотрителя. Дороги при таких порядках были прихожанам обузой, поэтому
очень немногие прочные дороги были построены заново и поддерживались в
хорошем состоянии с тех пор, как римляне оставили остров. В XVIII в.
парламент ввел в практику сооружение частных дорог, за использование
которых нужно было платить их владельцу. За период 1700—1750 гг.
парламент принял 400 законов о дорогах, а между 1751 и 1790 г. — 1600. К
1840 г. в Англии было 2 тыс. миль хороших дорог и около 8 тыс. застав для
взимания пошлин за проезд по ним [14, 336, 396, 399].
Жизнь ставила одну техническую задачу за другой, но все они сводились к
одной цели — повышению производительности труда и росту прибыльности
производства. В 1733 г. Кей изобрел летучий челнок для ткацкой
промышленности; в 1769 г. Аркрайт, парикмахер, взял патент на новую
прядильную машину, дававшую прочную, хотя и недостаточно тонкую нить, а
Кромптон несколько позже изобрел мюль-машину, производившую тонкую,
прочную нить в изобилии; в том же 1769 г. был получен патент на
гидравлический станок; в 1785 г. Картрайт изобрел механический ткацкий
станок; в 1769 г. Уатт изобрел, а в начале 1780 г. построил паровую
машину, но еще раньше в 1712 г. была изобретена паровая водяная помпа для
откачки воды из шахт.
Технические изобретения появились первоначально в хлопчатобумажной
промышленности, возникшей много позже суконной и не знавшей цехов с их
рутинными традициями и ограничениями. Затем все усовершенствования
перешли в суконную промышленность. Развитие текстильной промышленности
вызвало спрос на металл, выплавка которого велась на древесном угле, и
из-за ограниченности лесных ресурсов металл был остро дефицитным. В
середине XVIII в. Дерби изобрел способ получения железа на каменном угле
с примесью негашеной извести. В 1720 г. было выплавлено 25 тыс. т чугуна,
в 1788 — 61 тыс. т, в 1796 — 109 тыс. т, а в 1806 — 227 тыс. т. Но для
передела чугуна в сталь по-прежнему требовался древесный уголь. Лишь в
конце XVIII в. были разработаны методы сталеварения на каменном угле, и
начался быстрый рост производства черных металлов, а это потребовало, в
свою очередь, развития водных путей сообщения: систем каналов и шлюзов
для доставки руды, угля и другого сырья для металлургической
промышленности. Эти системы стали с конца XVIII в. использоваться для
доставки всех грузов и товаров, в том числе колониальных, в глубь страны.
За всеми этими примерами стоит деятельность миллионов англичан,
отражающая развитие сознания огромного числа людей, рост культуры
англичан.
Выросло суммарное водоизмещение торгового флота Англии с 560 тыс. т в
1763 г. до 1265 тыс. т в 1788 г., обеспечивавшего товарооборот с
колониями. Например, в 1751 г. в Англию было ввезено 3 млн ф. хлопка, а в
1790 г. — свыше 31 млн. Но стоимость вывезенных из Англии
хлопчатобумажных тканей возросла в эти же годы с 45 988 до 1 662 369 ф.
ст., т. е. не в 10, а в 36 раз. Промышленный переворот обеспечил быстрый
рост богатства страны, причем это богатство стало сосредоточиваться не у
купцов, как прежде, а у промышленников. Это имело далеко идущие
социальные последствия, так как промышленники более активно влияли на
развитие образования и науки.
К концу XVIII в. экономическое положение промышленников перестало
соответствовать их политической изолированности; в парламент по традиции
продолжали избираться землевладельцы от графств и купцы от городов.
Промышленники стали инициаторами проектов реформы парламентского
представительства, но это было позже, когда к власти пришли так
называемые новые тори, появление которых было обусловлено рядом
обстоятельств.
В 1760 г. на престол вступил Георг III. Воспользовавшись распрями в
партии вигов, он добился передачи власти партии тори и стал методично
добиваться самодержавного правления. Ему нужно было ослабить властные
полномочия парламента, поэтому Георг III подобрал послушных ему министров
(такая прерогатива у него оставалась) и стал широко пользоваться всеми
средствами политической коррупции, которыми прежде злоупотребляли виги.
Была создана специальная канцелярия в финансовом управлении для подкупа
членов парламента. Король почти ежедневно просматривал отчеты о
голосовании в парламенте и раздавал награды тем, кто голосовал согласно
его воле. Назначения на все государственные, церковные и военные посты
сосредоточились в руках короля. Однако большего король не достиг. Его
попытки вернуть короне прежние права не нашли поддержки в парламенте
тори. Общественное же мнение было возмущено новыми методами правления. В
60-е гг. возникло новое политическое движение, получившее название
радикализма.
В 1762 г. Джон Уилкс стал издавать газету «Северный британец»,
оппозиционную правительству. В апреле 1763 г. в ней была опубликована
редакционная статья с резкой критикой линии правительства на
восстановление приоритета королевской власти над парламентскими
прерогативами. Автор статьи был арестован, послушная королю палата общин
осудила статью как лживую и исключила его из членов парламента. Уилкс
бежал из Англии, но в 1768 г. вернулся и выставил свою кандидатуру на
парламентских выборах от Мидлсекского графства. Он победил с явным
преимуществом, однако парламент, следуя воле короля, объявил выборы
недействительными. Уилкс был вновь арестован. Лондонцы предприняли
попытку его освободить, в ходе которой шесть человек было убито. Гибель
людей усилила недовольство, что повлекло за собой забастовки ткачей,
матросов торгового флота, горняков. Забастовщики требовали смены
правительственного курса. Вновь были проведены выборы, но население опять
проголосовало за Уилкса, а палата общин упрямо отказалась признать
результаты законными. Третьи выборы дали тот же результат. Тогда жители
Лондона избрали Уилкса олдерменом лондонского Сити, на результаты же этих
выборов никто повлиять не мог. Наконец, в 1774 г. Уилкс стал лондонским
лорд-мэром и по занимаемому им положению депутатом парламента. Итак, 11
лет массовой борьбы англичан не столько за судьбу Уилкса, сколько за
антиабсолютистское парламентаристское государственное устройство
закончились победой. Вот образец неутомимой деятельности англичан в
борьбе за их гражданские права. Такая деятельность в течение веков
формировала культуру и сознание англичан [26, 310—333]. Две последние
фразы могут показаться назидательными, но на самом деле здесь и ниже
подобные замечания являются своего рода пометками, которые помогут нам в
части, посвященной России, сравнивать и анализировать различия культур и
искать их причины.
22.5. Радикализм
Возникновение радикализма в 1760—1780 гг. сопровождалось созданием
организаций радикалов, независимых от парламентских партий. Они
разработали программу реформ и ввели в практику политической борьбы новые
формы мобилизации общественного мнения и действия. Английский радикализм
был образом мысли, протестом против привилегий, злоупотреблений властью,
расточительства.
Существовало, как минимум, три разновидности радикализма: массовое
движение, возглавлявшееся Дж. Уилксом и его сторонниками; йоркширская
ассоциация во главе с К. Уайвиллом и идейно-религиозный радикализм
протестантских диссентеров. Первые два имели политический характер, а
последний был явлением интеллектуальной жизни.
Радикализм как политическое движение берет свое начало с февраля 1769 г.,
когда было создано «Общество защитников билля о правах» в связи с делом
Уилкса. Через две недели обществом были собраны 300 ф. ст. пожертвований
в пользу Уилкса.
После возвращения из Франции Уилкс 28 марта 1768 г. был избран в
парламент, но, желая соблюсти законность, отдал себя правосудию, хотя
власти и не пытались арестовать его. Суд приговорил его к 22 месяцам
тюремного заключения. В деле Уилкса были многочисленные нарушения
процедуры и прав личности, например, он был арестован на основании общего
ордера, в котором не указывалось имя преступника, тогда как Уилкс, будучи
избранным в парламент, обладал правом депутатской неприкосновенности.
Большинство учредителей общества были зажиточными людьми, озабоченными
нарушениями прав личности. Они планировали только лишь материально
поддержать Уилкса в его борьбе с бюрократией. Но идея борьбы за права
человека была столь близка англичанам, что общество оказалось во главе
общественного движения и превратилось в его организационный центр.
В 1769 г. Уилкс 4 раза избирался в парламент и изгонялся из него.
Наконец, парламент объявили победителем выборов в графстве Миллдсекс г.
Латтрела, набравшего ничтожное количество голосов. Тем самым власть
посягнула на принцип представительства.
В июне 1771 г. на заседании общества было принято обращение ко всем
избирателям Англии требовать проведения парламентской реформы: сокращения
сроков парламентских полномочий (с 7 до 3 лет), уменьшения числа
должностных лиц в парламенте, получавших оклады и пенсии от короны,
«справедливого и равного представительства народа», что означало
искоренение коррупции и подкупов на выборах. Радикализм нарушил механизм
действия двухпартийной парламентской системы.
Радикалов поддерживали широкие слои населения, поскольку они сумели точно
выразить настроение масс, особенно мелкой и средней городской буржуазии,
фермеров-арендаторов и фригольдеров. Провинциальное дворянство, крупные
лендлорды, богатые купцы и финансисты проявляли равнодушие или даже
враждебность к радикализму.
Радикалы создали мощную пропагандистскую машину: публиковались газеты,
листовки, брошюры, политические памфлеты, трактаты, в которых их авторы
исследовали основы общественного и конституционного устройства.
Большинство авторов были естествоиспытателями, философами, теологами. Как
и подобает ученым, они пытались раскрыть закономерности общественной
жизни. В их поисках отсутствовала политическая ангажированность, поэтому
радикализм стал творческой мастерской по разработке проекта дальнейшего
общественного развития Англии. Не все предложения были реалистичны, но
крупицы идей постепенно собирались в умах интеллектуальных старателей.
Виднейшие мыслители радикализма были людьми не только умными и преданными
идеям радикализма, но и достаточно состоятельными для того, чтобы иметь
время для своих изысканий.
В культуре англичан всегда существовало опасение королевского произвола,
недоверие партиям и фракциям, убеждение в том, что большинство политиков
пренебрегают интересами страны. Радикалы давали этому опыту английского
народа теоретическое обоснование.
В программу реформ радикалов постепенно вошли такие положения, как
перераспределение избирательных округов, всеобщее (для мужчин с 18 лет)
избирательное право, ротация депутатов в палате общин, тайное
голосование, наказы избирателей депутатам, лишение права быть депутатами
парламента чиновников и лиц, получавших пенсии от короля и правительства.
Для реализации этой программы радикалы предлагали создать Великую
национальную ассоциацию для восстановления конституции — орган,
предназначенный для контроля за законодательной и исполнительной
властями. Дело принимало нешуточный для правительства оборот, и в период
Французской буржуазной революции правительство усилило репрессии против
лидеров движения за общественные реформы [38, 5—77].
Король Георг III и его правительство создали себе массу проблем не только
внутри Англии, но и в колониях. Английское правительство в 1765 г. издало
акт о введении гербового налога в американских колониях. Колонисты
оказали сопротивление, бойкотировали английские товары, и правительство
внесло на обсуждение этот акт в парламент, рассчитывая на поддержку,
которая давала бы ему возможность применить к колониям санкции. Однако
парламент, опасаясь финансовой независимости короля, провалил
законопроект, и гербовый сбор пришлось отменить.
Раздосадованный король решил перейти к системе личного правления. Особо
бесцеремонным его правление было в американских колониях. Против
колонистов стали применяться войска, и в 1770 г. в Бостоне произошло
вооруженное столкновение войск и населения. Английское правительство
после этого вывело из Бостона войска и даже отменило высокие пошлины,
введя символический налог на чай. Но было поздно. В декабре 1773 г.
произошло «Бостонское чаепитие», а в конце 1774 г. началась Война за
независимость США.
В Англии стала разрастаться внепарламентская оппозиция, опасавшаяся
подчинения американских колоний королю, что повлекло бы усиление
самодержавия в Англии. Появились требования парламентских реформ.
С начала 70-х гг. XVIII в. началась публикация отчетов о парламентских
дебатах, что способствовало росту влияния прессы, но не повлияло на
раболепное поведение депутатов перед королем. Пресса, однако, делала свое
дело, и в конце 1779 — начале 1780 гг. по Англии прокатилась волна
митингов, на которых принимались петиции парламенту. Но главное, стали
создаваться организации по претворению требований петиций в жизнь, причем
эти организации даже попытались создать общенациональную ассоциацию. Это
еще один пример политической самоорганизации англичан, направленной на
борьбу за свои права и завоевание новых прав.
В марте 1782 г. лондонское Сити, разгневанное потерей американских
колоний в 1776 г. и неспособностью правительства охранять колониальные
интересы Англии, выступило против правительства, уход которого в отставку
привел к власти вигов и означал конец личного правления Георга III, но
потребовались еще два года для победы парламентаризма над попытками
возродить абсолютизм [26, 340—349].
22.6. Новые тори
Версальский мирный договор 1783 г. зафиксировал потерю Англией
североамериканских колоний. Недовольство англичан политической системой
от этого резко усилилось, и на волне этого недовольства к власти пришли
новые тори, поддержанные промышленниками. Опираясь на внепарламентскую
оппозицию, правительство новых тори распустило консервативный парламент
вигов, и в 1784 г. выборы в новый парламент обеспечили сильный сдвиг в
сторону новых тори, которые начали вести линию на постепенное отстранение
короля от дел (этому помогли частые приступы помешательства Георга III).
Новые тори, следуя интересам промышленников, снизили таможенные пошлины
для развития торговли и увеличили поступления в казну в силу роста
торговли и свертывания контрабанды. Путем умелой налоговой политики
удалось сбалансировать финансы страны. Это было в интересах всех англичан
и сделало промышленников общественной силой. Однако парламентские
реформы, сердцевиной которых было изменение норм представительства,
пришлось отложить. Для них в 80-х гг. время еще не настало.
Громадную роль в английской экономике XVIII в. играла работорговля. Для
сравнения: в 80-х гг. XVIII в. английские работорговцы перевозили
ежегодно около 5 тыс. африканцев, в 1760 — 36 тыс., а в 1770 г. — 47 тыс.
человек. На работорговле вырос Ливерпуль. Его население в 1700 г.
составляло 5 тыс. жителей, к его порту было приписано несколько десятков
кораблей в основном для каботажного плавания. В 70-х гг. количество
жителей и кораблей выросло на порядок, а главное, изменился характер
использования судов. Только в 1771 г. из Ливерпуля в Африку ушли за
рабами 107 судов (сравните: из Лондона — 58, из Бристоля — 23). К концу
XVIII в. в Ливерпуле сосредоточилась не только бóльшая часть английской,
но и 3/7 всей европейской работорговли; 5/7 всей прибыли от работорговли
в мире получали английские работорговцы. Прибыль в 200—300% в Ливерпуле
не была редкостью. Работорговля стала законным бизнесом.
Высокая доходность работорговли объяснялась ее вовлеченностью в «торговый
треугольник»: промышленные товары из Англии отправлялись в Африку, там
суда загружались рабами, в Америке груз менялся на сырье (хлопок) и
колониальные товары (сахар, табак), а в Англии происходил обмен сырья на
промышленные товары, и все начиналось сначала [26, 351—358].
Несмотря на разорительные войны, которые часто и подолгу вела Англия,
промышленность страны быстро развивалась. Выплавка чугуна увеличилась за
период 1788—1810 гг. в 4 раза, добыча каменного угля только за пять лет
(1790—1795) возросла на 2,5 млн т, выплавка меди к концу XVIII в. по
сравнению с 1710 г. увеличилась в 6,5 раз.
Производство текстиля в 1814 г. превысило показатели 1796 г. в 6 раз, а
производство широких сукон с 1780 по 1800 г. выросло втрое (узких —
вдвое). За последние 15 лет XVIII в. только в Манчестере было построено
50 прядильных хлопчатобумажных фабрик с паровыми машинами.
Грузоподъемность английского торгового флота в 1815 г. удвоилась по
сравнению с 1788 г., несмотря на гибель в ходе войн 8 тыс. английских
судов. Экспорт возрос в 3 раза, в частности, экспорт хлопчатобумажных
тканей вырос в 1800 г. по сравнению с 1780 г. в 15 раз [26, 378—379].
22.7. Корреспондентские общества и права человека
Даже на фоне экономического роста англичане под влиянием Великой
французской революции проявляли недовольство, которое стало с конца XVIII
в. принимать организованные формы. «Общество друзей народа», основанное в
1792 г. вигами во главе с лордами Греем, Лаудерделем и герцогом
Бетфордом, потребовало реформ избирательного права. В январе 1792 г.
возникло Лондонское корреспондентское общество, состоявшее из рабочих,
ремесленников, лавочников. Их целью была борьба за «восстановление своих
давно утерянных прав»: всеобщего избирательного права, ежегодного созыва
парламента, свободы слова, печати, союзов, совести и подлинной
неприкосновенности личности, введения прогрессивно-подоходного налога,
бесплатного образования, пенсий престарелым и т. д. Такие же общества
возникали в десятках городов Великобритании. Будучи формально
независимыми, они тесно координировали свою деятельность, пропагандируя
свои идеи среди ремесленников, солдат и матросов. 29 октября 1793 г. в
Эдинбурге состоялся съезд делегатов различных демократических обществ.
Его заседание длилось месяц, в конце которого все руководство съезда было
арестовано и выслано на каторгу в Австралию, съезд же был разогнан
войсками. Летом 1795 г. Лондонское корреспондентское общество
опубликовано воззвание: «Прочь все полумеры и неуместные страхи! Все
честные люди должны теперь высказаться, — время и страна требуют этого.
Разве мы не люди и разве мы станем молчать? Разве мы не британцы и разве
свобода не есть наше прирожденное право? Умоляем вас, не впадайте в
роковую ошибку, которая так часто обманывала наших предков, и не
возлагайте ожиданий на обманчивый фантом — на смену министров. С такой
палатой общин никакое министерство не может исполнить своего долга перед
народом. Ваша главная, быть может, единственная ваша надежда заключается
в вас самих».
В 1795 г. правительство приняло законы против корреспондентских обществ,
но их деятельность не прекратилась. В 1798 г. руководство Лондонского
корреспондентского общества, самого активного и влиятельного, было
арестовано.
В этой связи следует отметить, что простые англичане еще в конце XVIII в.
осознали необходимость борьбы за свои права. Они понимали, что не стоит
ожидать благодеяния властей и отдавали себе отчет в том, что власти на
благодеяния не способны, более того, от них исходят только гонения на
всех, кто добивается своих прав. Англичане самоорганизовывались, несмотря
на репрессии, и это было очередным актом массовой деятельности,
формировавшей культуру нации.
Правительство увидело опасность в желании простых англичан пользоваться
правами человека и перешло к репрессиям. За неосторожное слово,
произнесенное где-либо, приговаривали к штрафу или тюрьме. Весной 1794 г.
рабочие Шеффилда на митинге приняли резолюцию: «… народ должен требовать
всеобщего представительства, как права, а не просить его, как милости».
23 мая 1794 г. парламент временно приостановил действие Закона о
неприкосновенности личности (Habeas Corpus Act). В стране был установлен
полицейский террор. Оправдывая свои действия, правительство лгало: «В
стране все больше распространяется опасный заговор, имеющий целью
уничтожить конституцию и поставить на ее место теорию прав человека.
Правительство, закон, собственность, религия и все другие институты,
которые дороги британцам, находятся в опасности быть сметенными прочь,
как это уже произошло во Франции. Но самое опасное из всех обществ — это
Лондонское корреспондентское общество… Оно проникнуто духом якобинства и
ставит себе конечной целью уничтожение богатых». И что же англичане?
Деятельность демократических обществ и многотысячные митинги не
прекратились. Англичане добивались прав человека. 26 октября 1795 г.
Лондонское королевское общество созвало 150-тысячный митинг. В ответ
парламент 4 и 10 ноября 1795 г. принял два закона. Согласно первому из
них, каждый, кто требует изменения в политике или составе правительства
(!) устно или в печати, объявлялся государственным преступником и без
следствия мог быть приговорен к смерти. Согласно второму закону, для
организации любого митинга с числом участников, превышавшим 50 человек,
требовались предварительная публикация объявления и согласие трех мировых
судей. В противном случае мировой судья мог распустить митинг, а за отказ
повиноваться закон определял смертную казнь и разгон митинга войсками,
причем за увечья и даже гибель участников митинга при их разгоне
должностные лица не несли ответственности. Это ли не полицейский террор?
Даже для публичной лекции требовалось разрешение двух мировых судей. Были
введены и другие законы, и все они свидетельствовали о нежелании
правительства позволить англичанам пользоваться правами человека.
В 1799 г. был принят закон, запрещавший все объединения рабочих,
ставивших целью добиваться повышения зарплаты или сокращения рабочего
дня. Нарушители этого закона подвергались не суду присяжных, а
скоротечному суду мировых судей. Этот закон просуществовал до 1825 г., но
сопротивления англичан не сломил. Борьба за зарплату продолжалась. В 1795
г. в деревне Спинхэмленд (Беркшир) состоялось совещание магистратов
графства, на котором обсуждался вопрос — что делать с рабочими, чье
прогрессирующее истощение вследствие нищенского заработка стало
сказываться на производительности труда. Было установлено, что «каждый
бедный и трудолюбивый человек» должен иметь для своего существования 3 ш.
в неделю для себя и 1,5 ш. для каждого члена семьи при ценах на хлеб того
времени 1 ш. за буханку в 3,5 кг. Спинхэмлендский акт быстро
распространился по всей Англии, настолько плачевным было положение масс.
Дело доходило до того, что возникавшие зимой 1794—1795 гг. по всей Англии
лиги потребителей захватывали хлебные лавки, продавали хлеб по сниженным
ценам и выручку отдавали владельцам лавки, сохраняя незыблемость принципа
частной собственности.
Вопреки закону 1799 г., рабочие союзы существовали, хотя и
нелегально. К 1800 г. только в Ланкашире было около 800 союзов. Зимой
1807 г. забастовали 130 тыс. ткачей Ланкашира, Чешира и Йоркшира, летом
1808 г. — 60 тыс. ткачей Манчестера, в 1801 г. бастовали прядильщики
Манчестера, причем в том же году в Манчестере, опять вопреки закону 1799
г., был создан Всеобщий союз рабочих. Это многолетняя деятельность
требовала терпения, упорства, корпоративности — качеств, которые все
глубже проникали в народные массы, формируя культуру англичан.
Положение власти осложнялось тем, что армия была ненадежна в борьбе с
рабочими, так как она формировалась на основе принципа добровольности из
тех, кто не мог найти себе работу. К тому же, в армии царило
казнокрадство, отягощавшее положение солдат. Милиция была частью
населения, и сама активно его поддерживала. Еще хуже было положение на
флоте. 17 апреля 1797 г. матросы флота Английского канала, состоявшего из
16 кораблей, подняли открытое восстание, выслали командиров на берег и
подняли красный флаг. Восстание перекинулось на эскадру Северного моря.
Причем политические требования не выдвигались, матросы восстали против
скотского к ним обращения. Восстание было удушено голодом, 43 бунтовщика
были повешены, 8 отправлены на каторгу. Но после восстаний на флотах
1797—1798 гг. материальное и правовое положение матросов было улучшено.
Воистину, прав никто не дает, их только берут [26, 382—401].
22.8. Международное положение Англии
Англия теснила своих конкурентов повсюду. Используя зависимость
португальского правительства, она получила свободный доступ во все
бразильские порты и обеспечила себе монополию на ее рынках с начала XIX
в. Пошлины на английские товары, ввозимые в Бразилию, были ниже не только
пошлин других стран, но даже взимавшихся с португальцев. Англия сломила
вооруженное сопротивление буров, захватила в 1795 г. Капскую колонию на
юге Африки, подчинив себе выходцев из Голландии и обеспечив стратегически
важный район для влияния в Африке и на пути в Индию.
После завоевания независимости США стали закупать сахар во французских, а
не в английских колониях. Заниматься работорговлей ради укрепления тех и
других стало невыгодным делом, и в 1807 г. английский парламент принял
закон о запрещении работорговли. На море началась борьба с работорговлей
ради удушения конкурентов.
Англия чрезвычайно широко трактовала право осмотра кораблей в целях
борьбы с работорговлей, и часто английские агенты насильно уводили
матросов с американских кораблей под тем предлогом, что те были
англичанами. Этот произвол стал наносить ущерб торговле двух стран. Так
как Франция воевала с Англией, то и от нее американцы имели всяческие
ограничения, направленные против торговли США с Англией. Тогда США
объявили, что если какая-либо из двух стран — Англия или Франция —
отменит ограничения, стесняющие американскую торговлю, то США немедленно
прекратят всю торговлю с другой страной. Этим предложением
воспользовалась Франция, и в начале 1811 г. правительство США прекратило
торговлю с Англией и ее владениями. Эта мера вызвала падение английского
экспорта за один лишь год на 1/3 и привела к застою в промышленности, что
добавило трудностей, вызванных континентальной блокадой.
В апреле 1812 г. США захватили все английские корабли, находившиеся в
американских портах, а 18 июня 1812 г. объявили Англии войну. 24 декабря
1814 г. был подписан мирный договор, и Англия перестала мешать
американской торговле. И в этом случае право (на международную торговлю)
было взято силой, оно не было даровано [26, 424—431].
22.9. Религия и нравственность
В XVIII в. существенно изменилось отношение английского общества к
религии. В предшествовавшие столетия религия была догмой; в XVIII же веке
она проповедовалась как мораль с исторически обусловленными остатками
догматизма.
Все религиозные секты Англии в то время принадлежали двум направлениям:
веротерпимому и методистскому. Приверженцы первого стояли за
веротерпимость как средство, позволяющее избежать вражды и войн на
религиозной основе; они также выступали за разумность в интерпретации
религиозных доктрин, без которой эти доктрины были слишком
неправдоподобными для восприятия их более развитым современным сознанием.
Второго (методистского толка) — за самодисциплину и активную филантропию.
Тот образ жизни, который стал называться методизмом, возник раньше своего
названия. Это был образ жизни, посвященный не только религиозным обрядам,
но и самодисциплине, труду ради других. Методизм вдохновлял
благотворительность, в частности, организацию школ и борьбу с
алкоголизмом. Он был широко распространен среди людей среднего достатка —
лавочников, ремесленников, как приверженцев англиканской церкви, так и
гонимых пуритан. Методизм был шире распространен среди светских людей,
чем среди духовенства. Он был основой английской морали XVIII в. Нормы
поведения, а не христианские догмы характеризовали пуританина, который
служил человеку ради того, чтобы помочь ему вырваться из нищеты,
невежества, распутства и стать достойным положения высшего творения
Господа Бога. Среди людей такого склада благотворительность считалась
обязательной. Изменение догматического характера религии на мирской,
нравственный было следствием протестантизма.
Англичане использовали благотворительность для того, чтобы восполнить
недостатки государственной системы. Например, в XVIII в. государство не
осуществляло должного контроля за расходованием средств: выборная
муниципальная олигархия тратила общественные средства на праздничные
обжорства и пренебрегала своими обязанностями городской администрации,
заведующие школами, находившиеся на государственном содержании, часто не
обращали внимания на них, а в некоторых случаях просто закрывали их и
жили на средства, отпускаемые государством для школы, считая их
собственными деньгами.
На этом фоне успехов добились частные школы, где контроль был регулярным
и действенным. При королеве Анне возникли сотни благотворительных
начальных школ для обучения детей бедноты основам грамоты. Состоятельные
люди, организовавшие движение за создание благотворительных школ, ввели
принцип демократической кооперации в области субсидирования образования,
согласно которому мелкие лавочники и ремесленники, внося в фонд школы по
подписке свои средства, получали право личного участия в контроле над
такой школой, т. е. был использован принцип акционерных предприятий. Это
еще один аспект деятельности англичан.
Изменения в религиозной жизни были очевидными, однако многие традиции,
обусловившие особенности английской церкви, сохранялись со Средних веков.
В частности, никто не получал епископский сан за услуги, оказанные
церкви, а только за услуги, оказанные светскому патрону или политическим
партиям. Назначение на церковные должности, подобно многим другим
выгодным делам, стало одним из функций партийного патроната вигов и тори.
Светские обязанности духовенства сводились к регулярному посещению сессии
парламента с тем, чтобы голосовать там за министра, который их назначил и
мог способствовать перемещению в более доходную епархию (различия доходов
епархий достигали 10 крат).
Политиканство и меркантилизм церковных иерархов развращающе действовали
на английское общество. Они давали образцы пренебрежения своими
обязанностями духовных наставников ради собственной корысти. Упадок
дисциплины в государственных университетах Оксфорда и Кембриджа,
вызванный отсутствием контроля за деятельностью профессоров, привел к
тому, что в Кембридже с 1725 по 1773 г. не была прочитана ни одна лекция
кем-либо из королевских профессоров современной истории. Один из
представителей этой кафедры умер в 1768 г. после того, как упал с лошади,
возвращаясь со службы в пьяном виде домой. В Оксфорде для получения
степени не нужно было держать никаких экзаменов. Только в самом конце
XVIII в. началось движение за внутренние реформы, которое привело оба
университета на путь обновления.
Пьянство в XIX в. было общепризнанным национальным пороком англичан всех
классов. Даже судьи зачастую являлись в суд навеселе, поэтому военный
трибунал, рассматривавший особо ответственные дела, имел право заседать
только до обеда.
В 20-е и 30-е гг. XVIII в. смертность превышала рождаемость из-за
увлечения джином, что было следствием осмысленной фискальной политики —
спиртоварение из зерна повышало спрос на зерно и было в интересах
землевладельцев, которые, пользуясь своим влиянием в парламенте,
установили низкий налог на производство спирта. В период наибольшего
потребления джина в 1740—1742 гг. в Лондоне и его округе похорон было
вдвое больше, чем крещений. И только в 1751 г. спирт был обложен высоким
налогом, и положение стало меняться к лучшему.
И организация благотворительных школ, и борьба с алкоголизмом, как и
многие другие благие дела XVIII в., были результатами корпоративной
деятельности английских предпринимателей, просветителей, но не
исполнительной, муниципальной или законодательной властей. Чиновничество
и политики были черствы к заботам и проблемам населения [14, 332—380].
Глава 23. XIX век
Одержав победу над наполеоновскими войсками, Англия по мирному договору в
1815 г. получила заморские владения Франции, в частности, территории в
Вест-Индии, бывшие в то время крупнейшими поставщиками сахара,
сосредоточила рафинирование сахара на Британских островах и превратилась
в монопольного поставщика сахара в Европу, получая большие деньги. Англия
также получила от Франции, а ранее от Голландии многие опорные точки во
всем мире и закрепила свое господство на море [39, 3—4].
23.1. Промышленность
Экономика Англии в начале XIX в., получив еще больший простор для своей
деятельности, продолжала быстро развиваться. После 1820 г., когда
закончился застой, вызванный войной с Наполеоном, особенно быстро стала
расти промышленность.
Экспорт возрос с 48 млн ф. ст. в 1820 г. до 56 млн ф. ст. в 1825, а
импорт с 32 млн ф. ст. до 44 млн ф. ст. Крупная промышленность продолжала
теснить мелкую и кустарную [40, 93]. За два десятка лет (1811—1831)
потребление хлопка текстильной промышленностью утроилось. Производство
металла с 1810 по 1830 г. выросло с 250 до 680 тыс. т. Технические
изобретения продолжали следовать одно за другим, что свидетельствует об
инициативной деятельности людей. В 20-х гг. были изобретены токарные,
строгальные, фрезерные, штамповочные и т. д. станки для обработки
металла.
Успехи машиностроения были впечатляющими, но еще не полными. В 1830 г.
насчитывалось 60 тыс. механических ткацких станков и 240 тыс. ручных.
Высока была доля ручного труда в суконном производстве.
Продолжился рост городов. Например, население машиностроительного
Манчестера за 1801—1821 гг. выросло на 67%, а к 1841 г. удвоилось по
сравнению с 1821 г. Англичане массово вовлекались в новаторскую
производственную деятелность.
Механизация производства и быстрый рост промышленности привели к широкому
привлечению женщин и детей в качестве рабочей силы. В начале XIX в.
мужчин (старше 18 лет) среди рабочих Англии было лишь 27%. Рост населения
не успевал за ростом производства [39, 4—8]. В 1832 г. дети работали на
хлопчатобумажных фабриках с 3 часов утра до 10 вечера с часовым перерывом
на обед [41, 27]. Все рабочие организации были запрещены. В 1816 г. суд
приговорил к каторге семерых точильщиков за участие в кассе взаимопомощи.
В случае прекращения работы рабочий подлежал уголовному наказанию за
нарушение контракта. Министр внутренних дел лорд Сидмут в 1812 г.
неоднократно требовал смертной казни за любое проявление недовольства
деятельностью правительства.
Наряду с техническими усовершенствованиями стали появляться первые
попытки новой организации труда. Получив во владение в 1799 г. большую
текстильную фабрику в Шотландии, Роберт Оуэн стал использовать паровую
энергию вместо водяной и показал, что рабочие не могут угнаться за
машинами и не выдерживают долгого рабочего дня, который зачастую достигал
16 и даже 18 ч. в сутки ради быстрейшего возвращения вложенного капитала.
Он стал менять рабочих у машин, сократив рабочий день с 14 до 10,5 ч.,
улучшил жилищные условия рабочих, организовал им помощь в воспитании
детей, принял меры для удешевления и улучшения продуктов питания и на
этом фоне установил систему поощрений за лучший труд. В результате
производительность труда резко возросла, а вслед за ней и прибыль.
Фабрика стала местом паломничества за передовым опытом организации
производства.
В то же время Оуэн потратил много сил и средств на организацию рабочих
кооперативов и коммун, рассчитанных на инициативу рабочих, но все они
постепенно развалились. Пример деятельности Оуэна показывает, что
инициативная деятельность возможна лишь при определенном уровне сознания
людей, а сознание формируется деятельностью. Навязанная же инициатива
оказывается невостребованной [39, 9—19].
В 1802 г. был издан первый закон, пресекавший самые злостные формы
эксплуатации нищих детей. В 1819 г. появился акт, запрещавший
использовать в хлопчатобумажной промышленности труд детей младше девяти
лет; длина рабочего дня для детей 9—16 лет устанавливалась в 13,5 ч., но
этот закон остался лишь на бумаге. И только в 1833 г. после чрезвычайно
сильных волнений среди рабочих на севере Англии труд детей моложе 9 лет
был запрещен везде, кроме шелкоткацкой промышленности, испытывавшей
серьезную конкуренцию на мировом рынке. Длительность рабочего дня для
детей старшего возраста была ограничена, были введены фабричные
инспекторы, призванные следить за соблюдением правил [42, 316—317].
23.2. Парламентская реформа
В начале XIX в. власть в Англии принадлежала, как и прежде,
землевладельцам, но не промышленникам. Представители знати распоряжались
парламентскими мандатами и нередко назначали депутатов в парламент.
Например, герцогу Норфолкскому принадлежало право назначать 11 депутатов.
Эти места были «карманными местечками», которые дополняли существовавшую
практику «гнилых местечек». В одном из таких «местечек» вся территория
давно скрылась под водой, но собственник участка для оформления
«избирательной» процедуры выезжал на лодке в то место, где ранее
находился поселок. Были и избирательные участки с одним единственным
оставшимся избирателем.
В 1816 г. в палате общин из общего числа 658 депутатов 487 человек, т. е.
почти 3/4 состава парламента, представляли «гнилые» и «карманные
местечки». Подкуп, запугивания, продажа мест и голосов существовали
открыто и явно. Землевладельцы обладали властью и на местах. На пост
мирового судьи лорд-лейтенант, представитель короля в графстве, назначал
крупнейшего землевладельца графства, а тот — по традиционному принципу
сборщика налогов, надзирателей за бедными и т. д. Такие порядки не могли
устраивать быстро богатевших промышленников. Назревала реформа
парламента.
В 10-е гг. XIX в. промышленники выражали недовольство таможенными
пошлинами, которыми облагались ввозимое сырье и продовольствие, а также
вывозимые товары. Привилегии Ост-Индской компании, державшей в своих
руках монополию на торговлю с Востоком, и других подобных ей компаний,
ограничивали свободную конкуренцию. Однако правительство, действовавшее в
интересах землевладельцев, которым были нужны высокие цены на сырье и
продовольствие, отказывалось изменить таможенные правила. Промышленникам
оставалось только включиться в борьбу за свое представительство в
парламенте, а для этого была нужна парламентская реформа. Промышленники
стали создавать политические союзы, проводившие на местах агитацию в
пользу реформы парламента. Эти союзы со временем объединились по всей
Англии с национальным союзом во главе [39, 15—22].
В начале 1817 г. правительство приостановило действие Закона о
неприкосновенности личности (Habeas Corpus Act) и ввело билль,
запрещавший собрания и клубы радикалов, а магистраты получили право
запрещать публикации радикального содержания. Но кризис привел к тому,
что в 1819 г. в северных и центральных графствах состоялись
многочисленные митинги радикалов, на которых были выдвинуты требования
проведения парламентской реформы и отмены хлебных законов. 80-тысячный
митинг в Манчестере 16 августа 1819 г. был разогнан гусарами,
применившими оружие, 11 человек были убиты, 400 ранены. Многие
влиятельные лица из высших общественных кругов восприняли эту бойню как
доказательство необходимости реформ, с помощью которых можно было
избежать репрессий. С этого времени идея о парламентской реформе заняла
видное место в программе вигов, в которой она почти не упоминалась с 1793
г. [42, 305—306].
В ноябре 1819 г. была созвана экстренная сессия парламента для увеличения
армии на 10 тыс. человек и принятия «Шести актов суровых репрессий».
Первый из них запрещал собрания для военной подготовки под страхом
высылки из страны на 7 лет или тюремного заключения на 2 года. Второй
запрещал ношение оружия; магистраты были уполномочены конфисковывать
оружие, арестовывать любого владельца оружия, входить в частные дома в
любое время суток для поисков оружия. Третий акт содержал сорок пунктов
ограничений публичных собраний под страхом высылки из страны на 7 лет.
Последние три акта были направлены против прессы: четвертый давал властям
право конфисковывать печатное издание в случае богохульства; пятый был
направлен против дешевых изданий, предназначенных для рабочих; шестой
определял процедуру и сокращал период введения наказания в действие [40,
93]. Под давлением «Шести актов» движение радикалов пошло на спад; этому
процессу способствовало и оживление промышленности.
Желая сохранить парламентскую систему неприкосновенной, правительство в
июле 1822 г. отменило почти 200 старых актов о таможенных пошлинах,
ликвидировав пошлины на отдельные виды сырья, продовольствия. Пошлина на
хлопок была снижена почти вдвое. Были снижены пошлины на 150 видов сырья
и продовольствия. Были уменьшены, а отчасти уничтожены пошлины на вывоз.
Были также пересмотрены навигационные акты, так как протекционизм для
самого сильного флота в мире стал уже не нужным [39, 25—26].
С 1793 г. партия тори привлекла на свою сторону для борьбы с якобинством
большинство высших классов общества, а партия вигов потеряла всякое
влияние. Но тори объединили группы с различными экономическими
интересами, и внутри партии разгорелась политическая борьба. Власть
сосредоточилась в руках землевладельцев, а также торговцев и финансистов
Сити, которые быстро ассимилировали интересы землевладельцев по мере
приобретения земель. К промышленникам с их особыми интересами продолжали
относиться подозрительно.
Но в 1815 г., когда угроза якобинства исчезла, в партии тори начался
раскол из-за хлебных законов, так как последние защищали интересы
лендлордов и не позволяли промышленникам снижать издержки производства
путем уменьшения зарплаты. Эти противоречия востребовали партию вигов,
которая стала именоваться либеральной партией и изменила свой социальный
состав: вместо аристократов и коммерсантов в нее стали входить
промышленники, хотя старая вигская аристократия еще некоторое время
сохраняла в партии либералов свои позиции в партийном руководстве.
Раскол тори повлек переход части членов партии к вигам перед принятием
билля о парламентской реформе. Перераспределение сил между двумя партиями
и смена руководства ими привели к осознанию той простой истины, что
эффективность репрессивных мер была исчерпана. Нужно было укреплять
государственный аппарат, оздоровлять общество, снижая тем самым остроту
социальных конфликтов и отодвигая парламентскую реформу. Взамен смертной
казни за уголовные преступления, которой каралось в год в среднем до 200
человек, а мелкие преступления оставались безнаказанными из-за нежелания
присяжных посылать на виселицу человека за мелкую кражу, был введен новый
уголовный кодекс, предусматривавший значительное снижение строгости
наказания, но зато сначала в Лондоне, а затем и повсюду в Англии была
реорганизована полиция, принципом работы которой стала неотвратимость
наказания за преступления. Были созданы крупные полицейские отряды на
основе найма и тщательного отбора. Тем самым была создана подвластная
правительству сила, способная бороться с беспорядками, но не вызывавшая
такого возмущения общественности, какое вызывали войска. Одновременно
была ослаблена цензура печати, частично были отменены в 1824 г. акты о
запрете профсоюзов (но в 1825 г. был принят закон, запрещавший стачки и
ограничивавший деятельность профсоюзов) [42, 319—321].
Конец 20-х и начало 30-х гг. были отмечены крестьянскими волнениями на
юге Англии. К зиме 1830 г. ими были охвачены 16 графств, но и эти
волнения были подавлены полицией и войсками. На этом фоне промышленники
усилили борьбу за парламентскую реформу. В декабре 1829 г. в Бирмингеме
был создан Политический союз для защиты общественных прав, в Лондоне —
Столичный политический союз. Оба союза оказывали влияние на значительную
часть населения Англии. В 1831 г. возник Национальный союз рабочих
классов, который требовал всеобщего избирательного права для мужчин,
тайного голосования, ежегодных перевыборов парламента и ликвидации палаты
лордов.
В 1830 г. парламентская избирательная комиссии совпала с Июльской
революцией во Франции, подхлестнувшей радикалов, требовавших
парламентской реформы. К власти пришли виги, отражавшие интересы той
части землевладельцев, которые активно участвовали в промышленной и
торговой деятельности. Их экономические интересы и жажда власти заставили
вигов поддержать реформу парламента, на которой настаивали промышленники
[39, 30—31].
Кроме того, слой фригольдеров с 40-шиллинговыми доходами, имевших право
голоса на выборах от графств, исчез в результате укрупнения
сельскохозяйственных имений. В качестве избирателей в основном остались
крупные землевладельцы. Билль о реформе содержал два главных пункта. Во-
первых, избирательное право предоставлялось фермерам-арендаторам в
графствах, а в городах съемщикам домов с ежегодной платой, превышавшей 10
ф. ст. в год. Во-вторых, уничтожались «гнилые местечки», а их места в
парламенте передавались промышленным городам и графствам.
Билль о реформе был внесен 1 марта 1831 г. и прошел палату общин со
второго чтения большинством всего в один голос. Правительство распустило
палату и назначило новые выборы. В июне 1831 г. сторонники реформы
получили перевес в палате общин в 136 голосов, и в сентябре 1831 г. билль
перешел на утверждение в палату лордов, которая его отвергла без
обсуждения. В ответ значительная часть центра Бристоля была сожжена, у
ряда видных лордов и епископов были выбиты стекла окон, в Лондоне
проходили бурные демонстрации, десятки петиций поступали из всех
провинций [42, 326—327].
5 декабря 1831 г. правительство в третий раз внесло билль о реформе в
палату общин, но в марте 1832 г. палата лордов вновь отвергла его после
некоторого обсуждения. Политические союзы призвали народ не платить
налоги до тех пор, пока билль не станет законом; было выдвинуто
предложение всем народом изъять сбережения из банков и обанкротить власть
имущих. Правительство из-за неудач с биллем ушло в отставку, но тори, не
имея большинства в нижней палате, не могли сформировать кабинет, и король
был вынужден снова обратиться к вигам. Те согласились, но при условии,
что король, если это понадобится вигам, введет в состав палаты лордов
новых членов из числа сторонников реформы, чтобы провести билль через
верхнюю палату. Тем самым сопротивление лордов было сломлено. 13 апреля
1832 г. палата лордов приняла билль о реформе парламента, а 7 июня 1832
г. его подписал король. Это еще один пример твердости духа и несгибаемой
воли англичан, с помощью которых только и можно было стать свободными
людьми.
Избирательная реформа изменила представительство отдельных городов и
районов. 56 «гнилых» и «карманных местечек» (большинство, но не все) были
лишены прав делегировать депутатов в парламент. Это освободило 111 мест
(по два от каждого, кроме одного «местечка», делегировавшего одного
депутата). Было также урезано представительство 32-х мелких избирательных
округов, делегировавших по два депутата: им было оставлено право посылать
лишь одного человека каждому. В сумме освободилось 143 места, 65 из
которых получили города, прежде не имевшие представительства, 65 —
сельские округа, а 13 — Шотландия и Ирландия. Таким образом,
освободившиеся места в парламенте были поделены поровну между
промышленниками и землевладельцами [39, 32—33].
Закон увеличил число избирателей с 220 тыс. до 670 тыс. при населении 14
млн человек, но и при столь незначительной доле избирателей он имел
большое значение. Во-первых, промышленники получили некоторую долю
политической власти; они составляли ядро либеральной партии — ведущей
партии середины XIX в. За период 1830—1885 гг. либералы и виги были у
власти 41 год, а тори — только 14, но главное заключалось в том, что тори
добивались власти только тогда, когда проводили политику либералов (!),
например, отменяя хлебные законы или принимая билль о парламентской
реформе 1867 г. Во-вторых, изменилось соотношение политических сил палаты
общин, палаты лордов и короля. После ликвидации «гнилых местечек»,
депутаты от которых были марионетками короля и лордов, палата общин стала
сильнее.
После парламентской реформы настал черед реформирования архаичной системы
местного управления. В 1835 г. был принят закон о реформе городских
управлений. Вместо узких корпораций из числа свободных горожан были
созданы избираемые муниципалитеты, состоявшие из советников,
переизбиравшихся каждые 3 года, и олдерменов (членов правления),
избиравшихся на 6 лет. Мэр избирался ежегодно из числа олдерменов. Право
голоса на выборах имели только плательщики прямых налогов. Тем самым
промышленники потеснили купечество. Но сельские округа остались за
сквайрархией тори. Только спустя более полувека были организованы советы
графств в качестве органов местного управления в сельских районах (1888).
Таким образом, виги и либералы получили опору на местах, пусть и не
полную.
Далее нужно было упорядочить финансы: ряд годовых бюджетов были
несбалансированными при высоком уровне налогов из-за большого
государственного долга; прямое налогообложение в 1831 г. давало только
40% тех средств, которые шли на уплату процентов держателям
государственных облигаций. Кроме того, спинхэмлендская система стала
обузой для промышленно развитой страны: налог в пользу бедных в 1831 г.
составил 60% от подоходного налога. На деньги, собиравшиеся по налогу в
пользу бедных, содержались работные дома, бывшие местом призрения
инвалидов, стариков и детей, а также безработных бедняков. Закон о
бродяжничестве запрещал помогать беднякам, не живущим постоянно в одном и
том же приходе. В XIX в., когда промышленность нуждалась в рабочей силе,
этот закон препятствовал миграции населения, поэтому в 1834 г. был принят
закон о бедняках, сокративший пособия нуждающимся и разрешивший
перемещение по стране; приток рабочей силы в промышленность сразу возрос.
Конкуренция на рынке труда возросла. По закону 1834 г., «каждый
работоспособный человек, проживающий в работном доме, должен подвергаться
такому режиму в отношении труда и дисциплины, который оттолкнет
бездельников и порочных людей». Закон был очень непопулярен в народе и
неудивительно, что его удалось провести в жизнь лишь спустя десять лет.
Дело доходило даже до стычек с войсками [42, 328—333].
23.3. Чартизм
Возникновение рынка труда повлекло за собой появление политических
организаций рабочих. В 1836 г. почти одновременно возникли Лондонская
ассоциация рабочих и Большой северный союз в Лидсе. Обе организации
требовали новой парламентской реформы, но теперь ради доступа в парламент
рабочих. Это было началом чартистского движения. До 1839 г. в нем
участвовали и радикальные промышленники, добивавшиеся «свободной
торговли». Сторонники свободной торговли создали в октябре 1838 г. в
Манчестере Ассоциацию борьбы против хлебных законов. В 1840 г. борьба за
пролетарское представительство в парламенте стала главной линией
чартизма, и буржуазия отошла от движения. В конце 40-х гг. ремесленники и
лавочники оставили чартистское движение и оно стало еще более рабочим. 8
мая 1838 г. Лондонская ассоциация рабочих предложила программу
парламентской реформы Народная хартия, которая предусматривала всеобщее
избирательное право для мужчин, тайное голосование, равные избирательные
округа, отмену имущественного ценза для кандидатов в депутаты парламента,
ежегодное переизбрание парламента, жалование депутатам.
По всей стране начались митинги в поддержку хартии. В них участвовали
десятки и даже сотни тысяч человек. Например, на митинге в Глазго 28 мая
1838 г. присутствовали 200 тыс. человек, в Бирмингеме — 250 тыс., а около
Манчестера на митинг собралось 400 тыс. человек. На митингах утверждалась
Народная хартия, под петицией в парламент с требованием проведения ее в
жизнь собирались подписи. 4 февраля 1839 г. в Лондоне собрался первый
чартистский конвент, который назвал себя «Всеобщим конвентом промышленных
классов Великобритании», 53 делегата были избраны на массовых митингах по
всей Англии. Конвент признал чуждыми идеи сторонников свободной торговли
и предложил добиваться политических целей петициями в парламент. 6 мая
1839 г. петиция с 1250 тыс. подписей была передана члену парламента
Атвуду, и ее слушание в палате общин было назначено на 12 июля. Петиция
была отвергнута 235 голосами против 46.
Преследование чартистов властями быстро усиливалось. Митинги, стачки,
стычки с полицией и войсками в 1839 г. были в Англии обычным делом,
лидеров чартистов стали заключать в тюрьмы. Под воздействием упорного
чартистского движения возникли тред-юнионы горняков и металлургов,
взявших на себя решение самого больного вопроса — заключения долгосрочных
контрактов при найме рабочей силы. Многие органы чартистской печати были
закрыты территориальной администрацией, задушены налогами и штрафами,
движение пошло на убыль, но в 1840 г. чартизм вновь стал набирать силу. В
1841 г. в парламент была подана новая петиция с 1348 тыс. подписей, в
которой требовались освобождение чартистов, сокращение срока тюремного
заключения и улучшение условий содержания в тюрьмах. 27 мая 1841 г
парламент отверг петицию.
Противостояние чартистов с властью, цели их движения окончательно
оттолкнули все слои населения кроме рабочих. Поэтому изучение чартизма
представляет особый интерес, а именно: в каком направлении деятельность
пролетариата в условиях Англии 40-х гг. XIX в. развивала культуру
рабочих. Один из инициаторов Народной хартии Ловетт предложил обратить
все силы на распространение среди рабочих образования, создание в каждом
городе рабочего клуба и библиотеки. Другой лидер чартистов Винсент начал
пропаганду в пользу трезвости.
Несмотря на нелегальное положение, 20 июня 1840 г. в Манчестере открылась
конференция чартистов, обсуждавшая планы реорганизации движения. Была
создана Национальная чартисткая организация и принят ее устав,
обязывавший всех членов платить членские взносы. Возглавлял ассоциацию
исполком, состоявший из 7 человек, избиравшихся всеобщим голосованием.
Местные ячейки Ассоциации создавались по территориальному признаку, и во
главе них стояли местные советы. Город или район делился на кварталы, а
последние — на «классы», по десять человек в каждом. К 1842 г. в
Ассоциации было 40 тыс. членов, объединенных в 400 местных отделений.
Второй чартистский конвент собрался в Лондоне 12 апреля 1842 г. и
инициировал сбор подписей под новой петицией в парламент, составленной
Конвентом и обличавшей социальное бесправие рабочих. Из 26 млн населения
Англии в то время право голоса имели около миллиона граждан. Петиция
осуждала систему представительства в парламенте и избирательную систему с
ее подкупами, запугиванием избирателей и т. д., указывала на чрезмерную
длительность рабочего дня, просила парламент заслушать чартистов для
изложения «народных обид». Под петицией на мощных митингах было собрано 3
315 752 подписи, т. е. более половины взрослого мужского населения
страны, и 2 мая 1842 г. она была представлена в парламент. Однако палата
общин ее отвергла подавляющим большинством голосов. По мнению
парламентариев, лозунг всеобщего избирательного права подрывал «самые
основы цивилизации», которая покоилась на собственности, а отдать власть
народу означало отдать ее в руки противников собственности.
В 1842 г. разразился экономический кризис. Число безработных достигло, по
официальным данным, 1,2 млн человек. По всей стране стали вспыхивать
стачки за осуществление требований, содержащихся в Народной хартии, и
повышение зарплаты. Стачки были стихийными. Чартистская ассоциация ими не
руководила, но ее активисты и члены подверглись арестам, тюремным
заключениям и ссылкам в колонии. Стачки закончились безрезультатно, и
чартистское движение пошло на убыль. Оно потеряло массовый характер [39,
40—59].
23.4. Хлебные законы
Финансовые проблемы были столь сложными, что во второй половине 30-х гг.
XIX в. правительство вигов и либералов имело пять дефицитных бюджетов.
Рост недовольства и стихийной активности бедноты, грозное по своей
природе чартистское движение привели промышленников к выводу о
необходимости передачи власти правительству тори, чтобы их руками
провести хлебный закон, против которого тори столь сильно и долго
возражали, при этом промышленники как бы оставались в стороне и не
навлекали на себя гнев лендлордов. В 1841 г. на выборах победили тори.
Непосредственной целью хлебных законов было сдерживание цен на пшеницу на
уровне голодных лет ради высокой доходности сельскохозяйственного
производства. Но это повышало стоимость рабочей силы, а значит,
себестоимость промышленной продукции. Кабинет тори начал искать решение
экономических и социальных проблем в снижении издержек производства
посредством перехода к свободной торговле: были снижены или отменены
ввозные пошлины на разные виды сырья, позже все ввозные пошлины, но было
возобновлено взимание подоходного налога, т. е. поступления в бюджет с
плеч фабрикантов перераспределялись на долю как промышленников, так и
землевладельцев. Пошлина на ввоз хлеба была снижена, но не отменена. Но
осенью 1845 г. в Ирландии из-за болезни картофеля погиб весь урожай и
начался голод. В Англии урожай зерна в том году был низким, нужно было
импортировать хлеб, но сопротивление правительства мешало отмене ввозных
пошлин даже в этих чрезвычайных условиях. Кабинет министров был
расформирован и создан новый, состоявший только из сторонников свободной
торговли. Несмотря на отчаянное сопротивление землевладельцев в
парламенте, билль об отмене пошлин на хлеб был принят палатой общин 15
мая 1846 г., а затем были снижены тарифы на другие виды продовольствия и
сырья [39, 60—64].
Отмена хлебных законов привела не к падению цен на хлеб, чего боялись
землевладельцы, а к некоторому их росту так как импорт пшеницы из Леванта
привел к спросу на английский текстиль с 141 тыс. ф. ст. в 1843 г. до 1
млн ф. ст. в 1854 г., а это привело к росту платежеспособности населения
Англии. Такой оборот дела повлек вслед за свободной торговлей зерном
свободную торговлю сахаром, а в 1860 г. — лесоматериалами. В отсутствие
мощной промышленности за рубежом свободная торговля стала золотой жилой
для Англии.
В сельском хозяйстве росли посевные площади, вводились технические
усовершенствования, проводилась мелиорация земель, широко применялись
минеральные удобрения. Использование машин в сельском хозяйстве было
обусловлено ростом зарплаты рабочих и нехваткой рабочих рук. Рост
рентабельности ферм сопровождался их укрупнением, а это приводило к
концентрации капитала и дальнейшей поляризации общества [42, 339—340].
Отмена хлебных законов расколола партию тори, и на смену ей в парламент
пришли виги, продолжившие политику свободной торговли. В 1849 г. были
отменены навигационные акты. Промышленники сделали еще один шаг для
укрепления своего общественного положения.
23.5. Экономика в середине века
К середине XIX в. в Англии машинное производство стало вытеснять ручной
труд. В экспорте Англии 70% составляли изделия из хлопка, но наиболее
высокие темпы развития производства оставались за тяжелой
промышленностью: выплавка чугуна возросла за период 1830—1850 гг. в 3,3
раза, а производство изделий из хлопка — в 2,35 раза. Быстрый рост спроса
на металл был связан с развитием машиностроения, которое стало возможным
благодаря усовершенствованию выплавки стали, изобретению парового молота
в 1829 г., повышению точности обработки металла. Кроме того, в 1825 г.
была построена первая железная дорога, к 1850 г. протяженность
железнодорожных путей в Англии составила 10 тыс. км, а к 1873 г. — 24
тыс. км, число пассажиров в год достигло 455 млн человек.
Железнодорожное строительство привело к росту экспорта капитала и
технических изделий, так как Англия стала строить дороги во многих
странах мира. К тому же железнодорожный транспорт дал мощный импульс
традиционно высокой географической мобильности англичан, что в большой
степени стимулировало рынок труда, потому что бедняки смогли уезжать на
заработки в другие районы страны, где требовалась рабочая сила. Железные
дороги снизили стоимость перевозок, и возник национальный рынок таких
строительных материалов, как кирпич, стекло, кровельные материалы. В
конце 40-х гг. телеграф связал главные города Британии. Дедвейт
британского флота возрос с 2,5 млн т в 1827 г. до 4 млн т в 1848 г. К
1850 г. более половины морских судов в мире плавало под британским
флагом. Доля стальных кораблей в британском флоте в 1850 г. составляла
5%, в 1874 г. — 33%; 60% пароходов принадлежало Великобритании.
Кораблестроение позволило резко увеличить британский экспорт; если за
период 1817—1842 гг. он вырос только на 14%, то за последующие 25 лет —
на 282%. К середине XIX в. треть мировой торговли была подчинена
британским интересам [41, 24, 71—72]. Англия ввозила сырье, а вывозила
почти сплошь товары фабричного производства. Наконец, Лондон стал мировым
центром торговли и финансовых сделок. Широко практиковались продажа в
кредит. Произошли зримые изменения в деятельности англичан. В 1831 г. в
промышленности и торговле было занято 42% населения Англии, а в сельском
хозяйстве — 28%. В 1851 г. в Англии 34% населения проживали в городах, во
Франции — 10%, в Лондоне было 2,3 млн жителей.
Спустя почти полвека после удачных экспериментов Роберта Оуэна парламент
в 1847 г. принял закон о 10-часом рабочем дне для женщин и детей. На
практике это означало, что и мужчины стали работать по 10 ч. ежедневно,
так как чисто мужских производств не было. Этот билль окончательно
расколол партию тори, а 10-часовой рабочий день стал вводиться вопреки
противодействию промышленников. К тому же билль 1847 г. относился только
к рабочим текстильной промышленности. Ограничение рабочего дня привело к
новому витку изобретательства машин, которые возместили убыль рабочих
рук. Например, появился станок для производства спичек и вместо 230
рабочих остались нужными только 32. Внедрение новых машин было посильно
только крупнейшим фабрикам, поэтому усилился процесс банкротств мелких
производителей и концентрации капитала. Наконец, роль машин в
производстве повысилась настолько, что не легкая, а тяжелая
промышленность стала экономически более важной, прибыльной, а это
означало триумф промышленной революции [42, 317—319].
В 1847 г. в результате очередного циклического кризиса остановились
половина доменных печей, страны, четверть хлопчатобумажных фабрик,
остальные же работали неполную рабочую неделю. Возросла безработица,
снизилась заработная плата. Чартизм вновь пошел на подъем. Новая петиция
в парламент собрала более 5 млн подписей, в основном безработных. 4
апреля 1848 г. в Лондоне собрался третий чартистский конвент, принявший
решение об организации 10 апреля в Лондоне демонстрации, которая должна
внести петицию в парламент. Обычно петиции вносили члены парламента,
политическая демонстрация могла смести парламент, поэтому 7 апреля срочно
был принят закон «Об охране короны и правительства», демонстрация была
запрещена, к Лондону были подтянуты войска, созданы специальные отряды
констеблей из зажиточного населения. 8 апреля специальный военный совет
разработал план борьбы с возможным восстанием.
10 апреля на месте сбора демонстрантов собралось такое количество народа,
что правительство разрешило митинг, на котором один из лидеров чартизма
О’Коннор призвал отказаться от демонстрации. Участники митинга разошлись
по домам, а петиция на трех экипажах была отвезена в парламент, который
ее отверг, потому что под петицией было 1975 тыс. подписей и среди них
много фальшивых.
1 мая 1848 г. началось Национальное собрание чартистов, созыв которого
был предусмотрен конвентом. Предполагалось создать в противовес
парламенту народное собрание, но 13 мая собрание разошлось
безрезультатно. Это было концом чартизма. Последний чартистский конвент
состоялся в 1854 г., после чего чартизм исчез из политической жизни [39,
65—67]. Чартизм продемонстрировал высокий уровень самоорганизации
рабочих. Однако чартизм — не главная форма рабочих объединений. Развитие
тред-юнионизма и становление лейбористской партии заслуживают особого
рассмотрения.
Слово о тред-юнионах
Корпоративизм рабочих, как основа тред-юнионизма, формировался несколько
столетий, но получил окончательное оформление в XIX в. Тред-юнионизм дает
прекрасный пример самоорганизации людей. Тред-юнионы, построенные по
территориальному принципу, возникли в Англии давно, но они не обладали
заметным влиянием. В середине XIX в. среди рабочих развился такой
общественный институт, как дружественные общества. Дружественные общества
имели длительную предысторию. Они восходили к средневековым гильдиям с их
традициями взаимопомощи. Как таковые, они впервые возникли в середине
XVII в., в конце XVIII в. их стали признавать по закону, а в середине XIX
в. эти общества достигли расцвета, и их упадок в дальнейшем был связан с
появлением государственного социального страхования.
В дружественные общества вступали ради взаимопомощи в периоды болезни,
безработицы, смерти и других несчастий. Число дружественных обществ в
1801 г. в Англии и Уэльсе превысило 7 тыс. с количеством членов 600—700
тыс. человек. К 1872 г. дружественные общества охватывали 2 млн человек,
в 1874 — 4 млн, а количество таких обществ достигло 32 тыс. Общества
обладали фондами на сумму 11 млн ф. ст. В 1817 г. дружественные общества
получили право хранить свои средства в сберегательных банках.
Актом 1875 г. были легализованы уставы, которые к тому времени возникли в
крупнейших дружественных обществах. Был установлен максимальный размер
помощи и узаконены выдачи помощи по случаям смерти, рождения ребенка,
пожара, старости, безработицы и болезни. Членами дружественных обществ
были в основном квалифицированные рабочие, так как другие не могли
платить высокие членские взносы. В больших обществах предпочтение
отдавалось выплатам из-за болезней и травм, на похороны средств
выделялось меньше.
24 октября 1844 г. на основе акта о дружественных обществах была
зарегистрирована первая организация потребительской кооперации. Она
состояла из 28 членов, а капитал составил лишь 28 ф. ст. Однако в 1875 г.
таких организаций стало 1266, они охватывали 437 тыс. человек и обладали
капиталом 4412 тыс. ф. ст., а объем продаж превысил 13 млн ф. ст. В
дальнейшем число членов постоянно росло, организации укрупнялись, и, хотя
суммарный капитал с 1945 г. находился на уровне 300 млн ф. ст., сумма
продаж превысила в 1960 г. 1 млрд ф. ст.
Члены первой организации потребительской кооперации знали бедность,
безработицу, долговые путы лавочников и низкое качество товаров. Они в
складчину наняли здание склада, закупили товары постоянного спроса по
оптовым ценам (овсянку, масло и т. п.) и 21 декабря 1844 г. начали
торговлю. Три месяца спустя появились средства для получения лицензии на
торговлю чаем и табаком.
В 1863 г. появилось первое в Англии кооперативное общество оптовой
торговли. Его капитал составил в 1875 г. 401 тыс. ф. ст., а объем продаж
— 2677 тыс. ф. ст. Достигнув максимума в 1945 г., суммарный капитал к
1960 г. уменьшился более, чем вдвое от уровня 1945 г., а объем продаж
увеличился в два с лишним раза, что характеризует рост эффективности
предприятия.
В XIX в. все английское общество делилось на собственников, которые
обладали в соответствии с давней традицией правами и свободами, и
несобственников, которые вне зависимости от их положения были
трудящимися. К числу последних относились и инженеры, которые создали в
январе 1851 г. новый тип профсоюза, называвшийся Объединенным обществом
инженеров (ООИ). В октябре 1851 г. число членов достигло 11 тыс. в
результате объединения дружественных обществ машинистов паровозов,
машиностроителей, конструкторов. К 1858 г. их стало 15 тыс., а в 1867 г.
— 33 тыс. Членский взнос был очень высок, к тому же средства профсоюза
дополнялись процентами от вкладов дружественных обществ в сберегательные
банки и прибылью от торговли. Все это требовало тщательной организации,
поэтому секретарь профсоюза был штатным работником. Положение
усугублялось тем, что средства профсоюза законом не охранялись, и поэтому
надо было их держать в разных вкладах по частям, дабы избежать высокого
риска потерять все. ООИ стало высокоцентрализованной организацией.
Руководство таких профсоюзов образовало в Лондоне хунту.
В 1866—1867 гг. возникли первые трудности. Отдельные члены профсоюза в
Шеффилде применили против штрейкбрехеров террористические методы борьбы,
например, был случай, когда в дымовую трубу был брошен порох, что вызвало
гибель членов семьи и гостей тех людей, против которых боролись члены
профсоюза. Была создана правительственная комиссия, которая сразу заняла
враждебную позицию, повинуясь общественному мнению, возмущенному
взрывами. К этому добавилось еще одно неблагоприятное обстоятельство.
Дружественное общество котельщиков, входившее в профсоюз, возбудило иск
против своего секретаря, укравшего общественные деньги. Судебное
преследование было законным и основывалось на Акте о дружественных
обществах 1855 г. Считалось, что этот акт позволяет профсоюзу, действуя
через дружественное общество, быть защищенным в своих правах в случаях,
подобных упомянутому выше. Но суд Королевской скамьи, слушавший дело,
постановил, что на тред-юнионы Акт о дружественных обществах не
распространяется, а поэтому он не может быть использован для
преследования любого служащего тред-юниона, включая проворовавшегося
секретаря. Это означало, что фонды тред-юнионов беззащитны, но худшее
было впереди.
Суд Королевской скамьи пришел к выводу, что хотя тред-юнионы и не совсем
криминальны, но тем не менее это незаконные организации. Получалось, что
после 50 лет вновь обретенного легального положения тред-юнионы оказались
вновь вне закона. Тем временем начала действовать королевская комиссия,
которой были поручены не только расследования случаев терроризма в
Шеффилде, но и устройство тред-юнионов, а также их отношения с
работодателями.
Комиссия столкнулась не с безграмотными преступниками, а с
высокообразованными, умными и активными руководителями профсоюзов,
имевшими университетское образование. Комиссия работала два года. Случаи
терроризма в Шеффилде заняли малую долю доклада комиссии. Комиссия
признала право англичан объединяться в организации для защиты своих
интересов при получении работы. Но всякая борьба со штрейкбрехерами была
признана незаконной. Акт о профсоюзах 1871 г. узаконил профсоюзы и
обеспечил их защиту, но пикетирование и тому подобные меры были признаны
противозаконными. Это решение вызвало такое возмущение тред-юнионов, что
правительство либералов ушло в отставку, а следующий кабинет министров
отменил в 1875 г. запреты на борьбу со штрейкбрехерами.
Профсоюзы не только защищали интересы рабочих в области найма и
организации труда, но и добивались лучших условий для роста культуры
рабочих. Например, в середине XIX в. все музеи, художественные галереи и
т. п. были закрыты по воскресеньям в соответствии с требованием церкви о
соблюдении завета об отдыхе в этот день. Но это означало, что рабочие не
могли их посещать. Архиепископ Кентерберийский был яростным противником
каких-либо изменений, однако в 1855 г. при поддержке профсоюзов была
организована Национальная воскресная лига, поставившая задачу добиться
больших возможностей для образования и развития культуры в воскресные
дни. В 1877 г. (каким же терпением, настойчивостью и целеустремленностью
надо обладать, чтобы бороться 22 года!) в Манчестере открылся гражданский
музей и библиотека, работавшие по воскресеньям. Этому примеру последовали
Бирмингем и другие промышленные города [40, 314—349].
Таким образом, после 1848 г. деятельность рабочих повернулась в сторону
создания тред-юнионов, объединявших рабочих одной профессии, в
противоположность местным союзам, в которые входили рабочие разных
профессий. Членами этих союзов почти всегда были квалифицированные
рабочие, т. е. самые образованные, умные, энергичные и
высокооплачиваемые, которых было принято называть рабочей аристократией
из-за того, что они мало интересовались рабочей массой, стоявшей от них
отдельно. Эти рабочие достигали в своих тред-юнионах такой солидарности,
которая позволяла им преодолевать любые поражения без потери количества
членов союзов. Именно они внесли в движение английских рабочих «методы
деловых операций и внимательное отношение к скучным деталям организации,
без которых нельзя было добиться длительных успехов. Они впервые сделали
тред-юнионизм привычкой и неотъемлемой частью культуры рабочих» [42,
368].
Члены этих новых союзов платили большие взносы, исполняли при этом
всевозможные обязанности, кроме участия в разрешении конфликтов с
предпринимателями и взаимопомощи в связи с болезнью, похоронами,
безработицей, самообразованием.
Из депрессии 1873—1896 гг. англичане извлекли массу уроков. Хотя
профсоюзы типа объединенных сообществ, отрицавших необходимость
законодательного закрепления длины рабочей недели и минимальной зарплаты
и предпочитавших договариваться с работодателями, по-прежнему
доминировали среди всех форм организаций рабочих, неквалифицированные
рабочие стали объединяться в профсоюзы нового типа. Нужда заставила их
возвыситься до осмысления способов борьбы за свои интересы и активных
действий.
В новых профсоюзах неквалифицированных рабочих взносы были неизбежно
маленькими из-за низкой зарплаты, отсутствия в распоряжении этих
профсоюзов средств дружественных обществ и доходов от торговли. Из-за
отсутствия средств новые профсоюзы делали акцент на политических акциях и
законодательном закреплении прав трудящихся, поэтому новые профсоюзы
стали бороться за представительство в парламенте. Первый тред-юнион
такого типа был организован в 1887 г. докерами Лондона. Их успешная
стачечная борьба привела к появлению в конце 80-х — начале 90-х гг.
множества подобных профсоюзов по всей Великобритании. За период 1888—1892
гг. число членов профсоюзов удвоилось и достигло 1,5 млн человек.
Депрессия 1873—1896 гг. вызвала к жизни и новую политическую партию
— Демократическую федерацию, образованную в 1881 г., программа которой
включала требования всеобщего избирательного права, равенства
избирательных округов, зарплаты членам парламента, аннулирования палаты
лордов, трехлетнего срока полномочий каждого состава парламента, что было
продолжением требований чартистов. Другая часть программы партии
выдвигала требования всеобщего бесплатного образования с организацией
питания в школах, 8-часового рабочего дня, государственной поддержки
системы обеспечения рабочих жильем, общественных работ для безработных,
налогообложения в пользу беднейших налогоплательщиков. Третья часть
программы предусматривала национализацию земель, железных дорог и шахт. В
1884 г. Демократическая федерация раскололась, в частности, обособилась
так называемая Социалистическая лига.
13 и 14 января 1893 г. в Бредфорде 121 делегат от Демократической
федерации, рабочих клубов, тред-юнионов и других организаций образовали
Независимую лейбористскую партию. 27 и 28 февраля 1900 г. в Лондоне
собрание делегатов тред-юнионов и Демократической федерации организовали
Представительский комитет трудящихся, который не стал ни
социалистической, ни профсоюзной партией. В 1906 г. этот комитет был
преобразован в Лейбористскую партию.
В 1906 г. парламент, в котором господствовали либералы, принял Акт о
трудовых спорах, согласно которому тред-юнионы получили «особый и
неограниченный иммунитет» от любой попытки использовать закон против
тред-юнионов. Это означало, что профсоюзы не могли быть оштрафованы вне
зависимости от ущерба, нанесенного действиями тред-юниона. Члены
профсоюзов тоже получили защиту при пикетировании и забастовках.
В 1908 г. Осборн, секретарь Объединенного общества железнодорожных
служащих Таффской долины (Уэльс), обжаловал расходование профсоюзом
средств на политические цели. Суд не поддержал его иск, и по кассационной
жалобе палата лордов в 1909 г. признала правоту Осборна. Более того,
палата лордов постановила, что политические акции тред-юнионов незаконны.
Они основывали свое заключение на Акте 1876 г., в котором профсоюзы
ставились в один ряд с дружественными обществами, и на этой основе
несколько расширялись функции последних в применении к первым. Это
расширение никак не было закреплено как исчерпывающее, но в 1909 г. лорды
заявили, что профсоюзы не имеют права на политическую активность, потому
что она не предусмотрена Актом 1876 г. Это означало, что взносы тред-
юнионов в избирательные кампании были запрещены.
Положение лейбористов слегка облегчилось введением зарплаты членам
парламента в 1911 г. Несмотря на трудности 40 лейбористов прошли в
парламент в январе 1910 г. и 42 — в декабре 1910 г. Акт о профсоюзах 1913
г. разрешил тред-юнионам заниматься политической деятельностью при
условиях, что большинство членов профсоюза проголосуют за это, средства
на политическую деятельность сосредоточиваются в особых фондах, и каждый
член профсоюза может отказаться от участия в политической деятельности.
Количество членов тред-юнионов в период 1897—1907 гг. росло медленно из-
за концентрации усилий профсоюзов на политической борьбе и отчасти из-за
решения суда 1901 г. по конфликту в Таффской долине, показавшему, что
штрафы за забастовки могут разорить профсоюз. После Акта о трудовых
спорах 1906 г. фонды профсоюзов были защищены, а Акт о профсоюзах 1913 г.
укрепил веру в профсоюзы. В результате в 1919 г. число членов
объединенного общества инженеров возросло по сравнению с 1892 г. в 5 раз,
в 1906 г. возник первый профсоюз сельскохозяйственных рабочих, а в 1920
г. уже 300 тыс. сельскохозяйственных рабочих были членами профсоюзов [40,
388—408.]
Тред-юнионизм воскресил многие идеи чартизма, оказал глубокое воздействие
на английское общество. Он задал вектор реформ, которые были проведены до
конца XIX в.: в несколько приемов были реформированы парламент, местное
управление, введены законы об охране фабричного труда, тред-юнионы
получили окончательное право на существование и т. д. С ростом
политической культуры и активной деятельности рабочих промышленники
вынуждены были искать и находить новые формы руководства обществом.
23.6. Эмиграция
С середины XIX в. началось усиленное освоение колоний. В 30 х гг.
возникла массовая эмиграция из Англии: в 1820 г. из Англии уехало 25 тыс.
человек, в 1830 — 56 тыс., в 1840 — 90 тыс. За 1831—1840 гг. из Англии
уехало полмиллиона человек, а в 1841—1850 гг. — более 1200 тыс. человек.
В основном англичане отправлялись в Канаду, отчасти в Австралию. В Англию
стали поступать дешевые канадские лес и хлеб, австралийская шерсть.
В 1833 г. правительство ликвидировало торговые привилегии Ост-Индской
компании, прекратило раздачу аристократии земли в колониях, заменив ее
продажей. Все это наряду с отменой навигационных актов привлекало многих
людей к извлечению прибылей из колоний, способствовало росту эмиграции из
Англии [39, 68—74].
Развивался и морской пароходный транспорт, позволивший Англии избежать
проблем перенаселения. На период промышленного переворота 1750—1850 гг.
приходится быстрый рост населения Великобритании с 7,5 до 21 млн человек.
Доля занятых в сельском хозяйстве сокращалась: в 1811 г. — 35,2%
населения Великобритании, в 1831 — 28,2%, а в 1841 г. — 26%. В 1841 г. в
восьми графствах Англии и Уэльса (из 53), в которых сосредоточивалась
промышленность, проживало почти 30% всего населения страны и 2/3 рабочих
и их семей. После 1850 г. машинное производство полностью не вытеснило
ручной труд, но сделало его второплановым, вспомогательным. Если
учитывать механизацию и химизацию сельского хозяйства, то в Англии
постепенно нарастало количество невостребованных рабочих рук.
Но распределение национального богатства было неравномерным: в 30-х гг.
40 тыс. человек (0,2% населения страны) принадлежало 99% национального
дохода. В результате в Англии нищими были, по разным оценкам, от 9 до 16%
всего населения. Заработки фабричных рабочих были столь ничтожными, что
работать вынуждены были все взрослые и дети. На машинных производствах
охотно использовали труд женщин и детей из-за более низкой оплаты. В 30-х
гг. на заводах Манчестера (машиностроительного города) взрослые мужчины
составляли только 28% от общего числа рабочих, в камвольном производстве
мужчин было 10,7%. А в целом по стране доля женского и детского труда
составляла 27,3% [37, 101—118].
В первой половине XIX в. возникло избыточное население, не привязанное к
определенному месту никакими законами о бедных, с развитием транспорта
оно стало активно передвигаться в поисках работы. Возникли предпосылки
для массовой эмиграции. На рост эмиграции повлияло не столько развитие
судоходства, сколько особенности внешней торговли Англии с США и Канадой.
Из Америки везли хлопок, лес, и трюмы были заполнены грузами, а из Англии
отправлялись машины, столь дорогие, что оставалось достаточно места,
пусть и неудобного, для бедных пассажиров. Порты, принимавшие в Англии
грузы из Америки, — Ливерпуль, Лондон, Глазго — стали главными портами
эмиграции. Например, из Ливерпуля в 40-х гг. выезжало 50—60% эмигрантов.
Наиболее интенсивно эмигрировали ирландцы: в 30-е гг. они составили 73%
от общего числа эмигрантов в Америку, а в 40-е — 78%. Эмиграция в США в
1830—1840 гг. стала преобладать над эмиграцией в Канаду. В 40-е гг. 68%
эмигрантов направлялись в США, а в 1850 г. — почти 80%. Одновременно
сократился отток эмигрантов из Канады в США (эмиграция в Канаду шла
активно в начале XIX в. из-за того, что стоимость переезда в Канаду из
Англии был вдвое дешевле, чем в США).
Среди английских эмигрантов в 1750—1780 гг. две трети были
квалифицированными рабочими, крестьянами и разнорабочими, 10—15% —
джентльмены и около 20% — коммерсанты и предприниматели, т. е. социальная
структура эмигрантов отражала состав общества. Сто лет спустя, а именно в
1873—1867 гг., доля джентльменов снизилась до 4—5%, доля рабочих
повысилась до 70—74%, а остальные были крестьянами (около 20%), клерками
и учителями. В начале XIX в. эмигранты со средствами составляли 10% от
общего числа эмигрантов, а в 1847—1850 гг. — всего лишь 2,6—3,8%. Все эти
данные взяты из английских источников, так как американцы регистрировали
иммиграцию из Европы в целом, а социальный состав континентальных стран,
отстававших в промышленном развитии от Англии, сильно отличался в сторону
большей доли крестьян [37, 133-150].
В конце XVIIII в. большáя часть иммигрантов прибывала в США даже из
бедной Ирландии без кабальной зависимости. Ирландские эмигранты
пересылали деньги домой для оплаты проезда своим соотечественникам. Такой
формой взаимопомощи могли воспользоваться десятки тысяч ирландцев; в 1849
г. правительственная комиссия установила, что сумма поступивших в
Ирландию денег достигла 460 тыс. ф. ст. (цена билета до Америки в конце
40-х гг. не превышала 4 ф. ст.).
Владельцы небольших капиталов эмигрировали в силу обреченности в
конкуренции с крупными собственниками. Процесс концентрации капитала
протекал в Англии XVIII—XIX вв. очень интенсивно. Кроме того, в Англии
средняя прибыль составляла около 3%, а в колониях и США доходила до 20%.
В колонии часто устремлялись младшие дети богатых родителей, остававшиеся
по закону о майорате без наследства. Это были хорошо образованные и
умудренные опытом отцов энергичные люди. Особенно привлекательной была
перспектива приобретения земельных угодий: в Канаде купить землю можно
было в 20 раз дешевле, чем в Англии стоила аренда такого же участка земли
на год, поэтому землю можно было окупить за 3—5 лет, учитывая, что в
колониях не было ни церковной десятины, ни других налогов.
В начале XIX в. рабочим было запрещено эмигрировать из Англии. В
парламент поступали многочисленные коллективные петиции рабочих с
просьбами о разрешении выехать из Англии; например, в 1826—1828 гг. их
поступило около сотни [37, 156—165].
Чисто экономический подход не объясняет роста массовой эмиграции из
Англии. Нельзя, например, объяснить, почему эмигранты в своем
большинстве, а ирландцы исключительно, выезжали в США, а не в Канаду,
хотя проезд до Канады был дешевле? Почему доля состоятельных англичан
среди эмигрантов падала? Экономическое положение было толчком к
эмиграции, а протест против общественного устройства, нарушений морали
власть предержавшими, бесперспективность существования побуждали
принимать на себя муки эмиграции. Естественно, предпочтительнее было
уехать в независимые США, а не в зависимую от Англии Канаду.
Промышленная буржуазия была отстранена от политической власти, которой
владели крупные землевладельцы и новая аристократия, устанавливавшие
законы, приводившие к несправедливому перераспределению доходов в пользу
аристократии и против интересов буржуазии; таковы, напомню, были хлебные
законы. Аристократия заполнила весь государственный аппарат, начиная с
мировых судей, все посты в церкви, армии, сохраняла те законы, которые не
допускали в парламент буржуазию, но позволяли аристократии там
господствовать. Аристократия наплодила массу синекур в своих интересах,
например, государственных пенсий, которые раздавались только лордами:
лорд Ливерпуль, например, за 15 лет раздал 276 пенсий, а Веллингтон за 2
года — 56 пенсий. В администрации и в армии аристократия в своих
интересах насаждала взяточничество.
Английская буржуазия в этих условиях действовала весьма разнообразно.
Отчасти она уезжала из страны, вывозя капиталы и тем самым ослабляя
власть, но по мере перераспределения власти в пользу буржуазии этот
процесс стал затихать. В определенной мере буржуазия содействовала
становлению и процветанию обширного и респектабельного среднего класса,
которому принадлежала значительная часть богатства страны и который
поэтому был глубоко заинтересован в сохранении спокойствия, в буржуазных
реформах и выступал союзником буржуазии. Средний класс, в том числе
мелкие собственники, были средой, питавшей радикальное демократическое
движение. Их эмиграция в значительной степени определялась политическими
мотивами. В определенной мере буржуазия опиралась на недовольство
беднейших слоев населения, и все реформы, приводившие к перераспределению
власти в пользу буржуазии и в ущерб интересам аристократии, совершались
на гребне массовых волнений.
Основная тяжесть налогового бремени падала на предметы потребления в виде
косвенных налогов, а это приводило к тому, что ¾ своих доходов английское
правительство извлекало из средств к существованию небогатой части
населения страны. Каждый бедняк платил 10% своего дохода, а богатые —
всего 1%. В 1842 г. доход государства от поземельного налога, выпадавшего
на аристократов-землевладельцев, был в 42 раза меньше, чем доход от
косвенных налогов, которыми облагалось население. Таковой была цена
власти аристократии.
Закон о хозяевах и слугах, принятый в 1824 г., делал особенно несносными
условия труда рабочих. Он устанавливал, что рабочий, виновный в дурном
поведении, мог быть заключен в исправительное учреждение для
принудительного труда и оштрафован мировым судьей. Для этого было
достаточно показаний хозяина под присягой. Но хозяин за нарушение
контракта отделывался штрафом. К тому же показания рабочего требовали
подтверждения свидетелей [37, 167—183].
Была еще одна причина роста эмиграции с Британских островов: в начале XIX
в. были получены первые достоверные сведения о росте населения страны. В
1798 г. появилось сочинение Мальтуса, доказывавшее опасность быстрого
роста населения, что повлияло на отношение правительства к эмиграции. Две
переписи населения в 1800 (первая в Великобритании) и в 1810 гг.
подтвердили наличие роста населения. Росли расходы на помощь беднякам и
безработица, закон о помощи бедным, как упоминалось выше, подвергся
критике и в 1834 г. был реформирован.
Многие приходы с 20-х гг. XIX в. стали отправлять пауперов в Америку за
счет своих средств, в том числе тех, которые выделялись на помощь
беднякам. Отдельные лендлорды, например, на юге Англии, стали создавать
организации, предназначенные для помощи эмиграции, и финансировать их
работу. Парламент отменил запреты на эмиграцию в 1824 г. Начиная с 1825
г. эмиграция стала быстро расти. Правительство даже стало ассигновывать
деньги на эмиграцию в 1823 и 1825 гг., но эта практика продолжения не
получила. В 1831 г. правительство создало Бюро комиссаров по эмиграции,
но через год его ликвидировало и поручило Лондонскому комитету по
эмиграции поощрять выезд британцев с родины [37, 232—265].
В период чартизма эмиграция стала поддерживаться особенно сильно. В 1840
г. была создана комиссия по вопросу о земле в колониях и эмиграции;
субсидирование эмиграции в колонии было одной из задач комиссии. В 50-е
гг. комиссия утратила свое значение, а в 1873 г. была ликвидирована.
Субсидии выдавались не деньгами, а в форме бесплатного проезда. Закон о
помощи беднякам 1834 г. разрешил приходам ассигновать на поощрение
эмиграции до половины сумм, поступавших в виде налога в пользу бедняков.
На средства приходов в 1837—1846 гг. в колонии были отправлено 14 тыс.
человек. В 1865 г. 53% эмигрантов были рабочими, 20% — ремесленниками.
Уставы тред-юнионов к 50-м гг. стали включать статьи расходов на
субсидирование эмиграции — настолько стремление покинуть Великобританию
было широко распространенным. Эмиграционные общества рабочих возникали
помимо тред-юнионов, и в 40-х гг. их было множество [37, 348—396].
За время неурожаев картофеля 1846—1851 гг. из Ирландии эмигрировало в США
1,5 млн человек, т. е. 18% ее населения. Ирландия была единственной
страной в Европе, где в середине XIX в. население сокращалось, и только в
1861 г. оно достигло уровня 1801 г. Эмиграция из Британии была высокой и
в конце XIX в.: в 70-е гг. выехало 1,5 млн человек, в 80-е — 2,5 млн, в
90-е — 2 млн человек [41, 178].
Эмигранты из Ирландии и Англии не для того перебирались за океан, чтобы
долго терпеть безраздельную власть Англии. Население Канады, например, в
1851 г. превысило 2,4 млн человек, в 1860 составило 3360 тыс., а в 1870
г. — 3830 тыс., быстро развивалась экономика Канады. В конце 40-х гг.
Канаде было предоставлено самоуправление, в 1854 г. канадцы забрали в
свое распоряжение управление земельным фондом Канады, в 1859 г. Англия
была вынуждена отменить торговую монополию компании Гудзонова залива. Эти
уступки погасили призывы сепаратистов к отделению Канады от Англии
подобно США. Однако тому же способствовала и политика США,
провозгласивших своей целью присоединение Канады, причем дело доходило до
торговой войны США против Канады. В 1867 г. вступила в силу конституция
Канады. Представителем английской короны с правом утверждения
законодательных актов канадского парламента назначался английский
генерал-губернатор. Канада стала английским доминионом [39, 103—104].
23.7. Экономическое развитие во второй половине XIX в.
Промышленность Англии в 1850—1870 гг. быстро развивалась. Выплавка чугуна
увеличилась за этот период на 165%, и в 1870 г. в Англии выплавлялась
половина мирового производства чугуна. Конвертерный способ производства
стали привел к росту спроса на металл в машиностроении, судостроении.
Более половины мировой добычи угля и половина мирового объема переработки
хлопка были сосредоточены в Англии. Устойчивый внутренний рынок
способствовал росту спроса на продукцию сельского хозяйства, которое с
середины XIX в. стало ориентироваться на производство мяса, молока, яиц,
увеличился ввоз зерна. За период 1850—1870 гг. импорт возрос с 70 до 244
ф. ст., а экспорт промышленной продукции — с 99 до 303 млн ф. ст.
В этот период впервые обнаружилась тенденция к превышению импорта над
экспортом, но дефицит во внешней торговле покрывался доходами от колоний,
посредничества в мировой торговле, страхования морских перевозок. В те же
годы начался вывоз капиталов в колонии, а вслед за эмигрантами и в другие
страны. Английский фунт стерлингов стал главным средством мировых
кредитных расчетов, а английская биржа — регулятором мирового рынка.
Несмотря на огромную эмиграцию население Англии продолжало расти. В 1851
г. оно составило 27 млн человек, а в 1871 г. — 31, 5 млн, особенно быстро
росли промышленные города Бирмингем, Ливерпуль, Глазго и среди них
Лондон, население которого в 1861 г. достигло 2,8 млн жителей [39, 79—83]
.
В последние три десятилетия XIX в. промышленность Англии продолжала
расти: добыча каменного угля возросла более чем вдвое, выплавка чугуна,
переработка хлопка — в полтора раза. Быстро развивались химическая,
электрическая и двигателестроительная отрасли промышленности. Однако доля
Англии в мировом промышленном производстве стала неуклонно снижаться и
составила в 1900 г. четверть вместо половины в 1870 г. [39, 119].
В 1873—1896 гг. началось падение цен и прибылей, рос импорт, падал
экспорт. Безработица с 1% в 1872—1873 гг. возросла до 20% в 1879 г.,
главным образом среди неквалифицированных рабочих.
Важные изменения происходили за рубежом. Темпы роста промышленности в США
и Германии были выше, чем в Англии. К 1900 г. Англия производила 5 млн т
стали, Германия — 6,5 млн т, а США — 13,5 млн т. Собственная
промышленность этих стран позволила им ввести тарифы на импорт из Англии,
а Португалия, например, в значительной мере переориентировалась на
немецкие и бельгийские товары.
В наибольшей мере кризис захватил судостроение и производство стали.
Королевская комиссия в 1867— 1868 гг. обнаружила несоответствие
квалификации британских рабочих требованиям времени из-за недостатка
технического образования. Великобритания, по заключению комиссии, отстала
от Германии в отношении коммерческого опыта и маркетинга товаров [43,
367—381].
Английские промышленники неохотно шли на обновление основных фондов,
которые были морально устаревшими. Великобритания растрачивала энергию на
устаревших технологических процессах. Добывая больше угля, чем Германия,
она выплавляла меньше стали. Великобритания к концу XIX в. сильно отстала
от Германии и США в использовании электричества, несмотря на постройку
Чарльзом Парсонсом в 1884 г. электрогенератора, оставаясь страной пара.
Даже в 1913 г. выпуск всей электротехнической продукции Великобритании
составил 1/3 от германского.
Великобритания отстала от США и Германии и в строительстве и
использовании двигателей внутреннего сгорания, появившихся в 1867 г. Их
использование на транспорте до 1896 г. тормозилось законом 1865 г.,
который ограничивал скорость самодвижущихся механических экипажей по
дорогам четырьмя милями в час вне городов и двумя — в городах. Закон
устанавливал минимальное количество членов экипажа каждой самобеглой
коляски — три человека, кроме того, обязательно был один сигнальщик,
шедший впереди машины с красным флагом. Только в 1903 г. механическим
экипажам было дозволено двигаться со скоростью 20 миль в час [40, 381—
313].
В США и Германии производительность труда превысила английскую из-за
использования новейших технологий. Быстро нарастал дефицит внешней
торговли Англии, покрывавшийся доходами от посреднических и банковских
операций за границей, страхования морской торговли и процентами на
капитал, вложенный за границей. В 1872 г. английский капитал за границей
составлял 600 млн ф. ст. и в последующие годы быстро увеличивался. Отток
капитала из Англии усугублял положение в промышленности и не позволял
обновлять основные производственные фонды.
Импорт продуктов питания усугубил кризисные явления в английском сельском
хозяйстве. Высокие налоги, десятина и земельная рента делали английские
продукты неконкурентоспособными. Сначала из США и Канады в Англию хлынул
хлеб, затем из Австралии и новой Зеландии стали поступать мясо и молочные
продукты. Производство пшеницы в Англии упало за 1870—1900 гг. с 2,5 млн
т до 1,9, импорт мяса возрос с 10 до 36% от потреблявшегося количества
[39, 120—122].
23.8. Самоорганизация трудящихся.
Экономический кризис 1857 г. затронул интересы всех рабочих, в том числе
и высококвалифицированных, зарплата стала снижаться, предприниматели
отказывались считаться с тред-юнионами и пытались их ликвидировать.
В 1859 г. забастовали строители Лондона, потребовавшие 9-часового
рабочего дня вместо работы целый световой день. Предприниматели объявили
локаут и стали набирать только тех рабочих, которые не были членами тред-
юниона. Угроза тред-юнионизму была столь очевидной, что тред-юнионы
других отраслей совместно создали фонд помощи бастующим, и после
длительного противостояния тред-юнион строителей был признан
предпринимателями, хотя рабочий день остался прежним. С тех пор тред-
юнионы стали быстро расти.
Помощь тред-юниону строителей была организована Лондонским профсоветом,
возникшим из-за необходимости отстоять существование тред-юнионов. После
окончания стачки строителей профсовет решил продолжить работу по
объединению усилий тред-юнионов и получил мощную поддержку по всей
стране. В частности, была поставлена задача добиться отмены законов,
ограничивавших деятельность профсоюзов и права рабочих. Например,
согласно закону о хозяевах и слугах от 1824 г., нарушение трудового
соглашения, заключенного хозяином и рабочим, как упоминалось выше,
каралось судом по-разному: хозяин платил небольшой штраф, а рабочий
попадал на 3 месяца в тюрьму; хозяин мог свидетельствовать в суде в свою
пользу и обжаловать решение суда в высшей инстанции, а рабочий — нет.
Закон запрещал мешать штрейкбрехерам даже уговорами. Уже в 1861 г.
некоторые тред-юнионы подняли вопрос о парламентской реформе, преследуя
свои интересы, а не интересы промышленников. Тред-юнионы начали с
требования о всеобщем избирательном праве для мужчин. Масла в огонь
подлил один из политических деятелей, некто Роберт Лоу, который заявил,
что с принципиальной точки зрения рабочие, именно потому, что они
рабочие, не способны пользоваться избирательным правом. После этого
вопрос о реформе превратился для многих англичан в дело чести [42, 347—
348].
Согласно парламентской реформе 1832 г., только 6% рабочих имели право
голоса. В 1865 г. была создана Лига реформы за всеобщее избирательное
право с филиалами по всей стране. Лига была поддержана тред-юнионами и
начала проводить массовые митинги. В Лондоне 23—25 июля 1866 г.
митинговавшие разогнали полицейских, пытавшихся помешать митингу. Осенью
того же года митинги в поддержку требований всеобщего избирательного
права собрали в Манчестере 100 тыс. человек, в Лидсе — 300 тыс., в
Бирмингеме — 250 тыс., в Глазго — 200 тыс. В Лондоне демонстрация в Гайд-
парке вылилась в столкновение с полицией, во время которого ограда парка
была сломана на протяжении полумили [39, 110—115; 42, 348].
В 40-х гг. XIX в. тори и виги были переименованы в консерваторов и
либералов. Правившая партия консерваторов решила не доводить ситуацию до
взрыва, и в августе 1867 г. был принят закон, согласно которому в городах
избирательным правом стали пользоваться все лица, которые проживали здесь
12 месяцев и платили налог в пользу бедных. Имущественный ценз был
снижен, и в результате количество избирателей в Англии возросло с 1359
тыс. до 2455 тыс., причем рост численности избирателей в графствах
составил 44%, а в городах — 124%. Это не было всеобщим избирательным
правом. И было очевидно, что борьба за него будет продолжена. Поэтому
правительство пошло на ряд уступок, в том числе был отменен Закон о
хозяевах и слугах [39, 117].
В 1872 г. правительством либералов было введено тайное голосование на
выборах в парламент [42, 348], а в 1883 г. закон установил предельные
расходы кандидата в депутаты на выборах в парламент. Избирательная
реформа 1884 г. отменила имущественный ценз, и количество избирателей
возросло с 3150 тыс. до 5700 тыс., причем в графствах оно почти
утроилось. В 1885 г. были перераспределены избирательные округа из
расчета один депутат парламента от 50 тыс. избирателей.
После экономического кризиса 1883—1886 гг. началась волна стачечного
движения. В 1888 г. рабочие спичечных фабрик заставили промышленников
улучшить условия труда, рабочие газовых заводов в 1889 г. добились 8-
часового рабочего дня, а лондонские докеры — права создать первый тред-
юнион неквалифицированных рабочих, и по их примеру по всей стране стали
создаваться подобные профсоюзы. В 1880 г. число членов тред-юнионов
составляло 604 тыс. человек, в 1890 — 1054 тыс., а в 1900 — 1972 тыс.
[39, 124].
В конце XIX в. ирландские крестьяне показали примеры успешной
коллективной деятельности. Ирландская национальная земельная лига,
созданная в 1879 г., выдвинула программу снижения ренты и выкупа земли
для распределения ее среди безземельных арендаторов. Один из управляющих
по имени Бойкот отказался выполнять требования лиги и стал выселять
нескольких арендаторов. Тогда, по указанию лиги, капитан Бойкот был
полностью изолирован: рабочие и прислуга покинули его, торговцы
прекратили продажу ему товаров, жители даже перестали с ним здороваться.
Через несколько недель Бойкот навсегда покинул имение. Поэтому слово
«бойкот» — производное от имени собственного, наподобие слов «хулиган» и
«мавзолей».
В 1886 г. к власти пришло консервативное правительство, считавшее, что
для решения ирландской проблемы нужны были репрессивные меры, и по этой
причине добившееся от парламента принятия билля о преступлениях (1887),
который приостановил действие в Ирландии законов о неприкосновенности
личности и предоставил правительству чрезвычайные полномочия. Однако
массовые аресты и судебные процессы против участников аграрного движения
привели не к ослаблению этого движения, а к росту так называемых аграрных
преступлений и террористических актов. Консерваторам пришлось провести
через парламент закон о снижении задолженности по аренде, а затем и закон
о покупке земли (1891), на основе которого был выделен кредит в 30 млн ф.
ст. на выкуп земли в Ирландии и перепродажу ее мелкими участками
безземельным и малоземельным крестьянам.
В 1888 г. была проведена реформа английского местного управления. Этим
законом в графствах были созданы избираемые советы графств на основе
выборов, к которым были допущены все лица, имевшие право голоса на
выборах в парламент и, кроме того, женщины старше 30 лет. Советы ведали
сбором налогов, расходованием средств на местные нужды (школы, больницы,
помощь беднякам и т. д.). В Лондоне совет избирался по 59 округам, по 2
депутата от каждого округа; различные привилегированные столичные
корпорации делегировали 19 олдерменов. В составе 137 человек столичный
совет ведал управлением города и всем его хозяйством, за исключением
Сити, всей столичной полицией, а также снабжением города газом и водой
[39, 147—150].
23.9. Государственное регулирование. Образование
В XVI—XVIII вв. государства Европы, включая Великобританию, находились
под влиянием идей меркантилизма, которые побуждали правительства
регулировать экспорт и импорт, помогать развитию, регулировать качество
производных товаров и надзирать за условиями производства в целях
развития экономики страны и преследуя интересы граждан. Адам Смит и
одновременно физиократы во Франции заявили, что идеи меркантилизма
ошибочны и экономика будет развиваться лишь в случае, если предоставить
всем участникам экономической деятельности возможность преследовать
собственные интересы без всякого вмешательства государства. Государству
же нужно лишь обеспечить порядок внутри страны и внешнюю безопасность, а
также позволить свободно действовать балансу спроса и предложения.
Преследуя свои интересы, каждый участник вносит свой вклад в богатство
страны, наилучшим образом используя климат, природные ресурсы, опыт
населения и пр. Это так называемый принцип laissez faire (фр.: не
мешайте!). Идеи Адама Смита не сразу нашли последователей, однако
триумфальное шествие laissez fair началось в 1846 г. с отмены хлебных
законов и продолжалось до ХХ в.
Несмотря на то, что Великобритания со второй четверти XIX в. была
страной, в которой господствовал принцип laissez faire, правительство
вмешивалось в разные аспекты общественной жизни и прежде всего в условия
труда, здоровья нации и образование населения. Например, в 1833 г. был
принят фабричный акт, запрещавший использование детского труда на
хлопчатобумажных фабриках до 9-летнего возраста, разрешал детям с 9 до 13
лет работать не более 8 часов в сутки и иметь минимум 3 ч. ежедневно для
школьного обучения, детям с 13 до 18 лет длительность рабочего дня
устанавливалась 12 ч. в день. Были введены инспекторы, надзиравшие за
исполнением закона, что отличало акт 1833 г. от подобных актов 1802 и
1819 гг., оставшихся лишь на бумаге. Другие подобные законы были
упомянуты выше [41, 42—48]. Любопытно, что эти ограничения относились
только к хлопчатобумажным фабрикам, а не ко всем прядильным и ткацким,
так как суконное производство было исконно английским и по традиции
корона имела право налога на этот вид деятельности. Хлопчатобумажное
производство в Англии было плодом частного предпринимательства, и
традиционные налоги на него не распространялись. Аристократический
парламент считал себя свободным там, где интересы короля не страдали.
Были приняты законы, касавшиеся санитарии в городах и на фабриках после
обширных эпидемий холеры в 1831 г. и в последующие годы. Эти законы были
закреплены в 1875 г. актом о народном здравоохранении [42, 350—351].
Государственной системы образования в начале XIX в. не существовало. Она
возникла в конце XIX в., и хотя и была несовершенной, но покончила с
безграмотностью населения. К началу XIX в. для основной массы населения
Англии существовали школы трех типов. Первые — платные. Любой мог
организовать такую школу. Не было контроля ни за учителями, ни за
зданиями, ни за оборудованием. Не было установленных требований к уровню
знаний. Часто учителями становились только потому, что не было другого
способа заработать себе на жизнь. Эти школы были не для бедных детей,
которые работали с утра до вечера с 5—6 лет, но не могли заработать на
учебу. В школу ходили дети механиков, мастеровых, лавочников, которые
хотели, чтобы их дети научились писать, читать и считать. На самом деле
этой цели удавалось достичь лишь отчасти. С 1814 г. появились школы,
существовавшие на частные пожертвования, причем родители школьников не
обязаны были платить за обучение. В этих школах нередко был один учитель
на всех учеников в одной комнате. Учитель давал задания отдельным
ученикам, называвшимся мониторами. Те обращались к своим прикрепленным
группам учеников и зубрили с ними урок. Наконец, учитель задавал
контрольные вопросы, и ученики должны были отвечать ему хором. Школы
третьего типа были благотворительными воскресными школами. Они
существовали с конца XVII в. и были предназначены для обучения чтению
Библии. Все школы обеспечивали такой уровень образования, который был
назван в официальном докладе в 1818 г. «плачевным дефицитом образования
для бедных». Даже в Лондоне были районы, где половина населения была
безграмотной.
Следующая ступень образования — школы латинской грамматики (grammer-
school). Эти школы очень различались по качеству. Они возникли в XIV—XVII
вв. как бесплатные для обучения бедных детей греческому и латинскому
языкам. Со временем от некоторых учеников стала приниматься плата, затем
доля таких учеников стала расти, и, наконец, эти школы стали принимать
детей только богатых родителей.
Во всех публичных школах никто не заботился о дисциплине, метод обучения
был один — механическая зубрежка, поэтому эффективность обучения была
низкой. В 1805 г. школам латинской грамматики было запрещено вводить
изучение каких-либо иных предметов, кроме греческого и латинского языков.
Этот запрет появился после того, как одна из школ латинской грамматики в
Лидсе ввела в расписание дисциплины, которые называли современными:
арифметику, а позднее, естественные науки и историю.
Серьезной проблемой была подготовка учителей. Из-за низкой зарплаты
учителями становились наименее способные, малокультурные люди, а те, кто
был способен на большее, использовали преподавание в школе как средство
для получения дополнительного заработка, будучи в основном клерками,
священниками и т. п.
В XIX в. многие рабочие не умели читать и писать, но тяга к знаниям была
велика и росло число рабочих, которые посредством самообразования
получали доступ к книгам, знаниям. В конце XVIII в. появились первые
классы для взрослых, а в 1811 г. — и первая школа для взрослых, возникли
общества взаимной помощи в области образования, в которых взрослые люди
объединяли свои средства для приобретения книг, обсуждали прочитанное и
т. п.
В конце XVIII в. в Глазго возник первый университет, где лекции по
естественным наукам посещали сотни рабочих. На основе таких курсов в
Глазго, а затем в Лондоне возникли институты механики, получившее широкую
поддержку меценатов и имевшие поэтому библиотеки, музеи, мастерские.
Число слушателей из рабочих достигло в 1826 г. 1500 человек. Такие
институты стали множиться по стране, и в середине века число обучавшихся
составило 600 тыс. человек. В таких институтах изучались математика,
английский, французский и латинский языки, химия, геометрия,
гидростатика, астрономия. Но к середине XIX в. институты механики
превратились в собрания, где люди среднего и высокого достатков
занимались литературой, риторикой, музыкой, рисованием. Этому
перерождению способствовала высокая плата за обучение [40, 227—259].
Конференция по элементарному образованию в 1857 г. заявила, что только 2
млн детей охвачена элементарным образованием и почти половина учеников
посещают школы менее года. В 1858 г. королевская комиссия признала, что
образование необходимо всем классам общества. В то время 80% посещавших
школы оставляло их до 12-летнего возраста, не получая нужного
образования. Низкий уровень учителей дополнял эту мрачную картину. Две
трети выпускников школ в результате не могли правильно написать наиболее
употребительные слова, письмо, проверить или составить счет, ответить на
простейшие географические вопросы, и королевская комиссия оценила таких
учеников, как «почти полностью необразованные». Комиссия охарактеризовала
систему обучения как неприемлемую и рекомендовала ее изменить: во-первых,
отнести расходы на образование на счет местных бюджетов, а не казны, и,
во-вторых, распределять гранты на образование по принципу «плата за
результаты». Эта система была введена парламентом в 1862 г., и расходы на
образование снизились с 813 тыс. ф. ст. в 1861 г. до 637 тыс. ф. ст. в
1865 г. Система существовала 30 лет. Она была отменена окончательно лишь
в 1900 г. [40, 506—508].
Реформа образования в 70-е гг. XIX в. предусматривала создание по всей
стране за счет местных налогов при частичной поддержке правительства
светских школ для подготовки квалифицированной рабочей силы. К тому
времени школы при церковных приходах с этой задачей уже не справлялись.
Позднее появились выборные школьные советы для проведения в жизнь акта об
образовании 1870 г., а в 1891 г. был принят Закон о бесплатном начальном
обучении детей.
23.10. Нравственность как средство борьбы за власть
Обзор английской истории XIX в. целесообразно завершить анализом явления,
которое заслуживает особого внимания. Весь XIX в. полон драматической
борьбы промышленников против аристократии. Аристократы были не беднее
промышленников, не менее предприимчивы, но обладали властью и огромным
влиянием. Промышленники шли на все ради того, чтобы одолеть своего
противника, казавшегося непобедимым, и завоевать политическую власть.
Среди всех средств борьбы с аристократией одно оказалось особенно
эффективным. Оно позволило промышленникам завоевать доверие широких масс
британцев, сделать их своими союзниками и надежной опорой.
Дело в том, что аристократия, следуя многовековым традициям, не
заботилась о нравственности: подкуп, вероломство, шантаж, силовое
давление и т. п. постоянно использовались ею в политических целях, в
деловой и обыденной жизни. Аристократия считала себя неуязвимой, а свое
положение вечным и прочным. Зная, какое негодование вызывает в народе
английская аристократия, промышленники в XIX в. приняли диаметрально
противоположную линию поведения в обществе. Например, в 1830—1832 гг.
Англия из-за грандиозных митингов и демонстраций напоминала кипящий
котел. Буржуазные сторонники реформ не останавливались перед угрозой
революции. В тот период интересы буржуазии, среднего класса и бедноты
совпадали. К тому времени английская буржуазия выработала особый
нравственный стиль жизни как оружие в борьбе с безнравственным
аристократизмом, а именно, предпринимательство без обмана. На фоне
коррупции в государственных учреждениях, армии и церкви этот стиль был
магнитом, притягивавшим к себе широкие слои населения, и опорой в борьбе
с алчной аристократией [37, 176].
В викторианскую эпоху (1837—1901) существовала система идеалов,
охватывавшая понятия эффективности, бережливости, опоры на собственные
силы, респектабельности и т. п. Общественное мнение побуждало
придерживаться этой системы, и в рамках, не противоречившим их интересам,
британцы следовали ей. Принцип «честность — это лучшая линия поведения»
был принятой и демонстрировавшейся истиной. В бизнесе торговец или
промышленник оправдывали честностью свою роль в обществе, в середине века
британские бизнесмены завоевали репутацию надежных. Банкротство считалось
не столько финансовой, сколько моральной катастрофой.
Правительства вигов (либералов) придали морали еще больше значения, введя
гражданскую службу. Если государственная машина в XVIII в. смазывалась
личным влиянием, патронажем, то в первой трети XIX в. были уничтожены
многие синекуры, а в 1853 г. канцлер казначейства Гледстоун (впоследствии
премьер-министр) впервые предложил открытый конкурс на замещение постов в
правительственных учреждениях. С 1870 г. для того, чтобы занять
должность, стало необходимым выдержать публичный экзамен. В результате
большинство мест гражданской службы оказалось занятыми представителями
предпринимателей, а не аристократии, кроме дипломатического корпуса и
министерства иностранных дел. В 1870 г. гражданская служба была разделена
на посты, где принимались решения, и посты технических исполнителей. На
них выдвигались не по блату, а на основе заслуг. Затем были введены
независимые аудиторские проверки казначейских отчетов, что повлекло рост
требований общественности к уровню честности правительства, а затем к
честным парламентским и муниципальным выборам. С 1847 по 1866 г. из
палаты общин были изгнаны более сотни депутатов за коррупцию на выборах.
Такие ценности викторианской эпохи, как самосовершенствование,
рачительность, чувство долга и твердый характер, стали общепринятыми. Их
носителем изначально был средний класс, но они были приняты всеми и
общественными слоями — как буржуазией, так рабочими [41, 77—82, 350].
В период с 1881 по 1911 г. число чиновников центрального аппарата и
местных учреждений в Англии выросло более чем в 3 раза. Выросла роль
бюрократии, усложнились ее функции и политическое значение [37, 175].
В 1892 г. кабинет Гледстоуна обязал своих членов прекратить руководство
компаниями и даже выйти из состава их администраций, и это было принято
всеми политическими партиями как один из неписаных фундаментальных
законов британской политики. Однако только в 1925 г. коррупция стала
преследоваться законом [44, 3].
Еще в 1855 г. была организована ассоциация административных реформ для
прекращения покупки чинов армии. Это было началом кампании против
«аристократической монополии на власть и места» в гражданской службе. В
1871 г. была проведена реформа армии: срок службы был сокращен с 12 до 6
лет, система купли-продажи офицерских чинов была отменена и результаты в
смысле изменения социального состава офицерства оказались аналогичными
тем, что были получены в отношении гражданской службы.
В 1873 г. были реформированы высшие судебные органы: созданы Верховный
суд и Апелляционная палата, а последней инстанцией объявлена палата
лордов. В 1872 г. было создано министерство местного управления, которое
руководило деятельностью приходских советов и городских муниципалитетов.
Все эти изменения стали возможными в периоды правления либералов или под
их влиянием. Если вспомнить, что либералы произошли от вигов, а виги от
неконформистов, то совсем неудивительно, что на выборах 1833 г. в
парламент были избраны 23 неконформиста, в 1868 — 55, а в 1880 — 85,
причем все, кроме одного, были либералами. Квакеры были представлены в
парламенте в гораздо большей степени, чем их доля в обществе. Мораль
неконформистов задавала тон в обществе викторианской эпохи [41, 134].
Такая деятельность принесла еще одну победу североморской культуре
англичан в ее борьбе с аристократической культурой, коррупция к концу XIX
в. резко пошла на спад.
Глава 24. ХХ век
24.1. Начало века
В начале ХХ в. до Первой мировой войны Англия сохраняла высокие темпы
роста своей промышленности. В 1913 г. на ее верфях было построено морских
судов суммарным водоизмещением, в семь раз превосходившим тот же
показатель в США. Ей принадлежала половина всех судов в мире (по
водоизмещению). В Англии находились крупнейшие международные товарные
биржи. Лондон, как и прежде, был мировым финансовым центром, английский
фунт сохранял позиции мировой расчетной единицы.
Однако промышленность США или Германии развивалась гораздо быстрее. Кроме
упоминавшихся выше причин (экспорт капитала, отставание технологий), надо
добавить большие расходы англичан на аристократическую роскошь и забавы:
10% самодеятельного населения страны составляла прислуга, только
содержание 200 тыс. лошадей для лисьей охоты ежегодно требовало 8 млн ф.
ст. Обратите внимание на сочетание отставания технологий и тяги к
аристократизму — к этому мы вернемся в конце главы.
По мере роста конкуренции на мировом рынке сопротивление свободной
торговле в Англии стало нарастать. Лига справедливой торговли, созданная
сторонниками протекционизма, в первую очередь промышленниками, требовала
системы льгот для колониальных товаров, что было равносильно таможенному
союзу Англии и ее колоний. Банкирам и торговцам протекционизм был
невыгоден: первым — из-за снижения прибылей от экспорта капитала, вторым
— из-за предпочтительности торговли со свободными странами по сравнению с
колониями [39, 170—183]. Победили промышленники. В 1916 г. была создана
Федерация британской промышленности с целью «установления более тесной
связи между работой правительства и нуждами промышленности страны в
целом». Это означало, что период laissez fair XIX в. кончился.
Промышленникам понадобилось государство для борьбы на мировом рынке [45,
9—10].
Проблемы английской промышленности повлекли за собой появление
хронической безработицы и снижение реальной заплаты рабочих: если взять
за 100% ее уровень в 1900 г., то в 1913 г. он составил 90,8. Под
давлением профсоюзов и при активной позиции группы лейбористских
депутатов в парламенте правительство в 1906 г. отменило судебный иск к
профсоюзу железнодорожников в Южном Уэльсе, проведя решение через
парламент, и расширило действие прежнего закона о компенсациях рабочим
при несчастных случаях на производстве. В 1908 г. был введен 8-часовой
рабочий день у горняков, занятых под землей, а также принят закон о
введении пенсий для рабочих, достигших 70 лет. В 1911 г. был принят закон
о страховании рабочих на случай безработицы и болезни. Фонд страхования
формировался из равных частей предпринимателей и рабочих; немного
добавляло правительство [39, 186—196].
За время войны резко выросли прибыли монополий, а индекс реальной заплаты
англичан снизился почти в полтора раза. Это вызвало ответную реакцию.
Число членов профсоюзов за период 1913—1918 г. выросло с 4135 тыс. до
6533 тыс. [45, 11—12]. Весной 1915 г. вспыхнула стачка машиностроителей в
районе реки Клайд (Шотландия). Хозяева заводов, производивших военную
продукцию, ссылаясь на военное время, урезали права рабочих, главным
требованием которых было восстановление прав рабочих организаций на
предприятиях, в частности, права участвовать в регулировании найма
рабочей силы. Требования стачечников были отвергнуты. Но стачка не была
бесполезной. Во-первых, разрастание ущемления прав рабочих прекратилось,
а во-вторых, в ходе забастовки возникла новая форма руководства рабочим
движением — комитеты шоп-стюардов (фабрично-заводских старост). Старосты
были низовыми активистами тред-юнионов. Они собирали членские взносы и
вовлекали новых членов профсоюза. Поскольку лидеры тред-юниона отказались
поддержать стачку, рабочие организовали ее с помощью шоп-стюардов. После
окончания стачки комитет фабричных старост не был распущен и превратился
в постоянно действующую организацию. В ноябре 1915 г. этот комитет
добился принятия закона, который запрещал на время войны по всей Англии
повышение квартирной платы. Новая форма деятельности рабочих
распространилась по всей Шотландии, и местные комитеты объединились в
общешотландский комитет, а в августе 1917 г. в Манчестере был создан
национальный комитет фабричных старост [39, 231—233].
20 марта 1910 г. палата общин приняла решение об ограничении права палаты
лордов отвергать законы, принятые нижней палатой. Это было ответом на
решение палаты лордов не утверждать бюджет того года, что означало новый
этап борьбы с аристократическими привилегиями за парламентские реформы.
Премьер-министр заручился согласием короля назначить новых лордов из
числа сторонников реформы в количестве, необходимом для обеспечения
большинства в верхней палате. В июле 1911 г. лорды были вынуждены
утвердить билль о реформе; отныне законы вступали в силу без палаты
лордов, если палата общин принимала их в течение трех сессий.
В начале 1918 г. многолетняя борьба англичан за свои избирательные права
дала результаты, и парламент принял закон о реформе избирательного права,
которое предоставлялось всем мужчинам в возрасте от 21 года, проживавшим
на одном месте не менее 6 месяцев. Получили избирательные права женщины,
достигшие 30-летнего возраста. Одновременно другой закон предоставил
женщинам право на избрание в парламент. В результате число избирателей
возросло с 8 млн до 21 млн, в том числе 6 млн женщин. В начале 1918 г.
был принят также закон об обязательном обучении детей до 14 лет.
Начальное образование было объявлено бесплатным, но этот закон остался
лишь на бумаге.
В 1905 г. была создана ирландская партия Шинн фейн («мы сами»), которая
начала агитацию за немедленное экономическое освобождение Ирландии,
создание самостоятельного ирландского парламента, бойкот английских
товаров. В этот период либералы, сформировавшие британское правительство,
имели почти равное с консерваторами количество голосов в парламенте и
зависели от ирландской фракции. Два этих обстоятельства привели к тому,
что правительство внесло в 1912 г. в парламент Билль о гомруле
(самоуправлении) Ирландии, предусматривавший создание ирландского
парламента, из ведения которого исключались внешняя политика, внешняя
торговля, налоги, распоряжение землей, управление полицией и армией. Но и
столь ограниченное самоуправление вызвало сильное сопротивление со
стороны промышленников, потребовавших исключения из состава Ирландии
промышленно развитого Ольстера. Они стали создавать вооруженные отряды и
начали переговоры с Германией о закупке оружия. В ответ на эти действия в
Южной Ирландии стали формироваться волонтерские отряды. Правительство
приказало войскам двинуться в Ольстер для наведения порядка и во
избежание гражданской войны, но офицеры 21 марта 1914 г. отказались
повиноваться. Правительство пошло на попятную и исключило Олстер из Билля
о гомруле [39, 170—204]. Под предлогом войны английское правительство
отложило на неопределенное время осуществление закона о предоставлении
Ирландии самоуправления, и весной 1916 г. в Ирландии началось восстание:
налоги в военное время возросли, работы не было, а эмиграция из Ирландии
была запрещена (до войны из Ирландии эмигрировало в среднем 30 тыс.
человек ежегодно).
Война способствовала экономическому росту колоний. Вывоз товаров из
Англии сильно сократился, и в колониях стали развиваться собственные
производства. Более того, Англия вынуждена была поощрять развитие в
колониях тяжелой промышленности ради увеличения военных поставок.
Например, в Канаде к концу войны работало более 600 военных заводов [39,
231—249]. Это было началом потери Англией опоры в ее колониях. Но
параллельно шел и другой процесс. В 1919 г. долг Англии Соединенным
Штатам Америки составил 850 млн ф. ст. Англия стала главным должником
США, тогда как до войны США были главным должником Англии. Внутренний
долг Англии вырос в 10 раз и достиг 6,6 млрд ф. ст. [45, 7].
Промышленность Англии за время войны развивалась за счет новых отраслей:
химической, автомобильной, авиационной. В годы войны были введены пошлины
в размере 1/3 от стоимости товара, что способствовало развитию
автомобильной промышленности. Война привела к расширению
сельскохозяйственного производства: было распахано 3,75 млн акров земель,
сбор зерна возрос на 32%, картофеля — на 59%. Производство мяса
сократилось из-за распашки пастбищ. Но все же в 1918 г. страна была
обеспечена собственным продовольствием 155 дней в году из 365.
24.2. Между двумя мировыми войнами
С конца войны до середины 1920 г. в стране наблюдался экономический
подъем, вызванный повышенным спросом на хозяйственные товары,
производство которых было ограничено в военные годы. Но промышленность
требовала послевоенной перестройки и не могла справиться со спросом. В
1920 г. производство отставало от довоенного уровня на 10%. Финансы были
дезорганизованы, быстро росла инфляция, увеличивались цены.
Сельскохозяйственное производство с 1919 г. стало сокращаться [45, 8—18].
В 1920 г. разразился финансовый кризис, количество банкротств возросло по
сравнению с тем же периодом в докризисные времена почти в 4 раза.
Финансовый кризис вызвал спад в производстве, падение цен, сильный рост
безработицы, который усугубил положение, создававшееся после войны в
результате демобилизации солдат и закрытия военных заводов. Социальное
напряжение росло [45, 58].
В этой обстановке усилилась борьба ирландцев за независимость. На выборах
в парламент Великобритании в 1918 г. на 103 места для представителей
Ирландии было избрано 73 депутата партии Шинн фейн, добивавшейся
политической независимости Ирландии. Из них 36 человек находились в
тюрьмах, а другие — в подполье и эмиграции, и только 27 человек были на
свободе. Отказавшись явиться в Британский парламент, они собрались 21
января 1919 г. в мэрии г. Дублина и образовали ирландский парламент,
который провозгласил Ирландскую республику. Опираясь на Ирландскую
республиканскую армию, наиболее дисциплинированную и организованную часть
ирландцев, парламент и президент республики стали создавать органы
власти, суды, полицию. Силовое давление английских властей привело к
партизанской войне.
В октябре 1920 г. был принят закон о чрезвычайных полномочиях,
предусматривавший объявление королем чрезвычайного положения в ответ на
подготовку антиправительственного выступления. По этому закону на период
действия чрезвычайного положения правительство получило права, которые
оно имело только во времена наполеоновских войн и Первой мировой войны.
11 июля 1921 г. английское правительство заключило с Ирландией перемирие,
а 6 декабря 1921 г. подписало договор, по которому 26 графств в Южной
Ирландии объявлялись Ирландским свободным государством и получали права
доминиона, а 6 графств в промышленно развитой северной части оставались в
составе Великобритании. Договор предусматривал контроль над внешней
политикой Ирландии [45, 61—73].
Либеральная партия после войны утратила свои позиции, расколовшись на две
фракции, а консервативная и лейбористская упрочили свои. Этому
способствовало и то, что в феврале 1918 г. лейбористская партия в
дополнение к коллективному членству профсоюзов ввела индивидуальное
членство и радикально настроенные представители среднего класса стали
покидать либералов, примыкая к лейбористам [45, 14—16]. К концу 1922 г.
либерализм как политическое течение потерял всякую перспективу. Эта
партия сложилась в XIX в., когда принцип laissez fair господствовал в
экономических отношениях в Англии, а иностранной конкуренции не было, т.
е. программа партии была сформулирована в условиях необъятного рынка. В
начале ХХ в. лозунг свободной торговли наносил вред английским
предпринимателям, и либералы потеряли всякую поддержку. Кроме того,
концентрация капитала привела к возникновению монополий, а интересы
монополий радикально отличались от интересов множества частных
предпринимателей XIX в. Монополии — это диктат, а не свободная
конкуренция.
15 ноября 1922 г. в результате выборов консерваторы получили 344 места в
парламенте, а лейбористы — 142 места. В конце 1923 г. правительственный
протекционизм вместо фритрейда стал основой экономической политики
Великобритании. Это вызвало раскол в партии консерваторов, и, пытаясь его
преодолеть, правительство распустило парламент, в котором имело
устойчивое большинство, и на выборах 6 декабря 1923 г. потерпело
поражение: в новом парламенте консерваторы получили 259 мест, лейбористы
— 191, а враждовавшие группировки либералов месте — 155 места. В январе
1924 г. к власти пришло первое правительство лейбористов [45, 92—101], но
не надолго: в октябре 1924 г. консерваторы получили 413 места в
парламенте, лейбористы — 151, а либералы — 40 [45, 124]. Казалось бы, при
такой чехарде правительств государственное управление невозможно. Однако
преемственность работы правительств обеспечивали несменяемые чиновники
гражданской службы. Когда прибывали новые министры, чиновники вводили их
в курс дела, объясняли все аргументы за и против в принятых решениях. Но
они никогда не открывали секреты принятия решений правительств, особенно
детали: кто, кому, что сказал и т. д. Так и поныне. Чиновничий аппарат
перед приходом новых министров изымает все политические секреты даже из
черновиков бумаг. Это делается по традиционному согласию, не знающему
исключений, с вновь назначаемым премьер-министром, отдающим себе отчет в
том, что и ему придется когда-то уходить. А если министры начинают
жаловаться на скудость материалов в досье, то чиновники ссылаются на
премьер-министра. Это началось в 1916 г., а еще в XIX в. кабинет
министров ввел дискуссии в клубах или в частных домах [43, 223].
Многие ведущие деятели консервативной партии, входившие в правительство
во время пребывания консерваторов у власти, официально руководили
крупнейшими монополиями в период, когда консерваторы были в оппозиции. В
1934 г. отмечалось, что «тенденция замещать выдающимися работниками
государственной службы и бывшими министрами руководящие посты в частных
предпринимательских компаниях стала более заметной в последние десять
лет, чем когда либо раньше в нашей истории» [45, 109].
В апреле 1925 г. английское правительство, сбалансировав бюджет,
восстановило довоенный золотой паритет фунта стерлингов. Цены на
английские товары в мире повысились на 12%. Это был период послевоенной
стабилизации, во время которого резко возросла концентрация капитала.
Например, была создана единая энергетическая система Англии. Создание ее
оплачивало государство [45, 105—110]. Объем производства 1913 г. был
достигнут только в 1929 г. за счет новых отраслей промышленности. Но
темпы развития сильно отставали от ряда других стран.
Сельскохозяйственное производство в период стабилизации продолжало
сокращаться.
Достичь стабилизации в условиях острой конкуренции на мировом рынке,
растущего технологического отставания и увеличения долга Соединенным
Штатам Америки можно было только за счет снижения жизненного уровня
населения. Поэтому в конце июля 1927 г. парламент принял закон о
профсоюзах. Он запретил всеобщие стачки. Пикетирование, попав под
определение «запугивание», тоже было запрещено. Профсоюзам служащих были
запрещены политическая деятельность, членство в Британском конгрессе
профсоюзов. Все профсоюзы с момента принятия закона должны были получать
заявления от каждого члена, кто желал платить взносы на политические
цели. Закон вменял в обязанность безработным становиться штрейкбрехерами
во время забастовки, объявленной с нарушением процедуры, а в случае
отказа безработные преследовались по обвинению в нарушении закона. В
апреле 1928 г. был принят закон, ограничивший пособия безработным [45,
147—148].
Консерваторам нужно было сделать какие-то уступки, и в 1928 г. они
провели через парламент новый избирательный закон, который уравнял женщин
в правах с мужчинами, предоставив им избирательное право с 21 года. Но
это не помогло. На выборах 30 мая 1929 г. лейбористы получили 287 мест в
парламенте, а консерваторы — 260 мест, либералы — 59 мест.
В Англии уже началась мировая депрессия, которая вызвала спад
производства в меньшей степени, чем в США, Германии или Франции. Наиболее
пострадали от кризиса старые отрасли, например, металлургия,
судостроение, сельское хозяйство. Экспорт сократился вдвое. Каждый
четвертый рабочий в 1932 г. был безработным. Упали доходы от судоходства,
капиталовложений за границей, банковских кредитов в сфере международной
торговли. Из Английского банка иностранцы стали изымать золото.
Английский банк взял заем в США в 50 млн ф. ст., затем еще 80 млн ф. ст.,
но его золотой запас таял на глазах, и 20 сентября 1931 г. золотой
паритет фунта стерлингов был отменен. Фунт стерлингов стал быстро
обесцениваться, а через три месяца курс фунта составлял 69,3% старого
паритета.
На выборах в октябре 1931 г. к власти пришло правительство национальной
коалиции, в которую входили консерваторы и лейбористы. Консерваторы
получили 472 места в парламенте, а лейбористы — лишь 46. Даже либералы
имели 72 места. Лейбористы были отброшены в значительной мере из-за
раскола в своей среде, приведшему к созданию национал-лейбористской
партии, а не только в силу неудач своего правления.
В феврале 1932 г. был принят закон об импортных пошлинах. С этого момента
консерваторы твердо встали на позиции протекционизма. Фритрейд закончился
де юре.
Лондонская конференция подтвердила тот факт, что гегемония Англии на
морях ушла в прошлое. США, Япония, Германия практически сравнялись с
Англией [45, 170—221].
Ослабление метрополии способствовало распаду колониальной империи,
который начался с суверенитета Ирландии. В 1937 г. Ирландский парламент
принял новую конституцию, объявившую Ирландию суверенным и независимым
государством.
На ноябрьских выборах 1935 г. консерваторы добились 387 мест в
парламенте, а лейбористы — 154. Этот состав парламента принял 22 мая 1940
г., т. е. во время войны, закон о чрезвычайных полномочиях, и на его
основе правительство издало «распоряжение 1305», объявившее забастовку
возможной, если заинтересованная сторона за 21 день подала дело с
изложением сути спора на рассмотрение министра труда, и министр не
передал это дело на урегулирование или в арбитраж. Это распоряжение
заменяло стачки судебным процессом. 14 мая 1940 г. правительство объявило
о создании добровольных отрядов гражданской обороны. В них могли вступать
лица в возрасте 17—65 лет, которые получали военную форму и несли службу
после работы. В первую неделю подали заявления о вступлении в отряды
гражданской обороны 250 тыс. человек, а в июне 1941 г. в рядах внутренней
гвардии, так стала называться эта служба, насчитывалось 1603 тыс. бойцов.
Это было результатом самоорганизации англичан.
24.3. Вторая мировая война
После потери вооружения в боях при Дюнкерке (в мае 1940 г.) в Англии
осталось мало оружия, но уже в первой половине 1941 г. британская
промышленность восстановила потери, а правительство стало наращивать
вооруженные силы, которые к концу 1941 г. достигли 3290 тыс. бойцов.
Рабочая неделя в военное время была доведена до 72 ч., а реальная
заработная плата упала в 1940 г. на 11% по сравнению с довоенным 1938 г.,
но стачечное движение снизилось.
В этих условиях самоорганизация англичан приняла иные формы, например,
возник самодеятельный Комитет бдительности, который выдвинул идею созыва
народного конвента, и более 500 деятелей профсоюзного и кооперативного
движения, шопстюардов, ученых, юристов подписали обращение к английскому
народу. Народный конвент открылся в Лондоне 12 ноября 1941 г. На нем
присутствовали 2234 участника, в том числе делегаты от профсоюзов.
Главными требованиями были прекращение коррупции, создание эффективной
противовоздушной обороны (с 10 июля 1941 г. до конца сентября Англия
потеряла 697 самолетов; правда, при этом было уничтожено 1408 германских
самолетов), увеличение зарплаты, жалования военнослужащим, пенсий и
пособий по безработице (по официальным данным, безработица существовала,
но постепенно сокращалась — с 1270 тыс. человек в 1939 г. до 54 тыс. в
1944 г.), восстановление профсоюзных и демократических прав и свобод. Эти
требования имели под собой основу: по официальным данным, прибыли
промышленности возросли с 1368 млн ф. ст. в 1938 г. до 2190 млн ф. ст. в
1941 г. Вот что писал посетивший Англию в первой половине 1941 г.
американский журналист Ральф Ингерсолл о положении английского
правительства: «... не оно руководит событиями, а события толкают его. И
не просто внешнеполитические события, а события, происходящие внутри
самой Англии. И почти каждый член правительства, с которым я беседовал,
производил впечатление человека, которого толкают снизу и который
пытается держаться в соответствии с требованиями народа, будь то вопросы
войны с немцами в воздухе, положение рабочего класса, выпуск продукции
или защита людей от нападения вражеской авиации» [45, 332—356].
Война ускорила и монополизацию экономики. Усилился процесс подчинения
государственного аппарата монополиям ради ускорения концентрации
капитала.
Закон о чрезвычайных полномочиях от 22 мая 1940 г. позволил
мобилизовывать население не только в армии, но и для работы на
производстве и транспорте, прикреплять рабочую силу к предприятиям. С
1939 по 1944 г. было мобилизовано 93,6% мужчин в возрасте 14—64 года и
44,4% женщин в возрасте 14—59 лет.
Еще одним примером самоорганизации англичан во время войны стали
производственные комитеты, возникшие по народной инициативе на
предприятиях. Они занимались вопросами максимально эффективного
использования оборудования, его сохранности, улучшения методов
производства, эффективного использования рабочего времени, снижения брака
и экономии материалов. В феврале 1942 г. правительство решило создать
также комитеты на всех артиллерийских заводах. К концу 1943 г.
производственные комитеты существовали на 2850 машиностроительных
предприятиях с числом рабочих более 150 человек, и на более чем 1500
предприятиях с меньшим количеством рабочих, а также на всех
государственных артиллерийских заводах, во всех частных и государственных
доках, на промышленных предприятиях Адмиралтейства и Министерства
авиационной промышленности. Более тысячи производственных комитетов
действовало на угольных шахтах. Были производственные комитеты и на
стройках. За шесть месяцев 1942 г. на предприятиях, где имелись
производственные комитеты, выпуск продукции увеличился на 55%, а на
аналогичных предприятиях, их не имевших, — на 42%.
Сведения о жизни и борьбе англичан во время войны можно дополнить
следующими данными. До войны 30% потребностей Великобритании в продуктах
питания покрывалось за счет собственного производства, а в 1943—1944 гг.
— только лишь 40%. Рационирование продовольствия было введено в стране с
самого начала Второй мировой войны в условиях жесткой экономии и
частичной морской блокады. Расходы на питание, составлявшие в 1938 г.
1305 млн ф. ст., сократились к 1944 г. до 1137 млн ф. ст., а цены на
продовольствие выросли, по официальным данным, на 62,4%. Снижение
количества и качества питания, а также рост нагрузок истощали британцев,
но во время Второй мировой войны в Великобритании было значительно меньше
стачек, чем в период Первой мировой войны [45, 386—391].
В годы войны действовал парламент, избранный в 1935 г., и в конце 1944 г.
возник вопрос о парламентских выборах. 18 мая У. Черчилль ультимативно
предложил лейбористам остаться в правительстве до окончания войны с
Японией. Лейбористы отказались, и правительство заявило об отставке.
Выборы были назначены на 5 июля, а объявление результатов голосования —
26 июля. Черчилль образовал переходное правительство, сделав
принципиальную ошибку: все члены его кабинета были людьми, несшие
ответственность за Мюнхенские соглашения, приведшие к войне. «Все мы
знаем, — писала газета "Манчестер Гардиан", — какое плохое руководство
было у нас в период между войнами. Можем ли мы ожидать чего-либо лучшего
в течение ближайших четырех или пяти лет, если Черчилль сохранит в своем
правительстве 47 мюнхенцев». Консерваторы формально выдвинули
предвыборную программу, но главным образом надеялись на авторитет
Черчилля. Лейбористы же представили программу, учитывавшую стремления
британцев. На выборах лейбористы получили 48,3% голосов и 393 мест в
парламенте, а консерваторы — 39,8% голосов и 213 мест.
24.4. Период восстановления
Потери и расходы во время войны привели к огромному дефициту платежного
баланса. Заграничные капиталовложения сократились на четверть. Торговый
флот сократился более, чем на четверть, а доход от него в реальном
выражении так и не достиг довоенного уровня в послевоенные годы. Дефицит
платежного баланса на долгие годы стал хроническим.
21 августа 1945 г. совершенно неожиданно для Англии правительство США
заявило о прекращении поставок по ленд-лизу. В декабре 1945 г. было
подписано англо-американское финансовое соглашение. Англия обязалась
уплатить 650 млн дол. в счет возмещения за поставки по ленд-лизу, а США
предоставили заем на 50 лет из расчета 2% годовых на сумму 4400 млн дол.,
из которой вычиталась сумма в 650 млн дол. Англия взяла обязательства:
через год после вступления соглашения в силу восстановить свободный обмен
фунта на доллар; освободить замороженные в английских банках средства,
принадлежавшие доминионам и колониям, а также другим странам
стерлингового блока; не ограничивать торговлю с США; снизить таможенные
преференциальные тарифы, ограждавшие рынок Британского содружества наций.
Канада согласилась аннулировать задолженность, которую Англия имела перед
этой страной, и предоставить заем в 1250 млн канадских дол.
Оба займа были израсходованы за один год. 15 июля 1947 г. английское
правительство ввело свободный обмен фунта на доллар, но 21 августа того
же года из-за острого финансового кризиса отменило свое решение.
Дефицит платежного баланса был столь велик, что не помогли ни поставки на
сумму 2351 млн дол., ни займы на 337 млн дол, полученные Великобританией
по плану Маршалла в 1948—1950 гг. Золотые и валютные резервы летом 1949
г. упали почти на 400 млн дол. ниже уровня в 2 млрд дол., считавшегося
минимально допустимым для существования британской финансовой системы. 18
сентября 1949 г. было объявлено о девальвации фунта стерлингов с 4,03
дол. до 2,8 [45, 422—445].
Приходилось экономить, и уже в начале 1948 г. был запрещен рост
заработной платы, несмотря на рост цен и налогов. В 1949 г. были отменены
школьные бесплатные завтраки и бесплатный проезд школьников в автобусах.
После войны производство в Великобритании стало расти, главным образом за
счет наукоемких отраслей промышленности: электроники и, в частности,
производства ЭВМ, самолетостроения, производства реактивных двигателей,
химии. В первые послевоенные годы Великобритания производила до 2/3 всех
автомобилей Западной Европы. Все это имело на мировом рынке большой
спрос. В 1948 г. общий индекс промышленной продукции достиг довоенного
уровня. Великобритания восстановила свою долю в мировом экспорте [46, 17—
21].
В целях экономии пришлось разрабатывать и четырехлетнюю программу
увеличения на 50% производства сельскохозяйственных продуктов к 1951—1952
гг. Она была выполнена, и Великобритания стала обеспечивать себя
продовольствием на 41%.
После войны продолжился процесс концентрации капитала. Число банков за
период с 1929 по 1951 г. уменьшилось на 22%, несмотря на рост суммы
баланса всех банков в 3 раза. Доля рабочих, занятых на предприятиях с
числом рабочих от 500 и выше, увеличилась с 35,4% к общему числу занятых
в отрасли в 1935 г. до 44,4% в 1949 г.
Ради повышения конкурентоспособности английских товаров лейбористское
правительство национализировало Английский банк, угольную и газовую
промышленность, электростанции, внутренние железнодорожный и водный
транспорт, автомобильные перевозки, часть металлургии, гражданскую
авиацию, телеграфную сеть и радиосвязь. На национализированных
предприятиях было занято около 20% всех наемных рабочих Великобритании.
Национализация была нужна для коренной реконструкции производства и
транспорта, поскольку это требовало больших капиталовложений и высокого
уровня организации для максимальной рациональности и эффективности
реконструкции. Например, в Лондоне и около него было много
электростанций, которые поставляли электричество разного напряжения; ряд
электростанций оказались внутри зоны, обслуживаемой другой
электростанцией. Все это привело к нерациональному построению
электрических сетей; оборудование на многих электростанциях было
устаревшим. Такое же положение сложилось в газовой промышленности, на
железных дорогах и т. д. Расходы на транспортировку грузов в
Великобритании были в 5 раз выше, чем в США, и на 70% выше, чем во
Франции.
Проведенная после войны национализация угольной промышленности не привела
к улучшению ее работы и росту производительности труда. В январе 1947 г.
в Великобритании из-за нехватки угля разразился острый топливный кризис.
Была прекращена подача электроэнергии примерно двум третям британской
промышленности, предприятия не работали три недели, 2300 тыс. человек
стали временно безработными.
Послевоенное лейбористское правительство отменило антипрофсоюзный закон
1927 г., ввело новую систему здравоохранения, социального страхования и
ограничило права палаты лордов, которая впредь могла задержать принятие
закона не более, чем на год.
Медицинская помощь с 5 июля 1948 г. стала бесплатной, но денег не
хватало, и в 1949 г. рецепты на лекарства вновь стали платными, а затем в
1951 г. была установлена плата и за другие услуги. Были введены пособия
на рождение ребенка, воспитание детей, по болезни, по безработице, по
беременности, пенсии вдовам, по старости и пособия на похороны, в связи с
травмами на производстве или профессиональными заболеваниями. Этими
видами страхования были охвачены 23 млн человек. Расходы государства на
социальное страхование увеличились в 2,5 раза. Средства на эти цели
вносились примерно поровну из бюджета, страхуемым населением и
работодателями.
Зарплата женщин в послевоенный период составляла 52—55% от зарплаты
мужчин. Очень тяжелыми были налоги. Прямые налоги возросли к 1951/1952
гг. в 4,5 раза по сравнению с 1938/1939 гг., а косвенные налоги — почти в
5 раз.
Нормирование продуктов после войны не только не было отменено, но и было
распространено и на хлеб (июнь 1946 г.), и на картофель (ноябрь 1947 г.),
чего не было даже во время войны. Нормы отпуска продуктов по карточкам
были сокращены. Покупательная способность населения была столь низкой,
что несмотря на то, что после войны британский житель в среднем потреблял
2100 кал. в день, вместо 3000 по санитарной норме, 20—30% населения не
выкупало свой паек наиболее ценных и дорогих продуктов — масла, сыра, яиц
и бекона. Карточки на эти продукты, а также на чай, молоко сохранялись
вплоть до 1953 г.
Несмотря на то, что закон о профсоюзах 1927 г. был отменен, «распоряжение
1305» осталось в силе и использовалось для подавления стачек. Дело дошло
до суда, и после двух месяцев разбирательств присяжные вынесли решение о
невиновности забастовщиков. В августе 1951 г. правительство было
вынуждено отменить «распоряжение 1305» [45, 450—469].
На выборах 1950 г. консерваторы получили 43,4% голосов и 297 мест в
парламенте, а лейбористы — соответственно 46,1% и 315 мест. Отсутствие
устойчивого большинства делало новые выборы неизбежными. Они состоялись
25 октября 1951 г. Консерваторы получили 47,9% голосов, но в соответствии
с правилами мажоритарной системы больше мест в парламенте — 321, чем
лейбористы, которые собрали больше голосов — 48,7%, но получили всего 295
мест. Либеральная партия получила 6 мест, потеряв много голосов (в 1950
г. — 9,5%, в 1951 г. — 2,5%) [45, 540—544].
Важной особенностью послевоенного консерватизма стали согласие на участие
государства в управлении экономикой, признание за рабочими прав, которые
были неприемлемы для консерваторов до Второй мировой войны. 1/3 рабочих и
2/3 служащих в послевоенной Великобритании проголосовали за
консерваторов. Средняя реальная зарплата в Великобритании к 1961 г. по
сравнению с довоенным уровнем выросла на 50% и превысила уровень Западной
Европы. Многие рабочие получили жилье в новых муниципальных домах. В
послевоенные годы (вплоть до 1990 г.) консерваторы правили
Великобританией в течение 28 лет.
Следуя курсу государственного регулирования экономики, правительство тори
не отменило национализации, но правительственная программа инвестиций в
национализированный сектор экономики ими не выполнялась. В 1953 г. были
денационализированы металлургия и автомобильный грузовой транспорт, где
основные фонды были в значительной степени уже обновлены.
Парламентские выборы 26 мая 1955 г. вновь были выиграны консерваторами
(так же как и в 1959 г.) [46, 41—53].
Очень важным изменением в политике Великобритании было принятие
консерваторами в конце 50-х гг. решения о переходе от старой политики
«колониальное развитие» к политике «ветер перемен» — так был назван
процесс немедленного предоставления политической независимости бывшим
колониям.
Деятельность консерваторов, казалось бы, гарантировала им очередную
победу на парламентских выборах, но к тому времени пришло время принятия
непопулярных решений, консерваторы «уступили» эту фазу правления.
Лейбористы, заимствовав многие положения из программы консерваторов, 15
ноября 1964 г. получили 44,1% голосов и 317 мест в парламенте, а
консерваторы — 43,4% голосов и 304 места.
Хотя лейбористы выполнили часть своих обещаний, например,
ренационализировали металлургию, повысили пенсии, улучшили систему
медицинского обслуживания и т. п., но все это стало возможным лишь
благодаря мерам жесткой экономии, включая замораживание зарплаты во
второй половине 60-х гг. К концу 60-х гг. уровень зарплаты стал ниже, чем
в других западноевропейский странах. Начиная с 1965 г. стала расти
безработица, в 1966 г. лейбористское правительство перешло от политики
полной занятости к концепции приемлемого уровня безработицы, а осенью
1967 г. девальвировало фунт стерлингов [46, 102—119]. В результате 18
июня 1970 г. пришли к власти консерваторы, получив 46,4% голосов.
Лейбористов к проведению такой непопулярной политики принуждали
объективные условия. К концу 60-х гг. по объему производства на душу
населения Великобритания уступала многим европейским странам: Франции,
ФРГ, Голландии, Дании, Норвегии, Швеции, опережая только Италию. Темпы
роста производительности труда были самыми низкими в Западной Европе.
Среднегодовой прирост стоимости жизни в 60-е гг. превзошел показатели
Франции, ФРГ и Италии.
В 60-е гг. процессы концентрации капитала в Англии стали проходить
быстрее, чем в других странах Западной Европы. К концу 60-х гг. из 200
крупнейших неамериканских компаний мира британскими были 46, т. е. почти
столько же, сколько немецких, французских и итальянских вместе взятых. В
обрабатывающей промышленности количество британских компаний уменьшилось
на треть за счет их слияний, к 1970 г. в Англии осталось всего 12
коммерческих банков. Произошла перестройка энергетики страны. К концу 60-
х гг. Великобритания обладала 13 действующими атомными электростанциями и
был достигнут уровень экономичности тепловых электростанций.
В течение 60-х гг. был переоснащен аграрный сектор, что повысило его
эффективность. В Великобритании доля сельского населения составляла 4%
(самый низкий показатель в Европе), но агробизнес обеспечивал потребности
страны в молоке на 100%, яйцах — 98%, картофеле — 95%, мясе — 72%,
пшенице — 50%. Англия имела к началу 70-х гг. средний размер
сельскохозяйственной фермы более 40 га, т. е. вдвое больше, чем Франция
или Дания, и в 3—5 раз больше, чем ФРГ и Италии. За период 1964—1973 гг.
число ферм размерами менее 12 га сократилось на 54,3%, а ферм с площадью
угодий 12—40 га — на 24,9%. И даже 11,7% ферм с площадью 40—120 га
исчезло за счет слияния и укрупнения. Процесс концентрации капитала
продолжался. За 60-е гг. наполовину уменьшилось количество работников не
только в сельском хозяйстве, но и в шахтах, а количество служащих в
финансовых и научных учреждениях увеличилось в 1,5 раза в силу
структурной перестройки экономики.
Продолжался вывоз капитала. Частные британские инвестиции за рубежом в
середине 60-х гг. выросли в 4 раза по сравнению с первыми послевоенными
годами, причем в 1969 г. беспроцентные займы развивающимся странам
достигли 81% от общего числа зарубежных займов.
Одновременно по мере освобождения стран Британской империи от
колониальной зависимости в Великобританию стал возвращаться и
вкладываться в новейшие отрасли промышленности британский капитал. Вместе
с тем инвестиции США в Великобритании к 1967 г. достигли максимальных
размеров, способствуя реструктурированию британской экономики [46, 32—38,
117].
Таким образом, все принятые меры позволили Великобритании обогнать в
начале 70-х гг. по росту производительности труда ФРГ, Италию и США,
уступая только Японии и Франции [46, 141].
24.5. Консерватизм конца века
К началу 70-х гг. ХХ в. британское общество состояло на 90% из наемных
работников, рабочие составляли 73% самодеятельного населения, причем
почти 50% рабочих были объединены в профсоюзы (в Японии — 33,3%, Франции
— 32,6%, ФРГ — 30,1%) [46, 116, 117]. Военный бюджет страны был самым
большим в Европе — расходы на научные исследования, производство новых
видов оружия и оснащение ими армии поглощали до 20% бюджета
Великобритании [46, 32]. В конце 60-х гг. обострилось положение в
Ольстере как по политическим, так и по экономическим причинам.
Дискриминация католиков протестантским большинством довела обстановку в
Ольстере до конфронтации. Нужно было развязывать тугой узел проблем [46,
149].
Консерваторы под руководством премьер-министра Хита ликвидировали
корпорацию по реорганизации промышленности, национальное управление по
доходам и ценам, департамент по делам занятости и производительности и т.
п. В частную собственность были переданы отдельные предприятия.
5 августа 1971 г. был принят закон «Об отношениях в промышленности»,
который делал регулирование отношений в производстве более жестким, чем
даже в США, где система трудового законодательства считается
исключительно жесткой. Закон предусматривал ограничение прав профсоюзов и
санкции к ним за нарушение закона.
В январе—феврале 1972 г. 250 тыс. шахтеров в течение семи недель
бастовали, добиваясь увеличения заплаты, выплат за сверхурочную работу,
увеличения отпусков, пенсий и т. д. В конфликт вынуждено было вмешаться
правительство и даже премьер-министр. Шахтеры добились своего.
В марте 1973 г. консервативное правительство вернулось к практике
лейбористов. Были созданы управление по зарплате и комиссии по ценам,
которые были призваны регулировать ставки зарплаты, уровни цен, размеры
дивидендов, арендной и квартирной платы.
В ноябре 1973 г. шахтеры отказались работать сверхурочно, вновь добиваясь
роста зарплаты. Правительство объявило чрезвычайное положение. В стране
была введена трехдневная рабочая неделя, сокращена подача электроэнергии
для бытовых нужд с целью экономии топлива.
23 января 1974 г. 81% шахтеров тайным голосованием поддержали решение
тред-юниона объявить забастовку. 7 февраля премьер-министр объявил
досрочные выборы в парламент и назначил их на 28 февраля, рассчитывая на
поддержку избирателей, испытывавших энергетический голод. Лейбористы
получили 38,1% голосов и 301 место в палате общин, консерваторы — 37,2% и
296 мест. Отход избирателей от двух главных партий был очевиден.
Потерянные консерваторами и лейбористами голоса были отданы в основном
либералам (19,3%).
Лейбористы не имели достаточно голосов (минимум 316) для того, чтобы
сформировать устойчивое однопартийное правительство. Это в значительной
мере усугубило их положение в правительстве. Лейбористы в течение 48 ч.
урегулировали конфликт с шахтерами, удовлетворив их требования, отменили
трехдневную рабочую неделю, заморозили квартплату, что было мерой,
направленной против домовладельцев, отменили закон «Об отношениях в
промышленности», увеличили пенсии.
10 октября 1974 г. вновь были проведены парламентские выборы, и
лейбористы получили 39,3% голосов и 319 мест в парламенте, а консерваторы
— 35,8% голосов и 276 мест в парламенте.
Во второй половине 1975 г. жизненный уровень упал. Правительство объявило
программу экономии, которая осложнила положение в системе образования, на
транспорте, в жилищном строительстве. В ноябре 1976 г. число безработных
достигло 1,5 млн человек (6,4% рабочей силы). Стало очевидным, что ни
консерваторы, ни лейбористы не могут вывести страну из полосы
послевоенных проблем. Нужна была смена курса. Новый курс был предложен
неоконсерваторами — сторонниками течения, которое впоследствии стало
называться тетчеризмом.
Тетчеризм отверг принципы управления страной, относительно которых в
послевоенные годы взгляды консерваторов и лейбористов совпадали:
использование кейнсианских методов государственно-монополистического
регулирования, тенденции к поддержанию полной занятости, расширению
государственной системы социального обслуживания минимальной инфляции,
поддержанию обменного курса фунта стерлингов, стремление к экономическому
росту.
Неоконсерватизм, как идейное течение, возник еще в 60-е гг. Энок Пауэлл,
член парламента от партии консерваторов, был прямым предшественником
тетчеризма. Его слушали, но за ним не следовали, несмотря на его
интеллектуальность, эрудицию, красноречие. Э. Пауэлл был одним из первых,
кто выступил за возрождение идей экономического либерализма, т. е. за
отказ от государственного регулирования и восстановление неограниченного
свободного предпринимательства. Его идеи были продолжением либеральной
традиции второй половины XIX в., он боготворил порядки тех времен. В
либерализме Пауэлл видел средство сокращения бюрократии.
Нет нужды здесь излагать все взгляды Пауэлла, но его враждебное отношение
к профсоюзам нельзя не отметить. Ярлыки «внутренний враг» или «заговор
меньшинства» получали каждый профсоюз или забастовка, демонстрация,
политическая деятельность антиконсервативного толка.
И все же Пауэлл оставил память о себе не как либерал, а как расист,
выступавший за моноэтничность населения Британских островов. Эти взгляды
принесли ему популярность, и в 1969 г. более 30% избирателей при
социологическом опросе назвали Пауэлла возможным премьер-министром [47,
5—14].
Пауэлл не был демагогом, он конструировал шаг за шагом новую философию,
приходя с помощью аргументов к логичным, а когда ему было нужно, и к
абсурдным выводам. Окончив Кембридж, он увлекся германской философией,
особенно Ницше. Затем в 25-летнем возрасте стал профессором греческого
языка в Австралии, в 1939 г. вернулся в Англию, а после войны стал
проповедовать модель немецкой экономики свободного рынка Эрхарда и
Аденауэра [43, 111—112].
Либеральные взгляды Пауэлла были подхвачены министром здравоохранения и
социального обеспечения в теневом кабинете консерваторов конца 60-х гг.
К. Джозефом, ставшим впоследствии ближайшим сподвижником М. Тетчер.
Взгляды Пауэлла прижились среди актива местных организаций консервативной
партии в избирательных округах, так называемых ассоциациях. Начиная с
1964 г. на ежегодных конференциях консерваторов ассоциации стали вносить
проекты резолюций пауэлловского толка с активностью, которая не
отмечалась у них прежде.
В центре взгляды Пауэлла пропагандировал «Клуб понедельника», возникший в
1961 г. и удваивавший число своих членов ежегодно, вплоть до того дня,
когда в 1972 г., по настоянию премьер-министра Хита (консерватора),
некоторые отделения клуба были закрыты из-за проникновения в них членов
фашистской организации Национальный фронт.
Как было показано выше, реализация крайне правых взглядов, начатая Хитом
после победы консерваторов в 1970 г., привела к резкому обострению
обстановки в стране, и в 1973 г. правительство Хита вернулось к
государственному регулированию в сфере экономических, социальных и
трудовых отношений.
Пауэлл перед выборами в феврале 1974 г. объявил, что в знак протеста
против политики Хита и отступничества премьера от линии, выработанной в
1970 г., он будет голосовать за лейбористов. Это было кончиной
политической карьеры Пауэлла.
Доля голосов, поданных за консерваторов на выборах в октябре 1974 г.,
была самой низкой за всю историю партии тори. Показательно, что в 1974 г.
консерваторы столкнулись с трудностями в сборе пожертвований на расходы
партии, а после октябрьских выборов 1974 г. пожертвования вообще
прекратились. Нужна была новая стратегия.
Директор строительной фирмы «Бовис» К. Джозеф в 1974 г. основал Центр
политических исследований, который стал параллельной организацией
исследовательскому отделу консервативной партии, но Центр распространял
только неоконсервативные идеи среди партийных активистов.
Еще в 1968 г. М. Тетчер выступила на конференции консервативной партии с
докладом, в котором утверждала, что целью правительства должно стать
обеспечение условий для конкуренции, регулирования денежного обращения и
спроса, но только в феврале 1975 г. она была избрана лидером
консервативной партии. Оригинальных идей у она не было, она пользовалась
чужими, но в настойчивости по пропаганде своего мировоззрения ей не было
равных.
В разработке идей экономического либерализма активное участие принимал,
кроме двух названных выше организаций, Институт экономических проблем, и
к концу 70-х гг. его сотрудниками и под его эгидой было опубликовано
около 250 работ. Идеи черпались из работ нобелевских лауреатов по
экономике 1974 и 1976 гг. австрийца Ф. Хайека и американца М. Фридмена.
С середины 70-х гг. консервативная партия отвергает кейнсианство и
избирает монетаризм, который оставляет государству только контроль за
денежной массой, борьбу с инфляцией, сокращение государственных расходов
и налогов. Старые консерваторы с конца XIX в. считались партией общества,
а не рынка, партией, использовавшей протекционизм, патернализм, а
неоконсерваторы, сделав резкий поворот, стали партией laissez fair.
Неоконсерватизм выступал как антикризисная доктрина, причем глубина и
необычность кризиса общественного развития, как утверждалось, определяли
необычность и радикальность мер. Неоконсерватизм подавался под лозунгом
«нет альтернативы».
В 1975 г. через шесть месяцев после прихода М. Тетчер к руководству
партией тори была создана Торийская группа реформ, противостоявшая идеям
неоконсерватизма внутри партии консерваторов. Торийская группа выдвинула
лозунг народовластия, означавший, в частности, участие рабочих в
управлении производством и в прибылях. Это была внутрипартийная
оппозиция, и до 1978 г. она подвергалась резкой критике, но затем в эту
группу вошли новые активные члены, она выросла через год до тысячи
человек и имела 12 отделений преимущественно в университетских городах.
Главное препятствие реализации своих планов неоконсерваторы видели в
тред-юнионах, но отдавали себе отчет в их силе и помнили поражение,
которое нанесли профсоюзы правительству Хита. Поэтому все начиналось с
лозунга «прикладывать усилия для взаимопонимания с профсоюзами»,
выдвинуто в 1976 г. Членов консервативной партии стали направлять в
профсоюзы. Инструментом для широкого проникновения в профсоюзы стала
организация консерваторов-тред-юнионистов (КТЮ), созданная в конце 40-х
гг. и оказавшаяся к середине 70-х никому не нужной. Тетчер руководила
возрождением КТЮ. Число групп КТЮ быстро достигло 200, а в 1978 г. КТЮ
имела 270 отделений и семь штатных сотрудников. Тори-членам тред-юнионов
вменялось в обязанность добиваться в профсоюзах максимальных выгод по
важнейшим проблемам, каковыми являются условия труда, зарплата,
продолжительность рабочей недели, отпуска и т. д. Проводилось обучение
консерваторов, посланных в профсоюзы, по широкому кругу вопросов. Стали
проводиться ежегодные конференции КТЮ, собиравшие до полутора тысяч
делегатов; Тетчер ежегодно принимала участие в их работе и выступала с
речами. И все же КТЮ тяготела к Торийской группе реформ, а не к
неоконсерваторам [39, 16—53].
Политика правительства лейбористов вызвала множество забастовок
«тревожной зимой» 1978/1979 гг. Тетчер и ее единомышленники организовали
кампанию, в которой обличали «злоупотребления профсоюзов своей властью».
Это была не только подготовка к будущим сражениям с профсоюзами, но
главным образом попытка повлиять на избирателей перед выборами в
парламент. В начале 1979 г. позитивная и негативная оценки профсоюзов,
судя по опросам общественного мнения, высказывались британцами одинаково
часто, а в 1954 г., например, каждые шестеро позитивно оценивали
профсоюзы и только один — отрицательно.
3 мая 1979 г. на парламентских выборах консерваторы получили 43,9%
голосов, лейбористы — 39,2%. Оба показателя были самыми низкими для
консерваторов за все послевоенные годы, когда они приходили к власти, для
лейбористов же — за все годы с 1931 г. Консерваторы победили благодаря
приливу голосов работников физического труда. «Белые воротнички»
голосовали за консерваторов даже меньше, чем прежде, хотя в основном они
голосовали именно за консерваторов.
Экономическая политика правительства Тетчер привела к резкому росту
безработицы. В мае 1979 г. безработных было 1,3 млн человек, осенью 1981
г. — почти 3 млн, а в 1983 г. — в среднем за год 3,1 млн человек (13%
всех занятых) [47, 73—91]. К марту 1984 г. безработица достигла 3 142 775
человек по официальной статистике, не учитывавшей, например, женщин, у
которых были работавшие мужья, выпускников школ и т. п. Учет всех
категорий безработных приводил к цифре 4—4,5 млн в 1983 г.
Реструктурирование промышленности привело к крупным сокращениям в
металлургии, текстильной промышленности в строительстве и на транспорте,
причем безработица охватила не только производственный сектор, но и
торговый, а также конторских служащих. 40% всех зарегистрированных
безработных были люди моложе 25 лет. Безработица среди женщин в 1983 г.
почти удвоилась относительно мая 1979 г.
Зарплата росла, например, с 1984 по 1986 г. — по 7,5% в год. И
одновременно сокращались расходы помощи безработным.
Если в начале 1979 г. расходы на образование превосходили расходы на
оборону, то в 1983 г. на оборону тратилось на 33% больше, чем на
образование, причем в реальном выражении расходы на образование
сократились на 6%. Профессиональное обучение в 1982—1983 гг. сократилось
до 60% от уровня 1979—1980 гг., а число учеников в школах уменьшилось на
800 тыс. человек. И это при том, что 66% рабочих Британии не имели
профессиональной подготовки, тогда как в ФРГ только 21% рабочих
профессионально не были подготовлены [48, 118].
Муниципальное жилье стало распродаваться, было сокращено строительство
муниципальных домов, квартплата в них за первые четыре года власти тори
выросла в почти в 2,5 раза. В 1983 г. на 70% подорожал проезд в
междугородном транспорте.
Велась настойчивая пропаганда необходимости отказа женщин от участия в
производстве и общественно-политической жизни, возврата «в лоно семьи».
Правда, официальных выпадов против женского равноправия не было.
Денационализированы были десятки крупнейших компаний, и их акции пущены в
продажу. Акции наиболее перспективных из них, например, «Бритиш
аэроспейс» или «Бритойл», только на 24 и 13% соответственно поступали в
открытую продажу. Остальные были предоставлены финансовым институтам
Сити, иностранным вкладчикам и работникам этих компаний. Однако акции
индивидуальных вкладчиков вскоре стали продаваться и концентрироваться в
соответствии с тенденцией к концентрации капитала.
Неоконсерваторы видели в укреплении репрессивных функций государства одну
из своих задач. Численность полиции заметно выросла, оснащение
существенно улучшилось, а полномочия расширены. Закон о полицейских и
уголовных свидетельствах, вступивший в силу 1 января 1986 г. позволил
полиции проводить аресты и обыски в условиях, при которых раньше это было
невозможно.
В первый срок правления Тетчер расходы местных советов на строительство и
ремонт жилых домов, школ, дорог, домов для престарелых и т. д. были
сокращены на 40% [47, 92—107]. Все принятые меры экономии, включая
снижение численности правительственного аппарата на 10%, позволили
снизить инфляцию. Если к концу 1979 г. инфляция в Британии достигла
21,3%, то через год Тетчер снизила ее до уровня 12,4%, к концу 1982 г. —
до 4,9%, а в 1983 г. — до 3,9%. Позже она несколько поднялась, но не
превысила 5%. В то же время снижение инфляции сопровождалось в 1981 г.
падением уровня производства по сравнению с 1980 г. на 2,6%, снижением
капиталовложений и застоем потребительского спроса [49, 37, 39].
Сокращение занятости приводило к уменьшению финансовой базы тред-юнионов,
так как профсоюзное членство падало быстрее занятости. Осенью 1980 г. был
принят закон о занятости, резко ограничивший право профсоюзов на пикеты и
запретивший полностью «вторичное» пикетирование и стачки солидарности.
Открытого посягательства на «закрытый цех» в законе не было, однако всем,
кто отказался вступить в профсоюз на предприятиях «закрытого цеха» и был
уволен, была предусмотрена компенсация до 16 тыс. ф. ст. от государства.
Еще один закон о занятости 1982 г. позволил работодателям увольнять в
случае забастовок руководителей и активистов тред-юнионов (для сравнения:
прежние законы позволяли уволить только всех забастовщиков сразу). Было
разрешено увольнять тех забастовщиков, которые отказывались вернуться на
работу через пять дней после получения ими специального предупреждения
босса. Стало возможным подвергать профсоюзы штрафу за организацию стачек
в размере (10—250 тыс. ф. ст.), зависевшем от количества членов
профсоюза. Было введено правило, согласно которому каждый новый «закрытый
цех» получает легальный статус только в том случае, если в течение 5 лет
он подтверждается тайным голосованием и за него высказываются 80% всех
состоящих в нем членов или 85% участников голосования.
Летом 1984 г. парламент принял закон, обязавший профсоюзы, имевшие
политические фонды, не реже одного раза в 10 лет проводить голосование по
вопросу, сохранять ли эти фонды. В 1983 г. было 63 профсоюза с
политическими фондами, которые использовались для поддержки лейбористской
партии. Эти профсоюзы насчитывали 8,7 млн членов, из которых 7,2 млн
платили политический взнос. Все 38 профсоюзов, которым было вменено в
обязанность провести голосование до 31 марта 1986 г., проголосовали за
сохранение фондов, причем в пользу этих решений высказалось 83%
голосовавших при степени участия в голосовании 51,1% — самый высокий
показатель за все годы тетчеризма. Более того, за учреждение политических
фондов проголосовали два новых профсоюза [47, 113—130].
На парламентских выборах 1983 г. увеличилась по сравнению с 1979 г. доля
проголосовавших за консерваторов среди работников физического труда и
квалифицированных рабочих, но число избирателей тори сократилось с 43,9%
в 1979 г. до 42,4% (на 700 тыс. голосов). Продолжала падать поддержка
консерваторов в больших городах, причем в промышленных городах в большей
степени, чем в столице.
Для лейбористской партии результаты выборов были безрадостными. Они
получили 27,6% голосов избирателей, и их почти догнал альянс либералы —
социал-демократы (25,4% голосов). Возрождение либералов в период
воспевания либеральных ценностей было не удивительно, но преходяще.
В партии тори копилось недовольство курсом Тетчер. Это выразилось в
снижении средств, сдававшихся в казну партии местными ассоциациями,
которые в 1984 г. смогли собрать лишь 55% запланированной суммы, а в 1986
г. — 52%. В Лондоне в 1986 г. 18 ассоциаций вообще отказались собирать
средства, а в 1984 г. таких было лишь 4. Для сравнения: в 1986 г. было
собрано 944 132 ф. ст., а в 1973 г., когда фунт имел более высокую
покупательную способность, — 3 млн ф. ст.
Тетчер попыталась отказаться от облика «железной леди». В ее стиль
поведения имиджмейкерами было внесено «больше улыбок, больше анекдотов»,
«более внимательная манера слушать собеседника». В мае 1986 г. был уволен
в отставку министр образования и науки, сподвижник Тетчер, К. Джозеф, так
как недовольство ухудшением образования в стране обрело массовый
характер. Муниципальные выборы в мае 1986 г. консерваторы проиграли.
Тетчер пришлось начать новый этап борьбы за избирателей.
На выборах 1987 г. консерваторы получили 42,3% голосов и 376 мест в
парламенте, а лейбористы — 30,8% (229 мест). Лейбористы несколько
оторвались от альянса либералов и социал-демократов, получившего 22,55%
голосов. Наибольшую поддержку (53—55% голосовавших) консерваторы получили
от среднего класса, включая «белые воротнички», а это 43% избирателей.
Квалифицированные рабочие (27% избирателей), как и прежде, предпочли
консерваторов лейбористам. Неквалифицированные рабочие (30%) отшатнулись
от альянса консерваторов, примкнув к лейбористам. Консерваторов
преимущественно поддержали пенсионеры (23% избирателей), а лейбористов —
члены профсоюзов (23% избирателей) [47, 182—239].
Главным мотивом предприимчивости и инициативы М. Тетчер считала
материальную выгоду человека и семьи. Все годы власти она делала упор на
развитие среднего и мелкого предпринимательства, поскольку они быстрее
реагируют на потребности и изменения рынка, быстрее приспосабливаются к
новым условиям. Поэтому одновременно с приватизацией правительство в
1981—1983 гг. учредило 24 предпринимательские зоны в экономически
отсталых областях, в которых были введены определенные финансовые стимулы
и предприниматели освобождались от части налогов. В этих зонах особенно
поощрялся мелкий и средний бизнес. Средства на экономическое
переустройство были взяты из доходов от североморской нефти.
Политика Тетчер способствовала переводу английской экономики на новый
научно-технический уровень. Великобритания осуществляла структурную
перестройку производства на базе наукоемких технологий. Усилия дали
результат. Если темпы роста производства Великобритании в 70-е гг. были
самыми низкими среди ведущих стран мира, то начиная с 1982—1983 гг. темп
роста ВВП превзошел показатели США, ФРГ и Франции. Доход на капитал
повысился с 3% в 1981 г. до 10% в 1987 г. Более высокой отдачей
инвестиций могла похвастать только Япония.
Однако к концу 80-х гг. по стоимости продукции, приходящейся на каждого
человека, — валовому внутреннему продукту на душу населения —
Великобритания занимала 18-е место в мире и уступала 13-ти
западноевропейским государствам. Производительность труда японского
рабочего была в 2 раза выше британского [49, 38, 305—311]. По росту
производительности труда (а не по темпам роста производительности труда)
Британия отставала в ХХ в. не только от Японии, но и от Франции и других
стран [50, 12] (табл. 1).
Таблица 1
Рост производительности труда (ВВП за рабочий час)
Страна 1913—1950 1950—1973 1973—1984
Британия 1,6 3,2 2,4
Франция 2,0 5,1 3,4
Япония 1,7 7,7 3,2

Это объясняется тем, что экономика индустриально развитых стран

определяется монополиями, а не мелким бизнесом. Поэтому экономические
отношения в обществе определяются не свободным рынком, а законами, по
которым существуют монополии. Выше уже упоминалось, что в интересах
монополий в ХХ в. потребовалось регулирование рынка государством, так как
основа деятельности монополии — не laissez faire, а диктат.
Деятельность монополий подробно проанализирована американским экономистом
Дж. Гелбрейтом [51]. Группу инженеров, технологов, ученых, специалистов в
области финансов, управления, маркетинга, информатики, дизайна и т. д.,
составляющих творческий костяк современных корпораций, он называет
техноструктурой. Эта группа, коллективно вырабатывающая все жизненно
важные для корпорации решения, очень многочисленна: от самых
высокопоставленных служащих корпорации до «работников в белых и синих
воротничках». Она охватывает всех, кто обладает специальными знаниями,
способностями и опытом группового принятия решений, от руководителей
современного промышленного предприятия почти до основной массы рабочей
силы.
Власть на производстве переходит к тому фактору, который наиболее
дефицитен и его труднее всего заменить. Новый фактор производства, к
которому перешла значительная часть власти, — техноструктура.
«Современное экономическое общество может быть понято лишь как синтез
групповой индивидуальности, вполне успешно осуществленный организацией.
Эта новая индивидуальность с точки зрения достижения целей общества
намного превосходит личность как таковую и обладает по сравнению с ней
преимуществом бессмертия» [51]. Появление техноструктуры вызвано тем, что
в современной промышленности все существенно важные решения принимаются
на основе информации, которой располагает не один человек, а большое
количество людей. Гелбрейт отмечает: «Подлинное достижение современной
науки и техники состоит в том, что знания самых обыкновенных людей,
имеющих узкую и глубокую подготовку, в рамках и с помощью соответствующей
организации объединяются со знаниями других специально подготовленных, но
таких же рядовых людей. Тем самым снимается и необходимость в особо
одаренных людях, а результаты такой деятельности, хотя и менее
вдохновляющей, значительно лучше поддаются прогнозу» [51, 102].
Техноструктура корпорации располагает надежной защитой от вмешательства —
таким источником капитала, как нераспределенная прибыль, пошедшая на
расширение производства, которая находится целиком под контролем
техноструктуры, причем Гелбрейт называет мифом расхожие суждения о власти
рядовых акционеров.
Гелбрейт убедительно и подробно показывает, что причиной стабильности
экономических успехов корпораций является плановый характер их
деятельности: «... наша экономическая система, под какой бы формальной
идеологической вывеской она ни скрывалась, в существенной своей части
представляет собой плановую экономику. Инициатива в вопросе о том, что
должно быть произведено, ... исходит от крупной производственной
организации, стремящейся установить контроль над рынками и ...
воздействовать на потребителя в соответствии со своими нуждами» [51, 42].
«Рынок не только не является контролирующей силой в экономике, но и все
более и более приспосабливается к нуждам и потребностям хозяйственных
организаций» [51, 31]. «Необходимость планирования обусловливается
длительным периодом времени, которое занимает процесс производства,
крупными капиталовложениями, которые требуются для него, и строго целевым
характером этих капиталовложений» [51, 55]. «Потребность развития
техники, а не идеология или политические интриги заставляют фирму искать
помощи и защиты у государства» [51, 56]. «Государство гарантирует такую
цену, которая обеспечивает покрытие издержек и приемлемую для
предпринимателей норму прибыли, обязуется закупать продукцию, т. е.
устраняет рыночный механизм» [52, 68].
«Рыночный механизм заменяется тем, что принято называть вертикальной
интеграцией. Планирующая организация ( корпорация) завладевает
источниками поставок, в которых она нуждается, или рынком сбыта. Таким
образом, сделки, в которых предметом торга служат цены и объемы
продукции, уступают место передаче продукции внутри планирующей
организации» [52, 63]. «... Врагом рынка является не идеология, а
инженер... Рыночный механизм начинает отказывать как раз тогда, когда
возникает необходимость исключительно высокой надежности, когда
существенно необходимым становится планирование. Современная крупная
корпорация и современный аппарат социалистического планирования являются
вариантом приспособления к одной и той же необходимости» [51, 70].
До недавнего времени максимизация прибыли была всеобщим законом. Гелбрейт
рассмотрел влияние размера прибыли на техноструктуры. При низких доходах
или убытках она начинает испытывать внешние влияния и утрачивает свою
самостоятельность. Но увеличение прибыли выше определенного уровня ничего
не добавляет к безопасности; высокие доходы достанутся другим
(акционерам, через налоги государству). Если максимизация прибыли связана
с увеличением риска потерь, то техноструктура, исходя из своих коренных
интересов, отказывается от такой возможности. Такова особенность
коллективного сознания. «Ничто так не давит, как необходимость выжить.
Как только техноструктуре удается обезопасить себя с помощью минимального
уровня прибыли, у нее появляется известная свобода выбора целей. В
подавляющем большинстве случаев эта цель состоит в том, чтобы достичь
максимально возможного темпа роста корпорации, измеряемого продажами»
[51, 216].
Проконтролировать количество и качество умственного труда техноструктуры
гораздо труднее, чем труда физического. Это заставляет корпорации в
условиях конкуренции заинтересовывать работников умственного труда в
результатах своей работы в большей мере, чем работников физического
труда, и часто следовать принятым ими решениям. Канадская газета
«Ситизен» отмечала, что потери, вызванные незаинтересованностью
работников умственного труда и проявляющиеся лишь в прямых потерях
рабочего времени, оценивались в 1989 г. в 15 млрд дол. [52]. Не
удивительно, что доля оплаты труда в национальных доходах развитых
капиталистических стран повысилась с 30—35% (доля преимущественно простой
рабочей силы до эпохи научно-технической революции) до 65—70% (доля
научно-технической рабочей силы) [52].
Политика Тетчер никак не затронула основ существования корпораций.
Наоборот, монополии получили поддержку от государства, государство в
значительной мере подавило профсоюзы, противостоявшие корпорациям. Если в
1979 г. профсоюзы насчитывали 12 млн человек, то в 1991 г. — 8 млн.
Количество забастовок за тот же период было наименьшим за полвека [53,
313]. Поэтому все недостатки (см. ниже), свойственные монополиям,
сохранились и не позволили коренным образом изменить экономическое
развитие к лучшему.
Осенью 1990 г. начались экономические трудности. Внутрипартийная критика
руководства усилилась. 1 ноября 1990 г. в отставку подал заместитель
премьера Хау, последний из тех министров, с которыми Тетчер начинала свою
деятельность. Причины отставки — авторитарный стиль руководства Тетчер и
ее антиевропейская политика. Давний противник Тетчер М. Хезлтайн выставил
свою кандидатуру на пост лидера партии и получил в первом туре 152 голоса
при 204 у Тетчер, которой не хватило нескольких голосов до очередного
избрания лидером консерваторов. Тетчер намеревалась продолжить борьбу, но
кабинет министров не поддержал ее, и она была вынуждена отказаться от
борьбы. Во втором туре выставили свои кандидатуры министры Мейджер и
Херд. Первый набрал наибольшее количество голосов и стал лидером партии,
несмотря на то, что двух голосов ему не хватало; его конкуренты сняли
свои кандидатуры. Смена руководства позволила продлить пребывание
консерваторов у власти [49, 313]. На выборах в парламент в 1992 г.
консерваторы получили 41,9% голосов и 336 мест, а лейбористы — 34,4% и
271 место, либеральные демократы — 17,8% и 20 мест [53, 93].
Подводя итоги периода тетчеризма, который был движением, а не учением,
сопоставим мнения двух экспертов — противника и сторонника тетчеризма. По
мнению Джона Кингдома, преподавателя политических наук в Шеффилской школе
бизнеса, награжденного в 1991 г. премией Политической ассоциации
Великобритании за книгу «Правительство и политика Британии»,
профессионала самой высокой квалификации, «тетчеризм — это марш новых
правых; их кредо: репатриация иммигрантов, доминирование мужчин в
обществе и семье, силовое присутствие Британии в мире, милитаризм,
преданность королеве и стране, смертная казнь через повешенье,
авторитарный стиль правительства» [54, 2].
По-видимому, многие читатели в таком описании не узнают тетчеризм, так
как в России он преподносится исключительно в толковании апологетов этого
движения. Поэтому сосредоточим внимание на результатах анализа одного из
сторонников тетчеризма и посмотрим, каковы факты, а не симпатии.
«Тетчеризм — это не теория, а практическое действие, провозгласившее ряд
ценностей: активная добродетель — главная ценность, своего рода цель
тетчерзима; индивидуальность, личность, которая активна, ценит друзей,
сражается с врагом. Вторая ценность тетчеризма — это семья, воспитывающая
активную добродетель. Все то, что подавляет активную добродетель, — это
враги, в частности, социализм, истеблишмент» [55, 11]. Обратите внимание
на истеблишмент — явление, зародившееся в церковной среде Англии, к
которому мы еще вернемся во второй книге.
«Обычно тетчеризм отождествляют с экономикой, но тетчеризм не является
экономической политикой и не может быть понят как таковой» [55, 117].
«Экономическая политика — это всегда выбор между разными, часто
несовместимыми целями. Она должна содержать не только цели, но средства —
набор практических предложений, как достичь намеченные цели. Вот этого
тетчеризм как раз и не имеет» [55, 118].
Тетчеризм ставит три цели, и одна из них — изменение представлений о том,
что должно делать правительство и какова природа политики. По мнению
тетчеристов, правительство не должно служить ничьим интересам, не должно
решать никакие проблемы, многие аспекты общественной жизни должны быть за
пределами внимания правительства, которое только следит за выполнением
всеми предпринимателями правил игры [55, 107]. Например, школы и больницы
остаются государственными, но действуют они как независимые «трасты» и
правительство не руководит ими; они заботятся о себе сами [55, 110].
Другая цель тетчеризма — приватизация, которая была нужна не столько для
повышения производительности труда и экономии ресурсов, сколько для
воспитания активной добродетели, семьи, которая ее воспитывает и передает
из одного поколения в другое. Собственники иначе воспринимают мир.
Собственник имеет опору в жизни в виде дома, земли, акций и т. п., а
поэтому независим. Человек, ничего не имеющий, зависит от окружающих, его
жизнь — за пределами его контроля, он осторожен, и эта осторожность
порождена страхом. Только очень сильные личности рискуют наступать на
тех, кто имеет власть над ними [55, 104]. Таким образом, приватизация
преследует неэкономическую цель — повлиять на мораль, составляющую основу
общества [55, 106]. Тем самым мы опять возвращаемся к морали (см. выше).
Наконец, тетчеризм — это свобода предпринимательства без всяких
ограничений. Но эту цель не могут не оспорить даже апологеты тетчеризма,
обладающие элементарной добросовестностью [55, 50]. Еще Адам Смит в своей
книге «Богатство народов» показал, что свобода предпринимательства без
всяких ограничений — химера. Смит действительно оспаривал особые виды
ограничений, за которые ратовали торговцы, требовавшие законов, которые
фиксировали бы цены и не допускали бы на британский рынок иностранные
товары, понижавшие цены на английские товары. Смит отвергал
протекционизм, снижавший уровень конкуренции, что означало увеличение
прибыли торговца за счет покупателя. И для того, чтобы показать, что
политика торговцев не была ни прибыльной, ни справедливой, он объяснял,
каким образом конкуренция на рынке с ее принципом «купить как можно
дешевле и продать как можно дороже», может способствовать активности,
благодаря которой общество удовлетворяет свои потребности.
Однако построения Адама Смита основывались на двух допущениях, о которых
слишком часто забывают. Во-первых, он не утверждал, что единственной
моралью людей, участвующих в рыночной конкуренции, является только жажда
обогащения. Смит полагал, что люди могут легко вдохновляться сознанием и
желанием производить для других или наслаждаться работой, которую они
делают. Алчный собственник — вовсе не «герой романа» Адама Смита. Во-
вторых, Смит полагал, что рыночная экономика не может функционировать без
системы законов, которые определяли бы права и обязанности, продавцов и
покупателей. Для поддержки рыночной экономики правительство вынуждено
создавать и укреплять систему законов, устанавливающих условия, на
которых может держаться собственность, обмен товарами, услугами, и
запрещающих насилие и обман. Кроме того, Адам Смит ожидал, что любое
правительство должно обеспечивать национальную безопасность, поддерживать
определенные публичные работы, давать образование молодежи и, возможно,
субсидировать религиозное обучение. Иными словами, несмотря на то, что
Смит противостоял государственному вмешательству и контролю за
конкуренцией, он полагал, что конкуренция и вся жизнь общества должны
регулироваться правительством.
Один из механизмов регулирования рынка дан Кейнсом и опробован в США в
годы Великой депрессии; кейнсианство утвердилось в Британии, но
тетчеристы отвергли его, посчитав невозможным вмешательство правительства
в экономику даже при отклонении от оптимального уровня любой из
фундаментальных экономических переменных — объема производства,
занятости, цен и учетной ставки. Макроэкономическая политика тетчеризма
была разработана Найджелом Лоусоном, финансовым секретарем казначейства,
(1979—1981) и получила название среднесрочной финансовой стратегии. Ее
функция состояла в снижении инфляции посредством контроля за снабжением
деньгами для сохранения величины учетной ставки (17% в 1979 г.) [55,
119]. Но эти правила были изменены в пользу кейнсианства тем же Лоусоном
в 1985 г. с целью поддержания экономического роста, но было поздно, и с
марта 1988 г. за один год инфляция удвоилась, а в 1990 г. начался кризис
[55, 122].
Итак, влияние тетчеризма на экономику весьма противоречиво. Посмотрим,
каковы же результаты решения главной задачи — формирования обновленной
морали активной добродетели. Мы вынуждены обратиться к другому эксперту
Антони Сэмпсону, автору ряда книг о механизмах политики, переведенных по
меньшей мере на пятнадцать иностранных языков, председателя Общества
авторов, профессионала своего дела. Он утверждает: «Сэр Антони Парт был
секретарем парламента Соединенного Королевства и ушел в бизнес накануне
вступления Маргарет Тетчер в должность премьер-министра, поэтому он был
осведомленным человеком и со связями в правительственных кругах. Он
свидетельствует, что г-жа Тетчер проявляла гораздо более пристальный
интерес к назначаемому высшему чиновничеству в административных органах,
чем большинство ее предшественников. Она была запрограммирована на мысли
о том, что любой человек, занимающий высший пост, должен быть "нашим
человеком"» [56, 33].
Далее: «В 50-х гг. ХХ в. самые высшие чиновники заканчивали свою службу
уходом на пенсию, и считанные единицы уходили в бизнес. Существовали
строгие ограничения на такие переходы особенно в случае, если чиновник
управлял той отраслью производства, куда и переходил на службу. Но в 80-х
гг. (т. е. г-жой Тетчер) им было позволено работать как в зарубежных, так
и в британских компаниях» [58, 35].
Таким образом, Тетчер расставляла своих людей, которые управляли
отраслями экономики так, что их охотно приглашали в частный сектор, и
одновременно сняла ограничения на переходы с госслужбы в частные
компании. Нельзя не согласиться с утверждением британской парламентской
оппозиции о том, что «такая практика есть британский вариант коррупции,
которая позволила частному сектору заручиться поддержкой бюрократов
задолго до их ухода на пенсию» [56, 35].
Наконец, необходимо подчеркнуть, что в предвыборной компании Тетчер
грозила покарать мандаринов в чиновничьем аппарате [56, 37], но «щуку
казнили, утопив в реке». Все это примеры двойного стандарта, характерного
для политиков и чиновников во всех странах мира, в одних больше, в других
меньше.
Возвращаясь к экономическим проблемам Британии, следует упомянуть, что за
период 1966—1979 гг. ВВП возрос на 29%, а промышленное производство —
только на 11%. После падения производства на 17% в течение 1979—1981 гг.
вследствие политики Тетчер ежегодный рост производства так и не достиг 1%
в течение 80-х гг., т. е. оставался на уровне 70-х гг., но был много ниже
60-х гг. Более того, после 1979 г. объем промышленного производства падал
быстрее, чем ВВП, т. е. его доля в ВВП в сопоставимых ценах уменьшалась.
Это был процесс деиндустриализации. Неудивительно, что с 1983 г. и позже
дефицит торгового баланса промышленной продукции постоянно увеличивался и
к концу 80-х гг. оказался главной составной частью дефицита платежного
баланса в целом.
Все эти скромные результаты были бы еще хуже, если бы с 1975 г. не
началась добыча нефти в Северном море.
У промышленности не было дефицита в кредитах для развития производства, а
налоги на компании после 1950 г. снижались. Таким образом, краткосрочными
факторами объяснить снижение объема производства не удается.
Британская деиндустриализация явилась следствием неоптимальных цен и
претензии на постоянство прибылей, что привело к потере рынка. Доля
Британии в мировой торговле снижалась: 1950 г. — 25,4%, 1954 — 20,5, 1964
— 14,2, 1974 — 8,8, 1984 г. — 7,6%. Британские промышленные товары были
неконкурентоспособны на мировом рынке. Спрашивается, почему?
Была выдвинута гипотеза о том, что расходы на НИОКР в послевоенные годы
были ошибочно ориентированы на развитие авиации, в частности,
сверхзвукового пассажирского «Конкорда» и на высокие технологии, особенно
на разработку новых видов оружия; в 1940—1950 гг. существовала программа
исследований в области ядерного оружия и энергетики. Теперь, оглядываясь
назад, автор признает эти направления ошибочными [50, 13—22]. Эти мнения
отличаются крайне слабой аргументацией. Франция, территория которой была
оккупирована во время Второй мировой войны, создала ядерное оружие и
энергетику, вместе с Англией создала «Конкорд», но имеет существенно
лучшие показатели, чем Британия. К тому же Франция имеет свое
ракетостроение. Автор считает [50, 22], что средства на НИОКР надо было
направить на разработку товаров потребления, как было сделано в Германии
и Японии, и бороться за соответствующий сектор мировой торговли [50, 22].
Надо признать, что Франция это сделала в большей степени, развивая свою
автомобильную промышлен¬ность, разрабатывая бытовую технику и электронику
активнее Британии.
В странах континентальной Европы сложилось мнение о том, что
послевоенное восстановление нужно было вести за счет ограничения личного
потребления. В Британии же наоборот с победой связывался рост
потребления, что произошло за счет инвестиций, которых не получила
промышленность. Это и привело к началу долгого падения
конкурентоспособности британских товаров на мировом рынке. В странах
континентальной Европы профсоюзы были относительно слабыми, и
предприниматели подчинили своей воле социально-экономические процессы. В
Великобритании очень сильные профсоюзы, внесшие немалый вклад в победу в
войне, успешно отстаивали свои повседневные интересы. А правящий класс не
нашел в этих условиях пути к промышленному росту. Еще одна причина
британских проблем кроется в недостатках системы социальной защиты. В
1950 г. Британия тратила на социальные нужды меньшую долю ВВП, чем
Германия, Австрия и Бельгия. К 1952 г. по расходам на социальные нужды ее
превзошли Франция и Дания, в 1954 г. — Италия, в 1955 г. — Швеция, в 1957
г. — Нидерланды, а в 1970 г. — Норвегия и Финляндия. С тех пор Британия
тратит на социальные нужды меньше, чем кто-либо в Европе, за исключением
Швейцарии, т. е. расточительности, которая бы негативно повлияла на
снижение промышленного производства, в области социальной защиты нет. В
начале 60 х гг. расходы на здравоохранение с учетом правительственных,
муниципальных и частных источников финансирования в Британии были ниже,
чем где-либо в Европе, кроме Италии и Ирландии, а в начале 70-х гг.
Британия по этим расходам опережала в Европе только Австрию и Швейцарию.
Другое дело, что британская система социальной защиты направлена на
помощь не столько временно безработным и больным, сколько маргинальным
слоям, которые полностью исключены из рынка труда. Такого нет нигде в
Европе. Во Франции централизованная социальная защита была отменена в
1966 г. Франция и Германия используют современную систему социального
страхования, а не защиты. Британия же использует систему, являющуюся
прямой наследницей закона о бедных. Это оплата бедности за счет
налогоплательщиков вместо национальной системы страхования, основанной на
регулярных взносах страхуемых. Такова же и система здравоохранения
Британии. Таким образом, одна из традиций культуры британцев привела к
растратному механизму социальной защиты и медицинской помощи [50, 43—46].
В британской промышленности после войны структурная перестройка проходила
медленно. Британские промышленники и политики традиционно предпочитали
полагаться на «невидимую руку» конкуренции, вместо того чтобы опираться
на реальную современную корпоративную структуру экономики, как это делали
их конкуренты в США, Германии, Японии, в которых возникали корпорации,
напоминавшие государства в государстве и характеризовавшиеся
многопрофильностью, иерархичной структурой управления, вертикальной
интеграцией производства продукции и распределения, контролем за
трудовыми ресурсами, интеграцией финансового и промышленного капитала. По
этому пути британская промышленность пошла лишь с 60-х гг.
В анализе причин отставания британской промышленности видное место
занимает взгляд американского историка Мартина Уайнера, который
английским коллегам кажется «эфемерным», «карикатурным» и оскорбительным
[50, 24—27]. Суть его позиции состоит в том, что глубоко укоренившиеся
культурные нормы британского общества тормозили технологические изменения
и рост производительности труда, причем речь идет не об «обструкционизме»
тред-юнионов, который стал пугалом, кочующим из одной книги в другую, а
об элитарной английской культуре. Итак, каким же образом культура высшего
слоя английского общества влияет на национальное экономическое развитие?
Для ответа на этот вопрос необходимо вернуться к идее о двух слоях
английской культуры — аристократической культуре высшего слоя общества и
народной культуре, восходящей к англосаксам. Со времен Вильгельма
Завоевателя народная культура пробивала себе дорогу, но во все эпохи
верхние слои общества наследовали аристократизм, и даже в начале ХХ в.
аристократические привычки процветали, несмотря на технологическое
отставание страны (см. выше).
Носители народной североморской культуры из века в век были инициаторами
технического прогресса, отличались предприимчивостью, трудолюбием,
самоконтролем, бережливостью, т. е. чертами, особенно характерными для
пуритан. Некоторые из них добивались богатства, но со временем, находясь
в высших слоях британского общества, усваивали традиционную
аристократическую культуру. Параллельно существовал встречный процесс:
аристократы начинали заниматься предпринимательством и увеличивали свое
богатство, сохраняя аристократическую культуру. Этот двуединый процесс
быстро пошел после Войны Алой и Белой розы.
Аристократы были, как правило, в большей степени рантье, чем
предпринимателями. Рантье-аристократы были гегемонами в культуре страны и
привили новой буржуазии свои установки, свою систему ценностей. В
викторианскую эпоху аристократия уступила политическую власть, но
сохранила психологическое влияние. Аристократия медленно и долго уступала
буржуазии, формируя культуру последней по своему образу и подобию. Новая
буржуазная культура с тех пор несет отпечаток , наложенный старой
аристократией.
В ХХ в. аристократический образ жизни, как и в прежние времена, включал
прежде всего неиндустриальные ценности. Ценилась деревенская, а не
фабричная Англия. Считалось, что образ жизни должен быть не экономический
и технический, а духовный. Он связывался с освящением традиций. Главную
задачу носители аристократической культуры видели в укрощении опасного
джина технического прогресса, который неумышленно был выпущен из бутылки.
«Аристократизированная» буржуазная культура со временем окрепла,
закостенела, прочно захватив аристократические псевдоценности, и стала
прокрустовым ложем для экономических усилий. Вся правящая элита общества
была ориентирована на систему ценностей, которая больше сдерживала
экономическое развитие, чем способствовала ему. Промышленники тяготели к
тому, в чем они видели аристократические ценности и стиль жизни, в ущерб
экономической эффективности.
Главным институтом культурной консолидации были так называемые публичные
школы. Это очень специфичный английский институт. С 40-х гг. старые
публичные школы получили второе дыхание, были созданы новые школы, и
начал выкристаллизовываться общегосударственный нравственный облик,
который впитал социальные пристрастия викторианской эпохи, институировал
их и распространил. К концу викторианской эпохи британское общество имело
гомогенную и прочно спаянную элиту, которую объединяло общее образование,
общие взгляды и набор ценностей. Последнее определялось влиянием как
традиционной землевладельческой аристократией, так и социальной
революцией, вызванной индустриализацией [48, 5—12].
Публичные школы «паблик-скул» — это частные, независимые школы. После их
окончания значительная часть выпускников больше уже нигде не учится и
достигает больших высот в британском обществе, настолько велико влияние
таких школ. К началу 70-х гг. выпускниками «паблик-скул» были 70%
епископов англиканской церкви. Большинство «паблик-скул» мало отличаются
от «грэмма-скул» по системе ценностей и нравственному облику, но они до
сих пор воспитывают в своих учениках очень специфичный смысл их миссии и
самосознания. Особо влиятельны те девять «паблик-скул», которые были
выделены Кларендонской комиссией 1861—1864 гг. Среди них — Итон (основан
в 1440 г.) и Винчестер (1382) — чемпионы влияния [43, 130—133].
Дети бизнесменов, начиная со школы, становились полноправными членами
высшего класса наряду с отпрысками аристократических семей. Восприятие
«культуры наслаждений» новыми и старыми лендлордами (буржуазия скупала
землю и устраивала свой быт согласно старинным традициям английской
аристократии) означало стирание североморской культуры промышленников
XVIII в. и обретение аристократической культуры. Например, в традиции
британцев высшего класса в ХХ в. вошли такие аристократически привычки,
как охота в Шотландии, занимавшая ежегодно по три месяца.
Аристократические привычки проникали в среду среднего класса
викторианской эпохи через возникновение новых профессий — юристов,
врачей, чиновников, журналистов, профессоров и т. д. Профессионалы не
просто быстро росли количественно, но гораздо в большей степени
возрастало их влияние на общество. Ко второй половине XIX в. они стали
высшей частью среднего класса Британии. Их престиж в значительной мере
определялся их отстраненностью от процесса грубого делания денег, их
интеллектуальностью, аристократизмом. Конечно, профессионалы сохранили
ценности североморской культуры: карьеру, открытую для таланта и
трудолюбия, специализацию, эффективность. Но в английском обществе эти
ценности не поощрялись так же сильно, как в США и Нидерландах.
В Англии, как нигде в мире, талантливая молодежь предпочитала
приобретение профессии, не связанной с производством. В «паблик-скулз» в
XIX в. не поощрялись технические навыки, а к миру бизнеса открыто
относились с пренебрежением. Воздействие на детей было столь сильным, что
не многие дети бизнесменов пошли по стопам своих отцов. Нравственные
устои школ в сочетании с общественным мнением формировали интересы и
вкусы воспитанников, ориентированные на аристократические идеалы чести и
лидерство в обществе, например, на военном или политическом поприще, на
государственной службе и т. п. Такие люди были плохо приспособлены к
лидерству в экономике.
Роль Оксбриджа в конце викторианской эпохи была аналогична роли публичных
школ, хотя и менее социально значима, чем роль последних, потому что
большинство элиты (выпускники «паблик-скул») не посещали университеты.
Университеты были проводниками аристократической культуры в той мере, в
какой ее сохранили высший и средний классы. Нужные бизнесу дисциплины в
Оксбридже не изучались, а греческий язык был обязателен, попытки же
отменить его в 1904 и 1905 гг. не дали результата.
В конце XIX в. был образован ряд «краснокирпичных» университетов для
того, чтобы осовременить образование и сделать его более близким к
практическим нуждам. И несмотря на то, что эти университеты усвоили стиль
Оксбриджа, их статус всегда был ниже из-за практической направленности. И
даже «стеклозеркальные» университеты, построенные после 60-х гг.,
предназначавшиеся для сдвига образования в сторону практики, остались,
несмотря на внешнюю современность, по сути, наследниками Оксбриджа,
например, социальные науки в них преобладали над техническими.
Такая практика воспитания кадров привела к тому, что в начале ХХ в.
Англия стала быстро сдавать позиции США и Германии [48, 13—24].
Провинциализм в Британии ХХ в. определяется не удаленностью от столицы, а
стилем жизни. Жизнь низших классов общества, хранителей североморской
культуры, даже в столице постоянно рассматривается как провинциальная, но
в то же время часто в сельской глуши кипела светская, т. е.
аристократическая жизнь. До тех пор, пока люди североморской культуры
определяли технический прогресс Британии XVIII в. и первых трех четвертей
XIX в., она была ведущей державой мира. Начавшийся в 1870—1880 гг. спад в
производстве и торговле новая аристократизированная элита не была
способна ни понять, ни найти способы преодоления кризисного состояния
[48, 42—43]. В Англии успешно занимались бизнесом только предприниматели-
самоучки, не изведавшие влияния аристократической культуры, способные
«плыть против течения».
Все сказанное относится к промышленной элите, но XIX в. породил и мощную
группу финансистов, которые тоже восприняли культурные ценности
аристократии, но стали много богаче промышленников из-за того, что их
развитие ничего не сдерживало, экспорт капитала позволял им получать
прибыли по всему миру. В результате английские промышленники лишились
значительной части финансовой поддержки, а финансисты стали значительно
богаче промышленников. Сити остался одним из финансовых центров мира, а
некогда единственная мастерская мира уступила лидерство многим другим
странам.
Вторая мировая война побудила правительство начать развитие технических
специальностей в университетах. Были созданы политехнические институты.
Однако говорить о фундаментальных изменениях было еще слишком рано.
Культурные традиции легко не сдаются. Еще в середине 70-х гг.
общественный статус инженеров был низок. Премьер-министр Калаген
констатировал: «Многие наши лучшие студенты не желают работать в
промышленности»
[48, 127—135].
Возвращаясь к критикам Майкла Уайнера, следует указать, что несмотря на
свою обиду, они, по существу, согласились с его основными положениями.
Например, они признали, что в Британии долгое время техническое
образование и профессиональное обучение были не престижны. Было признано,
что в течение ХХ в. в Британии наиболее талантливая молодежь избегала
работы в промышленности. После 1945 г. сохранялась традиция, возникшая в
XIX в., согласно которой промышленным предприятием управлял собственник,
а не менеджер-профессионал. При отсутствии технического образования
собственник не мог эффективно определять техническую политику, особенно
будучи выпускником Итона или Винчестера. Тарифные же барьеры, которыми
Британское Содружество было окружено с 1932 г., изнежили британскую
промышленность, и после либерализации международной торговли в 50—60-х
гг. оказалось, что британская промышленность малоконкурентоспособна.
Признается, что все это определялось культурными факторами:
пренебрежением к техническому образованию, растущим сопротивлением
индустриализации и связанному с этим загрязнению окружающей среды, низким
социальным статусом управляющего промышленным предприятием [50, 28—30].
Но критики Уайнера правы в том отношении, что утверждение о
«неиндустриальности» современной культуры англичан ложно. Уайнер исходил
из того, что у народа есть одна культура на всех, и одновременно
противоречил себе, отмечая различия культур севера и юга Британии. На
самом деле у каждого народа есть множество субкультур, а в английской
культуре исторически сложились две главные субкультуры — народная
североморская и привнесенная аристократическая.
Заканчивая рассмотрение консерватизма конца ХХ в., нельзя обойти
молчанием причины поддержки Тетчер избирателями на парламентских выборах
три раза подряд (не отличайся ее стиль руководства авторитарностью, стала
бы возможной поддержка и в четвертый раз). В 1979 г. консерваторы
победили благодаря приливу голосов работников физического труда, да и
«белые воротнички» в основном проголосовали за консерваторов, хотя и
отдали им меньше голосов, чем прежде. На выборах 1983 г. поддержка
консерваторов работниками физического труда и квалифицированными рабочими
еще более увеличилась по сравнению с 1979 г. На выборах 1987 г.
консерваторы наибольшую поддержку получили от среднего класса, включая
«белые воротнички», квалифицированных рабочих и пенсионеров. Отшатнулись
от них неквалифицированные рабочие. Сторонники Тетчер — это традиционные
носители народной североморской культуры. Сторонники аристократической
культуры, которых немало было в консервативной партии, находились в
оппозиции к Тетчер: вспомните Торийскую группу реформ и тягу КТЮ к этой
группе, а не к Тетчер, и недовольство курсом Тетчер в партии тори,
проявившееся в 1986 г. в резком снижении ее финансовой поддержки. Если
вдуматься в смысл ценностей тетчеризма — активную добродетель (см. выше)
и пр., — то окажется, что эти ценности совпадают с ценностями
североморской культуры и, в частности, с ценностями среднего класса,
предпринимателей и рабочих Англии викторианской эпохи (см. конец гл. 23).
Следовательно, Тетчер была выразителем культурных ценностей определенной
части англичан (умеренного достатка, неаристократического, народного
слоя, из которого она сама вышла), а не реформатором экономики страны,
кем пытаются ее изобразить в России.
Заключение
Подводя итоги рассмотрению исторических условий формирования культуры
англичан, целесообразно начать с упоминания о книге Э. Макфарлейна
«Культура капитализма» [57]. В ней автор сравнивает английское общество с
рядом других, названных им традиционно крестьянскими, а именно, с
обществами России, Индии, Китая, Латинской Америки, стран Восточной
Европы.
Макфарлейн справедливо утверждает, что в последней четверти ХХ в.
становится все более ясно, что Англия и часть Северо-Западной Европы
всегда имели черты, которые отличали эту часть мира от других
классических крестьянских обществ, известных науке [57, 3].
Историки и социологи обычно считают, что Англия была страной с
преобладающим сельским населением, а значит, и крестьянским обществом.
Более того, «те, кто изучает современные изменения в странах "третьего
мира", рассматривают Англию как наилучшим образом документированный
случай перехода от крестьянского к индустриальному обществу. Такая точка
зрения все еще влиятельна, но некорректна и мифична» [57, 1]. Современная
же точка зрения, появившаяся после 1975 г., состоит в том, что между
Средневековьем и ранним современным периодом существует непрерывная
связь, и особенности Англии не есть результат революционных
преобразований XVII в.
Определение крестьянства Макфарлейн заимствует у А.В. Чаянова [58, 194—
442]. Важной чертой крестьянства, считает Макфарлейн, является
специфичность производственной единицы — домашнее хозяйство крестьянской
семьи, которое является социоэкономической единицей, выращивающее урожай
за счет физических усилий членов семьи. Главным направлением деятельности
крестьянского домашнего хозяйства является обработка своей собственной
земли, полосы или надела. В крестьянской экономике половина или более
урожая производится такими крестьянскими домашними хозяйствами.
Чаянов указывал, что первейшей фундаментальной характеристикой
фермерского хозяйства крестьян является семейная экономика. Ее
организация определяется составом и размером крестьянской семьи и
зависимостью потребительских запросов от числа рабочих рук. По этой
причине смысл выгоды в крестьянской экономике отличается от такового в
капиталистической экономике. Поэтому и капиталисти¬ческая концепция
выгоды не приложима к крестьянской экономике [57, 4—5]. В табл. 2
представлены общие черты крестьянских обществ России, Китая, Индии, стран
Восточной и Южной Европы и Латин¬
ской Америки, с одной стороны, и английского общества XVI—XVII вв. — с
другой. Очевидно, что в XVI—XVII вв. Англия сильно отличалась от обычных
крестьянских обществ [57, 7]. В главном точка зрения Макфарлейна
правильна: культура англичан — это культура капитализма и она не
претерпевала революционных преобразований в XVII в., так как перехода от
феодальной формации к капиталистической не было. Переходы от монархии к
республике, проректорату, опять к республике и вновь к монархии — это не
явление формационной природы, а конфликт двух культур. Пояснить суть
этого конфликта необходимо после ряда уточнений и дальнейшего развития
идей, изложенных Макфарлейном. Начнем с определения понятий. Во-первых,
название «традиционное крестьянское хозяйство», используемое
Макфарлейном, неточно. На маршах Североморья тоже существовали
крестьянские хозяйства, но в силу природных условий эти хозяйства были
связаны только со скотоводством, а земледелие имело очень небольшое
значение. Те хозяйства России, которые рассматривал Чаянов, а Макфарлейн
называл «традиционно крестьянскими», были земледельческими; скотоводство
у них было вспомогательным видом деятельности, позволявшим создать
само¬достаточное натуральное хозяйство. Таких земледельческих хозяйств
действительно было много в Европе, Азии и в Латинской Америке. В этой
книге вместо термина «крестьянское хозяйство» будет поэтому
ис¬пользоваться термин «земледельческое хозяйство», как более точный.
Во-вторых, излагая идеи Чаянова, Макфарейн допускает существенную
неточность. В России крестьянин во все века не имел собственной земли.
Даже в первые годы советской власти земля в России была общинная, а это
существенно меняло условия хозяйствования, т. е. той практической
деятельности, которая формирует сознание, а с ним и культуру народа.
Общинную землю нельзя было купить-продать, она перераспределялась
общиной. О России речь пойдет во второй книге, а здесь необходимо
отметить, что даже в тех странах, где господствовало земледельческое
крестьянское хозяйство и земля покупалась и продавалась феодалами, не
было того главного, что отличает капиталистическое общество от
феодального, а именно, рынка земельной собственности для тех, кто землю
обрабатывал.
Теперь можно изложить ряд принципиально важных положений.
Земледельческое хозяйство требовало защиты земли-кормилицы от нашествия
врагов. В одиночку каждый крестьянин защитить свой надел физически не
мог, таких крестьян уничтожали (так же, как первых переселенцев
англосаксов в Британии VI в. уничтожали кельты), и в результате
естественного отбора выжили только те люди, в культуре которых
коллективная защита земли была жесткой нормой. Община была не нужна для
земледелия, так как хозяйство велось каждым крестьянским хозяйством на
своем наделе, но защита земли неизбежно была коллективной.
Военная организация весьма специфична: может побеждать только
дисциплинированная, слаженная, подчиненная единому руководству воинская
рать. Защита земли, наряду с хозяйственной деятельностью, была
обязательным и жизненно важным видом деятельности земледельческих
крестьянских хозяйств, формировавшим сознание людей и культуру народа.
Рассмотрим это положение на примере Португалии.
Португальцы в течение четырех веков (VIII—XII вв.) после вторжения мавров
жили как сжатая пружина, загнанные на крохотный участок на севере
современной Португалии. Все четыре века мысль о возврате исконных земель
не оставляла людей, но осуществить желаемое не удавалось из-за феодальной
раздробленности и удельных междоусобиц. Португалия жила как военный
лагерь в ожидании полководца, роль которого исполнил Афонсу Энрикеш.
Главные последствия Реконкисты не столько в возврате португальцами
исконных земель, сколько в закреплении сильного военного элемента в
культуре португальцев. Военизация культуры выразилась прежде всего в том,
что после окончания Реконкисты рыцарско-монашеским орденам, умевшим
воевать и желавшим заниматься привычным делом во славу Португалии и
короля, их полководца, нужно было найти приемлемое занятие. Выше было
показано, что таким занятием стала для них торгово-колониальная
экспансия, ставшая частью культуры народа.
Кроме того, военная практика требует единоначалия. Успешная Реконкиста
закрепила в культуре народа полное подчинение королю, т. е. военную
норму. В военном отряде действовать без команды командира смертельно
опасно, поэтому в культуре португальцев элемент ожидания инициатив власти
очень силен. В военном отряде дисциплина поддерживается в целях
самосохранения не столько командиром, сколько самими бойцами — они
контролируют друг друга, заставляют ждать команды командира, а не
проявлять инициативу, которая может привести к гибели всех. Португальская
культура закрепила этот элемент, доставшийся ей со времен борьбы за
освобождение.
Таблица 2
Черты, характерные для крестьянского общества в Англии XVI—XVII вв.
Переменные Крестьянское общество Англия
Общая структура семьи Большая семья, состоявшая из многих поколений
Нуклеарная семья
Основная производственная единица Большая семья Манор
Основная потребительская единица Большая семья Нуклеарная семья
Связь между землей и семьей Очень сильная Слабая (за исключением
джентри)
Самодостаточность деревни Почти полная Далека от самодостаточности
Производство Для собственного использования (в основном) Для обмена
Владельцы ресурсов Деревенская семья Индивиды
Индивидуальное наследование земли Нет Да
Дети В большинстве случаев остаются дома Большинство покидают дом
Возраст женщин при первом замужестве Вскоре после половой зрелости
Десять и более лет после половой зрелости
Дети рассматриваются как экономическое имущество Да Нет
Усыновление широко распространено Да Нет
Степень географической мобильности Мала Высока
Сила общинных связей Велика Мала
Вступление в брак Устраивается родом Личный выбор
Патриархальная авторитарность Велика Мала

Военная деятельность накапливает и хранит в своем арсенале разные приемы,

позволяющие добиться успеха и сохранить жизнь и свободу. Это не
обязательно оружие. В истории Португалии Ватикан неоднократно помогал ей,
объявляя западные крестовые походы и не допуская португальских рыцарей
участвовать в восточных. Основной освободительной силой были рыцарско-
монашеские ордена. Поэтому католическая религия в крайне ортодоксальной
форме (инквизиция, иезуиты) стала нормой культуры португальцев. Все
изложенное можно развить и дополнить, но это целесообразно сделать при
анализе исторических условий формирования великоросской культуры,
которые, как и сама великоросская культура, удивительно похожи на
португальские. Здесь же целесообразно сопоставить португальскую культуру
и условия ее формирования с североморской культурой. На маршах
Североморья крестьянское хозяйство отличалось от земледельческих хозяйств
не только животноводческим профилем производства, но и рядом других
особенностей. Напомним, что жить приходилось на терпах, что изначально
обусловило индивидуалистический характер культуры. Кроме того, изобилие
животноводческих продуктов не могло заменить хлеб или материалы для
строительства и т. п., поэтому всем жителям терпов нужен был обмен при
сохранении специализации производства. От обмена до торговли — один шаг,
а торговля, индивидуальная и поголовная, закрепляла индивидуализм как тип
культуры. Торговли без прибыли не бывает, а значит, в культуре торговой
деятельности формировалась и закреплялась предприимчивость.
Военная деятельность у жителей маршей была не развита: не нашлось
желающих завоевать эти гиблые, болотистые, заливаемые морем места.
Римляне после ряда попыток почли за благо не связываться с фризами;
франкские короли формально покорили фризов и ушли, а их вассалы
предпочитали обходиться без земли на маршах; викинги совершали набеги, но
фризы реорганизовали торговлю и тем самым избавились от грабителей;
испанские войска были уничтожены морем после того, как голландцы
преднамеренно разрушили плотины; французские войска при подобной
перспективе предпочли в Нижние страны не вступать. Все это не значит, что
фризы были слабыми воинами. Купец на море мог защитить себя и свое добро
только в одиночку. Как было показано выше, ополчение фризов было грозной
силой. Но защита земли с оружием в руках была второстепенной функцией,
защищать землю нужно было от моря, и эта борьба выработала в сознании и
культуре фризов, а затем и голландцев, железные правила корпоративности.
Фризская община с португальской общиной или русской VIII—XII вв. не имеет
ничего общего.
В Нижних странах уже существовала частная собственность на землю и
сложился рынок земельной собственности, а в Португалии была известна
только освященная церковью феодальная собственность.
Культура Нижних стран всегда столь радикально отличалась от культуры
земледельческих народов, что все догматы католической церкви, не знавшей
ничего, кроме феодальных отношений, служившей королям и прочим феодалам
Европы и бывшей крупным феодалом, были отвергнуты, и в христианскую
оболочку было вложено содержание, свойственное североморской культуре и
названное протестантизмом. Успех жителей маршей из века в век был столь
притягателен, что народы североморского бассейна и долины Рейна
ассимилировали культуру побережья Нижних стран, привнеся в нее свои
особенности, но сохранив то главное, что позволяет говорить о
существовании североморской (исходно терпеновой) культуры.
В Англии терпеновая культура англосаксов изначально подвергалась
воздействию христианизации, совершившейся на два века раньше, чем у
фризов, а затем влияние стал оказывать переход к земледельческому
хозяйству. Еще более сильное влияние феодализма англосаксы испытали после
разгрома Вильгельмом Завоевателем восстания англосаксов в северной части
нынешней Англии. После этого в течение веков англосаксы считались нижним
общественным слоем, а аристократами стали пришельцы с континента,
обладавшие феодальной культурой. Борьба двух культур протекала веками, но
народная культура англосаксов постепенно брала свое. Этот процесс
усилился после Войны Алой и Белой розы и в XVII в. вылился в острый
конфликт двух культур, в котором англосаксонская (североморская) культура
взяла верх. Сохранение монархии было рудиментом феодальной культуры.
Гораздо большее влияние феодальная культура оказывала на английское
общество через аристократические традиции, сохранявшиеся в высшем слое
английского общества. Это влияние ослабло в XIX в. из-за перехода власти
от традиционной землевладельческой аристократии к промышленной буржуазии,
вышедшей из народных низов. Однако аристократические традиции до сих пор
являются частью субкультуры английской элиты, что сказывается на
особенностях жизни страны.
Коррупция, очень сильная в Португалии, издавна слабая в Нидерландах и
потерпевшая крупное поражение вместе с аристократами в Англии в XIX в.,
является вездесущим явлением, но несоизмеримо более ярко выраженным в
аристократических, феодальных культурах земледельческих народов. Если же
история страны отягощена долгой битвой за землю, как, например, в
Португалии, то мощная коррупция как наследие феодализма является частью
культуры народа по той причине, что битва за землю требует
профессионализма, поэтому происходит разделение населения на военную и
земледельческую части. В Португалии военной частью стали рыцарско-
монашеские ордена, в Киевской Руси — дружина князя, в Московском царстве
— пищальщики, а затем стрельцы и т. д. В исторических условиях, подобных
португальским, благодарение полководцу, командиру и бойцам за обретенную
землю и сохраненные жизни, возданные крестьянами, со временем
трансформируется в традицию, имя которой — коррупция. Корни коррупции —
не в плохом начальстве, а в народной традиции ублажать начальство. Плохое
начальство — это следствие такой нормы народной культуры. В условиях
жизни на маршах Североморья индивидуалист благодарить мог только себя и
судьбу, а воздавать благодарения кому-то за что-то у него не было причин.
В Нижних странах и в Англии профессиональных армий, как во Франции, у
королей (графов, герцогов) не было. Землю защищали ополчения, а позже в
Англии деньги на наемников вотировал парламент, а не король. В
индивидуалистической североморской культуре не было механизма
возникновения коррупции. Коррупция в общество североморской культуры
привносилась со стороны, как это было отмечено у фризских хоофделингов
под влиянием франкской феодальной аристократии или в культуре англосаксов
под воздействием правившего аристократического слоя, бравшего свои истоки
от феодалов-нормандцев.
Общность так называемой западноевропейской культуры для всех стран
Западной Европы — это заблуждение обыденного сознания. Возвращаясь к
утверждению Э. Макфарлейна об особом капиталистическом характере
английской культуры, следует добавить, что возникла она не на Британских
островах, а на терпах, и привнесена в Британию переселенцами с маршей
Североморья. У фризов этот тип культуры выработался под влиянием главного
вида их деятельности — торговли. Голландцы добавили к торговле
капиталистическое ведение многопрофильного сельского хозяйства, включая
земледелие, так как тому способствовали природные условия. Англичане к
торговле и сельскому хозяйству добавили крупное промышленное
производство, потому что Британские острова имели уголь и руды металлов.
Какая же силища у этой североморской культуры: зародившись на терпах, она
утвердила себя в США, Великобритании, Канаде, Австралии, Германии,
Нидерландах, Франции, Бельгии, Люксембурге, Скандинавских странах и
Финляндии, Швейцарии, Австрии, Италии, Чехии, Венгрии, Ирландии, Новой
Зеландии либо колонизацией, либо диффузией. Некоторые детали этих
процессов мы проследим в следующей книге.
Литература
1. Штокмар В.В. История Англии в средние века. Л.: Изд-во Ленинград.
ун-та, 1973.
2. Левицкий Я.А. Города и городское ремесло в Англии в X—XII вв. М.:
Изд-во АН СССР, 1960.
3. Шервуд Е.А. От англосаксов к англичанам. М.: Наука, 1988.
4. Пти-Дютайи Ш. Феодальная монархия во Франции и в Англии X—XIII
веков. М.: Гос. соц. экон. изд., 1953.
5. Vlekke B.H.M. Evolution of the Dutch Nation. N.Y.: Roy Publ., 1945.
6. Hollister C.W. Monarchy, Magnates and Institutions in the Anglo-
Norman World. London & Ronceverte: the Hanbledon Press, 1986.
7. Mc Donald J. & G.D. Snooks. Domesday Economy. Oxford: Clarendon
Press, 1986.
8. Lennard R. Rural England 1086—1135. A study of Social and Agrarian
Conditions. Oxford: Clarendon Press, 1959.
9. Stenton D.M. English Society in the Early Middle Ages (1066—1307).
Harmondsworth: Penguin books, 1969.
10. Гутнова Е.В. Возникновение английского парламента. М.: Изд-во Моск.
ун-та, 1960.
11. Hudson J. Land, law and lordship in Anglo-Norman England. Oxford:
Clarendon Press, 1994.
12. Барг М.А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII
вв. М.: Изд-во АН СССР, 1962.
13. Левицкий Я.А. Город и феодализм в Англии. М.: Наука, 1987.
14. Тревельян Дж.М. Социальная история Англии. М.: Изд-во иностр. лит.,
1959.
15. Lander J.R. Government and Community. England 1450—1509. L.: Edward
Arnold., 1980.
16. Репина Л.П. Сословие горожан и феодальное государство в Англии XIV
в. М.: Наука, 1979.
17. McNiven P. Heresy and Politics in the Reign of Henry IV. The
Burning of John Badby. Woodbridge & Wolfeboro: Boydell Press., 1987.
18. Davies C.S.L. Peace, Print and Protestantism. 1450—1508. L.: Hart-
Davis, Macgibbon, 1976.
19. Cornwall J.C.K. Wealth and Society in early sixteenth century
England. L.: Routledge & Kegan Paul, 1988.
20. Rappaport S. World within worlds: structures of life in sixteenth
century. L., Cambridge etc.: Cambidge univ. press, 1989.
21. Elton C.R. Reform & Reformation England, 1509—1558. Cambridge
(Mass.): Harvard univ. press, 1977.
22. Loach J. Parliament and the Crown in The Rign of Mary Tudor.
Oxford: Clarendon Press, 1986.
23. Hurstfield А. Freedom, Corruption and Government in Elizabethan
England. Cambridge (Mass.): Harvard univ. press, 1973.
24. Aylmer G.E. The Struggle for the constitution 1603—1689. England in
the seventeenth century. L.: Granada, 1963.
25. Hill G. The century of Revolution 1603—1714. Molly Millasse Lane,
Wokingham, Berkshire, England: Van Nostrand Reingold (UK) Co Ltd, 1988.
26. Татаринова К.Н. Очерки по истории Англии, 1640—1815 гг. М.: Изд-во
ИМО, 1958.
27. Ashton R. Reformation and revolution 1558—1660. L.: Granada, 1984.
28. Kent J.R. The English village constable 1580—1642. A social and
administrative study. Oxford: Clarendon Press, 1986.
29. Coenen Torchiana H.A. van Holland. The birthplace of American
political civic and religions liberty. An historical Essay. Second Ed.
Chicago: James H. Book Company Publ, 1915.
30. Acheson R.J. Radical Puritans in England 1550—1660. L.: Longman,
1990.
31. Barbour H. The Quakers in Puritan England. New Haven, L.: Yale
univ. press, 1964.
32. Breslow M.A. A mirror of England. English puritan views of foreign
Nations. 1618—1640. Cambridge (Mass): Harvard Univ. Press, 1970.
33. Федоров С.Е. Пуританизм и общество стюартовской Англии (позднее
индепендентство). СПб.: Образование, 1993.
34. Павлова Т.А. Вторая английская республика. М.: Наука, 1974.
35. Coward B. Social change and continuity in early modern England
1550—1750. L., N.Y.: Longman, 1988.
36. Ерофеев Н.А. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских.
1825—1853 г. М.: Наука, 1982.
37. Ерофеев Н.А. Народная эмиграция и классовая борьба в Англии в 1825—
1850 гг. М.: Изд-во АН СССР, 1962.
38. Семенов С.Б. Политические взгляды английских радикалов XVIII в.
Самара: Изд-во СамГПУ, 1995.
39. Ерофеев Н.А. Очерки по истории Англии 1815—1917 гг. М.: Изд-во ИМО,
1959.
40. Gragg P.A. Social and economic history of Britain 1760—1972. L.:
Harrap, 1974.
41. Arnstein W.L. Britain yesterday and today 1830 to the Present.
Lexington (Mass.), Toronto: D.C. Heath and Co, 1983.
42. Мортон А.Л. История Англии. М.: Изд-во иностр. лит., 1950.
43. Sampson A. The new anatomy of Britain. N.Y.: Stein and Day, 1972.
44. Searle G.R. Corruption in British politics 1895—1930. Oxford:
Clarendon Press; N.Y.: Oxford university press, 1987.
45. Трухановский В.Г. Новейшая история Англии. М.: Изд-во соц. эк.
лит., 1958.
46. Жигалов И.И. Современная история Великобритании (1945—1975 гг.).
М.: Высшая школа, 1978.
47. Степанова Н.М. Британский неоконсерватизм и трудящиеся. 70-е — 80-е
годы. М.: Наука, 1987.
48. Wiener M.J. English culture and the decline of the industrial
spirit, 1850—1980. Cambridge etc.: Cambridge univ. press, 1981.
49. Попов В.И. Меняется страна традиций. М.: Международные отношения,
1991.
50. Britain since 1945. Ed. T. Gourvich. A. O. Day. L., Basingstoke:
Macmillan, 1991.
51. Гелбрейт Дж.К. Новое индустриальное общество. М.: Прогресс, 1969.
52. Васлиьчук Ю.А. Эпоха НТР: масштабы перемен // Политические
исследования. 1991. 1.
53. Developments in British Politics. L.: Macmillan, 1993.
54. Kingdom J. No such thing as society? Individualism and Community.
L.: Open university press, 1992.
55. Letwin S.R. The Anatomy of Thatcherism. L.: Fontana, 1992.
56. Sampson A. The Essential Anatomy of Britain. Democracy in Crisis.
London etc. Nodder & Stoughton, 1992.
57. Macfarlane A. The Culture of Capitalism. Oxford, N.Y.: Blackwell,
1987.
58. Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство. М.: Экономика, 1989.

Конец первой книги

Научное издание

Леонид Александрович Асланов

Культура и власть. Философские заметки

Книга первая

Редактор Т.Г. Трубицына